Былины [Коллектив авторов] (fb2) читать онлайн

Былины

Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания Б. Н. ПУТИЛОВА

БЫЛИНЫ — РУССКИЙ КЛАССИЧЕСКИЙ ЭПОС

Произведения, собранные в этой книге, принадлежат к одному народно-поэтическому жанру. Выделить основные объединяющие их жанровые признаки очень непросто. Наиболее общие признаки былин: эпический характер, то есть обязательное наличие сюжета, необыкновенные герои (чаще всего богатыри), развернутость, распространенность событийного повествования, следствием которых является значительный объем произведений (иногда — более пятисот стихов); специфический стиль, особая манера построения рассказа, описаний персонажей и т. д. Эти «внешние» признаки органически сочетаются с внутренними качествами жанра — художественным содержанием, отношением к действительности, структурой.

Сам термин «былина» — искусственного, книжного происхождения: он был внедрен в литературный обиход в 40-е годы XIX века, по-видимому, в результате неверного истолкования одного места в «Слове о полку Игореве»: «Начати же ся тъи пѣсни по былинамь сего времени, а не по замышленію Бояню!». «Былины» (то есть «были», правдивые истории), по образцу которых автор «Слова» намеревался вести свой рассказ («песнь»), идентифицировались — без всяких на то оснований — с народными эпическими сказаниями. Тем не менее новый термин получил распространение и постепенно утвердился в качестве общепринятого в отечественной и зарубежной науке. В рукописной литературной традиции XVII — начала XIX века произведения типа былин именовались «гисториями» или «повестями» о богатырях, «древними российскими стихотворениями». Критики называли их также «сказками в стихах», «поэмами в сказочном роде», и воспринимались они преимущественно в категориях книжной культуры, получая оценки соответственно тогдашним литературным вкусам и нормам.

Настоящее знакомство с былинами началось в середине XIX века, с открытием живых очагов эпической традиции, когда выяснилось, что эти «гистории» и «древние стихотворения» в народном бытовании называются «ста́ринами» или «ста́ринками», поются в своеобразной манере и составляют органическую часть фольклорного эпоса. С этого времени книжное восприятие былин уступило место восприятию фольклорно-этнографическому, основанному на понимании глубокой специфичности их природы.

1

В отличие от литературного эпоса, создаваемого поэтами и предназначенного для книги, для чтения, русская народная эпическая поэзия — всегда поэзия песенная, она творилась, хранилась, воспроизводилась устным путем, в пении. Песенное начало в ней — исконное, заложенное в самых ее основах. Былинный текст не перекладывался на музыку (как это бывает с литературными произведениями), но рождался непосредственно в музыкальной форме — выпевался из уст сказителя в процессе создания, а затем — и при каждом новом исполнении. Утрата музыкального начала приводила к тому, что поэтический текст разрушался и превращался в текст прозаический: «ста́рина» трансформировалась в «бывальщину» — рассказ, лишенный первоначальной художественной силы и законченности. Художественная цельность, содержательная полнота, поэтическая развитость былины поддерживались единством словесного и музыкального начала. Современному читателю былинный текст открывается не в таком полном и естественном состоянии. По-настоящему былину надо слушать и «видеть» — так, как слушали и «видели» ее те, кому довелось застать живую традицию исполнения «ста́рин». Вот как описывают наблюдатели свои встречи со сказителями.

«Я улегся на мешке около тощего костра, заварил себе чаю в кастрюле, выпил и поел из дорожного запаса и, пригревшись у огонька, незаметно заснул. Меня разбудили странные звуки: до того я много слыхал и песен и стихов духовных, а такого напева не слыхивал. Живой, причудливый и веселый, порой он становился быстрее, порой обрывался и ладом своим напоминал что-то стародавнее, забытое нашим поколением. Долго не хотелось проснуться и вслушаться в отдельные слова песни: так радостно было оставаться во власти совершенно нового впечатления. Сквозь дрему я рассмотрел, что шагах в трех от меня сидит несколько крестьян, а поет-то седатый старик с окладистою белою бородою, быстрыми глазами и добродушным выражением в лице. Присоседившись на корточках у потухавшего огня, он оборачивался то к одному соседу, то к другому и пел свою песню, перерывая ее иногда усмешкою. Кончил певец и начал петь другую песню: тут я разобрал, что поется былина о Садке-купце, богатом госте. Разумеется, я сейчас же был на ногах, уговорил крестьянина повторить пропетое и записал с его слов... Много я впоследствии слыхал редких былин, помню древние превосходные напевы; пели их певцы с отличным голосом и мастерскою дикциею, а по правде скажу, не чувствовал уже никогда того свежего впечатления, которое произвели плохие варианты былин, пропетые разбитым голосом старика Леонтья на Шуй-наволоке».^[1]

А вот эпизод встречи П. Н. Рыбникова с Т. Г. Рябининым:

«Через порог избы переступил старик среднего роста, крепкого сложения, с небольшой седеющей бородой и желтыми волосами. В его суровом взгляде, осанке, поклоне, поступи, во всей его наружности с первого взгляда были заметны спокойная сила и сдержанность. «Вот и Трофим Григорьевич пришел», — сказал мне Леонтий... Он тут же стал мне сказывать о Хотене Блудовиче... Напев былины был довольно однообразен, голос у Рябинина, по милости шести с половиною десятков лет, не очень звонок; но удивительное уменье сказывать придавало особенное значение каждому стиху. Не раз приводилось бросить перо, и я жадно вслушивался в течение рассказа, затем просил Рябинина повторить пропетое и нехотя принимался пополнять свои пропуски. И где научился Рябинин такой мастерской дикции: каждый предмет у него выступал в настоящем свете, каждое слово получало свое значение».^[2]

В следующем описании очень рельефно представлена вся картина исполнения былины, включая поведение и сказителя, и слушателей, а кроме того — и момент состязания между исполнителями разного типа.

«„Вот едет Утка, едет“, — радостно кричали нам, указывая на лодку, везущую певца, которая быстро ныряла по серым волнам озера. Наши хозяева не менее нас ожидали удовольствия послушать пения былин... День был воскресный, и народу в деревне много. Горница быстро наполнилась народом... Вошел Утка, невысокого роста старик, коренастый и плечистый. Седые волосы, короткие и курчавые, обрамляли высокий красивый лоб; редкая бородка клинушком заканчивала морщинистое лицо, с добродушными, немного лукавыми губами и большими голубыми глазами. Во всем лице было что-то простодушное, детски беспомощное. Почванившись немного, Утка, ободряемый присутствующими, решился выпить рюмочку для голоса.

«Про кого же петь старинку тебе? — спросил он, сбрасывая с себя толстый, теплый армяк и откидывая немного назад свою голову. — Записывать станешь?» Старик уже пел былины Гильфердингу.

Утка откашлянулся — все тотчас замолкли. Утка далеко откинул назад свою голову, потом с улыбкой обвел взглядом присутствующих и, заметив в них нетерпеливое ожидание, еще раз быстро откашлянулся и начал петь. Лицо старика певца мало-помалу изменялось, исчезло все лукавое, детское и наивное. Что-то вдохновенное выступило на нем: голубые глаза расширились и разгорелись, ярко блестели в них две мелкие слезинки, румянец пробился сквозь смуглость щек; изредка нервно подергивалась шея.

Он жил со своими любимцами богатырями; жалел до слез немощного Илью Муромца, когда он сидел сиднем 30 лет, торжествовал с ним победу его над Соловьем-разбойником. Иногда он прерывал самого себя, вставляя от себя замечания.

Жили с героем былины и все присутствующие. По временам возглас удивления невольно вырывался у кого-нибудь из них; по временам дружный смех гремел в комнате. Иного прошибала слеза, которую он тихонько смахивал с ресниц. Все сидели, не сводя глаз с певца; каждый звук этого монотонного, но чудного, спокойного мотива ловили они.

Утка кончил и торжествующим взглядом окинул все собрание. С секунду длилось молчание, потом со всех сторон поднялся говор...

— Пожалуй, и сказка все это, — нерешительно проговорил один мужик.

На него набросились все.

— Как сказка? Ты слышишь, старина это. При ласковом князе Владимире было...

— На то и богатырь — ты что думаешь? Не то что мы с тобой — богатырь! Ему что? Нам невозможно, а ему легко...

Сказитель пришел из Мелентьева... старик высокий и худой, с длинными белыми волосами, с приветливым и умным лицом. Держался он спокойно и чинно... У него нет голоса, нет умения петь... — и он... рассказывает. Мерно и плавно, былинным слогом лилось повествование о Добрыне и о жене его Настасье Микулишне... Он ни разу не остановился, ни разу не пришлось ему подыскивать ускользнувшее из памяти слово...

— Хорошо говорит сказитель, нечего сказать, — хвалили мужики. — А все ж лучше старинку петь».^[3]

А вот впечатления М. Горького, услышавшего северную сказительницу Ирину Федосову в концертном зале Нижегородской выставки в 1896 году: «Давно я не переживал ничего подобного... Где-то сбоку открывается дверь, и с эстрады публике в пояс кланяется старушка низенького роста, кривобокая, вся седая, повязанная белым ситцевым платком, в красной ситцевой кофте, в коричневой юбке, на ногах тяжелые, грубые башмаки. Лицо — все в морщинах, коричневое... Но глаза — удивительные! Серые, ясные, живые — они так и блещут умом, усмешкой и тем еще, чего не встретишь в глазах дюжинных людей и чего не определишь словом...

раздается задушевный речитатив, полный глубокого сознания важности этой правды-истины и необходимости поведать ее людям. Голос у Федосовой еще очень ясный, но у нее нет зубов, и она шепелявит... Все смотрят на маленькую старушку, а она, утопая в креслах, наклонилась вперед к публике и, блестя глазами, седая, старчески красивая и благородная, и еще более облагороженная вдохновением, то повышает, то понижает голос и плавно жестикулирует сухими, коричневыми маленькими руками.

тоскливо молвит Добрыня, —

По зале носится веяние древности. Растет голос старухи и понижается, а на подвижном лице, в серых ясных глазах то тоска Добрыни, то мольба его матери, не желающей отпустить сына во чисто поле.

...Русская песня — русская история, и безграмотная старуха Федосова, уместив в своей памяти 30 000 стихов, понимает это гораздо лучше многих очень грамотных людей».^[4]

В наше время услышать былину можно лишь на немногих грампластинках и магнитофонных лентах. Отделенный от музыкальной фактуры и от непосредственной обстановки исполнения, былинный текст становится текстом книжным и конечно же немало теряет: исчезли голоса певцов, нет ощущения живого течения повествования, видимого воссоздания эпической истории, утрачена непосредственная реакция слушателей. Восполнить эти пробелы в какой-то степени удастся, если чтение былин будет основываться на отчетливом понимании их музыкальной природы и на знании органических связей с музыкой всей поэтики текста и его организации.

Специфический характер этих связей обусловлен тем, что севернорусские былины, представляющие собою наиболее древнюю и художественно совершенную форму русского эпоса, — в отличие от песен, — не имели «индивидуальных» для каждого произведения мелодий, но пелись на типовые напевы: сказитель обычно владел несколькими такими напевами, по которым исполнял весь свой былинный репертуар; таким образом, одни и те же былины разными певцами исполнялись на «свои» (то есть разные) напевы. Естественно, что разнообразие напевов и их ритмическая неоднородность обусловливали конструктивное варьирование былинного стиха, который — в рамках всего эпоса — сохранял единство лишь в общих принципах.^[5]

При пении былины сказитель лишь частично воспроизводил текст «по памяти», передавая заученные его части — и варьируя их, — но одновременно он как бы заново строил текст, опираясь на выработанные в ходе предшествующего обучения знания, правила, нормы. Основной единицей для него была стихотворная строка, которую он должен был уложить в соответствующий мелодический отрезок, а внутри ее определяющими были начало и конец. Вместе с тем воссоздание текста в процессе исполнения было ориентировано на гармоническую организацию строфем — стихотворных строк, связанных микротемой. Лексический набор строки, грамматическая ее структура, порядок слов при каждом новом исполнении не составляли чего-то абсолютно постоянного, певец мог их варьировать, опираясь на возможность выбора, подсказываемую знаниями эпоса и искусством сложения стиха. При этом сущность реализации микротемы оставалась неизменной, видоизменялись же ее конкретные формы. Т. Г. Рябинин, например, исполняя в разное время былину «Илья Муромец и Соловей-разбойник», постоянно варьировал отдельные стихи. П. Н. Рыбникову он пропел: «Потоптал и поколол силу в скором времени»; в записи А. Гильфердинга мы соответственно находим: «А й побил он эту силу всю великую». Следующий пример — более масштабного варьирования, когда сказитель меняет образное решение микротемы:

Конструктивная слаженность, относительная завершенность былинного стиха и строфем обеспечиваются формульностью былинного языка — наличием, даже преобладанием устойчивых стилистических сочетаний. Формулы характеризуются единством эпической выразительности, содержательности и ритмометрической организации; другими словами, формула приложима к выражению той или иной былинной микротемы и в то же время способна легко включаться в напевное развертывание стиха, а значит — при известной устойчивости — обладать возможностями варьирования. Например, формула, связанная с обозначением Киева, употребляется в различных вариациях: «стольный Киев-град», «красен Киев-град», «во славном городе во Киеве», «ко городу ко Киеву» и др. Формулы, относящиеся к князю Владимиру: «Славный князь Владимир стольно-киевский», «сударь ласковый Владимир-князь», «ко ласковому князю ко Владимиру» и т. д.

Из набора, из сочетаний и варьирования формул главным образом складывается былинный стих, а вместе с тем складываются и эпические описания событий, действий героев, их характеристики, портреты, разнообразные картины. Наличие художественных стереотипов — важнейшая особенность былинного стиля. Здесь весьма ярко обнаруживается принадлежность эпоса к искусству, основанному на принципах поэтики тождества. В отличие от книжной, литературной поэзии, где усилия автора направлены на то, чтобы избежать привычных, знакомых способов выразительности и образности, народный эпос строится на повторении и варьировании устоявшихся, знакомых, многократно повторенных ранее поэтических стереотипов.

В памяти сказителя существует обширный набор формул, необходимых для изображения известных ситуаций (седлание коня и выезд богатыря, поединки богатырей, приезд вражеского посла и предъявление ультиматума, сновидение и раскрытие его значения и т. д.), описаний (характеристика невесты, картины «чистого поля», пира в княжеском дворце), для передачи различных эпизодов и коллизий (встречи героев с противниками, с сужеными, княжеские поручения, грозные предупреждения и предзнаменования и др.). Помимо этого сказители время от времени используют описания или стереотипные эпизоды, органичные для одной былины и одного персонажа, в других былинах. Такого рода использования (подчас механические) в науке принято называть перенесениями (см. примеч. к отдельным былинам).

Наличие готового запаса описаний и формул обеспечивает стилевое единство и образную повторяемость в былинах, но при всем том отнюдь не приводит к схематизации и монотонности. Сила былинных стереотипов поддерживается их совершенным соответствием задачам эпического творчества, художественной законченностью, своеобразной чеканностью, истинной поэтичностью. С другой стороны, стереотип не превращается в нечто окаменелое, неподвижное, механическое, но обнаруживает неизменно свою живую природу, способность к варьированию, подчас довольно широкому, к взаимозаменяемости.

Хотя конструктивная роль отдельной строки в былине значительна, не менее важно то, что стихи связываются на отдельных отрезках текста единством построения — создаются смысловые и одновременно конструктивные блоки, и целый текст в исполнении искусных сказителей дает богатую картину движения, переходов таких стилистически организованных блоков. Вот один из примеров такого небольшого блока:

Небольшим изменением начальной части формулы (вместо «мог бы постоять один» — «мог бы поберечь») снимается возможность монотонности. Чувство меры, конструктивное чутье в высокой мере присущи певцам. Следующий пример показывает, как искусно плетутся переходы от одной пары стихов, конструктивно единых, к другой, третьей и т. д.:

Плавность переходов, поддержание симметрии в чередующихся стихах, искусность связок придают течению повествования особенную гармоничность.

Наличие повторов, синонимических пар (типа «поскакивал» — «попрыгивал»), распространенность некоторых описаний породили представление о якобы присущей былинам медлительности и описательной избыточности. На самом деле такое представление может возникнуть лишь при поверхностном чтении — и то только некоторых отрезков текста. По свидетельству собирателей, непосредственно слушавших былины, при пении ощущение неторопливости, замедленности не возникает, поскольку экспрессия живого исполнения, перемена интонаций голоса придают повествованию особенную выразительность и по ходу его меняют эмоциональную окраску. К этому следует еще добавить жесты и мимику исполнителя: былинный текст не просто пелся — он разыгрывался перед слушателями и зрителями.

Особо следует сказать о звуковой организации былинного стиха. Ее богатство и разнообразие в полной мере раскрываются нередко лишь в живом исполнении. Но вместе с тем есть тонкости, которые обнаруживаются только при внимательном филологическом анализе: хотя былинный стих творился как песенный, в нем безусловно есть элементы чисто поэтического порядка.

Как показал В. М. Жирмунский, в строении былинного стиха чрезвычайно существенную роль играет «эмбриональная рифма», являющаяся по своему происхождению «непроизвольным следствием ритмико-синтаксического параллелизма соседних строк или полустиший».^[6] Исследователь систематизировал и привел множество примеров различных видов рифмовки в былинах. Однако помимо рассмотренных им особенностей былине свойственны и другие эффективные способы звуковой организации и игры, о которых лишь частично можно говорить как о спонтанных. Постоянно встречаются, хотя и без видимой системы, но отнюдь не случайно, внутренние рифмы, звуковые повторы, аллитерация, ассонансные созвучия, игра слов. Можно утверждать, что мы имеем дело не с простыми совпадениями и что речь должна идти о «выборе» из известного фонда сочетаний, лексических единиц, синонимов такого варианта, который вызывает несомненный звуковой эффект. Вот наудачу подобранные примеры внутренней рифмы («точной» и «приблизительной»).

Пример «двойной» рифмовки:

Иные из былинных внутренних рифм словно предвосхищают приемы рифмовки позднейшей поэзии:

Звуковая инструментовка может захватывать весь стих:

Обратим здесь внимание на фонетические оттенки опорных элементов (а меня — аменька — аенки) и на дополнительные созвучия (мы — ме — маме). Другие примеры того же типа:

Выразительный пример звуковой игры словами:

Вполне обычна для былин звуковая игра «обратными» сочетаниями слогов: «Тут же ле быть да белой лебеди»^[19] (леб — бел — леб); «Кленова стрела лежит»^[20] (ле — ел — ле); «Стал отталкивать да кулаком грозить»^[21] (ал — ал — ла); «ведь десяточком»^[22] (ед — де); «Где лебедь белая»^[23] (де — ед); «Ино будет она»^[24] (но — он); «пламя машет»^[25] (ам — ма); «смерти предам»^[26] (ер — ре) и др.

2

Охарактеризованные выше общежанровые особенности былин, связанные с их музыкально-поэтической природой и получающие свое выражение прежде всего в стихе, в стилистике, в организации текста, находятся в сложных соотношениях с общежанровыми особенностями, со всей совокупностью художественного содержания былин, с их сюжетикой, персонажами, системой их образности.

Каждая былина — это вполне самостоятельное, законченное отдельное произведение со своей темой, своим сюжетом и своими героями, и прочтение ее требует соответствующего конкретного комментария — исторического, реального, поэтического. Прямо былины между собою чаще всего не связаны, даже те, в которых действуют одни персонажи (например, былины об Илье Муромце не могут быть поставлены во взаимную последовательность и сюжетную зависимость). Есть, однако, связи более существенные, разветвленные, глубинные: при всем различии конкретного содержания в былинах обнаруживается тождество сюжетных тем, ходов и мотивов, персонажей, пространственных и временны́х описаний, набора предметов (о тождестве способов описания и изображения уже говорилось). То, что в рамках отдельной былины может быть воспринято как ее индивидуальная принадлежность (ее герой, ее мотивы, ее картины), в контексте всего былинного эпоса обнаруживает типовой характер, повторяемость, сходство и аналогии, соотнесенность, включенность в единую систему тождеств. Существенные элементы художественного содержания былин принадлежат не каким-то конкретным текстам, но всей эпической системе.

В былинном эпосе мы имеем дело со специфическими именно для него типовыми событиями, типами героев, их отношениями, общественными, семейными и личными связями, нормами поведения, природной средой, набором предметов быта, вооружения, культурным фоном, пространственно-временны́м континуумом. Можно сказать, что эпическое творчество создало свой эпический мир: перед нами — сложная художественная конструкция, которая возникла на почве исторической действительности, но не может быть выведена из эмпирической реальности, ее социальной, бытовой, событийной конкретики. «Эпический мир» принадлежит народному поэтическому вымыслу, и ему органически присуще единство реального, исторического и фантастического, обыденного и необычайного, возможного и невероятного: все, что происходит в былинах, трактуется как в равной степени достоверное, происходившее когда-то на самом деле, исторически действительное. Былины создавались как правдивые повествования о прошлом, и именно так они воспринимались в народной среде, столетиями хранившей эпос.

Убеждение в правдивости былин, в реальности «эпического мира» не просто составляло основу восприятия эпоса народом, но являлось той эстетической доминантой, которая определяла сущность былин как художественного феномена. Читая былины, нам не нужно искать за ними какую-то иную реальность, соответствующую нашим знаниям древней истории Руси и нашим современным представлениям о том, что есть действительное. Попытки ученых подставить на место былинных ситуаций, конфликтов, персонажей, вещей, окрашенных яркой фантастикой, ситуации и конфликты, зафиксированные летописью, точно датируемые, найти для богатырей реальных прототипов между деятелями русской и зарубежной истории практически обречены на неудачу и теоретически несостоятельны: принципы летописного, археологического, этнографически точного воспроизведения жизни былине не свойственны. Равным образом нет никаких оснований рассматривать известные нам былины как произведения, явившиеся результатом эволюции исторических песен, якобы первоначально с точностью изображавших конкретные события истории. На самом деле исторические песни — особый жанр, появившийся в русском фольклоре много позже былин и знаменовавший новый этап фольклорного историзма.^[27]

Фантастика и вымысел — исконные и органические качества героического эпоса; фантастическое и реальное в нем — взаимопроникающие начала, одно невозможно отделить от другого, а в сознании певцов и вообще эпической среды никакого разделения здесь вовсе не существует. Такое взаимопроникновение придает былинам неповторимую семантическую и поэтическую окраску. Характерны в этом смысле пространственные описания, пейзажные картины, былинная география. Основная арена описываемых событий — Русская земля. Образ ее складывается из упоминаний широких полей, рек — Днепра, Дуная, Волги, Волхова, городов — Киева, Чернигова, Ростова, Мурома, Рязани, Галича... Упоминания княжеских теремов, крепостной стены в Киеве, улиц, церквей, мостов через Волхов, кораблей, плывущих из Ильмень-озера в море Веряйское (то есть Балтийское), — все они создают вместе картину Руси X—XIV веков. Но в эту реальность естественно и подчас незаметно вливаются мотивы и подробности, разрушающие видимость эмпирической достоверности и исторической точности. Во-первых, на «историческую» картину накладываются реалии, подсказываемые поздним опытом севернорусских певцов и характерные для Севера: поля, покрытые валунами, суровые скалистые берега северных морей, морские и речные каменные мели, лесные чащи северного типа. Во-вторых, вплетаются подробности, идущие из мифологического и сказочного мира: фантастический Буян-остров, зловещая река Смородина, отделяющая мир человеческий от мира «иного» и играющая таинственную роль в судьбах персонажей; неведомо где стоящие Леванидов крест, Алатырь-камень; горы на пути к Киеву, сходящиеся и расходящиеся перед героем. И реальные города — Киев, Галич, Новгород — не остаются свободными от фантастических или просто вымышленных подробностей (например, небывалые терема, в одну ночь поставленные Соловьем Будимировичем в Киеве, необыкновенно роскошный городской быт Галича в былине о Дюке и др.). В-третьих, наконец, эпос делает исторические пространства Киевской Руси ареной таких событий, которые в реальной истории не могли происходить: поединки богатырей с чудовищами, со змеями; волшебные, колдовские превращения; странствия героев в подземный мир, встречи их с фантастическими существами и др.

В изображении других земель, куда являются герои или откуда приходят их противники либо гости, столь же очевидно переплетение реальности с фантастикой — весьма смутны понятия о местоположении этих земель, о расстояниях и путях к ним. Эпическая география носит преимущественно типовой характер. Это значит, что, хотя отдельные города, реки, страны названы правильно, в былинах они выступают не в своем реальном значении, а в значении вполне условном, несут некую постоянную семантическую нагрузку, которая определяет подробности их изображения. Киев в былинах выступает центром русской государственности («стольный Киев-град»): к нему стягиваются все политические события, отсюда отправляются на подвиги богатыри; Киев оказывается объектом вражеского нашествия, и спасение Киева от татар означает полную победу Русской земли над захватчиками. Татарское нашествие в былинах связано только с Киевом. В былинном Новгороде столкновений внешнеполитического порядка вообще не происходит — здесь кипят внутренние страсти, город раздирают социальные конфликты, а слава его — это слава богатейшего торгового центра. Другие города — Муром, Ростов, Рязань — входят в эпос лишь как места рождения выдающихся богатырей. Чернигов — город, который походя освобождает Илья Муромец; туда же направляется за невестой Иван Годинович. Галич — соперник Киеву в богатстве, в комфорте городского быта. Типовой характер носят и названия чужих земель: Золотая Орда — не просто монголо-татарское (в былинах — татарское) государство, но вообще вражеская земля, откуда Киеву грозит постоянная опасность; ее ликвидируют богатыри, вынуждающие татарского царя платить Владимиру дань. Местоположение ее совершенно неопределенно — она появляется ситуативно. Со своими постоянными значениями живут в былинах «Индия богатая», «Корела упрямая», «горы Сорочинские» и др.^[28]

С постоянными эпическими значениями выступают этнонимы. В былинах упоминаются сорочина, алюторы, а рядом с ними — калмыки и черкесы, — они одинаково условны, так как здесь имеются в виду некие этносы, с которыми богатырям изредка приходится сталкиваться, но которые особой опасности не представляют. В обозначении главных эпических врагов и в их характеристиках типовое выражение получил исторический опыт народа, пережившего монголо-татарское нашествие, и вместе с тем обобщились впечатления разных эпох от столкновений с иноземными врагами (со степью). Былинные татары, татарские цари и царевичи, военачальники, богатыри-нахвальщики, послы, какие бы имена они ни носили (в большинстве своем эти имена заключают оттенок нарицательный), не могут быть возведены к конкретным персонажам летописной истории, выступая в обобщенно-типовом обличье.

Русский эпос не знает ни поражений русских войск, ни захвата городов татарами, ни следовавшего за нашествием ига. Он знает и утверждает одну господствующую ситуацию, которая предстает в различных вариациях: нашествие татар, рисуемое как исключительное по размаху, грозящее страшными бедами Русской земле, получает полный и решительный отпор, богатыри одерживают безоговорочную победу. Опыт народа, перенесшего иго, находит как будто косвенное отражение в тех эпизодах былин, где излагаются татарские угрозы и требования. Но то, что реально произошло в середине XIII века на Русской земле — сожжение городов, разрушение государственности, увод в рабство массы людей, обложение данью, — в былинах изображено как преодоленная опасность. В этой эпической ситуации наглядно проявились характерные особенности былинного историзма; героический эпос не воспроизводит реального хода истории, а конструирует свою историю, со своей логикой, своими законами и своими событиями. Если отдельные факты попадают в эпос, то они подвергаются здесь переплавке в соответствии с общими идейно-эстетическими принципами.

Наиболее впечатляюще своеобразие былинного историзма нашло выражение в образах богатырей. В эпических событиях богатыри занимают ключевые позиции, основная масса былин — это сказания о богатырях, их подвигах и приключениях. Между тем богатыри как персонажи и богатырство в целом как феномен эпической истории принадлежат сфере народного вымысла, вырастающего, с одной стороны, из предшествующих традиций фольклорно-мифологического творчества, а с другой — из исторического опыта народа в политической и социальной борьбе. Попытки исследователей установить прямые связи богатырей с конкретной действительностью Киевской Руси наталкиваются на непреодолимые препятствия; в лучшем случае им удается заметить совпадения имен богатырей с именами лиц, упомянутых в летописях, и указать на отдельные, сближающие их детали. Так, известно, что имя Добрыни носил киевский воевода X века, дядя князя Владимира Святославича. Согласно летописи, этот Добрыня участвовал в насильственном крещении новгородцев, выполнял от имени князя Владимира роль свата к полоцкой княжне Рогнеде, участвовал в походах, где играл важную роль. Сопоставления летописных подробностей с былинными мотивами позволяет — не без натяжек, впрочем, — допустить, что единичные факты биографии исторического Добрыни могли отозваться в былинных повествованиях о его эпическом тезке, но не более того. Важнейшие черты Добрыни-богатыря, слагаемые его биографии (рождение, женитьба, первый подвиг, основные деяния) принадлежат эпическому творчеству, которое шло своим путем. То же самое относится и к другим былинным героям — к Илье Муромцу, Алеше Поповичу, Дунаю, Василию Буслаеву, Василию Игнатьевичу и т. д.

Создание образов богатырей как художественных типов, широкая реализация народных представлений о богатырстве как историческом феномене, не имеющем непосредственных аналогий в реальной истории, принадлежат к величайшим достижениям русского фольклора. Здесь сразу же следует заметить, что герои типа богатырей и представления, аналогичные идее богатырства, хорошо известны эпическому творчеству других народов: в параллель к былинам о богатырях можно назвать южнославянские песни о юнаках, якутские олонхо о древних богатырях, родоначальниках и защитниках племени айыы аймага и ураангхай саха, алтайские героические сказания об алыпах, среднеазиатские поэмы о батырах, бурятские улигеры о баторах, эпические песни и сказания других народов Азии, Африки, Южной Америки, Океании.^[29] К этому перечню следует подключить памятники книжного эпоса, в основе которых лежит устная народная эпическая традиция, — древнеиндийские «Махабхарату» и «Рамаяну», древнегреческие «Илиаду» и «Одиссею», древнегерманскую «Песнь о Нибелунгах», древнескандинавскую «Эдду», старофранцузскую «Песнь о Роланде» и многие другие.^[30]

Сравнительное исследование памятников мирового эпоса позволяет вынести принципиальные суждения относительно героев русских былин. Такие характерные черты богатырей, как чудесное рождение (Волх Всеславьевич) или чудесное обретение силы, здоровья (Илья Муромец), необыкновенно быстрый рост, богатырское детство (Волх, Василий Буслаевич), предуказанность подвигов, совершаемых героем (Илья Муромец, Добрыня, Козарин), владение чудесным конем (Илья Муромец, Иван Гостиный сын) или чудесными предметами (Дюк Степанович), получение даров и благ от мифологических персонажей (Садко), вещие знания, которыми владеют богатыри, а чаще — их матери, связь смерти богатыря с возникновением реки (Дунай) и другие, обнаруживают многочисленные аналогии с персонажами архаического эпоса, непосредственно выросшего из мифологии. Герои архаических сказаний выступали в качестве родоначальников и защитников своего племени от чужих племен и от существ из «иного» мира (подземного, например), бились с чудовищами, змеями, в итоге борьбы устраивали благополучную жизнь своего этноса. Фантастическое начало в их изображении решительно преобладало. Образы русских богатырей — дальнейшее развитие этой традиции в новых исторических условиях и применительно к этнической специфике. Можно предположить с достаточными основаниями, что у древних славян был героический эпос архаического типа с героями, близкими к тем, какие нам известны по якутскому, алтайскому, бурятскому эпосу. В исторических условиях распада родовых отношений, становления классового общества, создания ранних государств и борьбы с внешними врагами этот старый эпос трансформировался в эпос нового типа (в современной науке его принято называть «классическим»).^[31] При этом существенной перестройке подверглись образы богатырей, сложился новый тип былинного богатыря, в котором, однако, сохранилось немало традиционного — в более или менее преобразованных формах. Так, от старого эпоса перешли представления о непомерной физической силе и связанных с нею возможностях богатырей, однако сила эта одновременно получила ограничения. Ближе всего к прежним мифологическим героям стоят Святогор и Волх: первый — как великан, которого не носит земля, второй — как волшебник, обладающий даром оборотничества и колдовскими способностями. Илья Муромец внешне ничем не отличается от обыкновенных людей, а в сравнении с Идолищем он выглядит совершенно заурядным. Сила его (как и других киевских богатырей) — ситуативного порядка: она проявляется в моменты наивысшего напряжения, в острых критических ситуациях, но может как бы исчезать (ср. эпизоды: Илья Муромец в плену у татар, Илья в заточении у князя и др.). Тем самым эпос по-своему подчеркивает вполне человеческую природу богатырей. Наполняются новыми значениями, новым социальным и нравственным смыслом и другие традиционные качества архаического героя: вещее знание превращается в нравственную убежденность — богатыри в своих поступках руководствуются присущим им чувством долга, осознанной ответственностью перед «своим» миром; мотив предуказанности уходит в подтекст, а на первый план выдвигаются богатырская смелость, готовность безоглядно вступить в борьбу за правое дело, уверенность в победе и дерзкое пренебрежение опасностью. «Врожденные» способности и возможности все более уступают место приобретенным, воспитанным. Существенно новыми оказываются социальные характеристики, так или иначе входящие в систему описания богатыря. Илья Муромец — «главный» в ряду киевских богатырей — по происхождению крестьянин. В эпосе он выступает носителем патриархальной народной морали в соединении с сознанием общерусских интересов: забота о спокойствии родной земли для него превыше всего, этим он и руководствуется в своем поведении; смелость его не знает пределов, но она начисто лишена чего-либо показного, суетного. Битва, кровопролитие для него — лишь необходимость; он всегда стоит за правду и из-за этого вступает в конфликт с князем. Положение Ильи Муромца в былинном Киеве не соответствует никаким реально-историческим отношениям: его нельзя отнести ни к дружинникам, ни тем более к господствующим верхам, но и трудно рассматривать «просто» как горожанина или крестьянина. Его часто называют «старым казаком»: в этих словах, которые могли прикрепиться к богатырю не ранее конца XVI — начала XVII века, своеобразно преломились представления об Илье Муромце как вольном человеке, казачьем атамане, обладающем силой, не зависимой от княжеской ли, царской ли, ханской власти.

Бо́льшую часть подвигов (победа над Соловьем-разбойником, Идолищем, расправа с разбойниками, с волшебницей и др.) он совершает по собственной инициативе. Он возглавляет богатырскую заставу, охраняющую подступы к Киеву. Как и другие богатыри, он время от времени выполняет княжеские поручения. На примере Ильи видно, что богатыри не служат в собственном смысле этого слова князю, они относительно свободны в своих поступках, хотя в каких-то ситуациях воля князя для них непререкаема. Илья Муромец — опора безопасности Киева. Врагам известно, что в его отсутствие Киев беззащитен. Илья Муромец организует и обеспечивает оборону города и разгром татар. Все это заставляет идентифицировать богатыря не с какой-то конкретной социальной силой Киевской Руси, тем более не с конкретными лицами, а с идеальными представлениями народа о силах, заключенных в нем самом и воплощаемых в персонажах, где слиты мифологические традиции с реальным историческим и социальным опытом и с оптимистической верой в торжество справедливости.

Богатырь, будучи обобщением грандиозного масштаба, дан вместе с тем в подчеркнуто индивидуальном обличье, как конкретный исторический персонаж — со своей родословной, неповторимыми моментами биографии, особенностями поведения. Если эпическое творчество при этом использует какие-то исторические реалии, то меньше всего оно заботится о сохранении их контекста и их достоверности. Реалии растворяются в сфере вымысла. Более того, эпос сам конструирует различные «реалии», как бы документируя те или иные ситуации. Таковы, например, повторяющиеся указания на происхождение Ильи из Мурома, Добрыни — из Рязани, Алеши — из Ростова, Дюка — из Галича, Чурилы — из Сурожа и др. Возможно, что за некоторыми такими приурочениями стоят древние местные предания, но принципиальное значение имеет тот факт, что «местные» богатыри входят в состав киевского богатырства, совершают подвиги во имя всей Русской земли.

Специального вниманиязаслуживают имена былинных персонажей. Многие из них кажутся странными и непривычными. Ряд имен принадлежит к так называемым некалендарным, восходящим к общеславянской основе или заимствованным и, видимо, широко употребимым в древнерусском обиходе (Добрыня, Ставр и др.). Несомненно, в былинных именах были заложены и нарицательные значения, позднее в большинстве утраченные: имя заключало в себе элемент характеристики. Отсюда, например, имя Дюка исследователи возводят к украинскому «дук» — богач, вельможа, в имени Хотена усматривают значение «желанный» или «единственный» сын у матери, в имени Чайны (невеста в былине о Хотене Блудовиче) — значение «чаянная» или «любимая» дочь. Обращает на себя внимание также известное однообразие отчеств богатырей: повторяются отчества — Иванович, Степанович, Годинович.^[32]

Можно заметить, что социальные характеристики богатырей не отличаются постоянством и определенностью, подвержены ситуативным влияниям. Социальную остроту получают столкновения богатырей с князем и его окружением. Владимир — один из центральных типовых персонажей былин; он переходит из сюжета в сюжет с некоторым набором постоянных качеств: он воплощает русскую государственность, власть; вокруг него концентрируются политические коллизии. С точки зрения сюжетных построений роль Владимира велика в завязках и развитии событий, хотя сам он предельно пассивен и в былинах почти никогда не покидает своего дворца. В отличие от подавляющего большинства былинных персонажей князь Владимир рисуется неоднозначно: отношение творцов эпоса к нему достаточно противоречиво. Наряду с признанием его высокого положения и даже элементами идеализации в его характеристику постоянно входит указание на слабость его как правителя и нравственную нестойкость. Практически былинный князь не обладает никакой реальной силой — он может рассчитывать лишь на богатырей (то есть силу идеальную), в отсутствие которых он просто беспомощен. Его постоянное придворное окружение — «бояре толстобрюхие», «князья-бояре», опорой Киеву они служить не могут, ибо готовы на измену и озабочены своими корыстными целями. Беспомощный правитель, Владимир трусоват, а моментами и жалок. Он способен на несправедливость, вероломство и неоправданную жестокость, причем чаще всего жертвами его нечестных поступков оказываются богатыри. Так возникает в былинах коллизия «герой — князь», разрешающаяся либо прямым торжеством героя и посрамлением князя, либо гибелью героя, которая одновременно утверждает его нравственное величие и обнажает аморальность княжеской позиции. Именно в таких ситуациях с особенной отчетливостью проступает народное начало в былинах, торжество народных социально-нравственных оценок.

Несомненно, что в былинном Владимире нашли отражение исторические реалии, связанные с личностью Владимира Святославича и с другими князьями, носившими имя Владимир, но они подверглись эпической обработке в духе общей исторической концепции эпоса и в переосмысленном виде нашли себе место в типовой характеристике. Эпический образ князя, видимо, сложился не сразу. Исследователи находят в нем черты поздние, подсказанные народными впечатлениями, далеко выходящими за пределы Киевской Руси. Как бы то ни было, образ этот — обобщение значительного масштаба (проблема народа и власти в эпическое время).

Образы врагов также представляют сплав вымысла, идущего от традиций эпической архаики, мифологии и от исторических впечатлений и переживаний народа. Былины знают несколько типов врагов. Первый — это чудовище с бо́льшими или меньшими антропоморфными признаками: Змей, Змей Тугарин, Идолище, Соловей-разбойник. Первоначальная принадлежность их к мифологическому эпосу неоспорима. В мифологии и архаическом фольклоре народов мира змеи, чудовища выступают как существа, враждебные людям, «хозяева» природы, стихий, охранители гор, водных пространств, лесов, обитатели подземного или подводного мира; им приносятся жертвы, они похищают людей, преграждают дороги, требуют дань и т. д. Борьба с ними входит в круг деяний мифологических культурных героев. Былины сохранили следы таких архаических представлений и мотивов (см. примеч. к отдельным былинам). Внешне эти персонажи изменились мало: фантастический облик, гиперболические размеры, парадоксальное сочетание звериного и человеческого, конечно же, пришли из традиции. Принципиально изменились их роли, характер их дел, зла, ими причиняемого: они выступают как исторические враги Русской земли, Киева, государства, княжеской власти, народа, как захватчики и насильники. В мифологическом эпосе персонаж, подобный Соловью, сидящему на семи дубах, был скорее всего «хозяином» леса и стражем на границе, отделявшей мир этноса от мира «иного». В былине Соловью приписывается роль разбойника, препятствующего нормальным внутренним связям между областями Русской земли. Идолище или Тугарин, захватившие Киев и бесчинствующие в нем, выступают как внешние враги государства, чужеземцы; в ряде случаев возникают ассоциации их с татарами. Однако нет оснований искать к ним конкретные параллели в летописях. Мифологические персонажи приходят в классический эпос, не теряя до конца прежних своих очертаний и функций. Не включаясь в полной мере в реальную историю Киева, они приобретают историческое обличье, как бы поселяются в новой исторической обстановке и естественно «приноравливаются» к ней. Былинный змей, подобно своим мифологическим предкам, похищает женщин, но теперь жертва его — племянница князя. Конфликт получает значение государственного; богатырь, выручая девушку, исполняет подвиг общегосударственного порядка. Так история и мифология составляют нерасчленимый сплав.

Ближе к реальности стоят враги второго типа: татарские цари и царевичи, военачальники, послы, воины не имеют явной мифологической окраски, хотя тенденция сблизить их с миром мифологических врагов просматривается. Все же на первом плане в изображении их историческое (в эпическом смысле) начало. Характеристики их однозначны: враги намерены уничтожить Русскую землю и поработить народ; они самонадеянны и беспощадно жестоки. До известного момента они очень сильны, но поражение обнаруживает их слабость и выявляет в них смешное. В изображении татар как исторической силы соединяется трагическое и сатирическое.

В именах татарских властителей пытаются уловить связь с конкретными лицами и событиями — иногда не без некоторых оснований (Батыга Батыгович — Батый), чаще — с большими натяжками (Калин-царь — река Калка). Между тем былинный эпос меньше всего фиксирует внимание на летописной конкретике. Былинные имена — способ эпической индивидуализации врага, которая больше никак не осуществляется. Выбор или придумывание имен подчинялись художественным задачам. Заметим здесь, кстати, что в этом выборе свою роль играли, во-первых, выразительность, содержательность слова, взятого для имени (ср. Скурла, Кудреванко-царь, Батыга Батыгович и др.), и, во-вторых, требования былинной просодии: надо было, чтобы имя (имя с отчеством или с прозвищем) образовывало формулу, легко укладывавшуюся в стих — и не только в именительном падеже, но и в косвенных, свободно допускало присоединение эпитетов, согласовывалось с другими формулами и т. д.

За вычетом имен богатырей, которые, как правило, прикреплены к главным персонажам, большинство имен второстепенных персонажей, эпизодических лиц, в том числе и татарских предводителей, имеет типовой характер, прилагаясь к персонажам с сюжетными ролями (имена жен, матерей, слуг, товарищей богатырей).

Татары как исторические враги в былинах перекрыли и вобрали все другие впечатления от столкновений с различными противниками Руси и приобрели характер эпически типовой, исторически обобщенный. Перед нами — частное, хотя и весьма значительное, проявление общих закономерностей былинного историзма.

3

Все, что описывается в былинах, — люди, их отношения, события, предметы, места действий, — описывается неизменно в связи с сюжетом, «внутри» сюжета. Через развертывание сюжета получают завершенную характеристику персонажи, вырисовываются социальные и бытовые обстоятельства происходящего, раскрывается сущность конфликтов. Эпический сюжет заключает в себе концепцию действительности в каком-либо одном из ее существенных аспектов. Хотя у каждой былины — свой сюжет, с присущими ей конфликтами, составом персонажей, ходом событий, финалом и т. д., поэтика тождества сильнейшим образом дает себя знать в общих законах эпической сюжетики, в специфических правилах сюжетообразования, в принципиальной повторяемости сюжетных элементов.

Наиболее очевидной специфической особенностью героического эпоса является сравнительно строгое ограничение сюжетной тематики: существует некоторый набор эпических сюжетных тем, за пределы которых былинное творчество не выходит. В этой книге представлен почти полностью сюжетный состав былин, и можно вполне определенно выделить основное ядро их сюжетных тем: «гибель старших богатырей и смена богатырских поколений»; «чудесное рождение, богатырское детство и первые подвиги героя»; «богатырский поход в чужую землю»; «змееборство»; «борьба с чудовищем»; «оборона города»; «разгром вражеского нашествия», «поединки с вражескими богатырями», «освобождение полона», «освобождение героя из плена»; «похищение жены героя и борьба с похитителем»; «встреча и поединок отца с сыном», «встреча и поединок братьев»; «героическое сватовство», «добывание суженой», «борьба героя-жениха с претендентом», «борьба с женой-предательницей», «муж на свадьбе своей жены»; «эпические состязания».

Набору сюжетных тем соответствует набор былинных мотивов — элементарных художественных единиц, в которых обобщены в виде стереотипов распространенные в эпосе ситуации, коллизии, эпизоды. Их также ограниченное число, и из них можно составить сравнительно исчерпывающий перечень. Собственно, всякая былина представляет собою конкретную реализацию одной или нескольких из перечисленных тем на основе повествования, организуемого преимущественно с помощью мотивов и блоков мотивов.

Указанный набор тем накапливался в эпическом творчестве постепенно, сюжетный фонд классического эпоса обогащался особенно за счет «исторических» тем, в конце концов приобретя относительную устойчивость и закрытый характер. Известные нам попытки сказителей XIX—XX веков расширить его за счет былинной обработки сказок, преданий, книжных сюжетов и даже современной истории обнаруживают свою неорганичность и искусственность. Собственно говоря, все классические фольклорные жанры имеют свой сюжетно-тематический фонд, сложившийся в ходе многовекового творчества, и, следовательно, былинный эпос подчиняется здесь общим законам фольклора.

Эпические сюжеты, то есть конкретные национальные разработки одних и тех же тем, обнаруживают в масштабах мирового эпического творчества значительное взаимное сходство и даже ряд явных совпадений. До недавнего времени ученые склонны были объяснять это явление заимствованием: считалось, что сюжеты передаются от одного народа к другому, «странствуют», усваиваясь и приспособляясь. Однако, хотя роль межэтнических контактов и нельзя вовсе сбрасывать со счетов, не они определяют сходство и совпадения, которые носят универсальный характер, захватывая эпическое творчество всех регионов мира. Заимствованием невозможно объяснить, например, не только наличие общей темы «муж на свадьбе своей жены», но и характер ее разработки в эпосе древнегреческом, славянском, среднеазиатском и в мифологических сказаниях папуасов Новой Гвинеи. Сходство подобного рода обусловливается не случайностями заимствования, а общими закономерностями эпического творчества: тем, во-первых, что сюжетный фонд героического эпоса всех народов восходит своими истоками во многом к эпосу архаическому, а через него — к мифологии, представляющей общую универсальную систему; во-вторых, героический эпос всех народов един по своей идейной направленности и связан с принципиально одними и теми же сторонами народной жизни и истории; в-третьих, эпическому творчеству присущи общие художественные закономерности, принципы, этапы исторического развития, то есть единая типология.^[33]

Замечательно при этом, что в рамках относительного единства, жестких ограничений и стереотипии эпос каждого народа представляет глубоко самобытное художественное явление, широко и полно выражающее народные идеалы и реальный исторический, социальный опыт. Столь же замечательно, что в рамках одной национальной традиции эпическое творчество обнаруживает способность к многократному художественному развертыванию традиционных сюжетных тем, ко все новым их разработкам в связи с вновь возникающими художественными задачами. Можно сказать, что в эпических темах как бы изначально заложены богатые возможности их творческого обогащения, передачи развивающегося исторического опыта, подключения новых социальных и бытовых моментов.

Былины представляют особый тип поэтического творчества: они не сочиняются заново на материале самой жизни с использованием традиции, но создаются путем преобразования предшествующих традиций, в результате их встречи с новой действительностью. Совершается не сочинение нового, но трансформация старого, насыщение его новыми элементами и идеями. Старое одновременно преобразуется, переосмысляется, остается в прежнем состоянии, оставляет отдельные следы. В свою очередь новое непосредственно выступает в былине, но также и поглощается старым, включается в традицию, окрашивается ею. Создается своеобразный сплав традиционного и нового, при их взаимном проникновении и взаимодействии.

Былинный сюжет — даже в пределах одного текста — дает нам картину движения, эволюции и трансформации, на нем лежит печать сложных внутренних преобразований, которые вносят в него существенные противоречия, неясности, элементы загадочности. Сюжет нередко движется как бы в двух планах: первый план — это «прямой» рассказ о происходящем, столь же прямо мотивированном, о поступках героев, как будто вполне ясных. Второй план скрыт, но наличие его ощутимо в эпизодах, которые не объяснить из первого плана, в ситуациях, плохо мотивированных либо не мотивированных вовсе.

В былине о Садко первый план — историко-бытовой: богатый новгородский купец отправляется с товарами за море, плывет маршрутом, который можно прочертить на карте; буря напоминает плывущим, что необходимо принести жертву морскому царю, и жребий достается самому Садко. До сих пор все повествование идет вполне реалистично, но с момента попадания Садко на дно морское первый план приобретает фантастический характер. Если следовать ему, то весь рассказ о пребывании Садко у морского царя воспринимается как сказка, плохо связанная с предшествующими эпизодами. Между тем отдельные намеки, подробности, сохраняющиеся в тексте, и особенно — сравнительно-типологический материал (сходные или аналогичные ситуации известны по другим эпическим памятникам) позволяют обнаружить второй, глубинный план содержания, согласно которому Садко — вовсе не жертва, а мифический жених, отправившийся в поисках суженой в «иной» мир, где он должен пройти брачные испытания. Согласно прямому рассказу, Садко до поры не подозревает о том, что он жених, ему грозит вечное пребывание на дне морском, если он ошибется в выборе невесты, но благодаря чудесной помощи он делает верный выбор, позволяющий ему вернуться домой. Как видим, сюжет дает весьма сложное переплетение мотивировок, которые противоречат одна другой, отменяют одна другую и вместе с тем вполне уживаются в пределах одного сюжета. Все дело в том, что одни мотивировки живут на поверхности повествования, а другие уведены в подтекст. Пример с Садко показателен для былин: всякий раз, когда в той или другой былине встречаются неясности, противоречия, недосказанности, необъяснимые ситуации, это означает, что в движении сюжета произошел сдвиг, что перед нами — след предшествующей традиции и пути к его пониманию идут через подтекст, который может быть раскрыт сравнительным анализом соответствующих мотивов.

Большинство их обладает устойчивыми значениями, как прямыми, так и кодовыми. Так, брачная поездка героя может быть описана прямо (поиск суженой), но и представлена мотивом охоты (жених — охотник, невеста — лань, лебедь), торговой поездки (жених — богатый купец), предложения чудесной постройки. Ключ к такому пониманию мотивов дает отчасти контекст той или другой былины, а отчасти — сравнение их со свадебными обрядами и песнями. Мотив зловещего сновидения в общем контексте значит многое: герою пересказывают сон, грозящий ему бедой, но он отвергает его. Это можно истолковать и как безоглядную решимость богатыря выполнить порученное дело, и как «знание» им предуказанности подвига и благополучного исхода борьбы, и как пренебрежение предсказанием. Другими словами, мотивы не просто средство развертывания повествования о происходящем, но они несут значения, связанные с раскрытием глубинного смысла событий, с характеристикой и оценкой поведения героев. В этом отношении мотив — важнейший художественный элемент эпоса.

В былинах мотивы нередко образуют своего рода блоки. Так мотив пира в княжеском дворце тянет за собою мотив чьего-либо хвастовства, или княжеской жалобы на беду, на отсутствие чего-то, или мотив княжеского обращения к собравшимся с просьбой выполнить поручение. В зависимости от того, какой из этих мотивов дан в былине, возникает следующий мотив (ответ на хвастовство, указание на выход из положения или как добыть князю желаемое, как и кем может быть исполнено поручение и т. д.). В виде блока мотивов описывается поединок богатыря с врагом: противники встречаются как равные, бьются одинаковым оружием, сменяя его; наконец, вступают врукопашную, и враг начинает одолевать богатыря, но тот в последний момент или получает чудесную поддержку, или вспоминает о неиспользованном оружии и переламывает ход борьбы в свою пользу. В тех случаях, когда борются родственники, не подозревающие о своем родстве, следуют еще дополнительные мотивы расспросов поверженного богатырем и взаимного узнавания. Можно сказать, что повествование в былинах движется закономерной последовательностью как отдельных мотивов, так и целых блоков. Сюжеты внешне строятся на неожиданных ситуациях, и это создает длительное напряжение (аудитория, даже много раз слышавшая былину, находится в состоянии обостренного внимания и ожидания развязки), но внутренне они развиваются по принципу предсказуемости, поскольку каждый новый мотив так или иначе подготовлен предшествующим, «задан» им. Поэтика эпического сюжета строится на сложном взаимодействии неожиданного и предсказуемого. В былинном творчестве наблюдается тенденция к усилению неожиданного в развязках. Это проявляется особенно в былинах, оканчивающихся гибелью героев. Как известно, нормой для эпоса является победа героя, преодоление им всех препятствий и благополучное возвращение. Трагические развязки воспринимаются как нарушение нормы (гибель богатырей в версиях «Камского побоища», смерть Сухмана и Данилы Ловчанина, гибель Василия Буслаева). Во всех этих случаях происходит не просто сюжетный сдвиг, замена мотива «победного» мотивом поражения — изменения происходят в самой концепции богатырства: эпический герой, успешно противостоящий прямому врагу, открытому злу, чужой силе, терпит поражение в столкновении со злом прикрытым, с криводушием, с непонятными силами судьбы.

Одна из главных особенностей былинных мотивов — их обобщенно-художественная природа. В основе мотивов лежит преобразованный коллективной фантазией, обработанный специфическим былинным языком социальный, исторический, культурно-бытовой опыт народа. Обобщения неизменно окрашены условностью, фантастикой, идеальным началом, поскольку суть эпоса — не в реальном воспроизведении действительного, а в воплощении эпического героического идеала. Соотношение реального и условно-эпического можно хорошо показать на примере мотивов сватовства. Целый ряд типовых мотивов может быть сопоставлен с нормами брака и свадьбы в родовом обществе и в патриархальной среде. Справедливо указывают, например, что мотив поисков суженой («единственной») за пределами своего микромира в конечном счете воспроизводит нормы экзогамного брака (то есть совершаемого только между членами разных родов), которые предусматривали выбор жены в строгих пределах. Эпические мотивы брачных испытаний также в основе своей связаны с правилами свадебного обряда. Мотивы борьбы героя-жениха с представителями рода невесты отражают и реальные коллизии действительности и особенно некоторые моменты обряда. Аналогии можно было бы продолжить, но следует сразу же обратить внимание на резкие несоответствия между схожими внешне эпическими мотивами и реальностью жизни и обряда. Главное несходство состоит в том, что в былинах (как и в эпосе других народов) сватовство из нормального, благополучно завершающегося действия, сопровождаемого обрядовой игрой, превращается в героическое событие, где жених не играет, а ведет напряженнейшую борьбу, проливает кровь, совершает поступки, в реальности невозможные. То, что в обряде выступает в порядке поэтической метафоры, в эпосе принимает вполне материальный облик: жених действительно выстраивает за одну ночь терема, бьется с претендентами, спасает суженую от похитителей и т. д.

Приведенный пример до известной степени типичен для эпоса: в нем неизменно на первый план выступают конфликты, оказываются в непримиримом противостоянии враждебные силы, герой проходит множество жестоких испытаний, проявляет максимум способностей, обнаруживает возможности и силы, которыми никто больше не располагает, побеждает в физическом и нравственном смысле, причем победа его неизменно служит общей пользе — она добыта ради благополучия народа, земли, семьи. Былинные сюжеты от начала до конца строятся с ориентацией на раскрытие смысла, характера конфликта, на утверждение торжества героя.

Условность как один из принципов былинной сюжетики выражается в подчеркнутом несоответствии сюжетных ситуаций, мотивов ситуациям реально-бытовым. На такой условности, например, строится вся та часть былины о Ставре Годиновиче, где князь Владимир пытается установить, верны ли утверждения его дочери, что сватающийся к ней чужеземный жених — на самом деле женщина.

В сущности, любой мотив в былине условен, то есть не соответствует эмпирической реальности. Конечно, характер таких несоответствий различен. Например, условность мотивов, связанных с приходом татарского посла к князю, с предъявлением им ультиматума и т. д., относительна: мы можем говорить, что в данном случае историческая реалия получила эпическое выражение, при котором многие подробности ушли, многое было сжато, но самая суть коллизии сохранилась. В других случаях имеет место условность фантастическая (действие на киевлян свиста Соловья).

Особенно показательна условность в изображении поведения людей в известных ситуациях: татарский царь доверяет Василию Игнатьевичу свои войска, причем делает это трижды; князь Владимир отправляется в кабак, чтобы привлечь к борьбе с татарами богатыря-пьяницу; татарский царь, чтобы вернуть дань, садится с русскими послами за шахматную доску... Следует подчеркнуть, что имеет место не просто нарушение правдоподобия обстоятельств, но что в былинах им последовательно противостоят ситуации, мотивы, поведение, эпически организованные, эпически осмысленные, заданные.

Условность и фантастика ведут нас в специфический эпический мир, где господствуют свои представления о действительном, возможном, должном, свои отношения и нормы, свой язык общения. Время от времени в этот мир условности, фантастики вплетаются реалии, почти не претерпевшие трансформации, и это порождает особенный художественный эффект. Такова, например, психологическая подробность в былине о возвращении Добрыни на свадьбу своей жены, связанная с горестными переживаниями матери, никак не свыкнувшейся с мыслью о гибели сына, и там же — гневные слова Добрыни, укоряющего Алешу главным образом за то, что тот причинил столько горя матери богатыря. А как выразительно характеризует боярскую спесь эпизод в былине о Хотене, когда Часова жена в гневе обливает вином шубу матери Хотена, осмелившейся заговорить о возможности брака между их детьми. А с какой поэтической силой рисуются в былинах картины прихода татарских полчищ, обступающих Киев! Можно не сомневаться, что мы имеем дело с изображением реально увиденного.

В былинных текстах без труда обнаруживается некоторое количество реалий, так сказать, вторичного порядка, — то есть не связанных прямо с сюжетом, не всегда обязательных, располагающихся на периферии повествования, но тем не менее по-своему окрашивающих его: таковы штрихи северной русской или сибирской природы (покрытые валунами поля, речные и морские мели — «лудья»), реалистические детали одежды, вплетающиеся в почти сказочные описания, обстановка крестьянского жилища, орудия труда и т. д.^[34] Эпос оказывается до известной степени открыт для реалий, но все же определяющим началом для него выступают условность и фантастика, которые сами выдаются за реальность. Убежденная вера в полную правдивость изображаемого и происходящего в былинах (и вообще в героическом эпосе) определяет и отношение к ним певцов и эпической среды в целом. Сомнения в возможности описываемого снимались неизменно одним: все это было некогда, в былинные времена, когда жили и действовали богатыри.

Эпическая вера отчасти сродни вере мифологической — она опирается, в частности, на убеждение, прочно коренившееся в народной среде, что многое в природе и в истории произведено богатырями. Единичные исторические реалии также могли включаться в эпос, не меняя характерных для него исторических позиций по существу: все дело было в том, что эпос не касался реального движения государственной истории, политических конфликтов, свойственных феодальному обществу, — он строил свою историю, во многом противостоявшую реальной, исправлявшую ее ошибки и несправедливости, отвечавшую народным чаяниям, но и заключавшую существенные для народа проблемы (народ и власть, Русская земля и иноземные враги, социальные конфликты и пути их преодоления, нравственные основы жизни, устроение семейной жизни и др.). В большинстве былинных сюжетов, как говорилось, можно найти и следы мифологических представлений, и их отрицание, трансформацию применительно к новым историческим обстоятельствам народной жизни. Былина может начаться как «исторический» рассказ, затем незаметно наполниться мифологическими реминисценциями, а завершиться снова в рамках исторического повествования. Но столь же обычным для былинных сюжетов является слияние в них исторического и мифологического в такой мере, что отделить одно от другого оказывается просто невозможным.

Развитие эпоса шло, по-видимому, в направлении ко все большему ослаблению мифологических связей и усилению собственно исторического начала, но не в его реальном воплощении, а в формах обобщенно-эпических, с обязательным преобладанием условности и фантастики. В этом смысле показательны былины о татарском нашествии: здесь мифологические элементы минимальны (по сравнению с былинами о борьбе богатырей с чудовищами, со змеями, с волшебными силами и др.), но, как уже отмечалось выше, тема отпора нашествию и спасения Русской земли от гибели решена в них принципиально по-своему, в сюжетах, никак летописными свидетельствами не поддерживаемых, а главное — на основе концепции богатырства, составляющей самую сердцевину идеологии героического эпоса.

Содержательная сложность, семантическая глубина и внутренний драматизм коллизий былинной сюжетики получили законченное воплощение в довольно-таки строгих композиционных принципах. Можно говорить об известном единообразии былинных композиций. Некоторые былины начинаются с запева, прямо с сюжетом не связанного, но имеющего с ним связь внутреннюю. Классическими могут считаться запев в былине о Соловье Будимировиче (особенно в тексте из сборника Кирши Данилова: «Высота ли, высота поднебесная...») или запев о турах в былине «Василий Инатьевич и Батыга». Чаще же былина открывается зачином, который прямо вводит слушателя в обстановку действия и в круг персонажей. И то, и другое дается как хорошо знакомое, не требующее специальных пояснений. Завязка конфликтов в былинах происходит быстро, и далее все повествование сосредоточивается на них, не прерываясь посторонними описаниями, сюжетными отклонениями или вставками.

Единство и последовательность развития сюжета — один из законов поэтики былины. Движение сюжета всегда связано с одним центральным персонажем, былина не знает расщепления действия на несколько самостоятельных линий, одновременно два действия происходить не могут, повествование никогда не возвращается назад и идет в рамках единого времени. Этот закон своеобразно сказывается на характере повествования, и действие его объясняет некоторые несообразности, с которыми можно столкнуться, читая былины. Так, в некоторых вариантах былины «Илья Муромец и сын» Сокольник после встречи с отцом возвращается домой, убивает мать, а затем снова едет к тому месту, где он расстался с отцом. Илья между тем продолжает спать в шатре, хотя с момента отъезда сына должно было пройти много времени. Все дело в том, что течение времени оказывается неодинаковым: для персонажа, за которым следует повествование, оно одно, для персонажа, выключенного из повествования, совсем другое (фактически — сведено к нулю).

Былина заканчивается, когда наступает развязка конфликта. Она может завершиться формульной концовкой, с сюжетом не связанной. Отдельная былина вполне самостоятельна, сюжетно завершена и никак с другими былинами не связана. Она не является содержательным продолжением других былин и сама не предполагает дальнейшего развития. Даже песни, близкие по тематике или с одним и тем же героем, не обнаруживают повествовательных связей типа последовательности, зависимости, перекличек и др. Например, все былины о татарском нашествии в повествовательном отношении представляют собою независимые сюжеты, как бы параллельные разработки на одну тему. В циклах былин об Илье Муромце или о Добрыне Никитиче можно выделить в качестве открывающих эпические биографии былины об исцелении и встрече с Соловьем-разбойником и о поединке со Змеем, остальные сюжеты не выстраиваются в какой-то очевидный ряд, и поэтому говорить о биографии того или другого героя довольно трудно. Каждая песня начинает повествование заново, без учета событий, описанных в других.

Сюжетная замкнутость — один из законов эпоса. Однако, как всякий закон, замкнутость не является абсолютной категорией и знает любопытные исключения. Дело в том, что есть сюжеты, основанные на представлении о некоторой предыстории, о событиях, которые произошли некогда и явились предпосылкой для тех, что составили основной сюжет. Такие предыстории прямо никогда не излагаются (повествование не может идти назад), но следы их обнаруживаются в отдельных мотивах, намеках, а главное — в репликах персонажей. О прошлом, о совершившемся можно сказать в форме прямой речи, и в былинах это встречается время от времени. Между тем сюжет может быть весьма зависим от этой предыстории. В качестве самых ярких примеров укажем на былины «Дунай Иванович» и «Илья Муромец и сын», где описываемые события и конфликты по-настоящему освещаются из прошлого и прошлым мотивируются. Такие мотивировки могут быть обозначены как второй сюжетный план: повествование его не затрагивает, но он существует и дает о себе знать. История со службой Дуная у литовского короля, с особыми отношениями, связывавшими его и дочь короля, всплывает в вариантах в виде разрозненных упоминаний и может быть сведена в относительное целое лишь в результате анализа многих вариантов. В былине «Илья Муромец и сын» события, предшествующие встрече отца и сына, излагаются чаще всего либо в рассказе матери Сокольнику, либо в репликах Ильи. Второй сюжетный план не только частично разъясняет суть конфликта, но и неизменно вносит в сюжет противоречия. В былине «Королевичи из Крякова» первоначально сюжет развивается в рамках традиционной темы «встреча и поединок двух богатырей-противников», но затем происходит резкий перелом: оказывается, встретились братья, некогда разлученные. В силу вступает второй сюжетный план: следует рассказ одного брата о том, как он был взят в плен, как отправился на Русь искать родителей. Остается загадкой, почему он явился на родную землю в облике врага. Объяснение надо искать в том, что первая часть былины развивается вне зависимости от второго сюжетного плана, — его функция обнаруживается лишь в ходе сюжета.

Как видим, в былинной сюжетике немало неясного, загадочного, обусловленного спецификой законов сюжетосложения. Чтение былин требует некоторого напряжения и определенной подготовки, но с опорой на знание этой специфики оно откроет в былинах свойственное им глубинное содержание и художественную значимость.^[35]

Особенную сферу эпического творчества составляют произведения, которые в народной среде именовались скоморошинами, шутовыми ста́ринами, небылицами. Стихия их — смех, богатый оттенками, подчас остросатирический, иногда добродушный. Эффект смешного достигается чаще всего путем пародирования стиля «высокого» эпоса. Один тип пародии сводится к тому, что стиль героических былин, приемы, служившие изображению богатырей, богатырских сражений, прилагаются к персонажам отнюдь не былинным, к ситуациям самым обыденным, «низким», что и создает комический эффект. Такова пародия «Ловля филина», где пустячное и нелепое происшествие с неумехами изображается в былинной манере. Другой тип пародии основан на подчеркнутом снижении мотивов, образов, элементов стиля героического эпоса. Скоморошина-пародия, как бы следуя за эпосом, «переворачивает» в комическом духе величественные описания природы, гиперболические изображения богатырей и их подвигов, нарочито выпячивает некрасивое, уродливое, нелепое. Блестящий пример пародии, «выворачивающей» былинные ситуации, дает «Агафонушка».

Иногда в сочетании с пародией, иногда — независимо создаются небылицы — короткие песенки, построенные по принципу немотивированного нанизывания отдельных событий, положений, ситуаций, по существу — совершенно абсурдных. Комизм состоит в приписывании людям, животным, предметам алогичных и нелепых действий и состояний: медведь летит по небу, неся в когтях корову; курица бычка родила; щука жеребят глотает и т. д. Цепь абсурдных ситуаций вызывает впечатление, что мир сдвинулся. За парадоксами и нелепостями небылиц кроются иногда серьезные жизненные коллизии (отношения сына и матери, мужа и жены).

Среди скоморошин встречаются произведения крупной эпической формы — с развернутым и завершенным сюжетом. В нашем сборнике этот вид представлен «Стариной о большом быке». Здесь сплетены элементы пародии, сатиры на боярские нравы и насмешки над незадачливыми «добытчиками». Бо́льшая часть таких скоморошин примыкает к жанру баллад.

Термин «скоморошины», конечно же, связан со скоморохами — профессиональными певцами, артистами, «веселыми людьми». В Древней Руси их искусство было широко известно, они являлись непременными участниками празднеств, игрищ. Будучи в основе своей народным, демократическим, искусство скоморохов было органически включено в сферу народной смеховой культуры. В XVII веке скоморохи подверглись массовым гонениям, много их осело на окраинах государства, в том числе и на Севере. У нас нет оснований считать сохранившиеся пародии, небылицы, скоморошины остатками поэтического наследия скоморохов. В конечном счете творцами их могли быть создатели и хранители «высокого» эпоса, в том числе и крестьяне-сказители, но традиции скоморошьего искусства должны были в них отразиться.^[36]

4

До сих пор мы почти не касались такой существенной особенности былинной сюжетики, как ее вариативность, особенно важной для понимания былин в целом и отдельных сюжетов.

Чаще всего в антологиях, обращенных к широкому читателю, былины представлены каждая одним (редко двумя) текстом. По мере вхождения в мир былин такое поверхностное знакомство ощущается уже как недостаток. Это в особенности относится к былинам, которые были записаны многократно, в разных местах, в различное время. Сопоставляя эти записи, мы без труда убеждаемся в том, что ни одна из них не повторяет другую, что каждый текст — особый. Различия между ними касаются как способов изложения, стиля, употребления формул, разработки отдельных описаний, так и содержания, сюжета, отдельных эпизодов. Наличие или отсутствие каких-то подробностей, ситуаций, порядок изложения событий, мотивировки, состав и характеристики персонажей и их имена, трактовка конфликтов, завязок и развязок, география и топография места действия, этнонимы и др. — все оказывается в разных текстах одной былины несовпадающим. Тексты выступают по отношению друг к другу как варианты. Различия могут быть бо́льшими или меньшими, существенными или незначительными, — по степени близости и характеру различий тексты группируются в редакции и версии. Такая группировка позволяет заключить, что многие различия не случайны, но обусловлены, закономерны.

«Текучесть» былинных текстов принято объяснять в первую очередь устной природой эпоса: былины, создающиеся и бытующие в устной форме, длительное время, на огромной территории, передающиеся от поколения к поколению, не могут иметь закрепленных текстов, равно как не имеют их сказки, песни и другие виды фольклора. Такое объяснение, однако, лишь частично бросает свет на природу варьирования и тем более не объясняет его результатов. Нужно иметь в виду, что вариативность эпоса (и фольклора в целом) есть частное проявление общей для всей традиционной народной культуры особенности: каждый ее элемент (вид жилища, одежды, утвари, искусства, обряда и др.) обладает типовыми, устойчивыми характеристиками, но живет не в абсолютно закрепленных формах, а в обилии разновидностей, и каждый экземпляр являет собою вариант некоего общего типа. Способы передачи культурных знаний в народной среде, конечно же, создают благоприятные условия для варьирования, в то время как фабричное производство, профессиональная школа, книга и т. д. способствуют единообразию. Однако не следует отождествлять условия с определяющими причинами — эти последние кроются в самой природе народной культуры: культурная традиция представляет собою нерасторжимое единство типологической устойчивости и вариативности.

Как возникают различия и что они значат в художественной системе эпоса? Если принять во внимание, что эпос живет в историческом времени и в пространстве, что изменениям подвержена сама эпическая среда, ее культура, система ее представлений и оценок, то несомненно, что наличие вариантов отражает изменения исторического порядка, особенности местного быта, хозяйствования, языка, социальные сдвиги. Исследователи установили на материале былинных записей XIX—XX веков, какую значительную роль в изменении текстов играло сказительство: как ни стремились сказители сохранить тексты, усвоенные ими от своих учителей, они неизбежно вносили в них свое, творчески обогащали или, напротив, обедняли, что-то забывали, сокращали или распространяли и т. д.

Мы располагаем вариантами, в художественном отношении далеко не равноценными: рядом с полными, поэтически совершенными, хорошо разработанными текстами встречаются незаконченные, путаные, плохо изложенные.

О творчестве сказителей теперь достаточно много известно. Мастер-сказитель творчески относился к самому акту исполнения, обладал своей манерой сказывания, своими излюбленными стилевыми особенностями, мог по ходу исполнения сокращать или дополнять текст; у мастеров мы находим особенно хорошо отработанные описания типовых ситуаций, психологические характеристики, развернутые изображения и т. д. Разумеется, работа сказителя определялась во многом его запасом знаний эпической традиции и умением распорядиться ими в процессе сказывания. Характерным проявлением варьирования было создание контаминированных текстов, в которых объединялось несколько былин об одном богатыре. Отдельные сказители испытывали тягу к созданию новых былин на основе известных им сказок, преданий или книжных историй. Как правило, такие былины редко усваивались другими сказителями.

Итак, не вызывает сомнений, что в вариантах по-своему выражается историческая жизнь былин и длительное функционирование их в среде сказителей. Это означает, что варианты любой былины могут рассматриваться на уровне диахронии, как материализованные свидетельства постоянного развития эпоса.^[37]

Есть, однако, и другая сторона проблемы вариативности, столь же важная. В основе каждой былины (сюжета) лежит та или иная художественная идея, или «замысел» (термин, предложенный В. Я. Проппом). С идеей, или замыслом, связаны основные линии сюжета, сущность конфликта, набор персонажей и др. Специфика эпического творчества такова, что замысел не может получить единственного решения, завершенного в рамках одного текста и исключающего другие. Напротив, эпический замысел изначально предполагает «многообразие художественных форм воплощения».^[38] Здесь пролегает существенная грань между былиной и, скажем, книжной поэмой: у поэта в процессе его творчества естественно может произойти «расщепление» замысла, перед ним есть некоторый выбор, но в конечном счете он должен остановиться на чем-то одном; возможности «многообразия воплощения» остаются нереализованными или отражаются в черновиках, в других редакциях и вариантах, которые по отношению к последней редакции, выражающей авторскую волю, являются вторичными. Былина же творится сразу в «многообразии форм», наличие вариантов для нее вполне естественно, и что самое существенное — все эти и последующие варианты не исключают и не заменяют один другого.

Многообразием, варьированием достигается полнота, глубина реализации замысла, в котором изначально бывают заложены противоречия,альтернативные ходы, благодаря чему варианты часто строятся на использовании и разработке противостоящих, «конкурирующих» возможностей. К тому же эпическое творчество хотя и подчинено строгим закономерностям, но не связано абсолютно жесткими схемами и вносит в замысел новые оттенки, иные трактовки, то есть дополняет первоначальный замысел и даже отчасти отменяет его. Так появляются в вариантах содержательные, более или менее существенные разночтения, несогласованности, исключающие друг друга трактовки. Тем самым только прочтение и анализ совокупности известных вариантов приближают нас к пониманию содержания былин в его сложности, богатстве нюансов, позволяют проникнуть в сущность замысла и обнаружить разнообразие его конкретных осуществлений. Показательный случай несовпадающих трактовок основной сюжетной темы — в рамках единого замысла — мы имеем в разных редакциях былины о Садко. В редакции, представленной основным текстом в этом сборнике, Садко — бедный гусляр, пленяющий своей игрой водяного царя; по совету последнего он вступает в спор с новгородскими купцами (предмет спора — чудесная рыбка в Ильмень-озере), побеждает в споре и становится сам богатым купцом. В другой редакции (вар. I)^[39] Садко — гулящий мо́лодец, явившийся с Волги в Новгород; от Волги он передает поклон Ильмень-озеру, и поклон этот принимает другой мо́лодец. Мотива спора здесь нет: по совету молодца, представляющего Ильмень, Садко трижды забрасывает сети, ловит много разной рыбы, которая затем превращается в деньги. Различие — не только в способах обогащения, но и в характеристике персонажей. В конечном счете они восходят к мифологическим образам, но вместе с тем в них отразились разные бытовые и социальные черты средневековья.

Различные трактовки завязки конфликта просматриваются в вариантах былины «Добрыня и Маринка», хотя все они сходятся к ситуации, в которой Маринка околдовывает богатыря и превращает его в тура. Что приводит Добрыню к этому, что заставляет его вступать в контакт с киевской волшебницей, какие поступки он совершает на этом пути, — каждый вариант дает свои ответы на эти вопросы. Добрыня выступает то безусловно как жених, который видит в Маринке свою суженую, то как добрый молодец, «случайно» забредший на Маринкину улицу и неожиданно увлекшийся девушкой, то как богатырь, стремящийся установить порядок и изгоняющий Змея из дома Маринки, и др. (ср. основной текст и вар. I—IV). В данном случае с особой очевидностью выступает равноправность предлагаемых трактовок и, что наиболее интересно, — их нечеткость, зыбкость, способность переливаться одна в другую. Пример довольно существенного сдвига в замысле дают редакции былины «Михайло Козарин». В основном тексте и в вар. I завязка сюжета обусловливается необходимостью разлучить брата и сестру и тем самым предотвратить угрозу инцеста. В вар. II эти мотивы исчезают, на первый план выступают мотивы увода сестры татарами и поисков ее братом. По вариантам можно проследить постепенный процесс перехода былины от разработки архаической темы «брат и сестра — суженые» к теме более поздней — «брат спасает сестру из плена, угроза инцеста снимается узнаванием».

Аналогичные примеры разночтений всякого рода (в том числе — и несюжетных, в способах изложения, в композиции) читатель найдет в разделе «Приложение». Из сказанного явствует, что относиться к ним следует не как к вторичным, «черновым», — в большинстве своем они безусловно равноправны и должны рассматриваться как образчики принципиальной множественности реализаций соответствующих эпических замыслов. К ним можно подходить и на уровне диахронии, пытаясь уловить в них движение замысла в историческом времени, и на уровне синхронии, стремясь понять их в связи с проблемой полноты замысла. В любом случае другие варианты и редакции обогащают наши знания былин.

5

Сюжетный состав русского классического эпоса — в том виде, в каком он известен по материалам XVII—XX веков, — обширен и многообразен. Число сюжетов приближается к ста, обилие же вариантов и редакций это число существенно увеличивает.

Не только эпос в целом, но и отдельные сюжеты складываются в результате художественного творчества ряда эпох. В любой былине могут быть вскрыты черты более древние и более поздние; при этом они соединены не механически, но образуют сложное художественное целое: приходится говорить не об исторических пластах или слоях, а о сплаве. Ни одну былину невозможно датировать; можно определять время (в пределах эпохи или длительного периода) появления отдельных реалий — чаще всего в виде нижней (или верхней) границы, можно предположительно говорить о времени, когда происходит трансформация того или иного традиционного мотива, персонажа и т. д. В ряде сюжетов может быть выделена более или менее надежно историческая (в смысле опять-таки целой эпохи) доминанта и выявлены свидетельства предшествующих состояний. В целом русский классический эпос принадлежит к тому типу героического эпоса, который складывается в раннефеодальную эпоху, сохраняя значительные связи с периодом позднего общинно-родового строя и отражая в своем развитии более позднюю историю.^[40]

В своем историческом развитии эпос проходит типологические стадии, и на каждой стадии ему присущи свои особенности, свои качества, свой способ отношения к действительности, свой характер историзма. Основных таких стадий четыре: эпос мифологический, архаический, классический, поздний. Переход от одной стадии к другой происходит двояко: в одних национальных традициях эпос нового типа возникает из старого (или на его основах) и становится рядом с ним, развиваясь параллельно; в других национальных традициях эпос нового типа, возникая в недрах старого, поглощает, «отрицает» его — старый эпос как бы растворяется в новом, оставляя в нем свои следы.

У ряда народов, в силу различных причин социально-исторического и культурно-бытового порядка, архаический тип эпоса надолго задержался, став главной, наиболее значительной в художественном отношении формой эпического творчества: таковы якутские олонхо, бурятские улигеры, нивхские и эвенкийские сказания и др. Если в былинах путем специального анализа выделить архаические элементы (фантастических персонажей, мотивы «иных» миров, представления о возможности волшебных превращений, о чудесном рождении и др.), то они найдут широкие параллели в памятниках эпоса архаического типа. Отсюда закономерно вытекает, что былинам — классическому эпосу — в древности предшествовал архаический эпос.^[41] То же самое можно сказать, например, о южнославянских юнацких песнях, — следовательно, архаический эпос существовал, видимо, в эпоху славянской общности и затем у отдельных славянских племен до формирования у них классов и ранних государственных объединений. Затем этот эпос был поглощен эпосом нового типа, прекратил свое существование в «чистом» виде, но сохранил многочисленные следы в эпосе классическом, пронизав его своими традициями.

Русский классический эпос пережил длительную эволюцию, внутри него можно выделить сюжеты с бо́льшим преобладанием героико-фантастического начала и начала героико-исторического. В период XIII—XVI веков в русском эпосе стал формироваться новый тип — «поздний» эпос, принявший преимущественно форму исторической песни. Именно в исторической песне осуществился новый принцип песенного историзма, когда содержанием отдельных сюжетов стали избираться конкретные события, а героями — реальные лица истории. При всем том в ранних исторических песнях сильны традиции эпоса классического — сюжетная условность, гиперболы, элементы фольклорного вымысла, былинного стиля. Здесь мы имеем тот случай, когда новый тип эпоса, возникнув в значительной степени на почве традиций эпоса более раннего, не поглотил его, не оттеснил, а встал рядом с ним. Сказители XIX—XX веков в своем репертуаре свободно совмещали былины киевские и новгородские с песнями о Тверском восстании 1327 года, о взятии Казани в 1552 году, о женитьбе Ивана Грозного, о разгроме Новгорода 1570 года и др.

Переход от классического типа к «позднему» знают и другие национальные фольклорные традиции: наряду с классической юнацкой песней у южных славян возникли гайдуцкий эпос, черногорский эпос и др.

Отчасти независимо от былин, отчасти в русле общей эпической традиции сложились, заняв свое видное место в русском песенном эпическом фольклоре, баллады как специфический тип эпоса.

Если общая картина истории русского классического эпоса на фоне историко-типологического развития эпического творчества в целом относительно ясна, то история отдельных былин остается во многом загадочной и спорной. Предположения о позднем возникновении отдельных сюжетов не лишены оснований. Считается, например, что весь цикл былин об Илье Муромце сложился далеко не сразу, что отдельные сюжеты возникли (или прикрепились к ставшему популярным богатырю) сравнительно поздно.

Говоря о разновременности появления отдельных сюжетов, следует все же иметь в виду, что эпическое творчество на протяжении веков питалось едиными традициями, общим запасом мотивов и поэтических элементов, и любая «поздняя» былина естественно включалась в общий состав былин, обнаруживая характерные связи с традицией архаического типа и тенденции исторического плана. Исследователи выявили в ряде сюжетов былин отголоски знакомства их создателей с элементами средневековой культуры — книжными сказаниями, христианскими мотивами, еретическими учениями. Если же обратиться к бытовой стороне жизни, отраженной (или сконструированной) в былинах, то по крупицам можно собрать любопытный материал, характеризующий знания, представления и фантазию эпической среды, творившей и хранившей эпос: здесь есть картины быта княжеского, придворного, боярского, купеческого, монастырского, крестьянского (в его локальных вариациях), воинского, дипломатического; жилище (вернее — его отдельные элементы), одежда, вооружение, конское снаряжение, утварь, посуда; отношения в семье, между родственниками; этикет княжеского двора и встреч в поле, формы воинских поединков, поведения в бою, при победе или поражении и т. д. Все это предстает в былинах в единстве, с трудом поддающемся (а чаще — вовсе не поддающемся) дифференциации: перенесенное из реальных наблюдений, подвергшееся трансформации, хотя и имеющее в основании нечто реальное; созданное фантазией, вымышленное — с опорой на миф или сказку, перенесенное из архаического эпоса.

6

Мы подошли к вопросу, издавна занимавшему науку: кто создавал былины, в какой социальной среде надо искать их творцов? Отвечая на этот вопрос, нужно прежде всего вспомнить о роли сказителей-крестьян, которые явились хранителями эпической традиции, сберегли былины, донесли до нас это великое искусство.

В прошлом ученые буржуазной школы, склонные не верить в творческие способности народных масс, выдвинули теорию, согласно которой северные крестьяне переняли остатки живой былинной традиции от певцов, принадлежавших к верхам русского общества, творивших в княжеской среде и для нее. В крестьянской среде этот феодальный эпос не мог найти благоприятной почвы и постепенно затухал, искажался. Так называемая историческая школа в русской науке видела задачу в том, чтобы восстановить первоначальный облик этих песен, вернуть им их историческое содержание, понять их в связи с событиями летописной истории. Теория аристократического происхождения былин и теория первоначального конкретно-исторического характера их шли бок о бок.

В трудах советских исследователей было показано, что крестьянская точка зрения, так ярко и последовательно отраженная в былинах, не есть по́зднее привнесение и искажение, но органична для них. С другой стороны, было достаточно убедительно обосновано положение, согласно которому былины, известные нам по записям XVII—XX веков, не являются результатом качественных преобразований некоего предшествующего былинного исторического эпоса: древнерусская былина и та былина, которую мы знаем, — принципиально одно и то же, хотя, разумеется, поздние тексты несут в себе следы разнообразных изменений.^[42]

Можно ли представить былины — какими мы их знаем — исполняемыми в княжеских дворцах, в присутствии самого князя и «бояр толстобрюхиих», о которых так нелестно в них говорится, или в присутствии княжеской дружины, о которой былины вообще не упоминают, за редкими исключениями, а если и упоминают, то опять-таки без особого уважения? У княжеско-дружинной среды был другой эпос — следы его улавливаются в «Слове о полку Игореве», в рассказах летописей: это были песни, славившие победы князей и оплакивавшие их гибель, воспевавшие подвиги дружинных военачальников и «своих» богатырей. В таких песнях героика и патриотический дух неизбежно получали феодальную окраску. Былины лишь в малой степени могли перекликаться с феодально-дружинным эпосом, в целом же противостояли ему по всему своему содержанию, по направленности, по характеру историзма.

Иногда в качестве творцов древнерусских былин называют скоморохов — это они якобы передали крестьянам часть своего репертуара и сказительское мастерство. Такие предположения ошибочны. Разумеется, нельзя отрицать того, что скоморохи знали былины, исполняли их, а возможно, что отдельные сюжеты и сложились в скоморошьей среде (см. «Вавило и скоморохи»). Но северные сказители владели былинным эпосом независимо от скоморохов, они принесли их на берега северных рек и морей вместе с другими традициями древней народной культуры, быта, социальной организации.

Былинный эпос исконно создавался, хранился, поддерживался в памяти поколений в народной среде, он был всегда продуктом коллективного художественного творчества «эпической среды».

Чем объяснить, что былинный эпос в его живом состоянии сохранился вплоть до середины нашего столетия лишь в отдельных местах, преимущественно на окраинах России, в относительно отдаленных и «глухих» районах? Следует прежде всего заметить, что у нас нет твердых данных, которые бы позволили утверждать наличие в Древней Руси повсеместного одинакового распространения былин. Вполне возможно, что былинная традиция всегда жила очагами и что население Севера вышло из районов, где былины в средние века жили особенно интенсивно.^[43] Другая существенная причина — эпическая традиция быстрее разрушается там, где интенсивнее, острее перемены социально-экономического, культурного, бытового порядка: этим, возможно, объясняется тот факт, что в середине XIX века в центральных русских губерниях собиратели не могли обнаружить настоящих очагов былинного эпоса. Русский Север стал своеобразным заповедником народной традиционной культуры и ряда бытовых, хозяйственных, общественных явлений. И эта роль выпала ему отнюдь не в силу его отсталости. Крестьянская жизнь северных районов характеризуется своеобразным сочетанием сравнительно высокого материального уровня, проникновения грамотности, связей с другими регионами — и устойчивости, во многом законсервированности культурных и бытовых традиций. Живая эпическая память севернорусских сказителей получает свое обоснование на фоне таких культурных явлений Севера, как замечательная деревянная архитектура, традиционная одежда, искусство резьбы и вышивки, богатство и устойчивость обрядовой жизни. Она опирается также на специфические формы хозяйства: собиратели былин неоднократно отмечали как типичное явление — присутствие былинных сказителей в артелях рыбаков, охотников, лесорубов; здесь исполнение былин оказывалось почти обязательной частью досуга.

Исследователи указывают еще на два существенных обстоятельства, подкреплявших жизнь былины на Севере: это, во-первых, свобода от помещичье-крепостной зависимости и, во-вторых, суровые природные условия, особые трудности хозяйственной деятельности, — то и другое способствовало формированию характера севернорусского крестьянина, которому свойственно было чувство достоинства, независимости, осознания своей силы. Это делало былины с их героями-богатырями духовно близкими людям Севера, хотя никогда не видели они былинных полей, дубовых лесов, княжеских теремов. О степени такой близости говорит и былинный эпизод, скорее всего и созданный северными сказителями, — свой первый подвиг, после исцеления, Илья Муромец совершает, очищая родительское поле от валунов и корней гигантских деревьев. Есть и другие примеры, свидетельствующие о желании сказителей сблизить былины и былинный быт с окружающей их действительностью.

Можно указать еще на один немаловажный фактор, способствовавший длительному сохранению былин северными и сибирскими крестьянами, донскими, терскими, уральскими, астраханскими казаками. Живя длительное время оторванными от основной массы своего народа, на далеких окраинах, в значительном удалении от исторических центров России, в тесном соседстве и постоянном общении с иноязычной, инонациональной средой, эти компактные этнографические группы остро и глубоко ощущали свою принадлежность к русской этнической общности и свое единство со всей Россией. Былинный эпос являлся одной из специфических форм выражения коренных связей с общерусской культурой, поэтическим воплощением исторической памяти и этнического (национального) самосознания. Собиратели былин зафиксировали немало свидетельств особенного, самого серьезного, благоговейного отношения к былинам, к их героям, к их содержанию в эпической среде XIX—XX веков.

* * *

Собирание былин, систематизация и публикация записей, изучение творчества сказителей, техники усвоения и исполнения ста́рин, а одновременно и разработка сложнейших вопросов происхождения, истории былин — всем этим отечественная фольклористика занимается более полутора столетий. Наличие огромного числа подлинных, научных записей былин с обилием вариантов и множеством разного рода свидетельств о сказителях, о живом функционировании былин ставит русский эпос в ряд наиболее ценных и важных источников мирового эпосоведения и — одновременно — обеспечивает ему почетное место среди памятников эпического творчества народов мира.

В русской литературе и общественной мысли очень рано былины стали восприниматься в самом существенном их качестве — героико-патриотическом пафосе. Первым по времени богатырем русской литературы можно считать героя «Слова о полку Игореве» — Буй Тура Всеволода. Позднее былинный богатырь Алеша Попович становится историческим персонажем летописи — Александром Поповичем, вместе с семьюдесятью «храбрыми» погибшим в битве на реке Калке. О богатырях как реальных лицах упоминают и другие источники. Богатырские песни в XVII веке перекладываются в повести. Поэты XVIII — первой четверти XIX века включают мотивы былин в свои поэмы и стихи. Представления о богатырях — воинах высшей пробы — живы в сознании русских людей и наполняются особым содержанием в моменты, когда народ встает на защиту своей земли (Отечественная война 1812 года).

В русской национальной культуре XIX века, синтезирующей и перерабатывающей громадный творческий опыт народа многих веков, былины воспринимаются как существенная часть этого опыта, как выражение особенностей народной истории и народного духа. Естественно, что само понимание былин далеко не однородно.^[44] Освоение былинных традиций передовым искусством идет в русле концепции В. Белинского, видевшего в былинах «живое свидетельство бесконечной силы духа», «отваги, удальства и молодечества».^[45]

В лучших своих образцах русское искусство явило пример подлинно творческого и плодотворного освоения былинного эпоса — достаточно напомнить поэмы Н. Некрасова, оперы Н. Римского-Корсакова и М. Мусоргского, «Богатырскую симфонию» А. Бородина и «Фантазии на темы Рябинина» А. Аренского, полотна В. Васнецова, М. Врубеля, И. Репина.

В советской литературе устойчивый интерес к былинам, их героико-патриотическому пафосу, монументальным образам, глубине народного осмысления больших пластов действительности, самобытной поэтике находит разнообразное стилевое, жанровое выражение. Здесь уместно напомнить о поэме Маяковского «150 000 000», в которой новую, оригинальную интерпретацию получили поэтические принципы народного эпоса, или о шолоховском «Тихом Доне», пронизанном мотивами казачьего эпоса, или об образе Василия Теркина, «русского чудо-человека», опыты И. Сельвинского по переложению былин на современный поэтический язык и совсем в ином ключе исполненные сказания Б. Шергина, бережно сохраняющие поэтическую речь северного сказителя... Эти примеры, которые нетрудно умножить, показывают, сколь разнообразны пути современной литературы в освоении былинного наследия.

Бесценное творение русского народа — былинный эпос — продолжает питать искусство наших дней. Былины принадлежат к числу тех памятников прошлого, которые и поныне участвуют в формировании национально-патриотического самосознания нашего современника.

Б. Н. Путилов

БЫЛИНЫ

СТАРШИЕ БОГАТЫРИ. ПЕРВЫЕ ПОДВИГИ БОГАТЫРЕЙ КИЕВСКИХ

ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА{1}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СВЯТОГОР{9}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК{16}

ТРИ ПОЕЗДКИ ИЛЬИ МУРОМЦА{26}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ИДОЛИЩЕ{35}

АЛЕША ПОПОВИЧ И ТУГАРИН{40}

ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ{47}

ДОБРЫНЯ И МАРИНКА{58}

ВОЛХ ВСЕСЛАВЬЕВИЧ{63}

ВОЛЬГА И МИКУЛА{70}

БОГАТЫРСКИЕ СРАЖЕНИЯ

БУНТ ИЛЬИ МУРОМЦА ПРОТИВ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА{78}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ В ССОРЕ С КНЯЗЕМ ВЛАДИМИРОМ{80}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ{84}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ, ЕРМАК И КАЛИН-ЦАРЬ{92}

КАМСКОЕ ПОБОИЩЕ{94}

ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВИЧ И БАТЫГА{98}

ВАСЬКА ПЬЯНИЦА И КУДРЕВАНКО-ЦАРЬ{108}

МИХАЙЛО ДАНИЛОВИЧ{112}

ВАСИЛИЙ КАЗИМИРОВИЧ И ДОБРЫНЯ{120}

НАЕЗД ЛИТОВЦЕВ{124}

СУХМАН{137}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ С БОГАТЫРЯМИ НА СОКОЛЕ-КОРАБЛЕ{138}

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СЫН{143}

КОНСТАНТИН САУЛОВИЧ{145}

МИХАЙЛО КОЗАРИН{153}

КОРОЛЕВИЧИ ИЗ КРЯКОВА{159}

ЭПИЧЕСКОЕ СВАТОВСТВО

ДУНАЙ ИВАНОВИЧ{164}

ИВАН ГОДИНОВИЧ{172}

МИХАЙЛО ПОТЫК{178}

ХОТЕН БЛУДОВИЧ{183}

СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ{188}

ИДОЛИЩЕ СВАТАЕТ ПЛЕМЯННИЦУ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА{198}

ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ, ЕГО ЖЕНА И АЛЕША ПОПОВИЧ{203}

ДАНИЛА ЛОВЧАНИН{212}

ЦАРЬ СОЛОМАН{218} И ВАСИЛИЙ ОКУЛОВИЧ{219}

ЧУРИЛА И КАТЕРИНА{226}

НОВГОРОДСКИЕ ГЕРОИ

САДКО{235}

ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВ И НОВГОРОДЦЫ{246}

СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВА{254}

ЭПИЧЕСКИЕ СОСТЯЗАНИЯ

ГЛЕБ ВОЛОДЬЕВИЧ И МАРИНКА КАЙДАЛОВНА{262}

ЧУРИЛА ПЛЕНКОВИЧ{270}

ДЮК СТЕПАНОВИЧ{279}

ИВАН ГОСТИНЫЙ СЫН{289}

Отвори по всей твоей области домы питейные, чтобы старой и малой пили своей рукой и женской пол кому надобно, и знали бы все, что был у нас велик заклад».

СТАВЕР ГОДИНОВИЧ{296}

СОРОК КАЛИК{301}

ВАВИЛО И СКОМОРОХИ{313}

СКОМОРОШИНЫ. ПАРОДИИ. НЕБЫЛИЦЫ

СТАРИНА О БОЛЬШОМ БЫКЕ{319}

ЛОВЛЯ ФИЛИНА{331}

АГАФОНУШКА{340}

НЕБЫЛИЦА В ЛИЦАХ{349}

СТАРИНА-НЕБЫВАЛЬЩИНА{351}

НЕБЫЛИЦА ПРО ЩУКУ ИЗ БЕЛОГО ОЗЕРА{357}

СТАРИНА О ЛЬДИНЕ{359}

ПРИЛОЖЕНИЕ (ИЗ ДРУГИХ ВАРИАНТОВ И РЕДАКЦИЙ БЫЛИН)

СТАРШИЕ БОГАТЫРИ. ПЕРВЫЕ ПОДВИГИ БОГАТЫРЕЙ КИЕВСКИХ

Исцеление Ильи Муромца

Вар. к 38—47 I{361}

Вар. к 38—47,94—123 II{362}

Илья Муромец и Святогор

Вар. к 1—44 I{365}

Вар. к 52—146 II{366}

Илья ему сказал всё по правды, по истины. Тогда Святогор жену свою богатырскую убил, а с Ильей поменялся крестом и назвал меньшим братом{369}.

Вар. к 45—150 III{370}

Вар. к 148—221 IV{371}

Вар. к 199—210 V{373}

Илья Муромец и Соловей-разбойник

Вар. к 9—13 I{375}

Вар. к 26—27 I

Вар. к 164—168 I

Вар. к 244—308 I

Вар. к 311 I

Вар. к 3—13 II{376}

Вар. к 97—102 II

Вар. к 122—168 III{377}

После 311 IV{378}

Три поездки Ильи Муромца

Вар. к 1—43 I{379}

Вар. к 109—155 I

Вар. к 1—103 II{380}

Вар. к 1—11 III{381}

Илья Муромец и Идолище

Вар. к 16—30 I{382}

Вар. к 36—54 II{383}

Вар. к 36—54 III{388}

Вар. к 89—93 IV{389}

Вар. к 136—137 IV

После 118 V{390}

Алеша Попович и Тугарин

Вар. к 54—90 I{391}

Вар. к 55—67 II{394}

Вар. к 159—194 II

Добрыня и Змей

Вар. к 1—2 I{395}

Добрыня и Маринка

Вар. к 24—43 I{396}

Вар. к 41—76 II{397}

Вар. к 39—76 III{399}

Вар. к 5—76 IV{400}

Вар. к 91—103 IV

Вар. к 76—93 V{401}

Волх Всеславьевич

Вар. к 67—85 I{403}

Вар. к 89—121 I

Вар. к 122—132 I

БОГАТЫРСКИЕ СРАЖЕНИЯ

Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром

Вар. к 5—122 I{410}

Вар. к 79—93 II{411}

Вар. к 120—122 II

Илья Муромец и Калин-царь

Вар. к 39—41 I{413}

Вар. к 505—631 I

Вар. к 465—504 II{416}

Вар. к 630—631 III{417}

Илья Муромец, Ермак и Калин-царь

Вар. к 12—31 I{418}

Камское побоище

Вар. к 262—286 I{423}

Вар. к 263—286 II{425}

Вар. к 263—286 III{427}

Васька Пьяница и Кудреванко-царь

Вар. к 73—75 I{430}

Вар. к 187—222 I

Вар. к 135—186 II{434}

Вар. к 207—222 III{435}

Михайло Данилович

Вар. к 47—59 I{437}

Вар. к 70—164 I

Вар. к 165—260 I

Вар. к 294—306 I

Вар. к 332—361 II{439}

Сухман

Вар. к 1—198 I{440}

Илья Муромец с богатырями на Соколе-корабле

Вар. к 32—80 I{441}

Вар. к 37—80 II{442}

Илья Муромец и сын

Вар. к 1—29 I{443}

Вар. к 1—13 II{447}

Вар. к 19—23 II

Вар. к 27—32 II

Вар. к 44—179 III{450}

Вар. к 213—215 IV{452}

Константин Саулович

Вар. к 1—317 I{453}

Михайло Козарин

Вар. к 1—217 I{455}

Вар. к 1—19 II{458}

Вар. к 1—197 III{459}

Вар. к 47—197 IV{461}

Вар. к 86—197 V{464}

Королевичи из Крякова

Вар. к 144—148 I{465}

Вар. к 153—171 I

Вар. к 153—162 II{466}

ЭПИЧЕСКОЕ СВАТОВСТВО

Дунай Иванович

Вар. к 137—240 I{467}

Вар. к 265—314 I

Вар. к 329—383 I

Вар. к 300—305 II{472}

Вар. к 370—383 III{473}

Вар. к 367—382 IV{474}

Иван Годинович

Вар. к 1—34 I{475}

Вар. к 20—56 II{476}

Вар. к 35—70 III{478}

Вар. к 55—70 IV{481}

Вар. к 54—88 V{482}

Вар. к 122—125 VI{483}

Вар. к 160—192 VI

Вар. к 1—192 VII{484}

Михайло Потык

Вар. к 1—29 I{485}

Вар. к 164—179 I

Вар к 1—29 II{487}

Вар. к 1—29 III{489}

Вар. к 118—157 III

Вар. к 41—98 IV{490}

Вар. к 160—179 IV

Вар. к 195—232 IV

Вар. к 195—232 V{492}

Хотен Блудович

Вар. к 7—29 I{494}

Вар. к 86—296 II{495}

Вар. к 86—296 III{496}

Вар. к 86—296 IV{497}

Идолище сватает племянницу князя Владимира

Вар. к 1—24 I{498}

Вар. к 66—131 I

Вар. к 39—52 II{499}

Добрыня Никитич, его жена и Алеша Попович

Вар. к 1—223 I{500}

Вар. к 30—85 II{502}

Вар. к 142—166 III{503}

Вар. к 584—644 III

Вар. к 262—267 IV{504}

Вар. к 318—364 V{505}

Вар. к 367—394 VI{507}

Вар. к 400—445 VII{508}

Вар. к 419—422 VIII{509}

Вар. к 434—490 IX{511}

Вар. к 530—543 X{513}

Царь Соломан и Василий Окулович

После 88 I{515}

Вар. к 89—145 I

Вар. к 167—173 II{517}

Вар. к 193—203 II

Вар. к 233—257 III{518}

Чурила и Катерина

Вар. к 1—30 I{519}

Вар. к 1—56 II{520}

Вар. к 1—75 III{522}

Вар. к 110—150 III

Вар. к 1—75 IV{523}

Вместо 122—140 V{524}

НОВГОРОДСКИЕ ГЕРОИ

Садко

Вар. к 1—155 I{525}

Вар. к 274—289 I

После 324 II{527}

Вар. к 330—414 III{529}

Вар. к 563—569 III

После 456 IV{530}

Вар. к 586—599 V{532}

Василий Буслаев и новгородцы

Вар. к 44—46 I{533}

Вар. к 133—142 II{537}

Смерть Василия Буслаева

Вар. к 1—59 I{539}

После 139 I

Вар. к 151—169 I

Вар. к 192—239 I

Вар. к 197—217 II{541}

ЭПИЧЕСКИЕ СОСТЯЗАНИЯ

Глеб Володьевич и Маринка Кайдаловна

Вар. к 1—34 I{542}

Вар. к 117—156 I

Вар. к 69—87 II{543}

Вар. к 117—156 II

Вар. к 173—185 II

Чурила Пленкович

Вар. к 234—249 I{544}

Вар. к 178 II{545}

Вар. к 185 II

Дюк Степанович

После 129 I{546}

Вар. к 224—226 II{547}

Вар. к 486—502 II

Вар. к 530—535 II

Вар. к 336—345 III{548}

Вар. к 351 IV{549}

Иван Гостиный сын

Вар. к 7—38 I{550}

Вар. к 166—257 I

Ставер Годинович

Вар. к 28—43 I{551}

Вар. к 46—50 II{553}

Вар. к 69—99 III{554}

Вар. к 80—81 IV{555}

Вар. к 215—239 IV

Вар. к 265—280 IV

После 280 IV

Вар. к 115—119 V{559}

Вар. к 115—119 VI{560}

Сорок калик

Вар. к 157—169 I{561}

СКОМОРОШИНЫ. ПАРОДИИ. НЕБЫЛИЦЫ

Ловля филина

Вар. к 26—29 I{562}

Вар. к 88—90 I

Вар. к 38—43 II{564}

Вар. к 88—90 III{566}

Агафонушка

Вар. к 31 I{569}

Старина о льдине

Вар. к 4—5 I{570}

Вар. к 13—20 II{571}

ПРИМЕЧАНИЯ

В настоящем издании печатаются тексты, в своей совокупности образующие корпус классических былин и дающие представление о сюжетном богатстве русского героического эпоса. В издании не представлены сюжеты второстепенного значения, позднейшие по происхождению, зафиксированные в прозаических пересказах, в неполных записях, а также песни переходного характера — от былин к балладам или к историческим песням. Каждый сюжет демонстрируется одним полным текстом, отвечающим требованиям художественной цельности и сюжетной разработанности.

Любой былинный текст, независимо от его достоинств, не отражает полноты и многообразия сюжета, которые раскрываются лишь при ознакомлении с вариантами былины. Многие сюжеты известны в десятках полноценных вариантов, записанных в разное время в различных местах от разных сказителей. В вариантах находят отражение закономерный процесс множественной реализации эпического замысла (см. об этом вступит. статью), исторические сдвиги в осмыслении эпической средой содержания былин, культурно-бытовые напластования разного времени, творческая работа сказителей. Различия в вариантах нередко затрагивают существенные стороны содержания, характеристики персонажей, дают несходные художественные разработки одних и тех же эпизодов. В тех случаях, когда мы имеем дело с текстами одной былины, в которых существенно отличается изложение узловых моментов — сюжетные ходы, трактовки основных коллизий, — мы вправе говорить о наличии редакций или версий данной былины. Отдельные редакции находятся между собою в отношениях как взаимозависимости, так и независимой, самостоятельной реализации одного эпического замысла. Публикуемый в настоящем издании раздел «Приложение» преследует цель обогатить читательское восприятие былин в разнообразии их конкретных трактовок. Варианты представлены в «Приложении» в виде наиболее значимых и интересных фрагментов. Римская нумерация вариантов обозначает номер, под которым в примечаниях к основному тексту былины даются сведения и пояснения, относящиеся к фрагментам.

И основные тексты, и варианты выбраны для настоящего издания из авторитетных научных сборников, содержащих подлинные записи былин из разных мест России, производившиеся примерно с середины XVIII в. до середины XX столетия. Основная масса текстов отражает севернорусскую былинную традицию, незначительное число — традиции сибирскую, поволжскую, казачьих районов (Дон, Терек, Урал). Читатель должен иметь в виду, что степень точности записи былинных текстов в разных сборниках (и даже внутри одного сборника) неодинакова. Абсолютно точное воспроизведение поющегося былинного текста — со всеми повторами, частицами, фонетическими нюансами — большая редкость. Чаще мы имеем дело с записями, в которых такие подробности текста, выявляющиеся в процессе пения, не воспроизведены или воспроизведены неполно.^[46]

Все тексты в основном корпусе публикуются без каких бы то ни было сокращений. Слова, неудобные в печати, заменяются точками в угловых скобках. В тех случаях, когда тексты взяты из контаминаций (в которых произошло сращение былинных сюжетов), печатается только одна часть, что оговаривается в примечании. В текстах раздела «Приложение» допускаются незначительные пропуски стихов, содержащие повторения основного текста или малоинтересные подробности. Эти пропуски отмечаются строкой точек в угловых скобках.

Былины приводятся под названиями, привившимися в научной литературе, — названия, принадлежащие исполнителям или первым публикаторам, не учитываются. Разбивка текстов на стихи, сделанная собирателями или первыми публикаторами, как правило, сохраняется.

При подготовке текста былин в настоящем издании, как и в других современных изданиях фольклорных произведений научно-популярного типа, необходимо было учитывать, что собиратели по-разному воспроизводили собственно языковые особенности былинных текстов: одни (А. Григорьев, А. Марков) придерживались требований крайней фонетической точности, сохраняя в записях такие черты, как оглушение согласных перед глухими или в конце слов, пропуски звуков в известных сочетаниях, особую мягкость некоторых согласных в ряде северных говоров и такие ярко бросающиеся в глаза особенности фонетики, как цоканье и чоканье, оканье (ёканье) и т. д.; другие (П. Рыбников) лишь в минимальной степени фиксировали диалектные особенности в фонетике и даже подчас нивелировали диалектные морфологические особенности; третьи (А. Гильфердинг) искали средний путь, стремясь точно воспроизвести существенные, значимые диалектные черты с опущением тех, которые могли чрезмерно усложнить читательское восприятие текстов. Следовательно, записи разных собирателей дают очень большой разнобой и не могут подвергаться сплошной унификации. Задача составителя состояла в том, чтобы освободить тексты от крайностей и мелочных излишеств фонетической записи. Орфографическая упорядоченность распространена в первую очередь на передачу произношения безударных гласных, ассимиляции согласных по звонкости и глухости, произношения согласных в конце слов, твердости и мягкости шипящих и др. Записи были освобождены и от передачи таких диалектных особенностей, как цоканье и чоканье, мягкость ц (цярь), шш вместо щ (Идолишшо), повышенная мягкость отдельных согласных (полесьничек), другие фонетические тонкости, имеющие узколингвистический интерес. Все диалектные особенности лексики, морфологии, синтаксиса, зафиксированные в записях, сохранены. Пунктуация взначительной степени пересмотрена в соответствии с современными нормами и унифицирована.

Показанная собирателями расстановка ударений, отличающаяся от литературной нормы, сохраняется — в пределах данного текста — только первый раз и при повторениях опускается; смена ударений всякий раз отмечается. При этом необходимо иметь в виду, что в изданиях, из которых взяты тексты, расстановка ударений далеко не всегда достаточно последовательна, и в ряде случаев читателю приходится руководствоваться традицией и ритмикой строки.

Примечания содержат данные об исполнителе и месте записи. Время записи и регион сообщаются лишь в тех случаях, когда эти сведения отсутствуют в выходных данных соответствующего сборника, указанных в списке условных сокращений. Читателю, желающему получить подробные сведения о сказителях, об обстоятельствах записи и т. д., следует обратиться к сборникам, откуда взяты тексты (там же он найдет, как правило, сведения о хозяйствовании, о быте и культуре населения края, об обстановке исполнения былин и т. п.). Примечания включают также сведения о тексте былин, о сюжетах и малопонятных подробностях. Пояснения устаревших, диалектных слов вынесены в Словарь. Толкования слов даются применительно к их значениям в текстах былин.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

Астахова-1, 2 — Былины Севера. Т. 1: Мезень и Печора / Записи, вступительная статья и комментарий А. М. Астаховой. М.; Л., 1938. Т. 2: Прионежье, Пинега и Поморье / Подгот. текста и коммент. А. М. Астаховой. М.; Л., 1951.

Публикация записей былин, сделанных во время экспедиций 1926—1933 гг. по следам старых собирателей — П. Рыбникова, А. Гильфердинга, А. Григорьева, Н. Ончукова и в местах, где прежде былины не записывались. Комментарии содержат библиографию вариантов былинных сюжетов и характеристику областных сюжетных редакций. В т. 1 также — библиография научной литературы о сюжетах и краткий обзор выводов исследователей по истории сюжетов.

Астахова-1958 — Илья Муромец / Подготовка текстов, статья и комментарии А. М. Астаховой. М.; Л., 1958 (Серия «Литературные памятники»).

Свод всех сюжетов об Илье Муромце. Приводится полностью по нескольку редакций и вариантов каждого сюжета. Реальный и исторический комментарий, полная библиография текстов по сюжетам.

БПЗБ — Былины Печоры и Зимнего берега: Новые записи / Издание подготовили А. М. Астахова, Э. Г. Бородина-Морозова, Н. П. Колпакова, Н. К. Митропольская, Ф. В. Соколов. М.; Л., 1961.

Сборник былин, записанных в 1940—1950-е гг. на Печоре и в конце 1930-х и в 1940-е гг. на Зимнем берегу Белого моря. Комментарии содержат сравнительную характеристику публикуемых вариантов. Приложены нотные записи.

Вар. — вариант, варианты.

Гильфердинг-1, 2, 3 — Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года: 4-е издание. М.; Л., 1949—1951. Т. 1—3. (Первое издание — Спб., 1873.)

Григорьев-1, 2, 3 — Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг. Т. 1, ч. 1: Поморье; ч. 2: Пинега. М., 1904. Т. 2: Кулой. Прага, 1939. Т. 3: Мезень. Спб., 1910.

Гуляев — Былины и песни южной Сибири: Собрание С. И. Гуляева / Под редакцией В. И. Чичерова. Новосибирск, 1952.

Записи былин сделаны в 1840—1850-е гг. в Алтайском крае.

Жданов-1895 — Жданов Ив. Русский былевой эпос: Исследования и материалы. Спб., 1895.

Жданов-1904 — Сочинения И. Н. Жданова. Т. 1. Спб., 1904.

Жирмунский-1974 — Жирмунский В. М. Тюркский героический эпос. Л., 1974.

Жирмунский-1979 — Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. Л., 1979.

Известия-1, 2, 3 — «Известия Академии наук по отделению русского языка и словесности». 1852—1854. Т. 1—3 (раздел «Памятники и образцы народного языка и словесности»).

Киреевский-1, 2, 3, 4 — Песни, собранные П. В. Киреевским / Изданы «Обществом любителей российской словесности». М., 1860—1862. Вып. 1—4.

Кирша Данилов — Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым: 2-е дополненное издание / Подготовили А. П. Евгеньева и Б. Н. Путилов. М., 1977. (Серия «Литературные памятники».)

Сборник былин и других песенных жанров, дошедший в рукописи XVIII в. Первое собрание подлинных записей былин с нотами. Место записи по одним предположениям — Западная Сибирь, по другим — Урал. Впервые в неполном виде сборник был издан А. Ф. Якубовичем в 1804 г., затем более полно — К. Ф. Калайдовичем в 1818 г. Первое научное издание — под редакцией П. Н. Шеффера в 1901 г.

Лобода — Лобода А. Русские былины о сватовстве. Киев, 1905.

Марков — Беломорские былины, записанные А. Марковым. М., 1901.

Собрание былин, записанных в 1898—1899 гг. в деревнях Зимнего берега Белого моря (часть записей отражает былинную традицию Терского берега Белого моря).

Миллер — Былины новой и недавней записи из разных местностей России / Под редакцией В. Ф. Миллера. М., 1908.

В книге собраны былины, появившиеся в разрозненных публикациях после 1894 г., а также неопубликованные тексты былин в записях конца XIX — начала XX в. из разных мест России.

Миллер-1, 2, 3 — Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. Т. 1, М., 1897; Т. 2. М., 1910; Т. 3, М.; Л., 1924.

Ончуков — Печорские былины / Записал Н. Ончуков. Спб., 1904.

Записи былин 1901—1902 гг.

Парилова — Соймонов — Былины Пудожского края / Подготовка текстов, статьи и примечания Г. Н. Париловой и А. Д. Соймонова. Предисловие и редакция А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1941. Собрание былин, записанных в 1938—1939 гг.

Пропп — Пропп В. Я. Русский героический эпос: 2-е издание, исправленное. М., 1958.

Пропп — Путилов-1, 2 — Былины: В двух томах / Подготовка текста, вступительная статья и комментарии В. Я. Проппа и Б. Н. Путилова. М., 1958.

Наиболее полная антология былин, включающая все известные сюжеты (многие — в нескольких вариантах). Комментарии содержат сжатые характеристики сюжетов, объяснения реалий, словарь.

Путилов — Путилов Б. Н. Русский и южнославянский героический эпос: Сравнительно-типологическое исследование. М., 1971.

Рыбников-1, 2, 3, 4 — Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. М., 1861—1862. Ч. 1—2; Петрозаводск, 1864. Ч. 3; Спб., 1867. Ч. 4.

Собрание былин, записанных в основном в Заонежье в 1860—1864 гг. (2-е издание — М., 1909—1910. Т. 1—3).

Смирнов — Смолицкий-1974 — Добрыня Никитич и Алеша Попович / Издание подготовили Ю. И. Смирнов и В. Г. Смолицкий. М., 1974. (Серия «Литературные памятники».)

Свод сюжетов былин о Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче (каждый сюжет — в нескольких вариантах), с реальным и историческим комментарием и полной библиографией текстов.

Смирнов — Смолицкий-1978 — Новгородские былины / Издание подготовили Ю. И. Смирнов и В. Г. Смолицкий. М., 1978. (Серия «Литературные памятники».)

Свод сюжетов о Василии Буслаеве, Садко, Хотене Блудовиче и о скоморохах (каждый сюжет — в нескольких вариантах), с реальным и историческим комментарием и полной библиографией текстов.

Соколов — Чичеров — Онежские былины / Подбор былин и научная редакция текстов Ю. М. Соколова. Подготовка текстов к печати, примечания и словарь В. И. Чичерова. М., 1948.

Сборник былин, записанных в 1926—1928 гг. экспедицией по следам П. Н. Рыбникова и А. Ф. Гильфердинга под руководством Б. М. и Ю. М. Соколовых.

Ст. — стих.

Тихонравов — Миллер — Русские былины старой и новой записи /Под редакцией Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера. М., 1894.

Во втором отделе книги собраны былины, рассеянные в различных изданиях 1880—1890-х гг., а также неопубликованные разрозненные записи второй половины XIX в. из разных мест России.

Халанский — Халанский М. Е. Южнославянские сказания о Кралевиче Марке в связи с произведениями русского былевого эпоса. Варшава, 1893—1895.

СЛОВАРЬ ДИАЛЕКТНЫХ, УСТАРЕВШИХ И МАЛОУПОТРЕБИТЕЛЬНЫХ СЛОВ^[47]

Аншпук — аншпуг, т. е. шест, дубинка; рычаг.

Багрецовые сукна — ткань пурпурного цвета (от «багрец», «багряный»).

Баса́ — красота, украшение; баско — красиво.

Башлык — глава рыбацкой артели.

Безопасышно — смело.

Безопсылышно — без предупреждения.

Белояровая — светлая, отборная; постоянный эпитет в былинах, указывающий на идеальное качество зерна.

Берчатая — узорчатая.

Беседушка — сиденье, скамейка; особое место под навесом на судах; компания, вечеринка.

Блады — млад, молодой.

Божатушка — крестная мать.

Большина — должность.

Братчина — пиршество, устраивавшееся по праздникам в складчину.

Братынечка, братыня — брати́на, металлическая чаша для питья.

Буёвая палочка — боевая палица.

Бурзамецкое (копье) — см.: мурзамецкое.

Быв — будто, как.

Вальяк, вальячный, вальящатый — литой, чеканный, резной, точеный, искусно сделанный.

Вереды — чирьи, болячки.

Вереи — столбы, на которых навешены ворота.

Веретенище (змеище-веретенище) — возможно, имеется в виду веретеница, т. е. вид медяницы — безногой, змееподобной ящерицы.

Верста — ровня, пара, чета.

Верста толченая — вероятно, от «гверста» — крупный песок, щебень.

Вздынуть — поднять.

Водонос — сосуд для переноски и хранения воды, питья.

Волжаная — таволжаная, из таволги.

Волокитной (лук) — обыденный, будничный, затасканный.

Волочажная — распутная.

Вотчина — имение (наследственное, родовое); отчество; «по вотчине» — по наследственному праву, по отцу.

Выжлок — охотничья собака, гончая; предположительно: волк, ведущий стаю.

Выряжать — выговорить себе что-либо.

Выть — еда, прием пищи; количество еды за раз; час еды.

Выходы — дань, подать.

Выходы высокие — балконы.

Вяз, вязиночка — дубинка из гибкого дерева, идущего на изготовление полозьев, ободьев и т. д.

Вязивцо — веревка.

Глуздырь — птенец, не умеющий летать; в ироническом смысле — умник.

Гольняя — голая, оголенная, лишенная растительности и камней.

Горчит — сердит, раздражает.

Гостебище, гостебьице — пирушка.

Гренёшь — наскочишь, налетишь (от «грянуть»).

Гриденка, гридня, гриня, грынюшка — приемная, столовая, покой; вообще комната во дворце.

Грядка, грядочка — подвесная жердь, перекладина в избе для одежды.

Гудок — музыкальный трехструнный смычковый инструмент.

Гужики — петли в упряжи поверх оглобли.

Гусли, гуселышки, гусёлки — струнный щипковый инструмент.

Дедина-отчина — вероятно, родословная героя.

Дел — паевой дележ добычи («дел делить»).

Держать — тратить; не держится — не истрачивается, не иссякает.

Довлеет — подобает, приличествует; довольно, достаточно.

Долможано — ратовище, т. е. оружие, возможно, долгожалое — с долгим острием.

Долонь — ладонь.

Долюби — достаточно, вдоволь, сколько нужно.

Домовище — гроб.

Достали́ (вдостали́) — под конец, после всего.

Дума — совет, обсуждение («к ней в думу нейдет»).

Дуродний — дородный, статный, видный.

Дядина-вотчина — родовое имение, перешедшее во владение по боковому наследованию.

Епанечка — короткая безрукавка, шубейка.

Жаровчато (дерево) — высокоствольное.

Живот — достояние, имущество, добыча.

Жуковинья — перстни.

Жупеть — петь пташкой.

Забуду́щие — усыпляющие, отнимающие память (о питье).

Зави́яла — подула.

Зазорко, зарко — завидно, досадно.

Займище — место, предназначенное для расчистки под пашню.

Заколодела — завалена колодьем, павшими деревьями; стала непроходимой.

Замуравела — заросла муравой (т. е. травой).

Запо́лье, за́поля — дальнее поле или пашня, залежь.

Заработки — сделанное, представленное в очень больших размерах.

Зарудилось — окровавилось (от «руда» — кровь).

Заряжайдали (кости) — затрещали.

Засельщина — деревенщина, невежа.

За́тохоль — затхлый запах.

Затресье — часть водоема, поросшая травой, осокой.

Згодить — угодить, попасть.

Здынуть — то же, что вздынуть (см.).

Знадебка родимая — родинка, знак на теле.

Знаменуется — видится, показывается.

Зобать — жевать, есть что-нибудь мелкое, рассыпающееся.

Зябель — холод, стужа.

Издериха — будний женский головной убор, повойник.

Изменяться — быть неверным; «дружина не изменяется» — не нарушает верности, не уходит, не предает.

Изучение — поведение, учтивость.

Ископыть — след, яма от удара копытом; комья земли из-под копыт.

Исполать — хвала, слава; спасибо.

Источники, источенки — пояса разноцветные.

Каленая — закаленная.

Калика — паломник, странник; странствующий богатырь.

Камка — дорогая узорчатая ткань, цветная, с разводами.

Канун — мед, пиво, брага, сваренные к празднику; общий праздник.

Кармазинные — из ярко-алого сукна.

Кережка — северные оленьи или собачьи сани.

Кивер — военный головной убор.

Кисовая (кровать) — тесовая.

Кичига — верхняя (короткая) палка цепа.

Клепики — ножи.

Клюха — клюка, посох.

Княгиня обручёная — невеста, молодая в день брака.

Кодолы — канаты, цепи.

Кокошник — женский головной убор в виде округлого щита.

Ко́мени, комони — кони.

Комуха — лихорадка.

Корба́ — сырые низменные места под ельником, частый лес; трущоба.

Ко́ржинья — стояки, служившие основой носа или кормы судна.

Корзни́ — валежник; неровности (оба значения предположительные).

Коросты сливные — чесотка.

Косевчатое, косивчатое, косящатое и др. (окошко) — окно с косяками; постоянный эпитет, указывающий на добротность окна, сделанного из косяков, в отличие от волокового — маленького задвижного оконца.

Косицы — виски.

Кошка — якорь; каменная гряда на взморье.

Красенца, красна — деревенские холсты, простое полотно.

Крежик — овраг, обрыв.

Крековый, крякновистый, кряковистый и т. п. — кряжистый, с корявыми пнями; особо крепкий.

Крестовые братья — побратимы, в знак братства поменявшиеся нательными крестами.

Крусчатая — см.: хрущатая.

Кубоч, кубач — обмолоченный сноп.

Купав — красивый, чистый, белый, гордый.

Курева, куревка — пыль, дым.

Кут — угол в избе.

Куяк — старинные латы из кованых пластинок по сукну.

Летная (сторона) — южная.

Лисвёнки — ступени.

Ломливая — спесивая, чванная.

Луда, лудья — подводная россыпь камней, близко находящаяся к поверхности воды; мели.

Лучилося — случилось; оказалось.

Лясы — обманные речи, хитрости.

Мазовицы — возможно, маковицы.

Маломожный — бедный, недостаточный.

Матица — главная часть войска, середина, центр.

Меделянские (кобели) — порода собак: большеголовые, крупные.

Меженный (день) — летний, теплый; долгий.

Мелен — рукоять ручной мельницы; ручные жернова.

Мерная (верста) — старинная мера в 700 саженей; верста, содержащая полную, определенную меру.

Меть — конская пробежка, короткая скачь.

Мост — пол в избе, в тереме.

Мостово — пошлина за причаливание и проезд по мосту.

Мосты — мостовые на улице.

Муравая, муравленая, муравленка и т. п. (печь) — покрытая глазурью.

Мурзамецкое, муржемецкое — татарское, восточное (от «мурза» — татарский феодал).

Мучник, мушник — печеный яровой хлеб; ржаной пирог без начинки, лепешка.

Наволевалася — побыла на воле, нагулялась.

Наволок, наволочек — коса, низкий берег, вдающийся в море или в озеро.

Наволочная — покрытая пенкой.

Надзолушка, назола — досада, огорчение («надзолу дают» — досаждают, огорчают).

Назем — навоз.

Након — раз; один прием.

Накрутилася — переоделась, нарядилась.

Накрутить-намутить — набедокурить.

Наложить — надеть.

Налучище, налучье — чехол для лука, в котором помещаются и стрелы.

Наоко́л — вокруг («наокол скакал» — объезжал, ехал кругом).

Наперелуч — наперерез.

Напу́ск — натиск, нападение, наезд.

Нарочитая — значительная, отличная.

Нарочны (борцы) — специальные, посланные; отличные.

Насад — старинное гребное и парусное судно.

Насадочки — место на копье, где наконечник прикрепляется к древку.

Небылое — выдумка, ложь; «небыльные слова» — не соответствующие истине.

Недоладом, неладом — с яростью, сильно; неистово.

Нежилецкие (кони) — хилые, дряхлые.

Неприказываный — явившийся без приказа; не ожидающий чьих-то забот.

Неумильные — неразумные, неугодные, неприятные.

Нунчу, нунь — нынче, теперь.

Обгалчить — оговорить; «не обгалчат» — не оклевещут, не сглазят.

Обезвичить — изувечить, искалечить, обидеть.

Обжи — оглобли у сохи.

Обирать — убирать, складывать.

Обло́чкана — расщеплена, разбита, обтрепана.

Обманслива — обманчивая, таящая обман, зло.

Ободверина — притолока или косяки у двери.

Оболокаться — одеваться.

Обостать — обступить.

Одинцовые (сукна) — вытканные из одних шерстяных ниток; темно-зеленые.

Окатистый — крутой, обрывистый.

Окольные (скамеечки) — вокруг столов.

Окрутиться — собраться.

Окушко — око, глаз.

Олови́на — хмельной напиток; гуща, осадок напитка.

Омешик — лемех.

Опальная (одежда) — возможно, дорожная, военная; надеваемая попавшими в опалу, в беду; худая, плохая.

Опричь, опришно — кроме, помимо.

Опружинки — возможно, подпруги.

Орать, оратай — пахать, пахарь.

Осек — забор, изгородь; огороженный участок, куда не допускался скот.

Ослышаться — не слушаться, не повиноваться; услышать.

Оставается — отстает.

Останное, в остатки — последнее, в последний раз.

Отперлись — отреклись, отказались.

Отстудили — обидели; вызвали неприязнь, ненависть.

Отчина — см.: вотчина.

Охапляли — обнимали, обхватывали.

Очестливый, очетливый — вежливый, воспитанный.

Па́бедье — время около полудня; полдник.

Падёра — буря с вихрем, с дождем, снегом; зимнее ненастье.

Падовая улица — идущая под уклон.

Панове, пановья — обычное в былинах название приближенных чужого царя, короля.

Паробок — младший товарищ, слуга, оруженосец богатыря.

Пельки — женские груди.

Переброжая — бродячая, шатающаяся.

Переладец — вероятно, то же, что гудок (см.).

Пересметить — пересчитать, учесть.

Перецки — персты, пальцы.

Печальное (платье) — траурное, черное.

Печатная (сажень) — казенная, мерная, в 3 аршина.

Пластина — половина разрубленного тела.

Плени́ца — толпа.

Пленицы — узы, которыми связывались группы невольников; по ним — и название самих групп, уводимых в плен.

Плутивцо — поплавок.

Пляшший, пляштый — жгучий.

Побасче — осанистее, щеголеватее (от «баской» со многими оттенками значений красоты, щегольства, изящества).

Победная (головушка) — горемычная, горькая.

Поверстались — поравнялись.

Поветерь, поветерье — попутный ветер; полный ветер.

Повыздынуть — поднять, вытащить.

Поглёзнула — поскользнулась.

Погудальцо — см.: гудок.

Подколенные (князья) — младшие.

Подлавечье — место под лавкой у стены.

Подселенна — вселенная.

Подчереза — вероятно: подчерев, подчеревье, т. е. подбрюшье.

Пожня — сенокосный луг; целина, залежь, подготавливаемая под пашню.

Покляпая, покляпова — кривая, изогнутая.

Положенье — пожертвование в пользу церкви или монастыря.

Полохаться — беспокоиться, пугаться.

Полсть — полость, кошма, подстилка.

Поляковать — ездить в поле ради воинских подвигов.

Поляница — богатырка; неизвестный богатырь; собират.: удальцы, богатыри.

Помитусились — покривились.

Понюгальцо — кнут.

Поперщик — противник.

Поприще — старая мера для определения пути, приравнивавшаяся к суточному переходу, около 20 верст.

Попурхивать — вспархивать.

Порататься — см.: ратиться.

Порато — очень, сильно; много.

Порный — сильный, крепкий, видный, возмужалый.

Порок — порука, залог, заклад.

Портище — одежда.

Поршни — кожаная обувь без голенищ.

Поспехи — доспехи, снаряжение.

Поспешнички — пособники, помощники.

Поторчины — торчащие колья, столбики.

Потружечки — подпруги.

Похабно — стыдно, гадко на душе.

Почелок — головной девичий убор в виде венца с лентами.

Прави́льные — крайние перья особого вида в крыльях птиц.

Прежито — зажиточно.

Прелестные (слова) — соблазняющие, обольщающие.

Прешпехтивная — проспектная (от «проспект»).

Прибыточён — с прибылью, с удачей.

Примется — обращает внимание (от «примечать»); «к речам не примется» — отвергает, не принимает.

Присадочки — возможно, древки копий.

Присошечек — лопаточка у сохи для отворачивания земли.

Притка — беда, неожиданный несчастный случай, порча.

Прихватка — встречается в сочетании: «со прихваткою» — решительно.

Прицилина — см.: причалины.

Причалины — оконные петли; возможно, наличники.

Прогрязнуть — провалиться, обрушиться.

Прорезь — внутренний жир, сало.

Протаможить — пропускать через таможню, разрешать торговлю.

Прохлупался — промахнулся («разума прохлупался» — сглупил).

Пурхае — шевелится, копается, разгребает.

Пустынь, пустыня — келья, жилье отшельника; монастырь.

Путевья — сети.

Пядь — мера длины в четверть аршина.

Пясть — ладонь.

Пята — шип в гнезде, на котором ходит дверь («на пяту» — настежь), тупой конец стрелы, противоположный острию.

Раздернуть (шатер) — раскинуть, разбить.

Разма́хнется — разложится.

Разрывчатый (лук) — тугой, упругий.

Раменье — лес.

Растолнутся — разойдутся.

Расторгнуть — растерзать, разорвать.

Раструбистые — широкие в подоле.

Ратиться, ратовать — воевать, драться.

Ратовищо — древко копья, бердыша или рогатины.

Ребьядая — видимо, рыбьядая; «ребьядая бесёдушка» — то же, что «беседа дорог рыбий зуб», т. е. скамейка из моржовой кости.

Ременчат стул — походный, складной, раскидной на ремнях.

Ретливое — ретивое, горячее.

Рогачик — рукоятка сохи.

Роет — бросает.

Росстань — распутье, перекресток дорог; собственно расходящиеся дороги, предмет выбора богатыря.

Рудо-желтая — красно-желтая, буро-желтая.

Рядобная (чара) — идущая по ряду, передаваемая строго по порядку; «нерядобная» — та, которой обнесли сидящего за столом.

Семья — жена или муж.

Середы (кирпичные) — полы; пол-середа — часть пола в избе, особо настланная; женская часть избы.

Сиверик — северный ветер.

Силышка — силки для ловли птиц.

Скачен — скатный, круглый, ровный, отборный.

Скима — схима, монашеский обет, особо строгий.

Скрянуться — двинуться; «не скрянется» — не двинется с места.

Скурлат — цветное сукно.

Сливна́я — сплошная.

Слонятся — слоняются, бродят.

Слега, сляга — бревно, перекладина.

Сма́хнется — сложится.

Смекал — считал; смечать — считать.

Смерд — мужик, холоп, человек из черни.

Смета — счет, число, цена.

Снарядная (одежда) — нарядная, красивая.

Сокрутились — оделись, нарядились, переоделись.

Соло́вая — светло-желтая.

Соломя — холм.

Сороковка — бочка, вмещающая сорок ведер.

Сорочинская — сарацинская, происходящая с Востока.

Спадсливый — склонный к чему-либо, подверженный чему-либо.

Спинаючи — возможно, спиной вперед.

Спичечка, спичка — деревянный гвоздь в стене, на который вешают платье.

Способная — попутная, удобная.

Спутьё — встреча; «на спутьё» — навстречу, по пути.

Ставится — становится.

Ставочка — вставочка, камешек в перстне.

Стамед — шерстяная ткань.

Станица — группа, толпа.

Становина, становица — нижняя половина женской рубахи.

Стегно — бедро.

Степь — спина у лошади; хребет конской шеи.

Столнутся — сойдутся.

Стольки, столько — только.

Стопка — вешалка.

Стоснулось — стало скучно, грустно (от «стоскнулось»).

Стравница — отравительница.

Струг — общее название столярного инструмента.

Стряпчие — служащие при князе.

Ступью́ — шагом, медленно.

Субой — водоворот или сильное встречное течение.

Сузём, сузёмочек — ширь, пространство; дремучий лес.

Сукрой — кусок, ломоть хлеба, отрезанный во всю ковригу.

Супротивная, супротивница — жена, невеста.

Сып, сыпь — доля в складчине, пай, вклад в братчину (см.).

Сыть — корм, еда.

Тати-подорожники — воры, грабители на дорогах.

Томный — усталый, утомленный.

Тонцы — музыкальные мотивы; «тонцы водить» — заниматься музыкой, исполнять определенную музыку.

Тоня — рыбная ловля; одна закидка невода; сеть.

Тощиться — оскудевать, уменьшаться; «не тощится» — не уменьшается.

Трубное (окно) — вероятно, раздвижное.

Трубчата (коса) — долгая.

Туес — берестяная кубышка с крышкой.

Туры — дикие быки; корзины, набиваемые землей, служили для прикрытия в укреплениях.

Уброси — оставь, прекрати.

Увалистая — волнистая, грядами, уступами.

Уветливо (слово) — убеждающее, ласковое, склоняющее к добру.

Удроба — робость, трусость (от «удробить»); «не с удробою» — не робея.

Укатистая — крутая, обрывистая.

Укидалась — согласилась, прельстилась.

Украина, украинка — окраина; пограничная область; дальняя земля.

Уланове, улановье — то же, что панове (см.).

Уносная (поветерь) — ветер от берега.

Упадка — страх, робость; «не с упадкою» — без страха.

Упалый — притаившийся; смелый (оба значения — предположительно).

Учёвствовать — чествовать, воздать честь.

Харчевнички — хозяева харчевни.

Хоботы — встречается в выражении: «хоботы метал по темным лесам» — кружил, плутал по лесам.

Храпы — путы, цепи, крюки.

Хрусчатая — с узорами; возможно также — шуршащая, хрустящая.

Хрящ — крупный песок, щебень.

Цапенка — царапина, ссадина.

Чебурак — тяжелая гиря на бурлацкой лямке.

Чембуры — повода, за которые привязывают коня.

Червчатая — червленая, багряная.

Черевоста — беременна.

Черкальское — черкасское, особо высокого качества.

Чернизина — черное пятно.

Черные мужички — из простонародья, тягловые.

Чёснула — скребла (от «чеснуть»).

Чингалище — большой нож, кинжал; ножны от кинжала.

Чумак — сиделец в кабаке.

Шалыга подорожная — дубина, плеть.

Шамахинская — из Шемахи (на Кавказе); эпитет, обозначающий восточное происхождение предмета и его высокое качество.

Шамшура, шемшура — род шапочки, надеваемой под платок замужними женщинами.

Шаньги — ватрушки, лепешки.

Шебур — домотканая грубая ткань, рабочая одежда из нее; сермяга, зипун.

Шесток — площадка перед русской печью, между устьем и топкой.

Шолом — холм; шлем.

Шорлопина — гора, скала, утес.

Шурмовать — разорять, ударять, бросать.

Щап — щеголь, франт; щапливый — нарядный, щегольской, изысканный.

Щапить — щеголять, красоваться.

Щелейки, щелья — горы на морском побережье; утесистые, гранитные берега.

Щеточки — часть ноги коня над сгибом копыта.

Ягодица — щека.

Яндома — яндова (ендова), посуда для питья, жбан.

Яровчаты (гусли) — из явора, чинара; постоянный эпитет для гуслей.

Ярыжки — наемные работники, слуги.

Ячные (пива) — ячменные.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Лубочная картинка «Илья Муромец и Соловей-разбойник» с прозаическим текстом из сказки об Илье Муромце. Источник: Русские народные картинки / Собрал и описал Д. А. Ровинский: Атлас. Спб., 1881. Т. 1.

Лубочная картинка «Илья Муромец и Добрыня» с текстом из той же сказки. Источник — тот же.

Нотная запись распева былины «Вольга и Микула» // «Этнографическое обозрение». 1894. № 4. Записано на фонограф от Ивана Трофимовича Рябинина в Москве в 1894 г. Нотировал А. С. Аренский.

Сказитель Трофим Григорьевич Рябинин (1791 — 1885). С гравюры, воспроизведенной в изд.: Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Спб., 1873

Сказитель Иван Герасимович Рябинин-Андреев (1873— 1926). С портрета пастелью, исполненного Т. Скитской в 1921 г

Сказитель Петр Иванович Рябинин-Андреев (1905— 1953), сын предыдущего. С фотографии 1930-х г

Сказительница Мария Дмитриевна Кривополенова (1843— 1924). С фотографии 1910-х гг

Сказительница Настасья Степановна Богданова (1861 — 1937). С фотографии 1920— 1930-х гг

Собиратель-исследователь фольклора Павел Николаевич Рыбников (1831 — 1885). С дагерротипа 1860-х г

Собиратель-исследователь фольклора Анна Михайловна Астахова (1886— 1971). С фотографии 1950-х — начала 1960-х гг.

Первый лист списка «Сборника Кирши Данилова» (первая пол. XVIII в.) с нотной строкой. Рукописный отдел Гос. Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Единоборство богатырей. Миниатюра из Лицевого летописного свода (вторая пол. XVI в.). Отдел письменных источников Гос. Исторического музея

Князь посылает богатырей. Миниатюра из Лицевого летописного свода.

Богатырь и Змей. Миниатюра из Лицевого летописного свода.

И. П. Вакуров. Добрыня и Змей (1947). Панно. Холст. Масло. Гос. музей палехского искусства.

П. Д. Баженов. Василий Буслаев. Иллюстрация к изданию былин. Гос. музей палехского искусства

Добрыня-сват (1936). Шкатулка из папье-маше. Гос. музей палехского искусства.

Дюк Степанович (1940). Шкатулка из папье-маше. Гос. музей палехского искусства

В. Н. Смирнов. Садко (1960). Деревянная столешница. Фрагмент. Гос. музей палехского искусства.

КАРТА

Карта-схема бытования былин на русском Севере в XIX —XX вв.

Примечания

1

Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Петрозаводск, 1864. Ч. 3. С. XII—XIII.

(обратно)

2

Там же. С. XIX—XX. См. в настоящем издании былины в записи от Т. Г. Рябинина: «Добрыня и Маринка», вар. I; «Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром», основной текст; «Илья Муромец и Калин-царь», вар. III; «Иван Годинович», вар. I; «Дюк Степанович», вар. III.

(обратно)

3

Харузина В. На севере: Путевые воспоминания. М., 1890. С. 68—71. Утка — прозвище Никифора Прохорова. См. в этой книге записанные от него былины: «Илья Муромец и Идолище», вар. IV; «Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром», вар. II; «Иван Годинович», вар. VI; «Михайло Потык», вар. I; «Соловей Будимирович», основной текст.

(обратно)

4

Горький М. О литературе: Литературно-критические статьи. М., 1953. С. 15—18.

(обратно)

5

Систематизированный свод былинных напевов и их характеристику см.: Былины: Русский музыкальный эпос / Составители Б. М. Добровольский, В. В. Коргузалов. М., 1981. См. также: Васильева Е. Истинный мир былин // «Советская музыка». 1985, № 3. С. 100—104.

(обратно)

6

Жирмунский В. М. Теория стиха. Л., 1975. С. 403—404.

(обратно)

7

Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг. Спб., 1910. Т. 3. С. 208.

(обратно)

8

Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1862. Ч. 4. С. 74.

(обратно)

9

Онежские былины / Подбор былин и научная ред. текстов Ю. М. Соколова. Подг. текстов к печати, примеч. и словарь В. Чичерова. М., 1948. С. 862.

(обратно)

10

Былины Севера / Подгот. текста и коммент. А. М. Астаховой. Т. 2: Прионежье, Пинега и Поморье. М.; Л., 1951. С. 18.

(обратно)

11

Там же. С. 237.

(обратно)

12

Беломорские былины, записанные А. В. Марковым. М., 1901. С. 74.

(обратно)

13

Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг. М., 1904. Т. 1. С. 208.

(обратно)

14

Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года: 4-е изд. М.; Л., 1951. Т. 3. С. 196.

(обратно)

15

Печорские былины / Записал Н. Ончуков. Спб., 1904. С. 278.

(обратно)

16

Онежские былины. Т. 3. С. 528.

(обратно)

17

Былины Севера. С. 564.

(обратно)

18

Печорские былины. С. 276.

(обратно)

19

Архангельские былины. Спб., 1910. Т. 3. С. 233.

(обратно)

20

Былины новой и недавней записи из разных местностей России / Под ред. В. Ф. Миллера. М., 1908. С. 100.

(обратно)

21

Онежские былины. М., 1950. Т. 2. С. 539.

(обратно)

22

Там же. С. 540.

(обратно)

23

Архангельские былины. Прага, 1939. Т. 2. С. 332.

(обратно)

24

Онежские былины. Т. 2. С. 478.

(обратно)

25

Там же. Т. 3. С. 529.

(обратно)

26

Там же. С. 531.

(обратно)

27

См. об этом: Путилов Б. Н. Русский историко-песенный фольклор XIII—XVI веков. М.; Л., 1960.

(обратно)

28

Подробнее см.: Неклюдов С. Ю. Время и пространство в былине // «Славянский фольклор». М., 1972. С. 18—45.

(обратно)

29

См., например: Жирмунский В. М. Тюркский героический эпос. Л., 1974; Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса: Ранние формы и архаические памятники. М., 1963; Путилов Б. Н. Русский и южнославянский героический эпос: Сравнительно-типологическое исследование. М., 1971; Его же. Миф — обряд — песня Новой Гвинеи. М., 1980; Неклюдов С. Ю. Героический эпос монгольских народов: Устные и литературные традиции. М., 1984; Котляр Е. С. Эпос народов Африки южнее Сахары. М., 1985.

(обратно)

30

См.: Гринцер П. А. Древнеиндийский эпос: Генезис и типология. М., 1974; Памятники книжного эпоса: Стиль и типологические особенности. М., 1978.

(обратно)

31

См. об этом Пропп В. Я. Русский героический эпос: 2-е изд., исправленное. М., 1958.

(обратно)

32

Свод данных по этому вопросу см.: Кондратьева Т. Н. Собственные имена в русском эпосе. Казань, 1967.

(обратно)

33

См.: Типология народного эпоса. М., 1975.

(обратно)

34

См.: Липец Р. С. Былины у промыслового населения русского Севера XIX — начала XX века // «Славянский фольклор». М., 1951. С. 153—210.

(обратно)

35

См.: Юдин Ю. И. Героические былины: (Поэтическое искусство). М., 1975.

(обратно)

36

О скоморошинах, пародиях и небылицах см.: Ивлева Л. М. Скоморошины: Общие проблемы изучения // «Славянский фольклор». М., 1972. С. 110—124; Левина Е. М. Стихотворная фольклорная небылица // «Сюжет и композиция литературных и фольклорных произведений». Воронеж, 1981. С. 38—49. О скоморохах см.: Белкин А. А. Русские скоморохи. М., 1975.

(обратно)

37

О творческой работе сказителей, о варьировании как живом процессе см.: Астахова А. М. Русский былинный эпос на Севере. Петрозаводск, 1948.

(обратно)

38

Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 23—25.

(обратно)

39

См. «Приложение», с. 464.

(обратно)

40

Подробный критический обзор концепций по вопросу о времени возникновения былинного эпоса см.: Астахова А. М. Былины: Итоги и проблемы изучения. М.; Л., 1966. С. 28—87.

(обратно)

41

См.: Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 29—58; Мелетинский Е. М. Народный эпос // Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. М., 1964. С. 50—81; Путилов Б. Н. Русский и южнославянский героический эпос. С. 31—103.

(обратно)

42

См. об этом: Астахова А. М. Былинное творчество северных крестьян // Былины Севера. Т. 1: Мезень и Печора / Записи, вступительная статья и комментарий А. М. Астаховой. М.; Л., 1938. С. 10—36; Путилов Б. Н. Севернорусская былина и ее отношение к древнерусскому эпосу // «Фольклор и этнография Русского Севера». Л., 1973. С. 173—190.

(обратно)

43

См.: Дмитриева С. И. Географическое распространение русских былин: По материалам конца XIX — начала XX вв. М., 1975.

(обратно)

44

О различных взглядах на былины в общественной мысли 40-х годов XIX века см.: Азадовский М. К. История русской фольклористики. М., 1958. С. 384—390, 402—407, 447—467.

(обратно)

45

Белинский В. Г. ‹Статьи о народной поэзии› // Полн. собр. соч. М., 1954. Т. 5. С. 427.

(обратно)

46

См.: Иванова Т. Г. Классические собрания былин в свете текстологии // «Русская литература». 1982, № 1. С. 135—148.

(обратно)

47

В Словарь включены также пояснения нескольких общеупотребительных слов, имеющих необычное значение в былинных текстах.

(обратно)

Комментарии

1

Исцеление Ильи Муромца. Гильфердинг-2. № 120. Зап. от В. П. Щеголенка, дер. Боярщина (Кижи). Текст является частью сводной былины, объединяющей сюжеты: Илья Муромец и разбойники, Илья Муромец и Идолище, Илья Муромец и Соловей-разбойник.

Сюжет об исцелении Ильи Муромца в цикле посвященных ему былин естественно рассматривать как открывающий поэтическую биографию богатыря. Характерные для сюжета темы — чудесное избавление героя-сидня от недуга, наделение его богатырской силой и неуязвимостью, обретение им боевого коня и снаряжения, а также «первый» (предварительный) подвиг — традиционны для героического эпоса и героических сказок многих народов (ср.: Жирмунский-1974. С. 242—256; Жирмунский-1979. С. 25—27, 217—218; Путилов. С. 91—95; Халанский. С. 83—90). Возможно, что в русской былинной традиции изложение сюжета в полной его форме — факт сравнительно поздний (Астахова-1. С. 617). Характерно, что среди записей преобладают прозаические и прозаизированные версии. Однако представления об Илье Муромце как крестьянском сыне, ставшем богатырем благодаря чудесному питью, принесенному странниками, и о том, что ему смерть в бою не писана, несомненно, изначально заложены в эпической биографии Ильи как неотъемлемые черты его богатырства.

(обратно)

2

Он не имел-то да ни рук, ни ног — т. е. богатырь «не владел» руками и ногами.

(обратно)

3

Два старца незнакомые. В других вар. — «калики перехожие».

(обратно)

4

Дай-ка пива выпити яндому́. В других вар. странники посылают Илью за водой либо сами подносят ему питье.

(обратно)

5

Услышал Илей в себе силу великую и т. д. Эпизод с питьем и получением силы передан в тексте несколько сбивчиво. В более точном изложении Илья после второго питья ощущает в себе непомерную силу, и ему дают выпить третий раз, чтобы силу уменьшить и довести ее «до нормы» (см. вар. I).

(обратно)

6

За три поприща о́т дому. Расстояние от дома до места работы (букв. — трое суток пути) здесь по-эпически гиперболизировано.

(обратно)

7

Дал тебе господь руце, нозе. Органичен для эпизодов чудесного исцеления Ильи мотив вмешательства неведомых фантастических сил; старцы же выступают как исполнители их воли. Сказитель Щеголенок был склонен трактовать древнюю былинную фантастику в христианско-религиозном духе, что и отразилось в изложении данного эпизода. Слова «руки» и «ноги» он произносил здесь по-церковнославянски.

(обратно)

8

Не писана тебе смерть на убоищи. Обычно это предсказание делают странники (см. вар. I, II).

(обратно)

9

Илья Муромец и Святогор. Парилова — Соймонов. № 4. Зап. от А. М. Пашковой, г. Петрозаводск. Сказительницей объединены два самостоятельных сюжета: Святогор и тяга земная и Святогор примеряет гроб.

(обратно)

10

Святогор-богатырь... подхватывает да одной рукой. В изложении Пашковой отчасти сглажены особенные черты Святогора, отделяющие его от киевских богатырей: связь его с мифическими горами, одиночество, непомерная тяжесть, невозможность его приложить силы к какому-то делу. Типовые черты Святогора как эпического героя с большей определенностью и более традиционно даны в вар. I и III. В русском эпосе Святогор — один из самых загадочных персонажей. Он представляет «первое» поколение богатырей-великанов, не участвующеев событиях эпической истории Киевской Руси и обреченное на гибель (см. Путилов. С. 78—83). Возможно, что мифологическим предшественником Святогора было хтоническое существо, враждебное людям: указания на это проявляются в мотивах связи Святогора с землей и ее таинственными силами.

(обратно)

11

Хотел поднять погонялкой эту сумочку и т. д. Определение сумочки как «скоморошной» принадлежит, видимо, А. М. Пашковой и не поддается удовлетворительному объяснению. Обычно в вар. говорится о переметной сумочке, которая появляется перед Святогором в ответ на его похвальбу (вар. I). Значение сумочки загадочно: согласно вар., она заключает в себе «тягу земную», «весь земной груз», «всю тяготу»; тем самым наряду с прямым значением сумочки как фантастически тяжелого предмета появляется возможность истолкования ее в обобщенно-символическом плане: как воплощения всей силы земли, как особой земной силы, овладеть которой можно лишь посредством сознательной человеческой деятельности (в вар. Святогору противостоит богатырь-пахарь Микула Селянинович), как силы Русской земли, которая нуждается в разумно действующих героях (в вар. поднять сумочку предлагает Святогору Илья Муромец). См.: Пропп. С. 79—83. Образцы поэтического и социально-философского истолкования переметной сумочки дали Г. И. Успенский («Власть земли») и Н. А. Некрасов («Кому на Руси жить хорошо», гл. «Савелий, богатырь святорусский»).

(обратно)

12

Верно, тут мне, Святогору, да и смерть пришла. В вар. I былины Святогор действительно гибнет в столкновении с «тягой земной».

(обратно)

13

А берет он шалапугу подорожную. В былинах шалапуга (шелепуга) оказывается под руками у богатыря либо когда он вообще не вооружен, либо когда обычное оружие не дает эффекта.

(обратно)

14

Святогору гроб да поладился и т. д. Мотив встречи героя со «своим» гробом, примеривания и невозможности освободиться от него (в чем выражена идея предуказанности и неотвратимости гибели героя) распространен в мировом фольклоре (ср. Жданов-1904. С. 653—658).

(обратно)

15

Мни твоей-то силушки не надобно. Согласно различным вар. сюжета, Святогор готов передать Илье свою силу (или часть ее) через последний вздох, смертную слюну, пот либо через купанье «в силе» (см. вар. IV, V). В основе этого мотива лежат архаические представления о природе богатырской силы и о магических способах ее передачи. По-видимому, Святогор хочет сделать Илью своим преемником. Обычно Илья принимает лишь часть силы, избегая превращения в великана. В тексте А. М. Пашковой полный отказ Ильи от предложения Святогора подчеркивает несогласие наследовать его силу.

(обратно)

16

Илья Муромец и Соловей-разбойник. Астахова-2. № 131. Зап. от П. И. Рябинина-Андреева, дер. Гарницы (Заонежье). Одна из самых распространенных былин, записанная в большом числе вар. В цикле об Илье Муромце занимает центральное место. К ней нередко в качестве вступительной части сказители присоединяют сюжет об исцелении Ильи. Особое значение содержания былины определяется тем, что в ней воспевается один из главных воинских подвигов богатыря и описывается его вхождение в состав киевского богатырства, а также раскрываются главные героические качества Ильи.

(обратно)

17

Из того ли города из Муромля, Из того ль села да Карочирова. Правильная форма — Муром, Карачарово (село под этим названием действительно находилось под Муромом). Попытки исследователей по-другому истолковать название места происхождения Ильи (вместо Мурома — Моровийск Черниговского княжества, вместо Карачарова — Карачев Орловской губ., и др. — см., например: Миллер-3. С. 87—90) ничего нового к пониманию былины не прибавляют.

(обратно)

18

Кладовал он заповедь великую... Наруши́л он заповедь великую. Обещание богатыря не обнажать в пути оружия и последующий отказ от него — обязательные мотивы данной былины (ср. также вар. I, II, III, IV). Обычное объяснение даваемой при выезде заповеди то, что действие происходит в церковный праздник. В более архаической традиции (отразившейся в сходных сказаниях других народов) мотив выражен в виде запрета со стороны матери, опасавшейся, что сын погибнет в битве или поединке (сестра тайком вплетала оружие в гриву коня, и богатырь обнаруживал его в нужный момент).

(обратно)

19

Реченька Смородинка — эпическая река. Хотя известны реальные реки с таким (или схожим) названием, в былинах и песнях Смородинка имеет устойчивое обобщенно-поэтическое значение, генетически связанное с мифологическими представлениями о реках: смрадная, знойная; служащая границей между «этим» и «иным» миром; река-застава, обладающая фантастическими свойствами; место столкновений героев с их противниками; место переправ, имеющих жизненно важное значение для персонажей.

(обратно)

20

У той ли берёзыньки покляпоей. Покляпая (искривленная) береза — признак обитания фантастических персонажей, враждебных героям.

(обратно)

21

У того креста Леонидова. Леонидов крест (обычная форма — Леванидов) упоминается по преимуществу как место назначенных встреч богатырей и остановок во время их странствий. Возможно, что в данном случае он упомянут певцом по инерции, но можно также допустить, что Соловей-разбойник захватил его, включив в состав своих «нечистых» мест, и Илья Муромец возвращает Леванидову кресту его статус священного места.

(обратно)

22

Со́ловей-разбойничек Дихмантьев сын и т. д. Соловей — один из типичных для русского эпоса персонажей «гибридного» характера: в нем соединяются черты фантастической птицы, чудовища, человека. Устойчивые признаки Соловья — сидит на семи дубах, обладает способностью убивать свистом или криком; он глава эндогамной семьи (ср. вар. I: род Соловья воспроизводится через систему внутрисемейных браков). Своими корнями этот образ уходит в архаический эпос и мифологию, в нем прослеживаются черты мифологического стража, охраняющего вход в «иной» мир, возможно — черты «хозяина» леса. В то же время в былине он предстает врагом Киевского государства, препятствующим объединению русских земель и спокойной жизни страны. Победа Ильи Муромца одновременно созвучна подвигу мифологического культурного героя (уничтожение чудовища, враждебного этническому коллективу) и имеет отчетливо выраженный государственный, общенародный смысл.

(обратно)

23

Здравствуй, князь Владимир... Прямоезжеей — во стольно-Киев-град. В тексте певцом здесь допущены перестановки, вносящие некоторую путаницу. Более точно это место изложено в другой записи от того же певца (Соколов — Чичеров. № 96): там сначала говорится о возвращении Владимира из церкви, затем следуют его вопросы к приезжему — откуда и кто он, далее ответ Ильи, включая ст., отсутствующие в публикуемом тексте:

Далее следует вопрос Владимира о дороге и ответ Ильи.

(обратно)

24

Замуравела да ровно тридцать лет. В другой записи от того же певца (Соколов — Чичеров. № 96) еще добавлено:

(обратно)

25

На поле на Кули́ково. Одно из устойчивых значений поля Куликова в былинах — место казни.

(обратно)

26

Три поездки Ильи Муромца. Гильфердинг-2. № 171. Зап. от Ф. Никитина (Выгозеро). Сказитель объединил текст с былиной «Илья Муромец и Соловей-разбойник». Былина о трех поездках Ильи Муромца трактуется обычно как поздняя по происхождению, сложенная на основе сказочных сюжетов и как бы дополнившая основную эпическую биографию героя (ср.: Астахова-1. С. 614—615; Миллер-3. С. 142—146). Между тем былина вполне органично вписывается в цикл об Илье, обнаруживая связи не только со сказочной, но и с мифологической и архаической эпической традициями. Одна из главных идей былины — судьба оказывается не властной над героем: он не боится предсказаний и опровергает их, уничтожая зло в разных его обличьях.

(обратно)

27

Латырь-камешок (более распространенная форма — Алатырь) — эпический камень, с которым в былинах связаны типовые значения: места встреч богатырей, места предуказанных испытаний, иногда — гибели. «Бел-горюч камень Алатырь» имеет, скорее всего, мифологическое происхождение, он «всем камням отец», обладает чудесными свойствами; упоминается нередко в заговорах. Существует также объяснение алатыря-камня как алтарного камня, составившего основу Сионской церкви в Иерусалиме; по христианской легенде, у этого алтаря Христос установил таинство причащения (см.: Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха. Спб., 1881. Вып. 3. С. 23—24).

(обратно)

28

Как молодинка ведь взять — да то чужа корысть. Молодая жена — чужая добыча, чужая выгода.

(обратно)

29

Курева стоит — обычная формула в былинах для изображения быстрого отъезда героя.

(обратно)

30

Проехал... Корелу проклятую, Не доехал... до Индии до богатыи, И наехал... на грязи на смоленские. Характерный пример условной эпической географии. Места, названные здесь, имеют типовые эпические значения: Корела — чужая опасная земля, которую герою надо благополучно миновать; Индия — далекая и богатая земля, до которой герою обычно не удается добраться; грязи смоленские — место, где героя ожидает прямая опасность.

(обратно)

31

То не для красы, братцы, и т. д. В былинах обычно подчеркивается, что драгоценные, изысканные предметы нужны богатырю не для красоты, а ради какой-либо практической цели. Предметы, служащие украшением, знаком щегольства, характеризуют героя с отрицательной стороны.

(обратно)

32

Не оставил разбойников на семена. Рассказ о первой поездке Ильи известен также в виде самостоятельной былины — «Илья Муромец и разбойники» (см. вар. II): здесь богатырь обычно ограничивается тем, что разгоняет разбойников.

(обратно)

33

Сильная поляница удалая. Женщины-богатырки выступают в былинах обычно как представительницы «чужого», враждебного мира; богатыри либо укрощают их и увозят к себе («Женитьба Добрыни», «Дунай Иванович»), либо уничтожают.

(обратно)

34

Раздал он злато, серебро по сиротам. Рассказ о третьей поездке богатыря в записях былины излагается чаще всего сжато, подчас несколько сбивчиво, либо вовсе опускается. В одном вар. Илья отказывается от третьей поездки, так как ему не нужно богатство (Гильфердинг-2. № 190). Встречаются также трактовки, идущие от религиозно настроенных сказителей: богатырь отдает клад на постройку церкви или в монастырь и затем уходит в киевские пещеры, где окаменевает, — влияние легенды о мощах Ильи Муромца, будто бы хранящихся в Киево-Печерской лавре (Киреевский-1. № 2; Гильфердинг-1. № 58; Гильфердинг-3. № 221, 266).

(обратно)

35

Илья Муромец и Идолище. Гильфердинг-1. № 4. Зап. от П. Калинина, дер. Рим на Пудожской Горе (Повенец).

(обратно)

36

А й татарин да поганыи, Что ль Идолищо великое и т. д. Идолище — типичный для былин «гибридный» персонаж. В данном тексте ему приданы черты предводителя татарского войска. В большинстве известных записей Идолище действует один и изображается как чудовище уродливых размеров (ср. вар. I, II, III). Имя, внешность, прожорливость и другие детали в описании Идолища позволяют возводить его к персонажам архаического эпоса и мифологии — антропоморфным чудовищам из «иного» мира (ср., например, абаасы в якутских олонхо, богатырей Эрлика в алтайских сказаниях и др.). В былинах этот персонаж подвергся эпической историзации, он выступает как враг Русской земли, Киева, насильник, и борьба богатыря с ним получает характер общегосударственного подвига.

(обратно)

37

Старец перегримищо... Дай-ка мне-ка платьицев нунь старческих. Перегримищо — пилигрим, паломник, калика перехожая — популярный персонаж былин, может выступать в роли вестника. Переодевание богатыря в одежду странника — один из типовых былинных мотивов. В данном сюжете пилигрим сам сродни богатырю, однако он не решается выступить против Идолища.

(обратно)

38

По походочке так Илья Муромец... А й велик у вас казак да Илья Муромец? В подтексте сюжета есть мотив предуказанной встречи Ильи и Идолища: последний знает, что ему предсказана гибель от богатыря, поэтому расспрашивает странника об Илье и как будто успокаивается, узнав, что его соперник — самый обыкновенный человек. См. отголосок того же мотива в вар. II.

(обратно)

39

У нашего попа... Левонтья у Ростовского. Согласно другим былинам, Левонтий Ростовский — отец Алеши Поповича. Упоминание его пришло из былины «Алеша и Змей Тугарин» (см. след. былину и примеч.).

(обратно)

40

Алеша Попович и Тугарин. Ончуков. № 85. Зап. от П. Г. Маркова, дер. Бедовая (Пустозерская вол.). Некоторые исследователи считают, что былина об Алеше и Тугарине сложилась раньше предыдущей и повлияла на нее. Скорее всего, однако, мы имеем дело с двумя самостоятельными параллельными разработками, сходство которых в ряде вар. особенно усиливается благодаря взаимодействию их в процессе бытования.

(обратно)

41

Нам ехать, не ехать нам в Суздаль-град и т. д. Перебор городов дан здесь в шуточной форме, но идея вполне серьезна: богатыри выбирают постоянным местом своих деяний Киев — центр Русской земли.

(обратно)

42

Левонтья сын Ростовского. Возможно, имеется в виду святитель Леонтий, мощи которого хранились в Успенском соборе в Ростове и были открыты в середине XII в. Тем самым можно предполагать, что у Алеши Поповича в эпосе была почетная родословная (сын епископа).

(обратно)

43

Тугарин... Змеевич — персонаж «гибридного» типа, соединяющий признаки антропоморфного чудовища, крылатого змея и представителя сил, враждебных Руси. Уродливой внешностью и прожорливостью он подобен Идолищу. В вар. подчеркиваются его черты чужеземного насильника. Попытки идентифицировать Тугарина с половецким ханом XI в. Тугор-каном неосновательны (см.: Миллер-2. С. 113—117). Более оправдано сопоставление имени Тугарина с общеславянским корнем «туг» в значении «обида», «гнет», «горе» (см.: Смирнов — Смолицкий-1974. С. 399). Истоки образа — в архаическом эпосе и в мифологии.

(обратно)

44

Не в любе живешь? В других записях более определенно говорится о любовных отношениях между Тугарином и княгиней (см. вар. I, II).

(обратно)

45

Шелон земли греческой. По-видимому, заимствование из былины «Добрыня и Змей» (см. примеч. к след. былине — к словам: «колпак земли греческой»).

(обратно)

46

Подвернулся под гриву лошадиную и т. д. Мотив воинской хитрости, применяемой Алешей в поединке с Тугарином, здесь лишь намечен. Более определенно см., например, в сборнике Кирши Данилова: Алеша бросает Тугарину упрек в том, что тот будто бы привел с собой несметную силу; удивленный Тугарин оборачивается, и в этот момент Алеша наносит удар.

(обратно)

47

Добрыня и Змей. Гильфердинг-1. № 5. Зап. от П. Калинина, дер. Горка (Повенец). Текст извлечен из большой сводной былины, включающей также сюжеты: Добрыня и Маринка, женитьба Добрыни, Добрыня, его жена и Алеша Попович. Одна из самых популярных былин, известна в большом числе записей из разных мест. В эпическом цикле о Добрыне может рассматриваться как рассказ о первом подвиге богатыря. В вар. сюжет предваряется вступлением о происхождении и детстве Добрыни (см. 1).

(обратно)

48

Не езди-тко на гору Сорочинскую. Гора Сорочинская упоминается в эпосе как место обитания вражеской силы, как фантастическая, чудесная; реальной географической привязки не имеет.

(обратно)

49

Не куплись-ка ты во матушке Пучай-реки. Запрет вызван тем, что мать богатыря обладает вещим (хотя и неполным) знанием: ей ведома опасность, но неведом исход встречи с нею, и поэтому она не только предупреждает сына об угрозах, но и противится его намерениям.

(обратно)

50

О двенадцати змея было о хоботах. Фантастический многоголовый змей (или змея) — типовой персонаж, широко представленный в мифологии, сказках, преданиях, архаическом и классическом эпосе народов мира; борьба героя со змеем — распространеннейшая тема мирового фольклора. В былинном змее (или змее́) либо непосредственно, либо в виде следов отражены архаические черты и функции: стража огненной реки (реки смерти; пограничной реки между человеческим и «иным» миром); «хозяина» стихий, гор и пещер; похитителя и поглотителя жертв. Побеждая змея в первый раз, Добрыня осуществляет роль культурного героя.

(обратно)

51

Захочу я нынь Добрынюшку цело́ сожру. В другом вар. содержатся указания на то, что Змею предсказана гибель от Добрыни; при виде беспомощного богатыря он торжествует, думая, что предсказание не исполнится, например (Кирша Данилов. С. 183):

(обратно)

52

Колпак да земли греческой — монашеский головной убор. В том, что богатырь побеждает Змея не обычным оружием, а шапкой монашеской формы, исследователи усматривают символический смысл: шапка воплощает силу молодого христианизированного государства и превосходство его героев над язычеством (земля греческая — Византия). Некоторые ученые были склонны видеть в сюжете отражение факта крещения Руси, ссылаясь, в частности, на совпадение имени богатыря и дяди князя Владимира, участвовавшего, согласно летописи, в крещении новгородцев, отечества племянницы князя (Потятичны) и имени другого участника крещения новгородцев (Путяты), названия былинной реки (Пучай) и реки Почайны, в которой якобы крестили киевлян. Такая интерпретация, однако, не проясняет реального содержания былины; к тому же в ней есть натяжки и сомнительные моменты (см.: Миллер-1. С. 144—148).

(обратно)

53

Быдь-ка ты, Добрынюшка, да больший брат и т. д. Об обычае побратимства см. выше примеч. к былине «Святогор». В данном случае речь идет о договоре побратимства-посестримства. В дальнейшем Змей нарушает договор, что в былинах рассматривается как серьезное преступление.

(обратно)

54

Ухватила тут Забаву дочь Потятичну. Похищение змеем (либо другим чудовищем) девушки, дочери (или племянницы) царя, князя и т. д. — широко известный мотив мирового фольклора. В историко-типологическом плане ему предшествует мотив регулярного принесения змею в жертву девушки ее соотечественниками; спасение девушки от жертвоприношения, а позднее — от похищения, заточения, брака со змеем и т. п. — функция героя мифов, сказок, сказаний, легенд, а затем — и произведений литературы. В былине эта тема разработана в духе «историзации» архаических коллизий и мотивов, с включением их в круг событий, связанных с защитой Киева. Соответственно подвиг Добрыни приобретает государственную окраску.

(обратно)

55

А не при́жре матушка да тут сыра земля и т. д. Здесь отражены древнейшие представления, согласно которым кровь убитых существ из «иного» мира земля может принять лишь после исполнения героями определенных магических действий и специального заговора.

(обратно)

56

Я бы назвала нынь другом да любимыим и т. д. Согласно эпическим нормам отношений между персонажами, спасенная девушка выступает либо как суженая спасителя, как его любимая, либо должна стать его добычей. Диалог Забавы с Добрыней основан на переосмыслении этого мотива.

(обратно)

57

Роду христианского — т. е. крестьянского.

(обратно)

58

Добрыня и Маринка. Гильфердинг-3. № 267. Зап. от И. Г. Третьякова, дер. Росляково (Кенозеро).

(обратно)

59

Добрынюшка-то стольничал... чашничал... у ворот стоял. Этой формулой в былинах характеризуется служба некоторых богатырей при дворе князя Владимира. Судя по различным текстам, характеристики эти не отражают реального значения службы стольника, чашника и т. д.

(обратно)

60

Потравила та Маринка девяти ли молодцов. В мифах, сказках, эпосе разных народов известен образ женщины-чародейки, привораживающей мужчин и затем умерщвляющей их либо превращающей их в животных (ср.: Сумцов Н. Ф. Былины о Добрыне и Маринке и родственные им сказки о жене-волшебнице // «Этнографическое обозрение». 1892, № 2/3. С. 143—169). В духе «историзации» архаических тем и персонажей эпоса события здесь привязаны к Киеву и к Добрыне. Некоторые исследователи полагают, что в имени чародейки отложились народные представления о Марине Мнишек, которую в песнях XVII в. изображали волшебницей и еретицей (ср.: Миллер-2. С. 288—298).

(обратно)

61

Добрынюшка-то матушки не слушался и т. д. Причины, по которым Добрыня, вопреки запрету матери, ищет встречи с Маринкой, а также характер отношений богатыря и волшебницы не вполне ясны и в разных текстах толкуются по-разному, иногда — прямо противоположным образом (см. вар. I, II, III, IV). Согласно наиболее прямолинейной трактовке, Добрыня намеревается жениться на Маринке (мотив мнимой суженой) и легко оказывается ее жертвой: в этой версии сюжета Добрыня ничем не отличается от своих предшественников — женихов, обращенных в туров. По другой версии, Добрыня идет, чтобы убедиться в справедливости всего, что рассказывают о Маринке: он ведет себя независимо, вызывающе, убивает (или изгоняет) Тугарина, но все же любовный заговор Маринки действует и на него, после чего он становится добычей волшебницы.

(обратно)

62

Она резала следочики Добрынюшкины и т. д. Здесь воспроизводится любовный заговор на вырезанную из следа богатыря землю.

(обратно)

63

Волх Всеславьевич. Кирша Данилов. № 6.

(обратно)

64

А понос понесла и дитя родила. В этом мотиве отразились древнейшие тотемистические представления о животных-предках и о чудесном зачатии героя: согласно древним мифологическим представлениям, рождение от змея приносит герою особые качества волшебника и богатыря (сравнительную характеристику мотива см.: Жирмунский-1974. С. 24, 210—211).

(обратно)

65

Вольх Всеславьевич. Имя героя связано с древнерусским «волхв» — колдун, кудесник; отчество совпадает с материнским, что может указывать на отсутствие у героя отца.

(обратно)

66

А и будет Вольх в полтора часа. Быстрый рост и раннее проявление богатырских качеств — обычный мотив в героическом эпосе. Особенность его разработки применительно к герою: он «обучается» оборотничеству, становится великим охотником (см. особенно вар. I) и побеждает врагов с помощью волшебных качеств, что выделяет его среди других богатырей как героя архаического типа.

(обратно)

67

За щитом... взять — взять войной.

(обратно)

68

Индейский царь... царство Индейское... Про царя Салтыка Ставрульевича... царица Аздяковна. Индия упоминается в былинах как эпически условная страна. Мотив похода в Индию — след древней разработки (поход героя в «иной» мир, в далекую землю). По-видимому, предшествующая форма сюжета содержала описание похода племенного вождя с целью захвата добычи и полона; позднее появились мотивы превентивного похода князя в соседнюю страну (см.: Пропп. С. 73—75). Имена царя и царицы отражают тенденцию присоединения былин к эпическому циклу о борьбе с татарами.

(обратно)

69

Рыбий зуб — моржовая кость; в былинах — предмет особенной красоты. Здесь имеется в виду подворотня из кости с прорезным орнаментом, возможно наделенная магической прочностью.

(обратно)

70

Вольга и Микула. Гильфердинг-2. № 156. Зап. от И. А. Касьянова, село Космозеро (Кижи).

(обратно)

71

Мо́лодой Вольга́ Святославович и т. д. В сознании сказителей Вольга и Вольх из предшествующей былины — одно лицо, но Вольге придан облик феодального князя, а черты кудесника и чудесного охотника сохранены в вар. лишь в виде следов.

(обратно)

72

Во тридцатыих. Здесь у певца пропуск, который восстанавливается по тексту другого сказителя (Рыбников-1. № 3):

и  т. д.

(обратно)

73

Шилом пяты, носы востры и т. д. Описание щегольской обуви пахаря перенесено из былины о Дюке, где оно относится к Чуриле (см. ст. 358—361).

(обратно)

74

Пожаловал меня... Тремя ли городами... еду к городам за получкою. В реальной истории Древней Руси этому соответствует передача князю вотчины великим князем; получивший ее едет собирать дань. Установить, какие действительные города кроются за былинными названиями, исследователям не удалось (ср.: Миллер-1. С. 172—174). В вар. названия меняются.

(обратно)

75

Они подрубят-то сляги калиновы. Здесь Микула предсказывает то, что происходит в дальнейшем, согласно одной из версий (Гильфердинг-1, № 45): мужики, узнав о приближении Вольги и Микулы,

(обратно)

76

Смородина — см. с. 499.

(обратно)

77

А грошов-то стало мало ставиться и т. д. Денег становилось все меньше, а мужиков — все больше.

(обратно)

78

Бунт Ильи Муромца против князя Владимира. Киреевский-4. № 7. Зап. в Архангельском уезде.

(обратно)

79

Никита Заолешанин. Прозвище «залешане» встречается в других былинах применительно к богатырям-мужикам; возможно, происходит от Залесской (т. е. Ростово-Суздальской) земли.

(обратно)

80

Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром. Гильфердинг-2. № 76. Зап. от Т. Г. Рябинина, дер. Середка (Кижи).

(обратно)

81

Не позвал... Ильи Муромца. Причины конфликта богатыря с князем излагаются в разных редакциях сюжета по-разному: князь «забывает» о богатыре, «не учествует» (см. предыдущую былину), верит клевете бояр (см. вар. I), ему не нравится прямота высказываний богатыря и др.

(обратно)

82

Он не знает, что ведь сделати и т. д. В вар. Илья в противовес княжескому пиру устраивает свой пир с «голями кабацкими» — на городской площади возле теремов князя.

(обратно)

83

На церквах-то он кресты вси да повыломал. В вар. Илья сбивает «золоченые маковки» с княжеских «теремов златоверхиих». Ср. также: «С колоколов языки-то он повыдергал» (Парилова — Соймонов. № 2).

(обратно)

84

Илья Муромец и Калин-царь. Былины Ивана Герасимовича Рябинина-Андреева / Подг. текстов и примеч. А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1948. № 1. Зап. в Петрограде в 1921 г.

(обратно)

85

Владимир-князь... С Ильей Муромцем да й порассорился. В некоторых вар. о ссоре рассказывается подробно, эпизод разрабатывается в духе былины «Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром». С заточением богатыря связывается решение татар напасть на Киев (Гильфердинг-2. № 257):

(обратно)

86

Она видит — дело есть нехорошее и т. д. Мотив помощи заточенному герою со стороны дочери царя (князя и т. п.) известен в эпосе тюркском, южнославянском и др. Девушка, принадлежащая враждебному лагерю, помогает герою освободиться, бежит вместе с ним, становится его женой и т. д.

(обратно)

87

Улицы стрелецкие. Стрельцы появились на Руси в XVI в. В данном случае имеется в виду требование убрать из Киева военную силу.

(обратно)

88

А дает он ему строку и т. д. В других вар. татарский царь может вовсе отказать в отсрочке либо свести ее до минимума (см. далее былину «Камское побоище»).

(обратно)

89

Литва поганая... собаки царя Калины. В былинах постоянно объединяются или дублируют друг друга «Литва», «земля Литовская» и «татары», «Орда», совпадая в общем понятии иноземных захватчиков, «чужой» земли.

(обратно)

90

Крестовый... батюшка... Сампсон... Самойлович. В вар. также: Самсон Колыбанов, Колыванович. Персонаж под такими именами в разных сюжетах возглавляет богатырскую дружину, которая сначала уклоняется от участия в защите Киева. Возможно, что в нем отложились следы представлений о старших богатырях Самсоне — Святогоре. Самсон упоминается также в других былинах в составе дружины Ильи Муромца.

(обратно)

91

Его добрый конь тут богатырскии и т. д. Мотив, согласно которому богатырский конь не может исполнить третью задачу и предупреждает об этом хозяина, но тот не слушает и поэтому терпит временное поражение, известен в эпосе разных народов. В тюркском эпосе подобная слабость коня мотивируется тем, что богатырь взял его в поход до срока, не дождавшись полного его роста.

(обратно)

92

Илья Муромец, Ермак и Калин-царь. Гильфердинг-2. № 105. Зап. от А. В. Сарафанова, дер. Гарницы (Кижи).

(обратно)

93

Ермак Тимофеевич. Ермак вошел в цикл былин о татарском нашествии как герой преданий и исторических песен XVI—XVII вв.; представляет в эпосе тип юного богатыря, безоглядно рвущегося к подвигу.

(обратно)

94

Камское побоище. Григорьев-2. № 91. Зап. от С. Г. Шуваева, дер. Нижи.

(обратно)

95

А у вас-де-ка нынче на святой Руси И какой-то есь стар казак Илья Муромец? и т. д. Диалог Баканища и Ильи Муромца и их поединок перенесены из былины «Илья Муромец и Идолище».

(обратно)

96

Была бы у нас на нёбо-то листница и т. д. Именно мотивы хвастовства и драматических его последствий выделяют былину «Камское побоище» среди других былин о татарском нашествии. Для этой — определяющей — части сюжета устойчивы подробности: хвастают богатыри, не участвовавшие в основной битве и принадлежащие к социальным верхам; хвастовство выражается в вызове «силе небесной» и в готовности совершить подвиг в масштабах всей земли; побитая сила оживает и от ударов богатырей удваивается в числе. Развязки в этой былине различны (ср. вар. I, II, III).

(обратно)

97

И проздравляём-то мы вас с Камским-то побоищом. Под этим названием битва упоминается и в других вар. По предположению исследователей, слово «Камское» произошло из «Калкское», и, следовательно, в основе былины лежит сказание о битве на реке Калке 1223 г., закончившейся поражением русских князей. В вар. встречается также «побоище Мамаево». По другим предположениям, в названии битвы отразились походы князей на Каму.

(обратно)

98

Василий Игнатьевич и Батыга. Гильфердинг-1. № 60. Зап. от И. Фепонова, дер. Мелентьевская (Пудога).

(обратно)

99

А й выходила-то турица златорогая и т. д. Мотив предсказания несчастья Киеву встречается в такой форме только в этой былине. Древняя его основа связана с культом туров у славян, с верой в особую магическую силу и вещие способности туров — диких быков (см.: Липец Р. С. Образ древнего тура и отголоски его культа в былинах // «Славянский фольклор». М., 1972. С. 98—100). На эту мифологическую основу наслоились поздние религиозно-христианские представления (в вар. девица — это богородица, оплакивающая предстоящую гибель Киева; богородица считалась покровительницей Киева; возможно, что былинный образ восходит к мозаичному изображению богородицы на стене Софийского собора — «Нерушимой стене». Ср.: Миллер-1. С. 312—315). Дальнейшее содержание былины оказывается опровержением зловещих предзнаменований.

(обратно)

100

Книга Леванидова — священная книга (об эпитете «Леванидов» см. примеч. на с. 499).

(обратно)

101

Батыга. Можно в этом имени видеть отголосок имени Батыя, что, однако, не дает оснований усматривать в былине отклики на реальные события. В других вар. вместо Батыги упоминаются имена, не поддающиеся исторической идентификации.

(обратно)

102

Со черным дьячком да со выдумщичком. В других вар. также: думный дьячок, вор-выдумщик. В былинах так обозначается высокое должностное лицо при татарском царе. Термин взят из практики древнерусского канцелярского делопроизводства (правильно: дьяк).

(обратно)

103

Голь кабацкая — так называли в XVI—XVII вв. пьяниц из народных низов, бродяг, беглых, мастеровых, нищих (ср. выше былины: «Бунт Ильи Муромца против князя Владимира» и «Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром»). Таким образом, Василий Игнатьевич характеризуется как богатырь самого низкого социального положения.

(обратно)

104

Убил-то Василий три головушки и т. д. Этот эпизод может быть сопоставлен с эпизодом из древнерусской повести о нашествии Тохтамыша на Москву в 1382 г.: здесь некий московский суконщик Адам «с Фроловских ворот пусти стрелу... уби некоего от князей ордынских, славна суща, иже велику печаль сотвори Тахтамышу и всем князем его» (Русские повести XV—XVI веков / Составитель М. О. Скрипиль. М.; Л., 1958. С. 40).

(обратно)

105

На ты лясы́ Батыга приукинулся — поверил словам, принял за чистую монету.

(обратно)

106

Ай чистые поля были ко О́пскову и т. д. Образец балагурной припевки, не связанной с сюжетом. В тексте есть местные мотивы, содержащие насмешливые отзывы о жителях некоторых районов Русского Севера.

(обратно)

107

Пудожаночки, лёшмозёрочки, пошозёрочки — жительницы Пудоги, Лекшмозера, Почозера (Карелия).

(обратно)

108

Васька Пьяница и Кудреванко-царь. Григорьев-3, № 33. Зап. от И. А. Тяросова, дер. Дорогая Гора.

(обратно)

109

Буян-остров — эпический и сказочный остров, где находятся чудесные предметы или обитают фантастические существа и могут совершаться необыкновенные действия.

(обратно)

110

Шахов, Ляхов — названия вымышленных городов со значением далеких, глухих; иногда связываются с «землей Ляховинской». Названия происходят, вероятно, от древнерусских слов «чехи», «лехи» («ляхи») — с утратой реального значения.

(обратно)

111

Панове, уланове — в былинах этими словами обозначается окружение вражеского царя; возможно, они порождены временем польско-шведской интервенции начала XVII в.

(обратно)

112

Михайло Данилович. Григорьев-3. № 39. Зап. от Ф. П. Рюмина, дер. Тимшелье.

(обратно)

113

Позволь мне-ка снять платьё богатырскоё. Уход богатыря в монастырь не влечет за собой отказа от мирских забот. Характерно, во-первых, что отец слагает с себя богатырские обязанности и передает их растущему сыну (тема смены поколений) и, во-вторых, что он продолжает наблюдать за сыном и помогать ему.

(обратно)

114

Да от роду мне только четырнадцать лет. Богатырь-малолеток — типовой персонаж героического эпоса ряда народов. Обычно герой этого типа вынужден (или хочет вопреки предупреждениям) выступить на богатырском поприще ранее указанного ему срока, когда формирование его как богатыря не завершено (см. след этого мотива в вар. I).

(обратно)

115

Ко камешку ко Латырю. См. выше примеч. к былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник». См. также былину «Исцеление Ильи Муромца»: здесь под камнем находятся и снаряжение, и конь богатыря.

(обратно)

116

А-й не заезжай ты... в серёдочку и т. д. Предупреждение об опасности, ожидающей богатыря именно в середине враждебной силы, и о необходимости сохранять осмотрительность в бою — типовой мотив героического эпоса разных народов. В данном случае он вызван тем, что малолетний богатырь отправляется на подвиги раньше положенного срока.

(обратно)

117

Схватили тут Михайла и т. д. Ср. выше аналогичный эпизод в былине «Илья Муромец и Калин-царь».

(обратно)

118

Ищёт тут он да своего сына. В подтексте этого эпизода — убеждение отца, что сын нарушил его предупреждение и погиб.

(обратно)

119

Уезжай ты, татарин и т. д. Неузнавание близкими людьми друг друга, возникающий на этой почве конфликт, узнавание по метке на теле, по имени — распространенные мотивы героического эпоса.

(обратно)

120

Василий Казимирович и Добрыня. Григорьев-3. № 54. Зап. от Е. В. Рассолова, дер. Печище.

(обратно)

121

Съезди-тко, Васильюшко, во Большу орду и т. д. В рамках эпически условного сюжета исторически реальным выступает мотив отсылки дани Владимиром в Орду: такая практика установилась в XIV в., а до того дань передавалась на местах баскакам — уполномоченным Орды. Прекращение выплаты дани произошло при Иване III, во второй половине XV в. В былине превращение татар в данников Киева с реальной историей не согласуется.

(обратно)

122

А есь ле у вас да таковы стрельцы и т. д. Предложение царя устроить состязание плохо мотивировано. Одна из возможных мотивировок — та, что царь рассчитывает, победив послов, восстановить взимание дани.

(обратно)

123

А надеюсь... на молоды Добрынюшку на Микитича. В эпосе (как и в сказках) типовым является персонаж, выполняющий вместо главного героя трудные задачи.

(обратно)

124

Наезд литовцев. Рыбников-1. № 73. Зап. от неизвестного крестьянина-лодочника, дер. Шальский погост (Пудога). Впервые — «Олонецкие губернские ведомости». 1860, № 35. С. 141. Ст. 56 и 68 исправлены по газетной публикации (вместо «второму» — «третьему»).

(обратно)

125

На Паневе было, на Уланеве. Эти географические названия произошли от «панове, уланове» (см. выше примеч. к былине «Васька Пьяница и Кудреванко-царь», с. 509). Ср. в другом тексте (Рыбников-1. № 74):

(обратно)

126

Два Ливика, Королевскиих два племянника. В вар.: «два витвичка», «витники». Некоторые исследователи считают первичной именно эту вторую форму, выводя ее либо из испорченного «Витовт» (имя литовских князей), либо из чешского vítnik — витязь, удалец. По другому толкованию, «королевские племянники» — это польские князья, братья Лешко и Конрад Казимиричи, действовавшие против русских князей в конце XII — нач. XIII в. (ср.: Жданов-1895. С. 507—516). В любом случае Ливики — персонажи вымышленные, ассоциируемые с западными врагами Русской земли.

(обратно)

127

Чимбал-король (также Цимбал, Цумбал и др.). И титул, и имя персонажа вымышлены (в вар.: «король земли Польскии»).

(обратно)

128

Поедем мы... на почестный пир. Здесь пир — метафора битвы.

(обратно)

129

Во землю во Левонскую — эпическое воспоминание об исторической Ливонии. В других вар. король предлагает также напасть на «Индию богатую», «Корелу проклятую», на «Золотую орду» и др. Исторические реалии в былине в преобладающем своем составе ведут к западным областям и западным соседям Руси.

(обратно)

130

Черных мужичков повырубили. Черные мужички в былинах — это народ, основная масса сельского и городского населения («черные люди»), более всего страдавшие от чужеземных набегов.

(обратно)

131

Полонили оны... Настасью Митриевичну. В вар. она выступает как жена, сестра, племянница героя. Мотив, согласно которому главной целью вражеского наезда является захват в плен жены (сестры) богатыря, находящегося в отсутствии, типичен для героического эпоса разных народов. В вар. (Рыбников-1. № 75) племянники обещают королю:

(обратно)

132

Князь Роман Митриевич. Персонаж с тем же именем и титулом (с различными отчествами) известен в балладах и упоминается иногда в других былинах. Имя Роман в эпосе стало типовым. Попытки возвести былинного героя к историческим лицам — галицкому князю Роману Мстиславичу (XII — нач. XIII в.) или Роману Брянскому (XIII в.) не могут считаться доказательными, хотя не исключено, что выбор имени героя был частично подсказан воспоминаниями об этих лицах (ср.: Жданов-1895. С. 425—523).

(обратно)

133

Кидайте на реку на Смородину. О реке Смородине см. с. 499. В былине о наезде литовцев Смородина — вещая река. В вар. Роман отбирает дружину, испытывая воинов питьем воды: он берет «силу», которая пьет из шлемов.

(обратно)

134

Тыя жеребья против быстрины пошли и т. д. По-видимому, правильнее это место передано в тех вар., где надежной признается дружина, чьи жребии пошли против течения, «встрет воды», «встречу быстрин» (Гильфердинг-1. № 42, 61).

(обратно)

135

Сам князь обвернется серым волком и т. д. По-видимому, эта подробность перенесена из былины «Волх Всеславьевич».

(обратно)

136

Ты, безглазый, неси безногого. Мотив «хромец на слепце» принадлежит мировому фольклору и встречается в древней и средневековой литературе; известен он и по другим былинам (ср.: Жданов-1895. С. 475—476).

(обратно)

137

Сухман. Рыбников-1. № 6. Зап. от неизвестного крестьянина-лодочника, дер. Шальский погост (Пудога). К былине восходит воинская повесть о Сухане XVII в. (текст и исследование см.: Малышев В. И. Повесть о Сухане: Из истории русской повести XVII века. М.; Л., 1956).

(обратно)

138

Илья Муромец с богатырями на Соколе-корабле. Тихонравов — Миллер. № 16. Исполнитель и место записи неизвестны. Впервые — «Живая старина», 1890, № 1.

(обратно)

139

Хвалунское — Хвалынское, т. е. Каспийское.

(обратно)

140

Желтых песков не хватывал — не причаливал к песчаному берегу.

(обратно)

141

Хорошо Сокол-корабль изукрашен был и т. д. Эпически приукрашенное описание корабля основано на том, что передняя часть древних судов обрабатывалась в форме голов людей, зверей, чудовищ, украшалась резьбой.

(обратно)

142

Три церкви соборные и т. д. По сведениям собирателей, былина на этот сюжет исполнялась в XIX в. как обрядовая песня. В Енисейском округе ее исполняли как колядку, при этом носили бумажную «звезду», на которой были изображены корабль (нос его — в виде змея), богатыри, три церкви, солнце и месяц, турецкий город, турки в лодках. Возможно, что «церкви соборные» появились в результате переосмысления традиционного для христианской символики изображения церкви в виде носящегося по морю корабля (ср.: Миллер-3. С. 346—349).

(обратно)

143

Илья Муромец и сын. Григорьев-3. № 16. Зап. от А. Е. Петрова, дер. Дорогая Гора. Одна из самых сложных по содержанию былин. В основной редакции сюжет развивается до того момента, когда Илья Муромец повергает противника («как расстегивал латы его кольчужные») в рамках традиционной эпической темы: герой, обороняющий родную землю, вступает в поединок с чужеземным нахвальщиком, угрожающим Киеву, терпит сначала неудачу, затем получает дополнительную силу и побеждает. Существенными для этой части сюжета являются картины богатырской заставы (см. особенно вар. II), мотивы похвальбы и угроз чужеземца (вар. II), неспособность кого-либо из богатырей, кроме Ильи, противостоять ему (вар. III).

(обратно)

144

Называл его сыном... любимыим. Тема боя отца с сыном, не узнающих друг друга, принадлежит мировому эпосу (иранский, древнегерманский, кельтский, эстонский). В былине весь дальнейший ход событий окутан загадочностью; неясны мотивы поведения Сокольника. Неясным становится и предшествующее содержание: почему сын Ильи Муромца выступает как враг Киева? Частично эти загадки разъясняются через другие редакции сюжета.

(обратно)

145

Константин Саулович. Кирша Данилов. № 26.

(обратно)

146

Царь Саул Леванидович (в вар. I — Саур Ванидович). Имена персонажей и названия земель указывают на то, что описываемые события относятся к «чужой» истории. Исследователи без достаточных оснований видели в былине заимствование — из византийского или тюркского эпоса. Скорее всего, это один из немногих былинных сюжетов, выходящих за пределы национальной исторической тематики (ср. также «Царь Соломан и Василий Окулович»); содержание и персонаж — вымышленные.

(обратно)

147

Завела его матушка и т. д. Перенесение эпизода из былины «Василий Буслаев и новгородцы».

(обратно)

148

Только у матушки выспросил и т. д. Сюжет развивается здесь по той же схеме, что и сюжет былины «Илья Муромец и сын», но с другим смыслом: Константин отправляется на поиски отца, согласно воле последнего, для совместных подвигов; затем развертывание сюжета идет по схемам, обычным для былин о подвигах русских богатырей: выбор наиболее опасного пути, встреча с татарским войском и уничтожение вражеской силы.

(обратно)

149

Копати ровы глубокие и т. д. Ср. выше сходный мотив в былине «Илья Муромец и Калин-царь».

(обратно)

150

Вислоухие, висячие —разини, простофили.

(обратно)

151

Углич. Упоминание города Углича составляет одну из загадок былины. Гипотетичным остается предположение о том, что в былинных эпизодах преломились воспоминания о расправе с угличанами, вызванной смертью царевича Димитрия в 1591 г. (см.: Миллер-1. С. 450—451).

(обратно)

152

Царя в Орде, короля в Литве. Уподобление этих двух земель является типовым для былин.

(обратно)

153

Михайло Козарин. Григорьев-1. № 20. Зап. от М. Е. Лобановой, дер. Пильегоры (Пинега).

(обратно)

154

На роду Козарина испортили и т. д. «Порча» (в вар.: «на родинах, на крестинах»), вследствие которой Козарин оказывается вне родной семьи, — типичная в ряде вар. подробность. В других вар. причины нелюбви родителей и отлучения сына от дома излагаются неопределенно и противоречиво. За всеми мотивировками кроется архаический подтекст, раскрываемый путем сравнительного анализа сюжета: над Козарином и его сестрой висит угроза предуказанного инцеста, они — суженые; родители как бы предвидят эту опасность и хотят предупредить ее, разлучив детей. В ходе эволюции сюжета появляются поздние мотивировки: сына «испортили», невзлюбили, отдали на воспитание чужой старухе; дочь похитили татары, разбойники.

(обратно)

155

Я скажу тебе да три словечушка и т. д. Слова вещего ворона свидетельствуют о предуказанном характере дальнейших событий. В вар. ворон прямо предупреждает Козарина о встрече с суженой и о том, что она не станет его женой.

(обратно)

156

Косы сама да приговариват и т. д. Жалобы девушки на свою участь оформлены в виде обрядового плача невесты. Коса — символ девичества; расчесывание, заплетение и расплетение косы составляли значимый элемент русского свадебного обряда; изображение полонянки как несчастной невесты, а плена — как трагического брака обычно для славянских песен о татарском (турецком) полоне.

(обратно)

157

Сам большой татарин девку утешал и т. д. Похитители выступают в роли женихов, состязающихся за право владеть девушкой. Козарин в этом контексте — также один из претендентов, побеждающий своих соперников.

(обратно)

158

Он стал у девицы стал выспрашивать. В ряде редакций (в том числе см. вар. III) расспросам предшествует попытка Козарина овладеть девушкой: в этом мотиве сохраняется след архаического замысла (инцест брата — сестры); узнавание снимает угрозу инцеста.

(обратно)

159

Королевичи из Крякова. Гильфердинг-3. № 302. Зап. от Е. Я. Завала, село Оше́венск (Кенозеро).

(обратно)

160

Кряков. Попытки отождествить Кряков с. Краковом, а героев былины — с персонажами польской истории XVI в. очень слабо обоснованы (см.: Миллер-2. С. 307, 336). В былинах об Илье Муромце богатырь освобождает Кряков от захватчиков, встречается в Крякове с Идолищем и др.

(обратно)

161

Возговорит ворон по-человечески. Как и в былине о Козарине, ворон здесь — вещая птица, сообщающая о предуказанной встрече.

(обратно)

162

Татарин касимовский. Эпитет, вероятно, связан с Касимовским царством (XV—XVII вв.) на р. Оке.

(обратно)

163

Ты любезной мой брателко! Узнавание братьев вносит несогласованность в сюжет: Василий Петрович одновременно выступает как герой, ищущий родных (см. вар. I), и как чужеземный воин-нахвальщик (ср. «Илья Муромец и сын»).

(обратно)

164

Дунай Иванович. Григорьев-3. № 73. Зап. от А. П. Чуповой, дер. Кильца.

(обратно)

165

Потюрёмщичёк сидит... Дунай да сын Иванович. Обстоятельства заточения Дуная излагаются в былине «Бой Добрыни и Дуная», возможно созданной позднее: здесь Дунай — приезжий богатырь, он раскидывает шатер иноземного образца и грозит русским богатырям; в борьбу с ним вступает Добрыня, богатыри не могут одолеть друг друга, их разнимает Илья Муромец. По одной версии, они становятся побратимами, по другой — Дуная привозят в Киев и Владимир заточает его (Смирнов — Смолицкий-1974. №№ 22, 23; Пропп — Путилов-1. С. 289).

(обратно)

166

Много служивал царям да и царевичам. В эпической биографии Дуная неизменно подчеркивается его многолетняя служба в чужих землях, переходы от одного властителя к другому; чаще, всего называется литовский король, иногда (вар. I) Золотая Орда. Возможно, эпос отразил здесь право феодалов на такие переходы, практиковавшиеся в Древней Руси.

(обратно)

167

Поезжайте за Опраксеей да королевичной... А князь-от Владимир да быв холопищо. Намек на реальную практику династических браков русских князей и царей с иноземками. Известны такие браки и с литовскими княжнами. Однако попытки исследователей возвести былинный эпизод к конкретному историческому факту (сватовство князя Владимира Святославича к полоцкой княжне Рогнеде) не обоснованы (ср.: Миллер-1. С. 148—153). Есть основания говорить о влиянии эпических разработок темы сватовства на древнерусскую литературу, в том числе на летописные рассказы (ср.: Лобода. С. 240—241). Реплика короля литовского о том, что Владимир — «холопищо», лишь отдаленно напоминает зафиксированный летописью отказ Рогнеды, мотивируемый тем, что Владимир — «робичич», т. е. сын князя и рабыни; по существу же это — формульное былинное выражение, означающее высокомерное отношение иноземного короля к киевскому князю (ср. аналогичную реплику в былине «Иван Годинович», вар. II).

(обратно)

168

Вы бейте татаровьей. Несообразность («татары» в «городе Ляховитском»), вполне обычная для былин, где названия «чужих» земель и этносов носят условно-обобщающий характер.

(обратно)

169

Кто-де за мной в сугон погонится, А тому от меня да живому не быть... А помнишь ли ты... Похожоно было с тобой и т. д. Исконный архаический смысл коллизии в тексте несколько размыт. Суть ее в том, что мужем богатырки может стать лишь одержавший победу над нею в поединке; всякий борющийся с нею — претендент, каждый поединок — акт сватовства, победитель — суженый. Дунай, согласно подтексту, — суженый Настасьи. Между тем этот подтекст частично перекрывается в былине историей прежней любви и связи героев. Эта последняя тема подробно разрабатывается в балладе «Дунай и королева»: Дунай служит у литовского короля, вступает в связь с его дочерью, о чем узнают (Дунай сам хвастается на пиру); богатыря ведут на казнь, Настасье удается спасти его (подставить вместо него другого), помочь бежать (см.: Пропп — Путилов-1. С. 286).

(обратно)

170

Говорила тут Настасья и т. д. Согласно эпическим представлениям, богатырка, однажды побежденная, утрачивает свои богатырские качества. Сюжет развивается через нарушение этого правила, однако главной причиной трагедии оказывается поведение богатыря, его спесь и упрямство.

(обратно)

171

Славной тихой Дон. Дон — поздняя замена, имеется в виду, конечно, река Дунай (см. вар. I, IV). Замена подсказана тем, что в народных песнях Дунай и Дон часто упоминаются рядом. Эпизод чудесного возникновения реки в вар. толкуется по-разному: в вар. III река вытекает из крови богатыря, в вар. I — богатырь бросается в воду, отсюда происходит ее название; типична более общая форма — от Дуная «протекла» река Дунай (вар. IV). Различные толкования в конечном счете связаны с мифологическими представлениями о происхождении великих рек; в былине, несомненно, сохранились следы древнего общеславянского культа реки Дунай (ср.: Мачинский Д. А. «Дунай» русского фольклора на фоне восточнославянской истории и мифологии // Русский Север. Проблемы этнографии и фольклора. Л., 1981. С. 110—171).

(обратно)

172

Иван Годинович. Рыбников-3. № 23. Зап. от Т. Романова, дер. Пирзаковская (Пудога).

(обратно)

173

За синим морем... во городе да во Чернигове. Обычное для былин нарушение реальной географии; в данном случае оно вызвано тем, что, в соответствии с эпической традицией, герой ищет невесту в чужой, дальней земле, т. е. если назван Чернигов, то он должен предстать в качестве далекого города.

(обратно)

174

У Дмитрия — гостя торгового. Снижение социального статуса отца невесты — позднее привнесение, в старших редакциях он — чужеземный царь, король и проч. (см. вар. IV).

(обратно)

175

Захотелось мне... Настасью замуж мне взять. Выбор невесты не мотивируется; можно предполагать, что в подтексте былины — Настасья — суженая Ивана Годиновича и богатырю ведомо, что она ему предназначена.

(обратно)

176

Ведь моя-то Настасья просватана и т. д. В эпосе многих народов сватовство героя осложняется вмешательством претендентов, которые хотят захватить невесту, при этом герой отстаивает свое право на суженую (см.: Путилов. С. 125—190). Иван Годинович действует сам как нарушитель брачных норм; оправданием ему служит убеждение, что его суженую просватали «незаконно» и за противника Руси (см. вар. II, где князь Владимир толкует отказ как оскорбление его достоинства).

(обратно)

177

Как идет Настасья из бела шатра и т. д. В большинстве вариантов поведение Настасьи толкуется как предательство по отношению к Ивану Годиновичу, продиктованное корыстью, но в подтексте есть намек на то, что Настасья полностью принадлежит «чужому» миру и не намерена его оставлять (см. примеч. к вар. IV). По логике сюжета, она мнимая суженая богатыря.

(обратно)

178

Михайло Потык. Гильфердинг-1. № 39. Зап. от А. Тимофеева, дер. За́горье (Толвуй).

(обратно)

179

Испроговорит эта лань да златорогая: «За того я пойду в замужество» и т. д. Начало былины развивается по обычным схемам эпических песен о сватовстве: герой встречает свою суженую на охоте (вар. III), во время набега (вар. II), она сама является к нему (вар. I). В данном тексте прослеживается архаический мотив предназначенности девушки тому, кто одолеет ее (ср. «Дунай Иванович»). Во всех вар. былины невеста принадлежит либо «иному» миру, либо чужой земле и обладает волшебными, колдовскими качествами.

(обратно)

180

Кто у нас да наперед помрет, Тому-то сесть да во сыру землю. Правильно: «другому сесть». Как показали современные исследования, Марья лебедь белая в древней эпической традиции — существо, принадлежащее миру мертвых; цель ее — увести в этот мир мужа (см.: Новичкова Т. А. К истолкованию былины о Потыке // «Русская литература». 1982, № 4. С. 154—163).

(обратно)

181

Приплыло тут к ней змеищё-веретенище и т. д. По древним представлениям, подземные змеи пожирали трупы. Победа над змеей приводит к оживлению умершего. В былине змеи служат героине (см. вар. III). В других вар. вместо змеи действует сама героиня, которую Потыку удается укротить.

(обратно)

182

Приезжает-то король да ведь Ляхетскии и т. д. Нашествие врага с целью захвата одной женщины — типовой мотив эпоса. Начиная с этого эпизода, действие развивается в соответствии с противоположными замыслами героев: Потык ведет борьбу за возвращение жены, не догадываясь о ее предательстве; Марья лебедь белая стремится осуществить свой замысел — увести мужа в царство смерти.

(обратно)

183

Хотен Блудович. Григорьев-3. № 69. Зап. от А. П. Чуповой, дер. Кильца.

(обратно)

184

Наливала чару зелена вина... Еще втапоре Овдотье за беду стало и т. д. Сущность конфликта определяется различиями в социальном статусе женщин, которое в былине выражено в условной форме: очевидно, что Чусова (Часова) принадлежит к социальным верхам и кичится этим, Блудова — к низам (ср. вар. I). У Хотена особое положение: он богатырь.

(обратно)

185

Ведь когда был обсажон да стольне-Киев-град и т. д. Попытка певцов включить Хотена в круг богатырей, боровшихся с татарами.

(обратно)

186

Я бы лучше вас родила девять ка́меней и т. д. См. вар. II, где смысл этого пожелания раскрыт более ясно.

(обратно)

187

Она ведь уж да роду царского. Ср. вар. III, где Владимир ложно приписывает девушке княжеское родство.

(обратно)

188

Соловей Будимирович. Гильфердинг-1. № 53. Зап. от Н. Прохорова, дер. Буракова (Пудога).

(обратно)

189

А мхи были, болота и т. д. Запев, внешне не связанный с сюжетом, в разных вариациях типичен для былины о Соловье Будимировиче: он включает одновременно пейзажные зарисовки отдельных мест России и бытовые характеристики их обитателей, нередко шутливые. Одна из самых поэтических запевок — в сборнике Кирши Данилова (см. ниже примеч. к «Агафонушке»).

(обратно)

190

Волга мать-река... море Турецкое... смотрите славный Киев-град. Маршрут корабля эпически условен. В других вар. называются еще вымышленные реки, земли и моря.

(обратно)

191

Да как тут в караблю было написанноё и т. д. Изображение фантастически украшенного корабля типично для былин (см. «Илья Муромец с богатырями на Соколе-корабле» и примеч.).

(обратно)

192

Со́ловей да сын Гудимирович. Обычно в других вар. — Будимирович.

(обратно)

193

Меряйте-ка лудья морски-то. Отражение опыта севернорусских певцов: в их описаниях нередко соединяются черты северной и южной природы.

(обратно)

194

А есть как я с-за славного синя моря. Эти слова героя, так же как и некоторые географические названия («земля Веденецкая», «город Леденец», «море Веряйское»), позволили исследователям увидеть в Соловье Будимировиче чужеземца, приезжающего из Венеции, Исландии и др. (см. об этом: Пропп. С. 172—173, 574—575). Более основательно предположение, что он — русский купец, явившийся в Киев с заморскими товарами. Вар. вносят значительную путаницу в установление происхождения Соловья. Вполне оправдано понимание приезда издалека в символическом плане: герой — жених, согласно обрядовым правилам играющий роль заезжего (купца).

(обратно)

195

Позволь-ка еще А поставить-построить мне-ка три терема́ и т. д. Подобно женихам в сказках или в обрядовых свадебных песнях, Соловей строит чудесные терема; в вар. он строит их в саду девушки, иногда сад вырубается (символическая рубка сада невесты описывается в свадебных песнях). Имя героя также, возможно, связано со свадебной символикой: в песнях жених-соловей будит невесту (см.: Лобода. С. 134—146).

(обратно)

196

Надевайте... платьица лосиные... звериные. Дружина Соловья уподобляется чудесным помощникам из сказок. В данном случае можно предполагать еще отражение следов тотемных связей героя с животным.

(обратно)

197

А возьми-тко меня ты за себя замуж. Мотив «самопросватывания» может быть объяснен как выражение невестой признания того, что Соловей Будимирович, соорудив чудесные терема, выполнил трудную задачу, поставленную жениху (ср. сказки на эту тему), и подтвердил, что он — суженый; т. е. первоначально «самопросватывание» означало согласие невесты на брак. О выборе девушкой суженого поется в свадебных песнях.

(обратно)

198

Идолище сватает племянницу князя Владимира. БПЗБ. № 83. Зап. от Т. С. Кузьмина, дер. Тельвиска (Нарьян-Марский р-н, Печора). По-видимому, относительно поздняя былина, архаическую основу которой составляют мифы, сказки, сказания, известные в мировом фольклоре: чудовище требует в жены царскую дочь, герой спасает девушку и уничтожает насильника. В соответствии с общей тенденцией русского эпоса «мировая» тема переработана применительно к коллизиям былинного Киева.

(обратно)

199

Анну дочи Путятичну. Племянница князя Владимира под разными именами фигурирует в ряде былин как невеста, как жертва Змея и др.

(обратно)

200

Как запечалился Владимир и т. д. В соответствии с былинной традицией Владимир изображается беспомощным, неспособным оказать сопротивление насильнику.

(обратно)

201

Еще милости-де просим хлеба кушати и т. д. В отличие от архаических сюжетов на тему увоза и спасения девушки, героиня сама организует свое спасение, богатыри лишь помогают ей.

(обратно)

202

По серёдочке чарочки огонь горит и т. д. Типовая формула описания отравленного («сонного») питья.

(обратно)

203

Добрыня Никитич, его жена и Алеша Попович. Соколов — Чичеров. № 150. Зап. от Н. С. Богдановой, г. Петрозаводск. Одна из самых популярных былин. Множество записей характеризуется разнообразием мотивировок и разработок узловых эпизодов; в лучших вар. особенное внимание уделено раскрытию внутреннего состояния героев и выявлению нравственно-психологических аспектов эпического конфликта.

(обратно)

204

Разгневались-то тут русские богатыри. Мотивировки отъезда Добрыни в известных записях разнообразны (см. вар. I, II, где инициатива поездки принадлежит самому богатырю). В данном тексте завязку конфликта можно истолковать так: хвастовство Добрыни верностью жены вызывает возмущение; богатыри, окружающие Владимира, решают отослать Добрыню и в отсутствие его устроить испытание его жене. Дальнейший ход событий, однако, выходит далеко за рамки этого замысла.

(обратно)

205

Слезно плачется. Необычная для богатыря реакция на княжеское поручение может быть объяснена тем, что Добрыне ведомы предстоящие испытания.

(обратно)

206

Ты жди того времечки двенадцать лет и т. д. Установление определенного срока, в течение которого жена должна ждать мужа и по истечении которого может вступать в новый брак, — типовой мотив мирового фольклора: он составляет обязательную часть эпических и сказочных сюжетов на тему «Возвращение мужа на свадьбу своей жены» («Одиссея» Гомера, различные версии тюркоязычного эпоса об Алпамыше, французские поэмы о Карле Великом, южнославянские юнацкие песни, сказки типа азербайджанской «Ашик-Кериб», баллады).

(обратно)

207

Только не ходи-ка ты... за смелого Алешу за Поповича. Мотивировки запрета здесь и в вар. IV — результат исторической эволюции сюжета. В других редакциях запрет мотивируется тем, что Алеша — побратим Добрыни: «За Олешеньку Поповича не ходи, Мне Олешенька да ведь крестовый брат» (Смирнов — Смолицкий-1974. № 61). Этот мотив восходит к более архаическому, согласно которому претендентом на роль второго мужа выступал один из родственников (братьев, членов рода) героя. Этнографическую основу его составляет обычай левирата, требовавший, чтобы женщина после смерти мужа становилась женой его брата. В эпосе реальный обычай переосмысляется и обращенная форма его составляет теперь зерно конфликта: притязания «брата» расцениваются как нарушение нравственных норм общества и сам нарушитель изображается как незаконный жених и враг героя.

(обратно)

208

Прилетели тут голубь со голубкою и т. д. См. вар. VII: о свадьбе сообщает конь; Добрыня с эпической быстротой возвращается домой. В эпосе и сказках других народов устойчивы подробности: герой, узнающий о свадьбе в самый последний момент, чудесным образом успевает приехать.

(обратно)

209

Ай же ты незнаем добрый молодец! и т. д. Обязательный мотив всех сюжетов на тему возвращения мужа: он является неузнаваемо изменившимся, приходит на свадьбу одетым в чужое платье, в рубище, в грязном виде и др. Добрыня приходит на пир в своем платье, но его все равно не узнают. Хотя неузнавание можно объяснять рационально (долгое отсутствие, постарение и др.), в основе мотива лежит, по-видимому, архаическое представление о человеке, внешне изменившемся после пребывания в «ином» мире.

(обратно)

210

Во эти-то гусе́лки прежний муж играл... Увидала там злачён перстень. Момент идентификации настоящего мужа — важнейший в сюжетах на тему возвращения. В фольклоре разных народов узнавание происходит как по кольцу (или другому предмету, известному только супругам), так и по особой песне. В былине узнавание как бы дублируется.

(обратно)

211

Стал гусе́льками Олешу поколачивать. Мотив наказания претендента в былине дается обычно ослабленно. В ряде эпических песен других народов муж беспощадно расправляется с претендентами («Одиссея», «Алпамыш»).

(обратно)

212

Данила Ловчанин. Киреевский-3. № 2. Зап. в селе Павлово (Нижегородская губ.). Впервые — Известия-1. С. 81. Мелкие неточности исправлены по первой публикации.

(обратно)

213

Вы ищите мне невестушку хорошую и т. д. Сходный мотив см. в былине «Дунай Иванович». В былине «Данила Ловчанин» новым является мотив «чужой жены». В эпосе разных народов встречается героическая разработка темы: враг уводит жену героя (или правителя «своей» земли), герой вступает в борьбу и возвращает женщину (см.: Путилов. С. 164—190). В «Даниле Ловчанине» разработка приобретает остросоциальный смысл: Владимир готов погубить своего богатыря, чтобы овладеть его женой.

(обратно)

214

А Мишатычка Путятин приметлив был — т. е. был сообразителен, умел быстро переметнуться на другую сторону.

(обратно)

215

Лишняя стрелычка тее приго́дится и т. д. Здесь Василиса Никулична обнаруживает качества вещей жены, предугадывающей ход событий.

(обратно)

216

А на вострый конец сам упал. Мотив самоубийства богатыря — от отчаяния или в знак протеста — встречается в былинах «Дунай Иванович» и «Сухман».

(обратно)

217

Спорола сее Василисушка груди белые. Мотив самоубийства героини является типовым для славянских баллад о девушке, которую татары (турки) увозят силой и которая предпочитает плену (браку с похитителем) смерть; самоубийство может восприниматься как символ брака героини с землей или рекой, в которой она тонет (см.: Путилов Б. Н. Славянская историческая баллада. М.; Л., 1965. С. 53—75).

(обратно)

218

Царь Соломан. Имя героя несомненно восходит к имени библейского царя Соломона. Сюжет былины связан со сказаниями о Соломоне и его неверной жене, распространенными в средние века в книжных версиях и устных преданиях.

(обратно)

219

Царь Соломан и Василий Окулович. Соколов — Чичеров. № 138. Зап. от А. Б. Сурикова, дер. Конда (Кижи).

(обратно)

220

А у него-то было заведено столованьице и т. д. Описание пира у чужого царя по аналогии с пиром у князя Владимира типично для былин, особенно когда имеется в виду неопределенно-условная земля. Одинаково разрабатывается и исходный мотив, в данном случае — намерение царя жениться (ср. «Дунай Иванович» и «Данила Ловчанин»).

(обратно)

221

Я ведь знаю, как у жива мужа да жену отнять и т. д. Былинная разработка сильно отличается от книжных, где покушение иноземного царя на жену Соломона объясняется желанием рассчитаться с Соломоном, некогда соблазнившим жену царя; в книжных версиях жена Соломона сознательно изменяет мужу и, чтобы бежать от него, выпивает напиток, вызывающий временную смерть; Соломон, подозревая обман, испытывает «мертвую» разными способами, затем хоронит в склепе, откуда ее похищает иноземный царь, оживляющий ее и увозящий к себе. Дальнейшее развитие былинной и книжных версий сходно.

(обратно)

222

Уж не бей ты меня по-холопьему. Перед этими словами в тексте, по-видимому, смысловой пропуск: ср. вар. II, где Василий хочет тут же рубить Соломану голову и тот останавливает его: «А не честь тебе, хвала будёт голова срубить».

(обратно)

223

Он и первую петлю́ пройде и т. д. В другом вар. (Соколов — Чичеров. № 128) более ясно: «Ты наладь-ка три петельки шелковыих: Перву петельку пройдет хитростью, Другу петельку пройде мудростью, А в третью петельку подавится». Отсюда становится понятным, почему позднее Соломанида сама вешает третью петельку — чтобы Соломан хитростью не избежал смерти.

(обратно)

224

Первую-то кере́жку конь везет и т. д. Смысл иносказания относится к положению трех героев: Соломана везут силой, Василий идет сам, а Соломаниду «черт несет». В другом вар. (Соколов — Чичеров. № 208) несколько по-иному: «Да и первы колеса уже конь везет, Да и задни колеса зачем черт несет?» Здесь в иносказание заложен и вещий смысл: «задни колеса», т. е. Соломанида и Василий едут на верную гибель. В вар. Соломан прямо раскрывает этот смысл: когда Соломанида просит простить ее, он отвечает: «Зачем ты в карете поехала? Я ведь сказал, что карету черт несет» (Соколов — Чичеров. № 240).

(обратно)

225

Повесила третью петлю. Объяснение см. выше. Мотив с тремя петлями имеет и второй смысл: в итоге они оказываются предназначенными для трех участников преступления против Соломана.

(обратно)

226

Чурила и Катерина. Гильфердинг-3. № 224. Зап. от И. П. Сивцева, по прозванию По́ромский, село Поромское (Кенозеро).

(обратно)

227

Канун-де честного Благовещенья. То, что свидание любовников происходит накануне праздника Благовещения, должно усиливать момент нарушения ими моральных правил: этот день имел значение «дня воздержания по преимуществу» (Жданов-1895. С. 286).

(обратно)

228

Выпадала порошица и т. д. В зачине былины подчеркивается необычный по времени года снегопад (праздник Благовещения — 7 апреля; в вар. упоминается также летний праздник Петров день).

(обратно)

229

Чурило сын Плёнкович. См. еще былины «Чурило Пленкович» и «Дюк Степанович». Характеристика героя как «щапа» — франта и «бабьего угодника» есть в этих сюжетах.

(обратно)

230

Да ронил ён гвоздочики серебряные и т. д. Имеются в виду детали фантастически роскошной обуви Чурилы (другие детали см. вар. II).

(обратно)

231

Бермята — персонаж былины «Чурила и Катерина».

(обратно)

232

Опущалась болесни́ца ниже пупа и т. д. В такой иносказательной форме обычно с насмешкой описывается «любовный недуг» жены-изменницы.

(обратно)

233

Да дождался Христова воскресенье и т. д. Имеется в виду праздник Пасхи и наступавший после него мясоед — время свадеб.

(обратно)

234

Принял с девкой золотые венцы — т. е. обвенчался.

(обратно)

235

Садко. Гильфердинг-1. № 70. Зап. от А. П. Сорокина, дер. Новинка (Пудога). Текст Сорокина — самый полный и самый развернутый из всех известных. Он объединяет три сюжета о Садко, которые встречаются у других сказителей самостоятельно: Садко и водяной царь, Садко в споре с новгородцами, Садко в подводном царстве. Записи от Сорокина легли в основу оперы Н. А. Римского-Корсакова.

(обратно)

236

А й как тут вышел царь водяной и т. д. В этом эпизоде отразились мифологические представления о чудесном музыканте, своей игрой завораживающем стихийные силы природы. Сходный мотив есть в карельских рунах, где игру Вяйнямейнена на кантеле слушает хозяйка горы. Возможно также, что в данном мотиве преломились воспоминания о магических промысловых обрядах, исполнявшихся ради получения добычи (Смирнов — Смолицкий-1978. С. 392). Другая разработка мотива встречи с водяным царем в вар. I.

(обратно)

237

Обделал в теремах всё да по-небесному и т. д. Описание палат, украшенных подобно небесному своду, типично для русского эпоса и перенесено в данный текст из былин «Дюк Степанович» или «Соловей Будимирович».

(обратно)

238

Настоятели новгородские — игумены, т. е. лица, возглавлявшие новгородские монастыри.

(обратно)

239

Побогатее меня славный Новгород. Апофеоз торгового могущества Новгорода выражен в некоторых текстах в более ясной форме — Садко побежден одними новгородскими товарами (Соколов — Чичеров. № 137): «А на четвертый день от товаров и прохода нет... „Не я, видно, богат, — богат великий Новгород“». В ряде вар. Садко удается победить лишь обратившись за поддержкой к святому Николе Можайскому. Особую разработку мотива поражения Новгорода см. в вар. I.

(обратно)

240

А поехал он да по Волхову и т. д. Образец былинного маршрута, соединяющего исторически точные данные с условно-эпическими.

(обратно)

241

Морскому царю дани да не плачивали и т. д. Представления о необходимости выплаты дани, о кормлении, о принесении жертвы мореплавателями и рыбаками Морскому царю («хозяину» воды) были широко распространены в прошлом, они были известны новгородцам и их потомкам на Русском Севере и в Сибири.

(обратно)

242

Самого Садка требует царь Морской и т. д. В основе этого мотива и последующего его развития лежат мифологические рассказы о людях, попадавших в «иной» (подземный, подводный) мир — как по воле его хозяев, так и по собственной инициативе или случайно, о женитьбе на водяной деве (см.: Веселовский А. Н. Мелкие заметки к былинам // «Журнал Министерства народного просвещения». 1890, № 3. С. 1—4). Смысл путешествия Садко на дно морское в вар. не вполне ясен — третья часть былины содержит противоречия и недосказанности. Тонущий жребий — знак смерти. В подтексте Садко — жених поневоле: Морской царь хочет женить его на «своей» и оставить у себя, цель же Садко — вернуться домой, и единственный путь к этому — «правильный» выбор невесты. Игра на гуслях — не просто средство потешить царя, но и подтверждение своей роли героя-жениха (о других испытаниях см.: Пропп. С. 103).

(обратно)

243

Так ты эту Чернаву-то бери в замужество. Выбор (угадывание) героем своей суженой среди множества девушек широко известен в сказках и в эпосе других народов как последнее, заключительное испытание жениха. В данной ситуации успешный выбор обеспечивает Садко возвращение.

(обратно)

244

Микола Можайский. Святой Никола Мокрый у новгородцев считался покровителем мореплавателей, защитником от бурь и бедствий на море (см.: Пропп. С. 104).

(обратно)

245

Здоровкался со своею с молодой женой. Эта подробность вносит дополнительное противоречие в содержание былины. Подобные сюжетные несогласованности особенно характерны для сводных текстов.

(обратно)

246

Василий Буслаев и новгородцы. Рыбников-1. № 56. Зап. от неизвестного крестьянина-лодочника, Шальская вол. (Пудога).

(обратно)

247

Жил Буслав в Новегороде и т. д. Смысл начала — в противопоставлении буйному герою его миролюбивого отца, поддерживавшего всю жизнь установленный порядок. Начало заключает также в скрытой форме типовой для эпоса разных народов мотив рождения великого богатыря от престарелых родителей.

(обратно)

248

Будет Василий семи годов и т. д. Аналогичный мотив буйного поведения, озорства подрастающего богатыря встречается также в былине «Бой Добрыни с Ильей Муромцем» (см.: Пропп — Путилов-1; Смирнов — Смолицкий-1974).

(обратно)

249

Обучился Василий наук воинскиих и т. д. В других вар. обычно говорится об обучении Василия грамоте и церковному пению. В данном случае эпизод разработан несомненно по аналогии с началом былины «Волх Всеславьевич».

(обратно)

250

Выбирал себе дружину хоробрую. В большинстве вар. подробноразрабатывается мотив необычного подбора дружины, очень существенный для понимания содержания былины (см. вар. I. ).

(обратно)

251

Ударил о велик заклад... Биться Василью с Новым-городом и т. д. Смысл этого центрального эпизода былины неоднозначен и в силу его неопределенности толкуется исследователями по-разному Василий противопоставляет себя с дружиной всему Новгороду, его социальным силам — боярам и торговым людям. Он выступает против сложившихся новгородских порядков как богатырь, которому чужда окружающая среда.

(обратно)

252

Выступали на мостик на Волховский и т. д. В эпизоде побоища на Волховом мосту справедливо усматривают отражение исторически реальных фактов новгородского средневекового быта: кулачные бои между разными сторонами Новгорода составляли традиционную забаву зимних (как правило) праздников; они носили подчас весьма жестокий характер. На Волховом мосту происходили и столкновения социального порядка (см.: Жданов-1895. С. 259—263; Смирнов — Смолицкий-1978. С. 368—371). В изображении былинного побоища пародийно переосмыслены традиционные описания сражений богатырей с татарами (заточение Василия матерью, вооружение дружины, помощь «богатырки»-чернавки).

(обратно)

253

Старчище Пилигримище. В других вар. также: старчище Угрюмище, Андронище, старец — сильный богатырь. Неизменно подчеркивается его принадлежность как к духовному сословию, так и к богатырству. В вар. у него на голове огромный колокол. В некоторых вар. Василий, бросая вызов Новгороду, исключает при этом старчище из числа соперников. По мнению исследователей, в образе старчища заключен обобщающий смысл: он «как бы воплощает в своем лице тот старый Новгород, против которого Василий Буслаевич ведет борьбу» (Пропп. С. 461).

(обратно)

254

Смерть Василия Буслаева. Ончуков. № 89. Зап. от П. Г. Маркова, дер. Бедовая (Пустозерская вол.).

(обратно)

255

Мне ехать, Василью, в Ераса́лим-град и т. д. В описании замысла, сборов и самой поездки Василия заложены противоречия: поездка замышляется как покаянная, но одновременно она оформляется как военный поход и сопровождается поступками богатыря, обличающими в нем неверие в силу предсказаний, религиозных догм и нежелание примириться с действительностью.

(обратно)

256

Нов черле́н корабь. Подобное же описание корабля, снаряжения и украшений в былинах «Илья Муромец с богатырями на Соколе-корабле», «Соловей Будимирович».

(обратно)

257

Себе ты спала, да себе видела. Этой формулой герой обычно отвечает на предсказание, явившееся во сне его жене, матери, сестре; ответ демонстрирует неверие богатыря в сон. Предсказание в данном случае вызвано как будто тем, что Василий отбрасывает голову, выказывая пренебрежительное отношение к смерти. Но можно предполагать, что оно связано с дальнейшим поведением Василия.

(обратно)

258

Побежали они да в Еросалим-град. В ряде вар. этому эпизоду предшествует встреча Василия с казаками (см. вар. I). Путь от Новгорода к Иерусалиму в вар. обычно представлен либо неопределенно, либо условно-эпически.

(обратно)

259

Скинывал-то Василий цветно платьицо и т. д. В память о крещении Христа в Иордане паломники совершали обряд окунания в реку, входя в нее одетыми. Василий совершает кощунство, купаясь в реке нагим, и ему угрожает за это смерть (см. вар. I: «Потерять его вам будет»). В других вар. иногда усиливается мотив кощунства. На предупреждение девушки Василий отвечает (Тихонравов — Миллер. № 61):

По другому толкованию исследователей, Василий не кощунствует, но пытается таким купаньем испытать возможность преодоления грозящей смерти.

(обратно)

260

Мы станем скакать через камешок и т. д. В вар. I и II желание скакать рождается вопреки запретительной надписи: тем самым весь эпизод следует трактовать как продолжение борьбы Василия с предсказаниями гибели. Исследователи предлагали различные толкования камня: как обладающего таинственной силой — приносящего гибель неверующим; как могильного и др. Василий прыгает, чтобы убедиться, что он одержал победу над силами смерти (см.: Юдин Ю. И. Интерпретация былинного сюжета // Методы изучения фольклора. Л., 1983. С. 146—153). Эпизод с камнем придает былине трагический характер.

(обратно)

261

Василий сын Игнатьевич. Имя и отчество указывают на героя былины «Василий Игнатьевич и Батыга», но очевидных оснований для отождествления героев нет. В другом вар. Василий говорит о себе как о славном богатыре, который погиб в столкновениях с сарацинами (Григорьев-3. № 4, 74).

(обратно)

262

Глеб Володьевич и Маринка Кайдаловна. Марков. № 50. Зап. от А. М. Крюковой, дер. Нижняя Зимняя Золотица (Зимний берег).

(обратно)

263

Жил князь да во Новеграде. По другим вар. (см. вар. I, II) князь живет в Москве.

(обратно)

264

Морё Арапскоё... во землю во татарскую... Арапскую. В географической номенклатуре былины преобладает эпическая условность. В названиях «город Корсунь», «море Корсуньское» (см. вар. I), возможно, преломились воспоминания о греческой колонии Корсуне (Херсонесе) на Крымском берегу Черного моря, с которой Киевская Русь имела торговые связи. Принципиально значимым для сюжета является то, что Глеб Володьевич — русский князь, а Маринка — чужеземка.

(обратно)

265

К еретице, ко разбойнице. В этой характеристике ощутимы отголоски былины «Добрыня и Маринка» и исторической песни о Гришке Отрепьеве. Вопрос об отношениях между персонажами этих сюжетов, с одинаковым именем Маринка, остается открытым (см.: Миллер-2. С. 288—298).

(обратно)

266

Еще были дороги́ у нас перчаточки. Не вполне ясный смысл этого места частично разъясняется через вар. I.: драгоценные перчатки везли в подарок князю. Из древнерусских грамот известно, что среди подарков, которые по обычаю приезжие купцы подносили князьям и их приближенным, фигурировали «персчатые рукавицы» (см.: Марков А. В. Из истории русского былевого эпоса // «Этнографическое обозрение». 1904, № 3. С. 33). В поступке Маринки можно усматривать как преднамеренное оскорбление князя, так и скрытый намек на желание быть просватанной за него.

(обратно)

267

Дружку милому... Ильи Муромцу. Упоминание Ильи Муромца в этом контексте скорее всего — ошибка певца.

(обратно)

268

Загану-то я тебе, князь, шесть загадок. Разгадывание загадок как условие освобождения — типовой мотив эпоса и сказок. Но оно является также одним из этапов эпического или сказочного сватовства (см. «Садко»). В былине явное противоречие: Глеб Володьевич, отгадывая загадки, идентифицируется как жених (суженый), но он против брака с Маринкой (см. вар. I, II). В подтексте имеется в виду намерение Маринки женить на себе Глеба с целью погубить его (ср. аналогичные мотивы в былинах «Добрыня и Маринка» и «Три поездки Ильи Муромца»).

(обратно)

269

Он хотел-то взять-то у ей золоту чарку и т. д. Типовой блок мотивов, встречающихся в других былинах: герою подносят отравленное питье, он готов выпить яд, но его вовремя предупреждают (женщина, конь и др.); от расплескивающегося питья загорается земля, трава, конская грива (ср. «Михайло Потык»).

(обратно)

270

Чурила Пленкович. Гильфердинг-3. № 223. Зап. от И. П. Сивцева, по прозванию Поромский, дер. Немятова (Кенозеро).

(обратно)

271

А и́де молодцов до пяти их сот... Красных девиц а опозорили. Основному замыслу сюжета более соответствует редакция, в которой о набеге на киевские огороды дружины Чурилы и об издевательствах над женщинами рассказывают князю «огородники», сменившие с жалобами рыбаков и охотников (см., например: Парилова — Соймонов. № 1).

(обратно)

272

Двор у Чурила на Почай на реки, У чудна креста-де Мендалидова, У святых мощей а у Борисовых. В других вар. встречаются реки Сарога, Черега. Характерен эпически условный и значительный смысл (с элементами сакральности), который придается месту, где расположен двор Чурилы; несомненно, что место это — «чужое» (ср. Почай-реку в былине «Добрыня и Змей», крест Леванидов — в былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник»).

(обратно)

273

Всё в терему-де по-небесному и т. д. Типичное описание терема: имеются в виду особым образом расписанные потолки и стены с изображениями небесных светил, звезд. Возможно, такое описание отражает реальную практику украшения боярских комнат в XVII в. (см.: Шамбинаго С. Древнерусское жилище по былинам // Юбилейный сборник в честь В. Ф. Миллера. М., 1900. С. 129—150).

(обратно)

274

Да еде молодцов а боле тысящи. Здесь пропуск, который восстанавливается по другой записи от того же сказителя (см. вар. II).

(обратно)

275

Да по до́рогу яблоку свирскому. Имеются в виду пуговицы в форме шаров, покрытых золотым вальяком, т. е. изысканной резьбой. Свирский — возможно, изготовленный в районе Свири; в других вар. — любские, т. е. любекские (из города Любека), заморские. Здесь в тексте пропуск: ср. в другой записи от того же сказителя (вар. II).

(обратно)

276

Да старицы по келья́м онати́ дерут и т. д. Онати — возможно, испорченное «мантии», монашеские одежды (ср.: «манатьи на сее дёрут» — Киреевский-4. № 2). В другом вар.: «старушки костыли грызут» (Парилова — Соймонов. № 1).

(обратно)

277

Отселья. В записи Рыбникова от того же сказителя — очелье, т. е. часть головного девичьего убора, богато отделанная и украшенная.

(обратно)

278

Да поклон отдал Чурила да и вон пошел. История о чужом богатыре — щеголе, красавце, не прижившемся в Киеве, сюжетно не согласуется с другими двумя былинами, где Чурила действует как персонаж, прочно связанный с Киевом (см. «Чурила и Катерина», «Дюк Степанович»).

(обратно)

279

Дюк Степанович. Гильфердинг-3. № 225. Зап. от И. П. Сивцова, по прозванию Поромский, дер. Немятова (Кенозеро).

(обратно)

280

Из славного города из Галича и т. д. Перечень мест, географически и исторически не сопоставимых. Возможно, что здесь отразились воспоминания о расцвете Галицкой земли в XII—XIII вв. Принципиально важным, однако, для сюжета является то, что Дюк живет в земле, превосходящей Киев богатством и устройством быта; вместе с тем земля эта подчинена Киеву, так как представитель князя является в Галич с сознанием своей власти.

(обратно)

281

В нос и в пяты втираны каменья яфонты — т. е. вставлены в острие и в тупой конец.

(обратно)

282

Во субботу великодённую и т. д. С этого момента былина развивается с несомненной оглядкой на сюжет «Ильи Муромца и Соловья-разбойника»: Дюк собирается выехать из дома на Пасху; мать отказывается дать ему благословение; он выбирает богатырского коня, по пути преодолевает фантастические преграды; подобно Илье, далекий путь из Галича в Киев покрывает с необычайной быстротой, князь не верит ему. Такое своеобразное повторение ситуаций — способ героизации Дюка. Масштабы ее, однако, ограничиваются тем, что Дюк не выдерживает сравнения с Ильей, и, кроме того, пристрастие к роскоши снижает его героическую характеристику.

(обратно)

283

Да на славу приехал к тебе — т. е. приехал, наслышанный о славе Киева, чтобы убедиться в справедливости рассказов о его красоте и богатстве. Вместе с тем замысел былины изначально предполагает намерение Дюка противопоставить мнимой славе и богатству Киева истинную славу и красоту своего города.

(обратно)

284

Взяти с того пятьсот рублей. Ср. в другой записи от того же сказителя вар. IV.

(обратно)

285

Да напоил он голей кабацких. Реминисценция из былин «Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром» и «Бунт Ильи Муромца против князя Владимира».

(обратно)

286

Потом пошла ужо толпа-де вдов. В другой записи от того же сказителя (вар. IV) здесь далее: «Потом пошла уже другая толпа Подсолнечных сорока сажен». (Подсолнечные — зонтики, которыми слуги закрывали матушку Дюка от солнца.)

(обратно)

287

Да описывать Дюково богачество — Да не описать будёт. В изображении роскоши жилища матери Дюка, в его похвальбе условиями галицкого быта, в некоторых других подробностях исследователи усматривали влияние известного в средневековье литературного памятника XII в. — Эпистолии пресвитера Иоанна (в русских редакциях — «Сказание об Индейском царстве»; см.: Веселовский А. Н. Южнорусские былины. Спб., 1884. С. 171—198. Критику этих сопоставлений и выводов см.: Пропп. С. 594).

(обратно)

288

Да улетел Чурило во чисто поле. Чурила в данной былине выступает представителем княжеско-боярского Киева, что не вяжется с его характеристикой в былине «Чурила Пленкович». В данном случае выбор Чурилы в качестве соперника Дюка чисто ситуативен.

(обратно)

289

Иван Гостиный сын. Соколов — Чичеров. № 270. Зап. от И. Ф. Сидорова, дер. Щанниково (Кенозеро).

(обратно)

290

Иван Гостиной сын похвастал он добры́м конем. По логике сюжета более естественно, что конями хвастает и вызов присутствующим бросает князь, а Иван необдуманно принимает вызов (см. вар. I).

(обратно)

291

Меж обедней, заутренёй благовещенской. Подобно некоторым другим сюжетам, исполнение богатырского подвига падает на праздник (см. «Илья Муромец и Соловей-разбойник» и «Дюк Степанович»).

(обратно)

292

Три девяноста — т. е. три раза по девяносто. В других вар. «заклад» — в соответствии с былинной традицией — подтверждается «порукой» других лиц, причем подчеркивается антагонизм поручителей (Гильфердинг-3. № 307):

(обратно)

293

Не тоскуй-ка ты и т. д. В образе матери Ивана явно проступают черты сказочной или эпической мудрой матери, которой ведом ход событий и которая способна помочь сыну.

(обратно)

294

Да и рвё он шубы соболиные. В вар. I этот эпизод изложен по-другому: после всех испытаний Ивана князь намерен захватить коня, когда тот будет в чистом поле. Узнав об этом намерении, конь советует Ивану надеть кунью шубу, и, когда Владимир начинает осматривать в поле коня, тот стаскивает с хозяина шубу и рвет рукав, после чего перепугавшийся князь решительно отказывается от коня.

(обратно)

295

Дам три погреба да золотой казны и т. д. Есть вар., где князь отдает Ивану «пол-Киева... полдворца восударского» (Григорьев-1. № 90, 129).

(обратно)

296

Ставер Годинович. Гильфердинг-2. № 151. Зап. от А. Е. Чукова, по прозванию Бутылка, дер. Горка, Пудожгорская волость (Повенец).

(обратно)

297

Приехал ты из зе́мли Ляховицкия. Принадлежность Ставра и его жены к иноземному миру — эпическая условность. Существенным для сюжета является то, что они живут вне Киева и ведут себя независимо.

(обратно)

298

Так и то мне, молодцу, не похвальба и т. д. Ставер хвастает не красотой и молодостью жены, а ее умением обмануть, одурачить князей, бояр, Владимира.

(обратно)

299

Накрутилася Васильем Никуличем и т. д. Дальнейшее повествование включает былину о Ставре в обширный круг эпических сюжетов мирового фольклора о женщине-воине, об «испытании пола» и торжестве женской хитрости (см.: Сазонович И. Песни о девушке-воине и былина о Ставре Годиновиче. Варшава, 1886; Веселовский А. Н. Мелкие заметки к былинам // «Журнал Министерства народного просвещения». 1890, № 3. С. 26—35; Путилов. С. 244—250).

(обратно)

300

Помнишь ли ты, Ставёр, памятуешь ли и т. д. В словах жены заложены иносказания, значение которых связано с супружескими отношениями, но Ставер воспринимает сказанное буквально и поэтому не понимает смысла.

(обратно)

301

Сорок калик. Григорьев-2. № 43. Зап. от П. А. Нечаева, дер. Сояна.

(обратно)

302

От озёра от Маслеёва и т. д. Место, откуда отправляются калики, в вар. называется по-разному.

(обратно)

303

Ко кресту да Леванидову — см. примеч. на с. 499; здесь крест указывает на священное место и на особую важность происходящих сборов.

(обратно)

304

Сорок калик и т. д. Ради паломничества к религиозным местам калики могли создавать сплоченные, хорошо организованные группы, которые подчинялись строгим правилам и имели во главе атамана.

(обратно)

305

В землю копья потыкали. Обычно в вар. говорится о клюках-посохах — предметах обычного снаряжения калик. Здесь необычное вооружение придает каликам богатырские черты (иногда они характеризуются как богатыри, в старости ставшие каликами).

(обратно)

306

В сыру землю ёго копать до пояса и т. д. Возможное толкование этого жестокого наказания см. в примеч. к былине «Илья Муромец и Идолище» (вар. II).

(обратно)

307

Мы пошли... в Ерусалим-град и т. д. Паломничество в Иерусалим считалось священной целью калик.

(обратно)

308

На плакуне-травы дак окататися. В народных представлениях, плакун-трава обладала магическими свойствами, в частности ее корень предохранял «от соблазна». С другой стороны, в духовном стихе «Голубиная книга» плакун-трава — «всем травам мати», это — слезы богородицы: отсюда понятно, почему поклонение плакун-траве намечено каликами при посещении Иерусалима.

(обратно)

309

Еленьской стих — т. е. греческий (эллинский) стих. Имеется в виду, очевидно, какой-то духовный стих византийского происхождения. Духовные стихи составляли основной песенный репертуар калик.

(обратно)

310

Михайло Михайлович — атаман (в других вар. его зовут Касьяном). В других вар. именно атаман «кладет заповедь», которую калики принимают к исполнению.

(обратно)

311

Она брала братынечку серебряну. В вар. «чарочку серебряную» подкладывает по поручению княгини Алеша Попович.

(обратно)

312

Оставляли казнёна на чистом поле и т. д. В тексте Кирши Данилова калики, оставив атамана в земле, уходят в Иерусалим, возвращаются через несколько месяцев и находят атамана живым; он выскакивает из земли. Калики идут в Киев, атаман «духом своим» излечивает княгиню, на которую напала болезнь за ее проступок. Таким образом, в былине прослеживаются мотивы духовных стихов и житийных легенд, в которых калики воплощают высокую нравственность, выдерживают испытания соблазном, обретают качества святых. Эти представления сочетаются с характерным для русского эпоса противопоставлением героев киевским властителям (в данном случае — княгине).

(обратно)

313

Вавило и скоморохи. Озаровская О. Э. Бабушкины старины: 2-е изд., измененное и дополненное. М., 1922. С. 62. Зап. от М. Д. Кривополеновой (Пинега).

(обратно)

314

Скоморохи — см. о них во вступит. статье, с. 34. Во время массовых гонений во второй половине XVII в. часть скоморохов осела на Севере, растворившись среди местного населения. По-видимому, М. Д. Кривополенова унаследовала через ряд поколений частично традиции скоморошьего искусства (ср.: Морозов А. М. Д. Кривополенова и наследие скоморохов // Кривополенова М. Д. Былины, скоморошины, сказки / Редакция, вступит. статья и примеч. А. А. Морозова. Архангельск, 1950. С. 111—134).

(обратно)

315

Полетели голубята ти стадами и т. д. Мотив чудесного появления птиц подсказан, возможно, традиционными представлениями о Кузьме и Демьяне как покровителях птиц (Кузминки — «курячий праздник»). Названия птиц — диалектные названия куропаток, рябчиков, разновидностей тетеревов.

(обратно)

316

Мы пошли на инищоё царство и т. д. Инищое, видимо, иное, чужое, враждебное. Былина героизирует скоморохов, придавая их искусству большое социальное назначение.

(обратно)

317

Кузьма с Демьяном — святые, пользовавшиеся в народной среде особой популярностью: они считались «божьими кузнецами» и покровителями ремесленников; с ними был связан праздник Кузминки, с которого, как считалось, начиналась зима. Чудеса, которые совершают герои, принадлежат одновременно скоморохам (поскольку главное орудие их — музыка) и святым.

(обратно)

318

Еще красная да тут девица и т. д. По распространенным в прошлом представлениям, Кузьма и Демьян считались покровителями девушек (Кузминки были также «праздником девиц»).

(обратно)

319

Старина о большом быке. Гильфердинг-3. № 303. Зап. от Е. Я. Завала, село Ошевенск (Кенозеро).

(обратно)

320

Про быка Рободановского. По-видимому, имеется в виду известная в русской истории боярская фамилия Ромодановских.

(обратно)

321

Степи рукой не добыть — не достать до хребта.

(обратно)

322

Промежду роги косая сажень — деталь, напоминающая изображение Идолища (ср. «Илья Муромец и Идолище»).

(обратно)

323

Афанасий Путятинский — вероятно, представитель также известной боярской фамилии Путятиных (другая ветвь — Путяты). В завязке сюжета отразились распри в боярской среде, особенно характерные для XVI—XVII вв.: один боярин замышляет увести у другого фантастически крупного быка.

(обратно)

324

Да как был-то Зеновей-слуга и т. д. Этот эпизод посвящен описанию похищения быка. Похититель, в прошлом связанный с волжской вольницей, пользуется специально сплетенным из висевшей конопли «вязивцом» (привязью) и уводит быка, надев ему на ноги лапти задом наперед.

(обратно)

325

Да и тот концом пропадет и т. д. С этих предупреждающих слов начинаются злоключения участников дележа быка: мясника, кожевника, харчевников, волынщика.

(обратно)

326

Полтора годы в деле была и т. д. Речь идет о шкуре, обработка которой не удалась.

(обратно)

327

Как кожи по рядам провели и т. д. Здесь и далее в аналогичных эпизодах речь идет о наказании кнутом тех, кто позарился на разные части быка, и о взыскании с них денег за быка. Суровость наказания и громадная сумма взыскания объясняются тем, что бык принадлежал знатному боярину. В подтексте заложена древняя обрядовая основа: во время скотоводческих сборищ — братчин совершался ритуал принесения в жертву быка и специального раздела туши (см.: Власова З. И. К вопросу о традиции в фольклоре: «Старина о большом быке» в свете историко-этнографических данных // «Русская литература». 1982, № 2. С. 168—182. Там же — содержательный комментарий и сопоставление редакций).

(обратно)

328

Да не гости те Строганова и т. д. Имеются в виду, очевидно, знаменитые купцы Строгановы (или их доверенные лица), обладавшие в XVI—XVII вв. большими правами, в частности правом неподсудности их людей местным властям; можно предположить, что «заступы крепкие» заключались во внесении Строгановыми денег за взыскиваемых, которые тем самым переходили в их владение.

(обратно)

329

Лише только головы отстать — если бы не заступники, пришлось бы лишиться головы.

(обратно)

330

Да он дру́гом пузырь доступил и т. д. Через кого-то достал «пузырь» для изготовления «волыночки».

(обратно)

331

Ловля филина. Астахова-2. № 218. Зап. от М. Е. Чуркина, дер. Марьина Гора (Пинега). Юмористическая скоморошина, известная лишь в нескольких записях с Пинеги. Сказительница исполняла ее скороговоркой.

(обратно)

332

Прикажи, суда́рь хозяин и т. д. По-видимому, это типовое вступление, исполнявшееся скоморохами в порядке обращения к слушателям.

(обратно)

333

Борисович Иван Поутру рано вставал и т. д.), здесь пародийно переосмыслены былинные описания сборов богатырей в поход.

(обратно)

334

Еще щё у нас тако́, Что удеялося. Здесь пародируются формулы исторических песен, имевшие в виду значительные события.

(обратно)

335

Спредиковывает. В другом вар. (Григорьев-1. № 161): «придикоиваё»; по объяснению сказительницы — «пужат», т. е. пугает.

(обратно)

336

Петрушка-то встает и т. д. Как и выше (

(обратно)

337

Они садились вдруг и т. д. Пародируется обычное для исторических песен описание казачьего круга, собравшегося для обсуждения важных дел.

(обратно)

338

Как пошли наши ребята Хилина ловить и т. д. В центральной части песня развивается в рамках традиционной фольклорной темы: глупцы не умеючи принимаются за какое-то дело, придавая ему непомерно преувеличенное значение, прилагают не соответствующие масштабам дела усилия, терпят бедствие.

(обратно)

339

Уж мы как будем, ребята, Хилина делить? Пародируется ситуация, встречающаяся в былинах и исторических песнях: персонажи их делят захваченную добычу, полон, сокровища.

(обратно)

340

Агафонушка. Кирша Данилов. № 27. В тексте соединены пародия и небылица.

(обратно)

341

А и на Дону... На крутых берегах. Здесь использованы формулы зачинов лирических песен («У нас на Дону» и «По крутому бережку»).

(обратно)

342

Высока ли высота потолочная и т. д. Непосредственный источник пародии — запев былины о Соловье Будимировиче в том же сборнике:

(обратно)

343

А у Белого города... Убили они курицу пропащую. Пародируются мотивы и формулы военно-исторических песен XVII—XVIII вв. Перечисляемое «оружие» относится к женскому домашнему обиходу.

(обратно)

344

А и шуба-то на нем была свиных хвостов и т. д. Пародия на описание роскошной шубы богатыря в былинах: обычно — соболья или кунья, на шубе «подтяжка позолочена», одна пола стоит пятьсот рублей, другая — тысячу; пуговицы — из «вальяка красного золота», петельки — «белого шелку шемаханского» и т. п.

(обратно)

345

Слепые бегут и т. д. Характерный для скоморошин набор нелепых ситуаций.

(обратно)

346

Блинами голова испроломана и т. д. Ср. в былине о Чуриле Пленковиче: у жалобщиков «булавами буйны головы пробиваны» (Кирша Данилов. С. 87).

(обратно)

347

В то же время и в тот же час и т. д. Отсюда и до конца — небылица, построенная на нанизывании невозможных, нелепых, фантастических ситуаций (реальность в «вывернутом» виде). Мотивы небылиц свободно варьируются и соединяются (см. следующие тексты).

(обратно)

348

А и то старина, то и деянье — концовка героических былин, встречающаяся в сб. Кирши Данилова.

(обратно)

349

Небылица в лицах. Григорьев-1. № 87. Зап. от М. Д. Кривополеновой, дер. Шотогорка (Пинега).

(обратно)

350

Гулейко — здесь: таракан.

(обратно)

351

Старина-небывальщина. Якушкин П. И. Соч. Спб., 1884. № 139. Зап. в г. Шенкурске (Архангельская губ.). Соединение небылицы с элементами пародии.

(обратно)

352

По запольицу они да езки бьют — устраивают езы (загородки для ловли рыбы) в дальнем поле.

(обратно)

353

Сороженек — да они с рожками. Имеется в виду плотва, одетая в женские головные уборы.

(обратно)

354

Уклеенок да его почелочках. Имеются в виду рыбы уклейки с головными девичьими уборами в виде венцов с лентами.

(обратно)

355

Хлопот — сверчок (объяснение собирателя). Таким образом, пародийное описание относится к печной баталии.

(обратно)

356

Он хрен да редечку повыломал и т. д. Пародийная реминисценция из былины о Чуриле Пленковиче — мотив жалобы огородников на дружину Чурилы.

(обратно)

357

Небылица про щуку из Белого озера. Ончуков. № 79. Зап. от Н. П. Шалькова, село Великая Виска (Пустозерская вол.).

(обратно)

358

Да худому-де горё да не привяжется и т. д. Начало небылицы навеяно мотивами песен о Горе: оно привязывается к молодцу, не пожелавшему вести жизнь в достатке у родителей; молодец убегает, не в силах спастись от Горя — бросается в море; именно в этой заключительной ситуации Горе выражает удовлетворение тем, что молодец сумел «горе измыкати».

(обратно)

359

Старина о льдине. Песенный фольклор Мезени / Издание подготовили Н. П. Колпакова, Б. М. Добровольский, В. В. Митрофанова, В. В. Коргузалов. Л., 1967. № 255. Зап. от П. Н. Сахаровой, дер. Дорогая Гора, в 1958 г. Начальные ст. пародируют зачины былин.

(обратно)

360

С Покрова дни сидела да до Петрова дня. Праздник Покрова отмечался 1 (14) октября, Петров день — 29 июня (11 июля). Таким образом, имеются в виду необычные сроки «сидения» льдины.

(обратно)

361

I. Соколов — Чичеров. № 70. Зап. от П. Е. Миронова, дер. Семеново (Пудога).

(обратно)

362

II. Григорьев-3. № 50. Зап. от Е. В. Рассолова, дер. Печище.

(обратно)

363

А да ведет он ведь коничка-селеточка. Согласно объяснению сказителя, конь «сего лета», т. е. родившийся в этом году.

(обратно)

364

А не съезжайся-ка ты с Самсоном тут и т. д. Самсон и Святогор в былинах дублируют друг друга в одинаковых сюжетах, чаще, однако, фигурирует Святогор (см. след. былину). Былинные сюжеты собственно о Самсоне восходят к библейско-апокрифическим сказаниям (ср.: Жданов-1904. С. 582—686). Мотив запрета на встречу Ильи Муромца со Святогором — Самсоном подсказан, очевидно, сюжетом: Илья Муромец и Святогор (см. след. былину). О том, что Святогора «земля не несет», см. след. былину, вар. III. Далее в тексте рассказывается о помощи Ильи Муромца отцу на пашне, о покупке богатырского коня, отъезде и встрече со Святогором (отрывок см.: «Илья Муромец и Святогор», вар. V).

(обратно)

365

I. Рыбников-1. № 7. Зап. от карельской крестьянки Дмитриевой (Кижи). Текст записан был сплошной строкой, так как Дмитриева не пела, а проговаривала. Разделение на стихи, местами несколько искусственное, произведено первыми издателями.

(обратно)

366

II. Рыбников-1. № 8. Зап. от Л. Богданова (Кижи). Разделение на стихи (как и в вар. I) принадлежит первым издателям. Первую часть текста составляет сюжет: Исцеление Ильи Муромца.

(обратно)

367

Выходит оттоль жена богатырская и т. д. Сохранились (в единичных вар.) былины о женитьбе Святогора — Самсона, основанные на мотиве предуказанного судьбой брака. Святогор узнает от чудесного кузнеца о своей суженой, находит ее спящей, покрытой коростой и «гноищем», и, желая избавиться от невесты, наносит удар ей по груди мечом, а сам уезжает. Между тем удары меча избавляют девушку от коросты и возвращают ей необыкновенную красоту. Позднее суженые встречаются, и Святогор по рубцу на груди узнает в жене предназначенную ему невесту: так он убеждается, что «от судьбины своей никуда не уйдешь» (Рыбников-1. С. 40—41). Эпизод с женой, которую Святогор возит в запертом хрустальном ларце и в кармане, мотив неверной жены, соблазняющей попавшего в плен героя, в былинах очень редки и, по-видимому, вошли в них из сказок (ср. Жданов-1904. С. 849—869).

(обратно)

368

Дивья мне потыкатися — не удивительно (не чудо), что я спотыкаюсь.

(обратно)

369

Поменялся крестом и назвал меньшим братом. Побратимство постоянно упоминается в былинах как форма особенно близких отношений между богатырями, основанных на взаимной преданности и готовности в любой момент прийти на помощь. Обычай побратимства восходит к древнему общественному быту славян (см.: Громыко М. М. Обычай побратимства в былинах // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984. С. 116—125).

(обратно)

370

III. Гильфердинг-1. № 1. Зап. от П. Л. Калинина, дер. Горка (Повенец). Вторую часть былины составляет сюжет: Святогор примеривает гроб. Окончание необычно: умирающий Святогор отправляет Илью Муромца к своему отцу просить «прощеньица вечного». Старик думает, что Илья убил его сына, и пытается сам убить богатыря, но затем образумливается и посылает сыну «прощенье вечное».

(обратно)

371

IV. Григорьев-3. № 114. Зап. от А. М. Мартынова, дер. Малые Нисогоры. Первую часть былины составляют эпизоды, соответствующие ст. 52—147 основного текста, и сюжет: Святогор и тяга земная.

(обратно)

372

Давали бы они да как божью помо́щь — т. е. высказывали пожелание успеха в работе.

(обратно)

373

V. Григорьев-3. № 50. Зап. от Е. В. Рассолова, дер. Печище. Первая часть былины — см. «Исцеление Ильи Муромца», вар. II.

(обратно)

374

А сделалась в ём сила необъятна тут. Пример отклонения певца от основного эпического замысла, согласно которому Илья Муромец как богатырь нового типа не может наследовать полную силу Святогора. По-видимому, смысл совета Святогора, не принятого во внимание Ильей, — искупаться в третьей силе, минуя первую и вторую, — состоял в том, чтобы Илья получил силу не «необъятную», а соответствующую его богатырской природе.

(обратно)

375

I. Киреевский-1, № 4. Впервые — Известия-1. С. 115. Зап. в селе Павлово (Нижегородской губ.).

(обратно)

376

II. Григорьев-3. № 56. Зап. от Е. В. Рассолова, дер. Печище.

(обратно)

377

III. Григорьев-2. № 73. Зап. от Т. И. Широкого, село Долгая Щель.

(обратно)

378

IV. Астахова-1. № 28. Зап. от Н. К. Семенова, дер. Белощелье (Мезень).

(обратно)

379

I. Астахова-1. № 13. Зап. от М. Г. Антонова, дер. Усть-Низем (Мезень). За вступлением сразу следует рассказ о встрече с разбойниками, затем о наезде богатыря на камень с письменами. Финальный эпизод — освобождение пленников.

(обратно)

380

II. Григорьев-1. № 105. Зап. от М. Амосова, дер. Красное (Пинега). Текст ограничивается эпизодом столкновения Ильи Муромца с разбойниками.

(обратно)

381

III. Гильфердинг-3. № 197. Зап. от И. Г. Захарова, дер. Пога (Водлозеро). Далее в тексте — только сюжет: Илья Муромец и разбойники.

(обратно)

382

I. Григорьев-3. № 19. Зап. от А. Е. Петрова, дер. Дорогая Гора.

(обратно)

383

II. Григорьев-3. № 51. Зап. от Е. В. Рассолова, дер. Печище.

(обратно)

384

А пошел молодец... А катится буйна голова со могучих плеч. Начало былины восходит к балладам и лирическим песням о добром молодце и Горе (см.: Повесть о Горе-Злочастии / Издание подготовили Д. С. Лихачев, Е. И. Ванеева. Л., 1984. С. 41—77).

(обратно)

385

Гуня сарацинская — здесь: странник, одетый в рубище (от «гуня» — ветхая одежда, рубище). Эпитет «сарацинская» означает, по-видимому, что странник побывал на Востоке, в «сарацинской земле» (ср. выше, в основном тексте: Илья убивает Идолище «клюхою сорочинскою», взятою у странника).

(обратно)

386

А кто помянёт у нас да Илью Муромца и т. д. См. примеч. к основному тексту.

(обратно)

387

Очи ясны вымать ёго косицами, Да язык бы тянуть да ёго теменём. Характерная для былин типовая формула описания особо изощренной казни. По мнению исследователей, в этом описании отразились способы казни в средние века, которые применяла церковь к вероотступникам и еретикам (ср.: Майков Л. О былинах Владимирова цикла. Спб., 1863. С. 92; Марков А. В. Бытовые черты русских былин // «Этнографическое обозрение», 1903. № 4. С. 25). См. тот же мотив в былине «Сорок калик».

(обратно)

388

III. Гильфердинг-3. № 196. Зап. от И. Г. Захарова, дер. Пога (Водлозеро). Этот и следующие два текста принадлежат к так наз. царьградской версии сюжета. Хотя действие перенесено из Киева в Царьград, а вместо Владимира фигурирует царь Константин Боголюбович, узловые моменты содержания остаются те же. Замена Киева на Царьград привела к выдвижению на первый план мотивов защиты церкви и былого центра православия: в этом следует видеть влияние каличьей среды, в которой, возможно, и была создана эта версия (Пропп. С. 233—237).

(обратно)

389

IV. Гильфердинг-1. № 48. Зап. от Н. Прохорова, дер. Буракова (Пудога).

(обратно)

390

V. Киреевский-4. № 5. Зап. в Архангельском уезде.

(обратно)

391

I. Миллер. № 40. Зап. в Донской области. Впервые — «Этнографическое обозрение». 1902. № 2.

(обратно)

392

Кленова стрела — по-видимому, переделано из «калена стрела».

(обратно)

393

Овечин конь не ворухнется. Судя по контексту, речь идет об Алешином коне.

(обратно)

394

II. Миллер. № 39. Зап. В. Богоразом от Соковикова, заимка Черноусова (Нижняя Колыма). Впервые — «Этнографическое обозрение». 1896, № 2/3.

(обратно)

395

I. Ончуков, № 59. Зап. от И. В. Торопова, дер. Рощинский ручей (Усть-Цильма).

(обратно)

396

I. Гильфердинг-2. № 78. Зап. от Т. Г. Рябинина, дер. Середка (Кижи). В этой редакции далее: Добрыня предлагает Маринке идти за него замуж, она соглашается; венчание совершается «вокруг кустышка ракитова», а затем Добрыня казнит Маринку за любовную связь с «татарином поганым, Горынищем проклятыим».

(обратно)

397

II. Кирша Данилов. № 9.

(обратно)

398

А и божья крепко, вражья-то лепко. Заключительная формула заговора, должная закрепить результат.

(href=#r>обратно)

399

III. Гильфердинг-1. № 5. Зап. от П. Калинина, дер. Горка (Повенец).

(обратно)

400

IV. Киреевский-2. № 3. Зап. от неизвестного сказителя в г. Шенкурске (Архангельская губ.).

(обратно)

401

V. Гильфердинг-2. № 163. Зап. от И. Еремеева, дер. Кокорина (Кижи).

(обратно)

402

Она стала Добрынюшку обвёртывать и т. д. Характерна серия последовательных превращений, которым Маринка подвергает Добрыню. То же самое происходит при расколдовывании.

(обратно)

403

I. Гильфердинг-2. № 91. Зап. от К. И. Романова, дер. Лонгасы (Кижи).

(обратно)

404

Вольга сударь Буславлевич. О Вольге см. ниже примеч. к былине «Вольга и Микула».

(обратно)

405

Левым зверём — львом-зверем.

(обратно)

406

Науй-птица. Одно из названий мифической птицы, обладающей чудесными качествами (также — Нагой-птица, Ной-птица, Могуль-птица и др.).

(обратно)

407

пташицей подразумевается Турец-сантал, под

(обратно)

408

А ночесь спалось, во снях виделось... Сама спала, себе сон видела. Пророческий сон жены (матери, сестры), предсказывающий гибель мужу (сыну, брату), — традиционный мотив в эпосе. Здесь под

(обратно)

409

вороном — Вольга. Слова сантала означают: он не верит, что сон относится к нему, и адресует его самой царице.

(обратно)

410

I. Григорьев-2. № 55. Зап. от И. Д. Сычова, дер. Сояна. Текст — первая часть былины, далее сюжет развивается как одна из редакций былины «Илья Муромец и Калин-царь».

(обратно)

411

II. Гильфердинг-1. № 47. Зап. от Н. Прохорова, дер. Буракова (Пудога).

(обратно)

412

Братец мой крестовыи. Об обычае побратимства см. примеч. к былине «Илья Муромец и Святогор», вар. II, с. 498.

(обратно)

413

I. Кирша Данилов. № 25.

(обратно)

414

Могозея — искаженное название Мангазеи, города в Сибири, вероятно внесенное сибирскими певцами: пример позднего и не обоснованного исторически включения в эпос географической реалии.

(обратно)

415

Связали ему руки белые. Илья Муромец изъявляет готовность отвезти Калину подарки от Владимира; Калин бранит Илью, и тот требует, чтобы татары ушли от Киева, после чего Калин велит схватить богатыря.

(обратно)

416

II. Киреевский-4. № 6. Зап. в Архангельском уезде.

(обратно)

417

III. Гильфердинг-2. № 75. Зап. от Т. Г. Рябинина, дер. Середка (Кижи).

(обратно)

418

I. Киреевский-4. № 6.

(обратно)

419

Батый — в публикуемом вар. заменяет Калина-царя.

(обратно)

420

Чудны иконы по плавь реки. Обычай избавляться от ветхих икон, сплавляя их по воде, был законным и наиболее распространенным. В данном случае речь идет об уничтожении тем же способом всей массы икон, т. е. обычай принимает форму кощунства.

(обратно)

421

Уж давно нам от Киева отказано. Здесь след мотива ссоры богатыря с князем (см. предыдущие былины).

(обратно)

422

Поезжали ко Батыю с подарками. После передачи подарков и отъезда Ильи Муромца к богатырям повествование в этой редакции развивается как в былине «Илья Муромец и Калин-царь».

(обратно)

423

I. Астахова-1. № 44. Зап. от А. И. Палкина, село Большие Нисогоры.

(обратно)

424

Силушку Кудреванкову — см. ниже былину «Васька Пьяница и Кудреванко-царь».

(обратно)

425

II. Григорьев-2. № 64. Зап. от Е. К. Мелехова, дер. Сояна.

(обратно)

426

Еще тут приехало два братёлка. Действие происходит у князя Владимира, куда после победы приезжает Илья Муромец с богатырями.

(обратно)

427

III. Григорьев-3. № 90. Зап. от Е. В. Бешенкина, дер. Юрома.

(обратно)

428

Как будили дружину. В этом вар. богатыри напиваются после победы и ложатся спать.

(обратно)

429

Окаменел Илья. Мотив окаменения героев (заключения их в горы, в пещеры) известен в героическом эпосе и в преданиях других народов. С ним связаны и представления о возрождении окаменевших героев и возвращении их в решительный для судьбы народа час.

(обратно)

430

I. Ончуков, № 4. Зап. от Ф. Е. Чуркиной, дер. Чуркина (Усть-Цилемская вол.).

(обратно)

431

Иконы да на поплав воды. См. примеч. к былине «Илья Муромец, Ермак и Калин-царь» (вар. I, с. 508).

(обратно)

432

Как и еду ле я с вами в стольно-Киев-град и т. д. Здесь намечается иной поворот сюжета: Васька Пьяница в союзе с татарами и идет с ними на Киев. В тексте подчеркнута антибоярская направленность действий Васьки.

(обратно)

433

Скурла — в данном тексте имя главы татарского войска.

(обратно)

434

II. Ончуков. № 18. Зап. от А. Д. Осташовой, дер. Боровая (Усть-Цилемская вол.). Этот вар. отличается финалом: после победы над татарами (как в основном тексте) князь предлагает Василию «города с пригородками», он же просит права «пити-де вино везде безденежно». Бояре хотят выгнать Ваську («боле Васинька не надобно»):

(обратно)

435

III. Григорьев-1. № 69. Зап. от В. Чащина, дер. Городец (Пинега). Временный переход Васьки на сторону татар мотивируется здесь тем, что «богатыри» бранят его за убийство Кудреванки.

(обратно)

436

Не дам я вам... Прожиточных христьян да во свою веру ввести. Последний ст. не на месте, он должен следовать за ст., относящимися к князю и княгине. Богатырь согласен прибить только князей и бояр.

(обратно)

437

I. Рыбников-3. № 22. Зап. от карела В. Лазарева, дер. Кяменицы (Повенец).

(обратно)

438

Взял из погреба коня батюшкова и т. д. Здесь наиболее отчетливо выражена идея преемственности двух поколений богатырей — отца и сына; согласно эпической традиции, сын одновременно превосходит отца («латы ему тесноваты», «сабля легковата») и уступает ему в мудрости и воинском искусстве. В финале Михайло встречает отца в облике богатыря-калики; отец признается ему, что считал сына убитым и хотел отомстить за него татарам — «обкровавить свои... старческие платьица пустынные».

(обратно)

439

II. Материалы, собранные в Архангельской губернии летом 1901 г. А. В. Марковым, А. Л. Масловым и Б. А. Богословским // «Труды музыкально-этнографической комиссии». М., 1911. Ч. 2. № 30. Зап. от П. Ф. Коневой, село Кузомень (Терский берег).

(обратно)

440

I. Малышев В. И. Ук. соч. С. 153. Зап. от старика-нищего с Сузинского завода (Алтай) в серед. XIX в. Впервые (с редакторскими поправками) — Тихонравов — Миллер. № 54. Алтайская версия былины характерна отсутствием конфликта богатыря с князем, в этом отношении она ближе к воинской повести о Сухане.

(обратно)

441

I. Миллер, № 18. Зап. от М. Кривогорницына, дер. Походская (Колыма). Впервые — «Известия Отделения русского языка и словесности АН». 1900. Т. 5, кн. 1. С. 75. Припев после каждой строки: «Сдудина ты, сдудина! Сдудина ты, сдудина!»

(обратно)

442

II. Тихонравов — Миллер, № 17. Зап. на Урале. Впервые — Железнов И. И. Уральцы: Очерки быта уральских казаков: 2-е изд. Спб., 1888. Т. 3. С. 123.

(обратно)

443

I. Григорьев-3. № 64. Зап. от И. А. Чупова, дер. Кильца. Особенность этой редакции — изложение обстоятельств рождения Сокольника и частичное объяснение мотивов его поведения.

(обратно)

444

Баба Златыгорка. В вар. также Латыгорка, Семигорка и др. Она представляет «чужой» мир, и брак Ильи с нею носит временный характер.

(обратно)

445

Сокольник. Здесь и в ряде других текстов — богатырь-малолеток; подобно другим богатырям, его отличает фантастически быстрый рост.

(обратно)

446

Он задумал съездить взять ведь... Киев-град. Принадлежность к «чужому» материнскому роду определяет положение Сокольника как врага Киева. В соответствии с былинной традицией он наделяется чертами татарского воина-богатыря; изначально, однако, выезд Сокольника на Русь мотивировался по-другому, и эта мотивировка сохранилась в некоторых редакциях: сверстники дразнят Сокольника «заугольником» (безотцовщиной), он добивается от матери признания относительно своего рождения и едет, чтобы отомстить отцу за свой позор. Таким образом, в пределах одной былины сталкиваются мотивы, относящиеся к разным историческим эпохам и стадиям эпического творчества: так возникают разные версии мотива «конфликт отца с сыном».

(обратно)

447

II. Ончуков. № 1. Зап. от Ф. Е. Чуркиной, дер. Чуркина (Усть-Цилемская вол).

(обратно)

448

Тридцать-то было богатырей и т. д. Персонажи, упоминаемые здесь, встречаются в других былинах: Самсон Колыбанович — в былине «Илья Муромец и Калин-царь»; Мишка Торопанишко — возможно, то же лицо, что Таракашка в былинах «Данила Ловчанин» и «Царь Соломан и Василий Окулович»; Пермя Васильевич — может быть, Бермята из былины «Чурила и Катерина»; Потанюшка, Лука и Матвей — в составе дружины Василия Буслаева; Лука и Матвей — также в «Камском побоище»; Скопин — герой исторических песен XVII в. Для перечня участников богатырской дружины (который встречается и в других сюжетах) характерно, что певцы почти не учитывают той роли, в какой эти персонажи выступают в других былинах.

(обратно)

449

Не знай зверь там бежит и т. д. В образе Сокольника есть черты мифического охотника, атрибутами которого являются дикие звери и птицы. О мифологических связях богатыря говорит образ орла, живущего на скале в море.

(обратно)

450

III. Киреевский-1. № 1. Зап. в Шенкурском уезде (Архангельская губ.).

(обратно)

451

Неладно, ребятушки, поло́жили и т. д. Здесь и в других вар. отвод Ильей Муромцем богатырей делается по их качествам как личного, так и социального порядка («боярские роды хвастливые», «поповские глаза завидущие»), — редкий в русском эпосе пример заострения социально-психологической характеристики богатырей.

(обратно)

452

IV. Григорьев-3. № 4. Зап. от В. Я. Тяросова, дер. Дорогая Гора. Эпизод убийства матери отсутствует, сразу следует рассказ о покушении Сокольника на спящего Илью.

(обратно)

453

I. Собрание народных песен П. В. Киреевского: Записи Языковых в Симбирской и Оренбургской губерниях / Подг. текстов к печати, статья и коммент. А. Д. Соймонова. Л., 1977. Т. 1. № 17. Зап. в селе Станишном (Симбирская губ.) в 1830-е гг. Впервые — Киреевский-3. № 1.

(обратно)

454

Выползала змея лютая — след мотива чудесного зачатия от змеи (ср. былину «Волх Всеславьевич»).

(обратно)

455

I. Марков. № 102. Зап. от Ф. Т. Пономарева, дер. Верхняя Зимняя Золотица.

(обратно)

456

Ёго дразнят тут маленьки ребятушка... Да пошел наш Козарушко искать батюшка. Здесь Козарин напоминает Сокольника («Илья Муромец и сын») и Константина Сауловича (в одноименной былине).

(обратно)

457

Еще тут же пригласил да Козарушка Петровича. В ряде вар. обычно примирения Козарина с родителями не происходит.

(обратно)

458

II. Григорьев-3. № 43. Зап. от С. В. Рычкова, дер. Тимшелье.

(обратно)

459

III. Григорьев-1. № 121. Зап. от А. А. Завернина, дер. Карпова Гора (Пинега).

(обратно)

460

Полонили матку каменну Москву, Да доставалася девица трем татаринам. След старого мотива: набег на город или страну совершается ради захвата одной женщины.

(обратно)

461

IV. Григорьев-1. № 112. Зап. от М. Смоленской, дер. Лохново (Пинега).

(обратно)

462

Поедём-ка, да доброй молодец... да повенчаемся. Согласно эпической традиции, девушка признает в своем освободителе жениха.

(обратно)

463

Брат-от на сестры не жонится. Эпические нормы повествования не требуют объяснения, как Козарин узнает в полонянке свою сестру.

(обратно)

464

V. Гуляев. № 16. Зап. от Л. Тупицына, г. Барнаул. Впервые — Тихонравов — Миллер. № 41.

(обратно)

465

I. Астахова-2. № 135. Зап. от П. И. Рябинина-Андреева, дер. Гарницы (Прионежье).

(обратно)

466

II. Гильфердинг-2. № 136. Зап. от С. К. Неклюдиной, село Зяблые Нивы (Кижи).

(обратно)

467

I. Кирша Данилов. № 11.

(обратно)

468

Еким сын Иванович. Дунай получает в качестве помощника «молода Екима Ивановича, Который служит Алешке Поповичу».

(обратно)

469

А и ряженой кус — да не суженому есть. Смысл фразы: Афросинья — суженая Дуная, но достается не ему. Это противоречит основному замыслу сюжета, предполагающему, что Дунай устраивает брак Владимира, а затем сам женится на своей суженой — второй из сестер — богатырке.

(обратно)

470

Везти за Дунаем золоту казну. Несмотря на то что Дунай увозит Афросинью силой, ее отец посылает вслед богатое приданое.

(обратно)

471

И обрал у девицы сбрую всю и т. д. Здесь Дунай совершает ритуал превращения богатырки в «обыкно́венную» женщину, в послушную жену.

(обратно)

472

II. Гильфердинг-2. № 94. Зап. от К. И. Романова, дер. Леликово (Кижи).

(обратно)

473

III. Григорьев-3. № 80. Зап. от Л. К. Прокопьева, дер. Азаполё.

(обратно)

474

IV. Соколов — Чичеров. № 132. Зап. от А. Б. Суриковой, дер. Конда (Кижи).

(обратно)

475

I. Гильфердинг-2. № 83. Зап. от Т. Г. Рябинина, дер. Середка (Кижи).

(обратно)

476

II. Кирша Данилов. № 16.

(обратно)

477

Честью не даст, ты и силою бери. Далее рассказывается о втором приезде Ивана Годиновича в Чернигов; он забирает Настасью в тот момент, когда дружки царя Афромея Афромеевича привозят ей подвенечное платье. В заключительной части былины Ивана освобождает подоспевшая дружина; Афромея Афромеевича увозят к Владимиру, а Иван расправляется с Настасьей.

(обратно)

478

III. Григорьев-3. № 71. Зап. от А. П. Чуповой, дер. Кильца.

(обратно)

479

Тут пошел старой казак. Роль свата выполняет Илья Муромец.

(обратно)

480

Всё из-за хлеба давают да из-за соли и т. д. Имеется в виду, что дочерей других отцов выдают замуж с хлебом-солью, т. е. при обоюдном согласии, мирно.

(обратно)

481

IV. БПЗБ. № 104. Зап. от П. С. Пахоловой, дер. Нижняя Зимняя Золотица (Зимний берег). В образе невесты смутно проглядывают черты колдуньи; в вар. они иногда более определенны, невеста оказывается связанной с мифологическим миром, враждебным людям: «На головке у Авдотьи белы лебеди... На подножках у Авдотьи черны вороны» (Киреевский-3. № 1).

(обратно)

482

V. Гильфердинг-2. № 188. Зап. от А. В. Батова (Выгозеро). Борьба Ивана Годиновича с Кощеем описана здесь как богатырский поединок равных, со сменой оружия и заключительной победой русского богатыря. Стрела, посланная Кощеем из лука, взятого им у Ивана Годиновича, оборачивается «в груди татарские» благодаря заклинанию, которое произносит Иван.

(обратно)

483

VI. Рыбников-1. № 33. Зап. от Н. Прохорова, дер. Буракова (Пудога).

(обратно)

484

VII. Миллер. № 73. Казачья редакция. Зап. от Ф. Пономарева и В. Шамина, станица Щедринская (Терская обл.). Впервые — «Сборник для описания местностей и племен Кавказа». Тифлис, 1900. Вып. 27. С. 80.

(обратно)

485

I. Гильфердинг-1. № 52. Зап. от Н. Прохорова, дер. Буракова (Пудога).

(обратно)

486

А у меня уста были поганые и т. д. Готовность Марьи приобщиться к киевскому миру — уловка, в действительности она остается колдуньей и «чужой». В вар. Потык после женитьбы получает от князя задание — ехать к Вахрамею Вахрамеевичу, отцу Марьи, с данью. Потык вызывает царя играть в шахматы, обыгрывает его, накладывая на проигравшего огромную дань в пользу Киева; известие о смерти жены заставляет Потыка вернуться домой (см. вар. IV).

(обратно)

487

II. Григорьев-3. № 70. Зап. от А. П. Чуповой, дер. Кильца.

(обратно)

488

Ракитов куст... у змеи есь да дети малые. Ракитов куст в фольклоре связан с миром умерших. К тому же миру принадлежит змея, которой помогает Потык. Спасение змеи из огня — популярный мотив в фольклоре. Почему Марья противится действиям Потыка, выясняется позже: когда Потык в первый раз настигает Марью, увезенную иноземным царем, и по ее приказанию его привязывают к дубу, змея освобождает богатыря.

(обратно)

489

III. Марков. № 8. Зап. от А. М. Крюковой, дер. Нижняя Зимняя Золотица (Зимний берег).

(обратно)

490

IV. Гильфердинг-1. № 6. Зап. от П. Калинина, дер. Горка (Повенец).

(обратно)

491

Наезжае было царь Бухарь заморскии и т. д. Характерная тенденция к включению былины о сватовстве в цикл сюжетов на тему борьбы против татар; это никак не влияет на основное развитие сюжета. Возможно, весь эпизод — переработка мотивов былины «Василий Казимирович и Добрыня» (см. также примеч. к вар. I).

(обратно)

492

V. Григорьев-2. № 65. Зап. от Е. К. Мелехова, дер. Сояна.

(обратно)

493

Отправились да в путь-дорожечку. Затем Потыка освобождает змея, он догоняет беглецов и вновь поддается «на бабьи прелести»; на этот раз его закладывают в камень и опускают в море, змея вновь выручает его; Потык догоняет Марью и Коршея и казнит их, а сам бросается на копье.

(обратно)

494

I. Рыбников-2. № 22. Зап. от К. Романова, дер. Лонгасы (Кижи).

(обратно)

495

II. Ончуков. № 46. Зап. от Д. К. Дуркина, село Усть-Цильма.

(обратно)

496

III. Рыбников-1. № 44. Зап. от Л. Богданова, дер. Середка (Кижи).

(обратно)

497

IV. Киреевский-4. № 2. Зап. в г. Онеге (Архангельская губ.). Впервые — Известия-3. С. 377.

(обратно)

498

I. Марков. № 49. Зап. от А. М. Крюковой, дер. Нижняя Зимняя Золотица (Зимний берег). Все начало соответствует эпическим песням и сказкам о невесте, которую особенно берегут и сватовство к которой сопряжено с выполнением чудесных задач.

(обратно)

499

II. Григорьев-3. № 100. Зап. от М. Г. Михашина, дер. Тиглява.

(обратно)

500

I. Астахова-2. № 104. Зап. от К. Д. Андрианова, дер. Конда (Кижи).

(обратно)

501

Ты женись-ка на Настасье на Микуличной. Мотив женитьбы Добрыни разрабатывается также в виде самостоятельного сюжета: Добрыня встречает в поле богатырку, побеждает ее в единоборстве (Пропп — Путилов-1. С. 57; ср. «Дунай Иванович»).

(обратно)

502

II. Сказитель Конашков / Подг. текстов, вводная статья и коммент. А. М. Линевского. Петрозаводск, 1948. № 7. Зап. в дер. Семеново (Пудога), в 1937 г.

(обратно)

503

III. Гильфердинг-2. № 149. Зап. от А. Е. Чукова, дер. Горка (Кижи).

(обратно)

504

IV. Астахова-2. № 129. Зап. от А. К. Ястребовой, дер. Клименцы (Прионежье).

(обратно)

505

V. Григорьев-2. № 35. Зап. от А. И. Нечаева, дер. Сояна.

(обратно)

506

А добром не пойдешь — дак возьму силою. Узнав об этом, мать Добрыни идет к Илье Муромцу, просит его поехать поискать Добрыню; Илья находит богатыря, сообщает ему о случившемся, они спешат в Киев.

(обратно)

507

VI. Гильфердинг-1. № 38. Зап. от А. Тимофеева, дер. Загорье (Толвуй).

(обратно)

508

VII. Гильфердинг-2. № 157. Зап. от И. А. Касьянова, село Космозеро (Кижи). Текст соединен с сюжетом: Добрыня и Змей.

(обратно)

509

VIII. Григорьев-3. № 119. Зап. от П. А. Поташовой, дер. Большие Нисогоры.

(обратно)

510

Она сидит на печи, слезно уливаючи и т. д. Образец включения в былину эпизода исполнения похоронного причитания.

(обратно)

511

IX. Миллер, № 27. Зап. от А. О. Пантелеева, дер. Ченожи (Пудога) Впервые — Шайжин Н. С. Олонецкий фольклор. Петрозаводск, 1906.

(обратно)

512

Была знадебка родимная и т. д. Узнавание героя по знаку на теле (родинке и др.) — типовой мотив в сюжетах о возвращении мужа.

(обратно)

513

X. Астахова-2. № 172. Зап. от А. В. Коломаевой, дер. Большой Куганаволок (Водлозеро).

(обратно)

514

Уж он струночки приводит от Царя-града и т. д. Традиционная формула (по-разному варьируемая) для описания особо искусной игры на гуслях.

(обратно)

515

I. Соколов — Чичеров. № 218. Зап. от А. Т. Артемьевой, дер. Першлахта (Кенозеро).

(обратно)

516

Уж я видела сон да преужасныий и т. д. Зловещий сон — типовой мотив в эпосе разных народов. Соломан разгадывает значение сна и предупреждает жену об опасности.

(обратно)

517

II. Григорьев-3. № 61. Зап. от Е. В. Рассолова, дер. Печище.

(обратно)

518

III. Соколов — Чичеров. № 235. Зап. от Л. А. Артемьева, дер. Телицино (Кенозеро).

(обратно)

519

I. Гильфердинг-3. № 242. Зап. от М. И. Тряпицына, дер. Усть-Поча (Кенозеро).

(обратно)

520

II. Гильфердинг-1. № 67. Зап. от П. Т. Антонова, дер. Гагарка (Пудога).

(обратно)

521

Подпяты, пяты шилом востры́ и т. д. Традиционное описание щегольской обуви Чурилы: сапоги на острых высоких каблуках и с острыми носами.

(обратно)

522

III. Ончуков. № 69. Зап. от В. Д. Шишолова, дер. Верхнее Бугаево (Усть-Цильма).

(обратно)

523

IV. Григорьев-3. № 13. Зап. от С. И. Сахарова, дер. Дорогая Гора.

(обратно)

524

V. БПЗБ. № 4. Зап. от А. А. Носовой, дер. Трусовская (Печора).

(обратно)

525

I. Кирша Данилов. № 28. Текст объединяет два первых сюжета о Садко. Редакция первого сюжета уникальна.

(обратно)

526

Богат Новгород всякими товарами заморскими и т. д. Здесь положение Новгорода трактуется явно иронически — от его богатств остались одни гнилые горшки.

(обратно)

527

II. Марков. № 95. Зап. от Ф. Т. Пономарева, дер. Верхняя Зимняя Золотица (Зимний берег). Текст объединяет второй и третий сюжеты о Садко в кратком схематичном изложении: Садко спускается на дно морское без гуслей, Морской царь сразу же предлагает ему взять суженую, совет герою дает «бабушка».

(обратно)

528

Не на лу́ду ли нашел — характерная подробность севернорусского морского пейзажа.

(обратно)

529

III. Кирша Данилов. № 47. Текст — самостоятельная редакция третьего сюжета о Садко.

(обратно)

530

IV. Рыбников-3. № 41. Зап. от В. Лазарева, карела, дер. Кяменицы (Повенец). Текст объединяет второй (очень краткая редакция) и третий сюжеты о Садко.

(обратно)

531

Я затем тебя сюда требовал и т. д. Мотив загадывания загадок можно рассматривать как первое испытание жениха (второе испытание — игра на гуслях, третье — выбор суженой). В некоторых вар. Морской царь ссылается на то, что у него с царицей возник спор (в данном тексте: «У нас с царицею разговор идет») и Садко должен рассудить их.

(обратно)

532

V. Рыбников-1. № 63. Зап. от Л. Богданова, дер. Середка (Кижи). Текст объединяет второй (краткая редакция) и третий сюжеты о Садко. Мотив сватовства отсутствует: после того как Садко рвет струны, «царь Водяник» отпускает его домой.

(обратно)

533

I. Рыбников-2. № 33. Зап. от неизвестного старика калики, дер. Красные Ляги (Каргопольский уезд).

(обратно)

534

Тати-воры-разбойники. Из сопоставления вар. очевидно, что Василий собирает дружину из представителей преимущественно новгородских низов.

(обратно)

535

Черняный вяз. В тексте Кирши Данилова (с. 49) добавлено:

(обратно)

536

Иванище Сильное и т. д. Среди дружинников Василия названы эпизодические персонажи из других былин: Иванище (см. «Илья Муромец и Идолище»); Потанюшка Хроменькой (из исторической песни «Кострюк», см. также «Илья Муромец и сын»). В вар. упоминаются еще Костя Новоторженин, Фома Толстокожевников, Котельная причарина, мужики Залешена, дети боярские Лука и Моисей (см. «Камское побоище»). Следует учесть, что персонажи из других былин входят в сюжет о Василии Буслаеве без своих характеристик. Испытание членов дружины пародийно переосмысляет соответствующие мотивы героических былин (ср. «Волх Всеславьевич», «Наезд литовцев»). Исследователи усматривают в дружине Василия изображение новгородских ушкуйников — участников торгово-разбойничьих экспедиций на Волге (Жданов-1895. С. 263—282).

(обратно)

537

II. Кирша Данилов. № 10.

(обратно)

538

Во братшину в Никольшину. Смысл вхождения Василия с дружиной в одну из братчин, собравшуюся в Николин день, — в нарочитом создании конфликтной ситуации: столкновение с чужой братчиной неизбежно. Василий, в соответствии с принятыми правилами, отдает за себя и за дружину денежный взнос. В вар. подчеркивается, что Василий является на пир незваным — это усиливает конфликт.

(обратно)

539

I. Кирша Данилов. № 19.

(обратно)

540

Где-то стоят казаки-разбойники. В этом можно усматривать желание певцов связать Василия Буслаева с героями разинских песен: упоминание острова Куминского с казачьей заставой, казаков, нападающих на корабли, характерно для этих песен.

(обратно)

541

II. Астахова-1. № 14. Зап. от М. Г. Антонова, дер. Усть-Низема (Мезень).

(обратно)

542

I. Марков. № 80. Зап. от Г. А. Крюкова, дер. Нижняя Зимняя Золотица (Зимний берег).

(обратно)

543

II. БПЗБ, № 107. Зап. от П. С. Пахоловой, дер. Нижняя Зимняя Золотица (Зимний берег).

(обратно)

544

I. Рыбников-1. № 45. Зап. от девяностолетнего старика, волость Колодозеро (Пудога). В записи текст объединен с былиной «Чурила и Катерина». В качестве «позовщичка» Чурила приходит к Катерине. Кровавой развязки нет, Бермята в конце укоряет Чурилу: «А эк ли зовут на почестен пир?»

(обратно)

545

II. Рыбников-3. № 24. Зап. от И. П. Сивцева, по прозванию Поромский, дер. Немятова (Кенозеро).

(обратно)

546

I. Гильфердинг-1. № 9. Зап. от П. Калинина, дер. Горка (Повенец). Дюк выезжает из «Индеюшки богатыи», из «Корелы проклятыи». После хвастовства в Киеве Дюк собирается домой, но князь его не отпускает, тогда он посылает коня к матери за золотом для заклада и дорогим платьем для состязания. Илья Муромец, Добрыня и Потык едут на родину Дюка и убеждаются в справедливости его описаний.

(обратно)

547

II. Гильфердинг-3. № 213. Зап. от П. А. Федулова, дер. Бостилово (Водлозеро).

(обратно)

548

III. Гильфердинг-2. № 85. Зап. от Т. Г. Рябинина, дер. Середка (Кижи). В названии земли Дюка объединяются «Галича проклятая», «Индия богатая», «славный богат Волын-город индейский». Эпизод с посылкой матерью денег и платья совпадает с вар. I. Оценивать сокровища богатыри едут в сопровождении самого Дюка; вар. кончается пиром, который устраивает богатырям Дюк.

(обратно)

549

IV. Рыбников-3. № 29. Зап. от И. П. Сивцева, по прозванию Поромский, дер. Немятова (Кенозеро).

(обратно)

550

I. Ончуков. № 22. Зап. от П. Р. Поздеева, село Усть-Цильма. Подобно ряду других печорских редакций различных былин, в этой усилены антикняжеские мотивы: князь признает свое поражение лишь после серии дополнительных испытаний, не предусмотренных «закладом»; усилен триумф героя, который побеждает многократно.

(обратно)

551

I. Астахова-2. № 166. Зап. от И. Г. Чванова, дер. Коровниково (Прионежье). В хвастовстве Ставра проглядывают качества оборотистого купца. Прямые обозначения социального статуса Ставра в разных вар. не совпадают (боярин, знатный чужеземец).

(обратно)

552

Свезу на рынок и повы́продам и т. д. В другой редакции (Астахова-2. № 159): «Которые похуже — вам, князьям, боярам, повыпродам, А которы получше, то сам ношу». Василиса Микулична является в Киев как чужеземная богатырка, сватается к племяннице Владимира, грозит разбить Киев и увести в плен князя. Эпизоды испытаний отсутствуют: на пиру богатырка требует музыканта, в конце концов готова взять Ставра с собой, отказавшись от племянницы.

(обратно)

553

II. Соколов — Чичеров. № 23. Зап. от Г. А. Якушова, дер. Мелентьевская (Пудога).

(обратно)

554

III. Соколов — Чичеров. № 72. Зап. от П. Е. Миронова, дер. Семеново (Пудога). Изображение жены Ставра как могучей богатырки совпадает с вар. I. Этому соответствует характер хвастовства Ставра:

(обратно)

555

IV. Кирша Данилов. № 15.

(обратно)

556

Стал с ним в шахматы играть Золотыми тавлеями. Хотя основное значение слова «тавлеи» — игра в кости, но в былинах оно обычно обозначает шахматы, шахматную доску. Описание игры — как всегда в былинах — схематично и условно.

(обратно)

557

Заступь — здесь: ход, но возможно, что в данном случае три «заступи» — это три партии, которые «посол» выигрывает.

(обратно)

558

Шах да и мат, да и под доску. Возможно, имеется в виду, что проигравший лезет под стол.

(обратно)

559

V. Гильфердинг-2. № 109. Зап. от А. В. Сарафанова, дер. Гарницы (Кижи).

(обратно)

560

VI. Астахова-2. № 136. Зап. от П. И. Рябинина-Андреева, дер. Гарницы (Прионежье).

(обратно)

561

I. Кирша Данилов. № 24.

(обратно)

562

I. Григорьев-1. № 158. Зап. от А. Елисеевой, дер. Шардонема (Пинега). Сказительница назвала старину «перецытыркой».

(обратно)

563

И не Шидмицей пужать. По-видимому, имеется в виду дер. Шиднема, расположенная выше по Пинеге. Далее текст переходит в шуточную песню на иную тему. Подобно другим песням этого типа, она строится по принципу нанизывания не связанных между собою ситуаций и различных нелепостей и включает словесную игру.

(обратно)

564

II. Григорьев-1. № 154. Зап. от О. Г. Кузнецовой, дер. Шардонема (Пинега).

(обратно)

565

За едно ле думу думали. Здесь пародийно использована формула песен о казачьем круге, собравшемся для обсуждения важных дел.

(обратно)

566

III. Астахова-2. № 200. Зап. от А. П. Губиной, дер. Кеврола (Пинега).

(обратно)

567

Не хидницать-пужать. В словаре публикатора (см.: Астахова-2) объяснено как «хищничать». В вар. I этому соответствует название деревни.

(обратно)

568

Поповы те девки и т. д. Об этой части см. примеч. к вар. I. В тексте Губиной проявляется характерная особенность песен этого типа — сцепление микросюжетов на основе образно-словесных ассоциаций: сначала речь идет о некоем Ковре, которого девушки приглашают, затем появляется реальный ковер, который перекидывают в сад у церкви, и т. д. Известна присказка, где сюжет о девках поповых (в редакции, близкой к вар. I) сразу переходит в сюжет о попе и попадье (см.: Сказки и предания Северного края / Запись, вступит. статья и комм. И. В. Карнауховой, М.; Л., 1934. № 95).

(обратно)

569

I. Песенный фольклор Мезени / Издание подготовили Н. П. Колпакова, Б. М. Добровольский, В. В. Митрофанова, В. В. Коргузалов. Л., 1967. № 254. Зап. от А. Г. Власовой, дер. Кузьмин городок, в 1958 г.

(обратно)

570

I. Григорьев-3. № 22. Зап. от А. Я. Торосова, дер. Дорогая Гора. Часть текста — пародия в духе «Агафонушки».

(обратно)

571

II. Астахова-2. № 215. Зап. от А. Н. Вехоревой, дер. Шотова Гора (Пинега).

(обратно)

Оглавление

БЫЛИНЫ — РУССКИЙ КЛАССИЧЕСКИЙ ЭПОС

  1

  2

  3

  4

  5

  6

БЫЛИНЫ

  СТАРШИЕ БОГАТЫРИ. ПЕРВЫЕ ПОДВИГИ БОГАТЫРЕЙ КИЕВСКИХ

    ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА{1}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СВЯТОГОР{9}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК{16}

    ТРИ ПОЕЗДКИ ИЛЬИ МУРОМЦА{26}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ИДОЛИЩЕ{35}

    АЛЕША ПОПОВИЧ И ТУГАРИН{40}

    ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ{47}

    ДОБРЫНЯ И МАРИНКА{58}

    ВОЛХ ВСЕСЛАВЬЕВИЧ{63}

    ВОЛЬГА И МИКУЛА{70}

  БОГАТЫРСКИЕ СРАЖЕНИЯ

    БУНТ ИЛЬИ МУРОМЦА ПРОТИВ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА{78}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ В ССОРЕ С КНЯЗЕМ ВЛАДИМИРОМ{80}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ{84}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ, ЕРМАК И КАЛИН-ЦАРЬ{92}

    КАМСКОЕ ПОБОИЩЕ{94}

    ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВИЧ И БАТЫГА{98}

    ВАСЬКА ПЬЯНИЦА И КУДРЕВАНКО-ЦАРЬ{108}

    МИХАЙЛО ДАНИЛОВИЧ{112}

    ВАСИЛИЙ КАЗИМИРОВИЧ И ДОБРЫНЯ{120}

    НАЕЗД ЛИТОВЦЕВ{124}

    СУХМАН{137}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ С БОГАТЫРЯМИ НА СОКОЛЕ-КОРАБЛЕ{138}

    ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СЫН{143}

    КОНСТАНТИН САУЛОВИЧ{145}

    МИХАЙЛО КОЗАРИН{153}

    КОРОЛЕВИЧИ ИЗ КРЯКОВА{159}

  ЭПИЧЕСКОЕ СВАТОВСТВО

    ДУНАЙ ИВАНОВИЧ{164}

    ИВАН ГОДИНОВИЧ{172}

    МИХАЙЛО ПОТЫК{178}

    ХОТЕН БЛУДОВИЧ{183}

    СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ{188}

    ИДОЛИЩЕ СВАТАЕТ ПЛЕМЯННИЦУ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА{198}

    ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ, ЕГО ЖЕНА И АЛЕША ПОПОВИЧ{203}

    ДАНИЛА ЛОВЧАНИН{212}

    ЦАРЬ СОЛОМАН{218} И ВАСИЛИЙ ОКУЛОВИЧ{219}

    ЧУРИЛА И КАТЕРИНА{226}

  НОВГОРОДСКИЕ ГЕРОИ

    САДКО{235}

    ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВ И НОВГОРОДЦЫ{246}

    СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВА{254}

  ЭПИЧЕСКИЕ СОСТЯЗАНИЯ

    ГЛЕБ ВОЛОДЬЕВИЧ И МАРИНКА КАЙДАЛОВНА{262}

    ЧУРИЛА ПЛЕНКОВИЧ{270}

    ДЮК СТЕПАНОВИЧ{279}

    ИВАН ГОСТИНЫЙ СЫН{289}

    СТАВЕР ГОДИНОВИЧ{296}

    СОРОК КАЛИК{301}

    ВАВИЛО И СКОМОРОХИ{313}

  СКОМОРОШИНЫ. ПАРОДИИ. НЕБЫЛИЦЫ

    СТАРИНА О БОЛЬШОМ БЫКЕ{319}

    ЛОВЛЯ ФИЛИНА{331}

    АГАФОНУШКА{340}

    НЕБЫЛИЦА В ЛИЦАХ{349}

    СТАРИНА-НЕБЫВАЛЬЩИНА{351}

    НЕБЫЛИЦА ПРО ЩУКУ ИЗ БЕЛОГО ОЗЕРА{357}

    СТАРИНА О ЛЬДИНЕ{359}

ПРИЛОЖЕНИЕ (ИЗ ДРУГИХ ВАРИАНТОВ И РЕДАКЦИЙ БЫЛИН)

  СТАРШИЕ БОГАТЫРИ. ПЕРВЫЕ ПОДВИГИ БОГАТЫРЕЙ КИЕВСКИХ

    Исцеление Ильи Муромца

      Вар. к 38—47 I{361}

      Вар. к 38—47,94—123 II{362}

    Илья Муромец и Святогор

      Вар. к 1—44 I{365}

      Вар. к 52—146 II{366}

      Вар. к 45—150 III{370}

      Вар. к 148—221 IV{371}

      Вар. к 199—210 V{373}

    Илья Муромец и Соловей-разбойник

      Вар. к 9—13 I{375}

      Вар. к 26—27 I

      Вар. к 164—168 I

      Вар. к 244—308 I

      Вар. к 311 I

      Вар. к 3—13 II{376}

      Вар. к 97—102 II

      Вар. к 122—168 III{377}

      После 311 IV{378}

    Три поездки Ильи Муромца

      Вар. к 1—43 I{379}

      Вар. к 109—155 I

      Вар. к 1—103 II{380}

      Вар. к 1—11 III{381}

    Илья Муромец и Идолище

      Вар. к 16—30 I{382}

      Вар. к 36—54 II{383}

      Вар. к 36—54 III{388}

      Вар. к 89—93 IV{389}

      Вар. к 136—137 IV

      После 118 V{390}

    Алеша Попович и Тугарин

      Вар. к 54—90 I{391}

      Вар. к 55—67 II{394}

      Вар. к 159—194 II

    Добрыня и Змей

      Вар. к 1—2 I{395}

    Добрыня иМаринка

      Вар. к 24—43 I{396}

      Вар. к 41—76 II{397}

      Вар. к 39—76 III{399}

      Вар. к 5—76 IV{400}

      Вар. к 91—103 IV

      Вар. к 76—93 V{401}

    Волх Всеславьевич

      Вар. к 67—85 I{403}

      Вар. к 89—121 I

      Вар. к 122—132 I

  БОГАТЫРСКИЕ СРАЖЕНИЯ

    Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром

      Вар. к 5—122 I{410}

      Вар. к 79—93 II{411}

      Вар. к 120—122 II

    Илья Муромец и Калин-царь

      Вар. к 39—41 I{413}

      Вар. к 505—631 I

      Вар. к 465—504 II{416}

      Вар. к 630—631 III{417}

    Илья Муромец, Ермак и Калин-царь

      Вар. к 12—31 I{418}

    Камское побоище

      Вар. к 262—286 I{423}

      Вар. к 263—286 II{425}

      Вар. к 263—286 III{427}

    Васька Пьяница и Кудреванко-царь

      Вар. к 73—75 I{430}

      Вар. к 187—222 I

      Вар. к 135—186 II{434}

      Вар. к 207—222 III{435}

    Михайло Данилович

      Вар. к 47—59 I{437}

      Вар. к 70—164 I

      Вар. к 165—260 I

      Вар. к 294—306 I

      Вар. к 332—361 II{439}

    Сухман

      Вар. к 1—198 I{440}

    Илья Муромец с богатырями на Соколе-корабле

      Вар. к 32—80 I{441}

      Вар. к 37—80 II{442}

    Илья Муромец и сын

      Вар. к 1—29 I{443}

      Вар. к 1—13 II{447}

      Вар. к 19—23 II

      Вар. к 27—32 II

      Вар. к 44—179 III{450}

      Вар. к 213—215 IV{452}

    Константин Саулович

      Вар. к 1—317 I{453}

    Михайло Козарин

      Вар. к 1—217 I{455}

      Вар. к 1—19 II{458}

      Вар. к 1—197 III{459}

      Вар. к 47—197 IV{461}

      Вар. к 86—197 V{464}

    Королевичи из Крякова

      Вар. к 144—148 I{465}

      Вар. к 153—171 I

      Вар. к 153—162 II{466}

  ЭПИЧЕСКОЕ СВАТОВСТВО

    Дунай Иванович

      Вар. к 137—240 I{467}

      Вар. к 265—314 I

      Вар. к 329—383 I

      Вар. к 300—305 II{472}

      Вар. к 370—383 III{473}

      Вар. к 367—382 IV{474}

    Иван Годинович

      Вар. к 1—34 I{475}

      Вар. к 20—56 II{476}

      Вар. к 35—70 III{478}

      Вар. к 55—70 IV{481}

      Вар. к 54—88 V{482}

      Вар. к 122—125 VI{483}

      Вар. к 160—192 VI

      Вар. к 1—192 VII{484}

    Михайло Потык

      Вар. к 1—29 I{485}

      Вар. к 164—179 I

      Вар к 1—29 II{487}

      Вар. к 1—29 III{489}

      Вар. к 118—157 III

      Вар. к 41—98 IV{490}

      Вар. к 160—179 IV

      Вар. к 195—232 IV

      Вар. к 195—232 V{492}

    Хотен Блудович

      Вар. к 7—29 I{494}

      Вар. к 86—296 II{495}

      Вар. к 86—296 III{496}

      Вар. к 86—296 IV{497}

    Идолище сватает племянницу князя Владимира

      Вар. к 1—24 I{498}

      Вар. к 66—131 I

      Вар. к 39—52 II{499}

    Добрыня Никитич, его жена и Алеша Попович

      Вар. к 1—223 I{500}

      Вар. к 30—85 II{502}

      Вар. к 142—166 III{503}

      Вар. к 584—644 III

      Вар. к 262—267 IV{504}

      Вар. к 318—364 V{505}

      Вар. к 367—394 VI{507}

      Вар. к 400—445 VII{508}

      Вар. к 419—422 VIII{509}

      Вар. к 434—490 IX{511}

      Вар. к 530—543 X{513}

    Царь Соломан и Василий Окулович

      После 88 I{515}

      Вар. к 89—145 I

      Вар. к 167—173 II{517}

      Вар. к 193—203 II

      Вар. к 233—257 III{518}

    Чурила и Катерина

      Вар. к 1—30 I{519}

      Вар. к 1—56 II{520}

      Вар. к 1—75 III{522}

      Вар. к 110—150 III

      Вар. к 1—75 IV{523}

      Вместо 122—140 V{524}

  НОВГОРОДСКИЕ ГЕРОИ

    Садко

      Вар. к 1—155 I{525}

      Вар. к 274—289 I

      После 324 II{527}

      Вар. к 330—414 III{529}

      Вар. к 563—569 III

      После 456 IV{530}

      Вар. к 586—599 V{532}

    Василий Буслаев и новгородцы

      Вар. к 44—46 I{533}

      Вар. к 133—142 II{537}

    Смерть Василия Буслаева

      Вар. к 1—59 I{539}

      После 139 I

      Вар. к 151—169 I

      Вар. к 192—239 I

      Вар. к 197—217 II{541}

  ЭПИЧЕСКИЕ СОСТЯЗАНИЯ

    Глеб Володьевич и Маринка Кайдаловна

      Вар. к 1—34 I{542}

      Вар. к 117—156 I

      Вар. к 69—87 II{543}

      Вар. к 117—156 II

      Вар. к 173—185 II

    Чурила Пленкович

      Вар. к 234—249 I{544}

      Вар. к 178 II{545}

      Вар. к 185 II

    Дюк Степанович

      После 129 I{546}

      Вар. к 224—226 II{547}

      Вар. к 486—502 II

      Вар. к 530—535 II

      Вар. к 336—345 III{548}

      Вар. к 351 IV{549}

    Иван Гостиный сын

      Вар. к 7—38 I{550}

      Вар. к 166—257 I

    Ставер Годинович

      Вар. к 28—43 I{551}

      Вар. к 46—50 II{553}

      Вар. к 69—99 III{554}

      Вар. к 80—81 IV{555}

      Вар. к 215—239 IV

      Вар. к 265—280 IV

      После 280 IV

      Вар. к 115—119 V{559}

      Вар. к 115—119 VI{560}

    Сорок калик

      Вар. к 157—169 I{561}

  СКОМОРОШИНЫ. ПАРОДИИ. НЕБЫЛИЦЫ

    Ловля филина

      Вар. к 26—29 I{562}

      Вар. к 88—90 I

      Вар. к 38—43 II{564}

      Вар. к 88—90 III{566}

    Агафонушка

      Вар. к 31 I{569}

    Старина о льдине

      Вар. к 4—5 I{570}

      Вар. к 13—20 II{571}

ПРИМЕЧАНИЯ

СЛОВАРЬ ДИАЛЕКТНЫХ, УСТАРЕВШИХ И МАЛОУПОТРЕБИТЕЛЬНЫХ СЛОВ[47]

ИЛЛЮСТРАЦИИ

КАРТА

*** Примечания ***