КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Лыжню! [Максим Алексеевич Шардаков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Максим Шардаков Лыжню!


***

– Бакилина? Бакилина где, я спрашиваю? Бакилина-а-а?!

Из приоткрытой двери смотрового кабинета уже больше минуты раздавался нетерпеливый зов. Не дождавшись ответа, вышла сердитая медсестра и, хмуря брови, строго оглядела тесные ряды больных, стоя и сидя расположившихся вдоль грязно-синих стен коридора.

– Ой, это нас! Сейчас-сейчас! Алечка, милая, просыпайся! – пожилая женщина в сером платке бережно приподняла со своих коленей голову худющей девчушки лет десяти-одиннадцати. С трудом встала со скамьи, поморщилась, прижимая ладонь к давно ноющей пояснице, взяла девочку за руку, и они медленно потянулись к двери.

– Бакилина, проходи! А вы, мамаша, останьтесь, сейчас к вам доктор выйдет.

– Да не дойдет она сама-то…

– Ничего-ничего, я помогу! – медсестра уверенно приобняла за вялые плечи пошатнувшуюся было девочку и ввела в кабинет.

Женщина, распахнув платок, без сил опустилась на лавку. Через минуту к ней вышла доктор с шелестящим веером бумаг в руках, озабоченно потерла подбородок и, отведя взгляд в сторону, негромко проговорила:

– Крепитесь, мамаша! Анализы плохие – туберкулез. Тяжелая форма, неизлечимая – обнадеживать не стану, не имею права… Не выживет – уж больно слаба девочка.

– Бабкой я ей прихожусь, а мать на работе в две смены – с завода не выходит. Вот и Алечка при ней учеником была – на соседнем станке токарила, бомбы или еще каку-то страсть точила для фронта. Да видать застудилась – в цехах уж шибко студёно. Неужто никак ей помочь нельзя? Молодая ведь, бог даст, может, выдюжит?

И столько мольбы было в ее голосе, столько надежды… Но врач с исскобленным страданиями сердцем, повидавшая столько смертей, что не приведи всевышний, на надежду уповала в самую последнюю очередь:

– Мужиков здоровых – кровь с молоком – в бараний рог за неделю скручивает, а тут доходяжка такая, что без слёз и не взглянешь… Мы, конечно, сделаем всё возможное. Но сами должны понять, что возможностей-то у нас – шиш да кумыш. Война! Лекарств нет! Вот, добьем немцев, тогда… Эх, только не доживет ваша Аля до Победы. Бедняжка…

А до Победы оставалось совсем чуть-чуть – шел февраль 1945-го. Всё кругом на свете говорило о её неотвратимой близости: улыбки, что вновь замелькали на изможденных лицах павловчан. Эвакуированные уезжали по родным местам, чтобы дома встретить своих отцов и сыновей, которые вот-вот возвратятся с фронта. Выздоравливавшие в госпиталях солдаты уже без опаски за свои судьбы писали письма родным, дескать, всё – теперь-то уж точно вернусь, ждите…

Даже рёв заводского гудка не был похож на завывание сирены воздушной тревоги, и в его звуке люди отчетливо слышали: «Победи-и-и-и-им!» Вот только рёв из домов, куда всё еще приходили похоронки, оставался нечеловечески страшным…


Алю перевели в другую палату – в дальний конец коридора, отгороженный ширмой, словно вратами чистилища. Своими ногами ей бы ни за что не пройти эти тридцать или сорок метров. Пожилая санитарка, которая сама шаталась от голода и усталости, на руках перенесла девочку. Следом с тощим узелком в руках понуро брела бабушка. Люди, видя эту процессию, отворачивались, сочувственно качали головами. Из-под серого одеяла, в которое была закутана Аля, выставлялись тоненькие, как тростинки, ножки.

И все понимали, куда ее несут… Старушка в конце очереди напоследок перекрестила девочку: «Такую-то пушинку всё легче ангелам до неба донести!»

На койках палаты для безнадежных в недвижных позах лежали люди, и уже трудно было понять – мужчины это или женщины, молодые или старики. Ни криков боли, ни стонов – всё давно перемучено, выплакано. Даже дыхания не было слышно, и только по ночам легким ветерком грезились вкрадчиво тихие шаги смерти, которую в этой палате никто уже не боялся: наоборот, костлявая дама с косой казалась им прекрасной доброй феей-избавительницей.

А по утрам приходила нянечка и накрывала лица тех, кого навестила эта «фея», белыми простынями.

Несколько раз приближалась она и к Але, с ласковой лукавостью звала с собой, но девочка шептала в бреду:

– Уйди! Господи, неужели, только я одна вижу, что никакая ты не фея!

– Не веришь в меня, пионерочка? Ну-ну! – лишь усмехалась та и исчезала в ночи.


Единственным спасением для умирающей Али было усиленное питание, но врачи даже формально прописать его стеснялись – где ж его возьмешь?!

Отец убит подо Ржевом. «В безымянном болоте, пятой роте, на левом, при жестоком налёте», как напишет потом Твардовский. Девять ртов осиротил, и мать, раздавленная вдовьей долей, которая и так в самом малом и необходимом себе отказывала, просто не знала, чем еще помочь. Если надо, она и от своего тела бы кусок отрезала ради умирающей дочки, но вот беда: Аля-то и не ест ничего – не может. Организм даже воду не принимает – всё обратно. Бабушка, с трудом разомкнув Але зубы, едва пол-ложечки бульона в день вливала в нее. Аля угасала прямо на глазах…

Узнав про беду с девочкой, однажды к Бакилиным заглянул старик-сосед. Из поношенного вещмешка он достал полковриги хлеба, бутыль с молоком и жутко вонявшую каким-то незнакомым нутряным запахом корчажку.

– Фу-у, что за вонишшу приволок, дедушка?

– Не воротите нос-от – это пользительная штука! Сало барсучиное, натуральное, враз Алечку на ножки поставит!

Старик был знатным рыбаком-охотником, поэтому в войну не так бедовал – рыбка да убоинка выручала. Ставил капканы на барсуков в дальних урочищах за Комендатами и Билимбаихой, топил из них сало, которым и пользовал всех болящих.

– Исти такую гадость – оно, конечно, врагу не пожелаешь. Тут привычка требуется. Ты вот что, соседушка, послушай: ложкой вот стокмо черпни, да два раза в день скармливай Алечке. Рот-от ей рукой зажимай, а то стошнит – и без пользы продукт уйдет. Плачет пусть, давится – а проглотить должна! Хоть обманом, хоть силой заставь…

Две недели не отходя от Алиной койки, под скептические взгляды докторов бабушка выполняла иезуитские указания нежданного лекаря. Слезы ручьем текли, а сердце кровью обливалось, но когда на щеках у Али проступил румянец и кашель будто стал жиже, а дыхание не напоминало уже предсмертные всхрипы, даже суровая врачиха поверила, что порой вековая сила народного милосердия бывает сильнее науки и божьего промысла…

– Бабушка, мне бы хлебца, – тронула Аля ее руку и впервые за долгое время улыбнулась.

А ночью в последний раз пришла к Але «фея» – без привычной косы и совсем не страшная:

– Сильная ты, пионерочка! Похоже, до-олго я к тебе еще не приду!

И слово свое сдержала…


***

– Бакилина? Бакилина где, я спрашиваю? Бакилина-а-а?!

Аля слышала трубный рокот судейского рупора, но ей так не хотелось выходить на мороз из сени уютного тепла. Физрук Павловской «ремеслухи», высокий и сильный парень с орденом Красной Звезды на груди, тряхнул ее за плечо:

– Аля, пора на старт!

Вся эстафетная команда Очёрского района – три маленьких девчушки в мешком сидящих на них лыжных костюмах – уместилась под полами его длиннющей кавалеристской шинели. Прижались к нему, словно котята к печке, вдыхая табачный аромат вперемешку с так и не выветрившимся из военной гимнастерки госпитальным запахом.

Фигура физрука непокорным памятником высилась на ветру, оберегая своих продрогших подопечных. Колючая, злая метель-позёмка заметала лыжню. Редкие зрители, нахохлившись, разместились на динамовских трибунах, согревались, кто чем мог: чаем из аппетитно дымящихся термосов или чем покрепче из не менее аппетитных иззапазушных фанфуриков. Первый послевоенный чемпионат Прикамья по лыжным гонкам – это ведь не только спорт, это своеобразный смотр, как люди пережили военное лихолетье, есть ли у обездоленных детишек силы бежать на лыжах. Да есть ли вообще какие-то силы…

Алю физрук поставил на первый этап. Хоть и меньше, и тоньше была своих подруг – чистая пигалица, но на лыжне ей в районе равных не было. И кто бы мог подумать, что всего лишь несколько месяцев назад девочка лёжкой лежала – при смерти, без надежды, почти обеими ногами на том свете…

Но та самая строгая врачиха, которая не верила в выздоровление Али, выбила для нее путевку в крымский санаторий, только-только освобожденный от немцев. До самого секретаря обкома Гусарова дошла – просила и ругалась, льстила и стыдила на чем свет стоит бездушных бюрократов. Николай Иванович, выслушав ее историю, крепко матюгнулся в сердцах и тут же отдал распоряжение – единственная на всю Молотовскую область путевка досталась Але. Ох и крут был Гусаров – боялось его крапивное семя пуще самого Сталина…

Два месяца на морском воздухе спасли Алю и преобразили. «Девонька, да ты здорова!» – удивилась и всплакнула врачиха. Едва выпал первый снег, Аля уже встала на лыжи и бегала каждый день по шесть километров – до училища и обратно. Физрук как раз сколачивал команду на районные соревнования . Недобор был жуткий, дети за войну вообще забыли, что такое лыжи: кто у станков стоял, кто в поле работал – до забав ли? А тут увидал Алю и ахнул: стремительно катящийся комок, будто зайчишка через поле стремглав несется, палки деревянные вразброс – ну никакой техники! Зато энергия – снег под лыжами тает!

Районные состязания Аля выиграла, даже не заметив соперниц. «Хоп-хоп-хоп!» – ее голос с требованием освободить лыжню звонким эхом разлетался по сосновому бору в Очёре. Но вот теперь испытание куда как серьезнее: на областных гонках легкой жизни не жди…

После старта Аля старалась в самую гущу не лезть, а то заторкают еще, затолкают, девчата-то городские уж больно бойкие – надо думать, сытнее им жилось. Но через пару минут ей стало скучно плестись в хвосте, наступая на лыжи соперницам.

– Хоп-хоп-хоп! – и до чего же нравился ей этот озорной возглас, которому физрук научил. И вот все – одна за одной – девчонки расступились, и Аля, обдав их вихрем снежной пыли, вырвалась далеко вперед.

Эстафету она передала первой – за ее спиной никого и близко не было. Пихнула в плечо свою подружку Люсю, подарив ей такой отрыв, что хоть пешком иди. И – мигом под шинель к физруку, греться. Дубарина-то под минус двадцать! А во внутренних карманах шинели уже нагрелись три пирожка-посикунчика да шкалик с молоком, коими запасся физрук для подкрепления своих вечно голодных подопечных. А вот на себя провизию не захватил, убедительно заливая девчонкам, что от стряпни да молока у него, дескать, изжога, поэтому, по фронтовой привычке, насыщался махорочным дымком, будто святым духом…

Дружно притоптывая на лютеющем морозе, очерская команда ждала финиша второго этапа. Физрук пристально вглядывался вдаль, стараясь угадать впереди бегущих Люсю, но… Первой под «Ура! Давай! Вперед!» и бодрящий свист домашней публики, пробежала опытная «динамовка». Сразу за лидером – стройная студенточка из педвуза. Следом – кунгурская, кудымкарская, оханская девчата, а вот и толстушка румяная, с Барды или Орды, едва-едва пыхтит, но катится. «А где же наша-то? – похолодело в сердце у физрука. – Никак упала, бедная? Или лыжу поломала, а запасных-то нет». Он хотел уже бежать вдоль трассы на розыски потеряшки, но тут из-за поворота, наконец, показалась Люся. Часто дыша, как загнанная собачонка, она с трудом передвигала ноги, ее лыжи не скользили, а, казалось, висели кандальными веригами. Коленки и бока в снегу – значит, падала Люся, падала часто…

Дерзкий план созрел мгновенно, как в самые отчаянные минуты на фронте – где наша не пропадала.

– Выручай, Бакилина! – растолкал полусонную Алю физрук. – Валюшка еще слабее, чем Люся, не одолеть ей три версты нипочём. Глянь, она от голода совсем сомлела. Спроворишь еще один этап проскакать, а? Да хоть пешком пройди. Надо, понимаешь, Алечка? Очень надо – не можем мы район подвести…

– А не заругают? – смышленая Аля с полуслова поняла задумку наставника.

– Да никто и не заметит, – физрук почувствовал ее колебания. – Соберись, Аля! Это как на войне: представь, что ранило твою подружку, и никто кроме тебя задачу не выполнит. И вообще, по правилам, в исключительных случаях имеем право на замену. А таковой наш случай или нет, после финиша разберемся: не переживай – я за все в ответе. Булькни вот молочка и дуй!

– Лучше Валюшку покормите, – кивнула Аля на обессиленную подружку и стала надевать лыжи.

Как только Люся доковыляла до финиша, Аля выпорхнула из-под шинели, словно воробей из-под стрехи, и кинулась вдогонку за убегающими соперницами. В висках молотом стучали слова наставника: «Это как на войне, Аля! Надо!» Но ее не надо было агитировать – она сама была дитя войны. Ускоряясь на спусках, Аля представляла, как, не кланяясь пулям, шел в свою последнюю атаку отец. Стиснув зубы на подъемах, она видела мать, которая, оттрубив две смены в цеху, оставалась на третью. И все, кого она знала, так жили. Потому что – надо! И когда, казалось, Аля была готова рухнуть от усталости, а под ложечкой кололо так, будто бок штыком пропороли, у нее открылось второе дыхание.

Мимо соперниц Аля пролетала, словно поезд мимо придорожных столбов.

– Одна, вторая, третья, – она считала их, будто патроны в обойме, боясь просчитаться и не успеть догнать последнюю.

– Десять! – когда Аля увидела перед собой спину лидера, у нее уже мутилось и плыло красным в глазах, а ресницы слипались от инея.

– Хоп-хоп-хоп! Лыжню! – прямо в финишном створе, как чертик из табакерки, Аля выскочила вперед и на пол-лыжи быстрее всех нырнула за финишную черту…


Наставник проигравшей команды, краснощекий дядька в овчинном тулупе и круглых очках, издали – вылитый Берия, торопился к судейскому столику. Он уже на ходу гневно выкрикивал:

– Э-э! Что за дела? Товарищ судья, эта девчонка уже бежала на первом этапе! Я все видел! Это недопустимо. Я ее запомнил по штанам – такие шаровары, как у запорожца, ни с чем не спутаешь. Снять – и вся недолга!

– Что снять? Штаны?! – опешил судья.

– Да не-ет, зачем штаны! Очёрских полагается снять с соревнований – дис-плас, да как его, дьявола… А – дисклопицировать! Вот! Занесите в протокол!

– Дисквалифицировать, – машинально поправил арбитр. – Но за что, не пойму? Какие основания?

– Еще раз объясню, товарищ судья. Вон та, хе-хе, в штанишках которая, два этапа пробежала! – дядька, блеснув стеклами очков, повернулся к Але и погрозил ей пальцем-сосиской. – Ишь, оч-чёрские! Знаю я вас, прохиндеев! Три года назад возил туда сахар продавать, так там надули меня на базаре и обшептали вдобавок – прямо с возу из валенка кошелек с выручкой схрюндили.

До поры помалкивавший физрук, расстегнул шинель, чтобы были видны орден и нашивки за ранения, и смело шагнул прямо на дядьку:

– Эй вы, товарищ очкарик, что-то уж больно подозрительно хорошо вы в девчачьих штанишках разбираетесь! Давно подобный интерес имеете?

Оглушенный громким смехом собравшихся вокруг тренеров, толстяк затравленно озирался.

– Пока ты сахарком спекулировал, на горе людском наживался, её батька на фронте голову сложил. Обшептали его, видите ли, барыгу! Скажи спасибо, что по харе разъевшейся не наклали…

– Привлеку за оскорбление! Тут все свидетели, – дядька с надеждой искал сочувствия, но все от него брезгливо отворачивались.

Главный судья устал слушать перебранку, он сонно глянул на Алю и покачал головой:

– Что вы мне тут голову морочите? Такой шкилетине шесть километров да еще и с областным рекордом ни за что не пробежать! Согласны, товарищи? Так что победил Очёрский район!

– Я буду подавать протест! Тут всё подкуплено! Я этого так не оставлю! – не сдавался дядька.

– Протесты свои можете засунуть в… хм-хм, в общем, сами догадываетесь, куда – в валенок с выручкой! – судья сам воевал, поэтому терпеть ненавидел таких маклаков-«купи-продаев». – Не позорьтесь, товарищ очк… Тьфу, забыл, как вас там… Не на базаре! Умейте проигрывать, – и, снова взглянув на Алю, заговорщически ей подмигнул. – Бегом на награждение! Девочка в штанах…


***

– Девчули, гляньте-ка, какой-то модник нашу Алечку шарами так прямо и ест! Ручкой в замшевой перчаточке пома-ахивает, бровки домиком строит. Такой ути-путичный весь, как с картинки…

– Да ты что, газет не читаешь? Это ж миллионер известный – Ади Дасслер. Он всех здешних спортсменов одевает, поэтому денег у него – большие тыщи! И золота-брильянтов – куры не клюют!

– Сразу видать, разбирается в брильянтах-то, коли в Алечку втюрился! А газеты я всегда читаю. Вы только послушайте, что пишут, черти: «Упругий изящный шаг, точеная фигурка, струящиеся из-под шапочки, летящие по ветру густые русые волосы. Русская богиня!» И это, понимаешь, опять про Альку, а про нас, девки, снова ни словечка!

– А еще этот дылда из шведской сборной, помните? Рыбоглазый такой? Встал перед ней столбом и гав-гав-гав что-то там на своём. Таким языком только расстрелом командовать, а он в любви изъясняется! То ли дело итальянчики: глазенки с поволокой, что у мартовских котов на завалинке, а тараторят – заслушаешься: ти-ти-ти, тра-ля-ля, белла мия, три рубля…

– А французик-то, ха-ха-ха? Алечку на тренировке увидал, рот раскрыл – ворона залетит, прихорошился, петушком-франтиком таким за ней побежал. И не догна-а-ал! Аха-ха-ха! Весь взопрел, язык вывалил, лыжник хренов.

– Ха-ха-ха! Ой, мамочки, уморили…

Аля краснела и бледнела, пока подруги по олимпийской сборной СССР подтрунивали над ней – беззлобно и беззавидно. Уютный ресторанчик старого альпийского отеля давно не слышал такого веселого смеха.

– Да ну вас, сороки-трещотки! Одни парни на уме!

– Ой, да она Пашку своего ни на кого не променяет! За что его полюбила-то, Аль? Ну скажи-и…

– Да сто раз говорено было – вот пристали, шептуньи!

– Ну, А-а-аль! Расскажи еще разик, у тебя что, язык отстегнётся?

– За кисточку полюбила…

Смешливые девчата снова грохнули заразительным хохотом, что горохом рассыпался по фойе, по этажам, по коридорам, всполошив, наверное, всех обитателей Олимпийской деревни.

– Ха-ха-ха!

– За что, за что-о? За кисточку?

– Это в каком таком месте у твоего Пашки кисточка болтается? Может, и нам дашь подержаться?

– Ой, и бесстыдницы же вы! Совсем не совестно? – Аля резко вскочила, топнула ножкой и, расставив руки неводом, бросилась на подружек. – Ну, теперь держитесь, шлёндры полоротые!

Девчата с визгом кинулись наутёк, расталкивая с пути достопочтенных постояльцев, не привыкших к такой простодушной непосредственности. А те оглядывались и не по-европейски искренне улыбались, думая о том, какие красивые, добрые и чистые люди – эти русские девчонки. Именно такие же юные и славные, только уже мальчишки, не с олимпийскими, а с боевыми медалями на груди, когда-то освободили Австрию от нацистского позора, яд которого распустил по миру их бесноватый соотечественник.

– Я покажу вам кисточку! – со смехом неслась в погоню Аля, и ее густые волосы действительно, как и описывал бойкий газетчик, разлетались русыми волнами…


Однажды на тренировочных сборах Аля увидела ладного парня, который несся по лыжне, словно метеор. Но вовсе не он поначалу привлек ее внимание, а… кисточка на его спортивной шапке, что задорно подпрыгивала в такт размашистых шагов. Лыжник резвой ёлочкой взобрался на тягун, оглянулся и подмигнул Але.

Через два месяца они сыграли свадьбу, и молодой муж Павел Колчин долго потом шутил: «А если б я без кисточки шапку надел? Так бы и прошла мимо счастья?»

С тех пор супруги были неразлучны – и в жизни, и на лыжне. Павел был Але ровесником, но казался старше, опытней: шутка ли – он первым в истории советского спорта завоевал олимпийскую медаль. Колчин взялся тренировать супругу, не давая ей никаких поблажек, гонял до седьмого пота наравне с мужчинами. И когда Алю позвали в сборную СССР, тренеры поражались ее неутомимой энергии и трудоспособности. Никак не вязались эти качества с ее миниатюрной фигуркой, как у манекенщицы из дома моделей.

Победы пришли скоро – сначала в стране, затем на мировых чемпионатах. А вот на Олимпиадах Але фантастически не везло, будто сглазил кто или порчу навел, в чем были просто уверены знакомые старушки в родном Павловске. Местные «бабки-ёжки», узнав из газет о бедах своей землячки, тайно и артельно собирались колдовать, чтобы ядреной уральской ворожбой отогнать от Али иноземную нечистую силу. Шептали, поплёвывали, варили в чугунках разные чудодейственные, а потому очень уж вонькие снадобья, по сто раз хором подряд повторяли магические абракадабры: «Все порчены, в ступах толчены, сатанинские губы да двоезубы, девки косматы, женки волосаты, стары старики да охальны мужики. Сгинь-провались, поди прочь бусурманска сила!» Но, видимо, насчет лыж кудесники еще не придумали заветных заклинаний, и Алю продолжали преследовать потусторонние напасти.

Так, в Италии Павел по доброте душевной взялся смазывать ее любимые – «чемпионские» – лыжи прямо перед гонкой, но, видимо, переусердствовал, не рассчитал силенок, и одна лыжа предательски треснула. «Дурная примета – лучше б я ногу сломала!» – расстроилась Аля. Это сейчас спортсмены возят за собой полные баулы разной экипировки, а тогда… Две пары лыж – любимая и нелюбимая. А на нелюбимой какие уж могут быть медали…

В Гренобле Аля уверенно шла к победе, пока за километр до финиша на трассу невесть откуда не сверзился… огромный снежный ком. Она со всего разгона влепилась в этот катыш – только лыжи с палками торчком в разные стороны! Хоть снеговик лепи! Иностранцы – в смех, а Аля – в слёзы. День и ночь проплакала, на подушке сухого места не осталось…

И тут, в тирольских Альпах, дикая свистопляска продолжилась. На десятикилометровой дистанции Аля почти минуту везла ближайшей сопернице: до золотого пьедестала – рукой подать! Она уже представляла, как в ее честь играет гимн Советского Союза, мурашками ощутила всю торжественность момента, но… Пошла на обгон дебелой норвежки, упитанным курдюком всю лыжню заслонившей, и та острием своей палки, словно пикой, тыкнула точнёхонько в крепление Алиной лыжи. Лыжа, «почуяв» неожиданную свободу, все быстрее и быстрее покатилась с кручи и скоро пропала из вида. Вроде и случайно, невзначай получилось, норвежка на бегу «Сорри, Сорри!» прокричала, но метров через двадцать оглянулась, оскалившись злорадной улыбкой. Значит, все-таки специально ткнула… Наш парень из команды двоеборцев первым подбежал к растерявшейся Але и отдал свою лыжу – длиннющую, несмазанную: доска заборная, а не лыжа! До финиша Аля кое-как на ней доковыляла, но «золото» – опять мимо кассы…

В общем, тридцать три несчастья с гаком… После таких мистических пролётов впору было лыжи через колено изломать, а палки старикам на клюки раздать. Лыжный костюм только оставить, чтоб картошку в нем окучивать…

Но Але в жизни довелось перемогать и более горькие потрясения. И не стоит забывать, что родилась-то она не где-нибудь, а в Прикамье. На божий свет там появляются люди особой породы, закаленной лютыми морозами, прокопченной жаром горячих заводских цехов. Дышат они живительным воздухом камской вольницы и каждый день переступают через трудности, часто вовсе их не замечая. Маннами небесными судьба их не одаривала, зато дала недюжинную силу, сноровку-выручайку и удивительную способность к терпеливому труду. Там, где и лошадь бы пала, и трактор заглох, Алины предки горы сворачивали. Поэтому всё, что надо, пермяки, засучив рукава и поплевав на ладони, берут от жизни сами.

Однажды прямо перед чемпионатом мира Аля и две ее подруги по команде друг за другом родили первенцев и привезли их на сборы – оставить не с кем было. Во время тренировок они то и дело отлучались то на кормление, то на рёв своих чад бежали, доводя тренерский штаб до белого каления.

– Тут важнейшие старты на носу, а вы что – «уж, замуж, невтерпёж»?! Мне спортсменки нужны, чемпионки, а не бабы-родихи, – разорялся начальник команды. – Я вам покажу декреты! Как хотите, а титькаться да пеленки зассяные развешивать я вам тут не позволю. Хоть в речке топите свое потомство! Никакого спуску, ни одной поблажки не дам – вот увидите. А не нравится – катитесь колбаской на все четыре стороны! Отправляйтесь в свои Мышьенорски и Большие Задыры – будете там на первенствах колхоза за почетные грамоты да за шаньги с навозных куч на лыжах съезжать. А мы сознательных девчат наберем, на вас свет клином не сошелся. Очередь в сборную – длинней, чем в мавзолей к Ленину и Сталину!

От испуга и изнурительных тренировок, которые, как и было посулёно, свалились на лыжниц, у двух молодых мам пропало молоко. Но только не у Али, которая, продолжая, как ни в чем не бывало, бегать, прыгать и потеть на тренажерах, между делом сумела выкормить сразу троих малюток: своего Феденьку и двоих подружкиных. А потом выиграла тот чемпионат!


***

– Колчина? Колчина-а-а?!

Аля, сосредоточенная и отрешенная от мира сего, готовилась к старту на олимпийской эстафете, до которого оставались считанные минуты. Опираясь на палки, она туда-сюда раскатывала лыжи. На трибунах неистовствовали болельщики: пели, кричали, дудели, топали, барабанили, тарахтели трещотками. Шум был привычный – соревновательный, поэтому Аля не сразу расслышала, что кто-то ее настойчиво зовет. Она очнулась, только когда сквозь разноязыкую многоголосицу продралось до боли знакомое и родное:

– Да Бакилина же, ёлки зелёные, куда ты запропастилась?!

Ее девичью фамилию помнил только один человек – любимый муж. Аля обернулась и увидела, как Павел, ловко и галантно маневрируя между спортсменками, быстрым шагом подходил к стартовой линии. «Что же случилось?» – недоумевала Аля.

Судья на старте, заметив непрошенного гостя, запротестовал было, но Павел, лучезарно улыбаясь, отсалютовал ему сжатым по-рот-фронтовски кулаком.

– Айн момен! Пардон! Мискузи! – блеснул он «полиглотством» и деликатно отодвинул в сторону руку судьи со стартовым пистолетом. – Нихьт шиссен! Я щас, товарищ… тьфу ты – герр судья!

Павел подбежал к растерявшейся Але, сорвал с ее головы шапочку и тут же надел свою – ту самую, с кисточкой. Он взял ее за щеки и притянул к своим губам:

– Я люблю тебя, Аля Колчина!

Весь стадион, наблюдая эту сценку, грохнул аплодисментами. Любовь творит чудеса, поэтому болельщики, тренеры, комментаторы и даже соперницы поняли, что борьба сегодня пойдет только за второе место. Аля помахала трибунам рукой и даже умудрилась сотворить реверанс – довольно изящный, если учесть, что на ногах были не туфельки, а лыжи.

– Наше вам с кисточкой! – улыбнулась Аля и сдула ее с глаз…

Свой этап она пролетела, словно на крыльях. Никакой тактики, никаких экономий сил – только вперед! Она и второй бы пробежала, как тогда, в 1945-м, и третий, если б потребовалось. Но нет – сегодня она передала эстафету совсем другим девчонкам, которые уже не падали от голода и лишений, а вместе со страной откормились, вылечились, выучились, окрепли и снова стали сильнее всех на свете. Фотографии этих русских красавиц, в обнимку стоявших на золотом олимпийском пьедестале, еще долго не сходили с первых полос журналов.

А где-то в далеком Павловске со знанием дела перемигивались старушки-ворожейки: мол, куда там ихнему супротив нашего…