КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Воин Опаловой Луны [Эрик ван Ластбадер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эрик Ластбадер Воин Опаловой Луны

Ральфине


Так сражаемся мы, чтобы повесть о нас стала спасением для детей наших.

Из Искаильских скрижалей

Пролог НА УЛИЦЕ ЗЕЛЕНОГО ДЕЛЬФИНА

Человек со шрамом въезжает на закате в Шаангсей. Останавливается перед высоким эскарпом западных ворот цвета киновари. Седло его коня покрыто пылью. Он оборачивается. Над ним парят на гротескно широких крыльях два черных как смоль стервятника, жутковато рисуясь на фоне пылающего неба. Собираются облака. Они несутся, как пламенноалые колесницы, на тягучие мгновения заслоняя нарыв солнца, косо сползающего на вершины городских крыш, уже исчезнувших в сгущающемся мареве. Закаты в Шаангсее всегда такие – сначала и город, и окрестности тонут в чистейшем алом, переходящем, по мере того как солнце исчезает за рукотворными высотами города, в аметистовый и фиолетовый, возвещающие о наступлении ночи.

Но глубоко посаженные глаза человека со шрамом, узкие и непроницаемые, как сухой камень, смотрят только на извилистый, истоптанный тракт позади и тянущуюся непрерывной чередой толчею повозок – запряженных быками телег, груженных рисом и шелком, всадников, солдат, странствующих торговцев, купцов, пеших земледельцев – все они идут в город. Те, что выходят из города, его не волнуют.

Его конь фыркает, трясет мордой. Человек со шрамом ласково поглаживает его тонкой рукой по холке под короткой гривой. Шкура жеребца тусклая, вся в дорожной пыли, запекшейся грязи узких обходных троп и в жирных пятнах торопливых трапез.

Человек со шрамом натягивает поглубже шляпу – это неказистое сооружение с обвисшими полями в лучшем случае лишь затеняет его длинное изможденное лицо. Наконец, удовлетворенный результатом, он пригибается в высоком пыльном седле, дает посыл коню и въезжает в ворота. Поднимает взгляд и смотрит, как меняется вид, с удовольствием наблюдая, как перетекают друг в друга ракурсы бесконечных барельефов, вырезанных на киноварных западных воротах, этом памятнике двойственности – памятнике славе и жестокости войны.

Человек со шрамом поеживается, хотя ему и не холодно. Он не верит предзнаменованиям, но все же находит забавным, что ему приходится въезжать в Шаангсей через западные ворота, возведенные как мрачное напоминание о самой мерзкой черте человеческой природы. Но, спрашивает он себя, не все ли равно, въедет он в город через ониксовозеленые южные ворота, алебастровые восточные или вычурные северные – из чугуна и дерева, покрытые красным лаком? Он запрокидывает голову, коротко и невесело хохотнув. Нетнет. Никакой разницы. В этот час заката они все залиты алым светом опускающегося солнца.

Человек со шрамом ныряет в океан толпы огромного города. Продвижение его в толчее становится медленнее, словно он едет по полю движущихся маков. Он ощущает, что его долгое одиночество кончилось, кончилось время, когда рядом с ним не было ни единой души, кончилась та нескончаемая пора, когда его семьей были лишь его конь да звезды. И все же пока он едет сквозь откровенную суету города, прокладывая на своем коне путь сквозь толпы толкающихся мужчин, женщин и детей, толстых и тощих, старых и молодых красивых и уродливых, проезжая мимо переполненных лавок, конюшен, ларьков под полосатыми навесами, мимо вереницы домов с гроздьями болтающихся на ветру вывесок, соблазнительно зазывающих внутрь, он понимает, что никогда еще не чувствовал себя настолько лишенным человеческого тепла. И это одиночество заполняет его так, что его начинает трясти, словно он заболел.

Он бьет пятками по бокам коня, встряхивает поводья, вдруг решив непременно добраться до цели. Сквозь это широкое бурное море, звяканье металла, пыльный скрип кожи, дорожную грязь, что толстым слоем покрывает его. Стайки чумазых ребятишек, тощих, как покойники, кружатся у его ног, как водовороты этой вонючей реки, и ему приходится плотно прижимать ноги к бокам коня, чтобы они, вереща, не стянули с него сапоги. Он вынимает из объемистого кошелька медяк и подбрасывает монету высоко в воздух, чтобы она сверкнула в тусклом свете. Как только она исчезает среди пешеходов слева от него, детишки бросаются туда. Промыливаются сквозь толпу, настырно шарят на четвереньках по земле в уличной склизкой грязи и отбросах.

Человек едет вперед, резко заворачивает за угол по ходу улицы. Вдыхает густой запах кориандра и извести, тяжелый аромат жареного мяса, более легкие – свежей рыбы и тушенных в масле овощей. Из темного переулка тянет густым сладковатым запахом маковой соломки, на мгновение настолько крепким, что у него перехватывает дыхание и начинает кружиться голова.

Шум города после такого долгого пути наедине с собой подавляет его. Это непрерывная какофония завываний, воплей, плача, криков, смеха, шепота, пения, громкий гомон голосов – свидетельство суеты человеческой.

В глубокой тени фетровой шляпы лицо человека со шрамом выглядит осунувшимся. Длинный искривленный нос, полные упрямые губы – как будто ему в детстве приходилось драться замотанными пенькой кулаками, как в обычае у некоторых народов западных равнин континента человека. Его серебристые шелковистые волосы струятся вдоль спины, схваченные на лбу тонкой медной полоской. На его дерзком лице явно виднеются белые шрамы, стягивающие кожу щек и шеи, словно дождь морщит воду пруда. На нем длинный дорожный плащ темного, хотя уже и непонятного изза грязи цвета. Под плащом темнокоричневые туника и штаны. На простом кожаном поясе висит в ножнах кривой меч, широкий, с односторонней заточкой.

Он останавливается у винного лотка на Трижды Благословенной улице и, спешившись, выводит коня из жуткой уличной давки. Зайдя в тень пестрого навеса, он высматривает торговца – человека с круглым, словно луна, лицом и раскосыми глазами, что сейчас спорит с двумя молодыми женщинами о цене за кожаную флягу вина. Человек со шрамом быстрым взглядом глубоко посаженных глаз окидывает изгибы тел разгорячившихся в пылу спора женщин. Но взгляд его беспокоен, и, пока он ждет и к чемуто нетерпеливо прислушивается, глаза его стреляют тудасюда – то выхватят лицо там, то блеск тарелки или взмах руки тут. Какоето мгновение он изучает лицо человека с оливковыми глазами и черными кудрявыми волосами, такими длинными, что они почти падают на плечи, пока тот не встречается с другим человеком и оба уходят. Человек со шрамом поворачивается на топот, вскрикивает и съеживается, когда мимо него ктото пропихивается через толпу, толкаясь локтями. Он просит у виноторговца, теперь освободившегося, чашечку вина и выпивает его одним глотком. Это не похоже на рисовое вино его родных краев. На его вкус, оно слабовато, но из северных красных это самое лучшее. Покупает бутылку.

Закат угасает, и небо над Шаангсеем становится розоватолиловым, затем фиолетовым, по мере того как ночь неизбежно наползает с востока.

Человек со шрамом ведет жеребца в узкую улочку, кривую, полную отбросов и испражнений. Наверняка в этих кучах мусора у стен домов и кости найдутся – человеческие, голые, неузнаваемые. Вонь стоит омерзительная, и человек старается не вдыхать глубоко, словно сам воздух тут может оказаться ядовитым. Его конь тихонько ржет, и человек ободряюще похлопывает его по холке.

Проулок выходит на улицу Зеленого Дельфина, где тесно толпятся жилые дома и лавки. Снова воздух наполняется многоголосой какофонией города, пряный запах заглушает более ядовитые. В полукилометре отсюда человек со шрамом находит тихую конюшню. Заводит в стойло коня, снимает седельные сумки, перебрасывает их через плечо. Кладет две монеты в темную ладонь грязного конюха, прежде чем выйти на улицу Зеленого Дельфина. Некоторое время он бесцельно идет вниз по улице, временами останавливаясь, чтобы заглянуть в окно лавки или повертеть в руках товар на уличном лотке. Он часто оборачивается, переходя с одной стороны улицы на другую.

Наконец добирается до здания с болтающейся резной деревянной вывеской в виде морды животного – это «Мартышкакрикунья», небогатая харчевня. Он заходит и, обойдя загромоздившие все помещение столы и стойки, некоторое время разговаривает с хозяином. Возможно, изза шума ему приходится говорить тому прямо на ухо. Хозяин кивает, и серебряная монета разменяна. Человек со шрамом поднимается по узенькой деревянной лесенке. На лестничной площадке на полпути наверх он окидывает взглядом дымный зал, полный гула и суеты. Местные его не интересуют, а вот чужаки… Он украдкой рассматривает их всех очень внимательно, прежде чем закончить свое восхождение.

Молча он идет по темному коридору, тщательно считая закрытые двери, и, прежде чем отворить последнюю слева, проверяет, нет ли тут черного хода.

Войдя в комнату, он долго стоит прямо у закрытой двери совершенно неподвижно, напряженно прислушиваясь, вбирая отдаленный шум, запоминая его в своем сознании так, что, даже если он будет занят другим делом, мгновенно уловит малейшее изменение.

Затем человек бросает свои тяжелые седельные сумки на высокую кровать с бледнозеленым покрывалом, тотчас же подходит к окну, задергивает занавески. Затем осторожно приподнимает одну указательным пальцем, выглядывает в темный переулок, перпендикулярный улице Зеленого Дельфина. Он знает, что находится в самом сердце города, далеко от длинных набережных дельты Шаангсея. И все же, если напрячь слух, можно услышать жалобную завораживающую рабочую песнь кубару, пробивающуюся сквозь гул голосов. Из окна виден только маленький участок противоположной стороны улицы Зеленого Дельфина. Торговец пряной свининой и телятиной закрывает лавку; прямо по соседству, в пыльной ковровой лавке, гаснут огни – три брата, похожие фигурами на груши и схожие друг с другом вплоть до шафранножелтых халатов, затворяют ставни. Эти торговцы коврами богаты, думает человек со шрамом, опуская занавеску. Чем богаче они становятся, тем больше грузнеют, словно превращаются в воплощенное олицетворение своих серебряных таэлей.

Человек со шрамом отходит от окна и, довольный тем, что занавески не пропустят света, зажигает масляный светильник на исцарапанном прикроватном столике. С одной стороны светильник опален, словно прежний постоялец неловко перевернул его. Он роется в седельной сумке, достает недавно купленную бутыль вина и делает большой глоток.

Он умывается у ночного столика, покуда вода не становится черной от грязи, и тут слышит на лестнице легкие шаги. Поднимает голову. Правая рука ложится на рукоять кривого меча. Бесшумно подходит к стене рядом с дверью и ждет, почти не дыша.

В дверь стучат.

Входит мальчик, высокий и темноволосый, с подносом, уставленным дымящейся снедью. Останавливается, видя, что комната пуста. Человек со шрамом испускает низкий гортанный рык, и мальчик медленно оборачивается. Он старается не пялиться на человека со шрамом, но ничего не может с собой поделать.

– Ну, – говорит человек со шрамом, – поставь его. Мальчик сглатывает комок и кивает. Продолжает поедать мужчину глазами.

Человек со шрамом не обращает на это внимания.

– Твой отец сказал, что на тебя можно положиться. Это так? – Голос у него низкий и сиплый, словно в глотке чтото застряло.

Страх зачаровывает. Мужчина со шрамом видит, как эти часто неразлучные чувства пробегают по лицу мальчика.

– Ну, – говорит человек со шрамом, – голосто у тебя есть?

– Дда, господин, – заикается мальчик. – Есть…

– Запри дверь.

Мальчик повинуется.

– У тебя есть имя? – Человек со шрамом отходит к ночному столику. Берет кусок утки длинными ногтями среднего и большого пальцев. Указательный нелепо торчит между ними. Человек со шрамом обмакивает мясо в густую коричневую подливу, не обращая внимания на деревянные палочки, лежащие рядом с тарелкой, и засовывает его в рот. – Прекрасно, – говорит он в никуда, облизывая кончики пальцев. – Черного перца как раз в меру. – Оборачивается. – Теперь…

– Куо, – говорит мальчик тихим голосом.

– А… – Человек со шрамом пугающе внимательно рассматривает его, но, даже чувствуя страх, Куо понимает, что не должен его показывать. Он стоит прямо, как аршин проглотил, сосредоточившись на своем дыхании. Он старается не замечать, что его сердце колотится чуть ли не в глотке.

– Это тебе, Куо. А если сделаешь, как я скажу. – Между пальцами человека со шрамом как по волшебству возникает серебряная монетка.

Мальчик кивает, завороженный видом серебряной монетки. Такого богатства он никогда в жизни не видел.

– Теперь слушай меня внимательно, Куо. Мой конь стоит в конюшне вниз по улице Зеленого Дельфина. Как только пробьет час кабана, ты должен привести его к проулку рядом с харчевней. Вот к этому, – он показал пальцем на окно. – Никто не должен тебя увидеть, Куо. Как только приведешь коня, остановись в тени. Жди меня. Когда я приду, получишь еще одну серебряную монету. Ясно?

Куо кивает:

– Да, господин. Все ясно.

Таинственность поручения волнует его. Как будут завидовать ему друзья!

– Никто не должен об этом знать, Куо. – Человек со шрамом быстро делает шаг к нему. – Ни твои приятели, ни братья, ни сестры, ни даже твой отец. Никто.

– Да мне и нечего рассказывать, – говорит Куо, довольный собой. – Кто будет расспрашивать, как я относил очередную еду наверх?

– Даже об этом!

Мальчик подпрыгивает от того, каким тоном произнесены эти слова.

– Понял, господин.

Человек со шрамом щелкает большим пальцем, и серебряная монетка, сверкнув, словно арбалетный болт дугой летит в воздух. Куо ловит ее и исчезает, быстро и тихо.

Человек со шрамом прислушивается у двери. Когда шаги Куо затихают, он принимается за еду, и на некоторое время это полностью поглощает его.

Снизу, с улицы, плывут звуки: крики ночных торговцев, пьяный смех, тяжелый скрип деревянных колес телег, нагруженных снедью для утренней торговли и мануфактурой, фырканье лошадей, цоканье копыт по булыжной мостовой, тихий шорох ветра в листве платанов, что растут поблизости вдоль улицы Желтого Зуба. Ночь.

На лестнице слышатся легкие шаги, и человек со шрамом вскакивает, вытирая жирные руки. Наклоняется, задувает светильник. Молча огибает кровать, отодвигает занавески. Тусклый, мерцающий свет с улицы просачивается в комнату, словно капли крови.

Шаги затихают.

Человек со шрамом расположился в самом темном месте комнаты, с хорошим обзором, чтобы была видна дверь. Стоит неподвижно, сжимая рукоять меча. Дверь открывается внутрь. В проеме вырисовывается угольночерный силуэт.

– Мистраль, – слышится шепот.

– Кто посланец? – спрашивает человек со шрамом.

– Ветер.

– Входи, Омохиру, – говорит человек, и силуэт исчезает, когда дверь затворяется. Слышится звук задвигаемой щеколды.

– Каскарас, – говорит Омохиру, – ты нашел ее?

Человек со шрамом слышит едва сдерживаемую дрожь в голосе пришедшего, разглядывая его в неверном свете. Замечает высокий лоб, плоские скулы, маленький узкогубый рот, умные миндалевидные глаза и думает: «Ведь как раз эти глаза и обманули меня. Но теперь я знаю, что он был бы пустым местом без своего отца. Жаль, что он втянут в это дело. И не потому, что он безжалостен и беспринципен. Для меня он был бы бесполезен без этих качеств. Но поскольку у него нет коварства, он думает, что он коварен. Это может быть опасным». Он увидел, как губы Омохиру вытянулись тонкой линией – неизбежный предвестник бешенства, и вспомнил о неустойчивом нраве этого человека. «Как же ты не похож на свою родню, Омохиру, – подумал человек со шрамом. – Если бы твой отец только знал, что мы с тобой замыслили…»

– Говори! – шипит Омохиру, словно выдавливая слова, и человек со шрамом на миг смущенно отводит глаза.

– Нашел.

– Наконецто! – Омохиру невольно подходит ближе, и теперь уже дрожь в голосе ему не унять.

Жадность, думает Каскарас. И власть. Скольких же он убьет, чтобы достигнуть ее?

– Ее у меня пока еще нет.

– Что? – Страшное разочарование рисуется на лице молодого человека. Это ясно видно даже в сумраке комнаты.

– Но я знаю где.

– А… Тогда мы доберемся до нее.

– Да, – говорит человек со шрамом. – Такова наша сделка. – Любопытно, не попытается ли Омохиру убить сто?

– И где? – хрипло шепчет Омохиру.

Человек со шрамом молча смеется. Этого парня видно насквозь. Он сделает это сейчас и не станет рисковать.

– Мы вместе пойдем туда, Омохиру, – очень сдержанно говорит он, словно объясняя ребенку трудное и запутанное понятие.

– Да. Да, конечно. Я… ну, я только хотел узнать, что взять с собой, а это будет зависеть от того, куда мы отправимся.

Теперь человек со шрамом смеется открыто.

– Я скажу тебе, что брать с собой, Омохиру. Дверь распахивается, запоры и петли разлетаются, и, мгновенно поворачивая голову на резкое движение и звук, человек со шрамом изумляется, почему он ничего не слышит. Совершенно ничего.

Огни в зале потушены, и ему кажется, будто он смотрит в беззвездную ночь, полную сырого липкого тумана. Рука тянет из ножен меч, но он уже слышит пугающие звуки схватки, сдавленный вопль из уст Омохиру, полный ужаса и боли. В комнате шум вихря, громкое вязкое бульканье, жуткое звериное рычание, говорящее о хватке смерти, и он с дрожью понимает, что звук исходит от Омохиру. Чтото схватило и убивает его.

Человек со шрамом выхватывает длинный кривой меч, поднимает высоко над головой, но чтото бросается на него из мрака. Словно сама ночь, полная мести и холодной неукротимой ненависти.

Меч свистит в воздухе, но ничего не встречает. Стальные пальцы хватают его за правое запястье и выкручивают. Он сопротивляется, отбивается кулаком, ногами. Поднимает колено для удара, но чтото тяжелое бьет его, разбивая коленную чашечку. Человек со шрамом всхрапывает, теряя дыхание. Вспышка боли. Левое запястье трещит, он кричит. Клинок падает на пол.

Его швыряют на постель, словно в нем нет никакого веса. Грудь сжимает, затем боль копьем проходит сквозь него, превращая внутренности в воду. Он лежит в собственной моче и дерьме, среди вони, униженный.

Кожа отделяется от плоти. Кровь колотится в висках, звуки искажаются. Сердце словно в тисках сжато, мозг сдавлен. Он не может дышать. Теряя сознание, он слышит вопрос – снова и снова, пока не вынужден ответить: ответ непроизвольно вырывается у него. Черная кровь вытекает из безвольного рта, сердце стиснуто до предела, мозг вопит об освобождении.

– Даа, – шипит голос гдето совсем рядом с ним. – Да, да, да. – Словно с другого конца света.

Под хрупкой пленкой глаз лопается пузырь. Разум вопит, заполняя вселенную. Затем кровь, словно вод; сквозь прорванную дамбу, начинает заполнять комнату, пропитывает постель, течет по полу через комнату, потоком прорывается в зал.

Часть первая ГОРОД ЧУДЕС

ЧЕЛОВЕК С КРАСНЫМИ НОГАМИ

Мойши АннайНин проснулся под шум моря.

Довольно долго он лежал с открытыми глазами, всем существом прислушиваясь к тому, как волны тихо гладят старое дерево. Он слышал пронзительные вопли голодных чаек, и на мгновение ему показалось, что он на борту судна. Затем послышались хриплые крики портовых грузчиков, протяжный напев кубару, и Мойши понял, что он в порту Шаангсей. Ему стало сразу и грустно, и хорошо. Он любил этот город, может, даже больше, чем какойлибо другой на свете, чувствовал особенное, мощное родство с ним, хотя от своего родного дома он был далеко. И все же ему так хотелось, чтобы под ногами у него качалась палуба судна.

Одним гибким движением он поднялся на ноги, пересек широкую комнату с деревянным полом и раздвинул седзи, тянувшиеся вдоль стены, выходящей на море. Солнце, едваедва поднявшееся над горизонтом, припорошило воду золотой стружкой.

Он схватился громадной рукой за притолоку двери, выходившей на просторную веранду, тянувшуюся вдоль всего здания. Глотнул соленого влажного воздуха. Густой запах хлынул в ноздри. Он рассеянно потер широкую мускулистую грудь. «Ты вечно, море», – подумал он.

Косые лучи едва поднявшегося над окоемом солнца играли на его огромном теле. Кожа его была цвета корицы, и когда он улыбался своим широким, полногубым ртом – а это бывало часто, – на лице его белым сверкали зубы. Большие, широко расставленные глаза имели цвет дымчатого топаза – хотя в укромных уголках втихую поговаривали, словно о величайшей тайне, что в глубине их можно увидеть странную алую искру, словно отблеск пляшущего пламени. Длинный крючковатый нос казался еще более внушительным изза чудесного маленького алмаза, вживленного в смуглую кожу левого крыла носа. Густые черные волосы и окладистая бородка курчавились и блестели. В целом лицо его было средоточием чувств, увлекательной смесью отметин всяческих напастей – как от человеческой руки, так и от прочего. Это было лицо чужеземца – так говорили те в Шаангсее, кто знал, почему в нем столь сильно бросается в глаза притягательная мощь, незнакомая жителям этой части континента человека.

Мойши АннайНин потянулся, играя мускулами. Он глубоко вздохнул. Море непреодолимо тянуло его к себе, словно он был компасом, безошибочно указывающим на север. Он был лучшим штурманом в известном мире, так что его нынешнее положение действительно было несколько смешным. И все же он не видел в этом ничего забавного.

Он вернулся в комнату, широкими плавными шагами подошел к резному столику, на котором стоял здоровенный кувшин и тазик из зеленого, как море, камня. Был час баклана. Будь он на борту, в этот час он бы вновь поднялся на высокую палубу полуюта, чтобы окинуть взглядом море, ощутить волны, течение и дуновение ветра, впервые посмотреть на день. Он наклонился, полил голову холодной водой, налил ее в тазик, зачерпнул горстями, плеснул на лицо и плечи.

Он вытирался толстым коричневым полотенцем, когда услышал какоето движение позади себя, и обернулся. По лестнице, ведущей из обширной деловой части харттина, находившейся на первом этаже, поднимался Ллоуэн. Этот высокий поджарый человек с гривой серебристых волос, похожий на огромную кошку, был начальником Шаангсейского порта, заведующим погрузкой и выгрузкой всего перевозимого морем груза, смотрителем тысяч харттинов города.

Ллоуэн улыбнулся.

– Привет, Мойши, – сказал он, нарочно приветствуя его по обычаю моряков. – Рад, что ты проснулся. Там внизу тебя посланец ждет. Он приехал от регента Эрента.

Мойши свернул полотенце и начал одеваться.

– Есть новости о корабле, Ллоуэн?

– Тебе что, ни чуточки не любопытно, зачем твой приятель послал за тобой в столь ранний час?

Мойши помолчал, а затем сказал:

– Понимаешь, Ллоуэн, я – моряк. И хотя я очень люблю твой город, я слишком уже долго хожу по твердой земле. Пусть это даже земля Шаангсея, я тоскую по доброй корабельной палубе. – Мойши натянул медного цвета брюки, на них закрепил ремешками кожаные штаны, закрывающие только внешнюю часть ног. Влез в широкую рубаху ослепительно белого шелка с широкими рукавами и без ворота. Вокруг пояса обернул зеленый, как лесная листва, хлопковый кушак, за который засунул пару одинаковых кинжалов с медными рукоятями – свой отличительный знак. В последнюю очередь опоясался тонким кожаным ремнем, на котором висел меч с серебряной рукоятью в старых, исцарапанных кожаных ножнах. Алмаз в его ноздре блеснул, отражая свет.

– Терпение, друг мой, – сказал Ллоуэн. – Со времени поражения темных сил Дольмена в Кайфене более шести сезонов назад морские пути Шаангсея забиты торговыми судами. – Он пожал плечами, проведя рукой по своим серебристым волосам. – К несчастью, один из побочных продуктов мира – переизбыток людей. Все моряки, что были призваны на последнюю битву, теперь вернулись по домам. И правильно, что они предпочитают родной флаг. Тыто можешь это понять. – Он отошел в сторону, встал пол косые лучи солнца, и Мойши увидел в левом углу рта смотрителя резко очерченный страшный полукруглый шрам, поднимающийся к носу. Ноздри с этой стороны не было. – Почему ты не удовлетворишься той работой, которую я дал тебе здесь, друг мой? Что так манит тебя туда? – Он указал длинной рукой на желтые плещущие морские волны за широкой верандой харттина. – Здесь к твоим услугам все деньги, все женщины, любое общество, которое ты только пожелаешь.

Мойши отвернулся от него и встал в дверях веранды, глядя на густой лес черных мачт, на резкие линии рей, замысловатую паутину оснастки корабельной армады, нашедшей временное пристанище в гавани, забитой мешками с редкими товарами из далеких стран, сгруженными с кораблей. Очень скоро они снова поднимут паруса, оставив суету Шаангсея за кормой. Краем уха он услышал Ллоуэна:

– Я прикажу подать чай наверх. Когда будешь готов, поднимайся. Думаю, вестник подождет.

Снова оставшись наедине с собой, Мойши устремил взгляд вперед, от людного побережья к белым гребням волн, мысленно летя над ними, словно чайка среди шторма, вспоминая те давние дни и ночи на борту «Киоку», когда они плыли на юг, все время на юг, с его капитаном, Ронином, который вернулся из Аманомори уже Воином Заката. Глаза затуманились от воспоминаний об острове, покрытом пышной зеленью, о безымянном острове, ныне канувшем в бурные волны моря, о его одиноком колдовском городе каменных пирамид и богов с холодным как лед сердцем, о похожем на сон полете на спине пернатого змея высоко в небесах, во владениях солнца, чтобы опуститься на корабль, идущий в Искаиль, на его родину, когда он вместе со своим народом вернулся на континент человека, чтобы участвовать в Кайфене. Воспоминания об этом последнем дне битвы молнией вспыхнули в его памяти (когда он полз по кровавому болоту среди мертвых или умирающих воинов, когда мертвые и раненые лежали грудами – вперемешку друзья и враги, когда его одежда так отяжелела от крови, что он едва мог подняться, чтобы приветствовать великого победителя ДайСана).

А чем заполнены теперь его дни и ночи? Мойши задумался. Мой друг. Мы оба задолжали друг другу жизнь. Это больше, чем каждый из нас мог бы заплатить. И даже сейчас, когда ДайСан живет в сказочном Аманомори среди буджунов, своего родного народа, величайших воинов этого мира, хотя мы так далеко друг от друга, мы все равно ближе, чем могли бы быть два брата по крови и по рождению. Потому что мы были выкованы на одной наковальне и связаны ужасом неминуемой смерти. И выжили. И выжили…

Мойши встал под лучи солнца.

Далекодалеко, к югу от Аманомори, лежал Искаиль. Как давно он не бродил по его пылающим пустырям и садам, где деревья отягощали сочные плоды. Длинные ряды яблонь весной все в белом цвету, словно невесомые облака нисходили на землю. Как хорошо стоять в их прохладной тени летом, когда раскаленный бронзовый диск солнца опаляет землю своими лучами, собирать спелые золотистые плоды. Поспешный приезд и еще более торопливое отплытие в пору Кайфена были не в счет. Все время тогда он проводил на борту, присматривая за военными приготовлениями, рассчитывая курс на север, на континент человека. И все это время там, вдали от берега, кипящего бешеной деятельностью, ощетинившегося сверкающим оружием, полного мужчин, прощающихся навсегда с семьями, его звали пологие холмы Искаиля. Народ Мойши за многие столетия борьбы превратил этот сирый край в землю изобилия. Но для него в тот раз возвращение ничего не значило – эта земля оставалась для него недосягаемой.

Он обернулся, увидел в лестничном проеме голову поднимающейся наверх Ю. Она несла лакированный зеленый поднос, на котором стояли маленький глиняный горшочек и такая же чашка без ручки. Она опустилась на колени перед низким полированным столиком, стоявшим напротив массивного деревянного стола, установленного в углу комнаты, который Мойши, несмотря на все протесты, считал чисто ллоуэновским. Его размеры угнетали его. Он привык к куда более компактному и функциональному письменному столу, встроенному в переборку каюты. Но, кроме прочего, этот стол напоминал ему бюро отца в огромной спальне в семейном доме там, в Искаиле.

Он вошел в комнату, глядя на Ю. На ней было шелковое платье кремового цвета. Она была высока, стройна, с тонким бледным лицом, с темными выразительными глазами. Ю бесшумно поставила поднос на столик и теперь сидела неподвижно, опустив голову и сложив руки на коленях. Она ждала.

Мойши, стоя напротив нее, не мог с уверенностью сказать, дышит ли она вообще или нет. Руки Ю раскрылись, подобно цветку, тянущемуся к солнцу, и медленно, старательно она приступила к чайной церемонии.

Он уселся за столик. Тихий плеск чая, крики бакланов и чаек, крики управляющего из местных совсем рядом, запах нагретой солнцем морской воды и дегтя, бледные искусные руки, замысловатыми округлыми сложными движениями связывающие все это воедино. Мойши ощутил, как им овладевает чувство покоя.

Ю подала ему чашечку. Он вдохнул пряный аромат чая. Медленно поднес чашечку к губам, наслаждаясь моментом, прежде чем сделать первый глоток. Почувствовал, как тепло разливается по гортани, проходит в грудь. Его тело начало покалывать от прилива сил.

Допив чай, Мойши поставил чашечку и протянул руку. Двумя пальцами коснулся ее подбородка и приподнял голову. Лицо Ю было подобно широкому бледному лугу с небольшим покатым холмом посередине. Что еще таится в этом теле? – рассеянно подумал он. И значит ли это чтонибудь вообще? Разве чайной церемонии не более чем достаточно?

Она улыбнулась ему, и ее хрупкие руки потянулись к застежке шелкового платья, но Мойши остановил Ю, накрыв ее руку своей загрубевшей ладонью.

Потом отнял руку, поцеловал кончики своих пальцев и приложил к ее пальцам. Затем встал и вежливо поклонился ей. Она ответила тем же. Длинную комнату заполнила тишина. Он оставил ее там, тихую, как солнечный свет.


Внизу был совсем другой мир. Кубару, обнаженные по пояс, потные, сновали тудасюда через деревянные двери, открытые на широкую дамбу, за которой лежали длинные верфи, полные тысяч нетерпеливо ждущих кораблей. В воздухе стояла пшеничная пыль, серебрилась в широких полосах солнечного света, косо пробивавшегося сквозь дверной проем и выходящие к морю окна харттина.

Ллоуэн разговаривал с грузчиками – может, обсуждал плату за разгрузку очередных новоприбывших судов. Харттин был забит грудами коричневых пеньковых мешков и больших деревянных сундуков, разделенных лабиринтами узеньких проходов, отчего напоминал улей.

Мойши сразу же заметил гонца регента. Тот стоял у узкой задней двери, выходящей на улицу портового квартала города. Он был сильным, но еще не утратил юношеской хрупкости. На скуле его красовался синяк, уже желтеющий по краям. Щека была все еще припухшей.

Гонец узнал штурмана сразу же, как только увидел, что тот выходит из харттина. Не стал тратить времени на пустые формальности, а просто протянул Мойши конверт из рисовой бумаги. Мойши сломал зеленую восковую печать с конверта и прочел послание. Оно гласило: «Мойши, прости, что беспокою тебя в столь ранний час, но твое присутствие в Сейфуке требуется безотлагательно. Эрант». Очень характерно, отметил Мойши. Свой новый титул он упомянуть забыл. Старые привычки изжить трудно. Мойши улыбнулся сам себе. Эрант – риккагин, есть и будет всегда, несмотря на то, чем он будет заниматься. Воспитание из человека не выбьешь. Наверное, так и должно быть. Лучшего регента для Шаангсея не найти, понимает он сам это или нет.

– Ладно, – сказал Мойши, поднимая взгляд, – веди.

Он помахал на прощание Ллоуэну и пошел вслед за гонцом.

Снаружи, в дельте Шаангсея, уже было жарко, хотя еще стояло раннее утро. Переплетение узеньких извилистых улочек, самых старых в городе, пахло морской водой и разбавленной рыбьей кровью. Над кучами мусора у стен домов жужжали черные мухи, и одичавшие тощие псы копались в отбросах, стараясь отыскать свежие рыбьи потроха. Кубару парами плелись по улицам, сгибаясь под тяжестью груза, висевшего между ними на гибких бамбуковых палках.

Мойши и гонец ехали в двухколесной повозке, которую тащил рикшакубару. Они часто останавливались, на чтонибудь натыкаясь, но рикша был умелый – он быстро вытащил их из надоедливой толпы и повез по темным узким улочкам и извилистым переулкам.

Мойши смотрел на проплывающие мимо красоты Шаангсея и думал о том, сколько же в этом огромном городе изменилось и как изза этих изменений город, по сути, остался все тем же – эта вечность и восхищала, и пугала его. Хотя тут уже не правила императрица, белорозовый кварцевый монумент в ее честь стоял на площади Джихи, там, где в дельту впадала крупнейшая в этих местах река КейИро. Пусть даже зеленые и красные, так же известные как Чин Пан и Хун Пан, наследные враги Шаангсея, объединенные волей ныне покойной императрицы и их тайпаном для участия в Кайфене, ныне держали перемирие; пусть война, что тянется так давно, что никто из живущих ныне уже и не помнит, когда она началась, – поговаривают даже, что именно изза нее и был построен Шаангсей, – наконецто закончилась навсегда; несмотря на все эти перемены, думал Мойши, город живет, процветаем, растет – таинственный, смертоносный, живой, дарующий удовольствий и страданий больше, чем может вообразить себе человек.

– Где схлопотал? – Мойши показал пальцем на синяк на лице гонца.

Молодой человек невольно коснулся больного места.

– А, упражнялся в искусстве боя с регентом. Понимаете, он ни дня не пропустит. Он до сих пор воин, каких мало. Даже сейчас. – Гонец отвел глаза, раздосадованный собственной болтливостью.

В это мгновение Мойши ощутил изменение в беге кубару и высунулся из повозки. Впереди на улице возникла какаято заваруха, и рикша двигался теперь медленнее. Они уже были не в портовом квартале, a в районе, забитом лавочками, настолько разнообразными, что просто голова шла кругом. Чтото вроде постоянного базара.

Улочку перегораживала толпа. Кубару завертел головой, пытаясь найти другой путь в Сейфуке. Но прежде чем он сумел развернуться, из толпы выскочили несколько зеленых и развязной походочкой подошли к рикше. Все они были крепко сложенными мужчинами с сальными черными волосами, завязанными на затылке хвостом. На них были черные хлопковые туники и широкие шаровары. На боку у каждого висел короткий топорик.

Мойши уже собирался было попросить их помочь расчистить дорогу, когда один из зеленых ухмыльнулся и, схватив топорик, с размаху запустил им в повозку. Топорик вошел в грудь гонца с такой силой, что развалил грудную кость и наполовину вошел в заднюю тростниковую стенку повозки. Молодой человек даже не успел осознать, что на них напали.

Как только брызнула кровь, Мойши выскочил из повозки так, чтобы она оказалась между ним и зелеными.

Когда первое потрясение прошло, люди с воплями бросились во все стороны. Эта суматоха оказалась в чемто полезной. Но зеленые не отступали – их было уже трое, затем стало двое, когда тот коренастый, что бросил топорик в повозку, прыгнул туда, чтобы вырвать его из груди гонца.

Мойши выхватил изза пояса один из кортиков и пригнулся, приготовившись к броску.

Он побежал прочь. Зеленые захохотали, словно вместо воина столкнулись с перепуганным ребенком, и бросились на него. В одно мгновение Мойши повернулся и метнул кортик. Зеленый, который почти настиг его, получил тяжелой рукоятью кортика прямо в лицо.

Зеленый взвизгнул, отшатнувшись от страшного удара. Из сломанного носа хлынула кровь, он попытался выплюнуть из разбитого рта осколки зубов. В то же время Мойши выхватил второй кортик и взмахом перерезал ахиллесово сухожилие зеленого. Схватил упавший топорик и бросил его, не имея достаточно времени, чтобы прицелиться, краем глаза ловя размазанное движение.

Топорик слегка задел колено второго из зеленых. Ударив плашмя. Нога нападавшего подвернулась, и тот взревел от боли. Но он умел падать – перекатился и вскочил. Удар пришелся по касательной, и потому колено не было разбито, как надеялся Мойши. Зеленый отделался ушибом и теперь сам метнул топорик.

Мойши пригнулся. Топорик врезался в стену прямо у него над головой, осыпав его осколками кирпича и известковой крошки.

Зеленый был достаточно близко, и Мойши ударил его ногой в скулу. Треснула кость, зеленый застонал и упал. Липкий окровавленный язык вывалился изо рта, почти перекушенный пополам им же самим. Но он все еще не сдавался. Поднявшись, он бросился на Мойши. обрушив свои свинцовые кулаки на плечо штурмана. Кортик вылетел у Мойши из руки, и зеленый потянулся к его горлу.

Мойши не стал останавливать его, а обоими кулаками ударил по ушам нападавшего с такой силой, что барабанные перепонки у того тут же лопнули, и кровь хлынула из ушей убийцы. Зеленый взревел от боли, а Мойши, сцепив огромные руки, сломал ему шею.

Вскочил, оттолкнув окровавленное тело, и увидел, что к нему бежит третий зеленый. Приземистый убийца приближался к Мойши по кругу, осторожно. Лезвие его топорика блестело на солнце. Мойши, вцепившись в разбитый кирпич стены, вытащил свой меч с серебряной рукоятью.

– Зачем вы убили его? – еле ворочая языком, спросил он. – Он не желал вам зла.

– Не желал зла? – чуть ли не плюнул зеленый. – Он же был красный, что, не так?

На несколько мгновений Мойши просто растерялся, словно вдруг его забросило в прошлое, в Шаангсей до Кайфена.

– Что ты несешь! – прошептал он. – Красные и зеленые примирились!

Коренастый харкнул, и густой плевок пополз по ноге Мойши.

– Нет, уже нет, во имя богов! Все! Это нечестивое перемирие наконецто закончилось! – Он злобно размахивал топориком. – Это было против природы! Мы все были опозорены, нечисты, словно детская пеленка! Хвала великой богине Шаангсея КейИро Де, война вернулась на улицы города!

Он набросился на Мойши, и они сошлись в смертельной схватке, нападая и отбиваясь, выискивая брешь в обороне друг друга.

Мойши перебросил меч в левую руку и одним движением обрушил его на коренастого. Меч описал в воздухе сверкающую дугу. Отвлекшись, зеленый не уследил за правой рукой Мойши и повернулся слишком поздно. Ребром ладони, твердым, словно доска, Мойши двинул в нервный узел сбоку его шеи, и убийца тяжело рухнул на мостовую.

Теперь на улице было пусто – разве только распростертые тела валялись. Кубару давнымдавно сбежал. Но Мойши прямотаки чувствовал взгляды сотен глаз из окон лавочек. Глубоко вздохнув, не обращая внимания на жгучую боль в плече, он поспешно подобрал свои кортики и засунул их за широкий пояс. Вернув меч в узорчатые кожаные ножны, он свернул на боковую улицу и почти сразу же скрылся из виду.


– Я не понимаю, с чего все это началось.

– В частности, именно поэтому тебя и призвали так спешно.

– Ты знаешь?

– Знаю.

– Ну так расскажи.

– Боюсь, все это не так просто. Вовсе не просто. Мойши сидел в комнате на третьем этаже Сейфуке. Сквозь открытые сейчас огромные окна в свинцовом переплете, чтобы сюда мог проникать даже самый слабый морской бриз, он видел густые зеленые деревья, попрежнему росшие вдоль дороги Окан, напоминавшие картину, нарисованную над косыми крышами.

Несколько месяцев назад, по окончании Кайфена, старый дворец императрицы снесли, сровняв с землей его обширные спальни, холодные мраморные колонны и длинные гулкие залы. Не изза презрения к павшей императрице – свидетельством тому монумент на площади Джихи. Просто дворец, как и его наследная обитательница, принадлежал другой эпохе. Вместо него построили трехэтажный, поменьше и попрактичнее, из грубых обожженных кирпичей, промежутки между которыми заполнял блестящий серебристый раствор. Это необычное сочетание устойчивости и мягкой чувственности придавало обители регента такой вид, будто он всегда был центром всех сумятиц Шаангсея. Таков был Сейфуке.

За темным, отполированным до блеска сандаловым столом сидел в резном кресле из эбенового дерева с высокой спинкой риккагин Эрант, первый регент Шаангсея. Это был высокий поджарый человек с широкими могучими плечами, седеющими густыми волосами и коротко подстриженной бородкой. Лицо его было цвета слегка подкопченной кожи, морщинистое не по возрасту. Внушительный кривой ястребиный нос, темные глаза, которые должны были бы быть полны задумчивости, но, напротив, из них так и били живость и свет.

Совсем не похож на своего покойного брата, подумал Мойши. Тот был весь судьба, весь истерзан своей загнанной внутрь природой. Заглянув в глаза Эранта, один видел риккагина, великолепного военачальника, но другой мог увидеть куда больше. Здесь не было никакого тумана – глаза его были ясны и так глубоки, что казалось, в них можно погружаться до бесконечности. И что же было там, на дне? Больше, чем воин, больше, чем предводитель людей. Человек. Именно глубокая, неизбывная человечность Эранта в конце концов и делала его таким необычным, думал Мойши. А Туолин, его брат? Его единственный родич. Мойши внутренне содрогнулся. Война. Это полнейшее безумие. Удача ли позволила им остаться в живых, когда Туолин погиб? Или есть еще какието силы, недоступные постижению людей, которые определяют исход событий? Он снова вздрогнул.

– Словно старые дни вернулись, Эрант, – сказал Мойши. – Опять ненависть, хотя никто не может сказать, почему и как все это началось.

Эрант кивнул:

– Да. Все началось снова, словно перемирия и не было. У этих Чин Пан и Хун Пан короткая память.

– Но с чего это все началось? Что, пара стычек между партиями?

Регент невесело усмехнулся.

– Если бы только это, то хоть какаято надежда была бы. Но теперь… – Он пожал плечами. – Случилось то, – неспешно проговорил он, положив руки ладонями на стол, – что младший сын ДуСиня вчера ночью был убит.

– Сын тайпана зеленых! – выдавил Мойши.

– И это еще не все. – Эрант оперся на могучие руки и встал. Постоял немного, покачиваясь, пока не уверился окончательно, что стоит прочно. Затем сделал на негнущихся ногах несколько поначалу неуклюжих шагов, вышел изза стола и пересек комнату.

Мойши был не настолько невоспитан, чтобы отвести взгляд, но, возможно, именно вид его друга заставил его сказать:

– Я очень сожалею, Эрант. Этот молодой человек… Регент поднял руку.

– Ты сделал больше, чем можно было ожидать, Мойши. Он был хорошим парнем. – Эрант повернулся с улыбкой. – Хвала богам, что с тобой ничего не случилось. Я до сих пор думаю, что мне нужно бы позвать лекаря. Пусть он займется твоим плечом…

Теперь пришла очередь штурману останавливать его поднятой рукой.

– Ты хоть лед бы приложил, – сказал регент, придвигая к нему чашу.

Мойши неохотно подчинился. Холод успокоит боль хотя бы на время. Да и распухнуть плечу не даст.

Мойши смотрел, как его друг осторожно идет через комнату к окну. Он похож на огромное насекомое, подумал Мойши. Охотящийся богомол. Ограниченный этим разработанным для себя какимто особым способом передвижения. Наконец регент подошел к окну и сел на широкийподоконник, вытянув длинные ноги. Протянул руку, пробуя их драгоценную твердость, и сказал:

– Не могу больше их прятать.

– Наверное, к этому не так просто привыкнуть.

– Да уж, – слабо усмехнулся Эрант, хотя уже веселее. – Хвала богам, мнето по крайней мере не пришлось испытать той душевной скорби, которая убила Туолина. Странно, что он обрел любовь лишь на пороге смерти. Он был воином от бога. И, в конце концов, настоящим героем. Его должны помнить. Это будет только справедливо.

Он сидел как истукан, словно аршин проглотил, целиком уйдя в себя, а Мойши терпеливо ждал, думая о своем. Эрант ощутил порыв легкого ветерка, он подсушил пот на его спине, от которого зеленый шелк рубахи прилипал к коже. Солнце затуманилось, и на югозападе заклубились летние грозовые облака, быстро надвигаясь на берег, словно опаздывали на какуюто важную встречу. Регент втянул воздух – близился дождь. Воспоминания были словно удар арбалетной стрелы – слякотное утро с мокрым снегом, Эрант мчится по полю битвы перед желтокаменной цитаделью Камадо, копыта его холеного жеребца грохочут как гром с такой сосредоточенной силой и скоростью, что он едва не вылетает из седла. Но почва была скользкой от крови павших, и было их так много, что земли почти не было видно под грудами тел. Его конь испугался, споткнулся и бешено рванул в сторону. Он вылетел из седла, нога зацепилась за стремя. Его проволокло по кочковатой земле, по телам и разбросанному оружию. Доспех защитил только его торс и руки. Какимто образом с него снесло половину шлема, и он потерял сознание.

Но вот его ноги не взялся лечить ни один лекарь. Нервы были перерваны, да и в любом случае плоть и мускулы изодраны в клочья так, что просто выбора не оставалось. Они оставили лекарю Туолина сказать ему об этом.

И все же он не отчаивался, поскольку в его пламенной душе просто не было места этому унылому, лишающему воли чувству. В любом событии есть чтото хорошее, думал Эрант, или, по крайней мере, какойнибудь важный урок. Его тело было подвергнуто испытанию и прошло его. Теперь испытанию подвергался его разум. Он или выживет, или духовно сломается.

Как только лекари удалили его мертвую ногу, нужды в них больше не было. И он призвал механиков, выгоняя сразу же тех, кто не мог удержаться от улыбки, или отводил глаза, или был озадачен его требованиями, поскольку такие люди явно сказали бы ему, что ничего нельзя сделать.

Эрант не верил в то, что нельзя, и, в конце концов, нашел человека, который не боялся его и знал, что будет нужно для исполнения приказа.

– Помоему, они должны быть не просто приспособлениями для хождения, – таковы были его первые слова, и Эрант был доволен.

– Делай, – сказал он.

Конечно же, деньги проблемой не были. Эрант был героем Кайфена, и народ уже начинал требовать, чтобы он стал регентом Шаангсея. Ведь он потерял ноги, защищая этот город, так что теперь Шаангсей любой ценой вернет ему способность ходить.

Механик – тот самый, что потом нарисовал чертежи Сейфуке, – работал не покладая рук целый сезон, забросив все остальные дела, и, в конце концов, пришел к Эранту с чемто длинным и тонким, завернутым в темную ткань.

– Готово, – сказал он, выкладывая содержимое. Они были сработаны наподобие ног человеческого скелета – изогнутые кости были вырезаны из какогото яркокрасного материала, крепкого, как камень, но к тому же еще обладавшего необходимой гибкостью. Суставы были просто шедевром конструкторского мастерства – шарниры и муфты были сделаны из оникса и литой бронзы, обработаны сухой смазкой, которая также защищала металл от влаги и ежедневного износа.

Ноги прилаживали полдня, но с тех пор Эрант не снимал их никогда. Когда делали последнюю подгонку, механик сказал:

– Конечно, можно было бы много чем облепить эти так называемые кости, чтобы ноги казались настоящими. Но, – он затянул последний винт и встал, с удовольствием разглядывая свою работу, – честно говоря, мне они так больше нравятся. Сам бы такие носил, если бы пришлось.

Эрант долго смотрел на него, может, выискивая в собственной душе хоть какието чувства, какойто совет.

– Ладно, – сказал он наконец, – думаю, ты совершенно прав. – Положил руку на красную кость, провел вдоль нее пальцами. Затем, держась за высокую спинку кресла, впервые встал и, как ни странно, сразу же ощутил чувство неимоверной свободы. Только спустя много времени он осознал, что его новые ноги намного легче настоящих, из плоти и костей.

Начался дождь. Эрант невольно отклонился, когда первые капли упали ему на спину. Небо над Шаангсеем было темным и пучилось, как брюхо огромного зверя. Вдалеке раскатисто прорычал гром.

– В конце концов, все обошлось, – сказал регент. Мойши не сразу понял.

– Да. Я знаю, каких улиц мне надо избегать. Эрант кивнул.

– Хорошо. Эти уроды! – Он имел в виду зеленых, которые напали на Мойши и гонца. – Омохиру, сын ДуСиня, был найден мертвым в комнате на третьем этаже гостиницы на улице Зеленого Дельфина.

– В которой?

– «Мартышкакрикунья», как мне донесли.

– Не лучшая. Ты там еще не был?

– Нет. Я счел разумным подождать до утра. Там все оставлено в неприкосновенности.

– Ты видел тело?

– Да. Его приносили сюда. ДуСинь недавно забрал его.

– Как он был убит?

– Боюсь, весьма сноровисто. Это не была уличная драка.

– И вряд ли случайно.

– Да уж. Удары меча были жестоки и точны. Его убил мастер.

– Убил?

– Меч Омохиру так и остался в ножнах. Впоследствии я установил, что он так им и не воспользовался.

– Понятно. Но почему ДуСинь подозревает красных?

– Думаю, это связано с теми местами, где ошивался Омохиру. Ходили слухи, что он паршивая овца в своей семье, но старик старался не обращать на это внимания. И все же хорошо известно, что парень часто играл в квартале Техира.

– Территория Хун Пан.

Регент мрачно кивнул.

– К тому же там и девочки были. Говорят, Омохиру был жаден до девок. По четырепять за ночь. И все не старше двенадцати, как мне говорили. – Руки регента напряглись, как стальные канаты, и он легко спрыгнул в комнату, быстрее, чем обычный человек, – словно богомол встал на ноги. – Как можно легко заметить, Омохиру вряд ли был гордостью ДуСиня. И все же он был членом семьи и, конечно, зеленым. Все остальное стало неважным изза его смерти.

– Сдается мне, – сказал Мойши, глядя в глаза другу, – что ДуСиню неважно, вправду ли его сына убили красные.

– Вот в этом ты ошибаешься, – сказал регент. – Но я тебя понимаю. Война между красными и зелеными – неотъемлемая часть жизни Шаангсея. Теперь я это вижу ясно. Никакое перемирие долго не продержится. Город должен жить своей жизнью. Никто – ни мужчина, ни женщина, пи группа людей – не должен навязывать городу свою волю. Это знала даже Кири и не пыталась переступать естественных границ. А ведь она была наследной правительницей, выдающейся личностью. Сомневаюсь, чтобы ктото другой сумел объединить красных и зеленых для Кайфена. А теперь здесь правлю я – но я не Кири. Я делаю все для того, чтобы объединить этот город. Но Шаангсей – существо неуправляемое, и в этом его подлинная сила. Я твердо уверен в этом. И соваться в его дела – значит уничтожать его жизненную силу. А я этого делать не стану.

– И не станешь пытаться покончить с этой враждой?

Эрант усмехнулся.

– Я этого не говорил, друг мой. Я просто констатирую факт. Каждый должен в меру своих способностей уяснить, в чем он наиболее эффективно может себя проявить. В Шаангсее часто говорят, что прямая дорога не всегда самая короткая. Я имел краткую беседу с ДуСинем, когда он пришел вместе со своей свитой забрать тело сына. Боюсь, на этот счет он уже принял решение. Теперь мне придется попытаться добиться примирения другими способами.

– Чем я могу помочь? – спросил Мойши. Регент кивнул.

– Есть две вещи, совершенно между собой не связанные. Вопервых, поедемка со мной в «Мартышкукрикунью». Поможешь в расследовании.

– Ты хочешь доказать, что Омохиру убили не красные, а ктото другой?

Эрант ухмыльнулся.

– Я хочу добиться правды. Возможно, Омохиру действительно зарубил убийцакрасный. Подозрений хватает – его долги недавно жутко выросли. – Он пожал плечами. – Может, он ждал от ДуСиня денег, которых так и не получил. – Регент стоял у стола, который привезли по его настоянию из старой халупы Эранта в переулке Рассветного Дракона. Как он говорил, стол служил ему верой и правдой, когда он был риккагином, да и еще послужит. Тот, который сначала для этой комнаты заказали было подрядчики – изукрашенный серебром и хрусталем, ему вовсе нужен не был. Сейчас он оперся на свой старый стол, взял трубку с черной деревянной подставки и несколько мгновений усердно набивал ее табаком. Только после того как справился с этим и закурил, он продолжил разговор.

Повернувшись к Мойши в профиль, регент сказал:

– Вовторых, я только что получил письмо государственной важности из Аманомори. Утром его привез быстроходный клиппер с внешних южных островов. – Мойши сел, уверенный, что это вести от его друга ДайСана. – Мне сказали, – регент пососал трубку, – что дочь куншина приедет завтра, в час утреннего прилива. – Он обернулся, чтобы посмотреть в лицо Мойши. – Я бы хотел, чтобы ты оберегал ее, пока она здесь…

– Что, в няньки меня прочишь? – вскочил Мойши.

Эрант добродушно улыбнулся, спокойный, как всегда.

– Ты ведь знаешь Азукииро, друг мой. Думаешь, он прислал бы к нам беспомощную девицу? – Регент покачал головой. – Только не девушку из народа буджунов. Нет, куншин посылает к нам дочь, которую желает познакомить с внешним миром. Кроме того, – он расплылся в улыбке, – в письме особо оговорено, что в этом должен помочь ты.

Эрант замолк с трубкой в руке. Тоненькая струйка дыма поползла по его щеке, заставив его прищуриться, словно он смотрел на солнце. Темные глаза регента остановились на Мойши. Никогда они не были такими ясными и полными такого сочувствия. Он положил руку на плечо моряка.

– Друг мой, – ровно сказал он, – не думай, что я тебя не понимаю. Я понимаю, как тебе тут неуютно, как ты жаждешь вернуться в море. Будь уверен – я переговорил с Ллоуэном. Но сейчас большего мы сделать не можем. Сейчас нет кораблей, и нам остается только поднапрячься изо всех сил, чтобы выдержать напор гильдии судовладельцев. Твое время еще не пришло. Но уже скоро. А? Скоро.


Под дождем, под небом, разрываемым молниями, они ехали по улицам города. Свиты с ними не было – Эрант терпеть не мог подобной обузы. На сбруе коня регента горели значки его ранга, как и на его темной развевающейся накидке, и Эрант считал, что этого достаточно. Что же до вновь разгоревшейся войны, если бы ДуСинь или Лу By, нынешний тайпан красных, узнали, что на регента напали, то они без всяких церемоний прикончили бы убийц собственными руками. Да и вряд ли на него в любом случае напали бы – регент был слишком популярен в Шаангсее.

На дороге Бурого Медведя шло строительство и землю развезло, так что они свернули на Айвовую улицу, затем в Райский Парк, пока он не рассек пополам Трижды Благословенную улицу, а оттуда, тщательно выбирая путь, выбрались на улицу Зеленого Дельфина.

Они спешились перед висячей вывеской «Мартышкикрикуньи», осыпанной каплями дождя, и Мойши окликнул мальчика, сидевшего прямо в дверях, бросил ему пару медяков и приказал присмотреть за лошадьми.

Внутри харчевни было темно, воздух был тяжел. Они стряхивали капли дождя, вдыхая смешанные запахи жира и угля, вызревшего вина и опилок. Было еще рановато, и потому в харчевне было тихо – большинство стульев стояло на столах. И все же дватри человека сидели в зале, ели или пили. Темноволосая женщина с покрытыми черным лаком зубами сидела, развалившись, в дальнем углу. Увидев их, она будто бы ненароком распахнула платье, и Мойши мельком увидел гладкое бедро. Женщина выпрямилась, так что ее полные груди выпятились в его сторону, чуть не вывалившись из низкого выреза платья.

Изза стойки появился хозяин харчевни. Это был приземистый человечек, похожий на бочку на птичьих ножках, совершенно лысый. Он потер руки и подобострастно склонился в надежде избежать грядущих неприятностей.

– К вашим услугам, регент. – Он почти скулил тоненьким голосом. – Чем могу услужить? Не желаете ли позавтракать? Чашечку глинтвейна? Такая ужасная погода!

– Ничего не надо, – ответил Эрант. – Мы хотели бы посмотреть комнату, где был убит Омохиру.

Хозяин вздрогнул, словно его наихудшие предчувствия сбылись.

– Ужасное злодеяние, ваша милость. Просто зверство какоето. Комната наверху, последняя дверь налево. – На мгновение он прикрыл глаза. Когда открыл снова, они вроде даже блестели от слез. – Простите, если я не составлю вам компанию, но…

– Понимаю, – ответил Эрант.

– Там ничего не трогали, смею вас заверить, ваша милость. Все оставлено, как было, когда мы… нашли…

– Скажи, – вмешался в разговор Мойши, – Омохиру заплатил за комнату заранее?

Хозяин уставился на него.

– Да он вообще не платил.

– Как это? – спросил Эрант.

– За комнату заплатил другой человек. Он приехал гдето в час цикады. А Омохиру появился не раньше часа лисы, это точно.

– И что случилось с этим человеком? – спросил Мойши. – Ты видел, как он уходил?

На лице хозяина харчевни возникло удивление.

– Да нет, но во всей этой суматохе ему было легко ускользнуть.

– Ты помнишь, как он выглядел? – спросил регент.

Хозяин, насколько мог, подробно описал его.

Они оставили его и поднялись вверх по лестнице. В большом зале у них за спиной хозяин снимал со столов стулья. Темноволосая женщина снова закуталась в плащ и прикрыла глаза.

По тому, что они увидели в комнате, вряд ли что можно было сказать. Занавески попрежнему были задернуты, и немногочисленная мебель была вроде на месте. На кровати, конечно же, все было перевернуто – простыни и одеяло были изорваны и сбиты, все в засохшей крови и нечистотах. Пол местами был почти черным. Мойши проследил направление темного потека – протекло до самого зала. Присел на корточки, поскреб пол и лизнул кончик пальца. Кровь. Он встал. Кровь на полу и на кровати. Много крови – почитай, всю из тела надо выпустить, чтобы столько было.

Он снова вернулся в комнату. Эрант стоял у окна, отодвигая занавески. Он выглянул в окно и сразу же отпрянул.

– Тьфу ты! Хоть бы ктонибудь сказал хозяину этой дыры, чтобы он навел чистоту в этом проулке. Вонища страшная!

– Тут повсюду кровь, Эрант, – сказал Мойши. Ты видел труп Омохиру. Могло из него вытечь столько крови?

Регент покачал головой.

– При том, как он был убит? Ни в коем разе. Крови было очень мало. Он умер слишком быстро.

– Боюсь, придется допустить, что второй, кем бы он там ни был, – убийца Омохиру.

– Да, но остается вопрос, что случилось с ним.

Мойши еще раз огляделся по сторонам. Они осмотрели все мыслимые и немыслимые закоулки, но ничего не нашли. Только кровь.

– Ну, ответто явно не здесь.

На улице они нашли мальчонку, бросавшего камни в проезжающие телеги и приплясывавшего при каждом попадании. Пока они были в «Мартышкекрикунье», дождь превратился в легкую изморось.

– Веди коней, – приказал Мойши. Мальчик кивнул и вывел лошадей на улицу.

– Погодитека, – сказал Мойши, когда они проехали было маленький вонючий переулочек, выходящий к стенке харчевни. Чтото уж слишком много возни было в темной тесноте – какогото щелканья, тихого хруста.

Мойши подошел. Остальные последовали за ним в темноту.

Помои, отбросы и нечистоты – и еще какаято непонятная куча…

Мойши наклонился и коротко присвистнул. Крысы протестующе запищали.

– Тут коечто есть, – сказал он. – Чтото новенькое, раз эти ночные твари так разгулялись днем. – Он протянул руку, быстро ухватил жесткую ткань и почувствовал под ней чтото упругое и непонятное на ощупь. Запах загнившей крови и внезапная струя омерзительной вони. Запах смерти. Он закашлялся.

– Боги, это человек!

Вместе с Эрантом они выволокли это на свет.

Мальчик отвернулся, содрогаясь в приступах неудержимой рвоты.

Глаз у трупа не было, конечно же, носа тоже. Крысы хорошо потрудились ночью – он не мог пролежать здесь дольше.

Оба присели на корточки возле трупа. Мойши поднял взгляд, увидел прямо у них над головой развевающиеся на ветру занавески. Аккуратно выбросили, подумал он. Чисто сделано. А о трупе позаботятся городские пожиратели падали.

Эрант неотрывно смотрел на труп. Глаза его расширились.

– Во имя Полярной звезды, Мойши, посмотри на это!

Но Мойши уже знал, что там. Он сейчас смотрел в другую сторону – там стоял мальчик, пораженный ужасом и не способный двигаться. Он заметил, как побледнел мальчик под золотистым загаром, как складки залегли в углах его рта, как расширились его глаза. Все в Шаангсее привыкли к смерти, подумал он. Даже юные. Здесь это просто другая сторона жизни. Но что могло так потрясти его? Да, это страшная смерть. Но это ли причина?

– Мойши, кто мог… – Эрант, бледный как смерть, схватил штурмана за руку. – Ты видел это… эту мерзость? Я много лет жил со смертью рука об руку, пока не привык к ней как к постоянной спутнице, мы стали понимать друг друга. Но это – я никогда такого не видел. Ни на поле битвы, ни в тюрьме для военнопленных. Нигде.

Мойши кивнул, схватив мальчика за руку. Снова взглянул на труп. Грудь того была разворочена, словно чернобелая разинутая пасть, и в ней кишели черви. Но в этом не было ничего ужасного – такова природа. Твари земные делали свое дело. Понастоящему страшным было то, что в теле не оставалось крови. Вот это мог сделать уже только человек.

К тому же чтото сделали с сердцем этого человека. Чтото злобноизвращенное проделали с ним, медленно и расчетливо, причем еще прежде, чем он умер. Мойши чувствовал, как холодок ползет по его затылку и короткие волоски встают дыбом – отголоском страхов тех времен, когда человек еще прыгал по деревьям и ходил, опираясь на землю кулаками. Ктото поработал над этим человеком куда изощреннее, чем способен был изобрести человеческий разум, причем с очевидной бесстрастностью, чутьчуть большей, чем человеческая. Это была не молниеносная смерть Омохиру.

Мойши стиснул руку мальчика.

– Кто это?

Мальчик замотал головой.

– Говори. – Затем, словно удар бича: – Говори же! Мальчик вздрогнул, закрыл глаза, но продолжал молчать. В уголках его глаз дрожали слезы.

– Говори.

– Нет! Нет! – жалобно захныкал мальчик. – Я обещал… – Он открыл глаза, умоляюще уставившись на Мойши.

– Обещал что? – Мойши был сейчас безжалостен. – Ты обязан сказать мне!

– Я обещал ему, что никому не скажу!

– Смотри! – рявкнул Мойши, дернув мальчика за руку, так что тот упал на колени рядом с трупом. – Он мертв. Мертв! Ты понял?

Мальчик расплакался. Рыдания сотрясали его тело, и Мойши притянул его к себе, погладил по голове.

– Все в порядке, – мягко сказал он. – Все в порядке. Твое обещание теперь ничего не значит. Понимаешь? То, чего он боялся, уже случилось. Если ты мне все расскажешь, ему это уже не повредит. Теперь он уже далеко от всего этого. – Он посмотрел в залитое слезами лицо мальчика. – Иди сюда. Сядь рядом с нами.

Через некоторое время Куо уже рассказывал о человеке, который дал ему серебряную монетку и пообещал еще одну.


– Кинтай.

– Откуда они это узнали?

– По виду седла. Оно очень характерно. Но они – народ умный. Дать им немного времени, они определят и город, где его изготовили.

– А лошадь? Что тут можно сказать?

– В смысле породы? Эрант пожал плечами.

– Это совсем другое дело. Тут ничего особенного. Но в любом случае верховое животное можно купить где угодно, даже будь это лума.

Они сидели в той самой комнате на третьем этаже Сейфуке, где разговаривали нынче утром.

Куо долго рассказывал им об этом человеке, прежде чем отвел их в конюшню, где они оставили лошадей, и показал им стойло, где стоял конь убитого. Он вывел его из конюшни прошлой ночью именно в тот самый час, как приказывал убитый, чтобы в переулке наткнуться на этот ужас, вместо того чтобы получить серебряную монетку и услышать несколько теплых слов.

– Я мало знаю о Кинтае, – сказал Мойши.

– Неудивительно. – Эрант повернулся к окну, свободно положив руки перед собой. Гроза почти выдохлась, и то и дело над крышами города открывался клочок лазурного неба в разрывах торопливо бегущих следом за бурей облаков. Регент отвернулся. – Это замкнутая со всех сторон область далеко к северозападу. О ней известно немного, поскольку ее границы лежат даже дальше, чем земли самых северных лесных племен, с которыми мы ведем торговлю.

– А что за дела могут быть у чужака из таких дальних краев с сыном тайпана Чин Пан Шаангсея?

– И кто прикончил их обоих? – Эрант задумчиво потрогал длинным пальцем губы. – Мне кажется, мы должны подумать о том, почему оба умерли так поразному.

– Согласен, – кивнул Мойши. – Омохиру убит почти мгновенно, а чужак умирал в страшных мучениях.

– Он чтото знал.

– Что?

– Нам остается только предположить, что убийца пытался из него чтото вытянуть.

– Наверняка чтото невероятно важное, раз убийца прибегнул к такой пытке.

– Я думаю точно так же. – Эрант снова потрогал губы.

– Возможно, надо сказать об этом ДуСиню, – заметил Мойши. – Не похоже, чтобы это были красные.

– Мгм… Пожалуй, опасно сейчас делать предположения, хотя так и подмывает. Мы не знаем, сколько народу замешано в этом деле. Возможно…

– Возможно что? – подтолкнул его Мойши. Эрант налил вина в хрустальный кубок с врезанной в него серебряной печатью регента и протянул его Мойши. Встревоженно нахмурился.

– Убийство может касаться дел военных. Тут затронуты и красные, и зеленые. В мире еще многие жаждут завладеть этим городом изза его богатства и стратегического положения.

– Но ты же не думаешь…

– Нашествие с севера? – Регент пожал плечами. – Не исключаю. – Он отхлебнул вина, вряд ли ощущая его вкус. – Но одно я точно могу тебе сказать, друг мой. Это больше, чем убийство. Намного больше. – Он поставил кубок. – Ладно. Пока мы сделали все, что могли. Я велел предоставить мне все имеющиеся сведения о Кинтае. Это займет некоторое время. Новый шобай может очень в этом помочь.

Мойши рассмеялся.

– Да уж, клянусь богами! Без твоей помощи всем этим торгашам при делах с шаангсейскими гильдиями пришлось бы туго.

– Торговая гильдия – хорошая мысль, но кто знает, будет ли она действовать? В ней столько разных членов из стольких стран, что может такой большой плюх получиться! – Регент потер руки. – Поздновато уже. Останешься на обед?

– В другой раз, Эрант. У меня встреча с Коссори…

– А! Не понимаю, что ты нашел в этом шалопае?

Мойши добродушно усмехнулся.

– Думаю, что тебе не только его нрав не по вкусу, регент.

– Ха! Да чихал я на бесполезных личностей. Ты сам прекрасно это знаешь. И мне все равно, как они себя ведут. Твоему приятелю некуда время девать, он никому ничем не помог. Скажи мне, зачем он нужен другим или самому себе?

– Он прекрасный музыкант, – сказал Мойши, не в первый раз порываясь рассказать о нем побольше.

– Может быть, друг мой, но я не слишком уважаю этих балбесов, которые развалятся себе на площади да играют музыку целый день. А по ночам…

– Нынче вечером он ведет меня на Шариду.

Регент резко отвернулся.

– Считай, что я не слышал.

Мойши был озадачен.

– Неужто это так ужасно? Ведь в Шаангсее много невольничьих рынков.

Эрант повернулся к нему. Кровь отлила от его лица.

– Ты не знаешь?

– О чем?

Регент легко коснулся его плеча.

– Друг мой, тебе еще много предстоит узнать об этом городе. Шарида не простой невольничий рынок. И в один прекрасный день я его уничтожу.

– Может, расскажешь все же?

Эрант покачал головой, как будто силы вдруг покинули ею.

– Не буду я больше о нем говорить. Пусть твой хороший приятель Коссори ответит на твои вопросы. – Он пригладил рукой волосы, сделал несколько шагов от стола. Его ноги слегка пощелкивали. – Но прежде чем ты уйдешь, нам надо обсудить одну важную вещь. Завтра в начале часа баклана должен прийти в порт буджунский корабль «Цубаса». Я уверен, что твои поздние похождения не помешают тебе встретиться со мной точно в это время на пирсе Трех Бочек, а? – улыбнулся он.

Мойши встал.

– На этот счет не бойся, Эрант. Буду. И к тому времени, надеюсь, появятся новости о событиях в Кинтае. – У дверей он обернулся. – Кстати, как зовут эту девчонку, дочь куншина?

– Чиизаи.

Теперь была очередь Мойши улыбнуться.

– Ну, хоть имя красивое.

– А чего ты хотел? – сказал Эрант. – Она буджунка.

КОППО

Коссори жил в переулке Серебряной Нити. Это была узкая полуразрушенная улочка, ничуть не подходившая к своему названию. Здесь, в постоянной тени более высоких домов, всегда было темно – днем стояли сумерки, а ночь была просто непроглядной. Уличных фонарей не было, как на более широких или главных улицах и площадях. Но этот постоянный мрак ничуть не угнетал Коссори. Напротив, забавлял. Он исповедовал любовь к темноте. Хотя, несмотря на все это, его трудно было застать дома. Он предпочитал, как заметил Эрант, торчать целыми днями на широких, залитых солнцем площадях Шаангсея и играть музыку. Он был незаурядным музыкантом, искусным в игре на флейте, духовом инструменте, равно как и на киогане, овальном струнном инструменте, маленьком, с нежным звучанием, на котором очень трудно было играть.

В любой день поутру Коссори в его яркой разноцветной тунике можно было увидеть на площади Хейдории. А в полдень он наверняка будет торчать на площади Двойной Бочки и задумчиво бренчать среди суетливой толпы спешащих мимо людей.

Он был невелик ростом, но широк в плечах и узок в поясе, что при его невероятно мощных ногах заставляло смотреть на него уважительно. Его черные блестящие волосы были чуть длиннее, чем принято было носить в Шаангсее, – стянутые узлом в хвост, они достигали крестца. Это было внешним проявлением его внутреннего сопротивления традициям.

У него были тысячи знакомых, но мало друзей, отчего его дружба с Мойши казалась делом необычным. Мойши в нем отчасти привлекала, конечно, странность, поскольку сам Мойши зачастую тосковал в обществе людей, которым, кроме баб да денег, больше ни до чего дела не было. И, несомненно, именно тогда Мойши сильнее всего тянуло в бурное море, ко вздохам влажного соленого ветра над натянутыми канатами, к успокаивающему покачиванию просмоленной палубы, к брызгам, летящим изпод рассекающего волны носа корабля, когда все паруса обвисли в предчувствии грядущего ветра.

Не то чтобы им обоим не везло с женщинами. Не раз они отправлялись в странствие по обширному лабиринту городских улиц в поисках совершеннейшей из всех шлюх. Конечно же, их поиски так и не увенчались успехом, поскольку иначе тогда их забавам пришел бы конец. Коссори был невероятно жаден до женщин. Не обязательно изза плотских утех – сочувствие, казалось, для него куда важнее. И не раз уже Мойши видел своего друга в тяжелом, иногда безнадежно угнетенном состоянии, даже среди веселой ночки в мягких объятиях женщин Шаангсея.

Этим вечером Коссори сидел в середине площади Джихи, в тени памятника Кири из белорозового кварца, памятника последней императрице Шаангсея. Скульптура представляла собой женщину, превращающуюся в КейИро Де, божественного покровителя города, чтобы, как говорили легенды, хранить Шаангсей от всех напастей. Это был морской змей с женской головой. Как потом говорили очевидцы – те, кто называл себя очевидцами, – они своими глазами это видели, именно так погибла Кири в последний день Кайфена. И кто мог возражать им? Так думал Мойши, глядя с теплотой на каменное подобие лица Кири. В своих с ДайСаном приключениях он был очевидцем многого куда более странного и страшного.

Через суетливую толпу людей, спешащих на ужин домой или в прокопченные харчевни города в преддверии загульной ночи, он пробился к Коссори.

Коссори играл на флейте. Он сам ее сделал, отказавшись от традиционного бамбука и эбенового дерева ради меди. Металл придавал нотам тоскливый заунывный оттенок, и в этом его флейта была неподражаема.

Мойши стоял у дальнего конца площади и слушал. Он изучал лицо Коссори, снова отмечая его угловатые черты – высокие скулы, широкий нос с точеными крыльями и светлосерые непокорные глаза. Вне всякого сомнения, это было сильное лицо, незаурядное. И все же в нем светилась глубоко затаенная печаль, эхом сквозившая в музыке.

Мелодия окончилась, и Мойши подошел к музыканту. Коссори поднял взгляд, увидел Мойши и улыбнулся:

– Привет!

– Привет, Коссори. Красивый напев. Новый?

– Только утром закончил. – Он протянул руку. – Посиди в тени легенды. Денек выдался жаркий.

Мойши глянул наверх и сказал:

– Мне кажется, что Кайфен был так давно…

– Мгм… Да, человеческий разум великолепно устроен для того, чтобы забывать боль и страдания. Хвала богам, они тускнеют быстрее, чем воспоминания об удовольствиях, которые, сдается, никогда не остывают. – Он сунул медную флейту в вытертый замшевый чехольчик, затем в жесткий кожаный футляр. – Мы легко забыли об этом времени, Мойши, уверяю тебя.

Он пожал плечами. – Мир куда лучше, когда в дело не вмешивается колдовство.

– Есть не только черное колдовство, но и белое, – сказал Мойши, думая о ДайСане.

– Нет, дружите. Насколько я понимаю, все колдовство – дурное цузуру.

Мойши знал, что это словечко на шаангсейском диалекте имеет несколько значений. Он был уверен, что сейчас его друг имеет в виду «магическое заклятие». Но он был удивлен и так об этом и сказал.

– Все эти люди, – он махнул в сторону людной площади, обведя рукой всех спешащих по делам людей, – знают только, что ты прекрасный музыкант, Коссори. Даже регент, думаю, ничего не подозревает. Но я знаю, чем ты владеешь, и не думаю, что твой страх лишь маска.

Коссори вздохнул.

– Больше никому в мире я бы в этом не признался. Мойши, но я и вправду боюсь колдовства. Оно меня пугает потому, что я не понимаю его правил. Я чувствую себя бессильным перед ним, даже вот с этим. – Он сжал кулаки и поднес к своим глазам. – Даже коппо ничто против магии.

Мойши рассмеялся и хлопнул приятеля по спине.

– Ну, задумчивый мой друг, хватит о печальном. После очищения Кайфена и Дольмена наш мир возродился. И в этом новом мире нет места колдовству. – Они встали. – Думаю, что, если мы малость потрудимся в дохо, оба мы будем чувствовать себя куда лучше.

Покинув широкую площадь, они погрузились в водоворот узеньких забитых народом улиц, в конце концов повернув налево, на улицу Медного Зеркала. Они вышли не там, где надо, – вдоль трех довольно больших кварталов тянулись лавочки с товаром, возле которых толклось столько народу, что они сразу же почувствовали себя рыбами, плывущими против мощного течения. В воздухе стоял тяжелый запах пряностей – корицы, майорана, тимьяна, черного перца и крепкою мускатного ореха. Повсюду были развешаны пестрые коврики и оловянные лампы, отлитые в виде непристойных фаллических символов. Свежие овощи и сушеные фрукты, сладости и экзотические конфеты с ликером, свежая рыба на колотом льду, ленивые лангусты в стеклянных сосудах с морской водой. Крики торговцев висели в воздухе, как вопли странных лесных птиц, пронзительные и отрывистые. Покупатели пытались сбить пену, торговцы трагически взвывали, рвали свои волосы, показывали товар, стараясь выжать из покупателя серебряные таэли, и перемигивались за его спиной. В проволочных клетках сидели ящерицы с блестящими глазамибусинками, их сухие сморщенные бока сладковато припахивали глиной. Маленькие красные и коричневые обезьянки верещали и раскачивались на деревянных качелях, беззаботно удирали, показывая красные ягодицы прохожим. Желтые всклокоченные собаки лежали на земле, высунув языки, рядом с ларьками или бегали вприпрыжку по узеньким проходам между ними. Орали на спинах своих мамаш дети, побагровев личиком и стиснув кулачки, или мирно спали, склонив головку матери на плечо.

Наконец Мойши и Коссори пробились сквозь толпу и выбрались с другой стороны ларьков. Здесь торговцы поставили мангалы, в которых на решетках над раскаленными добела угольями шипели куски мяса и овощей, а в воздухе висел остро пахнущий бурый дым.

Коссори первым стал подниматься по старой скрипучей деревянной лестнице с отполированными от постоянного хождения ступенями. Они прошли первый пролет, и тут им пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить мужчину с невероятно широкой грудью и объемистым животом. На нем была только набедренная повязка, и он весь лоснился от пота. Они шапочно знали его – это был один из борцов, что частенько посещал этот дохо. Тот кивнул им и пошел в мыльню.

Они открыли свои сундуки и переоделись в простые хлопковые белые одеяния, закрывавшие их только до середины бедра. Но вместо того чтобы пройти прямо в дохо, поднялись по лестнице на крышу. Они частенько бывали здесь, подолгу сидя на открытом воздухе под лавандовым вечерним небом, подернутым дымкой, и следя за черными силуэтами чаек над дальней гаванью.

С трех сторон крыша была окружена карликовыми деревьями, шишковатыми и кривыми, специально так выращенными. Они образовали плотный плетень, закрывавший крышу дохо от настырных взглядов с соседних крыш. С четвертой стороны был резко спускающийся вниз сад камней, который орошался искусственно подаваемой туда водой, ручейком сбегавшей по камням с самой высокой точки. Изза постоянной влажности на камнях в изобилии произрастали разнообразные мхи и лишайники – словно паутина по стыкам камней, так что все вместе они казались одним пестрым целым. Вид был прекрасный – этот уголок был предназначен для созерцания и раздумий, и, сколько Коссори помнил, тут всегда было так – а уж Коссори проводил здесь большую часть своей жизни. Крыша была сделана из широких деревянных досок, скрепленных гвоздями из крепкого дерева. Ее уже не раз покрывали свежим лаком, отчего дерево стаю яркожелтым. Крыша была совершенно гладкой, с чудесными водостоками по всем четырем углам, так что с дождевой водой сложностей не было.

Поверх пушистых верхушек карликовых деревьев можно было увидеть вычурные крыши Шаангсея, простиравшиеся насколько хватало глаз. Казалось, город на югозападе уходит прямо в море, поскольку низкая дамба и длинная череда харттинов скрывались за домами.

Солнце уже почти утонуло в сверкающих волнах, и отраженный свет стал настолько ярок, что высокие облака засияли золотым и лиловым, а окоем налился черным, затвердевая и обретая прочность после того, как плавился в нестерпимом пламени заката.

Этим вечером они были наверху одни наедине с ветром и подкрадывающейся темнотой, медленно ползущей к закату, как молитвенное покрывало, которое неспешно натягивает на чело небес незримая рука.

Когда они начали разминку, Мойши сказал:

– Коссори, скажи, что в Эранте так тебе не по вкусу?

Коссори закончил дыхательные упражнения и лишь потом ответил:

– Мне не по вкусу то, что он собой олицетворяет.

Боюсь, мне не слишком по нраву те, кто у власти. Регент на самом деле неплохой человек. Причина в том, что он делает.

– А ты не думаешь, что правитель – дело полезное? Что властью своей он помогает государству?

– Нет, – просто ответил Коссори. – Не думаю.

– Но ведь…

– Дружите, позволь мне коечто тебе сказать. От власти ничего хорошего не бывает. Конечно, есть и те, у которых вначале намерения самые добрые. Но власть – слишком крепкое питье, и постепенно они спиваются. И исключений тут не бывает.

– Другими словами, власть развращает.

– Да, развращает. Разум раздувается от сознания собственной важности, а душа засыхает от бессилия. И… – Он вдруг быстро обернулся и прошептал: – Отойди.

– Что?

– Быстро! Делай, как сказано!

Мойши отступил назад, уперевшись в стену карликовых деревьев. Он перехватил взгляд Коссори и тоже посмотрел туда. К югу от них какаято тень, словно сгусток ночи, быстро, безмолвно и гибко перескакивала узкие проходы между домами, словно струйка дыма. Холодный морской ветерок прошелестел по острым листьям деревьев, и Мойши слегка вздрогнул, чувствуя, как напрягаются мускулы. Но он не отводил взгляда от надвигающейся тени, от ее завораживающего, текучего движения – казалось, одно гладко перетекало в другое: течение – прыжок, течение – прыжок…

Теперь тень быстро текла по крыше соседнего здания, неожиданно приняв образ. Но двигалась она настолько быстро, что Мойши узнал это лишь тогда, когда оно очутилось на их крыше.

Это был мужчина в тускломчерном одеянии – шаровары, пояс, рубаха без ворота. Лицо его тоже было черным – на нем была маска, оставлявшая открытой лишь узкую полоску, чтобы черный мог видеть. Он приближался к ним по полированному дереву танцующим шагом – казалось, он скользит по воздуху. В одной руке у него было чтото вроде овальной коробки, тоже тусклочерной, плоской сверху и снизу. Она висела на черном шнуре сыромятной кожи. В другой руке у него ничего не было.

– Джиндо, – прошипел Коссори рядом с Мойши.

Мойши слышал об этих легендарных созданиях. Их нанимали как шпионов и убийц, и, как говорили, они знали столько способов убить и искалечить, умели настолько искусно скрываться и ускользать из любой ловушки, что никогда не терпели неудачи в своих тайных делах. Однако Мойши впервые видел одного из них во плоти, и это напомнило ему рассказ, некогда услышанный от ДайСана, – о том, как джиндо проник в цитадель Камадо, чтобы убить Моэру, но сам был убит своей предполагаемой жертвой. Стало быть, джиндо вовсе не неуязвимы. Но, мрачно напомнил он сам себе, Моэру была буджункой и величайшим воином в мире.

Теперь джиндо, похоже, пришел и к ним.

Коссори стоял очень спокойно, разглядывая медленно приближающуюся к ним фигуру. Он медленно поднял руки открытыми ладонями вперед, спокойно и невозмутимо.

– Продолжай прогулку. Мы не причиним тебе зла.

Джиндо ничего не ответил, но медленно опустил коробку, пока она не коснулась донышком пола. Отпустил шнур. Это был высокий мужчина и теперь, когда он в первый раз заговорил, казалось, еще прибавил в росте.

– Вам не повезло, раз вы оказались здесь в это час. Я не смогу двигаться дальше, пока не уничтожу свидетельства моего пребывания здесь.

Коссори ответил, не отводя взгляда от джиндо, хотя его слова предназначались Мойши:

– Не вмешивайся, друг мой. И прежде всего не поворачивайся к нему спиной. У джиндо много маленьких металлических штучек, которые они весьма точно бросают в свои жертвы. Точно и смертоносно. Встречай джиндо лицом и, может, останешься жив. – Он обратился к темной фигуре: – Я настаиваю, чтобы ты продолжал свой путь.

– Хорошо, – ответил джиндо. – Как только вы оба будете незряче пялиться на звезды, я пойду дальше.

С этими словами он кинулся на Коссори, выбросив вперед левую руку. Коссори уклонился. Движение было слишком быстрым, чтобы Мойши успел увидеть четко, но джиндо сделал обманное движение и выхватил откудато двойной шнур, связанный посередине узлом. Он набросил его на шею Коссори и, заступив ему за спину, рванул так резко, что узел впился тому в горло. Коссори взметнуло вверх.

– Ха! – услышал Мойши короткий крик Коссори и бросился было на помощь, однако увидел, что тут ему делать нечего – бойцы сплелись так плотно, что любое резкое движение могло подставить под его удар Коссори. Он ждал, беспокойно ходя вокруг, готовый к прыжку.

Для Коссори дело было худо. Он подпрыгнул, чтобы опрокинуться на джиндо. Он почти задохнулся, мышцы его шеи онемели от недостатка крови. Голова кружилась, и он понимал, что вскоре потеряет сознание. Сначала он попробовал ударить джиндо по ноге, но тот заметил движение и убрал ногу. Тогда Коссори попытался достать его локтями, ударив изо всех сил, и услышал в ответ рычание. Давление шнура ослабло на мгновение, и Коссори хватило времени, чтобы повернуться к противнику лицом. Из левого рукава джиндо в ладонь скользнуло маленькое лезвие. Коссори не стал мешкать, наблюдая за пляской лезвия, и нанес удар правой рукой по запястью джиндо. Лезвие, сверкая в ночи как капля крови, описав широкую дугу, упало на доски. Но вместо лезвия у джиндо теперь был дзюттэ – обоюдоострое оружие, похожее на кинжал,[1] а костяшки пальцев правой руки охватывал шипастый кастет.

Дзюттэ словно размазался в воздухе, за ним последовал жестокий бросок левой руки. Джиндо был ужасающе быстр, может, даже быстрее, чем сам Коссори.

Дзюттэ распорол белую рубаху Коссори, и его тело бледно засветилось в тусклом свете только что поднявшейся луны. Шипы вонзились в правое плечо Коссори.

Это было концом джиндо, и, к его чести, он понял это за мгновение до того, как жесткая ладонь Коссори рубящим ударом обрушилась на него. Движение было настолько молниеносным, что взгляд не успел поймать его. Удар страшной силы переломил запястье джиндо как бамбуковую палку, и следующим ударом обеих рук Коссори сломал ему оба плеча. И прежде чем тело упало на доски, Коссори нанес завершающий молниеносный удар, перерубив джиндо позвоночник.

Мойши бросился к Коссори, ему казалось, будто он движется в воде. Он много раз упражнялся со своим другом, даже видел, как смертельное искусство коппо демонстрируют на металле и дереве, но никогда не видел, что оно может сделать с человеком. Он был в восхищении и ужасе от того, что могут сделать несколько коротких молниеносных движений. Немудрено, что Коссори не носил оружия. Зачем ему обычное оружие, когда он владел секретами коппо?

– Где ты этому научился, Коссори?

Тот смотрел на неподвижное тело высокого джиндо. Кровь черной лужицей скапливалась под ним, просачиваясь сквозь черное одеяние.

– Надо позвать когонибудь убрать здесь, – отрешенно сказал он.

– Коссори! – Мойши осторожно коснулся его плеча. – Ты в порядке?

– Этот вполне в порядке. – Голос Коссори был словно призрачный завиток дыма в ночи. – Так быстро.

– Коссори! – Мойши встал перед другом и увидел, как его глаза медленно фокусируются на нем.

Он улыбнулся и помотал головой.

– Все кончилось быстро, дружище. Труднее всего коппо владеть собой. И, конечно, водоворот убийств затягивает. Иначе мы никогда не овладели бы силой… – Он вытянул руку, и Мойши посмотрел на труп, похожий на куклу, брошенную злым ребенком.

Коссори оторвал полосу от своей рубахи и перевязал четыре круглые ранки, оставшиеся от удара кастетом джиндо.

– Мне повезло, – сказал он. – Эти шипы могли быть и отравлены.

Мойши подошел к овальной коробке, плоской и невзрачной.

– Интересно, что там?

Коссори приблизился к нему.

– Уверен, что ничего хорошего. Откройка. Несомненно, тут разгадка этого ночного происшествия.

Мойши наклонился и открыл лакированную крышечку.

Сначала он увидел косичку, иссинячерную,блестящую от ароматного масла. Наверняка ее смазывали несколько часов. Волосы были тщательно ухожены и заплетены – на это явно не скупились. Заплетали ее тоже не один час. А потом он увидел миндалевидные глаза, расширенные от удивления, пухлые губы, протестующе приоткрытые, на желтых зубах еще поблескивала слюна. Кровь сочилась из обрубка шеи, медленно свертываясь и застывая, и лишь тоненькое лакированное донце коробки не давало ей вытечь.


– Не хочу с этим иметь ничего общего.

– Это моя личная просьба. Я…

– Дружище, послушай, я не слишком хорошо разгадываю тайны. Никогда не имел с ними дела. Это уже в твоей компетенции. И я был бы полным дураком, если бы полез в дело, в котором ничего не понимаю или не имею к нему природных способностей.

– Вот именно, Коссори. Если ты хотя бы прислушаешься ко мне, я объясню, как ты можешь мне помочь.

– Ха! Коссори подозрительно глянул на него, но на этот раз промолчал.

Они сидели за круглым дощатым столом в харчевне на Железной улице, оживленной и деловой. Перед ними стояли огромные оловянные тарелки с жареной курицей и бланшированными в масле овощами и кунжутом. Трапезу дополняла открытая бутыль янтарного вина, но их кружки были пусты.

– Прошлой ночью произошло убийство…

– Гм, да. Понимаю. Одно из нескольких сотен в Шаангсее. Которое?

– Если не будешь перебивать, я расскажу.

Коссори осклабился и примирительно развел руками:

– Пожалуйста, пожалуйста, рассказывай!

Пока Мойши рассказывал, он принялся за еду.

– Странно то, – закончил Мойши, – что оба были убиты поразному.

Коссори пожал плечами:

– Это просто означает, что убийц было двое, вот и все. – Он отер рот тыльной стороной руки.

Мойши покачал головой:

– На самом деле все не так просто. Омохиру был убит быстро, чисто и хладнокровно, словно… словно машиной.

Коссори удивленно посмотрел на него.

– Машина? Какая такая машина?

Мойши слишком поздно понял, что не сможет этого объяснить другу. Он сам ни разу не видел машин, но ДайСан описывал ему их во время долгого путешествия сквозь непролазные джунгли, окружающие КсичЧи. Ему пришлось задуматься, чтобы найти подходящее слово.

– Я бы сказал – не почеловечески.

– Понял. А другой? Этот чужак из… как ты говорил?

– Из Кинтая.

– Да. Ладно. Как его убили?

– Странно. Очень странно. Чтото есть в этом очень тревожное. – Мойши рассказал, что сделали с сердцем убитого.

Коссори положил палочки рядом с полуопустевшей тарелкой.

– Согласен, ужасно неприятно. Но, знаешь ли, в мире существует куда больше способов вытрясти сведения из человека, чем мы за всю свою жизнь можем представить. Как говорят, буджуны весьма сведущи в этом деле. И чем же я, на твой взгляд, могу здесь помочь?

В переднюю дверь вошли двое зеленых, оглядели зал, затем сели за пустой столик прямо у двери, справа. Один сел лицом к Мойши. Начали говорить.

– Честно говоря, не знаю. Просто чувство такое. – Он пожал плечами. – Возможно, тут ничего и нет.

Подошла служанка, но они отослали ее. Коссори погладил Мойши по крепкому запястью.

– Все равно, хорошо, что тебя это заинтересовало. Тебе несладко в городе, сам знаешь.

Мойши усмехнулся. Зеленый, сидевший напротив него, огляделся – Мойши заметил это краем глаза. Но когда он глянул на него в упор, зеленый уже отвел глаза. Казалось, он занят разговором с приятелем.

– Боюсь, сейчас я все чаще думаю о доме.

– Но ведь все к лучшему, не так ли? – Коссори забросил в рот последний кусочек овоща, прожевал и проглотил. – Пора тебе домой. – Он улыбнулся. – Ты сам не знаешь, как это здорово – иметь семью.

Мойши слегка передвинулся, но попрежнему не видел рук зеленых. Он порылся в кушаке и вынул несколько монет.

– Кончил? – спросил он и, не дожидаясь ответа, бросил медяки на стол.

– Многовато даешь, – заметил Коссори. – Подождем сдачи.

– Пошли, – настойчиво прошептал Мойши. – Уходим прямо сейчас.

Он не спускал глаз с зеленых, пока дверь харчевни не закрылась за спиной. На Железной улице, где народу уже стало поменьше, благо час был поздний, он все время поворачивал налево. Они шли быстро, молча. К аллее, которая выходила в переулок Зеленой Цикады. В тени аллеи густая темнота сомкнулась вокруг них. С обоих концов аллеи сверкали фонари более широких улиц.

– Ладно, – сказал Коссори. – Что ты там такое увидел?

– Да те зеленые, – ответил Мойши, посмотрев сначала вперед, затем назад. – Сдается, они ищут меня.

– Зачем?

– Сразу не скажу. Может быть несколько причин. – Он рассказал Коссори об утреннем нападении. – Идем.

Но не успели они пройти и несколько шагов, как он резко остановился, дав рукой знак Коссори. Tot кивнул.

– Впереди.

Послышался звук шагов, затем крысиный писк.

– Кто идет? – спросил Мойши, вытаскивая меч. Рядом напрягся Коссори, готовый к броску.

Несколько мгновений стояла полная тишина. Даже хищные мелкие твари затихли, ощущая напряжение в воздухе. Мойши увидел, как в отблесках фонарей с Благословенной улицы тени его и Коссори колеблются на сырой стене, неузнаваемо вытянувшись. В этом тесном закутке они казались фантастически чудовищными.

– Мойши АннайНин, – прозвучало из темноты впереди них, – мы пришли за тобой. – Это был уверенный голос человека, привыкшего приказывать.

– По чьему приказу? – спросил Мойши.

– По высочайшему приказу нашего тайпана Ду Синя из Чин Пан.

– Давай отделаем этого подонка, – прошептал ему на ухо Коссори. Но Мойши не обратил внимания.

– И чего же хочет от меня ваш тайпан?

– Это скажет сам ДуСинь, – ответил голос и темноты.

Мойши увидел, что теперь с улицы Зеленой Цикады больше не пробивается свет.

– Не надо глупостей, прошу вас, – сказал тот голос. И в то же мгновение их тени на стене исчезли, когда сзади, со стороны Благословенной улицы, к Мойши и Коссори подошли какието люди и окружи ли их.


Вся комната была обита бамбуком, расщепленным в длину и покрытым прозрачным лаком, так что она блестела в свете масляных светильников, расставленных повсюду на низеньких столиках и каминных полках и горевших, словно созвездие. Потолочный люк был открыт, и сверху лилось холодное сияние далеких звезд, похожих на твердые алмазы. Луна была в другой четверти неба, полому ее не было видно.

Человек, сидевший перед ними, был настолько толст, что, казалось, не вмещался в бамбуковое кресло, несмотря на то, что оно явно было сделано на заказ. На нем были штаны шафранного шелка, из которых можно было бы скроить целую палатку, и короткая распашная простеганная блуза с широкими рукавами, тоже из шафранного шелка, и с таким глубоким вырезом впереди, что было видно почти всю грудь. На груди при каждом его движении болтался огромный турмалин, похожий на сердце.

Но в первую очередь в глаза бросалось его лицо, изрезанное глубокими жестокими линиями, которые могут оставить только долгие годы постоянной войны. Круглое и плоское, как луна, полное силы, древней, как дельта, в устье которой был построен этот город. ДуСинь, тайпан Чин Пан, зеленых Шаангсея, принадлежал этой земле, а она, как говорили, – ему.

– Господа, – голос его звучат, как дальний гром, – желаете чаю?

Мойши коротко кивнул, а Коссори бесстрастно смотрел, неподвижный, как изваяние. ДуСинь сделал короткое движение глазами, и молодой человек в черных хлопковых штанах и стеганой блузе сорвался с места, быстро наполнил чашки, стоявшие на разукрашенном серебряном подносе на столике у стены. Мойши взял чашку. Коссори сделал вид, что не видит ее. С этим Мойши ничего не мог поделать. Он отхлебнул горячей жидкости.

ДуСинь подождал, пока Мойши сделает глоток, и лишь потом начал говорить.

– Когдато мы неплохо ладили. – Он имел в виду Кайфен, когда все объединились, как одна семья. – Но это было давно. – Тайпан выдержал достаточно длинную паузу между этими двумя фразами, чтобы последняя приобрела зловещее звучание. – Чин Пан с тех пор с теплотой вспоминают тебя, Мойши АннайНин. – Он вздохнул, как готовая прорваться дамба, когда слышен треск ломающихся досок. – И потому я оказываю тебе почести, вместо того чтобы убить тебя.

Он щелкнул пальцами, и молодой человек в черном мгновенно подошел к нему и подал ему чашечку горячего чая. Она тут же скрылась в его громадной ладони. Он осушил чашечку одним глотком.

– Как поживает ДайСан, Мойши АннайНин?

– Прекрасно, ДуСинь.

– Хорошо.

Тайпан исполнил свой долг вежливости.

– Почему Чин Пан напали на меня нынче утром? – спросил Мойши. – Как ты сам сказал, я вам не враг.

– Да. – ДуСинь поднял жирный палец. – Я думал, что ты друг Чин Пан. Но ты был в обществе соглядатая Хун Пан.

– Он был гонцом, которого послал ко мне регент, чтобы привести меня в Сейфуке. Вот и все.

– Неужели? – Тайпан вопросительно поднял бровь. – Мы выясним. Прямо сейчас. – Он воззрился на Мойши поверх края фарфоровой чашечки с узором из золотых бабочек, почти как застенчивая девица на первом свидании. – Я говорил с регентом. Долго. И он согласился уволить всех Хун Пан со своей службы.

– Да? – Это вовсе не было похоже на Эранта. Вряд ли бы он охотно на это согласился.

– Ты сомневаешься в словах тайпана? – На миг его глазки в жирных складках полыхнули огнем. Затем пламя мгновенно угасло, и слабая ухмылка заиграла на толстых губах – но не более. – Нет, конечно, нет. Ты же не будешь настолько невежлив, Мойши АннайНин? Нет, у тебя же столько высокопоставленных друзей в Шаангсее, чтобы не сознавать, что это совершенное безумство, а? – Он молча дал знак налить еще чаю.

– Может, пора кончать? – сказал Коссори, и Мойши в тревоге стиснул его руку.

– Что такое? – ДуСинь поднял бровь. – Что такое? – Он был похож на великого лицедея – что тут истинно, а что игра специально для Мойши?

Тайпан отнял чашечку от губ и швырнул ее перед собой.

– Хмм, вижу, что твой друг умеет себя вести в обществе даже менее, чем ты, Мойши АннайНин. Нуда будет так. Сразу перейду к делу. Я ходил вокруг да около только потому, что все это причиняет мне боль. – Он приложил к сердцу свою гигантскую лапищу и в первый раз встал. – Мой сын, мой младший сын, Омохиру погиб от рук Хун Пан. Это непростительное оскорбление. Даже твой невоспитанный друг, Мойши АннайНин, прекрасно об этом знает. Не сомневаюсь, что и ты знаешь. – Теперь его глаза понастоящему пылали, лицо внезапно превратилось в лик какогото мстительного божества. Он сделал шаг в сторону Мойши, и тот ощутил, как Коссори весь подобрался. Мойши взмолился про себя, чтобы его друг не шевельнулся, поскольку хотя он и не видел здесь стражи, но не обманывал себя и не воображал, что они с ДуСинем одни в его сокровенном убежище. И, несмотря на коппо, сделай Коссори хоть одно угрожающее движение, они будут убиты в мгновение ока.

– Мой сын погиб, Мойши АннайНин! – проревел ДуСинь. – Семя чресл моих! И мы с моей семьей, мы, Чин Пан, скорбим о нем. Какое ты имеешь право вмешиваться в дело, тебя не касающееся?

– Но ты не совсем точен в своих словах, ДуСинь. Смею заметить, я уже втянут в это дело твоей же собственной семьей, как ты сказал. Чин Пан пытались этим утром убить меня. А я такие угрозы не люблю. И ты не вправе обвинять меня в этих смертях. Я имел право защищаться. Я не собирался причинять им зло.

– Твой спутник был соглядатаем Хун Пан.

– Он был гонцом регента.

– Все равно! – вскричал тайпан. – Во имя богов, Мойши АннайНин, Чин Пан не станут извиняться перед тобой! Хун Пан всегда были против нас! Война есть война. Но теперь дело зашло слишком далеко. Хладнокровное убийство Омохиру…

– Есть основательные причины быть уверенными в том, что Хун Пан не замешаны в убийстве твоего сына, ДуСинь. Мы…

– Молчать! – взревел тайпан. – Что ты, искаильтянин, понимаешь в делах Хун Пан? Или Чин Пан? Теперь между тобой и смертью стоит только наша былая дружба. Смерть Омохиру – наше и только наше дело! Я ясно сказал?

– Чрезвычайно ясно, – ответил Мойши.

– Мы мстим за эту смерть даже сейчас, когда мы беседуем с тобой. Это все, что ты должен знать. – Он хлопнул в ладоши. – Чеи проводит вас. – Не сказав больше ни слова, ДуСинь вышел из комнаты, двигаясь с изумительной для своего огромного тела грацией.

– Я бы сломал его жирную шею, как только увидел его, – сказал Коссори, как только они оказались на улице Черного Лиса. Мойши зашипел на него, чтобы тот говорил потише, и они повернули направо, на широкую оживленную улицу. Даже не оглядываясь, они знали, что глаза Чин Пан следят за ними. Они пошли прогулочным шагом, хотя Мойши и не терпелось как можно скорее покинуть эту часть города, цитадель Чин Пан. Тут никому нельзя доверять, все – и владельцы лавок, и шлюхи, и священники, и ростовщики, – все они на службе у зеленых.

– О боги, – продолжал Коссори. – Не понимаю, какого черта я должен мириться с ханжескими показными нравоучениями этого трепла?

Мойши бросил на него лукавый взгляд. На его губах играла улыбка.

– Этот трепливый ханжа, как ты столь красноречиво назвал его, мог бы оскопить нас в любой момент. За дверьми его комнаты ждали с оружием наготове, по крайней мере, с полсотни Чин Пан.

– Ха! – только и ответил Коссори, но Мойши знал, что его приятель весьма поражен. – Стало быть, как я понимаю, ты откажешься от расследования.

– С чего ты взял?

– Ну, не знаю. Может, зловещие слова этого здоровенного дикаря малость охладят твой пыл. Иначе не могу представить, откуда у меня возникла столь притянутая за уши мысль. – Он фыркнул.

Мойши расхохотался, запрокинув голову, и хлопнул друга по широкой спине.

– Меня не слишком заботит ДуСинь, Коссори.

– О. да, теперь ты скажешь мне, что брехливая собака не кусается. – Голос его был полон сарказма.

– Нетнет, ни в коем разе. Просто придется быть поосторожнее. Да и задержусь я здесь, может, ненадолго. Завтра утром, думаю, у Эранта будут необходимые мне сведения о Кинтае, и…

– Ты что, собираешься туда отправиться? – выдохнул Коссори.

– Думаю, да. Похоже, в Шаангсее мы зашли в тупик. Если мы хотим выяснить, почему эти двое были убиты, то начинать следует с Кинтая. Хочешь поехать со мной?

– Я? – рассмеялся Коссори. – Боги, нет! Мне такие штучки не по вкусу.

– По крайней мере подумай. Если я и отправлюсь, то не раньше, чем через несколько дней.

– Ладно. Если тебе это будет приятно. Но предупреждаю – итог может получиться тот же самый. – Он потер руки. – А теперь забудем о твоих тайнах и проведем немного времени в Сайтогуши.

– Звучит и вправду заманчиво, – рассмеялся Мойши. Коссори плотоядно заржал.

– Боги, еще бы нет!


Это было трехэтажное деревянное расписное сооружение, покрытое черным и яркокрасным лаком. Добраться туда можно было только по очень широкому арочному мосту через глубокий ров с водой, кольцом окружавший здание. Стоял он на лоскутке земли, поначалу лежавшем у самого моря, но во время идаинанами – огромной волны, которая, говорят, даже солнца достигает и оставляет на нем пятна, – кто знает, как давно это было, море ворвалось на сушу и прокатилось по земле с такой бешеной силой, что буквально вырыло в ней два канала, ставшие началом того самого кольцевого рва. В Шаангсее до сих пор гадали, как Сайтогуши не снесло во время того страшного всеобщего опустошения. Тем не менее поговаривали, что Онна, хозяйка Сайтогуши, и ее женщины были любимицами КейИро Де и потому идаинанами их пощадила. Многие говорили, что это наверняка было потому, что раз в неделю Сайтогуши закрывался и его обитательницы отправлялись в сердце старого квартала кубару, чтобы посетить службу в храме легендарной покровительницы Шаангсея КейИро Де.

Действительно, присутствие змееподобной богини чувствовалось сразу же, как только человек ступал на мост, чьи металлические поручни были сделаны в виде змей, а в деревянные доски изогнутого аркой моста был врезан золотой барельеф КейИро Де. Эти изображения сверхъестественного существа и полукруглая форма моста создавали ощущение, что проходишь через какуюто незримую преграду, оставляя за спиной обычный мир, и вступаешь в сказочное царство, где возможно все.

Это, как Мойши знал по собственному опыту, было куда более верно, чем мог бы себе вообразить любой новичок, впервые ступивший под эти высокие своды, поскольку в стенах Сайтогуши пребывали самые роскошные женщины, собранные здесь со времени отречения Тенчо.

Двери чеканной бронзы были покрыты твердым как камень зеркальным веществом. Они отворялись внутрь, как в крепкой цитадели, да и вправду толщина этих врат сделала бы честь любой военной крепости.

Но внутри было тепло и уютно. За длинной прихожей все посетители снимали уличные одежды – неважно, насколько богатыми и изящными они были. Их тщательно развешивали в маленьких комнатках верные служителиподростки и вели гостей в мыльню. Так Онна давала знать всем, кто переступил порог, что здесь все подчиняется ее закону, кем бы ты ни был вне этих стен. Здесь слово Онны было законом, и, пока она заправляла в Сайтогуши, никто ни разу не оспаривал ее прав.

Переодевшись, Мойши и Коссори проследовали за слугой снова в прихожую, где пол был из простого, тщательно отполированного дерева. На стенах тоже не было никаких украшений. Но как только они миновали почти круглую дверь, они попали в истинный мир Сайтогуши. Все полы здесь были застланы алыми коврами с длинным ворсом. В маленьких комнатках, которых было тут, казалось, бесконечно много, все – и низенькие столики, и круглые подносы, и столовые приборы, – все было из литого золота. Холодные полутемные коридоры между комнатками были с потолками из черного дерева и стенами из ароматного кедра. Остальные комнаты, немного побольше, были разделены тонкими эбеновыми перегородками, украшенными завитками. С одной стороны этого резного сооружения стояло даже миниатюрное подобие Кантонского храма, так что слишком благочестивые посетители, которые приходили сюда вместо службы или во время святых дней весной или в середине лета, могли помолиться.

На пороге их встретила женщина в платье розового шелка, расшитом белыми гвоздиками. Она была чуть полновата, отчего казалась воплощенным символом материнства. Лицо ее было набелено, губы – яркокрасные. Как знал Мойши, зубы у нее были ослепительно белы – как и у всех ее женщин, – что было ярким контрастом с обычными городскими проститутками, которые были обязаны чернить зубы. Женщина с улыбкой поклонилась им. Блестящие черные волосы ее были уложены причудливыми завитками. Они были заколоты двумя шпильками слоновой кости, почти в метр длиной. У нее были черные смешливые глаза, а пухлые маленькие ручки, казалось, никогда не знали покоя, порхая и рисуя в воздухе загадочные послания. Она всегда была весела и возбуждена, словно мамаша невесты в день свадьбы.

Онна наклонилась и радостно поцеловала каждого в щеку.

– Я так рада снова видеть вас, мальчики. – Она ткнула пальцем в Коссори. – Но, милашка, вижу, что ты малость сбавил в весе. Ну, мы тебя немного подкормим, и когда ты отсюда уйдешь, то снова будешь кругленьким. – Голос у нее был высоким и приятным, словно искусный музыкант играл на прекрасном инструменте. Както забывалось, что это итог одиннадцати лет упорных упражнений.

Такова была Онна. Или, точнее, Оннашоджин. Это в полном смысле слова было больше чем имя. Это означало «хозяйка», кем Онна и была. Никто не знал ее настоящего имени, и потому – прежде всего изза того, что она сама настаивала на этом, – для всех, кто говорил с ней или о ней, она была Онна.

– Девушки готовы, – сказала Онна. Она гордилась тем, что знает все пожелания посетителей, если они хотя бы раз входили под своды Сайтогуши. По крайней мере, насчет Мойши и Коссори она никогда не ошибалась.

Женщины ждали их в одной из маленьких комнат. Золотые подносы с засахаренными фруктами и напитками из далеких стран, доставленные по прямым указаниям Онны, стояли на многочисленных столиках.

Женщины были миниатюрными, но с прекрасными формами, с бледной кожей и чертами лица настолько схожими, что их можно было принять за близняшек. Может, они ими и были. Эти были для Коссори. Он никогда не ложился меньше чем с двумя. Вообщето он начинал с трех, когда впервые пришел сюда, но обнаружил, что поздно ночью другие женщины из многоярусных комнат Сайтогуши в конце концов засыпают в его постели, после того как удовлетворят своих собственных клиентов. Похоже, что слухи о его нраве почти сразу разнеслись по дому. Коссори был великолепным любовником, с невероятными способностями к долгим утехам. Но даже для него четыре женщины за ночь было слишком. Так что теперь он строго ограничивался двумя.

Третья женщина была из числа тех, которых все время выбирал Мойши. Она была слегка покрепче, чем две остальные, с каштановыми волосами и матовой оливковой кожей, что напоминало Мойши искаильтянок, оставшихся далекодалеко. Сколько бы он ни старался, никак не мог привыкнуть к бледной коже женщин Шаангсея.

– Я приду за тобой, когда настанет время перекусить, – сказал Коссори, обнимая своих двух женщин сразу.

– Скорее это я за тобой зайду, – ответил Мойши. Его женщина хихикнула.

Он не был голоден и не хотел пить, поэтому женщина повела его по коридору, благоухающему кедром, вверх по спиральной лестнице на второй этаж.

Она отворила дверь, и они вошли. Он услышал шум вздыхающего моря. Прошел через комнату и распахнул колеблющиеся занавеси. Окно, выходящее на океан, было открыто. Онна и вправду никогда не забывала ничего, какой бы мелочью это ни казалось. В конце концов, она занималась делом настолько личным и тонким, что забыть хотя бы о чемто, что может пожелать посетитель, значило просто разрушить гармонию. А ведь именно гармонию, в конце концов, и продавали в Сайтогуши.

Комната была устроена на манер капитанской каюты. Может, она была в Сайтогуши одна такая или одна из многих. Кто знает? Да и что это меняло?

Низкий туман наступал с моря, волнами катился по улицам – глубиной по колено. Луна пряталась за полосой ровных слоистых облаков, тяжело висевших в поблескивавшем ночном небе.

Мойши ощутил легкое прикосновение к плечу и обернулся. Слабое свечение окружало ее голову в косо падающих изпод крыши лучах ночного света. Запах кедра был силен даже здесь, но мускусный запах женщины был сильнее. Он раскрыл объятия. Она подошла и поцеловала его, открыв рот. Он ощутил горячее электризующее мгновенное прикосновение ее языка. Ее дрожащие руки скользнули по телу Мойши, и его одежда сползла, шелестя, на пол.

Было чтото невероятно возбуждающее в том, чтобы быть совершенно обнаженным, в то время как она была все еще одета. Это какимто образом напомнило ему об Элене. Может, именно потому он выбрал ее?

Женщина провела по его телу кончиками пальцев и прерывисто вздохнула, ощутив твердость его плоти.

Внезапно она распахнула платье, словно птица крылья, и взобралась на его крепкое, мускулистое тело, дыша в ямку на его шее.

Снаружи, на раскидистых ветвях древней сосны, потрепанной идаинанами, но не сломленной, огромная сова дважды моргнула на свет светильника, льющийся из окна, и заухала в ночи.

На рассвете он обнаружил себя посреди знакомой улицы. Это был Шаангсей, но когда он осмотрелся по сторонам, то с удивлением подумал: как может быть, чтобы на этой улице совсем никого не было?

Это была улица Зеленого Дельфина, он был уверен. Разве вон там, почти прямо перед ним, не болтается на ветру вывеска «Мартышкикрикуньи»? Да, верно. А вот и аллея, где…

Голова у него болела, словно ее сжимали в гигантских тисках. Ноздри его расширились. Что за вонь?

Он посмотрел вниз. В руке он сжимал записку. Он прищурился, но в неверном свете прочесть ее было невозможно. Тем не менее он знал, что там написано: «Жди меня в аллее на улице Дельфина».

И, похоже, он пришел. Но почему именно эта аллея из многих выходящих на эту длинную извилистую улицу?

Вонь, казалось, усилилась, и он понял, что она сочится из аллеи на другой стороне улицы Зеленого Дельфина. Он должен идти туда. В конце концов, именно ради этого он сюда пришел. Но он замер на ходу, словно раздвоился – одна часть не слушалась другую.

Страх приковал его к месту.

Он не хотел идти в сырую темную аллею.

Теперь он видел себя словно бы с высоты. Он был бесплотным наблюдателем, беспомощно смотревшим, как его тело идет к аллее. Нет! – хотелось ему закричать. Нет, стой! Не ходи туда! Но у него, повидимому, и голоса тоже не было. Он не мог подавить переполнявшего его все нарастающего чувства опасности, когда увидел себя входящим в черный провал.

Но вместо того чтобы потерять себя во тьме, он увидел, что может наблюдать за самим собой, и в тот же самый момент вывеска «Мартышкикрикуньи», улица Зеленого Дельфина, весь Шаангсей исчезли, как будто их и не было никогда.

Он увидел сверху, как его тело склонилось над непонятной грудой, увидел тело человека из Кинтая, истерзанное, распоротое – наваждение, страшный шедевр.

И тут он понял, что его испугали не эти жалкие человеческие останки, а тот, кто совершил это зло.

Он заставил себя снова посмотреть на этот ужас, чтобы не забывать никогда, и тут на него снизошло откровение. Возможно, потому, что он посмотрел на тело именно под этим углом, или то, во что были превращены его внутренности. Чтото… чтото…

– … ши, вставай!

Ктото тихонько тряс его. Но он уже почти догадался и, бормоча, отвернулся.

– Лучше я. – Другой голос, крепкая хватка. Его поднимают, выдергивают из сна, из постели.

Он досадливо отмахнулся ребром ладони, ощутил, как его руку перехватили посреди движения, зажали словно в железных тисках.

– Спокойно, дружище. Просыпайся. Голос Коссори. Мойши открыл глаза.

Он без единого слова встал и быстро оделся. Оглянувшись, он увидел, как ее гладкая кожа светится в лунных лучах. Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

Они вышли.

Ночь кончалась. Луна давно уже прошла зенит. Теперь она стояла даже ниже полосы облаков над крышами домов – огромная, белая как кость – и медленно скользила к окоему. Холодно мерцали звезды, казавшиеся близкими, словно луна.

– Нам надо прогуляться, – сказал Коссори. – Я не стал звать рикшу. – Он глянул на Мойши. – Ты в порядке?

Мойши попытался рассмеяться, но лицо его было угрюмым.

– Ода. Просто… просто мне коечто приснилось. Вокруг сейчас было мало народу – парадругая пьяниц, спотыкаясь, брела по улице, сонное семейство сгрудилось на крыльце, два дряхлых старика играли в кости. Огромные тени трепетали, бежали по кирпичным стенам как в свете волшебного фонаря, по мере того как они проходили мимо уличных фонарей. Спустя некоторое время Коссори тихо спросил:

– Ты мне не расскажешь свой сон?

Мойши тяжело вздохнул, все еще находясь под впечатлением кошмара.

– Я был на улице Зеленого Дельфина, напротив той аллеи, где мы с Эрантом нашли труп того китайца. – Залаял и замолк пес, рывшийся в отбросах гдето в аллее впереди них. – Я рассматривал тело еще раз, и мне показалось… не знаю, я словно поновому увидел его. – Слева, из темного кирпичного здания, из окна второго этажа до их слуха донесся легкий женский голос, певший печальную шаангсейскую песню на диалекте кубару.

– И что тебе показалось на сей раз другим? – спросил Коссори.

– В томто и дело, что я не могу вспомнить. Теперь можно было разобрать слова. Это была песнь об утраченной любви.

– Ладно. Может, это было не так уж и важно.

В деревне, где я родилась.
На площади бьет ключ.
На пестрой маленькой площади среди буков.
Там я встретила человека с моря.
От него пахло солью.
Водоросли обвились вокруг его ног…
– Зачастую в снах мы видим важные вещи, – продолжал Коссори и философски пожал плечами. – А другой раз – кто знает?

Никогда я больше не видела его.
Моего человека с моря.
Может, его укрыла навек волна.
Но теперь я в Шаангсее —
И море всегда со мной.
О, мой человек с моря!
Они вышли к дому, недавно опустошенному пожаром, и сквозь дыру увидели всю дорогу в верхнюю часть города. В больших дворцах в Запретном городе на холме, где под оплаченным покровительством Чин Пан жили богатые торговцы, все еще ярко горели огни. Тут и там на фоне огней вырисовывались фигурно подстриженные деревья, словно коронованные звездами. Гдето рядом с жалобным криком перелетал с дерева на дерево козодой. Теперь певица осталась позади.

Они свернули за угол. В глаза ударил свет, в воздухе висел сладковатый запах маковой соломки.

– Как ты начал этим заниматься? – спросил он Коссори. – Я про коппо. – Ему хотелось отвлечься от мыслей об этом сне.

Коссори тихонько присвистнул, передразнивая козодоя, но тот не ответил – не то понял, что это человек его подзывает, не то улетел. Мойши слушал монотонный стук их сапог по мостовой, мерцавшей в ночи. В лунном свете тени были четкими и резкими, как отточенный меч.

– Сначала ради самозащиты. – В тишине голос Коссори звучал неестественно громко. Только цикады стрекотали, даже ночные птицы замолкли. – Я никогда не умел как следует обращаться с кинжалом или мечом. – Он пожал плечами. – После того как меня дважды ткнули мордой в грязь, мне хватило. – Они скользили в узком промежутке между фонарями Шаангсея, как тени. Казалось, за пределами их света нет ничего, только головокружительно гулкая пустота. – У меня тогда не было дома, – продолжат Коссори, – и потому я обретался в единственном знакомом мне месте – на дамбе. Когда я был помоложе, я приходил туда еще до рассвета, глядя на то, как огромные двух или трехмачтовые шхуны заходят в порт или снимаются с якоря с забитыми товаром трюмами, предназначенным для дальних краев. И, – хихикнул он, – я представлял себя спрятавшимся глубоко под палубой, забившимся среди мешков с рисом, там, где меня никто не отыщет, представлял, что я вылезаю только тогда, когда мы уже далеко в море, слишком далеко, чтобы возвращаться, и представляюсь капитану, какомунибудь высокому сильному человеку с выдубленным морским воздухом и солнцем лицом, и предлагаю ему свою службу в качестве матроса или даже слуги, чтобы отработать проезд. Все равно, куда мы поплывем. Какая разница? – Он тихо рассмеялся. – По мне духу не хватало или, напротив, во мне было слишком много здравого смысла, даже в таком юном возрасте, чтобы отважиться на такой дурацкий поступок. Меня бы на фарш порубили. – Он покачал головой и снова засвистел, на сей раз чтото более мрачное, как будто случайно пришедшее на ум. Словно эта затейливая мелодия могла помочь ему припомнить былое. – И все же неплохо коечто оставить на долю воображения, а? – Он было приготовился снова засвистеть, но передумал. – Однако ты спрашивал о коппо. Ну да. К тому времени я уже обзавелся куском бамбука – подобрал на базаре – и думал нал тем, как получше расположить дырочки. Признаюсь, флейта получилась неуклюжей, но и музыкантом я был тоже не ахти каким. – За ближайшей дверью ктото внезапно рассмеялся, но смех так же резко затих. – Некоторое время я жил по первым этажам харттинов. что вдоль дамбы, ютясь в каждом по очереди, чтобы меня не обнаружили. – Он улыбнулся. – Однажды я заснул на куче тюков с маковой соломкой, и мне такие королевские сны снились! Иногда я жил в тасстанах, но там мне всегда чегото не хватало – точнее, всего не хватало. Еды, одежды, сам понимаешь. Это было печально, и, после того как я несколько раз воровал полугнилые яблоки и заплесневелые грибы, я сдался и больше на тасстанах не жил. Это была уж слишком унылая жизнь.

И что мне оставалось делать? Ничего. Вообще ничего. Я бродил по ночам по причалам, упражнялся с бамбуковой флейтой и учился играть – медленно, изумленно, восторженно. Так познают тело любимой женщины. Иногда ночные повара, что работали на дамбе, слышали мою музыку и звали меня перекусить. Но когда я говорю тебе, что эта музыка была моим единственным утешением, я не преувеличиваю. И только она удержала меня от того, чтобы повесить камень на шею и броситься в воду.

Во время приступов уныния я проводил много времени, пытаясь разобраться в себе, болезненно возвращаясь к тому самому камню, поскольку понимал, что мне не хватит мужества, чтобы добровольно погрузиться под воду и продержаться там достаточно долго, чтобы дать ей заполнить мои легкие. – Он почти насмешливо фыркнул. – Однако это были не праздные раздумья. В одну мрачную ночь, когда сил переносить одиночество больше не было, когда даже луна и звезды ополчились на меня и мне показалось, что я единственная живая душа в этом мире, а все остальные гдето за тысячи лиг отсюда, на этих холодных звездах, я и вправду залез в воду. – Он глянул на Мойши. – Это звучит бредово, я понимаю, но чем больше я об этом думал, тем больше я убеждался, что это так. Меня начало трясти, и еще прежде, чем я осознал это, я уже ступил с причала в воду и свинцом пошел ко дну. Прямиком ко дну, все глубже и глубже. – Он резко помотал головой. – Вот тогда я и спохватился. Уже внизу. Это было ужасающе реально. Я хотел жить – дышать, видеть луну и звезды, солнце, чувствовать дождь и ветер и жить, жить!

Я с трудом вынырнул и вцепился ногтями в склизкое дерево пристани прямо под водой. Отдышался. После этого я никогда и не думал о самоубийстве – то, что ожидало меня глубоко под водой, было куда хуже, чем то, что было в моей жизни.

Эта ночь стала для меня судьбоносной. Нет, даже более чем судьбоносной. Это был знак, символическая точка поворота, потому что сразу после этого я повстречался с Цуки.

Я только что вышел из портовой харчевни, где пытался поужинать на дармовщину. Мне не повезло. Тот повар, который ко мне благоволил, в ту ночь не работал. Я вышел из харчевни и пошел вдоль воды, наигрывая на флейте, только чтобы просто заглушить голод. Помню, была полная луна. В деревнях ее иногда называют урожайной луной – плоская, как кружок из рисовой бумаги, и светлая, как золотое солнце. После я понял, что самым странным было то, что ее имя как раз и означало «луна». Она была рыжей. В зеленых ее глазах плавали маленькие коричневые крапинки. Кожа ее тоже была вся в веснушках, она вся солнечно светилась. Она была в морском плаще темносинего цвета. Цуки улыбнулась, увидев меня, и остановилась, прислушиваясь к мелодии. Я до сих пор помню тот напев. Хочешь послушать?

Не дожидаясь ответа от Мойши, он просвистел затейливую мелодийку, грубоватую и печальную, как вересковая пустошь холодным зимним утром. Это было лишь слабое эхо тех законченных, сложных мелодий, которые Коссори сочинял сейчас, но Мойши все равно услышал в ней волшебное очарование, прообраз творений истинного художника.

– Прекрасно, – прошептал Мойши.

На приближающейся телеге на грубом деревянном облучке сидел сонный кубару. Рядом приткнулся еще ктото в плате с натянутым на голову капюшоном. Спал, наверное. Вожжи свободно висели, и бык еле брел сам по себе. Разбуженный шумом пес выбежал из подворотни и лаял на телегу, пока кубару не поднял голову и не прикрикнул на псину. Телега протарахтела мимо них, медленно, словно на своих деревянных осях тащила все тяготы мира.

– Да, в ней коечто есть, – тихонько проговорил Коссори, словно обращался к ветру. Помолчал немного. – И все равно это была неуклюжая мальчишеская мелодийка. «Ты хорошо играешь», – сказала она мне. «Сам научился», – ответил я. «Правда? – Она подняла бровь. – Тогда у тебя настоящий талант». Я не поверил ей и подумал – чего ей на самомто деле от меня надо? «Откуда вамто знать, госпожа?» – спросил я. Наверное, я ждал, что она рассердится, но она рассмеялась, закинув голову. Затем вынула прекраснейшую флейту, какую я когдалибо видел. Она была завернута в промасленную тряпицу, чтобы защитить ее от соленого воздуха. Флейта была из эбенового дерева, а дырочки были окованы серебром. И тут она начала играть. За десять тысяч лет я не описал бы тебе, насколько виртуозна была ее игра. «Полагаю, теперь ты захочешь научиться так играть?» Лицо ее все еще смеялось. «Да, ответил я. – Да!» – «Тогда идем со мной, и я тебя научу». Она подняла руку – и мыс под моими ногами словно вздыбился, и волна поглотила меня.

Разговаривая, Коссори и Мойши дошли до конца улицы. В Шаангсее все большие улицы были словно без конца и без начала. Она выходила на широкую площадь – Мойши тут никогда не бывал, – окруженных двухэтажными домами с ажурными чугунными бал копчиками, тянувшимися бесконечной линией, как какоето гротескное украшение. Площадь была пустынна, и хотя дома были явно жилыми, вид у них был покинутый, что было просто немыслимо для перенаселенного Шаангсея.

– Городские дома богачей, – сказал Коссори, словно прочитав мысли Мойши. – Многие из живущих в Запретном городе находят удобным иметь дома в ближних нижних кварталах города – иногда им приходит в голову поваляться в грязи вместе с простым народом. – Он резко, неприятно рассмеялся.

Как же он ненавидит власть в любом ее проявлении, подумал Мойши. И как же он завидует богатству жирных торговцев, которые являются истинными правителями этого города!

Коссори шел впереди, пересекая пустынную площадь справа налево, и вот они уже снова погрузились в запутанный лабиринт городских улиц, но улице Фазана попав на Снежносветлый переулок и затем на Кружевную дорогу. Сейчас они были очень далеко от Нанкиня, как понимал Мойши, от главной улицы Шаангсея. Честно говоря, они были далеко вообще от любого знакомого ему в городе места.

– Она отвела меня вот в эту гостиницу, – продолжал Коссори. словно и не прерывал своего рассказа. Мойши знал – он не торопится. Но он понимал также, что сейчас он слушает повесть, которая очень много значит для Коссори и которой, он был уверен, никто прежде не слышал. У Коссори было мало друзей, и человеком он был скрытым. Мойши была оказана особая честь, и он старался не отнестись к этому слишком легкомысленно. – Это была та самая харчевня, откуда меня вышвырнули чуть раньше тем же вечером. Теперь они были столь предупредительны, что я понял – Цуки тут хорошо знают. Если она была не из Шаангсея, то, значит, явно часто приезжала сюда…

– Ты не спрашивал ее, откуда она?

Коссори бросил на пего гневный взгляд, словно просил Мойши заткнуться.

– Нет, – медленно проговорил он, – мне и в голову никогда не приходило спросить ее об этом.

Мойши пожал плечами и продолжал молча слушать.

– Она приказала принести мне еды. За всю свою жизнь я никогда не ел так много и так вкусно. Когда я насытился, мы поднялись наверх по винтовой лестнице, прошли по темному коридору и вошли в теплую комнату с кроватью у дальней стены, с невероятно высокой периной. Над ней было окно с двумя створками, со стеклами в свинцовых переплетах. Оно выходило на тихую тогда гавань и корабли, стоявшие на якоре. Крепко пахло морем.

– Я, кажется, знаю, чем это кончилось.

Коссори обернулся к нему.

– Нет, дружище, – спокойно ответил он. – Думаю, нет. – Он показал налево, и они свернули с Четырех Запретных Дорог в маленький кривой переулочек, у которого, похоже, и названиято не было. – Я был слишком измучен и заснул.

Переулок пошел слегка вверх, и Мойши вдруг понял, что они поднимаются на холм. Там было темнее, домишки громоздились друг на друга. Да и городские огни остались позади в путанице более широких улиц, и звездный свет придавал лицам и рукам голубоватый оттенок.

– Я проснулся глухой ночью, – продолжал Коссори, – когда луна уже зашла. Услышал совсем рядом крик чайки, и мне подумалось, что я на корабле далеко в море. Думаю, мне даже показалось, что я чувствую покачивание судна. Я был еще в полусне и, перевернувшись на бок, прикоснулся к ней. Она лежала, свернувшись калачиком, и крепкий мускусный ее запах обволок меня. Совершенно без всякой мысли я обнял ее. Она пошевелилась во сне, нежно коснулась моей щеки и обняла меня за шею. Это было так необычно, что я даже не могу описать. Пожалуй, это было так, как будто я был единственным, к кому она так прикасалась. Я молча расплакался. Мне сдавило грудь, и казалось, что только плач даст мне облегчение. Она проснулась как по волшебству. Глаза ее были словно далекий берег, на который смотришь через какуюто чудесную подзорную трубу. И поцелуй ее был прекраснейшим в мире.

Переулок, много раз повернув и попетляв, в конце концов вышел на пересечение с довольно широкой улицей, совершенно нежилой. Вдоль нее тянулись лавки, только без обычных окон на вторых этажах. Дома слепо пялились на них, и, похоже, нижние этажи использовались только под склады. Друзья на мгновение остановились.

Мойши очень занимал рассказ Коссори, но, кроме прочего, его просто ошеломляла сила вновь пробудившихся в его друге чувств. Это, без всякого сомнения, был крепчайший союз.

– И она научила тебя играть на флейте, – сказал он. Коссори кивнул.

– Да. И коппо. – Он показал в узкий проход между двумя лавочками. – Сегодня ночью Шарида как раз вон там.

Но Мойши схватил его за руку и потянул назад.

– Да провались этот Шарида, Коссори! Закончи рассказ!

Коссори усмехнулся, разведя руками.

– Но я уже закончил, дружище. Я уже все тебе рассказал.

– Но что случилось с ней? Где сейчас эта твоя женщина?

Коссори помрачнел.

– Она уехала, Мойши. Далеко, очень далеко. Однажды она словно растворилась в воздухе. Я искал по всему порту, расспрашивал всех, но никто ее не видел. Если она и уплыла на какомто корабле, то никто не знал куда.

– Она так и не вернулась?

– Нет, – ответил Коссори. – Не вернулась. – Он сунул руку за пояс. – Она оставила мне это. – Он вынул промасленный чехольчик, из которого достал флейту из эбенового дерева с серебром.

– Ее флейта!

– Да. И, конечно, коппо. Она была мастером. И прекрасным учителем. Теперь я знаю, как рукой ломать кости. Некоторые верят, что это искусство чародейское. Конечно, это неправда. Ну, ты сам знаешь. Я научил тебя основам защиты. Как ты сам понимаешь, это куда легче усвоить, чем приемы нападения. Но есть коечто, я уверен, чего ты не знаешь, поскольку мы не говорили об этом. Коппо на три четверти искусство духовное. Это собирание внутренней энергии и направление ее уже с помощью физической силы. – Он поднял вверх раскрытые ладони.

– Ты когданибудь сражался с мастером коппо? – спросил Мойши. – То есть с настоящим врагом, а не с учителем.

Коссори усмехнулся.

– Нет. И сомневаюсь, что когданибудь придется. В мире очень мало мастеров коппо. Традициято древняя, но окутана таким покровом тайны, что трудно отыскать человека, который хотя бы слышал об этом, не то чтобы занимался.

– Но если бы, – настаивал Мойши, – если бы ты столкнулся с мастером, ну, предположим, что это случилось – что тогда? – Задавая вопрос, он сам не понимал, что заставляет его спрашивать.

Коссори пожал плечами, задумался.

– Честно говоря, не знаю. Правда, сомневаюсь, что исход решит сила. Победить мастера коппо можно только хитростью. И, конечно, быстротой. Думаю,такие поединки, даже если сражаются мастера, очень коротки. Внезапность – одно из мощнейших приемов коппо, исход поединка практически предопределен еще до начала. Но под хитростью я подразумеваю то, что противник может найти способ нарушить собранность своего соперника. Хватит и доли секунды. И если человек с этим не справится, то вряд ли он переживет схватку. Понимаешь ли, силу коппо зачастую называют мицоноцуки, или «лунанаводе». Поверхность реки отражает лунный свет, пока небо чисто. Но как только луну закроет облако, свет исчезает и побеждает тьма. – Он рассмеялся и хлопнул Мойши по спине. – Ты чего так задумался, дружище? Нечего бояться. Единственный мастер коппо, с которым ты можешь встретиться, не причинит тебе зла.

Но Мойши не улыбнулся в ответ, поскольку его мысли были далеко. Чтото в рассказе Коссори – не то слово, не то фраза – вызвало в памяти забытое мгновение из его недавнего сна. Свет и тьма. Это было както связано с ним. И тут он воскликнул, схватив Коссори за руки.

– Я понял! – кричал он. – Я понял, Коссори, нынешний сон! Он и вправду пытался рассказать мне о чемто. Во сне мне снова привиделось то мгновение, когда мы нашли труп. И плевать, что на самом деле мы его нашли днем. А во сне была ночь. Рисунок света был тем же. Пятна света не давали мне как следует осознать то, что я увидел. – Коссори непонимающе смотрел на него. – Не понимаешь? Мои глаза и мой разум собрали все детали, все это отложилось в памяти. Просто я не сумел все это связать наяву. Вот почему меня осенило во сне!

– И что же тебя осенило?

– Этот человек из Кинтая, – возбужденно выпалил Мойши, – похоже, был убит мастером коппо.

АРЕНА ДУШ

Потрепанные шатры были составлены пятиконечной звездой. Некогда они, несомненно, были яркими, но пески и солнце, дождь и снег смыли узоры, и теперь они были почти неразличимы.

Чадные факелы, воткнутые в деревянные пилястры, окружали шатры неровным кольцом. Дерево было старое, роспись и лак стерлись, само дерево было отполировано до блеска. Пилястры изображали свирепых воинов с огромными курчавыми бородами и грозными лицами, с кольцами в носу; русалок с чешуйчатыми рыбьими хвостами, обвивающимися вокруг тел, с нагими человеческими торсами, ракушками и улитками в длинных волнистых волосах; воительниц в изукрашенных нагрудных латах и поножах, с копьями в мозолистых руках.

Все вместе это казалось какимто пошлым отжившим свое карнавалом, старающимся уцелеть среди перемен.

Наконец они вышли с улицы Голубых Миражей – улицы лавочек с разными изысками – и погрузились в непроглядную тьму аллеи.

– Наверное, ты ошибаешься, дружище, – сказал ему Коссори. – То, о чем ты рассказал мне, что сделали с сердцем того несчастного, явно не коппо, а какаято страшная, извращенная пытка, и откуда все это взялось, мне непонятно.

– Я не о сердце. Коссори, а скорее о том, что сделали с телом. Может, хоть посмотришь на труп?

– Да, конечно. Но я сомневаюсь, что твои догадки подтвердятся. – Он покачал головой. – Может, я всетаки за чемнибудь другим тебе понадоблюсь? Пускай твой приятель регент разбирается с этим кинтайцем.

– Нет, – твердо ответил Мойши. – Я хочу разобраться с этим сейчас, и, кроме прочего, я обещал Эранту. – Впереди замаячили точечки света, аллея почти кончилась, и он положил руку на плечо друга, останавливая его. – Я тут вспомнил. Эрант не обсуждал со мной Шариду. Что это такое на самом деле? Я думал, что это просто еще один невольничий рынок, которые так и расползаются по городу.

– Ну, если бы так, то зачем держать в тайне его постоянно меняющееся местоположение или открывать торги, лишь когда луна заходит, в ту пору, которое называют ночным мраком?

– Он незаконен.

– Да, незаконен, – рассмеялся Коссори. – Как все в Шаангсее.

– Эрант сказал, что собирается уничтожить Шариду.

– Ну, боги ему навстречу. – Коссори глубоко вздохнул, глотнув ночною воздуха. – И до него пытались. Даже зеленые. Это невозможно. Лучше забыть о его существовании, нежели пытаться уничтожить его.

– Но почему это так сложно? Вот ты же знаешь, где он этой ночью находится. Остальные тоже наверняка знают.

– Точно. В конце концов, именно это и обеспечивает существование Шариды.

– Это звучит както противоречиво…

– Знаешь, дружище, дело не в том, сколько народу знает о существовании Шариды, а, скорее, кто эти люди. – Он показал вперед, и они снова пошли. – Идем. Я покажу тебе, что имею в виду.

Итак, они вышли на площадь Отлива – странное название, если учесть, как далеко от моря они находились. Когдато, наверное, здесь строили модные дома. Но уже много лет они стояли заброшенные, разваливались и гнили, пока не стали совсем непригодными для жилья. Остатки кирпичных и деревянных стен, все в извести и пыли, торчали среди развалин, как обломки сгнивших зубов во рту у старика.

И посреди них колыхались шатры Шариды.

Пусть эти временные сооружения казались грубыми и залатанными, но они были прекрасным практическим решением при полутайном существовании этого рынка. Теперь Мойши ясно видел, что шатры сделаны так, чтобы свернуть их в одну минуту. Для Шариды была явным преимуществом возможность исчезнуть как можно быстрее.

Потрепанные палатки резко контрастировали с теми, кто населял Шариду. Почти все они были закутаны в темные безликие плащи. Но в теплых шатрах им приходилось приоткрывать их, и Мойши с изумлением увидел, что все они, и мужчины, и женщины, были из самых богатых слоев города.

– Только они могут позволить себе посещать Шариду. – сказал ему Коссори. – Теперь понимаешь, почему Шарида практически неуязвим для любого закона? Сами посетители заботятся об этом.

Мойши исподтишка оглядел самый большой шатер – центральный. Наверное, здесь столько золота, серебра и драгоценностей, что хватило бы прокормить и одеть всех кубару Шаангсея, включая тех, что жили на тасстанах в гавани, и не один год.

– Но что здесь есть такого, – спросил он, – чего они не могут получить на легальных невольничьих рынках?

– Шарида – это рынок, подобного которому нет в мире. – Бронзовый свет факела играл на темной коже Коссори, плясал в его задумчивых глазах. – Здесь продают только самых красивых мужчин и женщин, молодых и совершенно здоровых. И покупают их только для одного.

– Для утех?

– Для смерти.

Какоето время Мойши не мог ничего сказать, глаза его метались по шатру, который быстро наполнялся, так что им пришлось потесниться. Люди почти толкались.

– А зачем ты сюда приходишь? – спросил Мойши. Его охватили стыд и злоба за то, что именно Коссори привел его сюда, не сказав ни слова о том, что должно здесь произойти.

– Я прихожу сюда временами, чтобы побыть вблизи этого невероятного извращения, существование которого тоже имеет смысл.

– Но ты привел меня сюда без…

– Дорогой мой друг, не помню, чтобы ты хотя бы раз спросил меня о Шариде. прежде чем мы пришли сюда. И это после достаточно недвусмысленного предупреждения регента.

Мойши умолк. Он прав, мрачно думал он. Нельзя винить Коссори за свою собственную безответственность. Но неужели этот простой ответ – правда? Сейчас он думал, что нет. Жизнь редко дает простые ответы, он знал это. Это вам не игра. Реальный мир куда сложнее познать. Устрани сложности – и утратишь смысл. В конце концов, заключил он, он же сам хотел попасть на Шариду, несмотря на намеки Эранта.

– Смотри. Мойши, – прошептал Коссори, – начинается.

На временном помосте перед шатром, который Мойши приметил еще раньше, стоял огромный мужчина. Он был гол по пояс, и огромные мускулы его бугрились под блестящей в свете факелов, словно натертой маслом кожей. Голова, огромная и круглая, как тыква, вырастала прямо из массивных плеч.

– Сегодня ночью Шарида пришел в Шаангсей, – проревел он, как река в час половодья. – Близится утро, а мы должны закончить до рассвета. Времени мало. Но все равно – это время праздника. Я, МаоМаошань, хозяин Шариды, охотник за плотью не ради мяса, не ради похоти. Я, МаоМаошань, поставщик высших чувств! – Он театрально простер толстую, как ствол дерева, руку. – Итак, я предоставляю вашему вниманию изысканные плоды моих ночных трудов. Ибо мой труд – ваш прибыток, и единственный ваш враг – рассвет! Итак, воззритесь же на явление взывающих к власти смерти!

Это была эффектная речь. Мойши ощутил, как легкая дрожь пробежала по его спине, хотя он и понимал, что это все фокусы, но все же чрезвычайно искусные.

Полог шатра приоткрылся, и на помост вышел мужчина. Он был высок, прекрасно сложен, с шоколадной кожей. Неожиданно светлоголубые глаза смотрели прямо вперед, он словно не замечал настойчивых взглядов толпы. Он был совершенно наг. Конечно, подумал Мойши, зачем этим людям видеть свое будущее имущество одетым? Мысль была бы забавной, если бы не весь ужас ситуации.

– Двадцать лет, – сказал МаоМаошань. – Торги начинаются с четырехсот таэлей.

Мойши обернулся к Коссори.

– Четыреста таэлей серебром! – прошептал он. Когда тот кивнул, Мойши подумал: «Боги, за это же весь город можно купить!»

В толпе возникло движение. МаоМаошань кивнул.

– Да, сударь, четыреста таэлей. И? – Он огляделся. Краем глаза Мойши заметил, как худощавый светловолосый человек в черном плаще кивнул. – Четыреста пятьдесят. Очень хорошо. Продолжаем. Но, конечно, эта прекрасная душа стоит куда дороже. За четыреста пятьдесят я бы мог… Да, сударыня, благодарю вас. Пятьсот…

Мойши обернулся и увидел женщину неопределенного возраста с пылающими глазами. Она гневно глянула на него, и он быстро отвернулся.

Торги продолжались, пока цена не достигла семисот пятидесяти таэлей. Женщина подошла, шурша шелками, забрать прекрасную душу, как МаоМаошань назвал темнокожего человека. Как только она получила свою собственность, полог шатра снова распахнулся, и на помост вышла стройная молодая женщина, синеглазая и белокурая.

Когда начались торги. Мойши повернулся к Коссори и сказал громким шепотом:

– Как ты можешь такое оправдывать? Это же чудовищно!

– Я и не оправдываю, дружище. Я принимаю это как часть жизни. Огромная разница.

Торги шли вяло, и МаоМаошань стал подзуживать толпу, потчуя ее историями о пламенном нраве женщины. Хотя эти байки явно были вымышленными, действие свое они возымели. Торги пошли бодрее. МаоМаошань оказался прекрасным лицедеем.

– А ты сам – сказал Коссори, – не веришь в рабство, а? И все же терпишь, что в Шаангсее оно существует. Почему?

– Потому… ну, думаю, потому, что тут уж так повелось. Я…

– Ну вот!

– Но сравнивать… Коссори, чего они…

– Глянька на помост, друг мой. Нет, ты хорошенько посмотри. Найди хотя бы одного, кто протестовал бы.

Теперь, когда Коссори указал ему на это, Мойши заметил эту странную особенность. Ни одна из душ ничуть не сопротивлялась тому, что было тут всем известно. Может, они не знали? Но Коссори быстро развеял его сомнения.

– Нет, дружище, они прекрасно знают, что с ними будет. МаоМаошань не столько занимается поисками душ, сколько выпалыванием нежелательных.

Хрупкую женщину продали за пятьсот таэлей.

– Ты хочешь сказать, что люди стоят в очереди за… за смертью? – Мойши не мог этому поверить.

– Именно.

– Но почему? Я не могу…

– Возможно – ответил тот спокойно, – они хотят освобождения.

– Теперь очень неординарное предложение, – возвестил с высоты МаоМаошань. В толпе возникло слабое движение, когда полог снова раздвинулся и на помосте появился мужчина. Он был обнажен только по пояс, далеко не так огромен, как хозяин Шариды. Он был в черных шароварах и пыльных сапогах. Талия его была обмотана широким кушаком, за который почти небрежно был засунут кривой кинжал. Он постоял на краю помоста, шагнул назад, за чтото резко дернул, и на помост, споткнувшись, вылетела женщина.

МаоМаошань тут же завел свою волынку, но Мойши не смотрел на него. Взгляд его был прикован к женщине. Она была обнажена, как и прочие. Высокая, с тонкой талией, что еще более подчеркивало ее широкие плечи и крутые бедра. У нее были очень длинные ноги.

– Не видишь разве? – сказал Коссори. – Шарида – отчасти воплощение стремления человеческого духа к освобождению…

У женщины были высокие скулы, тонкий нос с нежными раздувающимися ноздрями – как у загнанного в угол животного. Ее непокорные глаза были чистейшего синего цвета, такого глубокого, какого Мойши никогда в жизни не видел. Длинные, цвета пламени, волосы свободно разметались по плечам, растрепанные и всклокоченные, словно она отчаянно от когото отбивалась.

– Здесь освобождаются и находят успокоение темнейшие стороны человеческой души, выходя наружу, вместо того чтобы гнить внутри. У всех у нас в какойто мере есть наше внутреннее «я»…

Мойши никогда не видел таких красивых ног. Красивой формы, крепкие, готовые, казалось, бежать без конца. Она поднял взгляд.

– … Здесь смешиваются похоть и смерть…

На какоето мгновение их взгляды встретились. Удар. По его телу прошла дрожь. И все. Связь прервалась. Начались торги, в которые быстро втянулась почти вся толпа, и МаоМаошань вмешивался лишь изредка. Когда цена дойдет до настоящей, он узнает.

Но что же случилось? – ошеломленно спрашивал себя Мойши. Она чтото хотела сказать ему, передать ему чтото через расстояние между ними, через пропасть, разделяющую их миры.

Торги остановились на восьмистах пятидесяти таэлях, и на некоторое время цена застыла.

– Нуну, – подбадривал МаоМаошань, – восемьсот пятьдесят – это же жалкая цена за такую душу. Честно могу сказать – много лет мне не попадалась такая великолепная душа! Теперь – да, сударь, мои поздравления. Тысяча таэлей!

Толпа ахнула, завертела головами, чтобы посмотреть хоть глазком на покупателя. Но Мойши не сводил взгляда с женщины на помосте. Тут было чтото не так… Ее запястья! Она слегка подвинулась, как будто хотела посмотреть на того, кто предложил за нее столько серебра, и он увидел, что у нее связаны руки за спиной. Не только это – он заметил, что она пытается высвободиться из пеньковых пут. Он толкнул Коссори.

– Что?

– Я думал, что все приходят сюда по доброй воле.

– Именно, – кивнул Коссори.

– Посмотри туда. – Мойши показал на женщину на помосте.

– Боги! Я не понимаю…

Торги возобновились. Довольно пожилая женщина с иссохшим лицом подняла цену до тысячи двухсот, и тут из глубины шатра прогудел злой мужской голос:

– Тысяча пятьсот!

Мойши обернулся, чтобы посмотреть, не тот ли это самый покупатель, что вздул тогда цену до тысячи. Среди толпы он увидел высокого мужчину в черном плаще, покрывавшем его с ног до головы. Мойши не мог разглядеть его лица, потому что освещение в том углу было слабым и мужчина не снимал капюшон. И все же его легко было выделить среди толпы, поскольку он по меньшей мере на голову был выше прочих.

– Тысяча восемьсот! – опять повысила пожилая женщина цену.

Высокий мужчина протолкнулся вперед, сметая людей на своем пути. Поднял голову.

– Две тысячи, во имя бога железа!

Мойши показалось, что он заметил под капюшоном холодный блеск, будто свет отразился в хрусталике глаза того человека. Он повернулся к помосту и увидел, что женщина смотрит на него. Теперь он понял, что она пыталась сказать ему.

– Две пятьсот! – выкрикнул он, чтобы все слышали.

– Что? – Коссори схватил его за руку. – Ты что? Спятил? У тебя же столько…

– Две семьсот!

Мойши не надо было даже оборачиваться, чтобы узнать голос человека в капюшоне. Теперь он подошел ближе, направляясь туда, где стояли Мойши и Коссори, почти у самого помоста.

– Три тысячи! – крикнул Мойши.

– Три сто! – Затем более тихим голосом: – Ты, подонок вонючий, если ты еще раз вякнешь, я…

– Эй, ты! – Коссори повернулся к высокому.

– Три пятьсот! – крикнул Мойши.

Сзади возникло движение – высокий с шипением пропихивался к нему.

– Я тебе говорил… С дороги, мразь!

Но это уже ничего не значило, поскольку Мойши дал женщине достаточно времени. Она вывернулась из пут и в мгновение ока выхватила изза пояса своего хозяина кинжал, воспользовавшись потасовкой в толпе, умело всадила кинжал по самую рукоять ему в правый бок между третьим и четвертым ребром.

Шум стоял такой, что Мойши не слышал собственного крика, хотя уже двигался вперед.

– Бежим! – крикнул он Коссори и, зная, что друг следует за ним, бросился вперед, оперся на чьето плечо в стеснившейся толпе и прыгнул на помост.

МаоМаошань настолько растерялся от их странного, непристойного поведения, что спохватился, только когда было уже поздно. Мойши подсек его щиколотку ногой и дернул. Гигант рухнул, как стена дома.

Мойши обхватил женщину, прикрыв ее нагую грудь, ощущая ее тепло. Коссори был рядом, и, когда они выбрались из шатра, он бросил взгляд назад, на толпу. Высокий расшвыривал людей, пробиваясь к помосту, и чтото рычал – Мойши не мог разобрать слов изза шума. Он ожидал увидеть у высокого меч или какоенибудь другое оружие, но в руках у того не было ничего.

Они выбрались изпод полога и попали в другой шатер, поменьше, тускло освещенный. Здесь, несомненно, держали души на продажу, поскольку он был заполнен молодыми красивыми мужчинами и женщинами, явно готовыми стать собственностью, как сказал бы МаоМаошань.

Троица пробилась через эту кучку перешептывающихся и тупо пялящихся на них людей. Снаружи была холодная ночь. Некоторые из факелов на деревянных резных пилястрах догорели, и Мойши повел всех через развалины площади Прилива туда, где было темнее всего.

Он нашел аллею, и они нырнули в ее угольночерную тьму. Звук их шагов был словно эхо топота погони. Мойши спросил себя, кто возглавляет ее, ведь это уж явно был не МаоМаошань.

– Это же безумие! – задыхаясь, проговорил Коссори. – Как ты…

– Береги дыхание, дружище, – ответил Мойши. – Что сделано, то сделано. – Они поднимались к улице Голубых Миражей, и Мойши подумал, что им бы такие миражи очень сгодились, чтобы оторваться от того человека в черном капюшоне. Позади раздавался топот ног – люди из Шариды бежали по узкой аллее. – Да и в любом случае я сомневаюсь, чтобы ты позволил продать ее на смерть, зная, что ее привели сюда насильно.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Коссори и помчался вверх, как только они выбежали на широкую торговую улицу. – Времени мало, так что спорить не будем. – Снова топот позади. – Веди девушку направо. Через квартал – налево. Оттуда ты до дому доберешься.

– А ты? – Воздух горел в легких Мойши; позади, в аллее, послышались крики. – Ну, хоть из прямой видимости ушли.

– Обо мне не думай, – отмахнулся Коссори. – Я их отвлеку. Теперь идите. Быстро. Они должны быть уверены, что вы с девушкой гдето впереди меня.

– Но…

– Бегите же! Через мгновение будет поздно, и мы попадемся, как рыба в сеть. Давайте быстро.

Мойши схватил девушку за руку, и они оба ринулись вниз по улице Голубых Миражей. Он надеялся, что она не зря так названа. На углу он, справившись с соблазном оглянуться, нырнул в тень перпендикулярной улицы. Оглядевшись на бегу, он понял, что и вправду знает, как отсюда добраться до дому, и, сориентировавшись, бросился вниз по черной боковой аллее, полной крыс, что с писком разбегались прямо изпод ног, затем по ярко освещенным улицам и затененным деревьями площадям. Когда они наконец добрались до Нанкиня, Мойши подозвал рикшу. Пришлось окликнуть дважды, поскольку сонная женщинакубару сразу не услышала его. Он без всяких церемоний запихнул девушку в закрытую часть повозки, прыгнул следом за ней и назвал свой харттин. Когда повозка тронулась, он снял плащ и прикрыл великолепную наготу дрожащей девушки.

Подпрыгивая на ухабах, повозка покатила в ночь.

ОФЕЙЯ

Он наблюдал игру ее мускулов под шелком – силу ее бедер, крепость ягодиц.

– Офейя… Красивое имя.

Она повернулась к нему. Настороженно, но вовсе не боязливо. Как какаянибудь огромная кошка из легенд, она была полна звериной живости.

– Ты на что уставился? – сердито сказала она. – Что, женщины никогда не видел?

Мойши прошел через всю комнату к столу и налил им обоим вина. Повернулся и протянул ей чашечку. Она не спускала с него взгляда. Даже не шевельнулась. Он пожал плечами, поставил ее чашечку на стол и стал пить свое вино.

– Ты…

– Я не буду отвечать ни на какие вопросы, – отрезала она. – Не будь дураком и не думай, что изза того, что случилось, я тебе чемто обязана.

Он подошел к окну, раздвинул занавеси, так что стало видно набережную, тихую в этот ранний час, и спокойную гавань. Было еще совсем темно, до рассвета хватало времени, хотя маленькие фонарики, висевшие на рангоутах как светлячки, тут и там разгоняли тьму.

– Если бы ты дала мне закончить, – сказал он, – ты поняла бы, что я не собирался тебя расспрашивать. Я хотел сказать – ты видела чтонибудь прекраснее?

Медленно, почти против воли, словно ожидая какогонибудь подвоха, она отвернулась и посмотрела в окно.

Мойши прошел мимо нее и вышел на веранду. Офейя последовала за ним мгновением позже.

Воздух был очень чист, и до них доносились малейшие ночные звуки – фасады вытянувшихся длинной линией харттинов служили резонатором. Гдето играли в кости, поскрипывала оснастка кораблей, и откудато издали доносился смутный напев рабочей песни кубару. Ближе слышалось журчание – ктото, перебрав хмельного, мочился у стены дома.

– Что такое харттин? – спросила Офейя.

– Так в Шаангсее называют торговый склад. Все богатые гильдии имеют харттины, чтобы хранить там свое добро – либо для отправки, либо сгруженное с кораблей.

– А это твой харттин?

– Нет. Он принадлежит Ллоуэну, смотрителю порта Шаангсея.

– Тогда что ты тут делаешь?

– Жду. – Он подошел к ограде веранды и оперся на нее руками. Впереди мачты и реи, ванты и лини составляли странный геометрический узор.

Офейя сделала пару шагов в его сторону, остановилась, как лань, идущая на водопой, но боящаяся того, что может таиться в окружающих воду зарослях.

– Чего ты ждешь?

– Корабля, керхида. – Он увидел, как она вся подобралась и в упор посмотрела на него, однако промолчала. – Жду корабля, чтобы отплыть домой, в Искаиль.

– А ты… ты капитан?

– Капитан? – улыбнулся он. – Нет, я штурман. – Он отвернулся. Его мысли были гдето далеко, за морем.

Она некоторое время смотрела на него своими темносиними глазами, сейчас угольночерными. Он не мог этого видеть, но она все время дрожала и прятала руки под мышками, словно буквально пыталась взять себя в руки. Ужас снова охватил ее – как после того шторма, который принес ее легкую джонку в порт. Это было крепкое суденышко, но предназначалось оно только для каботажного плавания, а не для океанских волн, и потому не могло выстоять против ярости ветра, так что пришлось укрыться в гавани.

Она была в ужасе, когда обнаружила, что их занесло в Шаангсей. Страшная ошибка, но сейчас избежать ее было невозможно. За пределами порта до сих пор бушевал шторм, так что иного выбора не было, кроме как оставаться и ждать, пока ветер переменится или уляжется.

Изза бури они лишились необходимых припасов, поэтому пришлось сойти на берег. Вот тогдато человек в черном плаще и наткнулся на нее. Она в ужасе бросилась бежать от него – и попала прямо в руки МаоМаошаня. Так ее привели в Шариду. Она не сомневалась, что это была хитрая уловка. В Шаангсее, где ничего нельзя было скрыть, человек в черном не мог прямо взять и похитить ее без дурных последствий для себя. Потому он заключил сделку с МаоМаошанем. Она видела, как они разговаривали, знала, что человек в черном заранее заплатил за нее. Так что аукцион в Шариде был лишь прикрытием – ее уже продали. И тут вмешались этот человек и его друг. По меньшей мере, счастливая случайность. Но так ли это? Она знала, насколько хитер тот, в черном плаще. Может, это еще одна его уловка? Наверняка в обществе дружелюбных к ней людей она была бы разговорчивее. Как тут будешь уверенной? Она снова невольно вздрогнула, подумав о человеке в черном и его мести. Господи, какая же она дура! Но теперь все кончилось. Нет, сурово сказала она себе, еще нет. Это все еще оставалось под сомнением, и она собиралась по крайней мере сделать все возможное, чтобы все кончилось как надо.

– Ты сказал, что ты из какогото Искаиля, – начала она так внезапно, что он повернулся к ней. – Расскажи об этой земле. И где она, кстати?

– Далеко на юге, – ответил Мойши. – Даже дальше, чем Аманомори.

Она насмешливо фыркнула.

– Аманомори – это просто сказка, и все.

Он покачал головой.

– Разве ты никогда не слышала о ДайСане?

– Конечно. О нем все знают.

– Так вот – он мой друг, и сейчас он там живет. – Мойши поднял руку, словно чтобы отмахнуться от мухи. – Но все это не касается дела. Искаиль – страна горячего солнца, холмистых пустынь, пышных садов и высочайших гор в мире, над которыми возвышается одна вершина, выше всех остальных. В тайных скрижалях моего народа говорится о том, что эта гора была создана рукой единого Бога.

– Ваш народ верит в одного Бога?

– Да, керхида.

Она снова вся подобралась и отступила на шаг.

– Ты опять назвал меня так, – холодно прошипела она. – Ты играешь со мной. Ты все знал с самого начала. – Она прижалась спиной к дальней ограде и вцепилась в дерево с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели. – Ты работаешь на него.

Он понял, что она, того гляди, забьется в истерике, и сдуру шагнул к ней.

– Нет. Я клянусь…

– Я прежде умру! – крикнула она и, повернувшись, перегнулась через ограду.

Мойши прыгнул вперед и успел схватить ее за ноги. Его бросило на ограду, верхний брус врезался ему под дых так, что он согнулся. Он чуть было не выпустил ее, но, собравшись с силами, сумел втащить обратно на веранду. Но его все еще шагало, да и дыхание не восстановилось, так что удар пяткой под щиколотку застал его врасплох. Он рухнул, она упала на него сверху, врезав ему локтем в бок. Извернулась, пытаясь восстановить равновесие, и он понял, что слова тут уже не помогут. Она ударила его основанием ладони в плечо, но в это время открылась, и он, словно копье, метнул вперед правую руку и ударил ее в скулу. Она, оглушенная, упала на бок, раскрыв рот. В глазах у нее все поплыло, и к тому времени, как она пришла в себя, он уж постарался, чтобы она его хотя бы против воли выслушала.

– Послушай, Офейя. – спокойно проговорил он, когда она начала вырываться. – Выслушай меня, и я тебя отпущу.

– Я не заключаю сделок с моими врагами! – Глаза ее пылали, и если бы взглядом можно было испепелить, то Мойши давно уже превратился бы в головешку.

Он дал ей пощечину.

– Да заткнешься ты хоть на минуту! Она вытянула шею, пытаясь укусить его.

– Оставь меня! – визжала она. – Пусти! Я не буду слушать твои враки! У тебя язык медовый, но ято знаю, кто тебе платит!

Разозлившись, он без всякой задней мысли наклонился и припал губами к ее рту. Но если поначалу он просто хотел заставить ее замолчать, го это желание вскоре улетучилось и сменилось другим. Губы ее были холодными и влажными, с привкусом корицы, одновременно терпкие и сладкие, словно она только что съела спелое яблоко. И та же волна прошла по его телу, как в то самое мгновение, когда он впервые встретился с ней взглядом на Шариде.

Наверное, и она почувствовала то же самое. Чувства сменяли друг друга на ее лице.

– Что… что ты делаешь?! – хрипло прошептала она, когда он отнял свои губы от ее губ.

Мойши прокашлялся и невольно ослабил хватку.

– Я только хотел, чтобы ты замолчала… – Он было дернулся, но она уже держала один из его кинжалов у его горла. Он лежал, не шевелясь, ощущая всем телом ее, наполовину лежащую на нем, ее тепло, тяжелое колыхание ее груди под тонким шелком. Она не слишком напрягалась, и, заглянув в ее глаза, он уловил в них отблеск внутренней борьбы и понял, что она тоже испытывала желание.

– А теперь скажи правду. – Она попрежнему говорила тихо, и в ее голосе сквозило сдерживаемое чувство.

– Или ты вспорешь мне глотку? – спросил он. Она не ответила, просто прижала кинжал чуть сильнее к его горлу.

– Я ведь уже сказал тебе правду, Офейя.

– Я предупреждала тебя – не пытайся меня обдурить! – Теперь острое, как бритва, лезвие кинжала начало пропарывать кожу. – Ты знал, что я далузийка. Откуда ты это знал, если не работаешь на него?

– Я даже не знаю, кто такой этот самый «он». – Он почувствовал, что по шее потекла струйка крови, хотя самого лезвия не видел и не ощущал, как оно погружается в плоть. – Я лоцман, помнишь, я говорил тебе? Я много где бывал. И дважды плавал в Далузию. А далузийские имена не забудешь. Я сразу понял, что ты далузийка, как только услышал твое имя.

Похоже, она не обратила внимания на его слова, и он уже стал подумывать, что сейчас она настолько близка к истерике, что способна воспринимать только то, что хочет услышать.

– Где находится Далузия? – Голос ее звенел, как натянутая тетива. У него появилось неприятное ощущение, что вот с этой самой тетивы сейчас сорвется стрела и полетит прямо в него.

– Там есть порт Коррунья. Мы возили туда шелк и древесину кедра.

– Дескрибаме ла пуэрта делла Коррунья, – рявкнула она на разговорном далузийском. – Йо де Коррунья.

Значит, она была из самого города. Коррунья была столицей Далузии, он это знал. Он рассказал ей все, что мог припомнить насчет тамошней гавани.

Она мотнула головой. Ее волосы даже в темноте горели медью.

– Это ничего не значит. Если он тебе платит, то ты наверняка хорошо подготовился.

– Господи, Офейя, чего тебе от меня надо?

– Только правду.

– Кто этот человек, о котором ты говоришь?..

– Тут я спрашиваю! – отрезала она.

– Как хочешь.

– Да, как я хочу. – Она замолкла, словно в раздумьях. – Да почему я должна тратить время и рассказывать тебе о том, что ты уже знаешь?

– А вдруг не знаю?

Она подумала и позволила ему сесть, и он прислонился к стене. Острие клинка маячило совсем рядом, готовое к удару в любой момент, вздумай он напасть на нее.

За ее спиной тонкая розовая линия начала растекаться по далекому горизонту. Очертания кораблей на приколе тут и там разрывали ее. Небо серело, оттесняя темноту ночи, и теперь он скорее чувствовал, чем видел, как чайки чертят круги нал водой. Скоро они будут приветствовать криками восходящее солнце.

– Рассвет – мое любимое время, – сказал Мойши. – Мы, моряки, зовем это время часом баклана. – Он подумал о назначенной встрече с Эрантом и прибывающей буджункой. Скоро ему придется уходить.

Она внимательно смотрела на него.

– Если бы у тебя был корабль, ты поплыл бы домой, в Искаиль. Ты так говорил.

– Да? – удивился он. – Как странно. Нет. Сначала я отправился бы в Кинтай.

От этих слов она вздрогнула, как от удара. Но достаточно быстро пришла в себя, чтобы выдавить:

– Что ты знаешь о Кинтае?

– Ничего, – развел он руками. – Честно говоря, я только сегодня утром узнал о его существовании. Если ты хоть чтото об этой стране знаешь, я был бы очень тебе…

– Как ты узнал о нем? – В голосе ее снова звенела напряженность, и Мойши собрался.

– Прошлой ночью тут было убийство. Несомненно, одно из многих в ту ночь. Но это было не обычное убийство. Два человека были убиты поразному. Один, сын тайпана Чин Пан, был убит умелым и очень опытным воином. Другого убили страшно. После ужасных мучений его убили при помощи, мне кажется, древнего чародейского искусства под названием коппо. – Он замолчал, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова произведут на нее, если произведут впечатление вообще. Глаза ее были мертвыми, пустыми и тусклыми, словно камни на солнце. – Этот убитый был здесь чужаком. Мы думаем, он прибыл из Кинтая. – Она сидела на корточках, глядя кудато в пространство. Сейчас он мог обезоружить ее почти без риска для себя. И все же он, как ни странно, не шевельнулся. – Мне кажется, мы могли бы помочь друг другу, Офейя. Похоже, что наша встреча – не простое совпадение.

Она взглянула на него, но не произнесла ни слова.

– Может, теперь расскажешь мне о том человеке? Я правда ничего о нем не знаю.

– Его зовут Хелльстурм Адский Гром, – наконец промолвила она странным, какимто металлическим голосом, – и он уже десять тысяч лиг идет по моему следу. Теперь, если то, что ты рассказал мне, правда, только я одна заступаю ему дорогу. Это он убил Каскараса.

– В смысле – того человека из Кинтая? Она кивнула.

– Он только что приехал из Кинтая. он там разыскивал… Он далузиец, как и я. Торговец.

– Но что?..

– Это тот, в черном плаще. Тот, с кем ты торговался. Хелльстурм.

– И он убил того человека из… Он убил Каскараса?

Она снова кивнула:

– Это мог быть только он. – Она сжала правую руку в кулак и стукнула себя по колену. – Ох, как он, наверное, злорадствовал, увидев меня там! Это все тот проклятый шторм! Мне не надо было и приближаться к Шаангсею! Мы с Каскарасом разделились, он – чтобы приехать сюда и спрятаться, а я… Ладно, теперь это уже не имеет значения.

– Очень даже имеет, Офейя. – Он протянул раскрытую ладонь. – Может, вернешь кинжал?

– Нет, – ответила она. – Нет. Я думаю, я могу тебе доверять, но я не знаю здешних мест. И я буду чувствовать себя в большей безопасности, если оставлю его на некоторое время себе.

– Ладно, – сказал он. – Держи его сколько хочешь.

Она спрятала его в шелковых шароварах, которые Мойши ей ссудил. Это была одежда Ллоуэна, которую Мойши стянул, когда они поднимались вверх по лестнице, придя в харттин. Для Офейи они оказались слишком широки.

Море было залито розовым и бледножелтым светом, над горизонтом показался краешек солнца. Закричали чайки, ныряя в спокойные волны за завтраком. Их печальные крики наполнили воздух.

– Ты сказал, что Каскараса пытали, – промолвила Офейя. – Насколько жестоко, как думаешь?

– Боюсь, страшнее некуда. – Он описал ей, что видел.

Она вздрогнула, как будто жизнь на мгновение оставила ее.

– Тогда придется предположить, что Хелльстурм сломил волю Каскараса и теперь ему известно то, что тот знал.

– Знал о чем? Насчет планов нападения на Шаангсей? – спросил он, вспомнив об опасениях Эранта.

Офейя хрипло рассмеялась.

– О нет. Уверяю тебя, это не касалось столь мирских дел.

Внизу, на берегу, послышались звуки, быстро перекрывая друг друга и сливаясь в обычную мелодию дня. Армада рыболовецких суденышек уже вышла в море, благополучно миновав запруженные проходы для судов, где уже маневрировали груженные товаром клипперы и шхуны со всех сторон континента человека, чтобы причалить к пристани на место судов, проведших ночь в гавани и ныне, загрузившись, поднимавших паруса и якоря. Суда проходили мимо друг друга в величественном ежеутреннем танце.

У Мойши было столько вопросов к Офейе и так мало времени, чтобы выслушивать ее ответы. Честно говоря, виновато подумал он, времени совсем уже нет. Настал час баклана, и ему пора было идти. Как бы он ни желал остаться с Офейей, у него был долг не только перед регентом, но и перед самим ДайСаном.

– Я хотел бы, чтобы ты оставалась здесь, – сказал он и встал. Там, внизу, уже суетились кубару. Он подумал было о том, чтобы попросить помощи у Ллоуэна, но сразу же понял, что это было бы нечестно. У смотрителя порта и так дел выше крыши каждый день, так что даже на них времени не хватало. Да и к тому же Коссори лучше защитит Офейю, пока он не вернется. А он вернется как можно быстрее, да еще и Эранта за собой притащит.

Офейя тоже встала. Ее красивое лицо было полно тревоги.

– Ты куда? – Она инстинктивно сунула руку за пояс, за кинжалом.

– У меня встреча. Официальная, и, боюсь, пропустить ее мне не удастся.

– Тогда возьми меня с собой.

– Нет, Офейя, прости, но это невозможно. Тут дело государственное.

– Я одна тут не останусь. – Ее глаза снова вспыхнули, и он обрадовался этому. В таком состоянии она была на многое способна… Он усмехнулся двусмысленности своих мыслей.

– Я и не намеревался оставлять тебя одну, да к тому же я уверен, что это самое безопасное место во всем Шаангсее. До моего возвращения тебя будет оберегать Коссори. Он прошлой ночью был вместе со мной на Шариде.

– Тот, кто сбил со следа Хелльстурма и прочих, – кивнула она. – Очень умно сделано. Но где он так застрял?

– Он не мог рисковать, чтобы прийти сюда, пока толпа не хлынет поутру на улицы. Они могли проследить за ним, если бы поняли, что нас с ним нет.

На лестнице послышалось звяканье, словно ктото вертел в скважине ключом. Офейя молниеносно выхватила кинжал, и даже Мойши, который был уверен, что знает, кто поднимается по лестнице, ощутил под ладонью рукоять кинжала.

Но это и на самом деле был Коссори. Мойши не стал скрывать облегчения, коротко представляя их друг другу. На большее времени не было. Когда его друг подошел к столу и допил вино, которое Мойши налил Офейе, он сказал ему, что вернется как можно быстрее, и попросил до тех пор не сводить глаз с Офейи.

– Ты ушел от них без сложностей? – спросил он.

– Уж им пришлось за мной здорово побегать, не сомневайся, – ответил Коссори, наливая себе еще вина и выпивая его залпом, как и первую порцию. – Они бежали за мной аж от квартала Теджира до Змеиной дороги. – Он вздохнул и повернулся к ним. – У меня давно не бывало такой утомительной ночки, дружище. – Он оскалился поволчьи и посмотрел на Офейю. – И, как и подобает герою, я жду награды.

Мойши коротко рассмеялся.

– Ну, тут я бы не настаивал. Она опасна, как снежный волк.

– Да? – Коссори еще пристальнее посмотрел на нее. – Чем тяжелее охота, тем дороже трофей, а?

Офейя попрежнему держала в руке кинжал, и Мойши подошел к ней.

– Не обращай внимания. После нынешних ночных развлечений он на редкость в хорошем настроении.

– Развлечений? – вскричала она. – Дело серьезнее некуда! Вы даже представить себе не можете, насколько важно то, во что вы вмешались!

– Пока нет, – согласился Мойши. – Но скоро узнаем, это я обещаю. Как только вернусь с пирса Трех Бочек. Пока Коссори здесь, ничего не случится. Лучшего телохранителя в Шаангсее и не сыщешь. – Он быстро переоделся в тонкую шелковую медового цвета рубаху с открытым воротом и широкими рукавами и обтягивающие штаны из телячьей кожи цвета ржавчины. Его старые потрепанные ножны на всем этом великолепии казались и вправду не к месту.

Он обнял Офейю за плечи и повел ее назад на веранду. Они стояли у внешней ограды. В гавани огромная четырехмачтовая шхуна медленно подходила к одному из длинных причалов, оставленных специально для таких громадин. Даже с половиной парусов она являла собой впечатляющее зрелище, и три шаангсейских суденышка, эскортировавшие ее, казались по сравнению с ней просто игрушечными.

– Офейя, – мягко сказал он, – я ненадолго. – Смотреть в ее глаза теперь было не так легко, и он с трудом отвел взгляд. – Прежде чем уйти, я хочу кое о чем тебя спросить. Ты… ты тоже почувствовала? Прошлой ночью? В Шариде? И потом – когда наши губы соприкоснулись?

Он помнил еще о том, что у нее в руке его кинжал. Сейчас его острие было направлено вниз, в деревянный пол. Она подняла правую руку и провела пальцами по его щеке.

– Мы одиноки в этом краю, Мойши. – Впервые она назвала его по имени, и он ощутил, как по телу его прошла дрожь. – Мы оба – дети единого Бога. Язычники Шаангсея поклоняются многим богам, как и большинство людей в этом мире. Когда богов много, тогда их власть рассеивается, не так ли? Другие вообще в Бога не верят. Это уж точно никуда не годится. – Она убрала руку, но его кожу до сих пор покалывало там, где касались ее пальцы. Никогда и никто еще не передавал таким простым жестом столь многого. – Я думала, что только далузийцы верят в единого Бога. Теперь я нашла тебя. Это просто не может быть совпадением.

– Я не верю в совпадения.

– Тогда что ты об этом думаешь?

– Это называется «сеи», – сказал он и заметил, что она смотрит на него непонимающе. – Буджуны называют это кармой. Для обозначения этого существует, как я понимаю, много слов. Это часть жизненной силы, которая сводит людей вместе в нужном месте в нужное время. Ради некоей цели.

– А какова цель нашей встречи?

Он окинул взглядом ее лицо, на мгновение задержавшись на полуоткрытых губах, розовых и ярких, и, повинуясь внезапному порыву, поцеловал ее. И с удивлением обнаружил, что она обвила руками его шею и ответила на поцелуй, прижавшись к нему всем своим теплым телом.

– Теперь ступай, – сказала она, выпрямившись. Тряхнула медными в солнечном свете кудрями.

– Вехира кон Диос.

Он увидел, как глаза ее наполнились страхом – так она боялась этого человека по имени Хелльстурм. Она изо всех сил пыталась подавить этот страх, и только потому, что он был так близко…

Она вместе с ним вошла в комнату. Коссори молча смотрел на их прощание. Мойши быстро сбежал по лестнице.

Он успел обернуться и посмотреть на нее, пока ее еще можно было видеть в проеме наверху – она стояла посреди комнаты в лучах утреннего света, словно светилась та незримая аура, что окружала ее. Их глаза встретились, прежде чем Офейя исчезла, но то единство чувств, которое он испытал, не оставляло его всю дорогу к назначенному месту.

ПОХИЩЕНИЕ

Пирс Трех Бочек находился далеко от харттина Ллоуэна, но Мойши решил пройтись пешком. О том, чтобы взять рикшу, он и не думал, хотя ему попались по дороге несколько свободных. Они поджидали клиента до Шаангсея, когонибудь с причаливающих кораблей, кто толком не знал дороги. Утром пройти пешком сквозь толпу потных кубару, моряков, пассажиров, толстых купцов, их приказчиков и телохранителей, а также неизбежных гиому – уличных торговцев, которые переходили с причала на причал по мере высадки пассажиров, было не только быстрее, но и куда дешевле, поскольку плата рикше зависела от времени, на которое его нанимали, а не от расстояния. Для кубару поговорка «время – деньги» осуществлялась буквально.

День обещал быть прекрасным. Воздух был чист, не затуманен испарениями города, которые каждый вечер заволакивали небо над ним. Там, где пока еще низко над горизонтом полыхало лимонножелтое солнце, небо было белым, но в вышине купол неба был глубокого голубого цвета, по которому тут и там скользили, словно развернутые паруса, белые пушистые облака.

Пробираясь сквозь толпу к причалам. Мойши раздумывал о таинственном деле, в которое он, сам того не подозревая, вляпался. То, что поначалу казалось просто местью, теперь начинало становиться чемто более запутанным и, как ему теперь стало ясно, более зловещим.

Если Офейя права, то он знает убийцу. Но знать и загнать в угол – разные вещи, это он понимал. Хелльстурм мог спрятаться в Шаангсее где угодно. Но пока здесь Офейя, он не уедет. Скорее всего, Каскарас знал только половину того, что ему было нужно. Он останется в Шаангсее, пока не получит все или пока Мойши не схватит его. В этом случае, как он понимал, Офейя будет очень полезна. Не будь ее, он никак несумел бы узнать, где искать человека в черном, поскольку понятия не имел, как Хелльстурм выглядит. Он знал только, что он высок, а этого вряд ли достаточно, чтобы отыскать человека в этом кошмарном лабиринте. Но у Мойши был козырь – Офейя. Хелльстурм отчаянно хотел заполучить ее – если судить по тому, куда он забрался в поисках ее.

Спускаясь по лестнице в деловой этаж харттина, он продолжал думать об Офейе. По дороге он коротко объяснил Ллоуэну, кто и почему находится у него наверху. Затем, сказав смотрителю, куда он идет, он вышел наружу.

Он почти дошел до пирса Трех Бочек, когда увидел, что буджунский корабль еще не причалил. Мойши облегченно вздохнул. Если поторопиться, то он успеет еще рассказать Эранту о тех важных вещах, что он выяснил ночью.

Его мысли на мгновение вернулись к Офейе. Он предпочел бы не оставлять ее, но понимал, что если бы взял ее с собой, то она оказалась бы в еще большей опасности. Он был уверен, что Хелльстурм приехал в Шаангсей не один. Кроме того, в убийстве в «Мартышкекрикунье» участвовали двое, да к тому же он был уверен, что видел, как по приказу Хелльстурма несколько человек двинулись вперед, когда они выбегали из большого шатра в Шариде. В этом случае Офейя была права. Шаангсей для чужаков слишком открытое место, несмотря на то, что его затягивала сложная паутина тайны. Но это может оказаться обоюдоострым. Если самому Хелльстурму приходилось действовать осторожно, чтобы настичь Офейю, то разветвленная и действенная сеть соглядатаев в этом городе могла ему помочь выследить, где девушка скрывается. Нет, при всех обстоятельствах харттин – самое безопасное для нее место. К тому же там Коссори. Мойши предпочел бы такую охрану двум десяткам Чин Пан.

Он отвлекся от мыслей об Офейе и приготовился к встрече с дочерью куншина.

Регент ждал его, не доходя четверти пути до пирса Трех Бочек. Сам причал был забит кубару – посыльными и грузчиками, готовыми к прибытию буджунского корабля. Поскольку судно было не торговое, купцов и агентов на пристани не было. Вот радостьто, думал Мойши, осторожно ступая по деревянным доскам. Почти во всю длину причала стояла почетная стража.

Пройдя мимо блистательных, утонченноприглаженных рядов, он наткнулся на Эранта, который смотрел на море, в сторону приближающегося корабля. Он сцепил руки за спиной, и эта поза вместе со сверкающим нагрудником и украшенными перьями наплечниками снова заставляла видеть в нем риккагина, предводительствующего войсками человечества.

– Привет, Эрант! – крикнул Мойши.

Регент повернулся на своих алых ногах. Солнце, просвечивая сквозь них, делало их неестественно яркими, отбрасывающими красный отсвет.

– А, доброе утро, – улыбнулся Эрант. Он расцепил руки и почесал нос. – Как тебе Шарида? Небось по вкусу пришлось?

Мойши рассмеялся.

– Нет, регент, вряд ли. И все же, – он наклонил голову набок, – коечто хорошее в этом есть.

Лицо Эранта помрачнело.

– Ну, расскажи.

– Именно на Шариде я выяснил, кто убил Омохиру и того кинтайца. – Честно говоря, это было не совсем так, поскольку про Хелльстурма он узнал уже после того, как они сбежали из Шариды. Но он не мог упустить возможности постращать Эранта.

Регент явно был ошарашен, и Мойши начал было излагать то немногое, что ему поведала Офейя. Но в этот момент они услышали громкий крик с дальнего конца причала и обернулись. Наблюдатель крикнул, приложив ладони ко рту:

– Вот оно! – и, обернувшись, показал пальцем на восход. Прищурившись, они различили в солнечном сиянии паруса и мачты, а чуть позже – силуэт «Цубасы», возникшей на горизонте.

Мойши, который чуть дольше, чем регент, рассматривал судно, сдержал невольный вздох.

– Посмотри, Эрант! – воскликнул он. – Оно просто летит над волнами, словно на крыльях!

Эрант, снова глянув туда, увидел, что так и есть. «Цубаса», которая мгновение назад толькотолько появилась, теперь была видна четко и рельефно.

– И где теперь эта далузийка, Мойши? – спросил регент.

– В безопасности, в харттине. – Он добавил, что с ней там Коссори, но припомнил, что его друг не знает о боевом искусстве музыканта.

– Мы должны допросить ее как можно скорее. – Эрант почесал подбородок. – Эта буджунка прибывает как нельзя некстати в свете того, что ты мне рассказал. Что ж, остается только сделать все, что сможем. Мы не должны оскорбить дочь куншина, так ведь? Мне донесли, что она везет письмо от ДайСана. И, надеюсь, друг мой, тебе будет интересно его прочесть.

Сзади, со стороны солдат, позаимствованных для встречи у разных высокопоставленных риккагинов города, постоянно слышался сдержанный шепот – «Цубаса» входила в порт. Корабль резко убрал паруса и теперь величественно плыл, терпеливо ожидая, когда ему откроют проход в порт.

В мире нет корабля красивее, думал Мойши. Стройный, немного более хрупкий, чем обычные шаангсейские океанские шхуны. Его верхняя обшивка была выкрашена в блестящий черный цвет от края борта до самой ватерлинии, где тонкая золотая полоса отделяла его от яркокрасной нижней обшивки. Высокий нос корабля был украшен резной головой петуха. Как он знал, это был буджунский символ зрелости и любопытства.

– Эта женщина – далузийка, и тот убитый тоже, – задумчиво пробормотал Эрант. – Мойши, а ты знаешь, что Кинтай на северозападе граничит с Далузией?

Мойши оторвал взгляд от уверенно идущего в гавань под эскортом маленького шаангсейского суденышка буджунского корабля и глянул на регента.

– Любопытно. Похоже, что мне все же придется отплыть прямо сейчас, Эрант.

– Сейчас, когда дочь куншина вотвот ступит на берег? И не думай.

– Почему? Ты уж, несомненно, сумеешь о ней позаботиться.

– А тебе не кажется, что бабушка еще надвое сказала? У тебя же нет корабля.

– Я плыву прямо сейчас, – сказал Мойши. – На джонке Офейи. Я намерен отправиться на север, в Далузию.

– А как же тогда Хелльстурм? Он мне нужен.

– Мне тоже, Эрант. И Офейя – моя приманка, чтобы схватить его.

– Ммм… Рискованно. Женщина…

«Цубаса» подходила к Трем Бочкам, и кубару с грузчиками забегали тудасюда по пирсу, подхватывая толстые пеньковые канаты, которые бросали моряки с буджунского корабля. Они тянули канаты, голоса их сливались в монотонную песнь. Они работали согласно, в такт песне. Наконец они закрепили канаты на толстых чугунных тумбах, стоявших вдоль причала. Одним из бесчисленных преимуществ Шаангсея, делавших его важнейшим и богатейшим портом на континенте человека, было то, что воды его были достаточно глубоки, чтобы большому кораблю – даже четырехмачтовому монстру – не приходилось стоять вдалеке от берега и перевозить грузы на сушу на лодках. Корабли грузились прямо у пристани, что экономило и деньги, и время. В Хиане, к примеру, где Мойши и ДайСан оставляли «Киоку», для того чтобы отправиться на юг, это было невозможно. Пришлось посылать с корабля ялик, чтобы подобрать их.

Причал содрогнулся, и это вывело его из раздумий. Заскрипел такелаж, мелкие волны заплясали у деревянных столбов у него под ногами. «Цубаса» причалила.

Имя Чиизаи очень ей подходило.

Она была единственной дочерью куншина и походила на цветок. Мойши понятия не имел, что означает ее имя, но как только увидел ее, так сразу же подумал о бутоне цветка сливы. Темном и трепетном.

Она медленно приближалась к ним, спускаясь по резным сходням на пристань. И он понял, что обманулся – она была не дитя, а вполне расцветшая женщина.

У нее было нежное лицо с темными миндалевидными глазами и высокими буджунскими скулами. Крупный чувственный рот, что было необычно. На ней были церемониальные сандалии на деревянной подошве и шелковое платье длиной до земли. Оно было ослепительно белым, сияющим в свете солнца, и расшито бледноголубыми летающими рыбками.

Все в ней было как и подобает девушке. Но когда она остановилась перед ними и поклонилась, когда они поклонились ей в ответ, Мойши заметил в ее облике чтото странное. Мгновение он терялся в догадках, но затем потрясенно осознал, что ее волосы завязаны традиционным узлом, который обычно носят буджунские воинымужчины.

По обе стороны верхней части сходней на корабле стояли неподвижно, словно статуи, двое высоких буджунов. Ни один не спустился вместе с ней, что тоже казалось странным для дочери куншина.

Она улыбнулась.

– Эрант, регент Шаангсея, привет тебе от отца моего куншина, всего народа Аманомори и ДайСана. Мы желаем тебе удачи на новом твоем посту и приносим наши поздравления. – Она подняла маленькую деревянную шкатулку, запечатанную со всех сторон битумной смолой, чтобы предохранить содержимое от влаги и соли. На крышке была печать куншина буджунов – три ржанки в полете в круге мира. – С нашими наилучшими пожеланиями. – Она протянула ему шкатулку.

Эрант, как заметил Мойши, был несколько растерян. Принимая шкатулку, он был явно тронут.

– Благодарю тебя, Чиизаи. Великая честь получить такой подарок.

– О, это не подарок, уверяю тебя, – ответила Чиизаи. – Глаза ее смеялись. – Не соизволишь ли открыть?

Эрант открыл шкатулку кинжалом и посмотрел внутрь. Несколько мгновений он не шевелился. Затем осторожно достал оттуда серебристое кольцо. Оно было изумительной работы, произведение искусства золотых дел мастеров Аманомори. В перстень была вправлена совершенной формы жемчужина.

Повисла изумленная тишина. И тут Чиизаи невинно сказала.

– Мой отец подумал, что это будет достойный дар правителю величайшего в мире морского порта.

Эрант надел перстень на безымянный палец левой руки – палец сердца – и поднял взгляд на Чиизаи.

– Я польщен сверх меры, Чиизаи. И побежден. – Он подал ей подарок, который выбрал для нее, – стеганую шаангсейскую кофту из лучшего шелка, сшитую с величайшим искусством. На ней была вышита голубая цапля – шаангсейский символ изящества и яростная тигрица – буджунский знак власти. Теперь кофта казалась ему просто жалкой по сравнению с поднесенным ему даром, но Чиизаи страшно обрадовалась и тут же надела ее.

Эрант отступил на шаг, чтобы представить ей Мойши, но Чиизаи, глянув на него уголком глаза, сказала:

– А это наверняка Мойши АннайНин. Сто тысяч извинений за мою невежливость, но мне нужно было немного времени, чтобы прийти в себя.

– Все в порядке, госпожа. Она рассмеялась.

– Пожалуйста, зови меня Чиизаи. Будет непростительно, если я буду продолжать все эти церемонии с тобой, лучшим другом ДайСана. – Она посмотрела на него без малейшего страха, но с таким уважением и теплотой, что он даже удивился. – Отец велел передать тебе это, как только я тебя увижу.

Мойши думал, что она передаст ему письмо, о котором говорил Эрант, но вместо этого она обняла его, крепко и горячо, как воин воина. «Эта связь крепче крови, – подумал Мойши. – Он мой брат».

– ДайСан очень скучает по тебе, Мойши.

– А я по нему.

Она встала рядом с ним и вложила руку ему в ладонь, беззаботно, как ребенок.

– Вижу, ты вызвал почетную стражу, Эрант.

– Тебе нравится, Чиизаи? – спросил регент.

– В смысле величественности и вида – очень. Она склонила голову. – Но я должна тебе сказать со всей откровенностью, что все это не нужно. Это же неофициальный визит. Мой отец хочет, да и я хочу, чтобы было ясно – не должно быть никаких официальных выездов, никаких ужинов в мою честь, никаких эскортов – короче говоря, совершенно никаких государственных почестей.

– Понимаю, – сказал Эрант, когда они начали свой путь между сверкающими рядами почетной стражи, хотя он явно ничего не понимал. – Могу ли я тогда спросить о причине твоего приезда в Шаангсей?

– Можешь, – рассмеялась она. – Регент, прошу, держись со мной как с обычной женщиной, а не как с дочерью куншина.

– Да, госпожа. Я буду очень стараться.

– Хорошо. Итак, насчет моего пребывания здесь. Мой отец уверен, что я не должна всю свою жизнь проторчать в Аманомори. ДайСан с ним согласен. Я здесь для того, чтобы учиться. Именно поэтому, понимаешь ли, всякие официальные встречи пользы не принесут. Честно говоря, я не хотела бы, чтобы всякому было известно, кто я такая.

Мойши рассмеялся.

– Ты поставила перед нами жутко сложную задачу, Чиизаи. В Шаангсее трудно утаить такие вещи.

– Как поживает ДайСан? – спросил Эрант.

– Он здоров и счастлив. Мой отец рад, что ДайСан с ним рядом. Они почти не разлучаются сейчас. Часто вместе выезжают из замка и по много дней ездят себе на воле, сопровождаемые одними ржанками.

– Рад слышать это.

– ДайСан велел спросить о твоих ранах, но, как вижу, в этом нет нужды. – Она только раз глянула на его искусственные алые ноги, когда ступила на берег.

Они были у основания пирса и готовы были погрузиться в водоворот бешеной деятельности порта. За ними грузчики разгружали багаж Чиизаи под руководством буджунских моряков. Ни капитана, ни штурмана не было видно, что показалось Мойши странным.

Однако не было времени на подобные раздумья, поскольку Чиизаи уже тащила его в сутолоку порта. Ее кожа, как он заметил, когда она обернулась, чтобы потянуть его вперед и широкий рукав ее платья на миг задрался, слегка загорела. Это тоже было необычно. Буджунские женщины гордились своей белой нежной кожей, и, как рассказывал ему ДайСан, на городских улицах и в дождь, и в ясную погоду было полнымполно бамбуковых зонтиков.

Толкотня кубару, запах пряностей, мучная пыль, облаком стоявшая в воздухе, крики, обрывки песен – как будто вступаешь в волны беспокойного моря.

Казалось, Чиизаи знает, куда идти, поскольку она потащила их в толпу, к дальней стороне гавани. Там, почти прямо напротив пирса Трех Бочек, стоял маленький полосатый белоголубой шатер – прямо у слепой стены харттина.

Они остановились у входа в шатер, и она спросила:

– Что это за место?

– Это шатер шиндай, госпожа, – сказал Эрант.

– Шиндай, – повторила она, словно пробуя новое слово на вкус.

– Да, так называют местных предсказателей.

– А, предсказатели судьбы. Вот здорово! Зайдем?

Эрант нахмурился. Сам он не любил шиндай, поскольку не придавал значения их прорицаниям. Правда, за исключением того, что они постоянно обдирали как липку своих посетителей, другого вреда от них не было.

– Как хочешь.

Мойши не желал иметь с этим ничего общего. Как только его затащили в шатер, он всем своим видом показал, что хочет поскорее вернуться в харттин к Офейе.

В шатре было темно и уже жарко, но он все же различил женщину с лицом, чемто напоминающим свиное рыло. В остальном она была ничего. Женщина встала и с улыбкой приветствовала их.

– Добро пожаловать, – сказала она. – Пришли узнать будущее?

Она обращалась ко всем троим, но у Мойши появилось неуютное ощущение, что она обращается к нему одному.

– Прелестная госпожа, – сказала шиндай, – пожалуйста, возьмите эту колоду карт и перетасуйте, как желаете.

Чиизаи взяла колоду, перевернула рубашками вниз и одну за другой просмотрела карты. Все они были без рисунка.

– Не вижу, как они могут чтонибудь сказать, – промолвила она, но сделала, как просила шиндай. Затем отдала ей колоду.

Шиндай взяла карты в правую руку лицом вниз. Левой рукой сняла верхнюю карту и перевернула ее. На ней оказалось изображение птицы.

– Ага, – сказала шиндай. – Вы, того гляди, отправитесь в долгое и трудное путешествие.

Эрант рассмеялся.

– Ты малость опоздала, шиндай. Эта госпожа только что прибыла из такого плавания.

– Тем не менее, – твердо ответила шиндай, – карты показывают путешествие. А будущее – это не только что свершившееся.

Она сунула карту под колоду лицом вниз и перевернула следующую. На ней была статуя полуодетого мужчины, расположенная очень странно, среди леса.

– Это вам поможет.

– Что? – спросила Чиизаи. – Статуя?

– Статуя – символ мастерства и красоты.

Шиндай снова достала карту. Трудно было разобрать рисунок – чтото вроде черной пиктограммы на черном же фоне. Но теперь, когда шиндай протянула руку, на карту упал свет, черное исчезло, словно прилив отхлынул, и остался только черный строгий рисунок. Человеческий череп.

– Смерть! – выдохнула Чиизаи.

– Ну, это уж… – начал было регент, думая, что все уж слишком далеко зашло и что с его стороны было глупостью доводить до того, чтобы его гостья испугалась этой шарлатанкишиндай.

– Нет, госпожа, не смерть, – перебила его шиндай таким тоном, который не позволил ему вновь вмешаться в ее работу. – Скорее всего, не смерть. Это то, что мешает вам. Мужчина. Мужчина, который захочет вашей смерти. – Все в шатре слышали, как она подчеркнула это слово.

– Захочет?

– Да, – кивнула шиндай. – Сейчас он даже не подозревает о вашем существовании.

– Тогда почему он захочет убить меня?

– Вот этого, госпожа, я вам сказать не могу. – Теперь руки шиндай были неподвижны.

– Да? – спросила Чиизаи.

– Да. Я показала вам Трех Служителей. Они управляют ближайшим будущим.

Чиизаи обернулась к Мойши:

– Теперь ты.

Он было воспротивился, но Эрант, перехватив его взгляд, еле заметно, но решительно покачал головой. Мойши, не сказав ни слова, взял колоду и перетасовал ее быстро и небрежно. Ему хотелось поскорее покончить с этой чепухой. Он протянул колоду шиндай.

Она показала первую карту. Солнце. Шиндай прокашлялась. Казалось, она была несколько испугана.

– Это символ Цели. Должна сказать, что прежде я никогда не встречала цель в обличье Первого Служителя. Очень необычно. Похоже, это обозначает великие перемены.

Вторая карта – совершенно черный фон. Как прежде у третьей карты Чиизаи, он превратился в белый, более привычный. В центре карты проявилось черным нечто вроде носилок, а на них обрисовалась женская фигура в белом.

– Это твой помощник.

– Труп? – Мойши чуть не рассмеялся ей прямо в лицо.

– Прошлое, – ровно проговорила шиндай, вынимая третью карту.

На сей раз они все услышали ее короткий изумленный вздох.

Третья карта была пустой.

– Ничего, – удивилась Чиизаи. – Чудеса!

– Нет, это не ничего, – сурово сказала шиндай. – Это – все.

– Все? – хмыкнул Мойши. – Но это же невозможно.

– Может, и так, – согласилась шиндай. – Но именно это показывает Третий Служитель.

Эрант порылся в кошельке, выудил серебряную монету и положил ее в руку шиндай, но она покачала головой.

– Нет, господин, за это я не могу взять награды. Это мой подарок вот этой чете, – она глянула на Мойши и Чиизаи.

– Ты ошибаешься, шиндай, – ответил Мойши. – Мы не супруги.

– Если я ошибаюсь, господин, то нижайше прошу прощения. Но все равно платы я не приму. – Она сунула монету регенту в кошелек с ловкостью карманника. – Доброго вам всем дня, – поклонилась она. – Доброго дня.

После душного шатра все цвета, запахи и шумы портовой части Шаангсея нахлынули на них приливной волной.

– Надеюсь, – сказал Эрант, – что ты смотришь на эти предсказания как…

Мойши остановился, прислушиваясь. Он увидел гонцакубару, крутившегося в сутолоке порта. Тот налетел на грузчика, сбил его с ног, перепрыгнул через импровизированный лоток торговца орехами. Похоже, что он направлялся прямо к ним, к причалу Трех Бочек. Мойши он показался знакомым, и в это момент кубару его увидел. Он явно узнал Мойши, поскольку резко повернул от пристани и побежал к ним. Он закричал, сбил двух кубару, мешки с рисом полетели в толпу, зерно посыпалось наружу. Вслед ему понеслись злые крики.

Кубару не обращал внимания. Он подбежал к Мойши.

– Скорее, идемте! – Он говорил на местном диалекте, да еще и заглатывал окончания слов, задыхаясь, так что его нелегко было понять. И все же суть улавливалась легко. – Идемте! Скорее!

Теперь Мойши узнал кубару, и ему показалось, будто его ножом пронзили. Кубару уже тащил его за собой, но Мойши не нужно было подгонять. Без единого слова он бросился вслед за кубару вдоль по набережной.

– Что стряслось? – Чиизаи повернулась к регенту. Эрант был бледен как смерть, поскольку он тоже узнал кубару.

– Боюсь даже предположить, Чиизаи. Идем со мной. – Он взял ее под локоть левой рукой и повел по ближней к суше стороне пристани. Там он подозвал пробегавшего рикшу, подсадил Чиизаи в повозку и дат рикше адрес.

– Гони по улицам, – сказал он кубару. – Мы спешим.


Ллоуэн встретил Мойши в дверях харттина. Он словно постарел, и руки его дрожали.

– Не могу и представить, как это все случилось, Мойши, – сказал он прерывающимся голосом. – Утром было столько дел. Такая неразбериха! – Он печально покачал головой. – Но прощения мне нет. Это все моя вина.

Мойши положил ему руку на плечо.

– Что бы ни случилось, ты тут ни при чем. Это я привел его сюда. – Он поднялся по лестнице, перешагивая через три ступеньки, вошел…

В комнате словно буря пронеслась. Кровать была перевернута набок, стулья переломаны, огромный стол Ллоуэна разбит в щепки.

Седзи проломлены по крайней мере в трех местах. Опасаясь худшего, Мойши выбежал на веранду. Пол был усыпан обломками и… Он встал на колени, глядя на цепочку капель крови. Стал рыться в обломках, не понимая, что на самом деле ищет. Нашел. Его кинжал был как раз под его пальцами – и рукоять, и лезвие в крови, еще не застывшей.

Он поднял его, огляделся по сторонам, отер кинжал. Их тут не было. Он вернулся в комнату, уставился в дальний конец. Офейи не было – стало быть, она жива, но ее увели силой. Вряд ли у похитителей было время выпытывать у нее сведения. Но куда они забрали ее? Конечно, не в Шаангсей, не в чужой город, где они окажутся в невыгодном положении. Но неужели они увели и Коссори?

В это мгновение его взгляд упал на темное пятно среди обломков стола. Он бросился вперед, расшвырял обломки дерева и бронзовые скрепы…

Под грубым покровом сломанного стола он нашел тело. Как ни странно, лицо оказалось нетронутым и выглядело спокойным, будто Коссори спал. Хотя тело… Ноги были перебиты во многих местах, но внимание Мойши привлекли руки. Кровавое месиво. Костяшки пальцев были размозжены так, будто ктото ломал их одну за другой с садистской тщательностью. Мойши ощутил, как по его лицу заструился холодный пот.

Изуродованное тело – это было все, что осталось от Коссори, человека, который в одиночку мог уложить полдюжины Чин Пан и даже не сбить дыхание.

«Что за демон сделал это?» – подумал Мойши.

Но он уже знал ответ.

Часть вторая ПОГОНЯ ЗА ДЬЯВОЛОМ

ДЖОНКА

– Как же здорово снова чувствовать под ногами покачивание палубы!

Он глотнул соленого воздуха, обернулся, бросил взгляд за корму. Шаангсей остался гдето на юге, за низкой дымкой, – теперь он был лишь воспоминанием.

– Ты вправду умеешь говорить на их языке? – спросила она.

Он кивнул.

– Правда ведь, очень странно, что все народы мира некогда придумали язык, который вполне подходит им всем? – продолжала она.

– У буджунов ведь свой язык.

Она кивнула:

– Верно. Но мы все говорим и на общем языке. Странно, что у них не так. – Она имела в виду далузийцев.

Он слегка подался вперед, положил руки на поручни, отделявшие приподнятую кормовую палубу от остальной части хрупкой джонки, и, сложив ладони трубой, крикнул человеку на вантах:

– Ганарсе лас велас! А ла бабор!

Тотчас же подняли паруса, наполнив их попутным ветром, и судно заскользило к выходу из порта. Ему было приятно все это видеть.

– Навегас вьенто эн попа!

Моряки с вант ответили дружным хором. Джонка шла под надутым ветром парусом вдоль берега континента человека, на северовосток, в Далузию.

… Наконец тело забрали – молча, стараясь не потревожить его, стоявшего в центре комнаты, точно там же, где, когда он ухолил, стояла и смотрела на него Офейя. Эрант все видел. Но он не стал подниматься наверх, и Мойши был благодарен ему за это, поскольку не был уверен, что сможет сейчас видеть когонибудь и не ударить его кинжалом.

Он проклинал себя. Трезвая часть его сознания говорила ему, что он сделал так, как считал лучше, что он не мог знать, что так случится, но уговоры не помогали. Как Хелльстурм узнал про харттин? Он не сомневался, что именно Хелльстурм стоял за убийством его друга и этим похищением. Какое мерзкое слово – похищение. Но оно было точным и подходило самому гнусному из преступлений. Так же не было смысла спрашивать себя: а что я еще мог сделать? Ирония заключалась в том, что встреча на причале Трех Бочек вовсе не была официальной, как они с Эрантом думали. Он вполне мог взять с собой Офейю.

Господи, какая страшная смерть! А Офейя? Может, она уже лежит в луже собственной крови в какомнибудь темном переулке, как ее друг Каскарас, с дырой на месте сердца. О Господи, крикнул он в душе, пусть этого не будет! Но куда же уволок ее Хелльстурм? Да куда угодно.

Мойши услышат какойто шум на лестнице – ктото поднимался. Кто посмел? Гнев закипел в его груди. Его рука до сих пор сжимала кинжал, который он дал Офейе.

Это была Чиизаи.

«Что ей надо?» – злобно подумал он, чувствуя беспричинную обиду. Это все она виновата. Если бы она не приехала…

– Я думала, вдруг тебе захочется поговорить, – сказала она, – с кемнибудь, кто здесь тоже чужой.

При этих словах гнев его испарился, и он почувствовал стыд. Никто не виноват. Сеи. Карма. Разве не об этом он говорил Офейе? Как же это было давно… В другой жизни.

– Он был хорошим другом, – сказал Мойши, обводя взглядом комнату.

– Он отважно сражался. Но, видно, перевес был не в его пользу.

– Он мог в одиночку биться против шестерых. Чиизаи подошла к Мойши, перешагивая через обломки.

– Любопытно. Видимо, он столкнулся со страшным врагом.

Мойши вдруг стало тяжело находиться в комнате, и он вышел на веранду через пролом в седзи. День попрежнему был прекрасен, погода – ясной и тихой. Такого прозрачного воздуха он давно не видел здесь, и это напомнило ему о том, каким воздух бывает далеко в море.

Чиизаи вышла следом за ним.

Он посмотрел туда, где нашел кинжал. Пригляделся получше. Там, где лежал кинжал, не было ни щепки. На полу веранды тоже. Он опустился на колени, пошарил вокруг.

– Что ты нашел? – спросила Чиизаи.

– Я не уверен. – Он встал, держа находку в руке. Это был лоскуток шелка, оторванный от рубахи, которую он дал Офейе. Похоже, на нем была кровь. Он перевернул его. Сначала он ничего не понял. Потом осознал – это был знак, или, точнее, пиктограмма. Он знал, что такие используют кубару, но не знал значения.

– Быстро, – сказал он ей, – попроси Ллоуэна прислать мне кубару. Того, которого он посылал за мной на пирс Трех Бочек.

Через мгновение она вернулась вместе с кубару. Тот растерянно стоял на пороге, даже когда Чиизаи знаком велела ему входить. Он не сделал бы и шага без повеления Мойши.

Когда наконец он подошел к штурману, Мойши увидел, что кубару не на шутку встревожен.

– Я в великой печали, сан, – сказал кубару. – В великой скорби.

– Благодарю тебя, – склонил голову Мойши. – Я в большом долгу перед тобой. – Он показал ему запятнанный кровью лоскуток шелка. – Может, ты еще раз мне поможешь?

– Вам стоит только сказать.

– Растолкуй, что это значит. – Мойши протянул ему клочок шелка.

Кубару взял лоскуток с такой осторожностью, словно это было бесценное дутое стекло.

– Это ведь знак кубару, разве не так?

– Да, – кивнул кубару, – он означает «дом». Когда кубару ушел, Мойши сказал Чиизаи:

– Дом. Офейя оставила этот знак для меня. Умная женщина. Хелльстурм увез ее назад в Коррунью. Туда я и отправлюсь.

– Но не один, – сказала Чиизаи.

– Придется, – ответил он. – Эрант не может ехать со мной.

– Я не о регенте.

– О, нет, – сказал он. – Ты остаешься с ним. Здесь, в Шаангсее, как приказал твой отец.

– Разве Эрант не сказал тебе, что я привезла письмо от ДайСана? – На мгновение тень улыбки скользнула по ее губам, и из недр шелкового платья она извлекла маленький металлический цилиндрик и протянула ему.

Он с подозрением взял его. В нем было письмо. Рука ДайСана.


«Мойши, друг мой, – прочел он. – Это письмо передаст тебе Чиизаи. Она передаст тебе это прямо в руки и только когда вы окажетесь наедине. Эранту она скажет только половину правды. Это сделано для того, чтобы охранить и его, и ее. Чиизаи останется при тебе по моему приказу. Конечно, куншин не возражает. Она будет при тебе, несмотря ни на что, до тех пор, пока не сочтет нужным поступить поиному. Это я оставляю на ее усмотрение. Ты хорошо понимаешь, что большего мне говорить не нужно. Я верю в наши братские узы».


Мойши поднял взгляд, но она лишь покачала головой.

– Я знаю о содержании письма куда меньше, чем ты.

Он был уверен, что она говорит неправду, но понимал, что у нее есть на то основания. В конце концов, это не его дело. Если она намерена ехать, то пусть едет, покуда знает свое место и не мешает ему.

Она улыбнулась.

– Я знаю, о чем ты думаешь.

– Да? И о чем же?

Умело, одним лишь движением рук, она распахнула платье, оно соскользнуло с плеч и упало к ее ногам.

– Видишь, – сказала она, – я могу быть полезной. Мойши уставился на нее.

Под платьем на ней была замысловато украшенная кираса из вороненого металла, выложенного золотыми нитями, и черные обтягивающие брюки из мягкой кожи. Тонкий пояс, усыпанный белыми и розовыми нефритами, охватывал ее талию, а на нем висели два традиционных буджунских меча – катана и более длинная дайкатана.

Она мягко и ласково рассмеялась, увидев выражение его лица.

«Я должен был бы понять, – думал Мойши. – Все намеки были у меня перед глазами».


Трещали ванты и скрипели реи, далузийская джонка летела по волнам. Команда была профессиональной, и они быстро привыкли к Мойши. Он говорил на их языке и знал, что случилось с Офейей. Она исчезла, и они боялись, что она может погибнуть.

– Итак, мы возвращаемся домой, – сказал Армазон, боцман. Это был плотный мужчина с густой копной седых волос и изборожденным морщинами обветренным лицом. Ветер, солнце и морская соль выдубили его кожу. У него были яркосиние глаза, живые и умные, но случайный наблюдатель вряд ли бы сумел проникнуть в их глубину. – Мне с самого начала это плавание не нравилось. Я просил Офейю какнибудь попытаться договориться с этим гадом.

– С Хелльстурмом? – спросил Мойши. Армазон кивнул. В лицо ему плеснуло водой, когда джонка нырнула на волне.

– А бабор! – крикнул Мойши рулевому, и судно тотчас же легло на левый борт. Это было хорошее судно. Мойши скоро это оценил. Куда более легкое, чем крупные трехмачтовые шхуны, оно невероятно быстро откликалось на каждое движение штурвала. Но изза своих небольших размеров оно было более подвержено капризам моря. Если бы Офейя плыла на трехмачтовике, шторм не сбил бы ее с курса.

Слева от него зеленокоричневой волной тянулся берег, отдаляясь по мере того, как джонка все дальше уходила в открытое море.

– Баста! – крикнул Мойши, и джонка снова взяла прежний курс на северовосток. – Что она сказала? – Мойши вернулся к разговору с далузийским боцманом.

– Сказала? – фыркнул тот. – Рассмеялась мне в лицо и сказала: ты дурак. Никому не договориться с Хелльстурмом. Как только он получает задание, его уже никто не остановит.

– Задание? – переспросил он – давненько ему не приходилось столько говорить подалузийски. Этот язык имел много оттенков, смысл слов менялся от интонации – не то что на письме, так что он хотел удостовериться в том, что услышал.

Армазон кивнул.

– Хелльстурм на когото работает? На кого? Боцман пожал плечами.

– Понятия не имею. Я не член семьи. Это дело только СегильясовиОривара.

– Ты имеешь в виду семейство купцовмореходов? Боцман, прищурившись, посмотрел на Мойши.

– Да, это семья Офейи. Ты не знал?

Мойши покачал головой. В любой другой стране такая фамилия показалась бы странной, но он знал, что в Далузии было принято соединять две фамилии после того, как люди вступали в брак. Он, конечно же, слышал о СегильясахиОривара. когда был в Коррунье. Странно было бы не услышать о них. Семейство было весьма богатым и владело внушительным флотом торговых судов.

– Ты слышал о Милосе Сегильясе, пилото?

– Да.

– Один из лучших людей в Коррунье, да в некотором смысле и во всей Далузии. И надо же было ему уехать и жениться на чужестранке. – Он сплюнул в пенистое море. – Так началось его падение. Хорошенько запомни мои слова. – Он глянул на свои руки – сильные, грубые, умелые, темные, как дубленая кожа. Это море так поработало над ними. – Сеньор теперь мертв. Да дарует Диос его душе покой.

Голос его звучал както не так, заставив Мойши спросить:

– Как погиб сеньор Сегильяс?

– Страшно, пилото. По правде, он умер мужественно.

– Как это случилось? Армазон снова сплюнул за борт.

– Время убить хочешь, а, пилото? Дорогу скоротать?

– Ты ошибаешься, Армазон, – серьезно сказал он. – Я хочу только вернуть Офейю и уничтожить Хелльстурма. И все, что ты сможешь мне рассказать…

Он осекся, услышав грубый хохот боцмана.

– Прости меня, пилото, но ты чужак и наших обычаев не знаешь. Ты хочешь уничтожить этого типа, Хелльстурма. Превосходно, согласен. Он дурной человек. Но ты его не знаешь. У нас в Далузии есть поговорка, пилото. Сказать легко, сделать трудно. Знаешь ее, а? Нет? Ну, теперь знаешь.

– Я видел, на что способен Хелльстурм. Он убил моего друга.

– Аа.

– Я убью его.

– Браво, браво! – Армазон насмешливо захлопал в ладоши. – Прости меня, пилото, если я не сразу возликовал, ладно? У меня, похоже, мозги потрезвее, чем у тебя.

– Ты собирался рассказать мне коечто о смерти сеньора.

– А, да. Рассказываю. Он был убит на дуэли. – Он снова, прищурившись, глянул на Мойши, ожидая реакции. – О, да, я представляю, что ты подумал. Далузийская дуэль – дело чести, и считается, что исход Дуэли предписывает Диос. Это закон Далузии. Он определен и неизменен. Никто не смеет вмешиваться в далузийскую дуэль. – Чувства на его лице сменяли друг друга, как морские волны, а слова падали с его уст, как тяжелые камни, предвосхищающие падение каменной стены. Голос его, полный сдерживаемой ненависти, понизился до шипения. – Я говорю тебе, пилото, и это так же верно, как и то, что я стою на этой палубе, – ктото нарушил священный закон. Ктото вмешался в дуэль.

Мойши молча смотрел на него. Боцман распалял сам себя.

– Откуда я это знаю, пилото! Я хорошо знал Милоса Сегильяса, смею сказать, даже очень хорошо. Мы много раз ходили с ним в путешествия и возвращались с большим барышом. И не всегда мы были как хозяин и боцман, если ты улавливаешь смысл моих слов. Кто я такой на борту? Люди моря – это тебе не сухопутники, а? Нет условностей, запреты рассеиваются как туман, так ведь? А? Тут ты можешь быть самим собой. Тут нет цепей положения и происхождения. Таков был и Милос Сегильяс. Он был знатным господином, которому море и те, кто его любил, были более по сердцу, чем все серебро в мире. – Он прищурился и глянул на Мойши. – Море – жестокая любовница, а, пилото?Мы оба это знаем. Оно сурово и не умеет прощать, но, как влюбленная женщина, качает в объятиях тех, кто ей верен. Думаешь, чушь суеверная, а? – Он прочистил горло, сплюнул, словно выплеснул сгусток эмоций. – Слушай меня хорошенько, пилото. Милос Сегильяс был опытным бойцом. Опытным! Его не убили бы на дуэли так быстро, если бы… – Он замолк, рас крыв рот, словно пропасть разверзлась у него под ногами, и, произнося свои слова, он словно бы боялся их. – Его отравили, пилото. Отравили прямо перед дуэлью. Я видел его тело. Отравили зельем, которое мало кто знает, вытяжкой из растения, что растет далеко на северозападе. Но далузийцы мало знакомы с этим ядом.

– Но если сеньор Сегильяс был отравлен таким образом… то вряд ли это сделал его противник, – заметил Мойши.

– Точно, пилото. Ты попал прямо в точку. У врага сеньора Сегильяса был коварный сообщник. Настолько хитрый, что сеньор так и не заподозрил его.

– Ты о чем, Армазон?

– Именно так, пилото. Сеньора Сегильяса отравила собственная жена!

– Господи! У тебя есть доказательства?

– Доказательства? Сколько угодно. Но не из тех, что убедят судей. Но, ручаюсь, для меня этого достаточно. Я знал сеньора Сегильяса. И его жену тоже.

– А Офейя чтонибудь об этом знала?

– Ничего, пилото. И уж не из этих уст. Я ни единой душе ничего не сказал – только себе самому.

– Тогда почему ты рассказываешь мне?

– Ты сказал, что хочешь спасти Офейю. Хорошо. Ты не далузиец. Ты не родовит. Ты можешь делать то, что другие, скованные обычаями страны, не могут. Ты обязан помочь Офейе и сеньору Сегильясу. Ты должен отомстить за его смерть. Убей мать Офейи!

Мойши оторвал взгляд от этих синих глаз, горящих местью. Над горизонтом на северовостоке низко висели густые кучевые облака. Их верхушки были чисто белого цвета, но они все продолжали сгущаться, и нутро у них было черное. Грозовые облака. Близится шторм. Далеко, непосредственной угрозы нет, ветер еще не изменился. Но чайки по левому борту уже начали с криком поворачивать к суше.

Мойши твердо посмотрел в синие глаза.

– Не могу тебе этого обещать, Армазон. Меня беспокоит Офейя, а не ее мать или покойный отец.

Глаза боцмана вспыхнули, и он задрожал от гнева.

– Кобарде! – сплюнул он. – Ты влез в дело, в котором ничего не понимаешь! Ты чужой! Что тебе до Далузии? Она для тебя меньше чем ничто! – Он мрачно рассмеялся. – Ах! Ну, спасай себя от унижения, пилото. Бросься за борт, прежде чем достигнешь Корруньи. Пусть море позаботится о тебе, поскольку ты смотришь в лицо смерти и даже не знаешь этого! – Он резко отвернулся, обогнул мачту и чуть не сбил появившуюся Чиизаи, прежде чем исчезнуть в люке.

Чиизаи вскоре после их отплытия устроилась на носу, и весь день простояла там, изучая очертания берега и все время сравнивая его с подробной картой.

– Мы очень хорошо идем, Мойши, – сказала она, не обращая внимания на их перебранку с Армазоном. Показала на левый борг: – Смотри, мы почти у Синьтао.

Там, куда она показывала, он увидел яркокрасную кляксу города, куда меньшего, чем могучий Шаангсей, но посвоему не менее важного. Цвет города не был игрой света, поскольку именно тут добывалась знаменитая красная глина, которую доставляли во все кран континента человека. Она была лучшей в мире, и скульпторы, где бы они ни жили, предпочитали именно ее.

Свет сейчас был странным, поскольку большое грозовое облако еще не совсем закрыло горизонт и солнце все же пробивалось сквозь него, так что море светилось расплавленным металлом там, где лучи солнца прорывались сквозь облака, а в остальном оно было глубоко темным, словно железо, – это моряки называли следом Оруборуса. Над грозовыми тучами канареечножелтое небо угасало до холодного тусклосерого.

Мойши принюхался, расширяя ноздри.

– Он близится. И причем быстро. – И, словно в подтверждение его слов, над морем прокатился далекий, но грозный раскат грома. Он посмотрел налево. Чайки исчезли, укрывшись на берегу.

«Нам тоже пора», – подумал Мойши.

– Ун буке! – пронзил воздух пронзительный крик впередсмотрящего. Корабль.

– Доне? – спросил он.

– Аделанте!

Он посмотрел вперед. В первое мгновение он ничего не увидел – одни лишь вздымающиеся волны, темные и тусклые изза сгустившихся грозовых туч. Тучи были уже совсем близко. Но, присмотревшись, он увидел на фоне облачной гряды треугольный парус, который в тот момент словно нырнул прямо в волну. С угрожающей скоростью на волнах появлялись белые пенные гребни.

– Коль класе де буке? – крикнул он впередсмотрящему. Он не знал здешних вод, потому лучше было положиться на далузийцев.

– Моменте, пилото!

Беспорядочные порывы ветра все сильнее трепали паруса – шторм приближался. Такелаж жалобно скрипел. Обычно в таких случаях он приказывал убрать паруса, но какимто шестым чувством, открывавшимся в нем на море, он понял, что лучше подождать. Он поначалу захотел как следует удостовериться. Резко обернулся, когда очередной порыв ветра чуть не опрокинул их.

– Фирме, фирме, хихо! – крикнул он молодому, но надежному рулевому.

– Тебе не кажется, что нам нужно подойти поближе к берегу? – спросила Чиизаи.

– Пока нет. – Мойши обернулся, слушая впередсмотрящего. – Хелльстурм и так уже изрядно опережает нас. Мы не можем позволить ему увеличить свое преимущество. Не сомневаюсь, они опередили шторм. Мы должны преодолеть бурю.

– Я успела узнать, каковы шторма здесь, на северозападе. – Конечно, она имела в виду северозападнее ее страны, Аманомори. Мойши подумал, что относительно большинства стран континента человека Шаангсей находится на юге. – А плылато я на крепком трехмачтовике. Ты думаешь…

Но Мойши знаком приказал ей замолчать. Ему нужно было сосредоточиться.

– Уна лорха! – послышался крик впередсмотрящего.

– … Далузийская? – спросила Чиизаи.

– Вигиларсе сьюдадосаменте! – крикнул он впередсмотрящему. «Смотри повнимательнее». Тут было чтото не так. Он повернулся к рулевому: – А ла бабор! Априса! – «Быстро!» Джонка легла на левый борт, направляясь к берегу. Мойши, коротко глянув на паруса, снова стал неотрывно смотреть на другое судно.

– В чем дело? – спросила Чиизаи. Он не ответил.

– Роха! Дон эста?

Молодой моряк, работавший с мидельшпангоутом, крикнул, чтобы его подменили, и поднялся на мостик.

– Пилото. – Высокий, широкогрудый, мускулистый, с длинным и тонким лицом, на котором светились темные умные глаза хищника. Он был в белой хлопковой рубахе, темных штанах и яркокрасной головной повязке. Очень удобная одежда.

– Что скажешь? – Мойши показал на приближающийся корабль.

Моряк вгляделся вдаль.

– Лорха. Джонка.

– Далузийская?

– Сделана в Далузии. Это не одно и то же. – Он продолжал вглядываться вдаль, но в тусклом свете это было сложно. – Странный парус, – сказал он.

– В смысле?

– Я никогда прежде не видел далузийских кораблей под черным парусом. Может, лучше вам спросить Армазона?

– Я спрашиваю тебя, Роха. – Он перевел взгляд с приближающегося судна на собирающиеся нал ним облака. Вспыхнула молния, отразившись ослепительно белым в зеркале моря. Другая джонка сменила курс, но, возможно, она шла к берегу, как и судно Мойши. Он держал прежний курс, но в голове подсчитывал направления – ему для этого не нужны были инструменты.

– Мне кажется, они хотят перехватить нас, пилото.

– Они могут идти к берегу, как и мы, – заметил он.

– Угол не тот.

– Скажи мне, Роха, сеньора СегильясиОривара не могла послать корабль за своей дочерью?

– Вряд ли, пилото. Никто не знал, куда мы плывем и что мы вообще уплыли, после того как мы подняли паруса.

Роха был страшно взволнован, но Мойши оставался спокоен.

– Ведь лорха в первую очередь торговое судно, разве не так? Поправь меня, если я не прав. – Теперь было похоже, что судно доберется до них прежде шторма.

– Верно, пилота. Но я должен заметить, что они ходят лишь на небольшие расстояния в далузийских водах. Для каботажных плаваний, – онпокачал головой, – она слишком мала. Ее не загрузишь товаром, чтобы окупить плавание.

В этом, конечно же, и было дело – лорха шла слишком быстро, чтобы вообще хоть чемто быть загруженной. Он крикнул рулевому:

– Рекобарсе ла карса!

Моряк повернул штурвал, остальные попрыгали на такелаж, когда лорха легла на правый борт, затем выпрямилась. Теперь они шли по касательной от берега, прямо в шторм. Завывал ветер, под нависающими облаками клубилась какаято серая мгла, словно пар из чайника. Горизонт исчез в непроглядном мареве, хлынул косой ливень.

– Ты очень помог мне, Роха, – сказал Мойши. – Теперь приведика с нижней палубы Армазона. Он очень нам нужен.

Роха тут же исчез. Через мгновение появился боцман, за ним – Роха. Оба были вооружены прямыми мечами с узкими длинными клинками.

– Стало быть, не далузийская, – сказала Чиизаи.

– Скоро узнаем. – Он подошел к рулевому. – Теперь слушай меня хорошенько, хихо, и веди судно так, как я буду говорить. Действуй быстро, понял? Малейшее промедление может стоить нам жизни.

– Понял, пилото.

– Вот и хорошо.

Другая лорха сменила курс и шла в направлении прочь от берега. Теперь она была близко и, сделав поворот, двигалась наперерез им.

– Хихо, – сказал Мойши, – иди прямо на них.

– Пилото? – испугался моряк.

– Делай, как сказано, Оробурос тебя подери! – рявкнул Мойши. – Иди на них!

Армазон бросился на корму вместе с Рохой, увидев, куда идет их корабль. Лорха повернула прямо на чужое судно.

– Ты спятил! – завопил Армазон. – Под всеми парусами и на этом галсе мы протараним друг друга! Отворачивай!

Мойши пропустил его крик мимо ушей, обратившись прямо к Рохе:

– Паруса выдержат?

Роха глянул наверх.

– Да, пилото. Со швами сложностей не будет. Мойши услышат в его голосе сомнение.

– Но?..

– Только вот перевернуться можем. На всех парусах, если порыв ветра застанет нас врасплох, мы перевернемся и камнем пойдем вниз.

– Он прав, пилото! – Армазон выхватил меч. – В любом случае это самоубийство! Отворачивай, чтоб тебя осьминог сожрал!

С рулевого градом катил пот, и Мойши успокаивающе шептал ему:

– Фирме, хихо. Фирме.

Они шли прямо на приближающуюся лорху, яростный ветер нес их по волнам с головокружительной скоростью. Они шли ужасающе быстро, а шторм летел по пятам за ними, нагоняя другое судно.

Скрипел такелаж, паруса надувались под бешеным ветром, людям постоянно приходилось держать их под нужным углом. Они выжимали из лорхи предельную скорость.

Но Мойши не смотрел на другую лорху. Он смотрел на надвигающийся шквал, подсчитывал расстояния и скорости, сводил направления. Очень скоро…

Он смутно услышат Чиизаи. Обернулся, увидел Армазона с обнаженным мечом, пытающегося по короткому трапу залезть на приподнятую кормовую палубу.

– Отойди, пилото!Оставь штурвал. Ты же всех нас прикончишь, сумасшедший!

– Чиизаи, – тихотихо сказал Мойши, – стой здесь, по другую сторону рулевого. Следи, чтобы мы шли носом прямо на чужой корабль, что бы там ни было. Уйди с палубы, боцман, – сказал он. – Займись своим делом. Я хочу, чтобы люди вооружились на случай абордажа. Проследи за этим.

– Сначала я увижу, как ты сдохнешь, пилото! – Армазон бросился на Мойши, который, движением торса увернувшись от удара, в то же самое время косым ударом обеих рук переломил клинок как соломинку. Затем шагнул вперед, выхватил меч и двинул боцмана в лицо кулаком. Армазон полетел на нижнюю палубу и остался там лежать без сознания.

– Роха, – крикнул Мойши, – смотри, чтобы все шло как надо! Затем проследи, чтобы люди вооружились. Не хочу неожиданностей. Быстро! Времени маю!

Он вернулся к штурвалу, увидел, что его держат твердо.

– Хорошо, – пробормотал он, – очень хорошо. Лорха была теперь совсем близко. Так близко, что он мог различить лица тех, кто был на ней. Что…

– Роха! – Тот только что вернулся из трюма. – Глянька на них! Это далузийцы?

– Нет, пилото!

Мойши так и думал. Они были выше далуэийцев, атлетически сложены – широки в плечах, узки в талии, мускулисты. С волосами золотистыми, словно солнце, и почти белой кожей.

– Кто на этой лорхе?

– Тудески, – последовал ответ.

– Кто это? – спросила Чиизаи. – Я никогда о них не слышала.

– Я тоже, – ответил Мойши. – Но сейчас узнаем, кто они такие.

Роха поднялся наверх по зову Мойши.

– Тудески родом с севера, это далеко от границ Далузии.

– Чего им от нас надо? Они пираты?

– Нет, пилото, насколько я знаю. Правда, больших негодяев я не видел.

Мойши на мгновение задумался. Для понятия «негодяй» в далузийском было шесть слов, насколько он знал, причем каждое со своим оттенком. То, которое употребил Роха, было многозначным. Слишком многозначным, чтобы сейчас об этом раздумывать, так что он отложил это на потом.

– Ахора!

Две джонки шли друг на друга. Он видел бешеную деятельность на чужом судне, пытавшемся повернуться так, чтобы стать с его лорхой бок о бок. Как Мойши и рассчитал, ему пришлось проделать маневр очень точно, поскольку если бы не получилось, то его судно понесло бы в бешеный шквал на полных парусах, и это был бы конец, чего и боялся Армазон. И тогда ничто в мире не спасло бы их.

– Держи тверже, – подбадривал он рулевого. – Тверже. Они пытаются оторваться от нас.

Дождь шел стеной, приближаясь к ним. Темнело невероятно быстро, так что судить о расстоянии теперь было очень трудно, особенно изза того, что очертания размывались и расстояния казались меньше. Потому ему пришлось на несколько мгновений дольше обдумывать ход и прикидывать поправки, прежде чем вести лорху.

Порывы завывающего ветра трепали паруса, так что людям приходилось очень тяжело. Но они держались хорошо и шли верным курсом. Мойши продолжал криками подбадривать их, и они удваивали свои усилия.

Рулевого начало трясти. Через какоето мгновение две волны, поднимаемые носами кораблей, встретятся. Уже так близко…

– Тверже! – негромко говорил Мойши. Ветер подхватывал его слова. – Держи курс.

Мачты кренились на ветру. Ктото на палубе завопил. Плевать.

– Держи нос прямо! – орал Мойши. Он отшвырнул трясущегося рулевого – парень и так сделал больше, чем от него ожидали.

Реи скрипели. Вой стоял такой, словно свора обитателей ада вырвалась наружу.

– Тверже! – говорил он сам себе, вцепившись в штурвал. Он ощущал дрожь корабля, она передалась и ему – он понял, что джонка признала его главенство. Теперь она подчинилась его руке.

Люди, обливаясь потом, тянули лини, пытаясь найти хоть какоето местечко на палубе, где ноги не скользили бы.

– Сейчас.

Он ощущал стоявшую рядом Чиизаи, благодарный за ее поддержку.

– Сейчас.

Ливень обрушился на них, как покрывало, стеной черного жидкого металла, густой и слепящей.

– Да! Сейчас!

Чужая лорха, большая и темная, нависла над ними, как огромный погребальный камень, вырисовываясь на фоне надвигающегося шторма своими массивными очертаниями, чернотой надутого паруса, тугого и кожистого, словно крыло нетопыря.

Неожиданно обрушившийся дождь испугал рулевого, поскольку он решил было, что это волна изпод носа чужого корабля хлынула на лорху, и Мойши закричал:

– Ахора! Давай! Давай! Круто на правый борт. – Он повернул штурвал, но волны были уже настолько тяжелыми, что сопротивление стало невозможным. Чиизаи, дрожащий рулевой вместе с ним налегли на штурвал. У парня стучали зубы и глаза вылезли из орбит так, что чуть ли не весь белок был виден. – Навались! Навались! – Штурвал начал поворачиваться. – Чтоб вас Оруборус подрал, навались! Давай!

Лорха подпрыгнула, легла на правый борт.

Стена воды поднялась прямо перед ними, и рулевой снова вскрикнул, поскольку уже ощущал дрожь невероятного напряжения, прошедшую по его судну, когда чужая лорха врезалась в него.

– Не выпускать штурвал! Навались!

Шквал подхватил их, и, переступив незримый порог, они попали в иной мир. Изза ливня вокруг ничего не было видно, и все трое повисли, вцепившись в штурвал, только чтобы их не смыло за борт. Но Мойши уже повернул голову к левому боргу и сквозь стену кипящей воды увидел, как в магическую подзорную трубу, чужую лорху, черную, огромную. При попытке увернуться ее перевернуло шквалом, она рассыпалась. Он слышал треск даже сквозь рев шторма. Ему казалось, что он даже слышит вопли на незнакомом языке, гортанном – словно древний язык клинописей, вызванный к жизни, снова умирал среди треска ломающихся брусьев и обшивки.

Он налег на штурвал вместе с остальными, выправив завалившийся на правый борт корабль.

Передал штурвал рулевому и обернулся. Чиизаи смотрела на него в упор. Потом положила свою маленькую руку ему на грудь, растопырив пальцы. Рубаха его распахнулась от ветра, и она коснулась кожи. Дождь все лил и лил, стекая по их лицам, телам. Они промокли до нитки.

СКАЗКИ ВОДЯНОГО

Всю долгую ночь ему снился родной дом. Выжженный огромным летним солнцем, ждущий его Искаиль. Лето – это пора, когда по широким дорогам пустыни ничто не движется – ни караваны, которые отправляются в дорогу по осени с грузом пряностей и кедра, ни паломники, торящие свой тяжкий путь к святым местам у подножия гор, поднятым, как говорили, рукой Господней. В эту пору в пустыне днем царят скорпионы и песчаные змеи, а ночью – стаи пожирателей падали.

Во сне Мойши – мальчик. Уже высокий и крепкий, он объезжает земли своего отца, присматривая за работами. Алеф, его наставник, человек неопределенного возраста, едет с мальчиком, чтобы отец Мойши был уверен в том, что наблюдение за работами не помешает продолжать мирское и религиозное образование сына.

– Мальчик мой, – говорит Алеф, когда они останавливают коней на невысоком обрыве, – пришла пора твоего полуденного урока.

– Не сегодня, Алеф, – отвечает он. – Ну, пожалуйста!

– Мойши, я не в силах заставить тебя, но я вынужден заметить, что твой отец и так уже обеспокоен слишком медленным твоим обучением. И беспокойство его от этого не уляжется.

– Это моя жизнь, Алеф, – говорит Мойши. – И ты это понимаешь, даже если этого не понимает отец.

Алеф кивает:

– Верно, мальчик мой. Но это не у меня бешеный нрав. И не ты единственный из тех, кому влетит, если все пойдет не так, чтобы он был полностью доволен.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – отвечает Мойши. – И я благодарен тебе. Но сегодня солнце уж очень печет, а ручей в тени рощицы так манит, что устоять невозможно.

Алеф вздыхает.

– Ладно. Иди поплещись. Но ты должен пообещать мне, что встретишься со мной здесь после заката. Мы вернемся домой вместе, как захотел бы твой отец.

Мойши поднимает руку в знак согласия, ударяет коня пятками под бока, тот берет с места в галоп и мчится по дальнему краю холма, через волнующееся море пшеничных полей.

Как это бывает во сне, он вдруг оказывается на берегу ручья, спешивается, смотрит в проем густой зелени. Он видит прохладную воду, такую манящую. Но сегодня тут ктото есть, несмотря на то, что этот ручей находится далеко от главных или малых дорог.

У ручья стоит девушка с короткими золотистокаштановыми волосами. Он подходит чутьчуть поближе, чтобы получше рассмотреть ее, и видит, что она раздевается. Она уже сняла рубаху, ее кожа, покрытая золотистыми веснушками, загорела почти до цвета тиковой древесины. Она нагибается, расстилая рубаху на той стороне ручья, под ее кожей играют крепкие мышцы. На мгновение он видит ее грудь, крепкую, как яблоко, с твердым соском. Затем она поворачивается спиной, и он видит глубокую ложбинку, тянущуюся вдоль позвоночника до самого крестца. Все это так неописуемо возбуждает, что у него ноги начинают дрожать от силы желания.

Вода обтекает ее стопы и щиколотки, покрывает икры. На ней только короткие шаровары, и ее обнаженные ноги, похожие на раздвоенный стебель какогото заморского цветка, не отпускают его взгляда. Они прекрасной формы, настолько полны скрытого возбуждения, что на какоето мгновение он воображает себя странником пустыни, который после многолетних поисков находит наконец еще неизвестную жилу драгоценных камней.

Он дышит тяжело, как кузнечные мехи, так что даже пугается, что она услышит его тяжелое дыхание. Кровь словно молот бьет в ушные перепонки, и с каждым ударом его голова вздрагивает.

И, словно в подтверждение его страхов, девушка оборачивается и смотрит прямо на него. Он замирает на месте, не смея даже вздохнуть. Смотрит, оцепенев, словно на его глазах воплощается воздушное волшебное существо. Глаза ее огромны и зелены, как полированный нефрит, длинные угольночерные ресницы придают им какуюто таинственность. Широкий лоб, маленький нос и пухлые губы. Это лицо чарует его.

Затем она отворачивается, какимто чудом не заметив его, и он ощущает, как после этого жгучего взгляда его охватывает холод, словно облачко затенило лик солнца.

Теперь она чтото делает впереди себя. Он не видит, и это еще сильнее возбуждает его. Затем совершенно невероятным образом она покачивается впередназад, спуская шаровары на бедра. Теперь она совершенно обнажена.

Она начинает снова поворачиваться, но он больше не может сдерживаться. Снова отступив в тень листвы, яростно срывает с себя одежды. Он весь в поту, веточки цепляются за его рубаху, одежда прилипает к спине и рукам, когда он пытается стянуть ее с себя.

Наконец он готов и, подойдя к проему, бросается туда и прыгает в ручей.

Ручей холоден как лед. Его кожа тут же покрывается пупырышками. Он выныривает, смахивает с лица и глаз воду – но у ручья больше никого нет…


Они вошли в порт Корруньи при ясной погоде и свежем югозападном ветре.

Она была не так величественна, как огромный Шаангсей, повергавший новичка в священное восхищение, но тем не менее Коррунья представляла собой прекрасное зрелище. Из голубой воды выдавались каменные пирсы, в большинстве искусственные. Здесь хватало простора для многочисленных быстроходных джонок – тут их называли лорхами, – которые, как сказал Роха, бороздили далузийские воды при коротких торговых плаваниях.

С севера глубокая лагуна была защищена узким искривленным полуостровом – радушным приютом для усталых путников с более крупных кораблей. Стоя на носу, Мойши насчитал семь трехмачтовых шхун, стоявших на якоре в гавани.

Сам город охватывал порт широким полумесяцем. Маленькие белые домики тянулись вдоль улиц, расходящихся от круглых роскошных площадей; в центре каждой площади обязательно находился прекрасный фонтан или местечко для отдыха в сени деревьев. Над городом почти все время стоял перезвон колоколов с высоких башен тысяч храмов.

Далузийцы не использовали в строительстве обожженного кирпича – наверное, по эстетическим соображениям. Они применяли в украшении внутренних помещений только деревянные панели и разрисованную штукатурку. Почти без исключения все дома в городе были сделаны из чегото вроде сырцового кирпича. Щели тщательно заделывались, чтобы защититься от зимних холодов, затем густо покрывались известью для красоты.

Поначалу дома Корруньи казались им просто бесцветными, а вот одежда жителей, которой те очень гордились, напротив, была очень яркой – и педантично облегающие костюмы мужчин и пышные оборки женских платьев играли всеми цветами радуги.

Лорха медленно подошла бортом к пирсу, с носа и кормы сбросили на причал в руки портовых рабочих швартовы. Мойши, ожидая, пока они причалят, смотрел на Армазона. Он понимал, что нажил себе врага, когда дал боцману в морду на глазах у всей команды. Тут уж ничего не поделаешь. Пока он находится здесь, за этим человеком нужен будет глаз да глаз. Он передал Чиизаи смысл их с Армазоном разговора, но больше на эту тему не распространялся.

Они глухо стукнулись бортом о причал, и Мойши, вернувшись на палубу, сошел с лорхи вместе с Чиизаи. Они стояли, глубоко дыша и привыкая к твердой земле под ногами, когда к ним приблизился Роха.

– Ты, конечно, хочешь пойти в дом СегильясовиОривара, сказал он. – Позволь, я буду твоим провожатым.

– Если ты скажешь, куда нам идти, думаю, мы сами доберемся, – ответил Мойши. – Я бы хотел тебя кое о чем попросить.

– Если смогу, буду рад помочь.

– Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты тут поболтался. Делай то, что обычно делаешь. Хочу узнать, не приходил ли в порт какойнибудь корабль, следующий тем же курсом, что и мы. Это могло быть сегодня рано утром или вчера поздно ночью. Сможешь, как думаешь?

Роха ухмыльнулся, поправил красную повязку на голове. Глаза его сияли.

– Да, пилото. Это легко.

– Не относись к этому слишком легкомысленно, Роха, – предостерег Мойши. – Тот, кого мы преследуем, очень опасен и у него наверняка есть сообщники. Я не хочу подвергать тебя опасности…

– На этот счет не беспокойся, – сказал Роха. – Я смогу о себе позаботиться. Никто ничего не узнает.

– Это касается и Армазона, – подчеркнул Мойши.

Роха фыркнул.

– Уж об этом мне напоминать не надо, пилото. Мы и так недолюбливали друг друга еще задолго до того, как я скорешился с вами.

– Просто будь осторожен.

– Армазон старик. С ним у меня хлопот не будет. Роха пошел было прочь, но Мойши, повинуясь внезапному порыву, схватил его за руку и спросил:

– Ты знаешь чтонибудь о дуэли, на которой был убит сеньор?

Моряк немного подумал, затем пожал плечами:

– Немного, пилото. Сам я ее не видел – я не служил у СегильясовиОривара, но мне рассказывали, что сеньор с самого начала уступал противнику.

– А сеньор был опытным бойцом?

– Еще бы! Но у нас есть такая старинная поговорка: «Превосходство преходяще, ибо совершенству предела нет – всегда найдется ктото получше».

– Очень отрезвляющая мысль, – заметила Чиизаи. Роха был одним из немногих далузийцев, быстро схватывающих всеобщее наречие, с которыми приходилось встречаться Мойши. Они сейчас говорили на нем не только ради Чиизаи, но и для того, чтобы никто их не подслушал в этом людном месте.

– Да уж, – подтвердил Роха. – Очень печальная мысль. Но мы, далузийцы, считаем, что она учит скромности.

– А ты не знаешь, Роха, – спросил Мойши, – это была честная дуэль?

– Все далузийские дуэли, пилото, честны по определению.

– Похоже, что Армазон думает иначе.

– А, Армазон. Не скажу, что меня это удивляет.

– Почему?

– Ну, он любил сеньора, пилото, любил как брата. Но в последний год жизни сеньора коечто выяснилось. Не знаю, что именно, – думаю, никто не знает, – но гдето за четыре сезона до смерти сеньор перестал пользоваться лорхой Армазона, – он обернулся и ткнул пальцем, – вот этой самой. У сеньора большой флот, ты это, конечно же, знаешь, но он все время плавал с Армазоном, пока… – Он пожал плечами. – Знаешь ли, это произошло както вдруг. Очень странно после такой долгой дружбы.

– Они поссорились?

– Если и поссорились, то не на людях. И, уж конечно, Армазон об этом не рассказывал.

– Но как это связано с подозрениями Армазона насчет дуэли?

– А вот как. Сразу после смерти сеньора он очень изменился.

– Это можно понять, если…

– Нетнет. Я не только о его скорби. Он… не знаю, он стал какимто не таким. Те, кто знал его в прежние годы, когда сеньор был жив, прямо не узнают его. Он одержим чувством, которое я ненавижу. Чувством вины. – Он пожал плечами. – Большего не скажу.

Мойши глянул за плечо Рохе на слабо покачивавшуюся лорху.

– Может, мы так никогда этого и не узнаем. Слушай, Роха, мы встретимся вечером. Может, предложишь местечко?

Моряк на мгновение задумался.

– Да. Есть тут неподалеку, за пристанью, рыбачья таверна. Называется «Эль Камбиро». Она находится в конце улицы Калле Кордель, там, где та выходит к морю. – Он прищурился и посмотрел на солнце. – Дай мне времени до полуночи, пилото. Такие дела, как ты понимаешь, второпях не делают. На берегу матросы молчаливы, как камень, – он широко ухмыльнулся, – пока выпивка не развяжет им язык, а?


Им пришлось поблуждать, но в конце концов им показали, где находится Пласа дель Пескиса.

Площадь была вымощена ослепительно белым камнем, сверкающим на солнце, как алмаз. В середине ее была густая оливковая рощица, в тени которой журчал маленький источник. Он был заключен в фонтан из серого камня, крупнозернистого, почти как береговой гранит. Фонтан был сделан в форме широкоплечего мужчины с окладистой курчавой бородой и рыбьим хвостом. У него были глубоко посаженные глаза и дугообразные брови. Волосы его были сделаны из раковинок маленьких рачков. За ним поднимался камень – похоже, он от природы был таким, – напоминавший миниатюрное ущелье, из расщелины которого стремительно текла вода, падая на рыбочеловека. Он весь сверкал каплями воды из этой купели.

– Далузийцы религиозный народ, – сказал Мойши Чиизаи, когда она сделала замечание по поводу статуи, – очень подверженный предрассудкам, народным сказкам и мифам.

– Я слышала от ДайСана о шаангсейской КейИро Де, – сказала она, попрежнему рассматривая миниатюрную скульптуру.

– Да, но я думаю, что ее физическое обличье исчезло, хотя ее дух, без сомнения, никогда не оставит Шаангсей.

– Но время движется по кругу, не так ли? Эти создания, – она показала на статую, – или другие, очень на них похожие, могут однажды вернуться.

– Да уж, – криво усмехнулся Мойши. – Но уж точно, что не в наши времена.

Дома вокруг Пласа дель Пескиса были значительно больше и красивее, чем те, что они видели, идя через город, и это придавало площади некое строгое величие, что было несколько необычно для Корруньи.

Вокруг зеленых деревьев в центре площади был! расставлены тут и там скамейки, украшенные завитками кованого железа. На одной из них сидели два старика, маленьких, с обожженной солнцем кожей, и покуривали, лениво беседуя о чемто на солнцепеке. Оба они были в белых льняных одеждах, элегантных и опрятных, словно явились в собрание. Мойши знал, что белое здесь носили люди старшего поколения.

– Нердонаме, сеньорес. Дон жта ла каса делла сеньора СегильясиОривара?

Оба старичка прекратили беседу, подняли на него глаза, оглядев его снизу доверху. Некоторое время они смотрели на Чиизаи, затем снова вернулись к нему. Один из старичков показал на Мойши костлявым пальцем и сказал чтото своему соседу на далузийском диалекте настолько быстро, что Мойши не успел понять, что именно. Второй коротко, но незлобно рассмеялся, склонил набок голову и устремил взгляд синих, как море, глаз на Мойши.

Старичок, который все еще указывал на Мойши, сказал:

– Ты не далузиец. По крайней мере, по крови. – Он постучал пальцем по своему носу. – Я знаю. – Старик загадочно улыбнулся, обнажив желтоватые от курения щербатые зубы. – Ручаюсь, что ты и в щелку пролезешь. Готов биться об заклад, что пролезешь. – Он ткнул пальцем через плечо. – Вон там твой дом. На дальней стороне плошали. – Он снова усмехнулся. – В жизни не так все просто, а? – Его приятель закивал с мудрым видом, хотя тот говорил с Мойши. – Доброго дня вам, сеньор и сеньора. Удачи.

Мойши кивнул, пробормотал чтото на прощание и вместе с Чиизаи вышел из тени деревьев, пересек прокаленную солнцем площадь, прошел мимо шелестящих олив, стрекотанья цикад, мимо чернокрылых маленьких птичек, перелетающих с дерева на дерево, оставив за спиной фонтан и статую.

Он был в шелковой рубахе цвета морской волны с широкими рукавами и в облегающих темносиних штанах, аккуратно заправленных в высокие коричневые моряцкие сапоги. На боку висел в ножнах меч, за широкий кожаный пояс были небрежно заткнуты его парные кинжалы с медными рукоятями. Чиизаи попрежнему была в кирасе, но теперь на ней были обтягивающие штаны цвета бледной морской пены, также заправленные в сапоги. Поверх доспеха она надела свою стеганую шаангсейскую кофту. Ее двойные мечи в ножнах висели на виду.

Дом СегильясовиОривара, стоявший на северной стороне площади, был огромен. Белый, в два этажа. С левой стороны к нему примыкал еще один дом, но справа он выходил на улицу, ведущую к площади. Вдоль нее росли пышные деревья, и за этой зеленой изгородью Мойши мог увидеть только часть дома, заросшую плющом вплоть до верхнего этажа.

Лесенка из твердого дерева и меди, изгибаясь изящно, как лебединая шея, поднималась к высоким двустворчатым дверям на фасаде дома – деревянным, стянутым бронзовыми полосами. Мойши мог поручиться, что эта бронза некогда долго служила на океанской шхуне, и именно морская соль придала ей зеленоватую патину.

Они поднялись по лесенке, и Мойши постучал и дверь. Маленькие балкончики с чугунными перильцами под окнами первого этажа были устроены так, чтобы на них попадал косой свет.

Двери с гулом отворились внутрь. Два невысоких темноволосых далузийца в черных хлопковых робах придерживали створки, но стоявший прямо передними третий был вовсе не далузийцем. Он был высок выше даже, чем Мойши, так что Чиизаи по сравнению с ним казалась вообще крошечной, но для своего роста он был слишком худ. Изможденное лицо было вообще без волос, за исключением жидких черных усиков, жалко свисавших по обе стороны рта. Темные миндалевидные глаза, желтоватая кожа. Высокий лоб его яйцевидной головы выдавался над узкой переносицей.

Этот явно из Шаангсея, подумал Мойши.

– Да? – на безупречном далузийском спросил он. – Что вам угодно?

Не самый радушный прием, подумал Мойши. Человек был одет подалузийски в штаны с высокой талией и свободную рубаху, перехваченную узким плетенным из шнурков поясом, одежда была светложелтого цвета. Если он и был вооружен, то очень хорошо это скрывал.

– Мы хотели бы поговорить с сеньорой СегильясиОривара, – сказал Мойши.

– Боюсь, сеньор, что это невозможно. Сеньора не принимает гостей.

– Тем не менее я уверен, что сеньора пожелает с нами встретиться. Мы прибыли в Коррунью на ее собственной лорхе и привезли вести о ее дочери.

Чтото мелькнуло в темных миндалевидных глазах, и человек склонил голову.

– Следуйте за мной, пожалуйста. Я доложу сеньоре.

Двери закрылись у них за спиной. Они вошли в короткий вестибюль и, пройдя под аркой, забранной цветным стеклом, вошли в главный зал дома. Он был высотой в два этажа, перекрыт сводом почти как собор, обшит панелями орехового дерева, и на равных расстояниях по стенам висели гобелены с изображением моря и его обитателей – морских львов, дельфинов и китов. В конце зала наверх шла винтовая лестница. С такого расстояния казалось, что она вырезана на огромной корабельной носовой фигуре – русалке с развевающимися на ветру длинными спутанными волосами.

По обе стороны зала были раздвижные двери. Когда они проходили мимо одной из дверей, она чутьчуть приоткрылась и оттуда блеснул темный глаз юной женщины.

Вислоусый провел их в одну из дверей слева в гардеробную. Велел им ждать и удалился.

Стены здесь были оштукатурены и покрашены в зеленый цвет, темный, как глубины океана, и увешаны картинами исключительно религиозного содержания.

– Далузийцы, наверное, очень поразному относятся к религии, – сказала Чиизаи, переходя от картины к картине. – Так подавляет. У них что, с богами ничего радостного не связывается?

– Они верят в единого Бога, Чиизаи, – сказал Мойши. – Как и мой народ.

– А, да, этот народ не знает ками.

– Ками?

– Мгм. Это младшие боги, которые препровождают души умерших к новому перерождению.

Мойши понял, что очень мало знает о буджунских религиозных воззрениях.

– Мы рассматриваем бытие как огромное колесо – жизнь лишь малая часть его. – Она стояла сейчас у последней картины. Помолчала немного. – Мы верим, что смерть есть конец только телесного существования. Дух продолжает жить и возвращается к жизни под руководством ками и своей кармы. Это самое важное.

Звук раздвигаемых дверей прервал ее рассказ. Они обернулись. В проеме двери застыла как изваяние женщина. Длинные волосы, обрамлявшие округлое лицо, поражали своим серебристым цветом и блеском. Лицо у нее было из тех, что озаряют все вокруг, несмотря ни на что. Мойши ощущал ее мощное обаяние, даже стоя в дальнем конце комнаты, и это напомнило ему Офейю. Женщина была в темнозеленом шелковом платье, цвет которого очень шел к ее пытливым глазам.

– Я сеньора СегильясиОривара, – сказала она ледяным голосом. – Могу я узнать, зачем вы сюда явились?

Мойши почемуто не был удивлен этим резким и явно недоброжелательным приемом. Далузийцы в этом смысле были просто сумасшедшими. Они были чрезвычайно вежливы даже в состоянии предельного раздражения. Но, с другой стороны, они могли быть и обескураживающе резкими, если того желали.

– Прошу прощения за беспокойство, сеньора, – слегка склонил голову Мойши. Он использовал вежливую грамматическую конструкцию. – Я Мойши АннайНин из Искаиля, со мной Чиизаи из Аманомори. – Он помолчал, ожидая хоть какого ответа. И дождался.

Глаза сеньоры чуть заметно расширились, и она вошла в комнату. Вислоусый, словно статуя, застыл перед входом в комнату.

– Искаильянин и буджунка, – сказала сеньора. Голос ее чуть потеплел, и теперь стал заметен его истинный мелодичный тембр. – Честно говоря, странная пара. – Она показала на стоявшего за ней человека. – Чиммоку сказал, что вы говорите, будто приплыли на одном из моих кораблей. На котором?

– На «Чоканте», – сказал Мойши. – Там боцманом Армазон.

– Удивительно. – Сеньора на мгновение оглянулась на Чиммоку, сцепила руки на животе. – Я даже и не знала, что эта лорха покидала Коррунью.

– Сеньора, «Чоканте» командовала ваша дочь.

– Надо же. – Ее глаза блеснули. – И куда же она направлялась, Мойши АннайНин?

– Не знаю. Я встретил ее в Шаангсее. – Нечего рассказывать ей о Шариде. – Она сказала, что шторм сбил их с курса, и что она не намеревалась плыть в Шаангсей. – Он глубоко вздохнул. Теперь самое трудное. – Она также рассказала мне, что ее преследовал один человек. – Он снова замолчал, ожидая взрыва. Но сеньора стояла спокойно, в лице ее ничего не изменилось.

– Скажите, Мойши АннайНин, – медленно проговорила сеньора, – зачем вы сюда приехали?

– Вашу дочь похитили, – сказал он.

Сеньора снова обернулась к Чиммоку, прежде чем обратиться к Мойши.

– Боюсь, тут какаято ошибка.

– Простите, сеньора, но тут нет ошибки. Этого человека зовут Хелльстурм…

– Хелльстурм…

– Так вы знаете его?

– Что? Нетнет. Я не знаю такого человека. Просто… просто мне показалось странным это имя.

Сеньора взяла себя в руки, глаза ее стали надменнохолодными.

– Чего вы хотите от меня, сеньор? Денег? Корабль? Вы сделали огромную ошибку. Вы ничего от меня не получите. А теперь, если вы…

– Сеньора! – Он был точно в бреду. – Может, я не слишком хорошо говорю подалузийски? Может, мне повторить все то, что я рассказал? Ваша…

– Знаю. Мою дочь похитил какойто человек со странным именем. Очень любопытная история. Сказка водяного, как говорят у нас в Далузии.

– Этот человек, Хелльстурм, убил моего друга. Он пожертвовал жизнью, защищая Офейю!

– Мне, право, очень жаль вашего друга, Мойши АннайНин. Но, понимаете ли, мне это неинтересно. – Сеньора кивнула в знак прощания. – У меня нет дочери. – Наконец она расцепила руки. – Итак, всего вам наилучшего. Чиммоку проводит вас. – С этими словами она повернулась и вышла.


Выйдя из дома, они немного постояли у края площади. Дом СегильясовиОривара, немой и таинственный, нависал над ними.

Они подошли к группке оливковых деревьев, посидели на скамье у фонтана. Старики уже ушли, но дрозды не покинули своего древесного мирка. Косой свет заката падал на площадь сквозь дома, и вершины деревьев горели огнем.

– Ты поняла, о чем мы разговаривали? – спросил Мойши.

Чиизаи кивнула.

– Довольно много. Я очень способна к языкам. – Для подтверждения она перешла на далузийский: – Тебе не кажется, что сеньора нам наврала?

Мойши поднял бровь и улыбнулся.

– А ты и вправду быстро схватываешь.

Она рассмеялась.

– Роха учил меня вечерами, когда не стоял на вахте.

– Очень разумно. – Улыбка его погасла – он припомнил недавнюю сцену в доме СегильясовиОривара. – Чтото тут не так.

– Да уж. Дочь сеньоры тайком покидает Коррунью, ей угрожает какойто чужак, который потом ее настигает, а сеньора на это только и говорит, что Офейи вообще не существует! Нелепица какаято.

– Нет, не совсем. Но, по крайней мере, у нас есть с чего начать.

– Ты имеешь в виду сеньору?

– Именно.

– Но она ничего нам не расскажет.

– Тогда придется найти способ заставить ее заговорить, разве не так?

– С другой стороны, если Роха разузнает, где приставал тот корабль, нам вообще может не понадобиться помощь сеньоры, – подчеркнула Чиизаи.

Мойши начал было говорить ей, что жизнь куда сложнее, чем кажется обычно, когда услышал в густой листве какойто шорох и обернулся, схватившись за рукоять меча. Он увидел, как с другой стороны фонтана высунулась чьято голова. Он ясно видел лицо и потому сразу же узнал те глаза, что следили за ним из щелки между раздвижными дверями в доме СегильясовиОривара.

– Сеньор, – прошептала девушка. Он кивнул. – Я случайно подслушала ваш разговор с Чиммоку. Вы не знаете, что случилось с Офейей?

– Как я уже рассказывал сеньоре, – сказал Мойши, – ее похитили.

– О Диос! – воскликнула девушка и тут же закрыла руками рот.

– Что вы знаете об этом? – требовательно спросил Мойши. Девушка попятилась в тень, чтото забормотала.

– Позволь мне, – шепнула ему Чиизаи и обратилась к девушке: – Как вас зовут, сеньора?

– Тола, сеньора. Я донселла Офейи.

Чиизаи обернулась к нему.

– Это означает горничная, – шепнул Мойши.

– Меня зовут Чиизаи, – сказала она. – А это Мойши. Мы – друзья Офейи. – Для большей ясности она ткнула пальцем в себя и Мойши. – Мойши спас ей жизнь в Шаангсее.

Тола переводила испуганный взгляд с Чиизаи на Мойши и обратно. – Да?

Мойши кивнул.

– Как… как она выглядела? – спросила Тола. Мойши и Чиизаи озадаченно переглянулись.

– С ней все было в порядке, – сказал Мойши. – Но ведь вы наверняка видели ее перед отплытием.

– Да. – Теперь озадаченной выглядела Тола. – Но это было много сезонов назад. Никто не видел ее с тех пор, как она… как она сбежала с тем тудеском.

– С каким тудеском? – спросила Чиизаи. – Как его звали?

– Да с Хелльстурмом, конечно же. – Она заломила руки. – О, я знала, что это был недобрый день!

Чиизаи тронула донселлу за плечо.

– Вы уверены. Тола? Офейя сбежала из Корруньи с Хелльстурмом.

– О да, сеньора. Как я могу забыть? В тот день наша сеньора сказала всем нам: «Для всех в этом доме моя дочь мертва».

– Что вы имеете в виду? – спросила Чиизаи.

– Диос! Я слишком задержалась. Пердонаме, мне надо идти.

– Постойте! – вскричала Чиизаи, но Тола стрелой бросилась прочь, выбежала из рощицы с другой стороны и, скрывшись в тени дома, перебежала на другую сторону площади.


Они отыскали дымную таверну из беленого саманного кирпича и темного дерева между цирюльней и общественной лечебницей – в открытые двери стояли длинная очередь, а наружу все время выходили люди. В окна было видно несколько лежащих больных, на улицу тянулся запах лекарственных трав.

Таверна была не такой переполненной, как шаангсейские. Она была выбелена, низкий потолок поддерживался толстыми балками. Одну стену занимал огромный каменный очаг, сооруженный явно ради украшения, поскольку позади обитой мелью стойки вид пелась кухня.

Они нашли себе свободный столик. Рядом сидели только двое посетителей – это были куро, далузийские священники, в своих традиционных черных рясах и жестких квадратных шляпах. Один был очень молод, румян, нос картошкой. Второй был явно старше, с сильной проседью в волосах и бородкой клинышком. Как заметил Мойши, он был не низкого ранга, поскольку на шее у него висел на золотой цепочке тяжелый двойной крест – символ далузийской церкви.

Мойши и Чиизаи сели. Хорошенькая подавальщица принесла им кувшин компаньи, очень неплохого местного золотистого вина. Пока она им наливала, Мойши заказал обед.

– Разве не забавно, – сказала Чиизаи, отпивая вина, – что теперь загадка Офейи прояснилась, но дело стало еще запутаннее?

– Да. Теперь мы знаем, почему сеньора говорила нам, что у нее нет дочери.

– Ну, хоть не врала.

– В этом смысле – нет. Но, с другой стороны, она не сделала ни малейшей попытки помочь нам, и это мне очень любопытно. В конце концов, Офейя – ее дочь. Неужели сеньоре действительно лучше увидеть ее мертвой, чем хотя бы пошевелить пальцем ради ее спасения?

Чиизаи пожала плечами:

– Ну, над этим мы всю ночь можем ломать голову и ни к чему не придем.

Принесли еду. Мойши ухмыльнулся.

– Ты прямо в точку бьешь, Чиизаи. Мне это нравится. Вот что я предлагаю. Когда мы выйдем из таверны, я отправлюсь в дом СегильясовиОривара и выясню что смогу. А тебе придется порыскать еще на одной улице. Каскарас, тот далузиец, которого замучил Хелльстурм, тоже ведь родом отсюда. Офейя говорила мне, что он был чемто вроде торговца. Мне хотелось бы, чтобы ты в этом разобралась.

– Но с чего мне начать? Я и Корруньито как следует не знаю еще.

– В центре города есть такое место, которое называется меркадо. Туда сходятся купцы и торговцы, причем не только из Корруньи, но и со всей Далузии. Я бы предложил тебе начать отгула. Может, ктонибудь знает, в каком таком Кинтае его носило.

– Хм, – насмешливо фыркнула Чиизаи. – Ты просто не хочешь, чтобы я вшивалась поблизости, пока ты будешь общаться с сеньорой.

– С чего это тебе взбрела в голову такая блестящая мысль?

– Я видела, как ты на нее смотрел.

– Да никак я на нее не смотрел, – соврал он.

– Я пошутила, – хитро усмехнулась она. – Но теперь мне любопытно, с чего это ты так горячо отнекиваешься?

– Вовсе не поэтому, – подчеркнуто ответил Мойши. – Я хочу, чтобы мы оба были здесь ко времени встречи с Рохой. Потому жди меня в начале Калле Корлель прямо перед полуночью.

Она кивнула и принялась за еду. Мойши теперь мог слышать, о чем говорят двое куро за соседним столиком.

– … идут деньги, дон Годе? – презрительно сказал куро с бородкой клинышком. – Весь западный фасад иглесии надо разобрать и расширить. Вы что думаете, что мы можем рассчитывать только на деньги Церкви?

– Но цветное стекло ужасно дорого, – ответил молодой куро, дон Годе. – Ведь, дон Испете, мы, несомненно, можем перестроить расширенную иглесию не в столь дорогом стиле. А сэкономленные деньги можно использовать на одежду и еду для…

– Дорогой мой дон Годе, – перебил его старший куро с таким тяжким вздохом, как будто бремя заботы обо всем мире лежало на его плечах, – вы имеете представление о том, в каком районе Корруньи стоит наша иглесия? Там живут богатые партитионес, мужчины и женщины почтенные и гордые! И наша новая иглесия должна соответствовать этому величию!

– Но наши средства…

– Дада. Знаю, – раздраженно отмахнулся дон Испете. – Я сам некогда учился в семинарии. И все же, о Диос, сейчас мне она кажется слишком далекой от нас. Если бы вы побыли среди нас подольше, вы бы поняли, как тяжко управлять иглесией под покровом Церкви. – Он потянулся к блюду и взял вареную картофелину в сметане. Забросил ее в рот и, жуя, продолжил: – Запомните, дон Годе, здесь, в миру, вы должны забыть обо всем, чему вас учили в семинарии. – Он раскатисто рассмеялся. – Ладно, ладно, мальчик мой. Вы сами понимаете, что я выражаюсь фигурально. Но горькая правда заключается в том, что жизнь здесь, за стенами семинарии, совсем другая. В конце концов, книги жизни не заменят, так ведь? – Он поднял жирный указательный палец. В основание пальца вросло золотое кольцо. – Понимаете? Нет? – Он сунул в рот тонкий ломтик мяса, пожевал. – Согласен, было бы так хорошо использовать деньги, которые мы с таким трудом добыли, на помощь нуждающимся. Но реальность диктует обратное.

Его полуоткрытые губы блестели от жира. К круглой щеке над черной курчавой бородкой прилипло волоконце мяса.

– Сколько бы наши сердца ни говорили нам о том, что поступить надо иначе, мы имеем долг перед Церковью, которая выше наших желаний. – Он отхлебнул вина и рыгнул. – Мы получаем деньги от наших партитионес, дон Годе. Позвольте мне сказать вам, что в наше время свести концы с концами – дело тяжкое. О, много сезонов назад было куда проще, но с тех пор и нас стало больше, и времена изменились. Дело обычное. Теперь все куда сложнее. Церковь процветает именно благодаря деньгам. Не забывайте об этом, дон Голе. Вера – это хорошо. Мы служим ей, и у нее, конечно же, есть свое место. Но одной верой Церковь не проживет. Такой подвиг под силу лишь деньгам.

– Но, прошу прощения, дон Испете, наш первый долг – нести утешение тому, кто в нужде, указывать им путь к спасению! В этом и есть чудо Церкви!

– Мгм, да. – Дон Испете отломил ножку жареного барашка, обнажив белорозовое гнездо сустава. – Но, дон Годе, то, что делают для Церкви деньги, – тоже чудо. А без них… ну, – он пожал плечами, – милость Церкви не осенит никого. – Он впился в мясо белыми зубами. – Успокойтесь, сын мой, – сказал он, – все во славу Диоса.

ФУГА

На Пласа дель Пескиса было совершенно пусто.

Мойши стоял в густой тени оливковых деревьев, выбрав точку с наилучшим обзором на восток и запал, а также на север, откуда он мог незамеченным наблюдать за домом СегильясовиОривара.

Он сидел тут уже довольно долго. И никто ни разу не вошел в дом и не вышел из него. Четыре человека прошли мимо, не останавливаясь.

Он посмотрел в других направлениях. Пусто. Снов: вернулся к наблюдению за домом. Войти в него можно было только через двери.

Теперь Мойши двигался чрезвычайно быстро и беззвучно, ныряя из одной тени в другую. Так он пересечь площадь. Прошел какойто старик, чуть позже в другую сторону проплыла молодая парочка, держась за руки. Никто Мойши не заметил.

Наконец он добрался до темной боковой улочки справа от дома. Второе дерево на ней было как раз то, что нужно, и Мойши влез на него, затем перебрался со ствола на толстый сук, дугой изгибавшийся как раз нал заросшей плющом стеной дома.

Он встал носком сапога в развилку лозы и, убедившись, что она выдержит его вес, подтянулся. Перебирая руками, цепляясь изо всех сил, он медленно и осторожно поднялся вверх.

Уже будучи довольно высоко, Мойши услышал тихие крики, словно тонкая проволока свистела в воз духе, и один раз ощутил мимолетное легкое прикосновение кожистого крыла. Он не слишком любил летучие мышей, да к тому же они показались ему какимито слишком уж большими, но, хотя они и продолжат метаться рядом с ним и вопить своими характерными высокими голосами, угрозы для него они не представляли, и. притерпевшись к их быстрому полету, он продолжал подъем.

Мойши двигался вдоль стены, как какойто ночной зверь в час охоты. Вскоре он добрался до угла дома. Здесь было посветлее – большей частью от огней с площади. Он глянул на небо – край кучевого облака наполз на восходящуюлуну, – но он был вполне уверен, что преодолеет этот последний отрезок стены не замеченным снизу.

Мойши осторожно вытянул руку за угол так далеко, как только мог, и нащупал толстую лозу на фасаде дома. Потянул. Лоза держалась крепко. Он схватился покрепче и потянулся ногой.

Потом он думал, как же ему повезло, что он продолжал держаться правой рукой, потому что новая лоза оборвалась под его весом, и он ударился о стену дома, ободрал щеку о плюш и скользнул вниз. Он высвободил левую руку и мгновение висел, раскачиваясь, лишь на одной руке. Сила тяжести тянула его вниз, на улицу.

Упершись носками сапог, он остановил раскачивание и, прижавшись грудью к стене дома, стал искать на фасаде другую лозу. Отыскал, ухватился за нее покрепче. На сей раз она выдержала, и, задержав на несколько мгновений дыхание, Мойши повис на правом балкончике у забранного ставнями окна второго этажа.

На миг он сжался в комок за кованой решеткой, чувствуя себя совершенно беззащитным на свету. К тому же, забравшись сюда, он понял, что балкончик здесь скорее для украшения. Он не был предназначен для таких тяжестей.

Мойши вынул кинжал и всунул его острие в щель между деревянными ставнями. Нащупал простой металлический крючок и поднял его. Проник в комнату и закрыл за собой ставни.

Он оказался в маленькой комнатке с высокой кроватью с пуховиком и резным деревянным комодом, над которым висело очень большое овальное зеркало в бамбуковой лакированной раме. В углу стояло бамбуковое креслокачалка, словно ожидая возвращения хозяина. В комнате слабо пахло ароматами, на столике у кровати горел маленький светильник. Это само по себе было странно, поскольку у комнаты был нежилой вид, несмотря на все явные попытки ее оживить.

В три шага Мойши пересек комнату и приложил ухо к двери. Та оказалась слишком толстой. Он осторожно приоткрыл ее. Галерея с резными перилами огибала поверху то, что он счел за зал первого этажа.

Он вышел и замер. Слышалось слабое эхо тихих голосов. Мойши опустился на колени, вглядываясь сквозь перила. У передней двери стояла сеньора СегильясиОривара и разговаривала с Чиммоку. Похоже, он собирался выйти, поскольку был в темном плате.

– … как можно скорее, – услышал он. – И. ради Диоса, позаботься, чтобы он не выследил тебя.

Чиммоку молча кивнул и выскользнул из дверей. Теперь Мойши должен был быстро решить, что ему делать – остаться ли с сеньорой или посмотреть, что это за дело такое у Чиммоку ночью. Он выбрал первое не только потому, что таков был его первоначальный план, но еще и потому, что обстоятельства были на его стороне, оставив его с сеньорой наедине. Идти сейчас против них означало бы искать неприятностей на свою голову.

Сеньора заперла двери на засов и теперь шла к нему. Она стала подниматься по лестнице.

Мойши быстро и бесшумно отступил в комнату, через которую он проник в дом, прикрыл дверь, оставив щелку. Несмотря на зажженный светильник, он был уверен, что не эта комната спальня сеньоры. Он услышал, как она прошла мимо, и осмелился выглянуть. Он увидел, как она входит в комнату в дальнем конце галереи. Над дверью висел корабельный колокол из полированной меди.

Теперь уже обратного хода нет, подумал он. Чем дольше тянешь, тем больше вероятность того, что Чиммоку успеет вернуться.

Глубоко вздохнув, Мойши открыл дверь, вышел на галерею и беззвучно вошел в комнату сеньоры.


Чиизаи нашла меркадо без особого труда. Это было огромное одноэтажное сооружение в самом центре Корруньи. Меркадо был разделен на тысячи лавочек, каждую из которых снимал какойнибудь купен или торговец. Лавочками можно было владеть постоянно или временно, они могли переходить из рук в руки в течение всего нескольких дней, по мере того как прибывали или уезжали со своими посезонно завозимыми товарами купцы.

Временами, как сейчас, то есть по ночам или в непогоду, весь меркадо был покрыт. Тем не менее днем, под палящим далузийским солнцем, с отдельных лавочек крыши снимали, давая простор свету и бесконечной пестроте и блеску.

Даже сейчас, когда дневная торговля закончилась, в меркадо все еще царило оживление, хотя и другого рода, чем в дневные часы. Говорили, что меркадо Корруньи не спит никогда. Здесь всю ночь работники, сменяя друг друга, разгружали свежий товар, ремесленники трудились над изделиями из кожи, серебра, золота и драгоценных или полудрагоценных камней, жемчуга, над картинами, гобеленами и статуэтками из камня и глины. Далеко на задворках работали в своих раскаленных докрасна кузнях потные кузнецы. Днем только торговали, а ночью меркадо заполнял мастеровой люд, словно мифический ночной народец, исчезающий с рассветом. Поутру их сменяли готовые к отчаянному торгу купцы.

Таков был настоящий меркадо, который мало кто из жителей Корруньи когданибудь видел, поскольку этот город, в отличие от Шаангсея, не бодрствовал сутки напролет.

Чиизаи, очарованная, стояла на пороге меркадо, словно на берегу края обетованного. Она привыкла наблюдать за ремесленниками за работой – каждый буджун был в чемто мастер. «Что хорошего в том буджуне – говаривал ее отец, – который только убивать умеет?» Но она никогда не видела столько мастеров одновременно в одном месте, и от этого у нее голова шла кругом.

Медленно она шла по длинным проходам между помещениями, глядя, как в одном мастер раскалывает неограненный алмаз, в другом женщина прядет серебристую пряжу, а там, дальше, мастер вытравливает кислотой на кожаных ножнах замысловатый тонкий рисунок.

Она остановилась, зачарованная, посмотреть, как женщина обтачивает камень, похожий на огромный рубин, в подобие человеческой головы. Подождала, пока женщина отложит инструмент, чтобы передохнуть, и спросила:

– Это будет мужчина или женщина?

Женщина обернулась, смахнула пот со лба тыльной стороной ладони. Она была темноволосой, с удлиненными глазами, пухлыми губами и длинной точеной шеей. Чиизаи сразу же позавидовала ей. Чиизаи показалось, что лицо ее было олицетворением решительности.

– Женщина, – ответила она. – В конце концов из этого получится женщина.

– Это очень трудно?

– Милая, – рассмеялась женщина, – это почти невозможно.

– Тогда почему ты этим занимаешься?

– Потому что я, вопервых, здесь, а тут никто, кроме меня, на такой труд не отважится, будь он мужчина или женщина. Это моя вторая попытка, поскольку первый свой опыт я считаю неудачным. – Она протянула руку с тонкими длинными пальцами и, словно некое странное насекомое своими усиками, коснулась ими холодной неровной поверхности рубина. – Подойди, милая, и ощути то же, что и я. – Чиизаи протянула руку. – Но я, видишь ли, люблю этот рубин сам по себе, – продолжала женщина, – поскольку он не открывает мне самую свою суть. – Она улыбнулась. – Держится до конца.

– И это важно, – сказала Чиизаи, сама не понимая, вопрос это или нет.

– Для меня это так же важно, как дышать, – ответила женщина. – Поскольку без чудес жизнь теряет смысл, и мне останется только опустить вечером голову на подушку и пожелать себе никогда не проснуться.

Чиизаи неохотно отняла руку от рубина.

– У тебя есть чтонибудь из законченного? Я бы хотела посмотреть, – сказала она.

– Не думаю. – Женщина порылась под прилавком. – Погодика, я нашла коечто. – Она достала фигурку воина, вырезанную из тигрового глаза. – Боюсь, не слишком хорош. Это ранняя работа. И все же… – Ома поставила фигурку на прилавок, и Чиизаи взяла ее. Чтото в этой фигурке привлекло ее.

– Лицо этой фигурки кажется мне чемто знакомым.

– Это тудеск, – сказала женщина. – Ты бывала в РайнТудеске? Я оттуда родом.

Чиизаи подняла взгляд.

– Ты тудеска?

Женщина кивнула.

– Меня зовут Мартина. – Она протянула ей руку. – А тебя?

– Чиизаи. Я буджунка. – Она пожала холодную крепкую руку. – Прости мое невежество, но я думала, что все тудески светловолосы.

– Большинство. Но, видишь ли, я тудеска только по матери. У меня ее светлые глаза, но волосы, насколько я понимаю, отцовы.

Чиизаи снова глянула на фигурку. Резьба была великолепна. На лице воина была явно видна жестокость.

– На нас вчера напали тудески, – сказала она. – На море. – Она чуть подождала, потом добавила: – Похоже, ты не удивлена.

– А чего же удивляться? Они злой народ. Потому я теперь и живу в Далузии.

– Но ты же вырезала его, – показала Чиизаи на фигурку.

– Да. Как напоминание.

– О чем?

– Мой отец пришел с моря. Он был пиратом. Както раз его занесло в РайнТудеску. Там он и повстречался с моей матерью. Теперь они оба мертвы.

– Извини.

– Ладно. Мои родители были необычными людьми. Но мать преступила закон, и за этот грех они оба были убиты.

– Что она такого ужасного совершила, чтобы заслужить смерть?

– Она вышла замуж за моего отца, – ответила Мартина.


Она обернулась, как только Мойши притворил за собой дверь, и издала чтото вроде покорного вздоха.

Глаза ее вспыхнули, и в их нефритовой глубине он увидел коричневые точечки. На ней была свободная шелковая блуза цвета сливок, собранная у ворота на шнур, в овальном вырезе виднелась грудь. Еще на нем была длинная юбка такого темного зеленого цвета, что казалась почти черной.

– Ты! – прошипела она. – Как ты сюда пролез?

«Нет, чтобы спросить – чего тебе надо», – подумал он.

Руки ее свободно висели по бокам.

– Я влез в окно на втором этаже.

– Выметайся отсюда сейчас же!

Это обеспокоило его, поскольку в ней не было страхе и даже сейчас ее руки не сжались в кулаки.

– Не уйду, пока не получу ответов на коекакие вопросы. – Ему пришлось оторвать взгляд от ее вздымающейся груди. Это повредит делу. Он шагнул к ней.

– Сеньора…

– Вон! – Она не собиралась уступать.

Его тело напряглось само по себе, и он начал волноваться, поскольку ему нужно было добыть эти сведения.

– Сеньора, прошу вас. Вы должны выслушать меня. Жизнь вашей дочери…

– Я не собираюсь с тобой разговаривать, – ледяным голосом отрезала она.

Перед глазами Мойши возник лежащий в переулке мертвый Каскарас.

– Я не уйду.

Она шагнула к нему, и, прежде чем его отбросила назад полная силы ее молниеносная атака, он понял, с чем имеет дело. Когда она прыгнула, он успел увидеть ее собранные вместе вытянутые пальцы. Они оба упали, вцепились друг в друга и покатились по полу – он понимал, что, как только перестанет двигаться, ему конец. Одноединственное слово вспыхнуло у него в голове, когда он ударился затылком о деревянные доски и увидел нависшую над ним тень, – коппо.


– Народ РайнТудески живет только по законам, – говорила Мартина, когда они попивали компанью. – Рождаются и воспитываются по законам. В тенетах законов. Так живет эта страна. Рационально и легко. Бескровно. – С лица ее сбежал цвет, когда она рассказывала об этом. – Тудеск может вступить в брак только с тудеской, и никак иначе.

Чиизаи не сказала ничего, только смотрела в золотую глубину вина.

– Тудески ненавидят чужаков, – продолжала Мартина. – О, они терпят тех, торговля с которыми жизненно важна, но в РайнТудеску очень мало кого допускают, и командам купеческих кораблей, привозящих товар, не разрешается сходить на берег, а любой чужак в стране постоянно находится под конвоем.

– И ты не вернулась.

– Нет, – ответила Мартина. – И не вернусь.

– Ты не знала тудеска по имени Хелльстурм? – вдруг спросила Чиизаи.

– Нет. А что?

Чиизаи покачала головой:

– Да ничего. Просто вы оба тудески.

– Меня не интересуют другие из РайнТудески, Чиизаи.

– Может, тогда ты знала далузийского купца по имени Каскарас?

– О да, конечно. – Мартина налила им еще вина. – Но я уже много сезонов не видела его. Он собирался уезжать из города. Обычно он снимал вот эту лавку. – Она показала в пустоту меркадо. – Но это было уже давно. Мы были в хороших отношениях, поскольку он торговал старинными вещами.

– Значит, ты хорошо его знала?

Она покачала головой, окруженной ореолом темных волос:

– Да нет. Емуто хотелось бы получше… познакомиться со мной. Но я обнаружила, что некоторые из его старинных предметов были крадеными.

– Из собраний?

– Нет. Он грабил усыпальницы. По ночам отправлялся на добычу. Обычно к северозападу от города.

Он знал те места так хорошо, что я не раз советовала ему бросить грабеж могил и стать картографом. – Она слегка улыбнулась Чиизаи. – Конечно же, он не слушал меня. Слишком любил опасность… да и огромные барыши тоже.

– А Каскарас ни о чем не рассказывал тебе, когда вы в последний раз виделись с ним? Хоть о чемнибудь?

– А почему он так тебя интересует?

– Его убили, Мартина. В Шаангсее.

– В Шаангсее? – Мартина широко открыла глаза. – С чего это его занесло так далеко на юг?

– Его преследовал тот самый Хелльстурм. Ктото пытал Каскараса. Мы думаем, что это Хелльстурм.

– Если Хелльстурм тулеек, то есть способ узнать это наверняка.

– Да? Как?

Мартина отвернулась от Чиизаи. снова прикоснулась к рубину, к оселку, к талисману, отгоняющему дурные воспоминания.

– Тудески во многом очень дикий народ, хотя на них и есть некий налет цивилизации. – Она помолчала. Судорожно вздохнула. – Мои родители погибли в мой день рождения. Я видела, как они идут к дому, поскольку я сидела у открытого окна и ждала их. Они несли подарки для меня. Когда они переходили улицу, на них напали. Двое поджидали их. Это случилось так быстро, так просто – и вот они уже лежат в луже собственной крови. Мертвые. Только что были – и уже их нет. Я даже и не помню как следует, что было потом. Наверное, я спрягалась, поскольку дом наверняка потом обыскивали. Затем я уже была на улице. Сколько я проблуждала – понятия не имею. Я знала только одно – меня ищут, и я должна добраться до границы. Я старалась не спать, но, конечно же, это было невозможно. Через некоторое время я не выдержала. Както ночью я оказалась в какойто задней аллее, меня пробудила мешанина звуков и возни. Мне надо было бы убежать, но чтото удержало меня, какоето странное оцепенение охватило меня. Но, как оказалось, мне повезло в этом, поскольку я как раз напоролась бы на трех воинов – понимаешь ли, там был тупик.

Она замолчала, поглаживая тонкими пальцами рубин, словно читая прошлое и пытаясь прозреть будущее.

– Они тащили с улицы женщину. Может, она была шлюхой, может, нет. Теперь уж не узнать. Они изнасиловали ее на моих глазах, словно совершая какойто бескровный ритуал – без тени страсти или похоти. Затем, покончив с этим, они вспороли ей грудь. Они еще коечего хотели от нее – хотели коечто узнать, насколько я понимаю. В конце концов, они добились своего.

Чиизаи показалось, что ее собственное сердце сжимает холодная рука.

– Что они с ней сделали?

Глаза Мартины пылали огнем воспоминаний.

– Ты и вправду хочешь знать все до конца? Чиизаи кивнула.

– В РайнТудеске пытка считается высоким искусством. В тайных обществах, понимаешь ли, считается просто обязательным, чтобы высшие знали способы выведывания секретов. Понимаешь?

Чиизаи подумала о том, что рассказывал ей Мойши о том, как живет общество Шаангсея, полное тайн, но все же открытое.

– Нет, – призналась она. – Боюсь, что нет.

Мартина пожала плечами:

– Ладно, все равно. Мне кажется, что для полного понимания тебе придется съездить в РайнТудеску. Тудески обнажают сердце жертвы и, массируя его, либо замедляют, либо ускоряют жизненные процессы в теле жертвы, причиняя ей тем страшнейшую боль, но не допуская смерти. В этом они достигли совершенства. Никто не может выдержать такой пытки, но она – лишь одна из многих других.

– Боюсь, такое случилось и с Каскарасом.

– Тогда мне остается молиться за спасение его души.

Чиизаи дотронулась до нее:

– Прошу тебя, Мартина, очень важно, чтобы ты вспомнила все, что говорил тебе перед отъездом Каскарас.

Мартина выпрямилась, провела рукой по лбу.

– Дай подумать. Это было уже довольно давно. Тогда было начало лета. Он уезжал… куда же, он же говорил… не могу припомнить. Короче, как всегда, на северозапад.

«Верно, – подумала Чиизаи. – Кинтай лежит к северозападу от Корруньи».

– Помню, он был очень возбужден. «Когда я вернусь, Мартина, – говорил он, – я буду так богат, так могуч, что тебе придется согласиться на мое предложение, и мы поженимся». Но я мало слушала его. У него всегда в голове была парадругая планов, которые, как он верил, сделают его богатым, словно император. Так я ему и сказала – мол, богатый ты или нет, могучий или нет, мне все равно. Я не любила его и не собиралась за него замуж. Конечно, это мало на него повлияло, поскольку он считал, что за деньги можно купить все на свете. Он думал, что я просто подзадориваю его. И все же вот что он мне сказал: «Ты не понимаешь. Мартина. Сейчас я и вправду нашел ключ. С ним я стану повелителем мира. Но ты поймешь только тогда, когда я вернусь оттуда, где светит опаловая луна».

На миг Чиизаи замерла. У нее дыхание перехватило, и ритмичные удары сердца сотрясали грудную клетку. Она прокашлялась.

– Мартина, я правильно расслышала тебя? Каскарас сказал, что отправляется в Страну опаловой луны?

– Да. Я не помню, чтобы прежде слышала такое. Это фигура речи такая?

– Фигура… – Чиизаи уставилась на нее. – Ты не знаешь?

– Чего не знаю? Каскарас частенько разговаривал таким выспренним языком. Это был как бы шифр, с помощью которого он скрывал свои намерения от того, кто мог бы подслушать.

– Но не в тот раз. – Чиизаи поставила пустой кубок и встала. – Мартина, ты невероятно помогла мне. Ты даже не понимаешь как. По крайней мере, я понимаю теперь, изза чего все это случилось.

Мартина с любопытством посмотрела на нее, а потом сказала словно себе самой:

– Я рада, что смогла тебе помочь, но…

– Не бери в голову. Возможно, я когданибудь сумею тебе все объяснить. До свидания, Мартина.

Легким шагом Чиизаи покинула меркадо. За спиной у нее от стены отделилась темная тень и скользнула следом в ночь.


Комната была выкрашена в темносиний цвет, даже более темный, чем ночное небо. Цвет еще сильнее подчеркивали золоченые арочные балки, перекрещивающиеся на куполообразном потолке. Синие оштукатуренные стенные панели были тоже окаймлены золотом. По стенам были развешаны картины с изображением кораблей.

В комнате в первую очередь привлекала взгляд огромная кровать с периной, очень высокая, с бронзовыми изголовьем и изножьем, укрытая покрывалом изумительной работы, выполненным во всех оттенках зеленого. Огромные окна в свинцовых переплетах открывались в пышный сад на заднем дворе.

Эта комната во всем была необычной и говорила о нетрадиционном вкусе. Но замечательнее всего была большая, как полная луна, картина, висевшая прямо над кроватью в богато украшенной позолоченной раме. Она настолько привлекала взгляд, настолько ошарашивала, что непонятно было, как вообще можно спать под такой картиной.

Она изображала далузийского земледельца в поле, с напряженными мускулами, блестящей от пота кожей. Перспектива была такой, что равнина казалась просто бесконечной. Одной могучей рукой он обнимал за талию жену, которая пряталась на его груди, отчаянно прижимая к себе дитя. В другой руке земледелец держал серп, которым только что жал. Но сейчас он возносил его к темнеющему ночному небу, поскольку на него и его семью устремилась с неба страшная тварь – получеловекполунетопырь. Казалось, широкие крылья взбивают тяжелый воздух. Длинные кривые когти на человеческих ногах и звериных руках тянулись к горлу крестьянина.

Прямо как вытянутые пальцы сеньоры СегильясиОривара. когда она целилась в глотку Мойши. И все же, как ни странно, ему удалось продержаться все время, пока они катались по полу.

Мойши знал лишь основные блоки, но это могло лишь помочь сдержать нападение, поскольку он не знал, как в коппо надо атаковать. Но если она в этом деле мастер, то она быстро разделается с ним.

У него болело все тело. Даже кости начали ныть. Он отразил еще один страшный удар, нацеленный ему в кадык. Попади она в цель – ему конец.

Он снова навалился на нее, используя силу ее собственной инерции, чтобы они оба полностью перевернулись, и на мгновение очутился сверху, всем своим весом всадив локоть ей в солнечное сплетение. И все равно она ответила ударом в нос, который точно лишил бы его сознания, если бы она попала, и тогда, уже в полном отчаянии, он еще раз дал ей локтем, сжался и повалил ее толчком плеча, в который вложил всю силу – он сейчас думал о ней, как о противникемужчине.

– Ох! – шумно выдохнула она, свернувшись было клубком, но он ей не дал. Она попыталась было глотнуть воздуха, но он придавливал ее к полу, не давая дышать. Приступ рвоты чуть было не заставил ее задохнуться, и он слегка приподнялся, попрежнему стискивая ее руки железной хваткой. Она привалилась к его плечу, перевела дыхание. Он ощутил, как к ней с невероятной скоростью возвращаются силы. Он еще крепче стиснул ее запястья.

– Теперь, сеньора, – сказал он, – хотите вы или нет, но вы выслушаете меня.

Он холодно посмотрел на нее сверху вниз. Она широко открыла глаза – боль быстро уходила из них. Карие искорки плавали в нефритовых ее глазах, и он вдруг осознал, насколько она красива.

Он с трудом заговорил:

– Каскарас мертв, сеньора. Его пытали до смерти и убили в трактире Шаангсея.

– А при чем тут я? – с яростью ответила она. – Я не знаю никого с таким именем. – Она отчаянно выворачивалась, пытаясь освободиться из его стальной хватки.

– Может, и так, – спокойно сказал он. – Но мне кажется, вы все же знаете его, потому что он был другом вашей дочери. Когда я встретил ее в Шаангсее, сеньора. Офейю чуть было не продали на торгах в Шариде.

Она коротко вздохнула, и впервые он увидел в нефритовых озерах ее глаз истинное чувство. И это был страх.

– Да, в Шариде, сеньора, где всех, кто продан, ожидает страшная смерть. Наверняка и ее ждала та же участь, не вмешайся мы с другом. Потом она рассказала мне, что ее преследовал некий человек, который, как я думаю, убил Каскараса. Злая судьба занесла их обоих в этот город, поскольку собирались они не туда. – Он смотрел ей в лицо – ему казалось, что оно постоянно меняется, хотя это могла быть игра полумрака да его собственного воображения. – Офейя страшно боялась его, сеньора. Я совершил ошибку, оставив ее на время. Этот человек, что преследовал ее, похитил вашу дочь и при этом убил моего друга. И теперь я вот что скажу вам, сеньора. Я намерен найти Офейю и вернуть ее, равно как и убить того человека, Хелльстурма.

Он держал ее руки у нее за спиной, изза чего она сидела выгнувшись и ее крепкие груди выдавались вперед, словно ожидая его ласки. Во время схватки шнур ее блузы развязался, и теперь он видел всю ее грудь почти до сосков. Они выдавались даже сквозь ткань. Он оторвал от них взгляд и сказал:

– Теперь я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы.

Она подняла голову, и под ее пронзительным взглядом он вдруг ощутил, как его охватывает какоето странное чувство.

– Отпусти меня, – прошептала она. – Прошу тебя. – На мгновение она закрыла глаза, затем снова открыла. Она была так близко… Он ослабил хватку, чтобы в ее кистях восстановилась циркуляция крови.

Она чуть переместилась вперед, и ее острые соски касались теперь его груди.

– Отпусти меня, – пробормотала она прямо ему в шею. – Отпусти меня, и я расскажу тебе все, что знаю об лом. – Она застонала словно от боли. – Все, что знаю. – Затем, словно прочитав его мысли, добавила: – Я не стану использовать коппо.

Он медленно отпустил ее запястья. Но глаз с нее не сводил, поскольку хотел знать, не собирается ли она его обмануть.

Она согнула пальцы, подняла их вверх. Она смотрела ему прямо в глаза. Ее пальцы были нацелены ему в лицо, но на сей раз без злобы, мягко.

– Что ты хочешь знать? – Голос ее был как дыхание ночного ветра. Она протянула руки, провела пальцами по его груди, по плечам, сцепила пальцы у него на затылке. Притянула его голову к себе.

– Я все расскажу тебе, – прошептала она.

Губы ее раскрылись под прикосновением его губ, язык коснулся его зубов. Она прижалась к нему, затем какимто непостижимым движением оказалась пол ним, ее ноги раздвинулись, стиснув его бедра. Он ощутил, как она горячо прижимается к нему, и его руки сошлись на ее спине…

Шорох, мягкий стон, снова и снова…


Приближалось время, когда Чиизаи должна была встретиться с Мойши на улице Калле Кордель, и, шагая по ночным улицам Корруньи, она начала разыскивать открытую таверну, надеясь, что еще не поздно Ей нужно было немного побыть одной и поразмыслить.

Она свернула на первом же углу с той стороны улицы, где она шла, выйдя из меркадо. хотя ее мысли были полны того, что Мартина, сама не подозревая, рассказала ей.

Это было обычным делом. Буджунское воспитание и обучение. Оно было так эффективно потому, наверное, что стало отчасти инстинктом. И поворот за угол был одним из основных принципов, применяемых в случае нахождения в чужом городе. Чиизаи начала машинально прислушиваться к звуку собственных шагов, выделяя один за другим остальные ночные звуки из общей мешанины – шорох листвы, звон цикад, далекий смех, звук захлопываемой двери и гдето еще дальше лай собаки. И тут она услышала шаги и поняла, что за ней следят с того самого момента, как она свернула за угол.

Она не ускорила шага и продолжала идти по улице, как ни в чем не бывало. Теперь ей нужно было две вещи – еще один угол и глубокая дверная ниша, хотя и темная аллея на худой конец сойдет.

Вот и угол. Она повернула налево, выискивая тень поглубже. Время теперь было на вес золота. Ей нужно исчезнуть, прежде чем…

Вот! Она скользнула налево.

Притаилась, напряженно прислушиваясь.

Она стояла совершенно неподвижно, слушая звук приближающихся шагов. Она подобралась, приготовилась… Нахмурилась. Чтото не так.

– Чиизаи?

«Боги! Мартина».

– Чиизаи!

Ее прошиб нот – она поняла, в чем дело. Звук шагов изменился. Теперь надо остерегаться двоих. Она вспомнила, что случилось с Коссори.

Она видела очертания фигуры. Мартина. Силуэт превратился в рельефную картину, когда женщина прошла мимо фонаря. Затем снова растворилась во тьме. Теперь ей еще раз придется выйти на свет. Это был шанс, и Чиизаи быстро прикинула, не дать ли ей пройти мимо. Но это тоже было опасно, особенно если Мартина на вражеской стороне.

Она молниеносно схватила Мартину за руку, другой зажала ей рот. Снова нырнула в нишу.

– Что ты тут делаешь? – яростно прошептала она.

– Пи… – Рука снова легла ей на рот.

– Шепотом!

– Я пришла предостеречь тебя, – еле слышно прошептала Мартина. – За тобой ктото идет.

– Знаю.

– О! – Затем: – Прости. Я нее испортила. Чиизаи посмотрела на улицу.

– Может, и нет. – Она изо всех сил прислушивалась, пытаясь различить шаги. Те, потяжелее. И она услышала их, понимая, что сейчас уже слишком поздно, что она не успеет увести Мартину в безопасное место. Значит, остается только запихнуть ее поглубже в тень и надеяться, что их не заметят.

– Не беспокойся, – шепнула Мартина. – Я вооружена. – Она молча потянулась к поясу и чтото вынула изза него.

Чиизаи уставилась на это «чтото». Оно было около метра длиной, длиннее любого кинжала, который ей приходилось раньше видеть. Странный треугольный клинок. Чиизаи както видела чтото вроде этого в одной деревне возле Аманомори. Тогда это был охотничий кинжал – как ей объяснили, такая форма лезвия придавала страшную силу оружию, когда оно вонзалось в тело зверя. «Нужно быстро достигнуть жизненно важного органа, не калеча плоти, поскольку охотятся только ради еды». Кинжал Мартины, как она поняла, был прекрасным оружием для ближнего боя.

– Это миссра, – прошептала Мартина. – Тудески используют такое на войне.

По тому, как Мартина держала миссру, Чиизаи поняла, что та умеет с ним обращаться. И тотчас обрадовалась, что эта странная женщина сейчас на ее стороне, поскольку теперь она могла различить звук шагов по крайней мере трех человек. Они приближались.

Она вынула дайкатану – длинный буджунский меч. Он получил имя, как было в обычае для такого оружия, в тот самый миг, как впервые попробовал крови. Меч Чиизаи был известен как Кинсюши – Всадник Смерти.

Она увидела блеск металла, когда преследователи проходили в полутени под фонарем и потом снова исчезли во тьме. Она обернулась к Мартине и прошептала:

– Если нам теперь придется расстаться, ищи меня в начале улицы Калле Кордель в полночь. За тобой туда не должен прийти никто. Поняла?

– Можешь рассчитывать на меня, – кивнула Мартина.

Чиизаи очень хотелось бы и это верить.

С пронзительным боевым кличем Чиизаи выскочила на улицу, высоко подняв обеими руками дайкатану, уже начавшую свой смертоносный путь в тот самый момент, как она поставила ногу на брусчатку мостовой.

Преследователи были огромными, высокими, даже больше, чем Мойши, но она была буджункой, воительницей от рождения.

Кинсюши со свистом рассек ночной воздух, развалив человека слева от ключицы до пупка. Человек покачнулся, точно пьяный, кровь и внутренности хлынули на мостовую. Он даже не успел крикнуть.

У них были прямые мечи, наверное, тяжелее ее двуручного. Но эти мечи ковали не буджуны – превосходные мастера этого дела.

Не клинок плел смертельную серебряную сеть в воздухе, розовые и золотые искры летели в ночь там, где клинки сталкивались, оглушительно звеня друг о друга.

Теперь она видела, что ее противники – крепкие тудески, очень сильные и хорошо обученные. Двое, с которыми билась она, прекрасно работали в паре, двигаясь и нанося удары так, словно обе руки с мечами принадлежали одному человеку.

Чиизаи спустя несколько мгновений осознала, что Мартина не врала и не преувеличивала, когда говорила о дикости тудесков. Это были звери под человеческой личиной, смертельно опасные фанатики.

Ей все это начало надоедать, поскольку впечатление было такое, словно она сражается с каменной стеной. Да, она была куда быстрее, но этим двоим всегото нужно было по очереди подставлять свои огромные клинки, чтобы блокировать ее удары. На это они, наверное, и рассчитывали. Как только она чуть замедлит скорость, они тут же убьют ее. Стратегия боя тотчас же обрисовалась у нее в голове. Можно изобразить, что она устала сильнее, чем на самом деле, и заставить их преждевременно начать атаку. Но так, понимала Чиизаи, она сможет обдурить только одного из них. И все же…

Она чуть замедлила с защитой, и тут же правый тудеск бешеным выпадом атаковал ее. Чиизаи крикнула и, поднырнув под смертоносный улар, повернула меч в горизонтальном уларе, нанеся его со всей силой. Человек рухнул как подрубленный.

Она отпрянула назад, впервые услышав звуки схватки за спиной. Мартина.

Она выхватила короткий меч. Теперь она стояла, широко расставив ноги, с двумя мечами. Она атаковала, нанеся одним клинком косой удар, а Кннсюши направив горизонтально, поперек груди противника. Он легко отразил атаку, просто подставив меч. Но Чиизаи уже начала обратное движение коротким мечом. Он заметил его в последнее мгновение, и все, что он успел сделать, – это отклониться. Движение почти спасло его. Клинок острием прочертил линию по его груди, но Чиизаи свела на нет его оборонительное усилие, следующим выпадом рассекши его позвоночник. У тудеска подломились колени, он опустился на брусчатку, словно молясь своим богам, опрокинулся на спину и затих.

Третий тудеск двигался осторожнее. Но она совершила ошибку, посмотрев ему в лицо и упустив размытое движение его меча. Удар был направлен не в точности на нее, потому она не сделала рефлекторного защитного движения. Но противник замышлял быстрым уларом выбить у нее короткий клинок. И все равно удар массивного оружия был так силен, что меч вылетел из ее руки, со звоном закрутившись на брусчатке.

Она ударила снизу, затем сверху – он отбил оба удара. И все время он теснил ее, снова и снова нанося косые удары. Она поняла, что устанет куда быстрее, чем ей хотелось бы. Она также заметила, что отступает в аллею, в более стесненное пространство. Там со своим длинным мечом она будет в невыгодном положении. Единственный выход – избавиться от меча. Поэтому при входе в аллею она позволила ему обезоружить себя, бросилась ему под ноги и сбила его. И когда он упал, она выхватила кинжал и нанесла удар.

Теперь он был вынужден бросить свой огромный меч, поскольку в такой тесноте тот скорее мешал, чем помогал. Тудеск достаточно быстро поднял руку, чтобы защититься от первого удара Чиизаи, отклонил второй и бросился в контратаку, которой чуть не опрокинул ее.

Она, тяжело дыша, отбивалась, покуда он изо всех сил старался навалиться на нее всем своим тяжелым телом. Чиизаи. однако, понимала, что если это случится, то ей конец, и потому она перекинула кинжал в другую руку. Тудеск заметил это только в последний момент и снова попытался отклонить удар. Но на сей раз он не уловил, под каким узлом пойдет клинок, и промахнулся.

Тем не менее это не был смертельный удар, поскольку он прошел аккурат над почкой справа. Он стиснул зубы и еще раз попытался наброситься на нее, но Чиизаи держалась, так упорно вращая клинком, что он никак не мог до нее добраться. Тогда он отшвырнул ее и, поднявшись на ноги, шатаясь, пошел по аллее, думая теперь только о том, как вернуться туда, откуда он пришел.

Чиизаи, хотя и поняла его намерения, была вынуждена за долю секунды принять решение – остаться и помочь Мартине или броситься следом за тудеском. Честно говоря, тут нечего было особо решать, поскольку преимущество сейчас было на одной стороне. И обстоятельства говорили, что если она сможет успешно проследить за этим тудеском и остаться незамеченной, то он выведет ее на Хелльстурма. Как только она узнает, где он затаился, она отправится на встречу с Мойши. Может, у нее еще останется время.

Она подобрала дайкатану и короткий меч и осторожно пошла по аллее следом за тудеском.


– Знаешь, ты похож на далузийца. – Ее прекрасное лицо, блестящее от пота, теперь было мягче – напряжение ушло. – Потому я и не поверила твоему рассказу.

«Она сейчас кажется ровесницей Офейи, – подумал Мойши. – В чемто даже и моложе». В ней было чтото от маленькой девочки, чтото такое, что не поддавалось описанию. Мягкая и беззащитная, но без намека на слабость, которую он презирал в людях.

– Я очень богата, – тихо сказала сеньора СегильясиОривара, – и ты, несомненно, об этом знаешь. Поэтому на меня смотрят как на добычу. – Она лежала совершенно нагая рядом с ним на зеленом покрывале. Ее тело величественно смотрелось в полумраке. Тени заполняли все его изгибы, придавая ее плоти таинственность, что была под стать ее таинственной душе. – Редко когда выдавался день, чтобы никто не искал здесь денег. – Она тихо вздохнула и повернулась к нему. Темная картина, висевшая над их головами, угнетала. – Я редко выхожу теперь из дому, поскольку часто – слишком часто – эти люди не просят, а требуют. – Она устремила на него твердый взгляд. – Ты, мужчина, можешь ли понять мое положение?

Мойши рассмеялся, пытаясь снять вернувшееся к ней тревожное напряжение. Оно передалось ему от нее при первом же прикосновении и беспокоило его все время, пока они занимались любовью.

– Но при владении коппо…

Она покачала головой:

– Все же ты не понимаешь. Будь я воином, я могла бы защищать себя как хочу, совершенно не задумываясь об этом. – Она положила руку ему на грудь, лаская его. – Скажи, мог бы мужчина, воин или не воин, очутиться в таком положении?

Он понял, о чем она, и покачал головой:

– Нет.

Она слегка расслабилась.

– Ты вправду так думаешь, да?

– Да, конечно. Иначе не сказал бы так.

– Даже чтобы угодить мне?

– А разве я не угождаю тебе наиболее честным образом?

Впервые с момента их встречи он увидел улыбку на ее губах.

– Да. Да. Так же, как и я тебе?

– Как и ты. – Он взял ее руку и поцеловал ее. – Но разве тебя не волнует судьба твоей дочери?

Она перевернулась на спину, уставилась в высокий потолок, похожий на купол храма.

– Давнымдавно, – тихо начала она, погружаясь в прошлое, – я была свободной женщиной. Я плавала на собственном судне, сражалась, брала что захочу, командовала командой из тридцати семи человек, верных мне, и только мне одной. Не удивлен? – Она взглянула на него на миг.

– Не особенно. В тебе бушует буря. Я чувствовал это все время, пока мы любили друг друга, это как прилив страстей. Ты слишком сильна, чтобы быть чьейто женой, каким бы влиятельным или богатым этот человек ни был.

Она улыбнулась, кивнула и продолжала:

– Я была счастлива, и в то же время меня переполняла необъяснимая печаль, которая охватывала меня каждый раз, когда я ложилась спать. Это так угнетало меня, что я начала бояться, а потом ненавидеть ночь. Я не могла оставаться в своей каюте, поскольку меня угнетал безымянный ужас, так что я предпочитала бродить по палубе, избегая вахтенных, кроме боцмана, который в первую же ночь, как увидел меня бродящей по палубе, принес мне горячего грога. И так было каждую ночь. Это одиночество в ночи немного помогало – словно я очищала душу в свете звезд и луны. Но в моей голове постоянно свербила мысль: «Этого недостаточно». Но чего я хотела?

За открытым окном на ветке сосны запел соловей. За ее плечом он увидел тонкий серпик молодой лупы, словно ломтик арбуза, который подают в конце пира. Над верхушкой дерева тянулся звездный шлюз, часть Небесной Реки, как называли ее моряки во всем мире.

– Вскоре я стала думать, что мне хочется добыть побольше денег. Потому я поведала свою печаль и страх одной женщине, которую встретила в далеком порту в устье реки, что не имеет названия. Мы заключили соглашение. Я получила много… предметов, которые помогли бы мне, и за одинединственный сезон добыла денег больше, чем за прежние восемьдевять. Я стала спать по ночам и была уверена, что нашла себе лекарство. Моя товарка, конечно же, получала половину всего, что добывала я, но меня это не беспокоило, поскольку корабль мой всегда сидел глубоко от груза добытого мной золота, серебра и драгоценных камней.

Так продолжалось много сезонов. Поначалу легкость, с которой мне все удавалось, поражала меня, затем, с течением времени, я стала воспринимать это как должное. Очень скоро я снова перестала спать по ночам и плакала, лежа в своей каюте. Я так и не нашла избавления.

Он смотрел, как ритмично вздымается и опадает ее грудь, как играют тени на ее лице.

– Теперь моя товарка коечего потребовала от меня – ты можешь называть это уступками. Коечто я делала без угрызений совести, чтото было мне не по вкусу. Но когда я заупрямилась, она стала настаивать, и вдруг я поняла, что попала в зависимость. Мной стали манипулировать, меня принуждали. Тот странный ужас стал постоянным, и наконец я была уже не в состоянии выносить его. Я отправилась к ней и сказала, что у меня нет сил выполнять то, чего она от меня хочет. Она рассмеялась, плюнула мне в лицо и сказала: «А ты не знала? Все, кто работает на меня, мои до конца жизни». Я ответила, что больше не выдержу, и швырнула ей под ноги все те чародейские штучки, которые она мне дала. Она взбеленилась: стала грозить мне, говорила, что могла бы прикончить меня, но не станет, что я однажды вспомню это мгновение и пожалею, что не умерла тогда.

Она отвернулась, посмотрела на него. На мгновение ее нефритовые глаза показались ему черными.

– Но я должна была уйти, понимаешь, поскольку наконец выяснила, что так меня угнетало. В своих странствиях я встретила одного человека. Понимаешь, я его бросила. Ну, пришлось – дела того требовали. Теперь я поняла, что именно о нем я так тосковала, что он остался шрамом на моем сердце и что именно этот шрам так болел каждую ночь. Конечно же, я никогда больше его не видела. Так ведь всегда случается – мир слишком велик. К тому же слишком мною времени прошло, чтобы искать его. Поэтому, расставшись со своей товаркой, я отправилась на берег и стала искать мужчину, который сделал бы меня счастливой. Пришло время – и я встретила Милоса Сегильяса и больше никогда не выходила в море. – Она на мгновение замолкла, и Мойши поймал себя на мысли – это, конечно, интересно, но какое отношение эта история имеет к Офейе? – Я не хотела, чтобы дочь повторяла мои ошибки, – наконец сказала она.

– Боюсь, с этим вряд ли что можно поделать. Похоже, что единственным настоящим учителем является жизнь.

– Да, я это поняла. Тяжкий путь.

– Что ты имеешь в виду?

Она села, словно какаято внутренняя буря не давала ей успокоиться.

– Мы с Офейей были… не в лучших отношениях. Недолго. А перед ее отъездом… перед тем, как она сбежала, то, что мы говорили друг другу, было просто ужасным. Мы постоянно ссорились.

– Изза чего?

Она отвернулась на мгновение, густые волосы рассыпались по плечам.

– Да. Обычная вещь между матерью и дочерью. Все, все вырвалось наружу!

– Почему она сбежала?

Она молчала, отвернувшись от него. Он коснулся ее шеи.

– Она ведь сбежала, так?

– Я не хочу об этом говорить.

Напряжение сквозило в каждом изгибе ее тела.

– Хочешь, – мягко сказал он. – Мне кажется, что ты очень хочешь поговорить об этом.

Она снова придвинулась к нему – едва заметным движением, но в нем заключалось так много. Он ощутил ее дрожь, запоздало осознав, что она молча плачет, возможно, стыдится того, что он видит ее такой, обнаженной не только телом.

Он медленно обнял ее, прижал к себе. Стал ласково покачивать ее у груди, ожидая, когда она продолжит.

Наконец она заговорила:

– Я была в Коррунье очень недолго, когда встретила Милоса, понимаешь. До того – прямо перед этим – я была в РайнТудеске на последнем задании, которое дала мне моя товарка. Там я встретила одного человека – странного, притягательного, красивого, и. пока мы стояли в порту, я была с ним. Это был Хелльстурм.

За окном умолк соловей, и, казалось, сама ночь затаила дыхание. Но ночь была за тысячу миль от них, она была другой вселенной, где люди любят и смеются, занимаются обычными делами – ужинают, гуляют, или играют, или просто бредут к морю. А здесь комнату заполнила леденящая душу тишина. Она охватила их обоих, как кожистые крылья гигантского человеканетопыря, напавшего на далузийскую семью на картине у них над головой.

– Много сезонов спустя он приехал в Коррунью, поскольку узнал, что после нашего расставания я поехала туда. Тогда мы с Милосом уже были женаты и горячо любили друг друга. Но Хелльстурму было все равно. Он хотел меня. Он настаивал, но наконец я добилась того, что он оставил меня в покое. Я провела с ним ночь. Милос ни о чем не догадывался. Я знала, как он к этому отнесется. Он был очень горд.

Что ж, жизнь много сезонов тянулась своим чередом, и я забыла о Хелльстурме. Я забеременела и родила Офейю. Мы с Милосом оба были на вершине счастья. Она выросла. Время быстро летит, когда у тебя есть ребенок. И вдруг неожиданно вернулся Хелльстурм, словно туман времени рассеялся, и все началось снова. Только на сей разэто была Офейя. – Она закрыла лицо длинными тонкими пальцами с длинными блестящими ногтями. Когда она отняла руки от лица, взгляд у нее был затравленный, зелень ее глаз потускнела. – Она была в том возрасте, когда все кажется трудным. Моя Офейя – необыкновенно красивая девушка, и в ту пору она толькотолько созревала. Она своевольна, да к тому же возраст был такой, в котором юные своевольнее всего. Она жаждала стать женщиной, и ей нравилось, что вокруг нее столько мужчин и что всеми ими она может помыкать. А таких было много. Я изо всех сил гоняла их, она бесилась. Но я не думала, что это правильно. Я в ее возрасте сама такая была, и я не завидовала ей. Но у меня в юности не было рядом родителей, и временами я попадала в такие переделки, что позже удивлялась, как я вообще сумела прожить до того времени, как стала женщиной. Я не могла допустить, чтобы и Офейя подвергалась такой же опасности. Но все мои запреты привели только к тому, что она стала еще более строптивой, и мы постоянно ругались. Она помотала головой. Он посмотрел ей в глаза.

– Тут и появился Хелльстурм. Ему нужно было то же, что и всегда. На сей раз я отказала ему окончательно. Я сказала, что об этом и речи быть не может. Ято сдуру тогда подумала, что ценой одной ночи смогу отделаться от него навсегда. – Она провела пальцами по волосам, подняла голову, и он увидел в ее глазах золотые искорки. – Тогда он принялся за Офейю. Преследовал ее везде – в школе, в меркадо, в тавернах. Везде. Он много о чем ей рассказал. Полагаю, иногда он ей даже рассказывал правду. Но он извращает все, даже правду, так, чтобы она служила его целям. У него медоточивый язык. – Она взяла руку Мойши, перевернула ладонью вверх, провела по его пальцам. – Нетрудно догадаться, что дальше случилось. Он соблазнил ее, как и меня много сезонов назад. Но одновременно он отравил ее разум, и она стала ненавидеть меня. Она сбежала с ним, Диос ведает куда. Так я в последний раз видела ее.

– А сеньор? – тихо спросил он.

Мойши ощутил, как она повела плечами.

– Конечно же, пришлось рассказать ему. Нрав у него был непростой, временами он выходил из себя, и, как я сказала, это был чрезвычайно гордый человек. Он вызвал Хелльстурма на дуэль.

Мойши вспомнил слова Армазона. А вдруг он был прав? Вдруг сеньора сговорилась с Хелльстурмом убить Милоса Сегильяса? Но зачем? Ответ был только один. Сеньора любила мужа, но, может быть, куда сильнее любила дочь.

– Диос, я была в ужасе! Я на своей шкуре знала, что такое Хелльстурм, и понимала, что у Милоса, несмотря на всю его отвагу, мало шансов остаться в живых. Я умоляла его. Плакала, кричала на него, угрожала. Но все попусту. Я ведь не далузийка. Не по крови. Я не понимала, насколько священна далузийская дуэль. Когда вызов брошен, отменить дуэль никак невозможно. Даже если бы Милос этого захотел – только он, конечно, не захотел. Остановить его я не могла. – Она резко замолчала, словно окончила рассказ.

– Продолжай, – подбодрил он.

– Мало что осталось рассказывать. Милос сразился с Хелльстурмом и погиб.

Воцарилось молчание. Он прислушался к тишине ночи, которую время от времени прерывало хлопанье крыльев. Наверное, шторм идет. Но, находясь в комнате, нельзя было понять, переменился ветер или нет.

– Должен признаться, я слышал об этой дуэли. Она водила рукой по вновь застеленному покрывалу, разглаживая несуществующие складки.

– Об этом мне рассказывали на борту лорхи. – продолжал он, стараясь привлечь ее внимание. – Только та история кончалась подругому.

– Да? – Она даже не обернулась.

– Мне сказали… что дуэль была нечестной.

Она невесело рассмеялась.

– Если бы так, Мойши. Тогда я законно выследила бы и убила Хелльстурма. Я ненавижу его всей душой.

– Но он увез твою дочь.

– Она поехала с ним по своей воле.

– Тогда скажи мне, почему, когда я с ней встретился, она до смерти боялась его? «Он уже десять тысяч лиг идет за мной по следу» – так она сказала.

– Люди меняются. Может, она выросла. Теперь она знает, как злы могут быть люди.

Он почувствовал, что надо вернуться к другому вопросу.

– Мне говорили, что ты отравила мужа, чтобы Хелльстурм выиграл дуэль.

Она повернула голову:

– Что? Кто сказал тебе такую чушь?

– Армазон.

– Аа… Я могла бы догадаться.

– Бессмыслица какаято.

– Нет, Мойши. Мне очень даже ясно.

– Он был предан сеньору.

Она кивнула:

– Да. И безнадежно влюблен в меня.


Хамелеон. В основе всего лежало повеление хамелеона.

Буджуны умели наблюдать за природой и учиться у нее. Хамелеон – безвредное существо. Неагрессивное, большинство хищников легко одолеют его. Но природа дала ему замечательное свойство прятаться так, чтобы сливаться с окружающим.

Буджуны позаимствовали у него это свойство и взяли его за основу искусства выживания.

Но Чиизаи понимала, что сейчас это искусство ей не поможет.

Потому что для этого коечего недоставало.

Для того чтобы слиться с окружающим, необходимо, чтобы такое окружающее имелось в наличии. В Шаангсее или ее родном Эйдо это не было проблемой. Но здесь была Коррунья.

Ей нужны были люди. Но вокруг не было ни души.

Стало быть, не поможет.

Единственным способом выследить раненого тудеска было заставить его поверить, что никто его не преследует. Если он хотя бы заподозрит, что она за ним идет, то он выведет ее на ложный след.

Конечно же, днем на улицах народу куда больше, чем ночью. Но такие города, как Шаангсей или Эйдо, никогда не спят, и даже глухой ночью вокруг народу хватает.

Но только не в Коррунье.

Он по одному звуку шагов засечет ее, и, как только заподозрит преследование, ей придется отказаться от своею предприятия. И чем дольше она тянет, тем больше вероятность того, что он ее заметит.

Чиизаи сделала единственно возможную вещь.

Она пошла не по улице.


Мойши скатился с кровати, подошел к окну, высунул голову и вдохнул ветер. Краснокрылый дрозд, потревоженный его появлением, в тревоге застрекотал и полетел прочь. Буря и вправду надвигалась – с заката. Вернувшись в комнату, он снова посмотрел на огромную картину – у него до сих пор от этого вида мурашки по коже бегали.

– Может, они поссорились, – сказал Мойши. Он говорил об Офейе и Хелльстурме.

– Надеюсь. Это на них похоже, насколько я знаю их. Он повернулся к ней.

– Ты очень спокойно об этом говоришь. Мгновение она сверлила его своими темными глазами.

– Ты не так хорошо знаешь мою дочь, Мойши, как я. Ссоры из нее сыплются, как дождь из дождевой тучи.

– Ссоры ссорами, – спокойно сказал он, – но она явно боялась этого человека. Он пытал Каскараса, затем убил его. А Каскарас был другом Офейи.

– А, ну так в томто и дело. Хелльстурм ревнив, когда дело касается его женщины.

– Она сказала мне: «Теперь я осталась одна». Я помню, что слышал. В любом случае Каскарас ей в отцы годился.

– Это ее не остановило бы.

– Господь свидетель, сеньора, я вас не понимаю! – прорычал он.

– Да, дорогой, не понимаешь. – Она потянулась к нему. – Иди ко мне.

– Чего ты хочешь?

– А ты как думаешь?

Он встал на колени у кровати, и она притянула его к себе. Он поцеловал ее в открытый рот, скользнул губами по ее стройной гладкой шее. Невозможно было отказать ей. Мойши приходилось бывать со столь же прекрасно сложенными женщинами, но вокруг этой была почти осязаемая аура. Это было чтото вроде сексуальной притягательности, которую он ощущал всеми клеточками своего существа. Губы его скользнули к ее дрожащим грудям.

Она застонала.

Первое, что она сказала потом, было:

– Ты влюблен в Офейю.

Он резко поднял голову и посмотрел ей в глаза:

– Почему ты так думаешь?

– Материнское чутье. – Она рассмеялась не без теплоты.

Он высвободился из ее объятий.

– Смеешься.

– Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Мне не так много приходилось смеяться последнее время. – Она прикоснулась к нему пальцами. – Скажи мне честно, разве тебя самого это не забавляет?

– Нет. Но ты прекрасно понимаешь, о чем я.

– Да. – Глаза ее вспыхнули. – Прекрасно понимаю. Но тебе придется положиться на мое слово. Офейя вне опасности. Хелльстурм не причинит ей вреда.

– Почему ты так уверена?

– Потому, – тихо сказала она, – что я обещала вернуться к нему.


Теперь главной сложностью стал неверный лунный свет.

С северозапада набежали облака, то и дело заслоняя месяц, и в разрывах между ними тут и там проблескивал лунный свет.

Изза того, что ночью все цвета сливаются, расстояния трудно было оценивать. Расстояния казались, конечно же, больше. Действовать в таких условиях чрезвычайно тяжело. Но она все время работала головой.

Единственной настоящей опасностью были края крыш.

Чиизаи пробежала по плоской крыше, замедлив бег только у низкой черепичной ограды. Луна снова скрылась за облаком, темная густая мгла искажала расстояния между домами. Пришлось на бегу сделать поправку.

Она перепрыгнула узкий проход, наткнулась при приземлении на маленький камешек, споткнулась и тут же сгруппировалась. Перекат погасил инерцию, и она снова тут же вскочила на ноги, бесшумно передвигаясь среди стаи летучих мышей, парящих над крышей.

Тудеск ни разу не скрылся из виду и, хотя и оглядывался иногда, да и очень хорошо скрывался другими способами, используя, где мог, тень и входные ниши, так и не засек ее.

Они бежали через лабиринт улочек Корруньи – охотник и дичь.


– Такова была часть нашей сделки, – ответила она. – Он не может сейчас ничего ей сделать.

– Но я же рассказал тебе, что он уже сделал!

– Это невозможно.

– Значит, чтото изменилось. Может, есть чтото, о чем ты не знаешь.

– Он не станет подвергать риску то, чего желает превыше всего на свете.

Мойши беспокойно снова вернулся к окну, поискал луну. Теперь о луне говорило лишь бледное сияние изза маленького пухлого облачка, ползущего с севера.

Точно будет шторм, подумал он. Уже почти полночь.

– Я должен идти, – сказал он.

– Вернешься? – Ее голос прозвучал както тихо в этой огромной комнате со сводом, подобным храмовому, и страшной картиной.

– Да, – ответил он, – Как я могу не вернуться? Но, может, не этой ночью.

– Тогда утром.

– Ладно.

Она резко повернулась к нему, и он увидел в ее нефритовых глазах страх. И даже испугался, увидев в ней Офейю.

– Обещай мне, что вернешься, Мойши. – Она стиснула его руку с невероятной силой. – Теперь во всем мире у меня нет никого, кроме тебя.

– Я…

– Разве ты мне не друг, Мойши? – с отчаянием в голосе спросила она. – Неужели эта ночь так мало для тебя значит?

– Она очень много для меня значит, – сказал он, думая, что, наверное, не понял ее сейчас. Ему преподнесли драгоценный дар, то, что она прятала от остального мира. Кроме Хелльстурма. Какая ирония! Почти смешно, если бы все это не было так ужасно. Ее любовь к дочери была превыше всего на свете. Теперь была его очередь. Он мог принять, мог отказаться. – Это очень много для меня значит. И навсегда так и останется.

– Мы друзья.

– Ты оказываешь мне великую честь. – Это прозвучало формально, даже казалось несколько высокопарным после их недавней близости. И все же он прекрасно понимал, что человек создан из плоти, а плоть очень легко может притворяться. Но вот втягивать в это еще и душу – совсем другое дело. Тут не принуждение, тут уже разврат.

Словно по знаку, они целомудренно поцеловали друг друга в губы. Он ощутил, как ее дух тянется к нему, как они сплетаются в танце.

В комнате было совершенно тихо.

Они отпрянули друг от друга, она потянулась за платьем, он стал одеваться, чтобы идти.

Прежде чем уйти, он задал ей вопрос:

– Почему у тебя в комнате висит эта картина?

– Эта картина изображает диавола. Ты знаешь о нем? Нет? В далузийской религии диавол – предстоятель тьмы, повелитель зла.

– Это диавол?

– Диавол.

– Зачем он здесь?

– Чтобы служить мне вечным напоминанием.


– Посиди со мной, малышка, – сказал ДайСан. Таков был смысл имени «Чиизаи».

Они были во дворе куншина в пригороде Эйдо, столицы Аманомори.

– Как ты представляешь себе свою будущую жизнь? Она посмотрела на него. Он уже довольно долго на сей раз пробыл в Аманомори, но она неустанно изучала очертания его странного лица. Все время она думала, что это шутки памяти – каждый раз, как она снова видела его, его лицо казалось ей иным, отличающимся от того, которое она запомнила, хотя видела его только вчера. Иногда отличие было совсем незаметным, иногда – очень сильным.

Наверное, другие боялись его, видя в нем воплощенное божество, поскольку он, возможно, и был им. Но для нее он был гораздо большим. Братом. Братом, которого у нее никогда не было, но иметь которого она страстно желала всегда.

– Ты пытаешься изображать моего отца? – полушутливо спросила она.

Он улыбнулся только ему присущей обезоруживающей улыбкой, и она вдруг поняла, как дороги ей его дружба и любовь. Он был намного выше ее. Он взял ее за руку, и она ощутила жесткость его кожаной перчатки.

– Выйдем. – Он вроде бы и спрашивал, но интонация была не вопросительной.

Только что минул полдень. На них хлынула с небес обволакивающая теплота лимонножелтого солнца. Стрекотали цикады, серые ржанки взлетали из своих укрытий в высокой траве.

Окоем был проткан острыми силуэтами криптомерии и острых, как мечи, сосен. Вдалеке смутно виднелись лиловые склоны Фудзивары, окутанной легким туманом. А перед ней, как она знала, стояла на месте замка Ханеда, где некогда родился ДайСан, только что построенная обитель. Замок был разрушен во время ужасной смертельной битвы между дорСефритом и Дольменом во время его рождения.

– Ты счастлива здесь? – Хотя ДайСан говорил на истинном буджунском, на этом древнейшем из языков, который знали только некоторые буджуны, очертания его рта придавали речи особые интонации, которые иногда не сразу возможно было понять.

Чиизаи удивлялась тому, что он говорит на древнем языке. Конечно же, она, дочь куншина, тоже свободно разговаривала на этом языке. Но ей очень хотелось узнать, чего он хочет или, по крайней мере, какого ответа он от нее ожидает.

Словно читая ее мысли, он сказал:

– Скажи мне правду, малышка. Остальное неважно.

– Хорошо, – с благодарностью ответила она, чувствуя, как огромная тяжесть спала с плеч. Под его твердым взглядом ее душа, казалось, плавилась, а напряжение в то же самое время ослабевало. – Нет. Я не счастлива.

Он кивнул:

– Понимаю.

– Да? – Она не верила, что хоть ктонибудь способен ее понять, и именно поэтому до настоящего момента она держала это внутри себя и прятала какимто образом даже от себя самой.

– Да, – сказал он, и голос его звучал как раскат грома над равниной. – И я знал беспокойство, которое нынче терзает тебя. Незачем скрывать это, малышка.

– Но мой отец…

– Милая, твой отец все понимает. Он попросил меня поговорить с тобой, поскольку он очень хорошо знает силу буджунских традиций.

– Я не могу говорить с ним об этом напрямую. Он догадывается.

– Я хочу уехать, – сказала она, впервые понастоящему осознав это. – Но я не хочу, чтобы он подумал, будто бы я бросаю его.

– Я знаю, что, как бы ему ни было грустно, всякая печаль покинет его сердце при мысли о том, что ты счастлива. – Он отвел взгляд. – Ну, теперь, когда все улажено, – куда ты хотела бы поехать?

– Я… честно говоря, не знаю.

– Хочешь в Шаангсей?

Вспоминая об этом сейчас, снова слыша в душе его раскатистый голос, она понимала, что он сказал это без всякой задней мысли.

Она была рада и тотчас же согласилась.

– Когда приедешь, я хочу, чтобы ты повидала моего друга, малышка, – сказал он. – Ты часто слышала от меня его имя. Это мой побратим.

– Мойши…

– Да. Мойши АннайНин. Это очень важно, малышка. Я хочу, чтобы ты с ним повидалась. Я хочу, чтобы ты передала ему мои подарки.

– Сколько я пробуду в Шаангсее? – спросила она. Он повернулся к ней, солнце высветило странные черты его лица. Он никогда ей не казался столь устрашающим и прекрасным.

– Это зависит только от тебя, но мне кажется, что ты захочешь там пробыть довольно долго.

Теперь, подобно летучей мыши перепархивая с одной покатой крыши Корруньи на другую. Чиизаи вспоминала эту давнишнюю встречу. Она подумала, что на этот раз ДайСан ошибся – она, считай, и не была в Шаангсее. Но хотя в этом чужом городе Чиизаи могла бы чувствовать себя одинокой и испуганной, она сейчас ощущала только нарастающий жар азарта. Не ради этого ли она и приехала на континент человека? И случайно ли она приехала именно в Шаангсей? В конце концов, это крупнейший порт континента человека и ближайший к Аманомори, что не было такой уж случайностью.

И все же Чиизаи не могла выбросить из головы то, что приехать сюда предложил ей ДайСан. Она никогда не спрашивала и не переспрашивала себя потом. Она и только она хозяйка своей судьбы. Она всегда может ехать туда, куда захочет. Она выбрала Шаангсей.

Она ли?

Последние слова ДайСана снова эхом прозвучали у Чиизаи в голове. Мне кажется, что ты захочешь пробыть там довольно долго. Неужели он знал чтото такое, чего не знает она?

Она мысленно пожала плечами, оставив на время эту загадку. У нее сейчас были более насущные задачи.

Теперь они были в дальней, западной части города, и тудеск, несмотря на все повороты, все время шел почти прямо на запад. Если так дело пойдет, то они скоро оставят город далеко за спиной.

Чиизаи на миг подняла взгляд, чтобы определить время по положению луны. Теперь она была лишь размазанным пятном в быстро несущихся с северозапада облаках. Наверное, буря идет, подумала Чиизаи, горячо желая, чтобы буря не разразилась, пока тудеск не доберется до места.

Он попрежнему шел на запад, и она поняла, что если сейчас не оставит преследование, то так и не встретится с Мойши. На лбу и верхней губе ее выступили капельки пота, но, смахнув их, она вспомнила о Мартине, и мысленно обратилась к своим богам, чтобы та одолела своего противника и пошла на встречу вместо нее. Сейчас все остальные проблемы она отбрасывала.

Теперь тудеск, наконец, пошел медленнее, осторожно оглядываясь во всех направлениях. Она подождала, пока он закончит осмотр, и спрыгнула на улицу у него за спиной, радуясь, что тусклый свет скрывает движение.

Они оказались в части города, плотно застроенной двухэтажными домами, – только иглесии Корруньи казались выше, – без окон, с плоскими, простыми крышами. Наверное, склады, подумала она, поскольку сюда, к западной окраине Корруньи, сходились основные торговые дороги из других далузийских городов и других стран.

Здесь она впервые увидела спящих на улице людей. Целые семьи. Они спали у стен, в темных дверных нишах. Это были рабочие, которые каждый день встают на рассвете, чтобы встречать большие караваны из далеких стран, получить пару медяков за разгрузку тысяч товаров и переноску их на собственном горбу в ближайшие купеческие склады.

Она осторожно прошла между спящими, как и раненый тудеск, и наконец попала в большой двор, где углядела маленький караван или просто шестерых верблюдов, готовых к отправке. Они стояли в тени высоких западных ворот юрода. К группке людей, сидевших на корточках у маленького костерка, как раз и присоединился тудеск. Чиизаи не осмелилась подойти поближе в этой тихой пустынной ночи, чтобы подслушать разговор, но ей удалось подобраться достаточно близко, чтобы хорошо все видеть. Один бросил на землю для раненого одеяло и занялся его раной, в то время как второй, усевшись на корточки рядом с лежавшим, стал расспрашивать его о том, что случилось. Затем сидевший вдруг дернулся, крикнул чтото – она не поняла – и рывком поднял раненого на ноги. Он казался чудовищно сильным. Раздались еще крики, и вдруг она ощутила движение позади и обернулась. Два огромных глаза в упор смотрели на нее с маленького детского личика. Это была девочкакамбухо, явно из многодетной рабочей семьи, которая жила здесь, не имея настоящего дома. Шум разбудил ее, и, вытягивая шейку, она пыталась рассмотреть, что там творится.

Чиизаи снова вернулась к зрелищу ссоры, и как раз вовремя – в воздухе сверкнула сталь. Разгневанный человек всадил нож в живот раненого. Сапогом отшвырнул тело прочь, словно вонючий мусор. А вдруг это Хелльстурм? Если так, то он не оченьто был рад неудаче своего приспешника.

Теперь Чиизаи почувствовала, что девочка подобралась к ней поближе, так что она даже ощущала ее дрожь. Она чуть повернулась и протянула правую руку. Девочка прижалась, и Чиизаи прикрыла ее своим теплым плащом.

Следя за лагерем караванщиков, буджунка поняла, что вернуться в город не успеет. Все мужчины уже стояли. Один затаптывал костер. Второй закидывал холщовую суму на спину верблюда. Она теперь увидела, что животные едят. Уже заканчивают. Сейчас караван выступит.

Чиизаи глянула на дрожащую девочку, положившую головку ей на плечо, затем опять на караван. Из кошеля она достала три медяка и показала их девочке. Затем вложила их в маленькую ручку и сжала ее ладошку.

Девочка подняла голову и вопросительно посмотрела на нее. Чиизаи прошептала ей коечто прямо в ухо. Глаза девочки были огромны и черны, как обсидиан.

– Ты поняла, куда идти? – спросила она подалузийски.

Девочка закивала.

– Иди прямо теперь, – сказала Чиизаи. – Как меня зовут?

– Чиизаи, – ответила девочка и улыбнулась чужестранке в лицо. – Чиизаи едет на северозапад.

НА КРАЮ ВОДЫ

Когда Мойши пришел на Калле Кордель, там было пусто.

Прищурившись, он глянул на размытую луну и прикинул время – было около полуночи. Луна быстро исчезла в густых облаках. Он вдохнул – пахло грозой. Буря идет.

Он закутался поплотнее в свой далузийский плащ, но ветер все сильнее трепал его, обнаруживая шелковую подкладку.

Может, это один из плащей Милоса Сегильяса? Если так, то сеньора оказала ему особую честь. Настоящая дама…

Он огляделся. Закрытые двери и темные окна. Только одинокие уличные фонари поблескивают. Где Чиизаи?

Он снова задумчиво посмотрел наверх, но теперь лунного света и в помине не было. Вдалеке послышался глухой раскат грома.

Тощий серый пес со свалявшейся шерстью трусил по улице. Остановился, посмотрел на него, задрал заднюю лапу и помочился на стену дома. Обнюхал метку, прежде чем неторопливо продолжить свой путь, опустив нос к земле в поисках чегонибудь съедобного.

Деревья таинственно шептались, слегка сгибаясь под ветром.

Полночь минула.

Где она?

Внезапный звук. Он резко обернулся. Шаги по мостовой. Шаги остановились, повернули в другую сторону. Снова те же шаги. Он обернулся.

Женщина. Высокая, с длинной шеей. Лицо ее было в тени.

Она в сомнении остановилась, увидев его. Но без страха.

Он увидел, что в левой руке она держит обнаженный клинок.

– Кто ты? – спросил Мойши.

Она не ответила, попрежнему стоя посередине мостовой. Вокруг больше никого не было.

Он шагнул к ней. Изза темноты невозможно было чтонибудь сказать о ней. Это ему не понравилось.

Клинок был треугольным. Теперь она подняла его – он понял недвусмысленную угрозу.

– Стой где стоишь, – скачала она. В ночи ее голос звучал неестественно.

Он ощутил, что давление воздуха меняется, да и раскат грома прозвучал теперь совершенно ясно. Он перевел взгляд с ее укрытого тенью лица на клинок. С испугом он увидел, что клинок был в чемто темном и блестящем. Кровь. Эта женщина недавно с кемто сражалась.

– Тебе помочь? – спросил он.

Она стояла неподвижно и безмолвно как статуя.

– Ты ранена?

– Нет, – после некоторого молчания ответила она. – Сам уйдешь или… – Она слегка подняла клинок.

– Я жду здесь встречи, – ответил он. – Друга. И не уйду.

Теперь она шагнула вперед, попав в круг света от ближайшего фонаря, раскачивавшегося, словно поднимающийся ветер подбрасывал его.

– Ты не далузиец.

– Нет.

Он теперь сумел рассмотреть ее лицо. Сильное, волевое. Длинное, узкое. Привлекательное. Тут ему пришло в голову, что она наверняка задает себе тот же вопрос.

– Я Мойши АннайНин из Искаиля.

Эти слова вроде бы немного рассеяли ее подозрения, и было заметно, что она чуть расслабилась. Он увидел, что она внимательно вглядывается в его лицо.

– Ты не тудеск. Он подобрался.

– Что ты знаешь о тудесках в этом городе?

– Слишком мною, – ответила она. – На меня с моей подругой совсем недавно напали четыре тудеска. Они шли за ней от самого меркадо…

– Чиизаи!

Она прыгнула к нему и приставила острие клинка к его груди. Он не шевельнулся, глядя прямо ей в глаза. Они были огромными, блестящими и проницательными.

– Быстро. Говори, – отрывисто произнесла она. – Ты друг или враг?

– Чиизаи мне друг, – ровно сказал он, не обижаясь на ее грубость. – Она единственная дочь куншина буджунов.

– Она королевской крови? – сказала женщина. – Она не говорила мне.

– Вряд ли она хотела, чтобы все это знали, – ответил он. Острие кинжала попрежнему было приставлено к его груди. – Мы с ней условились о встрече здесь в полночь.

Клинок исчез в складках платья женщины.

– Я Мартина, – сказала она. – Чиизаи сказала мне, чтобы, если мы во всей этой суматохе разминемся, я шла сюда и ждала ее в полночь. Мы и разминулись.

– Что с ней случилось?

– С ней все в порядке. Она уложила двоих тудесков и ранила третьего. Может, она сделала это нарочно, чтобы дать ему возможность сбежать и проследить, куда он пойдет.

Умная девушка, подумал Мойши. Но теперь они разминулись. Он мысленно пожал плечами. Оставалось только довершить то, что они задумывали. Он понятия не имел, где она сейчас находится. Теперь остается только ждать.

– Идем, – повернулся он к Мартине. – Мне нужно встретиться с одним далузийцем в таверне у начала Калле Кордель. Я бы хотел выслушать весь рассказ.

«Эль Камбиро» была расположена в начале Калле Кордель. прямо у деревянных пристаней Корруньи.

Здесь воздух был густо напоен запахом моря, и Мойши, глубоко вдохнув, сразу же приободрился.

Скрип снастей стоявших на якоре кораблей слышался ему так же ясно, как будто он оказался совсем рядом с ними. Он понимал – это все изза воды. Звук по ней передается далеко, как над водой, так и под водой.

Рыбаки уже снимали сети, сушившиеся днем на жарком солнце. Теперь они раскладывали их на тихих набережных, прежде чем падет роса и загниет пенька, выбирали из них остатки водорослей и мусора, попавшего в сети днем, затем осторожно скатывали их и, взявшись за скатки по двое, уносили на свои рыбачьи лорхи, укладывали их на палубы и прикрывали брезентом.

На ветру трепетал и хлопал клочок парусины, плескался о сваи прибой, все усиливаясь по мере того, как надвигающийся шторм морщил поверхность моря.

Там, за пределами порта, море уже тяжело ходило волнами. Видимость была неожиданно хорошей, и горизонт, все время смещавшийся изза вздымавшихся волн, тянулся вдалеке черной линией.

Таверна была приземистым сооружением, покрытым побелкой, с распахивающимися в обе стороны дверьми, сквозь которые пробивался призывный лимонножелтый свет, а над ними скрипела, раскачиваясь на ветру, вывеска с изображением гигантского краба в таком сложном панцире, что краб казался чуть ли не доисторическим животным.

Они вошли.

Грубые стены просторной комнаты были под стать деревянным столам и стульям, заляпанным морской водой и выпивкой. Низкий потолок поддерживали толстые деревянные брусья во всю длину помещения. В огромном очаге у дальней стены трещал огонь. Вдоль стены слева тянулась темная резная стойка. Полки за ней были уставлены бутылками. В таверне пахло выпивкой и горелым жиром.

Мойши подвел Мартину к пустому столику в углу напротив стойки, откуда можно было следить за дверьми, не оборачиваясь. Они заказали местного пива, темного, густого и сладкого, почти как мед.

Таверна была заполнена едва наполовину. У очага сидел развалившись моряк, уронив голову на толстую руку, обняв ряд пустых стаканов. Никто не подумал убрать их, даже когда он пошевелился во сне и свалил один из стаканов на земляной пол.

Пара моряков с покрытыми шрамами обветренными лицами играла в кости. Их ритмичный стук по столу убаюкивал, как плеск волн по обшивке корабля.

Толстый мужчина с перемазанным жиром ртом и трехдневной щетиной стоял за стойкой и напевал себе под нос какуюто морскую песенку, вытирая и без того блестящую стойку.

Уже было далеко за полночь.

Вошел высокий далузийский моряк, снял вязаную шапочку и несколько раз стряхнул ее. Подошел к стойке. Жирный протянул ему выпивку и снова стал вытирать стойку. Моряк подошел к свободному столику и развалился на стуле. Сделал глубокий глоток, шумно отер губы.

Мойши потягивал пиво, не слишком осматриваясь по сторонам. Мартина рассказала ему все, что знала, жаль, что так мало, хотя явно дала Чиизаи какойто верный ключ к разгадке. Она все пересказала ему, но он так и не понял, что все это значит. Вдруг его охватила злость на Чиизаи за то, что та сбежала. К несчастью, он был вынужден согласиться с ее действиями. Упустить такой шанс было бы непростительно. Внезапно его охватило неприятное чувство – как будто он сражается с тенями.

Дверь отворилась. Это отвлекло его от мрачных мыслей. Вошел мальчиккамбухо, худенький и маленький. Огляделся по сторонам. Под мышкой он держал какойто сверток.

Он увидел Мойши и подошел к ним с Мартиной. Передал Мойши сверток и пошел было прочь.

– Что это? – спросил Мойши. Мальчик обернулся и пожал плечами.

– Что есть, то и есть, сеньор. Сверток.

– Откуда ты меня знаешь?

Мальчик снова пожал плечами, словно других жестов не знал.

– Мне дал его человек на пирсе. И описал мне вас.

– Что за человек? Как он выглядел?

– Было темно, сеньор. Очень мало света. Я не заметил. – Он отвернулся и бросился прочь.

Мойши несколько мгновений смотрел на сверток. Тот был очень маленький, завернут в промасленную бумагу и перевязан пеньковой веревкой. Он осторожно развернул сверток.

Мартина ахнула.

Это было человеческое сердце. Оно было завернуто в красную окровавленную головную повязку Роха.

Мойши прикрыл сердце промасленной бумагой и очень тихо сказал:

– Я хочу, чтобы ты вышла отсюда как ни в чем не бывало. Возвращайся в меркадо и забудь обо всем, что тут было. Поняла?

– Я хочу помочь, – прошептала Мартина. – Чем смогу…

– Я только что сказал тебе, что ты сможешь сделать. Прошу тебя. Иди прямо сейчас. Я скажу, чтобы Чиизаи встретилась с тобой, когда будет безопасно. Когда все кончится. Прости, что я привел тебя сюда. Мартина. Это было глупо с моей стороны. Пожалуйста, уходи.

Она мгновение в упор смотрела на него, затем кивнула. Гибко встала со стула и пошла к двери. Вышла, не оглядываясь.

Когда она ушла, он встал. Оставил сердце Рохи там, где оно лежало – на столе и вышел из таверны.

Теперь его сжигала ледяная ненависть.

ТОЛЬКО МОРЕ И НЕБО

Тени мешались с несущимися облаками.

Он понимал, что все бесполезно. Но тем не менее все равно искал. Ничто не могло его остановить. Он рыскал по молу и пристаням, тавернам и рыбным рынкам, домам камбухо, стоявшим у воды, обыскал дватри огромных склада в доках. Он разыскивал Хелльстурма – несомненно, это он вырвал сердце у молодого моряка. Он вспомнил, что Мартина говорила о тудесках. Это звери. Но она ошибалась – ни один зверь не сделает такого ради забавы. Звери охотятся, чтобы есть, убивают, чтобы жить. А в этом была какаято страшная расчетливость. Это было куда хуже зверства. В этом было чтото демоническое.

Только бурное море, низкое небо и Мойши АннайНин между ними. Он шагал по скрипучим доскам пристани, и глаза его горели от ярости. И вместе с тем он ощущал какоето сонное отчаяние. Мир не изменится. Мужчины и женщины, как и дети, будут умирать, другие – рождаться, новые города будут вставать на развалинах старых, и всегда, всегда будут те, кто поклоняется злу, кто осуществляет его темные обряды, и зло сочится из них, как застывающая кровь.

Он был один – даже рыбаки, что совсем недавно суетились на пристани, теперь попрятались на своих лорхах, чтобы поспать до наступления рассвета. Последние стражники ушли, и ему казалось, что Коррунья теперь освещена тысячами снов ее жителей, и только он один во всем городе не спит.

Он вдруг подумал о Коссори, о его юности, когда тот жил совсем один на набережных Шаангсея, и слезы наполнили его глаза. Теперь он понимал, каково это. Такое одиночество, словно окружающего мира вовсе не существует. Даже зверям есть куда вернуться.

Наконец, устав от поисков и осознав, что, того гляди, рассветет, он вернулся к более насущным вещам. Чиизаи. Теперь она была единственной нитью, связывавшей его с Хелльстурмом. Он знал, что она, если бы захотела, могла послать ему весточку. Но куда? Она знала три места в Коррунье, где он мог бы находиться. В таверне «Эль Камбиро», где он, как она знала, встречается с Рохой, в доме сеньоры СегильясиОривара и на лорхе Офейи. Первое он отверг сразу же. Если бы он и встретился с Рохой, то Чиизаи знала, что они пробудут в таверне очень недолго. Рискованно. То же самое насчет дома – Чиизаи не могла знать, во что превратился его «разговор» с сеньорой, друг он теперь там или враг. Стало быть, и дом отпадает. Остается только лорха.

Когда он поднялся по сходням, вахтенный приветствовал его.

– Ночью ктонибудь поднимался на борт? – спросил Мойши. – Я не имею в виду команду.

Вахтенный покачал головой.

– Только не во время моей вахты, пилото. Но я только что заступил.

– Кто был до тебя?

– Армазон, пилото. Он сейчас внизу.

– Отлично. Я собираюсь повидать его. Если ктонибудь придет – кто бы то ни был, – зови меня тотчас.

Мойши спустился через люк в трюм. Прошел мимо маленького, но очень удобного камбуза в кубрик. Большинство коек было свободно, поскольку люди, естественно, предпочли провести ночь на берегу с семьями или у подружек. Армазона в его койке не было.

Мойши повернулся и пошел в капитанскую каюту. Там обычно спала Офейя. и даже в обратном плавании Мойши не жил в ее каюте, предпочитая отдать ее Чиизаи. Теперь он обнаружил на широкой капитанской кровати Армазона, спавшего, прикрыв лицо рукой.

Мойши растолкал его.

– А, это ты, – сказал Армазон. – Я уж думал, что мы в последний раз видели тебя. – Он снова повалился на кровать.

– Ктонибудь ночью приходил к лорхе?

– Мм… Нет.

Он поднялся наверх и покинул лорху. Толькотолько ступил на доски пристани, как заметил какоето движение в тени у груды пустых гниющих деревянных бочек.

Мойши увидел маленькое личико и убрал руку с рукояти меча. Шагнул туда, но ребенок бросился прочь от него, и ему пришлось перепрыгнуть через бочки. Он схватил маленькое тельце.

– Иди сюда, малышка, – проговорил он. – Кого ты ищешь? – Теперь он ясно видел, что это маленькая девочка.

– Простите, сеньор, но, прежде чем я отвечу, не назовете ли вы ваше имя?

Мойши рассмеялся.

– Конечно. Я Мойши АннайНин. – Он посмотрел на нее. – А ты? – Он посадил ее к себе на колени.

– Я Альма, сеньор. У меня есть послание для Мойши АннайНина.

– Тогда говори, – сказал он, едва удерживаясь от смеха.

Она поднесла к его лицу ручонку.

– Прошу вас, сеньор, покажите мне свой нос.

– Нос? Какого… – Но тут он понял, что она смотрит, есть ли в крыле его носа алмаз. – Ну, нашла его?

– Да, сеньор. Вам шлет весть Чиизаи. Она велела мне прийти на эту лорху, но говорить только с вами. Я тут уже довольно давно жду. Я и прежде подходила, но какойто человек загородил мне дорогу и сказал, что никогда ничего о вас не слышал, и велел убираться. Когда я не ушла, он сказал, что вы не вернетесь всю ночь, но что вы велели передавать ему все вести для себя. Я не поверила ему, сеньор.

– Молодец, – сказал Мойши, взъерошивая ей волосы. – Расскажи мне, Альма, как выглядел этот человек?

Она описала Армазона.

– Я встретила Чиизаи у западных врат, сеньор. Оттуда готовился отойти маленький караван. Не торговый, мы ничего о нем не знаем. Она велела передать вам, что с ней все в порядке и что она отправляется на северозапад.

– Она идет за караваном?

– Да, сеньор.

– Ты видела людей из того каравана?

– Не слишком хорошо. Я не смогу их вам описать. Интересно, был ли среди них Хелльстурм – подумал он.

– Хорошо, что я подождала, сеньор?

– Да, Альма.

– Тут ночью страшно.

– Да.

– А этот человек с лорхи раза два выходил, искал меня. Но я спряталась за бочками, и он не нашел меня.

Мойши горячо обнял ее.

– Ты очень храбрая девочка. – Он сунул руку в кошель и дал ей серебряную монету. – На это ты сможешь купить себе еду и одежду, Альма. Но если ты возьмешь эту монету, пообещай мне одну вещь.

– Что, сеньор?

– Купи себе теплый плащ.

Он встал, поставил ее на доски. Она протянула к нему руки, и он поднял ее. Она поцеловала его в губы. Явно недетский поцелуй.

– Ну, ступай, – тихо сказал он. – Иди прямо домой. – Он молча посмотрел на нее, и она бегом припустила по набережной, растворяясь и темноте, и исчезла среди улиц города.

Он снова поднялся на борт лорхи, молча прошел в капитанскую каюту. Выкатил Армазона из койки.

– Что… что ты делаешь? – пробормотал тот.

– Значит, никто не приходил и не спрашивал меня?

– Нет, – глядя на него честными глазами, проговорил тот. – Я уже говорил тебе. И если кто утверждает другое, то он проклятый врун.

– Да нет, это ты врешь. Армазон. – Он рывком поднял боцмана за грудки. – Наврал о сеньоре. А теперь о той девочкекамбухо. – Он выволок его из кровати, штаны почти спадали с Армазона. – Ну и мерзкая же ты тварь!

– Послушай, послушай! – закричал Армазон. – Может, это Роха забил тебе голову глупостями обо мне? Все это вранье, поверь мне! Он просто хочет стать боцманом на этом судне! Он всякого наговорит, только бы добиться своего!

Мойши дал ему оплеуху, и боцман заскулил.

– Заткнись, гнида! Роха мертв! Но пока он был жив, он и слова худого о тебе не сказал! – Мойши поволок боцмана по трапу наверх. – Та маленькая девочкакамбухо нашла меня на пристани!

– Но она врет! – взмолился Армазон. – Я просто не дал этой нищенке жратвы, вот и все. И кто станет меня за это винить? Подашь одному, так все сбегутся!

– Ты что, за дурака меня держишь?

Он выволок боцмана наверх. Нашел веревку достаточной длины и связал ему руки в кистях над головой. Затем перекинул его через плечо и начал подниматься на мачту.

Армазон в ужасе завопил:

– Ты заплатишь за это! Боги, что ты хочешь сделать со мной? Сеньора СегильясиОривара узнает об этом!

– Узнает, узнает, – мрачно проговорил Мойши, завязывая узел на рее. Он отпустил Армазона, и тот повис на связанных руках.

Спустившись на палубу. Мойши повернулся к вахтенному:

– Скажи команде, что, если кто освободит его, будет отвечать передо мной лично.

Моряк глянул на Мойши. затем на висящего Армазона и сглотнул слюну.

– Хорошо, пилото. Я скажу всем.

Светало. Чайки с пронзительными криками закружились над морем, выискивая еду. Похоже, шторм ночью сменил направление и прошел мимо юрода. Дождя не было.

Он пошел прочь от поднимающегося розового солнца, от наступающего тепла, от воплей Армазона.

Через некоторое время он слышал только крики чаек.


– Сегодня месса, – сказали ему. – Она в иглесии.

– Я пришел повидаться с ней.

– Знаю. – Глаз Чиммоку в тени дверного проема не было видно, а длинные висячие усы придавали ему вид тощего голодного животного. – Она просила меня дать вам указания.

– У меня мало времени.

– Она и это предвидела.

– Она? Или ты?

Тонкие брови Чиммоку взлетели вверх, но взгляд оставался бесстрастным.

– Я? Я тут ни при чем.

– Ты скучаешь по Шаангсею? – внезапно спросил Мойши.

Чиммоку беспокойно замялся.

– Возможно, – сказал он. – Иногда. Но сеньора живет в Коррунье. И я тоже.

– Ты там с ней встретился?

– В Шаангсее? Да.

– На набережной?

– Да. Это важно?

– Я подумал, что ты мог быть тем мужчиной…

– Вот указания.

На башне е высоким шпилем звонил колокол. Шпиль сиял золотом в юном свете утра. Яркая хрупкая бронза колоколов на звоннице. Звон был гулким и какимто печальным.

Это было высокое сооружение, яркобелое сверху, а внизу, у перекрытого аркой входа, до сих пор лежали тени. Слева и справа стояли огромные старые платаны, чтото шепча на ветру.

Двери иглесии были внизу дубовыми, выше обшиты тонкими досками из твердого дерева – темного и светлого вперемежку, так что без красок или лака получался естественный рисунок.

Широкая белокаменная лестница вела к дверям.

Далузийцы входили в двери, закутавшись в плащи неброских тонов. Женщины, которых ранним утром тут было больше, все имели на голове кружевные накидки.

Внутри было холодно и гулко. В неподвижном воздухе плыл аромат ладана, и слышалось приглушенное монотонное пение. Низкие скамьи без спинок из полированного дерева тянулись по всей ширине иглесии, разделенные тремя узкими проходами. Перед передними скамьями низкие ступеньки вели на возвышение. Справа на возвышении стояла резная деревянная кафедра, а слева чтото вроде миниатюрного балкончика. Из стенных ниш на молящихся скорбно глядели каменные фигуры святых.

Мойши пошел по центральному проходу и нашел сеньору в передних рядах. Тихонько сел рядом.

– Я рада, что ты пришел, – сказала она, не поворачивая головы.

– Сеньора, у меня мало времени…

Она только улыбнулась и приложила длинный палец к губам.

Впереди послышалось какоето движение. Прихожане встали. На кафедру поднялся священник, и Мойши с удивлением узнал в нем дона Испете, того самого куро с острой бородкой, разговор которого за ужином он нечаянно подслушал прошлым вечером.

Дон Испете воздел руки и возгласил:

– Годос и кода унос, сеа устедес бьенвенидо алла иглеспа дель Диос Санос!

Прихожане опустились на колени, потупили головы. Мойши снова изумился. Голос куро – тот, которым он говорил с паствой, – был совсем другим, нежели тот, который он слышал прежде. Сейчас он говорил убедительно и вдохновенно.

– Бьен.

Прихожане снова сели.

– Ныне день молитвы, – сказал дон Испете. – Это очень важный и воистину значительный день в нашем календаре. Ибо мы вспоминаем о страданиях наших праотцев. Это день скорби, ибо мы глубоко переживаем за тех, кто ушел, и тех, кто далеко от дома, и, вспоминая их, очищаем нашу повседневную жизнь.

И все же у молитвы иная цель. Сегодня мы посвящаем себя осознанию зла, ибо мы знаем, в каких многочисленных формах может оно представать, и потому мы должны восстать против него и защитить себя против его коварства.

И потому, дети мои, мы должны слышать хлопанье крыльев диавола вокруг нас, поскольку без него нам не понять безграничной благости Диоса. Потому мы раздумываем о более глубоком значении молитвы, и о трудности откровения темной стороны наших душ, и, по осознании этого, о лучшей защите нашей доброй чести…

Потом она поднялась по лесенке вместе с ним и прошла за кафедру в простую деревянную дверь. Они прошли покороткому каменному коридору, в конце которого оказалась другая дверь. Она постучала, и дверь тотчас отворили.

Они оказались в жилище дона Испете. Оно было маленьким, уютным, совершенно домашним. Там было несколько мягких стульев, удобный деревянный стол и кресло с высокой спинкой, а также книжные полки от самого пола до потолка. Половина левой стены была занята окном, за которым виднелся зеленый сад. Туда вела маленькая полуоткрытая дверца.

Дон Испете, похоже, только что сел за стол, но, когда увидел их, тотчас же встал и подошел поприветствовать гостей.

– Сеньора, – сказал он, улыбаясь, и поклонился, прикоснувшись губами к ее руке.

– Дон Испете, – негромко проговорила сеньора. – Нам понравилась ваша проповедь. – Она повернулась так, будто вдруг обнаружила когото рядом. – О, кстати, это Мойши АннайНин, мой друг.

– Бьенвенидо, сеньор. – Священник поклонился, но не протянул руки. Вежливость, похоже, он хранил только для тех, кого он хорошо знал. – Могу я предложить вам выпить? – Он смотрел прямо на сеньору.

– Благодарю вас.

Куро взял высокий хрустальный графин, на три четверти заполненный красным вином. Налил всем и, подняв свой кубок, провозгласил:

– Салуд! – Он сделал большой глоток, они последовали его примеру.

Дон Испете поставил свой кубок на стол и снова сел в кресло с высокой спинкой. Сложил руки на животе.

– Чем могу быть полезен вам, сеньора?

– Хелльстурм вернулся в Коррунью? – резко спросила она.

Священник погладил указательным пальцем свою бородку и развел руками.

– Сеньора, я не могу… – Но она уже встала и прошла через маленькую комнатку. Теперь она стояла у окна, словно глядя на зелень сада.

– Такие красивые деревья, – сказала она. – Знаете, дон Испете, эти оливы старые. На самом деле старые. Прадеды в своем роду.

– Да, сеньора. Это так.

– Жаль будет рубить их.

Священник еще раз развел руками. Его руки напоминали Мойши морские анемоны, готовые схватить зазевавшуюся рыбку.

– Тяжко видеть гибель живого, сеньора, что бы это ни было. Но сейчас это служит Диосу, к вящей славе Его.

– О да, – медовым голосом проговорила она. – Должно служить славе Диоса, ибо это первая цель Церкви. Но, дон Испете, – она отвернулась от окна и посмотрела в глаза куро, – Церковь не может действовать без помощи паствы, не так ли? Я не могу представить, чтобы Церковь могла оплатить… ну, все.

Лоб священника прорезали две вертикальные полосы.

– Разве не так? – повторила она.

– Так, сеньора, – неохотно ответил дон Испете. – Но я не понимаю…

– То расширение иглесии, о котором вы подумываете, стоит дорого, не так ли? Почти непомерно дорого, можно сказать.

– Не совсем так, сеньора. Я должен заметить…

– И оно требует помощи – всесторонней помощи – каждого прихожанина. Не так ли, дон Испете?

– Да, сеньора. Но каждый должен знать, что от него ожидается…

– Но от тех, кто, скажем, является человеком более чем среднего достатка, требуется большее… хм… благочестие?

Дон Испете сидел неподвижно, как статуя.

– Я как раз из таких состоятельных прихожан и знаю все на личном опыте.

Священник попытался было чтото сказать, прокашлялся, прежде чем снова начать.

– Надеюсь, сеньора не собирается забрать свой вклад? – сдавленным голосом проговорил он.

– Нет, ничего подобного я не собираюсь делать, – все таким же сладеньким голосом ответила она, хотя было ясно видно, что она издевается. – С чего вам только в голову взбрела подобная мысль! Какая чушь!

Она села рядом с Мойши.

– Итак, – приказала она, – вернемся к первому вопросу.

– Сеньора, вы ставите меня в очень неудобное положение. – На лице священника обрисовалось страдание. – Вы же знаете, я не могу нарушить свой обет перед Церковью. – По щеке его побежала тонкая струйка пота.

– Я действительно очень люблю эти оливы, дон Испете. Я не понимала, как мне будет жаль, если их срубят, пока не пришла сюда. И, как вы понимаете, если я думаю об этом, другие думают то же. Теперь…

– Сеньора, прошу вас, – заскулил дон Испете. Но она не спускала с него взгляда, и в конце концов он опустил глаза на свои сцепленные на коленях руки.

– Он был в городе, – тихо сказал он. – Был здесь. Он уехал. На рассвете.

– Что он здесь делал? – резким, как удар кнута, голосом спросила она, и дон Испете сжался.

– Не знаю, сеньора. Клянусь вам.

– Это не касалось Церкви?

Священник поднял серое от страха лицо. Быстро осенил себя святым знаком.

– Диос, нет, сеньора! Мы… мы отлучили его после последнего… ммм… случая.

– Случая. – Ее голос был полон гадливости и презрения. – Теперь это так называется? Ну, вы всегда были скоры на эвфемизмы.

Дон Испете вздрогнул.

– Умоляю, сеньора, – почти шептал он.

– Кому он служит теперь?

– Я… я не уверен. Я…

Она встала – такой угрозы в простом движении Мойши не видел никогда.

– Я не могу сказать вам, сеньора, – заикался священник, вцепившись в золотую цепь, словно опасаясь, что сеньора сейчас выйдет из себя и придушит его.

– Дон Испете, наш разговор окончен, – словно дверь захлопнула за собой. Она повернулась, и Мойши тоже встал как по сигналу.

– Пподождите, сеньора. – Священник встал, все еще цепляясь за цепь. – Прошу вас. – Она повернулась к нему в спокойном ожидании, поскольку была уверена в своей победе. Он быстро дышал, лицо его блестело от пота. – Я слышала, что он теперь работает на человека по имени Ла Саквеадор. Сардоникс.

Сеньора вскрикнула, словно ее пронзили кинжалом.

Дон Испете выскочил изза стола с перепуганным лицом.

– Сеньора! Что с вами?

Мойши подхватил ее – ее безудержно трясло, словно ее схватила какаято ужасная сила.

– Идем отсюда, – прошептала она ему.

– В чем дело?

– Быстрее. Во имя Диоса! – воскликнула она. – Быстрее!

Он поднял ее и вывел по коридору через пустую сейчас иглесию на улицу. Усадил на широкие ступени, блестящие под солнцем.

– Сеньора, – спросил он, – в чем дело?

Она обняла его, словно ища в нем опоры, и проговорила:

– Ты был прав, Диос, ты был прав! Теперь я все понимаю.

– Господи, сеньора, да объясните же! – вскричал он.

– Мойши, Сардоникс как раз и есть та женщина, что некогда была моей товаркой. – Слезы наполнили ее глаза. – Она поклялась страшно отомстить мне, и теперь месть свершилась. Хелльстурм теперь не будет соблюдать наш с ним уговор, это была лишь часть обмана! Диос, он везет ее к Сардоникс! Я погибла! – Она уткнулась ему в плечо и разрыдалась.

– Сеньора, – тихо сказал он, – сеньора. – Погладив ее по голове, он ощутил дрожь ее такого мягкого и в то же время сильного тела. Он только отчасти понимал ее горе, он осознавал это. Но то, как похолодело у него в животе, заставило его понять, насколько дорога ему Офейя. Опасность, угрожающая ей, была сейчас не просто реальной, но и зловещей. Теперь ему нужно на самом быстром скакуне лететь на северозапад. – Сеньора, – сказал он, – я должен отправиться в погоню за Хелльстурмом. Прямо сейчас. И вы можете мне помочь.

Она посмотрела на него. Слезы все еще стояли у нее в глазах. Он попытался улыбнуться.

– Как нелепо, – сказала она, – что ты продолжаешь называть меня так. Я больше не могу быть чопорной с тобой, Мойши. Ни сейчас и ни потом. – Золотые искорки плясали в ее зеленых глазах. – Зови меня Цуки.

У него перехватило дыхание. На мгновение показалось, что он сейчас упадет. Коссори, подумал он. О Господи! Коссори! Эту женщину ты любил.

Часть третья ОГНЕННАЯ МАСКА

ЗНАМЕНИЯ

Обычно дождь был ему врагом, но теперь он благословлял его запоздалый приход. Шторм миновал берега и теперь повернул в глубь суши, растеряв на море большую часть своей силы.

Ему было все равно, что следы каравана почти исчезли в обратившейся в грязь пыли, – он знал, куда они приведут.

За это ему нужно было благодарить Цуки, как и за то, что она дала ему верхового луму и другую, шедшую в поводу.

Цуки. Это означало луна.

Где ты теперь, Коссори, верный мой друг? Надеюсь, ты одобряешь меня. Думаю, да.

Косой дождь шуршал, заслоняя обзор серозеленым занавесом, просачивался повсюду. Он скрывал погоню от настороженных глаз.

Мойши уже полдня как выехал из западных ворот Корруньи, направляясь на северозапад, в Кинтай. Гладкая шкура его лумы была цвета золотистого топаза. На ней было черное кожаное седло с серебряной лукой и красная кожаная сбруя. Другая лума, самка, была темносерой с голубым отливом. Он был благодарен Цуки за лум, поскольку лумы были очень умны, выносливы и быстры, что ставило их выше лошадей. Но он знал, что эти животные своенравны, выездка их – дело дорогое и трудное, потому их было немного.

Плодородная земля кончилась, и он съехал в длинную, слегка холмистую долину. Смахнул капли дождя с лица. Здесь было мало деревьев, и, насколько хватало глаз, тут преобладали низкие кустарники и сухая коричневатая трава. Он двинул пятками луму под бока и тряхнул поводьями. Жеребец скакнул вперед, задрал голову и принюхался.

Какая странная штука жизнь, подумал Мойши. Куда причудливее любых баек, которые сочиняются вечерами в таверне у горящего очага. Круг замкнулся – все вернулось к началу. Если бы Коссори знал, что до последнего дыхания защищал дочь Цуки…

Смерть, подумал Мойши, не должна быть бесполезной. Конечно, печально, что жизнь имеет конец, но это неизбежно. А если так, разве не должно последнее деяние иметь смысл? В том буджуны и искаильтяне были схожи. И в другом, вероятно, тоже.

Коссори погиб как герой. В этом было даже больше героизма, чем он понимал. Или нет, поскольку буджуны верили, что душа возвращается, вплетаясь в долгую череду жизней, пока не будет достигнуто совершенство, вращаясь на вечном колесе жизней и смертей.

Так думали и искаильтяне. Бог – это история, неустанно твердил ему отец. А под историей подразумевается только путь к спасению.

Теперь, преследуя зло по этой такой одинокой под дождем равнине, Мойши понял, что его вера не дрогнет. Кровь праотцев билась у него в жилах слишком сильно, чтобы надолго забыть о ней или отречься от нее. Слезы навернулись на глаза, смешиваясь с дождем, когда он подумал о своих предках и их великой вере в Бога. Наверное, отец, ты, в конце концов, был не так уж и не прав, подумал Мойши, вспоминая их ожесточенные споры о вере, о долгих периодах, когда они не разговаривали друг с другом, о ночах, полных гнева и разочарования. И все это время пропало даром, потому что у обоих была твердая воля. Но теперь он понимал, что они спорили не о вере. Нет, это было удобное, но неверное поле битвы, которое оба они со злорадством выбрали. Ты был так нетерпим ко мне, отец. Как ты возмущался, что я вырос таким своевольным! Я так не похож на Йесу, которого, наверное, потому, что он был вторым в семье, ты сумел сделать своим подобием. Он делал все, что ты говорил ему, в то время как я сопротивлялся. Почему ты не позволил мне быть таким, как я есть, отец? Неужели это так пугало тебя? Ты много раз предрекал, что я отвернусь от Бога, но это не я сделал, ты сам подтолкнул меня к этому.

Он снова тряхнул поводьями – заунывный звук его странствий. Теперь я так и не узнаю, поскольку ты унес ответ в могилу. Как и Бог, ты не умел прощать при жизни. И конец воистину таков же, как и начало.

Но все жизни такие разные, рассеянно подумал он.

В воздухе пахло смертью.

Он снова принюхался и, хотя был далеко от любимого своего моря, все равно почуял. Он верил в предзнаменования. Не во все суеверия, а как верит искаильтянин, чья тревожная история была полна таких посланий от Бога, который направлял свой народ.

Дождь немного поутих, и, когда мгла рассеялась, он увидел низкое громокипящее небо. Фантастические образы вспыхивали в волнующихся облаках. Далеко на северозападе небо пронзила двузубцем молния, иссинябелая, призрачная, а мгновением позже раздался треск и сотрясающий землю гром.

Скакун несся вперед.

Здесь не было ни возделанных полей, ни единого дома, ни единого признака человека. Только шепот дождя. Затем, когда дождь еще больше утих, впереди появилась линия иззубренных гор, похожих на ряды закаленных ветеранов, идущих вдоль горизонта на очередную войну.

«Теперь у меня нет надежды, – сказала она тогда, уткнувшись ему в грудь. – За этим стоит Сардоникс, и я беззащитна».

«Мне отмщение, и аз воздам, – говорит Бог моего народа», – ответил он, узнав в своих словах своего отца.

«Ты не понимаешь, Мойши. Мы говорим о Сардоникс, и ты должен все узнать, перед тем как уедешь. Она колдунья».

Он рассмеялся.

«Колдовство изгнано из нашего мира, Цуки». Она покачала головой. «Нет. Она может сделать невозможное». «Тогда она просто ловкая фокусница. Я встречал таких. Все это иллюзии».

«Нет, Мойши. Нет. Не сделай ошибки, прошу тебя. Я знаю, поверь мне. То, что она делает, – реально, ужасающе реально. Берегись ее власти. Опасайся».

Приближался закат. Горы возвышались над ним, он пересекал последний отрезок равнины. Тут было полно деревьев, росла высокая зеленая трава, так что его лумы были вынуждены замедлить шаг, опасаясь невидимых холмиков у норок грызунов.

Почти прямо перед собой Мойши увидел сходящиеся узким ущельем склоны двух гор. Казалось, этот узкий проход – единственный путь сквозь горы. Теперь все зависело от света. Наверное, безопаснее будет расположиться здесь на ночь, а с первым проблеском зари пуститься в путь. Но так он потеряет слишком много времени, а караван уже изрядно опережал его.

На самомто деле выбора не было.

Мойши во весь опор припустил к проходу.

На востоке небо было попрежнему темным и бурным, но выше и на западе перед ним небо было чистым, сиреневым и лиловым, словно омытым грозой. Солнце было уже слишком низко, чтобы видеть его, но весь мир был залит его отраженным светом.

Уже появилась луна – широкий полумесяц, алый, как капля крови.

Как только он приблизился к холмистым предгорьям, охранявшим горную гряду, дорога тотчас же стала каменистой, трава поредела. Огромные глыбы гранита и искристого сланца громоздились по обе стороны.

Вскоре он въехал в проход. Широкие скальные выступы косо вздымались высоко в воздух, солнечный свет низвергался по ним водопадом, наполняя весь проход лиловым и розовым. Естественные каменные террасы ярусами тянулись у него над головой, теряясь в дымке.

Когда небо совсем потемнело, каменные стены словно сомкнулись у него над головой, оставив лишь узенькую полоску неба.

Тут уже было больше следов каравана. Поначалу Мойши подумал, что это изза того, что проход неплохо укрыт, но, приглядевшись, заметил, что следы свежие. Он был ближе к цели, чем предполагал.

Казалось, тут нет никакой жизни. Ни птиц над головой, ни падальщиков, ни ящериц, ни насекомых. Он начал постигать острое чувство одиночества, настолько сильное, что оно казалось почти осязаемым.

Скалы тоже изменились. Мойши пришлось остановиться и зажечь факел из туго скрученной пеньки, пропитанной смолой. В его неверном свете он увидел, что скалы прочерчены оранжевым и серножелтым и что их очертания стали какимито кривыми, почти болезненно искаженными, словно они образовались в результате какогото мучительного поднятия земли.

Он натянул повод и обнажил меч.

За поворотом впереди Мойши увидел отсвет другого факела и остановился, не зная, чего ожидать.

Он увидел одинокого всадника и. приглядевшись, понял, что это женщина. Она была невероятно высока, с узким лицом и запавшими глазами. Одета она была в простую крестьянскую хлопковую тунику песочного цвета. Оружия при ней не было.

– Приветствую тебя. – Ее голос звучал неестественно в теснине прохода.

– И тебе привет, – ответил Мойши.

– Я услышала твое приближение, – сказала она. – У меня в нынешние времена мало гостей, и мне стало любопытно. Надеюсь, ты не против?

– Вовсе нет, – ответил он. – Но, боюсь, у меня мало времени, чтобы тратить его на приятную болтовню.

– Ты торопишься. Да, – она кивнула, – это ясно видно. У тебя неотложное дело. Ничего, если я проедусь с гобой до конца прохода? Тогда мы сможем поговорить, и я не задержу тебя.

Мойши кивнул и пришпорил луму. Женщина повернула своего скакуна и поехала рядом. Здесь хватало места как раз для двоих. Звон сбруи отдавался в скалах жутковатым эхом.

– И куда ты направляешься? – спросила она. – Я хорошо знаю эти места. Может, я сумею помочь тебе и направить куда нужно. Ты явно тут прежде не бывал.

Снова пал туман, хотя дождь вроде бы прекратился.

– Мне уже указали путь, благодарю тебя, – сказал он, как мог, вежливо. Ему не нравилось, когда ктото отвлекал его в месте, где легко было устроить засаду. Если уж она услышала его приближение, так что творить о других?

– Могли указать неверно, ты же сам понимаешь, – задумчиво сказала женщина. – В нынешние времена такое часто бывает. Люди почемуто в этом не так добросовестны, как обычно. Понимаю, звучит не слишком современно, хотя я мало что знаю о мире. И кто же указал тебе путь?

Мойши коротко глянул на нее. Чтото не так с ее лицом. Что именно? Неверный свет факелов не позволял рассмотреть ее как следует.

– Друг, – уклончиво ответил он.

– Друг, – отозвалась женщина. – Конечно. Как же иначе. Но даже друзья могут ошибаться – особенно если много времени прошло.

Мойши чуть было не попросил ее объясниться, когда она сказала:

– Боюсь, я слишком долго утомляю тебя своим обществом. – Она пришпорила своего скакуна, тот пошел неровным галопом и в мгновение ока исчез впереди в сгущающемся тумане. Мойши хотел было позвать ее, поскольку был озадачен этим односторонним разговором, но он не мог остановить ее иначе, чем крикнув, а рисковать он не хотел.

Он ехал вперед тем же аллюром, скорее почувствовав, чем увидев, что проход стал шире. Подняв факел повыше, он с трудом разглядел, что стены стати не столь ступенчатыми. Они становились все ровнее, и он поехал побыстрее. Вскоре он выехал к концу прохода.

Здесь дорога выходила на длинную равнину. Вверху небо было заткано звездами. Земля под ним казалась плоской и бесформенной, как только что вспаханное поле.

Он мчался по холмистым лугам, холодный бодрящий ветер хлестал его по лицу. Он радовался открытому пространству, чувствуя себя так, словно только что очнулся от кошмара, в котором был заперт, как в гробу.

Немного времени спустя он высмотрел впереди, на горизонте, точечку света. Он осторожно приблизился к ней – следы каравана были еще свежее, верблюжий помет на последней стоянке был еще теплым. Подъехав поближе, он увидел небольшой домик на ближнем берегу ленивой реки, которая, как он заметил, тянулась на запад, но вскоре поворачивала к югу, гдето в полукилометре от домика.

Он вздохнул, немного посидел на луме, озираясь по сторонам и прислушиваясь к стрекоту цикад и тихому кваканью лягушек. Луна над ним, казалось, невероятно выросла – как будто смотришь через увеличительное стекло. Она была красной как кровь.

Наконец он спешился и повел думу вперед. Заглянул в окно и увидел только старуху, сидевшую к нему спиной. Внезапно он почувствовал голод, шатнул к двери, открыл ее и вошел в дом.

Старуха сидела, согнувшись над круглым каменным очагом, сложенным на полу посредине комнаты на чемто вроде каменного цоколя.

– Затвори дверь, – сказала она, не оборачиваясь. – Ночной воздух холоден и беспокоит меня. – Голос у нее скрипел, словно мел по аспидной доске.

Она обернулась. У нее было худое лицо, словно сшитое из лоскутков кожи, изборожденное многочисленными следами времени. У нее был широкий вислогубый рот, неряшливо намазанный красным, блестящие черные птичьи глазкипуговки.

– Ты голоден? – спросила она, ставя уже, однако, на стол грубые миски и утварь. – У меня готова похлебка.

Заметив это, он и вправду учуял густой запах варева, и ее рот заполнился слюной. Он глянул ей за спину и увидел черный металлический котелок нал очагом.

– Ты, часом, не видела тут небольшой караван? – спросил он.

– Иди сюда, – сказала она. – Садись и ешь. – Она налила в миски густую горячую похлебку. На деревянной доске лежал толстый ломоть черного хлеба, рядом нож. Он сел.

– Я целый день не выходила, – сказала она. – Я больше не выхожу.

– Значит, ты не видела всадницу?

– Всадницу?

– Женщину. Странную такую. Очень высокая. Она явно приехала с этой стороны.

– Наверное, ты встретил мою дочь.

– Но ее тут нет.

– Конечно. Она охотится.

– Ночью?

– Здесь только так и можно. Вся наша дичь бегает по ночам. – Старуха ткнула пальцем в миску. – Что, мое варево так невкусно?

Он попробовал. Еда показалась безвкусной. Он принюхался. Пахло прекрасно.

– Ты преследуешь караван? – спросила старуха. Она когото напоминала ему. – Ясно видно, что ты путешественник.

Чтото привлекло его внимание.

– Ты что, не голоден? Да ведь голоден же. Так ешь. Что это было? Казалось, время замедлило свой ход.

Он начат слышать собственное дыхание, громкое, словно дыхание дракона. Ему стало трудно двигаться, словно воздух вдруг превратился в студень.

– Ну, давай. Ешь. Ешь.

Уголком глаза, за тысячу миль отсюда… Не сразу углядишь. Отблески огня пляшут, сплетаясь в красивый узор. Он мысленно собрался. Скольжение, скольжение проооочь… Пламя. Нет. Не пламя. За ним блестит, словно море на лунном свету, вспомни, ради Бога, просыпайся давай, что происходит, цвета беегут друг за другом, чтото важное, лунный свет разбивается на волнах на сотни тысяч осколков, соберись, сосредоточься. Сосредоточься. Не круг. Вот оно – не уходи, не уходи. Нет, прекрати! Прекрати! Очаг не круглый. Пентаграмма. Пентаграмма, олух, ты что, не понял?

Мойши понял.

Он бросился на старуху, сидевшую напротив за столом, схватил ее за руку, быстро ускользавшую от него, цвета закружились вокруг него, как пузыри, перья, разгоняя влажный воздух, липкий, потный после трудного дня под солнцем, страшная жажда, язык прилипает к нёбу, распух, такой сухой, что он может думать только о… Схватить ее! – крикнул он самому себе. Повернул кисть, услышал, как треснуло ее запястье, словно старая сухая ветка.

Старуха закружилась, попятилась, дом задрожал, она упала, дом засверкал, она упала, дом исчез…

Мойши сидел на траве, опираясь руками о землю. Голова кружилась. Его стало тошнить. А спокойная ночь попрежнему стрекотала и квакала, как ни в чем не бывало. В нескольких шагах позади него жевали траву лумы. Что они знали?

Внезапно его вырвало. Рвота кончилась так же быстро, как и началась. Он чувствовал себя вымотанным. Повернулся, лег на спину, глядя на бесконечную звездную реку, такую сверкающую и близкую. Он словно черпал силы в этом мерцании. Грудь его вздымалась, как после долгого бега. Но это был не просто бег. Это был бег ради спасения жизни.

Слова Цуки спасли его.

Он встретился с Сардоникс и чуть не погиб. Чуть не погиб. Что она хотела узнать у него? Что он выдал ей? Немного, уж в этом он был уверен.

Мойши вернулся к думе, чувствуя себя уже лучше. Вскочил в седло. Под звездной рекой он направил думу на северозапад, вслед за караваном.

ОКО ДЕМОНА

Когда он увидел ее, у него полегчало на сердце.

Чиизаи отдыхала в тени огромного блестящего гранитного валуна гдето в тысяче метров от лагеря.

Как только он ее увидел, тотчас же спешился и, ведя лум в поводу, подкрался к ней. Животные вели себя очень тихо и будут продолжать так себя вести – они понимали, что враг поблизости.

Чиизаи обернулась, с коротким клинком наготове, но он вышел на освещенный звездами участок, и она его узнала. Они радостно обнялись.

– Хвала богам, ты пришел наконец, – прошептала она. На ее красивое лицо вернулось спокойствие. – Мой конь вчера пал, и с тех пор я шла пешком.

Он быстро пересказал ей все, что с тех пор произошло.

– Я так рала, что Мартина не пострадала. Я тревожилась о ней с тех пор, как мы расстались. Но что касается Офейи, то мне кажется, что мы уже опоздали.

– Что ты имеешь в виду? – прошипел он. – Хелльстурм уже убил ее? Тогда почему ты ему не помешала?

– Успокойся, – ответила она. – Я понимаю твою тревогу. Но дело в том, что ее нет в этом караване.

– Нет? Но как это может быть?

– Я не уверена, Мойши. Но мне кажется, что Сардоникс уже забрала се.

– Да. Она в Мистрале вместе с Сардоникс.

– В Мистрале?

– Это такой странный замок. Цуки рассказывала мне. Он стоит на северозападном берегу еще более странного озера, известного под названием Море Смерти.

– Понимаю, – задумчиво нахмурилась Чиизаи. – Похоже, тут заговор в заговоре.

– Что ты хочешь сказать? Мартина рассказала мне…

– Да. Страна опаловой луны. Я едва поверила своим ушам. – Она прислонилась спиной к камню, бросив взгляд на лагерь каравана, и продолжала: – Я слышала одну легенду, правда, похоже, не буджуйскую. Возможно, корнями своими она уходит в те времена, когда Аманомори был частью континента человека.

– То есть во времена колдовских войн.

– Да. В легенде говорится, что в то время возникло некое место, в котором время перестает существовать, где все времена сливаются в одно и в ткани вселенной образуется разрыв. Возможно, он возник сам собой, как побочный результат постоянных недобрых заклятий, или в результате совершенно неизвестных нашему миру действий. В любом случае это Око Времени, если его найти, открывает невероятные возможности. Если ктонибудь сумеет проскользнуть в разрыв, ему сразу же откроются все тайны грядущего, и он станет первым чародеем этого мира. Но это не так просто, поскольку Око Времени враждебно человеку, и даже колдовские заклятия не помогут спастись в его смертельном водовороте. Вот почему место это было покинуто, и, где оно находится, все позабыли. И так оно стало легендой.

– И ты хочешь сказать, что Сардоникс узнала о местоположении этого Ока Времени?

Чиизаи кивнула.

– Но какая ей от этого выгода? Будущее колдовства – вот оно. Она ничего там не найдет.

– Ты не понимаешь. Мойши. Если Сардоникс найдет вход, то она отправится во времена Кайфена или еще дальше, в те времена, когда колдовство имело силу. И сможет…

– Довольно! – Он поднял руку. – Я понял. Но… ты хочешь сказать, что Око Времени расположено гдето здесь, в Кинтае?

Чиизаи кивнула:

– Легенда говорит, что Око находится в стране, где луна всегда полная, и, когда ты смотришь на нее, она кажется круглой, как мяч, а не плоской, как в других краях. И цвет ее не серебряный, как на севере, не золотой, как на востоке, не голубой, как на западе, и не оранжевый, как на юге. Нет, она сразу всех этих цветов, и даже больше. Опаловая луна.

Почти невольно он посмотрел на небо.

– Но посмотри туда, Чиизаи. Месяц рогатый и красный, как роза.

– Да, – прошептала она. – Да, так. Но легенда утверждает, что вступить в Страну опаловой луны можно только по равнине, озаряемой ниндзёвару – Оком Демона.

– Значит, мы здесь…

– Да.

– Стало быть, если замок Сардоникс находится поблизости, то она уже давно об этом знала. Это не то, что знали Каскарас и Офейя.

– Нет. К несчастью, есть еще коечто. – Она вздохнула. – В конце колдовских войн возникли слухи о некоем магическом предмете. Они появились в совершенно различных местах, что придает им правдивость. Поговаривали, что это ключ к разгадке тайны Ока Времени. Некоторые говорили, что даже видели его, но каждый указывал другое место, однако, похоже, все ошибались, и в его существование мало кто верил. Но те, кто верил, мечтали о нем, и надеялись, и хранили в памяти его имя. Это имя – Огненная Маска.


Чтото зашелестело за узким выступом сланца.

Мойши не шевелился, вглядываясь в крохотные рубиновые глазки чешуйчатой ящерки. Ее рогатый гребень делал ее похожей на видение из давно минувших времен. Она выстрелила своим раздвоенным язычком, ощупывая камень и словно бы без интереса разглядывая человека. Обвисшая кожа на шее и под челюстью медленно пульсировала. Затем она прошмыгнула у него за спиной и нырнула в расщелину скалы.

Он прищурился и поднял взгляд. Полоски слегка светящихся облаков плыли над головой, но ни одно из них не заслоняло кровавого полумесяца.

Он не стал обращать внимания на боль в груди и навострил уши, ловя тончайшие звуки. Вокруг была сланцевая крошка, и он знал, что подойти к нему бесшумно было невозможно. Но, подумал он, дело может обернуться куда хуже. Хелльстурм может оказаться джиндо, и тогда все будет в его руках, ибо ночь – мир джиндо. Но Хелльстурм всего лишь опытный боец коппо. Он внутренне рассмеялся, хотя радости в сердце его было мало. В копне концов, он не ДайСан, а ведь Хелльстурм убил Коссори…

Пока он ждал один в ночи, укрывшись за узким выступом, у него было время подумать. Все началось неплохо. Они с Чиизаи решили, что нельзя допустить, чтобы караван дошел до своей цели, раз они знали, что он направляется в Мистраль. Хелльстурм и, возможно, Сардоникс уже знати часть очень важной тайны – другую часть знала Офейя. Они же знали, насколько эта тайна опасна. Из того, что рассказала им о Каскарасе Мартина, из того, что Офейя рассказала Мойши о Хелльстурме, можно было сделать только один вывод: Каскарас и Офейя узнали, где находится сказочная Огненная Маска.

Что бы сейчас ни вез в Мистраль Хелльстурм, ему нужно помешать. Выбора нет.

Бивак каравана расположился в неглубокой лощине, огражденной слева густым дубняком, а справа и с тыла – скалами.

Там было четверо тудесков. Над Хелльстурмом стоял приземистый широкоплечий человек, сильный как бык. Он не был тудеском. Мойши признал в нем тулька, представителя непонятного северного племени. Они жили в широких заснеженных степях и одевались в шкуры хищников, таких, как волк или медведь. Их вожди носили на голове шкуры с голов этих зверей, наполовину закрывающие их лица. Мойши столкнулся с тульком на борту второго корабля, на который нанялся. Мойши так и не понял, что этот человек делает так далеко от дома, но и тот не спрашивал Мойши, чего ему нужно вдалеке от родных краев, и не высказывал желания обсуждать причины, заставившие его уехать. Но он узнал от него многое другое. Тульки были воинственным и почти диким народом. И что за дела были у одного из них с Хелльстурмом, понять было невозможно. Всего их было шестеро.

– Ну что, козыри равны? – ухмыляясь, шепнула Чиизаи. Но Мойши не разделял ее оптимизма.

Тудески мгновенно проснулись и сразу же были готовы к сражению, хотя они с Чиизаи приблизились так неслышно, как смогли. У них, однако, было и другое преимущество, поскольку тудески явно презирали женщинувоина. И прежде чем они успели изменить свое мнение, она разделалась с одним из них одним ударом дайкатаны. Чиизаи поднырнула под руку тудеска и развалила его пополам прямо под грудиной.

Выругавшись, Хелльстурм отправил против нее сразу двух воинов.

Чиизаи была спокойна, как вода в озере, и так же спокойно встретила двойную атаку. Она стояла неподвижно, сложив руки на длинной рукояти меча и держа его вертикально, так, что острие касалось земли.

Тудески разделились, чтобы напасть на нее с двух сторон. Тот, что был справа, напал первым, нанеся косой удар. Оба воина были так массивны, что впечатление было таким, будто бы на нее набросились великаны.

Удар пошел слева направо, и Читан двумя руками подняла дайкатану. чтобы отбить удар, как если бы она держала деревянную палку, у которой нет ни лезвия, ни острия. Единым движением она перевела замах в горизонтальную плоскость и затем вниз так, что острие прошло под клинком тудеска и метнулось вперед с такой скоростью, что клинок, казалось, расплылся в воздухе, рассекши тудеска от правою бока до позвоночника. Меч вылетел из его руки, и он рухнул наземь.

Теперь она поднырнула под удар первого из воинов и, подавшись вперед, попыталась нанести обратный удар. Он отразил его и с такой силой атаковал, что чуть не снес ее. Чиизаи успела встать в позицию как раз вовремя, чтобы отбить удар, направленный ей в шею, но он был настолько силен, что она получила тяжелый улар мечом плашмя в плечо. Она поморщилась и повернула меч так, что острие вошло как раз нал адамовым яблоком и проникло в мозг врага.

Мойши сцепился с последним тудеском. Тог атаковал трижды и последним ударом умудрился выбить у Мойши меч из рук. Мойши молча выругал себя за то, что был не слишком прилежным учеником. Но он никогда особенно и не интересовался искусством мечного боя. Жаль, что он не знал прежде, что ему придется ввязаться в такую драку.

Лицо тудеска прорезала мрачная ухмылка, и он шагнул вперед, чтобы добить противника. Но эта улыбка так и застыла навсегда на его лице. Он даже не успел заметить движения левой руки Мойши. Как бы глупо это ни выглядело, но с этой ухмылкой он посмотрел на медную рукоять торчавшего в его груди кинжала. Он закашлялся и рухнул навзничь.

Теперь оставался только Хелльстурм. И тульк. Последний пошел к Чиизаи, а Мойши обернулся к Хелльстурму.

Хелльстурм отбросил капюшон, и Мойши впервые увидел его лицо. Хелльстурм был потрясающе красив. И дело было не в чертах лица – нос был длинноват, рот широковат, губы пухлы и чувственны, – а в сочетании этих черт, которое делало его лицо необычным. Вокруг него распространялась аура опасности, как от хищного зверя, этакая привлекательность самца, которая так покорила Цуки и Офейю.

Его глубоко посаженные глаза были черны – казалось, он только этот цвет и носил. Его кожаный шлем был черным, как и кольчуга, узкие штаны и высокие сапоги. Другой цвет был только на лбу его шлема и пряжке широкого пояса. Там был нарисован кровавокрасный крест, окруженный кругом того же цвета.

Мойши вынул из груди трупа кинжал, вытер клинок о плащ убитого, поднял меч, не сводя глаз с фигуры в черном. Он отложил кинжал и взял меч, чуть приподняв острие.

Хелльстурм усмехнулся и шагнул вперед. Белые зубы сверкнули в лунном свете, острые, влажные, розоватые. Он даже не прикоснулся к мечу, который чуть покачивался в ножнах у его бедра.

– Ты знаешь, кто я такой. – Мойши в первый раз услышал голос Хелльстурма. Он прозвучат как шелест летнего ветерка, и несоответствие между голосом и внешним видом было настолько ужасающим, что Мойши был ошарашен. Хелльстурм мог бы так разговаривать с любовницей. Мойши внутренне поморщился – он подумал о Цуки и Офейе.

У него был шанс, если бы ему удалось заставить Хелльстурма взяться за меч. Если нет… Он сделал ложный выпад, но тудеск мягко увернулся и покачал головой, прищелкнув языком, словно старуха.

– О нет, – проговорил он. – Нетнет.

И взметнул руки, словно клинки.

Мойши сунул в ножны бесполезный меч, повернулся боком, чтобы представлять как можно меньшую цель, но Хелльстурм был слишком быстр, и все, что мог сделать Мойши, так это отразить три, четыре, пять ударов, следовавших один за другим.

Он отступил, но Хелльстурм следовал за ним. Он заблокировал молниеносный удар, но лишь отчасти отразил другой. Боль раскаленным копьем пронзила его грудь, и он сделал то единственное, что могло спасти его от смерти. Он побежал.

У него морда хорька, думала Чиизаи. Морда хорька и голова слишком большая даже для такого массивного тела. Уродец. Крошечные глазки и почти нет носа, зато огромные ноздри придавали ему сходство с животным. Уши тоже были маленькими, но мочки были вытянутыми, возможно, камнями, вставленными в них. Он был одет в волчью шкуру, и от него воняло.

Она позволила ему нанести первый удар.

Тульк ударил с такой силой, что ее тряхнуло, и будь ее меч выкован не в Аманомори, он наверняка разлетелся бы.

Он не давал ей ни мгновения передохнуть, а бил и бил, хаотично, без всякого ритма, так что ей все труднее становилось защищаться. Каждый раз, как ей казалось, что она угадывает ритм его атаки, он менял его, она теряла равновесие и чувствовала себя беззащитной.

У нее начали болеть руки, боль быстро стала такой жестокой, что теперь она с великим трудом могла поднимать меч над головой.

Тульк наступал, злобно ухмыляясь. Она и прежде видела такой взгляд и понимала, что этот человек сделает с ней, прежде чем убить.

Эта мысль на мгновение отвлекла ее, и она пропустила удар. Движение наверняка было незаметным, но в обычной обстановке она не упустила бы его. Поздно. Правое плечо словно охватило огнем. Чиизаи закричала, когда сила удара отбросила ее назад. Она споткнулась, и дайкатана вылетела у нее из руки.

Чиизаи упала, схватившись за плечо, в которое вонзился шип. Он вылетел из рукояти меча гулька, освобожденный потайной пружиной.

Теперь он стоял над ней, безразлично глядя на нее. Он отшвырнул меч. Вытащил чтото изпод меха, и когда Чиизаи увидела это в блеске лунного света, она поняла, что погибла.


Ящерка с холодной сухой кожей уползла, но шорох продолжался, и Мойши понял, что Хелльстурм идет за ним.

И все же у него не было четкого плана действий. Он знал только одно – он должен уйти от этой машины смерти, найти хоть какоето укрытие. Он изо всех сил напрягал мозги, пытаясь припомнить все, что Коссори рассказывал ему о коппо. Он не давал отчаянию охватить его, хотя и знал, что человек, преследующий его, убил Коссори, а Мойши считал своего друга непобедимым.

Снова шорох, словно ящерка задела шкуркой камень, но теперь он увидел очертания приближающейся фигуры. Хелльстурм уже был ближе, чем Мойши рассчитывал. Времени оставалось немного.

Он подавил в себе порыв убежать. Сейчас он был твердо уверен, что Хелльстурм не видит его, несмотря на то, что тот шел в его направлении. Незачем давать тудеску еще больше преимуществ.

Но Мойши потерял врага. Только что Хелльстурм был здесь – и вот его уже нет.

«Где он?» – в отчаянии думал Мойши.

Теперь воцарилась полная тишина. Только кровь оглушительно стучала в висках. Он всмотрелся во тьму.

Мойши скорее почувствовал движение, чем услышал его, и начал было оборачиваться, когда удар в лоб опрокинул его. Мойши, полуоглушенный, понял, что, сиди он неподвижно, этот удар просто проломил бы ему череп. Он попытался встать на колени, но Хелльстурм сильно ударил его ногой в бок, и он снова упал. Хелльстурм не давал ему времени прийти в себя, и Мойши пришлось парировать серию страшных ударов в грудь с кружащейся головой и без должного равновесия. Глаза заливал пот, он быстро тряхнул головой, чтобы лучше видеть, но от этого только еще больнее. Острые камни впивались ему в спину, поднялась пыль, забивая ноздри. Он был почти пригвожден к земле. Так и будет, если он не станет двигаться. Если он останется лежать – он труп.

Они были на краю сланцевого выступа, когда после ряда нацеленных ему в лицо ударов оба вдруг словно повисли в воздухе, затем земля со страшной силой притянула их к себе.

Он так хотел перевести дыхание, но Хелльстурм упал на него сверху, и Мойши ударился правым плечом. Сильный удар да еще тяжесть обоих тел – плечо зажало словно тисками. Он вскрикнул, чувствуя, как чтото внутри с треском рвется, почемуто без боли, и он понял, что вывихнул правую руку. И что надежды теперь не осталось. Никакой.


Чиизаи уже видела такое оружие прежде. Длинная деревянная рукоять венчалась серпообразным лезвием. С другого конца рукояти свисала длинная цепь с шишковатым металлическим шариком. Вид этого оружия ужаснул ее. И недаром.

Чиизаи была шуджин, то есть мастер боевых искусств. Только шуджину разрешаюсь носить дайкатану. И мало было в истории Аманомори женщин, столь же искусных, как она.

И все же Чиизаи пришлось пережить в Аманомори поражение.

Ее противник вышел против нее с таким же оружием.

Страх парализовал ее. Ей никогда не удавалось выиграть против такого оружия. Сейчас ей тоже не видать победы.

Цепь развернулась в воздухе с ошарашивающей скоростью. Тульк усмехнулся. Она вскрикнула, когда цепь обвилась вокруг ее шеи. Сила удара и вес шарика опрокинули ее. Звук удара был похож на рык голодного волка.

У нее перехватило дыхание, цепь душила ее, и крики ее превратились в какоето клокотанье в горле – как в страшном сне, когда пытаешься закричать, но не слышно ни звука. Ужас охватил ее, стянул узлом желудок. Она задыхалась, кашляла, видя, как щербатая потная морда склоняется над ней, а жирные руки все сильнее и сильнее потихоньку затягивают цепь на ее горле.

Он небрежно подбросил оружие в воздух, поймал его за рукоять, описав лезвием в воздухе дугу. Серп раскачивался, с каждым взмахом приближаясь к ее груди.

Она попыталась было ударить его ногой, но он дернул ее за цепь, словно рыбу на леске. Легкие ее готовы были лопнуть.

Жемчужный мрак охватил Чиизаи, туманно колеблясь на грани сознания, и она поняла, что приближается смерть. Она, загипнотизированная, неподвижно смотрела на тулька, словно пригвожденная к месту. Нет, это происходит не с ней, с кемто другим…

Не отпуская пени, он перекинул рукоять в другую руку и медленно, не спуская с нее глаз, расстегнул ее пояс. Затем лезвие скользнуло вниз, распоров кожаные ремни, стягивающие кирасу. Этим же лезвием он перевернул кирасу, сбросив ее с Чиизаи. Теперь на ней была лишь тонкая рубашка, и тульк, полуоткрыв рот, уставился на то, что было под шелком. Он расстегнул свои штаны, и они сползли вниз по его волосатым ногам.

Ее взгляд скользнул вниз, к его промежности, и ярость от того, что он собирался с ней сделать, подстегнула ее и вывела из бездействия. Больше она не думала ни о поражении, ни об этом страшном оружии, которое одолело ее.

Теперь имела смысл жизнь, и только она одна.

Чиизаи вернулась к основам. Все, что ей теперь оставалось, было йаи – движение перед ударом или отражением атаки. Она снова услышала голос своего наставника Хендзё: «Если успеваешь с этим движением вовремя, то в остальном уже нет нужды. Понимаешь?» Она так и не поняла этого до конца. Но тем не менее освоила это движение, хорошо освоила, поскольку Хендзё был лучшим йаидзюцу среди всех буджунов. Теперь она это поняла и была благодарна ему.

Тульк даже не заметил движения. Только что она лежала, обнаженная, сдавшаяся на его милость, а он, грозный, душил ее, и вдруг острая, жгучая боль пронзила его промежность и низ живота. Глаза его вылезли из орбит, в углу открытого рта показалась слюна. Он выронил оружие. Он не чувствовал ног, они больше не держали его. Он упал на колени, придавив ей ноги, зажал руками окровавленную промежность. Перед ним, так восхитительно близко, были ее раздвинутые ноги, и он вожделенно воззрился на них, а по телу его разливался холод – он никогда не испытывал такого страшною холода. Он подумал о снежных волках своей скованной морозом степи, о подобной восторгу совокупления радости охоты, об алой крови на девственной земле, такой нагой и в то же время священной. А теперь с каждым ударом сердца его собственная кровь струилась сквозь его бессильные пальцы и уходила в пыль. Последнее, что он увидел, была часть его тела, лежавшая на земле перед ним. Он потянулся к этому комку плоти, словно мог вернуть его к жизни, которая быстро уходила из его тела. Он упал ничком, умерев прежде, чем успел коснуться земли.

Чиизаи отчаянно дергала душившую ее цепь. Само оружиеоказалось под тушей гулька, и ей пришлось перевернуть его, чтобы высвободиться и ослабить натяжение. Она уже сорвала ногти, и, когда наконец освободилась, ее пальцы были все в крови.

Слезы навернулись ей на глаза, когда ее легкие непроизвольно расширились. Голова кружилась, и она не решилась встать. Чиизаи лежала на влажной земле, тяжело дыша, все тело покалывало после онемения – начиная от самого носа, щек и губ. Углекислый газ образовывался слишком быстро, и она намеренно замедлила дыхание. Медленно и глубоко. Глубоко и медленно.

Целую бесконечность она наслаждалась просто тем, что дышит, таким простым, обычным действием, слепо глядя на блестящие льдинки звезд и кровавокрасную луну, колесом вращавшиеся в небесах, и плакала, плакала, зная, что теперь все будет хорошо.


Мойши наполовину ослеп, а удар последовал как раз с незрячей стороны. Он уклонился было, но недостаточно быстро, и удар пришелся прямо над правым ухом, так что он еще и оглох. Боже, подумал он, это не человек, это чудовище.

Шатаясь, он попятился, соскочил с валуна, но Хелльстурм не отставал. Ощутив спиной гранитную поверхность скалы, Мойши понял, что должен сделать, и, стиснув зубы, ударил правой рукой по камню, прикинув угол удара. Из глаз посыпались искры. Он застонал, живот свело. Он почувствовал щелчок – кость встала на место. Боль вспыхнула огнем – шок прошел, но боль последовала за этим, как гром за молнией. Он весь покрылся испариной, задрожал. Глубоко вздохнул, смахнул здоровой рукой пот с лица и, шатаясь, побрел от скалы. Ощутив позади Хелльстурма, бросился бежать в ночь, карабкаясь вверх по скалам, словно только это могло его спасти.

«Господь, щит мой, – он поймал себя на том, что повторяет в голове эту фразу. – Он все время смотрит на меня». Так говорил ему отец еще в детстве, прежде чем его отправляли спать. Мойши понял, что сейчас уже не насмехается над этими словами. Сейчас эти слова обрели для него свой прямой смысл. Они придавали ему какуюто внутреннюю силу, не позволявшую впасть в отчаяние.

Шаги позади. Хелльстурм приближался. Блоки и постоянное движение бесполезны – с каждым шагом силы покидали Мойши. Но теперь он понимал, что все было бесполезно с самого начала. Это просто отсрочка неизбежного. С чего он взял, что сможет справиться с этим чудовищем? Он сражался плечом к плечу с величайшим героем мира, но почему он вообразил, что он сам герой?

И все же он бежал вперед, его душа не желала смириться с поражением, даже если смерть висела у него за плечами. Он поднял взгляд к небу – кровавое Око Демона внесло над ним, как злорадный, алчный лик Сардоникс.

Каменный гребень, по которому он бежал, резко свернул влево, и Мойши тоже повернул налево. Камин сыпались изпод ног, он двигался на ощупь, опираясь на каменную стену руками, чтобы не упасть, бежал, спотыкался, вставал, собирался с силами, переводил дух и бежал дальше. Легкие болели, горло забила пыль. Он исходил потом, вместе с ним теряя последние силы.

Вода. Ему нужна вода. Внезапно это стало даже более сильным побуждением к действию, чем стремление убежать от Хелльстурма.

Он резко спрыгнул с выступа на крепкую каменистую поверхность холма. Содрал два ногтя, но теперь он бежал по внутренней стороне, все еще забираясь вверх, уходя от равнины внизу, перескакивая через камни и кусты, прятался, выигрывая время, – ему теперь оставалось только это.

Мойши взобрался на гребень холма. Задыхаясь, постарался выровнять дыхание уже по ходу вниз. Теперь он был на дальней стороне холма, среди густых зарослей. Он ощутил слабую надежду, почуяв то, что искал. Воду.

Нога его наткнулась на какойто выступ – скалу или корень, он не мог сказать, и остаток пути он прокатился по склону. Теперь он стоял на коленях на узком берегу, глотая из горстей холодную воду, пока не вспомнил об опасности и не остановился, хотя его тело просто вопило от жажды, а во рту попрежнему было сухо. Он последний раз набрал воды в рот, но не стал глотать. Затем облил водой голову и плечи. Это немного успокоило боль. Он выплюнул воду, понимая, что если выпьет слишком много, то при долгом беге его вырвет.

Мойши собрался и осторожно перешел через широкий, но мелкий поток – вода не доходила даже до края его сапог. Но камни на дне были острыми и скользкими, а он не хотел рисковать, чтобы не упасть.

Без приключений добрался до дальнего берега и спрятался в густом сосняке. Забрался на гребень холма, пошел по нему, пока не нашел подходящее место. Отсюда у него был великолепный обзор. Он видел реку, а его самого видно не было. Он припал к земле и стал ждать. С каждым мгновением силы возвращались к нему. Но он все равно понимал – одной физической силы будет мало.

Он прислонился спиной к пню, ощутил пьянящий аромат коричневых сосновых иголок, густо устилавших землю вокруг нею, услышал в вышине среди ветвей печальный зов козодоя. Посмотрел наверх и увидел рядом пятнистую сову. Но было во всем этом нечто странное. Он снова посмотрел. Глаза совы были закрыты. Но сова – ночная птица и не должна в такое время спать. Почему она не бодрствует?

Он нашел ответ и вместе с ним – ощущение победы. Теперь у него появился шанс. Один из десяти тысяч. Но это лучше, чем отсутствие шансов вообще. Однако у него не было времени на раздумья.

Луна. Пусть и неполная, она все равно парила в этом странном краю, и ее кровавый свет был так силен, что сове пришлось закрыть глаза.

Лунный свет играл на воде быстрой реки.

Как будто какойто ключ внезапно отпер замок у него в памяти. «Одна из причин того, – сказал ему однажды Коссори, – что овладевать коппо приходится так долго, заключается в том, что это искусство более чем наполовину духовное. Необходимо научиться достигать спокойствия, подобного лунному свету. Это состояние бесстрастности позволяет одновременно ощущать окружающее, как в целом, так и в мелочах. И когда такое состояние достигнуто, мастер коппо может считаться непобедимым. Но если хоть чтото его отвлечет, выведет из этого состояния, то, как облако, затенив луну, погружает мир во тьму, так и он может погибнуть».

Око Демона разбилось на тысячи осколков, когда Хелльстурм прыгнул в воду и добрался до берега. Он остановился там, выискивая жертву.

Мойши сидел неподвижно. Только рука медленно двигалась по ковру из сосновых игл, пока не нашарила то, что он искал. Он взял его в левую руку, взвесил и засунул за пояс сзади, чтобы не было видно. Но в это время его локоть мелькнул в пятнышке лунного света, и. словно пес на запах, Хелльстурм повернул свою красивую голову к нему.

Хелльстурм взлетел по склону так быстро, что Мойши даже и представить такого не мог. Его длинные стройные ноги, казалось, вообще не ощущали земного притяжения.

Руки взметнулись в смертоносном ударе, и Мойши подался назад. Споткнулся и был вынужден блокировать удар, падая навзничь.

Этот человек был страшно силен даже в таком положении, и Мойши чуть было не потерял самообладания под напором этой демонической атаки. Удары сыпались без перерыва, и времени больше не было. Через мгновение он превратит его в месиво. Стиснув зубы, Мойши правой рукой, той, что была вывихнута, блокировал удары. Боль, словно живое существо, пожирала ею, но он ничего не мог сделать, поскольку ему нужна была левая рука. Он быстро сунул руку за пояс, сомкнул пальцы на холодной твердой поверхности и вытащил его. Сейчас.

Голова была в огне изза лишь частично отклоненного удара, подобного удару тигриной лапы.

Сейчас, сейчас, сейчас…

– Цуки! – крикнул он. – Сюда! Быстрее!

Это был жест отчаяния, уловка, которую раньше использовали так часто, что теперь уже никто ею не пользовался.

Хелльстурм дернул головой, глаза его приоткрылись чуть шире, руки на миг застыли – облако затенило луну. Мойши вынырнул из тени и. прижав правую руку Хелльстурма к стволу сосны, со всей силой ударил по ней острым камнем, зажатым в кулаке левой руки.

Раздался острый треск, словно рубили дерево. Кожа лопнула, и Мойши снова вогнал камень в кость, один за другим мозжа пальцы. Брызнула кровь. Хелльстурм закинул голову, оскалился, глаза его вылезли из орбит. Мойши ощутил острый запах его пота.

Но левая рука Хелльстурма была все еще цела, он вырвал камень из руки Мойши и, невзирая на боль, словно палицей ударил им своего противника. Мойши ногой двинул Хелльстурма в живот, но кольчуга смягчила удар, и тот, будто не ощущая боли, бросился на Мойши. Вцепился пальцами в поврежденное плечо Мойши.

Боль словно покровом накрыла его. На глаза навернулись слезы, он закричал, рука его онемела от боли и бессильно повисла. Но теперь его левая рука схватилась за рукоять одного из кинжалов. Он попытался вынуть его, но во время схватки тот запутался в одежде.

Красивое лицо Хелльстурма превратилось в маску ненависти и кровожадности. Он все глубже вдавливал пальцы в плечо Мойши. Еще мгновение – и кость снова выйдет из сустава, и боль одолеет его. Если он сейчас потеряет сознание…

Получилось! Кинжал выпутался из складок одежды, и. не раздумывая. Мойши нанес удар, даже не особо целясь – времени не было. Кость выворачивалась, терлась о сустав, он взвыл от боли. Кинжал сверкнул в ночи, располосовав лицо Хелльстурма от правого глаза до левого.

Тот завыл, словно зверь, дернулся назад, зажав изуродованное лицо покалеченной рукой. Почти выпрямился, но склон был слишком крут и слишком много крови было на лице – она заливала ему глаза, уши, рот, и он не смог удержать равновесия. Он рухнул вниз, ударился спиной о ствол сосны. Позвоночник треснул. Он шатнулся, инерция увлекла его дальше, он перевернулся, покатился к берегу реки и рухнул в поток, прямо на камни. Кровавый свет Ока Демона пятнами играл на мертвом теле, словно ничто и не потревожило спокойствия ночного пейзажа.

НАКОВАЛЬНЯ

За равниной лежал небольшой лес, а за ним – сверкающий берег Моря Смерти.

Они выбрались на противоположный край леса только в полдень. Место тут было мрачное, густо заросшее лиственными деревьями, переплетенными виноградными лозами и колючим терновником. Земля была покрыта огромными противными грибами, белесыми, словно снег. Но животных тут, похоже, было мало. Птицы тут жили только ночные, они исчезли еще до того, как солнце взошло над рваным горизонтом.

Они оба с радостью выбрались из гнетущей лесной тьмы. Но то, что они увидели, просто поразило их, поскольку Море Смерти было глубоким безводным шрамом на лике земли, скелетом без кожи и костей.

Только пыль и пепел кружились на ветру, однообразно сверкая на солнце. Пыль и пепел тянулись холмами, а солнце превращало их склоны в раскаленную печь.

Они постояли на краю Моря. На дальнем его конце виднелись темные башни и окна Мистраля – твердыни Сардоникс.

Почти сразу же они решили идти самым коротким путем – через Море Смерти. В ширину оно раза в два было больше, чем в длину, и они прикинули, что огибать его им придется добрых четыре дня.

Как только они спустились к пескам, сразу стало жарче, и Мойши даже решил повернуть назад, но не мог заставить себя высказать свои мысли вслух. А его мысли все время обращались к Офейе и к тому, что ей сейчас, может быть, приходится терпеть в лапах Сардоникс, и его решимость укреплялась.

Чем больше они углублялись в пустыню, тем нестерпимее становилась жара, пока им не стало казаться, будто их поджаривают на вертеле. Но они продолжали путь.

Раскаленное добела, распухшее солнце неподвижно висело над ними. Мойши. который был хорошо знаком с жутким жаром южных пустынь, обмотал голову и лоб запасной рубахой и велел Чиизаи сделать то же самое. Он не хотел, чтобы ктонибудь из них получил солнечный удар.

Говорили они мало, перебрасывались отдельными словами – и только. По большей части изза жары, поскольку выматывала она до невозможности. Но были и другие причины.

Сразу после полудня они перекусили без всякого аппетита. Чиизаи вообще обошлась бы без скудной трапезы, если бы он не настоял, – солнце слишком быстро вытягивало из тела силы.

Теперь дно Моря Смерти стало ровнее, но, как им казалось, они были все еще на прибрежном шельфе. И вот они уже спускаются с шельфа по ступенчатому откосу на истинное дно Моря Смерти.

Они остановились один раз после полудня, чтобы напоить лум, которые, как верблюды, умели сохранять большую часть жизненно необходимой влаги в своем теле. Чиизаи сделала пару глотков теплой воды, но Мойши отказался. Сводя к минимуму расход сил, он знал, как сохранять в своем теле волу, и потому почти не пил.

Они прошли мимо скелета какогото животного величиной с лум. Скелет отбрасывал решетчатую тень на дно Моря. Огромный череп, полузасыпанный пылью, был длинным и узким, почти весь – зубастая челюсть. Двойные ряды зубов, и совсем нет полости для мозга.

Дальше они нашли иссохший остов еще одной твари. У этой, похоже, были крылья по обе стороны скелета лежали хрупкие круглые кости, на изломе было видно, что они пустые. Сухость воздуха делала Море Смерти прекрасным местом для сохранения останков этих некогда живых существ.

Небо нал их головами было безоблачным, белым вокруг солнца и бледноголубым по краям, но теперь впереди он заметил какуюто дымку, висевшую между ними и дальним берегом. Он помотал головой и прикрыл глаза, опасаясь, что жара порождает миражи. Он толкнул Чиизаи и указал вперед. Она кивнула.

Это было облако. Оно лежало так низко, что почти везло брюхом по дну Моря. Его верхушка была не выше береговой линии. Создавалось впечатление, что оно двигалось, както расплывчато, но явно направляясь к ним.

Однако быстро достигло их – внезапно они очутились в туче огромных насекомых. Насекомые монотонно жужжали в ушах, но двигались твари слишком быстро, так что рассмотреть их как следует не удавалось. Какието жужжащие мазки. Но ни одно насекомое не подлетало достаточно близко, чтобы коснуться их, так что эти твари оказались довольно безобидными.

Они пришпорили дум и вскоре миновали рой. Оглянулись. Насекомые медленно пересекали Море Смерти. Мойши подумал: «Чем же они кормятся, тут же нечего есть?»

Стемнело рано, как только солнце опустилось на западе за кромкой Моря. Их вечер начался тогда, когда остальной мир еще купался в солнечном свете. И это было благом, поскольку, как только тени начали наползать на морское дно, вместе с ними пришла и прохлада. Похоже, что то, из чего это дно состояло, недолго держало накопленное за день тепло. Вскоре пала тьма.

Они остановились, измотанные не только дневным переходом, но и испытаниями предыдущей ночи. Весь день Мойши прижимал к себе поврежденную руку, тепло хорошо действовало на нее.

Они разбили лагерь среди костей еще одной гигантской твари. Ребра сходились над их головами, как своды собора. Череп твари был широким и толстым, на лбу торчал огромный рог. Жара резко спала, похолодало, но костер не из чего было разводить. Было невозможно вообразить, что совсем недавно эти пыль и воздух прямо пылали жаром. Лумы стояли рядом, пофыркивали, из их ноздрей выходили облачка пара. Мойши и Чиизаи последовали примеру животных – прижались друг к другу, чтобы согреться.

Они поели. Можно было бы поговорить, но, похоже, желания не было ни у кого. – Мойши видел, что Чиизаи сделала с тульком, но до сих пор не знал, что тот сделал с ней. Он достаточно хорошо был знаком с Чиизаи и знал, что она довольно разговорчивая девушка, и потому это молчание тревожило его. И все равно он удерживался от вопросов, осознавая инстинктивно, что очень важно ей первой начать разговор. А что у нее чтото на душе есть, он даже и не сомневался.

– Как твое плечо? – тихо и приглушенно спросила она. – Сильно болит?

– Не очень. Тепло здорово помогло. Надо повесить руку на перевязь.

– Если вспомнить, куда мы направляемся, то вряд ли это хорошая мысль.

– В любом случае она мало чем тебе поможет.

– Посмотрим завтра, смогу ли я поднять ее над головой.

– Ты спятил.

– Может быть.

Она рассмеялась, но смех прозвучал придушенным кашлем, и она молча заплакала, припав к его плечу. Слезы катились по ее высоким скулам.

– Все кончилось, Чиизаи. – Ему самому эти слова показались глупыми.

– Самое страшное на свете, – сказала она, – это узреть воочию свои собственные страхи. Это буджунская поговорка. Я много раз ее слышала, но так и не понимала ее смысла. До прошлой ночи. Я смотрела в лицо смерти, Мойши, и не боялась. Но этот тульк… – Она замялась, и он понял: ее гложет то, что было причиной ее задумчивого молчания. Все вокруг было исчерчено красными и черными полосами – кровавый свет луны и тени от ребер гигантской твари, в костяке которой они ютились. Его дума топнул ногой и снова застыл. – Этот тульк изнасиловал бы меня. Живую или мертвую. Думаю, ему было все равно. Может, он даже хотел видеть, как я умру во время… – Она замолкла, не в состоянии продолжать. Помолчала несколько минут. И все же она держала себя в руках – тело ее было спокойным. Чиизаи крепче сжала его руки, и он понял, что она еще не дошла до самого для нее трудного. – Я никогда… никогда не была с мужчиной. И когда я увидела его над собой… он стоял… я не могла допустить, чтобы это случилось. Я… мне было страшно… и стыдно. – Последнее слово она выпалила, словно враз решившись все рассказать ему, словно осознав, что не пойдет на попятный в последнее мгновение. – Я сорвалась.

– Нет, – ответил он. Они сидели так близко, что его голос казался ей лишь намеком на звук. – Это спасло тебе жизнь. И нет в этом стыда.

– Я недостойна быть воином, пусть я и шуджин.

– Послушай меня, Чиизаи. – сказал он, взяв ее за подбородок так, что она теперь смотрела ему прямо в глаза. – В ранней юности я усвоил одну вещь: иногда здоровый страх – единственное, что может спасти тебе жизнь. Подумай. Ты ведь сейчас живаздорова. Если бы ты не испугалась…

Она все равно молчала. Возможно, ей просто нужно время. Мойши мысленно пожал плечами. Его собственная битва была настоящим испытанием. Оно помогло ему избавиться от многих теней. Но много их еще оставалось у него в душе.

В ту ночь ему снился дом. Это были не просто яркие бессвязные картинки, а словно он бодрствовал и вспоминал события прошлого.

Ветер говорил с ним. По крайней мере, именно так он всегда вспоминал об этом.

Он пробудился при наступлении часа баклана и вышел на палубу. Это был его первый корабль. «Бийхи». Море было спокойно, как сланец, солнце еще не поднялось над горизонтом, оповещая о своем приходе лишь бледным пламенем на востоке, хотя ночь уже отступила.

Но все было не таким, как когда он лег спать. Ветер был другим. Он успел смениться за короткую южную ночь и теперь дул с юга.

Он глубоко вздохнул и почуял в воздухе нечто, какуюто легкую дымку. Он подошел к поручням правого борта, окинул взглядом горизонт. Только море и небо. Море и небо. И все равно – здесь чтото было не так.

Он повернулся и велел рулевому сменить курс, затем, сложив руки рупором, крикнул, и через несколько мгновений все паруса были повернуты. Мгновением позже появился первый помощник, и Мойши сказал ему о смене курса.

Ему мнилось, что он очень давно не был дома, но оказалось, что Алаарат ни капли не изменился. Искаильский порт, откуда он так давно ушел в море, кишел жизнью. И все же, подводя «Бийхи» к пристани, он тут и лам замечал новые величественные здания, а там, где раньше были пустоши, – орошаемые земли, площади пли крытые рынки. Но это было естественно, ведь все народы должны со временем расселяться шире. Высокие тенистые пальмы, однако, все так же росли вдоль берега перед ближайшими к морю домами.

Последним, кого он видел, когда мальчиком уплывал от этих берегов, был его отец. Он тогда поднял лицо, послав ему последний прощальный поцелуй скорее по обычаю, чем от сердца.

И теперь именно отец привел его домой, потому что ветер принес ему весть о том, что он умирает.

Так и было. Главный зал лома его семьи был освещен тысячами погребальных свечей.

Было позднее утро, жизнь в доме текла вяло. Никто не обращал на него внимания, пока его младший брат Йеса не открыл кедровую дверь в комнату отца.

Они стояли, глядя друг на друга, пока вокруг суетились слуги. Братья были так непохожи и лицом, и душой. Хотя Мойши и был человеком крупным и крепким, в присутствии младшего брата он как бы уменьшался – тот был просто гигантом среди людей. И, конечно, Йеса во всем следовал отцу. Он всегда пренебрежительно относился к интересам старшего брата, считая, что они недостойны того, кто мог бы – нет, должен был взять на свои плечи ответственность как будущий глава семьи.

– Что же, – прочистил горло Йеса, – ты вернулся домой, Мойши. Очень вовремя.

– Я приехал потому, что он умирает, Йеса.

– О да. – Брат подчеркнуто сложил руки на груди, уверенный, что это придаст ему торжественности. Мойши же казалось, что он так становится похожим на чопорного школьного учителя. – Ну и из каких же дальних краев ты вернулся?

– Я был в открытом море, в семнадцати днях пути от Билантеан.

– Далеко. Удивляюсь, как это ты вообще сюда добрался.

– Он мой отец.

– Да. Я это знаю.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты долго отсутствовал, но, вижу, не изменился.

– Я сделал только то, что мог. Либо я, либо ты. Ты никогда не умел как следует защитить себя. Тот мальчик погиб. Один из нас был обязан принять на себя вину и покинуть Искаиль.

– Да ты просто хотел уехать! – Голос Йесы прямо звенел от обиды. – Ты спал и видел, как бы избавиться от своих обязанностей перед отцом, а также передо мной и девочками. Семья никогда ничего для тебя не значила. Пусть Йеса обо всем позаботится, думал ты, все равно это ему по нраву.

Мойши уставился на него. Впервые он получил намек, что Йеса, возможно, не слишком доволен своим положением.

– Йеса, я… – начал было он, но брат оборвал его.

– Отец звал тебя, – отрезал он.

– Я иду к нему.

– Хорошо. – Словно давая позволение комуто чужому, он отступил в сторону и разрешил Мойши войти.

Он много раз бывал в комнате отца, пока не вырос. Когда он был ребенком, это была комната его родителей, пока его мать не умерла от неведомой болезни. Естественно, отец воспринял это как Божий знак, и за этим последовал год молитв и строгого поста, словно вся семья была виновна в какомто грехе, который теперь каждый член семьи был обязан загладить.

Такого места больше нигде в доме не было. Кирпичная кухня была светлой и просторной, со множеством окон, выходящих на холмистые пастбища, гостиная – темной, похожей на пещеру, с огромным каменным очагом, который в детстве ему казался устами самого Бога, а отверстие над ним открывалось в сердце небес. Так он верил в детстве. Может, это нелепое и абсурдное представление внушил ему отец, может, нет, но отец ничего не сделал, чтобы изменить это мнение. Комната, в которой спали они с Йесой, всегда казалась ему уютной и спокойной (комната девочек была в другом крыле дома, и он никогда в ней не бывал). Но комната отца была огромной, самой большой в доме, даже больше, чем гостиная или кухня, в которой стоял длинный кедровый обеденный стол, за него вся семья непременно садилась трижды в день. И только в отцовской комнате была наклонная крыша – благодаря тому, что она была частью, оставшейся от первоначального дома, который отец со временем при поддержке всего рода счел нужным значительно расширить. В комнате парил дух старости. Не той старости, что ассоциировалась с прахом и смертью и… ну, старением. Скорее тут чувствовалось то особое ощущение бесстрастной старины, которую Мойши втайне считал привлекательной, словно теплое шерстяное покрывало, наброшенное на плечи в холодную зимнюю ночь. Когда он был совсем маленьким, он любил тайком пробираться в эту комнату и просто сидеть, ничего не трогая и даже не особенно смотря по сторонам. Просто сидеть в большом отцовском исцарапанном кресле за столом, который мог помнить все тайны веков, и медленно вбирать в себя ауру этой комнаты. А когда он стал постарше, когда стал сильнее осознавать тяготы жизни, молчаливая атмосфера этой комнаты успокаивала его, словно была отчасти живой.

Теперь эта комната ощущалась подругому. Переступив порог и прикрыв за собой дверь, он вновь почувствовал спокойствие веков, но ныне оно было оттеснено в сторону печалью.

По простому полированному деревянному поду он подошел к высокой бронзовой постели и остановился рядом. Внезапно он показался себе очень высоким, косая крыша почти касалась его головы, так что он инстинктивно ссутулился.

Лежавший в постели человек был настолько хрупок, что Мойши с ужасом понял – он все время представлял себе отца таким, каким помнил его с юных своих лет. Он нарочито не думал о времени и. словно ребенок, отказывался верить в старость. Старость – не для него. И не для его отца.

Он никогда не мог заставить себя думать об отце как о старике. Даже сейчас, когда тот был изъеден старостью и болезнью. Этот человек всегда был так полон жизни… То, что он сейчас неподвижно лежал в постели, объяснялось лишь его тяжелой болезнью. Его яростная, непокорная воля не позволит ему сломаться, разве что под гнетом самых страшных обстоятельств. И, похоже, таким обстоятельством могла стать для него только смерть.

Мойши склонился над кроватью, прислушиваясь к еле слышному неспокойному, затрудненному дыханию отца. Казалось, легкие его были заполнены жидкостью. Это непостижимым образом напомнило ему о тех детских ночах, когда он вдруг просыпался и лежал, следя за медленным ходом луны, что плыла словно шхуна по необъятному звездному морю, прислушиваясь к тихому легкому дыханию Йесы на нижней койке и мечтая о неведомых морях, плещущих на берег далекого Алаарата.

Глаза отца были закрыты, но покрытые сеткой сосудов веки были такими тонкими, что казались почти прозрачными. Вокруг глаз лежали синие круги, как будто плоть под кожей истончилась так, что медленно пульсирующая кровь бежала почти под самой кожей, булькая, угрожая прорваться, пробить наконец перегородку смертности, которая на время – на время жизни – была заперта в этом теле.

На время жизни.

Стоя неподвижно над ложем отца, он думал: «Это ктото другой, незнакомый мне. Этот человек со старым и усталым лицом, наверное, чужак».

Отец его умер на закате, мирно, не произнеся ни слова и не открыв глаз. Просто его слабое дыхание утихло, как показалось Мойши. в тот самый миг, когда солнце исчезло за пиками далеких западных гор, таких высоких, что говорили, будто бы даже камень на их вершинах превращался в лед.

Тьма пала на них обоих, тень вползла в окно, словно вестник, и он понял, что мгновение ухода отца было настолько кратким или неуловимым, что он так и не заметил, когда именно его отец покинул этот мир.

Он повернулся и вышел из комнаты.

Йеса, его сестры с мужьями – две из них были замужем – просочились у него за спиной в комнату, и он оставил их. Никто не сказал ему ни слова.

Он прошел по длинному коридору в кухню, все еще полную чада, все еще полную, поскольку окна ее выходили на юг и запад, последних отраженных закатных лучей, и, хотя солнце уже покинуло небо, оно попрежнему пылало.

Он отворил заднюю дверь и вышел, тут же погрузившись в стрекотание цикад и редкие гортанные крики серых ржанок. Коричневобелый заяц сидел на крепких задних лапах в тени колючего куста и напряженно смотрел на него. Некоторое время оба не шевелились. Затем заяц дернул носом, обнажая длинные резцы, почти как на картинке из детской книги сказок, которую мать обычно читала ему. В мгновение ока зверек исчез, прыгая в высокой траве.

Он услышал какойто шум позади и понял, что ктото тихо выскользнул через дверь. Он не стал оборачиваться, на миг охваченный странным гневом на то, что комуто хватило наглости видеть то же, что и он, слышать то же, что и он, вторгнуться в его мирок.

Чьито сильные длинные пальцы взяли его за правый локоть.

Это была Санда, младшая из сестер. Длинная прядь ее темных волос билась на ветру, огромные черные, широко поставленные глаза смотрели на него. Она была потрясающе прекрасна, тонкие черты лица, но выражение его было волевым. Он с испугом понял, что она куда больше похожа на него, чем любой другой член их семьи.

– Как хорошо, что ты вернулся домой, – сказала она глубоким музыкальным голосом. – Ты ведь больше не уедешь, да? – Она положила голову ему на плечо. Хоть она и была высока, но он был еще выше. Она не ждала ответа. – Помнишь, как ты сажал меня себе на плечи и возил?

– Да.

– А отец всегда тебя так за это ругал.

– Ты тогда была куда меньше.

Но она уже уткнулась лицом ему в грудь, всем телом содрогаясь от рыданий. Он обнял ее. Горе переполняло сто – не от того, что в комнате его родителей лежат мертвым его отец, этот чужой человек, а оттого, что скорбь терзала Санду, по которой все время, пока он плавал вдали от родных краев, он так тосковал.

– Ты знаешь, я всегда так любила тебя за это, – сказала она. – Я так гордилась, что ты считаешь меня равной себе и Йесе. – Она крепко обняла его. – Ты единственный обращался со мной как с личностью, а не просто как со следующим в роду, донашивающим за ним одежду, которого всегда считают маленьким потому, что все остальные уже знают то, что он пытается открыть. – Она вытерла глаза. – Ты никогда не дразнил меня. И это мне в тебе больше всего нравилось.

Мойши мягко рассмеялся.

– Я никогда и ни в чем не мог тебе отказать. Помнишь, когда я брал тебя с собой в Алаарат тайком от всех, ты увидела какоето украшение в окне лавки, мимо которой мы проходили. Ты так захотела его иметь, а я рассмеялся и сказал, что ты его получишь, когда станешь женщиной.

– Помню, – ответила она, и глаза ее затуманились. – Когда я расплакалась, ты вернулся и купил его мне.

– Я не мог расстроить тебя. Ты же знаешь, каковы дети. Им хочется всею, что они видят, а через день они бросают то, что так хотели. Но я знал, что огорчу тебя, и не мог этого вынести. Я помню, что ты каждый день носила его, и, когда отец спросил, откуда ты его взяла, ты сказала, что тебе его подарил один мальчик в школе.

Глаза ее засияли.

– Я до сих пор его ношу. – Ее тонкие пальцы коснулись звездочки, висевшей на тонкой цепочке на ее шее.

– У тебя нет мужчины, который дарил бы тебе теперь украшения? – сказал он полунасмешливо.

– Пока нет. – Она стиснула его в объятиях. – Я все равно не сниму эту звездочку, кто и что бы мне ни подарил. Она напоминает мне о слишком многих счастливых днях.

Он не мог четко вспомнить самого погребения. Словно его сознание было затуманено, так что даже сейчас, во сне, воспоминание было смутным, будто его и не было при этом обряде.

Потом, по искаильскому обычаю, была церемонная торжественная трапеза для семьи и друзей отца, которая предшествовала семидневному посту.

Мойши сидел рядом с Сандой. Слева от него расположилась высокая, довольно изящная женщина. Когда Санда ушла, он обратил на нее внимание и заметил, что она смотрит на него. Он повернулся и впервые посмотрел на нее. У нее были черные глаза и темные вьющиеся волосы. На ней было оливковозеленое блестящее платье, открывающее одно плечо. Линия шеи плавно переходила в очертания крепкой груди.

– Извини, что я так смотрю на тебя, – сказала она слегка хрипловатым голосом. – Но ты другой сын? Тот, что плавает по морям.

На мгновение их взгляды встретились.

– Я Элена. – Взгляд его был попрежнему непонимающим. Тогда она добавила: – Я жена Йусти.

Мойши замер как громом пораженный. Ведь именно изза гибели сына Йусти в драке Мойши пришлось много лет назад срочно покинуть Искаиль. Сын Йусти полез в драку с Йесой и выхватил нож. Йеса драться не умел и наверняка бы погиб, если бы Мойши не ввязался в схватку с ним. Йусти, земля которого граничила с землями его отца, был лишь немного его моложе.

– К несчастью, он болен, – сказала Элена. – Иначе он был бы здесь вместе со мной и почтил бы своего ближайшего соседа и друга. Когда он выздоровеет, он придет на могилу твоего отца и будет молиться за то, чтобы его странствие было спокойным и чтобы он обрел вечный мир.

– Ты хорошо знала моего отца?

– Увы, нет. Я ведь только недавно вышла за Йусти. После того, как умерла его прежняя жена, он взял меня. – Мойши подумал, что это какойто странный способ улаживать дела. – Мне так жаль твоего отца. Прощу, прими мои сердечные…

– Прости, – перебил ее Мойши и встал. Внезапно ему стало душно в закрытом помещении, и он вышел из комнаты. Прошел в кухню, но на этот раз там было полно поваров и слуг. Он увидел в одном углу Санду, вместе со слугой подсчитывавшую, сколько осталось еще вина, и подумал, что они попрежнему занимаются своим делом.

Он вышел в тихую ночь, поискал свои звезды – созвездия Южного Креста и Льва, но сейчас они были скрыты легкими облаками, и видны были только звезды первой величины. Луна казалась всего лишь бледным размытым пятном. С юговостока дул ветер, неся с собой жару и острый сухой воздух великой пустыни. Он снова подумал об отце, но не почувствовал ничего. Чувства молчали.

– И ты не будешь скучать по этой земле? – послышался сзади голос.

Он обернулся. Сзади, в лимонножелтом проеме двери, стояла Элена. Сейчас она казалась одновременно и холодноаристократичной, и страшно беззащитной.

– Я… прости, что заставила тебя уйти. Я хотела сказать тебе… – Она замялась, словно боялась сто. – Ты не будешь против, если я немного постою возле тебя? – В ее голосе звучала только печаль.

Он молча кивнул и отвернулся, сам не понимая, почему согласился. Надо было отправить ее назад, в дом. Он слышал шорох ее платья – оно пахло мускусом, ощутил тепло ее тела.

– Я всегда тоскую по Искаилю. – сказал он наконец.

– Тогда почему ты уезжаешь?

В высокой траве слева послышался шорох, и он подумал, что вернулся буробелый заяц.

– Первая моя любовь – это море, – сказал он, сам удивленный мягкостью своего голоса. – Но ведь можно любить многое.

– Да. Я вижу. – Она подняла руку, отбросила со лба прядь волос и заложила ее за ухо. На мгновение воцарилось молчание, затем она сказала: – Понятно, почему тебе интересно, зачем я вышла замуж за Йусти.

Он не сказал ничего, понимая, что любой ответ будет лишним и что она все равно расскажет ему, потому что именно ради этого она пришла сюда.

– Он был так добр ко мне. Я приехала с юга, где на границе до сих пор не утихают схватки. – Она имела в виду границу между Искаилем и Адемом. Для искаильтян эта междоусобица была древней и жестокой, поскольку, как говорили, они в свое время пришли из Адема. – Там погибла моя семья. Родители, сестры. – Она помолчала, облизнула губы. – Я приехала сюда совсем без ничего, и Йусти взял меня к себе. Я не была нищей, но, честно говоря, мне некуда было идти. Мой отец както рассказывал о нем. но это было так давно, когда я была еще девочкой. Йусти никогда не спрашивал, сколько я буду у него жить и уеду ли я вообще. – Свет луны на миг стал ярче, затем плотное облако быстро заслонило луну и погасило ее лучи. – Жена его уже некоторое время болела, и ее постоянные просьбы, требование внимания раздражали его. Тут я и пригодилась. Я оставалась с ней до конца, пока она не умерла. Потом он пришел и попросил меня стать его женой.

– Ты вышла за него замуж по расчету?

– По расчету? Ты о чем?

– Изза его денег.

Она удивленно посмотрела на него.

– Вовсе нет. – Она не обиделась. Пожала плечами. – Наверное, тогда мне был необходим отец.

Он услышал в ее голосе затаенное разочарование.

– Но не сейчас.

– Я не хочу причинять ему боль. Но теперь… теперь мне нужно коечто другое. – Ее холодные пальцы прикоснулись к его шее, согреваясь от тепла тела Мойши. Прикосновение было очень нежным, и она знала, куда класть пальцы.

И вдруг ему все это не показалось абсурдным или даже неправильным, а, наоборот, самым естественным делом. Он тоже этого хотел.

– Иди сюда, – громко прошептал он и потянул ее за руку в высокую траву.

Они вместе опустились на траву.

– Я так одинока, – сказала она, прижимаясь губами к его губам, так что он не просто слышал ее слова, он их чувствовал.

Он медленно снял с нее платье. Ее кожа светилась в ночи, как маяк, указывающий путь… Куда? К утешению? К спасению? Может, ни к чему столь сложному. Может, только к наслаждению.

Ее кожа была мягче, чем он представлял, и влажной на ощупь, словно она была ночным цветком, покрытым росой.

Он долгодолго был с ней. Наверное, целую жизнь. И все время она шептала ему тихие ласковые слова, плакала и спрашивала, томно отвечала, и это единство душ он помнил куда лучше, чем телесную близость, которая была в чемто случайной, хотя, как часть целого, важной.

Когда все кончилось, ее щеки были мокрыми от слез благодарности за то, что он дал ей, за то, что он заполнил ее пустоту, за то, чем теперь она обладала. Это была близость понимания среди самого основного и прекрасного действа. Эго было согласие.

Это был особенный подарок.

Он еще постоял среди стрекочущей ночи после того, как она уже вернулась в дом. После гот, как она ласкала искусными губами и языком его губы, щеки и глаза. Он стоял в раздумьях. Это было и великое удовольствие, и освобождение от все растущей тяжести в душе. Это было начало – понимать, что он делает это с ней, зная, кого он сейчас награждает рогами. Но изза нее, изза того, что такое она есть, все это вскоре превратилось в детские фантазии. Она была честна с ним, она с искренним чувством касалась его, перешагивала через препятствия. Она без вины приблизилась к нему, она не искала выгод. «Можешь ли ты мне эти дать? – молча спрашивала она своими пальцами и губами. – А это? А это? А я взамен дам тебе…»

Больше, чем он мог даже ожидать.

Чтото происходило с ним. Он встал и пошел по траве, нагой, забыв об одежде, как в те времена, когда был совсем маленьким и отец кричал, чтобы он чтонибудь надел, а его мать, смеясь, просто качала головой и отпускала его, и он уходил далеко, пока дом не становился лишь черным силуэтом с желтым пятном открытой двери кухни. Он оборачивался, и свет в окнах кухни казался таким далеким, словно на другой стороне широкого залива.

Сейчас он чувствовал себя так, как всегда, когда он бывал в отцовской комнате, – в тепле, среди покровительственной опеки веков. И он наконец понял, чем было вызвано это ощущение – это было чувство причастности к долгой тяжкой истории искаильтян, ощутимое и мощное, как живая вечность. Он воистину принадлежал ей, а она – ему.

Он повернулся лицом к дальним, не видным отсюда горам, среди которых рука Господа возвела высочайшую гору, чтобы та указывала искаильтянам путь сюда, домой.

Вокруг него дышала ночь. Длинная трава гладила его икры, звенели цикады, высились стволы душистых кедров, а дальше светились березы, разбросанные по пастбищу словно указательные столбы. Но надо всем этим ощущались горы. Он почувствовал, как чтото коснулось его…

– Привет, – прошептал он.

– Значит, ты вернулся.

– Ветер принес меня. Он скачал мне, что ты умираешь.

– Ветер, – насмешливо проговорил голос. – Это был Бог. Бог привел тебя.

– Ветер. Бог. Какая разница!

– Ты говоришь, как чужак. – В голосе сквозила горечь. – Но не стоило покидать дом, чтобы говорить такое. Твой брат…

– Ты будешь упрекать меня, как Йеса?

– Он верен Искаилю.

– Он несчастен.

– Он верен.

– Как и я.

– Ты верен только самому себе.

– В этом разница между нами. Мне это нравится. Тебе – нет.

– Ты давно уже отвернулся от меня.

– Нет. Не от тебя. Только от того, чем ты пытался меня сделать.

– Я знаю, что было лучшим для тебя.

– Нет. Я принадлежу морю. Там я счастлив.

– Ты всегда ни во что меня не ставил!

– Я презирал лишь путы, которыми ты хотел привязать меня к себе. Люди – не животные. Ты не сможешь надеть на них узду, чтобы заставить их сделать то, чего ты желаешь. В этом суть истории Искаиля…

– Не богохульствуй!

– А я разве богохульствую? Хотя бы раз, только раз послушай то, что я тебе скажу.

– У сына есть долг перед отцом. Он должен почитать его. Послушание – это знак почтительности.

– Но ты никогда не сознавал, что почтительность нужно заслужить. Если бы ты выслушал меня, ты бы понял, что я личность, а не только продолжение тебя.

Искаильтяне вырвались из своих уз в Адеме. Это ты принимаешь. И не видишь, что со мной происходит то же самое. Я должен быть свободен и сам выбирать свою судьбу.

На некоторое время повисло молчание. Даже цикады примолкли.

– Я всегда был упрям. Я не хотел, чтобы ты покидал меня.

– Я никогда не замечал этого.

– Я не умел дать тебе понять.

– Однажды я снова вернусь в Искаиль, и на сей раз, наверное, чтобы остаться.

– Ты никогда не оставался надолго. Но я теперь знаю твое сердце. Ты просто возвращайся, и этого уже довольно, сын мой.

И снова он был один в ночи, слезы затуманивали его взор.

«Господи, – думал он, – он умер, умер. Умер».

САРДОНИКС

Чиизаи с Мойши добрались до дальнего берега Моря Смерти на закате. Приближаясь к Мистралю, они пересекли широкое холмистое поле, заросшее нарциссами и лютиками. Их тяжелые чашечки цветов качались на легком ветерке, предвещавшем приближение ночи. Во внезапно павшей темноте их роскошные шафрановые шапочки в багровом свете луны приобрели отсвет раскаленного металла. Вокруг них роились светлячки.

Когда поле вдруг кончилось, они оказались на каменистом выступе, под обрывом которого, метрах в шести внизу, текла стремительная пенистая река, за которой стоял Мистраль.

Замок располагался на вершине высокого холма, хотя за ним тянулась еще более возвышенная местность, переходящая к северовостоку в горы.

Мистраль легко можно было принять за скалу, поскольку цоколь его был сделан из риолита – разновидности зеленого гранита. У основания замок был четырехугольным, но зато выше стены, башни и бастионы расходились под столькими углами, что глазу было просто больно долго смотреть на него.

Решетка ворот была поднята, и они въехали внутрь, хотя и чувствовали себя очень уязвимыми. Замковый двор был пуст, но неожиданно они услышали музыку, струившуюся словно из воздуха. Подняв голову, Мойши увидел, что ветер, проходя между башенками и острыми, как иглы, шпилями, порождал в этом сложном строении звуки, так что замок словно бы сам напевал печальную песнь.

Перед ними стояли распахнутыми каменные двери в главный зал, будто ожидая их приезда.

Они спешились и поднялись по широким ступеням. Перед собой Мойши увидел огромный атриум высотой во весь замок, и, как он понял, это зрительно «снимало» со всего здания большую часть веса камня.

Он увидел узкую лестницу из блестящего обсидиана, изгибавшуюся, как окаменевшая нить гигантской паутины. Он обернулся к Чиизаи, чтобы сказать ей…

– Мы ждали вас, – сказал Мистраль.

Он прыгнул к дверям, но теперь это расстояние казалось страшно большим. Они захлопнулись раньше, чем он успел об этом подумать. Мойши остановился. На внутренней стороне дверей не было ручек.

Чиизаи исчезла. Как же так? Мойши был уверен, что онавошла вместе с ним.

– Отсюда нет выхода, – сказал голос. – Нигде нет. Если только я не пожелаю тебя выпустить.

Он резко обернулся.

– Где ты? – вскричал он. – Покажись!

– Вот я.

Мойши повернулся на голос. Голос словно сгустился, и он увидел на первой лестничной площадке очертания фигуры. Мойши пересек зал и поднялся по лесенке.

Перед ним была девочка лет десяти, хрупкая, светлоглазая, с добрым красивым личиком. Это был лик воплощенной невинности.

– Где Чиизаи? – спросил он.

– В другом месте, – с милой улыбочкой ответила она. – Невредима, но и помешать не сумеет.

– Чему помешать?

Девочка не ответила, протянула руку.

– Идем, – сказала она. – Идем со мной.

– Я хочу увидеть Офейю.

– Я отведу тебя к ней.

Глаза ее были добрыми и живыми, убеждавшими его взять протянутую руку. Наконец он сдался, и она повела его по винтовой лесенке. Колыхавшиеся на ходу длинные ее волосы светились.

– Ты увидишь свою Офейю. В свое время. Но прежде ты должен увидеть еще коечто, после чего, – она пожала плечами, – кто знает, может, ты и не захочешь никогда ее видеть.

Сейчас они стояли на другой площадке. Девочка подвела его к обитой железными полосами двери. Она оказалась крепко запертой, но по знаку маленькой ручки молча отворилась наружу.

– Смотри же!

Это была комната, тускло освещенная единственным маленьким светильником, притаившимся на полке, словно гигантское насекомое. Сама комната была полна всевозможных драгоценных камней, обработанных и необработанных. Огромные светящиеся изумруды и крупные пламенные рубины, безупречные алмазы невообразимой величины, сапфиры, голубые, как полуденное небо. Среди них были рассеяны камни попроще – невероятные золотистые топазы, темные аметисты, огненные опалы, мерцающие жемчужины и прозрачный, глубокой зелени царский нефрит Фасуи.

– Что на это скажешь, Мойши? – спросила девочка. – Что тебе какаято женщина, когда тебя здесь ждет такое богатство, только пожелай. На это ты можешь купить весь Алаарат!

– Алаарат? – Он повернулся к ней. – Что ты знаешь об Искаиле?

Но девочка исчезла. Вместо нее стояла женщина с головой ибиса. Ее роскошное тело было облачено в радужное платье из разноцветных перьев. Голова ее была бела как снег.

– Идем, – сказала она, снова протягивая руку и ведя его наверх.

На следующей площадке за другой дверью он увидел свой дом в Искаиле. а сзади, как раз за кухней, Санду и Йесу, явно о чемто спорящих, хотя слов он не слышал. Йеса ударил ее, и Санда резко отвернулась и побежала в ночь.

– Что ты знаешь о моем доме? – спросил Мойши. – Как ты это устроила?

Ибис кивнула и улыбнулась – нелегко улыбаться с птичьим лицом.

– Такие видения со временем становится очень легко получать, ты просто удивишься, как легко.

– Я и так уже удивлен. – Он окинул ее взглядом. – Прошлой ночью я видел сон.

– О доме.

– Да. О доме. Это твоя работа?

– Каким образом? Это невозможно.

– И все же ты знаешь о моем брате, о моей сестре Санде, о моем доме.

– Да, знаю.

– Откуда?

– Как я и сказала, со временем это становится не так сложно. – Она повернулась и махнула рукой. Дверь распахнулась. – Идем.

Они поднялись на вершину лестницы. Теперь они были уже близко к потолку атриума. Странная музыка тут звучала громче, с разными интонациями.

– Что…

Он теперь стоял перед высокой женщиной с кожей золотого цвета. Волосы – платиновая волна, глаза – огромные граненые рубины. Прозрачные сапфировые ногти. Полуоткрытые груди – опалы. Платье было платинового цвета, такой ткани ни одной ткачихе не соткать, а сандалии на низком каблуке были сделаны из шкурки снежного горностая. На ней был платиновый шлем, высокий, конический, украшенный рогами.

– Я много где бывала. – Голос ее изменился, приобретя металлический призвук. Может, это был ее настоящий голос? Он не знал.

Они вышли на узенькую галерею. Каменные перила высотой едва по колено отгораживали их от колодца главного зала. По украшенному статуями, перекрытому аркой коридору они вошли в нечто вроде гостиной. Каменный пол перед большой плюшевой тахтой и несколькими креслами с высокими спинками был застлан горностаевыми шкурками. За тахтой была стена, которая на три четверти выдавалась в комнату. Слева открывался ряд узких окон, за ними было темно.

Войдя, она бросилась на тахту и вытянулась во весь рост.

– Я бы предложила тебе поесть или выпить, – сказала она совершенно ровным голосом, – но, как ты видишь, здесь ничего нет.

– Почему бы тебе не наколдовать? – Его левая рука лежала на рукояти меча.

Женщина смущенно улыбнулась. Лицо ее блестело.

– Забавное замечание. – Она приложила палец к губам. Он выглядел как драгоценный камешек. – Ты интересный человек. Хотелось бы мне получше с тобой познакомиться.

Он невесело рассмеялся.

– Вряд ли это выйдет. – Он присед на краешек тахты и протянул к ней руку.

– Что ты делаешь?

– Это все – настоящее? – Он обвел рукой комнату.

– Такое же настоящее, как и все прочее, – серьезно сказала она. Но улыбка попрежнему играла на ее губах.

– Но ты – нет.

Она изобразила удивление.

– Я? Я такая же настоящая, как и ты. Ну, прикоснись ко мне, если не веришь.

Его рука застыла в воздухе.

Она рассмеялась, закинув голову.

– Ты несправедлив ко мне. – Она взяла руку Мойши и прижала ее к себе. Прижала пальцы его руки к своей груди. К его удивлению, та оказалась теплой и упругой – по крайней мере она была из плоти и крови. Он чувствовал биение ее сердца. – Ну, что теперь скажешь? – почти прошептала она. Она медленно стала продвигать его руку по кругу. Теперь он нащупал ее сосок.

Он отдернул руку и встал. С высоты его роста ее глаза казались ему полузакрытыми, она томно посмотрела на него.

– Почему ты так боишься показать мне свой истинный облик?

– Боюсь? – сказала она. – Я ничего не боюсь.

– Ты боишься правды, Сардоникс.

– Мне нравится, как ты произносишь мое имя. – Она поднялась и встала рядом с ним. – Я тебе докажу, что не боюсь правды. Попроси меня о чемнибудь.

– Где Офейя?

– Здесь. Наверху.

– Она жива?

– Конечно.

– Ты пытала ее?

– Сударь мой, вы за кого меня принимаете?

– Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос. Сардоникс криво усмехнулась.

– Ну да. Я бы предпочла все же, чтобы ты ответил.

– Что ты делала в Искаиле?

– Ну, мои дела, как ты сказал, были теми же самыми, что и везде. Я торговала, заключала сделки…

– Пиратствовала, – закончил за нее он.

Она кивнула:

– Верно, я пиратка. Профессия старинная.

– И еще ты колдунья.

Она рассмеялась.

– Кто тебе сказал?

– Я узнал это от одного… друга.

Ее лицо окаменело. Голос стал режущеострым.

– Не из Корруньи этот друг, часом?

– Может быть.

– И чего эта шлюха тебе наговорила обо мне?

– Цуки хочет только, чтобы ты оставила ее в покое, – ровным голосом сказал Мойши.

– Ей следовало подумать об этом намного раньше, друг мой. Теперь слишком поздно. Слишком.

– Незачем…

– Не будь дураком, – отрезала она. – Это тебе не идет. Она снова легла на тахту. – Я то, что я есть, – серьезно сказала она, слегка шевельнув бедрами, так что разрез на ее платье раскрылся, обнажая ноги.

Он отвернулся, подошел к узкому, словно щель, окну и выглянул в него. Правда, смотреть было не на что. Он снова обернулся к ней. Сардоникс попрежнему лежала на тахте.

– Откуда ты родом? – спросил Мойши. Она фыркнула.

– Какая разница?

– Я спросил, потому что мне это любопытно.

– Вряд ли ты мне поверишь.

– Ты же дала слово. Сардоникс, что станешь говорить мне только правду. Даже колдуньи должны иметь честь.

– Хорошо. – Она кивнула. – Я не так отличаюсь от тебя, как ты думаешь. – Она глубоко вздохнула, и он увидел, как ее полная грудь натянула платиновую ткань платья. – Я родилась в стране Адем.

– Адем, – задумчиво произнес он. – К югу от Искаиля. Наши старинные враги.

– Эти две страны имеют границу, – сказала она. – Но я родилась в горах. Далеко от границы. Когда я была совсем маленькой, мои родителибедняки продали меня в рабство. – Она пожала плечами. – Обычное дело среди этого народа. – Он отметил, что она не сказала – «моего народа». – Меня продали одному мужчине. Купцу. Такому богатому, что ему не было нужды работать в течение многих сезонов. Этим занимались другие. У него была куча свободного времени, и он умирал от скуки. Тогда он стал покупать женщин – точнее, девочек. Думаю, женщины для него звучало слишком громко. – Она вытянулась, заложила руки за голову. Возбуждающий жест, поскольку ее груди выпятились еще сильнее. – Ему нравилось связывать меня. Затем он бил меня, пока… Не станем вдаваться в подробности. Ты сам можешь представить себе, что было потом. Достаточно сказать, что это было… очень неприятно. – Она улыбнулась. – Поначалу, конечно, я не сопротивлялась. Как я уже говорила, рабство в этой стране – норма.

– Искаильтяне прекрасно знают об этом, Сардоникс.

– Да. Конечно, ты прав. Искаильтяне восстали, сбросили цепи и покинули Адем.

– С помощью Господа.

– Бога Искаиля. – Она многозначительно посмотрела на него. – Я так вам завидую. – Он не знал, что она имеет в виду – свободу ли, веру ли? Может, и то, и другое. – Через некоторое время, однако, – продолжала она, – я поняла, что слишком себя уважаю, чтобы позволять ему продолжать делать это со мной. И в те дни, когда он играл с другими своими игрушками, я искала то, что мне было нужно. Както ночью, когда он сделал свое дело и, довольный, храпел рядом со мной, я достала четыре локтя крепкой пеньковой веревки, которую тайком припрятала, и привязала его за руки и за ноги к бронзовым столбикам кровати. Он чутко спал, и если бы я не была осторожна, он проснулся бы. Когда я закончила, я сняла с него штаны его шелковой пижамы и… начала свое дело. – Она остановилась, посмотрела на него. – Я не слишком подробно?..

– Продолжай, – только и сказал Мойши.

– Конечно же, он проснулся от переполнявшего его удовольствия. Он открыл глаза и уставился на меня. «Еще, – властно сказал он. – Продолжай, продолжай. Я не думал, что ты так в этом искусна». – Она улыбнулась. – Он и не знал, насколько он прав. Я пустила в ход зубы. – Она стряхнула невидимую пылинку со своего золотого бедра. – Думаю, под конец он утонул в собственной крови.

Мойши смотрел на нее, словно граненые рубины ее глаз могли ему поведать то, о чем не сказал ее голос.

– Я сбежала в горы, – сказала она. – Там был мой дом, и там я чувствовала себя в безопасности.

– А затем, – насмешливо сказал Мойши. – ты встретила старуху, жившую далеко от всего мира, которая обучила тебя колдовству.

Она рассмеялась.

– У тебя есть чувство юмора. Но это же из детских сказок. Ничего такого на самом деле не было. Меня нашли и схватили. – Она пожала плечами. – Может, это было благом – я умирала от голода, я была вся обожжена солнцем. Мало что от меня оставалось. – Она села, положив руки на колени, словно застенчивая девственница. Разрез платья какимто образом закрылся. – Меня бросили в каменный мешок и оставили там гнить. – Она снова рассмеялась. – Думаю, это было недалеко от истины. Но я не могу чересчур жаловаться на судьбу. Меня каждый день поили и кормили. И никто мне не надоедал. Пока я не оправилась, все было в порядке. Но потом я захотела оттуда выбраться.

– И ты выбралась, – сказал он.

– Конечно, – ответила она. – И вот я здесь.

– И как же ты сбежала?

– Взятку дала, – улыбнулась она. – Своим телом. – Вряд ли все можно объяснить только этим.

– Конечно. Но ты ведь не ждешь, что девушка выдаст тебе все свои тайны? По крайней мере, не сразу. – Глаза ее сверкнули. – А мы толькотолько встретились. – Она встала. – Теперь извини, я должна на минутку тебя оставить. – Она коснулась его запястья. – Будь хорошим мальчиком и не уходи. Тут опасно. – Она отвернулась, обошла ту стену, что была слева, и исчезла в темноте.

Некоторое время он стоял на месте, прислушиваясь к песне Мистраля. Затем, будто вдруг приняв решение, повернулся и последовал за ней.

Он повернул за угол.

Там не было света. Впечатление было такое, словно он шел по мелкому морю и внезапно шагнул в глубину. Он повернул было назад, но ничего не увидел. Ни стены, ни окон. Он вытянул руку, пытаясь хоть чтонибудь нащупать. Пустота.

Он услышал смех у себя за спиной и обернулся. Там стоял Хелльстурм, уперев руку в выставленное вперед бедро и безразлично глядя на него. Он поднял другую руку и поманил Мойши к себе.

«Что это? – подумал Мойши. – Очередная иллюзия? Или… – Холод прошел по всему его телу. – Неужели я сражался в лесу с иллюзией?»

Он бросился на Хелльстурма, и высокий тудеск побежал от него, его ни с чем не сравнимый животный смех булькающим эхом отдавался от стен. Мойши выхватил меч, ударил его, развалил его пополам. Но когда он глянул на труп, он увидел вместо Хелльстурма Офейю, и пока он в ужасе пялился на тело, оно черной змеей уползло во мрак.

Тогда он все понял и, сунув меч в ножны, стал спокойно ждать, не двигаясь с места. Через некоторое время он услышал стук сандалий и ощутил прикосновение руки Сардоникс, твердое и холодное. Она повела его за собой.

Он снова очутился в гостиной.

– Я же велела тебе ждать здесь.

– Что это за место?

– Комната. Всего лишь комната.

– Комната, чтобы колдовством вызывать видения?

– Вернее, сны. – Она пожата плечами.

– Стало быть, он мертв.

– Хелльстурм? – засмеялась она. – Бог мой, надеюсь, что да. После того, что ты сделал с ним. – Она улыбнулась. – Благодарю тебя за это.

Он скептически глянул на нее.

– Извините, госпожа, если я ошибаюсь, но, насколько я понимаю, этот демон работает на вас.

– Вернее сказать, работал, – ровно поправила она. – Он сделал свое дело. Его полезность сошла на нет, когда он связался с этой сучкой из Корруньи. Он не стоил тех неприятностей, которые стал причинять. Нет, он пережил свою полезность и все равно умер бы, как только переступил бы порог Мистраля. К счастью, он так до него и не добрался.

– Тогда я в награду заберу Офейю.

Она рассмеялась, и золотая богиня исчезла. Вместо нее перед ним была женщина с плоским лицом и высокими скулами. Медные волосы закрывали всю спину, а глаза были как кобальтовосиние пятна. Кожа у нее была гладкой и золотистой, как у женщин Искаиля и Адема. На ней была зеркальная кираса, поверх – старый кожаный камзол. Мягкие облегающие штаны из черной оленьей кожи, заправленные в охотничьи сапоги выше колен. Низко на бедрах лежал узкий кожаный пояс, на котором висел длинный охотничий нож в ножнах. Она была на удивление маленькой.

– Значит, наконец это истинная Сардоникс?

– Если пожелаешь.

– Ты прямотаки воплощенная неожиданность.

– Не больше, чем любая женщина.

– Может, покончим с этим? – резко сказал он. Он шатнул к ней, и глаза ее стати настороженными.

– Покончить с чем?

– Кончим дурить голову деревенскому парню.

На мгновение лицо ее помрачнело, словно он попал в самую точку, но, когда она заговорила, голос ее был очень тихим.

– Я не хотела этого.

– У меня создалось такое впечатление.

– Извини. Я и правда не хотела.

Он ничего не сказал, хотя и подозревал, что она ждала от него какогонибудь подтверждения, даже нуждалась в нем. Но, возможно, он просто воображал себе все это. Да зачем ей волноваться, что он там себе думает?

– Я хочу Офейю.

– А меня? – спросила она. – Меня ты не хочешь?

– Это было бы слишком просто. Разве ты такова?

– Это не имеет значения, – тихо сказала она, касаясь его руки. – Я могу быть тем, чем ты пожелаешь.

– И Сандой? Она стала Сандой.

– Да.

– И Эленой? Она стала Эленой.

– Да.

– И Цуки?

После небольшого замешательства перед ним предстала Цуки.

– Даже ею.

– Это уже слишком много, – сказал он. – Или слишком мало.

Она снова стала женщиной с медными волосами.

– Я опасалась, что ты скажешь чтото в этом роде, – с разочарованным видом протянула она. – Это слишком для твоей крови.

– Может, в другой раз…

– В другом месте.

– Кто знает? Она улыбнулась.

– Иди куда шел. Там есть однаединственная лестница, которая ведет на верхний этаж. Там Офейя. И та буджунка тоже.

– Стало быть, здесь мы разобрались, – сказал он, положив руку на рукоять меча. – Ты не станешь мешать нашему отъезду?

Она покачала медноволосой головой:

– Нет. Не сейчас. Можете уходить, когда вам заблагорассудится. – Она стояла у окна. Теперь она снова отступила во мрак и растаяла в нем. – Прощай, Мойши АннайНин из Искаиля.


Он пошел туда почти сразу. Он знал, что не было смысла следовать за ней. Только она умела повелевать тем, что лежало во тьме. Так что незачем было тратить время.

Наверху он сначала увидел Чиизаи. Она опиралась на лежащую фигуру, но, как только увидела его, выпрямилась.

– Мойши! – облегченно воскликнула она. – Хвала богам! Ты невредим. Я не знала, что с тобой приключилось. Как только я перешагнула через порог, я… я вдруг очутилась в полнейшей тьме. И вдруг оказалась здесь. Где…

– Я был с Сардоникс, – ответил он, ожидая ее расспросов.

– Значит, ты ее одолел, – радостно сказала она. – Стало быть, нечего тревожиться насчет Огненной Маски.

– Огненной Маски? – нахмурился Мойши. – Я совсем забыл об этом. – Как он мог забыть о такой важной вещи?

Чиизаи вцепилась в него:

– Мойши, где она? Что случилось с Сардоникс? Он проскользнул за ней, упал на колени.

– Сейчас меня больше тревожит состояние Офейи. – Она была бледной, измученной, под глазами были синие круги, похожие на огромные синяки. Он подсунул руку под ее голову и приподнял. – Офейя, – тихо, но настойчиво повторял он. – Офейя. Чиизаи стояла рядом.

– Мойши, где Сардоникс?

– Ушла, – сказал он, думая сейчас только об Офейе. – Не знаю куда. Да какая разница!

Офейя открыла глаза. Поначалу она ничего не понимала, но затем взгляд ее стал осмысленным, и она узнала его.

– Мойши, – еле слышно прошептала она.

– Я здесь, Офейя.

– Она сказала мне, что ты мертв. Сказала, что Хелльстурм… – Глаза ее наполнились слезами.

– Все в порядке, – успокоил ее Мойши. – Я здесь. Все будет хорошо.

Но Офейя продолжала всхлипывать.

– Нет, ты не понимаешь. Все будет очень плохо. Когда она пришла ко мне и сказала… сказала, что ты мертв, я потеряла всякую надежду. – Она смотрела на него умоляющими глазами. – Мойши, я рассказала ей. То, что я знала. Она теперь знает… знает…

Вот, значит, куда она отправилась, подумал Мойши.

– Теперь она добудет Огненную Маску, – голосом, подобным звону тяжелых колоколов, произнесла Чиизаи. – И она намерена ею воспользоваться.

ОПАЛОВАЯ ЛУНА

Он остановил луму у начала стенных плоскогорий, проклиная себя за то, что попался на уловку Сардоникс. Но, как ни странно, он не держал на нее зла. Она же не обманывала его. Ее план был достаточно прост, и у него была прекрасная возможность все понять, но его мысли блуждали в другом месте.

Но он мало чем мог сейчас помочь Офейе, и, хотя Мойши хотел оставить Чиизаи с далузийкой, он все же уважил ее просьбу и позволил сопровождать его.

– Гляди, – сказала она, – я была права.

Мойши поднял взгляд. Луна стояла высоко и была полной – совершенно невозможное дело, поскольку прошлой ночью она была лишь узким серпиком, – и теперь она не казалась плоской. Она была круглой, как мяч, более всего напоминая око великана, серебрянорозовоизумрудноголубое, подмигивающее ему с небес. Он опустил глаза и посмотрел на Чиизаи. Лицо ее было мрачным. Она кивнула:

– Легенда жива, Мойши. Времени осталось мало. Только бледные звезды, подавленные пугающим светом опаловой луны, указывали им путь сквозь опасные степи и дальше, через огромные горы, нависавшие над ними, черные, как оникс, на фоне опоясывающего небо моря звезд.

Один раз они услышали вой, от которого их лумы задрожали, и задрожала ночь. Лумы, эти обычно бесстрашные животные, зафыркали и попятились в ужасе. Но вой больше не повторился, и они помчались галопом вперед по степи, пока не добрались до ступенчатого глинистого склона горы и, посмотрев вверх, не увидели вспышку света, на миг осветившего острый уступ метрах в сорока над ними. Свет вспыхнул снова, затем погас.

– Быстрее, – спешиваясь, проговорила Чиизаи. Слева они обнаружили подобие тропинки и, как могли, быстро стали подниматься по каменистому склону. Почти перед самым уступом Мойши остановился и прошептал Чиизаи на ухо:

– Пусти меня вперед. Она будет ждать меня. Если мне удается ее отвлечь…

Чиизаи кивнула, и они продолжили подъем.

Когда они достигли уступа, снова вспыхнул свет, и он окликнул колдунью, опасаясь, что уже поздно. Если она надела маску, то уже никто ничего не сможет сделать.

– Сардоникс! – позвал он. Голос его гулко отдавался от склонов гор, словно смеялся над ним. – Мы должны довершить нашу сделку. Я передумал! – Он сказал бы что угодно, только бы хоть на мгновение остановить ее.

Он поднялся на уступ, и тут снова вспыхнул свет. На сей раз он увидел ее черным как ночь силуэтом и рванулся вперед, пересекая ее черную тень, окликая ее снова и снова.

– Слишком поздно, искаильтянин. Увы, слишком поздно.

Чтото странное звучало в ее голосе. Он подошел поближе. Она обернулась, и у него дух перехватило от ужаса. Он почувствовал, как все сознание его вопит: прочь отсюда, беги, пока можешь!

На ней была Огненная Маска.

Ужасная, мерзкая, воплощенная чудовищность. Это была даже не горгулья – человек не мог вообразить себе такого, настолько это было чуждым. Его мозг с трудом воспринимал то, что видели его глаза. Казалось, маска сделана из какогото отполированного до блеска материала, и именно он сейчас вспыхивал в лунном свете. Однако Сардоникс все еще стояла на уступе. За ней он видел пугающе черный зев пещеры, который, вне сомнения, и был Оком Времени. Почему она медлила? Ведь она наверняка знала, что ни один смертный не последует за ней, раз она надела Огненную Маску.

– Я надеялась, что мы не так встретимся, – спокойно сказала она. Маска слегка искажала ее голос. – Подругому, Мойши. Я не хотела быть против тебя. Совсем наоборот.

– Не понимаю, почему мне это не льстит, – сказал он, приближаясь к ней. Он уже наполовину вынул меч из ножен. И все же ему не хотелось обнажать его.

– Смеешься, – печально проговорила она. – Я не заслуживаю твоего презрения.

– Тебе что, богатства не хватало? С твоимто… даром?

Она хрипло рассмеялась.

– Богатство – полнейшая иллюзия. Я знаю правду лучше, нежели ктолибо. Мое богатство ничего, кроме горя, мне не принесло.

– А чего же ты хотела, сидя взаперти в Мистрале? Тебя ждет целый мир!

– Мир, – фыркнула она, – ничего от меня не хочет. Люди загнали меня в Мистраль, Мойши. Разве ты не знал? Разве твоя подружка, эта шлюха из Корруньи, не рассказывала тебе обо мне?

– Я ничего об этом не знаю.

– Сейчас мне недосуг рассказывать. – Она сделала шаг к зеву пещеры.

Металл прошелестел в ночи – Мойши обнажил меч.

– Не становись на моем пути, Мойши. Прошу тебя.

– Я не могу позволить тебе войти, Сардоникс. – Он поднял меч.

– Аа… – мягко проговорила она. – Вот и окончательное решение.

– У тебя твой путь, у меня – мой.

– Как верно! – сказала она. И подняла руки.

Он отпрыгнул. Сердце его бешено заколотилось – перед ним была уже не Сардоникс, а тварь из бредовых видений больного. Она взмахнула кожистыми крыльями и открыла чересчур человеческий рот, обнажив ряд нефритовых зубов, острых, как обоюдоострые мечи. Она издала леденящий душу нечеловеческий вопль, и он ощутил, как холодный пот высыпал бисеринками на его лице. Волосы на затылке встали дыбом.

Перед ним был гигантский человекнетопырь из далузийских преданий. Из каких адских глубин Сардоникс призвала его?

ДИАВОЛ, ВЛАДЫКА ПРЕИСПОДНЕЙ

Чиизаи стояла рядом с ним. Меч ее был обнажен, но она сказала ему:

– Это всего лишь иллюзия, Мойши. Такая тварь просто не может существовать!

Он покачан головой:

– Иллюзия или нет, Чиизаи, но он достаточно веществен, и…

– Я не верю! – Она бросилась мимо него по уступу прямо к диаволу.

– Стой! – крикнул Мойши, но она пропустила его вопль мимо ушей.

Тварь заверещала и подпрыгнула на метр в воздух, осторожно взмахивая крыльями, чтобы не задеть скалу. Жуткий скользящий звук отразился от шероховатой поверхности скалы и усилился, заполнив ночь, как вой демона. Диавол поднял ороговевшие задние четырехпалые лапы с кривыми когтями и бросился на Чиизаи. Дайкатана рассекла низ густо покрытого шерстью тела. Тварь снова взвизгнула, нефритовые зубы блеснули в свете опаловой лупы, и когти метнулись к Чиизаи. Она снова взмахнула дайкатаной, но тварь была слитком сильна, когти размазанным пятном сверкнули в воздухе и вонзились в левое плечо девушки. Она попыталась откатиться, но тварь словно крючком пронзила ее плоть. И все же Чиизаи отбивалась свободной рукой, и ее клинок вновь и вновь вонзался в косматое тело.

Чиизаи поняла, что ей нужно сделать, но никак не могла принять нужное положение, захваченная там, где была. Но Мойши тоже это понял. Он подбежал к хлопающей крыльями гадине, поднял меч над головой и нанес улар сверху вниз, распоров серый хрящ правого крыла твари. Оно разорвалось, как парусина, и тварь, закрутившись, рухнула на скалу, утратив на мгновение равновесие, с воплем полетела вниз.

Мойши закашлялся от пыли и. снова размахнувшись, отрубил основной хрящ от верхней части крыла. Тело диавола содрогнулось, он забил крылом, словно пытаясь найти опору в воздухе, и Чиизаи швырнуло о скальный выступ. Меч вылетел из ее руки, и Мойши бросился к ней. Сначала он бросил меч в тварь, увидел, как тот отскочил от костистой груди и со звоном упал на уступ. Глупо. Но сейчас он думал только о Чиизаи. Он подхватил ее рукой, другой вырывая из ее тела увязшие когти.

Освободив девушку, он уложил ее на камни и повернулся к диаволу. Тварь все еще хлопала бесполезным обрубком, стараясь взлететь.

Мойши хорошо рассчитал время и, когда диавол приблизился к нему, прыгнул ему на спину. Выхватив один из своих кинжалов, он перерезал твари глотку. Та взвыла и подняла воздух тонкой струей блестящей сухой пыли, располосовав небо так высоко, словно, того гляди, схватит опаловую луну и собьет ее вниз.

Диавол начал косо падать, страшно быстро падать. Ударился о скалу – раз, другой. При третьем ударе Мойши кувырком слетел у него со спины, бросился вперед всем телом и уцепился за край уступа. Так он и висел там, раскачиваясь, цепляясь за скалу ногтями. Пальцы скользили, по спине ползли мурашки, ночной воздух дрожал от предсмертных бешеных метаний диавола, который все еще двигался, судорожно дергал крыльями, как бабочка на булавке, кружа все ниже и ниже, даже в час смерти не желая уступать своей власти над воздухом.

Мойши глубоко вздохнул и подтянулся наверх, закинул правую ногу на край уступа. Не удалось. Попытался снова и на этот раз сумел подняться на край.

Некоторое время он лежал, тяжело дыша, пока не вспомнил о Сардоникс и Огненной Маске. Ему пришлось перекатиться на левый бок, чтобы подняться. Его раненое плечо разболелось от чудовищного напряжения. Он увидел Сардоникс перед зевом пещеры. Почему она не вошла? Он пошел к ней.

Стук молотов, бьющих по десяти тысячам наковален, стрекот тучи саранчи, рев огромных рогов, шипение кровавого мяса над огнем, пляска пылинок, трубный рев слонов, треск и грохот электрических разрядов в грозу, и эхо, эхо, эхо.

И жар, страшнее, чем солнечный.

Он отшатнулся.

Ктото схватил его за руку и тянул, пока он не сдвинулся с места, переставляя свинцовые ноги, и не отошел от пещеры. Он задыхался, легкие его горели, глаза слезились, в голове словно ползали тысячи насекомых.

Сардоникс в зеркальной чудовищной маске держала его за руку.

– Ты с ума сошел, – тихо сказана она. – Еще мгновение, и ты бы погиб.

Мойши смотрел на нее, пытаясь восстановить дыхание. Через некоторое время он сказал:

– Не понимаю тебя.

Она погладила его по руке.

– Да что тут понимать. Я же говорила, что ты мне нравишься.

– Наверное, я спятил.

– Это ничего не решило бы.

– Сними эту штуку. Она сняла маску.

– Все равно я не могу заставить ее действовать.

Перед ним была смуглокожая медноволосая женщина. Он стоял между ней и пещерой.

– Не знаю, в чем тут дело, – скачала она, глядя на маску и вертя ее в руках. Ее обратная сторона была матовочерной, чернее ночи. – Она не защищает.

– Наверное, слишком старая, – сказал Мойши. – Вся магия выдохлась. – Он посмотрел на нее. – Но если это все…

– Конечно, не все. – Она попрежнему пыталась найти ответ. Опаловая луна на мгновение сверкнула на обратной стороне маски, превратив ее в факел, видный ему снизу. – Маска, по идее, должна позволить хозяину открыть Око Времени или закрыть его навеки.

И тут он понял. Отгадка была перед ним все это время, с самого начала, сияла ослепительным светом. Он подумал… На самом деле он не знал ответа в точности. Он только подозревал, а это совсем другое дело. Если бы это все было в сказке, то нечего было бы топтаться в нерешительности. Но это была жизнь. Его жизнь. И он очень ценил ее. Он еще много где не бывал, много с кем не встретился. Он еще не был готов к смерти.

– Раз она бесполезна, – сказал он хрипло, – может, дашь мне рассмотреть ее?

Она подозрительно глянула на него.

– Только через мой труп.

Он пожал плечами и отодвинулся.

– Ладно. Пойду гляну на Чиизаи.

– Что ты собираешься сделать?

Он остановился и обернулся к ней:

– Милая моя Сардоникс, я знаю об этой штуке, которую ты зовешь Огненной Маской, куда меньше, чем ты. Что же я могу с ней сделать?

– Не знаю, но…

Он ударил ее коротким рубящим ударом руки как раз под правым ухом, и она беззвучно опустилась на землю. Он подхватил ее и прошептал:

– Теперь мы квиты.

Он положил ее на уступ и взял Огненную Маску из ее вялых пальцев.

– Я рад, что нам не пришлось сражаться, Сардоникс, – сказал он, глядя в ее спящее лицо.

Мойши перевернул маску, поморщившись от ее чудовищного вида. В зеркальной поверхности искаженно отражались его собственное лицо, холмы и долины – как будто он с огромной высоты смотрел на мир.

Казалось, что маску нельзя надеть обычным способом, но он все же поднес ее к лицу, вновь ощутив укол тревоги; все сто существо взывало к инстинкту самосохранения. Но такова природа всего живого, и единственное, что мог сейчас сделать Мойши, – это не прислушиваться к этим призывам.

Когда Огненная Маска почти коснулась его плоти, он почувствовал нечто странное – будто его лицо было сделано из металла, а маска вдруг стала магнитом. Она притянулась к лицу, обтягивая его, словно вторая кожа. Какойто миг он не мог дышать, а потом все пришло в норму – словно он нашел для этого какойто новый способ.

Он прислушался к себе – ничего не изменилось. Действительно ничего.

Лунный свет вроде стал даже ярче, и Мойши глубоко вздохнул, зная, что это, быть может, последний миг, когда еще можно сделать усилие и снять с лица эту проклятую штуку.

Но вместо этого он обратил лицо вверх, навстречу опаловому свету луны.

Когда лунный свет облил поверхность Огненной Маски, Мойши почувствовал сокрушительный толчок – словно лучи луны были способны нанести ему удар. Он пошатнулся и оперся вытянутыми назад руками о поверхность скалы, пытаясь устоять.

Теперь он ощущал на лице пылающий жар, этот жар просачивался сквозь Огненную Маску, проникал в кожу, в плоть, в кости, распространялся по всему телу. Потом его охватила сильная дрожь, и через несколько мгновений Мойши решил, что началось землетрясение. Но он внезапно осознал, что это трясет его самого.

Чуждый, опаловый свет луны был ключом к могуществу Огненной Маски: теперь Мойши знал, что это могущество пробудилось. Но маска, словно некое ненасытное существо, продолжала пить силу лунных лучей, насыщаясь ими, до тех пор, пока Мойши не стало казаться, что его вотвот разорвет от переполняющей мощи.

Он повернулся, увидел поодаль фигуру лежащей на спине Чиизаи, потом, ближе к тому месту, где он стоял. – Сардоникс. И, обернувшись вновь, уставился в отверстый зев пещеры. Он уже знал коечто о том, что находилось внутри, поскольку на краткий миг подвергся воздействию этого, будучи полностью беззащитен.

Он двинулся к входу в пещеру.

Теперь там уже было не так темно. Тьма словно расступилась, рассеялась, открывая очертания – очертания, но не цвет.

Он вошел, и на него немедленно обрушился водопад звуков, исходящих из Ока Времени. Лязг металлических насекомых, хлопанье птичьих крыльев, журчание подводных течений, вой музыкальных инструментов, не предназначенных для человеческого восприятия, и все это снова, и снова, и снова.

На миг он замер, ошеломленный. Он был уверен, что с Огненной Маской на лице не услышит ничего. Но ошибся. Он попрежнему слышал звуки – те же, что прежде, и те, которых не слышал в прошлый раз. Но теперь они не были сводящей с ума какофонией, разрывающей в клочья барабанные перепонки и разум. Теперь они фильтровались через Огненную Маску.

Это понимание приходило к нему по мере того, как он осторожно продвигался вперед. Здесь не было света; и в отсутствие всякого намека на свет звук приобрел необычайное значение, его громкость и звучание вели Мойши вперед, в Око Времени.

Там не было твердой поверхности под ногами, не было ни правой, ни левой стороны, ни верха, ни низа, его ноги путались в низком колючем кустарнике. Было жарко, и он скинул рубашку, чувствуя, как под горячими солнечными лучами высыхает пот на коже. Ограда здесь была ниже, и он без труда нашел пролом, который никто не собирался заделывать. Какойто крупный хищник прорвался сквозь нее, своротив несколько опор. Было трудно, но он продолжат двигаться вперед, шаг за шагом, и вокруг него царил немыслимый шум, что наполнял бесцветный мир грохотом водопадов и жужжанием мух, и вот Мойши уже сидел за своей партой в большой деревенской школе, пахнущей сосновой смолой, пчелиным воском и вишневым деревом. Но в один прекрасный день его отец решил, что он еще слишком юн, чтобы уезжать из семейных владений, и потому забрал его из школы и нанял ему наставника. Он слышал голос учителя, заунывно гудящий откудато издали, и собственный голос тоже, похожий на жужжание сонных насекомых. Все вокруг в тумане, словно жемчужный восход, серебряная ночь, золотой полдень, аметистовые сумерки, одна стопа впереди другой, слышен стон прибоя, скрежет клешней лангустов по морскому дну, жесткое громыхание стрекозиных крыльев, мягкий шепот лесных крон, он стоит на холме, над ним нависает небо, испещренное синими, белыми и серыми полосами, он обращает взгляд к северовостоку от холма, где он стоит, самого высокого холма на его землях, прикрывает ладонью глаза от солнца, высматривая низкий, кряжистый Алаарат, а за ним – серебряное сияние манящего к себе моря, зеленого во впадинах, а на поверхности моря пляшет солнце, рассыпая алмазы. О море, мое море! Он идет вперед, поднимаясь теперь в горы, и страх Господень наполняет его, руки и ноги дрожат, тело дрожит, мочевой пузырь едва ли не лопается, и он падает на колени, ощущая нахлынувший на него покой, когда корабль наконец поднимает парус и выходит из Алааратского порта, унося его из Искаиля. Фигура отца, крошечная, виднеется на причале. Ты плачешь, отец? Наконецто в море, в море, которое поддерживало его на протяжении всех этих долгих тяжких дней и ночей. Нет, не всех, ибо он думал о тех временах, когда бежал, торжествуя и смеясь, через яблоневые сады с Сандой на плечах, катался по мягкой земле, влезал на деревья, тряс ветки с такой силой, что зрелые плоды дождем сыпались им на головы. Или в другое время года он бродил с нею среди деревьев, окутанных облаком белых и бледнорозовых цветов, и лепестки медленно плыли в воздухе, оседали им на волосы и на плечи, покрывали траву и землю, словно бы на небе разорвалась пуховая перина. Он отворачивается прочь от земли, прочь от Санды, от пышных садов, которые никогда больше не узрят его, ни в этом году, ни в следующем, ни… Он ступает вниз и наконецто обнаруживает себя стоящим на твердой поверхности, на чемто вроде мыса, в тумане, который на самом деде не является туманом. Эхо продолжает прибоем затоплять его разум, кружатся видения времени, и сейчас он твердо уверен, что это завихрения, производимые Оком Времени, они окружают его и становятся все отчетливее по мере того, как он приближается.

Он видит перед собой кружащуюся воронку, она сужается, расширяется, расползается, умножается. Гигантский зрачок. Не открытый и не закрытый. Затаившийся. Ждущий.

Око Времени.

Вход в бесконечные «вчера» и безграничные «завтра».

Его с непреодолимой силой тянет туда, высасывая из него всякую волю к сопротивлению. Его завораживают намечающиеся движения к сужению и расширению, почти начинающиеся, замирающие, останавливающиеся за миг до осуществления.

Образы меняютсяпоявляюгеяизгибаютсязавихряютсявыжимаютсясхлёстываются, перемешиваемые силой, столь изначальной, что у нее не может быть имени, ибо само понятие языка отрицает эту силу, ее можно только представить в целом. Самым прямым образом.

Звуки слегка изменяются, так внезапно, что это изменение больно ударяет по его барабанным перепонкам, невзирая на защиту Огненной Маски. Он прижимает ладони к ушам, но от этого ничего не меняется, разве что звуки перестают быть столь болезненными, и экстаз, какого он никогда прежде не испытывал, пронизывает его, жар, слияние, возбуждение, все это можно сравнить только с сексуальными ощущениями, хотя и это сравнение кажется до слез жалким. Приближаясь к воронке, он простирает вперед руки, оглушенный и опьяненный, и по мере его приближения один звук пробивается сквозь все остальные, одинединственный тон. Дрожащие пальцы готовы коснуться упругого барьера, приласкать его со всей нежностью любовника, и Око Времени начинает расширяться, открываться…

Нет!

Откудато из глубин его существа, настолько потаенных, что звуки воронки не достигают этих глубин, доносится голос рассудка. «Воспользуйся ею! – кричит этот голос. – Воспользуйся Огненной Маской!»

Сперва он не понимает этого крика, и он находится так близко от движущегося отверстия, что, кажется, почти не в силах понять его.

Он останавливается; нечто незримое толкает его вперед, он слышит прилив неизмеримой силы, и у него возникает ощущение, словно он пытается остановить вращение мира.

«Думай! Воспользуйся ею! Сейчас!»

Он сосредоточивается. Это возникает в мозгу, объятом пламенем истинной музыки сфер, и стремится наружу через сто глаза.

И вот оно появляется.

Собранная про запас сила опалового лунного света, направляемая им. Сквозь покров Огненной Маски эта сила грохочет и сверкает, словно молния, сжатая в одну точку. Вновь возникает жар – точно так же, как это было снаружи, на скальном уступе, так далеко отсюда.

Трескучий раскат грома.

Его лицо объято пламенем.

Свет вселенского маяка.

Энергия изливается наружу, и впервые он видит истинную суть воронки, ее природу – природу конечного зла, и он, словно хирург, с бесконечной осторожностью зашивает этот разрыв во времени. Медленно, медленно, с бесконечным тщанием, обливаясь потом, истекая обжигающей энергией, концентрируя и фокусируя ее; и вот наконец по прошествии невероятно долгого времени работа сделана.

Он расслабляется, и все вокруг начинает дрожать, и он знает, что здесь накопилось слишком много силы лунного света и теперь эта сила угрожает выйти изпод контроля. Он старается вновь подчинить ее себе, все его тело содрогается от усилий, и вот он побеждает, и сияние тускнеет, затухает. Медленно, очень медленно жар покидает Огненную Маску, покидает его лицо, и он, спотыкаясь, отступает прочь от густой, оглушительной тишины.

Теперь бежать, бежать из пещеры, прочь от безмолвия, в сверкающую ночь.

Часть четвертая ЛЕВ НА ЗАКАТЕ

ИДИЛЛИЯ

Она исчезла – это было первым, что Мойши увидел.

Он судорожно потянулся снять Огненную Маску с лица – но только тусклая серая пыль осыпала его пальцы, коснувшиеся кожи. Это было все, что остаюсь.

Мойши быстрым шагом прошелся вдоль скального выступа, но Сардоникс нигде не было. Чиизаи сидела, прислонясь спиной к скале. Ей удалось разорвать на полосы нижнюю половину своей рубашки и забинтовать ими раненое плечо.

Увидев его, она встала и улыбнулась. Мойши, покачиваясь от усталости, подошел к ней.

– Все позади, – сказал он, и голос его показался ему самому чужим.

Чиизаи отдала ему его меч, они сошли с уступа и направились вниз, к подножию горы.

Он коротко рассказал ей о том, что произошло, – насколько смог объяснить.

– Ты видела Сардоникс? – спросил он у нее. Чиизаи покачала головой.

– Должно быть, она исчезла до того, как я очнулась. Я не видела ее.

Лумы терпеливо ожидали их у подножия горы, с довольным видом пощипывая травку. Сев верхом и уже приготовившись уезжать, Мойши оглянулся назад, смутно ощущая, что чтото не так, чтото не на месте. Тела диавола не было видно нигде. Но он же четко видел, как тот упал!

Мистраль смутным силуэтом вырисовывался впереди, и сейчас Мойши желал только забрать Офейю и оставить эти земли как можно дальше за спиной.

Когда они въехали во двор и остановили лум, все было тихо, но, едва спешившись, они услышали грохот высоко вверху и подняли взгляды. Кусок стены высокой башни развалился на части, камни и скреплявший их раствор градом посыпались наружу, во двор.

Мойши, увернувшись от падающих булыжников, нырнул в дверной проем и вбежал в главный зал. Он взлетел по изящной лесенке, перескакивая через три ступеньки и взывая: Офейя!

Еще один толчок потряс здание, и он подумал: «Господи, вся эта махина вотвот рухнет!» Пыль витала под сводами огромного атриума, стены содрогались.

Он бежал и бежал и наконец достиг самого верха и нашел Офейю там, где оставил ее. Она попрежнему была бледна, но, кажется, начала оправляться после перенесенных испытаний.

Он наклонился, взял ее на руки и вновь ринулся на лестницу как раз в тот миг, когда обвалилась комната по соседству с той, где находилась девушка. Взбаламученная пыль лавиной хлынула наружу с демоническим воем.

Холодный ветер на разные голоса завывал в рушащемся здании. В ту секунду, когда Мойши достиг подножия лестницы, часть внешней стены вывалилась наружу, открывая проход в сокровищницу. Комната была пуста, если не считать стоящей на полу лампы.

Пробегая через главный зал, он почувствовал, как содрогается само основание замка, и выскочил в дверь. Снаружи Чиизаи держала наготове его думу. Он забросил Офейю в седло. Вся передняя стена Мистраля начала заваливаться внутрь. Камни пролетали мимо них, жужжа, словно рой разгневанных пчел.

Мойши вскочил на думу позади Офейи, и они поскакали прочь, промчались через разрушенные ворота, перепрыгиваячерез валяющиеся повсюду камни.

Позади них Мистраль распался на части, и погребальное пламя взвилось в ночное небо, на время погасив кровавую ущербную луну.


По дороге на юг Офейя рассказывала ему о том, что с ней приключилось, освобождаясь от страха, под властью которого жила так долго.

– Я становилась другими людьми. Сначала это были люди, которых я знаю или когдато знала, а потом они становились незнакомыми, делались все более и более чужими, далекими и… враждебными. Это было уже довольно плохо, но, как это ни глупо, я думала, что это я выдержу. Но потом стало еще хуже – когда это прекратилось, я стала превращаться в разных животных, чьи мысли были пустыми и вязкими, словно болотная грязь. Я пыталась думать – и не могла. А потом были рептилии, они были то активны, то впадали в летаргию, и это было какоето чудовищное, гнетущее безумие, потому что если моя рептилия о чемто и думала, то все ее мысли были о еде, о том, как набить утробу. Она желала убивать, и от этого невозможно было отделаться. А потом были насекомые, их мозг зудел от тысяч изображений и запахов, заменяющих им все другие, отсутствующие чувства. Я пыталась думать, но слишком много было запахов и изображений, они накладывались друг на друга… А потом я стала рыбой, безмятежно плавающей в воде, и мозг мой был совершенно пуст. Кем я была? Казалось, что не осталось ничего. Действительно ли я была рыбой? А может быть, птицей, или другим животным, или… Человеческое существо, которым я была, исчезло, и я ощущала потерю, тем более ужасную, что я не могла вспомнить, что же это такое – то, чем я была. Я не была даже змеей, грезящей о том, чтобы быть человеком. Даже в этой малости мне было отказано. И я закричала и кричала до тех пор, пока не пришла Сардоникс. Она выудила меня из воды. И тогда я рассказала ей все, что она хотела знать. И знаешь, что самое странное? Я не жалею об этом. Я хотела получить назад свою человеческую сущность. Какова бы ни была цена, я заплатила бы ее. С радостью.

Мойши слишком хорошо понимал ее и не мог заставить себя обвинить ее в чемлибо.

– Скажи мне, – попросила она, – что произошло под опаловой луной?

И он поведал ей обо всем, что случилось. Она слушала, словно завороженная повествованием о событиях в пещере времени, и он с радостью описывал мельчайшие подробности, чувствуя, что таким образом сможет на некоторое время отвлечь ее от того, что произошло с нею самой.

Во время рассказа он почувствовал, как ее приоткрытые губы касаются кожи на его шее, ощутил влажное прикосновение ее языка, любопытного и невинного, словно язычок ребенка, слизывающею капли сладкого пота; и весь его страх, вся тревога за ее безопасность исчезли, как будто этим простым движением она освободила и его, и себя от оков душевной боли.

Он постарался не слишком торопиться назад. Не то чтобы он не хотел возвращаться в Коррунью. а после в Шаангсей, но они, все трое, были настолько измучены, что он решил: будет разумнее не тратить последние силы на тяжелое путешествие, а взамен этого отдохнуть во время неспешной поездки. Быть может, он и не сознавал того, что просто хочет побыть с Офейей, однако инстинктивно чувствовал, что, когда они прибудут в Коррунью, им придется распрощаться.

Однако Чиизаи знала это, и во время бесконечных дневных привалов – они путешествовали только по утренней прохладе и в конце дня, когда солнце уже клонилось к закату, бросая на землю рассеянный свет, – она под тем или иным предлогом уходила, оставляя их наедине. Чаще всего она исследовала руины погибших цивилизаций, встречавшиеся им по пути.

Офейя, со своей стороны, понимала, что происходит, и не противилась этому, будучи признательна Чиизаи за проницательность, понимание и полное отсутствие ревности. Она радовалась возможности быть наедине с ним каждый день. Так что, по иронии судьбы, только сам Мойши не мог до конца разобраться в переплетении человеческих чувств, в котором он так внезапно очутился.

Среди пятен солнечного света, стекавшего сверху подобно меду, они сплетали руки и говорили о своем прошлом. Офейя с огромной нежностью отзывалась о своем отце; наиболее отчетливо ей помнились те случаи, когда он брал ее с собой на один из своих кораблей. Както раз, рассказывала она Мойши, отец взял ее на далузийское побережье, в город ПуэртоЧикама, откуда, как она узнала позже, он нелегально вывозил рууму во внутренние части страны. «Что ж, в самом напитке нет ничего такого, – сказал он ей потом. – Только запрет, изданный Церковью, ставит ее вне закона. Но разве от этого она становится менее доступной? Только более дорогой, потому что требуется дать на лапу гораздо большему количеству людей, – он подмигнул ей, – в том числе некоторым куро, имена которых я мог бы назвать». Позже, во время поездки во внутренние области, она убедилась, что ее отец был прав. Рууму пили почти повсеместно без особого вреда для себя – за исключением тех случаев, когда ктото изрядно набирался в полуденную жару.

– А твоя мать? – спросил както Мойши.

Она ответила таким потоком брани, что дальнейшее обсуждение вопроса стало неуместным.

Мойши был достаточно понятлив, чтобы не возвращаться к этому, и быстро сменил предмет разговора. И это была единственная мрачная нота в их общении за все время, что они провели вместе. Дни и ночи сливались в длинную ленту, и их тела и тело Чиизаи тоже исцелились, раны затянулись, остались только алые шрамы да боль, изредка возвращавшаяся мучительными спазмами в конце дня, более трудного, нежели прочие, а иногда в пасмурные дни, когда на горизонте собирались дождевые облака и воздух становился тяжелым от влаги, и давление падало.

Ночью они спали врозь, мирно почивая вокруг весело потрескивающего костерка. Но днем, когда Чиизаи удалялась, они страстно предавались любви, а потом в истоме подставляли обнаженные тела горячим солнечным лучам. Они плескались в стремительных потоках, становившихся все более многочисленными по мере продвижения на юг, а потом вновь занимались любовью. Ему казалось, что он никогда не насытится ею, но, быть может, это чувство возникало оттого, что он понимал – время, что отведено им двоим, вскоре кончится. Неожиданно он понял, что все его чувства обострились именно изза этого.

Чиизаи неизменно возвращалась незадолго до того, как предстояло двигаться дальше, – она старалась предоставить им как можно больше времени. Но в один прекрасный день они уже собрались в дорогу, а ее все не было. Солнце ушло с неба, и в неловком молчании ожидания он осознал, как нечестно они относились к ней.

Сумерки уже неохотно уступали власть ночи, котла Чиизаи появилась изза невысокого холма, окаймленного рощицей платанов. Через ее левое плечо была перекинута туша маленького волосатого кабанчика. Они уже изрядное время не пробовали свежего мяса и привыкли питаться собираемыми по пути орехами и фруктами; иногда, при некоторой удаче, им удавалось загарпунить речную рыбу.

Так что добыча стала поводом для праздничного пиршества. Они занялись делом – опалили щетину кабанчика, вспороли ему брюхо и выпотрошили его. Они предоставили Чиизаи заниматься костром, оставив себе кровавую, вонючую, но радостную работу по разделке туши. Куски мяса обжаривались над костром, покрывались хрустящей корочкой, и вскоре над стоянкой поплыл такой густой и аппетитный запах, что они стали гадать, хватит ли им терпения дождаться, когда мясо приготовится полностью. Пока Офейя промывала кабаньи потроха в ближайшей реке и собирала орехи и ягоды, чтобы набить ими кишки, Мойши разглядывал звезды, холодные, сверкающие и далекие. Земля кровавой луны была далеко, и он счастлив был видеть луну, царившую в небесах в эту ночь, он приветствовал ее, как старого друга. Она была серебристой и плоской, словно монетка, полной на три четверти.

Чиизаи сидела у костра напротив него и точила свою дайкатану. Мойши обошел костер и встал подле нее, наблюдая за плавными и уверенными движениями ее рук. Он кашлянул, и она подняла на пего взгляд. Ее ладони замерли над лезвием меча. Свет костра играл на клинке, высвечивая его длинные острые края. Воистину это было прекрасное оружие.

– Боюсь, что мы с Офейей были слишком увлечены сами собой.

– Почему ты так говоришь? – Чиизаи протерла длинное лезвие, лежащее у нее на коленях, подняла меч и вложила его в ножны. – Я с удовольствием исследую эти земли по дороге. – Она засмеялась. – Если бы мне не нравилось такое положение вещей, я дала бы тебе знать.

– И все же…

– Помимо этого, Мойши, если уж говорить начистоту, мне нужно было побыть наедине с собой. Когда мы вернемся в Шаангсей, мне придется принять несколько важных решений. Я хочу быть уверена в том, что я готова их принять.

– Это так?

Она встала и, приподнявшись на цыпочки, подарила ему долгий поцелуй.

Луна плыла высоко в небесах. В ту ночь они устроили настоящее пиршество. Оставшееся мясо они поделили на порции, и им хватило его на всю дорогу до Корруньи.


В последние дни путешествия их привалы становились все короче, я время, отведенное на передвижение, – все длиннее, как будто по мере приближения к городу возрастала сила, притягивающая их сердца. Днем они почти не разговаривали, но ночью, при свете звезд и луны, Чиизаи рассказывала им истории об Аманомори и буджунах.

Ни Мойши, ни Офейя почти не участвовали в разговоре, и Чиизаи понимала, что это объясняется тем простым фактом, что скоро, очень скоро им предстояло расстаться навсегда. Она ловила себя на том, что невольно жалеет Мойши.

Она знала, что любит его, но так, как может любить буджунка, а это не очень просто объяснить постороннему. Это была любовь одного воина к другому, к тому, с кем выпало делить опасности и приключения, это была такая любовь, когда двое становятся ближе друг другу, чем члены одной семьи, чем любовники. Например, Чиизаи знала – хотя Мойши никогда не говорил ей этого, – что он отнюдь не считаем себя героем. И все же она знала, что он герой. Некое цельное внутреннее восприятие вдохновляло его, заставляло его двигаться вперед. Он сам был своей собственной моралью, своей собственной силой, своей собственной славой, своим собственным миром. Она предполагала, что будет завидовать ему за этот его героизм, – но ничего подобного, она только сильнее любила его за это.

Теперь она была согласна с таким образом мыслей и чувств, поскольку наконецто смогла поверить в это. Она теперь знала, почему ДайСан посоветовал ей совершить путешествие в Шаангсей, к Мойши. Быть может, на самом деле он и не знал обо всем этом – об Огненной Маске, о Сардоникс или даже об Оке Времени, но он, несомненно, знал о карме своего друга. Она была признательна, что именно ей выпало поучаствовать в этом приключении. Но в течение долгих праздных дней среди огромных, рассыпающихся в прах руин на границах Далузии, когда она гонялась за стремительными бабочками, а косые горячие лучи солнца давили на плечи, словно тяжелые струи лежалого меда, высвечивая эти памятники загадочной цивилизации прошлого, она вновь и вновь возвращалась к мыслям о том, чем это закончится для нее.

А потом, как и любая буджунка до нее, так же задумывавшаяся о неопределенном будущем, Чиизаи пожимала плечами. Она примет все, что ей суждено.

Карма, подумала она.

ОСИРОТЕВШИЕ

Они въехали в западные ворота Корруньи сразу после полудня. На всем скаку миновали район складов, распугивая рабочихкамбухо. Купцы с темными лицами и окладистыми курчавыми бородами выкрикивали им вслед ругательства, потрясая кулаками, и эхо отражалось от гладких безликих стен складских зданий.

Пласа дель Пескиса встретила их безмятежной тишиной. Копыта лум громко цокали по брусчатке площади. Два старика в безукоризненно белых далузийских одеяниях, как обычно, сидели на скамье в тени олив. Густая зелень скрывала от путников фонтан. Спешившись, они услышали плеск его струй, напоминавший тихую музыку.

Теперь, когда они действительно были здесь, Мойши очень тревожился – он не знал, как будет реагировать Офейя на возвращение домой. Он понимал, что обязан был привезти ее сюда, и в течение многих дней старательно пытался не думать об этой минуте. Он знал, что Цуки хочет, чтобы ее дочь вернулась домой. Но чего хочет сама Офейя?

Мойши взял ее за руку и повел вверх по витой лестнице к парадной двери. Дверь распахнулась, прежде чем он успел постучаться, и на пороге появился Чиммоку. Лицо его расплылось в улыбке, и он произнес:

– Добро пожаловать домой, Офейя!

В этих словах прозвучала такая любовь, что у Мойши сразу стало легче на душе. Выть может, все будет намного проще, чем он полагал. Иногда разум склонен представлять все совсем не так, как есть.

– Входите! Входите же все! – приговаривал Чиммоку, отступая назад. – Мы молились за ваше благополучное возвращение.

Мойши провел Офейю через зал. Они остановились возле подножия лестницы. Он взглянул вверх.

Цуки неподвижно стояла наверху, держась рукой за горло. Она, как всегда, была высокой и царственной, но ее взгляд метался, устремляясь то на одного из вошедших, то на другого.

– Офейя, – выдохнула она. Офейя не промолвила ни слова. Взгляд Цуки задержался на Мойши.

– А Сардоникс?

– Исчезла, – ответил он. – Побеждена.

– Спасибо за то, что вернули мне мою дочь. Спасибо вам обоим.

– Не за что, госпожа. – Он отвесил насмешливоучтивый поклон.

Она подняла руку ладонью вниз.

– Я сожалею обо всем, что было, Офейя. Добро пожаловать домой, милая.

– Иди, – прошептал Мойши на ухо Офейе и слегка подтолкнул ее в спину.

Она обернулась и подарила ему скупую улыбку.

– Жди меня, – шепнула она. – Я скоро вернусь. Потом она медленно пошла вверх по лестнице, ведя рукой по полированным перилам.

Цуки обняла дочь за плечи, и они вдвоем скрылись в коридоре наверху. Мгновение спустя Мойши услышал, как мягко закрылась дверь спальни Цуки.

– Никакой благодарности не хватит, чтобы выразить вам признательность, – сказал Чиммоку, когда они остались в зале втроем. – С тех пор как вы уехали, сеньора была вне себя. Она жалела, что не поехала с вами, но понимала, что была бы вам только помехой. – Он рассеянно подергал себя за длинный висячий ус. – В Офейе очень много от сеньора, ее отца, но во многом она точьвточь похожа на сеньору.

Мойши рассмеялся.

– Вы забыли, что сеньор брал ее с собой в каботажное плавание в ПуэртоЧикама.

Чиммоку непонимающе посмотрел на него.

– Прошу прошения?

– Когда он ездил торговать руумой.

Чиммоку выпрямился, и голос его стал холодным, как отточенная сталь:

– Сеньор, Милос СегильясиОривара имел дело с этой запрещенной отравой не больше, нежели я сам. Он никогда не унизился бы до таких вещей и, уж конечно, не стал бы втягивать в них свою дочь.

Мойши почувствовал, как в желудке растет холодный ком, весь воздух словно разом вышел из легких. И все же он продолжал настаивать:

– Но вы же можете ошибаться, я…

– Сеньор, уверяю вас, что Офейя никогда не бывала в ПуэртоЧикама со своим отцом. Выть может, во время своего отсутствия…

Но Мойши уже оттолкнул его с дороги и бросился вверх но лестнице. Когда это случилось?

– Сеньор, я не думаю, что вы вправе беспокоить…

– Чиизаи! – крикнул Мойши через плечо, не обращая внимания на все остальное. – Наружу! Окно спальни сеньоры!

Чиизаи повернулась и выскочила из зала, распахнув входную дверь и сбежав по ступенькам наружной лестницы.

Тем временем Мойши достиг второго этажа и промчался через верхний коридор. Дверь в его конце была закрыта. Изнутри не доносилось ни звука.

Он дернул дверную ручку, но дверь была заперта. Он отошел назад и с разбега ударил обутой в тяжелый ботинок ногой по дверному замку. Дверь слегка подалась, но устояла. Он ударил снова, вложив в удар всю силу, и замок сломался, дверь с грохотом распахнулась внутрь. Мойши влетел в комнату.

В комнате было темно, занавеси были опушены. Сначала ему показалось, что здесь никого нет. Затем, когда глаза привыкли к полумраку, он различил очертания тела, лежащего на кровати, и подошел ближе.

Цуки навзничь лежала на своем широком ложе. Из уголка ее рта струилась кровь. Платье ее было разорвано; она прижимала к груди подушку, словно ребенок, очнувшийся от кошмарного сна.

Но он знал теперь, что она пробудилась для кошмарного сна.

Рукоять зазубренного кинжала торчала в подушке – как раз напротив того места, где находилось ее сердце.

Но именно выражение ее глаз преследовало его потом еще долгоедолгое время. В них застыло безмерное удивление, отказ поверить в то, что они узрели.

Мойши присел на кровать, взял тело Цуки на руки и стал бережно укачивать. Он знал, что комната пуста и что, помимо двери, единственным выходом из нее остается окно. Он даже не собирался подходить к окну, чтобы удостовериться в этом. Пусть теперь Чиизаи позаботится об убийце.

Сперва он осторожно закрыл глаза Цуки – прежде чем извлек кинжал из ее груди. Теперь он плакал. Она не заслужила этого. Только не этого. Какая ужасная смерть! Думать, что тебя убивает собственная дочь. И хуже всего было то, что это – ложь. Цуки была убита не Офейей. Да, это сделало тело Офейи, но теперь Мойши был уверен, что все действия и сама жизнь этого тела были управляемы Сардоникс. «Как долго, – думал он, – я занимался любовью с нею?»

В конце концов он потерпел поражение. Цуки была первой любовью его друга. Он взял на себя обязательство защищать ее. И точно так же, как он допустил убийство Коссори, он допустил, чтобы Цуки приняла столь внезапную смерть. В глубине своей души он знал, что слишком строго судит себя. Но это его не волновало.

Он услышал как будто издалека громкие голоса и узнал среди них голос Чиизаи, звавшей его.

Но он не обращал внимания на эти призывы – он смотрел на лицо Цуки, ставшее теперь безмятежным. Луна, наконецто закатившаяся за горизонт…


Мойши и Офейя стояли у края могилы, далеко друг от друга. Глядя на это, Чиизаи украдкой вздохнула, пытаясь успокоиться. Гроб, гладкий, словно стекло, опускался в свежевырытую могилу рядом с надгробием Милоса СегильясаиОривара. Она почти не обращала внимания на слова дона Испете, тянувшего заупокойную литургию.

Ей без труда удалось одолеть Офейю, когда та слезла вниз из окна второго этажа в сад за домом. Но к тому времени было уже слишком поздно. Офейя вновь была сама собой, она не могла понять, как это она вдруг очутилась в Коррунье и почему она находится в саду, одна. Прошло некоторое время, прежде чем они смогли объяснить ей, что же случилось. Она стоически выдержала все это. Увы, Чиизаи не могла сказать того же самого о Мойши. Он часто замолкал и уходил в себя на середине рассказа, и теперь Офейя поняла, что между Мойши и ее матерью чтото было. В результате они уже два дня не разговаривали друг с другом.

Дон Испете осенил знаком Церкви опущенный в могилу гроб. Чиизаи была признательна за то, что церемония наконецто завершилась. Напряжение среди этой бури чувств достигло такой силы, что казалось, будто они стоят здесь, в тени олив, уже полдня, хотя Чиизаи понимала, что времени прошло гораздо меньше. У нее был еще один повод для признательности: Мойши сказал ей, что они отбывают в Шаангсей сегодня же, сразу после поминальной службы. Она была по горло сыта этим темным, унылым ломом с мрачными картинами на тему самобичевания и почт невыносимой аурой обреченности. Она тоже приняла решение и теперь страстно желала вернуться в Шаангсей. Она смотрела на угрюмое лицо Мойши и тайком улыбалась сама себе. Его настроение скоро изменится, как только он увидит, что ожидает его в Шаангсее.

Вес, кроме них троих, уже ушли. Чиизаи тоже повернулась и пошла прочь, не глядя на двоих оставшихся, – ей тут больше нечего было делать. Она услышала, что ктото бежит за ней, остановилась и обернулась.

– Ты идешь обратно в дом? – спросила Офейя.

– Нет, я собираюсь зайти в меркадо. Хочу попрощаться с Мартиной, прежде чем мы уедем отсюда.

– Вы… Когда вы… уезжаете?

– Сегодня днем. Почти немедленно.

Офейя ошеломленно потрясла головой.

– Я не знала. Я…

– Если бы вы двое поговорили друг с другом… – Чиизаи умолкла. Она и так за последнюю пару дней говорила гораздо больше, чем привыкла. – Извини. – Она отвернулась и пошла прочь.


Мойши стоял в одиночестве, пока могильщик забрасывал землей могилу. Вначале комья гулко ударялись о крышку гроба, но по мере того, как слой земли над гробом рос, удары становились все глуше.

Затем могильщик ушел, и Мойши остался наедине с нею. Здесь было тихо и спокойно.

– Прости меня, Цуки. – Но уже произнося эти слова, он понимал, насколько они неуместны. Его вина была столь велика, что, если бы он принадлежал к иному народу, он убил бы себя сейчас. Но он был искаильтянином и не мог поступить так. Он должен был жить с этой виной. И это будет его искуплением. Он горько улыбнулся самому себе, узнав голос своего отца и отца своего отца, произнесшего эти слова. Вновь и вновь. Ему никуда не уйти от истории народа Искаиля.

С тем же успехом он мог бы перестать дышать – ибо эта история, это прошлое въелось в каждую молекулу его тела, в кровь и в кости, в мускулы и жилы, в мозг и сердце.

А потом в его памяти ярко вспыхнула картина. Миг после того, как он встретил Чиизаи в порту Шаангсея. Что за странные воспоминания приходят на ум… Л потом он осознал, чем вызвано именно это воспоминание. Шиндай и ее предсказание. Как же это было?

Солнце: вестник великой перемены.

Прошлое: то, что помогает тебе. Было тело на погребальных носилках. Цуки, из прошлого, теперь мертва.

Всякий: то, что препятствует тебе. Сардоникс.

И что он мог поделать со всем этим? Ничего. Совсем ничего.

Он почувствовал, что ктото стоит позади него.

– Не за что… – Слова застревали у нее в горле, и она судорожно сглотнула. От страха у Офейи пересохло во рту. Она понимала, что должна сейчас совершить самый главный поступок в своей жизни. Какаято часть ее громко кричала, подетски жалобно ныла, протестуя против этого, но Офейя сжала зубы и шагнула вперед, потому что гдето в глубине души понимала, что это ее единственный шанс, что, упустив его, она останется навеки связанной, скованной, обреченной.

– Тебе не за что просить у нее прощения. Мойши смотрел на нее, разглядывал ее лицо и видел, что дикий зверь, живший в ней, с каждым мгновением отступает все дальше и дальше вглубь. И внезапно он осознал, насколько сильно сейчас он сам себя жалеет.

– Кажется, я это понимаю.

Она взглянула вниз, на свежезасыпанную могилу, потом вновь подняла взгляд на него. Он молча стоял и смотрел на нее.

– И еще коечто, – негромко произнесла она.

– Что именно? – Он прекрасно знал, что она имеет в виду. Он просто хотел, чтобы она сказала это вслух.

– О тебе и о моей матери…

– Это было совсем не то, что ты думаешь. Офейя. Она была не тем человеком.

– Не говори мне об этом. Это все, о чем я прошу, я просто чувствую… – Она внезапно умолкла, глаза ее наполнились слезами. – Она всегда была такой красивой, такой невероятно красивой…

Он обнял ее одной рукой, и они вместе пошли прочь. Весной на могиле вырастет зеленая трава, и никто не позаботится, чтобы утоптать темнокоричневую землю. Это не имеет никакого значения для Цуки СегильясиОривара – только для тех, кто мог бы навестить ее.

И ВСЕ ЗВЕЗДЫ УКАЖУТ МНЕ ПУТЬ…

«Шаангсей, вечный Шаангсей, – думал Мойши, когда они входили в гавань, лавируя между больших купеческих судов и стараясь держаться подальше от тасстанов, толкущихся у самой пристани. – Какими чувствами полнится мое сердце, когда я вновь вижу твой берег! И все же у меня есть еще Искаиль. Снова домой…»

Рядом с ним стояла Чиизаи, отчегото не в меру нервничавшая. С другого бока от него стояла Офейя.

«Я поеду с вами в Шаангсей», сказала она ему тогда.

«А как же семья? Дом?»

«Дома на самом деле уже не существует. Больше не существует. Осталась только я. Последняя из СегильясовиОривара. Теперь, когда матери больше нет, Чиммоку не желает оставаться».

«Я не задержусь в Шаангсее надолго, Офейя».

Она улыбнулась.

«Разве это важно?»

«Я просто хочу, чтобы ты знала. – Он серьезно посмотрел на нее. – И что ты будешь делать потом?»

«Одно решение за один раз, Мойши. Хорошо?»

Едва корабль причалил, Мойши послал гонцакубару к Эранту – уведомить об их прибытии. Чиизаи пошла вместе с Мойши.

Смеркалось. Огромный город лежал, окутанный вечерней дымкой. Небо было глубокого аметистового цвета, коегде его подсвечивали лимонножелтые огни, уже зажегшиеся вдоль улиц. Крыши богатых домов Запретного Города на холме уже таяли в тумане, как будто принадлежали иному, полупризрачному миру.

Они шли пешком сквозь сутолоку набережной, пока Мойши не подозвал пробегавшего мимо рикшу, и бурный поток Шаангсея поглотил их.


Они сидели на длинном балконе харчевни высоко над городом. Отсюда открывался захватывающий вид на гавань. Внизу бурые волны лизали древние причалы, и сгрудившиеся там тассаны отсюда казались роем светлячков, кубару совершали омовение после вечерней трапезы.

Эрант протяжно вздохнул и откинулся в кресле, а потом похлопал Мойши по плечу.

– Очень хорошо, что ты вернулся, друг мой. Здесь по тебе очень скучали.

– Уверен, что не скучали, – отозвался Мойши, утирая губы.

– О боги, Мойши, он прав, – сказал Ллоуэн, сидевший напротив за столом, уставленным множеством тарелок, тарелочек и пустых графинов. – Без тебя в делах настала полная неразбериха.

Мойши рассмеялся.

– Теперь я вижу, что вы оба свихнулись.

– Что ты собираешься делать теперь, Чиизаи? – спросил Эрант. – Вернешься в Аманомори?

Ее глаза блеснули.

– Нет, регент. Я еще не завершила своп дела на континенте человека. И, кроме того, я еще не видела Шаангсей понастоящему.

– Отлично, госпожа! – воскликнул Ллоуэн, поднимая бокал. – Хорошо сказано! Пью за ваше решение, – он искренне улыбнулся, – и ваше мужество. Вы можете, если захотите, поселиться в прежнем жилище Мойши.

– Нет, минуточку, – вмешался Мойши. – Я говорил вам, что намерен отправиться на Алаарат, но, как вы прекрасно знаете, это не такто легко. Нет подходящего корабля.

– О, – с улыбкой промолвил Эрант, – мы так или иначе найдем способ отправить тебя.

– К тому же корабль должен быть приличным, – настаивал Мойши. – Искаиль находится далеко на юге, и я не намерен всю дорогу надрываться на веслах.

– Ну что ж, если мы закончили, – сказала Чиизаи, вставая, – то почему бы вам всем не пригласить меня на прогулку? Я еще ни разу не видела Шаангсей ночью. Мойши слишком быстро уволок меня отсюда.


И вот именно так Чиизаи преподнесла Мойши второй дар от ДайСана. Дар был здесь – и находился здесь с того самого утра, как она прибыла сюда.

– Это «Цубаса», – с улыбкой сказала она. – Твой корабль.

– Мой? – Он едва мог поверить ее словам.

– Да. И теперь ты можешь отправиться домой.

– Домой, в Искаиль, – выдохнул он. – А что собираешься делать ты, Офейя?

Она стояла рядом с ним.

– Я хочу поехать с тобой в Искаиль.

– Что? Мне кажется, что ты не обдумала все это как следует. Это не то решение, которое ты…

– Напротив, – возразила она, – я все это время почти не думала ни о чем другом.

– Но, Офейя…

И вдруг он увидел в ее глазах боль и осознал, какую совершил ошибку.

– Прекрасно! – вспыхнула она. – Ты прав. Это была детская глупость. Я не знаю, с чего я взяла, будто ты хотел, чтобы я поехала с тобой. – Он протянул было к ней руки, но она резко отстранилась. Сейчас она хотела только одного – ранить его словами так же больно, как он ранил ее. – Ну, скажи же это! Скажи здесь, перед всеми своими друзьями. Уверена, что они поймут. Ты не хочешь, чтобы я была с тобой. Ты никогда этого не хотел. Это все моя мать! Ты такой же, как все остальные, приходившие в наш дом. Они приходили, а потом видели ее. И всегда так – только моя мать! Почему никто не обращал внимания на меня? – Она бросилась прочь и побежала вдоль пирса Трех Бочек.

Позади нее воцарилось тяжелое молчание – словно толстое снежное покрывало внезапно погасило все звуки. Несколько секунд Мойши смотрел на Чиизаи, чувствуя себя беспомощным и одиноким. Но Чиизаи пристально изучала древесные извивы и завитки на досках настила.

Мойши откашлялся и поспешил вслед за Офейей.

Вокруг колыхался лес черных мачт, а за мачтами тяжело перекатывало волны широкое море.

Он подошел к ней и остановился рядом, не пытаясь прикоснуться, инстинктивно понимая, что сейчас она не позволит этого. Ветер, налетевший с моря, отбросил назад ее волосы, и лунный свет озарил ее лицо. В этот миг она была прекрасна как никогда – и как никогда была дочерью своей матери.

– Прости меня, – мягко сказал он. – Ты застала меня совершенно врасплох, и я…

– Да, и я всегда буду для тебя только ее тенью, – горько сказала она. – Почему бы тебе попросту не оставить меня в покое?

– Я хочу, чтобы ты поехала вместе со мной.

Она не сказала ничего. Справа от них, за «Цубасой», на пирсе Четырех Ветров, кубару затянули свою песню, сладко и печально звучавшую в ночи. Мойши не видел их в темноте, но их сильные и чистые голоса разносились над морем, сливаясь в неукротимом песнопении.

– Твоя мать очень любила тебя, Офейя. Больше, чем коголибо другого или чтолибо другое в мире.

– Она любила говорить это мне, – фыркнула Офейя. – Если постоянно повторять эти слова, они теряют всякий смысл.

– Ее жизнь без тебя была лишена смысла.

– Ты ждешь, что я поверю тебе?

– Офейя, послушай меня. Она собиралась вернуться к Хелльстурму, чтобы спасти твою жизнь. – Мойши не хотел говорить ей этого, но разве сейчас у него был выбор?

Он увидел, как на ее лине отразилось потрясение.

– Диос, нет! – вскрикнула она. Она не должна была!..

– Напротив, это было уже оговорено. И это случилось бы, если бы Сардоникс не помешала Хелльстурму. – Мойши протянул руки к Офейе. – Офейя, твоя мать никого не ненавидела так сильно, как ненавидела Хелльстурма.

– Да, в Мистрале я наконецто поняла это.

– Она очень любила тебя. – И когда он произнес это, он понял, что слова, сказанные им о Цуки, были так же правдивы в отношении его отца и его самого.

Они сомкнули объятия – как будто в первый раз, а в эго время экипаж «Цубасы» готовил корабль к отплытию.

РАССВЕТ

Эрант и Ллоуэн уже попрощались с отплывающими и теперь стояли на причале. Мойши повернулся к Чиизаи.

– Ничего не кончается, как я сказал когдато ДайСану.

– Не кончается, – согласилась она. – Я понимаю.

Они обнялись.

– Я желаю тебе удачи. Мойши.

И я тебе тоже. Во всех твоих делах.

Чиизаи поцеловала Офейю, а потом тоже сошла с корабля на причал.

Схолии были убраны, и Мойши подал знак. Матросы отдали кормовые и носовые швартовы, подняли якорь.

– Все готово, лоцман! – крикнул с середины палубы первый помощник капитана.

– Отлично! – крикнул Мойши в ответ, взбираясь по кормовому трапу на высокий полуют. – Как только выйдем из гавани, поднять парус.

– Есть! – Первый помощник повернулся и отдал несколько коротких приказов; матросы начали карабкаться вверх, на ванты.

Некоторое время у Мойши ушло на то, чтобы провести «Цубасу» через запутанный лабиринт Шаангссийской гавани. Офейя спустилась вниз, чтобы переодеться в костюм, подходящий для морского путешествия.

И вот наконец столпившиеся в гавани корабли остались позади, и Мойши услышал громкий голос первого помощника, отдающего команду, а затем – звучный резкий хлопок, когда матросы распустили подвязанные до этого паруса. Хорошая команда, подумал Мойши, поворачиваясь к рулевому и задавая ему курс:

– Зюйдзюйдвест!

– Есть!

Корабль устремился вперед, нос вздымался высоко над волнами, а за кормой оставался длинный пенистый след.

Солнце вставало изза горизонта прямо по курсу, и вокруг солнечного диска глубокая синева неба сменялась сияющей белизной. Нигде не было видно ни единой тучки, но далеко позади, у западного горизонта, над крышами быстро тающего вдали Шаангсея, виднелась бледная полная луна.

Мойши отошел от рулевого и встал у борта, радуясь тому, как послушен корабль, вдыхая запах моря и наслаждаясь ощущением господства и над кораблем, и над морем.

– Не правда ли, странно – видеть луну в это время дня? – раздался позади него женский голос, звучный, мелодичный и почти насмешливый.

Он резко обернулся, но увидел только Офейю в высоких блестящих морских сапогах и в широких матросских штанах и рубашке. Она шла к нему по палубе корабля и улыбалась. В ее глазах сверкало солнце.

Примечания

1

Вообщето дзюттэ не обоюдоострое оружие, а просто кинжал с длинной узкой гардой, изогнутой параллельно клинку, для захвата клинка противника (см. Г. Л. Олди «Путь Меча»). Кроме того, это тупое оружие, так что резать им нельзя. Им ломают оружие противника. – Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог НА УЛИЦЕ ЗЕЛЕНОГО ДЕЛЬФИНА
  • Часть первая ГОРОД ЧУДЕС
  •   ЧЕЛОВЕК С КРАСНЫМИ НОГАМИ
  •   КОППО
  •   АРЕНА ДУШ
  •   ОФЕЙЯ
  •   ПОХИЩЕНИЕ
  • Часть вторая ПОГОНЯ ЗА ДЬЯВОЛОМ
  •   ДЖОНКА
  •   СКАЗКИ ВОДЯНОГО
  •   ФУГА
  •   НА КРАЮ ВОДЫ
  •   ТОЛЬКО МОРЕ И НЕБО
  • Часть третья ОГНЕННАЯ МАСКА
  •   ЗНАМЕНИЯ
  •   ОКО ДЕМОНА
  •   НАКОВАЛЬНЯ
  •   САРДОНИКС
  •   ОПАЛОВАЯ ЛУНА
  •   ДИАВОЛ, ВЛАДЫКА ПРЕИСПОДНЕЙ
  • Часть четвертая ЛЕВ НА ЗАКАТЕ
  •   ИДИЛЛИЯ
  •   ОСИРОТЕВШИЕ
  •   И ВСЕ ЗВЕЗДЫ УКАЖУТ МНЕ ПУТЬ…
  •   РАССВЕТ
  • *** Примечания ***