Вадим Кучеренко
Библейские истории
Адам и Ева
Прозрение… Забыть! И никогда не вспомнить.
Но боль в груди: ни крикнуть, ни вздохнуть,
А сердце вырвать – чем пустоту заполнить?
Когда бессмертен ты, так одинок твой путь.
Ах, Ева, Ева, зачем же ты узнала,
Что у Адама ты была второй?
Он только твой, невинная, считала.
Но обернулось знание бедой.
Как жить не веря, мучаясь сомненьем:
Он обманул, и он опять солжет?
Не наслаждаться Еве лицезреньем
Любимого, коль вера в ней умрет.
От плоти плоть, она одно с ним ныне.
Их разделить – изгнать из тела дух
И вынудить скитаться по пустыне,
Не разрешив ему молиться Богу вслух.
Но если так, и в жизни нет отныне
Ни веры, ни надежды, ни любви,
И Евы будущее – слезы и унынье,
Иди в Эдем, там яблоко сорви.
И надкуси, упейся сладким ядом.
Отмщенья миг на вечность обменяй.
Возмездие? Зато с Адамом рядом.
Простить сумеешь – на себя пеняй…
Кто нашептал слова такие Еве?
Спросить забыли и Адам, и Бог.
Один любя, другой, карая в гневе,
О том старался, чтобы мир был плох.
Заботы, и труды, и родовые муки,
И мор, и глад, и смерть в конце пути…
Дыханием Адам ей согревает руки.
– Мой муж, за ревность ты меня прости!
Последний вздох, последнее прощание.
Простил бы Бог, Адам не помнил зла.
Как солона слеза, и тускло звезд мерцание…
Пройдет и боль, как жизнь уже прошла.
Авель и Каин
Пустынен мир. Ни брата нет, ни Бога.
Есть только жизнь, а в ней есть только страх,
Что в день, когда окончится дорога,
Земля отторгнет твой бездушный прах.
Проклятие известь не вправе время.
Быть Каином – не приведи судьба.
Согнуло плечи ненависти бремя.
А кровь такою темною была…
Отныне все твое: стада и земли,
И даже Бог. Завиден твой удел.
Остыла ревность. Запоздало внемли
Рассудка голосу: ты этого хотел?
Простил бы брат. Но Бог иной породы.
За жизнь придется жизнью заплатить:
Пусть бесконечно долго длятся годы,
И мертвый Авель вечно будет мстить.
Рассвет окрасит небо сгустком алым,
Закат напомнит, как обида жгла…
С рождения был Авель славным малым,
С кончиною стал воплощеньем зла.
Плетется Каин, совестью измучен,
И день, и ночь, не ведая куда.
«Не сторож брату я», – ответ заучен,
Как в камне высечен, до смертного одра.
Безумье где-то рядом, у порога.
Переступи – и счастлив будь стократ…
А в небесах о нем, взгляд отводя от Бога,
Кровавыми слезами плачет брат.
Ной
И хлынул дождь; и ночь, и следом день.
А там года как будто и столетья
Идут дожди, жизнь превращая в тень
И обращая время в лихолетье.
Давно уж нет надменных городов
И нищих сел – все сметено водою.
Но некому сказать прощальных слов,
Всех пережить позволено лишь Ною.
А Ною недосуг, ведь молится старик
Весною, летом, осенью, зимою;
На палубе и в трюме; хриплый крик
Терзает небо, требуя покоя.
Нет в жизни смысла, он лежит на дне,
А вместе с ним – привычные заботы.
И все отдал бы, чтоб гореть в огне
Геенны злой, коль нет другой работы.
Молитве рознь молитва; не услышал
Безумца Бог; опять его призрел.
Вода сошла; Ной с сыновьями вышел,
Как только голубь вновь не прилетел.
Поклялся Бог: отныне всех простил,
Плодитесь, размножайтесь, зла не будет.
И радугу над миром засветил,
Чтоб вспомнить о завете, коль забудет.
Так все и было; Ной трудился рьяно,
Жил счастливо, вот только проклял Хама –
Тот наготу отца увидел; Ной был пьяным,
Но сына не простил. И разыгралась драма…
Быть может, дьявол был всему виной –
Припомнил старику безумную молитву,
И то, что род людской умножил снова Ной
И вынудил его с людьми продолжить битву.
Лот
Все тяжелее с каждым шагом шаг.
Не оглянуться; или все приснилось?
– Опомнись Лот, Содом тебе не враг!
Жена понять не может, что случилось.
Но Лот молчит, в душе себя кляня,
Что ненароком ангелов приветил.
Ведь знал Содом; здесь не бывало дня,
Чтоб грех содомский жертву не пометил.
Напрасно чужеземцев в дом впустил,
Народ из ревности на Лота ополчился -
Им дочерей суля, он, кто-то слух пустил,
Мужей прекрасных сам познать решился.
А Лот невинен; был он оклеветан.
Содом же переполнил чашу зла.
Ему, на Лота не простив навета,
Наметил Бог роль отпущения козла.
Но Лот – он содомлянин духом тоже.
Здесь дом его, родные и друзья;
Весь мир его, греха покрытый кожей.
И в день один презреть его нельзя.
И содомлянкою жена его осталась.
Ей вечно плакать соляным столпом
На долю участь жалкая досталась,
Когда погублен был огнем Содом.
А дочери… Как вышло, кто внушил им,
Что в гневе Бог весь род людской спалил
И возрождать его придется им одним?
А из мужей лишь Лот, и тот нещадно пил…
Но время лечит все; и Лот, лаская внуков,
Не любопытен был и дочерей прощал
За то, что вновь мир полон детских звуков.
Содом в душе храня, иного не искал…
Моисей
Пустынно в сердце. И кругом пустыня.
Куда народ свой, Моисей, ведешь?
Ужасно тешить тем свою гордыню,
Что Бог велел – и ты их всех убьешь.
Ведь убивал и прежде… Только ныне
Расчет другой, и жертвам нет числа.
Рожденным в рабстве золото святыня,
Им Бог твой чужд, как порожденье зла.
Не укради, не лги и не твори кумира,
Не возжелай жены чужой, его скота…
Бывала разве с сотворенья мира
Природа человека так чиста?
Жесток будь, Моисей, ведь за тобою,
Насквозь порочны и в душе рабы,
Плетутся грязною и грозною толпою
Твои убийцы – лишь ослабни ты.
Глаза сверкают, дыры в рваном платье,
Там – золотой телец, там – нож блеснет…
О, богоизбранный народ, какое счастье,
Что ни один из вас пустыню не пройдет!..
А Моисей бредет, не поднимая веки.
Зачем глаза ему, когда прозрел давно:
Так в океан текут, сливаясь шумно, реки,
Им жертвовать собой с рожденья суждено.
Но океан велик, и жертвы все забыты;
Так и народ твой будет, Моисей -
Великой цели ради все убиты…
Грех замолить не хватит жизни всей.
Так Моисей, ведя с собой беседы,
Безумным видом всем внушая страх
И божьим промыслом оправдывая беды,
Всех пережил и схоронил их прах.
И лишь тогда он обратился к Богу.
Сумев свое усердье доказать,
Вслух заклинал он утолить тревогу –
Конец пути из плена указать.
Ведь не напрасно жил он, орошая
Молитвой небо, а пески слезами,
Душой томясь и робко вопрошая,
Доколь ему идти за миражами…
Услышал Бог, ему виденье было:
Земля обетованная в цвету…
И все, что в прошлом умерло, ожило.
И умер Моисей… В раю ль? В аду?
Иудифь
Вдовства одежды красят лишь старух.
Манассия, ты умер слишком рано!
Но Иудифь не осквернит свой дух
И плоть смирит постом, молитвой рьяной.
Лишь раз один позволь обет нарушить.
Манассия, народу смерть грозит!
Ведь Олоферн пришел твой дом разрушить.
Никто его в бою не победит.
О, Иудифь, твой замысел коварен!
Прекрасна ты, и Олоферн падет.
Себя забыв и все, чем был он славен,
К груди твоей со стоном припадет.
И в этот миг он слаб, а ты всесильна.
У ног твоих лежит; вот меч его.
Удар один – и хлынет кровь обильно,
Спасая жизнь народа твоего…
Случилось все, задумано как было.
Был Олоферн Юдифью поражен.
Но ложе разделить не враг постылый
Ей предложил, а тот, кто был влюблен.
Помедли, Иудифь, ведь ночь длинна.
Манассия, о, так давно ты умер!…
Как сладострастно шепчет сатана,
Что Олоферн прекрасен и разумен.
Пусть он умрет, но насладись сперва.
Наложница – на ночь, вдова – навеки.
И коли суждено, падет с плеч голова,
Но утоми ты негой прежде веки…
Прочь, наважденье! Олоферн, умри!
А вместе с ним погибни сожаленье.
Дух крепче плоти… Но скорей сотри
С лица слезу недавнего сомненья…
Был Олоферн по смерти так же страшен,
Как и при жизни – только не врагам.
Войска его бежали. День был ясен,
Проклятья возносились к небесам…
Манассию любил, как видно, Бог.
Его вдова вдовы честь сохранила.
И много лет жила, перемежая вздох
Молитвой благодарной и унылой.
Иов
Любил Иова Бог. Иов был непорочен,
И, Бога возлюбив, богат и знаменит.
Но доказать ему, что божий мир непрочен
Задумал сатана; он был в тот день сердит.
Как сатана прокрался в сердце Бога
И, ревностью дыша, сумел его озлить,
И почему вдруг Бог без всякого залога
Доверил сатане неправый суд вершить,
Не ведает никто; и меньше всех Иов.
Он, праведный, помыслить бы не мог,
Что в споре с сатаной, без лишних слов,
Его судьбу на кон поставил Бог…
Пожар, воры – Иов всего лишился.
Однако всех детей, дома и скот теряя,
Он на коленях день и ночь молился,
Бог дал – Бог взял, упрямо повторяя.
Бог ликовал, а сатана взъярился:
Ведь даже Ева пала, было дело…
Закат как будто кровью обагрился.
Душа крепка, Иов? Ответит тело.
Иов в проказе заживо сгнивает,
А поодаль сидят его друзья:
– Пойми, Иов, такого не бывает,
Чтоб Бог карал людей невинных зря.
Но разве есть невинный между нами?
Все виноваты перед ним всегда…
Ведь даже между божьими сынами
Есть падший ангел. Что же ты тогда?
Смирись, Иов, главу осыпав прахом,
Или умри, коль жить невмоготу…
И лишь тогда, устав жить божьим страхом,
Свою ужасную не пряча наготу,
Иов восстал; он прошептал устало:
– За что караешь, невиновен я!
И сатана скривился – бунта мало,
А Бог узрел, что дальше ждать нельзя.
К Иову Бог сошел; смущение под гневом,
Надежно спрятав, он раба сразил
Своим величием; то плевым было делом.
Иов раскаялся, и Бог его простил…
Преклонных лет достиг Иов, беды не зная.
Бог расстарался, все вернул стократ,
Но с сатаной зарекся спорить, признавая,
Что был не зря тот отлучен от райских врат.
Экклезиаст
– Все суета сует, все прах и тлен,
Никто, ничто не стоит сожаленья…
Стада, рабы и жены взяли в плен…
Кто юн, тому лишь взмах ресниц до тленья…
Брюзжит старик, его душа в тревоге:
Ведь каждый день – как будто Судный день.
И смерть с утра стоит уж на пороге,
На жизнь всегда отбрасывая тень.
Не обольстить ее, не откупиться,
Ей все равно, кто ты – мудрец, богач.
Что остается? Истово молиться,
Как прежде злато, множа тихий плач.
Всем ненавистен немощный старик,
Его гниющей плоти запах мерзкий.
И даже небу жалостливый крик
Терзает уши, словно окрик дерзкий.
Всем умирать свой час. Всему предел
Положен Богом. Пожил – и довольно!
Все видел, все познал и все успел…
Чего ж тебе еще, старик безвольный?
Ведь не увидишь впредь ты ничего,
Что пролилось дождем бы над пустыней.
И как ни жди, не встретишь никого
Из тех, кого любил… Смирись отныне!
Из всех богатств, что в мире ты скопил,
Один лишь пес, что вечно рядом был,
Тебя не пережив, умрет, как прежде жил –
Счастливый тем, что он тебя любил.
Хозяин – бог его, и с ним он смерти рад.
А в сердце страх живет лишь оттого,
Что в жизни той, цветет где райский сад,
Он вдруг не встретит бога своего.
Иона
Бежать от Господа – нелепая затея…
Но, видно, был Иона слишком прост.
В Ниневию со злом отбыть не смея,
Как Бог велел, покинул божий пост.
Святое воинство, Иона был не воин.
Он дезертировал со страха, не со зла.
Но божий раб в самом себе не волен,
И кара бурею с небес к нему сошла.
Беглец наивный – на корабль и в море,
Стихии ветреной судьбу свою доверив.
И той же ночью нахлебался горя,
Людского страха глубину измерив.
Бог не стерпел; корабль был обречен.
Из трюма все за борт! Иона – следом.
Он спутниками жертвой наречен;
За ссору с Богом стал киту обедом.
Послушен Богу кит; Иону проглотив,
Сберег его, надежно спрятав в чреве.
Прозрел глупец; он, к Богу возопив,
Три дня молил: мол, не карай во гневе.
Урок хорош; заучен был как надо.
Теперь Ниневия ему что рай земной.
Греховный город сей, не требуя награды,
Иона в пыль сотрет одной своей рукой!
Услышал Бог, кивнул; и кит срыгнул…
Страх божий в ниневийцах был посеян.
Иона лишь однажды там всплакнул –
Когда простилось им; но Богом был осмеян.
– В китовом чреве мучился три дня -
Им с рук сошло… На ком же отыграться?!
И ревность лютую в душе своей храня,
Ушел в пустыню горю предаваться.
Иисус Христос
– Распять его, – кричала чернь, – распять!
И смертный час ужасен был и долог.
Где силы взять, простить чтоб и понять?
И скалит зубы истина сквозь морок.
Здесь, на кресте, не стыдно слабым быть.
Но скорбный дух мольбы напрасно множит.
Кто отказался дьяволу служить,
На милосердие рассчитывать не может.
Сын плотника царей земных презрел -
Простить такое было б святотатством.
Но разве мук Голгофы он хотел,
Пугая мир святым небесным братством?!
Быть трудно богом. Человеком – вдвое:
Страдает плоть, терзается душа.
Но хуже нет, когда в одном вас – двое.
Ведь Магдалина, как и небо, хороша.
И разум, обезумев, тихо воет.
Иное – бог, иное – человек.
Но прокуратор Рима руки моет,
Все разрешив сомнения навек.
Распяли и беснуются. Свершилось…
С креста на мир взирая, Он затих:
Ужели все, что было, только мнилось,
И он не Бог, а лишь один из них?!
Апостол Петр
Простой рыбак, он стал наместник Бога.
Жизнь удалась… Вот только все знобит,
И ночью каждой звонко у порога,
Как в страшном сне, опять петух кричит.
Отрекся трижды… Вечно в этом кайся,
Что в ночь одну жизнь некогда сгубил.
Симон, кем был, не предал бы, признайся.
Но Петр иной, иначе все решил.
Пока рыбак, бесстрашием был славен.
С сетями рваными и мужество – на дно.
И пред людьми пусть ныне обесславлен,
Но жив и здрав; а Бог простил давно.
Ведь знал Он все еще до этой ночи,
И, пожелай, избегнуть мог суда,
Когда Петра измену напророчил…
И мысль змеей: да Бог ли он тогда?!
Как веру в этом сохранить смятенье?
Душа осанну небу не поет,
Когда живет, терзаема сомненьем,
И муки ада, словно воду, пьет.
Лишь смерть одна способна дать ответ,
Нашептывает сладко ветер в уши,
Ведь Он не зря сказал, что смерти нет.
Совет его услышь – и будь послушен…
Петр духом слаб; он человек, не Бог,
Чтоб с сатаной на равных мог тягаться.
День ото дня его печальней вздох,
И сил уж нет, бездомному, скитаться.
Но Петр идет; его надежда манит,
Мысль робкая, что встретит он того,
Кто старика вдруг снова одурманит
И, все простив, поймет без слов его.
Оглавление
Адам и Ева
Авель и Каин
Ной
Лот
Моисей
Иудифь
Иов
Экклезиаст
Иона
Иисус Христос
Апостол Петр
