Вся Мирра Лохвицкая в одном томе [Мирра Александровна Лохвицкая] (fb2) читать онлайн

Мирра ЛохвицкаяСобрание сочиненийБиография

Есть что-то мистическое как в поэзии Мирры Лохвицкой, так и в ее судьбе. Это было замечено сразу после ее смерти. «Молодою ждала умереть, // И она умерла молодой», – писал Игорь Северянин, перифразируя известные ее строки. Мистикой проникнуто и само ее имя – Мирра. Вообще-то ее звали Марией, Миррой она стала только в юности – почему, точно неизвестно.

«Мирра» – драгоценное благовоние, древний символ любви и смерти. Греческое название его – «смирна». Смирна, наряду с золотом и ладаном является одним из даров, принесенных волхвами младенцу Христу. Как компонент мирра входит в состав сложного ароматического состава с созвучным названием «миро», употребляемого в богослужебной практике и символизирующего дары Святого Духа.

Нельзя не заметить, что семантическое поле слова «мирра» включает в себя все основные темы поэзии Лохвицкой, которым она оставалась верна на протяжении всего своего творческого пути.

Горят вершины в огне заката,

Душа трепещет и внемлет зову,

Ей слышен шепот: «Ты внидешь в вечность

Пройдя вратами любви и смерти». («Врата вечности») –

писала она в одном из последних своих стихотворений. Склонность к мистицизму была у нее природной, даже можно сказать – наследственной. Ее прадед, Кондратий Андреевич Лохвицкий (1779–1839), был известен как поэт-мистик, автор таинственных «пророчеств».

К сожалению, документальные биографические сведения о Мирре Лохвицкой весьма скудны, современники редко вспоминали ее. Да и внешняя канва ее биографии не слишком богата событиями. Наиболее полным и правдивым источником сведений о ней является ее собственная поэзия, в которой отразилась ее своеобразная личность. Существующие же биографические справки изобилуют неточностями. Попробуем вычленить наиболее достоверные сведения.

Мария Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября (2 декабря) 1869 г. в Петербурге в семье известного в то время адвоката, Александра Владимировича Лохвицкого (1830–1884).

А.В. Лохвицкий принадлежал к кругу ученых юристов. Он был доктором прав, автором курса уголовного права и других сочинений и статей, по словам современников, «отмеченных ясностью и талантом изложения». Практиковал как адвокат – точнее, присяжный поверенный. Его выступления привлекали аудиторию блестящей диалектикой и замечательным остроумием.

Мать, Варвара Александровна (урожденная Гойер (Hoer), † не ранее 1917 г.), происходила из обрусевшей французской (или немецкой?) семьи. Она была начитанна, увлекалась литературой.

30 ноября 1869 г. девочка была крещена в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом, в котором Лохвицкие жили (адрес – Сергиевская ул., д. 3). Восприемниками при крещении были подполковник В.А. фон-Гойер и Е.А. Бестужева-Рюмина, жена профессора Петербургского университета К.Н. Бестужева-Рюмина (от имени которого получили название известные Высшие женские курсы). Бестужев-Рюмин был другом А.В. Лохвицкого.

Следующим ребенком в семье была Надежда Александровна (1872–1952) – знаменитая Тэффи.

Из ее автобиографических рассказов явствует, что семья была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми – довольно значительной. Выяснить точное количество братьев и сестер по церковным метрическим книгам сложно, поскольку семья несколько раз переезжала из города в город (отец окончил Московский университет, затем учился в Германии, преподавал в Одессе, Петербурге и наконец вернулся в Москву, где состоял присяжным поверенным); менялись адреса и в пределах одного города. Достоверно известны годы жизни только старшего брата Николая (1868–1933) и младшей из сестер, Елены (1874–1919).

Брат избрал военное поприще, дослужился до генеральского чина, во время Первой мировой войны командовал экспедиционным корпусом во Франции, в гражданскую войну участвовал в белом движении, некоторое время был командующим 2-й колчаковской армией. Среди множества его наград – георгиевский крест четвертой и третьей степени; свидетельство личного мужества. В эмиграции он участвовал в различных патриотических организациях, был председателем общества монархистов-легитимистов.

Елена Александровна Лохвицкая запечатлена во многих автобиографических рассказах Тэффи. Надежда и Елена – две младшие сестры – были особенно дружны между собой. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей. Впрочем, профессиональным «литератором» она себя не считала. До 40 лет жила с матерью, затем вышла замуж на надворного советника В.В. Пландовского. Достоверно известны имена еще двух старших сестер – Варвары Александровны Поповой и Лидии Александровны Кожиной (их портреты содержатся в семейном альбоме Тэффи). Около 1910 г. Варвара, овдовев или разведясь, поселилась вместе с матерью и сестрой Еленой. В адресной книге аттестовала себя как «литератор». В 1916–1917 гг. сотрудничала в «Новом времени», печатая заметки под псевдонимом «Мюргит», – несомненно, взятым из одноименного стихотворения Мирры. В рассказах Тэффи упоминается еще сестра Вера.

Что касается взаимоотношений двух наиболее известных сестер, Мирры и Надежды, они, по всей видимости, были непростыми. Яркая одаренность той и другой при очень небольшой разнице в возрасте (фактически – два с половиной года) привела скорее к взаимному отталкиванию, чем притяжению. В рассказах и воспоминаниях Тэффи нередки ощутимые «шпильки» в адрес покойной сестры. Но все же придавать им слишком большое значение было бы несправедливо. «Двуликая» Тэффи, смеющаяся и плачущая, и здесь верна себе. Ее поэзия дает некоторые образцы лирической грусти, содержащие узнаваемые реминисценции поэзии Мирры и явно навеянные воспоминаниями о ней.

В 1874 г. семья переехала в Москву. В 1882 г. Мария поступила в Московское Александровское училище (в 90-е гг. переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счет родителей. В институте ее учителем литературы был библиограф Д.Д. Языков (сведения о том, что литературу преподавал поэт А.Н. Майков – грубая ошибка, никак не согласующаяся с биографией поэта).

После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург. В 1888 г., кончив курс и получив свидетельство домашней учительницы, Мария переехала туда же, к своим.

Сочинять стихи она начала очень рано, поэтом осознала себя в возрасте 15 лет. Незадолго до окончания института два ее стихотворения с разрешения начальства были изданы отдельной небольшой брошюрой.

В 1889 г. Мирра Лохвицкая начала регулярно публиковать свои стихи в периодической печати. Первым изданием, в котором она стала сотрудничать, был иллюстрированный журнал «Север», в ближайшие годы она начала печататься еще в нескольких журналах – «Живописное обозрение», «Художник», «Труд», «Русское обозрение», «Книжки Недели» и др. Подписывалась она обычно «М. Лохвицкая», друзья и знакомые тогда уже называли ее Миррой. К этому времени относится знакомства с писателями Всеволодом Соловьевым, И. Ясинским, Вас. Ив. Немировичем-Данченко, А. Коринфским, критиком и историком искусства П.П. Гнедичем, поэтом и философом Владимиром Соловьевым и др.

В 1890-е гг. семья Лохвицких регулярно проводила летние месяцы в так называемой «Ораниенбаумской колонии» – дачном поселке между Петергофом и Ораниенбаумом.

Впечатлениями этой местности был навеян целый ряд стихотворений Лохвицкой, а также – ее поэма «У моря».

По соседству с Лохвицкими снимала дачу семья известного профессора архитектуры Эрнеста Жибера (Ernest Gibert, 1823–1909). Это был один из многочисленных иностранных зодчих, чья судьба оказалась связана с Россией. Чистокровный француз, он родился в Париже, в 40-е гг. приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России навсегда. Довольно много строил – в Петербурге и провинции. Эрнест Иванович, как его стали звать на новой родине, прожил долгую жизнь (похоронен на Смоленском лютеранском кладбище,* хотя по вероисповеданию он, скорее всего, был католиком). Со временем он женился – очевидно, тоже на обрусевшей француженке, Ольге Фегин (1838–1900). У них была дочь, Ольга Эрнестовна, и несколько сыновей, за одного из которых, Евгения Эрнестовича, Мирра Лохвицкая вышла замуж.

Свадьба состоялась в конце 1891 г. Позднее, отвечая на вопросы анкеты, Лохвицкая писала, что ее муж был тогда студентом Санкт-Петербургского университета. Впрочем, возможно, что имелся в виду институт гражданских инженеров, профессором которого долгие годы состоял Э.И.Жибер. Е.Э. Жибер по профессии был инженером-строителем (так значится в справочнике «Весь Петербург"). Ф.Ф. Фидлер сообщает, что он служил в страховой компании. Как бы то ни было, его работа была связана с переездами и продолжительными командировками.

Примерно через год после свадьбы молодые уехали из Петербурга, какое-то время жили в Тихвине и Ярославле (адрес: Романовская ул., дом Кулешова), затем на несколько лет их постоянным местом жительства стала Москва (адрес: дом Бриллиантова на углу 2-го Знаменского и Большого Спасского переулков, – ныне переулки носят названия 2-й Колобовский и Большой Каретный).

Осенью 1898 г. семья снова перехала в Петербург. Постоянный адрес в Петербурге – Стремянная ул., д. 4, кв. 7.

Детей у поэтессы было пятеро, все – мальчики. Трое: Михаил, Евгений и Владимир – появились на свет в первые годы ее замужества, один за другим.

Около 1900 г. родился четвертый ребенок, Измаил. К началу 1900-х гг. относится шуточное стихотворение, сохранившееся в рабочей тетради поэтессы, – стихотворение, посвященное ее детям, в котором она дает шутливую характеристику каждому из них и совершенно всерьез говорит о своих материнских чувствах.

Михаил мой – бравый воин,

Крепок в жизненном бою,

Говорлив и беспокоен,

Отравляет жизнь мою.

Мой Женюшка – мальчик ясный,

Мой исправленный портрет,

С волей маминой согласный,

Неизбежный как поэт.

Мой Володя суеверный

Любит спорить без конца,

Но учтивостью примерной

Покоряет все сердца.

Измаил мой – сын Востока,

Шелест пальмовых вершин,

Целый день он спит глубоко,

Ночью бодрствует один.

Но и почести и славу

Пусть отвергну я скорей,

Чем отдам свою ораву:

Четырех богатырей!

Действительно, по единодушному свидетельству мемуаристов, несмотря на «смелость» своей любовной лирики, в жизни Лохвицкая была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. Стихов, обращенных к детям, у нее немного, но они составляют неотъемлемую часть ее поэтического наследия. Персональных посвящений удостоились Евгений, Измаил и последний, пятый ребенок, Валерий, родившийся осенью 1904 г.

Первый сборник стихотворений Лохвицкой вышел в 1896 г. и был удостоен Пушкинской премии (половинной – что, впрочем, не уменьшало чести, полная присуждалась редко). Распространено мнение, что как-то особо покровительствовал Лохвицкой маститый поэт Аполлон Николаевич Майков, но никаких свидетельств их общения не сохранилось. Более того, А.А. Голенищев-Кутузов, рецензент сборника, в своем рекомендательном отзыве говорит: «По выходе в свет сборника г-жи Лохвицкой покойный К.Н. Бестужев-Рюмин, вероятно, лично знакомый с автором, передал покойному же Аполлону Николаевичу Майкову и мне по экземпляру этого сборника». Следовательно Майков с Лохвицкой знаком не был. Скорее всего, смутные воспоминания о том, что поэт-академик был как-то причастен к присуждению ей Пушкинской премии, а также наличие у нее антологических стихотворений на темы античности создали миф о каком-то особом покровительстве Лохвицкой со стороны Майкова.

Далее сборники стихотворений поэтессы выходили в 1898, 1900, 1903 и 1904 гг. Третий и четвертый сборники были удостоены почетного отзыва Академии наук.

С переездом в Петербург Лохвицкая входит в литературный кружок поэта К.К. Случевского. Случевский относился к ней с большой теплотой, на его «пятницах» она была всегда желанной, хотя и нечастой гостьей. Однако, судя по дневниковым записям Ф.Ф. Фидлера, и в этом тесном кругу отношение к поэтессе было неоднозначно. Вообще круг литературных связей Лохвицкой довольно узок. Из символистов наиболее дружественно относился к ней, пожалуй, Ф.К. Сологуб.

В кругу друзей Лохвицкую окружала своеобразная аура легкой влюбленности – и, как ее негативное отражение – туман слухов и домыслов. Хотя внешность непосредственного отношения к литературе не имеет, в ее случае она сыграла свою важную, хотя и неоднозначную роль. Классический портрет поэтессы дает в воспоминаниях И.А. Бунин: «И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость…Особенно прекрасен был цвет ее лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока».

Мемуаристы подчеркивают некоторую экзотичность ее облика, соответствующую экзотичности ее поэзии. На начальном этапе литературной карьеры эффектная внешность, вероятно, помогла Лохвицкой, но впоследствии она же стала препятствием к пониманию ее поэзии. Далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем вся яснее стал обнаруживать себя в ее лирике. Драма Лохвицкой – обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было помимо красоты.

В биографических справках встречаются сведения о том, что поэтесса часто и с неизменным успехом выступала на литературных вечерах. Эти ее «эстрадные» успехи представляются сильно преувеличенными. В ее архиве всего несколько свидетельств подобных выступлений. Кроме того, она страдала застенчивостью, заметной постороннему взгляду. Ср. воспоминания Е. Поселянина: «Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах».

Лохвицкая и сама признавала за собой это свойство. Так что ставить ее славу в зависимость от личного обаяния неправомерно.

Неизбежно возникает вопрос о том, какой характер носили отношения Лохвицкой с поэтом К.Д. Бальмонтом. П.П. Перцов в воспоминаниях упоминает об их «нашумевшем романе», который, по его мнению, положил начало прочим бесчисленным романам Бальмонта. Эти сведения подтверждают и дневниковые записи Ф.Ф. Фидлера (со слов самого Бальмонта, с готовностью сообщившего едва знакомому собирателю окололитературных сплетен самые что ни на есть интимные подробности своих отношений с поэтессой – замужней женщиной). Однако даже в контексте наблюдений Фидлера возникает подозрение, что поэт скорее выдает желаемое за действительное, нежели сообщает факты, тем более, что в многолетней и откровенной переписке с ближайшим другом Брюсовым он ни разу не обмолвился ни о чем подобном. Много лет спустя сам Бальмонт в автобиографическом очерке «На заре» говорил о том, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». В остальном отношения двух поэтов окружены глухим молчанием. Мемуаристы, писавшие о Лохвицкой, не говорят по этому поводу ни слова. Писавшие о Бальмонте Лохвицкую почти не упоминают. Исследователи, основываясь на нескольких стихотворных посвящениях, делают вывод о том, что в какой-то период поэтов связывали отношения интимной близости, затем их пути разошлись, но воспоминания о «светлом чувстве» остались, впоследствии Бальмонт был весьма опечален смертью Лохвицкой, посвятил ее памяти несколько стихотворений и назвал ее именем свою дочь от брака с Е.К. Цветковской. Представляется, что все это верно лишь отчасти. Что же касается красочно описанных Бальмонтом интимных отношений, то их, возможно, и не было.

Документальных свидетельств общения двух поэтов почти не сохранилось. В архиве Бальмонта нет ни одного письма Лохвицкой, в ее архиве уцелело лишь одно его письмо, весьма официальное по тону. Однако и по этому единственному письму можно понять, что существовали и другие письма, но, видимо, по какой-то причине они были уничтожены.

«Нижняя граница» знакомства поэтов – не позднее февраля 1896 г. – устанавливается по дарственной надписи на книге (I томе стихотворений Лохвицкой), подаренной Бальмонту. По косвенным намекам можно предположить, что знакомство и определенные этапы взаимоотношений были связаны с пребыванием в Крыму (в 1895 (?) и в 1898 гг.). О том, как развивались эти отношения, можно судить лишь по отрывочным упоминаниям в переписке поэтов с другими адресатами и крайне скупых репликах в автобиографической прозе Бальмонта. Но и молчание само по себе значимо. При почти полном отсутствии эпистолярных и мемуарных источников, обильный материал дает стихотворная перекличка, запечатленная в творчестве обоих и отнюдь не сводящаяся к немногочисленным прямым посвящениям. Во всяком случае, в поэзии Лохвицкой Бальмонт узнается легко. Из этой переклички можно сделать вывод о том, что отношения между двумя поэтами были далеко не идилличны. После сравнительно недолгого периода, когда они чувствовали себя близкими друзьями и единомышленниками, наметилось резкое расхождение во взглядах – о чем свидетельствуют и критические отзывы Бальмонта. Есть основания полагать, что своим демонстративным пренебрежением к чувствам и репутации возлюбленной он сыграл в ее судьбе весьма неблаговидную роль, – чем и вызвано странное молчание.

Драма, по всей видимости, состояла в том, что чувство поэтов было взаимным, но Лохвицкая, по причине своего семейного положения и религиозных убеждений, пыталась подавить это чувство в жизни, оставляя для него сферу творчества. Бальмонт же, в те годы увлеченный идеями Ницше о «сверхчеловечестве», стремясь, согласно модернистским принципам, к слиянию творчества с жизнью, своими многочисленными стихотворными обращениями непрерывно расшатывал нестабильное душевное равновесие, которого поэтесса с большим трудом добивалась. Стихотворная перекличка Бальмонта и Лохвицкой, в начале знакомства полная взаимного восторга, со временем превращается в своего рода поединок. Последствия оказались трагичны для обоих поэтов. У Лохвицкой результатом драматического конфликта стали болезненные трансформации психики (на грани душевного расстройства), в конечном итоге приведшие к преждевременной смерти. Бальмонт, реализовывавший «жизнетворчество» в неумеренном разгуле со злоупотреблением алкоголем и, вероятно, наркотиками, разрушал собственную личность (у него стали проявляться признаки «синдрома Джекила и Хайда"; много лет спустя, в конце жизни, его настигла душевная болезнь).

Здоровье Лохвицкой заметно ухудшается с конца 1890-х гг. Она часто болеет, жалуется на боли в сердце, хроническую депрессию, ночные кошмары (симптомы начинающейся Базедовой болезни, усугубленной душевными переживаниями). В декабре 1904 г., вскоре после пятых родов, болезнь дала обострение, в 1905 году поэтесса была уже практически прикована к постели. Последний период улучшения был летом 1905 г., на даче, затем больной внезапно стало резко хуже. Умирала она мучительно (см. ст. Ю. Загуляевой). Смерть наступила 27 августа 1905 г. Похороны состоялись 29 августа. Народу на них было мало. Описанная Фидлером цинично-равнодушная реакция даже тех, кто соизволил почтить память почившей своим присутствием, свидетельствует о глубоком одиночестве поэтессы в кругу литераторов и об окружавшем ее непонимании. Отпевали Лохвицкую в Духовской церкви Александро-Невской лавры, там же, на Никольском кладбище, и похоронили.

Поэтесса скончалась в возрасте 35 лет. В биографических справках в качестве причины смерти долгое время указывался туберкулез легких, но это ошибка. Свидетельства современников говорят о другом. Так, Ю. Загуляева сообщает о «сердечной жабе», т.е. стенокардии. Еще более информативна дневниковая запись Ф.Ф. Фидлера: «27 августа в Бехтеревской клинике умерла Лохвицкая — от сердечного заболевания, дифтерита и Базедовой болезни». Следует отметить медицинский факт: развитие Базедовой болезни часто бывает следствием какого-то потрясения или постоянного нервного напряжения. Сохранившиеся фотографии Лохвицкой (одна из последних, которую приблизительно можно датировать 1903-1904 гг. – слева) не отражают внешних признаков этой болезни – вероятно, она прогрессировала в последний период жизни поэтессы. Как бы то ни было, уже для современников было очевидно, что физические причины смерти Лохвицкой тесно связаны с ее душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия ее духа… Так говорили…» – писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

Бальмонт не выказал никакого участия к возлюбленной на протяжении всей ее предсмертной болезни, и на похоронах не присутствовал. Cкорее всего, он (как, впрочем, и все остальные) и не подозревал, что Лохвицкая серьезно больна и что «нарушенное равновесие духа» усугубляет ее болезненное состояние, т.к. в последние годы жизни поэтессы общался не с ней самой, а исключительно с ее лирической героиней. В его письме Брюсову от 5 сентября 1905 г. среди пренебрежительных характеристик современных поэтов есть и такая: «Лохвицкая – красивый романс». В контексте случившегося эти слова звучат цинично (не знать о смерти поэтессы Бальмонт не мог). Цинизмом проникнут и его сборник «Злые чары», название которого явно заимствовано у Лохвицкой (выражение встречается у нее в драмах «Бессмертная любовь» и «In nomine Domini», а также в стихотворении «Злые вихри»). Однако смерть возлюбленной, по-видимому, явилась для поэта сокрушительным ударом, и даже видимая неадекватность его реакции скорее свидетельствует не о безразличии, а о неспособности сразу вместить случившееся. Через восемь лет после смерти Лохвицкой Бальмонт признавался Фидлеру, что любил ее и «любит до сих пор». Впоследствии он воспринимал свое чувство исключительно как светлое (ср. его реплику в очерке «Крым": «Крым – голубое окно <…> Голубое окно моих счастливых часов освобождения и молодости… где в блаженные дни нечаянной радости Мирра Лохвицкая пережила со мною стих: «Я б хотела быть рифмой твоей, – быть как рифма, твоей иль ничьей», – голубое окно, которого не загасят никакие злые чары» (К. Бальмонт. Автобиографическая проза. М., 2001, с. 573.)

Специально о Лохвицкой в прозе он ничего не написал, но в поэзии продолжал откликаться на ее стихи до конца жизни и выстроил некую мистику любви с надеждой на последующее воссоединение (продолжающую мистику любви самой поэтессы).

История любви двух поэтов имела странное и трагическое продолжение в судьбах их детей. Дочь Бальмонта была названа Миррой – в честь Лохвицкой (точнее будет сказать, что поэт воспринимал дочь как реинкарнацию возлюбленной). Имя предпоследнего сына Лохвицкой Измаила было как-то связано с ее любовью к Бальмонту. Измаилом звали главного героя сочиненной ею странной сказки – «О принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной», в которой причудливо преломлялись отношения поэтов. В 1922 г., когда Бальмонт был уже в эмиграции и жил в Париже, к нему явился юноша – бывший врангелевец, молодой поэт – Измаил Лохвицкий-Жибер. Бальмонт был взволнован этой встречей: молодой человек был очень похож на свою мать. Вскоре он стал поклонником пятнадцатилетней Мирры Бальмонт – тоже писавшей стихи (отец видел ее только поэтессой). Что было дальше – понять нельзя. Отвергла ли девушка любовь молодого поэта, или почему-то испортились его отношения с Бальмонтом, или просто он не мог найти себя в новой эмигрантской жизни – но через полтора года Измаил застрелился. В предсмертном письме он просил передать Мирре пакет, в котором были его стихи, записки и портрет его матери. Об этом сообщал Бальмонт в письме очередной своей возлюбленной, Дагмар Шаховской,которая родила ему двоих детей. Их дочь, родившаяся в том же году,была названа Светланой.

Последующая судьба Мирры Бальмонт была не менее трагична. Неудачное замужество, рождение более чем десяти детей, чудовищная нищета. Умерла она в 1970 г. За несколько лет до смерти попала в автомобильную аварию и потеряла способность двигаться.

Судьбы других сыновей Лохвицкой также сложились нерадостно. Евгений и Владимир остались в России и умерли во время блокады Ленинграда. Старший сын Михаил эмигрировал, долго жил в эмиграции, сначала во Франции, потом в США, в 1967 г. покончил с собой от горя, потеряв жену. Мелькали сведения, что еще один сын (очевидно, младший, Валерий) жил в Париже в 70-е гг. XX в., но ничего точнее сказать нельзя.

Могила Мирры Лохвицкой на Никольском кладбище сохранилась. Надпись на надгробном памятнике гласит: «Мария Александровна Жибер – «М.А. Лохвицкая» – Родилась 19 ноября 1869 г. Скончалась 27 августа 1905 г.» Судя по расположению захоронения, предполагалось, что рядом впоследствии будет погребен муж, но место осталось пустым.

В 2012 г. родственники поэтессы (ее племянница И.В. Пландовская вместе с сыном Н. Пландовским-Тимофеевым и его супругой Натальей) восстановили памятник.

Теперь на нем можно прочитать сведения о том, что поэтесса была отмечена Пушкинской премией, строки из Игоря-Северянина и главное – значимые строки из стихотворения самой Лохвицкой:

"Люблю я солнца красоту

И музы эллинской создания,

Но поклоняюсь я Кресту,

Кресту – как символу страдания.

Может быть, это не лучшие стихи поэтессы, но это лучшее, что можно было написать на ее могиле.

Фото взято из посвященной Лохвицкой группы ВКонтакте (надеюсь, автор фото не обидится, что я поместила его сюда).

* Приношу благодарность сотрудникам Литературного музея Пушкинского дома за предоставление фотографий Мирры Лохвицкой (фотографии напечатаны в альманахе «Российский архив"), а также – исследовательнице творчества Лохвицкой, В. Макашиной, за указание места захоронения Э. Жибера, и исследовательнице творчества Тэффи, Е. Трубиловой, за уточнение девичьей фамилии Варвары Александровны Лохвицкой, а также Л. и С. Новосельцевым за предоставленные сведения о судьбе сыновей поэтессы.

Т. I

(1889 - 1895)

Мужу моему

Евгению Эрнестовичу Жибер

Думы и грезы мои и мечтанья заветные эти

Я посвящаю тебе. Все, что мне в жизни ты дал, -

Счастье, и радость, и свет – воплотила я в красках и звуках,

Жар вдохновенья излив в сладостных песнях любви.

* * *

Душе очарованной снятся лазурные дали...

Нет сил отогнать неотступную грусти истому...

И рвется душа, трепеща от любви и печали,

В далекие страны, незримые оку земному.

Но время настанет, и, сбросив оковы бессилья,

Воспрянет душа, не нашедшая в жизни ответа,

Широко расправит могучие белые крылья

И узрит чудесное в море блаженства и света!

* * *

Если б счастье мое было вольным орлом,

Если б гордо он в небе парил голубом, –

Натянула б я лук свой певучей стрелой,

И живой или мертвый, а был бы он мой!

Если б счастье мое было чудным цветком,

Если б рос тот цветок на утесе крутом, –

Я достала б его, не боясь ничего,

Сорвала б и упилась дыханьем его!

Если б счастье мое было редким кольцом,

И зарыто в реке под сыпучим песком,

Я б русалкой за ним опустилась на дно, –

На руке у меня заблистало б оно!

Если б счастье мое было в сердце твоем, –

День и ночь я бы жгла его тайным огнем,

Чтобы мне без раздела навек отдано,

Только мной трепетало и билось оно.

1891

ВЕСНА

То не дева-краса от глубокого сна

Поцелуем любви пробудилась…

То проснулась она, – молодая весна,

И улыбкой земля озарилась.

Словно эхо прошло, – прозвучала волна,

По широким полям прокатилась:

«К нам вернулась она, молодая весна,

Молодая весна возвратилась!..»

Смело в даль я гляжу, упованья полна, –

Тихим счастием жизнь осветилась…

Это снова она, молодая весна,

Молодая весна возвратилась!

1889

* * *

Вы снова вернулись – весенние грезы,

Летучие светлые сны!

И просятся к солнцу душистые розы –

Любимые дети весны.

Чаруют и нежат волшебные звуки,

Манят, замирая вдали.

Мне чудится... чьи-то могучие руки

Меня подымают с земли.

«Куда ж мы летим? где приют наслаждения?

Страну моих грез назови!»

И вот – будто отзвуки чудного пенья –

Мне слышится шепот любви:

"Туда мы умчимся, где царствуют розы,

Любимые дети весны,

Откуда слетают к нам ясные грезы,

Прозрачные, светлые сны.

Туда, в ту безбрежную даль унесемся,

Где сходится небо с землей,

Там счастьем блаженным мы жадно упьемся

И снова воскреснем душой!

Я плачу... но это последние слезы...

Я верю обетам весны...

Я верю вам, грезы, весенние грезы,

Летучие, светлые сны!

1889

1889

ПЕСНЬ ЛЮБВИ

Хотела б я свои мечты,

Желанья тайные и грезы

В живые обратить цветы, –

Но… слишком ярки были б розы,

Хотела б лиру я иметь

В груди, чтоб чувства, вечно юны,

Как песни стали б в ней звенеть, –

Но… порвались бы сердца струны!

Хотела б я в минутном сне

Изведать сладость наслажденья, –

Но… умереть пришлось бы мне,

Чтоб не дождаться пробужденья!

ФЕЯ СЧАСТЬЯ

На пестром ковре ароматных цветов,

При трепетном свете луны,

Уснул он под лепет немолчный листов,

Под говор хрустальной волны.

Но вдруг притаился шумливый ручей,

Замолк очарованный лес.

Он видит... качели из лунных лучей

Спускаются тихо с небес.

Он видит... с улыбкой на ясном лице,

В одежде воздушной, как дым,

Вся светлая, в дивно-блестящем венце,

Склонилася фея над ним.

"Мой мальчик! садись на качели ко мне,

Нам весело будет вдвоем...

Вздымаясь все выше к сребристой луне -

Мы в лунное царство порхнем!

Земную печаль и невзгоды забудь,—

Страданье неведомо мне.

Головкой кудрявой склонись мне на грудь

И счастью отдайся вполне...

Ты слышишь ли шепот, лобзанья и смех,

Аккорды невидимых лир?

То к нам приближается царство утех,

Мой лунный, серебряный мир!"

Хотел он проснуться, но чудного сна

Он чары рассеять не мог.

А фея звала его, страсти полна,

В свой тайный волшебный чертог.

И долго качалась и пела над ним,

Когда ж заалелся восток,

Она унеслась к небесам голубым,

На грудь его бросив цветок.

1889

* * *

Ни речи живые, ни огненный взгляд

В ней душу его не пленяли,

Но косы, но русые косы до пят

Расстаться с русалкой мешали.

Напрасно он бился в коварных сетях,

Напрасно к сопернице рвался,

Запутался в чудных ее волосах

И с нею навеки остался.

ПРИЗЫВ

Полупрозрачной легкой тенью

Ложится сумрак голубой, –

В саду, под белою сиренью,

Хочу я встретиться с тобой.

Тоска любви!.. с какою силой

Она сжимает сердце мне,

Когда я слышу голос милый

В ночной унылой тишине!

Деревья дремлют… небо ясно…

Приди! – я жду тебя одна.

О, посмотри, как ночь прекрасна,

Как упоительна весна! –

Все полно неги сладострастья,

Неизъяснимой красоты…

И тихий вздох избытка счастья

Раскрыл весенние цветы.

* * *

Ты не думай уйти от меня никуда!..

Нас связали страданья и счастья года;

Иль напрасно любовью горели сердца,

И лобзанья, и клятвы лились без конца?

Если жить тяжело, можно страх превозмочь,

Только выберем темную, темную ночь,

И когда закатится за тучу луна, -

Нас с высокого берега примет волна...

Разметаю я русую косу мою

И, как шелковой сетью, тебя обовью,

Чтоб заснул ты навек под морскою волной

На груди у меня, неразлучный со мной!

ПОСЛЕДНИЕ ЛИСТЬЯ

Я вышла в сад. Осеннею порой

Был грустен вид дерев осиротелых,

И на земле – холодной и сырой –

Лежал ковер из листьев пожелтелых.

Они с нагих срывалися ветвей,

Кружилися и падали бесшумно, –

Как сон… как смерть… А жить душе моей

Хотелося так страстно, так безумно!

О, где ты, зной томительных ночей?

Где пенье птиц, цветов благоуханье

И животворных солнечных лучей

Безмолвные, но жаркие лобзанья?..

Зачем мечты мою волнуют грудь? –

Прошла весна, исчезли чары лета…

Зачем же сердце хочет их вернуть,

И рвется к ним, и требует ответа?..

МРАК И СВЕТ*

Покрыла землю дымкой голубою

Горячая мерцающая ночь.

Недолго я боролася с собою, –

Я не могла желанья превозмочь.

Из душной кельи вышла я украдкой

И чудный мир открылся предо мной,

Заворожил меня истомой сладкой,

Окутал синей пеленой…

В болезненно-томительном чаду

Я шла вперед, сама не сознавая,

Куда иду, зачем иду?..

Мне чудилось, вершинами кивая,

Меня приветствовал деревьев темный ряд…

И слышалось шептание дриад…

А под ногой змеилась, как живая,

Лазурная и мягкая трава.

Но странные тревожили слова

Мой чуткий слух… Казалось, в отдаленье

Звучало и лилось таинственное пенье,

Все ближе … все сильней!.. Дыханье затая,

Впивала я неведомые звуки…

Вдруг.. страстные мой стан обвили руки –

И кто-то прошептал: «ты наша… ты моя!…»

И все смешалось в сумраке ночном…

Но как сквозь сон чарующий, могу я

Припомнить жар и трепет поцелуя

И светлый серп на небе голубом…

II.

Минула ночь… На берегу крутом

Очнулась я; тоска меня давила.

Возможно ль жить!.. А после… а потом?..

Не лучше ли холодная могила?..

Не лучше ли на дне глубоком спать,

Не чувствовать, не думать, не желать,

От бед земных, отчаянья, сомненья,

Там вечное найти успокоенье?..

В последний раз на землю долгий взор

Я кинула, и… сердце встрепенулось!..

Вокруг меня все ожило, проснулось.

Сквозь утренний туман алели выси гор,

Темнели берегов далеких очертанья,

Пестрел лугов нескошенный ковер…

И так хорош, так полон обаянья

Был Божий мир, что жгучая печаль

Утихнула… и жизни стало жаль.

Зажглась заря… живительной прохладой

Повеял с моря легкий ветерок,

И первый луч надеждой и отрадой

Сменил тоску в взволнованной груди…

Еще так много счастья впереди!..

«Ты наша… ты моя!…» Нет! слезы умиленья

Мне вызвал на глаза прилив иной любви…

О, Боже мой! прости мне заблужденья

И на борьбу и жизнь меня благослови…

1890

*Образ героини, открытой мраку и свету -

в стих. Бальмонта «К Елене».

* * *

Зачем твой взгляд, – и бархатный, и жгучий,

Мою волнует кровь

И будит в сердце силою могучей

Уснувшую любовь.

Встречаясь с ним, я рвусь к тебе невольно,

Но страсть в груди давлю...

Ты хочешь знать, как сладко мне и больно, -

Как я тебя люблю?..

Закрой глаза завесою двойною

Твоих ресниц густых, -

Ты не прочтешь под маской ледяною

Ни дум, ни чувств моих.

* * *

Да, это был лишь сон! Минутное виденье

Блеснуло мне, как светлый метеор...

Зачем же столько грез – блаженства и мученья

Зажег во мне – неотразимый взор?

Как пусто, как мертво!.. И в будущем все то же...

Часы летят... а жизнь так коротка?..

Пусть это был лишь сон, но призрак мне дороже

Любви живой роскошного цветка.

Рассеялся туман, и холод пробужденья

В горячем сердце кровь оледенил...

Ведь это был лишь сон... минутное виденье...

Но отчего ж забыть его нет сил?

В МОНАСТЫРЕ

Вечный холод и мрак в этих душных стенах,

Озаренных сияньем лампад,

И вселяет невольно таинственный страх

Образов нескончаемый ряд…

Раз, весной, вместе с лунным лучом, мотылек

В мою темную келью впорхнул;

Он уста мои принял за алый цветок

И лобзаньем к ним жадно прильнул.

С этих пор я не знаю, что сталось со мной…

Будто что-то припомнила я…

Все мне чудится сад, освещенный луной,

Все мне слышится песнь соловья…

И забыться нет сил, и молиться нет слов…

Я нема пред распятьем святым…

О, сорвите с меня этот черный покров,

Дайте волю кудрям золотым!..

Ах, зачем родилась я не птичкой лесной, –

Я в далекий умчалась бы край,

И заботы, и радости жизни земной

Заменили б потерянный рай!

* * *

Как тепло, как привольно весной!

Наклонилися ивы над зыбкой волной,

Как зеленые кудри русалок.

И разлился по чаще лесной

Упоительный запах фиалок.

Тише, сердце! … умолкни, усни!..

Не обманут тебя эти майские дни

Обаяньем весны благодатной; –

Как весенние песни, – они

Отзвучат и замрут невозвратно…

Вновь нависнет осенний туман,

Перелетных потянется вдаль караван,

Охладеют свинцовые воды.

Для чего ж этот вечный обман,

Эта старая сказка природы?

* * *

Сирень расцвела; доживали смелее

Свой радужный век мотыльки,

Одна я бродила по старой аллее

В приливе невольной тоски.

Что в душу закралось, чей голос так нежно

Навеял былые мечты?..

Я счастья искала и с ветки небрежно

В раздумье срывала цветки.

Вставали минувшего милые тени,

Слезою туманился взор,

И сыпались венчики белой сирени,

Как снег, на зеленый ковер…

А все наслаждалось, все жизнью дышало

В весенний ликующий день,

И, тихо качаясь, кругом разливала

Свой сладостный запах сирень…

НОЧИ

Как жарко дышат лилии в саду!

Дыханьем их весь воздух напоен…

И дремлет сад: к зеркальному пруду

Склонился весь, в мечтанье погружен.

Как эта ночь немая хороша! –

Аллеи спят, безмолвны и темны…

Не рвется в мир таинственный душа…

Ни соловьиных песен, ни луны.

Очами звезд усыпан неба свод:

Их трепетный, зеленоватый свет

Чуть серебрит поверхность сонных вод, –

Они глядят… и шлют земле привет.

Спокойно все – и небо, и вода.

Ласкающий весь мир объмлет мрак…

Ни дум, ни грез… О, если бы всегда,

О, если б вечно, вечно было так!..

Но помню я ночь лунную, она

Тревожна так и горяча была…

И соловей все плакал у окна,

Все пел… о чем? – понять я не могла.

Печальный взор на небо устремив,

Я слушала и странною тоской

Сжималась грудь. Загадочный призыв

class="book">Звучал и рос… Могучею волной

Захватывал он душу и терзал,

И влек ее!.. Так бешеный поток

На грозный риф, к уступам диких скал

Несет порой доверчивый челнок…

Но канула, исчезла без следа

Больная ночь. – Прохлады полный мрак

Царит кругом… О, если бы всегда,

О, если б вечно, вечно было так!

НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА

Ты помнишь скамейку на дальней дорожке,

Где липовый свод был так густ и высок,

Где как-то случайно с споткнувшейся ножки

Упал на траву башмачок?

Ты помнишь ли трепет любви и смущенья,

И сладость блаженства в минуту забвенья,—

Взаимного чувства невольный порыв?

Волшебные сны!.. Ты забудешь ли их?

О, верь мне, безумно захочешь ты снова

Вернуть на мгновенье хоть призрак былого —

Не вырвать из памяти счастья года,—

Не забыть никогда, не забыть никогда!

Ты помнишь, как чары весенней природы

Сводили нас дивною властью своей,

Дразнили возможностью тайной свободы,

Мерцанием светлых ночей?

Ты помнишь ли наши вечерние встречи,

Горячие ласки, заветные речи?

Весны золотой невозвратные дни,

Как песни любви отзвучали они!

О, верь мне, нигде не найдем мы забвенья,—

Минувшего счастья восстанут виденья,

От них нам всю жизнь не уйти никуда...

Не забыть никогда, не забыть никогда!

III

Ты помнишь, как нежил нас ветер душистый,

На мысль навевая истому и лень,

Как долго искали мы чащи тенистой

В июньский томительный день?

А солнце палящими жгло нас лучами,

И мучило нас, и смеялось над нами,

Стараясь сквозь ветви деревьев взглянуть

На русые косы, на белую грудь.

О, верь мне, напрасно, отдавшись надежде,

Захочешь ты жизнью упиться, как прежде,—

Минувшие дни отошли без следа...

Не вернуть никогда, не вернуть никогда!

Ты помнишь, как в сумраке темного парка

Мы часто бродили в полуночный час

И звезды сияли так чудно, так ярко,

С любовью взирая на нас?

А старые сосны, в безмолвной печали,

Вершинами хвойными грустно качали,

Да с ветки черемухи песней своей

Влюбленную пару встречал соловей...

О, верь мне, бессмертны такие мгновенья,

В них рая блаженство, в них ада мученья,

Их сердце с тоской сохранит навсегда...

Не забыть никогда, не забыть никогда!

Ты помнишь, как жарко тебя я любила,

Как страсть разгоралась сильней и сильней?

Казалось, ни время, ни жизнь, ни могила

Любви не изменят моей.

С тобой я готова была на изгнанье,

На горе и муки, на смерть и страданье,—

Но с первым дыханьем холодной зимы

Спокойно и гордо рассталися мы.

О, верь мне, разлука не может быть вечна,

Затем что люблю я тебя бесконечно!

Пусть прежнего счастья померкла звезда,—

Мне тебя не забыть, не забыть никогда!

30 октября 1890

СРЕДИ ЦВЕТОВ

Вчера, гуляя у ручья,

Я думала: вся жизнь моя -

Лишь шалости и шутки.

И под журчание струи

Я в косы длинные свои

Вплетала незабудки.

Был тихий вечер и кругом,

Как бы в дремоте перед сном,

Чуть трепетали ивы -

И реяли среди цветов

Стада стрекоз и мотыльков,

Беспечно-шаловливы.

Вдруг слышу шорох за спиной...

Я оглянулась... Предо мной,

И стройный, и высокий,

Стоит и смотрит на меня

Очами, полными огня,

Красавец черноокий.

"Дитя, зачем ты здесь одна?

Смотри уже взошла луна,

Огни погасли в селах..."

А я в ответ: «Среди цветов

Пасу я пестрых мотыльков,

Пасу стрекоз веселых».

И рассмеялся он тогда:

"Дитя, оставь свои стада

Пасти самой природе;

Пойдем со мной в прохладный грот...

Ты слышишь? – Соловей поет

О счастье, о свободе...

Под вечный лепет звонких струй

Там слаще будет поцелуй,

Отраднее молчанье;

И не сомнется твой венок,

И не сотрется бархат щек

От нежного лобзанья!"

Мне странен был язык страстей, -

Не тронули души моей

Мольбы и заклинанья;

Как лань, пустилась я домой,

Стараясь страх умерить мой

И груди трепетанье...

С тех пор потерян мой покой! -

Уж не брожу я над рекой

В венке из незабудок.

Борюсь с желанием своим, -

И спорит с сердцем молодым

Неопытный рассудок.

Ср. стих Бальмонта Мы начинаем дни свои...»

ЗВЕЗДЫ

Посмотри на звезды; чистое сиянье

Льют они на землю из лазурной дали.

Что пред ними наши страсти и страданья, –

Мелкие утраты, детские печали?

Все пройдет бесследно, минет скоротечно, –

Только звезды людям не изменят вечно.

Если грусть на сердце, если жизнь постыла,

Если ум тревожат дум тяжелых муки, –

Ты вглядись поглубже в вечные светила,

И утихнет горе и тоска разлуки.

Все пройдет бесследно, минет скоротечно, –

Только звезд сиянье не погаснет вечно!

9 декабря 1890

У МОРЯ

(Поэма)

29 мая.

О, море!.. Ту же грусть и то же восхищенье

Невольные переживаю я, –

Как прежде, как тогда, в глубокое волненье

Опять душа погружена моя.

Как прежде, как тогда!.. То был ли сон блаженный,

Под говор волн, навеянный весной

И соловьиной песнью вдохновенной?

Минувшее воскресло предо мной:

Вот старый парк, свидетель первой встречи,

И где, в аллее темной и густой,

Внимала я смущенною душой

Его восторженные речи…

А вот кладбище, где, среди могил,

Он мне о «вечном» счастье говорил…

А вот беседка… вот обрыв заветный,

Все те места, где зрела неприметно

И разгоралась страсть моя

Лишь для того, чтоб вспыхнуть на прощанье

В тяжелый миг последнего свиданья…

Но минул год, – печальный, долгий год, –

И снова здесь я с думою унылой

У этих вечно-синих вод,

Стою и жду с тревогой встречи милой

И прошлого ищу следа…

Он не идет… Когда же… о, когда?

5 июня.

Я видела его… я говорила с ним…

И что же? – все мои надежды, ожиданья

Погибли и рассеялись как дым…

О, Боже мой! Такого ли свиданья

Молила я с мученьем и тоской?

Как он спокойно говорил со мной!

Как холодно взглянул, – как сухо жал мне руку!

Возможно ли!.. И это в парке! – там,

Где все на память приводило нам

Былые встречи, раннюю разлуку…

В его лицо я устремила взор, –

Как он хорош! – Должно быть, я сначала

Слепа была?… О, как до этих пор

Я красоты его не замечала!

Как будто я сегодня в первый раз

Его увидела… И, им любуясь тайно,

Я с трепетом ловила взгляд случайный

Его глубоких черных глаз…

Что было там, в бездонном этом взоре,

Я не могла прочесть: загадочно-темна

Была его немая глубина,

И мысль моя терялась в нем, как в море…

9-го июня.

Я счастлива была! Он ласков был со мною,

Он вспоминал о прошлом, о былом…

И день был так хорош… Мы шли тропой лесною,

Блаженствуя вдвоем.

Фиалки отцвели, но ландышей дыханье,

Как музыка, неслось навстречу нам:

И шепот ветерка, и птичье щебетанье

Не молкли по кустам.

Когда же соловья пленительное пенье

Вдруг раздалось в минутной тишине, –

Боялась я, что вот – рассеятся виденья,

Что я живу во сне!

Но это был не сон: я помню образ милый,

И этот лес, и пенье, и цветы –

Все, как являли мне своей чудесной силой,

Заветные мечты…

О, если б я могла продлить мгновенья в вечность!

Я в этот миг душой пережила

Все радости любви, всю страсти бесконечность, –

Я счастлива была.

12 июня.

Как холодно… Как страшно!.. Что со мною?

О, нет, то сон пустой!..

Возможно ль наяву

Страдать так сильно слабою душою?

И я не умерла?.. Я все еще живу?!

«Расстаться мы должны… прощай… мне надоели

Свидания без смысла и без цели…

Довольно исполнял я прихоти твои,

Довольно тратил время и терпенье…

Я не люблю тебя… И знай, что нет любви, –

Есть только страсть и наслажденье…

Итак, прощай, иль мне…» – «Прощай!…» – сказала я

И гордо отошла… Ни слезы, ни рыданья

Не изменили мне – покорно грудь моя

Сдержала вздох подавленный страданья…

Зато, когда из вида скрылся он

Среди кустов акаций и сирени, –

Бессильно я упала на колени…

Хотела звать, кричать… но только тихий стон

Из сердца вырвался… Он не любил!… О, Боже!

Зачем же он бесстыдно уверял,

Что я ему всего дороже,

Что мной одной и жил он, и дышал.

Так вот она любовь «до гроба», «до могилы»!

Ах, раньше позабыть его могла бы я,

Теперь же поздно, поздно!… В нем вся жизнь моя!

Люблю его!… И разлюбить нет силы!..

14 июня.

День угасал. Одна с моей печалью

Скользила я над бездною морской…

Сияло небо яркой синевой

Его лазурь с морской сливалась далью,

И в созерцанье долгом и немом

Тонул мой взор в пространстве голубом…

Не правда ли, какою странной властью

Манит всегда неведомая даль

В чудесный край, к таинственному счастью? –

В душе моей рассеялась печаль,

И стихла боль отчаянья и горя

Под вечный шум немолкнущего моря.

На запад златой

Я чайкой морской

Беспечно отдавшись теченью,

Несусь по волнам

К чужим берегам,

К свободе, любви, наслажденью!

Забыта печаль,

В безбрежную даль

Смотрю я, полна упованья, –

Там блещет в лучах,

Скользит в облаках

Пурпурного солнца сиянье!

Я к счастью туда

Умчусь навсегда

От скорби, тоски и мученья,

Иль в бездне морской

Найду мой покой

Желанный покой и забвенье!

Лилася песнь все шире, все сильней…

Аккорды волн смежалися, ей вторя,

В одну гармонию; но не слыхало море,

Не поняло мольбы моей

И повинуясь воле Провиденья,

Мне не дало ни счастья, ни забвенья…

23 июня.

(Вечер на Ивана Купалу)

С утра поля покрыл туман свинцовый,

Окрестности неясны и бледны,

И море приняло оттенок новый –

Опаловой прозрачной глубины.

Сегодня в ночь волшебную гаданья,

Со дна его волнующихся вод

Завьется в блеске лунного сиянья

Утопленниц воздушный хоровод.

И если б я решилась в мир подводный

Уйти навек от горестей земных –

Теперь счастливой, гордой и свободной

Влилась бы в круг сестер моих. –

Венок купальский в море брошен мною, –

Я грустным взором следую за ним…

Он, зеленея темною листвою,

Мне изумрудом кажется живым…

Как бешено кружит его теченье!

Вот, разрезая белую волну,

Он показался, скрывшись на мгновенье…

Вновь вынырнул и… канул в глубину.

23 июля.

Блистающий средь сумрака ночного –

Горел огнями Петергоф.

Громадная толпа гудела бестолково

И вырвавшись из мраморных оков,

Взметая вверх клубы алмазной пыли,

Струи фонтанов пламенные били.

Роскошные гирлянды фонарей

Повиснули причудливо и ярко

На темной зелени ветвей,

Как пестрые цветы диковинного парка –

Сверкая в глубине аллей,

И в зеркале прудов, обманывая взоры,

Сливалися в волшебные узоры.

Я шла, безвольно руки опустив,

Под гнетом грусти бесконечной,

В душе моей все рос тоски прилив,

Среди толпы довольной и беспечной.

Бенгальского огня зелено-красный свет,

Веселый говор, смех и громкий треск ракет,

Все то, что прежде было мне так мило,

Теперь меня терзало и томило.

Вдруг прогремел оркестра первый взрыв

И странной болью в сердце отозвался.

Еще аккорд… Но, в воздухе застыв,

Он замер вмиг, – и тихий вальс раздался…

Я музыку люблю, как солнце, как цветы;

Она ласкает слух и, душу услаждая,

Уносит в даль крылатые мечты…

Но в этот миг напеву струн внимая,

Я плакала… Веселья каждый звук

Во мне рождал так много новых мук, –

И под мотив, исполненный печали,

В груди слова унылые звучали.

О, верь мне, страданье мое бесконечно,

Все сердце изныло безумной тоской!..

Люблю, – и любить тебя буду я вечно,

В тебе мое счастье, и жизнь, и покой.

Душа моя рвется к тебе!… Я готова

Поверить любви обольстительным снам;

За миг упоенья, за призрак былого

Я лучшие годы с восторгом отдам!

О, верь мне, молчанье твое бессердечно,

Ты видишь, – я плачу, я мучусь, любя! –

Люблю – и любить тебя буду я вечно,

Я жить и дышать не могу без тебя…

Кончался фейерверк, но вальс не умолкал

И повторялся хором в отдаленье…

А предо мной невольно восставал

Души моей заветный идеал,

Неотразимое виденье.

И в обаянье резкой красоты,

Мне виделись знакомые черты.

Мне чудился любимый образ стройный,

Улыбка дерзкая прекрасного лица

И этот взгляд, и бархатный, и знойный,

Суливший мне блаженство без конца!

29 июля.

Барон фон Л. просил руки моей.

Он некрасив, не очень молод тоже,

(Я на семнадцать лет его моложе),

Но, кажется, любить меня сильней,

Чем любит он, никто не в состоянье.

Мне нравится почтительность его,

Глубокое, слепое обожанье;

Он от меня не просит ничего

И все дает. – Лишь счастья одного

Не в силах дать… О, если б можно было

Прошедшее от сердца оторвать, –

Я ожила бы вновь, и вновь бы полюбила…

Но не сотрут ни время, ни могила

Неизгладимую печать…

Как грустно было мне, когда он ждал ответа,

В лицо мое смотрел и говорил, любя:

«Доверься мне. Я увезу тебя

В Италию, страну тепла и света;

Там, вдалеке от холода и вьюг,

Рассеется мучительный недуг

Твоей тоски необъяснимой,

Там проведу я много чудных дней

С тобой, возлюбленной моей,

Моей женой боготворимой…

Ты любишь красоту; мы посетим

Венецию, Неаполь, вечный Рим

Где гением бессмертного искусства,

В созданья дивные слилися мысль и чувство…

Лишь захоти, и все тебе я дам:

Богатство, роскошь, блеск и поклоненье,

Моей любви восторги и мученья,

Все принесу к твоим ногам!

И вот невеста я… Как странно это слово

Звучит в ушах моих… Как дико и смешно

Мне кажется… Но что ж, – теперь мне все равно…

Мне счастья не вернуть былого…

1 августа.

Я встретила его на берегу

И мне шепнул он на прощанье:

«Сегодня… в полночь… к дубу»… Как свиданья

Он смел просить, – понять я не могу!

Иль с той поры, как я женой другого

Решилась быть, я вновь ему мила?

Иль хочет он, чтоб сила страсти снова

Во мне и долг, и честь превозмогла?

Какой самообман, какое заблужденье!

Ужель он думает, что я всю жизнь мою

Для прихоти того беспечно разобью,

Кто признает лишь «страсть и наслажденье»?

Уж я не та, и не поддамся вновь,

Я докажу ему, что есть иная –

Святая, чистая, высокая любовь,

Что прошлое забвенью предала я.

Одиннадцать уж пробило давно.

— Как душно в комнате… Сейчас в мое окно

Тяжелый жук ударился с гуденьем

И улетел… И снова тишина

Томит меня тоской и нетерпеньем…

Недвижная сижу я у окна…

Какая ночь… Сребристое сиянье,

Клубясь, как дым, ложится на поля,

И, кажется, весь мир, и небо, и земля –

Все замерло в тревожном ожиданье…

Безмолвный парк, мечтаний тайных полн,

Не шелестит листвой завороженной…

Издалека несутся вздохи волн

И моря ропот возбужденный.

А я смотрю и жду, и рвусь туда,

Куда летят все мысли, все желанья…

Как сильно аромат разносит резеда…

И лилии не спят, – их жаркого дыханья

Пахнула мне в лицо душистая струя…

Чу!… полночь бьет! Уже!.. А там что слышу я?

То ветра шум, иль шепот заклинанья,

Иль гиацинтов чудный звон?

То счастья зов, иль арфы лепетанье?

Иль безысходной муки сон?

Вонзаясь в грудь, невольно, силой властной,

Огнем неведомым и негой сладострастной

Мне душу наполняет он…

Туда, туда!… к блаженству упоенья!

«Лишь захоти… и все тебе я дам…

Богатство… роскошь… блеск… и поклоненье…

Что в них?.. Туманным будущим годам

Пожертвую ль минутою забвенья?

Чего мне ждать? – Бесцветной и пустой

Промчится жизнь… Лишь мелкие ненастья,

Лишь проблеск радости мне принесет с собой…

Отдам ли я отрады миг живой

За эти годы полусчастья?..

Меня страшит покой и пустота…

Когда мои горячие уста

Коснулись жадно чаши наслажденья

И очи ослепил любви могучий свет, –

Я поняла, что мне возврата нет,

Что невозможно отступленье, –

Но я еще надеялась, ждала…

Я вижу, – поздно, нет спасенья!..

Смешалось все в болезненном бреду…

Скорей! Туда… к блаженству упоенья!..

Он там… он ждет меня… иду!

1890

1891

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА

(Из Мюссэ)

Ты, чистая звезда, скажи мне, есть ли там,

В селениях твоих забвенье и покой?

Когда угаснет жизнь – к далеким небесам

Могу ли унестись от сени гробовой?

Скажи, найду ли я среди твоих высот

Всех, сердцу дорогих, кого любил я тут?

О, если да, – направь души моей полет

Туда, в иную жизнь, в лазурный твой приют!

ПЕРВАЯ ГРОЗА

Дождя дождалася природа; –

Леса шумят: «гроза идет!»

Защитой каменного свода

Манит меня прохладный грот.

Вхожу… Темно и душно стало…

Вот звучно грянул первый гром…

Его раскатам я внимала,

Томясь в убежище своем!

То не грозы ли обаянье

Так взволновать меня могло?

Вдруг чье-то жаркое дыханье

Мне грудь и плечи обожгло…

За миг блаженства – век страданья!..

С тех пор, услыша дальний гром,

Я не могу сдержать волненья, –

Он будит тайные виденья

В воспоминании моем…

Болит душа моя! Тоскою

Теснится грудь… и плачу я…

Ужели первою грозою

Вся жизнь изломана моя?!

НЕЗВАННЫЕ ГОСТИ

Под легкий смех и тайный разговор

Проходят маски вереницей длинной…

Спит зал… И вот, с высоких хор

Томительно полился вальс старинный.

К печальной нимфе с лилией в кудрях

Подходит рыцарь с спущенным забралом

И вместе с ней смешался с карнавалом,

Воздушный стан ее обняв.

— Красавица, с вами я вижусь впервые,

Но взгляд ваших грустных и пламенных глаз

Невольно напомнил мне годы былые,

Свиданья в полуночный час…

На ту, о которой безумно тоскуя,

Ни ночью, ни днем позабыть не могу я,

Есть что-то похожее в вас.

— Нет, рыцарь, то вальс так волнует мечтанья!

Ведь та, о которой ни ночью, ни днем

Забыть вы не в силах – позор и страданья

На дне позабыла речном…

Оставим же мертвым покой и забвенье,

Под вальса манящего тихое пенье

Так сладко кружиться вдвоем!..

И длится вальс, томительно и нежно

Звучит его ласкающий мотив.

Вот Мефистофель, с грацией небрежной

В полупоклон свой гибкий стан склонив

Уводит маску в белом покрывале

И с четками у пояса; одна

Вдали от всех, на этом шумном бале

Была покинута она.

— Сударыня, вас ли в простом одеянье

Смиренной монахини вижу теперь?

Надеетесь, верно, что ключ покаянья

Отворит вам райскую дверь?

Ха, ха! Ну, туда-то вас пустят едва ли, -

Не смоется с ручек невинная кровь…

Поверьте, навеки нас с вами сковали

Судьба и преступная наша любовь…

Меня вы узнали ль? – сообщник ваш ныне

Нежданно предстал в мефистофельском чине

Пред вашими взорами вновь!

Вы думали, тайну сокроет могила,

Но видите, здесь я… Я с вами опять!

Теперь ни земная, ни адская сила

Меня не заставит добычу отдать!

Поверьте, небес не смягчить вам любовью,

Слезами и бденьем, и долгим постом, –

Уж место для вас приготовлено мною

В таинственном царстве моем…

Теперь же, да здравствует миг упоенья,

Под вальса манящего тихое пенье

Так сладко кружиться вдвоем!

И длится вальс… – «Мой друг, мне страшно стало! –

Хозяйка дома мужу говорит. –

О, прекрати забаву карнавала…

Моя душа и ноет, и болит!..

Нездешние и странные все лица

Под масками сокрыты у гостей…

О, скоро ли проглянет луч денницы?

Тоска и страх в груди моей!»

Смеется муж… И длится вальс старинный,

Его напев несется в темных хор,

И пляшут маски медленно и чинно

Под легкий смех и тайный разговор.

* * *

Если смотрю я на звезды – в их вечном сиянье

Жизни бессмертной иной – вижу чудесный залог.

Тихо слетает мне в душу тогда упованье,

Дальше бегут от меня мрачные тени тревог.

Только зачем эти тучи? – Они, застилая,

Небо и звезды мои, тьмой беспросветной гнетут.

Боже, рассей их скорее! – пусть вера былая

Снова мечты унесет в светлый небесный приют!

Если я любящим взором, любя бесконечно,

В милые очи гляжу, – сладко становится мне;

Верю тогда, что разлука не может быть вечна, –

Пламя бессмертной души светится в их глубине.

Но отчего же без тебя мне так больно, так скучно,

Будто наутро с тобой я не увижусь опять?

Значит, не правда ль, с любовью тоска неразлучна,

Значит, нельзя на земле полного счастья искать?

1892

* * *

Месяц серебряный смотрится в волны морские,

Отблеск сиянья ложится на них полосою,

Светлый далеко раскинулся путь перед нами, –

К счастью ведет он, к блаженному счастью земному.

Милый, наш челн на него мы направим смелее!

Что нам тревожиться страхом напрасным заране?

Видишь как я и тверда, и спокойна душою,

Веря, что скоро достигнем мы берег желанный.

Тьма ли наступит в безлунные летние ночи, –

Что мне грустить, – если будут гореть мне во мраке

Чудных очей твоих огненно-черные звезды,

Если любовью, как солнцем, наш путь озарится?

Станет ли ветер вздымать непокорные волны, –

Что мне до бури, до рифов да камней подводных, –

Если с тобою всегда умереть я готова,

Если с тобою и гибель была бы блаженством!

11 января 1892 г.

СОН ВЕСТАЛКИ

На покатые плечи упала волна

Золотисто каштановых кос…

Тихо зыблется грудь, и играет луна

На лице и на глянце волос.

Упоительный сон и горяч, и глубок,

Чуть алеет румянец ланит…

Белых лилий ее позабытый венок

Увядает на мраморе плит.

Но какая мечта взволновала ей грудь,

Отчего улыбнулась она?

Или запах цветов не дает ей уснуть,

В светлых грезах покойного сна?

Снится ей, – весь зеленым плющом обвитой,

В колеснице на тиграх ручных

Едет Вакх, едет радости бог молодой

Средь вакханок и фавнов своих

Беззаботные речи, и пенье, и смех.

Опьяняющий роз аромат –

Ей неведомый мир незнакомых утех,

Наслажденья и счастья сулят.

Снится ей: чернокудрый красавец встает,

Пестрой шкурой окутав плечо,

К ней склоняется … смотрит… смеется… и вот –

Он целует ее горячо!

Поцелуй этот страстью ей душу прожег,

В упоенье проснулась она…

Но исчез, как в тумане, смеющийся бог,

Бог веселья, любви и вина…

Лишь откуда-то к ней доносились во храм

Звуки чуждые флейт и кимвал,

Да в кадильницах Весты потух фимиам…

И священный огонь угасал.

13 февраля

ПРОЩАНИЕ КОРОЛЕВЫ

— Боже, как тягостен миг расставания,

Муж и король мой, прости!

Верь, я безропотно все испытания,

Милый, готова нести.

Верь, не погибнет в тоске и бессилии

Преданность в сердце моем,

Вышью тебе я три белые лилии,

Плащ твой украшу гербом.

Буду я с башни смотреть в ожидании,

Нет ли герольда вдали,

Не посылает ли весть о свидании

Милый из чуждой земли.

Если увижу в окно потаенное

Пыль на дороге большой, –

Трепетно сердце забьется влюбленное,

Снова воскресну душой!

Вышлю навстречу я пажа проворного,

Свиту отправлю свою…

Мрачные думы предчувствия черного

Глубже в себе затаю.

Если услышу, что – павши в сражении, –

Милый погиб для меня,

Плакать не стану в бесплодном мучении,

Жизнь безрассудно кляня.

С серой стеною обитель священную

Видишь на холме крутом? –

Там я обоим нам участь блаженную

Вымолю долгим постом…

Крепче меня обними на прощание…

Труден наш жребий земной…

Будем же верить в отраду свидания

Здесь – или в жизни иной!

17 февраля

АСТРА

В день ненастный астра полевая

К небесам свой венчик подняла,

И молила, солнце призывая,

В страстной жажде света и тепла:

– «О, владыка дня,

Оживи меня! –

Я твоим сиянием жила…»

И природы вечное светило,

Вняв мольбам продрогших лепестков,

Вновь улыбкой землю озарило,

Сбросив тучи мертвенный покров…

Тьмы и хлада нет, –

Ярко блещет свет

Сквозь завесу влажных облаков.

Но головку солнцу подставляя,

Под его губительным огнем,

Стала блекнуть астра полевая,

Все твердя в безумии своем:

О, еще, молю!

Я твой свет люблю,

Жизнь моя и упоенье в нем!…

И когда спустилась мгла ночная

И закрыли небо облака,

Облетели, землю усыпая,

Лепестки увядшего цветка…

Если счастья час

Убивает нас, –

Эта смерть блаженна и легка!

Под впечатлением сонаты Бетховена

“QUASI UNA FANTASIA”*

Откуда этот тихий звон? –

Он в сердце болью отозвался…

То лиру тронул Аполлон,

Иль филомелы гимн раздался?..

О, нет, то гулкий бой часов

С высокой башни к нам несется...

Чье сердце страхом не сожмется,

Услыша смерти близкий зов!

Порвется жизни нашей нить, –

Спешите ж ею насладиться,

Спешите юностью упиться,

Любить, страдать, – страдать, любить!

Мы изменить не властны тут

Святую волю Провиденья;

Они летят, они бегут –

Неуловимые мгновенья…

За часом час, и день за днем,

Пройдут века, тысячелетья…

За гробом буду ли жалеть я

О жизни, счастье… обо всем?..

Плывет волна, скользит волна, –

Куда, откуда? – Нет ответа.

Глубокой вечность мглой одета

И неразгаданна она…

Я знаю, меня не покинешь ты вечно, –

Но все же разлука всегда бесконечна,

И как ты ни близок, о милый, со мною, –

Грозит она встать между нами стеною…

О, если б могла я любовью земною

Связать мою душу с душою родною,

Из мира печали, вражды, преступленья –

В надзвездные вместе умчаться селенья!

Унылых часов не боюся я зова,

И смерть я с улыбкою встретить готова,

Я верю, что души, любившие много,

Сойдутся за гробом, по благости Бога.

О, если бы слиться могла я с тобою,

Зажечься навеки звездой голубою –

В краю, недоступном для слез расставанья

Где время бессильно, – и вечно свиданье!

22 апреля 1892 г.

“Quasi una fantasia” ("как бы фантазия» – итал.) – иначе «Лунная соната"

ПОДРУГЕ

За смоль эбеновых волос,

За эти кудри завитые

Я б волны отдала густые

Своих тяжелых русых кос.

И детски-звонкий лепет мой

Отдам за голос незабвенный,

Твой голос, – низкий и грудной,

Как шепот страсти сокровенной.

Мой взор горящий каждый раз

Тускнеет, встретясь с долгим взором

Твоих печальных темных глаз,

Как перед мрачным приговором.

Очей твоих немая ночь

Смущает тайною своею...

Я не могу тебе помочь,

Я разгадать тебя не смею!..

Но если злобы клевета

Тебя не минет, ведь, – едва ли

Тебя осудят те уста,

Что так недавно целовали.

ПОД ЗВУКИ ВАЛЬСА

В корсаже голубом, воздушна и стройна,

Как светлый эльф, явилася она

И стала посреди арены…

Весь блестками искрится тонкий стан,

Скрывает бледность слой румян,

И гибкие трико обтягивает члены.

Послав небрежный публике привет,

К трапеции под град рукоплесканья

Она приблизилась… Лазурный, мягкий свет

Был брошен на нее, как лунное сиянье.

Одной рукой взяла она канат

И тихо подниматься стала,

Слегка откинувшись назад,

Все выше, выше… Нежно зазвучала

В оркестре арфа, страстно ей вослед

Певучих скрипок несся лепет знойный,

И лился трепетно лазурный, мягкий свет…

И вот, на высоте, с улыбкою спокойной

Над бездною повиснула она

Вся из лучей как будто создана…

Но из толпы беспечно-равнодушной,

Не отрываясь ни на миг,

Чей взор следит ее полет воздушный?

Знакомый взгляд, знакомый лик!..

И вспомнила она тенистые аллеи,

Гирляндами плюща увитый старый дом,

Дерновую скамью у мраморной Психеи

И кущи белых роз, разросшихся кругом…

На бархат и атлас в таинственном покое

Струится лунный свет с небесной высоты,

Бледнит его лицо безумно-дорогое,

Прекрасные и гордые черты.

Но близок час зари; редеет мрак алькова –

И с шелестом ветвей, и с щебетаньем птиц,

Врывается в окно луч солнца золотого,

Свевая сладкий сон с опущенных ресниц,

И дрогнули они в минуту пробужденья,

Огонь двух черных глаз зажегся страстью вновь…

О, где ты, сон любви, блаженного виденья,

Где запах белых роз, и солнце, и любовь?

И думою терзаясь беспокойной,

Склонив головку на плечо,

Она забылася… И несся горячо

Певучих скрипок лепет знойный

И вскрикнуть ей хотелось: «О, прости!

В прощенье лишь возможно мир найти…

О, вспомни радость прежних дней,

Волшебный сон былого счастья,

Всю страсть, весь жар любви твоей,

Все упоенье сладострастья!

О, вспомни боль тоски немой,

Минут тяжелых испытанье,

Покорность в ревности немой,

В самом безумии страданья!

О, вспомни светлые мечты,

Все, что слилось с душой моею,

Все, что забыл так скоро ты,

Все, что забыть я не умею!»

Под тихий вальс очнувшися опять,

Качаясь с грацией свободной,

Она старалася поймать

Тот взгляд пытливый и холодный.

И взоры встретились… Что нежные глаза

В глазах знакомых прочитали –

Осталось тайною, и жгучая слеза

Страданье выдала едва ли…

Но выше лишь качавшийся канат

Под легкой ношею вздымался…

Еще один последний взгляд,

И… крик пронзительный раздался

Средь наступившей тишины…

И что-то светлое, как чистый луч луны,

Мелькнуло в воздухе… Под шум и ликованье,

Окончив путь тяжелый испытанья,

Как яркая, падучая звезда,

Она, блеснув на миг, померкла навсегда.

ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ

Мы вместе наконец!.. Мы счастливы, как боги!..

Нам хорошо вдвоем!

И если нас гроза настигнет по дороге, –

Меня укроешь ты под ветром и дождем

Своим плащом!

И если резвый ключ или поток мятежный,

Мы встретим на пути, –

Ты на руках своих возьмешь с любовью нежной

Чрез волны бурные меня перенести, –

Меня спасти!

И даже смерть меня не разлучит с тобою,

Поверь моим словам.

Уснешь ли вечным сном, – я жизнь мою с мольбою,

С последней ласкою прильнув к твоим устам

Тебе отдам!

1892,

20-го ноября

* * *

Поймут ли страстный лепет мой,

Порывы пламенных мечтаний,

Огонь несбыточных желаний,

Горячий бред тоски больной?

Ужель твоя душа одна

Мои стремленья не осудит,

И для нее лишь ясной будет

Туманных мыслей глубина?

Быть может – да, быть может – нет,

Но сердце ждет с надеждой вечной –

Иль здесь, иль в жизни бесконечной

Желанный услыхать привет.

7 декабря 1892 г.

1893

* * *

Что ищем мы в бальном сиянии,

Цветы и алмазы надев,

Кружася в чаду ликования

Под нежащий вальса напев?

В чарующем сне упоения,

Под говор, веселье и смех, –

Забвения, только забвения

Мы ищем средь шумных утех!

Что ищем мы в жарком лобзании,

В блаженстве и муках любви,

Когда безрассудство желания

Огонь зажигает в крови?

Отбросить тоску и сомнения,

И смерти мучительный страх, –

Забвения, только забвения

Мы ищем на милых устах!

Пусть манят нас грезы чудесные

В волшебный неведомый край,

Восторги сулят неизвестные,

Сулят нам потерянный рай,

И в сладостный миг вдохновения

Нам шепчут пленительный стих, –

Забвения, только забвения

Мы ищем в мечтаньях своих!..

6 января

* * *

Нет, мне не надо ни солнца, ни яркой лазури,

Шелеста листьев и пения птиц не хочу я;

Все здесь изменчиво, все здесь коварно и ложно -

Дальше от мира – от зла и страдания дальше...

Будем мы жить в глубине недоступной пещеры,

Камнем тяжелым задвинется выход за нами,

И, вместо факелов брачных, огнями цветными

Вспыхнут во мраке рубины, сапфиры,алмазы...

Там не коснутся земные тревоги и бури

Нашего счастья – его мы ревниво сокроем,

И, среди ночи немого подземного царства -

Будем мы двое, и будет любовь между нами.

Тайну открою тебе... О, вглядися мне в очи!

Знаешь, кто я? – Я – царица подземного мира!

Мне же подвластны прилежные старые гномы, -

Это они нам в скале прорубили пещеру...

СРЕДИ ЛИЛИЙ И РОЗ

Я искала его среди лилий и роз,

Я искала его среди лилий…

И донесся из мира видений и грез

Тихий шелест таинственных крылий…

И слетел он ко мне, – он в одежде своей

Из тумана и мглы непросветной

Лишь венец серебристый из лунных лучей

Освещал его образ приветный…

Чуть касаясь стопами полночных цветов

Мы летели под сумраком ночи;

Развевался за ним его темный покров,

И мерцали глубокие очи…

Мы скользили над зыбкой морскою волной,

Обнимаясь четой беззаботной, –

Отражался в воде его лик неземной,

Отражался в ней образ бесплотный.

Выше, выше, к созвездьям далеких светил

Мы неслись над зияющей бездной.

Он о вечном блаженстве со мной говорил,

Говорил мне о жизни надзвездной.

Но лишь первой улыбкой зари золотой

Занялись снеговые вершины –

Мы спустились на землю влюбленной четой

Над обрывом бездонной пучины.

И где бурные волны, дробясь об утес,

Бьются с ревом бесплодных усилий, –

Он пропал, он исчез… легкий ветер унес

Тихий шум его реющих крылий…

И безумной слыву я с тех пор, оттого,

Что незримого друга люблю я,

Что мне с ветром доносится шепот его,

Дуновенье его поцелуя…

Пусть непонятой буду я в мире земном,

Я готова страдать терпеливо,

Если рай нахожу я в безумье своем,

Если бредом своим я счастлива!

Ах, не плачьте!.. Не надо мне вздохов и слез…

Вы, тоскуя, как я, – не любили!...

Схороните меня среди лилий и роз,

Схороните меня среди лилий…

Он склонится, развеет таинственный сон

Среди лилий и роз погребенной,

И воскресну тогда я бесплотной, как он,

И сольюсь с ним душой окрыленной!

4 марта 1893

ЭЛЕГИЯ

Я умереть хочу весной,

С возвратом радостного мая,

Когда весь мир передо мной

Воскреснет вновь, благоухая.

На все, что в жизни я люблю,

Взглянув тогда с улыбкой ясной, -

Я смерть свою благословлю -

И назову ее прекрасной.

5 марта 1893

ОКОВАННЫЕ КРЫЛЬЯ

Была пора, когда могла

Я жить, паря в лазурной дали,

Когда могучих два крыла

Меня с земли приподымали.

Но вот я встретила тебя…

Любви неодолима сила! –

И крылья я свои сложила,

Чтоб жить, страдая и любя…

С тех пор напрасно к светлой дали

Стремить души своей полет, –

Мне крылья легкие сковали

Любовь и гнет земных забот.

Но жизнь мою связав с твоею,

Я не могу роптать, о, нет!

Пока мне счастья блещет свет –

О небесах я не жалею.

Когда же страсть в твоей груди

Сменится холодом бессилья, –

Тогда, молю, освободи

Мои окованныекрылья!

27 июня 1893 г.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Вечер настал, притаились ручьи,

Гаснет сиянье зарниц;

Нежно упала на щечки твои

Тень шелковистых ресниц.

В дальнем лесу на прощанье свирель

Трель отзвучала свою…

Тихо качая твою колыбель,

Песню тебе я пою.

Долго, любуясь тобой перед сном,

Я созерцаю, любя, –

Небо во взоре невинном твоем

Рай мой в глазах у тебя.

Долго смотрю я на ангельский лик:

«Милый, – твержу я, грустя –

Ты еще крошка, а свет так велик…

Будешь ли счастлив, дитя?» –

Видит лишь месяц средь темных ночей,

Чтo я на сердце таю;

Шлет он мне сноп серебристых лучей,

Слушает песню мою...

Спи, не одна я счастливой судьбой

Бодрствую в мраке ночном.

Ангел-хранитель твой бдит над тобой

И осеняет крылом.

11 сентября 1893

ВО СНЕ

Мне снилося, что яблони цвели,

Что были мы детьми, и, радуясь, как дети,

Сбирали их цветы опавшие – с земли,

Что было так светло, так весело на свете

Мне снилося, что яблони цвели…

«Смотри наверх, – сказала я, – скорей.

Там бело-розовый бутон раскрылся новый,

Сорви его, достань! – По прихоти моей

Ты влез на дерево, но, спрыгнуть вниз готовый,

Упал на груду сучьев и камней.

И умер ты… Но грустно было мне

О том лишь, что одна осталась я на свете,

Что не с кем мне играть, и по твоей вине…

Не правда ли, как злы порой бывают дети,

И как на них похожи мы… во сне?

Мне снился бал. Гремящий с дальних хор –

Оркестр был так хорош, так сладки вальса звуки,

Мой стройный кавалер так ловок и остер,

Что упоенье нам тесней сближало руки

И влагою подернуло наш взор.

Мне нравился весь этот блеск и ложь;

В чаду восторга я смеялась и плясала,

Нарядна, как цветок, как бабочка… И что ж?

Вдруг весть ужасную приносят мне средь бала,

Что болен ты, что ты меня зовешь!

И велика печаль была моя,

Но сердцем я, мой друг, не о тебе скорбела, –

Я плакала, в душе тоску и гнев тая,

Что вальс из-за тебя я кончить не успела,

Что рано бал должна оставить я!

О, эти сны!.. Ведь это только – сны?

Зачем же все растет в груди моей тревога

И мысли торжеством мучительным полны?

За то, что я тебя – люблю, люблю так много,

Моя любовь и грусть отомщены?!

15 сентября 1893

ИЗ ОТГОЛОСКОВ ПРОШЛОГО

Спустился вечер голубой,

Сердцам усталым нежно вторя, –

Он мирный сон принес с собой

И мрак, и влажный запах моря.

Но страшно мне, что ночь близка!

С ее томящей негой лета –

Придут мечты, придет тоска,

И истерзают до рассвета!

ЧАРОДЕЙКА

Там, средь песчаных пустынь зноем палимой Сахары,

Вижу волшебницу я. Реют, воркуя над ней,

Реют и вьются – ее тайные сладкие чары,

Стаей воздушной, как дым, – белых, как снег, голубей.

С ветром пустыни летят вздохи ее заклинаний,

Шепот невнятный ее, лепет таинственных слов.

Слышен в них музыки звон, нежные звуки лобзаний,

Шелест незримых одежд, смех, и бряцанье оков.

Ветер пустыни несет роз аромат сладострастный,

Тихо свевая его с волн золотистых кудрей...

Очи подымет она – взгляд ее яркий и властный

С болью вонзается в грудь, тайной смущая своей.

Сердце ли смертной у ней бьется в груди белоснежной,

Или под пурпуром уст жало таится змеи?

Страсть ли сжигает ее? – Пламя любви безнадежной

Кто разгадает, кому шлет она чары свои...

Дикие звери пустыни – три кровожадные львицы

К стройным царицы ногам с ревом ложатся глухим.

Ждут с нетерпеньем они, – скоро ль послы чаровницы

Новую жертву найдут – на растерзание им!

* * *

O, primavera! gioventu dell’ anno!

O gioventu! Primavera della vita!*

Весны утраченные дни,

Полуслова, полупризнанья,

Невольной прелестью они

Влекут к себе воспоминанья…

О, пусть безумно горячи,

Нас в полдень нежат ласки лета,

Мы не забудем час рассвета

И утра робкие лучи.

О, взгляд, исполненный значенья

И мимолетный, как мечта,

Когда от счастья и волненья

Молчали гордые уста...

Иль в миг отрадный встречи нежной

Пожатье трепетной руки…

О, сколько было в нем тоски,

Мольбы и грусти безнадежной!

А первый поцелуй любви

С его восторгом и смущеньем?

Каким могучим обольщеньем

Он будет спящий огнь в крови!

О, если бы могла отдать я

За чары тайные его –

Все упоение объятья,

Всей пылкой страсти торжество!

Как я тоскую, вспоминая,

Как я волнуюсь и теперь,

Стуча в затворенную дверь

Давно потерянного рая…

Так майский ландыша наряд

Цветов июльских нам приветней,

И благовонней розы летней

Его весенний аромат!

21 ноября

* О, весна! Юность года!

О, юность! Весна жизни! (итал.)

К СОЛНЦУ!

Солнца!.. дайте мне солнца!.. Я к свету хочу!..

Я во мраке своем погибаю!..

Я была бы так рада живому лучу,

Благодатному, теплому краю!

Я хочу, чтоб вокруг меня розы цвели,

Чтоб зубчатые горы синели вдали…

Я о солнце грущу и страдаю!

Есть загадочный край, полный вечных чудес,

Там лиан перекинулись своды,

Неприступные скалы и девственный лес

Отражает прозрачные воды…

Среди пальм там хрустальные блещут дворцы,

В белых мантиях сходят седые жрецы

В подземельные тайные ходы…

Там, как музыка, слышится шум тростника

И под солнцем роскошного края

Распускается венчик гиганта-цветка,

Всею радугой красок играя.

И над лотосом чистым священной реки

Вьются роем живые цветы-мотыльки,

И сияет луна огневая…

Солнца!… Дайте мне солнца!.. Во мраке своем

Истомилась душа молодая.

Рвется к свету и грезит несбыточным сном,

Все о солнце грустя и страдая…

Крылья!.. дайте мне крылья! Я к свету хочу!

Я на крыльях воздушных моих улечу

К солнцу, к солнцу волшебного края!

24 ноября 1893 г.

Позднейшие отклики Бальмонта -

в стих. «Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце...»

«Будем как солнце...»

* * *

Из царства пурпура и злата

Случайным гостем залетев,

Блеснул последний луч заката

Среди серебряных дерев.

И вот, под лаской запоздалой,

Как мановеньем волшебства,

Затрепетала искрой алой

Оледенелая листва.

И встрепенулся лес суровый,

Стряхнул с ветвей могильный сон, –

И ожил он в одежде новой,

Багряным светом озарен.

Аккордом звуков серебристых

Несется фей лукавый зов…

Клубится рой видений чистых

Вокруг сверкающих стволов...

Но гаснет луч в борьбе бесплодной,

Еще мгновенья – и сменят

Метель и мрак зимы холодной

Природы призрачный наряд.

30 ноября 1893

* * *

Как будто из лунных лучей сотканы,

Над зеркалом дремлющих вод

Играют прекрасные духи весны,

В воздушный сплетясь хоровод.

В струях голубых отражает вода

Прозрачные формы теней,

Бесшумно – как волны, как ветр – без следа

Проносятся образы фей…

Чье сердце незлобно и вера тверда –

Спеши в заповеданный лес,

Пред тем, кто любил и страдал, никогда

Не заперты двери чудес.

Но бойся, с душою преступной злодей, –

Свершится таинственный суд

Над дерзким, вступившим в святилище фей, –

И праха его не найдут.

1894

К ЧЕМУ?

(Под звуки фонтана)

Тускнеет солнца яркий щит,

Не шелохнется воздух сонный…

Один фонтан поет, журчит –

И бьет струей неугомонной.

Ни день, ни ночь… Вдали едва

Погас последний луч светила,

И мглы густая синева

Лазурь прозрачную затмила…

Везде без шума и следа

Ложатся трепетные тени…

Белеют в зеркале пруда

Террасы мраморной ступени…

Деревья в сумраке молчат…

Лишь ветерок пахнет украдкой,

И лишь медвяный аромат

Сменит акаций запах сладкий…

«Зачем любить, зачем страдать?» –

Журчит фонтан» – и плещет снова…

Но сердце дрогнуло опять

Исканьем жребия иного.

О, если счастие – мечта,

К чему же природы совершенства,

Земли и неба красота, –

Весь рай земной… где нет блаженства?

QUASI UNA FANTASIA

Однообразны и пусты –

Года томительные шли,

Напрасно тайные мечты

В туманной реяли дали.

Не много счастья, – больше зла

И мук мне молодость дала:

И жизни гнет, и смерти страх,

И наслажденье лишь в мечтах...

Чудес ждала я. – Как в чаду,

Я мнила в гордости слепой,

Что жизни путь я не пройду

Бесследно, общею тропой.

Что я не то, что все, – что Рок

Мне участь высшую предрек

Великих подвигов и дел,

И что бессмертье – мой удел.

III

Но доказала мне судьба,

Что жизнь не сказка и не сон,

Что я – страстей своих раба,

Что плотью дух порабощен…

Что грешный мир погряз во зле,

Что нет бессмертья на земле,

И красоты и славы свет –

Все тлен, все суета сует!

Потом заботою иной

Сменились дни моих тревог, –

Души я жаждала родной,

И душу ту послал мне Бог.

И вот, любовь узнала я

И смысл, и радость бытия,

И чувство матери – из всех

Высоких высшее утех.

Была ль я счастлива? – О, да!

Но вечный страх за жизнь детей,

За прочность счастия – всегда

Отравой жизни был моей…

А час настал, и пробил он, –

И смерть подкралася как сон,

Коснулась бренного чела

И жизни нить оборвала…

Как будто, вдруг, на странный бал

Попала я, казалось мне...

Так мрачно там оркестр играл,

Кружились пары, как во сне…

Жар… холод… лабиринт дверей…

– «Домой!» – молила я, – «скорей!»

Мы сели в сани: я и он,

Знакомый с давних мне времен…

VII

Мы едем; вижу я, вдали

Мелькнул и скрылся мирный дом,

Где тихо дни мои текли

В заботах жалких о земном.

– «О, пусть ничтожна жизнь моя,

Я жить хочу! – взмолилась я, –

Мой спутник, сжалься надо мной,

Еще велик мой путь земной!»

VIII

Но он молчит! – И снова я:

– «Мой друг, прошу я за того,

С кем связана судьба моя. –

Я не могу забыть его…

Назад!… остановись, молю!

Мне жизни жаль, я жизнь люблю!…»

– «Молчи! – промолвил он в ответ. –

К прошедшему возврата нет!»

Мы мчимся... Снежной мглой крутя,

Несется вьюга впереди...

Мне вспомнилось мое дитя,

И сердце сжалося в груди,

– «Назад! – я вскрикнула. – домой!..

Остался там ребенок мой! –

Он будет плакать, звать, кричать…

Пойми, я жить должна… я мать!» –

Молю напрасно, – он в ответ

Качает странно головой.

– «Что значит горе детских лет?

Утешится ребенок твой». –

«Еще…» – я молвила, стеня, –

«Еще осталось у меня…

Ты знаешь, что!» – Но он в ответ

Твердит одно: – «Возврата нет!»

– «Возврата нет, – пойми, забудь

Земную скорбь с земной тоской»…

Я поняла, – и тотчас в грудь

Влился божественный покой…

Отчизна есть у нас одна, –

Я поняла, что там она,

Что прав чудесный спутник мой:

Гостила я, – пора домой!

XII

И вот… какая красота!..

Какой могучий, яркий свет!..

Родные вижу я места,

Знакомый слышу я привет!

Я узнаю… о, сколько их, –

Бесплотных, чистых, но живых,

Всех близких мне – забытых мной

В чужом краю, во тьме земной!..

22 января 1894

СУМЕРКИ

С слияньем дня и мглы ночной

Бывают странные мгновенья,

Когда слетают в мир земной

Из мира тайного виденья…

Скользят в тумане темноты

Обрывки мыслей… клочья света…

И бледных образов черты,

Забытых меж нигде и где-то…

И сердце жалостью полно,

Как будто ждет его утрата

Того, что было так давно…

Что было отжито когда-то…

17 февраля 1894

ЦАРИЦА САВСКАЯ

Положи меня, как печать

на сердце твое, как перстень

на руку твою, ибо сильна,

как смерть, любовь»

Из Песни Песней Соломона 8, 6

Купаясь в золоте лучей

В лазури теплой небосклона

Летят двенадцать голубей

На юг далекий от Сиона.

Гостей пернатых с давних пор

Ждала царица, изнывая, –

И в злато-пурпурный шатер

Их резвая впорхнула стая…

Навстречу им идет она,

Сойдя с блистающего трона,

Как пальма Енгади – стройна,

Свежа, как роза Ерихона…

На лике дивном горячо

Разлился вмиг румянец нежный,

И свеял голубь белоснежный

На обнаженное плечо.

Из клюва алого посланье

Поспешно, трепетной рукой

Она взяла… Невольниц рой

Умолк и замер в ожиданье…

Лишь над венчанною главой

Чуть шелестело опахало…

Царица, взор потупя свой,

Посланью царскому внимала.

И слово каждое его,

Казалось, отклик находило

В груди, где прежде место было

Для самовластья одного:

«Лобзаю легкие следы

Прекрасных ног моей царицы!

Ее глаза, как две звезды,

Горят сквозь темные ресницы…

Что говорю я?… две звезды?!

То молний яркие зарницы!

И сердце, ими сожжено,

Любви безумием полно!

О, кто сравниться может с ней,

С возлюбленной! Ее ланиты,

Как лилии, цветы полей,

Зарей вечернею облиты…

Что говорю я?! – Цвет лилей?!

Алее роз ее ланиты!

И сердце, ими прельщено,

Любви безумием полно!

Как упоительно-нежны

Ее одежд благоуханья!

Пленяет взор, как свет луны,

Красы чудесной обаянье…

Что говорю я?! – свет луны?!

То солнца южного сиянье!

И сердце, им ослеплено,

Любви безумием полно!»

Окончил раб… Но далеко

Царицу унесли мечтанья,

Туда, в страну обетованья,

«Где льется мед и молоко»..

Где бьет ключом сикер душистый

И брызжет сок янтарных вин,

Где теревинф возрос ветвистый

И сень платанов, и маслин…

Где блеском сказочным палаты

Затмили роскошь южных стран,

Где мирра, ладан и шафран

Струят с курильниц ароматы…

Семь ступеней… и пышный трон…

И, славой вечной осиянный,

Он – цвет долин благоуханный,

«Нарцисс Саронский» – Соломон!

О, миг, ей памятный доныне,

Под взглядом властным и живым,

Когда, подобная богине,

Она предстала перед ним, –

Перед победой иль позором,

Тая борьбы невольный страх,

С опущенным лукаво взором,

С усмешкой тонкой на устах…

«Что ж передать прикажешь ты

Царю Востока от царицы,

И тихо дрогнули ресницы,

От чудной пробудясь мечты…

Алее розы Ерихона,

Под грезой сладостного сна,

Послам крылатым Соломона

Со вздохом молвила она:

Не от царицы – от рабыни

Скажите вашему царю,

Что я его боготворю

И осчастливлена им ныне!

Что я дивлюсь его уму,

Могуществу, богатству, краю…

Люблю его!… и рвусь к нему!…

И от любви изнемогаю…»

ПОКИНУТАЯ

Опять одна, одна с моей тоской

По комнатам брожу я одиноким,

И черным шлейфом бархатное платье

Метет за мной холодный мрамор плит…

О, неужели ты не возвратишься?

Мои шаги звучат средь зал пустых…

С высоких стен старинные портреты

Глядят мне вслед насмешливо и строго

И взорами преследуют меня…

О, неужели ты не возвратишься?

У ног моих, играя на ковре,

Малютка наш спросил меня сегодня:

«Где мой отец, и скоро ли вернется?»

Но что ж ему ответить я могла?

О, неужели ты не возвратишься?

Я видела, как сел ты на коня

И перед тем, чтоб в путь уехать дальний,

Со всеми ты простился, как бывало,

Лишь мне одной ты не сказал «прости!»

О, неужели ты не возвратишься?

Но, помнится, как будто по окну,

Где колыхалась тихо занавеска,

Скрывавшая меня с моим страданьем,

Скользнул на миг зажегшийся твой взгляд…

О, неужели ты не возвратишься?

Свое кольцо венчальное в тот день,

В безумии отчаянья немого

Так долго я и крепко целовала,

Что выступила кровь из губ моих!..

О, неужели ты не возвратишься.

И медальон на цепи золотой

По-прежнему ношу я неизменно…

Ты хочешь знать – чье там изображенье

И прядь волос? Так знай – они твои!

О, неужели ты не возвратишься?

Иль над моей всесилен ты душой?

Но день и ночь, во сне, в мечтах, всечасно,

Под ветра шум и легкий треск камина –

Всегда, всегда я мыслю о тебе…

О, неужели ты не возвратишься?

Давно угас румянец щек моих,

И взор померк.. Я жду!.. я умираю!…

И если я не шлю тебе проклятья, –

Как велика, пойми, моя любовь!..

О, неужели ты не возвратишься?

МОЕ НЕБО

Небо и все наслаждения неба я вижу

В личике детском – и глаз оторвать не могу я…

Ангел безгрешный, случайно попавший на землю,

Сколько ты счастья принес! Как ты мне дорог, дитя!

Вьются и золотом кудри твои отливают,

Блещут вкруг милой головки твоей ореолом,

Весь ты – как облачко, светом зари залитое,

Чистый, как ландыш лесной – майский прелестный цветок!

С кроткою ласкою иссиня-темные глазки

В душу мне смотрят и цветом походят на небо,

Вмиг потемневшее перед грозою весенней…

Небо во взоре твоем я созерцаю, дитя!

Где та страна, о которой лепечут нам сказки?

В край тот чудесный тебя на руках бы снесла я,

Молча, босая, по острым каменьям пошла бы,

Лишь бы избавить тебя – терний земного пути!

Боже! Послав мне ребенка, Ты небо открыл мне,

Ум мой очистил от суетных, мелких желаний.

В грудь мне вдохнул непонятные, новые силы

В сердце горячем зажег пламя бессмертной любви!

30 июня 1894

* * *

Пустой случайный разговор,

А в сердце смутная тревога, -

Так заглянул глубоко взор,

Так было высказано много.

Простой обмен ничтожных слов,

Руки небрежное пожатье, -

А ум безумствовать готов,

И грудь, волнуясь, ждет объятья...

Ни увлеченья, ни любви

Порой не надо для забвенья, -

Настанет миг – его лови, -

И будешь богом на мгновенье.

1 июля

ТИТАНИЯ

В стране неведомых чудес,

Где, разрастаясь на просторе,

Шумел столетних буков лес

И синее плескалось море, –

В плаще зеленом, – окружен

Малюток-эльфов резвой свитой,

В беседке, розами увитой,

Сидел красавец Оберон.

К нему в сиянье розоватом

Последних солнечных лучей,

Блистая золотом кудрей

И вся пронизана закатом,

Склонилася царица фей.

Но тщетно нежные напевы

И звуки арф неслися к ней, –

Все неприветней и грустней

Сдвигались брови королевы;

И тщетно царственный супруг

Старался лаской на мгновенье

Развеять чуждый ей недуг, –

Слова тоски и пресыщенья

С капризных уст сорвались вдруг:

ТИТАНИЯ:

— Оставь меня! Мне скучно, Оберон!

Мне надоели игры и забавы,

И шум ветвей, и ясный небосклон…

Вся наша жизнь – не жизнь, а сон!

Мы видим, как цветы, деревья, травы

Уносит время без следа,

А мы?.. Мы вечно молоды, как дети,

Без слез и радостей, без цели и труда,

Как мотыльки живем на свете

И будем жить всегда, всегда!

ОБЕРОН:

Дитя! Счастливей нас с тобою,

Поверь мне, в мире нет земном;

Довольна будь своей судьбою,

Не мы ль блаженствуем вдвоем?

ТИТАНИЯ:

О нет, мой друг! Я так несчастна!..

Ты знаешь ли, как хороши

Слова любви, когда в них страстно

Звучат моления души?

ОБЕРОН:

Титания! Тебя не узнаю я…

Страдаешь ты?.. О, если бы я мог

Постичь тебя!.. Капризное созданье,

Владычица моя!

Ты знаешь, все твои желанья

С восторгом исполняю я…

Откройся мне, какою силой

Увлечены твои мечты,

Чего с такой тоской унылой,

С таким безумством жаждешь ты?

ТИТАНИЯ:

Так выслушай мое признанье:

Раз, вечером, я эльфов созвала

И, сняв венец алмазный мой с чела,

Играла им при месячном сиянье.

Переливались блеском огневым

В лучах луны бесценные каменья…

Я долго любовалась им,

И вдруг, шутя, движением живым

Его забросила… Все кинулись в смятенье

Искать его в траве и меж ветвей,

И я осталась на мгновенье

Без свиты ветреной моей;

И слышу звук подавленный лобзанья

И тихий вздох под дубом вековым,

Куда так ярко лунное сиянье

Снопом упало голубым…

Откинув кудри черные на плечи,

К ногам красавицы, во власти сладких чар

Припал прекрасный рыцарь Вальдемао;

Его взволнованные речи

И взоры, полные огня,

Чудесный, новый мир открыли для меня!

И притаясь за деревом, я жадно

Внимала им – словам любви земной, –

И было мне и горько, и отрадно…

О! Так никто не говорил со мной!

Никто мне не давал такого поцелуя,

Не плакал, не молил, припав к моим ногам…

И ты меня любить не в силах сам,

Как любят смертные, и как любить хочу я.

Хочу я слышать тот шепот странный,

Хочу внимать словам признания,

Томиться, плакать… и в миг желанный

Сгорать от тайного лобзания!

Пусть в час свиданья – от жажды встречи –

Стеснится грудь тоскою страстною,

Пусть замирают восторга речи

Под лаской робкою и властною…

Пусть сердце сердцу отдастся смело

В забвенье жаркого объятия, –

Что за блаженство – отдать всецело

И жизнь, и душу, без изъятия!

В тот мир, о друг мой, я рвусь невольно,

Хочу земной безумной страсти я,

Чтоб было сладко, чтоб было больно,

Чтоб слезы брызнули от счастия.

ОБЕРОН:

Титания! Пойми, тебя люблю я

Не так, как любят у людей, –

Не сомневаясь, не ревнуя,

Но всею волею своей!

Люблю тебя, воздушное созданье,

Владычица моя!

Ты луч зари, ты роз благоуханье,

С тобою счастлив я!

Люблю тебя, о мой цветочек нежный,

Любовью эльфов – светлой, безмятежной

Как пенье соловья!

ТИТАНИЯ

Не то!.. Не так!.. Все это надоело…

О, замолчи!.. Не продолжай!

Оставь меня!.. О как бы я хотела

Уйти навек в тот чудный край,

Туда, туда!..

ОБЕРОН:

…Где лучшие мгновенья

Тебе отравит ненависти яд,

Где голод, месть, болезни, преступленья…

Где лишь о смерти говорят

И жаждут одного – забвенья!

ТИТАНИЯ:

Какие страшные слова!

«Болезни», «голод», «преступленья»...

И «смерть»! Я поняла едва

Их безнадежное значенье!

ОБЕРОН:

Да, в мире том ты счастья не найдешь!

Настанет день, – и ты ко мне придешь,

Ничтожная в своем бессилье,

Сложившая свои изломанные крылья,

В неравной павшая борьбе…

Но я тогда… я не прощу тебе.

ТИТАНИЯ:

«Борьба» – «бессилье»… это скучно!

Мне режет слух речей унылых звон,

Мой ум сомненьем утомлен…

Я вновь с тобою неразлучна,

Я остаюсь, мой Оберон!

ОБЕРОН:

Приди ко мне! Минутное смущенье

Забудем, друг мой, навсегда.

Средь игр и смеха, – как виденья,

Как чудный сон без пробужденья

Пройдут волшебные года…

Мы будем счастливы, как прежде – бесконечно!

Как мотыльки живя беспечно,

Своей довольные судьбой…

Ведь ты моя?.. И вновь с тобой

Мое блаженство вечно?

ТИТАНИЯ:

…вечно!

1894

МИГ БЛАЖЕНСТВА

И будете как боги…

Книга Бытия, 3,4

Любовь-чародейка свела нас на этом пути,

Из тысячи тысяч дала нас узнать и найти,

Свела – и связала навеки, и бросила нас

В объятья друг друга в полночный таинственный час…

Нагрянул миг грозой нежданной,

И для борьбы не стало сил…

И он, прекрасный и желанный,

Мой страх лобзаньем погасил!…

И страсть затуманила взор… И казалося мне,

Что вихрь подхватил нас – и мчит, и кружит в вышине…

Нам встречные сферы со свистом дорогу дают,

Блаженства небесного нас ожидает приют!…

Под нами из сумрака ночи была чуть видна

Спаленная зноем, забытая небом страна,

Где вечную жажду ничем утолить не могли

И гибли, страдая, ничтожные дети земли.

Их вопли и стоны едва доносилися к нам, –

Мы мчались все выше к большим лучезарным звездам,

Где, тучи прорезав гигантским и ярким серпом,

Раскинулся месяц, сияя во мраке ночном…

И мысли, как вихри, кружились, неслись без следа…

Не знаю, – что были мы – люди иль боги тогда?!

Высокое с низким, и зло, и безумье – с добром

В хаос первозданный слилися в мгновении том!..

И небо раскрылось над нами!.. И чудилось нам,

Что ангельским внемлем божественным мы голосам,

Что в душу нам с жизнью вливаются радость и свет,

Восторг необъятный, которому равного нет!..

Угасло мгновенье, рожденное в мире огня…

И небо закрылось… и струны порвались, звеня…

Низвергнуты в бездну, лежим мы во тьме и пыли, –

Минутные боги, – ничтожные дети земли…

ВОДЯНОЙ ЦВЕТОК

Деревьев трепетная сень

И полусвет, и тишина…

Не проникает яркий день

Сквозь чащу леса в царство сна;

Смолою воздух напоен

И острым запахом земли;

Гудят, как нежный арфы звон,

Лесные пчелы и шмели;

Прохладой влажною дыша,

Ручей лепечет и журчит,

Купая листья камыша

И ветви гибкие ракит.

Раскинув круглые щиты,

Смотрясь в зеркальный свой приют,

Как воск, прозрачны и чисты,

Нимфеи-лилии цветут…

И вот, тихонько раздвигая

Их ароматные ряды,

Вся в брызгах блещущей воды

Головка вышла молодая…

В лице смущенье… легкий страх…

И ожидание… и тайна…

И солнца луч, попав случайно,

Горит в каштановых кудрях…

Ресниц решетчатые тени

На бледном зареве ланит…

В движеньях медленных сквозит

Печать томления и лени…

Чаруют юные черты,

Суля нирвану наслажденья –

Не обаяньем красоты,

Но бесконечностью забвенья.

Образ женщины-лилии использован Бальмонтом в стих. «Немая тень».

1895

* * *

Когда б могла душа на миг с себя стряхнуть

Свое к земле прикованное тело, –

Я б вольной пташкой полетела,

И аромат полей вдохнула б жадно в грудь!

Как сладко при луне, душистой ночью лета

Плясать в кругу виллис, под звонкий их напев,

Качаться на ветвях дерев,

Купаяся в лучах серебряного света…

Иль рыбкой золотой нырнуть в пучину волн,

Где людям все неведомо и ново,

Познать все тайны дна морского,

Всего, что скрыто там, чем ропот моря полн…

Как хорошо в грозу носиться вместе с тучей,

Когда средь молний гром грохочет в небесах,

Неся земле и смерть, и страх…

Какая власть и мощь, какой простор могучий!

Но нет! – ведь если бы могла душа моя

Хотя на миг постичь восторг свободы, –

Я прокляла бы жизни годы

И плоть свою, и кровь, – оковы бытия!

8 января 1895 г.

ДЖАМИЛЕ

— Вы так печальны, Джамиле?

Ваш взор парит в дали безбрежной…

Но что, скажите, на земле

Достойно вашей грусти нежной?..

Вы так печальны, Джамиле?

— За мной следят… и я грустна,

А в сердце страсть и ожиданье…

Сегодня ночью я должна

Пробраться тайно на свиданье…

Мой лик суров и взор угрюм, –

Не выдаст сердце тайных дум. –

— Вы улыбнулись, Джамиле?

И жизнь, и радость в вашем взоре, –

В его глубокой, знойной мгле

Все переменчиво, как в море…

Вы улыбнулись, Джамиле? –

— Да, я смеюсь… но ад во мне.

И смерть, и ужас в блеске взора.

Сегодня по моей вине

Был брошен труп на дно Босфора.

И я смеюсь… но знаю я,

Что завтра очередь моя!

Имя героини использовано Бальмонтом в стих.

«Чары месяца».

ИДЕАЛЫ

Я помню, и в юные годы

Мне жизнь не казалась легка, –

Так жаждало сердце свободы,

Так душу терзала тоска.

Когда же ночные виденья

Слетались на ложе ко мне,

В каком-то не детском волненье

Томилась я часто во сне.

Не шалости, куклы, забавы, –

Мне снилися страны чудес,

Где пальм колыхалися главы

На золоте алом небес.

Мне чудился замок высокий

И в розах ползучих балкон,

Там ждал меня принц черноокий

Как в сказке хорош и влюблен.

Стоит он и смотрит так нежно,

Весь в бархат и шелк разодет,

На темные кудри небрежно

Широкий надвинут берет…

Исчезли и замки, и розы,

Виденья волшебной весны;

Поруганы детские грезы,

Осмеяны чудные сны…

Одной только вечной надежде

Осталося место во мне, –

И черные очи, как прежде,

Мне блещут в блаженной стране.

И призрачный мир мне дороже

Всех мелких страстей и забот, –

Ведь сердце осталось все то же,

И любит, и верит, и ждет!

МОЙ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ

Вы исчезните, думы тревожные, прочь!

Бронзу темную кос, белый мрамор чела

Крупным жемчугом я обвила...

Буду ждать я тебя в эту майскую ночь,

Вся, как майское утро, светла...

Звезды вечные ярко горят в вышине,

Мчись на крыльях своих, прилетай же скорей,

Дай упиться любовью твоей.

И, услыша мой зов, он примчался ко мне,

В красоте благовонных кудрей...

О мой друг! – Ты принес мне дыхание трав,

Ароматы полей и цветов фимиам,

И прекрасен, и чуден ты сам!

И в бесплотных, но страстных объятиях сжав,

Ты меня унесешь к небесам!

В час, когда слетают сны,

В ночи ясные весны,

Слышен вздох мой в тишине:

"Друг мой! вспомни обо мне!"

Колыхнется ли волна,

Занавеска ль у окна,

Иль чудесный и родной

Донесется звук иной.

Всюду чудится мне он,

Кто бесплотный, будто сон,

Все качает ветки роз,

Все шуршит в листве берез.

Только выйду, – вслед за мной,

Вея страстью неземной,

По цветам он полетит,

По кустам зашелестит,

Зашумит среди дерев

И, на яблони слетев,

Нежный цвет спешит стряхнуть,

Чтобы мой усеять путь.

Иль нежданно налетит

И на бархате ланит

Бестелесный, но живой

Поцелуй оставит свой

И когда слетают сны,

В ночи ясные весны -

Я не сплю... Я жду... И вот, -

Мерный слышится полет.

И, таинственный, как сон,

Ароматом напоен,

Он мой полог распахнул,

И к груди моей прильнул...

Образ, видимый едва...

Полу-внятные слова...

Тихий шорох легких крыл...

Все полночный мрак покрыл...

12 мая

Ср. стих. Бальмонта «Однодневка».

* * *

Пасмурно зимою

Небо надо мною,

Небо голубое радостной любви, –

Утомляют ласки,

Усыпляют сказки

Гаснущее пламя дремлющей крови.

Но вернулось снова

Счастия земного

Время золотое, – возвратилось вновь.

И в былинке каждой

С ненасытной жаждой –

Жаждой наслажденья, – родилась любовь!

Снова льются трели,

Песни зазвенели

Из зеленой чащи кленов и берез…

Опьяняют ласки,

Вдохновляют сказки

И уносят в царство позабытых грез!

26 мая 1895

ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА

Баллада

Вспыхнуло утро, багрянцем горя,

Брезжит в окне золотая заря…

— Спишь ли ты, Майя, любимая дочь?

Гостя принять выходи мне помочь;

Гость мой прекраснее юной весны,

Кудри его из лучей сотканы,

Нежно звучит его смех молодой,

Жизнь и веселье несет он с собой!

– Дай мне дремать в очарованном сне…

Мальчик кудрявый, забудь обо мне.

Грезы мои упоенья полны…

Дай досмотреть вдохновенные сны!

II.

— Выйди, о Майя, любимая дочь,

Гостя другого принять мне помочь,

Лучший наряд и венец свой надень,

Видишь, восходит торжественно день.

Гость мой и славен, и знатен вполне, –

Вот он въезжает на белом коне, –

Вьется за ним его плащ голубой,

Блеск и богатство несет он с собой!

– Гость твой хорош, но обманчивый вид

Столько забот о ничтожном таит,

Столько забот о ничтожном – земном…

Дай же забыться мне сладостным сном!

III.

Солнце пурпурное скрылось давно,

Вечер таинственный смотрит в окно…

— Выйди, о Майя, любимая дочь,

Ставни закрыть приходи мне помочь!

Кто-то печальный, в молчанье немом

Будто сейчас промелькнул за окном. –

Геспер в лучистом сиянье своем

Блещет звездою над ясным челом…

– Гостя напрасно не приняла ты…

Слышишь, сильнее запахли цветы

Ставни скорей распахни, моя мать,

Сладко мне воздух вечерний впивать!

IV.

— Спи, моя Майя, любимая дочь!

Вот уж сгустилася темная ночь –

Кто-то на стройном коне вороном

Тихо подъехал и стал под окном.

Лик его чудный внушает мне страх,

Месяц играет в его волосах.

Черные очи так ярко горят,

Траурным флером окутан наряд!

– Встань же, родная, и двери открой, –

Это примчался возлюбленный мой,

С ним я в объятии жарким сольюсь,

К звездному небу навек унесусь.

4 июля

УМЕЙ СТРАДАТЬ

Когда в тебе клеймят и женщину, и мать, –

За миг, один лишь миг, украденный у счастья,

Безмолвствуя, храни покой бесстрастья, –

Умей молчать!

И если радостей короткой будет нить,

И твой кумир тебя осудит скоро,

На гнет тоски, и горя, и позора, –

Умей любить.

И если на тебе избрания печать,

Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,

Неси свой крест с величием богини, –

Умей страдать!

* * *

Азраил, печальный ангел смерти,

Пролетал над миром усыпленным,

Бледный лик его сиял чудесно

Неземной и страшной красотою.

И роптал печальный ангел смерти:

«Боже! Все здесь любит и любимо,

И звезда с звездою жаждет слиться,

Только я – один страдаю вечно!

Все меня живое ненавидит

И встречает с трепетом и страхом,

Не клянут меня одни лишь дети,

Только дети, ангелы земные!»…

И роптал печальный ангел смерти,

С смоляных ресниц ронял он слезы,

И, упав на дно морской пучины,

Эти слезы обращались в жемчуг…

— Азраил! Прекрасный ангел смерти!

Не роняй бесценный жемчуг в море, –

Без тоски, без трепета и страха

Жду с тобой блаженного свиданья!

Отвори мне дверь моей темницы,

Дай расправить связанные крылья, –

И с тобой я буду неразлучна

И любить тебя я буду вечно!

ДВЕ КРАСОТЫ

Лазурный день. На фоне бирюзовом

Как изумруд, блестит наряд ветвей,

И шепот их – о счастье вечно-новом,

О счастье жить – твердит душе моей.

Немая ночь. Рассыпанных над бездной –

Мерцанье звезд в далекой вышине…

В груди тоска! – И рвусь я в мир надзвездный,

Хочу уснуть… и умереть во сне.

II. РУССКИЕ МОТИВЫ

ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ

— Сжалься, сжалься, добрый молодец!

Кто бы ни был ты, спаси меня!

Ох, высок зубчатый терем мой,

Крепки стены неприступные!..

Я росла-цвела в семье родной

Дочкой милой, ненаглядною;

Полюбил меня Горыныч-Змей

Страстью лютою, змеиною.

Полюбил меня, унес меня

В дальний край за море синее,

Словно пташку в клетку тесную –

Заключил в неволю тяжкую…

Я уснула беззаботная

В светлой горнице девической,

Пробудилась– изумилася

И глазам своим не верила.

На спине железной чудища

Я неслась, как легкий вихрь степной,

Над горами, над оврагами,

Над пучинами бездонными.

Подо мной ширинкой пестрою

Расстилалися луга-поля,

Извивались реки быстрые

И шумел дремучий, темный бор.

Надо мною звезды частые

Робко светили, пугалися,

На меня смотрели жалостно

И давались диву-дивного.

А Горыныч-Змей летел-свистел,

Изгибая хвост чешуйчатый,

Бил по воздуху он крыльями,

Сыпал искрами огнистыми.

Он примчал меня, спустил меня

Во дворец свой заколдованный,

Обернулся статным молодцем

И взглянул мне в очи ласково…

Как на утро я проснулася,

Обошла покои чудные,

Много злата, много серебра

В сундуках нашла я кованных.

Убралась я золотой парчой,

В алый бархат нарядилася,

Нитью жемчуга бурмитского

Перевила косу русую…

Да как вспомнила про отчий дом,

Про житье-бытье привольное, –

Заломила руки белые,

Залилась слезами горькими.

Ах, на что мне серьги ценные,

Бусы-камни самоцветные? –

Не верну я воли девичьей,

Не узнаю сна покойного!

Не встречать уж мне весну-красну

В хороводе пеньем-пляскою,

Не ласкать мне мужа милого,

Не качать дитя любимое.

День от дня все чахну, сохну я,

Давит грудь мою печаль-тоска…

Истомил меня проклятый Змей,

Сердце бедное повызнобил!..

Чу!… Летит он!.. слышу свист его,

Вижу очи искрометные…

Пропадай же, грусть постылая,

Дай душе моей натешиться!..

Будут жечь меня уста его

Жарче зноя солнца летнего,

Распалит он сердце ласками,

Отуманит разум чарами….

Добрый молодец, прости-прощай!

Проходи своей дорогою;

Не хочу я воли девичьей, –

Мне мила теперь судьба моя!

1891, 22 января

ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК

— Девицы, что за стук я слышу?

Милые, что я слышу?

- Слышен конский топот,

Раздается в поле.

— Девицы, кто же в поле едет?

Милые, кто там скачет?

- Мчится черный витязь,

Сам бледнее смерти.

— Девицы, отчего ж он бледен?

Милые, что так бледен?

- От тоски по милой,

От разлуки с нею.

— Девицы, что ж он в дверь стучится?

Милые, что стучится?

- По твою ли душу,

По твою ль младую.

— Девушки, умирать так страшно!

Милые, ох, так страшно!

– Кто любил до гроба,

Тот сильнее смерти!

НАГОВОРНАЯ ВОДА

У моей сестрицы Любушки,

Ненаглядная краса, –

С поволокой очи синие,

Светло-русая коса.

«Словно белая березынька

Высока я и стройна» –

Предо мной, сестрою младшею,

Похвалялася она.

Всем была б и я красавица,

Только ростом не взяла:

Как цыганка чернобровая –

И бледна-то, и мала.

Замуж вышли мы по осени, –

Ей достался молодой,

А меня сосватал силою

Дед с седою бородой.

Кто заставит лебедь белую

Злому коршуну служить?

Кто прикажет мужа старого

Молодой жене любить?..

Ах, зачем сгубили бедную!

Иль напрасно я весной

Умывалася до солнышка

Свежей утренней росой?

Иль напрасно ворожила я

Темной ночью до утра?..

Будь ты проклята, разлучница,

Ненавистная сестра!

Распустился лес березовый,

Зелен, строен и высок…

«Отпусти меня по ландыши,

Я сплету себе венок!»

Не пустил меня суровый муж,

Но в зеленый лес тайком

Пробралася я и спряталась

За ракитовым кустом.

У ракиты той по камушкам,

Во овраге во крутом,

И журчал, и пел студеный ключ

Переливным серебром.

Наклонилась я над зыбкою,

Над холодною волной

И шепнула слово тайное:

«Кто напьется, будет мой!»

И вспенилась белым яхонтом

Наговорная волна,

Налила струей гремучею

Золотой кувшин сполна…

Тише пойте, пташки певчие…

Иль послышалося мне?

Словно кто-то звонким топотом,

Подъезжает на коне?..

И подъехал – не сторонний кто,

А свояк мой молодой,

И промолвил мне: «Красавица,

Напои меня водой!.

Затаила я, запрятала

Злобной радости следы

И дала ему с усмешкою

Заколдованной воды.

Лишь отпил он, сам не ведая,

Наговорного питья –

Как сменилась долей сладкою

Участь горькая моя, –

Всю-то ночь в лесу березовом

Мы смеялись до утра

Над тобой, постылый, старый муж

И разлучница-сестра!..

1893,

28 ноября

ЧАРЫ ЛЮБВИ

— Есть ли счастье на свете сильней любви?

Каждый вечер ждала я желанного,

Каждый вечер к окну подходила я…

Не проехал ли мимо возлюбленный?

Не видал ли кто?

Он в доспехи закован железные,

Он мечом опоясан сверкающим,

И горит, и играет в руках его

Золоченый щит…

Стало солнце склоняться к сырой земле,

Потянулися тени неровные;

Вижу, выехал из лесу милый мой

На коне своем…

Я оделась зарею вечернею,

Я украсилась розами вешними

И, рассыпав красу золотистых кос,

Подошла к окну.

— Есть ли счастье на свете сильней любви?

Лишь со мной поравнялся возлюбленный,

Улыбнулась ему я приветливо

И с улыбкою тихо промолвила:

«Полюби меня!

О, возьми ты меня на коня к себе,

Золоченым щитом ты прикрой меня,

Увези меня в даль недоступную,

В твой чудесный край!»

Наклонилася я из окна к нему, –

И посыпались розы из кос моих

Вороному коню его под ноги,

И измял их конь…

И ни слова мне милый не вымолвил,

Он не поднял забрала железного,

Лишь обжег меня взглядом очей своих

И исчез, как сон…

— Есть ли горе на свете сильней тоски?

Собрала я цветы запыленные,

Положила их на ночь на грудь свою,

И сгорели они, словно уголья,

От тоски моей…

Целый год ожидала я милого

И волшебными тайными чарами

Закалила красу мою гордую,

Непобедную.

Соткала я одежду из мглы ночной,

Я надела венец из небесных звезд

И, умывшись росой, опоясалась

Ясным месяцем.

И, облитая дивным сиянием,

Вышла я на крыльцо, на дубовое,

Ожидать своего ненаглядного

Из далеких стран.

— Есть ли счастье на свете сильней любви?

Я узнаю его и средь сумрака!

Сквозь забрало горит блеск очей его,

Из-под шлема по ветру волнуются

Кудри черные!…

Лишь со мной поровнялся возлюбленный,

За узду я схватила коня его –

И смеясь, и рыдая, воскликнула:

«Полюби меня!

Для тебя я оделась в ночную мглу,

Для тебя нарядилась в венец из звезд

И, умывшись росой, опоясалась

Ясным месяцем…

«О, скажи мне, теперь – я мила ль тебе?..

Увезешь ли меня ты в свой чудный край?»

Но ни слова в ответ мне не вымолвил

Мой возлюбленный…

— Есть ли горе на свете сильней тоски?

И на землю от муки я бросилась,

Чтоб меня растоптал он конем своим!..

Но взвился и прыгнул его черный конь

И пропал во тьме…

И катилися слезы из глаз моих,

Застывали они на груди моей,

А наутро, смотрю я, блестят они

Скатным жемчугом.

Я послушалась голоса тайного:

Коль бессильны все чары недобрые,

Так поможет мне сила небесная,

Сила Божия!

Целый год я молилась и плакала,

Разодрала одежды волшебные

И надела вериги тяжелые

На младую грудь.

— Слава Богу на небе и мир земле!

Вот настало и утро желанное, –

Расцвело а моем садике деревцо,

Все покрыто цветами душистыми,

Белоснежными.

На востоке заря занималася,

Ярко вспыхнуло небо лазурное…

Вижу, едет опять мой возлюбленный

На коне своем.

И смутилася я, и запряталась

За моим расцветающим деревцом,

За цветами моими душистыми,

Белоснежными.

Лишь подъехал поближе возлюбленный –

Приглянулось ему мое деревцо,

Начал рвать он цветы белоснежные…

И нашел меня…

— Есть ли счастье на свете сильней любви?

Распустила я волны волос моих

И закрылася ими от милого,

Но не скрылись вериги тяжелые

От очей его.

Наклонился ко мне мой возлюбленный,

Приподнял он забрало железное,

И увидела я лучезарный лик

Неземной красы!

Взял мой милый тогда меня за руки,

Крепко к сердцу прижал и промолвил мне:

«Ты теперь мне милей света белого,

Я люблю тебя!»

Посадил он меня на коня к себе

И щитом золоченым прикрыл меня,

И умчал меня в даль недоступную,

В свой чудесный край…

— Слава тем, чья любовь побеждает смерть!

СОНЕТЫ

СОНЕТ IV

С томленьем и тоской я вечера ждала

И вот сокрылся диск пурпурного светила,

И вечер наступил, и синей дымкой мгла

И горы, и поля, и лес заворожила.

Желанный час настал… Но светлые мечты

Не озарили счастьем грудь мою больную;

Одна, при виде тайн вечерней красоты,

Еще мучительней томлюсь я и тоскую.

Как хорошо вокруг… Зачем же грустно мне?

Должно быть, счастья нет ни в розах, ни в луне,

Ни в трелях соловья, ни в грезах вдохновенья,

Должно быть, есть другой могучий талисман, –

Не бледная мечта, не призрачный обман,

Но жизни вечный смысл, и цель, и назначенье.

1890

СОНЕТ V

В святилище богов пробравшийся как тать

Пытливый юноша осмелился поднять

Таинственный покров карающей богини.

Взглянул – и мертвый пал к подножию святыни.

Счастливым умер он: он видел вечный свет,

Бессмертного чела небесное сиянье,

Он истину познал в блаженном созерцанье

И разум, и душа нашли прямой ответ.

Не смерть страшна, – о, нет! – мучительней сознанье,

Что бродим мы во тьме, что скрыто пониманье

Глубоких тайн, чем мир и чуден и велик,

Что не выносим мы богини чудной вида,

Коль жизнь моя нужна – бери ее, Изида,

Но допусти узреть божественный твой лик.

1891

ПОД НЕБОМ ЭЛЛАДЫ

ГИМН АФРОДИТЕ

Веет прохладою ночь благовонная

И над прозрачной водой –

Ты, златокудрая, ты, златотронная,

Яркою блещешь звездой.

Что же, Киприда, скажи, светлоокая,

Долго ль по воле твоей

Будет терзать эта мука жестокая

Страстные души людей?

Там, на Олимпе, в чертогах сияющих,

В дивном жилище богов,

Слышишь ли ты эти вздохи страдающих,

Эти молитвы без слов?

Слышишь, как трепетно неугомонное

Бьется в усталой груди?

Ты, златокудрая, ты, златотронная,

Сердце мое пощади!

1889

ЛЕГЕНДА ЖЕЛТЫХ РОЗ

Мы на холме священном расцвели,

Под тенью мирт; меж наших кущ, в пыли,

Рукою времени безжалостной разбиты,

Лежат развалины: здесь прежде чудный храм

Воздвигнут был в честь юной Афродиты, –

Приют любви и смертным и богам,

Где голуби Кипридины, воркуя,

Не заглушали звуков поцелуя,

И не смущал бряцанием цепей

Влюбленных пар суровый Гименей…

И мы росли, мы пышно увядали,

Мы алым цветом взоры восхищали,

И цвет наш – означал любовь…

Но раз к порогу мраморной святыни

Пришла красавица, печальна и бледна;

С осанкой царственной и поступью богини,

Приблизясь к храму, молвила она:

« – Сюда, к жилищу граций и харит,

Пришла и я, истерзана тоскою…

Здесь все блистает радостью одною,

Все о любви, о счастье говорит…

Вокруг меня повсюду розы, розы!..

Завидую вам, милые цветы:

Вы счастливы… Богиня красоты,

Тебе несу моления и слезы…

Пойми меня… я гибну… пощади!..

Перстами дивными коснись моей груди…

Ужель навек мои умчатся грезы,

Как сладостный, как мимолетный сон?

И не поймет, и не узнает он,

Как я… Сильней благоухайте, розы,

И заглушите сердца стон!…»

Так говоря, она смотрела вниз,

Где на ристалище, луною освещенный,

Меж сверстников, прекрасный как Парис,

Стоял Тезея сын. Борьбою увлеченный,

Метая диск искусною рукой,

Не видел он в игре своей беспечной,

Как чей-то взор с безумною тоской

В него впивался, с нежностью такой

И мукой страсти бесконечной!

«Я помню день, – шептала вновь она, –

Когда, надежд на счастие полна,

Впервые я под мужний кров вступила,

Столь дорогой и ненавистный мне,

Где думала в спокойной тишине

Прожить всю жизнь… и где ее разбила…

Мой брачный пир уж подходил к концу,

Венок из белых роз так шел к его лицу!..

Не знаю, почему – спросить я не посмела,

Кто он; но все мне нравилося в нем…

И взор его, пылающий огнем,

И кудри темные, упавшие на плечи,

И стройный стан, и мужественный вид,

И легкий пух его ланит,

Спаленных солнцем… голос!.. речи!..

О, нет! – то был не человек, а бог!

Никто из смертных, из людей не мог

Вместить в себя такие совершенства…

И вмиг ключом во мне забила кровь!...

Вся трепетала я от муки и блаженства!…

Я все смотрела, глаз не опуская,

На милый лик… – «Вот, Федра дорогая,

Сказал Тезей, мой сын, мой Ипполит;

Люби его!…» И я его люблю!..

Киприда светлая! один лишь миг, молю,

Дай счастья мне!.. О, только миг один!..

Сюда, ко мне!.. мой друг, мой бог!.. мой сын!..»

Но вздохи страсти эхо разнося,

Одно ей вторило… И изнывала вся,

И плакала она от тягостной печали,

От безнадежной, пламенной тоски…

А мы сильней, сильней благоухали

И… пожелтели наши лепестки!

С тех пор прошло уж много долгих лет.

Разрушен храм бессмертной Афродиты,

И жертвенник погас, и гимны позабыты,

А мы живем… Нас нежит солнца свет,

К нам соловьиные несутся трели…

Но грустно нам звучит любви привет,

Мы от тоски, от горя пожелтели!

Наш ненавистный, наш презренный цвет

Не радует уж больше взор влюбленных, –

То скорби цвет, страданий затаенных,

Преступной страсти, ревности сокрытой,

Любви отвергнутой и мести ядовитой!

1889

САФО

Темноокая, дивная, сладостно-стройная,

Вдохновений и песен бессмертных полна, –

На утесе стояла она…

Золотилася зыбь беспокойная,

На волну набегала волна.

Ветерок легкокрылый, порой налетающий,

Край одежды широкой ее колыхал…

Разбивался у ног ее вал…

И луч Феба, вдали догорающий,

Ее взглядом прощальным ласкал.

Небеса так приветно над нею раскинулись,

В глубине голубой безмятежно-светло…

Что ж ее опечалить могло?

Отчего брови пасмурно сдвинулись

И прекрасное мрачно чело?

Истерзала ей душу измена коварная,

Ей, любимице муз и веселых харит…

Семиструнная лира молчит…

И Лесбоса звезда лучезарная

В даль туманную грустно глядит.

Все глядит она молча, с надеждой сердечною,

С упованьем в измученной страстью груди –

Не видать ли знакомой ладьи…

Но лишь волны чредой бесконечною

Безучастно бегут впереди.

3 дек. 1889

Ср. стих. Бальмонта * «О, Сафо»

САФО В ГОСТЯХ У ЭРОТА

Безоблачным сводом раскинулось небо Эллады,

Лазурного моря прозрачны спокойные волны,

Средь рощ апельсинных белеют дворцов колоннады,

Создания смертных слились с совершенством природы.

О, тут ли не жизнь, в этой чудной стране вдохновенья,

Где все лишь послушно любви обольстительной власти?

Но здесь, как и всюду, таятся и скорбь, и мученья,

Где волны морские – там бури, где люди – там страсти.

На холм близ Коринфа, где высится храм Афродиты,

Печальная путница входит походкой усталой.

Разбросаны кудри, сандалии пылью покрыты,

И к поясу лира привязана лентою алой.

Уже доносились к ней смеха и пения звуки,

Уж веял зефир, ароматами роз напоенный…

К стене заповедной в мольбой возвела она руки,

И тихо «люблю» прошептал ее голос влюбленный.

Вмиг дверь отворилась от силы волшебного слова,

И взорам пытливым представился сад Афродиты,

Где в каждом цветке все услады блаженства земного,

Любви торжествующей, были незримо разлиты.

Прекрасные дети: Нарцис, Ганимед и другие

Оставили игры и путницу все обступили

— Могу ли я видеть Киприду, мои дорогие?

Спросила их дева, хитон отряхая от пыли.

— Богини нет дома, – Нарцис отвечал без смущенья, –

— На свадьбу в Милет пригласили ее и Гимена,

Но с нами Эрот, – перед ним ты повергни моленья,

Да кстати, о милая, выпусти крошку из плена!

Тут мальчик раздвинул жасмина пахучие ветки…

Прелестный ребенок, сложив мотыльковые крылья,

В оковах лежал в глубине позолоченной клетки

С унылым сознаньем неволи, тоски и бессилья.

— Клянуся Кипридой, терплю понапрасну я, дева!

За детскую шалость томлюся теперь в заключенье! –

Вскричал он, и глазки его заблистели от гнева, –

А пухлые ручки решетку трясли в нетерпенье.

Красавица камень схватила: под сильным ударом

Замки обломились и тесная клетка открыта..

— Однако, признайся, Эрот, ведь, наверное, даром

Любимого сына не стала б карать Афродита?

— Ну, веришь ли, даже не стоит рассказывать, право:

Однажды на праздник в Афины отправились боги;

А я сговорился (не правда ль, пустая забава)

С друзьями моими разграбить Олимпа чертоги.

Со мной во главе, все за дело взялись, не робея;

Тот тащит сандалии, посох и шляпу Гермеса,

Кто – тирс Диониса, кто – шлем и доспехи Арея,

Кто – лук Артемиды, кто – жезл и перуны Зевеса.

Затем мы поспешно спустилися в сад Афродиты

И в розовых кущах добычу запрятали тайно.

Никто б не узнал, где пропавшие вещи сокрыты,

Когда бы Гимен не проведал об этом случайно…

Докучный мальчишка! Я это ему не забуду,

Не дам похваляться Гефеста горбатого сыну!

Иль мало ему, что от тяжких цепей его всюду

Лишь ссоры одни, – о влюбленных же нет и помину.

— Нет, мальчик, – ответила дева, – ты ропщешь напрасно,

Меня не связуют желанные узы Гимена,

А я... я страдаю!… Фаона любила я страстно,

И камнем тяжелым мне грудь его давит измена! –

— Мы горю поможем, – Эрот улыбнулся, – тобою

Спасенный от клетки, тебя наградить я сумею.

Подай-ка мне лиру, я так ее нежно настрою,

Что милого сердце вернешь ты, наверное, ею!

И точно, когда, возвратившись к себе в Митилены

В божественных строфах «десятая муза» воспела

Могущество вечное сына «рожденной из пены»,

Изменник вернулся и сердце ей отдал всецело.

Бессмертного имени слава объемлет полмира;

Блажен, кто избегнул волны поглощающей Леты,

Чья, чести достойная, лавром увенчана лира, –

Награда, которой поныне гордятся поэты.

1891

Т. II(1896 - 1898)

AMORI ET DOLORI SACRUM

(Любви и страданию посвящается – лат.)

* * *

В кудрях каштановых моих

Есть много прядей золотистых, –

Видений девственных и чистых

В моих мечтаньях огневых.

Слилось во мне сиянье дня

Со мраком ночи беспросветной,* –

Мне мил и солнца луч приветный,

И шорох тайн манит меня.

И суждено мне до конца

Стремиться вверх, скользя над бездной,

В тумане свет провидя звездный

Из звезд сплетенного венца.

* Образ героини, открытой мраку и свету – в стих. Бальмонта «К Елене».

ГИМН ВОЗЛЮБЛЕННОМУ

Пальмы листьями перистыми

Чуть колеблют в вышине;

Этот вечер снами чистыми

Опьяняет душу мне.

За горами темно-синими

Гаснет радужный закат;

Ветер, веющий пустынями,

Льет миндальный аромат.

Грозный там, в стране загубленной,

Он притих на склоне дня…

Мой желанный, мой возлюбленный,

Где ты? Слышишь ли меня?

Помня клятвы незабытые –

Быть твоею иль ничьей,*

Я спешу к тебе, залитая

Блеском розовых лучей.

Тороплюсь сорвать запястия,

Ожерелья отстегнуть…

Неизведанного счастия

Жаждет трепетная грудь, –

Сбросить бремя жизни тягостной,

Прах тернистого пути.

О, мой светлый, о мой радостный,

Утомленную впусти!

Я войду в чертог сияющий,

Где, на ложе мирт и роз,

Ты покоишься, внимающий

Лепетанью райских грез.

Выну масти благовонные,

Умащу твою главу,

Поцелую очи сонные,

Грезы райские прерву.

Я войду в твой храм таинственный,

Ласки брачные готовь.

Мой прекрасный, мой единственный,

Утоли мою любовь!

* Ср. в этом же томе стих. «Поэту» (2)

ПОЛУДЕННЫЕ ЧАРЫ

Пустыня… песок раскаленный и зной…

Шатер полосатый разбит надо мной…

Сижу я у входа, качая дитя,

Пою я, и ветер мне вторит, свистя…

И вижу я – кто-то несется ко мне

На черном, как уголь, арабском коне,

Рисуясь на склоне небес голубом,

В чалме драгоценной с алмазным пером.

"Привет тебе, путник! В шатер мой войди,

Останься, коль долог твой путь впереди;

Я фиников лучших для гостя нарву,

И миррой твою умащу я главу.

Я мех твой наполню струею вина…

Властитель уехал, – войди, – я одна…

Привет тебе, гость мой, посланный судьбой,

Да внидут и мир и отрада с тобой!"

"Устал я, – он молвил, – и путь мой далек,

В край солнца и роз я спешу на восток…

Но некогда медлить… я еду… прощай!…

Один поцелуй лишь на счастье мне дай».

Прозрачную ткань отвела я с чела

И с тихим смущеньем к нему подошла…

И вот наклонился к мне он с коня

И обнял так крепко, так жарко меня.

И кудри его благовонной волной

Закрыли мгновенно весь мир предо мной!..

Лишь очи, как звезды, сверкали во тьме

И страстные думы рождали в уме…

И слышалось будто сквозь облако грез:

"Умчимся, умчимся в край солнца и роз».

Но острым кинжалом мне в сердце проник

Ребенка нежданно раздавшийся крик.

И руки мои опустились без сил,

И с ропотом он от меня отступил…

Как чары полудня, мелькнув предо мной,

Исчезли и всадник, и конь вороной…

И замерли звуки манящих речей,

Что сладко в душе трепетали моей, –

Их ветер пустыни унес без следа

Далеко… далеко… навек… навсегда…

"МЕРТВАЯ РОЗА"

Я «мертвая роза», нимфея холодная,

Живу, колыхаясь на зыбких волнах,

Смотрюсь я, как женщина, в зеркало водное,

Как нимфа, скрываюсь в речных камышах.

Разбросив, как волосы, листья зеленые,

Блещу я во мраке жемчужной звездой;

На мне серебрятся лучи отдаленные,

Влюбленного месяца свет молодой.

Но песнь соловьиная, песня победная,

Меня не обвеет небесной тоской.

Я «мертвая роза», бесстрастная, бледная,

И мил мне, и дорог мой гордый покой.

Над венчиком белым, цикады отвадные,

Напрасно в ревнивый вступаете бой, -

Для вас лепестки не раскроются влажные,

Останется мертвым цветок роковой.

Летите к фиалкам. где влага росистая

Сверкает призывно алмазами слез.

Я «мертвая роза», я лилия чистая,

Я нежусь в сиянье серебряных грез.

Ср. стих. Бальмонта «Немая тень»,

«Греза».

СПЯЩИЙ ЛЕБЕДЬ

Земная жизнь моя – звенящий,

Невнятный шорох камыша,

Им убаюкан лебедь спящий,

Моя тревожная душа.

Вдали мелькают торопливо

В исканьях жадных корабли,

Спокойно в заросли залива,

Где дышит грусть, как гнет земли.

Но звук, из трепета рожденный,

Скользнет в шуршанье камыша,

И дрогнет лебедь пробужденный,

Моя бессмертная душа,

И понесется в мир свободы,

Где вторят волнам вздохи бурь,

Где в переменчивые воды

Глядится вечная лазурь.

Ср. стих. Бальмонта «Белый лебедь»,

«Немая тень».

МЕЖДУ ЛИЛИЙ

- Возлюбленный мой принадлежит мне,

а я – ему; он пасет между лилий

Песни Песней, 2, 16

Лилии, лилии чистые,

Звезды саронских полей

Чаши раскрыли душистые

Горного снега белей.

Небу возносит хваления

Сладостный их фимиам.

Золото – их опыление,

Венчик – сияющий храм.

В ночи весенние, лунные,

К тени масличных дерев

Овцы спешат белорунные,

Слышен свирели напев.

В лунные ночи, бессонные,

После дневного труда,

Друг мой в поля благовонные

К пастбищу гонит стада.

Друг мой, что облако ясное,

Луч возрожденный из тьмы.

Друг мой, что солнце прекрасное

В мраке дождливой зимы.

Взоры его – благосклонные,

Речи – любви торжество.

Блещут подвески червонные

Царской тиары его.

Пурпур – его одеяния,

Посох его – золотой,

Весь он – восторг и сияние

Весь – аромат пролитой.

— Друг мой! Под свежими кущами

Сладок наш будет приют.

Тихо тропами цветущими

Овцы твои побредут,

Лозы сомкнут виноградные,

Песни забудут твои,

Вспенят потоки прохладные,

Вод галаадских струи.

Утром жнецами и жницами

Мирный наполнится сад;

Будут следить за лисицами,

Гнать молодых лисенят.

Будут тяжелыми урнами

Светлый мутить водоем…

Друг мой, ночами лазурными

Как нам отрадно вдвоем!

Кроют нас чащи тенистые,

Сумрак масличных аллей.

Друг мой! Мы – лилии чистые,

Дети саронских полей.

* * *

Быть грозе! Я вижу это

В трепетанье тополей,

В тяжком зное полусвета,

В душном сумраке аллей.

В мощи силы раскаленной

Скрытых облаком – лучей,

В поволоке утомленной

Дорогих твоих очей.

ОЧАРОВАНИЕ

Синевато-черные ресницы,

Бросив тень на бледные черты,

Знойных грез рождают вереницы,

И роятся страстные мечты.

И огонь несбыточной надежды

В этот миг горит в моей груди…

О, оставь опущенными вежды,

Тайну чар нарушить погоди!

Тайнам чар душа отдаться рада,

Ждать и жаждать чуда – мой удел,

И меня волнует больше взгляда

Эта тень колеблющихся стрел.

* * *

Так низко над зреющей нивой

Проносится вихрь торопливый,

Из тканей заоблачных свит.

Он дышит горячими снами,

Бесплотными веет крылами,

Незримой одеждой шуршит.

Колосья покорны и тихи,

И розово-белой гречихи

Склонился подкошенный цвет.

Пред ним расступились дубравы,

За ним зазмеилися травы,

Поклон ему шлют и привет.

И вольный, в полете широком,

Промчавшись над бурным потоком,

Наметил серебряный след –

Для тех, кто слагает молитвы,

Кто ищет восторгов и битвы,

Кто жаждет и гроз, и побед.

* * *

Я не знаю, зачем упрекают меня,

Что в созданьях моих слишком много огня,

Что стремлюсь я навстречу живому лучу

И наветам унынья внимать не хочу.

Что блещу я царицей в нарядных стихах

С диадемой на пышных моих волосах,

Что из рифм я себе ожерелье плету,

Что пою я любовь, что пою красоту.

Но бессмертья я смертью своей не куплю

И для песен я звонкие песни люблю

И безумью ничтожных мечтаний моих

Не изменит мой жгучий, мой женственный стих.

ТРИОЛЕТ

В моем аккорде три струны,

Но всех больней звучит вторая,

Тоской нездешней стороны.

В моем аккорде три струны.

В них – детства розовые сны,

В них – вздох потерянного рая.

В моем аккорде три струны,

Но всех больней звучит вторая.

* * *

Бывают дни, когда – в пустые разговоры,

В докучный шум и смех, и громкий стук колес,

Вторгаются таинственные хоры,

Несущие отраду сладких слез.

Пусть правит миром грех. В тщете своих усилий

Замрут и отзвучат надменные слова, –

И в смрад земли повеет запах лилий,

Нетленное дыханье Божества.

Пусть властвует порок, пусть смерть царит над нами.

Бывают дни, когда, оковы сокруша,

Встряхнет нежданно мощными крылами,

Восстав от сна, бессмертная душа.

МАРШ

Сегодня, лишь забрезжил свет,

Как в чуткой тишине

Далеких лет родной привет

В окно донесся мне.

То марш звучал, то марш играл

Средь чуткой тишины

И грезы яркие вплетал

В предутренние сны.

То он, мой рыцарь, мой жених,

Окончив славный бой,

Ведет ряды дружин своих

Усталых за собой.

Блестит его тяжелый щит

И вьется шелк кудрей…

К нему душа моя летит…

О, друг, я жду! .. скорей!

И вот все ближе, все слышней,

Мне чудится сквозь сон,

Что вторит топоту коней

Доспехов лязг и звон.

Но мимо. – Есть предел мечтам,

И грез прошел черед.

Смолкает марш – и скоро там,

В немой дали, замрет.

Что-то призывное было

В звуках торжественных тех,

Что-то влекло и манило

В мир невозвратных утех.

Пусть разрастаются муки,

Сладкой бывает тоска,

С вечным томленьем разлуки

Мысль о свиданье близка.

Звуки рассеялись, тая,

Стихли в дали голубой…

Только мечта золотая

Шепчет: «Я здесь,я с тобой!

Грани веков между нами

Встали бессильной стеной.

Друг мой, мы связаны снами,

Ты неразлучна со мной».

* * *

Есть что-то грустное и в розовом рассвете,

И в звуках смеха, тонущих вдали.

И кроется печаль в роскошно-знойном лете,

В уборе царственном земли.

И в рокот соловья врываются рыданья,

Как скорбный звон надорванной струны.

Есть что-то грустное и в радости свиданья,

И в лучших снах обманчивой весны.

МОИМ СОБРАТЬЯМ

Поэты – носители света,

Основы великого зданья.

Уделом поэта

И было и будет – страданье.

Для высшей вы созданы доли

И брошены в море лишений.

Но ковы неволи

Расторгнет воспрянувший гений.

Не бойтесь волненья и битвы,

Забудьте о жалкой забаве.

Слагая молитвы,

Служите не призрачной славе.

И, сильные духом, не рвите

Цветов, наклонившихся к безднам.

Алмазные нити

Связуют их с миром надзвездным.

И вечность за миг не отдайте,

Мишурному счастью не верьте.

Страдайте, страдайте,

Страданья венчает бессмертье.

ВО РЖИ

(Во сне и наяву)

Мы шли во ржи. Полоска золотая

Еще горела в розовой дали.

Смеялись мы, шутили, не смолкая,

Лишь потому – что плакать не могли.

И шли мы об руку, – но тень была меж нами.

И близки были мы, и страшно далеки.

Лазурно-темными глазами

На нас смотрели васильки.*

И в этот час, томительно-печальный,

Сказать хотела я: «О. милый друг, взгляни:

Тускнеют небеса и меркнет свет прощальный, –

Так в вечности угаснут наши дни.

Короток путь земной, но друг мой, друг любимый,

Его мы не пройдем вдвоем, рука с рукой…

К чему ж вся эта ложь любви, поработимой

Безумием и завистью людской!

Ты слышишь ли жужжанье прялки странной,

Где зыблются предвечные огни?

То Парки заняты работой непрестанной…

Туда, на небеса потухшие, взгляни.

О, друг мой, мы – песок, смываемый волнами,**

Мы – след росы под пламенем луча».

Сказать хотела я… Но тень была меж нами.

А нива двигалась, вздыхая и шепча,

А вечер догорал бледнеющим закатом,

И сыростью ночной повеяло с реки.

Чуть слышно, тонким ароматом

Благоухали васильки.

И снилось мне в ту ночь: мы снова бродим в поле,

Колосья-призраки волнуются кругом.

Нам радостно, и нет преград меж нами боле,

И нет тоски во взоре дорогом.

И льется речь твоя, звучат мольбы и пени,

И вот мы на цветах таинственной межи

Ты голову склонил мне на колени,

И в золоте кудрей, как в гроздьях спелой ржи

Запутались мои трепещущие руки…

В стране чудес, где нет разлуки,

Мы были вместе: ты и я.

И шорох прялки неустанной

Растаял в вечности туманной

Затих во тьме небытия...

* Отклик на это стихотворение – стих. Бальмонта «Сны»

** Ср. образ «песка на мертвых берегах» -

в стих. Бальмонта «На разных языках»

* * *

Кто – счастья ждет, кто – просит славы,

Кто – ищет почестей и битв,

Кто – жаждет бешеной забавы,

Кто – умиления молитв.

А я – все ложные виденья,

Как вздорный бред угасших дней,

Отдам за негу пробужденья,

О друг мой, на груди твоей.

РЕВНОСТЬ

Где сочная трава была как будто смята,

Нашла я ленты розовой клочок.

И в царстве радостном лучей и аромата

Пронесся вздох,— подавлен, но глубок.

Иглой шиповника задержанный случайно,

Среди бутонов жаждущих расцвесть,

Несчастный лоскуток, разгаданная тайна,

Ты мне принес мучительную весть.

Я сохраню тебя, свидетеля обмана,

На сердце, полном горечи и зла,

Чтоб никогда его не заживала рана,

Чтоб месть моя достойною была!

В ПОЛЕВЫХ ЦВЕТАХ

Мне донесся в час заката

Аромат твоих кудрей;

Ты меня любовью брата

Оживи и отогрей.

Приходи на луг цветистый,

Где бесшумно под ногой

Дрок струится золотистый

Благовонной пеленой.

Где меж крестиков гвоздики

Блекнет, сломанный борьбой

В цепких листьях повилики

Колокольчик голубой.

Там, над ложем красной кашки

С гулким звоном вьется шмель,

Желто-белые ромашки

Стелют мягкую постель.

Там зыбучим покрывалом

Травы сонные цветут,

Там печальным, там усталым

Зреет ласковый приют.

Будь мне другом иль влюбленным,

Но безмолвствуй о любви,

Поцелуем исступленным

Светлых снов не отрави.

Дай забыться в грезах чистых

И, проснувшись поутру,

Разбуди в цветах росистых

Не подругу, а сестру.

Ср. стих. Бальмонта «Печаль луны»

* * *

Напрасно спущенные сторы

Не пропускают свет дневной,

Напрасно жгут и нежат взоры,-

Они бессильны надо мной.

С улыбкой бледной, безучастной,

Внимаю я твоим мольбам;

Ужели гордость доли властной

Так безрассудно я отдам?

Поверив страсти малодушной,

Пойду ли всюду за тобой

Твоей любовницей послушной,

Твоею преданной рабой:

Но цепи рабства слишком близки…

О, дай упиться перед ним

Минутной властью одалиски

Над повелителем своим.

* * *

Мы, сплотясь* с тобою

Против бурь и битв

Шли на бой с судьбою

С пламенем молитв.

Но в душе не стало

Прежнего огня.

Друг мой, я устала,

Поддержи меня!

Я искала счастья

В мимолетных снах...

Брось мне свет участья,

Прогони мой страх, -

Сердцу мир даруя

Сказкой о весне.

И когда умру я,

Помолись о мне.

* В ряде современных изданий, куда попало это стихотворение, в этом слове читается безумная опечатка: «сплЕтясь». NB – следует читать так, как написано здесь – к тому же, «сплетясь», идти невозможно.

Откликом, вероятно, является стих. Бальмонта «Так скоро».

ЗИМНИЕ ПЕСНИ

1. * * *

Зачем так бледна я, зачем холодна я,

Зачем так упорно сомкнуты уста? —

О солнце страдая, но солнца не зная,

Как пленная птичка, томится мечта.

Манит ее счастье и доля иная,

Ей чудятся пальмы далекого края,

Ей снятся: свобода, любовь, красота.

От лунного света, печального света,

Сбежали весенние краски с лица.

И бедное сердце ничем не согрето,

И просит, и молит, и жаждет ответа,

А сумерки длятся — и нет им конца!

Но солнце проглянет,— и вспыхнут ланиты,

И будут уста для лобзаний открыты,

И все, что таилосяв сердце моем,

Что крылось под маской, холодной и бледной,

Прорвется, зажжется, как факел победный,

Таким ослепительно ярким огнем.

И жизнь озарится бессмертными снами,

Шатрами раскинутся пальмы над нами,

И слезы восторга в глазах заблестят.

Впервые услышишь ты смех мой счастливый

И встретишь не прежний, немой и пытливый,

Но смелый, но страстный, но радостный взгляд!

2. ВЕТКА ТУБЕРОЗЫ

(Зимняя любовь)

Не страшны зимы угрозы

Тем, кто любит и любим; —

Ветка белой туберозы

Чащу лип заменит им.

Чужеземному растенью

Незнаком природы гнет,—

Полусветом, полутенью

Тайна дышит и живет.

Пусть неясны очертанья

В тусклом трепете свечей,—

Тем сильней очарованье,

Тем признанья горячей.

Пусть бледнее будут лица

И загадочней черты...

В мягком сумраке теплицы

Скрыто больше красоты,

Чем в сиянье неба чистом,

В блеске первого луча,

В лепетанье серебристом

Монотонного ключа—

Чем в ничтожестве докучном

Тех же ласк и тех же слов,

В повторенье однозвучном

Надоедливых часов.

3. ВЕТЕР

Холод и вьюга. Под хлопьями снега

В сумраке трудно дорогу найти.

Кто-то добраться спешит до ночлега,

Кто-то с безвестного сбился пути.

Крик твой замрет и никто не услышит…

Лучше усни, отдохни от забот.

Ветер суровый деревья колышет,

Ветер сугроб над тобой наметет.

Розовый свет. Ароматное тело

Блещет жемчужной своей наготой.

Гибкие члены раскинулись смело,

Спутались кудри, как шлем золотой.

Заткан шелками и розами вышит

Полог у входа в таинственный грот.*

Ветер свободный деревья колышет,

Ветер весенние песни поет.

Образ «свободного ветра», возможно, навеян стихотворением

Бальмонта «Я вольный ветер...»

* Образ «таинственного грота» вызвал многочисленные отголоски

в поэзии Бальмонта. Ср. название цикла стихотворений

"Зачарованный грот», а также стих.

«О, Сафо»

«Я войду в зачарованный грот...»

«Тесовый гроб, суровый грот...»

ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

Эван, эвоэ! Что смолкли хоры?

Восторгом песен теснится грудь.

Манят призывы, томят укоры,

От грез бесплодных хочу вздохнуть.

К чему терзанья, воспоминанья?

Эван, эвоэ! Спешим на пир!

Умолкнут пени, замрут стенанья

Под звон тимпанов, под рокот лир.

Пусть брызжет смело в амфоры наши

Из сжатых гроздьев янтарный сок.

Эван, эвоэ! поднимем чаши,

Наш гимн прекрасен, наш мир высок!

Гремите, бубны, звените, струны,

Сплетемте руки, – нас жизнь зовет.

Пока мы в силах, пока мы юны,

Эван, эвоэ! вперед, вперед!

Откликом на это стихотворение

является стих.Бальмонта «Хочу».

ОНА И ОН

(триолеты)

Сулит блаженство, но не счастье,

Влюбленный взор твоих очей.

В нем нет любви, в нем нет участья, –

Ты дашь блаженство, но не счастье,

Лобзаний жадных сладострастье

Во тьме удушливых ночей.

Сулит блаженство, но не счастье,

Ревнивый взор твоих очей.

Лови крылатые мгновенья,

Они блеснут и отзвучат.

Не для любви, для вдохновенья –

Лови крылатые мгновенья;

Мы ищем бездну для забвенья,

Нам для восторгов нужен ад.

Лови крылатые мгновенья,

Они блеснут и отзвучат!

Позиция героя находит соответствие

в стих. Бальмонта «Я знал»,

«До последнего дня».

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Ароматной прохладой весны

Потянуло в окно отпертое,

Все прозрачней становятся сны,

Скоро солнце взойдет золотое.

Ночь еще и темна, и тиха,

Но мгновенье – и утро проснется,

И призывный рожок пастуха

По росистым лугам пронесется.

Слышен взмах осторожный крыла

От дремоты очнувшейся птицы.

О, как жизнь хороша и светла

И отрадно сиянье денницы.

И природы мне слышится зов:

Поскорее бы в рощу и в поле,

Надышаться дыханьем цветов,

Побродить и помыслить на воле.

Дрожь листвы возвещает рассвет,

Но роятся и медлят виденья,

И не знаю я, сплю я, иль нет,

И томительно жду пробужденья.

Сон мой полон весенних затей

И весеннею негой волнуем.

О, мой друг! Эти грезы рассей,

Ты меня разбуди – поцелуем!

ПРЕДЧУВСТВИЕ ГРОЗЫ

В душу закралося чувство неясное –

Будто во сне я живу.

Что-то чудесное, что-то прекрасное

Грезится мне наяву.

Близится туча. За нею тревожно я

Взором слежу в вышине.

Сердце пленяет мечта невозможная,

Страшно и радостно мне.

Вижу я, ветра дыхание вешнее

Гнет молодую траву.

Что-то великое, что-то нездешнее

Скоро блеснет наяву.

Воздух темнеет... Но жду беззаботно я

Молнии дальней огня.

Силы небесные, силы бесплотные,

Вы оградите меня!

* * *

Я видела пчелу. Отставшая от роя,

Под бременем забот и суеты дневной –

Вилась она, ища прохлады и покоя,

В палящий летний зной.

И алый мак полей, дарующий забвенье,

Ей отдал влагу рос и медом напоил.

Усталая пчела нашла отдохновенье,

Источник новых сил.

Когда же серп луны взошел над спящей нивой

И вечер наступил, и благостен, и тих,

Она вернулась вновь в свой улей хлопотливый.

- Я жажду губ твоих!

НО НЕ ТЕБЕ

В любви, как в ревности, не ведая предела, -

Ты прав, – безжалостной бываю я порой,

Но не с тобой, мой друг! С тобой бы я хотела

Быть ласковой и нежною сестрой…*

Сестрою ли?.. О, яд несбыточных мечтаний,

Ты в кровь мою вошел и отравил ее!

Из мрака и лучей, из странных сочетаний

Сплелося чувство странное мое.

Не упрекай меня, за счастие мгновенья

Другим, быть может, я страданья принесу,

Но не тебе, мой друг! – тебе восторг забвенья

И сладких слез небесную росу.

* Ср. стих. Бальмонта «Печаль луны»

«К Елене»

ПЕСНЬ ЛЮБВИ

Где ты, гордость моя, где ты, воля моя?

От лобзаний твоих обессилела я…

Столько тайн и чудес открывается в них,

Столько нового счастья в объятьях твоих!

Я бесстрастна была, безучастна была,

И мой царский венец ты похитил с чела.

Но сжимай, обнимай – горячей и сильней,

И царица рабынею станет твоей.

Ты был кроток и зол, ты был нежно-жесток,*

Очарованным сном усыпил и увлек,

Чтоб во сне, как в огне, замирать и гореть,

Умирая, ласкать и от ласк умереть!

Ср. стих. Бальмонта «Тринадцатого мая...»

ЛИОНЕЛЬ

Лионель, певец луны,

Видит призрачные сны,

Зыбь болотного огня,

Трепет листьев и — меня.

Кроют мысли торжество

Строфы легкие его,

Нежат слух, и дышит в них

Запах лилий водяных.

Лионель, мой милый брат,*

Любит меркнущий закат,

Ловит бледные следы

Пролетающей звезды.

Жадно пьет его душа

Тихий шорох камыша,

Крики чаек, плеск волны,

Вздохи «вольной тишины».

Лионель, любимец мой,

Днем бесстрастный и немой,

Оживает в мгле ночной

С лунным светом и — со мной.

И когда я запою,

Он забудет грусть свою,

И прижмет к устам свирель

Мой певец, мой Лионель.

Ср. стих. Бальмонта * «К Елене»

«Луна»

«Печаль луны»

В начале 1900-х гг. Бальмонт довольно часто печатал стихи

под псевдонимом «Лионель». Этим же именем

он иногда подписывался в письмах Брюсову.

* * *

Посмотри, блестя крылами

Средь лазоревых зыбей

Закружилася над нами

Пара белых голубей.

Вот они, вздымая крылья,

Без преград и без утрат,

Полны неги и бессилья

В знойном воздухе парят.

Им одним известно счастье,

Незнакомое с борьбой.

Это счастье – сладострастье.

Эта пара – мы с тобой.

Ср. стих. Бальмонта «Тринадцать»

ЭТО ТЫ?

Нет прохлады над потоком,

Всюду зной и тишина.

Но в томленье одиноком,

Мнится мне,— я не одна.

Кто-то робкий еле дышит

На спаленные цветы,

Травы сонные колышет,

Что-то шепчет... Это ты?

Кто одежды легкой складки

Шевельнул и с темных кос,

Разметав их в беспорядке,

Ленту белую унес?

И, кружа ее над нивой,

Кто концом моей фаты

С лаской нежной и ревнивой

Стан обвил мне? Это ты?

Это ты, чей гнет суровый

Так жесток для южных стран,

Где клубишь ты с силой новой

Грозных смерчей ураган.

Где ты мчишься вместе с тучей,

Гнешь деревья, рвешь листы,

И коварный, и могучий,

И незримый, это ты!

Ср. стих. Бальмонта «Однодневка»

* * *

Нивы необъятные

Зыблются едва,

Шепчут сердцу внятные,

Кроткие слова.

И колосья стройные

В мирной тишине

Сны сулят спокойные, –

Но не мне, не мне!

Звезды блещут дальние

В беспредельной мгле,

Глуше и печальнее

Стало на земле.

И томят мгновения

В мертвой тишине.

Ночь дает забвение –

Но не мне, не мне!

ДВОЙНАЯ ЛЮБОВЬ

Приблизь свое лицо, склонись ко мне на грудь,

Я жажду утонуть в твоем прозрачном взоре,

В твои глаза хочу я заглянуть,

Зеленовато-синие, как море.

В их влажной глубине, как в бездне водяной,

Два призрака мои притягивают взгляды.

В твоих глазах двоится образ мой,

В них две меня смеются, как наяды.

Но в глубь души твоей вглядеться страшно мне,

И странное меня томит предубежденье:

Не тожественных скрыто там на дне,

А два взаимно-чуждых отраженья.

СОПЕРНИЦЕ*

Да, верю я, она прекрасна,

Но и с небесной красотой

Она пыталась бы напрасно

Затмить венец мой золотой.

Многоколоннен и обширен

Стоит сияющий мой храм;

Там в благовонии кумирен

Не угасает фимиам.

Там я царица! Я владею

Толпою рифм, моих рабов;

Мой стих, как бич, висит над нею

И беспощаден, и суров.

Певучий дактиль плеском знойным

Сменяет ямб мой огневой;

За анапестом беспокойным

Я шлю хореев светлый рой.

И строфы звучною волною

Бегут послушны и легки,

Свивая избранному мною

Благоуханные венки...

Так проходи же! Прочь с дороги!

Рассудку слабому внемли:

Где свой алтарь воздвигли боги,

Не место призракам земли!

О, пусть зовут тебя прекрасной,

Но красота — цветок земной—

Померкнет бледной и безгласной

Пред зазвучавшею струной!

* Адресатом стихотворения, несомненно, является Е.А. Андреева-Бальмонт, вторая жена поэта (ср. образ Комос в драме «На пути к Востоку").

В этом стихотворении поэтесса, по-видимому, уже вошла в роль царицы Балькис – самооценка в нем явно зашкаливает.

Андреева, судя по всему, не простила Лохвицкой насмешек – не случайно в ее пространнейших воспоминаниях о муже поэтесса упомянута всего один раз и то вскользь.

ПОЭТУ

Если прихоти случайной

И мечтам преграды нет,

Розой бледной, розой чайной

Воплоти меня, поэт.

Двух оттенков сочетанье

Звонкой рифмой славословь:

Желтый – ревность страданье,

Нежно-розовый – любовь.

Вспомни блещущие слезы,

Полуночную росу,

Бледной розы, чайной розы

Сокровенную красу,

Тонкий, сладкий и пахучий

Аромат ее живой

В дивной музыке созвучий,

В строфах пламенных воспой.

И осветит луч победный

Вдохновенья твоего

Розы чайной, розы бледной

И тоску и торжество.

Эти рифмы – твои иль ничьи,

Я узнала их говор певучий,

С ними песни звенят, как ручьи

Перезвоном хрустальных созвучий,

Я узнала прозрачный твой стих,

Полный образов сладко-туманных

Сочетаний нежданных и странных

Арабесок твоих кружевных.

И внимая напевам невнятным

Я желаньем томлюсь непонятным:

Я б хотела быть рифмой твоей,

Быть, как рифма, – твоей иль ничьей.

Ср. стих. Бальмонта «Глагольные рифмы»

* * *

Если хочешь быть любимым нежно мной,

Ты меня сомненьями не мучь.

Пусть над страстью чистой, но земной

Светит веры неугасный луч.

Если хочешь силу знать любви моей,

Разгони тревог ревнивых рой!

Ты в глаза мои гляди ясней,

Ты заветных дум своих не крой.

Если кубок жаждешь ты испить до дна,

Не страшись отдаться сладким снам,

И возьмем мы все, чем жизнь полна,

Что доступно лишь богам и нам!

НЕБЕСНЫЙ ЦВЕТОК

На закате бесплодного дня

Распустился цветок голубой.

Слишком поздно тебя я нашла,

Слишком рано рассталась с тобой.

Он так нежно расцвел, но в лучах

Угасавших раскрыться не мог.

О, как горько немой поцелуй

Безответные губы обжег.

И завял ароматный цветок

И лазурной головкой поник.

Никогда, никогда, никогда

Не вернешь ты потерянный миг!

ВЕСЕННИЙ ДЕНЬ

Приди, приди,

Весенний день!

В моей груди

Расторгни тень.

Уж тает снег,

Уж ломок лед,

И слышен бег

Свободных вод.

С волной волна

Журчит, звеня,

Поет она

Про царство дня.

Блесни же нам,

Весенний день,

Дай жизнь лугам,

Леса одень.

* * *

Смотри, смотри,

Как я бледна,*

Я до зари

Не знаю сна.

Боюсь вздохнуть,

Томлюсь в слезах,

И давит грудь

Неясный страх.

Взгляни, взгляни,

Как стражду я!

Замри, усни,

Тоска моя.

Пробивший час

Вернешь ли чем?

В ком свет угас –

Тот глух и нем.

* Ср. стих. Бальмонта «Тринадцатого мая...»

* * *

Моя душа, как лотос чистый,

В томленье водной тишины

Вскрывает венчик серебристый

При кротком таинстве луны.

Твоя любовь, как луч туманный

Струит немое волшебство.

И мой цветок благоуханный

Заворожен печалью странной,

Пронизан холодом его.

Отклики на это стихотворение – в стих.:

Бальмонта – «Красный цвет»,

«Разлученные»,

«Печаль луны";

ОСЕННИЕ МЕЛОДИИ

1. У КАМИНА

Пасмурно. Дождь зарядил утомительно.

Холодно, сыро, темно.

Серые будни проходят медлительно,

Сердцу вздохнуть не дано.

Крупные капли, как слезы бесплодные,

В окна тоскливо стучат.

Только мечты не уснули свободные,

Только желанья не спят.

Игры в камине ведя прихотливые,

В пляске дрожат огоньки.

К свету прикованы взоры пытливые,

Мысли мои далеки.

Жажду восстать я от сна непробудного,

Мертвенный сбросить покров.

Жажду я тайного, страшного, чудного,

Огненно-красных цветов…*

Осень стремленья зажгла беспокойные,

Сердце змеей обвила.

Снятся мне образы, образы стройные,

Гибкие снятся тела.

Слышу я возгласы скопища бурного,

Близкие вижу уста…

Блещет в потоке сиянья пурпурного

Мраморных ног красота.

Чьи наслажденья равняются с нашими

В мире нездешних утех?!

Спелые гроздья сомкнутся над чашами,

Дерзкий послышится смех!

Будут измятые розы и лилии

Брошены в пламя костра…

Будут кружиться и падать в бессилии,

Будут плясать до утра!

Силы иссякнут и в миг пресыщения

В сердце сойдет тишина. –

Холодно… тускло… исчезли видения,

Гаснет камин. Я одна.

Искры чуть тлеют, и уголья черные

Яркие скрыли огни. –

Пеплом засыпьтесь, мечты непокорные,

В мраке, душа, отдохни…

*Образ крачных цветов используется в стих. Бальмонта «Красный цвет»

«Тринадцатого мая»

2. ДЕТИ ЛАЗУРИ

Колеблются ветви дыханием бури,

И пасмурно всюду, и грустно везде.

Мы вольные птицы, мы дети лазури,

Укрылись от холода в теплом гнезде.

Прижавшись друг к другу, внимаем спокойно

Напевам без звуков и гимнам без слов.

Мы счастливы вместе. Нам сладко, нам знойно

Под тенью ненастной седых облаков.

Пусть мглой и туманом природа одета,

Пусть множатся сонмы разорванных туч,

Мы – дети лазури, мы – гении света,

Над нами сияет немеркнущий луч!

И хмурая осень нам кажется маем,

И в бурю нам снятся весенние сны.

Мы жизнью играем, мы песни слагаем,

Беспечные песни во славу весны.

И пусть там летят не мгновенья, а годы,

Живут, умирают, смеясь иль стеня.

Мы – вольные птицы, мы – дети свободы,

Мы тонем в лазури безбрежного дня.

II ФАНТАЗИИ

РАЗБИТАЯ АМФОРА

Где снегом увенчаны горы

И солнце палит горячо,

Под гнетом тяжелой амфоры

Устало нагое плечо.

В пути изнемогшая рано,

От дышащих зноем полей

Спешила я в царство тумана,

Неся драгоценный елей.

И вслед мне напрасно звучали

Напевы родных голосов;

Стремилась я к новой печали,

На грез неизведанных зов.

Стремилась к неведомой цели,

К виденьям, тонувшим вдали.

Лазурные своды зардели,

Лиловые тени легли.

И тихо, в мечтанье цветистом,

Провидя грядущие сны,

Склонилась я к лилиям чистым,

К нарциссам саронской страны.

Раздался упавшей амфоры

Глухой и надтреснутый звон…

Умолкли незримые хоры,

Песками мой путь занесен…

О, если б хоть ветер пустыни

Мой вздох подхватил и домчал

Туда, где спокойны и сини

Вздымаются призраки скал!

Где лижут прохладные волны

Не знающий жажды гранит,

Где ночи сияния полны

И полдень огнем не томит.

Где чайки семьей беззаботной

Для моря забыли утес…

О, если б хоть ветер залетный

Мой вздох подхватил и донес!

И слезы туманят мне око.

Я вижу вверху над собой –

Два голубя, взвившись высоко,

Порхнули в простор голубой.

И скрылись… И пара другая

Взлетела, – и следом за ней,

Как снежные хлопья, мелькая,

Помчались стада голубей.

О, голуби, светлые птицы,

Несите вы скорбную весть,

Что сон мне туманит ресницы,

И грезы готовы отцвесть!

Что меркнут усталые взоры

И жизнь догорает моя.

Из жерла разбитой амфоры

Янтарная плещет струя.

Скажите приморскому краю,

Что пролит бесценный елей,

Что, падая, я умираю

Средь лилий саронских полей.

ВАМПИР

О, Боже мой! Твой кроток лик,

Твоих щедрот не перечесть,

Твой мир прекрасен и велик,

Но не для всех в нем место есть.

Мне блещет хор Твоих светил,

И трепет звезд, и солнца свет,

Но день докучный мне не мил,

А ночью мне забвенья нет.

Лишь только очи я сомкну, –

Как чья-то тень ко мне прильнет,

Прервет глухую тишину,

Аккорды скорбные внесет.

И мучась, мучась без конца

От боли властной и тупой

Туманно-бледного лица

Я вижу облик над собой.

Я жгучей сетью обвита,

Глядит мне в очи взгляд змеи,

И ненасытные уста

В уста впиваются мои…

Куда бежать, кого мне звать? –

Мой взор дремотою повит…

Как смертный одр – моя кровать…

Недвижно тело… воля спит…

И мнится мне: звучит прибой

Под чуждым небом дальних стран,

Лепечет, ропщет сам с собой,

Свивая волны, океан.

Прибой растет, прибой гремит,

И вот, из бездны водяной

Всплывают сонмы нереид,*

Осеребренные луной.

Чело без облака тревог,

Покой в улыбке роковой,

И рыбьи плесы вместо ног

Блестят стальною чешуей…

Но меркнут звезды – близок день, –

Потух огонь в моей крови…

Уйди, мучительная тень,

Уста немые оторви!

Прерви проклятый поцелуй, –

Прибой растет, прибой гремит

О торжестве прохладных струй,

О ликованье нереид!

Бежала я во мрак ночной

От чар покинутой постели.

Ужасный дух гнался за мной;

Чрез рвы и кручи мы летели.

Бежала я от ложа нег,

Где дух терзал меня влюбленный,

То был бесстрашный, дикий бег,

Нездешней силой окрыленный.

В лесах встречал нас шум и гам,

Нам глухо вторили утесы,

И бились, бились по ногам

Мои распущенные косы.

— О, духи света, духи дня,

Ко мне! Мой ум изнемогает…

Вампир преследует меня,

Одежды легкие хватает! –

Так умоляла я, стеня,

И прояснел восток туманный

И духи света, духи дня

Взмахнули ризой златотканной.

Скрестилось пламя надо мной

Мечей, исторгнутых из ножен,

Взвиваясь, гонит мрак ночной,

И враг в бессилье уничтожен.

И дальней тучки волокно

Зажглось отливом перламутра.

Очнулась я. – В мое окно

Дышало радостное утро.

* Ср. стих. Бальмонта «Нереида».

ГРЕЗЫ БЕССМЕРТИЯ

Там, на острове мира великого,

Полюбила я друга прекрасного,

Пышнокудрого, радостно-ясного,

Светлоликого.

Прилетал он с закатом докучного дня

И до утра гостил у меня.

Ниспадали покровы туманные

На одежды его многоцветные,

Были речи бессвязны ответные

И загадочны взоры странные.

Алых маков, пылавших пурпурным огнем,

Был венок благовонный на нем.

Он мне сказки шептал вдохновенные,

Навевал мне видения знойные:

То безгрешные, то беспокойные,

То блаженные.

В заповедную даль, в золотые края

С ним мечта улетала моя.

Но от шума дневного усталая,

Изнывая от мук без названия,

Раз, в томительный миг расставания,

Вся в слезах, ему прошептала я:

«О мой друг, без тебя мне так грустно одной,

Отчего ты не вечно со мной?»

И сказал он: «Что может быть вечного?

И века промелькнут как мгновенияю

На земле не найдешь ты забвения

Бесконечного».

И со вздохом в лучах восходящего дня

Он исчез, он покинул меня.

Но в часы одиночества скучного

Я блаженства ждала совершенного,

Я, сгорая, звала неизменного,

Друга верного, неразлучного.

И предстал он и тенью взволнованных крыл,

Черной тенью меня осенил.

И взглянул он с улыбкой приветною,

И чела, отягченного думою,

Отягченного думой угрюмою,

Беспросветною

И очей, и груди, истомленной тоской,

Он коснулся целящей рукой.

И я сбросила плоть утомленную,

Я вериги сняла бесполезные,

И в далекие сферы, надзвездные,

Обновленную просветленную,

Он вознес меня к свету безбрежного дня,

Чтоб вовек не покинуть меня.

III Молох

(Песни тоскующее любви)

1. * * *

Moloch, tu me brules!

Salambo, XI, Flaubert*

Ты жжешь меня, Молох! – Лишь только вольной птицей

Готова мысль моя в лазури утонуть, –

Ты сетью огненной мою сжимаешь грудь.

И грезы яркие усталой вереницей

Опустятся на бренные цветы,

И в необъятности лазурной

Вся ширь небесной красоты –

Потеряна для вспышки бурной

Под пеплом тлеющей мечты.

Ты жжешь меня, Молох! Глумясь над мукой скрытой,

Над сердцем, над умом и волею моей, –

На девственный расцвет моих весенних дней

Ты, злобствуя, дохнул отравой ядовитой.

Ты детским снам суровый дал ответ,

Безумием зажег мне очи,

Затмил восторги лучших лет,

Повив в покровы мрачной ночи

Непобедимый вечный свет.

Ты жжешь меня, Молох! Но не рабой покорной,

Со скрежетом зубов плачу я дань тебе.

И, духом сильная, не падаю в борьбе,

Туда, на высоту мой путь змеится торный

Где ждет покой иного бытия.

И, вольная, как ветер, вешний,

Поет о счастье песнь моя,

Быть может, чище и безгрешней

Призывных трелей соловья.

* Молох, ты жжешь меня! (Фр.)

Саламбо, XI, Флобер

2. * * *

Мы с тобой в эту ночь были оба детьми,

О мой друг!

Мы с тобой в эту ночь были оба детьми,

Но теперь, если мрак нас обступит вокруг, -

Опоясан кольцом холодеющих рук,

Поцелуем ты губы мои разожми,

Ты меня утоми.

Если раны не зажили в сердце твоем –

О, забудь!

Если раны не зажили в сердце твоем,

Успокой эту боль, заглуши как-нибудь,

Хоть на миг отдохни, хоть на миг дай вздохнуть!

Если долгая ночь нас застанет вдвоем,

Позабудь обо всем.

Если струны звучат, – пусть порвутся, звеня,

О мой друг!

Если струны звучат, пусть порвутся, звеня.

Мы раздвинем цепей заколдованный круг,

Неизведанных ласк будет сладок недуг…

И тоской, незнакомой с сиянием дня,

Истомишь ты меня!

4. * * *

Я жажду наслаждений знойных

Во тьме потушенных свечей,

Утех блаженно-беспокойных,

Из вздохов сотканных ночей.

Я жажду знойных наслаждений,

Нездешних ласк, бессмертных слов,

Неописуемых видений,

Неповторяемых часов.

Я наслаждений знойных жажду,

Я жду божественного сна,

Зову, ищу, сгораю, стражду,

Проходит жизнь, – и я одна!

4. МОЙ САД

Юный мой сад и цветущ и богат,

Розы струят в нем живой аромат,

Яркие – будто раскрытые жадно уста,

Матово-бледные – девственных плеч красота,

Чуть розоватые – щек заалевшихся цвет,

Есть и другие, которым сравнения нет.

Нет им сравненья, но дышат они и цветут,

В зное томятся, и бури, как счастия, ждут.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вихри, сомните махровые венчики роз,

Бури, несите им громы сверкающих гроз!

Жгите их молнии, чистым небесным огнем,

Пусть отцветают весенним ликующим днем.

В полном расцвете, без жалких утрат

Пусть умирает и гибнет мой сад!

5. ПЕСНЬ РАЗЛУКИ

Слыхал ли ты, как плачет ветер Юга

О рощах пальм, забытых вдалеке,

Когда от мук смертельного недуга

И злится он, и мечется в тоске?

Видал ли ты, как вянут в полдень розы,

Едва успев раскрыться и расцвесть,

Под зноем дня, когда замедлят грозы

Нести дождя живительную весть?

Знавал ли ты бесплодное страданье

От жгучих грез, рождаемых в бреду?

Поймешь ли ты, что значит ожиданье,

Поймешь ли ты, что значит слово «жду»?

6. ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ

Осенний дождь утих –

И слышно листьев тленье.

Я жажду ласк твоих,

Я жажду их,

Мое томленье!

Приди! – В мертвящий день

Внеси дыханье бури,

Любовь мою одень

В лучи и тень

И блеск лазури.

С тобой и под дождем,

И в сумраке ненастья,

Горя одним огнем

Найдем вдвоем

Тепло и счастье!

ЛЮБОВЬ И БЕЗУМИЕ

(Фантастическая поэма)

День обрученья моего,

Желанный день настал;

Сегодня в замке в честь него

Дается пышный бал.

Спешу одеться я, – но тут

Я вижу, побледнев,

Мне платье белое несут,

Наряд воздушный дев.

О, нет! – Заклятия печать

Лежит на белом всем,

И в белом буду я лежать,

Уснув последним сном.

Мне дайте розовый наряд,

В нем красота моя

Живей и ярче, говорят, –

Прекрасной буду я.

Несут цветы… к чему они

С их бледностью немой. –

Иль сочтены младые дни

И гроб готовят мой?

Мне дайте роз, махровых роз,

И лучший мой убор,

Но не жемчужный, – символ слез,

Что мой туманят взор…

Ужасный сон разбил мечты

И счастье, и покой,

С тех пор все мысли заняты

Лишь смертью и тоской.

Хочу забыть, хочу уснуть,

Воскреснуть к жизни вновь…

Не странно ль, – горе давит грудь,

Когда в душе любовь?

II.

Пестрел, шумел старинный зал

Нарядною толпой.

И на руке моей блистал

Заветный перстень мой.

А вот и кубки налиты,

Веселый слышен звон,

И поздравленья, и цветы

Летят со всех сторон.

И страх в душе моей утих,

Обетам счастья вняв…

Ко мне подходит мой жених, -

Роберт, венгерский граф.

И грянул вальс, и как огнем

По жилам пробежал…

Все расступились: с ним вдвоем

Мы открываем бал.

Роберт! Роберт! – ваш чудный взор

Так жжет меня зачем?

Двух душ неслышный разговор,

Боюсь, понятен всем… -

А вальс и нежит, и томит…

То правда иль мечта?

Как будто зарева ланит

Коснулися уста?

О сердце, сердце, оживи,

Воскресни и ликуй!

То был любви, самой любви

Незримый поцелуй!

За мыслью мысль летит стрелой,

И все смешалось вдруг

И все слилось передо мной

В один блестящий круг.

И в мире звуков и огня

В объятиях своих

Сжимал меня и жег меня

Прекрасный мой жених!

III.

Проехать мимо должен он, -

Скорей к окну, скорей!

Сбылся, сбылся ужасный сон,

И смерть в груди моей!..

Народ томится под окном,

Должно быть, кончен суд,

Под черным траурным сукном

Уже коня ведут…

Я выбегаю на балкон…

О Боже, пощади!..

Сбылся, сбылся ужасный сон,

И смерть в моей груди!

Осанку гордую храня,

Поводья в руки взяв,

Садится тихо на коня

Роберт, венгерский граф.

В нем отблеск прежней красоты,

Но бледен воск чела,

И на небесные черты

Земная грусть легла.

Во взоре, пламенном дотоль,

Видна тоска одна,

И в кудри, черные, как смоль,

Вплелася седина.

Но тот же все надменный вид

С поднятой головой,

Напрасно реквием звучит

И дробный слышен бой.

И над шумливою толпой

Высокий эшафот,

Вдали чернея, огневой

Ревниво жертвы ждет.

Ему цветы бросаю я…

О Боже, этот взор!

Навеки в нем душа моя

Прочла свой приговор…

О чем так страстно молит он?!

О, сжалься, пощади!..

Сбылся, сбылся ужасный сон,

И смерть в моей груди!..

IV.

«Как он красив, как он богат!»

Шептала я, надев,

Венчальный, белый свой наряд,

Наряд воздушный дев.

О, как нежны, как хороши

Вы, бледные цветы,

Эмблема девственной души,

Невинной чистоты!..

К чему отчаянье и страх

Прошедших дней моих?

Он жив! – он мой и в небесах

Возлюбленный жених!

Нас ждет там счастье без конца,

Блаженный ждет приют!

Нам два сияющих венца

Из ярких звезд сплетут!

И там, где благ Всевышний Суд,

Нет казней, ни тюрьмы,

Где хоры ангелов поют,

Венчаться будем мы!

Восторг наполнил грудь мою,

Свиданья близок час,

И вечный брак в святом раю

Навеки свяжет нас…

К чему отчаянье и страх?

Иду! – готова я!

О друг! – окрепшая в скорбях

Чиста любовь моя!

ПРАЗДНИК ЗАБВЕНИЯ

(Средневековая поэма)

О, как бесцветна жизнь моя!

С утра – от пряжи ноют руки,

С утра одна томлюся я

От одиночества и скуки.

Ползет лениво день за днем,

Пустые радости так редки:

Случайный гость заглянет в дом,

Иль вечеринка у соседки.

Мой муж со мной не тратит слов,

Ему в застенке дела много.

С толпой заплечных мастеров –

Пытать и жечь «во славу Бога».

Всегда угрюм, всегда брюзглив,

В добро давно утратив веру,

Со мной он холодно-ревнив

И подозрителен не в меру.

Не знаю я, что значит смех.

В окно не смею бросить взора.

Наш дом – страшилище для всех,

Преддверье смерти и позора.

Я слышу стоны, слышу плач,

И криком жертв должна внимать я:

«Проклятие тебе, палач!»

И с палачом делить проклятья.

О, как ничтожны дни мои!

Шей, вышивай, пряди без толку,

Тоску и злобу затаи

Да корчь усердно богомолку.

Не сможешь – ведьмой назовут,

А там, как всем, одна дорога,

Тюрьма допрос, мученья, суд –

И дни костра «во славу Бога».

И нечем жить. А смерть не ждет.

Я изнываю… Солнца, света!..

Мертвящей жизни давит гнет,

И нет исхода, нет ответа!

II.

«Помочь тебе, друг мой, хотела бы я,

Недуг твой давно мне знаком», -

Сказала Инесса, подруга моя,

Ко мне заглянув вечерком.

«О друг мой, тебе я могла бы помочь,

Лишь только скажи, повели,

И будешь со мной в эту долгую ночь

Далеко от скучной земли».

Мы тихо скользнем в заповедную даль,

Незримо, неслышно для всех.

Узнаем восторги, узнаем печаль,

Истому нездешних утех.

Я тайной владею; открыла мне мать

Могущество власти своей.

Я грозы и ливни могу вызывать

И слать их на жатвы полей.

Хочу – и надвинутся тучи, как щит,

На ясную неба лазурь,

И гром загрохочет, и вихрь загудит,

И стоны послышатся бурь.

И воронов черных несметная рать

Завьется в сиянье луны…

Ты хочешь ли ПРАЗДНИК ЗАБВЕНЬЯ узнать,

Увидеть бессмертные сны?

Уйдем же туда, в заповедную даль,

Где с воплями борется смех.

Где будут восторги и будет печаль

Истома нездешних утех!...»

III.

Раздвинулись стены. Пред нами сверкал

Пурпурными тканями убранный зал;

Их тяжкие складки казались красней,

Кровавясь под блеском несметных огней.

Мы поздно явились. Окончился бал.

Но воздух от пляски еще трепетал.

И музыки сладкой и нежной, как сон,

Стихал, замирая, серебряный звон.

Собрание странное видели мы:

С людьми здесь смещались исчадия тьмы,

Инкубы и ларвы, меж ведьм без числа

Вилися бесшумно, как призраки зла.

И наши тут были. Узнали мы их.

Среди опьяневших, безумных, нагих,

И тех, что с давнишних считалися пор

За лучших из жен, дочерей и сестер…

Вампиров мне сердце прожгла красота!

Вампиров, как маки, сияли уста,

Как маки кладбища на мраморе плит,

Алели и рдели меж бледных ланит.

И вспухшие губы, пятная любовь,

В лобзаньях по капле вбиравшие кровь,

Змеились улыбкой, дразнили мечты,

Сулили восторг неземной красоты…

Мы ждали. – И миг несказанный настал,

И кто-то, суровый, пред нами предстал,

В венце и порфире, одетый в виссон,

Зловеще-багровым огнем окружен.

И все мы, объятые чувством одним,

Невольно во прахе склонились пред ним.

Но молча и гордо проследовал он

Туда. Где сиял раззолоченный трон.

И арфу он взял, и на арфе играл,

И звуками скорби наполнился зал.

И вздохи той песни росли и росли,

И в царство печали меня унесли!

Он пел о растущих над бездной цветах,

О райских, закрытых навеки, вратах,

И был он прекрасен, и был он велик,

В нем падшего ангела чудился лик.

И дрогнуло сердце отзывной струной,

Далекое вновь пронеслось предо мной,

Как будто, завесу над прошлым моим

Рассек лучезарным мечом серафим.

И вспомнилось время безгрешных годов

Небесных мечтаний, божественных снов,

Унылую жизнь озаривших едва, -

И детскоймолитвы святые слова…

И плакали, тесной сомкнувшись стеной,

В отчаянье общем и в муке одной,

Бесплотные духи и дети земли,

Что крест свой нести до конца не могли.

О, сколько страданий воскресло вокруг!

Расширенных взоров, ломаемых рук…

И крик матерей, и рыдания вдов,

Мольбы и проклятья, и скрежет зубов.

«Все то же; их горем не тронут я!» –

Сказала Инесса, подруга моя.

«Оставим стенанья юдоли земной,

Мы здесь собралися для цели иной». –

И гроздья она обвила вкруг чела,

И кубок янтарным вином налила,

Высоко взметнула бокал золотой

И стала, блистая своей наготой.

И все оживилось и ринулось вдруг,

Сцепился, завился ликующий круг, –

И бубны звучали, и слышался смех

Средь царства печали рожденных утех…

IV.

Я не помню – когда и не знаю – зачем,

Я очнулась в юдоли земной.

И весь мир мне казался безлюден и нем,

Мне, вкусившей от жизни иной.

И опять потянулись бесцветные дни

Лицемерных молитв и труда.

Все – как прежде, но чистые грезы одни

Не вернутся ко мне никогда.

И со смехом теперь я предстану на суд,

И на пытке не выдам сестер.

Пусть терзают и жгут, пусть на площадь ведут,

Я спокойно взойду на костер.

И скажу я: «Знаком ли вам, дети земли,

Наслажденья восторг неземной,

Тех, что крест свой нести до конца не могли

И вкусили от жизни иной?

Вы знавали ль мгновенья бессмертные тех,

Кто – меж скукой земли и грехом –

Дерзновенно и радостно выбрали грех

И пред смертью не плачут о нем? –

Но слыву я примерной и доброй женой,

И не говор мне страшен людской;

Я бледна, я больна от печали одной,

Я томлюсь безысходной тоской.

И спешу я во храм, но, смущенная, там,

Как пред дверью с забытым ключом,

Я не смею и взоры поднять к небесам,

И не в силах просить ни о чем.

Я молитву начну и не кончу ее, –

Струны арфы послышатся мне.

И звучит, и вливается в сердце мое

Чей-то голос в немой тишине.

Чей-то голос звучит, чей-то голос поет

О величье тернистых дорог,

Серых дней и забот, чей безропотный гнет

Пред Всевышним, как подвиг, высок.

Он твердит о ничтожестве бренных утех,

О раскаянье, жгущем сердца.

И дрожу я, и вижу, что страшен мой грех,

Что страданью не будет конца.

И холодные плиты под сумраком ниш

Тайных слез окропляет роса.

О мой Боже! Ты благ, Ты велик, Ты простишь

И над бездной блеснут небеса!

Т. III (1898 - 1900)

В третий том помимо стихотворений входят небольшая драматическая поэма («Он и она. Два слова») и два крупных драматических произведения:

«На пути к Востоку» (Драматическая поэма)

«Вандэлин» (Весенняя сказка)

СТИХОТВОРЕНИЯ

НОВЫЕ ПЕСНИ

* * *

В моем незнанье – так много веры

В расцвет весенний грядущих дней;

Мои надежды, мои химеры

Тем ярче светят, чем мрак темней.

В моем молчанье – так много муки,

Страданий гордых, незримых слез

Ночей бессонных, веков разлуки,

Неразделенных, сожженных грез.

В моем безумье – так много счастья,

Восторгов жадных, могучих сил,

Что сердцу страшен покой бесстрастья,

Как мертвый холод немых могил.

Но щит мне крепкий – в моем незнанье

От страха смерти и бытия,

В моем молчанье – мое призванье,

Мое безумье – любовь моя.

В САРКОФАГЕ

Мне снилось – мы с тобой дремали в саркофаге,

Внимая, как прибой о камни бьет волну.

И наши имена горели в чудной саге

Двумя звездами, слитыми в одну.

Над нами шли века, сменялись поколенья,

Нас вихри замели в горячие пески;

Но наши имена, свободные от тленья,

Звучали в гимнах страсти и тоски.

И мимо смерть прошла. Лишь блеск ее воскрылий

Мы видели сквозь сон, смежив глаза свои.

И наши имена, струя дыханье лилий,

Цвели в преданьях сказочной любви.

Стихотворение представляет собой вариацию

на тему стих. Э.По «Аннабель Ли», (пер.Бальмонта).

Бальмонт, в свою очередь, откликался на него несколько раз:

МОЙ ЗАМОК

Мой светлый замок так велик,

Так недоступен и высок,

Что скоро листья повилик

Ковром заткут его порог.

И своды гулкие паук

Затянет в дым своих тенет,

Где чуждых дней залетный звук

Ответной рифмы не найдет.

Там шум фонтанов мне поет,

Как хорошо в полдневный зной,

Взметая холод вольных вод,

Дробиться радугой цветной.

Мой замок высится в такой

Недостижимой вышине,

Что крики воронов тоской

Не отравили песен мне.

Моя свобода широка,

Мой сон медлителен и тих,

И золотые облака,

Скользя, плывут у ног моих.

СЕРАФИМЫ

Резнею кровавой на время насытясь,

Устали и слуги, и доблестный витязь, -

И входят под своды обители Божьей,

Где теплятся свечи Господних подножий.

И с кроткой улыбкой со стен базилики

Глядят серафимов блаженные лики.

Палач, утомленный уснул на мгновенье,

Подвешенной жертвы растет исступленье.

На дыбе трепещет избитое тело.

Медлительным пыткам не видно предела.

А там, над землею, над тьмою кромешной,

Парят серафимы с улыбкой безгрешной.

В глубоком «in pace"*, без воли и силы

Монахиня бьется о камни могилы.

В холодную яму, где крысы и плесень,

Доносится отзвук божественных песен.

То с гулом органа, в куреньях незримых,

"Осанна! Осанна!» поют серафимы.

* In pace – букв. «в мире» (лат.) -

тюрьма, каменный мешок.

ВОСТОЧНЫЕ ОБЛАКА

Идут, идут небесные верблюды,*

По синеве вздымая дымный прах.

Жемчужин-слез сверкающие груды

Несут они на белых раменах.

В вечерний час, по розовой пустыне,

Бесследный путь оставив за собой,

К надзвездной Мекке, к призрачной Медине

Спешат они, гонимые судьбой.

О, плачьте, плачьте! Счет ведется строго.

Истают дни, как утренний туман, –

Но жемчуг слез в сокровищницу Бога

Перенесет воздушный караван.

* Образ облаков-верблюдов – в стих. Бальмонта

«В синем храме».

Ср. также название сборника Елены Гуро «Небесные верблюжата».

ПРОБУЖДЕННЫЙ ЛЕБЕДЬ

«И дрогнет лебедь пробужденный,

Моя бессмертная душа».

Т. II

Страдала я – и не был ты со мной.

Я плакала – ты был далеко.

Уныл и сер лежал мой путь земной, –

Я изнывала одиноко.

Те дни прошли. Не все мы рождены

Для подвига самозабвенья.

В моей душе такие дышат сны,

Такие блещут откровенья,

Что самый мир, что самый круг земли,

Замкнутый небом, кажется мне тесен,

И нет границ для грез и песен;

Для звуков, тающих вдали.

Страдала я, когда ты был далеко.

Я плакала, что нет тебя со мной.

И в жизни я избрала путь иной,

Чтоб не томиться одиноко.

В иную жизнь, к иному торжеству

Расправил крылья лебедь пробужденный.

Я чувствую! Я мыслю! Я живу!

Я властвую душой непобежденной!

То с бурями, то с лунной тишиной

Безбрежный путь раскинулся широко…

Я не ропщу, что нет тебя со мной,

Не плачу я, что ты далеко.

УТРО НА МОРЕ

Утро спит. Молчит волна

В водном небе тишина,

Средь опаловых полей

Очертанья кораблей

Тонким облаком видны

Из туманной белизны.

И как сон, неясный сон,

Обнял море небосклон.

Сферы влажные стеснил,

Влагой воздух напоил.

Все прозрачней, все белей

Очертанья кораблей.

Вот один, как тень, встает,

С легкой зыбью к небу льнет,

Сонм пловцов так странно тих,

Лики бледные у них.

Кто они? куда плывут?

Где воздушный их приют?

День порвал туман завес –

Дня не любит мир чудес.

В ширь раздался небосвод,

Заалела пена вод,

И виденья-корабли

Смутно канули вдали.

1898, Крым

Ср. стих. Бальмонта «Чары месяца».

ВЕЧЕР В ГОРАХ

За нами месяц, пред нами горы,

Мы слышим море, мы видим лес.

Над нами вечность, где метеоры

Сгорают, вспыхнув во мгле небес.

Темнеет вечер. Мы ждем ночлега.

Мы ищем счастья, но счастья нет.

Слабеют кони, устав от бега.

Бессильны грезы сожженных лет.

Ленивым шагом мы едем кручей.

Над нами гаснут уступы гор.

Мы любим бездну и шум могучий,

Родного моря родной простор.

Уж близко, близко. Уж манит взоры

Огней селенья призывный свет

За нами месяц. Пред нами горы.

Мы ждали счастья, но счастья нет.

1898, Крым

Ср. стих. Бальмонта «Чары месяца»,

«Среди камней».

В БЕЛУЮ НОЧЬ

Все спит иль дремлет в легком полусне.

Но тусклый свет виденье гонит прочь.

Тоска растет и грудь сжимает мне,

И белая меня тревожит ночь.

Смотрю в окно. Унылый, жалкий вид.

Две чахлые березки и забор.

Вдали поля. – Болит душа, болит,

И отдыха напрасно ищет взор.

Но не о том тоскую я теперь,

Что и вдвоем бывала я одна,

Что в мир чудес навек закрыта дверь,

Что жизнь моя пуста и холодна.

Мне тяжело, что близок скучный день,

Что деревцам желтеть не суждено,

Что покосился ветхий мой плетень

И тусклый свет глядит в мое окно.

* * *

Ляг, усни. Забудь о счастии.

Кто безмолвен – тот забыт.

День уходит без участия,

Ночь забвеньем подарит.

Под окном в ночном молчании

Ходит сторож, не стуча.

Жизнь угаснет в ожидании,

Догорит твоя свеча.

Верь, не дремлет Провидение,

Крепко спят твои враги.

За окном, как символ бдения,

Слышны тихие шаги.

Да в груди твоей измученной

Не смолкает мерный стук,

Долей тесною наученный,

Сжатый холодом разлук.

Это – сердце неустанное

Трепет жизни сторожит.

Спи, дитя мое желанное,

Кто безмолвен – тот забыт.

В НАШИ ДНИ

Что за нравы, что за время!

Все лениво тащат бремя,

Не мечтая об ином.

Скучно в их собраньях сонных,

В их забавах обыденных,

В их веселье напускном.

Мы, застыв в желаньях скромных,

Ищем красок полутемных,

Ненавидя мрак и свет.

Нас не манит призрак счастья,

Торжества и самовластья,

В наших снах видений нет.

Все исчезло без возврата.

Где сиявшие когда-то

В ореоле золотом?

Те, что шли к заветной цели,

Что на пытке не бледнели,

Не стонали под кнутом?

Где не знавшие печалей,

В диком блеске вакханалий

Прожигавшие года?

Где вы, люди? – Мимо, мимо!

Все ушло невозвратимо,

Все угасло без следа.

И на радость лицемерам

Жизнь ползет в тумане сером

Безответна и глуха.

Вера спит. Молчит наука.

И царит над нами скука,

Мать порока и греха.

* * *

He сердись на ветер жгучий,

Что средь каменных громад

Он забыл простор могучий

И разносит дым и чад;

Что от выси лучезарной

Он, склонив полет живой,

Дышит тягостью угарной

Раскаленной мостовой.

Взмах один воскрылий сонных —

И открыт забытый след.

Снова листьев благовонных

Потревожит он расцвет.

Заиграется на воле

С белым облаком вдали —

И всколышет в дальнем поле

Позлащенные стебли.

* * *

Восходит месяц златорогий –

И свет холодный, но живой,

Скользит над пыльною дорогой,

Над побелевшею листвой.

Колосья клонятся дремливо

О, сон! – желанный мир пролей,

Слети, как радостное диво,

На ширь взволнованных полей.

Обвей прощеньем и забвеньем

Мои отравленные дни, –

И благодатным дуновеньем

Ресниц воскрылия сомкни.

НАСТУРЦИИ

(песня без слов)

Розоватым пламенем зари

Засветился серебристый вал.

Спишь ли ты, единственный? – Смотри,

Как на море ветер заиграл.

Как цветы настурций, будто сон,

Обвили стеклянный мой балкон,

Чтоб качаться тихо, и висеть,

И сплетаться в огненную сеть.

Я смотрю сквозь зелень их листов

На свободу ветра и волны.

И поется песнь моя без слов,

И роятся сказочные сны.

И мечты нездешней красоты

Обвивают душу, как цветы,

Как цветы из крови и огня,

Как виденья царственного дня.

Образ красных цветов – ср. в стих. Бальмонта

«Красный цвет»

НЕРЕИДА

Ты – пленница жизни, подвластная,

А я – нереида свободная.

До пояса – женщина страстная,

По пояс – дельфина холодная.

Любуясь на шири раздольные

Вздымаю вспененные волны я.

Желанья дразню недовольные,

Даю наслажденья неполные.

И песней моей истомленные

В исканьях забвения нового,

Пловцы погибают влюбленные

На дне океана лилового.

Тебе – упоение страстное,

Мне – холод и влага подводная.

Ты – пленница жизни, подвластная

А я – нереида свободная.

Ср. стих. Бальмонта «Нереида»

АНГЕЛ НОЧИ

Мне не надо наслаждений

Мимолетной суеты.

Я живу среди видений*

Очарованной мечты.

Только ангел темной ночи

Свеет к ложу моему,

Я замру, вперяя очи

В неразгаданную тьму.

И с тоской неутолимой

В полусонной тишине

Кто-то близкий и любимый

Наклоняется ко мне.

Я шепчу ему с тревогой:

Сгинь, ночное колдовство.

Ангел ночи, ангел строгий

Бдит у ложа моего.

Но в смущении бессилья

Чистый ангел мой поник,

И трепещущие крылья

Закрывают бледный лик.

Ср стих. Бальмонта «Печальница»

ЗАКЛИНАНИЕ XIII В.

“Aux ombres de l’enfer je parle sans effroi,*

Je leur imposerai ma volonte pour loi!”

О, яви мне, Господь, милосердие въявь

И от призраков смерти и ларвов избавь,

И сойду я во ад, и сыщу их в огне,

Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

И я ночи скажу, чтобы свет излила.

Солнце, встань! – Будь луна и бела и светла!

Я к исчадиям ада взываю в огне,

Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

Безобразно их тело и дики черты,

Но хочу я, чтоб демоны стали чисты.

К неимущим имен я взываю в огне:

Да смирятся и, падши, поклонятся мне.

Их отверженный вид ужасает меня,

Но я властен вернуть им сияние дня,

Я, сошедший во ад, я, бесстрашный в огне,

Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

* К теням ада я взываю без страха

Я налагаю на них мою волю по закону (фр.).

ЭЛЕГИЯ

Свершится. Замолкнут надежды,

Развеется ужас и страх.

Мои отягченные вежды

Сомкнутся в предсмертных мечтах.

Быть может, в гробу мне приснится –

Кто будет склоняться над ним,

Кто будет рыдать и молиться

Над трупом холодным моим.

Но дух мой дорогою ближней

Поднимется в дальнюю высь,

Где сонмы неведомых жизней

В созвездиях вечных сплелись.

ЖЕЛТЫЙ ИРИС

Как хорош, как пригож мой развесистый сад,

Где узорные сосны недвижно стоят.

Весь пропитан смолой их лесной аромат.

Как хорош, как пригож мой запущенный сад.

Я устала смотреть, как струится поток,

Как глядится в него одинокий цветок,

Желтый венчик его, будто шлем золотой,

Блещет в сумраке грез непокорной мечтой.

Я пошла на лужайку, где ныла пчела,

Где разросся жасмин и сирень отжила,

Где рассыпала жимолость розовый цвет,

Где жужжанье и свет, где молчания нет.

Я бродила в тени, под навесом ветвей,

Где прохлада и тишь, где мечтанье живей,

Где по мшистой траве и бледна и чиста

Белых лилий сплелась молодая чета.

Я искала огня – и наскучил мне зной,

Но томилась душа в полутени больной.

О, как грустно одной в этой чаще глухой,

Где назойлива жизнь и неведом покой.

Я вернулась я вновь в мой заветный приют,

Где сказанья, как волны, плывут и поют,

Где журча по камням, так певуч, так глубок,

О прошедшем звенит говорливый поток.

И дремлю я, и внемлю. И грезится мне

О далеких веках, о забытой стране.

И на тонком стебле тихо клонится вниз

Символ рыцарских дней – благородный ирис.

ВАЛЬС

В сиянии огней

Блестящий длился бал.

Все тише, все нежней

Старинный вальс играл.

В кругу нарядных пар

Плыву я сквозь туман.

Гирляндой нэнюфар

Обвит мой тонкий стан.

Болотная трава

Скрывает мрамор плеч,

Условна и мертва

Моя пустая речь.

Чужой руки едва

Касается рука,

Ответные слова

Звучат издалека.

Этот вальс мне напомнил сгорающий день;*

Золотисто-румяный закат.

На террасе акаций подвижную тень,

Майских девственных роз аромат.

В дымке алой, с весенним цветком на груди,

Я смотрю в беспредельную даль.

«Где ты, радостный мой» – я твержу, – «Погляди

На мою молодую печаль!»

Но была я чиста, и, как снег, холодна,

И свободна, как ветер степной.

Никого не любя, я томилась одна.

Отчего же ты не был со мной?

От пламени огней

Устало никнет взор,

Чело теснит больней

Опаловый убор.

Затоптан мой наряд

В толпе безумных пар.

Увядшие висят

Гирлянды нэнюфар.

В чужой руке мертва

Забытая рука,

Обычные слова

Звучат издалека.

И в пестрой суете

Померк блестящий бал.

О девственной мечте

Старинный вальс рыдал.

Стихотворение представляет собой отклик на стих. Бальмонта

«Зимний ландыш»

Ср. также его стих. *"Минута».

* * *

Далекие звезды, бесстрастные звезды

Грустили на небе горячего Юга.

Наскучили звездам эфирные гнезда,

К свободе они призывали друг друга.

— Дорогу! дорогу! Раздайтесь, светила!

Свободная мимо несется комета,

Огнистую косу она распустила

И мчится, пьянея от счастья и света.

«Свободы!» запели лазурные луны,

На алых планетах зажегся румянец.

От солнц потянулись звенящие струны –

И тихо понесся торжественный танец.

И дрогнули хоры, незримые оку,

Что блещут в пространствах жемчужной росою.

«Свободы, свободы! Умчимся к востоку,

Вослед за кометой с огнистой косою».

Когда же для света и радости вечной,

Исчезла последняя светлая пара,

Послышались вздохи во тьме бесконечной

Земли позабытой тяжелого шара.

— Завет мой – гудел он – нарушил я с ними.

Я скован. Закрылись небесные очи».

И грузно цепями гремя вековыми

Он ринулся в бездну зияющей ночи.

* * *

Отравлена жаркими снами

Аллея, где дышат жасмины,

Там пчелы, виясь над цветами,

Гудят, как струна мандолины.

И белые венчики смяты,

Сгибаясь под гнетом пчелиным,

И млеют, и льют ароматы,

И внемлют лесным мандолинам.

* * *

Я хочу умереть молодой,

Не любя, не грустя ни о ком,

Золотой закатиться звездой,*

Облететь неувядшим цветком.

Я хочу, чтоб на камне моем

Истомленные долгой враждой

Находили блаженство вдвоем,

Я хочу умереть молодой!

Схороните меня в стороне

От докучных и шумных дорог,

Там, где верба склонилась к волне,

Где желтеет некошенный дрок.

Чтобы сонные маки цвели,

Чтобы ветер дышал надо мной

Ароматами дальней земли.

Я хочу умереть молодой!

Не смотрю я на пройденный путь,

На безумье растраченных лет,

Я могу беззаботно уснуть,

Если гимн мой последний допет.

Пусть не меркнет огонь до конца

И останется память о той,

Что для жизни будила сердца.

Я хочу умереть молодой!

* Ср. стих. Бальмонта «Золотая звезда»

ПОД РОПОТ АРФЫ ЗЛАТОСТРУННОЙ

ГИМН РАЗЛУЧЕННЫМ

В огне зари – и ночи лунной

И в тусклом сумраке ненастия,

Под ропот арфы златострунной

Я долго плакала о счастии.

Но скрытых мук все крепли звуки,

В мольбе, к забвенью призывающей.

О, истомленные в разлуке,

Поймите мой напев рыдающий!

Как тяжело мое изгнанье,

Как пуст мой замок заколдованный!

Блажен, кто верит в миг свиданья

Душой, к блаженству уготованной.

Бледнеет день, сгорев напрасно.

О, молодость, мое страдание!

Безумна ты, но ты прекрасна

В самом безумье ожидания.

В немую даль смотрю я жадно;

Колосья нив заглохли в тернии,

И круг земли так безотрадно

Уходит в небеса вечерние.

Плывет туман. Змеятся реки.

Пылится путь, бесследно тающий.

О, разлученные навеки,

Для вас пою мой гимн рыдающий!

Остановись! – Ты быстротечна,

О, жизнь моя, мое страдание!

Блажен, блажен, кто верит вечно,

Пред кем бессильно ожидание.

Но ты далек, мой светлый гений,

Мой луч, мой ясный, мой единственный,

Оставлен храм – и нет курений,

И стынет жертвенник таинственный.

Угас мой день в лиловой дали,

Свернулся мак. Измяты лилии.

О, пойте гимн моей печали,

Вы – изнемогшие в бессилии!

Ср. стих. Бальмонта «Разлученные»

* * *

Белая нимфа – под вербой печальной

Смотрит в заросший кувшинками пруд.

Слышишь? Повеяло музыкой дальной…

Это фиалки цветут.

Вечер подходит. Еще ароматней

Будет дышать молодая трава.

Веришь?... Но трепет молчанья понятней,

Там, где бессильны слова.

* * *

Власти грез отдана,

Затуманена снами,

Жизнь скользит, как волна,

За другими волнами.

Дальний путь одинок.

В океане широком

Я кружусь, как цветок,

Занесенный потоком.

Близко ль берег родной,

Не узнаю вовеки,

В край плыву я иной,

Где сливаются реки.

И зачем одинок

Путь на море широком –

Не ответит цветок,

Занесенный потоком.

* * *

Поля, закатом позлащенные,

Уходят в розовую даль.

В мои мечты неизреченные

Вплелась вечерняя печаль.

Я вижу, там, за гранью радостной,

Где краски дня сбегают прочь,

На вечер ясный, вечер благостный

Глядит тоскующая ночь.

Но в жизни тусклой и незначущей

Бывают царственные сны.

Они к страдающей и плачущей

Слетят с воздушной вышины.

Нашепчут райские сказания

Ветвям акаций и берез

И выпьют в медленном лобзании

Росу невыплаканных слез.

* * *

Горячий день не в силах изнемочь,

Но близится торжественная ночь

И стелет мрак в вечерней тишине.

Люби меня в твоем грядущем сне.

Я верю, есть таинственная связь,

Она из грез бессмертия сплелась,

Сплелась меж нами в огненную нить

Из вечных слов: страдать, жалеть, любить.

Еще не всплыл на небо лунный щит,

Еще за лесом облако горит,*

Но веет ночь. – О, вспомни обо мне!

Люби меня в твоем грядущем сне.

Ср. стих. Бальмонта «Разлученные».

* * *

Светлое царство бессмертной идиллии,

Лавров и мирт зеленеющий лес.

Белые розы и белые лилии

В отблеске алом зажженных небес.

Кто это входит походкой медлительной?

Веспер играет над бледным челом.

Долог и труден был путь утомительный, -

Вспомнишь ли здесь о скитанье былом?

Кто ты, несущий печать откровения,

Близкий и чуждый всегда для меня?

Вечер иль сон? – Или призрак забвения,

Светлая тень отлетевшего дня?

В черной одежде – колючие тернии...

Лик твой измучен и голос твой тих.

Грустно огни отразились вечерние

В мраке очей утомленных твоих.

Странник, останься! Забудь о скитании,

Вечную жажду навет утоли.

Арфы незримой растет трепетание,

Море и небо сомкнулись вдали.

Падают руки в блаженном бессилии,

Сладкое душу томит забытье...

Розы и лилии, – розы и лилии -

Млея, смешали дыханье свое.

ОСЕННИЙ ЗАКАТ

О свет прощальный, о свет прекрасный,

Зажженный в высях пустыни снежной,

Ты греешь душу мечтой напрасной,

Тоской тревожной, печалью нежной.

Тобой цветятся поля эфира,

Где пышут маки небесных кущей.

В тебе слиянье огня и мира,

В тебе молчанье зимы грядущей.

Вверяясь ночи, ты тихо дремлешь

В тумане алом, в дали неясной.

Молитвам детским устало внемлешь,

О свет прощальный, о свет прекрасный!

Ср. стих. Бальмонта«Я вольный ветер...»

ЦВЕТЫ БЕССМЕРТИЯ

В бессмертном царстве красоты,

Где вечно дышит утро раннее,

Взрастают белые цветы, –

Их нет прекрасней и желаннее.

Два грифа клад свой сторожат,

Как древо жизни и познания.

И недоступен тайный сад,

И позабыты заклинания.

Но чьи мечты – как снег чисты,

Тот переступит круг таинственный.

Там буду я. Там будешь ты,

О, мой любимый, мой единственный!

Тебе, отмеченный судьбой,

Цветы, бессмертием взращенные.

И грифы лягут пред тобой,

У ног твоих, порабощенные.

III

ПОД НЕБОМ РОДИНЫ

МЕТЕЛЬ

Расстилает метель

Снеговую постель

Серебристая кружится мгла.

Я стою у окна,

Я больна, я одна

И на сердце тоска налегла.

Сколько звуков родных,

Голосов неземных,

Зимний ветер клубит в вышине.

Я внимаю, – и вот,

Колокольчик поет.

То не милый ли мчится ко мне?

Я бегу на крыльцо.

Ветер бьет мне в лицо.

Ветер вздох мой поймал и унес:

«Милый друг мой, скорей

Сердцем сердце согрей,

Дай отраду утраченных слез!

Не смотри, что измят

Мой венчальный наряд,

Что от мук побледнели уста.

Милый друг мой, скорей

Сердцем сердце согрей, –

И воскреснет моя красота»

Жду я. Тихо вдали.

Смолкли звуки земли.

Друг далеко, – забыл обо мне.

Только ветер не спит.

И гудит и твердит

О свиданье в иной стороне.

Стихотворение повторяет размер стих. Бальмонта

»«Крымская картинка»,

Ср. его же стих. «Разлученные».

ДУРМАН

Тише, бор. Усни, земля,

Спите, чистые поля.

Буйный ветр, приляг к земле.

Скройтесь, горы, в синей мгле.

Отгорел усталый день,

По долам густеет тень.

Почернел, как уголь, лес,

Ждет полуночных чудес.

Месяц вздул кровавый рог.

На распутье трех дорог,

Вещим светом осиян,

Распускается дурман.

Он, как ландыш над водой,

Белой светится звездой.

В лепестках, где зреет яд,

Семена его блестят.

Вихрь степной рассеет их

Меж цветов и трав степных,

По деревьям, по кустам,

Разметает тут и там.

И на крылья вольных птиц,

И на шелк густых ресниц

Бросит легкое зерно;

Пышный цвет дает оно.

Над равнинами плывет

Ядовитый пар болот.

Чуть белеет сквозь туман

Расцветающий дурман.

От дурмана три пути:

Вправо ль жребий твой идти –

В злой разлуке смерть найдешь;

Влево – милую убьешь.

Если прямо ляжет путь, –

Вихрь твою иссушит грудь,

И горя меж двух огней,

Ты погибнешь вместе с ней.

Бедный друг мой, не грусти,

Не кляни, забудь, прости!

Наша радость отжита,

День угас – и я не та.

Как тростник, поник мой стан,*

Пред очами всплыл туман.

Вихрь степной меня сломил,

В сердце семя заронил.

И растет, растет оно,

Придорожное зерно;

Вспоен кровью жгучих ран,

Распускается дурман.

*Ср. стих. Бальмонта «Печальница";

«Белладонна».

ЛЕГЕНДЫ И ФАНТАЗИИ

СВЯТОЧНАЯ СКАЗКА

Алеет морозный туман.

Поля снеговые безмолвны.

И ветра полуночных стран

Струятся холодные волны.

Хрустальная башня блестит

Вознесшись над снежной пустыней.

На кровле – серебряный щит,

На окнах – сверкающий иней.

Там в шубках из белой парчи

Гадают царевны-снегурки,

Льют воду с топленой свечи,

Играют то в прятки, то в жмурки.

Их дедушка грозен теперь,

Не выйдет взглянуть на царевен;

Замкнул он скрипучую дверь,

Сидит неприступен и гневен.

Пред ним, на колени упав,

В веночке из почек березы,

В одежде из листьев и трав,

Красавица молит сквозь слезы:

«Пусти меня, грозный, пусти!

Я выйду в широкое поле,

Фиалок нарву по пути

Наслушаюсь песен о воле».

«Вот, глупая! – молвил Мороз:

Там вьюга, не знаешь ли, что ли?

Сугробами ветер занес

И поле, и песни о воле».

«Я с вьюгою справлюсь сама,

Лишь выглянуть дай мне в оконце,

И спрячется в землю зима,

И реки оттают на солнце».

Мороз так и обмер: «Посмей!

А выглянешь если без спросу,

Я мигом отрежу, ей-ей,

Твою золотистую косу!..

И с плачем запела Весна,

Разлилась серебряным звоном,

О неге весеннего сна,

О рощах, о луге зеленом.

О солнце, о плеске весла

По глади прозрачной и синей…

И вьюга ту песнь понесла

Далеко над снежной пустыней.

Ср. стих. Бальмонта«Веселая затворница».

РОДОПИС

Там далеко-далеко, где навис очарованный лес,

Где купается розовый лотос в отраженной лазури небес,

Есть преданье о нежной Родопис, приходившей тревожить волну,

Погружать истомленное тело в голубую, как день, глубину.

И орел, пресышенный звездами, совершая заоблачный путь,

Загляделся на кудри Родопис, на ее лебединую грудь,

И сандалию с ножки чудесной отыскав меж прибрежных камней,

Близ Мемфиса, в сады фараона полетел он с добычей своей.

Под ветвями кокосовой пальмы раззолоченный высился трон,

Где свой суд прел толпой раболепной самовластно вершил фараон.

И орел над престолом владыки на минуту помедлил, паря,

И бесценную, легкую ношу уронил на колени царя…

И царицею стала Родопис, и любима была – потому,

Что такой обольстительной ножки не приснилось еще никому…

Это было на радостном Юге в очарованном мире чудес,

Где купается розовый лотос в синеве отраженных небес.

Каждый вечер, на закате

Солнца гневного пустыни

Оживает и витает

Призрак, видимый доныне.

Призрак Южной Пирамиды,

Дух тревожный, дух опасный,

Вьется с вихрями пустыни

В виде женщины прекрасной.

Это – царственной Родопис

Вьется призрак возмущенный,

Не смирившейся пред смертью,

Не простившей, не прощенной.

Скучно женщине прекрасной,

Полной чарами былого

Спать в холодном саркофаге

Из базальта голубого.

Ведь ее души могучей,

Жажды счастья и познанья

Не сломили б десять жизней,

Не пресытили б желанья.

И душа ее мятется

Над пустынею безгласной

В виде женщины забытой,

Возмущенной и прекрасной.

ЭНИС-ЭЛЬ-ДЖЕЛЛИС

В узорчатой башне ютился гарем

Владыки восточной страны,

Где пленницы жили не зная, зачем,

Томились и ждали весны.

Уж солнце склонялось к жемчужной волне,

Повеяло ветром и сном.

Неведомый рыцарь на белом коне

Подъехал и – стал под окном.

Он видел, как птицы, коснувшись окна,

Кружились и прядали вниз.

Он видел – в гареме всех краше одна,

Рабыня Энис-эль-Джеллис.

Уста молодые алели у ней,

Как розы полуденных стран.

Воздушней казался вечерних теней

Ее обольстительный стан.

На солнце пушистые косы вились,

Как два золотые ручья.

И рыцарь воскликнул: «Энис-эль-Джеллис,

Ты будешь моя – иль ничья».

И солнце в ночные чертоги свои

По красным сошло облакам.

Да славится имя бессмертных в любви, –

Оно передастся векам.

Разрушена башня. На темной скале

Безмолвный стоит кипарис.

Убитая, дремлет в холодной земле

Рабыня Энис-эль-Джеллис.

ШМЕЛЬ

O Belzebub! O roi de mouches qui bourdonnent*

Из старого заклинания

О, Вельзевул, о царь жужжащих мух,

От звонких чар меня освободи!

Сегодня днем тебе подвластный дух

Звенящий яд разлил в моей груди.

С утра, весь день, какой-то красный шмель

Гудел и ныл, и вился вкруг меня.

В высокий зал и в теплую постель

Он плыл за мной, назойливо звеня.

Я вышла в сад, где желтых георгин

Разросся куст и лилии цвели.

Он надо мной, сверкая как рубин,

Висел недвижно в солнечной пыли.

Я сорвала немую иммортель

И подошла к колодцу. Парил зной.

За мной следил докучный, звонкий шмель,

Сверлил мой ум серебряной струной.

И под жужжанье тонких, жгучих нот

Я заглянула вглубь. О, жизнь моя!

О, чистый снег нетронутых высот, –

Чтo видела, чтo угадала я!

Проклятый шмель, кровавое зерно

Всех мук земных, отчаянье и зло,

Ты мне открыл таинственное дно,

Где разум мой безумье погребло!..

И целый день ждала я, целый день,

Что мрак ночной рассеет чары дня.

Но мрак растет. За тенью реет тень;

А звонкий шмель преследует меня.

Я чуть дышу заклятия без слов.

Но близок он – и бешенством налит,

Летит ко мне в мой розовый альков,

И тонким гулом сердце леденит.

В глазах темно. Дыханье тяжелей.

Он не дрожит пред знаменьем креста.

Как страшный дух оставленных полей,

Раздутый ларв, он жжет мои уста.

Но с ужасом безумья и тоской

Нежданно в грудь ворвался алый звон,

Как запах роз, как царственный покой,

Как светлых мух лучистый легион.

О, Вельзевул, о царь жужжащих пчел,

От звонких чар освободи меня!

Пурпурный цвет раскрылся и отцвел,

И пышный плод созрел под зноем дня.

* О, Вельзевул! О царь жужжащих мух! (франц.)

В ЧАС ПОЛУДЕННЫЙ

И был искушен Адам в час полуденный,

когда уходят ангелы

поклоняться перед престолом Божиим.

(из Апокалипсиса Моисея)

Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.

Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,

Отвращают очи праведных от преддверья рая.

У окна одна сидела я, голову понуря

С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря

В красной дымке солнце плавало огненной луною

Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за мною.

Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на дорогу,

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу

В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,

Потешаемся над истиной и над светлым раем.

Полосой ложится серою скучная дорога,

Но по ней чудес несказанных покажу я много».

И повел меня неведомый по дороге в поле.

Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.

Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.

Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.

Без конца змеится-тянется пленных вереница,

class="book">Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.

Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,

Ждут жрецы неумолимые, лютые как боги.

Пляски жриц, их беснования, сладость их напева

И колосса раскаленного пламенное чрево.

«Хочешь быть, – шепнул неведомый жрицею Ваала,

Славить идола гудением арфы и кимвала,

Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,

Услаждаться теплой кровию и предсмертным стоном?»

«Прочь, исчадья, прочь, хулители!» я сказала строго, –

Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».

Вмиг исчезло наваждение. Только черной тучей

Закружился вещих воронов легион летучий.

Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,

В этот час бесовским воинствам власть дана такая,

Что трепещут души праведных у преддверья рая!

САЛАМАНДРЫ

Тишина. Безмолвен вечер длинный,

Но живит камин своим теплом,

За стеною вальс поет старинный,

Тихий вальс, грустящий о былом.

Предо мной на камнях раскаленных

Саламандр кружится легкий рой.

Дышит жизнь в движеньях исступленных,

Скрыта смерть их бешеной игрой.

Все они в одеждах ярко-красных

И копьем качают золотым,

Слышен хор их шепотов неясных,

Внятна песнь, беззвучная, как дым: –

«Мы – саламандры, блеск огня,

Мы – дети призрачного дня,

Огонь – бессмертный наш родник,

Мы светим век, живем лишь миг.

Во тьме горит наш блеск живой,

Мы вьемся в пляске круговой,

Мы греем ночь, мы сеем свет,

Мы сеем свет, где солнца нет.

Красив и страшен наш приют,

Где травы алые цветут,

Где вихрь горячий тонко свит,

Где пламя синее висит,

Где вдруг внезапный метеор

Взметнет сверкающий узор

И желтых искр пурпурный ход

Завьет в бесшумный хоровод.

Мы – саламандры, блеск огня,

Мы – дети призрачного дня.

Смеясь, кружась, наш легкий хор

Ведет неслышный разговор.

Мы в черных угольях дрожим,

Тепло и жизнь оставим им.

Мы – отблеск реющих комет,

Где мы – там свет, там ночи нет.

Мы на мгновенье созданы,

Чтоб вызвать гаснущие сны,

Чтоб камни мертвые согреть,

Плясать, сверкать – и умереть».

В ЛУЧАХ ВОСТОЧНЫХ ЗВЕЗД

* * *

Я хочу быть любимой тобой

Не для знойного, сладкого сна,

Но чтоб связаны вечной судьбой

Были наши навек имена.

Этот мир так отравлен людьми.

Эта жизнь так скучна и темна.

О, пойми, – о, пойми, – о, пойми!

В целом свете всегда я одна.

Я не знаю, где правда, где ложь,

Я затеряна в мертвой глуши.

Что мне жизнь, если ты оттолкнешь

Этот крик наболевшей души?

Пусть другие бросают цветы

И мешают их с прахом земным.

Но не ты – но не ты – но не ты!

О, властитель над сердцем моим.

И навеки я буду твоей,

Буду кроткой, покорной рабой,

Без упреков, без слез, без затей.

Я хочу быть любимой тобой.

* * *

О божество мое с восточными очами,

Мой деспот, мой палач, взгляни, как я слаба!

Ты видишь – я горжусь позорными цепями,

Безвольная и жалкая раба.

Бледнея, как цветок, склонившийся над бездной,

Колеблясь, как тростник над омутом реки,

Больная дремлет мысль, покинув мир надзвездный,

В предчувствии страданья и тоски.

Бегут часы, бегут. И борются над нами,

И вьются, и скользят без шума и следа, –

О божество мое с восточными очами, –

Два призрака: Навек и Никогда.

* * *

Нет, не совсем несчастна я, – о нет!

За все, за все, – за гордость обладанья

Венцом из ярких звезд, – за целый свет

Не отдала бы я мои страданья.

Нет, не совсем несчастна я, поверь:

Лишь захочу – и рушатся преграды,

И в странный мир мучительной отрады

Откроется таинственная дверь.

Пусть я томлюсь и плачу от томленья,

Пусть я больна от страсти и любви,

Но ты меня несчастной не зови,

Я счастлива в безумии забвенья!

Не вечен день; я не всегда одна.

Оно блеснет, желанное мгновенье,

Блаженная настанет тишина, –

И будет мрак. И будет царство сна.

И вот, клубясь, задвигаются тени…

То будет ли в мечтаньях иль во сне,

Но ты придешь, но ты придешь ко мне,

Чтоб целовать мои колени,

Чтоб замирать в блаженной тишине.

О, пусть несет мне грустный час рассвета

Все униженья мстительного дня.

Пусть ни единый луч привета

В твоих очах не вспыхнет для меня. –

Воскреснет мир колеблющихся теней,

И призрак твой из сонма привидений

Я вызову, тоскуя и любя,

Чтоб выпить чашу горьких наслаждений

Вдвоем с тобой, далеко от тебя.

Ср. стих. Бальмонта «Из-за дальних морей...»

* * *

Зимнее солнце свершило серебряный путь.

Счастлив – кто может на милой груди отдохнуть.

Звезды по снегу рассыпали свет голубой.

Счастлив – кто будет с тобой.

Месяц, бледнея, ревниво взглянул и угас.

Счастлив – кто дремлет под взором властительных глаз.

Если томиться я буду и плакать во сне,

Вспомнишь ли ты обо мне?

Полночь безмолвна, и Млечный раскинулся Путь.

Счастлив – кто может в любимые очи взглянуть,

Глубже взглянуть, и отдаться их властной судьбе.

Счастлив – кто близок тебе.

Отклик на стих. Бальмонта «Мертвые корабли».

* * *

Не мучь меня, когда, во тьме рожденный,

Восходит день в сиянии весны,

Когда шуршат в листве непробужденной

Предутренние сны.

Не мучь меня, когда молчат надежды

И для борьбы нет сил в моей груди,

И я твержу, смежив в томленье вежды:

Приди, приди, приди!

Не мучь меня, когда лазурь темнеет,

Леса шумят – и близится гроза;

Когда упасть с моих ресниц не смеет

И очи жжет слеза.

Когда я жду в безрадостном раздумье,

Кляну тебя – и призываю вновь.

Не мучь меня, когда я вся – безумье,

Когда я вся – любовь.

* * *

Я люблю тебя, как море любит солнечный восход,

Как нарцисс, к воде склоненный,

– блеск и холод сонных вод.

Я люблю тебя, как звезды любят месяц золотой,

Как поэт – свое созданье, вознесенное мечтой,

Я люблю тебя, как пламя – однодневки мотыльки,

От любви изнемогая, изнывая от тоски.

Я люблю тебя, как любит звонкий ветер камыши,

Я люблю тебя всей волей, всеми струнами души.

Я люблю тебя как любят неразгаданные сны:

Больше солнца, больше счастья, больше жизни и весны.

Ср. стих. Бальмонта «Страна неволи»,

ОН И ОНА

(ДВА СЛОВА)

Драматическая поэма

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ОН

ОНА

СТАРЫЙ МИННЕЗИНГЕР

МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР

Терраса перед замком, усыпанная желтыми осенними листьями. Вокруг вековые дубы. Вдали горы, озаренные багровым сиянием заката. ОНА сидит на ступени. ОН стоит выше, на краю террасы, и глядит на НЕЕ.

ОН

Моя прелестная жена,

Вы так печальны, так уныла,

Как дух, не ведающий сна,

Встающий в полночь из могилы.

Умолк певцов весенних хор,

Цветы июльские завяли,

Но осень сладко нежит взор

Улыбкой, полною печали.

Под вами – золотой ковер,

Пред вами – огненные дали,

А вы – бледны, и цвет ланит

О муках скрытых говорит.

ОНА

Сегодня видела я сон,

И душу мне наполнил он

Неизъяснимою тоской;

Мне снова снился тот покой.

Мне снилось, будто ночью я

Иду, дыханье затая,

Вдоль гулких стен и меж колонн,

Где каждый шаг мой повторен.

В портретном зале тишина.

Камин погас – и я одна.

И вот, разлился бледный свет

И, вижу я, скользит из рам

Толпа в одеждах прошлых лет

Прекрасных рыцарей и дам.

И, темной двигаясь стеной,

Они склонились предо мной.

ОН

Пред вами?

ОНА

Да. И все они

Меня молили: «Не вини,

Прости! Все движется судьбой.

Страданья кончены, – взгляни,

Преступник плачет пред тобой –

И кто-то близкий и родной

Упал и плакал предо мной.

«Здесь все понятней, все ясней –

Он говорил, – тебе я дал

Лишь горечь одиноких дней,

Тоску среди пустынных зал.

Но я любил тебя! О, да!

В с е г д а любил!»… И сонм теней

Беззвучно повторил «в с е г д а».

ОН

Так предков доблестные тени

Вас умоляли? – Странный сон!

Но кто ж виновный? – Кто был он,

Смиренно павший на колени,

Вам не открыл ваш странный сон?

ОНА

Был темен наш старинный зал,

И глаз преступник не поднял,

Не отнял рук от головы.

Но трепет сердца мне сказал,

Что этот призрак… были вы.

ОН

О, я – конечно! Кто же боле

Воспламенит ваш чистый сон?

Любовь – ваш догмат, ваш закон.

Вы – верная жена, доколе

Весенней ночью у окон

Не дрогнет цитры нежный звон.

Когда мы любим поневоле –

На помощь нам приходит сон.

ОНА

Опять укор, опять тоска!

И недоверие все то же.

Пусть прав мой сон, – любовь близка, -

Но жалость мне была б дороже.

ОН

Я с состраданьем незнаком;

Потерян путь к былому раю.

Я вас открыто презираю,

Вы ненавидите тайком.

ОНА

Я ненавижу вас?

ОН

Довольно.

Слова бессильны. Свет угас.

Что было скорбно, было больно,

Теперь уж не встревожит вас.

К чему? – Из всех речей былого,

Как вековечная вражда,

Стеной из камня гробового

Одно меж нами встало слово,

И это слово – «н и к о г д а».

Забудьте вздорное виденье, –

С безумьем ваш граничит сон…

Откуда слышится мне пенье

Двух голосов и струнный звон? –

Развеселитесь на мгновенье,

Вот миннезингеры идут, –

Они вам песнь любви споют.

Подходят два миннезингера – с арфой и лютней. После низкого поклона, старший, аккомпанирующий на арфе, становится немного поодаль, молодой выступает вперед и начинает песнь.

МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР

Граф Бертран в чужие страны

Путь направил на войну.

Паж графини Сильвианы

Вяжет лестницу к окну.

Бьется граф, как лев в пустыне,

Три пробоины в щите.

Паж сидит у ног графини

И поет о красоте.

И направо, и налево

Рубит смело графский меч.

После нежного припева

О любви ведется речь.

На войне грохочет звонко

И трубит победный рог.

Спит графиня сном ребенка,

Дремлет паж у милых ног.

Но во славу Сильвианы

Граф устал рубить и сечь;

На груди зияют раны,

Притуплен отцовский меч.

Тих и мрачен замок темный,

В спальне светится огонь.

Въехал граф на мост подъемный,

Тяжело ступает конь.

И предчувствием встревожен,

Скрыв плащом лицо свое,

Граф Бертран из тесных ножен

Выдвигает лезвие…

ОН

Постой! Зачем же в песне этой

Вы изменили имена?

СТАРЫЙ МИННЕЗИНГЕР (с усмешкой)

Но, господин, ведь неодетой

Лишь ходит истина одна.

МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР (лукаво)

Так песня будет недопетой?

ОН

Ступай! Я знаю песнь твою

И сам конец ее спою.

(Миннезингеры поспешно уходят. ОН приближается к НЕЙ)

Молчать и прятаться – напрасно,

Пронзает всюду наглый взор;

Любой мальчишка ежечасно

Нам может спеть про наш позор.

Исход – один.

ОНА

О, я готова

От этих мук, от этой лжи

Уйти навеки. Но скажи

Одно лишь слово, только слово!

И ты увидишь… Я тверда…

Я плакать и молить не буду…

Мне сон открыл… Я верю чуду…

Одно лишь слово!

ОН

Н и к о г д а!

(Закалывает ее).

ОНА (падая)

Жизнь кончена… Какое счастье!

О, сколько скорбного участья

В твоих очах!.. Как ты мне мил!..

Откуда этот вихрь несется? –

Он дышит холодом могил…

И сердце замерло, не бьется…

И нет ни страха, ни стыда…

Теперь все ясно, все понятно, -

Ты говоришь, – я слышу внятно, -

Что ты… любил меня… в с е г д а!...

(Умирает)

1899

НА ПУТИ К ВОСТОКУ

(Драматическая поэма)

Несмотря на кажущуюся удаленность от реальной действительности, драмы Лохвицкой в значительной мере построены на автобиографическом материале. Так, в первой из них, «На пути к Востоку», легко угадываются реальные факты: история знакомства поэтессы с Бальмонтом, женитьба поэта на дочери богатого купца, Екатерине Алексеевне Андреевой, и отъезд супружеской четы за границу.

Бальмонт весьма реалистично изображен в образе греческого юноши Гиацинта – несмотря на свое увлечение поэтом, Лохвицкая зорко подмечает и довольно язвительно высвечивает изъяны его характера, которым суждено было в полной мере развиться в будущем: его эгоцентризм, неврастеничность, манеры капризного ребенка, а также неспособность сделать выбор между любящими его женщинами.

Не менее реален образ невесты Гиацинта – гречанки Комос, сохранены портретные черты Андреевой: как и героиня драмы, она была высока ростом, смугла и черноглаза, – муж называл ее «черноглазой ланью». На этом, правда, сходство кончается – в отличие от неотесанной простолюдинки Комос, Екатерина Алексеевна была человеком образованным и культурным.

Поклонникам Бальмонта, вероятно, может показаться несправедливым и обидным как само изображение поэта и его жены, так и трактовка их отношений (сами они всячески подчеркивали, что никакого расчета в их браке не было). Но, – уважаемый читатель! – если Вам кто-то расскажет, что неимущий поэт женился на одной из первых московских невест, засидевшейся в девках до 28 лет и, к тому же, на полголовы выше его – неужели у Вас не мелькнет хотя бы тень подозрения, что здесь дело не только и не столько в любви «Ромео и Джульетты» (как пишет Андреева), а в чем-то более земном? Может быть, конечно, время покажет, что такое суждение было ошибкой... Что же касается версии Лохвицкой, то она лишь подтверждает ее собственные слова о том, что она «женщина – и только», и ясно показывает, что ею двигало горькое чувство ревности.

Но, если она в чем-то и повинна, то ее наказание было в ней самой: в первой своей драме она еще надеется справиться с «искушением», драма заканчивается посрамлением мелкодушных Гиацинта и Комос и, вроде бы, победой мудрой Балькис, разобравшейся в своих чувствах, но в дальнейшем, от стихотворения к стихотворению, от драмы к драме все яснее будет проявляться неспособность ее героев противостать «злым чарам», и в последующих произведениях уже не будет места осуждению даже неблаговидных поступков как героя, так и героини, в душах которых все-таки светится «бессмертная любовь».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

БАЛЬКИС* – царица Юга.

ИФРИТ – гений света.

ИВЛИС – гений возмутитель.

ГИАЦИНТ – греческий юноша.

СТАРЫЙ ГРЕК

МОЛОДОЙ ГРЕК

КОМОС – невеста Гиацинта.

АЛАВИ – старая кормилица.

ГАМИЭЛЬ – молодой невольник.

НАЧАЛЬНИК КАРАВАНА

ВОИН

1-Й МУДРЕЦ

2-Й МУДРЕЦ

3-Й МУДРЕЦ

Жрецы, стража, невольники, невольницы

* В написании имен: «Балькис», «Саломон» сохранена авторская орфография.

ДЕЙСТВИЕ I

Оазис в пустыне. Скала, ручей, пальмы. Вдали виден клочок моря. Последние лучи заката.

ГИАЦИНТ, СТАРЫЙ ГРЕК, МОЛОДОЙ ГРЕК

Входят вместе. Гиацинт опирается на руку старика.

ГИАЦИНТ:

Я изнемог.

СТАРЫЙ ГРЕК:

Смелее, Гиацинт.

Приляг сюда, на этот камень мшистый

И отдохни в прохладной тишине.

А мы пока взберемся на утес

И будем ждать, когда пошлют нам боги

Спасительный корабль.

ГИАЦИНТ:

Я изнемог!

Я от потери крови обессилел,

Я падаю!

СТАРЫЙ ГРЕК:

Мужайся, Гиацинт.

МОЛОДОЙ ГРЕК:

Пойдем, старик. В туманной полосе,

Сливающей морскую даль с небесной,

Я, кажется, заметил белый парус.

Он вынырнул, как чайка, из волны.

СТАРЫЙ ГРЕК:

Быть может, это – облако, иль пена?

МОЛОДОЙ ГРЕК:

Нет, нет! Спешим взобраться на утес.

Там яркий плащ мы к дереву привяжем.

Скорей, скорей!

СТАРЫЙ ГРЕК:

Мужайся, Гиацинт.

(Уходит)

ГИАЦИНТ (один):

Они ушли, и я один в пустыне…

Колышутся вокруг меня цветы…

Их аромат пьянит и усыпляет,

И с музыкой вторгается мне в душу

Предчувствием таинственного сна.

(Засыпает).

(Ифрит появряется на скале. Он в лазурной одежде, с золотым копьем).

ИФРИТ:

Сюда придти должна царица Юга,

Премудрая Балькис. Я ей светил

Моим копьем во тьме ночей безлунных

И вел ее усталый караван.

А вечером я облаком жемчужным

Скользил пред ней по зареву небес,

Невидимый, не разлучался с нею,

Как повелел великий Саломон.

Он мне сказал: «Спеши на юг далекий,

Где зыблются горячие пески.

Там, вижу я, пятнистой вереницей

Качаясь мирно, движутся верблюды:

То – южная ко мне идет царица,

Моя любовь, прекрасная Балькис.

Лети, Ифрит, лети, мой светлый гений,

Веди ее ко мне прямым путем,

Не покидай в опасных переправах,

Блюди над ней всечасно, днем и ночью,

И сон храни возлюбленной моей».

И вот минуло время испытанья;

В последний раз пристанет караван,

В последний раз здесь отдохнут верблюды.

Близка, близка божественная цель.

Тяжел и труден путь ее тернистый,

Но он ее к блаженству приведет.

ИВЛИС (неожиданно выступая из чащи пальм):

К блаженству ли, страданью ли, не знаю,

Но думаю, что мудрую Балькис

Возлюбленный еще не скоро узрит,

Не скоро, нет, вернее – никогда.

ИФРИТ:

Кто ж помешает этому? Не ты ли,

Коварный дух, отверженный Ивлис?

Ответствуй!

ИВЛИС:

Я! Я мщу людскому роду,

Всем этим бедным призракам земли.

И прав мой гнев: ты знаешь, о Ифрит,

Что в первый день от сотворенья мира –

Из пламени тончайшего огня

Бог создал нас, – бесплотных и бессмертных,

И лишь потом из слепка красной глины

Был сотворен ничтожный человек.

И повелел собраться Вседержитель

Всем гениям, воздушно-лучезарным,

Всем ангелам, безгрешным и святым,

И рек созданьям, сотканным из света:

«Вот человек, – простритесь перед ним!»

И гении простерлись все послушно

И поклонились ангелы ему,

Но не было Ивлиса между ними,

Один Ивлис стоял с челом поднятым,

Один из всех осмелился сказать:

«Нет, Господи, не поклонюсь вовеки

Комку земной презренной, жалкой персти

Я – созданный из тонкого огня!»

ИФРИТ:

Ты был неправ; мы кланялись не плоти,

Не оболочке тленной человека,

Но вечному божественному духу,

Что благостно вдохнул в него Господь.

ИВЛИС:

За то и был я проклят между всеми.

Но внял моим молениям Творец,

И полное возмездие мне будет

Лишь в страшный день последнего суда.

С тех пор меж мной и семенем Адама

Идет незримо вечная вражда.

Пренебрегая слабыми душой,

Я избираю сильных и великих,

Отмеченных божественным перстом,

Влеку их к бездне, скрытой за цветами,

За сладостью запретного плода,

И радуюсь. – Пусть видит Вседержитель,

Перед каким ничтожеством земным

Он повелел смиренно преклониться

Нам, духам чистым, созданным из света,

Из пламени тончайшего огня.

ИФРИТ:

Будь дважды проклят гений-возмутитель,

Ты, сеющий страдание и зло!

Уйди, исчезни! Слышу я вдали

Поют, звенят серебряные звуки,

То близится сюда царица Юга,

Спешит вздохнуть усталый караван.

ИВЛИС:

И отдых будет сладок, о, так сладок,

Что, может быть, премудрая Балькис

Забудет здесь и радостную цель,

И блеск, и трон, и славу Саломона.

ИФРИТ:

Не верю, нет! В душе ее живой,

Подобно чистой лилии Сарона,

Тянущейся к божественным лучам,

Стремящейся. Как голубь, в высь лазури,

Не погасить небесного огня.

ИВЛИС:

Иль ты забыл? – Не я ли затемнил

Ее сознанье верованьем ложным;

Премудрая не ведает Творца,

Единого Создателя вселенной,

И молится Его творенью – солнцу,

Источнику сиянья и тепла.

Давно, давно за нею я следил,

Я был ее сопутник неразлучный,

Всегда, везде, повсюду, неизменно,

И путь ее тяжелый оживлял.

Я вслед за ней то гнался черной тучей,

То ураганом грозным налетал,

То, свив песок гигантскими столбами,

Свистящий смерч вздымал до облаков.

Но тщетно я страшил царицу Юга;

Не замечая ужасов пути,

Под мерный шаг на корабле пустыни

И медленно, но твердо и упорно,

Стремился вдаль усталый караван.

И вот, тогда поглубже заглянув

В бесстрашную и девственную душу,

Я стал дразнить желания царицы

Игрой неверной солнечных лучей.

Я ткал пред ней цветущие долины,

Пурпурные от блеска алых роз,

Свивал ей горы в лозах виноградных,

Ломавшихся под тяжестью кистей,

Манил ее прохладой темной рощи,

Бросающей таинственную тень,

И зноем дня измученное тело

Прельщал волнами призрачной реки.

Но к сладостно-пленительным обманам

Она была бесстрастно-холодна.

Над ней иные реяли виденья,

Нездешние над ней витали сны.

И медленно, но твердо и упорно

Стремился вдаль усталый караван.

И в бешенстве хотел я отступить.

Но, пролетая с бурею над морем,

Заметил я обломки корабля

И увидал на мачте уцелевшей

Трех человек. Два первые из них

Ничем мой взор к себе не приковали.

Но юноша с кудрями золотыми,

Обрызганный морской жемчужной пеной,

Измученный, усталый и больной,

Был так хорош, так женственно прекрасен,

Что я, заранее празднуя победу,

Велел волнам примчать его сюда.

ИФРИТ:

Он здесь?

ИВЛИС:

Вот он лежит перед тобой.

ИФРИТ:

Как он хорош! О боже, все погибло!

Но нет, я спрячу, унесу его,

Иль обращу в цветок, в растенье, в камень…

Сюда, ко мне! Подвластные мне духи!

Слетайтесь все!

(Слышен шум крыльев).

ИВЛИС:

Молчи! Не заклинай.

По власти высшей, данной мне судьбою,

Я искушал мудрейшую из жен.

Теперь в последний раз, клянусь, в последний,

Как жгучую, сладчайшую приманку,

Я юношу с кудрями золотыми,

Прекрасного, ей бросил на пути.

Не велика была б ее заслуга

Соблазнами слабейших пренебречь,

Но пусть теперь останется бесстрастной –

И я, я первый преклонюсь пред ней.

ИФРИТ:

Да будет так. Но стану я на страже;

Невидимый, я все же буду с ней.

Я огражду ее.

ИВЛИС:

И ты увидишь,

В какое море зла, страданья, страсти

Повергну я премудрую Балькис.

(Исчезают оба).

(Приближается караван. Царица сходит с верблюда. За нею следует начальник каравана).

БАЛЬКИС:

Разбейте здесь походные шатры.

Я здесь хочу расстаться до рассвета,

Дождаться блеска утренней звезды.

Но для меня ковров не расстилайте;

Пусть белая верблюдица моя

Оседланной пробудет эту ночь.

Я возвращусь под сень узорных тканей,

На мягкий одр меж двух ее горбов,

И там усну. Когда же в путь далекий

Потянется с рассветом караван,

Чтоб ни трезвон бубенчиков певучий,

Ни крик погонщиков, ни спор рабынь

Не разбудили сон мой легкокрылый.

Я спать хочу спокойно, как дитя,

Под мерный шаг на корабле пустыни

В виденьях сладких грезить долго, долго,

И в волнах грез, как в бездне, утонуть.

Когда же диск пурпурового солнца

Пройдет свой путь обычный над землей,

И яркими багровыми лучами

На склоне дня окрасятся пески,

Тогда меня будите, но не раньше.

НАЧАЛЬНИК КАРАВАНА:

Осмелюсь ли напомнить я царице,

Что в зной полдневный тяжек переход.

Медлительней тогда идут верблюды

И падают невольники от стрел,

Низвергнутых велением Ваала

На дерзостных, вступивших в храм его,

Нарушивших безмолвие пустыни.

А ночью мы…

БАЛЬКИС:

Довольно! Я сказала.

Я так хочу, и повинуйся, раб!

Постой. Когда к стране обетованной

Передовой приблизится верблюд,

И зоркие глаза твои увидят

Среди смоковниц, кедров и маслин

Блистающий дворец многоколонный,

Останови на время караван.

И пусть набросят лучшие покровы

На белого, священного слона,

И утвердят на нем мой трон великий,

Мой пышный трон, сияющий, как солнце,

Под куполом из страусовых перьев,

Колеблющих изменчивую тень.

Тогда в одеждах радужных, сотканных

Из крылышек цветистых мотыльков,

Воссяду я, превознесясь над всеми,

На славный мой и царственный престол,

Под балдахин мой, веющий прохладой.

И так явлюсь пред взорами того,

Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем,

Кому послушны гении и ветры,

Чей взор – любовь, чье имя – аромат.

(Начальник каравана уходит. За кущами пальм разбивают шатры).

БАЛЬКИС (одна).

О солнце Востока!

На духом смятенную свет твой пролей.

К тебе я спешу издалека

От дышащих зноем полей.

Да буду я жизнью, зеницею ока,

Жемчужиной лучшей в короне твоей.

Да буду я счастьем твоим и покоем,

И сладостной миррой, и крепким вином.

Двух мантий мы пурпуром ложе покроем,

И трон твой пусть троном нам будет обоим,

И будем мы двое в величье одном.

И спросят народы: о, кто это, дивная ликом,

Что делит и власть, и сиянье царя?

И скажут народы в восторге великом:

Пред солнцем зажглась золотая заря.

Мы слуг изберем из жрецов просветленных,

Нам будут петь гимны, курить фимиам,

И слава о нас пролетит по волнам.

И тьмы чужеземцев из мест отдаленных

Придут и смиренно поклонятся нам.

О солнце Востока!

На духом смятенную свет твой пролей.

К тебе я спешу издалека,

Несу тебе нард и елей.

Бесценных несу я тебе благовоний,

Алоэ и смирну, аир и шафран,

И ветви душистых лавзоний,

Усладу полуденных стран.

Но лучший мой дар – это дар сокровенный,

Расцветший, как лотос, в прохладной тиши, –

Блаженство любви совершенной,

Сокровище девственно-чистой души.

Да минут навеки мои испытанья,

Возлюбленный мой!

Прими утомленную в долгом скитанье,

В разлуке земной.

Прими ее с миром, о солнце Востока,

И радостным взором приветствуй ее.

Далеко, далеко

Да будет прославлено имя твое!

(Темнеет. Сумерки. Царица подходит к камню и видит спящего Гиацинта).

Что вижу я? Красивый, бледный мальчик…

Он крепко спит, и кудри золотые

Рассыпались на золотом песке.

Проснись, проснись, дитя!

ГИАЦИНТ (просыпаясь)

О чудный сон!

Мне грезилось, что по небу катилась

Лучистая и яркая звезда;

Я протянул к ней жадные объятья,

И женщиной она очнулась в них.

Не ты ль со мной, воздушное виденье,

Окутанное в призрачный покров?

Да, это ты?

БАЛЬКИС:

О нет, мой мальчик милый,

Я не из тех, минутных жалких звезд,

Что падают в объятия ребенка,

Уснувшего в мечтаньях о любви.

Я – та звезда, что светит неизменно,

Всегда чиста, незыблемо спокойна,

Как первой ночью от созданья мира,

Зажженная над вечностью немой.

Я – та звезда, которая, быть может,

Сама сгорит в огне своих лучей,

Но не падет в объятия ребенка,

Уснувшего в мечтаньях о любви.

ГИАЦИНТ:

То был лишь сон.

БАЛЬКИС:

Во сне иль наяву –

Не все ль равно? Действительность и сны –

Не звенья ли одной великой цепи,

Невидимой, что называют жизнью?

Не все ль равно, во сне иль наяву?

ГИАЦИНТ:

Нет, слов твоих неясно мне значенье,

Но голос твой, как нежной арфы звон,

Меня чарует музыкой небесной.

О, говори!

БАЛЬКИС:

Испытывал ли ты

Когда-нибудь в твоей короткой жизни

Весь ужас смерти, всю тоску разлуки,

Так глубоко и полно, как во сне?

ГИАЦИНТ:

Нет, никогда. О говори еще!

БАЛЬКИС:

Ты чувствовал ли негу наслажденья

С безмерностью нерасточенных сил?

Любил ли ты с такой безумной страстью,

Так глубоко и нежно, как во сне?

ГИАЦИНТ:

Нет, никогда!

БАЛЬКИС:

Ты видишь, я права.

Мы днем – рабы своей ничтожной плоти,

Принуждены питать ее и холить,

И погружать в прохладу водных струй.

И лишь во сне живем мы жизнью полной,

Отбросив гнет докучливых цепей,

Свободные, как гении, как боги,

Спешим испить от чаши бытия,

Спешим страдать, безумствовать, смеяться,

Стонать от мук и плакать от любви.

ГИАЦИНТ:

Зачем, скажи, небесные черты

Скрываешь ты ревнивым покрывалом?

О, подними туманные покровы,

Дай мне узреть таинственный твой лик.

(Царица поднимает прозрачное покрывало. Лунный свет).

Да, это ты! О радость, о блаженство,

Блеснувшее в волшебно-сладком сне!

Да, это ты! И быть иной не можешь…

И я любил и ждал тебя давно;

Я чувствовал, я знал, что ты прекрасна,

Ты – красота, ты – вечность, ты – любовь!

Но, вижу я, уста твои змеятся

Холодною усмешкой. На челе,

Увенчанном блестящей диадемой,

Надменное почило торжество.

Богиня ты, иль смертная – кто ты?

БАЛЬКИС:

На юге радостном, в Аравии счастливой,

В трех днях пути от Санаа,

Раскинулась в оазис прихотливый

Моя волшебная страна.

Там все блаженно без изъятья,

Все тонет в море красоты;

Друг другу там деревья и кусты

Протягивают жадные объятья,

Сплетаясь звеньями лиан,

И в спутанных ветвях, над вскрывшейся гранатой,

Порой колеблет плод продолговатый

На солнце зреющий банан.

Там не знаком смертельный вихрь самума;

Мои стада пасутся без тревог,

Лишь, веющий без шороха и шума,

Дыханье мирт приносит ветерок

И, чуть дыша, колышет знойно

Лазурный сон прозрачных вод.

Из века в век, из года в год

Там благоденствует спокойно

Благословенный мой народ.

Я та – чье имя славится повсюду,

Под рокот арф и лиры звон;

В сказаньях вечных я пребуду

Певцов всех стран и всех времен.

За разум мой, могущество и силу

Мне служат все, познавшие меня.

Я – Саба. Я молюсь светилу

Всепобеждающего дня.

ГИАЦИНТ:

Так это ты, премудрая царица!

Звезда моя!...

БАЛЬКИС:

Зови меня – Балькис.

Три тысячи дано мне от рожденья

Прославленных и царственных имен,

Три тысячи, из коих лишь одно

Чарует слух гармонией чудесной.

Так мать меня звала. И это имя,

Слетевшее с любимых уст ее,

Останется в пленительных преданьях,

Родясь со мной, переживет меня.

Царица я народам мне подвластным,

Но ты, дитя, зови меня – Балькис.

ГИАЦИНТ:

Моя Балькис, я знал тебя давно;

От жарких стран до берегов Эллады

Дошла молва о мудрости твоей.

Прекрасною зовут тебя поэты,

Великою зовут тебя жрецы.

БАЛЬКИС:

Ты родом грек? Так хорошо и внятно

Ты говоришь на языке моем.

Но я еще твое не знаю имя.

Скажи его.

ГИАЦИНТ:

На севере Эллады,

В тенистых рощах родины моей,

В ущельях гор и на лесных лужайках,

Везде, где бьют прохладные ключи,

Благоухает синий колокольчик,

Клочок небес в зеленой мураве.

Он любит тень и полумрак вечерний,

И близость вод, журчащих по камням.

Перед тобой – дитя весны цветущей,

Лазурноокий Гиацинт.

БАЛЬКИС:

Мой Гиацинт, должно быть, долго, долго

Ты любовался голубым цветком.

И засинел он, слился с лунным блеском

И отразился ласковым мерцаньем

В лазурной мгле изменчивых очей.

ГИАЦИНТ:

В твоих очах – лучи и трепет звезд!

И вся ты, вся, пронизанная светом,

Мне кажешься виденьем лучезарным…

Ты в сумраке сияешь, как звезда.

(Проносится метеор).

БАЛЬКИС:

Падучая звезда!

ГИАЦИНТ:

Как в сновиденьи.

О, если бы я мог обнять тебя!

О, за твое единое объятье

Пошел бы я на муки и на смерть!

За влажный зной медлительных лобзаний,

Сладчайший дар надменных уст твоих,

Я заплачу тебе ценою жизни!

Обнять тебя – и после умереть…

БАЛЬКИС:

Пора идти. Еще сияют звезды,

Но в воздухе уж чудится рассвет.

Пора, пора! Тяжел мой путь тернистый,

Но он меня к блаженству приведет.

ГИАЦИНТ:

О, погоди! О, выслушай, царица!

Там, далеко, на родине моей,

Осталась та, которую любил я,

Иль думал, что любил. И лишь теперь

Я понял вмиг, как страшно заблуждался,

И что тогда я называл любовью,

То не было и призраком любви.

БАЛЬКИС:

Люби ее, будь счастлив с ней, мой мальчик,

Меня зовет божественная цель.

Прощай, мой друг.

ГИАЦИНТ:

Нет, нет, еще мгновенье!

Ты знаешь ли, как счастлив я теперь,

Как я судьбу свою благословляю,

Благословляю море, ветер, бурю,

Принесшую меня к твоим ногам!

БАЛЬКИС:

Пусти меня!

ГИАЦИНТ:

Еще, еще мгновенье!

Дай мне упиться красотой твоей,

Дай наглядеться в звездочные очи,

Дай мне побыть в тени твоих ресниц!

Уходишь ты? Так знай, что за собой

Холодный труп оставишь ты в пустыне.

Я буду биться головой о камни,

В отчаянье разлуки и любви…

С проклятием тебе сорву повязку

С моей ноги, – и, кровью истекая,

Умру один. Будь проклята! Ступай.

БАЛЬКИС:

Я остаюсь.

ГИАЦИНТ:

Балькис!

БАЛЬКИС:

Ты ранен, милый?

ГИАЦИНТ:

Случайно я ударился о щебень,

Когда на берег бросили нас волны,

Принесшие меня к твоим ногам.

БАЛЬКИС:

Как ты дрожишь, как бледен! Ты страдаешь?

Дай рану я твою перевяжу.

Так хорошо? Не больно? Что с тобою?

ГИАЦИНТ:

Обнять тебя – и после умереть!

БАЛЬКИС:

Ты будешь жить. Приблизь твои уста. (Обнимает его).

(Караван собирается в путь и медленно уходит. Тихо звенят колокольчики).

ГИАЦИНТ:

Люблю тебя!

БАЛЬКИС:

Как ты прекрасен, милый!

Мой Гиацинт, скажи мне, – ту, другую,

Ты, может быть, любил сильней меня?

ГИАЦИНТ:

Небесных молний режущее пламя

Сравню ли я с болотным огоньком?

БАЛЬКИС:

И обо мне ты часто, часто думал?

ГИАЦИНТ:

Ты представлялась мне совсем иной –

Такой же юной, гордой и прекрасной,

Но мужественной, рослой, чернокудрой,

С бесстрастием богини на челе.

И как я рад, как счастлив, что ошибся.

Но мог ли я тогда предугадать,

Что гордость, власть и мудрость воплотилась

В таком воздушно-призрачном созданье,

В таком виденье облачном, как ты?

БАЛЬКИС:

Мой бледный мальчик, – надо ли иметь

Высокий, пышный стан, чтоб быть великой?

Ты посмотри: мой рост не превышает

Иных цветов на родине моей,

Но имя Сабы вечно и бессмертно,

И знаю я, что слава обо мне

Собой обнимет землю до полмира!

ГИАЦИНТ:

Не странно ли, – я думал, ты смугла, –

Но матовым оттенком нежной кожи

Походишь ты на жемчуг аравийский.

И мягкий цвет волос твоих волнистых

Подобен шерсти лани полевой,

Иль скорлупе ореховой, когда

Она блестит и лоснится на солнце.

Как сладостно они благоухают!

От одного прикосновенья к ним

Возможно опьянеть. О, дай мне их,

Обвей меня, засыпь, запрячь под ними,

Меня всего окутай, как плащом!

И под душисто-знойным покрывалом

Я на груди твоей усну…

(Звон колокольчиков слабеет).

БАЛЬКИС:

В моемсаду есть тихий уголок,

Где не слыхать докучных попугаев,

Ни пенья птиц, ни рокота ручья,

Где высится лишь тамаринд печальный

Да ветки ив склоняются к волне.

Там нет кричащих красками цветов,

Удушливых и резких ароматов:

Жасминов, роз, левкоев, анемон, –

Звездой жемчужной в темных камышах

Там прячется стыдливо лотос белый

И тихо льет свой тонкий аромат.

И вот, теперь, я чувствую, ко мне

Доносится его благоуханье,

Как под крылами ветерка ночного

Протяжный вздох натянутой струны.

И, заглушая нежным ароматом

Все благовонья крепкие земли,

Оно растет, растет и наполняет

Дыханием своим весь мир земной,

Как мощный гимн неведомому Богу,

Как торжество ликующей любви.

ГИАЦИНТ:

Меня ты любишь, дивная, скажи?

(С ветром доносится замирающий звон).

БАЛЬКИС:

Люблю ли я?.. Ах, слышишь эти звуки?!

Мой караван ушел… они забыли,

Они в пустыне бросили меня!

ГИАЦИНТ:

О, горе нам, Балькис!

БАЛЬКИС:

Не бойся, милый,

Они придут, они придут за мной.

ГИАЦИНТ:

А если нет?

БАЛЬКИС:

Оторваны от мира,

Мы будем здесь блаженствовать вдвоем.

ГИАЦИНТ:

Но мы умрем от голода и страха,

Погибнем мы!

БАЛЬКИС:

Вернется караван.

Пойми, дитя, царица – не былинка;

Теперь ли, днем ли, вечером, – но все ж

Рабы мое отсутствие заметят.

Не бойся, друг, они придут за мной.

И мы тогда предпримем путь обратный,

В мою страну я увезу тебя.

Я разделю с тобой мой трон великий

И возложу на кудри золотые

Бессмертием сияющий венец.

Но ты меня не видишь и не слышишь?..

Мой Гиацинт, взгляни же на меня!

ГИАЦИНТ:

Ты – женщина, я слаб и безоружен…

Мои друзья забыли обо мне…

Мы здесь одни в пустыне беспредельной,

Где дикий зверь нас может растерзать.

Погибнем мы!

БАЛЬКИС:

Они придут, мой друг!

Виновна я. По моему веленью,

С рассветом в путь собрался караван.

«Вы для меня ковров не расстилайте», –

Сказала я, – «верблюдицу мою

Оседланной оставьте эту ночь.

Я возвращусь под сень узорных тканей.

На мягкий одр, меж двух ее горбов,

И там усну». – И думая, что я

Спокойно сплю в шатре моем походном,

С рассветом в путь собрался караван.

А я…

ГИАЦИНТ:

Как ты была неосторожна!

БАЛЬКИС:

А я, склоняясь на жаркие мольбы,

На красоту твою залюбовалась,

Заслушалась твоих речей волшебных

И, все забыв, осталась здесь в пустыне.

Любить тебя и умереть с тобой.

ГИАЦИНТ:

О женщина! Меня ты упрекаешь.

БАЛЬКИС:

Опомнись, друг!

ГИАЦИНТ:

Нет, не ошибся я,

Упрек звучал в твоих словах так внятно.

Я чувствую, меня ты ненавидишь…

Скажи, я прав?

БАЛЬКИС:

Безумец, замолчи!

Твоя тоска мне сердце разрывает…

О, если бы ты знал!..

(Крики за сценой): корабль, корабль!

ГИАЦИНТ:

Спасение! Свобода! Боги, боги!

Прости меня, будь счастлива, Балькис…

Иду, бегу!

БАЛЬКИС:

А я? Ты шутишь, милый?

Иль хочешь ты меня покинуть здесь

Одну, среди песков необозримых!..

Не правда ли, ты шутишь, Гиацинт?

ГИАЦИНТ:

Бежим со мной, моей женой ты будешь.

БАЛЬКИС:

Твоей… женой?.. Иль ты забыл, кто я?

ГИАЦИНТ:

Ты для меня останешься царицей.

(Крики за сценой): корабль, корабль!

Бежим, моя Балькис!

БАЛЬКИС:

Бежать с тобою мне… царице Юга?

Ты надо мной смеешься, Гиацинт!

Могу ли я оставить мой народ,

Мой край родной, завещанный отцами,

И странствовать развенчанной царицей,

Утратившей и царство, и престол?

ГИАЦИНТ:

Так оставайся. К вечеру наверно

Твой караван вернется за тобой.

БАЛЬКИС:

О, да, мой друг, я верю, он вернется, –

Но ждать его беспомощной, одной,

Затерянной в пустыне бесконечной,

Ужасно мне. О, подожди со мной!

(Крики за сценой): корабль, корабль!

ГИАЦИНТ:

Прости, идти я должен,

Ты слышишь зов товарищей моих? –

Корабль уйдет, и если я останусь,

А караван замедлится в пути

Иль, может быть, и вовсе не вернется,

То…

БАЛЬКИС:

Ты меня здесь бросишь умирать?

ГИАЦИНТ:

Прощай, Балькис нет времени мне больше.

БАЛЬКИС: (опускаясь на колени)

О, милый друг, взгляни, как я слаба!

Смотри, тебя молю я на коленях,

Великая, склоняюсь пред тобой.

ГИАЦИНТ:

Царица, встань!

БАЛЬКИС:

Я больше не царица!

(Сорвав, бросает свой венец).

Я – женщина. Не покидай меня!

(Крики за сценой): корабль, корабль!

ГИАЦИНТ:

Я не могу остаться.

Будь счастлива, забудь, не проклинай!

БАЛЬКИС:

Хоть что-нибудь скажи мне на прощанье,

Что я могла бы в сердце сохранить!

ГИАЦИНТ:

Ты дорога мне.

БАЛЬКИС:

Только-то, не боле?

ГИАЦИНТ:

Мне никогда не позабыть тебя.

БАЛЬКИС:

И это – все? – Довольно, о, довольно!

Да сбудутся веления судеб.

(встает).

Ты прав, дитя. Подай мне мой венец.

ГИАЦИНТ:

Ах, лучший перл потерян в нем.

БАЛЬКИС:

Так что же?

Возлюбленный заменит мне его

Сапфиром ясным, синевы небес,

Иль мало у него сокровищ ценных?

Как ты смешон. Подай мне мой венец.

ГИАЦИНТ:

Прощай, Балькис.

БАЛЬКИС:

Как ты назвал меня?

ГИАЦИНТ:

Моей Балькис.

БАЛЬКИС:

Перед тобой царица.

Простись же с ней, как требует того

Ее высокий сан – прострись пред нею

И должную ей почесть принеси.

ГИАЦИНТ: (падает к ее ногам)

Целую прах у ног твоих прекрасных.

БАЛЬКИС: (кладет ему на голову свою ногу)

Вот так лежат презренные рабы,

А так

(заносит кинжал)

царица мстит за униженье!

ГИАЦИНТ:

Остановись! Что хочешь делать ты?

С руками ли, обрызганными кровью,

Предстанешь ты пред взорами того,

Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем?

БАЛЬКИС: (Гиацинту)

Иди, но помни: если вновь судьба

Тебя отдаст мне в руки, как сегодня,

То я не пощажу тебя. – Ступай.

ГИАЦИНТ: (медленно уходит, потом, оборачиваясь,

смотрит на нее и убегает).

БАЛЬКИС: (протягивая руки к востоку)

Возлюбленный, простишь ли ты меня?

ИФРИТ:

Ты высшего блаженства не достойна.

Твой караван вернется за тобой,

Но я, Ифрит, тебе повелеваю,

От имени пославшего меня,

Неконченым оставить путь кремнистый

И возвратиться вновь в свою страну.

(Исчезает).

БАЛЬКИС: (закрывает лицо руками).

Возлюбленный, тебя я не увижу!

(Поднимает глаза к небу и видит восход солнца)

Великий Ра! Я пропустила час

Предутренней молитвы. Лучезарный!

Невольный грех тоскующей прости!

(Опускается на колени, подняв руки к небу; вдали слышатся колокольчики приближающегося каравана).

О солнце! Животворящее,

Жизнь и дыханье дарящее

Слабым созданьям земли,

Всесовершенное,

Благословенное,

Вздохам забытой внемли.

Я была тебе верной в скитании.

Я хранила твой кроткий завет,

Злым и добрым давала питание,

Всюду сеяла радость и свет.

Открывала убежище странному,

Не теснила ни вдов, ни сирот,

Не мешала разливу желанному

На поля набегающих вод.

Не гасила я пламя священное,

Не лишала младенцев груди матерей.

О великое, о неизменное,

Не отвергни молитвы моей!

И хваленья бессмертному имени

Возносить не престанут уста.

О, согрей меня, о, просвети меня,

Я чиста, я чиста, я чиста!

ДЕЙСТВИЕ II

Шатер царицы Савской. Спальный покой. Балькис возлежит на драгоценном ложе. У ног ее сидит старая кормилица Алави.

БАЛЬКИС:

Мне тяжело, Алави, я больна.

Сгораю я от мук неутоленных,

От жгучей жажды мести и любви.

О, Эти кудри нежно-золотые,

В лучах луны они казались мне

Подернутыми дымной паутиной.

Они вились, как тонкие колечки

Иль усики на лозах виноградных,

И обрамляли бледное чело –

Не золотым, о, нет, я помню ясно,

Совсем, совсем серебряным руном.

АЛАВИ:

Забудь его.

БАЛЬКИС:

Забыть? А месть моя?

А сколько я терзалась в ожиданье!

Год, месяц, день иль много долгих лет…

Иль миг один, кто знает, кто сочтет,

Когда мгновенье кажется мне веком?

А дни бегут и тают без следа,

Бесплодные в слезах проходят ночи.

И жизнь плывет, торопится, спешит,

И вечности холодное дыханье

Мой бедный ум и сердце леденит.

АЛАВИ:

Твои рабы найдут его, царица,

Лишь подожди. Разосланы гонцы.

Иль хитростью, иль подкупом, иль силой,

Но будет он в цепях у ног твоих.

БАЛЬКИС:

В цепях? В цепях, сказала ты, Алави?

Не так бы я его хотела видеть!

АЛАВИ:

…И местью ты натешишься над ним.

БАЛЬКИС:

Отмстить ему? Он так хорош, Алави,

Он так хорош!

АЛАВИ:

Но не один на свете;

Твой верный раб, красавец Гамиэль,

Хорош, как день, как дух арабских сказок,

Он меж других, как месяц между звезд.

Его глаза – два солнца стран полдневных,

Две черные миндалины Востока

Под стрелами ресниц, густых и долгих,

Как у газели. Губы – лепестки

Цветов граната. Голос, рост, движенья…*

БАЛЬКИС:

О, замолчи! – что мне твой Гамиэль,

Что мне весь мир? Мне больно, я страдаю,

Сгораю я от муки и любви!

Он мне сказал: «Прости, идти я должен,

Ты слышишь зов товарищей моих.

Корабль уйдет, и если я останусь,

А караван…»

О низость, о позор!

И я его молила на коленях,

Великая, склонялась перед ним!

И это все простить ему! Подумай!

Теперь я здесь тоскую, я одна,

Из-за него отвергнута навеки

Царем царей, возлюбленным моим.

А он наверно счастлив и доволен,

Живет в усладах низменных страстей

И, может быть, как знать, в чаду похмелья

Товарищам не хвастает ли он,

Что был на миг любим царицей Юга,

И подлым смехом страсть мою грязнит!

Как тяжело на сердце! Я страдаю.

О, скоро ли они найдут его?

Тоска, тоска! Утешь меня, Алави,

Спой песню мне, иль сказку расскажи.

АЛАВИ:

Стара я стала, голос мой ослаб;

Но прикажи, я крикну Гамиэля,

Тебе споет он песню о любви.

БАЛЬКИС:

Мне все равно, зови его, пожалуй.

(АЛАВИ уходит).

БАЛЬКИС: (одна)

О, ласковый и ненавистный взор!

Как он глядит мне в душу и волнует,

И пробуждает спящие желанья,

И мучает, и дразнит, и манит.

ГАМИЭЛЬ: (входит).

Я пред тобой, о лилия Дамаска,

Твой верный раб, покорный Гамиэль.

БАЛЬКИС:

Зачем ты здесь? Ступай, ты мне не нужен.

Нет, погоди, останься, спой мне, друг.

Утешь меня арабской нежной песней.

Мне тяжело. Утешь меня, мой друг.

ГАМИЭЛЬ: (поет, аккомпанируя себе на арфе).

Послушаем старую сказку,

Она начинается так:

За смерчами Красного моря

Есть остров Ваак-аль-Ваак.

Там блещут янтарные горы,

Там месяц гостит молодой;

Текут там глубокие реки

С живою и мертвой водой.

Там ива плакучая дышит

Невиданным гнетом ветвей, –

Не листья, а юные девы

Колышутся тихо над ней.

Поют они: «слава, Всевышний,

Тебе, победившему мрак,

Создавшему солнце и звезды,

И остров Ваак-аль-Ваак!»

И гимн их несется в лазури,

Как сладостный жертв фимиам.

И падают девы на землю,

Подобно созревшим плодам.

Послушаем старую сказку,

Она нам расскажет о том,

Как прибыл на остров волшебный

Царевич в венце золотом.

Прошел он янтарные горы,

Целящей напился воды,

И в чаще у райского древа

Его затерялись следы.

БАЛЬКИС:

Тоска, тоска!

ГАМИЭЛЬ:

О, лотос белоснежный,

Я не могу ничем тебе помочь?

БАЛЬКИС:

Ты можешь ли в эбеновые кудри

Вплести сиянье утренней зари?

Ты можешь мрак очей твоих восточных

Зажечь лучом зеленовато-синим,

Подобным свету лунного луча?

Не можешь, нет? Уйди же прочь, мне больно!

Оставь меня одну с моей тоской.

(ГАМИЭЛЬ уходит).

АЛАВИ: (вбегая)

Его нашли, его ведут, царица!

Он здесь, твой раб, окованный в цепях.

Как будет он теперь молить и плакать,

И пресмыкаться, ползая во прахе,

Уж то-то мы натешимся над ним!

Но что с тобой, моя голубка, крошка,

Дитя мое? Иль радостною вестью

Тебя убила глупая раба?

БАЛЬКИС:

Он здесь! И я не умерла, Алави?

Я не во сне?

ГАМИЭЛЬ: (возвращаясь)

О, посмотри, царица,

На пленника; ведь он точь-в-точь такой,

Каким хотела ты меня увидеть.

И вместе с ним закована гречанка,

Красивая, как молодая лань.

БАЛЬКИС:

Собраться всем. Начнется суд. Ступайте.

(Одна).

Моя любовь, мой милый, бледный мальчик,

Как я слаба, как я тебя люблю!

ДЕЙСТВИЕ III.

Шатер царицы Савской. Тронный зал.

В начале сцена действия сцена постепенно заполняется народом: жрецы, воины, невольники и невольницы. ГИАЦИНТ, окованный по рукам, стоит рядом с молодой, богато одетой гречанкой. За ними воин с обнаженным мечом.

ГИАЦИНТ: (Обращаясь к воину)

Скажи мне, друг, куда нас привели?

ВОИН:

Узнаешь сам. Вот, погоди, царица

Сейчас придет свой суд произнести.

ГИАЦИНТ:

Ответь мне, друг, одно, я умоляю:

Кто та, кого зовете вы царицей?

ВОИН:

Царица Сабы, мудрая Балькис.

ГИАЦИНТ: (обращаясь к гречанке):

Ты слышала? О, Комос! мы погибли!

Мы у нее, в шатре царицы Юга.

И это имя нежное. Балькис, –

Теперь звучит мне смертным приговором, –

Она клялась не пощадить меня.

КОМОС:

Она могла забыть тебя. Здесь много

Невольников красивых, юных, стройных.

Смотри вокруг. Они тебя не хуже.

Она могла забыть тебя давно.

ГИАЦИНТ:

Ты рассуждаешь здраво, как гречанка;

Под солнцем юга женщины не те. –

Они в любви так странно-постоянны

И в ревности не ведают границ.

КОМОС:

Но если я скажу ей откровенно,

Как мы с тобой друг друга крепко любим,

Я, может быть, разжалоблю ее,

И нас она…

ГИАЦИНТ:

О, глупое созданье!

Молчи и знай, что если… Вот она!

ВСЕ: (падая на колени)

Привет тебе, премудрая Балькис.

(Царица медленно восходит по ступеням, ведущим к трону, и полуложится на подушки. Две черных невольницы обвевают ее опахалом).

БАЛЬКИС:

Где пленный грек? А это кто же с ним?

ВОИН:

Он говорит – она его невеста.

БАЛЬКИС:

Невеста? А! Боюсь, что никогда

Его женой бедняжечка не будет.

«Красивая, как молодая лань!»

Длинна, как жердь, черна, как эфиопка.

Ты, право, глуп, мой смуглый Гамиэль.

(Обращаясь к пленнице).

Ты знаешь наш язык? Иль мне с тобой

По-гречески прикажешь объясниться?

КОМОС:

Немного знаю.

БАЛЬКИС:

Подойди ко мне,

Поближе стань и отвечай толково:

Откуда ты и как тебя зовут?

Ну, говори.

КОМОС:

Я – Комос.

БАЛЬКИС:

Что за имя?

Противный звук! – Но, может быть, зато,

Гордишься ты своим происхожденьем?

Кто твой отец?

КОМОС:

Отпущенник из Фив.

Теперь торгует овцами и шерстью.

БАЛЬКИС:

А мать твоя?

КОМОС:

Рабыня черной крови,

Невольница.

БАЛЬКИС:

Достойное родство!

Теперь понятно мне, откуда эта

Широкая и плоская спина,

Назначенная матерью-природой

Не для одежд пурпурных, а для носки

Вьюков, камней и рыночных корзин.

(Вставая).

От Солнца я веду свой древний род!

И потому, не только по рожденью,

Но каждым взглядом, словом и движеньем –

Царица я от головы до ног.

А дочь раба останется навеки

Рабынею, хотя б ее хитон

Весь соткан был из камней драгоценных.

Но все равно ты это не поймешь.

(Садится снова).

Итак, увы, ни именем, ни родом,

Ни красотой похвастать ты не в праве,

Но, может быть, в искусствах ты сильна?

КОМОС:

В искусствах?

БАЛЬКИС:

Да. Играешь ты на арфе?

КОМОС:

Я музыки не знаю, я – фиванка.

БАЛЬКИС:

Фиванка? А! Ты этим все сказала.

Твои отцы прославились издревле

Отсутствием и голоса, и слуха.

И хоть в душе сгораю я желаньем

Из уст твоих услышать гимн любви,

Но страшно мне, что на высокой трели

Испустит дух мой лучший попугай.

Так подождем с опасною забавой,

Не будем петь, возьмемся за стихи.

Ты можешь ли чередовать легко

Шутливый ямб с гекзаметром спокойным,

Произнося торжественные строфы

Под рокотанье лиры семиструнной? –

Ведь все же ты гречанка, хоть из Фив.

КОМОС:

Нет, не могу.

БАЛЬКИС:

Так, значит, уж наверно

Вакхической ты нас потешишь пляской?

О, будь мила! Что ж медлишь ты, скорей!

Заранее я с восторгом предвкушаю

Всю грацию пленительных движений.

Смелей, дружок!

КОМОС:

Я пляскам не училась.

БАЛЬКИС:

Как, тоже нет? Что ж можешь делать ты?

КОМОС:

Прясть, вышивать, считать и стричь баранов.

БАЛЬКИС:

Мне жаль тебя, мой бедный Гиацинт!

Твой вкус, мой друг, поистине ужасен.

Но все же ты мне нравишься. Поди

И поцелуй, как прежде.

(Гиацинт подходит к царице. Комос вскрикивает).

Что с тобою?

Ты, кажется, ревнуешь? Ха-ха-ха!

Она ревнует, слышите ль?

(Целует его).

КОМОС:

О, боги!...

Оставь его! Он мой жених.

БАЛЬКИС:

Потише!

Держи себя учтивей, мой дружок.

Не забывай, что говоришь с царицей,

А не с торговкой шерсти иль овец.

Но, отвечай, его ты очень любишь?

КОМОС:

Люблю, царица!

БАЛЬКИС:

Любишь глубоко?

КОМОС:

Как жизнь мою!

БАЛЬКИС:

О, в самом деле, крошка?

Я тронута до слез твоим признаньем.

Но, видишь ли, и я его люблю.

Он миленький и презабавный мальчик.

КОМОС:

Он мой, он мой! Оставь его, он мой!

БАЛЬКИС:

Нет, девочка становится прелестной.

То «да и нет», «не знаю», «не умею»,

И, вдруг, теперь приобрела дар слова,

И требует, и молит, и кричит.

Так как же, Комос, мы его поделим?

Уж разве мне придется уступить?

КОМОС:

Всю жизнь, всю жизнь мою не перестану

Благодарить тебя!

БАЛЬКИС:

Иль, может быть,

Ты сжалишься и мне его оставишь?

КОМОС:

О, пощади, не смейся надо мной!

БАЛЬКИС:

Так пусть наш спор решает сам виновник, –

Так будет справедливее и проще.

Ты, милая, согласна ли со мной?

КОМОС:

Согласна ли? О, с радостью, царица!

Я вижу, ты – мудрейшая из жен.

БАЛЬКИС: (ГИАЦИНТУ)

Что скажешь ты, мой милый, мой любимый?

Она иль я – подумай и реши.

Что ж медлишь ты и что тебя смущает?

КОМОС:

Царица, он дрожит за жизнь свою

И высказать тебе не смеет правды.

Но если б в кроткой милости твоей

Он был, как я, уверен, – то, конечно,

Явил бы он свою любовь ко мне.

БАЛЬКИС:

Ты думаешь? – Увидим. Слушай, милый,

Когда ее ты любишь глубоко,

Будь счастлив с ней, я жизнь тебе дарую.

Я повелю вам хижину построить

В тени олив на берегу ручья.

Работой вас, коль будете покорны,

Клянусь тебе, не стану изнурять.

Да и к тому ж немного друг для друга

Двум любящим и пострадать легко!

И вместе с ней, запомни, с нею вместе,

Всю жизнь, – ты понял ли? – всю жизнь свою

Вдвоем ты будешь

КОМОС:

О, какое счастье!

БАЛЬКИС:

Но если я тебе мила, – тогда

Я ничего тебе не обещаю,

Быть может, я замучаю тебя,

Быть может, стану я твоей рабою.

Скажу одно: и день, и ночь ты будешь

Со мной – моим рабом иль властелином,

Мной презренным, иль мной боготворимым,

Но будешь ты и день, и ночь со мной.

ГИАЦИНТ:

Я твой.

БАЛЬКИС: (обращаясь к КОМОС)

Ты слышишь?

КОМОС:

Гиацинт, возможно ль?

Отступник, будь ты…

БАЛЬКИС:

Увести ее.

Да чтоб о милом крошка не скучала,

Ее вы развлеките. Как и чем –

Вы знаете. И вы ступайте все.

ГИАЦИНТ:

Любовь моя, звезда моя, Балькис!

Я вновь с тобой, у ног твоих прекрасных

Как счастлив я!

БАЛЬКИС:

Тебе не жаль ее?

ГИАЦИНТ:

Кого – ее?

БАЛЬКИС:

Твою невесту – Комос?

ГИАЦИНТ:

Могу ль теперь я вспоминать о ней?

Я помню ночь в безмолвии пустыни

И отблеск звезд в таинственных очах…

И на плечах трепещущие тени

Далеких пальм, и долгий поцелуй,

Твой поцелуй, медлительный, как вечность.

О, дивная, твои уста из тех,

Что тысячу восторгов несказанных

Умеют дать в одном прикосновенье

И могут длить лобзанье без конца.

БАЛЬКИС:

Прими же мой бессмертный поцелуй.

(Целует его. Раздается крик за сценой).

ГИАЦИНТ:

Ах, что это?

БАЛЬКИС:

Твоя невеста, милый.

ГИАЦИНТ:

Что с ней? Что с ней?

БАЛЬКИС:

Пустое, мой дружок.

Немного кожи с ног сдирают, верно,

И жгут слегка на медленном огне.

Целуй меня. Да не дрожи так сильно.

ГИАЦИНТ:

Прости ее, царица, о, прости!

БАЛЬКИС:

Простить ее? Когда на ней, быть может,

Еще горят лобзания твои!

Ведь ты ласкал ее? Как ты бледнеешь!

Смотри мне в очи. Ты любил ее?

ГИАЦИНТ:

Да… нет… не знаю… я тебя люблю.

БАЛЬКИС:

Так пусть ее стенания и крики

Не охладят восторга ласк твоих.

ГИАЦИНТ:

Мне жаль ее.

БАЛЬКИС:

А! Ты ее жалеешь.

Ступай же к ней, возлюбленной твоей.

Ты можешь ей желанную победу

Купить ценою собственной крови.

ГИАЦИНТ:

Как, умереть теперь, сейчас?

БАЛЬКИС:

Решайся.

ГИАЦИНТ:

Я жить хочу! О, милая Балькис,

Уйдем со мной, уйдем от этих криков!

Тебя одну люблю я…

БАЛЬКИС:

Лжец и трус!

Скажи мне! Есть в тебе, о, нет, не сердце,

Но хоть намек ничтожный на него?

Хоть искра правды, слабый отблеск света,

Что просвещает каждое созданье,

Носящее названье – человек?

И я тебя любила! Но – довольно,

С тобой я кончила.

ГИАЦИНТ:

Балькис, Балькис!

БАЛЬКИС:

Молчи и жди. Теперь посмотрим снова

Избранницу достойную твою.

(Обращаясь к рабу).

Ввести ее.

(ГИАЦИНТУ).

Да, кстати, я, желая

Твою любовь к несчастной испытать,

Лгала тебе, выдумывая пытки.

На деле же ее лишь бичевали.

(Рабы вводят пленницу).

КОМОС: (падая на колени)

О, смилуйся!

БАЛЬКИС:

Как скоро ты смирилась!

У ног моих? Вот это я люблю.

КОМОС:

О, смилуйся и отпусти, царица,

Меня домой, на родину мою.

БАЛЬКИС:

Соскучилась ты очень по баранам?

Нет, милая, ты пленница моя

И ею ты останешься навеки.

И будешь ты каменьями цветными

Мне волосы красиво убирать,

Плоды мне подавать, вином душистым

Мой кубок наполнять, ходить за мной

Услужливой, покорной, робкой тенью.

Согласна ты?

КОМОС:

О, да, царица, да!

БАЛЬКИС:

Но я еще не кончила, – ты будешь

Мне каждый вечер ноги умывать.

Согласна ты?

КОМОС:

Исполню все, царица,

Покорна я.

БАЛЬКИС:

Еще бы нет! Рабыня!

(Приподнимая край своей одежды).

Ты посмотри, какая красота,

Какая прелесть женственных изгибов.

Я вспомнила: однажды некий царь

Невольно внял злокозненным наветам.

Мои враги, оклеветав меня,

Ему сказали: знай, колдунья – Саба,

До пояса лишь женщина она,

А ноги сплошь покрыты красной шерстью

С копытами козлиными. И, вняв

Наветам хитрым, повелел Премудрый

В своем дворце хрустальный сделать пол

И во тот покой ввести меня. Мгновенно

Раздвинулись пурпурные завесы,

И я увидела великий трон,

Как посредине озера стоящий,

Где восседал в роскошном одеянье

Возлюбленный и звал меня к себе.

И вот, движеньем смелым и стыдливым

Приподняла я легкий мой наряд

И обнажила стройные две ножки,

Подобные жемчужинам морским,

Сокрытым в недрах раковин цветистых

Иль лепестком благоуханных лилий,

Белеющих в волнах дамасских вод.

Но возвратимся вновь к малютке Комос.

Согласна ты покорной быть рабой,

Но я еще не все договорила.

Не мне одной, а нам служить ты будешь –

(Указывая на Гиацинта).

Ему и мне; присутствовать всегда

При наших играх, ласках и забавах,

И сказками наш отдых услаждать.

Ты будешь нам ко сну готовить ложе,

До утра бдеть над нашим изголовьем

И опахалом, веющим прохладой,

Нам навевать блаженные мечты.

Что ж ты молчишь?

КОМОС:

Я слушаю, царица.

БАЛЬКИС:

Ты, может быть, не поняла меня?

КОМОС:

Все поняла, и я на все готова.

БАЛЬКИС:

И ты зовешься женщиной! И ты

Не бросилась и в бешенстве ревнивом

В мое лицо ногтями не впилась?!

Но неужели там, у вас, в Элладе,

Все женщины так тупы и мертвы?

Иль недоступны низменным созданьям

Ни ненависть, ни ревность, ни любовь?

Но, может быть, ты умысел коварный

Таишь с кинжалом, скрытым на груди?

Хитришь со мной, чтоб лучше провести

И отплатить за униженье смертью?

Скорей, сейчас же обыскать ее!

КОМОС:

Нет ничего. Гречанка безоружна.

БАЛЬКИС:

Нет ничего? Тем хуже для нее.

О, жалкое и слабое созданье,

Бессильна я пред низостью твоей!

Тебя страшат лишь мелкие страданья

Ничтожной плоти. Рабская душа

Все вынести безропотно готова,

Чтоб только плоть ничтожную сберечь.

Будь я тобой, – я и в цепях сумела б

Соперницу словами истерзать,

На пытке ей в лицо бы хохотала,

Я б ей кричала: жги и мучай тело,

Хранящее следы любимых ласк,

Ты не сожжешь о них воспоминанья.

Оно живет и будет жить во мне,

Пока последний, слабый луч сознанья

Не отлетит с дыханием моим.

Будь я тобой! О, жалкое созданье,

Скажи, чем ты могла его пленить,

Что он, узнав восторг моих лобзаний,

Остановил свой выбор на тебе?

Ты, может быть, чудесно обладаешь

Каким-нибудь незримым обольщеньем?

Откройся мне, в чем сила чар твоих?

КОМОС:

Вот эти чары, вот они, царица!

БАЛЬКИС:

Как… это твой волшебный талисман?

КОМОС:

Нет, это – золото.

БАЛЬКИС:

Не понимаю.

Прошу тебя, толковей объяснись.

КОМОС:

Понять легко, – он беден, я богата.

БАЛЬКИС:

А, вот в чем дело! Бедное дитя!

Так он тебя обманывал и клялся

В своей любви не прелести твоей,

А этим веским, жалким побрякушкам?

ГИАЦИНТ:

Царица, я…

БАЛЬКИС:

Что скажешь, Гиацинт?

ГИАЦИНТ:

В твоей я власти…

БАЛЬКИС:

Знаю. Что же дальше?

ГИАЦИНТ:

Тебя одну люблю я!

БАЛЬКИС:

Верю, да.

Теперь, конечно, любишь ты царицу.

А если б я была на месте Комос,

Рабыней пленной, связанной, избитой,

Тогда, мой друг, любил бы ты меня?

Ты жалок мне. – О мудрецы мои,

Какой совет дадите вы царице:

Убить ли мне или простить его?

1-Й МУДРЕЦ:

Ты мудрая, от нас ли ждешь ответа?

Мы все – твои покорные рабы.

Твой ум велик, твои веленья святы,

Что ты решишь, – тому и быть должно.

БАЛЬКИС:

Так я убью его?

2-Й МУДРЕЦ:

Убей, царица.

Он лжец и трус, он должен умереть.

БАЛЬКИС:

Иль отпустить их вместе?

3-Й МУДРЕЦ:

Милосердье

Есть лучшая великих добродетель.

БАЛЬКИС:

О, верный мой и преданный народ!

Всегда, во всем согласен он со мною,

Хотя бы все мои желанья были

Причудливей скользящих облаков.

(Обращаясь к пленным)

Да будет так. Свободны вы отныне,

Безвольные и жалкие рабы.

Дарю вам жизнь, когда зовется жизнью

Бесцветное, тупое прозябанье

Без ярких чувств, стремлений и страстей.

ГИАЦИНТ:

Ты нам даешь свободу, о царица!

БАЛЬКИС:

Не я, а вы вернули мне ее.

Я шла вперед к блаженству светлой цели,

На зов любви, на радостный призыв, –

Но юношу с кудрями золотыми

Лукавый дух мне бросил на пути.

С тех пор, под властью чар неодолимых,

Страдала я, томилась и любила,

Моя душа была в плену постыдном,

В цепях тяжелых низменных страстей.

Но миг настал, – глаза мои открылись;

Свободна я, – сокрушены оковы,

Прозрела вновь бессмертная душа

И радостно, как лебедь пробужденный,**

В моей груди трепещет и поет,

И расправляет блещущие крылья.

ИФРИТ:

(Неожиданно появляясь, кладет руку ей на плечо).

Готовься в путь. Возлюбленный зовет,

Он ждет тебя. Смотри!

(Льется яркий свет. Видение Саломона, окруженного гениями)

БАЛЬКИС:

О сколько света!

Направь туда, о лебедь, свой полет, –

К сиянью дня… Что вижу? – ты ли это,

Возлюбленный!..

(Падает без чувств).

1897 г.

* Гамиэль близок герою стихотворений Лохвицкой – таких, как «Месяц серебряный смотрится в волны морские...»,

«Очарование»,

«Твои уста – два лепестка граната...» и др.

Чисто внешне прототипом этого героя, несомненно, является муж поэтессы, Е.Э. Жибер. Однако, по-видимлму, его роль этим не исчерпывается.

С другой стороны, то, что Гамиэль поет песню, пытаясь развеселить царицу, указывает на то, что отчасти он списан с того же Бальмонта.

Такая двойственность прототипов в целом характерна для драматических произведений Лохвицкой.

** Ср. стих. Пробужденный лебедь.

ВАНДЭЛИН

(Весенняя сказка)

(Действие происходит в Царстве магов)

Во второй драме Лохвицкой – «Вандэлин» – автобиографические мотивы прослеживаются столь же ясно, как и в первой, но и сюжет, и соотношение между героями и прототипами сложнее.

Конечно, нет сомнений, что Морэлла – образ автобиографический, хотя черты автопортрета тридцатилетней поэтессы в пятнадцатилетней принцессе узнаются с трудом.

Точно так же нет сомнений, что «виденье принца Вандэлина» – это Бальмонт (в его описании совершенно сознательно имитируется бальмонтовский слог), точнее, это только одна, «парадная» сторона двойственной натуры поэта.

Гораздо сложнее вопрос, кто стоит за королем магов Сильвио. Если он и имеет свой отдельный прототип, то сказать в точности, кто этот человек, невозможно. Вероятно, это первая несчастливая любовь Лохвицкой, о которой она порой проговаривается в ранних стихах (это может быть и Немирович-Данченко и – почему бы нет? – Владимир Соловьев, и кто угодно еще из круга людей, с которыми она общалась в начале своей поэтической карьеры, или даже до ее начала). Но, кто бы ни был этот человек, отношения с ним на момент написания драмы были уже в прошлом, а создание ее продиктовано переживаниями актуальными. Поэтому остается вернуться к двум уже известным персонажам любовного треугольника: Бальмонту и Е.Э. Жиберу. Ни тот, ни другой целиком на эту роль не тянет, но какие-то черты, очевидно, взяты от обоих. О муже поэтессы трудно сказать что-то определенное, т.к. нет практически никаких сведений о его отношениях с женой (хотя ревность и какие-то «мучительства"с его стороны предположить естественно).

Зато о Бальмонте из его стихов известно многое. Что особенно важно, поэт уже вступил в полосу «Горящих зданий». Достаточно прочитать такие его стихотворения, как «Красный цвет», чтобы понять, что «садические» мотивы ему не чужды. Любопытно и то, что «принц лазурных островов» Вандэлин оказывается созданием (в каком-то смысле – оборотной стороной) зловещего мага Сильвио, и любовь Морэллы, хотя и раздвоенная, направлена, как выясняется в конце, на одну личность.

Что же касается портретных признаков, то их двойственность объясняет сам Бальмонт в драме «Три расцвета», у героя которой глаза голубые, но они кажутся черными, когда он приближает лицо к лицу к героини.

Прообразом обоих женихов Морэллы – как Железной маски, так и Принца махровых роз, вероятно, является Е.Э. Жибер.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

СИЛЬВИО, король магов.

Принцесса МОРЭЛЛА, его приемная дочь, 15-ти лет.

АЛЬБА, подруга Морэллы.

ЖЕНИХИ принцессы:

РЫЦАРЬ ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

ВАНДЭЛИН

ШУТ

ПАЖ

СВИТА принцессы:

1-я ДЕВУШКА

2-я «

3-я «

4-я «

5-я «

6-я «

СВИТА короля магов. Рыцари, дамы, пажи. Розы.

ДЕЙСТВИЕ I

Волшебный сад Морэллы, весь в цвету белых нарциссов.

Среди них алеет гигантский мак.

Король и шут медленно проходят. Король в широкой одежде медно-красного цвета. На его черных с проседью кудрях блестит золотая тиара.

КОРОЛЬ

Ты говоришь, в народе ходит слух,

Что я терзаю дочь мою Морэллу,

Что я держу ее как птичку в клетке,

Томлю ее неволей взаперти,

Как пленную рабыню? Так ли, шут?

ШУТ

Так, повелитель. Говорят в народе,

Что женихов ты к ней не допускаешь

И всем велишь отказывать заочно,

Что никогда ее ни за кого

Не выдашь ты – и для себя оставишь.

КОРОЛЬ

Как ты сказал? Оставлю для себя?

ШУТ

Не я, не я сказал, мой повелитель!

Передаю лишь я тебе о том,

Что говорят и что ты знать желаешь.

КОРОЛЬ

Я знать желаю, как и почему

В толпе могло возникнуть подозренье,

Что мне она не дочь. Я знать желаю,

Кто этот раб, что смел так дерзновенно

Мутить народ и мир мой нарушать?

ШУТ

Молва идет неведомо откуда,

Молва растет. Но выслушай меня,

Великий маг. Еще не все погибло –

Дозволишь ли продолжить?

КОРОЛЬ

Говори.

ШУТ

Великий маг, когда из стран далеких

Сегодня к нам прибудут женихи –

Ты их прими открыто и радушно,

И перед всем собраньем многолюдным

Пусть дочь твоя, принцесса, даст ответ.

КОРОЛЬ

class="book"> Но это бред, безумье! Кто же может

За сердце женское ручаться? Нет!

Я никому не покажу Морэллу,

Я не могу ручаться.

ШУТ

О, король,

Принцесса лишь тобой живет и дышит!

Она с тебя порой не сводит глаз.

И кто ж из всех искателей влюбленных

Ее руки сравняется с тобой

По мужеству и царственному виду,

Не говоря о силе тайных чар

И о твоих чудесных волхвованьях?

КОРОЛЬ

На этот раз, мне кажется, ты прав.

(Уходят).

(Толпа девушек из свиты Морэллы медленно идут, срывая нарциссы. Некоторые несут готовые венки).

1-Я ДЕВУШКА

Ты видела, какое ожерелье

Вчера король принцессе подарил?

Жемчужное, из крупных белых зерен,

А в середине, будто капля крови,

Блистает ярко-красный альмандин.

2-Я ДЕВУШКА

Да, видела. И за такой подарок

Не жалко душу было бы отдать,

Не то что…

1-Я ДЕВУШКА

Нет. Жемчужины красивы,

Но камень мне не нравится. Он страшен!

И, знаешь ли, он верно заколдован?

2-Я ДЕВУШКА

Ты думаешь?

1-Я ДЕВУШКА

Не думаю, а знаю.

Я голову даю на отсеченье,

Что камень заколдован королем.

(Проходят, скрываются за чащей цветов).

3-Я ДЕВУШКА

Сегодня мы для прихоти принцессы,

Должно быть, все куртины оборвем,

Но королю сплетем венки на диво.

4-Я ДЕВУШКА

Ах, бедненькая! Как она хлопочет

Для своего сурового отца.

С утра уже в цветах.

3-Я ДЕВУШКА

Не потому ли,

Что не отец он ей.

4-Я ДЕВУШКА

Как не отец?

3-Я ДЕВУШКА

А ты не знала?

(Проходит).

(Морэлла появляется, окруженная свитой молодых девушек. Она в белом платье, напоминающем нарцисс. Талия стянута широким желтым поясом с красными краями.

МОРЭЛЛА

Милые подруги,

Подайте мне серебряную лейку.

Здесь есть цветы, иссохшие от зноя;

Их непременно надобно полить.

Цветы, откройте ваши чаши,

(берет лейку и наклоняется к цветам).

Раздвиньте шире лепестки,

Я окроплю коронки ваши

Струей прохладною реки.

(Подходит к гигантскому маку и обнимает стебель цветка).

Мой алый мак, в пурпурных лепестках

Скрываешь ты курчавые тычинки,

Пушистые и черные как кудри,

Как смоляные кудри короля.

АЛЬБА (подходит к принцессе с венком в руках)

Но ты забыла, милая Морэлла,

Что в волосах у твоего отца

Рассыпаны белеющие нити?

МОРЭЛЛА

Мне ль этого не помнить? Ведь они,

Как тонкие серебряные струны,

Опутались вкруг сердца моего

Таинственным и странным обольщеньем.

Седые кудри, как они прекрасны!

Но есть меж них и черные, как ночь.

(Целуя мак)

Люблю тебя, мой мак благоуханный,

За цвет твоих пурпурных лепестков.

Они напоминают мне так живо

Любимые и гордые уста,

Которые сегодня пред рассветом,

Смеясь алели близко. О, так близко –

От бледных роз горячих уст моих.

АЛЬБА

Ты говоришь о короле, Морэлла?

МОРЭЛЛА

О нем, конечно.

АЛЬБА

Об отце твоем?

МОРЭЛЛА

Не смей его так называть! Ты знаешь,

Что не отец он мне, а воспитатель.

Он близок мне, но он мне не отец.

АЛЬБА

Но если он тебя так нежно любит,

То почему не сделает тебя

Своей женой?

МОРЭЛЛА

Есть между нами тайна,

И я клялась великой, страшной клятвой

Не открывать ее ни перед кем.

АЛЬБА

Ни предо мной?

МОРЭЛЛА

Ни пред тобою, Альба.

АЛЬБА

Да, вижу я, его ты сильно любишь,

А между тем…

МОРЭЛЛА

Молчи, не продолжай!

Я знаю все, что ты сказать желаешь

Молчи, молчи! Мой Сильвио прекрасен!

Он мой король, мой маг, мой повелитель!

Все знаю я, – но я его люблю!

АЛЬБА

Несчастная! Тебя он отуманил

Соблазнами своих проклятых чар.

Он зол, жесток, – он всеми ненавидим.

И ты сама, лет пять тому назад,

Как ты боялась, как ты трепетала,

Встречая взгляд неласковый его.

МОРЭЛЛА

Я и теперь дрожу и холодею,

Встречая взгляд очей его восточных,

Его очей властительных, как смерть,

Таинственных, как мрак осенней ночи,

Как вечности немая глубина.

АЛЬБА

Ты помнишь ли, как он тебя тиранил

За шалости твоих невинных лет?

Как он ломал в колючих иглах прутья

И покрывал багровыми рубцами

Нежнейший цвет твоих лилейных плеч?

МОРЭЛЛА

Он и теперь в минуты исступленья

Бывает страшен в бешенстве слепом.

Но милых рук тяжелые удары

Мне кажутся приятными, как ласки.

И если мне порой изменит стон –

Зато какое высшее блаженство

Я чувствую, когда, склонясь ко мне,

Чуть слышно он проговорит: «Морэлла,

Любовь моя!» – в тот несказанный миг

Мне кажется, что все сиянье неба,

Что все огни бесчисленных созвездий,

Лучистых солнц, зеленых метеоров,

Лазурных лун и розовых комет –

Сливаются и блещут надо мною,

Приподнятой высоко от земли.

Я чувствую величие богини

В святилище, под куполом цветистым

С челом блаженным, в волнах фимиама,

В сверкающем бессмертии любви!

(Во время монолога Морэллы Король появляется в глубине сада и смотрит на принцессу, незамеченный ею).

КОРОЛЬ

Морэлла!

МОРЭЛЛА

Ах! Я не ошиблась, Альба?

Он здесь! Цветов, несите мне цветов.

(Берет у девушек венки и, опускаясь на колени,

кладет их к ногам короля).

О мой король, прими цветы Морэллы,

Унизанные утренней росой.

Я нарвала их рано, в час рассвета,

В тот сладкий час, когда с огнем зари

Мешаются причудливые тени

И слышен шорох снов неотлетевших,

Задержанных трепещущей листвой.

Мой Сильвио, прими цветы Морэллы!

В час утренний, томительный и сладкий,

Я их рвала, мечтая о тебе.

О, посмотри: не лилии, не розы, -

Несу тебе унылые цветы,

С коронкой бледной, с венчиком склоненным

И с ободком, пурпуровым от страсти, -

От пламени желаний затаенных –

Лежать в пыли у ног твоих, как я!.

КОРОЛЬ

Оставь, дитя. Тобой я недоволен.

Мне передали, будто ты вчера

Бродила долго в роще отдаленной,

Одна, без свиты?

МОРЭЛЛА

Правда, мой король.

Гуляла я с моей подругой Альбой.

КОРОЛЬ

И ты была без покрывала?

МОРЭЛЛА

Да.

КОРОЛЬ

А! Ты меня ослушаться посмела!

Притворщица, змееныш, лицемерка!

Я дал тебе цветущий светлый сад,

И ты его бросаешь своевольно,

Чтоб бегать в роще с ветреной девчонкой.

(Свита принцессы в страхе разбегается).

МОРЭЛЛА

Прости меня. Клянусь, мой повелитель,

В последний раз…

КОРОЛЬ

Ты смела не закрыть

Своих ланит, манящих к поцелую,

И этих уст, и этих глаз прекрасных!

Ты обольстить кого-нибудь хотела?

Скажи, кого же?

МОРЭЛЛА (вставая)

Нет, довольно я

Тяжелый гнет безропотно сносила,

Терпела страх и пытки заточенья,

И горький стыд поруганной любви.

Мучитель мой, тебя я ненавижу!

Ты изверг! Ты..

КОРОЛЬ

За это целый день

Ты проведешь одна в железной башне.

МОРЭЛЛА

Мне все равно. К страданьям я привыкла.

Мне все равно.

КОРОЛЬ

Три дня питаться будешь

Лишь хлебом и водой и в сад не выйдешь.

МОРЭЛЛА

Мне все равно.

КОРОЛЬ

И целых десять дней

Меня ты не увидишь.

МОРЭЛЛА

Сжалься, сжалься,

Мой Сильвио! (Падает без чувств).

КОРОЛЬ

Безумное дитя,

Еще не скоро будешь ты достойна

Моей любви и нежности моей.

Но никому тебя не уступлю я,

Смирю тебя, порабощу тебя,

Согну тебя, как ветку тонкой ивы,

Мной взрощенный и сорванный цветок!

(Наклоняясь, целует ее. Приходит паж!)

ПАЖ

Великий Маг! – Ах, что это!.. Принцесса!

КОРОЛЬ

Принцессе дурно.

(Обращаясь к подошедшей свите)

Унести ее!

Когда очнется, – ей вы передайте,

Что я на этот раз ее прощаю

И что ее по-прежнему люблю.

(Девушки и слуги уносят принцессу).

ПАЖ

Великий Маг, к тебе пришел я с вестью,

Что прибыли в твой замок издалека

Два рыцаря. Один из них назвался

Железной маской, Принцем Роз – другой.

И у тебя просить желают оба

Руки принцессы, дочери твоей.

Что им сказать?

КОРОЛЬ

Введи их в тронный зал,

Куда вели собраться всем придворным,

Всей нашей свите. И гостям скажи,

Что тотчас пред собраньем многолюдным

Им дочь моя, Морэлла, даст ответ.

(Паж кланяется и уходит).

Я убежден. Она так нежнго любит.

Но я сегодня был неосторожен

И безрассудно оскорбил ее.

Как знать, как знать – и если – нет, не верю!

В моих руках и жизнь, и смерть твоя,

Дитя мое, любовь моя, Морэлла,

И вечно, вечно будешь ты моей!

ДЕЙСТВИЕ II

Замок короля магов. Темный, мрачный зал. Трон под балдахином, испещренным знаками зодиака. Король только что взошел на ступени, ведущие к трону. Он в белой одежде, вышитой серебром. На голове его серебряная тиара, покрытая желтым шелком. Морэлла в белом, слегка розоватом платье садится на подушку у ног короля. Вокруг толпятся придворные, рыцари, дамы, пажи. Впереди всех стоят женихи принцессы:

Рыцарь Железная Маска – в полном вооружении, с опущенным забралом. Принц Махровых Роз, – прекрасный чернокудрый юноша, окружен свитой девушек, одетых розами.

КОРОЛЬ

Приветствую вас, гости дорогие.

Рыцарь Железная Маска и Принц Махровых Роз.

Приветствуем тебя, Великий Маг!

Приветствуем прекрасную Морэллу.

КОРОЛЬ (Обращаясь к Железной Маске).

Ты, доблестный, скажи, как звать тебя?

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Железной Маской Прибыл издалека,

С высоких гор, окутанных туманом,

Сырым туманом северной страны.

Отдай мне в жены дочь твою, Морэллу,

Великий Маг. Клянусь, что буду ей

Супругом верным, преданным до гроба,

У нас в роду держать умеют слово

И лозунг наш гласит «до самой смерти».

Великий Маг, отдай мне дочь твою.

КОРОЛЬ

Но дочери неволить я не стану.

Спроси ее, – она перед тобою.

Пускай сама судьбу свою решит.

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Ты слышала слова мои, принцесса?

Молю, ответь.

МОРЭЛЛА

Да, слышать я слыхала,

Но, признаюсь, желала б также видеть.

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Что, дивная, желала б видеть ты?

МОРЭЛЛА

Твое лицо. Приподними забрало.

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА (поднимая забрало).

Мои черты не блещут красотой,

Зато любовь моя тверда, как скалы.

Зато тебя от всех несчастий в мире

Вот этот щит сумеет оградить.

МОРЭЛЛА

Все это так. Но расскажи мне, рыцарь,

Какая жизнь мне предстоит с тобой?

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Мы будем жить в высоком, старом замке.

МОРЭЛЛА

А дальше что?

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Охотиться я буду.

МОРЭЛЛА

Потом?

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Как все, – уеду воевать.

МОРЭЛЛА

А я?

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

А ты в роскошно-скромном платье

Знамена будешь вышивать шелками

Иль с тонкой пряжей сидя у окна,

Ты песню станешь напевать о счастье,

О радостях грядущего свиданья

И ждать меня.

МОРЭЛЛА

А после? После что?

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Да то же все. Все то же, что у всех.

Приеду я и привезу подарки

Тебе, жене моей многолюбимой,

И детям, если их пошлет судьба.

Приму отчет в делах твоих, в хозяйстве,

И похвалю, и пожурю, где надо,

Затем прощусь – и снова в долгий путь.

МОРЭЛЛА

А мне опять к окну, за прялку снова,

И ждать тебя? И так всю жизнь мою?

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Так все живут. Ты молода, принцесса,

Приучишься, привыкнешь и найдешт=ь

Душевный мир, и счастье, и отраду

В спокойной жизни рыцарской жены.

МОРЭЛЛА (обращаясь к королю)

Мой Сильв… отец мой, я сказать хотела,

Молю тебя, не выдавай Морэллу

За этого смешного сумасброда!

Я никогда с ним счастлива не буду.

Отец, отец, оставь меня с тобой!

КОРОЛЬ

Не бойся, крошка. Рыцарь, ты услышал

Твой приговор из уст самой принцессы.

Не обессудь. Ступай.

ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Я повинуюсь.

Прости, король. Мечта моя, прости.

(Уходит).

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Дозволь теперь и мне промолвить слово

КОРОЛЬ

Что скажешь ты, прекрасный чужеземец?

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Великий Маг, я прибыл издалека,

С полей цветущих солнечной страны.

Я бросил тень садов моих волшебных,

Наполненных благоуханьем роз

И свежестью серебряных фонтанов,

И воркованьем диких голубей,

Чтобы найти блаженство иль страданье

В очах принцессы, дочери твоей.

КОРОЛЬ

Пусть дочь моя сама тебе ответит.

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Ты нравишься мне, Принц Махровых Роз.

Но прежде чем вручить тебе навеки

Мою судьбуЮ свободу и себя, -

Я знать хочу, что мне сулит в грядущем

Твоя любовь и наша жизнь вдвоем.

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Мы будем жить в причудливом чертоге

Из тонкого цветного хрусталя.

Вокруг колонн завьются пышно розы,

Как бледный дождь, повиснут с капителей

Венками нежно-пурпурных цветов;

Рассыплются пурпурными коврами,

Расстелются…

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

О, принц Махровых Роз!

Иль ни о чем ты говорить не можешь,

Как только о цветах и о цветах?

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Когда б я смел, прекрасная…

КОРОЛЬ

Не смеешь!

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Что ты сказал, король?

КОРОЛЬ

Что ты не смеешь

О чем ином твердить принцессе.

МОРЭЛЛА

Отец, отец!

КОРОЛЬ

Она еще дитя,

И не поймет тебя, и не оценит

Всей хитрой лжи заманчивых речей.

Ты говорить ей можешь все, что хочешь,

Но о любви ни возгласа, ни слова!

Запомни же – ни слова о любви.

КОРОЛЬ

Великий Маг, твоей послушный воле,

Я говорить не стану об «ином»,

Как ты сказал. С цветов я начал слово

И перейду опять к моим цветам.

В моем саду росли две чудо-розы.

Одна из них раскрылась в жар полдневный

И, расправляя пурпур лепестков,

Ждала, томясь; – и на закате дня

Увидела, что расцвела другая,

Там далеко, на горной высоте.

Она была в одеждах нежно-белых,

Но в сердцевине чаши ароматной

Алел нежданно яркий лепесток.

КОРОЛЬ

Смелее, принц. Недурно для начала,

НО, признаюсь, не нравится мне что-то

В твоем рассказе яркий лепесток.

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Я продолжаю. Пурпурная роза

Смотрела жадно вверх и расцветала

Все радостней, все ярче и пышней.

А белая казалась розоватой

В сиянии и пламени зари.

И вот с мольбой сказала роза ветру:

О ветер мой, лети к подруге белой

И передай в воздушном поцелуе…

КОРОЛЬ

Довольно, принц, довольно! Ты нарушил

Наш уговор, – ты должен замолчать.

МОРЭЛЛА

Отец, отец!.. О, будь великодушен,

Как был с Железной Маской. Ведь его

Ты выслушал и все сказать позволил.

Чем провинился Принц Махровых Роз,

Что ты его преследуешь так явно?

КОРОЛЬ

Тот был умен, хоть скучноват немного.

А этот..

МОРЭЛЛА

Этот молод и прекрасен.

КОРОЛЬ

И, вижу я, он нравится тебе?

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Великий Маг, меня лишил ты слова –

И я молчу. Позволь лишь передать

Мои дары смиренные принцессе?

КОРОЛЬ

Твои дары?

(Принц Махровых Роз берет из рук своей свиты корзину роз и, опускаясь на колени, подает ее принцессе).

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Здесь розы, только розы.

Прекрасная, возьми мои цветы,

Душистые, пропитанные солнцем;

И если я внушить тебе успел

Хоть что-нибудь похожее на… нежность,

Ты их надень, обвей чело и руки,

И, несмотря на все преграды в мире,

В мой светлый край я унесу тебя.

КОРОЛЬ

Возьми их, дочь. Но перед тем чтоб дать

Ответ ему – подумай хорошенько.

Иди к себе. Спеши, пора кончать.

Я так устал. Иди, моя Морэлла.

(Принцесса уходит).

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Великий Маг, дозволь тебе напомнить,

Что дочери своей ты обещал

Не принуждать к согласью, ни отказу.

КОРОЛЬ

Ты думаешь, она захочет быть

Твоей женой?

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Не думаю, – надеюсь.

КОРОЛЬ

Оставь надежду, мальчик безрассудный.

О, нет, моя Морэлла не из тех,

Которых можно соблазнить приманкой

Трескучих фраз, и розами, и солнцем,

И синевато-черными кудрями,

И свежестью нетронутых ланит.

Нет, дочь моя с небесной красотою

Возвышенный соединяет ум;

Она чужда ребяческих желаний

Своих подруг и сверстниц по летам.

Лишь только то, что вечно и бессмертно,

Нетленное влечет ее мечты.

И хочешь ты достичь любви Морэллы?

Оставь, мой друг, надежду навсегда.

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Она идет!

МОРЭЛЛА (медленно идет, вся увитая розами)

О, розы, розы, розы!

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Морэлла, радость! Ты теперь моя?

МОРЭЛЛА

О, розы, розы, вы меня пьяните

Благоуханьем ваших лепестков.

Какой восторг, какое упоенье!

Люблю тебя, о Принц Махровых Роз!

Возьми меня, бежим к свободе, к солнцу,

В твой радостный, в твой благодатный край,

Где жизнь, любовь и розы, розы, розы!

КОРОЛЬ

Проклятый шут! Я говорил тебе.

ШУТ

Твой жезл, король! Простри твой жезл

волшебный.

КОРОЛЬ (поднимая жезл)

Усните! (Все засыпают кроме принцессы).

Спят. Взгляни сюда, Морэлла,

Как помертвел твой доблестный жених.

Не встанет он, не защитит невесту,

И снова ты во власти чар моих.

Несчастная! Я б мог теперь свободно

Убить, неволей долгой истомить,

Иль медленной тебя замучить пыткой.

Но странно мне, что прежнего огня

И бешенства в себе не нахожу я.

Я так устал, так страшно изнемог,

Так много мук я пережил сегодня.

МОРЭЛЛА

О, ты жесток, отец мой, ты жесток!

КОРОЛЬ

Отец теперь! Не Сильвио, как прежде?

Презренная, и я уверен был

В твоей любви, в любви ничтожной куклы,

Отдать себя готовой за венок,

За ворох роз!

МОРЭЛЛА

Отец, они прекрасны.

КОРОЛЬ

Они завянут к вечеру сегодня,

И лепестки их обратятся в прах,

Как и любовь того, кому нежданно

Хотела ты всю жиизнь свою отдать.

Дитя мое, Морэлла, неужели

Так долго я лелеял твой расцвет,

Воспитывал с любовью ум и сердце –

Лишь для того, чтоб уступить тебя

Мальчишке первому!

МОРЭЛЛА

Он так прекрасен!

КОРОЛЬ

Прекрасен он, ты говоришь: прекрасен?

Ты думаешь, быть может, в целом мире

Не сыщется подобной красоты?

Дитя, дитя! А что бы ты сказала,

Когда бы здесь, сейчас, перед тобой

Блеснуло вдруг чудесное виденье,

Такой высокой, чистой, совершенной

И призрачно-воздушной красоты,

Что перед ним померкнул бы навеки

Твой смуглый принц с его садами роз?

МОРЭЛЛА

Как, здесь, сейчас? И я его увижу?

КОРОЛЬ

Видение блеснет перед тобой.

Я вызову лишь призрак, дух бесплотный

Созданья совершенной красоты,

Таинственного принца Вандэлина.

На Голубых живет он островах,

В прозрачном царстве света и лазури

Меж синевою моря и небес.

Там, где манит зыбь волны

В холод влажной глубины,

Колыхаются едва

Голубые острова.

По водам они несут

Свой лазоревый приют,

Где, томясь, грустит один

Кроткий рыцарь Вандэлин.

Золотистей янтарей

Тонкий шелк его кудрей,

Лик поспорит белизной

С нэнюфарой водяной.

И всплывают тьмы наяд,

Чтоб на принца бросить взгляд –

Так хорош их властелин,

Кроткий рыцарь Вандэлин.

Сонмы эльф береговых

Тень бросают чащ лесных,

Чтоб вослед ему вдохнуть,

Вздохом волны всколыхнуть.

Но пловучих островов

Не достигнет страстный зов,

И в лазурь скользит один

Бледный рыцарь Вандэлин.

(При первых словах Короля о Вандэлине слышится тихая музыка и появляется призрак златокудрого юноши, спящего в голубом тумане. Он исчезает с последними словами песни)..

Что скажешь ты? Молчишь, моя Морэлла?

Мне слышен стук сердечка твоего,

Неверного, изменчивого сердца.

Я думаю, теперь нарушить можно

Волшебный сон. Не правда ли, дитя?

МОРЭЛЛА

Пусть спят они. Мой милый повелитель,

Ты мне его покажешь вновь?

КОРОЛЬ

Кого?

Возлюбленного Принца Роз Махровых?

МОРЭЛЛА

Нет, нет, его, небесное виденье

На Голубых пловучих островах.

КОРОЛЬ (улыбаясь)

Но надо же, мой ветер перелетный,

Сначала нам покончить с принцем Роз.

(простирает свой жезл над спящими).

Проснитесь!

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ (пробуждаясь)

Ах, темно в глазах моих от счастья!

О милая Морэлла, ты моя?

Иль мне приснилось, будто ты сказала:

Люблю тебя, о Принц Махровых Роз?

МОРЭЛЛА

Не может быть. Ты бредишь, чужеземец.

Ты верно спал и видел странный сон.

И я спала. И снилось мне виденье

Такой неизъяснимой красоты,

Что в этот миг вся жизнь моя казалась

Лишь сном пустым, а эта греза – жизнью.

МОРЭЛЛА

Но посмотри, ты вся в моих цветах!

Ты вся увита розами, принцесса, -

Условный знак, что будешь ты моею.

Ты в розах вся!

МОРЭЛЛА

Они завянут, принц.

Ты видишь, есть уж и теперь меж ними

Так много пожелтевших лепестков.

Вот осыпаются. – Ты видишь? – облетели.

А сорваны давно ли? – и мертвы.

Так и любовь, и молодость, и счастье,

И наша жизнь, о Принц Махровых Роз.

Что слышу я, прекрасная Морэлла?

Мы молоды и наша жизнь ясна,

И столько новых, светлых наслаждений

Нам обещает юная весна.

МОРЭЛЛА

Весна пройдет; за летом будет осень.

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

И вновь весна. Но в солнечной стране,

В моей стране, царит бессменно лето,

Горячее и знойное всегда.

МОРЭЛЛА

Всегда, всегда одни и те же розы!.

Не лучше ль жить в прохладе синих волн,

На островах плавучих и лазурных,

Окутанных туманом голубым?

Не лучше ли свободно любоваться

Вершинами скользящих мимо гор,

Лесов убранством, зеленью лужаек

И безмятежной прелестью полей?

И наслаждаться вечной переменой,

Плывя вперед вдоль берегов чужих,

Тонуть в просторе вольном океана,

Среди лазури моря и небес?

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Ты говоришь, как в полусне, принцесса.

И этот бред я должен ли принять

За твой отказ?

МОРЭЛЛА

Да, Принц Махровых Роз.

Твои ланиты слишком загорели,

Цветы завяли. Поздно. Гаснет свет.

Свой знойный путь уже свершило солнце.

Прощай, иди. Я не люблю тебя.

ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

Прощай, король. Будь счастлива,

принцесса.

Да не обрушит вечная богиня

Свой тяжкий гнет на гордую головку.

Пойдемте, розы. Солнце нас зовет.

(Уходит).

МОРЭЛЛА

О мой король, мой маг, мой повелитель!

Тебе я буду дочерью послушной,

Твоей рабыней преданной, чем хочешь,

Но дай еще, о, дай увидеть внговь

Тот призрак светлый, нежное виденье

На Голубых плавучих островах!

КОРОЛЬ

Его увидишь ты, но не сегодня.

Ступай, дитя.

МОРЭЛЛА

Когда же, мой король?

КОРОЛЬ

Быть может – завтра, если будешь кроткой

И любящей; быть может – никогда.

Теперь иди. Усни, моя Морэлла.

Я так устал.

МОРЭЛЛА

До завтра, мой король.

Спокойной ночи. Видишь, я послушна.

(Уходит, повторяя)

Быть может, завтра. Завтра, может быть!

КОРОЛЬ (обращаясь к шуту).

Ты понял, друг? – Теперь она захочет

Послать ему немедля свой портрет: -

Корабль утонет. С голубем отправит

Письмо красавцу, – сгинет голубок.

Так год пройдет. И вот в берете черном

Пред ней предстанет траурный герольд:

«Ты знала счастье, будь тверда в страданье, -

Промолвит он, – готовься к горьким дням.

Там, далеко, на острове лазурном,

На ложе мха и раковин цветных,

В венке из трав и водорослей бледных

Уснул навек прекрасный Вандэлин».

Она поплачет, погрустит немного

О радостях утраченной любви;

Но день придет – и ум ее созреет

Для пониманья вечной красоты,

И детские мечты она забудет,

Чтоб разделить венец моих познаний,

Чтоб быть моей подругой и женой.

ШУТ

Но кто же он? Кто этот призрак светлый?

КОРОЛЬ

Мое созданье, плод моей мечты,

Мной созданный из пламени кометы

И пены волн, мной вызванный на миг

Для обольщенья девочки упрямой,

Для помраченья красоты земной.

ДЕЙСТВИЕ III

Спальня принцессы, помещенная внутри башни. Решетчатые ставни высокого окна открыты, алеет вечернее небо. Занавески алькова отдернуты и видна узкая постель. Морэлла, в широкой бледно-розовой одежде, с распущенными волосами сидит у окна и смотрит на медальон, который держит в руках. Альба стоит около принцессы.

МОРЭЛЛА

Хорош портрет мой?

АЛЬБА

Кажется. Хорош.

Но не совсем похоже выраженье.

Твоя улыбка, блеск твоих очей

И все черты в нем переданы верно,

Как должно быть. Но это все же не ты.

МОРЭЛЛА

Не все ль равно? Ведь я на нем красива?

Нет, ты права: безжизнен мой портрет.

АЛЬБА

Но что же делать? В целом королевстве

Нет лучшего художника, а надо

Скорей портрет твой принцу отослать.

МОРЭЛЛА

Нет, этой куклы с мертвою улыбкой

Пусть не увидит рыцарь Вандэлин.

Я жить хочу в мечтах его лазурных

Прекраснейшим созданием земли,

Воздушней крыльев бабочки весенней,

Хрустальней струй нагорного ключа.

Я чувствую, я знаю, я – прекрасна,

Но перед ним, виденьем голубым,

Звездой хочу гореть я несравненной,

Чтоб не было мне равной в целом мире,

Средь саламандр, и нимф, и легких эльфов

Ни на земле, ни в грезах, ни во сне.

АЛЬБА

Но как же быть с портретом?

МОРЭЛЛА

Ах, не знаю.

Портрета нет, пошлю ему венок.

АЛЬБА

Нарциссов бледных с венчиком склоненным

И с ободком, пурпуровым от страсти,

Пошлешь ему?

МОРЭЛЛА

О, злая, злая, злая!

(Прислушиваясь)

Сейчас увидишь. Вот, они идут.

Несут корзины ландышей росистых.

(Входят девушки с ландышами)

Счастливые, свободные созданья,

Вы принесли дыхание весны.

1-Я ДЕВУШКА

А как теперь отрадно там, на воле…

До сумерек бродили мы в лесу.

2-Я ДЕВУШКА

Как много там фиалок распустилось.

3-Я ДЕВУШКА

И синих гиацинтов, и гвоздик.

4-Я ДЕВУШКА

И розовых, душистых анемонов.

5-Я ДЕВУШКА

И лдютиков.

6-Я ДЕВУШКА

Но мы их не срывали,

Мы собирали ландыши одни.

МОРЭЛЛА

Подвиньте ближе мраморные вазы,

Пусть дышат здесь весенние цветы.

Разбросьте их и тут, и там, и всюду,

Усыпьте пол вкруг ложа моего.

(Обращаясь к Альбе)

Дай мне перо от крыльев лебединых

И лилии атласный лепесток.

А вы настройте арфы золотые,

Пусть, как струна, звучит мое письмо

(Берет лебединое перо и пишет на лепестке лилии. Арфы тихо ропщут).

«Мой Вандэлин, когда ты крепко спишь

И длинные ресницы золотые

Как лилии червонные тычинки,

Чуть-чуть дрожат на бархате ланит,

Подобно крыльям реющей цикады,

Когда ты весь блаженством упоен,

Весь, как цветок, росою растворенный,

Изнеможен избытком вешних грез, -

Мой Вандэлин далекий, принц мой ясный,

Люби меня в твоем лазурном сне».

(Привязывает письмо к белому голубю, которого приносит паж).

Лети, мой голубь, светлою дорогой,

Луч месяца тебе укажет путь.

О, плачьте, плачьте, арфы золотые,

Нет белоснежных крыльев у меня!

(Выпускает голубя в окно. Арфы продолжают звенеть).

Лети, лети, мой голубок,

В морскую даль, где спит волна.

Скажи ему, что мир широк,

Что в целом мире я – одна.

Скажи ему, что надо мной

Все ярче блещет серп луны,

Что влажный зной, весенний зной,

Заворожил ночные сны.

Что тяжелей на сердце гнет,

Темнее ночь, бледнее день,

Что грусть моя растет, цветет,

И увядает, как сирень.

ПАЖ (входит).

Великий Маг прислал меня узнать,

Что делает прекрасная Морэлла?

МОРЭЛЛА

Скажи ему, я ландыши плету.

(Паж уходит).

О, всюду он, могучий, ненавистный.

АЛЬБА

Ляг, милая Морэлла. Ты бледна.

Напрасно ты все ложе окружила

Стеной цветов; позволь мне унести

Хоть часть из них. Их аромат убийствен.

МОРЭЛЛА (сбросив розовую одежду и оставшись в белом спальном платье, ложится на постель).

О, нет, оставь, я ландыши люблю,

Дыханье их каким-то сладким звоном

Мне навевает чудную мечту,

Оставь меня, уйди. Я засыпаю...

Мне грезится, я ландыши плету...

(Засыпает. Альба и девушки уходят). В комнате

разливается розовый свет и слышится музыка.

Медленно проходит принц Махровых роз.

За ним следуют розы).

БЕЛАЯ РОЗА

Я – белая роза, живу лишь весною,

Все счастие жизни уходит со мною.

АЛАЯ РОЗА

Со мной расцветает, чтоб властвовать

вновь.

ЧАЙНАЯ РОЗА

Люблю и ревную.

АЛАЯ РОЗА

Блаженство дарую.

КРАСНАЯ РОЗА

Я – страсть и желанье.

ЖЕЛТАЯ РОЗА

Я – месть.

АЛАЯ РОЗА

Я – любовь.

ЖЕЛТАЯ РОЗА

Я – желтая роза, я жалю шипами.

Приди, о принцесса, и царствуй над нами,

Тебе мы откроем все чары свои.

КРАСНАЯ РОЗА

И сердце отравим горячими снами,

Блаженства, страданья, тоски и любви.

ЧАЙНАЯ РОЗА

Я – чайная роза, я – грусть и томленье.

БЕЛАЯ РОЗА

Я – белая роза, живу лишь мгновенье.

ЖЕЛТАЯ РОЗА

Я – роза безумья, воскресшего вновь.

ЧАЙНАЯ РОЗА

Люблю и ревную.

АЛАЯ РОЗА

Блаженство дарую.

КРАСНАЯ РОЗА

Я – радость.

ЧАЙНАЯ РОЗА

Я – нега.

ЖЕЛТАЯ РОЗА

Я – месть.

АЛАЯ РОЗА

Я – любовь.

МОРЭЛЛА ( в полусне)

Нет, розы, нет! Оставьте зов напрасный.

Сгорел мой день. Забудьте обо мне.

О, Вандэлин далекий, принц мой ясный,

Люби меня в твоем лазурном сне.

(Засыпает снова).

(Розы исчезают. Розовый свет сменяется голубым, лунным, падающим в окно. Появляется призрак Вандэлина. Он в светлых одеждах и держит в руках золотую лиру).

ВАНДЭЛИН

Я с тобой, всегда с тобой.

Близок остров голубой,

Из лучей небесных звезд

Перекинут звездный мост.

Ты придешь в мой светлый храм,

Только будь покорна снам,

В пробужденье и во сне

Помни, помни обо мне.

Посмотри, ведь ты не та, -

Вся стремленье, вся мечта,

Ты бесплотней и сквозней

В мире реющих теней,

На тебя от лунных стран

Пал серебряный туман.

Вся в лазури, вся в огне,

Помни, помни обо мне.

Только ландыш зацветет,

Грусть на сердце упадет,

Будет грудь твоя болеть,

Сладкой болью тихо млеть.

Будет каждою весной

Мысль твоя лететь за мной,

И вздохнешь ты в тишине;

Помни, помни обомне!

(Входит король в черной одежде, вышитой красными знаками зодиака. На голове черная шапочка, в руках магический жезл, за поясом цветок мака).

КОРОЛЬ (приближаясь, видит ВАНДЭЛИНА):

Как, это он? Мое созданье, дух,

Мной вызванный из мира неживущих,

И здесь над нею веет вольным сном?

Иль власть моя потеряна навеки,

Я более не Сильвио, не маг?

Прочь, сгинь, уйди, проклятое виденье!

(протягивает жезл)

Не слушаешь? Тебя я заклинаю

Моим жезлом, священным, страшным знаком

Двух змей сплетенных! Перстнем Саломона!..

Звездой пятиконечной... А! – дрожишь!

Развейся пеной, созданный из пены,

Лети, вернись к началу своему.

(Дух исчезает. Музыка постепенно замолкает вдали).

МОРЭЛЛА (просыпается)

Ах, Сильвио, как горько пробужденье!

От райских грез ты отозвал меня.

Мне было грустно, но какою грустью!

Как жизнь была безбрежна и светла.

Мне было сладко, радостно, привольно,

Лазурью волн я счастлива была,

Я не спала – я пела, я любила,

Я ландыши весенние плела.

МОРЭЛЛА

Все ландыши, лазурные потоки

И лунный свет. О, бедное дитя!

Как пред тобой виновен я безмерно.

Пора кончать. Иль слишком далеко

Зайдет игра, и будет возвращенье

Все тяжелей рассудку твоему.

Эй, паж!

(Из соседней комнаты прибегает мальчик)

Возьми мой перстень королевский,

Снеси шуту. Он знает и поймет.

О, как бледна ты, милая Морэлла.

При лунном свете сон всегда тревожен,

Завесь окно, безумное дитя.

МОРЭЛЛА

Ты слишком добр сегодня, повелитель.

Ты Так давно не говорил со мной.

Мне хорошо. Быть может, счастье близко.

Но ландыши вокруг благоухают

Так сладостно, что хочется мне плакать.

Я счастлива, но душу отчего-то

Недоброе предчувствие томит.

КОРОЛЬ

Весенние тебя смущают грезы.

Но подожди; истает шумный май

И отжужжит назойливое лето.

А там опять багряной позолотой

Оденутся дубовые леса.

Мы разведем костры в священной роще;

Начнутся пляски. Тысячи людей

Тебе молиться будут, как богине,

И поклоняться статуе твоей.

Зимою пир перенесем мы в залу –

Ты будешь там царицею моей.

В каком восторге, помнишь, ты плясала,

Окутанная сетью золотой,

И сквозь нее твое блистало тело,

Как небо сквозь последнюю листву?

А вечера у яркого камина?

Ты на коленях дремлешь у меня,

А я тебе рассказываю сказки,

Где, как всегда: – пустыня, ты и я.

Ты помнишь ли... Задумалась. – Не слышит. –

МОРЭЛЛА

Портрет так плох. Что я пошлю ему?

КОРОЛЬ

Ты думаешь о принце Вандэлине?

(Опять, опять безумный этот бред).

МОРЭЛЛА

О том, кого открыл ты мне в виденье,

Кого во сне я вижу каждой ночью,

О ком душа тоскует и болит.

КОРОЛЬ

Есть у тебя старинный мой подарок,

Магическое зеркало твое.

Иди к нему. Смотрись с улыбкой ясной,

Как только что смеялась ты во сне.

(Подводит ее к зеркалу, которое задергивает потом покрывалом.)

Вот так. Теперь останется навеки

Запечатленной красота твоя.

МОРЭЛЛА (приподнимая покрывало).

Да, это я! Я точно как живая.

О, если б я осталась навсегда

Такой, как здесь, – влюбленной и любимой!

(Входит шут, переодетый герольдом).

КОРОЛЬ

Дитя мое, вот траурный герольд

От рыцаря и принца Вандэлина;

Он весть принес с плавучих островов.

МОРЭЛЛА

Посланником от Вандэлина? Этот?

Весь в трауре? – К чему твой черный плащ?

О, говори же!

ШУТ

Будь тверда в страданье.

МОРЭЛЛА

Что ты сказал?

ШУТ

Готовься к горьким дням.

МОРЭЛЛА

Мой Сильвио, мне страшно. Я слабею.

КОРОЛЬ (шуту)

Кончай живей.

(Морэлле)

Не бойся, я с тобой.

ШУТ

В лазурной мгле, на острове плавучем,

На ложе мха и раковин цветных,

В венке из трав и водорослей бледных

Уснул навек прекрасный Вандэлин.

МОРЭЛЛА

Ты лжешь, ты лжешь! Твой голос дышит ложью.

Он мне знаком. Так странно мне знаком.

(Срывает забрало, шут убегает).

Забрало прочь! Ах! Что со мнгою? Где я?

И это ты, ты обманул меня!

КОРОЛЬ (хочет обнять ее)

Морэлла!

МОРЭЛЛА (вырываясь)

Нет! О, ты мне ненавистен!

Пусти меня. Я странницей пойду

Через леса и горы, и долины,

Весь белый свет повсюду исхожу.

Найду его, увижу, иль погибну!

КОРОЛЬ

Дитя мое, когда бы целый свет

Ты странницей бездомной исходила,

То не нашла бы принца своего.

Дитя мое, пустынною равниной

Для избранных ложится путь земной.

Проходят дни, зима сменяет осень,

В круговороте скучном и безвольном

Все тот же мрак и та же суета.

Дитя мое, нет в нашем скудном мире

Ни островов лазурных, ни видений,

Окутанных туманом голубым.

Лишь мы одни, владеющие силой

Великих тайн, держащие печать

И драгоценный перстень Саломона,

Мы – можем все. Мы влсатны населить

Дождливый мрак безрадостной пустыни

Созданьями нетленной красоты.

Но в этом мире все, что выше мира,

Зовется сном. Дитя мое, пойми,

Твой Вандэлин – бесплотное виденье,

Он – только сон, не более как – сон.

МОРЭЛЛА

Опять обман! Обман везде и всюду.

Обманом я, как сетью, обвита.

О злой колдун, отдай мой сон лазурный!

Пусти меня!.. Я в сон, в мой сон хочу!.

КОРОЛЬ (протягивая ей цветок мака)

Дитя мое, несчастная Морэлла,

Вот, посмотри, любимый твой цветок,

Пурпурный мак; вдохни его дыханье,

Оно дает забвенье и покой.

МОРЭЛЛА

Прочь, красный ларв с раскрытыми устами!

Он весь пропитан кровью, как вампир,

Моею кровью – да, что каждой ночью

Он выбирал из сердца моего,

Всю выбирал по капле. А наутро

Мне говорил: «как ты бледна, дитя».

КОРОЛЬ

Безумная, презренная, ни слова!

Иль я забудусь – и твоим щитом

Твое безумье более не будет.

(Бьет ее цветком).

МОРЭЛЛА (падая на колени).

О, бей меня, топчи меня, топчи!

Мой Сильвио, легки твои удары,

Они приносят сладость, а не боль.

КОРОЛЬ

Что сделал я?! Любовь моя, Морэлла,

Иль я твоим безумьем заражен?

МОРЭЛЛА

Отдай мой сон! Свободы, грез, лазури!

(Подбегает к окну).

Он близок, здесь мой остров голубой!

А вот и мост, сияющий над бездной,

Вот мост к нему, весь сотканный из звезд.

КОРОЛЬ

То – Млечный путь, дитя мое больное.

МОРЭЛЛА

Мне все равно. Коль нет других путей, -

Пройду небесным, чистым, звездным,

млечным...

(Бросается в окно).

КОРОЛЬ

Ушла. И я не удержал ее.

Но не разбилась, нет. Я видел ясно,

Как шла она по Млечному пути.

Под нею звезды пели от блаженства,

От счастия служить ее стопам.

Она неслась все выше, выше, выше,

Вошла в свой сон, вступила в лунный мир,

Засеребрилась облаком воздушным,

Заволоклась туманом голубым.

Вернуть нельзя. Догнать еще возможно.

(Принимает яд).

Прощай, земля, дождь, ветер, сумрак,

плесень,

Земная глушь, земная пустота.

За ней, за ней, в лазурные туманы,

Другим путем, но к той же высоте.

(Падает мертвым).

1899

Т. IV (1900 – 1902)

В четвертый том помимо стихотворений входят:

СКАЗКА О ПРИНЦЕ ИЗМАИЛЕ, ЦАРЕВНЕ СВЕТЛАНЕ И ДЖЕМАЛИ ПРЕКРАСНОЙ

БЕССМЕРТНАЯ ЛЮБОВЬ (Драма в 5-и актах, 8-и картинах)

СТИХОТВОРЕНИЯ

I. БРАЧНЫЙ ВЕНОК

БРАЧНЫЙ ВЕНОК

- Друг! Как ты вошел сюда

не в брачной одежде?

Евангелие от Матфея, 22, 12

Майским днем – под грезой вдохновенья –

Расцвели в саду моем цветы:

Алый мак минутного забвенья,

Мирт любви, фиалки отреченья,

Розы снов и лилии мечты.

Не коснулась осень золотая

Их живой и чистой красоты.

Злые вихри, с юга налетая,

Пронеслись в душистый вечер мая –

И завяли лучшие цветы.

Не печаль мои туманит взоры –

Сонмы дев спешат издалека.

Упадут тяжелые затворы,

«Се, Жених грядет!» – воскликнут хоры…

Мне ль войти без брачного венка?

И пошла я странницей смиренной

На призыв немеркнущей звезды.

Мне навстречу странник вдохновенный

Я к нему – с мольбою неизменной

– «Укажи мне вечные сады».

Он взглянул таинственно и строго:

– «Отрекись от тленной красоты.

Высоко ведет твоя дорога,

В светлый край, в сады живого Бога,

Где цветут бессмертные цветы»

II. НА ВЫСОТЕ

НА ВЫСОТЕ

Искала я во тьме земной

Мою мечту.

Но ты сказал: Иди за мной

На высоту!»

Твой властный зов мне прозвучал

Моей судьбой.

И я пошла к уступам скал –

И за тобой.

Иду. Земля еще близка,

Но ты – со мной.

Внизу клубятся облака

Над тьмой земной.

Внизу едва синеет лес,

Сквозит туман.

Все ближе веянье чудес

Небесных стран.

Все шире купол голубой

Ты – не один.

Иду с тобой и за тобой

К венцу вершин!

Легки пути твои, легки

К рожденью дня.

Не оставляй моей руки,

Веди меня.

Иные лавры здесь цветут,

Они – не те.

Как хорошо! Как тихо тут –

На высоте!..

Ср. стих. Бальмонта «Вершины»

МОЯ ЛЮБОВЬ

В венке цветущем белых лилий

Бессмертный лавр – любовь моя!

То – белизна саронских лилий,

То – отблеск ангельских воскрылий,

То – блеск нагорного ручья.

Она пройдет свой путь кремнистый -

Непобедима и верна -

Как шорох нивы золотистой,

Как взох волны, живой и чистой,

Как снов полночных тишина.

Во тьме незнанья и сомненья

Алмазный луч – любовь моя!

То – белых горлиц оперенье,

То – звезд серебряное пенье

О довершенье бытия.

* * *

Повсюду – странница усталая –

Спешила я на дальний зов.

Тебя ждала. Тебя искала я

Во тьме неведомых веков.

Душа, тоскуя в ожидании,

Горела чище и святей.

О, да свершится испытание

Неисповедимых путей!

И вот, на голос призывающий

Открылись дивные уста.

Блеснула властью покоряющей

Снегов нагорных чистота.

И вновь в стране обетования

Воздвигнут пышно светлый храм.

Веди меня путем познания

К недостижимым небесам!

* * *

Есть радости – они как лавр цветут.

Есть радости – бессмертных снов приют.

В них отблески небесной красоты,

В них вечный свет и вечные мечты.

Кто не страдал страданием чужим,

Чужим восторгом не был одержим,

Тот не достиг вершины из вершин,

В тоске, в скитаньях, в муках – был один.

МОЛИТВА О ГИБНУЩИХ

О, Боже праведный!

Внемли моления

За души гибнущих

Без искупления;

За всех тоскующих,

За всех страдающих,

К Тебе стремящихся,

Тебя не знающих!

Не вам, смиренные,

Чья жизнь – молчание,

Молю покорности

И упования.

Вам, духом кроткие,

Вам, сердцем чистые,

Легки и радостны

Тропы тернистые.

Но вам, мятежные,

Глубоко павшие,

Восторг с безумием,

И злом смешавшие;

За муки избранных,

За боль мгновения –

Молю познания

И откровения!

Ср. стих. Бальмонта «Голос дьявола».

III. ЛИЛИТ

Лилит

Лилит*

Faust:

Wer ist denn das?

Mephistopheles:

Betrachte sie genau!

Lilith ist das.

Faust:

Wer?

Mephistopheles:

Adams erste Frau.

Nimm dich in Acht vor ihren shonen Haaren

Vor diesem Shmuck, mit dem sie einzig prangt.

Wenn sie damit den jungen Mann erlangt,

So lasst sie ihn so bald nicht wieder fahren.**

(Goethe, Faust, Walpurgisnicht).

Ты, веригами окованный,

Бледный странник, посмотри, –

Видишь замок заколдованный

В тихом пламени зари?

Позабудь земные тернии,

Жизнь светла и широка,

Над тобой огни вечерние

Расцветили облака.

Свод небесный, весь в сиянии

Ярким пурпуром залит.

Слышишь роз благоухание?..

Я – волшебница Лилит.

Ты войди в сады тенистые,

Кущи тайные мои,

Где журчат потоки чистые,

Плодотворные струи;

Где горят цветы зажженные

Догорающим лучом,

Реют сны завороженные,

Веют огненным мечом;

Где блаженное видение

Усыпит и обольстит

Крепким сном… без пробуждения…

Я – волшебница Лилит!

Я прохожу в убранстве темных кос,

В шелку моих чарующих волос,

Подвесками червонными звеня,

Блестит венец на рожках у меня.

Прекрасна я, как лилия долин,

Как сельский крин – наряд богини прост,

Но, веером раскинув пышный хвост,

От жадных глаз прикрыл меня павлин,

И я, спустив мой пояс золотой,

Томлю и жгу чуть видной наготой.

От сладких чар не уклоняй свой взгляд,

Но берегись волос моих коснуться,

Не то в тебе нежданно встрепенутся

Такие сны, каких не заменят

Ни жизнь, ни смерть, ни рай, ни ад,

Ни мрак пучин, ни море света,

Ни сад блаженный Магомета, –

Ничто, ничто не утолит

Раба волшебницы Лилит!

Убаюкан райским пением

В роще пальм уснул Адам.

С торжествующим молением

Я воззвала к властным снам:

«Сны, таинственные мстители

И вершители судеб,

Бросьте скорбные обители

Киньте сумрачный Эреб.

На брегу Эвфрата сонного

В роще пальм уснул Адам.

Плод от древа запрещенного

Я прижму к его устам.

Взвейтесь, знойные видения,

Вкруг кудрявого чела;

Он вкусит до пробуждения

Плод познания и зла.

Тихо жертвенник горит

Пред волшебницей Лилит.

Слышен вздох то здесь, то там,

Каплет кровь по ступеням.

Все туманней, все бледней

Сонмы плачущих теней.

Ярче пламя, ближе ад,

Громче возгласы звучат.

Темнота пурпурных брызг,

Вакханалий дикий визг.

Яд, что в сумраке разлит –

Мир волшебницы Лилит.

Смотрю я в даль из замка моего;

Мои рабы, рожденные в печали,

Несчастные, чьих праотцев изгнали

Из райских врат, не дав им ничего,

Работают над тощими снопами.

А я смотрю из замка моего,

Сзываю их нескaзанными снами

И знаю я, что – позже иль теперь –

Они войдут в отворенную дверь.

Они поют. Мне веянье зефира

Доносит гимн о смерти и любви.

И любо мне, властительницей мира,

Обозревать владения свои.

Здесь все – мое: леса, равнины, реки,

Все, что живет, и зиждет, и творит, –

Весь мир земной. И правят им вовеки

Любовь и смерть – могила и Лилит!

*Лилит – богиня любви и смерти; по древнехалдейскому

преданию, она была первой женой Адама, обольстившей его.

(Прим. автора)

** Фауст: Кто там?

Мефистофель: Лилит.

Фауст: На мой вопрос,

Пожалуйста, ответь мне прямо.

Кто?

Мефистофель:Первая жена Адама.

Весь туалет ее из кос.

Остерегись ее волос:

Она не одного подростка

Сгубила этою прической.

Гете. «Фауст»,«Вальпургиева ночь». (пер. Б.Пастернака)

IV. ДЕМОНЫ ВИОЛОНЧЕЛИ

ВИОЛОНЧЕЛЬ

Играл слепец. Душой владели чары.

Вздымалась грудь – и опускалась вновь.

Смычок, как нож, вонзал свои удары,

И песнь лилась, как льет из раны кровь.

И чудился под стон виолончели

Хор демонов, мятущихся во зле.

Мои мечты к бессмертию летели,

Он звал меня к беззвездной, вечной мгле.

Он звал меня к безумию забвенья,

Где гаснет слез святая благодать.

Гудел смычок. Змея смыкала звенья.

О, дай мне жить! О, дай еще страдать!

Ср. стих. Бальмонта Скрипка

* * *

Ты изменил мне, мой светлый гений,

В полете ярком в живой эфир.

Моих восторгов, моих стремлений

Унес с собою блаженный мир.

Нет больше звуков, нет больше песен,

Померкло солнце над тьмой земной:

По острым скалам – угрюм и тесен –

Змеится путь мой – передо мной.

Хочу я грезить о счастье новом,

Хочу я вспомнить о дне былом, –

Но кто-то скорбный, в венце терновом

Мне веет в душу могильным сном.

Ср. стих. Бальмонта «Я вольный ветер...»

НЕВЕСТА ВААЛА

Играла музыка во сне.

Вставали сумрачные дали.

Играла музыка во сне,

На брачный пир в чужой стране

Невесту бледную убрали.

На радость смертным и богам

Пред ней поют и пляшут жрицы.

Ее ведут в подземный храм.

Она идет по ступеням

На муки огненной ложницы.

Горят костры. Готов супруг.

Раскалены его колени.

Забил тимпан. Завился круг.

Зардел колосс. От медных рук

Легли уродливые тени.

Завился круг. Забил тимпан.

Растет безумство беснованья.

В тисках железных стиснут стан.

Какая боль прожженных ран!

Какие вопли и стенанья!

Она кричит: «Горю! Горю!..»

Родная, близкая! Мне снится,

Что я – она. Горю!.. горю!

О, скоро ль узрим мы зарю?

О, скоро ль станем мы молиться?

Ср. стих. Бальмонта «Я люблю далекий след от весла...»,

«Венчание»,

«Костры».

НА ДНЕ ОКЕАНА

То ветер ли всю ночь гудел в трубе,

Сверчок ли пел, но, плача и стеня,

Бессильной грустью, грустью о тебе,

Все чья-то песнь баюкала меня.

И снилось мне, что я лежу одна,

Забытая, на дне подводных стран.

Вокруг во тьме недвижна глубина,

А надо мной бушует океан.

Мне тяжело. Холодная вода.

Легла на грудь, как вечная печать.

И снилось мне, что там я – навсегда.

Что мне тебя, как солнца, не видать.

Ср. стих. Бальмонта «Чем выше образ твой был вознесен во мне...»

* * *

Моя печаль всегда со мной.

И если б птицей я была,

И если б вольных два крыла

Меня умчали в край иной:

В страну снегов – где тишь и мгла,

К долинам роз – в полдневный зной, –

Она всегда со мной.

Моя печаль со мной всегда

И в те часы, когда, рабой,

Склоняюсь я перед судьбой,

И в те, когда, чиста, горда

Мне светит в выси голубой

Моя бессмертная звезда –

Она со мной всегда.

* * *

О, мы, – несчастные,

Мы, – осужденные,

Добру причастные,

Злом побежденные,

В мечтах – великие,

В деяньях – ложные,

В порывах – дикие,

В слезах – ничтожные!

Судьбой избранные,

Чуждаясь счастия,

Мы бродим, – странные, –

Среди ненастия;

В звезду влюбленные,

Звездой хранимые,

Неутоленные,

Неутолимые.

О, мы, – несчастные,

Мы, – осужденные,

Добру причастные,

Во зле рожденные.

Плода познания

В грехе вкусившие,

Во тьме изгнания

Свой рай забывшие!

V. СКАЗКА О ПРИНЦЕ ИЗМАИЛЕ, ЦАРЕВНЕ СВЕТЛАНЕ

И ДЖЕМАЛИ ПРЕКРАСНОЙ

СКАЗКА О ПРИНЦЕ ИЗМАИЛЕ,

ЦАРЕВНЕ СВЕТЛАНЕ

И ДЖЕМАЛИ ПРЕКРАСНОЙ

Это было в тридевятом царстве.

Далеко, не в нашем государстве.

Царь-вдовец задумал вновь жениться,

В жены взял он злую лиходейку,

Дал ей власть над царством и собою,

И своею дочерью Светланой.

Как ведется в жизни и доселе,

И как в старых сказках говорится, -

Не взлюбила мачеха-царица

Красоту, дочь царскую, Светлану;

Не взлюбила, потому что всюду

Над венцом девическим царевны

Звездочка со звоном чудным плыла

И горела ярче звезд небесных.

Как-то раз красавица Светлана

У окна, задумавшись, сидела,

Золотую косу разметала,

Скатный жемчуг белыми руками

В ожерелье царское низала.

В небе солнце красное садилось,

Все лучи по счету собирало,

Собирало, как колосья в поле

И в снопы червонные вязало.

Луч последний солнцу не давался,

Как стрела, скользнул к окну царевны,

Заиграл на яхонтах и лалах

И погас на бармах драгоценных.

Улыбнулась тихая Светлана,

Подняла задумчивые очи,

Смотрит – видит: из-за синя моря

За лучом к ней вольный сокол мчится.

Быстро-быстро по златому следу

Он впорхнул в царевнино окошко

И промолвил говором понятным:

«Не пугайся, милая Светлана!»

Я не птица, я не сокол вольный,

Я царевич славный и могучий,

Я царю над Югом и Востоком,

И зовуся принцем Измаилом».

Был сынок у мачехи-царицы

Как верблюд, рожден с двумя горбами.

День и ночь – с безделья иль со скуки –

Он ходил вкруг терема Светланы.

Раз поутру к матери родимой

Сын-горбун стучится спозаранку:

«Выйди, выйди, матушка-царица,

Встань с постели, свет мой, потрудися!

Не с пустым пришел к тебе я делом,

С доброй вестью о царевой дочке,

О твоей заботе неустанной,

О моей сестрице богоданной».

Вышла мать и двери отворила:

«Что тебе, мое родное чадо?

Отчего ты, неслух, колобродишь!

Ни заря, ни свет меня тревожишь?»

«Ты слыхала ль, матушка-царица,

Чтобы птицы в терема влетали,

Человечьим голосом шептали?

Ты слыхала ль, матушка, чтоб птицы

Пояса шелковые теряли,

Чтобы перстни птицы оставляли

С дорогим каменьем самоцветным?»

Взбеленилась грозная царица:

«Не люблю, когда шныряют птицы –

И суются всюду, где не надо,

И несутся там, где их не просят.

Ты возьми-ка лук свой золоченый,

Приготовь серебряные стрелы,

И чтоб я об этой мерзкой птице

От сегодня больше не слыхала».

Тихий сумрак в тереме высоком,

Только светит звездочка Светланы,

Кроткими лучами озаряет

Два прекрасных и блаженных лика.

«Поздно, поздно», – слышен чей-то шепот,

Скоро из-за леса солнце встанет,

Темной ночи в тереме не станет».

«Милый друг, – в ответ ему лепечет

Как ручей, царевнин голос нежный. –

Там, за далью синей, за морями,

Не забудь покинутой Светланы,

За тобой любовь моя повсюду

Полетит голубкой белогрудой,

От напастей, от напрасной смерти

Оградит широкими крылами».

Обернулся птицей королевич,

Порх в окно – взлетел – не тут-то было.

Загудела тетива, заныла,

Заалели перья теплой кровью…

Застонал от боли ясный сокол

И воскликнул громко, улетая:

«Ты меня, Светлана, обманула,

Звонкую стрелу в меня вонзила,

Не осушишь ты очей отныне,

Не найдешь ты милого вовеки!»

Далеко, за синими морями,

Красовался город басурманский, –

С башнями, висящими садами,

С каменными белыми стенами.

По стенам свивались плющ и розы

С цепкими листами винограда,

А на плоских кровлях в час вечерний

Забавлялись женщины и дети

Жители ходили в острых шапках,

Красили и бороды, и ногти,

Торговали золотой парчою,

Бирюзой и ценными коврами.

В городе том правил Суфи Третий.

Он носил цветной халат и туфли,

Много жен держал в своем гареме,

Но любил лишь дочь свою, Джемали.

От жары иль от другой причины

Стал слабеть он разумом и волей;

Что велит Джемали, – то и скажет,

Что захочет дочка, то и будет.

А княжна, прекрасная Джемали,

Целый день лежит в опочивальне

На широком бархатном диване,

На зеленых с золотом подушках

И плетет прекрасная Джемали

Вязи роз и листья винограда.

Слушает предания и сказки,

Да игру невольниц чернокожих.

Вечером, закутавшись чадрою,

И надев на голенькие ножки

Жемчугами вышитые туфли,

Медленно идет она на кровлю.

Там ковры разостланы цветные,

И готова арфа золотая;

Там, с лица откинув покрывало,

Смотрит в небо гордая Джемали.

В небе черном ясный месяц ходит,

Хороводы звездные заводит,

Серебром струится свет на море

И печалью на душу ложится.

И – бледна от лунного сиянья,

Широко раскрыв большие очи,

О любви поет княжна Джемали,

О любви поет, любви не зная,

Под гуденье арфы золотой.

Раз весной, когда цвели гранаты,

Слух пошел по городу трезвонить,

Что невесту ищет королевич,

Измаил, прекрасный принц восточный.

Он – престола древнего наследник

И владеет царствами большими,

Он собой хорош, высок и статен,

Но печалью вечной затуманен.

Ходит слух, что лишь на той принцессе,

На княжне иль на простой рабыне

Королевич думает жениться,

Кто на миг печаль его разгонит

И засветит лик его улыбкой.

Услыхавши клич тот, всполошились

Госпожи и черные рабыни.

Кто за пляску, кто за песнь берется,

Чтоб игру придумать посмешнее,

Чтобы принцу песнь пришлась по нраву.

Слух дошел, и до княжны прекрасной,

Прогневилась гордая Джемали.

«Если принцу нужны скоморохи,

То княжна женой ему не будет.

Пусть возьмет себе мою шутиху,

Та его навеки распотешит.

Как ни ступит, как ни повернется,

Так его, унылого, утешит».

Услыхав тогда про эти речи,

Улыбнулся хмурый королевич,

Приказал собраться пышной свите

И навьючить золотом верблюдов.

На слонов велел сложить он жемчуг,

Дорогие ткани и запястья

И везти дары княжне спесивой,

Что звалась прекрасною Джемали.

И пустились в дальнюю дорогу

Караваны принца Измаила,

Сзади всех поехал королевич

На своем арабском иноходце.

Не взяла прекрасная Джемали

Ни запястий, ни расшитых тканей,

По коврам рассыпала червонцы

И в фонтаны жемчуг побросала.

«У меня немало этой дряни,

Прочь – прочь – прочь!» – послам она кричала.

«Глуп ваш принц. Джемали не рабыня!

Пусть идет к невестам чернокожим!

Я себя на жемчуг не меняю,

Красотой своею не торгую,

Захочу того – кого замыслю».

Услыхав про эту речь Джемали,

Улыбнулся принц еще светлее.

Свой портрет послал он ей, точеный

На слоновой кости драгоценной.

Как взглянула на портрет точеный,

Вся зарделась гордая Джемали

И, лицо задернув легкой тканью,

Так послам восточным отвечала:

«Вы скажите принцу Измаилу,

Что, пожалуй, может он явиться,

А дощечку я себе оставлю,

Я люблю забавные игрушки».

Красный свет струится от курильниц,

Шелестят лебяжьи опахала,

На подушках нежится Джемали,

Ловит ножкой туфельку сквозную.

На ковре, у ног княжны прекрасной,

Примостился бледный королевич.

Грустный взор в ее вперяет очи:

«Любите ли вы меня, Джемали?»

«Вас? Люблю, пожалуй, но… не очень;

Так… чуть-чуть; а чтоб не забывали –

Вот вам, принц!» И принца опахалом

По плечу ударила Джемали.

«Бросьте шутки, им теперь не время, -

Говорит печальный королевич. –

У меня такая грусть на сердце

Оттого – что в вас, моей невесте,

Я любви участливой не вижу,

И о вас худые ходят слухи.

Говорят, княжна, что вы притворны,

Что вы злы, коварны, своевольны,

Говорят, что в тайном подземелье

Вы томите пленников прекрасных».

Побледнела гордая Джемали,

Сдвинула собольчатые брови:

«Если зла я, лжива и коварна,

То для вас личины не надену.

Я, княжна, живу – как мне приглядно.

Я люблю того – кого замыслю,

И нести повинную не стану

Всякому пустому проходимцу».

Усмехнулся принц усмешкой странной:

«Не сердитесь, милая Джемали,

От тоски мое сорвалось слово,

По моей Светлане незабвенной!

Вспыхнула прекрасная Джемали,

Рассмеялась весело и звонко:

«Ах ты, бедный голубь сизокрылый,

Как тебя, сердечного, мне жалко!

Что же ты с голубкой не остался,

К ней крылом любовным не прижался?

То-то бы в родимой голубятне

Было вам и сладко, и умильно.

И зачем ты, голубь сизокрылый,

Променял голубку на орлицу,

На змею коварную Джемали,

На ее проклятую любовь!»

И смеялась гордая Джемали

Так смеялась, что блестели слезы,

Жемчугом сбегая по ланитам,

И звенели ценные подвески

На ее червонной диадеме.

Но молчал прекрасный королевич,

Слушал, молча, смех ее веселый

И смотрел на блещущие слезы,

А в душе одну таил он думу! –

«Любите ли вы меня, Джемали?»

Брачный пир гремит на всю палату,

Дружно в лад играют музыканты,

Славят гости принца Измаила

И княжну прекрасную Джемали.

Широко раскрытыми очами

Смотрит принц на милую невесту,

Что сидит печальна и безмолвна,

Вся покрыта розовой чадрою.

«Отчего печальны вы, Джемали,

Оттого ль, что, не любя душою,

Вы меня к себе приворожили

И теперь тоскую я о воле,

О своей свободе самовластной?»

«Нет, жених мой, славный королевич, -

Отвечает гордая Джемали, –

Мне не жаль моей девичьей воли,

Ни моей свободы самовластной.

Я вас, принц, ничем не чаровала,

Ни питьем, ни корнем приворотным,

Ни другим заклятым волхвованьем, -

Им была – одна моя любовь»

Тут взглянул ей в очи королевич:

«Отчего так долго вы молчали?

Есть ли мне местечко в вашем сердце?

Любите ли вы меня. Джемали?»

Зароптали арфы золотые,

Звончатые гусли заиграли,

Зазвенели флейты и гитары,

Отвечает милому Джемали:

«Я люблю вас, принц, как любят розы

Яркий луч полуденного солнца,

Жажду вас, как жаждут гор вершины

Серебра туманных облаков!

Я вам верю, принц, как верит ива

Нежности предутреннего ветра,

Я ждала вас, принц, как ждет пустыня

Свежести небесного дождя!

Все, что в снах девических томило,

Все, что песней дальней навевалось,

И что в жизни радостного было,

Все о вас мне тайно говорило.

Смолкли гусли, флейты и гитары,

Призатихли арфы золотые,

Только лютня ноет и томится;

Говорит невесте королевич:

«Я хотел бы верить вам, Джемали,

Только сердце верить вам не может!

Все оно, безумное, тоскует,

Как струна о счастье нашем плачет».

Взял жених тяжелый брачный кубок,

Чуть к нему устами прикоснулся,

А на дне его глубокой чаши

Ярко блещет перстень драгоценный…

Что за диво? – Перстень тот когда-то

Отдал он покинутой Светлане,

Той, что плачет в тереме высоком,

Ждет к себе желанного напрасно.

«Кто здесь был?» – воскликнул королевич. –

«Что коснулся нашей брачной чаши?»

Поднялись встревоженные гости,

Осмелели черные рабыни.

«Это я, друг милый, ясный сокол!» –

Прожурчал Светланин голос нежный.

И пред милым тихо на колени

Опустилась кроткая царевна.

«Как? Ты здесь?» – промолвил королевич, –

Иль любовь твоя не умирала,

Что, покинув терем твой высокий,

Ты меня за морем отыскала?

«Что скажу тебе я, мой желанный? –

Отвечает кроткая Светлана, –

Ты взгляни на посох мой тяжелый,

На мои заплаканные очи.

Коли любишь – и без слов поверишь,

Ведь со дня, как ты меня покинул, –

Чрез леса дремучие и горы

Странницей пошла я бесприютной,

Поперек свет белый исходила,

Огненные реки переплыла,

Башмаки железные стоптала!

Все тебя, желанного, искала!»

Протянул к ней руку королевич::

«Ты приди ко мне, моя Светлана,

Брачный кубок раздели со мною,

Будь моей любимою женою»!

«Вон пошла!» – воскликнула Джемали, –

«Не напьешься ты из нашей чаши!

Эй вы, слуги, евнухи, рабыни,

Чтоб я этой нищей не видала!»

«Эй вы, слуги, евнухи, рабыни,

Я ваш принц!» – воскликнул королевич:

«Взять сейчас же эту злую шкурку,

Что зовется, кажется, Джемали!

Вы свяжите руки ей и ноги

И снесите в тесную темницу,

Громче бейте, бубны и литавры,

Веселитесь, гости дорогие!

Пойте, пойте славу нареченной,

Славьте, славьте ясную Светлану!»

Загремели бубны и литавры,

Окружили евнухи Джемали,

Ничего Джемали не сказала:

Только гневным смерила их взглядом,

Только бровью темной шевельнула

И чадрой закуталась венчальной.

Отступили ревностные слуги,

Молча пир оставила Джемали,

А за нею, в страхе и смущенье,

Вышли следом черные рабыни.

10.

Бледный свет роняет ясный месяц,

Входит принц в покои новобрачной.

Там дымятся крепкие куренья.

Дым пахучий достигает очи:

В полутьме, как облако белея

Под густой венчальною фатою,

На широком бархатном диване

Ждет его любимая Светлана.

«Дай мне снять чадру твою, Светлана,

Покажись мне, – манит королевич. –

Дай увидеть личико родное,

Насмотреться в радостные очи».

«Ты скажи мне, жизнь моя, Светлана, –

Вопрошает снова королевич, –

Отчего над милою головкой

Я не вижу звездочки лучистой?»

«Я купаться на море ходила,

Звездочку, ныряя, обронила,

Там она, на дне лежит глубоком,

Светит рыбам да морским царевнам».

Изумился очень королевич,

Не смолчал, не вымолвил ни слова,

Вот погас на небе ясный месяц,

Занялося утро золотое.

Пробудилась раньше молодая,

Слышит – бредит-стонет королевич

И во сне так жалуется горько:

«О, прости, прости меня, Светлана!

Я тебя ласкаю и голублю,

Как сестру родимую, жалею,

Но по той душа моя тоскует,

Только в ней одной – мое блаженство»

И от счастья плачет молодая:

«О, проснись, – я здесь, твоя Джемали,

Ты со мной останешься навеки!»

Пробудился принц, очам не верит:

«Прочь, змея, чудовище, колдунья.

Отвечай, где белая голубка,

Где моя любимая Светлана?»

«Глубоко, под синими волнами

На песке лежит твоя Светлана,

Золотой звездой своей играет,

Глупым рыбам сказывает сказки.

Посмотри мне в очи, королевич,

Это я с тобой – твоя Джемали,

Та, о ком душа твоя тоскует,

В чьей любви находишь ты блаженство».

«Будь же ты – воскликнул королевич, –

Не женой моею, а рабыней!»

Я рабам служить тебя заставлю

И моим невольницам последним».

Но кинжал сверкнул в руках Джемали –

И упал со стоном королевич,

Отгорев. Навек закрылись очи,

И уста, бледнея, прошептали?

«Любите ли вы меня, Джемали?»

11.

Жарко пышет огненное небо,

Рдеет в небе солнце кровяное:

Широко раскинулась пустыня,

Зыблется горячими песками.

По волнам песчаным, с громким плачем,

Как во сне, бежит княжна Джемали,

Вслед за нею вьются, точно змеи,

Жемчугамиубранные косы.

Все по клочьям рвется покрывало,

По червонцу сыплются запястья,

Все бежит, торопится Джемали

И, рыдая, громко восклицает:

«Где ты, вихрь, могучий царь пустыни?

Взвейся ты сыпучими песками,

Заклубись ты с облаком небесным,

Подними, завей меня, былинку,

Обручись с отвергнутой Джемали!»

Взвился вихрь, могучий царь пустыни,

Заходили волны круговые,

Поднялись песчаные воронки,

Встретившись, завившись с облаками;

Целый лес растет вокруг Джемали,

Страшный лес, свистящий лес пустыни.

Всех грозней, как дуб меж чахлых сосен,

Движется один могучий смерч.

«Здравствуй, Смерч» – воскликнула Джемали, –

Я, любя, иду тебе навстречу,

Для тебя и косы разметала,

Брачное сорвала покрывало.

Иссуши мне сердце молодое,

Грусть мою развей с песком пустыни,

Взвей меня, прижми к груди горючей

Дай мне счастье смерти неминучей!»

Дрогнул смерч, могучий царь пустыни

Воем-свистом встретил он Джемали,

Захватил в песчаные объятья

И завил в предсмертной, дикой пляске.

Только косы длинные взметнулись,

Только руки вскинулись, как крылья,

Только стон пронесся над пустыней

И – забылась память о Джемали…

12.

Но и смерть не властна над любовью,

И любовь Джемали не погибла,

А зажглась лазурною звездою

Над широкой, мертвою пустыней.

И горит, горит звезда пустыни,

Все ей снится, что из синей дали

Вместе с ветром чей-то голос плачет:

«Любите ли вы меня, Джемали?»

VI. ОТЗВУКИ ЖИЗНИ

ЖИЗНЬ

Жизнь – повторение вечное

Прежде начертанных строк.

Жизнь – торжество быстротечное,

Встреча безвестных дорог.

Жизнь – поношенье избранников,

Камень, влекущий на дно.

Жизнь – одиночество странников,

Цепи великой звено.

Жизнь – упованье незнающих,

Ключ в заповеданный сад.

Жизнь – испытанье страдающих,

Скорбь несказанных утрат.

Жизнь – это книга священная,

Путь в голубые края.

Тайна, во мгле сокровенная.

Жизнь – это сон бытия.

ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ

Черный ангел с ликом властным,

Вея стужей ледяной,

Тихо, голосом бесстрастным,

Мне сказал: «Иди за мной.

Очи я тебе открою

На земную суету.

Свет увидишь за горою,

Лишь взойдешь на высоту».

— Черный Ангел, жаждой жизни

Уж давно не дышит грудь.

Путь к неведомой отчизне

Пролагаю как-нибудь.

Дальше лег он иль короче,

Шире, уже, – все равно.

Слишком ясно видят очи,

Слышать чутко мне дано.

Но внемли мои молитвы

И слезам не прекословь, –

Не гаси на поле битвы

Материнскую любовь!»

Внял моленью Ангел строгий,

Черной тенью отлетя.

Дальше – скучною дорогой –

Понесу мое дитя.

Ср. стих. Бальмонта «Вершины».

* * *

В сумраке и скуке

Тает день за днем.

Мы одни – в разлуке,

Мы одни – вдвоем.

Радость иль утрата -

Но уста молчат.

Прячет брат от брата

Свой заветный клад. -

Тайной сокровенной

От нечистых рук

Кроет мир священный

И блаженств, и мук.

* * *

Есть райские видения

И гаснущая даль.

Земные наслаждения,

Небесная печаль.

Есть благовест обителей

И правды торжество.

Есть слезы небожителей

Отвергших Божество.

Есть холод безучастия

И волн кипучий бег.

Но только призрак счастия

Недостижим вовек.

* * *

Не ропщи на гнет твоей судьбы, –

В этом мире счастливы рабы.

Кто с душой свободною рожден –

Будет к пытке гордых присужден.

Если есть огонь в душе твоей,

Что похитил с неба Прометей,

Глубоко сокрой его в груди,

Красоты бессмертия не жди.

Вечной жаждой истины томим,

Вечным злом за истину гоним,

Ты падешь в неравенстве борьбы. –

В этом мире счастливы рабы.

НА СМЕРТЬ ГРАНДЬЕ

Он был герой. Он был один из тех –

Отмеченных, для вечности рожденных,

Чья жизнь, в исканье призрачных утех,

Стремясь к добру, впадала в мрак и грех

Ошибок тяжких, смертью искупленных.

Он к цели шел – бесстрашен и упрям.

Когда ж костер – избранников награда –

Вздымил над ним свой скорбный фимиам,

Послышалось из сумрачного ада:

«О, Боже мой, прости моим врагам!»

И мы страдать умеем до конца.

И мы пройдем чрез пытки и мученья

С невозмутимой ясностью лица,

Когда для нас тернового венца

Откроется бессмертное значенье;

Добро и зло – равно доступны нам;

И в нас есть Бог, есть истина благая,

Святой любви несокрушимый храм…

Но кто из нас воскликнет, погибая:

– О, Боже мой, прости моим врагам!

МУЧЕНИК НАШИХ ДНЕЙ

Подняв беспомощный свой хлыст,

Он в клетку стал. Закрылась дверца.

Звучит хлыста привычный свист,

Не слышно трепетного сердца.

В игре его поранил лев;

Он страждет, но стонать не смеет.

И ждет, смертельно побледнев,

Что, вот, раздастся лютый рев

И зверь от крови опьянеет.

Зажав рукой глубокий шрам,

Украдкой ищет он затвора.

Умри! Твой страх не нужен нам.

Внемли молчанью приговора!

Он бросил хлыст… задвижку жмет..

Рука бессильна… грудь не дышит.…

Почуял зверь, взыграл и вот –

Присев, хвостом по бедрам бьет….

О! Кто здесь видит? Кто здесь слышит?…

Ср. стих. Бальмонта «Слияние».

* * *

Мой Ангел-Утешитель,

Явись мне в тишине.

Небесную обитель

Открой мне в тихом сне.

За жар моих молений

Под тяжестью креста –

Отверзи райских сеней

Заветные врата.

Склонись к слезам и стонам

Тоски пережитой; –

Одень меня виссоном,

Дай венчик золотой.

От лилий непорочных,

Чтo дышат в небесах,

На сумрак дум полночных

Стряхни червонный прах.

Чтоб верить постоянно

Средь ужаса земли

Ликующим «Осанна!»

Мой слух возвесели.

Страдать хочу я, зная, –

Зачтен ли трудный путь,

Ведет ли скорбь земная

К блаженству где-нибудь?

* * *

В долине лилии цветут безгрешной красотой

Блестит червонною пыльцой их пестик золотой.

Чуть гнется стройный стебелек под тяжестью пчелы,

Благоухают лепестки, прекрасны и светлы.

В долине лилии цветут… Идет на брата брат.

Щитами бьются о щиты, – и копья их стучат.

В добычу воронам степным достанутся тела,

В крови окрепнут семена отчаянья и зла.

В долине лилии цветут… Клубится черный дым

На небе зарево горит зловещее над ним.

Огонь селения сожжет, – и будет царство сна.

Свой храм в молчанье мертвых нив воздвигнет тишина.

В долине лилии цветут. Какая благодать!

Не видно зарева вдали и стонов не слыхать.

Вокруг низринутых колонн завился виноград

И новым праотцам открыт Эдема вечный сад.

СЕРЕБРЯНЫЙ СОН

Мне снился розовый туман,

Разлившийся над далью снежной.

К вершинам белым горных стран

Пред нами путь лежал безбрежный

Мы шли вдвоем – среди пустыни снежной.

Цвели в моем чудесном сне

Цветы и пальмы снеговые,

Как те – что светятся впервые

На замерзающем окне.

Они цвели в моем чудесном сне.

Над нами бледные растенья,

Как призраки полдневных стран.

Свивали блещущие звенья

Из льда иссеченных лиан.

И мы – застывшие виденья -

Вступили в мир сверканья, пенья,

Вошли в серебряный туман.

Лучи, алея в снежной пыли,

Венки из роз для нас плели.

Могучий свет вставал вдали

Мы шли, мы плыли, мы скользили,

Едва касаясь до земли.

Мы шли, мы плыли, мы летели.

За нами, музыкой свирели,

Как в тишине хрустальных зал,

Наш каждый шаг звучал и трепетал.

И звуки те росли и пели,

Чтоб вечно жить – и длиться, и расти.

И звуки те росли и пели

О всеблаженстве дальней цели

Всесовершенного пути.

Ср. стих. Бальмонта «В пространствах эфира»

* * *

Вы ликуете шумной толпой,

Он – всегда и повсюду один.

Вы идете обычной тропой,

Он – к снегам недоступных вершин.

Вы глубоких скорбей далеки;

Он не создан для мелких невзгод.

Вы – течение мутной реки;

Он – источник нетронутых вод.

Вы боитесь неравной борьбы;

Цель его – «иль на нем – или с ним!»

Вы – минутного чувства рабы;

Он – властитель над сердцем своим.

* * *

Взор твой безмолвен – и всюду мгла;

Солнце закрыла ночь безотрадная,

Сердце, как небо, грусть обвила.

Но жду так кротко, верю так жадно я.

Ты улыбнешься – и ярким днем

Жизнь озарится во мраке ненастия,

Радугой вспыхнет в сердце моем,

Смехом блаженства, трепетом счастия!

* * *

Рассеялся знойный угар

Не борется сердце мятежно.

Свободна от тягостных чар,

Люблю я глубоко и нежно.

Глубоко и нежно.

Пучину огня переплыв,

Изведав и вихри, и грозы,

Ты слышишь ли кроткий призыв? –

В нем дышат надежды и слезы.

Надежды и слезы!

Блаженство? – Мгновенно оно,

И нет заблужденью возврата.

Но вечного чувства звено

Да будет велико и свято,

Велико и свято.

* * *

Есть для тебя в душе моей

Сокрытых воплей и скорбей,

И гнева тайного – так много,

Что, если б каменным дождем

Упал он на пути твоем –

Сквозь вихрь прошла б твоя дорога

Огня и стужи ледяной.

Ее хватило б до порога

Владений вечности немой.

Есть для тебя в душе моей

Неумирающих огней,

Признаний девственных – так много,

Что – если бы в златую нить

Тех слов созвучья перевить –

Она достигла бы до Бога,

И ангелы сошли бы к нам,

Неся из райского чертога

Свой свет, свой гимн, свой фимиам!

* * *

Я люблю тебя ярче закатного неба огней,

Чище хлопьев тумана и слов сокровенных нежней,

Ослепительней стрел, прорезающих тучи во мгле;

Я люблю тебя больше – чем можно любить на земле.

Как росинка, что светлый в себе отражает эфир,

Я объемлю все небо – любви беспредельной, как мир,

Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне;

Я люблю тебя глубже, чем любят в предутреннем сне.

Солнцем жизни моей мне любовь засветила твоя.

Ты – мой день. Ты – мой сон. Ты – забвенье от мук бытия.

Ты – кого я люблю и кому повинуюсь, любя.

Ты – любовью возвысивший сердце мое до себя!

* * *

Не для скорбных и блаженных

Звуки песен вдохновенных

В мире рождены

Наши радости не вечны,

Наши скорби скоротечны,

Это только – сны.

Сжаты нивы, блекнут травы,

Осыпаются дубравы,

Цветом золотым.

Все цветущее так бренно,

Все, что бренно, то – мгновенно

И пройдет как дым.

Пусть от боли сердце рвется,

Песнь орлицею взовьется

К вольным небесам.

Не кумирню жизни пленной,

Но в свободе неизменной

Ей воздвигнем храм.

Дальше, в высь от клетки тесной

Взвейся, песнь, стезей небесной

В твой родной приют.

Где созвездья в стройном хоре,

В стройном хоре, на просторе,

Вечный гимн поют!

Ср. стих. Бальмонта «Печальница»

* * *

Не убивайте голубей!

Их оперенье – белоснежно,

Их воркование так нежно

Звучит во мгле земных скорбей,

Где все – иль тускло, иль мятежно.

Не убивайте голубей!

Не обрывайте васильков!

Не будьте алчны и ревнивы;

Свое зерно дадут вам нивы

И хватит места для гробов,

Мы не единым хлебом живы, –

Не обрывайте васильков!

Не отрекайтесь красоты!

Она бессмертна без курений,

К чему ей слава песнопений,

И ваши гимны, и цветы,

Но без нее бессилен гений.

Не отрекайтесь красоты!

VII.ПЕСНИ БЕЗ СЛОВ

* * *

Я спала и томилась во сне,

Но душе усыпления нет,

И летала она в вышине,

Между алых и синих планет.*

И, пока я томилась во сне,

Все порхала она по звездам,

На застывшей и мертвой луне

Отыскала серебряный храм.

В этом храме горят имена,

Занесенные вечным лучом.

Чье-то имя искала она

И молилась, – не помню о чем.

Но, как будто, пригрезилось мне,

Что нашла я блаженный ответ

Там – высоко, вверху, в вышине,

Между алых и синих планет.

Ср. стих. Бальмонта «Мирра»

* * *

Грезит миром чудес,

В хрусталях и в огне,

Очарованный лес

На замерзшем окне.

Утра зимний пожар

В нем нежданно зажег

Полный девственных чар

Драгоценный чертог. –

И над жизнью нанес

Серебристый покров

Замерзающих грез,

Застывающих снов.

* * *

Море и небо, небо и море

Обняли душу лазурной тоской.

Сколько свободы в водном просторе,

Сколько простора в свободе морской!

Дальше темницы, дальше оковы,

Скучные цепи неволи земной.

Вечно-прекрасны, чудны и новы,

Вольные волны плывут предо мной.

С тихой отрадой в радостном взоре

Молча смотрю я в лиловую даль.

Море и небо! Небо и море!

Счастье далеко. Но счастья не жаль.

* * *

Под окном моим цветы

Ждут прохладной темноты,

Чтоб раскрыться – и впивать

Росной влаги благодать.

Надо мною все нежней

Пурпур гаснущих огней.

Месяц, бледен и ревнив,

Выжнет цвет небесных нив.

Тихих слез моих росу

Я цветам моим снесу.

Грусть вечернюю отдам

Догоревшим небесам.

* * *

Шмели в черемухе гудят о том, – что зноен день,

И льет миндальный аромат нагретая сирень.

И ждет грозы жужжащий рой, прохлады ждут цветы.

Темно в саду перед грозой, темны мои мечты.

В полях горячий зной разлит, но в чаще тишина.

Там хорошо, там полдень спит и дышит жаром сна.

Шмели в черемухе гудят « – Мы сон его храним.

Придет гроза, – воскреснет сад – и сны замрут, как дым.

Полдневных чар пройдет угар, и будет грусть по ним.

На страже полдня мы гудим. Мы сон его храним».

ПОСЛЕ ГРОЗЫ

Затихли громы. Прошла гроза.

На каждой травке горит слеза.

В дождинке каждой играет луч,

Прорвавший полог свинцовых туч.

Как вечер ясен! Как чист эфир!

Потопом света залит весь мир.

Свежей дыханье берез и роз,

Вольней порханье вечерних грез.

Вздымают горы к огням зари

Свои престолы и алтари,

Следят теченье ночных светил

И внемлют пенью небесных сил.

VIII. ГОЛОСА

ГОЛОСА ЗОВУЩИХ

Когда была морскою я волной,

Поющею над бездной водяной,

Я слышала у рифа, между скал,

Как чей-то голос в бурю простонал:

«Я здесь лежу. Песок мне давит грудь.

Холодный ил мешает мне взглянуть

На милый край, где хижина моя,

Где ждет меня любимая семья».

Так кто-то звал, отчаяньем томим.

Что я могла? – Лишь плакать вместе с ним,

И пела я: забудь печаль твою!

Молчи. Усни. Я песнь тебе спою.

Когда, легка, пушиста и светла,

Воздушною снежинкой я была,

В метель и мрак, под снежной пеленой,

Мне снова зов послышался родной:

«О, где же ты? Откликнись! Я – один,

Бреду в снегах засыпанных равнин,

Мне не найти потерянных дорог.

Я так устал, так страшно изнемог».

Предсмертный сон – как смерть – неодолим.

Что я могла? – замерзнуть вместе с ним

И светлый мир хрустальной чистоты

Вплести в его последние мечты.

Когда я слабой женщиной была

И в этом мире горечи и зла

Мне доносился неустанный зов

Неведомых, но близких голосов, –

Бежала я их слез, их мук, их ран!

Я верила, что раны их – обман,

Что муки – бред, что слезы их – роса.

Но громче, громче звали голоса.

И отравлял властительный их стон

Мою печаль, мой смех, мой день, мой сон.

Он звал меня. – И я пошла на зов,

На скорбный зов безвестных голосов.

АНГЕЛ СКОРБИ

Кто в молитве тихой

Здесь чело склонил,

Реет над крестами

Брошенных могил?

Тень от крыльев черных

Стелется за ним…

Это – Ангел Скорби

Чистый серафим.

Внемлет он печально

Отзвукам земли.

Вздохам всех забытых,

Гибнущих вдали.

Муки угнетенных,

Боль незримых ран

Видит Ангел Скорби,

Гость небесных стран.

Вечностью низринут

В трепетный эфир,

Мрачным сном кружится

Наш преступный мир.

Но тоской великой

Благостно томим,

Молится за смертных

Чистый серафим.

Смотрит он с укором

В горестную тьму.

Цель земных страданий

Не постичь ему.

И роняет слезы

В утренний туман

Бледный Ангел Скорби,

Гость небесных стран.

SONNAMBULA

На высоте, по краю светлой крыши

Иду во сне. Меня манит луна.

Закрыв глаза, иду все выше, выше…

Весь мир уснул, над миром я одна.

В глубоком сне, сквозь спящие ресницы,

Страну чудес я вижу над собой; –

Сияют башен огненные спицы,

Курятся горы лавой голубой.

Светись, мой путь! Что бездны, что препоны!

Что жизнь и смерть, – когда вверху луна?

Меня зовут серебряные звоны –

И я иду, бесстрашна и сильна.

* * *

Над белой, широкой пустыней 43

Засыпанных снегом равнин -

Стезею серебряно-синей

Проносится призрак один.

Черты его бледны и юны,

В них мира и сна торжество,

И ропщут певучие струны

Рыдающей арфы его.

Заслышав чудесное пенье,

Забудешь и вьюгу, и снег.

В нем вечное светит забвенье,

В нем сладость неведомых нег.

Но только померкнет сознанье, -

Он близок, он здесь, он приник!

И дышит мечтой обладанья

Его неразгаданный лик.

ДВА ГОЛОСА

Порой в таинственном молчании

Я слышу – спорят голоса.

Один – весь трепет и желание -

Зовет: «Туда! В простор, в сияние,

Где звезд рассыпана роса!»

«Но здесь – весна благоуханная. -

Твердит другой. – Взгляни сюда,

Как хороша страна желанная,

Страна цветов обетованная,

Где спят библейские стада».

«В цветах есть змеи ядовитые. -

Пророчит первый. – Берегись!

Для жертв падут стада убитые,

Ищи ступени позабытые

В бескровный храм, в благую высь».

Но тихий ропот снова слышится:

«Промчится ветер – и шурша,

Ковер душистый заколышется...

Не наглядится, не надышится

На вешний луг моя душа».

«За мной! Я дам венец избрания!» -

Звучит победно властный зов.

«Что перед ним весны дыхание,

Земных кадил благоухание

И фимиам твоих лугов?

С прохладой вечера нежданною

Их обовьет сырая тень.

А там, вверху, над мглой туманною

Гремит «Осанна» за «Осанною»

И день, и ночь, – и ночь, и день!»

IX. СКАЗКИ И ЖИЗНЬ

СКАЗКИ И ЖИЗНЬ

Реют голуби лесные, тихо крыльями звеня,

Гулко по лесу несется топот белого коня.

Вьется грива, хвост клубится, блещет золото удил.

Поперек седла девицу королевич посадил:

Ту, что мачеха-злодейка Сандрильоной прозвала,

Ту, что в рубище ходила без призора и угла,

Ту, что в танцах потеряла свой хрустальный башмачок…

Мчатся Принц и Сандрильона. Разгорается восток.

Реют голуби лесные. Нежным звоном полон лес…

Это – сказка, только сказка; – в нашем мире нет чудес.

Ярко, пышно сыплют розы разноцветный свой наряд.

Тихо дрогнули ресницы. Очи сонные глядят.

Смотрит Спящая Принцесса: – Принц склоняется над ней.

Позади пажи толпятся. Слышно ржание коней.

– «Роза спящая, проснитесь!» – шепчет милый горячо,

И красавица головку клонит Принцу на плечо.

Оживает замок старый, всюду смех и суета:

От запрета злой колдуньи пробудилась красота.

Ярко, пышно сыплют розы разноцветный свой покров…

Это – сказка, только – сказка; непробуден сон веков.

Ропщут флейты и гитары, бубен весело гремит.

Принц танцует с Белоснежкой, – пышет жар ее ланит.

Косы черные, как змеи разметались по плечам.

Бродит ясная улыбка по малиновым устам.

Семь кобольдов в серых куртках бойко пляшут тут как тут,

Плавно бороды седые плиты мрамора метут.

Сам король уснул над кубком. Одолел дружину хмель.

Златокудрые служанки стелят брачную постель.

Ропщут флейты. Молодая блещет свадебным венцом.

Это – сказка, только – сказка, с вечно-радостным концом.

Плачет в кухне Сандрильона, – доброй феи нет следа.

Спит принцесса в старом замке, – позабыта навсегда.

Служит гномам Белоснежка, – злая мачеха жива.

Вот вам жизнь и вот вам правда, а не вздорные слова.

Стихотворение, вероятно, является откликом на стих. Бальмонта

«Страна неволи»

Его ответ, возможно, в стих. «Воля».

ЛЕСНОЙ СОН

(Сказка о звере)

Жарко, душно. Зноен день

Тяжело гудит слепень.

Я лежу. Над головой

Ель качает полог свой.

Ох, уснуть бы мне, уснуть,

Позабыть пройденный путь!

Ты жужжи, слепень, жужжи,

Легкий сон мой сторожи.

Пахнет мохом и травой,

Высоко над головой

Шелестит сквозная тень

Тяжело гудит слепень.

Под докучный гулкий звон

Прилетел желанный сон,

Вежды томные смежил –

И глядеть не стало сил.

И мечтать не стало грез.

Ветви кленов и берез

Затемнили яркий день,

Тяжело гудит слепень.

Мнится мне, что надо мной

Ткет шатер полдневный зной.

В том шатре, как в жарком сне,

Хорошо и сладко мне.

У моих приткнувшись ног,

Няня вяжет свой чулок.

Добр и грустен нянин взгляд,

Спицы острые блестят.

Няня дремлет. Зноен день.

Тяжело гудит слепень.

«Ты жужжи, слепень, жужжи.

Няня, сказку расскажи».

Ноет шмель. звенит пчела.

Няня сказку начала:

«В нашем царстве полон лес

Неизведанных чудес.

В самой чаще, в гущине,

Есть дворец, сдается мне.

Весь из золота он слит

Чистым серебром покрыт.

Там из пола бьет вода,

Не иссякнет никогда.

Утром – бродит там луна.

В полдень – музыка слышна.

А в полночной тишине…» –

«Няня, няня, жутко мне!

Знаю, помню, кто такой

Покидает свой покой.

Кто луне, как солнцу, рад,

Чьи шаги во тьме стучат

Вкруг куста заветных роз,

Что в саду волшебном взрос».

«Слушай». Няня шепчет мне:

«Вот, в полночной тишине,

Тихо, тихо скрипнет дверь,

Выйдет в сад косматый зверь.

Ждет он в полночь с давних пор,

Скоро ль дрогнет темный бор,

Скоро ль милая придет,

В звере милого найдет.

Ты поди к нему, поди,

Припади к его груди –

И воскреснет пред тобой

Королевич молодой».

«Няня, няня, страшен зверь!

Не царевич он, поверь.

Черных чар на нем печать.*

Будет зверь мне сердце рвать!

Выпьет зверь по капле кровь!

Няня, саван мне готовь…

Ты жужжи, слепень, жужжи,

Смертный сон мой сторожи».

Няня, спицами блестя,

Вяжет – шепчет: «Спи, дитя.

Спи. Не бойся. Встанет зверь –

После, после… Не теперь.

Крепки стены. Цел засов.

Там, промеж семи столбов,

Он прикован на цепи.

Тише, – тише, – тише, – спи».

*Аллитерация на «ч» – ср. в стих. Бальмонта

«Вечер, взморье...»

("Чуждый чарам черный челн").

МЮРГИТ

Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.

Заря окрасила едва вершины дальних гор.

В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой,

Над миром благовест гудел – и плыл туман сырой.

Идет Жако и песнь поет; звенит его коса;

За ним подкошенных цветов ложится полоса.

И слышит он в густой траве хрустальный голосок:

«Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?»

Взглянул Жако, – сидит в траве красавица Мюргит,

Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт.

Два крупных локона, черней вороньего крыла,

Как рожки вьются надо лбом; как мрамор, грудь бела;

Темней фиалки лепестков лиловые глаза;

Сама рыдает, – а с ресниц не скатится слеза.

Уста – румяные, как кровь; в лице – кровинки нет.

Вокруг руки свилась змея – и блещет, как браслет.

«Кой черт занес тебя сюда?» – смеясь, спросил Жако.

«Везла я в город продавать сыры и молоко.

Взбесился ослик и сбежал, – не знаю, где найти.

Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти».

«Э, полно врать!» – вскричал Жако, – какие там сыры?

Кто едет в город нагишом до утренней поры?

Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрят на суду.

Чтоб мне души не погубить, – к префекту я пойду».

«Тебе откроюсь я, Жако», – заплакала она:

« Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.

Там в пляске время провели, – потом запел петух.

Меня домой через поля понес лукавый дух.

Вдруг, снизу колокол завыл, – метнулся Сатана.

В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.

О, горе мне! То – не заря, то – мой костер горит!

Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит!»

Гудят-поют колокола, плывет могучий звон.

Вельможи, чернь – и стар и млад – спешат со всех сторон.

Все лавки заперты; на казнь глазеть пошли купцы.

Бежит молва, разносит весть, несет во все концы.

Несется радостная весть, сплочается народ.

За Маргариту молит клир и певчих хор поет.

Во всех приходах за нее по сотне свеч горит.

«Во славу Бога» ныне жгут красавицу Мюргит.

«Эй, расступись, честной народ!» – Расхлынула волна.

Монахи с пением кадят и между них – она.

Идет. Спадает грубый холст с лилейного плеча;

Дымясь, в руках ее горит пудовая свеча.

Доносчик тут же; вслед за ней, как бык, ревет Жако:

«Прости, прости меня, Мюргит, – и будет мне легко!

Души своей не загубил, – суду про все донес

А что-то сердцу тяжело и жаль тебя до слез».

Лиловым взором повела красавица Мюргит:

«Отстань, дурак!» – ему она сквозь зубы говорит –

Не время плакать и тужить, когда костер готов.

Хоть до него мне не слыхать твоих дурацких слов».

Но все сильней вопит Жако и с воплем говорит:

«Эх, что мне жизнь! Эх, что мне свет, когда в нем нет Мюргит!

Скажу, что ложен мой донос, и вырву из огня.

Я за тебя на смерть пойду – лишь поцелуй меня!»

Блеснула жемчугом зубов красавица Мюргит,

Зарделся маком бледный цвет нетронутых ланит, –

В усмешке гордой, зло скривясь, раздвинулись уста, –

И стала страшною ее земная красота.

«Я душу дьяволу предам и вечному огню,

Но мира жалкого рабом себя не оскверню.

И никогда, и никогда, покуда свет стоит,

Не целовать тебе вовек красавицу Мюргит!»

ВЛАСТЕЛИН

Ты помнишь? – В средние века

Ты был мой властелин.

Ты взял меня издалека

В свой замок меж долин.

От властных чар твоих бледна,

В высокой башне у окна

Грустила долго я –

И над туманами долин

К тебе, мой маг, мой властелин,

Неслась тоска моя.

Мои влюбленные пажи

Служили верно мне;

Их кудри – цвета спелой ржи –

Сребрились при луне.

Но лунный свет, блеснув, угас.

Взошла заря. С прозревших глаз

Упала пелена.

Я пряжу тонкую взяла

И с ней покорно замерла

У моего окна.

Трубит герольд. Окончен бой

В далекой стороне.

О, скоро ль буду я с тобой!

Вернешься ль ты ко мне?

Мой ум в томленье изнемог.

Я жду. Гремит победный рог,

Разносится, звеня.

Тесней сомкнулся страшный круг,

Стучится смерть. Вернулся друг.

«Ты не ждала меня?»

«О, я ждала тебя, ждала,

И ждать готова вновь.

Чрез мрак отчаянья и зла

Прошла моя любовь!

О, я ждала…» Но острый меч

Спешит мольбы мои пресечь

Забвением без грез.

Мой слух наполнил свист и гул,

Холодный вихрь в лицо пахнул. –

И жизни сон унес.

Прошли мгновения – века –

И мы воскресли вновь.

Все так же властна и крепка

Бессмертная любовь.*

Я вновь с тобой разлучена,

Грущу, покорна и бледна,

Как в замке меж долин.

И вновь, как в средние века,

Все те же грезы и тоска,

Все тот же властелин.

Ср. стих. Бальмонта «Неверному».

*Выражение «Бессмертная любовь» – ср. стих. Бальмонта

«Среди камней».

БЕССМЕРТНАЯ ЛЮБОВЬ

(Драма в 5-и актах)

Драма «Бессмертная любовь» – пожалуй, самая выношенная и выстраданная из всех подобных произведений Лохвицкой. Ее предвестия появляются еще в начале 90-х гг. – ср. такие стихотворения, как «Прощание королевы», «Покинутая», «Серафимы»; поэмы «Праздник забвения», «Он и она. Два слова».Во всех них уже прослеживаются элементы сюжета будущего большого произведения.

Соотношение образов и прообразов во многом повторяет то, которое было в более ранних драмах, особенно в «Вандэлине». Агнеса – автобиографический образ. Эдгар – нечто среднее между Гиацинтом и Вандэлином – «парадная сторона» натуры Бальмонта (имя Эдгар особенно красноречиво и вызывает ассоциации с Эдгаром По, которого переводил поэт). Роберт – так же сложен, как и Сильвио в «Вандэлине». Ситуационно это Е.Э. Жибер, по натуре – Бальмонт «Горящих зданий», и вновь подразумевается в нем кто-то еще, кто неизвестен.

Неизвестно, имеют ли отдельные прототипы сестры героини – Фаустина и Клара. Их имена говорят сами за себя: Клара – «светлая», Фаустина – по этимологии «счастливая», но здесь это, прежде всего, женский род от имени Фауст. Отождествление их с реальными сестрами поэтессы, по-видимому, не оправданно, скорее, это грани ее собственной натуры (хотя Тэффи в эту пору была гораздо более «демонической женщиной», чем Мирра, а младшая сестра, Елена, по крайней мере, в ее изображении, такой же ангел, как Клара). Но все же себя Лохвицкая в большей степени ассоциирует с Агнесой. Агнеса не праведница и не злодейка, а жертва, «агница», искупающая грех страданием.

Какая роковая ошибка самой поэтессы может быть сопоставима с легкомысленным согласием героини выпить «напиток забвения» – неизвестно. Среди ее корреспондентов нет никого, кто был бы известен занятиями оккультизмом, сама она, конечно, основательно штудировала книги Леви и пр., но едва ли что-то практиковала, иначе бы у нее и друзья были соответствующие: оккультные сеансы с вращанием столов и вызыванием духов были в ту эпоху весьма популярны. Но можно предположить, что объектом оккультного воздействия она все же оказалась. Не случайно Бальмонт столь тесно общался с Брюсовым, ставившим магические эксперименты над собой и друзьями. Так, вызывание Елены Греческой, описанное в «Огненном ангеле» находит параллель в стихотворении Бальмонта «К Елене».Еще более удивительно, что жена поэта, благоразумнейшая Екатерина Алексеевна Андреева, водила дружбу с известной теософкой Анной Рудольфовной Минцловой. В оккультные игры играли годами и часто без особого видимого ущерба для здоровья – хотя в конечном итоге возмездие настигло всех, даже Брюсова.

Драма Лохвицкой «Бессмертная любовь» слишком мрачна и трагична, чтобы восприниматься как апология подобных занятий – вероятно, поэтому, несмотря на то, что тема была в большой моде, успеха она не снискала.

"Бессмертная любовь» в самом деле производит гнетущее впечатление – не качеством написания, а тем, что в ней слишком ясно виден душевный слом самого автора. Сравнение с предыдущими драмами поражает быстротой, с которой прогрессирует эта болезнь. Всего три года назад Лохвицкая с наивным – почти северянинским – самодовольством изображала себя премудрой Балькис, на время подпавшей под чары «возмутителя» Ивлиса, но полностью «владеющей ситуацией». Теперь автопортрет ее души – полуобезумевшая от страданий узница каменной темницы. Удивительно не то, что ее душевное состояние пророчит близкую смерть, а то, что в этом состоянии ей суждено было прожить еще целых пять лет.

Тем не менее в наши дни эта драма вновь приобретает актуальность и может быть настоятельно рекомендована к прочтению все тем, кто, легкомысленно заигрывая с «непознанными силами», забывает о том, что ждать от них верной дружбы и надежной взаимности – не приходится.

ДEЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

РОБЕРТ – граф де-Лаваль

АГНЕСА – его жена

ФАУСТИНА

КЛАРА – сестры Агнесы

ЭДГАР

ВЕДЬМА

ПАЖ

ПАЛАЧ

ДОКТОР

Слуги, служанки, трубадуры,

Призраки Красного и Белого сна

Действие происходит в Средние века во Франции,

в замке де-Лаваль

АКТ 1-й

Небольшой высокий готический зал, тускло освещенный восковыми свечами. Около узкого окна пяльцы с начатой работой. Три двери. На стенах портреты рыцарей и дам. Потухший камин. Близ него в кресле с высокой спинкой, украшенной гербом, сидит Роберт в полном рыцарском вооружении. У ног его, положив голову ему на колени, в отчаянии застыла Агнеса. Она одета в фиолетовое бархатное платье; ее головной убор, сброшенный, лежит на полу, и длинные каштановые волосы в беспорядке рассыпаются по плечам. Рука Роберта лежит на голове Агнесы.

АГНЕСА (поднимая голову)

Я не могу поверить, мой Роберт.

Как! Неужели ты меня покинешь

Теперь, сейчас, не переждав до утра,

В вечернем мраке бросишь ты меня?

О, мой Роберт, тебя я заклинаю!..

Я все прощу, я все перенесу,

Мой приговор, твою неумолимость,

Грядущий ужас горя и тоски

И этот миг отчаянья и страха...

Я все прощу, я все перенесу,

Лишь подожди до утра здесь со мною...

Одну лишь ночь, одну лишь ночь, Роберт!

РОБЕРТ

Дитя мое, я не могу остаться,

Мне долг велит идти – и я пойду.

АГНЕСА

Твой долг велит жену твою покинуть,

Отнять мой свет, из сердца выбрать

кровь,

Взять мир, взять сон? О, нет такого

долга,

Когда еще есть Бог на небесах!

РОБЕРТ

Дитя мое, там гибнут христиане,

Там слышен вопль невинных жен и дев.

В крови, в оковах, в мрачных

подземельях –

Как счастия там смерти молят братья,

А ты твердишь: «Одну лишь ночь, Роберт!»

АГНЕСА

Я знаю, да! Они тебе дороже

Твоей жены, единственной твоей.

Ты хочешь мир людей тебе безвестных

Купить страданьем близкой и родной.

РОБЕРТ

Мне ближе тот, кто более страдает.

Ты здесь живешь, не ведая забот,

В богатом замке, в роскоши и неге,

Спокойная и гордая, а там

Свободы жаждут тысячи несчастных, -

За них я жизнь и душу положу.

АГНЕСА

А за меня? А за мои страданья

Кто чем-нибудь пожертвует, Роберт?

Иль я – ничто? И жизнь мою навеки

Тебе, палач, дозволено разбить?

О, нет, прости! Прости! Я так

несчастна!...

Не помню я о чем я говорю...

О, пощади! С таким ли гневным взором

Покинешь ты жену твою, Роберт?

РОБЕРТ

Я не сержусь, Агнеса, я жалею,

Что не могу ничем тебе помочь.

Твоя тоска, мой друг, неутолима, –

Над нами гнет незыблемой судьбы.

Но не навек тебя я покидаю.

Люби и жди – я возвращусь к тебе.

АГНЕСА

Когда?

РОБЕРТ

Не знаю. Можно ли заране

Предугадать исход и время боя,

Когда и чем окончится поход, -

На сколько дней продолжится сраженье?

АГНЕСА

Но если там убьюттебя, Роберт?

РОБЕРТ

Я буду счастлив. С благостным

сознаньем

Исполненного долга я умру.

АГНЕСА

А я, Роберт!

РОБЕРТ

А ты свободна будешь

Остаться верной памяти моей

Иль, год спустя, избраннику другому

Отдать свою свободу и себя.

АГНЕСА

О, замолчи! Кощунственным презреньем

Не смеешь ты любовь мою пятнать.

За что? За что? Я так тебя любила

И так люблю!

РОБЕРТ

Я верю. Милый друг.

АГНЕСА

Я так люблю, что мрак грядущей ночи

Из черных снов и мыслей и предчувствий

Не затемнит лучей моей любви.

Я так люблю,

Что море скорбных слез,

Что океан неслыханных страданий

Не угасит огня моей любви.

Я так люблю, что если б каждый день

Ты приходил пытать меня и мучить

С толпой неумолимых палачей

И жег меня, и рвал клещами тело, -

Я счастлива была бы в исступленье

Средь адских мук любимый взгляд поймать

И в нем прочесть намек на состраданье...

Я так люблю, я так тебя люблю!

РОБЕРТ

К чему слова?

Я твой, моя Агнеса.

Тебе я верю, верю навсегда.

Твоя любовь как солнце надо мною

Раскинула горячие лучи –

И будет мне светить и греть надолго

В пути моем, на много темных лет.

АГНЕСА

На много лет?! Так значит, ты уверен,

Что не вернешься скоро, что годами

Нам долгая разлука предстоит?

РОБЕРТ

Быть может – нет, быть может – да,

не знаю,

Я не могу ручаться ни за что.

АГНЕСА

Не знаешь ты? «Быть может – да?!» О Боже!

«Быть может – да!» Но лучше б ты сказал,

Что никогда тебя я не увижу,

Что мы навек расстанемся, навек!

Что буду я в пустом и мрачном замке,

Как дикий зверь, кружиться в тесной

клетке,

Одна, одна, как раненая лань,

Лизать свою сочащуюся рану

И выть от боли, выть и проклинать,

И так – навек, без света, без надежды...

Но знать. Роберт, но знать, но знать

наверно,

Что так навек! О, легче во сто крат

Холодный мрак отчаянья тупого –

Чем этот ад в безумье «может быть»!

РОБЕРТ

Не плачь, Агнеса. Милостью всевышней

Вернусь к тебе и буду вновь твоим.

Сознанием исполненного долга

Как сладок будет купленный покой!

Лишь будь верна – и рай блеснет нам снова.

АГНЕСА

«Лишь будь верна?» А если нет, Роберт?

А если я верна тебе не буду?

А если я в отчаянье тоски

Пажу любому, первому мальчишке

Из слуг твоих любовь мою отдам?

РОБЕРТ (вставая)

Тогда в молитвах ты проси не жизни,

А смерти мне. Молись за смерть мою.

(Хочет идти)

АГНЕСА

Роберт, постой! Единственный, любимый,

О, подожди! О, научи меня

Таким словам, мольбам и заклинаньям,

Таким заклятьям властным и могучим,,

Какими гор сдвигаются громады,

Какими рек меняется теченье,

Какими сердце тронется твое!

(Слышен звук рога).

РОБЕРТ

Меня зовут. Хотел бы много, много

Сказать тебе, утешить, оживить,

Небесный свет незыблемой надежды

Пролить в твою измученную грудь;

Но дoроги мгновенья. При свиданье

Открою все, что высказать желал

И не успел. Прости, люби и помни.

АГНЕСА

Роберт, Роберт!

РОБЕРТ

Люби, молись и жди

(Уходит).

АГНЕСА (Бросается вслед за ним).

Роберт! Постой! Возьми меня с собою!...

Роберт!

(прислушиваясь, останавливается).

Ушел. Я чувствую – навек.

Скорей к окну. Быть может, мне удастся

Еще его увидеть. Раз один!

(подбегает к окну).

Глухая ночь. Повсюду мрак и холод.

Угас мой свет. Одна я навсегда.

Но, может быть, с вершины черной башни

В последний раз его увижу я.

Скорей туда! Но нет, борьба напрасна, -

Над нами гнет незыблемой судьбы!

Все стихло, все. Не слышен гимн священный,

И факелов багряный свет угас,

Ни отсвета, ни отзвука, ни вздоха,

И тени все сбежали до одной,

Все до одной... Мой близкий, мой любимый,

В вечернем мраке бросил ты меня!

Бросается на колени перед креслом, где прежде сидел Роберт, и, уронив голову на руки, остается неподвижной. Из двери налево показывается Фаустина, смуглая черноволосая женщина с красивым, но злым лицо; одета в оранжевое платье с черными прорезями на рукавах.

ФАУСТИНА

Агнеса!

КЛАРА (нежное белокурое созданье в светло-голубой одежде, появляется из двери направо).

Тс! Оставь ее, не трогай,

Тебе тоски ее не разогнать.

ФАУСТИНА

Уйди сама. Поверь, ее люблю я

Не менее, чем ты.

КЛАРА

Оставь ее.

Ты не поймешь, как горько ей и больно.

Страдала ль ты, любила ль ты когда?

ФАУСТИНА

Лишь я одна понять умею душу

И покорять и властвовать над ней.

Я средство знаю. Не мешай мне, Клара,

Уйди – и я развеселю сестру.

КЛАРА

Не смей, змея! Не прикасайся к чистой!

Здесь места нет веселью твоему;

Теперь над ней витает ангел строгий

Земных скорбей. Ее утешит он,

Пошлет ей сон целебный, долгий, крепкий

И оградит от вражеских наветов,

Отчаянья, унынья и тебя.

ФАУСТИНА

Бесплотных сил я не боюсь

(подходит к Агнесе)

Агнеса!

Довольно плакать. Выслушай меня

(шепчет, склоняясь над ней)

Есть счастье в жизни, радостное счастье

И жгучее как пламя...

КЛАРА

Замолчи!

Иль для тебя и горе не священно?

Уйди, не то раскаешься потом.

ФАУСТИНА

Ты мне грозишь?

КЛАРА

Нет. Я предупреждаю,

Что многое известно мне.

ФАУСТИНА

Пусть так.

Я ухожу, но лишь с тобою вместе.

Идем со мной.

КЛАРА

Я быть при ней должна.

ФАУСТИНА

Нет, нет! Тебя я с нею не оставлю,

Нет, ни за что. Идем, сестра.

КЛАРА

Идем.

О Господи! Блюди над беззащитной!

(Уходит)

Толпа слуг и служанок медленно входят под предводительством старого слуги.

1-й СЛУГА

Я говорить начну, а вы за мной.

Не отставать. Теперь она в печали,

Всему поверит и согласье даст.

Гм!.. госпожа...

АГНЕСА (поднимая голову)

Кто здесь? Чего вам надо?

1-й СЛУГА

Мы – ваши слуги, молим, госпожа,

Покорнейше нас выслушать.

АГНЕСА (встает и садится в кресло)

Скорее.

1-й СЛУГА

коль ваша милость будет, госпожа,

Дозвольте нынче, ради дня такого,

Нам, вашим слугам преданным и верным,

Собраться всем в каком-нибудь местечке –

В лесу иль в поле. Будем мы молиться,

Чтоб господину нашему господь

Послал победу; чтоб от супостатов

Он вам супруга вашего сберег.

ФАУСТИНА (войдя в комнату, становится за креслом Агнесы

и говорит тихо, наклоняясь к ней)

Не верь, сестра, они тебя морочат.

Я знаю все: сегодня на поляну

Из ближних нам окрестных деревень

Хотят собраться тысячи безумцев,

Мужчин и женщин, старцев и детей.

Я видела: с утра там сложен хворост,

Готовятся потешные костры,

Там будут пить, кричать и бесноваться

И тешить пляской черного козла.

Не отпускай их; покажи на деле,

Что скорбь рассудок твой не отняла,

Что будешь ты преемницей достойной

Того, кто в страхе их держать умел.

КЛАРА

(подойдя с другой стороны,

кладет руку на плечо Агнесы)

Нет, милая Агнеса, не препятствуй,

За их грехи тебе не отвечать.

Пускай идут справлять свой черный

праздник,

Твою печаль я разделю с тобой.

Проклятьем общим, злобным пожеланьем,

Как чарами недобрыми, сильнее

Они покой бесценный возмутят

Того, кому вослед одни молитвы

Хотели б мы немолчно возносить.

Пускай идут справлять свой черный

праздник, -

Я буду здесь и помолюсь с тобой.

АГНЕСА

Ступайте все.

СЛУГИ

Благодарим покорно.

2-й СЛУГА

Осмелюсь ли прибавить, госпожа,

К смиренной просьбе просьбицу другую?

АГНЕСА

О, Боже мой, чего же вам еще?

2-й СЛУГА

Как, значит, все мы в долгом бденье будем,

Так может дух молитвенный угаснуть

И в битве с грешной плотью ослабеть.

А потому, коль милость ваша будет,

Дозвольте нам по хлебцу что ль на брата,

Иль там чего другого прихватить,

Мясца иль рыбки?

ФАУСТИНА (тихо)

Слышишь? Понимаешь?

Теперь ты веришь – я была права?

АГНЕСА

Вам выдадут всего, чего хотите.

Вот вам ключи от наших кладовых.

(бросает связку ключей)

СЛУГИ

Благодарим покорно.

АГНЕСА

А теперь

Приказываю вам меня оставить.

3-й СЛУГА

Коль будет милость ваша, госпожа,

К нам, вашим слугам, преданным и верным,

Готовым жизнь отдать за госпожу

И за нее всю кровь пролить охотно,

Нам, верным псам, и ключики другие

От погребов дозвольте получить,

Чтоб было чем здоровье господина

И госпожи достойно помянуть.

АГНЕСА (бросает другую связку ключей)

Берите все,

И, если вы не звери,

И если искра Божия в вас есть,

Не издевайтесь над моим страданьем!

Берите все. Лишь душу мне оставьте,

Чтоб я могла молиться и рыдать.

Прочь с глаз моих.

(слуги уходят)

ФАУСТИНА

Сестра, не забывай,

Что говоришь с бездушными рабами,

Не забывай твой сан, твое величье,

Замкнись в холодной гордости своей.

КЛАРА

Иначе я скажу тебе, Агнеса.

Смотри на мир с любовью всепрощенья,

Твой тяжкий крест достойнее неси.

АГНЕСА (Фаустине)

Ты уходи (Кларе) А ты побудь со мною,

Сестра моя, не покидай меня.

ФАУСТИНА уходит

КЛАРА

Помолимся, Агнеса. На коленях

Пред Господом излей твою тоску

И – светлое постигнешь ты блаженство.

АГНЕСА

(Опускается на колени. Клара со сложенными руками

стоит за ней)

О, Господи! Ты с высоты небес

Взирающий на скорбных и блаженных,

На грешный мир и грешные мольбы,

Услышь меня, зовущую во мраке,

Потерянную в вечности немой,

Одну, одну среди пустыни темной…

О, Боже мой, спаси его, спаси!

Верни мне щедрой благостью твоею

Мой свет, мой день, мой рай, мою отраду…

О, Господи! Верни мне жизнь мою!

АКТ II

Готический зал тот же, что и в первом акте. Агнеса в черном бархатном платье и такой ж остроконечной шапочке с длинным вуалем, сидит за пяльцами и вышивает белым шелком по золотой ткани. Рядом с ней на низких табуретах работают Фаустина и Клара. Первая наматывает красный шелк, вторая прядет лен. Перед ними на столике корзина с разноцветными клубками и ножницы. Камин затоплен. В окна смотрит тусклый день.

АГНЕСА

Еще цветок расцвел в моем венке.

Еще один тяжелый минул месяц.

Моя печаль, когда же ты уснешь?

ФАУСТИНА

Да, жизнь скучна.

АГНЕСА

Скажи мне, друг мой, Клара,

Что, если бы соткать гигантский шарф

И, привязав его к высокой мачте,

Поднять на высочайшую скалу, -

Скажи мне, Клара, будет ли он видим

В стране чужой?

КЛАРА

Я думаю, что – нет.

АГНЕСА

А если бы поднять его до неба,

До облаков, до самых дальних звезд, -

Тогда, скажи, он был бы им замечен

Оттуда, из далекой стороны?

КЛАРА

Наверное, но это невозможно.

Одна любовь восходит выше звезд.

АГНЕСА

А если бы в минуту расставанья

К его руке я привязала нить

Прочнее стали, тоньше паутины,

Длиннее рек, что разделяют нас,

И если бы в томленье острой скорби

Рванула б я конец той чудной нити –

Донесся бы призыв мой до него?

ФАУСТИНА

Ха-ха! Ха-ха! Нет, я умру от смеха.

АГНЕСА

Чему же ты смеешься?

ФАУСТИНА

Ха-ха-ха!

Но, право, это вышло бы забавно.

Представь себе, что бедный твой супруг,

Привязанный к тебе волшебной нитью,

Врагу захочет голову снести,

Иль кубок взять за дружеской беседой,

Иль… ха-ха-ха… красавицу обнять…

Вдруг, нитка – дерг!… и… ха-ха-ха!

АГНЕСА

Довольно!

Глумишься ты над скорбию моей?

КЛАРА

Умерь твою веселость, Фаустина,

И груб, и зол твой неуместный смех.

Ты так жестоко, так неосторожно

Касаешься до наболевших ран.

ФАУСТИНА

Молчи, ханжа. Читай свои молитвы.

АГНЕСА

(целует медальон, висящий у нее на груди,

на золотой цепи)

Возлюбленный! Увижу ли тебя?

Вы слышите?

КЛАРА

О, да. То звуки арфы

(подбегая к окну)

Певцы пришли. Пойдем скорей к окну.

Смотри, сестра. Не правда ли

– красавец?

АГНЕСА (смотрит в окно)

Да, недурен.

ФАУСТИНА

Как, только недурен?

Да это принц, одетый менестрелем!

А как поет! Послушай, как поет!

Не правда ли, какой чудесный голос?

АГНЕСА

Здесь плохо слышно.

ФАУСТИНА

Прикажи позвать!

АГНЕСА

Пускай придут.

ФАУСТИНА (машет платком)

Сюда, сюда идите!

Идут. Старик и двое молодых.

Нежданный нам сегодня будет праздник.

АГНЕСА

Налей вина. Их надо угостить.

Фаустина подходит к столу, уставленному кубками, и берет один из них.

Нет, нет, не в этот кубок, он священен.

ФАУСТИНА

Но почему ж не вэтот, а в другой?

АГНЕСА

Я говорю тебе, что он священен. –

Его касались милые уста.

ФАУСТИНА

(разливая вино в другие кубки)

Не понимаю.

АГНЕСА

Многое на свете

Останется непонятым тобой.

(входят ТРУБАДУРЫ)

ТРУБАДУРЫ

Приветствуем прекрасную графиню,

Достойнейших и благородных дам,

Да будет милость Вышнего над вами.

АГНЕСА

Благодарю. Прошу вас начинать.

Трубадуры, настроив инструменты, приготовляются петь. Агнеса берет из стоящей вазы цветок и прикалывает его на грудь.

1-й ТРУБАДУР

(красивый юноша, поет под стройный

аккомпанемент)

Высоко грозный меч подняв,

Над трепетным врагом

Граф де-Лаваль, бесстрашный граф,

Разит, как Божий гром.

Над ним витает серафим,

Крылом его храня,

И враг бежит, как тает дым

Перед лицом огня.

В высоком замке друга ждет

Прекрасная жена,

Ее любовь в скорбях растет

Бессмертна и верна.

И, славу вечную стяжав,

Грустит о ней одной

Граф де-Лаваль, бесстрашный граф,

Герой страны родной.

АГНЕСА

Благодарю. Но лести мне не надо.

ФАУСТИНА (тихо)

Да, им не слишком можно доверять.

От нас они пройдут в соседний замок

И запоют все то же, что и нам,

Лишь в старой песне имена изменят,

Поверь, что так.

АГНЕСА

Быть может, ты права.

Но все равно, я с радостью внимала,

И эта песня сердцу дорога.

Подай вина.

Фаустина приносит поднос с кубками. Агнеса подает вино трубадурам, каждому по очереди.

Из рук моих примите.

1-й ТРУБАДУР (принимая кубок)

Да будет счастье с вами, госпожа.

2-й ТРУБАДУР (старик)

Пусть вам судьба дарует безмятежность

Ненарушимой ясности души.

3-й ТРУБАДУР (мальчик)

И столько дней счастливых, сколько было

Блестящих капель в кубке золотом.

ФАУСТИНА

Сестра, вели им спеть из гримуара.

2-й ТРУБАДУР

Там песен нет для благородных дам.

Мы их поем лишь черному народу, -

Их знатные не любят господа.

ФАУСТИНА

Не бойтесь нас.

КЛАРА

Оставь их, Фаустина,

Не стоит слушать эту чепуху.

Там смысл сокрыт в туманных выраженьях

Кощунственных и непонятных слов.

Не лучше ли послушать гимн священный?

ФАУСТИНА

Тра-та-та-та! Пойди ж ты прочь, ханжа!

Не суйся там, куда тебя не просят,

Ступай к себе в часовню и молись!

А вы не бойтесь петь из гримуара,

Поверьте, мы не донесем на вас.

Начните песнь. Смелее! Да, Агнеса?

АГНЕСА

Пускай поют.

2-й ТРУБАДУР

Как хочет госпожа.

Начинает песнь, причем не поет, а скорее говорит громким таинственным шепотом, под мрачный монотонный аккомпанимент.

Ты хочешь власти? Будет власть.

Лишь надо клад тебе украсть.

Ты руку мертвую зажги,

И мертвым сном уснут враги.

Пока твой факел будет тлеть,

Иди, обшарь чужую клеть.

Для чародея нет преград:

Пой гримуар – найдется клад!

ВСЕ ПЕВЦЫ

Для чародея нет преград:

Пой гримуар – найдется клад!

2-й ТРУБАДУР (продолжает):

Ты другом в сердце уязвлен?

Тебя страдать заставил он?

Ты плачешь кровью потому,

Что отомстить нельзя ему?

Но Я с тобой. Ночной порой

Ты книгу черную открой.

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – твой друг умрет!

ВСЕ

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – твой друг умрет!

2-й ТРУБАДУР (продолжает):

Жена чужая хороша?

О ней болит твоя душа?

Ты не заспишь, ты не запьешь

Ее пленительную ложь?

Но пусть другой грустит о ней,

Влачит до гроба тягость дней.

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – она придет!

ВСЕ

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – она придет!

ФАУСТИНА

«Она придет!» Да, это мне понятно,

Вот это – песнь! Вот это – красота!

АГНЕСА

Вот вам за труд. Вы пели превосходно,

Тебе, дитя, цветок с груди моей,

Вам золото. Берите и прощайте.

(трубадуры уходят)

ФАУСТИНА

О, что за песнь, о, что за красота!

Пой гримуар – и будет все доступно!

Какая власть, какое торжество!

АГНЕСА (задумчиво)

Да – хорошо.

КЛАРА

Позорно и преступно.

ФАУСТИНА

Ах, очень жаль! Не угодили вам?

АГНЕСА

Оставьте спор. Садитесь за работу

И помогите кончить мой венок.

(смотрит в окно)

Они все здесь. Не просят ли ночлега?

(уходит)

ФАУСТИНА и КЛАРА подходят к пяяльцам.

ФАУСТИНА

Вот так венок! И ни единой розы,

Все лилии и лилии одни.

Ни одного пиона, ни гвоздики, -

Они бы мертвый скрасили узор.

(Берет красный шелк из рабочей корзины)

КЛАРА

Что может быть милее нежных лилий

С их непорочной, чистой белизной?

Оставь сестру! Ее венок прекрасен.

ФАУСТИНА

А все же розан здесь необходим.

Хотя б один, но яркий и победный.

Вот здесь ему местечко бы нашлось.

(Хочет вышивать)

КЛАРА

(отталкивает ее руку и продолжает работу

белым шелком)

Дождем невинных, чистых, белых лилий

Победный розан будет побежден.

ФАУСТИНА

А! Ты мешать? Так вот тебе за это.

(Колет ей руку иглой)

КЛАРА

Ай! (убегает)

ФАУСТИНА

Ха-ха-ха! Теперь твоею кровью

Здесь яркий розан вышит навсегда.

АГНЕСА (входя)

Что тут за шум? Наверное ты с Кларой

Сцепилась вновь. Когда ж вы помиритесь?

ФАУСТИНА

Мне помириться с нею? – Никогда!

Поверь, твоя привязанность. Агнеса,

Дороже нам всех радостей земных.

Когда ты с нею – я больна от злобы.

Когда со мной – она бледнеет в страхе,

Что овладею я твоей душой.

АГНЕСА

Вы дороги мне обе, но различно.

Ее люблю в спокойствии и счастье,

Тебя же я в отчаянье люблю.

ФАУСТИНА

Скажи, сестра, теперь кого ты любишь?

АГНЕСА (смутясь)

Теперь? Не знаю. Может быть, тебя.

ФАУСТИНА

Так значит, ты?..

АГНЕСА (поспешно)

Нет. Верь мне, я смирилась.

Терплю и жду, покорная судьбе.

Зачем ты смотришь странно и пытливо?

Ты,кажется, не веришь мне, сестра?

ФАУСТИНА

Всему охотно верить я готова:

И твоему похвальному смиренью,

И терпеливой кротости твоей.

Всему, всему. Лишь одного, сестрица,

Чего ты ждешь – понять я не могу.

АГНЕСА

Чего я жду? Ты этого не знаешь?

Не знаешь ты, зачем во вдовье платье

Оделась я? Зачем с утра до ночи

За пяльцами и прялкой я сижу?

Зачем брожу по залам одиноко,

На чей портрет смотрю, о ком молюсь.

К кому стремлю все грезы, все надежды,

Чего я жду! Не знаешь ты – чего?

ФАУСТИНА

Итак, ты ждешь свидания с супругом

(Когда тебя я точно поняла)

Пример для всех достойный подражанья

Но долго ли ты будешь ждать его?

АГНЕСА

О, если бы наверно знать могла я,

Когда конец! О, если б только знать!

Но кто душе тоскующей ответит,

Кто силы даст бороться и страдать?

Вокруг меня сгустились тени ночи

И я молюсь беззвездным небесам.

ФАУСТИНА

Мне жаль тебя, бедняжка. Вдруг, подумай,

В тоске, в борьбе, в бесплодном ожиданье

Пройдет еще не год, а десять лет…

АГНЕСА

Молчи! Молчи, не прикасайся к ране!

ФАУСТИНА

Пройдет лет десять. Волосы твои

Начнут седеть. Увянет твой румянец

И ранняя, безвременная немощь

На нежный лик набросит сеть морщин.

Ты будешь кашлять, охать и креститься…

И затрубит тогда победный рог, -

Вернется друг! Ха-ха! Вернется милый!

И ласково похлопав по плечу:

«А ты, бедняжка, скажет – постарела,

Совсем не та… Ступай-ка в монастырь!

Коль нет своих грехов – молись за мужа,

Он пожил всласть и в меру нагрешил.

АГНЕСА

Молчи! Сам дьявол говорит тобою!

ФАУСТИНА (злорадно)

«Да» скажет он: «ступай-ка в монастырь.

Когда наскучат мне твои вассалки,

Я у соседа высватаю дочь.

Ведь за меня пойдет еще любая

И славного наследника мне даст».

АГНЕСА

Презренная! Молчи! Ни слова боле,

Иль слугам я велю тебя сейчас

С высокой башни сбросить. Вон отсюда!

Пока еще я в замке госпожа!

ФАУСТИНА

Ведь я шутила, милая сестрица.

Не плачь. Прости, красавица моя.

Ты помнишь ли, о чем мы говорили

Тогда впотьмах, когда дремала Клара?

АГНЕСА

Да, – ты клялась помочь моей тоске.

ФАУСТИНА

И клятву я сегодня же исполню

(таинственно понижая голос)

Старуха здесь.

АГНЕСА (встрепенувшись)

Ты правду говоришь?

ФАУСТИНА

Я првела ее по закоулкам

Еще до утра. Не видал никто.

Я в комнате моей ее сокрыла,

И ключ при мне.

АГНЕСА

Скажи, страшна она?

ФАУСТИНА

Не то, чтоб очень: ведьма, как все

ведьмы;

Стара, худа, горбата и черна,

Но все равно, ведь ты не ожидала

В ней прелести увидеть образец.

АГНЕСА

Да, но теперь меня объемлет ужас,

Предчувствием болит моя душа.

ФАУСТИНА

Ну, что за вздор! Она тебя утешит.

При ней мешок; в него я заглянула:

Там много трав сушеных и кореньев,

И с жидкостью волшебный пузырек.

Позвать ее?

АГНЕСА

Зови, но не надейся –

Моя болезнь неизлечима, верь,

Не исцелит меня твоя колдунья,

Я ранена отравленной стрелой.

(входит Клара)

ФАУСТИНА (тихо)

Ханжа идет. Молю, при ней – ни слова.

Не то испортит все и помешает.

Ушли ее за чем-нибудь скорей.

(уходит в другую дверь)

КЛАРА

Ты, кажется, взволнована, Агнеса?

АГНЕСА

Да, странное предчувствие томит.

Оставь меня. Сейчас займусь я делом,

Хочу сегодня кончить мой узор.

(Садится за пяльцы)

Ах! Что за чудо? Между бледных лилий

Нежданно розан яркий заалел.

Горит, как цвет кровавых губ вампира.

Но это – бред! Но это – колдовство.

КЛАРА

Да, колдовство. Спори его скорее

И лилией невинной замени.

Вот ножницы.

АГНЕСА (вертит ножницы в руках)

Они как будто тупы.

КЛАРА

Помочь тебе?

АГНЕСА

А где же белый шелк?

КЛАРА

Он пред тобой.

АГНЕСА

Нет. Этот слишком тонок.

Дай мне другой; он в комнате моей,

Ступай за ним!

КЛАРА

Там нет другого шелка.

АГНЕСА

Нет или есть, – ступай за ним, ищи,

А не найдешь – и лепестка не вышью.

И будет алый розан красоваться

И здесь на веки вечные цвести.

К тому же он мне нравится невольно.

КЛАРА

Иду, иду. Храни тебя Господь!

(уходит в дверь направо)

АГНЕСА (ей вслед)

Да без него, смотри, не возвращайся.

ФАУСТИНА (выглядывает из двери налево)

Одна ты здесь? Ушла твоя ханжа?

АГНЕСА

Она ушла.

ФАУСТИНА

Запремся от святоши.

Я дверь замкну.

(запирает дверь, в которую ушла Клара)

Эй, бабушка, войди.

Отворяет дверь налево. Входит безобразная старуха с клюкой и мешком за спиной.

ВЕДЬМА (кланяясь):

Приветствую вас, добрая графиня.

Скажите, чем полезна быть могу?

АГНЕСА (с ужасом отступая)

Твое лицо знакомо мне, колдунья,

Я видела его в кошмарных снах!

ВЕДЬМА

Случается. Пригрезится иное,

А после, глядь, и наяву всплывет.

Да так всплывет, что и не разберешь тут,

Где сон, где явь, где дьявол, где монах.

Тьфу! Снизу вверх! Грызи свои копыта!

ФАУСТИНА

Ну, замолола мельница моя!

АГНЕСА

Не странно ли, я чувствую и знаю,

Что ты одни страдания мне дашь.

Предвижу я, что следом за тобою,

Как тень твоя, несчастие идет,

Но устоять не в силах я. Ценою

Грядущих мук забвение куплю.

ВЕДЬМА

Мне ведомо, графиня, ваше горе.

АГНЕСА

И ведомо, чем можно мне помочь?

ВЕДЬМА

Я все могу. Мои всесильны чары.

Лишь прикажите – мигом хворь сниму.

АГНЕСА

Ты можешь ли зажечь мои ланиты

Румянцем нежным невозвратных дней?

ВЕДЬМА

Я все могу.

АГНЕСА

Ты можешь возвратить мне

Мой прежний смех и детскую веселость?

ВЕДЬМА

Я все могу.

АГНЕСА

Ты можешь ли, скажи,

Мне возвратить того, кого люблю я?

Его вернуть? Его движенья, взгляд,

Любимых рук могучие объятья,

Любимых уст живую теплоту,

Вернуть мой свет, мой рай, мое блаженство?

ВЕДЬМА

Я все могу. Доверься мне вполне.

(Подойдя ближе к Агнесе, говорит ей, таинственно понижая голос, торжественно и важно):

Сегодня ночью ты затворишь двери,

Все до одной, и окна занавесишь.

Чтоб любопытный глаз не заглянул…

Потом одежды траурные снимешь

В венчальный свой оденешься наряд,

На два прибора круглый стол накроешь

И будешь ждать. Но милый не придет.

АГНЕСА

Он не придет?

ВЕДЬМА

Тогда споешь ты песню,

Заветную. Которую любил он,

Споешь ее, – но милый не придет.

АГНЕСА

Он не придет?

ВЕДЬМА

Тогда его одежду

Последнюю, которую носил он,

Осыплешь ты, лобзаньями и скажешь:

«Не приходи, я не хочу тебя!»

Затем, отведав горького напитка,

Ты ляжешь спать. – И милый твой придет!

АГНЕСА

Придет ко мне!.. Мой рай!..

Мое блаженство!..

Но если ты мне солгала – тогда

Тебе достойной казни не найду я!

И твой обман я не прощу вовек.

ВЕДЬМА

Не беспокойтесь. Добрая графиня,

Всем угожу. А вот мое винцо!

(подает ей пузырек, вынутый из мешка).

АГНЕСА (дает ей денег)

Возьми за труд. Потом еще получишь.

КЛАРА (стучит в запертую дверь).

Сестра, открой! Я шелка не нашла.

АГНЕСА

Сейчас иду (Фаустине). Спровадь ее

тихонько,

Чтоб не увидел кто-нибудь.

КЛАРА (за дверью)

Сестра!

ФАУСТИНА

Ступай к ханже, не то она ворвется.

КЛАРА (за дверью)

Сестра!

АГНЕСА (громко)

Иду! Я отыщу сама (уходит).

ФАУСТИНА (подходит к ведьме).

Послушай-ка, зачем ей видеть мужа?

И так наш замок стал монастырем,

А если тут заходят привиденья,

Так и с ума недолго нам сойти.

Ты лучше бы придумала, старуха,

Веселое, шальное что-нибудь,

Чем можно было б дьявола потешить.

ВЕДЬМА (отплевываясь).

Тьфу, в печку хвост! Пали свои рога!

(вынимает из мешка стклянку)

Возьми. Тут сок из ягод белладонны.

Смешав с водой, взболтни и процеди,

И подменишь волшебный тот напиток,

Что я дала ей прежде. Поняла?

ФАУСТИНА

А дальше что?

ВЕДЬМА

А дальше сон увидит

Сестра твоя, веселый красный сон,

Ох-хо-хо-хо! И мужа позабудет.

С веселым сном веселье к вам придет.

ФАУСТИНА (озираясь по сторонам).

Стой, подожди. Послушай-ка, старуха,

И у меня есть дело до тебя.

Мне душно здесь! Пойми, я задыхаюсь.

Мне тесно здесь – и некуда уйти.

И я полна желанием безумным,

Властительной и дикою мечтой.

Хочу я быть свободною волчицей,

Дышать прохладным воздухом полей,

Визжать и выть, и рыскать в темной чаще,

Пугать мужчин, и женщин, и детей,

Вонзать клыки в трепещущее тело

И забавляться ужасом людей,

Хочу я воли, бешенства простора,

В крови я жажду скуку утопить!

ВЕДЬМА

А если вдруг охотник ненароком

При встрече грудь прострелит госпоже, -

Тогда старуха будет виновата?

Одна, ведь, я за всех ответ держу.

ФАУСТИНА

Хотя бы так. – Хочу я рыскать зверем!

ВЕДЬМА

А помнит ли преданье госпожа,

Как рыцарь лапу отрубил волчице,

Ее в лесу дремучем повстречав,

И как рукой та лапа обернулась,

Рукой с кольцом одной прекрасной дамы,

И как потом несчастную сожгли?

ФАУСТИНА

Пусть жгут меня, а душу примет дьявол!

Свободы мне!

ВЕДЬМА (отплевываясь)

Тьфу! Приходи вчера!

(вынимает из мешка баночку).

Как смеркнется, – натрись вот этой мазью –

И побежишь волчицей по полям.

ФАУСТИНА

Вот кошелек, но если ты обманешь –

Не жить тебе! (Уходит).

ВЕДЬМА (одна)

И все-то так они,

Проклятые! Когда нужна колдунья –

Озолотить готовы на словах,

А оплошаешь только раз единый,

Так на куски готовы растерзать.

Комната постепенно наполняется слугами

и служанками.

1-й СЛУГА

Попридержи язык-то. Ведь недолго

Нам для костра дровишек натаскать.

1-я СЛУЖАНКА

Молчи, дурак. Она тебя иссушит.

ВЕДЬМА

Припомню, друг, припомню, погоди!

2-я СЛУЖАНКА

Голубушка, меня жених покинул!

ВЕДЬМА

Вот, невидаль: – другого заведи.

ПАЖ

Дай любчик мне, родимая, за это

Тебе, коль хочешь, в ноги поклонюсь.

ВЕДЬМА

Пошел! На кой мне черт твои поклоны?

Тьфу! Снизу вверх! Заклюй тебя петух!

(Отплевывается)

3-я СЛУЖАНКА

Ох, не оставь, старушка, дай мне

травки,

От лихорадки всю меня трясет.

ВЕДЬМА (вынув из мешка пучок травы).

На, завари, да выпей с наговором.

Сочтемся после. А тебе чего?

4-я СЛУЖАНКА (шепотом).

Голубушка, избавь меня от мужа,

Продай мне яд.

ВЕДЬМА (тихо)

Не время толковать,

Да и не место. После новолунья

Придешь ко мне.

2-й СЛУГА (с метлой в руках)

А нет ли корешка,

Чтоб никогда вот тут не пустовало?

(хлопает себя по карману)

ВЕДЬМА

У жулика всегда карман набит.

2-й СЛУГА (замахиваясь метлой)

Ах, ты, чумичка! Вон пошла отсюда!

Прочь, подлая! Ату ее!

ВСЕ (толкая ведьму)

Ату!

ФАУСТИНА (входит рассерженная)

Проведали, пронюхали, ищейки.

class="book"> Вон все отсюда по своим местам!

Бездельники, ленивцы, дармоеды!

(ведьме)

Ступай за мной.

ВЕДЬМА

Тьфу! Разрази вас гром!

(Уходит).

АКТ III

Спальня Агнесы. Узкие окна, темные занавеси. Альков, увенчанный большим гербом. Посреди комнаты круглый столик, накрытый на два прибора; на нем хлеб, вино, ваза с плодами и пузырек с волшебным напитком. К столику придвинуты два кресла, одно против другого. Агнеса в богатом, белом подвенечном платье и драгоценной диадеме сидит перед туалетным столиком. Фаустина подает ей длинный, вышитый серебром вуаль.

АГНЕСА

О, как измят венчальный мой вуаль!

ФАУСТИНА нет, право, в складках вовсе

незаметно.

Дай, подколю; так будет хорошо.

АГНЕСА

Как тускло блещут камни ожерелья

И диадема брачная моя,

А где цветы? – Увяли, облетели.

Блаженный день, когда я в первый раз

Надела их счастливою невестой,

Когда его любимая рука…

Блаженный день!..

ФАУСТИНА

Тот день воскрес сегодня

И счастлива ты будешь. Как тогда.

Где твой напиток? – Ведьма говорила,

Что следует с вином его смешать.

Постой, дружок, тебе я приготовлю.

(Подходит к круглому столику, берет пузырек и,поспешно спрятав его в ридикюль, заменяет другим, содержимое которого выливает затем в кубок и разбавляет вином. Во время этого говорит про себя):

Не так глупа. Довольно кислых мин

И этих слез, и этих причитаний.

Спи, верная голубка, сладким сном,

Заспи тоску в бесовском наважденье.

«С веселым сном веселье к нам придет».

(Громко)

Готово все. Пожалуйте, графиня.

Извольте пить. А я пойду к себе.

АГНЕСА

Что Клара? Спит?

ФАУСТИНА

Давно и очень крепко:

Я капель ей снотворных подлила.

Спокойной ночи, милая невеста,

Счастливой ночи, верная жена!

(Уходит)

(Агнеса подходит к накрытому столу и садится в кресло, на ручке которого висит лютня).

АГНЕСА

Готово все. Я двери затворила,

Мои одежды мрачные сняла.

Я для тебя убралась, как невеста.

На круглый стол поставлен твой прибор.

Все – для тебя. Я жду, мое блаженство,

Я жду тебя. Ты не идешь. Мой друг?

Ты хочешь ли внимать моленьям скорби?

Их нет в груди надорванной моей.

Ты хочешь криков, стонов и рыданий?

Ты хочешь слез? – Я выплакала все.

Их нет, их нет! Но хочешь сладких звуков?

Я песнь тебе заветную спою.

(Берет лютню и тихо перебирает струны).

Плывет туман от синих вод

К серебряной луне.

Виллис кружится хоровод.

О, вспомни обо мне!

Им любо мять цветущий луг,

Им нежных трав не жаль.

Сгораю я. Мой милый друг,

Пойми мою печаль.

Виллисы пляшут, все в огне,

Где светится вода.

Люби меня. Приди ко мне,

Я жду тебя всегда.

Я песнь твою любимую пропела,

Я жду тебя. Ты не идешь, мой друг?

Ты не идешь ко мне, мое блаженство?

Не думаешь ли ты, что призрак твой

Сожжет меня такой небесной страстью,

Таким восторгом райским упоит,

Что ангелы завидовать нам будут?

О, нет, Роберт, не бойся за меня!

Я лишь страдать на время перестану,

Но грусть моя вовеки не умрет.

(пауза)

Ты не идешь? Я это знала, знала!

Но надо все исполнить до конца,

Испить до дна мучительную чашу.

Все до конца.

(Встает)

Я не совсем одна.

Еще осталось мне воспоминанье, -

Твоя одежда, смятая тобой.

(Подходит к алькову и выносит оттуда черный плащ, целует его и прижимает к сердцу).

О! Мой Роберт, какое наслажденье,

Какое счастье прикасаться к ней!

Возможно ли страдать еще сильнее?

Довольно ждать, – и пыткам есть предел.

(Снова кладет плащ на постель и, подойдя к столу, берет клубок)

Пью за тебя, Роберт, за искупленье

Безвестных мук, страдальческих ночей

И подвига бесплодных отречений.

(Пьет)

Полынь и желчь в отравленном питье! –

Такой ценой дается нам забвенье.

Я выпила всю горечь слез своих.

Пора забыться. Гаснет мой рассудок.

(Раздвигает занавес и ложится на постель)

Еще слова осталось произнесть

Нелепые, безумные, смешные.

Но, кажется, их смысл я поняла

(мне многое становится понятным):

«не приходи; я не хочу тебя!)

(Свечи гаснут. В темноте появляется ведьма

и, крадучись, подходит к Агнесе).

ВЕДЬМА

Покойной ночи. Спите, почивайте,

Саббат! Саббат! Шш! Красный сон идет!

АГНЕСА (в полусне)

Ха-ха-ха-ха! Да это презабавно.

Ничуть не страшно, глупо и смешно.

(Музыка играет скачущим темпом все один и тот же такт. Из толпы выдвигается хорошенькая девушка, пляшущая «dos a dos» дьяволенком; она поет под музыку):

ДЕВУШКА

Sabbat! Дружок мой, Грибушо,

С тобой мне хорошо.

Ты так взвиваешь высоко,

Так прыгаешь легко.

Идем, идем, с тобой вдвоем

Тепло. Светло, как днем.

Ты так танцуешь хорошо,

Дружок мой, Грибушо.

ВСЕ

Ты так танцуешь хорошо,

Дружок наш, Грибушо.

АГНЕСА (привстает с постели)

Знакомые, но странные фигуры,

Все прыгают и скачут как козлы.

И Мьетта здесь. И эта тоже пляшет!

(указывая на молоденькую девушку)

ВЕДЬМА

Все налицо, – как Мьетте-то не быть?

Все собрались, хоть перечесть извольте.

Вот Габриэль, вот Жак, а вот Люси.

Все тут как тут.

АГНЕСА

Но Мьетта, Мьетта – крошка,

Что целый день за пяльцами сидит,

А вечером перебирает четки, -

Теперь, беснуясь…

ВЕДЬМА

Все сюда придут!

Лишь в том вопрос: кто раньше, а кто

позже,

Но этого никто не миновал.

АГНЕСА

Здесь Клары нет.

ВЕДЬМА

Затем, что спит – не видит,

А покажи – запляшет, как и все.

АГНЕСА

Не может быть, Не клевещи напрасно.

Я верю ей, как божьим небесам.

И ты царишь над разумом смятенным

Лишь потому, что праведная спит,

Что защитить она меня не может,

Освободив о дьявольских цепей;

Молчит теперь, отравленная ядом,

Не молится, не плачет обо мне.

Мой ангел спит. Душа моя трепещет.

Мне страшно видеть, слышать, понимать.

Мне чудится, сквозь хохот их веселья,

Рыдает скорбь каких-то черных тайн,

Неведомых, несказанных страданий,

Ликует так отчаянье одно.

ВЕДЬМА (хлопает в ладоши)

Саббат! Саббат!

ВСЕ

Ва, ва! Гарр, гарр! Саббат!

Сцена наполняется новыми фигурами, страшными

и безобразными).

АГНЕСА

А вот сам ад идет ко мне навстречу!

Страшилища, ужасные, как смерть,

Кривляются, беснуются, хохочут…

Нет, это больше скорбно, чем смешно.

ДЕВУШКА (танцуя с дьяволенком)

Со мной танцует милый друг,

Хорошенький Гри-Гри.

Мы с ним пойдем плясать на луг

До утренней зари.

Пушистый хвостик твой мохнат,

Рога твои блестят.

Пойдем, пойдем, пушным хвостом

Следы мы заметем.

ВСЕ

Пойдем, пойдем, пушным хвостом

Следы мы заметем.

ВЕДЬМА

Саббат! Саббат! Завейся, малый круг!

(все, взявшись за руки, лицом к сцене, Образуют кольцо, бешено вращающееся вокруг неожиданно появившейся фигуры черного козла с рогами, издающими огненное сияние. Он стоит на возвышении вроде престола).

АГНЕСА

Отверженные, дикие созданья,

Вас изрыгнул презревший вами ад!

Я узнаю бесформенных инкубов

С их рыбьими глазами мертвецов.

Вот ларвы, духи, вспухшие от крови,

Как пузыри налитые дрожат

В уродливой и сладострастной пляске,

Качаются на тоненьких ногах.

Вот оборотни с волчьими зубами...

Но это вздор и бред. Я сплю, я сплю!

Все это сон.

ВСЕ

Sabbat! Играет черный бык,

Гудит, ревет смычок.

И шум, и гам, и вой, и крик,

И смех, и топот ног.

2-я ГРУППА

Играет бык «гу-гу, гу-гу"

Веселье хоть куда,

Коровы пляшут на лугу,

Взбесились все стада!

1-я ГРУППА

Кружатся овцы и козлы,

Задвигались копны.

Мы все милы и веселы

На бале сатаны.

ВСЕ

Мы все милы и веселы

На бале сатаны.

АГНЕСА

Прочь! Сгиньте все! Ваш праздник

безобразен.

О, Боже мой, спаси меня, спаси!

(все исчезают).

ВЕДЬМА

Не поминай. Не то разрушишь чары,

Беда падет на голову мою.

АГНЕСА

Тебя живой велю я замуравить!

Где тот, кого клялась ты мне вернуть?

ВЕДЬМА

(подводит к ней инкуба в красной одежде с лицом искаженным, но слегка напоминающим Роберта)

Вот твой Роберт. Целуйся с ним,

милуйся,

Чем не хорош?

АГНЕСА

Я узнаю тебя!

Не подходи. Ты тот, что пред рассветом

Рукой холодной горло мне сжимал,

Окутывал свинцовой паутиной

И ужасом позорных ласк твоих

Высасывал в сверлящем поцелуе

Всю кровь мою. Не подходи, вампир!

(инкуб исчезает)

Где мой Роберт? Меня ты не обманешь.

ВЕДЬМА

Ужель ждала ты правды от того,

Кто «сам есть ложь и лжи отец"?

АГНЕСА

Колдунья,

Я сплю, я сплю, я знаю – это сон,

Но этот сон ужасен... Солнца! Света!

Весенних роз! О, дай забыться мне!

(Откидывается на подушки и засыпает снова)

ВЕДЬМА

Да, веселится каждый, как умеет.

Вам это не по нраву, госпожа?

Вам света надо, солнышка, цветочков,

Вы задохнулись в нашей темноте?

Что же, мы иное что-нибудь покажем -

Порадостней, поярче, посветлей

Сначала майской позабавим сказкой,

А вслед за тем придет и наш черед.

Прискучат скоро детские забавы,

Таким, как вы, ребячество нейдет.

Полюбится и наше беснованье.

Всему свой час. Шш! Белый сон идет!

(Льется золотистый свет. Медленно проходит процессия юношей и девушек в светлых греческих одеждах.Девушки несут цветущие венки, юноши – золотые лиры и форминксы. Слышится нежная струнная радостная музыка. Хор поет гимн Адонису)

ХОР

Вперед, вперед,

Нас праздник ждет,

Цветущей весны возрожденье!

Мы – солнца луч

Средь черных туч

Мы счастья златые виденья!

Ненастья нет,

Вновь жизнь и свет

Восстали для радости ясной,

Ликуй, любовь,

Он с нами вновь,

Воскрес наш Адонис прекрасный!

(Из толпы выходят юноша и девушка – Дафнис и Хлоя. Оба в белых одеждах, с венками на головах. Чертами лица они напоминают Роберта и Агнесу).

ДАФНИС

Птичка моя, говорят, – что ты мне

изменила?

ХЛОЯ

Друг мой, не верь никому. Так же тебя

я люблю.

ДАФНИС

Радость моя, но однако и сам я заметил...

ХЛОЯ (перебивая)

С ним у фонтана в саду – я анемоны рвала.

ДАФНИС

Да, анемонами если назвать поцелуи -

Ровно двенадцать цветков – сорвали

губки твои.

ХЛОЯ (смеясь)

Если, ревнивец, тебя обижают двенадцать.

Дам я охотно тебе – двадцать четыре цветка.

(Целуются и, обнявшись, идут с процессией).

ХОР (все тише, постепенно удаляясь)

Мы сеем смех

Земных утех

Мы солнцем весенним залиты!

Не стон, не кровь

Несем любовь

На белый алтарь Афродиты!

Идем, идем

Счастливым сном,

Не жертвы для смерти напрасной,

Наш дар – один,

Цветы долин,

Тебе, о Адонис прекрасный!

(Видение исчезает. Мало помалу замирает нежная музыка и сменяется мрачным гудением органа. За стеной слышен хор монахов, поющих Miserere. Хор продолжается в течение всего монолога Агнесы. Сквозь узкие окна пробивается тусклое мерцание утра).

АГНЕСА (просыпаясь)

Как высоки, как узки наши окна!

Как здесь темно, и тускло, и мертво!

О, что за жизнь! И сколько слез пролито.

И сколько дней бесследно отошло.

Иль это солнце, робкое над нами,

Могло светить и греть лишь в те года -

Свободные, свободному народу?

Для нас оно в туманы облеклось,

И нет тепла в глубоком нашем склепе.

О, если бы сам дьявол пожелал

Мне предложить забвение за душу -

Я подписала б кровию моей

Тот договор. Забвенья! Счастья, счастья!

Один лишь миг – и душу за него!

(слышен стук в дверь)

Что там за стук? Не ты ли, Фаустина?

(Входит рыцарь в зеленом охотничьем костюме. Он молод и красив. Светлые волосы вьются по плечам)

ЭДГАР

Нет, это я!

АГНЕСА (бросается к нему навстречу)

Роберт!

(хочет обнять его, но потом вглядывается

и отступает назад)

О, Боже мой!

Я думала... Простите... я ошиблась...

ЭДГАР

И вашею ошибкой счастлив я,

Я счастлив, да, но вместе опечален,

Невольное вам горе причинив.

АГНЕСА

Я думала...

ЭДГАР

Простите, ради Бога!

Я напугал вас очень?

АГНЕСА

Кто же вы?

Вы так похожи на него.

АГНЕСА

Роберта?

ЭДГАР

На первый взгляд меж нами сходство есть,

Но на второй различие большое

Найдете вы. Я брат его – Эдгар.

АГНЕСА

Вы брат его? Но почему ни слова

он никогда о вас не говорил?

ЭДГАР

Немудрено. Он предпочел молчаньем

Один грешок на совести покрыть.

все дело в том, прелестная Агнеса,

Что в детстве нас просватали отцы

Вас и меня друг другу; я уехал,

А братец мой тут время не терял,

И замки ваши, земли и поместья

С бесценной ручкой этой захватил.

(целует ей руку)

АГНЕСА (обиженно)

Сначала замки, земли и поместья,

А после к ним в придачу и я сама?

Да, рыцарь, да – теперь я убедилась,

Что первый взгляд ошибочней других!

ЭДГАР

Вы огорчились?

Милая сестричка!

Ах, право, я не то хотел сказать.

Я к вам спешил с таким открытым сердцем,

Но каждый раз, как говорю я с дамой,

С прелестной дамой, так взволнован я,

Что с уст моих срываются невольно

Нелепые и вздорные слова.

И если вам меня противно слушать -

Я замолчу и буду нем, как тень.

Прикажете?

АГНЕСА

Нет, это будет скучно.

Мы говорим на разных языках,

Но лучше бред бессвязный, чем молчанье,

Не правда ли?

ЭДГАР

Вполне согласен я.

АГНЕСА

Скажите мне, как вы сюда попали?

ЭДГАР

Престранный случай. Зверя я следил

В густом лесу. За бешеной волчицей

С собаками я гнался по следам

Чрез пни, овраги, вихри мы летели.

Отстали слуги. Месяц мне светил.

Я нагонял. Но вдруг, оскалив зубы,

Зверь обернулся. Верьте мне, иль нет,

Но вместо волчьей морды я увидел

Лицо, Агнеса, женское лицо!

АГНЕСА

Вы испугались оборотня, рыцарь?

Я изумился. С визгом от него,

Поджав хвосты, попрятались собаки.

В моих руках невольно дрогнул лук

И острая стрела попала зверю

Не в грудь, а в лапу; взвыл он и пропал.

Но по следам кровавым я пустился,

Они меня в ваш замок привели.

АГНЕСА

В мой замок? – Странно, очень странно, рыцарь.

Кто б это был?

(Входит Фаустина с перевязанной рукой)

ФАУСТИНА

Как спали вы, сестра?

(Замечает рыцаря)

Ах!

(В ужасе смотрит на него)

ЭДГАР (делая крестное знамение)

Чур меня!

ФАУСТИНА

Вы здесь?

АГНЕСА

Что это значит?

Вы, видимо, знакомы меж собой?

ФАУСТИНА (оправившись)

Нет, не совсем; не то, чтобы знакомы,

но с рыцарем я встретилась давно,

Когда – не помню... Как-то на охоте.

Вас ожидают, милая сестра;

Пришел аббат, – ему вас видеть надо

И приказаний слуги ждут давно.

АГНЕСА

Но что с рукой твоею, Фаустина?

Ты ранена?

ФАУСТИНА

Не стоит говорит...

Так, пустяки, – царапина и только.

Вас ждут, сестра.

ЭДГАР (встает)

Пора и мне домой.

АГНЕСА

Нет, рыцарь, вас так скоро не отпустят.

Вы погостить останетесь у нас.

Не правда ли?

ЭДГАР

Располагайте мною

Как вам угодно, милая сестра.

(Агнеса уходит)

(Пауза. Рыцарь и Фаустина долго, молча, смеривают друг друга глазами)

ЭДГАР

Так это вы?

ФАУСТИНА (дерзко улыбаясь)

Да, это я.

ЭДГАР

Чудесно.

Вы миловидней кажетесь теперь,

при свете дня, а ночью – брр! – Доселе

Я этих глаз не в силах позабыть.

ФАУСТИНА

Вы, рыцарь, трус порядочный.

ЭДГАР

Нимало.

Позвольте ручку вашу посмотреть.

ФАУСТИНА

Не прикасайтесь! Прочь! Пустите руку!

ЭДГАР

Ведь все равно, придется показать

Не только мне, но целому собранью,

В присутствии судей и палачей.

ФАУСТИНА

Вы донесете?

ЭДГАР

Может быть.

ФАУСТИНА

За что же

Хотите вы на смерть меня предать?

ЭДГАР

Вы только что меня назвали трусом,

А мненьем дам я очень дорожил

И доказать хотел бы вам на деле,

Что ни чертей, ни ведьм я не боюсь.

ФАУСТИНА

Фи! Рыцарь, фи! Вы женщине грозите?

ЭДГАР

Не женщине, а ведьме.

ФАУСТИНА

Все равно.

Граф де-Лаваль доносчиком не будет,

Иль содрогнутся прадеды его,

Лежащие в фамильном вашем склепе.

Ног вы, конечно, шутите со мной.

Хотите, рыцарь, будемте друзьями?

ЭДГАР

С волчицей – нет. С прелестной дамой – да.

ФАУСТИНА

Вы все про то, что грезилось вам, рыцарь?

ЭДГАР

В угоду вам готов считать я сном,

Что было ночью; днем вы слишком милы.

Позвольте ручку – мир наш заключен.

(целует ей руку)

ФАУСТИНА

Я пригожусь вам, рыцарь, очень скоро.

Вам нравится Агнеса?

ЭДГАР

Вижу я,

Что вам наука тайная знакома

И в сердце вы умеете читать.

ФАУСТИНА

Хотите вы достичь любви Агнесы?

ЭДГАР

Ее любви? Еще бы нет? Любви

Такой прекрасной женщины. Дружок мой,

Когда бы вы сумели мне помочь?

ФАУСТИНА

Останьтесь здесь, Агнеса будет ваша.

Но помните, что рыцарь де-Лаваль

Способен спать с открытыми глазами

И с правдой сон в неведенье мешать,

Но никогда доносчиком не будет…

Не правда ли?

ЭДГАР

О, мы теперь друзья!

Но все ж и вас просил бы я запомнить,

Что трусом быть не может де-Лаваль

(кланяется и уходит)

ФАУСТИНА (одна)

Мальчишка дерзкий смел грозить доносом!

Мне! Мне грозить осмелился щенок!

Глупец, нахал, бери свою Агнесу,

Но кровь моя к отмщенью вопиет,

И ты, ее проливший, мне заплатишь

Тройной ценой. Нет, ты не донесешь.

(Занавес)

Акт IV

Картина 1-я

Маленькая проходная комната. У окна толпятся слуги и служанки с блюдами, тарелками и кубками в руках. Справа колонны, отделяющие комнату от большой залы с длинным столом посредине и пылающим камином.

1-й СЛУГА (старик)

Заходит солнце, а господ все нет.

1-я СЛУЖАНКА

Каких «господ»?

Каких? Известно – наших.

1-я СЛУЖАНКА

У нас одна есть госпожа, дурак,

Одна – графиня де-Лаваль, Агнеса,

И кроме я не ведаю господ.

1-й СЛУГА

Уж будто вы ослепли и оглохли?

А графчик-то? А родственничек ваш?

Вот, погодите, – как сыграют свадьбу –

И вам придется спину-то погнуть!

Заважничали больно вы не в меру

Да скоро, скоро вас угомонят.

Ведь новый-то, хотя еще мальчишка,

А видит все и до всего дойдет.

Везде поспеет. Вот. Сказать к примеру,

Наш настоящий, прежний господин –

Был строг, был лют, подчас его боялись

Мы как огня, а было-то при нем

Спокойней нам; всяк был приставлен к делу,

Знал свой шесток и помнил лишь одно:

Чтоб на глаза не часто попадаться.

А нынче что? Всяк лезет ближе стать!

Дня не пройдет, чтоб порка миновала,

А все не знаешь, как и угодить

И то – не так, и это – не по вкусу.

ГОРБАТАЯ СЛУЖАНКА

И девушкам совсем проходу нет.

1-я СЛУЖАНКА

Тебе-то есть. Ступай, – никто не тронет,

Уж разве только зельем опоишь.

ГОРБАТАЯ СЛУЖАНКА

А ты молчи! Вот я скажу графине,

Пред кем хвостом вертеть ты начала!

1-я СЛУЖАНКА

Ты дура!

ГОРБАТАЯ СЛУЖАНКА

Дай, голубушка, лишь сроку,

Вот, погоди, вернется господин,

Он вам хвосты-то поприжмет, и «дура»

Тебе припомнит. Милая, тогда.

Да, да, да, да.

(Входит старая ключница в большом чепце,

темном платье и белом переднике)

КЛЮЧНИЦА

Что распустили глотки?

«Га-га-га-га». И горя мало вам.

Того гляди с охоты возвратятся,

А ужин подан? Стол у вас накрыт?

Бездельники! Вам нужды нет, не спросят,

Кто виноват? – Да кто же, как не я.

Старухин грех – давай сюда старуху.

А разве мне за вами доглядеть?

Я спрашиваю, можно ли за вами

Упрыгать мне на старых-то ногах?

То там, то здесь – «га-га!» – а дело стало,

А мне за вас, за всех, ответ держать.

Эх-эх! Грехи! Вовеки не отмолишь!

Да с вами тут святая согрешит.

2-я СЛУЖАНКА

О чем вы так, старушенька, крушитесь?

Вам что? Ведь ваше дело – сторона.

Вам – повара, вы с ними и толкуйте,

А мы уж будем сами по себе.

КЛЮЧНИЦА

Мне что? Скажите, выискался тоже!

Ты поживи с мое – так не снесешь.

Нет, это что ж, чтоб так избаловаться,

Чтоб целый Божий день озорничать

Да бить баклуши! Господи, помилуй,

Как графа тут добром не помянуть!

(Уходит)

ПАЖ (вбегая)

С охоты едут господа и гости.

Живей встречать!

(Убегает)

1-й СЛУГА

Поспеешь. Дай взглянуть.

(смотрит в окно)

1-я СЛУЖАНКА (проталкиваясь)

Пусти-ка ты.

2-я СЛУЖАНКА (высунувшись наполовину из окна)

Смотрите! Ай, умора!

Обнявшись едут!

2-я СЛУЖАНКА

Что ты?

2-й СЛУЖАНКА

Право. Так.

Взгляни сама, при всех ее целует.

2-я СЛУЖАНКА

Кого «ее»?

2-й СЛУГА

Да нашу госпожу.

2-я СЛУЖАНКА

Да кто целует, спрашиваю?

1-й СЛУГА

Дьявол.

ДЕВЧОНКА

Дай, миленький, на беса посмотреть.

1-я СЛУЖАНКА

Что мелешь вздор? Какой еще там дьявол?

1-й СЛУГА

А тот, что образ рыцаря приняв,

Сошел у нас теперь за господина

И скоро к свадьбе дело поведет.

2-я СЛУЖАНКА

Но видано ль, чтоб от живого мужа,

Да замуж шли?

1-й СЛУГА

А кто же может знать –

Он жив иль мертв? Нет слуха – значит помер.

2-я СЛУЖАНКА

А все же этой свадьбе не бывать.

Подумай сам, ведь может грех случиться.

1-я СЛУЖАНКА

Не ездил бы за тридевять земель,

А молодая чем же виновата?

ДЕВЧОНКА (хныкая)

Дай мне взглянуть!

ПОВАРЕНОК

Проехали давно.

И след простыл.

1-я СЛУЖАНКА

Что щиплешься, невежа!

Смотреть смотри, а воли не давай

Своим рукам.

2-й СЛУГА

Я невзначай, простите.

Паж (вбегая)

Эй! Слуги, где вы? Ужин подавать!

(Убегает снова)

(Общее смятение. Все бросаются к двери и в суматохе сталкиваются друг с другом)

2-я СЛУЖАНКА

Что, дождались, болтливые сороки!

2-й СЛУГА

Ах, Боже мой, ведь стол-то не накрыт!

1-й СЛУГА

Да не мечитесь без толку, бараны!

ПОВАРЕНОК

Всех выдерут!

1-я СЛУЖАНКА (девчонке)

А ну тебя, пошла!

Что топчешься все время под ногами!

ПОВАРЕНОК (в восторге машет руками)

Всем, всем влетит! Ей-богу, всем влетит!

КАРТИНА 2-я

Спальня Агнесы. Обстановка та же, что и в 3 акте. В момент поднятия занавеса в комнату входят Агнеса и Фаустина. Агнеса в зеленой бархатной амазонке, вышитой розами; на голове зеленая шляпа с широкими полями и длинными перьями белого и розового цвета. В руках ее цветы. Фаустина одета в серую амазонку, отделанную мехом.

АГНЕСА

Еще не поздно. День еще не кончен.

Побудь со мной.

(смеется)

ФАУСТИНА

О чем смеешься ты?

АГНЕСА (снимая шляпу)

Мне весело, устала я немного.

Сегодня лес так странно был хорош.

Там, на поляне, между трав помятых

Росли цветы. Я их рвала, пока

Охотники выслеживали зверя.

Призывный рог гремел и грохотал,

Сливаясь с воем, гиканьем и лаем.

И стих вдали. А я рвала цветы.

Так хорошо мне было, так отрадно.

Дремучий лес качался надо мной…

Он мне шептал: «Прекрасна ты, прекрасна,

Живи и пой, и смейся, и люби!»

Нет, никогда с такою жаждой жизни

Еще не билось сердце у меня.

И в первый раз за много дней тяжелых

Я бросила постылый гнет тоски.

Я молода, не правда ль? – Я прекрасна?

И я живу, пою, смеюсь, люблю!

ФАУСТИНА

Вот если б ты всегда была такою –

Беспечною, с румянцем на щеках,

С огнем в очах и беззаботным смехом

На этих губках, трепетных и нежных,

Которые так сладко целовать.

(целует ее)

АГНЕСА (смотрит в окно)

А день угас. Так смех мой беззаботен,

Но отчего же в сердце у меня

Смеюсь ли я, пою ли, – все, как будто,

Дрожит и ноет скорбная струна?

И эта боль порой неодолима,

Она гнетет, она меня томит,

Мешает мне дышать и наслаждаться,

И жить, и петь, смеяться и любить.

(Входит служанка, несущая подсвечник с двумя зажженными свечами и белое спальное платье)

СЛУЖАНКА

Прикажете помочь переодеться?

ФАУСТИНА

Нет, уходи. Я помогу сама.

АГНЕСА

Ступай.

(Служанка ставит подсвечник на стол, оставляет платье и уходит. Фаустина во время последующего разговора помогает Агнесе переодеваться в спальное платье, и затем накидывает ей на плечи алую бархатную мантию, отороченную мехом)

АГНЕСА

Сегодня быть с тобой хочу я

Как можно дольше. Сердце мне твердит,

Что этот день – затишье перед бурей.

И страшно мне.

ФАУСТИНА

Не думай ни о чем.

Придет пора – ее мы грудью встретим.

Пусть завтра смерть; сегодня мы живем.

АГНЕСА

Да, ты права. И жизнь пройдет, и юность,

Как сон. Что, Клара все еще больна?

Не лучше ей?

ФАУСТИНА

Нет, не встает с постели.

Совсем плоха. Не вспоминай о ней.

Она считала радость преступленьем

И смех – грехом. Противная ханжа

Измучила тебя, мою бедняжку.

(целует ее)

АГНЕСА

Как нежные слова к тебе нейдут.

В твоей улыбке чудится гримаса

Когда смеешься ты, твои глаза

Хранят упорно злое выраженье

И мрачный взгляд. Когда же ты целуешь,

Мне кажется, что жалишь ты меня.

ФАУСТИНА

Нет, ты всегда ко мне несправедлива,

А между тем, я так тебя люблю,

Так дорожу твоей непрочной дружбой,

Что никому тебя не уступлю.

АГНЕСА

Но я сама теперь в тебе нуждаюсь

Все более и дорожу тобой.

Да и кому б довериться могла я,

Как не тебе? С кем говорить могу

Так искренно, легко и так свободно,

Как не с тобой? И кто меня поймет –

Когда не ты?

ФАУСТИНА

А твой Эдгар, Агнеса?

А милый твой?

АГНЕСА

Он не поймет меня.

Нет, Фаустина, нет. Меж нами бездна.

Превыше звезд стена меж ним и мной.

ФАУСТИНА

Однако же его ты полюбила,

И как еще!

АГНЕСА

Кого же мне любить,

Как не его? Он молод, он прекрасен

Он мне принес веселье, жизнь и смех,

А я страдала, жаждая забвенья…

ФАУСТИНА

И ты нашла забвенье?

Не нашла!

Забвенья нет, но есть минутный отдых,

Есть жизнь и смех, и пенье, и любовь!

ФАУСТИНА (прислушиваясь)

К тебе идут. Прощай. Я удаляюсь.

Желаю быть счастливой в эту ночь.

(Направляется к двери и встречается с Эдгаром. Оба насмешливо-церемонно кланяются друг другу, причем Фаустина делает жест рукой, как бы уступая ему место. Фаустина уходит. Эдгар быстро приближается к Агнесе).

ЭДГАР

Ты не ждала меня, моя Агнеса?

(Хочет взять ее руки)

АГНЕСА (вздрогнув, отстраняется от него)

Нет, не ждала.

ЭДГАР

Ты сердишься? За что?

Что сделал я, скажи? Чем провинился?

АГНЕСА

Вы знаете.

ЭДГАР

Не знаю ничего.

АГНЕСА

Вы назвали меня «моя Агнеса».

ЭДГАР

Но что же дальше?

АГНЕСА

Я просила вас

Не называть меня «своей Агнесой».

Просила десять, двадцать, тридцать раз,

И все же вы упорствуете в этом.

ЭДГАР

Ты более не хочешь быть моей?

АГНЕСА

Не потому.

ЭДГАР

Но почему ж, Агнеса,

Ответьте мне.

АГНЕСА

Так звал меня другой.

ЭДГАР

А, понимаю, Только-то? Но если

Вам прошлое так горько вспоминать,

Я буду звать вас холодно – Агнеса.

Ну, поцелуй меня, дитя мое.

АГНЕСА (в бешенстве)

«Дитя мое»? Опять!

ЭДГАР

Но это скучно.

Я не могу никак тебя назвать,

Чтоб не восстал тот, третий между нами.

АГНЕСА

А ты пойми, как глупо звать меня

«Дитя мое», когда ты сам мальчишка.

ЭДГАР

Мальчишка?! Я! О, нет, я докажу,

Что я мужчина. Кончено. Прощайте.

Вы больше не увидите меня.

АГНЕСА (равнодушно)

Прощайте, граф.

ЭДГАР

(делает несколько шагов к двери и останавливается)

Агнеса, я навеки

Прощаюсь с вами

АГНЕСА

Очень жаль, Эдгар,

Но что же делать, если вам так надо.

ЭДГАР

Мне честь моя велит так поступить,

Но я… Но мне так тяжело, Агнеса,

Я вас люблю.

АГНЕСА

Но кто же гонит вас?

ЭДГАР (подходя к ней)

Да, вы, конечно.

АГНЕСА

Каждый день все то же.

ЭДГАР

На этот раз ошиблись. Я уйду

И безвозвратно. Пусть другой вас любит,

Как я любил. Прощайте навсегда.

(Медленно уходит)

АГНЕСА (одна)

Он огорчился, видно, не на шутку.

Совсем ребенок. Что мне делать с ним?

Как наказать? Но без него так скучно.

(Ходит в нерешительности по комнате,потом

приотворяет дверь).

Эдгар!

ЭДГАР (вбегая, обнимает Агнесу)

Я знал, что ты меня вернешь.

Я ни на миг в тебе не сомневался,

В твоем сердечке, радость ты моя,

Любовь моя!

АГНЕСА (смеясь)

Как будто я не знала,

Что ты за дверью слушаешь и ждешь,

Когда тебя окликну я?

ЭДГАР

Ты знала,

И, злая, ждать заставила меня?

АГНЕСА

Ах, право, мы играем, точно дети.

ЭДГАР

Ну, будет, полно. Поцелуй меня.

(Агнеса подставляет ему щеку)

И никогда сама не поцелует!

АГНЕСА

Неблагодарный.

ЭДГАР

Злая.

АГНЕСА

Тс! Опять!

ЭДГАР

Нет, нет, не будем ссориться, Агнеса

Ты так мила, и я в тебя влюблен,

Как в первый день. Меня ты любишь?

АГНЕСА

Очень.

ЭДГАР

Скажи мне просто краткое «люблю».

Прибавка «очень» – очень мне противна.

Скажи «люблю» – и счастлив буду я.

АГНЕСА

Ты знаешь сам, что искренно…

(останавливается)

ЭДГАР

Что ж дальше?

Чтo искренно?

АГНЕСА

Привязана к тебе.

ЭДГАР (обиженно)

Благодарю. Я тоже к вам привязан,

class="book"> К вам искренно привязан. Но кого ж

Вы любите, прекрасная графиня?

Кому «люблю» не стыдно вам сказать?

АГНЕСА

Ах, перестань, не мучь! Чего ты хочешь?

ЭДГАР

Скажи «люблю» и счастлив буду я,

И я, поверю, что меня ты любишь.

АГНЕСА

Что мне за дело – веришь ты, иль нет.

На что ты ропщешь? Чем ты недоволен?

Ты обладаешь юностью моей,

Моим желаньем, страстным упоеньем

Безумных ласк, всей красотой моей.

Владеешь ты один и безраздельно,

Чего ж тебе недостает.

ЭДГАР

Любви!

АГНЕСА

Иль безответна я в твоих объятьях?

Иль в страсти я мертва и холодна?

ЭДГАР

Не страсти, нет, – любви твоей хочу я!

АГНЕСА

Ты хочешь невозможного, мой друг.

Любовь – одна, – как жизнь, как смерть,

как вечность,

Мы в жизни можем только раз любить

И я любила. Боже! Я любила!

Нет, это слово вечное «люблю»

Уста мои не осквернят вовеки!

И ты, ребенок, думал услыхать

Мое «люблю»? Ты думал, я позволю

Попрать тебе святыню из святынь?

В мой храм войти, алтарь мой обесславить,

Моя любовь, бессмертная любовь!

Да это было б больше, чем кощунство –

Позорнейший, непоправимый грех…

Любовь мою!

ЭДГАР

О, как его ты любишь,

Несчастная, но верная жена,

Забытая в разлуке бесконечной

В беззвездном мраке брошенная им!

АГНЕСА

Меня назвал ты «верною женою»?

Ты не солгал: я – верная жена.

ЭДГАР (насмешливо)

Да? В самом деле? Очень рад услышать,

А мне казалось, будто… ха-ха-ха!

В вопросе этом сведущ я немного?

Но, впрочем, если б наши вечера

Мы проводили так же, как сегодня,

Я б мог поклясться честию своей,

Что ты права, прелестная Агнеса.

АГНЕСА

Не издевайся. Выслушай сначала.

В тот день, когда узнала я тебя,

Я так была несчастна, так страдала,

Ты внес с собой веселье, жизнь и смех

В мой мрачный склеп. Ты дал вкусить мне

сладость

Запретного, но райского плода.

Ты был лучом в моей темнице тесной,

Живым, весенним, солнечным лучом,

Ты согревал, светил, живил, лелеял,

В меня струю свободную вдохнул.

Да, помню я, мутился мой рассудок.

В отчаянье разлуки и тоски,

И я была близка к безумью, к смерти,

Ты спас мне жизнь и разум возвратил.

Твой смех звучал – и я смеяться стала

Ты пел – я песни вспомнила свои;

Ты жизнь любил – и жизнь я полюбила,

Чтоб жить и петь, смеяться и любить.

Я предалась тебе со всю страстью

И горечью покинутой, со всем

Восторгом жадным жизни обреченной

И юности отравленной моей.

Ты был мне мил и дорог как товарищ

Беспечных дней и детских игр моих,

Как друг, как брат, как луч в моем

ненастье,

Ты будешь мил и вечно дорог мне,

Но не проси того, что невозможно.

Моя любовь слилась с душой моей.

Ты женщиной владеешь, да, но душу…

О, нет. Души своей я не отдам.

ЭДГАР

Как вы различны. Тот не захотел бы

Наполовину женщиной владеть

И предоставить лучшее другому.

О, нет, скорей меня бы он убил.

Я вижу, ты меня совсем не любишь

(сидя в кресле, откидывает голову и

закрывает глаза)

АГНЕСА

Ах, подожди! Побудь еще вот так

Такие ж точно длинные ресницы, -

Когда порой он закрывал глаза.

И я не знала – дремлет он, иль смотрит,

Следя за мной. От долгих, черных стрел

Широко тень подвижная ложилась

И падала до половины щек,

Как крылья ночи, темной и беззвездной,

Скрывающей небесные огни.

Но эта тень была моим блаженством.

ЭДГАР

Его ты любишь более меня?

АГНЕСА

Молчи. Вот только волосы мешают,

Их светлый цвет совсем не нужен мне.

Закрою их.

(обвивает ему голову своим алым шарфом,

заменяющим пояс)

Не двигайся. Не хмурься.

Теперь, пожалуй, нравишься ты мне.

ЭДГАР (вскакивая, сбрасывает шарф)

Я не хочу служить тебе игрушкой!

Люби меня таким, каков я есть,

Каким на свет родился я, иль вовсе

Ты не ласкай и не люби меня.

Довольно!

АГНЕСА (смеясь)

Нет, ты так забавен в гневе.

Прошу, еще немного посердись.

ЭДГАР

Забавен я? И только?

АГНЕСА

Но чего же

Еще ты хочешь?

ЭДГАР

Счастия хочу!

Любви хочу. Но ваше сердце камень,

И мне его не размягчить ничем.

АГНЕСА

Ха-ха! Ха-ха!

ЭДГАР

Смеется как сирена,

О, ты меня с ума сведешь!

АГНЕСА

(Кладет руку ему на плечо)

Эдгар,

Я виновата, много виновата

Перед тобой. Прости меня. Мой друг.

Я сознаю, что я тебя не стою,

Но как умею – так тебя люблю.

Ты – милый брат мой, свет мой, день

весенний,

Отрадный луЧ в ненастии моем.

ЭДГАР

Ты каешься, надолго ли?

АГНЕСА

Не знаю,

Но, верь, с тобой я искренна всегда.

Всегда, мой друг. И если ты несчастен,

То я несчастна более тебя.

ЭДГАР

Несчастны мы. Проклятие над нами.

АГНЕСА

Над нами гнет незыблемой судьбы.

ЭДГАР

Ты никогда его не позабудешь?

АГНЕСА

О, если б я могла его забыть,

Совсем забыть, как будто в этом мире

Его я не встречала никогда.

Но всюду здесь живет воспоминанье,

Живет, глядит из каждого угла,

Из слов случайных, образов скользящих

Кует одну невидимую цепь.

Она меня сжимает властно, властно,

И не забыть, и не забыться мне.

ЭДГАР

Ты – не моя. Проклятие над нами.

Над нами гнет незыблемой судьбы!

Но милый друг, не думай, что безвольно

Осталась я минувшего рабой,

Что не борюсь я с ним и не страдаю,

И не гоню из памяти моей.

Ты рассердился только что так мило,

Совсем по-детски сбросив мой платок,

Нахмурил брови, закричал: «Довольно!»

И, кажется, был очень изумлен,

Что я тебе без трепета внимала.

Но как смешон ты был тогда, мой друг.

И я невольно вспомнила другое,

Тяжелое и страшное как бред.

Тогда был вечер. Возвратясь с охоты,

За стол мы сели, гости, я и он.

Две гончие с его тарелки ели,

Он их ласкал. Я ненавижу их!

Он весел был. Пылал камин так ярко.

Пьянели гости. И один из них

Там, на конце стола, совсем мальчишка,

Сказал мне дерзость. Был ли он влюблен

До глупости, иль пьян – не понимаю.

Смутились все.

Настала тишина,

Зловещая, как перед грозной бурей

Невольно я взглянула на него.

Он встал. Раздалось тихое: «Повесить!»

И дерзкий был задушен кушаком

Пред нами, тут же, на полу!

ЭДГАР

Ужасно!

АГНЕСА

Но и прекрасно тоже. Признаюсь,

Его боялась я; но эта сила,

Звучавшая и в голосе его,

И в этом тихом властном приказанье,

Влекла меня к нему, к его ногам.

И я порой его боготворила.

ЭДГАР

Что ж, эту сцену можно повторить.

АГНЕСА

Как повторить? Что ты сказать желаешь?

ЭДГАР

Да, если это нравится тебе,

Мы созовем сюда твоих вассалов

И я велю их всех перепоить,

Затем, как тот, провозглашу: «Повесить!»

Ты будешь ли любить меня тогда?

АГНЕСА

Молчи! Ты глуп. Я вижу – до сегодня

Всей пустоты твоей не знала я.

Ты мог, ты смел сравнить себя с Робертом!

Роберт и ты! Орел и мотылек.

Летай себе по розам и фиалкам,

Сбирай свой мед с душистых лепестков,

Твой мир – цветы, покрытые росою,

Но к облакам тебе не залететь.

Твой путь – равнина. Блеск вершин нагорных

И мрак пучин морских не для тебя.

ЭДГАР

Я более переносить не в силах.

Расстанемся.

АГНЕСА

Расстанемся, Эдгар.

ЭДГАР

Не бойся, я не возвращусь, как прежде.

Не жди.

АГНЕСА

И я не позову тебя.

ЭДГАР (направляется к двери).

Прощай.

АГНЕСА

Прощай.

(доносится издали тихая и сладкая музыка).

ЭДГАР (останавливаясь)

Ты слышишь?

АГНЕСА (нежно)

Слышу, милый.

ЭДГАР

Зачем ты «милым» назвала меня?

АГНЕСА (как бы в очаровании)

Затем, что ты всегда мне мил, бесценный,

Любимый друг.

ЭДГАР

О, я с ума сойду!

Откуда эта музыка несется?

АГНЕСА

Не узнаешь?

То арфы нежный звон,

Она звучала нам, когда впервые

Внимала я любви твоей, Эдгар.

ЭДГАР

Она слышна из комнат Фаустины.

АГНЕСА

Но это не она играет, нет.

А тот, в одежде черной, бледноликий,

Кто ходит к ней.

ЭДГАР

Ты видела его?

АГНЕСА

Раз. Только раз. Но этого довольно,

Чтоб потерять рассудок навсегда.

ЭДГАР

Ужасен он?

АГНЕСА

Да. Но прекрасен тоже.

То было утром рано на заре.

Сквозь сон я слышу – арфа зазвучала

Как звон пчелы, потом властней, властней.

Мелодия росла и разрасталась,

Она лилась как льет из раны кровь.

Три ноты в ней победно повторялись,

То затихали, то звенели вновь.

И было мне так сладостно, – до боли.

И плакать мне хотелось и стонать.

Полуоткрыв тяжелые ресницы,

Сквозь дымку сна я видела его.

Он близко был, там, на краю постели,

И он играл на арфе золотой.

ЭДГАР

Но кто же он?

АГНЕСА

Я не скажу, – мне страшно.

ЭДГАР

Его с тех пор ты не видала?

АГНЕСА

Нет.

Но каждый раз я слышу эти звуки

Пред тем, когда несчастье мне грозит.

ЭДГАР

Я тоже слышу. Нас постигнет горе!

АГНЕСА

Над нами гнет незыблемой судьбы!

ЭДГАР (обнимая ее)

Ты не боишься?

АГНЕСА (кладет голову ему на плечо)

Нет. Мой друг. Мне сладко

Такая нега в звуках разлита.

Они благоухают, будто розы,

И эти розы засыпают нас.

Как хорошо!

ЭДГАР

Но это – злые чары.

Мне кажется, что это – колдовство.

АГНЕСА

Пусть колдовство. Не все ль равно, любимый,

Когда оно блаженство нам дает?

ЭДГАР

Теперь моя? Совсем моя, Агнеса?

Не думаешь, не плачешь о другом?

АГНЕСА

О ком? Ах, да, о гордом, о далеком?

Нет. Милый друг, его не помню я.

О нем я плачу. Он далек, как вечность,

Как давний сон, как греза, как туман.

Мой ясный луч, мой мальчик светлокудрый,

Он так далек, как близок ты ко мне.

ЭДГАР

Благословляю чары этих звуков,

Они тебя мне возвратили вновь,

Меня ты любишь? Любишь?

АГНЕСА

Бесконечно.

ЭДГАР

И долго будешь ты меня любить?

АГНЕСА

Всегда, мой друг.

ЭДГАР

А если он вернется?

Тогда, скажи?

АГНЕСА

Он не вернется, друг.

Такое чудо в жизни не бывает,

Оно возможно лишь в мечтах и снах.

ЭДГАР

А если?

АГНЕСА

Нет, с тобой я не расстанусь.

И пусть падет на голову мою

Проклятье Неба, если я забуду,

Чем для меня была твоя любовь.

ЭДГАР

А если вновь любовь твоя воскреснет.

Любовь к нему? Ты оттолкнешь меня?

АГНЕСА

Нет, милый друг, моя любовь погибла

Как вешний цвет без солнца, отцвела.

Растаяла в волшебных этих звуках.

Ты слышишь?

АГНЕСА

Мертва моя любовь.

Я чувствую, за все мои страданья,

За тяжкий гнет разлуки и тоски

Его я буду ненавидеть вечно

И мстить ему. Да, вечно мстить клянусь!

Ты слышишь?

ЭДГАР

Да.

АГНЕСА

Какое упоенье,

Какая нега в звуках разлита!

Я снов хочу! Хочу видений сладких!

Хочу любви! И я люблю тебя!

ЭДГАР

Теперь я счастлив, счастлив безгранично.

О, повтори мне!

(Сбрасывает с нее мантию и привлекает к себе).

АГНЕСА (тихо, как в забытьи)

Я… тебя… люблю.

(Звуки арфы, слившись в один глубокий аккорд,

вмиг замирают. Раздается резкий раскат рога.

АГНЕСА (вскочив в испуге).

Ты слышишь?.

ЭДГАР

Да. На этот раз не арфа,

А рог гремит. Кто это может быть?

АГНЕСА (с напускным спокойствием).

Герольд, конечно.

ЭДГАР

Что ж ты побледнела?

Ты вся дрожишь. Боишься вести злой?

Но я с тобою. Не гляди так странно.

Твой взгляд безумен. Он меня страшит.

(Слышны восклицания и шаги бегущих людей).

АГНЕСА

Что там за шум? Что значат эти крики?

Ты слышишь?

ЭДГАР

Да. Сюда идут, бегут.

(Слышны крики за сценой):

Наш господин вернулся! Граф приехал!

Вернулся граф!

АГНЕСА (бежит к двери)

А!.. Что же вы? Скорей!

Спускайте мост. Где факелы?.. несите,

Зажгите все!.. Бегите вниз скорей

Встречать его!.. О, Боже!.. Боже! Боже!..

(Мечется по комнате).

Он здесь, он здесь! Сейчас он будет здесь!

Темно в глазах… Дрожат мои колени…

Где мой платок?.. Где мантия моя?..

Я не найду… не вижу… умираю…

(накидывает шарф и бежит)

ЭДГАР (заступая ей дорогу)

Ты не пойдешь. Я не пущу тебя.

(Схватывает ее руки. Между ними завязывается

борьба).

АГНЕСА (вырываясь)

Пусти! Пусти!

ЭДГАР

Ты мне клялась. Агнеса.

Бежим со мной. Здесь есть подземный ход.

Мы ускользнем неслышно в суматохе…

Оседланный всегда дежурит конь…

Умчимся мы задолго до рассвета…

Не бейся так. Я не пущу тебя.

Не выпущу!

АГНЕСА

Пусти!

ЭДГАР

Не рвись напрасно.

Из рук моих живой ты не уйдешь.

АГНЕСА

Оставь меня, пусти!.. Ты безобразен!

Ты гадок мне!.. Ко мне! Сюда! Сюда!

ЭДГАР

Зови, но знай, что я ему открою

Его позор, и он убьет тебя.

АГНЕСА

Молчи. Молчи! О, сжалься надо мною,

Мой друг, мой брат! Уйди, оставь меня!

(Неожиданно появляется Фаустина и незаметно подкрадывается к Эдгару. В ее руке веревка с петлей на конце).

ЭДГАР (не замечая Фаустины)

Бежим со мной. Тебя я не оставлю.

(Тащит за собой Агнесу).

АГНЕСА

Тогда убей, убей меня! Убей!

ЭДГАР

Довольно слов. Идем. А!..

(Падает с петлей на шее, которую затягивает

Фаустина).

АГНЕСА (в ужасе)

Фаустина!

Не убивай его! Оставь его!

ФАУСТИНА

Тогда погибнешь ты и я с тобою.

Да помоги же. Стань ему на грудь.

АГНЕСА

Он умирает… Боже мой!..

ФАУСТИНА

Он умер.

Не донесет. Спокойна будь теперь.

Но надо с ним покончить поскорее.

Открой мне дверь. Я сволоку его.

АГНЕСА

Сюда идут… Скорее!

ФАУСТИНА (бросает труп).

Поздно!

(Убегает).

АГНЕСА (одна).

Боже!

Чем мне прикрыть?.. Как спрятать мне его?

Проклятье мне! Погибла я, погибла!

Одна, одна… Все бросили меня.

Эдгар! Очнись! Уйди. Я умоляю…

Не я тебя убила, нет, не я!

О, что мне делать?! Гибну! гибну!.. гибну!

(Старается закрыть труп своей мантией).

РОБЕРТ

(появляется на пороге. Он в рыцарской одеянии,

как в первом акте)

Моя Агнеса!

АГНЕСА

(протягивая руки вперед и стараясь загородить

собой труп, кое-как прикрытый мантией).

Не входи сюда!

РОБЕРТ (нежно)

Моя Агнеса, это я – не призрак.

Я – твой Роберт. Не бойся. Подойди.

Прижмись ко мне.

АГНЕСА (бросается к нему)

Роберт мой, ты вернулся…

Ты здесь, со мной… Я на тебя смотрю…

О, Боже мой!

РОБЕРТ

Ты плачешь?

АГНЕСА

Да. От счастья.

РОБЕРТ

Но что же не обнимешь ты меня?

АГНЕСА

Не здесь, Роберт.

РОБЕРТ

Не здесь?

АГНЕСА

Да, после, после.

Дай прежде насмотреться на тебя.

РОБЕРТ

Любовь моя, о, как ты изменилась!

В твоих глазах безумье и тоска,

Ты все еще придти в себя не можешь

И счастию не веришь своему?

АГНЕСА (рыдая)

Не верю, да.

РОБЕРТ

Поверь. Моя Агнеса.

Ты знаешь, я любил тебя всегда,

Всегда любил; но то, былое чувство,

Как слабый, робкий первый луч зари,

Бледнее, меркнет пред восходом пышным,

Перед любовью. Новою моей.

Да, я всегда любил тебя, Агнеса,

Но каждый раз хотел ли я тебя

К груди своей прижать с горячей лаской,

Сказать ли просто: «я люблю тебя»,

Как чья-то власть меня лишала воли

И я был нем, и я был недвижим.

То недоверье было ли – не знаю,

Не думаю, – скорее – ложный стыд.

И я терзал тебя, моя голубка,

Молчаньем долгим, холодностью ласк.

Я понял ясно только в миг последний,

Тяжелый миг прощания с тобой,

Как ты близка и дорога безмерно,

Как бесконечнго я люблю тебя.

АГНЕСА

Но ты молчал, Роберт. Зачем так поздно…

Зачем…

РОБЕРТ

Тебе я высказать хотел,

Но не успел… Отныне…

АГНЕСА (тихо)

Поздно! Поздно!

РОБЕРТ

Отныне я клянусь тебе служить

Моей любовью верной и безмерной,

Отдать тебе все помыслы мои,

Отдать тебе всю жизнь, моя Агнеса,

Всего себя и всю мою любовь.

О чем ты плачешь, жизнь моя?

От счастья.

РОБЕРТ

Ты счастлива?

АГНЕСА

Я счастлива, Роберт.

Но только счастье слишком непомерно

И я боюсь не пережить его.

РОБЕРТ

Ты будешь жить и счастьем насладишься.

Мы об руку пройдем далекий путь

До самой смерти, светлой и блаженной.

АГНЕСА

Нет. Поздно, поздно!

РОБЕРТ

Что ты говоришь?

АГНЕСА

Я говорю, что счастье запоздало.

РОБЕРТ

Тем более нам дорого оно,

Что выстрадано тяжкою ценою.

АГНЕСА

О, да, Роберт!

РОБЕРТ

Зато теперь я – твой –

На жизнь и смерть, навеки, неразлучно,

Твой – каждым бьеньем сердца моего..

Зато теперь мне вымолвить не страшно:

Моя Агнеса, я люблю тебя!

АГНЕСА

Молчи! Я вся изнемогла от… счастья.

Я не могу. О, пощади, Роберт!

Меня ты ранишь, ранишь. Как кинжалом.

Твои слова убьют меня, Роберт!

РОБЕРТ

Дитя мое, молчал я слишком долго,

Молчал и ждал Таил свою любовь.

Но есть предел и тайне и молчанью, -

Дай мне сказать, как я тебя люблю.

АГНЕСА

Не здесь, Роберт.

РОБЕРТ

Не здесь? Но отчего же?

АГНЕСА

Здесь… душно мне! Я здесь ждала тебя,

Ждала безумно, долго, безнадежно.

Здесь столько горя я перенесла

И столько мук.

РОБЕРТ

Но здесь венец твой брачный

Я снял с тебя. Здесь были мы вдвоем,

Совсем одни, отрезаны от мира.

Нам было сладко. Было хорошо.

Да, жизнь моя?

АГНЕСА (увлекая его к двери)

Пойдем, пойдем отсюда!

РОБЕРТ

Как, ты со мной не хочешь быть вдвоем?

Меня ты гонишь, – ты, моя Агнеса!

АГНЕСА (продолжая увлекать его)

Там наши слуги ждут тебя, Роберт.

Они тебя так долго, долго ждали…

Они тебя так любят, так хотят

Тебя увидеть… Будь великодушен,

К ним на мгновенье выйди, покажись, -

Они собрались все в гербовой зале

И выхода все жаждут твоего.

Пойдем, Роберт.

РОБЕРТ (подозрительно)

Все это очень странно.

Я начинаю понимать. Да, да.

Меня ты хочешь удалить отсюда

Во что бы то ни стало. Но зачем –

Необъяснимо. Кроется тут что-то,

Чего понять я не могу.

АГНЕСА

Роберт,

Пойдем. Я после все тебе открою,

Все объясню. Все это так смешно…

И ты смеяться будешь сам наверно.

Но, право, нам нельзя здесь ночевать…

Всему виной один преглупый случай

И пресмешной… Я после расскажу…

О нем без смеха вспомнить невозможно…

И я смеюсь… ты видишь – я смеюсь…

РОБЕРТ

О, да, я вижу – смех твой слишком весел.

Я не пойду отсюда.

АГНЕСА

Нет, Роберт,

Не будь жесток. Я признаюсь открыто,

Что эта спальня мне всегда была

Так ненавистна. Посмотри, как мрачны,

Как высоки и узки эти окна,

В них мало света и в полдневный час,

А я хочу, чтоб наше пробужденье

Горячим солнцем было залито.

Там, высоко, есть комната другая,

Вся в занавесках алых. Как заря.

Я чувствую, к нам свеют сновиденья,

Каких никто из смертных не видал

И о каких едва мечтать мы смели.

Пойдем, Роберт, и мы увидим их.

РОБЕРТ

Мы будем здесь. Нет, не моли напрасно.

Мне чудится коварство и обман.

Я не уйду, пока не разгадаю.

(Осматривается кругом)

АГНЕСА (в ужасе)

Куда ты смотришь?.. Не смотри туда!

(Стараясь заслонить труп, говорит поспешно).

Ты хочешь здесь остаться? – да, конечно,

Здесь хорошо. Огни лишь погасить.

И будет тьма, и свеют к нам во мраке

Такие сны,

Каких не знали мы!

(Хочет погасить свечи).

РОБЕРТ (удерживает ее)

Постой, постой. Что там лежит такое?

АГНЕСА

Там – ничего. То – мантия моя.

Ах, я совсем сказать тебе забыла,

Я вышила тебе нарядный плащ.

Все лилии по золотому полю,

Как ты хотел. Там есть один цветок.

Кроваво-красный. Я не вышивала

Того цветка… Клянусь тебе, что нет.

И кем и как он вышит был – не знаю,

Но я его не вышивала, нет…

Не я! Не я!.. Пойдем, Роберт, ты должен

Его увидеть… Я хочу, Роберт,

Молю тебя… Я так трудилась долго,

Я так тебе хотела угодить…

РОБЕРТ

Покажешь после.

(Садится в кресло).

Я устал, Агнеса

Покой мне нужен. Дай мне отдохнуть.

АГНЕСА

Да, мой Роберт, погасим только свечи.

РОБЕРТ (удерживая ее).

Ведь ты моя, Агнеса?

(заглядывает ей в глаза).

АГНЕСА

Я – твоя.

Всегда твоя.

РОБЕРТ (привлекая ее к себе на колени).

И ты меня любила?

АГНЕСА

Всегда, Роберт!

РОБЕРТ

И ты была верна?

АГНЕСА

Я… памяти твоей не изменяла.

О, никогда!

РОБЕРТ

Ты мне была верна?

АГНЕСА

О, да, Роберт.

РОБЕРТ

Ты можешь ли поклясться,

Что ты всегда была верна? – Клянись!

АГНЕСА

Ты мне не веришь?

РОБЕРТ

Я поверю, если

Ты поклянешься в этом.

АГНЕСА

Я клянусь!

РОБЕРТ (медленно, не спуская с нее глаз).

Так. Хорошо, Теперь тебе я верю.

АГНЕСА

Мой друг, позволь, я свечи погашу.

Они блестят и мне смотреть так больно…

Рябит в глазах.

РОБЕРТ

Нет, лучше не гасить.

Я на тебя хочу налюбоваться;

Ты так похорошела, расцвела,

И новые в тебе открылись чары.

Красавицей ты стала. Не могу

Еще решить, что нравится мне боле:

Загадочно-страдальческий твой взгляд

Иль свежих уст невинная улыбка?

АГНЕСА

Я счастлива, что нравлюсь я тебе.

РОБЕРТ

Я пить хочу. Дай мне воды, Агнеса.

АГНЕСА (поспепшно вставая).

Зачем воды? Вот лучшее вино.

Я дам тебе в твоем заветном кубке.

(про себя)

там порошок колдуньи. Он уснет.

(Наливает вино в кубок и украдкой мешает в нем ложечкой. Роберт следит за ней.

РОБЕРТ (про себя).

Подсыпала! А! Больше нет сомнений…

Но поглядим, помедлим, подождем.

АГНЕСА (подходит к нему с кубком)

Пей, милый друг. Вот твой заветный кубок,

Его я, как святыню, берегла.

Никто чужой к нему не прикасался,

Не осквернен твой кубок золотой.

Что ж ты не пьешь?

РОБЕРТ

Не надо. Я… раздумал.

АГНЕСА

Куда ты смотришь?! Не смотри вокруг!

Взгляни мне в очи. Разве мало страсти

И нежности в них светит для тебя?

Мое вино отвергнул ты, но ласки?

Нет, ты любовь мою не оттолкнешь!

РОБЕРТ (отстраняя ее).

Твоя любовь опаснее, чем кубок.

От ласк твоих боюсь я опьянеть.

АГНЕСА

Куда ты смотришь?! Что тебя тревожит?

РОБЕРТ

Зачем лежит там мантия твоя?

АГНЕСА

Она такой тяжелой мне казалась,

Что с плеч моих я сбросила ее.

Пусть там лежит. Взгляни мне в очи.

Милый.

Ты любишь? Да? О, не смотри туда!

РОБЕРТ

Тебе казалась мантия тяжелой

И с нежных плеч ты сбросила ее.

Тут просто все и ясно, и понятно.

Зачем же так теряться и бледнеть,

Как будто здесь сокрыто преступленье

И там, под этой мантией, лежит

Кровавый труп? Иль в сброшенной одежде

Таятся духи? Что же ты молчишь?

Иль голоса лишилась ты от страха?

АГНЕСА

Мне нечего сказать тебе, Роберт

РОБЕРТ

А! Нечего? Тогда приступим к делу.

(Делает несколько шагов по направлению к трупу).

АГНЕСА

Постой, Роберт!.. помедли… подожди.

РОБЕРТ (останавливаясь).

Я жду.

АГНЕСА

Роберт! Моей любви ты веришь?

РОБЕРТ

Ты мне клялась; могу ль не верить я?

АГНЕСА

Да, я клялась и клятву повторяю,

Что одного тебя любила я.

Всегда, всегда! И если ты мне вверишь, -

Уйдем туда, в наш розовый покой,

Там мы найдем небесное блаженство

Нездешних снов, каких не знали мы!

РОБЕРТ

Прости, мой друг, но должен я сначала

Узнать, что скрыто мантией твоей.

(Идет дальше).

АГНЕСА (загораживает ему дорогу).

Ты не увидишь! Нет!.. ты не увидишь!

РОБЕРТ

Тогда скажи мне все. Скажи сама.

Быть может, я простить тебя сумею.

АГНЕСА (гордо)

Не надо мне прощенья твоего.

Я столько же виновна, сколько волны,

Когда их буря к берегу несет.

Иди. Смотри. Я все тебе сказала.

Что ж медлишь ты?

РОБЕРТ

Пожалуй, ты права

Не лучше ли уйти, моя Агнеса,

В наш светлый, алый, радостный покой,

Изведать там небесное блаженство

Нездешних снов, каких не знали мы?

АГНЕСА (восторженно)

Роберт, о, как тебя любить я буду!

Как я…

РОБЕРТ

А все же лучше посмотреть,

Не правда ли?

(Быстро направляется к трупу).

АГНЕСА

О, ты все тот же!

РОБЕРТ (на минуту останавливается, смотрит на нее)

Тот же.

(Подходит к трупу и, откинув мантию, вглядывается

в его черты)

А!.. Это брат мой! Все я ожидал,

Но не его увидеть. Он задушен.

На шее петля. Теплая рука.

Быть может, жизнь еще в нем не угасла.

О, если б к жизни мне его вернуть!

Он все бы мне поведал без утайки,

Таков, как он, на пытке не смолчит.

(склоняется над ним).

Нет, кончено. Он умер, без сомненья,

Избег, счастливец, моего суда.

(Подходит к Агнесе и, схватив за руки,

бросает ее перед собой на колени)

Но я тебя заговорить заставлю!

Что было между вами? Говори!

Зачем он мертв, убит, и так недавно?

Молчишь?.. Ты смеешь мне не отвечать?

А!.. Женщина!.. Меня ты испытуешь

Сверх меры. Есть терпению кпредел.

Но я тебя заговорить заставлю –

И ты заговоришь или умрешь!

АГНЕСА (на коленях)

Убей меня! Молю, убей!

РОБЕРТ

Как? Только

Убить тебя? Убить, ты говоришь?

Ха-ха!.. Да, это было б милосердье!

Да это было б ангельским судом.

Ты будешь жить, но жизнию такою,

Что грешники, горящие в аду,

Поверь, тебе завидовать не станут.

Эй, люди! Эй!…

(Обращаясь к вбежавшим слугам)

Связать вот эту тварь!

Слуги

Графиню? Как?.. ослышались мы, верно…

Как! Нашу… нашу госпожу?

РОБЕРТ

Молчать!

Без рассуждений. Руки ей скрутите

Живей и крепче. Этот труп убрать

И бросить в реку. Камень привяжите

Ему на шею, кстати, петля есть.

(про себя)

Он погребенья лучшего не стоит

И в нашем склепе места нет ему.

(Слугам)

Вы слышите? Эй!

СЛУГИ (оправясь от смущенья)

Слышим, виноваты.

РОБЕРТ

Чего ж вы стали?

СЛУГИ

Графа?.. В реку?.. Нам?..

РОБЕРТ

Да, этого, что был мне прежде братом

И назывался графом де-Лаваль.

А эту… тварь сейчас же отведите

В подвал, в in pace, в каменный мешок.

АКТ 5-й

«In pace» (подземная тюрьма)

Тяжелые каменные своды. У одной из стен связка соломы, прикрытая рогожей, где лежит Агнеса. На ней широкая белая рубашка из грубой шерстяной материи, собранная у горла. Кроме большого каменного кувшина и табурета, стоящего около постели, в подвале нет ничего.

АГНЕСА

(Просыпаясь, приподымается на своем ложе. Она смертельно бледна. На лице застыло страдальческое выражение. Ее длинные каштановые волосы висят спутанными прядями.

Да, то был сон. Счастливый, светлый сон.

(озирается вокруг)

А это – жизнь. Солома, сырость, плесень

И холод стен. Да, это жизнь моя.

И никогда иной я не знавала.

Здесь родилась и выросла я здесь.

И, кажется, состариться успела.

Не кажется – наверно я стара.

(Проводит рукой по лицу)

О, как стара!

(Смотрит на большую паутину, висящую в углу)

Сто лет, по крайней мере,

Вот этого я помню паука.

Сто лет я здесь. Мой мир – моя темница.

(встает и обходит тюрьму, касаясь стен рукою).

Мой мир – еще не разгаданный мной.

В нем каждый день открытий полн

нежданных;

Мои глаза привыкли к темноте,

То на стене узор я различаю

Из плесени, исполненный чудес,

Глубокого и тайного значенья;

То паутины дымчатой клочок,

То щель, откуда, падая по капле,

Вода сочится. Каждый день приносит

Мне новое открытие…Кш!.. Кш!

(Отскакивает в сторону)

Пошли, пошли, противные созданья,

Холодные и скользкие!.. Прочь, прочь!…

Опять скребутся… Что бы это было?

Нет, я не знаю ничего!… Нет, нет!…

Я ничего не чувствую, не слышу.

Мне хорошо здесь. Тихо и темно.

(Помолчав немного, произносит шепотом,

с расширенными от ужаса глазами)

А все-таки… я знаю… это – крысы!

ВЕДЬМА (неожиданно появляется из темного угла)

С веселым днем! Привет мой госпоже!

Как вам живется-можется в in pace?

Уж, кажется, чего покойней тут.

Ха-ха! Ха-ха!… Немножко тесновато,

А можно бы и здесь нам поплясать.

Повеселить вас разве, как бывало

(Приплясывает, напевая)

Sabbat! Дружок мой, Грибушо,

С тобой мне хорошо, -

Ты так танцуешь хорошо –

Дружок мой, Грибушо».

Вам, помнится, пришелся не по нраву

Наш красный сон. Изволили серчать.

А ныне-то, я думаю, охотно

И дьяволу полезли б на рога…

(Тьфу, снизу вверх! Грызи свои копыта…

А ныне-то и красный сон хорош?

Подходит ближе к Агнесе и меняет насмешливо-почтительный тон на грубый и повелительный).

Чего молчишь? Язык отгрызли крысы?

Иль мозг последний высосал паук?

(Протягивает ей баночку с мазью)

Возьми, натрись, коль умирать не хочешь,

Да Черному усердней помолись, -

И полетишь – фью! Фью! Сегодня праздник

Потешим беса! (Клюй его петух!)

(исчезает)

АГНЕСА (одна)

Кто говорил, что, будто, там, высоко,

Есть солнцасвет, и люди там живут,

И есть луга, покрытые цветами,

Свобода есть? – Все это – бред один,

Бессвязный бред. За этими стенами

Нет ничего. Все – призраки, все – ложь.

Сейчас она со мной здесь говорила,

Кривляясь, издевалась надо мной,

Звала с собой. – И где ж она? – Пропала.

И нет ее. Да и была ль когда?

Все призраки: паук, колдунья, крысы, -

Живут, шуршат, скребутся и – замрут!

ФАУСТИНА

(Сходит по лестнице. Одета в красное платье.

За поясом нож.)

Ну, наконец, тебя я отыскала.

В каких я подземельях не была,

Чего не перевидела я в тюрьмах!

Но глубже всех твой каменный мешок.

Ты говорить еще не разучилась?

Мои слова ты понимаешь?

АГНЕСА

Да.

ФАУСТИНА

Прекрасно. Значит, разум твой в порядке.

Я, признаюсь, боялась за него;

Ведь здесь с ума и сильные сходили.

Барона помнишь? Суток не провел

В твоем мешке – и потерял рассудок.

АГНЕСА

Скажи, а я?

ФАУСТИНА

Что хочешь ты спросить?

АГНЕСА

Я здесь давно?

Да. Восемь дней.

АГНЕСА (с сожалением качая головой)

Бедняжка!

Так это ты с ума сошла, не я.

Я здесь столетья. Слышишь ты? – столетья!

Я здесь века. Но ты сошла с ума

И не поймешь, а то бы рассказала

Всю жизнь мою, подробно, день за днем,

Как родилась я здесь, как возмужала

И как росла. Меня учил паук.

ФАУСТИНА (про себя)

Ну, кончено. Отпета и погибла.

Погребена здесь заживо, навек.

(Подходит близко к Агнесе и берет ее за руку.)

Агнеса, слушай, дорого мне время.

Я подкупила стражу, но не всю,

Она сменится скоро, очень скоро,

И я погибну, если попадусь.

Там, наверху, неделю длятся пытки.

Мучитель твой пытает слуг своих.

Он рвет и мечет. Гнев его безумен,

А подлые на пытке не молчат, -

Все рассказали, с точностью такою,

Что верить трудно, будто каждый день

За шагом шаг они тебя следили,

И палачу теперь известно все.

Ты понимаешь? – все ему известно!

Спасенья нет – и смерть твоя близка,

Когда за жизнь бороться ты не можешь.

Скажи, кто пищу подает тебе?

АГНЕСА

Там, надо мной, порой поднимут камень

И бросят корку. Раз кувшин с водой

Ко мне спустился тихо на веревках.

Но это было много лет назад.

Кувшин мой пуст. С тех пор лижу я стены.

По ним сочится сырость, как река.

ФАУСТИНА

Так слушай же. Когда опять заметишь,

Что отодвинут камень над тобой, -

Зови, кричи, что хочешь видеть графа,

Что тайну ты открыть ему должна.

И он придет. Тогда лови минуту,

Не промахнись – и будешь госпожой

Всевластною, свободной и счастливой.

Вот острый нож. Отточен хорошо.

(подает ей нож)

А промахнешься – цель живее в сердце,

Себя убей. Прощай. Пора. Иду.

(уходит).

АГНЕСА (одна).

И та ушла. Все сон, все – ложь, все – тени.

Ножом кого-то надо мне убить,

Чтоб этот кто-то вмиг из человека

Стал призраком. Но призрак мне страшней…

Их много здесь

(бросает нож)

Останься человеком

И палачом. Я мертвецов боюсь.

КЛАРА

(Появляется как призрак. В ее руках светильник,

горящий небесным светом)

Сестра моя, с тобой поплакать вместе

И помолиться вместе я пришла.

АГНЕСА

Я не хочу ни плакать, ни молиться,

Мне хорошо. Уйди. Оставь меня.

КЛАРА

Не застывай в отчаянье холодном.

Молись, сестра! Молись и плачь со мной.

Велик твой грех, но плачем и молитвой

Ты Ангела-Хранителя вернешь.

АГНЕСА

Молчи, молчи! Не то я снова вспомню,

Все вспомню я – и страшно будет мне.

КЛАРА

Да, вспомни, вспомни, милая Агнеса,

Пусть сердцу будет вдвое тяжелей,

Пусть изойдет оно в слезах кровавых –

За них тебя Всевышний Бог простит.

АГНЕСА

Простит – за что? – я что-нибудь сказала,

Подумала дурное? Да, сестра?

КЛАРА

Ты согрешила страшно. Вспомни, вспомни!

АГНЕСА

Я все забыла.

КЛАРА

Вспомни, – твой супруг

Был на войне и после возвратился.

Его зовут Роберт, граф де-Лаваль.

Ты вспомнила?

АГНЕСА

Роберта? Да, я помню –

Он был красив и он меня ласкал.

Ему во сне другое имя дали,

Но этого тебе я не скажу.

Меня ты выдашь. Будет суд и пытка,

За этот сон меня сожгут живой!

КЛАРА

О, говори! Рассказывай, что хочешь, -

И, может быть, ты вспомнишь обо всем!

Давно, давно, когда жила я в замке

И мне служили слуги и пажи,

Я выпила забвения напиток –

И радостный привиделся мне сон:

В одеждах светлых, легких и свободных

Шли девушки и юноши во храм.

Они цветы несли, смеялись, пели,

Адонису плели они венки.

И были все так светлы, так прекрасны,

Так счастливы они казались мне,

Залитые горячим солнцем юга

Я с ними шла. Со мною был Роберт.

КЛАРА

О, говори! Рассказывай, что хочешь, -

И, может быть, ты вспомнишь обо всем!

АГНЕСА

Давно, давно, когда жила я в замке

И мне служили слуги и пажи,

Я выпила забвения напиток –

И радостный привиделся мне сон:

В одеждах светлых, легких и свободных

Шли девушки и юноши во храм.

Они цветы несли, смеялись, пели,

Адонису плели они венки.

И были все так светлы, так прекрасны,

Так счастливы они казались мне,

Залитые горячим солнцем юга

Я с ними шла. Со мною был Роберт.

Но там его Дафнисом называли

Он весел был, смеялся, пел, шутил.

Потом меня приревновал к другому,

Шутя, корил, сердился и – простил.

И вместе мы сплетали анемоны,

Адонису бессмертному венки.

Проснулась я. В решетчатые ставни

Холодный, тусклый, ррбкий лился свет.

Унылое гудело, «Miserere» -

Процессия монахов мимо шла.

И жизни смысл впервые мне открылся;

Я поняла, что я лежу в гробу.

Но этот сон сегодня повторился…

Как счастливы бываем мы во сне!

КЛАРА

Но неужели этою любовью

Ты утолила б сердце навсегда?

Но неужели играми и смехом

Всю жизнь твою наполнить ты могла б,

И не изныла бы в томленье тайном,

В священной жажде света и молитв?

АГНЕСА

Там столько света, солнечного света!

А их молитвы радостны, как день!

КЛАРА

Я говорю тебе о свете вечном;

Его там нет и не было вовек.

Там солнце светит, бренное, земное,

Пока Господь светить ему велит.

Но день зайдет, – и лягут тени ночи.

Молись, сестра, дабы увидеть свет

Неугасимый, незакатный, вечный,

Блаженный свет!

АГНЕСА

Молчи, молчи, молчи!

Нас слушает паук, а он не любит,

Когда при нем о свете говорят.

КЛАРА

Несчастная! Но кто из вас несчастней,

Кто более страдает – не пойму.

АГНЕСА

Из нас?

Но кто ж еще здесь страждет? – Крысы?

КЛАРА

Я о твоем Роберте говорю.

АГНЕСА

Роберт? – Он счастлив. Он меня так любит.

И верит мне. Его зовут Дафнис.

КЛАРА

Роберт несчастлив страшно и безмерно;

Тоскует он, как может тосковать

Лишь сильный духом. Жизнь его разбита,

Разрушен храм. Страдает он вдвойне –

И за себя, и за тебя, Агнеса.

Ведь он любил, любил тебя всегда.

АГНЕСА (мало-помалу приходя в исступление)

Любил?… да, да… любил. Я вспоминаю…

Он так сжимал мне руки, так сжимал,

Как будто их сломать хотел, и кости

Мои хрустели… Помню… да… любил!..

Меня на землю бросил и ногами

Топтал и бил. Признанья жаждал он.

Но знала я, что смерть в моем признанье

И для него, и для меня, для всех…

И я молчала… Он ломал мне кости,

А я… молчала…. Изверг твой Роберт!

И ты – его сообщница. Вы, звери,

Терзать меня приходите сюда!

О, будьте все вы прокляты вовеки!

(бросается на солому)

КЛАРА (склоняется над ней)

Смирись, Агнеса. Милая, смирись.

Прости ему. За все твои страданья

Он даст ответ. Но ты его прости.

Не раздражай напрасным противленьем,

Все расскажи, что знать желает он,

И от тебя одной услышать жаждет.

Снеси упреки, пытки, все снеси,

Смирись пред ним, покайся – и слезами

Огонь горящей мести угаси.

Еще не все погибло. Свет небесный

Прольет лучи в твою больную грудь,

И ангелы порадуются в небе

Смирись пред ним. Да будет мир с тобой.

(исчезает)

АГНЕСА (одна)

Ушла и эта. Все уйдут. Все сгинет.

Как хорошо! Теперь я вновь одна.

Зачем она так много говорила?

Напрасные и чуждые слова.

«Смирись», «прости». Как странно в этом

склепе

Они звучали. Странно и мертво.

Простить его? За что простить должна я?

За темноту и холод этих стен?

За жизнь мою – за мрак, тоску и холод

Всей юности отравленной моей?

За что простить? « Смирись, смирись»…

Но мне ли,

Униженной, смириться перед ним?

«Роберт несчастлив страшно и безмерно.

Тоскует он»… нет, лучше позабыть,

Забыть о всем…. Я, верно, прислонилась

Лицом к стене… все в сырости оно

И каплями увлажнены ресницы

(проводит рукой по глазам)

«Разрушен храм»… «Страдает он вдвойне»…

О, Боже мой, как давят эти стены!

Мне душно, душно! Воздуха!.. Огня!..

Мне тяжко здесь

(мечется в отчаянье)

Спасите! Помогите!…

Сюда! Скорей! Мне снится страшный сон…

Вот он стоит… Весь черный, нелюдимый…

На арфе он играет золотой…

Нет – этот сон – не музыка, а слезы…

Я чувствую, что смерть моя близка.

О, если бы уснуть мне на мгновенье!

О, если бы мне умереть во сне!

Падает на солому и закрывает лицо руками. Издалека, чуть слышно, доносятся и звуки арфы, играющей ту же мелодию, как и в 4-м акте. Постепенно музыка слабеет. С последним аккордом подземелье озаряется красным светом факелов. Их несут слуги. Некоторые остаются на лестнице, другие у самого входа в тюрьму. За ними идет РОБЕРТ, закутанный в черный бархатный плащ, вышитый серебром. Его густые черные волосы падают до плеч, на бледном, прекрасном лице смешанное выражение жестокости и скорби. Медленно подходит он к лежащей Агнесе и садится на табурет возле нее.

АГНЕСА, почувствовав его приближение, привстает на своем соломенном ложе!

АГНЕСА (задыхается от счастья)

Роберт… Ты здесь… пришел ко мне…

О, Боже!

Благодарю тебя, благодарю!

РОБЕРТ (холодно-вежливо)

Как почивать изволили, графиня?

АГНЕСА

Я не спала. Роберт, мне страшно здесь.

РОБЕРТ

Да, ваше ложе, правда, слишком жестко,

И эта сырость всюду по стенам…

Тяжелый свод… без воздуха и света…

Я думаю, вам трудно здесь дышать?

Быть может, вы охотно б погуляли?

Но в этой тьме поверить трудно вам,

Что там в лесах щебечут звонко птицы,

А на лугу играет яркий день.

Не правда ли?

АГНЕСА (кротко)

Я к темноте привыкла,

Но этот холод мне невыносим.

РОБЕРТ

Как, в самом деле? Зябнете вы сильно?

АГНЕСА

Я замерзаю, верьте мне, Роберт!

РОБЕРТ

Немудрено… вы так легко одеты.

Но мантия была вам тяжела,

Ее носить вы больше не хотели,

И сбросили. Вот почему теперь

Вы мерзнете в подземном этом склепе.

АГНЕСА

Моя вина – безмерная вина.

Я сознаю, Роберт, и не прошу я

Ни воздуха, ни света у тебя.

Пусть здесь навек я буду погребенной,

Я все снесу, я все переживу,

Лишь изредка на миг тебя увидеть

И голос твой услышать дорогой.

Но есть одно, с чем свыкнуться нет силы,

Ни разума, ни воли у меня.

Оно страшит меня сильней, чем холод,

Чем тишина и сырость этих стен,

Чем мрак ночной, что призраками дышит

Чем ужас снов. Оно меня убьет…

И я умру, умру от омерзенья!

Но ты так добр, ты пощадишь меня!

РОБЕРТ

Но что же это, бедная Агнеса?

Скажи, что так измучило тебя?

АГНЕСА

Сейчас скажу. Здесь… крысы!

РОБЕРТ А! (принимая равнодушный вид)

Так что же?

Я думаю, вам с ними веселей?

Безвредные и мирные созданья.

АГНЕСА

Они меня кусают!

РОБЕРТ

Пустяки.

Оставьте им немного хлебных крошек -

И вас они не тронут.

АГНЕСА

Но пойми,

Их с каждым днем становится все больше

И заживо они меня грызут.

Смотри, вот знак. Прокушено до кости.

Ты видишь сам, что я тебе не лгу.

(Протягивает ему руку).

РОБЕРТ

Ах, бедненькая, маленькая ручка!

Ей только бы цветочки вышивать,

Да рвать цветы, да в кольца наряжаться,

Да локоны любовника ласкать.

И вдруг в крови – изранена, бедняжка!

Но чем же мне ее вознаградить,

Утешить чем? Браслетом разве новым?

Что хочет ручка, – яхонт, бирюзу

Иль изумруд.

АГНЕСА

Ты так со мною ласков,

Так добр со мной, – но душу мне гнетет

Смертельный страх – и я боюсь чего-то. –

(С ужасом подозрения всматривается в него)

Роберт! Меня ты не оставишь здесь?

РОБЕРТ

Когда вам здесь не нравится, графиня,

Могу ли я настаивать на том?

АГНЕСА (восторженно целуя его руки)

Благодарю! Ты так великодушен.

Прости, что сомневалась я в тебе,

Прости, Роберт! Я так была несчастна.

Подумай, – только вежды я сомкну,

Как, вдруг, скользит – холодная

как жаба,

Тяжелая и мерзостная вся.

Вползет на грудь и так, пригревшись,

ляжет.

А я дрожу. Мне страшно закричать

И двинуться, – не то она вопьется

В меня зубами острыми как нож…

И я дрожу. С тоской и отвращеньем

Во тьме я вижу – светят огоньки…

Пищат, ползут, карабкаются крысы

И подступают ближе, ближе все!

О! Это ли нет ужас?

РОБЕРТ

Да, ужасно.

Тем более ужасно, бедный друг,

Что все же вам остаться здесь придется

И с крысами, как прежде, воевать.

АГНЕСА

Что ты сказал?!

РОБЕРТ

Да, милая, к несчастью

Все заняты темницы до одной.

Положим, там есть окна и кровати, -

И не слыхать о крысах и мышах,

Но с кем0нибудь, с ничтожеством –

возможно ль

Вас, знатную графиню, поместить?

Да это было б прямо преступленье

И не бывать тому, пока я жив.

Теперь же, как ни жаль мне вас покинуть,

Но ждет меня охота. Как-нибудь

Вас навестить приду я. До свиданья.

(встает).

АГНЕСА (Бросается на него с ножом).

Умри, палач!

РОБЕРТ (недвижно стоит и смотрит на нее)

Я жду.

АГНЕСА (слабея)

Нет, не тебя.

Себя убью.

(хочет поразить себя в грудь).

РОБЕРТ (вырывая у нее нож)

Мне жизнь твоя священна.

Ты не умрешь так скоро, кровь твою

Я вместе с жизнью выберу по капле.

Эй! Где вы тут? Готово все у вас?

(Входит палач в красной одежде с помощниками, которые несут веревки, жаровню и различные орудия пытки. За ними следует старый доктор в темном плаще и круглой шапочке.

ПАЛАЧ

Все, господин, в исправности, как надо.

Прикажете ли к делу приступить?

РОБЕРТ

Да. Но не слишком стягивать веревки,

Чтоб не сломались кости. Начинать.

ПАЛАЧ (приближается к Агнесе со своим помощником, держа веревки).

Пожалуйте, графиня!

АГНЕСА (отступая от него)

Прочь отсюда!

Не прикасайтесь! Гнусные рабы!

Вы предо мной давно ли трепетали

И пресмыкались?

РОБЕРТ (палачам)

Делайте свое.

(Помощники палача привязывают Агнесу к колонне, поддерживающей свод подземелья, скрутив ей руки за спиной. Между тем палач раздувает уголья в жаровне и накаливает длинный железный прут).

АГНЕСА (бьется в руках палачей)

Пустите! Прочь! ..А!.. изверг ненасытный!

Моей ты крови жаждешь? Пей ее!

Пей кровь мою, проклятый, ненавистный!

Пей кровь мою – и проклят будь вовек!

РОБЕРТ (садится на табурет против Агнесы, поставив его

рядом с жаровней).

О, наконец я слышу вас, Агнеса.

Давно бы так; смиренье к вам не шло,

И не давалась кротость напускная,

Теперь же вас я снова узнаю.

АГНЕСА (в исступленье)

Да, ты узнаешь многое, мучитель!

Палач! Злодей! Да, ты узнаешь все!

И как любила я, и как ласкала,

И как безмерно счастлива была,

И как тебя я, изверг, проклинала!

О, если б слово каждое мое

Змеиным жалом было ядовитым

И в грудь твою вонзилось – может быть,

Тогда б и это каменное сердце

Кровавыми слезами облилось!

РОБЕРТ

Я весь вниманье. Что же? Начинайте.

Начните по порядку ваш рассказ.

Помедлите на огненных страницах

Любовных сцен и позабавьте нас.

Молчите вы. – Нет, право, это скучно.

Обижен я. Так много обещать

И не сдержать обещанного – дурно.

Да, это очень дурно, милый друг.

АГНЕСА

Я – не могу.

РОБЕРТ

Вы, кажется. Озябли?

Вам холодно?

Позвольте вас согреть.

(Делает знак палачу, который берет длинный железный прут и прижимает его раскаленный конец к плечу Агнесы).

Так – хорошо.

АГНЕСА (откидываясь назад от боли)

А!

РОБЕРТ

Неужели больно?

Он так неловок – этот человек.

(Обращаясь к палачу).

Пошел, дурак! Ты, видимо, не знаешь,

Как обращаться нужно с госпожой.

Давай мне грелку

(берет прут и накаливает его на угольях)

Милая Агнеса,

Вы все еще не в силах говорить?

Как жаль! А я совсем готов был слушать!

От холоду, конечно, немы вы –

Но эта штучка вам язык развяжет,

Я убежден. Попробуем еще.

(Приближает раскаленный прут к груди Агнесы

и вонзает его в тело)

Теперь тепло?

АГНЕСА

А!.. Боже!… больно!.. больно!..

Ты жжешь меня до кости… пощади!

РОБЕРТ

(Подходит к Агнесе и смотрит на прожженное место)

Да, в самом деле, кто бы мог подумать?

От пустяков такой ужасный знак.

Всему виною нежность вашей кожи.

Однако же, где жало ваших змей?

Иль не довольно змеи отогрелись?

Вам все еще прохладно?

АГНЕСА

Пощади!

Не жги меня, молю! Я этой боли

Переносить не в силах. Я умру.

РОБЕРТ

Как, вы меня желаете покинуть?

Жестокая, ведь с вами я шутил.

Поверите – я так к вам привязался

За это время, так вас оценил

И полюбил вас так, что о разлуке

Не может быть и речи. Нет, нет, нет!

Меня вы не покинете так скоро,

Я вашей жизнью слишком дорожу

Но вижу я, утомлены вы сильно.

Вы , может быть, хотели бы прилечь?

Скорей кровать! Графине отдых нужен.

(Помощники палача приносят нечто вроде узкой кровати с большим железным винтом на конце и ставят посреди подземелья. Между тем палач отвязывает Агнесу от столба).

Пожалуйте.

АГНЕСА (отступая0

Нет! Не хочу туда!

РОБЕРТ

Но отчего же? Там было б вам спокойней

АГНЕСА (подозрительно)

Пустите!.. Нет! Мне страшно… Не хочу!…

Зачем там винт? Что делать вы хотите?

РОБЕРТ

Упорство не поможет вам. Смелей.

Ложитесь сами – или вас положат.

АГНЕСА (ложится).

Вот, я ложусь. Не трогайте меня.

Не трогайте, оставьте! Я покорна.

РОБЕРТ

Кровать для вас как будто коротка.

А потому вам было бы удобней

Немного ножки вытянуть сюда.

(Просовывает ее ноги под винт между двух досок).

АГНЕСА (с беспокойным подозрением)

Зачем тут винт? Зачем он тут, скажите?

РОБЕРТ

Вас этот винт смущает? – Пустяки.

О нем не раз слыхали вы, наверно,

Зовется он «железным башмаком»

Иль «туфелькой». Последнее названье

Звучит нежней. Вы поняли теперь?

АГНЕСА (с отчаяньем)

О, поняла!

РОБЕРТ

Не закрывайте глазки

И не пугайтесь. Может быть, теперь

Обет молчанья свой вы разрешите?

Как, все же нет?

(обращаясь к палачу)

Сожмите «башмачок».

(Палач поворачивает винт)

АГНЕСА (кричит)

Я все скажу!.. Я все скажу!.. Пустите!

Не жмите так… Убейте!… Где мой нож?!

РОБЕРТ (палачам)

Ослабить винт.

(Агнесе).

Мы ждем. Опять молчанье?

АГНЕСА

Убей меня!

РОБЕРТ

Нет, видно, как ни жаль,

Придется нам хорошенькие ножки

В бесформенную массу обратить.

АГНЕСА

Каких признаний низких и позорных

Ты жаждешь слышать? – Я забыла все!

Я ничего не помню.

РОБЕРТ (палачам)

Жмите крепче.

Она заговорит или умрет.

ПАЛАЧ

Не будет ли? Пожалуй, хрустнут кости?

РОБЕРТ

Пожалуй – да. А все же поверни.

ПАЛАЧ

Вполоборота?

РОБЕРТ (с гневом)

Иль тебя, бездельник,

Она околдовала? – В оборот!

(Палач поворачивает винт).

АГНЕСА (кричит)

О-о-о-о! Спасите! Умираю!

В моих глазах кровавые круги…

Довольно мук! Мне смерть в лицо дохнула.

Она близка!

РОБЕРТ

Заговорила ты?

АГНЕСА

Да, мой Роберт. Одно могу сказать я.

РОБЕРТ (наклоняясь к ней)

Что скажешь ты?

АГНЕСА

Что я тебя… люблю.

РОБЕРТ

Ты лжешь! Хитришь, дабы избегнуть пытки.

Напрасныйь труд, меня не проведешь.

Клещей сюда! Скорей раздуть жаровню!

АГНЕСА

Довольно мук!... Ты видишь – я мертва…

Невинна я!… ты знаешь все, что было…

Но ты жесток, – тебе нужны слова…

А!… визг и хохот!… Пляшет вражья сила!..

Кровавый сон… Он сгинул без следа…

Верь… я невинна… я тебя любила

В тоске, в чаду… в отчаянье… всегда!

(Снова доносятся нежные звуки арфы. Агнеса приподнимается на ложе и говорит медленно и торжественно, с вдохновенным лицом)

Предсмертному я внемлю откровенью:

Пройдут века – мы возродимся вновь.

Пределы есть и скорби и забвенью,

А беспредельна лишь – любовь!

Что значит грех? Что значит преступленье?

Над нами гнет незыблемой судьбы.

Сломим ли мы предвечные веленья,

Безвольные и жалкие рабы?

Но эту жизнь, затопленную кровью

Придет сменить иное бытие.

Тебя люблю я вечною любовью

И в ней – бессмертие мое.

Я умираю… Друг мой, до свиданья.

Мы встретимся… И там ты все поймешь:

Меня, мою любовь, мои страданья,

Всей нашей жизни мертвенную ложь.

Прощай, Роберт! Я гасну… Умираю…

Но ты со мной и взгляд твой я ловлю

Твой скорбный взгляд… Ты любишь?!

Знаю, знаю!

И я тебя прощаю и… люблю!

(откидывается на изголовье и остается

неподвижной)

РОБЕРТ

Открой глаза! Открой! Не притворяйся!

(Обращаясь к доктору)

Скорее, врач! Послушай сердце ей.

ДОКТОР (выслушав сердце Агнесы)

Она мертва.

РОБЕРТ

Не верь. Она нарочно

Дыханье затаила и молчит,

Чтоб посмотреть – не буду ль я терзаться

И звать ее. Я знаю эту тварь.

Она живой в могилу лечь готова,

Чтоб сердце мне на части разорвать.

ДОКТОР

Она мертва. Не дышит. Нет сомненья.

РОБЕРТ

А!

(После некоторой паузы говорит спокойно).

Хорошо.

Тогда ступайте все.

Вы не нужны мне более…

(Доктор, палачи и слуги уходят, оставив один факел, слабо озаряющий подземелье. Роберт молча смотрит несколько минут на умершую и падает ей на грудь с отчаянным воплем)

Агнеса!

1900 г.

Т V. 1902 – 1904

V том вышел в самом начале 1904 г. – всего через год после IV.

Несомненно, это была реакция на сборник Бальмонта «Будем как солнце».

В этом, последнем прижизненном, томе стихотворений Лохвицкой наиболее отчетливо отразилась тяжелая душевная смута, нарушенное равновесие духа.

Интересно, что многие стихотворения – к примеру, из цикла «Любовь» – были написаны раньше, в 1900–1902 гг. и могли войти в IV том, но туда поэтесса почему-то их не включила.

Последовательность циклов отражает маятникообразное колебание настроения – однако нетрудно заметить, что основной темой книги является преодоление себя, борьба с искушением, которая в конечном итоге должна закончиться победой над силами зла и открыть путь к небесам.

Помимо стихотворений в книгу входит драма

«IN NOMINE DOMINI»(«Во имя Бога»)

СТИХОТВОРЕНИЯ

I. ПЕСНИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

* * *

Во тьме кружится шар земной,

Залитый кровью и слезами,

Повитый смертной пеленой

И неразгаданными снами.

Мы долго шли сквозь вихрь и зной

И загрубели наши лица.

Но лег за нами мрак ночной,

Пред нами – вспыхнула Денница.

Чем ближе к утру – тем ясней;

Тем дальше сумрачные дали. –

О сонмы плачущих теней

Нечеловеческой печали!

Да в вечность ввергнется тоска

Пред солнцем правды всемогущей.

За нами – Средние Века.

Пред нами – свет зари грядущей!

ПЛОВЦЫ

Горел восток – когда к великой цели

Мы против волн направили челнок.

Мы плакали, мы верили, мы пели, –

Нас не страшил «неумолимый Рок».

Для жертв толпы, тупой и озверелой,

Сплетали мы венки небесных роз,

Над тьмой веков сверкал наш парус белый,

А на корме спокойно спал Христос.

Но вот гудят бушующие сферы,

Сокрыта звезд святая красота.

И смотрим мы с тоской забытой веры

На кроткий лик уснувшего Христа.

Блаженный край, ты вновь недосягаем!

Мы встретим смерть без гимнов и цветов…

И на устах немеет скорбный зов:

«О, Господи, проснись!.. Мы погибаем!»

КРЕСТ

Люблю я солнца красоту

И музы эллинской создания.

Но поклоняюсь я Кресту,

Кресту – как символу страдания.

Что значит рознь времен и мест? –

Мы все сольемся в бесконечности;

Один – во мраке черной вечности –

Простерт над нами скорбный Крест.

* * *

Мой тайный мир – ристалище созвучий

На высотах свободной красоты.

Гудит их спор, то – властный и могучий,

То – чуть звенящий, сладостно-певучий,

То – как щиты, что бьются о щиты.

Мои мечты – лучистые виденья,

Стряхнувшие земной тяжелый прах.

Как фимиам небесного кажденья –

Они парят к вершинам возрожденья

На розовых и голубых крылах.

Моя душа – живое отраженье

О небесах тоскующей земли.

В ней – ярких звезд лучистые вторженья,

В ней – чистых жертв благие всесожженья,

В ней лавр и мирт победно расцвели.

СВЯТОЕ ПЛАМЯ

Напрасно в безумной гордыне

Мою обвиняют мечту

За то, что всегда и поныне

Я Духа Великого чту.

Горда осененьем лазурным

Его голубого крыла,

Порывам ничтожным и бурным

Я сердце свое заперла.

Но храма высот не разрушу,

Да светочи к свету ведут!

Несу я бессмертную душу,

Ее же представлю на Суд.

Мой разум стремится к вершине

И к зову вседневного глух.

Со мною всегда и поныне

Великий и благостный Дух.

Поправших Его наказуя,

Он жив и могуч для меня.

Бессмертную душу несу я

Как пламя святого огня!

МАТЕРИНСКИЙ ЗАВЕТ

(Моему сыну Евгению)

Дитя мое, грядущее туманно,

Но все в тебе, от самых юных лет,

Неодолимо, властно, непрестанно

Мне говорит, что будешь ты – поэт.

Дитя мое, узка моя дорога,

Но пред тобой свободный ляжет путь.

Иди, иди в сады живого Бога

От аромата вечного вздохнуть!

Там, высоко, на девственной вершине,

Где, чуть дымясь, почили облака,

Растет цветок, нетронутый доныне,

Взыскуемый как в прежние века.

Пусть говорят, что путь твой – путь безумных,

От вечных звезд лица не отврати.

Для пестрой лжи услад и оргий шумных

Не отступай от гордого пути.

Пусть говорят, что сны твои обманны.

Дитя мое, и жизнь и смерть – обман.

Иди, иди в лазурные туманы!

За ним, за ним, цветком небесных стран!

Найдешь его – и узришь мир безбрежный

У ног своих! – Но помни и внемли:

Тогда, мой сын, сойдя с вершины снежной,

Неси твой дар в святую скорбь земли.

С ТЕХ ПОР

С тех пор, как ты узнал меня,

Ты весь, ты весь — иной.

Зарей небесного огня

Зажжен твой путь земной.

С тех пор с духовных глаз твоих

Упала пелена.

Ты стал душой, как вечер, тих,

Свободен — как волна.

Ты мир поэзии постиг,

Бессмертный и святой.

Ты сбросил гнет земных вериг,

Ты окрылен мечтой.

С тех пор легка твоя тоска,

Немая даль ясней.

Ты вспомнил прошлые века,

Виденья давних дней.

Все те же встречи и любовь

Во тьме былых времен.—

Познал, что мы воскреснем вновь,

Что наша жизнь есть — сон.

Современники отмечали в этом стихотворении неуместное самовозвеличивание – на первый взгляд, не без оснований. Между тем, следует понимать, что данное стихотворение, как и большинство других, является очередной репликой в диалоге с Бальмонтом – и в этом смысле оно отчасти оправданно: действительно, встреча с Лохвицкой сильно изменила поэта – хотя о духовном прозрении его говорить трудно (разве что, в смысле приобретения веры в себя).

Выражение «жизнь есть сон» Бальмонт неоднократно цитирует в качестве цитаты из Кальдерона.

II. ВЕЯНЬЯ СМЕРТИ

КРЫЛЬЯ

Revertitur in terram suam,

unde erat,

et spiritus redit ad Deum,

qui dedit illum.*

«Земля еси – и в землю отыдеши.»

Знала я, что мир жесток и тесен,

Знала я, что жизнь скучна и зла.

И, плетя венки из майских песен,

Выше туч свой замок вознесла.

Здесь дышу без горечи и гнева,

Оградясь от зависти и лжи,

Я – одна, зато я – королева

И мечты мне служат – как пажи.

Сонмы снов моей покорны власти,

Лишь один, непокоренный мной,

О каком-то необъятном счастье

Мне лепечет каждою весной.

В этом сне – о, радость, о, забвенье! –

Юный смех невозвратимых лет…

Тайных струн сверкающее пенье…

Взмахи крылий… царственный рассвет!..

О, мой сон, мой лучший, мой единый,

С темной жизнью сжиться научи!

Чтоб не слышать шорох лебединый,

Чтоб забыть могучие лучи!

Все, что бренно, – гаснет быстротечно.

Догорит земное бытие.

Лишь в тебя я верю вечно, вечно,

Как душа в бессмертие свое!

Но в ответ я тихий шепот внемлю,

Шепот листьев, падающих ниц.

«Ты – земля… и возвратишься в землю…»

О, заря!.. О, крылья белых птиц!

*Возвращается в землю, откуда был <взят>,

а дух отходит к Богу, давшему его. (лат.)

ОСЕННЯЯ БУРЯ

Осенняя буря несется над морем,

Вздымая пучины с глубокого дна,

Со свистом сгибая стволы вековые

И тонкие ветви прибрежных ракит.

Не я ли блуждаю в осеннюю бурю

По диким уступам неведомых скал?

Тяжелые вздохи доносятся с моря,

Холодные брызги кропят мне чело.

Ищу я – напрасно. Все пусто, все мертво.

Зову я – мне ветер рыдает в ответ.

Есть радость для сердца, для взора – улыбка,

Но души – как звезды от звезд – далеки.

О Боже, создавший и небо, и землю,

И гордую силу свободных стихий,

Зачем мы так слабы, зачем одиноки

Предмраком безвестным грядущего дня?

* * *

Что можем мы в своем бессилии?

Чья грусть больнее и безмернее?

Мы насаждали мирт и лилии –

И возросли… волчцы и терние.

Не нам святые откровения,

Не нам владеть великой властию,

В любовь мы верили, как в гения –

И предавались … любострастию.

Не нам уйти от мира ложного,

Стремиться к счастью возрожденному.

Мы ожидали невозможного –

И поклонились … обыденному.

КРАСНЫЙ ЦВЕТ

Мне ненавистен красный цвет,

За то, что проклят он.

В нем – преступленья долгих лет,

В нем – казнь былых времен.

В нем – блеск дымящихся гвоздей

И палачей наряд.

В нем – пытка вымысел людей,

Пред коим бледен ад.

В нем – звуки труб, венцы побед,

Мечи – из рода в род…

И кровь, текущая вослед,

Что к Богу вопиет!

Отклик на стих. Бальмонта «Красный цвет»

ЦВЕТОК НА МОГИЛУ

(Памяти дорогой сестры Ольги Р**.)

Ты была безропотно-покорна,

Ты умела верить и любить,

Дни твои – жемчужин белых зерна,

Низанных на золотую нить.

Ты была нетронутой и ясной,

Как душа хрустальная твоя.

Вечный мир душе твоей прекрасной,

Отстрадавшей муки бытия.

В светлый рай, в блаженное веселье

Пред тобой откроются врата, –

Да войдешь в бесценном ожерелье,

Как свеча пасхальная чиста.

СПЯЩАЯ

Я сплю, я сплю – не умерла –

В гробу из чистого стекла,

В венках из белых, белых роз.

Под шепот кленов и берез.

class="book">Свежи цветы моих венков;

Красив и светел мой покров;

Сквозь тень полузакрытых вежд

Я вижу блеск моих одежд.

Я вижу море, вижу лес,

Закат пылающих небес

И яркий серп златой луны,

Струящей сказочные сны.

На мне заклятия печать,

Чтоб мне не думать, не желать,

Забыть, не знать, что где-то есть

Борьба и жизнь, вражда и месть.

Легко дышать в гробу моем.

Проходит сказкой день за днем.

Всегда полны, всегда ясны

Мои пленительные сны.

И вижу я в мечтах своих –

Спешит прекрасный мой Жених

В одежде странника святой

С певучей арфой золотой,

В сиянье бледном вкруг чела,

С крылами, черными, как мгла.

Вот Он простер благую длань, –

Вот властно молвил мне: «Восстань!»

Так жажду я, так верю я

И жду разгадки бытия –

В венках из белых, белых роз,

Под шепот кленов и берез.

Вокруг – покой и тишина,

Я сплю, я мыслю, я – одна.

На шум ветвей, на щебет птиц

Не дрогнет взмах моих ресниц.

Дремотный гул пчелы лесной

Устало вьется надо мной,

Да где-то бьет, поет вода,

Журчит, звенит: «всегда, всегда!»

Ср. стих. Бальмонта «Мирра»,

Скрипка

III. ЛЮБОВЬ

* * *

На жизнь и вечность полюбя,

Пройдя пустыни ожидания,

Я отдала тебе себя –

На все блаженства и страдания.

В холодном сумраке разлук

И в краткой радости общения –

Чем больше жертв, чем больше мук,

Тем выше подвиг отречения.

Дымящий жертвенник погас.

Огня мы жаждали нетленного. –

И некий Дух коснулся нас,

Как дуновенье Совершенного.

* * *

Люблю тебя со всем мучением

Всеискупающей любви! –

С самозабвеньем, с отречением…

Поверь, пойми, благослови.

Не отступала, не роптала я,

Что смерти страх, Что жизни гнет?

Люблю! – пока душа усталая

Огнем любви не изойдет.

В РАЗЛУКЕ

Мой далекий, мой близкий, ты вызвал меня

Из томленья обычного дня.

И зову я, тоскуя в безвестной тиши:

Мой далекий, мой близкий, спеши!

Ты влечешь к высотам незакатных огней,

Где желанья властней и больней,

Где расправлены крылья бессмертной души,

Мой далекий, мой близкий, спеши!

Каждый день, каждый час, разлучающий нас,

Это – луч, что без света угас,

Это – мертвая зыбь, где молчат камыши…

Мой далекий, мой близкий, спеши!

* * *

Нет без тебя мне в жизни счастья:

Ни в бледных снах любви иной,

Ни в упоенье самовластья,

Ни в чем – когда ты не со мной.

Устало дремлет вдохновенье.

Тяжел и скучен путь земной.

Где отдых мой, мое забвенье,

Где жизнь, когда ты не со мной?

СВЕТ ВЕЧЕРНИЙ

Ты – мой свет вечерний,

Ты – мой свет прекрасный,

Тихое светило

Гаснущего дня.

Алый цвет меж терний,

Говор струй согласный,

Все, что есть и было

В жизни для меня.

Ты – со мной; – чаруя

Радостью живою

В рощах белых лилий

Тонет путь земной.

Без тебя – замру я

Скошенной травою,

Ласточкой без крылий,

Порванной струной.

С кем пойду на битву,

Если, черной тучей,

Грозный и безгласный

Встанет мрак ночной?

И творю молитву:

«Подожди, могучий,

О, мой свет прекрасный,

Догори – со мной!

Ср. стих. Бальмонта «Свет вечерний»,

ЛЮБОВЬ СОВЕРШЕННАЯ

Будто сон, – но несбыточней сна,

Как мечта, – но блаженней мечты,

Величаво проходит она

В ореоле святой красоты.

Вся из снега она создана,

Вся – из пламени вешних лучей.

Никогда не помедлит она,

Не была и не будет ничьей.

И лишь в смертный единственный час

Мы усталую душу сольем

С той, что вечно сияла для нас

Белым снегом и чистым огнем.

IV. БАЛЛАДЫ И ФАНТАЗИИ

ПЛАЧ АГАРИ

(Моему сыну Измаилу)

Тяжко дышится в пустыне,

Рдеет солнце – гневный царь.

Плачет, плачет мать о сыне,

Стонет смуглая Агарь:

«Угасают все надежды,

Ангел жизни отступил.

Ты лежишь, закрывши вежды,

Бедный сын мой Измаил!

На чело от муки жгучей

Пали смертные цвета.

Кудри сбились темной тучей,

Запеклись твои уста.

Не пролил на нас Предвечный

От щедроты Своея.

Здесь, в пустыне бесконечной,

Мы погибнем – ты и я!»

Но услышал вопль о сыне

Тот, Кто славен и могуч.

И, журча, забил в пустыне

Чистых вод гремящий ключ.

_____

Та же скорбь мечтой унылой

Душу мучает мою.

Ты возжаждешь, сын мой милый, –

Чем тебя я напою?

Труден путь к святой отчизне,

Где найду небесных сил?

Мы одни в пустыне жизни,

Бедный сын мой Измаил!

Низойдет ли дух могучий

С лучезарною главой –

Да обрящешь в полдень жгучий

Светлый ключ воды живой?

ГОРНЫЕ ВИДЕНИЯ

С высот неразгаданных

Небес заповеданных

Слетают к нам ангелы – вестники дня.

Одеждами белыми

И белыми крыльями

Сверкают в туманах лазурного месяца,

В холодных волнах голубого огня.

Порой предрассветною,

Сквозь сон отлетающий,

Мы слышим неясно таинственный хор.

То гимн мирозданию

Поют небожители,

Поют на вершинах, снегами блистающих,

На склонах во мгле утопающих гор.

Но меркнет сияние

Лазурного месяца,

Провидят вершины рожденье зари –

И, снегом венчанные,

Осыпались розами.

Не отблеском мертвым – но златом и пурпуром

Зажглись недоступные их алтари.

И взреяли ангелы –

Небесные вестники –

К широким пустыням родной высоты.

Жемчужные, алые

И желто-лиловые

По горным хребтам и уступам яснеющим

Роняли они, улетая, цветы.

1902, август,

Швейцария

ГНОМЫ

Злится и вьюгами сыплет Январь,

Белой короной увенчанный царь.

Сердце сжимает неведомый страх:

Ходит ли солнце еще в небесах?

Птицы замерзшие падают в снег.

Слышен оленя ускоренный бег.

В северном небе играют огни,

Вечную жизнь возвещают они.

Жалкие гномы от стужи дрожат,

Делят в пещере отысканный клад:

«За два рубина отдай мне алмаз»

«Как бы не так! Променяю как раз!»

Жарко натоплен ликующий ад.

Черные слуги владыке кадят.

Свиток несет раболепный синклит.

В свиток паденья владыка глядит.

Много прибавилось в свитке имен,

Славит немолчно его легион.

В визге и грохоте слышно одно:

«Славен и славен еси, Сатано!»

Жалкие гномы готовятся в бой,

Клад им нельзя поделить меж собой.

Камни-рубины так ярко горят.

Светит в рубинах ликующий ад.

Ангелы Божии в небе парят.

Ставят Того, кто бессмертен и свят.

Небо открылось и в звездную высь

С гимном победным они вознеслись.

С кликом «Осанна!» взлетел хоровод,

Кликом «Осанна!» потряс небосвод.

Души спасенных услышали клик, -

Ужас восторга постигли на миг!

Пара комочков лежит на снегу:

Клад дорогой не достался врагу!

Жалкие гномы в аду не нужны;

Им ли откроются райские сны?

ДЖАН-АГИР

Цвела вечерняя заря.

Струи коралл и янтаря

В волнах рябил зефир.

Когда приплыл в наш скучный мир

Волшебник юный Джан-Агир,

Прекрасный Джан-Агир.

В одежде шитой серебром,

Под злато-пурпурным шатром

Он в легком плыл челне.

И под искусною рукой

В аккордах арфы гул морской

Роптал, как в знойном сне.

На скучный мир, на тесный мир

Взглянул волшебник Джан-Агир,

Взглянул он – и запел.

И чары звуков понеслись

В морскую ширь, в немую высь,

В тоскующий предел:

«Зовет волна, поет волна

О чудесах морского дна.

Как жизнь, как юность, как весна,

Пропев, замрет она.

Так я зову, так я пою

О чудесах в моем краю.

Тебя зову, тебе пою,

Приди на песнь мою.

Спеши! Зайдет твоя звезда.

В заботе дня уйдут года.

Найдешь ли мир? – Быть может, да.

Блаженство? Никогда.

Но я – взамен за жизнь твою –

Блаженный сон тебе даю,

Блаженный сон в земном раю.

Приди на песнь мою».

Так пел волшебник Джан-Агир.

И сонмы дев, забыв весь мир,

Пошли за ним толпой.

И все, рыдая и стеня,

Взывали с трепетом: «Меня!

Меня возьми с собой!»

И только тихая одна

Прошла безмолвна и ясна,

И, не подняв чела.

Сквозь дикий стон безумных дев,

Сквозь страсти огненный напев –

Она, как вздох, прошла.

Погасли отблески зари,

Дробя коралл и янтари

На глыбах мертвых скал.

В свой дальний мир, в свой знойный мир

Уплыл волшебник Джан-Агир –

И след его пропал.

Она же, чистая, спала, –

Душой свободна и светла

В неведенье греха.

И сны беззвучные над ней

Взвивали рой немых теней, –

Она была… глуха.

Возможно, это отклик на стихотворение Бальмонта

«Оттуда» ("Я обещаю вам сады...")

ЗЛЫЕ ВИХРИ

С музыкой и пением мчатся Вихри злые,

Мчат их кони быстрые, кони удалые, –

Пыль вздымают облаком, пляшут в поле чистом,

Наполняют темный лес гиканьем и свистом.

Разойдутся вольные – и пойдут забавы:

Солнце в тучи спрячется, наземь лягут травы.

А по степи стон стоит, волны веют в море!…

Сладко ли, могучие, веять на просторе?

Вдруг затихли грозные… Сердце, не дремли ты!

В тишине томительной злые чары* скрыты.

Слышишь, струны звонкие дрогнули, играя:

«Оглянись, желанная! Оглянись, любая!...»

Будто колокольчики – плачет звон гитары,

В тонкие бубенчики манят злые чары.

Оглянуться хочется – но дрожат колени.

Все темнеет на небе. Все густеют тени.

И молитву краткую я прочла несмело,

Страшных слов заклятия вспомнить не успела,

Не успела, – глянула, обернулась… Что же?

Чуть качаясь, зыблется золотое ложе.

Алый полог шелковый, кисти парчевые,

На подушках вышиты птицы – как живые…

Перьями павлиньими веют опахала:

«Отдохни, желанная, если ты устала!».

Тихо нега сладкая сердце затомила.

Закурились в воздухе дымные кадила.

Рыщут струны звонкие, выпевают ясно:

«Не гляди, желанная, – ты во сне прекрасна!»

Не стерпела – глянула… Кровь захолодела!..

Волчьи зубы скалятся… когти режут тело!…

Отступись, чудовище!!.. Сгинуло – пропало.

Стонут Вихри Черные, – все им воли мало!

Ср. название сборника Бальмонта «Злые чары»

ВОЛШЕБНОЕ КОЛЬЦО

Есть кольцо у меня – Изумруд и Рубин

В сочетании странном горят.

Смотрят в очи мои Изумруд и Рубин, –

Мне понятен колдующий взгляд.

«Избери одного» – он твердит,– «пусть один

Будет дум господин, будет грез властелин,

В царстве сна, где мечтанья царят»

Вещим оком глядит на меня Изумруд,

Зеленея морской глубиной:

«Хорошо в глубине, где Сирены поют,

Хочешь слиться зеленой волной?

В тихом сумраке трепет души затая,

О царица жемчужин, Джемали моя,

Утомленная сказкой земной?»

Но я слышу призыв: над прохдадой пучин

Будто дышит полуденный зной:

«Я – Рубин! Я – кровавый земли властелин.

Я прожгу твой покой ледяной!

Дам все пламя, всю боль, все огни бытия,

О царица Востока, Джемали моя,

Пресыщенная сказкой земной!»

Ср. стих. Бальмонта «Отречение»

СОЮЗ МАГОВ

ЖРЕЦ СОЛНЦА

Великий Маг стоял на львиных шкурах,

Весь пламенем заката озаренный,

Одетый пышно в пурпур и виссон;

На голове священная тиара,

Златой убор египетских царей,

Венчала смоль и серебро кудрей;

Гирлянды лавра, царственно спадая

С могучих плеч, спускались до земли;

В руке его блистал, как луч полдневный,

Магический несокрушимый жезл;

А на руке, как символ высшей власти,

Горел огнями перстень Соломона,

Алел рубин в оправе золотой.

Над ним легко, из перьев ястребиных,

Незримою вращаемы рукой,

По воздуху качались опахала.

Так он стоял. И жертвенник пред ним

Струил благоуханье киннамона

И ладана, и красного сандала.

Так он стоял, – служителем добра,

Пред алтарем всерадостного Солнца, –

И светел был, и дивен лик его!

ЖРИЦА ЛУНЫ

Но в час, когда слабеет дня влиянье,

К нему вошла я жрицею Луны,

Как дым мое белело одеянье…

Был бледен лик… Шаги – едва слышны.

Тройной змеей сверкало ожерелье:

Все – лунный камень, жемчуг и алмаз.

Я принесла ему на новоселье

Земную грусть, небесное веселье, –

Полынь и дрок*, расцветшие для нас.

Благоуханьем сладостным алоэ

Его мечты я властно вознесла

В мой мир, где слито доброе и злое,

Где вечно-сущим кажется былое –

Вне времени, как вне добра и зла.

Открыв чела жемчужное убранство,

Я подняла туманную фату,

В моих очах нашел он постоянство,

В улыбке – вечность, в мыслях – чистоту.

И вот, запели арфы в отдаленье,

Как будто сильф провеял по струнам.

Двух гордых душ – желанье и томленье,

Двух чуждых сил – воззванье и стремленье

Слились в один бессмертный фимиам.

И гимны Солнцу были позабыты…

О, свет неверный! Женственные сны!

К нему вошла я жрицею Таниты –

И он познал могущество Луны.

* Растения, посвященные Луне (Прим. автора)

Ср. стих. Бальмонта:

«Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце...»

«Будем как солнце...»

В ПУСТЫНЕ

В багряных лучах заходящего дня,

Под небом пустыни – мы были вдвоем.

Король мой уснул на груди у меня.

Уснул он на сердце моем.

Лепечет источник: «Приди, подойди!

Водою живою тебя напою», –

– «Король мой уснул у меня на груди, –

Он вверил мне душу свою».

Смоковница шепчет, вершину склоня:

«Вот плод мой душистый. Возьми и сорви»

– «Король мой уснул на груди у меня, –

Он дремлет под сенью любви».

Спешат караваны: «Беги, уходи!

Несется самум!.. Ты погибнешь в песках».

«Король мой уснул у меня на груди, –

Поверю ли в гибель и страх?»

Исчезли миражи, распались как дым,

Вечернее небо горит впереди.

Король мой! Ты нежно, ты свято храним.

Ты дремлешь на верной груди.

В САДУ НАД БЕЗДНОЙ

Был труден путь. Был зноен день.

До полдня длилось восхождение,

И вот, обещанная тень

Пред нами встала, как видение.

И мы вошли в нагорный сад,

Где, разрастаясь в изобилии,

Жасмины пряные кадят,

Меж роз и мирт сияют лилии.

Врата златые заперты,

Нам сладко млеть в благоухании.

Под нами – травы и цветы,

Над нами – лавры и латании.

Но полдень пышет здесь огнем, -

В саду, повиснувшем над бездною,

Богиня властная есть в нем, -

Земной кумир – с короной звездною.

Мы служим ей, как божеству,

Несем ей гимны и каждения

В горячих снах и наяву -

В стихийных бурях наслаждения.

Мы ей поем, мы ей кадим,

Светло-блаженные. как гении.

И наши души, будто дым,

Исходят в медленном томлении.

Мы служим ей – как божеству.

Нам снятся жуткие видения.

И львы, желтея сквозь листву,

Лежат на страже пробуждения.

V. СОН

Сон

Снилось мне – мы жили в старом доме,

Тишина царила в гулких залах.

По стенам висели в ряд портреты

И смотрели острыми глазами.

В старой спальне – старое убранство,

Все с гербами, в темных, строгих тонах.

Посредине – ложе с балдахином.

Между двух зеркал оно стояло,

Повторяясь ими бесконечно.

Но когда являлся мой любимый –

Волшебством здесь все преображалось.

Колебались ткани занавесок,

Зацветали затканные розы –

И со стен суровые портреты

На меня приветливей смотрели.

Между ними был один старинный

На заклятом дереве портретик, –

Черный, злой, горбатый человечек:

Дикий профиль, волосы щетиной,

Рот широкий с волчьими зубами.

Страшных снов таинственный гадатель,

Черных дней зловещий прорицатель,

Он висел в моей опочивальне

Прямо, прямо против изголовья.

Обладал одним он странным свойством:

Если в доме было все спокойно,

Если друг ко мне был благосклонен, –

Злой горбун угрюмо хмурил брови.

Если ж небо жизни омрачалось,

Если в доме грусть была иль горе,

Или милый на меня сердился, –

Злой горбун зиял улыбкой страшной.

Снилось мне, что раз, проснувшись утром,

Чувствую, что сердце тихо ноет.

Я спешу к волшебному портрету,

Подхожу, смотрю, – горбун смеется…

Сердце сжалось. Кровь захолодела.

Вспоминать я стала день вчерашний,

Не случилось ли какое горе,

Или я пред другом провинилась? –

Ничего припомнить не могу я,

Только сердце бьется все больнее.

Подошла я к зеркалу двойному

Расчесать каштановые косы.

Вижу – лик мой в зеркале белеет

Молодой и нежной красотою.

И в душе я гордо усмехнулась.

И в душе воскресли все надежды!

Молода еще я и прекрасна.

Мы еще поборемся, любимый!

Я оделась в легкие одежды,

В белый цвет, как любит мой любимый,

И спешу по лестнице заветной,

Что ведет в его опочивальню.

Я спешу и вижу – мне навстречу

Вся в слезах бежит моя служанка, –

На три дня уехал повелитель,

Ждать его велел не засыпая.

Как змея холодная и злая

Жажда смерти в сердце шевельнулась,

Но любовь посеяла надежду:

Как-нибудь три дня переживу я,

Как-нибудь перенесу разлуку.

Я ждала его три долгих ночи.

Три зари я без него встречала.

К вечеру на третий день уснула.

Вдруг, сквозь сон, послышались мне стуки,

Стуки, шумы, звоны, разговоры,

Голос друга, смех его веселый…

Я проснулась, – звуки отзвучали…

Голоса угасли в отдаленье…

Где-то дверь захлопнулась… Все стихло.

Я – к портрету. Он опять смеется.

Злой горбун оскалил волчьи зубы.

Я зову, – бежит моя служанка,

Говорю: «Подай мои наряды.

Принеси запястья, ожерелья,

Шелк и бархат, жемчуг и алмазы,

Я хочу одеться королевой,

Потому что мой король вернулся!»

— Госпожа, – лепечет мне служанка, –

Не один вернулся повелитель,

Не один – с чужой нарядной дамой.

И портрет ее велел повесить

Над твоею брачною постелью».

(В нашем доме был такой обычай:

Кто бы ни был новый посетитель, –

Вмиг лицо его изображалось

На доске волшебной против входа).

Обернулась я и вижу – точно,

Над моим висит он изголовьем,

Подошла я с трепетом к портрету,

Подошла, взглянула – изумилась.

Вместо глаз – две круглые гляделки,

Грубый нос и брови – как колеса,

Толстых губ нахальная улыбка

С добродушно-глупым выраженьем.

О, когда б она была прекрасна, –

Я б изныла ревностью бессильной!

Но взглянув на эту, – почему-то

Умереть я снова захотела…

До зари очей я не смыкала.

Рано утром, слышу, под окошком,

Чей-то голос, женский и визгливый,

Говорит кому-то: «До свиданья».*

Я – к окну. И вижу – наши кони;

Вороной и белая лошадка,

Будто день и ночь, впряглись в карету,

А в карету входит незнакомка.

Круглыми как бусины глазами

Смотрит вверх, коротенькой рукою

Поцелуй кому-то посылает

И твердит: «До скорого свиданья!»

В третий раз я смерти пожелала.

О, когда б уснуть и не проснуться!

Как-то скоро день сменился ночью,

Будто вовсе дня и не бывало,

Загорелись свечи и лампады,

Злой горбун широко скалит зубы.

Я оделась в черный-черный бархат,

В знак печали косы распустила,

В черный флер закуталась и вышла.

Я должна увидеть дорогого,

Иль от боли сердце разорвется!

Я иду по залам одиноким.

В зеркалах мелькаю бледным ликом.

Тень моя колеблется за мною,

Бесконечно длится анфилада.

По стенам висят пустые рамы,

В рамах нет ни дам, ни кавалеров.

Длинный стол мне заступил дорогу…

Не дойти мне, видно, к дорогому!

За столом сидят, болтают гости,

Лица их так странно мне знакомы:

Слева те, что числятся живыми,

Справа те, что числятся в умерших.

Как пройти мне: слева или справа?

Не хочу к живым! С живыми скучно.

Разговоры заведут, расспросы,

Заглянут в мою больную душу,

Захотят узнать, чтo в ней сокрыто,

Чтo и мне самой еще неясно.

Лучше – к мертвым. С мертвыми – отрадней.

Ничего им от меня не надо.

Лики их торжественно-бесстрастны,

Голоса – таинственно-беззвучны.

И пошла я смело и спокойно,

Длинный стол направо обогнула.

Тихо,тихо мертвые сидели,

Тихо вслед мне что-то зашептали.

10.

Я бегу по лестнице заветной,

Подо мной поют, гудят ступени,

Каждая звучит особой нотой,

Выше, выше… будто я ступаю

По струнам певучего органа.

Подо мной поют, гудят ступени

О блаженном мщенье всепрощенья,

А в душе – бушующее море!

Жизнь и смерть слились в единый трепет!

О, мой друг, тебя ли я увижу?

Не в мечтах, не призраком, не в сказке?

Если есть такое счастье в мире, –

Наша жизнь – прекрасней сновиденья!

Но дрожат, колеблются ступени,

Между ними – черные провалы,

А в провалах – бездна… Мрачной тенью

Злой горбун вдруг вырос предо мною.*

11.

Он растет – и рост его ужасен.

Он взмахнул гигантскими руками.

Знаю, знаю, – надо мне проснуться,

Чтоб не пасть в зияющую бездну!.

Поздно! Сном я больше не владею.

Страшный сон моей владеет волей.

Надо мною – хохот привиденья,

Подо мной – бездонное пространство.

Обрываюсь. Падаю. «Любимый!

За тебя!»… Лечу и – просыпаюсь.

12.

Нет такой волшебной, странной сказки,

Чтоб могла сравниться с правдой жизни,

В странных снах – таятся тайны духа,

В тайнах духа – скрыто откровенье.

* Ср. стих. Бальмонта «Я сбросил ее с высоты»,

"Старый дом»,

«Тайна горбуна»

VI. СРЕДНИЕ ВЕКА

В ВЕЧНОМ СТРАХЕ

Жгут сегодня много; площадь вся в огне.

Я домой вернулась. Что-то жутко мне.

В комнату вошла я. Стала. Замерла.

Утром – люди были, а теперь – зола!

Жгли их до заката медленным огнем.

Помяни их, Боже, в царствии Твоем!

Кто меня окликнул?! Окна отперты,

Пахнут где-то близко летние цветы.

Вижу, пол усыпан лепестками роз.

Ветер предвечерний их в окно принес.

Ты ошибся, ветер, сбился ты с пути.

Мне цветов не надо. Дальше отлети.

Не дыши так жарко вихрями пустынь.

Я тебя не знаю. Сгинь! Аминь! Аминь!

Бродит инквизитор под моим окном,

Он заметит розы на полу моем.

Скажет: «Это –чары! Это – колдовство!»

И возжаждет крови сердца моего…

Боже, если вечным Ты казнишь огнем, –

Вспомни о невинных в царствии Твоем!

КОЛДУНЬЯ

(Из судебной хроники Средних веков)

— Раз с отцом гуляла я,

Жарким полднем, в поле.

Злобой ныла грудь моя

И тоской по воле.

— Скучно сердцу моему

В солнце и лазури.

Хочешь, вихрь я подниму?

Мне подвластны бури.

Обещаю, не шутя,

Быть одной в ответе».

Улыбнулся он: «Дитя!

Чар не знают дети».

Чист небесный океан,

Но звучат призывы.

Солнце спряталось в туман.

Притаились нивы.

Крепнет, крепнет сила чар.

Вихри пробежали.

Закурился легкий пар

В потемневшей дали.

Как могучий, черный щит,

По краям – из злата,

Туча грозная летит

Пламенем объята.

Чуть губами шевеля

Я шепчу: «Готово!»

Грянул гром. Дрожит земля.

Я сдержала слово!

НОЧЬ ПЕРЕД ПЫТКОЙ

Я чашу выпила до дна

Бесовского напитка.

Мне ночь последняя дана –

А завтра будет пытка.

Со мной и други, и враги, –

Сравняла всех темница.

«Ведь ты сильна. О, помоги!»

Их умоляют лица.

Да, я – сильна! Сюда! Ко мне,

Неимущие лика…

И вот, – летят, в дыму, в огне,

Хохочут, стонут дико.

Грядет во славе Сатана,

Грядет со свитой многой.

Над ним – двурогая луна

И венчик шестирогий.

«Я – вам отец!» – Он возопил. –

Кто здесь боится муки?

Да примет знак Великих сил

На грудь, чело и руки.

Подобен камню будет тот,

Кто носит стигмат ада.

Он под бичами запоет.

Огонь – ему услада.

Аминь! Крепка моя печать, –

Да слабый закалится!»

Кто смеет здесь чего-то ждать?!

Рыдать?.. Взывать?.. Молиться?!!

VII. НАВАЖДЕНИЯ

ОДЕРЖИМАЯ

Сегодня я – под властью «черной птицы»,

Она гнездо в груди моей свила.

Мне блещут чьи-то яркие зеницы,

Багровая в глазах клубится мгла.

Сегодня я – во власти злых влияний,

Я – в зареве угаснувших скорбей.

Мой лютый враг, утих ли гнев твой ранний?

Я жду тебя. Приди, сразись, убей!

Единственный, кого могу призвать я,

Не подходи. – Душа твоя светла.

В моей душе – лишь вопли и проклятья,

Затем, что я во власти Духа Зла!

МАГИЧЕСКИЙ ЖЕЗЛ

(Сонет)

Великий Маг, властитель душ влюбленных,

Простер свой жезл чудесный надо мной.

Усталых вежд очей моих бессонных,

Груди, горящей жаждой неземной,

И жарких уст, без пламени сожженных,

Коснулся властно скипетр золотой;

Он был обвит спиралью змей сплетенных,

Он заклинал змеиною четой!

И с этих пор бессильны – грозный Гений

Нежданных встреч и Демон Обольщений,

Сны бытия – все глуше, все немей.

И с этих пор – хочу ль отдаться чуду,

Хочу ль восстать – но всюду, всюду, всюду

Я вижу знак из двух сплетенных змей!

Ср. стих. Бальмонта Праздник сжиганья

СМЕЙСЯ!

Сегодня отдых сердцу дам,

Пойду молиться в Божий храм, –

Ниспала с глаз завеса.

Сегодня отдых сердцу дам,

Да вновь предамся Небесам,

Да отрекусь от Беса.

Семь ступеней ведут во храм.

Органа вздохи слышны там.

В душе моей тревога.

Всхожу на пятую ступень –

И вижу дьявольскую тень

У Божьего порога.

Смеются Дьявола уста.

Он шепчет мне… О, я не та!

Не внемлю – отвернулась.

Но на бесовские слова

Я про себя, едва-едва

Чуть зримо – улыбнулась

Исчез. По гулким ступеням

Спешу, стучусь – но заперт храм,

И лики смотрят строго.

И глас раздался надо мной:

« – Пересмехнувшись с Сатаной,

Пойдешь ли славить Бога?

Открыт широко Божий храм

Всем покаяньям и слезам,

Кто плачет – тот надейся.

Но ты, чей смехом был ответ,

Ступай. Тебе здесь места нет.

Ты – смейся! Смейся! Смейся!»

ОТРАВА МИРА

На лугу, где звонко бьет источник чистый

Светлою волною, радостной, как день,

Я нашла ягненка с шерстью серебристой…

Между ним и мною тихо встала Тень.

Шепчет, нож тяжелый мне влагая в руки:

«Пред тобою жертва, – жертву заколи.

Не создай кумира из бессильной муки,

В ней отрава мира, в ней печаль земли.

Вырастет из крови пышное растенье,

На стебле колючем красные цветы.

Первый – дерзновенье, а другой – забвенье,

Третий – опьяненье. Их познаешь ты!»

– Знаю, Темный, знаю, – кротостью блаженной

Никогда не билось сердце у меня.

Но в душе есть жажда правды совершенной,

Есть святое пламя звездного огня.

Знаю, Темный, – в каждом дремлет сила злая,

Зверь, непостижимый воле и уму.

Зверя клятвой вечной крепко заперла я,

Тайный ключ вручила Богу моему.

Верю, верю, Боже, – избранным Тобою

Ты удержишь руку от греха и зла! –

И пошла я смело новою тропою,

И отраву мира в сердце понесла.

Отклик на стих. Бальмонта «Красный цвет»

Размер тот же, что и в стихотворении Бальмонта «Sin miedo»

Тот же размер в позднейшем стихотворении Бальмонта Газель

ИСКУСИТЕЛЬ

Он отступил с ропотом –

и вместе с ним бежали тени ночи

«Потерянный рай». Мильтон

«Отойди от меня, – я сказала Ему,

Ты – низвергнутый в вечную тьму

Отойди… Я иду по иному пути,

Я хочу совершенство найти».

Сжал Он руку мою. Он о перстне шептал:

«Тайну клятв закрепляет металл».

Но забытое слово истерлось давно;

Договор воскресить не дано.

Край одежды моей Он схватил и грозил

Легионом карающих Сил.

Но два белых меня осеняли крыла, –

Я под дивной защитой была.

И от века возлюбленный принял Он лик

И склонился, и нежно приник.

Тихо имя мое повторял – и оно

Истомляло, журча – как вино.

Но очами, узревшими благостный свет,

На Него я взглянула в ответ.

И восставший на свет – отступил от меня,

Как туман – от дыхания дня.

VIII. НЕБЕСА

СВ. ЕКАТЕРИНА

«Воздвигла я алтарь в душе моей.

Светильник в нем – семь радуги огней.*

Но кто войдет в украшенный мой храм?

Кому расцвет души моей отдам?

Да будет он – увенчанным челом –

Прекраснее, чем был Авессалом!

Да будет сердцем, тихим – как заря,

Светлей Давида, кроткого царя!

Да мудростью и славой будет он

Стократ мудрей, славней, – чем Соломон!

Ему расцвет души моей отдам.

Пред ним возжгу мой чистый фимиам».

И глас провеял, благостен и тих:

«На небесах – предвечный твой Жених!

Он даст тебе венец нетленных роз.

Он весь – любовь. Его зовут – Христос».

КРАСНАЯ ЛИЛИЯ

Под, тенью меж колоннами, ведущими во храм,

Уснула Дева чистая, сжигая фимиам.

Мечты Ее безгрешные небесный сон повил:

Пред Нею вестник радости – Архангел Гавриил.

От риз Его сияние, какого в мире нет.

Он держит красной лилии благоуханный цвет.

Он к Спящей наклоняется на сон ее взглянуть

И шепчет: «Благодатная, благословенна будь!»

И сонмы светлых ангелов, и тьмы бесплотных сил,

Склоняясь над Пречистою, парят в дыму кадил.

И каждый символ-лилию роняет Ей на грудь,

И каждый вторит радостно: «Благословенна будь!»

Отклик на стих. Бальмонта «Красный цвет»

НЕБЕСНЫЕ ОГНИ

В высоком небе

Горят огни

О счастье вечном

Поют они.

Зовет немолчно

Их стройный клир

К чертогу света

На брачный пир,

Где песней звездной

Гремит напев,

Где слышны гимны

Блаженных дев.

И хор небесный

Во мне зажег

Святую веру

В святой чертог.

НЕБЕСНЫЙ САД

Есть в небе сад невянущий

Для детских душ, для радостных,

Земною тьмой нетронутых,

Земных страстей не знающих.

Цветут там, распускаются,

Все лилии душистые,

Все алые тюльпанчики

Да гиацинты синие.

Над ними с тихой музыкой

Порхают чудо-бабочки:

Крыло одно – лазурное,

Другое – золотистое.

Поют они на лилиях

Серебряные песенки,

На розовых тюльпанчиках

Переливают радугой.

И дети светлоликие –

В цветах благоухающих

Заводят игры детские,

Смеются смехом ангельским.

Все – в белых одеяниях

С жемчужным опоясаньем.

У каждого над лобиком

Лучистый венчик светится.

Для них цветы небесные

На небе распускаются,

Поют им чудо-бабочки

Серебряные песенки.

Для них в саду заоблачном

Блаженства незакатные, –

Для детских душ, невинных душ,

Земных страстей не знающих.

РАЙСКИЕ ХОРЫ

ХОР МАЛЬЧИКОВ:

На небе ясном

В раю прекрасном

Веселья много средь райских кущей!

Там в вечном свете

Играют дети

Там бьет источник – всегда поющий!

ХОР ДЕВОЧЕК:

На небе ясном

В раю прекрасном

Светлы, как солнце, забавы наши.

В лугах из света,

Где дышит лето,

Где роз и лилий не блекнут чаши!

ХОР БЛАЖЕННЫХ:

На небе ясном

В раю прекрасном

Повсюду радость и ликованья!

В садах тенистых,

В усладах чистых

Ни слез, ни скорби, ни воздыханья!

ХОР АНГЕЛОВ:

На небе ясном

В раю прекрасном

Так полно счастье, так бесконечно!

Так много, много

В раю у Бога

Блаженств нежданных – но сущих вечно.

“IN NOMINE DOMINI”

(«Во имя Бога»)

(Драма в 5-и актах, 8-и картинах)

Драма «In nomine Domini», которую точнее было бы перевести «Во имя Господне» (цитата из псалма) – наиболее зрелое драматическое произведение Лохвицкой, в котором она обращается к историческому материалу и неожиданно проявляет себя как вполне компетентный историк, умеющий работать с документальными источниками. Список использованной литературы (по-видимому, далеко не полный) поэтесса приводит во вступительном «Примечании». При этом она во многом отходит от исторической действительности.

Было бы очень интересно сравнить драму с основным указанным ею источником – записками инквизитора Михаэлиса, но, к сожалению, мне, по крайней мере, эта книга не попадалась – ни в Москве, ни в Петербурге. Но те, кому доступны библиотеки Франции, очевидно, могли бы себе позволить такое исследование.

В последней своей драме Лохвицкая делает попытку выйти из круга узко-личных переживаний: по сравнению с предыдущими, в ней большее внимание уделено второстепенным персонажам и изображению общества, эпохи, по внешности – давно ушедшей, по сути же, современной автору. Несомненно, она изображает знакомую ей литературную среду – «ум честь и совесть» своего времени, как и монашество – для средневековой Европы (хотя конец XVI в., собственно говоря, уже далеко не Средневековье – но с «откатами» в наиболее дикие проявления того, что ложно приписывается Средневековью).

И что же в целом представляет взору зрителя картина этого «избранного», «мыслящего» общества? – Ханжество, суеверие, лицемерие, карьеризм, жестокость и равнодушие под маской радения о правде. При этом нельзя сказать, что вся картина замазана черной краской: попадаются в драме и очень симпатичные характеры – как, например, о. Ромильон, настоятель монастыря. По той роли, которую он играет в своем обществе, можно предположить, что списан этот образ с поэта К.К. Случевского, которого Лохвицкая очень любила – человека интеллигентного и тактичного, умевшего примирить людей самых непримиримых позиций. Или представитель простонародья – сострадательный простачок Жако (наверное тот же самый, который встретил роковую красавицу Мюргит). Но, при всей огромной разнице между этими двумя персонажами, оба они – белые вороны в своей среде.

В образах монахов, которые, во время разбирательства по делу Мадлен под видом заботы о нравственности ищут любого предлога для «освидетельствования» (= раздевания) хорошенькой подозреваемой на предмет поисков «бесовской печати», Лохвицкая, по всей видимости, изображает своих критиков, песьим нюхом вынюхивавших в ее стихах «нечистоту воображения». Таковы второстепенные персонажи драмы.

Но, конечно, поэтесса не была бы собой, если бы не выписала на этом – достаточно умело очерченном – фоне непременного любовного треугольника, выстроенного на личных переживаниях. И он есть, но в сильно измененном виде. Привычные два героя и героиня куда-то исчезли. Зато появился другой треугольник: две героини и герой, – причем это не повторение подобного треугольника первой драмы, «На пути к Востоку». Если приглядется, можно догадаться, что мужчины и женщины здесь просто поменялись ролями.

Героиня – страдалица-жертва (Агнеса) – превратилась в героя-праведника ЛуиГофриди, который в целом уходит в тень (чтобы правдоподобно говорить о страданиях праведника, нужно быть им, – Лохвицкая достаточно честна, чтобы не считать себя безгрешной).

Инфантильный герой-юноша с «кудрями цвета спелой ржи», прототипом которого является Бальмонт, превратился в девушку – Мадлен, с тою же смесью свойств симпатичных и антипатичных. Правда, поскольку Мадлен – женщина, поэтесса придала ей и некоторые черты собственной женственности (в таком слиянии в один характер самой себя и возлюбленного она, по-видимому, реализует мечту о воссоединении с ним – по типу известных андрогинов).

Чернокудрый герой-мучитель передал свои черты внешности Гофриди и – исчез. Зато появилась вторая героиня – Луиза – нечто новое в системе образов Лохвицкой. Главный двигатель ее энергии – бешеное честолюбие, главная цель – власть и преклонение толпы, главное чувство – зависть. Предмет ее зависти – златокудрая Мадлен, предмет какого-то странного влечения, смешанного с ненавистью, – никогда не виденный ею Гофриди. Ее ближайшая цель – погубить их обоих. Если перевернуть этот образ подобно двум другим и попробовать подыскать ему прототип в реальной действительности рубежа XIX – XX вв., легко увидеть, что все черты вместе складываются в портрет «злейшего друга» Бальмонта и недоброжелателя Лохвицкой – Валерия Брюсова.

Такова моя версия, с которой можно соглашаться или не соглашаться. Остальное читатель узнает, прочитав саму драму.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Содержание “In nomine Domini” заимствовано мной из действительного судебного процесса (1610–1611 г.).Знаменитое дело аббата Louis Gauffridi привлекало внимание многих писателей (Michelet, Figuier, Levi, Baissac, Lecanu) причем все они черпали свои сведения по этому предмету из одного существующего источника – записок инквизитора Михаэлиса, изданных в XVII веке под названием “Histoire admirable de la possesion et conversion d une penitente seduite par un magicien», Lyon 1614.

Этим же единственным источником воспользовалась и я для создания моей драмы.

М. Лохвицкая.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Мадлен де ля Палюд 19-ти лет

Монахини-урсулинки

Луиза Капель 29-ти лет

Луи Гофриди

Отец Ромильон – настоятель монастыря св. Урсулы в Эксе.

Мать Кассандра – игуменья

Сестра Катерина – старейшая урсулинка

Сестра Марта

Сестра Маргарита

Брат Михаэлис

Брат Франциск – инквизиторы

Брат Паскалис

Брат Антоний

Старый инквизитор

Капуцины:

1-й

2-й

3-й

Монах-францисканец

Гугенот

Доктор

Виктория де Курбье – горожанка

1-й мальчик певчий

2-й мальчик певчий

пилигримы:

1-й

2-й

3-й

4-й

Старик

Жако

Крестьянка с дочерью

Тюремщик

Монахи и монахини различных орденов, крестьяне, крестьянки, пилигримы, монастырские слуги и проч. Действие происходит в нач. XVII в. во Франции, частью в г. Эксе, частью в S-te Baume.

АКТ 1

Монастырь Св. Урсулы в Эксе. Монастырский двор, обнесенный высокой стеной. Крытая галерея с колоннадами,ведущая ко входу в монастырь. В галерее монахини вышивают большой ковер, сидя на низеньких табуретах и стоя на коленях. Мать Кассандра на высоком стуле медленно работает иглой, внимательно следя за девушками. Из монастыря доносится гул органа, играющего «Ave Maria».

МАТЬ КАССАНДРА (продолжая начатую беседу)

Мария-Дева – выше всех созданий,

Когда-либо ходивших по земле.

Она чиста, светла и так прекрасна,

Что демоны готовы претерпеть

Тьму горших мук, когда б такой ценою

Могли они хоть раз Ее узреть.

Она полна такого совершенства,

Что нет у Бога Ангела в раю,

Архангела, ни даже Серафима,

Который бы дерзнул сравниться с Ней!

Вот идеал, к которому стремиться

Вы все должны.

ВСЕ МОНАХИНИ

Да, мать Кассандра, да!

1-Я МОНАХИНЯ (тихо)

Как будто солнце утром проглянуло.

Не пустят нас сегодня погулять?

2-Я МОНАХИНЯ

Нет, к празднику окончить всю работу

Велела мать Кассандра.

1-Я МОНАХИНЯ

Не могу.

Я так устала. Ломит грудь и руки.

Ах, если б хоть немного погулять!

2-Я МОНАХИНЯ

Лентяйка!

1-Я МОНАХИНЯ

Нет, я дома не ленилась,

Работала, как следует; но здесь

Не в силах я; гнетет меня сознанье,

Что, кончив это, – снова мы начнем,

Без роздыха, другое рукоделье,

И так всю жизнь, всю молодость. Тоска!

2-Я МОНАХИНЯ

Но это все ведь суетные мысли,

Греховные?

1-Я МОНАХИНЯ

То – не моя вина.

Не я звала их, – сами народились.

2-Я МОНАХИНЯ

А ты молись и беса отгоняй.

3-Я МОНАХИНЯ

Вас мать Кассандра слышит.

1-Я МОНАХИНЯ

Да? Так что же?

Мне все равно, – пусть слышит.

2-Я МОНАХИНЯ (со страхом)

Замолчи!

МАТЬ КАССАНДРА (подозрительно косясь на разговаривающих)

Я знаю, есть иные между вами,

Что не довольны участью своей,

И души их полны соблазном мира,

Им скучен день и неспокойна ночь.

Не горевать и не роптать должны вы –

А радоваться, дочери мои,

Избравшие блаженство кущей райских

Взамен земных ничтожнейших услад.

На небесах особая награда,

От века уготованная, есть –

Для мудрых дев, для девственниц,

для чистых,

Поющих гимн, который, кроме них,

Никто воспеть не может. Их украсят

Алмазными венцами, как цариц;

Их встретят в небе ангелы святые

И сестрами своими нарекут.

Что может быть блаженней этой доли?

(Слышен звонок).

Звонят на спевку. Певчие, за мной.(Встает)

Кто здесь из вас?

ГОЛОСА В ТОЛПЕ МОНАХИНЬ

Я!Я!

МАТЬ КАССАНДРА

Теперь спеваться

Второй и третий будут голоса.

За первым после я пришлю. Ступайте.

А где Мадлен?

МОНАХИНИ

Она больна.

МАТЬ КАССАНДРА

Опять!

Ну, обойдемся без нее сегодня.

Пусть ”Agnus Dei” Клара пропоет

Вы, остальные, кто урок докончил,

Тем до вечерен можно отдохнуть.

(Обращаясь к 1-й монахине)

Ты, дочь моя, иди и сто поклонов

За суетность и леность положи.

(к 2-й монахине)

А ты считай – и после мне доложишь.

Ступайте обе. Певчие, за мной.

(Скрывается в дверях монастыря; за нею следуют несколько монахинь-певчих, идущих попарно. Монахини 1-я и 2-я также уходят. Как только закрываются двери за ушедшими, оставшиеся монахини бросают работу).

ОДНА ИЗ МОНАХИНЬ

Пойдемте. В щель посмотрим на прохожих.

ДРУГАЯ

Идемте, сестры. Раз, два, три, беги!

(Все убегают к стене, исключая сестер Маргариты и Марты, которые тихо разговаривают между собой. Из монастыря выходит Луиза, перебирая четки; она издали прислушивается к разговору беседующих).

МАРТА

И неужели каждой ночью?

МАРГАРИТА

Каждой.

МАРТА

На кочерге?

МАРГАРИТА

Быть может, что и так.

Иль просто на ночь углем нарисует

На стенке лошадь и потом – в трубу.

МАРТА

А лошадь как же?

МАРГАРИТА

В полночь оживает

И ржет, и мечет искры из ноздрей.

МАРТА

Ты видела?

МАРГАРИТА

Я, точно, не видала.

Чего не знаю – в том не побожусь.

Но Клара с Бертой двери провертели

И в дырочку все высмотрели.

МАРТА

Да?

И то не ложь, не выдумка, не сказка?

МАРГАРИТА

Спроси хоть их. (указывает на монахинь)

ЛУИЗА (приближаясь к беседующим)

О чем здесь речь идет?

МАРГАРИТА

Да все о том же. Вот, она не верит.

ЛУИЗА

Ты в Бога веришь? Как же смеешь ты

Не верить в Беса, в дьявольские козни

И воплощенье духов отрицать?

МАРТА

Да я, сестра…

ЛУИЗА

Ты к ереси наклонна.

И, вижу я, еще живет в тебе

Проклятое мирское вольнодумство.

Не верить в беса – Бога отрицать!

МАРТА

О Боже мой, всему, всему я верю.

Сестра Луиза, будь добра ко мне.

Еще я к жизни вашей не привыкла,

Здесь все еще так странно мне и ново.

Меня пугает звон колоколов,

Смущает взгляд, следящий с подозреньем,

И страшные, таинственные толки,

Которым ты приказываешь верить

Во имя веры в Бога самого.

ЛУИЗА

Когда тебе приветней храм Мамоны,

Зачем ты в дом Всевышнего пришла?

Кто звал тебя? Когда по доброй воле

Ты хочешь быть невестою Христа,

Достойна будь одежды непорочной; -

Не верить в беса – Бога отрицать!

МАРТА

Но где же бес?

(На ступенях, ведущих в монастырь. Появляется Мадлен, при виде которой все монахини бросают разговоры и подходят ближе, готовясь слушать ее).

ЛУИЗА (показывая на Мадлен)

Вот он! Вот самый Дьявол!

Вот Вельзевул! – Любуйся на него.

МАРТА

Прости, сестра, но я не понимаю,

Ведь это – наша кроткая Мадлен?

ЛУИЗА

Мадлен для вас, непосвященных. Я же

В ней вижу порождение греха,

Несметных бесов тьмы и легионы,

Весь ад в его позорном торжестве!

МАРГАРИТА

Сама ты – дьявол!

Все остальные монахини

Тише, тише, тише!

Сейчас она рассказывать начнет.

(Монахини частью садятся на ступени, частью толпятся у колонн, образуя живописные группы. Мадлен продолжает стоять на лестнице, возвышаясьнад всеми, и начинает говорить, гордо закинув голову назад).

МАДЛЕН

Вы, бедные, ничтожные слепые,

Внемлите мне, смотрите на меня!

Я призвана, чтоб царствовать над миром,

Я избрана от самых юных дней

Могущественным духом – Вельзевулом; -

Супруга я царя жужжащих мух!

Но дух бесплотен, дух неосязаем –

И потому, на время, на земле,

Как заместитель вечного блаженства,

Мне дан иной возлюбленный супруг.

То – принц волхвов чудесного востока

И магов запада. Ему подвластны

Вещатели и ведьмы стран окрестных;

До Персии далекой он царит.

МАРТА

Она безумна – это очевидно.

МАРГАРИТА

О, нет, поверь, не более, чем ты!

Все монахини

Шш! Тише, тише!

Не мешайте слушать!

ЛУИЗА

Молчать! Когда сам дьявол говорит.

МАДЛЕН (продолжая)

Но как ни властен он и ни прекрасен,

Не думайте, что я его боюсь,

Что перед ним склоняюсь я рабыней.

О, нет! О, нет! Он – мой покорный раб!

(Вдали слышится пение ”Ave Maria”)

Сегодня ночью снилось мне, что, будто,

Мне письмо чудесное прислал, -

Все золотыми буквами. Я знала,

Что в том письме молил он о любви,

Молил, чтоб я его любила вечно.

Но были чары в буквах разлиты,

Они бесовским пламенем горели,

Сплетались в пляску любострастных слов

И жгли меня, и жалили, как осы…

Я знала все – и не прочла письма.

ЛУИЗА

Ты не прочла?

МАДЛЕН

Мадлен и в сновиденьях

Верна себе и гордости своей.

ЛУИЗА

Ты лжешь, девчонка, восковая кукла!

Ты не прочла по буквам золотым –

И можешь знать о чем тебе писали?

МАДЛЕН

Клянусь – во сне письма я не прочла.

ЛУИЗА

Но, видимо, подобные посланья

Тебе знакомы были наяву?

МАДЛЕН

О! Наяву!..

ЛУИЗА

Проклятье над тобою!

МАДЛЕН (улыбаясь)

Как ты ревнуешь!

ЛУИЗА

Я?! Кого? К кому?

Какого-то неведомого принца

Каких-то магов – буду ревновать

К тебе, девчонке лживой и ничтожной?

Да, вижу я, ты – не в своем уме.

МАДЛЕН

«Какого-то неведомого принца

Каких-то магов?» – Этот принц и маг,

И мой супруг, тебе известен также.

Его хвала по Франции гремит.

ЛУИЗА

Ты лжешь! Ты лжешь, когда не скажешь имя.

Все

Скажи нам имя!

ЛУИЗА

Имя назови!

МАДЛЕН

Как ты ревнуешь!

ЛУИЗА

Имя!

ВСЕ

Имя! Имя!

Иль не поверим мы твоим словам.

МАДЛЕН

Он – проповедник. Он живет в Марсели.

Он знаменит. Его зовут… Луи!

ЛУИЗА

О, Боже мой!

ВСЕ

Луи! Луи Гофриди!

МАДЛЕН

Да, это он. (к Луизе). Довольна ты теперь?

Еще не веришь? Так, гляди, вот перстень,

Которым обручил нас Вельзевул.

ЛУИЗА (про себя)

Обручены!… О, Боже, дай мне силы,

Дай правый гнев на время подавить!

Я чувствую, как некий дух могучий

Вошел в меня и шепчет: «Отомсти

За небеса, поруганные адом!»

К спасенью их должна я привести.

Пусть гибнут, да – но гибнут в покаянье,

Познавши власть поверженных святынь.

О, пусть костер им будет воздаянье,

Но души внидут в Царствие! Аминь.

(Громко)

Во сне своим ты мнишь его супругом.

Хотя и это – грех, и тяжкий грех,

Но, может быть, открытым покаяньем

Еще вернешь ты часть свою в раю.

Покайся нам. Мы в снах своих не вольны.

Откройся нам во всем, во всем, Мадлен!

МАДЛЕН

Но в снах моих таятся злые чары.

Они, как змеи, сердце обовьют

И выпьют кровь. От зависти ревнивой

Изноешь ты. О, бойся снов моих!

ЛУИЗА

Когда б они опасней были змея,

Который Еву искусил в раю, -

Покайся нам. Смирись в твоем паденье.

Открой нам все.

ВСЕ

Покайся нам, Мадлен!

(Пение Ave Maria слышится яснее. Показывается процессия монахинь с белыми лилиями в руках. Они медленно проходят по саду).

МАДЛЕН

Я помню раз, – мне снилось – в синагоге

На шабаше веселом я была!

Царицею блистала я на троне

И вкруг меня бесился хоровод.

У алтаря, на пышном возвышенье,

Стояла гордо статуя моя –

Вся вылита из золота. Пред нею

Все падали и лобызали прах,

Все те, что жаждой тщетной называли

Припасть на миг к стопам живой Мадлен.

И было тех безумцев много, много…

Царила я над тысячами душ!

И он стоял с веревкою на шее,

У ног моих, как мой последний раб,

Униженный, коленопреклоненный

И он молил: «О, дайте мне, Мадлен,

Один из ваших локонов пушистых!

Его хранить я буду на груди

Всегда, всегда, Мадлен, до самой смерти,

И с ним умру!» Но я сказала: «Нет!»

И плакал он, ко мне простерши руки:

«О, дайте мне хоть волосок, Мадлен,

И осчастливлен буду им навеки!

Лишь волосок!» Но я сказала: «нет!»

Тогда, упав, в отчаянье рыдал он:

«Пол-волоска, пол-волоска, Мадлен!»

Но я была, как смерть, неумолима,

«Ты знаешь ли, – его спросила я, -

Кого-нибудь в ничтожном этом мире,

Кто стоил бы пол-волоска Мадлен?»

ЛУИЗА

Ты… отказала дать ему… твой волос?

МАДЛЕН

Пол-волоска!

ЛУИЗА

Ему, Мадлен?

МАДЛЕН

Ему!

И он, воспрянув, произнес заклятье:

О, есть ли здесь, средь избранных моих,

Хотя б один, как я, всегда готовый

Отдать и жизнь, и душу – за нее?»

Тут выступил красивый, стройный мальчик

И преклонясь пред статуей моей,

«Возьми – воскликнул, – жизнь мою и душу!

Я за нее всю кровь мою пролью!

Сверкнул кинжал… Луи! Мой маг прекрасный!

Как он хорош в величии жреца!

О, я могла единым мановеньем

Спасти ту жизнь – единым властным знаком…

Но знака я тогда не подала.

О! Это было сладко безумье,

Безумье власти, славы, торжества!…

Его очей меня сжигало пламя –

И жертва мне была принесена!

ВСЕ

Ужасные, кровавые виденья!..

Проклятый сон!… Необъяснимый сон!…

Грех святотатства!.. Жертвоприношенье!

Она хотела равной Богу быть!..

ЛУИЗА

Нет! – выше Бога! Дерзкая мечтает

У Господа отнять предвечный трон

И там самой, повелевая миром,

Над солнцами и звездами царить!

МАРТА

Но мы не властны в наших сновиденьях,

А то – был сон.

МАДЛЕН (гордо)

Нет! Это был не сон.

ЛУИЗА

Ты лжешь. Мадлен! Признайся, о, признайся,

Признайся нам, что видела ты сон!

Возможно все, но это – свыше меры.

МАДЛЕН

То был не сон.

ЛУИЗА (с отчаянием)

О, есть же в небе Бог!

Есть ангелы! Есть суд и справедливость!

Есть Божий гнев!

(Стараясь говорить ласково)

Я не про то, Мадлен,

Нет, милая Мадлен, я не про жертву.

Пусть эта кровь не будет только сном

И за тебя пролитая напрасно

Падет навек на голову мою.

Я на себя беру ее. Молитвой

Тебя я паче снега убелю…

МАДЛЕН (повернувшись к Луизе спиной говорит через плечо).

Прибереги себе свои молитвы

Мне сладок гнет несказанных грехов.

(Хочет уйти. Пение Ave Maria затихает вдали)

ЛУИЗА

Постой, Мадлен! Я верю, пусть убийство

Воочию свершилось. Это грех –

Ничтожнейший. Но то… но то… другой?

Скажи. Мадлен?

МАДЛЕН

Про что ты хочешь знать?

ЛУИЗА (ломая руки)

Не мучь меня!

МАДЛЕН (пожимая плечами)

Но я не понимаю,

ЛУИЗА (про себя)

Змея! Она смеется надо мной.

(вслух)

О, да, Мадлен! О, да, ты понимаешь!..

Твой странный сон… как будто он просил

Твой волосок…

МАДЛЕН (улыбаясь)

Пол-волоска, Луиза!

ЛУИЗА

Да, да, но это?…

МАДЛЕН (улыбаясь)

Это был не сон (уходит)

ЛУИЗА

Не сон! Не сон! И он просил… О, Боже!…

МАДЛЕН (смеясь оборачивается)

Пол-волоска!

ЛУИЗА

Ты будешь сожжена!

АКТ II

Келья отца Ромильона в монастыре Урсулинок в Эксе. Отец Ромильон и мать Кассандра беседуют, сидя в креслах.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Сегодня к нам прибудет жданный гость,

Сам Михаэлис, папский инквизитор,

Ему я это дело передам,

Он раэберет. Он в заклинаньях сведущ

И знает толк побольше моего

В делах о колдовстве и чародействе.

А я, признаться, плохо смыслю в них.

МАТЬ КАССАНДРА

Не мудрено; он только тем и занят,

Что судит ведьм и жжет еретиков,

Да заклинает бесом одержимых;

А вам, отец мой, в первый раз пришлось.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Ах, мать Кассандра, горько мне и больно

На помощь инквизицию призвать!

Но слишком много говора и шума

Наделали монахини везде;

И все кричат, что в городе Марсели

Священник – маг, священник – чародей.

Что делать мне, спрошу я вас? Я болен,

Я слаб здоровьем, – нужен мне покой,

А тут меня терзают ежедневно;

Монахини беснуются, визжат,

Поют, хохочут, плачут непристойно.

И это все – в моем монастыре.

В монастыре святой Урсулы-Девы,

Который я с любовью основал

И в основанье коего три камня

С надеждой внес. Названье было им:

«Спокойствие души!, «Благоразумье»

И «Здравый смысл». Но все пошло

вверх дном.

МАТЬ КАССАНДРА

Да, мой отец. Но, думается, свыше

Нам это испытание дано.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

А главное, что больно, мать Кассандра.

Ведь орден мой в известность стал входить

По Франции распространился быстро,

Снискал себе доверье и почет.

И что же вдруг все рушилось, погибло,

Из-за чего, спрошу я вас? – Да так:

Восторженной и взбалмошной девчонке

Привиделось, что замужем она

За принцем магов, а другая дура

Поверила и стала вторить ей.

МАТЬ КАССАНДРА

Как, мой отец? Вы склонны сомневаться,

Что в них вселились бесы? Или вы

Не признаете больше одержимых?

(в сторону)

Как в нем сказался прежний гугенот!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Ах, мать Кассандра, это все пустое!

Ведь нас никто не слышит, что же нам

Ловить друг друга на словах? Поймите,

Не в том тут дело, верю я иль нет.

А в том, что им поверит инквизитор –

И рушится наш орден навсегда.

Потеряны труды мои напрасно,

Потеряны надежды многих лет.

Я слишком стар. Мне больше не подняться.

МАТЬ КАССАНДРА

Но разве трудно было, мой отец,

Обставить дело это нам келейно,

Судить секретно и в своей семье,

Не призывая судей посторонних?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Скандал разросся слишком велико.

Нет, мать Кассандра, были уж запросы.

Я сделал то, что должен сделать был.

(Входит монахиня).

1-Я МОНАХИНЯ

Брат Михаэлис, папский инквизитор,

К монастырю подъехал

(Уходит).

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Как? Уже?

МАТЬ КАССАНДРА

Мне надо по хозяйству. Вы, отец мой,

Его один примите, я уйду.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Надеюсь, все, о чем мы говорили,

Останется меж нами?

МАТЬ КАССАНДРА

Мой отец,

Вы можете мне верить безгранично.

(Уходит).

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (один)

Да, да, ведь если б только воспретить

Монахиням общенье с внешним миром,

Как водится в обителях других,

Не допускать свидания с родными,

Тесней замкнуть наш маленький мирок –

И не было б простора пересудам,

И было бы все скрыто под замком.

Такие ли дела порой творятся

В глухих стенах обителей других,

А ничего наружу не выходит.

Все шито-крыто. Все – в своей семье.

Но жаль мне было девушек тиранить.

Жалел я их. Хотел я их спасти

От горечи полуденных мечтаний,

От безотрадности вечерних грез.

Казалось мне, целительное средство

Я им нашел в обыденных трудах,

В занятиях с детьми и в рукодельях,

В общенье с миром. Да, я не был строг.

Я дозволял им много, слишком много.

Теперь я вижу, как я был неправ.

2-Я МОНАХИНЯ (входя).

Брат Михаэлис, папский инквизитор.

(Уходит).

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (один)

Я сделал все, чтo должен сделать был,

А все же сердце как-то неспокойно.

МИХАЭЛИС (входит в сопровождении брата Франциска).

Мир вам и дому вашему!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Аминь!

Благословен грядый во имя Бога.

МИХАЭЛИС

Аминь!

(садится против о. Ромильона)

Мы тотчас к делу перейдем.

Я очень занят. Нынче в Авиньоне

Так много накопилось разных дел.

Не знаю, как еще я с ног не сбился.

Процессы за процессами идут;

Немало их прошло чрез эти руки,

Тружусь, тружусь пока хватает сил.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Да, чародейство вновь распространилось,

Брат Михаэлис. Слышал я опять

Из пепла зла возникло злое семя

И запылало зарево костров.

МИХАЭЛИС

Горят костры, горят во славу Бога.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

И много было дел по колдовству?

МИХАЭЛИС

Кто их считал? – Вся Франция колдует.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Ужели вся?

МИХАЭЛИС

Мы с вами, точно, нет,

Но за других кто может поручиться?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

А женщины?

МИХАЭЛИС (с убеждением)

Все – ведьмы, до одной.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Ужели все?

МИХАЭЛИС

Да, все. По крайней мере –

Все те, кого допрашиваю я.

О, я умею вызывать признанья!

Невинных нет, поверьте, мой отец.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (в смущении)

Гм, гм!… А что об одержимых бесом,

Брат Михаэлис, думаете вы?

МИХАЭЛИС

Что же, эти могут быть и невиновны,

Лишь надо точно факт установить,

Дабы не впасть в ошибку. Нужен опыт

В таких вещах. Но у меня он есть.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Я очень рад. Я полагаю. Брат мой,

Что девушки невинны; что они

Скорей больны, безумны и несчастны,

Чем виноваты. Да, скорее так.

Я думаю, вы с этим согласитесь.

МИХАЭЛИС

Прошу вас к делу. Слышал я, у вас

Случилось что-то вроде беснованья?.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Монахиня, по имени Мадлен,

Происхожденья знатного, из рода

Де ля Палюд, почувствовала вдруг,

Что одержима бесом Вельзевулом,

Хохочет, плачет, падает без чувств,

Порой поет и пляшет как вакханка,

В слова священных гимнов и молитв

Любовный бред вплетает богохульно.

Да, что! Всего не перескажешь.

МИХАЭЛИС

Так.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Затем Луиза, девушка другая,

Вопит, кричит…

Брат Франциск

Позвольте, мой отец,

Причем же тут монахиня Луиза,

Мне не совсем понятно?

МИХАЭЛИС

Брат Франциск,

Мы объясним вам после; дайте слушать.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Затем Луиза с воплями твердит,

Что одержима демоном Веррином.

БР. ФРАНЦИСК

Что, что? Как, как? Позвольте, мой отец,

Какой «Веррин»?…

МИХАЭЛИС (Франциску)

Я попрошу молчанья.

БР. ФРАНЦИСК

Я полагал, что так же, как и вы,

Имею право задавать вопросы,

Брат Михаэлис?

МИХАЭЛИС

Не совсем, мой брат.

БР. ФРАНЦИСК

К чему ж я здесь?

МИХАЭЛИС

Чтоб подчиняться старшим

И следовать их воле, брат Франциск.

БР. ФРАНЦИСК (тихо)

Ну, это, брат мой, мы еще посмотрим!

МИХАЭЛИС

Что вы сказали, брат мой?

БР. ФРАНЦИСК

Ничего.

МИХАЭЛИС

А мне, хе-хе, послышалось, как будто,

Вы мне сказали дерзость, брат Франциск?

БР. ФРАНЦИСК

Наверное, ослышались вы, брат мой.

МИХАЭЛИС

Наверное ослышался, хе-хе!

Наверное! Отец мой, продолжайте,

(обращаясь к о. Ромильону)

В монахиню вселился бес Веррин?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Да, этот бес, вселившийся в Луизу,

Ее устами возвещает всем,

Что послан Небом обличать виновных…

БР. ФРАНЦИСК

Как, дьявол – послан Небом? Так ли я

Расслышал вас, отец мой, иль ошибся?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Я так сказал; вы не ошиблись, брат.

МИХАЭЛИС (иронически)

Вы, может быть, сочли невероятным…

БР. ФРАНЦИСК

Что дьявол послан Небом? О, ничуть!

Напротив, этим стоит позаняться.

Тут что-то есть такое, так сказать,

Бодрящее и смелое. Нет, правда,

Брат Михаэлис, это хорошо!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Он говорит…

БР. ФРАНЦИСК

Кто «он»?

МИХАЭЛИС

Да дьявол, дьявол,

Вселившийся в Луизу, брат Франциск!

БР. ФРАНЦИСК

Да, да, в Луизу… дьявол… понимаю.

МИХАЭЛИС (в сторону)

Ну, дали мне помощника! – И туп,

И бесполезен.

(Вслух)

Что ж тут непонятно?

(Ромильону)

Итак, отец мой, дьявол говорит?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Он обвиняет в страшных преступленьях

Сестру Мадлен, а также одного…

МИХАЭЛИС

Священника из города Марсели.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Как?.. Вам известно?

МИХАЭЛИС

Нам известно все.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Да… если так… (в смущенье умолкает)

МИХАЭЛИС (язвительно)

У вас ведь, как я слышал,

Открыты двери настежь, мой отец?

В обитель вход доступен посторонним

И никому отказа нет? Хе-хе!

Входи кто хочет, – всех радушно примут,

Не правда ли, отец мой?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Не совсем,

Брат Михаэлис. Здесь, как вам известно,

Воспитывают девочек у нас,

И потому не мог закрыть я двери

Родителям нам вверенных детей.

МИХАЭЛИС

Когда случилось это беснованье

С монахинями, – пробовали вы

Их заклинать?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Какие только знал я -

Все заклинанья пробовал.

МИХАЭЛИС

И что ж?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Не помогло.

МИХАЭЛИС (про себя)

Я думаю. (вслух). Отец мой,

Вы в этом деле, верно, не знаток?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Да, признаюсь.

МИХАЭЛИС (вынимая черную книгу)

Со мной «Люциферьяна».

Настольной книгой мне она была

Всю жизнь мою. То бич для нечестивых.

Да, настоящий, грозный Божий бич.

(погладив книгу, как любимого кота, прячет ее снова)

БР. ФРАНЦИСК

Нет, каково? А?… Дьявол – послан Небом!

МИХАЭЛИС (бросив негодующий взгляд на Франциска)

Пора, однако, к делу приступить.

Зовите их. Начнем во имя Бога.

(Отец Ромильон звонит в колокольчик. Входит монахиня)

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Введите одержимых.

(Монахиня уходит. Появляется игуменья, ведущая за руки Луизу и Мадлен. За ними следует толпа монахинь. Луиза держит белый сверток, который при входе бросает в угол).

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (к Луизе)

Подойди,

Дитя мое.

(Михаэлису).

Ее зовут Луизой.

Происхожденья темного она

И родилась на кухне. В раннем детстве

Она лишилась матери своей,

И в монастырь я взял ее ребенком,

Как сироту и крестницу мою.

МИХАЭЛИС

Ее родные были гугеноты, -

Забыли вы прибавить, мой отец.

ЛУИЗА (вызывающе)

Я не скрываю этого. Не только

Мои родные, но и мой отец

Был гугенот и умер гугенотом,

И гугеноткой мать моя была.

МИХАЭЛИС

Я думаю, что хвастаться здесь нечем.

ЛУИЗА

Но и скрывать не вижу я причин.

Когда в аду родители томятся,

За их грехи не отвечает дочь.

МИХАЭЛИС

Жестокое и дерзкое созданье!

ЛУИЗА

Поверь, есть сердце и в моей груди,

И также я могу страдать, как люди,

Но каждому воздастся по делам.

Они – грешили. Я же – неповинна.

И Бог меня, ничтожную, избрал, -

И ангелом-карателем соделал!

МИХАЭЛИС

Ты мнишь себя избранницей небес?

Как будто мало в небе Серафимов,

Престолов, Сил и ангелов других,

Что Бог тебя избрал для откровений.

ЛУИЗА

Кто может уследить Его пути?

Они для нас всегда непостижимы.

МИХАЭЛИС

Но все же ты – не ангел, а, скорей,

На демона-мучителя похожа.

ЛУИЗА

Нет, я – палач Верховного Суда,

Я – Божья казнь, я – кара нечестивых.

(обращаясь к Мадлен)

И горе вам, над кем я занесу

Мой меч разящий, меч неотразимый!

Мадлен

Палач, палач, я не боюсь тебя!

ЛУИЗА

Молчи, змея! Из-за тебя Луиза

Страдать должна. Из-за тебя она,

Невинная, лукавым одержима.

МИХАЭЛИС

Поведай нам, кто говорит тобой?

ЛУИЗА

Три дьявола моей владеют волей.

Один из них, по имени Веррин,

Старейший между ними, послан Богом,

Чтоб возвестить вам правду, покарать

Иль обратить к спасенью души падших.

Второй зовется – демон Сонельон;

То яростный противник нашей Церкви

И враг Веррина; вечно спорит с ним

За то, что тот отдал себя служенью

Небесным силам. Третий – Велиар –

То дух нечистоты и вожделенья.

МАДЛЕН

Забыла ты четвертого назвать!

Забыла беса ревности безумной,

Неистовой, что гложет грудь твою.

ЛУИЗА (бросается на Мадлен, бьет ее)

Что?!..Ревности?!..А!,, Ревности!..

Так вот же,

Так вот тебе!…

МАДЛЕН

Ай!.. Ай! оставь меня!..

МИХАЭЛИС

Сестра Луиза!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Дочь моя, опомнись!

ЛУИЗА

Я не Луиза. Демон я – Веррин!

И вы должны внимать мне раболепно!

Вы все должны внимать мне!

МАДЛЕН

Но не я! (Принимает гордую позу)

Я – Вельзевул! Я – принц воздушных сил!

А ты – простой ничтожный дьяволенок.

Тебе ль со ной тягаться?

ЛУИЗА

Да, в аду.

Ты – господин мой, но не здесь. Смотри же,

(Бросает Мадлен на пол и попирает ее ногами)

Смотри, как презираю я тебя!

МАДЛЕН

Пусти меня, не смей!

Все

Сестра Луиза!

(Общими усилиями монахини оттаскивают Луизу от Мадлен)

ЛУИЗА (вырвавшись из рук монахинь).

Я не сестра Луиза, я – Веррин!

И для того я послан в это тело,

Чтоб всем поведать о ее грехах.

(Указывает на Мадлен)

Михаэлис

Что ж, скажешь ты, и в чем она виновна.

ЛУИЗА (раздраженно)

Виновна в том, что родилась на свет.

Одним своим рожденьем уж виновна.

МИХАЭЛИС

Но в этом все повинны мы, сестра.

ЛУИЗА

Она виновна в страшных преступленьях,

Из коих наименьшее есть грех,

Который я назвать вам не посмею.

МИХАЭЛИС

Так ты себе противоречишь, бес.

Ты, посланный для обличенья падшей,

Не смеешь нам назвать ее грехи?

ЛУИЗА

Я назову вам многое: убийство,

Любодеянье, порча, колдовство…

Я думаю, вам этого довольно?

А если мало, то прибавьте к ним

Грех святотатства. Будет с вас?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

О, Боже!

Михаэлис

Но есть ли доказательства у вас?

ЛУИЗА

Каких еще вам надо доказательств,

Коль вы не слепы? Вот она стоит

В глазах у ней горит бесовский пламень

class="book"> И мечет стрелы жгучие на вас.

Темны у ней и брови, и ресницы,

И темен мрак расширенных зрачков;

Сама природа ясно указала,

Что волосы должны быть у нее

Черны как ночь. Не правда ли?

Не так ли?

Но посмотрите.

(Подбегает к Мадлен и сдергивает с ее головы монашеское покрывало. Роскошное волосы Мадлен рассыпаются золотым дождем).

ВСЕ

Ах!

МИХАЭЛИС

Какой восторг!

Совсем колосья!

БР. ФРАНЦИСК

Зреющая нива!

МИХАЭЛИС

Растопленное золото!

БР. ФРАНЦИСК

Лучи!

МИХАЭЛИС

Прекрасна!

БР. ФРАНЦИСК

Восхитительна!

ЛУИЗА

Безумцы!

Не для того вам указала я

Желаний грешных жалкую приманку,

Но для того, чтоб видели вы все,

Как совместилось в ней, что несовместно.

И в этом есть улика волшебства.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Ей надо тотчас волосы обрезать.

Монахиня носить их не должна.

МАТЬ КАССАНДРА

Вот ножницы.

ЛУИЗА

Отец мой, стричь не надо;

Они растут так скоро: лучше сбрить,

Сбрить наголо. Отец мой, сбрейте косы!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (Луизе)

Оставь, дитя (Мадлен). Приблизься, дочь моя.

МАДЛЕН (отбегает в угол).

Нет! Ни за что! Я резать не позволю

ЛУИЗА

Как смеешь ты противиться, змея?

Иди сюда. Живее, на колени!

МАДЛЕН

(бегает по комнате, защищая руками волосы)

Не дам! Не дам! Не смейте резать их.

Иль голову я разобью о стены!

Михаэлис

Я думаю, в том нет еще вины,

Что красота ее необычайна?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

(устав гоняться за Мадлен, садится в кресло)

Я тоже склонен думать, что она

Не виновата в этом, но для пользы

Ее души хотел ее остричь.

Уж слишком, слишком пышны эти косы

И слишком все любуются на них!

Один соблазн. О, Господи, помилуй!

ЛУИЗА

Тем боле надо в корне зло пресечь.

МИХАЭЛИС

Известно мне, что многие колдуньи

Одарены чудесной красотой,

С законами природы несовместной.

Особенно царицы их. Одни

С лиловыми очами – чернокудры.

Другие же красавицы меж них

С кудрями цвета желто-красной меди,

У тех огонь есть зелень волн морских.

И, наконец, – с нежнейшим сочетаньем

Златых волос и сумрачных очей,

Но все же должен я оговориться,

Что не всегда присуща красота

Одним колдуньям. Есть и меж святыми

Прекрасных много. Назовем хотя б

Святую Магдалину…

МАДЛЕН

После, после

Поговорить ты можешь о святой!

Теперь смотри на эту Магдалину

И думай лишь о ней, о ней одной.

Не так же ли, как та, она прекрасна?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Я говорил, что следует остричь!

Михаэлис (раздраженно)

Я вас прошу, отец мой, предоставить

Все дело мне. Я разберусь в нем сам,

Затем еще я должен вам заметить,

Что послан к вам сюда не для того,

Чтоб стричь монахинь иль смотреть на стрижку,

А для того, чтоб бесов изгонять..

ЛУИЗА

Так изгоняй же! Что ж ты испугался?

МИХАЭЛИС

Я должен прежде факт установить,

Что бесами вы точно одержимы –

Она и ты

ЛУИЗА

Какой еще там факт! –

Мы пред тобой.

МИХАЭЛИС

Мне надо доказательств,

Что ты не лжешь, что есть в твоих словах

Хоть доля правды. Я в тебя поверю,

Как в дьявола Веррина, если ты

Докажешь нам, что девочка повинна

В грехе ужасном злого колдовства,

А не больна и не безумна так же,

Как ты сама.

ЛУИЗА

Раздень ее, монах,

И ты увидишь, что она скрывает

Под рясою монашеской! Мадлен,

Я знаю все. Ты слышишь? – Раздевайся!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Но это непристойно, дочь моя.

Пусть мать Кассандра с нею удалится

И у себя осмотрит.

ЛУИЗА

Знаю я,

Чтo говорю. Пусть здесь ее разденут.

Должны вы все позор ее узнать.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (решительно)

Нет, здесь нельзя.

МИХАЭЛИС

Я с вами не согласен;

На этот раз безумная права,

И если мы хотим дознаться правды,

То скромностью нам должно пренебречь.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Нельзя, нельзя!

БР. ФРАНЦИСК

Отец мой, это нужно.

Она права. Брат Михаэлис прав.

А вы – не правы.

МИХАЭЛИС

Видите, отец мой,

И брат Франциск согласен в том со мной.

БР. ФРАНЦИСК

Да, да согласен! Как же, я согласен!

А вы, отец мой, не согласны?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Нет.

МИХАЭЛИС

Подумайте, отец мой это дело

Касается, быть может, жизни их,

Спасения души иль осужденья.

Подумайте, невинную мы можем

Виновной счесть и всуе покарать?

Ведь надо же слова ее проверить?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Я этого дозволить не могу.

МИХАЭЛИС

Подумайте, ответственность какую,

Отец мой, вы берете на себя!

БР. ФРАНЦИСК (обиженно)

К чему же нас сюда и призывали,

Когда нам здесь противятся?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Пусть так.

Я вас призвал и должен подчиниться,

Но я смотреть не стану; я уйду.

(Хочет уйти)

ЛУИЗА (Ромильону)

Ты не смущайся.

(Инквизиторам)

Вы же не ликуйте.

Напрасной вы встревожились мечтой.

Не наготы греховной обольщенья

Хочу я показать вам: нет, она

От взоров всех останется прикрытой.

Эх, раздевайся!

(Подбегает к Мадлен)

МАДЛЕН

Я сама… оставь!

ЛУИЗА

Живей, тебе я говорю!

МАДЛЕН

Не трогай!

ЛУИЗА

Вот вам, смотрите.

(Срывает рясу с Мадлен, которая оказывается одетой в ярко-красную прозрачную одежду с золотыми блестками. Руки и плечи обнажены, на шее сверкает ожерелье. Ноги видны выше колен сквозь прорези одежды. Мадлен сбрасывает грубую обувь и, швырнув ее в гущу, остается в красных башмачках)

ВСЕ

Ах!.. Ах!.. Ах!..

ЛУИЗА

Теперь

Вы можете словам моим поверить.

Вы видите, под рясою своей

Таит она бесовские одежды.

МАДЛЕН (охорашиваясь, гордо прохаживается)

Что, хорошо? Красив ли мой наряд?

БР. ФРАНЦИСК

Да это… это просто наважденье!…

Все (исключая Луизы)

Не спим ли мы?…

Михаэлис

Такая красота!..

МАТЬ КАССАНДРА

Не верю я, глазам своим не верю!..

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (в отчаянии).

И это все в моем монастыре!

МАДЛЕН (отвязывая привешенную к поясу диадему)

Надену, кстати, и венец мой брачный;

Повеселю вас, бедненьких; ведь вам

Таких не скоро видеть приведется.

(Пляшет, напевая).

Хорошо у нас в аду.

Я туда плясать пойду.

Ярко свечи там горят,

Пурпур с золотом – наряд.

Все, забыв про смертный страх,

Пляшут в красных башмачках.

Вьется круг. Гудит земля.

Справа – влево! Ля-ля-ля!

Пышет жертвенник огнем,

Все мы пляшем и поем.

Всем приятен сладкий плен.

Все сердца – у ног Мадлен.

Ночь прошла. Петух поет.

Кончил пляску хоровод.

Над горами, чрез поля

Мы несемся. Ля-ля-ля!

ЛУИЗА

О, замолчи ты, дьявол ненавистный!

(обращаясь к монахам)

Вы верите мне? Верите?

МИХАЭЛИС

О, да!

Теперь я верю.

БР. ФРАНЦИСК

Да и я, пожалуй,

Вам склонен верить.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Верю и скорблю!

МАДЛЕН (продолжая пляску)

На ложе одиноком

Его искала я.

Его во сне глубоком

Звала душа моя.

Откроются ворота

Не по моей вине.

Замок похитил кто-то,

А ключ попал ко мне.

Не хватится потери

Привратница-сестра.

Он тихо стукнул в двери –

И пробыл до утра!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Кто здесь безумен – вы иль я, – скажите?

Но кто-то здесь сейчас сошел с ума!

МИХАЭЛИС

Теперь пора начать нам заклинанья:

Факт налицо. Начните, брат Франциск.

(Открывает «Люциферьяну» и начинает читать заклинания, торжественно подняв правую руку)

«Изыди, бес»…

МАДЛЕН (Указывая на Луизу)

Так и смотри на беса –

Не на меня.

МИХАЭЛИС (обращается к Луизе)

«Изыди»…

ЛУИЗА

Я – Веррин,

Послушный воле Божьей, ты не смеешь

Меня изгнать, когда не хочешь быть

Ослушником святого Провиденья.

(Указывая на Мадлен)

Вот Вельзевул. Померься волей с ним.

МИХАЭЛИС (к Мадлен)

«Изыди, дух»…

МАДЛЕН

Опять ты привязался?

Кш! Вон пошел!

МИХАЭЛИС (бросая Люциферьяну)

Теперь я убежден,

И вам клянусь, что в них вселились бесы!

В них сонмы бесов!.. Тучи!.. Легион!..

БР. ФРАНЦИСК

Тьма тем! Я тоже в этом убедился.

Клянусь вам в том…

МИХАЭЛИС

Не суйтесь. Брат Франциск.

Здесь целый ад, и я один не в силах

Сражаться с ним…

БР. ФРАНЦИСК

Я тоже не могу.

МИХАЭЛИС

Тут не поможет и «Люциферьяна».

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Что ж делать там?

МИХАЭЛИС

Их надо отвезти

В священный грот Марии Магдалины,

В святую Бому.

БР. ФРАНЦИСК

В Бомский Монастырь.

Я тоже думал.

МИХАЭЛИС

Там, в священном месте,

Нечистых сил изыдет легион,

Ручаюсь вам.

БР. ФРАНЦИСК

Я тоже вам ручаюсь,

Да, мой отец; недаром же туда

Со всех сторон стремятся пилигримы

И бесноватых водят исцелать…

ЛУИЗА

Скорей, скорей взгляните на колдунью!

Вы видите, что делает она?

(Все смотрят на Мадлен, которая, высоко подняв руку, быстро вращает ладонью).

МИХАЭЛИС

Сестра Мадлен, что там у вас такое

Блестит так ярко?

МАДЛЕН

Капелька росы.

ЛУИЗА

Не верьте ей. Смотрите, это перстень,

Которым с нею обручился маг.

Смотрите же… иль лучше отвернитесь.

Колдунья хочет вас заворожить,

Вам затуманить взор, чтоб вы уснули

И чтоб самой на шабаш улететь.

МИХАЭЛИС (Ромильону)

Да, знаете, отец мой, как ни странно,

Но у меня слипаются глаза.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

И у меня.

БР. ФРАНЦИСК

И у меня.

ЛУИЗА

Скорее

Снимите перстень – иль уснете все!

МИХАЭЛИС (вяло, как сквозь сон)

Да-да… конечно, взять его мне надо…

Сестра Мадлен, снимите перстень ваш…

(Закрыв глаза, умолкает. Со всеми происходит то же).

ЛУИЗА

Брат Михаэлис! Брат Франциск! Вы спите?

Отец мой!... Сестры!.. Боже мой, все спят!

А! ведьма! Нет, меня не заколдуешь!

Меня тебе не усыпить, Мадлен!

Дай перстень мне!

МАДЛЕН (продолжая движение руками)

Возьми, возьми, попробуй!..

ЛУИЗА

Избранницу тебе не победить!..

МАДЛЕН

Возьми!

ЛУИЗА (быстро срывает перстень с руки МАДЛЕН)

Беру!.. Проснитесь все, проснитесь!

Она бессильна! Перстень у меня!

МИХАЭЛИС (поднимая голову)

Что тут у вас такое было?

ВСЕ

Что случилось?

ЛУИЗА

Вот перстень мага!

БР. ФРАНЦИСК (протирая глаза)

А? В чем дело? А?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (в смущенье)

Я стар и слаб.. простите… утомился…

И что-то закружилась голова.

ЛУИЗА

Вы спали все. Меня благодарите –

Я вас спасла от злого колдовства.

Вот вам кольцо.

(Отдает его Михаэлису)

Теперь она бессильна.

МАДЛЕН (плача)

Отдай мой перстень, гадкая! Он мой!

А ты, – ты злая, злая!..

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

На колени!

Молись и кайся.

МАДЛЕН (бросается на колени)

Каюсь, мой отец!

Виновна я! Я грешница из грешниц!

Простите мне.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Не у меня проси,

У тех, кого ты оскорбила тяжко.

МАДЛЕН

Брат Михаэлис, брат Франциск, молю

Вы все меня простите! Мать Кассандра!

И ты, Луиза! Сжальтесь надо мной!

ЛУИЗА

Когда твое раскаянье глубоко

И от души – ты будешь прощена.

МАДЛЕН

Как ты добра! Но дайте мне прикрыться…

Зачем меня раздели?… Дайте мне

Мою одежду. Где моя одежда?

(замечая взгляды инквизиторов)

Зачем они так смотрят на меня?

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Ты иноческой рясы недостойна

И ангельского чина лишена.

Носи отныне саван покаянный.

ЛУИЗА (указывая на сверток, брошенный ею в угол)

Подайте саван; Вот он там лежит,

Я принесла заранее, я знала,

Что пригодится он.

БР. ФРАНЦИСК (с восхищением)

Вот голова!

(Монахини подают саван Луизе, в который она одевает Мадлен).

ЛУИЗА

Бери, монах, свою «Люциферьяну».

Отчитывай. Теперь она тиха.

МИХАЭЛИС

(Подойдя к коленопреклоненной Мадлен, открывает книгу и торжественно подняв правую руку, начинает заклинание).

Изыди, дух, исполненный неправды,

Ты, изгнанный из ангельской среды!

Изыди, корень зла и преступлений,

Изыди, сын подземного огня!

БР. ФРАНЦИСК

(заглядывая в книгу через плечо Михаэлиса, подражает ему голосом и движениями).

«Изыди, дух вражды, любостяжанья,

Враг истины»..

МИХАЭЛИС

Прошу мне не мешать.

БР. ФРАНЦИСК

Я думаю и я прочесть сумею

Не хуже вас.

МИХАЭЛИС

Извольте замолчать!

(Продолжает заклинанье)

Изыди, бес, тебя я заклинаю,

Во имя Бога, нашего Творца»..

МАДЛЕН (выкрикивая)

Я чувствую, меня он оставляет!..

Уходит он!.. Я буду спасена!..

МИХАЭЛИС (продолжая)

Изыди, скройся в безднах океана,

В ветвях бесплодных яблонь и маслин,

В местах глухих, пустынных и безлюдных,

И да спалит тебя небесный огнь!

Изыди, бес, из Божьего созданья,

Остави плоть и дух освободи,

Ступай в свой ад и пребывай в геенне

До дня суда последнего. Аминь!»

(Обращаясь к о. Ромильону)

Я сделал все, что смертному возможно.

Теперь отправьтесь в Бомский монастырь.

Там разберем подробней это дело

И над виновным суд произведем.

МАДЛЕН (вскочив, принимает вызывающую позу)

Ха-ха! Ха-ха! А я перехитрил вас!

Я вновь вошел в нее! Мадлен – моя!

Ха-ха! Ха-ха!

МИХАЭЛИС

Везите их, везите!..

Там разберем.

БР. ФРАНЦИСК

Я то же говорил.

АКТ III

Картина I

Келья в Бомском монастыре. В углу распятие, стул для молитвы и узкая кровать Луизы. Другая кровать у средней стены. На ней лежит Мадлен; около нее сидит сестра Катерина.

Среди кельи небольшой круглый стол с зажженными свечами и несколько стульев.

СЕСТРА КАТЕРИНА

Не говорю – останься в заблужденье,

Но говорю – спаси его, Мадлен.

Покайся втайне, в сердце сокрушенном;

Всевидящий твой грех тебе простит.

Но пред судом земным не открывайся,

Молчи, Мадлен. Не называй его.

МАДЛЕН

Не называть? А! Если бы ты знала,

Как это имя жжет мои уста.

Вот здесь и здесь

(указывает на голову и грудь)

оно горит так больно!

Я чувствую, оно сожжет меня!

Иссушит всю, испепелит, задушит!

Ты говоришь, что я молчать должна?

Молчать, когда хотелось бы мне крикнуть

И повторять немолчно, без конца,

Все это имя! С бешеным восторгом

Кричать его!… А ты велишь молчать.

Ты думаешь, что у меня есть воля,

Какой никто из смертных не имел.

СЕСТРА КАТЕРИНА

Я думаю, что ты его жалеешь.

МАДЛЕН

Ты хорошо сказала это. Да!

Любя, жалеть… что может быть прекрасней?

Но изверга жалеть я не могу!

Нет, не могу! Не говори мне больше

О жалости. Он ненавистен мне!

Жалел ли он меня, когда, ребенком,

Он соблазнил и погубил меня

И отравил неугасимой жаждой

Всех дьявольских мучений и блаженств?

СЕСТРА КАТЕРИНА

Но мнится мне, – прости, Мадлен,

- быть может,

Ты это все лишь видела во сне?

МАДЛЕН (задумчиво)

Да… может быть… во сне… (спохватившись)

Что я сказала?!..

Во сне?!.. Нет, это было не во сне!

Не оттого ль меня он замуравил

Навек в глухих стенах монастыря,

Чтоб вечно мне страдать, сгорать, терзаться

В немой тоске неутолимых грез?

О, если это было сном, то чтo же

Зовется правдой! Что же здесь не сон?

СЕСТРА КАТЕРИНА

Прошу тебя, утихни, успокойся.

Пусть это было правдой, – но прости,

Но пощади несчастного. Подумай,

Какая участь предстоит ему.

МАДЛЕН

А мне? Застыть, увянуть в заточенье –

Не тяжело, не безнадежно? Нет?

СЕСТРА КАТЕРИНА

Его сожгут – ты будешь ли счастливей?

МАДЛЕН

Сожгут?!

СЕСТРА КАТЕРИНА

Конечно, если скажешь ты,

Что он колдун. Исхода нет другого.

Он должен быть оправдан иль сожжен.

МАДЛЕН (в отчаянье).

Все, но не смерть! Мне жизнь его дороже

Всех жизней в мире! Пусть его томят,

Пытают, мучат… но не убивают.

Мне жить нельзя ни с ним, ни без него!

СЕСТРА КАТЕРИНА

Несчастная!

МАДЛЕН

Но если промолчу я –

Луиза скажет. Та его предаст.

СЕСТРА КАТЕРИНА

Одна Луиза, верь мне, здесь бессильна.

Ее все ненавидят и клянут,

Как духа зла. Тебя же все жалеют.

Лишь захоти – и будет он спасен.

Спаси его!

МАДЛЕН

О, пусть меня пытают!

Я стисну зубы. Я теперь сильна.

Я буду лгать, я буду бесноваться,

Но имени не вырвут у меня!

СЕСТРА КАТЕРИНА

Так помни же – твоим единым словом

Убьешь его. Молчанием спасешь.

(Уходит. Из другой двери появляется Луиза).

ЛУИЗА

О чем вы здесь так долго толковали?

МАДЛЕН

Оставь меня. Не все ль тебе равно?

ЛУИЗА

Да, все равно. Конечно… а тем боле,

Что все до слова слышала я. Тварь!

Меня ты хочешь лгуньей обесславить

И оправдать преступника? Но нет!

Луи Гофриди осужден заране

И вместе с ним ты будешь сожжена,

Иль принесешь открыто покаянье.

МАДЛЕН

О, Боже мой, пошли мне смерть скорей!

ЛУИЗА

Иль, может быть, лгала ты, уверяя,

Что страстно им любима ты была,

Была его рабыней и царицей.

Возлюбленной? Ты мне лгала, Мадлен?

Ты хвастала, выдумывая сказки

О счастье неизведанных блаженств?

Конечно, да! И как могла я верить,

Что он, принц магов, он тебя избрал –

Ничтожную, трусливую, пустую

И глупую! Ведь ты глупа, Мадлен?

Ха-ха! Ха-ха!

МАДЛЕН

Но все же не настолько,

Чтоб не понять к чему ты клонишь речь.

Оставь меня. Я не скажу ни слова.

ЛУИЗА (меняя тон)

Его ты любишь все еще?

МАДЛЕН

Люблю!

ЛУИЗА

Послушай, я… добра тебе желаю;

Пойми, что нет спасения ему.

Но ты себя погубишь противленьем

И вместе с ним сожгут тебя, Мадлен!

МАДЛЕН

Что ж делать мне?

ЛУИЗА

Покаяться, смириться…

Назвать того, кто погубил тебя.

МАДЛЕН

Предать его?

ЛУИЗА

Лишь подтвердить пред всеми,

Что говорю я правду и назвать

По имени преступника, – не боле.

Вот все, что я желаю от тебя.

МАДЛЕН

Ты малого желаешь! Пыток, крови,

Предательства и смерти на костре!

Дай мне подумать.

ЛУИЗА

Нечего тут думать.

На очной ставке скоро нас свести

С преступником желает Михаэлис;

Трех капуцинов он за ним послал.

МАДЛЕН

Он будет здесь?!.. Я счастлива, Луиза!..

О, наконец увижу я его!

ЛУИЗА

Да. Наконец и я его увижу –

Презренного! Увижу в первый раз.

МАДЛЕН

Как будто прежде ты его ни разу

Не видела?

ЛУИЗА

Клянусь, что никогда.

МАДЛЕН

Не верю я; вы все смотрели в щелку,

Когда он в келье навещал меня.

Мы слышали подавленный ваш шепот

И вздохи ваши. Там была и ты.

Наверное! Вы все с ума сходили

От ревности и от любви к нему.

ЛУИЗА

Ты можешь верить мне иль сомневаться –

Не в этом дело. Отвечай, Мадлен.

Ты назовешь его пред правосудьем?

Да или нет? Подумай – и скажи.

МАДЛЕН

Не стоит думать; я давно решила, -

Не назову.

ЛУИЗА

Ты думаешь о том,

Чтo говоришь?

МАДЛЕН

Его не назову я,

Скорей – умру!

ЛУИЗА (бросаясь к Мадлен)

А! Мерзостная тварь!

МАДЛЕН

Не бей меня!

ЛУИЗА (отступая)

Нет. Я тебя не трону…

Тебя сожгут!

МАДЛЕН (падает на постель, закрыв лицо руками)

А!

(Входит Михаэлис. За ним следуют братья: Франциск, Паскалис, Антоний, – инквизиторы).

МИХАЭЛИС

Мир вам всем!

ЛУИЗА И МАДЛЕН

Аминь.

(Луиза отходит в сторону и начинает перебирать четки, исподтишка прислушиваясь к разговору. Михаэлис и другие монахи садятся около постели Мадлен)

МИХАЭЛИС

Как девочка спала? Не очень духи

Тревожили сегодня?

МАДЛЕН

Как вчера,

Спала я плохо. Злой инкуб-мучитель

Терзал меня всю ночь. (Лукаво улыбаясь)

Он походил

На одного знакомого мне мага.

(Луиза, встрепенувшись, подходит ближе).

МИХАЭЛИС (насторожившись)

Какого мага? Ты должна назвать

По имени.

МАДЛЕН

Я… имя позабыла.

(Луиза грозит ей издали кулаком).

МИХАЭЛИС

Как так – забыла? Вспомни, дочь моя.

Бр. Франциск и другие инквизиторы.

Да, вспомни, вспомни.

МАДЛЕН

Право, я забыла.

Иль нет… постойте…

ВСЕ (кроме Луизы).

Вспомнила?

МАДЛЕН

Да! Да!

Я вспомнила. Сейчас вам назову я…

Он звался.. звался…

ВСЕ

Как же?

МАДЛЕН

Жан-Батист.

(Луиза в бешенстве ломает руки)

ВСЕ (разочарованно и в недоумении)

Как… Жан-Батист?

МАДЛЕН

Чего ж вы удивились?

Иль имени другого ждали вы?

Какого же? Ха-ха! Ха-ха!

(Истерически хохочет).

МИХАЭЛИС (принимая деловой тон).

Скажи нам,

Кто этот твой знакомый Жан-Батист?

И где живет? (обращаясь к Франциску)

А вас прошу я, брат мой,

Записывать, что скажет вам Мадлен.

МАДЛЕН

Мой Жан-Батист, волшебник знаменитый,

Живет… в Дамаске.

ВСЕ

Где?.. в Дамаске?

МАДЛЕН

Да.

МИХАЭЛИС

И это он к тебе приходит ночью?

МАДЛЕН

Да, он.

Бр. ФРАНЦИСК

Но как же может он поспеть?

Дамаск – ведь это город очень дальний.

МАДЛЕН

На то он – маг.

МИХАЭЛИС

Пишите, брат Франциск.

БР. ПАСКАЛИС

Но как же он – по воздуху летает,

Иль роется сквозь землю?

МАДЛЕН (капризно)

Не скажу.

ЛУИЗА

Стыдитесь, вы! Как вам не надоело

Весь этот вздор умышленный внимать?

Нахальная девчонка вас морочит,

Чтоб мысли вам от дела отвести.

Она вам лжет, а вы, развесив уши,

Готовы бред за истину принять.

Она в лицо хохочет вам!

МИХАЭЛИС

Луиза,

Вам эта вольность даром не пройдет.

Вы слишком дерзки!

ЛУИЗА

Вы должны, монахи,

Благодарить Луизу, что она

На истину глаза вам открывает,

А вы…

МИХАЭЛИС

Молчать! Приказываю вам.

МАДЛЕН

Ах, мой отец, она такая злая!..

И бьет меня. Вы не велите ей,

А то она совсем меня замучит.

МИХАЭЛИС

Да, дочь моя, вас надо разделить.

Сегодня же велю ей приготовить

Другую келью. Это – дьявол сам.

(Ласково гладит ее по голове).

Как деточка покушала сегодня?

По вкусу ли пришелся ей обед?

МАДЛЕН

Я ничего не ела. Злые духи

Мне сжали горло. Есть я не могла.

МИХАЭЛИС

Бедняжечка! Но где они ютятся,

Когда б мне знать?

МАДЛЕН

Они кишат везде!

Весь воздух полн для вас незримых духов,

Но я их вижу, вижу – и дрожу!

Темнеет мрак от крыльев их сплетенных!

МИХАЭЛИС

Эй, люди! Где вы?

(Входят шесть слуг, опоясанные мечами).

Наголо мечи!

Повсюду здесь пересеките воздух

Крест накрест. Так. Пусть шире будет взмах.

(Служители рассекают воздух мечами; с каждым взмахом слышится в отдалении певучий, протяжный стон, подобный звуку эоловой арфы).

Во всех разите направленьях, всюду;

Пустых пространств не оставляйте…

МАДЛЕН (в ужасе)

Ах!..

МИХАЭЛИС

Что, деточка?

МАДЛЕН

Ах! Вы ее убьете!..

Мне дурно… Кровь!.. Вы ранили ее…

Скажите им, чтоб прекратили битву,

Не то они убьют ее!...

ВСЕ

Кого?

МИХАЭЛИС

Кого, скажи нам, деточка?

МАДЛЕН

Марию,

Мою подругу лучшую; я с ней

На шабаше всегда танцую вместе…

А вы убили!.. (Радостно).

Нет! – Она – жива!..

Она сидит у мага на коленях

И плачет горько… Видите? А, вот,

Пришли ее родители и раны

Перевязали ей… Ее несут

Волшебница на золотых носилках…

Вот унесли… Прощай, прощай… прощай!…

(Падает в забытьи. Тихие стоны в воздухе, как серебряные колокольчики, замирают вдали).

МИХАЭЛИС (наклоняясь к ней).

Мадлен!

БР. ФРАНЦИСК

Уснула…

МИХАЭЛИС

Деточка!

БР. ФРАНЦИСК

Миленок!

Как куколка, раскинувшись, лежит.

МАДЛЕН (бр. Франциску)

Прошу вас, брат, скажите музыкантам,

Чтоб заиграли что-нибудь скорей

Приятное и нежное. – За дверью

Они остались приказаний ждать.

БР. ФРАНЦИСК

Пусть брат Паскалис сходит: – он моложе.

Ступайте, брат, а я останусь здесь.

БР.ПАСКАЛИС

Но брат Антоний всех нас ближе к двери,

Пусть сходит он.

БР. АНТОНИЙ

Я лучше постучу;

Они поймут. (Стучит в дверь, не сходя с места).

Эй! вы там, начинайте!

(Раздается нежная мелодия)

МИХАЭЛИС (наклоняясь к Мадлен)

Проснулась? Нет. Все спит еще дитя.

Она так любит музыку, малютка.

И средство это лучшее из всех,

Чтоб отогнать толпу враждебных духов.

(Любуясь на спящую).

Как хороша! Да, полно, точно ль спит?

Неровно грудь взволнованная дышит…

Пожар ланит то вспыхнет, то сбежит…

И на устах, как будто, легкий трепет

От сдержанной улыбки… Иль хитрит?

Не спит шалунья? – Нет. Молчит,

не слышит.

(Обращаясь к инквизиторам)

Есть у нее бесовская печать.

На правой ножке, около колена.

Тот стигмат нам не лучше ль рассмотреть

Подробнее, для пользы правосудья,

Пока малютка дремлет? Прав ли я?

БР. ФРАНЦИСК

Брат Михаэлис, никогда, клянусь вам,

Вы не были так правы, как теперь!

БР.ПАСКАЛИС

И я того же мнения.

БР. АНТОНИЙ

Я тоже.

МИХАЭЛИС

Как мне отрадно, братья, что меж нас

Явилось наконец единодушье!

(Наклоняется к Мадлен).

Спи, крошка, я тебя не разбужу.

БР. ФРАНЦИСК

Но где же знак?

МИХАЭЛИС

Его не нахожу я.

БР. ФРАНЦИСК (заглядывая через плечо Михаэлиса).

Не этот ли?

МИХАЭЛИС

Родимое пятно.

Хорошенькое пятнышко, не боле.

(целует ноги Мадлен).

Зато какая ножка! Чистый воск

Ей в белизне уступит!

БР. ФРАНЦИСК

Жемчуг!

БРЮ ПАСКАЛИС И АНТОНИЙ

Мрамор!

БР. ФРАНЦИСК

Но, может быть, вы ищете не там.

Позвольте, брат мой, и на левой ножке,

Я думаю, нам должно поискать.

МИХАЭЛИС (отталкивая бр. Франциска).

Нет, нет, не там ее отметил дьявол,

Я помню точно.

БР. ФРАНЦИСК

Но позвольте, брат…

МИХАЭЛИС

Прошу вас, брат, всецело положиться

На опыт мой.

БР. ФРАНЦИСК

Я тоже не дурак!

МИХАЭЛИС

Оставьте, брат.

БР. ФРАНЦИСК

Ну, вот еще, – вам можно,

А мне нельзя? Я тоже посмотрю.

(Наклоняется к Мадлен, которая вдруг ударяет его по щеке).

Ай!…

МАДЛЕН

Вот тебе!… Пошел, противный, гадкий!..

Урод такой!..

БР. ФРАНЦИСК

Ах, ты, девчонка, дрянь!

Другие что ни делай, – спит, не слышит,

А я коснулся – так и сон прошел?

МАДЛЕН

Затем, – что ты противный, гадкий, бука!

БР.ПАСКАЛИС

Ай, ай, как можно!

БР. АНТОНИЙ

Ай, нехорошо!

МИХАЭЛИС (мягко)

Ты, дочь моя, в одежде покаянной,

А брат Франциск – духовное лицо.

Ты не права и следует прощенья

Тебе просить.

МАДЛЕН (небрежно).

Простите, брат Франциск.

БР. ФРАНЦИСК

Как, только-то?

МИХАЭЛИС

Чего ж еще вам боле?

Вы видите – раскаялась она.

БР. ФРАНЦИСК

Раскаялась! И это так оставить?

И должен я смириться? – Ни за что!

В подвал ее, в тюрьму ее, девчонку.

На хлеб и воду прикажите, брат!

МАДЛЕН (бросаясь к Михаэлису)

Нет, нет, нет, нет! Вы добрый,

вы хороший!.

Я вас люблю!.. Не слушайте его..

Я вас за это крепко поцелую…

Ведь можно?.. Да?..

(Усаживается к нему на колени).

МИХАЭЛИС

Конечно, дочь моя,

Ты можешь дать мне братское лобзанье.

В том нет дурного. (Мадлен целует его).

БР.ПАСКАЛИС

Так и для меня,

Брат Михаэлис, в том греха не будет.

БР. АНТОНИЙ

И для меня. (Оба хотят поцеловать Мадлен).

МАДЛЕН (смеясь, отбивается от них).

Брысь, брысь!.. Пошли!.. Пошли!..

ЛУИЗА

Довольно! Есть предел долготерпенью.

Я более не в силах! Все, кого

Потоп всемирный поглотил волнами,

Так не были бесстыдны, как они!

Нет, никогда в Содоме и Гоморре

Произносить таких не смели слов

И не творили дел таких вовеки!..

Земля горит, как пламя, подо мной!..

Мне душно здесь!.. От этой лжи и скверны

Уйду, отрясши прах от ног моих! (Уходит).

БР. ФРАНЦИСК

Она права. И я уйду за нею.

Здесь нечего мне делать среди вас,

Приспешников девчонки своенравной.

(Сделав несколько шагов к двери, оборачивается к Михаэлису).

А с вами, брат, я счет еще сведу! (Уходит)

МИХАЭЛИС

Он просто глуп, а думает, что страшен,

И мне грозит.

БР.ПАСКАЛИС

Я рад. Что он ушел.

БР. АНТОНИЙ

Давно бы так!

МИХАЭЛИС

Теперь они с Луизой

Прекраснейший составили дуэт.

Заприте дверь, не то еще ворвутся.

(Монахи запирают дверь).

МАДЛЕН (лежа на постели)

Пусть музыка играет.

БР. АНТОНИЙ (стуча в дверь).

Эй, вы, там!

(Снова раздается музыка).

МАДЛЕН (говорит как в бреду, с закрытыми глазами).

Дверь заперта, но скоро час настанет…

Возлюбленный мой близок… Это – он!..

Вы слышите ли пение свирели,

Потоков горных музыку и звон?

Весенние ликующие звуки…

Единственный! – Он говорит со мной…

Он веет здесь свободой и весной!.

БР.ПАСКАЛИС и АНТОНИЙ.

Мы ничего не слышим.

МИХАЭЛИС

Тс!.. Вниманье!

МАДЛЕН

Он говорит: «Любовь моя, приди!

Цветет весна, повсюду ликованье,

Сияет солнце, минули дожди,

Смоковницы нам шлют благоуханье…

И пенье птиц, и горлиц воркованье

Зовут тебя: прекрасная, приди!»

О, цвет долин!.. О, яблони дыханье!..

class="book"> Не сердце ли поет в моей груди?

МИХАЭЛИС

Откройся нам, кого ты называешь

Возлюбленным, единственным твоим?

Откуда он? Где встретилась ты с ним?

МАДЛЕН

Возлюбленный пасет меж лилий в поле

Свои стада. Он мне принадлежит,

А я – ему. Приди, приди, доколе

Прохладна тень и солнце не палит!»

МИХАЭЛИС

О, как нежны слова из Песни Песней

В ее устах! Она сейчас уснет.

МАДЛЕН (вскочив с постели)

Нет, не уснет и спать совсем не будет,

А вам пора, ступайте-ка, бай-бай.

МИХАЭЛИС

Но, дочь моя…

МАДЛЕН (тушит свечу и бегает по келье)

Эй, кто меня поймает –

Того я поцелую! Раз… два… три!

(В темноте ничего не видно. Слышатся одни голоса).

МИХАЭЛИС

Мадлен!

МАДЛЕН (издали)

Я здесь!

БР.ПАСКАЛИС

Пустите, брат Антоний!

БР. АНТОНИЙ

Ах, брат Паскалис, это вы?

БР.ПАСКАЛИС

Мадлен!

МАДЛЕН

Я здесь!

БР. АНТОНИЙ

Мадлен!

МАДЛЕН

Я здесь!

МИХАЭЛИС

Шалунья, где ты?

МАДЛЕН (шепотом).

Тсс!.. Спрячтесь все… Они сюда идут…

Вы слышите?.. Сейчас начнется шабаш!..

(Доносится странный шум, напоминающий свист ветра, смешанный с дрожанием туго натянутой струны, как будто близится полет гигантской мухи. Инквизиторы, очарованные, застывают в неподвижных позах, Мадлен вскакивает на стол и мгновенно озаряется ярким, волшебным, фиолетовым светом, постепенно переходящим в красный).

МАДЛЕН

(простирая руки, выкрикивает в безумном восторге)

Приди, супруг мой! Veni, Belzebub!..

АКТ III

Картина 2

Бомский монастырь. Келья Луизы. Распятие в углу, кровать, несколько стульев, письменный стол. Входит Луиза; за нею следует брат Франциск с кипою бумаг.

ЛУИЗА

Отправлено ли братьям капуцинам

Мое письмо?

БР. ФРАНЦИСК

Отправлено давно.

Они сегодня к нам придут с ответом.

ЛУИЗА

Садись к столу. Я буду диктовать

Теперь посланье к матери Кассандре.

БР. ФРАНЦИСК

Ну, вот, опять! И так уж все меня

Нехорошо из-за тебя прозвали.

Иду намедни в церковь, а народ

Свистит мне вслед. Какой-то там мальчишка

Вдруг заорал: «Вон чертов секретарь!»

И все – за ним. Благодарю покорно!

Мне, иноку, прослыть секретарем –

Кого же? – Черта! Вот так одолженье!

Нет, каково? А? – Чертов секретарь!

ЛУИЗА

Глупцы! – Тебя почтил своим доверьем

Посланник Божий! Думай не о нем,

Не о слуге, – но думай о Пославшем.

Не сетовать, – гордиться должен ты.

БР. ФРАНЦИСК (покорно).

Да я… горжусь.

ЛУИЗА

Пиши! «Едва дерзая

Вас, мать Кассандра, матерью назвать,

Прошу смиренно выслушать посланье

От недостойной дщери и слуги,

Сестры Луизы. Также заклинаю

Прочесть его пред всем монастырем,

Монахиням, послушницам и прочим,

Чтоб, исключая маленьких питомиц,

Все слышали и поняли его.

Особенно прошу вас, чтоб при чтенье

Присутствовали Марта д’Эгизье

И Маргарита Бюрль; как мне известно,

Они в вопросах веры не тверды.

Во-первых, мать, при нашем расставанье,

Вы, помните, советовали мне

Быть кроткою, послушной и смиренной? -

И ваш совет я возвращаю вам».

БР. ФРАНЦИСК

Как можно? Ей? Игуменье Кассандре?!

Нет, этого не следует писать.

ЛУИЗА

Ты смеешь мне указывать? Ты смеешь

Противиться велениям небес?!

Ничтожный червь! Кто говорит с тобою?!

БР. ФРАНЦИСК

Да – вы сестра Луиза.

ЛУИЗА

Кто?!

БР. ФРАНЦИСК (испуганно)

Веррин…

Хотел сказать я, но оговорился…

Веррин – Небес посланник.

ЛУИЗА

Продолжай!

«Итак, Луиза просит мать Кассандру

Принять обратно данный ей совет»…

Что ж ты не пишешь?

БР. ФРАНЦИСК

Что-то ломит руку.

ЛУИЗА

Не заломило б спину, жалкий трус!

Пиши. За все одна я отвечаю.

БР. ФРАНЦИСК

Нет, право, лучше было б отдохнуть?

(Луиза заносит над ним руку).

Пишу… пишу!

«Затем сестра Луиза

Во имя Неба увещает вас

Покаяться в гордыне, своеволье

И лицемерье лживом ханжества».

БР. ФРАНЦИСК (с ужасом)

Как?.. Лицемерье?..

ЛУИЗА (презрительно)

Снова сводит руку?

Пиши!

БР. ФРАНЦИСК

Ох, лучше было б отдохнуть!

ЛУИЗА

«Недаром Бог вещал нам чрез Пророка:

«Покайтеся!» – Я также вам твержу:

Покайтеся, иль смертью да умрете».

БР. ФРАНЦИСК

О, Господи!

ЛУИЗА

Затем, святая мать,

Молитвам вашим я себя вверяю

И жажду их».

БР. ФРАНЦИСК

Вот это – хорошо!

Вот это – так!

(Слышен стук в дыверь).

ЛУИЗА

Кто там стучит? Войдите.

(Входят три капуцина).

ЛУИЗА (радостно)

А, наконец!

(Говорит быстро, с волненьем)

Вы были у него?

В его жилище?.. Вы нашли улики?..

Вы видели?.. Вы говорили с ним?..

1-й капуцин.

Мы видели его, сестра Луиза,

И осмотрели дом его.

ЛУИЗА

И что ж?

Нашли вы много явных доказательств,

Волшебных мазей, ядов?

КАПУЦИНЫ

Ничего.

ЛУИЗА

Как ничего? – Не может быть, монахи!

Вы не нашли магических одежд?

Ни черных книг? Ни жертвенных предметов,

Назначенных служенью Сатане?

Ни договора с бесом Вельзевулом,

Подписанного именем его?

Ни богомерзких песен «гримуара»?

Ни мандрагор, повитых в пелены?

Ни жаб, одетых в платье кардинала?

Ни сов, ни змей, ни гарпий?

КАПУЦИНЫ

Ничего!

1-Й КАПУЦИН.

Он заподозрен, может быть, напрасно?

ЛУИЗА

Напрасно? Ха! Как будто он не мог

Зарыть иль сжечь преступные предметы.

Вы видели, – в камине пепел был?

1-Й КАПУЦИН

Я не заметил.

2-Й КАПУЦИН

Кажется, что был он.

3-й КАПУЦИН

Да, был наверно.

ЛУИЗА (с торжеством)

Поняли теперь?

(Повелительно).

Ступайте снова, братья капуцины.

Не говорите мне, что долог путь,

Что босы вы – и что идти вам трудно.

О, вспомните, когда Спаситель наш

Вступил на путь страдальческий к Голгофе,

Сказал ли Он, что крест Его тяжел?

Роптал ли Он? Нет, – с кротостью небесной

Свой тяжкий крест понес на раменах.

Ступайте, братья, порадейте Богу

И пресвятому имени Его.

Не допускайте мага затуманить

Вам ум и сердце так же, как тогда.

Ему свяжите руки и ведите,

Как пленника. Блюсти над ним в пути

Вы день и ночь должны поочередно,

И знать, что тот, кого ведете вы,

Преступник злейший, смерти подлежащий.

(Капуцины кланяются и направляются к двери. Луиза дает уйти 1-му и удерживает остальных).

ЛУИЗА (тихо).

Товарищ ваш не нравится мне, братья.

Отделаться должны вы от него

Во что бы то ни стало. Вас обоих

Достаточно благую цель свершить.

Отстать от вас он должен по дороге.

Вы поняли?

2-Й И 3-Й КАПУЦИНЫ

Мы поняли, сестра. (Уходят).

(Луиза отходит к окну и погружается в мрачную задумчивость.)

БР. ФРАНЦИСК

Боюсь, сестра, что с ним

на очной ставке

Безумная возьмет свои слова

И мы с тобой процесс наш проиграем.

Вся Франция глядит теперь на нас.

Вот будет срам, когда провалим дело!

ЛУИЗА

А Михаэлис? Он самолюбив –

И больше всех ему терять придется.

БР. ФРАНЦИСК

Плоха надежда на него, сестра.

Что Михаэлис? Он и самолюбье,

И честь свою пожертвовать готов

Для прихоти девчонки сумасшедшей.

Ее как раз объявит он больной

Невинной крошкой; мага оправдают,

А ты пойдешь под суд за оговор.

ЛУИЗА

Как только дело перейдет в парламент,

На светский суд, – он будет осужден.

Известно всем, как в Эксе ненавидят

Все, что исходит из Марсели.

БР. ФРАНЦИСК

Да, -

А до тех пор? А если суд духовный

Его найдет невинным? Чтo тогда?

ЛУИЗА

Давно ли стала кроткой голубицей

Святая Инквизиция у нас?

Иль колдовство теперь считают шуткой?

Забавой детской? Или колдунам

Теперь читают мягко наставленья

И отпускают с миром за грехи,

Достойные мучительнейшей казни?

БР. ФРАНЦИСК

Преступника она не называла?

ЛУИЗА

Мне? – сотни раз.

БР. ФРАНЦИСК

А на допросе?

Нет.

ЛУИЗА

Еще вчера была она покорна

И все мне обещала, и клялась,

Но как допрос – так стала запираться,

Хитрить и лгать, выдумывала вздор,

А спросят имя – только стиснет зубы

И замолчит, недвижна и нема,

Как мертвая.

БР. ФРАНЦИСК

Вот в этом вся и штука.

Сестра Луиза, выслушай меня;

Я, может быть, не слишком остроумен,

Но что я понял – понял хорошо.

И знаю я, что мы с тобой бессильны,

Пока она не назовет его

По имени, открыто, на допросе,

При судьях всех. Уговори ее.

ЛУИЗА

Нас разлучил недавно Михаэлис;

По разным кельям мы размещены,

Но видеться я с ней могу украдкой.

Еще есть время. Я сломлю ее.

БР. ФРАНЦИСК

Спеши. Уж близок день Святыя Пасхи.

Вся слава в том, чтоб провести процесс

Постом Великим и окончить дело

Под светлый праздник Господа Христа.

А в дни торжеств, на радость христианам,

И жертву всесожженья принести.

ЛУИЗА

Я вспомнила! Еще осталось средство.

Ее заставлю я заговорить

Сегодня же. Она слаба душою,

Труслива, как ребенок. Средство есть!

Не выдержит такого испытанья

Ни детский страх, ни детская любовь.

О, я ее заговорить заставлю!

Я ужасом в ней выморожу кровь!

Зови, монах, свидетелей и судий!

Туда, в подвал – ты знаешь?

БР. ФРАНЦИСК

Да. Теперь

Тебя я понимаю. Там – скелеты,

Открытые недавно?

ЛУИЗА

Поспеши! (Уходит).

БР. ФРАНЦИСК (собирая бумаги)

Сейчас, сейчас иду.

МИХАЭЛИС

(войдя, поспешно протягивает руку к бумагам)

Позвольте, брат мой,

Бумаги ваши.

БР. ФРАНЦИСК

Это почему?

Прошу вас, брат мой, прежде объясниться.

МИХАЭЛИС

Я должен, брат мой, к делу приобщить

Написанное вами.

БР. ФРАНЦИСК

Приобщайте,

Чтo сами написали, а мое

Оставьте мне.

МИХАЭЛИС (беря бумаги)

Я это конфискую.

БР. ФРАНЦИСК (вырывая их)

А я не дам!

МИХАЭЛИС

Прошу вас, образумьтесь.

Я жаловаться буду.

БР. ФРАНЦИСК

Хорошо.

Вы на меня, а я на вас. Хотите?

МИХАЭЛИС

Я требую во имя короля,

Немедленно отдайте мне бумаги!

БР. ФРАНЦИСК

А я, мой брат, отказываю вам –

Во имя папы.

МИХАЭЛИС

Вы – мой подчиненный

И слушаться обязаны меня!

БР. ФРАНЦИСК

Я, брат мой, больше вам не подчиненный.

Я подчиненный папы, но не ваш.

А вы – слуга девчонки сумасшедшей!

МИХАЭЛИС

Нет, брат мой, это вы сошли с ума, -

Известно мне, что вы донос строчите.

БР. ФРАНЦИСК (злорадно).

Ошиблись вы, – донос уже в пути!

И скоро, скоро там узнают, брат мой,

Про все делишки ваши.

МИХАЭЛИС

Ты, наглец,

Осмелился?! Неслыханное дело!

Чтоб инквизитор младший смел восстать

На старшего! Слуга на господина!..

Да я тебя тут в турий рог согну!

Давай бумаги!

(Старается вырвать рукопись).

БР. ФРАНЦИСК

Нет!

МИХАЭЛИС

Во имя Бога

И короля!

БР. ФРАНЦИСК

Во имя папы – нет!

МИХАЭЛИС

Я королю донос подам!

БР. ФРАНЦИСК

Я – папе.

МИХАЭЛИС

Я – королю!

БР. ФРАНЦИСК

Я – папе!

МИХАЭЛИС

Королю!...

АКТ III

Картина 3

Подземелье. Тяжело нависшие своды. Каменные ступени высокой лестницы, ведущей к выходу. Позади двух колонн глубокая ниша, задернутая красной занавеской, сквозь которую чуть заметно мерцает огонек. Сбоку маленькая железная дверь с замком. Луиза со светильником спускается по лестнице, держа за руку Мадлен; та следует за ней неохотно, слегка упираясь.

ЛУИЗА

Иди, иди! Еще одна ступенька.

Стой здесь.

(Ставит светильник на каменный выступ стены).

МАДЛЕН (осматриваясь)

Куда меня ты привела?

ЛУИЗА

Как видишь – в склеп.

МАДЛЕН

Здесь холодно и страшно…

Уйдем отсюда! Что нам делать здесь?

Уйдем, Луиза!

ЛУИЗА

Подожди: с тобою,

Хотела я поговорить. Мадлен.

МАДЛЕН

Зачем же здесь? Пойдем ко мне, Луиза.

ЛУИЗА

Там помешать нам могут. Здесь – никто.

МАДЛЕН (подозрительно)

Никто? Как странно… Кажется мне, будто

Нас кто-то тут подслушивает…

ЛУИЗА

Нет,

Здесь мы одни. Послушай, я с тобою

Была резка. Ты не сердись, Мадлен.

Поверь мне, я… добра тебе желаю.

Не потому жалею я тебя,

Что ты пройдешь мученья страшных пыток

И после них тебя сожгут живой.

Нет, не за то. Что значат эти муки

Пред участью твоих загробных дней?

И я скорблю за души двух погибших,

За души, осужденные навек.

О, если б ты покаялась. О, если б

Сознался он! – Вы были б спасены.

МАДЛЕН

Но я давно покаялась, Луиза,

От всей души и помыслов моих.

Ты веришь мне?

ЛУИЗА

Нет, я тебе не верю!

Ты вся – в грехе. И помыслы твои

Полны нечистоты воспоминаний.

Ты не хотела б прошлое вернуть?

Не думаешь, не грезишь о минувшем

Как о блаженстве несказанных нег?

А! Что?! Ты это отрицать не смеешь?

О, берегись! О, берегись, Мадлен!

Знай, никогда ни Ирод, ни Иуда

Не будут так наказаны, как ты!

МАДЛЕН

Но если я в мечтах своих виновна,

То всей душой, и волей, и умом

Я жажду правды, жажду примиренья,

Я к свету рвусь – и падаю во прах!

Я чувствую, как будто два сознанья

Живут во мне; как будто две души

И день и ночь ведут всечасно битву.

Светлеет день – я слушаюсь тебя,

Я проклинаю грех и преступленья,

Молюсь и плачу, каюсь и дрожу.

Но ляжет мрак, – и страстные виденья

Слетят ко мне, рассудок затемнят!..

И он придет – неслышный и незримый…

Я вновь люблю!… Я вся его раба,

Готовая служить его желаньям,

Сгорать пред ним и таять как свеча!

ЛУИЗА

Пред ним? Пред кем?

МАДЛЕН

Ты знаешь.

ЛУИЗА

Назови же.

Я знать хочу по имени его.

МАДЛЕН

Ты знаешь все.

ЛУИЗА

Я ничего не знаю.

Монахам ты недавно назвала

Какого-то Жильберта или Жана.

МАДЛЕН

Я им лгала.

ЛУИЗА

Ты лжешь и там, и здесь.

Ты лжешь всегда. Хоть раз открой

мне правду

И назови, кто совратил тебя.

МАДЛЕН (удивленно)

Ты позабыла имя?

ЛУИЗА

Я желаю

Его услышать снова от тебя.

Скажи мне ясно, громко назови мне.

Довольно лжи. Я правду знать хочу.

Кто он?

(Мадлен молчит, отрицательно качая головой)

ЛУИЗА

Смешно! Ведь ты не на допросе.

Здесь мы вдвоем; чего ж боишься ты?

МАДЛЕН

Нет, ни за что! И стены могут слышать:

Я не поддамся. О, как ты хитра!

ЛУИЗА

Ты бредишь?

МАДЛЕН

Нет, здесь кто-то есть! Я слышу,

Я чувствую, здесь скрыта западня!

(Ищет кругом и находит занавеску)

Вот, вот она!…

(Отдергивает ее. Обнаруживается глубокая ниша, где за столом, покрытым черным сукном, сидят монахи со Старым Инквизитором во главе. По правую руку от него помещается брат Франциск. На столе зажженные свечи и письменные принадлежности).

МАДЛЕН (отступает с криком)

А!…

БР. ФРАНЦИСК

Чем скорей, тем лучше.

Пора покончить с этим наконец.

ЛУИЗА

О, да, пора! И я изнемогаю.

МАДЛЕН (Луизе)

Зачем они скрывались тут? Зачем…

(Тащит ее за руку к выходу)

Пойдем, пойдем, пойдем скорей отсюда!..

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Мы собрались, чтоб слышать твой ответ

Из уст твоих – и скрылись здесь нарочно,

Дабы тебя напрасно не смущать.

Но более такого снисхожденья

Ты недостойна; слишком ты хитра,

Упряма, зла, черства, ожесточенна!

Мы больше ждать не станем. Ты должна

Немедленно, с душевным сокрушеньем

Нам имя обольстителя сказать.

(Добавляет, многозначительно подчеркивая слова)

Хотя нам все доподлинно известно,

Но ты сама назвать его должна.

МАДЛЕН

Я позабыла имя… Чародейством

Оно истерлось в памяти моей…

ЛУИЗА

Ты лжешь! Ты помнишь, помнишь!

МАДЛЕН (с мужеством отчаянья)

Вы, конечно,

Сюда обманом завели меня,

Чтоб выпытать, во что бы то ни стало,

Мое признанье? Вы меня терзать

И мучить здесь хотите? – Я готова.

Но знайте, правды не добьетесь вы

Ни иглами, ни дыбой, ни бичами.

От всякой боли я закалена.

Повсюду, где цвели лобзанья мага –

Там боли нет! А так как я ему

Принадлежала вся – то это тело

Бесчувственно – неуязвимо – все!

Вы можете убить меня и — только!

БР. ФРАНЦИСК

Вот как! И если б даже положить

Тебя на раскаленную решетку –

Ты боли не почувствуешь?

МАДЛЕН

Тогда

Произнесу я страшные заклятья

Великих магов. Первое из них, -

В нем говорится «о Звезде прекрасной,

Звезде волхвов»? – прольет мне

в душу мир.

Второе, «о благословенном млеке

Марии Девы» – сделает меня

Бесчувственной к мучительнейшим пыткам,

Ко всем стараньям ваших палачей,

И третие, страшнейшее заклятье,

«О трех телах висящих» даст мне сон,

Глубокий, сладкий сон, – невозмутимый

На угольях, на дыбе, на костре!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Но, дочь моя, ты думаешь напрасно,

Что мы тебя готовимся пытать.

Под пыткою, с твоим сложеньем слабым,

Легко ты можешь умереть, а нам

Нет горя бoльшего, как душу падшей

Без покаянья в вечность отпустить.

Нет, дочь моя, тебе дадим мы время

Покаяться во всех твоих грехах,

Все искупить – да голубицей белой

Предстанешь ты пред Господом твоим.

(Бр. Франциск встает и выходит из-за стола, гремя связкой ключей)

Ступай за ним, дитя мое; в «In pace»

Ты проведешь остаток дней твоих.

(БР. ФРАНЦИСК с трудом отмыкает заржавленный замок железной двери. Она с визгом открывается. Видно несколько ступеней вниз и черная яма).

МАДЛЕН (дрожа)

Остаток дней?.. Там?! В этой

черной яме?!

Живой в могилу я идти должна?!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Уединенье – лучшее лекарство

От демона гордыни. Полный мрак

И холод стен – от духа своеволья

И беса непокорности твоей.

Иди же с миром, дочь моя.

МАДЛЕН

О, сжальтесь!..

ЛУИЗА

Она теперь смирится, мой отец.

(к Мадлен)

Не правда ли, ты назовешь мне имя?

МАДЛЕН

Нет, лучше смерть! Иду!

(Подходит к яме и в страхе вскрикивает)

Ах!..

ЛУИЗА

Что же ты?

МАДЛЕН

Там так темно!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Пожалуй, на мгновенье

Твое жилище можно осветить. (Делает знак)

Монахи освещают «in pace» Из глубины ямы показываются два скелета: один в стоячем, другой в сидячем положении).

МАДЛЕН (в ужасе отшатывается)

А!.. Смерть глядит!.. Вот скалит

зубы череп!

Вот, вот она!.. я не пойду туда!

Нет!.. Пусть мне лучше голову отрубят!

Пусть вешают!... все, все, но не туда!..

(Бросается на колени перед старым инквизитором)

Отец мой, сжальтесь! Я на все готова…

На виселицу, плаху, на костер…

Но не туда, но только не в могилу!..

Не к ним, ужасным этим мертвецам!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Открой нам имя – и свободна будешь.

МАДЛЕН (вскочив, озирается вокруг)

Где Михаэлис? Я хочу к нему…

Его мне надо видеть… Отпустите

Меня к нему… Я все ему скажу…

БР. ФРАНЦИСК

Ты скажешь нам и назовешь нам имя,

А нет (указывает на «In pace»)

- туда!

МАДЛЕН (бросаясь на колени перед Луизой)

Ты сжалься надо мной!..

Ты пощади!.. Спаси меня, Луиза!..

Ведь есть же сердце и в твоей груди…

(Луиза холодно отворачивается)

Да, есть, – тигрицы лютой!

(ползет на коленях к судьям)

Сжальтесь!.. Сжальтесь!..

Я не могу предать его!.. но вы

Меня поймите, если поклянусь я,

Что я его назвать вам не могу!..

Не правда ли, ведь вы не захотите

Невинного напрасно осудить?

А я клянусь души моей спасеньем,

Что он невинен! Вся его вина,

Была лишь в том, что я его любила!

И грех его лишь в том, — что он любил!..

ВСЕ ИНКВИЗИТОРЫ (злобно хохочут)

Ха-ха! Ха-ха!

БР. ФРАНЦИСК

Монахиня и патер! –

Невинный грех – подобная любовь.

Благословлять, а не карать нам надо

Союз достойной пары. Ха-ха-ха!

Все ИНКВИЗИТОРЫ

(хохочут дьявольским смехом)

Ха-ха! Ха-ха!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Уж если ты призналась

В таких вещах, то, кстати, назови

Преступника – и кончим!

МАДЛЕН (на коленях)

Пощадите!..

Не делайте Иудою меня!

Зачем вам надо слышать это имя

Из уст моих? Вы знаете его!…

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Ты назовешь преступника, иль тотчас

Пойдешь туда.

МАДЛЕН (ломая руки)

Нет! Нет!

ЛУИЗА

Решись, Мадлен!

МАДЛЕН

Нет, не могу! (Луизе). Меня ты

ненавидишь,

Так задуши, убей!…

ЛУИЗА

Ты скажешь?

МАДЛЕН

Нет!

ЛУИЗА

Ступай же в когти дьявола, в могилу!

И дохни там!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Приблизься, дочь моя.

Напутствуя в разлуке с грешным миром,

В иную жизнь благословлю тебя.

МАДЛЕН

Во имя Бога, всеблагого Бога,

Молю я вас, служителя Его.

Спасите!.. Сжальтесь!.. Дайте мне

укрыться

В тюремной башне… там окошко есть…

Я буду жить – когда вы не хотите,

Чтоб умерла я… Только не туда!

БР. ФРАНЦИСК

(тащит ее за руку к яме)

Идем, идем! Довольно разговоров

МАДЛЕН (на коленях, упираясь, кричит в отчаянье)

Во имя Бога!.. Сжальтесь!.. Я скажу!..

Я назову!..

ВСЕ

Кто?

(Один из монахов берет перо и держит его наготове)

ЛУИЗА (подбежав к Мадлен с силою трясет ее за плечи)

Имя!.. Имя!.. Имя!..

БР. ФРАНЦИСК (дергая за руку Мадлен)

Кто? Говори!

МАДЛЕН (отрывисто выкрикивает)

Луи… Гофриди… Маг!…

(Падает в судорогах).

АКТ IV

Грот Марии Магдалины в S-te Baume. На стене изображение Святой. В нише статуя Мадонны. Слева – длинный стол, за которым сидят судьи-инквизиторы. Справа (на втором плане) решетка, отделяющая святилище от площадки, где толпится народ. В гроте находятся монахи различных орденов.

ЛУИЗА

Зачем сюда призвали вы Луизу,

Когда не верите ее словам?

Гоните прочь ее скорей, на кухню,

Где в низкой доле родилась она

И где ее крестили… О, я знаю,

Я вижу в ваших суетных сердцах

Презрение к ее происхожденью!

Да, да! Вы презираете ее!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Но, дочь моя, когда б принцессой крови

Была ты в мире, – инокиней став,

Забыла бы свое происхожденье.

Под рясою смиренной все равны.

ЛУИЗА

Иль думаете вы, что я безумна?

Но если б ангел с вами говорил,

Невидимый, – его вы не признали б,

Его вы стали б гнать и заклинать,

Как духа зла. А если б он воспринял

Вид человека, если б он вошел

В монахиню, то вы бы говорили,

Что вас морочат с умыслом. Когда б

И сам Христос сошел для вас на землю –

Его вы вновь распяли б на кресте!

Монах из ордена францисканцев

(говорит судьям).

Скажите ей, чтоб говорила тише.

Там слышно все; зачем смущать народ?

ЛУИЗА

А!.. вы боитесь гласа Божьей правды?

Когда я с вами тихо говорю –

Становитесь вы глухи, но лишь только

Я возвышаю голос мой – тогда

Хотите вы молчать меня заставить?

Пусть слышат все. Нет, я не замолчу!

МИХАЭЛИС

Сестра Луиза, я прошу вас помнить,

Что здесь мы – ваши судьи и одни

Приказывать здесь смеем; остальные

Должны повиноваться нам во всем.

ЛУИЗА (дерзко)

О, да, да, да! Вы, может быть, и судьи,

Но я – палач Верховного Суда!

Поймите же, не девушка Луиза

Теперь пред вами. Дьявол я, Веррин!!!

МОНАХ

Так замолчи же ты, проклятый дьявол!

Кто «сам есть ложь и лжи отец» – тому

Нельзя поверить. Я тебе не верю.

ЛУИЗА

Я – лжи отец, когда я восстаю

На Бога всемогущего; когда же

Я послан Им – то должен говорить

Одну лишь правду.

МОНАХ

Лжешь ты, повторяю!

Святой Фома не всуе говорил,

Что истина тогда лишь благотворна,

Когда она исходит от добра.

ЛУИЗА

Я докажу, что сказанное мною

Есть истина. Тебе я докажу,

Что истина и дьяволу доступна.

МОНАХ

Ты не докажешь. Иль не знаешь ты,

Что дьявол проклят Господом?

ЛУИЗА

Я знаю,

Я сознаю, что мы осуждены

И прокляты, и по свободной воле

Творить добро не можем, но. когда

Ниспосланы мы Богом всемогущим, -

Мы говорим, что повелел нам Бог!

Молчишь. Монах? Кто здесь еще найдется,

Что смеет правду в бесах отрицать? –

Пусть тот отринет правду самой церкви,

Святых отцов и Бога самого!

Иль для того сюда меня призвали,

Чтоб слушать вздор, заведомую ложь

И ничему не верить? – так зачем же

Напрасно время тратить вам со мной?

Но вы по власти, данной вам от Бога,

И всемогущим Именем Его

Должны уметь повелевать над нами.

А если вы способны извлекать

Одну лишь ложь из ваших подчиненных,

То это ваша – не моя – вина.

Признайтесь же скорей в своем бессилье!

Иначе могут все предположить,

Что дьяволы могущественней Бога.

Когда ему служить мы не хотим –

Не из любви, хотя бы, а из страха?

МОНАХ (инквизиторам)

Заставьте же ее вы замолчать!

МИХАЭЛИС

Заставьте сами.

МОНАХ (Луизе)

Замолчи, несчастный!

ЛУИЗА

Нет, я молчать не стану пред тобой,

Когда мой Бог, Судья и мой Создатель

Повелевает истину вещать!

МОНАХ

Молчи, молчи! Ступай в твой ад.

Несчастный!

(Судьям)

Да что же вы? Заставьте, наконец,

Молчать его, коль это точно дьявол!

Вы слышите, что Бога самого,

В кощунственном и дерзостном безумье,

Зовет он Искупителем своим?

ЛУИЗА

Ты лжешь, монах, и путаешь. Неправда.

Его Судьей своим я называл

И звал своим Создателем, но Бога

Не звал я Искупителем своим.

МОНАХ (упрямо).

Мне слышалось, сказал ты «искупитель».

ЛУИЗА

Ты слышал плохо.

Монах (судьям)

Я вам говорю,

Что следует молчать его заставить.

МИХАЭЛИС

Заставьте сами.

МОНАХ

Замолчи, наглец!

Ты смеешь лгать, что будто послан Богом

На проповедь Евангелья? У нас

И без тебя найдутся миссьонеры.

ЛУИЗА

Опять ты лжешь. Опять не расслыхал.

О проповеди не было и речи.

Я говорю, что Бог меня послал,

Позволив мне вселиться в это тело,

Чтоб послужить спасенью многих душ.

Но ты, гордец надменный, смеешь спорить

И сомневаться в мудрости Творца?

Ты – хуже беса, если мне не веришь!

Ты хуже, чем презренный еретик!

МОНАХ

Мели себе! Я дьяволу не верю.

ЛУИЗА

Клянусь тебе и Господом живым,

Что тотчас ты со мною согласишься,

Иль будешь ты сожжен, как еретик!

МОНАХ

За что?!

ЛУИЗА

За то, что смеешь сомневаться,

Не веря всемогуществу Творца.

Зачем же ты, молясь, читаешь “credo”,

Когда не веришь в силу слов святых?

МОНАХ

Но разве можно верить бесноватым?

Живет в Париже девушка одна,

Каким-то духом тоже одержима;

И как она проводит всех и лжет,

И сколько зла творит! Ужель ей верить?

Там – вздор один. Но я тебе клянусь –

Воистину Луиза одержима.

И жизнь ее известна всем. Клянись,

Что веришь мне!

МОНАХ

А хочешь ли на пытке

Свои слова и клятвы подтвердить?

Тогда тебе, пожалуй, я поверю.

ЛУИЗА

Идем! Пусть вместе будут нас пытать.

МОНАХ (смущенно).

Да нет, к чему ж?.. Теперь я склонен

верить.

ЛУИЗА

Клянись мне в том!

МОНАХ

Служитель Бога – я.

Мне не пристало бесу подчиняться.

ЛУИЗА

Клянись сейчас, – иль будешь ты сожжен,

Как еретик! Ты знаешь, что с тобою

Я говорю, как посланный Творцом.

МОНАХ (обращается к СтарОМУ ИНКВИЗИТОРУ)

Вас, мой отец, прошу я, – прикажите

Поклясться мне! По сану моему

Я не могу, я не желаю слушать

И подчиняться бесу, хоть ему

Теперь я верю. Вы мне прикажите.

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Я разрешаю клясться вам.

МОНАХ

Клянусь!

ЛУИЗА (поднимая руку).

И я клянусь вам Церковью Святою

И всемогущим именем творца,

Израильским и христианским Богом!

Клянусь я в том, что сказанное мной

Есть истина и что я послан Небом

Вещать ее! Клянусь тебе, монах,

Что дьяволы послушны воле Бога,

Когда ее исполнить Он велит.

А тот, кто слову Господа не верит –

Да будет проклят им, как Юлиан

Богоотступник, как Кальвин и Лютер,

Отступник Церкви, еретик. Аминь!

МОНАХ

Позволь, позволь, но я не против Бога,

Ни против церкви нашей не восстал

И ничего не говорил такого.

(обращаясь к судьям).

Не правда ли? Ведь я не говорил?

Свидетелями все моими будут.

Я верую, что Бог есть всемогущ,

Что по Его велению все духи

Нам истину вещать принуждены.

ЛУИЗА

Но все же ты спесив и маловерен!

Тебе ли тайны вечные постичь

Того, пред Кем трепещут серафимы?

Сам Соломон, воздвигший дивный храм,

Не говорил ли, что творец вселенной

Есть Тот – Кого и небеса Небес

Постичь не могут? Ты же, червь земной,

Пред тайною не хочешь преклониться!

В своем рассудке, слабом и ничтожном,

Ты хочешь мудрость высшую вместить.

Да, все вы здесь исполнены гордыни, -

Вы все чудес хотите от меня.

Но я явлю вам чудо: – в воскресенье,

Когда в Марсели, в церкви Дэзакуль

Начнет колдун служить святую мессу,

То, обратясь к народу, вместо слов:

“Orate, fratres”, Волей Вельзевула

Воскликнет: «Я Луи Гофриди, – маг!».

И возгласит о всех своих деяньях.

ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ

Да, это было б чудо из чудес!

ЛУИЗА

Здесь кто-то есть другой, кто мне не верит.

Я чувствую. Пусть выйдет.

ГУГЕНОТ

(выйдя из толпы за решеткой, приближается к Луизе).

Это – я.

ЛУИЗА

Ты мне не веришь?

ГУГЕНОТ

Я прошу ответа

На три мои вопроса. Если ты

Их разрешишь, тогда готов я верить.

ЛУИЗА

Изволь.

ГУГЕНОТ

class="book"> Во-первых, я желал бы знать

Должны ли мы молиться только Богу

Иль также верить всем святым Его?

ЛУИЗА

К чему

Ты спрашиваешь то, что всем известно?

Есть правила, – возьми и прочитай.

А если ты не веришь нашей Церкви –

Создай свою.

ГУГЕНОТ

Но это – не ответ.

ЛУИЗА

Не жди другого.

ГУГЕНОТ

Дьявол, ты – невежда!

Мне, право, жаль, что затруднил тебя.

ЛУИЗА

Ты недостоин высших откровений.

Иди, с тобой я спорить не хочу.

ГУГЕНОТ

Когда не знаешь, что сказать, – конечно.

Да, в ловкости вам отказать нельзя,

Сестра Луиза. Знаете вы точно,

Когда и с ним вам нужно помолчать.

ЛУИЗА

«Луиза»? А!.. Ты в дьявола не веришь?

Ты значит спорил с девушкой? Стыдись!

С монахиней, простушкой, неученой,

Беседовать приходит гугенот!

ГУГЕНОТ (хочет идти)

Прощай.

ЛУИЗА (робко)

О, нет, отныне я – с тобою,

Сопутник твой во всех твоих путях.

Во всех делах твоих и помышленьях,

И от тебя не отступлюсь вовек!

ГУГЕНОТ (подходит к ней, протягивая руку).

Я очень рад. Идем же. Дай мне руку.

ЛУИЗА

Не прикасайся к девушке, нахал!

Я говорю с тобой ее устами,

Но это тело не подвластно мне.

ГУГЕНОТ

Ответь же мне, когда ты точно дьявол

И послан Богом, – где Он указал,

Что мы должны святым Его молиться?

Ответь мне также, точно ль

есть для душ

Чистилище? И если существует –

То докажи, что есть оно.

ЛУИЗА

Молчать!

Вы слышите? – он смеет сомневаться!

Он смеет богохульствовать! Чего ж

Еще вы ждете? Где клещи и плети?

Иль утомились ваши палачи?

На суд его, еретика, на пытку!

И я сама зажгу его костер –

Вот этими руками!

(Гугенот поспешно скрывается в толпе).

Я готова…

Но где же нечестивец?.. А! Бежал.

(Обращаясь к судьям).

Я чувствую, что есть и между вами

Неверящие правде слов моих.

(Пристально смотрит на них).

Я вижу магов!.. Вижу ваши души!…

Хотите ли, я точно укажу

Еретика меж вами – и на пытке

Признается он в этом?.. Что же все

Смутились так, почтеннейшие судьи?

Ужели…

1-Й МАЛЬЧИК-ПЕВЧИЙ (вбегая).

Чудо! Чудо!

(Останавливается, оробев при виде судей).

ЛУИЗА

Говори. –

Какое чудо?

СУДЬЯ (оправившись от смущенья)

Да, какое чудо?

МИХАЭЛИС

Не бойся, мальчик, расскажи. Мы все

Готовы слушать.

ЛУИЗА (тихо)

Все тебе поверят;

Рассказывай.

1-Й МАЛЬЧИК ПЕВЧИЙ (тоном выученного урока).

Я встретил пастуха,

Он мне сказал, что видел этой ночью,

Как заплясали на небе огни

И парами, процессией воздушной,

Пошли в Марсель, навстречу колдуну.

МИХАЭЛИС

То были звезды?

1-Й МАЛЬЧИК ПЕВЧИЙ

Нет, отец мой, это

Скорее были факелов огни; -

Держали их невидимые руки.

МИХАЭЛИС

А дальше что же?

1-Й МАЛЬЧИК ПЕВЧИЙ

Больше ничего.

Я все сказал вам.

СУДЬИ

Чудо!..

ГОЛОСА В ТОЛПЕ

Чудо!.. Чудо!..

МИХАЭЛИС

Ступай! Не слишком ты красноречив.

(Мальчик уходит)

(обращаясь к Луизе, говорит насмешливо)

Твой вестник плох.

ЛУИЗА (дерзко)

Тебе ли, Михаэлис,

Судить о красноречии, когда

Корпишь ты день и ночь над сочиненьем

Проповедей воскресных, чтоб потом

Их прорекать пред лавками пустыми?

Я – девушка простая, но меня

Сюда приходят слушать пилигримы

Со всех сторон. Толпа внимает мне,

Как голосу пророчицы могучей!

Без знания, не ведая наук,

Постигла я вершины красноречья

Единым вдохновением души!

МИХАЭЛИС

Однако, ты уж слишком…

ЛУИЗА (угрожающим тоном).

Что такое?

МИХАЭЛИС

Резка немного!

2-Й МАЛЬЧИК ПЕВЧИЙ (вбегая).

Чудо!

ЛУИЗА

Говори.

2-Й МАЛЬЧИК ПЕВЧИЙ

В лесу я слышал вопли и стенанья

Невидимых, но громких голосов

Мужчин и женщин, и детей, а также

Звериный вой. – Теперь еще слыхать –

И по пути, ведущему к Марсели,

Понесся плач. Я в страхе убежал

Потом кругом завыли все собаки

И спрятались; боятся и дрожат,

И ждут, как будто, страшного чего-то.

МИХАЭЛИС

Ступай, мой сын. Ты толком рассказал.

(Мальчик уходит).

ЛУИЗА

Вы слышали? Иль этого вам мало?

Но я другое чудо вам явлю. –

Вчера еще Мадлен была строптива,

С ожесточенным сердцем и душой,

Сегодня же она овечкой кроткой

Покорная и тихая, придет.

Я поклялась, что душу этой падшей

Я обращу к высоким небесам, -

И клятву я сдержала. – Пастырь Добрый

Обрел опять заблудшую овцу.

Ее же пастырь был из тех, что стадо

Бросают в поле, волка увидав,

Иль – что еще ужасней – этот пастырь

Сам волком был и погубил ее!

Но волею моею и Небесной

Я вам клянусь, – Мадлен обращена.

(Входит сестра Катерина, ведущая за руку Мадлен. Мадлен в покаянной одежде, смертельно бледная, тихо идет, понуря голову. Как только монахиня оставляет ее руку, она отходит в сторону и прислоняется лицом к стене, отвернувшись от судей.)

ЛУИЗА (торжественно)

Приветствую тебя в священном месте!

Да будет тих и мирен твой приход.

Да внидешь ты второю Магдалиной

В прославленный, благословенный грот!

(Мадлен, взглянув на Луизу, молча отворачивается к стене).

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (грозно)

Ты каешься? Но где же вздохи, слезы?

Где вопли покаяния? – Их нет!

Иль не за всех пролита кровь святая

Святого Агнца? Отвечай же мне!

МАДЛЕН (скорбно)

О, да! О, да! Для вас Он – Агнец Божий,

Для нас же – лев рыкающий.

ЛУИЗА (поспешно)

Мадлен!

Иди ко мне. (Ромильону). Отец мой,

не мешайте!

Я вам клянусь – она обращена!

Но так громить ее теперь не надо.

Так с ней нельзя. (к Мадлен)

Ты все еще горда?

Ты все еще душой ожесточенна?

Но знай, что есть защитник у тебя!

Но знай, что в небе Ангел твой Хранитель

И днем и ночью молит за тебя.

Он говорит: «О, смилуйся, Всевышний,

Над грешницей. Она к Тебе придет

Быть может, – завтра,

может быть – сегодня.

Покается она в своих грехах!»…

И плачет он, закрыв крылами очи…

О, отрекись от демонов, Мадлен!

От Вельзевула, князя сил воздушных,

Ваалвериха – демона проклятий,

От Асмодея – духа обольщений

И сладкой лжи. Брось этот ад, Мадлен!

МАДЛЕН (равнодушно)

Оставь меня. Я плохо понимаю…

Мне все равно. Я проклята навек…

Убито все. И нет во мне отныне

Ни разума, ни воли – ничего…

Моя душа во власти Вельзевула

И маг – властитель сердца моего!

ЛУИЗА

О, нет, все это – дьявольские козни!

Твою он душу хочет погубить

Отчаяньем холодным и упорством.

Молись, Мадлен, – и будешь спасена!

МАДЛЕН (мрачно)

Я проклята, осуждена, забыта…

Дверь милосердья заперта навек.

ЛУИЗА

Она открыта – только больше веры!

Не ждешь ли ты неслыханных чудес?

Не мнишь ли ты, что ангелы святые

Сойдут с небес, чтоб просветить тебя?

Нет, подвиг твой, – в твоей

свободной воле.

Смелей, Мадлен! Любовь и Божий страх,

Как два крыла, возносят душу к Богу, -

Одно из них касается земли

Другое – неба. Хочешь эти крылья,

Вознесшие другую Магдалину

В небесный рай? Ты хочешь их, Мадлен?

МАДЛЕН (с отчаяньем)

Я проклята..

ЛУИЗА

(привлекает к себе Мадлен и, обняв ее, кладет ее голову себе на плечо).

Я знаю, ты страдаешь

Ты в красоту земную влюблена,

Но верь, Мадлен, что твой Жених Небесный

Прекрасней всех – и будь Ему верна.

Когда, подобно этой Магдалине,

(указывает на изображение Марии Магдалины)

Могла бы ты хоть раз Его узреть, -

Ты, все забыв, пошла б на крест и муки,

Чтоб вместе с Ним страдать и умереть!

Ты любишь жизнь и наслажденья жизни, -

Он даст тебе блаженство без конца!

Ты любишь роскошь, – Он тебя украсит

Алмазами нетленного венца!

Ты любишь блеск, – Он даст тебе все небо

В сиянье звезд лазурных и златых!

Ты любишь власть, – но Повелитель мира

И Царь Царей – небесный твой Жених!

(Мадлен плачет, закрыв лицо руками)

Плачь, плачь. Мадлен! Как радуются в небе

Твоим слезам! Повержен Сатана

И мечутся от злобы духи ада.

Плачь, плачь, Мадлен (Обращаясь к судьям)

Она обращена!

(Подводит Мадлен к изображению Мадонны)

Иди, Мадлен, молись Марии Деве,

Благодари Владычицу небес,

Твоей души чудесным обращеньем

Обязана ты Ей одной – не мне.

(Мадлен, рыдая, склоняет колени перед изображением Мадонны).

ЛУИЗА

Молись, Мадлен, и вслух читай молитву,

Да верят обращенью твоему.

МАДЛЕН (молится)

тебе, о Всеблаженная в заоблачной тиши,

Несу я три могущества живой моей души!

Одно есть – разумение, где лавр надежды

взрос,

Блистающий алмазами моих пролитых слез.

Другое – память твердая, бессмертных снов

приют,

Глубокого смирения фиалки в ней цветут.

И третье – воля крепкая, свободная моя,

Небесных роз святой любви в ней насадила я…

(Плачет, закрыв лицо руками. Потом, подняв голову, продолжает молитву)

О, Матерь Всеблаженная в заоблачной тиши,

Дай силу трем могуществам больной моей души.

Тебе, Спасенье гибнущих и Верных Торжество,

Взамен вручаю я ключи от сердца моего.

Ты насади в нем лилии невинной чистоты,

Святого целомудрия небесные цветы, -

Да внидет Твой Предвечный Сын,

и благостен, и тих,

Да отдохнет в саду моем на лилиях Твоих!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Прекрасная молитва, если только

Она от сердца!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Дочь моя, Мадлен,

Приветствую с желанным обращеньем.

Тебя на путь спасенья твоего

(Обращаясь к судьям).

Возрадуемся все и возликуем!

(Входит новый монах).

МИХАЭЛИС (громко)

Луи Гофриди приведен. Он здесь.

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Ввести его.

МАДЛЕН (мечется, ища выхода)

Нет! Не хочу! Не надо…

Его я видеть не хочу!.. Нет!.. Нет!..

(Монахи бросаются к ней, стараясь удержать ее).

Пустите!.. Ах!.. Пустите!.. Душит… душит!…

Меня терзает дьявол Вельзевул!

Он сжал мне горло острыми когтями!..

Пустите!.. спрячьте!.. дайте скрыться мне!..

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Связать ее веревкой, чтоб не билась,

Держать покрепче.

(Монахи скручивают руки Мадлен веревками за спиной).

МАДЛЕН (продолжая биться)

Больно!.. Душит!.. Жжет!..

(Постепенно затихает).

БР. ФРАНЦИСК

Не рано ль мы возрадовались, братья?

Вот, ваша обращенная – опять

Беснуется, как прежде, одержима

Толпою духов?

ЛУИЗА (тихо бр. Франциску)

Пусть ее вопит.

Не все ль равно, когда улики явны?

Теперь преступник не уйдет от нас.

(Двери распахиваются. На пороге появляются два капуцина и между ними Луи Гофриди с руками, связанными за спиной. Его лицо – итальянского типа, редкой и совершенной красоты. Черные волосы крупными прядями падающие на лоб и плечи, придают ему сходство со св. Себастьяном. Он бледен, но спокоен.)

МАДЛЕН (вскрикивает)

А!.. Мой Луи!…

(Старается вырваться из рук монахов).

ЛУИЗА (про себя)

Не знаю. Что со мною?

Мне в грудь вонзилась тысяча мечей!.

МАДЛЕН (сорвав с себя веревки, бежит к Гофриди)

О, наконец тебя я увидала)!..

ЛУИЗА (бросаясь ей наперерез)

Прочь, мерзкая!

МИХАЭЛИС (ревниво)

Держать ее!

МАДЛЕН

Луи!..

(Монахи силою оттаскивают Мадлен от Гофриди. Мадлен рвется к нему, крича в исступлении).

Возлюбленный!.. Тебя я обожаю!

Мой маг!.. Мой бог!.. Сокровище мое!..

Единственный мой!.. Счастье! Счастье!

Счастье!

Все счастие мое в твоих очах!..

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Убрать ее на время

(Монахи уводят Мадлен)

Что за ужас!

ОТЕЦ РОМИЛЬОН (с негодованием)

Позор и стыд!

МИХАЭЛИС

Нет, это, мой отец,

Лишь явные улики чародейства.

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР (обращаясь к подсудимому)

Мессир Гофриди, каетесь ли вы

В своих грехах..

ЛУИЗА (быстро перебивая)

Отец мой, подождите

Снимать допрос! (к Гофриди)

не отрицай, Луи!

Молчи! Молчи! И ложным показаньем

Не оскверняй прекрасных уст твоих!..

(Останавливается в замешательстве и тихо говорит).

Что я сказала?.. Боже!..

(Оправясь от смущения, продолжает громко и вызывающе)

Да, прекрасных!

Создатель твой так щедро одарил

Тебя дарами лучшими природы.

В твоем лице желал он показать

Нам образец земного совершенства.

Творя тебя, художником он был, -

Недостижимым, несравненным, высшим!

Но, вот, явился Дьявол – и на лик,

Написанный божественною кистью,

Набросил тень мятущихся страстей.

Небесного Художника созданье

Он исказил кощунственной рукой…

О, если б ты слезами покаянья

Омыл печать неслыханных грехов, -

Ты вновь бы стал прекраснейшим

из смертных!

(Гофриди хочет говорить, но Луиза перебивает его)

Молчи, молчи! Не отвечай – пока

Я за тебя не вознесла молитвы.

(Смотрит на него некоторое время и потом опускается на колени, закрыв лицо руками. За стеною глухо вздыхает орган, играющий похоронный мотив).

ЛУИЗА (молясь)

Великий Бог! Молю Тебя, прими

Весь фимиам, клубящийся от века,

Все пламя жертв, сожженных для Тебя!

И тех, чей дым поднимется в грядущем,

И тех, что будут до скончанья дней, —

Прими за душу грешника, о Боже!

Все – за него!

(Молчит несколько мгновений и плачет, закрыв лицо руками).

Великий Бог! прими

Весь жар молитв!.. Все слезы покаянья!..

Всю кровь святых, воззвавшую к Тебе!..

Все славословье чистых серафимов!..

Все – за него!

(Простирается на землю и потом продолжает молиться с прежним жаром)

О, если мало жертв,

О, если мало слез, молитв и крови –

Воззри, Господь, на будущую скорбь! –

Сочти все муки новых поколений,

Все – за него!..

(Встает с колен и смотрит на Гофриди. Орган оканчивает скорбную мелодию и замолкает. Наступает мгновенье всеобщего торжественного молчания. Луиза медленно подходит к осужденному).

ЛУИЗА

Раскаялся ли ты

В твоих грехах и тяжких преступленьях?

Готов ли ты ответ за них отдать?

ЛУИ ГОФРИДИ

В моих грехах и преступленьях?

В чем же

Я согрешил так страшно?

ЛУИЗА

(указывая на Мадлен, вновь приведенную обратно)

Вот, она

Твоей живой уликою предстанет

И обличит тебя. Смелей, Мадлен!

Он пред тобой, мучитель твой,

так много

Тебя страдать заставивший.

ЛУИ ГОФРИДИ (смотрит на Мадлен)

Страдать?

МАДЛЕН (отворачиваясь, избегает его взгляда),

О, да! Страдать!.. Но я его простила.

ЛУИЗА

Здесь не прощенья просят твоего –

Но обличенья. Вот он, пред тобою.

Смотри!

(Мадлен стоит, отвернувшись от ГОФРИДИ. Он делает несколько шагов к ней).

ЛУИ ГОФРИДИ

Мадлен, взгляните на меня!

МАДЛЕН (отворачивается. Закрыв глаза).

Нет, не хочу! Вы так мне ненавистны!

Я не хочу смотреть на вас, Луи!

ЛУИ ГОФРИДИ

За что, Мадлен? Какое преступленье

Я совершил пред вами и когда?

ЛУИЗА (к Мадлен)

Не слушайся наветов Вельзевула!

Смелей!

ЛУИ ГОФРИДИ

Мадлен, взгляните на меня!

МАДЛЕН (открывает глаза и смотрит на Гофриди)

Ах!..

ЛУИЗА

Что же ты? Когда тебе так трудно

И медлишь ты – так я заговорю!

МАДЛЕН

Он… Он ни в чем.. (Замолкает).

ЛУИЗА

Что?

МАДЛЕН

Он передо мною

Невольно..

ЛУИЗА

Что?! Иль хочешь ты сказать,

Что он в своих не волен преступленьях?

МАДЛЕН

Не то.

ЛУИЗА

Так что же?

МАДЛЕН (решительно)

Я хочу сказать,

Что он невинен!

ЛУИЗА

А!.. исчадье ада!..

МАДЛЕН (обращаясь к Гофриди)

Ты победил!..

ЛУИЗА (бросаясь к Мадлен)

Пытать ее, пытать!..

МИХАЭЛИС (испуганно)

Тсс!.. Замолчишь ли ты,

проклятый дьявол!

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Держать ее!..

(Монахи разнимают Луизу и Мадлен)

ЛУИЗА (рвется к Мадлен)

Я растопчу тебя!..

МИХАЭЛИС (тихо)

Пренеприятный случай.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

Да, прискорбно.

БР. ФРАНЦИСК

Их следовало б раньше попытать.

МИХАЭЛИС

Нет, в этом деле пытка неуместна.

Сестра Мадлен тут вовсе не при чем.

Не очевидно ль, что ее устами

Преступника старался оправдать

Лукавый дух? Но девушка – невинна,

И потому пытать ее нельзя.

БР. ФРАНЦИСК (удивленно)

Нельзя… пытать?

МИХАЭЛИС

Да, бесполезно, брат мой.

Иное средство есть у нас в руках.

(Громко)

Мы просим благородную девицу

Викторию-Диану де Курбье

Пожаловать сюда без промедленья.

(Из толпы выходит красивая и богато одетая девушка).

ВИКТОРИЯ ДЕ КУРБЬЕ

Я здесь.

МИХАЭЛИС

Прошу вас, повторите нам,

Чем виноват пред вами подсудимый

Луи Гофриди?

ВИКТОРИЯ ДЕ КУРБЬЕ

Он колдун и маг.

Он отравил мне душу волхвованьем,

Он опьянил меня своим дыханьем,

Он колдовством заворожил меня.

Люблю его непостижимой страстью!

Влекусь к нему неодолимой властью!

И чахну я, и сохну день от дня.

Молитвами, постом, трудом и бденьем

Боролась я с лукавым наважденьем

И верила, что я исцелена, -

Но нет пути к утраченному раю! –

И вот я вновь сгораю, умираю!

И снова я безумна и больна!

МИХАЭЛИС

Что думаете вы о вашем чувстве?

Согласно ли вам кажется оно

С законами природы? Или точно

В нем скрыта власть необъяснимых сил?

ВИКТОРИЯ ДЕ КУРБЬЕ

Я ничего не думаю, не знаю,

Но чувствую, что это – колдовство!

МИХАЭЛИС

Она права. Священное писанье

Нам говорит: «Когда христианин

Почувствует, что болен он душою,

Что одержим он страстью сверхземной,

Непостижимой, властной, необычной,

Пусть знает он, что это – колдовство

И да боится дьявольских наветов

От Князя Тьмы и слуг его». Аминь!

(Обращается к девушке)

Вы можете оставить нас на время.

(Виктория де Курбье низко кланяется судьям и отходит в сторону)

МАДЛЕН (с ненавистью смотрит на девушку)

Зачем «на время»? Пусть она уйдет,

Совсем уйдет – и больше не приходит!

Я все скажу, но пусть она уйдет.

МИХАЭЛИС

Она уйдет, когда вы захотите

Все ваши показанья подтвердить.

МАДЛЕН

Я подтвержу вам все, что вы хотите,

Но не при ней.

МИХАЭЛИС (обращаясь к Виктории де Курбье)

Ступайте, дочь моя.

(Виктория де Курбье скрывается в толпу).

МАДЛЕН (подходит к осужденному)

Вот я теперь смотрю на вас, Гофриди!

Ни ваших глаз, ни вашего лица

Я не боюсь, как видите, нисколько.

Вы более не властны надо мной!

ЛУИ ГОФРИДИ

Откройте же мою вину пред вами,

Откройте всем вину мою, Мадлен!

Что сделал я? Какие преступленья

Я совершил?

МАДЛЕН

Я обвиняю вас,

Что вы меня коварно обольстили

В Марсели, в доме моего отца,

И окрестили тайно в синагоге

Во имя Беса, князя адских сила!

Что вы меня заставили отречься

От всех святых и рая, и небес,

И моего участия в спасенье

Всех христиан! Я обвиняю вас,

Что вы меня себе поработили,

Душой и телом, как рабу, как вещь,

И в душу мне вселили сонмы бесов,

Чтоб день и ночь терзать меня и жечь!

ЛУИ ГОФРИДИ

Все это – ложь!

МАДЛЕН (задыхаясь)

А!.. Ложь?! Ха-ха!

(Смеется вызывающим смехом)

ЛУИЗА

Покайся!

Когда б все звезды в Божьих небесах,

Когда б все листья на ветвях древесных,

Все камни на земле – имели глас,

То возопили б к Богу, – так безмерны

Твои деянья черные, Луи!

Покайся в них! О, есть еще спасенье!

Еще не все погибло. Нет, Луи!

Одно тебе осталось – покаянье.

Покайся нам – и будешь ты спасен.

ЛУИ ГОФРИДИ

Спасен? Скажи, ты жизнь мою иль душу

Спасти желаешь? Я боюсь понять,

Чего ты хочешь?

ЛУИЗА

Твоего спасенья.

ЛУИ ГОФРИДИ

Ты о каком спасенье говоришь?

ЛУИЗА

О бесконечном, вечном и бессмертном –

Спасенье духа.

ЛУИ ГОФРИДИ

Смерть в твоих словах!

ЛУИЗА

О, вспомяни святого Киприана!

Он будет твой защитник в небесах.

И он был маг, но полный покаяньем

Сумел вернуть он часть свою в раю.

Молись ему – и будешь ты блаженным.

Молись, Луи, молись! Твои грехи

Неисчислимей раковин прибрежных,

Они бессчетны, как песок морской!

ЛУИ ГОФРИДИ

Кто ты, что здесь приказывать мне смеешь?

ЛУИЗА

Я – дьявол, Богом посланный, Веррин!

И послан я, чтобы судить виновных

И обращать их к Богу, и карать,

И посылать на смерть и преступленья.

ЛУИ ГОФРИДИ

Чем ты докажешь правду слов твоих?

И должен ли я Дьяволу поверить?

ЛУИЗА

Ответь мне, всемогущ ли вышний Бог?

ЛУИ ГОФРИДИ

Бог всемогущ.

ЛУИЗА

А потому возможно ль,

Чтоб ваша церковь именем Его

Приказывала демонам и духам,

И Вельзевулу, князю адских сил?

ЛУИ ГОФРИДИ

Да.

ЛУИЗА

Вследствие такого заклинанья

И Дьявол должен правду говорить?

ЛУИ ГОФРИДИ

Да.

ЛУИЗА

Значит, клятвы Дьявола порою

Действительны и можно верить им?

ЛУИ ГОФРИДИ

Да.

ЛУИЗА (судьям)

Все ли здесь имеют слух, чтоб слышать?

Так вспомните о том, что он сказал!

(Подходит к ГОФРИДИ; в ее голосе звучит нежность)

Мне жаль тебя. О, если б, маловерный,

Ты знал, как плачут о тебе в раю,

Как твоего там жаждут обращенья!

Не будь подобен Симону-волхву,

Но обратись к святому Киприану;

Да молит он немолчно за тебя.

Мне жаль тебя. Безумный, ослепленный!!

Ты согрешил – и должен искупить

Твои грехи открытым покаяньем,

Иль будешь ты навеки осужден,

Навеки проклят. Кайся!

ЛУИ ГОФРИДИ

Я невинен.

ЛУИЗА (поднимая руки к небу)

О, Искупитель обреченных душ!

Моли Отца Предвечного – да внемлет

Твоим мольбам и грешника спасет!

О, да зачтет Он все Твои мученья

За душу осужденную навек!

Да вспомянет Отец небесный жажду,

Которой Сын томился на кресте!

(Пауза)

Как, Господи? – Ты жаждал? – Но не Ты ли

Чистейший кладезь, море без границ,

Нетления источник бесконечный,

Живой воды неистощимый ключ?

(Говорит с рыданием в голосе)

Ты жаждал, Ты?! Иль не хватило рек

У Вышнего – и ангелов блаженных

В святом раю, чтоб напоить Тебя?

(Молчит, как бы ожидая откровения свыше; потом тихо продолжает)

Нет, Ты подверг себя томленью жажды –

Спасенья ради нашего. Аминь!

(обращаясь к Гофриди)

Смотри – все плачут. Видишь эти слезы?

Их только нет в одних твоих очах.

В последний раз молю тебя, покайся!

Иль сердце камнем стало у тебя?

Не видишь ли, не чувствуешь, не слышишь?

Не хочешь верить?

ЛУИ ГОФРИДИ

Я невинен!

ЛУИЗА (в бешенстве)

А!..

Так гибни же за грех ожесточенья!

О, Михаэлис! Маг в твоих руках.

Не отпускай его неосужденным.

Смотри – толпа волнуется и ждет,

И жаждет казни колдуна, как манны.

Ты слышишь ропот? – Справедлив народ,

И глас его – есть Божий глас!

ЛУИ ГОФРИДИ

О, вспомни, -

Кто вопиял: «распни Его, распни!»

ЛУИЗА

Молчи, презренный! Кайся!

ЛУИ ГОФРИДИ

Я невинен!

ЛУИЗА (к судьям)

Вы слышали? Чего ж еще нам ждать?

Упорен он в своем ожесточенье, -

Так пусть же нераскаянным умрет.

О, Михаэлис, кровь детей невинных,

Убитых им, к отмщенью вопиет!

Пытай его! Не жди его признанья,

Не жди его раскаянья. О, нет!

Скорее рек изменится теченье,

Скорей наш христианнейший король

Отвергнет веру в Господа и станет

Неверным сарацином, иль скорей

Сам папа церковь истинную кинет,

Как еретик, – чем этот гордый маг

Признается во всем своем паденье!

МИХАЭЛИС (торжественно)

Луи Гофриди, каетесь ли вы

И признаете ли себя виновным

Пред Господом и церковью Его

И пред людьми – в кощунственных

деяньях,

Как – чародейство, порча, колдовство

И обольщенье девушки невинной?

ЛУИ ГОФРИДИ

Все это – ложь!

МИХАЭЛИС

Вы сознаетесь в том,

Что договор с лукавым заключили

И подписали кровию своей?

ЛУИ ГОФРИДИ

Я повторяю вам, что я невинен!

МИХАЭЛИС

Виновность вашу могут доказать

Три доктора ученых и хирурги,

Которые осматривали вас

В присутствии свидетелей и судий.

ЛУИ ГОФРИДИ

Они мою невинность подтвердят.

МИХАЭЛИС (знаком подзывает доктора)

Прошу вас, доктор, дайте показанье.

ДОКТОР

(в сопровождении двух врачей и двух хирургов подходит к судьям).

Мы осмотрели тщательно его

И не жалели времени. Хирурги

Прекрасно роль исполнили свою.

(Хирурги кланяются).

Он был исколот иглами повсюду,

Исследован от головы до пят –

И по осмотре нашем оказалось,

Что на себе три знака он хранит,

Три дьявольских печати. Мы клянемся,

Что от прокола в этих трех местах –

Не чувствовал он ни малейшей боли

И кровь не шла. Он этого не знал, -

Глаза его завязанными были –

И до сих пор он думал, что спасен,

Что знаков мы на нем не отыскали.

В неоспоримой правде наших слов

Мы, доктора, клялись и присягали

И дали подпись нашу. (показывает бумаги)

Вот она:

«Свидетельствуем в сем и присягаем: —

Грасси, Фонтэн и Мерандоль – врачи,

А также два хирурга, что пред вами,

Пруэ с Бонтаном, расписали тут

И приложили руку остальные.

Я все сказал.

МИХАЭЛИС

Вы можете идти.

Что скажете вы в ваше оправданье,

Мессир Гофриди?

ЛУИ ГОФРИДИ (взволнованно)

Я хотел бы знать,

Возможно ли, чтоб смел христианина

Лукавый Дух позорно заклеймить

Без ведома, согласия и воли,

И без его желанья?

МИХАЭЛИС

Никогда!

Потерпит ли какой-нибудь хозяин,

Чтоб наложили на его овцу

Клеймо чужое вражеского стада?

Иначе все ходили бы с клеймом,

Все христиане, судьи, кардиналы,

И даже (страшно выговорить мне)

Сам папа был бы заклеймлен Нечистым!

ЛУИ ГОФРИДИ

Но, Михаэлис, вспомни, что Господь

Дозволил Бесу Иова изранить

И струпьями всю плоть его покрыть?

МИХАЭЛИС

Печать и рана – разница большая.

Мы можем все страдать от тяжких ран,

Но стигмат – это удостоверенье

И принадлежности неспорный знак.

Так в Турции железом раскаленным

Кладет хозяин клейма на рабов –

Ему принадлежащих, не другому,

А нанести удар он может всем.

Был Дьяволом избит Святой Антоний,

Но дьявольской печати не носил.

Проходят раны, струпья заживают,

Но клейма не сотрутся никогда.

Имеете вы что-нибудь прибавить,

Мессир Луи Гофриди?

ЛУИ ГОФРИДИ

Ничего.

МИХАЭЛИС (Обращаясь к инквизиторам)

Когда б случилось это в Авиньоне,

Клянусь, он был бы завтра же сожжен.

БР. ФРАНЦИСК

Да, но, к несчастью, здесь ему мирволят.

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Его епископ снова нас просил

За своего священника.

ОТЕЦ РОМИЛЬОН

В Марсели

Его святым считают.

ЛУИЗА

Ха-ха-ха!

Луи Гофриди возведен в святые!

МАДЛЕН

Он – праведник безгрешный! Ха-ха-ха!

ЛУИЗА

Он осужден невинно и страдает

По оговору бесов! Ха-ха-ха!

МАДЛЕН

Он свят, он свят! Недаром прихожанки

На исповедь всегда к нему спешат; —

Он их добру и вере наставляет.

ЛУИЗА и МАДЛЕН (хохочут обе)

Ха-ха! Ха-ха!

МИХАЭЛИС (к Гофриди)

Согласны вы теперь

Скрепить немедля подписью своею

Признанье ваше?

ЛУИ ГОФРИДИ (изумленно)

Как? Что слышу я?

Мое… признанье?

МИХАЭЛИС

Да, оно готово

Вам только стоит подписать его.

(Показывает ему бумагу)

ЛУИ ГОФРИДИ

А если я не соглашусь на это?

МИХАЭЛИС

Тогда прибегнуть к пытке мы должны

И будем вас пытать без снисхожденья.

ЛУИ ГОФРИДИ

О, Боже мой! Но если и тогда

Я буду крепок духом?

МИХАЭЛИС

Бесполезно.

Улики слишком явны против вас, -

Они кричат. А ваши преступленья

Так велики, что им достойной мзды

Не вижу я. Вас в небе Бог рассудит,

Но на земле для вас прощенья нет.

Согласны ли вы подписать бумагу?

ЛУИ ГОФРИДИ (с отчаянием)

Да! Все равно! Я знаю, что погиб!

(Подписывает свое имя, после чего капуцины снова связывают ему руки).

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР

Теперь, когда подписано признанье,

Его прочесть необходимо вслух.

БР. ФРАНЦИСК

На этот труд меня благословите.

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР (вручая ему бумагу)

Читайте так, чтоб слышно было там.

(Указывает на толпу за решеткой)

Молчание давно меня тревожит.

Я не люблю, когда толпа молчит.

Бр. Франциск с бумагой в руках, приближается к решетке, отделяющей собрание от площадки,Где толпится народ. Толпа встречает его глухим гулом).

БР. ФРАНЦИСК

(обратясь к народу, читает громко и ясно).

Я – уроженец города Марсели

И настоятель церкви «Des Accoules»

Луи Гофриди – патер недостойный,

Сознанье добровольно приношу.

Я сознаюсь, что с юности был предан

Науке черной злого колдовства

И, магию постигнув в совершенстве,

Я магом стал»…

ТОЛПА (кричит в негодовании)

Смерть магу!.. Смерть ему!..

БР. ФРАНЦИСК (продолжая)

Я сознаюсь, что с Дьяволом условье

Я заключил четырнадцати лет.

В обмен на душу обещал мне Дьявол

Всевластный дар неодолимых чар.

И с той поры я чаровал всех женщин

Одним своим дыханьем.?

ТОЛПА

Смерть ему!

БР. ФРАНЦИСК (продолжая)

«Я сознаюсь, что чарами своими

Я покорил и соблазнил Мадлен,

Когда она жила в отцовском доме

И было ей всего двенадцать лет»…

ТОЛПА

Смерть волку, утащившему ягненка!

Пусть гибнет развратитель чистоты!..

БР. ФРАНЦИСК ( продолжая)

«Я сознаюсь, что страстью необычной

Она была ко мне привлечена

И вслед за мной повсюду, как лунатик,

Без устали, по лесу, по горам,

По улицам и по дорогам, – всюду

Куда я шел – она брела за мной.

И, наконец, пресытясь этой страстью,

Я заключил еев монастыре».

ТОЛПА

Пусть гибнет волк, забравшийся

в овчарню!..

Смерть колдуну и магу!.. Смерть ему!..

БР. ФРАНЦИСК (продолжая)

«Я сознаюсь, что я ее заставил

Отречься Неба, ангелов, святых,

Крестил ее во имя Вельзевула

И положил бесовскую печать???

На сердце ей, чело, уста и ноги.

И с этих пор она принадлежит

Всецело мне: душой своей и телом,

И памятью, и волей, и умом».

ТОЛПА

Смерть колдуну!.. Пусть гибнет чернокнижник!

Смерть чародею!.. Святотатцу смерть!..

БР. ФРАНЦИСК (продолжая)

«Я сознаюсь, что брал ее на шабаш,

Где Вельзевулу мессу я служил,

И обручился с ней. Двенадцать магов

Пред алтарем скрепили наш союз.

Я был царем. Она – царицей оргий

И шабаша. Нам поклонялись там»…

ТОЛПА

Смерть грешнику!.. Проклятие злодею!..

Пусть гибнет маг!.. В огонь его, в огонь!..

БР. ФРАНЦИСК (продолжая).

«Я сознаюсь, что в жертву Вельзевулу

Я приносил убитых мной детей

И теплой кровью окроплял собранье

Всех магов, ведьм, колдуний, колдунов

И все они при этом бесновались

И восклицали: «Кровь его на нас

И детях наших!».?

ТОЛПА

Горе кровопийце!..

Смерть извергу в сутане!.. Смерть ему!..

БР. ФРАНЦИСК (продолжая)

«Я сознаюсь, что все мои признанья

Не вынуждены пыткой у меня,

Но высказаны мною добровольно,

В уме и твердой памяти, – о чем

Свидетельствую подписью моею:

Луи Гофриди». Видите ее?

(Потрясает бумагой перед толпой).

Довольны ли открытым покаяньем

Преступника, подобного кому

Не видано от сотворенья мира?

ТОЛПА

Смерть колдуну!.. Смерть магу!..

Смерть ему!..

Мессир Луи, теперь мы вас попросим

Пройти еще в застенок на допрос

«С пристрастием»??

Ведь это лишь формальность.

Каких-нибудь ничтожных полчаса.

Узнать еще сообщников нам надо,

А вы о них желали промолчать.

ЛУИ ГОФРИДИ

Я мог себя отдать вам на закланье…

Жизнь в тягость мне. Но знайте, никогда

Предателем невинных я не буду.

Я не имел сообщников, клянусь!

МИХАЭЛИС (махнув рукой)

Вот это все вы там и подтвердите.

ЛУИ ГОФРИДИ

Вам не довольно подписи моей

И моего позора? Вы хотите

Напрасной пыткой истерзать меня?

И вы – монахи!.. Люди!.. Христиане!..

МИХАЭЛИС

Таков закон. Вы знаете его.

ЛУИ ГОФРИДИ

О, да, я знаю! Я готов. Ведите.

(Два капуцина уводят его).

МАДЛЕН (кричит ему вслед с отчаянием)

Луи!..

ЛУИ ГОФРИДИ (останавливается на минуту)

Тебя… проклясть я не могу!

(Уходит в сопровождении капуцинов. Его проводят мимо толпы).

ТОЛПА (ревет при виде осужденного)

Смерть магу!.. Смерть!..

Будь проклят, кровопийца!..

Злодей!.. Убийца!.. Изверг!.. Смерть тебе!..

В огонь тебя!..

(Направляется вслед за Гофриди).

СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР (торжественно встает)

Возлюбленные братья!

Мы на сегодня можем разойтись

В последний раз мы снова соберемся

Дней через пять. Надеюсь, что тогда

Мы приведем к концу святое дело.

Молитесь, братья, да свершим его –

Во имя Бога, к славе наивящей

Творца земли и неба, к торжеству

Его святой непогрешимой церкви

И к посрамленью царства Тьмы.

ВСЕ СУДЬИ

Аминь!

АКТ V

Картина 1

Бомский монастырь. Площадка для народа, отделенная решеткой от священного грота, где происходит суд. Толпа, состоящая из пилигримов, мужчин и женщин, вращается в тесной толчее. Всякий старается занять место ближе к решетке.

1-Й КРЕСТЬЯНИН.

Бьюсь об заклад, что мага оправдают.

2-Й КРЕСТЬЯНИН

Да ты в уме ли?

1-Й КРЕСТЬЯНИН

Мало ль, что колдун!

Ты не забудь, что все-таки он патер.

И за него епископ и Марсель.

2-Й КРЕСТЬЯНИН

Да он сознался!

1-Й КРЕСТЬЯНИН

Мало ль, что сознался!

Сошлют на покаянье в монастырь,

Вот весь и сказ. Чтоб мне на этом месте

Сквозь землю провалиться, если нет.

2-Й КРЕСТЬЯНИН (махнув рукой)

Сожгут, сожгут – и руки не помоют!

Уж будь спокоен.

1-Й КРЕСТЬЯНИН

Я держу заклад,

Что – в монастырь.

2-Й КРЕСТЬЯНИН

Я – на костер.

1-Й КРЕСТЬЯНИН

Согласен.

Так по рукам?

2-Й КРЕСТЬЯНИН

На выпивку!

1-Й КРЕСТЬЯНИН

Идет.

(Хлопают друг друга по рукам и подходят ближе к решетке. Их место заступают другие).

3-Й КРЕСТЬЯНИН

Во всем сознался, значит, он?

4-Й КРЕСТЬЯНИН

А как же?

Бумагу громко прочитал монах

И подпись нам показывал.

3-Й КРЕСТЬЯНИН

Пытали?

4-Й КРЕСТЬЯНИН

А кто их знает? Говорят, что нет.

Что, будто, сам признался добровольно,

Раскаявшись; а кто там разберет?

3-Й КРЕСТЬЯНИН

Не ври! Не ври! При мне вели на пытку.

Пришел оттуда – краше в гроб кладут.

3-Й КРЕСТЬЯНИН

Да уж какой же суд такой – без пытки?

(Уходит)

6-Й КРЕСТЬЯНИН (обращаясь к 4-му)

Скажите мне, отправились за ним

Три капуцина, а вернулись двое.

Куда же делся третий – не пойму?

4-Й КРЕСТЬЯНИН

Д, может быть, он захворал дорогой?

6-Й КРЕСТЬЯНИН

Все может быть. А как-то так… чуднo.

4-Й КРЕСТЬЯНИН.

Помалкивай! Не наше это дело. (Уходит)

5-Й КРЕСТЬЯНИН

Зато уж эти двое день и ночь

Следят за ним и спят с ним в той же келье.

Один уснет, – другой не сводит глаз.

6-Й КРЕСТЬЯНИН

А что же он?

5-Й КРЕСТЬЯНИН

Да, говорят, тоскует.

6-Й КРЕСТЬЯНИН

Взгрустнется тут!

5-Й КРЕСТЬЯНИН

И ничего не ест.

7-Й КРЕСТЬЯНИН

Не верьте вы. Колдуньи каждой ночью

Ему приносят жаренных детей.

Он мясо ест и кровью запивает, -

Ну, вот и сыт.

6-Й КРЕСТЬЯНИН

Да, разве – если так.

(Сквозь толпу протискивается Жако (придурковатый парень из дальней провинции) с узелком в руках).

ЖАКО

Пустите-ка поближе стать.

6-Й КРЕСТЬЯНИН

Что лезешь?

ЖАКО

Мне б хоть разок взглянуть на Комбарэ.

6-Й КРЕСТЬЯНИН

Что? На кого? Я о таком не слышал.

ЖАКО

Ну, как же так? А судят-то кого ж?

7-Й КРЕСТЬЯНИН

Он, верно, хочет нам сказать «Гофриди»

Да произнесть не может.

ТОЛПА (весело хохочет)

Ха-ха-ха!

6-Й КРЕСТЬЯНИН

Пошел ты, деревенщина!

7-Й КРЕСТЬЯНИН

Вот дурень!

1-Я ЖЕНЩИНА (обращаясь к Жако).

Что у тебя тут в узелочке?

ЖАКО

Мед.

В дупле нашел. Роились, значит, пчелы.

Дай, думаю, я бедненьким снесу,

Что бесами лихими одержимы,

Пусть кушают во здравье – и принес.

1-Я ЖЕНЩИНА

Ну, злющей бы не стоило; как львица

Рычит на всех. А беленькую жаль.

2-Я ЖЕНЩИНА

Да, жаль; совсем уж было обратилась

На правый путь, но помешал колдун.

1-Я ЖЕНЩИНА

Не помешал. Спаслась она, я знаю.

Совсем уж было сгибла, но спаслась.

3-Я ЖЕНЩИНА (подходит к двум разговаривающим)

Вы слышали, на хитрости какие

Пустился маг? Прислал икону ей

И наказал усердно помолиться

За души их. Но та – не так глупа –

И поняла, что не спроста тут дело.

На образ тот плеснула, не глядя,

Святой водой – и тотчас он распался,

Как прах земной, – лишь черный дым пошел.

1-Я ЖЕНЩИНА

Ах! Ах! Скажите!

2-Я ЖЕНЩИНА

Эдакое дело!

1-Я ЖЕНЩИНА

А что ж бы вышло, если бы она

Молиться стала, глядя на икону,

Что маг прислал ей?

3-Я ЖЕНЩИНА

Боже упаси!

Подумать страшно! Там не лик небесный,

А Вельзевулов намалеван был!

4-Я ЖЕНЩИНА

И вовсе нет, совсем не Вельзевулов.

Изображал он мага самого.

И если б только на него взглянула

Бедняжечка, – сгорела б, как свеча!

(Сквозь толпу проталкивается пожилая крестьянка с молоденькой девушкой)

КРЕСТЬЯНКА

Пустите, что ль?

1-Я ЖЕНЩИНА

Куда же ты, Бригитта?

КРЕСТЬЯНКА

Мне недосуг. Пустите, говорю.

Пройти мне надо.

2-Я ЖЕНЩИНА

Что за спех? Останься,

На колдуна посмотришь.

КРЕСТЬЯНКА

Ни, ни, ни!

Смотреть не стану, хоть озолотите.

И дочке не позволю.

(Обращаясь к девушке)

Марш, Марго!

3-Я ЖЕНЩИНА

Да почему ж?

КРЕСТЬЯНКА

А потому. Не стану.

И вы ступайте лучше по домам,

Чем тут глазеть. Не вышло бы худого.

4-Я ЖЕНЩИНА

Да объясни же толком. Что ты врешь?

КРЕСТЬЯНКА (останавливаясь)

Зачем мне врать, – про это всякий помнит,

Как из Марсели к нам его вели –

Народищу толпилось на дороге,

Что здесь, – булавке некуда упасть.

Вот, мать одна сыночка подсадила

На дерево, и говорит ему

«Смотри, тебе оттудова виднее,

Пройдет колдун – ты плюнь ему вослед:.

Он и услышь. На малого как зиркнет

Глазищами. Тот с дерева-то хлоп, -

Тут и убился. Вот вам и смотренье!

Еще вчера невестка говорит:

«Пойдешь смотреть, как будут жечь злодея?»

Нет, говорю, и дочку не пущу.

Идем, Марго…

(Уходят обе. Из толпы выступают пилигримы).

1-Й ПИЛИГРИМ

О знаменье чудесном

В обители я слышал разговор.

За трапезой, как водится повсюду

В монастырях, из братьев кто-нибудь

Читает вслух спасительное чтенье,

Заранее не зная, чтo прочтет,

Кому какая выпадет страница,

И раскрывает книгу наугад.

Но, вот, с тех пор, как привели Гофриди, -

Кто б ни читал, а книга каждый раз

Откроется на той же все странице

Пророчеств Иезекииля, где

Он призывает падших к покаянью,

Грозит ожесточенным во грехах

И обещает милость обращенным.

Так повторялось десять дней подряд.

И это все заметили, и много

Об этом толков было за столом.

2-Й ПИЛИГРИМ

Да, Божий перст тут виден.

3-Й ПИЛИГРИМ

А намедни

Мне про него рассказывал монах,

Что он, нет-нет, да и поднимет с полу

Соломинку, – повертит так в руках

И бросит снова. Братья капуцины

Заметили и тотчас донесли.

Судья спросил: что значат эти штуки?

А он в ответ смеется и молчит.

И так бы правды ввек и не дознались,

Да выручил, спасибо, Вельзевул;

Заговорил устами одержимой

И все открыл. Выходит, что когда

Соломинку поднимет он и вертит –

У дьявола совета просит он.

А бросит на пол снова – значит в жертву

Ее приносит черту на совет.

1-Й ПИЛИГРИМ

Кто б мог подумать!

2-Й ПИЛИГРИМ

Хитрости такие

Один лишь дьявол может разгадать!

СТАРИК (подходит к пилигримам)

Все это вздор. Я зал его ребенком.

Послушным, кротким мальчиком он рос –

И набожным; любил молиться Богу.

Не может быть, что он виновен был.

Неужто так его сгубили книги?

1-Й ПИЛИГРИМ

Какие книги?

СТАРИК

Полные шкапы

Старинных книг пошли ему в наследство

От дяди чернокнижника, и вот,

Зачитываться ими начал мальчик

И все прочел четырнадцати лет.

И, говорят, открыв однажды книгу,

Увидел он Нечистого – и тот,

Смутив его лукавым искушеньем,

С ним договор проклятый заключил.

Так говорят, но я тому не верю.

Такой хороший, нежный мальчик был!

1-Й ПИЛИГРИМ

Вот на! Не верь, когда он сам сознался.

Судья к нему уж очень раз пристал:

«Ты продал душу Бесу, иль не продал?»

А он в ответ: «когда бы раньше я

Ее не продал, – продал бы сегодня,

Так все вы надоели мне».

2-Й ПИЛИГРИМ

Ну, нет.

Совсем не так ответил подсудимый.

А как прижал к стене его судья –

Он сгоряча и молви: «коль не продал

Своей души, то рад теперь продать».

3-Й ПИЛИГРИМ

А вот и нет! И все-таки неверно.

Он отвечал не «рад теперь продать»,

А «продал бы охотно, если б только

Я этим мог избавиться от вас».

4-Й ПИЛИГРИМ

Подобных слов не говорил он вовсе.

3-Й ПИЛИГРИМ

Нет, говорил. Еще ему судья

Заметил тут же: «за такие речи

Вы дорого поплатитесь, мой сын!»

4-Й ПИЛИГРИМ

И все же я стою за то, что вовсе

Он этого не мог сказать.

3-Й ПИЛИГРИМ

А я

Тебе божусь, что слышал сам.

4-Й ПИЛИГРИМ

Ну, это –

Еще не доказательство.

(Отходит в сторону).

3-Й ПИЛИГРИМ (бежит за ним)

Как так?

Постой, постой! Послушай!

1-Й КРЕСТЬЯНИН

Э! Да ну вас!

Молчите!

2-Й КРЕСТЬЯНИН

Цыц! Читают приговор.

1-Й ПИЛИГРИМ

Не приговор, а только отлученье,

На светский суд его передают.

(Говор толпы утихает. Доносится голос инквизитора, передающего подсудимого в руки светской власти)

ГОЛОС СТАРОГО ИНКВИЗИТОРА

Мой сын, узнав, что впал ты в заблужденье

И согрешил пред Богом и людьми,

Мы все твое исследовали дело.

Со тщанием пересмотрев его,

Мы, к нашему прискорбью, убедились,

Что ты виновен в названных грехах.

Но так как ты вернулся в нашу церковь

И клятвенно отрекся от греха,

Тебя мы допустили к покаянью

И причащенью; более сего

Мы сделать для тебя не в состоянье.

А потому, изгнав тебя, мой сын,

Из лона церкви нашей, предаем мы

Тебя ко власти светского суда.

Которого усердно умоляем

Постановить об участи твоей –

Так, чтоб тебе не угрожали смертью

И не была б пролита кровь твоя.

ГОЛОСА МОНАХОВ (издали)

Аминь!

ТОЛПА

Аминь!

2-Й КРЕСТЬЯНИН

Не будет, точно, крови.

Горелым мясом потянуло тут.

(Мимо решетки, отделяющей площадку от места суда, проводят под конвоем Гофриди).

ТОЛПА (вопит)

Смерть магу…

ГОЛОСА ЖЕНЩИН ИЗ ТОЛПЫ

Бедный!.. Мученик!.. Несчастный!..

2-Й КРЕСТЬЯНИН

(хлопая по плечу 1-го)

Ты проиграл. Теперь ему капут!

АКТ V

Картина 2

Тюрьма в Эксе. Мадлен лежит на соломенной подстилке. Луиза ходит из угла в угол, каждым движением выражая бешенство и муку. Время от времени доносится звон колоколов.

МАДЛЕН

Будь проклят день рожденья моего!..

ЛУИЗА

Будет проклят час, когда глаза мои

Свет солнечный увидели впервые –

И ужас тьмы полуночных небес,

И молнии сверкающей извивы!..

МАДЛЕН

Будь прокляты невинность детских дней

И чистота, похищенная адом,

И красота напрасная моя!

ЛУИЗА

Будь проклята утраченная юность,

Загубленная молодость моя,

Отравленная поздним пробужденьем,

Застывшая в монашеской одежде,

Как в темном склепе, в каменном гробу…

Будь проклята и здесь и в жизни вечной!

МАДЛЕН

Будь проклята вовек моя любовь –

И ты, меня обрекший на страданье,

Служитель Беса, низкий изувер!..

ЛУИЗА

Будь проклят трижды!

МАДЛЕН

Проклят! Проклят! Проклят!

ЛУИЗА (приближаясь к Мадлен)

Будь проклята и ты, блудница, тварь!

Змея, гиена с желтыми зрачками,

Поправшая священнейший обет!

Исчадье ада, дьявол бледноликий,

Гордящийся копною рыжих косм!..

Бесчестье быть с тобой в одной темнице,

Дышать с тобою воздухом одним!

Чего глядишь бесстыдными глазами?..

Чтo видели, чтo зреть могли они,

Чтобы гореть таким бесовским светом?..

Ответь, змея, чтo видели они?..

МАДЛЕН (с вызывающей улыбкой)

Чтo видели? О! много, много, много!..

ЛУИЗА

Молчи, змея, молчи, пока цела!

МАДЛЕН

Того, конечно, бедной богомолке,

Монахине, не увидать вовек!

ЛУИЗА (бросаясь на Мадлен)

Убью тебя, проклятая колдунья!

Блудница, тварь! Убью! Убью! Убью!

МАДЛЕН

Ко мне!.. Спасите!.. Ай!..

(Входит тюремщик).

ТЮРЕМЩИК

Что тут такое?

МАДЛЕН

Она меня убить хотела… Ай!..

ТЮРЕМЩИК

Опять чертовка с девочкой связалась?

У! Гадина! Посмей лишь пикнуть мне, -

Сейчас в застенок, на допрос, на пытку!

Давно уж плети плачут по тебе.

ЛУИЗА (надменно)

Не смеешь ты избранницы коснуться!

В меня вселились бесы, но Господь

Их ниспослал, чтоб покарать виновных.

Иль, может быть, ты тоже еретик

И воплощенье духов отрицаешь?

ТЮРЕМЩИК (струсив)

Тьфу!.. Чур меня!.. Что привязались? Цыц!

Не то в подвал не хочешь ли, в “In pace”

Где будут крысы ползать по тебе?

(К Мадлен)

Ну, ну, не плачь, овечка золотая,

Не дам тебя в обиду никому,

Холeсенькую деточку такую!

(Луизе)

А ты сиди себе, коли сидишь.

(Уходит)

МАДЛЕН

Ну что, – взяла?

ЛУИЗА

На этот раз, пожалуй,

Отделалась ты дешево, змея.

Но дорожить красивенькою шкуркой

В последний день, казалось бы не стоит.

Смешно тебе царапины пугаться,

Когда чрез час ты будешь сожжена.

МАДЛЕН

Я? – Сожжена?!. В уме ли ты, Луиза?

Ты видишь, как все ласковы со мной.

Порой грозят лишь пыткой, а на деле

И волоска не тронули на мне.

ЛУИЗА

И поступили глупо. Эти космы

Во славу Бога – следовало сбрить,

Чтоб ими ты не чванилась напрасно.

Но, все равно, они сгорят с тобой.

МАДЛЕН

Да ты совсем помешана, Луиза!

Ты вечно бредишь пыткой и костром.

Ты видишь – все мне служат, как принцессе,

Тюремщики и патеры, и слуги

Мне угодить стараются во всем.

Когда мой дух встревожен и тоскует,

Меня стремятся музыкой развлечь.

Во всех приходах молятся за душу

Невинной жертвы Дьявола – Мадлен.

Я всех моим смиряю обращеньем,

А ты твердишь о смерти и костре.

ЛУИЗА (заглядывая в окно)

Все так, все так, но за кого ж сегодня

С утра весь день гудят колокола?

Смотри в окно. Валит народ толпами

И все сюда в окошко к нам глядят.

МАДЛЕН (со страхом)

Глядят сюда? Не может быть, Луиза!

Наверное ты шутишь. Да? Скажи!

ЛУИЗА

Взгляни еще.

МАДЛЕН (подбежав к окну)

Да, смотрят!.. Боже!.. Смотрят!..

О, скрой меня!.. О, сжалься надо мной!..

Я так боюсь! Я жить хочу, Луиза!..

Я спрячусь здесь.. (прячется в угол)

Скажи, что нет Мадлен…

Скажи, что мышкой белой обернулась

И в норку скрылась… Да? Ты скажешь так?

Я притаюсь, замру, дышать не буду…

Ай, ай! Идут!

ЛУИЗА (С презрением)

И эту он любил!

ТЮРЕМЩИК (входя)

Ну, можете порадоваться, пташки,

Вас выпустят на волю… Где же та?

Куда еще запряталась, плутовка?

Эй, где ты там?

ЛУИЗА

Ты правду говоришь?

ТЮРЕМЩИК

Как только, значит, выйдет разрешенье,

Так вы свободны.

ЛУИЗА

Поклянись!

МАДЛЕН (из-за угла)

Клянись!

ТЮРЕМЩИК

Как свят Господь!

МАДЛЕН (подбежав, ласкается к нему)

Мой добренький, мой милый!

ТЮРЕМЩИК (гладя ее по голове)

Да ладно уж, барашек золотой!

МАДЛЕН

А он, Луи? И он свободен тоже?

ЛУИЗА

И на него не грянул Божий гром?

ТЮРЕМЩИК

Ну, нет, тому пришлось посолонее,

Добились вы, готов ему костер!

МАДЛЕН (с ужасом)

Его сожгут?!

ТЮРЕМЩИК

Не позже – как сегодня.

Здесь проведут. Увидите в окно (Уходит).

ЛУИЗА

Его сожгут… О, Боже справедливый!

Погибнет он, – а эта будет жить!

МАДЛЕН (пляшет и поет в восторге)

О, счастье!.. О, свобода!..

О, жизнь!.. Я спасена!

Ликуй со мной, природа!

Цвети со мной, весна!

О, жизнь! О луч мой ясный!

Гудит венчальный звон.

Хор демонов согласный

Слагает мне канон.

Дымил костер напрасно,

Сгорел тяжелый сон.

Бледна я, но прекрасна, -

Весь свет в меня влюблен!

Венцом служитель ада

Украсил мне главу.

Мне смерть его – услада.

Он гибнет – я живу!

ЛУИЗА

Презренная! Тебе не жаль того,

Кто за тебя, как жертва на закланье,

Идет в огонь?

МАДЛЕН (вздрогнув, останавливается)

Луи!. Любимый мой…

(Рыдая, обращается к Луизе).

Все это – ты! Ты завистью ревнивой

Сгубила всех: меня, себя, его…

Все это ты одна… Будь проклята вовеки!

ЛУИЗА

Ты – до скончанья мира и веков!

ТЮРЕМЩИК (просовывая голову в дверь)

Ведут его. Смотрите, коль хотите,

Но не шуметь. И я пойду, взгляну

(затворяет дверь)

МАДЛЕН (бросаясь к окну)

Возлюбленный! Тебя ведут в оковах…

О, изверги! Вас много – он один.

Все на него! Его вы осудили…

За что? – за то, что он меня любил!

(Колокольный звон продолжает гудеть громче и громче.Слышно пение “Ora pro nobis”)

МАДЛЕН (рыдая и дрожа)

Луи!.. мой маг!.. спасти себя ты можешь,

Лишь захоти… Спасись, спасись, Луи!

Зови на помощь дьявольские чары

И вмиг ослепнут палачи твои,

И ты уйдешь – незримый и свободный…

Не для себя, но для меня спасись!

(Похоронное пение раздается под окном).

ЛУИЗА (падая на колени)

Великий Бог! Молю тебя, прими

Весь фимиам, клубящийся от века,

Все пламя жертв, сожженных для Тебя!

И тех, чей дым подымется в грядущем!

И тех, что будут до скончанья дней –

Прими за душу грешника, о Боже,

Все – за него!..

МАДЛЕН

Кого ведете вы?

Луи, постой!.. Я так тебя любила!

Моя любовь зажгла тебе костер…

Как бледен ты, как изнурен, любимый!..

Остановись!.. На смерть тебя ведут!

Твои уста и очи, и ланиты

Спалит огонь!… сожжет!.. испепелит

Всего тебя!.. Он обернулся!.. Боже!!!

ЛУИЗА (продолжая молиться)

Все – за него!

МАДЛЕН (рыдая)

О, не смотри сюда!

Кого ты ищешь жадными очами?

Здесь нет меня… Здесь нет твоей Мадлен!

Она стоит на пышном возвышенье

С твоим венцом на золотых кудрях…

Пред нею кровь стекает по ступеням

И голос крови к Богу вопиет!…

ЛУИЗА

Все – за него!..

МАДЛЕН

О, не смотри мне в душу!..

Здесь нет Мадлен… Здесь только тень моя!

Она в аду пред страждущими пляшет…

Их кровь – на ней… На шабаше она,

Где жертвы ей приносятся без счета…

О, не гляди!

ЛУИЗА

Великий Бог, прими

Весь жар молитв!.. все слезы покаянья!..

Всю кровь святых, воззвавшую к Тебе!..

Все славословья чистых серафимов!..

Все – за него!..

МАДЛЕН

Остановите казнь!

Беру назад позорные признанья!..

Их вынудили силой у меня!..

За ним!.. за ним!.. на казнь,

на смерть, на пытку!

За ним в огонь!.. К тебе, к тебе, Луи!..

ЛУИЗА

Все – за него!

МАДЛЕН

Не слышат, изуверы!..

Меня возьмите!.. Жизнь – за жизнь его!..

Мою любовь отдам, ведь я – прекрасна…

Я буду петь, смеяться и плясать..

Я целовать умею до забвенья…

Ласкать умею.. Я люблю его!..

Я всех люблю – кто даст ему свободу!..

Костер лишь погасите!.. Где вода?.

Скорей, скорей, пока еще не поздно!..

Тушите кровью!.. Лейте кровь мою!..

Пока еще огонь не прикоснулся

К его ногам, и дым не задушил!

ЛУИЗА

Все – за него!

МАДЛЕН

Не внемлют! Поздно!.. поздно!..

С тобой на смерть!.. на пытку, на костер!..

А!!! Боже!.. Боже!.. Он горит!! Спасите!..

Огонь, огонь!

(Падает без чувств. Тюрьма озаряется блеском красного пламени).

ЛУИЗА (с отчаяньем)

О, если мало жертв!

О, если мало слез, молитв и крови,

Воззри, Господь, на будущую скорбь!

Сочти все муки новых поколений, -

Все – за него!..

МАДЛЕН (вскочив, бежит в исступлении)

Горю!. Горю!. Горю!.

1902 г.

ПЕРЕД ЗАКАТОМ

ПРЕДИСЛОВИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА КОНСТАНТИНОВИЧА (К.Р.)

На мою долю выпала лестная задача написать разбор представленного на соискание Пушкинской премии V тома стихотворений М.А. Лохвицкой. Но моему отзыву не было суждено быть прочтенным ею, хотя я написал его еще при ее жизни, и ей была присуждена Пушкинская премия. Эту премию заслужили ей, главным образом, стихотворения, посвященные ее детям: «Материнский завет» и «Плач Агари», на которые я указывал, как на плоды наиболее счастливых вдохновений. Г-жа Лохвицкая не дожила до увенчания своих произведений: премия досталась ее детям.

Да будет мне позволено теперь, когда родственники покойной выпускают в свет ее неизданные стихотворения, предпослать им несколько слов.

Во всяком предсмертном творении, будь то картина, изваяние или стихи, всегда кроется что-то трогательное, загадочно-пленительное; это лебединая песня, прощание с жизнью и приближение к роковому порогу, за которым начнется иное, новое, неведомое существование. То, что при жизни автора могло бы заслужить справедливый укор, обезоруживает критика, когда автор отошел в вечность. И невольно прощаешь ему недостатки его творчества. Не так ли с благодарностью вспоминаешь теплое дыхание быстро промелькнувшего лета с его цветами и пышными красками, и забываешь его дожди и бурные ветры?

Пусть в последних произведениях г-жи Лохвицкой встречаются недостатки, на которые я и ранее указывал, пусть находятся там неясность, недосказанность, неопределенный мистический туман, увлечение чарами чернокнижия. Но в этих стихах есть несомненная струя поэзии, искупающая столько же несомненные недочеты; есть виртуозность, радующая и пленяющая любителя «чистых вдохновений», есть умение пользоваться поэтическими образами, есть превосходная фактура стиха, мастерская его отделка.

Истинной поэзией проникнуты такие стихотворения, как «Каменная швея», «Что такое весна», «Белые розы», «Утренний гимн», «Восковая свеча», «У брачного чертога».

Не столько темным содержанием, сколько изумительным искусством владеть стихом пленяет пиеса «Я – жрица тайных откровений», где эта же строка повторяется еще два раза, только с иною перестановкой слов: «Я – жрица откровений тайных» и «Я – откровений тайных жрица».

Стихотворение «День Духа Святого» обращает на себя внимание не только своеобразием размера, но и красотою и таинственностью содержания.

Я и ранее отмечал пристрастие г-жи Лохвицкой к некоторым образам и словам; они есть и в новом сборнике: опять мы находим здесь лилии, розовые крылья, дыханье вишен и сирени, лунную грезу над тьмою земной, парус, плывущий в лазурный туман, дыханье жасминов и роз. К этим знакомым красочным и душистым особенностям творчества усопшей присоединяются звуки, раньше у нее не встречавшиеся; мне слышится в них предчувствие близкой смерти. Стихотворение «В скорби моей» кончается словами:

В смерти иное прозрев бытие,

Смерти скажу я: «Где жало твое?»

Хочется к самому безвременно покинувшему нас автору применить одно из его предсмертных стихотворений:

С ее опущенными веждами

И целомудренным лицом –

Она идет, блестя одеждами,

Сияя радужным венцом.

И мысли ей вослед уносятся,

С воскресшим трепетом в груди –

Мольбы, молитвы, гимны просятся:

«Взгляни, помедли, подожди!»

Несколько лет тому назад смерть сестры вызвала у М.А. Лохвицкой прекрасное стихотворение «Цветок на могилу», его строками я закончу свое предисловие.

Ты была безропотно-покорна,

Ты умела верить и любить,

Дни твои – жемчужин белых зерна,

Низанных на золотую нить.

Ты была нетронутой и ясной,

Как душа хрустальная твоя.

Вечный мир душе твоей прекрасной,

Отстрадавшей муки бытия.

К.Р.

Павловск, 1 апреля 1908.

ПИЛИГРИМЫ

Знойным солнцем палимы,

Вдаль идут пилигримы

Поклониться гробнице священной.

От одежд запыленныx,

От очей просветленныx

Веет радостью цели блаженной.

Тяжела иx дорога –

И отставшиx так много,

Утомленныx от зноя и пыли,

Что легли на дороге,

Что забыли о Боге,

О крылатыx виденьяx забыли.

Им в сияющей дали

Голоса отзвучали,

Отжурчали поющие реки.

Им – без времени павшим,

Им – до срока уставшим,

Не простится вовеки. Вовеки!

УХОДЯЩАЯ

С ее опущенными веждами

И целомудренным лицом –

Она идет, блестя одеждами,

Сияя радужным венцом.

И мысли ей вослед уносятся,

С воскресшим трепетом в груди –

Мольбы, молитвы, гимны просятся:

«Взгляни, помедли, подожди!»

КАМЕННАЯ ШВЕЯ

(Чешское предание)

Высокo, высокo, на вершине одной,

И в осенние бури, и в стужу, и в зной,

Навевая таинственный страх,

Неподвижная дева от века сидит,

И ужасен ее заколдованный вид

С недошитой сорочкой в руках.

Есть в народе молва, что, поднесь, каждый год,

Как в Великую Пятницу внемлет народ

О страданьях и смерти Христа, –

У сидящей вверху оживает рука,

Чтоб иглу пропустить и чтоб после стежка

Замереть до другого поста.

Что ни год – то стежок, что ни год – то стежок. –

Говорят, что исходит назначенный срок,

Говорят, что устала швея.

А с последним стежком – грянет нa землю гром

И предстанем мы – люди – пред Божьим Судом,

И увидим конец бытия.

ЧТО ТАКОЕ ВЕСНА?

О, виденья весны, вы со мной, вы со мной!

Расскажите вы мне, что зовется весной?

Что такое весна? Что такое – весна?

Это – трепет природы, восставшей от сна,

Это – говор и блеск возрождаемых струй,

Это – первой любви молодой поцелуй.

Что такое – весна? О, весна, О, весна!

Это – чаша, что нектаром жизни полна

И потоки блаженства лиет и лиет,

Это – чистых мечтаний могучий полет.

Это – сладость дыханья жасминов и роз.

Это – нега смешенья улыбок и слез.

Это – вишни в цвету, это в золоте даль.

Это юной души молодая печаль.

О, виденья весны, вы со мной, вы со мной!

Вы поведайте мне о печали земной.

Что такое печаль? Что такое – печаль?

Это – сердце, которому прошлого жаль.

Это – парус, плывущий в лазурный туман,

К голубым берегам неизведанных стран.

Что такое – печаль? О, печаль! О, печаль!

Это – эхо, зовущее в синюю даль.

Это – вздох, замирающий в синей дали,

Далеко от небес, далеко от земли.

Это – лунная греза над тьмою земной.

Это – дух, нисходящий с ночной тишиной.

Это – боль, о которой поют соловьи.

Это – девственный лик отраженной любви.

О, виденья весны, вы со мной, вы со мной!

Что зовется любовью в печали земной?

Что такое любовь? Что такое – любовь?

Это – луч, промелькнувший и скрывшийся вновь,

Это – павших цепей торжествующий смех,

Это – сладостный грех несказанных утех.

Что такое – любовь? О, любовь! О, любовь!

Это – солнце в крови, это – в пламени кровь.

Это – вечной богини слетевший покров.

Это – вешнее таянье горных снегов.

Это – музыка сфер, это – пенье души.

Это – веянье бури в небесной тиши.

Это – райская сень, обретенная вновь.

Смерть над миром царит, а над смертью – любовь.

Ср. стих. Бальмонта «О, какая тоска...»

* * *

Я – жрица тайных откровений.

Во тьме веков мне брезжит день.

В чудесной были воплощений,

В великой лествице рождений –

Я помню каждую ступень.

Я – жрица откровений тайных,

Слежу за цепью роковой

Моих путей необычайных,

Не мимолетных, не случайных,

Но предначертанных судьбой.

Я – откровений тайных жрица,

И мир – пустыня для меня,

Где стонут жертва и убийца,

Где страждущих белеют лица

В геенне крови и огня.

ЗАБЫТОЕ ЗАКЛЯТЬЕ

Ясной ночью в полнолунье –

Черной кошкой иль совой

Каждой велено колдунье

Поспешить на шабаш свой.

Мне же пляски надоели.

Визг и хохот – не по мне.

Я пошла бродить без цели

При всплывающей луне.

Легкой тенью, лунной грезой,

В темный сад скользнула я

Там, меж липой и березой,

Чуть белеется скамья.

Кто-то спит, раскинув руки,

Кто-то дышит, недвижим.

Ради шутки иль от скуки –

Наклонилась я над ним.

Веткой липы ароматной

Круг воздушный обвела

И под шепот еле внятный

Ожила ночная мгла:

«Встань, проснись. Не время спать.

Крепче сна моя печать.

Положу тебе на грудь, –

Будешь сердцем к сердцу льнуть.

На чело печать кладу, –

Будет разум твой в чаду.

Будешь в правде видеть ложь,

Муки – счастьем назовешь.

Я к устам прижму печать, –

Будет гнев в тебе молчать.

Будешь – кроткий и ручной –

Всюду следовать за мной.

Встань. Проснись. Не время спать.

На тебе – моя печать.

Человечий образ кинь.

Зверем будь. Аминь! Аминь!»

И воспрянул предо мною

Кроткий зверь, покорный зверь.

Выгнул спину. Под луною

Налетаюсь я теперь.

Мы летим. Все шире, шире,

class="book">Разрастается луна.

Блещут горы в лунном мире,

Степь хрустальная видна.

О, раздолье! О, свобода!

Реют звуки флейт и лир.

Под огнями небосвода

Морем зыблется эфир.

Вольный вихрь впивая жадно,

Как волна, трепещет грудь.

Даль немая – неоглядна.

Без границ – широкий путь.

Вьются сладкие виденья,

Ковы смерти сокруша.

В дикой буре наслажденья

Очищается душа.

Но внизу, над тьмой земною,

Сумрак ночи стал редеть.

Тяжко дышит подо мною

Заколдованный медведь.

На спине его пушистой

Я лежу – без дум, без сил.

Трепет утра золотистый

Солнце ночи загасил.

Я качаюсь, как на ложе,

Притомясь и присмирев,

Все одно, одно и то же.

Повторяет мой напев:

Скоро, скоро будем дома.

Верный раб мой, поспеши.

Нежит сладкая истома

Успокоенной души.

Пробуждается природа.

Лунных чар слабеет звон.

Алой музыкой восхода

Гимн лазурный побежден.

Вот и дом мой… Прочь, косматый!

Сгинь, исчезни, черный зверь.

Дух мой, слабостью объятый,

В крепкий сон войдет теперь.

Что ж ты медлишь? Уходи же!

Сплю я? Брежу ль наяву?

Он стоит – и ниже, ниже

Клонит грустную главу.

Ах, печать не в силах снять я!

Брезжит мысль моя едва. –

Заповедного заклятья

Позабыла я слова!

С этих пор – в часы заката

И при огненной луне –

Я брожу, тоской объята;

Вспомнить, вспомнить надо мне!

Я скитаюсь полусонной,

Истомленной и больной.

Но мой зверь неугомонный

Всюду следует за мной.

Тяжела его утрата

И мучителен позор.

В час луны и в час заката

Жжет меня звериный взор.

Все грустней, все безнадежней

Он твердит душе моей:

Возврати мне образ прежний,

Свергни чары – иль убей!»

ВЕЛИКОЕ ПРОКЛЯТЬЕ

31 декабря 1904 г.

Ночь на Новый Год.

Налагаю на тебя проклятье по вине твоей.

И будет оно с тобою во все дни жизни твоей

и до скончания века.

Не моя сила – Великая Сила.

Не моя воля – Великая воля. Аминь.

Будь проклят, забывший о Боге,

Поправший Великого Духа,

Меня оскорбивший безвинно,

Смутивший мой путь голубой.

И вот, я сижу на пороге.

Увяло лицо. Я – старуха.

Дорога – глуха и пустынна…

Проклятье мое над тобой.

За то, что забыл ты о Боге –

Вкуси от страданья и зла.

Смотри, – я сижу на пороге,

Я черную книгу взяла.

За то, что кощунственным словом

Ты Духа в тьме оскорбил, –

Прибегла я к тайным покровам

Моих неразгаданных Сил.

К прекрасному, вечному краю

Стремился мой путь голубой,

И вот – я заклятье читаю –

Проклятье мое над тобой.

Будь проклят в мечтах и желаньях

Твоей очерствелой души.

В покое твоем и в скитаньях, –

К безвестному мраку спеши.

Будь проклят в болезнях и муках,

И в счастье, и в горе твоем,

В свиданьях любви и в разлуках

Гори ненасытным огнем.

Будь проклят в тоске и моленье,

И в битве с тяжелой Судьбой,

И в смерти позорной, и в тленье. –

Проклятье мое над тобой.

Будь проклят забывший о Боге,

Великого Духа поправший,

Безвинно меня оскорбивший,

Смутивший мой путь голубой!

Закрыты благие дороги –

Во мраке отчаянья павшей

От сладости мщенья вкусившей. –

Проклятье мое над тобой.

ВРАТА ВЕЧНОСТИ

Мне снились горы в огне заката,

Не как туманы, не как виденья,

Но как громады земной твердыни

Преддверье славы иного мира.

Они вздымались двойной стеною,

Алели ярко над облаками

Все в чудных знаках, в заветных рунах,

Хранящих мудрость Предвечной тайны.

Мне внятны знаки, понятны руны, –

В мгновенья света и откровенья.

Но как пройду я златые стены?

Как вниду в царство иного мира?

Горят вершины в огне заката

Душа трепещет и внемлет зову.

Ей слышен шепот: «Ты внидешь в вечность,

Пройдя вратами любви и смерти».

ПИОН

Утренним солнцем давно

Чуткий мой сон озарен.

Дрогнули вежды. В окно

Розовый стукнул пион.

В яркий одевшись покров,

Пышный и дерзкий он взрос.

Льется с его лепестков.

Запах лимона и роз.

Смотрит румяный пион,

Венчик махровый склонив.

Алый мне чудится звон,

Мнится могучий призыв, –

Юности пышной знаком,

Зрелости мудрой далек.

Ветер качает цветком

Крепкий стучит стебелек

Чуждый поэзии сна,

Ранним дождем напоен,

В светлые стекла окна

Розовый бьется пион.

БЕЛЫЕ РОЗЫ

Приди! Испей от чаши сладостной.

Свой дух усталый обнови.

Я буду светлой, буду радостной,

Я буду гением любви.

Я дам лазурные мгновения.

Приди – и сердце обнови

Полетом вольного забвения

Меж белых роз моей любви.

Ср. стих. Бальмонта Скрипка

В СТРАНЕ ИНОЙ

Когда-то ты меня любил, –

Давно, в стране иной. –

Ты полон был могучих сил,

Ты был любимым мной.

Блеснул закат лучистых дней –

Давно, в иной стране. –

Расстались мы – не по твоей,

Не по моей вине.

И свод затмился голубой –

В стране иной, давно. –

Мой друг, склонимся пред Судьбой,

Так было суждено.

УТРЕННИЙ ГИМН

Слышишь, как птицы щебечут в саду? –

Мчится на розовых крыльях рассвет.

В тихом саду я блаженство найду,

Влажных ветвей ароматный привет.

Слышишь дрожанье пурпуровых струн? –

Алой зари колесница плывет.

День возрожденный прекрасен и юн,

Грез обновленных воздушен полет.

Властно ликующий гимн зазвучал,

Властному зову душою внемли.

Это – мгновенье великих начал!

Это слиянье небес и земли!

СВЕТЛЫЙ ДУХ

Я – горних стран живой привет.

Дохну, блесну – и сгинут тени.

Я – белый цвет, весенний цвет,

Дыханье вишен и сирени.

Лечу на крыльях вольных птиц,

Венчаю вечностью мгновенье.

Мне – нет предела, нет границ.

Я – весь порыв, весь – дуновенье.

Кого коснусь – навеки мой.

Со мною – свет. За мною – тени.

Я – гений, веющий весной,

С дыханьем вишен и сирени!

Ср. стих. Бальмонта «Я вольный ветер...».

ПОД КРЕСТОМ

Как судьба – мне страданье она принесла.

И я проклял – ее – как судьбу.

Но с проклятьем не свергнул я муки и зла,

Я о смерти молил – и она умерла.

Я хочу ее видеть в гробу.

И вошел я в причудливо-убранный зал,

Где в цветах возлежала она.

И взглянул на нее, и по имени звал.

Но под белой парчею ее покрывал

Был покой непробудного сна.

Так бесстрастна казалась она и чиста.

Кто-то светлый ее осенил.

Как живые – алели и рдели уста,

Но хотелось сказать: ты не та, ты не та!

Ты под властью непознанных сил!

И скорбел я о том, что положат ее

В непорочном уборе невест.

И не знало, не ведало сердце мое,

Что, с любовью и верой молясь за нее,

Ей дадут ограждающий крест.

Долго ждал и страдал я, безумье тая,

И настал предуказанный час.

Я иду, я спешу, о, невеста моя.

Ты в земле, ты – одна, ты забыта, как я,

Для вражды, сожигающей нас!

Я пришел. Я прокрался как призрак ночной.

Я забыл, я не ведал о том, –

Что бессилен мой заступ пред волей иной,

Что навеки ее разлучили со мной,

Что ее оградили крестом!

ПРАЗДНИК В ТЕПЛИЦЕ

Мечтая о жарком пустынном раздолии

Колючие кактусы дремлют в безделии.

В шелку разноцветном блестят центифолии

И в розовый бархат оделись камелии.

Здесь роскошь природы, здесь пир изобилия

Зубчатые пальмы, сквозные латании.

Царит здесь надменная, белая лилия

В червонной короне, в жемчужном сиянии.

В атласных колетах нарциссы прекрасные

Ей служат – за счастье погибнуть готовые.

Обвеяны сказкой их личики ясные,

Их жесткие кудри, уста их пунцовые.

Все блещет, ликуя, в росе и в веселии

Но грезы царицы не светят победою

– Мне скучно, нарциссы! Мне грустно, камелии!

В мечтах о блаженстве – я счастья не ведаю.

Мне горькое бремя судьбою даровано,

Я блекну под властью тоски и бессилия,

Небесной мечтою – навек зачарована,

Я – чистая, гордая, белая лилия.

ПОДЗЕМНАЯ СВАДЬБА

Как глубокo венчал нас Вельзевул!

Как глухо пел хор демонов согласный.

Под сводами гудел неясный гул.

От черных свеч дымился пламень красный.

И вот, орган заныл, заскрежетал.

Со вздохами невыразимой муки.

Медлительно вращался тяжкий вал

И скорбные росли и крепли звуки.

Свершался тихо радостный обряд.

Вот – руки нам навек соединили.

Вот – подняли венцы. Они горят.

Они зажглись огнем алмазной пыли.

Но вот, забил сильнее дым кадил,

Глубокий вздох пронесся в гулком зале –

И мерный голос внятно возвестил

О том – о чем мечтать мы не дерзали.

Не странно ли, не чудно ль слышать нам,

Что властны мы дышать своей любовью,

Не заплатив завистливым богам

Ничьим покоем, жизнию иль кровью?

Что гнет запрета канул навсегда.

Что властны мы смотреть друг другу в очи –

Без скрытых слез. Любить – всегда, всегда.

Вдвоем – и дни, и ночи. Дни и ночи!

О, что нам в том, что нас венчает ад?

Крепка любовь – вне мира, вне измены.

Погасли свечи. Кончился обряд.

Затих орган. Раздались, дрогнув, стены.

О, наконец, друг другу мы вольны

Открыть желаний наших бесконечность!

Забыты жизни призрачные сны.

Забыта скорбь земли. – Пред нами вечность.

ЗЛАЯ СИЛА

(моему сыну Валерию)

Печать дара Духа Святаго!

(Слова, произносимые священником

при таинстве миропомазания)

Спаси и помилуй нас, крестная сила,

В час утренней ночи и серых теней.

С зарей я усталые вежды смежила,

Дремал мой ребенок у груди моей.

И чудится спящей – упорно и звонко

Тяжелая муха кружит надо мной.

«Мадонна, Мадонна, отдай мне ребенка!»

Звенит надо мной неотвязной струной.

«За радость карая, за грех наказуя,

Ваш рок неизбежный тяжел и суров.

Отдай мне ребенка, – его унесу я

На бархат моих заповедных лугов.

Там тихо, там сладко, там зыблются травы

Там дикий жасмин и шиповник расцвел.

Веселье, веселье, цветы и забавы,

И гулы шмелей, и жужжание пчел.

Из меда и млека чудесные реки

Там льются, журча ароматной волной,

И пьющий от них – не возжаждет вовеки.

И минет избранника жребий земной». –

«Исчезни, исчезни, лукавая муха!»

В дремоте мои прошептали уста.

«В тебе узнаю я могучего духа,

Но сила твоя от тебя отнята.

Спасен мой ребенок от снов обольщенья

И духам воздушным его не качать.

Вчера он воспринял святое крещенье

И вышнего дара благую печать».

В ВАЛЬСЕ

Огонь созвучий,

Аккордов пенье,

О, вальс певучий,

Мое забвенье,

Ты льнешь украдкой

Мечтою ложной,

Ты отдых сладкий

Душе тревожной,

Кольцом неверным

Сомкнуты звенья,

В движенье мерном

Покой забвенья.

В огне созвучий,

В живом стремленье –

И трепет жгучий,

И утоленье.

В СКОРБИ МОЕЙ

В скорби моей никого не виню.

В скорби – стремлюсь к незакатному дню,

К свету нетленному пламенно рвусь,

Мрака земли не боюсь, не боюсь.

Счастья ли миг предо мной промелькнет,

Злого безволья почувствую ль гнет, –

Так же душою горю как свеча,

Так же молитва моя горяча.

Молча пройду я сквозь холод и тьму,

Радость и боль равнодушно приму,

В смерти иное прозрев бытие,

Смерти скажу я: «Где жало твое?»

БОГИНЯ КАЛИ

(Сонет)

На праздник той, пред кем бледнеют боги,

Стеклись толпой и зыблются, как сны.

По грудам тел, лежащих на дороге,

Ее везут священные слоны.

Склонив чело, идут младые йоги,

Поют жрецы, служенью преданы;

И пляски жриц, торжественны и строги,

Под звуки флейт и пение струны.

Богиня Кали! Черная Царица!

Будь проклята за дикий праздник твой,

За стон и кровь, и страждущие лица.

За то, что, странной скована судьбой,

Моя душа, как пляшущая жрица,

По трупам жертв – влачится за тобой.

ОСТРОВ СЧАСТЬЯ

– «Меня сковали кольца и запястья.

Рука моя бессильна, как во сне.

Художник- маг, создай мне остров счастья,

И вызови на белом полотне». –

Художник- маг взял кисть мою и, смело,

Вершины гор набросил наугад;

Морская даль под солнцем заалела,

Из мирт и роз расцвел чудесный сад.

Окончил он – и, вот, с улыбкой странной,

Мне говорит: «Хорош ли твой эдем?»

Но я молчу. Мой край обетованный

В моих мечтах стал холоден и нем.

Все то же, да, – и все одно и то же;

И океан, и горы, и цветы.

Моей душе печаль ее дороже

Знакомых снов обычной красоты.

Прекрасный дар окован мыслью пленной

Бессильны мы, бродящие впотьмах!

Воспрянул маг. Великий, вдохновенный,

Святой огонь блеснул в его очах.

О, где следы недавнего бессилья?

Могуч и тверд ложится каждый взмах.

И вижу я, – сверкают крылья, – крылья, –

Сплетенные в вечерних небесах.

О, сколько света! Счастья! Трепетанья!

Что купы роз? Что море алых вод?

Бессмертных душ подземные мечтанья

Возносят нас до ангельских высот!

ВОСКОВАЯ СВЕЧА

Мне отраден лампад полусвет голубой, –

Я покоя, как счастья, хочу.

Но когда умирать буду я – пред собой

Я зажгу восковую свечу.

И рассеется мрак от дыханья огня,

И душа не предастся Врагу.

Пред восходом зари незакатного дня

Я свечу восковую зажгу.

Ср. стих. Бальмонта «Свет вечерний»,

«Летучий дождь».

ПЕСНЬ О НЕБЕ

Шла я, голодом томима,

За насущным хлебом.

Шла – и стала недвижима

Пред вечерним небом.

Все огни, цвета, уборы

Жаркого заката

В мощные сливались хоры

Пурпура и злата.

Хоры пели о мгновенье

Скорби скоротечной,

О блаженном пробужденье

Душ – для жизни вечной.

О великом, ясном небе

Над земным Эребом.

И – забыла я о хлебе

Пред вечерним небом.

* * *

. . . . . . . . . . . .

Светит месяц. Выйду в сад,

Где цветы и травы спят,

Сладко дышат лепестки,

Легче гнет моей тоски.

Бросив трепетную тень,

Дремлет сонная сирень,

Под горою, у реки

Клонит дрок свои цветки.

Старый сад затих, заглох,

На деревьях – белый мох.

И лужайку и овраг

Опалил горячий мак.

Дикой розы, прям и густ,

Предо мной колючий куст…

ПЕРЕД ЗАКАТОМ

Люблю я бледные цветы

Фиалок поздних и сирени,

Полунамеки, полутени

Повитой дымкой красоты.

Душа тревожная больна

И тихим сумраком объята,

Спокойной прелестью заката

Грядущим сном упоена.

Что озарит огнем надежд?

Повеет радостью бывалой?

Заставит вздрогнуть взмах усталый

Моих полузакрытых вежд?

Ничто. Ничто. Желаний нет.

Безвольно замерли моленья.

Смотрю с улыбкой утомленья

На жизнь, на суету сует.

Сокрыт туманом горный путь.

Стихает грусть, немеют раны.

Блажен, блажен покой нирваны, -

Уснуть… исчезнуть… утонуть…

ДЕНЬ ДУХА СВЯТОГО

День Духа Святого блюдите, избранники,

Суровые странники с бледным челом.

Живыми молитвами, всечасными битвами,

Боритесь, боритесь с ликующим злом.

В день Духа Святого молитесь, избранники,

Усталые странники призрачных стран,

Молите о знаменье – небесного пламени,

Да славою будет ваш путь осиян.

В день Духа Святого стучитесь, избранники,

Могучие странники давних времен,

Во храмы безлюдные, в сердца непробудные,

Поведайте миру, что Враг побежден.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

моему сыну Валерию

Свят мой крошка и безгрешен

Спит и видит светлый рай.

Легкой тканью занавешен

Спит мой крошка. Баю-бай.

Нежным личиком в подушки

Он уткнулся: «Не мешай!

В ручках милые игрушки

Держит крошка. Баю-бай.

Ни собачки, ни овечки

Не уронит невзначай

Вьются золотом колечки

На головке. Баю-бай.

Сладкий сон у крошки тонок,

Как ни пой и не качай,

Спи, мой ангел, мой ребенок,

Светик белый, баю-бай.

29 мая 1905 г.

* * *

Ты мне не веришь, ты мне не веришь,

Как будто в песнях возможна ложь!

Мои желанья – ты не измеришь,

Мои признанья – ты не поймешь.

Есть дар великий, есть Дух чудесный,

Поющий сладко в ночной тиши.

Я с ним блаженна и в жизни тесной,

И в гордых муках моей души.

Порой, блистая огнем лазури,

Он веет сказкой былых времен,

Порой промчится на крыльях бури,

Порой пробрезжит, как вещий сон.

Так знойный ветер, колыша травы,

Сжигает в поле златую рожь, –

Не для веселья, не для забавы…

Но ты не веришь, ты не поймешь.

Ср. стих. Бальмонта «Я вольный ветер...».

ИЗ ПРЕЖНИХ ЛЕТ

ВЕЩИ

Дневной кошмар неистощимой скуки,

Что каждый день съедает жизнь мою,

Что давит ум и утомляет руки,

Что я напрасно жгу и раздаю;

О, вы, картонки, перья, нитки, папки,

Обрезки кружев, ленты, лоскутки,

Крючки, флаконы, пряжки, бусы, тряпки

Дневной кошмар унынья и тоски!

Откуда вы? К чему вы? Для чего вы?

Придет ли тот неведомый герой,

Кто не посмотрит, стары вы иль новы,

А выбросит весь этот хлам долой!

У БРАЧНОГО ЧЕРТОГА

Спеши, Возлюбленный, сгорает мой елей;

Дрожа от холода в прозрачном покрывале, –

Я жду Тебя у врат обители Твоей,

Исполнена отрады и печали.

Просившим у меня я щедро раздала

Небесные дары; лилось по капле масло.

Чуть теплится огонь, но вера не угасла.

Возлюбленный, любовь моя светла.

О, есть ли место мне на пиршестве заветном?

Пропели петухи, полночный близок час.

Душа моя болит во мраке беспросветном,

Возлюбленный, светильник мой угас…

1900

* * *

Темно в туманной вышине,

Не видно звезд во мгле ненастья.

Не говори о счастье мне, –

Ты для меня дороже счастья.

Страдать, безмолвствуя, легко

Тому, кто ждет и верит вечно.

Одно молчанье – велико,

Одно страданье – бесконечно!

* * *

Твои уста – два лепестка граната,

Но в них пчела услады не найдет.

Я жадно выпила когда-то

Их пряный хмель, их крепкий мед.

Твои ресницы – крылья черной ночи,

Но до утра их не смыкает сон.

Я заглянула в эти очи –

И в них мой образ отражен.

Твоя душа – восточная загадка.

В ней мир чудес, в ней сказка, но не ложь.

И весь ты – мой, весь без остатка,

Доколе дышишь и живешь.

1899

* * *

Мне душно в хижине моей!

Мне тяжела моя неволя.

О, дай вдохнуть отраду поля

И зацветающих степей!

Мне душно в хижине моей.

О, будь огнем моих созвучий,

Моей звездой, моей судьбой!

Веди меня в простор могучий,

Где туча гонится за тучей

И смерч вздымает за собой.

Веди меня на жизнь и бой!

<1900>

* * *

Чего ты хочешь? Назови!

Моей тоски? Моих терзаний?

Зачем в заветный миг любви

Ты избегал моих лобзаний?

Был чужд и нем твой властный взор,

Как торжество без упоенья...

Иль мой униженный позор

Тебе отраднее забвенья?

Но страсть моя была чиста,

В мечтах, в безумствах и в печали,

И в миг, когда твои уста

Моим устам не отвечали.

1899

* * *

Я не совсем одна и одинока, –

Мне счастие любви твоей дано.

Свой пышный цвет взлелеяло зерно,

На дне души сокрытое глубоко.

Но горько мне, что царственного дня

Узрев со мной небесное блистанье,

В часы скорбей, в минуты испытанья,

О, как далек ты будешь от меня!

Обоих нас манила цель благая,

Но предо мной путь женщины – рабы.

И я пойду одна, изнемогая

Под тяжестью незыблемой судьбы.

1900

ОТЕЦ ЛОРЕНЦО

В вечерний час, когда сильней запахли мирт цветки,

И ярким пурпуром зажглись герани лепестки,

Когда, устав от зноя дня, пернатый клир затих

И грезой вспыхнули сердца монахинь молодых –

Отец Лоренцо вышел в сад из стен монастыря,

За ним идет сестра Мадлен, краснея, как заря.

Горит сильней душа Мадлен, чем жар ее ланит,

И вот она, едва дыша, чуть слышно говорит:

«Отец Лоренцо, за собой не знаю я вины.

Cкажите мне, за что со мной вы стали холодны?

В исповедальне целый час сидите вы с другой…

Отец Лоренцо, почему вы холодны со мной?

Но, не замедлив ровный шаг, с опущенной главой

Проходит патер молодой, читая требник свой.

Не тронет патера любви и ревности укор.

Двенадцать «Ave» он прочел и тихо поднял взор.

– «Вы слишком смелы, дочь моя, и скромности в вас нет,

С усмешкой тонкой на устах он бросил ей в ответ.

«Я вашу душу замышлял для вечности сберечь,

Но страстью враг ее разжег, как огненную печь».

О да, отец мой! Я горю, я гибну от огня.

Кровь гордых герцогов де Гиз есть в жилах у меня.

Их долей скромность не была, – а я лежу в гробу,

Пусть гибну я, – но рай и ад зову я на борьбу».

– «Бороться с адом мудрено, а рай на небесах.

Смиритесь духом, дочь моя, познайте Божий страх.

Сестра Адель, подобно вам, была сосудом зла,

Но скоро мир свой обрела и схиму приняла».

– Сестру несчастную Адель я помню как сейчас.

Она в могиле заперлась, она любила вас.

Вы каждый день носили ей ее насущный хлеб,

Отец Лоренцо, и меня заприте в темный склеп!»

– Святой Терезы житие читали ль вы, Мадлен?

Известно ль вам, как ночь страшна и тяжек вечный плен?

Не скрою я – сурова жизнь в стенах монастыря,

Но тут есть день, но тут есть сад, и небо, и заря.

А там – могильный полумрак, немая тишина.

До самой смерти, как в тюрьме, вы будете одна.

Сестру Адель я навещал – и не забуду вас.

Молиться вместе каждый день мы будем, – но лишь час.

Итак, готовьтесь, дочь моя, отринуть прах и тлен…»

«Ведите в склеп меня сейчас!» – воскликнула Мадлен.

«Мне будет садом плесень стен, а небом – душный свод.

И с чем, Лоренцо, я сравню нежданный ваш приход?!»

1901

ЧТО Я ЛЮБЛЮ

Люблю я жизнь – когда она полна,

Когда мгновений я не замечаю,

Когда она бушует, как волна,

Вздымается, стремясь к иному краю

И падает, борьбой упоена.

Люблю тоску с немым ее покоем

И торжеством невысказанных мук.

Люблю любовь с ее минутным зноем

И бурю встреч, – и тишину разлук.

. . . . . . . . .

1902

БЯШКИН СОН

(моему сыну Измаилу)

Кудри темные рассыпав,

На подушке белоснежной,

Кротким сном забылся Бяшка.

Спит мой крошка, спит мой нежный.

Сны над мальчиком летают,

Луг зеленый снится Бяшке,

На лугу пасется стадо,

Все овечки да барашки.

Вслед за ними с палкой длинной

Бродит малый человечек,

Палкой длинной погоняет

И барашков, и овечек.

Так и хлещет, так и машет,

Сам точь-в-точь поход на Бяшку,

По траве бежит ребенок,

Топчет белую ромашку.

Вдруг – откуда ни возьмися,

Злой Букан – глаза, что свечки!

Трах! – в мешок к нему попались

И барашки, и овечки.

Но Букану, видно, мало,

Обернувшись тараканом,

Он ползет… да прямо к Бяшке!

Струсил Бяшка пред Буканом.

Вздрогнул, вскрикнул и – проснулся.

тихо в комнате у Бяшки.

К маме в шкап ушли буканы

И овечки, и барашки.

1902

Стихотворения, не вошедшие в сборники

Стихотворения, не включавшиеся в сборники, не открывают в Лохвицкой ничего принципиально нового с точки зрения художественности, но они подчас смелее говорят о ее подлинных чувствах и переживаниях и в этом смысле весьма интересны.

Так, стихотворение «Мой Лионель», увидевшее свет только через 10 лет после смерти поэтессы, является самым откровенным и недвусмысленным признанием в любви к Бальмонту.

Особый интерес представляют ранние стихотворения, на материале которых прослеживается формирование творческой манеры Лохвицкой. Так, стихотворение «Мгновение» показывает, что в начальный период Лохвицкая отдала дань распространенному в 1880-1890-е гг. жанру «бытовой повести» в стихах (ср. многочисленные примеры в творчестве, к примеру, Апухтина). В более поздний период поэтесса сознательно отстранялась от бытовой реальности.

МГНОВЕНИЕ

Проснулась я… в углу едва мерцал

Один фонарь, уныло догорая,

И трепетно лучи свои ронял.

Фигуры спящих слабо озаряя…

Глубоким сном объят был весь вагон;

Меня опять клонить уж начал сон,

И, может быть, я снова бы заснула,

Когда б вперед случайно не взглянула.

Я пред собой увидела того,

Кого давно душа моя искала, -

Я в снах горячих видела его,

Когда в мечтах о счастье засыпала…

И вот, теперь… я вижу… он со мной!

Возможно ли?.. Не призрак ли пустой

Мне создало мое воображенье?..

Нет! то не сон, не греза, не виденье…

И завязался тихий разговор.

О чем? – Не помню… да и вспомнить трудно

Весь этот милый, детски-милый вздор, -

Его пытаться было б безрассудно

Вам передать. Нет, он неуловим,

Как тонкий пар, как этот легкий дым,

Несущийся навстречу нам клубами

И тающий, сливаясь с небесами.

О, как хорош был он! Глаза его

В глаза мои настойчиво впивались,

И под наплывом чувства одного,

Сильнее все и ярче разгорались.

И пламя страсти мне передалось…

И сердце сердцу молча отдалось,

Само собой, так просто, незаметно,

И так послушно, свято, безответно.

И наступил он, – жданный мною час,

Я дождалась блаженного мгновенья,

Но не смутят и не встревожат нас

Напрасных клятв пустые уверенья…

Ведь скоро сон свиданья пролетит, -

Итак, пока он нам принадлежит,

Пусть царствуют в случайной нашей встрече

Пожатья рук и пламенные речи.

Он мне шептал: Приляг на грудь мою,

Склонись ко мне головкою своею,

Я расскажу, как я тебя люблю,

Как долго ждать и верить я умею…

Как я давно томился и страдал, -

И наконец, желанный день настал, -

Я встретился с подобной мне душою

И я любим!.. Я понят был тобою…

Я не искал божественной любви,

Возвышенно-святого идеала.

О, нет: все мысли тайные мои

Одна мечта заветная пленяла.

Хотел я сердце чуткое найти, -

И ты одна мне в жизненном пути,

Как звездочка небесная блистая,

Светиться будешь вечно, дорогая.

Когда спала ты в темноте ночной,

Раскинувшись небрежно предо мною,

Невольно взор ты приковала мой,

Я все смотрел с отрадою немою

На очертанья бархатных бровей,

На светлый шелк разбросанных кудрей…

А ты во сне чему-то улыбалась,

И тихо, тихо грудь твоя вздымалась.

Но вот проснулась ты, о жизнь моя,

Как спящая царевна старой сказки,

Привстав, закрылась ручкой от огня

И сонные прищурилися глазки.

Потом вагон ты взором обвела

И, вздрогнув вся, как будто замерла,

Слегка вперед свой гибкий стан склонила

И долгий взгляд на мне остановила…

10.

Мы встретимся, мы разойдемся вновь,

Но эту встречу я не позабуду,

И образ твой, поверь, моя любовь,

В груди моей хранить я вечно буду,

Найду ль тебя?.. Какою, где, когда?..

Иль, может быть, надолго, навсегда

Нам предстоят страдания разлуки,

Взаимные томительные муки.

11.

Свой быстрый ход умерил паровоз;

Мы к станции последней подъезжали.

В окно пахнуло ароматом роз…

Кусты сирени гроздьями качали…

То был прелестный, райский уголок.

- «Вот, если б здесь, без горя и тревог,

Жить с ним всегда, жить жизнию одною!

Подумала я с тайною тоскою.

12.

Мы на платформу вышли… Мысль одна

Терзала нас… Он молча жал мне руки…

На нас смотрела полная луна,

Откуда-то неслися вальса звуки,

И соловей так сладко, сладко пел,

Как будто он утешить нас хотел…

И очи звезд бесстрастные сияли,

Не ведая ни счастья, ни печали…

("Север», 1889, № 25, с. 490–491)

ПОРТРЕТ

(Посвящается М. П-ой)

Она не блещет красотою,

Чаруя прелестью своей,

И воля с детской простотою

В ней воплотилась с юных дней.

Искусства чудо неземное

Она сумеет оценить,

И все прекрасное, святое

Способна искренно любить.

Ей чужды мелкие желанья,

Воззренья узкие людей,

Чужда их жизнь, их прозябанье

Без чувств глубоких и страстей.

Когда ж усталою душою

Она захочет отдохнуть,

И непонятною тоскою

Сожмется молодая грудь, -

Она не ищет состраданья,

Ни утешенья у друзей,

И молча, горе и терзанье

Хранит на дне души своей.

Улыбка счастья, слезы муки

Ей не изменят никогда,

Но в миг свиданья, в миг разлуки,

Прорвется чувство иногда.

Под маской холодно-спокойной

Горячая бунтует кровь…

Она подобна ночи знойной –

Вся страсть, вся нега, вся любовь!

("Художник», 1892, № 11, с. 685)

ИСКАНИЕ ХРИСТА

Когда душа была чиста,

Когда в возвышенных стремленьях

Искала пламенно Христа, –

Он мне являлся в сновиденьях.

И вера детская росла,

Горела в глубине сердечной,

Как тихий свет Его чела –

Не ослепляющий, но вечный.

Потом, казалося, во мне

Иссякли добрые начала.

Ни наяву, ни в мирном сне

О небесах я не мечтала.

Хоть ни на миг в душе моей

Не зарождалося сомненье,

Но стали чужды прежних дней

Живой восторг и умиленье.

То был ли бред?.. То был ли сон?..

Иль образ призрачно-туманный?

Но мне опять явился Он,

Небесной славой осиянный!

Лучи нетленного венца

Лик дивный кротко озаряли,

И очи благость без конца

И милосердие являли.

С тех пор тоски и страха нет.

Что жизни гнет и мрак могилы?

Когда надежды блещет свет,

Любить и верить хватит силы!

("Север», 1892,№ 13, С. 659)

* * *

Спаситель, вижу Твой чертог,

Он блещет славою Твоею,

Но я одежды не имею,

Чтобы войти в него я мог.

О, просвети души моей

Даятель света, одеянья,

И в царстве славы и сиянья

Спаси от горя и скорбей.

("Север», 1893, № 7, С.659)

МОЙ ЛИОНЕЛЬ

О нет, мой стих, не говори

О том, кем жизнь моя полна,

Кто для меня милей зари,

Отрадней утреннего сна.

Кто ветер, веющий весной,*

Туман, скользящий без следа,

Чья мысль со мной и мне одной

Не изменяет никогда.

О песнь моя, молчи, молчи

О том, чьи ласки жгут меня –

Медлительны и горячи,

Как пламя тонкое огня,

Как струны лучшие звучат,

Кто жизни свет, и смысл, и цель,

Кто мой возлюбленный, мой брат,

Мой бледный эльф, мой Лионель.

<1896>

(Илл. прилож. к газ. «Новое время»

19 июля 1914 г., С. 11.) – также вошло в публикацию «Российского архива» (см. ниже), С. 548.

* Ср. стих. Бальмонта «Я вольный ветер...».

ПЕСНЬ ЛЮБВИ

Целовать, целовать, целовать

Эти губы хочу исступленно я!

Пусть влюбленные, неутоленные,

В наслажденье сольются сердца!

Целовать, целовать без конца...

Мы потушим огни. Мы одни.

Минет ночь. И рассудку подвластная,

Вновь бесстрастная, вновь безучастная

Я застыну, как в прежние дни.

Друг мой, тайну мою сохрани.

Отдохни на груди у меня.

А наутро, от ласк утомленная,

Но влюбленная, неутоленная

Я растаю, как пламя огня,

Я угасну с дыханием дня.

("Северный вестник»,1898, № 2, С. 69)

* * *

Жизнь есть – раннее вставание,

Умыванье, одевание.

Туалета долгий сбор

И с кухаркой праздный спор.

Неизбежность чаепития,

Неприятностей открытия,

Из окна тоскливый вид,

Старой тетушки визит.

Жизнь есть скука ожидания,

Кашель, насморк и чихания,

Ряд вопросов и ответ -

Там-де лучше, где нас нет.

(Лохвицкая М.А. Стихотворения. СПб. 1997. С. 60

по автографу РНБ)

Следующие стихотворения печатаются по публикации «Российского архива» (XIV, М. 2005), в угловых скобках указаны страницы по этому изданию. Примечания воспроизведены из того же издания, где они помещены в качестве концевых сносок (отсюда – другие страницы).

<548> НЕИЗДАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

И НАБРОСКИ ИЗ РАБОЧИХ ТЕТРАДЕЙ

«Не все поэты выдерживают издание черновиков», – говорила Ахматова. Публикуемые стихотворения Лохвицкой не относятся к числу лучших ее созданий, – большинство из них недоработаны, некоторые не дописаны, – но они помогают понять ее внутренний мир. Стихотворения I – II печатаются по записной книжке Лохвицкой <ок. 1896–1897 гг.> (РО ИРЛИ ф. 486, № 3; I – л. 80, II – л. 89–90); стихотворения IV – VII – по следующей записной книжке <ок. 1897–1898 гг.> (РО ИРЛИ ф. 486, № 2; IV – л. 26, V – л. 65 об. – 66, VI – л. 114 об. – 115, VII – л. 109 об. – 110, 114); стихотворения VIII – XVI – по тетради с набросками и черновиками <1900–1901 гг.> (РО ИРЛИ ф. 486, № 1; VIII – л. 18, IX – л. 33, X – л. 38, XI – л. 42 об., XII – л. 44 об. – 45, XIII – л. 45, XIV – л. 157об. – 158, XV – л. 159 об., XVI – л.. 167 об.). Стихотворение III («Кольчатый змей») – печатается по списку, сделанному рукой поэта А.А. Голенищева-Кутузова (РГАЛИ, ф. 143, оп. 1, № 165, сс. 55 об. – 56).

* * *

Из всех музыкальных орудий,

Известных с времен Иувала,*

Певучую нежную лиру

Избрал вдохновенный поэт.

За то ль, что ее очертанья

Походят изяществом линий

На контуры женского стана,

За то ли, что звуки ее

Походят на смех и стенанья,

На лепет обманчивых слов…

<599> Иувал – сын Ламеха (Быт. 4: 21), изобретатель гуслей и свирели, струнных музыкальных инструментов.

КОЛЬЧАТЫЙ ЗМЕЙ

Ты сегодня так долго ласкаешь меня,

О мой кольчатый змей.

Ты не видишь? Предвестница яркого дня <549>

Расцветила узоры по келье моей.

Сквозь узорные стекла алеет туман,

Мы с тобой как виденья полуденных стран.

О мой кольчатый змей.

Я слабею под тяжестью влажной твоей,

Ты погубишь меня.

Разгораются очи твои зеленей

Ты не слышишь? Приспешники скучного дня

В наши двери стучат все сильней и сильней,

О, мой гибкий, мой цепкий, мой кольчатый змей,

Ты погубишь меня!

Мне так больно, так страшно. О, дай мне вздохнуть,

Мой чешуйчатый змей!

Ты кольцом окружаешь усталую грудь,

Обвиваешься крепко вкруг шеи моей,

Я бледнею, я таю, как воск от огня.

Ты сжимаешь, ты жалишь, ты душишь меня,

Мой чешуйчатый змей!

Тише! Спи! Под шум и свист мятели

Мы с тобой сплелись в стальной клубок.

Мне тепло в пуху твоей постели,

Мне уютно в мягкой колыбели

На ветвях твоих прекрасных ног.

Я сомкну серебряные звенья,

Сжав тебя в объятьях ледяных.

В сладком тренье дам тебе забвенье

И сменится вечностью мгновенье,

Вечностью бессмертных ласк моих.

Жизнь и смерть! С концом свиты начала.

Посмотри – ласкаясь и шутя,

Я вонзаю трепетное жало

Глубже, глубже… Что ж ты замолчала,

Ты уснула? – Бедное дитя!

*<599> О попытке Лохвицкой опубликовать это стихотворение см. здесь же в переписке с А.Л. Волынским (Письмо VIII). Попытка успехом не увенчалась, тем не менее стихотворениеполучило довольно широкую известность в литературных кругах. О нем упоминает в мемуарах И. Ясинский: «Мирра Лохвицкая писала смелые эротические стихи, среди которых славился “Кольчатый змей” и была самой целомудренной замужней дамой в Петербурге. На ее красивом лице лежала печать или, вернее, тень какого-то томного целомудрия, и даже “Кольчатый Змей”, когда она декламировала его где-нибудь в литературном обществе или в кружке Случевского имени Полонского, казался ангельски кротким и целомудренным пресмыкающимся» (Ясинский, И. Роман моей жизни. Книга воспоминаний. М., 1926. С. 260). Мотив «объятий со змеями» получил развитие в поэзии символистов (Брюсов, Бальмонт, Вяч. Иванов и др.).

* * *

<550> Скорее смерть, но не измену

В немой дали провижу я.

Скорее смерть. Я знаю цену

Твоей любви, любовь моя.

Твоя любовь – то ветер вешний

С полей неведомой страны,

Несущий аромат нездешний

И очарованные сны.

Твоя любовь – то гимн свирели,

Ночной росы алмазный след,

То золотистой иммортели

Неувядающий расцвет.

Твоя любовь – то преступленье,

То дерзостный и сладкий грех,

И неоглядное забвенье

Неожидаемых утех…

* <599> Стихотворение представляет собой вариант к опубликованному «Моя любовь – то гимн свирели…»

* * *

Колышутся водные дали,

Тоскующий слышен напев.

Уснула принцесса Джемали

В тени апельсинных дерев.

Ей снится певец синеокий,**

Влюбленный в простор и туман,

Уплывший на север далекий

От зноя полуденных стран.

Забывший для смутной печали

Весну очарованных дней.

И плачет принцесса Джемали

В цвету апельсинных ветвей.

И медленно шагом усталым

К ней идет нарядный гонец,

Смиренно на бархате алом

Он держит жемчужный венец:

«Проснитесь, принцесса, для трона,

Забудьте весенние сны,

Вас ждет и любовь, и корона

Владыки восточной страны.

Пред гордой султаншей Джемали

Во прахе склонятся рабы.

Пред вами широкие дали,

Над вами веленья судьбы…»

* <599> Имя «Джемали» (вариант «Джамиле») неоднократно встречается у Лохвицкой и служит одним из знаков стихотворной переклички с Бальмонтом. Первым в этом ряду стоит ее стихотворение «Джамиле» (1895 г.), имя героини было использовано Бальмонтом в стихотворении «Чары месяца» (1898) – см. переписку Лохвицкой с Коринфским (письмо XXI). Позднее поэтесса использовала имя Джемали в «Сказке о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной» и в стихотворении «Волшебное кольцо» (V, 45).

** «Певец синеокий», «уплывший на север далекий» – прямое указание на Бальмонта, в сентябре 1896 г. впервые надолго уехавшего в Европу. Первые наброски этого, так и оставшегося незаконченным, стихотворения, относятся к 1896 г. В первоначальном варианте стихотворение обрывается на словах: «Не пара для белой голубки // Скиталец морей альбатрос…» (см. предыдущую записную книжку – РО ИРЛИ ф. 486, ед. хр. 3, л. 80).

* * *

<551> Ты замечал, как гаснет пламя

Свечи, сгоревшей до конца,*

Как бьется огненное знамя

И синий блеск его венца?

В упорном, слабом содроганье

Его последней красоты

Узнал ли ты свои страданья,

Свои былые упованья,

Свои сожженные мечты?

Где прежде свет сиял отрадный,

Жезлом вздымаясь золотым,

Теперь волной клубится смрадной

И воздух наполняет дым.

Где дух парил – там плоть владеет,**

Кто слыл царем, тот стал рабом,

И пламя сердца холодеет,

И побежденное, бледнеет,

Клубясь в тумане голубом.

Так гибнет дар в исканье ложном,

Не дав бессмертного луча

И бьется трепетом тревожным,

Как догоревшая свеча.

* <599> 1899 г. – время начала ухудшения отношений Лохвицкой с Бальмонтом, когда поэтессе казалось, что чувство изжито.

**Намек на изменившийся стиль поэзии Бальмонта, отразившийся в его сборнике «Горящие здания», в которому на смену прежнему печально-«лунному» настроению пришло новое – «пламенное», агрессивное, жизнеутверждающее.

* * *

В сумраке тонет гарем,

Сфинксы его сторожат,

Лик повелителя нем,

Вежды рабыни дрожат.

Дым от курильниц плывет,

Сея душистую тьму,

Ожили сфинксы и – вот,

Тянутся в синем дыму.

В воздухе трепет разлит,

Душный сгущается чад,

Глухо по мрамору плит

Тяжкие когти стучат.

Никнет в смятенье чело,

Легкий спадает убор.

«Любишь?» – «Люблю!» – тяжело

Властный впивается взор.

<552> Синий колеблется пар,

Свистнула плетка у ног.

«Любишь?» – «Люблю!» – и удар

Нежное тело обжег.

Огненный вихрь пробежал,

В звере забыт человек.

«Любишь?» – «Люблю!» – и кинжал

Вечное слово пресек…

* * *

Михаил мой – бравый воин,

Крепок в жизненном бою.

Говорлив и беспокоен.

Отравляет жизнь мою.

Мой Женюшка – мальчик ясный,

Мой исправленный портрет.

С волей маминой согласный,

Неизбежный как поэт.

Мой Володя суеверный

Любит спорить без конца,

Но учтивостью примерной

Покоряет все сердца.

Измаил мой – сын Востока,

Шелест пальмовых вершин,

Целый день он спит глубоко,

Ночью бодрствует один.

Но и почести и славу

Пусть отвергну я скорей,

Чем отдам свою ораву:

Четырех богатырей!

См. раздел «БИОГРАФИЯ"

* <599> На момент написания этого шуточного стихотворения старшему сыну поэтессы не более семи – восьми лет, младший (Измаил) – еще грудной ребенок. Второму (видимо – самому любимому) сыну Евгению посвящено стихотворение Лохвицкой «Материнский завет», в котором она завещает ему путь поэта. Черноглазый и смуглый Измаил вдохновлял мать своей «восточной» внешностью – ему посвящены стихотворения «Плач Агари» (V, 35) и «Бяшкин сон» (Лохвицкая М.А. Перед закатом. СПб. 1908. С. 55). Два стихотворения последнего года жизни поэтессы посвящены самому младшему сыну, Валерию, здесь не упомянутому, поскольку его еще не <600> было на свете («Злая сила», «Колыбельная песня» – «Перед закатом», С. 29, 41).

* * *

Есть радости – они как лавр цветут,

Есть радости – бессмертных снов приют,

В них отблески небесной красоты,

В них вечный свет и вечные мечты.

Кто не страдал страданием чужим,

Чужим восторгом не был одержим,

Тот не достиг вершины голубой,

Не понял счастья жертвовать собой.

*<600> Стихотворение опубликовано (IV, 12) в почти не измененном виде за исключением двух последних строк («Тот не достиг вершины из вершин // В тоске, в скитаньях, в муках был один»). Представляется, что черновой вариант яснее выражает мысль.

* * *

<553> Запах листьев осенний,

Золотой аромат,

Красотой песнопений

Струны сердца звучат.

Эти струны порвутся…

* * *

Вдвоем враги – теперь друзья,

Когда легли меж нами реки.*

Тебя понять умела я –

Ты не поймешь меня вовеки.

Ты будешь женщин обнимать,

И проклянешь их без изъятья.

Есть на тебе моя печать,

Есть на тебе мое заклятье.

И в царстве мрака и огня

Ты вспомнишь всех, но скажешь: «Мимо!»

И призовешь одну меня,

Затем, что я непобедима…

* Ср. здесь же письмо Бальмонта Лохвицкой.

* * *

Могучий зверь не умер, он уснул

И дремлет тихо, знаю я, он дремлет.

Но он не мертв, могучий хищный зверь,

И стоит мне на миг лишь пожелать

Упиться жалким призраком свободы,

На миг ослабить золотую цепь,

Меня с тобой сковавшую навеки,

Воспрянет он и жаждой опьянен,

Любви и крови жаждой первобытной

На грудь мою положит властно лапу

И прорычит: «Моя! Моя! Моя!…»

* * *

Длинь – динь – день!

На лугу играет день.

Над зеркальной гладью вод

Вьется мошек хоровод.

Вальс кузнечик заиграл

И открылся славный бал.

Над зеркальной гладью вод

Пляшет мошек хоровод.

СИНИЙ ДЬЯВОЛ

Окопан замок Маррекул* – и взять его нельзя.

Пирует в замке рыжий граф и с ним его друзья.

Пирует грозный Жиль де Рэ** и сам глядит в окно,

Ничто его не веселит, ни пенье, ни вино.

Вот конский топот слышит он. Взвилась столбами пыль.

«Спускать мосты, встречать гостей!» – воскликнул

грозный Жиль.

Грохочут цепи, лают псы, гремят, стучат мосты.

Пред графом пленница стоит чудесной красоты.

Она рыдает и дрожит: «О, сжалься надо мной!

Зовусь я Бланкой д’ Эрминьер. Спешу к себе домой.

Там в замке ждут меня давно отец мой, брат и мать.

«Клянусь, – воскликнул Жиль де Рэ, – что долго

будут ждать!»

Прекрасна ты и навсегда останешся со мной.

Девица Бланка д’ Эрминьер, ты будь моей женой.

Я рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных стран.

Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан».

«Женою Вашей, Жиль де Рэ, я не свободна быть.

Жених мой – рыцарь де Тромак, его клянусь любить».

«Молчать! В тюрьме своей давно закован твой Тромак.

Я – Жиль де Рэ, я грозный граф. Сказал – и будет так.

Я – рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных стран.

Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан.

Я буду кроткий суверен, твоим супругом став,

Но ты меня любить должна» – «Я не люблю Вас, граф».

«Алмазный перстень дам тебе, и серьги, и браслет».

«Я не люблю Вас, грозный граф», – твердит она в ответ…

* <600> Название замка, вероятно, выдумано по ассоциации с Меррекюлем – дачной местностью на берегу Финского залива, где в начале 1900-х гг. нередко отдыхал Бальмонт.

** Жиль де Ре – историческая личность XV в., маршал Франции, алхимик и чернокнижник, оставивший о себе память во французском фольклоре и ставший прообразом Синей бороды в сказке Шарля Перро. По преданию, Жиль де Ре был рыжий, в фольклоре его борода стала синей в знак сговора с дьяволом (отсюда название стихотворения). У Лохвицкой «рыжий граф» – несомненно, намек на Бальмонта.

* * *

Под мерный ритм стихов

Люблю я усыпленье.

Не надо нежных слов,

Нежней созвучий пенье.

Душа моя тиха,

В певучей неге дремлет,

И музыку стиха

Как ласку ласк, приемлет.

Чуть слышно в полусне

Две рифмы бьются в споре,

Как солнце жгут оне,

И плещутся, как море…

* * *

Веют сны по маковым полям.

Вот они в венках слетают к нам.

Если счастие дарят нам сны,

Их венки, как пламя зорь, красны.

Если в снах прошедшего нам жаль,

Их венки лиловы, как печаль.

Если в них забвенье слез и ран,

Их венки белеют, как туман.

Милый сон, будь крепок и глубок,

Белый-белый мне сплети венок…

Переписка

Непродолжительная переписка Немировича-Данченко с Лохвицкой, относящаяся к началу 1890-х гг., позволяет внести некоторые существенные уточнения в мемуарный очерк писателя «Погасшая звезда».

Письма Немировича-Данченко печатаются по автографу РО ИРЛИ. ф. 486. № 43. Почерк читается с трудом, поэтому некоторые фрагменты пропущены. Письмо Лохвицкой печатается по автографу РГАЛИ. ф. 355. оп. 1. № 42.

<555> I. ВАС. ИВ. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО – М.А. ЛОХВИЦКОЙ

9.V.1890

Исаакиевская площадь

Hotel d’ Angleterre, 35

Милостивая Государыня,

Мира Александровна!

Я в настоящее время занят составлением большой антологии лучших произведений молодых наших поэтов. Каждому из них должна предшествовать биография и критический очерк. В инициалах будут помещены портреты.

Между молодыми нашими поэтами самым талантливым и более всех обещающим – я считаю Вас. Вы пишете не только образно, но главное, чем так не богаты русские поэты – ярко <…>

Будьте добры, не откажите прислать мне указание, где были помещены Ваши произведения, какие из них Вы считаете лучшими и в какой фотографии я могу приобрести Ваш портрет для помещения его в антологию.

Готовый к услугам,

Вас. Немирович-Данченко

Если у Вас есть ненапечатанные стихотворения, не пришлете ли их мне <нрзб.>?

II. М.А. ЛОХВИЦКАЯ – ВАС. ИВ. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО

Многоуважаемый Василий Иванович!

Ваше письмо не застало меня дома, и потому смею надеяться, что Вы извините меня за медленный ответ.

Моих стихотворений напечатано в «Севере» очень мало. За 89-й год в №№ 19, 21, 25, 43, 45 и 49, за 90-й – 6, 17 и 19.*

Из них лучшими я считаю № 43 и № 17, но автор не может быть беспристрастным судьею своих произведений и Вы, без сомнения, сделали бы более верную оценку. Ненапечатанных стихов у меня много, но это все больше романсы и песни. Я выберу несколько из них и пришлю Вам, или же, если позволите, занесу сама.

В настоящее время у меня есть мой портрет только в институтском фартучке и пелеринке, но когда будут готовы мои новые карточки, я не замедлю сейчас же прислать Вам.

Остаюсь с искренним уважением,

М. Лохвицкая.

Когда могу я Вас видеть?

<555> III. ВАС. ИВ. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО – М.А. ЛОХВИЦКОЙ

10.V.1890

Я дома – всегда, когда Вам будет угодно, многоуважаемая Мира Александровна. С нетерпением жду возможности познакомиться с талантливым автором стихов, доставивших мне столько удовольствия.

Хотел бы получить для просмотра и те «романсы», которым Вы, очевидно, не придаете никакого значения (судя по тону Вашего письма), но где, разумеется, отразились симпатичные стороны Вашего молодого дарования.

Уведомьте только – когда Вы можете завести ко мне Ваши стихи?

Если Вам угодно знать, когда это удобнее мне, т.е. когда я всего более располагаю временем, – то я свободен совершенно всегда с 8 вечера. Если этот час Вам не подходит, назначьте сами.

Мне для антологии надо будет около десяти Ваших произведений <…>

Ваш институтский портрет – больше всех подходит. Будет и оригинально, и верно:

Вы самая молодая из наших поэтов, отчего же не дать Вас такой?

Жму Вашу руку

Вас. Немирович-Данченко

Hotel d’ Angleterre

Исаакиевская площадь

IV. ВАС. ИВ. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО – М.А. ЛОХВИЦКОЙ

Многоуважаемая Мира Александровна!

После одиннадцати месяцев скитаний по Африке, югу Франции, Италии, Сицилии и Северной Африки я вернулся в Москву, где застал книгу начавшейся печататься, а Ваш портрет уже готовым. Я толковал с издателем. Он скоро будет у Вас. Хотелось бы повидать Вас мне, в прошлом году я уехал внезапно, не успев навестить Вас в Ораниенбауме. Увижу ли Вас я теперь и где? Могу ли приехать к Вам? Вот бы Вам поехать туда, где я был! Как бы Ваш яркий и симпатичный талант развился там. Вы находите у себя в душе столько блеска и света; что бы это было в другой обстановке, у теплых морей солнечного юга?

Искренне преданный Вам,

Вас. Немирович-Данченко

* <600> Упомянутые стихотворения: за 1889 г. № 19 – «Вы снова вернулись, весенние грезы…», № 21 – «То не дева краса…», № 25 – «Мгновение», № 43 – «Последние листья», № 45 – «Легенда желтых роз», № 49 – «Сафо»; за 1890 г. № 6 – «Мрак и свет», № 17 – «Фея счастья», № 19 – «Как тепло, как привольно весной…».