КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

«КибОрг». Интермедии [А. Кузнецов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

А. Кузнецов «КибОрг». Интермедии

Небольшое предисловие (вместо оглавления)

Из-за особенности публикации необходимо пояснить место этих рассказов в общем сюжете про корпорацию «КибОрг». Действие рассказа «Андре» происходит за насколько лет до «Виктора». «Якобсон» мог бы быть последней главой или эпилогом к «Семёнову». Наконец, рассказ «Венко» описывает события через пару месяцев после «Виктора».

Андре

Дождь недавно закончился. В подворотне, куда не должен был попасть случайный человек, у мусорного бака сидели двое мужчин лет двадцати пяти. Ещё немного – и они встретятся с остальными, которые уходили морем. Позади были катер, погоня, стрельба, в которой был ранен полицейский; растерянное лицо хозяйки квартиры, открывающей дверь налоговым инспекторам в тот самый момент, когда Андре уже наводил ствол на копа. Но всё – или почти всё – позади. Остался последний рывок. До поезда было полчаса.

Если Андре был сердцем их команды, то Персиваль – мозгом. Вернее, мозжечком. Благодаря ему билеты и поддельные паспорта оказывались в нужный момент в нужном месте; те поезда, на которых должны были они ехать, шли вовремя, а другие – опаздывали или уходили раньше. Но сколько ни бился Андре, Персиваль не мог увидеть грандиозного плана в целом. И теперь, в момент вынужденного бездействия, он опять завёл извечный разговор:

– Андре, но почему Россия? Разве не лучше было бежать в Америку, на худой конец – в другую европейскую страну?

– В Америку, мой друг, мы будем не бежать. В Америку, настанет час, мы въедем как спасители человечества. На белых конях. И зря ты недооцениваешь Россию. Чисто технологически они уже опережают нас. Правда, они не умеют налаживать массовое производство, но нам это даже на руку. В NYT1 недавно писали об одном американце, за которым не могла угнаться московская полиция, он просто убегал от них. У него были роботизированные ноги. А вот о чём не написала газета: он устроил в городе пальбу, попал в двух полицейских. Один ранен, другому – офицеру – пуля попала прямо в сердце. Он выжил. Такой уровень медицины нам пока недоступен.

– Мне, – глаза Персиваля загорелись, – вообще трудно представить такое, если это не лабораторные условия.

– Условия были далеко не лабораторными. И на самом деле это даже не вполне медицина. У того офицера – не спрашивайте, откуда информация – было модифицированное сердце. Он несколько часов провалялся без сознания на улице, утром пришёл в себя и вернулся на службу. Его обследовали, полный порядок. Причём на снимках с томографа не видно, чтобы его сердце сильно отличалось от обычного. Может, я не знал, куда смотреть. Именно поэтому мы едем сюда.

Персиваль поёжился:

– Вирус Воронина? Помнится, русские в своё время хлебнули с ним горя.

– Нет, тут другое. Хотя разработки, очевидно, принадлежат военным, но без таких… постэффектов.

Персиваль бросил взгляд на часы, висевшие над одной из башен вокзала: их поезд отходил через двадцать две минуты. Значит, через двадцать одну они должны были выйти из укрытия и, быстро перейдя площадь, оказаться в вагоне. Вещей у них не было: всё необходимое уже несколько часов назад отправилось к месту назначения в багаже одного из пассажиров, не догадывавшихся о своём участии в хитроумной игре.

Персиваль был из тех людей, которые, обладая сильным интеллектом, зачастую ведутся на обещания людей пылких – и, к сожалению, бесчестных. Когда за ними пришли в парижскую квартиру, он решил было, что игра окончена. И после успешного бегства долго не мог простить Андре его благодарности за то, что теперь у них были деньги, время, будущее – в общем, всё, кроме уважения окружающих. Он понимал, что для Андре был чем-то вроде живого калькулятора, но ничего не мог поделать: чем дальше, тем больше он увязал в паутине всё более сомнительных авантюр. В глубине души он предполагал, что, несмотря на уверения компаньона, в результате их действий вполне могли уже теперь гибнуть люди, но продолжал уговаривать себя, что это плата за дружбу.

– Но Андре… мы там никто. Даже с нашими деньгами, мы ведь не знаем, с чего начинать!

– Персиваль, я знаю, с чего начать. Есть такой человек, Илья Башлачёв, он заметен, он политик. Он человек честный, не продажный, и это для нас очень неплохо. Вот его окружение – другое дело. Там есть разные люди. И то, что он получает больше денег, когда принимает выгодные для нас решения, исподволь подталкивает его к верному пути. Ещё немного, и он будет есть из наших рук.

Персиваль негромко выругался: то, что сказал ему Андре, по его мнению было за границей добра и зла.

– Мы не можем действовать такими методами! Любая коррупция не может нести благо, которое, надеюсь, по-прежнему является нашей целью!

Андре поморщился:

– Да, это сложный вопрос. Но не забывай, благо – понятие субъективное. Всегда. Извини, конечно, философия – не твой конёк. Доверься мне. Ты, например, знаешь, что в Америке сейчас появился новый вирус? Он смертельно опасен, но для передачи от человека к человеку необходимы довольно специфические условия. Единичные случаи передачи… Я случайно узнал об этом. Ты догадываешься, что это означает?

– Биологическое оружие?

– Да. Непохоже на утечку из военных лабораторий, ощущение, что кто-то ставит эксперимент, рассылая письма с вирусом случайным людям. У меня есть образец такого письма. Меня тоже пытались отравить, уверен, что не намеренно. Если мы создадим лекарство, а у нас есть фора, пока никто не знает о нём, – то, как я уже говорил, мы получим шанс заработать денег для меня… И стать благодетелями человечества, удовлетворив твою маленькую слабость.

Андре внимательно смотрел на Персиваля: тот не видел корреспонденции, но случайно мог что-то заметить. Например, что Андре готовил к отправке гораздо больше писем, чем у них было потенциальных адресатов. Но Персиваль был безмятежен. Идея захватила его.

– Видишь ли, Персиваль, говорят: «цель оправдывает любые средства»! Но на самом деле это не так. Не любые даже, но достаточно широкий спектр средств может оправдать лишь великая цель. И если меня не обманывает интуиция – а до сих пор она меня не обманывала, – на той, заокеанской чаше весов, лежат миллионы жизней. На этой – миллионы долларов, рублей, франков… Может, единицы жизней, но мы до сих пор ведь умели обойтись без жертв, во многом благодаря твоей находчивости, верно?

Персиваль молча слушал. Андре вдруг ощутил иррациональный страх. Он посмотрел на часы: ещё десять минут. Время никогда ещё не тянулось с такой холодной жестокостью. Андре, замолчав, прислушивался к ощущениям. Страх поднимался от низа живота к плечам, потом спускался по ногам вниз. Что-то происходило. Он вздрогнул. Он больше не доверял Персивалю. Персиваль стоял перед ним здесь, беззащитный, доверчивый, и злоба, которую излучал Андре, отражалась, казалось, от этого дружелюбного человека, сжимая душу Андре в ледяных тисках. Он ещё раз посмотрел на собеседника. Тот был спокоен.

– Персиваль, тебе не кажется, что холодает?

Тот, задумался:

– Да, пожалуй. Впрочем, скоро мы будем в тёплом поезде.

– Если хочешь, возьми мою куртку.

Если Персиваль и удивился, то виду не подал:

– Спасибо. Кстати, держи свой паспорт.

Андре открыл красную книжицу и с удивлением посмотрел на Персиваля:

– Почему Роберт? А у тебя какое имя?

Тот смутился:

– У меня – Осип, это русский вариант моего первого имени… Я хотел достать тебе на имя Андрея, но у них там свои заморочки, – он протянул Андре клочок бумаги, на котором было написано десятка два имён: «Андрей, Арсен, Виктор…». – Это список имён, паспорта на которые нельзя сделать. Почему, не сказали.

– Ладно. Роберт, так Роберт.

Персиваль вернулся к интересовавшей его теме:

– Кстати, насчёт того русского вируса… Я читал, там какую-то роль в борьбе с ним сыграла церковь…

Андре тихонько рассмеялся:

– Попы приказали военным прекратить эксперименты? Окропили вирус святой водой?

– Я не знаю, Андре. Но, наверное, ты прав. Стоит серьёзнее относиться к чужой стране. Мы не знаем, что там происходило и происходит.

Андре вздохнул, пряча паспорт в карман:

– Эта страна нам уже не чужая. И… Давай, я не Андре. Роберт. Для близких – Боб.

Взгляд Персиваля стал жёстким:

– Да, хорошо. Но скажи, чем мы будем там заниматься? Я не вижу смысла постоянно выступать против официальных властей.

– Это время скоро подойдёт к концу, не беспокойся. У меня в планах стать основным поставщиком новейшей техники для их силовых ведомств. Попутно заполучить технологии, а в будущем – развернуть производство в более подходящей местности. Но главное, конечно, следует обратить внимание на их достижения в области биологии. Ходят слухи, что не сегодня-завтра они разработают технологии запрограммированного изменения живого организма. Я сам толком не понимаю, что это такое – наверное, что-то вроде усиленных генетических лекарств, – но точно знаю, что пока в Америке ставят на поток новейшее поколение проактивных протезов, французская разведка уже год охотится за более перспективными технологиями.

Андре-Роберт на секунду сбился, вспомнив, во что пришлось превратить информатора из DGSE2, чтобы тот не выдал их. Оправившись, он продолжил:

– Поэтому, Пер… прошу прощения, Осип, мы сейчас и направляемся в Россию. Ближайшие годы наши интересы будут сосредоточены там.

Персиваль подал знак: пора. Быстрым шагом они вышли на улицу, вошли в здание вокзала – полицейский лишь мазнул по ним взглядом: люди без баулов и сумок его не интересовали – и подошли к вагону, когда проводник уже готов был закрыть дверь.

Андре закричал ему:

– Стойте! Месье, мы уже идём! – и метров за десять до вагона, окончательно решившись, нажал на кнопку в кармане. Его куртка, надетая на Персиваля, начала сдавливать тому грудь, лишая возможности дышать. Сперва Персиваль ничего не понял, подумав, что зацепился за что-то одеждой, хотел окликнуть товарища, уже бежавшего впереди, чтобы не упустить поезд, но воздуха хватило лишь на сдавленный всхлип. Он увидел, как Андре, не оборачиваясь, вскочил в вагон, и дверь почему-то сразу закрылась, словно проводник не желал видеть, как Персиваль, лишившись остатков воздуха в лёгких, падает на мокрый асфальт. Прежде чем потерять сознание, Персиваль успел подумать: «Наверное, его куртка настроена на тело хозяина… Как он мог забыть…»

Куртка медленно продолжала сжиматься, ломая рёбра человеку, который был не так уж и виноват. Заметив неладное, к нему не спеша направлялся полицейский.

В поезде было тепло. Роберт, лёжа на верхней полке, медитировал. В дальнем конце вагона шумели цыгане, отвлекая его от мрачных мыслей.

Якобсон

«Труунь ту́руту́рунь ту́рунь туунь туруту́нь…» – из динамиков самолёта донеслась какая-то знакомая мелодия, прервав сон. Алексей открыл глаза и усмехнулся: найти бы наконец сонник, да почитать, к чему снятся конденсаторы… Сон тут же испарился, уступив место тревоге.

Сигнал к чаепитию предвещал что-то недоброе. Алексей внимательно посмотрел на соседа. В начале полёта рядом сидела какая-то женщина, обижавшаяся на него из-за того, что Алекс был не в настроении рассказывать про своих родственников; видимо она ушла, пока Якобсон спал. Новый сосед дремал, прикрывшись буклетом авиакомпании. Из-под буклета виднелись неопрятные седеющие волосы. Шея был красной, подбородок покрыт оспинами. Якобсон не удивился бы, если бы от этого типа несло перегаром. Он опустил взгляд ниже: потёртые штаны, которые некогда были классическими брюками. Не то хиппи-пенсионер, не то… Алексей остановился на том, если его пропустили на самолёт, то он по крайней мере не пьян.

Музыка смолкла, так и не заставив соседа пошевелиться. По проходу шла стюардесса, перед нею на одном колесе балансировала тележка с едой. Алекс вздохнул: он примерно представлял, как она работает и даже мог, наверное, определённой жестикуляцией заставить её потерять равновесие. Профдеформация, чтоб её… Стюардесса, не останавливаясь, шла мимо рядов. Якобсон загадал про себя: если по какой-то причине она задержится рядом с ним, значит, его приключения на сегодня не окончились.

Проходя мимо их ряда, невысокая брюнетка восточной внешности в униформе авиакомпании – блёкло-зелёном пиджаке и того же цвета трусиках, – остановилась, глядя куда-то поверх Алекса. Одной рукой она придержала тележку с напитками, отчего та, слегка наклонившись, развернулась прямо к сиденьям. Алекс замер; сосущее чувство тревоги усилилось. Несколько секунд он гипнотизировал тележку взглядом, наконец она укатилась, направляемая рукой девушки.

Через несколько минут стюардесса, раздавая чай с блинчиками, прошла обратно. Но Алексу было уже не до еды. Он паниковал.

Чёрт! Стюардесса не должна была остановиться рядом с ним. Собственно говоря, она могла и не идти по салону, а лишь проследить со своего места, как робот-поднос справляется с обязанностями. Пока он думал об этом, завтрак уже закончился, пассажиры шуршали бумажными тарелками, запихивая их в утилизаторы. Сомнений почти не оставалось, Якобсона искали. Могли, конечно, искать его соседа (тот мог бы оказаться наркобароном; или – Алексей ещё раз посмотрел на торчащие вокруг лысины волосы – дебоширом-рецидивистом) или сбежавшую соседку, но Алексей был уверен: искали именно его. И эта брюнетка наверняка делала фото, не доверяя видеофиксации на входе. Оставалась вероятность, что ищут (он скосил глаза на визу, к которой был подклеен билет) Е. Е. Диновца, но верить в это было слишком опасным. На всякий случай он попытался связаться со своим домашним резервным сервером, однако связь на самолёте отсутствовала. Алекс обречённо огляделся. Выключенная связь – явно мера предосторожности против техника Якобсона, а не счетовода-озеленителя Диновца. Так или иначе, вряд ли самолёт будут разворачивать, тем более, что, сидя у иллюминатора, он сможет это заметить. Хвосты он подчистил… Если его искали не в связи с Барковым и – он вздрогнул – не в связи с мальчиком, то, может, возникли вопросы по пропаже его данных в отделе? Чувство реальности оставляло его, хотелось плакать: он слишком хорошо понимал, что готовиться следует к худшему. Как можно сбежать с самолёта? В памяти всплыли отрывки из фильмов – люди прятались в туалете перед посадкой, в отсеке для шасси (интересно, хотя бы теоретически при этом можно выжить? На себе Алекс проверять не хотел)… Всё это ерунда. От силовиков, это Якобсон понимал, он убежать не сумеет. Попросту нет ни опыта, ни сил. Следовало искать другой путь. Хотя он и не был оператором, но долгие поиски дали ему в своё время козырь; но использовать его он будет лишь в крайнем случае. Информация, которой он обладал, с равной степенью вероятности могла как спасти его, так и послужить смертным приговором.

Взглянув в иллюминатор, чтобы удостовериться, что самолёт не разворачивается, он увидел лишь серую пелену.

Алексей нажал на кнопку вызова стюардессы. Спустя минуту та же брюнетка – он хотя и разглядел её имя на бейдже, но выговорить его всё равно не смог бы – подошла с настолько безразличным видом, что это превратило подозрения Якобсона в полную уверенность.

Алекс решил брать быка за рога:

– Я хотел попросить связать меня с экипажем. Или офицером безопасности.

– Я – член экипажа, отвечающий за безопасность. Слушаю вас.

– Скажите, я правильно понимаю, меня разыскивают?

– Извините, этого я не знаю. У вас есть что-то запрещённое к провозу? Тогда можете сообщить это через меня.

Якобсон попытался улыбнуться:

– Нет-нет, не запрещённое. Просто вы так на меня посмотрели…

На этот раз стюардесса взглянула на него с искренним удивлением:

– Если вас что-то не устраивает, от имени авиакомпании приношу вам свои извинения, но как к нашему пассажиру у меня к вам никаких претензий нет.

«Ага, а то, что у меня чужая виза, тебя не смущает» – ехидно подумал про себя Алекс, но вслух сказал другое:

– Знаете у меня будет просьба. Я лечу работать в САСШ, в… полиции. Должность невысокая, но в России кое-кто может держать на меня зуб. У меня огромная просьба, вы могли бы организовать мою встречу силами полиции? Или хотя бы охраной аэропорта. Если нужно, я могу перед посадкой устроить драку, чтобы был формальный повод арестовать меня. Хочу, чтобы вы поняли, что для меня всё это вполне серьёзно. И я не ищу политического убежища, просто опасаюсь за свою жизнь. Если думаете, что я параноик, можете вызвать заодно и санитаров со смирительными рубашками.

Стюардесса замялась:

– Я передам ваши слова наземной службе. А насчёт драки, – она покосилась на соседа Якобсона, который под буклетом уже начал храпеть, – я всё же не советую.

Видно было, что словам Якобсона она не удивилась.

Следующие три часа полёта прошли спокойно – для всех, кроме самого Якобсона. Его сосед пару раз просыпался. Один раз это случилось, когда Якобсон вышел в туалет: сосед, кряхтя, и ворча что-то невнятное, пошёл за ним и всё время, пока Якобсон справлял свои дела, сопел под дверью. Вернувшись, сосед вызвал стюардессу, сиплым голосом попросил стакан кофе и вновь задремал, так и не отпив ни глотка.

Второй раз сосед проснулся уже незадолго до приземления. Словно только что заметив Якобсона, он наклонился к Алексею и неожиданно ясным голосом произнёс:

– СБ ФС, капитан Краснов. Господин Якобсон, выходим из самолёта вместе, спокойно. Два часа ждём в аэропорту. Если я не получаю дальнейших указаний, можете отправляться по своим делам.

Якобсон почувствовал слабость, голос Краснова доносился откуда-то издалека. Через секунду Якобсон потерял сознание. Самолёт начал снижение.

После приземления все, кроме Алексея и его конвоира, разошлись из пассажирской капсулы в разные стороны. Краснов провёл пленника по длинному коридору, оканчивающемуся приличных размеров комнатой, где стояли только две скамейки. Красноречивым жестом Краснов указал на одну из них. Медленно потянулись минуты. Изредка вдали – за решёткой, которая отделяла зал от коридора – мелькал какой-то человек в форме, поглядывал на офицера ФС и тут же исчезал вновь. Спустя двадцать минут ожидания у Краснова зазвонил телефон. Голосом, не предвещавшим ничего хорошего – на самом деле, самым обычным, но Якобсон готов был видеть дурные предзнаменования везде, – офицер сообщил, что они возвращаются в Россию.

То, что происходило следующие десять минут, Якобсон очень не любил вспоминать впоследствии. Он плакал, падал на колени перед этим человеком, который, казалось ему, олицетворял правосудие и кару. Размазывая по лицу сопли, пытался целовать тёмно-коричневые кожаные ботинки. Тот отступал в смущении, однако ни разу не выпустил Якобсона из хватки своего цепкого взгляда. Алексей умолял сжалиться над ним, отпустить его – и, хотя он понимал, что своим поведением лишь укрепляет любые подозрения, поделать с собой ничего не мог.

Наконец он обессилел и, стуча зубами, сел на скамейку. Подняв глаза на пленителя, проскулил:

– Меня здесь ждут. Я нашёл работу. Пожалуйста, отпустите. Я ведь, – он сорвался на крик, – никуда не убегу!

Капитан с сожалением покачал головой:

– Только с разрешения руководства.

Якобсон, охваченный своими мыслями, лишь махнул рукой. Наконец, собравшись с духом, почти спокойным голосом произнёс:

– Вам не кажется незаконным задерживать человека в чужой стране без участия местной полиции?

– Всё это с ведома местных.

– Местных… полиция?

– Точно не знаю. Скорее всего, с местным управлением Интерпола.

– Когда мы вылетаем обратно?

– Примерно через полчаса.

Якобсон всё же предпринял попытку. В течение пяти минут про себя он репетировал то что должен сделать, заодно засекая периодичность появления человека в форме. Когда спустя через решётку в очередной раз показалось лицо интерполовца, он вскочил и побежал. Краснов встал и не торопясь направился к нему, должно быть, думая, что тот опять станет биться в истерике.

Однако Якобсон, глядя в ничего не выражающее лицо человека по ту сторону решётки, скороговоркой выпалил:

– Нужно срочно, пока я здесь, передать от меня, человека, задержанного в аэропорту, для начальника отдела Интерпола в Вашингтоне, Иосифа М., одно слово… имя… Это…

Услышав имя своего руководителя, интерполовец немного оживился и перевёл взгляд на Алексея. Якобсон на секунду замолчал и закрыл глаза, вспоминая все усилия, все бессонные ночи, привёдшие его в конце концов к этим именам, которые могли послужить ему пропуском в новую жизнь… А могли… Из трёх имён – чётвёртое он так и не сумел раздобыть – следовало выбрать одно. Подошедший Краснов мягко взял его за плечо. «А ведь он не враг», —вдруг подумал Алексей, – «это такая игра, всего лишь игра». Да, его, наверное, арестуют, но ненадолго, допросят… и вскоре отпустят. Конечно, на допросе он, Якобсон, расскажет всё, что знает про Баркова. О своих предположениях по поводу Семёнова… А может, про Семёнова они догадаются сами. Он будет предателем, но Барков всё равно мёртв, а Семёнов… тот как-нибудь выкрутится. Для него, Якобсона, это просто игра. А вот здесь, в чужой стране, если он ошибся, и имя Иосифа носит совсем другой человек, ошибка может стоить жизни. С чувством, что ныряет в омут, Якобсон произнёс:

– Персиваль.

Венко


1

Кошмар длится сколько я себя помню. Я не знаю, кто я, я истекаю кровью, я распадаюсь на части, я стреляю во всех, один, два, три, четыре, пять, да, и в себя – шесть, семь, – я истекаю кровью, я распадаюсь, я еду, и путь мой бесконечен, у меня нет органов чувств, я не помню, кто я, я только помню, что я распадаюсь на части, ежедневно, ежесекундно, я убиваю себя, чтобы не достаться тем, другим, я пирожок на полке, я приз, я убиваю себя снова и снова, я еду в лифте… И не сразу понимаю, что время кошмара вышло.

– Здравствуйте… Я… мне тут назначили…

Он представляется, но я не могу удержать в памяти имя. Откуда-то из тёмных глубин всплывает: Венко Тондрин. Неуверенный тон говорящего не вяжется с голосом: таким голосом отдают команды в пылу боя, таким тоном ждут отказа. Боль ещё сильна, но радость заглушает её. Важно, что я отныне способен слышать. Голос очень знакомый. Собеседник этого Венко не обращает внимания на несоответствие, которое режет мне слух.

– Да. Господин Тондрин, проходите.

Венко идёт мимо зеркала. На мгновение я вижу его лицо, и меня пробирает озноб. Это лицо мне знакомо. Проходит время (откуда-то: 0,387 секунды), и я забываю лицо, но остаётся тревога: те, другие, которые знают про меня многое, поняли, что я вздрогнул. Вздрогнул бы, будь у меня тело. Я пытаюсь снова вспомнить лицо, но ничего не выходит. Венко идёт по коридору. Но я узнал его, и поэтому его уже ждут. Венко ещё не знает этого. Но я понимаю, и я боюсь.

Он заходит в кабинет с синими стенами, и лысый, сидящий за столом (у него на голове есть волосы, но я знаю, что он должен быть лысым) медленно, очень медленно начинает доставать пистолет из ящика стола. Время немного растягивается. Венко ещё не знает, что это пистолет; он спокоен. Вдруг что-то происходит: Венко успевает выхватить своё оружие, он стреляет в человека за столом. Сам занимает его место и – нет, нет, это опять мой кошмар, не реальность – становится им. Человеком с лысой, как яйцо, головой. С усами… нет, без усов, но я-то знаю, что у Венко должны быть усы.

Венко спокоен.

Тогда я убиваю себя. Я знаю, что должен убить себя из-за человека, сидящего в кресле и роющегося в бумагах. Если я не убью себя, он придёт за мной. Венко говорит. Он говорит мне, но слова ускользают. Я знаю, что он придёт за мной. Я верю в него.


Человек, называющийся Венко Тондриным, потратил несколько минут на то, чтобы найти на терминале план здания. На миг остановил взгляд на помещениях, обозначенных как «медицинские боксы». Он не уверен, что это то, что нужно.


Венко встаёт из-за стола. Я его не вижу, но я знаю это. Он спокоен. Он не слышит того, что слышу я: за дверью сдержанное дыхание смерти. Там двое. Венко спокоен. Он тоже знает. Те двое стреляют сквозь дверь в место, где стоит Венко. У них современное оружие, с коррекцией полёта пули после выстрела. Они промахиваются раз за разом. Пули летят мимо Венко (это сделал другой человек: друг. Больше некому. Что такое очки? Это то, что человек в очках надевает на лицо без очков. Но как его зовут?). Венко спокоен. Он ждёт. Первый из притаившихся за дверью заходит в комнату. Он расслаблен. Я слышу его дыхание: мой слух намного острее, чем у Венко. Венко спокоен. Он стреляет в вошедшего, и пуля попадает прямо в сердце. Второй вбегает следом, и Венко набрасывает ему на лысину пакет. Один судорожный вдох – нападавший спит. Тогда Венко задаёт ему вопрос. Он задаёт ему вопрос десять раз, сто, тысячу. Вопрос содержит моё имя, и это вновь пробуждает кошмар. Я убиваю себя. Я убиваю себя, чтобы забыть имя – и мне это удаётся. Но я всё равно понимаю, что Венко спрашивает, где я. Спящий не знает. Тогда Венко задаёт вопрос снова. Вновь приходят звуки, на этот раз с помехами: те, другие хрипят, пытясь заглушить меня, боятся, они стреляют, но я знаю, что Венко сильнее. Они окружили его, он стреляет. Люди с лысыми головами вокруг. Он стреляет в лысины. Его пули отскакивают от блестящих, лоснящихся лысин. Наконец он стреляет ниже лысин, и они затихают. Мне трудно сосредоточиться, но на слух считаю их. Двое. Эти двое. Было ещё несколько лысых. Не помню, сколько. Я понимаю, что лысые – это не те. Я хочу сообщить Венко, что те намного опаснее, но Венко дышит ровно: он спокоен. Венко заходит в пустую комнату и видит аппаратуру и бумаги на столе, он изучает их и понимает, что я был здесь, но теперь меня здесь нет. Он растерян. Он смотрит на дверь: должно быть, ему приходит в голову, что это какая-то ловушка. Он идёт по коридору.

Из-за двери слышны звуки. Играет музыка. Из музыки доносятся выстрелы. От звука выстрела до того, как пуля попадёт в цель, проходит очень мало (0,000094 с) времени. Мне этого времени хватает, чтобы понять: пули летят прямо в Венко. Венко чувствует тепло и боль: он сильнее. Он знает. Но Венко ранен. Летят новые пули, Венко стреляет, прислонившись к косяку. Вслед за пулями в дверном проёме показывается лысина. Венко с силой опускает на неё пистолет, лысина уползает в кровавую лужу. Левая рука не действует, пульс зашкаливает, но его жизни пока ничто не угрожает – ничто, кроме лысых. Он вытаскивает из кармана запасной магазин, перехватывает его зубами, одной рукой вытряхивает пустой из пистолета. Стоит ли то, что он затеял, его жизни? Он заглядывает в дверь, и пули проходят в миллиметре от него: я слышу свист. Это уже не лысые. Это те, другие: дыхания не слышно, они несут смерть. Я кричу на них – на других, мой крик исполнен злобы и бессилия, – и они внезапно замолкают. Коридор пуст. В конце его – я этого не вижу, но видит Венко и знаю я, – в конце его стоит отключённый автоматический пулемёт. Венко замирает. Он волнуется. Он чувствует смерть.

Венко идёт в туалет, чтобы замотать полотенцем поражённое место. В момент, когда он проходит мимо зеркала, я хочу отключиться: я понимаю, что невольно предал его. Но любопытство пересиливает. Я вижу до боли знакомое лицо, однако, как ни пытаюсь, не могу вспомнить (друг… он мог бы помочь?). Я вдруг поражаюсь мудрости этих людей: стоит Венко отойти от зеркала – и я не могу вспомнить его лица. Я не могу предать его. Венко вновь подходит к зеркалу и, словно кривляясь, широко раскрывая рот, начинает говорить. Он хочет, чтобы я по губам прочёл его послание, но я не могу: стоит мне понять очередное слово, как оно тут же исчезает из памяти. Я хочу помочь ему, но я нем. Самое страшное, я понимаю, чего он хочет от меня – но в тот момент, когда я готов, я забываю об этом. Тысячи раз. Пока он говорит одно слово, я тысячи раз успеваю понять его и тут же забыть об этом. Вдруг у меня получается. Но к этому моменту я забываю, что именно. И Венко показывает мне: сначала человека, лежащего у его ног, а потом я вижу изображение из моих кошмаров. Их отличает лысина. Венко идёт ко мне. Он спокоен. Пульс частый, но ровный. Мой слух намного тоньше, чем у него, и я слышу, как лысые люди в панике покидают здание. Но не все: те, кто с оружием, остаются. Поэтому Венко не идёт к выходу: он догадывается. Он крепит заряд к стене и прячется за стеной. Взрыв.

Венко дышит ровно: он спокоен.

Теперь я знаю, кто я: я – цель Венко. Он заберёт меня.

Венко выходит на улицу.

Время начинает растягиваться. Микросекунды тянутся, как керосиновая лампа на плечах, это значит, что я теряю сознание. Кто-то поворачивает выключатель, чтобы я пришёл в себя в новом кошмаре. Я знаю, кто это. Это те, другие. Они боятся Венко. Но я-то знаю.

2

Внутренние часы дают сбой. Я спал. Сколько прошло времени? Кошмар длится сколько я себя помню. Я истекаю кровью, я распадаюсь на части, я стреляю. Я теряю способность стрелять, я теряю память. Я распадаюсь на части. Я должен убить себя. Кровь льётся из меня, но во мне неоткуда взяться крови. Путь бесконечен, лифт никогда не приедет вниз, но я знаю, кто я: я – приманка для Венко. Он должен прийти в ловушку. Я должен убить себя. Ради Венко.

Лысина. Что такое лысина? Это то, что лысые (люди с лысиной) надевают на голову. Это название места, где я. Места, где я убиваю себя снова и снова, но у меня ничего не выходит. Это место, куда идёт Венко. Я вижу эти буквы. Белые на синем. Начало населённого пункта, но Венко едет очень быстро. Дорога заканчивается, слышен хлопок раскрывшейся воздушной подушки.

Ворота открываются перед Венко, и он заходит. Лысый у входа лежит без сознания, потому что немного раньше было слышно шипение газовой гранаты.

На Венко направлены пулемёты, но он не боится: он под защитой друга. Пулемёты равнодушно смотрят мимо Венко. Он подходит к двери, и она открывается. За дверью те, другие, но они не видят Венко. Потому что они – камеры слежения, из которых друг убрал данные Венко. Но лысые… лысые по-прежнему опасны. Они люди. Если бы они хотели, они могли бы убить меня. Одним движением пальца.

Движение пальца – и Венко внутри здания. У здания сложный план, и Венко не знает его. Поэтому он идёт с пистолетом в правой руке. У него ранена левая рука. Она болит, но уже вполне действует (друг не хотел отпускать его так быстро), и сейчас Венко сжимает в ней какой-то предмет. Он бросает предмет вперёд, и раздаётся шипение газа. Но лысый впереди в противогазе: он ждал Венко. Лысый впереди в бронежилете: он знает, что Венко вооружён. Но он не знает, что у Венко есть друг. Венко убегает. Венко во дворе, он попадает под прицел пулемётов, и пулемёты разворачиваются, и пули выдёргивают лысину из-под противогаза, и Венко опять спокоен. Венко теперь знает, что я попал сюда через подвал. Откуда? Венко обходит здание кругом, и друг говорит ему остановиться. Венко достаёт что-то из кармана. Щелчок – я вижу, как земля перед ним приподнимается, обнаруживая люк. Венко спускается, и хрип других прекращается: Венко слишком близко, чтобы они могли ставить помехи. Но лысые…

Венко идёт по коридору. В конце коридора, за поворотом, стоит милый старичок, он подслеповат и во время разговора постоянно приговаривает «туды-сюды». Он притворяется лысым, но он – из тех. Он не дышит. Когда Венко подойдёт к повороту, ему не помогут ни пистолет, ни друг.

Но есть ещё я. Я убивал себя, я стрелял в себя и в других, и в тех, кто сейчас стал лысым, и наконец я убил себя, но я всё равно жив. И я знаю, кто я: я – надежда Венко.

Я плачу и умоляю старичка пропустить Венко. Старичок молчит. Но я знаю, что он слышит меня. Когда Венко поворачивает, старичок проходит рядом с Венко – так быстро, что Венко не замечает его. Старичок уходит в дальний конец коридора, и я благодарю его. Венко осторожно идёт вдоль коридора. Старичок внимательно следит за ним. Я слушаю дыхание Венко. Весь мир крутится вокруг Венко. Я благодарю старичка. Я думаю, что если бы старичок захотел убить Венко, я бы сумел опередить его, и мы со старичком оба благодарим судьбу за то, что нам не довелось это проверить.

Венко в растерянности. Он не знает, где искать меня. Он смотрит на ряд дверей, за многими из которых смерть. За одной – приз. Я слышу его дыхание очень хорошо: он уже рядом. Как только сигнал начинает ослабевать, я, теряя сознание (ΔU = -2,06 В), кричу: «СТОЙ!». Пульс Венко учащается, дыхание сбито. Он медленно поворачивается и открывает нужную дверь. Перед ним – чистый операционный стол. На нём среди измерительных приборов лежит с десяток микросхем, аккуратно прикреплённых к макетной плате. Венко секунду размышляет, прежде чем переключить питание на принесённую с собой батарею и положить меня в карман. Мы выходим из комнаты.

3

Человек в очках говорит с Венко.

– Восстановить его в прежнем виде невозможно. Помочь нам он уже не сможет. Даже если потратить годы… нет, не получится. Он выполнил своё задание.

– Да, я понял. Он нас слышит сейчас?

– Да. И даже понимает, я поставил новый модуль памяти.

Друг немного лукавит: я не понимаю, что происходит. Но действительно, я уже могу сопоставлять слова, они не забываются через (0,387 с) непродолжительное время.

– Он может говорить?

– Ну, он смог указать вам путь на базе через голосовой инфолинк. Примерно так.

Теперь Венко (его, конечно, зовут иначе, но это неважно) говорит со мной:

– Мой мальчик, ты не помнишь, что было, и кто ты. Но я хочу, чтобы ты знал: ты сделал всё как надо.

Сквозь ровный голос я слышу лёгкий сбой в дыхании. Мой слух гораздо тоньше, чем у Венко и у человека в очках. Поэтому я понимаю, что Венко плачет – без слёз, про себя. И я отвечаю:

– Да, генерал.

Венко плачет.

Эпилог

Миловидная девушка, чьи чересчур правильные черты лица выдавали недавно проведённую пластическую операцию, казалось, не дышала. Врач долго смотрел на неё, наконец тронул плечо:

– Барышня, просыпайтесь.

Девушка вскочила. Похоже, ей опять снились плохие сны.

– Что такое?

Врач улыбнулся; улыбка смотрелась странно на его хмуром лице, но девушка, не обращая внимания, внимательно и строго смотрела на него. Помолчав немного, врач произнёс:

– Ваши родные нашлись.

Он открыл дверь, и в комнату вошёл высокий худощавый человек в строгом костюме, в правой руке он нёс потрёпанный кожаный портфель:

– Вика, ты меня не помнишь… Меня зовут Арсен.