Когда небо было синим [Оскар Шкатов] (fb2) читать онлайн

Оскар Шкатов Когда небо было синим

Честь имею, поручик Ржевский

Лишь только занялась заря,

Мы устремились в лагеря.

Воткнули ноги в сапоги

И вот стоим как дураки…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Многие литературные произведения начинаются примерно так: «Стояло знойное лето начала восьмидесятых»… Собственно, особенно знойным оно и не было. Главное, что стояло. Да и вообще, в то время многое стояло. Как-никак, период застоя. Во всём ощущалась стабильность. Съезды партии, в то время ещё единственной, имели чёткую хронологию в числительных и абсолютную константу в тематике. Самосознание населения зижделось (не основывалось, не строилось, а именно зижделось) на марксистско-ленинских устоях. Такого термина, как ценовая политика, не существовало вовсе, так как цены – это одно, они не меняются, и каждому известно, что можно приобрести за 3 рубля 62 копейки, а политика – это совсем другое, это как бы незримая идеологически-логическая связь между неосторожно рассказанным анекдотом и возможными обидными последствиями. Но, несмотря ни на что, это было прекрасное время.

Я стоял возле почтового ящика и задумчиво созерцал извлечённый оттуда конверт. Не внушал мне доверия этот штемпель. Веяло от него чем-то до боли патриотическим. Ну да, она родная. Повестка в военкомат. Собственно, ничего экстраординарного она мне не сулила, в конце концов я офицер запаса, а не какой-то призывник. Да и почему бы не взглянуть на этот факт с другой стороны. Ведь лучший отдых – это смена обстановки или рода деятельности. А мне, если откровенно, несколько обрыдла производственная рутина. Да и на вверенном мне объекте не всё было ладно. Я, молодой специалист, только после института, вёл работы по прокладке подземных коммуникаций в небольшом городке. На фоне невысоких строений мои экскаваторы и бульдозеры выглядели динозаврами. Они-то меня и подвели. Подземная часть города была напичкана кабелями различного назначения, не указанными ни на каких схемах, да и проложено большинство из них было где-то в послевоенное время. Ну как не порвать. А вдоль узкой улочки мои механизаторы грунтом из траншеи «немножко» присыпали частный домик одной старушки. Она-то не видела, в больнице лежала, а как вышла и увидела, так обратно и вернулась. Зато моё созидательно-разрушительное творчество было прославлено в местной прессе, где фамилия моя соседствовала с эпитетами «пираты зеленой природы и телефонных сетей».

Взвесив все эти обстоятельства, я вновь взглянул на повестку.

– А не препоясать ли чресла, – подумал я с некоторой всё-таки долей патриотизма.

Надо сказать, военные комиссары в то время часто и назойливо доставали мирное население. Как-то неуютно им было без нас, сирых. Помню, потребовалась им моя комсомольская характеристика. Ну что же, пришёл я к секретарю объединенного комитета комсомола (была такая организация), говорю:

– Напиши характеристику, – а он:

– Сам пиши, потому как ты есть комсорг, а следовательно, сознательный.

Я вспомнил это прискорбное обстоятельство, а также то, что при вымогательстве членских вносов у своих членов на вопрос «А зачем?» я никогда не мог дать вразумительного ответа, вздохнул и пошёл писать:

Я был крестьянином, рабочим,

В семнадцатом я Зимний брал,

Кричал «УРА» что было мочи,

Когда с Антантой воевал.

***

Я не боялся вражьей пули,

Я грудью защищал страну,

Потом Давыдов и Нагульнов

Со мной подняли целину.

***

Я комсомольцем был хорошим,

На амбразуры грудью лез,

И до сих пор в моей прихожей

Лежит мой старенький обрез.

***

Пускал я под откос составы,

Взрывал мосты и брал Рейхстаг,

Покрыл себя я громкой славой

И орденами свой пиджак.

***

Я ДнепроГЭС недавно строил,

Разруху я восстановил,

Я многих премий удостоен,

Я в космосе намедни был…

***

Эх, дорогие генералы,

Прожил достойную жизнь я,

Вы б лучше пенсию мне дали

И не тревожили меня.

***

В принципе я был достаточно бесшабашным, но не безбашенным, и отдавать такую «характеристику» в военкомат пока не стал. Мне уже приходилось шутить с людьми, шуток не понимающими. К примеру, свою склонность к крамоле я часто вымещал в стенгазетах, которые выпускал и в школе, и в институте, и в стройотрядах, и на производстве. Вот и на военных сборах по окончании института я немного не учёл особенностей национальной службы, и в казарме повисла стенгазета с дружескими шаржами на наш командный состав и стихами следующего содержания:

Льются горькие женские слезы

Вперемежку с тоскливым дождём,

Не поведать ни рифмой, ни прозой,

Как мы стадом к вокзалу идём.

***

Дети, матери, жёны рыдают,

Свою злую судьбину коря,

Что поделаешь, нас отправляют

На три месяца в лагеря.

***

Здесь, к великому огорчению,

В потолок уже не поплевать,

Здесь другое у нас развлечение —

Сапогами асфальт трамбовать.

***

Ты штампуешь следы на плацу,

Выраженье придавши лицу,

И до носа приподнята грудь

С явным риском шею свернуть.

***

Услыхав зычный голос комбата,

Нет желанья ни пить, ни есть,

И охота до дома, до хаты,

Да с женою на печку залезть.

***

А когда, побывав в столовой,

Ты в казарме проводишь досуг,

Тут стоит перегар перловый

И отменный портяночный дух.

***

Ну, а если серьёзно, не нужно

Нас о чем-либо долго просить,

Если надо служить, мы послужим,

Мы в конце-то концов из ГИСИ.

***

Вроде бы конец достаточно патриотичный, но комбат этого не оценил, сорвал ватман, скрутил в рулон, придав ему вид орудийного ствола и… нет, выстрела, конечно, не последовало, но перед всем строем довёл до моего понимания, что армия – это не то, чтобы это, а так точно! Вычислить меня как автора даже ему было несложно. Просто строевая песня нашего взвода также была моим творением и, если все курсанты нашего призыва синхронно трамбовали плац под «Не плачь, девчонка» или «Идёт солдат по городу», то наш взвод делал это под залихватскую мелодию Bony M «Распутин». А слова там были примерно такие:

Если выйдешь рано на заре,

Ты увидишь, как на казарменном дворе

Взвод курсантов в кирзовых сапогах

По плацу стучит всем агрессорам на страх.

***

Но конечно, даже если наши «тридцать рыл на одно лицо» будут заниматься этим добросовестно, всё равно подобным стуком вероятного противника не запугаешь, да и формулировочка какая-то ироничная, диссидентством попахивает. Ну а это…

Ты, курсант, о доме не грусти,

Может, скоро нам в увольнение идти.

Дома ждёт любимая жена,

Ну, а здесь блюдёт нас товарищ старшина.

***

Поскольку в цензурные рамки это не совсем пролезало, то пришлось исправить на:

Ну, а здесь жену заменяет старшина.

***

Смысл несколько поменялся, а если вдуматься, так вообще на противоположный, зато цензуру прошло, и даже высокие чины не препятствовали нам горланить это на параде. Тем более, что завершалось всё глубоко-проникновенными для людей в погонах словами:

Ты – солдат страны своей родной,

Будь в строю всегда, в этом долг священный твой.

С честью службу Родине неси,

Чтобы все узнали курсантов из ГИСИ!

***

Был ещё элемент диссидентства в том, что маршировать под мелодии и ритмы зарубежной эстрады как-то не в духе Советской армии, но на это закрыли глаза, так как участники популярнейшей в то время группы Bony M сплошь чернокожие, а это ж, блин, интернационал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ну вот, пользуясь терминологией генерала Булдакова, «в сторону вильнуло».

Впрочем, такой литературный приём, как экскурс в прошлое, часто используется представителями эпистолярного жанра, к коим я, ввиду природной скромности, себя никак не причисляю.

Но вернусь к началу моего повествования.

В военкомат я прибыл своевременно, как и положено ревностному и исполнительному потенциальному защитнику Отечества. Коридор был небольшой, да и кабинетов немного, но каждый имел свою особенность – по тембру голосов властителей кабинетов несложно было определить их звание, соответственно количество звёзд и примерное расположение в военной иерархической структуре. Это подобно нотному стану, только наоборот, чем ниже звук, тем выше занимаемое положение. Мощность же голосовых аппаратов была примерно одинаковой, ибо главным отличием военных от гражданских является именно голос, точнее его сила. Нет, ну есть, конечно, ещё такая категория, как певцы там, певицы, но разве можно сравнить витиеватость какой-нибудь примадонны с рупороподобной зычностью и идеологической направленностью куда положено командирским изрыганием.

В коридоре на сдвоенных и строенных кинотеатровских креслицах удобно расположились несколько ребят примерно моего возраста, а соответственно и аналогичного предназначения. Двоих я знал. Валера Алексеев работал инженером информационно-вычислительного центра, а с Яковом Георгиади мы вообще, как оказалось, один ВУЗ заканчивали, правда он на пару лет постарше.

– Ну что, мужики, делать-то будем? – задал я до идиотизма риторический вопрос.

– Служить, естественно, а что, есть другие варианты?

– У Яков-Палыча вон есть. Его руководство не пускает. Хреново в молодые-то годы начальником участка быть.

Обмен мнениями закончился поочерёдным вызовом каждого из нас в кабинет низкого тембра, соответствующий статусу офицерского уровня.

Результатом общения с обладателем двухполосных погон явилось милое нашим с Валерой сердцам направление на командирские сборы, учения, переподготовку, да как не назови, смысл один, а Яшу всё-таки отстояло его гражданское руководство, и он вышел, чертыхаясь одновременно на русском, грузинском и греческом языках согласно его происхождению. Да, не всегда твоему начальству нравится то, что нравится тебе. А что нравится или не нравится мне? – философски задумался я. Чего я, как пел Высоцкий, не люблю?

Я не люблю, вскочив с кровати, сонный,

Вступать ногами в тазик с кипятком,

Я не люблю на завтрак чай солёный

И не люблю варенье с чесноком.

***

Я не люблю тупой ножовкой бриться

И зубы чистить щёткой обувной,

А также, когда пятна ставят птицы

На мой костюм парадно-выходной.

***

Я не люблю, когда мне кончик носа

Защемят меж автобусных дверей,

Я не люблю ходить по снегу босый,

И бегать кросс в тулупе по жаре.

***

Я не люблю, когда мне на базаре

Усатый дядя сдачи не дает,

Я не люблю, когда какой-то Шарик

Мне на ботинок лапу задерёт.

***

Я не люблю, когда мне с волосами

Часть уха парикмахер отстрижёт,

Я также не люблю сидеть часами

На раскаленной плитке – очень жжёт.

***

Я не люблю, когда мне в магазине

Наступят на авоську с молоком,

Я не люблю, когда, разрезав дыню,

В ней нахожу подмётку с каблуком.

***

Я не люблю, когда плохие дети

В моё окно бросают кирпичи,

Я не люблю, когда мне в глаз засветят

Без всяких уважительных причин.

***

Я очень не люблю, когда полено

Кладут мне на живот, пока я сплю…

И, если уж признаться откровенно,

Свои стихи я тоже не люблю.

***

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Воинская (или войсковая) часть, где нам предстояло весело и насыщенно провести двухмесячный отпуск, располагалась в Эстонии недалеко от Таллина (тогда ещё с одной буквой «н»). На заре своей юности мне посчастливилось побывать в тех краях. Руководители и наставники экскурсионной группы старшеклассников, то есть нас, молодых и волосатых, заранее предупредили, что прибываем мы в культурную столицу, а потому вести себя надо соответственно. Однако первое, что бросилось в глаза, как только мы покинули вокзал, это бухой дяденька, мирно спящий непосредственно на клумбе.

Мы почувствовали облегчение. Но в дальнейшем с проявлениями культуры столкнуться всё-таки пришлось. А выражалось это в том, что винно-табачные изделия несовершеннолетним не продавали. Однако Мишка Тюленев, который выглядел старше своих лет, с помощью пары дежурных английских фраз для продавцов научился проблему эту устранять.

И тогда в наш обиход прочно вошли «Vana Tallin», «Benediktin» и особенно ликёры с изображениями героев любимого с детства фильма «Последняя реликвия» на бутылочных этикетках. Белокурая красавица «Агнес» предлагала себя, двадцати-пяти-градусную, за 2 рубля 50 копеек, а брутальный «Габриэль» стоил 4,50 и крепость имел соответствующую – 45 градусов.

На этот же раз красивую эстонскую столицу пришлось оставить без внимания, и электричка понесла нас с Валерой к месту дислокации нашей в/ч, которая являлась логическим продолжением посёлка полугородского типа, где проживали семьи кадровых военных, а также девушки, живущие активно во время призывов и впадающие в спячку, когда временный военный контингент разъезжался. Этакие ДД, то есть девушки доступные.

Посёлок был довольно культурный. Магазин со всем, что нужно, Дом культуры с кино и танцами, рядом озеро и лес. Озирая живописные окрестности, я почему-то вспомнил посвящение своему другу Женьке Ломову, который всю жизнь мечтал стать помещиком. Впоследствии это ему удалось, но тогда мы все были причёсаны одной среднестатистической гребёнкой, и верхом роскоши считалось наличие загородного домика с участком земли в шесть соток.

Что делать, у меня растут года

И давят на меня тяжёлым грузом,

Лохматая, густая борода

Сплошной волной спускается на пузо.

***

Боюсь зачахнуть я во цвете лет

От дюже непосильного труда,

Зачем тогда мне этот белый свет,

Зачем мне эта супер-борода?

***

С тоской гляжу я на живот большой,

И мысли разные грызут и мучат,

Вот лучше б я в помещики пошёл,

В зажиточные, пусть меня научат.

***

Я б прикупил обширное поместье,

Окрестные леса, поля, луга,

Село, крестьян душонок эдак двести,

Фруктовый сад на три-четыре га,

***

Чудесный пруд с утями и гусями,

Назло завистливой округе всей,

В котором мои добрые крестьяне

На завтрак мне б ловили карасей.

***

Я б выходил в вельветовом кафтане

Но лоно своих собственных полей,

Я бы катался словно блин в сметане,

Выращивал бы борзых кобелей,

***

Утей, гусей, курей, бычков и хряков,

И от зерна б ломился мой сарай,

На всю цивилизацию накакав,

Я б у себя устроил микро-рай.

***

Люблю, хватив анисовой полбанки

И крякнув так, что б в горле спёрло дух,

Я выходить под вечер на гулянку

И щупать деревенских молодух.

***

Лежать бы на печи забот не зная,

И на работу незачем идти…

Я это дело дюже уважаю,

Вот жизнь-то, растуды-т твою ети!

***

Природные красоты располагались в часе езды от столицы. Но это далеко не всё. Если на той же электричке и в том же направлении проехать ещё двадцать минут, то упрёшься в один из балтийских заливов с пляжами, дюнами и прочими атрибутами для душевного и телесного отдохновения. Море там, как и положено Балтике, постепенное. То есть, первые десятки метров оно по щиколотку, и только когда берег останется где-то на горизонте, балтийская волна наконец-то лениво лизнёт гениталии.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Казармы военного городка были сооружениями немолодыми, но добротными, красного кирпича, оштукатуренные, с высокими потолками. Чувствовалось, что не одно поколение погононосцев протирало здесь портянки. Прежде чем попасть в помещение нашего временного жительства, точнее служительства, нужно было метров десять пройти по коридору, зримому только в светлое время суток и не избалованному никакими средствами освещения. Только потом обнаруживалась дверь в непосредственно спально-отдыхальное отделение. Число панцирных кроватей должно было соответствовать количеству прибывающих. Под потолком по всему внутреннему периметру стен был прикреплён деревянный лоток непонятного предназначения. Понятным это стало позже.

Тем временем стали прибывать сослуживцы. Нас оказалось немногим более двух десятков молодых людей в возрасте от двадцати четырёх (я был младшим) до тридцати шести лет. Офицеры запаса, приписанные к Прибалтийскому военному округу, а проще говоря, партизаны.

– А что, ребята, не выпить ли нам винца? – этот вопрос возник как-то телепатически, отовсюду одновременно и настойчиво висел в воздухе, ожидая логического разрешения. Впрочем, оно последовало.

В процессе знакомств я применил уже не раз опробованную тактику – собрал со всех по рублю на покупку в местном магазине гитары с целью более продуктивного времяпрепровождения. Дело в том, что возить повсюду свою гитару получалось накладно, в большом коллективе чья-нибудь задница обязательно на неё опустится. В моей практике их было штук пять, причем две из них крупные женские, взирая на которые так и напрашивалось:

Хорошо иметь большую жопу,

Вот бы в жизни не было печали,

Я б на ней объездил всю Европу,

Все б газеты обо мне кричали.

***

Был бы я с той жопой нарасхват,

Применим по разным назначеньям,

Я бы стал ей гвозди забиват

И детей катал по воскресеньям.

***

Я б её духами надушил,

Покорять бы стал красивых женщин,

На неё портной бы джинсы сшил

Метров пять в окружности, не меньше.

***

Я б придал ей бирюзовый фон,

Разместил цветы на этом фоне,

И, поглубже вставив саксофон,

Громко, от души насаксовонил.

***

Я бы в бигуди её завил,

На царя зверей была б похожа,

Написал бы: «Мимо не пройди,

Оглянись, порадуйся, прохожий!»

***

Я б по свету белому пошёл,

Сел бы там на поле под рябиной,

Восторгаясь тем, как хорошо

Заиметь такую вот жопину!

***

Командиром нашего партизанского отряда (я несколько стесняюсь назвать это взводом офицеров запаса) был назначен старший по возрасту Миша Головин, русский по ФИО, но внешне азербайджанец, причём настолько азербайджанец, что брился он два раза в день. По сути он был не командиром, а скорее старостой, поскольку все мы были одного поля ягоды с примерно одинаковым количеством звёздочек. А фактически командовали местные кадровые офицеры, которых я и хотел бы представить.

Командир нашего отдельного противотанкового дивизиона полковник Абель (фамилии я чуть-чуть изменяю) был высоким рыжим эстонцем, спокойным, немногословным, но о его порядочности ходили легенды. Когда нас, партизан, называли «Офицеры Абеля», это звучало очень почётно. Начальник штаба, капитан Ковалёв, был красавец-мужчина, стройный, подтянутый, юморной, но женатый, что вызывало нестерпимое сожаление у всех дам в радиусе нескольких километров. Я как-то присутствовал при его телефонном разговоре с женой, где последней его фразой было «Честь имею, поручик Ржевский». Именно таким мне Ржевский всегда и представлялся. С тех пор это изречение у меня на вооружении.

Как-то Ковалёв рассказывал о своей службе в ГСВ в Германии. Там его приятель и сослуживец с внешностью и параметрами артиста Евгения Леонова имел мечту иметь негритянку. Вот хоть убей, но подавай ему именно чёрную. Мечта наконец сбылась, благо там в наличии девушки разных оттенков. Нет, не прости господи, а порядочные. Где-то у них даже взаимное чувство возникло. Но как же сочно и красочно капитан описывал то, что они творили непосредственно в парке, причём с завидной частотой да почти на каждой скамейке! Надо быть виртуозом разговорного жанра. Но к капитану Ковалёву я ещё вернусь. Для проведения же теоретических занятий был назначен молодой старший лейтенант Кирюхин, который немногим отличался от нас, так что служба пошла по спокойной колее взаимопонимания.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Основным отличием партизан от военнослужащих является отсутствие необходимости бегать по утрам топлес. Неспешный подъём, неторопливое умывание, размеренный завтрак, ненавязчивое обучение. Изучали мы, а точнее, освежали в памяти, материальную часть нашего любимого 100-миллиметрового гладкоствольного противотанкового орудия Т-12 «Рапира». По тем временам штука хорошая, однако, если с первого раза в танк не попадёшь, второго не будет. По статистике во Второй мировой наш брат – противотанкист жил в среднем 30—40 дней. Если точнее, комвзвода – 29, а комбат – 41. Вот мы-то как раз здесь и поднимали квалификацию с командиров взводов до командиров батарей. Итогом месячного теоретического обучения должны были стать практические стрельбы. Но, об этом потом.

Занятия проходили на свежем воздухе – снизу лавочка, сверху синее небо. Этакий летний кинотеатр. Благо, погоды стояли отменные. Больше про учёбу и сказать-то нечего. Другое дело – досуг. Первым делом был налажен процесс поставки винопродукта. Чаще им являлись домашние изделия местного населения. Магазинное – оно ведь для безликой массы, состояние здоровья которой потом никого не волнует, а домашнее – оно для души! На неизвестно откуда взявшемся, но прижившимся у нас велосипеде мы попарно в порядке очерёдности совершали наезды на поселковые домики, где производился необходимый продукт. Местные производители были нам уже знакомы, но прежде, чем совершить закупку, всё равно надо было попробовать, посмаковать, оценить качество под неторопливую беседу с поставщиком. Поэтому гонцы всегда имели преимущество перед ожидающими. Оставалось только в целости и сохранности доставить на велосипеде трёхлитровые банки. Вот почему отправлялись по двое. Это была вынужденная мера безопасности, подкреплённая горьким опытом. Мне как-то в стройотряде довелось нести десятилитровую бутыль с вином, купленным на последние деньги бедных студентов. Бутыль была влажной, запотевшей, скользкой… Нет, не побили, но глаза друзей с таким обилием в них чувств и эмоций я никогда не забуду.

Вообще-то вином мы особо не злоупотребляли. Просто помимо остальных положительных качеств оно давало возможность вечером побыстрее заснуть, иначе после отбоя наступала ночная смена наших сожителей.

Теперь я поясню, что за лоток или жёлоб находился под потолком. Это была беговая дорожка для крыс. Может, сооружалась она не специально для них, но использовалась исключительно ими. Представьте себе крысу среднего размера, спокойно взбирающуюся по дюймовой трубе системы отопления на трёхметровую высоту до упомянутого лотка. Да не одну. После же отбоя они спускались и резвились на полу, топоча и попискивая. Как-то, не успев уснуть вовремя, я вынужден был отрабатывать норматив на артиллерийскую меткость, используя сапоги в качестве метательных предметов.

Или, к примеру, одно из утренних пробуждений.

Крыса сидит у меня на груди, шевелит усами и приглядывается к моему носу. Я слышал, что они могут чего доброго и откусить, а у меня его и так немного.

– Ну чего тебе? – говорю, – Вон на соседней койке Головин дрыхнет. У него шнобель кавказский, с него не убудет. Крыса на миг пришла в замешательство, что называется раскрылась, и тут же получила по усатой морде. Обиженно пискнув в полёте, она скрылась, по-видимому вынашивая планы отмщения.

Если исключить эти мелкие неприятности, то жизнь наша партизанская изобиловала массой интересных моментов.

Был обычный вечер. Начинало темнеть. Почти весь личный состав уже находился в казарме. Кто-то играл в шахматы, кто-то в карты, кто-то просто пил вино, а кто-то сочетал это с каким-либо процессом. Я бродил по межкоечному пространству с гитарой и орал:

– Каждый, право, имеет право на то, что слева и то, что справа, – децибелами перекрывая Макаревича с микрофоном. Словом, всё чинно и благородно. Закончив песнопения, я вышел подышать свежим воздухом.

Неподалёку от казармы я заметил несколько старших офицеров, вид которых в переводе на звуковое восприятие ассоциировался с понятием «комиссия». Стараясь оставаться незамеченным, я напряг слух.

– Ну что, всё обошли? – услышал я, – А здесь кто?

– Офицеры запаса.

– Может, зайдём?

– М-м-м, я бы не советовал.

И они медленно удалились в надвигающуюся темноту.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Был среди нас Володя Зарецкий, такой весёлый, жизнерадостный тридцатилетний шкаф с «Пионерской зорькой» в заднице. Без его приколов жизнь наша была бы не столь интересной. Он был генератором идей и инициатором затей. К примеру, как я уже описывал, коридор сообщения улица – казарма собственного освещения не имел, что дало Володе пищу для фантазии. Используя стеклопосуду, которой имелось предостаточно, там были выстроены заградительные сооружения, и неосторожный посетитель, не зная фарватера, непременно становился возбудителем звуковых колебаний типа «Вечерний звон». Потому-то посторонние военные к нам и не заглядывали. Но даже пройдя через это минное поле, нельзя было терять бдительность. При открывании двери неподготовленных уже ожидал освежающий душ в последовательности – сначала вода, а потом и ведро.

Ну и такие невинные пионерские шалости, как прибивание сапога к полу, подкладывание вилок под простыню и обрушение кровати, также имели место.

Лично мне достался наполненный водой презерватив под подушкой. Лёг и поплыл. Никто не был обделён Володиным вниманием. И главное, не обидно, всё по-дружески.

Но верхом его изобретательности был такой сюжет.

По выходным дням занятий у нас, естественно, не было, и каждый был в праве проводить время как и где угодно, вплоть до поездок домой. А в понедельник с утра надо быть уже в форме как в прямом, так и в переносном смысле.

Койка Миши Головина стояла возле стены, а следующая была моя. Вернувшись из увольнения, Миша наскоро побрился, глядя в карманное зеркальце, и натянул гимнастёрку. Я напряжённо следил за его действиями. Остальные также замерли в ожидании чего-то интересного. Миша ещё ничего не понимал.

Все вышли на построение. Капитан Ковалёв поприветствовал и осмотрел нас. Взгляд его остановился на Мише, точнее на его погонах. Начальник штаба зажмурился, потом помотал головой и пробормотал:

– Вроде не пил вчера.

– Нет, нет, не пил, – ответил Головин, приняв это за вопрос к нему.

– Да не ты, а я, – продолжал капитан, – Скажи пожалуйста, что это за звание?

Миша взглянул на свои погоны… и тут произошел взрыв. Взрыв хохота. Дело в том, что проказник Володя во время Мишиного отсутствия воткнул в его старлейские погоны ещё по три звёздочки рядом с основными. Получился как бы товарищ дважды старший лейтенант. Головин, до последнего момента не замечавший как его «вызвездило», неестественно перепугался, захлопал чёрными кавказскими глазами и убежал в казарму удалять лишние звёзды.

Подходил к концу первый месяц теоретических занятий. Нас вполне удовлетворяло status quo, ностальгия пока не заедала. Правда, трое из наших ребят повадились к местным ДД. Понять их было можно – непритязательное женское общество плюс дополнительное домашнее харчевание. Знаете, есть тип людей, которые не приспособлены существовать в одиночку. Как, к примеру, мой друг Витька Иванков, который отъезд жены переносил примерно вот так:

Ушла жена, рупь не оставив,

И от тоски я занемог.

Под стол носки свои поставив,

Гляжу я тупо в потолок.

***

Я позабыт и позаброшен,

Лежу смурной в одних трусах.

Как по бульвару бродят воши

В моих кудрявых волосах.

***

Со стен свисает паутина,

Дюймовый пыли слой везде.

Ершится грязная щетина

Под носом и на бороде.

***

Хожу, гремлю пустой посудой,

Глядь в холодильник – ни хрена.

По бороде, как у верблюда,

Течёт голодная слюна.

***

Жрать нечего и нету денег.

Не мил мне больше этот мир.

Я очень щас похож на веник,

Которым подмели сортир.

***

Меня же вполне устраивала и офицерская столовая. Кроме того, у меня был секрет. В подобные командировки я всегда брал с собой чеснок, при сочетании которого с любым другим блюдом вплоть до самого неудобоваримого, оно приобретало новый вкус и аромат. Что же касается неудобства последующих общений, так не с вампирами же. Ну, а для носов, привычных к портяночному амбре, чесночный дух вообще сродни запаху роз.

Попадая в какую-нибудь незнакомую среду, местность, страну, волей-неволей приходится как-то ассимилироваться, порой даже мимикрировать. В первую очередь, конечно, это касается языка. Да и просто знакомясь с представителем другой национальности, хочется позаимствовать хоть несколько слов или выражений из его лексикона. Когда на первом курсе с нами учился якут, мы доставали его вопросами об особенностях якутского мата. В конце концов он свирепел, и тогда мы начинали понимать, как велика и могуча якутская языка. Подобным же образом у меня происходило ознакомление с молдавским, литовским, латышским, а теперь ещё и эстонским фольклором. Мне, к примеру, понравился эпитет, которым местный мужик характеризовал свою тёщу. Это так ласково звучало – «вана мунь», где, исходя из названия ликёра, «вана» означало – старый, старая, а вторую часть, поскольку адресовалось это тёще, определить было уже не трудно.

Есть в Эстонии красивое местечко Нелли ярве (Четыре озера). Как-то шедшая навстречу мне эстонка обратилась с вопросом, сопровождаемым характерным постукиванием по запястью, то есть «который час», на что я флегматично, со знанием дела на чистом эстонском ответил: «Нелли», ощущая себя полиглотом. Было действительно четыре часа.

Но, должен заметить, в нашем интернациональном подразделении были в основном русские, литовцы, латыши, даже поляки и евреи, а вот из эстонцев, несмотря на географическое расположение, был всего лишь один таллинец, и тот русский. Так что освоить язык в полном объёме мне так и не удалось.

Да оно и не понадобилось, ибо дальнейшая служба проходила уже в местности лесной и, соответственно, безлюдной.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Уже с раннего утра ощущалась какая-то приподнятость настроения.

Рычали тягачи, выбрасывая в утренний туман выхлопы отработанного нефтепродукта, слышался лязг цепляемых к фаркопам орудий, резкие команды, окрики или же лёгкий, беззлобный, просто для связки слов и разъяснения сути, мат. Командовал парадом начштаба капитан Ковалёв в элегантной облегающей полевой форме.

Предстояло то, к чему мы и готовились в течении месяца – полевые стрельбы.

Побросав вещмешки в военно-транспортные средства, разместились там и сами. Ехать, вернее передислоцироваться, предстояло недалеко, и через два-три часа мы оказались в ещё более живописном месте. Огромная поляна, окружённая смешанным лесом, стала местом расположения палаточного лагеря. Удобств, конечно, не доставало, да и до ближайшего магазина рукой не подать. Но всё это возмещалось природными красотами и возможностью провести ещё месяц на воле.

– Андреев! – тишина. – Андреев! – голос капитана Ковалёва достиг мощности звука взлетающего истребителя. Но это нормально для кадрового артиллериста. Откуда-то из ближайшего лесного массива, фырча как верный боевой конь и громыхая гусеницами, вылетел МТЛБ. Многоцелевой тягач лёгкий бронированный мы называли ласково – моторизированная телега с баранами. Сержант срочной службы Андреев срочной службой обижен не был, так как являлся практически личным механиком-водителем капитана Ковалёва.

Надо сказать, что на балансе командира противотанковой батареи состоят шесть тягачей с орудиями, а седьмой в личном распоряжении. Но здесь по сокращенной программе Андреев был один на всех, вот все на него одного и садились. Начштаба с барского плеча командировал его в распоряжение нашего взвода.

Симпатичный крепкий паренёк, он ко всему относился спокойно, и неторопливо манипулировал рычагами несущегося со скоростью 80 км/ч по лесным дорогам гусеничного бронетранспортёра. Удержаться «на броне» при этом было нелегко, но лучше вдыхать встречный ветер вместе с листьями и насекомыми, чем трястись внутри.

Сижу в кабине тягача об лавку яйцами стуча,

Здесь нет матрасов и перин, и стала жопа словно блин.

***

А жопу надо любить и беречь. Ну конечно, не обязательно настолько, чтобы, как Дженифер Лопес, на миллион страховать свой попес. Но всё-таки. Когда я лежал в больнице с пневмонией, мне было очень обидно за свой исколотый зад. В утешение я ему даже поэму посвятил:

Ты был весёлым и беспечным,

Ты улыбался всем подряд,

Ты думал, счастье бесконечно,

Мой дорогой, бесценный зад.

***

Ты был галантным кавалером,

Ты никогда не унывал,

Хлестал вино большим фужером

И страстно женщин целовал.

***

Настала трудная година,

Но «се ля ви», с судьбой не спорь,

Твои крутые ягодины

Внезапно одолела хворь.

***

И солнце больше не сияет,

Не слышно щебетанья птиц,

И дева юная вонзает

В тебя с азартом вострый шприц.

***

Мир стал тебе неинтересен,

И на челе твоём испуг,

И вместо звуков чудных песен

Лишь слышно жалобное «Пук».

***

С тоской вздыхаешь ты о воле,

Где для веселья нет преград,

Однако поздно… Закололи

Мой дорогой вишнёвый зад.

***

Тем не менее, МТЛБ стал нашим любимым средством передвижения (наверное, потому, что альтернативы не было). Наладилась связь с винным отделом теперь уже не столь отдалённого продуктового магазина. Недосягаемость ближайших очагов культуры и отдыха была устранена. Возобновились контакты с местным населением, если можно так назвать громкое и пыльное вторжение в пляжные зоны нашего бронетранспортёра. Но, сняв на глазах у перепуганных отдыхающих свои гимнастёрки, мы приобретали нормальный гражданский вид и плескались вместе со всеми в тех самых четырёх озёрах, о которых я уже упоминал. Да, гимнастёрка, форма или мундир действительно властвуют над индивидуальностью.

Недавно, еще до сборов, мы с сотрудниками отмечали день моего рождения. Начали на работе, потом переместились ко мне домой. После активных возлияний мой приятель, прораб Женя Мокин, решил выйти подышать. А инженерно-технические работники нашего предприятия на строительных объектах носили одинаковые фирменные штормовки. Он надел мою, ушёл и заблудился. Соседние дома – как в «Иронии судьбы». Ну и попал на возврате, естественно, не в тот.

Коммунальная квартира, в которой он оказался, была не заперта. Вперёд по коридору кухня, а по бокам комнаты, где доверчивые жители не обращают внимания на то, что происходит снаружи, полагаясь на соседей. Женя, ни о чём не подозревая, этим и воспользовался. Устроился на кухне, часок вздремнул, захавал борщеца и кастрюльку компотика вдогонку. Бодун обязывал. А когда на душе потеплело, штормовку он оставил на полу, а сам отправился на поиски собственного дома.

Утром я обнаружил несоответствие в гардеробе. Штормовка висит, но документы в кармане Женькины. А где мои? В понедельник мы с ним уже дефилировали возле предполагаемых жилых домов. Ловля на «живца» сработала. Моя харя засветилась, и какие-то женщины закричали: «Ага!» Докажи им потом, что борщ схомячил Женька, коли документы в кармане мои. Но штормовку всё-таки вернули.

Ну так вот. По прибытии на сборы свои гражданские одежды мы зашивали в персональные мешки. Даже на два месяца было жаль расставаться с клетчатым в талию пиджаком, брюками клёш от бедра, шузами на толстой платформе и другими атрибутами стиляги эпохи 80-тых. Положение партизан обязывало облачаться в гимнастёрку ещё военного образца, галифе и кирзовые сапоги. На службе это нормально, но иногда мы посещали клубы с танцами (а случалась и такое), и тогда чувствовалась некоторая ущербность в несоответствии твоих сапожищ туфелькам партнёрши.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Наверное, у вас создалось впечатление, что мы там и службы-то не нюхали, а нюхали что-то другое, таки нет. Просто интереснее описывать быт, а остальное – военная тайна.

Наступило воскресенье, пушки не стреляли, и мы решили устроить пикник. Бравый сержант Андреев уже доставил всё необходимое для поляны, а с гитарой мы были неразлучны всю сознательную жизнь. Ну, что ещё надо… Углубившись в лес настолько, что, казалось бы, оставшиеся в лагере офицеры не должны были нас слышать, мы всё-таки не рассчитали лесную акустику. Наши изрядно подогретые артиллерийские глотки создавали такую звуковую волну, что, отражаясь от берёз и сосен, она доходила до лагеря уже Бухенвальдским набатом. Причём, со всех сторон сразу. Потом мы узнали, что из лагеря действительно невозможно было определить направление нашего пребывания.

Завершение пикника пришлось на ближайшую (километров за десять) зону отдыха. Парковые гуляния, танцы-шманцы… Мне, полупрофессиональному ныряльщику, больше всего приглянулась семиметровая вышка над озером. Знаете, когда внизу вода, так и тянет прыгнуть с любой высоты. Смею надеяться, что частые соприкосновения моей башки с водной гладью на умственных способностях не отразились. Глядя же вниз на что-нибудь твёрдое, возникает, зараза, высотобоязнь. С детства завидовал альпинистам.

К чему это я? А, вот. В студенческие годы я жил недалеко от института, и это являлось причиной того, что большая часть попоек приходилось именно на моё место жительства. Как-то зимой компания из примерно семи-восьми парней и девчонок занималась там привычным делом. Чтобы пояснить, чем именно, опишу один будничный день из студенческой жизни:

Лишь заглянет в моё обиталище

Как всегда поутру рассветалище,

Я, срывая с себя утеплялище,

Поднимаюсь с ночного лежалища.

***

Подбегаю босой к отражалищу

И гляжу на помятое рылище,

Но бурчание из животалища

Неуклонно влечёт к холодилищу.

***

До отказа набивши жевалище,

Я доволен как малое детище

И, схватив с собой кучу читалища,

Второпях я бегу в туалетище.

***

Просидев с полчаса на дристалище,

Собираю свой толстый портфелище

И, усаживаясь на каталище,

Еду я на учёбу в балделище.

***

Приезжаю с большим опоздалищем,

Торопливо вбегаю в сиделище,

Где под нуднейшее бормоталище

Раздаётся студентов храпелище.

***

Нет, не выдержать мне испыталища,

Шесть часов протирая седалище,

Не пора ли пойти на кирялище

И назюкаться там до рыгалища.

***

Только где настрелять на бутылище?

Весь измученный этим вопросищем

Я, как сивая лошадь, весь в мылище

Мчусь в надежде усесться на хвостище.

***

Поздно ночью с заплывшим гляделищем,

Натыкаясь на все спотыкалища,

По асфальту рисуя кренделища,

Приползаю в своё обиталище.

***

Вот уже который семестрище

Продолжается это бухалище…

Ах, зачем я родился на светище,

Я обратно хочу, во вл…..ще.

***

Вот теперь об альпинизме. Когда веселье достигло апогея, Лёша Савин спрятал ключ от квартиры. Ну, хотелось человеку продолжения банкета. А, куда спрятал, забыл. Дверь теперь не открывалась ни изнутри, ни снаружи. А вино-то заканчивалось, да и закуска не вечна. Ну, начали разрабатывать перспективные планы доставки продовольствия, так сказать, строить «дорогу жизни». В это время пришёл припозднившийся Валерка Григ. Ему хотелось к нам потому, что весело, а мы нуждались в нём потому, что у него было. Оставался единственный выход.

С четвёртого этажа я забросил спиннинг. Лера зацепил блесной свой полушубок, я стал скручивать катушку, и соседи нижних этажей наблюдали, как в тёмном небе за окном поднимается Бэтмен. Вслед за полушубком полез и Лера. Лоджии у нас длиной метров пять, наполовину сплошные, наполовину решётчатые и, чтобы зацепиться за следующий этаж, нужно было переместиться через всё балконное пространство, наступая на банки с огурцами, велосипеды, лыжи, цветочные горшки и пепельницы, по-наглому нарушая права частной собственности. Лера передвигался по балконам в шахматном порядке, сопровождаемый квадратными глазами соседей, и наконец добрался до четвёртого этажа, где и был торжественно встречен. Этот подвиг остался в анналах нашей памяти, хотя рисковать в общем-то и не стоило, поскольку ключ от квартиры вскоре был обнаружен на дне кастрюли с борщом в процессе его съедения.

Такие вот воспоминания!

А повесть моя подходит к концу. Простите, что получилось как у моего знакомого Саши Сафонова, который, приезжая на курорты, сразу же находил компанию для игры в преферанс и пьянствования водки и только в последний день обнаруживал, что там ещё и море было. В смысле, я так и не отразил основную тему. Но описание самих учебных стрельб в принципе можно было бы заключить в несколько строк:

На полигоне дым и вонь,

Мы что есть сил кричим: «Огонь!»

Как хорошо, что нет войны,

Во были б полные штаны!

***

Высокое военное руководство оценило учения на «хорошо». Сказало, что стреляли мы громко, часто и, главное, в ту сторону.

В дальнейшем мне пришлось ещё повоевать, уже старшим лейтенантом, то бишь поручиком, на конкретном развёртывании Прибалтийского военного округа в условиях, приближённых к боевым, зимой, да в палатках, да без спиртного… Бррр…

Но, как завершаются многие литературные произведения, это уже совсем другая история.

А пока честь имею, ваш поручик Ржевский.

Мы ребята из ГИСИ, ты нам только поднеси

…Этак каждый начнет писать свои биографии! Я отвечу – и прекрасно! Пускай каждый напишет о себе правду и даст почитать другому. Мне кажется, что это будет способствовать взаимопониманию.

Александр Житинский. «Дитя эпохи»

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Боря сидел на деревянной парковой скамейке и неспешно, вдумчиво, со знанием дела время от времени прикладывался к крепко вросшей в его правую ладонь бутылке портвейна. Левая же рука была практически свободна и лишь как бы невзначай презрительно перелистывала лежащий рядом конспект. Боря на год раньше меня закончил школу и теперь учился в строительном институте. Я на тот момент был окончательным старшеклассником, вернее, кончающим… нет, пожалуй, заканчивающим и, как положено, уже начинал задумываться «А чё дальше-то?» Вообще-то, «уже» – термин несвоевременный, все мои одноклассники свою будущность давно определили. Я же метался в сомнениях. С одной стороны, моя гуманитарная сущность зваламеня в институт иностранных языков, которые меня всегда привлекали, мало того, как-то родившись, я заговорил сразу на двух языках, отечественном и изучаемым мамой английском. Но с другой стороны, ВУЗ-то педагогический, а какой из меня, раздолбая, прости господи, педагог…

Да и с языками произошла некоторая путаница. Пытаясь сделать из мелкого и бестолкового меня что-нибудь англоязычное, кроме того, что обозвали в честь Оскара Уайльда, родители долго описывали по городу спираль со всё возрастающей амплитудой в поисках школы соответствующего профиля. Однако везде им отвечали примерно одно и то же:

– Чего вы мечетесь, ступайте в ж…,

извините, по месту жительства, где располагалась школа с расширенным преподаванием языка, но только немецкого. В неё своих мажоров пихали директора магазинов, престижные врачи и всегда дальновидные евреи. Школа, действительно, считалась лучшей в городе, да и с домом рядом. На том и остановились.

Итак, Боря душевно бухал. Я подсел к нему, пожал руку, взглотнул из дружески предложенной бутылки и задал мучивший меня в то время вопрос, как это студенты умудряются столь приятно проводить время в то время, как время сессии. Боря выразился философически:

– Куда учишься, тем и получишься. А у нас в ГИСИ ты нам только поднеси…

Насыщенность и содержательность этого изречения настолько впитались в мой ещё не определившийся с выбором мозг, что желание стать строителем буквально на глазах стало расти и крепнуть.

Да к тому же Боря был мастером спорта по фехтованию, или тогда ещё КМС. Наверное, поэтому он так крепко держал пузырь. Я, кстати, в младших классах тоже занимался в этой секции, но так ничему и не научился. Помню только, что поступил туда, как и другие пацаны, начитавшись «Трёх мушкетёров». Мы скакали по спортзалу, запрыгивали на шведские стенки, размахивали рапирами и кричали: «Ага, каналья!» Впрочем, вру. Боярский стал кричать это значительно позже. Потом появлялся тренер и хлестал нас рапирой по ляжкам. Было больно, но доходчиво. Нет, кое-чему я всё-таки научился. Когда мы дрались арматурными прутами на крышах дворовых гаражей, я зафехтовал своего соперника, и он свалился с трёхметровой высоты. Слава богу, всё обошлось.

Шпага и вино были неразлучны у мушкетёров, но они при этом не учились в институте. А тут сочетание спорта и спирта меня крайне заинтриговало. Короче, мнение моё о ВУЗе, в котором я себя уже представлял, не только выросло и окрепло, но даже слегка разбухло. Нет, пока ещё не от слова «бухло». И вопрос «Кем быть?» был аннулирован. А то раньше…

Я очень стать хотел бы генералом

И, нацепив лампасы на штаны,

Я бы солдат построил и орал им,

Как те служить отечеству должны.

***

Я очень стать хотел бы астрономом

И, вперив телескоп в ночную тьму,

Открыть летающий булыжник новый,

Покуда не известный никому.

***

Я очень стать хотел бы землекопом,

Я б землю вдоль и поперёк изрыл

И, отыскав ребро питекантропа,

Музею бескорыстно подарил.

***

Я очень стать хотел бы скалолазом,

Меня бы уважал Сенкевич Ю.

А я с вершин Памира и Кавказа

Ему давал бы телеинтервью.

***

Я очень стать хотел бы страх-агентом,

Ходить по территории своей

И страховать доверчивых клиентов

От СПИДа, от поноса, от детей.

***

Я очень стать хотел бы стюардессой,

Жаль, что туда лишь девушек берут,

Я предлагал бы пассажирам прессу,

Рыгательный пакет и парашют.

***

Я очень стать хотел бы рок-звездою,

Я бы тогда культуру в массы нёс,

Толпой фанатки гнались бы за мною,

Роняя пряди крашеных волос.

***

Я очень стать хотел бы акушером,

Все женщины стремились бы ко мне,

Назло заморским мистерам и сэрам

Я б поднимал рождаемость в стране.

***

Я б стать хотел борцом, легкоатлетом,

Певцом, танцором, тренером ушу,

Но только, извините, стал поэтом

И пользы никакой не приношу.

***

ЭПИЗОД ВТОРОЙ

Школьно-институтская промежность – это лето, которое мне запомнилось на всю жизнь. Причём вплоть до мелких эпизодов. Это время метаморфоз. Из гусениц, так сказать, в бабочки. Из одной ипостаси в другую – в течении одного лета ты школьник, выпускник, бездельник, абитуриент и студент. Это последняя любовь школьная, первая институтская, ну и то, что между ними.

Чтобы закрепить понимание этого переходного периода и вспахать глубокую борозду между сопливым прошлым и самостоятельным будущим, мы, четверо друзей – одноклассников, решили развеяться, освободить мозги от лишнего хлама и заготовить там место для нового. Ну, а для осуществления подобной процедуры просто необходимы природа, свежий воздух и полное отсутствие одушевлённых предметов. Лучший вариант – необитаемый остров. И он нашёлся, вернее, его подобие.

Спустившись на речном транспорте вниз по Волге километров на семьдесят, мы на пароме переправились на противоположный пустынный берег с полным отсутствием каких-либо признаков цивилизации. Кстати, и остров там был. Забыл, правда, сообщить, что с нами был проводник, бдун и блюститель сухого закона – мой батя. Потому что трудно представить, что бы мы там творили без старшего товарища. Подобные походы были не в новинку, но этот планировался сроком на неделю. Разбили лагерь, поставили палатки, натаскали дров, распределили съестные припасы, и остальное время уже работало на нас.

Батя углубился в рыбалку, а мы принялись выплёскивать из себя дурь. Сколько же её скопилось за розовые школьные годы! Мы носились по берегу Волги в одних набедренных повязках, где спереди висел лопух, а сзади не было ничего из соображения, чтобы оттуда быстрее детство вылетало. Подобное проветривание весьма способствовало всему намеченному, но лишь в дневное время. Вечера же, хоть и у костра, провоцировали на знакомства с истинными хозяевами положения и данной местности в целом. Голодные и злые, они облепляли наши незащищённые места, насыщались и, уже довольные и толстые, улетали прочь, уступая место новым, уже наслышанным о появлении на их территории свежей крови различных групп и степеней жирности. Человеческая натура вечно чем-то недовольна, зимой ей надо лета, а летом хочется на Северный полюс вместе с сидящими на тебе комарами.

Но длительная жара, как известно, к добру не приводит. Природа требовала встряски, и она произошла. Неожиданный ураган набросился на родное Поволжье. Палатки снесло как носовые платочки и перемешало всё, что в них находилось. Наши по тем временам модные длинные волоса встали дыбом и, в соответствии с порывами ветра, метались как у Медузы Горгоны.

Я вцепился в свою гитару как Страдивари в любимую скрипку, сожалея, что это не рояль. По Волге гуляли валы с белыми барашками, но в силу малого разгона в цунами никак не вырастали. Впрочем, мне кажется, что к примеру, долгий, скучный и тупой дождь был бы значительно менее приятен, нежели непродолжительный, хоть и разрушительный шквал. Да и повод появился для долгих, но уже осознанных действий по восстановлению лагеря. Для нас это явилось предвестником больших перемен. Чёрные от загара, опухшие от комаров, но зато не унесённые ветром, мы по истечении намеченной недели наконец-то вернулись домой, где узнали, что ураган повеселился и там, снеся крышу Дворцу спорта.

Вечером, уже дома, я обнаружил у себя температуру где-то в сорок градусов. Но на счастье мне был предложен гранёный стакан с чистым девяносто-шести-градусным спиртом. В совокупности это составило 136. Но, когда я хорошо проспался, утренний градусник показывал уже 36,6. Молодой организм сделал своё дело, но вот куда девались оставшиеся 100 градусов, с точки зрения математики это уже парадокс. Видимо, это сфера действия других наук.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ

Ну, а теперь об этих самых науках, грызть гранит которых нам предстояло.

Наша четвёрка временно разделилась по интеллектуальным соображениям, хотя дружить и встречаться мы продолжали всегда. Славка, друг детства и сосед по детсадовскому горшку, и Лёша Сим, впоследствии солидный общественный деятель, имели технический склад ума и поступили, соответственно, в политехнический. А я и Лёша Сав по причинам, упомянутым мной в начале, выбрали строительный, благо внедриться туда после спецшколы было нетрудно. Правда, перед поступлением мы решили немного подтянуть физику.

Ещё довольно молодой, юморной и лучезарный Рашид не только занимался репетиторством, но и, как оказалось, сам принимал экзамены. Узнав об этом, наша группа абитуриентов как-то успокоилась, и на подготовительных занятиях чаще звучали анекдоты, чем физические термины.

Мы с Лёшкой возвращались после очередного занятия. Впереди шла девчонка, которая только сегодня появилась в нашей группе. Краткость мини-юбочки была предельной, а то, что под ней подразумевалось, вообще выходило за всяческие пределы. Всё это настолько элегантно колыхалось, что привело нашу походку в резонанс и заставило синхронно ускорить шаг. Я первым достиг цели и познакомился. Затем подоспел запыхавшийся Лёша и сделал то же. У молодых знакомства происходят быстро и без стеснения. Ира, которую мы окрестили Ириночкой, поскольку Ирочки у нас уже были, приехала из Норильска. Поэтому ей было жарко, что и оправдывало демонстрацию её аппетитностей. Нам с Лёшей часто нравились одни и те же девушки, но это нисколько не мешало нашей дружбе. У Лёшки было преимущество – он выглядел старше, зато я играл на гитаре, и порой на вечеринках случалось так, что я ещё пою песни, а он уже с кем-то целуется.

Втроём мы поехали ко мне домой, выпили дружеский портвейн и стали рассуждать о предстоящем экзамене. Лёша, зная мой открытый характер инструктировал:

– Не вздумай прилюдно показывать свое знакомство с экзаменатором. Знаю я тебя, сразу заорёшь «Рашидушка!» и обниматься полезешь.

Нет, на экзамене я был образцом не только сдержанности, но и порядочности. Я подсел к Рашиду и провозгласил:

– Билет N13. Строение атома по Бору и Резерфорду.

– Не тупи. Чего тебе поставить-то?

– Ну уж нет. Ответ на этот билет я знаю досконально. Извольте выслушать.

И я стал излагать содержимое данной темы, которая кстати досталась мне и на выпускном экзамене. Хотелось высказать, что хотя я не Бор и не Резерфорд, но твои платные курсы мог бы и не посещать.

– Ладно, вот тебе пятёрка, не отнимай времени.

Остальные экзамены мы с Лёшкой сдали так же легко и по сумме баллов были назначены старостами групп. Декан вызвал нас и дал первое поручение. Надо было съездить по указанному адресу и оповестить ещё одного новоиспеченного старосту о его аналогичном назначении. Дверь открыл такой же, как и мы. Звали Гоша.

– Старостой будешь.

– Буду.

– А на троих будешь?

– Тоже буду.

Потом водка и арбуз закрепили наш союз.

ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ

Деревня Сухарёнки мировым очагом культуры не была. Она вообще ничем не была. Очаги там были дореволюционные, а культурой и не пахло. Пахло навозом. Вокруг простирались необозримые картофельные поля.

Автобус, который бесконечно долго тряс нашу группу по просёлочным дорогам, видимо растряс весь лимит институтского бюджета и сказал, что больше не приедет. Это была дорога в один конец. В то время студентов, ещё даже не успевших ощутить задницей холодок институтской скамьи, сразу же посылали на картошку. Под лозунгом «Народу надо жрать, а ваше образование на хрен никому не нужно» тысячи студентов забрасывались на сентябрьские поля нашей необъятной родины.

Так что наша группа в институте даже познакомиться толком не успела. Но в автобусе я достал гитару и запел «And I love her». Сидящая передо мной Света обернулась и стала подпевать на чистом английском, обкакав моё немецкое произношение. Так постепенно мы начали спеваться с перспективой вскоре заменить в этом глаголе букву «е» на «и».

В нашей группе было пять ребят, из которых один якут Радик, крепкий и уже отслуживший срочную, два Серёжи масштабом помельче, Сладкий (вообще-то Саша, но он имел привычку интересоваться: «Уж не охренел ли ты, мой сладкий?») ну и я. Впоследствии мужской состав группы постоянно менялся, а вот девичий контингент до самого диплома сохранял свою (чуть не сказал, девственность) сплочённость и женскую дружбу, которой, говорят, не бывает. Девчонок было раза в два больше, и это радовало.

Расселились мы в избах с русскими печками и лавочками. Да и весь окружающий пейзаж соответствовал эпитету «Русь изначальная». В аналогичных сооружениях неподалёку располагались также магазин и клуб. Избушкам на курьих ножках соответствовали сплошные бабки Ёжки. А молодое население представлялось единственным экземпляром. То ли военкомы не добрались до него вследствие отдаленности, то ли вообще в нём не нуждались. Этот Федя по имени Саша фамилию имел почему-то французскую, а схожесть разве что с французами после Бородина. Ботинки его были странным образом перепутаны с ногами. Или просто ноги смотрели в разные стороны. Действительно, маршировать одновременно налево и направо было бы нелегко. Зато он приветливо улыбался нам всей своей непричёсанностью.

Сопровождать молодых недоразвитых первокурсников полагалось старшему – ответственному представителю кафедры. Наш кафедральный Порфирич имел лысинку и бородку, так что соответствовал всем параметрам. Его заботы о нас были не слишком навязчивыми, ибо в молодом коллективе и сам молодеешь.

Вечер первого знакомства и застолья был организован в просторной избе, где поселились наши девушки, то ли бывшей школе, то ли партизанском штабе. Деревенская закуска и остальное привели нас всех как бы к общему знаменателю. Социальными статусами мы не мерялись, а молодость брала своё и, как оказалось, мы все похожи друг на друга. В то время и так существовал единый стандарт и образец для подражания – человек Советский (homo soveticus), но на следующее утро появился еще один подвид – homo cartofelus. Здесь простая похожесть переходила уже в единообразие – фуфайка, свитер, шаровары, сапоги. Мальчиков от девочек можно было отличить только по вторичному половому признаку, а именно, наличию либо отсутствию косынки на голове.

Работа также не баловала разнообразием. Борозда, корзина, картофель – эта картина стояла перед открытыми глазами днём и за закрытыми – ночью.

Однажды к нам в мужскую избу постучалась местная бабуля и попросила вспахать ей огород. Когда мы увидели накрытый за это стол, то поняли, что одна и та же работа по-разному стимулируемая, может доставлять и недовольство, и удовольствие. Это мы ещё от денег отказались. Но водку конечно не пощадили.

Осень была ещё ранней, но уже дождливой.

– Однако, каллар совсем пасмурный, – бормотал якут Радик, глядя в осеннее небо.

– Однако кюнь совсем не светит, – с тоской вспоминал он летнее солнышко. Взял бы бубен, да настучал «Пусть всегда будет солнце», шаман ты хренов. Но Радик был якут современный и не знал технологий предков.

Малогабаритные Серёжи волокли по борозде мешки с картошкой.

– Э, сынки, – досадовал Радик, отбирал у них мешки и, взвалив на плечи, сам нёс их к месту складирования. Мы с Шурой Сладким заигрывали с девчонками. В первый же день мы оба нашли свою любовь и теперь постоянно на ночлег возвращались далеко за полночь, громко по-армейски желая всем спокойной ночи:

– Отцы, день прошёл!

– Ну и хрен с ним!

А с утра снова окунались в серую обыденность.

Кроме наших со Сладким двух Наташ, на остальных девчонок мужского присутствия не хватало. Ну и в клубе были организованы танцы. Клуб – это изба с магнитофоном. Начала стягиваться молодёжь из соседних деревень. Они сначала рассматривали наших городских девушек, а потом приступали к любимому занятию. Есть два варианта деревенского развлечения: cначала набухаться, потом помахаться или наоборот, сначала помахаться, а потом помириться и набухаться. Причём, кто с кем и по какой причине, неважно.

Было уже темно, и кто кого махает, было не разобрать. Я, наивный, полез кого-то разнимать, поскольку должность старосты обязывала. Два-три кулака я разглядел и увернулся. Следующий попал. Спасибо моим жёлтым вельветовым джинсам, заметным в темноте. Смелые девчонки вытащили их из эпицентра событий вместе с содержимым.

Так незаметно пролетел месяц. Впереди нас ожидало много нового и интересного. Возвращались в город мы уже речным путём, как-то добравшись до ближайшей пристани.

– Отцы и матери, месяц прошёл! – раздавался над Волгой теплоходный гудок.

– Ну и хрен с ним! – вторил ему хор из преимущественно девичьих голосов.

ЭПИЗОД ПЯТЫЙ

В институте мы отказывались друг друга узнавать. Без полевой формы все стали бесконечно разными. У девушек оказались ножки, причём весьма привлекательные и растущие из юбок, а не из-под фуфаек. Молодые, накрашенные и благоухающие студентки дефилировали по институтским этажам и коридорам. Сейчас это архитектурно-строительный университет, а тогда был просто инженерно-строительный институт. А факультет инженерно-экологических систем и сооружений именовался ещё проще – сан-тех. Почему-то у физиков или там математиков это сразу ассоциировалось с унитазом, но, во-первых, у нас два ректора подряд заканчивали «Водоснабжение и канализацию», а во-вторых, без дифференциалов и интегралов прожить легко, а попробуй-ка без унитаза.

Когда на сердце сухо и булькает в желудке,

Зайдите на досуге, присядьте на минутку.

Не будь и ты ослом, поэт, ты сядь на унитаз.

Он ласково побулькает и вдохновенье даст.

***

Два факультета, как протуберанцы, выделялись из общей массы промышленно-гражданского строительства, это арх-фак и сан-тех. На архитектурном учились талантливые и в основном городские пижоны, а у нас просто талантливые самородки отовсюду. Это ребята, которые занимались изобразительным, литературным либо музыкальным творчеством. А когда не творилось, они кучковались в институтском вестибюле и быстро решали дилемму, куда пойти, на лекцию или в «пельмеху» по пивку. Ну понятно, первый вариант рассматривался чисто для проформы.

Я сразу же приобщился к «вестибюльным». Поначалу я попробовал походить на лекции и практические занятия, но это оказалось не интересным. Везде шло повторение школьной программы и, дав понять, что мне всё это знакомо, я исчез. Группы по иностранным языкам делились на сильные и слабые. Где-то месяц я их не посещал, а потом вдруг наобум забрёл в слабую. На вопрос, кто я и почему не появлялся раньше, я на берлинском диалекте всё это подробно объяснил. Преподавательница расширила глаза и, как бы извиняясь, предположила, что мне, наверное, не сюда.

Информацией этой я нагружаю вовсе не из желания похвастаться, а скорее наоборот, хочу дать понять, что нельзя терять бдительность. Повторения постепенно переросли в изучение нового материала, а я этот момент проворонил.

На каждом факультете был свой ВИА. Играть в ансамбле было модно и престижно. Мы попытались организовать ещё один, репетировали, и уже перед выступлением на концерте, вдруг в программке обнаружили, что наш прямой и бесхитростный декан обозвал нас ВИА «Первокурсник». Всем известно, что как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Естественно, наше будущее было предрешено. А время было уже потеряно. Преподавательница высшей математики, доцент Козлова, с характерной ей картавостью заявила:

– Так ты не только пгогуливаешь, а ещё и в огкестге иггаешь. Ну, такие у меня долго не задегживаются.

Через пару лет мы встретились. Узнав о моих успехах в курсовом проектировании, она сказала:

– Ну пгости, не пгедполагала. Я же собигалась тебя ещё на пегвом кугсе ликвидиговать.

Terra inсognita* ты для меня, курс математики высшей.

Taedium vitae** испытывал я, голос Козловой заслыша…

* неизведанная земля,

** отвращение к жизни.

Перешагнуть через дифференциальные и интегральные исчисления и заработать долгожданное «удовлетворительно» мне удалось раза с третьего, а то и четвёртого. За это я был временно лишён стипендии и изгнан из старост. Моё незаслуженно занимаемое место заслуженно заняла комсорг Леночка. Лёгкая и стройная, она порхала по экзаменационным кабинетам, вынося оттуда одни пятёрки и впоследствии допорхалась до красного диплома.

Устойчиво держался на плаву дружный женский коллектив. Мужской контингент выпадал в осадок, тонул и менялся. На тот момент парней оставалось только трое, кроме меня это были: профессиональный легкоатлет Саша и КМС по шахматам Серёжа. Может, я чего не понимаю в спорте, но, когда они вдвоём, толкаясь, мчались в буфет за булочками, первым стабильно финишировал шахматист. Они почти не принимали участия в наших внеучебных бдениях, так как Саша своей беготнёй защищал честь института, а Серёжа время от времени намеренно проигрывал в шахматы преподавателям, что давало ему возможность учиться не напрягаясь. Вина они не пили, и поэтому пути у нас были разные.

Все женское внимание сосредоточилось на мне. Его было слишком много, а статус Абдуллы или товарища Сухова в соотношении «десять девок, один я» был мне ещё неведом. На помощь пришли друзья из других групп, старосты Лёша и Гоша и даже школьные друзья Славка и Лёша Сим. Правда, не все сразу, а в разные учебные периоды.

Основным женским костяком были четыре «матери»: постоянно главенствующая Света, две Наташи (одна моя, другая не моя) и Томка, которая и пела, и выглядела как молодая Алла Пугачёва. Пятой «матерью» был я. А вокруг этого ядра уже вращалось всё остальное, то приближаясь, то отдаляясь. А, как известно из школьного курса физики, тела притягиваются друг к другу… Ну, короче то, что сильно приблизилось, впоследствии переженилось.

Потенциальная энергия, накапливающаяся в заднице в течении лекций, по их окончании моментально преобразовывалась в кинетическую и разбрасывала студентов по пивнушкам и кафешкам. В ближайшей к институту пельменной всегда лилось свежее пиво, которое давало толчок к дальнейшим приключениям. А совместное времяпрепровождение требовало свободной территории.

Был чудный период, когда наша подруга и профессиональный фотограф Софочка для веселья предоставляла услуги своего фотоателье. По вечерам мы выпивали, закусывали и фотографировались. А процесс проявления, закрепления и печатания фотографий требовал времени, это не нынешнее щёлканье гаджетом. Тем не менее, фотографии изготавливались тут же без отрыва от основного занятия, а наши лица на них становились с каждым кадром всё более довольными. Если бы тогдашнее фото не было еще чёрно-белым, то были бы заметны и меняющиеся цветовые гаммы.

Или к примеру, история с дядиной квартирой. У друга Шуры как-то уехал дядя, доверчиво оставив ключ от квартиры для поливки цветов и кормления аквариумных рыбок. Весть об этом разнеслась быстро. А, поскольку процесс этот довольно тяжёлый и в одиночку практически невыполнимый, припёрлись, естественно, компанией. Всеобщее внимание привлёк шифоньер с баром. Шифоньер был тяжёлый, а бар закрытый. Мысли о том, кого надо кормить, а кого поливать сразу ушли на второй план. Где Шварценеггер, лихорадочно думали мы, осматривая со всех сторон таинственный шифоньер. Наконец бригадным подрядом он всё-таки был отодвинут от стены, задняя панель откручена, и мы получили доступ к содержимому бара. Им оказалась редкая Петровская водка. Радости не было предела. А задумываться о том, где её потом достать, чтобы поставить на место, в тот момент как-то не хотелось. Все жили сегодняшним днём, а завтра что будет, то и хрен с ним.

ЭПИЗОД ШЕСТОЙ

Первый курс был завершён и, несмотря на старания доцента Козловой, сессия сдана. Студенческие каникулы – это стройотряд. Тем более для студентов строительного ВУЗа. Для девушек или ботаников существовали и другие альтернативные варианты, но мне хотелось труда, романтики, тумана и запаха тайги. Год назад я хотел попасть в стройотряд, отъезжавший к чёрту на кулички, в Нерюнгри. Там действительно и тайгу нюхали, и зарабатывали неплохо. Не взяли, сказали, молод ещё, только поступил, практически ещё не студент.

В этом же году романтика отдыхала в сторонке. Туманом оказался так называемый «Лисий хвост» – смог в виде рыжего облака над городом промышленной химии – Дзержинском, а запахом тайги – устойчивый смрад пропан-бутана. Смыслом поездки было строительство очистных сооружений.

А в это время мои «матери» направлялись в солнечную Молдавию как бы тоже в стройотряд, но фактически пить вино. Друган Лёша Сав пристроился с ними. Но ему там не повезло. Однажды он не уступил дорогу КрАЗу и сломал ногу. «Матери» поделились с ним своей кровью и стали кровными сёстрами. А Лёша с тех пор на все машины меньше чем КрАЗ, смотрел презрительно. Конечно, его выбило из нашей обоймы и отбросило на год назад. Зато его популярность и народная любовь были отображены автографами на его загипсованной ноге. Их было не счесть. Все, кто приходил к нему домой, совершали единый ритуал – ставили пузырь на стол и автограф на гипс.

А я возвращаюсь к стройотрядам, которые стали созидательным началом, ступенями творческого пути и стимуляторами укрепления духа, да и здоровья тоже. Каждое студенческое лето было посвящено строительству каких-либо объектов в различных населенных пунктах нашей области. Я не буду соблюдать хронологию, просто опишу наиболее интересные или просто запавшие в память моменты.

Моя строительная эпопея началась с химии, которую я и учить-то не любил, а не то, что нюхать. Кстати, «химией» назывались ещё зоны, где заключённые работали в аналогичных условиях. Итак, вставая в шесть утра и выходя из двухэтажного барака, где нас поселили, мы сразу же наполняли лёгкие пропан-бутаном. Окружающая местность имела мало растительного, но зато много строительного. Основным нашим объектом было железобетонное емкостное сооружение, в перспективе аэротенк-отстойник, но эта перспектива никого не интересовала, так как нашей задачей было армирование и бетонирование только его днища размерами где-то 60х30 метров и толщиной в полметра. Технологию работ я описывать не буду, она не менялась десятилетиями, совершенствовались лишь технические средства. Но тогда их было мало. Рациональнее использовать дешёвую рабочую силу энтузиастов-студентов. А энтузиазма у нас хватало не только на работу.

По мере подготовки и выравнивания основания котлована некоторые из наших талантов делали совершенно обратное на его пятиметровых откосах. А именно, ваяли песчаные барельефы. Это были Адам и Ева примерно в две натуральные величины. Фигуры были на наш взгляд очень красивые, но молодая медичка стройотряда, как знаток анатомии, застенчиво хихикнула, заметив несоответствие в Адамовых пропорциях. Не всё у него было именно в две натуральные величины. А вы говорите, сан-тех. Архитекторы!

Излишек энтузиазма поначалу выплёскивался в похождения к местным девушкам. Общения эти ни к чему не обязывали, но, когда в четыре часа утра возвращаешься со свидания, а в шесть подъём, это уже как-то не радостно. Досыпать остальное приходилось подобно йогу непосредственно на колючей арматурной сетке, подложив лишь штормовку, в короткие промежутки между подходами самосвалов с бетоном. Ну, а когда пошло круглосуточное непрерывное бетонирование, было уже не до ночных походов. Хорошо, что хоть кормежка была обильной. Однажды в столовой жареный хек кому-то показался несвежим. Я хека любил и без гарнира слопал порции всех, кто был о нём плохого мнения.

Первое стройотрядовское крещение закалило, загорело и подкачало физически, однако заработок в подряде у госпредприятия составил всего лишь пару инженерских зарплат, а, если точнее, крутые дорогие джинсы и погулять. Зато несколько освоенных строительных специальностей уже дали право покинуть «ботанический» сад.

ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ

А в плане заработка, да и более приятных условий для труда и отдыха стал уже другой стройотряд. Это было на следующий год, когда мы перешли на третий курс и уже считали себя инженерами. Мой друг и напарник по носилкам Джон, в девичестве Володя, был простой деревенский и, соответственно, работящий парень. Но даже он на предложение: «Джон, пошли месить бетон», – возмущенно роптал:

– Ну, конечно, щас вот только сниму свой инженерский пиджак. Борзость какая у людей.

С его лёгкой руки в наш обиход вошло много выражений подобного рода. «Инженерский пиджак» стал символом интеллектуальной независимости, а «борзость» употреблялась в соотношении со всем, что по какой-либо причине не устраивало. Бетон плохо застывает – борзость какая у бетона, лопата сломалась – борзость какая у лопаты, дождь пошёл – борзость какая у погоды…

Я как-то попытался внести в лексикон отряда термин, услышанный у местного населения – «козлизм задремучий», но он почему-то не прижился, а джоновская «борзость» настолько прикипела, что сопровождала нас и в дальнейшей жизни. Володя Джон вообще был своеобразный Владимир Даль.

Однажды мы всем отрядом что-то съели и страдали разжижением желудков. Джон предложил народное средство.

– Нужна черёмуха, – с уверенностью сельского эскулапа заявил он.

– Зачем?

– Чтоб загусло.

Мы облепили растущие неподалёку деревья черёмухи, которая, говорят, закрепляет, и горстями отправляли в рот чёрные противодиарейные ягоды чтобы загусло, в смысле загустело. Хотя на пищу мы зря грешили. Виноват был местный «кальвадос».

А кормление было замечательное, и обеспечивали его две девушки, Фая и Светик. Чёрненькая Фая была старшая. Подходя к импровизированной столовой, состоящей из кухонного вагончика и столов под самодельным навесом, мы грузинскими голосами из старого фильма «Не горюй» издалека заводили «Фая, Фая, Фая, вот такая-а-а-а». С кухней надо дружить. Помогая девчонкам, мы кололи дрова и чистили картошку. На стенке внутри вагончика висела книга отзывов. Были, конечно, и недовольные, кому-то не нравилась пюре-глазунья, кто-то считал, что в нашей кухне столько мух, что захватывает дух… Я же писал только лестные отзывы, за что был любим девушками. Особенно Светиком. У нас даже небольшой роман возник.

Светик была пухленькой блондиночкой с ангельским личиком из интеллигентной семьи. По вечерам мы целовались непосредственно в кухне на мешках с картошкой. А иногда на лавочке при луне. Она сидела слева от меня, а я рассказывал что-то из курса астрономии и повернулся направо, указывая на какую-то звезду. Затем, повернувшись налево, я столкнулся носом к носу с мохнатой собачьей мордой. Это было несколько неожиданно, но почему-то я не испугался, а подумал: «Полнолуние… С кем не бывает». Но оказалось, что ангельское личико находилось чуть дальше, просто наша прикухонная дворняга доверчиво просунула между нами свою любопытную морду. Зашкаливать в отношениях со Светиком было нельзя. Я знал таких романтичных девушек. Они считали поцелуй залогом верности навсегда. А у меня была своя Наташа в городе.

Я стал избегать досупружеских обязанностей, ссылаясь на производственную занятость. Занятость действительно была. Надо было зарабатывать. Мы были плотниками-бетонщиками, но здесь сильно не разживёшься. Пришлось идти в экстремалы.

Вагон-хоппер предназначен для перевозки сыпучих материалов, в частности цемента, и его надо разгружать. Снизу у него люки, через которые цемент должен ссыпаться в наклонный лоток и перемещаться куда надо. Однако, слежавшийся после транспортировки цемент игнорировал закон всемирного тяготения. Приходилось через верхние люки залезать внутрь вагона и разрыхлять цементную массу вручную. При этом залезал ещё человек, а возвращался уже пельмень. Если бы вспрыснуть лёгким дождичком и подождать, можно остаться скульптурным изваянием наподобие девушки с веслом, точнее юноши с лопатой. Свою наружную поверхность после этого ещё можно было как-то отмыть, но то, что проникло внутрь несмотря на респираторы, необходимо было уже тщательно обрабатывать спиртосодержащими жидкостями.

Заработок на этот раз был уже в несколько раз посолиднее, и студенчество пошло вразнос по кабакам.

ЭПИЗОД ВОСЬМОЙ

В каждом студенческом коллективе обязательно должен быть свой Кузя. Это либо производная от фамилии, либо образ жизни. У нас было и то, и другое. На третьем курсе в нашей группе после академа появились Валера Кузя и Юра Галич. (Я по-прежнему несколько сокращаю фамилии, чтобы кто хочет, себя узнал, а кто не хочет, так и не надо. К примеру, солидный руководитель строительства тогда был просто Кузя. Так зачем его расшифровывать.)

Это были два друга абсолютно разные внешне, но с единым внутренним миром. Валера был длинным и несколько нескладным. Играя в СТЭМе в сценке «Утро в общаге», он лежал на раскладушке пузом вниз, а ноги его при этом доставали до пола, в соответствии с песенкой про кузнечика с коленками назад. Юра же был красавчик-блондин с римским профилем. Несмотря на молодость он уже был не только муж, но и папа. Однако, это не мешало ему вести наш разгульный образ жизни.

Кузя и Галич были настолько «вестибюльными», что на лекции не ходили вовсе. Лишь завидев в конце коридора неугодного препода, они резко делали поворот кругом и удалялись. При этом их реакция и синхронные движения были настолько чётко отработаны, что позавидовали бы часовые Мавзолея. И лишь философские семинары они посещали охотно. Ребята они были грамотные с хорошо подвешенными языками. Начиная рассуждать, они своей полемикой сбивали преподавателя с толку и основной темы, направляя её в совсем иное русло. Пара заканчивалась, и все были благодарны Кузе и Галичу, принявшим огонь на себя.

Я тоже как-то воспользовался подобной тактикой на экзамене по философии. Мне было предложено прояснить разницу между диалектикой и метафизикой. А я, как бы раскрывая тему, вильнул в сторону и просто изложил содержание прочитанного в детстве фантастического рассказа. Там один профессор, метафизик, считавший, что жизнь на Земле после очередного потопа должна оборваться и потом зарождаться заново, отправился на машине времени в будущее. Оказавшись среди первозданной природы, он встретил неандертальца, который тюкнул его дубинкой по темечку. Профессор помер с торжеством своей теории. Но оказалось, что он просто попал в заповедник, где люди будущего разводили неандертальцев. Земля продолжала эволюционировать в духе диалектического материализма, а удовлетворённый преподаватель вывел мне «отлично».

Появление Кузи и Галича разбавило процентное соотношение мужского и женского в нашей компании и скрасило моё одиночество. А если учесть примкнувшего к нам и ставшего моим другом на все институтские и последующие времена Валеру Грига, то коллектив получился вполне основательным, самостоятельным и «всегда готовым». Лера жил на другом конце города и домой никогда не стремился. Поэтому, сколько я помню, он всегда присутствовал где-то рядом.

Наступила очередная осень, а вместе с ней и картофельная страда. Наиболее обильное вызревание её было отмечено в полевых недрах посёлка Ореховец нашей же губернии. Поэтому туда был десантирован почти весь наш курс. Меня всегда удивляло, что на картошке студентов, как правило, расселяют в сельских школах. Куда в это время исчезают школьники? На этот раз также основной массой мы расположились в пустующих классах. Но кое-кого приютили и частники. Так мои «матери» ангажировали просторную хату местного деда Тихона. Деду Тихону они представились как девушки положительные, строгих правил и вообще замужние. Для пущей убедительности они сказали, что мужья должны вот-вот приехать, и дед Тихон ежедневно пытал:

– Ну, когда хозявы-то будут?

Нас было много и, когда студенческая когорта маршировала по борозде, картошка сама выпрыгивала на поверхность, ну а ту, что застревала, выковыривал плугом местный тракторист Петруша. Это был молодой парень, который завидовал нашему студенческому содружеству. Он пригласил меня к себе домой, налил и попросил записать ему на магнитофон что-нибудь студенческое. Я исполнил «Из вагантов» c только что вышедшего, но до сельской глубинки ещё не дошедшего диска Тухманова. Довольный Петя предложил:

– Cлушай, у нас тут скоро свадьба будет. Сыграй там чё-нибудь».

Я согласился, а зря. Свадьба была вполне культурной и почему-то даже без драки. Меня, как представителя трудового студенчества, встретили дружелюбно, усадили за стол и налили гранёный стакан водки. Не желая обидеть молодых, я его выпил и тут же получил новый. Уяснив, что здесь после первой не закусывают, выпил и его и попросил хотя бы запить. Стакан с лимонадом оказался стаканом с самогоном, просто цвет подвёл. Так что спеть мне уже не удалось, и вскоре я был доставлен к месту проживания. Гитару несли следом. На следующий день в ту сторону, где была свадьба, глаза просто отказывались смотреть, а к горлу подкатывало что-то словами невыразимое. Ребята, которые вчера завидовали моему приглашению на халяву, сегодня с сочувствием рассматривали меня, как свидетельство торжества зеленого змия.

Из местного населения с нами в контакте производственном и дружеском был Бобан. Вообще-то это был Вова, а Бобаном он позволял звать себя только близким друзьям, остальным Бобан бил в бубен. Он водил ГАЗ-53 и ещё только собирался в армию, хотя внешне соответствовал уже отслужившему. Диаметр его кулаков не оставлял никаких сомнений в отношении его здоровья. Все в округе его уважали и побаивались.

Как-то в нашу всегда открытую дверь мужского класса забрёл местный неадекватный чудик и заявил, что он сидел и вообще всех зарежет вилкой. Вилки не оказалось, и он взял ложку. Отдыхавший у нас Бобан открыл один глаз, и урку как ветром сдуло. Вообще-то мы сами уже собирались напихать ему подзатыльников, потому что ложкой пока ещё никого из нас не резали, а наш стройотрядовский медик и тоже третьекурсник, доктор Женя, хирургом был ещё начинающим и от всех болезней прописывал только пластырь. Да и вообще, как мы поняли, он специализировался скорее всего по женским болезням, потому что всегда пропадал в расположенном напротив женском классе. Особенно его беспокоило здоровье Леночки из параллельной группы. К самой симпатичной присосался, пиявка медицинская.

Собственно, многие к тому времени уже начинали распределяться по парам, кто на время картошки, а кто и с дальним прицелом. Но секса в Советском Союзе не было!

Большому коллективу требовалось соответственно больше вина. И вот, желая расширить небогатый ассортимент местного магазина, мы решили осмотреть закрома соседнего села. В двухместной кабине ГАЗ-53 мы разместились следующим образом: Бобан за рулём, рядом вперемешку Григ, Галич и я. Продолговатый Кузя кольцами обернулся вокруг нас как змей со скульптуры «Лаокоон и его сыновья». Рулить Бобану было неудобно, поэтому ехали только по прямой, пугая встречные машины. С одной всё-таки пришлось «поздороваться» зеркалами. Вернувшись в родное село, Бобан бросил машину в положении неустойчивого равновесия на откосе оврага и отправился с нами продолжать.

Хотелось бы добавить ещё несколько слов о том, зачем собственно нас туда послали. Не только бухать, но и пахать. Вообще-то я никогда не уважал тупой и однообразный труд. Думаю, у станка я бы долго не простоял. И уподобляться исполнительным девчонкам, сидящим в борозде и наполняющим вёдра картошкой, свободолюбивая натура не позволяла. Другие ребята также искали каких-либо осознанных творческих проявлений и инженерных решений. Как известно, вся рационализация произрастает из элементарной лени. Не хочется чего-то делать, и ты начинаешь думать, чем бы это заменить. И мы этот нудный картофелеуборочный процесс распределили следующим образом – девушки в соответствующих позах торчали в борозде, а ребята отбирали у них наполненные вёдра, раскручивали и бросали в кузов самосвала. Центробежная сила не позволяла картошке высыпаться из летящего ведра до тех пор, пока оно не оказывалось в положении вверх дном в руках у принимающего на кузове, который тут же отправлял уже пустое ведро обратно. Получалось что-то вроде циркового номера с жонглированием. Процесс был рационализирован, и кое-кто даже Почётные грамоты заслужил.

ЭПИЗОД ДЕВЯТЫЙ

Если всё, что описывалось ранее, касалось только летне-осенних периодов, то это вовсе не значит, что земля Нижегородская располагается где-то в субтропиках. Отнюдь. Просто я ещё не добрался до остальных времён года. На смену картофельным эпопеям неизбежно приходила унылая пора, которая очей очарованьем была только для Пушкина, для нас же она выливалась в тоскливые посиделки, то бишь лекции. Конспектировать лекции я не умел. Привитый с первого курса начертательной геометрии почерк шрифтом был красивый, но не успевал за лектором, а стенография типа «лишь бы успеть» была потом вообще нечитаемой. В конце концов я подлизался к Маринке из параллельной группы, у которой был самый читаемый в мире почерк, и её конспекты стали для меня как Библия, Коран или Танах. Пользоваться конспектами своих одногруппниц было нереально. Их попросту не было. «Матери» их не писали, а такие, как наша староста Леночка, и без них всё знали. Когда мы с Лёшкой прекратили свою деятельность в качестве старост, я из-за Козловой, а он из-за ноги, эта наша совместная «козлоногость» дала дорогу нашим прекрасным преемницам. Меня, повторюсь, заменила Леночка, а Лёшу – Маринка. Они сделали это с лёгкостью. Я вот подумал, а если бы наоборот, нам пришлось их в чём-то подменить… Когда две эти стройные грации, вздымая юбочки, отплясывали на институтской сцене озорные танцы, я представлял на их месте нас с Лёшей, и мне становилось дурно.

В общем, источник знаний был найден, оставалось только с заинтересованным видом из уважения к лектору сидеть и шевелить шариковой ручкой, внешне создавая эффект присутствия. Фактически же мы с шахматистом Серёжей на лекциях играли в «балду». К помещённому в клеточках слову нужно было добавлять по букве, создавая новое слово, и, чем длиннее оно было, тем больше очков ты получал. Игра, конечно, тупая, но как-то разнообразит. Я уже побеждал, но Серёжа, как профессиональный шахматист, знал толк в клетках. Он добавил очередную букву, и получилось слово «народ». Я думал, что он, как положено по правилам, запишет в свой столбик пять букв, но Серёжауверенно вырисовывал четыре миллиарда. Народонаселение нашей планеты на тот момент именно столько и составляло. Я отомстил ему в следующей игре, где, имея только первую и последнюю буквы, нужно было найти остальные. Разгадка начиналась, как правило, с гласных, но в моём слове их практически не было. Это было, помнится, какое-то производное от глагола «взбзднуть». Долго же Серёжа мучился…

Думаю, я предельно доступно дал понять, из чего лепились будущие инженеры и руководители производства.

Но что мне действительно нравилось, так это курсовое проектирование. Это уже не тупое заучивание материала, а творческий процесс. Как правило, в каждом семестре надо было защитить по три проекта, два больших по профилирующим предметам, а третий так себе, не особо значимый. Тянуть все три одновременно было тяжеловато, ведь вино и девушек пока никто не отменял, и я избрал такую тактику – сначала готовил два основных и одним из первых на потоке их сдавал, а там уже вместе со всеми и третий подтягивал. А первым доставались почёт и отличные оценки без дополнительных вопросов. Вот тогда я и отомстил доцентихе Козловой, закрепившись в институте и восстановив стипендию.

Дважды в году, на 1 мая и 7 ноября вся страна выходила на демонстрацию. Выходили все, даже кому было нечего демонстрировать. В эти дни наша любимая 201-ая аудитория из учебной превращалась в закусочную. На лекциях, как правило, народу там бывало меньше. С раннего утра на столах расставлялись бутылки и раскладывались хлеб-соль, колбаса-сыр и другие незатейливые разносолы. Потом все выходили на улицу и пытались формироваться в колонны. Впереди факультетское руководство выстраивалось в ровную шеренгу, стараясь придать хоть какую-то форму остальному стаду. То, что получалось, начинало движение, и раздавался гимн нашего факультета. Слова были мои, музыкальное сопровождение тоже, а хор сводный.

Лекции студенту хуже тюрьмы,

Пусть их кто-то слушает, только не мы,

Пусть огромный острый зуб точит декан,

Плюнь, студент, наполни стакан!

***

Декан вертел шеей, но назад не поворачивался, как бы он тут не при чём.

Пролетит семестр, а ты на нуле,

Но не падай духом, будь веселей,

Что с того, что снова экзамен не сдан,

Плюнь, студент, наполни стакан!

***

Преподавательский состав дружелюбно ухмылялся.

Будем жить легко, пока молоды,

Чем сидеть на лекциях, плющить зады,

Пусть проекты нам с тобой как чёрту ладан,

Плюнь, студент, наполни стакан!

***

Последний куплет навевал лёгкую грусть:

Не успеешь оглянуться назад,

Пять учебных лет как миг пролетят,

В твоей жизни этот миг раз только дан,

Так студент, наполни стакан!

***

Зато после каждого куплета раздавалось громкое и жизнеутверждающее:

Если каждый новый день песни и смех,

Это значит, в городе гуляет сан-тех!

***

ЭПИЗОД ДЕСЯТЫЙ

Зимы в ХХ веке в центральной полосе России были настоящими русскими. Снега хватало малышне для лепки снежных баб, детям для катания с горок, пацанам для прыжков с крыш гаражей, лыжникам… понятно для чего, ну а мы после сдачи зимней сессии предпочитали заснеженные ели и сосны Зелёного города. Есть такой загородный лесной массив для отдыха горожан, спрессованных общественным транспортом, удушенных запахом промышленности и униженных продавщицами гастрономов. В этой местности располагались и частные дачи, и лыжные турбазы, и профсоюзные дома отдыха. В один из них как-то приобрели путёвки мои «матери». Я сначала не подумал, что нехорошо отрываться от коллектива, а когда осознал, то затосковал и поехал к ним в гости, не имея ни путёвки, ни, естественно, разрешения на проживание в женском корпусе, да и вообще ничего кроме наглой морды. В принципе, базы отдыха состояли из отдельных коттеджей для семей или компаний, но в этот раз было много молодых девок, и их скомпоновали в одном домике. Получилась небольшая женская общага, вполне доступная в дневное время, но позже там уже свирепствовал административный режим.

Кроватей в комнате (не будем квалифицировать её как гостиничный номер), было четыре по числу «матерей», и появление несанкционированной «пятой матери» вовсе не обязывало администрацию вносить туда дополнительную койку. Однако нам с Наташкой, молодым и стройным, прекрасно спалось вдвоём на одной. Три остальные кровати вели себя предательски тихо.

– Ну хоть бы одна сволочь спала, – укоризненно произносил я и отовсюду слышалось сдержанное хихиканье.

Девушки в принципе едой не злоупотребляют, так что в столовой мне вполне хватало половины их дневного рациона. Дни проводились в смешанных компаниях, а на ночлег я стабильно возвращался в нашу девичью келью. Единственным неудобством была необходимость иногда сходить в женский туалет. И тут я просто поражался женской солидарности. Незнакомые девчонки не только уступали и освобождали пространство, но и прикрывали меня, закутанного в женский халат, от глаз административных работников. Никакой стервозности, а наоборот, понимание ситуации, дескать сегодня у тебя, а завтра и у меня будет свой мужик под кроватью.

И так нелегалом под чужим одеялом я провёл где-то неделю. Но зато на следующую зиму все ошибки прошлого были уже учтены.

Путёвки приобрела практически вся наша группа плюс мои школьные друзья Славка и Лёша Сим, которых я достаточно близко свёл с нашими девушками. Все поселились в одном двухэтажном коттедже. Неподалеку находился следующий, из которого по вечерам неслось:

– А нам ничего не надо! У нас всё есть!

Голоса были весёлые, звонкие и главным образом женские. Наши так громко не кричали, видимо, чего-то не хватало. Мужиков, что ли? Вообще-то одна двухместная комнатка на первом этаже нашего коттеджа пустовала. Дверь была заперта на ключ, но существовало ещё и окно, которое мы со Славкой снаружи расковыряли, чтобы по мере необходимости проникать туда с девушками для интимных встреч. Девушек протаскивали в темноте непосредственно через окно.

Романтика! У Шекспира Ромео с Джульеттой тоже об балкон тёрлись.

Утро начиналось с лыжного похода. Можно было бы сказать, пробежки, но врать не буду. Аккурат за воротами базы отдыха «Звезда» располагался пивной павильон. Там заканчивался первый этап лыжной эстафеты. Мы разминались пивком и дожидались девушек. Вскоре раздавался грохот, похожий на звук рассыпающейся поленницы дров, только ритмично повторяющийся. Это наши спортсменки шли на лыжах по заледеневшей дороге. Термин «ходить на лыжах» они понимали буквально и ходили, высоко поднимая ноги и с силой впечатывая их, чтобы не поскользнуться.

Но как-то не заладилось у нас с зимними видами спорта. Куда приятнее в коттедже в весёлой компании потягивать винцо и ничем не заморачиваться. Поэтому моё зимнее повествование и получилось таким коротким.

ЭПИЗОД ОДИННАДЦАТЫЙ

Зима прошла, настало лето, спасибо партии за это!

И солнышко светит по-прежнему, спасибо товарищу Брежневу!

Так говорили в те добрые застойные времена. После окончания третьего курса возраст и опыт уже позволили нам сформировать свой стройотряд. Андрюха, весёлый крепкий парень, с которым мы уже сработались в прошлом году, стал командиром, а я – комиссаром. Учился он в группе, где Гоша оставался последним и единственным старостой мужского пола на нашем потоке. Вот вся их группа, где в отличии от моей, мужиков было значительно больше, в один отряд и объединилась. Нескольких девушек тоже взяли. С «матерями» моими судьба опять нас развела. Они укатили в Ригу как бы на практику, и присылали мне оттуда отчёты, написанные красивым Томкиным почерком. Начало было таким: «Красному комиссару от личных проституток». Дальше шли описания их невинных развлечений, которые давали понять и ощутить разницу между нашими положениями.

А наш отряд на этот раз приютило село Владимирское. То самое, где находится святое озеро Светлояр, в которое по преданию погрузился град Китеж во время монголо-татарского нашествия. Озирая природные красоты прямо распирало выразиться как-то так:

На блескучем на летнем на солнышке

Раскудрились кругом зеленя,

Шкандыбают по полю бурёнушки,

Колыхая свои выменя.

***

В поднебесье пичужки порхлявые

Мелют радостную щебетню,

На мою головёнку кудрявую

Изредка оброняя шлепню.

***

Затемяшусь я в травушку мяклую,

Рассупоню под солнцем пузень

И лежу, самокрутку муслякаю,

И чешу на грудях волосень.

***

Вон Маруська соседская с вёдрами

Красотою вихляет своей.

Овладеть бы упругими бёдрами,

Только вот коромысло у ей.

***

Да и муж ейный Федька нетощенький,

(Чтоб обгадиться жидко ему),

Всё грозит мои ясные оченьки

Натянуть на мою же корму.

***

И от мыслей таких рассоплявившись,

Горько крякну я: – Эх, твою мать!

И под дубом замшелым оправившись,

Похиляю я вирши кропать.

***

Расположились мы, естественно, в сельской школе. Сельских школьников, естественно, не было ни в селе, ни в школе, ни в помине. Создавалось впечатление, что их с детства отправляли в какие-то резервации, откуда в родные колхозы возвращали уже зрелыми и непосредственно с серпом и молотом в руках.

Если от нашей школы двигаться направо, то продолжением сельской улицы была аллея, выводившая прямо на пляжную зону Светлояра, которая была небольшой, но живописной. Вокруг озера стоял лес, а по береговому периметру время от времени передвигались богомолки. Впоследствии Светлояр был внесён в реестр мирового наследия ЮНЕСКО, а тогда мы в нём спокойно купались и прыгали с семиметровой деревянной вышки. Вода, воздух и природа в целом там настолько целебные, что вино мы запросто закусывали экологически чистыми сыроежками прямо из земли.

Если же направиться налево, то можно было обнаружить магазин, Дом культуры и постепенный выход в цивилизованный мир. Поодаль располагались возводимые нами сельхозобъекты. Это были и небольшие кирпичные строения, и бетонные зерновые бункеры.

Когда в стройотрядовском штабе меня спросили, как будет называться отряд, я ляпнул – «Пламя».

– А почему? – пытал дотошный комсомольский штабной.

– Да, хрен его знает, – размышлял я, как ещё не полностью адаптированный комиссар.

– Ну, наверно, работать будете с огоньком?» – не унимался штабной. Я кивнул, чем обрёк себя на «пламенный энтузиазизьм» и стремление к трудовым подвигам.

А народ к подвигам не стремился и неторопливо поднимал стены из силикатного кирпича.

– Камню! – кричали каменщики сверху, и подсобники подавали кирпич.

– Грязи! – и получали вёдра с раствором.

– Слезь с Клавки! – наша девушка Клава не обижалась, так как понимала, что речь шла не о ней, а о кирпичной кладке.

Однажды на объекте появился штабной проверяющий, который ездил по району и составлял отчёты о наличии в стройотрядах комсомольской сознательности. Андрюха, заявил, что его дело – производство, сунул папку под мышку и исчез, сбагрив этого фискала мне, и мы отправились в наше расположение на предмет осмотра помещений и оценки бытовых условий. Из наглядной агитации в школьном холле висела стенгазета несколько фривольного содержания, так как мы с художником Мишей делали её для своих, а не для заезжих чинов. Пустые бутылки из-под кроватей мы может и убрали бы, да не ожидали наезда. В стеклянных пол-литровых банках, где раньше находились консервированные соевые бобы, которые мы называли «сосовые бабы», теперь складировались окурки. В общем, мы с фискалом разошлись во мнениях по поводу комиссарских обязанностей. Он считал, что комиссар должен следить за порядком и пресекать скопления окурков и бутылок, а я эту должность ассоциировал с кожанкой и револьвером. Короче, он обещал в штабе на меня накапать и ушёл, не попрощавшись. Я мысленно засунул все агитационные комсомольские лозунги в удаляющуюся задницу и вернулся на объект чтобы просто работать, так как комиссар я оказался идейно не выдержанный.

Мы на пару с моим всё тем же Джоном взяли отдельный подряд на бетонирование силосного бункера. Сколачивая опалубку, Джон бормотал:

– Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы!

И опять с его лёгкой руки, точнее языка, за объектом закрепилось название «веник», хотя на гроб оно походило больше. Худой, но жилистый, Джон проявлял недюжинную производственную борзость, к чему склонял и меня. Мы наполняли носилки бетоном, поднимали и несли их на вытянутых руках над головой. Ну вот кому и нахрена это надо? А вот борзость такая у бетонщиков.

Когда объект был почти готов, а предназначался он для хранения кормов для коров, от них пожаловал представитель «технадзора». Я впоследствии побывал в Барселоне на корриде, так вот тамошние быки, которых с детства готовили на заклание, вызывали жалость. Отечественный же бугай выглядел значительно серьёзнее и чувствовал себя хозяином здешних мест и коров. Он подошёл к нашему бетонному сооружению и задумался. Недалеко, метрах в двадцати, стоял бульдозер Т-100. Не помню из каких соображений, то ли из жалости к нашему сооружению и желая отвлечь от него, то ли просто из бравады, я перебежал и устроился на крыше кабины бульдозера. Бык переключил внимание на меня и подошёл к «железному коню», соизмеряя параметры. Трактор весил тонн десять. Бык конечно меньше, но в объёме не уступал. Кроме того, он был живой и злой. Он рыхлил грунт копытом и недобро косил на меня налитым кровью глазом. Часа через два у нас с ним закончился рабочий день, и бугай неспешно направился к своим коровам справлять супружеские обязанности, а я, убедившись, что они ему интереснее, перебежками вернулся к своим.

Ну вот, природу и производство я, как мог, охарактеризовал. Осталась культура. Практически во всех подобных выездных мероприятиях, если там имелся Дом хотя бы какой-никакой культуры, мы обязательно демонстрировали местному населению свою самодеятельность. Исключение составила только первая картошка, но там был ещё первобытно – общинный строй. Здешний Дом был вполне культурным, и даже электроинструменты имелись. Но местный худрук, несмотря на музыкальное образование, умел исполнять на органе одну-единственную песню про какую-то Таню и даже не имел представления о существовании, к примеру, Битлов. После короткого общения с ним мне стало как-то тоскливо, и я отобрал у него во временное пользование две гитары, ритм и бас, и небольшую ударную установку. Мы с ребятами втроём, а то и вдвоём, практически без репетиций уже могли обеспечивать танцы. Эта культурная деятельность ставила галочку в моём комиссарстве. Равно как и эстрадные миниатюры. К примеру, старый трюк в сценке «Студенты на разгрузке кирпича», когда на сцене перебрасываются кирпичи, и вдруг один из них летит прямо в зал… Кирпич, конечно, склеен из ватмана, и после первого шока зрители разрывали его, но обнаружив внутри старую мочалку, теряли интерес к происходящему. Тем не менее, приезды городских студентов вносили разнообразие в сельскую жизнь, и о нас писали местные провинциальные газеты.

ЭПИЗОД ДВЕНАДЦАТЫЙ

Лето после четвёртого курса стало завершением студенческой трудовой эстафеты, последним всплеском эмоций и апофеозом всех предшествующих сельхозработ, стройотрядов и каникул в одном флаконе. Девчонки наши как-то прознали, что на юге зреет виноград и из него делается вино, определили конкретный совхоз и, вырвавшись наконец за пределы земли Нижегородской, мы устремились в наш общий Крым. Некоторые из наших там уже бывали и на сей раз уехали раньше, чтобы застолбить места проживания, а второй эшелон двинулся уже на всё готовое. В нём находились и мы с моим старым школьным другом Славкой.

Поезд был прямой и безграничный. На украинской территории к нам подсели две симпатичные хохлушки, ехавшие до Запорожья. Вскоре осталась одна, так как с другой Славка, не теряя времени, пошёл в тамбур целоваться. Мне процесс этот был уже противопоказан, ибо ехал я в Тулу со своим самоваром. Наташка была рядом, и определённость в наших отношениях подходила к завершающей стадии.

Винодельческий совхоз находился в селении Солнечногорском, что под Алуштой. На фрукто-ягодно-уборочные работы принимались все желающие, группами или по отдельности, без анкетирования и рекомендаций. Урожай, находившийся на последней стадии беременности, требовал акушерского вмешательства. Мы даже как-то удивлялись, что можно так удачно пристроиться, чтобы собирать виноград или, предположим, хреном груши околачивать, получать за это деньги, да ещё и издеваться над просто отдыхающими, сидя в кузове неторопливого грузовика и с барского плеча бросая им грозди винограда.

Впрочем, специфика работ менялась в зависимости от вызревания того или иного урожая. Одно время дамы «подсели на наркоту». Сбор табачных листьев был занятием довольно нудным, а расценивался по весу. Поэтому на дно плетёных корзин сначала укладывались нелицензионные булыжники, потом корзины наполнялись сорванными табачными листьями, всё это проходило таможенное взвешивание, а затем камни отпускались на волю, а листва шла на изготовление наркотического продукта.

Был ещё один неконтролируемый процесс – поиски филлоксеры. Это насекомое, как нам представили, кушало корни виноградных кустов. Необходимо было его найти и ликвидировать. В скальном грунте надо было выкопать ямку глубиной в полметра, что само по себе вручную практически невыполнимо, затем не обнаружить там это насекомое, засыпать ямку, пометить её виноградным листиком, как проверенную, и переходить к следующей. Наши ямки были глубиной до десяти сантиметров, только чтобы уложить контрольные листики, но сокращение глубины соответственно увеличивало их количество, а оплачивалась работа именно по количеству выкопанных ямок. Нам было непонятно, как эта муха хренова вообще туда могла бы залезть. По крайней мере мы не обнаружили ни одной, чтобы хоть в глаза ей взглянуть.

Квартировали мы в летних одноэтажных бунгало, где уже жили, как это ни удивительно, земляки, студенты нашего политеха, то есть почти что Славкины однокашники. Мы же все нижегородцы, как же тут не напороться!

Среди местного населения они уже получили наименование «мальчики с сумкой», поскольку ежедневно парами курсировали по известному маршруту. Сухое вино продавалось на улицах в автоматах по 20 копеек за двухсотграммовый стакан. Стаканы сливались в бутыли ёмкостью от десяти до двадцати пяти литров и транспортировались в сумке, давшей определение и нам, так как мы со Славкой тоже приняли эстафету. Правда однажды, уже потом, мы забыли сумку и попытались донести бутыль вручную. Но мне об этом больно вспоминать.

Вообще-то всё можно было приобрести и в магазине, но с ним были другие взаимоотношения. В магазине наши девушки тырили плавленые сырки. Крышевала этот процесс «главная мать» Света. Она держала общак, и понапрасну его не расходовала. А «матерям» нужно было куда-то девать свою нерастраченную материнскую любовь и заботу. Нам со Славкой повезло, и нас по утрам кормили бутербродами с сырками. У других ребят таких «матерей» не было, и питались они лишь в обед. Полуденная кормёжка была обильной и мясной, но доставлялась только раз в день в больших бидонах непосредственно к длинному столу под навесом. Есть можно было без ограничений по объёму и времени, так как после обеда работы уже не было, а была сиеста аж до вечера.

Это потому, что рабочий день длился с шести до двенадцати, пока не очень жарко. Просыпаться же нам приходилось в пять, а то и раньше, в зависимости от того, когда начинал материться Васька. Рассекая утреннюю тишину, местный бригадир Васька матерился громко, долго и почти не повторяясь. Он совершал этот утренний намаз как ритуал, без которого рабочий день начаться не мог. Если с утра ему не удавалось выплеснуть всё, что он думал о работе, жизни и начальстве, он весь день ходил злой.

Был и ещё один местный самородок, дядя Юра. Мы со Славкой познакомились с ним однажды возле винных автоматов. Если бы мы не сделали этого однажды, знакомство произошло бы в любой другой день, утро или вечер. Главное, на том же месте. Дядя Юра был неопределенного среднего возраста и квадратного телосложения.

– Я – крымский кацап, – самоутверждался он, стуча кулаком по волосатой груди. Чувствовалась в нём какая-то незыблемость. С винными автоматами он составлял одно целое, поэтому был всем знаком и уважаем.

Однажды из нашего открытого бунгало пропала гитара. Наверное, местные пацаны спёрли. Мы обратились к дяде Юре, налили ему, и на следующий день гитара лежала на своём месте, появившись так же непонятно, как и исчезнув. А без гитары жизнь прозаична, не поэтична и не романтична. Посредством вина и гитары можно найти точки соприкосновения в любой компании. Мы с нашими горьковчанами по вечерам громко делились репертуарами, нарушая покой местных жителей, хотя наш жилой комплекс находился в отдалении.

А рядом располагался палисадник с незнакомой растительностью. Ежедневно, неспешно проходя мимо него после обеда, мы со Славкой философствовали на ботанические темы:

– Кизил, – с определённой степенью уверенности доказывал я знакомство с этим растительным видом.

– Урюк, – утверждал Славка, так как других терминов у нас не было.

Там же, по пути нашего следования располагался и свинарник.

– Здорово, братья! – приветствовали мы. Свиньи вздымали пятачки и радостно хрюкали, почувствовав родственные души.

Вахта горьковчан – политехников подходила к концу, но свято место пусто не бывает. На смену ехал стройотряд из Минского политеха. В нашем бунгало поселился их квартирьер, приехавший также застолбить место, а через некоторое время подоспел и отряд. Белорусы были все в джинсе и создавали приятное впечатление. Однако принимать они начали ещё в дороге, и по прибытии были сильно навеселе. А от веселья до драки один шаг. Короче, приезжающие что-то не поделили с отъезжающими и завязалось рукомашество. Среди минских оказались боксёры, но наши были наглее и не уступали. Мы со Славкой и квартирьером старались их помирить, нам ещё дальше жить, а девчонки вообще молодцы, дали такой отпор, что ошарашенные минчане сразу в них влюбились, и когда наши уехали, мы очень сдружились и спелись с белорусами.

В то время, когда девушки скрывались среди табачных листьев, у нас была неплохо оплачиваемая работа. Славка и я шли по полю за медленно ползущим трактором с тележкой и складывали в неё камни, поднятые со вспаханного поля, расчищая тем самым место новым виноградникам. В переводе на винный эквивалент заработок наш составлял где-то от десяти до двадцати литров в день. Если бы так и продолжалось, то мы бы вернулись пьяными миллионерами. Но судьба-индейка сыграла злую шутку, и поднятый мной тяжеленный камень выскользнул из рук и острой гранью полоснул по вене. Вот он, шрам на запястье.

А предварительный инструктаж по охране труда был формальным, и бригадир Васька мог серьёзно пострадать. Тогда его жена, а по совместительству врач, обеспечила мне постельный режим без потери заработка. Но, конечно, не навечно. Так что впоследствии работа это была потеряна.

Но это не главное. А что в Крыму главное? Конечно, сам Крым. Полноценный отдых начинался после обеда. Конечно, можно было спокойно переваривать его и наслаждаться сиестой, но неуёмная молодость не позволяла расходовать время попусту, когда рядом морское побережье.

Думаю, не стоит описывать солнце, море и прыгательные скалы. Все там были в те времена, когда обсуждать национальную принадлежность полуострова было бы просто бредом сивой кобылы. Для нас он остался одним из лучших воспоминаний студенческой молодости. Поэтому и завершить своё повествование мне хотелось бы на этой мажорной ноте. А так как хорошие сказки, как правило, заканчиваются свадьбой, то скажу, что именно там я сделал Наташке предложение, и зимой мы сочетались законным браком.

Примерно в этот период переженились почти все, кто упомянут в этой повести. А, если кто-нибудь из моих друзей себя в ней не обнаружил, так ведь студенчество – это состояние духа пожизненное, и может, мы ещё встретимся или в жизни, или на книжных страницах. К тому же эта сказка не имеет логического завершения. Просто я взялся воспеть лишь наш социалистический труд, а это далеко не всё, потому что описать всё практически невозможно. Я и так считаю свинством, что спрессовал лучшие пять лет жизни в несколько десятков страниц. И конечно, я бесконечно благодарен девчонкам, рядом с которыми прошли мои лучшие годы.

Когда-то все вы, наши дамы,

Возникли из ребра Адама.

Ребра вам показалось мало,

И что ж нас дальше ожидало?

***

Вы к нам забрались в сердце, в мысли,

И с вами до того срослись мы,

Что, как сказал один поэт,

Без женщин жить нельзя на свете, нет!

***

Без вас мы, как без снега льды,

Как без гитарных струн лады,

Как Кремль московский без звезды

И как неделя без среды,

***

Как огород без борозды

И как без дерева плоды,

Как самолёт без стюарды

И как банкет без тамады,

***

Как водоёмы без воды,

Как Вассерман без бороды

И как Жан-Поль без Бельмонды.

И ни туды, и ни сюды.

***

Как армия без старшины,

Как бутерброд без ветчины

И как без пуговиц штаны.

Вот так нам женщины нужны!

***

Не каждому дано такое вот…

ГЛАВА I

Дорогие друзья, не поймите меня неправильно. В этом названии нет никакой интриги, а тем более скабрёзности. Это как бы сокращённый и несколько адаптированный рефрен «Не каждому дано так щедро жить – друзьям на память города дарить». Слова этой известной и популярной во времена неподдельного и искреннего энтузиазма песни можно было бы сделать эпиграфом или аннотацией к данному литературному произведению, но пусть это будет названием книги. Вы впоследствии поймёте, почему.

Наверное, я слишком дерзко и незаслуженно применил термины «произведение» и «книга», однако назвать это творением вообще как-то нетактично, а предположим, литературным изрыганием – к себе же неуважительно. Поэтому терминологию мы опустим. Теперь о длине названия. Долго соизмеряя обилие букв и формат обложки, я наконец испытал к ней сострадание, и потому произвёл обрезание.

Это в свою очередь снизило процент вероятности преждевременного раскрытия сути произведения, как к примеру «История Аси Клячиной, которая любила, да замуж не вышла, потому что гордая была». Всё как бы ясно, дальше и писать-то не о чем. Да и ни к чему.

Хотя конечно, можно было бы воспроизвести название и целиком, взять гитару и уйти за вдохновением в лес к костру, где звучание этой прекрасной песни действительно извлекло бы приятные воспоминания из души и ностальгическую слезу из дежурного глаза, поскольку лейтмотив повести – это действительно, строительство чего-то нового и нужного людям. Но об этом чуть позже.

А в начале было вот что. Как-то прогуливаясь в женском обществе, я задумался. Это было единственной моей прерогативой, так как сцепившиеся языками дамы права голоса мне не оставили. И только придя домой, я решительно решил если не высказаться, то хотя бы выплеснуть на бумагу что-нибудь самостоятельное. Так родилась повесть «Честь имею, поручик Ржевский», которую я написал буквально на одном выдохе. Потом вдохнул и понял, что это еще не всё. Хронологически окунулся ещё глубже. «Мы ребята из ГИСИ, ты нам только поднеси» стало беглым описанием главных вех студенческой жизни, но разбросанные по миру однокашники заявили, что можно было бы развить тему и дальше. Ну, что ж, продолжим…

Для начала продолжения я имею несколько вариантов. Можно начать с начала вообще, можно с конца предыдущего окончания, можно с начала того конца, которым заканчивается начало, а можно вообще ничего не брать в голову и писать то, о чём думается и вспоминается.

Начну, пожалуй, с развала коллективизма и приобретения обособленности. Это естественное возрастное состояние человеческого организма, когда друзья несколько отодвигаются на другой план, уступая место семейственности. Нет, дружба, конечно, понятие круглосуточное, но резкие переходы от дружбы с мужчинами к любви с женщинами всегда вызывали критическое «Нас на бабу променял!» Стенька Разин после такого замечания вовремя одумался, бултых княжну в надлежащую волну и опять с мужиками. Но впоследствии и мне такое кричали вслед мои неженатые друзья, когда я, сволочь такая, обвив женскую талию, удалялся всё дальше и безвозвратнее от студенческой пельменной.

ГЛАВА II

До сих пор слышу эти голоса. И даже помню, чьи. Олега и Леры. В предшествующих повестях я сокращал фамилии друзей до определённой степени узнаваемости, но в данном случае сокращать некуда. Шмидт – фамилия многонациональная. Олег был русский Шмидт, но сыном лейтенанта Шмидта никогда не был, да и вообще ни с каких сторон родственником ему не приходился. Он был солистом нашего ансамбля, а по совместительству моим другом. Раньше он пел в лучшем из школьных ансамблей города. Я был знаком со всем их составом. Репетиции они начинали с конкретного вопроса «Хотят ли русские вина, спросите Гогу Спирина», на что соло-гитарист Гога Спирин неизменно отвечал: «Хотят», и дальше всё шло своим отработанным чередом.

Но я уже упоминал, что творчество музыкальное иногда наносит урон учебному процессу, и тогда надо выбирать что-то одно. Как, к примеру, наша землячка Ольга Кормухина, которая училась у нас в ГИСИ, но на три года позже. Ну зачем такому обалденному голосу строительный диплом? Да и вообще, есть много инженеров, ушедших на эстраду или в шоу-бизнес, но не припомню ни одного, кто бы слез со сцены и встал за кульман.

Однако, снизим уровень музыкальности. Олег пел негромко и душевно. Тембр его голоса как бы успокаивал, да и вообще, студентом он был спокойным. Вот эти спокойствие, неторопливость ну и, к чему скрывать, пивко, которое мы как-то полюбливали, довели его до знакомства с Советской армией. Не знаю, что с ним там творили, но невысокий с пузиком Олежка вернулся через два быстро пролетевших года уже не Олежкой, а скорее Арнольдиком. Он весь оброс мышцами, хотя служил, если не соврал, в охране Ленинского мавзолея. Я, правда, считал, что главным в стоянии возле дедушки Ленина являются не мускулы, а синхронная неподвижность как, к примеру, неотъемлемым атрибутом для охранников мавзолея Мао Цзэдуна является косоглазие. Возле нашего же надо было во все глаза бдить, чтобы посетители в строгой очерёдности туда входили, а оттуда никого не выносили. При Олеге ничего не произошло и, вернувшись, он ещё некоторое время маршировал и шевелил бицепсами, но вскоре пивко вернуло его к прежним габаритам.

ГЛАВА III

Про друга Леру хотелось бы рассказать особо. Учился он в параллельной группе, был чуть постарше, имел тогда стройную подтянутую фигуру и красивый показательный бег на занятиях по физподготовке.

Я бегать красиво не умел несмотря на то, что раньше занимался лёгкой атлетикой. Бег мой походил скорее на спор головы с ногами. Голова требовала первенства, справедливо и по понятиям, а ноги настаивали на главенствующей роли хотя бы на время самой пробежки. Время от времени они друг друга обгоняли. А Лера бежал, держа голову гордо и неподвижно, как олень свои рога.

Зато я хорошо прыгал в высоту. Ещё раньше, в секции я освоил стиль «фосбери-флоп» (прыжок спиной) и, даже будучи мелким школьником, перепрыгивал своих самых продолговатых одноклассников, с этим стилем незнакомых. Но больше спортом мы заниматься не будем.

Сошлись с Лерой мы на первом курсе зимой на одной из вечеринок, после которой кто-то разъехался, а кого-то гостеприимная квартира оставила на ночлег. Проживавший там Шура, также первокурсник, но с архитектурного, Лера и я уже легли, но неожиданно решили перед сном проветриться. А поскольку хмель ещё гулял, мы не слишком заморачивались по поводу внешнего вида. Набросив что под руку попало, мы вышли на улицу. Выглядели мы весьма экстравагантно. Я имел преимущество перед друзьями, так как находился внутри спального мешка, который, хоть и стеснял движения при ходьбе, но зато грел равномерно. Лера был в банном халате и купальной шапочке, а Шура в короткой женской шубке на босу ногу. Шубка прикрывала только задницу, а уже ниже шли волосатые босы ноги. Новогодний снежок искрился в свете фонарей и весело похрустывал под ногами. Так мы обрели взаимопонимание.

ГЛАВА IV

Территориальная разбросанность в условиях большого города часто вынуждала нас оставаться в гостях друг у друга до утра. Как-то Лера вопреки традиции решил наконец поехать домой, но транспорт в его отдалённый район уже не ходил, и он вернулся ко мне.

– Кто там? – спросонья поинтересовались родители.

– Лера, – ответил я.

– Хватит девушек водить. Проводи Лену и давай спать.

Имя Лера и так имеет женское звучание, а в этом случае фонетическая ошибка вынудила Валерку уйти ловить редкое такси. Родители потом искренне извинялись.

Я пару раз тоже побывал у Леры в гостях. Он жил далеко от всего за исключением пивного ларька. Это было единственным преимуществом, потому что очередь за пивом Лера обычно занимал прямо из окна фразой «Эй, мужик, я за тобой».

Дело было зимой. Мы предусмотрительно запаслись пивом с вечера, поставили бидон с разливным за окно охлаждаться и временно о нём забыли, так как были увлечены другими напитками. Наутро пиво кристаллизировалось, а дожидаться его возврата в аморфное состояние мы были не в состоянии. Мы кололи его и отправляли в рот твердую фракцию, которая переходила в жидкую где-то между пищеводом и желудком, возвращая организм в рабочий режим.

Но меня опять занесло на первый бестолковый курс, наверное, потому что воспоминания приятные. А теперь переместимся на пятый, где мозги уже надо было перестраивать на легальные семейные отношения. Началась пора всеобщего осеменения. В смысле, осемьянения… Тьфу ты, господи… Короче, свадеб. Сложившиеся за время совместной учёбы пары (не путать с учебными парами) регистрировались, чтобы вместе идти по распределению. Случилось это и с нами. Официальным свидетелем с моей стороны на первый день свадьбы был школьный друг Лёша Сим, а неофициальным на второй – институтский друг Валера Григ, то бишь Лера. Гуляла вся наша группа. Играл наш факультетский ансамбль. А на третий день наша с Наташкой молодожёновая пара в составе небольшой группы, состоявшей из других молодожёнов, а также просто молодёжи, отправилась на экскурсию и одновременно в свадебное путешествие. Символично то, что маршрут этот оказался как бы репетицией дальнейшего жизненного пути. Москва – Калининградская область – Литва.

ГЛАВА V

С холостой жизнью было покончено, оставалось покончить с учёбой.

Но при этом хотелось бы всё-таки воспеть дифирамб выбранной профессии, несмотря на её неблагозвучие. Факультет «Инженерно-экологических систем и сооружений», а по сути водоснабжение и канализация, имел соответственно два направления или скорее потока, один в сторону человека, другой наоборот, из него, и делился на две кафедры. Преподавательский состав кафедры водоснабжения тогда был чисто мужской и достаточно энергичный. На кафедре же канализации всё медленно текло и не менялось в соответствии с названием. Там был свой мир, главенствовали в котором три заслуженные, но уже преклонного возраста «матери русской канализации». Все имели ученые степени. Все служили благороднейшей цели.

Я также чувствовал одухотворённость, создавая курсовые проекты. Дадут тебе рельефную карту какого-нибудь города с промышленными предприятиями, на речном берегу, а ты должен построить насосные станции, очистные сооружения, водонапорные башни, проложить трубопроводные системы и экономично рассчитать, чтобы в любое время дня и ночи всяк мог бы воспользоваться необходимым водным ресурсом. Но, что самое обидное, расчёт этот не сводился ни к какому алгоритму. Термин «гонять кольца» означал распределять водные расходы потребителям по напорным кольцевым системам водопровода, и делалось это методом тыка, прикида или интуиции. Можно было за два-три раза добиться необходимого баланса, но иногда счёт шёл и на десятки проб и ошибок.

Я намеренно замудрил тему, чтобы дать понять, насколько сложно то, что всем нам нужно.

Но больше мне нравилось производить гидравлический расчёт самотечных систем. Манипулируя такими параметрами, как материал трубопровода, его сечение, уклон, наполнение, шероховатость, скорость течения в ламинарном либо турбулентном режиме, не забывая при этом о коэффициенте Дарси, уравнении Бернулли и числе Рейнольдса, а также учитывая особенности рельефа местности, я просчитывал оптимальные варианты и радостно выкладывал на ватман схемы новых сетей.

– Что может быть проще трубы, – подкалывали друзья – строители, – только труба.

Хрен вот вам. Это не какое-нибудь проектирование дома по готовым стандартам.

Труба – дело тонкое. Хотя штука толстая. А если не на ватмане, а в натуре, то ещё и вонючая. На преддипломной практике я побывал на городских очистных сооружениях. Не каждому дано повидать такое вот г… грандиозное оно. Население города более миллиона. Диаметр сточного коллектора составлял метра три, и вблизи выглядел устрашающе. Эх! Если бы в людях было столько добра, сколько дерьма…

ГЛАВА VI

Однако на горизонте уже маячило распределение. На институтском стенде висел длинный список, где выпускники были выстроены по ранжиру в соответствии с заработанными учебными баллами. Против каждой фамилии было указано, куда кого послали. Но нас с молодой женой это уже не касалось. Просто помимо официальных запросов существовали ещё и «охотники за головами» – кадровики с предприятий, нуждающихся в молодых специалистах, которые в эту пору ездили по ВУЗам и вербовали нас, неопытных. Я клюнул на предложение начальника отдела кадров московского треста «Гидромонтаж», который в перерыве между лекциями в нашем институте внедрился в студенческий перекур. Завязалась полемика. Кто-то рассосался и пошёл на лекцию, а я прогулял, чтобы продолжить разговор более предметно.

Начать трудовую деятельность предполагалось на берегу Каспия в городе Шевченко. Пока молодые, там можно было подзаработать, а потом уж выбирать место поближе и поспокойнее. Однако судьба распорядилась иначе, о чём я совершенно не жалею. Для пояснения немного отвлекусь.

Век назад эмансипация женщин уравняла всех в правах, а в наше время даже слегка зашкалила, предоставив нашим девушкам дополнительный выходной по четвергам. Это был день военной кафедры. В течении трёх с половиной лет каждый четверг наши юноши становились стройными и подтянутыми, точнее вытянутыми. Нет, воинская дисциплина и служебное рвение тут вообще не при чём. Просто, если на затылке между причёской и воротником не умещались два пальца по горизонтали, тебя отправляли в парикмахерскую на обрезание. Поэтому мы, хрустя позвонками, дугообразно вытягивали шеи, а сзади прохаживался военный, критически взирая на студенческие затылки, и комментировал: «Это шо за Курская дуга?»

Армейский юмор, как правило, юмора не содержит. Неповторим лишь его специфический колорит, особенно при восприятии чего-нибудь неуставного. Поэтому, провоцируя ситуацию, я посещал «дубовую рощу» (военную кафедру) с бабушкиным ридикюлем в руке. Был он вышит цветным бисером и, наверное, имел историческую ценность, как артефакт конца XVIII века. В нём умещалось только самое необходимое для занятий – общая тетрадь и пачка сигарет. При взгляде на него глаза полковников наливались ксенофобией, но в Уставе не было параграфа, запрещающего ношение ридикюлей. Так что нам, гражданским, предъявить было нечего.

Но после защиты диплома молодых людей, в отличии от эмансипированных дам, направили в летние лагеря на изготовление из нашего мяса офицеров запаса, и вот тогда уже пришлось вкусить перловки и понюхать портянки. Ну и пороху немного. Из скромности я не буду описывать, как приходилось бегать по огневой полосе из горящего напалма или бросать деревянные гранатки вслед проехавшему над тобой танку.

ГЛАВА VII

А теперь поясню причину этого военного вмешательства в мой рассказ.

У девушек при наборе в проститутки, как правило, собирают паспорта, чтобы не передумали. В нашем случае всё было аналогично. Дипломы нам не выдавали до тех пор, пока не отдадим последний долг Родине.

А жена моя молодая, уже имея диплом на руках, направилась в Подмосковье, где и располагался трест «Гидромонтаж». Альтернативный вариант распределения, который ей там предложили, был неожиданно интересным, и она приехала ко мне в лагеря на семейный совет. В процессе нашего целования и общения я горделиво посматривал на окна казармы, об которые завистливо плющились солдатские носы. Полные вожделения взгляды были прикованы к нашей мини-юбочке.

Хрен вам. Моё!

А в это время где-то в далекой Литве, на границе с Белоруссией и немного с Латвией возводился первый энергоблок Игналинской атомной электростанции и город-спутник Снечкус. Вот туда-то нас и сосватали. Советская Прибалтика была доступной заграницей, и отказываться от подобного предложения было бы верхом глупости. Так что Наташка отправилась навстречу новой жизни, а я остался дослуживать.

На этот раз я уже не стану описывать армейские будни. Скажу лишь, что в последний день службы, когда вручали дипломы, весь кадровый офицерский состав воинской части, во избежание чреватостей, дематериализовался. Затарившись недоступным в течении трёх месяцев продуктом, свежеиспечённые лейтенанты заполнили два вагона электрички и весело зазвенели стеклопосудой. Грянула удалая песня пацифистов:

Я зарою свой меч и щит там, где ручей журчит,

Там, где ручей журчит, там, где ручей журчит.

Я зарою свой меч и щит там, где ручей журчит,

Не хочу больше воевать.

***

Нет, не хочу я воевать,

Нет, не пойду я воевать

И я не буду воевать.

Я не желаю воевать,

Мне надоело воевать,

Не надо мне войны опять.

***

Песня была очень удобная, так как меняя только первую строку, её можно было исполнять бесконечно:

Я зароюсапоги у быстрой у реки…

Я зарою свои портянки там, на лесной полянке…

Я зарою свои погоны там, где стоят вагоны…

Я зарою свой ремень там, где цветёт сирень…

и так далее, сочиняли мы на ходу.

За пару часов под стук колёс и звон стаканов мы зарыли всё обмундирование, оружие и военную технику. Уже на вокзале, обнимаясь и роняя скупые офицерские слезы, мы понимали, что со многими расстаёмся навсегда.

ГЛАВА VIII

Прощание же с нашим курсом в целом состоялось ранее, преддипломной зимой. Ресторан, расположенный вблизи откоса с видом на стрелку – слияние Оки с Волгой, был оплачен заранее. Но разгулявшиеся студенты требовали продолжения банкета, что влекло за собой дополнительные капиталовложения. Однако ответственные за финансы Лера и Лена, последними покинувшие ресторан, не заморачивались калькуляцией затрат. Они понимающе переглянулись, дружно разместили задницы на откосе и умчались вниз в звенящую снежную даль. А волжский откос там метров восемьдесят с перерывами на пешеходные дорожки. Шум в ушах заглушал гневные вопли ресторанной администрации.

А перед отъездом, уже после лагерей, надо было попрощаться и со старыми школьными друзьями. Лёша Сим и я встретились в парке, уселись на скамейку и откупорили бутылочку винца. Стоял тёплый душевный вечер, и сидеть в кабаке не хотелось, хоть и находился он в двух шагах. Лёша оставался в аспирантуре, я уезжал неизвестно куда.

Нашу мирную беседу прервал выпрыгнувший откуда-то из-за скамейки молоденький милиционер и предложил: «Пройдёмте». Куда пройти, я отлично знал. Милицейский пункт соседствовал с рестораном «Дружба», где мы часто тусовались. Я зашёл первым, поприветствовал дежурного офицера и пояснил, что мы почти коллеги, обмываем с другом звёздочки и вообще видимся в последний раз. Было так приятно, когда дежурный выразил понимание и велел постовому проводить нас и отдать початую бутылку с просьбой допить её, но уже не в общественном месте, что и было исполнено.

Да, кстати, если вас напрягают мои постоянные упоминания о спиртном, вспомните «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. Это же гимн пьянству. И в то же время классика жанра. Ну да ладно. Венедикт ехал из Москвы в Петушки, а я наоборот, в Москву и ещё дальше, в Вильнюс.

ГЛАВА IX

В столицу Литвы я прибыл субботним утром и сразу же, следуя инструкциям жены, пересел на поезд Вильнюс – Даугавпилс, по пути следования которого и находился пункт назначения. Вагоны и даже тамбуры были уже заполнены на 99,9%. Я с трудом впихнул туда оставшуюся одну десятую, состоящую из чемодана, гитары и меня. Спрессованность в очередях была для советского человека состоянием привычным, а в данном случае даже приятным, так как оказавшись в положении балтийских шпрот, мы с одной девушкой сблизились настолько, что практически пришли в соитие. Лиц друг друга мы не видели, поскольку они соприкасались ушами и смотрели в противоположные стороны, но зато остальные рельефности ощущались очень чётко. Вагон ритмично покачивало, и нас приятно почёсывало друг о друга. После подобных процедур порядочный человек обязан жениться, но одна жена у меня уже была. К ней я и ехал.

На нужной станции, держа гитару над головой, я со звуком вылетающей пробки выдернул зажатый телами чемодан. Выплеснуло и остальных пассажиров. Это были в основном молодые люди. Узнать среди них свою партнёршу я, понятно, не мог, так как знакомы мы были только на ощупь. Но это было уже не важно.

Поезд пошел дальше в сторону Латвии, а на месте остались рельсы, лес и одинокая кирпичная станция с табличкой Пасмальвес. Это пока не вязалось с названием Снечкус, но у меня были инструкции жены. Протоптанная перпендикулярно железной дороге тропа сквозь живописный сосновый лес вскоре вывела нас на открытое пространство. Это и был строящийся поселок Снечкус.

Мой школьный друг Славка долго не мог запомнить фамилию литовского партийного лидера Антанаса Снечкуса и обзывал наше поселение то Случкус, то вообще Сношачкус. Ну, у каждого свои ассоциации. Сам он плавал по Енисею, осваивая на практике свою институтскую специальность ЭОС (электрооборудование судов), которую я расшифровывал как электрооборудование сортиров (ведь у каждого свои ассоциации). Я поэтому и использовал глагол «плавал», а не «ходил». Потом он временно оказался где-то в Астраханской области, а после отработки там срока молодого специалиста вернулся на историческую родину. Я же остался в Литве навсегда.

ГЛАВА X

Когда мы приехали, шёл уже четвёртый год строительства ИАЭС и посёлка городского типа Снечкус. Домов, главным образом пятиэтажных, было ещё не так много, и отыскать женскую общагу оказалось несложно. Начало октября радовало тёплым солнышком. Ещё больше радовала встреча с Наташкой и перспективы новой жизни.

Я написал коменданту женского корпуса заявление с требованием переспать две ночи с собственной женой, после чего надеялся уже легализовать свой статус, и мы отправились на берег озера. Своё красивое название Висагинас оно впоследствии дало и городу, но в Славкиной транскрипции это опять звучало как Вагинас. Хорошо ещё, что он не знал о существовании таких географических пунктов, как Бездонис, Лобиняй или Герконис. Это ж такая пища для фантазии.

Первое, что меня удивило, это почти безлюдный берег. Это в субботу, да в хорошую погоду. А где же то, что было в поезде?

Второе – это вкусное литовское пиво, которое не шло в сравнение ни с нашим стандартным жигулёвским, ни даже с дефицитами из стран Европы, которые мне приходилось пробовать. Наше положение в тот момент почему-то вытащило из памяти сказку про Кощея Бессменного, конец которого был в яйце. Там ещё была утка в зайце и т. д. Поясню: вот Литва, в Литве лес, в лесу город, в городе озеро, на озере я, во мне пиво. Такая вот матрёшка.

По возвращении в общагу Наташка стала знакомить меня с сожительницами. Все девчонки были, как и мы молодые, но в отличии от нас, незамужние. К вечеру они ожидали кто женихов, кто просто парней из мужской общаги.

Пятиэтажные корпуса – тройняшки располагались в логическом соответствии: первый женский, третий мужской, а между ними второй, объединяющий, семейный.

Стали подходить ребята, знакомились пивком, закрепляли отношения уже чем покрепче. Я не буду подобно Венедикту Ерофееву описывать тонкости этого процесса. Так профессионально всё равно не получится. Скажу только, что гуляния с песнями собрали столько участников, что на следующий день на улице я не мог вспомнить всех, кто со мной здоровался, а значит, вчера мы познакомились. В воскресенье веселье продолжилось.

Молодые специалисты съехались со всех строительных ВУЗов большой страны. А если совокупить всех строителей, монтажников, да ещё и стройбатовцев, набранных из далёких кишлаков и аулов, то этнический букет стройки составлял тогда порядка полусотни национальностей.

ГЛАВА XI

Утро понедельника было совсем не добрым. Солнце скрылось в облачках и, как рифмуется, пробудился хрен в очках. Ему было хреново. Но надо было ехать устраиваться на работу. Наташка представила меня населению служебного автобуса, который очень скоро доставил нас на БСИ, то есть базу строительной индустрии, где располагалось множество всяческих СМУ и МСУ, а также ОРС, УПП, УПТК, УМ, УАТ, УМАТ, УМиАТ, УЖДТ, МСТ и т. д. Неискушённому мозгу этот набор символов усвоить было непросто. Вот пример. Молодой шофёр пишет домой: «Мама, я живу хорошо. Работаю в умат». Она ему: «Сынок, ты уж очень-то не пей». А парень просто работал в управлении механизации и автотранспорта.

Но главной аббревиатурой была ВУКС. У Владимира Войновича в бессмертном произведении про солдата Ивана Чонкина селекционер Кузьма Гладышев выращивал ПУКС (путь к социализму) – гибрид картофеля с помидором, а что за фрукт ВУКС, я понял при подъезде к атомной станции, где на бетонной стеле вертикальное ВУКС переходило в горизонтальное Всесоюзная Ударная Комсомольская Стройка.

В центре Снечкуса тоже присутствовала стела с аналогичной направленностью. Она была полностью горизонтальной и потому длинной. Бетонными буквами было выстроено то, что я постеснялся отобразить в названии повести, а именно: «Не всем дано так щедро жить – на память людям города дарить». Два слова несколько разнились с оригинальным текстом песни, но смысла не меняли. Короче, всё вокруг вдохновляло на трудовые подвиги.

ГЛАВА XII

Местное представительство огромного треста «Гидромонтаж» состояло пока из нескольких вагончиков, но рядом уже строилось трёхэтажное здание конторы. Производственная база включала в себя два крупных цеха, склады и стенды сварки и изоляции труб. Наше МСУ имело чёткую специфическую направленность – прокладка магистральных трубопроводов. Наташка работала инженером ПТО, а меня назначили, как и всех молодых специалистов, мастером. Мне был выделен поджопный самосвал ЗИЛ-555, на котором я должен был объезжать объекты, где копошились бульдозеры и чавкали ковшами экскаваторы, извлекая глинистый грунт из траншей, а трубоукладчики погружали туда сваренные плети трубопроводов.

По понедельникам я записывал своим механизаторам в бортовые журналы задания, а по пятницам в их сменные рапорта вписывал кубатуру разработанного грунта. Мой начальник участка заранее обозначил мне цифры, которые надо было вписывать, чтобы обеспечить им нормальный заработок, независимо от того, сколько они выкопали фактически.

Если бы тогда анализировали экономическую ситуацию, то, судя по сменным рапортам, экскаваторщики уже давно докопались до центра Земли, а бульдозеристы распланировали на хрен Джомолунгму. Ну, а мне бы дали как минимум два пожизненных за приписки. Но все привыкли работать на энтузиазме, не щадя ни сил, ни государственного бюджета. Экономика ещё не была экономной.

Руководители производства всех рангов имели служебные машины и персональных водителей. Причём, чем мельче начальник, тем больше машина. Мастера, как правило, перемещались на КрАЗах и МАЗах, прорабы на ЗИЛах, начальники участков на ГАЗах, начальники управлений на УАЗиках и только руководство трестов имело «Волги». В УМАТе одно время был даже ракетоносец «Ураган», правда без ракет. Зачем на мирной стройке четырехосный многоколёсный военный тягач с бешеным расходом топлива? Такой наедет – мама, не балуй.

А ведь был случай. Водитель грузовика с двумя солдатами – узбеками в кабине спросил на повороте, что там справа. «Большой ветер», – залопотали чурки, мало знакомые с русским языком. Водитель смело повернул и получил «Ураган» в бочину.

А сколько невыработанного топлива сливалось из бензобаков в конце каждой смены, потому что лимит надо расходовать полностью… А сколько лишнего бетона вываливалось куда попало… Но атомная станция планировалась как крупнейшая в мире, и на такие мелочи внимания не обращали.

ГЛАВА XIII

Закончился первый ознакомительно-трудовой день, и мы с Наташкой, как молодые супруги и столь же молодые специалисты, причём первые в нашем МСУ, переехали в семейную общагу. Вся наша мебель и домашняя утварь уместились в двух чемоданах. Здания общежитий, как я уже отметил, были похожи друг на друга. Молодёжь часто путала мужской и женский корпуса, а также этажи, комнаты и кровати, в результате чего происходили новые знакомства.

Из холла на втором этаже у нас выходили четыре двери в жилые комнаты, а остальные на кухню, в туалет и ванную. В этой коммуналке временно проживали сотрудники нашей же фирмы.

Статная, красивая и никогда не смывающая макияж секретарша Виолетта, жившая с мужем в соседней комнате, пригласила нас вечером за стол. Утром, оформляя меня на работу, она профессиональным взглядом определила моё постпраздничное состояние, и на столе уже стояла бутылочка своего, самодельного и вкусного. За дружеской неслужебной беседой мы были информированы о нашем предприятии и его работниках. Почти все они приехали с других строек Минсредмаша, академий не заканчивали, но имели практический опыт работ, который у меня почему-то никак не увязывался с тем, чему нас учили в институте.

К примеру, сдаётся трубопроводная магистраль, а чугунных люков для закрытия колодцев и камер недопоставка. Начальник даёт задание, выделяет автокран с прицепом, и люки с объектов, уже принятых в эксплуатацию, быстро перестанавливаются на новую трассу, которая успешно сдаётся.

Мне как-то для монтажа подземных ёмкостей понадобилось несколько кубов бетонных фундаментных блоков, но я, уже извращённый дурным опытом, не стал дожидаться централизованной поставки, а выписал их у прораба соседнего СМУ, где они были временно не нужны. Когда же в конце рабочего дня я стал их вывозить, второй мой рейс уже сопровождал эскорт из УАЗиков, милицейского и начальника управления, которое я, по их мнению, нагло разворовывал. Однако в руках у меня была официальная накладная, которая в наручники не пролезала. Я был законом защищён, а вот своему прорабу, отписавшему мне эти материалы, начальник СМУ потом долго что-то откручивал.

ГЛАВА XIV

Как я уже упоминал, молодёжи в нашей монтажной фирме было мало. Все молодые спецы сконцентрировались в различных строительных организациях с нумерацией от СМУ-1 до СМУ-15. С ними-то мы и поддерживали дружеские отношения, особенно по выходным дням. Под чутким руководством комитета ВЛКСМ ВУКС, если кто понимает, что это за сообщество, организовывались всяческие походы, слёты, экскурсии, соревнования, конкурсы, концерты, фестивали и другие затеи. Первая поездка нашего комсомольско-молодежного коллектива, в объёме где-то железнодорожного вагона, изначальное направление имела в Вильнюсский театр оперы и балета.

В первом отделении мы оживленно вычисляли, на каком языке исполняются арии, а в антракте решили, что тема закрыта и расположились в баре. Нас было человек шесть молодых парней. До конца оперы наше внимание сосредоточилось на двух миловидных барменшах, которые старались нам почаще подносить, так как каждый раз при этом получали порцию комплиментов сначала в устной форме, а потом и с записями в книге отзывов. Отзывы с приглашениями к нам в Снечкус и обещаниями жениться были скреплены подписями с указанием наших должностей, имён и фамилий.

И тут внезапно меня осенило. Мой отец по специфике своей работы часто бывал в командировках в Вильнюсе, откуда всегда привозил то невиданные сигареты, то иноземные шмотки. С особым восторгом он рассказывал о вильнюсских подземных пивных барах, вкусном пиве и незнакомых нам закусках.

По завершении оперы основную массу участников нашего вояжа, вырвавшихся наконец-то из объятий Мельпомены с Терпсихорой, разметало по столице, а сагитированный мной контингент двинулся на поиски пивбара «Жемяйчю».

Округлые своды подземной галереи, дубовые столы, глиняные кружки погрузили нас в атмосферу средневековья. Национальным литовским блюдом являются, конечно, цеппелины, но под пиво нет лучшей закуски, чем отварные свиные ножки. В одном свином копыте насчитывается два – три десятка косточек и хрящиков, которые мы обсасывали дружно, громко, со смаком и подсоленным варёным горошком. В принципе, ноги парнокопытных могут дать начало и классическому холодцу, но могут разойтись и дальше по разным национальным кухням.

Впоследствии, приезжая в Вильнюс, я часто посещал это заведение. Да что там, и в домашних условиях это блюдо у нас в почёте.

Но приятный выходной закончился погрузкой нашего утомлённого оперой, а также наполненного пивом и свинством состава в состав железнодорожный и возвращением в наш уже ставший родным городок.

ГЛАВА XV

Приближалась зима. В советской Литве зимы были еще русскими, и только после вступления в Евросоюз они поменяли идеологическую направленность, став по-европейски мягкими и порой даже без снега. Грядущий 1980-тый год нёс нам изменение статуса фирмы и соответственно, структурные пертурбации.

Возникло новое монтажно-строительное управление, которое существенно расширило сферу деятельности и штатное расписание. Наконец-то начали прибывать и наши коллеги – выпускники ВУЗов. Однако наряду со специалистами откуда-то стали выползать кумовья, подхалимы и жополизы, малознакомые с производством, но зато знакомые с руководством. Для них в штатном расписании находились должности заместителей по общим вопросам, ответам, быту, отдыху и т. д.

Между кабинетами начальника управления и главного инженера сидели теперь уже две секретарши, молоденькие и глупенькие. Они, как Белка и Стрелка, имели клички Кнопка и Скрепка, так как были даже внешне схожи с этими канцелярскими принадлежностями. Статная Виолетта перешла в отдел кадров.

С производственно-техническим отделом моей жене повезло. Молодой, душевный и преимущественно дамский коллектив всегда был готов приласкать и напоить свежим чаем. Их начальник пил отдельно, и не чай, и никому особо не мешал.

Новый главный бухгалтер раньше служил ревизором. Притупить его бдительность путём подливания не удавалось ещё никому из ревизуемых. Спиртное профильтровывалось сквозь поры его могучего тела и испарялось, не принося желаемого результата, а служебный глаз всё равно находил просчёты в отчётности. Затем он был главбухом и треста, и управления, и спецучастка. Оставалась одна иерархическая ступенька – главный бухгалтер бригады, но до этого, слава богу, не дошло.

Почти каждый отдел, согласно штатному расписанию, разбавлялся хотя бы одним мужиком, желательно начальником. Отдел труда и заработной платы в этом как бы не нуждался, но вмешалась одна знойная дама, имевшая знакомство в верхах. У неё был томный взгляд, а все остальное – жопа. С помощью этих приспособлений она вставила туда своего мужа. Поначалу он не вставлялся и справедливо взывал:

– Я же ни черта в этом не смыслю.

Но был поставлен на место фразой:

– Когда все поймут, что ты дурак, ты уже чему-нибудь научишься.

ГЛАВА XVI

Инженером по охране труда одно время был у нас дедок по прозвищу «Тихий». Он тихо и незаметно появлялся на объектах и так же тихо и незаметно исчезал. Затем запирался в своем кабинете, что-то тихо писал и удовлетворенно засыпал. В результате провинившиеся, но не знавшие об этом прорабы с удивлением обнаруживали в зарплатной ведомости обрезания.

Работники отдела снабжения, напротив, находились в постоянном движении. Туда-сюда мелькала Томка с круглой, как мячик попкой, прохаживался, шевеля горбатым носом в нужных направлениях, самый хитрый из армян Саркисян, а начальница отдела Людмила Клин-баба двигалась конкретно и сосредоточенно. Кто не знает, поясню. Клин-баба – это подвесной груз в виде крупного стального снаряда, тупого с одного конца и заострённого с другого, для ударного рыхления мёрзлого грунта. У нашей снабженщины также с одной стороны была попа на отлёте, а с другой далеко выдающаяся грудь, символизирующая способность всё пробивать.

Идейно выдержанный начальник механического цеха имел правильный язык, которым он умудрялся и вещать с трибуны, и лизать высокопоставленные зады. На всяческих собраниях он дожидался окончания речи начальника, подбегал к трибуне, успевал лизнуть нисходящую задницу, занимал освободившийся трон и вещал: «Как правильно сказал наш уважаемый начальник управления…» Дальше он повторял речь предыдущего оратора, показывая, до какой степени мы все, как один, с ним согласны.

Впоследствии он ушёл на бюджетное предприятие служить взяточником, а пока во вверенном ему подразделении шли идеологические распри. Маленький убежденный коммунист Юра нудно пытался обратить в свою веру маленького и столь же убежденного демократа Женю, который агитации не поддавался и, дыша перегаром, бил коммуниста по лицу. Тот писал жалобы в партком, демократа Женю клеймили позором, но он всё равно пил самодельную фруктово-ягодную шамурлу, бил коммунистическую морду и в знак протеста никогда не мылся, так как в ванне разводил карасей.

В сметном отделе у нас располагался террариум. Начальница отдела, по прозвищу баба Яга, то ли страдала мизантропией, то ли ей наслаждалась. В гневе на всех поголовно она бегала по руководству, трясла бородёнкой с редкими рыжими волосинками и плевалась дерьмом во все стороны. При этом себя она представляла во всём белом, с нимбом над головой и постоянно требовала повышения оклада.

Другая, мадам Пышкина, наоборот, была осторожная и хорошо знала, под кого надо прогнуться, а кого за глаза обгадить. Всё истекающее из этого отдела пахло крайне невкусно.

Однажды в выходной я наблюдал такую картину. Руководство направлялось на пикник. Впереди двигался живот начальника управления, на полметра выше сигарета, которая у него всегда торчала прямо, как дудоня у младенца. Вокруг заискивающе вертелась пухлая задница мадам Пышкиной, а далее следовала свита из начальничков рангом пониже, замыкал которую тщедушный Пышкин муж, нагруженный рюкзаками. При движении в правую сторону это напоминало картинку эволюции человека из учебников биологии – от скрюченного примата до гордо-ходящего homo sapiens.

ГЛАВА XVII

Но основной движущей силой были, естественно, производственники. Начальник участка Зыкин раньше был зэком. Мужик он был правильный, спокойный и работал не по СНиПам, а по понятиям. А уж если куда посылал, то справедливо. В зубах у него всегда дымилась «Прима», а в кружке – чифирь. Спиртного он не употреблял, хотя и был заядлым рыбаком. Ежегодный отпуск он брал стабильно в мае-месяце после нереста леща, и никакие производственные необходимости не могли изменить этого распорядка.

До моего приезда у него работало два мастера – флегматичный литовец Альгис Пердулис и холерик Женя Драгун. На взыскания нового руководства они реагировали каждый по-своему. Альгису всё было глубоко фиолетово, а Женю было трудно поймать. В любую погоду он надевал сапоги, влындивал стакан шамурлы и скрывался в строительной грязи, оставляя позади себя шлейф сигаретного дыма и свирепые окрики начальства.

Наши подземные трубопроводы и тепломагистрали, подобно стальной паутине, тянулись вдоль дорог, оплетали вспомогательные объекты и приближались к строящейся ИАЭС, именуемой просто – основная площадка. Мне посчастливилось стать первым мастером, начавшим монтаж циркводоводов, то есть подземных циркуляционных трубопроводов диаметром от одного до двух метров для охлаждения турбогенераторов. Я был бескорыстным (или бестолковым) энтузиастом и, несмотря на существующие нормативы, сам по вечерам со справочником рассчитывал изготавливаемые поворотные элементы стальных трубопроводов. Тогда я и подумать не мог, что впоследствии придётся оказаться внутри этой подземной системы. Позже я вернусь к этому.

ГЛАВА XVIII

Немало пришлось поработать и на объектах вне зоны ИАЭС. Доставшийся мне городок был примерно ста двадцати лет от роду и находился недалеко от новорождённого Снечкуса. В начале первой повести я упоминал о том, как мои строительные механизмы искажали местный экстерьер, но существовали и свои плюсы. Во-первых, начальство там не доставало, во-вторых, мои трубопроводы тянулись через весь город, а в центре огибали пункт разлива пива, и потому я обходил объект из конца в конец часто и с удовольствием.

Стеснённые условия производства работ, «узкие, кривые улочки», вынудили меня внести рацпредложение по более компактному размещению конструкций подземных камер переключения. Я тайно поехал в Вильнюс, согласовал изменения в проекте и совместил полезное с приятным, так как проектный институт находился рядом с любимым пивбаром «Жемяйчу». Рацуха принесла мне дополнительный доход, а главную площадь уже не пришлось сильно раскапывать, хватило того, что я уже обжёгся на засыпанном бабулькином доме.

Мэр городка, немолодая заслуженная женщина, подошла ко мне и, в знак благодарности, засунула в задний карман моих джинсов несколько купюр, сказав, что это из фонда благоустройства. Я, как комсомольский активист, естественно попытался возразить, но жест настойчиво повторился, и я подумал, а не оставить ли это как память. Не каждый день строители получают взятки от мэров, обычно наоборот.

Мои сварщики и монтажники на заработки не жаловались и с удовольствием оставались на продлёнку. Я, опять-таки как честный комсомолец, принимал это за трудовой энтузиазм, но позже выяснилось, что по просьбам местных жителей они вечерами врезали в магистральный водопровод непроектные отпайки к частным домам. Слава богу, объект сдавали в эксплуатацию значительно позже, и я так и не узнал результатов гидравлических испытаний. А наверное, интересно было бы взглянуть на манометры в начале и в конце магистрали и поразмышлять, куда же вода-то делась…

А ещё на этом объекте у меня родился сын. Ну, не совсем на объекте, просто в это время, в воскресенье 24 августа. Раньше в этот день родились Геббельс и Чубайс, а ещё раньше было извержения Везувия и Варфоломеевская ночь.

В понедельник приобъектные жители нарвали мне цветов в своих палисадниках, и я на самосвале поехал в роддом районного центра.

Сына я назвал Валерой, и Лера Григ тут же приехал в качестве крёстного.

ГЛАВА XIX

За полгода до этого мы уже получили собственную квартиру. Новоселье отмечали на полу, но вскоре я купил и привёз здоровенный спально-гостиный гарнитур, которого хватило на обе небольшие комнаты.

Вот тут-то и началось паломничество друзей, родственников, а также друзей родственников и родственников друзей. Точнее, началось оно значительно раньше. В начале я не рассказал о том, что на второй день моего пребывания в Снечкусе, вернувшись вечером в общагу, в конце коридора мы увидели два знакомых силуэта. Друзья, с которыми мы пару дней назад бухали в Горьком, решили, что недобухали и через день приехали в Литву. Мы добухали, и на следующий день я поехал внедряться на работу, а они вернулись в Россию. Виз не было, границ не было, и перемещаться мог кто угодно куда угодно и когда угодно.

Затем пришла очередь и наших «матерей». Света, Наташа и два их мужа, два Владимира Ивановича, два друга, два выпускника радиофака политеха, которые отличались только тем, что один был Тихон, а другой Пряник, ехали к нам в гости. Нам предстояло купить дополнительный диван, а им решить, кому он достанется.

У Светы с Тихоном был приоритет старожилов, так как они уже приезжали к нам в общагу и спали на полу. В принципе, половая жизнь устраивала всех в любых её проявлениях, но, лёжа на диване, чувствовалось какое-то превосходство. Желая определить его конкретно, ещё в поезде две супружеские пары затеяли карточный турнир на фанты. Свете в карты везло, а периодически проигрывавший Пряник вынужден был выполнять один и тот же фант и доставать проводницу вопросом: «А мы в ту сторону едем?» Но главным призом оставался диван.

По приезде к нам они сменили купе поезда на одну из наших комнат, по-прежнему продолжая оспаривать койко-место. Но эта суета вокруг дивана не отвлекала от главного – все, кто к нам приезжал, а это два-три десятка наших земляков, балдели, тащились или просто были в восторге от спокойной красоты нашей природы. Я говорю «нашей», поскольку, применив аллегорию, родителей мы, как правило, покидаем, а любовь свою переключаем на детей. Так же и здесь. Россия дала нам жизнь и образование, а мы всё это вложили в строительство своего детища, которое соответственно и полюбили.

ГЛАВА XX

Что-то у меня ирония стала переплетаться с лирикой. Надо определиться.

Если описывать отдельно местный колорит, наши молодёжные приключения и производство, то получатся три разные книги, которые будут соответственно: сентиментальной, весёлой и ироничной. Поэтому я буду стараться перемежать темы, чтобы не дать читателю заснуть или плюнуть и заняться другим делом.

Итак, на объектах производственный процесс продвигал прогресс, а в конторе плелись интриги. Частые партийные и профсоюзные собрания имели на повестке дня актуальнейшие вопросы типа: «Осуждение поведения работника Хрякова, который в рабочее время читал книгу». Или наоборот, «Осуждение политической неграмотности работника Хрюкова», вовремя не прочитавшего в передовице о том, где и с кем целовался взасос наш Генеральный секретарь.

Необходимо было проявлять неусыпную бдительность, чтобы найти, кого можно осудить, заклеймить или взять на поруки.

Как-то подкатила ко мне грымза из «тайной канцелярии» и говорит:

– Мы собираем подписи для коллективного осуждения и наказания прораба Миронова, допустившего производственную ошибку. Подписывай.

– Ну, а ты-то здесь каким боком, Чучундра месткомовская, – почти вслух подумал я и спросил:

– А если я не согласен?

– Тогда соберем подписи против тебя.

Логика безупречная.

Впоследствии, будучи уже руководителем предприятия, я частенько вспоминал тот гадюшник, и потому своих прорабов не только никогда не подставлял, а наоборот, старался сам за них ответить. Ведь прораб, пока он ещё не научился воровать, это наименее защищённая структурная единица, потому что на него не только ложится всесторонняя ответственность, но также падают все шишки, вешают всех собак и переводят все стрелки. Мне эту должность удалось миновать, как Гагарину звание капитана.

Когда меня попытались назначить прорабом, то в качестве приданого навязали объекты, которые я хорошо знал. Все деньги там были уже съедены, а оставалось ещё закончить монтаж теплотрасс, провести гидравлические испытания и нудную процедуру сдачи в эксплуатацию. В условиях соцсоревнования это означало отсутствие плановых показателей и, соответственно, премий моим работникам, а также позор и общественное презрение мне лично.

Мое категорическое несогласие выразилось в том, что я быстро занял временно вакантное место старшего инженера-геодезиста, где обрёл полную независимость.

ГЛАВА XXI

Профессию эту я освоил самостоятельно в процессе работы на монтаже. Вообще-то, геодезию нам преподавали и в институте, но я этого не помню. Кроме того, геодезистом работал Витя Иванков, с которым мы подружились в первый же день. Он приехал чуть раньше из солнечного Узбекистана. Узбеком он не был, а был наоборот высоким кудрявым и никогда не унывающим Казановой. Его любили женщины, но чаще он их, так как был воспитан в среднеазиатском полигамном духе, и вообще имел завидные физические особенности.

Мне хотелось бы вставить короткую ремарку. Описывая события сорокалетней давности, я использую глаголы в прошедшем времени. Это естественно. Но, когда дело касается невыдуманных персонажей, то это вовсе не значит, что они были. Они и теперь живы и здоровы. Конечно, есть и ушедшие, но о грустном не будем.

Итак, Витя внёс в наш быт узбекский колорит. Плов, который он готовил профессионально, был значительно вкуснее студенческих плавленых сырков.

Налопавшись плова, мы как правило, дружно затягивали «Учкудук». При этом Витя ностальгически имитировал ветер пустыни. Все остальные песни ансамбля «Ялла» мне также пришлось разучить. Витя настоял. От узбеков нас при этом отличало только одно – пили мы не чай.

Если переключиться на язык Венедикта Ерофеева, потреблялось в советское время следующее:

– недостойные внимания дешёвые вина – бормотуха, шмурдяк или шамурла;

– портвейны 13, 33, 72, 777, уважаемые главным образом студенческой массой;

– сухие вина для охмурения женщин;

– водка, как символ алкоголя в целом;

– коньяк, как символ благополучия;

– самогон, он же бимбер, он же «сердитая бубука».

Помню, родители мои, добропорядочные и законопослушные граждане, всегда, как говорится, держали руку на пульсе. В своё время они коллекционировали винные и пивные этикетки и наклеивали их на кухонную стенку. Этикетки были в основном зарубежные, наши-то разнообразием не баловали. Обедать, поглядывая на такую галерею, было значительно вкуснее.

Однако Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения» от 16 мая 1985 года ворвался в кухонный интерьер и повис на месте смытых этикеток. Теперь батя уже несколько стеснялся гнать самогон под неусыпным оком этого газетного формата, и стыдливо задергивал шторку, отделяющую булькающее хозяйство от остальной кухонной территории.

Стены своей комнаты я не насиловал никакими призывами или лозунгами. Там висели, как и у многих, фотки «The Beatles», «The Rolling Stones» и, для прикола, плакат с членами Политбюро ЦК КПСС. То есть все коллективы с неизменным составом. Стабильность эта как-то успокаивала.

ГЛАВА XXII

А вспомнил я об отчем доме потому, что первые годы почти каждый отпуск мы проводили в Горьком. Вот, казалось бы, зачем из соснового озёрного края летом ехать в душный промышленный город, но там остались родители и старые друзья. Да и любовь к родине, несмотря на все её застои и перестройки, также имела место.

28 июля 1988 года – тысячелетие крещения Руси. Мы на вернисаже Ильи Глазунова с восторгом рассматриваем его шедевр «Вечная Россия» («Сто веков»), узнавая десятки знакомых исторических лиц. В выставочном зале звучит «Аве Мария» Шуберта. Гитарист и скрипач создают лирическую ауру…

Покинув картинную галерею, нам уже как-то не хотелось оставлять без внимания эту дату, причём не только в духовном, но и в плотском понимании. А то, как говорится, «День взятия Бастилии впустую прошёл». Неподалёку находился специализированный магазин, в простонародье «Главбутылка», где уже современные русские лица теснились, как и на картине Глазунова, но только должного порядка при этом не соблюдали.

Эх! Помните ли вы советские очереди, как помню их я… Удельный вес спрессованной людской массы приближался к удельному весу отдельно взятого индивидуума, так как воздушной прослойки между ними практически не оставалось. Как это ни удивительно, но иногда в общую давку попадали и наиболее сильные представительницы слабого пола, и тогда слышалось: «Ну, что ты пихаешь, я и так уже три раза кончила». А находящиеся за пределами магазина группы формировались в своего рода катапульты и забрасывали полномочного представителя прямо через головы толпы поближе к кассе. Так добывалось спиртное.

С пищевыми продуктами дело обстояло аналогично. В магазине на противоположной стороне улицы выбросили кур.

– Заходи со двора и скажи, что ты от Виталика, – посоветовал Серёга, брат моей жены и просто друг, который всегда знал, где и как добыть дефицит.

Я пошёл через задний проход, где очередь была не меньше, чем у центрального входа. Раздался гонг, и куры пошли по рукам. С заднего крыльца торговля шла значительно успешнее, и я быстро получил своих курей. Пароль «Я от Виталика» в общем и не понадобился, ведь ежели я с заду, значит и так свой. А Виталиком оказался простой грузчик.

Может, я путаю последовательность событий, но это не принципиально, так как восьмидесятые годы были примерно одинаковыми независимо от того, кто правил бал, то ли чмокающий тормоз с бровями, то ли плюралист с пятном на башке.

Всегда чего-то не хватало.

В первый наш приезд я уже мог неплохо готовить узбекский плов (Витька научил), а Серёга вообще приволок молочного поросёнка. Так что, несмотря на отсутствие продуктов в магазинах, в холодильниках всегда было. Советский человек умел адаптироваться в любых условиях и обстоятельствах.

Надо сказать, что наша горьковская гостеприимная квартира оставалась пристанищем для институтских друзей даже после нашего с Наташкой отъезда. А скатерть кухонного стола пережила столько застолий… На её клеёнчатой поверхности были изображены различные пищевые продукты, и их вид создавал иллюзию изобилия даже при недостаточной сервировке стола. Эти объёмные изображения пространственно дезориентировали, и я помню, как мой подвыпивший друг Лёша Сим долго и безуспешно пытался подцепить пальцами нарисованный кусочек хлеба, чтобы сделать бутерброд. Хлеб не давался, и колбасу пришлось разместить прямо на скатерти.

ГЛАВА XXIII

В предыдущих повестях я заметил у себя такую особенность – если я о чём-либо упомянул как бы вскользь, то обязательно вспомню ещё раз. В юности Чехова начитался и запомнил, что коли в начале на стене висит ружьё, то в конце оно должно выстрелить.

Так что, раз уж я заикнулся про братана Серёгу, то будь добр, получи.

Шурин мой всегда был у руля. Пока мы учились и женились с его сестрой, он закончил техникум, армию, потом институт, и всё по автомобильной специальности. Было и другое любимое занятие, которому он посвящал оставшееся время. Простой, скромный парень и вроде не секс-символ эпохи, он почему-то всегда вызывал интерес у девушек. И при этом жаловался мне, как старшему на один год товарищу, что он не виноват и что его сняли. Вид его при этом был полон раскаяния, он как бы сам не понимал, как могло такое случиться. Я, рано ставший моногамным, шутя сочувствовал, а втихаря завидовал ему лёгкой зеленоватой завистью.

Серёга был, пожалуй, самым частым нашим гостем в Снечкусе. Приезжал он то с друзьями, то с подругами, то на поезде, то на машине, а то и на самолёте. Как-то раз мы летели вместе из Горького в Вильнюс, чтобы продолжить отпуск уже у нас. С нами были и дамы, которые уже расположились в лайнере, а мы с братаном ещё не всё завершили в аэропортовском баре. Громкий голос матюгальника настойчиво приглашал нас с Серёгой пройти на рейс, популяризируя наши фамилии на весь аэропорт. На самолёт мы всё-таки успели, но и по мозгам от взволнованных дам также получили.

Или вот вообще не статистический случай. В выходной мы с женой были в Латвии, в Даугавпилсе. Попутно скажу, что у снечкусской молодёжи вообще всегда был в почёте этот бывший российский городок Двинск, сочетающий в себе старые постройки с современными увеселительными заведениями. Доезжая туда всего за полчаса, мы частенько приятно проводили выходные в компании, посещая местные базары и пивбары. А, чтобы сравнить латышское пиво с литовским, как-то пришлось захватить с собой из бара полный трёхлитровый глиняный кувшин, чтобы за полчаса езды обратно не забыть его вкус, а по приезде моментально перейти на литовское.

И вот в один из выходных, когда мы с супругой были вдвоём и потому возвращались без пива, вдруг вижу в привокзальном баре знакомую спину, по которой хлопаю и в то же время остерегаюсь, не прилетит ли обратно, если ошибся. Нет, не ошибся, произошла встреча со степенью вероятности, стремящейся к нулю. Серёга, естественно не предупредив, ехал к нам в гости на сей раз через Латвию. Да как всегда, не один. Ну, мы-то всегда гостям рады. Привыкли уже. И даже незваных гостей никогда с татарами не ассоциировали.

Однако вскоре Серёга нашел свою окончательную любовь. Марш Мендельсона положил конец его визитам к нам, и дальнейшие наши общения стали уже односторонними – только мы туда. И то лишь до развала Союза.

ГЛАВА XXIV

Вторым в длинном списке визитёров был, конечно, Лера.

Ближе к пятому курсу у нас образовался небольшой триумвират друзей-холостяков. Лера, Шура и я решили немного поиграть. Молодые ребята в таком возрасте часто бравируют на предмет, кто дальше… плюнет, у кого длиннее… нос или кто дольше останется холостяком (девственность сохранять при этом не обязательно).

Однако, наш пресловутый клуб холостяков продержался недолго и развалился самым позорным образом. Первым пал Шурик, подкошенный безапелляционным обаянием старосты Маринки. Товарищем она была надёжным. Я убедился в этом. Я выучился на её конспектах. И потому за Шуру я был очень рад. А вот Лера на их свадьбе плакал, так как отдавал в женские, пусть крепкие и надёжные, но женские руки, первого друга.

На моей свадьбе он уже не плакал, так как потерять второго друга не боялся. Он просто оказался в составе экскурсионной группы и поехал в наше свадебное путешествие в качестве друга семьи. Ну не мог он бросить нас на произвол прибалтийских пивбаров.

И вообще, холостой Лера, так же, как и братан Серёга, скучать нам не давал. Распределение утвердило его прорабом в Дубне, но потом он повесил на плечи офицерские погоны и на два года был командирован на Смоленскую АЭС. Лере и в Горьком-то было семь вёрст не крюк, а четыре этажа – не балкон (так он заходил ко мне в гости), а уж заехать к другу на соседнюю АЭС – вообще святое дело. Это даже вошло в приятную привычку.

Но однажды Лера как-то случайно, не предупредив своё руководство, задержался у нас, гостеприимных, дольше допустимого и, будучи военным, как бы обрёл статус дезертира. Всяческие трибуналы и расстрелы он не очень переносил. А потому необходим был повод, конкретный, обстоятельный и железобетонный. Уж если ты дезертир, так либо по убеждению, либо по дурости. Лера выбрал второе.

В тот вечер кроме него у нас в гостях была молодая девушка, Наташкина подружка. Вечером мы разошлись по комнатам, а через некоторое время Лера вызвал меня на нейтральную кухню и озвучил выход из положения: «Женюсь». Решение было скоропостижным как понос. Если эмоционально, то, наверное, это была любовь, а если практически, то искомый выход.

Организовать свадьбу было проще простого. Наш городок был кузницей кадров следующего поколения. Ковали днями и в основном ночами, ковали кто профессионально, а кто и неофициально. Ближайший же ЗАГС находился в Игналине, районном центре, где тамошние работники уже обалдели от этой снечкусской диаспоры, и за небольшую коньячно-конфетную мзду расписали новую пару даже в неурочную среду, когда регистрировать как-то не принято. Свадебный стол был организован также стихийно, спонтанно, но молодёжи собралось человек двадцать, несмотря на то, что всем завтра на работу.

Завтра на работу я опоздал и сразу же с больной головой, но чистой совестью написал объяснительную, что я был свидетелем на свадьбе.

Мой начальник долго вчитывался в текст.

– Ну, я понимаю, когда пишут: «Извините, опоздал на два с половиной часа, потому, что перелезал через жену», но свадьбы в среду не справляют.

Да скоропалительность этого брака ни к чему доброму и не привела.

Распался он столь же скоропалительно.

Лера приезжал и до, и после этих событий, то один, то с друзьями-офицерами, но в конце концов осел в Дубне, стал генеральным директором фирмы, женился ещё раз и исчез с радаров. С тех пор никто не может его найти.

ГЛАВА XXV

В восьмидесятые годыСоветская Прибалтика немного, но выгодно выделялась относительно среднестатистического российского уровня как в культурном плане, так и в потребительском отношении.

К примеру, такой символ буржуазной распущенности, как ночной ресторан-варьете «Юрас перле» в Юрмале, нигде на советском пространстве аналогов не имел. Мы как-то приехали туда небольшой компанией. У нашей молодой сотрудницы Светы там жила сестра, и благодаря ей входные билеты были уже приобретены.

Поздним вечером в красивом зале ресторана мы, как и все посетители, какое-то время доходили до нужной кондиции, а затем внезапно наступила тишина и темнота. Стихло чавканье недоумевающих соседей, и не проглядывалась даже рюмка в собственной руке. Вдруг свет резко вспыхнул, а в проходах между столиками на хватательном расстоянии уже стояли обнажённые точёные красавицы в одной прозрачной кисее. После сельских клубов и незатейливых ресторанов, нас, молодых и неискушённых советских инженеров, это конкретно деморализовало. На башке вдруг представилась чалма, а над ней опахало. Приподнятое на молодых танцовщиц состояние стояло долго, а общение с прекрасным продолжалось до четырёх утра. Это я о культуре, о духовном.

Что же касается второго аспекта, плотского и потребительского, то снабжение крупнейшей стройки лежало на совести партии и правительства, так что в нашей потребительской корзине всегда можно было найти палку копчёной колбасы или ещё какой дефицит. Жить было, как говорится, хорошо, а хорошо жить, как к примеру, начальнику управления нашего снабжения – ещё лучше. Правда, потом он повесился.

Ну и конечно, здесь было такое существенное отличие от советских драк за кусок колбасы, как скомпонованное проживание, дружба и сотрудничество, так сказать симбиоз единых по духу молодых людей. Наиболее характерно это единство проявлялось во второе воскресенье августа, то есть в День строителя, когда население города покидало жилища и размещалось на берегах озера Висагинас. Молодёжные компании располагалась под каждым кустом, а потом перемешивались и дружили столами, кустами, винами и закусками.

Неуёмная жажда молодёжного общения вуалировалась комитетом комсомола под различные спортивно-музыкально-патриотические слёты, фестивали и просто походы, приуроченные к какой-нибудь дате. И тогда лесные берега не только Висагинаса, но и других близлежащих озёр обставлялись палатками, освещались кострами и озвучивались гитарами.

Холодные периоды нисколько не прерывали череды подобных мероприятий, а только переносили их уже на базу отдыха. Двухэтажное здание базы было переоборудовано то ли из школы (но тогда почему она располагалась в лесной зоне в отдалении от населённых пунктов), то ли из поместья (но тогда почему все комнаты были похожи на классы). Эти обширные комнаты, в результате расстановки в них необходимого количества коек, превращались в ночлежки для соревнующиеся команд. Никакого разделения на мужские каюты и дамские будуары не было и в помине. Как правило, и летом, и зимой всё начиналось со спортивных состязаний, затем интеллектуальные игры и художественно-музыкальные конкурсы. Последнее было моей стихией, и коллективы под моим чутким художественным руководством, авторством песен и постановкой музыкальных номеров на протяжении нескольких лет занимали все пьедесталы и забирали все призы.

Как хорошо похвалился, аж самому приятно стало.

Но, независимо от результатов соревнований, в конце стабильно побеждала дружба, а последующая неофициальная часть перетасовывала команды, как карточную колоду, и кто с кем проснётся с утра, тут уж как карта ляжет.

ГЛАВА XXVI

Шёл завершающий этап строительства первого блока атомной станции.

Руководители предприятий сменили тёплые кабинеты на приобъектные вагончики. «Гидромонтаж» высылал подкрепления с других строек. Вместе с рабочими коллективами прибывали даже начальники управлений, которые здесь работали простыми прорабами.

Пристанционную грязь месили сотни монтажников, строителей и военных строителей. Особенно доставалось нам, землекопам.

В этот напряжённый период меня пригласила одна субподрядная фирма, которая вела земляные работы и готовила основания для укладки подземных коммуникаций. Я проверял геодезическую основу и подписывал акт передачи. Затем, уже как представитель своей основной генподрядной фирмы, которая эти коммуникации прокладывает, я опять всё это как бы проверял и подписывал уже акт приёмки. А поскольку я сдавал всё это сам себе, претензий у меня ко мне никогда не было, зарплату же платили с обеих сторон.

Тогда это считалось предательством и проституцией, хотя буквально через пару лет наступило время кооперации, и работать везде одновременно стало уже в порядке вещей.

Итак, зарплату нам привозили непосредственно на основной объект.

Как-то смотрю, два наших инженера ПТО, ответственных за подготовку документации по сдаче объектов в эксплуатацию, оба в майорских погонах, в конце дня вышли из вагончика с получкой в карманах и деловым видом на лицах и, постепенно ускоряя шаг, стали удаляться. Через пару минут начальник управления, полковник, хорошо знавший их повадки и сразу почуявший недоброе, выскочил из вагончика с красной мордой и воплем: – Держи майоров! Они сейчас опять на неделю заболеют.

А расслабляться было некогда.

Земляные работы тогда, помню, вёл прораб Леопольд. Вообще-то звали его Володя, но он держал хряка Леопольда, которым очень гордился и настолько всех достал рассказами о нём, что в результате и сам был переименован в Леопольда. Один приезжий начальник как-то осведомился у меня о Володином отчестве, чтобы вежливее к нему обратиться. Я ответил: Ефимыч.

– Леопольд Ефимович! – воззвал он, даже не подозревая о существовании оригинального, данного при рождении имени.

У своего любимого хряка Володя перенял ряд характерных особенностей и привычек. По любой грязи он перемещался в сандалиях на босу ногу. А грязи на стройке, сами понимаете, как грязи. Однажды он настолько завяз, обходя своих механизаторов, что вытащили его только бульдозером. Без сандалий.

Шесть дней в неделю Ефимыч пребывал на работе, как правило, выпивши. Нет, не по-свински (да простит это Леопольд), а вполне интеллигентно. Так удобнее было общаться с подчинёнными, так его лучше понимали. А по понедельникам, всем на удивление, выходил трезвым. Это был день сбора податей. После выходных сотрудники стабильно приносили остатки с праздничных столов на корм Леопольду. Ну, которому, уже не существенно.

ГЛАВА XXVII

Но станцию, слава богу и, конечно, нам – первостроителям, запустили в срок, и рабочий ритм с аврального перестроился обратно на нормальный.

Наше специфическое МСУ в очередной раз поменяло статус, нумерацию и руководство. Производственные отношения нормализовались. Старое руководство вместе с подхалимами постепенно выветрилось, воздух стал чище, а языку вернулось его истинное предназначение как средству общения, а не подлизывания. Ну, а в моей службе началась экспансия, в смысле, расширение ареала производственной деятельности.

Будучи руководителем геодезической службы управления в системе «Гидромонтажа», мне приходилось ездить по Литве, России и Белоруссии. География подконтрольных объектов охватывала не только ИАЭС и Снечкус, но и ещё несколько литовских городов и посёлков. А за пределами Литвы она на западе упиралась в Калининград, на севере в Финский залив, а на юге доходила до Минска.

Везде, где прокладывались трубопроводы, а также велись гидротехнические и даже водолазные работы, требовалось геодезическое вмешательство. Ну, конечно, я был не один. На основных объектах у меня были инженеры, техники или рабочие геодезисты, которых я деликатно подчинёнными не считал, поскольку всегда уважал свободу личности, а просто, как старшой, ездил, контролировал, сдавал, принимал, подписывал и тому подобное.

В Калининграде строился новый микрорайон, а мы тянули подземные коммуникации к жилым домам, изредка натыкаясь на немецкие неразорвавшиеся снаряды. Это было в порядке вещей. А там, где домов ещё не было, трубопроводы прокладывались в чистом поле. Однажды геодезист от заказчика Женя Фомин допустил ошибку в разбивке трассы, а я доверчиво подписал акт приёмки. После чего наша фирма насовала под землю много толстых и тяжёлых труб, причём именно туда, где планировали расположиться фундаменты жилых домов.

Когда это выяснилось, я на всякий случай был лишён премии, ибо сначала надо кого-то наказать, а уже потом разбираться, а засранец Женя тотчас помчался затирать нанесённые им красной краской на столбах неверные геодезические выноски, дескать, он тут не при чём. Деньги за свою халтуру он уже получил и обратно отдавать не хотел.

На сей раз несправедливость восторжествовала. А я всегда говорил своему руководству, что зарплата геодезиста должна зависеть от его масштабности, точнее от того, какой вред он способен нанести. Вон человек одним неверным действием загнал целый квартал не туда и прославился как Нерон.

ГЛАВА XXVIII

Моим северным тупиком был Сосновый Бор, а точнее – Ленинградская АЭС.

Расположение станции практически на нулевой отметке вызывало у меня живой геодезический интерес. Находящийся неподалёку Кронштадтский футшток делит всю Балтийскую систему высот на плюсы и минусы, а мы работали как бы между ними.

Волны Балтики тактично не захлёстывали наши трубопроводы. Нити стальных водоводов со спутника, наверное, напоминали гитарный гриф, но у меня тогда не было знакомого спутника. Была исполнительная схема. Несколько параллельных, как струны, магистралей оборотного водоснабжения от одного до двух метров в диаметре укладывались на дно широкой траншеи, или скорее длинного котлована, и тянулись на несколько километров от Финского залива к полигону испытания ядерных реакторов. Ощущалась какая-то гордость за нашу гидромонтажную мощь.

Это на плюсовой отметке. А ниже трудились водолазы.

В нашей гостинице в командировках я часто жил вместе с водолазами. Очень уважал я этих ребят, которые как космонавты, постоянно рискуют, и в то же время не заносятся, а считают себя обычными работягами. На своих подводных объектах, сочетая полезное с приятным, они ставили сети, и по вечерам можно было часто наблюдать такую, почему-то запомнившуюся мне картину: по гостиничному коридору один парень в тельняшке тащит ящик со здоровенными окунями, следом второй водолаз – ящик с лещами, а третий – с водкой, и обсуждаются при этом обычные бытовые темы типа:

– Чего ты вчера к Верке-то не пришёл, женился бы. А так пришлось мне.

Или что-то подобное. Профессиональная удалённость от семей делала их не только ловеласами, но и непревзойдёнными поварами.

Я сам рыбак, но так, как готовят рыбу водолазы, не готовит никто.

В первый раз в командировку в Сосняк я поехал с нашим главным инженером, моим непосредственным руководителем Палычем, место которого я впоследствии занял. Вот прочёл и подумал, а не слишком ли убийственно звучит термин «занял место». Да нет, я не вливал в его водку гадючий яд и не пихал наркоту в его косяк. Мне это место вовсе было не нужно. Просто, он потом уехал.

С Палычем мы были в дружеских отношениях, хотя он был лет на десять старше. Это руководитель средне-советского формата, который в кабинете имел стандартный сейф с соответствующим содержимым. Рядом, через секретаршу, находился кабинет генерального директора Валерича. Оба были Александры, поэтому я буду величать их по отчествам.

В отличии от описанных мной ранее бюрократических рудиментов, эти руководители были настоящими, правильными мужиками. Валерич, заслышав по утрам лязганье сейфа Палыча и последующее бульканье, некоторое время сомневался, но почуяв затем знакомый запах косяка «Беломора», успокаивался. Значит, главный инженер собирался объезжать объекты.

Так вот, Палыч ехал в Сосняк контролировать деятельность тамошнего начальника участка, а я должен был подписать акт геодезической приёмки нового объекта. Однако геодезический представитель заказчика сел на больничный, и я целую неделю валял дурака, гонял дуру и знакомился с местными достопримечательностями.

В качестве бригадира монтажников, а заодно и рабочего геодезиста с нами ехал мой друг Витя Иванков. В первый раз он ещё не знал, как надо экипироваться, но в последующем уже никогда не забывал захватить пару сумок литовского пива своим ребятам. Местное жигулёвское наши гурманы не потребляли, а «Балтики» ещё не было.

Во всех деловых поездках у меня, как правило, находилось время и для ознакомления с местностью.

В своей первой командировке в Калининград, отъезжая домой вечерним поездом, я вышел из гостиницы с утра. Личных вещей у меня было немного, да и погода располагала пройтись. Карты города также не имелось, но примерный азимут с одного конца города на другой я представлял. А для привалов время от времени использовал попутные бары. Экскурсия удалась. Правда, запомнилось далеко не всё. Особенно к концу маршрута.

Ну, а путь в Сосновый Бор давал возможность хоть проездом, хоть на несколько часов, но всё же побывать в Питере, который в отличии от шумной, суетливой Москвы, мне всегда нравился. Это если перемещаться на поездах. Ну, а если, предположим, на служебном автобусе, да в компании сослуживцев, то тут уж не до достопримечательностей. Тут уж с песнями.

ГЛАВА XXIX

Кроме этих культурных центров были объекты и малокультурные. Как, к примеру, один совхоз под Минском. Может раньше там и существовала самобытная белорусская культура, но оккупация совхоза литовцами, как нас обзывали, хотя все мы славяне, привнесла туда хаос.

Там мы тянули теплотрассы, а ещё вели гидротехнические и немного дорожные работы. А потому, как и везде, в подряде у нас трудились механизаторы и водители УМиАТ. Ну, как трудились…

Во-первых, они поломали все местные демографические показатели, так как парней на селе почти не было, зато девушек в поиске – только свистни. Через несколько месяцев это уже проявлялось наглядно – почти все девушки репродуктивного возраста «обиделись и надулись».

Во-вторых, на местных просёлочных дорогах постовых не ставили, и водилы, почувствовав безнаказанность, бухали, не выходя из-за руля.

С утра я забрался в кабину МАЗа чтобы ехать на объект. Грузовик дал выхлоп угарного газа, водитель дал выхлоп перегара, вырулил на просёлок и сцепился зеркалами с другим самосвалом. Это у них было вроде обычного утреннего приветствия.

Вечером того же дня честно отработавший смену КрАЗ по инерции устало въехал в живописный палисадник непосредственно сквозь забор и заглох. Высыпавшийся из кабины шофёр долго и пристально разглядывал незнакомый пейзаж, после чего, оставив машину открытой, нетвёрдой походкой направился на поиски места своего проживания. Ребята с УМиАТа частенько разнообразили свой командировочный быт подобными шалостями.

От моей службы в этот совхоз сначала весьма опрометчиво был направлен инженер-геодезист Федя. Фамилия его была анаграммой к слову «бухал» и соответствовала сути. Федя «Бухал» конкретно бухал. Но в геодезии он держался. Причём, иногда держался в буквальном смысле, за штатив-треногу, когда две свои ноги уже не держали. Но при этом, глядя в окуляр нивелира, он как-то умудрялся всегда давать правильные отсчёты.

Федя был постоянно и практически безвыездно прикован к снечкусским объектам, а здесь, оказавшись на воле, он почувствовал себя орлом в небе и одновременно козлом в огороде.

Когда его хотели поймать и протрезвить, он скрылся в дворовом сортире, а через полчаса вышел оттуда ещё веселее. У него везде были свои заначки.

В результате Федя был депортирован на родину.

Свежий белорусский воздух и пшеничный бимбер приводили в лирическое настроение и наших прорабов, которых приходилось периодически менять, пока не нашли непьющего.

Ещё в этом совхозе процветало птицеводство, а точнее, куроводство. Куры с яйцами приобретались практически за бесценок, и я привозил их по заказу сослуживцев полным микроавтобусом.

Такие вот разноплановые объекты. Сегодня возвращаешься из культурной столицы, а завтра в машину и на село, к курям, бимберу и пышащим здоровьем девкам. Шучу. Последним не злоупотреблял. Хотя Витя Казанец, последний прораб из плеяды пьющих, который, как и ребята с УМиАТа, также бросил якорь в любвеобильный дамский омут, настойчиво навязывал мне секретаршу местного руководства:

– Специально для тебя берёг. Лучшая в округе и ничья. Принца ждёт.

Инесса была действительно на редкость хороша. Я же на принца походил весьма отдалённо. Примерно, как наш зеленый УАЗик на белого коня. Но на фоне одичавших шоферюг я выгодно отличался неместной интеллигентностью. Для первого знакомства этого оказалось достаточно.

Тем же вечером был организован «бал при свечах» по-белорусски, то есть пляски у лесного костра под сало, бульбу и бимбер.

На обратном пути мы с красавицей Инессой уже целовались на заднем сиденье микроавтобуса. Правда, это не очень получалось, так как основательно бимбернувший водитель Ромка с криками «Танки грязи не боятся» нёсся, не снижая скорости, по лесным ухабам.

Наутро по мозгам стучало Райкинским монологом: «Сигизмунд, что ты делаешь? Тебе тридцать лет. У тебя уже двое детей.»

Разбрасываться якорем, как остальные, я в общем-то не собирался, а потому попрощались мы с Инессой хоть и с сожалением, но с пониманием.

ГЛАВА XXX

Начало лихих девяностых в нашем регионе как-то не ощущалось. Работали уже два энергоблока, выдавая электроэнергию и принося доходы. А вот узнать воочию, какие перемены происходили на родине, мне было крайне интересно. Как-то в беседе с генеральным Валеричем я намекнул, что неплохо бы обновить наш автопарк новой грузовой машиной непосредственно с ГАЗа, где они продавались довольно недорого. Себя я, естественно, предложил в качестве покупателя, имеющего там свои каналы. Предложение было принято, я получил валюту и оформил командировку, а по сути оплачиваемый проезд в дополнительный оплачиваемый отпуск.

Надеюсь, мистер Бенджамин Франклин не слишком обиделся на то, что пачка купюр с его изображением разместилась в потайном кармашке моих труселей. При этом термин «зажопил баксы» получил здесь буквальное значение. Но это не из неуважения к данной валюте, а ради спасения зелёного нала от российского криминала. Конечно, в кейсе деньги держать престижнее, но в трусах вернее. К тому же поезд – не инкассаторская машина. А ведь нужно было иметь именно наличные для последующих обменных операций.

В тот сложный для России период многие мои друзья и однокашники забыли свои институтские специальности, открыли небольшие фирмы и занимались тем, что приносило реальный доход. В основном это было посредничеством в торговой сфере между производителем и потребителем. К примеру, закупка табачных и алкогольных изделий на базе оптом и реализация их через ларьки в розницу.

Меня всегда забавляло то, что два-три человека, создавая фирму по перепродаже какого-нибудь товара, именовались Генеральными директорами и Главными финансистами. Даже Президенты попадались. Да ладно, флаг им в руки. А вот рэкетом заниматься моим интеллигентным друзьям воспитание и здоровье не позволяли. Этим занимались ребята, более развитые физически и менее интеллектуально.

Братан Серёга заранее предупредил, что покупка машин с автозавода – дело опасное, контролируется братвой и вообще, надо готовить мзду. Сам он тогда, как собственно и всегда, крутился в духе времени в соответствующем темпе и, ориентируясь на конъюнктуру рынка, постепенно становился миллионером.

Следуя его совету, я решил не торопиться и осмотреться. Друзья посоветовали действовать через знакомого начальника сбыта, но он был в отпуске, и я пару недель напропалую кутил со старыми друзьями как в последний раз, понимая, что дальнейшее наше общение через Железный занавес будет уже проблематичным.

Отгулявший начальник сбыта из отпуска вышел, но никакого содействия не оказал, так как процедура была единой для всех, и оформить покупку машины можно было и раньше, но тогда бы мы так не погудели.

ГЛАВА XXXI

И вот тут начинается самое интересное.

Мне, как представителю зарубежной фирмы, крупнейший российский автозавод в продаже своей продукции отказал, а доллары вообще не признавал. Бухгалтерские тётушки были тупо зомбированы в одном направлении и никаких отклонений не воспринимали. Как-то даже ошарашивала эта постсоветская дикость, когда продавец не заинтересован в продаже своего товара, не говоря уж об экспорте.

Пришлось заключать договор о сотрудничестве с российской фирмой моих друзей и через неё, разменяв зелёные на деревянные, действовать законным порядком. Следующим моментом ненавязчивого государственного сервиса явилось то, что купленный мной грузовик попросту вытолкали за ворота автозавода – заполучите. Молодой водитель Андрей, присланный мне для перегона машины, обескураженно чесал затылок, осматривая её на предмет, а ездит ли она вообще, а я отправился на поиски бензина, чтобы добраться до ближайшей заправочной станции.

Уже на заправке ко мне подошёл молодой человек, может чуть моложе меня, и осведомился, не я ли владелец этого транспортного средства. Я ответил утвердительно, догадываясь, что последует дальше. Завязалась дружеская интеллигентная беседа.

– Вы, наверное, знаете, что машины с ГАЗа просто так не уезжают?

– Конечно, наслышан. А какие взносы? Я вот этот недорогой грузовик приобрёл не для себя, а для строительной фирмы, причём из ближнего зарубежья.

– Тогда по прейскуранту и из уважения к вам возьмём по минимуму, десять тысяч рублей.

Меня это приятно устроило, но ради интереса я осведомился:

– А если меня ещё кто-нибудь остановит с подобным предложением?

– Я, Саша Чёрный, контролирую Московское шоссе и гарантирую, что до Москвы у вас никаких проблем не будет. В противном случае можете вернуться и плюнуть мне в лицо.

– Хорошо, с удовольствием вернусь и плюну, – парень был мне симпатичен, а сам разговор вызывал живой интерес.

– Ну, а если кто-то откажется платить?

– Доходит и до перестрелок. В основном это чёрные. Кавказцы предпочитают наши «Волги», а взнос за них доходит до ста пятидесяти тысяч.

Мы ещё некоторое время порассуждали о перипетиях российского бизнеса и по-приятельски расстались.

Где-то около получаса машинка наша спокойно катилась в московском направлении, но потом вдруг мы ощутили чьё-то пристальное внимание. Из окна обогнавшей нас «Волги» высунулась рука с рацией, похожей на пистолет, предлагая остановиться.

– Что делать? – спросил Андрюха.

– Тормози. Всё нормально.

Один из «кожаных» приблизился, но я сразу предупредил события:

– Ребята, я расплатился с Сашей Чёрным.

– Сколько?

– По минимуму, десятка.

Братки связались по рации, вежливо извинились и пожелали нам счастливого пути.

– Кто же в этой стране правит-то, – размышлял я, сравнивая государственный бесхоз и похренизм с дисциплиной и интеллигентностью самостийных структур.

Белоруссию нам пришлось пересечь без остановок, так как бензина не было ни на одной из заправок, и оставалось надеяться только на инерцию. Заглохнуть на границе с Литвой было уже не страшно. С пограничного поста я связался со своими, и навстречу выехал наш механик с полной канистрой.

– Прощай, немытая Россия, – соглашался я с Лермонтовым, ностальгируя по прежним, пускай не идеальным, но привычным и любимым временам. А мой следующий приезд на родину состоялся только через двадцать лет.

ГЛАВА XXXII

Чтобы закрыть автомобильную тему, я вспомню своего одноклассника Алика. В те далёкие школьные годы автомобиль в принципе считался предметом роскоши, а Алик вообще не понимал, для чего он нужен. По его мнению, всё человечество должно сидеть на велосипедах. Нет, где-то он прав, и сейчас многие к этому стремятся. Но он возводил велосипед в ранг идола и фанатично ему поклонялся. А ещё был он профессиональным матерщинником и, когда начинал взахлёб фантазировать о том, как будут воевать в следующем веке и лазерными лучами срезать спицы на велосипедах противника, сопровождая всё это отборным матом, мы откровенно ржали от его сексуально-велосипедного юмора.

Вторая его особенность – это примерно такое же отношение к кошкам. Жил он в небольшом доме с палисадником, и там кошки бродили стадами. Котоводством он занимался самозабвенно, применяя на практике знания, вынесенные с уроков по общей биологии. Комбинируя генотипы, фенотипы, аллели и зиготы, он, как Мичурин от животноводства, скрещивал своих подопечных, вычисляя при этом масть будущих котят.

Как-то захотел он вывести чёрного кота с белыми лапками и ушками. Для этого, согласно формулам, его разноцветной кошке нужен был абсолютно чёрный кот. В стаде такого не оказалось, но мы, одноклассники, помогли Алику, нашли такого, притащили на квартиру и вчетвером залегли в разных концах комнаты. Животные опасливо озирались. Мы стали ползком сближаться, отрезая им пути к отступлению. Но совокупляться без любви они никак не хотели, и на этот раз эксперимент пришлось отложить. Но потом Алик в более интимной обстановке всё-таки довёл дело до конца. И ведь получилось! В помёте оказался и расчётный экземпляр.

Позже я задумался, кем может стать впоследствии человек с такими увлечениями, и не удивился, когда через много лет узнал, что Алик в городской администрации руководит отделом экологии, причём именно в сфере контроля автомобильных загрязнений. Во как! Думаю, он и сейчас перемещается на велосипеде в сопровождении кошачьего эскорта.

ГЛАВА XXXIII

Итак, Союз нерушимый республик свободных успешно рухнул. Однако маленькие, но гордые «республики свободные» ещё не знали, что с этой свободой делать. Пришла пора решать, кому куда, с кем и за кого.

Руководители советского формата в новых условиях адаптироваться не смогли и разъехались обратно по стройкам Средмаша. Главный инженер Палыч за всё время пребывания в Литве из местного лексикона выучил только два слова, одно литовское, а второе матерное с литовским окончанием. Отставной зэк Зыкин за ещё больший срок не освоил вообще ни одного. Понятно, что с таким словарным запасом в литовской документации разобраться было бы сложно.

Уехал мой друг, Витя Иванков, с которым мы скушали пуд соли и ещё больше плова с самогоном. Зачем-то он решил вернуться в свою солнечную Узбекию, из которой потом всё равно пришлось эмигрировать, только теперь уже в Волгоград.

Уехал в Подмосковье и другой друг, Женька Ломов, с которым мы лет десять практиковали вокально-инструментальное творчество по местным городкам и весям. И, что характерно, чем эти веси были меньше, тем душевнее там принимали нас, полупрофессиональных музыкантов и тем обильнее накрывались послеконцертные столы.

Но большинство посланцев Великой державы всё-таки осталось. Мы принципиально решили не покидать город, где уже пустили корни, где родились наши дети. Правда, мне пришлось сменить ориентацию.

Да нет, производственную.

На границах вырастал Железный занавес. Командировки закончились. Главным заказчиком строительных услуг осталась атомная станция. Но зато все работы, связанные с плановыми ремонтами и новым строительством, стабильно и своевременно финансировались. Местным строительным организациям этого пока вполне хватало.

А вот рамки геодезической деятельности резко сузились, и мой генеральный директор Валерич стал поручать мне то охрану труда, то контроль за производством, и постепенно тащил на должность технического директора. Я упирался как мог. За десять лет я настолько привык к интересной и разнообразной вольной жизни, что никуда не хотел. Но, глядя обстоятельствам в лицо, я, конечно, понимал необходимость возвращения на строительную стезю.

Моему шефу, стратегу по натуре, был нужен доверенный руководитель производства, что дало бы ему возможность заняться делом перспективным, а именно, формированием консорциума. В условиях конкуренции надо было создать местный противовес крупным иноземным фирмам. Объединение десяти наших постсоветских предприятий должно было монополизировать местный строительный рынок.

Валерич дипломатично играл на моих чувствах моральной ответственности и сознательности:

– Ты можешь так заговорить зубы, что в результате не поймешь, «да» ты сказал, или «нет». Это очень ценное качество при общении со станционными бюрократами.

В администрации атомной станции, действительно, к каждому клерку требовался индивидуальный подход. Чем дольше номенклатурщик сидит в одном кресле, тем капризнее он становится, а щёки и пузо раздуваются пропорционально самомнению.

Палыч правильно уехал. Он не смог бы работать в таких условиях. Да и Валерич опасался за свою нервную систему, предусматривая возможность сорваться и набить какую-нибудь бюрократическую харю. Я же был пока ещё добрым и дипломатичным.

– Ты давай, руководи предприятием, а мне время от времени сообщай, что там творится, – напутственно успокаивал меня шеф.

– Ну что ж, стерпится – слюбится, – безальтернативно успокаивал себя я.

ГЛАВА XXXIV

Советское материальное наследие, доставшееся нашей фирме, состояло из преимущественно специфического оборудования, строительных механизмов и небольшого автотранспортного парка. Греческое «ГИДРОмонтаж» поменялось на латинское «АКВА», но суть деятельности осталась прежней – всё, что связано с водой. Порядка пятидесяти работников были профессиональными «водяными», а потому мы были постоянно востребованы.

В красивом костюме и при галстуке я вынужден был вращаться среди станционной элиты, получать заказы на подрядные работы, играть в конкурсы и заключать договоры. Галстук непривычно душил бывшую вольную шею, но одному моему коллеге, к примеру, было ещё хуже – из-за его небольшого роста эта деталь имиджа ему вообще по коленкам стучала.

Прорабы мои, впрочем, как и я в юности, очень любили ковшами экскаваторов нарушать покой подземного мира. Один из силовых кабелей, порванный в зоне атомной станции, остановил работу всей нашей фирмы. Государственная инспекция по атомной энергетике грозила предприятию лишением квалификационного аттестата.

Пожалев прораба, я сам коленопреклонённо бил челом об ковёр Госинспекции и пересдавал экзамены на профпригодность в высокой комиссии.

Другой порванный кабель обеспечивал правительственную связь, а потому на генплане не фигурировал. Ну, что ж, раз нет на схеме, значит копай смело. Так что мои ребята порвали его достаточно быстро. Нас потом искали дольше. Двое суток при тогдашних средствах обнаружения кабельщики двигались от Риги до ИАЭС по кабельной трассе в поисках порыва. Нашли-таки. Я опять принял огонь на себя и, во избежание шумихи, расплатился с ними средствами из директорского фонда раздолбайства.

Ну, а коль уж я коснулся тайн подземелья, вернусь к упомянутым ранее циркводоводам.

Я постоянно находился в контакте с начальниками пяти-шести цехов АЭС и их замами по ремонту. А ремонтировали мы те системы, которые в советское время сами же и проложили.

Как-то позвонил мне заместитель начальника турбинного цеха и попросил устранить аварию, суля крупные финансовые поощрения за срочность выполнения.

– Да ведь всё равно надуешь, – переиначил я нецензурное звучание слова «обмануть», хотя знал, что он парень порядочный и не обманул бы, если бы не остальные инстанции, через которые проходит согласование смет и которым из кабинетов ни хрена не видно.

Подземный стальной циркуляционный водовод, подающий воду от насосных станций на охлаждение турбогенераторов, имел два метра в диаметре и находился на глубине от трёх до шести метров под землёй. Его как-то подмыло и осадило аккурат на бетонный угол столь же подземного сооружения. Надо было изнутри нетрадиционно залатать и заварить деформированный и пробитый трубопровод. А был уже конец рабочего дня.

Внутри трубы было темно и неуютно. Под ногами струилась вода. Сквозь рваную стенку выпирал угол бетонного блока, а дальше трубопровод под углом уходил всё глубже в недра береговых насосных станций. Очень не хотелось оступиться или поскользнуться.

Зато удалось познакомиться с ощущениями джинна-клаустрофоба.

Ассоциация с находящимися в пищеводе пищевыми продуктами также уместна.

Привлекая к этому таинству бригаду монтажников вместе с прорабом, я видел, что люди уже усталые, а тут ещё такой напряг. Изготовление и сварка нестандартной конструкции стальной заплаты, так называемого «седла», шли долго, туго и на нервах. Нам с прорабом до двух часов ночи приходилось приподнимать стремительно падающий моральный дух и кормить измотанных людей бутербродами и анекдотами, чтобы не засыпали.

Потом, часа в два ночи, я развозил всех по домам, а бдительная дорожная полиция пару раз останавливала нас, нюхала находящегося за рулём меня и недоумевала, почему в такое время по городу катается полная машина трезвых неадекватов.

ГЛАВА XXXV

– Ну вот и зачем нам твои вонь, вода и железные трубы, – справедливо спросите вы, – И где же упомянутая в начале раздача городов друзьям в подарок?

Сейчас поясню.

Высочайшим министерским решением нам была навязана добрая традиция – каждые пять лет проводить переаттестацию руководителей строительства. Но не из недоверия к институтским дипломам, а ради сбора средств на поддержку штанов творческой интеллигенции. Университетская профессура устраивала платные семинары и учила работать нас, опытных производственников.

Когда это был первый блин, и процедура ещё не устаканилась, произошла некоторая путаница со строительной спецификой. В результате я прошёл обучение с группой ПГС, сдал экзамены и получил квалификационный аттестат на строительство промышленных и гражданских объектов. В следующий раз я попросил председателя комиссии аттестовать меня на родные «водоснабжение и канализацию», но немного зашкалил и сдал заодно «отопление и вентиляцию». В результате у меня стало как бы три высших строительных образования. Ну, а для полного букета я ещё аттестовался на технический надзор и строительство объектов атомной энергетики.

А если уж взялся за гуж или назвался груздем, то полезай в кузов и не говори, что не дюж. Так и пришлось пройти все ипостаси инженера-строителя от мастера до директора предприятия, причём почти во всех строительных сферах. И чего только не досталось нам строить, монтировать, бетонировать и отделывать. От туалетов до объектов атомной энергетики, от подземных и подводных сооружений до промышленных строений и жилых домов родного города, где прошла большая часть жизни и где ты знаком со всеми, от мэров и до дворников.

Но, пожалуй, я остановлю своё повествование на конце ХХ века. Бесшабашная молодость миновала, а именно на её эпизодах и интересных моментах я хотел акцентировать внимание и выстроить сюжет. Последующие же десятилетия сознательной жизни и руководящей работы не столь интересны в плане ироничного описания.

Прошу также простить за то, что долго растекался «мыслью по древу», пальцами по клавиатуре и эпитетами по мозгам, а в результате получились какие-то строительные мемуары. Но, надеюсь, мне всё-таки удалось добраться до раскрытия темы названия и доказать способность ребят из ГИСИ «друзьям на память города дарить».

Ну вот, теперь вроде всё!

Оглавление

Честь имею, поручик Ржевский

Мы ребята из ГИСИ, ты нам только поднеси

Не каждому дано такое вот…