По пятам [Анатолий Иванович Трофимов] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

А. Трофимов По пятам

До утра не гаснет свет в окнах приземистого здания на углу Колобовской и Главного проспекта, где помещается уголовный розыск. Разнослойное нэповское бытие поставляет столько работы, что об отдыхе можно только мечтать.

С радостной злостью косятся на эти окна бывшие чины сыскного отделения: «Ну-ну, сыщики в лаптях, посмотрим, что вы без нас наработаете». А красные сыщики, вытурив из своих рядов спецов по «уголовке», не очень-то смущены новой работой. Упорством, железной волей, революционной самодисциплиной постигают они премудрости борьбы с профессиональными домушниками, медвежатниками, конокрадами, ловкими и увертливыми главарями банд, дерзкими грабителями. Конечно, бывает, что где-то и промашку дадут.

За пять лет работы стал закаленным начальником Екатеринбургской губернской милиции недавний рабочий Мотовилихинского завода Петр Савотин. Навеки связал свою судьбу с уголовным розыском бывший красногвардеец, окончивший лишь церковно-приходскую школу Федор Заразилов. Непревзойденным мастером сыска станет пимокат Федор Худышкин. В несгибаемых чекистов превратятся юные Николай Захаров и Степан Спиценко.

Ликвидация банды Павла Ренке — лишь эпизод из биографий этих товарищей.

11 ноября 1923 года. Город Екатеринбург

— Это ты, Федор? Что случилось? — спросил Савотин, начальник Екатеринбургской губернской милиции, с трудом узнавая обычно мягкий, женственный голос начальника уголовного розыска Федора Заразилова.

— В Невьянске. Двенадцать человек. Всех вырезали. Даже маленьких ребятишек не пожалели.

— Что решил?

— Немедленно еду. Возьму Степшу Спиценко да Колю Захарова. Заодно поучу их.

— Не рано ли им? Может, с Худышкиным лучше?

— Худышкин и здесь нужен. Тут обстановка тоже — не патока. Вот насчет транспорта кого-нибудь прижмите.

— Я сейчас к тебе. Обмозгуем.

Петр Григорьевич положил трубку и покрутил ручку телефона.

— Вокзал! Вокзал? Начальник губмилиции Савотин говорит. Посмотрите, что у вас ожидается в сторону Невьянска... Безразлично что. Товарняк, дрезина... Для начальника УГРО.

День только начинался. Ноябрь стоял сухой, мягкий. Лишь изредка с востока налетал ветер, срывал с лип уцелевшие листья и гнал их по пыльной мостовой Вознесенского проспекта. Савотин вышел из особняка. На крыше с башенкой, похожей на кедровую шишку, визгливо мотался жестяной флюгер.

Савотин свернул от особняка влево и зашагал в уголовный розыск. Козырнув часовому, вытянувшемуся в струнку, Петр Григорьевич вбежал на второй этаж,

Федор Заразилов сидел в своем кабинете. У него мягкие черты лица, светлые, чуть вьющиеся волосы. Не требовалось острого воображения, чтобы представить его в красной косыночке, этакой комиссаршей из агитпропа. Кожаная куртка и галифе, заправленные в жесткие краги, не портили, а, напротив, еще более усиливали этот образ.

Не вставая со стула, Федор протянул руку с телефонограммой. Савотин снял фуражку, протер очки, присел рядом.

Это было уже второе сообщение об убийстве в Тагильском уезде. 2 ноября в пяти верстах от Невьянска нашли труп гражданина Клестова. Убит в упор из нагана. Грабители завладели рыжим мерином, запряженным в телегу, бочкой керосина, тремя мешками муки и тюком мануфактуры. Теперь была вырезана целая семья Павла Кондюрина. Налетчики вывезли различного товара на 882 тысячи червонцев банкнотами госбанка. Как и в первом случае, они воспользовались подводой пострадавшего — серой кобылицей, запряженной в рыдван.

— Федор, а это работа не Пашки Ренке?

— Нет. Курчавый взят третьего при облаве в Тагиле. Клестов, может, и на его совести, а вот эти двенадцать...

— Да-а... Но патология чисто ренковская. С таким изуверством работает только его банда.

— Похоже, Петр Григорьевич. Если не Ренке, то его подельники. На месте разберусь.

12 ноября 1923 года. Город Невьянск

Павел Кандюрин в свое время был купцом третьей гильдии, а в двадцатых годах стал нэпманом, торговал и теперь по третьему разряду. Начиная дело, он пристроил к своей избе деревянный сруб с откидным прилавком на улицу, но коммерция сразу же захромала на обе ноги: дом стоял на окраине города, и покупатели сюда заглядывали редко. Тогда Кондюрин снял лавку на Торговой площади Невьянска. В 8 утра привозил товар, а вечером, завернув его в рогожные тюки, возвращался домой. Дело пошло на лад, особенно после выхлопотанного дозволения брать мануфактуру в кредит на базах Егорьевско-Раменского государственного хлопчатобумажного треста и текстильного синдиката, что в городе Екатеринбурге.

Борода Кондюрина распушилась, туже стали застегиваться жилетные пуговицы. В комнатах нельзя было пройти, не задев сундуков с певучими врезными замками. Эти хранилища, обитые жестяными полосками и пахнущие нафталином, пополнялись гарусными, с блестками, платьями, шубами с выхухолевыми воротниками, касторовыми пальто, папахами из барсука, кружевными накидками, плюшевыми душегреями, суконными, на меху, тулупами. А теперь ничего не стало — ни тулупов, ни барсучьих шапок, ни тех людей, которым предназначалось богатство.

Расследованием преступления занимались следователь Невьянской прокуратуры Петр Иовлев, инспектор Екатеринбургского уголовного розыска Степан Спиценко и совсем юный вихрастый агент третьего разряда Коля Захаров. Возглавлял опергруппу сам Федор Григорьевич Заразилов.

Он стоял, прислонившись спиной к недавно побеленной русской печке. Следователь Иовлев, низкорослый, с голым черепом, возился у самовара. Спиценко и Захаров сидели на лавке — осунувшиеся, немного ошалелые от всего, что пришлось увидеть и услышать за этот день. Глядя на Иовлева, обыденно готовящего чаепитие, Коля Захаров с трудом сдерживал подступающую к горлу тошноту. Какой тут, к чёрту, чай, когда за стеной, в холодном чулане, лежат трупы.

— Ну-с, что мы имеем? — спокойно рассуждал Заразилов. — В банде было два или три человека. Так? Приехали на телеге. Надо полагать, что Кондюрины знали их раньше. В семьях, где сундуки набиты добром, незнакомцев просто так в дом не пускают. А женщины ворота открыли. И подводу во двор ввели, и лошадь накормили, и гостям самовар вскипятили. Вот этот самый, с которым наш уважаемый следователь возится. Скоро у тебя, Петр Капитонович? Брюхо к спине прилипло.

— Посвистывает уже. Заварки вот нету.

— А ты поищи в горке. Неуж у купца не найдется?.. Ну, попили они чаю и послали тринадцатилетнюю Алевтину за хозяевами. «Скажи, мол, приехали дом покупать». О том, что Кондюрин новые хоромы строит неподалеку от Торговой площади, весь Невьянск знает. До Торговой площади три с половиной версты, да три с половиной обратно. Лавку закрыть, товар погрузить не менее получаса надо. За это время можно с женщинами и детишками расправиться, сундуки очистить?

Захаров и Спиценко согласно кивнули.

— Так они и сделали. А потом? Что потом было? Скажи вот ты, Коля.

— Потом приехали отец и сын Кондюрины. Ввели подводу с товаром во двор...

Иовлев оторвался от самовара, по-птичьи склонил лысую голову:

— Почему ты решил, что именно так было? Может, банда нагрянула, когда все дома находились?

— Да ведь след-то кондюринского рыдвана проходит по следу бандитских колес! И девчонку видели, как она прибегала к отцу и звала его.

Иовлев на это возражение ничего не ответил и снова стал дуть в щелястый поддон самовара. Заразилов одобрительно хмыкнул в сторону подчиненных и кивнул Коле Захарову: «Продолжай!»

— Ввели подводу. Старик хотел распрягать. Видели, у него и сейчас рукавицы за поясом. Но тут его стукнули железной занозой по голове. А Павла Кондюрина, хозяина-то лавки, не сразу убили. Деньги требовали. У него все руки кинжалом изрезаны. Пытали, значит. А девчонка, наверно, бежать удумала. Догнали — и лопатой. Труп-то ее под навесом нашли, а там калитка в огород...

— Молодец, Степша, верно мыслишь. Но вот какие деньги они требовали с Кондюрина? Дневную, что ли, выручку? Это не так много, чтобы на мокрое дело пойти.

Степша расстегнул клапан кармана, вынул какие-то бумажки и, заглядывая в них, сказал:

— Павел Кондюрин характеризуется в банке очень аккуратным плательщиком. Срок его векселей истекал двенадцатого.

Заразилов продолжил его мысль:

— Двенадцатого — понедельник. Значит, наличные деньги для уплаты по векселям Кондюрин должен был иметь в субботу. В субботу его и ухлопали. Могли преступники знать об истечении сроков уплаты?

Степан Спиценко не замедлил ответить:

— Да, утром десятого в банк приходил гражданин, интересовался у служащего этими сроками. Сказал, что должен двенадцать тысяч червонцев Кондюрину, который требует вернуть их. Если Кондюрину рано платить по векселям, то он, этот гражданин, погодит отдавать...

— И этот гражданин, — перебил Заразилов, — был одет... Ведь ты догадался, Степша, спросить, как он был одет? И тебе служащий банка сказал, что должник Кондюрина был одет в синюю суконную поддевку, а на голове — лохматая шапка из волчатины?

Спиценко заморгал глазами:

— Я спросил. Именно так и сказали — в волчьей шапке. Но вы-то откуда знаете?

— Я не знаю. Я только подумал. И вот почему. Жертвы связаны новой ламповой тесьмой. Я прогулялся по торговым лабазам и познакомился с некой начинающей коммерсанткой Марфой Шарафутдиновой. Утром она продала четыре аршина тесьмы. Запомнить поддевку и шапку покупателя, который берет чёрт те сколько лампового фитиля, не так уж трудно.

Федор Заразилов тоже был молод и потому, сверкнув темными лукавыми глазами, добавил:

— А я знаю, братцы, что у этого человека не было одного переднего зуба.

— Марфа сказала?

— Нет. Она сказала, что кроме фитиля он купил пачку папирос «Ада». Вот окурок. Я его подобрал здесь, у крыльца. Видишь, вмятины от зубов? По краям вдавлено, а посредине — нет.

Кряжистое тело Петра Иовлева тряслось от смеха.

— Шер-рлоки...

— А что, что? — заегозил Коля Захаров. — Я вот тоже... Я вот знаю, что один был обут в сапоги с косой колодкой номер двадцать семь. Под навесом, где девчонка убита, след имеется. Ведь и это надо, Федор?

— Да, надо. В нашем деле все надо, Коля... Тем более, что такой след обнаружен и около трупа Клестова, застреленного 2 ноября. Итак, подведем итоги. Бандитов было двое или трое. Один в синей поддевке и волчьей шапке. У второго сапоги с косой колодкой номер двадцать семь. Приехали на телеге. Лошадь, надо полагать, та самая, которую взяли у Клестова, — рыжий мерин. Теперь у них еще и рыдван с серой кондюринской кобылицей. Будем искать. Будем искать волчью шапку, рыжего мерина, суконные тулупы, платья с блестками и тюки с мануфактурой Егорьевско-Раменского треста.

14 ноября 1923 года. Город Нижний Тагил

Дверь обита железом. В ней, на высоте человеческого роста, квадратное зарешеченное оконце размером в ладонь. К косяку и двери приделаны две железные скобы, охваченные дужкой увесистого замка.

Андрей Шашуков, двадцатилетний милиционер, почти неотрывно смотрел на зарешеченный квадратик и внутренне вздрагивал, когда в этом квадратике появлялись два голубых жгучих глаза. Вот и опять они выставились. Пересиливая робость, Андрей постукал прикладом винтовки о стертые половицы исправдомовского коридора и со всей строгостью, на которую был способен, приказал:

— Эй, ты, убери гляделки, не то штыком пырну!

Арестованный укоризненно произнес:

— Ах, как это жестоко, дружочек. Здесь же темно, крысы бегают...

— Поговори еще...

Андрей Шашуков, когда его назначили охранять двух убийц, содержащихся в исправдоме № 8, готовился к встрече со звероподобными дядьками: и рост — головой в потолок, и черная тряпица наискось по глазу, и бороды нечесаные. Оказались мужики как мужики. Этот курчавый, с голубыми глазами, вообще черт знает что. Господинчик. Чуть старше его, Шашукова. А голос какой — артист да и только! Наверное, от девок отбою не было. И ведь надо думать: человека ему зарезать — все равно что курицу.

Отогнав голубоглазого от двери, Андрей нащупал бумажку в кармане штанов, поднес к глазам. На круглом, простодушно-губастом лице его появилась ухмылка. «Фамилии-то. Николай Зось, Павел Ренке... Не иначе, из буржуев. Ишь, опять горло дерет!»

Из камеры доносился приятный, хорошо поставленный альт:

Сиреневый купол навис над горами,

Осыпанный россыпью звезд.

Душой изнуренной я мчуся за вами

На крыльях несбыточных грез...

Милиционер сердито пнул в железную обивку.

— Ты чего казенные сапоги бьешь? — раздалось над ухом Андрея Шашукова.

Андрей и не заметил появления старшего милиционера Быкова.

— Да вот, Егор Сергеевич, бандюга хайло раззявил...

— Ладно. В больницу приказано отвести. Отпирай.

Шашуков загремел запором, распахнул тяжелую скрипучую дверь и крикнул в затхлую темноту:

— Подследственные, выходи!

Первым вышел на свет Павел Ренке, невысокий шатен с крючковатым носом. Застегнул куртку из телячьей шкуры, вспушил пальцами нежный мех котиковой шапки и прикрыл ею курчавую голову. Зось одет был менее шикарно. Примечательной была лишь новая шинель.

Егор Сергеевич строго осмотрел арестованных и, не глядя на Шашукова, бросил ему:

— Поведешь ты. Гляди в оба. Заерепенятся — бей из винта без разговоров.

По пути в городскую больницу неожиданно остановившийся Зось ударил конвоира в висок. Падая, Андрей нажал на спусковой крючок. Пуля угодила бандиту в переносицу. Второго выстрела не последовало. Ренке стремглав бросился на упавшего Андрея и мертвой хваткой вцепился ему в горло.

Так и нашли Андрея Шашукова на пустыре, навзничь поверженного, обсыпанного семенами переспевшей лебеды. Рядом лежал труп в новой австрийской шинели.

Павел Ренке исчез.

21 ноября 1923 года. Город Нижний Тагил

Если бы начальник губернской милиции Петр Григорьевич Савотин видел в эти дни своего молодого друга Федора Заразилова! Но он не мог его видеть. Мотался Федор по Тагильскому уезду. Изнурительная, напряженная работа вконец иссушила начальника УГРО. Степша Спиценко стал не в меру раздражительным, у Коли Захарова куделистые вихры сбились в кошму, со щек исчез румянец. Ошеломленные зверским убийством в Невьянске, парни не жалели себя. Шаг за шагом приближаясь к раскрытию преступления, они объехали десятки деревень, опросили сотни жителей. Следы вели в Нижний Тагил.

13 ноября в Тагиле сотрудники УГРО остановились на частной квартире под видом плотников, ищущих работы. Федор приказал Спиценко и Захарову немедленно ложиться спать, а сам, чтобы закрепить легенду о безработных шабашниках, взялся помогать хозяину рубить для бани сруб. Да так и протюкал топором до самых сумерек. А на следующий день пришла весть о побеге Павла Ренке и убийстве милиционера Шашукова.

Заразилов сразу предположил: новое преступление совершено не при случайном стечении обстоятельств, а было подготовлено. Ведь так и не дознались, кто же звонил в исправдом и распорядился вести заключенных в больницу. Но если побег подготовлен, то кем? Не теми ли, кого ищет он, Заразилов?

И чем больше думал об этом Федор, тем крепче утверждался в своем предположении.

О самом Павле Ренке он знал всё. Нижнетагильский плотник Ренке два года назад был призван в Красную Армию. Имея неплохой голос, играл на сцене красноармейского театра. Там спутался с заезжей балериной, содержание которой требовало больших денег. Ренке обокрал полковую кассу и дезертировал. Во время скитаний возлюбленная пыталась скрыться со всей наличностью. Ренке нагнал ее уже на вокзале и на виду у всех жестоко расправился с нею.

Скрываясь от правосудия, сколотил шайку, с которой совершил несколько дерзких ограблений.

Задержали его случайно — при облаве на притоны, густо рассыпанные вдоль берега Тагилки. Взяли вскоре после убийства Клестова, везшего в Тагил бочку с керосином, муку и мануфактуру. Ренке должен был предстать перед судом за дезертирство, ограбление полковой кассы, за убийство балерины и многие другие преступления.

Ну, а если убийство Клестова тоже его рук дело? Тогда, выходит, обладатель сапог с косой колодкой и Павел Ренке — из одной банды, а побег курчавому артисту, как и думал Заразилов, могли подстроить те самые его сподвижники, которые в его отсутствие вырезали семью Кондюриных.

Углубившись в размышления, Федор сидел у начальника Тагильской милиции. Вдруг без стука, зацепившись ножнами шашки за косяк, ворвался в кабинет дежурный:

— Товарищ начальник, вот...

Следом за дежурным вошел белый, как смерть, пожилой человек с бородкой клинышком и зареванный, в стоптанных пимах, парнишка.

Начальник милиции узнал в перепуганном человеке ветеринарного фельдшера городской скотобойни Урышева.

— Что случилось, Федор Прохорович?

— Боже, едва унесли ноги! Я да вот сынишка заведующего скотобойней. А папашка его, Куликов Дмитрий, видно, пропал. Деньги у него при себе были. Сто пятьдесят тысяч.

Парнишка уткнулся носом в рукав кацавейки и снова разревелся во весь голос.

— Ладно, ладно, Костя, — потрепал его по спине начальник милиции. — Найдем твоего тятьку.

...Найти-то нашли Дмитрия Куликова, да Косте легче не стало от этого. Лежал Куликов сбочь нового Тагильского тракта с двумя ранами на голове.

Вот что рассказал Урышев.

В шесть часов вечера они выехали со скотобойни на серой, запряженной в повозку лошади.

На повороте из кустов выскочили двое с наганами. Горбоносый, в телячьей куртке, спросил: «Кто завскотобойней? Не ты ли, дружочек?» Куликов ответил, что он. «Сиди и не шевелись. Вот и умница. А вы, — приказал ветврачу и парнишке, — марш с повозки!» Вскочили бандиты в повозку, хлестнули лошадь и скрылись. Второй был в синей поддевке и серой меховой шапке.

Заразилов завершил рассказ:

— Итак, Ренке и тот, в волчьем малахае, сошлись вместе...

Да, он не ошибся, когда предположил, что в освобождении Ренке мог участвовать еще кто-то. Там, на пустыре, в момент, когда Ренке со звериной злобой душил конвойного, появились неведомо откуда две человеческие фигуры. Ренке заметил их, когда кончил терзать жертву. Первый порыв — бежать, но его окликнули: «Пашка!» Ренке замер, сверкнул глазами. Потом с вежливой иронией процедил сквозь зубы: «Голубчики, нельзя же с таким опозданием. Вон Зось из-за вас богу душу отдал». Высокий, в лохматой шапке, махнул рукой: «Нашел кого жалеть. Давай-ка уносить отсюда ноги». — «Винтовку подбери», — распорядился Ренке, поглаживая ушибленное колено.

Но все эти подробности начальник УГРО Федор Заразилов узнал гораздо позже. Сейчас ясно было одно: соединившиеся в одну шайку бандиты не задержатся в Тагиле ни на минуту, а, имея лошадей, уйдут далеко и быстро. Только вот куда уйдут?

27 ноября 1923 года. Верхнетуринский завод

На Кушву, в лысьвенские леса? Есть еще дороги на Черноисточинск, Невьянск, Верхнюю Салду. Есть бесчисленные тропы в притагильские горы, где, оторванные от мира, живут лучинковцы и другие сектанты. Укроются в их скитах — годами не сыщешь.

Прибывших из Екатеринбурга агентов уголовного розыска Заразилов разослал по разным направлениям для организации поисков, а сам вернулся в Екатеринбург, чтобы оттуда руководить всей работой. Пробыл он в Екатеринбурге недолго. Уже 27 ноября из Верхней Туры сообщили, что на Большой улице в доме № 4 зверски убита семья семидесятилетнего священника Николая Васнецова.

Туда с Заразиловым специальным поездом поехали и его верные помощники — Спиценко и Захаров.

Обстановка в доме священника напоминала обстановку в доме Кондюриных. Исчезли шубы, драповая и суконная рясы, два самовара, будильник, золотая цепь с золотым наперсным крестом и другие ценности. Коля Захаров, уже несколько попривыкший к виду крови и окоченевших трупов, снял завязку с рук старика, положил ее перед начальником.

— Видите, Федор Григорьевич: опять она, ламповая тесьма, которую продавала в Невьянске Шарафутдинова.

— А узел? Какой узел был?

— Морской, в две крестообразных петли.

Сомнений не оставалось: в Верхней Туре побывала та же банда.

— Язви их в душу! Надо же, куда залетели! — возмущался Федор, разглядывая затасканную в кармане карту губернии и думая о том, что ранее разосланные работники уголовного розыска ведут пустую работу. Теперь маршрут движения банды резко меняется. У них остается открытым путь на Красноуфимск, Верхотурье, Теплую Гору, Ису. Есть и еще одна дорога — обратно на Тагил и дальше — к Екатеринбургу.

К Екатеринбургу...

Федор задумался над этим вариантом. Идти обратным путем, где переполошено все население, где чуть не на каждом перекрестке — засады, вроде бы могут только сумасшедшие. Сумасшедшие или очень дерзкие сорвиголовы. А дерзости у Ренке и его сообщников не отнимешь. Зимой, на санях, они могут отмахать сотни верст глухими дорогами и объявиться в самом неожиданном месте. Даже в губернском городе.

И Заразилов тоже решил рискнуть. О возможном появлении бандитов, о их приметах он сообщил в населенные пункты, расположенные далеко на востоке и севере, а все силы уголовного розыска сосредоточил на пути к Екатеринбургу.

1 декабря 1923 года. Город Билимбай

— Кого там нелегкая принесла? — крикнула Глафира Александровна, услышав настойчивый стук в ворота.

— Хозяюшка, будь добра, пусти немного обогреться.

— Да кто вы такие? — Глафира бросила лопату, которой отгребала снег от стайки, направилась к воротам. Сдвинув дубовую задвижку, вышла за калитку.

Поднявшаяся ночью пурга стихала, но густая поземка еще металась по неровностям дорог, сыпала снегом на дощатый забор, на людей, увитых куржаком, на розвальни. Высокий, в тулупе до пят, возница снял рукавицу и стал поправлять заиндевевшие усы.

— Николай Комаров я. Коммерсант. В Екатеринбург с красным товаром еду. А это мои попутчики: артист Родионов, Петром кличут, да Володя Агапов — студент. Тоже туда пробираются. Женихи что надо.

— Не до женихов, когда дитем обзавелася.

— Да я так, шутейно. Оттаять бы малость, чайком побаловаться. Я уж уважу тебя, хозяюшка. Бумазеи али ситчику на платье отрежу. Может, еще что приглянется — уступлю за любезность.

Глафира еще раз окинула взглядом путников и пошла открывать ворота. Не захлопывать же калитку перед носом у людей в такую погоду. Студентик-то, в очках, совсем посинел. И упоминание про ситчик совсем не лишнее.

Путники ввели во двор три подводы. Усатый, назвавшийся Николаем Комаровым, распряг лошадей, насыпал в торбы овса. «Артист» и «студент» уже шмыгнули в теплую избу.

Коммерсант повозился у возов, вытащил из-под рогожи мешок со снедью и тоже вошел в дом.

— Хозяин-то где? Не знаю, как звать-величать тебя, хозяюшка.

— А Глафирой зовите. Не старуха еще — величать-то. Хозяин придет скоро. Подпишет бумаги на службе да и явится. — Увидев выставленную на стол инеем подернутую бутыль с самогоном и всякую закусь, вплоть до замороженного меда, лукаво усмехнулась: — Дорогими гостями Аркадию-то Степановичу будете.

Когда самовар уже весело посвистывал, а гости, приняв по стакашку первача, хрустели свежепросольной капустой, вернулся домой Аркадий Еловских, народный следователь пятого участка Билимбая. Подводы на дворе не очень удивили его: дом стоит на столбовой дороге, и постояльцы такие — не редкость. Насторожило другое: серая и вороная кобылицы, рыжий мерин. Нащупав наган в кармане, усмехнулся: «Еще не хватало, чтобы у меня за столом сидел Павел Ренке».

Приметы бандитов, взбаламутивших всю губернию, Еловских хорошо знал. Знал и масти лошадей, на которых они кочевали. «Неужели они? Да нет, быть не может. Так быстро появиться здесь, в Билимбае?»

Вошел в дом, разделся. В горнице, подрумяненные духовитым первачом, сидели гости. Курчавый приютился у окна, накинув на плечи телячью куртку. Еловских с трудом взял себя в руки: да, это был сам Павел Ренке.

— Здравствуйте, дорогие гости! Далеко ли путь держите?

— Садись, хозяин, отпробуй наше угощение. Поди, тоже прозяб.

Знакомились, пожимая друг другу руки. Лихорадочно соображая, как вывернуться из этой ситуации и сообщить в милицию, Аркадий Степанович невесело подумал: «Ого, и у «студентика» кулачок-то фунта на три потянет. Если в эти три фунта да еще три вложить — мало кто устоит». «Артист» в это время, вынув из-за голенища кинжал, резал затвердевший на морозе мед. Глафиру простодушно заметила:

— Ножичек какой страшный!

— А что? — весело отозвался усатый. — Хорошо друзей отца на печку подсаживать.

Аркадий Степанович приложил ладонь к медному боку самовара, укорчиво сказал:

— Остыл ведь, Глаша. Дай-ка я угольков подброшу.

Ухватив самовар за ручки, Еловских отнес его в кухню. Там поспешно на листке из блокнота попавшимся под руку цветным карандашом нацарапал: «Тов. Белобородов. Прибудь сам и 3 чел. милиционеров. Сейчас же, для задержания трех бандитов, которые заехали и остановились у меня на квартире. Арк. Еловских». Сунул записку сынишке, шепнул:

— Павлу Андриановичу, в милицию. Одним духом!

Из горницы донеслось бренчание струн гитары, к которой Аркадий Степанович не прикасался, пожалуй, с самой свадьбы. Настроив, запел про сиреневый купол, про изнуренную душу — песню, о которой тоже упоминалось в бумаге, разосланной начальником уголовного розыска Заразиловым.

Аркадий Степанович торопливо ощупал одежду гостей, висевшую на вешалке, из кармана тулупа вытащил браунинг, переложил к себе.

Начальник Билимбаевской милиции Павел Андрианович Белобородов не заставил себя долго ждать. Через пятнадцать минут он уже был в доме народного следователя. Оставив милиционеров во дворе, сам вошел в избу.

— О-о! Да у тебя гости! Давайте знакомиться, а если рюмочку поднесете — друзьями будем.

Белобородов подошел вплотную к гостям, спросил Аркадия:

— Мои ребята на месте. Ты готов?

Аркадий с готовностью кивнул.

— Как штык.

Сидящие за столом не успели вникнуть в смысл разговора, как Белобородов, протянувший «коммерсанту» ладонь для знакомства, заломил его руку за спину, повалил с табурета. Аркадий выхватил из кармана наган и браунинг, выуженный из тулупа, крикнул:

— Ни с места! Уложу из вашей же пушки.

Бандитов заперли в арестной камере, охранять их приставили милиционеров Ивана Медведева и Михаила Оборина. Белобородов, оседлав лошадь, ускакал в Шайтанский завод^[1], где находился с группой агентов уголовного розыска Федор Заразилов. Еловских, собрав понятых, занялся описью поклажи, увязанной на дровнях. Не успел Белобородов отъехать от Билимбая и одной версты, как в здании милиции поднялся переполох, затрещали винтовочные выстрелы.

Оборин и Медведев — опытные милиционеры, но с бандитами такой квалификации они имели дело впервые и не смогли всего предусмотреть. Только успели навесить замок, как «коммерсант» нетерпеливо забарабанил в дверь камеры и стал проситься на двор. Медведев проворчал:

— Ишь, невтерпеж, — и после минутного колебания разрешил: — Выходи.

Оборин отомкнул замок. Дверь резко распахнулась. Медведев инстинктивно вскинул винтовку, но тут же свалился от удара ногой в живот. Оборин успел выстрелить, но пуля только задела «студента». Завладев винтовками, бандиты пустили их в ход. Отстреливаясь, выскочили во двор. У забора стояла лошадь, запряженная в широкую кошеву. Через минуту она уже мчалась как бешеная, унося троих бандитов в ночную тьму.

3 декабря 1923 года. Город Екатеринбург

В зале сидели не раздеваясь. Декабрьская стужа проникла и сюда, через каменные стены театра. Петр Григорьевич Савотин зябко ежился, шевелил пальцами в сапогах, пытаясь хоть таким образом немного согреться.

Шла общегородская партийная конференция. Докладчик, перебирая листки коченеющими пальцами, хрипловатым голосом сыпал в публику вереницу цифр. Но его слушали: речь шла о близких и понятных делах. Петр Григорьевич, например, узнал, что в условиях НЭПа в Екатеринбурге начался рост заработной платы. В 1923 году по отношению к довоенному времени она выросла на 60 процентов.

А вот в каких размерах, несмотря на сокращенный рабочий день, поднялась производительность труда, начальник губмилиции узнать не успел. Пригибаясь, звеня оторвавшейся подковкой, меж рядами прокрался милиционер с повязкой на рукаве. Обдав Савотина холодом, он прошептал ему на ухо:

— Товарищ Заразилов прибыли. Вас просят.

Во дворе уголовного розыска стояли две подводы. В санях, окруженные пятеркой конных милиционеров, сидели арестованные.

Савотин поднялся в кабинет начальника уголовного розыска. Заразилов, прижавшись грудью к изразцам печки, грелся. Поздоровались. Савотин протер запотевшие очки.

— Ну, рассказывай.

— Взяли шестерых. Народец — хоть сейчас к стенке. А те трое, язви их в душу, ушли. Ренке. Ну, о нем говорить нечего — знаете. Второй — Комаров. Никакой он не Комаров, а Кислицын Николай Евстигнеевич.

— Тот самый?

— Тот самый.

— Ошмарину сообщил?

Заразилов улыбнулся спекшимися губами, отрицательно покачал головой:

— Возьмем — тогда.

Ошмарин — уполномоченный ОГПУ. В 1922 году Кислицын ушел из его рук, уже приговоренный к расстрелу. Во время облавы на станции Екатеринбург-1 беглец укрылся в мусорном ящике, наблюдая в щель за действиями работников милиции и ОГПУ. Когда опасность миновала, Кислицын написал записку и опустил ее в почтовый ящик. В записке было: «Ошмарину. Сообщаю вам, что я жив и здоров и прошу вас не затрудняться. Проверку документов я видел. Думаю, что еще встретимся. Кислицын»^[2].

Именно этот эпизод и вспомнил Заразилов.

— Третий, назвавшийся в Билимбае Агаповым, — не кто иной, как Семенов Тимофей Михайлович. Он такой же студент, как я протоиерей кафедрального собора. Конокрад в прошлом, бандит и убийца — в настоящем...

— Значит, главари опять ушли? — вздохнул Савотин.

— Ушли. Но...

— Что — но?

— Пашка Ренке здесь, в городе. Возьму его сам.

— Это как понимать?

Заразилов оторвался, наконец, от печки, сел на загудевший пружинами диван и подробно рассказал, что произошло после побега главарей банды из Билимбаевской милиции.

В тот же день Заразилов с Белобородовым подняли местных коммунистов и комсомольцев, вооружили, чем могли, и, преследуя Ренке, в лесной землянке захватили этих шестерых.

Всего в банде было двенадцать человек. Ренке, Кислицын и Семенов держали их в ежовых рукавицах, себе из награбленного брали львиную долю. После убийства семьи священника они потеряли покой. Чувствуя, что милиция наступает на пятки, что кольцо сжимается и вот-вот превратится в обыкновенную веревочную петлю, они решили бросить товарищей, распродать барахло и податься куда-нибудь в другую губернию.

30 ноября обманным путем они нагрузили три воза и тронулись к Екатеринбургу. Остановка в Билимбае едва не стоила им жизни. Вырвавшись из рук милиции, они ничего иного не придумали, как вернуться на основную базу, скрытую в глухой чащобе. И на этот раз главарю Павлу Ренке удалось обмануть своих сообщников. Он заверил их, что возы с товаром укрыты в надежном месте, что дня через два они все вместе уедут в Челябинск. Ночью Ренке, Кислицын и Семенов, вооружившись до зубов, скрылись.

— Но почему ты решил, — прервал Савотин рассказ Заразилова, — что Ренке в Екатеринбурге?

— Среди этих шестерых — брат того Зося, который убит конвоиром в Тагиле. Ренке много ему доверял и как-то по пьянке назвал дом Кащеева на Успенской, где он может укрыться от любой грозы. Зось зол на Ренке за гибель брата и будет рад, если Курчавый окажется за решеткой. Вот и выложил мне начистоту.

18 декабря 1923 года. Город Екатеринбург

Вечером к Заразилову прибежал один из наблюдателей, выставленных у дома Кащеева:

— Федор Григорьевич, у Кащея — гость!

Возбуждение инспектора УГРО было понятно: две недели к Кащееву никто из посторонних не заходил. Это — первая ласточка. Настроение наблюдателя передалось и Заразилову.

— Только, Федор Григорьевич, Ренкой там и не пахнет. Какой-то тип бородатый. Армяк на нем затасканный, пимишки разбиты вдрызг.

— Как Кащеев себя ведет?

— За водкой бегал. Потом на Коковинскую, в дом свиданий. Но девиц не было. Ни с чем вернулся.

— На Коковинскую, говоришь, бегал? — соображая что-то, спросил Заразилов. — Для того, в армячишке?

— Стало быть.

— Вот что, малый. Наташку знаешь из этого любезного дома? Найди живой или мертвой и волоки... Приведешь ее в «Пале-Рояль» к парикмахеру. Да так, чтобы ни одна собака не видела.

Через час инспектор позвонил и доложил, что Наташка уже в гостинице, сидит у парикмахера в комнате и ревет, пьяная холера.

Парикмахер гостиницы «Пале-Рояль», низенький, прилизанный, с узенькой и понятливой мордочкой старикан, учтиво встретил Заразилова. Он запер свое заведение, накинул на гвоздь фанерку с неопределенным по смыслу уведомлением: «Ушел по делам службы» и повел Заразилова в отведенный ему для жилья номер гостиницы.

— Под Наташку хотите работать? — спросил старичок.

— Догадливый, язви тебя в душу.

Наташка долго не могла сообразить, что от нее требуется, — ревела, царапалась. Старичок сунул ей под нос склянку с нашатырным спиртом, успокоил таким образом и стал пояснять, что ей надо всего лишь на несколько часов одолжить Заразилову платье, дошку и шаль.

Через час «Наташка», гремя армейскими ботинками (дамские сапожки Заразилов не смог напялить), вышла из гостиницы. За ней, как тень, двинулась вынырнувшая из соседнего подъезда рослая фигура агента второго разряда Федора Худышкина, тезки и закадычного приятеля Заразилова. На Успенской Заразилов вошел во двор одноэтажного каменного дома, поднялся на крыльцо. Вынув руки из муфты, постучал костяшками пальцев в дверь. Через минуту раздался голос старика Кащеева:

— Кого бог несет?

— Дедушка, это я, Наташа. Говорят, вы за мной приходили.

Загремела цепочка.

— Голос экий. С перепою, что ли? — прикрывая ладошкой огонек свечи, Кащеев повернулся спиной, направляясь в комнату. — Дверь-то запри, дуреха.

Заразилов вошел следом, соображая, где может находиться «гость». Дверь одна — направо. Раздумывать некогда. Стоит старику получше приглядеться — и маскарад будет разгадан. Заразилов толкнул старика в сторону, скинул муфту. В обеих руках — пистолеты. Ногой распахнул дверь.

— Ни с места!

В ту же секунду зазвенело оконное стекло, в клубах морозного пара мелькнула тень человека. Путаясь в юбке и проклиная ее, Заразилов прыгнул в окно следом за Ренке. В том, что это Курчавый, Федор не сомневался.

На улице загремели выстрелы. «Прибьет», — забеспокоился Федор, хотя предупреждал Худышкина: Ренке нужен только живым. Он один знает, где скрываются Кислицын и Семенов.

На мостовой, взвихривая снег, катались двое. Заразилов ребром ладони ударил бандита по шее. Тот обмяк. Худышкин поднялся на ноги.

— Не видал, как упал, погляжу — ан лежу.

— Ты стрелял?

— Нет. Гад этот, — Худышкин плюнул на снег кровью, — кажись, зуб вышиб.

...После первого же допроса Ренке выдал своих дружков. Тотчас в Касли выехал Степан Спиценко, а в Алапаевск — Коля Захаров. 24 декабря Кислицын и Семенов были доставлены в губернский уголовный розыск.

15 апреля 1924 года. Город Екатеринбург

Газета «Уральский рабочий» сообщила: «На днях приведен в исполнение смертный приговор над главарем бандитской шайки Павлом Ренке и его подручным Семеновым».

А где же третий? Где Николай Кислицын? Неужели ему удалось избежать справедливого возмездия?

Заседание Екатеринбургского губсуда по делу банды, возглавляемой Павлом Ренке, состоялось 26 января 1924 года. После допроса свидетелей был объявлен перерыв, который продлился до 30 января.

Дело в том, что Ренке и его помощники по кровавым делам ни на минуту не оставляли мысли о побеге. Как сообщалось в том же номере губернской газеты, несмотря на то что бандиты содержались в особо строгих условиях, им удалось завязать переписку с оставшимися на свободе друзьями и даже получить от них кое-какие вещи, необходимые для побега. Но замышляемое преступление было раскрыто. Тогда Николай Кислицын, понимая, что от правосудия он не дождется никакой милости, решил вырваться на свободу самостоятельно.

Процесс проходил в бывшей Американской гостинице. Во время перерыва Кислицын решил применить ту же, что и в Билимбае, уловку — попросился на двор. Зевак, надо сказать, собралось на улице порядочно. Кислицын, окруженный конвойными, лишь ступив на крыльцо, сразу бросился в толпу. Расчет простой — охрана не станет стрелять при таком скоплении людей. Но молодой милиционер, бывший в конвое, не растерялся. Что было мо́чи крикнул:

— Публика, ложись!

Люди, ошарашенные дерзостью Кислицына и грозным окриком милиционера, попадали на заснеженную мостовую, и лишь Кислицын продолжал бежать. Конвойный вскинул винтовку и выстрелил. Кислицын упал замертво.

Уголовное дело № 391 в упрощенном порядке было дослушано 30 января.

Так в течение месяца была обезврежена одна из крупных уголовных банд, оперировавших в то время в Екатеринбургской губернии.

Примечания

1

Теперь г. Первоуральск.

(обратно)

2

Ошмарин Георгий Георгиевич жив, здоров и сейчас. Живет в д. Гилево, Белоярского района. Он, в частности, уточнил, что за Кислицыным в свое время охотился в 1918 году Петр Захарович Ермаков, сильно потрепал банду, но сам главарь ускользнул.

(обратно)