Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. [Борис Николаевич Флоря] (fb2) читать онлайн

Борис Николаевич Флоря Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в.

Введение

Завершившееся к концу XV в. объединение земель Северо-Восточной и Северо-Западной Руси в рамках единого Русского государства стало важной гранью в истории Восточной Европы. С этого времени началась борьба за воссоединение с Россией белорусских и украинских земель, большая часть которых на протяжении XIII–XIV вв. была завоевана Великим княжеством Литовским. На рубеже XV–XVI вв. имел место целый ряд русско-литовских войн, в ходе которых в состав Русского государства вошли Левобережная Украина и Смоленская земля. Затем во взаимоотношениях между Россией и Великим княжеством Литовским наступил более чем 20-летний мирный перерыв, а когда в начале 60-х годов XVI в. открытый конфликт между ними возобновился, то главная арена борьбы неожиданно переместилась на территорию Прибалтики.

Особое значение, которое приобрел вопрос о Прибалтике во внешней политике России и Великого княжества в середине XVI в. было обусловлено тем, что через Прибалтику проходили главные торговые пути, по которым осуществлялся экономический обмен между странами Западной и Восточной Европы. На протяжении XIII–XV вв. характер этого обмена оставался довольно устойчивым, а ассортимент немногих вовлекавшихся в обмен товаров постоянным. Страны Восточной Европы обменивали свою пушнину и воск на поступавшие в Запада соль, сукно, серебро и цветные металлы. Начиная с последних десятилетий XV в. характер обмена стал существенно меняться.

Наиболее четко наступившие перемены обозначились в развитии внешней торговли России. Прежде всего резко расширился ассортимент товаров. Наряду с пушниной и воском среди предметов русского экспорта появились, а вскоре и заняли доминирующее положение лен, конопля, сало, кожи, ворвань.

Тем самым сильно увеличился объем внешнеторговых связей и возрос их удельный вес в экономическом развитии страны^[1].

В этих условиях для Русского государства все более необходимыми становились непосредственные экономические контакты со странами Западной Европы. Между тем режим торговли, установленный в Прибалтике сначала Ганзейским союзом, а затем немецким патрициатом ливонских городов, исключал возможность подобных контактов и устанавливал обязательное посредничество ливонского купца при осуществлении торговых сделок^[2]; тем самым большая часть торговой прибыли оседала в руках немецкого купечества Прибалтики. Одновременно и доходы от обложения торговли, которые русское правительство могло бы использовать в своих интересах, обогащали казну иностранного государства. Нетрудно видеть, что подобный режим торговли ущемлял экономические интересы России и с ростом ее связей со странами Запада становился все более серьезным тормозом на пути развития страны.

Этим, однако, дело не ограничивалось, и вред, наносившийся Русскому государству подобными порядками, усугублялся еще целым рядом обстоятельств.

Во-первых, с постепенным развитием техники в целом, в особенности военной техники, к XVI в. уже приобрел известную остроту вопрос о наличии соответствующей сырьевой базы, необходимой для производства различных видов вооружения. С этой точки зрения положение России было очень уязвимым: в стране практически отсутствовала добыча цветных металлов (меди, олова, свинца)^[3], а производившегося железа было далеко не достаточно, так что еще в XVII в. железо высших сортов ввозилось из-за границы^[4]. Таким образом, возможность производства вооружения в России в огромной степени зависела от контактов со странами Западной Европы. Ливонский орден, владевший территорией Прибалтики, заинтересованный в ослаблении военных сил России, стремился этим контактам всячески препятствовать, периодически устанавливая запрет на ввоз в Россию металлов и оружия^[5]. Если учесть, что другое государство, лежавшее на путях из России в Европу, — Великое Княжество Литовское — по аналогичным причинам также отнюдь не поощряло ввоз в Россию «стратегических товаров», то возникала ситуация, чреватая угрозой государственным интересам России.

С развитием техники одновременно усиливалась потребность России в специалистах, которые могли бы наладить новые виды производства, в частности горного дела. Однако попытки русского правительства привлечь на службу иностранных специалистов также натолкнулись на резкое сопротивление Ливонского ордена, который категорически отказался пропустить нанятых мастеров через свою территорию^[6].

Нужно отметить также, что отсутствие выхода к Балтийскому морю ограничивало русское правительство в дипломатических сношениях с рядом государств Западной Европы. Если учесть, что отношения России с Великим княжеством Литовским часто носили напряженный характер, то очевидно, что одновременное обострение отношений с Ливонским орденом (а это было очень возможным ввиду его враждебной политики по отношению к России) по существу могло парализовать деятельность русской дипломатии в странах Западной Европы. Пытаясь найти выход из создавшегося положения, русское правительство уже в первых десятилетиях XVI в. стало направлять посольства в Европу кружным путем через Белое море. Такие путешествия были, однако, возможны лишь в течение трех месяцев в году и сопряжены с большими опасностями.

Наконец, не имея выхода к морям, Россия не могла создать свой флот. В то время когда политическая роль морских средств ведения войны с бурным ростом кораблестроения после начала эпохи географических открытий стала стремительно возрастать, Россия оказалась и в этом отношении в стесненном и неравноправном положении по сравнению с ведущими европейскими государствами. Можно констатировать, что отсутствие свободного выхода к Балтийскому морю наносило большой ущерб как экономическим, так и государственно-политическим интересам России и ущемляло ее положение как великой державы.

Для другого восточноевропейского государства — Великого княжества Литовского вопрос не стоял так остро. Необходимые специалисты, предметы вооружения, металлы могли свободно поступать в Великое княжество через территорию Польши, с которой оно было связано династической унией. Режим торговли, установленный в Прибалтике немецким патрициатом, наносил, однако, несомненный ущерб и его экономическим интересам.

В развитии внешней торговли Великого княжества Литовского нельзя констатировать столь резкого перелома, который характерен для эволюции русско-европейского товарообмена. Уже в первых десятилетиях XV в. ассортимент товаров, вывозившихся из этого государства, был довольно разнообразным: наряду с пушниной в составе «литовского» экспорта источники упоминают хлеб и рогатый скот. Однако и здесь на рубеже XV и XVI вв. можно наблюдать определенные сдвиги — рост общего объема экспорта, торговли хлебом, «лесными товарами» (лес, поташ, смола и др.). Первоначально изменения состава экспорта и рост его объема не привели к непосредственному столкновению интересов польско-литовских феодалов и ливонского патрициата. Однако, когда на протяжении первой половины XVI в. в торговый оборот с западноевропейскими странами начали все более втягиваться лежавшие на восток от Немана районы Белоруссии, тяготевшие к бассейну Западной Двины, режим торговли, установленный немецким купечеством Прибалтики и для феодалов Великого княжества, начал становиться все более нетерпимым^[7].

В то время как процессы экономического развития вели постепенно к все большему обострению противоречий между немецким купечеством Прибалтики и главными государствами Восточной Европы, одновременно начал приходить в упадок Ливонский орден — государство немецких рыцарей-крестоносцев, военно-политическая" поддержка которого обеспечивала ливонским городам монопольное положение на торговых путях, соединявших Восточную и Западную Европу. К середине XVI в. внутренний распад этой организации стал для современников вполне очевидным и это, несомненно, также явилось дополнительным фактором, побудившим правительства России и Великого княжества Литовского к пересмотру режима торговли.

От попыток уладить спорные вопросы дипломатическими средствами дело довольно быстро дошло до войны между Россией и Ливонским орденом, в которой войска ливонских рыцарей потерпели полное поражение. Вступив в Северо-Восточную Эстонию, русские войска заняли расположенную на побережье Финского залива Нарву. Русское государство получило остро необходимый для него собственный порт на Балтийском море. Стремясь спасти свои владения, немецкое рыцарство и бюргерство на еще не занятых русскими войсками территориях Южной Прибалтики, тяготевших к бассейну Западной Двины, перешли под власть литовского великого князя (и одновременно польского короля) Сигизмунда Августа. Ливонский орден перестал существовать.

Но затем наступила длинная полоса борьбы за Прибалтику, в которой приняли участие государства Восточной Европы и Скандинавии.

Уже в шляхетской публицистике XVI в. был пущен в обращение тезис о том, что выход России к Балтийскому морю, установление ею непосредственных контактов с европейским рынком означали угрозу экономическому развитию Литвы и Польши, так как их товары были бы в этом случае вытеснены с рынка русскими товарами. Однако подобный тезис не находит опоры в источниках. В XVI в. серьезная экономическая конкуренция между восточноевропейскими государствами еще не существовала: состав русского и «литовского» экспорта был очень различным^[8]. Кроме того, в условиях все повышавшегося спроса западноевропейских рынков на восточноевропейские товары она и не могла быть особенно острой.

Причины происшедшего конфликта лежали в другой сфере. Уже возможное улучшение условий для экономического и военно-политического развития Русского государства с его укреплением на Балтийском море вызывало серьезное беспокойство литовских феодалов. Еще больше тревожила их возможная перспектива распространения русской власти на бассейн Западной Двины. Включение в состав России этого района, так тесно связанного в своей экономической жизни с белорусскими землями Великого княжества, открывало бы для Русского государства целый ряд новых возможностей борьбы за эти территории. В условиях середины XVI в. Прибалтика стала важнейшей узловой позицией в борьбе за Украину и Белоруссию.

Литовские феодалы хорошо это поняли и начали энергичную борьбу против укрепления позиций России в Прибалтике: объявив себя юридическими правопреемниками Ливонского ордена, они выступили с притязаниями на земли, занятые русскими войсками в Эстонии. В случае успеха они рассчитывали не только ликвидировать возникшую угрозу, но и, оттеснив Россию от Балтийского моря, поставить под свой контроль ее экономические связи с Западной Европой и эксплуатировать их в своих интересах. На вступление литовских войск на территорию Эстонии Иван Грозный ответил ударом в самом уязвимом для Великого княжества направлении: в 1563 г. русские войска заняли Полоцк, перерезав торговый путь по Западной Двине. Большая война за Прибалтику началась.

Обстановка, в которой происходил новый русско-литовский конфликт, однако, существенно отличалась от той ситуации, в которой протекали русско-литовские войны рубежа XV–XVI вв., и не только благодаря тому, что главный театр военных действий переместился в Прибалтику, а прежде всего благодаря вмешательству в конфликт скандинавских государств, главным образом Швеции. В отличие от государств Восточной Европы экономические интересы скандинавских держав не были ущемлены существованием Ливонского ордена. Вмешательство шведских феодалов в происходившую борьбу стимулировалось не стремлением ликвидировать какие-то препятствия на пути развития своей страны, а планами экспансии, возникшими в связи с борьбой за политическую гегемонию в Скандинавии. Было ясно, что попытки оттеснить Данию на задний план не будут иметь успеха, пока Швеция не получит в свое распоряжение источники доходов, которые по своим размерам могли бы сравниться с теми огромными суммами, которые датская корона извлекала из зундских пошлин. Такой источник доходов шведские правящие круги рассчитывали получить в свое распоряжение, поставив под свой контроль торговые пути, ведущие из России на Запад, — цель, которая представлялась шведским политикам в данный момент наиболее реально достижимой, поскольку шведские владения в Финляндии находились в самом ближайшем соседстве с Северной Эстонией. Попытки датчан утвердиться на территории Северной Эстонии явились окончательным толчком, побудившим шведское правительство к активным действиям в Прибалтике^[9].

Первоначально планы шведов ограничивались приобретением отдельных пунктов на южном побережье Финского залива (прежде всего Таллина), но затем, по мере развития русской торговли па Белом море, протекавшей за пределами прибалтийского региона, шведские внешнеполитические замыслы стали более широкими, оформившись к концу Ливонской войны в виде так называемой великой восточной программы, которая предусматривала включение в состав Шведского королевства занятых Россией земель в Прибалтике вместе с восточным побережьем Финского залива, а также Карелии и Кольского полуострова. Тем самым шведские феодалы стремились не допустить выхода России к Балтийскому побережью, Белому и Баренцеву морям, поставить все морские пути из России на Запад под контроль шведских властей.

Осуществление замыслов шведских феодалов встретило сопротивление со стороны России. Правда, в перспективе проведение в жизнь шведской внешнеполитической программы должно было привести Швецию к конфликту с Великим княжеством, которое само стремилось к установлению контроля над русской внешней торговлей, но в конкретной ситуации вмешательство Швеции в борьбу за Прибалтику явно ухудшало положение России.

Другим важным явлением, повлиявшим на ход и результаты Ливонской войны, было усиление политической роли Польши в Восточной Европе и ее прямое вмешательство в русско-литовский спор. Используя неудачи Великого княжества в войне с Россией, польские феодалы на знаменитом Люблинском сейме (1569 г.) заставили литовских магнатов согласиться на превращение династической унии, существовавшей между Польшей и Великим княжеством Литовским, в унию реальную. Оба государства слились в единый государственный организм — Речь Посполитую, в котором руководящая роль принадлежала польским феодалам. Одновременно украинские воеводства Великого княжества вошли в состав Польши, и на Днепре она стала непосредственным соседом Русского государства. Люблинская уния в еще большей степени, чем вступление Швеции в Ливонскую войну, изменяла соотношение сил в Восточной Европе в сторону, неблагоприятную для России. Теперь Русскому государству предстояло вести борьбу за Прибалтику и за освобождение белорусских и украинских земель с двумя крупными европейскими державами. Эту борьбу Россия не могла в тот момент решить в свою пользу, ибо в стране уже начались обострения внутриполитической борьбы и экономический «кризис» 60–70-х годов ХVI в.

Изменение в соотношении сил, наступившее с Люблинской унией, явилось своеобразной материальной предпосылкой для формирования внешнеполитической программы Речи Посполитой па Востоке. Эта новая программа заметно отличалась от внешнеполитических концепций времен самостоятельного существования Великого княжества. Игравшие руководящую роль в Речи Посполитой польские феодалы, солидаризировавшиеся с литовскими притязаниями, выдвинули в качестве конечной цели восточной политики Речи Посполитой включение всей России в состав Польско-Литовского государства.

Притязания на господство в прибалтийском регионе находились в полном соответствии с этой конечной целью. Речь Посполитая включила эти притязания в свою внешнеполитическую программу и, когда представились для этого благоприятные условия, начала наступление на позиции России па Балтике.

Итоги этого столкновения, совпавшего по времени с повой вспышкой военных действий между Россией и Швецией, общеизвестны. Россия утратила позиции в Прибалтике, и территория, входившая когда-то в состав Ливонского ордена, оказалась поделенной между ее противниками. Швеции досталась северная часть Эстонии с Таллином и Нарвой, а остальные владения ордена отошли к Речи Посполитой^[10].

Тем не менее правительства всех трех держав — главных участниц Ливонской войны — были не удовлетворены ее итогами. Швеция, добившаяся больших успехов и достигшая своей главной цели — установления своего господства на путях, ведущих из России на Балтику, испытывала известное недовольство в связи с тем, что ей не удалось занять Карелию и что часть русского экспорта продолжает вывозиться на Запад через Белое море в обход шведских таможенных застав^[11].

Польско-литовские феодалы, овладев устьем Западной Двины, получили свободный выход на Балтику для земель Великого княжества. Несомненно, они также были удовлетворены тем, что их главный враг — Россия — не сумела завоевать себе свободного выхода к Балтийскому морю. Однако Речи Посполитой не удалось добиться установления контроля над внешней торговлей России и получить в свое распоряжение мощный источник давления на нее. Главные пути из России в Европу оказались под контролем Швеции. Отобрать эти земли у Швеции и включить их в состав своего государства стало в этих условиях важной задачей внешней политики Речи Посполитой.

Наиболее веские причины для недовольства были у России. Торговые пути из России на Запад, по-прежнему, находились под контролем враждебных России государств, имевших полную возможность ограничивать и эксплуатировать в свою пользу развивающиеся экономические связи между Россией и Западной Европой, ущемляя при этом русские интересы. Поскольку главные пути из России на Запад были захвачены шведами, Швеция стала основным противником России на пути к Балтийскому морю.

Таким образом, на первый план по окончании Ливонской войны выдвинулся вопрос о судьбе занятой Швецией Северной Эстонии. Россия добивалась возвращения потерянных ею земель (прежде всего Нарвы). Одновременно на них претендовала Речь Посполитая. Положение осложнялось тем, что борьба за Северную Эстонию должна была протекать в условиях, когда спор между Россией и Речью Посполитой за белорусские и украинские земли оставался нерешенным. Это с самого начала сильно ограничивало свободу действий обеих восточноевропейских держав по отношению к Швеции. Речь Посполитая должна была считаться с тем, что Швеция может стать ее возможным союзником в будущем конфликте с Россией. Россия в свою очередь не могла решительно выступить против Швеции, опасаясь, что это приведет к ее сближению с Речью Посполитой и к войне на два фронта. В таких условиях крайне возрастала роль дипломатии.

Трудности, стоявшие в этой ситуации перед Россией, усугублялись тем, что в последних десятилетиях XVI в. еще не были в полной мере преодолены последствия хозяйственного разорения предшествующего времени. Одновременно с развитием крепостнической политики в стране усиливались классовые противоречия, которые в начале XVII в. вылились в крестьянскую войну. Поэтому русское правительство должно было действовать очень осторожно, избегая рискованных внешнеполитических решений, которые могли бы вовлечь Русское государство в серьезный международный конфликт.

В этих сложных условиях русскому правительству предстояло вести борьбу за восстановление своих позиций на Балтике.

Глава I. Международные отношения в Восточной Европе в период существования польско-шведской унии и балтийский вопрос

«Бескоролевье» 1587 г. Россия и Швеция в борьбе за внешнеполитическую ориентацию Речи Посполитой. Возникновение польско-шведской унии

Система международных отношений, сложившихся в Восточной Европе по окончании Ливонской войны, регулировалась рядом соглашений, заключенных между тремя государствами — главными участниками войны — Речью Посполитой, Россией и Швецией. Что касается взаимоотношений Речи Посполитой со Швецией, то из-за острого спора о правах на Северную Эстонию, которую, Речь Посполитая как правопреемник Ливонского ордена считала своей собственностью, между этими государствами в первой половине 80-х годов так и не было заключено какого-либо соглашения^[12]. Отношения между Россией и Речью Посполитой регулировались Ям-Запольским договором о перемирии, заключенным в начале 1582 г. на 10-летний срок^[13]. Подписанием этого договора на довольно длительный срок исключалась активность русской внешней политики по отношению к польской Прибалтике. Что касается Швеции, то взаимоотношения России с ней регулировались в 80-х годах рядом соглашений о перемирии, заключавшихся каждый раз на сравнительно небольшие сроки. Таким образом, Россия, казалось бы, имела формальную возможность в подходящий для нее момент возобновить борьбу со Швецией за порты на побережье Финского залива, и в этой борьбе она могла рассчитывать на успех, так как, несмотря на ослабление страны в ходе Ливонской войны, явный перевес сил был на ее стороне. Однако активность русской политики сдерживало еще одно соглашение, заключенное между Россией и Речью Посполитой летом 1582 г.^[14]

По этому договору условия Ям-Запольского перемирия были распространены на города Северной Эстонии, входившие в состав Шведского королевства, т. е. всякое нападение на эти земли приравнивалось бы к нападению на собственные земли Речи Посполитой. Соглашение, таким образом, ставило Речь Посполитую по отношению к России в роль своеобразного гаранта сложившейся (и невыгодной для русских национальных интересов) системы русско-шведских отношений.

В сложившейся ситуации переход к активной внешней политике в данном регионе был для России возможен лишь в том случае, если бы в международном положении Речи Посполитой произошли такие перемены, которые либо связали ее внешнеполитическую активность на восточном направлении, либо сделали ее не заинтересованной в выполнении соглашения 1582 г.

В середине 80-х годов не было оснований ожидать подобных перемен. Внешняя политика польского короля Стефана Батория носила ярко выраженный антирусский характер. Группировавшиеся вокруг короля политики, среди которых выделялся энергичный коронный канцлер Ян Замойский, старались склонить шляхту к разрыву мирных соглашений с восточным соседом^[15]. В условиях постоянной угрозы войны со стороны Речи Посполитой вопрос о выходе к Балтийскому морю в эти годы отошел для русского правительства на задний план — вся его деятельность сосредоточилась на подготовке к обороне страны от ожидаемого нападения польско-литовских феодалов. 25 декабря 1586 г. на заседании «освященного собора» и боярской думы был принят русский план ведения войны, но уже в ближайшие дни в Москву пришло известие, что «литовского короля Стефана не стало»^[16]. В Речи Посполитой наступило «бескоролевье», во время которого страна не могла вести активную внешнюю политику. Война со стороны Речи Посполитой России больше не угрожала. Напротив, сложилась ситуация, открывшая русскому правительству целый ряд возможностей для борьбы за реализацию внешнеполитических планов, в том числе и тех, которые касались Прибалтики.

Уже в январе 1587 г. в Речь Посполитую выехали русские представители Елизарий Ржевский и Захарий Свиязев, чтобы официально предложить польской и литовской шляхте объединиться с Россией под «царскою рукою» Федора Ивановича и «против всех недругов стояти общее заодин»^[17], а в июне в Варшаву отправилось «великое посольство» во главе с боярином Степаном Васильевичем Годуновым, которое должно было выставить на элекционном сейме кандидатуру царя Федора на трон Речи Посполитой. Врученный послам подробно разработанный проект условий унии позволяет судить о том, какие цели ставило перед собой русское правительство, вступая в предвыборную борьбу за польский трон.

Речь шла о личной унии, в рамках которой оба государства — Россия и Речь Посполитая — должны были функционировать как два совершенно самостоятельных и не связанных между собой политических организма^[18]. В области же внешней политики с заключением унии оба государства должны были принять на себя взаимные обязательства оказывать своему союзнику помощь «людьми своими» и оберегать его территорию «ото всяких наших и от их недругов»^[19]. Эта политика должна была быть направлена на решение проблем, в решении которых были равным образом заинтересованы Россия и Речь Посполитая. В этом внешнеполитическом курсе русские дипломаты выделяли две проблемы.

Первой из них был вопрос о судьбе прибалтийских земель, занятых Данией и Швецией. Русский царь в случае его избрания на польский трон обязывался отказаться от своих прав на эти земли в пользу Речи Посполитой и оказать военную помощь для их завоевания при условии, что Речь Посполитая признает за Россией права на Нарву^[20].

Другой проблемой, в решении которой в равной мере были заинтересованы и Россия, и Речь Посполитая, была проблема турецко-крымская. По проекту унии предусматривалось строительство крепостей «по Дону, по Донцу и по Днепру», подчинение Крыма, а затем выступление России и Речи Посполитой в союзе с другими европейскими державами против Османской империи. В случае успеха, указывалось в этом документе, «и Волосская б земля до Польские б земли приложилась, и Мутьянская земля, и Босны, и Сербы по Дунаю, и Угорская земля, что за турки, те бы все были приворочены к Полше и к Литовской земле». Крепости «на поле» царь обязывался поставить на свои средства, а войну против турок и татар также вести «сам своею царскою персоною» со всеми силами своими и своих татарских вассалов^[21].

В результате осуществления предложенных условий в состав Речи Посполитой должны были, таким образом, войти значительные территории, отвоеванные у ее соседей главным образом с помощью русских войск, в то время как русские территориальные приобретения были бы минимальными. Предложенные условия были явно выгоднее для Речи Посполитой, чем для России, и это ясно говорит о большой заинтересованности русского правительства в политическом сотрудничестве с этим государством. Действительно, в сложившейся ситуации политическое сотрудничество с Речью Посполитой было, пожалуй, единственным путем, который бы позволил России найти позитивное решение некоторых (хотя и отнюдь не всех) стоявших перед нею международных проблем, в числе которых был и вопрос о выходе России к Балтийскому морю.

Следует подчеркнуть, что главным для русского правительства был в это время именно тесный политический союз с Речью Посполитой, а не уния, так как послы получили полномочия заключить с ней договор «как…быти вперед меж собою в любви и в докончанье, и в соединенье ввек нерушимо и против всех недругов стояти заодин» даже и в том случае, если бы по каким-то причинам на польский трон будет избран не царь, а какой-нибудь другой кандидат^[22].

Магнатерия и шляхта Речи Посполитой, которым предстояло определить свое отношение и к кандидатуре царя, и к русскому проекту, раскололись на элекционном сейме на ряд соперничавших между собой политических группировок, существенно расходившихся между собой во взглядах на способы решения стоявших перед Речью Посполитой международных проблем.

Наиболее многочисленную группировку образовывали сторонники кандидатуры царя^[23]. К этому лагерю принадлежали вся приехавшая на элекцию литовская шляхта, часть магнатов Великого княжества^[24] и большое число шляхтичей из различных земель Короны^[25], Избранием царя на престол Речи Посполитой объединившиеся в этом лагере группировки магнатов и шляхты рассчитывали обеспечить господство своей державы в восточноевропейском регионе. Главное положение их программы заключалось в том, чтобы в случае избрания царя Россия и Речь Посполитая были объединены так, «как случена Корона Польская с Великим Княжеством Литовским», чтобы «уже навек панству от панства не отрыватися»^[26]. Таким образом, отношения между государствами должны были строиться на принципе не личной (как предполагало в своих условиях русское правительство), а так называемой реальной унии, по образцу польско-литовских соглашений 1569 г.

Принимая во внимание эту аналогию и сопоставляя данное общее положение с высказываниями отдельных ораторов на элекционном сейме, можно составить более конкретное представление о том, что означало такое общее принципиальное требование. Речь шла о передаче царем Федором своих наследственных прав на русский трон Речи Посполитой^[27], а также, по-видимому, о создании высшего органа законодательной власти в виде «сейма», компетенция которого распространялась бы на всю территорию будущего объединения. Россия стала бы в этом случае частью политического организма, в рамках которого она, несомненно, должна была бы занять подчиненное положение, так как в будущем «сенате» и «посольской избе» представители русского дворянства оказались бы в таком же меньшинстве, как после Люблинской унии представители Великого княжества в составе сейма Речи Посполитой.

Наконец, существенной частью проектов унии, выдвигавшихся этим лагерем, было требование открыть русские границы для польско-литовской феодальной колонизации^[28] — мера, которая укрепляла материальное положение различных слоев господствующего класса Речи Посполитой и одновременно должна была служить дополнительной гарантией руководящей роли польско-литовских феодалов в будущем объединении.

Так, путем формального признания верховной власти царя польско-литовские феодалы рассчитывали добиться своего политического господства в Восточной Европе. Подобный путь к гегемонии в Восточной Европе особенно импонировал собравшимся в «московском лагере» силам, потому что он, казалось, открывал возможность достичь конечной цели, не вступая в военный конфликт с Россией. В ином случае борьба за гегемонию вела к войне между Речью Посполитой и Россией, а такой перспективы главная сила «московского лагеря» на элекции — феодалы Великого княжества — и в эти годы, и позднее стремились избегать, опасаясь, что такая война, не приведя к окончательному результату, принесет лишь огромное разорение их владениям.

Иной политической ориентации придерживались те круги польских феодалов, которые группировались вокруг коронного канцлера Яна Замойского. Эта группировка господствующего класса Речи Посполитой состояла главным образом из представителей коронной шляхты, чьи взгляды складывались под влиянием военных успехов Батория на последнем этапе Ливонской войны. Из сложившейся в начале 80-х годов чрезвычайной, не отражавшей общее соотношение сил ситуации они сделали вывод о военно-политической слабости Русского государства и о перспективности военного наступления на Восток. Данная группировка ориентировалась на завоевание господства в Восточной Европе путем прямого применения вооруженной силы и поэтому поддержала кандидатуру шведского наследного принца Сигизмунда Вазы. Эта кандидатура, выдвинутая первоначально не шведским правительством, а определенными кругами польско-литовского общества^[29], представлялась политикам данной группировки предпочтительной сразу с нескольких точек зрения. Во-первых, с избранием Сигизмунда связывались непосредственно расчеты на инкорпорацию в состав Речи Посполитой шведской Эстонии^[30]. Тем самым было бы установлено господство польско-литовских феодалов в Прибалтике, что давало в руки Речи Посполитой мощное средство для эксплуатации в своих интересах внешнеторговых связей России. «Преградим путь их товарам, они должны будут идти к нашей выгоде через руки наших купцов», — писал в своей брошюре «Ratio pro electione Zygmunti» — Ст. Гостомский, один из главных публицистов шведской партии^[31]. Этим, однако, выгоды от избрания Сигизмунда и оформления тем самым военно-политического союза со Швецией для политиков, группировавшихся вокруг Яна Замойского, не ограничивались. Главные преимущества польско-шведского союза, с их точки зрения, заключались в том, что он создавал благоприятные условия для политики широкой экспансии на Востоке. Уже в агитационном «письме», рассылавшемся сторонниками шведского кандидата по Речи Посполитой в первые месяцы 1587 г., указывалось, что совместные действия обоих государств являются гарантией успеха в войне против России^[32]. Эти же мысли развивались затем в выступлениях ораторов шведской партии на элекции^[33]. Известное уязвимое место этой, хотя и не столь многочисленной, как предшествующая, но очень активной и организованной группировки, заключалось в том, что на протяжении длительного времени опа фактически не имела своего кандидата — кандидатура Сигизмунда, как уже указывалось, была выдвинута без предварительного согласия шведского правительства, и отец Сигизмунда, Юхан III, на первых порах резко отклонил предложения принять участие в предвыборной борьбе. Сдержанность его позиции отчасти, конечно, объяснялась тем, что выдвинутое польско-литовской стороной требование отдать шведскую Эстонию и тем самым уступить завоеванные на Балтике позиции не соответствовали великодержавным амбициям шведской политики. Однако в еще большей мере принятое решение обусловливалось внутриполитической ситуацией в самой Швеции. В условиях острого политического соперничества между отдельными ветвями дома Ваз — королевской семьей, с одной стороны, и претендентом на власть, братом Юхана III, герцогом Карлом, успешно искавшим себе поддержки в широких слоях шведского общества — с другой, заключение унии и длительное пребывание наследного принца (в случае его избрания) в Речи Посполитой грозили королевской семье потерей престола.

Однако существовали причины как внешнего, так и внутреннего характера, не позволившие шведскому королю удержаться на своей первоначальной позиции. С одной стороны, большую заинтересованность в установлении польско-шведской унии проявили заседавшие в шведском риксроде аристократы, для которых отъезд Сигизмунда в Речь Посполитую открывал перспективы установления фактической олигархии при номинальном сохранении королевской власти. Поэтому они оказали сильное давление на Юхана III, вынужденного считаться с их мнением, рассчитывая на поддержку аристократии против герцога Карла.

С другой стороны, сильное воздействие на шведского короля имели сообщения о формировании в Речи Посполитой обширного лагеря приверженцев кандидатуры царя. Для шведской дипломатии было необходимо предотвратить угрозу политического объединения России и Речи Посполитой, так как такое объединение лишало великодержавные притязания Швеции всяких объективных оснований, а сохранение шведских позиций на Балтике стало бы в такой ситуации делом безнадежным. По воздействием этих факторов Юхан III изменил свое первоначальное решение и направил на элекционный сейм посольство, которое уже официально предложило избирателям от имени шведской королевской семьи кандидатуру Сигизмунда, а также дало согласие уступить Эстонию Речи Посполитой^[34].

Включившись в предвыборную борьбу, шведское правительство вело ее под лозунгом объединения сил обоих государств для наступления на Россию. В условия, распространявшихся среди шляхты шведскими послами, указывалось, что «таким соединением двух крепких королевств» Речь Посполитая и Швеция сумеют захватить всю Россию или по крайней мере Псков и Смоленск. Одновременно шведский военный флот захватит Архангельск и прервет торговые связи между Россией и странами Западной Европы «и в том Московскому государству убыток великий будет»^[35].

Многочисленными выпадами против русского кандидата и призывами к восточной экспансии было переполнено и выступление шведских послов на элекционком сейме. «Король Швеции обещает, — говорилось в нем, — и это с божьей помощью наверняка так и будет, если поляки помогут, что он опустошит и разграбит московитские земли… а это по милости божьей будет нетрудно, так как силы Московита настолько ослаблены, что не смогут сдержать натиска такой коалиции»^[36].

Нетрудно видеть близость этих высказываний с аргументами, которые выдвигал во время выбора Ст. Гостомский. Так, во время «бескоролевья» 1587 г. возник своеобразный политический блок между шведским правительством и агрессивно настроенными кругами польско-литовского общества на базе политики восточной экспансии — результатом этого блока стала в дальнейшем польско-шведская уния^[37].

Помимо двух главных группировок, в господствующем классе Речи. Посполитой можно выделить еще одну, состоявшую главным образом из представителей великопольской магнатерии (Гурка, Зборовские) и примыкавшей к ним шляхты, которые в сотрудничестве с некоторыми литовскими магнатами поддерживали кандидатуру представителя Габсбургов — эрцгерцога Максимилиана, брата императора Рудольфа II. Позиции этой группировки среди различных слоев польско-литовских феодалов были гораздо слабее двух других, что хорошо понимали ее предводители, а также австрийская дипломатия. Это обстоятельство вынуждало Гурку и Зборовских к сложному политическому маневрированию. К началу элекции они стали изображать себя сторонниками царя, чтобы обеспечить себе политическое руководство над огромной массой сторонников русского кандидата. При их поддержке вожди проавстрийской партии рассчитывали провалить кандидатуру Сигизмунда, надеясь, что царь не сможет договориться со своими сторонниками и тогда, они полагали, у шляхты не останется другого выхода, как согласиться на избрание Габсбурга^[38]. Австрийская дипломатия, аналогичным образом оценившая ситуацию, избрала несколько иное решение проблемы: Габсбурги попытались устранить с поля борьбы шведскую кандидатуру путем соглашения с домом Ваза. Уже в первые месяцы 1587 г. Максимилиан при посредничестве вдовствующей королевы Анны пытался вступить в сношения со шведским двором, обещая, что если Сигизмунд снимет свою кандидатуру, то Максимиллиан женится на его сестре Анне и заключит по вступлении на польский трон военно-политический союз со Швецией. Летом 1587 г. для прямых переговоров с Юханом III в Стокгольм направилось австрийское посольство^[39]. Если учесть, что одновременно австрийская дипломатия не предпринимала никаких усилий для сближения с Россией^[40], можно сделать определенный вывод, что именно соглашение со Швецией было целью австрийского политического курса в период «бескоролевья».

Заканчивая характеристику расстановки сил в польско-литовском обществе и политических программ отдельных группировок, можно констатировать, что попытка русского правительства добиться изменения внешнеполитической ориентации Речи Посполитой в сложившихся условиях не имела больших шансов на успех. Из соперничавших группировок две ориентировались на сближение с враждебной России Швецией и, следовательно, занимали антирусскую политическую позицию, а третья, наиболее многочисленная, хотя и провозглашала своей целью сближение с Россией, но понимала его совершенно иначе, чем русское правительство.

Принципиальные и непримиримые расхождения в точках зрения довольно быстро выявились во время переговоров, происходивших в середине августа 1587 г. в с. Каменце под Варшавой между русскими «великими» послами и представителями польско-литовской шляхты, поддерживавшими на элекции русского кандидата. Русская внешнеполитическая программа, вопреки ожиданиям русских политиков, не нашла положительного отклика у шляхты. Проект раздела Прибалтики шляхта вообще отказалась обсуждать^[41], а к планам наступления на Крым отнеслась очень сдержанно^[42]. Для русских же политиков были неприемлемы предложения «случить» Россию и Речь Посполитую по образцу Люблинской унии^[43]. В итоге переговоры затянулись, не приведя к определенному результату. В конце августа сторонники Сигизмунда и Максимилиана провозгласили своих кандидатов польскими королями, а между царем и его сторонниками так и не состоялось никакого соглашения.

Поскольку слабость позиций проавстрийской партии была очевидной, такой исход выборов как бы предрешал победу шведской кандидатуры. Подобный результат элекции не мог не обеспокоить русских дипломатов, так как избрание этого кандидата было чревато для России войной с польско-шведской коалицией. По аналогичным причинам результаты «бескоролевья» вызывали беспокойство магнатерии и шляхты Великого княжества Литовского, не заинтересованных в возобновлении войны на Востоке, а именно к этому вело осуществление внешнеполитической программы шведского кандидата и его сторонников. Тревога обеих сторон в создавшейся ситуации была тем более оправданной, что к моменту окончания элекции между государствами не существовало никакого долгосрочного соглашения. После смерти Ивана Грозного Стефан Баторий объявил Ям-Запольский договор недействительным и отношения между Россией и Речью Посполитой регулировались краткосрочными соглашениями. Срок действия последнего из них истекал 1 ноября 1587 г. В этих условиях 23 августа в Каменце начались сепаратные мирные переговорымежду русскими послами и представителями Великого княжества^[44], завершившиеся 26 августа подписанием договора о 15-летнем перемирии между Россией и Речью Посполитой^[45]. Хотя это соглашение далеко не соответствовало тем ожиданиям, с которыми русское правительство посылало своих послов на элекцию, но в создавшемся положении оно давало Русскому государству определенные преимущества. Так, прежде всего договор предотвращал на длительный срок возможность возникновения новой войны между Россией и Речью Посполитой, в чем Русское государство было очень заинтересовано. Кроме того, соглашение включало взаимное обязательство сторон «всякого государя нашего недругу людей и казны в помочь не давати» и, следовательно, гарантировало нейтралитет Речи Посполитой в случае возможной войны между Россией и Швецией. Наконец, поскольку одновременно с договором не была подтверждена «запись» 1582 г., накладывавшая на Россию обязательство в течение срока перемирия «не добывати» городов шведской Эстонии, русское правительство приобретало свободу действий по отношению к шведским владениям в Прибалтике.

Все это позволяет расценивать заключенный договор как успех русской дипломатии, создавший благоприятные условия для решения в последующее время балтийского вопроса в пользу России.

Но достигнутый успех был, однако, далеко не бесспорным, так как соглашение было заключено лишь с одной частью Речи Посполитой и, кроме того, подлежало утверждению со стороны будущего главы верховной власти в государстве — короля. Правда, одновременно с заключением договора было составлено своеобразное «заявление» от имени сенаторов и шляхты Великого княжества, переданное затем русским послам, в котором говорилось, что лицо, пожелавшее стать великим князем литовским, должно предварительно дать обязательство соблюдать договор о перемирии^[46], однако желание и возможности литовцев настаивать на этих условиях в значительной мере зависели от хода и результатов борьбы претендентов на польский трон.

В этой борьбе наиболее деятельной оказалась австрийская сторона. Своей активностью сторонники Габсбургов в Польше и австрийские дипломаты старались как бы возместить отсутствие прочных позиций в польско-литовском обществе. С одной стороны, были приняты меры к тому, чтобы путем соглашения со шведской королевской семьей сиять кандидатуру Сигизмунда на польский трон. Польские сенаторы — сторонники Габсбургов, а затем и сам император Рудольф II обратились к Юхану III с посланиями, в которых предлагали за снятие кандидатуры шведского претендента заключить брак австрийского кандидата со шведской принцессой и сделать территориальные уступки за счет земель польской Ливонии^[47]. С другой стороны, Максимилиан должен был сразу же после элекции вступить в Польшу, молниеносно захватить Краков и короноваться на Вавеле королевскими регалиями. Тем самым польское общество было бы как бы поставлено перед совершившимся фактом.

Однако намеченный план австрийской стороны реализовать не удалось. Ее аргументы оказали определенное воздействие на Юхана III, но Сигизмунд уже выехал в Речь Посполитую, вернуть его не удалось^[48]. Антигабсбургские силы в Польше тоже не допустили застать себя врасплох: когда эрцгерцог Максимилиан со своей наемной армией подошел к Кракову, перед ним была готовая к осаде крепость. При виде иноземной армии, осаждавшей Краков, широкие слои шляхты стали переходить на сторону партии Яна Замойского и ее кандидата Сигизмунда Вазы. Максимилиан и его польские приверженцы оказались в изоляции и под напором превосходящих сил противника стали отступать к австрийской границе. В конце января 1588 г. они были наголову разбиты армией Яна Замойского, а сам претендент на польскую корону оказался в плену у Сигизмунда^[49]. Борьба партий закончилась, таким образом, быстрой и окончательной победой шведского кандидата и его приверженцев.

В таких условиях политическим руководителям Великого княжества, несмотря на то что принятые под Варшавой решения были затем одобрены на двух съездах в Вильне и Берестье^[50], было трудно настаивать на своих условиях. Сигизмунд решительно отклонил требования литовцев, получив при этом полную поддержку как находившихся при нем коронных сенаторов, так и сеймиков коронной шляхты, квалифицировавших русско-литовский договор как незаконный акт. В итоге 28 января представители Великого княжества принесли королю присягу, не настаивая на выполнении своего требования^[51].

Таки м образом, русскому правительству в ходе «бескоролевья» не удалось реализовать свою программу перестройки международных отношений в Восточной Европе на базе политического сотрудничества России и Речи Посполитой, и его попытка стабилизировать отношения между государствами на более или менее приемлемых для России условиях также потерпела неудачу. Элекция завершилась польско-шведской унией, т. е. политическим сближением Речи Посполитой не с Россией, а со Швецией. Это объединение сил двух главных возможных противников России на основе явно враждебной по отношению к ней позиции очень осложняло международное положение Русского государства и, несомненно, увеличивало объективные трудности, стоявшие перед русским правительством на пути к решению «балтийского вопроса».

Речь Посполитая и русско-шведская война 1590–1593 гг.

События, развернувшиеся в Восточной Европе в ближайшие годы после заключения шведско-польской унии, были в немалой мере определены династической политикой шведской королевской семьи, на которой поэтому следует остановиться несколько подробнее.

Хотя шведский королевич Сигизмунд вышел победителем в борьбе за польский трон, ни он, ни его отец (Юхан III) не были вполне удовлетворены создавшимся положением, как не были им в полной мере удовлетворены и поддерживавшие идею польско-шведской унии представители шведской знати. Установление польско-шведской унии было, бесспорно, их успехом, однако они не согласны были платить за него ту цену, которую требовали с них за избрание шведского кандидата польско-литовские феодалы и которую они в разгар борьбы согласились уплатить, т. е. уступить Речи Посполитой Эстонию. Передача Эстонии Речи Посполитой означала отказ Шведского королевства от завоеванных им позиций на Балтике и очень затрудняла осуществление шведской «восточной программы», на что шведский господствующий класс, ориентировавшийся на политику широкой внешней экспансии, никак не мог согласиться. В результате спор об Эстонии с самого начала привел к серьезному осложнению в отношениях между обоими заключившими унию государствами.

Уже «коронационный» сейм в декабре 1588 г. стал ареной резких столкновений между шведскими и польско-литовскими представителями. Правда, используя противоречия между группами феодалов, боровшихся за власть и влияние на нового короля, Сигизмунду III и шведским дипломатам удалось добиться компромисса, по которому решение вопроса было отложено до вступления Сигизмунда на шведский трон^[52], однако такое решение не удовлетворяло ни шляхту, продолжавшую и в последующие годы добиваться «инкорпорации» Эстонии^[53], ни шведское правительство, стремившееся окончательно утвердить свои права на эту территорию.

Создавшееся положение было для Юхана III серьезным стимулом к ликвидации польско-шведской унии. В этом же направлении действовали на шведского короля и внутриполитические факторы, которые требовали постоянного присутствия престолонаследника в стране. Вместе с тем и жертвовать теми внешнеполитическими выгодами, которые приносила шведскому королевству уния, Юхан III не собирался.

Решение возникшей, таким образом, перед ней дилеммы, шведская королевская семья пыталась найти путем соглашения с Габсбургами. В 1589 г. контакты, начавшиеся еще в период «бескоролевья», возобновились. Проект соглашения, переданный императору Рудольфу II представителями Юхана III, предусматривал отречение Сигизмунда и вступление при его поддержке на польский трон австрийского кандидата, который, со своей стороны, обязался выплачивать Сигизмунду денежные субсидии за его отречение от наследственных прав и добиться заключения союза против России и «вечного» мира между Швецией и Речью Посполитой, который предусматривал бы, в частности, признание шведских прав на Эстонию. Союз должен был быть скреплен браком австрийского кандидата с Анной Ваза — сестрой Сигизмунда III^[54].

Речь шла в данном случае о переговорах, которые в течение длительного времени оставались тайной для польско-литовских феодалов и лишь в дальнейшем должны были оказать свое влияние на ход событий. Непосредственно после заключения унии международная ситуация в Восточной Европе формировалась под влиянием другой линии в шведской внешней политике, направленной на то, чтобы немедленно использовать результаты политического сближения Швеции и Речи Посполитой для возобновления шведской экспансии на Восток.

Учитывая, что на стороне шведско-польской коалиция был очевидный перевес сил, Юхан III полагал, что в этой ситуации удастся добиться со стороны России значительных территориальных уступок, даже не прибегая к войне. По плану, составленному в Стокгольме, правители России и Речи Посполитой должны были встретиться в Таллине летом 1589 г. незадолго до истечения срока русско-шведского перемирия, придвинуть войска обоих государств к русским границам, а затем вызвать царя в один из пограничных городов и продиктовать ему условия мира. Юхан III рассчитывал, что на мирном конгрессе ему удастся при содействии Сигизмунда захватить львиную часть уступленных Россией земель. В частности, в состав Шведского королевства должны были войти Новгород и Псков^[55].

По-видимому, в соответствии с советами Юхана III Сигизмунд III отказался отправить в Москву посольство для возобновления переговоров^[56], а летом 1588 г. сам Юхан III обратился с письмом к сословиям Речи Посполитой, прося их согласия на выезд Сигизмунда в Таллин^[57]. Одновременно через деятелей антирусской ориентации, подобных Яну Замойскому, шведский король стремился подготовить господствующий класс Речи Посполитой к принятию решения о совместном выступлении обоих государств против России^[58]. Как и следовало ожидать, в кругах господствующего класса Речи Посполитой, добивавшихся установления польско-шведской унии, шведские предложения встретили полное понимание и поддержку. Весной 1589 г. вопрос о войне с Россией был вынесен на обсуждение сейма^[59]. В это же время в Шведском королевстве начались интенсивные приготовления к намеченной военной демонстрации против России^[60] и шведские войска в ряде мест перешли границу, разорив отдельные районы русского порубежья^[61]. Считая, видимо, почву достаточно подготовленной, Юхан III летом 1589 г. направил русскому правительству ультиматум. Он требовал немедленно выслать на границу русских «великих послов» для переговоров о мире, угрожая, что в противном случае он не будет «держати своих воинских людей до сроку мирного постановленья»^[62].

Русское правительство, хорошо знакомое с текстом предложений, выдвигавшихся шведским правительством на элекции, и располагавшее сведениями об экспансионистских планах Яна Замойского по отношению к России^[63], конечно, отдавало себе отчет в том, насколько опасно для него установление польско-шведской унии. Эту опасность оно пыталось предотвратить путем политического сближения с Габсбургами, которые после поражения Максимилиана оказались в состоянии необъявленной войны с Речью Посполитой. Императору были обещаны денежные субсидии для продолжения борьбы против шведского кандидата на польский трон^[64]. Однако надежды на то, что конфликт с Габсбургами сможет временно приостановить внешнеполитическую активность Речи Посполитой, оказались тщетными: в марте 1589 г. Габсбурги заключили в Бендзине мирный договор с Речью Посполитой^[65], о чем уже в мае стало известно в Москве^[66]. Одновременно в Москву, по-видимому, стали приходить сообщения о концентрации шведских войск на границе и пограничных инцидентах^[67]. В этих условиях в начале лета 1589 г. русское правительство приняло решение о подготовке к войне со Швецией^[68]. Возможно, оно надеялось, что договор, заключенный на злекции с литовскими феодалами, не позволит Речи Посполитой выступить одновременно с Юханом III, и России, таким образом, удастся разъединить своих будущих противников, энергичными действиями выведя Швецию из войны. Ультиматум Юхана III заставил русское правительство еще более форсировать военные приготовления^[69].

Когда к осени 1589 г. и Россия, и Швеция оказались на грани войны, неожиданно выяснилось, что в случае выступления против России Юхан III не может рассчитывать на поддержку польско-литовских феодалов. Уже на сейме, созванном весной 1589 г., выявились явные противоречия между отдельными группировками польско-литовских феодалов во взглядах на методы осуществления восточной политики Речи Посполитой. Хотя значительная часть коронной шляхты и сенаторов поддержала планы выступления против России, они встретили резкие возражения со стороны феодалов Великого княжества. В результате никакого решения о направленных против России военных мерах принято не было. В этих условиях согласие сейма на встречу Сигизмунда с Юханом в значительной мере теряло свою ценность для шведского правительства^[70]. В дальнейшем, с осложнением международного положения Речи Посполитой, ситуация стала еще более неблагоприятной для Шведского королевства. Заключение Бендзинского мира было воспринято в Стамбуле как присоединение Речи Посполитой к антитурецкой политике Габсбургов, и летом 1589 г. татарская орда по приказу султана вторглась в Подолию, а у Хотина стала собираться для вторжения в Речь Посполитую турецкая армия^[71]. В такой обстановке вопрос о выступлении против России стал для польско-литовских политиков уже вовсе неактуальным. На состоявшемся в сентябре-октябре 1589 г. Таллинском съезде представители Речи Посполитой отклонили шведские предложения о заключении союза против России. Юхан III пытался достичь своего, угрожая в противном случае отъездом Сигизмунда в Швецию, но успеха не добился^[72].

Таким образом, шведский король накануне спровоцированного им конфликта с Россией сам оказался в международной изоляции. В результате на начавшихся осенью 1589 г. русско-шведских мирных переговорах шведские представители сами предложили продлить перемирие между государствами^[73].

Однако это предложение было отклонено русским правительством, своевременно сориентировавшимся в сложившейся ситуации. Действительно, конфликт Речи Посполитой с Османской империей и Крымом привел к существенным изменениям в расстановке сил в Восточной Европе. В то время как внешнеполитическая активность польско-литовских феодалов оказалась целиком сконцентрированной на юге, на южной границе России наоборот наступила стабилизация положения^[74], позволившая русскому правительству сосредоточить свои силы на нужном направлении. Поскольку к тому же свобода действий русского правительства не ограничивалась каким-либо формальным соглашением с Речью Посполитой, для русского правительства открывалась возможность отвоевать у Швеции выход к Балтийскому морю, использовав для этого уже собранную на границе армию. Поэтому русские представители на переговорах как непременное условие перемирия выставили требование передать России Нарву и занятые шведами новгородские пригороды^[75]. Когда это требование было отклонено, русская армия во главе с царем Федором в середине января 1590 г. вступила на территорию шведской Эстонии и осадила Нарву^[76].

Однако военные действия длились недолго. Уже в конце февраля между государствами было заключено перемирие сроком на год, по которому занятая русской армией территория (Ям, Ивангород и Копорье) отошла к России. Нарва же осталась под шведской властью и тем самым главная цель кампании — добиться свободного выхода к Балтийскому морю — Россией не была достигнута^[77]. Решение боярской думы заключить перемирие со Швецией мотивировалось военными соображениями: недостатком кормов и опасностью того, что ледоход на Нарве может отрезать армию от своей территории^[78]. Нетрудно видеть, что из этих соображений вытекала по существу лишь необходимость снять осаду Нарвы, но не прекращения войны вообще. Истинная же причина, заставившая русское правительство поспешно прекратить войну со Швецией, заключалась, видимо, в том, что внешняя политика Речи Посполитой к началу 1590 г. снова приобрела угрожающий характер по отношению к России.

Временное смягчение отношений между Речью Посполитой и Турцией поздней осенью 1589 г. позволило Яну Замойскому и его партии снова выдвинуть на обсуждение польско-литовского общества свои проекты решения «восточного вопроса». Речь шла и на этот раз о военном выступлении против России, ближайшими целями которого было бы завоевание Северской земли и Смоленска, а затем должно было последовать признание Сигизмунда III наследником русского престола после смерти бездетного царя. Тем самым открывалась бы прямая дорога к «унии» двух государств, руководящая роль в которой была бы обеспечена за Речью Посполитой^[79]. В соответствии с этими планами, получившими полное одобрение короля Сигизмунда, коронная армия была переброшена к Днепру, на восточную границу^[80], а вопрос о войне с Россией в конце декабря 1589 г. был снова поставлен на обсуждение шляхты. Именно эти действия правительства Речи Посполитой и явились, думается, причиной столь резкого изменения русского внешнеполитического курса.

Однако и на этот раз сторонникам партии Замойского не удалось добиться своих целей. Хотя проект Замойского получил поддержку значительной части коронной шляхты, прежде всего феодалов Малой Польши и Русского воеводства, он снова натолкнулся на сильную оппозицию как со стороны отдельных группировок в Короне, так и со стороны Великого княжества^[81], представители которого по-прежнему не желали войны с Россией, опасаясь, что от военных действий пострадают прежде всего их земли^[82]. Наступившее к началу работ сейма новое обострение отношений с Турцией привело к тому, что проект 3амойского был снят с обсуждения^[83]. Сейм вотировал огромные поборы на турецкую войну и принял решение направить в Европу дипломатические миссии с просьбой о помощи^[84]. Хотя король Сигизмунд и в этой ситуации стремился уклониться от нормализации отношений с Россией, но под давлением литовских послов он был вынужден в конце апреля 1590 г. принять решение об отправке в Москву «великих послов», «абы перемирие, которое их милость панове рады Великого князства Литовского застанавили были… на елекцыи у Варшаве, утвердили и змоцнили»^[85]. Так, после более чем двухлетних колебаний было принято решение нормализовать отношения с Россией на базе русско-литовского соглашения 1587 г.

Это решение не означало, однако, что Речь Посполитая останется безучастным свидетелем русско-шведского спора и позволит России расширить свои позиции на Балтике за счет территории, которую польско-литовские политики уже рассматривали как часть своего государства.

В грамоте, направленной в Москву в начале мая 1590 г., многозначительно сообщалось, что эстонские «все городы Коруне Полской и Великому княжеству Литовскому належат», и одновременно указывалось, что, вводя войска на территорию шведской Эстонии, русское правительство нарушает договор, заключенный в 1582 г. между Россией и Речью Посполитой^[86]. В инструкции «великим послам», составленной литовским канцлером Львом Сапегой, также указывалось, что при подтверждении заключенного на элекции перемирия его условия должны быть распространены и на города шведской Эстонии, «которые… на сеи час король швецкий держит, а Коруна Польская и Великое князьство Литовское до них право мает». Таким образом, идя на нормализацию отношений с Россией, Речь Посполитая выставляла при этом как непременное условие восстановление системы отношений, сложившейся в Восточной Европе в начале 80-х годов XVI в. В данной ситуации принятие такого требования означало для России прекращение активной политики на Балтике. Одновременно послам предписывалось заявить, что в случае возобновления русско-шведской войны Речь Посполитая будет помогать Швеции, несмотря на заключенное с Россией перемирие^[87]. Если первое из выставленных условий отражало общий политический курс польско-литовских феодалов по отношению к России, то появление в посольской инструкции второго из них, думается, было результатом воздействия на внешнюю политику Речи Посполитой короля Сигизмунда, стремившегося использовать ее для защиты шведских интересов.

Первоначально русское правительство не придало дипломатической инициативе Речи Посполитой большого значения: в ответе на польско-литовскую ноту вопрос об эстонских городах был вообще обойден молчанием^[88]. Русское правительство было хорошо осведомлено о новом осложнении в отношениях Речи Посполитой с Крымом и Турцией^[89]. Кроме того, в июне 1590 г. в Москву пришла грамота от эрцгерцога Максимилиана, освободившегося по Бендзинскому договору из польского плена. В ней австрийский принц сообщал о своем намерении продолжать борьбу за польскую корону, просил субсидий, чтобы собрать армию для борьбы с Замойским и его сторонниками, и обещал прислать в Москву послов «о тех всех делех… делати, становити и закрепите»^[90]. В отношениях Речи Посполитой с Габсбургами, таким образом, также намечались серьезные осложнения. В таких условиях Речь Посполитая явно не могла подкрепить действия своих дипломатов реальной силой, с ее требованиями можно было серьезно не считаться.

Однако к тому времени, когда осенью 1590 г. «великие послы» Речи Посполитой прибыли в Москву, русскому правительству пришлось отнестись к их требованиям иначе. К этому времени при посредничестве Англии польско-литовским дипломатам удалось найти путь к соглашению с Турцией^[91], о чем в Москве узнали уже в октябре 1590 г. от «сербян», выехавших в Россию из турецкой армии на Дунае^[92]. Обещанные послы от Максимилиана между тем так и не прибыли, а в начале 1591 г. русское правительство уже располагало сведениями, что император «с литовским ссылается о докончанье и сватовстве»^[93]. Речь Посполитая, таким образом, оказалась не связанной какими-либо серьезными международными осложнениями, и русские политики это понимали.

Вместе с тем серьезные внешнеполитические трудности возникли перед Россией. Возобновившаяся по истечении срока перемирия война со Швецией не представляла тогда для русского правительства серьезной проблемы, хотя и связывала в определенной мере его действия, но в то же время наметились признаки напряженности в отношениях между Россией и Крымом. На посольский съезд в Ливнах для заключения мирного договора осенью-зимой 1590 г. крымские послы не явились, а зимой 1591 г. в Москву стали поступать сведения о союзных переговорах между Крымом и Юханом III^[94]. Русское правительство стояло перед перспективой одновременного конфликта со Швецией и Крымом и не могло идти на обострение отношений с Речью Посполитой. Сложившееся соотношение сил предопределяло неудачный для России исход переговоров. К этому следует добавить, что прибывшие в Москву польско-литовские дипломаты располагали сведениями, что к зиме 1590/91 г. подготавливается новый большой поход русской армии во главе с самим царем в Эстонию. Поэтому с самого начала переговоров послы Речи Посполитой, опасаясь быстрого поражения Швеции и захвата русскими балтийских портов, сосредоточили все свои усилия прежде всего на том, чтобы предотвратить новое русское наступление в Прибалтике^[95].

Переговоры начались попыткой русского правительства добиться невмешательства Речи Посполитой в русско-шведский спор из-за Эстонии. Русские представители предложили заключить с Речью Посполитой союз против «бесермен» и «вечный мир» при условии, чтобы «Жигимонт… король не вступался за свейского»^[96]. Таким образом, русское правительство было готово на неопределенно долгий срок отказаться от борьбы за белорусские и украинские земли ради возможности продолжать борьбу за выход к Балтийскому морю.

Польско-литовские представители, однако, отклонили этот проект: в сложившейся международной ситуации, когда перевес сил был явно на их стороне, господствующий класс Речи Посполитой не был заинтересован в правовом закреплении существующих границ с Россией. Послы требовали территориальных гарантий для шведской Эстонии, угрожая, что в противном случае Речь Посполитая «в Лифлянских городех… свейскому будет вспомогати всякими обычеи, людмк и казною»^[97]. Теперь русскому правительству оставалось лишь два выхода: либо идти на риск одновременной войны с Речью Посполитой и Швецией, либо принять польско-литовские требования^[98]. Оно было вынуждено избрать последнее.

При заключении в январе 1591 г. между Россией и Речью Посполитой 12-летнего перемирия (от «успения» 1590 г. до «успения» 1602 г.), воспроизводившего в основном текст соглашения 1587 г.^[99], его условия специальным актом были распространены на города шведской Эстонии, которые царь обязывался «потому ж не воевати в те перемирные двенатцать лет»^[100].

Русской дипломатии в упорной борьбе удалось добиться лишь согласия «великих послов» отложить решение вопроса о Нарве, что было явным отступлением от полученной ими инструкции, предписывавшей, чтобы соглашение о перемирии распространялось на всю территорию шведской Эстонии. Вопрос о Нарве должен был быть решен на переговорах между сенатом Речи Посполитой и русскими послами, отправленными для ратификации перемирия. До исхода этих переговоров царь также обязывался «Ругодива у свейских немец не имати».

Добившись удовлетворения своего основного требования, обеспечивавшего территориальную неприкосновенность будущей части Речи Посполитой — шведской Эстонии, послы не проявили никакой заботы о собственных интересах Шведского королевства, которые в инструкции им предписывалось защищать. Вместо того чтобы обеспечить по договору для Речи Посполитой право оказывать военную помощь Швеции, они, напротив, дали ясно понять русским представителям, что если их требования относительно шведской Эстонии будут приняты, то «за свейского… Коруна Польская и Великое княжество Литовское стояти не учнут и помотати ему ничем, ни людми, ни казною не будут, и которые городы за свейским государя нашего Корела, и тех городов государь ваш доступайся, и рати свои на свейского посылай»^[101]. В соответствии с этим после принятия русским правительством их условий в договоре о перемирии было зафиксировано обязательство Речи Посполитой «людми и казною не вспомогати» враждебным России государствам, а в перечень русских владений в этом документе была включена наряду с Ивангородом, Ямом и Копорьем также Корела, продолжавшая еще оставаться под властью шведского короля. Таким образом, Речь Посполитая не только обязывалась сохранять нейтралитет в русско-шведской войне и признавала права России на занятые ею земли, но и заранее одобряла правомерность некоторых дальнейших русских действий в этом отношении — все это находилось в прямом противоречии с внешнеполитическими интересами Швеции^[102].

Таким образом, отсутствие у Польши и Швеции единой согласованной политики по отношению к России^[103] дало возможность русскому правительству решать в своих интересах ряд спорных вопросов русско-шведских отношений.

В целом, однако, заключенные соглашения были для русской внешней политики крупной неудачей, поскольку, закрывая для русских войск дорогу на территорию шведской Эстонии в течение всего срока перемирия, они тем самым более чем на десятилетие лишали русское правительство возможности продолжать борьбу за выход к Балтийскому морю. В сложившихся условиях оно закономерно утратило интерес к продолжению войны: 17 января в Новгород был послан царский указ об отмене намеченного похода на «немецкие городы»^[104].

Активные военные действия на русско-шведской границе продолжались и после этого потому, что шведское правительство надеялось при содействии крымских татар вернуть потерянные города и даже расширить свою территорию за счет захвата соседних русских земель — Архангельска, Колы, Новгорода^[105]. Впрочем, и для русского правительства полное прекращение войны было невыгодно: в случае успешного исхода переговоров о Нарве оно могло еще получить возможность для осуществления минимума своей «балтийской программы».

На что рассчитывало русское правительство, добиваясь, чтобы решение вопроса о Нарве было отложено, позволяет выяснить текст посольского наказа «великим послам», отправлявшимся в Польшу для ратификации перемирия, где указывалось, что послы должны «стояти крепко» на своих условиях, если «будет… с салтаном Турским не помирился король»^[106]. Действительно, в сложившейся ситуации лишь новое обострение отношений с Турцией могло заставить Речь Посполитую пойти на уступки^[107].

Наряду с этим «оптимальным» вариантом наказ предусматривал и такую возможность, что «с свейским королем литовской король… хочет стояти заодин на государя» и рада Речи Посполитой не захочет «без свейского» ратифицировать перемирие. На этот случай послам были даны полномочия заключить «вечный мир» со Швецией, если шведский король уступит Корелу и выплатит большую денежную контрибуцию^[108]. Анализируя международную ситуацию, русское правительство, таким образом, уже в начале 90-х годов серьезно считалось с возможностью отказаться на неопределенно длительный срок от борьбы за свою балтийскую программу, чтобы избежать открытого столкновения с польско-шведской коалицией.

Действительно, совершенные послами отступления от инструкций давали королю Сигизмунду формальные основания для отказа от обязательств, которые Речь Посполитая принимала на себя по московским соглашениям, и новых попыток тем или иным способом втянуть Речь Посполитую в происходившую войну на стороне Швеции. Однако внутриполитическая ситуация в стране лишила его этой возможности. Попытки осуществить согласованный с Габсбургами проект передачи польской короны австрийскому эрцгерцогу привели Сигизмунда в начале 1591 г. к резким столкновениям с Яном Замойским и его сторонниками, которые ранее были его главной опорой при осуществлении антирусских политических планов. Эти столкновения постепенно переросли в открытый конфликт между королем, его немногочисленным окружением и огромной частью польско-литовской шляхты, политическим руководителем которой стал Замойский^[109]. Осенью 1591 г. дело дошло до созыва самочинных съездов феодалов, недовольных королем. В такой ситуации трудно было рассчитывать на то, что господствующий класс Речи Посполитой согласится в той или иной форме выступить против России для защиты династических интересов своего короля. Даже Ян Замойский подчеркивал теперь, что мир, заключенный с Россией, не должен нарушаться^[110]. Со всем этим Сигизмунд не мог не считаться. В результате на переговорах с русским посольством, проходивших в Яновце на Висле, договор о перемирии был ратифицирован 15 декабря 1591 г. именно в том виде, как он был выработан в Москве^[111], без каких-либо новых уступок Швеции со стороны России.

Не оправдались, однако, и расчеты русского правительства. Обострение внутриполитической борьбы в Речи Посполитой не привело к изменению взглядов польско-литовских политиков на балтийскую политику России. В уже цитировавшемся выше письме Кр. Радзивиллу Ян Замойский подчеркивал, что русские не должны иметь доступа в Нарву, так как выход к морю может способствовать усилению России в будущем. Международное положение также не могло склонять сенаторов к уступчивости. К началу переговоров в Яновце конфликт с Турцией был полностью урегулирован: польские послы вернулись из Константинополя с утвержденным султаном текстом мирного договора^[112]. Вместе с тем началась война между Россией и Крымом, и летом 1591 г. орда хана Казы-Гирея подошла к самой Москве. Кроме того, в Речь Посполитую стали приходить известия о внутриполитических осложнениях в России^[113]. В таких условиях добиться пересмотра польско-литовской позиции по вопросу о Нарве было невозможно для русских дипломатов. В результате по особому договору на Нарву были распространены условия русско-польского соглашения о городах шведской Эстонии^[114].

Теперь продолжение войны со Швецией потеряло для русского правительства всякий смысл. Одновременно продолжение войны стало терять смысл и для Швеции. Энергичные усилия шведских полководцев, пытавшихся под Новгородом и в Карелии осуществить разработанные в Стокгольме планы восточной экспансии, закончились полной неудачей: шведским войскам не удалось занять ни одного из русских городов^[115]. Когда же зимой 1592 г. русские войска нанесли ответные удары по шведским крепостям в Финляндии, шведская армия не смогла оказать им серьезного сопротивления. С продолжением военных действий перевес России становился все более очевидным^[116].

Положение изменилось бы, если бы Речь Посполитая направила свои войска на помощь Швеции. Король Сигизмунд, несмотря на договор, заключенный в Яновце, продолжал и далее заявлять, что «короля его милости шведского, пана отца нашого… отступит… нам не годитца и не можем»^[117], но его позиция не имела опоры в польско-литовском обществе. Конфликт между королем и шляхтой продолжал заостряться, и на сейме, созванном осенью 1592 г. для «инквизиции» — расследования его тайных сношений с Габсбургами, — Ян Замойский и его сторонники в ответ на просьбу Сигизмунда оказать помощь шведам дали ясно понять, что выступление против России в данный момент не соответствует интересам Речи Посполитой^[118]. Продолжение войны, как видим, и Швеции не могло принести никаких выгод.

В таких условиях в январе 1593 г. Россия и Швеция заключили двухлетнее перемирие, во время которого по договоренности сторон между ними должны были вестись переговоры для достижения более долгосрочного мирного соглашения^[119]. В борьбе держав за позиции в Прибалтике наступила временная передышка.

Россия, Речь Посполитая и Тявзинский мир

Соглашения 1591 г. между Россией и Речью Посполитой привели к реставрации в Восточной Европе той системы отношений, которая сложилась здесь к началу 80-х годов. Такая система, как уже указывалось выше, лишала Россию возможностей ведения активной политики на Балтике. Россия и в 90-х годах XVI в. продолжала оставаться отрезанной от Балтийского моря. Свободные контакты между русскими и западноевропейскими купцами были по-прежнему возможны лишь на побережье Белого и Баренцева морей в течение трех месяцев в году.

Правда, с возвращением России новгородских пригородов, в особенности Ивангорода, появились некоторые возможности для прямой торговли на Балтике между русским и иностранным купечеством, и русское правительство энергично стремилось их использовать. Сразу после взятия Ивангорода в нем началось строительство больших складов для хранения товаров^[120]. В 1593 г. русское правительство обратилось к ганзейским купцам с предложением приезжать для торговли в новый русский порт, обещая отвести им особый торговый двор и освободить от уплаты половины торговых пошлин^[121]. Весной 1594 г. на Нарове появились первые немецкие торговые суда^[122]. Эти меры, однако, могли дать лишь очень скромные результаты, ни в коей мере не соответствующие государственно-политическим и экономическим потребностям России. Русское правительство продолжало искать новые возможности для действительного решения балтийской проблемы в соответствии с интересами страны.

Смерть Юхана III в конце 1592 г. и последовавший затем в 1593 г. выезд Сигизмунда в Швецию для взятия в свои руки государственной власти в этом королевстве побуждали русское правительство, достаточно хорошо осведомленное о предшествующих планах «отречения» и выезда Сигизмунда из Речи Посполитой, внимательно следить за эволюцией польско-литовско-шведских отношений и задумываться над перспективами политического развития Восточной Европы в случае разрыва польско-шведской унии. Некоторая ясность в этом отношении у русского правительства появилась уже в октябре 1593 г. после приезда в Москву австрийского посла Николая Варкоча, который сообщил, что, как «подлинно ведомо» Габсбургам, выехавший в Швецию Сигизмунд возвращаться «на Польское королевство не хочет» и что польский трон, следовательно, в ближайшее время станет вакантным. Эрцгерцог Максимилиан, продолжал посол, намерен воспользоваться этой ситуацией и прийти «со всею своею ратью» к Кракову, куда претендента зовут его польские сторонники, чтобы вооруженной рукой подавить сопротивление оппозиции. Посол просил от имени Габсбургов оказать поддержку австрийскому кандидату. Он также интересовался отношением русского правительства к планам австрийского дома одновременно с вступлением Максимилиана на польский трон «Лифляндскую землю привести под свою цесарскую руку»^[123]. В ближайшей перспективе вырисовывались, таким образом, разрыв польско-шведской унии и наступление «бескоролевья» в Речи Посполитой, а в более отдаленной — воцарение на польском троне австрийской династии и выделение Ливонии из состава Речи Посполитой. Перед русским правительством встала, таким образом, конкретная политическая задача — определить свое отношение к намечающимся сдвигам в политическом развитии Восточной Европы и найти пути использования возникающей новой международной конъюнктуры для решения стоявших перед ним международных проблем, прежде всего балтийского вопроса.

Одновременно русское правительство должно было учесть в своих планах и важные сдвиги, наметившиеся в 1593–1594 гг. в системе отношений Речь Посполитая — Крым — Турция — Россия. С началом в 1593 г. австро-турецкой войны, которая очень быстро привела к концентрации турецких и татарских сил на территорий Венгрии^[124], напряженность на южной границе России резко спала, и в 1594 г. русским дипломатам, используя создавшуюся ситуацию, удалось заключить договор о мире и союзе с Крымом^[125]. Тем самым у Русского государства высвобождались силы для действий на иных направлениях. С другой стороны, с началом австро-турецкой войны резко возросла деятельность австрийских дипломатов, сотрудничавших с представителями папской курии, направленная на вовлечение Речи Посполитой в антитурецкую коалицию. Не довольствуясь официальными переговорами по этому поводу с королем и сенатом^[126], император и папа направили также своих неофициальных представителей к украинским магнатам и запорожскому казачеству, чтобы побудить их к самостоятельному выступлению против Турции, которое, как не без оснований считали в Вене и в Риме, могло вовлечь Речь Посполитую в войну против турок независимо от исхода официальных переговоров^[127]. К весне 1594 г. и об этих аспектах международного положения Речи Посполитой русское правительство имело достаточное представление^[128].

Под воздействием всех этих сообщений, свидетельствовавших о возможном наступлении в скором будущем важных сдвигов в системе международных отношений в Восточной Европе, складывался в 1593–1594 гг. новый внешнеполитический курс русского правительства, который должен был обеспечить решение стоявших перед ним проблем.

Русское правительство заверило австрийского посла в своем сочувствии и поддержке притязаний австрийского кандидата на польский трон^[129]. Оно также заявило, что не возражает против перехода Ливонии под власть Габсбургов, оговорив особо свои права на Нарву и Тарту как на старинные русские вотчины^[130]. Такая позиция вполне понятна: вмешательство Габсбургов в борьбу за польский трон и за Прибалтику даже в случае его неудачного исхода должно было осложнить международное положение Речи Посполитой, ослабить ее внешнеполитическую активность и создать условия для активизации русской внешней политики на Балтике.

Одновременно русское правительство предприняло ряд мер, обеспечивающих благожелательную позициюГабсбургов по отношению к России и в том случае, если бы им удалось действительно реализовать свою программу и захватить власть в Речи Посполитой и Ливонии. Так, вразрез со своей внешнеполитической ориентацией предшествующих лет оно не только обещало послать Рудольфу II субсидии для борьбы против турок^[131], но и предложило императору, папе и испанскому королю весной 1595 г. прислать в Москву своих послов, чтобы «о докончанье и соединенье на Турского приговорити и закрепити»^[132]. Был поднят, правда пока в сугубо секретном порядке, и вопрос о будущем браке между австрийским эрцгерцогом и малолетней дочерью царя Федора, царевной Федосьей^[133]. Брачные связи между обоими домами и военно-политический союз против турок должны были, как представляется, способствовать установлению дружественных отношений между правителями Речи Посполитой и Россией и тем самым ликвидации препятствий на ее пути к Балтийскому морю.

Наряду с этими мерами, направленными на исключение тем или иным способом Речи Посполитой из числа активных участниц борьбы за Балтику, русское правительство подготавливало почву для того, чтобы, когда этот благоприятный момент наступит, выступить против Швеции.

В феврале 1594 г. оно отправило с гонцом П. Пивовым особую грамоту сенату Речи Посполитой. В этом документе констатировалось, что, захватив старые русские вотчины, шведы нанесли «многие оскорбления» России, а их неоднократные обещания «исправиться» перед царем» — не выполнены, поэтому царь намерен «вперед тех своих вотчинных городов у Свейского королевства доступать и над Свейскою землею промышлять, сколько бог помочи подаст»^[134]. Назначение этого документа, правда, заключалось прежде всего в том, что реакция польско-литовских феодалов на него позволила бы русскому правительству судить о характере отношений между Речью Посполитой и Швецией после отъезда Сигизмунда в Стокгольм, но, думается, что в случае благоприятного (или нейтрального) ответа русское правительство было готово начать военную кампанию.

Характерно, что еще до отправки этой ноты была предпринята попытка вступить в сношения с принцем Густавом, незаконным сыном короля Эрика XIV, представителя старшей ветви дома Ваз^[135]. С австрийским посольством этому принцу, находившемуся в то время при императорском дворе в Праге, в ноябре 1593 г. были посланы меха и грамоты от Бориса Годунова и царя. Русские правители приглашали Густава в Москву, обещая его «устроить… на твоем дедичном королевстве»^[136]. Внимание к личности шведского принца, из которого явно хотели сделать претендента на шведский трон, ясно свидетельствует, что будущий конфликт со Швецией русские политики рассматривали как попытку окончательного решения русско-шведского спора из-за Прибалтики^[137].

От каких-либо активных действий по отношению к своим соседям русское правительство пока воздерживалось, ожидая получить новые и более точные информации о развитии польско-шведских и польско-австрийских отношений.

Еще осенью 1594 г. международная ситуация, в частности судьба польско-шведской унии, продолжала оставаться для русского правительства неясной. Так, в «наказе» «великим послам», отправлявшимся в это время в Тявзино на мирные переговоры со Швецией, русским дипломатам предписывалось, в частности, узнать: «Жигимонт король из Свей в Литву пойдет ли или не пойдет»^[138]. Хотя на этот важнейший вопрос определенного ответа русские политики в тот момент, как видно, не имели, в настроениях русского правительства можно заметить определенную перемену. «Наказ» давал послам полномочия заключить со Швецией «вечный мир» (или перемирие на 20 лет) в обмен за уступку русской стороне городов Нарвы и Корелы и компенсацию за отказ от Эстонии в размере 20 тыс. рублей^[139]. Это решение закончить спор со Швецией, удовлетворившись минимально необходимыми для русских государственных интересов уступками, находится в явном противоречии с широкими замыслами предшествующего времени и свидетельствует о том, что надежды на благоприятные изменения международной ситуации в Москве к концу 1594 г. стали блекнуть.

Вслед за тем, когда мирные переговоры уже начались, русское правительство получило целый ряд важных сообщений, которые заставили его пойти на дальнейшие уступки.

Прежде всего стало ясным, что разрыва польско-шведской унии не произошло и что заинтересованность Речи Посполитой в сохранении системы отношений, сложившейся в Прибалтике, нисколько не уменьшилась В ответ на угрозу войной со стороны России, если Швеция не примет предложенных условий, шведские дипломаты прямо отвечали, что в этом случае «Жигимонт король с своею польскою братьею своей отчины Свейского королевства оберегати будет» и не скрывали от русских собеседников своего убеждения, что Россия не решится на войну со Швецией и Речью Посполитой одновременно^[140] и, следовательно, не может предпринять никаких действий против Швеции на территории Эстонии, так как это нарушит русско-польский договор 1591 г.^[141] Заявления шведских дипломатов, сделанные ими еще в ноябре 1594 г., вскоре получили авторитетное подтверждение со стороны самой Речи Посполитой, когда 3 февраля 1595 г. П. Пивов привез в Москву ответ на русскую ноту. Рада Речи Посполитой настоятельно советовала воздержаться от войны со Швецией, так как в этом случае «королю и великому князю Жигимонту» придется «отчины своей и подданных своих королевства Шведского боронити»^[142].

Одновременно выяснилась и ошибочность расчетов на серьезные перемены в международном положении Речи Посполитой. Надежды на вмешательство Габсбургов в польские дела должны были отпасть после того, как в январе 1595 г. в Москву пришла грамота от эрцгерцога Максимилиана с сообщением, что претендент на польскую корону должен «идти своею силою» против турецкого султана, поэтому он вынужден свою месть за «безчестье», нанесенное ему в Польше, «к иному времени отставити»^[143]. На польско-турецкий конфликт также не было никаких видов, так как созванные в декабре 1594 г. сеймики шляхты отнеслись отрицательно к идее вступления Речи Посполитой в антитурецкий союз^[144], а набеги запорожских казаков не побудили Турцию к нападению на Речь Посполитую. Султан не склонен был увеличивать число своих врагов в условиях, когда к Габсбургам присоединились и также выступили против турок Семиградье, Молдавия и Валахия. Единственной силой, которая поддерживала русскую программу изменения отношений на Балтике и ликвидацию принудительного посредничества ливонских подданных Шведского королевства при торговле между Россией и странами Западной Европы, были северогерманские ганзейские города (прежде всего Любек)^[145] но их поддержка не могла существенно изменить сложившееся соотношение сил. В разгар переговоров в Тявзине русское правительство, таким образом, убедилось, в том, что оно не имеет никаких реальных возможностей принудить Швецию заключить мир на желательных для России условиях. Из создавшегося положения было два выхода: либо еще раз отложить решение спорных вопросов, заключив со Швецией очередное краткосрочное перемирие, либо добиваться прочного мира со Швецией на условиях, приемлемых для шведского правительства. На решение русского правительства в данной ситуации, думается, оказала определенное влияние инициатива шведской стороны, предложившей русским представителям заключить «вечный мир» с Россией при условии, что русско-шведская граница в Прибалтике останется неизменной (на Карельском перешейке предполагалось исправление границ в пользу России за счет передачи ей Корелы с уездом) и будет сохранен традиционный выгодный для Швеции порядок условий торговли^[146]. Таким образом, в противоречии со своими планами рубежа 80–90-х годов шведские феодалы проявили готовность на неопределенно долгий срок отказаться от политики восточной экспансии. Такое решение сложилось у них под действием ряда факторов.

Несомненно, важное влияние на их позицию оказали результаты русско-шведской войны 1590–1593 гг., которые ясно показывали, что политика восточной экспансии не по силам Шведскому королевству. Положение было бы иным, если бы Швеция могла получить поддержку со стороны Речи Посполитой. Шведские политики связывали с вступлением Сигизмунда на шведский трон определенные расчеты на заключение между Швецией и Речью Посполитой военно-политического союза против России^[147].

Вместо политического сближения этих двух государств произошло, однако, обострение шведско-польских противоречий по вопросу об Эстонии. Уже на сеймиках 1593 г. шляхта целого ряда воеводств постановила требовать от Сигизмунда, когда он стал шведским королем, выполнить данные на элекции «обещания» инкорпорировать шведские владения в Прибалтике^[148].

На самом сейме с этим требованием также выступил целый ряд сенаторов (прежде всего примас Ст. Карнковский), которые были поддержаны собравшимися в посольской избе представителями шляхты. В их «постулаты», направленные королю, был также включен пункт об инкорпорации Эстонии. Дискуссия закончилась обещанием короля по возвращении из Швеции позаботиться о выполнении «pacta conventa»^[149]. Поскольку обещание не было выполнено, с конца 1594 г. вопрос об Эстонии снова стал предметом острой дискуссии между королем и польско-литовской шляхтой^[150].

Позиция, занятая польско-литовскими феодалами по вопросу об Эстонии, исключала для шведских политиков возможность обратиться к Речи Посполитой за военной или дипломатической поддержкой против России. Напротив, теперь вставал вопрос о защите шведских позиций на Балтике от притязаний партнера по унии^[151], для чего было необходимо укрепить международное положение Швеции. Создавшаяся ситуация склоняла, таким образом, шведское правительство к поискам прочного мира с Россией, так как, указывалось в письме герцога Карла государственному совету, «неизвестно, как долго может продлиться дружба поляков»^[152].

К этому же вынуждали шведских государственных деятелей и важные внутриполитические соображения. Вторая половина 90-х годов XVI в. была для Швеции временем острого конфликта между отдельными группировками шведского общества. Одна из группировок, во главе которой стоял король Сигизмунд, опиралась на реакционные круги шведской аристократии и находящиеся под их влиянием консервативные круги крестьянства. Она ставила своей целью восстановление в стране католической религии. Ее позиции в Швеции были довольно слабыми. Гораздо сильнее были позиции противоположной группировки, во главе которой стоял дядя короля, герцог Карл, выступавший за сохранение протестантской религии как единственного вероисповедания в Швеции. Эта группировка опиралась на поддержку подавляющей массы дворянства, горожан и свободных крестьян^[153]. Слабость своих позиций в стране Сигизмунд и его сторонники в известной мере компенсировали наличием внешней поддержки со стороны Речи Посполитой, с помощью которой они могли добиться известных результатов, используя трудности международного положения Швеции. Действительно, отстранение Сигизмунда от власти означало бы если и не начало прямого конфликта, то уж во всяком случае непременный разрыв с Речью Посполитой, а при отсутствии прочного соглашения с Россией это могло поставить Шведское королевство в критическое положение.

Потребность для Швеции сохранить союз с Речью Посполитой широко использовалась Сигизмундом при обосновании необходимости предоставить шведским католикам свободу богослужения^[154]. Предводители враждебной группировки были вынуждены признать вескость этих доводов, и Сигизмунду удалось добиться частичного удовлетворения своих требований: в некоторых королевских замках летом 1594 г. было разрешено католическое богослужение. Для могущественной оппозиции в такой ситуации мир с Россией становился необходимым условием для завершения борьбы с приверженцами Сигизмунда. Отсюда согласие начать мирные переговоры с русским правительством. Сигизмунд и его сторонники понимали, что мир с Россией может лишить их некоторых существенных преимуществ; их интересам в большей мере соответствовало бы обострение русско-шведских отношений^[155], но выступить против заключения мира они также не решились, опасаясь, что это может окончательно подорвать их позиции в шведском обществе^[156].

Благодаря всем указанным выше факторам во внешней политике Швеции наступил поворот от политики восточной экспансии к политике стабилизации отношений на Востоке. Разумеется, речь шла о таком мире с Россией, который сохранил бы за Швецией все завоеванные ею позиции на Балтике.

Неудивительно поэтому, что представленный шведами проект договора положил начало длительной дискуссии между делегациями обеих сторон. Русские представители, ссылаясь как на доводы общего порядка^[157] так и на нормы, принятые в международной торговле^[158], доказывали незаконность шведских предложений и необходимость предоставить всем западноевропейским купцам (но прежде всего ганзейским^[159]) право свободного проезда в Нарву и Ивангород^[160]. Шведские послы настаивали на принятии своих условий, подчеркивая, что все равно иностранные купцы не смогут ездить в Россию вопреки воле шведского правительства, так как «морской ход» идет «мимо Колывани и Выбора — земли государя нашего»^[161]. Споры, тянувшиеся больше месяца, закончились, однако, тем, что 20 февраля русская сторона представила свой проект мирного договора, который полностью включал в себя текст шведских предложений^[162]. Таким образом, стоявшая перед русским правительством альтернатива была решена в пользу заключения мира на условиях, выдвинутых шведской стороной.

Шведские предложения в русском проекте были дополнены четырьмя новыми статьями, рассмотрение которых позволяет понять мотивы русского решения. Одна из этих статей налагала на шведского короля обязательство пропускать через его владения русских послов к другим государям; две другие предусматривали свободный проезд в Россию врачей, «всяких служилых и мастеровых людей», а также купцов «с узорочными товары, которые годны его царского величества к казне». Эти статьи отражают лишь очевидную тенденцию несколько смягчить вредные для России последствия той системы отношений, которую должен был санкционировать будущий мирный договор. Четвертая же статья не имела отношения к вопросам торговли, а носила общеполитический характер: она налагала на оба договаривающихся государства взаимное обязательство «недругам» другой стороны «людми и казною не вспомогати». Это означало, что Швеция должна соблюдать нейтралитет в случае возможного конфликта между Россией и Речью Посполитой.

Суть русского предложения, таким образом, заключалась в том, что в обмен за шведский нейтралитет оно было готово подписать мир на выгодных для шведской стороны условиях.

Предложение было принято^[163], и в начале мая 1595 г. в Тявзине представителями сторон был парафирован текст договора о «вечном мире» между Россией и Швецией^[164], в основу которого лег представленный русским правительством проект.

Заключение «вечного мира» со Швецией на таких условиях означало отказ для России на неопределенно долгое время от активной политики на Балтике и правовое закрепление посреднической роли ливонских купцов — подданных Швеции в экономических контактах между Россией и Западной Европой^[165]. Этот «вечный мир» был вместе с тем признанием того, что, пока существует польско-шведская уния, русское правительство не может рассчитывать на улучшение позиций России в этом регионе. Одновременно стремление заручиться нейтралитетом Швеции говорит о том, что в России на протяжении ряда ближайших лет допускали возможность крупного конфликта с Речью Посполитой^[166] и готовы были пойти на большие уступки, чтобы избежать войны с польско-шведской коалицией. Учитывая, что на данном этапе польско-шведских отношений возможность совместного выступления Речи Посполитой и Швеции против России была практически исключена, уплаченную цену следует признать чрезмерно дорогой.

Однако, опасаясь нового обращения польско-литовских феодалов к политике восточной экспансии, русское правительство не ошибалось. Во второй половине 90-х годов господствующий класс Речи Посполитой охватила новая волна экспансионистских настроений. На сеймиках, созванных в начале 1598 г., шляхта обратилась к правительству с просьбами принять меры для возвращения Северской земли^[167], а в кругу руководящих польско-литовских политиков шло обсуждение проекта «унии» с Россией, по которому бездетному царю, по-видимому, предполагалось навязать в наследники польского короля^[168].

Резкие изменения, наступившие в 1598 г. в отношениях между Речью Посполитой и Швецией, заставили польско-литовских феодалов временно отказаться от своих планов и одновременно открыли для России возможность, уклонившись от ратификации Тявзинского договора, возобновить борьбу за выход к Балтийскому морю.

Глава II. Поиски решения балтийского вопроса в союзе с Габсбургами и Швецией

Распад польско-шведской унии и русская внешняя политика

Заключение Тявзинского мира явилось толчком к обострению внутриполитической борьбы в Шведском королевстве. Теперь, когда прочность восточной границы была твердо обеспечена русско-шведским мирным договором, могущественная оппозиция уже не нуждалась в политической поддержке Речи Посполитой, а следовательно, и не имела оснований для сохранения компромисса, заключенного в 1594 г. с королем Сигизмундом, Осенью 1595 г. съезд представителей сословий в Седёрчепинге провозгласил герцога Карла единоличным правителем государства в отсутствие короля и одновременно запретил католическое богослужение в стране, что было прямым вызовом королю Сигизмунду и его политике. С этого момента борьба партий стала обостряться. К 1597 г. между королем и правителем наступил открытый разрыв, и обе стороны стали готовиться к тому, чтобы разрешить свой спор оружием. Обострение борьбы сопровождалось и географическим размежеванием сил. Если в собственно Швеции герцог Карл сумел подавить оппозицию, то в Эстонии и Финляндии власть по-прежнему оставалась в руках лиц, назначенных королем.

На первый взгляд, в происшедшем конфликте перевес сил был на стороне Сигизмунда: он продолжал оставаться господином богатых владений Шведского королевства на восточном берегу Балтийского моря и за его спиной стояла такая могущественная держава, как Речь Посполитая. В действительности же его положение было очень уязвимым, так как основная масса населения Швеции — широкие слои дворянства, горожане, крестьяне — решительно встали на сторону герцога Карла в борьбе против католической реакции и короля Сигизмунда. Помимо этого основного препятствия на пути к осуществлению своих планов, Сигизмунд III столкнулся с рядом дополнительных трудностей.

Прежде всего Речь Посполитая не стремилась поддерживать своего короля в борьбе за шведскую корону: значительная часть польско-литовских феодалов была не прочь сохранить нейтралитет по отношению к внутришведскому конфликту. Даже если бы Сигизмунду удалось изменить это положение, получив в свое распоряжение значительную армию, то у него не оказалось бы необходимого количества судов для переброски этих войск через море и он не мог бы обеспечить регулярную связь между армией и ее базой. Речь Посполитая в тот момент собственного флота не имела, а весь шведский флот перешел на сторону герцога Карла. В будущей борьбе на его стороне был бесспорный перевес на море. В то время как король Сигизмунд не имел достаточных сил для вторжения в Швецию, герцог Карл с моря мог атаковать заморские владения Шведского королевства.

Если шведской Эстонии, непосредственно граничившей с Речью Посполитой, король всегда мог оказать помощь, перебросив туда войска из своих польских владений, то положение Финляндии было иным. От шведской Прибалтики и Речи Посполитой ее отделяла узкая полоса новгородских пригородов, снова вошедших после русско-шведской войны в состав Русского государства. Перебросить через эту территорию войска в Финляндию можно было, следовательно, лишь с согласия русского правительства. Тем самым от позиции, которую займет Россия в наступившем конфликте, зависел в известной мере исход борьбы сторон.

Это понимал, конечно, и Сигизмунд Ваза со своими советниками. Когда наметилась угроза Финляндии со стороны войск герцога Карла, они предприняли попытку договориться с русским правительством.

В конце ноября 1597 г. Сигизмунд направил специальное посольство в Россию, которое должно было информировать русское правительство о неповиновении герцога Карла королевским приказам и о его враждебных действиях по отношению к Сигизмунду и России (имелся в виду мнимый «отказ» Карла уступить Корелу). Одновременно послы должны были добиваться от русского правительства ареста и выдачи представителям Сигизмунда всех сторонников герцога и дипломатических представителей его, находящихся в России или если они окажутся там впоследствии. Главное же, чего они добивались, — это предоставления набранным войскам свободного прохода через «область Копорья» в Финляндию^[169]. В январе 1598 г. эмиссары Сигизмунда — Ст. Банер, Л. Бонде и О. Сверкерссон — прибыли в Нарву и через воеводу Ивангорода довели до сведения русского правительства предложения своего государя^[170].

Тем самым русское правительство, знавшее, впрочем, и из других источников о внутриполитической борьбе в Шведском королевстве^[171], не только получило четкое представление о создавшемся там положении, но и должно было определить свое отношение к борьбе борющихся партий. О принятом Россией решении дает представление ответ, полученный Ст. Банером из Москвы в конце февраля 1598 г. В нем указывалось, что разрешить проход войск Сигизмунда через «область Копорья» невозможно. Как указывал сам Банер, он идет в Финляндию, чтобы вести войну с герцогом Карлом. Следовательно, если его пропустят в Финляндию, будет пролита христианская кровь, а вина падет на царя, допустившего это^[172].

Русское правительство, таким образом, решительно отклонило предложения Сигизмунда. А вслед за этим, весной, всемогущий регент Борис Годунов, став царем, послал гонца к герцогу Карлу с сообщением о своем вступлении на престол^[173].

В споре между Сигизмундом и Карлом русское правительство, не прибегая, правда, к активным действиям, определенно стало на сторону последнего. Мотивы, которыми оно руководствовалось в данном случае, вполне понятны. Победа Сигизмунда могла привести только к упрочению противостоящего России и оттеснявшего ее от Балтийского моря блока Швеции и Речи Посполитой. Победа же герцога Карла вела к разрыву польско-шведской унии и польско-шведского союза, что открывало для внешнеполитической деятельности русских дипломатов широкие возможности.

До переговоров между шведским правителем и русским дипломатом в тот момент дело не дошло, так как русский гонец не был пропущен через Финляндию. Новая попытка установить контакты была предпринята снова лишь зимой 1598/99 г., когда международная обстановка существенно изменилась.

После того как сейм Речи Посполитой в начале 1598 г. согласился дать Сигизмунду субсидию для морской экспедиции в Швецию, дело быстро дошло до открытого вооруженного столкновения сторон^[174]. Набрав на полученные деньги пятитысячную армию, король на захваченных силой и нанятых в Гданьске судах пересек Балтийское море и 30 июня высадился в Кальмаре, рассчитывая военной силой сломить сопротивление противников. 25 сентября войска сторон столкнулись у Стонгебро. Сигизмунд потерпел полное поражение и бежал в Польшу. Хотя еще в течение некоторого времени сторонники бежавшего короля продолжали удерживать Кальмар, полное поражение Сигизмунда в борьбе за шведский трон стало очевидным.

С этого времени распад польско-шведской унии стал полной реальностью. На первый план выдвинулся теперь вопрос о судьбе заморских владений Шведского королевства. Не подлежало сомнению, что герцог Карл, укрепив свое положение в стране, попытается установить свою власть и на заморских землях (как он пытался это сделать уже в 1597 г, по отношению к Финляндии). Встал, однако, вопрос, как будет реагировать на подобные действия Речь Посполитая. Если сейм, хотя и не очень охотно, в начале 1598 г. оказал поддержку Сигизмунду в борьбе за шведский трон, то сделал он это главным образом потому, что с победой Сигизмунда польско-шведские феодалы все еще связывали надежды на включение Эстонии в состав Речи Посполитой. Эстонской проблеме господствующий класс Польско-Литовского государства и во второй половине 90-х годов продолжал уделять большое внимание. Уже на сейме 1595 г. посольская изба домогалась у короля выполнения его предвыборных обещаний^[175]. В начале 1597 г. аналогичные постановления приняла на предсеймовых сеймиках шляхта целого ряда воеводств и поветов^[176]. С обострением внутриполитической борьбы в Швеции натиск шляхты на короля по вопросу об Эстонии еще более усилился, что ясно видно из постановлений предсеймовых сеймиков 1598 г. Из разысканных постановлений 18 воеводств Литвы и Короны требовали инкорпорации Эстонии в 12. К этому следует добавить, что даже в тех воеводствах, которые в своих постановлениях вообще не затрагивали вопроса о предвыборных обещаниях короля (Мазовецкое и Плоцкое) или соглашались отложить решение вопроса до «успокоения» Швеции (Русское воеводство), ряд поветовых сеймиков также активно добивался присоединения Эстонии, «о которой мы на каждом сейме просим», как было энергично сказано в постановлениях сеймика Галицкой земли, входящей в состав Русского воеводства.

О напряженности отношений, сложившихся на этой почве между шляхтой и королем, особенно красноречиво свидетельствует тот факт, что впервые за всю историю споров об Эстонии некоторые воеводские сеймики 1598 г., не ограничиваясь формулировкой своих требований, поставили вопрос о мерах, с помощью которых можно было бы заставить короля выполнить свои обещания. Так, сеймик Серадзского воеводства добивался, чтобы король еще до отъезда в Швецию дал по крайней мере письменное заявление, что в ближайшее время по возвращении он инкорпорирует Эстонию, а сеймик воеводства Полоцкого вообще предписал своим послам, чтобы они не позволили вовлекать Речь Посполитую в какую-либо войну с Шведским королевством, пока не будет исполнено все, что записано в «pacta соnventa»^[177].

Если так остро стоял вопрос еще до битвы при Стонгебро, то после поражения Сигизмунда в борьбе за шведский трон еще менее было оснований ожидать, что польско-литовские феодалы спокойно отнесутся к попыткам враждебного их королю правителя распространить свою власть на Эстонию. Напротив, было очевидно, что они с еще большей энергией станут добиваться у короля ее инкорпорации в состав Речи Посполитой. В сложившейся ситуации, когда осуществление планов Сигизмунда оказывалось в прямой зависимости от того, окажет ли ему Речь Посполитая материальную и финансовую помощь, наоборот, становилось более чем вероятным, что король не сможет более отклонять эти требования и будет вынужден рано или поздно инкорпорацию Эстонии осуществить. Это в свою очередь также должно было повести К неминуемому столкновению Речи Посполитой и Швеции.

Таким образом, не только распадалась польско-шведская коалиция, но между вчерашними союзниками явно назревал конфликт, который неизбежно должен был захватить не только две главные борющиеся стороны, но также немецкое рыцарство и бюргерство Прибалтики, которые должны были определить свою позицию в этой борьбе.

О положении, сложившемся в Прибалтике после битвы при Стонгебро, русское правительство уже на рубеже 1598–1599 гг. смогло составить себе довольно полное представление по «отпискам» ивангородских воевод, регулярно пересылавших в Москву записи расспросов иностранных купцов и русских торговых людей, посещавших Таллин, Нарву и другие прибалтийские города.

«Отписки» фиксировали разные слухи, ходившие среди прибалтийского населения, о будущей судьбе ливонских владений Шведского королевства.

В начале декабря ездивший в Нарву гость Тимофей Выходец сообщал, что Сигизмунд «мыслит наговаривати колыванских и иных неметцких городов торговых немец, чтобы ему быти государем на Ливонской земле, по тому ж, как и прежде сего на Ливонской земле были маистры». Однако уже вскоре у населения прибалтийских городов сложилось твердое убеждение, что в более или менее близком будущем на их землю вступят польско-литовские войска. В связи с этим в городах началось сильное антипольское движение, быстро приведшее к столкновению как с приезжими жителями из Речи Посполитой, так и с местными властями, которые рассматривались как соучастники грозящего нападения. Конец декабря отмечен был, судя по «отпискам», волнениями в Таллине и Нарве. Из Нарвы были высланы торговавшие там литовские купцы; горожане начали укреплять свой город. Магистрат Таллина вступил в острый конфликт с начальником гарнизона Йораном Бое, ярым сторонником Сигизмунда, в результате чего «горожане ворота городовые заперли и ключи городовые держат у себя», так как «боятца Колывани к большому городу королевского полских и литовских людей промыслу». У запертых городских ворот и в Таллине, и в Нарве были поставлены вооруженные караулы горожан^[178].

Вместе с тем, поскольку новый шведский правитель, находившийся за морем, был, очевидно, в тот период еще слишком слаб, чтобы оказать ливонским городам необходимую помощь, отдельные группы ливонского бюргерства начали рассматривать русского царя как возможного защитника их от литовцев и поляков. Уже в начале января русские купцы сообщали о разговорах среди нарвских горожан: «чем сидеть за литовским королем, лучше (бить) челом» русскому царю, «а жити только за литовским королем и от литовских людей обида и теснота, и насильство великое». Одновременно в «отписках» содержались важные сообщения о том, как оценивало сложившуюся в Прибалтике ситуацию новое шведское правительство. По словам торговавших в Нарве шведов, герцог Карл в ответ на сообщение о возможном занятии Эстонии польско-литовскими войсками заявил: «И только б подлино то ведал и яз… Ругодив отдал государю царю и великому князю Борису Федоровичу всеа Русии»^[179].

С этими сообщениями, свидетельствовавшими о желании шведской стороны как-то наладить сотрудничество с Россией, согласовывались и заявления гонца герцога Карла Ганса Кранка, который осенью 1598 г. пробрался в Москву «сквозе Лопские погосты на лыжах». Кранк информировал царских советников о планах герцога Карла перенести войну с Сигизмундом на территорию Финляндии, а также просил, «чтоб великий государь (как это интерпретировали в Посольском приказе) держал» к герцогу Карлу «свою царскую любовь», а у него «во всем надежа на его царское величество»^[180].

Под воздействием этой информации складывалась на рубеже 1598–1599 гг. политическая линия русского правительства, нашедшая свое выражение в акциях, предпринятых в конце января — феврале 1599 г.

Здесь прежде всего следует отметить попытку русского правительства сблизиться с герцогом Карлом. В конце января 1599 г. в Швецию было направлено русское посольство. В грамоте, адресованной регенту, царь Борис обещал ему свою дружбу и поддержку^[181]. Конкретные условия русско-шведского соглашения послы Василий Сукин и Постник Дмитриев, официально направленные для обсуждения пограничных вопросов, должны были изложить правителю на тайной аудиенции.

Послам предписывалось начать свою речь с заявления, что Сигизмунд и рада Речи Посполитой прислали в Москву свое посольство^[182], которое добивалось «докончания» между Сигизмундом и Борисом Годуновым, направленного против герцога Карла. В обмен на разрешение пропустить в Финляндию польские войска Сигизмунд и рада якобы обещали царю территориальные уступки в Прибалтике. Русское правительство не дало определенного ответа на эти предложения.

Изложив это герцогу Карлу, послы должны были затем заявить, что царь Борис ему «вспомогати учнет» и «Жигимонту королю тебя не подаст», если герцог уступит России Нарву и Сыренск (Нейшлосс) «с уездами». С послами был отправлен и образец соглашения («записи») по этому вопросу. В «записи» указывалось, что герцог уступает города для того, чтобы «великий государь… меня в дружбе и в любви, и во всяких делах не оставил». Предвидя, что герцог Карл не согласится уступить эти города в обмен на столь неопределенные обещания, послам был вручен и другой текст записи, где определенно указывалось, что, если Сигизмунд пойдет войной на Швецию, царь обязуется «вспомогати своею царскою казной или людми, чем будет пригоже» герцогу Карлу^[183].

Посольство, как и предшествующие русские гонцы, не было пропущено властями Финляндии, и переговоры с герцогом Карлом по интересовавшему русское правительство вопросу не состоялись. Материалы этого посольства, однако, характеризуют сложившуюся к этому времени позицию русского правительства.

Совершенно очевидно, что русское правительство стремилось на этом этапе добиться приемлемого для себя решения балтийского вопроса путем соглашения с новым шведским правителем и тем самым получить необходимый для России выход к Балтийскому морю. Существенно при этом, что заключением русско-шведского соглашения дело никак не могло закончиться: никакой реальной властью над городами Северной Прибалтики герцог Карл в тот момент не обладал, и русские прекрасно это знали^[184]. В окончательном тексте проекта русско-шведского соглашения прямо говорилось о Нарве и Нейшлоссе, «а доступати тех городов великому государю… своею ратью»^[185].

Таким образом, в результате подобного соглашения могло возникнуть вооруженное вмешательство России в ход событий в Прибалтике, что, являясь нарушением условий перемирия 1591 г., привело бы к конфликту России с Речью Посполитой.

Естественно, что в этих условиях, идя на союз со Швецией, русское правительство одновременно постаралось предотвратить возможность соглашения между борющимися сторонами, что могло бы поставить вступившую в борьбу Россию в тяжелое и крайне невыгодное положение. Этой цели должно было служить посольство Михаила Татищева и Ивана Максимова, отправленное в феврале 1599 г.^[186] в Речь Посполитую, чтобы «обестить» Сигизмунда III о воцарении Бориса. Как видно из переписки Сигизмунда с его шведскими советниками^[187], во время переговоров послы информировали короля о планах герцога Карла перенести войну в заморские владения Швеции, а также о том, что правитель уже присвоил себе королевский титул, каковым он именуется в своих письмах к русскому правительству. Эти сообщения, последнее из которых вообще не соответствовало действительности, как видим, было явно направлены на то, чтобы вызвать еще большее обострение отношений между Сигизмундом III и его шведскими противниками и должны были замаскировать перед политиками Речи Посполитой истинную позицию русского правительства.

Одновременно русское правительство, опираясь на имевшееся в отдельных группах прибалтийского общества тяготение к России, стремилось завоевать расположение прежде всего в кругах бюргерства и таким образом создать определенную «партию», на которую в случае вооруженного конфликта можно было бы опереться.

Так, в начале 1599 г. было обращено внимание на русские торговые колонии в прибалтийских городах, в значительной мере опустевшие после Ливонской войны. В феврале 1599 г. посланный в Нарву известный гость Тимофей Выходец должен был добиваться у наместника и магистрата разрешения восстановить заброшенную церковь Николая чудотворца русской торговой колонии в Нарве и учредить там службу. Пожелания эти исходили как бы от купцов, чьи родители были похоронены около этой церкви. Эти же купцы обязывались оплатить необходимые расходы. Из сохранившихся документов, однако, видно, что средства на ремонт храма, служившего при шведах складом для пороха, и на жалованье причту (всего 100 руб.) были отпущены из царской казны^[188]. Тогда же царем были сделаны вклады в русскую церковь Св. Николая в Таллине^[189].

В начале 1599 г. русское правительство предприняло и другую акцию того же порядка, которую позволяет довольно подробно описать сохранившееся дело о пожаловании «московских немцев»^[190].

25 января 1599 г. появился царский указ^[191] «о ругодивских и юрьевских немцах, которые живут на Москве и в Нижнем Новгороде в закосненьи, и в нужде, и в тесноте, а торгов у них и промыслов никаких нет». Из этих немецких переселенцев по царскому указу восемь человек были пожалованы «гостиным имянем» и еще пять человек причислены к разряду «лучших торговых людей». Сохранившиеся жалованные грамоты этим лицам, выданные в начале февраля 1599 г.^[192], позволяют установить, что именно имелось в виду. Немецкие купцы были причислены к «гостиной сотне», освобождены от уплаты каких-либо торговых пошлин, а их московские дворы от уплаты податей^[193]. Наконец, им было предоставлено специальное разрешение «ездити со всякими товары в ыные государства, в ливонские и в немецкие городы — в Ругодив, в Колывань, в Юрьев Ливонский, в Ригу, во Гданеск, в Любку и в — ыные немецкие городы». Для ведения торговли им были выданы деньги из царской казны в сумме 4.900 рублей^[194].

Русское правительство, разумеется, предоставило деньги и привилегии «московским немцам» отнюдь не безвозмездно. Они, со своей стороны, приняли на себя известные обязательства, о которых можно составить представление по тексту присяги, принесенной ими одновременно с получением денег^[195]. Купцы обязывались «государю своему… служити и добра хотети во всем», а говоря точнее, собирать интересующую правительство информацию «и те вести сказывати во Пскове и в Ыванегороде государевым боярам» или, в случае особой важности, сообщать их прямо в Посольский приказ.

В лице облагодетельствованных Годуновым ливонских купцов, располагавших большими родственными и иными связями в прибалтийском обществе, русское правительство получило, таким образом, агентов, систематически снабжавших его разнообразной информацией. Уже в августе 1599 г. «отписки» от «ливонских немцев, московских жильцов» Керклина, Поперзака, Смита и других, развернувших весной 1599 г. торговлю в Прибалтике, составили основную массу информации, поступавшей из этого района в Посольский приказ.

Этим, однако, цели русского правительства не ограничивались. Сообщение одного из иностранных мемуаристов, писавших о пожалованиях «московским немцам», что последние должны были «восхвалять перед всеми царя»^[196], указывает на другой аспект задуманной акции — пропагандистский.

Об этом же говорит и другое обстоятельство. Выехавшему летом 1599 г. в Австрию русскому послу было поручено широко распространять за границей сообщения о том, что царь «бедных ливонских немец жаловал» и «милость свою показал»^[197]. Предоставление ссуд и привилегий немецким переселенцам должно было показать прибалтийскому бюргерству, что новое русское правительство хочет быть благодетелем ливонского населения. Это был наглядный пример, который должен был продемонстрировать, какое процветание ожидает в будущем Прибалтику под русской властью^[198].

Не случайно правительство выплатило и «старые долги» купцам из Таллина, которые в это время прибыли в Москву со своими жалобами^[199].

Надежды русского правительства, действительно, частично себя оправдали: прибалтийское бюргерство было довольно пожалованиями «московским немцам». Особенно благоприятный отклик эти меры вызвали у жителей Нарвы^[200] — города, который после экономического расцвета в правление Ивана Грозного под властью шведов пришел в упадок^[201].

Все эти мероприятия, осуществленные в начале 1599 г., можно, таким образом, рассматривать как действия, направленные на то, чтобы обеспечить России выход к Балтийскому морю путем соглашения с новым шведским правителем и при поддержке заинтересованных кругов ливонского бюргерства.

Однако русские дипломаты учитывали и другие возможности развития событий. Так, из упомянутого выше «наказа» русским послам в Швецию^[202] видно, что русское правительство не исключало возможности добиться выхода к Балтийскому морю и иным путем. Зная о планах герцога Карла перенести войну в Финляндию, а также о том, что в сложившейся ситуации быстрый подход подкреплений из Эстонии будет вряд ли возможен, в Москве полагали, чтовласти Сигизмунда в Финляндии во главе с наместником Арвидом Эрикссоном Столармом, видя безнадежность положения и желая избежать расправы, будут искать выхода в переходе под власть России. В этом случае послы получили полномочия обещать Эрикссону денежную и военную помощь и принять его под русский протекторат, скрепив это соглашение письменным документом^[203].

Характерно, что послам предписывалось с ведома Эрикссона сообщить герцогу Карлу, что они не могут прибыть в Стокгольм, так как их якобы задержали в Финляндии^[204]. Таким образом, в Москве понимали, что задуманный план противоречит шведским интересам, но тем не менее готовы были провести его в жизнь при благоприятной ситуации.

С этим следует сопоставить и другой факт. Ездившее в Речь Посполитую русское посольство, о котором уже говорилось выше, предлагало сенаторам прислать в Москву послов для переговоров о продлении русско-польского перемирия^[205]. Это предложение, думается, свидетельствует о том, что, придеживаясь курса на соглашение со Швецией, русское правительство одновременно не исключало для себя возможности, при определенных условиях договориться с Речью Посполитой.

Впрочем, период определенных колебаний в русской внешней политике оказался непродолжительным. Уже к лету 1599 г. у русского правительства сложился обширный проект перестройки всей системы международных отношений в Восточной Европе, главным объектом которого должна была стать Речь Посполитая. Государством, в сотрудничестве с которым в Москве рассчитывали эту перестройку провести, была держава Габсбургов.

«Великий проект» русской дипломатии

С началом политического кризиса на Балтике держава Габсбургов стала привлекать к себе особое внимание русской дипломатии. Русские политики, несомненно, отдавали себе отчет в том, что избранный ими на рубеже 1598–1599 гг. политический курс ведет их страну к конфликту с Речью Посполитой. Однако тяжелая война с этой крупнейшей европейской державой в союзе с одной только Швецией, военные возможности которой в XVI в. оценивались весьма низко, вряд ли могла в полной мере соответствовать их планам. России необходимо было попытаться каким-либо способом ограничить враждебную внешнеполитическую активность Речи Посполитой. Между тем в выборе средств для достижения такой цели русская дипломатия была весьма ограничена. Из всех соседей Речи Посполитой на рубеже XVI–XVII вв. лишь держава Габсбургов была таким государством, сотрудничество с которым могло принести конкретные политические результаты в этом отношении.

Как выяснили незадолго до интересующих нас событий русские дипломаты, Габсбурги не отказались от своих намерений возвести на польский трон эрцгерцога Максимилиана и по-прежнему ищут поддержку своим планам в Москве.

Находившийся в составе австрийского посольства, приехавшего в Москву в 1597 г., представитель эрцгерцога Лука Паули уже на первом приеме у главы Посольского приказа Василия Щелкалова 18 мая передал ему просьбу Максимилиана, «чтобы Государь Царское величество по прежней любви и обещанью в том Максимилияну вспомогал, как мочно, чтоб Максимилияну быти Государем на Коруне Польской и на Великом княжестве Литовском, а Максимилиян того государства всякими мерами хочет доступати»^[206]. На приеме у Бориса Годунова Паули снова повторил просьбу Максимилиана, прибавив к этому, что «многие, государь, паны в Коруне Польской и Великом княжестве Литовском о том радеют», «один только стоит против Максимилияна канцлер Ян Замойский»^[207].

Эти же вопросы обсуждались на второй беседе Паули с Щелкаловым 17 июня. Явные противоречия в информации Паули о сторонниках Максимилиана в Речи Посполитой побудили русского дипломата обратить па это особое внимание. «Ведь сам знаешь, — поучал Щелкалов гонца, — на государство сильно как сести? Добро б то, чтоб большие люди да и всею землею того похотели и обрали на королевство, а только землею не похотят и того государства трудно доступать». Наконец, Паули был вынужден назвать конкретные имена сторонников Максимилиана. По его словам, это были «Януш Острожской, да воевода Познанской, да Ставницкой, да Зборовские и иные паны, рыцарство многое до семи тысяч человек»^[208]. За исключением Януша Острожского, все остальные перечисленные здесь лица принадлежали к группировке магнатов, выступавших сторонниками австрийской кандидатуры еще во время «бескоролевья» 1587 г.

Лука Паули просил предоставить Максимилиану денежную субсидию и прислать в Любек русских послов для заключения соглашения с его представителями. Просьба о присылке послов была сразу же резко отклонена. Вопрос о финансовой помощи Максимилиану Щелкалов обещал обсудить^[209], но никаких следов дальнейшего обсуждения этого вопроса в деле нет (можно сомневаться, была ли вообще такая помощь оказана). Русское правительство, таким образом, отнеслось довольно сдержанно к планам Максимилиана.

Однако после распада польско-шведской унии отношение к австрийским предложениям изменилось, и в Москве пытались возобновить прерванные контакты с Габсбургами. Первые попытки в этом направлении были предприняты еще осенью 1598 г., когда через своего гонца Борис Годунов потребовал от литовской рады (Сигизмунд находился еще в Швеции) выдать проезжую грамоту для посла, которого он намерен направить в Австрию, чтобы сообщить императору о своем воцарении^[210]. Однако литовская рада отказалась дать такое разрешение в отсутствие короля^[211].

Уже зимой 1598/99 г. король также отказался обсуждать этот вопрос, пока Борис Годунов не известит его официально о своем вступлении на престол^[212]. Это заявление оказалось, однако, лишь предлогом не выдавать проезжих грамот русским послам. Когда русские послы с этим извещением прибыли в Литву и во время переговоров с королем и радой в апреле 1599 г.^[213] снова потребовали проезжей грамоты для русского посла в империю^[214], они снова натолкнулись на отказ.

Поскольку пути через Речь Посполитую, Финляндию и Эстонию для русских дипломатов оказались закрытыми, царю Борису оставалась лишь одна возможность — отправить послов в Австрию кружным путем через Белое море. 28 июня послы выехали из Москвы в Архангельск^[215].

Таким образом, препятствуя русско-австрийским контактам, польско-литовские власти сумели более чем на полгода отсрочить начало русско-австрийских переговоров. Естественно, что в течение столь долгого срока русское правительство под влиянием как общего развития международной ситуации, так и поступавшей в Москву конкретной информации о взаимоотношениях Речи Посполитой и Габсбургов должно было уточнять свои планы, но об этой стороне его деятельности мы почти ничего не знаем и при настоящем состоянии источников невозможно установить, в какой момент между октябрем 1598 г. и июнем 1599 г. появился на свет тот план, который русский посол предложил на рассмотрение австрийских дипломатов в Праге.

Весьма возможно, что первоначально, требуя проезжей грамоты в империю, русское правительство, еще не знавшее к этому моменту о разрыве шведско-польской унии, намеревалось просто отправить в Прагу гонца для сбора информации. Однако в декабре речь шла уже, бесспорно, о важной и ответственной миссии, поскольку к этому времени во главе посольства был поставлен один из ведущих русских дипломатов — Афанасий Власьев, которому вскоре по возвращении из Австрии предстояло стать во главе Посольского приказа^[216]. Зимой 1599 г., по-видимому, определилась и главная цель миссии, заключавшаяся в поисках широкого политического соглашения с Габсбургами, так как в реляции снова побывавшего в этот момент в Москве Луки Паули указывается, что Власьев расспрашивал его, может ли эрцгерцог Максимилиан жениться, будучи гроссмейстером Тевтонского ордена^[217]. Таким образом, вопрос об установлении брачных связей между царской семьей и домом Габсбургов, сыгравший, как увидим далее, весьма важную роль при создании русского плана, находился к этому времени по крайней мере на стадии обсуждения.

К сожалению, «наказ» посольству Власьева не сохранился, и поэтому содержание полученных им инструкций приходится восстанавливать, сопоставляя между собой предложения, переданные им императору и его советникам на первом этапе русско-австрийских переговоров. Прежде чем переходить к конкретному рассмотрению русского плана, следует выяснить, какой информацией о взаимоотношениях между Речью Посполитой и Габсбургами располагало (и могло располагать) русское правительство к моменту отъезда Власьева, так как сложившиеся под влиянием этой информации представления, разумеется, должны были отразиться на содержании русских предложений.

Взаимоотношения между державой Габсбургов и Речью Посполитой в конце 90-х годов XVI в. во многом определялись развитием событий на Балканах, где как раз в интересующее нас время решался очень важный для обоих государств вопрос о будущей судьбе Семиградья. В начале 1597 г. семиградский князь Сигизмунд Баторий отказался от своих прав на Семиградье в пользу императора. Тогда же в Семиградье было установлено австрийское управление, а сам присоединенный край был передан эрцгерцогу Максимилиану. Нарушение политического равновесия на Балканах в пользу Габсбургов и передача княжества, пограничного с Речью Посполитой, претенденту на польскую корону вызвали резкие протесты поляков, демонстративно поддерживавших права на Семиградье находившегося в Польше двоюродного брата Сигизмунда Андрея Батория. Однако весной 1598 г. король Сигизмунд запретил Андрею Баторию и его сторонникам вмешиваться во внутренние дела Семиградья, а Рудольф II в мае 1598 г. заставил своего брата торжественно отказаться от всяких притязаний на польский трон^[218]. Об этом событии в Москве узнали из грамоты самого эрцгерцога, доставленной Лукой Паули поздней осенью 1598 г.^[219]

Казалось бы, сообщение о таком событии, явно свидетельствовавшем о нормализации отношений между Речью Посполитой и Габсбургами, должно было охладить интерес русских политиков к идее соглашения с империей. На деле оказалось обратное — именно после приезда Паули в Москву, как уже указывалось выше, был поставлен вопрос об установлении родственных связей между царствующими домами России и Австрии^[220]. Думается, что такая реакция русского правительства в значительной мере объяснялась своеобразным содержанием привезенного Л. Паули документа.

В своем послании Максимилиан, подробно излагая различные причины, побудившие его согласиться на отречение, прежде всего подчеркивал, что этот акт по существу не имеет никакого значения, так как Сигизмунд выехал в Швецию, где он и должен остаться, поэтому скоро наступит «бескоролевье» и у эрцгерцога снова откроется возможность добиваться польской короны. Одновременно, считаясь, вероятно, с тем, что эти надежды могут и не осуществиться, Максимилиан в последующей части своего послания подчеркивал, что его отречение не означает отказа от притязаний на те земли, которые должны принадлежать ему по праву как гроссмейстеру Тевтонского ордена. Осуществления своих нрав на эти земли Максимилиан намерен был добиваться в будущем и просил русское правительство оказать ему в этом всемерную поддержку. Со своей стороны, он был готов оказать помощь России, если она начнет войну против Речи Посполитой^[221].

Несмотря на известную противоречивость содержания этого документа (в нем излагалось два по существу противоположных плана, один из которых после восстания шведских сословий, заставившего Сигизмунда бежать в Польшу, стал практически невозможным), в Москве все же могли составить на его основании вполне определенное представление, что отречение Максимилиана вовсе не означает отказа Габсбургов от их традиционных политических планов и что путь к сотрудничеству с Россией, направленному против Речи Посполитой, по-прежнему остается открытым. Более того, после перехода Семиградья под власть Габсбургов открывалась возможность использовать в будущей борьбе против Речи Посполитой военные силы этого княжества, на что также специально обращал внимание в своем послании Максимилиан.

Эти соображения позволяют объяснить, почему доставившему грамоту эрцгерцога Л. Паули был оказан особенно теплый прием и почему в его честь глава Посольского приказа Василий Щелкалов, выходя за рамки традиционной дипломатической практики, дал торжественный обед в своем доме^[222].

Отмеченным выше фактам можно, впрочем, дать и другое объяснение. Л. Паули находился в Москве несколько месяцев, покинул ее, по-видимому, сравнительно незадолго до отъезда русского посольства в Австрию^[223]. К моменту его отъезда в Москве, вероятно, уже знали об изменении на рубеже 1598 и 1599 гг. международной ситуации на Балканах и о крахе соглашения 1598 г.

Максимилиан не успел еще доехать до своих новых владений, когда осенью 1598 г. в Семиградье началось восстание против австрийских властей. Вслед за тем Андрей Баторий, сопровождаемый отрядами польских магнатов (и прежде всего главного врага Габсбургов — Яна Замойского), нарушив королевский запрет, перешел Карпаты и в начале 1599 г. был провозглашен семиградским князем^[224]. Соглашение между Речью Посполитой и Габсбургами было, таким образом, сорвано враждебными императору польскими магнатами. Открытый вызов, брошенный империи с вокняжением Батория, должен был привести к новому обострению отношений между обоими государствами.

Каким образом в Москве могли узнать об этих событиях, происходивших на Балканах? Для ответа на этот вопрос следует рассмотреть некоторые дополнительные аспекты той ситуации, которая сложилась в данном районе в результате переворота. Помимо императора Рудольфа II, смена власти в Семиградье сильно затронула интересы другого государя, владения которого непосредственно граничили с этим княжеством, — валашского воеводы Михая Храброго. Если с эрцгерцогом Максимилианом Михай, по-видимому, поддерживал дружественные связи^[225], то его отношения с А. Баторием были совершенно иные. Новый правитель поддерживал тесные отношения с коронным канцлером Яном Замойским и польским ставленником в Молдавии Иеремией Могилой. Между тем и тот, и другой принадлежали к числу явных врагов валашского воеводы. Молдавский правитель укрыл в своих владениях целую группу валашских бояр, которые как раз в интересующее нас время обратились к коронному канцлеру с просьбой изгнать Михая из Валахии и поставить воеводой брата Иеремии Могилы — Симеона^[226]. В таких условиях утверждение Батория в Семиградье было для Михая прямой угрозой.

Представляется вполне естественным, что в такой ситуации Михай обратился за помощью к России, с которой начиная с середины 90-х годов он поддерживал оживленные контакты. Так, весной 1596 г. в Москве побывал посол Михая епископ Лука. Вместе с грамотой Федора Ивановича, в которой тот предлагал валашскому воеводе заключить союз «против всех неприятелей», Лука доставил в Валахию кресты, иконы и «вспоможенье» из царской казны, большая часть которого пошла на вербовку солдат в армию Михая^[227]. В конце 1597 г. в Москве снова побывало валашское посольство^[228]. Наконец, в одном итальянском донесении имеется указание на контакты между Михаем и Борисом Годуновым, относящиеся как раз к интересующему нас времени. В нем указывается, что «Московит послал 12 тыс. казаков^[229] на помощь вышеупомянутому Валаху» (т. е. Михаю. — Б.Ф.) и что Баторий беспрепятственно пропустил их через свои земли, чтобы «не подвергать опасности свое государство, так как они говорили, что пройдут, как друзья»^[230]. Речь шла скорее всего о поступлении на службу к Михаю запорожских казаков, в организации похода которых в Валахию приняло какое-то участие русское правительство^[231]. Логично предполагать, что такому дружественному акту по отношению к валашскому воеводе предшествовало появление в Москве нового валашского посольства, которое информировало царя о создавшемся положении, просило о помощи и заключило с ним какое-то союзное соглашение. Такое предположение хорошо увязывается с дальнейшим ходом событий.

Как бы то ни было, есть основания полагать, что к лету 1599 г. русское правительство уже было в курсе изменений обстановки на Балканах. Зная, какие существовали в Москве представления об общем характере взаимоотношений между Речью Посполитой и державой Габсбургов, нетрудно представить себе, как наступившие изменения были истолкованы русскими дипломатами. Русское правительство, судя по всему, представляло себе дело таким образом, что к незатухающему конфликту из-за польской короны добавилось еще и столкновение интересов обоих государств на Балканах. Вследствие этого отношения между Австрией и Речью Посполитой должны быть окончательно испорченными.

Такая ситуация, с точки зрения русских дипломатов, бесспорно, создавала благоприятные условия для поисков соглашения с Габсбургами, направленного на радикальный пересмотр сложившейся международной ситуации. Вместе с тем следует принять во внимание, что со второй половины 1598 г. отношения Максимилиана с отдельными группами польских магнатов и шляхты снова заметно улучшились. Несмотря на королевский запрет, на службу к эрцгерцогу выехало много шляхтичей, в том числе сыновья двух воевод — Виленского Кр. Радзивилла и сандомирского Юрия Мнишка^[232]. Имеются указания и на контакты Максимилиана с Острожскими^[233]. Отголоски сведений об этих контактах также могли дойти до Москвы^[234] и создать у русских политиков впечатление, что новое выдвижение кандидатуры эрцгерцога на польский трон вызовет благоприятную реакцию в некоторых кругах Речи Посполитой.

Рассмотрим теперь русский план, как он вырисовывается в материалах миссии А. И. Власьева.

Свою деятельность при императорском дворе русский посол, по-видимому^[235], начал с того, что предложил скрепить дружбу между австрийским и русским домами бракосочетанием эрцгерцога Максимилиана и дочери царя Бориса Ксении. Условия брака были сформулированы в особом документе, — врученном австрийским представителям^[236].

Русский проект предусматривал, что австрийский принц, став членом царской семьи, должен приехать в Россию и постоянно жить там. Раз в два-три года ему, впрочем, была бы предоставлена возможность посетить родственников, но в этом случае, как указывалось в поданных позднее дополнительных «Пояснениях»^[237], его жена должна была оставаться в Московии. Будущим супругам царь обещал отвести в удел «великое княжество Тверское», которое бы принадлежало Максимилиану «навечно», независимо от смены государей на русском престоле.

На какой основе должно было произойти скрепленное родственными связями политическое сближение между государствами, Власьев разъяснил в большой речи на встрече с советниками императора Румпфом и Траутзоном^[238]. Начав свою речь с заявления, что «ныне царское Величество… радеет и помышляет, чтоб православное крестьянство из рук бесерменских высвободити и чтоб всем хрестьянским государем, укрепясь меж себя в любви и в соединенье, стояти на бессерменских государей обще заодин»^[239], русский посол указал затем, что препятствием для присоединения России к такому союзу является политика польского короля Сигизмунда, который мешает дипломатическим контактам между Россией и Австрией и который отказался пропустить русские войска по Днепру для похода на Крым. Вообще политика Сигизмунда враждебна интересам христианских держав, в особенности Австрии, так как он «с турским ссылается, хотя быти с ним в дружбе, и крымского через свою землю на Цесареву землю пропускает, поминки и дары им посылает многие, накупая на христьян».

В прошлом поляки также вели вероломную политику по отношению к Астрийской империи. Выбрав на королевский престол брата австрийского императора Максимилиана, они затем напали на него, «многих людей у него побили» и захватили его в плен. Посол просил сообщить, как намерен император отомстить полякам за это «бесчестье», и одновременно заявил, что Борис Годунов «на Польскую и на Литовскую землю хочет стояти с Государем вашим, с Цесарским величеством заодин, и такие грубости Максимилиановы, и неправды им мстити». Целью этой русско-австрийской кампании должно было быть, по-видимому, возвращение Максимилиана на королевский престол Речи Посполитой^[240].

Сопоставляя между собой два русских дипломатических проекта, тесно связанных с личностью эрцгерцога Максимилиана, можно попытаться восстановить лежащий в их основе политический план русского правительства. Речь шла, очевидно, о совместных действиях России и державы Габсбургов, которые должны были привести к возведению эрцгерцога на престол Речи Посполитой. Поскольку одновременно эрцгерцог должен был жениться на дочери царя и в соответствии с условиями брака поселиться в Москве, очевидно, что результатом всех этих событий должно было стать установление в Речи Посполитой не австрийского, а русского политического влияния.

Однако оставалось совершенно неясным, какие выгоды для себя могут извлечь Габсбурги из данной политической комбинации. Русские дипломаты в какой-то мере это учитывали и пытались заинтересовать Габсбургов в реализации своего плана, хотя и в очень своеобразной форме. В заключительной части поданного А. И. Власьевым проекта многозначительно указывалось, что в случае, если единственный сын царя — Федор Борисович— умрет, не оставив наследника мужского пола, то все «Великое княжество» должно перейти к дочери царя и ее супругу, эрцгерцогу Максимилиану^[241]. Предполагалось что, учитывая возможные перспективы в этом отношении, Габсбурги дадут согласие на отъезд эрцгерцога и будущего польского короля в Москву.

Таким образом, к середине 1599 г. главная политическая цель, которую ставили перед собой русские политики, определилась как задача перестройки всей системы международных отношений в Восточной Европе: Речь Посполитая из главного политического противника России в этом районе должна превратиться в дружественное государство, входящее в сферу русского политического влияния. Достичь эту цель можно было при помощи внутреннего переворота в Речи Посполитой, который привел бы к замене Сигизмунда Вазы царским родственником Максимилианом. Переворот должен был быть проведен, по-видимому, польскими сторонниками эрцгерцога при финансовой и военной поддержке как русского правительства, так и австрийского дома. Наряду с этими государствами в данной акции, как видно из вышеизложенного, отводилось какое-то место и для Валахии. Наконец, учитывая приведенные выше сведения о русско-шведских контактах, можно предполагать, что в рамках будущей коалиции и Швеция герцога Карла должна была играть определенную роль. В рамках этого широкого плана русская дипломатия продолжала поиски решения балтийского вопроса в соответствии с государственными интересами своей страны.

Русская политика в Прибалтике и русско-шведские отношения во второй половине 1599 — начале 1600 г.

Летом 1599 г. будущая судьба шведской Эстонии оставалась неясной не только для ее населения, но и для ее государя — короля Сигизмунда — и его советников.

Для того чтобы Сигизмунд мог удержать в руках Эстонию, нужна была большая армия, а следовательно, большие средства. Между тем таких средств у короля не было. Используя это, польские политики убеждали короля на ближайшем сейме провозгласить инкорпорацию Эстонии. В этом случае он мог бы рассчитывать на военную и политическую помощь Речи Посполитой. Однако окончательно лишиться своих наследственных владений и попасть в полную зависимость от Речи Посполитой Сигизмунд не решался.

В окружении короля тоже не было единства. Если такой близкий к Сигизмунду человек, как Юрген Фаренсбах, настаивал на вводе польских войск в Эстонию, то управлявшие Эстонией шведские советники короля возражали против этого. Ссылаясь на растущие среди бюргерства и рыцарства Эстонии антипольские настроения, они указывали, что подобная мера в сложившейся ситуации может привести к мятежу^[242].

Действительно, к середине 1599 г. в шведской Эстонки сложилась очень напряженная обстановка. Отношения между ливонскими городами и местной администрацией продолжали обостряться, а позиция бюргерства по отношению к Сигизмунду с течением времени становилась все более враждебной.

Магистрат Таллина отказался принести королю повторную присягу на верность и оказывать военную помощь в войне со Швецией. Город продолжал укрепляться. В ожидании нападения польских войск в него стало переселяться население округи^[243]. Когда в начале сентября 1599 г. Юрген Фаренсбах вступил со своими войсками на территорию Эстонии, подошел к Таллину и потребовал впустить его в город^[244], ситуация еще более обострилась. Ливонским городам в этой обстановке приходилось нелегко, тем более что местное дворянство, несмотря на недовольство в его среде, принесло королю повторную присягу.

В этих условиях к жителям Нарвы, открыто заявлявшим, что под русской властью «им бы было добро»^[245], стало присоединяться бюргерство Таллина — главного города Северной Прибалтики. «Колыванцы» летом 1699 г. стали склоняться к тому, чтобы искать у русского царя покровительства для защиты от притязаний Речи Посполитой^[246]. На протяжении 1599 г. в Россию выехало много горожан, принадлежавших к видным бюргерским семьям Таллина^[247]. Между таллинским магистратом и русскими властями в конце 1599 г. — начале 1600 г. шли какие-то переговоры^[248]. К осени 1599 г., следовательно, в кругах немецкого бюргерства шведской Эстонии начал серьезно дебатироваться вопрос о возможном переходе под власть России. У русского правительства должно было создаваться определенное впечатление, что планы распространения русской власти на ливонские города могут найти серьезную поддержку по крайней мере у части ливонского бюргерства.

Этим обстоятельством, а в еще большей мере расчетами на скорое установление русского преобладания в Восточной Европе, думается, следует объяснять тот факт, что к середине 1599 г. русское правительство уже не склонно было удовлетвориться приобретением двух пограничных ливонских городов, а попыталось установить свой протекторат над основной массой ливонских земель.

Летом 1599 г. в Москве появился незаконный сын шведского короля Эрика XIV принц Густав. Живший до этого в Гданьске, на содержании своего двоюродного брата, короля Сигизмунда, он в июле 1599 г., после предварительного тайного соглашения с русскими, пересек границу^[249] и 16 августа 1599 г. был торжественно принят царем^[250].

Какие политические расчеты связывал Борис Годунов с этой фигурой, позволяет установить разбор послания, направленного от имени Густава правителю Швеции, герцогу Карлу 8 октября 1599 г. В этом документе, составленном, несомненно, в Посольском приказе, были изложены условия нового русско-шведского соглашения о Прибалтике, которые от имени королевича Густава предлагались шведскому правителю.

В своем послании Густав сообщал «любительному дяде», что только благодаря его просьбе царь добился от Сигизмунда роспуска войск, собранных для нападения на ливонские города, «которые под Свейскою коруной»^[251].

Далее Густав выражал надежду, что его дядя за такие его заслуги, «помнячи брата своего… Ирика короля смерть» «поступится» ему «тех… городов ливонских, которые к Свеиской коруне». «Надеюся, что ты, любительный дядя наш Арцыкарло, с нами любви и в дружбе договор и раздел учинишь», — заканчивал Густав свое послание. Нетрудно видеть, что в этой грамоте шведскому королю предлагалось уступить всю шведскую часть Прибалтики московскому ставленнику, вокруг которого уже собиралась в Москве обширная военная свита из выехавших прибалтийских дворян^[252], готовая поддержать военной силой притязания нового претендента на ливонскую корону.

Одновременно, в октябре же 1599 г., когда после подчинения Финляндии герцогу Карлу путь в Стокгольм оказался открытым, в Швецию было направлено посольство Сукина и Дмитриева… Во время переговоров, протекавших в Стокгольме с 26 ноября по 31 декабря 1599 г., русские послы предложили герцогу Карлу заключить союз против Сигизмунда и Речи Посполитой, а также соглашение о разделе присоединенных территорий, при этом за вступление России в войну русским должна была быть передана Нарва^[253].

Сопоставляя эти почти одновременные выступления, следует сделать вывод, что если шведская Прибалтика в целом должна была образовать полусамостоятельное государство королевича Густава, находящееся под русским протекторатом, то Нарва должна была непосредственно войти в состав России.

Во время переговоров должен был также так или иначе затрагиваться и вопрос о возможной территориальной компенсации за уступку Эстонии, так как, даже учитывая затруднительное положение шведского правителя, было ясно, что вряд ли он безвозмездно' откажется от столь значительных владений. С этой точки зрения заслуживает внимания предложение королевича Густава в его письме к герцогу Карлу: «…Стояти и за те городы, которые городы ливонские ныне за Литвою»^[254]. Швецию, таким образом, предполагалось вознаградить за счет земель польской Прибалтики. Вместе с тем главные центры польской Прибалтики, прежде всего Рига, но планам русского правительства, должны были непосредственно войти в состав России.

Рига, пользовавшаяся в рамках средневекового орденского государства значительной автономией, частично сохранила ее и после своего подчинения Речи Посполитой в 1582 г. Польское правительство плохо мирилось с обширными правами входивших в его состав городских республик, Гданьска и Риги, стараясь уменьшить их политические и торговые привилегии. Так, в 1582 г. в Риге была введена государственная таможенная пошлина, две трети которой поступали в польскую казну. К политическим противоречиям присоединялись религиозные, так как польское правительство настойчиво стремилось насадить в протестантской Риге католическую религию. На этой почве возник целый ряд конфликтов, в которых борьба горожан за сохранение городской автономии переплеталась с борьбой ремесленников против патрициата, державшего в своих руках городскую власть. Наиболее крупным из этих конфликтов были знаменитые «календарные беспорядки» 80-х годов XVI в. Уже в то время отдельные члены городского совета обратились к русскому царю с просьбой о помощи против поляков^[255]. Когда в конце 90-х годов в Москву стали поступать сведения о новых волнениях в Риге, там вспомнили об этом обращении рижан.

Приехавший в Москву в ноябре 1599 г. «московский немчин» Андрей Керклин докладывал, что «в Риге был мятеж… полатники… побили людей язавицкие папежские веры, а иных выгнали из города вон»^[256].

Более подробные сведения о событиях в Риге были получены уже в следующем, 1600 г. По сведениях гостя Тимофея Выходца; «в Риге-де учинилась с литовскими людьми и с езовиты брань великая». Иезуиты пытались в телегах с сеном провезти в город оружие. Когда это было обнаружено, горожане заперли городские ворота. Иезуиты были арестованы и сознались на пытке, что они делали подкоп «из езовитцкой из ропаты» в цитадель, чтобы провести по этому подкопу в город войска Юргена Фаренсбаха, губернатора Сигизмунда в Ливонии. Иезуиты были казнены. «А однолично, — заканчивал Выходец свою информацию, — рижским за польским не бывать»^[257].

Когда начались переговоры с Ригой, при современном состоянии источников точно сказать нельзя. Первый набросок условий перехода Риги под русский протекторат, посланный, по-видимому, «московскому немчину» Андрею Витту, находившемуся в Риге, датирован ноябрем 1599 г.^[258]

Напоминая о прошлых переговорах с рижанами, царь сообщал, что он также вместе с ними «скорбит» о той «тесноте и насильстве», которое чинят им литовские люди, стремящиеся обратить их в католичество. В Московском же государстве иное отношение к иноземцам: выехавшим в Россию немцам предоставлены деньги на торговлю, выданы жалованные грамоты, они освобождены от уплаты пошлин. «И теперь те все ливонские немцы, видя свои вотчины в чюжих руках, бьют челом царскому величеству, чтобы им своих вотчин доступити, а ныне перемирные лета выходят». После такого недвусмысленного намека на приближающуюся войну с Речью Посполитой следовало изложение царских предложений рижанам. Царь обещал сохранить за ними и владения и их «вольности». Имущество рижан в Риге и их земельные владения в городской округе освобождались от всяких «поборов». Местных дворян царь также обещал пожаловать и вотчинами, и поместьями, и деньгами. Наконец, рижанам предоставлялось право торговать «добровольно и беспошлинно» по всей территории России.

В случае согласия на эти предложения рижанам предлагалось послать в Москву посольство под видом «торговых людей» для заключения соглашения.

Отчет Андрея Витта о поездке в Ригу, к сожалению, не сохранился. 30 ноября в Псков для переговоров с рижанами выехали специально посланные для этого лица: царский ювелир Клаус Берген^[259], из жителей Немецкой слободы, пожалованных Годуновым, и купец из Любека, также получивший у русского правительства большие торговые привилегии, Андреян Меллер^[260]. Из Пскова были должны были вести переговоры с представителем рижан Генрихом Флигелем^[261]. В «памяти», врученной русским представителям, были перечислены изложенные выше условия перехода Риги под русский протекторат. Эти условия они должны были сообщить Флягелю, чтобы последний «своим друзем и советником, а смотря по делу, и рижским бурмистром, и ратманом… то царское жалованье потому ж сказывал»^[262].

Можно констатировать, что, согласно русскому проекту, Речь Посполитая должна была так или иначе отказаться от Прибалтики. Учитывая русские планы в целом, можно думать, что Ливония должна была стать той ценой, которую Максимилиан уплатил бы своим союзникам за их помощь при его возведении на польский трон. Ее территория была бы поделена на несколько частей, которые должны были оказаться в составе различных государственных образований. Одни районы (Нарва, Рига с округой) вошли бы непосредственно в состав России, другие (главным образом территория шведской Эстонии с Таллином, а также, по-видимому, и некоторые другие территории) — стать владением королевича Густава. Какая-то часть земель польской Прибалтики должна была войти в состав Шведского королевства. Таким образом, непосредственно к России перешла бы лишь сравнительно небольшая часть Прибалтики. Основная масса прибалтийских земель должна была образовать особое, хотя и зависимое от России, государство.

Предположительно можно определить мотивы, которые склонили русское правительство к такому варианту решения вопроса.

Во-первых, русское правительство, по-видимому, рассчитывало на то, что, действуя таким образом, оно сумеет обеспечить поддержку своим планам со стороны прибалтийского рыцарства и бюргерства городов^[263].

Идей создания особого государства в Ливонии должна была встретить благоприятный отклик в этой среде, в то время как попытка непосредственного включения этих земель в состав России могла натолкнуться на сопротивление прибалтийских сословий (из-за опасения за судьбу своих прав и привилегий).

Во-вторых, и это было, пожалуй, наиболее существенно, русское правительство, видимо, рассчитывало, что, образуя из земель шведской Прибалтики особое владение во главе с принцем из шведского королевского дома, оно легче сумеет добиться от шведского правительства отказа от притязаний на эти земли и приемлемого для обеих — сторон — соглашения^[264]. Стремлением сохранить политическое сотрудничество с Швецией следует объяснить и тот факт, что русские готовы были пойти на уступку Швеции в будущем части польской Прибалтики, возможно, как компенсации за отказ от Северной Эстонии. Кроме того, такая уступка хорошо согласовалась с общими планами русского правительства — желание получить эти земли должно было привязать Швецию к проектируемой Россией коалиции.

Разбор рассмотренных русских дипломатических акций ясно показывает, таким образом, что и во второй половине 1599 г. русское правительство продолжало искать решение балтийского вопроса в сотрудничестве со Швецией. О стремлении к соглашению со Швецией свидетельствуют и некоторые другие шаги русского правительства, предпринятые осенью — зимой 1599 г.

Так, русское правительство именно в это время пошло навстречу пожеланиям шведского правителя в одном немаловажном для него вопросе. Герцог Карл, вступивший в начале 1599 г. в вооруженный конфликт с Любеком, неоднократно просил наложить арест на товары купцов из Любека, которые ведут торговлю в русских городах^[265]. Русское правительство, ранее отвечавшее молчанием на такие просьбы, теперь обещало прекратить торговлю с Любеком, и еще до конца русско-шведских переговоров в Стокгольме товары любекских купцов были конфискованы^[266]. Эти действия русского правительства, по-видимому, сильно способствовали заключению в начале 1600 г. перемирия между Швецией и Любеком, что, несомненно, укрепило международные позиции герцога Карла. Вместе с тем очевидно, что эта мера наносила ущерб экономическим интересам России и ослабляла ее позиции на Балтике. Еще более значительным по своим последствиям в этом отношении был другой шаг, предпринятый русским правительством навстречу шведским пожеланиям, также относящийся ко времени пребывания русского посольства в Стокгольме. На сей раз дело касалось шведских интересов в Эстонии. Сразу после подчинения Финляндии герцог Карл, отъезжая в Швецию, потребовал от своих командующих как можно скорее начать переброску войск на противоположный берег Финского залива. Предполагалось, что Нарва будет занята десантом с моря, а затем в нее будут переброшены войска из Выборга через русскую территорию^[267]. В конце октября из Выборга отплыл шведский десант во главе с Пером Столпе, который быстро занял город, где еще до его прибытия вспыхнуло восстание против Сигизмунда^[268]. Теперь, когда первая часть плана была успешно реализована, шведские власти перешли ко второй, и 13 ноября 1599 г. наместник Выборга Аксель Риннинг обратился с письмом к воеводе Копорья, в котором просил пропустить шведские войска через новгородские пригороды в Прибалтику^[269]. Разрешение скоро было получено^[270]. 8 февраля отряд из 900 шведских всадников прибыл в Нарву^[271], и началось завоевание Эстонии шведской армией. Тем самым русское правительство помогло шведскому регенту овладеть той территорией, которую оно совсем недавно было намерено поставить под свой политический контроль и в которой само Русское государство было жизненно заинтересовано. Следует отметить при этом, что предпринятые меры не сопровождались какими-либо уступками со стороны Швеции. Напротив, именно в это время, осенью 1599 г., шведские власти отказались пропустить через Выборг посольство королевича Густава к герцогу Карлу^[272], дав понять тем самым, что шведское правительство отрицательно относится к русским планам, связанным с этой личностью.

В контексте русской балтийской политики односторонние уступки в пользу Швеции представляются, таким образом, немотивированными. Если же принять во внимание, что, решая вопрос о Прибалтике, русское правительство в тог момент рассматривало сложившиеся в этом районе отношения в рамках того большого плана перестройки международных отношений в Восточной Европе, осуществление которого начиная с лета 1599 г. стало главной задачей русской внешней политики, то действия России станут понятными. Для осуществления этой главной задачи русское правительство, несомненно, нуждалось в том, чтобы привлечь Швецию в состав антипольской коалиции. С этой точки зрения вступление шведских войск в Эстонию было даже выгодно, поскольку тем самым герцог Карл оказывался в состоянии конфликта не только с Сигизмундом, но и с Речью Посполитой, и его заинтересованность в осуществлении русского плана существенно повышалась.

Ведя к обострению польско-шведских отношений и одновременно демонстрируя искреннюю заинтересованность России в сотрудничестве со Швецией, сделанные уступки должны были облегчить русским послам в Стокгольме решение главной задачи — заключения русско-шведского союза, направленного против Сигизмунда и его сторонников в Речи Посполитой. При этом следует учитывать, что русское правительство, несомненно, возлагало серьезные надежды на то, что в обмен за оказанные услуги ему удастся добиться от шведского правительства уступки Нарвы^[273], что, даже в случаенеблагоприятного исхода с Максимилианом, обеспечивало России выход к Балтийскому морю. В случае же благоприятного развития событий русское правительство, по-видимому, не намерено было связывать себя условиями русско-шведского соглашения. В этом убеждает отношение русского правительства к королевичу Густаву. После захвата Эстонии шведскими феодалами этот принц, казалось, стал для русского правительства практически бесполезным. Однако он продолжал жить в столице и пользоваться вниманием двора, хотя уже весной 1600 г. русские власти имели в своем распоряжении точные данные, показывающие политическую ненадежность кандидата в ливонские правители^[274]. Очевидно, что русское правительство не отказалось от своего проекта создания в Ливонии вассального королевства во главе с Густавом, несмотря на отрицательное отношение к нему шведов, и при благоприятных условиях было готово его осуществить.

Действительно, в случае удачи русского плана и установления русского политического влияния в Речи Посполитой русское правительство имело бы все возможности для пересмотра условий соглашения со Швецией в свою пользу. Тем самым судьба русских планов на Балтике оказывалась в прямой зависимости от того, удастся или нет Максимилиану утвердиться на польском троне. В этом отношении дело, казалось, обстояло наилучшим образом. Русские агенты в Прибалтике сообщали в Москву, что «король Жигимонт от королевства отставлен со всяким бесчестьем, и коруна-деи… с него снята». «А будет-деи, государь, в Полше и в Литве римъского цысаря Руделфа брат Максимилиян на королевстве»^[275]. Задуманный проект был, таким образом, близок к осуществлению. Однако весной 1600 г. стало ясно, что в действительности все обстоит далеко не так.

Глава III. Международные отношения в Восточной Европе и начало польско-шведской войны

Русско-австрийские переговоры и их результаты

Как бы ни были важны те или иные изменения в отношениях между Россией и Швецией, не они определяли направление русской внешней политики. Дальнейшее направление русского внешнеполитического курса зависело прежде всего от результатов русско-австрийских переговоров.

Эти переговоры, которые вел с русской стороны думный дьяк Афанасий Власьев, а с австрийской — советники Рудольфа II, начались в Пльзне, куда император, спасаясь от морового поветрия, уехал из Праги в начале октября 1599 г.^[276] Если первоначально русский посол, как и другие русские дипломаты, возлагал на них большие надежды, то очень скоро ему пришлось убедиться в сдержанном отношении австрийского двора к широким внешнеполитическим замыслам царя Бориса.

Ответ на предложения Власьева о совместном выступлении Габсбургов и России для возведения эрцгерцога Максимилиана на польский трон был дан советником императора Румпфом на встрече с русским послом, состоявшейся 16 октября.

Поблагодарив за внимание к политическим интересам Габсбургов, Румпф большую часть своего выступления посвятил характеристике внутреннего и внешнего положений австрийской державы, которая в течение целого ряда лет вела длительную и тяжелую войну с султаном. Страна разорена, казна опустела, на границе стоят огромные турецкая и татарская армии, «а Цесаревых людей немного и нужа Цесаревым людем великая, а помочи Цесарю ниотколе нет». В этих условиях император даже «ныне с Турским хотел помириться». Так как вести одновременную войну с Речью Посполитой и Турцией империя не может, то остается «ныне терпеть, хотя и досадно». Заканчивая свою речь, Румпф сказал, что, «как даст бог время, и Цесарское Величество хочет вперед над Польшею промышляти, брата своего Макеимилияна арцыкнязя безчестье и убытки мстити». Когда император найдет момент подходящим для такого выступления, он известит об этом своего русского союзника^[277].

Из речи Румпфа Власьева заинтересовало, по понятным причинам, лишь сообщение о возможном примирении между Габсбургами и Турцией, и он стал добиваться от собеседников более обстоятельных сведений на этот счет. Вкратце ответив на его вопросы, императорские советники затем поинтересовались, каким путем посол поедет назад в Россию, тем самым давая понять, что с их точки зрения переговоры закончены. Для дальнейшего обсуждения поднятых послом вопросов император направляет в Москву своего посла Абрагама фон Дона^[278]. На русские предложения о выступлении против Речи Посполитой последовал, таким образом, определенный отказ.

В переговорах о браке между австрийским принцем и дочерью Бориса также наметились трудности. Прежде всего император сразу же отклонил кандидатуру Максимилиана как неприемлемую и наметил в качестве возможного жениха для царской дочери 16-летнего эрцгерцога Максимилиана-Эрнста из ветви штирийских Габсбургов^[279]. Ветвь австрийского дома, к которой принадлежал юный принц, была особенно тесно связана с польским двором (король Сигизмунд III был женат на эрцгерцогине Анне — родной сестре Максимилиана-Эрнста) и очень дорожила этими связями^[280]. Выбор кандидата был для русских внешнеполитических планов самый неблагоприятный, и это скоро привело к столкновению интересов сторон. В то время как эрцгерцогиня Мария и ее старший сын Фердинанд в своих письмах к императору категорически настаивали на том, что решения о браке нельзя принимать, не посоветовавшись с ближайшими родственниками — королем Испании и королем Польши^[281], Власьев в своих «пояснениях» не менее определенно требовал, чтобы при решении вопроса не ставились в известность какие-либо иностранные государи, в особенности король польский, так как он «причинил много зла» русскому царю^[282]. Переговоры о браке тем самым зашли в тупик.

К тому времени, когда в конце октября в связи с болезнью Власьева в переговорах наступил перерыв, отрицательное отношение императора и его советников к русскому внешнеполитическому плану в целом определилось вполне отчетливо.

Следует отметить, что к различным русским предложениям отношение императора не было одинаковым. Вопрос о браке между двумя домами явно вызвал живой интерес в окружении императора: подыскивалась подходящая кандидатура^[283], уточнялись детали брачного контракта и т. д. В то же время предложения о совместном выступлении обоих государств против Речи Посполитой были отвергнуты сразу же, без обсуждения отдельных деталей и возможных вариантов. Очевидно, именно эта часть русского проекта была неприемлемой для императора и его окружения.

Результаты переговоров в Пльзне, таким образом, не оправдали ожиданий, которые возлагала на них русская дипломатия.

Ошибка, допущенная Посольским приказом при разработке своих планов, объяснялась тем, что в Москве в конце 90-х годов, как, впрочем, и в предшествующий период, не делали различий между политической деятельностью императора, с одной стороны, и отдельных австрийских принцев — с другой. Заявления эмиссаров эрцгерцога Максимилиана поэтому рассматривались русскими дипломатами как выражение политического курса австрийского дома в целом и его главы — императора Рудольфа II в частности. Между тем такое представление далеко не соответствовало действительности.

Уже в конце 80 — начале 90-х годов XVI в., когда все представители австрийского дома придерживались по отношению к Речи Посполитой принципиально аналогичного политического курса, стремясь поставить эту страну под свое непосредственное влияние, посадив на польский трон одного из эрцгерцогов, между внешнеполитической деятельностью императора и эрцгерцога Максимилиана имелись серьезные различия. Рудольф II относился с известной долей скептицизма к авантюрным планам своего брата и сам действовал гораздо более осторожно. Когда же с середины 90-х годов австрийское правительство начало пересматривать свой политический курс по отношению к Речи Посполитой, дело быстро дошло до прямого конфликта между этими членами австрийского дома.

Пересматривая свою политику, император и его советники исходили из того бесспорного факта, что неоднократные попытки посадить на польский трон австрийского принца закончились полным провалом, резко усилив настроения враждебности по отношению к Габсбургам в широких слоях господствующего класса Речи Посполитой. Неэффективность прежних методов решения вопроса заставляла Габсбургов, отказавшись от нереальных попыток превратить Речь Посполитую в часть владений австрийского дома, искать других путей подчинения Речи Посполитой австрийскому влиянию.

Поиски таких путей облегчались тем, что в силу различных причин, прежде всего успехов контрреформации в Речи Посполитой, постепенно усиливались позиции влиятельных групп католических прелатов и магнатерии, которые были готовы к политическому сотрудничеству с Габсбургами, если последние откажутся от своих притязаний на трон Речи Посполитой. Устанавливая связи с этими кругами, группировавшимися вокруг короля Сигизмунда III, одного из самых ярых поборников контрреформации, можно было пытаться, воздействуя на них, направлять внешнюю политику Речи Посполитой в интересах австрийского дома.

После ряда дискуссий начала 90-х годов император и его советники не без некоторых. колебаний избрали именно этот путь и в установлении контактов с «королевской» партией добились определенных успехов. Уже в 1594–1597 гг. во время переговоров об антитурецкой лиге Сигизмунд III и его окружение выступали за то, чтобы Речь Посполитая защитила владения Габсбургов от турок. В 1598 г. он же, как указывалось выше, пытался урегулировать в приемлемом для Габсбургов духе положение в Семиградье. Правда, из-за наличия в Речи Посполитой сильной антиавстрийской оппозиции ему в обоих случаях не удалось добиться успеха, но позиции «королевской» партии в стране постепенно усиливались и перед Габсбургами в этом отношении развертывались самые благоприятные перспективы. Так обстояло дело, когда в Пльзень прибыл со своими предложениями Власьев.

Естественно, что в таких условиях конфликт австрийского дома с Речью Посполитой мог легко лишить императора всех достигнутых успехов и нанести сильнейший ущерб проавстрийским симпатиям в Речи Посполитой. Одновременно выступление против Речи Посполитой, которой к этому моменту в планах римской курии отводилась роль главного орудия контрреформации на севере Европы, наверняка сыграло бы на руку протестантам, привело к конфликту между папством и Габсбургами, престижу императора как главного защитника католической веры в Центральной и Юго-Восточной Европе был бы также нанесен сильный ущерб. Наконец, в условиях, когда Габсбурги были заняты войной с турками, неудачный исход вмешательства во внутреннюю жизнь Речи Посполитой мог вообще поставить их в очень трудное положение.

Принятие русского плана приводило, таким образом, к неблагоприятным для австрийского дома последствиям, вовсе не гарантируя выгодного результата. В условиях, когда имелась возможность добиваться сходных целей мирными средствами и с солидными шансами на успех, отношение императора и его советников к русским предложениям могло быть только отрицательным. Правда, австрийские дипломаты при этом стремились смягчить свой отказ, представляя его как результат конкретных неблагоприятных условий и подчеркивая общность основных принципов политики обоих государств по отношению к Речи Посполитой, но объяснялось это тем, что австрийское правительство было заинтересовано в получении из России денежных субсидий на войну с турками^[284], а поэтому и маскировало имеющиеся между государствами реальные разногласия.

Однако эрцгерцог Максимилиан, для которого смена курса была равнозначна краху его политической карьеры, и стоявшие за ним круги немецких феодалов продолжали вести по отношению к Речи Посполитой прежнюю политику. Во второй половине 90-х годов эрцгерцог в документах, исходивших от него, продолжал титуловать себя «избранным польским королем», а его сторонники по-прежнему вели в Речи Посполитой агитацию за низложение Сигизмунда и возвращение на трон «законного короля» — Максимилиана. Такая политика, мешавшая установлению контактов между императором и «королевской» партией, вела неизбежно к столкновению между политическими группировками. Начиная с 1596 г. советники императора начали кампанию с целью добиться отречения Максимилиана от титула польского короля, чтобы устранить последние препятствия на пути установления полного взаимопонимания между Габсбургами и «королевской» партией. В мае 1598 г., как уже указывалось выше, Максимилиан был вынужден уступить требованиям Рудольфа II^[285].

В борьбе за польский трон Максимилиан в 90-е годы пытался найти поддержку своим планам в Москве. Именно от политической партии, возглавлявшейся эрцгерцогом, исходили неоднократные просьбы помочь Максимилиану отнять у Сигизмунда III польский трон. В Москве эти предложения воспринимались как выражение политики австрийского дома в целом, в действительности же они исходили от политической группировки, которая не оказывала определяющего влияния на внешнюю политику державы Габсбургов.

Для московского правительства, не имевшего своего постоянного представительства в Праге и не располагавшего поэтому постоянной и достоверной информацией о взаимоотношениях между австрийскими принцами, разобраться в положении было тем труднее, что Максимилиан вел свои сношения с Россией через связанных с ним лиц, находившихся на австрийской дипломатической службе и приезжавших в Россию в качестве официальных представителей императора^[286]. Кроме того, до конца 90-х годов русское правительство в силу неблагоприятной международной ситуации не обращалось к императорскому двору с предложениями о совместном выступлении против Сигизмунда III, а поэтому различия в политической ориентации различных групп Габсбургов оставались для него скрытыми^[287].

«Отречение» Максимилиана в мае 1598 г. не означало, что эрцгерцог и стоявшая за ним политическая группировка отказались от своих политических планов по отношению к Речи Посполитой. Поэтому император и его окружение стремились не допустить установления непосредственных контактов между эрцгерцогом Максимилианом и русским посольством. Когда Власьев выразил пожелание встретиться с Максимилианом для передачи эрцгерцогу адресованной ему царской грамоты, то австрийские представители сообщили, что в данный момент это невозможно, так как Максимилиан отправился в путешествие и его местопребывание не известно. Власьеву предложили переслать Максимилиану царскую грамоту с кем-либо из приближенных^[288].

Однако находившиеся в Пльзне представители Максимилиана своевременно информировали его о прибытии русского посольства, содержании русских предложений, а также о том, что советники императора стараются помешать встрече Власьева с эрцгерцогом^[289].

В результате Максимилиан через своих представителей в Пльзне и через симпатизировавших ему вельмож из окружения императора начал настойчиво добиваться встречи с русским послом и, поскольку официально ему нельзя было отказать в этом, довольно быстро добился своего. Уже 30 октября Власьев был поставлен в известность, что император по просьбе Максимилиана «отпускает» русского дипломата в резиденцию эрцгерцога в Мергентейме.

Однако, согласившись на встречу Максимилиана с русским послом, советники императора стремились свести ее к простой формальности, полностью закончив переговоры с Власьевым еще до его отъезда в Мергентейм. От эрцгерцога Власьев должен был уже прямо ехать в Любек, а оттуда после открытия навигации — в Россию^[290]. Поэтому в тот же день ему был передан для ознакомления текст «ответа» на русские предложения, который император должен был вручить Власьеву на прощальной аудиенции перед отъездом из Пльзня^[291]. Первоначально русский дипломат в общем не возражал против такого решения, ограничившись лишь небольшими замечаниями по поводу показанного ему текста^[292]. Однако намеченная, по-видимому, на ближайшие дни аудиенция не состоялась из-за болезни Власьева^[293], а когда через месяц вопрос об этом снова встал на повестку дня, настроение посла резко изменилось. Причиной этого явились, по-видимому, две встречи, состоявшиеся 10 и 30 ноября.

10 ноября Власьева посетил гонец Максимилиана Тальгеймер, передавший ему грамоту эрцгерцога с просьбой прибыть в Мергентейм. Гонца сопровождали представители Максимилиана при императоре Л. Паули и Т. Фишер^[294]. Из разговоров с ними Власьев, видимо, уяснил, что эрцгерцог и его советники относятся к русским предложениям иначе, чем при императорском дворе.

Еще более важное значение имела состоявшаяся 30 ноября встреча Власьева с послом Михая Петром Арменопулом. Причиной появления валашского посла в Пльзне была новая смена ситуации на Балканах. Назревавший конфликт между Андреем Баторием и Михаем в октябре 1599 г. привел к военному столкновению между ними и гибели Батория. К началу ноября валашская армия прочно овладела Семиградьем^[295]. Петр Арменопул был послан в Пльзень, чтобы сообщить об одержанной победе. При этом имелся в виду не только императорский двор, так как через несколько дней по прибытии в город^[296] валашский посол по приказу воеводы посетил Власьева, информировал его о происшедших событиях, благодарил за то, что «Великий государь царь и великий князь Борис Федорович, всеа Русии самодержец, Михаила воеводу жалует», и просил, чтобы и впредь «Михаила воеводу царское величество жаловал». Русский дипломат со своей стороны поздравил Петра с победой «над Турского и Литовского голдовником» Андреем Баторием^[297].

Характер поздравления показывает, как понял русский дипломат происшедшие события. Было очевидно, что валашский воевода вступил в конфликт с Речью Посполитой и снова ищет сближения с Россией. Тем самым можно было бы рассчитывать на поддержку Михая в случае возобновления русско-австрийских переговоров о совместном выступлении против Сигизмунда III.

Очевидно, рассчитывая в дальнейшем при содействии валашского воеводы и эрцгерцога добиться изменения позиции Рудольфа II, Власьев при возобновлении 3 ноября переговоров с Румпфом и Траутзоном категорически отказался идти на прощальную аудиенцию к императору до поездки в Мергентейм и настаивал на том, что в соответствии со сложившейся практикой «отпуск» посла может иметь место лишь непосредственно перед его отъездом на родину. Оживленные дебаты продолжались несколько дней, и императорские советники вынуждены были уступить^[298]. 10 декабря Власьев выехал к Максимилиану, не закончив (по крайней мере официально) переговоров с императором^[299]. 22 декабря состоялась первая встреча Власьева с эрцгерцогом^[300].

Потерпев и здесь неудачу, император и его советники стремились держать переговоры в Мергентейме под своим контролем. 15 декабря император обратился с письмом к Максимилиану, в котором, информируя его о содержании переговоров и об ответе, данном русскому послу, настоятельно рекомендовал при переговорах с русскими придерживаться положений этого документа^[301].

Внешне казалось, что рекомендации императора достигли цели. В своих письмах от конца декабря 1599 г. Максимилиан заверил своего брата, что он не примет никаких решений без его ведома^[302]. Переговоры в Мергентейме, продолжавшиеся, судя по всему, всего несколько дней, закончились также, по-видимому, вполне приемлемо для Рудольфа II. В грамоте, адресованной царю, Максимилиан писал: «А что посольство было ко мне о великих делех, и мы о тех посольствах без думы… государя нашего и брата Римского Цесаря ответу вскоре Вашему Царскому величеству учинити не могли». Ответ на русские предложения Максимилиан обещал прислать в Москву вместе с «великими послами» императора^[303]. Однако шаги, предпринятые Максимилианом позднее, в начале января 1600 г., показывают, что это было лишь маскировкой и что эрцгерцог вовсе не собирался безропотно следовать указаниям императора.

2 января 1600 г. Максимилиан направил письмо своему брату Альбрехту, наместнику испанских Нидерландов^[304]. В этом письме, подробно излагая русские предложения, Максимилиан характеризовал их как неожиданную помощь ему лично и всему христианству^[305] и просил эрцгерцога дать совет императору, который якобы еще не принял решения и не дал ответа русскому послу. На следующий день письмо такого же содержания было отправлено австрийскому послу в Мадриде Кевенхиллеру^[306], очевидно, чтобы довести русские предложения до сведения Филиппа III. Максимилиан, таким образом, попытался заинтересовать в своих планах могущественных испанских родичей, вмешательство которых могло бы изменить в его пользу позицию императора.

Сопоставление писем Максимилиана с речью, произнесенной А. И. Власьевым в Пльзне, показывает, что русский план подвергся в Мергентейме существенным изменениям. Вместо завоевания короны Речи Посполитой в обоих письмах речь шла о том, что царь обещал Максимилиану помочь ему отвоевать Пруссию — старое владение Тевтонского ордена^[307], а вопрос о браке с Ксенией был вообще обойден молчанием.

Хотя инициативу постановки вопроса о Пруссии Максимилиан приписывал русскому послу, его утверждение вызывает ряд сомнений. Русское правительство на протяжении XVI в. (если не считать краткого эпизода 1515–1520 гг.) не проявляло никакого интереса к судьбам Пруссии. Имеющиеся у нас данные о русских контактах с Максимилианом ясно показывают, что русских политиков эрцгерцог интересовал прежде всего как претендент на трон Речи Посполитой.

Между тем у самого эрцгерцога были причины для особого интереса к судьбе Пруссии.

С середины 80-х годов Максимилиан был тесно связан с Тевтонским орденом, в котором он занимал сначала высокий пост коадъютора, а с 1590 г. стал его главой — великим магистром^[308]. В своих предприятиях он широко опирался на поддержку этой организации^[309]. В свою очередь устремления немецких дворян — членов ордена накладывали отпечаток на внешнеполитические планы эрцгерцога, тем более что значительная часть его приближенных также принадлежала к числу тевтонских рыцарей^[310]. Как глава ордена, Максимилиан должен был проводить в жизнь его внешнеполитическую программу, заключавшуюся в том, что ордену для восстановления его прежней славы и могущества должны были быть возвращены все некогда находившиеся под его властью земли в Прибалтике, прежде всего Пруссия.

Уже в донесениях 1585 г. испанского посла в Праге Гильельмо да Сан Клементе Филиппу II имеются сведения, что Максимилиан просил императора помочь ордену отнять у поляков его старые владения в Ливонии и Пруссии^[311]. В 1593 г. Николай Варкоч, выполняя поручения Максимилиана, выяснял в Москве, как отнесется русское правительство к захвату Ливонии Габсбургами^[312]. В 1598 г., отказываясь от притязаний на польский трон, эрцгерцог специально оговорил в акте «отречения», что он оставляет за собой право на Ливонию и Пруссию, которые должны ему принадлежать как гроссмейстеру Тевтонского ордена^[313]. В том же 1598 г. он, как указывалось выше, через Луку Паули пытался заручиться поддержкой русского правительства для осуществления своих планов восстановления ордена^[314].

Есть, таким образом, основание считать, что сам Максимилиан, отказавшись от предложенной ему польской короны, выдвинул на первый план Пруссию как объект совместных действий двух государств. Отсутствие русских материалов о переговорах в Мергентейме^[315] не позволяет установить, были предложения Максимилиана одобрены русскими дипломатами или просто приняты к сведению.

И отказ от больших планов одновременно со стремлением найти более реальный объект для своих притязаний, и обращение за помощью к испанским родственникам показывают неуверенность эрцгерцога в собственных силах. Между тем очень скоро выяснилась тщетность его надежд на испанскую помощь. Как раз в это время, ища союзников против восставших Нидерландов, испанские Габсбурги решили пойти на сближение с польским королем^[316]. Неудивительно поэтому, что в своем ответе Альбрехт советовал брату при решении поднятых вопросов следовать советам и желаниям императора. В апреле ответ подобного содержания был послан к нему из Мадрида^[317]. Оставшись предоставленным самому себе, эрцгерцог не решился на сепаратное выступление и не возобновлял контактов с русским послом, который из Мергентейма выехал на зимовку в город Хеб, где и находился до начала мая 1600 г., ожидая формального окончания переговоров^[318].

К этому времени, когда Власьев переехал в Хеб, положение снова изменилось, так как в дипломатическую борьбу вокруг русского плана включился с большой энергией воевода Михай.

Заняв Семиградье, этот крупный полководец и государственный деятель с огромной энергией взялся за осуществление своего главного политического плана: используя противоречие между великими державами, объединить Семиградье, Молдавию, Валахию в единое государство.

Русская внешнеполитическая программа, с которой Михая ознакомил, вероятно, Арменопул, в случае ее проведения в жизнь могла бы создать очень благоприятную обстановку для военной и дипломатической деятельности валашского воеводы… Прежде всего с выдвижением кандидатуры Максимилиана на польский трон снимался с повестки дня вопрос о правах эрцгерцога на Семиградье; Михай получал возможность, не вступая в конфликт с Габсбургами, удержать эту территорию под своей властью. Более того, оказывая помощь Максимилиану, Михай обеспечивал себе поддержку Габсбургов в борьбе за находившуюся под польским протекторатом Молдавию, которая после захвата Семиградья стала главным объектом устремлений валашского воеводы. А дальше развертывались перспективы включения в состав новой державы Волыни и Подолии^[319].

Не использовать такие возможности Михай, конечно, не мог и постепенно начал убеждать императорский двор в необходимости сделать Максимилиана польским королем.

Уже в январе 1600 г. в статьях, посланных императору, прося закрыть для польских войск переходы через Карпаты и дать ему субсидии для организации похода на Молдавию, Михай писал: «Когда Молдавия будет присоединена к Семиградью и Валахии, поляки будут вынуждены… надеть на эрцгерцога Матвея или Максимилиана польскую корону»^[320].

В марте 1600 г., накануне нападения Михая на Молдавию, тон заявлений валашских представителей стал еще более определенным. 6 марта при переговорах с австрийскими послами представитель Михая боярин Стойка заявил, что «господин воевода хочет… сделать эрцгерцога Максимилиана королем в Польше»^[321]. Двумя днями позднее он снова старался убедить австрийцев, что «теперь» налицо «наилучший удобный случай привести эрцгерцога Максимилиана к польской короне»^[322]. 13 марта валашские представители снова пытались вернуться к этому вопросу^[323].

Эта дипломатическая кампания была поднята Михаем, очевидно, после какого-то соглашения с русским послом^[324], так как в марте 1600 г., начиная переговоры с императором, он одновременно потребовал от Сигизмунда пропустить валашских послов в Москву^[325]. Тогда же бранденбургский дипломат, находившийся в Хебе, писал в своем донесении от 9 марта ансбахскому маркграфу, что русский посланник добивается аудиенции у императора^[326]. Власьев хотел, очевидно, поддержать со своей стороны усилия валашских дипломатов. Австрийско-валашские переговоры, продолжавшиеся несколько месяцев^[327], не привели, однако, к желательным для воеводы результатам, и новая попытка вовлечь Габсбургов в конфликт с Речью Посполитой закончилась неудачей. Складывавшаяся в первой половине 1600 г. международная ситуация толкала Габсбургов прямо в противоположную сторону.

Поскольку характер сложившегося, положения определялся во многом военно-дипломатической деятельностью Михая Храброго, то теперь следует обратиться к рассмотрению его политических планов в связи с его взаимоотношениями с Габсбургами.

Первоначально Габсбурги приветствовали выступление Михая против Батория, поскольку тем самым из Семиградья был удален ставленник антигабсбургских сил и можно было надеяться, что валашский воевода как вассал императора поспешит передать захваченную землю своему сюзерену. Этого, однако, не случилось. Вскоре выяснилось, что Михай намерен оставить эту территорию за собой, и в австрийско-валашских отношениях появились первые трещины. В дальнейшем настороженное внимание австрийских политиков к дипломатической деятельности воеводы еще более возросло, тем более что уже па рубеже 1599 и 1600 гг. Михай начал переговоры с Турцией, прося султана дать ему войска для похода на Речь Посполитую и пожаловать ему польскую корону^[328].

Неизвестно, в какой мере эти предложения отражали реальные планы воеводы, однако к весне 1600 г. слухи о притязаниях Михая на польскую корону получили широкое распространение, вызывая серьезное беспокойство политических деятелей Речи Посполитой^[329]. Император и его советники должны были понимать, что после отказа Габсбургов от притязаний на польский трон «московит» может оказаться склонным поддержать притязания валашского воеводы. Такая точка зрения могла возобладать у них тем скорее, что слухи о соглашении Михая с царем, направленном против Речи Посполитой, к весне 1600 г. также получили большое распространение^[330].

К этому надо добавить, что одновременно с обострением отношений на юге возникла угроза северной границе Речи Посполитой, так как весной 1600 г. война между ней и Швецией стала неизбежной^[331].

Речь Посполитая, таким образом, оказалась под угрозой одновременного нападения трех государств. В таких условиях детронизация Сигизмунда и его замена валашским воеводой становились реальной опасностью. Теперь Габсбурги уже не могли ограничиться сохранением нейтралитета, а должны были что-то сделать для спасения своего союзника — короля Сигизмунда.

Какие меры были приняты по отношению к Михаю, выяснилось в сентябре, когда после выступления воеводы с армией к польской границе в Семиградье вспыхнул мятеж магнатов, призвавших в страну австрийские войска^[332]. Какую позицию заняли Габсбурги в этой ситуации по отношению к России, позволяют выяснить сохранившиеся материалы, относящиеся к заключительной фазе русско-австрийских переговоров.

Предварительная подготовка к прощальной аудиенции русского посла у императора началась еще в марте 1600 г., когда, по сведениям Т. Фишера, император обсуждал с эрцгерцогами Матвеем и Фердинандом вопрос о том, какой окончательный ответ дать русским^[333]. Ответ, заготовленный еще до отъезда Власьева в Мергентейм, в новой ситуации, очевидно, не годился. Соответствующая работа к началу мая была, по-видимому, закончена, так как около 10 числа русские послы, очевидно по вызову императора, уже прибыли в Пльзень^[334]. На состоявшейся в конце месяца аудиенции Власьеву вручили два документа, подводивших итоги переговоров с австрийской стороны.

Первый из них — грамота Рудольфа II от 23 мая — был посвящен вопросу о браке. Император сообщал, что, поскольку ему не удалось узнать ближе намерений эрцгерцога, а задерживать Власьева он больше не может, он отправляет посла, не дав ему никакого ответа. В будущем, если ему удастся получить согласие эрцгерцога, он сообщит об этом царю. Учитывая реальное положение вещей, следует признать, что грамота представляла собой замаскированный отказ^[335].

Одновременно послу был вручен «ответ» на основные русские предложения^[336]. Сопоставляя текст его с речью Румпфа 16 октября, которая была, по-видимому, близка к первоначальному варианту «ответа», можно попытаться выяснить, что именно не устраивало императора и его советников в прежнем документе.

Если Румпф утверждал, что император, как и царь, «хочет вперед над Польшею промышляти, брата своего Максимилиана арцыкнязя безчестье и убытки мстити», но не может этого сделать из-за войны с Турцией, то данный А. И. Власьеву «ответ» был выдержан совсем в иных тонах. В нем, правда, выражалась благодарность за то, что «Царское Величество Цесарского Величества брата Максимилиана попамятовал и почтил», однако наряду с этим определенно указывалось, что «арцы-князь Максимилиян без Цесарского Величества мысли и ведома с Польским королем и Поляки в такую недружбу вшел». Таким образом, подчеркивалось, что император и его советники не принимают участия в политической деятельности эрцгерцога и не несут ответственности за ее результаты, а косвенно и сама эта деятельность подвергалась порицанию.

Одновременно давалась самая положительная оценка деятельности короля Сигизмунда, который «их Цесарскому Величеству послушен и любителей показался». В столкновениях, происходивших некогда между Габсбургами и Речью Посполитой, он «не виноват, пенять на него непригоже». В неприязненных по отношению к императору действиях виноваты коронный канцлер Ян 3амойский и его сторонники — «великие недруги дому Аустрейского». Однако даже им «для братцкие любви и доброхотенья» польского короля по отношению к императору Рудольф II «мстити… не хочет» и лишь надеется, что им за то будет «отмщение от бога».

Информируя царя о своих дружественных отношениях с Сигизмундом, император тем самым давал понять, что Габсбурги возражают против всяких перемен на польском троне. Такое предупреждение должно было удержать русское правительство от поддержки далекоидущих и опасных для Габсбургов планов валашского воеводы. Габсбурги, следовательно, не только отвергли русский план, но и недвусмысленно заявили, что в будущем конфликте они встанут на сторону короля Сигизмунда.

О возникших в Праге трудностях русское правительство должно было получить известное представление к концу февраля 1600 г., когда ганзейский купец Меллер доставил в Москву отписку, посланную Власьевым из Хеба^[337]. К этому времени у русских дипломатов, следовательно; уже могли возникнуть серьезные сомнения в возможности русско-австрийского союза. С возвращением Власьева в Москву, что имело место 29 июля 1600 г.^[338], ошибочность расчетов на русско-австрийское соглашение стала, несомненно, для царя Бориса и его советников совершенно очевидной.

Правда, определенным достижением русского правительства было заключение союза с Михаем Храбрым и обострение ситуации у южной границы Речи Посполитой^[339]. Думается, однако, что в Москве не переоценивали реальных возможностей валашского воеводы. Его выступление создавало затруднения для польско-литовского правительства и отвлекало его внимание на юг, но оно не могло радикально изменить в пользу России соотношение сил в Восточной Европе. Отказ Габсбургов от соглашения с Россией сделал осуществление русского проекта невозможным.

Неудачный исход русско-австрийских переговоров должен был повести к перестройке всей системы русской внешней политики. Русскому правительству предстояло найти новый путь к достижению своих внешнеполитических целей на Балтике, ограничившись рамками традиционного для русской внешней политики второй половины XVI в. треугольника Россия — Речь Посполитая — Швеция. Конкретные решения, которых в рамках этой локальной системы искало русское правительство, формировались у него под влиянием как развития отношений между Речью Посполитой и Швецией, так и перемен в русско-польско-литовских и русско-шведских отношениях, которые обозначились весной — летом 1600 г.

Смена русского внешнеполитического курса

Принципиальные перемены в системе международных отношений Восточной Европы, происшедшие весной 1600 г., заключались в том, что характер борьбы между Сигизмундом и его дядей, герцогом Карлом, с этого момента существенно изменился. Хотя отдельные польские магнаты, а отчасти и сейм, оказывали определенную материальную помощь своему королю на протяжении 1598–1599 гг., Речь Посполитая как государство не объявляла войны герцогу Карлу и его сторонникам и нс принимала никакого участия в происходящей борьбе. В этих условиях борьба между Карлом и Сигизмундом носила характер внутриполитического конфликта в Шведском королевстве.

Еще летом 1599 г. польско-литовский сенат выступил с попыткой посредничества между борющимися сторонами, а осенью 1599 г. сенату был адресован герцогом Карлом проект условий соглашения между шведским правителем и Сигизмундом^[340].

Весной 1600 г. положение изменилось. Сторонники Сигизмунда в Финляндии были разбиты, шведские войска вторглись в Эстонию, а, чтобы отразить их, у короля не было средств. Он был вынужден обратиться за помощью к сейму, и шляхта использовала это, чтобы снова усилить давление на короля. Когда зимой 1600 г. собрались предсеймовые сеймики, на них были приняты решения снова добиваться инкорпорации Эстонии^[341].

Все это положило конец колебаниям Сигизмунда в связи с определением государственно-правового статуса его владений в Прибалтике. На сейме, созванном в феврале 1600 г. в Варшаве, король заявил о своем согласии провести инкорпорацию шведской Эстонии в состав Речи Посполитой в соответствии с условиями «pacta conventa»^[342]. Этот акт, правда, практически лишал Сигизмунда последних остатков его собственных владений, но зато вовлекал в конфликт с ненавистным узурпатором Речь Посполитую, открывая для него новую возможность для продолжения борьбы за шведский трон. Действительно, с провозглашением инкорпорации частью Речи Посполитой объявлялась территория, значительная часть которой была во время работы сейма уже занята шведскими войсками, что делало конфликт между польско-литовскими феодалами и Шведским королевством неизбежным. Хотя польско-литовские сенаторы и послы испытывали известные опасения в связи с возможным конфликтом со Швецией, а многие из них совершенно правильно поняли истинные намерения своего короля, они оказались несклонны упускать представившуюся возможность для установления полного господства Речи Посполитой в Прибалтике, и в конце марта акт об инкорпорации Эстонии был торжественно обнародован^[343].

Значение этого шага было, конечно, понятно политическим деятелям обеих стран. Не случайно поэтому, что после решения сейма оба государства стали готовиться к войне^[344].

Для русского правительства, которое на протяжении весны 1600 г. получило в свое распоряжение весьма обильную информацию об этих приготовлениях^[345], общая ситуация, думается, также была вполне ясной. Перед русской дипломатией вставала проблема, как использовать наступающий конфликт, чтобы добиться выхода к Балтийскому морю. Правда, свою политическую линию русское правительство, как показано выше, четко определило еще до наступления открытого конфликта между Речью Посполитой и Швецией, взяв во второй половине 1599 г. курс на сближение со Швецией.

На протяжении первой половины 1600 г., однако, характер русско-шведских отношений сильно изменился. Если ранее Швеция была для русского правительства лишь одним из союзников при организации переворота в Речи Посполитой, после отказа Габсбургов от соглашения продолжение прежнего политического курса означало войну против Речи Посполитой со Швецией в качестве главного партнера.

Между тем на протяжении первой половины 1600 г. становилось все более явным расхождение внешнеполитической программы нового шведского правительства с русскими интересами на Балтике.

К концу марта 1600 г. в Москву возвратились В. Сукин и П. Дмитриев и информировали свое правительство о результатах переговоров с герцогом Карлом, которые они вели в Стокгольме с 26 ноября по 21 декабря 1599 г. Сторонам не удалось заключить никакого договора о союзе против Речи Посполитой. Герцог Карл подчеркивал свое дружественное отношение к царю и обещал направить в Москву посольство для продолжения переговоров, однако сама необходимость этих новых контактов указывала на то, что у шведского правительства русские условия союза вызывают возражения. Правда, в одном весьма существенном для русского правительства вопросе герцог Карл как будто проявил готовность пойти навстречу русским требованиям: в беседе с послами шведский правитель заявил, что он готов передать русским Нарву за большой выкуп, если царь выступит со всеми своими военными силами против поляков. Однако, не говоря уже о том, что указанная цена была для России слишком высокой, русские дипломаты не могли придавать этому предложению большого значения, поскольку оно не получило никакого отражения в письменном ответе шведской стороны.

Кроме того, сделанная уступка по существу обесценивалась тем, что в качестве условия успешногорезультата русско-шведских переговоров шведская сторона потребовала, чтобы русская сторона ратифицировала Тявзинский договор, а это означало признание со стороны России не только существующих границ между государствами, но и зафиксированной в этом документе системы экономических отношений, которая лишала русское купечество всяких возможностей прямого контакта с купечеством западноевропейских стран^[346].

Если смысл этого требования в первый момент оставался для русского правительства неясным, то последующие шаги шведского правительства должны были показать ему, о чем идет речь.

Уже в инструкциях, которые герцог Карл дал своим военачальникам накануне шведского похода в Эстонию, настоятельно указывалось на необходимость восстановить в этом районе предусмотренные Тявзинским договором условия торговли^[347], которые в период происходившей «смуты» во многом, по-видимому, перестали соблюдаться.

Позицию, занятую в этот период шведским правительством по отношению к русским экономическим интересам на Балтике, весьма показательно характеризует инцидент, имевший место в конце июня 1600 г. В это время к устью р. Наровы прибыл из своего путешествия в Германию Власьев. На нанятых им в Любеке двух кораблях он привез большую партию товаров, закупленных для царской казны. Поскольку эти товары не предназначались для торговли, посланник нашел возможным выгрузить их не в Нарве, где, согласно Тявзинскому договору, должна была производиться торговля иностранными товарами, а в находившемся на противоположном берегу Наровы Ивангороде.

Действия русского посла вызвали сильное беспокойство шведских властей в Прибалтике, а затем и самого герцога Карла, опасавшихся, что русские снова попытаются с помощью ганзейского купечества превратить Ивангород в русский порт, где торговля иностранными товарами производилась бы вне контроля шведских властей. К устью Наровы была послана шведская эскадра с предписанием захватить зафрахтованные Власьевым суда из Любека на обратном пути. Одновременно шведским послам, выехавшим к этому времени в Нарву для ведения переговоров с русским правительством^[348], было предписано добиваться от русского правительства, чтобы оно запретило своим послам при поездках за границу пользоваться судами из Любека. Герцог Карл предлагал в дальнейшем предоставлять в распоряжение русских дипломатов шведские суда^[349].

Блокированные шведами корабли стояли «у Ивангорода до осени», затем один из них «в великом страхованье в буре ушел», а другой еще осенью 1601 г. стоял «на приколе» на р. Луге. Команда, прожившая в России 14 месяцев, выехала в Любек на других кораблях^[350].

Этот инцидент показывает, что шведское правительство готово было самым решительным образом бороться за сохранение своего контроля над русской внешней торговлей.

В эти же годы и позднее в Нарве побывало много иностранных кораблей — немецких и голландских^[351]. С этим шведским властям, очевидно, временно пришлось примириться. Однако с начавшимися уже, по-видимому, в это время плаваниями русских купцов «за море», в Любек и другие северогерманские города^[352]они повели энергичную борьбу. Летом 1600 г. гость Тимофей Выходец, возвращавшийся из Любека, был задержан в Таллине и обвинен в нарушении Тявзинского договора. Тогда же герцог Карл заявил, что он будет останавливать всех русских купцов, которые захотят плавать «за море»^[353].

В своих дальнейших поездках в Любек русский купцам приходилось объезжать шведские владения^[354].

К лету 1600 г. русское правительство могло, таким образом, убедиться, что новое шведское правительство, c которым в Москве связывали определенные надежды на изменение традиционно враждебного по отношению к России шведского политического курса и приемлемое для обеих сторон решение балтийского вопроса, не только отвергло русские условия союза и намерено сохранить свои позиции в Эстонии, но и пытается в духе традиционной шведской политики использовать эти позиции для обогащения своей казны и своих подданных за счет интересов Русского государства.

Тогда же, в первые месяцы 1600 г., русская дипломатия потерпела еще одну неудачу, более частного характера. Безрезультатно закончились переговоры с Ригой. Первоначально они развивались успешно. В отписке от 23 декабря 1599 г. Меллер и Берген обнадеживали царя, извещая, что «в Риге лутчие люди шестнадцать человек ратманов и полатников желают за тебя, государя»^[355]. Одновременно правительству сообщалось, что Генрих Флягель (в документе говорится безымянно «он», но из дальнейших документов выясняется, кто добивался этого) просил прислать грамоту от имени царя «большому бурмистру свояку своему Клаусу Ику», «а хочет ту грамоту отдати тайно и тотчас»^[356]. Таким образом, речь шла уже об официальном обращении русского правительства к Клаусу Экку — главе рижского магистрата, а также «бургграву» — представителю польского короля в Риге.

Русские агенты одобрили предложение Флягеля и выслали в декабре проект такого обращения в Москву^[357]. Затем в феврале нового, 1600 г. сам Флягель приехал за царской грамотой в Псков^[358]. Русское правительство, однако, после некоторых колебаний пришло к заключению, что «ныне тое грамоту посылати еще не пригоже», и предпочло вести переговоры с рижанами «речью», для чего в феврале в Ригу был послан псковский гость Ю. Иголкин. Официальный ответ, извещавший русских агентов в Пскове о принятом решении, был послан из Москвы 6 марта^[359].

Еще до получения ответа Клаус Берген, очевидно по собственной инициативе, послал от своего имени письмо Клаусу Экку с изложением русских предложений. После этого события, однако, развернулись не так, как предполагал Флягель. 6 марта 1600 г. он был вызван в городской совет, где был подвергнут подробному допросу об адресате и содержании полученного письма и о том, почему оно адресовано бургомистру Экку. Почувствовав неладное, Флягель заявил, что Клауса Бергена он знает только по торговым делам, о содержании письма ему ничего не известно, так как оно запечатано, а знает ли царь об этом письме, он также не может сказать. Материалы допроса Флягеля вместе с латинским переводом присланной грамоты были отправлены литовскому канцлеру Льву Сапеге с просьбой сообщить королю о верности Риги^[360], а добравшийся к этому времени до Риги Ю. Иголкин был выслан из города^[361].

Контакты русского правительства с Ригой после этого прервались^[362].

Для рижского магистрата переговоры с царем были, по-видимому, лишь звеном в его сложной дипломатической игре, целью которой было добиться подтверждения сеймом городских привилегий. Поэтому, получив письменные доказательства заинтересованности царя в переходе Риги под русскую власть, магистрат поспешил передать их литовскому канцлеру для того, чтобы, с одной стороны, показать свою преданность Речи Посполитой, с другой — намекнуть на то, что если привилегии города и дальше будут нарушаться, он может изменить свою позицию. Серьезно разрывать с Речью Посполитой, от рынка которой город экономически зависел, городские власти не собирались пи в это время, ни позже.

Для русского правительства такой исход переговоров означал, что в случае конфликта с Речью Посполитой нет оснований рассчитывать, что русской армии удастся быстро овладеть выходом к Балтийскому морю в бассейне Западной Двины.

К лету 1600 г. у русского правительства были все основания для того, чтобы задуматься над правильностью своей внешнеполитической линии, которая в данных условиях вела к конфликту с Речью Посполитой без явных видов на успех и с главным потенциальным союзником, который еще до начала войны занял недружественную позицию по отношению к экономическим интересам России.

Найти в сложившейся ситуации выход, который открыл бы дальнейший путь к достижению русских целей на Балтике, русскому правительству помогли перемены, наступившие к началу 1600 г. в восточной политике Речи Посполитой.

Взгляды политических руководителей Речи Посполитой на взаимоотношения с Россией пережили за период с осени 1598 г. по осень 1600 г. известную эволюцию, обусловленную, как мы увидим далее, общими изменениями внешнеполитического положения страны в указанное время. Эту эволюцию можно проследить главным образом по письмам литовского канцлера Льва Сапеги^[363], сопоставляя их свидетельства с имеющимися в нашем распоряжении данными других источников.

Первое проявление беспокойства в связи с возможной позицией России в случае конфликта между Речью Посполитой и Швецией находим в письме, написанном Сапегой весной 1599 г., когда литовский канцлер посетил владения Речи Посполитой в Прибалтике. Канцлер, который усиленно собирал сведения о внутреннем положении России и намерениях русского правительства, констатировал в письме некоторые вызывающие у него тревогу факты. Так, посланец псковско-печерского игумена, приезжавший к Сапеге с жалобой на «людей пограничных», сообщил, что герцог Карл обращается к царю с предложениями дружбы, которые находят у последнего благоприятный отклик.

Регент добился того, что ему разрешено свободно вывозить из России продовольствие, которого в Швеции в данный момент не хватает, в то время как подданным Речи Посполитой это запрещено^[364]. Когда затем канцлер, вероятно, чтобы проверить эти сведения, послал одного из своих слуг «для живности» в Псков, ему, действительно, не позволили ничего купить на городском торге^[365].

Ясно, заключал Сапега, что Карл «не спит… старается очень о себе; не помешало бы это дружбе и расположению Московского к королю его милости, пану нашему; когда бы об этом король его милость захотел постараться, он легко добился того же (что и шведы. — Б.Ф.), а это бы очень помогло успокоению и отвоеванию Шведского королевства»^[366].

Для канцлера, таким образом, было очевидно, что между Москвой и Стокгольмом завязываются неблагоприятные для Речи Посполитой контакты, и он полагал, что польско-литовская дипломатия не должна в этой ситуации оставаться бездеятельной, что следует противодействовать проискам шведов в Москве и попытаться наладить хорошие отношения с Россией. Соглашение же с Россией могло бы определенно повлиять на благоприятный исход борьбы между Карлом и — Сигизмундом.

Сравнительно спокойный тон письма Сапеги свидетельствует, однако, о том, что в русско-шведских контактах он в тот момент явно не усматривал большой опасности. Очевидно, прежде всего потому, что положение шведского регента представлялось ему не особенно прочным. Исход борьбы был еще не вполне ясен. Казалось вероятным, что Сигизмунду и его сторонникам еще удастся при косвенной поддержке Речи Посполитой если и не одержать полную победу, то по крайней мере не допустить герцога Карла на контролируемые ими территории. На южной границе взаимоотношения с Османской империей были урегулированы долгосрочным мирным соглашением, а в граничивших с Речью Посполитой княжествах — Семиградье и Молдавии — сидели польские ставленники. Международные позиции Речи Посполитой представлялись прочными, и это настраивало канцлера на сравнительно спокойный лад.

Еще более уверенно оценивали ситуацию король Сигизмунд и его советники, что видно из их реакции на предложения, доставленные в апреле 1599 г. русским посольством. Русские предложения прислать в Москву посольство для возобновления переговоров о мире рада отклонила, потребовав, чтобы соответствующие переговоры проходили не в Москве, а в Варшаве^[367].

Магнаты Великого княжества были, по-видимому, не удовлетворены таким решением. Виленский воевода К. Радзивилл, находившийся во время переговоров в Варшаве, писал 23 апреля 1599 г. двоюродному брату Радзивиллу Сиротке, что он стремится не допускать столкновений при переговорах с русскими, чтобы «мы могли сноситься» с царем Борисом о «заключении перемирия или вечного мира»^[368]. Лев Сапега в письме, посланном 20 мая Радзивиллу из Кокнезе, выражал сожаление по поводу того, что не мог присутствовать при переговорах, и свою озабоченность в связи с тем, что «московский посланник уехал неудовлетворенный»^[369]. Однако точка зрения литовских магнатов явно не была принята во внимание королем Сигизмундом^[370].

Если на апрельских переговорах русские дипломаты, как можно думать, хотели ввести короля и его советников в заблуждение относительно истинных намерений своего правительства, то надо признать, что это им удалось. В то время как осенью 1599 — начале 1600 г. русское правительство прилагало усилия для детронизации Сигизмунда, дипломатия Речи Посполитой не сделала ничего, чтобы этим действиям воспрепятствовать^[371].

Между тем международная ситуация для Речи Посполитой, еще недавно казавшаяся довольно выгодной, постепенно ухудшалась. Преодолев затруднения, герцог Карл к осени 1599 г. овладел Финляндией. Скоро можно было ожидать появления шведских войск в Эстонии. Шведская дипломатия активно действовала в Германии и Скандинавии, подыскивая союзников. В этих условиях тревога литовского канцлера, с беспокойством наблюдавшего из Риги за ходом событий и не понимавшего, почему так пассивно ведет себя правительство, продолжала возрастать. Сообщают, писал он 2 сентября Радзивиллу Сиротке, что герцог Карл уже нашел себе союзника в лице датского короля. Если ему удастся из-за нашего небрежения заключить союз еще и с царем (такую возможность тоже следует учитывать), то что будем делать мы, которые все считаем маловажным и всем пренебрегаем? — восклицал Лев Сапега с гневом и с растерянностью^[372]. Тогда же трудности международного положения Речи Посполитой стали беспокоить литовских шляхтичей, которые начали обращаться к К. Радзивиллу с просьбами рассмотреть вопрос об отношениях с Россией на ближайших сеймиках^[373].

Король и его окружение, однако, не склонны были так пессимистически оценивать ситуацию. По-видимому, под влиянием сообщений русских дипломатов, «разоблачивших» в глазах Сигизмунда коварные замыслы герцога Карла, здесь сложилось представление, что в происходящем конфликте Россия займет благоприятную позицию по отношению к законному государю^[374].

Еще осенью 1599 г. политика восточного соседа не вызывала в этой среде серьезных опасений. Правда, в королевской инструкции от 20 ноября, предназначенной для рассылки на предсеймовые сеймики, затрагивался вопрос об отношениях с Россией, но сделано это было в самой общей форме. Король обращал внимание шляхты на то, что срок перемирия, заключенного с Россией, скоро истекает, и предлагал поэтому обсудить, какой путь решения спорных вопросов следует предпочесть в будущем: готовиться ли к войне или к мирным переговорам. Эта общая формула не содержала, как видим, ни оценки состояния отношений между Россией и Речью Посполитой в данный момент, ни определения задач, осуществления которых, по мнению короля, должна была бы в сложившейся международной ситуации добиваться в России польско-литовская дипломатия. В той же инструкции он сообщал шляхте, что не видит в данный момент открытой опасности Речи Посполитой со стороны России^[375].

Вскоре, однако, в настроениях Сигизмунда и его советников произошел резкий перелом. О происшедших переменах дает представление недатированная приписка к основному тексту инструкции, сделанная, видимо, где-то в декабре, перед самой рассылкой документа на сеймики.

В этой приписке король сообщал, что, по имеющимся у него сведениям, царь вступил в союз с герцогом Карлом; царь охотно пропустил через свою территорию в Эстонию шведские войска и снабдил их продовольствием, в то время как приверженцы Сигизмунда, бежавшие из Финляндии в Россию, брошены в тюрьму. Одновременно, указывалось в инструкции, царь строит на пограничье новые замки, укрепляет старые и принимает меры к увеличению своей армии. Эти и другие подобные факты, заключал король, показывают, что царь не заботится о соблюдении перемирия с Речью Посполитой и намерен начать против нее войну.

Поэтому король призывал шляхту тщательно обдумать создавшееся положение, так как часто жестоко ошибаются те, кто полагается на «трактаты», а союз между Россией и Швецией угрожает Речи Посполитой не только потерей «Инфлянт», которые были завоеваны с таким огромным трудом, но и ставит под удар Великое княжество^[376].

В королевском окружении, таким образом, к концу 1599 г. произошел решительный пересмотр взглядов на международную ситуацию в Восточной Европе, и прежняя беспечная уверенность уступила место тревожному беспокойству^[377]. Заседавший в декабре 1599 г. сеймик Великого княжества поспешно «ухвалил» налоги на оборону на случай возобновления войны с Россией^[378].

В другом районе, непосредственно граничившем с русскими землями, в Тартуском округе польской Прибалтики в начале 1600 г. началась настоящая паника. Русским купцам был запрещен въезд в Тарту. Население округи, ожидая «приходу Густава королевича с великою силою», стало поспешно съезжаться в город, чтобы «сесть в осаду»^[379].

Более спокойной была реакция сеймиков коронных воеводств, которым даже после возможного начала военных действий непосредственная опасность не угрожала^[380].

Тревога, охватившая к началу 1600 г. и короля, и магнатов, и большие группы шляхты, была вполне обоснованной, так как к этому времени международное положение Речи Посполитой действительно очень осложнилось.

Одновременно с появлением шведских войск в Эстонии и вступлением Речи Посполитой в прямой конфликт со Швецией изменилась в невыгодную для нее сторону ситуация на Балканах, где после захвата валашским воеводой Семиградья оказались под угрозой и южная граница Речи Посполитой, и ее вассальное княжество — Молдавия^[381].

Перед правительством Речи Посполитой возникла неприятная перспектива вести войну одновременно на двух фронтах. Опасность положения усугублялась тем, что в обоих случаях военный конфликт мог легко привести к внутриполитическим осложнениям.

Михай имел довольно прочные связи и с польскими сторонниками Максимилиана, часть которых с началом семиградской кампании поступила на службу в его армию, и с православным населением Украины, боровшимся против контрреформации^[382].

Внутреннее положение в польской Прибалтике было также очень неустойчивым. Сенаторы хорошо знали, что местное бюргерство с явной неприязнью относится к польским властям и с нетерпением ждет прихода шведов^[383].

В этих условиях присоединение Русского государства к возможным противникам Речи Посполитой могло поставить последнюю в очень трудное положение. Неудивительно поэтому, что в начале 1600 г. точка зрения литовских магнатов, добивавшихся того, чтобы уладить взаимоотношения с Россией путем переговоров, получила признание со стороны ряда коронных политиков^[384]. Под давлением с разных сторон уже в январе король дал поручение литовскому канцлеру подготовить проект грамоты в Москву от имени сенаторов о посылке комиссаров^[385].

Вопрос об отношениях с Россией стал предметом обсуждения на сейме, начавшем работу 9 февраля. Уже на первых заседаниях сейма вопрос занял довольно большое место в выступлениях сенаторов. Выступавшие представители Короны (подканцлер коронный П. Тылицкий, епископы плоцкий и познанский) указывали, что в данной ситуации, когда угрожает конфликт со Швецией, следует добиваться мира с Россией^[386]. Их доводы натолкнулись на возражения других сенаторов и послов коронных воеводств, считавших, что ситуация не столь тяжелая, чтобы Речь Посполитая обращалась к России с просьбой о мире^[387]. Споры тянулись, и 23 марта сейм разошелся, не приняв никакого решения. В этот момент более реалистично оценивавшие ситуацию послы Великого княжества, напомнив Сигизмунду о русских предложениях возобновить мирные переговоры, обратились к королю с просьбой, чтобы тот «послы великие для становенья покою вечного будь перемирья далшого назначити рачыл».

Взамен они обещали предоставить королю средства на ведение войны со шведами. Сигизмупд III принял их условия и уже после окончания сеймовых дебатов дал литовским представителям письменное обязательство удовлетворить их требование^[388].

Выступление литовцев, вероятно, оказало известное влияние на решение короля и сената придать миссии в Россию характер «великого посольства» и поставить во главе его одного из политических руководителей Великого княжества Литовского — канцлера Льва Сапегу. Высокий ранг посла указывал на то значение, которое придает его миссии Речь Посполитая.

10 апреля^[389] в Москву отправился гонец Бартоломей Бердовский за «опасной» грамотой для «великих послов».

Когда 26 мая в Москву пришли сообщения о прибытии на границу литовского гонца с просьбой о получении «опасной» грамоты для польско-литовских послов, для русских дипломатов должно было стать ясным, что внешнеполитическая линия Речи Посполитой на востоке изменилась. Отвергнув в 1599 г. русские предложения, Речь Посполитая теперь сама искала контактов с восточным соседом.

Тогда же, в июне 1600 г., в русскую столицу должны были прийти первые известия о появлении на границе шведского посольства, которое герцог Карл направил в Москву в соответствии с достигнутой в Стокгольме договоренностью. Проявленная шведским правительством инициатива была вполне понятной: накануне войны с Речью Посполитой и для Швеции урегулирование отношений с Россией, которые на данном этапе основывались на не ратифицированном обеими сторонами Тявзинском договоре, представлялось весьма желательным.

Таким образом, на рубеже весны — лета 1600 г. оба государства, готовившиеся вступить друг с другом в жестокую борьбу за Прибалтику, почти одновременно дали понять о своем желании начать переговоры с русским правительством. Тем самым перед царем Борисом и его советниками уже практически встала необходимость определить свое отношение к балтийскому конфликту.

О первых итогах размышлений русских дипломатов над этой проблемой позволяет судить отношение правительства к сделанным ему предложениям.

Что касается Бартоломея Бердовского, то он очень быстро получил возможность попасть в Москву. 14 апреля он был принят царем и имел возможность официально изложить цель своей миссии, а 19 апреля уже отправился в обратный путь с «опасной» грамотой для польско-литовских послов^[390]. Вернувшись в Варшаву, посланец сообщал, что его приняли очень тепло и что в Москве готовят польскому посольству хороший прием^[391].

Судьба шведской миссии оказалась иной.

Когда шведское посольство прибыло в Нарву, то окапалось, что русское правительство не выслало своих представителей на границу, не было прислано и «опасной» грамоты для проезда шведских послов в Москву. Одновременно русские пограничные власти потребовали возвратить им Нарву в соответствии с обещанием, которое дал герцог Карл русским послам.

Июнь — июль послы провели в Нарве без всяких результатов. Прибывший 8 августа в Таллин для завершения подготовки к войне герцог Карл попытался ускорить ход событий. О принятых им мерах он информировал послов письмом от 12 августа^[392]. Меры эти заключались в следующем. Прежде всего русским купцам, торговавшим в Таллине, герцог заявил, чтобы они «ис Колывани ехали и вперед не приезжали, покаместа царское величество с ним мир покрепит крестным целованием»^[393]. 25 августа русские купцы были высланы и из Нарвы^[394].

Таким образом, торговые связи между Россией и шведской Прибалтикой прервались. Одновременно на финской границе были собраны шведские войска^[395]. Тогда же в Прибалтике появились слухи, что если царь не подтвердит Тявзинский мир, то «Арцыкарло хочет миритца с полеким королем и стояти с ним на государя заодин». Эти слухи, по-видимому, распространялись самими шведскими властями^[396]. 25 августа, считая, видимо, почву подготовленной, герцог Карл направил царю особое послание, в котором требовал определенного ответа, будут ли присланы в Ивангород русские послы.

Однако предпринятые герцогом Карлом меры не изменили в благоприятную для него сторону позицию русского правительства: в ответ на запрещение русской торговли в Эстонии во Пскове были задержаны товары таллинских купцов^[397]. Одновременно, ивангородский воевода демонстративно отказался пропустить в Москву гонца с посланием герцога^[398]. Впрочем, и сам шведский правитель с самого начала был не очень уверен в эффективности предпринятых им мер. В письме от 16 августа секретарю посольства он высказал мнение, что успехи в войне против поляков заставят Россию отказаться от нейтралитета и пойти на военный союз со Швецией^[399]. Из этого следовало, что герцог Карл принял решение вступить в войну с Речью Посполитой, не дожидаясь исхода русско-шведских переговоров. В сложившейся ситуации ему ничего другого и не оставалось, хотя из-за неясных отношений с Россией он был вынужден задержать в Таллине и Выборге часть армии, предназначенной для войны в Ливонии^[400]. Уже после начала военных действий, 12 сентября, шведские послы в Нарве обратились с письмом к воеводе Ивангорода. Сообщая о том, что герцог начал военные действия против Речи Посполитой, они запрашивали, вступит ли Россия в войну. Никакого благоприятного ответа на это обращение также не было получено^[401].

Сопоставляя выявленные факты, следует констатировать, что представителю Речи Посполитой понадобилось всего пять дней для того, чтобы добиться той цели, которой безуспешно пытались достичь на протяжении трех месяцев шведские дипломаты.

Это обстоятельство характеризует перемены во внешнеполитической ориентации России, наступившие под влиянием изменений международной обстановки к середине 1600 г.

В отличие от предшествующих лет русскому правительству теперь представлялось более предпочтительным договариваться о судьбе Прибалтики с Речью. Посполитой.

Московские переговоры

Один из мотивов, склонявших русское правительство к тому, чтобы начать переговоры именно с Речью Посполитой, несомненно, определялся тем, что весной — летом 1600 г. возникшие перед этим государством серьезные международные трудности продолжали возрастать.

Они в значительной мере усугублялись тем, что шляхта, настаивая на инкорпорации Эстонии, не представляла себе всех реальных последствий такого решения и не склонна была предоставлять королю крупных финансовых средств на ведение войны со Швецией. Так, часть коронных сеймиков запретила своим послам вотировать какие-либо налоги и предписывала ни на какую ненужную для Короны войну не соглашаться^[402], одновременно советуя королю уладить дела со Швецией «советами, а не оружием»^[403]. Другие в общей форме предлагали обсудить вопрос о помощи Сигизмунду против шведских мятежников, лишь небольшая группа воеводств (прежде всего Мазовия) предписывали безоговорочно оказать королю всякую помощь для его восстановления на шведском троне. Позиция Литвы была более реалистической: литовцы понимали, что Эстонию придется у шведов отвоевывать силой, но и Литва соглашалась предоставить королю значительные субсидии лишь после заключения мира с Россией^[404]. В итоге сейм 1600 г. не принял никакого решения о финансировании военных действий против шведов. Правда, Сигизмунду, как уже указывалось, удалось добыть некоторые средства у Великого княжества Литовского, но для ведения большой войны их было недостаточно.

Последовавшее в мае 1600 г. нападение Михая Храброго на Молдавию и появление его армии на южных границах Речи Посполитой еще более осложнили международное положение страны и еще более обострили ситуацию с финансами, поскольку, не ожидая, пока честолюбивый воевода перенесет войну на земли Подолии, правительство Речи Посполитой сочло нужным универсалом от 27 мая объявить сбор посполитого рушения в Люблине^[405]. Между тем некоторые из созванных в Короне в мае 1600 г. посеймовых сеймиков снова отказались вотировать налоги; на сеймике в Корчине целая группа шляхты выступила с оправданием действий Михая^[406].

Король и Ян Замойский вынуждены были изыскивать из самых разных источников деньги для финансирования армии. Денег не хватало, и в письме от 4 июня 1600 г. Сигизмунд III предлагал Льву Сапеге заложить драгоценности, чтобы добыть денег^[407]. Набранные для военных действий в «Инфлянтах» войска в мае 1600 г. были спешно переброшены на юг^[408], и тем самым была обнажена северная граница, около которой постепенно концентрировалась шведская армия. Неопределенная позиция царя и Габсбургов также вызывала беспокойство в польском обществе. По стране распространялись слухи, что между противниками короля Сигизмунда уже заключен договор о разделе страны: царь должен получить Литву, Максимилиан — Краков, герцог Карл — «Инфлянты»^[409].

Правительство Речи Посполитой, разумеется, руководствовалось не слухами. Имевшиеся в его распоряжении более надежные сведения о русской внешней политике в первой половине 1600 г. давали достаточно оснований для беспокойства. Так, в конце марта стало известно о попытках русских агентов склонить Ригу к отделению от Речи Посполитой^[410]. С юга на протяжении первых месяцев 1600 г. поступали сообщения о подозрительных контактах между русскими и валашским воеводой^[411]. Требование Михая пропустить в Москву его послов было также тревожным симптомом^[412].

В таких условиях поездка польско-литовских дипломатов в Москву, чтобы не допустить вступления России в войну, становилась для правительства Речи Посполитой все более необходимой. Формальные препятствия для такой поездки отпали, когда в июле Бердовский привез из Москвы «опасную» грамоту^[413]. Однако из-за задержки второго посла, каштеляна варшавского С. Варшицкого, отъезд посольства откладывался. Обеспокоенный этим, Лев Сапега писал К. Радзивиллу 28 августа: «Карл не спит, действует и старается помешать нашему посольству, чтобы московский не только о вечном [мире], но даже и о временном перемирии [с нами] не разговаривал, каковые действия, если из-за нашего позднего приезда туда дойдут, один бог лишь знает, чего мы тогда сможем добиться»^[414].

Это письмо показывает, как пессимистически оценивал обстановку глава «великого посольства» Речи Посполитой.

Его беспокойство должно было еще более возрасти, когда уже по приезде в Москву послы получили письмо Сигизмунда III от 30 октября, в котором король ставил их в известность, что. герцог Карл, не довольствуясь отнятыми у законного государя землями Шведского королевства, перешел границу и захватывает «замки», принадлежащие Речи Посполитой. Одновременно король сообщал и о начале военных действий в Молдавии^[415].

Таким образом, осенью 1600 г. война шла и на южной, и на северной границе Речи Посполитой, и это определенно должно было заставлять польско-литовских дипломатов проявлять уступчивость по отношению к требованиям русских.

Одновременно, однако, в Москве перед самым началом переговоров произошли события, которые должны были несколько успокоить их волнение. В начале ноября 1600 г. был арестован (о чем быстро стало известно послам) один из первых вельмож государства — боярин Федор Никитич Романов, которого обвиняли в попытке переворота, и ряд близких к нему лиц. Этот факт, несомненно, показывал, что внутриполитическая ситуация в России является острой и борьба царя Бориса со «знатными», отголоски которой доносились до Речи Посполитой еще во второй половине 90-х годов, продолжается.

Внутриполитическая напряженность, несомненно, должна была ограничивать внешнеполитическую активность русского правительства, и польско-литовские дипломаты, конечно, это учитывали.

К сожалению, проследить воздействие всех этих противоположных факторов па позицию польско-литовских дипломатов во время переговоров в настоящее время невозможно из-за отсутствия в имеющихся материалах о посольстве Льва Сапеги^[416] документа, в котором бы определялись те конкретные политические задачи, которые ставило перед посольством правительство Речи Посполитой.

Официально посольство направлялось в Москву для того, чтобы начать с русским правительством переговоры «о вечном соединении и докончании» между Россией и Речью Посполитой. (О необходимости обсудить этот вопрос стороны принципиально договорились при заключении перемирного договора 1591 г., но до переговоров на протяжении 90-х годов дело так и не дошло). Поэтому послам предписывалось предложить на обсуждение русского правительства проект условий «вечного мира и союза» между Россией и Речью Посполитой и был дан текст этого проекта^[417]. В его основе лежал документ, составленный, по-видимому, в конце 90-х годов и лишь слегка перередактированный применительно к новой обстановке.

Однако, хотя исследователи, занимавшиеся изучением посольства Льва Сапеги, уделяли обычно преимущественное внимание рассмотрению этого проекта, не подлежит сомнению, что никакого практического значения он иметь не мог. Как видно из приведенных выше документов и высказываний, принадлежавших прежде всего самому главе польско-литовского посольства, политические деятели Речи Посполитой хорошо понимали, как неблагоприятно для их государства сложилась международная ситуация в Восточной Европе. В таких условиях не могло быть никаких надежд па то, что удастся заставить русское правительство пойти на создание в Восточной Европе межгосударственного объединения, в котором главная роль должна была принадлежать Речи Посполитой. Король и сенаторы, как представляется, на это и не рассчитывали. По всей вероятности, врученный послам проект должен был служить приличным объяснением причин отправления посольства и одновременно явиться поводом для переговоров, в ходе которых должны были рассматриваться те конкретные политические вопросы, для решения которых польско-литовские дипломаты отправились в Москву.

Почему же эти задачи не были сформулированы в официальной инструкции? Ответ на этот вопрос дает знакомство с документацией предшествующего «великого посольства» Речи Посполитой, посетившего Москву в 1590 г. Послам тогда были вручены две инструкции. Одна — главная, представлявшая собой проект условий «вечного соединения» между государствами и копия которой была включена в посольскую книгу^[418], и другая — дополнительная, в которой определялись те конкретные политические цели, осуществления которых должны были добиваться послы. Дополнительная инструкция не была включена в состав посольских книг и лишь случайно сохранилась среди разрозненных материалов^[419].

Вероятно, и посольство Л. Сапеги также получило дополнительную инструкцию, которая в отличие от инструкции посольству 1590 г., по-видимому, не сохранилась^[420]. Теперь можно только догадываться, какие конкретные политические задачи поставило правительство Речи Посполитой перед своим посольством.

Судя по всему, в случае неудачи переговоров о «вечном соединении и докончании», послы должны были добиваться продления перемирия между государствами, чем достигалась бы нейтрализация России и ее невмешательство в войну Речи Посполитой со Швецией и Валахией. На каких условиях и на какой срок польско-литовские послы были уполномочены заключить перемирный договор с Россией, остается неизвестным.

Перейдем теперь к рассмотрению хода русско-польских переговоров в Москве. 6 октября^[421] посольство Речи Посполитой въехало в Москву, 16 октября оно было торжественно принято царем, а 23 ноября начались переговоры^[422]. На втором заседании, 24 ноября, Сапега вручил русским представителям^[423] проект условий «вечного мира» между обоими государствами.

Как и следовало ожидать, этот проект сразу же вызвал ряд возражений с русской стороны. Соглашаясь в принципе заключить союз с Речью Посполитой, русские дипломаты решительно отклонили все пункты польско-литовского проекта, выходившие за рамки обычного политического соглашения между государствами^[424]. А без этих условий соглашение утрачивало интерес для представителей Речи Посполитой. Не добившись согласования своих точек зрения, стороны очень скоро констатировали неудачу переговоров о «вечном соединении» и перешли к обсуждению возможных условий перемирия^[425].

В центре начавшихся переговоров сразу же оказался вопрос о судьбе Прибалтики. Уже во время обсуждения привезенного Сапегой проекта русские представители отказались признать за королем Сигизмундом титул «Лифляндский» и заявили, что «Лифлянская земля искони вечная отчина великих государей наших и никому ее не держати»^[426].

На первом заседании, посвященном обсуждению условий перемирия, 30 ноября русские представители конкретизировали свои предложения. Они потребовали, чтобы Речь Посполитая уступила им свои права на Эстонию и три города на территории польской Прибалтики— Тарту, Вильянди и Пярну с прилегающими уездами. Обрисовав в большой речи трудности внешнеполитического положения Речи Посполитой, Власьев заявил послам, что эти уступки по существу не нанесут ущерба их государству. Ведя войну со «многими недругами», а в том числе с герцогом Карлом и валашским воеводой Михаем, за спиной которого стоит император, Речь Посполитая все равно не сможет удержать за собой эти территории. Между тем если эти условия будут приняты, то русские войска, заявил А. Власьев, «помогут вашему королю занять Лифляндию», т. е. отвоевать у шведов захваченные ими земли в польской Прибалтике. Если послы будут неуступчивы, то положение Речи Посполитой может еще более ухудшиться, так как герцог Карл ради союза с Россией готов не только уступить большие территории в Прибалтике, но и признать себя вассалом царя. Поскольку все-таки польско-литовские послы отказались принять эти предложения, русские представители на следующем заседании, состоявшемся 4 декабря, уменьшили свои требования и добивались только уступки Эстонии^[427].

Анализ предложений, выдвинутых русскими представителями на этой стадии переговоров, дает возможность ответить на поставленный выше вопрос, какие планы связывало русское правительство с русско-польскими переговорами.

Очевидно, что к концу 1600 г., отказавшись от прежней внешнеполитической линии, русское правительство вернулось к своему проекту 1587 г. раздела Прибалтики между Россией и Речью Посполитой. Такой путь решения балтийского вопроса имел перед другими возможными вариантами то преимущество, что в его осуществлении не могло быть никаких сомнений, так как Швеция не была бы в состоянии противостоять соединенным действиям России и Речи Посполитой. Правда, если в 1587 г. русское правительство было готово уступить союзнику почти всю Прибалтику, удовлетворившись одной Нарвой, то в более благоприятных условиях начала XVII в. оно рассчитывало на более значительные территории. В Москве, вероятно, были уверены, что, стремясь преодолеть свои внешнеполитические трудности^[428] и опасаясь угрозы русско-шведского союза, правительство Речи Посполитой примет русские предложения. При этом также, видимо, учитывалось, что земли Северной Эстонии ранее не принадлежали Речи Посполитой и в обладании этими землями у нее не было экономической необходимости. В реальности такого плана должны были убеждать царя Бориса и его советников также сообщения русских агентов, поступавшие из Прибалтики^[429].

Ход переговоров не оправдал, однако, возлагавшихся на них надежд. Польско-литовские дипломаты не приняли предложенных условий. Столкнувшись с отказом, русское правительство попыталось настоять на своем, используя различные средства давления. Так, по окончании переговоров 4 декабря послам было демонстративно объявлено, что они могут собираться в дорогу, а через неделю их посетил на Посольском дворе Власьев и сообщил, что в Москву идут «великие послы» от герцога Карла, который уступает царю «замки» в Эстонии. Когда же после этого русское правительство, считая, очевидно, почву достаточно подготовленной, возобновило переговоры, польско-литовские послы снова отклонили русские предложения^[430].

С этого момента переговоры резке застопорились^[431], а с начала января прервались совсем. Послам, оказавшимся в строгой изоляции на Посольском дворе, периодически угрожали «отпуском», который откладывается только из-за болезни царя^{title="">[432]}.

Русское правительство явно тянуло время, ожидая исхода военных действий в Прибалтике и в Молдавии, а также приезда в Москву шведских послов, которые к началу 1601 г. получили разрешение на въезд в Россию. Военные неудачи Речи Посполитой на северной и южной границе могли заставить ее дипломатов пойти на уступки. Аналогичным образом должно было оказать на них воздействие и прибытие шведских дипломатов^[433]. Разумеется, шведское посольство интересовало царя Бориса не только как средство давления на дипломатов Речи Посполитой. Как будет видно из дальнейшего, русское правительство приняло решение, если польско-литовских послов не удастся заставить принять русские условия, еще раз сменить политическую ориентацию и договориться о Прибалтике со Швецией.

Между тем 30 января гонец Ян Порадомский доставил послам Речи Посполитой письмо от Сигизмунда III с сообщением о полной победе Яна Замойского над войсками валашского воеводы. В Молдавии и Валахии были посажены польские ставленники. О польской победе Сапега поставил в известность русских дипломатов на аудиенции 10 февраля у Федора Борисовича и потребовал включения новоприобретенных владений Речи Посполитой в королевский титул. Однако это сообщение не произвело на русских особого впечатления, так как, по словам Сапеги, «Москва знала об этом уже раньше, но признаться в этом злость им не позволила»^[434]. Никаких изменений в ходе переговоров его заявление не вызвало^[435].

В действительности, разумеется, победа Замойского меняла ситуацию. Прежде всего она значительно улучшала положение Речи Посполитой. Борьба на два фронта закончилась. Освободившаяся армия могла быть теперь переброшена в Прибалтику и тем самым легким успехам шведов был бы положен конец^[436]. Теперь трудно было ожидать, что дипломаты Речи Посполитой при дальнейших переговорах пойдут на уступки. Между тем Карл шведский, оказавшись один на один с Речью Посполитой, мог стать более сговорчивым по отношению к своему единственному возможному союзнику.

Приведенные выше соображения, думается, позволяют объяснить, почему русское правительство по-прежнему уклонялось от деловых контактов с польско. — литовскими послами и предпочло начать переговоры с прибывшими 7 февраля в Москву шведскими дипломатами^[437].

Прежде чем перейти к их рассмотрению, следует выяснить, с чем пришла на эти переговоры шведская сторона.

Первый проект условий русско-шведского соглашения был составлен герцогом Карлом, которому еще в феврале 1600 г. риксдаг в Линчепинге дал полномочия для самостоятельного регулирования русско-шведских отношений, в середине июня, в разгар подготовки к «инфлянской» войне.

Главной задачей, поставленной перед послами, была ратификация Тявзинского договора. Лишь после согласия русских на это требование послы уполномочивались предложить русской стороне заключить договор о союзе на вечные времена против всех врагов Швеции.

В союзный договор должны были быть включены следующие пункты: обязательство царя выставить на войну такое количество войск, какое потребуется, лично участвовать в военных действиях, если на войну отправится шведский правитель. Если царь примет эти условия, герцог Карл соглашался обсудить вопрос о Нарве, поставленный русскими во время стокгольмских переговоров. На этот раз, однако, Карл ничего не говорил об уступке России Нарвы за денежную компенсацию. Послам предписывалось заявить, что, поскольку герцог Карл при вступлении на престол дал клятву сохранять в целости владения Шведского королевства, речь может идти лишь о соответствующем обмене территории. За Нарву и Алентаку послы должны были требовать Корелы, Орешка и ряда территорий в Лапландии. В случае сильных возражений с русской стороны послам рекомендовалось снять требование Орешка и лапландских земель, а добиваться только Корелы. В соответствующем соглашении, однако, должно было быть специально оговорено, что стапельными пунктами для заграничной торговли должны оставаться в соответствии с Тявзинским договором Таллин и Выборг^[438]. Таким образом, если бы русское правительство согласилось на предложения герцога Карла, это не внесло бы никаких изменений в традиционные условия торговли.

Следовательно, стремясь к союзу с Россией против своего главного, врага — Речи Посполитой, герцог Карл вместе с тем соглашался на него лишь на таких условиях, которые обеспечивали бы Швеции неприкосновенность ее владений в Эстонии и сосредоточение посреднической торговли между Россией и странами Западной Европы в руках немецких купцов — подданных шведской короны.

Как мы уже знаем, шведское посольство не смогло летом-осенью 1600 г. попасть в Москву.

Теперь в международном положении Швеции произошли существенные изменения.

Во-первых, в сентябре герцог Карл начал войну с Речью Посполитой, которая развивалась для шведов очень успешно. На протяжении сентября — ноября 1600 г. шведская армия, преодолевая сопротивление немногочисленных польских отрядов, заняла Пярну, Пылтсамаа, Вильянди и ряд других городов^[439]. Под влиянием достигнутых успехов в шведских правящих кругах складывалось представление о слабости Речи Посполитой и о том, что главная цель шведской внешней политики — установление шведского господства в Прибалтике — близка к своему осуществлению.

Во-вторых, за это же время изменился характер русско-шведских отношений. Если еще в июне 1600 г. шведское правительство могло оценивать русскую позицию как очень благожелательный нейтралитет по отношению к Швеции, то в последующие месяцы отношения между государствами явно охладели.

Герцог Карл уже в августе получил сведения о том, что в Москву направляется польское посольство. Однако коменданты пограничных крепостей сообщали ему, что, по слухам, царь этого посольства не примет и что уже подписан союзный договор между царем и эрцгерцогом Максимилианом о борьбе против Сигизмунда^[440]. В дальнейшем, однако, выяснилось, что эти сведения не соответствуют действительности. Перед шведскими политиками стала вырисовываться угроза русско-польского сближения, что могло бы лишить шведское королевство достигнутых успехов.

Обстановка требовала определенных изменений в шведском внешнеполитическом курсе, что и было осуществлено в новом варианте инструкции шведскому посольству, который герцог Карл 8 декабря скрепил своей подписью^[441].

Инструкция позволяет составить достаточно подробное представление о том, как происшедшие изменения повлияли на характер шведской политики по отношению к России.

Главной и первостепенной задачей посольства, повторялось и в этом документе, была ратификация Тявзинского договора. Договор должен быть (это неоднократно подчеркивалось) ратифицирован именно в том виде, в каком он был выработан в Тявзине. Только после этого послы должны вести разговоры по всем остальным вопросам. Очень желательно одновременно с ратификацией «вечного мира» добиться признания прав Швеции на все земли, завоеванные ею в польской Прибалтике. Однако, разъяснял герцог, поскольку по Тявзинскому договору Россия навечно отказывается от своих прав на шведскую Эстонию, можно ждать притязаний царя на земли в польской Прибалтике и особенно на Тарту как свою «вотчину». Эти требования царя послам также предписывалось отклонить, ссылаясь на то, что по решениям Щецинского конгресса 1570 г. верховным сюзереном Ливонии признан германский император, без согласия которого не может быть отчуждена какая-либо ее часть. В случае предъявления русскими притязаний на Нарву герцог Карл, учитывая, очевидно, остроту вопроса, предписывал послам не отвечать отказом, а предложить царю направить для переговоров по этому вопросу специальное посольство после утверждения мирного договора.

В целом, можно констатировать, что под влиянием военных успехов стремления шведской стороны использовать договор с Россией для сохранения и расширения своих позиций в Прибалтике получили в данной инструкции еще более яркое и последовательное выражение.

Другой вопрос, который рассматривался в инструкции, — это вопрос о возможном союзе Швеции с царем против Речи Посполитой. Такой союз послы должны были заключить, разумеется, только после ратификации Тявзинского договора. При этом Швеция готова была взять на себя обязательство не заключать мира с Речью Посполитой, пока Россия не добьется удовлетворения своих требований. О каких требованиях могла идти речь, выясняется из адресованного русскому правительству документа — грамоты герцога Карла царю Борису от 13 января 1601 г.^[442] В своем послании герцог советовал царю не мириться с поляками, пока они не уступят Полоцк, отнятый Баторием у царя Ивана. Конкретная постановка вопроса о возможном территориальном вознаграждении для России и готовность шведской стороны принять на себя определенное обязательство, чтобы Россия могла это вознаграждение получить, о чем в предшествующей инструкции не было речи, говорят о возросшей заинтересованности шведской стороны в соглашении с Русским государством.

Таким образом, в новом шведском проекте противоречивость главных целей шведской внешней политики нашла еще более яркое выражение: Россия должна была вести войну с Речью Посполитой ради упрочения шведского господства в Прибалтике, ущемлявшего русские национальные интересы^[443].

Думается, герцог Карл должен был отдавать себе отчет в том, что его позиция по балтийскому вопросу мало приемлема для русского правительства. Однако он, по-видимому, рассчитывал на то, что его предложения открывают перед внешней политикой России широкие перспективы в другом направлении, ради реализации которых русское правительство согласится санкционировать установление шведской гегемонии в Прибалтике.

Возможность воссоединения белорусских земель с Россией, в реальности которой русское правительство могли убедить военные успехи шведов, была тем фактором, который, по замыслу шведских политиков, должен был предотвратить русско-польское сближение и привязать Россию к союзу со Швецией.

Однако уже на первой стадии переговоров^[444] возникли большие трудности^[445], когда русские представители^[446] сформулировали свою точку зрения на сложившуюся международную ситуацию и свои условия русско-шведского соглашения.

Царь рассматривал шведское посольство как ответ на посольство Сукина и Дмитриева, посетившее Стокгольм осенью 1599 г., и ни словом не упоминал о ратификации Тявзинского мира. Тогда царь предлагал герцогу Карлу союз против Речи Посполитой в обмен на территориальные уступки в Эстонии. Герцог дал принципиальное согласие и обещал прислать посольство для дальнейших переговоров. Теперь, когда посольство прибыло, следует выяснить, на какие уступки готово пойти шведское правительство. При этом послам было одновременно сообщено, что за союз с Речью Посполитой против Швеции Сигизмунд обещал царю все земли в Прибалтике, некогда принадлежавшие Ивану IV (чего, как можно видеть из вышеизложенного, в действительности не было). Тем самым шведам давалось понять, что в качестве компенсации за русско-шведский союз Россия желала бы получить Северо-Восточную Эстонию с городами Тарту и Нарвой.

Таким образом, русские дипломаты применяли одинаковую тактику по отношению к обоим своим партнерам.

Однако стоит отметить, что проекты соглашения, предложенные польско-литовским и шведским дипломатам, были построены на основе существенно разных принципов. Если при переговорах с Сапегой речь шла главным образом о признании прав России на территории в Эстонии, не являвшиеся исторически частью Речи Посполитой и в момент переговоров не находившиеся под ее властью (России предстояло самой отвоевать их у шведов), то при переговорах со Швецией речь шла не о землях, занятых в Прибалтике поляками (прежде всего Рига), а о территориях, захваченных в конце Ливонской войны самими шведами, которые, очевидно, шведское правительство должно было передать русским властям.

В отмеченных различиях проявилась разная оценка русскими дипломатами возможностей обеих держав, с которыми они вели переговоры. Союз с Речью Посполитой гарантировал России победу над Швецией, в то время как союз со Швецией вовсе не гарантировал победы над Речью Посполитой. Поэтому, заключая союз со Швецией, русское правительство добивалось не признания своих прав на Полоцк и Ригу, так как было очень неясно, удастся ли эти права в данной ситуации реализовать, а возвращения своих старых владений в Северной Эстонии.

Таким образом, военные успехи шведов не побудили русское правительство к отказу от его традиционных взглядов на соотношение военно-политических возможностей Речи Посполитой и Швеции. В такой ситуации у шведских дипломатов не было никакой возможности добиться осуществления поставленной перед ними цели. И условия шведов, направленные на закрепление того порядка отношений, который русское правительство стремилось разрушить, были для русских политиков явно неприемлемы.

На последующих заседаниях русские дипломаты пытались заставить шведов изменить свои позиции, но те, в соответствии с полученными инструкциями, лишь упорно повторяли свои просьбы о ратификации Тявзинского договора, не давая никакого определенного ответа на русские предложения. В соответствии с данными им инструкциями послы заявляли, что ратификация договора должна предшествовать всем подобным переговорам. После ряда безуспешных заседаний русское правительство должно было констатировать, что русско-шведские переговоры также не оправдали возлагавшихся на них надежд^[447].

Литовский канцлер, по его собственному признанию, сколько-нибудь надежными сведениями о русско-шведских переговорах не располагал («что там происходило, я достаточно узнать не мог»). По его мнению, шведский правитель призывал Бориса Годунова вступить в войну с Речью Посполитой, указывая, что время и обстановка этому благоприятствуют. Одновременно, чтобы получить денег на войну, герцог Карл собирался заложить русским замки, захваченные им в «Инфлянтах», и добивался пропуска своих войск в Прибалтику через русскую территорию^[448].

Располагая этой не соответствующей действительности информацией, Лев Сапега, разумеется, должен был сильно опасаться того, что русское правительство может договориться со шведами и, воспользовавшись финансовыми затруднениями регента, купить у него ливонские замки, что привело бы к войне между Россией и Речью Посполитой. Однако боязнь русско-шведского союза не заставила и его пойти на уступки.

Таким образом, ни одна из боровшихся за Прибалтику держав не желала ради союза с Россией поступиться в ее пользу частью прибалтийских территорий. Тем самым политика царя Бориса, основанная на том, чтобы использовать противоречия между Речью Посполитой и Швецией для выгодного России решения балтийского вопроса, зашла в тупик. В таких условиях 20 февраля русское правительство прервало переговоры со шведами, а на следующий день возобновились деловые контакты с послами Речи Посполитой.

Уже на первом заседании стороны достигли принципиальной договоренности о заключении договора о перемирии сроком на 20 лет^[449], а 1 марта соглашение о продлении перемирия между государствами на срок от 15 августа 1602 г. до 15 августа 1622 г. (по грегорианскому летосчислению) было уже скреплено крестоцелованием царя^[450]. Новый договор без существенных изменений воспроизводил текст московского договора 1591 г.^[451] В текст грамоты о перемирии не были включены города шведской Прибалтики. Тем самым соглашения начала 90-х годов, по которым Россия обязывалась в течение «перемирных лет» не вводить войска на территорию шведской Прибалтики, были аннулированы. Это было несомненным успехом русской дипломатии. Для Речи Посполитой в обстановке войны со Швецией договор был также выгоден, поскольку обеспечивал нейтралитет России и укреплял общее международное положение страны.

Следует подчеркнуть то обстоятельство, что если русскому правительству не удалось добиться признания своих прав на шведскую Эстонию, то ведь и права Речи Посполитой на эту территорию не были признаны Россией^[452]. Новый договор никак не определял ее правового статуса, и дверь для полюбовного соглашения между Россией и Речью Посполитой относительно этих территорий тем самым оставалась открытой. Таким образом, при известных условиях договор мог стать этапом на пути сближения между Россией и Речью Посполитой.

С этой точки зрения заслуживает известного внимания эпизод, судя по «Дневнику», имевший место при ратификации царем «перемирной» грамоты. Русские представители запросили, имеют ли послы, как они слышали, инструкции для переговоров о браке между королем и дочерью Бориса, и сообщили, что патриарх не будет возражать против такого брака. Сапега, однако, ответил, что подобных полномочий не имеет, и на этом переговоры прекратились^[453]. Однако этот эпизод симптоматичен как проявление попыток русской дипломатии нащупать почву для возможного сближения между государствами^[454].

Готовность русских подписать соглашение с Речью Посполитой литовский канцлер объяснял тем, что русские остались недовольны переговорами со шведами и решили отказаться от дружбы с ними. Но Лев Сапега, ранее слишком мрачно рассматривавший ситуацию, в данном случае несколько поторопился с выводами, хотя взаимосвязь фактов была им отмечена правильно.

Подписав перемирие с Речью Посполитой, русское правительство сделало большой шаг на пути к определению своей дальнейшей политической линии. Однако окончательного решения еще не было принято. Тот факт, что после подписания договора переговоры со шведами не прервались, а через короткий промежуток времени возобновились, заставляет думать, что, заключая соглашение с Речью Посполитой, русское правительство не отвергало возможности соглашения со Швецией. По-видимому, оно рассчитывало, что предпринятый им шаг может заставить шведских политиков изменить свою позицию: подписав договор, русские дипломаты сделали тем самым серьезное предупреждение шведам, что Россия заключит мир с Речью Посполитой, оставив Швецию одну, если герцог Карл не пойдет на территориальные уступки в пользу России. Они исходили, видимо, из того, что Швеция, как более слабая держава, не захочет потерять возможного союзника.

Следует иметь в виду, что, хотя царь и «целовал крест» на «перемирных» грамотах, соглашение не считалось окончательно утвержденным, пока русские послы не примут соответствующего крестоцелования от польского короля. В случае, если бы удалось добиться соглашения со шведами, эти переговоры могли всегда быть сорваны. Удобным предлогом здесь мог явиться вопрос о царском титуле Бориса Годунова. Послы отказались включить в свою грамоту царский титул без санкции короля Сигизмунда, и этот вопрос должен был обсуждаться, когда русские послы приедут в Речь Посполитую^[455]. Так как было ясно, что царского титула поляки и литовцы в данной ситуации не признают, то это обстоятельство всегда можно было использовать для срыва переговоров.

Таким образом, решение вопроса о будущей внешнеполитической ориентации России зависело от исхода русско-шведских переговоров.

Переговоры возобновились 18 марта, и снова их главным содержанием стал вопрос об Эстонии. Шведские послы заявили, что они не уполномочены на какие-либо уступки в Прибалтике, и одновременно попытались увлечь ведшего с ними переговоры Афанасия Власьева перспективой русско-шведского союза против Речи Посполитой, заявляя, что в союзе с герцогом царь может, завоевать всю Литву. Это заявление, однако, не произвело особого впечатления на русских, а так как послы ссылались на невозможность нарушить инструкции, то Власьев предложил им послать к герцогу гонца за дополнительными указаниями, учитывая сложившуюся ситуацию. 20 марта шведы предприняли последнюю попытку снять с повестки дня вопрос об Эстонии: они заявили, что по вопросу об Эстонии какие-либо уступки в будущем невозможны, и потребовали «отпуска». Когда и это требование на русских дипломатов не подействовало и 24 марта послы были приглашены на прощальный прием, они сдали свои позиции и направили гонца к герцогу с информацией о положении дел^[456]. В русско-шведских переговорах, таким образом, наступил перерыв, так как последующие заседания были посвящены почти целиком разбору различного рода «обидных» дел.

В конце апреля герцог Карл направил из Таллина, где он находился, новые инструкции послам и особое послание царю. При рассмотрении этих документов следует иметь в виду, что благополучное для Польши окончание войны с Валахией не привело сразу к соответствующим изменениям на прибалтийском театре военных действий. Дворяне, воевавшие в Молдавии, разъехались по домам. Лишь в марте 1601 г. был объявлен созыв посполитого рушения «до Инфлянт»^[457]. Зимой — весной 1601 г. наступление шведских войск продолжалось. В январе был взят Тарту, в феврале — Валмиера, затем — Цесис. Наконец, в марте шведские войска вышли к Западной Двине и, взяв штурмом в начале апреля Кокнезе, перерезали водный путь, связывавший Ригу с ее главным рынком сбыта — белорусскими землями Великого княжества Литовского. Тем самым закладывались предпосылки для будущего подчинения и этого города, что представлялось вполне вероятным, так как Швеция обладала хорошим военным флотом. Вся остальная территория Прибалтики, не считая полусамостоятельной Курляндии и нескольких замков, к весне 1601 г. оказалась под властью шведов. Собравшиеся на сейм в Алуксне представители ливонского дворянства принесли герцогу Карлу присягу^[458].

В этот момент, когда установление шведского господства в Прибалтике было близко к своему осуществлению, герцог Карл, естественно, не видел оснований идти на ослабление своих позиций в этом районе. Ратификация Тявзинского мира выдвигалась им по-прежнему как обязательное условие русско-шведского союза. Различной аргументации этого тезиса посвящена основная часть его новой инструкции. В качестве известной уступки русским требованиям можно рассматривать лишь то, что герцог велел послам сообщить русскому правительству о его согласии передать русским Нарву на условиях, сформулированных во время стокгольмских переговоров. В инструкции также указывалось, что в ходе переговоров, при ратификации мирного договора, можно отказаться от требования распространить его условия на новые земли, завоеванные герцогом в Ливонии. Одновременно в своем послании к царю герцог особо останавливался на том, что, сохранив нейтралитет в польско-шведской войне, тот утратил возможность сделать какие-либо приобретения в польской Прибалтике, которая теперь перешла под власть шведов. Вместе с тем он сообщал, что намеревается в дальнейшем напасть на Вильно, как бы намекая тем самым царю на возможность совместных русско-шведских действий в этом районе^[459].

Таким образом, как правильно отметил Альмквист, в обоих документах не содержалось по существу почти ничего нового. Герцог Карл, хотя и имел сведения о заключении перемирия между Россией и Речью Посполитой, очевидно, не придал им значения и по-прежнему полагал, что обнаружившаяся (как он думал) военная слабость Речи Посполитой побудит Россию ради возможных приобретений в Литве и Белоруссии пойти на союз со Швецией и признание шведского преобладания на Балтике.

Нетрудно видеть, что инструкции герцога Карла, полученные в Москве где-то в середине мая, не давали послам никакой конструктивной основы для дальнейших переговоров, так как все содержавшиеся в них предложения были уже обсуждены и отвергнуты русской стороной. Единственное конкретное предложение, касающееся Нарвы, при условии ратификации Тявзинского договора было для русских не приемлемо, в особенности в новой ситуации, сложившейся по окончании войны Речи Посполитой с Валахией, которую русское правительство оценивало совершенно иначе, чем шведы. Переговоры поэтому ограничились лишь двумя заседаниями— 21 и 23 мая. Прения сразу приняли резкий характер. Как отметили шведские послы, русские представители заявили, что царь «теперь не подтвердит мирное соглашение, и так как ему не хотят дать каких-либо городов или селений в Лифляндии, то он возьмет их силой». 24 мая послы были приглашены на прощальную аудиенцию, где им сообщили, что не позднее августа должны быть присланы новые шведские послы с окончательным ответом по вопросу об Эстонии. На этом переговоры закончились^[460].

В итоге переговоров для русского правительства, по-видимому, стала ясной невозможность соглашения со Швецией, и оно уже не ожидало никаких благоприятных результатов от будущих русско-шведских контактов.

6 августа из Москвы выехало посольство, отправленное в Речь Посполитую для ратификации перемирия^[461].

Период колебаний тем самым закончился, и определился курс русской внешней политики на ближайшие годы — мир с Речью Посполитой и борьба за выход к Балтийскому морю со Швецией. При этом перед русским правительством снова должен был встать вопрос о возможности сотрудничества с державой, находившейся в состоянии войны со Швецией, — Речью Посполитой.

Поскольку инструкции русскому посольству не сохранились, нельзя ответить на вопрос, было ли дано русским послам поручение выяснить, возможно ли и на каких условиях соглашение между Россией и Речью Посполитой, направленное против Швеции. Статейный список посольства, правда, показывает, что русские послы не предпринимали никаких попыток поставить перед правительством Речи Посполитой этот вопрос, однако это, возможно, объяснялось тем, что обстановка, сложившаяся в ходе переговоров, как увидим далее, не оставляла никаких сомнений, какова будет реакция короля и польско-литовских сенаторов на возможные предложения с русской стороны.

Обратимся теперь к рассмотрению новых русско-польских переговоров. Хотя на литовский рубеж русские послы прибыли в середине сентября, переговоры состоялись значительно позднее из-за отказа послов ехать в Прибалтику, где в непосредственной близости от театра военных действий находились и король, и члены литовской рады (в частности гетманы и канцлер)^[462].

Этот отказ, продиктованный соображениями престижа, в сущности устраивал также поляков и литовцев, так как появление русского посольства ясно указывало на то, что Россия желает соглашения и в ближайшем будущем с ее стороны осложнений не предвидится. С другой стороны, именно в конце сентября в Прибалтику подошла коронная армия во главе с Яном Замойским. Это давало основание надеяться, что через несколько месяцев переговоры будут протекать в гораздо более благоприятной для Речи Посполитой обстановке.

Действительно, к концу декабря, когда в военных действиях наступил перерыв и члены литовской рады съехались в Вильно для приема русских послов, обстановка в Прибалтике складывалась уже неблагоприятно для шведов. Наступление шведских войск на Ригу закончилось неудачно. Под давлением польско-литовских войск шведская армия вынуждена была отступить к Пярну. Поляки ввернули себе целый ряд ливонских крепостей; ими были взяты Валмиера, Алуксне, Вастселийна. В Валмиере к ним в плен попал внебрачный сын герцога Карла Гюлленхьельм, один главных шведских военачальников в Ливонии^[463].

В этих условиях уступки, на которые пошел в Москве Сапега, стали представляться политикам Речи Посполитой чрезмерными, и во время виленских переговоров они сделали попытку пересмотреть условия договора о перемирии. Могли при этом играть известную роль и антирусские настроения короля Сигизмунда, оскорбленного тем, что у него отнят наследственный шведский королевский титул.

Поэтому после начала переговоров литовская рада заявила, что некоторые пункты текста договора, выработанного в Москве, ее не удовлетворяют. Прежде всего в «перемирной» грамоте Сигизмунд должен именоваться «королем шведским, готским, вандальским и финляндским»^[464].

Признание Сигизмунда шведским королем требовалось не только по соображениям престижа, но главным образом для более успешного достижения тех целей, которые себе ставила Речь Посполитая в Прибалтике.

Наряду с «умалением» титула Сигизмунда другим важным основанием для недовольства было то, что о городах шведской Прибалтики — Таллине, Нарве и других, «бояре государя вашего договору с нами никакова не учинили». «А те городы Лифлянские, — заявляла литовская рада, — вотчина государя нашего Жигимонта короля»^[465]. На одном из последующих заседаний, 2 января, литовцы разъяснили подробнее, как они себе представляют «договор» о «лифлянских» городах: «А городы в Ливонской земле Ругодив и Колывань, и иные, быти им написанным в королеву сторону»^[466].

Нетрудно видеть, что включение городов шведской Прибалтики в состав владений Речи Посполитой по «перемирной» грамоте означало практически продление на очень длительный срок невыгодных для России соглашений начала 90-х годов.

Литовская рада, таким образом, выступила со старой программой притязаний на всю Прибалтику и стремилась добиться формального признания этих притязаний Россией, т. е. по существу отказа России от активной балтийской политики.

Очевидна и связь обоих выдвинутых требований. Признание Сигизмунда шведским королем влекло за собой признание прав Речи Посполитой на шведскую Эстонию, переданную ей Сигизмундом.

Поставленные на обсуждение вопросы уже дебатировались во время московских переговоров, когда послы Речи Посполитой согласились снять свои требования о продлении старых соглашений^[467]. Поэтому, чтобы иметь формальную возможность снова к ним вернуться, литовская рада «дезавуировала» Льва Сапегу, заявив, что, подписав договор на предложенных условиях, он нарушил данные ему инструкции^[468].

Итак, с самого начала переговоров главным их содержанием стал вопрос о судьбе шведской Прибалтики^[469].

Выдвинутые требования были в резкой форме отклонены русскими послами, заявившими: «Ныне на Свейском королевстве Арцыкарлус, а не Жигимонт король, и Жигимонту королю до Свейского королевства и дела нет. И вам о свейском титуле поровших слов говорить и писать того нечего, чего за собою не имеете».

Не менее определенным был и ответ на требование «учинить договор» о городах шведской Прибалтики: «Лифлянские городы — вотчина великих государей наших царей Российских и вперед з божьей помочью тех городов великому государю нашему доступать за кем ни будут, и никому их не поступыватца»^[470]. После этого переговоры приняли очень резкий характер. Литовцы заявили: «Мы, паны рада, и вся Речь Посполитая обеих государств коруны Польские и Великого княжества Литовского волим горла свои за честь государя своего дата, а того титула Свейского и городов непоступыватца… Сказываем вам последнее: «Будет потому делать не похотите, и вам ехати назад без дела»^[471]. 3 января послам было предложено явиться на прощальный прием к королю^[472].

В сложившихся условиях, однако, Речь Посполитая не могла идти на разрыв с Россией. Несмотря на первые успехи, «инфлянская война» была еще далека от завершения. Достаточно сказать, что к зиме 1601–1602 гг. шведы продолжали занимать значительные территории польской Прибалтики. Положение армии, зазимовавшей в разоренной военными действиями и пораженной голодом стране, было очень тяжелым^[473]. Наконец, и на южной границе положение, несмотря на военные успехи Замойского, окончательно не стабилизировалось. Осенью 1601 г. Волынь и Подолье снова подверглись набегам крымских татар. Об этом было хорошо известно и русским дипломатам, подчеркивавшим во время переговоров, что Речи Посполитой заключение перемирия «больши нашего надобнее»^[474].

Угрозы литовской рады прервать переговоры были лишь дипломатическим маневром. Убедившись, что он не подействовал, паны радные решили пойти на отказ от своих первоначальных притязаний.

Уже при возобновлении переговоров 5 января литовцы сняли главное из своих требований — «учинить договор» о шведской Прибалтике и настаивали только на включении в текст «перемирной» грамоты «Свейского титула» короля Сигизмунда. Однако, когда русские снова отклонили и это требование, литовцы согласились на ратификацию договора в том виде, как он был составлен в Москве^[475].

Сигизмунд «целовал крест на перемирных грамотах» 7 января, а 10 января послы уже выехали из Вильно^[476]. Тем самым соглашения начала 90-х годов были похоронены окончательно. Но это не означало, что спорный вопрос о шведской Прибалтике был урегулирован. Во время переговоров литовская рада неоднократно заявляла, что, хотя города шведской Прибалтики и не значатся в составе владений короля в «перемирной» грамоте, Речь Посполитая не отказывается от своих прав на них^[477]. При ратификации договора король Сигизмунд заявил, что он сохраняет за собой право «в тех перемирных 20 летах Ливонских городов… доступати не токмо за шведом, [но] хоти хто ни будет их держать»^[478].

Хотя русские послы и постарались сделать вид, что они не придают этому устному заявлению никакого значения^[479], можно не сомневаться, что в Москве отнеслись к нему со всей серьезностью. Это означало, что, несмотря на подписание перемирия, Речь Посполитая по-прежнему выступает с программой завоевания всей Прибалтики и не желает допустить выхода России к Балтийскому морю. Тем самым исключалась возможность соглашения между Речью Посполитой и Россией о совместных действиях против Швеции. Если, отправляя в Речь Посполитую посольство, царь Борис и его советники и рассчитывали, что им удастся договориться с польско-литовскими феодалами и Сигизмуидом, то характер виленских переговоров заставил их отказаться от всяких надежд в этом отношении. Русское правительство продолжало придерживаться антишведского политического курса, но при его проведении оно вынуждено было искать других союзников.

Глава IV. Балтийский вопрос во внешней политике восточноевропейских государств накануне и в начале польско-литовской интервенции в России

Русская внешняя политика и формирование антишведской коалиции

В сложной ситуации первой половины 1601 г., когда постепенно стало определяться, что в будущем возможном конфликте противником России будет Швеция, а виды на союз с Речью Посполитой были весьма сомнительными, внимание русских дипломатов закономерно привлекла балтийская держава, в течение длительного времени не игравшая никакой роли в русских внешнеполитических планах, старая соперница Швеции — Дания.

С начала 90-х годов XVI в. довольно оживленная дипломатическая переписка обоих государств сосредоточивалась по существу вокруг вопроса о размежевании русских и датских владений в Лапландии, а с 1598 г. дипломатические отношения между обоими государствами вообще прервались. Дания и Россия временно оказались в противоположных политических лагерях. Если Россия в 1598–1599 гг. поддерживала нового шведского правителя, герцога Карла, то Дания заняла дружественную позицию по отношению к королю Сигизмунду. Уже с начала 1598 г. между Варшавой и Копенгагеном шли оживленные дипломатические переговоры, во время которых Христиан IV предлагал предоставить датские порты в распоряжение набранного Сигизмундом флота. В следующем, 1599 г. он выполнил свои обещания, пропустив этот флот через Зундский пролив, а затем укрыв остатки разбитой эскадры в Копенгагенском порту.

Такая политика Христиана IV объяснялась наличием ряда серьезных противоречий между двумя скандинавскими державами, боровшимися за господство на Балтике (здесь следует отметить претензии датских королей на политическое верховенство над Швецией, борьбу обеих держав за Сконе и контроль над Зундским проливом, столкновение их интересов в Прибалтике и в Лапландии). Христиан IV надеялся, что в обмен за оказанную поддержку Сигизмунд пойдет на уступки в спорных вопросах после своего восстановления на шведском престоле.

После окончательной победы герцога Карла Христиан IV признал регента правителем Швеции де-факто и осенью 1600 г. согласился на проведение датско-шведского. съезда для разрешения спорных вопросов. Однако датско-шведский съезд во Флабеке в феврале 1601 г. не разрядил напряженности в отношениях между государствами: ни по одному из спорных вопросов не было достигнуто соглашения.

Одним из главных требований датской делегации во Флабеке было требование, категорически отклоненное шведами, предоставить возможность датским купцам вести свободную торговлю с Россией.

Датское правительство, проявив под давлением жалоб датских купцов интерес к этой проблематике, не могло не обратить внимания на такие факты, как принудительная высылка русских купцов из Эстонии летом 1600 г. Эти факты явно указывали на то, что в русско-шведских отношениях не все благополучно.

Тем самым перед Данией открывались новые возможности в поисках союзников против Швеции. Христиана IV они должны были тем более заинтересовать, что, по мере того как с развитием событий все более ярко очерчивались связи Сигизмунда с Габсбургами и глубокая заинтересованность лагеря католической реакции в его победе, идея соглашения с Речью Посполитой постепенно теряла свою привлекательность для датского короля-протестанта^[480].

Для сложившейся в начале 1601 г. ситуации характерно, что стремление возобновить дипломатические отношения между обоими государствами проявилось в России и в Дании почти одновременно. Письмом от 5 апреля 1601 г. Христиан IV осведомил членов королевского совета Эске Брокке и Карла Брюске, что они назначаются послами в Россию^[481], а 20 апреля направил в Москву гонца за «опасной» грамотой для послов^[482]. Почти одновременно в апреле было принято решение о посылке русского посольства в Копенгаген^[483].

В начале мая в Ивангород приехали «московские немцы» Андрей Керклин и Юстр Иванов, присланные «нанять» корабли для посольства^[484], а немного позднее приехали и сами послы — Иван Ржевский и Постник Дмитриев. Из Ивангорода посольство должно было морским путем отправиться в Копенгаген.

Сохранившийся посольский наказ^[485] позволяет достаточно определенно судить о том, какие задачи связывало с этим посольством русское правительство.

Подавляющая часть этого большого документа посвящена традиционному для русско-датских отношений этого времени вопросу о пограничных территориях в Лапландии 7. Но. наряду с этим послам предписывалось заявить, что царь хотел бы быть с датским королем «в приятельской любви, в крепкой дружбе и в докончанье»^[486]. Тем самым делалось недвусмысленное указание, что русское правительство желало бы более тесных контактов с Копенгагеном. Этим, однако, все и ограничивалось. Никаких конкретных указаний послы не получили. Если «Хрестьянуса короля думные люди… захотят будет делати о докончанье», то переговоров не вести, а рекомендовать датскому королю прислать в Москву «больших» послов^[487]. Такая сдержанность русского правительства объяснялась двумя причинами: во-первых, было неясно, как отнесутся к русской дипломатической инициативе в Копенгагене; во-вторых (и это главное), в тот момент, когда составлялся наказ, русско-шведские переговоры еще не были закончены^[488], а поэтому и не было известно, понадобится ли в будущем союз с Данией, хотя позондировать на всякий случай намерения датских политиков было весьма желательно.

Послам, однако, не удалось своевременно выехать из Ивангорода. Присланный в Нарву для найма судов «московский немец» Юстр Иванов уже 11 мая сообщал в Москву, что на нарвском рейде судов нет, так как «из Колывани к Ругодиву не пропускают никакие корабли замышленьем колыванцов»^[489]. Об этом же сообщал в своей «отписке», посланной в Москву 18 мая, воевода Ивангорода^[490]. Решено было поэтому направить посольство в Таллин, для чего требовалось согласие шведов на проезд послов. Поэтому русское правительство в начале июня обратилось к герцогу Карлу за проезжей грамотой для послов^[491]. К этому времени русско-шведские переговоры уже закончились. Шведские дипломаты покинули Москву, не добившись своей главной цели — ратификации Тявзинского мира. Одновременно шведскому правительству стало известно о заключении нового перемирия между Россией и Речью Посполитой.

Ответ герцога Карла (грамота от 25 июня) был составлен поэтому в нарочито издевательской форме. На просьбу пропустить русских послов в Данию в соответствии с условиями Тявзинского мира, гарантировавшими свободный проезд русских гонцов и послов, герцог Карл ответил, что царь должен ратифицировать Тявзинский мир, чтобы иметь возможность ссылаться на его установления. Одновременно герцог предписал наместникам Нарвы и Выборга принять чрезвычайные оборонительные меры и усилить охрану русской границы^[492].

Эти действия шведов, видимо, ускорили решение русского правительства окончательноотказаться от поисков соглашения со Швецией. В августе в Литву отправилось русское посольство для ратификации перемирия между Россией и Речью Посполитой. В этих условиях переговоры с Данией становились насущно необходимыми, тем более что к этому времени русское правительство могло убедиться, что датская сторона сама ищет с ним дипломатических контактов^[493].

Поскольку проезд посольства через Прибалтику оказался невозможным, было решено отправить послов в Данию морем, через Архангельск. 15 июля в Архангельск была послана грамота с приказанием нанять суда для послов^[494], а 16-го числа «память» о том же была отправлена в Новгород послам^[495]. 31 июля в Архангельск была послана еще одна грамота, адресованная послам, в которой им предписывалось сообщить советникам датского короля, что «евейской Арцыкарло, не хотя видети межи нас… ссылки и любви, и дружбы», не пропустил послов через свои владения. Одновременно, по-видимому, послы получили и новые инструкции^[496], так как старый посольский наказ, составленный более трех месяцев назад, не отражал тех задач, которые были, как увидим ниже, поставлены теперь перед посольством.

Одновременно по получении «опасной» грамоты в Копенгагене стало готовиться в путь датское посольство. 31 августа датированы инструкции, данные Христианом IV своим послам. Содержание главной из них целиком посвящено различным вариантам размежевания в Лапландии между Данией и Россией. В дополнительной излагаются жалобы различных датских купцов, удовлетворения которых должны были добиваться послы^[497]. Таким образом, в конце лета 1601 г. Россия явно еще не занимала видного, места во внешнеполитических планах датского государя. Однако осенью, когда шведское правительство сорвало намеченные на сентябрь 1601 г. датско-шведские переговоры, он изменил свою точку зрения. В дополнительной инструкции послам от 10 октября^[498] в отличие от предшествующих документов прямо рассматривались вопросы, связанные с русско-датско-шведскими отношениями. Послы должны были обратить внимание царя на то, что шведы не позволяют датским купцам вести торговлю в Ивангороде. Им одновременно предписывалось навести справки о содержании Тявзинского договора^[499].

Это усиление внимания к России со стороны Дании стоит в явной связи с активизацией антишведской политики Христиана IV. 18 октября 1601 г. он обратился с воззванием к шведским сословиям. Обвиняя герцога Карла в срыве мирных переговоров, датский король предлагал сословиям взять переговоры в свои руки. В противном случае он должен подумать о том, чтобы другими способами защитить свои интересы^[500]. Тем самым оппозиция в Швеции открыто побуждалась к выступлению против правителя.

В сложившихся условиях понятны и интерес Христиана IV к русско-шведским отношениям, и его готовность заключить соглашение с Россией, обнаружившиеся в ходе русско-датских переговоров. В речи, произнесенной, по-видимому, уже на первом приеме у Христиана IV, русские послы Ржевский и Дмитриев заявили, что их государь хочет с «Хрестьянусом королем быти в приятельской любви и в суседственной дружбе, и в докончанье, и в добром согласье»^[501]. Затем, по-видимому, со стороны русских послов последовало и более конкретное предложение скрепить «докончание» между государствами родственными узами. С этого момента переговоры пошли быстро. Уже 10 декабря брат короля Ганс, герцог шлезвиг-голштинский, особым письмом уполномочил Христиана IV вести от его имени переговоры с русскими послами. 18 декабря датирован текст соглашения по этому вопросу между Гансом и Христианом IV^[502]. К 20 декабря вопрос о браке между герцогом Гансом и дочерью Бориса Годунова Ксенией был решен окончательно, установлен был и срок приезда жениха в Россию— май 1602 г. 20 декабря русские послы подписали текст условий брачного контракта^[503]. Согласно договору, новобрачным был выделен специальный удел — «великое княжество Тверское» (без Твери) и Важская земля. В нарушение своих обычно очень строго соблюдавшихся вероисповедных принципов русское правительство разрешало герцогу Гансу поставить на своем дворе в Москве церковь «по датской вере» и такую же церковь «для своего приезду» — в Твери. Такое отступление лишний раз подчеркивает заинтересованность русского правительства в заключении соглашения с Данией. Не меньшую заинтересованность проявил и Христиан IV, что видно по самой быстроте ведения переговоров. Для датского короля союз с Россией был крупным приобретением в борьбе с миролюбиво настроенным риксродом, не дававшим согласия на войну со Швецией. Кроме того, Христиан IV надеялся, что заключение общего соглашения с Россией позволит благоприятно для датской стороны урегулировать вопрос о спорных землях в Лапландии и добиться особых льгот и привилегий для торгующих в России датских купцов. На этом этапе переговоров чисто политические и торговые вопросы, видимо, не обсуждались. Стороны как бы молчаливо согласились отнести их обсуждение на более позднее время. К 24 декабря переговоры в Копенгагене закончились^[504]. Вместе с русскими послами в Москву (через Речь Посполитую) направилось для ратификации брачного соглашения новое датское посольство Н. Крага и К. Пасселиха^[505]. 11 апреля 1602 г. текст условий брачного контракта был утвержден царем^[506]. Другие вопросы взаимоотношений между обеими странами и на этом этапе переговоров не обсуждались^[507].

Более подробно вопросы русско-датских отношений были затронуты в инструкциях Христиана IV члену государственного совета Акселю Гюлленшерне, поставленному во главе датского посольства, сопровождавшего герцога Ганса в его поездке в Россию^[508]. Главной задачей посольства, как указывал король, было ускорить заключение брачного договора. Все остальные вопросы должны были обсуждаться после заключения брака, когда герцог Ганс будет иметь возможность через Ксению Борисовну воздействовать на царя. Помимо благоприятного для Дании размежевания в Лапландии, Гюлленшерна должен был добиваться особых льгот и привилегий для датских купцов, торговавших в России. В инструкции затрагивался и наиболее острый вопрос русско-датско-шведских отношений — о свободе плавания в Нарву — Ивангород. Гюлленшерне следовало добиваться того, чтобы русское правительство не распространяло на датских купцов положения Тявзинского договора. В чем конкретно должны были выражаться соответствующие действия русского правительства, выясняется уже из самого хода русско-датских переговоров, когда Гюлленшерна просил оказать помощь и защиту датским купцам, которые будут приезжать в Ивангород и выгружать свои товары на ивангородской пристани^[509]. Защита требовалась, естественно, от шведских властей, заинтересованных в точном выполнении тех статей договора, по которым всякая торговля иностранных купцов в Ивангороде строго запрещалась. Нетрудно видеть, что речь шла об одностороннем денонсировании русским правительством экономических статей Тявзинского договора. Этот шаг, естественно, в недалеком будущем должен был вызвать открытый конфликт между Россией и Швецией, конфликт, в котором датская сторона не брала на себя каких-либо определенных обязательств.

Объяснение этих странных дипломатических маневров Христиана IV (с практической стороны было бы гораздо естественнее просто предложить царю союзное соглашение против Швеции), по-видимому, следует искать в том, что отношения между королем и риксродом по вопросу о войне и мире со Швецией осенью 1602 г. снова обострились. На новом датско-шведском пограничном съезде, состоявшемся в феврале 1603 г. во Флабеке и точно совпадавшем по времени с датско-русскими переговорами в Москве, делегация датского риксрода, вопреки воле короля, публично заявила, что мир между Данией и Швецией должен быть сохранен до следующего пограничного съезда^[510]. В таких условиях король, очевидно, не желал ставить на обсуждение риксрода вопрос о русско-датском соглашении^[511]. Избрав косвенный путь, он, вероятно, надеялся вызвать таким образом конфликт между Россией и Швецией, а затем уже снова поставить вопрос о войне на обсуждение риксрода. Он, возможно, полагал также, что при наличии родственных связей между дворами особых обязательств с датской стороны и не потребуется.

Вместе с тем Христиан IV стремился создать у русского правительства впечатление, что Дания находится на грани войны со Швецией^[512].

Усиление дипломатической активности обеих сторон и быстрый успех переговоров между Россией и Данией следует объяснять не только совпадением интересов обеих сторон, но также и резким ухудшением военного положения Шведского королевства начиная с конца 1601 г.

Оказавшись к лету 1601 г. в состоянии скрытого или открытого конфликта со всеми соседними государствами, шведский правитель не мог сконцентрировать свои силы в Прибалтике, так как вынужден был держать войска на финской и эстонской границах, опасаясь русского выступления^[513], и в самой Швеции, опасаясь нападения датчан.

Между тем Речь Посполитая, урегулировав к концу 1601 г. свои взаимоотношения с соседними государствами, сосредоточила в Ливонии большую армию. Неудивительно поэтому, что военная кампания 1602 г. оказалась для шведов крайне неудачной. Армия Речи Посполитой, отвоевав свои земли, к лету 1602 г. вторглась на территорию шведской Прибалтики, которая к сентябрю оказалась разрезанной пополам. В июне был взят Раквере, в июле — Пылтсамаа, в сентябре — Пайде. Участь Тарту была уже предрешена — он был взят поляками в апреле 1603 г.^[514]. Нарва и Таллин оказались под непосредственной угрозой нападения^[515]. Ян Замойский предполагал закончить кампанию взятием Нарвы, но измученная армия отказалась идти дальше.

Опасения, что прибалтийские порты могут быть захвачены Речью Посполитой, заставляли Россию и Данию торопиться.

Шведские дипломаты, несомненно, чувствовали опасность создавшейся ситуации, и неудивительно, что русско-датское сближение вызвало самое сильное беспокойство в Стокгольме. Уже в апреле 1602 г., получив сведения о предполагаемом браке принца Ганса и Ксении, герцог Карл послал принцу грамоту, в которой, приводя ему в пример несчастную судьбу «ливонского короля» Магнуса, убеждал принца отказаться от этого брака^[516].

Новая попытка расстроить брак принца Ганса и Ксении была предпринята Карлом, когда Христиан IV обратился в июле 1602 г. в Стокгольм с просьбой выдать проезжую грамоту для Ганса и его свиты. Получив датское послание, герцог Карл направил с проезжей грамотой в Стокгольм своего доверенного представителя Адама Шраффера, который должен был убедительно просить принца, чтобы тот, прежде чем окончательно принять решение, посоветовался бы со своей матерью и старыми советниками своего отца (а не с Христианом IV). В отправленном одновременно письме к принцу герцог Карл просил его, если он и не может отказаться от намеченного брака, по крайней мере не заключать никакого соглашения с русскими против Швеции^[517].

После того как и этот демарш не имел успеха, принц Ганс с большой свитой в июле 1602 г. прибыл в Россию, а шведское посольство было задержано в Москве^[518], тревога шведского правительства, по-видимому, достигла предела. Если в июне 1602 г. герцог Карл отклонил предложение Речи Посполитой начать переговоры о заключении перемирия, то в начале сентября командовавшему шведскими войсками Морицу Лейонхувуду было предписано вступить в переговоры и обещать уступить Тарту, Пярну и ряд других городов в обмен на отказ Сигизмунда III от притязаний на шведский престол. Одновременно герцог Карл лично обратился с предложением перемирия к королю Сигизмунду^[519].

Окончательного решения в Стокгольме, однако, принято не было — здесь ожидали исхода русско-датских переговоров, которые, к явному облегчению для шведского правительства, в марте 1603 г. закончились безрезультатно, что и позволило герцогу Карлу в дальнейшем снова сконцентрировать свои силы для борьбы с Речью Посполитой.

Переговоры, начавшиеся в Москве в декабре 1602 г., с самого начала протекали в менее благоприятных условиях, чем рассчитывал Христиан IV, так как будущий царский зять — герцог Ганс скоропостижно умер 28 октября 1602 г. В соответствии с инструкциями Гюлленшерна не поднимал вопроса о русско-датском союзе против Швеции. Единственным вопросом русско-датско-шведских отношений, рассматривавшимся во время переговоров, был вопрос о русско-датской торговле в Нарве. Свои пожелания в этом отношении Гюлленшерна впервые изложил на заседании 13 декабря. На предложения датского посла последовал ответ, что, поскольку Щецинский договор гарантирует Дании свободу плавания на Балтийском море, вряд ли герцог Карл станет чинить препятствия датской торговле с русскими и, следовательно, обсуждение этого вопроса не имеет смысла. В ответ на повторные просьбы датчан гарантировать возможность их торговли с Россией (по Тявзинскому договору эта торговля запрещалась) им было предложено самим обсудить этот вопрос со шведами. Этот же совет дал на прощальной аудиенции послам 3 февраля 1603 г. руководивший переговорами А. И. Власьев^[520]. Позиция, занятая русскими дипломатами, объяснялась, по-видимому, тем, что с датской стороны не последовало ожидавшиеся русскими предложений о союзе против Швеции. Вступать же в открытый конфликт со Швецией, не имея союзников, в сложившейся ситуации было невозможно. Следует учесть, что зима 1602/03 г. была очень тяжелой для страны — это был второй голодный год в России, население умирало, много людей скиталось по стране в поисках продовольствия. То тут, то там вспыхивали народные волнения; с осени 1602 г. началась посылка воевод «на разбойники»^[521]. В этих условиях правительство вынуждено было действовать осторожно и избегать вооруженных столкновений, тем более что датская сторона, в особенности после смерти принца Ганса, практически не была связана никакими обязательствами.

Необходимо отметить, что пожелания датчан о разрешении свободного проезда в Россию датских купцов и устройстве в Новгороде, Пскове и Ивангороде датских торговых дворов в результате переговоров были полностью удовлетворены^[522]. Несомненно, что, действуя таким образом, русская дипломатия стремилась к еще большему обострению шведско-датских противоречий.

Неудача переговоров по главному для сторон вопросу не означала того, что русское правительство отказалось от попыток искать соглашения с Данией. В грамоте, датированной январем 1603 г., датскому королю сообщалось, что русский царь по-прежнему желает сохранить близкие отношения с датским королевским домом («мимо всех великих государей»). Был предложен новый проект брачного соглашения между царевной Ксенией и одним из двоюродных братьев Христиана IV, сыновей герцога Ганса Голштинского^[523]. Русская инициатива была благоприятно встречена в Копенгагене. Вместе с грамотой от 25 июля 1603 г. Христиан IV послал в Москву портрет нового жениха^[524].

Поиски соглашения между Данией и Россией, таким образом, продолжались^[525].

Одновременно на протяжении 1600–1603 гг. произошло сближение русского правительства с другой политической силой, экономические интересы которой были также затронуты Тявзинским договором, — северогерманскими городами. Если учесть, что купцы этих городов почти не вели торговли в Архангельске, то понятно, что постановления Тявзинского договора, закрывавшие для иностранных купцов проезд на русскую территорию через балтийские порты, должны были вызвать особенно резкую оппозицию в их среде.

Уже на ганзетаге 1598 г. был составлен набросок инструкции для посольства, которое должно было направиться в Россию. Послам поручалось просить, чтобы к купцам ганзейских городов не применялись постановления Тявзинского договора. Одновременно они должны были добиваться дополнительных привилегий на торговлю в России: права свободного проезда по всей территории и разрешения на устройство ганзейских дворов в Новгороде и Пскове^[526]. Взаимосвязь этих пожеланий очевидна: без отмены соответствующих статей Тявзинского договора расширение деятельности ганзейского купечества в Русском государстве столкнулось бы со значительными трудностями и вряд ли было бы практически осуществимо.

Запланированное на ганзетаге посольство, однако, не состоялось. Во второй половине 1599 г. Россия и Любек — главный и наиболее деятельный член объединения северогерманских городов, выступавших за расширение торговли с Россией, оказались в противоположных лагерях (Россия поддерживала герцога Карла, Любек вступил в союз с Сигизмундом)^[527], что и привело на рубеже 1599–1600 гг. к временному разрыву отношений.

Разрыв, однако, не был длительным. Уже посольству Захария Меллера, побывавшему в Москве в феврале — марте 1600 г., удалось, по-видимому, добиться нормализации отношений^[528]. Вместе с Захарием Меллером в Любек была направлена «опасная» грамота для послов, которых Любек намеревался прислать в Москву, очевидно, чтобы приступить к намеченным в 1598 г. переговорам. Вслед за нормализацией отношений последовало оживление дипломатических контактов.

В октябре 1601 г. Москву посетил Ганс Берендс, просивший у русского правительства «опасной» грамоты для посольства немецких городов, которые «в соединенье и в укрепленье» с Любеком^[529]. В марте 1603 г. в Москву прибыло посольство северогерманских городов, состоявшее из миссий Любека и Штральзунда.

Как известно, во время переговоров, продолжавшихся с начала апреля до начала июня 1603 г., северогерманские города выступили с обширной программой, включавшей в себя пункты о беспошлинной и свободной торговле по всей территории Русского государства, о создании в ряде городов (Новгород, Псков, Москва, Ивангород) особых немецких дворов с внутренним самоуправлением, не подчиняющихся местной администрации (наподобие старых ганзейских дворов, закрытых на протяжении XVI в. во всех странах Европы), о предоставлении немецким купцам права чеканки монеты на русских денежных дворах и т. д.

Не останавливаясь на ходе переговоров и их результатах, так как они не раз подробно разбирались в литературе^[530], отметим лишь, в какой связи находились переговоры с общим внешнеполитическим курсом России в эти годы.

Прежде всего, предоставление широких привилегий ганзейскому купечеству на торговлю в России должно было стимулировать его борьбу против ограничений, налагавшихся на эту торговлю Тявзинским договором.

Действительно, созванный в 1605 г. шведско-любекский съезд в Кальмаре стал ареной столкновений между представителями купечества Любека, добивавшимися свободы торговли с Россией, и шведами, не желавшими эту торговлю разрешить^[531].

Однако эти мотивы были (если они вообще были) для русского правительства далеко не главными.

В результате длительных переговоров русское правительство предоставило почти все просимые права и привилегии только Любеку, а не союзу немецких городов, как того добивалось посольство. Давая привилегии Любеку, Борис Годунов явно рассчитывал на его финансовую и военную помощь в выполнении своих внешнеполитических планов.

Хотя прямых указаний такого рода в документах нет, в этом убеждают некоторые детали самих переговоров^[532].

Получив список городов, желающих иметь привилегии на торговлю с Россией, русское правительство потребовало сведений о том, в «подданстве» у каких владетелей находятся эти города^[533]. Получив эти сведения, русское правительство отказалось предоставить привилегии каким-либо другим городам, кроме Любека. Свое решение оно мотивировало тем, что Гданьск находится под властью короля Речи Посполитой, с которым у царя нет мирного договора (а только перемирие); другие города (в частности Штральзунд) зависят от князей Померании, которые связаны с герцогом Карлом, а поэтому неясно, не будут ли они помогать герцогу, если его царское величество начнет против него войну^[534].

Привилегии Любеку, таким образом, были предоставлены как одно из условий более широкого политического соглашения, направленного против Швеции.

Вскоре после окончания переговоров, в июле 1603 г.^[535], с важной миссией за границу снова выехал фактический руководитель русской внешней политики А. И. Власьев. К сожалению, известен лишь маршрут этого посольства, представлявшего, судя по всему, последний крупный акт в попытке осуществления балтийской политики русского правительства. С октября 1603 г. по январь 1604 г. Власьев находился в Копенгагене, а затем выехал в Любек, откуда, перезимовав, весной 1604 г. направился в Россию. То, что А. И. Власьев посетил именно те два государства, с которыми в первой половине 1603 г. Россия вела интенсивные переговоры, явно свидетельствует о намерении русского правительства добиться заключения союза с Данией и Любеком против Швеции^[536].

Деятельность русской дипломатии, искавшей в бассейне Балтийского моря союзников против Швеции, дополнилась действиями русских агентов на территории шведской Прибалтики, правда, на этот раз поле их деятельности ограничивалось одной Нарвой.

В отличие от других прибалтийских городов, которые были заинтересованы в сохранении традиционных условий торговли, интересы населения Нарвы расходились с политикой шведского правительства, направленной на концентрацию торговли с русскими в Таллине и Выборге. После наступившего в 90-х годах временного экономического оживления Нарве снова грозила перспектива упадка. Альтернативой этому положению было включение города в состав Русского государства, с которым был связан его экономический расцвет при Иване Грозном.

Не случайно поэтому во время восстания 1599 г. часть нарвских горожан выступала за то, чтобы передать город не представителям герцога Карла, а русским властям^[537]. Однако сторонники русской ориентации не смогли добиться поставленной цели, очевидно, потому, что часть населения еще ожидала от нового шведского правительства изменения традиционной политики. Уже 15 октября 1599 г. городской совет обратился к герцогу Карлу с просьбой сохранить старинные привилегии города, который имеет такие же права на торговлю с Россией, как и Таллин^[538]. Просьба была отклонена, и это, конечно, должно было способствовать усилению прорусской ориентации среди горожан.

В марте 1600 г. в Москву приехал представитель нарвских горожан «податник» Арман Скров. Арман сообщил, что «все немцы ругодивские меж себя укрепили по своей вере, евангелье целовали на том, что… хотят быти под твоею царскою высокою рукою». В заговоре вместе с ним участвовали бургомистр Нарвы «Ондрей Сомор» и ряд других ратманов и «палатников». «А у них у лутчих людей в Ругодиве, — заверял Арман, — то тайно о том уложено крепко»^[539]. Переговоры, по-видимому, продолжались и в дальнейшем. В описи архива Посольского приказа 1614 г. упоминается и «Грамота от царя Бориса к ругодивским к бурмистром и к ратманам, писано в 7108 году»^[540], представлявшая собой, вероятно, подобно царской грамоте в Ригу, проект условий перехода Нарвы под русскую власть.

Весной 1603 г. переговоры, по-видимому, снова активизировались. Шведские агенты сообщали, что в город гайно доставлена царская грамота горожанам и гарнизону Нарвы, в которой им предлагалось перейти под власть России^[541]. В мае 1603 г. шведскими властями был раскрыт заговор нарвских горожан, которые хотели впустить в город русские войска. Во главе заговора стоял один из начальников шведского гарнизона, Конрад Буссов, и русский агент Ганс Англер. Захваченные заговорщики были отосланы в Швецию, и, поскольку во время следствия выяснилось, что они рассчитывали на помощь датского короля, всем датчанам было запрещено проживать в городе^[542].

Таким образом, на протяжении 1601–1603 гг. русская внешняя политика была направлена на формирование антишведской коалиции на Балтике. С помощью флота своих союзников русское правительство рассчитывало добыть у шведов порт на побережье Финского залива.

Этот русский внешнеполитический курс, ослаблявший международные позиции герцога Карла и заставлявший его разбрасывать свои силы, объективно соответствовал внешнеполитическим интересам Речи Посполитой, которая никак не могла закончить затянувшуюся войну со Швецией. Тем самым открывалась новая возможность для русско-польского сближения.

Ближайшие годы России и Речи Посполитой вместо сближения принесли острый конфликт, начало которому положило вмешательство польско-литовских феодалов в русские внутренние дела. Между таким поворотом в русско-польских отношениях и развитием международных отношений в балтийском регионе имелась, однако, определенная связь. Для того, чтобы ее раскрыть, нужно ознакомиться со взглядами разных политических группировок польского общества на перспективы балтийской политики Речи Посполитой.

Борьба ориентаций в балтийской политике Речи Посполитой. Начало польско-литовской интервенции и изменения в системе международных отношений Восточной Европы

В начале XVII в. международное положение Речи Посполитой значительно улучшилось. После разгрома Михая Храброго не было никакой серьезной угрозы польским позициям на юге. На севере «инфлянская война» также к концу 1601 г. приняла благоприятный для Речи Посполитой оборот: ее армия полностью очистила от шведов территорию польской Прибалтики и вступила на земли шведской Эстонии, разгромив войска герцога Карла. Теперь, когда Речь Посполитая успешно защитила свою северную границу, встал вопрос о дальнейших целях войны со Швецией и быстро выяснилось, что у государственных деятелей нет в этом отношении единства мнений.

Поводом для дискуссии явилась дипломатическая деятельность Яна Замойского в Ливонии. Еще до окончания своей успешной военной кампании коронный канцлер после взятия Валмиеры в январе 1602 г. через попавших к нему в плен шведских военачальников дал понять шведскому правительству, что он не прочь начать переговоры о перемирии, а затем и о мире между государствами^[543].

Когда герцог Карл официально попросил об открытии переговоров, Замойский ответил согласием на просьбу шведов. Высланные им на переговоры представители предложили в качестве возможных условий мира следующее: Речь Посполитая в обмен за уступку шведской Эстонии с Таллином признает герцога Карла правителем Швеции де-факто^[544]. Коронный канцлер, таким образом, стремился закончить войну включением шведской Прибалтики в состав Речи Посполитой и одновременно положить конец конфликту со Швецией, пожертвовав династическими правами короля Сигизмунда. Поставленные Речью Посполитой задачи были вполне достижимы в сложившейся ситуации. Ее военный перевес был несомненен, а в Швеции в различных слоях общества усиливалась оппозиция, обвинявшая герцога Карла в том, что тот развязал войну в Прибалтике^[545].

Однако, когда в мае 1602 г. король разослал сенаторам представленные 3амойским условия для обсуждения, в их среде наметился раскол: в то время как некоторые сенаторы (в их числе примас С. Карнковский) одобрили предложенные условия, такой близкий к королю прелат, как Ян Тарновский, заявил, что нужно думать не только о Ливонии и Эстонии, но прежде всего о возвращении «наследственного королевства», т. е. о восстановлении Сигизмунда III на шведском троне. Таково же было мнение и самого короля^[546].

Таким образом, по вопросу о перспективах «инфлянской» войны летом 1602 г. четко обозначились две точки зрения. Если одна политическая группировка, наиболее видным представителем которой был 3амойский, стремилась положить конец польско-шведскому конфликту, удовлетворившись укреплением позиций Речи Посполитой в Прибалтике, то другая, во главе которой стоял сам король Сигизмунд III, упорно желала вести войну до полной победы и не хотела прекращать военных действий, пока Сигизмунд снова не вступит на шведский трон.

После дискуссии в сенате ареной борьбы партий стал сейм, собравшийся в январе 1603 г., где «королевская» партия упорно отстаивала свою программу покорения Швеции^[547]. Исход дискуссии был в значительной мере предопределен действиями Сигизмунда, который сначала в июне, а затем в декабре 1602 г. обратился к своим бывшим подданным с призывом свергнуть герцога Карла. Мирные переговоры были сорваны. Герцог Карл и объединявшиеся вокруг него силы, заинтересованные в сохранении шведских позиций на Балтике, сумели убедить сословия, что речь идет о сохранении независимости Швеции, и получить от них средства на ведение войны^[548]. Решения сейма, вотировавшего налоги на продолжение войны, означали, как представляется, определенное поражение «мирной» политики престарелого канцлера.

Разногласия по вопросу об «инфлянской» войне не были случайными, а вытекали из различного подхода обеих партий — партии короля и партии Замойского — к основным проблемам внутренней и внешней политики Речи Посполитой^[549].

Группировавшиеся вокруг Сигизмунда круги господствующего класса Речи Посполитой, проникнутые контрреформационной идеологией, стремились во внешней политике к тесному политическому сближению с главной силой контрреформации — габсбургским блоком. Война со Швецией была для них не просто борьбой за права Сигизмунда на королевскую корону, но и священной миссией восстановления католической религии в Шведском королевстве. Реставрация же католицизма в Швеции (а в перспективе — на всем севере Европы) явилась бы своеобразной предпосылкой для окончательной победы контрреформации в самой Речи Посполитой.

Объединившиеся вокруг Замойского слои шляхты, либо придерживавшиеся принципов веротерпимости ради сохранения единства государства («политики»), либо прямо исповедовавшие протестантизм, были настроены враждебно по отношению ко всяким планам сближения с Габсбургами и явно ориентировались на союз с «антигабсбургскими» державами, прежде всего с Францией^[550]. Понятно поэтому, что они вовсе не были заинтересованы в реализации планов завоевания Швеции и, обеспечив интересы Речи Посполитой в Прибалтике, готовы были положить конец польско-шведскому конфликту, воспользовавшись для этого посредничеством французов^[551].

Какое же место занимал в политических планах обеих партий вопрос об отношениях с Россией?

Довольно просто выяснить взгляды коронного канцлера, так как известно, что осенью 1602 г. он обратился к королю с проектом союза между Россией и Речью Посполитой, который должен был быть скреплен браком между Сигизмундом III и дочерью Бориса Годунова Ксенией^[552].

Канцлер не был первым, кто предложил такой способ укрепления взаимоотношений между государствами. Подобные проекты появились и стали обсуждаться общественным мнением Речи Посполитой почти с самого момента вступления на русский трон новой династии.

Уже в относящемся к 1598 г. заключительном отчете покидавшего Польшу папского нунция Маласпины (этот отчет должен был одновременно служить инструкцией для его преемника) указывалось, что в Польше «немало таких» людей, которые считают, что король должен жениться на 14-летней дочери великого князя московского^[553]. Выдвинутый проект продолжал интенсивно обсуждаться и в следующем, 1599 г., когда упоминание о нем появилось в донесениях венецианского посла в Константинополе Дж. Капелло^[554]. Из этого сообщения видно, что выдвигавшие этот проект круги шляхты рассчитывали с помощью «московского» брака решить спорные вопросы между государствами. Предполагалось, что одна из «провинций», лежащих на границе между Россией и Речью Посполитой (т. е. Смоленск или Северская земля), должна быть дана в приданое за царевной.

В отличие от своих безымянных предшественников Ян Замойский в 1602 г. перевел разговор о «московском» браке из области рассуждений в область реальной политики. Он не только представил свой проект на обсуждение королю, но и предпринял, по-видимому, определенные шаги, чтобы подготовить почву для будущих переговоров в Москве^[555].

Пересказ предложений Замойского, сохранившийся в «Истории» Гейденштейна^[556], позволяет составить представление, какими доводами канцлер обосновал свой проект. Московский брак, указывал он, уже в настоящее время может принести большие выгоды Речи Посполитой как благодаря приданому, которое получит король, так и благодаря тому, что Москва может оказать большую помощь в борьбе против турок и поможет королю отвоевать Швецию. Еще более широкие перспективы могут открыться для Речи Посполитой в недалеком будущем, так как единственный наследник царя Бориса, его сын, — болезненный и даже слабоумный мальчик. В случае его бездетной смерти царство перешло бы к его сестре и ее мужу, т. е. польскому королю^[557].

Упоминание о «приданом» указывает на то, что Ян Замойский, как и его предшественники, очевидно, связывал с браком короля определенные расчеты на территориальные уступки с русской стороны. Одновременно он явно надеялся на то, что «московский» брак Сигизмунда III приведет в дальнейшем при благоприятных обстоятельствах к осуществлению главной цели внешней политики Речи Посполитой на востоке — инкорпорации России. Следует отметить, однако, что эти мотивы вряд ли были достаточны для обращения канцлера к идее «московского» брака. Ведь инкорпорация откладывалась при этом на неопределенное время и к тому же брак Сигизмунда с царевной Ксенией вовсе не был гарантией ее осуществления. Представляется, что, выдвигая программу сближения с Россией, Ян Замойский имел в виду не только соображения о возможных перспективах такого сотрудничества, но и конкретные политические дели, для осуществления которых, по его мнению, Речь Посполитая нуждалась в поддержке русского правительства.

К сожалению, трудно составить представление об этой стороне дела. Во-первых, потому, что сведения, приведенные Гейденштейном, слишком кратки и неопределенны^[558], во-вторых, потому, что изложенные в его «Истории» доводы канцлера были обращены к королю и поэтому среди них мы, естественно, находим те аргументы, которые могли бы подействовать на Сигизмунда, а истинные намерения, склонявшие его к сближению с Россией, могли быть иными. Так, явно на короля был рассчитан довод, что, когда Сигизмунд станет царским зятем, царь Борис поможет ему отвоевать Швецию. Если для Сигизмунда вопрос о восстановлении его на шведском троне, естественно, стоял на первом месте, то для Замойского, обнаружившего именно в 1602 г., как уже указывалось выше, явное стремление к миру со Швецией, он, несомненно, не имел такого значения. Сопоставляя русский проект Замойского с совокупностью известных сведений о его политических планах, можно утверждать, пожалуй, лишь одно — «московский» брак (так же, как и «французский») должен был, очевидно, по мнению канцлера, привести к разрыву между Речью Посполитой и державой Габсбургов и к отказу короля Сигизмунда от проавстрийской ориентации.

Как бы то ни было, можно констатировать, что в первые годы XVII в. антигабсбургское течение в Речи Посполитой выдвигало программу политического сотрудничества с Россией, отодвигая осуществление экспансионистских целей на Востоке в более или менее отдаленное будущее.

Существенно иной была позиция короля Сигизмунда, который отклонил предложения Замойского и его партии. Позицию короля по отношению к России определил прежде всего тот факт, что русское правительство, как уже указывалось, отказалось признать его законным правителем Швеции. Помимо того что Сигизмунд переживал этот отказ как большое личное оскорбление^[559], действия русской дипломатии навели короля и его сторонников на мысль, что русское правительство, видимо, имеет своего кандидата на шведский трон. Таким кандидатом они уже зимой 1602 г. склонны были считать находившегося в Москве шведского принца Густава^[560]. Когда же позднее до короля стали доходить сообщения, что и датский король как-то причастен к планам возвышения этого члена дома Ваз^[561], окончательно определилась его отрицательная позиция по отношению и к России, и к попыткам русско-датского сближения.

Так, когда летом 1602 г. посланец датского короля обратился к Замойскому с просьбой о проезжей грамоте для направлявшегося в Москву датского посольства во главе с принцем Гансом и получил нужный документ^[562], то созванное Сигизмундом совещание близких ему сенаторов постановило не пропускать датского принца через территорию Речи Посполитой. В одновременно посланном коронному канцлеру письме король многозначительно напоминал ему, что «не следует подданным, не уведомив государя, делать ничего в таких делах», и подчеркивал, что «без воли и приказания нашего ничего такого делаться не может»^[563].

Свое отрицательное отношение к России и русско-датскому союзу король стремился активно внушать сенаторам. Примером такой агитации может служить его письмо Льву Сапеге от 30 октября 1602 г.^[564] Король указывал литовскому канцлеру, что на заключенное с Россией соглашение полагаться не следует, о чем свидетельствуют действия русского правительства (в частности продолжающиеся переговоры со Швецией). Особенно опасно для интересов Речи Посполитой соглашение между Данией и Россией, так как оно может привести к образованию антипольской коалиции с участием Швеции, с которой обе эти державы находятся в дружественных отношениях. «Следует опасаться, — заканчивал свои рассуждения король, — чтобы они не захотели снова разорвать между собой Инфлянты и чтобы их не соблазнили другие части панств Речи Посполитой».

Хотя король подчеркивал, что его письмо носит доверительный характер и поставленные в нем вопросы не следует обсуждать открыто, чтобы не вызвать обострения отношений с соседними государствами, уже через несколько дней, 4 ноября, он предал гласности свои, соображения относительно России в королевской инструкции на предсеймовые сеймики. В этом документе король призывал шляхту с особым, вниманием следить за Россией, от которой можно ожидать враждебных действий по отношению к Речи Посполитой.

Это утверждение аргументировалось ссылкой на какие-то «практики» между Россией и Швецией, к которой были добавлены специально подобранные сообщения об имевших место после заключения перемирия пограничных инцидентах^[565]. Король, таким образом, явно стремился убедить сенаторов и шляхту в том, что, несмотря на заключенное перемирие, Речи Посполитой угрожает серьезная опасность со стороны ее восточного соседа^[566].

Сопоставляя исходившие от Сигизмунда характеристики внешнеполитического положения Речи Посполитрй с реальной картиной международных отношений в Восточной Европе, можно констатировать, что король полностью исказил действительное положение вещей. Как-было показано выше, русско-датский союз, которым Сигизмунд запугивал Льва Сапегу, был направлен в действительности против Швеции. Этот союз, в известной степени укреплял положение Речи Посполитой, заставляя герцога Карла разбрасывать свои силы. Сравнение высказываний Сигизмунда III с его внешнеполитическими актами показывает, что и сам король не ожидал со стороны этих государств серьезной опасности для Речи Посполитой^[567]. Эти тенденциозные вымыслы нужны были ему для того, чтобы предотвратить сближение Речи Посполитой с русско-датской коалицией, которая, по представлениям Сигизмунда III, была враждебна его династическим планам, выдвигая своего кандидата на шведский трон.

Все эти представления польского короля о целях коалиции были совершенно ложными (вопрос о судьбе шведской короны не играл никакой роли в русско-датских дипломатических контактах, а сам предполагаемый претендент — принц Густав — уже в 1601 г. попал в немилость у царя Бориса и был сослан в Углич^[568]), однако именно они определяли его политику по отношению к России. Россию Сигизмунд III рассматривал как враждебное государство, политическое сближение с которым невозможно.

Между тем парадокс создавшегося положения заключался в том, что не Замойский, искавший союзников для Речи Посполитой на востоке и западе Европы, а именно король и его партия остро нуждались во внешней помощи для осуществления их планов.

К 1604 г. внешняя политика Сигизмунда зашла в тупик. Поиски союзников для борьбы со Швецией не увенчались успехом. Даже Дания и ганзейские города, первоначально поддерживавшие притязания «законного» шведского короля, постепенно к 1601 г. прервали свои политические контакты с Речью Посполитой. Габсбурги, бесспорно, были заинтересованы в осуществлении планов Сигизмунда, однако не могли оказать ему никакой реальной помощи. А ресурсов, имевшихся всобственном распоряжении короля, было явно недостаточно. Сейм, заседавший в феврале 1603 г., очень скупо вотировал средства на войну. Поэтому значительную часть армии, проделавшей с Замойским кампанию 1601–1602 гг., пришлось распустить. Остававшихся на театре военных действий сравнительно небольших контингентов (которые, заметим, новому командующему, Яну Карлу Ходкевичу, часто приходилось содержать на собственные средства) еле-еле хватало только на то, чтобы защищать от шведов отвоеванные Замойским крепости. Исход отдельных военных столкновений был, по большей части, благоприятным для армии Речи Посполитой. Однако шведы продолжали удерживать значительную часть Эстонии и прежде всего Таллин^[569]. О завоевании Швеции в такой обстановке не могло быть и речи.

В этих условиях появление в конце 1603 г. на территории Речи Посполитой Самозванца, выдававшего себя за сына Ивана Грозного, открыло для короля и его окружения возможный выход из создавшегося положения. План завоевания Швеции, несомненно, получил бы серьезные шансы на осуществление, если бы в результате государственного переворота на русский трон вступил новый правитель, обязанный своим возвышением польскому королю, который поставил бы огромные военные и материальные ресурсы «Московии» на службу внешнеполитическим планам Сигизмунда III. О том, что король и его окружение рассуждали именно таким образом, говорит текст «кондиций» — договора между Самозванцем и Сигизмундом, где одним из основных пунктов стоит обязательство «царевича» помочь Сигизмунду вернуть Швецию^[570].

Не вдаваясь в характеристику различных мер, предпринятых королем и двором, чтобы обеспечить организацию авантюры Лжедмитрия, следует подчеркнуть, что, не ограничиваясь негласной поддержкой организаторов авантюры, Сигизмунд III был готов вступить в войну с Россией, чтобы посадить своего ставленника на русский трон. 23 марта король предложил Яну Замойскому возглавить поход коронной армии на Восток^[571], а несколькими днями ранее, 15 числа, он, очевидно чтобы вызвать обострение русско-польских отношений, предписал литовскому канцлеру арестовать возвращающегося из Дании через Прибалтику А. И. Власьева под предлогом, что тот не обратился к правительству Речи Посполитой за проезжей грамотой^[572]. Лишь отрицательная реакция сенаторов и шляхты заставила его занять более сдержанную позицию^[573].

Появление в Речи Посполитой Самозванца и поддержка, оказанная ему королем и отдельными представителями магнатерии, привели к резкому обострению. отношений между Россией и Речью Посполитой. Реальная угроза жизни и престолу Бориса Годунова заставила его в начале 1604 г. резко изменить свою внешнеполитическую ориентацию. Австрийский посол, барон Логау, приехавший в Москву летом 1604 г. с просьбой о помощи против турок, повез в августе того же года в Вену царскую грамоту, содержавшую проект антипольской коалиции. Планировалось совместное наступление против Речи Посполитой России, Габсбургов, Молдавии и Семиградья. Целью военной кампании должно было быть возведение на польский трон эрцгерцога Максимилиана, который затем должен был жениться на Ксении, и включение Великого княжества Литовского в состав России^[574]. Русское правительство, таким образом, решительно возвращалось к своим старым планам 1599 г.

Еще не дожидаясь ответа от возможных союзников, русское правительство все более определенно стало брать курс на войну с Речью Посполитой. Осенью 1604 г. русский посол С. С. Годунов предложил зависимым от России ногайским князьям выслать войска «в литовский поход»^[575]. В ноябре 1604 г. ко дворам европейских держав был отправлен с чрезвычайной миссией Ганс Англер, который должен был рассказать о нарушении русско-польского перемирия правительством Речи Посполитой и заявить о том, что вся ответственность за начинающуюся войну ложится на короля Сигизмунда^[576].

В этих условиях возник новый (и последний) русский проект решения балтийского вопроса.

Для того чтобы причины его появления стали понятнее, нужно вкратце остановиться на некоторых аспектах взаимоотношений Швеции и австрийских Габсбургов в первые годы XVII в.

Готовясь к поединку с Речью Посполитой, герцог Карл, как и русские дипломаты, по-видимому, серьезно рассчитывал, что ему удастся заключить союз с австрийскими Габсбургами. Весной 1600 г. в резиденции эрцгерцога Максимилиана, а затем в Праге появился шведский дипломат^[577], который, как видно из более поздних упоминаний о его миссии, заявил, что шведский правитель готов помочь Максимилиану овладеть польской короной^[578]. Посланец герцога Карла, несмотря на известную поддержку со стороны эрцгерцога, в начале 1601 г. был вынужден покинуть Прагу, не получив никакого ответа от Рудольфа II^[579].

Однако герцог Карл не был обескуражен своей первой неудачей и в том же 1601 г. предпринял новые шаги для возобновления контактов. Осенью 1601 г. он воспользовался проездом через Ливонию австрийско го гонца, чтобы отправить с ним императору новое послание с предложениями дружбы и сотрудничества^[580]. Почти одновременно переговоры о союзе со Швецией начал с эрцгерцогом Максимилианом близкий родственник герцога Карла ландграф Мориц Гессенский^[581]. Переговоры продолжались еще в начале 1603 г., когда командующий шведскими войсками в Прибалтике граф Нассау переслал Максимилиану обширное «Рассуждение» с подробным изложением шведских условий^[582].

Отодвинув на этот раз вопрос о судьбе польской короны на задний план, шведские дипломаты делали главное ударение на том, что в обмен за союз против Речи Посполитой шведское правительство готово помочь Габсбургам отвоевать некогда входившие в империю земли — Пруссию и Ливонию, бывшие владения Тевтонского ордена. Не ограничиваясь этим, герцог Карл в письме императору указывал, что он признает верховные права императора на шведские владения в Прибалтике^[583], а в последующих документах, исходивших от шведского правительства, содержались намеки на то, что и эти земли на известных условиях могут быть переданы Габсбургам.

Причины дипломатического маневрирования шведских дипломатов вполне понятны: в условиях, когда шведские войска терпели поражения от армии Речи Посполитой, шведское правительство энергично искало союзников, вступление которых в борьбу могло бы склонить чашу весов в пользу Швеции.

Как бы то ни было, благодаря предложениям герцога Карла проект перехода Прибалтики под власть Габсбургов стал обсуждаться австрийскими дипломатами, а в 1604 г. о нем узнали в Москве. Лука Паули, сопровождавший австрийского посла барона Логау в качестве эксперта по русским делам, еще до прибытия в русскую столицу сообщил высланным навстречу приставам, что, как сообщил герцог Карл Рудольфу II, «от Полши Ливонские земли держати ему не мочно», и он «против Полского короля стояти не может», поэтому он «поступается… тое землю Цесарю, чтоб тое землю Ливонскую держал Цесарь за собою»^[584].

Как реагировало на эти сообщения русское правительство, мы узнаем из докладной записки, которую подал Лука Паули императору по возвращении в Прагу. «Господин Великий князь заметил, — писал Паули, — что, если Вашим величеством будет поставлен на мирное управление Лифляндией Немецкий князь и если между ним и его дочерью мог бы быть заключен брак, то он бы принял на себя расчет и уплату военных издержек, а также, кроме того, подданные и города Лифляндии общими силами внесли бы значительную сумму для того, чтобы страна имела, наконец, твердый мир»^[585].

Таким образом, обозначившийся поворот в международной ситуации русское правительство пыталось использовать для создания вассального государства в Прибалтике под русско-австрийским протекторатом, что согласовалось с общим направлением русской внешней политики, искавшей сближения с Габсбургами против Речи Посполитой.

Значение данных, сообщенных Л. Паули, очевидно. Они показывают, что в новой международной ситуации, сложившейся в начале интервенции, русское правительство все еще продолжало искать пути к решению балтийского вопроса. Вместе с тем не менее ясно, что новый план был лишь слабым подобием предшествующих проектов. И это не только потому, что попытка сближения с Габсбургами в условиях продолжавшегося польско-австрийского сближения^[586] имела еще меньше шансов на успех, чем в 1599 г.^[587] Не менее важно, что не могло быть речи о проведении его в жизнь, помимо воли шведского правительства, с которым царь Борис и его советники, готовясь к борьбе с Речью Посполитой, сами искали сближения и союза^[588].

В новой системе отношений, начавшей складываться в Восточной Европе, значение балтийского вопроса для русской внешней политики стало явно отходить на задний план.

Усиление внутриклассовых и классовых противоречий в России начала XVII в., достигших своей кульминационной точки в крестьянской войне 1606–1607 гг., явилось новым мощным фактором, наложившим отпечаток на дальнейшее развитие международных отношений в восточноевропейском регионе. Русское феодальное государство, преодолевая сопротивление восставших, оказалось неспособным проводить активную внешнюю политику. Когда же затем с усилением противоречий внутри господствующего класса произошел распад единой государственной машины и на территории страны образовалось несколько претендующих на ее объединение политических центров, внимание этих новых правительств целиком концентрировалось на сфере внутрирусских отношений.

Одновременно происходившие события толкали к усилению внешнеполитической активности Речи Посполитой на Востоке. Создавшаяся ситуация, казалось, открывала возможность для осуществления ее конечных внешнеполитических целей — инкорпорации России. В этих условиях все более широкие круги польско-литовской магнатерии и шляхты стали переходить на позицию активного вмешательства в русские внутренние дела, чтобы силой навязать свое решение борющимся группировкам русского общества: Восточная политика Речи Посполитой от дипломатического давления и неофициального вмешательства в дела России быстро шла к открытой вооруженной интервенции. С занятием поляками Москвы была поставлена под вопрос сама возможность самостоятельного государственного существования России.

Для социальных группировок русского общества, ставивших своей задачей обновление и восстановление русской государственности и созданных ими органов государственной власти, борьба с агрессией польско-литовских феодалов стала основной национальной задачей, по сравнению с которой все остальные задачи, в том числе и борьба со шведскими феодалами, также использовавшими внутриполитический кризис в России для захвата русских земель, отходили на задний план. В дальнейшем борьба с польско-литовской экспансией стала главной задачей, стоявшей перед восстановленным Российским государством.

Речь Посполитая, пытавшаяся в первые десятилетия XVII в. обеспечить за собой политическое господство в Восточной Европе, подчинение России выдвигала на первый план своей внешней политики.

Гораздо более скромный вопрос о судьбе Прибалтики в размышлениях политических деятелей восточноевропейских держав явно отходил на второй план. Дорога к установлению шведского господства в этом районе оказывалась открытой.

Заключение

Рассмотренный в работе материал позволяет сделать ряд выводов о соотношении различных проблем во внешней политике русского правительства конца XVI — начала XVII в., о характере балтийской политики России и ее западных соседей и об общем характере русско-польских отношений в указанный период.

Главной проблемой, вокруг решения которой концентрировалась внешнеполитическая деятельность русского правительства в указанное время, был вопрос о приобретении свободного выхода для России к Балтийскому морю. Правда, иногда большое внимание русского правительства привлекали и другие проблемы (например, вопрос о борьбе с Крымом и Турцией), но интерес к ним был в те годы преходящим, в то время как стремление укрепить свои позиции на Балтике неизменно обнаруживается как составная часть едва ли не всех международных действий русской дипломатии в этот период.

В этом смысле можно утверждать, что внешнеполитическая деятельность русского правительства на рубеже XVI–XVII столетий была прямым продолжением внешней политики России в период Ливонской войны. Кардинальные изменения в характере русской внешней политики наступили лишь с началом крестьянской войны и польско-литовской интервенции.

Решения балтийской проблемы русское правительство искало в этот период на путях борьбы со Швецией. Оно пыталось вернуть захваченные шведами новгородские пригороды и порты на побережье Северной Эстонии, используя свое бесспорное в то же время военное превосходство.

Что касается Речи Посполитой, то балтийская политика России в рассматриваемый период времени не была направлена против этого государства.

Первоначально русское правительство искало соответствующего своим государственным интересам решения балтийского вопроса в рамках широкого политического сотрудничества двух восточноевропейских держав. Конкретная программа такого сотрудничества, включавшая, в частности, положение о совместной борьбе против шведских феодалов в Прибалтике, была предложена господствующему классу Речи Посполитой во время «бескоролевья» 1587 г. Позднее, когда эта программа была польско-литовскими феодалами отвергнута, русская дипломатия стремилась главным образом либо нейтрализовать Речь Посполитую, чтобы та не имела возможности вмешаться в борьбу в решающий момент русско-шведского спора, либо добиться у нее ценой уступок по другим вопросам признания своих прав на захваченные шведами земли в Эстонии. С этими задачами русская дипломатия оправиться не смогла, чем и был в значительной мере предопределен отрицательный результат усилий русского правительства. Отказавшись от соглашения и угрожая своим вмешательством на стороне Швеции, польско-литовские феодалы вынудили русское правительство отказаться от продолжения войны со Швецией, удовлетворившись лишь частным успехом (возвращение новгородских пригородов) и не добившись главной цели — свободного выхода к Балтийскому морю. Более того, опасаясь возобновления агрессивных действий польско-литовских феодалов на Востоке, русские политики в обмен на шведский нейтралитет пошли по мирному договору в Тявзине (1595 г.) на правовое признание сложившейся на Балтике крайне невыгодной для русских интересов системы русско-шведских экономических отношений.

Решения балтийской проблемы, соответствующего интересам Речи Посполитой, польско-литовские феодалы искали на путях династической унии со Швецией. Эта уния, по их расчетам, должна была привести к инкорпорации Эстонии в состав Речи Посполитой и обеспечить военно-политический союз со Швецией против России. Переход польского трона в руки шведского принца действительно обеспечил в какой-то степени на известное время польско-шведское сотрудничество. Но одновременно тем самым были сужены возможности активной политики по отношению к. Швеции, а включение в состав Речи Посполитой Эстонии, несмотря на многочисленные требования шляхты, стало делом практически невозможным.

Таким образом, используя русско-польские противоречия, Швеция сумела сохранить за собой владения в Прибалтике, которые в дальнейшем стали опорной базой для проведения агрессивной политики на Балтийском море и превращения его в «шведское озеро». Когда в изменившейся ситуации династическая уния привела к конфликту между Речью Посполитой и Швецией, польско-литовские владения в Прибалтике стали первым объектом экспансионистских притязаний шведских феодалов.

В этих условиях, когда России уже не противостояла польско-шведская коалиция, резко возросла активность русской дипломатии. В 1599–1600 гг. имел место целый ряд попыток русского правительства создать такое соотношение сил в Восточной Европе, которое позволило бы, обеспечить России выход к Балтийскому морю. Первоначально, когда Швеция выступала в происшедшем конфликте как более слабая сторона, русское правительство ориентировалось на сближение с ней, рассчитывая, что в обмен за поддержку шведские феодалы пойдут на отказ от своего привилегированного положения по отношению к России. Однако по мере того как в ходе событий стал все более обрисовываться экспансионистский характер шведской внешней политики, стремления правящих кругов Швеции не только полностью сохранить, но и расширить свои позиции на Балтике за счет соседних восточноевропейских держав, русские политики снова обратились к идее антишведского политического сотрудничества с Речью Посполитой. Однако Речь Посполитая и Швеция, вступившие между собой в ожесточенную борьбу за Прибалтику, оказались едины в своем стремлении не допустить Россию на Балтику. Московские переговоры 1600 г., в частности, показали, что в новой ситуации польско-литовские политики продолжали придерживаться своей старой, становившейся все более нереальной концепции включения всей Прибалтики в состав Речи Посполитой, отвергнув выдвигавшиеся русским правительством планы совместных действий против Швеции. Правда, и после окончания этих переговоров русская политика сохранила антишведскую ориентацию, и в 1601–1603 гг. русские дипломаты приложили значительные усилия для формирования антишведской коалиции, но внешнеполитическая позиция, занятая правительством Речи Посполитой, исключила возможность союза между Россией и Речью Посполитой против Швеции. В результате шведским феодалам снова удалось удержать за собой свои опорные пункты на Балтике.

Позиция, занятая польско-литовскими феодалами, в значительной мере объяснялась тем, что после разрыва династической унии политика польского (и бывшего шведского) короля Сигизмунда III была направлена на нереальную цель — возвращение под его власть владений Шведского королевства во всем его объеме, но еще большее значение имело то обстоятельство, что польско-литовские политики на рубеже XVI–XVII вв. продолжали разрабатывать планы политического подчинения России Речи Посполитой, так как только в этом случае спор из-за белорусских и украинских земель мог быть окончательно решен в их пользу. С этими планами было связано уже само появление концепции польско-шведской унии, а на рубеже 80–90-х гг. мы уже имеем дело с попытками конкретного воплощения этих планов в жизнь.

Правда, ряд осложнений в отношениях между господствующим классом Речи Посполитой и шведской королевской династией, противоречия между отдельными группировками польско-литовских феодалов, а также особенности международного положения страны в эти годы не позволили антирусской партии добиться своих целей, но идеи эти продолжали жить, хотя и в несколько иных формах. Неудивительно поэтому, что попытки короля Сигизмунда, исходя из своих династических интересов сменить особу русского монарха, так легко нашли понимание и поддержку ряда влиятельных групп польско-литовского господствующего класса. Неудивительно поэтому, что усиление классовой и внутриклассовой борьбы в России, вылившееся к середине первого десятилетия XVII в. в общий политический кризис в стране, сопровождалось непрерывным ростом вооруженного вмешательства польско-литовских феодалов в русские дела. Они рассчитывали, используя борьбу различных группировок в русском обществе, включить Россию в состав своего государства.

Такая политика польско-литовских феодалов в сильной степени способствовала тому, что Россия перестала выступать как антишведская политическая сила на Балтике. Кроме того, погоня польско-литовских политиков за нереальной целью завоевания России, уход военных сил Речи Посполитой с ливонского театра военных действий под Москву дали шведским феодалам необходимую передышку для того, чтобы, проведя крупные военно-государственные реформы, с новой энергией вступить в борьбу за Прибалтику. Занятая безнадежной борьбой с русским обществом, Речь Посполитая не смогла противостоять шведскому наступлению. Так были созданы все основные условия для возникновения шведского великодержавия на Балтике, существование которого нанесло огромный ущерб экономическим и государственным интересам не только России, но и Речи Посполитой.

Библиография

Источники неопубликованные

Центральный государственный архив древних актов (Москва):

ф. 53 (Сношения России с Данией), дела: 1601 г., № 1; 1602 г., № 1

ф. 61 (Сношения России с имперскими городами), д. 16–18

ф. 64 (Сношения России с Лифляндией), д. 10–14, 16

ф. 79(Сношения России с Польшей), кн. 17–23

ф. 96 (Сношения России со Швецией), кн. 6–7; д. 1589 г., № 1; 1594 г., № 2; 1598 г., № 1; 1599 г., № 1–4; грамоты 1, 12, 14, 17–19, 21

ф. 123 (Сношения России с Крымом), кн. 17, 19, 20

ф. 136 (Дела о Посольском приказе и служивших в нем), оп. 3, кн. 2

ф. 156 (Исторические и церемониальные дела) д. 79

ф. 389 (Литовская метрика) кн. 65, 282, 289–290, 594–595, 623

Государственный Исторический музей (Москва):

Отдел рукописей и старопечатных книг. Собрание П. И. Щукина, № 496 (Разрядная книга)

Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград):

Отдел рукописей, Q = IV = 70 = б. Собрание автографов, 152, лл. 26, 66–71; 234, № 166, 171–172, 177, 192

Архив Ленинградского отделения Института истории

Колл. 144, № 127, 1, 2, 3, 13

Archiwum Główne Akt Dawnych w Warszawie:

Archiwum Radziwiłłów, dz. II, N 369, 370, 372, 375, 377, 378, 380;

dz. IV, N 132; dz. V, N 1050, 3213, 11643, 16465, 17675, 17966

Archiwum Zamoyskich, N 142, 247, 3081

Libri legationis, N 27

Biblioteka Narodowa w Warszawie:

Biblioteka Ordynacji Zamoyskich, N 1203, 1809/1

Biblioteka Polskiej Akademii Nauk w Kórniku, N 293, 294, 305, 1403

Biblioteka Polskiej Akademii Nauk w Krakowie, N 951, 1885

Biblioteka im. Raczyńskich w Poznaniu, N 34

Muzeum Narodowe w Krakowie. Oddział: Zbiory Czartoryskich, N 99, 333, 340, 351, 1604, 2234, 2724

Zakład Dokumentacji Instytutu Historii Polskiej Akademii Nauk w Krakowie:

Teki Rzymskie, N 53, 68

Teki Pawińskiego, N 2, 33

Источники опубликованные

«Акты Виленской археографической комиссии», т. VIII, Вильна, 1875

«Акты времени Лжедмитрия I». «Чтения Общества истории и древностей российских», 1918, кн. I

Александренко В. Н. Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. «Старина и новизна», кн. XIV. М., 1911; он же. Дополнения к материалам по Смутному времени на Руси XVII в. «Старина и новизна», кн. XVII. М., 1914

Буганов В. И Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966

Буссов К. Московская хроника. М. — Л., 1961.

Гейденштейн Р. Записки о Московской войне. СПб., 1889.

«Дневник Эриха Лассоты из Стеблева». «Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси», вып. 1. Киев, 1890

«Донесение о поездке в Москву придворного римского императора Михаила Шиля в 1598 году». «Чтения Общества истории и древностей Российских», 1875, кн. II

«Дополнения к актам историческим», т. I. СПб., 1846.

«Древняя российская вивлиофика», ч. ХII. М., 1789; ч. XIV. М., 1790

«Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII вв.», т. I. М., 1957

«Книга посольская метрики Великого княжества Литовского, содержащая в себе дипломатические отношения Литвы в государствование короля Стефана Батория». М., 1843.

Лашков Ф. Памятники дипломатических сношений Крымского ханства с Московским государством в XVI и XVII вв. Симферополь, 1891

М. Коялович. Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию и дипломатическая переписка того времени. СПб., 1877.

Масса И. Краткое известие о Московии. М. — Л., 1937

«Описи царского архива XVI в. и архива Посольского приказа 1614 г.» М., 1960

«Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными», т. I. СПб., 1851; т. II. СПб., 1852; т. X. СПб., 1871

«Русская историческая библиотека», т. VIII, СПб., 1884, т. XVI (Русские акты Копенгагенского государственного архива). СПб., 1897

«Русско-ливонские акты». СПб., 1869

«Сборник материалов по русской истории начала XVII в.» СПб., 1896

«Сборник Русского исторического общества», т. 137 (Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. 1598–1613). М., 1912

«Собрание государственных грамот и договоров», ч. II. М., 1819

Тихомиров М. Н. Малоизвестные летописные памятники. «Исторический архив», кн. VII, 1951

Ф. И. Успенский. Наказ царя Ивана Васильевича Грозного князю Елецкому с товарищами. Одесса, 1885; он же. Переговоры о мире между Россией и Польшей в 1581–1582 гг. Одесса, 1887

Шмурло Е. Ф. Россия и Италия, т. II, вып. 2. СПб., 1913; т. III, вып. 2. СПб., 1915

Щербачев Ю. Н. Датский архив. Материалы к истории древней России, хранящиеся в Копенгагене (1326–1690 гг.); «Чтения Общества истории и древностей Российских», 1883, кн. 1

«Akta grodzkie i ziemskie z czasów Rzeczypospolitej polskiej», t. XX. Lwów, 1901; t. XXIV. Lwów, 1931.

«Akta sejmikowe województwa Krakowskiego», t. I. Kraków, 1932

«Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. I, cz. I. Poznań, 1957.

«Archiwum domu Radziwiłłów». Kraków, 1885 «Archiwum domu Sapiehów», t. I. Lwów, 1892

«Archiwum Jana Zamoyskiego kanclerza i hetmana wielkiego koronnego», t. IV. Kraków, 1948

«Berichte und Akten der Hansische Gesandtschaft nach Moskau im Jahre 1603». «Hansische Geschichtsquellen», Bd. VII, Halle a. S., 1894

Bielski J. Dalszy ciąg kroniki polskiej. Warszawa, 1851

«Dyaryusze i akta sejmowe z r. 1591–1592». Kraków, 1911

«Dyaryusze sejmowe r. 1587. Sejmy konwokacyjny i elekcyjny». Kraków, 1887

«Dyaryusze sejmowe r. 1597». Kraków, 1907

Heidenstein R. Dzieje Polski od śmierci Zygmunta Augusta do roku 1594, ksiąg XII, t. II. SPb., 1854

«Historice Russiae Monumenta», t. II. SPb., 1842

Hurmuzaki E. Dooumente privitoare la istoria Romamlor v. ІІІ/І. Bucuresti, 1888; v. XI. Bucuresti, 1900; v. XII. Bucuresti, 1901

Kordt B. Die Verhandlungen des Waffenstillstandes von Teusina 1593. «Die Verhandlungen der Gelehrten Estnischen Gesellschaft zu Dorpat», Bd. XVI, N 2. Dorpat, 1892

«Listy Annibala z Kapui arcybiskupa Neapolitańskiego, nuncyusza w Polsce o bezkorolewiu po Stefanie Batorym i pierwszych latach Zygmunta», III. Warszawa, 1852

Rykaczewski E. Relacje nuncjuszów apostolskich i innych osób o Polsce od roku 1548 do 1690, t. 1–2. Berlin — Poznań, 1864

«Supplementum ad Historicae Russiae Monumenta». SPb., 1848

Veress A. Documente privitoare la istoria Ardealului, Moldovei ęi Tarii Romaneęti, v. V. Bucuresti, 1932; v. VI. Bucuresti, 1934

«Volumina Legum», t. II. SPb., 1859

Литература

Барвиньский E. Причины до історіі зносин цісаря Рудольфа II і папи Климентия VIII з козаками р. 1593 і 1594. «Записки наукового товариства ім. Шевченка», т. X. Львів, 1896

Бахрушин С. В. Научные труды, т. І. М., 1952

Закревский Н. В. Лампада царя Бориса Федоровича Годунова в Ревеле. «Чтения Общества истории и древностей Российских», 1861. кн. II.

Карамзин Н. М. История Государства Российского, т. XI. СПб., 1824

Корецкий В. И. Из истории крестьянской войны в России начала XVII века. «Вопросы истории», 1959, № 3

Лихачев Н. П. К истории дипломатических сношений с папским престолом при царе Борисе Годунове. СПб., 1907

Новодворский В. Польша, Швеция и Дания в царствование польского короля Стефана Батория. «Журнал Министерства народного просвещения», 1910, ноябрь

Пичета В. И. Аграрная реформа Сигизмунда Августа в Литовско-Русском государстве. М., 1958

Смирнов И. И. Новые материалы о вывозе хлеба из России (конец XVI века). «Вопросы истории», 1961, № 4

Смирнов Н. А. Россия и Турция в XVI–XVII вв., т. I. М., 1946

Флоря Б. Н. «Бескоролевье» 1587 года в Речи Посполитой и проблема антитурецкой коалиции. «Юго-Восточная Европа в средние века». Кишинев, 1972; он же. О текстах русско-польского перемирия 1591 г. «Славяне и Россия». М., 1972; он же. Прибалтийские города и внешняя политика русского правительства в конце XVI — начала XVII в. «Международные отношения в Центральной — и Восточной Европе и их историография». М., 1966; он же. Россия, Речь Посполитая и конец Ливонской войны. «Советское славяноведение», 1972, № 2

Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях (1544–1648), т. II (Борьба Швеции с Польшей и Габсбургским домом). СПб., 1894; он же. Сношения России с Данией в царствование Христиана IV. «Журнал министерства народного просвещения», 1892, апрель

Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV–XV вв. М., 1963

Шаскольский И. П. Об основных особенностях русско-шведской торговли XVII в. «Международные связи России в XVII–XVIII вв.» М., 1966; он же. Русско-ливонские переговоры 1554 г. и вопрос о юрьевской дани. «Международные связи России до XVII в.» М., 1961; он же. Столбовский мир и торговые отношения России со шведским государством М., Л., 1964

Шереметев С. Д. Царевна Федосья Федоровна. «Старина и новизна», кн. V. СПб., 1902

Щербатов М. История российская от древнейших времен, т. VI, ч. П. СПб, 1790

Almquist H. Sverge och Ryssland 1595–1611. Uppsala, 1907

Attmann A. Den ryska marknaden і 1500 — talets baltiska politik (1558–1595). Lund, 1944

Barkman J. Kungl. Svea livgardes historia, Bd. 11 (1560–1611): Stockholm, 1938–1939

Biaudet H. Les origines de la candidature de Sigismond Vasa au tróne de Pologne en 1587. Helsinki, 1911; он же. Gustaf Eriksson Vasa (une enigme historique du XVI siecle). Geneve, 1913

Corfus J. Mihai Viteazul ęi Polonii. Bucuresti, 1938

Czapliński Wl. Polisch-danisch diplomatic relations (1598–1648). «Poland at the XI-th International Congress of historical sciences in Stockholm». Warszawa, 1960

Forstreuter К. Preussen und Russland von Anfangen des Deutschen Ordcn bis zu Peter dem Grossen. Berlin — Francfurt, 1955

Herbst St. Wojna inflancka 1600–1602. Warszawa, 1938; он же. Wojna inflancka 1603–1604. «Studia historica. W 35-lecie pracy naukowej Henryka Łowmiańskiego». Warszawa, 1958.

Hirn J. Die Renuntiation des Deutschmeisters Maximilian auf Polen und die damit zusammenhangenden Planen. Ein Beitrag zur Geschichte der óstcrreichisch-nordischen Politik in den Tagen Kaiser Rudolfs II. «Mittheilungen des Institut fiir osterreichische Geschichtsforschung», Bd. VI. Innsbruck, 1893

Hirschberg A. Dymitr Samozwaniec. Lwów, 1898

Hjarne H. Bidrag till historien om Sigismunds forhallande till det Habsburska huset. 1589–1604. «Historiskt tidskrift», 1883, N3

Karttunen K. J. Jean III et Stefan Batory (Etude sur les relationes politiques entre la Suede et la Pologne de 1576 a 1583). Geneve, 1911

Konopczyński Wl. Liberum veto. Kraków, 1918

Leitsch W. Moskau und die Politik des Kaiserhofes in XVII jahrhundert, Bd. 1 (1604–1654). Graz — Koln, 1960

Lepszy K. Dzieje floty polskiej. Gdańsh — Bydgoszcz — Szczecin. 1947; он же. Rzeczpospolita polska w dobie sejmu inkwizycyjnego 1589–1592). Kraków, 1939; он же. The Union of the Growns between Poland and Sweden in 1587. «Poland at the ХІ-th International Congress of historical sciences in Stockholm», Warszawa, 1960; он же. Walka stronnictw w pierwszych latach panowania Zygmunta III. Kraków, 1929

Lundkwist S. Hertig Karl och kungakronan. «Historiskt tidskrift», 1965, N 2

Maciszewski J. Wojna domowa w Polsce. 1606–1609. cz. I. Wrocław, 1960; он же. Polska a Moskwa. 1603–1618 (Opinie i stanowiska szlachty polskiej). Warszawa, 1968.

Macurek J. Dozvuky polskeho bezkralovi z roku 1587. Praha, 1929; он же. Zapas Polska a Habsburku o pristup к Cernemu щогі. Praha, 1931

Matouśek J. Turecka valka v evropske politice v letech 1592–1594. Praha, 1935

Mayer E. Des olmutzer bischofes St Pawłowski Gesandtschaftsreisen nach Polen (1587–1598), Abt. 1, Wien, 1861.

Mincer F. Polska a Brandenburgia wobec kwestii pruskiej w latach 1601–1604. «Zapiski historyczne», t. 27, z. 3. Toruń, 1962

Pabst E. Wie Narwa im October 1599 fiir herzog Karl gewonnen und dem Kónige Sigismund eintriffen wurde. «Beitrage zur Kunde Est-Liv- und Kurlands», Bd 1, H. 3. Reval, 1870

Palme S. U. Sverige och Danmark (1596–1611). Uppsala, 1942

Parnanen J. A. Le premier sejour de Sigismond Vasa en Suede (1593–1594). Helsinki, 1933; он же. Sigismond Vasa et la succession au tróne de Suede. Geneve, 1912

Schwartz Ph. Beziehungen des Żaren Boris Godunow zu Riga. «Silzungsberichte der Gcsellschaft fiir Geschichte des Ostsecprovinz Russland aus den Jahre 1897». Riga, 1898

Sobieski W. Henryk IV wobec Polski i Szwccyi. 1602–1610. Kraków, 1907; он же. W rocznicę 1605–1905. «Tygodnik ilustrowany», 1905

Sokołowski A. Przed rokoszem. «Rozprawy i sprawozdania Polskiej Akademii Umiejętności», t. XV. Kraków, 1882

Sirzelecki A. Sejm z roku 1605. Kraków, 1921

Tham W. Den svenska utrikenspolitik historia, Bd I, del. 2. Stockholm, 1960

Toijer D. Sverige och Sigismund (1598–1600). Stockholm, 1930

Tunberg Sv. Sigismund fórbindelser med Ryssland hósten 1597. «Historiskt tidskrift», 1915, N 2

Tyszkowski K. Poselstwo Lwa Sapiehy w Moskwie 1600 r. Lwów, 1927; он же. Stosunki ks. Konstantyna Wasyla Ostrogskiego z Michałem hospodarem multańskim. «Księga pamiątkowa ku czsci Oswalda Balzera». Lwów, 1925; он же. Z dziejów wyprawy Zygmunta III do Szwecji w roku 1598 (relacje i diaryusze). Lwów, 1927

Uebersberger H. Das russisch-ósterreichische Heiratsprojekt von Ausgange des XVI Jahrhundert. «Beitrage zur neueren Geschichie Osterreichs», Wien, 1906; он же. Osterrcich und Russland seit dem Ende des XV Jahrhunderts. Wien — Leipzig, 1906

Zalęski St. Wojenne plany St. Batorego w latach 1583–1586. «Przegląd powszechny», t. III–IV. Kraków, 1884.

Примечания

1

Ср. перечень продуктов русского экспорта на Запад в XIV–XV вв. А. Л. Хорошкевич. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV–XV вв. М., 1963; аналогичный перечень для XV в. в книге шведского историка Аттмана: А. Attman. Den ryska marknaden і 1500 talets baltiska politik. Lund, 1944 (см. таблицы на стр. 127, 129, 310).

(обратно)

2

Общая характеристика режима торговли на Балтике в XIV–XV вв. см.: И. П. Шаскольский. Столбовский мир 1617 г. и торговые отношения России со Шведским государством. М. — Л., 1964, стр. 15–21.

(обратно)

3

О производстве и обработке металлов в России XVI в. см.: С. В. Бахрушин. Научные труды, т. I. М, 1952, стр. 55 и сл. Ср.: А. Л. Хорошкевич. Торговля Великого Новгорода… гл. IV, § 1.

(обратно)

4

О ввозе шведского железа в Россию в XVII в. см.: И. П. Шаскольский. Об основных особенностях русско-шведской торговли XVII в. «Международные связи России в XVII–XVIII вв.». М., 1966, стр. 23 и сл.

(обратно)

5

И. П. Шаскольский. Столбовский мир… стр. 21. Даже по договору 1554 г., согласившись под давлением русского правительства на свободный ввоз в Россию меди, олова и свинца, орден сохранил за собой право устанавливать запрет на ввоз вооружения. И. П. Шаскольский. Русско-ливонские переговоры 1554 г. и вопрос о юрьевской дани. «Международные связи России до XVII в.». М., 1961, стр. 396.

(обратно)

6

Характерным примером в этом отношении может служить знаменитое дело «Шлитте».

(обратно)

7

Общую характеристику внешней торговли Великого княжества и основных тенденций ее развития на протяжении конца XV — первой половины XVI в. см.: В. И. Пичета. Аграрная реформа Сигизмунда Августа в Литовско-Русском государстве. М., 1958, гл. II.

(обратно)

8

В частности, Россия в XVI в. почти не поставляла на внешний рынок «лесные товары» и хлеб — главные предметы экспорта литовских и белорусских земель Великого княжества. Подробную сравнительную характеристику русского и польско-литовского экспорта см.: Н. Zutis. Anglia а Bałtyk w drugiej połowie XVI wieku. Wrocław — Warszawa — Kraków, 1970.

(обратно)

9

Сыграли, вероятно, свою роль и опасения за судьбу шведской власти в Финляндии в случае укрепления позиций России на побережье Финского залива.

(обратно)

10

Кроме того, Дания захватила прибрежные острова Хиума и Сааремаа.

(обратно)

11

В шведской внешней политике можно отметить также определенные стремления к распространению своей власти и на территории польской Прибалтики, но в течение первых десятилетий по окончании Ливонской войны эти стремления не накладывали заметного отпечатка на общий характер внешней политики Ваз.

(обратно)

12

Подробнее о характере польско-шведских отношений в этот период см.: В. В. Новодворский. Польша, Швеция и Дания в царствование польского короля Стефана Батория. «Журнал Министерства народного просвещения», 1910, ноябрь, стр. 150; К. J. Karttunen. Jean III et Stefan Batory (Etude sur les relations politiques entre la Suede et la Pologne de 1576 a 1583). Geneve, 1911.

(обратно)

13

Тексты этого соглашения см.: «Древняя российская вивлиофика», ч. XII. М., 1789, стр. 194–225.

(обратно)

14

Текст этого договора см.: «Книга посольская Метрики Великого княжества Литовского, содержащая в себе дипломатические отношения Литвы в государствование короля Стефана Батория», М., 1843, № 99. Характеристика международной ситуации, сложившейся в момент подписания соглашения, и анализ мотивов, заставивших русское правительство пойти на этот акт, см.: Б. Н. Флоря. Россия, Речь Посполитая и конец Ливонской войны. «Советское славяноведение», 1972, № 2.

(обратно)

15

Подробнее об этом см.: St. Zalęski. Wojenne plany St. Batorego w latach 1583–1586. «Przegląd powszechny», t. III–IV. Kraków, 1884.

(обратно)

16

Ср. Центральный государственный архив древних актов (далее — ЦГАДА), ф. 79 (Сношения России с Польшей), кн. 17, л. 1; «Разрядная книга 1475–1598 гг». М., 1966, стр. 378–379.

(обратно)

17

См. тексты царских грамот сенаторам и рыцарству. М. М. Щербатов. История Российская от древнейших времен, т. VI, ч. II. СПб., 1790, стр. 151–159.

(обратно)

18

Проект не предусматривал сколько-нибудь значительных изменений во внутренних взаимоотношениях между Россией и Речью Посполитой в случае избрания царя.

(обратно)

19

ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, л. 131 и сл.

(обратно)

20

«Которые городы в Вифлянскон земле за свейским и за датцким, и государь наш те все городы, Колывань и иные городы, опроче одного Ругодива, поступаетца Коруне Польской и Великому княжеству Литовскому, и рать свою, и наряд Коруне Польской и Великому княжеству Литовскому дает и доступя те города поступаетца государь наш х Коруне Польской и к Великому княжеству Литовскому, а Ругодив один государя нашего, то государь наш, царь и великий князь себе доступит». ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, лл. 64об.– 65.

(обратно)

21

ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, лл. 60об.–61об., 63об.–63об. Подробнее об антитурецких планах и их связи с восточной политикой России 80-х годов XVI в. см.: Б. Н. Флоря. «Бескоролевье» 1587 г. в Речи Посполитой и проблема антитурецкой коалиции. Сб. «Юго-Восточная Европа в средние века». Кишинев, 1972.

(обратно)

22

ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, л. 91 и сл.

(обратно)

23

О численном соотношении различных лагерей см.: К. Lepszy. Walka stronnictw w pierwszych latach panowania Zygmunta III. Kraków, 1929, str. 16.

(обратно)

24

О позиции литовского «рыцарства», выступавшего на элекции как единая группа, см.: Е. Ф. Шмурло. Россия и Италия, т. II, вып. 2. СПб., 1913, стр. 523; «Dyaryusze sejmowe г. 1587. Sejmy konwokacyjny a elekcyjny». Kraków, 1887, str. 144–145, 208. О прорусской ориентации отдельных магнатов Великого княжества см. материалы их переписки (Archiwum domu Radziwiłłów. Kraków, 1885, str. 32–33; Archiwum domu Sapiehów, t. I. Lwów, 1892, str. 30) и свидетельство иностранных дипломатов (Е. Mayer. Des Olmutzer Bischofes St. Pawłowski Gesandtschaftsreisen nach Polen (1587–1598), Abt. 1. Wien, 1861, S. 53) и их выступления на элекции. («Dyaryusze…», str. 131, 207).

(обратно)

25

Многочисленные имена коронных шляхтичей — сторонников царя приводятся в «Диариушах». Особенно много их было на украинских землях — в Подолии и Киевском воеводстве. «Dyaryusze…», str. 147, 150–151. Выражали свои симпатии к русской кандидатуре и украинские магнаты — Януш Збаражский и Константин Острожский. «Dyaryusze…», str. 131; Е. Mayer. Des Olmutzer…, S. 154.

(обратно)

26

ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, л. 237 (материалы переговоров с представителями Великого княжества), лл. 274об.– 275 (материалы переговоров с представителями Речи Посполитой).

(обратно)

27

Именно так требование «вечной» унии расшифровывалось в выступлениях ораторов, принадлежавших к различным политическим группировкам («Dyaryusze…», str. 104, 109; ср. str. 135–136 и 213–214).

(обратно)

28

Уже на предварительных переговорах с представителями Великого княжества ставился вопрос о «даванье оселостей людем народу шляхетцкого литовским и польским в — земли Московской» (ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, л. 238), а при последующих контактах еще более определенно подчеркивалось, что речь идет не о «пустых землях» на «диком поле», а о землях с постоянным населением «в Смоленске и в северских городех» (ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, лл. 295–296).

(обратно)

29

Об этом см.: Н. Biaudet. Les origines de la candidature de Sigismond Vasa au trone de Pologne 1587. Helsinki, 1911, str. 16.

(обратно)

30

Это было одним из главных условий, поставленных сторонниками шведской кандидатуры своему кандидату на элекции, которое затем вошло и в его «pacta conventa» («Volumina legum», t. It. Spb., 1859, str. 247).

(обратно)

31

Цит. по: K. Lepszy. Dzieje floty polskiej. Gdańsk — Bydgoszcz — Szczecin, 1947, str. 175.

(обратно)

32

E. Mayer. Des Olmutzer…, S. 35.

(обратно)

33

Так, например, уже упоминавшийся Ст. Гостомский заявлял: «Московиты едва противостоят мощи двух этих народов порознь, а когда они объединятся, им трудно будет выдержать». «Оуаryusze…», str. 102.

(обратно)

34

Характеристику шведской политической линии в период «бескоролевья» и изложение факторов, ее определявших, см.: Н. Віаudet. Les origines…; К. Lepszy. The union of the Crowns between Poland and Sweden in 1587. «Poland at the XI International Congress of historical sciences in Stockholm». Warszawa, 1960.

(обратно)

35

Текст шведских «артикулов», привезенных с элекции русскими послами см.: М. М. Щербатов. История Российская…, т. VI, ч. II, стр. 169 и сл.

(обратно)

36

E. Mayer. Des Olmutzer..., S. 35.

(обратно)

37

См.: К. Lepszy. Walka stronnictw…, str. 17–19. Это соглашение получило позднее своеобразное оформление в «pacta conventa» Сигизмунда, по которым шведская сторона взяла на себя обязательство поставлять Речи Посполитой на свои средства порох, ядра и другое снаряжение, если последняя начнет войну с Россией из-за Новгорода, Пскова и Смоленска. «Volumina legum», t. II, str. 247.

(обратно)

38

Подробное изложение планов предводителей австрийской партии см. в донесениях папского нунция Аннибале да Капуа. Е. Ф. Шмурло. Россия и Италия, т. И, вып. 2, стр. 523–525.

(обратно)

39

Н. Biaudet. Les origines…, str. 15–21, 50. С этими планами были в принципе согласны и польские сторонники Габсбургов.

(обратно)

40

В этой связи весьма характерным представляется тот факт, что за время элекции австрийские представители не сделали ни одной попытки установить контакты с русским посольством.

(обратно) name="n_41">

41

Уже на предварительных переговорах с литовцами в конце июля представители Великого княжества заявили, что царю следовало бы «помиритися и со свейским королем». ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, лл. 261об.–261об. Реакция польско-литовских представителей на переговорах в Каменце была еще более резкой: «Не поступимся мы государю вашему из лифлянские земли ни драницы з города». Там же, л. 290об.–290об.

(обратно)

42

Об этом подробнее см.: Б. Н. Флоря. «Бескоролевье» 1587 года в Речи Посполитой и проблема антитурецкой коалиции.

(обратно)

43

Правда, формально русские послы соглашались на «вечное соединение», но их разъяснения, что царь будет постоянно проживать в Росоии, а в Польшу приезжать лишь временно и что даже его коронация должна произойти на русской территории по православному обряду, ясно указывали шляхте, что «вечное соединение» понималось ими иначе, чем польско-литовскими политиками. Не случайно, ознакомившись с этими разъяснениями, польско-литовские представители заявили, что на таких условиях им царя «обрати себе нелзе». См.: ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, л. 275 и сл.

(обратно)

44

ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, л. 305об. Накануне и в ходе переговоров литовцы неоднократно обращались к сторонникам Сигизмунда Вазы, сообщая о своем согласии на его избрание, если предварительно будет заключен мир с Россией, но сторонники Сигизмунда в переговорах участия не приняли. См.: «Dyaryusze…», sir. 141–142, 156–157.

(обратно)

45

Текст договора опубликован: М. М. Щербатов. История Российская…, т. VI, ч. II, стр. 163–166.

(обратно)

46

Текст опубликован не вполне исправно; М. М. Щербатов. История Российская…, т. VI, ч. II, стр. 168–169. О назначении этого заявления как гарантии для русской стороны см.: ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, лл. 313–З1Зоб.

(обратно)

47

J. А. Раrnаnеn. Sigismond Vasa et la succession au tróne de Suede. Geneve, 1912, str. 16–17; К. Lepszy. Walka stronnictw…, str. 29.

(обратно)

48

Об обстановке в Стокгольме осенью 1587 г. см. ценные сообщения Р. Гейденштейна. R. Heidenstein, Dzieje Polski od śmierci Zygmunta Augusta do roku 1594 ksiąg XII, t. II. SPb., 1854, str. 262–264; H. Biaudet. Les origines…, str. 53 и сл.; К. Lepszy. The union of crowns…, str. 163 и сл.

(обратно)

49

Подробный очерк военно-политической борьбы за польскую корону осенью 1587 и зимой 1587/88 г. см.: К. Lepszy. Walka stronnictw…, cz. III–VII.

(обратно)

50

Постановления Виленского съезда см.: ЦГАДА, ф. 389 (Литовская Метрика), кн. 65, л. 246 и сл. Постановления Берестейского съезда и инструкции литовским послам к Сигизмунду см.: там же, лл. 257–258.

(обратно)

51

К. Lepszy. Walka stronnictw…, str. 118–120.

(обратно)

52

К. Lepszy. Walka stronnictw…, str. 97–102.

(обратно)

53

См., например, решение одного из шляхетских сеймиков 1589 г. «Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. I, cz. 1. Poznań, 1957, str. 77.

(обратно)

54

О шведско-австрийских контактах и проектах соглашения см.: К. Lepszy. Rzeczpospolita polska w dobie sejmu inkwizycyjnego (1589–1592). Kraków, 1939, str. 48 и сл.

(обратно)

55

О планах Юхана III см.: А. Attman. Den ryska marknaden і 1500 talets baltiska politik. Lund, 1944, str. 349, 393–395.

(обратно)

56

Cм.: Archiwum domu Radziwiłłów, str. 191.

(обратно)

57

K. Lepszy. Walka stronnictw…, str. 163.

(обратно)

58

См., например: Archiwum Jana Zamojskiego kanclerza i hetmana wielkiego koronnego, t. IV, 1585–1588. Kraków, 1948, N 1356.

(обратно)

59

K. Lepszy. Walka stronnictw…, str. 180–181.

(обратно)

60

K. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 35 и сл.: A. Attman. Den ryska marknaden…, str. 349.

(обратно)

61

См. об этом ниже.

(обратно)

62

ЦГАДА, ф. 96 (Сношения России со Швецией), кн. 6, лл. 2об.–3.

(обратно)

63

Cм: Archiwum Jana Zamojskiego…, t. IV, N 1361.

(обратно)

64

«Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными», т. I. СПб., 1851, стб. 1049–1060; Е. Ф. Шмурло. Россия и Италия, т. III, вып. 2. СПб., 1915, стр. 360.

(обратно)

65

Договор налагал на Габсбургов, признававших законность избрания Сигизмунда, обязательство не помогать ни людьми, ни деньгами врагам Речи Посполитой и Швеции. Под этими врагами, как прямо заявлял на мирных переговорах Ян Замойский, следовало понимать Россию, против которой Речь Посполитая намерена вести войну за Новгород, Псков и Смоленск. См.: J. Macůrek. Dozvuky polskeho bezkralovi roku 1587. Praha, 1929, str. 16.

(обратно)

66

E. Ф. Шмурло. Россия и Италия, т. III, вып. 2, стр 360–361.

(обратно)

67

Распоряжения, принятые по «свейским вестям» об укреплении русской западной границы. См.: «Разрядная книга 1475–1598 гг.», стр. 411; ЦГАДА, ф. 96, 1589, № 1, лл. 1об.–3.

(обратно)

68

См.: «Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII вв.», т. I. М., 1957, № 35–37.

(обратно)

69

«Разрядная книга 1475–1598 гг.», стр. 407.

(обратно)

70

О дискуссии на сейме 1589 г. и его решениях см.: К. Lepszy. Walka stronnictw…, str. 186–187, а также «Listy Annibala z Карш arcybiskupa neapolitańskiego nuncyusza w Polsce o bezkrólewiu po Stefanie Batorym i pierwszych latach panowania Zygmunta III». Warszawa, 1852, str. 206–207.

(обратно)

71

О причинах возникновения и о начальной стадии польско-турецкого конфликта см.: К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 57–58.

(обратно)

72

Подробное изложение переговоров на Таллинском съезде дано в IV главе той же работы К. Лепшего.

(обратно)

73

См.: А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 350, и письмо шведских послов от 15 октября. ЦГАДА, ф. 96, кн. 6, лл. 58об.–59об.

(обратно)

74

Осенью 1589 г. крымский хан Казы-Гирей сам предложил русскому правительству заключить мирный договор с Крымом. ЦГАДА, ф. 123 (Сношения России с Крымом), кн. 17, л. 351 и сл.

(обратно)

75

См. заявление русских представителей от 13 января. ЦГАДА, ф. 96, кн. 6, лл. 67об.– 69.

(обратно)

76

О начале войны см.: «Разрядная книга 1475–1598 гг.», стр. 413–419.

(обратно)

77

Подробное описание военных действий и мирных переговоров см.: «Разрядная книга 1475–1598 гг.», стр. 419–429.

(обратно)

78

Там же, стр. 426.

(обратно)

79

О планах Замойского см.: К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 92–94; J. Macůrek. Dozvuky…, str. 70.

(обратно)

80

К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 126–127.

(обратно)

81

О решениях предсеймовых сеймиков начала 1590 г. см.: К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 118 и сл.; J. Macůrek. Dozvuky…, str. 74.

(обратно)

82

О настроениях шляхты Великого княжества см. сообщения русского гонца Андрея Иванова. ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, лл. 80об.– 81, 116–117об.

(обратно)

83

К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 126–127; J. Macůrek. Dozvuky…, str. 41, 71.

(обратно)

84

К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 131 и сл.; J. Macůrek. Dozvuky…, str. 54 и сл.

(обратно)

85

К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 151; W. Konopczyński. Liberum veto. Kraków, 1918, str. 433–435; ЦГАДА, ф. 389, кн. 282, лл. 119об.– 120 («Лист до поветов о посланью послов до Москвы», 24 апреля 1590 г.).

(обратно)

86

ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, л. 168.

(обратно)

87

ЦГАДА, ф. 389, № 623

(обратно)

88

ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, лл. 179об.–185.

(обратно)

89

См. соответствующие сообщения в «отписках» русских дипломатов (конец марта 1590 г.). ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, лл. 111, 118об.–120об.

(обратно)

90

«Памятники…,», т. I, стб. 1222–1228.

(обратно)

91

См. об этом: J. Macůrek. Dozvuky…, str. 58, 80–84.

(обратно)

92

ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, л. 341; ср. лл. 351об.–352.

(обратно)

93

«Памятники…», т. 1, стб. 1258.

(обратно)

94

ЦГАДА, ф. 123, кн. 19, лл. 47, 48, 50об.

(обратно)

95

О соображениях, под влиянием которых складывалась позиция польско-литовской делегации на переговорах, см. в письме одного «з послов, литовского подканцлера Габриэля Войны, литовскому гетману К. Радзивиллу от 25 февраля 1591 г. Archiwum Główny Akt Dawnych (далее — AGAD), Archiwum Radziwiłłów, dz. V, N 17675.

(обратно)

96

ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, лл. 368об.–368об., 397об. и сл.

(обратно)

97

Там же. л. 439.

(обратно)

98

Именно так оценивалось положение в «речи» царя Федора на заседании боярской думы я «освященного собора», где решался вопрос об условиях мира с Речью Посполитой. ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, лл. 466об.–467.

(обратно)

99

Текст договора см.: М. М. Щербатов. История Российская…, т. VI, ч. II, стр. 227–237.

(обратно)

100

Текст дополнительного соглашения см.: там же, стр. 196–200. Характерно, что при этом польско-литовская сторона не давала никаких гарантий, что эти города не будут использоваться шведским правительством для нападения на русские земли. Тем самым Россия оказывалась в явно неравноправном положения по отношению к Швеции.

(обратно)

101

ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, л. 444об.

(обратно)

102

Послы, правда, предложили заключить краткосрочное перемирие между Россией и Швецией, чтобы Сигизмунд мог взять на себя посредничество между воюющими сторонами (ЦГАДА, ф. 79, кн. 20, лл. 476об.–483), но выработанный проект соглашения (М. М. Щербатов. История Российская…, т. VI, ч. II, стр. 200–204) был отклонен Швецией. В этом случае, как и в предшествующих, речь шла о личной инициативе послов. См.: А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 397–398.

(обратно)

103

Хотя указанные действия были личной инициативой послов, можно не сомневаться, что их действия отражали отношение влиятельных фракций господствующего класса Речи Посполитой к прошведской политике Сигизмунда III и их понимание собственных интересов своего государства.

(обратно)

104

Государственный исторический музей (далее — ГИМ), Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, л. 878.

(обратно)

105

Подробную характеристику шведских планов см.: А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 354 и сл; str. 422 и сл.

(обратно)

106

ЦГАДА, ф. 79, кн. 21, л. 45об.

(обратно)

107

Предусматривались, впрочем, и другие средства воздействия. Так, послы должны были предлагать раде Речи Посполитой крупные суммы денег — «до пятидесяти тысяч золотых угорских только бы перемирье совершити, а Ругодив бы написати в государеву сторону». ЦГАДА, ф. 79, кн. 21, лл. 88об.– 90об.

(обратно)

108

ЦГАДА, ф. 79, кн. 21, л. 94 и сл.

(обратно)

109

Подробную характеристику различных стадий этого конфликта см.: К. Lepszy. Rzeczpospolita…

(обратно)

110

См. его письмо Кр. Радзивиллу от 15 марта 1591 г. «Archiwum domu Radziwiłłów», str. 103.

(обратно)

111

Подробнее об этом см.: Б. Н. Флоря. О текстах русско-польского перемирия 1591 г. Сб. «Славяне и Россия». М., 1972.

(обратно)

112

К. Lepszy. Rzeczpospolita…, str. 327.

(обратно)

113

«Литовские» купцы сообщали о пожарах и казнях в русской столице, о восстании в Угличе. См.: ЦГАДА, ф. 79, кн. 21, лл. 172об.–172об.

(обратно)

114

Там же, лл. 470об.– 471.

(обратно)

115

О планах шведского командования и ходе военных действий на русско-шведском фронте см.: А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 354–359, 424–425; В. C. Barkman. Kungl. Svea livgardes historia, Bd. II, 1560–1611. Stockholm, 1938–1939, sir. 317–322.

(обратно)

116

ГИМ, Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, лл. 934об.–935, 940; М. Н. Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники. «Исторический архив», кн. VII. М. — Л., 1956, стр. 233–234.

(обратно)

117

ЦГАДА, ф. 79, кн. 22, лл. 227об.–228.

(обратно)

118

«Dyaryusze i akta sejmowe z г. 1591–1592». Kraków. 1911, str. 262, 287–288.

(обратно)

119

Дневник русско-шведских переговоров 1592–1593 гг. и текст договора о перемирии см.: В. Kordt. Die Verhandlungen des Waffenstillstandes von Teusina 1593. «Die Verhandlungen der Gelehrten Estnischen Gesellschaft zu Dorpat», Bd. XVI, N 2. Dorpat, 1892.

(обратно)

120

А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 353.

(обратно)

121

«Supplementum ad Historicae Russiae Monumenta». Spb., 1848, str. 239–240.

(обратно)

122

A. Attman. Den ryska marknaden…, str. 361. Об отношении шведского правительства к «новоизобретенному плаванию» из северогерманских городов на Нарову см.: там же, стр. 365–367.

(обратно)

123

«Памятники…», т. I, стб. 1315, 1329; 1344, 1345.

(обратно)

124

Уже летом 1593 г. крымский хан получил приказ идти на войну «в Можары». ЦГАДА, ф. 123, кн. 20, л. 108.

(обратно)

125

Тексты договора см.: Ф. Лашков. Памятники дипломатических сношений Крымского ханства с Московским государством в XVI и XVII вв. Симферополь, 1891, стр. 35–38.

(обратно)

126

J. Macůrek. Dozvuky…, str. 123 и сл.; J. А. Раrnаnеn. Le premier sejour de Sigismond Vasa en Suede (1593–1594). Helsinki, 1933, str. 62; J. Macůrek. Zapas Polska a Habsburku o pristup k Cernemu mori. Praha, 1931, str. 27, 58.

(обратно)

127

E. Барвінський. Причинні до історії зносин цісаря Рудольфа II і папи Климентия VIII з козаками, р. 1593 і 1594. «Записки наукового товариства ім. Шевченка», т. X. Львів, 1896.

(обратно)

128

Летом 1594 г. русский посол В. Никифоров встречался на Запорожье с австрийским посланником Эрихом Ласотой (см.: «Дневник Эриха Ласоты из Стеблева». «Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси», вып. I. Киев, 1890, стр. 163). Тогда же посланец запорожцев С. Хлопицкий просил русское правительство помочь запорожцам в организации похода в турецкие земли за Дунай «Цесарю на помочь». «Памятники…», т. II. СПб., 1852, стб. 20 и сл.

(обратно)

129

«Памятники…», т. I, стб. 1316, 1328, 1409.

(обратно)

130

Там же, стб. 1346–1347, 1411–1412.

(обратно)

131

«Памятники…», стб. 1393.

(обратно)

132

Там же, стб. 1392–1393.

(обратно)

133

Н. Uebersberger. Osterreich und Russland seit dem Ende des XV Jahrhunderts. Wien — Leipzig, 1906, S. 558–559. См. также: С. Д. Шереметев. Царевна Федосья Федоровна. «Старина и новизна», кн. V. СПб., 1902.

(обратно)

134

ЦГАДА, ф. 79, кн. 23, лл. 88об.–94.

(обратно)

135

О нем см.: Я. Biaudet. Gustaf Eriksson Vasa, prince de Suede (une enigme historique du XVI siecle). Geneve, 1913.

(обратно)

136

«Памятники…», T. І, стб. 1369, 1381. В другом месте еще более определенно: «А будет ты похочешь доставать своего дедичного королевства Свейского и великий государь… во всем тобою промышлять будет по твоей воле». Там же, стб. 1384.

(обратно)

137

Правда, русские грамоты не дошли до адресата, так как на границе с Речью Посполитой они были сожжены австрийским послом. Я. Hjarne. Bidrag till historien om Sigismunds fórhallande till det Habsburska huset. 1589–1604. «Historiskt tidskrift», 1889, N 3, str. 262.

(обратно)

138

ЦГАДА, ф. 96, 1594, № 2.

(обратно)

139

Там же, лл. 12, 19.

(обратно)

140

Там же, кн. 7, л. 39об. «Наступить… государю Вашему на Коруну Свейскую и своих ратей ни больших, ни малых послать не уметь».

(обратно)

141

Эту мысль особенно ярко выразил на переговорах наместник Нарвы Арвид Эриксон: «Яз-де у Ругодива хоти городовые ворота отворю и вам-де в город в Ругодив итти не смети, потому что Ругодив отписан к Коруне Польской и Великому княжеству Литовскому». ЦГАДА, ф. 96, кн. 7, л. 40.

(обратно)

142

ЦГАДА, ф. 79, кн. 23, лл. 126, 129об.–129об.

(обратно)

143

«Памятники…», т. II, стб. 108.

(обратно)

144

См., например, решения виленского сеймика от 29 декабря 1594 г. «Акты Виленской археографической комиссии», т. VIII. Вильна, 1875, стр. 333. Об этих решениях русское правительство было, вероятно, информировано П. Пивовым, который в конце 1594 г. находился в Литве. К сожалению, заключительная часть его отчета со списком «вестей» не сохранилась.

(обратно)

145

См.: Berichte und Akten der Hansischen Gesandschaft nach Moskali im Jahre 1603. «Hansische Geschichtsquellen», Bd. VII. Halle a S., 1894; Einleitung, S. 18–19; «Supplementum…», str. 244–246.

(обратно)

146

Первая статья проекта четко определяла, что стапельными пунктами для торговли должны быть «по старому» только Таллин и Выборг; в третьей статье запрещалась торговля между русскими и иностранными купцами в Ивангороде и в Нарве, где шведский король разрешает торговать только «своим свейским подданным, а не чюжим». Четвертая статья запрещала «чюжим кораблям» заплывать в глубь Финского залива и посещать какие-либо пункты на его русском побережье. См. проект русско-шведского мирного договора, переданный русской делегации 16 января. ЦГАДА, ф. 96, кн. 7, лл. 166об.–173, Подробный пересказ этого документа по шведскому экземпляру см.: А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 368–369.

(обратно)

147

Так, в мае 1593 г. государственный совет просил Сигизмунда начать переговоры о союзе с польско-литовскими феодалами, чтобы довести до конца дело, начатое покойным Юханом III на Таллинском съезде. А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 401.

(обратно)

148

Воеводства Познанское, Калишское, Серадзское, Бресткуявское и Иновроцлавское, Краковское, Русское, Вельское, Волынское, Плоцкое и отдельные староства Мазовецкого и Равского воеводств. «Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. I, cz. I, str. 163; «Akta grodzkie i ziemskie z czasów Rzeczypospolitej polskiej», t. XX. Lwów, 1909, str. 94; Biblioteka Narodowa w Warszawie, Biblioteka Ordynacji Zamoyskich (далее — BOZ), N 1809/I, k. 164, 173v; Muzeum Narodowe w Krakowie, Oddział: Zbiory Czartoryjskich (далее — Czart.), N 340, k. 168, 174, 183–184, 185v., 189v., 191; Zakład Dokumentacji Instytutu Historii Polskiej Akademii Nauk w Krakowie, Teki Pawińskiego, N 2, 5.

Следует учитывать при этом, что текстами сеймиковых постановлений других воеводств Короны и Литвы (кроме артикулов Сандомирского воеводства, где вопрос об Эстонии обойден молчанием (BOZ, 1809/I) автор не располагал.

(обратно)

149

См. об этом в кратких «Диариушах» сейма 1593 г. Czart., № 340, к. 215, V., 228; i Biblioteka Polskiej Akademii Nauk w Kórniku (далее — Kórn.), N 305, k. 131 V.; текст коллективного решения сенаторов добиваться у короля передачи его наследственных прав на Ливонию Речи Посполитой см.: AGAD. Archiwum Zamoyskich. N. 3081. Описание сейма 1593 г. на основании депеш папского нунция: J. А. Раrnаnеn. Sigismond Vasa…, str. 140, 152; см. также: «Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. I, cz. I, str. 174, 178.

(обратно)

150

«Акты Виленской археографической комиссии», т. VIII, стр. 335; А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 404.

(обратно)

151

Так, уже летом 1593 г. властям Эстонии были посланы предписания из Стокгольма усилить укрепления и увеличить гарнизон Нарвы, так как не исключена возможность нападения на нее поляков. А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 402.

(обратно)

152

Там же.

(обратно)

153

Социальный состав обеих группировок ясно указывает на то, что в религиозном конфликте получила свое отражение борьба разных социальных сил за те или иные перспективы исторического развития Швеции.

(обратно)

154

J. А. Раrnаnеn. Sigismond Vasa…, str. 191; он же. Le premier sejour…, str. 36, 60.

(обратно)

155

См., например, суждения главного советника Сигизмунда — папского нунция Маласпины (J. А. Раrnаnеn. Le premier sejour…, str. 133).

(обратно)

156

Позднее, уже в ходе переговоров в Тявзине, окружение Сигизмунда пыталось найти такое решение вопроса, при котором заключение мира с Россией не повредило бы положению короля в Швеции. J. А. Раrnаnеn. Le premier sejour…, str. 178–179. К сожалению, о результатах этого обсуждения и отношении к ним русского правительства трудно сказать что-либо определенное, так как материалы миссии, посланной Маласпиной в Москву весной 1595 г., тюка не выявлены.

(обратно)

157

«Сотворил бог человека самовласна и дал ему волю сухим и водным путем, где похочет, ехати». ЦГАДА, ф. 96, кн. 7, л. 176.

(обратно)

158

В частности, на международную практику, установившуюся в Ламанше. ЦГАДА, ф. 96, кн. 7, лл. 198–198об.

(обратно)

159

«А Любка, — говорили русские представители, — в его государеве жалованье таковы, как есть подданные у государя своего у Цесаря». ЦГАДА, ф. 96, кн. 7, л. 177об.

(обратно)

160

Там же, лл. 176об., 197об.

(обратно)

161

Там же, л. 194.

(обратно)

162

Там же, лл. 229об.–252об.

(обратно)

163

Уезжая в Швецию, Сигизмунд в своей посольской инструкции специально предписывал не включать подобного условия в мирный договор (см.: Н. Almquist. Sverge och Ryssland. 1595–1611. Uppsala, 1907, str. 10, примечание), но представители противной партии, после его отъезда захватившие в свои руки практическое руководство шведской внешней политикой, конечно, не были склонны считаться с его волей, тем более что договор соответствовал их интересам.

(обратно)

164

А. Attman. Den ryska marknaden…, str. 371 и сл.

(обратно)

165

О значении Тявзинского договора см.: И. П. Шаскольский. Столбовский мир 1617 г. и торговые отношения России со Шведским государством. М. — Л., 1964, стр. 25–27.

(обратно)

166

Помимо приведенных выше соображений, на это указывают грандиозные работы по укреплению Смоленска — главного узла обороны на русско-польской границе, начатые вскоре по подписании Тявзинского договора.

(обратно)

167

«Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. I, cz. I, str. 200; «Akta sejmikowe województwa Krakowskiego», t. I. Kraków, 1932, str. 226.

(обратно)

168

Archiwum domu Radziwiłłów, str. 128; J. Bielski. Dalszy ciąg kroniki polskiej. Warszawa, 1851, str. 307.

(обратно)

169

S. Timberg. Sigismunds forbindelser med Ryssland hosten 1597. «Historiskt tidskrift», 1915, N 2, str. 97–98, 105.

(обратно)

170

H. Almquist. Sverge och Ryssland. 1595–1611. Uppsala, 1907, str. 40.

(обратно)

171

Так, в январе 1598 г. русский агент Осип Симанский доставил ивангородскому воеводе Е. И. Сабурову запись постановлений риксдага в Седёрчепинге и риксдага 1597 г. в Арбоге, подтвердившего решения предшествующего собрания. «Описи Царского архива XVI в. и Посольского приказа 1614 г.». М., 1960, стр. 123.

(обратно)

172

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 40. Позднее русское правительство неоднократно повторяло предписания закрыть дорогу из Выборга в Нарву и силой отражать попытки провести войска из Эстонии в Финляндию (или наоборот). ЦГАДА, ф. 96 (Сношения России со Швецией), 1598, № 1, лл. 36 и сл., 124 и сл., 182 и др.

(обратно)

173

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 42.

(обратно)

174

О подготовке и ходе экспедиции Сигизмунда в Швецию см.: К. Tyszkowski. Z dziejów wyprawy Zygmunta III do Szwecji w roku 1598 (relacje i diaryusze). Lwów, 1927.

(обратно)

175

Я. Бояновский — Кр. Радзивиллу. 10 марта 1595 г. AGAD, Archiwum Radziwiłłów, V. N 1050.

(обратно)

176

Из 13 опубликованных Е. Барвиньским артикулов предсеймовых воеводских и поветовых сеймиков 1596–1597 гг. (см.: «Dyaryusze sejmowe г. 1597». Kraków, 1907) в 6 имеется прямое требование о передаче Эстонии Речи Посполитой (Плоцкое, Серадзское, Русское и Виленское воеводства, Галицкий и Лидский поветы (там же, стр. 349, 356, 385, 392, 407, 413), в 2 говорится в общей форме о необходимости исполнения «pacta conventa» (Краковское и Брест-Куявское воеводства. Там же, стр. 354, 380).

(обратно)

177

Archiwum Radziwiłłów, II, № 369, 370, 375, 375а, 377, 380 и 372 — постановления воеводства Новогрудского, Виленского, Серадзского, Познанского, Калишского, Русского, Минского, Троцкого и поветового галицкого сеймика. «Biblioteka Narodowa w Warszawie. Biblioteka Ordynacji Zamoyskich», N 1809/I, k. 278, 289, 312 — постановления Люблинского воеводства, «генерального» сеймика Мазовии, воеводств Брест-Куявского и Иновроцлавского; Muzeum Narodowe w Krakowie. Oddział: Zbiory Czartoryjskich (далее — Czart.), N 2724, str. 29, 38, 60 и 32 — постановления воеводств Ленчицкого, Подольского, Бельского и поветового холмского сеймика; Czart., N 2234, str. 237 — постановления Полоцкого воеводства; Zakład Dokumentacji Instytutu Historii Polskiej Akademii Nauk w Krakowie. Teki Pawińskiego. N 2, 33 — постановления мазовецких старости.

(обратно)

178

ЦГАДА, ф. 96, 1598, № 1, л. 151, 164об.–165, 176об.–177.

(обратно)

179

Там же, лл. 145об.–147.

(обратно)

180

О миссии Г. Кранка см.: Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 42; ЦГАДА, ф. 96, 1598, № 1, лл. 55, 99 и сл., а также л. 242.

(обратно)

181

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 43.

(обратно)

182

Суждения об этом посольстве крайне затруднительны: среди архивных документов материалов этого посольства нет. Не исключено поэтому, что никакого посольства не было вообще.

(обратно)

183

Запись «тайных речей» Сукина и Дмитриева см.: ЦГАДА, ф. 96, 1598, № 1, лл. 101об.–114 и (вторично) лл. 247об.–249. Образцы «записей»: там же, лл. 344об.–356.

(обратно)

184

В наказе послам специально предусматривалась возможность такого заявления со стороны герцога Карла, что «Ругодив нынеча не в его руках… лифлянские немцы его не послушают». ЦГАДА, ф. 96, 1598, № 1, л. 108.

(обратно)

185

Там же, л. 349.

(обратно)

186

Дату их верительной грамоты см.: «Сборник Русского исторического общества» (далее — Сб. РИО), т. 137. М., 1912, стр. 587.

(обратно)

187

Соответствующие тексты см.: Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 47–48.

(обратно)

188

ЦГАДА, ф. 96, 1599, № 1, лл. 1об.–6. Подробнее о поездке Тимофея Выходца в Нарву см.: И. И. Смирнов. Новые материалы о вывозе хлеба из России (конец XVI в.). «Вопросы истории», 1961, № 4.

(обратно)

189

В этой церкви до сих пор еще сохраняется серебряная позолоченная лампада, отлитая для церкви св. Николая «повелением» Бориса Годунова «в 1-е лето государства его». Н. В. Закреаский. Лампада царя Бориса Федоровича Годунова в Ревеле. «Чтения ОИДР», 1861, кн. II, смесь, стр. 195.

(обратно)

190

ЦГАДА, ф. 156 (Исторические и церемониальные дела), № 79.

(обратно)

191

В составе «дела» указ не сохранился и известен лишь по краткому изложению в описи архива Посольского приказа 1626 г. — ЦГАДА, ф. 136 (Дела о посольском приказе и служивших в нем), оп. 3, кн. 2, лл. 510об.–511.

(обратно)

192

В деле приведены тексты лишь двух грамот — «гостю» Андрею Витту и «лутчему торговому человеку» Игнатию Поперзаку с указанием, что другим «гостям» и «лутчим торговым людям» «грамоты даны таковы ж». ЦГАДА, ф. 156, № 79, лл. 17об.–18. Тексты грамот, идентичные между собой, опубликованы: «Собрание государственных грамот и договоров», ч. II. М., 1819, № 71–72. 

(обратно)

193

Русским «гостям» такие привилегии не предоставлялись. См.: «Дополнения к актам историческим», т. I. СПб, 1846, № 147.

(обратно)

194

ЦГАДА, ф. 156, № 79, лл. 24об.–25. Позднее, в начале марта, в число «лутчих торговых людей» было причислено еще два «московских немца», каждому из которых было выплачено по 300 руб. (там же, л. 22).

(обратно)

195

Текст присяги см.: ЦГАДА, ф. 156, № 79, лл. 26, 1, 2.

(обратно)

196

К. Буссов. Московская хроника. М. — Л., 1961, стр. 84.

(обратно)

197

См. заявление посла жителям Гамбурга летом 1599 г. («Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными», т. II. СПб., 1852, стб. 666–667).

(обратно)

198

Характерно, что аналогичные права и привилегии предоставлялись и бюргерам, выезжавшим в тот период из Прибалтики в Россию: так, в декабре 1599 г. выехавший из Таллина бюргер Кордт Делекузен получил жалованную грамоту о зачислении его в «гостиную сотню», текстуально совпадающую с грамотами февраля 1599 г. ЦГАДА, ф. 64 (Сношения России с Лифляндией), д. 13, лл. 24–27.

(обратно)

199

ЦГАДА, ф. 136, оп. 3, кн. 2, л. 338об.: «Книшка в красной коже, приход и расход 107-го году в Посольском приказе… что дано колыванским немцам, которые приезжали бити челом царю Борису о старых долгах». Ср. «Памятники…», т. II, стб. 674.

(обратно)

200

Нарвские горожане летом 1599 г. усиленно расспрашивали «московского немца» Романа Резвого, вздыхали и говорили: «У нашего-де короля того не бывало и вперед не будет». «И многие-де немцы, — писал Резвый, — хотят ехати к государю, царю и великому князю Борису Федоровичу всеа Русии в его государство торговати». ЦГАДА, ф. 64, д. 10, л. 12.

(обратно)

201

Об экономическом положении бюргерства Нарвы в конце 90-х годов см.: D Toijer. Sverige och Sigismund. 1598–1600. Stockholm, 1930, str. 153–154.

(обратно)

202

Второго варианта, отправленного к послам 31 января. ЦГАДА, ф. 96. 1598, № 1, л. 254.

(обратно)

203

ЦГАДА, ф. 96, 1598, № 1, лл. 250об.–252.

(обратно)

204

Там же, л. 253.

(обратно)

205

К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy w Moskwie 1600 r. Lwów, 1927, str. 37.

(обратно)

206

«Памятники»…, т. II, стб. 478.

(обратно)

207

Там же, стб. 516–517. В предшествующей беседе со Щелкаловым Лука Паули говорил иное: «И Лукаш сказал, что ссылки (с Максимилианом. — Б.Ф.) были от литовских панов не ото многих».

(обратно)

208

Там же, стб. 554.

(обратно)

209

Там же, стб. 555.

(обратно)

210

Л. Сапега — Я. Замойскому, 8 ноября 1598 г. «Archiwum domu Sapiehów», t. 1. Lwów, 1892, № 241, см. также письмо Кр. Радзивилла Николаю Радзивиллу Сиротке. Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей. Собрание автографов, 234, № 177.

(обратно)

211

В. Н. Александренко. Материалы по смутному времени на Руси XVII в. «Старина и новизна», кн. XIV. М., 1911, стр. 303–304.

(обратно)

212

Сигизмунд III — Л. Сапеге, 31 декабря 1598 г. «Archiwum domu Sapiehów», t. 1, N 245. Cp. там же, № 246.

(обратно)

213

О времени переговоров см.: К. Tyszkowski. Poselstwo…, str. 36.

(обратно)

214

Сб. РИО, т. 137, стр. 40.

(обратно)

215

«Памятники…», т. II, стб. 656.

(обратно)

216

А. Власьев, как предполагаемый посол в империю, упоминается уже в грамоте смоленского воеводы польским властям от 24 декабря 1598 г. (В. Н. Александренко. Материалы…, стр. 303–304).

(обратно)

217

J. Him. Die Renuntiation des Deutschmeisters Maximilian au! Polen und die damit zusammenhangenden Planen. Ein Beitrag zur Geschichte der osterreichisch-nordischen Politik in den Tagen Kai ser Rudolfs II. «Mittheilungen des Institut fur osterreichische Geschichtsforschung», Bd. IV. Innsbruck, 1893, S. 273.

(обратно)

218

J. Macůrek. Zapas Polska a Habsburku о pfistup k Cernemu mofi. Praha, 1931, str. 109–115; J. Him. Die Renuntiation…, S. 264–267.

(обратно)

219

О путешествии Л. Паули в Москву см.: J. Him. Die Renuntiation…, S. 271–272.

(обратно)

220

С предшествующим австрийским гонцом, М. Шиле, который покинул Москву в конце января (по н. ст.), как видно из его посольского отчета, никаких разговоров на эту тему не велось (см.: Донесение о поездке в Москву придворного римского императора Михаила Шиля в 1598 г. «Чтения ОИДР», 1875, кн. II).

(обратно)

221

Подробное изложение предложений Максимилиана см.: J. Him. Die Renuntiation…, S. 272–273.

(обратно)

222

J. Him. Die Renuntiation…, S. 273.

(обратно)

223

Прибыл в Прагу 16 августа 1599 г. J. Him. Die Renuntiation…, S. 271.

(обратно)

224

J. Macůrek. Zapas…, str. 115–116.

(обратно)

225

В грамоте, присланной с Паули, Максимилиан советовал прислать грамоты в его новое владение-Семиградье через «днепровских казаков и Валахию». В том же документе он выражал надежду, что наряду с Семиградьем и Валахия примет участие в будущей войне против Речи Посполитой. J. Him. Die Renuntiation…, S. 272–273.

(обратно)

226

J. Macůrek. Zapas…, str. 134; A. Veress. Documente privitoare la istoria Arbealului, Moldovei si Tarii Romaneęti, vol. V. Bucuresti, 1932, str. 333.

(обратно)

227

J. Macůrek. Zapas…, str. 134; J. Corfus. Mihai Viteazul si Polonii. Bucuresti, 1938, str. 127–128.

(обратно)

228

См.: «Описи…» стр. 128 («Столп 106-го году о мутьянском воеводе о Михаиле»). Хотя официальное разрешение на проезд посольства в Москву было дано польским сенатом еще в марте 1597 г. (текст решений сената см. в депеше папского нунция Маласпины от 29 марта 1597 г.: «Zakład Dokumentacji Instytutu Historii Polskiej Akademii Nauk w Krakowie». Teki Rzymskie, N 68), валашский посол летом того же года был задержан на границе. Польские власти подробно его допрашивали о целях поездки (Л. Сапега — Сигизмунду III, 20 июля 1597 г. «Biblioteka Jagiellońska w Krakowie», N 177, str. 1055). Когда в начале 1598 г. он выехал из Москвы (о времени отъезда см.: Archiwum domu Sapiehów, t. I, N 215), его снова задержали и допрашивали (см. депешу Маласпины от 20 апреля 1598 г. — Teki rzymskie, N 53). Эти факты ясно показывают стремление польских властей держать под своим контролем все контакты России с балканскими государствами.

(обратно)

229

Цифра явно преувеличена.

(обратно)

230

Е. Hurmuzaki. Dokumente privitoare la istoria Romanllor, t. XII. Bucuresti, 1901, str. 499.

(обратно)

231

Контакты у русского правительства с Запорожской Сечью в этот период, бесспорно, были, судя хотя бы по упоминанию в описи 1614 г. «столпа» «107-го году о запорожских черкасех» («Описи…», стр. 126).

(обратно)

232

J. Macůrek. Zapas…, str. 134.

(обратно)

233

J. Him. Die Renuntiation…, S. 272.

(обратно)

234

Лука Паули, например, как видно из пересказа его сообщений у Хирна, уверял, что эрцгерцог «имеет много сторонников в Польше». J. Him. Die Renuntiation…, S. 272.

(обратно)

235

Поскольку в сохранившейся части «Статейного списка» посольства Власьева нет никаких упоминаний о брачном проекте, то, очевидно, надо предположить, что этот вопрос обсуждался на первых встречах посла с австрийскими представителями, описание которых утрачено. См.: «Памятники…», т. II, стб. 685.

(обратно)

236

Документ опубликован Юберсбергером в приложении к статье: Н. Uebersberger. Das russisch-ósterreichische Heiratsprojekt von Ausgange des XVI Jahrhundert. «Beitrage zur neueren Geschichle Osterreichs». Wien, 1906, S. 37–38.

(обратно)

237

Пояснения опубликованы: Н. Uebersberger. Das russisch-ósterreichische Heiratsprojekt, S. 40–42; В. H. Александренко. Материалы…, стр. 304–308. (латинский текст с русским переводом).

(обратно)

238

Текст речи см.: «Памятники…», т. II, стб. 692–698.

(обратно)

239

Эта часть речи Власьева ввела в заблуждение советского исследователя русско-турецких отношений Н. А. Смирнова, предположившего, что главной целью посольства было обсуждение вопроса о союзе против турок. Н. А. Смирнов. Россия и Турция в XVI–XVII вв., т. I. М., 1946, стр. 157–158.

(обратно)

240

В другом месте своей речи Власьев специально отмечал, что его государь «на Полском королевстве Максимилиана хочет видети и ему вспомогати».

(обратно)

241

Н. Uebersberger. Das russisch-osterrcichische Heiratsprojekt…, S. 37.

(обратно)

242

Точку зрения польских политиков см. в письме Яна Замойского Сигизмунду III от июля 1599 г. Czart., 97, № 144. Об обсуждении вопроса о судьбах Эстонии в окружении Сигизмунда см.: D. Toijer. Sverige och Sigismund…, str. 65 и сл., 139 и сл., а также стр. 162.

(обратно)

243

ЦГАДА, ф. 64, д. 10, лл. 5об.–9; D. Toijer. Sverige och Sigismund…, str. 67.

(обратно)

244

St. Herbst. Wojna inflancka, 1600–1602. Warszawa, 1938, str. 3.

(обратно)

245

ЦГАДА, ф. 64, д. 10, лл. 10об.–11.

(обратно)

246

Там же, л. 3: «А будет-де на нас и придут войною и нам-де всем бити челом русскомуцарю и великому князю Борису Федоровичу всеа Русин».

(обратно)

247

Летом 1599 г. выехал в Россию брат таллинского ратмана Иван Биллирбеков (ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 14), в декабре 1599 г. — сын таллинского «податника» Кордт Делекузен (см. выше, стр. 75). К началу 1600 г. оказался в Москве и «Ганс Щредел, колыванского ратмана сын» (там же, л. 18).

(обратно)

248

Осенью 1599 г. купец Якоб Крамер привез в Таллин царскую грамоту (ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 2); в начале 1600 г. в Москву приезжал с грамотами от таллинского магистрата «полатник» Херт-Фризе. Там же, д. 12, лл. 4, 10об.–11. Материалы этих переговоров в архиве Посольского приказа, к сожалению, не сохранились.

(обратно)

249

См. об этом: И. Масса. Краткое известие о Московии. М. — Л., 1937, стр. 54–56 (с хронологическими ошибками ровно на год), а также записку так называемого дрезденского анонима (опубликована в приложении к работе: Н. Biaudet. Gustaf Eriksson Vasa, prince de Suede, une enigme historique du XVI siecla. Geneve, 1913, str. 116. По сведениям этого последнего, о пребывании Густава в Гданьске в Москве узнали от посла, отправленного в Австрию (т. е. от Власьева), и тогда же к нему был послан переводчик Ганс Англер, немец на русской службе, с приглашением приехать в Россию.

(обратно)

250

ЦГАДА, ф.96, 1599, № 4, лл. 1–11.

(обратно)

251

Проверить правильность такого утверждения не представляется возможным, так как материалы русско-польских отношений за 1599–1600 гг. почти полностью погибли. См.: Сб. РИО, т. 137.

(обратно)

252

См. об этом: И. Масса. Краткое известие…, стр. 55. «Дрезденский аноним» также сообщает о том, что на службу к Густаву нанялись ливонские дворяне, выехавшие в Россию. Н. Biaudet. Gustaf Eriksson Vasa…, str. 116. По сведениям этого автора, царь предлагал Густаву сделать его наследственным государем Ливонии, если он примет русскую религию и женится на его дочери Ксении. Там же, стр. 117. Последнее маловероятно, так как в это время в Праге шли переговоры о браке Ксении с одним из эрцгерцогов.

(обратно)

253

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 52–54.

(обратно)

254

ЦГАДА, ф. 96, 1599, № 3, л. 4.

(обратно)

255

Сообщения об этом содержатся в обращении царя к жителям Риги в 1599 г.; говорится, что случилось это «в прошлых годех», «тому лет с пятнадцать». Рижане соглашались перейти в русское подданство, если «государь пожалует, от веры их отводити не велит», и «вотчин, и урядов, и прав, и повольностей не порушит, и из города выводити, и продажи им делати не велит, как прежде сего бывало над ними». ЦГАДА, ф. 64, д. 13, л. 37.

(обратно)

256

Там же, д. 10, л. 19.

(обратно)

257

Там же, д. 14, лл. 76об.–77.

(обратно)

258

Там же, д. 12, лл. 3 и далее: ср. д. 13, лл. 69об.–72.

(обратно)

259

О Клаусе Бергене («Клаусе Севастьянове» русских источников): Ph. Schwartz. Beziehungen des Żaren Boris Godunow zu Riga. «Sitzungsberichte der Gesellschaft fur Geschichte des Ostseeprovinz Russland aus den Jahre 1897». Riga, 1898, S. 32.

(обратно)

260

ЦГАДА, ф. 64, д. 13, лл. 1об.–2.

(обратно)

261

Генрих Флигель принадлежал к одной из самых знатных бюргерских семей Риги: его старший сын был впоследствии бургомистром, второй сын — старейшиной большой гильдии. Г. Флигель был в этот период тесно связан с русскими: на его имя была прислана летом 1599 г. царская «опасная грамота» королевичу Густаву. Ph. Schwartz. Beziehurigen…, S. 37.

(обратно)

262

ЦГАДА, ф. 64, д. 13, л. 10.

(обратно)

263

Русское правительство очень интересовалось отношением прибалтийских сословий к своим внешнеполитическим планам. Это видно из того факта, что в конце ноября 1599 г. воеводам пограничных городов (Ивангород, Копорье) были посланы царские грамоты с предписанием выделить «добрых детей боярских» для выполнения важного поручения. Они должны были «тайно» говорить «ругодивским и иных городов немцом», что королевич Густав просит у царя войск, чтобы «доступати своее отчины Ливонские земли»; царь удовлетворил его просьбу («рать дал ему многую»), и теперь «всем служивым людей велено быти готовым». О том, как будут бюргеры реагировать на эти сообщения, следовало сообщить в Москву. ЦГАДА, ф. 64, д. 11, лл. 1об.–3.

(обратно)

264

Может быть, в форме установления совместного русско-шведского протектората над владениями Густава?

(обратно)

265

В грамотах от февраля, июня н сентября 1599 г. ЦГАДА, ф. 96, оп. 2, № 12 и 14; Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 49. Слухи об этих демаршах герцога Карла, якобы обещавшего за услуги отдать царю Нарву, уже в августе 1599 г. вызвали большое беспокойство властей и горожан Любека. См. записи их бесед с проезжавшим через город А. И. Власьевым. «Памятники…», т. II, стб. 674–675.

(обратно)

266

В грамоте от 5 декабря 1599 г. городской совет Любека просил царя, чтобы «торговым людей», у которых «животы и товары пойманы по Арцыкарлову ложному наносу, вперед зла никоторого не учинити». ЦГАДА, ф. 61 (Сношения России с имперскими городами), д. 16, л. 18.

(обратно)

267

Об этих планах шведского командования см.: Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 49–50.

(обратно)

268

Об экспедиции Пера Столпе и восстании в Нарве см.: D. Toijer. Sverige och Sigismund…, str. 150–151, 154–155; E. Pabst. Wie Narwa im October 1599 fiir Herzog Karl gewonnen und dem Konige Sigismund eintriffen wurde. «Beitrage zur Kunde Est — Liv — und Kurlands», Bd. 1, N 3. Reval, 1870.

(обратно)

269

ЦГАДА, ф. 96, oп. 2, № 17.

(обратно)

270

За этот дружеский акт Карл благодарил Бориса Годунова в грамоте от 5 января. ЦГАДА, ф. 96, оп. 2, № 18.

(обратно)

271

St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 3.

(обратно)

272

H. Almquist. Sverge och Russland…, str. 49.

(обратно)

273

В этом отношении русских дипломатов должна была обнадеживать информация, поступавшая из Прибалтики. Так, посетивший Москву в марте 1600 г. представитель нарвских горожан «полатник» Арман Скров уверял, что герцог Карл «Ругодива тебе, государю, поступитца», поэтому-то «в Ругодиве никаких запасов нет да и не запасают ничего кабы не прочат Ругодива себе». ЦГАДА, ф. 64, д. 16, л. 7.

(обратно)

274

В начале мая 1600 г. королевич попросил уже известного нам Андреяна Меллера отвезти «колпак» к одному из знакомых принца в Ригу. Меллер распорол подкладку на «колпаке» и нашел в нем грамоту «латинским и полским писмом, а писал тое грамоту королевич сам». Грамота была адресована Сигизмунду, о чем Меллер не замедлил сообщить Василию Щелкалову. Сношения России с Лифляндией, д. 12, лл. 63об.–64. Указанный факт, думается, может лучше объяснить причины опалы, постигшей позднее Густава, чем романтические версии «Дрезденского анонима», утверждавшего, что принц не знал, зачем его зовут в Москву, а, узнав истину, категорически отказался сотрудничать с русским правительством (Н. Biaudet. Gustaf Eriksson Vasa, str. 117), или Исаака Массы, по мнению которого опала постигла принца за то, что он отказался жениться на царской дочери, предпочитая ей любовницу, приехавшую с ним из Гданьска (И. Масса. Краткое известие…, стр. 56). Относительно последней версии следует заметить, что Борис предназначал свою дочь для брака с владетельными особами значительно более высокого ранга, чем беглый королевич незаконного происхождения.

(обратно)

275

ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 11. Депеша от марта 1600 г.

(обратно)

276

Первая аудиенция у императора состоялась 10 октября (30 сентября). (Здесь и далее даты даются по григорианскому стилю.) О проезде посольства по чешским землям, первых встречах А. И. Власьева с австрийскими дипломатами и дате аудиенции см. неопубликованные фрагменты статейного списка в сб. Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (далее — ГПБ), Отдел рукописей, Q-IV-706., лл. 82об.–87об., 89–96об., 301об.–307об.

(обратно)

277

«Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными», т. II. СПб., 1852, стб. 699–703.

(обратно)

278

Там же, стб. 703–706.

(обратно)

279

Н. Uebersberger. Das russisch-ósterreichische Heiratsprojekt von Ausgange des XVI Jahrhundert. «Beitrage zur neueren Geschichte Osterreichs». Wien, 1906, S. 35.

(обратно)

280

В описываемый момент глава семьи штирийских Габсбургов, мать Максимилиана-Эрнста, эрцгерцогиня Мария прилагала большие усилия к тому чтобы Сигизмунд III, оставшийся вдовцом после смерти Анны в 1598 г., женился на сестре покойной, Констанции, чего ей и удалось добиться в 1605 г. А. Strzelecki. Sejm z roku 1605. Kraków, 1921, str. 9 и сл.

(обратно)

281

H. Uebersberger. Das russisch-osterreichische Heiratsprojekt…, S. 39–43.

(обратно)

282

В. H. Александренко. Материалы по смутному времени на Руси XVII в. «Старина и новизна», кн. XVI. М., 1911, стр. 306, 308. Характерно, что русский дипломат не был, по-видимому, поставлен в известность о выборе императора. Во всяком случае, в своих «пояснениях», представлявших собой ответы на вопросы Фердинанда и Марии о различных деталях русского проекта, переданные послу от имени Тайного совета, А. И. Власьев постоянно называл женихом царской дочери Максимилиана.

(обратно)

283

По некоторым данным, Рудольф II сам подумывал жениться на дочери «московита» (J. Him. Die Renuntiation des Deutschmeisters Maximilian auf Polen und die damit zusammen-hangenden Planen. Ein Beitrag zur Geschichte der osterreichisch — nordischen Politik in den Tagen Kaisers Rudolfs II. «Mittheilungen des. Institut fur ósterreichische Geschichte», Bd. IV. Innsbruck, 1893, S. 277).

(обратно)

284

О расчетах императора на русские субсидии и влиянии этих расчетов на его политику по отношению к России см.: Н. Uebersberger. Osterreich und Russland seit dem Ende des XV Jahrhunderts. Wien — Leipzig, 1906, S. 553–554; W. Leitsch. Die Moskau und die Politik des Kaiserhofes in XVII Jahrhundert, Bd. I, 1604–1654. Graz — Koln, 1960, S. 26, 30.

(обратно)

285

Подробный разбор этих переговоров см.: J. Him. Die Renuntiation…, S. 251 и сл.

(обратно)

286

Наиболее характерным примером в этом отношении может служить деятельность австрийского посла в Москве Николая Варкоча в 1593 г. См.: Н. Uebersberger. Osterreich und Russland, S. 554–559.

(обратно)

287

Борьба различных партий по вопросам внешней политики Габсбургов с большой полнотой рассмотрена в монографиях И. Мацурека и К. Лепшего. Проявления этой борьбы в области русско-австрийских отношений охарактеризованы (хотя и не всегда полно) в работах Г. Юберсбергера и И. Хирна.

(обратно)

288

«Памятники…», т. II, стб. 706, 707–709.

(обратно)

289

J. Him. Die Renuntiation…, S. 275–276.

(обратно)

290

«Памятники…», т. II, стб. 712.

(обратно)

291

Там же, стб. 711.

(обратно)

292

Там же, стб. 715–716.

(обратно)

293

8 ноября с соболезнованиями по поводу его болезни Власьева навещали Румпф и Траутзон. «Памятники…», т. II, стб. 716.

(обратно)

294

Там же, стб. 716–719.

(обратно)

295

J. Мастек. Zapas Polska а Habsburkii о pristup k Cernemu mofi. Praha, 1931, sir. 117.

(обратно)

296

Валашское посольство, побывав перед этим в Вене, добралось до Пльзня к 24 ноября. Е. Hurmuzaki. Documente privitoare la istoria Roimanilor, t. XII. Bucuresti, 1901, N 508.

(обратно)

297

«Памятники…», т. II, стб. 720–721.

(обратно)

298

Там же, стб. 721–729.

(обратно)

299

Там же, стб. 731.

(обратно)

300

Там же, стб. 738.

(обратно)

301

J. Him. Die Renuntiation…, S. 276–277.

(обратно)

302

Там же, стр. 277.

(обратно)

303

«Памятники…», т. II, стб. 653–656.

(обратно)

304

Е. Hurmuzaki. Documente…, t. XII, str. 568. Пересказ письма на румынском языке с цитатами; изложение содержания документа с цитатами см. также: J. Him. Die Renuntiation, S. 278–279.

(обратно)

305

Из письма видно, что Максимилиан неплохо усвоил аргументацию Власьева и применял ее уже от собственного имени. Так, в нем мы встречаем знакомые утверждения, что, не желая присоединиться к антитурецкому союзу, препятствуя контактам между Россией и империей и пропуская через свою землю татар, Речь Посполитая ведет себя «как открытый враг христианства».

(обратно)

306

Краткая запись об этом письме с указанием, что его содержание совпадает с письмом к Альбрехту, см.: Е. Hurmuzaki. Documente…, t. XII, str. 566.

(обратно)

307

Об этом же говорилось и в отчете о переговорах, посланном Максимилианом 6 января Рудольфу II. Е. Hurmuzaki. Documente…, t. XII, str. 587.

(обратно)

308

К. Lepszy. Walka stronnictw w pierwszych latach panowania Zygmunta III. Kraków, 1929, str. 28.

(обратно)

309

Так, например, в 1593 г., готовясь к нападению на Речь Посполитую, он созвал капитул ордена и просил его о помощи, каковая и была обещана. J. Matouśek. Turecka valka v evropske politice v letech 1592–1594. Praha, 1935, str. 183.

(обратно)

310

Страницы «статейного списка» Власьева, посвященные его пребыванию в Мергентейме, пестрят упоминаниями о «крыжаках» — приближенных Максимилиана. «Памятники…», т. II, стб. 734, 738, 741.

(обратно)

311

Е. Ф. Шмирло. Россия и Италия, т. III, вып. 2. СПб., 1915, стр. 338.

(обратно)

312

«Памятники…», т. I. СПб., 1851, стб. 1343–1345.

(обратно)

313

J. Him. Die Renuntiation…, S. 267.

(обратно)

314

См. об этом выше.

(обратно)

315

«Статейный список» Власьева обрывается на записи об обеде, устроенном Максимилианом в честь русского посла 23 декабря. «Памятники…», т. II, стб. 744.

(обратно)

316

Biblioteka Polskiej Akademii Nauk w Kórniku, 1403, k. 53. Филипп III — Сигизмунду III. 20 января 1600 г. о посылке польскому королю ордена Золотого Руна.

(обратно)

317

Альбрехт — Максимилиану. 21 января 1600 г. Е. Hurmuzaki. Documente, t. XII, str. 600; краткий пересказ на румынском языке. Him. Die Renuntiation…, S. 279.

(обратно)

318

О пребывании русских послов в Хебе см.: В. Н. Александренко. Материалы…, стр. 310–318 (донесения маркграфу Ансбахскому из Хеба). Е. Hurmuzaki. Documente, t. III, 1. Bucuresti, 1888, str. 343.

(обратно)

319

В конце 90-х годов Михай поддерживал постоянные связи с Константином Острожским и западноукраинской православной шляхтой, подвергавшейся преследованиям после Брестской унии и считавшей воеводу покровителем православия, — эти связи, несомненно, имели политический оттенок. К. Tyszkowski. Stosunki ks. Konstantina Wasyla Ostrogskiego z Michałem hospodarem mułtańskim. «Księga pamiątkowa ku czci Oswalda Balzera». Lwów, 1925; J. Macůrek. Zapas…, str. 118–119, 134–135; J. Corfus. Mihai Viteazul ęi Polonii. Bucuresti, 1938, приложения, № LXII.

(обратно)

320

Е. Hurmuzaki. Documente…, t. XII, str. 662.

(обратно)

321

Там же, стр. 756.

(обратно)

322

Там же, стр. 765.

(обратно)

323

Там же, стр. 773.

(обратно)

324

В относящемся к апрелю 1600 г. перечне расходов императорского казначейства за первые месяцы года имеется запись о поездке валашских послов при австрийском дворе из Пльзня в Хеб к «вышеупомянутому московскому посольству и обратно» (А. Vеress. Documente privitoare la istoria Ardealului, Moldovei ęi Tarii Romaneęti, t. VI. Bucuresti, 1932, str. 88). Во время встречи в Хебе стороны могли договориться о совместных действиях.

(обратно)

325

Просьба была отклонена. J. Macůrek. Zapas…, str. 181.

(обратно)

326

В. Н. Александренко. Материалы…, стр. 317.

(обратно)

327

Еще в начале мая представитель Михая бан Михальча беседовал с австрийскими послами о судьбе польской короны. Е. Нurmuzaki. Documente… t. XII, str. 905.

(обратно)

328

Об этих предложениях Михая см.: J. Macůrek. Zapas…, str. 134.

(обратно)

329

Там же, стр. 139–140; J. Corfus. Mihai Viteazul..., str. 297, 299.

(обратно)

330

J. Corfus. Mihai Viteazul…, str. 128–129.

(обратно)

331

См. об этом ниже.

(обратно)

332

J. Macůrek. Zapas…, str. 123.

(обратно)

333

Е. Hurmuzaki. Documente…, t. XII, str. 760.

(обратно)

334

В. H. Александренко. Материалы…, стр. 319.

(обратно)

335

H. Uebersberger. Osterreich und Russland…, S. 572. H. M. Карамзин. История государства Российского, т. XI. СПб., 1824, примечание № 82.

(обратно)

336

Текст «ответа» без начала. («Памятники…», т. II, стб. 774–748). Часть «ответа», относящаяся к отношениям Габсбургов с Речью Посполитой (там же, стб. 746–747).

(обратно)

337

ЦГАДА, ф. 61 (Сношения России с имперскими городами), д. 16, л. 1. Из «Статейного списка» видно, что это было не первое донесение Власьева: отъезжая 30 декабря (н. ст.) в Мергентейм, он отправил в Москву с ганзейским купцом Крамером отчет о переговорах с императором. «Памятники…», т. II, стб. 731. Неизвестно, однако, дошел ли этот документ до Москвы.

(обратно)

338

О дате возвращения Власьева см. в неопубликованном фрагменте его статейного списка. ГПБ, Отдел рукописей, Q-IV-706, лл. 74–81об.

(обратно)

339

О положении, сложившемся на юге, Посольский приказ, несомненно, должен был получить сведения прежде всего от того же Власьева. Дополнительную информацию могли доставить русский посол в Крыму Лодыженский, возвратившийся в Москву 5 мая, и «запорожские черкасы», которые в том же месяце побывали на приеме у царя (Государственный исторический музей (далее — ГИМ), Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, 496, лл. 1106об.; 1107). Среди информации, доставлявшейся русскими агентами в Прибалтике, также находим грамоту «Жигимонта короля… к шляхте о мутьянском Михаиле воеводе» и другие сообщения о деятельности Михая. ДГАДА, ф. 64 (Сношения России с Лифляндией), д. 14, лл. 62 и сл.

(обратно)

340

D. Toijer. Sverige och Sigismund. 1598–1600. Stockholm, 1930, str. 92–93, а также: герцог Карл — сенаторам Речи Посполитой, 24 ноября 1599 г. Archiwum Główne Akt Dawnych w Warszawie (далее — AGAD). «Libri legationis», 27, k. 135; С. Ласский — Сигизмунду III, б/д. Muzeum Narodowe w Krakowie. Oddział: Zbiory Czartoryjskich (далее — Czart.), N 351, str. 303–313. Герцог Карл особо обращался к Яну Замойскому, называя его «мудрым и рыцарским человеком». Там же, стр. 312.

(обратно)

341

Из 20 воеводств, о решениях которых нам известно, такие постановления приняли 14: практически вся Корона, кроме нескольких мазовецких и украинских воеводств. См. постановления воеводств Ленчицкого, Серадзского и Брест-Литовского. Biblioteka Narodowa w Warszawie, Biblioteka Ordynacji Zamoyskich (далее — BOZ), 1203, k. 268, 270 v., 276; постановление Плоцкого воеводства. Biblioteka Polskiej Akademii Nauk w Krakowie (далее — PAN), № 951; постановления Вольского и Русского воеводств — BOZ, № 1809/I, k. 326, 328, 332; записи постановлений сеймиков Короны и Виленского воеводства (там же, л. 342). Имеющиеся материалы характеризуют почти исключительно позицию Короны.

(обратно)

342

D. Toijer. Sverige och Sigismund…, str. 162–164.

(обратно)

343

Позднее шляхта вела борьбу за то, чтобы выданный королем «привилей» был сдан на хранение в государственный архив — Коронную Метрику (см. постановления сеймиков Киевского, Брест-Куявского и Иновроцлавского воеводств 1604 г. Czart, 318, NN 43, 55).

(обратно)

344

О военных приготовлениях см.: St. Herbst. Wojna inflancka 1600–1602. Warszawa, 1938, str. 26–28; В. C. Barkman. Кungl. Svea livgardes historia, Bd. II. 1560–1611. Stockholm, 1938–1939, str. 437 и сл.

(обратно)

345

Приехавший во Псков 16 марта 1600 г. «московский немчин» Борис Бриксов сообщал о съезде дворян польской Прибалтики в Валмиере, принявшем решение о войне со шведами. ЦГАДА, ф. 64. Сношения России с Лифляндией, д. 14, л. 20. В «отписке» ивангородского воеводы, полученной в Москве 16 апреля, уже прямо указывалось, что поляки готовят военный поход на Эстонию. Там же, л. 28. В другой «отписке», относящейся к концу месяца, сообщалось, что польский поход начнется «как трава поспеет» и что тартуские купцы в Таллине спешно продают товар, так как не желают сидеть в осаде. Там же, лл. 37, 39–40. Одновременно в полученной в Москве 13 апреля «отписке» ивангородского воеводы сообщалось о прибытии в Эстонию новых контингентов шведских войск из Финляндии (там же, л. 30), в новой «отписке» от конца мая — о посылке военного флота к Риге и Пярну для перехвата торговых кораблей из Любека и о том, что герцог Карл скоро «со всею ратью» прибудет в Таллин (там же, л. 36, 37–40). В «посыльной грамоте» Бориса Бриксова, побывавшего летом в Эстонии, сообщалось о вербовке шведами солдат В Германии (там же, л. 94) и др.

(обратно)

346

Н. Almquist. Sverge och Ryssland. 1595–1611, Uppsala, 1907, str. 52–54.

(обратно)

347

Там же, стр. 51–52.

(обратно)

348

Об этом см. ниже.

(обратно)

349

Об этом инциденте см.: H. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 59, а также: ЦГАДА, ф. 64, д. 14, лл. 81, 98. По русским сведениям, когда суда стали у Ивангорода, «ругодивской воевода по тем кораблям хотел бити из наряду и его уняли ругодивские немцы».

(обратно)

350

ЦГАДА, ф. 61, д. 16, лл. 90–91.

(обратно)

351

Так, например, в мае 1602 г., уже в период обострения русско-шведских отношений, в Нарву пришло 19 кораблей из Голландии «и из ыных земель Поморских городов». ЦГАДА, ф. 53 (Сношения России с Данией), 1602, № 1, л. 2.

(обратно)

352

См. грамоту начала 1602 г. ивангородскому воеводе с предписанием, чтобы тот «велел у себя быти лутчим торговым людей — Ивангородцким жильцом или Новгородцом и Псковичем, которые наперед того хаживали с товары торговати в Любку». ЦГАДА, ф. 61, д. 16, л. 123.

(обратно)

353

H. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 67.

(обратно)

354

Группа русских купцов, посетивших Любек в 1601 г. (ЦГАДА, ф. 61, д. 18, л. 29), ехала туда через Ригу, как видно из путевых «отписок» одного из них, Романа Бекмана. «Русская историческая библиотека» (далее — РИБ), т. VIII. СПб., 1884, стб. 92–95.

(обратно)

355

ЦГАДА, ф. 64, д. 13, л. 29.

(обратно)

356

Там же, л. 43.

(обратно)

357

Там же, л. 28.

(обратно)

358

Пробыл во Пскове до 24 числа. ЦГАДА, ф. 64, д. 13, л. 44–45.

(обратно)

359

ЦГАДА, ф. 64, д. 13, л. 49. Посылка Иголкина в Ригу была намечена еще в декабре, но затем, по неизвестным причинам, отложена. Там же, лл. 19–23, 31 и сл.

(обратно)

360

Ph. Schwaiłz. Beziehungen des Żaren Boris Godunow zu Riga — «Sitzungsberichte der Gesellschaft fur Geschichte des Ostseeprovinz Russland aus den Jahre 1897». Riga, 1898, S. З1–34.

(обратно)

361

ЦГАДА, ф. 64, д. 13, л. 50.

(обратно)

362

Правда, в «отписке» Меллера от 6 мая 1600 г. встречается упоминание, что он говорил с Виттом о рижских делах (ЦГАДА, ф. 64, д. 13, л. 64). Однако неопределенный характер этого указания не дает оснований для каких-либо выводов.

(обратно)

363

Разумеется, очень условно, так как Сапега представлял взгляды лишь одной, и притом не самой влиятельной, группы господствующего класса Речи Посполитой.

(обратно)

364

Последнее из сообщений печерского посланца находит подтверждение в Описи архива Посольского приказа 1614 г. «Столп 107-го году заказной о хлебе, чтоб в Литву за рубеж хлеба не продавать». «Описи царского архива XVI в. и архива Посольского приказа 1614 г.». М., 1960, стр. 125.

(обратно)

365

Кроме того, слуга должен был собирать сведения, но из-за бдительности русских ему ничего не удалось узнать.

(обратно)

366

Archiwum domu Sapiehów, t. 1. Lwów, 1892, N 256.

(обратно)

367

К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy w Moskwie 1600 r. Lwów, 1927, str. 37.

(обратно)

368

ГПБ. Собрание автографов (далее — авт.), 234, № 192.

(обратно)

369

Archiwum domu Sapiehów, t. I, N 259.

(обратно)

370

Именно тогда, весной 1599 г., К. Радзивилл писал Яну Замойскому, что король «не только обсуждать, но и одного слова не изволил сказать» ему (К. Радзивилл — Яну Замойскому. 31 марта 1599 г. AGAD, Archiwum Radziwiłłów. IV, N 132).

О заинтересованности литовских феодалов в переговорах с Россией см. также Г. Война — К. Радзивиллу. 7 апреля 1599 г. AGAD, Archiwum Radziwiłłów, V, N 17675. 

(обратно)

371

Из сообщений побывавшего в мае 1600 г. в Вене польского дипломата Яна Фирлея видно, что он остался в полном неведении относительно содержания русско-австрийских переговоров (AGAD. Libri legationis. 27, k. 51).

Еще более показательно, что в обширной переписке между австрийским и польским дворами второй половины 1599 — начала 1600 г. (Libri legationis, 27) Россия вообще ни разу не упоминается. 

(обратно)

372

Archiwum domu Sapiehów, t. 1, N 269.

(обратно)

373

См. Я. Тризна — К. Радзивиллу, 10 августа 1599 г. AGAD. Archiwum Radziwiłłów. V, N 16 465.

(обратно)

374

Так, в проекте, представленном Сигизмунду Фаренсбахом летом 1599 г., предусматривалось, что войска, направлявшиеся в Финляндию, можно будет перебросить через русскую территорию. D. Toijer. Sverige och Sigismund…, sir. 77–78.

(обратно)

375

«Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. 1, cz. 1. Poznań, 1957, str. 214.

(обратно)

376

«Akta sejmikowe województw Poznańskiego i kaliskieego», t. 1, cz. 1. Poznań, str. 217.

(обратно)

377

Из содержания инструкции очевидно, что непосредственным поводом для изменения оценок явилось сообщение, что русское правительство пропустило шведские войска в Эстонию. Действительно, после этого уже нельзя было иметь иллюзий относительно того, каково отношение России к спору между, Карлом и Сигизмундом.

(обратно)

378

St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 4.

(обратно)

379

ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 9.

(обратно)

380

Одни сеймики в своих постановлениях вообще обошли вопрос об отношениях с Россией молчанием (Серадзское, Русское воеводства), другие ограничились кратким предписанием своим послам обсудить предложения короля на сейме с представителями остальных воеводств (Ленчицкое, Вельское, Краковское, Познанское и Калишское воеводства). BOZ, 1203, к. 268 V., 270; 1809/I, к. 328 V., 332; «Akta sejmikowe województwa Krakowskiego», t. 8 Kraków, 1932, str. 233; «Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. I, cz. 1, str. 221).

Сеймик воеводств Познанского и Калишского, несмотря на настояния королевского посла, вообще не принял никаких решений, уполномочив послов лишь собрать сведения о положении дел и информировать об этом и о принятых сеймом постановлениях послесеймовый сеймик, который уже будет принимать окончательное решение («Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. 1, cz. 1, str. 225). 

(обратно)

381

Уже в декабре 1599 г. Сигизмунд информировал шляхту о замыслах Михая и призвал готовиться к защите страны. «Documente privitoare la historia lui Mihai Viteazul». Bucuresti, 1936, N 39.

(обратно)

382

J. Macůrek. Zapas…, str. 118–119, 135–138; J. Corfus. Mihai Viteazul…, str. 190–191.

(обратно)

383

В марте 1599 г. Сапега писал К. Радзивиллу: «Застали мы здесь (в Лифляндии.— Б.Ф.) людей… так готовых к восстанию, что как бы они в этом же году не попытались сделать это, особенно если бы Карл занял Эстонию и Финляндию». Цит. по: St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 21.

(обратно)

384

Так, в письме от 10 января 1600 г. примас Станислав Карнковский сообщил, что после беседы с виленским воеводой (К. Радзивиллом. — Б.Ф.) он убедился в необходимости мирных переговоров с Москвой и будет воздействовать в этом духе на короля. Archiwum domu Sapiehów, t. 1, N 275.

Письмо с просьбой направить в Россию посольство для мирных переговоров послал королю и Ян Замойский. П. Тылицкий— Я. Замойскому, 12 января 1600 г. AGAD. Archiwum Zamoyskich, N 247.

(обратно)

385

Сигизмунд III — Л. Сапеге, 12 января 1600 г. Архив Ленинградского отделения Института истории АН СССР (далее — Архив ЛОИИ), колл. 114, on. III, № 127/I. Изд.: К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, приложение, № 1.

(обратно)

386

О начале работ сейма см. Г. Пельгжимовский — К. Радзивиллу. 11 февраля 1600 г. AGAD. Archiwum Radziwiłłów, V. N 11643.

(обратно)

387

См. упоминание в королевской инструкции на литовские сеймики от 1 марта 1602 г.: «Wielom… panom senatorom i posłom koronnym wszytkim braci naszey, nie zdało się być z dostoinstwiem Jego Królewskiej Miłości… starać się o pokoiu u tego sąsiada». Czart. 99, N 7.

(обратно)

388

«Отказ послом Великого княжества Литовского на прозбы их на сойме… учиненные» от 23 марта 1600 г. ЦГАДА, ф. 389 (Литовская Метрика), кн. 289, лл. 11об.–12об. Одновременно этим письмом король утвердил решение литовских сеймиков о сборе на день св. Михаила 1601 г. побора «по золотому с волки», что должно было дать Великому княжеству достаточные средства для ведения войны в случае, если бы мирные переговоры не привели к соглашению.

(обратно)

389

«Сборник русского исторического общества» (далее — Сб. РИО), т. 137, стр. 43.

(обратно)

390

ГИМ, Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, л. 1109об. Текст «опасной» грамоты. Сб. РИО, т. 137, стр. 41–43.

(обратно)

391

Л. Война — Я. К. Ходкевичу, 2 августа 1600 г. PAN, № 1885.

(обратно)

392

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, sir. 57–58.

(обратно)

393

ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 59.

(обратно)

394

Там же, л. 91. Русские купцы были высланы из Нарвы столь поспешно, что завезенный ими в город и нераспроданный товар остался «у города на посаде». Посетивший 20 сентября Нарву гость Тимофей Выходец писал: «А в Ругодив твоих государевых торговых людей ругодивекой воевода не пущает… и товаров из-за реки вывести не дал, которые были перевезены за реку, и лежат в их анбарах, и торговати не дал, и торговли, государь, нет». Там же, л. 78. Почти одновременно Иван Юстр в письме от 21 сентября сообщал: «И по ея места никаких русских торговых людей Петр Столп на Ругодивскую сторону не пропускает. И которой русской человек к берегу приедет, и оне ослопьем и каменьем от города отбивают». Там же, л. 82а.

(обратно)

395

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 58–59.

(обратно)

396

ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 61, 96 — один из информаторов русских купцов сам отрекомендовался участником мнимого шведского посольства к Сигизмунду.

(обратно)

397

ЦГАДА, ф. 96, оп. 2, № 19, 21 (грамоты герцога Карла от 24 августа и 10 декабря с просьбой вернуть таллинским купцам их товар). Своеобразным ответом на шведские экономические санкции, по-видимому, было и предоставление в марте 1601 г. жалованной грамоты купцам г. Риги. «Русско-ливонские акты». СПб., 1869, № 399.

(обратно)

398

Н. Almquist. Sverige och Ryssland…, str. 59.

(обратно)

399

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 58.

(обратно)

400

В. C. Barkman. Kungl. Svea livgardes historia…, t. II, str. 441, 448.

(обратно)

401

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 59.

(обратно)

402

Постановления Ленчицкого воеводства. BOZ, 1203, к. 268.

(обратно)

403

Постановления земли Велюнской. BOZ, 1203, к. 273v.

(обратно)

404

См. записи о постановлениях сеймиков 1600 г. BOZ, 1809/I, к. 342.

(обратно)

405

ЦГАДА, ф. 389, кн. 290, л. 55^аоб.

(обратно)

406

О посеймовых сеймиках 1600 г. см. К. Дорогостайский — К. Радзивиллу. 3 июня 1600 г. AGAD. Archiwum Radziwiłłów, V. N 3213; Я. Волович — К. Радзивиллу, 4 июня 1600 г. Там же, № 17966.

(обратно)

407

Archiwum domu Sapiehów, t. 1, N 298.

(обратно)

408

St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 24.

(обратно)

409

См.: Речь канцлера Замойского у Гейденштейна. «Dzieje Polski od śmierci Zygmunta Augusta do roku 1594 ksiąg XII», t. II. SPB, 1854, str. 416–417. В циркулировавших слухах предположения легко превращались в действительность. Примером тому может служить упоминавшаяся выше «отписка» ивангородского воеводы от 5 марта 1600 г. ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 11.

(обратно)

410

J. Corfus. Mihai Viteazul…, str. 273 (П. Тылицкий — Я. Замойскому, 31 марта 1600 г.).

(обратно)

411

Сводку соответствующих свидетельств польских источников см. J. Corfus. Mihai Viteazul…, str. 128–129.

(обратно)

412

J. Macůrek. Zapas…, str. 181 (март).

(обратно)

413

2 августа король уже обещал Сапеге наградить Бердовского за успешно выполненное поручение. Архив ЛОИИ, колл. 114, on. Ill, № 127/3; изд.: К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, Приложение № 3.

(обратно)

414

Archiwum domu Sapiehów, t. 1, № 303. Опасения шведских происков в тот момент, когда шведских дипломатов, несмотря на все их усилия, не допускали в Москву, показывают, что литовский канцлер был очень плохо информирован об актуальном характере русско-шведских отношений. Его неосведомленность в этом отношении мы будем иметь случай отмечать в дальнейшем неоднократно.

(обратно)

415

Archiwum domu Sapiehów, t. 1, N 308.

(обратно)

416

Источники о посольстве Сапеги довольно многочисленны; в Литовской Метрике имеется «инструкция» послам (опубл.: Сб. РИО, т. 137, стр. 45–53); хранившаяся в начале XVII в. в архиве Посольского приказа «Книга Литовская, а в ней посольство Литовского посла Льва Сапеги с товарищами, как он был на Москве в 109-м году» (Сб. РИО, т. 137, стр. 5), по-видимому, погибла в пожаре 1626 г. Известное представление о ходе переговоров дает письмо Л. Сапеги — Кр. Радзивиллу от 12/23 декабря. (Archiwum domu Radziwiłłów. Kraków, 1885, str. 227–228), а также письма (совпадающие между собой по содержанию) королю и Яну Замойскому, посланные на обратном пути из Можайска с кратким изложением хода переговоров (Сб. РИО, т. 137, стр. 745–747). Главным источником по истории посольства является «Дневник», составленный третьим послом, Г. Пелгжимовским. Текст «Дневника» сохранился в двух версиях; первоначальной — прозаической и вторичной — рифмованной, с посвящением канцлеру. От прозаической версии сохранился ряд фрагментов разной величины, опубликован наиболее короткий из них: К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy w roku 1600 do Moskwy. Grodno, 1846 (русский перевод см.; «Журнал Министерства народного просвещения», 1850, декабрь). Он содержит описание лишь первых, наименее интересных заседаний. В Государственном архиве в Вене сохранился фрагмент немецкого перевода этой версии, в котором изложение событий обрывается на начале 6-го заседания— копия с него имеется в неописанных материалах собрания акад. Ф. П. Аделунга. ГПБ, Отдел рукописей. Рифмованная версия, содержавшая полное описание хода переговоров, также до сих пор не опубликована. Материалы обеих версий самым широким образом использованы К. Тьшковским в его монографии. (Подробнее о различных списках и версиях «Дневника» Пелгжимовского см.; К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, str. 2–5). См. также; R. Heidenstein. Dzieje…, t. II, str. 450 (пересказ упомянутого выше донесения Сапеги королю).

(обратно)

417

Сб РИО, т. 137, стр. 45–53.

(обратно)

418

ЦГАДА, ф. 389, кн. 594, лл. 84 и сл.

(обратно)

419

Там же, № 623.

(обратно)

420

Ее не удалось обнаружить ни среди дипломатических материалов Литовской Метрики, ни в польских архивах.

(обратно)

421

Здесь и далее даты даются по старому стилю.

(обратно)

422

ГИМ, Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, лл. 1116об.– 1117об.; К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, str. 50–53.

(обратно)

423

С русской стороны в переговорах участвовали бояре Ф. И. Мстиславский, Ф. М. Трубецкой, С. В. и И. В. Годуновы, Ф. А. Ноготков, окольничий М. Г. Салтыков, казначей И. Татищев, дьяки В. Щелкалов, Е. Вылузгин, А. Власьев. ГИМ, Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, лл. 1117об. У. К. Тышковского (стр. 53) ошибочно указан Ф. В. Трубецкой. Хотя формально во главе Посольского приказа в конце 1600 — начале 1601 г., как и в предшествующее время, стоял думный дьяк В. Я. Щелкалов, но существенной роли в переговорах он не сыграл. Главным оратором русской стороны на официальных заседаниях и главным участником частных бесед с польско-литовскими, а затем шведскими послами был Власьев, по своей официальной должности «дьяк Казанского приказа».

(обратно)

424

Так были отклонены пункты проекта, предусматривавшие, что подданным одного государства будет позволено покупать землю в другом, будут разрешены браки между людьми разной веры, введена единая монета и др.

(обратно)

425

Вопрособ унии рассматривался на четырех заседаниях с 24 по 29 ноября (с 3 по 8 декабря н. ст.). Одновременно во время переговоров затрагивался и вопрос о возможности религиозной унии. С этой целью иезуитом-проповедником, приехавшим в Москву в свите канцлера, было составлено специальное рассуждение, посвященное данному вопросу. К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, str. 53–58.

(обратно)

426

Там же, стр. 55–56.

(обратно)

427

О переговорах 30 ноября и 4 декабря см. донесение Л. Сапеги королю: Сб. РИО, т. 137, стр. 745–746, и немецкий перевод «Дневника» Пелгжимовского. У. К. Тышковского («Poselstwo Lwa Sapiehy…», str. 59–61) содержание этой части переговоров изложено не совсем точно — так, он утверждал, что русские 30 ноября требовали себе «Инфлянт» целиком, и обошел молчанием русское предложение оказать Речи Посполитой помощь против шведов.

(обратно)

428

Русское правительство было неплохо осведомлено о неблагоприятном для Речи Посполитой положении, сложившемся в Прибалтике осенью 1600 г. См., например, «отписку» псковского воеводы Андрея Голицына о ходе польско-шведской войны, датированную началом ноября: ЦГАДА, ф. 64, д. 14, лл. 109–111. Сообщая об успехах шведов, взятии ими Пярну, Вильянди и других городов, воевода подчеркивал недовольство местного населения польско-литовской властью. Так, например, в Тарту «у юрьевских полатников у немец с Литвою ныне брань и литовских гайдуков немцы из города выбили вон». Следовательно, нужно было вскоре, ожидать и взятия Тарту шведами.

(обратно)

429

Так, в донесении, отправленном 21 сентября 1600 г., «московский немец» Иван Юстр писал, что, по его сведениям, литовские послы едут просить царя, чтобы он «со Арцыкарлусом не мирился, хотя литовскому государю отступатца все ливонские городы, кои прежде сево были… за царем и великим князем Иваном Васильевичем». ЦГАДА, ф. 64, д. 14, л. 84.

(обратно)

430

Об этом эпизоде переговоров см. письмо Л. Сапеги — Кр. Радзивиллу от 13(23) декабря: Archiwum domu Radziwiłłów, str. 227.

(обратно)

431

Заседания, имевшие место между 11 декабря и 7 января, проходили в спорах о царском титуле, который Речь Посполитая отказывалась признать. К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, str. 61.

(обратно)

432

Там же, стр. 62–63.

(обратно)

433

Не случайно при въезде в Москву шведское посольство было провезено мимо дома, в котором находились Л. Сапега и его коллеги (см. об этом в донесении Сапеги: Сб. РИО, т. 137, стр. 746).

(обратно)

434

В Москве, действительно, имелись некоторые сведения о военных успехах Замойского еще до приезда официального гонца Речи Посполитой. Так, 21 ноября Р. Бекман писал из Риги, что «канцлеру полскому с седмиградцкими да с молдавскими людми бой был великой, а напоследки канслер перемог, а учинилося канслеру в том бою изрону 7.000 человек, и на обе стороны людей много пало». РИБ, т. VIII, стб. 95.

(обратно)

435

Сб. РИО, т. 137, стр. 746; К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, str. 63–65.

(обратно)

436

Уже в цитировавшейся выше «отписке» Бекмана сообщалось о начавшейся концентрации войск Речи Посполитой в Прибалтике. Бекман писал; «Виленской воевода сюды (под Ригу. — Б.Ф.) вскоре будет, а стоять ему за Ливонскую землю, а с ним будет воинских людей 20.000».

(обратно)

437

Дата приезда шведских послов в Москву см. ГИМ, Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, л. 118об. (у Альмквиста указана другая дата — 25 января).

(обратно)

438

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 55–56.

(обратно)

439

О ходе войны в эти месяцы см.; St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 31 и сл.: В. С. Barkman. KungL Svea livgardes historia, t. II, str. 446 и сл.

(обратно)

440

H. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 60.

(обратно)

441

См. там же, стр. 62.

(обратно)

442

H. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 62.

(обратно)

443

Признание русских прав на Полоцк никак нельзя рассматривать как согласие шведского правительства в той или иной мере допустить русских в Прибалтику. Для русского правительства Полоцк мог представлять интерес в данный момент как этап на пути к Риге. Однако о какой-либо возможности перехода Риги в будущем под русскую власть шведский проект умалчивал. И это не случайно. Осенью 1600 — в начале 1601 г. герцог Карл вел оживленные переговоры с рижским магистратом, добиваясь сдачи города шведам. См.: St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 62.

(обратно)

444

Они начались после того, как 15 февраля послы были приняты царем. ГИМ, Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, л. 1120об.

(обратно)

445

Подробное изложение переговоров содержится в вышеупомянутой работе Альмквиста, использовавшего хранящийся в Стокгольмском архиве дневник шведских послов. Материалы Посольского приказа («Столпик 109-го году, приезд к Москве свейских послов Юрия Кляусова с товарищи») утрачены.

(обратно)

446

В переговорах со шведами участвовали: С. В. Годунов, Ф. А. Ноготков, М. Г. Салтыков и дьяки В. Я. Щелкалов и А. И. Власьев (ГИМ, Отдел рукописей, собр. П. И. Щукина, № 496, л. 1120об.), т. е. те же лица, которые ранее вели переговоры с послами Речи Посполитой. Отсутствие таких влиятельных особ, как Ф. И. Мстиславский и Ф. М. Трубецкой, следует объяснить тем, что переговоры с представителями Швеции, державы, в представлении русских дипломатов, более низкого ранга, чем Речь Посполитая, не требовали участия в них лиц, стоявших на самых высоких ступенях государственного управления.

(обратно)

447

Характеристику русских предложений и первого этапа русско-шведских переговоров см.: Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 63–66.

(обратно)

448

Сб. РИО, т. 137, стр. 746.

(обратно)

449

К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy…, str. 65.

(обратно)

450

Сб. РИО, т. 137, стр. 54 и сл.

(обратно)

451

Там же, стр. 58–73. Ср.: М. М. Щербатов. История Российская от древнейших времен, т. VI, ч. II. СПб., 1790, стр. 227. В договоре 1591 г. говорилось, что в течение срока перемирия стороны должны посылать друг к другу послов «о большом деле, о докончанье, о вечном соединенье и о всех добрых делах». В тексте договора 1602 г. упоминания о «докончании и вечном соединении» были опущены. В этом единственном изменении формуляра явно нашла свое отражение полная неудача переговоров об унии между Россией и Речью Посполитой.

(обратно)

452

Внешне это выразилось в том, что, несмотря на все настояния послов, русские дипломаты отказались дать Сигизмунду в договоре титул шведского короля. См.: К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy, str. 66–67. Не признавая его за такового, русское правительство тем самым не признавало правомерности инкорпорации Эстонии.

(обратно)

453

К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy, str. 67. Этот эпизод, как и вообще описание заключительной стадии переговоров, сохранился лишь в стихотворном переложении «Дневника» Пелгжимовского, т. е. в источнике не первичном, подвергавшемся известной переработке. В сохранившемся русском описании заключительных встреч представителей обеих сторон и ратификации перемирия (Сб. РИО, т. 137, стр. 54–58) этого эпизода нет. Учитывая, что стихотворная обработка «Дневника» делалась явно для его распространения среди широких кругов шляхты, можно было бы предположить, что в него была сделана вставка в интересах влиятельной в Речи Посполитой партии, которая и до, и после переговоров выступала с предложением брака между Ксенией и Сигизмундом (об этом см. ниже). Однако упоминание о русских предложениях имеется также в брошюре «Rozmowa jednego Polaka z Moskwą», написанной одним из дворян посольства, Яном Бжостовским. См: К. Tyszkowski. Poselstwo Lwa Sapiehy, str. 68. В брошюре записаны разговоры этого дворянина с приходившими на посольский двор москвичами. В ответ на вопрос дворянина, почему в Москве стоит такой торжественный колокольный звон, москвич отвечает. «Koli się do nas waszy wybirali. To my kak swatów s Carom ożydali… Nużmy w zwony staliwo wsi biti Sztob to się stało hospoda prositi. Ichot z was ieszcze ni stówa nie czuiem Odnak my sobie nadieźy nie psuiem» (Biblioteka im. Raczyńskich w Poznaniu, 34, k. 162v).

Совпадение показаний разных источников заставляет признать, что данный эпизод, действительно, имел место, хотя он и противоречит традиционному способу действий русской дипломатии. 

(обратно)

454

Актом доброй воли со стороны русского правительства была и передача послам Речи Посполитой интернированных в России поляков, которые принимали участие в военных действиях в Финляндии против герцога Карла. ЦГАДА, ф. 389, кн. 289, л. 38об. и сл.

(обратно)

455

Сб. РИО, т. 137, стр. 111.

(обратно)

456

Н. Almquist. Sverge och Ryssland, str. 67–68.

(обратно)

457

ЦГАДА, ф. 389, кн. 290, л. 119.

(обратно)

458

St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 57–68; В. C. Barkman. Kungl. Svea livgardes historia, Bd. II, str. 455 и сл.

(обратно)

459

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 69–70.

(обратно)

460

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 70–71.

(обратно)

461

Сб. РИО, т. 137, стр. 75. Ход переговоров, которые вело в Речи Посполитой это посольство, во главе которого стояли М. Г. Салтыков и А. И. Власьев, можно изучать как по статейному списку послов (опубликован в 137-м томе РИО), так и по анонимному польскому описанию посольства в одном из сборников Государственной публичной библиотеки. ГПБ, авт., 152, № 26.

(обратно)

462

Король приехал к армии 20 сентября по новому стилю, т. е. через десять дней после того, как русские послы пришли в Оршу.

(обратно)

463

О ходе войны осенью 1601 г. см.: St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 124–145; В. C. Barkman. Kungl. Svea livgardes historia, Bd. II, str. 478 и сл. О своих военных успехах члены литовской рады не преминули, конечно, информировать русских послов. Сб. РИО, т. 137, стр. 123.

(обратно)

464

Сб. РИО, т. 137, стр. 114; ГПБ, авт. у 152, № 26, л. 67.

(обратно)

465

Сб. РИО, т. 137, стр. 116.

(обратно)

466

Там же, стр 138.

(обратно)

467

На это указывали литовской раде русские послы. Сб. РИО, т. 137, стр. 140.

(обратно)

468

Там же, стр. 113–114; ср. ГПБ, авт., 152, № 26, л. 67об.

(обратно)

469

Весьма значительное место при переговорах занимали также дебаты по вопросу о царском титуле московского государя. Решение этого вопроса, важного с точки зрения престижа, всецело зависело от других спорных вопросов. Литовцы неоднократно заявляли, что они признают царский титул, когда после разрешения всех противоречий между государствами будет заключен «вечный мир». Сб. РИО, т. 137, стр. 130 и др.

(обратно)

470

Там же, стр. 121.

(обратно)

471

Там же, стр. 141.

(обратно)

472

Там же, стр. 143; ГПБ, авт., 152, № 26, л. 67.

(обратно)

473

В конце октября 1601 г. Сапега писал К. Радзивиллу: «В войске нашем большая нужда, голод, много больных, нет порядка». Archiwum domu Sapiehów, t. 1, N 362.

(обратно)

474

Сб. РИО, т. 137, стр. 148.

(обратно)

475

Там же, стр. 145 и сл.

(обратно)

476

Там же, стр. 169; ГПБ, авт., 152, № 26, лл. 67об., 71об.

(обратно)

477

Сб. РИО, т. 137, стр. 150, 160.

(обратно)

478

Там же, стр. 161–162. Еще более острые формулировки в польской записи. Согласно этому документу, Сигизмунд заявил, что он не отказывается от своих прав на земли Шведского королевства (в том числе и шведские владения в Прибалтике) и будет защищать эти земли как свою собственность вооруженной рукой от каждого, кто захотел бы умалить его права или незаконно присвоить себе какую-либо из этих земель. ГПБ, авт., 152, № 26, л. 67.

(обратно)

479

«Что государю вашему в том прибыль, что такие порозжие слова мимо перемирных грамот говорить? То порозжие, а не дельные слова. Мало ль хто словы что говорит? А быть тому, что написано и утвержено» (Сб. РИО, т. 137, стр. 151).

(обратно)

480

О датско-шведских и польско-датских отношениях в конце XVI — начале XVII в. см.: Г. В. Форстен. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях (1544–1648). Т. II. (Борьба Швеции с Польшей и Габсбургским домом). СПб., 1894, стр. 97–100; W. Tham. Den svenska utrikenspolitik historia, Bd. I, del. 2. Stockholm, 1960, str. 82–84, 89–94; W. Czapliński. Polisch-danisch diplomatic relations (1587–1648). «Poland at the XI International Congress of historical sciences in Stockholm». Warszawa, 1960; 5. U. Palme. Sverige och Danmark (1596–1611). Uppsala, 1942.

(обратно)

481

Ю. H. Щербачев. Датский архив. Материалы к истории древней России, хранящиеся в Копенгагене (1326–1690 гг.). «Чтения Общества истории и древностей Российских». 1893, кн. 1, № 539.

(обратно)

482

Там же, № 540.

(обратно)

483

30 апреля датирована грамота об освобождении от уплаты податей суздальского поместья дьяка Постника Дмитриева на время его пребывания в посольстве. ЦГАДА, ф. 53 (Сношения России с Данией), 1601 г., № 1, л. 4.

(обратно)

484

Там же, л. 6 и далее.

(обратно)

485

Там же, лл. 30–134.

(обратно)

486

Кроме общих инструкций, содержащихся в наказе, послам были вручены тексты «опросных речей» пограничного населения, свидетельствовавшие о принадлежности спорных территорий России (ЦГАДА, ф. 53, лл. 135–139), и проект (образец) договора с датским правительством о размежевании. Там же, лл. 140–148.

(обратно)

487

Там же, лл. 52–53.

(обратно)

488

На это ясно указывает следующее место наказа: «И ныне те его (герцога Карла. — Б.Ф.) послы у великого государя нашего на Москве, ещо ни на какове мере не стало». ЦГАДА, ф. 53, 1601 г., № 1, л. 121.

(обратно)

489

Там же, л. 10.

(обратно)

490

Там же, лл. 6–9.

(обратно)

491

Текст проезжей грамоты (черновик) см.: ЦГАДА, ф. 53, 1601 г., № 1, лл. 22–24. В подлиннике числа нет. В сопроводительной грамоте новгородскому воеводе (черновик) есть число 8, но месяц не указан, — по-видимому, это тот же июнь. Там же, лл. 15–21.

(обратно)

492

Н. Almquist. Sverge och Ryssland. 1595–1611. Uppsala, 1907, str. 71.

(обратно)

493

Июнем 1601 г. датирован ответ русского правительства на просьбу Христиана IV о присылке «опасной» грамоты для послов. Русская историческая библиотека (далее — РИБ), т. XVI. «Русские акты Копенгагенского государственного архива, извлеченные Ю. Н. Щербачевым». СПб., 1897, № 76.

(обратно)

494

ЦГАДА, ф. 53, 1601, № 1, лл. 159–161.

(обратно)

495

Там же, лл. 162 и далее.

(обратно)

496

Только при таком допущении становится понятным дальнейший ход событий.

(обратно)

497

Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 542 и 544.

(обратно)

498

Там же, № 547; 5. U. Palme. Sverige och Danmark…, str. 340. Сведения о приезде в Данию русских послов король получил лишь 13 октября. Ю. Н. Щербачев. Датский архив, № 548. Содержание русских дипломатических предложений, остававшихся ему в тот момент неизвестными, не могло, таким образом, повлиять на его позицию.

(обратно)

499

РИБ, т. XVI, № 71 (выпись на русском языке из текста Тявзинского договора о торговле в Ивангороде). По-видимому, этот документ был выдан русским правительством датским послам по их просьбе.

(обратно)

500

W. Tham. Den svenska utrikenspolitik…, str. 91.

(обратно)

501

Текст речей см.: РИБ, т. XVI, № 77.

(обратно)

502

Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 553, 556.

(обратно)

503

РИБ, т. XVI, № 78. Юберсбергер отметил большое сходство условий этого документа с проектом условий брачного контракта, предложенным в 1600 г. австрийскому правительству. Н. Uebersberger. Osterreich and Russland seit dem Ende des XV Jahrhunderts. Wien — Leipzig, 1906, S. 568.

(обратно)

504

Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 562.

(обратно)

505

Там же, № 563 и сл.

(обратно)

506

РИБ, т. XVI. № 81; Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 580.

(обратно)

507

В инструкции, данной послам, правда, им предписывалось довести до сведения русского правительства, что русско-датский союз вызывает большое раздражение в Швеции, а также обратить его внимание на то, что шведские власти препятствуют датским купцам вести торговлю в Ивангороде. Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 563; 5. U. Palme. Sverige och Danmark…, str. 343. Однако во время переговоров этот вопрос не обсуждался. См.; Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 580, а также; Г. В. Форстен. Сношения России с Данией в царствование Христиана IV. «Журнал Министерства народного просвещения», 1892, № 4, стр. 288–290.

(обратно)

508

Инструкция датирована 1 августа. Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 587.

(обратно)

509

Г. В. Форстен. Сношения…, стр. 292, а также: он же. Балтийский вопрос…, т. II, стр. 103, прим 1.

(обратно)

510

W. Tham. Den sveniska utrikenspolitik…, str. 93. С этого момента задачей шведской дипломатии стало добиться отсрочки следующего датско-шведского съезда. Ей это удалось до конца 1605 г., когда вся международная обстановка снова значительно изменилась.

(обратно)

511

Характерно, что во время самих переговоров с русскими Гюлленшерна выражал надежду, что русское правительство сумеет добиться у Карла шведского соответствующих изъятий из текста Тявзинского договора.

(обратно)

512

Приехавшие в Ивангород 22 сентября 1602 г. датские гонцы сообщали, очевидно, в соответствии с полученными инструкциями: «На Арцыкарлусе… датскому королю взяти великие долги… И Арцыкарлусу… долгов датцкому королю отдати нечем. И у датцкого де… короля за то с Арцыкарлусом чаяти розратья». ЦГАДА, ф. 53, 1602 г., № 1, л. 47.

(обратно)

513

Особенно сильны были ожидания русского выступления осенью 1601 г. Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 71–73. После получения известий о голоде в России беспокойство герцога Карла несколько уменьшилось, но возможность вооруженного конфликта с Россией не исключалась им и позднее. В своих письмах 1602 — первой половины 1603 г. он неоднократно напоминал наместникам Нарвы, Таллина и Выборга о необходимости быть готовыми к нему. Там же, стр. 77. Характерно, что, когда в апреле 1602 г. в Новгороде начали собирать дворян для встречи герцога Ганса, немедленно распространились слухи, что королевич Густав во главе русской армии намеревается занять Нарву. В Нарву после этого был спешно вызван почти весь гарнизон из Тарту Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 74. ЦГАДА, ф. 53, 1602, № 1, л. 114.

(обратно)

514

St. Herbst. Wojna inflancka. 1600–1602. Warszawa, 1938, str. 130–179; В. C. Barkman. Kungl. Svea livgardes historia. Bd. II (1560–1611). Stockholm, 1938–1939, str. 489 и далее.

(обратно)

515

По русским сведениям, уже 20 июня польские войска «приходили» под Таллин, в Нарве польского нападения ожидали к 1 июля. ЦГАДА, ф. 53, 1602, № 1, лл. 46–47, 57–58.

(обратно)

516

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 75.

(обратно)

517

S. U. Palme. Sverge och Danmark…, str. 344.

(обратно)

518

H. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 110.

(обратно)

519

St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 179–180; В. C. Barkman. Kungl. Svea livgardes historia, Bd. II, str. 495–496.

(обратно)

520

Г. В. Форстен. Сношения…, стр. 295–297.

(обратно)

521

О голоде и создавшемся в связи с этим положением в стране см.: В. И. Корецкий. Из истории крестьянской войны в России начала XVII в. «Вопросы истории», 1959, № 3.

(обратно)

522

РИБ, т. XVI, № 90, стр. 385–386.

(обратно)

523

Там же, № 87. К этому же вопросу царь снова обращался в грамотах от февраля (там же, № 88) и июня (там же, № 92) 1603 г., беспокоясь, что он не получает ответа на свои предложения.

(обратно)

524

Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 638. В сентябре грамота была получена в Москве. РИБ, т. XVI, № 94. Новым кандидатом в царские зятья оказался Эрнст, второй сын бранденбургского курфюрста Иоахима Фридриха. Курфюрст и Христиан IV, устраивавший по просьбе курфюрста этот брак, надеялись, что царь поможет курфюрсту получить право опеки над прусским герцогом, которое не хотела предоставить ему Речь Посполитая. В октябре 1603 г. датский канцлер Фриз беседовал о «прусском деле» с Власьевым, посетившим Копенгаген. Канцлер просил, чтобы Россия оказала дипломатическое давление на Речь Посполитую, выслав послов на международный съезд, где бы курфюрст получил возможность «по праведному суду своего достоинства доступити». Как протекали переговоры, нам неизвестно, однако вскоре после этого курфюрст отказался от намерений вступить в союз с Россией. Может быть, ответы русского дипломата его не удовлетворили? Об этом эпизоде см.: К. Forstreuter. Preussen und Russland von Anfangen des Deutschen Ordens bis zu Peter dem Grossen. Berlin — Frankfurt, 1955, S. 150–152, а также: Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 642–643. Ср.: В. Н. Александренко. Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. «Старина и новизна», кн. XVII. М., 1914, стр. 274–276.

(обратно)

525

И на этот раз оживление контактов между Москвой и Копенгагеном вызвало резко отрицательную реакцию шведского правительства. Так, в апреле 1603 г. герцог Карл предписал не пропускать в Россию герцога Голштинского, который, по слухам, желает породниться с царем. Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 81–82.

(обратно)

526

Г. В. Форстен. Балтийский вопрос…, т. II, стр. 58–59.

(обратно)

527

Характерно, что само вмешательство Любека в ход политической борьбы в Швеции было вызвано обещаниями Сигизмунда после его восстановления на шведском престоле предоставить городу свободу торговли с Россией. Позднее польские дипломаты, побуждая Любек возобновить войну со Швецией, также обещали любекскому магистрату исхлопотать для городских купцов новые привилегии в Москве. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос…, т. II, стр. 34–36.

(обратно)

528

Прямого распоряжения о снятии запрета в деле нет, но об этом свидетельствует ряд косвенных указаний: сам посол «на отпуске» получил жалованную грамоту на свободный проезд в Москву, Новгород, Смоленск и другие города для торговли. ЦГАДА, ф. 61 (Сношения России с имперскими городами), д. 16, лл. 64–66; позднее грамоту на беспошлинную торговлю в России получил другой любекский купец, Ганс Берендс. Там же, лл. 110–114; 1 июля 1600 г. еще два любекских купца получили разрешение торговать в Ивангороде. Там же, д. 17, л. 3; 20 июня того же года ряд любекских купцов обратился к царю с просьбой, чтобы закупленные ими в России товары выгружались не в Ивангороде, а в Нарве, так как это навлекает на них преследования шведских властей. Там же, лл. 5–7.

(обратно)

529

ЦГАДА, ф. 61, д. 16, лл. 84–88.

(обратно)

530

См.: Г. В. Форстен. Балтийский вопрос…, т. II, стр. 60–65. Здесь же указана и предшествующая литература вопроса.

(обратно)

531

Г. В. Форстен. Балтийский вопрос…, т. II, стр. 40.

(обратно)

532

Ход переговоров подробно описан в отчетах послов Любека и Штральзунда. См.: «Berichte imd Akten der Hansischen Gesandtschaft nach Moskau im Jahre 1603» «Hansische Geschichtsquellen», Bd. VII, Halle a. S., 1894.

В русском деле о приезде этого посольства сохранились лишь небольшие обрывки протокольных записей. ЦГАДА, ф. 61, д. 18. 

(обратно)

533

В деле о приезде посольства сохранился список ганзейских городов с указаниями (на полях, другим почерком), какому государю они подчиняются. ЦГАДА, ф. 61, д. 18, лл. 21–26.

(обратно)

534

«Berichte imd Akten…», S. 55, 113.

(обратно)

535

Июлем датирована его верительная грамота. РИБ, т. XVI, № 93. Но о предполагаемом визите в Данию Христиан IV знал уже 10 июня. Ю. Н. Щербачев. Датский архив…, № 633.

(обратно)

536

В пользу такого понимания целей миссии Власьева свидетельствует тот факт, что именно в период пребывания его в Копенгагене Христиан IV снова поставил на обсуждение риксрода вопрос о войне со Швецией. W. Tham. Den svenska utrikenspolitik, str. 93–94.

(обратно)

537

Подробнее об этом см.: Б. Н. Флоря. Прибалтийские города и внешняя политика русского правительства в конце XVI — начале XVII в. «Международные отношения в Центральной и Восточной Европе и их историография». М., 1966, стр. 23–24.

(обратно)

538

D. Toijer. Sverige och Sigismund (1598–1600). Stockholm, 1930, str. 154.

(обратно)

539

ЦГАДА, ф. 64 (Сношения России с Лифляндией), д. 16, лл. 13–14. Подробнее об этом см.: К. Буссов. Московская хроника. М. — Л., 1961, стр. 14–16.

(обратно)

540

«Описи Царского архива XVI в. и Посольского приказа 1614 г.». М., 1960, стр. 62.

(обратно)

541

В описи архива Посольского приказа 1626 г. отмечены две «опасные» грамоты царя Бориса «7111 году», направленные в Нарву. Одна из них была адресована «города Ругодива бурмистром, и ратманом, и полатником, и всяким людем», а другая — «города Ругодива державцом, и приказным людем, и ротмистром, и порутчиком, и прапорщиком, и ругодивского уезда мызником, и к всяким служилым людем, и книхтьем». ЦГАДА, ф. 136 (Дела о Посольском приказе и служивших в нем), оп. 3, кн. 2, л. 255об. Упоминание о «мызниках», т. е. дворянах, имевших владения на прилегающей к Нарве территории, свидетельствует о том, что русское правительство стремилось распространить свои контакты за пределы населения собственно Нарвы, рассчитывая в случае успеха присоединить город вместе с «уездом».

(обратно)

542

Н. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 77–78; Я. К. Ходкевич — Сигизмунду III, 20 мая 1604 г. (надо— 1603). Biblioteka Polskiej Akademii Nauk w Kórniku (далее — Kórn.), 294.

(обратно)

543

W. Sobieski. Henryk IV wobec Polski i Szwecyi. 1602–1610. Kraków, 1907, str. 69–70.

(обратно)

544

St. Herbst. Wojna inflancka…, str. 179.

(обратно)

545

Об этом см.: S. Lundkvist. Hertig Karl och kungakronan. «Historiskt tidskrift», 1965, N 2, str. 139 и сл.

(обратно)

546

Ответы сенаторов: Muzeum Narodowe w Krakowie. Oddział: Zbiory Czartoryjskich (далее — Czart), 333, str. 167, 182, 193; cm. также: A. Sokołowski. Przed rokoszem. «Rozprawy i sprawozdania Polskiej Akademii Umiejętności. Wydział historyi a filozofii», 1. XV. Kraków, 1882, str. 126–127.

(обратно)

547

О сейме 1603 г. см.: W. Sobieski. Henryk IV…, str. 73–74; A. Sokołowski. Przed rokoszem…, str. 130 и сл.

(обратно)

548

S. Lundkvist. Hertig Karl…, str. 139, 142–143.

(обратно)

549

В дальнейшем будет идти речь, в основном, о расхождениях по внешнеполитическим вопросам. Характеристику всей совокупности различий между партиями см.: А. Strzelecki. Sejm z roku 1605. Kraków, 1921, roz. 1; J. Maciszewski. Wojna domowa w Polsce (1606–1609), cz. 1. Wrocław, 1960, roz. 111.

(обратно)

550

Не случайно в близкой к Замойскому среде нашел одобрение и поддержку выдвинутый дипломатией Генриха IV проект брака Сигизмунда III с одной из французских принцесс. W. Sobieski. Henryk IV…, str. 59.

(обратно)

551

При переговорах в августе 1602 г. с французским послом Невером сенаторы, близкие к Замойскому, подчеркивали, что Речи Посполитой нужно посредничество Генриха IV, а не императора, так как им «не мил Австрийский дом». W. Sobieski. Henryk IV…, str. 56.

(обратно)

552

См. донесения папского нунция К. Рангони от конца октября (недатированное, непосредственно предшествует донесению от 2 ноября) 1602 г. и от 15 марта 1603 г. Zakład dokumentacji Instytutu Historii Polskiej Akademii Nauk w Krakowie. Teki rzymskie. N 53. В главном его сообщения подтверждаются свидетельством такого близкого к Замойскому человека, как Р. Гейденштейн. R. Heidenstein. Dzieje Polski od śmierci Zygmunta Augusta do roku 1594 ksiąg XII, t. II. SPb. 1854, str. 474.

(обратно)

553

Relacye nuncyuszów apostolskich i innych osób o Polsce od roku 1548 do 1690, t. II. Berlin — Poznań, 1864, str. 96–97.

(обратно)

554

E. Hurmuzaki. Documente privitoare la istoria Romanpor, vol. III–I. Bucuresti, 1888, str. 532.

(обратно)

555

В донесении от 11 января 1603 г. Рангони писал, что, как ему сообщали, канцлер выслал своего человека в Москву, чтобы помешать браку Ксении с датским принцем. Teki rzymskie, 53. См. также: W. Sobieski. W rocznicę 1605–1905. «Tygodnik ilustrowany», 1905, str. 404.

(обратно)

556

R. Heidenstein. Dzieje…, t. II, str. 474–475.

(обратно)

557

О расчетах Замойского на то, чтобы «incorporate col tempo» Россию в состав Речи Посполитой, см. также донесение Рангони от 11 января 1603 г.

(обратно)

558

Так, например, совершенно не ясно, на что могла бы рассчитывать Россия, оказав поддержку Речи Посполитой.

(обратно)

559

См. его высказывания в инструкции на литовские сеймики от 1-го марта 1602 г. Czart. 99, N 7.

(обратно)

560

См. донесение Рангони от 15 января 1602 г. Teki rzymskie, N 53.

(обратно)

561

Рига — Сигизмунду III, 17 февраля 1602 г. Korn., 293, str. 285.

(обратно)

562

R. Heidenstein. Dzieje…, t. II, str. 474.

(обратно)

563

Сигизмунд III — Яну Замойскому. 26 августа 1602 г. Archiwum Cłówny Akt Dawnych. Archiwum Zamoyskich, N 142.

(обратно)

564

Archiwum domu Sapiehów, t. 1. Lwów, 1892, N 417.

(обратно)

565

«Akta sejmikowe województw Poznańskiego i Kaliskiego», t. 1. cz. 1. Poznań, 1957, str. 248–249.

(обратно)

566

На шляхту призывы короля большого влияния не оказали. См.: J. Maciszewski. Polska а Moskwa…, str. 46–47.

(обратно)

567

Так, настойчивые попытки польского короля в указанные годы заключить союз с Христианом IV против Швеции (о них см.: C. Mincer. Polska i Brandenburgia wobec kwestii pruskiej w latach 1601–1604. «Zapiski Historyczne», t. 27, z. 3. Toruń, 1962) свидетельствуют o том, что Сигизмунд III не верил в выдуманную им версию о дружественных отношениях датского короля с герцогом Карлом и в угрозу Речи Посполитой со стороны Дании.

(обратно)

568

О судьбе Густава см.: К. Буссов. Московская хроника, стр. 340; И. Масса. Краткое известие о Московии. М., 1937, стр. 56–57.

(обратно)

569

О военном положении в Прибалтике и финансировании армии см.: St. Herbst. Wojna inflancka. 1603–1604. «Studia historica. W 35-lecie pracy naukowej Henryka Łowmiańskiego». Warszawa, 1958.

(обратно)

570

В. H. Александренко. Материалы…, стр. 443. Cp.: A. Hirschberg. Dymitr Samozwaniec. Lwów, 1898, str. 42.

(обратно)

571

A. Hirschberg. Dymitr Samozwaniec, str. 35.

(обратно)

572

В. H. Александренко. Материалы…, стр. 439–440.

(обратно)

573

О мотивах действий Сигизмунда III см.: А. Strzelecki. Seim z roku 1605, str. 112. Cp.: там же; стр. 22 (замечания о внешнеполитических взглядах Замойского в связи с его отношением к авантюре Лжедмитрия I).

(обратно)

574

W. Leitsch. Moskau und die Politik des Kaiserhofes in XVII Jahrhundert. Bd. I. 1604–1654. Graz — Kohln, 1960, S. 26–27; H. Hjarne. Bidrag till historien om Sigismunds forhallande till det Habsburska huset. 1589–1604. «Historiskt tidskrift», 1883, N 3, str. 271. Из русских документов о посольстве Логау сохранились, к сожалению, лишь отдельные отрывки.

(обратно)

575

«Акты времени Лжедмитрия I». «Чтения Общества истории и древностей Российских», 1918, кн. I, стр. 137. Позднее были начаты переговоры о совместных действиях и с крымским ханом. Там же, стр. 183–185.

(обратно)

576

О посольстве Англера см.: В. Н. Александренко. Материалы…, стр. 274–276; И. М. Болдаков. Сборник материалов по русской истории начала XVII в. СПб., 1896, стр. 61–73; Н. П. Лихачев. К истории дипломатических сношений с папским престолом при царе Борисе Годунове. СПб., 1906; J. Him. Die Renuntiation des Deutschmeisters Maximilian auf Polen und die damit zusammen-hangenden Planen. Ein Beitrag zur Geschichte der ósterreichisch-nordischen Politik in den Tagen Kaiser Rudolfs II. «Mittheilungen des Institut fur ósterreichische Geschichtsforschung». Bd. IV. Innsbruck, 1893, S. 295–296; W. Leitsch. Die Moskau und die Politik des Kaiserhofes, str. 34; H. Almquist. Sverge och Ryssland…, str. 89.

(обратно)

577

J. Him. Die Renuntiation…, S. 284.

(обратно)

578

H. Hjarne. Bidrag…, str. 277.

(обратно)

579

J. Him. Die Renuntiation…, S. 285.

(обратно)

580

H. Hjarne. Bidrag…, str. 270–271.

(обратно)

581

J. Him. Die Renuntiation…, S. 286–287.

(обратно)

582

Там же, S. 290–291.

(обратно)

583

По Щецинскому миру 1570 г. Юхан III признал шведские владения в Прибалтике членом империи.

(обратно)

584

«Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными», т. II. СПб., 1852, стб. 905.

(обратно)

585

В. Н. Александренко. Дополнения к материалам по Смутному времени на Руси XVII в. «Старина и новизна», кн. XVII. М., 1914, стр. 84. (текст на немецком яз.) и 92 (русский пер.).

(обратно)

586

В начале 1605 г. это сближение было скреплено браком Cигизмунда III с австрийской принцессой Констанцией, заключенным вопреки протестам антигабсбургской оппозиции.

(обратно)

587

Обсуждение русских предложений в Праге закончилось в марте 1605 г. составлением записки, в которой было сформулировано решение отклонить их, поскольку для императора дружба Сигизмунда важнее, чем дружба «московита». W. Leitsch. Moskau und die Politik des Kaiserhofes…, str. 33.

(обратно)

588

Переговоры о союзе со Швецией начались в мае 1605 г. Н. Аltquist. Sverge och Ryssland…, str. 92.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава I. Международные отношения в Восточной Европе в период существования польско-шведской унии и балтийский вопрос

  «Бескоролевье» 1587 г. Россия и Швеция в борьбе за внешнеполитическую ориентацию Речи Посполитой. Возникновение польско-шведской унии

  Речь Посполитая и русско-шведская война 1590–1593 гг.

  Россия, Речь Посполитая и Тявзинский мир

Глава II. Поиски решения балтийского вопроса в союзе с Габсбургами и Швецией

  Распад польско-шведской унии и русская внешняя политика

  «Великий проект» русской дипломатии

  Русская политика в Прибалтике и русско-шведские отношения во второй половине 1599 — начале 1600 г.

Глава III. Международные отношения в Восточной Европе и начало польско-шведской войны

  Русско-австрийские переговоры и их результаты

  Смена русского внешнеполитического курса

  Московские переговоры

Глава IV. Балтийский вопрос во внешней политике восточноевропейских государств накануне и в начале польско-литовской интервенции в России

  Русская внешняя политика и формирование антишведской коалиции

  Борьба ориентаций в балтийской политике Речи Посполитой. Начало польско-литовской интервенции и изменения в системе международных отношений Восточной Европы

Заключение

Библиография

*** Примечания ***