Великий Бенин [Самуэлла Иосифовна Фингарет] (fb2) читать онлайн

Самуэлла Фингарет Великий Бенин

Глава I Капитан ди Сикейра

Первыми европейцами, пришедшими в Африку, были пираты и авантюристы.

Дэвидсон, современный исследователь Африки.

Фернан Гомиш, богатый купец и уважаемый горожанин Лиссабона, сидя в удобном широком кресле, читал письмо. Он читал внимательно, не спеша, время от времени бросая быстрые взгляды на стоящего несколько поодаль человека.

Этот человек ему положительно нравился: он невысок ростом, но в его стройной фигуре угадываются сила и ловкость; мелкие черты лица жесткие; тонкие, очень красные губы упрямо сжаты, а глаза, черные, живые, быстрые, смотрят смело и вызывающе. Да и то, что о нем пишет доверенный Гомиша, характеризует молодца с наилучшей стороны. Он хорошо фехтует, ездит верхом, держит в руках кинжал и шпагу; метко стреляет из аркебузы; дважды плавал в качестве капитана, правда, не далее кастильских портов, но корабль знает отлично. К тому же он младший сын давно разорившейся дворянской семьи и готов на все ради легкой наживы.

«Да, — подумал Гомиш, с удовольствием разглядывая потертый камзол просителя, — трудиться молодец, видно, не любит. Для таких труд горше позорного клейма. Вот и бегут они к нам. Ремесленник или крестьянин не станет рисковать головой — тут нужен обедневший дворянин».

— Мой доверенный отлично рекомендует тебя, сеньор ди Сикейра, — Гомиш жестом пригласил молодого человека занять место в кресле, стоящем по другую сторону стола. — Поэтому я решаюсь доверить тебе мой лучший корабль. «Санта-Инес» должна через две недели, самое большее через двадцать дней, покинуть лагашскии порт. Ты поведешь ее по морю, отделяющему страну белых от страны черных. Плавание к берегам Африки продолжается семь недель. В августе корабль должен вернуться с трюмами, полными малагетой — гвинейским перцем, которым мы вытесним с рынков пряности генуэзских и венецианских купцов. Тебе не возбраняется также привезти золотой песок и слоновую кость, если таковые встретятся на вашем пути.

Важный купец прикрыл веки, словно бы устав говорить и смотреть на своего собеседника. Он ждал радостного согласия, благодарности. Но вместо этого вдруг услышал:

— Какую часть прибыли я получу, ваша милость?

Гомиш быстро вскинул глаза: вопрос прозвучал дерзко — молодчик воистину не боится ни бога, ни черта, а прямо берет быка за рога.

— Я ведь только посредник нашего милостивейшего короля, ничтожный компаньон в его африканской торговле. Всю слоновую кость, которую привозят мои корабли, я продаю его величеству по твердой цене. Прибыль моя невелика, и потому я могу предложить тебе не более чем десятую часть общей выручки. Если ты окажешься предприимчивым, то и награда будет немалой.

— Путь, который вы мне предлагаете, опасен. Ведь плыть предстоит среди островов, где нет ни поселений, ни людей, где мелкое дно и сильные ветры. Я рискую головой.

— А я — хорошо оснащенным кораблем, командовать которым почтет за честь любой моряк.

Гомиш снова прикрыл глаза, и лицо его стало сонным, скучающим, только широкие черные брови, сдвинувшись к переносью, выдавали нетерпение, с которым он ожидал согласия кавалера.

Руки Сикейры впились в подлокотники кресла: «Уж не хочет ли этот купчишка обвинить его, дворянина, в трусости? Его, чей род столь же древен, сколь род самого короля! — Сикейра с ненавистью взглянул на широкое мясистое лицо почетного гражданина Лиссабона. Это была ненависть дворянина к выбившемуся в люди человеку из простого сословия. — Сиди тут, — возмущался про себя кавалер, — и слушай насмешки торгаша, хоть и пожалованного в рыцари, но все равно торгаша. Ведь мой дед, будь он проклят, промотал имущество, оставил нас нищими, так глотай теперь все, что предлагает тебе купец, будь он проклят вместе с моим досточтимым предком».

Золотые пуговицы белого атласного камзола Го-миша и перстни, сверкавшие крупными камнями на его коротких пальцах, казалось, дразнили Сикейру. Его уязвленное самолюбие тут же восстановило в памяти отцовский дом, старый дом кавалеров ди Сикейра, стоявший на площади против церковки, к ограде которой проезжие крестьяне привязывали своих мулов.

Этот дом ничем не отличался от ветхих домишек простых людей их маленького, грязного городка — такой же старый, с темными сырыми комнатами, заставленными скрипучими скамьями и неуклюжими сундуками. Только над покосившейся дверью жилья ди Сейнеров гордо высился щит с гербом древнего рода. Перед большими праздниками отец сам брал в руки кисть и подновлял выцветшие краски.

Сикейра вспомнил своих изнывающих от безделья братьев, их сварливых жен, одетых не лучше простых горожанок…

«Нет, безродный купчишка, ты не будешь смеяться надо мной, — думал он. — Я, маленький Руи, спасу свой род от нищеты. Я уйду в океан, к черной земле, в пасть дракону! Но я вернусь, и, попомни мое слово, купец, вернусь с золотом, и тогда поглядим, кто веселее смеется».

— Идет, — сказал он вслух, — согласен. Дайте мне хорошего кормчего, чтобы знал, как держать астролябию, квадрант да угловую линейку^[1], и я поведу ваш корабль хоть в самый ад.

Тут что-то заставило Сикейру обернуться. Он не сразу понял, что именно: его никто не окликнул, до него никто не дотронулся, — очевидно, он почувствовал пристальный взгляд. К столу подходил высокий худой монах в черной рясе. Сикейра не слышал, как он вошел. Монах шел бесшумной поступью, в упор разглядывая вскочившего от неожиданности кавалера.

Навстречу вошедшему поднялся и Гомиш.

— Брат Педро, полномочный инспектор короны, — с некоторой торжественностью представил он монаха. — Он будет сопровождать вас в плавании.

Сикейра низко склонил голову, принимая благословение святого отца. Монах молча обошел стол и сел, отодвинув в тень кресло так, чтобы свет не падал на него. Пока монах шел, Сикейра успел разглядеть восковое желтое лицо поразительной худобы, на котором горели глубоко запавшие глаза без ресниц.

Повернув голову к святому отцу, Гомиш ждал, не скажет ли тот чего-нибудь. Но монах сидел молча, его лицо и длинное тело казались окаменевшими. Тогда заговорил купец.

— Его величество король дон Аффонсо доверил мне, своему слуге, обследовать Африканское побережье в той части, куда португальцы еще не проникали. В январе прошлого года мои корабли пристали к земле, на которой нашли песок, перемешанный с золотом. Мы назвали эту страну Золотой Берег, ибо там родится золото. Вам надлежит плыть далее. — Гомиш развернул лежащий перед ним большой свиток пергамента — это была карта со множеством названий и обозначений.

Сикейра, не искушенный в науках, не умевший ни читать, ни писать, с некоторой опаской следил за коротким пальцем Гомиша, уверенно скользившим по пергаменту. Палец уперся в порт Лагаш — это, Сикейра знал, самая крайняя юго-западная оконечность Португалии, да и всей Европы, — затем пополз вниз на юг, медленно двигаясь к черному материку, обогнул мыс Бохадор, наводивший ужас даже на самых отчаянных моряков, повернул на восток и здесь, прочертив короткую линию, остановился.

— Земли, которые вы откроете, будут принадлежать португальской короне, и вы должны оповестить об этом весь мир, вбив там каменные столбы с именем нашего всемилостивейшего короля Аффонсо Пятого и с португальским гербом, который всемогущий господь бог вручил через своего ангела первому королю Португалии. Вы должны с вашими людьми разузнать все об этих землях, об их богатствах и жителях и обо всем оповестить меня, как только «Санта-Инес» вернется в Португалию.

— Эта карта, — продолжал Гомиш, — снята с той, которую тридцать лет тому назад составил ученый еврей, знаменитый мастер Жакоме. Я сам исправил ее согласно сведениям, которые привезли мои капитаны. Более точной карты нет, — палец Гомиша оторвался от Африканского материка, пергамент с хрустом свернулся.

Гомиш молча протянул свиток кавалеру, представителю древнего рода. Молча, с поклоном принял Сикейра карту, так, словно он брал дарственную грамоту на владение землями.

— Я вверяю тебе корабль, капитан Руи ди Сикейра. Помни, капитан должен прежде всего ревностно относиться к своим обязанностям, держать в повиновении команду…

— Капитан должен прежде всего быть католиком, — резко перебил Гомиша монах. — Нам уготовано господом богом вступить на земли, где живут люди, души которых, погрязшие в язычестве, так же черны, как их тела. Вырвать эти души из рук сатаны — вот главная задача христианина.

— Святой отец прав, и его наставления пусть пойдут на пользу нашему делу. Сегодня же выезжай в Лагаш. На корабле тебя будут ждать опытный кормчий, знающий береговые ориентиры и якорные стоянки, и искусный в врачевании араб. В трюмах лежат оружие, яркие ткани и медные кольца. Закупку провианта, набор матросов и иных нужных для плавания людей я доверяю тебе, — Гомиш бросил на стол туго набитый бархатный кошелек.

— Угодно ли вам, святой отец, совершить путь из Лиссабона в Лагаш вместе с сеньором ди Сикейра?

Я буду в порту раньше капитана, — монах кивнул головой и пошел к выходу. Он шел бесшумно, едва касаясь пятками пола; Гомиш и Сикейра смотрели ему вслед до тех пор, пока закрывающие вход шпалеры с вытканными охотниками, слегка колыхнувшись, не пропустили черную высокую фигуру и не сомкнулись вновь.

В третий день июня, в год 1472, «Санта-Инес» покидала лагашскую гавань. Это была легкая однопалубная каравелла, водоизмещением в 50 тонн, с корпусом широким, устойчивым, не раз выдержавшим натиск океана. На реях ее четырех мачт вздулись белоснежные паруса, треугольный блинд на бушприте натянулся так, словно готов был взвиться в воздух, на фок-мачте развевался португальский флаг. Все, кто был на рассвете в порту, любовались красавицей каравеллой; на ее носу были искусно нарисованы огромные глаза, а на корме сверкали золоченые буквы. Держась в шести румбах от ветра, «Санта-Инес» взяла курс на запад-юго-запад.

Глава II В океане

Каравелла — это лучший корабль, когда-либо бороздивший моря.

Кадамосто, путешественник XV века.

Кто измерит мощь океана? Кто охватит взглядом беспредельное небо, бесконечную даль воды?

Волны, волны… Им нет ни начала, ни конца — они повсюду, то легкие и игривые, то штормовые и грозные, стремящиеся, как голодные звери, пожрать все на своем пути.

Уже много дней качали волны океана «Санта-Инес». Изменчив, непостоянен океан. У него свои законы, и, подчиняясь им, каравелла то неслась, раздувая белые паруса, то беспомощно замирала на месте. Тогда бородатый боцман, мастерски посылая в воду плевок, говорил, глядя в безоблачное небо: «Ветром и шляпы не наполнишь!» Эти слова означали наступление штиля. Обессиленные паруса беспомощно повисали вдоль мачты, а матросы закидывали удочки за борт корабля. Но штиль проходил, и вновь паруса гигантскими крыльями взмывали к небу, и резал зеленую воду высокий бушприт. Так миновали мыс Нос — «Дальше пути нет», за которым еще совсем недавно судоходство считалось невозможным, затем Канарские острова и мыс Бохадор, встретивший каравеллу сильным обратным течением.

На одном из островов Зеленого мыса была сделана недолгая стоянка: запаслись водой и дровами — и вновь бескрайняя ширь океана.

Жизнь на корабле шла обычным чередом. Она была размерена звоном колокола, в который каждые полчаса звонил юнга, переворачивая склянки песочных часов: восемь склянок — смена вахты, сорок восемь — сутки прочь.

Обязанность переворачивать склянки досталась Диего Гальване, совместившему в своем лице юнгу и кока. Все на корабле знали, что Диего был студентом, изучал науки в Коимбре, но, покинув университет, предпочел шаткую палубу корабля сумрачным сводам аудиторий. Не слишком-то охотно согласился Сикейра включить в состав команды бывшего студента. Когда внезапно в лагашском порту ему преградил дорогу высокий нескладный юноша с живыми глазами и большим подвижным ртом, он долго с подозрением разглядывал его, оттягивая решение, задавая множество вопросов. Однако команда набиралась поспешно, каждый человек был находкой, и капитан, поморщившись, решился взять Диего в качестве младшего матроса.

Так бывший студент стал чистить трюмы, менять склянки да готовить на несложном приспособлении похлебку для матросов и мясо для капитана. Матросы полюбили Диего: парень был покладистый, веселый, отличный рассказчик. Его забавные истории не раз помогали коротать долгие часы вынужденного безделья во время штиля. Даже старые, любящие поворчать моряки хвалили незамысловатую стряпню Диего, а молодые матросы приобщали студента к трудной морской науке: учили ставить паруса, закидывать гафель, держать румпель, не забывая при этом посмеяться над его неудачной карьерой ученого.

— Эй, студент, — крикнул скучающий вахтенный, едва Диего появился на палубе, — расскажи, как ты зубрил латынь в Коимбре!

— Что ты смыслишь в латыни, ты, научившийся лазить по мачте подобно обезьяне, — с комической серьезностью ответил Диего, выбрасывая за борт очистки. — Учить латынь, друзья мои и братья, почти так же сложно, как приготовить обед на сорок человек из одного сухого копыта, которое щедро выдает мне наш славный боцман, насквозь пропитавшийся солью всех морей и океанов. Понять склонения можно только после того, как съешь хороший кусрк мяса и запьешь его добрым вином, а так как мы, друзья мои и братья, довольствуемся жидкой похлебкой и прокисшим пивом, то говорить о священном языке богов и героев на голодное брюхо представляется мне греховным.

— Ну, если латынь, или, как ты говоришь, язык богов и героев, так дружна с мясом и вином, почему же ты удрал от нее на наши харчи? — ворчливо возразил боцман, садясь на свернутый якорный канат.

— О командир и отец наш, — Диего сложил в поклоне свое длинное тело, — не я оставил латынь, а она меня. Расскажу-ка я вам печальную повесть — и оплачем судьбу бывшего студента, ставшего бесприютным скитальцем по неведомым морям.

Диего уселся на опрокинутое ведро. Свободные от вахты матросы, предвкушая веселье, расположились вокруг него.

— Так вот, братцы, — начал Диего, — видно, не помогли молитвы доброй матушки, мечтавшей увидеть своего маленького сыночка в докторской мантии. Исполняя ее волю, я честно зубрил науки целых три года. Целых три года питался пищей духовной, а от нее, друзья мои, в брюхе урчит так, словно сидит там еретик и приговаривает: «Продай за хороший обед черту собственный скелет, да и душу в придачу». А сатана не дремлет. Никто другой, как он подбил меня поухаживать за профессорской дочкой. «Что ж, — решил я, — может, и впрямь повезет, стану зятем профессора, каждый день обедать буду».

— Губа не дура, — ехидно вставил боцман.

— Ну вот, прокрался я вечером в сад, притаился в кустах под окнами профессорского дома, жду — не покажется ли мой предмет. И впрямь, появилась. Ручками за перила балкона держится, глазки к небу подняла — на звезды смотрит. «Красавица…», — прошептал я тихонько. Испугалась барышня: «Ах, ах, кто здесь?» — и веер из правой ручки от страха выронила. Я веер схватил — да к балкону: «Не бойся, чудная, это твой раб, умирающий от любви». Соловьем разливаюсь. Уж так ее красоту и свои чувства описываю, словно стихи читаю. Слушает, не уходит. Потом говорит: «Я тебе не верю». «Прикажи убить меня, только не отрицай моей любви». «Может, ты и вправду любишь, — говорит мне на это красавица, — да только студенты — народ легкомысленный». «Что-то голос у моей козочки хриплый, — подумал я. — Уж не простудилась ли ночью на балконе? Надо закутать ее в мой плащ». Прыгнул я на балкон, накинул плащ на белые плечи, заглянул в личико моей суженой… — да как заору. Была-то это, братцы, не дочь профессора, а его сестра. Ведьма, каких свет не видывал. Двух мужей свела в могилу. И не иначе, как своей злостью. Бросил я плащ — да через перила, да вон из сада. До самого дома бежал, словно дьявол за мной гнался.

Громкий смех заглушил последние слова рассказчика. Смеялись все: и матросы, и кормчий, держащий румпель. Даже боцман, всегда хмурый и важный, снисходительно хохотнул в рыжую бороду.

— Ну, а дальше? — спросил кормчий сквозь смех.

— А дальше… Храню веер на память о дивном свидании, в склянки бью да вам, дуракам, похлебку варю.

За разговором не заметили, как наступили сумерки. Дневной свет угас. По воде заскользили легкие тени, предвестницы ночи. Свободные от вахты моряки ушли спать.

Спали на корабле вповалку, подстилая под себя собственное платье. Спальными помещениями служили свободные от груза трюмы. Там пахло гнилью, обильно плодились насекомые твари, пищали и дрались крысы.

Диего остался один.

Внизу под его ногами бежали быстрые волны и, ударяясь о нос корабля, разлетались множеством мелких брызг. Над его головой небо светилось махровыми звездами. Впереди, словно лоцман, плыло созвездие Южного Креста.

Пришел вахтенный проверить время. Сделать это здесь, в Южном море, было задачей нелегкой. Европейские мореплаватели привыкли узнавать время по «Стражницам». Вращаясь вокруг Полярной звезды, они, подобно стрелке часов, свершают полный круг за двадцать четыре часа, а за один час описывают дугу в пятнадцать градусов. Но вот уже несколько дней, как небо изменилось и ни Полярной звезды, ни Большой Медведицы, в которую входят Стражницы, не было видно.

Пока вахтенный заносил в журнал свои наблюдения, Диего недвижно стоял на носу «Санта-Инес». Однообразно и мягко плескался океан. Грандиозная ночь и огромное небо казались чудом. И, обратив лицо к звездам, юноша тихо сказал: «Не было профессорской дочки, не было профессорской сестры. Я покинул Коимбр для того, чтобы увидеть мир. Но через год, и не позже, я вернусь в университет, так как без знаний слепы глаза человеческие».

— Что ты, сынок? — не отрываясь от журнала, спросил через некоторое время вахтенный.

Диего не ответил.

Расчистив место среди ящиков и канатов, он лег тут же на палубе и сразу уснул.

Разбудил его утренний холод. Звезды погасли, и где-то далеко на горизонте появилась светлая полоса, отделившая небо от моря.

Вскоре в эту полосу врезался, выплыв из толщи воды, край золотого плоского диска. Он увеличивался, рос, делался объемным и, наконец, нестерпимо сверкающим шаром поплыл по небу. Призрачная паутина, сотканная из тысячи золотых лучиков, окутала корабль. Диего показалось, что не ветром, а солнечным светом наполнились паруса «Санта-Инес».

Восход солнца обещал хороший день. Ничто: ни небо, ни море, ни люди — не ждало бури. Даже боцман, бывалый моряк, не почувствовал ее приближения.

Глава III Буря

Так водные пути мы открывали, Дотоле не открытые никем.

Камоэнс, португальский поэт XVI века.

Около четырех часов после полудня южная часть неба начала заметно темнеть — на ней появились маленькие тучки. Они медленно поплыли над синевой спокойного моря, сначала поодиночке, а затем сбившись в дружные стайки. Тучек становилось все больше, и скоро сплошная темная масса заволокла южную часть неба вплоть до самого горизонта.

— Взять марсель на рифы, — отдал приказ капитан.

Матросы быстро уменьшили поверхность паруса, прикрепив его свернутую часть к нижней рее.

— Убрать малые паруса!

— Есть убрать малые паруса!..

Тем временем тучи закрыли все небо и черная мгла опустилась на воду. Огромные вспененные волны, догоняя друг друга, понеслись навстречу «Санта-Инес», и страшный удар потряс ее корпус. Высоко задрав нос, каравелла взмыла на гребень гигантской волны. Упавшие назад паруса уже готовы были коснуться волны. Но этого не случилось. Корабль медленно выпрямился, чтобы тут же столкнуться с новой водяной горой. Им не было числа, этим чудовищным волнам. Одна за другой налетали они на корабль, пытаясь опрокинуть его, содрать обшивку. «Сан-та-Инес» стонала, как живое существо, ее крепкие мачты гнулись, снасти рвались под тяжестью наполненных ветром мокрых парусов.

Сикейра стоял на высокой площадке, крепко держась за ванты.

— Убрать все паруса! — гремел его голос, перекрывая рев и грохот моря.

— Есть убрать паруса!

Но это не помогло — вот-вот перевернется корабль вверх килем.

— Рубить бизань-мачту! Рубить грот-мачту! Качать воду! Качайте воду, тысяча чертей, или мы все очутимся на рыбьем пиру!

В блеске непрерывных молний, рассекающих небо и море, матросы деревянными насосами откачивали воду из трюмов. Сикейра бранью и угрозами подгонял их, грозил кинжалом, обещал ужасные наказания на том и этом свете. Его жесткий кулак не раз опускался на спину замешкавшегося.

А буря продолжала свою страшную игру. Ветер без устали швырял каравеллу по гигантским волнам, и казалось, корабль не выдержит этой бешеной скачки вверх — на гребень волны к черному небу, вниз — в черную бескрайнюю бездну моря.

К утру ливень стих и только мелкая, гонимая ветром водяная пыль носилась в воздухе. Затем угомонился и ветер. Море сделалось смирным, свернуло свои гигантские волны и спрятало их в толщу спокойной, слегка качающейся глади. Все облегченно вздохнули: буря кончилась, опасность миновала, корабль, хотя и сильно пострадавший, был способен держаться на воде. Отец Педро громко возносил хвалу богу за чудесное спасение, матросы, опустившись на колени, вторили молитвам святого отца. Ди Сикейра и кормчий, наспех перекрестясь, склонились над круглой коробкой, установленной в ящике на подставке. К счастью, коробка уцелела. В ней помещалась магнитная игла, укрепленная на круглой картонной картушке. В центре картушки была нарисована фигура — роза ветров; от нее во все стороны расходились компасные направления. Покрутившись, картушка направила иглу острием к лилии — цветку, отмечавшему север. Капитан велел принести карту, данную ему в Лиссабоне Гомишем, и долго изучал ее. Он точкой пометил местонахождение корабля в начале бури, затем, прикидывая силу штормового ветра, попытался установить, как далеко был отнесен корабль, и наконец решительно отдал команду:

— Плыть на северо-восток и не менять избранного направления, пока не покажется земля.

Два дня, придерживаясь течения, плыла на северо-восток «Санта-Инес», а земли все не было видно. Ветер стих, и начался страшный зной, — казалось, он сожжет и корабль, и людей.

На исходе третьего дня моряки увидели плывущие по воде водоросли. Утром на мачту села серая птичка. Она пропела свою песню (морякам показалось, что нет мелодии прекрасней) и улетела в том направлении, куда плыл корабль, словно ведя его по курсу. В полдень дозорный, сидевший в «вороньем гнезде», укрепленном высоко на мачте, хрипя от волнения, крикнул: «Земля!». Его рука указывала на рейку бушприта, и все глаза радостно устремились туда, где всплывала из моря земля, неведомая и долгожданная.

Через несколько часов «Санта-Инес» вошла в залив, окруженный мангровыми болотами. Ища стоянки, каравелла прошла мимо гигантских деревьев, корни которых были скрыты грязной гнилой водой. Но вот деревья расступились, чтобы дать место широкому потоку чистой воды, — в залив впадала река. Смерили глубину, бросив свинчатку за борт, — пятнадцать локтей; дно оказалось хорошим, из твердого гравия, и капитан приказала бросить здесь якорь. Разбитый бурей корабль нуждался в ремонте, команда — в отдыхе. Спокойно прошла первая ночь у неведомой земли. Рано утром кормчий повел корабль вверх по реке на мелкое место и посадил «Санта-Инес» на мель. Медленно перевалившись с борта на борт, судно взрыхлило кормой песчаное дно и, заскрипев шпангоутами, застыло на месте.

— Груз к правому борту! — скомандовал боцман.

Матросы перетащили содержимое трюмов к правому борту, и «Санта-Инес» резко склонилась направо.

— Тянуть канат! — последовала новая команда.

С помощью канатов матросы еще больше накренили корабль, так что его левый борт вплоть до киля поднялся над водой.

— Чистить борт!

Кирками и лопатами матросы быстро соскоблили с корпуса «Санта-Инес» наросты ракушек и водорослей. Швы и пробоины заделали конопатью со смолой и заново покрыли корпус поверх ватерлинии черной краской, предохраняющей обшивку корабля от рачков и моллюсков. Когда левый бок был закончен, корабль накренили в другую сторону и то же самое проделали с правым. Затем обновленную «Санта-Инес» осторожно выпрямили. Теперь предстояло поставить запасные мачты взамен срубленных и заменить такелаж: штормовой ветер порвал все веревочные снасти каравеллы.

И вот тогда-то Диего, вися на рее водруженной грот-мачты, увидел черных людей. Они стояли за прибрежными кустами и внимательно смотрели на моряков.

— Эй! — крикнул Диего и замахал рукой.

Черные исчезли.

Обжигая ладони о льняной канат, юнга слетел на палубу. Он подбежал к борту корабля и закричал, обращаясь к зеленым кустам:

— Выходите, жители знойной земли, и разрешите приветствовать вас вашим португальским друзьям!

Ответа не последовало — берега молчали, и только звенели неумолчно мириады жучков.

— Но я их видел, — убеждал Диего окруживших его моряков, — так же, как вижу сейчас вас. Они совсем черные, словно их долго коптили и мазали сажей.

— Куда ж они делись?

— Не знаю, исчезли, как сквозь землю провалились. Но я их видел. Их было четверо — очень высокие и очень черные. Они стояли и смотрели на нас, неподвижные, как изваяния. В руках у них были щиты и копья.

Некоторое время все всматривались в прибрежный кустарник. Но ни одна ветка не дрогнула, ни один лист не зашевелился.

— Живее работать! — велел капитан. — Юнге померещилось.

— Знать, солнцем голову напекло, — авторитетно сказал боцман.

— Да нет, — засмеялись матросы, — просто глотнул лишку.

Впервые за все плавание Диего не отвечал на шутки. Он быстро работал, время от времени поглядывая в ту сторону, куда, как он думал, скрылись туземцы.

Черные воины появились после полудня. Никто не видел, как они вышли из леса, казалось, они возникли из-под земли; стояли молча, опираясь на копья, и внимательно в упор рассматривали корабль. Их черные тела были разрисованы белыми полосами и кругами, бедра опоясывали юбочки, сделанные из волокон пальмы. На сей раз никто не вскрикнул: белые люди, как зачарованные, смотрели на черных.

К борту корабля подошел Сауд и по-арабски приветствовал туземцев. Воины молчали, — очевидно, этот язык был им неведом. Тогда Сауд знаками показал, что он хочет есть. Один воин вынул из сумки, переброшенной через плечо, несколько лепешек. Не выпуская из рук копья, он приблизился к воде, положил лепешки на камень и поспешно вернулся к своим товарищам.

Сикейра решил рискнуть.

На воду была спущена лодка. Держа в одной руке аркебузу, а в другой несколько ниток стеклянных бус, капитан вышел на берег. Он взял лепешки, положил на камень бусы и вернулся в лодку.

Воины осторожно приблизились к камню. Разноцветные стекляшки привели их в восторг. Криками и жестами выражая радость по поводу неожиданного подарка, они, в знак мира, сложили на берегу свое оружие, вошли в воду и заговорили, обращаясь к Сикейре. В их мелодичной речи особенно часто звучало слово «Бенин». Они твердили его настойчиво, повторяли по нескольку раз подряд и при этом указывали рукой в сторону леса.

— Бенин, — задумчиво произнес капитан, обращаясь к стоящему рядом монаху. — Очевидно, это название их страны или имя владыки. Так или иначе, они зовут нас в гости, и почему бы нам не принять их любезное приглашение?

— Я готов идти туда, где живут эти язычники, ибо всеблагой господь бог повелел мне спасать не знающие света души.

— Хм, — пробормотал Сикейра, — меня больше интересуют их здоровые, сильные тела.

Новый поток жестов — и Сикейра понял: их путь продлится до заката солнца. Решение было принято быстро. Десять матросов во главе с боцманом остались сторожить корабль. В случае нападения капитан приказал пустить в ход бомбарды, стреляющие каменными ядрами. Сам же капитан, отец Педро, Сауд и двадцать пять моряков, нагруженные оружием и подарками местному владыке, высадились на берег.

Черные воины прокричали прощальное приветствие большой лодке и вступили в лес. Португальцы последовали за ними.

Глава IV Свадьба в доме Осифо

В день свадьбы вино слаще меда.

Из африканской сказки.

Однажды обба Эвуаре — великий правитель Бенина — пожелал узнать, сколько людей живет в его городе. Чиновники дворца собрались на совет и долго думали, как исполнить приказ владыки. Наконец решили: пусть все домохозяева города сдадут начальникам своих кварталов столько раковин каури, сколько человек, включая и самых маленьких детей и дряхлых стариков, насчитывают их семьи.

Когда начальники кварталов принесли мешки с ракушками начальнику города, то оказалось, что всего собрано 79 260 раковин. Это означало, что почти восемьдесят тысяч людей населяют прекрасный город Бенин. А там, где живет много людей, часто случаются печальные праздники смерти, и светлые праздники рождения, и радостные праздники свадьбы.

Сегодня к свадебному пиру готовились в доме мастера Осифо. Литейщик выдавал замуж старшую дочь — красавицу Ириэсе. По случаю радостного события он собирался на славу угостить друзей и соседей. Одетый в праздничную рубаху, сшитую из полос желтой и синей ткани, довольный собой и своим домом, Осифо медленно прогуливался вдоль двора, наблюдая за работой женщин. Было приятно видеть, как ловко расставляли они всевозможные яства, как постепенно скрывался яркий узор разостланных на земле циновок под множеством горшочков с дымящимися корнями маниоки и клубнями батата. Рядом с горшочками выстроились плошки с жареной на меду саранчой и вареными овощами, которые хозяйки приправляют острыми рыбными и мясными соусами. В центре высилась гора свежеиспеченных лепешек.

«Поистине, такое не каждый день увидишь и в доме богача», — с гордостью подумал мастер, подходя к циновкам.

— О, отец! — закричала довольная праздничной суматохой его младшая дочь. — Смотри, уже некуда ставить!

— Ступай, Эмотан, не вертись под ногами, — ласково заворчала на девочку старая няня, ловко неся на голове большой калебас с вином.

Пытаясь скрыть улыбку, Осифо отвернулся от своей любимицы, проказницы Эмотан, и с интересом стал наблюдать, как няня снимает с головы высокий кувшин и ставит его на свободный край циновки.

Эмотан, увидев, что отец ею нисколько не интересуется, на мгновение задумалась: не обидеться ли ей? Но так как в день праздника было много других более интересных дел, она решила не обижаться, а посмотреть, чем занята сейчас невеста. Напевая веселую песенку, девочка побежала вдоль галереи, опоясывающей двор, и проскользнула в комнату старшей сестры.

Вокруг Ириэсе хлопотали подруги. Одна из них соком красного дерева натирала кожу невесты, другая, перевивая коралловыми бусами тугие завитки волос, сооружала сложную прическу; две девушки держали наготове яркий и пестрый наряд, напоминавший причудливое оперение лесных птиц.

Эмотан незаметно провела рукой по гладкому, сплошь расшитому бусами свадебному платью, но дожидаться, пока его наденут на сестру, было некогда: ведь сейчас начнут собираться гости.

Эмотан выскочила во двор как раз вовремя — в дом уже входили первые гости. Они, кланяясь, дарили хозяину красные орехи кола, приносящие счастье, и мягкие козьи шкуры, чтобы было чем устилать пол в доме новобрачных. Очень скоро около мешков с раковинами каури — выкуп жениха за невесту — выросла гора белых пушистых шкур. А гости все шли и шли. Наконец появился Усама — лучший мастер среди литейщиков. Тучный, огромный, он с трудом протиснулся в дверь и неторопливо направился к Осифо, спешившему навстречу важному гостю. За главным мастером, неся резной деревянный веер, следовал его сын Жороми, мальчик одиннадцати лет, ровесник Эмотан и ее лучший друг.

Приветствуя Эмотан, Жороми кивнул ей головой и быстро приложил два пальца к губам. Это был их тайный условный сигнал: «Есть о чем посекретничать». Но пока было не до этого: гости уже прошли во внутренний дворик и уселись вокруг уставленной яствами циновки. Жених Ириэсе, мастер Осунде, радостно улыбаясь, наливал вино в тыквенные плошки.

Эмотан не раз наблюдала за тем, как делалась тыквенная посуда. Это вовсе нетрудная работа. Круглую тыкву разрезали поперек и бросали в муравейник. Муравьи быстро выедали сладкую мякоть, а оставшаяся нетронутой кожура просушивалась на солнце. Затем на кожуре острыми палочками процарапывались красивые узоры. Вот и все. Сложнее обстояло дело с большими калебасами. Они должны были иметь длинное, вытянутое горло. Для того, чтобы получить такой калебас, тыкву, пока она еще растет, туго перевязывали в нескольких местах веревкой, и, вырастая, плод принимал нужную форму. Изготовлением посуды занимались мужчины, а женщины наполняли ее вкусной едой. Сегодня они неплохо справлялись со своими обязанностями. Гости в доме Осифо с удовольствием ели, похваливая щедрых хозяев. Осунде едва успевал наполнять сосуды. Пальмовое вино было крепкое, сильно бродило, то и дело переливалось через край, вызывая веселые шутки. Понемногу лица гостей стали лосниться, глаза заблестели, языки развязались. В доме Осифо сделалось шумно, как на площади в день праздника.

Молодые мужчины, друзья жениха, ударили в трещотки. Двое юношей запели хвалебную песню в честь хозяина и его гостей:

Довольные мастера покачивали головами в лад прославлявшей их песни. А юноши уже пели хвалу жениху:

Будто дожидаясь этих слов, среди гостей появилась сама Ириэсе. Навстречу невесте вышли подруги. Они взяли ее за руки и, с песней восхваляющей невесту, повели к циновкам:

Подруги помогли невесте сесть на резную деревянную скамеечку. Рядом усадили нарядившуюся мать.

— Выпьем в честь жениха и невесты, в честь мастера Осунде и моей дочери, — Осифо сам разлил в плошки вино.

Перед гостями появилось непременное угощение на каждом празднике — красные и белые орехи кола, дающие силу и здоровье. Гости осушили плошки и принялись за орехи. Из группы девушек время от времени доносились приглушенный смех и радостные восклицания: настала их очередь славить молодых, и они запели песню о счастье, которое добрый бог Олокун приготовил для жениха и невесты. Легкое постукивание трещеток и звон медных колокольчиков, прикрепленных к браслетам, сопровождали тягучее протяжное пение. В такт песне девушки чуть-чуть раскачивались, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Их руки переплетались так причудливо, что мастера невольно вспоминали те сложные узоры, которыми они украшали свои изделия.

Но вот девушки разжали руки и захлопали в ладоши. Браслеты и колокольчики зазвенели громко, весело. В рассыпавшийся полукругом хоровод танцуя вбежала Эмотан. Она давно ждала этого момента. Больше всего на свете девочка любила танцевать, и не было такой сложной фигуры, которую бы не могли исполнить ее гибкое тело и тонкие стройные ножки. Она танцевала, словно повинуясь безотчетной силе, заставлявшей ее то раскачиваться, подобно лиане, то кружиться на месте с такой быстротой, что юбочка вздувалась колокольчиком. Забыв об остальных плясуньях, гости с восхищением следили за ловкими движениями маленькой Эмотан.

— Младшая дочь Осифо, — говорили они, — поистине достойна танцевать во дворце самого обба.

Постепенно трещотки умолкли, перестали звенеть колокольчики, остановился хоровод девушек, замерла и Эмотан. Осунде начал обносить девушек медовыми лепешками. Эмотан не стала дожидаться угощения. Она хлопнула себя ладонью по лбу, как делают все дети, когда вспоминают что-то очень важное, и побежала отыскивать Жороми.

— Как хорошо ты танцевала сегодня, — сказал мальчик, когда они выбрались из толпы гостей и очутились за пристройкой в углу двора, — ты танцевала даже лучше, чем на празднике урожая.

— Правда, — тряхнула головой привыкшая к похвалам Эмотан, — я буду танцевать лучше всех в городе! Но что же ты ничего не говоришь мне?

— Слушай. Завтра отец возьмет меня в мастерскую, и я начну учиться лить бронзу.

— Ой, это замечательно, значит, ты станешь настоящим мастером, таким же, как твой отец, и, наверное, — она засмеялась, — сделаешься таким же надутым. Я бы тоже хотела пойти в мастерскую, — тут она горестно вздохнула и печально добавила: — Но отец говорит, что девочкам там нечего делать.

— Твой отец прав, — важно сказал Жороми. — Литейное дело — дело мужчин, — но, узидев, как огорчилась Эмотан, торопливо добавил: — Ты не горюй, когда я стану большим, я непременно поведу тебя в мастерскую и покажу тебе работу литейщиков.

Дети так увлеклись разговором, что не обратили внимания на шум и крики, доносившиеся с улицы, и только когда гости побежали к воротам, Жороми и Эмотан поняли, что случилось что-то необыкновенное.

Улица была запружена народом.

— В городе белые люди! В городе люди с белой кожей! — передавалось из уст в уста. Жороми и Эмотан пробрались вперед, чтобы скорее увидеть, о каких это людях идет речь. Их глазам предстало удивительное зрелище: окруженные воинами обба, по улице квартала литейщиков шли странные люди. Кожа на их лицах была совсем белой. Тела этих людей от самой шеи до щиколоток были одеты в невиданную одежду, даже ступни ног чужеземцев были запрятаны в какие-то предметы. Да, таких людей еще в Бенине не бывало, и не удивительно, что жители города шумно выражали свое изумление.

Воины повели белых людей в дом, специально предназначенный для приема гостей, а бенинцы еще долго решали вопрос, откуда пришел этот странный белый народ. Но так как ответа никто дать не мог, люди постепенно начали расходиться.

Гости Осифо вернулись в дом, чтобы при свете факелов продолжать прерванное веселье, но Жороми с ними не пошел. Он простился с Эмотан и отправился спать, ведь завтра утром отец поведет его в литейную мастерскую. А это для него было важнее, чем вкусная еда и веселые танцы, важнее, чем странные люди с белой кожей.

Глава V Бронзовый петух

Дело это достойно удивления, делается это при помощи глины, воска, меди, олова и огня.

Из рассказа Али, современного африканского мастера-литейщика.

Жороми проснулся очень рано. В комнате было совсем темно. Он протянул руку, нащупал циновку, закрывающую вход, отодвинул ее и выглянул во двор. «Почему так, — подумал мальчик, — когда хочешь спать, солнце щекочет тебе лицо, куда бы от него ни спрятался, а когда надо, чтобы скорее наступил день, солнце спит и спит?» И он начал шептать, едва шевеля губами, чтобы не разбудить младших братьев, спавших рядом:

— Солнце, проснись, солнце, проснись.

— Проснись, проснись! — закричал кто-то над самым его ухом. Жороми вскочил, протирая глаза. Что это? Солнце заливало лучами двор. Мама несла в руках дымящийся горшок — значит, она успела сварить батат. Теперь понятно, почему малыши смеялись над ним: он проспал. Неужели отец ушел? Жороми испуганно оглядел двор. Отец сидел на своем обычном месте, прислонясь спиной к пристройке, служившей ему спальней. Перед ним на земле была расстелена циновка: отец ждал, когда мама подаст еду.

— Жороми, — крикнула мать, — скорее умывайся и ешь, а то отец уйдет без тебя!

Жороми не надо было просить дважды. Он быстро сунул голову в таз с водой, расплескивая воду, умылся и, сев на корточки рядом с отцом, принялся набивать рот горячим бататом.

Мама принесла два калебаса с козьим молоком, большой она подала отцу, маленький — Жороми. Мальчику хотелось как можно скорее отправиться в мастерскую. Он залпом осушил калебас, запихал в рот целую лепешку и даже не взглянул на свои любимые орехи в меду.

Отец не торопился; он не спеша отщипывал кусочки лепешки, медленно клал их в рот и запивал маленькими глотками молока. Ох, как не терпелось Жороми! Но он старался сидеть спокойно и не вертеться — ведь торопить взрослых невежливо.

Наконец отец поднялся, вытер руки о полосатую ткань, которую мама держала наготове, и они вышли из дома…

Усама двигался по улице медленно, важно, с достоинством кивал головой низко кланявшимся ему мужчинам и женщинам. Жороми шел за отцом, стараясь подражать его мерной поступи. Мальчик гордился своим отцом, ведь его отец самый главный мастер, самый большой человек в квартале литейщиков. Когда Жороми станет взрослым, он будет таким же, как его отец. Правда, иногда мальчику хотелось стать музыкантом, научиться играть на дудках и на барабане. Но чаще всего он мечтал стать воином из свиты самого обба: среди мальчишек их квартала он бегает быстрее всех, выше всех взбирается на пальму, да и в борьбе его победить нелегко.

— Отец, кто главнее — музыкант, литейщик или воин?

Усама с удивлением повернул голову к Жороми. По мнению старого мастера, нет дела более важного, чем литье металла. Но, догадавшись, какие сомнения тревожат сына, он ответил ему так:

— Музыкант радует сердце в день праздника. Скажи, кто помнит о нем в будни? Воином становится каждый мужчина, если приходит война. Но что делать воину, когда люди строят дом или сажаютхлеб? Наша работа нужна всем. Разве не мы, мастера-литейщики, делаем копья, которыми убивают врага, и топоры, которыми рубят деревья? Кроме того, мы умеем превращать бронзу в музыкантов и воинов, в людей и животных, в змей и птиц. Мы заставляем бронзу говорить о буднях и праздниках, о мире и о войне. Работа литейщика живет всегда, потому что всегда живет бронза; бронза в руках мастера расскажет обо всем, что было и что есть. Но чтобы стать большим мастером, подчинить себе бронзу и услышать ее звон, надо уметь слушать музыку и быть проворнее охотника на леопардов.

Отец и сын шли в тени глиняной ограды, тянувшейся вдоль всей улицы. Эту стену Жороми изучил наизусть. Как часто он простаивал перед ней, ожидая, пока отец кончит работу; как часто он заглядывал в щелочку всегда закрытой двери, надеясь разглядеть тайну, что скрывается там, за стеной! Неужели сегодня дверь впустит его?

И дверь раскрылась. Вслед за отцом Жороми вошел в большой квадратный двор. Он увидел множество построек с узкими окошками под самыми крышами. Большие плавильные печи стояли в центре двора. Около них суетились измазанные глиной, одетые в рваные тряпки люди. Они раздували огонь в топках, ногами месили глину. «О, да ведь это рабы», — испытывая легкий страх, подумал Жороми, провожая глазами тощих людей, несущих на головах большие бронзовые плиты.

Однако задерживаться было некогда. Отец пересек двор, и Жороми заторопился. Еще несколько шагов, и они вошли в помещение мастерской. Молодые и старые мужчины поспешно поднялись им навстречу.

— Желаю силы и благополучия, — важно проговорил Усама в ответ на приветствия мастеров. — Сегодня большой день: мой сын впервые вошел в мастерскую, где живут тайны металла. Я привел его к вам, чтобы среди мастеров, таких, как вы, он стал настоящим мужчиной, это значит — настоящим мастером. В нашей священной работе нет отцов и сыновей, а есть мастера большие и малые, хорошие и плохие. Возьми мальчика, Осунде, — Усама подтолкнул сына к высокому юноше, — и сделай из него человека, как пять весен тому назад я из тебя, несмышленыша, сделал хорошего мастера.

С этими словами Усама покинул помещение мастерской. Жороми смутился. Он растерянно посмотрел вслед отцу, потом перевел взгляд на молодого мастера и неожиданно для самого себя улыбнулся.

— Эге, — усмехнулся в ответ и Осунде, — ты, я вижу, мальчик веселый. У меня тоже веселое сердце, значит будем друзьями. А сейчас мне весело вдвойне.

Жороми серьезно кивнул головой:

— Я это знаю.

— Что ты знаешь, маленький человечек?

— Я знаю, почему тебе весело больше, чем было два дня тому назад. У тебя радость на сердце, потому что ты взял в жены девушку Ириэсе. Я был вчера на вашей свадьбе.

— О, — засмеялся Осунде, — значит, мы друзья со вчерашнего дня. Бери скамеечку, садись рядом и смотри. Я научу твои руки всему тому, что умеют делать мои. Но помни, знания рукам дают голова, глаза и сердце, — пальцами правой руки Осунде коснулся лба, глаз и груди Жороми, словно для того, чтобы мальчик запомнил сказанное навек.

Затем началась работа. Осунде взял большой ком чистой глины и, ловко разминая податливую массу, придал ей подобие птицы.

— Но у этой птицы нет клюва, глаз и крыльев, — удивился Жороми, зорко следивший за работой.

— Не торопись, увидишь и остальное.

Клюв, гребень и крылья Осунде вылепил отдельно и приладил их к птице. Потом он взял деревянный нож и, обмакивая его в миску с водой, загладил неровности глины. И вот уже в руках мастера не просто безымянная птица, а настоящий петух.

Осунде осмотрел его со всех сторон и кивнул головой, видимо оставшись довольным своей работой.

— Возьми этого мокрого, — подал он глиняного петуха Жороми, — отнеси во двор и положи на солнце у стены, а мне оттуда принеси сухого.

Стараясь не дышать, Жороми бережно взял в руки петуха и вышел во двор. Около стены мастерской он увидел длинную скамейку, на которой сушились глиняные петухи и змеи. Жороми осторожно положил на свободное место принесенного петуха и взял другого, просохшего и твердого, как камень. У него была по-боевому задрана голова и широко расставлены крепкие ноги.

Когда мальчик вернулся, около мастера была уже не глина, а чаша с растопленным воском. Осунде взял принесенного петуха, поставил его на маленький табурет и, орудуя тонкой деревянной лопаткой, быстро покрыл птицу воском. Клюв, гребень, крылья и хвост мастер отделал с особой тщательностью, раскаленным на огне ножом вырезав рисунки нарядного оперения. Осунде работал молча. Молчал и Жороми, как завороженный следя за руками мастера.

Воск стал гладким, блестящим, на его поверхности забегали маленькие светлые блики. Держа петуха за подставку, молодой мастер повернул птицу к мальчику, и Жороми вскрикнул от радостного изумления — таким красивым показался ему этот застывший в горделивой позе петух.

— Ну, а теперь посмотри на него в последний раз, — Осунде вернул птицу на скамеечку. — Больше ты его таким не увидишь. Воск умрет, а его место займет металл.

— Почему же воск должен умереть? — удивленно и горестно спросил мальчик. — Ведь он так красив, гладок и блестящ.

— О, бронза не менее гладкая, а блестит, пожалуй, ярче воска. Главное же, воск мягок, непрочен, его растопят лучи солнца или рука человека своим теплом, и птица исчезнет. Металлу не страшны ни солнце, ни дождь, ни падение с высоты — металл живет вечно.

С этими словами Осунде обмазал воскового петуха глиной, превратив гордого певца зари в бесформенную глиняную болванку, лишь отдаленно напоминающую птицу.

— Поставь на солнце, и давай посмотрим, сколь ко лепешек не пожалела моя Ириэсе положить в эту сумку.

Мастера сдвинули в кружок свои скамеечки и вынули из сумок лепешки, горшочки с вареным бататом, калебасы с молоком и водой. Жороми сел между Осунде и старым мастером, на голове которого белых волос было больше, чем черных. Мальчик вместе со всеми принялся за еду, но вдруг, словно что-то вспомнив, отложил надкусанную лепешку и тихонько потянул за набедренник своего учителя:

— Осунде, скажи… Вот тебя научил делать этих прекрасных птиц мой отец, отца — другой мастер, а кто научил самого первого?

— Когда я был таким же, как ты, — вместо Осунде ответил ему старый мастер, — я задал моему деду такой же вопрос, и дед мне рассказал вот что: «Давным-давно в нашу страну пришел Первый Мастер. Он пришел из города Ифэ, где жили великие мастера, узнавшие тайны литья от самих богов. Первый Мастер был высок, как пальма, а его тело, обмазанное соком красного дерева, светилось и днем и ночью. Имя Первого Мастера было Игве-Ига. Он пришел к обба Бенина и сделал из бронзы голову его умершего отца, в которую вселился дух отца обба.

Такие головы мы называем «ухув-элао» — «череп предка» — и делаем их для того, чтобы было где жить духу, когда умрет тело. Игве-Ига украсил ухув-элао бивнем слона, которого он сам убил. Потом мастер сделал ухув-элао матери обба, лицо которой было прекрасно, как утренняя заря. Эти ухув-элао стоят на алтаре предков во дворце Великого, и все, кто видел их, говорят, что нет замечательней голов, в которые когда-либо вселялись души умерших. Игве-Ига жил сто лет и еще двадцать и учил людей Бенина своим тайнам. Когда же он увидел, что люди нашей страны научились лить звонкую и блестящую бронзу, он радостно вздохнул и ушел в страну духов, потому что он был из их мира». И теперь все литейщики, прежде чем приступить к большой работе, просят Игве-Ига об удаче. И ты не забудь приносить ему жертвы… Так-то, мальчик.

Жороми кивнул, боясь нарушить молчание, которое наступило вслед за рассказом старика. Каждый думал о том далеком времени, когда Первый Мастер учил их прадедов лить металл.

— Ну что же, пора работать, — Осунде отодвинул в сторону свою скамеечку, и все последовали его примеру.

Жороми заметил, что, несмотря на молодость Осунде, в мастерской к нему относятся с почтением. «Вот какой у меня учитель», — гордо подумал он и счастливыми глазами посмотрел на Осунде. Мастер улыбнулся и ласково погладил мальчика по голове:

— Ну, а мы с тобой пойдем к печам, где огонь топит воск и делает металл жидким.

Осунде и Жороми, державший в руках глиняную болванку, вышли во двор. Огромный солнечный шар неподвижно висел в середине неба, и его лучи нестерпимо накалили воздух. Печи, в которые рабы подбрасывали древесный уголь, изрыгали жар. Но ни мальчик, ни Осунде, взволнованные предстоящей работой, не замечали зноя.

Мастер поставил болванку в раскаленную печь. Через некоторое время он щипцами вынул ее и опрокинул над тазом с водой. Мальчик с жалостью смотрел, как через круглое отверстие на груди петуха вытекал воск. Он лился прозрачной желтой струей и падал в воду. То, что недавно было птицей, превратилось в нелепую бесформенную лепешку.

Тем временем в руках Осунде очутился большой ковш с расправленной бронзой, он начал лить в форму металл.

— Главное, — не отрывая глаз от болванки, проговорил мастер, — чтобы металл заполнил форму целиком, иначе петух останется без ноги или без хвоста.

Наконец ковш замер в воздухе, и Жороми понял, что форма заполнена. Подоспевшие рабы взяли ковш из рук юноши и вылили остатки металла в тигель.

Осунде выпрямился. Его черная кожа, освещенная пламенем печи, казалась красной, ровные белые зубы сверкали, в глазах вспыхивали красные огни.

«Должно быть, так выглядел Игве-Ига, когда он был молодым», — подумал мальчик.

— Ну, вот ты видел, как это делается, — сказал Осунде. — а что получилось, мы узнаем завтра.

— Завтра? Почему? Разве ты не покажешь мне сейчас, сегодня?

— Ты все спешишь. Металл должен стать холодным, как вода в роднике. Металл остывает ночью. Ему нельзя мешать. Завтра мы разобьем глиняные стенки, увидим нашу работу. А сейчас пора домой.

Глава VI Во дворце Великого

Дворец царя велик, как город Гарлем, и обнесен вокруг особой стеной, кроме той, которой обнесен город.

Даппер, голландский историк XVII века.

На другой день, чуть свет, Жороми был в мастерской. Он пришел первым, если не считать рабов, которые уже приступили к работе.

— Счастливого дня, — вежливо поздоровался мальчик и подумал при этом: «Хоть они и рабы и их бедра опоясаны грязными тряпками, но зато они помогают мастерам в удивительной литейной работе». Жороми вынес из помещения скамеечку и сел около бесформенного кома глины, внутри которого, как орех в скорлупе, спряталась бронзовая птица. Отсюда были хорошо видны ворота.

Наконец показался Осунде. Жороми со всех ног бросился ему навстречу, и теперь они вдвоем, высокий Осунде и едва достававший ему до пояса мальчик, приблизились к форме. Жороми чувствовал, что мастер волнуется, и ему было понятно это волнение.

Вдруг металл не заполнил форму или сама форма покривилась в обжиге? Приплясывая от нетерпения, мальчик подал Осунде большой деревянный молоток, и, прежде чем Жороми успел вскрикнуть, мастер, размахнувшись, с силой ударил по форме. Глина треснула и медленно, словно нехотя, развалилась на части. Осунде, отбросив в сторону молоток, вытащил из-под обломков формы бронзовую птицу и поднял ее кверху. Жороми замер, восхищенный: петух, певец зари, горделиво закинул украшенную гребнем голову. Казалось, он готовился пропеть утреннюю песнь.

Подержав некоторое время птицу на уровне своих глаз, Осунде опустил ее на землю. Петух твердо встал на крепкие толстые ноги. Его выпуклые глаза смотрели грозно, гребень был поднят — настоящая боевая птица.

Старый мастер, тот, что рассказал Жороми историю Игве-Ига, похлопал Осунде по плечу, да и другие мастера одобрительными восклицаниями приветствовали появление на свет бронзовой птицы. Осунде не пытался скрыть охватившую его радость — его зубы сверкали в улыбке. Но вот к группе мастеров приблизился Усама. Все замолчали. Мнение главного литейщика было непререкаемым среди мастеров. Главный мастер не только знал тайны бронзы, но и умел подметить такие дефекты литья, которые ускользали от менее опытных глаз. Усама взял в руки птицу, тщательно осмотрел ее со всех сторон, провел пальцами по гладкой поверхности металла и так же, как ранее Осунде, поднял петуха вверх. Мастера, затаив дыхание, следили за главным мастером. А он, не глядя ни на кого, продолжал держать птицу на вытянутых руках. Очарованному Жороми снова показалось, что петух встряхнул высоким гребнем, готовясь пропеть утреннюю песню.

— Скажи, что ты видишь, Усама? — не выдержав, спросил Осунде.

— Птица удалась, — передавая Осунде петуха, неторопливо проговорил главный мастер. — Металл был послушен тебе и хорошо повторил форму. Я хвалю тебя, а ты похвали бронзу — укрась ее узорами. Сделай хвост, крылья и грудь птицы такими, чтобы, глядя на них, каждый вспомнил, как переливаются на солнце синие, красные и зеленые перья петуха. Делай.

Осунде, прижимая птицу к груди, как ребенка, радостно кивнул головой. Похвала главного мастера была высокой наградой, и ее удостаивались немногие. Жороми был доволен не меньше молодого мастера. Он переводил счастливые глаза с отца на Осунде, и ему казалось, что никогда он не любил отца так сильно, как сейчас, когда тот похвалил его учителя. Стоявшие рядом литейщики улыбались, всех вдруг охватило праздничное настроение.

— Почему не работаете? — не громко, но зло произнес чей-то голос за спиной мастеров.

Литейщики обернулись. К их группе незаметно приблизился маленький, кривоногий человечек.

— Кто это? — тихонько спросил Жороми, с удивлением глядя на многочисленные браслеты, почти сплошь закрывавшие руки и ноги неказистого, но, очевидно, важного незнакомца.

— Он здесь самый главный, — шепотом ответил мальчику старый мастер. — Обба Эвуаре поставил его наблюдать за нашей работой.

Мастера хмуро поклонились кривоногому и, не глядя друг на друга, отправились в рабочие помещения. На месте остались только Усама, Осунде и Жороми, не знавший, должен ли он последовать за мастерами или быть рядом со своим учителем.

— Не сердись, господин, — сказал Усама. — Осунде сделал птицу, равной которой еще не было во дворце Великого. Мы радовались, глядя на нее.

— А, ну хорошо, хорошо, — человечек едва взглянул на петуха и сразу же отвел глаза в сторону.

Жороми заметил, что глаза начальника литейщиков ни на чем не задерживались подолгу и все время перебегали с предмета на предмет. То он смотрел куда-то себе под ноги, то его взгляд устремлялся к резным браслетам, то к собственным пальцам, которые теребили край расшитого раковинами набедренника. Странным был этот человечек, и слова как-то нескладно вылетали из его рта.

— Я пришел сюда за тобой, Усама, — говорил он. — Мы пойдем. Ты должен идти во дворец. Там будут люди белого цвета. Великий обба хочет, чтобы изобразили в бронзе белых людей, как они пришли, как он принимает их в своем дворце. Ты сам увидишь этих удивительных людей и сделаешь их из бронзы. Слугу можешь взять с собой, — думая, что Жороми является слугой Усамы, начальник скосил глаза в сторону мальчика. — Возьми, пусть несет твой веер.

Вскоре начальник литейщиков, переваливаясь на коротких ножках, ковылял по утрамбованной земле первого двора, окружавшего дворец обба. За ним на почтительном расстоянии следовал Усама, не утративший даже здесь, во дворце Великого, своей важной поступи. Последним шел Жороми.

Мальчик был счастлив. Разве смел он мечтать, что когда-нибудь собственным глазами увидит все эти прекрасные здания, расположившиеся в строгом порядке посреди огромного двора. На остроконечных башенках крыш стояли бронзовые петухи. От одного строения к другому перекинулись крытые галереи, возведенные на резных столбах.

Стены галерей были украшены бронзовыми пластинами с изображениями людей и животных. В слепящем потоке солнечного света гладкая полированная бронза вспыхивала огненными бликами. И стало казаться Жороми, что случилось чудо и он попал в золотое жилище бога воды и света Олокуна.

Нетерпеливый окрик отца вывел Жороми из оцепенения. Он встряхнул головой и побежал догонять ушедшего вперед Усаму.

— Смотри, — обратился к нему мастер, как только мальчик оказался рядом, — видишь эту галерею? Ее поддерживают пятьдесят восемь столбов, и каждый из них — в два человеческих роста. На столбах ты видишь пластины. Их сделали мастера-литейщики, чтобы все знали о великих деяниях предков обба и самого Эвуаре. Это необычная галерея, и ты смотри на нее, пока мы идем мимо.

— Чем же она необычна, отец?

— За этой галереей в тайной комнате на алтаре стоят ухув-элао предков обба, и среди них, сделанные прекрасными руками Первого Мастера.

— О, отец, я хочу их увидеть!

— Что ты! — испуганно оглядываясь по сторонам, перебил сына мастер. — Разве ты не знаешь, что к алтарю могут приближаться только те, чьи предки живут в стоящих там ухув-элао.

— Но, отец, — умолял Жороми, — ведь в нашем доме тоже есть алтарь предков — и на нем стоят ухув-элао. И ты часто ешь около него орехи кола вместе с мастером Осифо, хотя его предки не живут на нашем алтаре.

— Ты говоришь неразумно, — с обычной важностью ответил Усама, убедившись, что поблизости никого нет и смелые слова сына не были услышаны. — Духи умерших обба непохожи на духов простых людей. Ты же знаешь, что для себя мы делаем ухув-элао из дерева или глины, а для обба и его почтенной матери — из бронзы. Только их духи живут в бронзовых ухув-элао и ничьи больше. Поэтому держится бронзовое литье в тайне, нарушить которую все равно, что умереть. И ты помни об этом. Еще помни, что алтарь обба — самое святое место на земле. К нему нельзя приближаться простым людям, чтобы их дыхание не коснулось ухув-элао Великих из страны мертвых.

Следуя за кривоногим начальником, Усама и Жороми прошли во второй двор. Здесь их провожатый исчез в пестрой толпе воинов и богато разодетых людей, над головами которых слуги держали деревянные веера. Важные господа, один за другим, подходили к большим тазам с водой и совершали обряд омовения ног. Так было принято во дворце обба испокон веков. Затем господа, опираясь на резные перила лестницы, поднимались наверх и скрывались во внутренних покоях дворца. Мастер поднялся по лестнице последним. За ним, боясь, как бы его не вернули обратно, проскользнул Жороми.

В большом зале было много людей. Все они стояли на коленях. Мастер и мальчик последовали их примеру. Широкая спина отца заслонила весь зал, Жороми чуть-чуть отполз в сторону. Ему не терпелось собственными глазами увидеть обба Бенина, великого Эвуаре. Но высокий трон, покоящийся на спинах четырех деревянных леопардов, был пуст. Стоявшие позади трона четыре обнаженных воина непрерывно поднимали и опускали опахала, словно бы отгоняя зной от невидимо присутствующего здесь владыки.

— Смотри, — не поворачивая головы, прошептал Усама, — вот пришли жрец бога Олокуна и главный начальник воинов Уваифо.

Военачальник и жрец стали по обеим сторонам трона. Жороми едва взглянул на жреца — ничего интересного, разве что множество бронзовых амулетов, подвешенных к поясу белого длинного одеяния. Зато на Уваифо мальчик смотрел во все глаза.

Начальник воинов явился в большой зал дворца в полном боевом вооружении. Так велел древний обычай. Высокий шлем, переброшенная через плечо шкура пантеры, металлический обруч на шее, отделанный острыми клыками леопарда, — все это не могло не устрашить врагов. Спереди на обруче висел колокольчик, а сзади — рыжий пушистый хвост. Большие, величиной с ладонь, подвески, одна в виде человеческой головы, а другая в виде пантеры, дополняли военный наряд. Подобные подвески Жороми уже видел на поясах других важных людей Бенина.

— Вот пришли первый и второй сыновья Великого, — прошептал Усама.

Старший сын обба, юноша с отвисшими губами, развалился на шкуре, расстеленной рядом с троном; младший — стройный длинноногий мальчик — встал около резного возвышения, на котором покоился трон.

Жороми с особенным интересом рассматривал второго сына обба. «Второму сыну, — думал он, — наверное, столько же лет, сколько мне. Он горд и важен. Даже головой не кивнул в знак приветствия, даже не посмотрел на людей, а они самые знатные в Бенине. Он одет очень нарядно, и очень красивый браслет-змейка обвивает его левую руку. На его голове коралловая шапочка, и такую же носит его старший брат. Но первый сын обба мне совсем не нравится, уж слишком он толстый. Только, наверное, нельзя плохо думать о том, кто когда-нибудь сам будет обба».

Мысли мальчика были прерваны легким, едва уловимым шорохом. Приветствуя вошедшего в зал владыку, люди упали ниц. Жороми вместе со всеми распростерся на полу. Ему очень хотелось скорее увидеть обба, но отец строго-настрого приказал не поднимать головы: никто не смеет смотреть на Великого, пока не последует на это особое разрешение. Наконец, обба сел и присутствующим в зале разрешено было подняться. Впервые Жороми увидел так близко обба Эвуаре. Великий владыка Бенина сидел неподвижно, положив на колени руки. В одной руке он держал деревянный резной жезл, в другой — металлический молот: Это символы высшей власти. Крепкую шею владыки украшал обруч с клыками пантеры; на грудь спускалась широкая перевязь из пяти рядов разноцветных бус; длинный, заложенный складками набедренник был расшит золотыми бляшками и раковинами каури.

Не успел Жороми рассмотреть подвески, привязанные к поясу набедренника обба, как в зал ввели белых людей. Важные господа привыкли сдерживать свои чувства, но и они были поражены видом чужеземцев не менее, чем простой народ, бежавший по улицам Бенина вслед за невиданными людьми.

Жороми заметил, что даже обба Эвуаре, лицо которого до этого оставалось неподвижным, слегка наморщил лоб, а его второй сын — мальчик с браслетом-змейкой на руке — сделал шаг навстречу белым людям, но тут же, устыдившись вырвавшегося у него нетерпеливого движения, вернулся на место.

Белые люди дошли до середины зала и опустились на колени. Они приветствовали владыку так же, как только что его приветствовали черные. Затем один из них — невысокого роста молодой мужчина, по виду которого можно было догадаться, что он начальник белых, — встал, помахал по полу перьями своего головного убора и начал говорить.

Его речь была похожа то на щебет птиц, то на кваканье лягушек. Никто не мог понять такой разговор, и никто не ответил белому человеку. Потом из-за спины белого начальника вышел старый человек с темной кожей, словно опаленной солнцем. Он заговорил по-арабски. Некоторые слова этого языка были знакомы бенинцам, так как в их город с севера несколько раз приезжали арабские купцы продавать свои товары.

— Араб? — ткнув пальцем в сторону белых, спросил военачальник Уваифо.

— Не арабы, — обрадовавшись, что его поняли, ответил старик. — Мы из Португалии, — и затем еще раз повторил, раздельно произнося каждый слог: — Пор-ту-га-лия.

Нет, это слово ничего не объясняло Уваифо. Вспомнив еще несколько арабских слов, он спросил:

— Торговать?

— Нам нужны перец, слоновая кость и золото.

— Говори завтра, — прервал араба военачальник, и Сауд понял, что в этом зале не принято вести деловые разговоры.

— Пора вручить владыке Бенина подарки, — шепнул он капитану.

Повинуясь приказу Сикейры, матросы быстро расстелили на полу кусок пестрой ткани, а поверх нее положили нити стеклянных бус, разноцветные браслеты, небольшой бочонок рома и две аркебузы.

— Что это? — спросил военачальник, ткнув пальцем в аркебузы.

Сикейра догадался, что огнестрельное оружие бенинцам неведомо. Усмехнувшись, он взял в руки аркебузу и жестом пригласил чернокожих сановников подойти к окнам.

В синем солнечном небе кружились птицы. Их было много. Сикейра высунулся в окно, приладил аркебузу, небрежно прицелился и спустил курок. Раздался грохот, сноп огня вылетел из дула. Вслед за тем крик изумления огласил зал — убитая птица камнем пролетела мимо окна и упала во двор.

Обернувшись, Сикейра с удовольствием увидел, что один из важных чернокожих рассказывает о случившемся своему владыке, а тот слушает его чрезвычайно внимательно. Обба поймал на себе выжидающий взгляд капитана и милостиво кивнул ему головой. Сикейра радостно поклонился в ответ. Он понял, что если груда безделушек, вопреки ожиданиям, не произвела на владыку впечатления, то аркебузами он угодил ему.

На этом встреча Великого с белыми людьми закончилась. Обба встал, люди в зале снова попадали ниц, чтобы не видеть, как удаляются обба и его сыновья, а к белым приблизились вооруженные воины и повели их к выходу.

Усама и Жороми поспешили выйти следом, так как Усама хотел еще раз увидеть чужеземцев, чтобы лучше запомнить их вид.

— Смотри, — поучал мастер, — вот я иду за белыми людьми, чтобы еще раз увидеть, как падают на плечи из-под высоких нелепых шапок прямые пряди светлых волос, как обтягивают их тела платья, закрывающие руки до самых кистей, как подвешены ножи к их поясам. И ты смотри внимательно: литейщик должен приучать свои глаза видеть то, что другие сочтут неважным.

Жороми старался следовать совету отца, но на улице белых окружила такая плотная толпа любопытных, что мальчик смог лишь издали наблюдать, как охрана расчищала дорогу, как белые люди прошли в отведенный им дом и как у ворот этого дома встала вооруженная стража.

Глава VII Диего изучает город Бенин

Жители этого города отличаются воспитанностью и добрым нравом, и приятным обращением. Они снисходительны к требованиям европейцев и всегда готовы в ответ на наши дары одарить нас вдвое.

Барбот, английский путешественник XVIII века.

Уже больше недели прошло с той поры, как португальцы прибыли в Бенин, а Диего так же шумно, как и в первый день своего пребывания в городе, восхищался его красотой и разумными обычаями тех, кого Руи ди Сикейра презрительно называл «дикарями», а отец Педро — «язычниками».

— Какие же они дикари? — возмущался Диего, пытаясь убедить капитана и матросов в своей правоте. — Их улицы ровнее, опрятнее и шире, чем улицы Лиссабона, дворец и простые дома построены с завидным искусством. У них есть король, дворяне и вооруженная армия — совсем как в любом государстве Европы. Они знают ремесла: искусно льют металл, режут дерево, слоновую кость, обрабатывают кожу.

Капитан усмехался к ответ. У него был собственный взгляд на цивилизацию и свои планы относительно города, который он не торопился покидать. Ежедневно Сикейра, взяв с собой в качестве переводчика Сауда, отправлялся во дворец для встречи с военачальником, который был ближайшим советником правителя Бенина, или, как предпочитал говорить капитан, «первым министром черномазого короля».

Матросы с утра до вечера валялись в тени под навесом галереи. Они почти не покидали дом, довольствуясь теми радостями, какие могут доставить ничегонеделанье, обильная еда да пальмовое вино, отлично утоляющее жажду и веселящее дух.

Диего же с утра до вечера бродил по улицам города, отдыхая лишь в часы полуденного зноя, когда улицы города пустели. Бенинцы скоро привыкли к нему и перестали рассматривать высокого белого человека как чудесную диковинку. Они приглашали его в свои дома и улыбаясь смотрели, как восхищался белый юноша тростниковыми циновками, расписными калебасами и глиняными мисками, в которых женщины ставили перед гостем дымящийся батат и козье молоко, остуженное в ключевой воде.

Очень скоро Диего приучил себя не высказывать шумного восторга по поводу какой-нибудь особенно понравившейся ему вещи, иначе эта вещь моментально становилась его собственностью: бенинцы были не только гостеприимны, но и щедры. Сколько калебас, стаканчиков, плетенных из волокон пальмы, и ярких тканей подарили они ему! Они готовы были отдать всю свою утварь гостю, посетившему их дом.

Однажды, в квартале литейщиков, человек с добрым, кротким лицом подарил ему красивый охотничий рог. Человека звали Осифо. Рог был сделан из цельного слоновьего бивня. Его украшали фигурки людей и животных, вырезанные с таким искусством, какого Диего не встречал у себя на родине. Особенно понравились Диего ползущие друг другу навстречу крокодил и змея. Как ни жаль было ему расставаться с этим замечательным рогом, но все же пришлось отдать его капитану, чтобы получить взамен несколько десятков стеклянных браслетов для подарков новым друзьям.

Иногда вместе с Диего прогулки по городу совершал и старый Сауд. Араб видел много стран, но и он, подобно Диего, восхищался разумной планировкой города, чистотой его улиц и целесообразным устройством домов.

Бенин лежал на плоской равнине, там, где маленькая дельта Нигера разливала в половодье свои потоки. Город был обнесен высокой крепостной стеной, построенной из двух рядов толстых бревен, плотно пригнанных одно к другому и прочно соединенных между собой; промежутки между бревнами заполняла красная глина. Стена окружала город с трех сторон, с четвертой простиралась непроходимая топь.

В Бенине было тридцать улиц. Главная — широкая и прямая — делила город на две части. В юго-западной, меньшей, части города возвышались дворец обба и дома знати, в большей жили простые горожане. От главной улицы под прямым углом отходили боковые. Вдоль улиц в большом порядке стояли одноэтажные дома, обмазанные красной глиной и крытые пальмовыми листьями. Стены домов были причудливо расписаны; столбы, поддерживающие кровли, украшены искусной резьбой. Все это содержалось в чистоте и опрятности, поражавшей португальцев. Жилые помещения состояли из четырех или шести комнат, двери которых выходили в открытый дворик. Вокруг дворика шла крытая галерея, служившая защитой и от палящего солнца, и от потоков воды, извергавшихся с неба во время коротких частых дождей.

Узнав, что в Бенине примерно 80 тысяч человек, Сауд сказал, что даже в Европе редко встретишь город с таким большим числом жителей.

Бенин делился на несколько самостоятельных кварталов. В каждом из них жили люди, объединенные по ремеслам: в одном квартале — кузнецы, в другом — ткачи, в третьем — кожевники, далее — резчики кости, мастера, изготовляющие посуду, и другие. В квартале, который назывался Игу-ер и который Диего посещал особенно часто, жили литейщики.

Высокие, хорошо сложенные бенинцы, или бини, как они себя называли, отличались своеобразной привлекательностью: продолговатые лица, большие миндалевидные глаза, широкий разлет ноздрей, полные, слегка вывороченные, но красиво очерченные губы. Черные курчавые волосы плотной шапочкой лежали на их головах, оставляя открытым высокий прямой лоб.

— Подумать только, — сказал Диего Сауду, когда они вместе гуляли по городу, — эти люди не боятся палящего солнца и даже в полдень не носят шляп.

— Это не так удивительно, как тебе кажется, — ответил Сауд. — Закрученные в мелкие завитки волосы защищают голову надежнее любой шляпы. Ведь между отдельными волосками-спиральками сохраняется воздушная прослойка. Она-то и не пропускает солнечный жар, как не пропустила бы на севере зимний холод.

Каждодневную одежду бини составляли куски тканей, обернутые вокруг бедер. Набедренники украшались белыми ракушками, бахромой и подвесками, прикрепленными к завязкам пояса.

Без устали ходил Диего по улицам Бенина и смотрел, смотрел. Он заметил, что у всех мужчин на груди пять вертикальных рубцов, а на лице шесть коротких шрамов — по три над каждой бровью. Позже, когда Диего уже хорошо понимал язык бини, он узнал, что такие рубцы являлись отличительным знаком жителей Бенина. Их наносили жрецы на лицо и тело каждого достигшего совершеннолетия мальчика после прохождения им сложных и длительных испытаний в «священном лесу». Несколько лет живя в лесу, мальчики сами, без помощи взрослых, строили жилища, добывали еду и защищали свою жизнь. Этот обычай, превращавший подростков в настоящих мужчин и воинов, показался Диего весьма разумным.

А учиться говорить на языке туземцев Диего начал с первого же дня своего пребывания в городе. Он старался на слух воспроизводить звуки чужой речи, но, очевидно, это ему плохо удавалось. Бини только смеялись в ответ и разводили руками в знак того, что понять его невозможно. Но бывший студент не оставлял своих попыток. С терпением, достойным лучшего ученика Коимбрского университета, он вслушивался в звуки музыкального, напевного языка, говоря на котором люди то повышали, то понижали тон. Постепенно португалец догадался, что высокий тон связан с представлением о маленьких, тонких и твердых предметах, а также с быстрыми, четкими и энергичными движениями. Низкий тон, напротив, обозначал предметы большие, обширные, бесформенные, а действия — мягкие, вялые и неточные. Сделав это открытие, Диего сразу же заметно продвинулся вперед в своих попытках овладеть языком бини. И как ни мало слов узнал за это время Диего, все же ему удалось понять назначение глиняных голов, стоящих на специальном возвышении, имеющемся в каждом бенинском доме.

Бини считали, что в этих головах, или, как они говорили, ухув-элао, живут духи умерших родичей. Обитатели дома ставили для них чашечки с едой и калебасы с пальмовым вином. Вера в духов-хранителей, живущих в глиняных болванках, показалась Диего смешной и нелепой.

— Может быть, отец Педро прав, — сказал он Сауду. — Монах считает, что вера бини в духов отвратительна. Смешно и нелепо верить, что в глиняных болванках обитает человеческая душа.

— Боюсь, что ты зря горячишься, — сказал араб. — Религия твоих единомышленников-христиан не так уж сильно отличается от веры бини. И те и другие поклоняются богу, верят в загробную жизнь. Только христиане верят в ангелов-хранителей, а бини — в духов-хранителей.

Диего сделал нетерпеливый жест, заметив который Сауд спокойно добавил:

— Если тебе такое сопоставление неприятно, то все равно помни: к вере других народов надо относиться терпимо и ценить только духовные качества людей.

С этим Диего согласился тем более охотно, что ему нравились добрые, благородные и отзывчивые туземцы.

Во дворце стало известно о попытках белого человека говорить на языке бини. За ним был послан один из приближенных Великого, так как второй сын Эвуаре пожелал учить язык португальцев.

Когда Диего ввели в просторную, завешенную циновками комнату дворца, ему навстречу поднялся с подушек стройный мальчик. После церемонного поклона он дотронулся пальцем до своей груди и сказал:

— Асоро.

Диего, повторив жест мальчика, назвал ему свое имя. Мальчик обвел рукой комнату и произнес на языке бини:

— Комната.

— Комната, — сказал по-португальски Диего. Затем, сопровождая называемые предметы соответствующими жестами: — Пол, окно, небо, птицы.

В этот день Диего и Асоро выучили много слов.

Следующий урок, наступивший вскоре вслед за первым, Диего посвятил словам, обозначавшим действия. Он вставал, садился, ходил, даже бегал по комнате. И каждое его движение сопровождалось двумя словами — португальским и бенинским.

Может, это был и не лучший способ обучения, но тем не менее Асоро и португалец довольно скоро научились объясняться друг с другом.

Вечерами, возвращаясь после проведенного во дворце дня, Диего рассказывал Сауду о замечательных способностях своего ученика.

— Почему бы тебе не научить сына обба чтению и письму, — сказал однажды Сауд.

Асоро вначале с недоверием отнесся к палочкам и кружочкам, которые при помощи заостренного птичьего пера рисовал перед ним португалец. В Бенине письменности не было. Но когда мальчик понял, что скрывает в себе таинственные знаки, он начал терпеливо срисовывать их, с удивлением разгадывая внутренний смысл, заключенный в буквах и слогах.

Диего полюбил Асоро. В свою очередь, юный принц, надменный с другими, платил ему искренней привязанностью и полным доверием. Он рассказал Диего о своем умном и храбром отце — Великом Эвуаре, о его мудром правлении, о победоносных походах. И если Диего понимал не все слова, так как Асоро говорил слишком быстро, то по высокому тону, каким это произносилось, Диего догадывался, что мальчик любит отца и гордится им. Когда же Асоро говорил о старшем брате, то в его речи преобладали низкие тона: первый сын обба уже давно пристрастился к пальмовому вину, а теперь, попробовав дурманящий голову напиток, подаренный белыми людьми, стал пить слишком много.

— Отучить Ихаму пить огненную воду, — печально и гневно сказал мальчик, — не могут ни страх перед отцом, ни самые страшные заклятия жрецов.

Диего сочувствовал горю мальчика. Он испытывал острую неприязнь к Сикейре, когда капитан, отправляясь во дворец, брал с собой ром для старшего сына Эвуаре.

Глава VIII За рабами

Царь Бенина может одновременно выставить на поле боя двадцать тысяч человек. Этим он внушает страх соседним народам.

Барбот.

Капитан ди Сикейра всячески поощрял дружбу своего юнги, или, как он его теперь называл, «воспитателя принца», с сыном обба.

— Скажи-ка, сеньор воспитатель, как идут занятия во дворце? Много ли ты вбил грамматических правил в голову юного принца?

— Он очень смышленый мальчик, сеньор капитан. Он научился говорить по-португальски быстрее, чем я на языке бини, и делает значительные успехи в искусстве письма.

Сикейра усмехнулся. В свои двадцать семь лет он не умел ни читать, ни писать, однако стал капитаном, а вскоре будет и богачом.

Вслух он сказал:

— Ты молодец, Диего, продолжай заниматься с мальчуганом. По прибытии в Лиссабон я доложу о твоей старательности сеньору Гомишу, и он не оставит тебя без награды. А пока передай черному принцу мой скромный дар, — капитан протянул Диего кинжал с эмалевой рукоятью, — и скажи, что я буду несказанно рад, если Его высочество принц Бенина захочет посетить Португалию и совершить плавание на «Санта-Инес».

«Что нужно капитану? — подумал Диего. — Зачем он шлет принцу подарки и вот уже не в первый раз приглашает его в Лиссабон?..»

На исходе третьей недели пребывания португальцев в гостеприимном Бенине Сикейра вызвал к себе Сауда и Диего.

— Награда, которая по возвращении на родину ожидает вас и меня, — сказал капитан, — зависит от ценности привезенных нами товаров. Но вы знаете сами, что перца здесь немного, пальмовое вино не окупит даже издержек плавания, а местная слоновая кость вся принадлежит обба и потому стоит дорого. Не скрою от вас: черномазый король подарил мне несколько мешков кости, однако этого мало, и я решил привезти в Португалию черных рабов.

— Что? — подойдя вплотную к капитану, яростно крикнул Диего. Сама мысль заковать в цепи великодушных и щедрых бини показалась ему чудовищной.

Сауд, в отличие от своего молодого друга, не удивился коварству португальца. Он знал, что искатели легкой наживы не считаются со средствами и ради денег готовы на все.

— Ты думаешь, сеньор капитан, — сухо спросил он, — что обба Эвуаре продаст своих подданных?

— Нет, — не обращая внимания на недовольство своих подчиненных, ответил Сикейра. — На это я не рассчитываю. Бини живут богато. Им нет нужды продавать друг друга. Но во дворце я видел рабов. Это люди других племен; их татуировка отличается от насечек, которыми украшают себя «наши друзья». Вот таких-то рабов я и хочу заполучить в трюмы «Санта-Инес». Завтра я встречусь с Уваифо, первым министром и маршалом бенинского войска. И ты, Сауд, по-арабски, а Диего местными тарабарскими словами объясните этому славному рыцарю, что, если он пошлет своих воинов за рабами, а затем отдаст мне семьдесят пленников, я ему дам взамен пятнадцать аркебуз и множество пуль в придачу. Думаю, что сделка ему понравится. Заряжать аркебузу и стрелять из нее я научил Уваифо, не произнеся ни единого слова, но вряд ли без слов мне удастся растолковать ему, какой товар я хочу получить в обмен на оружие. Поэтому вы пойдете со мной и в моем присутствии поведете переговоры с черномазым военачальником. Это приказ. Не советую ему противиться.

Когда спала дневная жара, трое белых вошли во дворец обба и встретились там с Уваифо. Они ели мясо кабана и пили пальмовое вино. После ухода белых гостей Уваифо распорядился на рассвете объявить военный сбор десяти первых отрядов великой армии обба.

Едва небо на востоке начало розоветь, на площади перед дворцом появились барабанщики и заиграли военный сбор отрядов первого десятка. Бой барабанов понесся по улицам Бенина, его услышали все жители города, а те, к кому он был непосредственно обращен — воины первых десяти отрядов — хватали оружие и бегом направлялись к месту сбора войск. Туда же спешили и мирные бини, любившие поглазеть на военные пляски отважных защитников обба. Площадь перед дворцом быстро заполнилась людьми. В центре площади двести воинов образовали широкий, правильной формы круг. Воины подбрасывали вверх копья, топали ногами, издавали грозный клич бини. Вскоре ответный клич прозвучал во дворце, из его распахнувшихся ворот с копьями наперевес выбежали десять начальников отрядов. Их головы были украшены бусами и клыками гиппопотамов, к поясам подвешены дубинки из рогов носорога. Начальники отрядов вбежали в круг и под звуки барабанов принялись поражать воображаемого врага, направляя удары копий на запад, куда предстоял поход. При каждом взмахе копий люди на площади громко кричали «Го-о!», а воины высоко подпрыгивали и били в щиты. Но вот военачальники одновременно вонзили копья в землю и замерли: невидимый враг был побежден. Притихли зрители на площади, замолкли и барабаны, но лишь для того, чтобы через мгновение загрохотать с новой силой. Под их рокот воины быстро разбежались по местам и цепочкой — каждые двадцать за своим командиром — с копьями наперевес побежали по главной улице. За городскими воротами их бег сменился быстрым шагом, с которого они не сбились и тогда, когда по извилистым тропинкам начали углубляться в душные, влажные заросли леса.

День пути прошел быстро. Вечером воины устроились на ночлег, а чуть только птицы запели утренние песни, отправились дальше. Так шли они три дня. Привалы были недолгими. Если рукивоинов уставали, они клали копья себе на плечи, но их поступь ни разу не сбилась с заданного ритма и шаг оставался таким же ровным и быстрым, каким он был в начале пути.

В конце четвертого дня военачальник, возглавляющий поход, сделал знак остановиться. Лес начал редеть. Среди огромных, гладко отполированных пальмовых стволов все чаще стали попадаться банановые деревья. Желтые гроздья спелых плодов висели прямо над головой, мягко шелестевшие шелковые листья манили тенью, а влажная прохлада леса навевала дремоту. Но не ради удобного отдыха сделал здесь остановку первый начальник: множество узких тропинок, извивающихся между деревьями, указывали на близость селения. Вперед были высланы разведчики. Вернувшись, они доложили, что за банановой рощей начинается густой подлесок, а дальше видны крытые соломой хижины. Подобраться к ним было бы нетрудно, но солнце стоит еще высоко, и разведчики побоялись выдать свое присутствие. Начальник, выслушав донесение разведчиков, велел отрядам ждать наступления ночи.

Она пришла, кровавая ночь боя. Под ее укрытием воины десятью цепочками вышли из леса. Они пробрались сквозь кустарник так осторожно, что ни один сучок не треснул, ни одна ветка не покачнулась. Потом они упали на землю и, извиваясь как змеи, быстро, бесшумно подползли к селению.

В мирном селении никто не подозревал об опасности. По улицам не спеша проходили люди. Перед хижинами горели костры, над ними склонялись озаренные пламенем фигуры женщин, готовящих ужин. В их приглушенный говор вплеталась мелодия заунывной песни, сопровождавшаяся мягкими ударами барабана и постукиванием трещоток.

Но воинов обба не тронула тихая жизнь людей леса. Раз лбы этих людей не помечены несечками, как у бини, значит, они чужие: их можно убивать, грабить, брать в плен. Безлунная ночь способствовала набегу. Черные воины припали к земле, слились с нею, укрытые тьмой.

Они лежали неподвижно, почти не дыша, но каждый мускул их сильных тел был напряжен, готовый к действию, к нападению.

Наконец, ожидаемый сигнал подан. Тихо от первого военачальника к рядом лежащему воину, а от него далее пронесся едва уловимый свист. Он означал: ползти вперед. Несколько бесшумных движений — и воины оказались перед естественной изгородью, окружавшей селение. Такие изгороди из колючего кустарника служили жителям леса надежной защитой от львов и леопардов. Остановить воинов, привыкших брать высокие преграды, этот естественный вал не мог. Заглушив бормотание леса, резко и громко запел боевой рожок. Криком ужаса ответило ему мирное селение. В свете костров было видно, как мужчины хватали оружие, а женщины волокли к хижинам перепуганных детей. Но было поздно. Опираясь на копья, бини перепрыгнули через колючую изгородь. Их встретили ощерившиеся копья и тучи стрел. Люди леса дорого отдавали свою жизнь и свободу. Защита была яростной. Мужчины копьями разили врагов. Женщины, даже дети, прячась за стены хижин, метали дротики и стрелы. В свете затухающих костров видны были раскачивающиеся фигуры сцепившихся в рукопашном бою. Однако силы были не равны. Тщательно подготовленные воины обба сражались осмотрительно, не тратя напрасно ни единой стрелы. Они со всех сторон окружили селение и теснили к центру его защитников, следя, чтобы ни взрослый, ни ребенок не вырвались из этого кольца. Один за другим прекращали сопротивление жители леса. Многие из них были повержены на землю метко брошенным копьем или веревкой, крепкой петлей, сдавившей шею. К упавшим врагам бросались бини и скручивали лианами их руки. Скоро всех жителей селения, за исключением убитых, постигла эта страшная участь. Никому не удалось спрятаться от грозных бини, никто не был пощажен. Мужчин, женщин, детей, даже стариков и старух — всех сбили в тесную кучу. Маленьких детей привязали к спинам их матерей. И ударами копий пленных погнали в лес.

В одну ночь мирные, ни в чем не повинные люди утратили свободу, родину и семью.

Первый начальник приказал трем воинам остаться в селении, чтобы завершить разгром. Воины добили раненых и, выхватив из костров горящие головешки, подожгли соломенные крыши хижин. Селение запылало одним гигантским костром. Удовлетворенные делом своих рук, бини ударили копьями о щиты и издали дерзкий победный клич, при звуках которого звери в лесу прижали уши.

Когда взошло солнце, на месте селения остались только тлеющие головешки да обгорелые тела убитых — осужденных стать добычей птиц, питающихся падалью. А место, где жили люди, их площадь, чистые улочки — все это скоро поглотит лес, заселит деревьями и кустами, навсегда скроет страшные следы кровавой ночи.

Глава IX Ночной поход

Желание знать и помнить не менее сильно, чем желание есть и пить.

Из африканской сказки.

С тех пор как Жороми узнал, что ухув-элао, отлитые Игве-Ига, стоят на алтаре обба, его не покидало желание проникнуть во дворец и своими глазами увидеть работу Первого Мастера. Сначала это казалось ему невозможным. Потом он стал отчетливо представлять, как они с Эмотан пробираются во дворец, влезают на галерею и попадают в ту запретную и таинственную комнату, где находится алтарь предков Великого. Постепенно мальчик свыкся со своей мечтой, и она перестала казаться ему невыполнимой. Только как взяться за ее осуществление?

Уже несколько раз в течение этого месяца Жороми подходил ко дворцу и прикидывал высоту окружных стен. Стены были высокие, без выступов. Через них не перепрыгнешь даже при помощи длинного шеста. Пробраться в ворота тоже нечего думать: днем и ночью они охранялись вооруженными воинами, а мимо них и змея бы не проползла незамеченной. Неужели отказаться от задуманного? Нет, у Жороми был твердый характер. Он снова и снова, чуть ли не каждый день ходил вдоль стен, пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку. Однажды его поиски прервал грубый окрик:

— Эй, щенок! Что ты делаешь около дома Великого? Убирайся отсюда, да поживей!

Мальчик поднял голову. Из окна высокой башни высунулся стражник и грозил ему кулаком.

— Я только хотел посмотреть на эту красивую башню! — нисколько не обидевшись на «щенка», крикнул в ответ мальчик — до обид ли ему было, когда благодаря стражнику он увидел то, что поможет им с Эмотан попасть во дворец.

С кровли башни спускалась большая бронзовая змея. Она как будто ползла вниз, красиво извивая свое полированное тело. Не раз Жороми видел эту змею — через ее раскрытую пасть сливалась во время дождей вода. Не раз любовался мальчик нарядным узором чешуи. Но только сейчас ему пришло в голову, что змею можно использовать для входа во дворец. Подпрыгнув от радости, Жороми громко рассмеялся и, не слушая, что кричит ему вдогонку разгневанный страж, побежал прочь.

Очутившись в своем квартале, Жороми замедлил шаг. «Это должно случиться сегодня», — решил он. А уж если мальчик что-нибудь решал, то к осуществлению приступал немедленно. Поэтому он миновал свой дом, чинно, чтобы не вызывать подозрений, вошел в соседний и остановился посреди двора, отыскивая глазами Эмотан. Ее нигде не было видно. Конечно, можно было бы спросить у няни, сидевшей за ткацким станком, где Эмотан. Но этот путь показался Жороми слишком долгим. Гораздо быстрее сложить лодочкой ладони, приставить их ко рту и изо всех сил закричать: «Эмотан!», а потом еще раз: «Эмотан!» Эмотан пришла, лениво потягиваясь.

— Сегодня жарко, и я целый день лежу в тени. Зачем ты разбудил меня? — сказала она, зевнув.

Вместо ответа Жороми быстро приложил два пальца к губам, и сон как рукой сняло с Эмотан:

— Что-нибудь очень важное? Говори скорее.

— Тише, — перебил ее Жороми, — тише, — он наклонился к самому уху девочки и едва слышно прошептал: — Сегодня ночью мы проберемся во дворец.

— Правда? — радостно закричала Эмотан. — Ты меня не обманешь?

— Разве я говорил когда-нибудь неправду? — пристыдил ее Жороми. — Я сказал, значит так и будет. Только ты, смотри, не проговорись, а то нас не выпустят из дома.

— Никому не скажу, никому не скажу! — запела в ответ Эмотан и, схватив Жороми за руки, закружилась по двору.

— Тише ты! — Жороми сердито вырвал руки. — Разве ты не понимаешь, какая грозит нам опасность? Ведь дворец охраняют воины.

— Не боюсь, не боюсь, ничего не боюсь! — продолжала кружиться Эмотан.

«Хорошая она девочка, — подумал Жороми. — Хорошая и храбрая. С ней можно дружить». Эмотан остановилась, виновато улыбнулась и тихонько спросила:

— Когда?

— Ночью, когда все уснут в твоем и моем доме. Я буду ждать тебя за воротами. Приходи, — Жороми важно, как подобает мужчине, задумавшему серьезное дело, коснулся руки Эмотан, кивнул ей и пошел к выходу.

Эмотан не менее важно, чем ее друг, склонила в поклоне украшенную ракушками голову, но уже через мгновение ее веселая песнь звучала по всему дому.

Глубокой ночью дети приблизились ко дворцу и пошли вдоль стены к угловой башне. Они шли бесшумно, как ходят хищники по лесной тропе, Жороми впереди, Эмотан за ним. Ни одного слова не произнесли они по дороге. Эмотан знала, что Жороми все продумал заранее, и ни о чем не спрашивала.

Стена была длинной. Дети шли под ее укрытием, ступая с носка на пятку и стараясь дышать как можно тише. Эмотан оставила дома все бусы и браслеты, чтобы не выдать себя нечаянным звоном. Еще несколько шагов — и перед ними вырос едва различимый в ночной черноте силуэт высокой башни. Там, наверху, сидят стражники, и кто знает, не направлены ли их копья в дерзких гостей? Жороми старался не думать об этом. Мечта увидеть работу Первого Мастера заслонила собой опасность. Велев Эмотан прижаться к стене, он отвязал от пояса свернутую в кольцо веревку и, размахнувшись, бросил ее вверх, как не раз делал, взбираясь на гладкий ствол пальмы. Веревка раскрутилась, описала в воздухе дугу и с легким стуком обвилась вокруг бронзовой змеиной головы. Нижний конец веревки дернулся в руке мальчика и задрожал, как туго натянутая тетива лука. Дети прислушались, не выдал ли их стук веревки о бронзу. Дворец молчал. В ночной тишине слышны были лишь поющие насекомые да протяжные крики лесных зверей.

Жороми подпрыгнул, ухватился руками за веревку и, переставляя ноги по стене так, будто он поднимался по отвесной скале, быстро очутился наверху. Вслед за ним полезла Эмотан. Подтягиваясь на руках и помогая себе ногами, она взобралась на стену почти так же быстро, как Жороми. Сидя на стене, они снова прислушались. Никаких тревожных звуков. Тогда Жороми вытащил свободный конец веревки и перекинул его внутрь двора. Соскользнуть вниз было для Эмотан делом мгновения. Жороми наверху отвязывал веревку: она понадобится при возвращении назад. Работая, он напряженно вглядывался вниз, пытаясь угадать, где может сейчас находиться стража. Двор казался пустым, а до заветной галереи было не более ста шагов. Жороми присел на корточки, выкинул вперед руки, оттолкнулся от стены и мягко упал на землю, спружинив на руки и на ноги. Снова вдоль стены, только уже не снаружи, а внутри двора, пошли друг за другом мальчик и девочка.

Внезапно Жороми остановился. Вслед за ним замерла Эмотан. Скорее угадали, чем услышали они какое-то движение в глубине двора. Мальчик и девочка быстро обернулись. В темноте сверкнули два огонька-глаза. Дворцовый леопард! Эту опасность Жороми не предвидел. Зверь приближался неторопливыми прыжками. Жороми передал Эмотан веревку и прошептал: «Назад, к башне». Выхватив из-за пояса нож, он ждал приближения леопарда, решив бороться с ним до тех пор, пока девочка не будет в безопасности. Но Эмотан, вместо того, чтобы бежать к башне, осторожно выскользнула из-за спины Жороми и, прежде чем он успел опомниться, сделала несколько шагов навстречу зверю. Эмотан была сластена. Собираясь в сегодняшний поход, она не забыла подвесить к поясу плетеную сумочку с медовыми лепешками. Как они пригодились сейчас! Взяв одну из них, она смело протянула ее зверю. Леопард остановился. Эмотан подошла ближе. Леопард обнюхал лепешку, а затем руку девочки. В запахах не было ничего враждебного. Он сел. Эмотан положила лепешку на землю. Зверь потрогал подарок лапой и урча принялся за еду. Жороми осторожно отделился от стены. Леопард поднял голову и тихо, словно пробуя голос, зарычал.

— Он тебя не любит, — прошептала Эмотан. — ты беги к галерее, а я его задержу здесь. У меня есть еще две лепешки.

Не очень-то понравился Жороми этот план. Но девочка уже положила руку на спину зверя и гладила его мягкую шкуру. Леопард перестал рычать, и Жороми пошел к галерее. Он поминутно оглядывался, чтобы убедиться, не грозит ли опасность его храброй подруге. А Эмотан шептала: «Ешь, милый, ешь, хороший. Ты ведь умный, ты нас не тронешь, не выдашь страже грозным рычанием». Пока леопард ел вторую лепешку, Жороми успел пересечь двор. Он нащупал в темноте бронзовые пластины, которыми были украшены столбы заветной галереи, ухватился за их выступы и полез наверх. Вот он уже у цели, его руки ухватились за деревянный помост. Последний толчок о край бронзовой пластины — и Жороми очутился наверху. Но, на беду, пластина была плохо прикреплена к столбу. От сильного толчка она сорвалась и упала на землю. Звон металла разорвал тишину. Почти одновременно со звоном раздался громкий окрик стражи:

— Эй, кто здесь?

Мальчик снова схватился за нож, однако его остановил спокойный, даже веселый голос Эмотан:

— Это я, девочка Эмотан. Я устала спать и вышла во двор. Мы играем с леопардом в белых людей.

Леопард, словно подтверждая правдивость ее слов, выгнул спину, вытянул передние лапы и прорычал что-то непонятное.

— Нечего девчонке бродить ночью и устраивать шум, — сказал стражник, уверенный, что перед ним дочь одного из слуг, живущих во дворце. — Ступай спать.

— Сейчас иду, не сердись на меня, — ответила Эмотан и, не снимая руку со спины зверя, медленно пошла вместе с ним в противоположную от галереи сторону.

А когда успокоенные стражники удалились, Эмо-тан обняла зверя за шею, ласково шепнула: «Спасибо тебе, милый леопард», — и побежала к галерее.

Веревку она размотала на ходу, чтобы сразу же, не теряя времени, бросить ее наверх Жороми.

Глава X Алтарь предков

С таким же искусством выполнены одиннадцать человеческих голов, скрытых белым занавесом, на каждой из которых стоит бивень слона.

Цигфельд, голландский путешественник XVII века.

Асоро лежал на спине, его глаза были открыты. Странная тоска прогнала сон. Весь день она следовала за ним по пятам. Из-за нее он места себе не находил. Попробовал было читать книгу, принесенную утром Диего, но буквы отказывались собираться в слова — и черные строчки остались неразгаданными. Бросив книгу, он пошел в комнату Ихамы, думая поболтать с ним. Но старший брат пил огненную воду белых людей и сам себе пел песни.

День был плохим, а ночь обещала бессонницу. Асоро вздохнул, перевернулся на бок и крепко зажмурил глаза. В ночной тишине слышны были удары копья о щит — это стража оповещала о своем присутствии. Он принялся считать удары, но скоро сбился. Полежав еще немного, Асоро понял, что уснуть не удастся. Тогда он встал, не зажигая огня. оделся и издал тонкий, едва уловимый для уха человека свист. Унга приползла тотчас и обвилась вокруг левой руки. Перешагнув через слугу, спавшего на пороге комнаты, Асоро вышел во двор.

Ночь была такой черной, что казалась ощутимо густой, черноту хотелось потрогать. В безлунном небе висели крупные желтые звезды. В глубине первого двора пели стражники. Они пели очень тихо, чтобы не потревожить ночь и спящих во дворце. Их песня была обращена к звездам, знакомая с колыбели, старая, как Бенин, песня:

Асоро пересек двор и остановился у галереи, ведущей к алтарю предков. Он прислонился к столбу и запрокинул голову. Далекие звезды не мигая смотрели на него большими светящимися глазами, ночной ветерок освежал лицо, забирался в волосы; Унга, его друг, напоминая о своем присутствии, слегка сдавливала руку. Мальчик погладил холодную кожицу и в тот же момент почувствовал, как напряглась под его пальцами чешуйчатая спинка и дрожь пробежала по тельцу змеи. Это было неспроста. Унгу что-то встревожило. Асоро перестал дышать. Почти над самой его головой раздался тихий скрип. Так скрипит деревянный пол под осторожными шагами. Асоро вгляделся — два маленьких человечка крались по галерее.

Кто это? Может быть, пигмеи, проникшие в Бенин из далеких лесов? Но как они вошли во дворец? Или это дети? Раздумывать было некогда. Те двое могли ускользнуть. Да они и ускользнули бы от нерадивой стражи, если бы он, второй сын обба, не обнаружил их. Скуку как рукой сняло. Предстояла занятная, а может быть, и опасная охота! Одним прыжком Асоро вскочил на галерею.

* * *

— Вот здесь! — Жороми нащупал край циновки, закрывавшей вход в заветную комнату. От волнения его руки стали непослушными. Плотная циновка словно не желала впускать незваных гостей. Наконец Жороми отогнул ее край — и дети вошли в комнату.

— Стой на месте, — шепотом сказал Жороми. — Я сделаю огонь, — Жороми отвязал от пояса светильник и, ударяя друг о друга маленькие камушки, быстро высек искру. Загоревшийся фитилек разогнал темноту, и дети увидели то, ради чего они затеяли опасный поход.

Испытывая чувство радости и страха, Жороми и Эмотан приблизились к возвышению, покрытому белой тканью. На нем стояли большие бронзовые головы — ухув-элао предков обба. Их было много.

— Один, два, три, — растерянно начала считать Эмотан.

— Молчи, — перебил ее мальчик, — молчи, смотри и запоминай, — Жороми вплотную подошел к алтарю. Его рука, держащая светильник, медленно передвигалась от одной головы к другой. И, оживая от теплого света, бронза заиграла легкими призрачными бликами. Недвижные торжественные лица уставились на детей большими выпуклыми глазами, ноздри широких приплюснутых носов словно вобрали воздух, красивые полные губы, казалось, готовы были заговорить.

Эмотан сделалось страшно. Она ближе придвинулась к своему другу. Но Жороми забыл об ее присутствии. Он забыл обо всем на свете. Существовали только прекрасные бронзовые головы, от них не отрывались его глаза. Мальчик смотрел на суровые лица воинов, с рубцами над дугами бровей; их шеи и подбородки до самого рта были закрыты нитями бронзовых бус; их головы поверх красивых плетеных шапочек венчали огромные слоновые бивни, по которым церемонно шествовали фигурки людей и животных.

В ухув-элао живут всемогущие духи, и горе тому, кто прогневает их! Но Жороми забыл и об этом. Протянув руку, он коснулся гладкой блестящей поверхности бронзы и услышал гневный крик:

— Кто вы, и что вам здесь нужно?

Жороми и Эмотан мгновенно обернулись. Посреди комнаты, держа наизготовку кинжал, словно бы давая понять, что так просто незваных гостей он не выпустит, стоял высокий мальчик. Жороми узнал его. Это был второй сын обба. Тогда, в большол зале дворца, он очень понравился Жороми, но сейчас это1 мальчик был врагом.

— Что же вы молчите, вороватые обезьяны? — наслаждаясь их замешательством, спросил Асоро.

Жороми вздрогнул от ужасного оскорбления:

— Не смей так говорить. Мы ничего не украли в этом дворце и вообще ничего никогда не украли.

— Зачем же вы здесь?

— Я тебе отвечу, зачем мы пришли сюда, сын Эвуаре.

Узнав, кто стоит перед ними, Эмотан тихонько ойкнула от восторга. Еще бы, кто из ее подружек так близко видел самого сына обба! Однако радость быстро сменилась страхом: ведь сейчас этот грозный мальчик прикажет их убить, и уже никому она не сможет рассказать о том, что было во дворце.

Но Жороми не боялся.

— Сын великого обба, — слышала Эмотан его слова, — я низко кланяюсь, приветствуя тебя. В этой комнате живут духи твоих предков, поэтому ты раз гневался, увидев, что мы нарушили их покой. Твой гнев мне понятен, но пойми и ты меня. Я сын мастера, делающего бронзовые изваяния. Меня зовут Жороми, сын Усамы. Я сам буду мастером, когда узнаю все тайны металла, а я уже знаю некоторые из них.

Имя знаменитого литейщика Усамы было известно во дворце, и Асоро кивнул, с интересом прислушиваясь к словам мальчика.

— Что ты знаешь об этих головах? — горячо продолжал Жороми. — Только то, что в них живут духи твоих дедов и прадедов. Но в бронзе живут и другие духи — духи мастеров. Это они создали изображения твоих предков. Не только огонь, но и их горячие сердца расплавили бронзу, а их прекрасные руки заставили жидкий металл принять форму ухув-элао. Я не могу рассказать тебе, как это делается, потому что бронза любит тайну и ни один литейщик не выдаст ее другим людям, даже самому сыну обба. А я литейщик. Может быть, когда ты станешь обба, я, мастер Жороми, сын Усамы, отолью в бронзе твое изображение, — Жороми, смутившись горячности собственных слов, опустил голову и почти шепотом добавил: — Мы пришли сюда, чтобы увидеть головы, сделанные Игве-Ига, великим Первым Мастером.

Сын обба усмехнулся и без всякой враждебности обратился к Эмотан:

— Ну, а что умеешь ты? Может быть, девчонки тоже льют бронзу?

— Нет, — робко ответила Эмотан, — я умею только танцевать, — и, услышав, что сын обба весело рассмеялся, сказала: — Но все говорят, что я танцую хорошо.

— Наверное, вы неплохие люди, — перестав смеяться, задумчиво произнес сын Эвуаре, — во всяком случае — смелые. Я рад встрече с вами, потому что мне сегодня скучно, а вы меня развеселили. За это я сам покажу вам ухув-элао, сделанные Первым Мастером, — Асоро взял светильник из рук Жороми и поднес его к двум рядом стоящим головам. — Смотрите, — сказал Асоро, — вот работа Первого Мастера, и никто не сделал ничего лучшего. Это ухув-элао, в котором живет дух деда моего деда. Его звали Огуоло. А это ухув-элао его матери.

Темное лицо Огуолы было сурово и сумрачно — настоящий воин и грозный правитель. Ухув-элао матери, отлитое из светлой, почти желтой бронзы, казалось теплым, черты лица были тонкими и нежными. Большие миндалевидные глаза смотрели вдаль серьезно, задумчиво и внимательно. Уголки губ чуть-чуть приподнялись кверху, отчего казалось, что милая улыбка готова озарить прекрасное лицо. Перевитые бусами косички спускались из-под плетеной, украшенной розетками шапочки и падали на высокое ажурное ожерелье, обхватившее стройную шею.

Нет, ничего прекраснее не видел Жороми за всю свою жизнь. Он готов был навсегда остаться у этого алтаря, чтобы смотреть на чудное молодое лицо женщины, которая давно мертва, но красота которой нашла вечную жизнь в бронзовом ухув-элао.

Долгая тишина наступила в комнате. Наконец сын обба, испытующе поглядев на Жороми, небрежно процедил сквозь зубы злые слова:

— Уже, конечно, погасли звезды и ночь ушла. Вас, конечно, поймает стража, выведет на площадь и убьет.

— Нет, — не отрывая глаз от алтаря, сказал Жороми, — стража нас не убьет, потому что ты тоже хороший человек и ты поможешь нам тайно выйти из дворца.

— Ой, — вскрикнула вдруг Эмотан, — смотри, твой браслет шевелится!

— Браслет? — Асоро удивленно посмотрел на девочку. — Да это же Унга, живая змея, — поняв ошибку Эмотан, объяснил сын обба. — Унга добрая и жалит только тех, кого я ей велю. Не бойся, погладь ее.

Эмотан дрожащими от страха пальцами погладила Унгу, но змея, не обратив внимания на ласку, поползла вверх по руке мальчика и обвилась вокруг его шеи, став похожей на те ожерелья, которыми были украшены ухув-элао.

— Ну, ну, Унга, — сказал Асоро, — ты мешаешь, ступай на место.

Унга послушно вернулась обратно на руку.

— Молодец. А теперь скажите, дети, — эти слова сын обба произнес так, будто бы он был намного старше Жороми и Эмотан, — умеете ли вы хранить тайну?

— Когда мы хотим сказать друг другу что-нибудь очень важное, мы прикладываем два пальца к губам. Это значит: слушай и молчи, слушай и не выдай никому, — ответил Жороми.

— Ну, хорошо. Слушайте и не выдайте никому, — сын обба приложил два пальца к губам точно так же, как это сделал только что Жороми. — Вывести из дворца я вас не могу, потому что стражники спросят: «Кто эти люди, которые не входили во дворец Великого, но хотят из него выйти?» Что я им отвечу? Перелезть незамеченными через стену, как вы это сделали ночью, сейчас невозможно. Но я знаю тайный ход. Если вы кому-нибудь расскажете про него, то тебя, мальчик, я убью ножом, а тебя, девочка, жалом Унги. Никто во дворце, даже мой отец, не знает про подземный ход. Он был вырыт так давно, что все забыли о нем, я обнаружил его случайно. Я хочу вас спасти и потому открою вам тайну хода.

С этими словами Асоро поднялся на алтарь. Знаком велев детям следовать за ним, он осторожно, чтобы не задеть высокие изогнутые бивни, прошел между бронзовыми головами и, подойдя к стене, отогнул край белой ткани. Дети увидели вделанное в пол кольцо. С силой потянув его, Асоро поднял большую квадратную доску. Под нею зияла черная яма.

— Не бойтесь, — сказал он. — Здесь неглубоко. Вы спрыгнете вниз и пойдете по галерее, которую люди прорыли под землей давным-давно. Вы будете идти долго. Когда же галерея кончится, ты, мальчик…

— Меня зовут Жороми, — перебил его Жороми.

— Хорошо, ты, Жороми, увидишь перевитые лианы. Влезь по ним наверх и помоги выбраться девочке. Только, прежде чем вылезать, прислушайтесь — нет ли поблизости людей. Ход приведет вас в лес, а оттуда дорогу к дому вы найдете. Идите.

— Спасибо тебе, сын обба. Ты действительно очень хороший человек. Я буду тебе верным воином и другом, — сказал Жороми и, взяв светильник, спрыгнул вниз.

— Как же тебя зовут, девочка?

— Эмотан. И я тоже буду тебе другом, если, конечно, ты захочешь.

— Давай, Эмотан, я помогу тебе спуститься вниз, — вместо ответа сказал сын обба.

— Нет, спасибо, я умею прыгать не хуже мальчишек.

Когда огонек светильника стал удаляться, Асоро, что-то вспомнив, склонился над ямой и крикнул:

— Жороми и Эмотан, запомните то место в лесу, куда приведет вас ход. Сегодня, как только спадет жара, я приду туда!

— Мы будем ждать тебя, — услышал Асоро голос Эмотан, а затем огонек исчез в темноте.

Асоро положил на место доску, закрыл ее тканью и вдруг почувствовал, что ужасно хочет спать.

— Пойдем, Унга, — зевнув, проговорил он.

Унга повела бусинками глаз и опустила свою узкую головку на руку мальчика.

Глава XI Когда спала жара

Кто сосчитает деревья в лесу?

Из африканской сказки.

Домой Эмотан и Жороми вернулись, когда небо стало совсем светлым. На улицах женщины убирали сор. Они работали молча. Чуть слышное шуршание метелок не нарушало тишину, которая предшествует наступлению шумного утра.

Простившись с Жороми, Эмотан юркнула в свою комнату. Ее отсутствия никто не заметил. По утрам в комнату Эмотан ни мама, ни няня не заходили, все в доме привыкли к тому, что она любит спать долго. Сегодня Эмотан вышла завтракать так поздно, что мама нахмурилась, а старая няня проворчала что-то по поводу «ленивых девочек».

Эмотан только улыбнулась в ответ. Ведь никто из них не знает, что ночью она познакомилась с самим сыном обба и скоро увидится с ним опять. Только надо дождаться, чтобы спал полуденный зной, а солнце как нарочно замерло в середине неба. Чтобы время прошло скорее, Эмотан отправилась к мастерской, где работали литейщики, и заглянула в щелку ворот. По двору ходило много людей, но Жороми среди них не было. Эмотан вернулась домой, а затем снова поплелась к мастерской и уселась напротив ворот в тени густого дерева. Наконец, когда ждать стало просто невыносимо, ворота распахнулись — и Эмотан бросилась навстречу Жороми.

Тут ей загородил дорогу Осунде, муж Ириэсе. Он схватил Эмотан на руки и закружил, как маленькую девочку.

— Отпусти сейчас же! — крепкие кулачки Эмотан замолотили по широким плечам Осунде. — Отпусти, мне некогда. У меня важное дело.

— Никакое важное дело не помешает тебе узнать, как готовит моя Ириэсе батат с подливкой. Жороми тоже будет нашим гостем.

— Спасибо тебе, Осунде, — вежливо поблагодарил учителя подошедший Жороми. — Но сегодня у нас действительно важное дело. Мы придем к тебе в другой раз.

Осунде смеясь опустил Эмотан на землю, и она тотчас понеслась прочь, на ходу крикнув Жороми, чтобы он бежал следом. Осунде увидел, как Жороми догнал девочку и, что-то говоря, взял ее за руку. Теперь они пошли медленно и не торопясь свернули на улицу, ведущую к лесу. Тут Осунде окликнули, и он вместе с другими мастерами заспешил домой, не думая больше о детях, у которых были свои дела и развлечения.

Жороми и Эмотан миновали стены города и долго шли по узкой тропинке, протоптанной среди высокой, выше их роста, травы, пока, наконец, не попали в лес. В лесу было прохладно. Ветвистые кроны деревьев переплелись так густо, что закрыли небо. Солнечные лучи с трудом пронизывали зеленую толщу листвы. Цветущие лианы обвили стволы, перекинулись с одного дерева на другое, сплетая ветви и корни в один причудливый узор.

Вооруженные острыми шипами цветы поднимали яркие венчики над густой травой, а сверху спускались мясистые стручки исполинских бобов и большие красные ягоды, формой напоминающие сердце. В другое время Жороми и Эмотан непременно бы полакомились вкусными плодами. Но сейчас они торопились.

Среди множества тропинок, извивающихся между деревьями, Жороми отыскал ту, на которую он утром положил серый камень, и дети пошли по ней. Они шли быстро, не глядя по сторонам и не озираясь, — ведь лес был их вторым домом, их собственным владением.

Здесь все жило своей привычной шумной жизнью. В лучах солнца мелькали пчелы, яркие, как разноцветные камушки; нарядные бабочки гонялись за маленькими золотистыми жучками; тряся оранжевыми хохолками, с ветки на ветку перепрыгивали удоды; медленно пролетали маленькие птички, за которыми, плавно покачиваясь, тянулись огромные, пестрые, как радуга, хвосты. Все это жужжало, чирикало, пело, свистело, щелкало. Высоко над землей, на самой вершине дерева выкрикивала призывную песню птица-носорог, ворковали лесные голуби, громко визжали попугаи, дятлы выбивали по стволам деревьев бесконечную дробь.

Эмотан и Жороми шли молча: в лесу необходима осторожность. Хищники сюда не заходят, да они и не будут без нужды нападать на людей, а вот змеи — те ползают повсюду. Чуткие уши маленьких жителей Африки напряженно вслушивались в гул леса, чтобы не пропустить зловещего шороха, оповещавшего о приближении опасного врага. Идти по узкой тропинке было нелегко. Колючие кустарники царапали голые ноги, шипы цеплялись за одежду. То и дело на головы детей сыпались листья и ветки, сломанные обезьянами, стаями прыгавшими с дерева на дерево. Наконед зоркие глаза Жороми увидели примеченную им утром пальму. Ее веерообразные листья были усеяны белыми пятнышками — гнездами маленьких птичек. Крошки слюной приклеивают свои жилища к середине листа.

Теперь уже близко. Жороми и Эмотан свернули с тропинки и по мягкому стволу упавшего дерева-великана пробрались к стене перепутанных лиан. За лианами находился вход в подземелье.

Услышав шум шагов, Асоро разрубил несколько крупных стеблей и вышел из зеленого укрытия. Дети приветствовали друг друга и, как положено, спросили друг у друга о делах, о здоровье. Потом они, повинуясь знаку, данному сыном обба, вскарабкались наверх и удобно расположились среди лиан.

Унга сползла с руки хозяина, и скоро ее серебристый хвостик исчез в густой листве.

— Она не пропадет, — сказал Асоро, заметив вопросительный взгляд Эмотан, — она только повидает своих сородичей, которых, надеюсь, нет над нашими головами, а потом вернется. Она так делает всегда, когда мы с ней приходим в лес, и всегда возвращается.

— Она очень умная, — задумчиво проговорила Эмотан. — Я не знала, что змея может быть такой умной.

— Да, Унга очень умная, — сказал Асоро и вдруг, без всякого перехода приложил два пальца к губам. Дети насторожились.

— Ты хочешь сказать нам что-то важное? — спросил Жороми.

— Да, я хочу сказать вам что-то важное, очень важное, — медленно, словно бы ленясь произносить слова, проговорил сын обба. И вдруг, не в силах сдерживать переполнившую его радость, громко крикнул: — Я еду в страну белых!

— Как? — Эмотан всплеснула руками и чуть было не упала вниз.

— Сегодня, — уже спокойно начал рассказывать Асоро, — я говорил с моим отцом, Великим Эвуаре, и он разрешил мне ехать в страну белых. Ее зовут Португалия. Много дней я просил отца отпустить меня в Португалию, — Асоро с удовольствием произносил звучащее для него песней название дальней страны, — но отец не соглашался. Он говорил, что Португалия далеко и что велика та вода, которая отделяет ее от Бенина. Еще он говорил, что не знает повадок людей, живущих по ту сторону большой воды, и поэтому отпускать меня опасно. Но сегодня утром, не успел я как следует поспать после вашего ухода, меня позвали к отцу. Перед его троном стояли вождь белых людей и их шаман. Они говорили, а я и мой друг Диего пересказывали слова белых Великому. Диего научил меня своим словам, а я его нашим, — пояснил Асоро ребятам, зачарованно слушавшим его рассказ. — Белый вождь говорил, что если я поеду с ними, то белый обба меня полюбит и даст мне очень много палок, из которых вылетает огонь и убивает все, что встретит на пути. Этими палками обба Бенина победит остальные народы. Слова белого шамана я понять не смог, но Диего сказал, что шаман хочет познакомить меня с богом белых людей. Я сказал, что я согласен, раз этот бог такой хитрый, что придумал огнедышащие палки. Тогда шаман дал мне талисман, который называется «крест».

Жороми и Эмотан с уважением посмотрели на две перекрещенные палочки, висящие на шее их Друга.

— Отец долго думал, — продолжал Асоро, — а потом сказал: «Пусть мой младший сын плывет в Португалию». Главный жрец, стоявший по правую руку от трона, сказал: «Второй сын Великого плывет в Португалию», третьим произнес эти слова Уваифо, начальник воинов, он стоит слева от трона. А то, что сказали Великий обба, главный жрец и начальник воинов, ни духи, ни люди изменить не могут. Это значит, что я, второй сын Великого обба, увижу своими глазами страну белых людей.

— Когда же ты отправишься в путь? — спросил Жороми, а лицо Эмотан стало вдруг очень грустным, не то от огорчения, что Асоро надолго покинет их, не то от жалости к себе, потому что ведь всем хочется увидеть Португалию.

— Большая лодка белых начнет свое плаванье по большой воде, которую Диего называет морем-океаном, как только воины моего отца приведут из леса рабов. Это случится совсем скоро. Вчера во дворец прибежал разведчик и сказал, что воины Бенина идут через лес.

И, словно в подтверждение этих слов, в обычную песню леса вкрался какой-то чуждый звук, едва уловимый гул, который неопытное ухо могло бы принять за журчанье ручья, вздувшегося после прошедшего ливня. Гул приближался. Он обеспокоил крылатых жителей леса, и они то умолкали, испуганные посторонним шумом, то начинали щебетать и чирикать с особой яростью.

Жороми первым понял причину тревоги:

— Звучат барабаны. Они еще далеко, но скоро будут близко. Возвращаются воины, которые ушли за рабами. Слышите, барабаны играют победу.

— Это они, — подтвердил сын обба. — Мне надо спешить во дворец. До свиданья, Жороми, до свиданья, Эмотан, — Асоро плотно сжал губы и тихо протяжно засвистал. Дети подняли головы и увидели, как по лианам спускается Унга. Асоро подождал, пока змея обвила его левую руку, и спрыгнул на землю. Жороми и Эмотан последовали за ним.

— Ты уплывешь в Португалию, — Эмотан робко дотронулась до руки Асоро, — и мы больше тебя не увидим?

— Ну что ты, — стараясь утешить девочку, обнял ее за плечи Асоро, — я вернусь и расскажу вам обо всем, что увижу в Португалии.

— Но как мы узнаем, когда тебя ждать в лесу?

Жороми, Асоро и Эмотан стояли совсем близко друг к другу. Им было радостно и грустно, но больше радостно. Ведь никто из них не знал, как много горя заставит их пережить далекая, заманчивая Португалия. Они стояли, прощаясь, их черные курчавые головы склонились, а руки переплелись, как в танце.

Сын обба говорил:

— Вот как вы узнаете о том, когда надо прийти сюда в лес. В окно башни, около которой вы ночью пробрались во дворец, я выставлю копье с моим знаком — хитрым и отважным леопардом. Это будет наш тайный сигнал встречи. А теперь прощайте, барабаны уже совсем близко, — Асоро приложил два пальца к губам и нырнул в лиановые заросли.

Жороми и Эмотан подождали, пока сомкнулись стебли, закрывавшие вход в подземелье, а затем побежали туда, откуда все громче и громче доносилась победная песнь барабанов.

Глава XII Прощальный пир

Хорошо, когда твои гости — друзья, плохо, если среди них есть враг.

Из африканской сказки.

Вскоре дети увидели отряд, длинной цепочкой идущий по лесу. Воины держали в руках копья и пестро раскрашенные деревянные щиты; их поступь была легка и упруга, юбочки из пальмовых волокон, опоясывающие бедра, мерно покачивались в такт шагам. Трудно было представить, что эти рослые красивые люди, на черной блестящей коже которых ярко выделялись белые круги и полосы, проделали многодневный путь по лесным тропам.

Но что это за жалкие тени движутся следом? Почему у них такой замученный вид?

— Смотри, это пленные рабы, — шепнул Жороми, осторожно раздвигая колючие кусты, служившие им укрытием. Эмотан и сама догадалась о том, что это рабы: их шеи охвачены веревкой, руки связаны за спиной, одежда забрызгана кровью. Эти люди чужие, их лбы не помечены насечками, но вид чужаков был так жалок, что Эмотан не удержалась и тихонько шмыгнула носом. Особенно грустно было смотреть на женщин, к спинам которых были привязаны маленькие дети. Рабы шли молча, покорясь своей страшной участи, даже исхудавшие за время пути малыши не плакали, очевидно, боясь подать голос. Наконец, грустное шествие рабов кончилось. Снова легким шагом, играя сильными мускулами, пошли воины обба. Как только они миновали кусты, за которыми притаились Жороми и Эмотан, дети вылезли на тропу и, догнав отряд, пристроились в его хвосте, чтобы на виду у бенинских ребят вместе с воинами обба вступить в город.

В Бенине отряд встретили радостными криками и громом барабанов. Из домов выбегали люди. Они махали руками, гремели трещотками, приветствуя победителей. Пленных провели по всем тридцати улицам города, чтобы жители всех кварталов могли увидеть богатую добычу обба, а затем втолкнули в большой пустой дом, за которым сразу же начиналась непроходимая болотная топь. Вокруг дома поставили стражу, а участники похода за рабами отправились во дворец, где их ждали награда и веселый пир.

Конечно, простых воинов дальше первого двора не пустили, но и это считалось великой честью — ведь мало кто из бини видел внутренние постройки дворца великого правителя. Начальники отрядов прошли в большой зал. Здесь уже было много гостей. Черные сановники сидели на циновках вместе с белыми моряками. Молчаливые, неслышно двигающиеся слуги подавали еду и питье.

Обба не почтил пир своим присутствием, его второго сына тоже не было, только толстый, постоянно пьяный наследник Великого, развалясь, сидел на леопардовой шкуре. На него никто не обращал внимания, никто с ним не разговаривал, он был предоставлен старому слуге, который все время подливал вино в его калебас. Сегодня во дворце пили много. Пальмовое вино сменялось крепким ромом. Черные и белые превосходно понимали друг друга: белые разом сдвигали тыквенные бокалы, крича: «Би-ни, Бенин, обба!» — это означало, что они пьют здравицу в честь города Бенина, его жителей бини и их правителя обба. «Португалия, король!» — кричали в ответ черные.

Но вот приветственные возгласы заглушила громкая музыка. В зал вбежали танцоры. Прыгая бок о бок или лицом друг к другу, они закружились, понеслись по кругу, ловко выбрасывая в сторону то одну, то другую ногу. Музыканты без устали били в барабаны, гремели трещотками, отбивали ритм ударами в ладоши. Бурная музыка и неистовый танец захватили подвыпивших гостей. Несколько моряков ворвались в круг танцоров. Не выдержал и боцман. Неуклюже затопав на месте, он пытался под звуки чужой музыки воспроизвести пляски своей давно покинутой деревни. Стоявшие рядом с ним чернокожие захлопали в ладони и криками стали поощрять попытки толстяка. При этом они громко смеялись, сверкая белыми зубами.

— Дикари, что с них взять. Танцуют, как черти в аду, где уж доброму христианину за ними угнаться, — ворчал боцман, возвращаясь на место.

Не все принимали участие в шумном веселье. Нетронуты были калебасы Уваифо и Сауда, увлеченных игрой в зерна, которые они передвигали по квадратным углублениям, вырезанным в днище большого деревянного блюда. Задача каждого игрока заключалась в том, чтобы, сняв с блюда как можно больше зерен противника, провести на чужое поле свои.

Эта игра напоминала игру в шашки, и Сауд с увлечением делал ход за ходом, не уступая без боя ни одного зерна. Вскоре к ним на циновку подсели Си-кейра и Педро. Глаза капитана радостно блестели; святой отец угрюмо смотрел в пол, боясь осквернить себя одним видом бенинских плясок.

— Сауд, — Сикейра, прихлебывая вино, подождал, пока закончится очередная партия, — скажи военачальнику, что мы благодарим его Величество обба Эвуаре за прием, оказанный нам. Скажи, что мы всем довольны, что Эвуаре — Великий король, а его военачальник великий воин и мудрый советчик. Сауд перевел сказанное капитаном.

— Еще скажи, что мы приплывем обратно, как только сменятся четыре луны, и привезем богатые подарки обба и его советникам.

Сауд, подыскивая нужные слова, перевел и это. Уваифо кивнул головой и сказал:

— Пусть привезет много стреляющих палок.

— За это вождь белых просит рабов, пять рабов за каждую палку.

— Рабы будут. Мои воины приведут их из леса. Их будет столько, сколько захочет белый вождь.

Сикейра с трудом сдержал свою радость:

— Мы покинем Бенин на рассвете. Пусть приготовят всенеобходимое для сына обба и дадут ему свиту, но не более шести человек. Места на корабле мало, а в трюмы погрузят рабов. Далее, скажи ему, что священник, отец Педро, останется здесь, он хочет построить божий храм.

— Мы чтим всех богов, — просто ответил военачальник, — пусть белый бог живет по соседству с нашими.

При этих словах желтое пергаментное лицо святого отца стало еще желтее, а около рта забегали желваки. С трудом разжимая сведенные губы, он тихо и зло проговорил:

— Араб Сауд, скажи этому нечестивцу, что он богохульствует, что бог один и других богов нет, а есть порожденные дьяволом идолы. Скажи, что бог покарает его и всех, кто будет молиться каменным или деревянным чурбанам, скажи…

— Но, святой отец, — разрешил себе перебить священника невозмутимый Сауд, — я не сумею перевести твои слова, да и бенинцы, терпимые к другим религиям, не поймут, за что ты гневаешься на них.

Замечание Сауда прозвучало как нельзя более кстати, так как военачальник даже привстал от удивления, не понимая, чем он мог обидеть белого шамана. Впрочем, он тут же сел обратно и принялся раскладывать зерна для новой партии, решив про себя, что на белого шамана нашел злой дух, который будет мучить его некоторое время, а потом уйдет. Но ушел сам белый шаман, унося с собой своего злого духа. Он ушел не поклонившись, даже не посмотрев в сторону военачальника, что считалось большой грубостью у вежливых бини. Сикейра нагнал святого отца уже за воротами дворца, на площади, вид которой вызвал у монаха новый приступ ярости.

В Бенине любили праздники и веселиться умели от души. Площадь была полна народа. Играли барабаны, гремели трещотки, звенели браслеты на руках у танцоров. Музыканты были всюду. Они сидели верхом на длинных, укрепленных на подставках барабанах и самозабвенно били по натянутой коже то кончиками пальцем, то ладонью, то кулаком. Маленькие барабаны были зажаты под мышкой или висели на груди. Под громкую музыку танцевала вся площадь.

— Это пища дьявола, — не поворачиваясь к Си-кейре, сквозь зубы процедил монах.

— Будь к ним снисходителен, святой отец. Они родились в лесу и не знают истинного бога, — Си-кейра быстро перекрестился. — Они не ведают, что творят, и, быть может, всеблагой бог простит их.

— Немедленно замолчи, иначе и ты окажешься в лапах дьявола.

— Конечно, — тихо пробормотал капитан, — рая мне не видать, но хотел бы я видеть того черта, который сумел бы спихнуть меня в ад, — однако, не желая ссориться с монахом, он быстро сказал: — Простите меня, святой отец. Я не силен в богословии. Но как же вы думаете спасти этих грешников?

— У них погибшие тела и души, — не слушая капитана, говорил монах. — Души — потому что они язычники и не ведают света и сияния святой веры, а тела — потому что они живут как звери и не покрывают себя одеждой. Мы дадим им возможность спастись, и господь примет их в лоно святой церкви. Их надо крестить, а тех, кто будет сопротивляться, крестить силой.

— Но они у себя дома. Какую силу мы можем применить здесь?

— Значит, их надо вывезти в Португалию, всех до одного. Пусть их бренные тела будут страдать под рабским ярмом, зато их просветленные души удостоятся вечного блаженства на небесах.

«Мысль не плоха, — подумал Сикейра, с удовольствием наблюдавший за маленькой ловкой плясуньей, кружившейся в хороводе девушек. — Если, следуя совету святого отца, привезти в Лиссабон хотя бы одну такую девчонку, то за нее смело можно взять великолепного жеребца да еще и чепрак в придачу. Она покрасивей, чем те, пригнанные из леса. Жаль, что туземцы чадолюбивы и не продают своих детей. А что, если… Нет, опасно. Девчонки могут хватиться — и поднимется шум».

Однако мысль, проникшая в затуманенную вином голову капитана, уже не давала покоя. Ему все больше и больше хотелось привезти плясунью в Лиссабон. Рыцарского долга перед гостеприимным городом он не ощущал — ведь это город чернокожих.

— Эй, ребята, — окликнул он оказавшихся поблизости матросов, — отец Педро сказал сейчас, что только в нашей стране эти язычники смогут приобщиться к святой католической церкви. Их надо понемногу переправлять в Португалию. Видите ту девчонку?

— Видим, сеньор капитан, здорово она пляшет.

— Эти пляски грешны, и девчонку надо вырвать из пасти дьявола. Притащите ее на корабль и спрячьте в трюме. Юбчонку бросьте где-нибудь в лесу, пусть думают, что леопард полакомился черным мясом. Сможете?

— Конечно, ваша милость, раз святой отец благословляет нас.

Монах молча перекрестил матросов и дал им поцеловать сухую желтую руку.

— Ну, с богом, — сказал Сикейра. — Да смотрите не попадитесь. Завтра мы отплываем.

Прежде чем кончилась ночь, к «Санта-Инес» пригнали рабов и поместили их в трюмы. На рассвете команда поднялась на борт корабля и приготовилась к поднятию якорей. Берег реки усыпали люди — бе-нинцы пришли проводить в плавание большую лодку. Они били в барабаны, подбрасывали вверх копья и кричали прощальные слова:

— Счастливых дней, храбрый Асоро, доброго пути!

— Удачи, удачи белому вождю!

— Спокойной воды тебе, большая лодка! Смотри далеко своими глазами!

— Возвращайся поскорее, сын обба! Бенин любит тебя!

— Возвращайтесь, белые люди! Ворота города открыты гостям!

Якорь был поднят, и Сикейра приказал дать холостой прощальный залп из обеих бомбард. От страшного грохота люди на берегу попадали на землю. Но, быстро опомнившись, они стали смеяться над собственным испугом и снова закричали, забили в барабаны, замахали копьями. Под эти радостные крики «Сан-та-Инес» расправила паруса.

Глава XIII Эмотан хоронят

Кто разгадает смерть? Она забирает в свое царство не только стариков, но и маленьких детей.

Из африканской сказки.

Море встретило корабль тихими, мягкими всплесками спокойных волн. Началась обычная корабельная жизнь: били склянки, ругался боцман, менялась вахта, день уступал место ночи, а затем ночь дню, Диего готовил пищу.

Теперь ему приходилось кормить не только моряков, но и забитых в трюмы рабов, для которых он варил жидкую похлебку.

Свободного времени у юнги оставалось немного, и Асоро был предоставлен сам себе. Мальчик изучал корабль. Он облазил его с носа до кормы, затвердил названия всех парусов и мачт, узнал значение каждой команды. Если бы он не был сыном Великого Эвуаре, то он с удовольствием бы стал матросом, чтобы взбираться на мачты, поднимать и укреплять паруса, держать румпель. Вечерами Асоро просил Диего рассказывать про обычаи тех людей, которых он увидит в Португалии. Он настолько был заинтересован предстоящей встречей с белым народом, что совсем не скучал по оставленному Бенину и, пока корабль находился в море, ни разу не вспомнил о Жороми и Эмотан. И уж, конечно, он не мог знать, что маленькой Эмотан больше не было среди живых, что ее сожрал лесной хищник. Даже косточек, которые можно было бы предать погребению, не оставил страшный зверь. Людям, три дня искавшим в лесу исчезнувшую Эмотан, удалось найти только разодранную в клочья юбку да рассыпавшиеся по тропинке бусы.

В доме мастера Осифо не умолкал плач. Билась в судорогах рыданий мать погибшей Эмотан. Плакали собравшиеся вокруг нее женщины. Ириэсе громко проклинала злых духов, отнявших усладу глаз, радость сердца — маленькую Эмотан. Не ведавшие слез мужчины безмолвно и понуро стояли вокруг Осифо. Трудно было себе представить, что человек может так быстро измениться, как изменился отец погибшей девочки. Лицо Осифо посерело, кожа на лбу собралась в глубокие складки, губы обвисли, глаза подернулись мутной пленкой. Еще недавно полный сил, мастер за три дня превратился в дряхлого старика. Безучастно смотрел он, как Осунде, муж его первой дочери, вышел на середину двора и совершил обряд заклания курицы. Это должно было помочь душе Эмотан достичь мира духов, а также предупредить предков о том, что новый дух уже в пути и скоро присоединиться к ним.

На улицах квартала появилась страшная «вестница смерти». Ее щеки, грудь и живот были покрыты полосами серой грязи. Вестница шла медленно. Казалось, ее ноги передвигаются с чрезвычайным трудом. В руках она держала длинные зеленые ветки и без устали рассекала ими воздух, словно била кого-то, видимого только ей. Вслед за вестницей смерти так же медленно двигались рыдающие плакальщицы. Они останавливались около каждого дома и громко выкликали имя погибшей девочки. Не было ни одного человека в квартале литейщиков, который остался бы равнодушным к горю, обрушившемуся на семью Осифо. Плачущие женщины, сбившись в тесную толпу, направились к дому мастера. Вслед за ними, взяв в руки трещотки, поспешили и мужчины.

Звуками нехитрых погремушек, сделанных из выдолбленных тыкв, умели бенинцы выражать и горе, и радость. Сейчас приглушенное постукивание погремушек звучало мрачно. Это плакала сама печаль, охватившая сердца людей.

Услышав звуки трещоток, Осифо вышел навстречу соседям, пришедшим разделить его беду. Осунде привел жертвенных животных. Осифо сам, никому не доверяя, свершил обряд обезглавливания барана и петуха. Умерщвленных животных разрубили на части, и кровь окрасила землю перед домом, куда явилась смерть. Женщины запели погребальные песни, громко затрещали погремушки, в голос завопили плакальщицы. И словно бы вызванный из того мира, куда каждый стремится попасть как можно позже, на улице очутился шаман… Замолкли трещотки, испуганно затихли плачущие женщины. Шаман-смерть всегда присутствовал на погребальных обрядах, но всегда в разных обличьях. На этот раз тело шамана было закутано в пятнистую черно-желтую ткань, а на голове надета белая маска. В прорезях маски хищно сверкали зеленые глаза, из красной, как будто омытой кровью пасти торчали острые клыки.

Смерть явилась в облике леопарда. Размахивая острым трезубцем, как зверь когтистой лапой, шаман запрыгал, подражая звериным прыжкам. Вот он рыча попятился назад, закружился на месте, вот замер, изогнув свой длинный пятнистый стан.

Несчастной матери Эмотан показалось, что она своими глазами увидела, как бросился безжалостный зверь на ее беззащитную девочку. Страшно закричав, она упала на землю. Ее крик подхватили Ириэсе и старая няня. Вслед за ними заплакали, заголосили все женщины.

Только один человек в квартале литейщиков не вышел в этот день на улицу и не присоединился к общему плачу. И этим человеком был лучший друг Эмотан — Жороми. Зажав руками уши, чтобы не слышать воплей, несущихся с улицы, Жороми лежал ничком на полу своей комнаты и беззвучно рыдал.

Он не мог себе представить, что веселая Эмотан ушла в неведомую страну, куда уходят лишь однажды и путь в которую называется «смерть». Эмотан умерла! Нет, с этим невозможно смириться. Застонав, Жороми поднялся с пола. В эту минуту он ненавидел весь мир и особенно себя за то, что, может быть, он сам виноват в смерти девочки.

Утром, когда все пошли провожать большую лодку, он забежал в дом Осифо, но, не найдя Эмотан, направился к реке без нее. Там, увлеченный необычайным зрелищем, он совсем забыл о своей подруге, не вспомнил о ней и по возвращении домой, так как принялся лепить из глины лодку белых людей. И только день спустя, когда пропавшую Эмотан уже искали по всему лесу, Жороми узнал о случившейся беде. Никогда он не простит себе того, что ушел к реке, не разыскав Эмотан. Ведь если бы он ее нашел. Эмотан не превратилась бы в невидимого духа.

Три дня не разговарил Жороми ни с отцом, ни с матерью. Младшие братья не смели приблизиться к нему… Однако надо было подумать об ухув-элао Эмотан. И тут дерзкая мысль пришла в голову Жороми. «Ухув-элао я сделаю сам, и сделаю из бронзы. А когда я сделаю голову, я обмажу ее гонким слоем глины, чтобы никто в городе не узнал, что на алтаре простого человека стоит бронзовый ухув-элао. Я непременно сделаю это, если только кривоногий начальник литейщиков не увидит мою отливку и не прикажет убить меня».

Жороми вышел из комнаты во двор, где под навесом в тазу мокла глина. Он подцепил деревянной лопаточкой большой комок желтовато-красной вязкой массы и, разминая его, думал о том, как обрадуется дух Эмотан бронзовому ухув-элао. Лицо девочки как живое стояло перед его глазами. Жороми сначала торопливо, так как боялся утратить ясность образа, а затем все более спокойно и уверенно стал воссоздавать в глине круглое лицо, гладкие щеки, большие глаза, чуть вздернутый нос, всегда готовые улыбнуться пухлые губы. Такой была Эмотан при жизни, такой старался запечатлеть ее навеки Жороми. Глина как никогда слушалась его. Она принимала нужные формы, становилась похожей на Эмотан — ее глаза, нежные щеки, улыбающийся рот.

Жороми работал, пока не стемнело. Потом мальчик завернул свою работу в мокрую тряпку, сполоснул лицо, чтобы никто не заметил позорных для мужчины бороздок, проложенных слезами. Умывшись, он вышел на улицу и присоединился к людям, с погребальным пением шедшим по городу за «вестницей смерти» и леопардом-шаманом.

Глава XIV Лиссабон

Прекрасный город Лиссабон.

Кодомасто.

Всему приходит конец, даже океану. Кончились семь недель пути, позади остались пенящиеся волны; «Санта-Инес» — у берегов Португалии. Гордый удачным плаванием и богатой добычей, капитан ди Си-кейра отдал приказ вести каравеллу на Лиссабон.

«Санта-Инес» расправила белые паруса и неторопливо, словно бы примериваясь к спокойным водам реки, вошла в устье Тежу.

В Лиссабоне ее ждали. Весть о возвращении корабля, посетившего черный континент, облетела весь город, и множество людей, желавших увидеть отважных моряков, переплывших океан, собралось у причала. Река была усеяна лодками, украшенными вымпелами и флагами. Ждали очень долго. Чтобы скрасить томительные часы, люди на набережной кричали, устраивали смешные перебранки, пели песни.

Среди толпы сновали лоточники, торговцы маслом и овощами. У воды расположились рыбные ряды.

— Рыба, рыба! Прекрасная, красная, серебристая, мясистая! — женщины, засучив рукава, погружали руки в большие кадки и вытаскивали оттуда огромных рыб, красных омаров, скользких, похожих на змей угрей.

— А вот оливки! Кому оливки?! — пронзительные голоса торговок рыбой перебивались криками продавцов оливок.

— Каштаны жареные, каштаны жареные!

Вдруг все затихло. Нестройный громкий хор был усмирен слабым звоном надтреснутого колокола, это означало, что с колокольни церкви, стоявшей у самой воды, увидели каравеллу. Вслед за отзвеневшим колоколом заиграли музыканты — забили в барабаны и бубны, задули в волынки и флейты. Под ликующие звуки музыки, сверкая огромными полотнищами белых парусов, к причалу подошла «Санта-Инес». Со всех сторон ее окружили лодки. В одну из них сошел Сикейра. Его восторженно приветствовала толпа. Капитан снял шляпу и поклонился орущим и рукоплещущим людям. Лодка в один миг доставила его к причалу. Сойдя на берег, Сикейра покрыл голову. Положив руку на эфес шпаги, он остановился, ожидая Гомиша. Купец подошел к капитану, обнял его за плечи и, зная, как жадно следит толпа за их встречей, громко сказал:

— Привет тебе, капитан Руи ди Сикейра. Я рад твоему возвращению. «Санта-Инес» выглядит прекрасно, и ты тоже. Что ты привез из-за моря-океана его величеству, королю Португалии?

— Я привез его величеству, королю Португалии, дружбу великого африканского короля обба Эвуаре. Еще я привез гостя, сына Эвуаре, чтобы дружба наших стран была нерушима. Вот, что я привез его величеству, нашему всемилостивейшему монарху. А для вас, сеньор Гомиш, и для себя, с разрешения вашей милости, я привез не перец и не масло, а нечто лучшее: трюмы «Санта-Инес» набиты черной слоновой костью.

Последние слова Руи ди Сикейра произнес шепотом, но тем не менее они были услышаны.

— Он привез черную слоновую кость, трюмы каравеллы полны черной слоновой костью, черная слоновая кость… — понеслось по набережной.

Черная слоновая кость!

О таком еще не слыхивали в Португалии. Что это за слоны с черными бивнями, где они водятся и каким оружием их убивают? Не успели зеваки как следует обсудить этот вопрос, как их внимание было привлечено новыми событиями.

Непонятно и тревожно забили барабаны. Это была не обычная бодрая дробь, а чужая, грозная, будоражащая. Португальские барабанщики в изумлении опустили свои палочки, вслед за ними умолкли флейтисты и волынщики. Странные барабаны зазвучали совсем близко, и в узкий проход, оставленный толпой, вошли два высоких черных, почти голых человека. Их появление было встречено возгласом изумления. Таких черных людей в Португалии еще не видывали. Эти двое были чернее самых смуглых арабов. Они шли слегка согнув колени, как будто приплясывали, и то ладонями, то кончиками пальцев били в подвешенные к поясам барабаны. За барабанщиками, на некотором расстоянии от них, шел мальчик лет десяти-двенадцати, с кожей чернее ночи. Он был одет в пеструю, свободно ниспадающую до колен рубаху, его шею и грудь украшали ракушки, шапочка из бус стягивала мелкие завитки его черных волос, а на руке мальчика красовался серебристо-серый браслет в виде змейки. Черный мальчик шел, не глядя по сторонам, не обращая внимания на собравшихся здесь людей.

— Он страшен, как дьявол, — разглядывая его, говорили одни.

— Он прекрасен, как отлитый в бронзе древний бог, — возражали им другие.

— Это принц, сын Эвуаре, короля Бенина, — пояснил Сикейра Гомишу. Гомиш кивнул головой и, сняв шляпу, поспешил навстречу юному принцу.

— Здравствуй, — снисходительно произнес мальчик, подождав, пока подошедший к нему человек кончил кланяться и возить шляпой по земле.

При первых звуках его голоса барабаны замокли.

— Ваше высочество говорит по-португальски?

— Да, — мальчик чуть-чуть скривил губы, — я знаю твой разговор, сеньор, — последнее слово он произнес протяжно, почти пропел. — Я много говорил с моим другом Диего.

Длинная фигура Диего выросла рядом с сыном обба.

— Младший матрос, бывший студент Коимбрско-го университета, — отрекомендовал его Сикейра. — Был мною приставлен к принцу в качестве учителя и наставника.

— Ваше высочество, — шляпа Гомиша снова зацарапала перьями землю у ног Асоро, — сейчас вам подадут носилки. Я прошу вас осчастливить своим присутствием мой дом, который недостоин чести принимать такого высокого гостя. Но визит Вашего высочества застал нас врасплох. Сегодня же я доложу его Величеству, всемилостивейшему монарху королю Португалии о прибытии Вашего высочества.

— Что говорит этот сеньор? — не поняв, обратился Асоро к Диего.

— Сеньор Гомиш просит тебя быть его гостем. Пока ты будешь отдыхать после долгого плавания, он расскажет о твоем прибытии обба нашей страны.

— Хорошо, скажи ему: я согласен.

Асоро и Диего сели в подоспевшие носилки; Гомиш и Сикейра вскочили на коней, и процессия, подобной которой не видел Лиссабон, двинулась по улицам города. Впереди бежали слуги Гомиша и палками расчищали дорогу носилкам. В этом не было ничего необычного, так же как и в самих носилках. Но за носилками шли черные музыканты и черные воины. Мало того, что эти люди были чернее сажи, мало того, что их черные тела были одеты только в куски пестрой ткани, обмотанной вокруг бедер, так они еще разрисовали свои плечи, спины и грудь белыми кругами и полосами. Было чему удивляться, на что посмотреть. Гомиш и Сикейра уже не привлекали внимания зевак.

— Что ты назвал «черной слоновой костью», капитан? — спросил едущий верхом Гомиш, поравнявшись с лошадью Сикейры.

— Трюмы «Санта-Инес» набиты живым товаром. Не перец, не слоновую кость привез я в Португалию, ваша милость, но черных рабов. Эти люди сильны и выносливы. Только восемь из них умерли во время пути, а более полусотни благополучно доставлены в Лиссабон. Они будут работать, как вьючные лошади, а прокормить их проще, чем лошадей. Рабов мы продадим и выручим не меньше прибыли, чем выручили бы за слоновые бивни. Вот почему я назвал этот товар «черной слоновой костью».

— Рабы! Трудно придумать что-либо более удачное. Я уверен, его Величество оценит твою предприимчивость, капитан. Я добьюсь аудиенции у короля, и ты лично доложишь Аффонсо о том, что сделано тобою для славы страны.

— Я даже в мечтах не смел мыслить о столь высокой награде, — вспыхнул от радости Сикейра.

— Ты ее заслужил, капитан. Но посмотри на наших лиссабонцев. Они словно обезумели при виде черных людей.

На жителей Лиссабона смотрел и Асоро. Он слегка раздвинул занавески крытых носилок и с любопытством разглядывал людей и город, который так долго рисовался в его воображении.

— Скажи мне, сын обба, что ты видишь? — спросил его сидевший напротив Диего.

— Я вижу дворцы, они красивы и больше других домов.

— Это соборы, там молятся Богу.

— Ваш бог очень богатый. Еще я вижу много мужчин и женщин. Они громко кричат и машут руками.

— Они удивлены. Да и есть чему. Ведь в Лиссабоне никогда не видели людей со столь черной кожей, — вступился за своих земляков Диего. — Когда мы, белые, пришли в твой город, бенинцы тоже громко кричали и размахивали руками; а один человек даже потер слюнями мою руку, чтобы проверить, не выкрашена ли она в белый цвет.

— Любопытные везде одинаковы, мне уже надоело смотреть на них. Скажи лучше, Диего, как называются звери, на которых без всякого страха сели капитан и сеньор?

— Это лошади, Асоро. Люди их приручили, потому что лошади быстро бегают. Прирученные, они становятся смирными, на них могут ездить и дети и женщины.

— Ло-о-шадь, — растягивая букву «о», певуче произнес Асоро новое для него слово. — Я хочу иметь зверя ло-о-шадь.

— Твоему высочеству стоит только пожелать.

Асоро снова откинул край занавески:

— Город Лиссабон красив, но он очень грязный. Я вижу, как из окон прямо на улицу выливают помои, на земле валяются рыбьи хвосты и шелуха. Как же это твои люди сохраняют кожу белой? Здесь так грязно, что очень легко стать серым.

— Да, — добродушно усмехнулся Диего в ответ на колкость маленького африканца. — Лиссабон не такой чистый город, как Бенин. Но зато в нем есть чудеса, о которых не слыхали в Африке.

— Чудеса — это хорошо. Я приехал, чтобы их увидеть, и если мне что-нибудь понравится так же сильно, как ло-о-шадь, я увезу это в Бенин. Но скажи мне еще, почему из окон некоторых домов высунуты палки, на которых висят белые, красные и всякие другие платья?

— Так у нас в Лиссабоне хозяйки сушат белье, прямо над головами прохожих, — ответил принцу поравнявшийся с носилками Гомиш. — Но мы уже приехали. Ваше высочество. Не угодно ли вам покинуть носилки?

Гомиш спешился, сам помог выйти Асоро из носилок и с поклоном пригласил черного принца проследовать в дом.

Глава XV В угловом кабинете

Торговля в этих местах — это торговля рабами и слоновой костью.

Пашеку, португальский мореплаватель XVI века.

Гомиш сдержал обещание, данное им капитану. Уже на другой день после прибытия «Санта-Инес» в Лиссабон Руи ди Сикейра был удостоен встречи с его величеством королем Португалии Аффонсо Пятым. Аудиенция происходила в угловом кабинете, получившем свое название по месту нахождения в угловой башне крепостной стены. Скромное убранство углового кабинета соответствовало деловому разговору, имевшему место при этом свидании. Аффонсо сидел в окружении советников, выделяясь среди них строгой простотой своего костюма: лиловый бархатный камзол, лишенный каких бы то ни было украшений, на голове маленькая шапочка без перьев и пряжек, на ногах кожаные сапоги с отворотами. Король внимательно слушал доклад капитана.

— Жители этой страны, — говорил Сикейра, — многочисленны и высоки ростом. Все они черные, на их лицах и телах есть знаки, нанесенные острым железом. По этим знакам они отличают людей своего племени от чужих. Себя они считают лучшими в мире, воображая, что Бенин не только самая большая, но и самая прекрасная страна на земле. Их самонадеянность отвратительна, как и те идолы, которым они поклоняются. В остальном же бини разумны и сметливы. Их офицеры быстро поняли преимущества огнестрельного оружия и научились им пользоваться. Правит страной король Эвуаре. Он осыпал нас милостями из любви к Вашему Величеству. Эвуаре оказывал нам всяческие почести и не утаил от нас ни одного уголка своего дворца. Мы видели, что дворец его богат, свита многочисленна, а одежда придворных красива.

Сикейра, смутившись, не слишком ли он увлекся похвалами бенинскому владыке, бросил испуганный взгляд на короля. Увидев, что Аффонсо слушает с неослабевающим вниманием, капитан облегченно вздохнул и продолжал прерванный рассказ:

— Подданные Эвуаре не ведают ни законов, ни истории. У них нет письменности, они не имеют представления о том, что такое чтение. Но их нельзя назвать невежественными, так как они обладают живостью ума и изрядной сообразительностью. Бини сведущи во всех ремеслах, рыцарственны и добры. Если у них попросить какую-нибудь вещь, они никогда не откажутся ее дать, напротив, с радушием предложат сами. Они умеют ткать, обжигать посуду, вырезать фигуры из кости и плавить металл. Все это они делают превосходно.

Сикейра вынул из сумки, подвешенной к поясу, охотничий рог из слоновой кости и с поклоном положил его перед королем. Изогнутый рог мягко качнулся на ровном столе, на фигурках, украшающих его полированную поверхность, заиграли блики света. Аффонсо осторожно, словно бы он имел дело с хрупким стеклом, поднял рог. Его глаза засветились непритворной радостью.

— Поистине, — проговорил он, медленно переворачивая рог и разглядывая фигурки, — это сделано искусником великим. Посмотрите, ваше преосвященство, — обратился он к сидевшему рядом епископу Лиссабона, — как извивается змея, пугая своего врага. Можно подумать, что мы сейчас услышим ее шипящий свист. А крокодил?! Он движется ей навстречу на коротких лапах, его тело покрыто чешуей, а в оскаленной пасти торчат страшные зубы. Кто победит в этой смертельной схватке двух врагов, каждый из которых не более моего мизинца?

— Я думаю, человек, государь, — епископ бережно принял рог из рук короля. — Я позволю себе обратить внимание Вашего Величества на фигурку человека. Звери, занятые друг другом, не заметили притаившегося охотника. Он уже натянул тетиву, его стрела готова поразить и змею и крокодила.

— Вы правы, — живо откликнулся Аффонсо. — Человек побеждает обитателей леса и моря, да и саму грозную водную стихию, доказательством чему служат экспедиции наших предприимчивых подданных, отважно устремившихся через море-океан на освоение далеких земель.

Сикейра и Гомиш, счастливые похвалой короля, низко поклонились.

— Подобные плавания, — продолжал Аффонсо, — ведут к могучим царствам, знаменитым городам и провинциям, которые в изобилии располагают всем тем, в чем мы нуждаемся. Этот рог, так же как и правдивый рассказ капитана ди Сикейра, являются свидетельством того, что земли за морем-океаном дадут нам слоновую кость, пряности и другие богатства, которыми полны эти страны, хотя они не похожи на золотые и серебряные острова, находящиеся, согласно книгам греческих географов, в устье Инда.

— Древние географы, — вставил Мойзиш Визи-нью, один из советников короля, приближенный ко двору за свою несравненную ученость, — считали, что Центральная Африка не может быть обитаема из-за страшной жары. Они писали, что ее земли выжжены солнцем, занесены песками и населены только змеями.

— Напротив, — возразил Сикейра. — Хотя там нет зимы и северные ветры не охлаждают воздух, но земля тучная и дает три урожая в год. В лесу растет множество разнообразных деревьев, в том числе пальмы шести или восьми видов. Любо глядеть на них, так привлекательна их красота, как, впрочем, и иных деревьев, плодов и трав. Все птицы имеют другой вид, чем в Европе, а люди, как я уже докладывал, черного цвета. Но я не встречал среди них собакоголовых людей или иных чудовищ, как многие ожидали, ни в самом Бенине, ни в его окрестностях. Очевидно, их нет и там, откуда воины Эвуаре привели рабов.

При слове «рабы» все присутствующие в кабинете короля насторожились, понимая, что речь пойдет о главном. Португалия нуждалась в дешевой рабочей силе. Страна и ранее не была густо населена, а теперь, после кровавых потерь в войнах с Кастилией и в военных экспедициях против Сеуты и Танжера в Марокко, ее население заметно поредело. Вот почему так обрадовались король и его советники возможности ввезти в страну чернокожих рабов, которых можно будет использовать на самых тяжелых работах. Аффонсо V не был жестоким правителем, его поступки часто отличались благородством и справедливостью. Но, подобно большинству своих современников, король не видел в рабстве зла, его гуманность не распространялась на невольников. Рабство не осуждали ни духовные, ни светские власти, в особенности если речь шла о рабах-язычниках, находящихся, по словам церковников, «вне закона Христова». К ним европейцы относились с поразительной бессердечностью, истязая непосильным трудом, голодом и побоями. Не проронив ни слова, Аффонсо выслушал отчет Сикейры о покупке им рабов у обба и о той сделке, которую заключил капитан перед отъездом, обещав привезти в Бенин несколько десятков аркебуз взамен новой партии рабов.

Когда Сикейра умолк, король сказал:

— Мы располагаем в изобилии всякими возможностями. У нас есть быстроходные корабли и прекрасные мореходы, готовые добыть для нас новые земли, а себе снискать славу. Своими деяниями мы превратим в данников морские народы вплоть до тропиков Козерога. Они будут принадлежать нам вместе с их золотом, райскими семенами, перцем, рабами и другими сокровищами.

Смуглое лицо Аффонсо окрасил румянец.

Он мысленно увидел земли, лежащие по ту сторону океана, качающиеся под ветром высокие пальмы, склоненных в поклоне черных владык, отдающих Португалии свои богатства и людей.

Он увидел расцвеченные флагами пристани Португалии, к которым прибывают каравеллы, груженные пряностями, редкими породами дерева, жемчугом, слоновой костью и теми, кого капитан ди Си-кейра окрестил «черной слоновой костью». Жадные республики — Венеция и Генуя — уступают Португалии первенство в восточной торговле. Португальские склады ломятся от ценных товаров. Черные рабы с цепями на ногах рыхлят португальскую землю, дробят камни, поднимают весла галер. Португалия становится сильнейшей страной мира.

Епископ Ортиш, духовник короля, один из самых могущественных и умных людей в государстве, прекрасно понял воодушевление, охватившее его духовного сына. Боясь, как бы из уст Аффонсо не вырвались неосторожные слова, которые могли бы выдать вездесущему Риму планы Португалии, он встал и, трижды перекрестив воздух над головой короля, произнес:

— Всемогущий да укрепит намерения Вашего Величества. Аффонсо Пятый — великий король не только в глазах его подданных, но и перед лицом бога нашего. Ибо нет никаких сомнений, что в ближайшем будущем чернокожие, которые подобны животным в человеческом образе, чужды служению истинной вере, заслугами Вашего Величества откажутся от скотского состояния и признают католическую веру.

Король с благодарностью взглянул на епископа; монарх и его верный советник без слов поняли друг друга. Если Аффонсо — рыцарь с головы до ног — думал о подвигах и о славе для себя и для страны, то его духовник умел придать политике короля толкование, угодное церкви, и тем самым поставить Рим перед необходимостью не только одобрить деяния Аффонсо, но и защитить их от посягательства Испании — вечной соперницы Португалии. Обе державы стремились к господству на море.

После недолгого молчания, наступившего вслед за словами, сказанными епископом, Аффонсо велел одному из своих советников взять карты, привезенные Сикейрой, и, опечатав их, спрятать в хранилище. Еще совсем недавно Аффонсо не таил карт, на которых его капитаны отмечали береговые линии вновь открытых земель. Напротив, все собранные у моряков сведения он великодушно передавал монаху Фра Маура, величайшему географу своего времени. Теперь же он решил не опубликовывать сведения, доставленные Сикейрой, чтобы успешней обогнать Испанию на морских путях.

По знаку, данному королем, ему подали карту мира, которую Аффонсо ценил превыше многих своих сокровищ: ее незадолго до смерти, шесть лет тому назад, собственноручно сделал Маура в подарок «просвещенному Аффонсо, повелителю Португалии и моря».

— Африка, — сказал король, — на карте нашего безвременно почившего ученого и друга сужается к югу. И не кажется ли тебе, — обратился он к Гоми-шу, доверенному купцу и дворянину своей свиты, — что в дальнейшем мы должны попытаться обогнуть Африку с юга, с тем, чтобы проложить новый путь в Индию?

— Мысль Вашего Величества, — осторожно начал Гомиш, обдумывая, где он возьмет средства на оснащение угодных королю рискованных экспедиций, — обгоняет мои корабли. Но ваши слова, государь, для меня приказ. Руи ди Сикейра выразил желание вторично побывать в Бенине, а также продлить путь доверенного ему корабля на юг, чтобы увидеть то место, где береговая линия Африканского материка поворачивает на восток.

Сикейра низко поклонился и сразу же выпрямился, всем своим видом давая понять, что он какистинный капитан короля Португалии всегда готов к приказу «поднять паруса».

— Скажи мне, сеньор ди Сикейра, — неожиданно обратился к капитану Мойзиш Визинью, — видел ли ты или твои вахтенные Полярную звезду на южном небе?

Цель этого вопроса была известна только самому ученому, никто из присутствующих не понял, почему Визинью вдруг заинтересовался Полярной звездой.

— Полярную звезду, — удивившись заданному вопросу, ответил Сикейра, — на южном небе нам удалось увидеть только один раз. Она висела низко, как бы касаясь моря. От воды она была удалена не более чем на треть копья. Там видели мы еще шесть звезд, очень крупных и поразительно ярких.

Мойзиш удовлетворенно кивнул головой. В отличие от большинства своих современников, считавших, что земля плоская, ученый склонялся к мысли, что земля шарообразна. В ответе капитана он лишний раз услышал подтверждение этому.

Аффонсо V с почтением относился к деятельности ученых. Поэтому, вставая из-за стола и тем самым давая понять, что аудиенция закончена, он сказал:

— Нас интересуют сведения о побережьях с их гаванями и устьями, с указаниями их широт в градусах и с промерами дна. Мы ждем от тебя, капитан ди Сикейра, чертежей звездного неба и карт побережья Гвинейского залива, островов, а также тех неизвестных земель, вдоль берегов которых ты поведешь корабли.

Глава XVI Аудиенция

Торговля рабами — это занятие королей, богатых людей и именитых купцов.

Барбот.

Совещание в угловом кабинете вызвало при дворе интерес необычайный. Особенно волновались те, чьи доходы были связаны с морской торговлей. И потому, как только король удалился, придворные тесным кольцом окружили Ортиша, надеясь выведать у него цели дальнейших экспедиций.

Но их ожидания были обмануты. Епископ с присущей ему любезностью сообщил нетерпеливым лишь о том, что его величество чрезвычайно милостиво принял доклады Гомиша и Сикейры, щедро наградив обоих за услуги, оказанные ими короне.

— Гомишу, — сказал епископ, — пожалован герб, подобного которому не было ни у одного дворянина Португалии, Испании или любой другой европейской державы: по серебряному полю три негритянские головы, у каждой головы три золотых кольца — в ушах и в носу — и золотые ожерелья. Сикейра награжден золотом и землями, что обеспечит безбедное существование всей его родовитой, но слишком многочисленной семье, — губы Ортиша чуть дрогнули в улыбке, но тут же лицо его стало серьезным, и, глядя куда-то поверх голов обступивших его людей, он сказал: — Его Величество Аффонсо Пятый, наш добрейший и всемилостивейший государь, желая оказать честь правителю далекой страны, примет сегодня его сына, юного принца, в большом аудиенц-зале, на каковой встрече, имеющей быть в четыре часа пополудни, его Величество просил присутствовать всех вас, мои сеньоры.

И, прежде чем придворные успели сообразить, что речь, очевидно, идет о чернокожем мальчике, приезд которого вызвал столько толков в Лиссабоне, сутана епископа уже зашелестела в соседнем помещении.

К назначенному часу аудиенц-зал дворца был полон. Все, кто, согласно церемониалу, имели доступ на парадные приемы, поспешили сюда. Затянутые в бархат придворные дамы расположились вдоль стен зала и расправили складки длинных, шитых золотом шлейфов. Мужчины, прогуливаясь взад и вперед, обменивались последними новостями о назначенной на завтра продаже черных рабов. То там, то здесь мелькали красный берет с пером и яркий камзол желтого шелка. Это венецианский посол, переходя от одной группы людей к другой, пытался разузнать что-либо о предполагаемых новых экспедициях в дальние страны. Вступая в разговор, посол оживленно жестикулировал, его длинные, разрезанные до плеча рукава взмахивали, как крылья огромной птицы. Придворные снисходительно улыбались столь откровенному любопытству посланника Великого города и, тем не менее, сообщали ему все то, что было известно им самим. Правда, знали они чрезвычайно мало.

Испанский посол, в отличие от своего итальянского собрата, ни с кем не вступал в разговоры. Одетый во все черное, непроницаемый, подчеркнуто недоступный, он внушал невольное уважение к своей персоне даже самым легкомысленным людям. Он всегда молчал, этот важный, прямой как палка, испанец, но при этом знал все, что можно было узнать с помощью хитрости, обещаний и денег, которыми он щедро снабжал нужных ему людей. Многие из ближайшего окружения Аффонсо Португальского состояли на службе испанской короны, и благодаря регулярно доставляемым сведениям посол, еще прежде, чем «Санта-Инес» вошла в устье Тежу, отправил в Мадрид донесение о прибытии в Лиссабон корабля с необычным грузом.

Любые сведения о вновь открытых землях особенно волновали испанца. Его внимательный взгляд отыскивал в толпе тех, кто говорил мало, однако мог знать больше того, чем высказывал вслух.

Но вот утихли все разговоры, даже те, которые велись шепотом: в аудиенц-зал вошел король. Быстрым шагом, кивая направо и налево, он прошел сквозь толпу почтительно расступившихся придворных, низкими поклонами и глубокими реверансами приветствовавших своего короля.

Аффонсо на сей раз никого не удостоил беседой. Не останавливаясь, он поднялся на возвышение и сел в тронное кресло. По правую сторону от него, двумя ступенями ниже трона, встал сын Аффонсо, инфант дон Жоан. Наследному принцу исполнилось 14 лет. Невысокого роста, с бледным и вялым лицом, он мало был похож на своего отца, сохранившего и к сорока годам юношески стройный стан и строгую четкость черт красивого смуглого лица.

Как только король и наследник заняли свои места, вперед выступил церемониймейстер двора. Подняв кверху булаву, он громко, нарочито растягивая слова, провозгласил: «Его Высочество, сын короля Эвуаре, принц Бенина, Асоро!»

Мгновенно все взоры обратились к небольшой, обитой бронзой двери. Тяжелые створки, приведенные в движение невидимой рукой, распахнулись, и в аудиенц-зал, по двое в ряд, вошли черные барабанщики. Их пальцы били по туго натянутой коже, и стены дворца, так же, как недавно пристань Тежу, услышали странную, тревожную, ритмическую дробь.

Гомиш с удовлетворением наблюдал за присутствующими в зале. Ему хорошо были известны нравы и интересы двора. Поэтому он и решил допустить во дворец телохранителей принца, зная, что африканская экзотика развлечет скучающий двор и придется по душе Аффонсо, страстно любившему все необычайное.

Гомиш не просчитался: его затея вызвала восторг. Барабанщики, приплясывая, обошли зал и остановились в десяти шагах от трона. Их руки особенно быстро замелькали в воздухе, ритм барабанов убыстрился. Под частую громкую дробь в зал вбежали еще два африканца. Они несли на головах завернутые в полосатые ткани тюки, в которых, как не трудно было догадаться, находились подарки, посланные королем Бенина королю Португалии.

Положив тюки у ступенек трона, чернокожие удалились так же быстро, как и вошли. Барабаны забили медленней, глуше. Их музыка стала строгой, торжественной, она звучала все тише и тише и разом умолкла, как только в зал вступил сын Эвуаре Асоро. Сотни глаз уставились на африканского принца. Мальчик шел легкой, пружинящей поступью. Он был одет в португальский костюм. К поясу его бледно-розового камзола, по португальскому обычаю, были подвешены слева — меч, а справа — кинжал. Тупоносые, украшенные золотыми пряжками башмаки красовались на его ногах. Принц Бенина был выше Жоана и шире в плечах, хотя казался года на два, на три моложе португальского инфанта. В стройной фигуре чернокожего мальчика чувствовались и сила, и ловкость. Не спеша, не оглядываясь по сторонам, подошел он к трону и поклонился Аффонсо.

— Здравствуй, Великий Король, — четко и раздельно выговаривая каждое слово, приветствовал короля Асоро. — Пусть будешь ты здоров долгие годы, пусть не знает твой нож поражения, рука слабости, а сердце страха!

Придворные заулыбались, просветлели даже суровые, изрезанные шрамами лица воинов, а женщины поднесли к глазам кружевные платочки. Всех до глубины души растрогало приветствие юного африканца, от слов которого повеяло чем-то далеким, чистым, гордым. Только лицо испанского посла не изменило своего выражения, как будто раз и навсегда застыли его мускулы в кислой гримасе.

— Обба Эвуаре, — продолжал Асоро, — цениттвою дружбу и твои аркебузы, убивающие на расстоянии. Он просит тебя прислать их как можно больше. Тебе же он желает быть первым среди белых народов, подобно тому как Великий Эвуаре является первым среди народов черных. Я, Асоро, сын обба Бенина, сказал тебе это.

Не слишком понравилось Аффонсо сопоставление, которое позволил себе африканский принц, сравнив его, христианского короля,с повелителем чернокожих язычников. Но симпатия, испытываемая им к смелому мальчику, пересилила неприязнь, вызванную необдуманно сказанными словами. Эта симпатия прозвучала в ответной речи короля Португалии.

— Мое сердце искренне, когда я говорю, что рад видеть тебя в Португалии, принц Асоро, — серьезно, без тени улыбки, как если бы перед ним стоял взрослый мужчина, а не ребенок, сказал Аффонсо сыну обба. — Я слышал о том, что твоя страна изрядно богата, а люди, населяющие ее, умны и приветливы. Король, правящий такой страной, поистине велик, и мы рады назвать его нашим другом. Сын короля Бенина, принц Асоро, которого мы полюбили всем сердцем, встретит у нас самый радушный прием. Мы желаем, чтобы ты увидел все, чем богата наша страна, и рассказал об этом по возвращении на родину королю Эвуаре. Пусть мои гранды покажут тебе наш прекрасный Лиссабон, а затем мы отправимся в Синтру, где надеемся отдохнуть сами и доставить развлечения нашему гостю.

Король умолк, Асоро, поняв, что аудиенция закончена, поклонился и, под возобновившийся грохот барабанов, по-прежнему ни на кого не глядя, покинул зал.

Глава XVII Невольничий рынок

Но какое бы сердце оказалось столь черствым, чтобы не проникнуться чувством жалости при виде этих несчастных.

Азурара, португальский хроникер XV века.

Асоро верхом на смирной лошадке осматривал город. Его сопровождали молодые дворяне приставленной к нему свиты. Рядом ехал верный Диего. Мальчик смело держался в седле, уверенно справлялся с поводьями, назначение которых он узнал лишь накануне, и лошадь слушалась его. Одет Асоро был в португальский костюм. Поэтому зеваки хоть и смотрели на него во все глаза, но их удивление не выражалось так бурно, как в тот день, когда он вышел из лодки на лиссабонскую землю.

Людей на улицах было много. Все они двигались в одном направлении. Это напоминало процессию в большой праздник. На ходу люди оживленно переговаривались. Цепляясь за юбки матерей, рядом со взрослыми бежали дети.

— Куда торопятся жители города? — спросил Асоро своего учителя, когда они, задержанные толпой, надолго застряли перед въездом в узенькую улочку.

— Сегодня назначена продажа невольников, — тихо ответил Диего.

Асоро повернул лошадь, направив ее за потоком горожан. Дворяне свиты не противоречили чернокожему принцу. Им самим хотелось увидеть распродажу африканских рабов.

Кавалькада въехала в узкую, кривую улочку. Здесь с трудом бы разошлись две лошади, идущие навстречу друг другу. Улица казалась еще тесней от множества людей, спешащих на площадь, где за оградой, наспех сколоченной за одну ночь, находились предназначенные к продаже рабы. Лиссабонцы с жадным любопытством теснились к ограде.

Невольники сбились в кучу и смотрели на белых людей большими испуганными глазами.

У самой ограды стояли Гомиш, Сикейра и несколько богато одетых купцов. По знаку Гомиша надсмотрщик, вооруженный плетью, подошел к широкоплечему, коренастому африканцу, развязал ему руки и вытолкал на середину огороженной площадки. Купцы деловито, неторопливо стали щупать его мускулы, хлопать по спине, заглядывать в рот. Гомиш назвал цену. Один из купцов, высокий старик в синем камзоле, не торгуясь, вынул кошелек: товар был хороший…

Мужчин распродали быстро. Настала очередь женщин. На этих несчастных было страшно смотреть. Плача, царапая себе щеки, они тянули израненные руки вслед уходящим мужчинам, среди которых были их мужья и братья. Молодая мать, почти еще девочка, хотя к ее спине был привязан крошечный ребенок, упав на землю, заплакала в голос, запричитала. Женщины подхватили плач. Бич надсмотрщика засвистел в воздухе.

— Не смей их бить! — закричал кто-то в толпе.

— Не смей, они тоже люди!

— Спрячь кнут, — приказал Гомиш, — и выводи плясунью.

На площадке очутилась маленькая девочка. По ее покрытому грязью лицу текли крупные слезы.

— Танцуй, — сказал ей Сикейра на языке бини. Девочка повернула к нему голову и всхлипнула.

— Танцуй, — повторил капитан.

Девочка не шевелилась. Одинокая и беззащитная, она смотрела на Сикейру широко раскрытыми глазами и судорожно прижимала к груди крепко сжатые кулачки. Надсмотрщик ударил ее по лицу, толпа на площади зароптала.

В это время, с трудом прокладывая себе путь, к ограде подъехал Асоро. Что-то чрезвычайно знакомое почудилось ему в облике девочки. Не обращая внимания на увещевания Диего, умолявшего его покинуть невольничий рынок, Асоро впился взглядом в маленькую рабыню. Неужели он не ошибся, неужели жалкая пленница — его веселая подружка Эмотан? Но как же она, жительница Бенина, дочь мастера, очутилась здесь, среди рабов? Мальчик спрыгнул с лошади и, расталкивая толпу, бросился за ограду. Диего и молодые дворяне поспешили за ним.

У самой ограды стоял испанский посол. Он внимательно наблюдал за продажей невольников. Неожиданное появление бенинского принца вызвало целый поток новых мыслей в многодумной голове испанца. «Этот чернокожий, — прикидывал посол, — залог дружбы с владыкой, поставляющим рабов за плату поистине ничтожную. Выгоднее подобной сделки трудно что-либо себе представить. А если бы принц оказался в руках Испании? Не пришлось бы разве владыке Бенина расторгнуть договор с Португалией и заключить его с той страной, которая держала бы у себя столь ценный для отцовского сердца залог?»

Дорогу африканскому принцу преградил неприятно удивленный Гомиш.

— Что угодно Вашему Высочеству? — спросил купец. Рядом с Гомишем встал Сикейра.

«Белые люди хитры и коварны. Я не должен признаваться, что знаю Эмотан, а то они не отдадут ее мне», — быстро решил Асоро и как можно более безразлично сказал:

— Я хочу посмотреть на эту девочку.

— Как угодно Вашему Высочеству, — с чувством облегчения Гомиш отступил в сторону. Он не заметил знаков, которые делал ему Сикейра.

Асоро подошел к Эмотан. Его лицо исказилось жалостью, когда он увидел, с какой отчаянной мольбой сложила девочка руки.

— Молчи! — для убедительности Асоро поднес к губам два пальца.

Эмотан сжалась в комочек, решив, что сын обба отступается от нее.

— Сеньор Гомиш, — не отрывая глаз от Эмотан и не поворачивая головы к почетному гражданину

Лиссабона, сказал Асоро, — я хочу купить эту рабыню.

— Зачем она тебе, сын обба? — поспешил вмешаться Сикейра. — Разве во дворце твоего отца, великого Эвуаре, мало рабынь?

— Сеньор Гомиш, — принц от нетерпения топнул ногой, — я хочу купить эту рабыню.

— Плясунью из Бенина, — прошептал Сикейра Гомишу. — Мои матросы украли ее. Мальчишка, верно, узнал свою соплеменницу. Как бы не вышло неприятностей.

— За это ты ответишь, Руи ди Сикейра. Матросов накажи примерно, а историю с кражей загладь, подарив девчонку принцу.

Раздосадованный Сикейра взял Эмотан за руку и подвел к Асоро:

— Рабыня твоя. Сеньор Гомиш и я дарим ее тебе, сын обба.

Диего снял с себя плащ, завернул в него дрожавшую Эмотан, поднял девочку на руки и вышел за ограду. Толпа расступилась. Диего ловко, не выпуская девочку из рук, вскочил на коня и поскакал с маленькой рабыней в дом Гомиша.

Высокий гость из Бенина и его свита продолжили осмотр Лиссабона.

Вернувшись после прогулки, Асоро сразу же приказал позвать девочку и оставить их одних. Даже Диего, неотлучно находившийся при его высочестве, к удивлению слуг, был отослан.

— Перестань плакать, Эмотан, — ласково сказал Асоро, как только дверь за Диего захлопнулась, — теперь тебя никто не посмеет обидеть. Ты снова свободна, хотя мы будем делать вид, что ты рабыня, иначе белые могут тебя отнять. А когда мы вернемся домой, сколько рассказов у нас будет для Жороми!

Эмотан, всхлипывая и утирая слезы, закивала головой.

— Вот и хорошо. А теперь быстро, пока мы одни, расскажи, как ты очутилась среди рабов.

— Я шла с Жороми домой. Я танцевала на площади перед дворцом, и все меня хвалили. Жором и тоже, — заторопилась Эмотан. — Потом мы попрощались, и я пошла одна. Было уже совсем темно, но по улице ходили люди. Поэтому я не испугалась, когда меня остановили два человека, хотя и увидела, что это белые. Один из них держал красивые бусы. Я подумала, что ему понравился мой танец, поэтому он мне хочет дать подарок. Но только я протянула руку, чтобы взять бусы, как белые люди набросились на меня, запихали мне в рот пучок травы, закрутили в длинную ткань и потащили. Это случилось так быстро, что я и опомниться не успела. По дороге мне удалось вытолкнуть траву, и я изо всех сил укусила в шею того, кто меня тащил. Если бы ты слышал, как он закричал, — Эмотан улыбнулась, но улыбка недолго задержалась на ее усталом лице. — Ему, наверно, было очень больно, — продолжала она, — от боли он бросил меня на землю. Я ударилась головой и дальше уже ничего не помню. Очнулась я в душной, темной комнате, которая все время качалась. Надо мной склонилась чужая женщина, она обтирала мне лицо мокрой тряпкой. Я хотела позвать маму и вдруг все поняла: меня бросили в большую лодку, к рабам, ведь мы с Жороми видели их в лесу. Я стала кричать, стучать кулаками, но никто не пришел на помощь. Белый человек, который принес еду, отпихнул меня ногой. Тогда я легла на пол и решила умереть. Я не захотела есть, но другие женщины стали меня уговаривать, а затем заставляли есть силой, хотя я царапала им руки. Они меня очень жалели, — помолчав, Эмотан добавила: — Словно своего ребенка, хотя они не бини и не знают наших обычаев.

В комнату, испросив разрешения, вошел Диего. Вслед за ним слуги внесли накрытый стол.

— Диего, — поднялся принц навстречу наставнику, — прикажи слугам накормить девочку. Она умеет танцевать, и мне будет приятно видеть в чужой стране танцы моего народа. Пусть с ней хорошо обращаются, я хочу, чтобы она была веселой. Еще я хочу, чтобы она жила в моих комнатах и не давала Унге уползать, когда я оставляю змею дома.

Диего улыбнулся новой причуде Асоро: сначала лошади, теперь девочка. Но сын обба понял: его белый друг рад тому, что им удалось спасти маленькую бини, и, весело глядя в глаза Диего, он быстро, словно бы опасаясь возражения, добавил:

— В Синтру она поедет с нами.

Глава XVIII Придворная дама Эмотан

Я видел такие необычные фокусы, что никто не поверит моему расскажу о них.

Кориат, путешественник XVI века.

Бывает так, что природа с особой заботливостью наделит какой-нибудь уголок земли своими дарами, не скупясь отдаст ему все, чем богата сама. В одном из таких уголков, щедро одаренных природой, находился город Синтра — летняя резиденция португальских королей.

Домики города расположились по склонам высокого холма, горные ручьи шумящими потоками заполнили искусственные водоемы, гигантские пробковые дубы и вечнозеленые пинии живой изгородью окружили городские стены, а под ноги Синтры ярким ковром легли цветущие луга.

Над городом, над деревьями и цветами возвышался королевский замок. Он был возведен на вершине холма. Его многочисленные пристройки и две конусообразные башни словно продолжали причудливые очертания уступчатых вершин. Издали замок казался суровым, как скалы, прорезанные трещинами расселин. Вблизи было видно, что окружные стены не так уж крепки, что между плитами мощенных дворов давно пробились и выросли цветы, а высокие башни — всего лишь одетые в камень кухонные трубы. И вот сюда летним ясным днем прибыл королевский двор. В пустовавшем всю зиму дворце зазвенели радостные голоса, зазвучал смех, полилась музыка: Синтра была местом отдыха и удовольствий. В обязанности кастеляна — смотрителя замка — входило придумывать каждый день какую-нибудь новую забаву для королевского двора. Леса огласились звуками охотничьих рогов. На базарной площади было разыграно кровавое зрелище боя быков. В замок приходили бродячие музыканты — менестрели. Перебирая струны лютен, они пели о прекрасных дамах и об отважных рыцарях. Веселые жонглеры развлекали зрителей игрой на звонких тарелках, шуты смешили уморительными гримасами и веселыми прибаутками.

Асоро редко принимал участие в забавах двора. Вечерами он занимался с Диего, а днем увлеченно постигал сложное искусство верховой езды. Задолго до того, как наступал час завтрака, Асоро в три прыжка спускался по ажурной винтовой лестнице, ведущей из отведенных ему комнат в вестибюль «зала свиней». Стражники, стоявшие у витых мавританских колонн, распахивали перед ним тяжелые створки дверей и лениво приветствовали чернокожего мальчика, которого было приказано именовать «Ваше Высочество». Усмехаясь, стражники выполняли приказ. Но на самом деле они, да и никто при дворе Аффон-со, кроме самого короля и советника (для них Асоро был частью большой политики), не принимали всерьез принца, у которого кожа была черней, чем у самого черного, презираемого португальцами мавра.

Асоро не замечал небрежного салюта стражи, так же как не замечал ни нарядных изразцов стенных панелей, ни живописных плафонов потолка, благодаря которым самый красивый в замке зал неблагозвучно именовался «залом свиней». На плафонах были изображены свиньи, подаренные королем Жоа-ном I своей дочери, вышедшей замуж за Бургундского герцога. Мальчик бегом проносился по залу, торопясь во двор, где его ждали оседланный конь и старый конюх, с удовольствием обучавший ловкого, бесстрашного африканца верховой езде.

Давно была возвращена в конюшни Гомиша спокойная кобылка, верхом на которой Асоро осматривал Лиссабон. Под мальчиком гарцевал длинноногий статный Пират, получивший свою кличку за гордую непокорность нрава и огневой разбойничий взгляд. Асоро полюбил Пирата не меньше чем Унгу, которую он теперь оставлял на попечение Эмотан. И конь отвечал ему любовью, позволяя командовать собой. Вот и сейчас Пират мгновенно подчинился приказу Асоро и галопом помчался вокруг вымощенного камнем двора. Асоро, намотав на руку вожжи, побежал за ним. Улучив момент, он впрыгнул в седло.

Казалось, вольтижировка доставляла коню не меньшее удовольствие, чем мальчику. Пират радостно заржал, взбрыкнул передними ногами, но тотчас, послушный воле наездника, перешел на размашистую рысь. Асоро распластался на коне. Он обхватил шею Пирата руками, щекой прижался к гладкой, чуть-чуть влажной шкуре своего нового друга. Черное лицо и обнаженные до локтей руки мальчика почти слились с шеей вороного Пирата; шелковистая грива коня, развеваясь от быстрой скачки, переплелась с лентами, подпоясывающими рубашку Асоро — казалось, конь и мальчик превратились в единое существо, подобное тем полулюдям-полуконям, которых любили изображать древние греки.

Старый конюх, немало обучивший на своем веку людей сидеть в седле и владеть шпорами, не переставал удивляться необыкновенным успехам своего ученика.

Но Асоро был требовательнее к себе, чем его учитель. Без устали упражнялся он с конем, и только тогда, когда почувствовал, что держится в седле с той небрежной грацией, которая отличает опытных наездников, согласился принять участие в королевской охоте. И вот, на рассвете, большой двор замка огласился пением труб, лаем собак, ржанием лошадей. Множество людей в ярких охотничьих костюмах собрались сюда. Егеря держали на сворах поджарых собак, конюхи выводили лошадей. Слуги, даже те, которые не принимали участия в снаряжении охоты, толпились во дворе, не желая упустить случая поглазеть на пышный выезд. Пробралась сюда и Эмо-тан. Сын обба до сих пор скрывал ее от посторонних глаз, предвидя большое количество вопросов по поводу неизвестно откуда появившейся девочки. В свое время Асоро поверил объяснениям Сикейры, убедившего его в том, что девочка была похищена без ведома капитана. Сикейра обещал примерно наказать двух матросов, совершивших гнусное дело.

— Я посажу в тюрьму безмозглых негодяев, — ярился капитан.

Асоро, удовлетворенный его объяснениями, обещал забыть эту историю и ни о чем не говорить королю. Чтобы не нарушить слово, данное Сикейре, сын обба прятал Эмотан в своих покоях. Но живая, веселая девочка тосковала взаперти.

Наконец Асоро разрешил ей выйти во двор и побыть среди людей. К тому же ему очень хотелось, чтобы Эмотан увидела, как необычайно красив конь Пират и как ловко Асоро управляет им.

Охота была готова тронуться в путь. Ожидали только выхода короля. Наконец он появился — с коротким охотничьим копьем в руках и с резным рогом, висящим на перевязи, переброшенной поверх зеленого, шитого золотом камзола.

Но чей это крик прорвался сквозь гул голосов, приветствующих его величество?

Маленькая чернокожая девочка в полосатом платьице бесцеремонно растолкала придворных, выбежала вперед и протянула к королю свои ручонки. Аффонсо с изумлением посмотрел на нее.

— В чем дело, Эмотан? — остановил ее Асоро.

— Да ты только посмотри, — заторопилась Эмотан, — ведь этот рог резал мой отец. И змею, и крокодила, и охотника с луком — все это сделал он!

— Великий Король, — понимая, что надо как можно скорее избавить Аффонсо от недоумения, сказал Асоро, — прости Эмотан. Она увидела за твоей спиной рог, который сделал ее отец, и, тоскуя по дому, не смогла сдержать своих чувств.

— Но кто эта девочка? — спросил король.

— Это моя придворная дама, — важно ответил сын обба, давно разобравшийся в этикете и рангах португальского двора.

— Какова же обязанность этой маленькой дамы при твоем дворе, принц? — с трудом сдерживая смех, задал новый вопрос Аффонсо.

— О, у нее очень важная обязанность. Эмотан воспитывает змею Унгу, которую я уже показывал.

— Да, это почетная должность, — согласился король, — она требует большой смелости. Лично я, — обернулся он к окружившим их тесным кольцом охотникам, — хотя и являюсь опытным воином, тем не менее побоялся взять в руки ядовитое лесное существо по имени Унга. Но раз эта девочка — дама твоего двора, — снова обратился он к Асоро, — то ты должен предоставить ей возможность общаться с дамами моего двора.

Придворные дамы переглянулись и негодующе вздернули плечами. Заметив это, Аффонсо, нарочито повысив голос, сказал:

— Я прошу тебя, Асоро, не держать взаперти милую девочку, а сделать ее участницей наших празднеств.

Пожелание короля было исполнено в этот же день. Вечером отдохнувшие после охоты придворные собрались в небольшом и уютном «зале сорок». Последние отблески закатных солнечных лучей мягким светом озаряли пестрые плиточки стенных панелей.

Высоко под потолком, где уже сгустились вечерние тени, горели подвешенные на медных тросах светильники. В их свете четко выступали изображенные на потолке сороки. Птицы держали в клювах извивающиеся ленты с начертанными словами: «Все для счастья». В честь сорок, провозглашавших радостный девиз, и был назван зал.

В «зале сорок» обычно собирались для спокойных вечерних развлечений. Здесь музыканты двора играли новые пьесы, обычно собственного сочинения; поэты читали стихи; иногда пел небольшой хор. С недавних пор любимой забавой стала игра в карты, привезенная на Пиренейский полуостров из Франции.

Сегодня же ожидалось нечто необычное. Поэтому все обитатели замка поторопились занять резные стулья и скамьи, расставленные вдоль стен зала.

Эмотан примостилась на маленьком дубовом стуле, стоявшем около беломраморной доски камина. Девочка зажала ладони между коленями и сидела не шевелясь — маленькое черное изваяние в полосатом платьице. Только большие глаза двигались на серьезном задумчивом лице. Эмотан переводила их с предмета на предмет, стараясь все запомнить, чтобы потом рассказать Жороми.

Как только Аффонсо, его сын Жоан и Асоро расположились в приготовленных для них креслах, посреди зала неожиданно появился высокий старик. Непонятно откуда он взялся, возник прямо из воздуха. Его ждали, но никто не видел, как он вошел, никто не слышал ни скрипа дверей, ни шума шагов.

Начались чудеса. Не говоря ни слова, не кланяясь и ни на кого не глядя, старик выпростал руки из-под плаща, расшитого золотыми звездами, и через мгновение на его только что пустых ладонях очутились два голубка. Старик причмокнул губами — и птицы полетели к потолку. Вот он провел рукой над гладкой черной доской, которую внесли его слуги, одетые в синие шелковые плащи с капюшонами, и из доски прямо на глазах у зрителей начали вырастать цветы и травы. Крик изумления пронесся по залу. Этот итальянский маг, которого кастеляну замка с трудом удалось заполучить в Португалию, поистине оправдывал славу великого чародея.

Когда затихли громкие похвалы, помощники внесли в зал большой стол, до самого пола покрытый черной скатертью, расшитой красными языками пламени.

Маг поднял руку. В зал вошел миловидный юноша. Он нехотя, как будто страшась чего-то, приблизился к столу, ничком лег на него, опустив вниз лицо и вытянув вдоль тела руки. В тот же момент маг выхватил из-под плаща меч и с силой ударил им по белой обнаженной шее юноши. Сдавленный крик пронесся по рядам зрителей. Не обращая внимания на смятение в зале, маг прикрыл плащом отрубленную голову и, медленно передвигаясь спиной к зрителям, перенес ее на противоположный край стола. Поставив отрубленную голову, он взмахнул плащом, отчего загорелась стоящая на столе жаровня, осветив обезглавленное неподвижное тело и окровавленную голову, лежащую отдельно у его ног. Серый дым, клубами поднимавшийся из жаровни, окутывал голову. Мертвое лицо, утратив свои краски, стало бледно-землистым, глаза замерцали тусклым безжизненным светом, отвисшие губы сделались черными. Страх сжал сердца людей. Мужчины инстинктивно схватились за кинжалы, женщины закричали, готовые лишиться сознания.

Только одна Эмотан не испугалась. Ее острый взгляд подметил то, что скрылось от взоров остальных зрителей.

Желая поделиться своими наблюдениями, она вскочила на ноги, проскользнула между стульями и, прежде чем кто-либо из придворных успел ее остановить, подняла скатерть, покрывавшую стол, на котором разыгралась кровавая драма.

И тут все увидели, что юноша не был обезглавлен — он просто опустил голову в отверстие, проделанное в столешнице. А под столом сидел еще один человек. Его голова с шеей, вымазанной красной краской, была просунута во второе отверстие, расположенное на другом конце стола.

— Дьяболо! — злобно крикнул итальянец.

Его помощники сконфуженно вытаскивали свои головы из столешницы. На них уже никто не обращал внимания. Придворные окружили маленькую даму бенинского принца и наперебой расспрашивали, как ей удалось разгадать тайну чуда. Призванный на помощь Диего едва успевал переводить.

— Я еще не успел спросить, — любезно обратился тем временем к Асоро инфант Жоан, — как Вашему Высочеству понравилось в Синтре?

— Мне нравится дворец, — обдумывая каждое слово, ответил вежливому мальчику Асоро. — Но еще больше мне нравится конь Пират. Когда я сижу в седле, я чувствую себя воином, а когда я сижу на стуле, — Асоро похлопал обитые шелком подлокотники кресла, — я думаю, уж не стал ли я придворной дамой.

— Ну, ну, мой храбрый принц, — рассмеялся Аффонсо, слушавший разговор мальчиков, — я надеюсь утешить тебя развлечением, любезным сердцу каждого мужчины. Через пять дней состоится состязание воинов, в котором примет участие цвет португальского рыцарства. Дон Жоан объяснит тебе, что такое турнир, герольды, значки и девизы.

Увидев, как радостно заблестели глаза обоих принцев, Аффонсо ласково потрепал их и объявил вслух о предстоящем турнире.

Глава XIX Турнир

Здесь гудят шлемы от страшных ударов.

Неаполитанский хроникер XIV века.

Можно было подумать, что весть о предстоящем турнире проникла за пределы «зала сорок» прежде, чем король оповестил об этом придворных. Во всяком случае, еще до того, как Аффонсо проследовал в свои покои, все обитатели замка, вплоть до последнего поваренка, с жаром обсуждали достоинства рыцарей, чьи копья должны были встретиться в единоборстве.

Жители Синтры узнали о предстоящем состязании несколько позже, но и они еще до наступления ночи успели порадоваться ожидаемому празднику; а рано утром известие о турнире понеслось в соседние деревни и далее.

В назначенный день, лишь только первые лучи солнца осветили холмы Синтры, к турнирному полю со всех сторон потянулись цепочки людей, спешивших занять лучшие места. Вскоре густая толпа облепила туго натянутые веревки, огораживающие большое прямоугольное пространство. Трава на нем была скошена так низко, что производила впечатление мягкого ворсистого ковра. Поле окружал двойной барьер. Между внешней, веревочной, оградой и внутренней, сделанной из жердей, появились стражники, обязанные наблюдать за порядком. Они воткнули в землю штандарты с гербами участников турнира, и поле огласилось восторженными криками: гербы оповещали о том, что зрители увидят знаменитых воинов, чья сила и мужество были известны далеко за пределами Португалии.

Новая волна криков приветствовала самих героев, проследовавших к разбитым за полем шатрам, где оруженосцы должны были облачить их в сложные доспехи. Тяжелые пластинчатые доспехи и шлемы с забралами начали применяться в качестве оборонительного оружия немногим более десяти лет тому назад. До этого рыцари надевали на себя кольчугу, поверх которой прикреплялись пластины, защищавшие наиболее подверженные ударам места: наколенники, наплечники, налокотники и наручи. Носить на себе отдельные пластины было неудобно, они сковывали движения, и оружейные мастера, догадавшись соединить пластины при помощи ремней и шарниров в одно целое, создали полный доспех. Для турнирных боев изготовлялись особые доспехи, более тяжелые, чем боевые, более надежные. Если боевые доспехи в среднем весили шестнадцать — двадцать килограммов, то вес турнирных иногда доходил до пятидесяти. Чтобы вынести тяжесть всадника, закованного в доспехи, и его оружия, лошади рыцарей должны были быть очень сильными и хорошо тренированными.

Люди, собравшиеся на поле, с удовольствием разглядывали огромных, покрытых пестрыми чепраками коней, стоявших на привязи у шатров. К полудню на трибунах, возведенных вдоль одной из сторон поля, появились судьи и знатные зрители. Они заняли места в приготовленных для них ложах, и трибуны сразу же засверкали радостными красками шелковых, парчовых и бархатных одежд.

В одну из лож села чернокожая девочка, затянутая, так же как и ее спутницы, в длинное, расшитое золотом платье. После того, как Эмотан отличилась на представлении мага, придворные нашли, что она прелестная. Сеньорины обрядили ее в свои наряды, подкрасили кармином ее и без того яркие губы, даже попытались сделать прическу из непослушных курчавых волос. Эмотан не сопротивлялась, ей все здесь нравилось; и дома, и платья, и люди — все казалось интересным. Вот и сейчас она, выглядывая из ложи, вертела головой направо и налево, пытаясь ничего не пропустить из предстоящего зрелища.

— Эта чернушка очень забавна, — обратилась за спиной Эмотан к своей соседке графиня ла Ланс. — Она могла бы чрезвычайно украсить мой загородный дом. Ей можно было бы поручить ухаживать за павлинами или причесывать собачек. Жаль, что девчонку нельзя купить. Впрочем, я попрошу сеньора ди Сикейра привезти мне из Бенина такую же смешную и черную.

— О дорогая кузина, тебя всегда посещают счастливые мысли, — живо откликнулась супруга герцога де Сильва. — Если ты не будешь возражать, то я присоединю к твоей просьбе свою. Пусть капитан и для моих собачек привезет маленькую Эмотан.

Услышав свое имя, Эмотан обернулась и радостно посмотрела на красивых белых женщин. Ведь девочке не могло прийти в голову, что о ней говорят, как о вещи, которую можно купить на рынке, продать, приставить к павлинам или собачкам. Графиня ла Ланс ответила Эмотан лучезарной улыбкой и, глядя на ее сияющее лицо, проговорила:

— Солнце жжет немилосердно. Как бы нам, милая кузина, не стать такими же черными, как эта дурочка, — графиня расправила свешивающуюся над ложей шелковую ткань.

И как раз в это время громко запели трубы: на трибунах появился король. Он прошел в центральную ложу и опустился в кресло с высокой спинкой, стоящее под алым бархатным балдахином. По бокам кресла сели Жоан и Асоро, за ними выстроилась личная охрана короля.

Аффонсо подал знак распорядителю турнира, одиноко стоявшему на поле. Распорядитель сорвал с головы шлем. Заиграли трубачи — и на поле выехали шестьдесят всадников. Их встретили рукоплесканиями. Рыцари выглядели внушительно. Поверх начищенных до блеска доспехов накинуты плащи, замысловатое шитье которых повторялось на чепраках и седлах; шлемы украшены разноцветными перьями; на длинных, перевитых лентами копьях покачивались вымпелы с гербами и девизами. Герои объехали поле по кругу, затем выстроились шеренгой перед ложами, разом подняли на дыбы коней и склонили к земле копья. Герольды громко выкликали имена и гербы рыцарей, готовых в честь повелителя Португалии и прекрасных сеньор показать свою силу и ловкость.

Состязание открыл турнир — сражение между двумя партиями. Оружием турнира являлись меч и палица. Едва лишь трубы пропели сигнал, как площадь сотряслась от топота конских копыт. Отряды сомкнутым строем понеслись навстречу друг другу. Каждый из участников наметил себе противника и спешил встретиться с ним. В воздухе замелькали мечи, восьмигранные палицы с грохотом обрушились на шлемы, дико заржали привыкшие к схваткам кони.

Бой продолжался долго. Если вначале, повинуясь своим капитанам, отряды, придерживаясь правил стратегии, нападали друг на друга, в зависимости от обстоятельств, сомкнутым или рассыпным строем, то теперь все спуталось, превратилось в бешеную схватку, мало чем отличающуюся от подлинного сражения. Сверкающие лезвия высекали искры, звон стали заглушался воинственными криками, а звук, издаваемый падающими на землю телами, закованными в латы, — ржанием грызущих друг друга коней.

Когда солнце начало клониться к закату, судьи подали знак к окончанию боя. Недавние противники с истинно рыцарской любезностью приветствовали друг друга, и прощальными взмахами поднятых вверх мечей закончился первый день состязаний.

На второй день были назначены парные бои, в которых с особой очевидностью должно было проявиться умение каждого участника владеть оружием.

Первыми на поле встретились пешие воины. Их доспехи имели особую форму и заканчивались короткими стальными юбочками. В таких доспехах можно было ездить и на коне, только для этого надо было поместить на седло специальную скамеечку да повыше подтянуть стремена.

Пешие бои длились недолго, так как впереди предстояли наиболее увлекательные и с особым нетерпением ожидаемые парные конные бои.

Наконец трубы оповестили, что настал их черед.

По знаку распорядителя два всадника — представители двух партий — галопом понеслись навстречу друг другу. Их левые руки, держащие поводья, были защищены стальными рукавицами, правые — щитками, надетыми на древки копий. Всадники неслись с такой стремительностью, что, прежде чем зрители успели уловить движение копья одного из них, они услышали протяжный звон и увидели, как покатился по полю круглый шлем.

— Удар! Удар! — закричали одновременно и судьи и зрители. Это был замечательный удар: попадание в шлем ценилось гораздо выше, чем попадание в шею или в плечо.

Рыцарь, получивший удар, закачался. Чтобы удержаться в седле, он вынужден был выпустить копье из рук и тем самым отказаться от продолжения боя.

Не успели зрители как следует поприветствовать победителя, а уж по полю помчалась вторая пара. Снова топот копыт, страшное ржание коней, лязг оружия, приговор судей, а затем новый сигнал труб.

Пары сменяли друг друга. Поле было усеяно порвавшимися звеньями кольчуг, отбитыми пластинами доспехов, кусками сломанных копий, оборванными перьями.

Но вот последняя пара противников обменялась ударами. Распорядитель объявил победителем ту партию, среди участников которой большее число рыцарей удержалось в седле и которая нанесла больше разящих ударов. Победившая партия учтиво приветствовала тех, кто испробовал, «мягка или тверда земля на поле», и герои, парадом прогарцевав мимо трибун, покинули поле.

Зрители уже готовы были последовать их примеру, но герольды снова взмахнули штандартами, а трубы особенно громко пропели боевой сигнал. Толпа на поле насторожилась, из лож выглянули любопытные, торопясь скорее узнать, в чью честь неистовствовали трубы.

Ждать пришлось недолго. На опустевшее, наспех убранное поле галопом влетел конь, неся на себе африканского принца.

Чернокожий мальчик трижды обскакал поле, поднимая кверху копье и щит, а герольды тем временем вызывали на бой того, кто захочет скрестить копье с гостем из далекого Бенина.

Появление на турнирном поле столь юного воина вызвало удивление. К тому же одет Асоро был необычайно легко. Мальчик наотрез отказался от стальных доспехов, которые, по его мнению, связывают движения воина. Все его оборонительное оружие состояло из щита да короткой кольчужной рубашки, накинутой поверх шелкового камзола. Даже шлем не надел упрямый африканец. Его голова была покрыта только легкой шапочкой, сплетенной из коралловых бус.

Трубачи трижды протрубили вызов, и на отгороженную площадку въехал инфант Жоан. Его появлению на поле предшествовал разговор, состоявшийся накануне.

— Мой сын, — обратился к Жоану Аффонсо вечером после первого дня турнира, — наш гость Асоро выразил желание принять участие в состязаниях и показать приобретенную им в африканских лесах ловкость. Ты не намного старше его, незначительная разница в годах не должна помешать тебе принять его вызов, и я хочу, чтобы на поле чести инфант Бенина нашел себе достойного противника в лице инфанта Португалии.

— Дорогой отец и король, — неприятно удивился Жоан, — я был бы рад скрестить копье с любым иноземным рыцарем, но мне бы хотелось, чтобы он верил в господа бога и обладал одним со мною цветом кожи.

— Это ответ христианина, но не государственного деятеля, каким должен быть наследник Португалии. Асоро прибыл к нам в качестве представителя могущественного владыки, дружба с которым даст нам богатство и власть над другими африканскими державами. Вполне вероятно, что когда-нибудь Асоро станет во главе бенинского царства. К тому же он смел и горд. Поэтому, мой сын, ты не унизишь своего копья, скрестив его с чернокожим принцем.

Вот как случилось, что Жоан, не слишком-то обрадованный предстоящим поединком, но вполне согласившийся с доводами своего отца, решил принять вызов Асоро.

Португальский инфант тоже не надел доспехи. Рыцарская честь не позволила ему защитить себя лучше, чем это сделал его противник.

Пока юные воины обменивались приветствиями, стражники принесли длинный, сколоченный из жердей барьер и установили его вдоль поля. Такие барьеры ставились для того, чтобы разделить несущихся друг другу навстречу всадников и предупредить столкновение коней. В случае, если один из воинов будет выбит из седла, то барьер защитит упавшего на землю от копыт коня противника.

Задачей мальчиков, осадивших своих коней на разных концах поля, один слева, а другой справа от барьера, было попасть острием копья в щит противника. Причем победу одерживал тот, чье копье угодит в самую середину щита, отмеченную красным кружком. Поединок требовал большой точности удара, и зрители затаили дыхание, боясь пропустить момент соприкосновения копий со щитами. По знаку распорядителя юные воины, слегка наклонившись вперед и крепко упираясь в стремена, понеслись вдоль разных сторон барьера. Кони сблизились, удары копий раздались почти одновременно. Но все же (и это отметили все зрители) копье бенинского принца, на какую-то долю секунды опередив удар Жоана, первым угодило в красный кружок. Щит Жоана моментально распался на четыре куска. В щите был устроен специальный замковый механизм, благодаря которому при точном ударе щит распадался на части, свидетельствуя тем самым о поражении. Удар Жоана не был столь точным, но зато он был нанесен с огромной силой. Хотя копье инфанта попало не в центр щита, а лишь в верхнюю его часть, тем не менее это был отличный удар, выбивший противника из седла. Асоро не удержался и спрыгнул на землю. Однако копье при этом мальчик из рук не выпустил.

Среди судей разгорелся спор. Одни из них считали, что первенство надо присудить африканцу, так как он в точности выполнил основное правило поединка и попал в означенный кружок. Другие возражали, говоря, что, хотя Асоро и попал в щит, но зато сам был выбит из седла, и потому удар испанского инфанта не менее ценен, чем удар африканца. Судьи спорили долго: признать победителем африканца означало поступиться патриотизмом, вынести неверный приговор не разрешала судьям рыцарская честь. Наконец, решение было принято. Распорядитель состязаний вышел на середину поля и громко возгласил:

— Победителя нет! Победили оба, инфант Португалии превзошел противника силой, инфант Бенина — ловкостью. Да здравствуют их Высочества!

Под радостные крики и аплодисменты юные герои покинули поле.

Эмотан хлопала в ладоши до тех пор, пока графиня ла Ланс не окликнула ее. Только тогда Эмотан увидела, что трибуны почти совсем опустели, а сына обба нет на поле.

По окончании празднеств тоска по дому с неудержимой силой охватила Асоро, и он заторопился в путь. За тот месяц, что провел сын обба в Португалии, Сикейра успел получить все необходимые инструкции, а трюмы «Санта-Инес» — наполниться кусками пестрых тканей, связками стеклянных браслетов, бочонками рома и аркебузами.

В честь покидающего Португалию инфанта Бенина был устроен прощальный бал. На нем присутствовала и Эмотан. Танцы белых девочке показались скучными. Она от души пожалела, что португальские музыканты не умеют играть быстро, а то бы она показала важным белым людям, что такое настоящий танец. Вспомнив о том, как она плясала на свадьбе сестры, Эмотан, так же как и Асоро, захотела скорее попасть домой.

Наконец, день отъезда наступил.

Подновленная, заново окрашенная «Санта-Инес» приняла на борт тех, кого она месяц назад привезла в Португалию. Капитан ди Сикейра громко крикнул в рупор: «Поднять паруса!»

Глава XX Встреча

Судьба торопит в дальнюю дорогу,

И я покой меняю на тревогу,

И многого мне стоит мой отъезд.

Камоэис.

Стремительной силой наполнил попутный ветер паруса каравеллы. Марсель и блинд загудели под его напором, заскрипели шпангоуты, запели песнь дальнего плавания, и понеслась «Санта-Инес», полетела птицей в открытое море.

Скрылся из виду порт Лагаш. Во время второй ночной вахты исчез луч света, долго светивший вслед кораблю с высокой башни лагашского маяка. Впереди на много дней пути расстилался бескрайний океан, изменчивый, как ветер, и грозный, как притаившийся в засаде хищник.

Настроение на борту каравеллы было радостное. Матросов манила богатая добыча, а путь, уже однажды пройденный, не пугал более неведомыми опасностями.

Состав команды остался прежним. Только вместо Диего, занимавшего теперь почетную должность наставника принца, бил в склянки рыжеволосый племянник боцмана, вызванный старым моряком из родной деревни. Да матросы, укравшие по приказу Сикейры маленькую Эмотан, несмотря на их шумные протесты, были списаны на берег, и их места заняли двое других, нанятых боцманом в лагашском порту.

Диего скучал. В качестве воспитателя сына обба он не мог унизиться черной матросской работой, а обучать чему-нибудь мальчика здесь на корабле нечего было и думать.

Асоро был занят лишь каравеллой. Он изучил ее вдоль и поперек, не забыв заглянуть в трюмы, где хранилось оружие и ржали не приученные к морской качке кони. Мальчик часами простаивал за спиной рулевого, наблюдая за движениями руля, вместе с Сикейрой следил за направлением магнитной стрелки или отмечал на карте путь, пройденный кораблем за день. С матросами сын обба предпочитал не общаться и редко вступал с ними в разговоры, так же как у себя на родине он редко удостаивал беседы простых подданных своего отца.

Зато Эмотан подружилась со всеми. Ее незлобивое сердце давно простило белым причиненное зло. Она искренне полюбила людей на большой лодке. Звонкий голос Эмотан раздавался повсюду. Казалось, будто девочка находилась во всех частях корабля одновременно. Только что она вертелась на палубе, вот ее черная курчавая головка свесилась над бушпритом, не прошло и мгновения, как девочка уже раскачивалась на рее марса.

— Ну и юла, — удивлялись матросы. Их грубые лица теплели, а обветренные губы раздвигались в улыбке. Моряки учили Эмотан говорить по-португальски и радовались ее успехам.

Чтобы отблагодарить своих учителей и доставить им удовольствие, черная девочка по вечерам пела для них свои странные песни про разноцветные звезды.

— высоко выводила она тоненьким голосом.

Моряки слушали, кивали головой и хлопали в ладоши, поощряя маленькую певицу.

Особенно привязался к Эмотан корабельный лекарь Сауд. У старого араба не было семьи, и неожиданно для себя он почувствовал отцовскую нежность к этой девочке, чужой ему по крови и воспитанию. Он рассказывал ей сказки, у которых не было конца, о царице Шахеразаде, о морских чудовищах, о могущественных джиннах, умеющих за ночь построить огромный дворец. Эмотан с трудом следила за сложным повествованием, но, боясь огорчить доброго Са-уда, делала вид, что слушает его внимательно и понимает каждое слово.

Так прошло пять ничем не потревоженных дней.

На исходе шестого вахтенный заметил на горизонте парус. Это был первый корабль, встреченный «Санта-Инес» в океане. Сикейра тотчас приказал команде готовиться к бою. Любой корабль в открытых водах мог оказаться пиратским. А попасть в руки морских разбойников —означало не только потерять корабль и содержимое трюмов, но и лишиться свободы: из работорговцев превратиться в рабов.

Матросы схватили мечи и копья, артиллеристы расположились около бомбард. Сикейра, сжимая в руках аркебузу, пристально вглядывался в даль. Парус рос, приближался. Вот уже отчетливо стали видны очертания галеаса, оснащенного двумя рядами весел. Галеас явно гнался за каравеллой, весла двигались с такой быстротой, что вода бурлила и вскипала под носом корабля. Треугольные паруса галеаса, украшенные характерными полосами, свидетельствовали о том, что корабль принадлежал туркам. Худшей встречи невозможно было представить — ведь турки были самыми отчаянными разбойниками моря.

Турецкий корабль, нагнав каравеллу, подошел к ней с наветренной стороны и сразу дал залп пятью каменными ядрами, убившими двух матросов и ранившими боцмана. По взмаху руки Сикейры с борта «Санта-Инес» раздались ответные выстрелы. Каменные ядра и начиненные порохом горшки посыпались на пиратский корабль. На галеасе раздались громкие крики и звон колоколов. Бомбарды пиратов взревели, выплюнув новую порцию снарядов. Каравелла ответила тем же.

Последовавшие один за другим орудийные залпы заглушили рокот моря, но не боевой клич португальцев. «Сантьяго! Сантьяго!» — кричали матросы. Сикейра посылал выстрел за выстрелом. Ответом на его меткие пули были предсмертные крики и стоны.

— Не ждать пощады и не знать пощады! — кричал капитан, перезаряжая аркебузу. — Драться не на жизнь, а на смерть!

Матросы понимали, какая участь ждет их в случае проигранного сражения. Каждый дрался за пятерых. Израсходовав запас пороха, турки бросили на борт «Санта-Инес» два абордажных крюка и притянули каравеллу к своим носовым шлюзам.

— Иншалла! Смерть гяурам! — орали пираты.

Бросая на ходу камни, копья и дротики, они лавиной посыпались на палубу «Санта-Инес». Турок было значительно больше, чем защитников каравеллы. Португальцы не сдавались. «Сантьяго! Сантьяго!» — кричали они, отчаянно отстаивая каждую пядь палубы своего корабля. Но турки, свирепо работая кривыми саблями, теснили их к кормовой части. В смертельном страхе Сикейра взглянул на море. Оно было тихо и ласково. Равнодушные волны, золотясь в лучах заходящего солнца, лениво бились о борты сцепленных крючьями кораблей. Ни одного паруса не было видно в безбрежной дали. Надежды на спасение тоже не было…

Помощь пришла, откуда ее не ждали. Сквозь шум битвы услышал Сикейра властно звучащий голос Асоро. Обернувшись, он увидел, как мальчик схватил выпавший из чьих-то рук меч и кинулся в гущу сражения. Словно бы ожидая этого мгновения, шестеро чернокожих заработали тяжелыми палицами, дробя ими головы турецких пиратов. Португальцы ободрились при виде подоспевшего подкрепления и с удвоенной яростью обрушились на противника.

— Диего, — крикнул Сикейра, безуспешно пытаясь оттеснить Асоро от сражающихся, — убери мальчишку! Спрячь его в трюм.

Но остановить Асоро было невозможно, ведь он участвовал в настоящем бою, первом в его жизни. Держа двумя руками тяжелый меч, он бросался в самые опасные места, его меткие удары спасли в этот день жизнь нескольким португальцам. Двое африканцев, с двух сторон прикрывая сына обба, отражали направленное на него оружие. Они делали это так ловко, что увлеченный боем Асоро не замечал оказываемой ему помощи.

— Гоу! — кричал он, нанося очередной удар.

— Гоу! Гоу! — подхватывали африканцы.

— Сантьяго! Бей неверных! — чувствуя приближающуюся победу, орали португальцы.

Турки начали отступать к кормовой надстройке. Чтобы спастись от португальских мечей и африканских палиц, они попытались вернуться на свой корабль. Но галеас горел, подожженный со всех сторон пороховыми снарядами. В ужасе пираты бросили оружие и принялись молить о пощаде. Сикейра приказал в плен никого не брать. Оставшихся в живых турок португальцы побросали в море. Раненый боцман с помощью матросов снял абордажные крюки, и «Санта-Ииес» отошла от пылающего корабля.

Солнце зашло, но черное небо озарял столб огня. В его кровавом свете были видны барахтающиеся в воде люди. Их скоро поглотит морская пучина. Диего, ненавидевший любое проявление жестокости, с ужасом смотрел на бесплодные попытки спастись обреченных на смерть людей.

Бой закончился. Матросы, завернув убитых в парусину, привязывали к их телам камни.

Асоро, гордый своим вмешательством, обеспечившим исход битвы, с деланным безразличием обтирал окровавленный меч. Сикейра считал потери в команде. Сауд перевязывал раненых. А Диего все не мог оторвать глаз от тонущих турок.

— Сеньор капитан, — услышал он возле себя голос араба, — на палубе двое раненых. Они молят тебя о пощаде, обещая раскрыть важную тайну.

— Допроси их, — приказал Сикейра.

— За это ты должен обещать сохранить им жизнь.

— Никаких обещаний разбойникам. Если будут упорствовать, я велю подвергнуть их пыткам.

— Сеньор, — шагнул вперед Диего, — не убивайте этих людей. Они достаточно наказаны, к тому же, сохранив им жизнь, вы сможете продать их.

Слово «продать» смягчило сердце капитана.

— Ладно, — сказал он. — Сегодня вы оба храбро сражались, и я удовлетворю вашу просьбу. Можете обещать им жизнь, но не свободу.

Разговор Сауда с пленными был недолог. Он допросил каждого в отдельности и убедился, что турки не лгут, так как их показания полностью совпадали.

Вот что узнал Сауд.

Когда в Лагаше галеас запасался водой и продовольствием, на его палубу поднялся важный человек и потребовал капитана Зульфекара. Он дал Зульфекару, чье тело хранит сейчас океан, туго набитый кошелек и обещал ему еще большую награду, если он возьмет в плен чернокожего мальчика, который поплывет к берегам Африки на каравелле «Санта-Инес». Важный человек назвал день отплытия каравеллы и объяснил ее путь по океану. И хотя этот человек закутался в черный плащ и скрыл капюшоном лицо, и хотя он не пожелал назвать своего имени, все же было ясно, что он испанец, так как он обещал галеасу покровительство испанского короля.

Выслушав доклад Сауда, Сикейра раздумывал недолго.

— Отнесите пленных в трюм, — велел он, — кормите их досыта и залечите раны. Продавать я их не буду. Пусть сами расскажут в Португалии о кознях, чинимых нашему великому монарху испанской державой. Боцман, — не глядя больше на пленных, крикнул он старому моряку, — утром выдать всем двойную порцию рома для подкрепления сил и по золотой монете за храбрость! А сейчас — спать.

Оставшиеся в живых матросы прокричали трехкратный привет, вахтенные заняли свои места, и вскоре движение на палубе прекратилось. Факелы погасли, пылающий галеас скрылся из виду. Крупные, яркие звезды повисли над головой; в их призрачном свете по спокойным водам моря-океана продолжала «Санта-Инес» путь к далекому Бенину.

Глава XXI Гнев отца Педро

Если вы не будете держать ваши глаза открытыми и не пустите в ход весь ваш разум, то все погибнете.

Из африканской сказки.

Через восемь недель после того, как «Санта-Инес» покинула Португалию, ее якоря ударились о дно Бенинского залива.

В тот же день Асоро, не пожелав отдохнуть после долгого пути и бурной встречи, устроенной ему жителями Бенина, попросил своего отца обба Эвуаре принять его для важного разговора. Отец встретился с сыном в большой комнате, где обычно Великий принимал своих советников. Стоя перед креслом правителя, Асоро произнес пылкую речь.

— Великий обба Бенина, — сказал он, — я, твой второй сын, переплыл большую воду, я увидел землю белых людей и узнал, что у них хорошо и что плохо. Я видел их дома. Они построены прочно и стены их из камня. Но нам не нужны толстые стены, потому что у нас не дуют холодные ветры. Еще я видел, как сражаются их воины, одетые с ног до головы в металл. Металл хорошо защищает от стрел и легких копий, но у нас в лесу такой воин не смог бы двигаться; любой ребенок справился бы с ним, накинув на него веревку и повалив на землю. У белых людей мне понравились книги и лошади. Я привез в Бенин и то, и другое, потому что у нас не было ни книг, ни лошадей. В основном же обычаи белых мало чем отличаются от обычаев черных. Белые люди так же едят, пьют, радуются, плачут, убивают друг друга. Но белые люди считают нас хуже себя, потому что у нас другой цвет кожи. Разве это справедливо? Обба Португалии полюбил меня, и его подданные угождали мне, но я видел, что вели они себя так из боязни. На самом же деле им было неприятно оказывать мне услуги. Я старался не замечать этого: гость не должен хотеть ссоры. Но я понял, что эти люди ищут в дружбе с нами только выгоду. Разве это говорит о чистоте помыслов, отец? Великий обба, — голос Асоро зазвенел, как натянутая тетива, — мое сердце испытало смертельный стыд, когда я увидел продажу рабов. Белые торговцы щупали их мускулы, считали зубы, выворачивали веки глаз. Поистине, так не обращаются и с животными. Отец, я видел невольничий рынок, и я нашел, что это хуже смерти.

Асоро замолчал. Обба Эвуаре грузно повернулся на своем кресле и, глядя куда-то мимо мальчика, коротко сказал:

— Нам нужны огнедышащие палки…

— Но, отец, твои кузнецы научатся делать такие же, ведь научились они делать свинцовые шарики-пули. А секрет делания черных крупинок, которые взрываются, если к ним поднести огонь, знает мой друг Диего. Он расскажет его начальнику кузнецов. Хотя у Диего и белая кожа, он не хочет, чтобы жители африканских лесов стали рабами португальского обба.

— Делание огненных палок сложно, а рабы не стоят ничего. Три раза, пока ты был в Португалии, уходили мои воины в лес — и ни один из них не погиб.

— Но, великий обба, — Асоро умоляюще протянул к отцу руки, — белые люди дают за рабов так мало аркебуз, что надо продать им очень много людей, прежде чем ты вооружишь каждого своего воина огнедышащей палкой.

Эвуаре были неприятны упреки сына. Он строго посмотрел на мальчика и внушительно произнес:

— Послезавтра я буду оплакивать своего отца, умершего в тот год, когда ты родился. Уже много дней я молю бога Олокуна сделать меня чистым и достойным памяти великого обба, который до меня правил Бенином. Мой ум не должен думать ни о чем другом, а мое сердце не должно ожесточаться. Поэтому оставь меня, хотя я и рад тебя видеть, как радуются вечерней прохладе, пришедшей на смену жаркому дню.

Если обба Эвуаре был рад увидеть целым и невредимым своего сына, то кто сможет передать радость Осифо, когда из страны мертвых вернулась маленькая Эмотан! Она с криком вбежала в дом и так крепко обняла свою мать и засмеялась так радостно, что сразу же стало ясно: не дух, а настоящая девочка вернулась к своим родителям. У дома Осифо снова собрались люди. Только теперь они не плакали и не пели мрачных песен. Их лица светились радостью — ведь общая любимица Эмотан оказалась живой. По этому поводу следовало бы устроить праздник, но послезавтра день поминовения отца обба и всех умерших предков. Сейчас нельзя позволить себе ни громкого смеха, ни веселой песни: духи любят тишину.

О дне поминовения предков шел разговор и в доме белых гостей города. Если это можно назвать разговором. Отец Педро кричал:

— Они требуют, чтобы я оставил Бенин, и тогда им будет удобнее предаваться дьявольскому бесчинству в угоду своим духам, в угоду сатане и его приспешникам.

Гнев святого отца был вызван приходом двух важных чернокожих, которые с церемонными поклонами приветствовали португальцев и обратились к ним с просьбой, прозвучавшей как приказ:

— В день поминовения предков ни один чужеземец не должен находиться в стенах Бенина, или он умрет. Таков обычай. Потому Великий Эвуаре просит белых людей удалиться на свою большую лодку и пробыть там столько дней, сколько продлится праздник памяти всех предков, ушедших в страну духов.

Эта просьба и вызвала гнев монаха. Он все ненавидел в этой стране, а больше всего — людей. Под руководством отца Педро бини построили большую четырехугольную хижину, к ее остроконечной крыше прикрепили бронзовые колокольчики. Внутри хижины святой отец поставил распятие, у подножия которого лежали живые цветы. Научившись говорить на местном языке, отец Педро рассказывал бини, заходившим в хижину-церковь, о боге-отце и о боге-сыне, распятом на кресте за грехи человеческие. Бини сочувственно качали головами, многие женщины плакали. Всем было жалко Христа, принявшего страшную смерть, но молиться богу белых людей никто не хотел. Бини говорили: «Бог белых людей очень жестокий, он не пожалел собственного сына, так разве станет он заботиться о простых людях».

Отец Педро призывал на богохульников небесные громы и проклинал нечестивый город. Очень скоро бини перестали приходить в церковь. Их не удивляло, что у жестокого бога злой шаман, но они не хотели иметь дело ни с тем, ни с другим.

Глава XXII День поминовения

Если ты намажешь стрелу ядом и попадешь ею в кого-нибудь, то тот непременно умрет.

Из африканской сказки.

Раз в году, в тот день, когда за отцом обба пришла смерть, в Бенине устраивалось торжество.

В этот день поминались все предки, ушедшие в страну смерти, и все люди, даже сам Великий правитель, выходили на улицы города. Тогда ни один чужеземец, под страхом смерти, не смел приблизиться к воротам Бенина.

В этом году празднество поминовения пришлось на второй день недели, называемый «днем тайн». Утром, в час, «когда собирают пальмовое вино», на площади перед дворцом появилась женщина с гонгом в руке. Ее стан был туго охвачен козлиной шкурой, а на голове красовалась остроконечная шапочка. Став лицом к воротам дворца, женщина ударила в гонг. Ворота дрогнули. Их створки, приведенные в движение невидимыми привратниками, медленно раскрылись. Из ворот вышли музыканты. Они били в барабаны и колокольчики. Бронзовые браслеты с погремушками звенели при каждом взмахе их рук.

Толпа на площади подалась назад, освобождая место. За музыкантами вышли юноши. Они несли на плечах глиняные сосуды, скамеечки, козлиные шкуры, слоновые бивни и другие предметы, необходимые для свершения поминальных обрядов. Прически юных носильщиков были украшены косичками, идущими от темени к левому уху. За носильщиками пошли отряды молодых воинов-омадо — «носителей мечей». Их было великое множество.

Музыканты, открывшие шествие, а вслед за ними и носильщики, давно пересекли площадь и скрылись за пальмами главной улицы, а омадо все шли и шли. Дружными взмахами мечей они приветствовали тех, кто должен был появиться следом, кого охраняло их грозное оружие.

Вот появились и они, важные люди Бенина: советники обба, жрецы и начальники ремесленных кварталов. Они шли медленно, сложив на груди руки и опустив головы, как того требовали духи из страны мертвых. Затем снова двинулись воины, отряд за отрядом.

Наконец, из ворот вышел тот, кого люди Бенина могли видеть только раз в году — обба Эвуаре. Над головой Великого двое юношей несли большие веера, защищавшие владыку от солнечных лучей. Волосы Эвуаре были покрыты коралловой шапочкой. Длинное узкое платье перехватывал бронзовый пояс с подвесками в виде леопардов и скатов, означавшими высшую власть. В правой руке обба нес литой железный молот, левую держал на поясе. Эвуаре шел медленно, опустив голову и не отрывая глаз от земли.

Вслед за обба, на почтительном расстоянии от Великого, следовали главный военачальник и главный жрец. Над их головами, так же как и над головой обба, плыли круглые деревянные веера. Замыкали шествие воины, ведущие на привязи леопардов.

В полном молчании шла процессия через площадь, ни одного звука не издавала и толпа, наблюдавшая за ней. Говорить, петь, приветствовать обба разрешалось только после того, как пройдут Великий и его люди по всем тридцати улицам города. Шествие будет длиться долго, и долго будут жители Бенина в безмолвии смотреть на своего владыку. Вот он миновал площадь, вот его веера задели низко свисавшие пальмовые листья, вот он вступил на главную улицу. В напряженной тишине слышны были только дыхание людей да шорох ног, ступавших по утрамбованной земле.

И вдруг… страшный, тысячеголосый вопль обрушился на тишину — в грудь обба вонзилась стрела. Она примчалась откуда-то сверху, посланная сильной рукой и направленная метким глазом. Молот выпал из рук Эвуаре. Владыка пошатнулся и начал грузно оседать на землю. Подоспевшие воины подхватили его.

Боясь потерять хотя бы одно мгновение, военачальник Уваифо бросился вперед и, подняв кверху сжатые кулаки, закричал так громко, что обезумевшая толпа сразу же стихла:

— Воины! В городе враги. Их надо поймать. Тридцать первых отрядов — на улицы, остальные к городским стенам. Ни мышь, ни птица не должны выйти из города. Люди Бенина! Идите домой и не мешайте воинам искать врагов. Великий Эвуаре только ранен, смерть не пришла за ним. Идите по домам и не выходите на улицу. Город должен быть пустым. Исполняйте сказанное немедленно и без ослушания.

Пока военачальник отдавал приказания, двадцать воинов, сплетя свои руки, осторожно, чтобы не причинить боль раненому, понесли Эвуаре во дворец. Бенинцы, не смея ослушаться Уваифо, поспешно покидали площадь.

Только Осунде не торопился домой. Как и все жители города, он был встревожен случившимся, но все же молодой мастер решил не изменять свои планы и поработать сегодня в мастерской. Уже давно хотел он попытаться изобразить на медной пластине людей, которые бы стояли не в ряд, а один позади другого. Такого еще не изобразил никто, даже в те времена, когда работал Игве-Ига. Первую попытку Осунде хотел сделать без свидетелей, так как не был уверен, что ему удастся задуманное. Для того, чтобы поработать в одиночестве, лучшего дня не придумаешь. Поэтому, уговорив Ириэсе пойти к родителям, Осунде отправился в мастерскую. Войдя в ворота, он с удовольствием оглядел пустой двор, остывшие печи и глину, мокнувшую в корытах. Взяв в руки влажный ком, мастер стал мять его, обдумывая свою задачу. Внезапно за его спиной раздался слабый шорох. Осунде резко обернулся, и в тот же момент над ним мелькнуло лезвие ножа. Прежде чем он успел разглядеть человека, занесшего нож, Осунде с силой ударил неизвестного ногой в живот. Тот со стоном упал на землю. Связать его было делом нескольких мгновений — веревки валялись здесь же, около глины. Убедившись, что человек с ножом обезврежен, Осунде вытер вспотевший лоб и принялся пристально разглядывать своего врага, недоумевая, почему тот напал на него. Страшная догадка мелькнула в уме мастера. На лице связанного Осунде увидел полукруглые насечки — по три на каждой щеке. Это знаки племени исубу. Но ведь сегодня ни один чужеземец не смел находиться в Бенине.

— Это ты пустил стрелу в Великого? — шепотом спросил Осунде.

Исубу слабо кивнул головой.

— Ты знаешь, что ждет тебя за это?

Новый кивок был ответом. Изумленный Осунде присел на корточки рядом с убийцей обба:

— Как ты отважился поразить обба?

Человек молчал.

— Как ты мог натянуть тетиву и пустить стрелу в Великого? — настойчиво спрашивал Осунде.

Тогда человек приподнялся с земли, насколько позволяли его путы, и. глядя куда-то мимо Осунде, закричал:

— Будьте прокляты ты и твой обба!

— Тише, говори тише.

— Твой обба послал воинов. Их было много. Они окружили нашу деревню. У них были палки, плюющие огнем. Они убили моего отца. Они увели в рабство всех, кого не убили, и продали людям с белой кожей. О! — застонал человек. — Обба продал всех, мою жену, моих детей. Нет больше дома, нет людей в нашей деревне, нет деревни, нет ничего, — крупные слезы потекли по лицу исубу. — Я спасся один, — продолжал он. — Я много дней провел в лесу. Там я поклялся памятью моего отца и всех, кого убили воины обба, что я отомщу Бенину. Я сделал лук, а стрелы пропитал ядом, от которого нет спасения. Тайно пришел в Бенин и стал ждать дня поминовения. Я привязал себя к высокой пальме и ждал три дня и три ночи. Я дождался. Твой обба умрет, и дух моего отца успокоится. Исубу сделал свое дело, и теперь можешь его убить.

Человек упал на землю и закрыл глаза, готовясь принять смерть. Лицо его стало напряженным, потому что ни один человек не уходит в страну духов без страха.

Осунде долго сидел неподвижно. Потом он встал, склонился над убийцей обба, разрезал впившиеся в его тело веревки и сказал:

— Обба Эвуаре послал воинов, и они уничтожили твой народ. Ты отомстил обба. Твоя месть справедлива. Поэтому я не выдам тебя страже и никому не скажу о встрече с тобой. Но я бини, на моем лбу шесть насечек, я часть моего народа. Твой лоб гладок, а полосы на твоих щеках говорят о том, что ты чужой. Поэтому я не буду помогать тебе, хотя в моем сердце нет гнева против тебя, убившего ради мести. Я сказал.

Осунде, не глядя больше на того, кто пустил стрелу в Великого, встал, вышел из мастерской и плотно прикрыл за собой створки тяжелых ворот.

Глава XXIII Смерть обба

Мало-помалу люди постигли многие премудрости жизни. Но справляться с болезнями они так и не научились.

Из африканской сказки.

Обба умирал. Его тело колотила непрерывная дрожь, лицо посерело, запекшиеся губы кривились в страшной гримасе. Напрасно вокруг постели больного горели жаровни. И хотя давным-давно мудрые люди сказали: «Если тебе плохо, то сядь около огня» — жар тлеющих углей не согревал трясущееся в ознобе тело. Старый шаман, до такой степени иссушивший в угоду духам свое тело, что видно было, как перекатываются мышцы под его сморщенной кожей, втирал в ступни ног Великого разжеванную белую кашицу ореха кола.

— Дух вселенной, — шептал шаман, — жуй орех кола. Духи наших предков, жуйте орех кола. Дающий его — дает нам жизнь. Место, где есть болезнь, пусть испугается духов. Скачет вперед самец обезьяны, никогда не поскачет он задом. Пусть сила ореха войдет в твою кровь.

Шаман достал из огромного буйволова рога — символа священной магии — новые дольки ореха и сунул их себе в рот, бормоча при этом: «Пусть поможет слон, и пусть антилопа поможет».

Но ничто не помогало. Губы Эвуаре по-прежнему кривились в мучительной гримасе. Он не жаловался, не стонал, только время от времени, когда боль становилась невыносимой, его руки судорожно комкали одеяло. Лучшие врачеватели Бенина пытались облегчить страдания обба. Они подсекли кожу рядом с раной и втерли туда целебные мази. Но боль не утихла. Тогда врачеватели сожгли в черепках кусочки древесины лекарственных деревьев и черепки с дымящейся золой положили под одеяло больного. Это средство должно было вызвать пот, вместе с которым выходят из тела ядовитые вещества. Но благодатный пот не увлажнил Великого, только холодная испарина капельками выступила на его пылающем лбу. Несколько позже сознание покинуло обба.

Военачальник и главный жрец, посовещавшись, отправили гонца к большой лодке с просьбой прислать во дворец араба Сауда. Через несколько часов Сауд был у постели Эвуаре. Он долго и внимательно осматривал потерявшего сознание обба, следя за подрагиванием век и губ, за конвульсиями, пробегавшими по телу. Затем, удовлетворенный и опечаленный своим осмотром, Сауд велел принести пальмовое вино и холодную воду. Пока слуги исполняли его приказание, Сауд, отойдя от постели обба, медленно, подбирая слова, сказал на языке бини:

— Обба отравлен неизвестным мне ядом. Яд уже сделал свое страшное дело. Нет такого лекарства, которое смогло бы спасти Великого. Я могу лишь сделать так, чтобы владыка ненадолго обрел разум и ясную речь.

Сауд мягкой губкой отер лоб Эвуаре и, растворив в вине кусочек лечебной смолы, влил несколько капель бальзама в приоткрытый рот больного. Через несколько мгновений Эвуаре пришел в себя. Он поднял веки и ясными глазами посмотрел на стоящих у его ложа. Асоро бросился к отцу. И хотя слезы являются позором для воина, но сейчас из глаз мальчика они текли неудержимо. Эвуаре ласково провел исхудавшей за недолгую болезнь рукой по волосам Асоро, а потом с неожиданной силой отстранил мальчика и кивком головы приказал ему стать рядом с военачальником и главным жрецом. На своего старшего сына, который тоже подошел к постели умирающего отца, обба даже не взглянул.

— Я, Великий Эвуаре, — сказал он, подождав, когда в комнате утихнет шум, вызванный приходом сюда множества людей. — В этой стране нет равного мне. Я всегда жил здесь, и предки мои тоже. Здесь дворец, в котором жил мой отец и в котором он умер. Теперь смерть пришла за мной, она зовет меня в страну предков. Но пока я не ушел туда, я остаюсь Великим обба Бенина. И я приказываю тебе, главный жрец, и тебе, начальник моих воинов, и тебе, мой сын Асоро, и всем людям Бенина сделать так, как я сейчас скажу. Как только я уйду в страну предков, в Бенин придет другой обба, и им будет мой сын. У меня два сына. Но огненная вода белых отняла разум у моего первого сына, и потому он не будет обба. Он не будет обба после меня и никогда.

Эвуаре перевел дыхание и закрыл глаза, утомленный столь долгой речью. Люди, находящиеся в комнате, начали перешептываться: со времен существования Бенина не случалось такого, чтобы старший сын был отстранен от власти приказом умирающего отца. Уваифо и главный жрец, не обращая внимания на ропот, раздавшийся за их спиной, с благодарностью поклонились Эвуаре. Они были обрадованы тем, что тупой и равнодушный ко всему, кроме еды и питья, Ихама не встанет во главе их великого государства.

Асоро с трудом понимал происходящее. Он до крови кусал губы, стараясь сдержать сотрясавшие его рыдания, и только услышав свое имя, мальчик заставил себя вслушаться в слова отца. Эвуаре заговорил снова:

— Когда я уйду, пусть обба будет мой второй сын, которого я теперь назову своим первым сыном. Мой первый сын Асоро еще юн и неопытен, потому ты, военачальник, и ты, жрец, должны всегда стоять по бокам его трона, а ты, мой сын Асоро, ничего не предпринимай, пока не узнаешь, что думают те, кого поставил твой отец рядом с тобой. Я — Великий Эвуаре. О моих делах слышали все люди Африки и люди белой земли. Я говорю тебе, Асоро, пусть будет твой путь подобен тропинке к реке и не будет подобен лесной тропинке. Потому что по тропинке к реке ходят всегда, а когда лес рубят, то лесную тропинку забывают. Будь добр к людям, сделай для них столько хорошего, сколько сможешь, и добром они отплатят тебе и твоим детям. Я был добр к людям Бенина, но я не знал жалости к жителям леса — и вот они убили меня. Ты, мой сын, сделай так, как велело тебе твое сердце, не продавай белым черных рабов. Я, Великий Эвуаре, уходящий в страну предков, говорю моему сыну, моим людям и тебе, начальник белых людей, так как я вижу тебя среди тех, кто провожает меня в дальний путь: пусть белые люди уедут домой, пусть никогда не возвращаются на нашу землю. Я сказал.

Последние слова Эвуаре произнес чрезвычайно отчетливо, но таким слабым голосом, что было ясно: силы покидают Великого. Он снова закрыл глаза и, полежав так немного, отвернулся к стене, словно бы давая понять, что его земные дела окончены.

Главный жрец приказал всем выйти из комнаты, где умирал Великий. Только он, Асоро и Уваифо остались у постели обба. Никому из них не пришла в голову мысль, что в соседней комнате назревал заговор. Там собрались недовольные отстранением от власти старшего сына обба, при котором бенинская знать обрела бы полную свободу и могла бы сколько угодно обогащаться, самостоятельно продавая белым рабов.

Сикейра при помощи отца Педро, переводившего его слова, убеждал бенинцев не подчиняться воле умирающего обба.

— Разум обба Эвуаре помутился, — говорил Сикейра. — Не слушайте его. Ведь, продавая нам рабов, вы тем самым уменьшаете количество ваших врагов, так как жители леса чужие вам люди. А мы за них дадим много огнедышащих палок, и веселящий ром, и стеклянные бусы. На большой лодке я привезу вам много других красивых вещей, взамен которых возьму только несколько жалких пленников. Разве это не выгодная для вас торговля?

— Ты говоришь правильно, начальник белых, — возразил Сикейре важный, маленького роста человечек с кривыми ногами. — Но твою правду нельзя осуществить. Ведь на место обба Эвуаре придет обба Асоро, который не хочет, чтобы Бенин продавал тебе рабов.

— Значит, Асоро не должен стать обба, — горячась, воскликнул Сикейра.

— Сам Великий приказал, чтобы было так.

— Если Асоро будет мертв, никто не сможет исполнить приказ Эвуаре.

Бенинские сановники переглянулись.

— Нет, — сказал один из них. — Если кто-нибудь убьет сына обба, то разгневанные духи уничтожат убийцу, его семью и его дом.

— Я сам это сделаю, и духи меня не тронут, — быстро ответил Сикейра, зная, что надо действовать, не теряя ни часа.

— Нет, нет, если даже духи не убьют тебя, то они отомстят нам за то, что мы не остановили твою руку. Они все узнают, ведь сказано: «Кожура банана, который ты съешь под водой, все равно всплывет на поверхность».

Сикейра замолчал. Он понимал, что осуществить убийство Асоро без помощи самих бенинцев невозможно. Капитан принялся лихорадочно подыскивать слова, которые должны были бы убедить упрямых сановников, но, прежде чем он нашел их, снова заговорил маленький важный человечек:

— Я всего лишь начальник литейщиков, а не воинов. Но я думаю, что рабов у нас много, а аркебуз мало. Поэтому пусть белые люди, не боящиеся наших духов, увезут Асоро на своей лодке в страну белых. И пусть там, а не на нашей земле, с Асоро случится то, что пожелают белые люди.

Сказав это, человечек потупил глаза и поправил подвески, свисающие с его пояса.

«Ей-богу, — радостно подумал Сикейра, — Диего прав, уверяя, что у этих черномазых мозги работают отлично. Ишь, какую штуку придумал кривоногий». Вслух же капитан сказал:

— Твоя мысль, начальник литейщиков, великая мысль, и я исполню ее, чтобы лучшие люди Бенина стали еще богаче и сильнее. А вы говорите всем, что духи разгневаются, если первый сын Эвуаре не будет обба.

И, уже двигаясь по коридору, Сикейра услышал страшный крик, который подхватил многоголосый рыдающий хор: обба Эвуаре ушел в страну предков.

Вечером капитан сказал Диего:

— Твой воспитанник не спал два дня и две ночи. Завтра ему предстоит длительная церемония похорон отца и принятия царства. Я советую тебе обратиться к Сауду, пусть приготовит для мальчика хороший снотворный напиток.

Диего поблагодарил Сикейру за дельный совет и отправился разыскивать араба. Сауд, удивленный заботой, проявленной капитаном, приготовил крепкое снотворное, которое должно было на двенадцать благотворных часов усыпить мальчика и восстановить его силы, подорванные страшным горем.

Среди ночи Диего проснулся от какого-то непонятного ему самому беспокойства. Стремясь подавить тревожное чувство, он решил проверить, так ли хорошо спит Асоро, как обещал Сауд. Из спальни мальчика доносились тихие голоса. Кто мог быть в комнате принца? Диего откинул циновку, закрывавшую вход. В то же мгновение страшная боль разорвала ему грудь, и, не успев даже вскрикнуть, он замертво рухнул на пол.

Глава XXIV Похищение

Кожура банана, который ты съешь под водой, всплывает на поверхность.

Африканская поговорка.

— Скорее, — прошептал Сикейра, засовывая за пояс пистолет, — скорее, или нас здесь застанут.

Матросы, торопясь покинуть опасное место, быстро переложили крепко спящего Асоро с постели на носилки и бегом двинулись по темному коридору. Ни один из африканцев, предавших своего обба, не сопровождал их. Кривоногий начальник литейщиков удалил из коридора стражу и позаботился о том, чтобы белые люди могли беспрепятственно выйти из дворца. Он сказал людям, охранявшим вход, что португальцы понесут своего соплеменника, который опасно заболел. Начальник литейщиков правильно рассчитал, что стражники испугаются духа, насылающего болезни, и не заглянут под ткань, прикрывающую носилки. Благодаря этой хитрости Сикейра и четверо матросов с носилками были сначала пропущены через ворота дворца, а потом и через ворота города.

Войдя в лес, португальцы облегченно перевели дыхание — все удалось на славу. Выстрел, которым капитан уложил не вовремя сунувшегося Диего, не был услышан, город остался позади, через пару-другую часов знакомая лесная тропа приведет их к реке, где, терпеливо покачиваясь на якорном канате, ждет их верная «Санта-Инес». Сикейра нагнулся к носилкам. Асоро дышал глубоко и спокойно, как дышит человек, погруженный в крепкий сон.

— Молодец, Сауд, — усмехнувшись, пробормотал капитан, нимало не заботясь о том, что самого Сауда он бросил в Бенине, где его наверняка убьют жители города, как только узнают о похищении мальчика. В жестоком сердце Сикейры не было места жалости. Он сам готов был убить любого, кто станет помехой на его пути к богатству и почестям.

— Отдыхать будем на каравелле, — сказал он матросам, — сейчас поторапливайтесь.

Матросы подхватили носилки и тронулись в путь. Идти по ночному лесу, да еще с носилками в руках, было делом нелегким: тишину леса не раз нарушали проклятья португальцев, спотыкавшихся о ветки и корни. Наконец, деревья расступились. Усталые матросы вышли к реке, где их ждала пригнанная к берегу лодка.

Все на каравелле было готово к отплытию. Команда ожидала своего капитана. Отец Педро, вечером появившийся на палубе, объяснил матросам, что, в целях дальнейшей дружбы с Бенином, Асоро будет отправлен в Португалию, и участники плавания получат за это особое вознаграждение.

Монах и капитан обдумали все случайности. Но не могли они предвидеть, что в кустах, около самой лодки, засядут двое маленьких бини — мальчик Жо-роми и девочка Эмотан. Как оказались они в прибрежных кустах, чего ждали здесь в ночную пору, когда все мирные люди спали в своих домах?

Случилось это следующим образом. С той поры, как Эмотан вернулась в Бенин, она без конца говорила о Португалии, и не было у нее более внимательного слушателя, чем Жороми. Он готов был часами слушать рассказы о больших каменных домах, о птицах, нарисованных на потолке, о воинах, одетых в металл, о колдуне-обманщике. Жороми по многу раз переспрашивал девочку о том, что казалось ему особенно интересным, и постепенно им овладела мечта своими глазами увидеть чудеса Португалии. А так как мечты у Жороми обычно не расходились с делом, то он решил пробраться к большой лодке и уговорить белых людей взять его с собой. Эмотан, выучившая много португальских слов, должна была помочь ему в разговоре с белыми. Эмотан одобрила план своего друга, и вот они, зная, что большая лодка скоро должна отплыть в Португалию, пришли на берег реки.

— Здравствуйте! — еще издали закричала Эмотан, увидев работавших на палубе матросов.

— А, Эмотан, иди к нам, певунья! — приветливо ответили ей с каравеллы.

Но Эмотан отрицательно покачала головой и снова закричала:

— Когда плывете?

— Скоро.

— Когда скоро?

— Как только вернется сеньор капитан.

— Когда он вернется? — не унималась Эмотан.

— Да подожди немного, — смеясь над ее настойчивостью, крикнул боцман.

Матросы вернулись к прерванной работе, забыв о девочке и ее расспросах.

— Что они сказали тебе? — нетерпеливо спросил Жороми.

— Они сказали, что надо немного подождать. Скоро придет их главный начальник, которого зовут сеньор капитан. Я уговорю его взять тебя в Португалию.

Дети примостились среди кустов и приготовились ждать. Ждать пришлось долго, гораздо дольше, чем они предполагали. Солнце начало клониться к закату, когда из лесу вышел белый шаман и прыгнул в лодку.

— Ну, теперь уже скоро, — решила Эмотан, думая, что за шаманом, которого она очень боялась, появится капитан.

Но время шло, а начальника белых все не было и не было. По небу поползли огромные лиловые тучи и закрыли солнце, а потом наступила ночь. Дети оставались в своем укрытии, решив во что бы то ни стало дождаться капитана. Наконец, из леса донесся негромкий оклик, ему ответил матрос, дежуривший в лодке. Эмотан и Жороми выглянули из-за кустов и увидели идущих к берегу людей. Зоркие глаза африканцев различили и то, что белые несли какую-то ношу. Дети хотели выйти навстречу португальцам, но в этот момент раздался страшный удар — и ослепительные стрелы молний разорвали черное небо. На мгновение стало светло как днем. Этого мгновения было достаточно, чтобы маленькие бини увидели носилки, на которых лежал человек. И хотя он был укрыт с головой, но из-под ткани свешивалась черная рука. Значит, на носилках лежал человек с черной кожей. Новый всполох молний — и дети ясно увидели серебристую змейку, кольцом обвивавшую руку.

— Унга? — испуганно прошептала Эмотан.

— Молчи, — так же шепотом ответил Жороми, заставляя девочку спрятаться обратно в кусты. Оттуда дети следили за носилками, не обращая внимания на крупные капли дождя, заколотившие по их спинам.

— Асоро лежит совсем неподвижно, наверное, его убили, — прошептала Эмотан.

— Зачем им мертвый Асоро, — возразил ей Жороми. — Мертвого они не понесли бы на большую лодку, да и Унга уползла бы в лес, а не сидела бы на руке мертвеца. Белые его украли.

— Украли, — дрожащим голосом повторила девочка. Страшная картина трюма, забитого людьми, встала перед ее глазами.

— Бежим в город, — почувствовав, как затряслись от рыданий плечи Эмотан, быстро сказал Жоро-ми. — Одни, без воинов, мы ничего не сделаем. Бежим скорее. Может быть, нам удастся спасти Асоро.

Пригнувшись к земле, Жороми и Эмотан побежали к лесу. Молнии рвали небо. Под непрерывные раскаты грома на землю обрушился водяной смерч. За его стеной скрылся лес и две маленькие фигурки, вбежавшие под черную сень. Дождь проник и сюда. Тропинки быстро размокли, идти было трудно. Ноги скользили по размытой глине, по лицам хлестали отяжелевшие от воды ветки деревьев. Дети не замечали этого. Мысль о том, что их друга украли злые люди, была сильнее боли и усталости, эта мысль подгоняла их, заставляла все ускорять шаг… Из леса Жороми и Эмотан выбрались под утро. Дождь прекратился, низкое, пепельного цвета небо повисло над спящим городом.

— Эй, стража! — громко крикнул Жороми, когда дети прибежали к дворцу.

Мальчику никто не ответил. Тогда он изо всех сил застучал в ворота. Эмотан помогала ему. Но дворец молчал, словно вымер. Очевидно, в первом дворе никого не было, а до второго звуки ударов не долетали. Что делать? Как спасти Асоро? Ведь белые уже, наверное, привели в движение большую лодку.

— Эмотан, — быстро проговорил Жороми, — беги в наш квартал, разбуди Осунде и скажи, пусть поднимет всех литейщиков и ведет к реке. А я вернусь в лес и проникну во дворец подземным ходом.

Жороми повезло. Первым, кого он встретил во дворце, выбравшись из комнаты алтаря предков, был главный военачальник Уваифо.

— Господин, — задыхаясь, заговорил Жороми, — я пришел от воды. Случилась страшная беда. Белые люди украли сына обба. Они принесли его на большую лодку…

Уваифо был человеком быстрых решений. Не теряя времени на расспросы, он бросился в комнату Асоро так стремительно, что чуть было не сбил с ног начальника литейщиков, который испуганно шарахнулся в сторону. Пораженный отсутствием в коридоре стражи, Уваифо даже не заметил кривоногого человечка. Он ворвался в комнату Асоро и замер на пороге. Поперек комнаты, словно пытаясь преградить кому-то путь, лежал мертвый Диего. Вокруг него растеклась большая лужа крови. Постель Асоро была пуста, но не смята. Никаких признаков борьбы на ней видно не было. «Неужели сильный и храбрый мальчик не оказал сопротивления негодяям?» Но ломать голову над этим было некогда. Уваифо выбежал на галерею и закричал:

— Барабанщикам бить сбор всех отрядов!

Барабаны громко зарокотали. Разбуженные сигналом общей тревоги, жившие во дворце начальники отрядов выбежали во двор.

— Первому и второму отряду окружить дворец, остальные пойдут к реке, я сам поведу их, — приказал начальник бенинских войск.

Когда воины и поднятые Осунде жители литейного квартала прибежали к реке, большой лодки уже не было. Не было и никаких следов пребывания лодки у лесных берегов. Люди побежали вдоль реки. Они бежали долго, пока не прибежали к большой воде.

До самого горизонта вода была чиста, нигде не виднелись белые паруса. Большая лодка уплыла, ее не догнать, не остановить, она ушла безвозвратно. Поняв это, бини закричали, заголосили, стали бить себя кулаками в грудь. Воины в бессильной ярости пускали стрелы в море, ударяли в щиты. До поздней ночи крики гнева и страшные проклятия неслись по морю вслед ушедшему кораблю.

Уваифо не отказался от борьбы. Он приказал спустить на воду спрятанные в прибрежных кустах лодки, сам прыгнул в одну из них и велел плыть вперед так далеко, как только возможно, чтобы там, в большой воде, пять дней и пять ночей ожидать, не вернется ли корабль к берегам черной земли.

Глава XXV Клятва Асоро

Леопард, как известно, самый, отважный из зверей.

Из африканской сказки.

Увести каравеллу от опасных берегов оказалось делом нелегким. Гроза и ураганный ветер, начавшиеся под утро, задержали команду «поднять паруса». Только к полудню удалось миновать прибрежные болотистые воды и выйти в открытый залив.

Дул сильный встречный ветер. Каравелла с трудом продвигалась вперед, делая не более двух узлов в час. Тем не менее, погони ждать не приходилось, корабль был в безопасности.

Спустившись в свою каюту, капитан налил в чашу рому и принялся размышлять о столь бурно развивавшихся событиях последних дней. «Положим, все удалось — и мальчишка в моих руках. Что дальше? Самым разлюбезным делом было бы продать его в первом же порту или, привязав к шее камень, опустить на дно моря-океана. Но если об этом узнает Аффонсо, всемилостивейший король? Нет, придется везти мальчишку в Лиссабон и убедить Аффонсо, что пленение черного принца давало единственную возможность сохранить торговыеотношения с Бенином. Надеюсь, его величество поймет, что Асоро в качестве заложника будет служить прекрасным средством для того, чтобы держать Бенин в руках. Если этот пьяница, их новый обба, взбунтуется, его всегда можно будет припугнуть живущим в Португалии младшим братом, которому был завещан бенинский трон».

Успокоенный собственными доводами, Сикейра, несмотря на ночь, проведенную без сна, почувствовал себя достаточно бодрым. Он хлебнул хороший глоток рома и вышел на палубу. День обещал быть ненастным. Ливень кончился, но небо до сих пор не прояснилось. Низким свинцовым шатром оно повисло над водой.

Сикейра подошел к тенту, под которым спал Асоро. Мальчик спал уже более полусуток, и капитан, которому надоело дожидаться его пробуждения, потряс его за плечо. По лицу Асоро пробежала едва заметная тень, его веки дрогнули, он широко раскрыл большие глаза и с удивлением посмотрел на капитана. Как видно, сон не вполне покинул мальчика, он приподнялся, оглядел палубу, знакомую ему до мельчайших подробностей, и снова перевел взгляд на Сикейру:

— Я сплю, сеньор капитан?

— Уже нет, — оскалив в улыбке острые зубы, ответил Сикейра.

— Тогда, значит, мне приснилось, что я приехал в Бенин и видел, как умирает мой отец, Великий обба Эвуаре?

— Нет, это не было сном. Твой обба умер.

Капитан некоторое время наслаждался растерянностью и изумлением Асоро, а потом сказал:

— Видишь ли, твой отец, умирая, решил передать трон тебе, но его подданные воспротивились этому. Во дворце и в городе начался мятеж. Тебя непременно убили бы, как убили твоего воспитателя Диего, если бы я не спас тебя, рискуя при этом жизнью. Пока ты мирно спал, не чуя беды, я велел моим молодцам притащить тебя сюда. «Санта-Инес» подняла паруса, не дожидаясь торжественных проводов, и не успеют смениться две луны, как ты снова увидишь Португалию.

В небрежном тоне капитана чуткое ухо Асоро уловило столько фальши, что мальчик мгновенно понял: его обманывают. Его каким-то неведомым путем принесли сюда и везут в Португалию в качестве пленника и раба. Чтобы проверить свои догадки, он грустно покачал головой и спросил:

— Скажи мне, сеньор капитан, что же случилось с начальником войск Уваифо?

— О, он встал во главе восставших и бегал по дворцу, ища тебя, чтобы умертвить на глазах твоего брата, которому продался.

«Ты лжешь, негодяй, и пусть дух моего великого отца вобьет эту ложь обратно в твою глотку», — произнес про себя Асоро. От горя и гнева его разум готов был помутиться. Но, собрав все мужество, он обуздал душившую его ярость и вежливо поблагодарил капитана за спасение. Сикейра был чрезвычайно обрадован тем, что так легко сумел провести мальчишку. Он потрепал Асоро по плечу и пожелал ему поскорее привыкнуть к мысли о необходимости пожить некоторое время в Португалии.

Когда капитан ушел, Асоро обхватил руками пылающую, как в лихорадке, голову и глухо застонал. Он был один среди коварных врагов. Они захватили его в ловушку, заперли в клетку корабля. Но ошибался сеньор капитан. Сын Эвуаре, наследник его власти, свободный бини не будет португальским рабом.

— Сто раз смерть, но не рабство, — вслух проговорил Асоро. — Смерть, но не плен, — повторил он еще раз слова, ставшие отныне его девизом. — Слышишь меня, дух Эвуаре, смерть я предпочту рабству, но, прежде чем я умру, я убью столько белых, сколько смогу. Услышь меня и ты, дух Диего: прежде чем я умру, я сделаю все, чтобы вернуть себе свободу.

Асоро подошел к борту корабля и с тоской посмотрел на воду. Над морем все ниже и ниже опускались тяжелые серые тучи. Ветер стих, можно было ожидать штиля. Но пока корабль плыл, и каждая минута удаляла мальчика от берегов его родины.

Целый день Асоро простоял на палубе. Проходившие мимо матросы дивились, с каким, по их мнению, равнодушием бенинскии мальчик воспринял свой плен, а в это время в голове мальчика один за другим возникали планы освобождения. Но все они по здравом размышлении оказывались неосуществимыми.

Стемнело рано. Юнга зажег на палубе плошки и поставил на доски деревянные чашки с чечевицей. Асоро от еды отказался, но с палубы не ушел. Он стоял по-прежнему неподвижно, только глаза его были обращены теперь не к морю, а к маленьким языкам пламени, дрожавшим в медных светильниках. Вот что поможет ему освободиться! Горящий фитиль, льняная веревка, черная ночь!

К первой ночной вахте наступил штиль. «Санта-Инес» легла в дрейф. Матросы отправились спать. Бездействующий рулевой дремал около деревянного румпеля. Асоро, никем не замеченный, с горящим светильником в руках спустился в трюм. Он знал, что в малом трюме хранятся каменные ядра, оружие и порох. Он знал также, что соседний большой трюм набит закованными в цепи рабами.

— Несчастные, они погибнут первыми, но лучше быстрая смерть, чем долгое рабство, — прошептал мальчик. Новое, незнакомое ему ранее чувство сострадания полоснуло его, как острие кинжала. Если бы рабов можно было спасти! Но об этом и думать нечего. Трюм был заперт на огромный замок, а ключ хранился у самого капитана. Трюм с боеприпасами тоже заперт. Но ему не нужно входить туда. Достаточно только подвести длинную веревку под дощатую переборку, а остальное сделает огонь.

Асоро снял с руки Унгу и обвил змейкой свою голову. Затем он лег на пол и завел под переборку льняной канат. Подумав немного, он просунул еще два шнура и направил их на всякий случай в разные стороны, надеясь, что хотя бы один из трех окажется рядом с порохом. Поджечь веревки было делом нетрудным. Три красные точки поползли к трюму.

Крепко сжав кулаки, не разрешая себе сдвинуться с места, мальчик следил за их движением. Когда огненные язычки подползли под переборку, он рывком вскочил на ноги, выбежал на палубу и, перепрыгнув через борт, бросился в море. Вслед ему раздался отчаянный крик вахтенного.

Асоро плыл изо всех сил, стараясь как можно дальше уйти от обреченного корабля. И когда он уже начал бояться, что затея не удалась, за его спиной раздался страшный грохот. Столб поднявшегося кверху огня был так велик, что небо как будто раскололось надвое, а море окрасилось в красный цвет, словно бы загорелась сама вода.

На какую-то долю секунды взрыв оглушил Асоро, но он пришел в себя прежде, чем его голова с Унгой в волосах погрузилась в воду, и с прежней силой заработал руками. Вокруг него плавали куски мачт и дощатой обшивки того, что недавно было каравеллой.

«Санта-Инес» больше не существовала. Ее команда погибла, не спасся ни один человек. Не скоро узнали в Португалии о гибели каравеллы, а когда узнали, то сложили моряки в память о злосчастном плавании такую песню:

Асоро выбрал толстый и не очень длинный кусок мачты, взобрался на него и перевел дыхание. Небо по-прежнему было затянуто облаками, сквозь них не проглядывала ни единая звезда, с помощью которой можно было бы определить путь к родным берегам.

Взрыв поднял такие сильные волны, что они, закружив Асоро, сбили его с правильного курса. В какой стороне находится та земля, где он родился, жил, где похоронен его отец?

И вдруг мальчик радостно вскрикнул:

— Унга! Как я мог забыть о тебе?

Взяв в руки змейку, он осторожно опустил ее на воду. Унга подняла головку, повернулась и поплыла так уверенно, что Асоро едва успел поймать ее. Теперь он знал, в какую сторону держать путь: безошибочное чутье, которым наделены звери, направило Унгу к земле. Асоро, держась за обломок мачты, поплыл в том направлении, какое указала ему Унга.

Вначале он делал очень короткие передышки, а затем, когда силы стали покидать его, передышки становились все длиннее и длиннее, наконец, он почувствовал, что руки его ослабели настолько, что им уже не удержать скользкое дерево. Но с упорством, достойным героя старой сказки, мальчик продолжал работать ногами. Унга на его голове лежала неподвижно, и он боялся, что единственное находящееся с ним живое существо покинет его и уйдет в страну смерти раньше, чем духи предков придут за ним.

К утру Асоро почувствовал, что смерть уже рядом. Тогда, не в силах далее сопротивляться, он лег на обломок мачты и в последний раз обвел глазами бескрайнюю водную гладь. Ему показалось, что вдали он увидел маленькую черную точку. Не сводя с нее глаз, он снова заработал ногами. Точка не исчезала, но и не приближалась. Асоро с неизвестно откуда взявшимися силами, шепча пересохшими губами: «Унга, потерпи еще немного, может быть, там спасение» — поплыл быстрее. Вскоре он увидел еще одну такую же точку, а затем в отдалении от них еще три. Только бы они не исчезли, только бы приблизиться к ним!

Надежда подгоняла Асоро. Но в его теле, измученном голодом и жаждой, было так мало сил, что, несмотря на все старания, он двигался вперед очень медленно. Вскоре ему стало казаться, что увиденные им точки просто призраки, которые часто посещают человека перед смертью.

Постепенно он свыкся с этой мыслью и отказался от дальнейшей борьбы. Он лег ничком на мачту, обхватил руками дерево и закрыл глаза. Через некоторое время сознание покинуло его. Он не увидел, как стали приближаться черные точки, как превратились они в лодки и с невиданной скоростью помчались к дереву, на котором лежало распластанное тело.

Очнулся Асоро уже на берегу. Несколько капель вина привели его в чувство. Открыв глаза, он увидел склонившихся над ним людей, черные лица которых были отмечены шестью насечками над бровями. С трудом встав на ноги, Асоро выпрямился и, подняв руку, на которой кольцом свилась ожившая Унга, заговорил:

— Вот я спасен людьми моей страны. И нет земли лучшей, чем та, на которой я стою. Уходя к предкам, мой отец, Великий Эвуаре, повелел, чтобы ноги белых не ходили больше по нашей земле. Потому, что белые принесли с собой кровь и смерть и научили нас продавать людей, как продают бессловесный скот. Великий Эвуаре увидел, что это плохо. И я, его сын, обба Бенина Асоро, исполню его волю и веление моего сердца. Пока я жив, ни один человек, приплывший из земли белых людей, не войдет в стены прекрасного Бенина и не осквернит нашу землю кровью, ложью и предательством. Я сказал.

Примечания

1

Астролябия, квадрант, угловая линейка — навигационные приборы, по которым определялось местонахождение корабля в открытом море.

(обратно)

Оглавление

Глава I Капитан ди Сикейра

Глава II В океане

Глава III Буря

Глава IV Свадьба в доме Осифо

Глава V Бронзовый петух

Глава VI Во дворце Великого

Глава VII Диего изучает город Бенин

Глава VIII За рабами

Глава IX Ночной поход

Глава X Алтарь предков

Глава XI Когда спала жара

Глава XII Прощальный пир

Глава XIII Эмотан хоронят

Глава XIV Лиссабон

Глава XV В угловом кабинете

Глава XVI Аудиенция

Глава XVII Невольничий рынок

Глава XVIII Придворная дама Эмотан

Глава XIX Турнир

Глава XX Встреча

Глава XXI Гнев отца Педро

Глава XXII День поминовения

Глава XXIII Смерть обба

Глава XXIV Похищение

Глава XXV Клятва Асоро

*** Примечания ***