КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

День ВМФ [Владислав Март] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владислав Март День ВМФ

Эпиграф

Труба, диаметром со ствол дерева, обёрнутая серым материалом, напоминающим брезент с торчащим из-под него куцым пушком стекловаты, выходила из недр земли и долго тянулась параллельно вытоптанной траве. Невысоко и не низко, очень удобно чтобы на трубе сидеть, едва касаясь земли ногами. Было лето и она не грела. Зимой здесь, должно быть, популярное место. Горка, поросшая деревьями в самом центре Балтийска, претендовала на звание Парк культуры и отдыха. Отсюда было рукой подать как до магазинов, так и до баров. Следы тех и других валялись вокруг трубы формируя пирамиды мусора. Мусор здесь, в отличие от трубы, сильно отличался от моего родного города. Такие трубы везде одинаковые. Пивные же бутылки были импортные, обёртки на латинице, множество ярких пивных крышечек, втоптанных в пыль кругляшей, напомнили о том, что часто их коллекционируют. Для подобных людей здесь просто Клондайк.

– А вы откуда? – спросила девушка, что пострашнее. Мы с друзьями сидели на трубе справа, девушки слева. Я был самым дальним от них.

– Из Смоленска, – ответил Аркадий.

– А вы на своих кораблях приплыли? – продолжала вторая девушка.

– Какие они тупые, – наклонился к моему уху своим шёпотом Аркадий.

– В Смоленске нет моря. Там только река Днепр. Мы здесь на практике, в вашей военной базе – ответил он уже в другую сторону громко.

– А зачем на флот посылают тех, кто на море не живёт и ничего во флоте не понимает? – продолжила вторая девушка.

– Это мы и сами хотели бы знать, – сказал я.

Путь к морю

День начинался как мальчишник перед свадьбой. Я принёс в общагу электрическую машинку для стрижки и бриться из парикмахерской своей тёти. В комнате Стаса творилась вакханалия. Шутя и веселясь без повода он, Аркадий и я – три закадычных друга-студента брили друг другу головы электроприбором. Нам, собственно, никто не велел этого делать, полковники просто попросили быть опрятными и аккуратно подстриженными. Но мы хотели выжать максимум из этой игры в армию, этого приключения. Три с половиной года мы посещали военную кафедру и вот финал. Практика на Балтийском флоте в качестве то ли помощников военного врача, то ли матросов-медиков, никто уверенно не знал. До нас много лет студенты туда не ездили, не было финансирования. Мы стали первыми, поддержали традицию, которая была в Смоленском мединституте десятилетия при СССР – после пятого курса идёт военная практика. Мы не получали её даром. За эти годы студенты сдавали экзамены, проходили медкомиссии, терпели шуточки военных преподов и портили зрение адскими сюжетами методичек по организации и тактике медицинской службы. Курс разделился. Девушки, хоть и посещали кафедру и получат военный билет, практику не проходили и оказывались в круге офицеров на халяву. Парни до начала всего этого учебного цикла, ещё на втором курсе заключали контракт, а затем отсеивались по результатам медкомиссий. Оказалось, что требования к врачу флота по здоровью совпадают с требованиями к морпеху. Нам объясняли это так: «Что хотите? Матрос на два года рассчитан, а офицер на двадцать пять. Здоровым должен быть». Так нас осталось всего сорок с курса в двести пятьдесят студентов. Самых мужских, здоровых, сдавших экзамены и кровь с мочой, самых кому позарез нужно было променять каникулы с поликлинической практикой на никому не знакомое возрождённое путешествие на флот. Выпив накануне отправки половину пива города, утром мы стригли друг другу головы. Соседи Стаса по общаге из разных комнат заходили посмотреть на перформанс. Фотографии на память, смех и отключение холодильника перед отъездом. Так запомнились последние часы на медгородке. Садясь в трамвай до вокзала мы с каменным покерным лицом шутили над сокурсниками. Трамвай шёл медленно через весь Смоленск к далёкому Заднепровью с его цыганами и вокзалами. По пути на разных остановках по Крупской и Советской в него подсаживались наши друзья. Все примерно в одно время, в единственный вагон, поскольку время встречи было жёстко определено. Увидев наши максимально короткие волосы, у приятелей округлялись глаза. Они считали, что пропустили требование подстричься наголо перед практикой, волновались, что делать и есть ли парикмахерская на вокзале. Стас, Аркадий и я, разумеется, говорили им, что сто раз было сказано про стрижку и на вокзале, конечно же, есть где это сделать. Где-то же стригут пойманных бомжей, обрабатывают их от вшей, которых в то время на вокзалах была масса.

Перед посадкой в поезд «Москва-Калининград» наши кафедральные полковники из более-менее адекватных мужиков превратились в военных. На нас повышали голос, построили в одну шеренгу и без конца кого-то одёргивали по фамилии. Создавалась нездоровая атмосфера. Они как-то будто с каждым часом входили в новую роль, в раж, в какой-то давно позабытый угар, в котором младшие должны беспрекословно слушаться и всё происходит по щелчку пальцев. Построенные перед смоленским ЖД вокзалом мы походили на уголовников. Все одели не самые лучшие свои штаны и рубашки, на плечах были видавшие виды сумки или просто целлофановые пакеты в руках. Никто не ждал от флота чудес. Все мои друзья полагали, что мы потеряем или выкинем те вещи, в которых сейчас отправляемся. Наш край шеренги, где Стас, Аркадий и я блестели стриженными затылками только усиливал впечатление освободившихся из малолетней колонии. Обстановку разрядил подполковник, которого мы прозвали «Врангель». Он подытожил прошлые напоминания и инструкции перед посадкой по плацкартным вагонам:

«Помните, что отправляетесь в среду, где всё регламентировало и всё по уставу. Ни во что не влезайте – убьёт, понял Михайлов? По пути следования у вас проверят несколько раз документы. Всяким белорусам, литовцам, консулам в поезде всё показывать без промедления. Даже паспорта. Во время остановки в Каунасе не выходить и на святую литовскую землю в окно не плевать. Не курить и не пить до возвращения домой. Да-да, мы будем всё время рядом, мы за вас отвечаем, будем следить ежечасно. Берегите лица и паспорта. Вопросы есть? Вопросов нет. Проходите по вагонам!».

Семнадцать часов тянулись как пытка. Нас действительно останавливали раз пять и смотрели паспорта фонариком. Плацкартный вагон почти не спал, то собака с кинологом, то свет, то разговоры своих же, отвлекали и будили. Интерес вызывало лишь разглядывание черепичных крыш домиков в Литве и Калининградской области. Всё немного отличалось от обычной России. Где-то на горизонте почудился разрушенный замок, позже старинный чугунный мост. Бывший Кёнигсберг встретил дождём. Построенные снова у незнакомого вокзала мы лицезрели наших полковников во всей красе. Лица их растянулись, походка сделалась увереннее, рост выше, форма чернее, животы спрятались. Капли били по натянутой белой ткани на фуражках как по барабанам. Мы же просто мокли, превращаясь в бездомных. Удаль и молодечность наша стала раскисать при виде военного патруля. Ботинки хватали дождевую воду. И хоть было тепло, и дождь-то был ерундовый, полковники назвали его «морская пыль», настроение с бравурного переменилось на тревожное. Сорок студентов даже стали занимать меньше места при построении. Приветственная речь Врангеля тоже переменилась:

«Смирно! Это не дождь, разве это дождь, Михайлов? Морская пыль! Мы прибыли в славный город Калининград, где вы наконец-то поймёте, чему вас учили на кафедре всё это время. Вы отвечаете за себя, своё здоровье и за здоровье товарища. Сейчас мы будем прощаться с домашней одеждой, с пирогами и бабушкиными сказками, начинается ваша практика. Не опозорьте Смоленск и ваших преподавателей. А кто опозорит – потом пожалеет. Садимся на трамвай и едем на склад за формой. Вольно».

Склад действительно оказался таковым. Ворота, охрана, бесконечные ангары и площадки, заваленные разным барахлом. Наш ангар был открыт настежь и охраны не имел. Внутри до железного неба, высотой в три этажа лежала гора одежды тёмно-синего цвета. Это были рубашки с длинным рукавом, одевавшиеся через голову и штаны с ширинкой на пуговицах. Чуть поодаль меньшими горками разбросаны по полу пилотки и прямоугольные воротнички-гюйсы с тремя белыми полосками, которые до этого я видел только на парадах по телевизору. Полковники скомандовали лезть на кучу и выбрать себе лучшее и по размеру. Внизу не подбирать, всё свежее сверху. Несколько студентов буквально взошли на вершину по штанам и стали кидать оттуда вниз то, что не имело дыр, не было выцветшим или приглянулось им по иным критериям. Я остался у подножия и выбрал себе пилотку из небольшой, всего по колено кучи несортированной одежды. Все превратились в бродяг и стали раздеваться, облачаясь по пять раз в разные наборы. Роба одевалась через голову и предварительно прикинуть твоё-не твоё не получалось. Перемеряли десятки штук. Затем вставала проблема штанов без пуговиц или несовпадение синего оттенка у робы со штанами. Иногда форма была заношена до голубого цвета или имела пятна. Гюйсы все были одинаково сине-белые и мятые. С ними проблемы не было. Тельняшки оказались сложены в отдельном сарайчике на школьных партах высокими стопками, вероятно, по размеру. Их особое положение – не на полу и не в горе б/у одежды – сразу выделило тельняшки как важнейший атрибут флота. Недалеко от них стоял какой-то курящий человек, то ли охранял, то ли ждал пока мы уйдём чтобы самому взять. Я подошёл к стопкам и выбрал примерно из середины. При близком рассмотрении тельняшки тоже оказались ношенными. Моя, наугад вытащенная, была довольно новой на вид. Уже ничего не смущаясь после дырявых штанов, я натянул тельняшку на свой голый торс. Широкое горло, плотная, толстая, совсем не летняя ткань, длинные рукава и длинная основная часть для заправки в штаны. Тельняшка села на мне как влития с первой секунды. На ком-то как на скоморохе болтались рукава, другие рассматривали зашитые дыры и пятна. Все жаловались на «зимний» вариант. Но я в тельняшке чувствовал себя хорошо. С ней перестали быть неудобными и рваными штаны и роба, с ней пилотка казалась настоящей важной шапочкой. Стас и Аркадий, мои друзья, были крупными во все стороны и очень высокими, их мучения по подбору шмоток трудно описать словами. Однако наш гардероб прервали какие-то люди извне, да и полковники стали торопить. Видать вышло время выбирать, пора брать всё подряд. Взять второй комплект не разрешили. Студенты спустились из-под крыши за гюйсами в углу и мы построились на площадке перед ангаром доодеваясь на бегу. Кому-то поправили, кому-то матюкнули, через пару минут пилотки были у всех по центру, а гюйсы застёгнуты на пуговицу. Мы стали похожи на команду матросов, переживших шторм, матч «Спартак-Зенит» и толкучку смоленского колхозного рынка последовательно. Помятость и разноцветность в пределах синего была страшной. Пакеты со своими вещами в руках намекали, что мы побираемся по городу, собираем бутылки или медный провод. Я представить не мог как мы в этом будем лечить пациентов. Аркадий уже разодрал на могучей спине робу и пытался стоя последним вытащить из кучи ещё что-нибудь на замену. У кого-то были белые кроссовки, которые подходили к форме как красная звезда Микки Маусу. Насмеявшись, нам вдруг стало не смешно. Нас предупредили, что всё нужно вернуть после практики в пригодном виде, особенно отметили, что нельзя не вернуть тельняшку. Отдельные трюкачи отдирали что-то на память от чужой формы, набили карманы какими-то значками и бантиками. Мои карманы были дырявыми, я стоял и ждал продолжения.

К вечеру наш студенческий отряд оказался в безымянном посёлке за бетонным забором поверх которого была беспорядочно густо намотана колючая проволока. Я уже знал, что она не для тех, кто хочет проникнуть внутрь. Она для тех, кто хочет выйти наружу. Военная часть представляла собой пионерлагерьподобное место. Двухэтажные корпуса видавшие виды, дорожки с кирпичом-бордюром, памятный гипсовый знак. Множество неухоженных клумб и деревьев. Первая же сцена, увиденная нашим строем, шедшим парами, напомнила о дне отъезда. Посредине газона был пень, а на пне стоял небольшой табурет. На этом троне сидел матрос в тельняшке. Вокруг него стоял и ходил другой худой матрос с механической древней машинкой для стрижки волос, точно как в фильмах про войну. Парикмахер аккуратно стриг сидящего под ноль. Сидящий очень внимательно смотрел на наш полустрой-полутолпу, особенно всматриваясь конкретно в Аркадия, Стаса и меня. Он даже что-то сказал за спину стоящим поодаль матросам, что-то со словом «команда». Я захотел спросить Врангеля, что за шоу мы наблюдаем, но меня опередили ребята в первой паре.

– Это старослужащий, – отвечал Врангель, – думает, что вы новенькие на подготовку. Лысыми обычно ходят или те, кто только с военкомата или те, кто уже ждёт дорогу домой. У старослужащих – особый статус. Вот стригут такого. Типа это престижно.

– Не по лысине судят о человеке, – встрял Стас.

– А вы, молодцы хорошие, вот и думайте, как на вас смотрят, как на щеглов-новеньких или как на старослужащих, – ухмыльнулся подполковник, – вот узнаете.

Мне стало как-то не по себе со своей лысиной, а Аркадий напротив весь распрямился и будто стал выше ростом.

– Ты иди ещё с ним подружись, – сказал я, – узнаешь может ещё какой мужской обычай.

Мы прошагали мимо, физически ощущая, как парень на пне терпит откусывание волос механической ручной машинкой. Хруст волос или хруст ножей был похож на звук ломающихся костей. Тот эмоций не показывал и следил за нашими тремя головами-шарами.

Всё вокруг в этой части-лагере было неуютным. Кормёжка в столовой по команде «сесть-есть-встать», запрет на выход из корпуса, туалет, открывающийся только на пятнадцать минут каждые два часа, общий на этаже, просиженные до пола двухъярусные кровати с растянутыми пружинными сетками. Всё было пародией то ли на зону, то ли на республику ШКИД. Врангель не скрывал, что это полное непотребство, но всем поведением сообщал нам, что скоро всё изменится. Нам предстояло дать присягу или скажем точнее участвовать в специальном представлении, которое будут разыгрывать ради нас здесь под названием «присяга». Для этих целей на всех выделили один автомат Калашникова и красную папку с листом текста присяги наклеенным чтобы мы его не роняли. Репетиция вечером показала, что никто из студентов не может не облажаться. Мы не могли строевым шагом выйти из шеренги не оступившись, подойти под прямым углом к столу, не ударив по нему ногой, взять папку не уронив, держать автомат, не перепутав как за него браться. Иные путались в ремне автомата, начинали читать не с первого абзаца, становились лицом не к строю, а к подполковнику. Присутствовавший местный офицер матерился и хватался за сердце, но Врангель осаждал его и что-то говорил по то, что мол студенты-медики. В итоге текст сократили до нескольких предложений, ремень на автомате подтянули, местных попросили уйти, а нам приготовиться утром всё это повторить на фотоаппарат «на память». Такого позора, как эта репетиция я ещё не видел. Люди с почти высшим образованием не могли выполнить элементарных действий. Было стыдно за себя и всех. Лично я всего лишь спотыкнулся на выходе из строя. Не упал и не уронил автомат. Но было всё равно очевидно, что я не готов к такой практике.

Поздно вечером кто-то из наших посеял панику. Вся комната из сорока студентов и не менее восьмидесяти двухэтажных кроватей пришла в движение. Решили отчего-то что а. нас ночью придут бить и б. надо найти утюг и погладить обноски к присяге. По пункту а. мы закрыли дверь в коридор, переместили кровати чтобы получался узкий проход и выставили пару часовых, которых нужно было сменять несколько раз за ночь. Как хилый я не попал в число счастливчиков. По пункту б. из «ленинской» комнаты принесли один на всех утюг и стали в огромную очередь на поглажку роб и гюйсов. Большинство студентов делали это впервые отчего масса времени уходила на обучение следующего, порчу утюга и вещей, а также замечания вроде «не так, смотри как надо». Стас решил ничего не гладить и лёг спать, как так ему было дежурить в три ночи. Аркадий погладился первым и пошёл ковырять телевизор в углу комнаты. Я занял очередь примерно тридцатым и очень хотел не дождаться её или чтобы сгорел утюг. Каждый шорох в коридоре трактовался как вот-вот начнётся, каждая потеря нагрева утюга давала надежду, что цирк закончится. Спас меня от этой суеты Аркадий, который реанимировал старый «Рубин» и мы тихонько сели смотреть чемпионат мира по футболу во Франции. Так я и уснул на ближайшей пружинной сетке. Проснулся ещё более мятым, не избитым, но выглядел ничуть не хуже всю ночь дежуривших или гладивших воротники. Из печалей осталось только то, что в туалет я попасть не успел, он закрылся по расписанию на замок. Всё время «присяги» мы болтали в строю про то, как лучше фотографироваться с автоматом и про вчерашний матч. Из ошибок, увековеченных теперь на фото, я всего лишь неправильной рукой взялся за цевьё. Это не ускользнуло ни от местного офицера, ни от друзей, однако было лучше, чем наступить на свои же шнурки или не смочь открыть красную папку с текстом. Появилось веселье и первые общие кадры. Врангель прикрывал нас от избыточного мата местных начальников и собрав в кучу похвалил, отметив всё же: «Михайлов, ты хоть, когда с кровати встаёшь, на член себе не наступаешь?». Отряд грузился в автобус, затем в электричку до Балтийска и почти всю дорогу мы могли видеть море. Мечтали искупаться сегодня же вечером и оставить метод ночных дежурств у общей комнаты на всю практику, быть вместе, быть командой.

СКР

Корабль я выбрал вовсе не сердцем. Когда нас, одетых как наполеоновские солдаты при отступлении, высадили на вокзале в Балтийске и построили, у меня заболел живот. Не в том смысле, что я стал болен внезапно. А в том, что мне очень захотелось в туалет. Желание это заслонило от меня первые впечатления от городка, дорогу до КПП и встречу нашей группы местным офицером-медиком. Он велел разобраться нам на пары, которые он отведёт на корабли для прохождения службы. Меня пучило и крутило, я не помню момента, когда наши полковники растворились и мы остались один на один с флотом. Я очень обрадовался, что мы вот-вот попадём на корабли и пошёл скорее поскольку терпение моего живота было на пределе. Туалет, камбуз, гальюн, каюта, что там у них, лишь бы скорее. Друзья разобрались по парам и получилось, что мои самые близкие как голубки отошли от меня, я был для всех них третьим, непарным. В другое время я бы начал ехидничать и ёрничать, а может быть и обиделся бы. Отчего это Аркадий и Стас не со мной? Лучшие-то мои друзья. Но урчание и скрюченные ноги торопили меня решать физиологические проблемы, а не социальные. Я схватил за руку Сергея, которого знал слабо, он в одиночестве волочился в хвосте группы и сказал ему, что мы сейчас срочно выбираем самый первый попавшийся корабль и вместе на нём будем. Сергей вздохнул: «Эхе-хе». Путь от КПП, где на нас не обратили ни малейшего внимания до длинной бетонной стенки с кораблями, занял, мне показалось, целый час. Первый мы с Сергеем проворонили, я проворонил, Сергею в туалет не нужно было. Это был большой десантный корабль без имени, только с номером, куда поднялись сокурсники. Второй такой же перехватили у меня Стас и Аркадий, дружки мои сердечные, после того как сопровождавший нас капитан медслужбы сказал, что это польский проект и там всё «сделано по-людски». Завидев третий зад корабля, я перебежал из хвоста отряда студентов в начало, притащил Серёгу и стал активно кивать капитану на все его шуточки-прибауточки. Пару раз я замер чтобы напрячь пресс и перевести дух, пару раз ослаблял ремень, но не отставал. Вдруг до меня, может быть последнего из всех, дошло, что капитан в жёлтой рубашке пьян. Причём как следует, до степени красного носа, от него разит и он шатается. Ничто уже не имело значения кроме обретения туалета для меня, я чётко выразил желание пойти на приближающийся корабль и указал на желающего Серёгу, который в знак согласия кивнул и опустил глаза. Капитан рыгнул и усомнился, что нам надо туда куда я показал. «Это СКР «Неукротимый», там, знаете, другое, я вас хотел по десантным рассадить. Не надо вам туда». Я уверил офицера, что очень даже надо, тем более он рядом, дёрнул Серёгу и ускорил шаг, как мог. Капитан сделал какое-то движение, среднее между пожать плечами и упасть, и повёл нас к серому как асфальт летом борту. Этот корабль был совсем не похож на два предыдущих, был длинным до конца берега и более военным на вид. Около него стояли ряды матросов, играла музыка. «Вечернее построение, – пояснил наш пьяный сопровождающий, – подождём». Какой подождём? Я лопну или тресну через пять минут. Вокруг не было ни зданий, ни кустов, ни надежды. Огромное количество матросов около корабля, которых мы ещё не видели в таком числе, запели и замаршировали. Как они там все помещаются? Делали они свои марши в стиле «туда-сюда», на пятачке вдоль судна просто не было места ходить строем как на картинке. Ноги они поднимали еле-еле и этим я был на них похож. Я заприметил вход или трап, или что там у кораблей и огромные буквы «Неукротимый». Хотел было рассказать Серёге о традиции называть крейсера на русском флоте прилагательными, но жуткая боль и урчание в животе остановили меня. К чёрту все традиции, весь этот порядок вещей, эти гимны и построения. Вместе с ними и всех, кто ушёл на другие корабли и этого пьяного мужичка с золотыми змеями вокруг чаш. Если я прямо сейчас не попаду в цивилизованный туалет, то случится что-то страшное. В шуме шагов матросов, капитан что-то обсуждал с другим, «чёрным» офицером, показывая на нас. Недоумение «чёрного» было столь сильно, что казалось он стал выше на несколько сантиметров за счёт поднятых бровей. Низкорослый капитан медслужбы пошатывался перед ним на полусогнутых, что-то говорил и дышал в лицо. Мимо шли синие матросы, пролетали белые чайки, мимо нас стоял как серый дом корабль. Я зелёный от своих проблем первым увидел полужест-полузов от офицеров и какое-то неясное направление пальцем на борт. Взбежал по трапу, шёл по непрямым железным коридорам за кем-то, делал вид что слушал, оказался в очень приличном кубрике и дождался пока за мной закроют дверь. Через полсекунды вылетел в коридор, чутьё подсказало, куда бежать и ещё через миг я был самым счастливым человеком на этой бронированной коробке с пушками. Настоящий домашний унитаз, все мелочи гигиены и самая что ни есть индивидуальная кабинка подсказали мне, что служба на флоте не так и плоха. Корабль я выбрал не сердцем, но всё будет хорошо. Наверное, я сидел на унитазе полгода, может больше. Какие-то шаги раздавались за дверью, бас что-то спросил. По радио голос приказывал явиться кому-то в какое-то БЧ-3. Я молчал как мышь в опасности. Так же стремительно выскочил, нашёл дверь с номером 6. Внутри на нижней из двух коек сидел Сергей и вздыхал. За крохотным круглым окошком-иллюминатором садилось солнце. Мы были голодными, но решили до утра не показывать своё существование. Серёга рассказал какой большой корабль, что он насчитал не меньше сотни только матросов, а по пути видел медицинский отсек с изолятором. По мере затемнения в нас поселялся неуютный лёгкий мандраж от пребывания в абсолютно незнакомой среде, криках из коридора, наступающей неопределённости, отсутствия связи с сокурсниками и нашими кураторами-вояками. Обследовав кубрик, мы обнаружили, что здесь живёт капитан-лейтенант или два одинаковых капитан-лейтенанта, только такие погоны были на форме в шкафу. Ничто из личных вещей не выдавало, что человек этот имеет интересы помимо флота. К нам также пришло осознание, что наша крепость в чреве корабля, неизвестно на каком его ярусе, временная. Хозяин вернётся и нас переселят куда-то. Мы засыпали под голодные песни желудка и споры могут ли нас перекинуть к матросам, где нам совсем не хотелось оказаться. Сойдёт ли там моя голова за старослужащего? Я храбрился и заявил Серёге, что завтра мы покажем всем настоящих врачей, займём амбулаторию и статус лиц ни при каких условиях не ночующих с матросами. Мы приехали сюда оказывать медицинскую помощь, а не палубу драить. Я петушился и ярился, рисовал перспективы переехать в кубрик не хуже этого, а также пообещал встать и поискать еды в шкафах и ящиках капитана-жильца. Серёга, выслушав всё это, сказал: «Эхе-хе…».

Что наступило раньше, утро, новый прилив голода или стук в дверь? Нет, стука не было, к нам просто ввалился кто-то в форме и скомандовал бежать на подъём флага. Нацепив свои не по размеру сидящие шмотки мы в коридоре попали в поток людей, бегущих в одном направлении. Поток подхватил нас, стукнул пару раз голову и плечо о железные перегородки и вдруг вывел из электрического света серых проулков корабля на солнечный свет утра. Серёге и мне не было места среди хаоса палубы, превращающегося на глазах в порядок. За каждой башней с орудием и каждой серой бронированной будкой формировались шеренги матросов. Мичманы и офицеры менее торопливо ставили себя центральнее. Мы, как два пня, торчали в поле сине-бело-чёрных людей. Старший лейтенант дёрнул нас и втолкнул в строй матросов за какой-то столб или мачту. Строй не принимал нас и выпихивал назад, офицер гаркнул и мы провалились в людей, слились синевой с ними. Я старался не наступить на ноги кому-нибудь и тут же увидел, как сильно отличается наша с Серёгой обувь от всех. Нас можно было вычислить с расстояния именно по ботинкам. Наши домашние примерно чёрные, почти строгие ботинки были как клоунские бутафорские кеды в строю одинаковых низких ботинок цвета антрацита. Я попытался спрятать всё, что смог, лицо, ботинки, стать ниже и худее за первым рядом пацанов с гюйсами. Я до того скукожился, что мне не видно стало ни флага, ни офицеров, ни самой процедуры, ради которой мы пришли. Хотелось только одного, убраться из этой не моей среды назад в кубрик и закрыться там. Происходило движение, говорили слова, но ни это, ни солнце не радовало больше, чем облегчение, когда мы снова нашли свой пятачок с двумя кроватями. Теперь он казался маленьким и неуютным. Мундир капитан-лейтенанта мешал, стул не разворачивался, постели мы помяли конкретно, развалившись в них повторно, периодически наши с Серёгой руки либо ноги касались друг друга. Отдых от стресса длился пятнадцать минут. Всё это время мы смотрели на часы-барометр над дверью. Закрыться изнутри не посмели. Дверь снова резко отворилась и тот же лейтенант, что был наверху, коренастый блондин, позвал нас на завтрак. Мы покорно шли за лейтенантом до расширения серого стального коридора, в котором каждый метр был покрыт десятками заклёпок и болтов, откуда начинались боковые пути, а также лестницы вверх и вниз. Вниз вела особо крутая. Я заглянул в недра и увидел перемещающиеся там затылки матросов, как на муравьиной ферме. Показалось, что их там многие десятки. Подняться снизу по этой лестнице было вполне понятно как, но вот спуститься, я и представить не мог, настолько она была крутой. Задом? Вряд ли здесь так ходят, скорее скольжением на локтях. Или как пожарные по столбу. Столба рядом не находилось. Вторая широкая и не столь крутая лестница вела ввысь. К ней и двигался наш сопровождающий. Какой-то небесный свет и разговоры лились оттуда, сверху. Мы сделали первые шаги по ступеням и Серёга дёрнул меня за рукав: «Пахнет едой». Я было попытался унюхать что-либо, сделал вдох и растопырил ноздри. Но кроме запаха помещения в котором скопилось много мужчин ничего не получил. Я стоял уже на третьей ступени, как неожиданно наш лейтенант-блондин остановился, начал топтаться в нерешительности и повернулся к нам, как будто забыл что-то сказать. Мой лоб был на уровне его живота, мой зад на уровне лба Сергея. Лейтенант как будто посмотрел мне за спину на моего коллегу-студента, потом снова на меня и сказал очень не к месту и неожиданно для нас.

– Мы идём в офицерскую столовую. Но вы выглядите, как… Знаете… Я не могу вас в таком виде привести наверх.

– У нас есть одежда. Гражданская. – вставил я, – быстро переоденемся?

– Рубашки, джинсы, – из-за моего зада сказал Сергей.

– Нет, знаете, такое дело, – лейтенант продолжал, – я не могу вас так привести. Вам придётся питаться в другом месте.

После этого он стал спускаться, запустив нашу обратную дорогу в серую сталь к дыре вниз и коридорам в бок. Мимо проходил человек, похожий на офицера, но форма отличалась. Лейтенант окрикнул: «Миша, возьми студентов в мичманскую столовую, не к матросам же, покажи там им всё!». Миша скривил рот и жестом показал идти за ним. Мы нагибались под трубами и перешагнули пару раз разделяющие отсеки овальные двери. Несколько раз коснулись плечами каких-то элетрощитов, пропуская матросов с поклажей и оказались в самом просторном помещении корабля, что мне удалось увидеть до сих пор. Забегая вперёд, скажу, что это было самое большое и светлое помещение корабля за всю практику. За широко расставленными столами, между которыми можно было бы легко пронести поднос сидели на редкость взрослые, усатые дядьки в форме мичманов. Все были полуодеты, но по-разному. Кто-то сидел в красивом, но расстёгнутом мундире рядом с лежащей на скамье фуражкой. Кто-то был в тельняшке и трусах, другие в спортивных штанах и белых майках. Миша куда-то растворился, шмыгнул назад в поток людей коридора. Он говорил про нас в сторону, в другое помещение, ему отвечали. Человек пять-шесть уже находившихся в столовой подняли на нас глаза, но никакой реакции не выказывали. Между нами встал сзади накачанный парень с морскими татуировками раздетый по пояс. Он держал в руке кастрюлю литров на десять. Мышцы его напряглись. «Вестовой! Неси сюда! И хлеба ещё, – громко сказал дядька с рыжими усами, самый старший по возрасту из тех, кого я встретил с момента приезда, – и этих, студентов, посади». Вестовой, прошёл, показав нам спину с драконами и парусниками, поставил перед мичманами кастрюлю, ушёл за следующей и указал нам подбородком на дальний стол, за которым могло поместится человек восемь. С Серёгой мы сели за пустой стол, что на наших глазах стал превращаться в скатерть-самобранку. Полураздетый качок-официант, вестовой, ставил и ставил перед нами, как и перед дядьками, тарелки и плошки, кастрюли и чайники. Я аккуратно потянулся к хлебу, целому батону, затем смелее налил себе полную тарелку густого супа с кусками мяса величиной пачку сигарет из кастрюли с полведра. Серёга брал кашу, макароны, всюду был смачный соус, салаты и тепло пищи. Нашлась и солонка, и другие атрибуты столовой. Без мытья рук, толком не поздоровавшись и не сказав спасибо, мы навалились и начали питаться как голодные волки. Кушанье больше походило на обед, но это был только завтрак. В полголоса с Сергеем мы решили, что очень удачно пристроились за этим дальним столом, в этой просторной далёкой каюте, без офицеров и матросов и что с голоду мы тут не пропадём. Вестовой ни тогда, ни после на нас не реагировал и не общался. На лице у него было глубочайшее безразличие, почти презрение, но тарелки он приносил в избытке, все его чашки и кастрюли были всегда с верхом, горячи и аппетитны. Сам стол, за которым мы сидели потом весь месяц три раза в день за редким исключением обращал на себя внимание. Прежде всего он был полностью деревянным и большим. Цвет сосны придавал нашему обжорству благородства. По всем его сторонам, длинным и коротким, у стола вниз свисали дощечки-плинтусы с нехитрыми креплениями. Если взять за край любой и поднять вверх, то дощечка фиксировалась выше уровня столешницы и превращала стол в этакое «корыто» с бортами высотой в десять сантиметров. Подняв досточки со всех сторон можно было внутрь хоть воды налить, вода бы осталась на столе. Дыр и сломанных частей не было. Сергей предположил, что это защита от качки. Во время шторма тарелки будут ездить по гладкой поверхности стола повторяя наклон судна, бортики станут удерживать их от падения на пол. Впервые я зауважал эту огромную стальную коробку, в которой мы жили, за продуманность. До этого момента всё вокруг казалось максимально неудобным и целящимся мне в бок или затылок чтобы ударить или оцарапать. Мы завершили свой первый завтрак с полным пузом. Никакую заначку брать не стали. Сразу поверили, что вопрос с питанием разрешён. Выходя я заметил неработающий телевизор и мешки с хлебом. Лица дядек-мичманов подобрели, в коридоре никого не было. От сердца чуть отлегла тревога и Серёга за целый час после завтрака в капитанском кубрике не сказал ни разу своё «Эхе-хе».

Отсутствие поручений, обязанностей, внимания к нам привело к тому, что мы решили заняться внешним видом. Действительно облачение наше по сравнению даже с матросами было измятым, выцветшим и каким-то несимметричным. Гюйс постоянно сползал набок. У меня не хватало пуговиц. У Серёги обнаружилась дыра подмышкой. У неизвестного нам хозяина каюты нашёлся утюг, нитки-иголки. Было желание оторвать у него пуговицу, правда я не нашёл с чего. Вся одежда либо не имела пуговиц, либо они были белыми, либо металлическими с якорем. Мне же требовалась какая-то простая абстрактная простопуговица тёмного цвета. Шить мы не умели, поэтому через час выглядели примерно так, как и до того, однако были довольны и провели час не скучая. Ещё немного времени прошло за разглядыванием в иллюминатор кусочка базы, по которой ходили матросы всегда с какой-то ношей. Не было видно ни одного офицера. Это сильно отличало вид «улицы» базы от городской. В Смоленске и везде, где я был до этого, на улицах встречаешь офицеров, полковников разных, ветеранов с золотыми погонами. В ВУЗе на военной кафедре младшим был майор, выделявшийся этим на фоне десятка подполковников. Я привык видеть офицеров в быту, в трамвае. Здесь же, в самой настоящей армиифлоте, оказывается офицеров не встретишь просто так. Их мало. Они где-то спрятаны или заняты. Всюду сколько глаз мог разглядеть из круглого окошка были матросы. Как и на утреннем построении. Только тёмно-синие робы с длинными рукавами, кусочек тельняшки на груди и чёрные боты. Тонкие белые полоски воротников-гюйсов были единственным украшением. Мы как-то оба с Серёгой умудрились поместить лица в иллюминатор, до того было интересно что там на воле и не заметили нового гостя в каюте. На пороге стоял Валера. Он сам так велел себя называть. Валеру видеть мы обрадовались, поскольку по его петличкам узнали в нём офицера-медика. Выглядел он на год старше нас и не делал проблемы из того, что мы студенты в секондхэндовских матросских робах, а он старший лейтенант, начальник медслужбы данного корабля. Валера нам всё объяснил очень доступно, отчего мы с одной стороны обалдели, с другой зауважали его.

– Я, значит, Валера, у меня много дел, плюс ещё флагманский врач нагрузил, потом жена у меня в Калининграде, тяжело мотаться, и я документы в ординатуру подаю, не хочу тут пропадать. Сейчас самый месяц сложный, понимаете. В общем, вы будете за меня дежурить по базе, я скажу, когда. Пойдёмте в амбулаторию, всё покажу.

Амбулатория

И мы пошли. Амбулатория оказалась квадратной большой каютой с операционным столом посередине и вторым помещением – изолятором на две койки. Кроме этого там был рабочий стол, стулья, шкафы с медикаментами и документацией, сейф. На операционном столе лежал матрос в одежде. Он спал, подложив под голову скрученное одеяло из изолятора.

– Это Вася, короче, как принял инструменты хирургические от прошлого врача, тут недостача на шестьсот тысяч, а сюда ампулы бросать использованные или разбитые, а здесь лежат карточки матросов, кто чем болеет.

Вася проснулся и не вставая смотрел на нас, как на явление Деда Мороза летом. Я приметил на стене зеркало, довольно большое для военного корабля на котором чем-то красным было в центре написано «89».

– Вася вам всё расскажет. Просьба появляться в амбулатории после завтрака каждый день, а потом можете быть свободны. В городе хорошие бары. До вас был тут один студент, не помню откуда, он вообще там жил у бабёнки, сюда пришёл пару раз, когда у нас прививки были.

Я решил показать, что мы тут с Сергеем всё внимательно слушаем и перебил:

– А если что-то серьёзное или операцию надо делать?

– Какую операцию? – недоумённо смотрел Валера.

– Фурункул вскрыть или там аппендицит, например.

– Для всего серьёзного скорая помощь ездит, в госпиталь всех, никаких тут операций, недостача по инструментам шестьсот тысяч, это только по хирургическому набору. Надеюсь я попаду в ординатуру раньше, чем всё это…

Сергей ходил вдоль стен и посмотрел в иллюминатор, который выводил нас на бухту, то есть почти на море. Со-служащий мой сел за стол и достал стетоскоп из ящика. С видом знатока пролистал какой-то журнал. Я всё пытался ухватить нить разговора Валеры и переспросить про дежурство по базе, что мне показалось очень рискованным событием. До тех пор я никогда не был на дежурствах в больницах, не то что на базе, подозревал, что дело ответственное. Валера зашёл в изолятор и вышел, открыл какой-то ящик и закрыл, и продолжал про жену, её маму, его маму, электричку в Калининград и так заклумил мне голову, что я почти ничего у него не спросил. Валера вышел из амбулатории указав, что дверь всегда за собой надо закрывать и закрыл её снаружи. Затем тут же вернулся с важнейшей информацией, которую позабыл нам сказать: «Спирта нет!». И снова закрыл.

– А если укол нужно будет делать? – спросил я скорее Сергея, чем Валеру за закрытой дверью, – протирать кожу?

– Всё есть, не дрейфьте, – подал голос Вася и сел на операционном столе, – без меня, как слышали решений не принимайте, народ тут ушлый, быстро пронюхают, что студенты.

Нам нечего было добавить и хоть Вася не спрашивал, Сергей кратко рассказал кто мы и что мы. Для чего-то уточнив, что мы умеем ставить капельницы и он, Сергей, будущий кардиолог, а я, тут он посмотрел на меня вопросительно. Действительно кто я будущий? За спиной пять лет учёбы, десять кружков по разным направлениям, выступления на конференциях и искренняя любовь к профессии врача. Но я кто я сейчас, для себя, для Васи? Я ответил так, как отвечал когда-то на первом курсе, не зная вовсе что есть медицина и летая в облаках по сути реальной жизни. Не ведая какой пот и цинизм впереди и что простой терапевт полезнее семье и обществу, чем сто узких специалистов. Сказал будто самому себе, негромко под нос: «Я – судмедэксперт».

– Про капельницу это здорово, – вернул меня в реальность Вася, – Иваныч если набухается, мы ему по вене 20% глюкозу с витамином Цэ. Он очень добреет, на глазах здоровым становится тогда. Я и сам умею, но, если вы умеете, то лучше вы уж. Я ж санитар, я не учился.

Вася лениво рассказал, как они с Валерой колят вену с витамином Иванычу. Что Васю ждёт Омск и приказ. Попросил не спать в изоляторе и в итоге куда-то ушёл, взяв в руки толстую папку. Как и все матросы до него, он не перемещался с пустыми руками по кораблю и за его пределами. Мы расселись по стульям. Затянулся разговор о том, почему вдруг Сергей хочет быть кардиологом. Это ли лучшая из терапевтических специальностей и чем лучше эндокринологии, к примеру. До нас дошло, что мы не знаем кто по специальности Валера. Зато у нас появилось дело, после завтрака сидеть в амбулатории и ждать по всей видимости Иваныча с похмельем. Так, глядя то в иллюминатор на воду цвета мокрого асфальта, то на пустое ведро для ампул, то на операционный стол с одеялом, мы досидели до обеда. Попутно листая всякие журналы стопкой лежащие на столе, мы выяснили, что на «Неукротимом» примерно 150 матросов, 50 офицеров и мичманов. Что это настоящая воинская часть. Что впереди по плану масса медицинских мероприятий, названных аббревиатурами и совершенно не поддающиеся расшифровке нашим гражданским образованием. Такие же часы, как в микрокаюте, где мы ночевали показывали ориентировочно обеденное время. И в том момент, когда я, снова я в нашей паре был заводилой, решил, что можно и в сторону вестового подаваться, в дверь вошёл худой молодой мичман. Это был здешний фельдшер, который сразу очертил водораздел наших отношений. Мы все, Валера, Вася и студенты – это по медицине, он – фельдшер Боря – по санитарно-гигиенической части. Боря заново открыл нам путь к мичманской столовой, мы притворились, что это впервые и очень его благодарили. Начался обеденный жор, ещё более обильный, в компании здоровенных дядек на фоне которых тощий Боря был невидим. Мне послышалось, что рыжего мичмана с усами назвали Иванычем и я его приметил. Вестовой, тот же, что и утром, светя своими кораблями и якорями синего цвета на бледной коже, разносил компот. Всё было неплохо. Сергей только чуть стушевался, когда мичмана грубо задали нам пару вопросов, типа «ктооткуда». Я взял всё в свои руки и отчитался, без спешки, уверенно чётко, что мол студенты-медики, вот-вот врачи, Смоленск город-герой, сами в шоке от флота, а это вот Сергей – будущий кардиолог, если нужно измерить давление, всегда пожалуйста в амбулаторию. Сергею нечем было крыть с моей-то судебной медициной. Он взял толстенный кусок хлеба, намазал на него кубик масла величиной со спичечный коробок и кивая сказал: «Эхе-хе».

Следующее утро прошло не в пример расслабленно. Накануне вечером, стараясь не попадаться никому на глаза я слонялся по коридорам корабля и даже вышел на открытую часть палубы, высматривая лейтенанта-блондина. Наконец-то обнаружив цель, я пожаловался, что одежда наша совсем никуда не годится, мы опасаемся опозорить коллектив. Можем ли мы до устранения недоразумения с внешним видом не посещать построения и подъём флага? Лейтенант на секунду завис, как стрекоза в воздухе, кивнул мне и ушёл. За завтраком мы нарочито вежливо здоровались со всеми входящими и сидящими, оккупировали окончательно дальний стол и старались не привлекать лишнее внимание. После кушаний неслышными кошками перебирались в амбулаторию и стали читать старые авто- и мото-журналы, и планировать смелые акты вольностей. В наших фантазиях мы дошли до выхода в город, в магазин, прослушивания аудиокассет. Вася возлежал там же и, казалось, не слушал наши розовые мечты. Дверь, как и все прочие дни оставалась объектом внимания номер один. Через эту железную штуку с круглым как руль запорным механизмом, более подходящим, как мне виделось, подводной лодке, к нам попадал внешний мир. В первый раз в неё вошёл Боря, мичман-фельдшер, напомнив нам, что никакого сотрудничества у нас с ним быть не может, он – за гигиену. «И санитарию», – хором ответили мы с Сергеем на чём наш мирный договор остался закреплён до самого конца практики. Вторым заскочил Валера и собрав чемоданчик ушёл через пять минут, сообщив, что уезжает к жене. Мы, по его мнению, справимся со всем, санитар поможет. Прибудет Валера через три дня, если не придётся ехать в Петербург поступать в ординатуру. Опять забыв спросить кто онпо специальности и что собирается изучать в Питере, мы вернулись к журналам. Затем произошло настоящее медицинское событие. Вася куда-то отлучился, а вместо него к нам ввалились неаккуратно двое матросов. Один держал второго буквально под руки. Они оба жаловались на сильную боль в животе с ночи. Вот только сейчас их отпустили к доктору. У «удержаиваемого» лицо было бледным и впалым, каким-то кащеебессмертным, «держащий» тоже был худ и осунут, то ли мазут, то ли рак кожи расползался по его лицу. Мы подскочили при виде пациентов, усадили их на свои стулья и стали переглядываться. Сергей жестом показал мне что-то делать, а сам начал мерять матросам давление с максимальной медленностью на которую способен кардиолог. Думаю, он померял им его трижды пока я не нашёл решение. Я попросил матросов чётко рассказать свои жалобы и назвать фамилии. Сергей по фамилиям принялся искать по шкафам какую-нибудь медзапись или карточку. Я начирикал на обратной стороне листа календаря прошлого месяца жалобы вошедших. Это были: острые боли в середине живота, появившиеся натощак, ночью и чуть ослабевшие после завтрака. Боль заставляла скрючиваться и искать вынужденное положение. Такое уже было у матросов до призыва, но им помогли какие-то таблетки. Сейчас всё снова началось, только хуже и они совсем не знают, что дальше делать. У меня в голове вспоминались лекции и больные, страшные термины про осложнения язвенной болезни и отчего-то диета для диабетиков. Закончив писать, покрыв текстом весь клочок календаря, я понял, что вполне могу назначить лечение, если препараты есть в аптечке, но что делать стратегически, можно ли уложить их в изолятор и кому сообщить о болезни бойцов я не знал. Сергей подошёл ко мне и так чтобы не видели матросы показал мне их медицинские книжки. Это были маленькие тетрадки, как если бы обычную тетрадь в клетку разрезали на четыре части. Фамилии сходились. Но самое страшное, у обоих в начале было написано авторучкой – язвенная болезнь двенадцатиперстной кишки. Всё сошлось. Нам надо спасать ребят. «Удерживаемый» склонил голову на грудь и мне захотелось спросить не было ли у него сегодня рвоты с кровью или чёрного как дёготь стула. Дверь снова отворилась и вошёл Вася. Он произнёс серию матерных предложений, суть которых сводилась к удивлению, как матросы посмели прийти сюда. Я сказал санитару, что дело серьёзное, язва обострилась.

– Какая язва? Они узнали, что студенты-доктора приехали. Они сейчас толпой повалят за разрешением не работать. Я только на минуту вышел. Идите работать, шли вон!

Я почувствовал, что доктор во мне вот-вот обрушится на Васю с таким же матом. Как можно прогонять больного? Вася, посмотри на них. На них живого места нет от боли. История болезни не вчера началась. Но для наших гостей как будто наступил новый день. После слов санитара матросы встали, выпрямились, порозовели, извинились и как ни в чём не бывало расслаблено вышли.

– Дверь закрой, больной! – рявкнул Вася на прощание. Сергей стоял с карточками в руках. Я обнаружил себя у шкафа с лекарствами. Вася лёг в одежде и обуви на операционный стол и подобрал под голову одеяло.

Дверь тихо открылась снова. «Чё?» – санитар приподнял затылок. «Это я, Вася» – промямлил какой-то новый незнакомый матрос, подошёл к зеркалу у входа, достал тряпку и стёр красное число «88». Затем он вынул из кармана губную помаду и написал на зеркале ей новое число «87». Шмыгнул в дверь и бесшумно её закрыл. Вася слез со стола, подошёл к зеркалу, посмотрел на своё отражение и цифры, потрогал руками щёки, словно только что побрился. «Дембель у меня скоро» – пояснил нам и вернулся на стол. Огромная лампа с пятью операционными светильниками над ним висела как НЛО. Матрос смотрел на неё и по лицу его было видно, что думал он о чём-то приятном. Что там приятного есть в родном Омске для него?

Кубрик

Новая ночёвка в приюте одинокого капитан-лейтенанта не состоялась. Нас попросили забрать вещи и перейти в некий кубрик номер пять, где жили контрактники. Вещей-то у нас было два пакета с обычной одеждой, паспорта да какой-то свёрток у Серёги. Собрались за минуту, но идти к контрактникам, в таком множественном числе, не хотелось. Дотянули как смогли до вечера чтобы уж сразу спать и не успеть нахвататься негатива на новом месте. Кубрик был расположен очень близко от выхода на палубу и трап, так близко, что иногда казалось будто свежий воздух ветерком проникает к нам. Возможно по этой причине, дверь пятого кубрика почти никогда не закрывалась. Мы видели всех, кто проходил мимо. В помещении Г-образной формы было пять кроватей, из которых две стояли одна над другой. Свободными для нас назвали кровать у самого входа с видом на коридор через открытую дверь и вторую, глубоко спрятанную, нижнюю кровать в паре стоящих одна над одной. У неё в довесок была ещё и плотная закрывающаяся штора по всей длине. Так что там можно было сидеть как в детстве под покрывалом, наброшенным на стол, спрятаться от всего мира. Это место, конечно, было зачётным. Сергей сказал, что ему всё равно, где спать. Не знаю, проявил он так свою дружбу отдавая мне лучшую кровать или он правда мог спать в любом положении. Я предложил разыграть кровати в орёл-решка и подбросил монету из своего запаса. Мне выпало спать на одиночной у входа. Напротив этой кровати был умывальник с зеркалом, вечно открытая дверь и яркая лампа. Хуже могло быть только если бы там стояла ещё и урна. Мимо меня ходили все жильцы кубрика, иногда нечаянно задевая, независимо от того в каком положении я находился. Засунув вещи под кровати, мы стали знакомиться с аборигенами. История о том, что два студента-медика присоединяются к команде и что мы понятия не имеем ни о чём морском и военном повеселила коллектив. В ответ мы услышали очень скудные данные. Первый обитатель – Саша – прослужив год срочником заключил контракт на три года и сейчас будучи старшиной первой статьи отвечал за кормление матросов. На мой вопрос кок ли он, Саша, недобро посмотрел мне прямо в душу и не ответил. Родом он был из глухой сибирской чащи, куда возвращаться не собирался. Всё свободное время проводил в Балтийске со своей местной девушкой, так что нам досаждать не планировал. Попросил только не сидеть на его кровати и ничего не брать. Это казалось само собой разумеющимся. Второй – Азамат – принадлежал к какому-то малому народу России, был невысоким монголоидной внешности парнем с большим кулоном-мешочком на шее в котором была его родная земля. Это было постоянной темой шуток Саши, их койки были напротив друг друга. Азамат не реагировал и часто говорил что-то про себя не по-русски, но с доброй интонацией. Чем занимался он на корабле мы не узнали. Но день за днём видели, что он так же бездельничает как мы, лишь на пару часов днём уходя куда-то аккуратно застёгнутым. Остальное время он постоянно ел на постели, воровал у Саши из-под кровати банки сгущёнки, поясняя нам, если мы оказывались свидетелями, что тот ему должен денег. Самый невысокий из нас он доставлял мне наименьшие неудобства ввиду малых габаритов и покладистого характера. Хотелось только узнать в чём суть его работы по контракту. Саша занят был полдня, рано вставал и судя по заносу консервов действительно был на кухне. Азамат большую часть дня сидел в позе буддийского монаха, теребил свой мешочек или ел. Третьим жильцом на верхней койке над Серёгой был Саня. Не Саша, так договорились. Саня был крупным парнем пахнувшим бензином или чем-то вроде того. Днём он всегда спал, закрыв свою шторку. Общался немного. Вечером умывался и уходил в моторный отсек, где работал всю ночь. Приходил вонючий и залезал наверх. Где он ел, с кем общался, осталось неясным. У него также были дополнительные полоски на погонах, как у Саши. Откуда был Саня, ходил ли он в Балтийск, что любил, мы так и не узнали. Он производил впечатление рабочего человека, которому некогда чесать языком. Иногда, утром перед его сном, он говорил что-то вроде: «третий совсем плох – не пойдём» или «мощность не дадим, нельзя двадцать узлов дать». О том, что мы точно «не пойдём» его подхватывал Саша. У того причина была другой – «тело в прошлый раз потеряли». Азамат по поводу «пойдём-не пойдём» хранил молчание. Коммуникация у нас пятерых наладилась ограниченная, но комфортная. Разговаривающие за углом кубрика Саша и Азамат мне не мешали, Саня спал или отсутствовал, дверь в коридор я часто тихонько прикрывал, умывальник, туалет и душ, хоть и были общими с матросами, на порядок хуже «капитанского» кубрика, всё же были доступны и в рабочем состоянии. По старой памяти в туалет я старался ходить в офицерский коридор, если там никого не было. Питаться мы продолжали с мичманами, куда не могли ходить наши соседи по кубрику. Эту тему мы никогда не обсуждали, но из коротких отчётов Саши по сути кормления матросов, мы убедились, что лучше всего на корабле кормят в мичманской. У офицеров еда вкусная, но порционная и они долго не сидят. У матросов порционная и невкусная, им не дают долго сидеть. У мичманов безлимитный тариф и столовая работает по сути круглосуточно. В кубрике был ещё один момент толкавший к сплочению коллектива и каким-никаким разговорам, обмену мнениями. Это был Адмиральский час. Время после обеда с 14 до 16 часов. Как талантливо придумано на флоте, какая забота о здоровье служащих! Я не уверен, что все матросы соблюдали его, но наши контрактники в эти два часа всегда лежали на койках, читали журналы или слушали негромко музыку. Послеобеденный покой был для них святым. Два часа они не делали ничего кроме поедания сгущёнки. Иногда Саша начинал мечтать вслух про другую работу и машину, но делал он этого ненавязчиво, как бы стараясь не мешать всем наслаждаться Адмиральским часом. Постепенно и мы с Серёгой, стали убивать время читая брошенные кем-то яркие журналы и фантастическую книгу, лежать переваривая мегакалорийный мичманский обед, обсуждать что видели за время сидения в амбулатории после завтрака. В эти часы, флот казался не таким уж плохим местом. Мы до того качественно бездельничали в Адмиральский час, что уставали и могли сильно проголодаться. Так что огромный ужин с собственными половниками и буханками поглощали в 19:00 словно весь день таскали мешки с углём. Так наш быт разбился на еду с мичманами, «врачебный приём» с Васей, Адмиральский час и ночной сон с контрактниками. Так прошёл ещё один день, пока не наступил следующий полный новостей.

Балтийск

Валера в новой фуражке, напоминающей карикатурные гигантские кепки грузин сообщил, что нас ждёт флагманский врач. Объяснил как пройти по базе к двухэтажному домику, типа контора и что Борис Борисович жутко суровый мужик. Мы погладили мокрыми ладонями в отсутствии утюга свои робы, поправили пилотки и взяв для важности записную книжку пошли. Редкий выход на свежий воздух одурманил нас, мы не продумали заранее как уйти с корабля. Трап охранялся автоматчиком и все матросы, проходя мимо что-то сообщали ему или дежурному офицеру около трапа. Мы же, в непонятном статусе, как могли покинуть военную часть, которой был «Неукротимый»? Оказавшись уже нос к носу с дежурным я начал ему рассказывать про вызов начальства и про то, что нас ждут. Офицер сделал вид, что с ним разговаривает голос с небес или другой невидимый объект. Проигнорировал нас настолько насколько может кот проигнорировать ваше «кыс-кыс». Автоматчику было ещё более по барабану наше перемещение. Сергей и я вышли на настоящую землю, бетонный край берега и почувствовали ту невесомую разницу стояния на твёрдой земле и на, казалось бы, абсолютно не шевелящемся корабле у причала. Вокруг были кусты и деревья, большое небо над головой и ветерок с кислородом. Мы делали широкие шаги от корабля, удаляясь, проходили мимо других судов серого цвета. Отойдя минут на пять, обернулись и с достоинством отметили, что наш-то – самый большой и военный на вид из тех, что видим. В его контурах угадывались всякие пушки-ракеты, он был значительно длиннее прочих и стоял ближе к выходу из бухты. Сергей увидел других студентов, группами все тянулись к небольшому домику, на который указал Валера, значит вызвали всех. Встреча была шумной, перед входом столпились все сорок практикантов. Аркадий и другие мои друзья были тут. Хорохорились и уже начали рассказывать разные истории про службу. Все были в разных местах, на катерах с десятком членов экипажа, на больших пустых десантниках с трюмом-ангаром внутри, но только мы оказались на СКР, сторожевом ракетном крейсере. В основном жили по двое и очень были рады всех встретить. Истории сводились к скудной кормёжке, непонятным морским терминам и запрету выходить из базы. Кто-то уже вязал веники, стирал бельё, получил замечание. В целом все бездельничали. Наша вставка про то, что мы ведём приём в амбулатории и что у нас двести человек на борту вызвала уважительную тишину. Почти ни у кого не было врача на корабле, только фельдшер. Студенты в хорошем настроении поднялись на второй этаж к кабинету флагманского врача и вся серьёзность «вызова» улетучилась, все стали храбрыми и весёлыми, никто не ждал подвоха. Начальник, пузатый немолодой майор медицинской службы попросил рассесться как можем в небольшом кабинете. Сделал он это как-то по-родственному, атмосфера потеплела окончательно. Мы заняли подоконники и прислонились ко всем стенам. Двое студентов сели на высокий порог входной двери. Борис Борисович начал нас учить жизни. Его заповеди вкратце сводились к следующим пунктам:

Какого хера мы ходим как матросы-оборванцы, переодеться в гражданское немедленно.

Какого хера мы не пришли вчера или позавчера.

Ни при каком хере не ходить по базе или в Балтийск без поручения. Поручение выдумывать, всё валить на флагманского врача.

Какой бы хер не приключился в городе на ночь возвращаться на корабль.

При случае передать привет и хер нашим кураторам-полковникам.

Он тоже закончил херов смоленский мед и потому нас сразу полюбил.

После этого нам были розданы какие-то бесцветные методички о медслужбе на флоте, дано пожелание хорошо пройти практику и не приходить к майору по пустяковому херу. Всем был дан приказ разойтись. Я задержал Сергея и обратился по поводу дежурства по базе, о котором говорил старлей Валера. «Херов хер ему, а не ординатура, передайте», – ответил Борис Борисович, из чего я сделал заключение, что наше дежурство по базе маловероятно. Меня ответ устроил. Мы максимально медленно, прогуливаясь вдоль каждого куста, через стадион пошли к себе в бронированный дом. Ах, всё-таки у нас самый крутой корабль из всех.

Ближе к вечеру состоялся торг с Сергеем. Я убеждал его, что мы можем переодеться и выйти в город в своей смоленской одежде, пойти посмотреть, что такое Балтийск. Друг говорил, что одно дело флагманский врач сказал, другое – туташние начальники-военные, патрули и пропуска на вход и выход. Я сомневался и сам. В окошко мы не видели ещё ни одного невоенноодетого. Со своими джинсами и клетчатыми рубашками мы были бы как красные тряпки для быков, блюстителей порядка. Но однажды вдохнутый свежий воздух было не забыть, однажды расправленные лёгкие не хотели спадаться до размера кубрика номер пять. Я стал переодеваться, впервые извлекая мятые вещи из пакета. Комментария соседям я не оставил, просто переоделся. Чтобы показать, что ничего необычного не происходит и потянуть время на решение Сергея, я ещё и побрился перед общим зеркалом напротив моей кровати используя кружку холодной воды и домашний бритвенный станок. Сослуживец мой не выдержал, и издав особенно художественное «Эхе-хе» принялся переодевать штаны. После несуразной стёршейся синей робы и штанишек мои джинсы и рубашка показались на заказ сшитым свадебным костюмом. Контрактники всем видом показывали, что им ровно и прозрачно, что мы там себе удумали. Только Азамат, сидевший полуголым с ногами на койке, позавидовал моей серой рубашке без ворота. Выйдя в коридор и ударившись пару раз о трубы и прочие внутренние выступы неясного назначения мы вышли на открытую часть корабля и проходя мимо дежурного я сказал: «Мы в госпиталь Балтийска по поручению флагманского врача». Я чуть притормозил, уже ступая к трапу, этим последним десяти метрам до свободы, чтобы послушать, что скажут в ответ. Офицер молчал или его уже не было. Автоматчик смотрел в другую сторону. Я ступил на трап и нос жадно начал хватать воздух. Трап зазвучал своей особой вибрацией и под Сергеем, и только отойдя метров на сто мы обернулись. Никто не смотрел нам вслед. Серый корабль блестел на солнце. Где-то отвратительно резко крикнула чайка. Выход через КПП напоминал покидание корабля. В иной день нам задавали какой-то вопрос, спрашивали фамилию или документ, название части, но никогда не препятствовали проходу в любом направлении в любое время суток. Если на КПП отмечалось особенное скопление офицеров или машин у шлагбаума, то мы выжидали чтобы не светить своими футболками, проходили на минуту позже всех. Безразличие охранявших бросало тень на весь флот и мы с одной стороны возмущались этой свободой, с другой ценили её и благодарили высшие силы за счастье выйти из казармы. Путь до КПП от нашего корабля составлял около десяти минут, от КПП до улицы Ленина, условного центра Балтийска ещё десять. Дорога за забором проходила по унылому пейзажу, мимо строительного мусора, через старые железнодорожные пути и через пешеходный мост над вполне рабочей частью железки. Там можно было только если помочиться в кустах или спотыкнуться об арматуру. Но дорогу венчал городок. Балтийск. Он не был похож ни на один виденный мной ранее и создавал полную иллюзию незнакомой мне заграницы. Невысокие, двух- трёхэтажные домики красного кирпича, часто с черепичной крышей хоть и содержали в себе «Отделение связи №1» и «Канцтовары» были удивительно иностранными на вид. Улица Ленина вела к старому маяку, как на коллекционных почтовых марках в детстве, к набережной, к вокзалу, который строили должно быть немцы. В сторону, пройдя по Чехова или Горького можно было попасть на песчаный бескрайний пляж, залитый солнцем. Вода в море была холодной как зимой, течение и волны развлекали только редких чаек и лебедей на воде. Никто не купался. Нам, привыкшим к крымским и сочинским каникулам Балтийское море показалось Ледовитым океаном. Странный контраст холодной воды и жаркого солнца, постоянного ветра, отсутствия отдыхающих на пляжах показывал, что мы в какой-то иной реальности. Пляж не был плоским, это были скорее дюны с глубокими западениями и травой, в которых мы видели множество кострищ, следов пьянок и ночёвок. Нечастые деревья были вывернуты ветром как узел каната, что придавало им сказочный вид. Многие были мёртвыми, серо-белыми, сухими или сгоревшими от костров рядом с ними. Главным сокровищем пляжа, что тянулся от маяка в центре до искрящегося горизонта, может до самой Литвы, стал янтарь. Размером от спичечной головки до сливы, особенно обновлённый после волнения на море, он лежал никому не нужный по дальней линии прибоя широкой полосой вместе с выброшенными досками, стеклом и ракушками. Мы, студенты, набрасывались неделю на это сокровище цвета смолы, многие видели янтарь впервые. Набитые карманы и хвастовство отдельными крупными экземплярами постоянно нас сопровождали. Это прошло постепенно. Только после нового шторма мы выходили на янтарную охоту. В обычные дни, под ярким солнцем Балтики, янтарь перестал нас интересовать. В отличие от пива. Город Балтийск оказался бухтой пивных баров, открытых площадок с зонтиками или шатрами, иногда с подвалами, полными деревянных и пластиковых столов с молодыми мужчинами. Никто не носил форму. Никто не смотрел за порядком. Пиво разливное было у нас не в чести. Мы, я по крайней мере, впервые столкнулись с огромным выбором импортного напитка. Польское, немецкое, чешское, оно привлекало яркими иностранными этикетками, необычной формой бутылок, необычной ёмкостью, например, 0,4 или 0,6 литра. И всё, совершенно всё, было вкусным и дешёвым. Дешевле самого простого смоленского пива к которому мы уже успели пристраститься за годы учёбы. Были ли мы тогда пьяны этим импортным пивом? Если и да, то это было как опьянение от нового айфона или от впервые увиденного Карибского моря в пятизвёздочном отеле много позже. Тогда, в 2000-м мы умели пьянеть от свободы, от выхода в закрытый военный городок, от солёного бриза поверх разбросанного янтаря. Мы сидели за сотни километров от дома в чужой среде, чувствовали себя сильными и удачливыми, и пиво с надписью «bavaria» или «praha» было доказательством этой силы и удачи. Посиделки во всех этих пивных «Парус», «Нептун», и просто «Бар», стали ежевечерними. Особенно полюбился ларёк на самом пляже. После заката, когда ветерок становился холоднее мы сидели на пластиковых стульях с пивом и чипсами, без всякой кухни под белым полотном, на которое проецировались российские клипы тех лет. Из колонок, стоящих прямо на песке доносилась свежая попса. Эти клипы на фоне ночного неба завораживали. Дома я бы смотреть их не стал, но здесь это было какое важное доказательство, что наша военная практика превратилась в отдых у моря. Мы могли беспрепятственно и ежедневно уходить с кораблей и сидеть как британские пенсионеры на Английской набережной в Ницце, обсуждая свежие хохмы про матросов и офицеров. Одна только мелочь свербела. Мы, запуганные армией и флотом нашими кафедральными полковниками, взяли очень мало денег для такой пляжной жизни. Практически, у многих студентов-медиков их не было вовсе. Остальные, вроде меня, смогли бы продержаться неделю-две, но никак не месяц подобных выходов в люди. Решали проблему пока следующим образом. В Балтийске только пили пиво, ели на кораблях. Сувениры не покупали. Деньгами делились с друзьями. Последней точкой в предложении «я классно отдохну здесь» стала возможность позвонить домой с почты по междугороднему телефону. Это стоило почти как бутылка пива, но связаться с мамой-папой было разумеется очень важно. Они волновались больше моего, отправляя тепличное растение-студента в морской поход. Теперь, они знали, что всё хорошо. Знали и мы, и бармены, и случайные знакомые, не знали, пожалуй, только наши полковники, которых мы ещё не видели после выгрузки из электрички.

Служба

Первый раз пропуск выхода в город случился так. В часы нашей «работы» в амбулатории после особенно сытного завтрака, примерно, когда на зеркале было написано помадой «81», в медотсек вошёл незнакомый офицер.

– Где начмед-на? – вопрос раскатился по кубрику, Вася подскочил с операционного стола и принял положение вертикального шкафа в углу.

– Э-э, – ответил я.

– Где Валера-на? – капитан третьего ранга осмотрел комнату и обнаружил наверное много непонятного для него. Сергея со стетоскопом в руках, меня с журналом «Формула 1» и Васю, который вдруг начал перебирать в коробке массу каких-то карточек, вынимая каждую четвёртую и потом всовывая её обратно.

– Мы, студенты-медики пятого курса за него, – сказал я с понижающейся интонацией.

– Курсанты?

– Курсанты-медики, да.

– Обеспечить медицинскую помощь на поверке противогазов в 16 часов-на!

Массивная стальная дверь с грохотом закрылась. Вася убрал коробку с карточками на шкаф. Сергей сел и как ни в чём не бывало стал решать сканворд. Я обратился к санитару:

– Вася, что за поверка? Что нам делать?

– Ничего не делать, ждать начальника, Валеру. Если не придёт, пусть сам и отвечает, – вставил Сергей.

– Как хотите, – как бы поддержал Вася.

– Не-не, так не пойдёт, мы его подставим и сами будем как дураки, – начал я, – зачем вообще приехали если не будем здесь врачами, надо разобраться и прикрыть Валеру. Я уверен, что его не будет сегодня. Он вчера был. Каждый день не ходит на работу. Вася, что от нас хотят?

И санитар рассказал суть. По его интерпретации «цирк со слонами и клоунами» начнётся после Адмиральского часа и будет идти до вечера. Нам надо повесить на себя сумки с огромными красными крестами и стоять на видном месте, но к эпицентру «цирка» не приближаться чтобы не пострадать самим. Если что не так – вызывать скорую с телефона дежурного у трапа. Меня как-то не очень вдохновило это и последующие пояснения чем лечить «циркачей», потому я собрал половину корабельной аптечки в две сумки с крестами. Одну водрузил себе, вторую Серёге. Васю попросил не уходить из амбулатории до конца, вдруг мы кого-то госпитализируем в изолятор. «Куда я могу уйти?», – Вася рассматривал помадную цифру на зеркале. Действительно, просьба была глупой. Весь обед и Адмиральский час было некомфортно. Предчувствие расплаты за халяву волновало. Валера, ясное дело, не подошёл. По наступившему активному движению людей в коридорах мы поняли, что пора выходить. Пилотка, сумка-крест, на всякий случай записная книжка, разумеется серёгин стетоскоп. Мы вышли к стадиону недалеко от корабля и увидели десятки матросов в противогазах, которые маршировали с одинаковыми противогазными сумками. Кое-кто из немаршировавших в стороне бравировал подтягиваниями и разными упражнениями на брусьях и перекладине не снимая противогаза. В центре пустыря у футбольных ворот стояла большая палатка у которой происходила активная возня-действо других матросов. Также было несколько мичманов, громко матерящихся и указывающих руками на разные стороны палатки. Сергей и я заняли позицию метрах в двадцати от палатки, понимая, что самое важное там. Постепенно матросы кучковались у одного из входов в палатку, выстроились с помощью мата мичманов в длинную колбасу, из которой порциями по несколько ныряли во вход, что нам не был виден. Затем через несколько минут выходили через другой лаз в нашу сторону и шли к мичману, где уже снимали противогаз. Матросы после выхода уже не были такими весёлыми, однако никакого повода для медицинской службы в этом всём я не наблюдал. Пока наконец-то после пяти-шести партий матросов, новая порция не выскочила из палатки преждевременно и двое матросов сняли противогаз сразу же. За ними из дыры-выхода струился густой серый дым. Именно с ним была связана суета матросов вокруг палатки. Созданное задымление внутри проверяло герметичность противогазов. Тот, у кого были какие-то щели, противогаз не по размеру, надышавшись серым газом выбегал и снимал его. Мы поспешили на помощь, но нашу активность пресекали мичманы. «Пусть узнает, а то ему всё тесно было и душно. Противогаз должен быть подобран верно». Я всё же аккуратно отводил матросов, расспрашивал как дела, предлагал закапать в глаза капли и понюхать нашатырь. Матросы отказывать, храбрились, отдышавшись возвращались в строй. Один сказал, что сам виноват, взял удобный большой противогаз. Пару раз мы померяли им пульс и давление, но до реальной помощи не дошло. Вскоре оказалось, что не один наш «Неукротимый» вывел десятки испытуемых. Палатка оставалась та же, но менялись команды. Ещё сотни ребят проходили через дым. Тот стал совсем чёрным и уже не помещался внутри, лез снизу и через «двери». Заметив, что другие команды не привели своих медиков и никто не сменил нас с красными крестами, я с Сергеем остался и предлагал помощь ещё десяток раз. Кому-то всё же закапали «Альбуцид», двое подышали нашатырём. Один просто попросил полежать на траве. Пока подобные матросы были рядом с нами, никто не реагировал. Как только пострадавший матрос отходил от нас на три метра, ложился на траву или кашлял за пределами этого защитного поля, к нему прилетал мат мичмана и заставлял вернуться в строй. Мы поняли, что наше влияние распространяется только на три метра и то, для мичманов. Для офицеров, наверняка, мы и вовсе были пустым местом. В некоторых командах тех, кто не прошёл испытание заставляли менять противогаз и проходить повторно. «Цирк со слониками» продолжался до вечера. Подневольность матросов и какая-то бессмысленная магия происходящего навели тоску и мы не пошли по барам в тот вечер. Разбирая сумки в амбулатории, я ещё раз убедился, что набор медикаментов не позволит нам оказать помощь в случае чего-то серьёзного. Ужин в мичманской вернул хорошее расположение духа. Тем более, кто-то включил маленький телевизор на полке под потолком, который до того числился неработающим. Мы смотрели какой-то фильм на польском языке и это было прекрасно. Там на экране люди в разных одеждах ходили по просторному дому и курили в саду. Я успел рассмотреть татуировки вестового, некоторых контрактников и мичманов, и нашёл общий сюжет. По какому-то негласному соглашению все кроме общей темы войны и моря наносили себе знак головы тигра на контуре корабля, похожего на «Неукротимый». Очевидно у части существовал герб или что-то вроде того, на манер киношных военных частей Запада. Почему тигр? Вовсе не водоплавающий зверь. Почему не акула или альбатрос, осьминог, что-то подобное. Может быть они уже заняты другими частями, а может быть это не важно. Главное отразить дух корабля. Тигр, вполне себе достойный символ. Хотя, я бы предпочёл гигантского осьминога, пожирающего вражеский фрегат.

Жизнь в пятом кубрике тем временем текла своим чередом обогащая меня знаниями о миссии флота. Размещаясь у входа, напротив зеркала, я наблюдал особенности каждого персонажа. Саша, тот что кок не кок, брился ежедневно и тщательно, приговаривая, что это важно для его девушки в городе. Во время бриться он надувал щёки чтобы бритва более полно охватывала волоски. По его убеждению, это было собственное его, Саши, ноу-хау. В следующий раз я попробовал сделать также. Неплохое решение для тощих. Все немного иронизировали над Сашей по поводу того, что девушка-то девушкой, но он всегда возвращается на ночь в часть. Сосед наш комментировал, в том ключе, что мол, когда у вас недоумков появится девушка, вы всё о жизни поймёте. Азамат не брился. Наверное, не росло у него ничего. Иногда он ножницами состригал редкие чёрные волосы на подбородке. Его национальность, какая-то северная, видать не подарила ему щетину. Саня-механик не брился и не брал ножницы никогда. Он вытирал своё мазутное лицо чьим-нибудь полотенцем, под общее негодование, и его лик становился бледным и бесщетинным. Мазут или что у него там было на лице, похоже убивал все волоски и снимались они простым движением полотенца. Вот если бы он для этого ещё использовал своё полотенце… Чаще всего под руку попадало моё. Но я отчего-то не сердился, стирая после в холодной воде, в общем туалете. Мне казалось, что из всех контрактников, мичманов, фельдшеров, Саня один занят какой-то полезной для Российского флота задачей. Ему одному положены эти обильные тарелки с едой и чистые полотенца. Я бы упрекнул Сашу, Васю или Азамата, любого, кто тронет моё полотенце, кроме Сани. Была у него какая-то магия. Молчание плюс озадаченность на лице. За меня его материли остальные. Но он отвечал им в стиле: «Вот выйдем, на пятнадцати ещё поймёте, а как двадцать пять будем давать, обосрётесь сами с этими полотенцами». Силился я узнать откуда в кубрике взялась толстенная, в 1100 страниц глупейшая книга из серии боевой фантастики. Я пытался приложиться к ней, но эту белибердень невозможно было читать. Лазеры и роботы, галактики и прыжки через пространство, это был набор клише. Автор не вложил душу ни в одного персонажа, просто перечислял события, следовавшие за перестрелками и дозаправками звёздным газом. Менялись только количество спутников-лун на новой планете и цвет неба. Книгу бросал снова в угол, но так как другой не было, незаметно я её, негодуя про качество литературы, прочитал. После недели проживания я стал замечать множество мелочей, которые в начале казались мне случайными. Теперь же я отчётливо понял, например, что часть звуковых сигналов, которые бесконечно день и ночь раздавались в коридорах были цельной системой. Например, после того как раздавался звучный пронзительный сигнал короткого гудка мимо нашей вечно открытой двери проходил офицер. Это было не случайно, звонок и проход, всегда в таком порядке. То же происходило и после двух подряд гудков. Я поделился наблюдением с Сашей, который только пришёл и завалился в свой угол с новой банкой сгущёнки. Начинался Адмиральский час и все разлеглись по своим койкам. Один я сидел, отражаясь в зеркале тельняшкой, так мне было удобнее разговаривать с Сашей.

– Наблюдательный студент пошёл, – в хорошем настроении говорил он, – один сигнал, это значит дежурный офицер зашёл на корабль. Он ходит туда-сюда, вот и гудки постоянно. Два гудка – это замкомандира корабля. Три – командир корабля, ну и так далее.

– Я никогда не слышал три подряд. Почему? У нас что нет командира корабля?

– Больше делать ему нечего тут сидеть. У него квартира в Балтийске, он там и служит. Все дела делает, сука-замком.

Раздался сигнал-гудок.

Нам и его хватает для курортной жизни, – продолжал Саша, – когда я ещё на срочной был, он нас проверял ночью и эта его палка-сука…

Раздался второй гудок

– Вот, сука, кстати и он.

– Прикрыть дверь? – услужливо поинтересовался я.

– Не надо, он и так нас, если захочет…

Раздался третий звонок. Саша замолчал.

Раздался четвёртый через такой же мерный промежуток.

– Это кто пришёл? – спросил я.

– По идее, командир соединения, хм – банка сгущенки больше не интересовала Сашу.

Пятый звонок.

– Командующий базой? – из-за угла предположил Саша, вопросительно глядя на Азамата.

Прозвучал шестой подряд звонок.

– По-моему сейчас тот, кто нажимает звонок получит…

Но договорить Саша не успел, хотя было понятно, что он имел ввиду. В наш кубрик бодро вошли несколько офицеров, высоких и объёмных. Они заполнили собой всё место и я оказался оттеснён к дальней стене. Моя тельняшка вплотную прижималась к спине капитана 1 ранга. Все вошедшие были капитаны 1 ранга. Кроме одного. Во главе процессии стоял вице-адмирал. Уж в воинских званиях я разбирался. Он смотрел на лежащих полуголых Азамата и Сашу. Затем отдёрнул шторы коек, где лежали Серёга и Саня и потряс последнего за плечо. Оба они сели в немой паузе. Я почувствовал как адмирал набирает в грудь воздуха чтобы извергнуть какой-то крик, проклятия или стоэтажный мат. Что-то родилось в эту секунду в его голове, ему не доставало только воздуха сообщить нам ЭТО.

– Ты кто? – шёпотом через плечо спросил меня ближайший капитан 1 ранга.

– Студент на практике, – тихо ответил я.

– Скройся отсюда, студент, – дал мне дельный совет офицер.

И я скрылся. Я вытек между спрашивавшим и стеной, и побежал по удивительно пустому коридору в ту каюту, где мы начинали наши будни. Где-то за спиной раздавался оглушительный рёв адмирала, который негодовал как Отелло. Возможно тряслись стены от его крика, но скорее всего меня бил лёгкий тремор. Каюта оказалась открыта. Я зашёл и закрыл за собой очень тихо. Внутри к моему немалому удивлению сидели двое моих сокурсников в форме с другого корабля. По их виду я понял, что они в курсе обхода адмирала. Шёпотом они рассказали, что их выгнали с корабля и подсказали укрыться здесь до вечера. Мы сидели в полной тишине и не включили свет. Корабль не дышал. Мы слышали приближение шагов процессии, они грохотали по металлу как подкованные носороги. Они открывали все двери подряд и каждый раз кто-то звонко сообщал о содержании каюты, кто в ней живёт. Было страшновато. «Каюта 4. Капитан 3 ранга Журавель. В отпуске». «Каюта 5. Старший лейтенант Свиридов, БЧ-2». Следующая наша… «Каюта 6. Дверь не работает, объединена с предыдущей каютой». Ручка на двери не шелохнулась, как и мы внутри. «Каюта 7. Капитан-лейтенант Семёнов. БЧ-5». После восьмого номера мы начали дышать. Как я узнал позже Сергей остаток обхода скрывался в изоляторе. Нам наконец-то открыли и истинную суть Адмиральского часа. Оказалось, что эти часы даются на приборку помещения и другую обязательную работу. Руководит дежурный по кубрику, расписание висит на двери изнутри. Дневной сон, еда, музыка и прочее, чем мы занимались в Адмиральский час строго запрещены. В тот день дежурным по кубрику был Саша. С этого дня всё у него не заладилось. Он стал раньше приходить с вечерней прогулки с девушкой. Постоянно был дёрганный, сгущёнку не ел и с кухни ничего под кровать не приносил. Мне показалось, что он перестал надувать щёки во время бритья. Азамат начал раздражать его своим теребением мешочка на верёвочке. Дошло до того, что Саша предложил Сане поменяться местами. Почему не нам с Серёгой предложил? Мы по-прежнему были чужими в кубрике, временными. Нас словно и не было вовсе. Нас не коснулся даже разбор адмиральского визита. Что взять со студентов-медиков? Вечер после обхода адмирала мы с Сергеем были звёздами в барах Балтийска. История разошлась на ура и обрастала деталями, нюансами. И сколько бы мой сокурсник не вздыхал «Эхе-хе», делал он это сегодня с улыбкой человека, избежавшего неприятностей, но побывавшего в приключениях. Меня же несло снова и снова пересказывать события в лицах, и каждый встреченный студент с большим удовольствием слушал. Им нечего было рассказать. В основном друзья, включая Стаса и Аркадия убивали время до вечера без всякой амбулатории, адмиралов и противогазов, играли в карты, стирали, а потом шли в город, звонить на почту. На некоторых кораблях досуг разбавляли курсанты из Петербурга. Они были химиками и всю свою курсантскую жизнь были на подобных практиках. У них имелись свои приколы, вроде воровства подушек или хождения на руках с зубной щеткой во рту, но в целом они также бездельничали. Никто не передавал им опыт и не требовал выполнения задач. Их кураторов также не было в радиусе видимости, как и наших. Вот только форма у курсантов-химиков была прекрасная, новая, со всякими лычками-петличками и приятно отличалась не только от наших б/у роб, но даже от мичманских мундиров. У них было несколько комплектов на разный случай и спортивная форма. Курсанты походили на киношных матросов из старых советских фильмов. Они тоже ходили в бары вечером в гражданском, но нас игнорировали. За несколько лет практик у них сложились свои традиции и компании. Перед выходом в город через КПП мы с Сергеем стали заходить по пути на другие корабли, собирать нашу команду. Например, свободно проходили на десантные корабли «Калининград» и «Королёв», что были как раз на линии «Неукротимый» – КПП. На этих, довольно больших судах не была ни автоматчика, ни движения людей. Мы проходили до кубрика наших и ждали пока те соберутся. Коридоры и каюты больших десантных были не в пример комфортнее, потолки выше, никаких овальных толстых дверей и стрёмных выступов. Теперь стало понятно, что имел ввиду пьяный встречающий капитан медслужбы, когда говорил, что это «польский проект» и он «для людей». Даже иллюминаторы казались больше и открывались проще. А уж качество туалетов было просто гостиничным. Так мы собирались и выходили, все в одном и том же ежедневно, поскольку стараниями наших полковников никто не взял особенно много белья или запасную обувь. У меня была всего одна рубашка и джинсы. Некоторые студенты вынуждены были даже что-то покупать взамен порванного. Ходили слухи, что студенты с катеров попадали в драки с местными и мы стали внимательнее во время наших громких посиделок в безымянных летних кабаках. Ребята с катеров приходили на улицу Ленина редко, им было далеко от другой бухты. Их рассказы не впечатляли. Кроме полной скуки и дальней дороги, их ещё замучили поручениями вроде вязки веников для бани. Когда студенты-медики взбунтовались, веники отменили, но посадили рисовать плакаты про санитарию и гигиену. В последний раз, когда мы сидели в «Пиллау», они и вовсе шли из библиотеки госпиталя, где брали книгу про грипп для новой стенгазеты. Из этого я усвоил то, что госпиталь, в который «мы идём» проходя через КПП действительно существует. Пожалуй, в следующий раз скажу, что иду по поручению в библиотеку или ассистировать на операции.

Время, что мы проводили в кубрике во время Адмиральского часа никак не изменилось после обхода. Никого ничему это не научило. Все также сидели с ногами на койках и страдали ерундой, слушали русский рок, наезжали на Азамата, который в отличие от всех ну абсолютно совершенно ежедневно ничего не делал. «Я делал приборку в БЧ сегодня», – огрызался он. Отчего-то я решил на второй неделе, что он бурят. Просто так. «Полчаса ты там был, ладно, сиди, тереби своё сокровище», – говорил Саша. И бурят сидел как новоиспечённый Будда и теребил. В отместку за подколы, Азамат мог наехать и на Сашу: «А сегодня хлеб был криво нарезан». Или так: «А сегодня суп был водяной». Выходило это не обидно, а как-то смешно. У бурята вдруг обнаружился незнакомый акцент. Раньше он столько не говорил, вот и акцента будто не было. Саша грустил. Один вечер он пропустил ходку в город. Ни с того, ни с сего, он ушёл на камбуз и вернулся с полной спортивной сумкой консервов. Так много он никогда не воровал. Необычно было и то, что он не поделился ни с кем, не сортируя и не рассматривая этикетки просто задвинул ногой под кровать. Определённо он перестал надувать щёки во время бритья. Он вообще не брился. Ночь прошла в тихих разговорах Саши и Азамата. Мне мешало это спать, но я не встревал. Просто лежал с закрытыми глазами и вспоминал разных людей в Смоленске. Сколько у меня будет историй для них. Вдруг я проснулся, почти вскочил. В кубрике была полная темнота, дверь в коридор закрыта и дежурный свет не проникал даже через щели у пола. Я понял, что уснул всё же и что-то меня среди ночи разбудило. Пытался припомнить последнюю секунду сна и с ужасом понял, что нечто пробежало по моему лицу. От этого и вскочил. Я привстал, ещё надеясь, что это какой-то тупой розыгрыш, ребята чем-то провели по мне уснувшему. Страшно было ощупывать подушку или стену. Но за углом храпел Азамат, Сани не было, за шторкой беззвучно видел сны Сергей. Саша тоже лежал у себя, но вдруг чиркнул зажигалкой и в темноте появилось его худое небритое лицо. Он смотрел на меня сквозь пламя, что казалось факелом в руке в условиях полной темноты. Курение, как и зажигалка были полным табу во внутренних помещениях. Саша не гасил пламя и смотрел на меня. «Это крыса была», – сказал он негромко, – «Бывает такое. Я завтра увольняюсь». Он перестал поддерживать пламя и мы снова оказались в темноте. Саша перевернулся на бок и больше ничего не говорил. Через несколько минут, пошарив предварительно руками вокруг, положив под койку том боевой фантастики, так чтобы можно было сразу схватить и ударить крысу, я тоже лёг и попытался уснуть. Утром Саша незаметно ушёл. С нами он не простился. За ним заходило несколько человек, матросы и мичманы, заглядывал фельдшер, но его уже не было. Говорили, что замком-таки добрался до него, много ругались. Из обрывков разговоров я понял, что его выгнали или уволили, или как там это называется у таких военных. Расторгли контракт. Поводом послужил обход в Адмиральский час. Но ряд комментариев входивших незнакомых, намекал, что было за что. Так нас осталось четверо.Хотя Саня с его режимом день-ночь наоборот не считался. Мы с Сергеем стали составлять большинство. Решили навязывать свои микро порядки в кубрике. Начал я с того, что закрывал дверь в коридор напротив которой жил. Азамат не возражал.

Исчезновение Саши имело для нас весьма заметные последствия. О нашем существовании вспомнил тот самый замком. Валера, убегая куда-то с чемоданом рассказал, что он спрашивал про нас и скоро вызовет, даст работу. Начмед намекнул, что можно прикинуться дураками и завалить первое же задание чтобы второго уже не было. Замкома звали Василий Олегович, Валера полагал, что если мы станем к нему обращаться не по званию, а по имени отчеству, то он сразу примет нас за дураков и всё будет хоккей. Отныне проходя на завтрак, обед и ужин мы с Сергеем были как мыши в коридорах. Путь проходил мимо двери в каюту замкома и она так же была всегда открыта. Я видел его постоянно. Он то указывал железной палкой матросам на грязь между швов стальных листов, то орал на красящих борт в иллюминатор, то просил пригласить кого-то к нему по громкой связи. Наше свидание с этой новой угрозой времяпрепровождению было неминуемо. Обратный отчёт пошёл. Сергей в секунды тихого нашего прохода мимо двери замкома умудрился успеть сказать «Эхе-хе», чем невероятно меня взбесил. Я высказал ему всё, что думаю в столовой и не на шутку разозлился. Сокурсник не был моим другом, обстоятельства свели нас. Теперь же я чувствовал, что он помеха моей практике и подведёт меня в случае кризиса. Мы долго перефыркивались и даже не пошли вместе в амбулаторию к санитару. Я пошёл, а Сергей демонстративно смело вышел с корабля и ушёл к стадиону. В медотсеке оказался мичман-фельдшер вместо Васи и сообщил мне новость. Сегодня по базе дежурный врач – Валера. Так как его нет, значит я.

– Но как же так, я его вот только видел перед завтраком, он ничего не сказал.

– Он мне сказал, – ухмыльнулся Боря, – а я вам. Можете вдвоём ходить.

– А делать-то что? – я поискал глазами сумку с красным крестом.

– Сидеть сутки на корабле и ждать вызова. Разбираться, если вызовут. Дежурному по базе, конечно, представиться.

– Это где?

– Это в 9 утра на «Дружном», все дежурные представляются там.

– В девять? – я обалдел, было, наверное, половина одиннадцатого, – это тот «Дружный», что ближе к КПП? Где машины стоят?

– Да, где иномарки загружены на борт. Удачи! – Боря сел за наш стол, за наше с Серёгой место и достал наш сканворд. Сделал это будто специально, что-то хотел мне показать. Но и без того я в лёгком шоке, вышел в сторону трапа и полубегом обгонял матросов. К «Дружному» и без Сергея, сам справлюсь, так решил. Почти у выхода я столкнулся с замкомом.

– Куда идёшь, курсант?

– Василий Олегович, разрешите идти, я сегодня дежурный врач по базе, – сказал я так будто это было моё десятое дежурство. Хаметь, так хаметь.

– Ничего, задержись, встань в цепь, сейчас продукты понесут. Поможешь. – замком указал мне немного назад, туда где от основного коридора отходила лестница вниз и была ещё какая-то стальная дверь. Я встал обречённо, понимая, что опаздываю конкретно на представление и начало дежурства явно не задалось. Мне показалось, что мы будем передавать продукты по цепи, действительно на всех «перекрёстах» большого коридора стояли мичманы или молодые офицеры. Но расстояние между нами было метра три-четыре, не представляю, как бы мы кидали мешки с продуктами или ящики, или что там будет. Вместо перекидывания ящиков от трапа цепочкой потянулись матросы с поклажей. Низко согнувшись один за другим они тащили тяжёлые мешки. Людям в «цепи» ничего делать не нужно было. Однако после пятого матроса я понял в чём наша задача. Шестой матрос как бы устав, переложил мешок с плеча на плечо рядом со мной, вздохнул и было пошёл далее, но мешок у него развязался и откуда-то сбоку, сверху, снизу, как щупальца в мешок юркнули руки матросов, которых, клянусь, не было рядом секунду назад. Их руки появились из закрытых дверей, сверху с лестницы, из-за угла и каждая схватила кирпич чёрного хлеба из мешка. Это произошло в моей зоне ответственности, я оказался не готов. С обоих концов коридора с мою сторону полетел смачный мат. Матрос убежал дальше по дороге, показался новый и тоже затормозил рядом со мной. Они вычислили слабое звено. Но я рявкнул на него что-то типа: «Дальше! Давай!». Матрос ускорился и руки не появились. Ещё пару раз я слышал матюки где-то за спиной и звук похожий на удар ногой по жопе. Я не отвлекался и всё закончилось скоро. Цепь разошлась. Послышалось закрывание дверей, а я вышел с корабля.

Дорога до «Дружного» заняла минут пятнадцать и там я обнаружил автоматчика, как и на нашем корабле. Спросил, как найти дежурного, поднялся почти бегом по крутому трапу и спросил дорогу ещё раз у первого встреченного мичмана. Скача по ступеням, я сочинял формулу представления чтобы не опозориться больше, чем опоздание на два часа. «Товарищ капитан первого, второго, третьего, какого? Здравствуйте, разрешите войти, представиться, товарищ капитан первого, второго ранга, студент медицинской академии, курсант медицинской академии, заступает на дежурство по базе кораблей, по медицинской службе…». Большая комната наверху была полна людей. В центре стояла вертикально стеклянная или прозрачная пластиковая пластина-стена с нанесённой картой и мишенеподобными кругами в центре, разноцветными надписями фломастерами по краям. Это было как в фильмах про флот. Офицеры стояли и ходили, у входа никого не было. До ближайшего человека было метров десять длинного просторного зала.

– Товарищ капитан 1 ранга, студент мединститута заступил на дежурство в качестве дежурного врача базы вместо старшего лейтенанта Сорокина!

– Что ты там орёшь? Иди сюда, – сказал кажется тот самый дежурный офицер базы. Я сделал несколько шагов вперёд и повторил речь.

– Из какого института?

– Смоленский государственный медицинский, лечебный факультет!

– Знаешь профессора Соловейчика? – вопрос был крайне необычным, профессор этот никак у меня не ассоциировался с флотом. Это был преподаватель с теоретической кафедры с весьма неприятной репутацией.

– Да, работает.

– Передавай привет ему от меня, – всё-таки первого ранга капитан сказал мне.

– Так точно, – ответил я. И никогда позднее не передал никакой привет.

Вернувшись на «Неукротимый», я осмелел и подошёл к нашему дежурному, сообщил, что я при деле и мне могут звонить. Буду там-то и там-то, спасибо. Совсем молодой лейтенант посмотрел на меня как на идиота, но ответил, что найдёт меня, если кто спросит. В амбулатории, простив за всё вернувшегося Сергея, я живо рассказывал про своё приключение. Было интересно и Васе, особенно про то, какие иномарки загружены на корабль и почему они там вообще стоят.

– «Дружный» никуда не ходит уже, его распилят или китайцам продадут. На фига на нём иномарки стоят? – санитар проводил какие-то расчёт вслух и переспрашивал сколько сейчас стоит доллар. Мы точно не знали, чем уронили свой авторитет.

– Это же самое главное, о чём вы вообще знаете? – негодовал Вася.

Наступил момент, когда я в деталях пересказал своё представление третий раз. Сергей ничего не спрашивал. Мне так никто и не позвонил. Пришёл вечер. Серёга стал переодеваться и как-то весело сказав «Эхе-хе», ушёл по барам, даже не предложив ходить по вызовам вместе. Я бродил между амбулаторией и кубриком дивясь как много работают матросы. Чистка пола сменялась покраской борта, потом тащили что-то тяжёлое всем миром, спускали шлюпку и снова красили с воды. Подъехала машина с цистерной и матросы тянули шланг. Среди постоянно занятых матросов тигром ходил замком. Своей железной палкой-тростью он поднимал коврики, ковырял краску, указывал что нести в первую очередь. Палка всегда находила какой-то косяк, какую-то недоделку и замком приходил в ярость. Слова его были не матерными, но жёсткими. Похоже весь порядок на корабле, вся его боеспособность держалась на этой палке. Пацаны моментально бросались исправлять выявленные палкой недочёты как будто могли стать следующими в том она найдёт изъян. Мне пришло в голову, что у матросов нет ни занятий с оружием, ни кроссов, ни рытья окопов, но они трудятся значительно больше, чем солдаты в моём представлении о срочной службе на суше. «Дежурному врачу подойти на трап!», – голос раздался сразу отовсюду и последовал противный звонок. «Бииип!». Я подошёл и получил информацию, что на «Настойчивом» травма у матроса. Незнакомый капитан-лейтенант с редким интеллигентным лицом и повязкой дежурного на рукаве объяснил куда идти. В той части базы я не бывал. Это был другой «рукав» залива, что формировал базу. «Мимо не пройдёшь» – закончил своё объяснение офицер. И, действительно, он оказался прав. Мимо «Настойчивого» невозможно было пройти. Это был самый большой корабль Балтийской базы. Позже я узнал, что существует его близнец «Беспокойный», но в то время он был в дальнем походе. Это был эсминец. Длиннющий и высокий, напоминал многоподъездный дом. «Настойчивый» был красивым. Больше разных надстроек и флагов, больше непонятных орудий-ракетниц, чем у нашего. От него на бетонную стенку берега сходило два трапа. Рядом как мелкие жуки суетились фургоны, что-то загружали. Напротив корабля в полосе зарослей была спортивная площадка со снарядами и турниками. Матросы красили не сам корабль, как повсеместно, а линии на бетоне и асфальте вокруг. Я вошёл, представившись и был проведён по длинным коридорам электроламп до кубрика, который очень напоминал купе поезда, как по размеру, так и по оснащению. В купе сидел на койке внизу слева матрос, справа капитан 2 ранга. Офицер диктовал матросу заявление, которое тот дописывал на планшете.

– Добрый вечер, я дежурный врач – перешёл я к делу.

– Мы ещё не закончили, – не глядя на меня сказал офицер.

– А также в детстве я часто падал с велосипеда и бился головой, – он диктовал матросу заявление.

– Угу, – матрос не поспевал писать.

– До призыва меня иногда без причины беспокоили головные боли, о которых я не сообщал, потому что боялся, что меня признают непригодным к службе.

Сцена несколько затягивалась. К нам подошёл в проём купе, стал рядом со мной местный мичман-фельдшер. «Это замком по воспитательной» – шепотом сказал мне мичман. «То есть политрук» – сказал я про себя, не вслух.

Через пару минут объёмное заявление матрос подписал и нам разрешили войти и осмотреть матроса. Начал я. Жалобы, анамнез, пальце-носовая проба, сравнил размер зрачков, без неврологического молоточка проверил какие смог рефлексы. Матрос с его слов ударился головой о люк, когда поднимался по лестнице с нижней палубы. Все симптомы указывали на сотрясение головного мозга. Я решил госпитализировать его, вызвать скорую для перевозки. Вторым осмотрел фельдшер, дав мне пока медкарточку матроса. Такой же кусок тетради, как на «Неукротимом». Медкнижка была почти пустой. Срочник только прибыл, согласно записям был здоров. Фельдшер не проверял никакие неврологические вещи. Он приказал матросу раздеться до трусов и внимательно осмотрел всё тело. Спросил откуда некоторые синяки и царапины. Все они были старые и несущественные, чем фельдшер явно остался доволен. Я записал свой осмотр в книжечку, как если бы это была история болезни, проставил точное время и вообще был очень аккуратен и внимателен к словам вспоминая «заявление» матроса. Подписался как «и.о. нач. мед. службы СКР 731 «Неукротимый»». Фельдшер ушёл. Матроса я попросил прилечь или занять удобное ему положение на кровати. Остался ждать скорую. Я боялся, что пропустил более тяжёлую травму головы и хотел посмотреть, что скажет человек со скорой помощи. Тот прибыл довольно быстро и вместе с «политруком» и медицинским чемоданом пришёл к нам. Осмотр был крайне поверхностным, но заключение тем же – сотрясение. Обращаясь к «политруку» медик сказал: «Имейте ввиду, за вами будет травматизм». Все ушли. Матрос в скорую, я на СКР. Ночью меня ещё раз вызвали на тот же корабль. Я очень спешил потому что решил, что матроса вернули и ему стало хуже. Но оказалось, что у другого болел живот, но прошёл. Я всё же внимательно осмотрел пациента, проверил все симптомы, которые только мог припомнить, чем вероятно замучил пацана. Убедившись, что придраться не к чему, я всё же рассказал сонному фельдшеру, что нужно повторно осмотреть матроса утром, передать всё новому дежурному и особенно быть внимательным в плане аппендицита. Фельдшер с полузакрытыми глазами кивал и кивал на любое моё слово. Я вновь развлёкся, оставив большую запись в медкнижке. Мне начинало нравится быть дежурным. Что-то обретало смысл. Кроме того, ночью на улице было прекрасно тихо и свежо, атмосфера куда лучше, чем на корабле. Все суда были подсвечены, у трапов горели белые лампы. Отчего-то у нашего корабля лампа была синей. Из-за этого его легко было найти на обратном пути. Огромный эсминец был освещён кусками отчего стал похож на замок. Пустой стадион и звёзды видные лучше, чем в городе были мне компаньонами по пути ко сну в кубрике. Утром никакой передачи дежурства не было или мне об этом не рассказали. Я как обычно пропустил подъём флага, позавтракал и пересказал Сергею вечерние и ночные дела. Он проявил любопытство, мы продумали более чётко как осматривать пациента в следующий раз, учесть местные особенности. Важность документации особенно подчеркивал мой напарник. Договорились, что следующее Валерино дежурство будет за Сергеем. Новостей из мира улицы Ленина и баров было немного. Кроме того, что студенты освоили местные топонимы для того чтобы точнее назначать место встречи. Оказалось, что горожане называют некоторые дома именами собственными. Например, новая пятиэтажка у продуктового, облицованная красивым серым кирпичом называется Серый волк, а дом, стоящий по пути на пляж с яркой черепичной крышей – Красная шапочка. Из-за безденежья студенты наши перешли на самое недорогое пиво «ЕБ», польского города Ольштын, которое всё равно было гораздо лучше любого смоленского. Кто-то научился получать денежные переводы с «материка». Кто-то напился и разбил себе нос. Новости были нехитрые. Ребята также сговорились собрать денег и купить флагманскому врачу ящик водки за отличное отношение. Деньги уже собирали, но отнести решили ближе к концу практики. Я тоже сдал. Уже то, что Бориса Борисовича мы больше не видели и не слышали, а также его заповеди, того стоило.

Новый день принёс суету от санитара. С раннего утра он был очень озадачен и разыскивал Валеру. Тому куда-то звонили и к десяти нашли. Оказалось, что сына командира корабля, того которого мы так и не видели, в городе покусала неизвестная собака. Замком приказал разобраться со всеми медицинскими вопросами. Самого сына утром уже полечили в госпитале. Но Валера сказал, что нужно наблюдать собаку, исключить бешенство. Васе был выдан мешок и двое матросов в помощь. Они выдвинулись на поиски собаки по приметам, переданным по телефону. Пока его не было, с Валерой обсуждали признаки бешенства у людей и собак. Сошлись на том, что за собакой надо наблюдать десять дней. Про сына, если что, и так позвонят. Вася с коллегами вернулся часа через три, держа в мешке подозрительно небольшую собаку дворового вида. Он в красках рассказал о трудностях поиска и ловли собаки в целом городе. И тогда, и сейчас, я сомневаюсь, что он принёс именно ту собаку. Что-то мне подсказывало, что схватили они ту, что смогли, а не ту, что им описали по приметам. Собаку пометили методом выстигания ей на голове полоски электробритвой и запустили в вентиляторную. Это небольшое помещение без окон и освещения, в котором проходили какие-то коммуникации. О ручки дверей вентиляторных, расположенные низко, я постоянно бил голени. В календаре отметили дату десять дней вперёд и стали ждать симптомов бешенства. Все успокоились. Валера пошёл докладывать замкому, Вася спать на операционный стол, а мы с Серёгой по случаю успеха к которому не имели отношения решили пойти в городскую баню.

Мылись мы в начале в варварских условиях холодной воды и открытой кабинки большого пространства, общего с туалетами и раковинами. Там же стирали. Только брились в кубрике. Скоро нас пригласили в корабельную баню к матросам. Им устраивали помывку примерно раз в пять дней. В глубине корабля было специальное помещение, к которому сходились голые татуированные матросы, что вместе с их бритыми головами создавало эпичную картину. Уже вокруг этого помещения-бани была 100% влажность и пар. Внутри же, куда нас с Сергеем пустили стоял просто густое белое облако, а температура обжигала нос и лёгкие. Много позже я побывал в хамаме и теперь могу сравнить. Если бы можно было скрестить хамам и самую адскую сауну, то, наверное, это и была бы баня на «Неукротимом». Мы развлекались тем, что вытягивали руку в этом пару и не видели своей кисти. Мыться там было невозможно, масса народа и постоянное броуновское движение. Кроме того, было реально страшно махать там мочалкой или присесть на корточки. Можно было задеть кого-то в тумане или на тебя бы наступили. При входе нас жёстко проинструктировал матрос, что ни в коем случае нельзя касаться стен, будет ожог. Но стен я не видел в пару и даже не знал какой величины баня. Постояв так, мы выходили, толком не помывшись и попадали в компанию голых лысых ребят с мочалками и очередью в туман. Сергей и я решили, что это не подходящая нам процедура. Где мылись офицеры и мичманы мы не знали, но явно не здесь. А после того как из бани выскочил Азамат с ожогом руки мы решили, что нужна альтернатива. В Балтийске стояла симпатичная старинная баня, в которую мы и стали ходить по настроению. Внутри были только мужчины, не было буфета и пива, атмосфера царила добрая. Было светло и культурно. Вероятно, вокруг нас были те самые мичманы и бездомные офицеры, которые не хотели получать ожог и смотреть на голые жопы матросов. Но это была ещё одна статья расходов, отнимавшая у нас расслабленные посиделки на берегу. Мы реально начали экономить на всём и снова, и снова благодарить провидение за то, что с питанием у нас всё в порядке. Сергей сообщил, что у него осталось денег дня на три и лучше уж пусть скорее будет дежурство или ещё другой повод не идти вечером с сокурсниками в бар. Сергей, говоря это в бане, как в воду глядел.

Поход

Новое утро совершенно отличалось от всех, что мы встречали на корабле. Всё вокруг, буквально стены, ожило. Всё зашаталось и загремело. Я проснулся не от сигнала на подъём флага, не от бесконечных одиночных звонков, а от тошноты. Рано, до завтрака мы вышли в море. Весь быт перевернулся. Было плохо сидеть, невозможно лежать, странно стоять, а при попытке идти, занесённая нога становилась совсем не туда. При этом стены и пол не разъезжались, просто ты не мог попасть ногой в предполагаемое место шага. Неужели такая сильная качка каждый раз при выходе корабля? Я точно решил не идти на завтрак, я был уверен, что меня вырвет. Сергей методом проб и ошибок нашёл положение, в котором тошнило меньше. Нужно было сесть за стол, лечь на него верхней частью туловища и прижать голову к столешнице. Я умоляюще посмотрел на Саню:

– У нас что, морская болезнь? Я всегда хорошо переносил качку на корабликах в Крыму и тому подобное.

– Это не болезнь, мы ночью вышли нормально, а это вдруг шторм начался – ответил Саня, который тоже был бледен как бумага.

– Вдруг? А что нет какого-то прогноза. Война что ли в шторм выходить?

– Это же «Неукротимый», с ним всегда так. У нас по заданию надо ещё двадцать пять узлов развить, вот где будет запара. В гальюн сейчас не ходите. Новая команда там блюёт.

Ближайший туалет был совсем недалеко и до меня донеслись характерные звуки. Под новой командой понимали здесь новую партию срочников, что загрузились накануне и знали про корабль меньше моего. Я закрыл дверь чтобы не слышать ужасных рвотных арий. Саня крепился и отвлекался тем, что наконец рассказал, что он работает с двигателем и про всякие цилиндры и валы. Про то, что мы с трудом можем развивать скорость, потому что корабль старый. Но другие и того хуже. Далее была речь про то, что «Неукротимый» всегда попадает в какие-то истории. На флоте первый год судно не имеет названия, проходит испытания. Дальше по факту дают название с учетом того что случалось за год. Такой юмор военно-морской. «Неукротимый» вечно прётся в шторм или какую-то прочую засаду и героически бьётся с трудностями. Потому и назвали так. Хреновое место для службы. Я концентрировался на речи Сани чтобы как-то контролировать рвотные позывы и головную боль. «Что же тогда происходило на «Беспокойном» в первый год?» – нашёл я что спросить. «А, ерунда, там просто был грипп у команды и карантин» – Саня вдруг засобирался и выскочил, закрывая рот ладонью, не прикрыв дверь, прихватил моё полотенце. Я растолкал лежащего на столе Сергея и предложил идти в медотсек, там места больше. Сергей ответил, что надо. «Медотсеки в центре корабля проектируются, а в центре качает меньше», – эта информация от Сергея оказалась важной. Хоть кто-то слушал лекции. Мы натурально держась за стены медленно шли до амбулатории. В коридоре качка была видна лучше. Стены просто наклонялись из стороны в сторону. Трудно было перешагнуть через высокий межотсечный порог. Это нужно было делать в момент, когда корабль возвращался в вертикальное положение. Пока он заваливался по очереди на бока мы ползли по стенам до следующего порога и так до амбулатории. Васи не было. Мы заняли столы в «серёгином» положении. Я сел неаккуратно в фазу заваливания на борт и уронил на пол журналы и все бумаги со стола. В иллюминатор было больно смотреть. Серые волны то достигали середины стекла, то уходили куда-то под самое днище, и мы видели небо в таких же серых облаках. О завтраке даже не заикались. Меня так и не вырвало, но голова раскалывалась. Мозг в ней с каждой волной сначала прижимался к лобной кости, затем неспешно к затылку со следующей волной. Вперёд был позыв на рвоту, назад усиливалась боль. Цикл повторялся каждые секунд пять. Время шло и я отметил, что цикл стал длиннее, семь секунд и больше. Тошнота исчезла, я попил воды из крана. Головная боль и шаткость походки остались, стены по-прежнему «ходили», но жить уже было можно. За иллюминатором вода больше не плескала на нас и светило солнце. Мы открыли окошко и запустили свежий воздух. Было почти время обеда. В туалете половина отсеков с унитазами была ещё занята матросами. Они блевали. Было сложно сосредоточиться и попасть струёй в дыру. Пол наклонялся немного, а звуки отвлекали. Я умылся и с удивлением почувствовал голод, несмотря на весь этот трэш, я бы перекусил. Сергея пришлось уговаривать и он не особенно прикоснулся к еде. Вестовому всё было по барабану, его лишь немного заносило с подносом. На столах были подняты деревянные бордюры и мы следили как тарелки медленно пытаются от нас уехать. Всё приходилось слегка придерживать. Мичманов за обедом было только двое и они были одеты как полагается. С аппетитом пообедав я полностью восстановился и приноровился шагать по коридору странной походкой. Сергей вернулся к столу и лёг на него грудью. Я хотел было пошутить, что флот не для него, но сдержался. Посетителей в амбулатории не было и я вернулся в кубрик. Там с сумкой «Пума» стоял новый жилец. Контрактник с «Дружного», вечером его перевели к нам на период похода, ночевал он внизу. Сейчас ему отвели Сашино место. Потому что, как он сказал, корабль не выходит с неукомплектованным составом. Новенький Фёдор был старше всех обитателей кубрика, главный корабельный старшина, я бы принял его за мичмана по лицу. Он работал вместе с Саней, но не был таким чумазым и пользовался собственным полотенцем. Более того, он не жаловался на качку и предложил сыграть в шахматы на Адмиральском часе, которые принёс с собой. Слегка придерживая крайние ладьи руками, мы играли на кровати Азамата, которого вызвали по громкой связи в его «БЧ». Силы наши были равны и от этого интерес к шахматам только рос. Фёдор аж сиял от того, что игра хорошая, вероятно, давно не играл.

– Федь, а что это за история с потерянным «телом»? – расширял я свои познания о службе на флоте и развивал фигуры на доске.

– На учения из Кронштадта пригоняют подлодку, а мы все её ищем, – отвечал сосед – лучше всего ищет «тело», такая радиоэлектрохренатень размером с Фольксваген Гольф. Её корабль спускает и таскает на длинном тросе. «Тело» ищет подлодку, которая прячется.

– Разве по международным конвенциям не запрещено на Балтике размещать подлодки? – спросил я какой-то не к месту умный вопрос.

– Может и запрещено, но до прошлого года «Неукротимый» быстрее всех её находил, потому что остальные корабли свои «тела» давно потеряли. Самый был боевой корабль в базе.

– А сейчас что? – я сделал делал шах конём.

– Ничего. «Неукротимый» тоже «тело» потерял весной.

– А почему не меняют, новое оборудование не устанавливают? – мы не отрываясь смотрели на доску.

– ВМФ – страна чудес, вышел в море – и исчез – ответил Фёдор и снял моего коня.

Вдруг до меня дошло, что если корабль «укомплектован», то здесь и Валера. После ничьи я зашёл проведать Сергея и предложил найти начмеда. Сергей дал понять, что его лучше не беспокоить, он уже лежал в изоляторе, от помощи отказался. Сам он недавно давал пришедшему матросу парацетамол «от головы», но записей никаких не делал. Перешагивая через высокие и уже совсем мало качающиеся пороги секций коридора, я нашёл дверь каюты Валеры. Путь указал лейтенант-блондин.

– Тук-тук, Валера, это студент – я стоял прислушиваясь, – Тук-тук, у нас есть какие-то задачи в этом походе?

– Иди на хрен, студент, отдыхай. Сегодня плохо. Завтра учения, тоже не приходи. Пока. Давай. – голос начмеда был вялый. Мне подумалось, что это больше связано с ординатурой, а не со штормом. Качка по мне так полностью прекратилась как раз, когда я стоял под дверью. Как они собираются служить с таким слабым вестибулярным аппаратом? А может и не собираются. А может и не ординатура. Я ушёл в кубрик. Соседи вывели меня на открытую палубу, мы стояли и смотрели на расходящиеся клином длинные волны за кораблём. На нос выйти было нельзя. На корме кроме нас никого не было. Фёдор курил, Азамат потягивался, Саня говорил, что на двух котлах идёт хорошо. Больше не было никого, даже чаек. Ни берега, ни качки, ни дежурного в том месте, где раньше лежал трап. Было легко и спокойно. На горизонте море почти сливалось с небом, стальным и асфальтно-бесцветными облаками, как наши внутренние корабельные коридоры. Серое некрасивое море расступалось, пропуская корабль, тот оставлял след-хвост сколько хватало глаз. Я поинтересовался не нужны ли нам спасательные жилеты, вдруг дёрнет или волна. «Нужны» – однозначно ответил Фёдор, выкинул окурок за борт и мы продолжали стоять на воздухе и молчать. За спиной, высоко на толстой башне закрутилась антенна. Может она всё время вращалась, но заметил я только когда все молчали. Подумав, что эта РЛС-антенна может быть опасной, облучение и все дела, я ушёл в кубрик. Сделал я это медленно, с почтением к морю.

Спали все хорошо. Воспоминания о шторме казались сказками. Никто не хотел признаваться, что было гадко. Но утром блевотный оркестр продолжился, прямо у нас через коридор, где был вход в общий гальюн. По какой-то идиотской традиции старослужащие напоили новую команду морской водой. Традиции-на. Самые умные, которых было чуть-чуть сразу побежали вызывать рвоту. Те, что понадеялись на авось, позже сидели на очках с поносом. Выпивали как минимум полный стакан, как пояснил Саня. Но точно никто не знал, что творится на двух нижних палубах, в матросских кубриках. В полном штиле, корабль то разгонялся, то сбавлял ход, что отражалось только на шуме вокруг. Качка была уловимой, но не мешала. Я выиграл у Фёдора и уступил место у доски Сергею. Тот и вовсе разгромил соседа-старшину. Играть с Сергеем чтобы определить кто же сильнейший я не стал. Вместо того мне удалось немного разговорить Фёдора. История его была типичной. Хоть он считал себя местным, но родился и учился в Сибири. Контракт подписал после развода и считает службу на Балтике курортом. «Походы сейчас редкие, новых команд мало, кораблей совсем нет. Чиню кассетники в городе, неплохой приработок» – так завершал он свой рассказ. Я взял было в очередной раз фантастическую книгу, голова требовала нагрузки, но тут с кораблём что-то стало не так. Движение его изменилось. Начались учения. За борт что-то бросали, корабль делал резкие развороты, гудел по-разному. Выход на корму закрыли. Через какое-то время весьма неожиданно для тех, кто сидел в пятом кубрике без иллюминатора и смысла практики началась стрельба. Вернее сказать, то был жуткий грохот. Часть коридора рядом с нами, выпуклая как большая бочка начала вращаться и где-то вверху часто стреляла в разных режимах пушка или какой-то пулемёт. Пальба была совсем близко, вход в башню был рядом с нашей дверью. Пятый кубрик был всегда близко к какой-то жести: гальюн с рвотными массами, замкомандира, обход, теперь и пушка. Грохот продолжался с перерывами и находиться в привычном состоянии было непросто. Но мне было интересно, что будет дальше и я посматривал на закрытую массивную «уличную» дверь. Хотелось снова выйти на корму. Сани и Азамата не было. Фёдор листал какую-то папку чертежей на жёлтой старой бумаге. Он оделся по форме и явно собирался уходить. Стрельба стихла, Фёдор сразу вышел, зато объявился Азамат. Он был просто в тельняшке и жаловался на жару. Через минут пять в кубрик завалились несколько офицеров. Сроду их тут не было. Я заволновался, дернул лежащего Сергея и встал как бы по стойке смирно, но без фанатизма. На меня был нуль внимания, офицеры сразу забежали за угол к койке Азамата.

– Как ты это делаешь? Азамат, ты ващще! Красава! Азамат, дай пожму твою руку. Мы ж так первое место займём.

Раздавались самые приятные слова и всякие отзывы об Азамате, как о нужном и прекрасном человеке. Для нас повод был неясен, но он явно понимал про что речь. Азамат стоял и рука его потянулась под тельняшку потеребить мешочек с землёй. Он что-то тихо отвечал и смотрел в пол. Иногда слова были нерусскими. Его обнял один из офицеров, а другой сел на его кровать и просил Азамата не уходить в следующем году.

– Оставайся, мы тебе что хочешь дадим. Давай в седьмой переедешь?

– А хочешь медаль, Азамат? – наперебой говорили два младших офицера.

– Мне домой надо весной, я обещал родителям и брату. Брат пойдёт служить в весенний призыв – отвечал будто извинялся.

– А брат тоже стреляет? Давай мы его к нам заберём, если стреляет – серьёзно говорил капитан 3 ранга.

– Кстати, мы ж тебе сгущёнки принесли! Вот – целый пакет!

– Он же пока из винтовки стреляет, у него же нет корабельной пушки – Азамат вынул руку из-под тельняшки.

Офицеры всё не унимались и также не замечали наше с Серёгой присутствие. Я сел и подумал, что оригинально мы сэкономили на пиво, сколько продлится поход, нам никто не говорит. Когда я спросил это на завтраке у мичманов, те даже не намекнули.

Азамат оказался стрелком-снайпером, который сидел в той вращающейся башне и стрелял по сброшенным бочкам и какой-то затопленной барже. Он умел стрелять. Из скольких-то десятков или сотен разных снарядов в цель летели все. Ему не мешала ни качка, ни скорость. Немного было жарко в железной коробке. Азамату разрешалось всё за его прекрасные показатели, которые ставили «Неукротимый» высоко в рейтинге боевой подготовки. Азамата скрывали от других частей и не привлекали к работам. Он мог попросить многое, но не просил ничего. Он оставался матросом в звании и любил сгущёнку. Саша не вернул ему долг, не знаю сколько, было обидно за него. Ещё у Азамата, пожалуй, единственного кроме нас, не было татуировок.

Когда в следующий раз удалось выйти на корму над нами пролетели самолёты. Низко и громко. Народа на воздухе было много, некоторые даже носили оранжевые жилеты. Как я узнал из сказок Фёдора, на флот берут в основном пацанов из далёких сибирских регионов, тех, кто не умеет плавать, тех кто моря не видел. Именно они станут бороться за живучесть корабля до конца, не сбегут как крысы, не прыгнут за борт вплавь. Традиция древняя, но актуальная. Фёдор был из Сургута. Плавать на флоте не главное, важнее ходить и сохранять плавучесть. Самолёты снова сделали вираж и пролетели над нами.

– Если бы на мне была пилотка, слетела бы, что за прикол так летать? – спросил я неопределённо кого.

– Это НАТО, отрабатывают заход на бомбометание – ответил лейтенант-блондин, который служил фуражистом, отвечал за снабжение.

– Они по сути нарушают сейчас государственную границу – он продолжал.

– И что, им за это ничего не будет? – возмутился Серёга.

– Будет приказ – и им будет – отвечал лейтенант.

Антенна за спиной стала вращаться сильнее и механический шум донёсся с носа корабля или сверху. Что-то пришло в движение.

– Нам пора уходить, больше нельзя – сказал лейтенант, выбросил бычок в белую пену за кораблём и всем показал жестами уходить. Несколько матросов с круглыми глазами и улыбками до ушей ушли последними под мат-перемат. Показывали пальцем на самолёты, два одинаковых с треугольными крыльями и на след корабля на воде. «Новенькие», подумал я. В кубрике стало слышно, что движение чего-то механического усилилось. То ли так совпало, то ли это движение привело к тому, но гул самолётов прекратился. Больше они не прилетали.

Фуражист рассказал, кроме разного прочего, что нам положен сухой паёк в дорогу назад. Чтобы его получить нужно напечатать одну форму, таблицу. Где же это можно напечатать здесь, удивились мы. Оказывается, на корабле есть писари. Нужно топать к ним. Писари были такими же матросами как остальные, но в их кубрике стояли компьютеры и принтеры. Они были освобождены от всех работ и день и ночь набирали тексты для документооборота судна. К ним часто заходил замком, вид писарей был самым несчастным среди всех матросов. Они сказали, что их не выпускают даже на марширование с песней по вечерам. Работы завал, что связано с переходом на новые документы, с новыми приказами и стандартами. Бледные худые ребята отказывались нам помогать с набором полстраницы текста для пайка и не пускали за свои компьютеры. У них было полно срочных забот. Сторговались на четыре бутылки пива. Оставили им образец документа от лейтенанта и написали свои данные на использованной бумаге. После возвращения в базу мы занесём писарям пиво, нас никто не проверяет. Захотелось принести им и колбасы или мороженого, такой отстранённый был у них вид. Но с деньгами было туго, не время слыть меценатом.

На третий день похода я снова читал эту дурацкую книгу. Всё же она была интереснее, чем старые автомобильные журналы и журналы учёта таблеток в амбулатории. В финале герой прилетел на луну с семью лунами, у него закончился лазер и он стал разводить якоблюдов, которых кормил травонанасами. Меня больше не тошнило, ни от качки, ни от книги. Я привык. Через три дня пришло какое-то состояние покоя. «Конан-варвар» на шведском по телевизору в столовой показался поучительной сагой, а Серёгино «Эхе-хе» стало как «аминь».

– Сергей, – я встал с кровати в изоляторе и поправил одеяло.

– А?

– Что у тебя в свёртке, который ты привёз?

– Электробритва, складной нож-вилка, магнитные шахматы, фотоаппарат, плёнка – перечислял Сергей.

– А что ты этим не пользовался до сих пор? – недоумевал я.

– Берегу, мало ли куда нас ещё забросит.

Я промолчал, но потом спохватился:

– У тебя и шахматы всё это время были? Чего мы не играли? Если б не Фёдор так бы и не начали. Фотоаппарат!?

– Я ж говорю, берёг, мало ли что. А шахматы я люблю, за наш мед играю, у меня второй разряд.

Улыбка друга показалась мне неприятной. Некрасивое седое море в иллюминаторе покачивало пену и облака. Редкая волна нешумно билась о борт под нами. Параллельно моему взгляду в кружок стекла зависла серая морская чайка. В профиль её голова с клювом изображали растянутую улыбку. Улыбка чайки была приятнее, чем у Серёги.

Дела

По возвращении из мини похода мы получили столько внимания от сокурсников, что я почувствовал себя морским волком. Серёгино «Эхе-хе» стало мажорным и произносилось с улыбкой. Оказывается, пока мы отсутствовали, ребят снова собирал флагманский врач, испросить как дела. И во время встречи нас хвалил, сказал, что мы попали в шторм и нам несладко на херовом «Неукротимом». Борис Борисович даже назвал наши фамилии. Все завидовали, как мне показалось, но разумеется вида не подавали. Лучше бы они нас поили в барах бесплатно за наши истории про стрельбы и самолёты. Завидовать мы и сами умели. Флагманскому отнесли в наше отсутствие ящик водки, не дождались конца практики, захотели выпендриться. Покупали в «Нептуне» и выбрали самую дорогую водку смоленского ЛВЗ. Ящик в 12 бутылок замаскировали и умудрились пронести через КПП утром. По пути встретили курсанта-химика возвращавшегося после ночного прогула на судно Аркадия и Стаса. Тот считал маскировку и догадался о подношении флагманскому. Не зная, что внутри, курсант посоветовал не дарить только смоленскую водку. По опыту прошлых его практик, флагманский врач был и его начальником, он её терпеть не может со времён учёбы в Смоленске, дарить нужно только местную или импортную. Чтобы ни одной бутылки из Смоленска. Студенты-смоляне сникли, но дотащили и вручили. Не стали только дожидаться пока майор вскроет верхний маскировочный слой, ушли сразу.

Фёдор покинул наш кубрик моментально после причаливания. Забрал шахматы. Я потерял компаньона и самого адекватного соседа. Мы, разумеется, провели в Балтийске незабываемый день, радовались как дети земле и солнцу. Заходили в магазины и позвонили с почты родителям. Клипы на берегу вечернего пляжа, одни и те же, посмотрели пятый раз, но никогда они ещё так не наполняли нутро позитивом. Никогда ещё песня «Хали-гали паратрупер» не зажигала во мне первобытный огонь танца и крика-караоке. Хотелось купаться в ледяном летнем Балтийском море. «Бавария» ещё никогда не была такой освежающей. Тёмные аллеи стали нестрашными, все девушки красивыми, а море, море с берега показалось самой лучшей штукой на земле.

Выходя с корабля после похода, я попался на глаза замкому и спиной почувствовал, что он провожает меня взглядом. На следующий день по громкой связи прозвучало: «Студенту-медику зайти к замкому!» и конечно же «бииипп!». Как специально Сергея не было в кубрике, он пошёл в библиотеку госпиталя, на самом деле, а не как информация для КПП, поискать учебники или что-то полезное, вот уж любитель учиться. Я не знал слышал ли он зов через динамик или уже сошёл на стенку и пошёл один. Промедление мне казалось худшей стратегией в данном случае. Я остановился на пороге открытой каюты и сказал внутрь:

– Василий Олегович, вызывали? – было ли это по-дурацки или по-идиотски? Капитан 3 ранга не реагировал пару секунд. Он откинулся в кресле и смотрел на телевизор, маленький и цветной наверху шкафа. По Первому каналу шёл «Эммануэль», самый эротический эпизод из него. Такое показывают по Первому?

– Сегодня суббота, – сказал замком, – по субботам матросам положено смотреть кино. Иди поставь им что-то. В матросской столовой видеодвойка, разберёшься.

Я решил не спорить с формально главным человеком на корабле про то, что я студент-медик, а не киномеханик. Поручение показалось мне пустяковым и я повернулся к полке с видеокассетами. Там было не густо, но я увидел кассету «Брат-2». В то время я ещё не смотрел этот фильм, но был под впечатлением первой части. Я решил, что обязательно поставлю эту кассету и посмотрю вместе с матросами. Как альтернативу, всё же демократия у нас, взял «Карнавальную ночь» в потрёпанной обложке. Столовая была полна матросов, шестьдесят человек. Я остановился в проёме и по-пижонски сказал:

– Сегодня мы смотрим «Брат-2»! – Я высоко поднял руку с кассетой, показывая какая это классная идея. Конечно же, без сомнения, в этом возрасте и в этих обстоятельствах не может быть лучшего выбора фильма. Да и я наконец-то посмотрю. Но энтузиазма мой спич и жест не встретили.

– Опять? Опять «Брат-2»? Мы каждую субботу его смотрим. Достало! Другой хотим! – крики раздавались от каждой скамьи. Матросы видели во мне такого же молокососа в синей робе и стали возмущаться по нарастающей.

– Есть ещё «Карнавальная ночь», – уже скромнее презентовал я вытянутую руку с видеокассетой.

– Давай, заряжай! – раздались почти крики.

– Народ, вот честно, вы ж не будете это смотреть, – я продолжал, – там же Гурченко ещё молодая, это очень старый советский фильм.

– Заряжай! Будем! Ставь кассету в видак!

Я пролез через ряды матросов, ряды полулысых голов, но мне было неудобно тереться там и тем более становиться ногами на их скамью чтобы заправить кассету в видеодвойку на высокой полке в дальнем углу. Кто-то предложил помочь, я отдал кассету и ушёл. «Карнавальную ночь» я смотреть не хотел. Вернувшись в кубрик, я подумал, что мне теперь тут сидеть до конца фильма, а может быть и для второй партии матросов, а вдруг для третьей. То есть мой поход в город, на пляж, под вопросом. Я попытался очередной раз читать фантастическую книгу про бластеры и закат семи лун. Отвратительное чтиво без картинок, как можно было написать 1100 страниц такой муры. Я честно концентрировался, но меня через пять-десять минут отвлекли необычные звуки. Это были крики, человеческий шум где-то по коридору. Может около амбулатории? Я поднялся и вышел, пытаясь понять кричат на нашем этаже-палубе, выше или ниже. Но как только я вошёл в главный коридор меня как током ударило, это орали матросы в столовой-кинозале. Я побежал туда и застыл в проёме. Собственно, войти я и не смог, меня ненавязчиво оттесняли ближайшие срочники. По телеку шло видео, но это была не Гурченко. Там показывали отборное термоядерное порно. Самое порно из всех порно, какое только можно представить в военной части. Зрители выкрутили звук на максимум, повскакивали на скамейки и кричали-подбадривали актёров. Комментарии матросов были ещё круче самого видео, они советовали как поступить и в каком направлении развивать ситуацию. Я сделал ещё одну робкую попытку войти и забрать кассету, но не смог сделать и шага. Спины матросов перекрыли путь и напряглись. Я зашагал к каюте Василия Олеговича, а за спиной у меня громыхало порно и крики матросов. Замком сидел в той же позе и продолжал смотреть «Эммануэль». Центральное телевидение.

– Василий Олегович, там…

– Хорошо, что мы им сегодня телевизор не стали включать. Мы иногда просто кино по телеку включаем – раскачиваясь на стуле сказал офицер.

– Это ж надо такое днём по телеку показывать – вертел он в руке пульт.

– Василий Олегович, там у нас небольшое ЧП. «Карнавальную ночь» смотрят матросы – возвращал его к теме.

– И?

– Ну, «Карнавальную ночь» смотрят, с Вашейполки – я показал откуда взял видеокассету.

– А-а, ясно – он перестал качаться и выключил телевизор.

– Иди, я сам разберусь.

Я шёл в сторону кормы и прислушивался, что происходит в столовой. Но ничего особенного не случилось. Как-то очень быстро и тихо замком всё закончил. Мастер работы с персоналом. Смотрели ли они после этого очередной раз «Брат-2»? Думаю, что да. Кассет у замкома было совсем немного. Сколько раз они смотрели этот фильм за время службы? Они смотрели постоянно только его потому что все остальные кассеты на полке тоже имели содержание отличное от обложки?

Новое утро в амбулатории было оживлённым. Присутствовали и Вася, и Валера, и Боря-фельдшер. Без никакого сна под хирургическими лампами и без нытья про жену и ординатуру. Они проверяли висевший на стене календарь с красивым кораблём и якорями. Немного потыкав в него пальцем, Валера сказал Васе: «Выпускай». Все вышли в расширение коридора возле медотсека и там уже скопилось несколько зрителей. Матросы, шедшие по делам, задержались и образовали круг. Вася с важным видом подошёл к дверце вентиляторной, сел на корточки и резко открыл её. Оттуда, из неосвещённой бронированной клети выскочила собачка с выбритой полосой на голове и ломанулась как бешеный волк сквозь людей по главному коридору в сторону трапа. Откуда она знала, что выход там? Кормил ли её кто-то эти десять дней? К своему стыду я забыл о деле с бешенством. Валера, сказал нам, сомнений в том, что собака жива нет, он доложит и пойдёт на электричку в Калининград. Мы тут с Сергеем за хозяев, всё по плану. И хоть плана никакого не было. Начмед сказал это при посторонних, при фельдшере и нам было от его слов тепло. Через час могло статься, что у нас дежурство или ночью мы бы вышли в море без единой таблетки и шприца, но обижаться на Валеру у меня не получалось. Его гигантская грузинская фуражка уже удалялась. Кого-то Боря заставлял мыть вентиляторную. Вася спросил у нас, можем ли купить красной помады в городе. До меня донёсся лай собачки с бетонной стены берега. Лай свободы. Был обычный день нашей практики.

«Бииип! Студенты-медики из Смоленска подойти к дежурному офицеру!» заорало радио. Мы только сняли рабочие штаны чтобы начать одевать джинсы. Переглянулись с Серёгой и проделали обратный путь ногами в синие матросские обноски. Вышли к трапу в пилотках с недовольными рожами. Нас, бывалых, опять куда-то хотят привлечь. Дежурный, показал жестом на берег, где стоял самый младший из наших кафедральных «полковников», сопровождавших в поезде, а именно майор. Подошли к нему, тот стоял в тени тополя, поздоровался и расспросил как житьё-бытьё. Сергей начал было тараторить, что мы тут и людей лечим и в море ходим на учения. Но по виду преподавателя мы, тот час, поняли, что ему это всё до лампочки. От него шёл нетяжёлый, но заметный аромат одеколона, смешанный возможно со вчерашним ароматом алкоголя. На скуле был свежий фингал, а на другой стороне лица, на щеке, глубокая с корочкой царапина.

– На рыбалку ездили, мне крючком зацепило – сказал он, потрогав почему-то не щёку, а свой лоб, – приехал завкафедрой, мы тут недалеко, где база катеров. Проблемы есть?

– Проблем нет, – ответил я, – передайте привет студентам, что на катерах.

– С базой познакомились, с коллективом?

– Ну, почти, – улыбнулся Сергей, – вникаем, учимся, ведём записи в дневник практики.

Никакого дневника практики у нас не было, но майор не понял редкой шутки от Сергея.

– Тогда всего хорошего, вижу, здоровы и бодры, – офицер хромая пошёл в сторону корабля Стаса и Аркадия. Судя во всему, побитось его не заканчивалось щекой.

– А что нам сделается. Спасибо, что проверили – сказал я скорее Сергею, чем преподу, – Всё у нас зашибись.

– Эхе-хе…

Мы вернулись переодеться и вышли в пивной городок сделав небольшой крюк через кусты у конторы, полагая, что хромой препод, если и будет ходить по стенке с кораблями, то поковыляет кратчайшим путём. Встречать его снова не было необходимости.

Калининград

Несколько дней, вернее времени от ужина до полуночи, проведённых на пляже, в барах у «Серого волка», заходы на чужие корабли, фотографирование маяка и сбор янтаря расслабили нас до степени оборзевших старослужащих. Балтийск открыл свои тайны. Где-то были места Канта, где-то маршрутки в соседние городки. Приходили мы с Серёгой на корабль всё позже, вставали под самый завтрак, иногда вместо сидения в амбулатории гуляли по базе в форме, висели на турниках или фотографировали корабли и себя на их фоне. «Дружному» исполнилось двадцать пять лет и на нём развесили множество цветных треугольных флажков, прямо как на парусниках в советских мультиках. Флагманский врач собрал нас в третий раз и вручил грамоты за образцовую службу. Грамоты были от кораблей, с изображением каждого конкретного, с текстом, набранным на печатной машинке, с кривыми строчками, бледными словами, точками, протыкающими саму бумагу, печатью и подписью майора медслужбы. Я представил, как ещё один несчастный писарь набирал сорок грамот с пафосным официальным текстом про «своевременно и качественно оказывал медицинскую помощь» или «грамотно выполнял функциональные обязанности». Всё же мне было приятно получить грамоту, свидетельство, что я тут был. Студенты с малых судов, с катеров, что занимались больше уборкой скошенной травы рады были даже просто прийти к флагманскому. Студенты с больших десантных тут же стали фоткаться с грамотами и собираться в бар. Мы с Сергеем держали плотные бумажки и вспоминали блюющих матросов и дежурства. У «Неукротимого» не оказалось собственных грамот, нам выдали прямоугольные бумаги брендированные изображением эсминца «Настойчивый».

– Всё равно всех распилят к херам, кораблям по двадцать лет уже – сказал Борис Борисович, – берите на память. Хер когда ещё тут окажетесь.

Мы благодарили и не торопились расходиться. Всё нам уже было знакомом и известно. Ничем нас было ни напугать, ни развести. Я сказал Сергею: «Давай поедем в Калининград погулять». Действительно, нам ничто не мешало сесть на поезд и уехать скажем утром в столицу региона, к ночи вернуться. Так ежедневно делали многие офицеры, живущие в большом городе. При покупке билета паспорт годился. У меня были телефоны ребят-калининградцев, что не поехали на практику, но были бы счастливы погулять, показать город своим сокурсникам. Среди них были и близкие друзья и те, кто мог бы ими стать, план казался продуманным. Но мой товарищ ответил решительное «Эхе-хе». Отказали и Стас с Аркадием. Их всё устраивало, до конца практики осталось немного дней, они не хотели попадать в неприятности в последний момент. Я тоже не хотел, поэтому всё просчитал, позвонил с отделения связи однокашникам и на следующий день утренней пустой электричкой зайцем приехал на тот же вокзал, где мы в прошлом месяце строились под дождём. Местные встретили меня с радостью, им было интересно всё, что происходило на нашей базе, все аспекты практики и все юморные истории. Я оказался первым прорвавшимся с информацией и был на коне, в центре внимания, гвоздём программы и что там обычно говорят в таких случаях. Небольшой компанией мы бродили по улицам и паркам, зашли в зоопарк, ели мороженое и пили импортную газировку. Не умолкали ни на минуту. Они в голос смеялись над моими пересказами. Я подмечал как сильно Калининград отличается от среднестатистического русского города и слушал комментарии друзей. Меня удивило множество магазинов на первых этажах жилых домов, не специальных помещений, а просто переделанных из квартир. Я заглядывался на кафе и бургерные, которые видел только в Москве, на блестящие мотоциклы и незнакомые велосипеды, не «Аисты» и не «Десны». Главным шоком было то, что в городе не ездило отечественных машин. Совсем. «Скорая» и «милиция» были мерседесами или фольсквагенами, такси были обтекаемыми европейскими моделями, будто мы в фильме «Бегущий по лезвию». У моих сокурсников уже были машины, которые в Смоленске сошли бы за роскошь. Всюду на потребительском уровне ехала, сидела и стояла Европа. Местные были одеты стильно и неброско, в шортах и футболках с притягивающими необычными принтами. Все были неспешными и улыбчивыми, как, даже не знаю кто, как иностранцы, наверное. Впервые за месяц я осознал какой я колхозник в моих нестиранных джинсах и единственной рубахе. Показалось, что кожа моя немытая и волосы, что отрасли всего-то на пару миллиметров какие-то нечёсаные. Плюс отчего-то я был постоянно голодным и не мог пройти и часа чтобы не предложить присесть куда-то перекусить. Друзья ржали надо мной, почти не ели, подмечали как изменил меня флот и держали лицо в том смысле, что не жалели своего непопадания на практику. У них была какая-никакая активность в поликлиниках. А на деле, они конечно же получили уже у своих родителей-врачей нужные документы для отчёта в деканат и просто проводили последнее каникулярное лето. Следующее, после шестого курса, будет уже напряжённым поиском интернатуры или ординатуры, а для кого-то и временем свадьбы, переезда и вполне вероятной эмиграции. Студенты из Калининграда всегда стояли особняком на курсе. Их узнавали по расслабленному виду, модной музыке, знанию языков и какому-то общему незапариванию по учёбе и жизни. Мне хотелось дружить с такими, быть таким, что повлияло и на эту мою нынешнюю увольнительную-побег. Оказавшись с естественной среде калининградцев я увидел, что беспокоюсь и размышляю о проблемах куда чаще, чем они. Я напряжён выбором специализации, дефицитом денег, сравнением своих интересов с чужими. Может это от того, что я первый врач в семье, семье небогатой и интересы мои яркие, многосторонние, но не оформленные? Может от того, что я волнуюсь по пустякам. Последних в тот день была масса. Меня насмешила впервые увиденная надпись над дверью в ресторане «порошок не входи». Я получил реальное доказательство, что все в городе наркоманы. Друзья тоже смеялись, но скорее над моим незнанием современных противопожарных мер. Я впервые в жизни увидел секс-шоп, доску для сёрфинга и городскую площадку для занятий на роликах и скейтбордах. В часе езды была серая морская база с ребятами, ворующими хлеб. Но здесь… Я был переполнен впечатлениями и приятно удивлён, что к концу дня стал своим в этом элитарном клубе студентов-калининградцев. На листочках росли новые телефоны, в голове список новых историй и мечта приехать сюда в настоящий отпуск. Девушки-сокурсницы показались европейскими моделями, парни – без пяти минут врачами немецких клиник. Всё в жизни было солнечно в тот день как само солнце. И откидываясь на парковой скамейке, глядя в безоблачное небо, я подумал, что тоже если и не являюсь, то вот-вот послезавтра стану стильным доктором с широкой улыбкой, домом в петуньях и красавицей-женой. А вся эта «мазута» на моих руках просто пыль странствий, этап становления меня как необыкновенного человека. И не имеет этот налёт никакого отношения к моему будущему. Небо кивало мне редкими прозрачными облаками, затем потемнело, а позже показало звёзды. Друзья расходились по домам и самые преданные слушатели морских баек в итоге проводили меня по пустым ночным улицам до вокзала, но мёрзнуть со мной не стали, разошлись. У них завтра поездка в Польшу по ваучеру, яхтинг и каякинг, а мне пора в кубрик номер пять.

Была середина ночи и ни о каких поездах речи не было. Я грелся в ларьке-павильоне, который как любой ларёк при вокзале был похож не на еврокалининград, а на сельпо. Женщина внутри продала со скидкой что-то похожее на еду. Разговор не клеился потому что я охрип от бесконечного дня разговорного жанра и замёрз в неожиданно нетёплой евроночи. Однако с продавщицей контакт наладился после того как она, перебирая радиостанции на магнитофоне (у них было десять или больше музыкальных радиостанций!) сообщила, что на электричку лучше утром не идти. Путин приезжает. В мою отвисшую челюсть она накидывала новые факты. В связи с Днём ВМФ прилетает премьер-министр, всюду завтра будет охрана и в поезд в закрытый город Балтийск будут пускать по военному билету. Есть ещё возможность приехать рейсовым автобусом, благо автовокзал совсем рядом. Я обнял себя руками для энергосбережения и выдвинулся к автобусной остановке. В голове крутилась разумеется не рок-баллада и не модная песня с западной FM-станции, а дебильная жвачка Кузьмина «…и поезд мчит меня в сибирские морозы». Ничего другого я не мог впихнуть в голову, хотя два часа в ларьке слушал нормальное радио. Автобус подошёл в 6:00 и денег хватило только-только. Это были самые последние медяки, вернее тысячи, которые я отдал. Больше у меня не было ничего и я хотел только спать и завтракать в мичманской столовой. Транспорт ещё не тронулся, а я уже отъезжал, настолько устал гулять и мёрзнуть. Автобус был пуст, я надеялся проскочить в Балтийск без проблем. Неудобное кресло в первом ряду приняло моё постепенно расслабляющееся тело. Автобус стал делать остановки по городу и за городом подбирая одиноких утренних людей. После пятой остановки я осознал в какой ловушке нахожусь. Все до единого входящего были офицерами в парадной форме с медалями и разными значками, всякий входящий считывал во мне случайного подростка, попавшего не туда. Через полчаса автобус был битком набит, так что отдельные локти и коленки нарушали моё личное пространство. И без этого я хотел вжаться в сидение или раствориться поскольку на подъезде к базе через окно я увидел КПП с закрытым шлагбаумом. Автобус встал, а к нам выдвинулось трое морпехов с оружием. Как бы тесно не было внутри, один намеревался зайти и проверить документы пассажиров. Дверь автобуса открылась… Опустим детали этой сцены и того, что последовало за. Скажу только, что сержант-морпех держал мой паспорт с видом человека не знающего о существовании паспортов. Узнав, что я из Смоленска он позвал капитана с КПП и тыкая пальцем в моё место рождения (Магадан), просил объяснить капитана как такое может быть. Офицеры вокруг быстро показали-спрятали свои зелёные военники и далее следили за морщением лбов морпехов и моим вжатием в кресло, изредка звеня медалями. Театр студенческих миниатюр с морпехом-сержантом, морпехом-капитаном и мной после акта комедии пикировал в драму. «И поезд мчит меня в сибирские морозы…». Я пережил все трудности приезда Путина и только к обеду добрался до корабля, но некоторые мечты со скамейки калининградского парка больше не хотели вовсе возвращаться.


– Вставай, ты проспал парад, – трёс меня Сергей, – скока можно спать?

– Вставай-вставай, пошли в город, – говорил Стас, откуда-то взявшийся в нашем кубрике.

– Ху-ху-е! Сегодня последний день практики! – кричал Аркадий рядом.

Я подтащил ноги в джинсах к животу и полусел на койке. Я был на Серёгином месте, внизу, под кроватью Сани. В кубрике были мои друзья. Они лапали вещи Азамата и возмущались в стиле «фу, как вы здесь жили месяц». Голова моя гудела и слабость не давала встать.

– Ты проспал. Сегодня была репетиция военного парада кораблей. Завтра День ВМФ, но из-за Путина нас не пустят на сам парад. Мы смотрели сегодня, – Сергей был возбуждён.

– Это было ващщэ, – Аркадий махал руками показывая что-то его поразившее.

– «Настойчивый» запустил торпеду, а ещё один корабль какие-то ракеты, мы там чуть не обоссались, так внезапно это было. Они шли по каналу друг за другом. Сказка! Вставай, мы все идём праздновать конец службы.

– А ещё, прикинь, полковники раздали нам денег, вроде стипендии за практику. У всех закончились, а тут они пришли с гостинцем – Аркадий показал несколько купюр, – достаточно на кутёж в «Пиллау».

– Они зажали сразу, типа мы пропьём, – смеялись все.

Меня практически тащили-выковыривали с нижней койки. Я оказался одет, настолько устал с ночи, что уснул не переодеваясь. Я упросил друзей бросить меня, догоню. Мне нужно было умыться, перекусить у вестового. А кроме того, я хотел пройтись сам, один, по пляжу и городку, посмотреть на корабли базы в тишине, подумать, что изменится в жизни после возвращения в Смоленск. Из-за очереди в гальюне, умываться пришлось, глядя на красное число «60» на зеркале в амбулатории. Валеры не было, Вася спал под лампой-НЛО, Федя прошивал толстой ниткой журнал учёта чего-то медицинского. Для них служба не закончилась. Для них завтра будет подъём флага, построение и матросы раненые шваброй или оцарапанные шатающимся «Неукротимым». Я собрался и пошёл к трапу. Вдруг дорогу мне перебежала собачка с выбритой полоской на голове и шустро запрыгала вниз по лестнице на матросскую палубу, примерно в сторону бани. Трап погремел подо мной и за спиной загорелся синий фонарь. Где-то в стороне, у стадиона кричал мужик: «Иваныч-на, иди-на сюда, не прячься-на, пойдём я тебя к доктору отведу-на». Я прошёл через КПП просто махнув дежурному рукой: «С наступающим! С Днём ВМФ!».

Домой

Лёжа на животе на верхней плацкартной полке, лицом к проходу я слушал истории сокурсников. Одновременно можно было видеть десяток человек – всё таких же возбуждённых и громких, как по дороге на практику. У меня же наступил внутренний покой. Ни люди проверяющие документы, ни разнос чая, ни откровенное враньё в очередной истории с нижней полке меня не цепляло. Мимо прошёл Врангель и хромой майор с килограммом шуточек про нашу службу. Подкалывали, снова досталось Михайлову. У каждого в сумке лежала тельняшка, которую, конечно, никто не сдал. Тельняшка делила место с импортным пивом, янтарём, ракушками, всякой всячиной сувенирной. За окнами убегали от нас деревянные домики. В таких же, только сибирских сейчас собираются на флот новенькие, в новую команду. Стас, Аркадий и Серёга, теперь он числился в нашей старой компании, звали меня спускаться съесть гору консервов, что дал в дорогу лейтенант-фуражир.

Я просто ехал домой. Я вновь увидел, что мир больше, чем медицинский городок или старые улицы Смоленска. Встретил людей, живущих по иным понятиям, ради других целей, в реальности далёкой от задних рядов лекционных залов. Они радуются, кушают, пьют по-другому, у них другие планы и мечты, теперь немного лучше понятные мне. Это показало, что и я должен определиться ради чего все эти практики и уроки. Что я понесу в мир, каким будет этот мой мир. Мир, где умение общаться с людьми важнее конкретных знаний. А знания нужны практичные и гибкие. Результаты этих знаний нужно увидеть скоро, не растягивать делание работы или видимость активности. Нужно быть на своём месте, полезным и однозначным, открытым людям и сильным. Потому что вокруг, в основном, творится только суета и трата времени и сил. Всё моё пятилетнее погружение в неврологию, эндокринологию, прочие узкие терапевтические области показалось мне на полке плацкарта бессмысленной отсрочкой реальных дел. Игрой, затягиванием взросления и наступления ответственности. Я подумал, что стану хирургом, человеком, видящим результат своих решений немедленно и не перекладывающим работу на кого-то другого. Человеком, что поможет и коллеге, и больному, не постесняется и сам просить помощи, потому что, если не сделать что-то правильно прямо сейчас, потом уже никакой кардиолог не поправит. Большой корабль не выходит в море без хирурга. Валера был хирургом, просто не очень хотел им быть. Я стану хорошим врачом и буду не только говорить с людьми, но и делать дела.


Оглавление

  • Эпиграф
  • Путь к морю
  • СКР
  • Амбулатория
  • Кубрик
  • Балтийск
  • Служба
  • Поход
  • Дела
  • Калининград
  • Домой