Путеводная звезда 2001 №2-3 [Коллектив авторов] (pdf) читать онлайн

Андре Моруа

2- 3 (61- 62)/2001

?
Ф
Я

ГУМАНИТАРНЫЙ

7

ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ

S

РЕКОМЕНДОВАН МИНИСТЕРСТВОМ

Я

ОБРАЗОВАНИЯ РОССИИ
ДЛЯ ПРОГРАММНОГО

i

И ВНЕКЛАССНОГО ЧТЕНИЯ

^

Председатель
редакционной коллегии:

5

АЛЬБЕРТ ЛИХАНОВ

£

АГНЕССА ГРЕМИЦКАЯ

Почему
я советую вам
прочитать
именно это

Исполнительный редактор:

Редакционная коллегия:
ВИКТОР АСТАФЬЕВ,
ИРИНА БАХМУТСКАЯ,
[ 7*
н -А ,

директор Российской государственной
юношеской библиотеки

^

ИГОРЬ БЕСТУЖЕВ-ЛАДА,

FM

академик Российской академии образования

g

ЕКАТЕРИНА ГЕНИЕВА,

г£\

директор Всероссийской государственной
библиотеки иностранной литературы

a
« ^ ш и

1812 года. Произошло оно от французского словосочетания «cher
ami» (шер ами), что в переводе на русский язык означает «дорогой
друг». Так неизменно обращались к русским крестьянам отставшие
от своих частей голодные и продрогшие на ледяном ветру наполео­
новские солдаты, умоляя накормить и обогреть их. Этих горемык,
предпочитавших русский плен неминуемой гибели, было так много,
что, завидя приближавшегося к селу одинокого оборванного фран­
цуза, дозорные крестьянских отрядов самообороны со смехом гово­
рили: «Н у вот! Еще один шерамыжник идет!» С тех пор так и стали
называть всех попрошаек и прощелыг, старавшихся все получить
даром и прожить за чужой счет. Называют и по сей день.
А как вы думаете, друзья мои, откуда появилось на свет Божий
всем вам хорошо знакомое слово «лодырь»? Как объясняют исследователи-москвоведы, от фамилии профессора медицины Х.И Лодера, который в 1820-х годах открыл в Москве «Заведение искусст­
венных минеральных вод». Лечиться водами в то время было мод­
но, и потому недостатка в пациентах у доктора не было. В основном,
ими были состоятельные люди, ибо курс лечения стоил значитель­
ную по тем временам сумму — 300 рублей. По теории Лодера, для
лучшего усвоения этих вод больные после процедур должны были
совершать по парку при «Заведении» длительный моцион, причем в
быстром темпе. Простой люд с удивлением смотрел сквозь решетку
сада на бесцельно проносящихся по аллеям господ. А кучера пос­
ледних снисходительно объясняли непосвященным, безбожно пере­
вирая фамилию доктора: «Лодыря баре гоняют». Так, по злой иро­
нии судьбы, искаженное имя известного врача и великого тружени­
ка стало синонимом слова «бездельник».
О происхождении популярных поговорок и выраж ений можно
вести разговор очень долго. О днако время, как говорит наш из­
вестный телеведущий. А потому всем, кто заинтересовался этим
вопросом, я рекомендую обратиться к трудам исследователей рус­
ского ф ольклора — С.В. М аксимова «Крылатые слова», Н.Я. Ер­
макова «Пословицы и поговорки русского народа», а также к кни­
ге В. М уравьеева «М осковские слова и словечки», вышедшей в
свет к 850-летнему юбилею М осквы.

15/55

Сергей РОЗАНОВ

Учительница рассказывает детям
сказку о заколдованном царстве, где
заснувшие жители не просыпались
сто лет. И вдруг дочь уборщицы, вто­
роклассница Клава, восклицает:
— Ну и пылища же там была, госпо­
ди! Сто лет не вытирали и не чистили!
Маленький Вовочка, ложась спать,
говорит маме:
— Мамочка, чтобы скорее заснуть, я
всегда считаю до ста.

— Неправда, Вовочка, ты до ста счи­
тать не умеешь!
— Но я, мамочка, всегда раньше за­
сыпаю.

Вася явился из школы в изодран­
ном костюме.
— Что с тобой случилось? — стро­
го спросил папа.
— Я подрался с Колькой.
— Возмутительно! Теперь придет­
ся покупать тебе новый костюм.
— Это что! — гордо сказал Вася. —
Посм отрел бы ты на Кольку. Его па­
пе придется покупать нового ре­
бенка.

амое противное на свете — сверлить зубы. Васе
— Ага, — скромно подтвердил Квочкин.
Квочкину это было прекрасно известно. Он си­
— Сверлили, небось? Я этих зубных знаю:
поймает тебя — бац! Сразу три дырки! А у тебя
дел на скамеечке в кабинете школьного зубного
врача и пытался унять дрожь в коленках. Но это ему
сколько оказалось?
плохо удавалось. Красный как рак Васька жалобно
— Четыре штуки, — вздохнул Васька.
смотрел на зубного, словно умолял пощадить.
— Бедняга. Во, ребята, какой у нас Васек
— Ну чё? Трусишь? — спросил огромный де­
герой! Больно было?
тина из 8 «Д». Он сидел рядом с Квочкиным. —
— Мне вообще-то... — сказать правду
А вот я не боюсь. Осмотр есть осмотр. Терпеть
Квочкину показалось невозможным.
надо! — И бесстрашный детина дружески по­
— Ну, молоток! Правильно, и здоровью
Р а сс ка з
хлопал Ваську по колену. Но Квочкину от этого
польза. Эти зубы, ох, зубы-зубы... — Леха от­
не стало легче.
чаянно замотал головой. — Рекламу по телеку смотрел? Если не
— Квочкин, 5 «Б», заходи! — зубной хитро усмехнулся.
лечить — кариес точно доконает. Вырвут без разговоров!
— Вырвут?! — будто не поверила легкомысленная красави­
«Радуется! Садист!» — подумал Васька и со страхом
уселся в жесткое кресло. Врач снова ехидно улыбнулся, ве­ ца Зоя Синичкина и широко раскрыла глаза. — Из-за кариеса?
— Говорю же: рекламу надо смотреть. Страшная штука.
лел открыть рот, поковырялся в Васькиных зубах и радост­
но доложил:
— Ой! — Зоя тронула свою розовую пухлую щеку. — Ва­
— Аж четыре дырки! Будем сверлить. — Он включил про­ ся, — Зоя с надеждой посмотрела на Квочкина, — если месяц
тивно жужжащую машину со сверлом на конце шланга.
прошел — это не поздно?
У Васьки потемнело в глазах. Лицо зубного врача вдруг
— Не знаю... — уклончиво ответил Васька. — Может, и не
превратилось в морду какого-то чудища со сверкающи­
поздно.
ми глазами. Чудище оскалилось и заревело. Этот рев и
— Одна тетка в нашем подъезде даже умерла от за­
походил на жужжание сверла. Квочкин судорожно
ражения, — тоже кариес не лечила, — вставил Ле­
вцепился в подлокотники. Он закрыл глаза и за­
ха.
орал громко, истошно, словно раненый зверь. Ма­
— Да еще от боли свихнешься. Зверем заво­
ешь. — добавил кто-то.
шинный рев прекратился. Эскулап глянул на
И тут прозвенел звонок на перемену. Все по­
Ваську:
валили из класса — занимать очередь в зубной.
— Ну, герой! Силен орать. Приходи, когда ос­
мелеешь...
Васька сидел один за партой и размышлял: скоро
ли в его четырех зубах разовьется кариес? Ему
И тут мир показался Квочкину прекрасным!
За окном сияло солнышко, пели птички, на
даже представилось, как он умирает в лихорадке,
подоконнике распустился цветок герани.
а вокруг мечутся врачи и ничем не могут помочь.
Васька ошалело огляделся вокруг. А зубЗа окном помрачнело. Солнце затянули тучи.
ной-то — вовсе не садист, а вполне нор­
Не было слышно птичьего гомона. Квочкин
мальный и добрый дядечка! Ликующий
вспомнил, что следующим летом собирался сде­
лать на даче воздушного змея с драконьим хвостом и постро­
Квочкин соскочил с кресла.
«Вот что делают с человеком зубы! — думал счастливый Ва­ ить шалаш. И собачью будку надо бы отремонтировать...
сек, весело направляясь в класс. — Повезло же мне! Вот бы
Начался урок математики. Лехи и близнецов Антона и Де­
еще по русскому не вызвали».
ниса в классе не было — остались в зубном кабинете. А Зойка
Квочкин вошел в кабинет русского. Его взору предстала Синичкина, опустив пушистые ресницы, что-то писала в тет­
обычная картина: бедная учительница металась от парты к ради. «Если меня не станет, то Зойка навер­
парте, пытаясь утихомирить буянов. Ребята уже закончили все няка выйдет замуж за противного Мишку
запланированные на урок упражнения. Кое-кто успел сделать из четвертого подъезда...» — подумал Вась­
ка и решил: сегодня, конечно, идти к зубно­
и домашнюю работу. Остальные «доводили училку».
— О! Васька пришел! — завопили ребята, увидев Квочкина. му нельзя, но завтра, это уж точно, он при­
Все мигом оставили в покое русичку.
дет к зубному и скажет: «Квочкин из 5 «Б»
— У зубного был? — Сочувственно спросил Леха, самый явился. Можете сверлить!»
бойкий в классе.
Аня БАБКИНА, г. Воронеж

С

ЧЕТЫРЕ
ПЛОМБЫ
НА УРОКЕ
МАТЕМАТИКИ

16/56

(Продолжение. Начсио смотрите на странице 40)
рят?» У рыбака был английский акцент. Когда он ушел, Дюкенель спросил: '‘Почему вы его величаете светлостью?" —
«Потому что это маркиз Сэлсбери Он очутился здесь слу­
чайно и сам нанес мне первый визит «Нельзя требовать от
Александра Дюма, чтобы он кому-то представлялся Поз­
вольте мне представиться самому. Кроме всего прочего, я
ваш должник. Читать романы вашего отца — мое любимое
времяпрепровождение и лучший отдых для ума"
Знаменитый сын все еще пользовался покровительст­
вом отца.
Провал «Друга женщин» на какое-то время отдалил Дюма
от театра. Сложности супружеской жизни с ноющей женщи­
ной, «то равнодушной, то неистовой», усилили его женонена­
вистничество Беременная Надин погружалась в сонное оце­
пенение, здоровая — страдала припадками ревности. Когда
она видела Александра в окружении толпы поклонниц, то
сравнивала его с Орфеем среди вакханок С того момента, как
госпоже Дюма исполнилось сорок лет, она подозревала в ко­
кетстве всякую молодую женщину, даже собственную дочь
Издерганные нервы «Великороссии» сделали ее как спутницу
жизни невыносимой. В это время Дюма-сын вступил в актив­
ную переписку с одним морским офицером, капитаном второ­
го ранга Ривьером, который был также одаренным писателем
В письмах к нему Дюма изливал свое мрачное настроение:
Д ю ма-сы н — Анри Ривьеру:
«Д орогой друг!. Я в восторге от того, что Вы снова ве­
д е те жизнь моряка. Д авн о пора вернуться к ней и вырвать­
ся из-под власти чувств низш его порядка, соверш енно н е ­
достойны х ума, подобного Вашему. Лучше открытое м оре
со всем и его ш тормами, чем бури в стакане воды, — ведь
женщины убедили нас, будто м ы непременно должны
быть их жертвами. Поверьте человеку, который не раз сп а­
сался вплавь и в конце концов приплыл к надежному б е р е ­
гу: истина в работе и в солидарности с человечеством, на
которое лю ди умные, к а к В ы и я , оказывают и долж ны ока­
зывать влияние. Лучше командовать хорош им экипажем
или написать хорошую пьесу, чем быть лю бим ы м , даж е
искренне, сам ой обворожительной женщиной. Аминь.
...Вы созданы для того, чтобы бодрствовать о т полуночи
д о четырех часов утра на капитанском мостике корабля, а
вовсе не в будуаре г-жи Канробер. Женщина — это стихия,
которую надо изучить с детства, как я, чтобы уметь управ­
лять ею неутомимо и уверенно, а все эти красивые богини
издергали Вам нервы, не дав ничего нового, ибо они пусты,
как погремушки... М оре наводит на меня грусть, я люблю
его, только когда ощущаю его под собой. В это м оно для м е ­
ня схоже с женщинами. Эта несколько фривольная шутка
покажет Вам, что его величество м ое тело чувствует себя
немного лучше, хотя оно не так уж часто пускается в сие р и ­
скованное плавание, как может показаться из моих слов...
Пока что я работаю благодаря привычке или тренировке и
терплю разочарования, неотъемлемые от этой странной
профессии, которая превращает мысль в льнотеребилку...»
П ессимизм Д юма-сына распространялся не только на
женщин, но и на весь род людской. Когда капитан Ривьер
был ранен в голову веслом, Д ю м а написал ему:
«Вы, мой друг, вменяете в заслугу провидению, что оно
убило Вас лишь наполовину, словно мы здесь, на земле, все­
го лишь глиняные фигурки в тире для стрельбы из пистолета. .
Куда лучше, дорогой мой, крепко вбить себе в голову, пока на
нее не опустилось весло, что все это комедия, в которой мы
исполняем свои роли, не ведая ни развязки, ни автора; суф­
лер меняется ежеминутно, и единственно ценное в этой коме­

дии — любовь и дружба. В особенности дружбаОдна-единственная женщина, оптимистка, по-прежне­
му пользовалась расположением Злопамятного — это б ы ­
ла Жорж Санд. Дюма изумило, как бы стро она воспряла
духом после смерти Мансо.
Дюма-сын Анри Ривьеру
«Я много раньше ответил бы на Ваше письмо, если бы
мне не пришлось все эти дни посвящать свое время г-же
Санд — у нее большое горе. Она потеряла Мансо, который в
течение пятнадцати лет был спутником и распорядителем
ее жизни. Он умер после четырех месяцев тягчайших стра­
даний, в маленьком домике в Палезо, где они жили в м е ­
сте. Три дня тому назад мы его похоронили и пытались от­
влечь его подругу от горестных мыслей... Она обладает
большой энергией и большой волей. В от ум, способный
унизить наш пол, ибо не многие из нас были бы в состоянии
каждые десять лет начинать свою жизнь заново после таких
потрясений, какие пережила эта женщина... Поскольку
жизнь приносит одни огорчения, с этим надо свыкнуться раз
и навсегда и стараться смотреть на происходящие события
таким же равнодушным взглядом, каким быки, пасущ иеся
на лугу, смотрят на проезжающие по дороге экипажи. Упо­
добьтесь Минерве — богине с бычьими глазами. Э тот эп и ­
тет, для многих непостижимый, по-видимому, долж ен вы ра­
жать бесстрастность наивысшей мудрости, которая, н есо м ­
ненно, есть не что иное, как предельное безразличие...
Дружба представляется м не единственным чувством,
ради которого стоит жить...»
Поскольку безотчетных страх мешал ему в ту пору писать
для театра, он работал над романом «Дело Клемансо». В нем
он дал волю затаенной ярости против женщин. Это была испо­
ведь убийцы, умертвившего некогда обожаемую им жену — не
только за то, что она его обманывала, но и за то, что она была
воплощением лжи и фальши под маской совершенной красо­
ты. Скульптор Пьер Клемансо был, разумеется, внебрачным
сыном и, конечно же, сыном белошвейки. Вся первая часть
книги в значительной мере походила на автобиографию. Жен­
щина, на которой женился герой, Иза Доброновская, была
полька (что позволяло автору косвенно взять реванш у «веро­
ломных славянок»), Дюма сообщает нам, что образ Изы вос­
ходит к госпоже Джеймс Прадье — его первой возлюбленной.
Дюма-сын — Жорж Санд, 26 мая 1866 года:
«Эта штука — «Д ело Клемансо» — начинает меня раздра­
жать. Я очень скоро брошу ее и вернусь к м о и м маленьким
пьесам, где можно не ломать голову над стилем, если не хо­
чется. Я все ещ е плутаю в последних главах. Удар нож ом ни­
как не получается... Жизнь не всегда бывает веселой. Д о
двадцати л е т еще куда ни шло; потом — конец! Будем же лю ­
бить друг друга в ожидании лучшего и строчить свои рукопи­
си, ибо это единственное, на что мы способны...»
5 июня 1866 года: «Дорогая матушка1 Только в четверг, в
шесть часов двадцать минут вечера, Иза наконец скончалась,
искупив по всей справедливости те гнусности, которые она
совершила. Д о этого момента ее убийца, имеющий честь
быть Вашим сыном, работал, как негр, как один из тех, от ко­
го он ведет свое происхождение по отцовской линии. Уф! У
меня нет никаких угрызений совести, но я так измотан, слов­
но они у меня есть, и я еще чуть-чуть больше восхищаюсь Ва­
ми за то, что Вы создали столько шедевров, и создали их так
быстро...»
Читатели, знакомые с семейной жизнью скульптора Пра­
дье, узнали героиню. Критик журнала «Ревю де Дё Монд» пи­
сал: «Эту женщину, которая позирует своему мужу-скульптору, женщину, для которой стыдливость существует лишь как
светская условность и которой не дают спать лавры Фрины, —

57

эту женщину мы знаем или полагаем, что знаем, и, пожалуй,
обозначение «чудовище» слишком сильно для этой прекрас­
ной язычницы XIX века...» Иза — «грязная душа в мраморном
теле, рожденная для того, чтобы наслаждаться и чтобы лгать,
куртизанка с головы до пят, одно из тех экзотических расте­
ний, которые опьяняют и убивают», — обезоруживает критика.
Он обвиняет не столько ее, сколько ее мужа. Зачем он любил
ее, когда с первых же дней ее порочная натура была очевид­
на? Затем, что для Пьера Клемансо, так же как для Дюма-сына и для всех его героев, любовь всегда была только плотским
желанием. Без этой исходной точки сладострастная и траги­
ческая развязка (Пьер последний раз любит Изу и затем уби­
вает ее) была бы невозможна.
Современного читателя не может не удивлять, что в 1866
году этот роман превозносили как образец самого смелого
реализма. «Все правдиво, жизненно, красноречиво, и когда гн Дюма вступает врукопашную с действительностью, то пе­
ред нами два атлета, равных по силе... Г-н Дюма перешел от
пьес к роману, так как возможности, предоставляемые про­
зой, позволяли ему поставить более сильные акценты, дать
более осязаемое ощущение плоти. Это удалось ему. ..» Сцены
лепки обнаженного тела и объятий нагих влюбленных посре­
ди реки были сочтены «экспериментальной литературой»,
смелой и дерзкой. Говорили, что роман г-на Дюма в полной
мере современник г-на Тэна, который, кстати, им сильно вос­
хищался. Флобер был сдержан, но принял книгу всерьез.
«Я не вполне разделяю Ваш энтузиазм по поводу «Д е ­
ла Клемансо», хотя во многом это самое сильное п роизв е­
дение Дюма. Но напрасно он испортил книгу длинны м и
рассуждениями и общ ими местами.
Романист, по-моему, не имеет права высказывать свое
мнение о происходящем. В акте творения он долж ен уподо­
биться Богу, то есть создавать и молчать. Концовка этой
книги представляется мне в корне фальшивой: мужчина не
убивает женщину после: после ощущаешь полную расслаб­
ленность, чуждую какой бы то ни было энергии. Это боль­
шая оплошность — физиологическая и психологическая...»
Все только и говорили, что о «Деле Клемансо». Толстяк
Маршапь рассказал Гонкурам историю одной главы.
29 сентрября 1866 года, Сен-Гратьен. "Маршаль сегодня
вечером рассказал нам, что однажды около четырех часов
утра он убил рыбу в Сент-Ассиэе, у г-жи д е Бово. И вдруг за­
метил двух купающихся девушек: одну брюнетку, другую
рыжую. Восходящее солнце ласкало их резвящиеся в Сене
тела, и красота их сияла в розовом свете. Маршаль расска­
зал об этом Дю ма; тотна следующее утро пришел взглянуть
на девуш ек и, чтобы сыграть с ними шутку, уселся на их со­
рочки. Отсюда — сцена купания в "Деле Клемансо»...»
Что касается Дюма-сына, то он был удовлетворен сво­
им успехом, хотя и изнурен напряжением.
Дю м а-сын — капитану Ривьеру:
«Вы увидите по моему почерку, что имеете дело с изм о­
жденным человеком. Перо не слушается меня — так я зло­
употреблял им в течение двух месяцев. Но в конце концов
эта тварь мертва и уже не воскреснет. Только что я два часа
спал; нынешней ночью я спал одиннадцать часов. Больше я
ни на что не способен. Г-жа Дю ма спит не меньше. Если мы
будем вдвоем отдыхать от книги, которую я писал один, то,
надеюсь, что через месяц я буду в силах начать снова. .»
Он в самом деле начал и вернулся к драме. Удивитель­
но, что этот гигант чувствовал себя таким измученным, на­
писав совсем короткий роман. Это объясняется силой
страстей, которые проснулись в нем при размышлениях о
бесстыдстве и сладострастии. Чтобы успокоиться, он дол ­
жен был вывести на сцене хорошую женщину и отправить­

ся на лоно природы. Он снял возле С ен-Валери-ан-Ко, е
Этеннемаре, небольшой шале, напомнивш ий ем у некото­
рые счастливые дни его холостяцкой ж изни, и отправился
туда работать.
Там он сочинил новую пьесу, которая также была вдохнов­
лена Жорж Санд: «Взгляды госпожи Обрэ». Тема: женщина ти­
па Санд придерживается самых широких взглядов на брак, на
классы общества, на внебрачных детей. В один прекрасный
день она внезапно оказывается перед мучительной дилем­
мой’ либо она отречется от идей всей своей жизни, либо поз­
волит своему собственному сыну жениться на Жаннине, лю­
бимой им молодой женщине, у которой был возлюбленный и
которая работает, чтобы вырастить внебрачного ребенка. Гос­
пожа Обрэ какое-то время колеблется, мечется, потом прини­
мает героическое решение: именем морали и веры она женит
своего единственного сына на девушке-матери.
Дю м а устроил у госпожи Санд первую читку, на которой
присутствовали Эдмон Абу и Анри Лавуа. Ш умный успех1
Спиритуалистка Санд и скептик Абу друж но плакали. Что­
бы подвергнуть пьесу еще одном у испытанию, автор по­
ехал в Прованс читать ее другом у приятелю — Ж озефу Отрану. Тот же слезливый успех. Отран, у которого было
большое сердце, даже упал в обм орок. Большегоу же
нельзя было требовать. Монтиньи, директор Ж имназ, п ри­
нял пьесу с энтузиазмом. Однако Д ю м а не оставляло б ес­
покойство. Как отнесется лицемерная публика к осуж де­
нию ее предрассудков? Он быстро успокоился.
Записная книжка Ж орж Санд:
«27 ноября 1866 года: Вчера у Бребана А лександр с ка­
кал на черном апокалипсическом коне: говорил, что хотел
бы быть Рафаэлем или Микеланджело; что дл я него не м о ­
жет быть счастья без вдохновения, без радости творчест­
ва, без упоения славой и силой. Его Бог — это сила. М ар­
шаль, человек, полный здравого смысла, который ем у н и ­
когда не изменяет, не касался столь высоких материй. А я
вообщ е молчала. Того, что я думаю , когда я счастлива, не
высказать. Что скажешь о неуловимых движ ениях души, о
мимолетных, быть может, даж е пантеистических, впечат­
лениях? Нет, я не могу выразить себя. Когда я говорю о д ­
но, понимают другое. Почему? Этого я никогда не узнаю.
Ноан, 17 марта 1867 года: Д обрая весть: «Госпожа О б­
рэ», как явствует из телеграммы Александра, имела ко­
лоссальный успех.
18 марта 1867 года: Иду завтракать к Дю м а. Возвращ а­
юсь, читаю и пишу письма. Статья Сарсэ о «Госпоже Об­
рэ». Письма о Дю ма... М не надо ехать в П ариж !..
Париж, 23 марта 1867 года: Иду в Жимназ с Эстер'; «Гэспожа Обрэ» восхитительна, я плачу. Сыграно превосходно...»
Врачи предписали Надин Дюма с октября не вставать с по­
стели, чтобы она могла в срок родить ожидаемого наследника.
Дюма-сын — Ж орж Санд, 26 февраля 1867 года:
«Малыш изо всех сил стучится в д вер ь этого света.
Сразу видно — он еще не знает, чем это пахнет! Г-жа Д ю ­
ма все толстеет...»
20 апреля 1867 года:
«Возможно, в ту самую минуту, когда это письмо п ри­
дет к Вам в Ноан, маленький Дю м а появится на свет».
Увы! 3 мая Надин разрешилась от бремени девочкой.
Поскольку героиня «Взглядов госпожи Обрэ» звалась Жан­
ниной, это имя и дали ребенку.
Отец в ту пору писал предисловия к полному собранию
своих пьес. Предисловия эти получили шумное одобрение,
какового они действительно заслуживали, так как были напи1 Госпожа Эжен Ломбер, урожденная Эстер Этьенн.

саны живо, смело и много лучше, чем пьесы. Барбэ д'Оревильи, ненавидевший обоих Дюма — отца и сына, — признал ус­
пех предисловий, но причину его увидел лишь в умело зама­
скированной развращенности, которая всегда будет нравить­
ся людям. «Ибо хотя удовольствие, доставляемое процессом
развращения, и само по себе не мало, еще большее удоволь­
ствие — вам это хорошо известно — любоваться собствен­
ной развращенностью... Что за собрание1Несмотря на само­
уничижение, характерное для всех авторов предисловий, я не
верю в эту скромность с первой страницы.. Кто предваряет­
ся, тот притворяется.. Но поскольку публика интересуется
вами и слушает вас, вы хорошо сделаете, рассказав ей о се­
бе.. Надо заткнуть разинутые рты зевак».
Зеваки набросились на проповеди драматурга

гиене, где Дюма снял на лето 1864 года виллу «Катина». И
снова богемная жизнь, как в замке «Монте-Кристо». Гордоза
заполнила дом трубами, скрипками, лютнями. С утра до ве­
чера она пела вокализы в окружении льстивых нахлебников,
которые обосновались в доме, шарили по буфетам и пожи­
рали запасы. Олимпиец Дюма работал на втором этаже, по­
крывая большие листы голубоватой бумаги своим писар­
ским почерком, а по вечерам он спускался в бильярдную, где
его ждали старые друзья: Ноэль Парфэ, Нестор Рокплан, Ро­
же де Бовуар, которых окружала компания незнакомых ему
блюдолизов. Когда запасы, казалось, были исчерпаны, Дюма
отыскивал в кладовой рис, помидоры, ветчину и мастерски
стряпал для всех rizotto1.
Множество женщин побывало в Энгиене Эжени Дош,
которая все еще играла «Даму с камелиями» Дюма-сына, но
отнюдь не пренебрегала Дюма-отцом; очаровательная Эме
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Декле с бархатными глазами, за которой Дюма-отец ухажи­
Сумерки бога
вал в Неаполе, где она играла в пьесах Дюма-сына; красивая
дебютантка Бланш Пьерсон; великолепная трагическая акт­
Теперь Жеронту надо
риса Агарь (ее настоящее имя — Леонида Шарвэн, но она
С любовью распроститься:
взяла себе библейский псевдоним, чтобы походить на Ра­
Зима к нему стучится,
шель), Эстер Гимон, львица с хриплым рыком, и Олимпия
Любовь ему не рада.
Одуар, падавшая в обморок в самый неподходящий момент.
Ж .-П Туле
Напрасно синьора Гордоза несла караул. «Один женщина! —
кричала она, когда вторгалась очередная нарушительница
покоя. — Сказайтей, что господин Дюма есть больной/» Д ю ­
Как мы завершим свой путь? Се­
дые волосы предъявляют нам
ма терпел эту живописную фурию, одетую в прозрачный
пеньюар, который не скрывал ее прелестей.
свои почтительные требования.
Он объяснял Матильде Шебель, дочери французского
Б альзак
ученого-ориенталиста, которую знал ребенком и которую
называл «своей маленькой ромашкой»: «Фанни несколько
сли судить по внешнему виду, папаша Дюма почти не
взбалмошна, но у нее превосходное сердце». И добавлял
изменился за все время своей неаполитанской аван­
не без бахвальства: «У меня много возлюбленных, потому
тюры. Немного больше седых волос, немного боль­
что я гуманный человек. Будь у меня одна — ей не прожить
ше торчит живот, но все та же лучезарная веселость, тот
бы и недели! . Не хочу преувеличивать, но полагаю, что по
же бьющий через край талант, та же жадная чувственность.
свету у меня разбросано более пятисот детей».
Сын наблюдал, удивлялся, сожалел.
Вернувшись осенью в Париж, он поместил Гордозу в
Дюма-сын — Жорж Санд, Вильруа, 8 марта 1862 годасвоей новой квартире на улице Сен-Лазар, 70. В течение
«Я нашел его более шумным, чем прежде. Дай ему Бог
некоторого времени он каждый четверг устраивал званый
еще долго оставаться таким, но сомневаюсь, что это возмож­
обед, после которого дива пела, между тем как хозяин д о ­
но. Средство, которым пользуется он сам, чтобы помочь д об ­
ма спасался бегством от «мяуканья» и работал. Вскоре
рой воле Создателя, представляется мне противным здраво­
разразилась буря. Пылкая колоратура застала Дюма на
му смыслу— каким бы действенным оно ни казалось созданиместе преступления в ложе театра и своими воплями взбу­
ямБожьим. В конце концов, что бы ни случилось, этотмогучий
доражила весь зал. Дело кончилось тем, что он ее выгнал.
организм, который еще проявляет себя во всякий час дня и
Она уехала, заявив, что возвращается к мужу, и прихвати­
ночи с прежней щедрой силой, не перестанет быть одной из
ла с собой все деньги, что еще оставались в ящиках.
самых необычных фантазий природы. Пытаться руководить
Дюма поселился на бульваре Мальзерб, 107, вместе со
им, в особенности теперь, наверняка бесполезно. Это то же
своей дочерью Мари, которая оставила своего беррийца
самое, что происходит с человеком, которому всегда везло и
который упал с пятого этажа; либо он останется цел и невре­
Олинда Петеля, страдавшего умственным расстройством.
На какое-то время она нашла убежище в монастыре Успе­
дим, либо убьется на месте. Если бы можно было поставить
ния, а теперь занималась тем, что разрисовывала старые
этот локомотив в момент его отправления на рельсы и заста­
требники. Сама Мари тоже производила впечатление слегка
вить пересечь жизнь по прямой линии, один Бог знает, сколь­
помешанной: она одевалась, как кельтская жрица, украшала
ко бы он потянул за собою великих и полезных для человече­
голову венком из омелы и носила на поясе серп. Дюма гор­
ства идей. Но раз уж этого не случилось, то, значит, и не мог­
дился ею, как всем, что имело касательство к нему, хотя, ко­
ло случиться. Посмотрим, что будет дальше, а пока я очень хо­
нечно, не так, как Александром. Но сына он немного побаи­
тел бы иметь не столь шумного отца, у которого было бы боль­
вался. «Александр любит тезисы и мораль, — делился он с
ше времени для меня... и для самого себя».
Возвратясь в Париж, Дюма привез с собой из Италии пе­
Матильдой Шебель. — Вот возьмите одну из его последних
книг. Посмотрите, какую он сделал на ней надпись. — Дюма
вицу Фанни Гордозу, «черную, как слива», но аппетитную и
прочел посвящение: «Моему дорогом у отцу его большой
столь неукротимого темперамента, что ее муж-итальянец,
сын и меньшой собрат», — и заключил не без горечи: — Он
обессилев, обматывал ей вокруг бедер мокрые полотенца.
ошибся в расстановке прилагательных, чтобы доставить
Дюма-отец избавил ее от этих повязок и утолил ее пыл. По
мне удовольствие; но он вовсе так не думает».
этой причине она привязалась к нему с неистовой страстью.
Сначала они жили на улице Ришелье, на углу бульвара, про­
1 Рисоеан каша с мясом и пряностями (и т и .). (Примеч. пер.)
тив ателье знаменитого фотографа Рейтлингера; затем в Эн-

Е

«Сегодня ве ч ер ом за столом у пр и н ц е ссы си д е л и о д н и п и ­
сатели, и с р е д и н и х — Дюма-отец. Это почти ве ли ка н — не гр и ­
тянские волосы с проседью , м аленькие, ка к у бегемота, глаз­

В этом Дюма как раз ошибался, но, страшась упреков
■мальчика», принимал бесконечные меры предосторожности,
чтобы сын не встречал у него полуобнаженных нимф, которы­
ми старик окружил себя. Дюма-сын купил на авеню Вильер, 98,
особняк с крошечным садиком, вызывавшим у отца насмешки.
«Здесь очень хорошо, Александр, — говорил он, — очень хоро­
шо, но тебе следовало бы открыть окно гостиной, чтобы пус­
тить хоть немного воздуха в твой сад». Сына огорчала распут­
ная старость отца, и он редко навещал его. Старик жаловался:
«Я теперь вижу е го только на похоронах. Быть может, в
следующий раз увижу на своих собственных».
Корделией этого короля Лира была маленькая М икаэ­
ла, дочь Эмилии Кордье, хилое создание с восковым цве­
том лица, безгубым ртом, но глазами невыразимой преле­
сти. Он дарил ей куклы, которых наряжала Мари Петель.
«Только бы она пришла, мое маленькое сокровище», — го­
ворил он, когда у него бывала приготовлена для нее какаянибудь кукла — маркиза Помпадур или Людовик XV. Ма­
ленькое сокровище являлось, он осыпал свою девочку по­
целуями, сокрушаясь, что «глупый Адмирал» помешала ему
ее удочерить.
Д ю м а -о те ц — Микаэле Кордье, 1 января 186 4года:

ки, ясные, хитрые, которые не дремлют, д а ж е когда о ни зату­
манены. Контуры его огром ного л и ц а напоминают те полукруг­
лы е очертания, которые карикатуристы придают оче ло ве чен­
но м у и зо бр аж е нию луны. Есть в не м что-то от чудо де я и стран­
ствующего купца и з «Тысячи и о дно й ночи». Он говорит много,
но без особого блеска, без остроумных колкостей, б е з кр асо ч­
ных слов. Только факты — любопытные факты, па ра до кса ль ­
ны е факты, ош елом ляю щ ие факты извлекает о н хрипловатым
голосом и з н е др сво ей необъятной памяти. И б е з конца, без
конца, без конца о н говорит о се б е с тщеславием большого
ребенка, в котором нет ничего р аздраж аю щ его. Н априм ер, он
рассказывает, что одна его статья о горе К арм ель принесла
м онахам 700 тысяч ф ранков... Он не пьет вина, не употребля­
ет кофе, не курит; это трезвый атлет отлитературы».

14 февраля 1866 года:
«В р азгар бесед ы вош ел Дю ма-от ец — п р и б е ло м галсту­

«М оя д о р о г а я м а л е н ь ка я Б е б э ! Н а д е ю сь , что ч е р е з тричетыре д н я с м о г у тебя обнять. Я о че н ь р а д , что у в и ж у тебя,
н о н е н а д о н и к о м у говорить о м о е м п р и е з д е , чтобы у м е н я
б ы л о вр е м я в в о л ю приласкат ь тебя. М а р и и я п р и н е с е м те­
б е д в у х к р а с и в ы х куко л и и гр уш ки . Д о 5-го , ж д и м еня.
Твой отец А. Д.».

Дю ма-сын был недоволен присутствием в отцовском
доме Микаэлы — «дочери распутницы». Он отказывался
признать в ней единокровную сестру.
«Я видела Вашего отца в Одеоне. Боже мой, какой удиви­
тельный человек!» — писала Санд в 1865 году. В шестьдесят
три года он оставался «стихийной силой». Его работоспо­
собность не уменьшилась Он только что поставил две дра­
мы — превосходные в своем роде — «Могикане Парижа» и
«Узники Бастилии». «Могикане Парижа» долгое время не
разрешала цензура подтем предлогом, что пьеса, действие
которой разыгрывалась в 1829 году, кишмя кишела весьма
либеральными намеками. Письмо автора к императору на­
несло поражение цензорам. Наполеон III снял запрет.
Тем временем Дюма-отец опубликовал один из своих луч­
ших романов, «Сан-Феличе», действие которого разыгрыва­
лось в Неаполе, во времена Марии-Каролины, леди Гамильтон
и Нельсона. Это была эпоха, когда генералы французской рево­
люционной армии создавали и упраздняли королевства, эпоха
молодых героев, опоясанных трехцветным шарфом, эпоха ге­
нерала Дюма. А место действия — своеобразный город, где ав­
тор не так давно провел четыре года. Дюма был полон совсем
еще свежих воспоминаний о неаполитанских друзьях. Поэтому
рассказ отличался живостью, стремительным ритмом, ослепи­
тельным блеском. Герой-итальянец, достойный мушкетеров, в
одиночку закалывал шестерых. Корабли в Неаполитанском за­
ливе, рыбачьи лодки, застигнутые бурей в открытом море, —
все эти картины играли естественными красками. Если автор
хотел доказать, что не нуждается ни в Маке, ни в ком другом,
чтобы называться Дюма, это ему удалось.
Ж ирардэн платил за «Сан-Феличе», который печатался
в качестве романа-фельетона в «Ла Пресс», по сантиму за
строчку. «Как г-же Санд», — с гордостью заявлял Дюма.
«Сан-Феличе» был его лебединой песней, не орошенной
слезами, но проникнутой необычайной нежностью.
Гонкуры набросали два очень живых портрета шести­
десятилетнего Дюма.
1 февраля 1865 года:

ке, при белом жилете, огромный, потный, запы хавш ийся, с
ш ирокой улы бкой. Он только что побы вал в Австрии, Венгрии,
Богемии. Он рассказывает о Пеште, где его пь есы играли на
венгерском языке, о Вене, где император предоставил ем у
о ди н и з за ло в с воего дво р ц а д л я лекции, говорит о сво их р о ­
манах, сво ей драматургии, с в о и х пьесах, которые не хотят
ставить в К о м е д и Ф р а нсез, о сво ем «Ш евалье д е М езон-Руж »,
которого запретили; затем о том, что н и как н е может добить­
ся р азре ш е ния основать театр и, наконец, о ресторане, кото­
р ы й он нам е ре н открыть на Е лисей ски х полях.
Н епом ерное «я» — по д стать его росту; однако он брызжет
детским до бр од уш ие м , искрится остроумием. «Чего ж е вы х о ­
тите, — продолжает он, — когда в театре теперь м ож но за р а б о ­
тать деньги только с пом ощ ью трико... которые трещат по
швам... Д а, так ведь и составил се б е состояние Остэн. О н р е ­
ком ендовал сво им танцовщицам выступать только в трико, ко ­
торые будут лопаться... и всегда в одно м и том ж е месте. Вот
тогда пош ли в ход бинокли. . . Н о в конце концов в д е л о вм еш а ­
лась цензура, и торговцы биноклям и теперь прозябают...»

Хотя и талант его не потускнел, ему теперь с трудом уда­
валось пристраивать свои пьесы. Он стал похож на обеднев­
шего старого актера, который ради хлеба насущного готов
взять любой ангажемент в любом театре. В аркаде Венсеннской железной дороги для народного зрителя парижских
предместий был построен Большой Парижский театр, такой
же необычный по своей архитектуре, как и по местоположе­
нию. Дюма отдал туда одну из своих лучших драм — «Лесная
стража», которая была впервые сыграна в Большом театре
Марселя в 1858 году. Проходившие поезда сотрясали зал;
гудки паровозов заглушали голоса актеров. Спектакль шел
так плохо, что вскоре его перестали играть.
Чтобы помочь актерам, Д ю м а предложил им организо­
вать турне и обещал сопровождать их всякий раз, когда у
него будет возможность.
Здесь, в предместье, и в провинции он сохранил еще свой
престиж, и его бурно приветствовали. На его родине, в депар­
таменте Эн, энтузиазм публики дошел до исступления. После
спектакля жители городка столпились перед гостиницей, где
он остановился. В окна они видели, как Дюма в переднике и
белом колпаке готовил соусы, поливал жаркое — стряпал обед
для всей труппы. Овация стала еще более бурной. Этот прием
примирил Дюма стой благосклонной, но слегка насмешливой
снисходительностью, которую выказывал теперь Париж сво­
ему бывшему любимцу. Он снова загорелся мыслью иметь
свой театр и, пытаясь основать Новый Исторический театр, от­
крыл подписку. Он разослал тысячи проектов. Откликнулись

60

только несколько молодых поклонников -Трех мушкетеров” .
Прежнее колдовство утратило силу Будь Дюма благоразумен,
он мог бы еще жить в полном достатке. В 1865 году Мишель
Леви перевел на его счет сорок тысяч франков золотом; в 1866
году он подписал новый, весьма выгодный договор на иллюст­
рированное издание своих сочинений. Но деньги текли у него
между пальцев. Десять раз он становился богачом и одиннад­
цать— разорялся. «Я заработал миллионы , — говорил он, — и
должен был бы получать двести тысяч франков ренты, а у меня
двести тысяч франков долгу». Он больше не в состоянии был
выплачивать пенсию сестре, госпоже Летелье.
В июне 1866 года он покинул Париж, ставший для него
негостеприимным, и посетил Неаполь, Флоренцию, потом
Германию и Австрию. Из этого путешествия он привез ро­
ман «Прусский террор», хорошо написанный и полный точ­
ных наблюдений. Дюма подметил в Пруссии серьезную уг­
розу: «Тот, кому не довелось путешествовать по Пруссии, не
может себе представить ненависть, какую питают к нам
пруссаки. Это своего рода мономания, замутившая самые
ясные умы. Министр может стать популярным в Берлине
лишь в том случае, если он даст понять, что в один прекрас­
ный день Франции будет объявлена война». Дюма нарисо­
вал некоего Безевека — пророческий портрет Бисмарка.
Как полагается, герой романа молодой француз Бенедикт
Тюрпэн дерется с германскими националистами на писто­
летах, на шпагах, врукопашную и одерживает победу над
всеми... Бриксенский мост... Портос наУнтер-ден-Линден...
Автор был в наилучшей форме, и в другое время одной
такой книги было бы достаточно, чтобы создать славу мо­
лодому писателю, но у публики были теперь другие запро­
сы и другие божества.
Предостережения против Пруссии вызывали смех: «Ну
и шутник же этот Дюма!» Как можно было принимать все­
рьез старого султана, который швырял своим диковинным
одалискам «последнюю дю жину платков»?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Смерть Портоса
Александр Дюма не боялся смерти.
■Она будет ко мне милостива, — го­
ворил он, — ведь я расскажу ей ка­
кую -н иб уд ь историю».
Арсен Уссэ

тавили совсем одного.. И подумать только, что мне надо
ехать в гости!.. Будь добра, загляни в ящики моего комода
и скажи, не найдется ли там сорочки и белого галстука.
В ящике оказались только две неглаженые ночные рубашки.
— У тебя есть с собой деньги? Не можешь ли ты одол­
жить мне немного, чтобы купить вечернюю сорочку?
Девушка обегала весь квартал, но было уже поздно, и
такого гигантского размера не оказалось в тех немногих
лавках, которые еще не успели закрыть. Наконец в м агази­
не под вывеской «Рубашка Геркулеса» она отыскала белый
пластрон в красную крапинку. Вечерняя сорочка с красной
вышивкой! Дюма рискнул ее надеть и имел большой успех.
«Это восприняли как намек на мою дружбу с Гарибальди»
Последним подвигом донжуана было покорение молодой
американки, наездницы и актрисы Ады Айзекс Менкен', кото­
рая на сцене театра Гетэ в спектакле «Пираты саванны» полуго­
лая носилась верхом на горячем чистокровном скакуне. Она
была очень изящна в своем розовом трико и недавно покори­
ла Лондон, выступив в «Мазепе» — драме по мотивам поэмы
Байрона. Затаив дыхание публика следила, как наездница,
привязанная плашмя к спине коня, брала барьер на полном
скаку. Заключительное сальто могло каждый раз стоить ей
жизни. Толпа рукоплескала ее удивительной отваге и красоте.
Еврейка, родом из Луизианы (хотя она кичилась своим
якобы испанским происхождением и подписывалась: Доло­
рес Адиос лос Фуэртос), Ада стала цирковой наездницей
после того, как сменила несколько профессий в поисках
своего истинного призвания. Она перебывала статисткой,
актрисой, танцовщицей, натурщицей у скульпторов, сотруд­
ничала в газете («Цинциннати Израэлит»), потом разъезжа­
ла с лекциями об Эдгаре По. Эта необыкновенная девушка
знала английский, французский, немецкий, древнееврей­
ский Закончив беседу о бессмертии души, она залпом вы­
пивала три рюмки водки. Влюбленная в поэзию, она сочиня­
ла грустные стихи о своих кратких и несчастных увлечениях.
Уолт Уитмен, Марк Твен и Брет-Гарт были ее друзьями.
После того как Ада разошлась с тремя мужьями1
2, она вы­
шла замуж в четвертый и последний раз за Дж еймса П. Бэркли, единственно для того, чтобы узаконить ребенка, кото­
рого она тогда ожидала. Ее четвертая свадьба состоялась в
Нью-Йорке 19 августа 1866 года. Два дня спусти новобрач­
ная в одиночестве села на пакетбот «Ява». Больше ей не су­
ждено было увидеть ни Америку, ни супруга.
Ее привлекал Париж. Она дебютировала 31 декабря 1866
года в театре Гетэ. Некоторое время спустя, в начале 1867 го-

1 Ее м е т р и к а пропала, т а к к а к во время войны Севера и Ю г а в Н о в о м О р ­
ысяча восемьсот шестьдесят седьмой год. Сумма дол­
леане сгорели все а к т ы гр аж д а н ско г о сост ояния. Ее биограф Бернард
гов растет. Несмотря на верность читателей, счет Д ю ­
Ф а л ь к полагает , чт о она я в и т с ь на свет в 1 8 3 5 году. Д р уги е авт оры сч и ­
ма у Мишеля Леви становится дебетовым. За квартиру
т аю т , чт о в 1 8 3 2 году. О на сам а у т в е р ж д а ю , чт о ро ди лась в 1841 году,
на бульваре Мальзерб не уплачено. Большая часть мебели
но м ногие ее ф от ограф ии опровергают эт о ут в е р ж д е н и е , ибо последние
продана. Единственные драгоценные сувениры, с которыми
ее порт рет ы и з о б р а ж а ю т у ж е не очень м а ю д у ю ж е н щ и н у . П ре дст авля­
Дюма не захотел расстаться, — эскиз Делакруа для празд­
ет ся к у д а более вероят ны м, чт о она ум ер ла в возраст е т ри дц ат и т рех
ника, устроенного им в молодости и ставшего его триум­
или т ри дц ат и чет ырехлет.
фом, и полотенце, испачканное кровью герцога Орлеанско­
2 В 1856 году она вы и и а з а м у ж за м узы кант а А.1 ександра И . М е н к е п а ;в 1859
го. Слуги требуют расчета. Он жалуется своей «маленькой
году — за боксера Д ж о н а К а р м е ю Х и нэна ; в 1862 году — за импресарио Р о­
ромашке», Матильде Шебель, что кое-кто из его «подруг» с
берта X. Н ь ю и а . Двое детей, кот оры х она произвела на свет, у м е р ш . М лад­
чрезмерной жадностью роется в ящиках его секретера.
шего (роди.1ся в 1866 году, умер годам п о з ж е ) она x o rn e ia сим в ш иче ски сде­
— Оставили бы мне хоть одну двадцатифранковую м о­
лать крест никам Ж о р ж Санд, т о есть согласно ам е ри канским обычаям
нету! — восклицал он с комическим отчаянием.
дать ем у в качестве второго имени ф ам илию его крест ной. Аде М енкен было
Матильда застала его больным, он лежал в кабинете,
известно, к а к и всем, что Аврора Д ю деван вст уп и т в лит ерат уру под псев­
который служил ему и спальней. На стенах висело старин­
донимом Ж о р ж Санд, однако она не знала того, что девичья ф а м и ш я р о м а­
ное оружие, портрет генерала Д ю м а и портрет Александра
н и ст ки была Д ю п ен, Записав в м ет рической книге ребенка м у ж с к о г о пала под
Дю м а-сына кисти Ораса Верна.
именем Д уи са Дю девана Бэркли, она ф акт ически cde.ia.ia его крестникам но— Как ты кстати! — сказал он. — Я нездоров, мне нужен
минсиьного м у ж а писате.1 ьницы, Ка зим и ра Д ю девана.
отвар, а я не могу никого дозваться... По-моему, меня ос­

Т

61

«Тубо! Не к месту этот жар! —
Воскликнула она. —
Хотя ты толст, хотя ты стар,
Добыча не жирна.
Какая выгода с тебя?»
«Всех выгод и не счесть:
Мое внимание привлечь —
Уже большая честь!»

да, Дюма-отец явился к ней в уборную, чтобы поздравить ее,
Она бросилась ему на шею. Одинаково жадные до рекламы,
оба — и он и она — охотно выставляли напоказ свою эффект­
ную любовь с первого взгляда. Дюма торжественно возвестил
о своей победе; Ада появлялась всюду рядом с ним. Он пока­
зывал ей старый Париж и открывал Париж современный. Она
испытывала тщеславное удовлетворение оттого, что связала
свое имя с именем писателя-титана. Любить его она не могла,
но он развлекал ее и льстил ей. На несколько недель он вернул
себе молодость, возя наездницу в кабачки Буживаля, куда со­
рок лет назад приходил с белошвейкой Катрин С реки попрежнему доносились песни лодочников.
В те годы фотография была еще в диковинку, и Аде
Менкен доставляло удовольствие позировать перед объе­
ктивом вместе со всеми знам енитостям и, игравш ими роль
в ее жизни. Это был своего рода ритуал, которому она бы ­
ла страстно привержена. Дюма допустил оплошность, по­
зволив запечатлеть себя на фотографии без сюртука, со
своей подругой в трико на коленях.
На другой фотографии он обнимал ее, а она сидела,
прислонясь головой к могучей груди старика. Он казался
смущенным, но его живые глаза излучали бесконечную д о ­
броту. Он словно говорил: «Да, я знаю, это смешно, но ей
этого хотелось, а я так люблю ее!» Фотограф Либерт, кото­
рому Дюма был должен небольшую сумму, решил, что,
распродав эти фотографии как сенсацию, возместит себе
потерянные деньги. Он выставил их во многих витринах
Парижа. Молодой Поль Верлен написал по этому поводу
триолет:

Она в ответ: «Писатель мой,
Чтоб мне не сплоховать,
Ты на колени предо мной
Немедля должен встать.
Тебе поверю я тогда,
Мы славно заживем...»
Вы в лавках можете всегда
Увидеть их вдвоем.

С мисс Адой рядом дядя Том.
Какое зрелище, о Боже!
Фотограф тронулся умом:
С мисс Адой рядом дядя Том.
Мисс может гарцевать верхом,
А дядя Том, увы, не может.
С мисс Адой рядом дядя Том,
Какое зрелище, о Боже!
Сатирический журнал «Суматоха» поместил балладу: «Все­
гда он!» Эпиграфом к ней служила фраза Жан-Жака Руссо:
«Кто посмеет поставить природе четкие границы и ска­
зать: "Вот докуда может идти человек, но ни шагу дальше!»
Она наездницей была,
Писателем был он.
Она цвела, его ж дела
Катились под уклон.
Она была свежа, легка,
Была в расцвете сил,
А он чуть меньше бурдюка
Животик отрастил.
Она брюнеткою была,
Был седовласым он.
И вот судьба их там свела,
Где слышен рюмок звон.
Как мушкетер и экс-герой,
Что неизменно мил,
Он, позабыв про возраст свой,
Ей поцелуй влепил.

Жорж Санд — Дюма-сыну, 30 мая 1867 года:
«Как Вам, должно быть, неприятна вся эта история с
фотографиями! Но ничего не поделаешь! С возрастом об ­
наруживаются печальные последствия богемного образа
жизни. Какая жалость!..»
Выслушав сыновнее нравоучение, Д ю м а-отец ответил:
«Мой дорогой Александр, несмотря на свой преклонный
возраст, я нашел Маргариту, для которой играю роль твое­
го Армана Дюваля».
Он был без ума от этой замечательной женщины, от ее го­
лубых с поволокой глаз, длинных черных волос, великолепной
фигуры; ее рассказы приводили его в восхищение. Эта неуто­
мимая Шахерезада создала себе в воображении необычайное
прошлое и рассказывала всякие фантастические истории. Не­
правда, что на Дальнем Западе она охотилась на буйволов
вместе с ковбоями, но правда, что она с одинаковой осведом­
ленностью говорила о теологии и о верховой езде. Никогда не
была она ни танцовщицей в Опере, ни трагической актрисой в
Калифорнии (поскольку Ада Манкен во всех странах семь лет
подряд играла одну и ту же роль — в «Мазепе»); зато сущая
правда, что она свободно читала по-гречески и по-латыни. Ис­
тория о том, как ее захватили в плен краснокожие и как она их
«загипнотизировала», исполнив перед ними «танец змеи», бы­
ла всего только красивой легендой. Переодетая мужчиной, она
была в Дайтоне (Огайо) вовсе не гвардейским капитаном, а
всего-навсего карнавальным «гусариком». Вместе с тем Чарлз
Диккенс и Данте-Габриель Россетти писали ей дружеские
письма, которые она с гордостью демонстрировала своим
французским поклонникам. Она выслушивала пылкие объяс­
нения своего шестидесятипятилетнего поклонника, Александ­
ра Дюма-отца: «Если правда, что у меня есть талант, как прав­
да то, что у меня есть сердце, — и то и другое принадлежит те­
бе...» Отъезд Ады в Австрию, где она получила ангажемент (она
должна была играть в «Мазепе» в Театр ан дер Вин), положил
конец этой связи, которая своей скандальностью ухудшила и
без того не блестящее положение старого писателя.
Из-за своих сумасбродств он переживал денежные за­
труднения. Сын охотно помог бы ему, но отец не любил при­
знаваться в своих невзгодах. Он основал новую газету —
«Д'Артаньян», которая должна была выходить три раза в не­
делю. Он просил своих друзей создать ей рекламу: «Мне не
приходится рассказывать вам, что это за ловкий малый. Он,
слава Богу, заставил достаточно говорить о себе; но важно,
чтобы люди узнали следующее- он воскрес и снова обнажил
шпагу, чтобы защищать прежние принципы...» Но «Д’Артань­
ян» не имел успеха. Дюма написал императору, еще раз

62

прося помочь ему основать театр. Император отказал. Вре­
мя чудес миновало Старость жестока к чудотворцам.
В 1868 году в Гавре была устроена морская выставка, и Дю­
ма пригласили туда прочитать несколько лекций. Он выступал
также в Дьеппе, Руане, Казне. В Гавре он отыскал свою дочь
Микаэлу — ее мать жила там со своим мужем Эдвардсом. Ро­
див пятерых детей, Адмирал ухитрилась наконец выйти замуж.
В Гавре Дюма встретил также Аду Менкен: в Англии судьба ока­
залась к ней немилостива, и теперь, едва оправившись после
падения с лошади, она вернулась в Париж, где получила анга­
жемент в Шатле. Вначале речь шла о пьесе, которую собирал­
ся написать для нее Дюма. Однако директор театра Остен счел
более выгодным возобновить «Пиратов саванны», — декора­
ции и костюмы еще сохранились. Во время репетиций наезд­
ница тяжело заболела. 10 августа 1868 года она умерла.
Ее горничная, грумы, несколько актеров (всего пятнад­
цать человек) и ее любимая лошадь — вот и весь похорон­
ный кортеж, который следовал за ее гробом с улицы Комартэн на кладбище Пер-Лашез.
О смерти актрисы Дюма узнал в Гавре. Когда он воз­
вратился домой на бульвар Мальэерб, чувствуя себя со­
вершенно разбитым, он нанял секретаршу — маленькую
робкую женщину; он пичкал ее сладостями и с утра до ве­
чера рассказывал ей о задуманных пьесах и романах. Од­
нако наступил день, когда мысли его утратили ясность и
рассказы сделались сбивчивыми. Тогда он заперся у себя
в комнате и стал перечитывать свои старые книги.
«Каждая страница напоминает мне, — говорил он, —
один из ушедших дней. Я подобен дереву с густой лист­
вой, в которой прячутся птицы; в полдень они спят, но по­
том пробуждаются и наполняют безмолвие гаснущего дня
хлопаньем крыльев и песнями».
Сын пришел к нему и увидел, что он с увлечением чита­
ет какую-то книгу.
— Что это?
— «Мушкетеры»... Я давно решил, что когда буду стари­
ком, то постараюсь уяснить себе, что стоит эта вещь.
— Ну и как? Где ты читаешь?
— Подхожу к концу.
— И как тебе показалось?
— Хорошо!
Перечитав также «Монте-Кристо», он заявил:
«Не идет ни в какое сравнение с «Мушкетерами».
С того дня, когда Дюма-старший бросил Катрину Лабе с
ребенком на руках, вся ее жизнь могла бы служить образцом
добродетели. Неудивительно, что Дюма-младшему, доктри­
неру и моралисту, пришла мысль соединить своих преста­
релых родителей и, быть может, даже поженить их. Дюмаотец, уведомленный об этом проекте, поддался искушению.
В Нейи он наконец обрел бы семейный очаг и хозяйку, спо­
собную содержать в порядке его дом и принимать его дру­
зей. Несомненно, он надеялся и на то, что его престарелая
сожительница, которой он долгие годы пренебрегал, будет
покорно сносить его последние шалости.
Отказ исходил от Катрины Лабе. «Мне уже за семьде­
сят, — писала она приятельнице, — и вечно нездоровится;
живу я скромно с одной-единственной служанкой. Г-н Д ю ­
ма перевернет вверх дном мою маленькую квартиру... Он
опоздал на сорок лет...» История с Адой Менкен вызвала у
нее улыбку. «Ах, — сказала она, — он все такой же; годы
ничему его не научили». Катрина умерла 22 октября 1868
года; ей было семьдесят четыре года.
Дюма-сын — Жорж Санд, 23 октября 1868 года;
«Дорогая матушка! Моя мать скончалась вчера вечером
без всякий мучений. Она не узнала меня, а значит, не ведала,

что покидает. Да и вообще, покидаем ли мы друг друга?..»
Дюма-сын в сопровождении своего друга Анри Лавуа,
хранителя императорской библиотеки, отправился в м э­
рию Нейи, чтобы составить там акт о смерти. Он заявил,
что усопшая была «незамужняя, без определенных заня­
тий», и, назвав себя, ответил, что является «ее единствен­
ным сыном Александром Дюма Дави де ла Пайетри». Но в
рубрике «дочь таких-то» в регистрационном листе значи­
лось: «имена и фамилии отца и матери (усопш ей) нам с о ­
общены не были». Это свидетельствует о том, что Катрина
была внебрачным ребенком неизвестных родителей.
Дюма-сын — Жорж Санд, Сеньеле-Оксэрр, Ионн (ко­
нец октября 1868 года):
"М ы в Бургундии, у друзей. Здесь я узнал печальную но­
востью и сюда возвратился, исполнив печальный долг. Я
много плакал и д о сих пор плачу. Мне надо выплакаться —
вот уже двадцать с лишним лет, как я не плакал. От слез мне
становится легче. Сказано, что мать продолжает делать сы ­
ну добро, даже испустив последний вздох... Книга М ориса
лежала у меня на столе в ту ночь, которая последовала за
горестным событием. Единственное, что я пока м ог сде­
лать, — это разрезать ее. Она здесь, со мной. Я начну читать
ее. как только буду способен что-либо воспринимать...»
Дюма-отец провел лето 1869 года в Бретани, в Роскове. Он
искал спокойный уголок, чтобы написать «Кулинарную энцик­
лопедию», заказанную ему издателем Лемером. Он привез с
собой кухарку Мари, которой Росков не понравился. «Ах, су­
дарь, — сказала она, — в таком месте мы оставаться не мо­
жем». — «Весьма вероятно, что вы здесь не останетесь, Мари,
но что до меня, то я останусь». — «Сударю нечего будет есть!»
Вечером жители Роскова, которых распирало от гордо­
сти, что к ним приехал великий Александр Дюма, притащили
ему дары: две макрели, омара, камбалу и ската величиною с
зонтик. Но если рыбы было вдоволь, то артишоки оказались
твердыми, как пушечные ядра, зеленая фасоль — водяни­
стой, масло — несвежим. «Вот и весь тот ассортимент про­
дуктов, на основании которого приходится писать книгу о ку­
линарии». От этого Дюма работал с меньшим пылом, чем
обычно, но рассвирепевшая Мари взяла расчет. Тогда Дюма
стал гостем всего Роскова: он обедал то у одних, то у других,
и люди изощрялись, чтобы приготовить ему самые изыскан­
ные кушанья. «В этом старании угодить мне было нечто та­
кое, что трогало меня до слез». В марте 1870 году рукопись
(неоконченная) «Большой кулинарной энциклопедии» была
передана издателю Альфонсу Лемеру. Это монументальное
произведение было издано только после войны, при участии
«молодого сотрудника Лемера» — Анатоля Франса.
Весною 1870 года Дюма уехал на юг; он чувствовал, что
силы его на исходе, и надеялся, что солнце вольет в него
новую жизнь. В Марселе он узнал, что объявлена война.
Известия о первых поражениях доконали его.
Полупарализованный после удара, он с трудом добрал­
ся до Пюи и позвонил у дверей сына. «Я хочу умереть у те ­
бя», — сказал он. Его встретили с любовью. «Мне привезли
отца, он парализован. Скорбное зрелище, хотя эту развяз­
ку можно было предвидеть. Избегайте женщин — таков вы­
вод...» То было возвращение Блудного Отца! Его поместили
в самой лучшей комнате. Приехав, он сразу лег и заснул.
Его продолжал волновать вопрос о ценности его творче­
ства. Однажды утром он рассказал сыну, что во сне видел
себя на вершине горы, и каждый камень этой горы был его
книгой. Вдруг гора осыпалась под ним, как песчаная дюна.
«Послушай, — сказал ему сын, — спи спокойно на своей гра­
нитной глыбе. Она головокружительно высока, долговечна,
как наш язык, и бессмертна, как родина». Тут лицо старца

63

прояснилось: он пожал руку своего мальчика и поцеловал
его. Возле его постели на столике лежали два луидора —
все, что осталось от заработанных им миллионов. Однажды
он взял их, долго разглядывал, потом сказал:
— Александр, все говорят, что я мот; ты даже написал
об это м пьесу. Видишь, как все заблуждаю тся? Когда я
впервые приехал в Париж, в кармане у меня было два луи­
дора. Взгляни... Они все ещ е целы.
Юная Микаэла, жившая со своей м атерью в М арселе, в
сем ей н о м пансионе, написала отцу, чтобы узнать, как его
здоровье. Ответил ей Дюма-сын:
Дю ма-сын — Микаэле Кордье:
«Мадемуазель! Я получил те три письма, которые Вы на­
писали м оем у отцу и которых я не м о г ему передать, посколь­
ку Вы говорите там о его болезни, а мы (елико возможно)
скрываем от него, что он болен. То ласковое имя, каким Вы
его называете, доказывает, что Вы любите его со всей силой,
на какую способен человек в Ваш ему возрасте, и что он был
привязан к Вам. Впрочем, мне кажется, что я несколько раз
видел Вас у него, когда Вы были со всем маленькой.
Я взял на себя труд со об щ ить В а м о его состоянии, так
как с а м он не в силах это го сделать. Он был крайне тяже­
л о болен. Теперь е м у нем ного лучше... Если он п оправит­
ся настолько, что см о ж е т читать п рисы лаем ы е е м у п ись­
ма, я В ас извещ у о б э то м ... Я переш лю В а м его ответ.
Так как Вы лю бите м ое го отца, мадемуазель, са м о с о ­
бой разумеется, что я приложу все усилия, чтобы сделать
В а м приятное».
Вскоре больной почти перестал говорить. Он не страдал, он
чувствовал, что его любят, и больше ничего не желал. В хоро­
шую погоду его вывозили в кресле на пляж, и он целыми днями
молча смотрел на море, которое в блеклом свете зимнего солн­
ца сливалось на горизонте с серым облачным небом.
Время от времени какое-то произнесенное им слово, ка­
кая-то фраза показывали, что он думает о смерти. «Увы! —
говорил он. — Я принадлежу к тем обреченным, которые,
уходя, прощаются навеки». О чем он думал, когда к ногам его
подкатывала зеленая волна? Быть может, о своих героях, о
Мушкетерах и Сорока Пяти, о Буридане и Антони, об актерах,
игравших его пьесы — о Дорваль и Бокаже, о Фредерике Леметре и мадемуазель Жорж, о мадемуазель М арс и Фирмене; быть может, о пыльной канцелярии Пале-Рояля, где, слу­
чайно раскрыв книгу, он нашел сюжет для своей первой пье­
сы; о маленькой комнатке, где он любил Катрину Лабе; о ле­
сах Вилле-Коттре, о первой подстреленной дичи, о крытой
шифером островерхой колокольне, о генерале Д ю м а —
опальном герое, обезоруженном великане; быть может, о
том дне, когда он скакал верхом на сабле Мюрата.
Александр Дюма-сын — Ш арлю Маршалю:
«Дорогой друг! В ту минуту, когда прибыло Ваше письмо, я
собирался писать Вам, чтобы сообщить о постигшем нас не­
счастье, неизбежность которого стала ясна нам еще несколько
дней назад. В понедельник, в десять часов вечера, мой отец
скончался, вернее — уснул, так как он совершенно не страдал.
В прошлый понедельник, днем, ему захотелось лечь; с этого
дня он больше не хотел, а с четверга уже не м ог вставать. Он
почти беспрерывно спал. Однако, когда мы обращались к нему,
он отвечал ясно, приветливо улыбаясь. Но с субботы отец стал
молчалив и безразличен. С этого времени он всего один-един­
ственный раз проснулся, все с тою же знакомой Вам улыбкой,
которая ни на секунду не покидала его. Только смерть могла
стереть с его губ эту улыбку. Когда он испустил последний
вздох, черты его застыли в непреклонной суровости.
Разум, даже остроумие не изменили ему д о конца. Он вы­
сказал много интересных мыслей — я спешу сообщить Вам

некоторые из них, ибо Вы используете их наилучшим обра­
зом. Хочу дать В ам представление о желании шутить, кото­
рое не покидало его. Однажды, поиграв с д е тьм и в домино,
он сказал: «Надо бы что-нибудь давать детям, когда они при­
ходят играть со мной, — ведь это им очень скучно» Живущая
у нас русская горничная преисполнилась нежности к этому
тяжелому больному, неизменно улыбчивому и доброму, кото­
рый был беспомощен, как ребенок. Однажды м оя сестра ска­
зала отцу: «Аннушка находит тебя очень красивым». — «Под­
держивайте ее в этом мнении!» — ответил он.
Наконец он произнес едва ли не сам ы е прекрасные и по­
этические слова, которые только можно сказать, — они от­
носились к Ольге, она часто навещала его. Вы замечали, что
она немного напоминает «Святую деву» Перуджини — длин­
ные платья, тонкие руки, и наша малышка, которую она
обычно водит за собой или н осит на руках, ещ е усиливают
сходство, это и прежде всегда поражало м оего отца, и он
соблю дал по отношению к Ольге церемонную, д аж е почти­
тельную вежливость. В один прекрасный день, когда он д р е ­
мал, она зашла к нему, но, увидев, что он спит, удалилась.
Он открыл глаза и спросил: «Кто там?» — «Это Ольга», — ска­
зала е м у м оя сестра. «Пусть войдет!» — «Ты лю биш ь Оль­
гу?» — «Я почти не знаю ее, но ведь девушки — это свет»
Всякий день он находил веселые или трогательные сл о ­
ва в духе тех, что я только что В ам сообщил. Недавно я спро­
сил е го:«Хочется тебе работать?» — «О нет!» — ответил он с
выражением, на которое ему давало право воспоминание о
том, сколько пришлось ему работать в течение сорока лет.
Вот, друг мой, некоторые подробности, которыми Вы може­
те воспользоваться, если будете говорить о нем... Они послу­
жат ответом на распространившиеся слухи о размягчении это­
го могучего мозга, который не требовал больше ничего, кроме
покоя. Отец отдыхал на лоне природы и в лоне семьи, видя пе­
ред собой безбрежное море и безбрежное небо, а вокруг се­
бя — детей. Он по-настоящему любил Колетту. Наконец-то он
чувствовал себя счастливым в этой покойной и уютной обста­
новке, которая столь редко встречалась ему в его рассеянной и
расточительной кочевой жизни, что он наслаждался ею всем
своим существом... Нам сообщили, что пруссаки сегодня всту­
пили в Дьепп! Итак, он жил и умер в историческом романе.
...Пишу В ам эти несколько слов впопыхах перед отп е­
ванием, которое состоится в маленькой Невильской церк­
ви, недалеко о т Дьеппа, сегодня, 8 декабря, в одиннад­
цать часов. В ременно он будет покоиться там».
Микаэла узнала о см ерти своего отца в марсельском
пансионе из беседы за табльдотом. Она залилась сле за­
ми; м ать одела ее в траур. Жорж Санд находилась в Ноане,
отрезанная от Нормандии немецкой армией. Тем не менее
ее «младший сыночек» попытался известить ее.
Дюма-сын — Ж орж Санд, Пюи, 6 декабря 1870 года:
«Мой отец скончался вчера, в понедельник, в десять часов
вечера, без мучений. Вы не были бы для меня тем, что Вы есть,
если бы я не сообщил Вам первой о его смерти. Он любил Вас
и восхищался Вами более, нежели кем-либо другим...»
Она могла выразить свое сочувствие только м ного поз­
же, по окончании военных действий.
Ж орж Санд — Дюма-сыну, Ноан, 16 апреля 1871 года:
«Вам приписываю т следую щ ие слова о В аш ем отце:
«Он ум ер так же, как жил, — не заметив этого». Не зная, что
Вы это сказали или что это вкладывают в Ваши уста, я на­
писала в «Ревю д е Д ё Монд»: «Он был гением жизни, он не
почувствовал см е р ти ». Эта то ж е самое, не правда ли?..»
Д ю м а-сы н — Ж орж Санд, 19 апреля 1871 года:
«Слова эти подлинные. Я написал их Гэррису и вспоминаю о
том, что они принадлежат мне лишь потому, что наши мысли -

64

Ваши и м ои — совпали, хотя и в разных выражениях. Я постара­
юсь найти зд есь ( или если не найду в Дьеппе, то выпишу из Л он­
д о н а ) Ваш у статью о м ое м отце Вы понимаете, что м не не тер­
пится ее прочитать. Как это Вам не пришла в голову добрая
мысль послать мне ее? Или хотя бы сообщить дату ее опублико­
вания? М еня очень мало трогает мнение, которое может выска­
зать г-н д е Сен-Виктор или какой-нибудь другой насмешник о
м оем отце ( чьи книги он, вероятно, не читал), но Ваше суждение
дл я м еня очень ценно. Быть может, и я когда-нибудь, отринув
свои сыновние чувства, выскажу то, что дум аю про этого н е ­
обыкновенного, исключительного человека, для которого у со в­
рем енников нет м ерила, этого своего рода добродуш ного Про­
метея, которому удалось обезоружить Юпитера и насадить его
коршуна на вертел. Здесь нашелся бы интереснейший матери­
ал д л я изучения вопроса о см еш ении рас, любопытнейший фе­
номен д л я анализа. Вправе ли я заняться таким физиологиче­
ским и сследованием ? О б этом м ожно будет судить, когда я его
сделаю. Если оно окажется удачным, убедительным, полезным,
я буд у оправдан, в противном случае меня осудят. Пока что я чи­
таю и перечитываю его книги, и я раздавлен его воодушевлени­
ем, эрудицией, красноречием , добродуш ием, его остроумием,
м ил осердием, его мощ ью, страстью, темпераментом, способ­
ностью поглощать вещ и и да ж е лю дей, не подражая им и не о б ­
крадывая. Он всегда ясен, точен, ослепителен, здоров, наивен
и до бр . Он никогда не проникает глубоко в человеческую душу,
но у него есть инстинкт, зам еняю щ ий ем у наблюдение, и неко­
торые его пе рсо на ж и испускают ш експировские крики. В про­
чем, если он и не погружается в глубину, то часто воспаряет к
высотам идеала. И какая уверенность, какое стремительное
движение, какая восхитительная композиция, какая перспекти­
ва! Каким свеж им ды ханием овеяно все это, какое разнообра­
зие всегда безош ибочно точных тонов!
Приглядитесь-ка: герцогиня д е Гиз, Адель д ’Эрве, госпожа
д е При, Ришелье, Антони, Якуб, Буридан, Портос, Арам ис и
«Путевые впечатления«... И в се и всегда увлекательно! Кто-то
однажды с п р о си л м еня: «Как это получилось, что Ваш отец за
всю ж изнь не н а писа л н и о дно й скучной строчки?» Я ответил:
хПотому что е м у это бы ло бы скучно». Он весь, без остатка, п е ­
ревоплотился в слово. На его д о л ю выпало счастье написать
больше, чем кто бы то н и бы ло; счастье всегда испытывать по ­
требность писать д л я того, чтобы воплотить самого себя и
стольких др уги х л ю дей , счастье писать всегда только то, что
его увлекало. Во в р е м я В аш и х ночны х бдений дайте се бе труд
прочесть то, чем Вы, вероятно, никогда ещ е н е читали:«Путе­
шествия п о Р о сси и и Кавказу». Это чудесно! Вы проделаете
три тысячи лье п о стране и п о ее истории, не переводя ды ха­
ния и не утомляясь... В а с всего трое в этом веке: Вы, Бальзак и
он. А за ва м и больш е нет, д а и н е будет никого!..»
Еще од на ж е н щ и н а после войны великодушно отозва­
лась о нем: то была М ел ани Вальдор, переж ивш ая на со­
рок лет все «сломанны е герани».
М елани Вальдор — Дю ма-сы ну, Ф онтенбло, 20 апреля
1871 года:
” Когда я дум аю о твоем отце, которого я никогда не забуду, я
неизменно дум аю о тебе, м ой дорогой Александр. Я увезла с со ­
бой д ва твоих письма, которые очень взволновали меня, прони­
кли мне в самую душу, — в особенности то, что от 18 октября,
столь прекрасное по с во ей простоте и правдивости, что я часто
его перечитываю, стремясь м ысленно вновь очутиться с твоим
отцом и с тобой — с теми, кого я никогда не переставала любить.
Я зн а ю , ты в е р у е ш ь в потустороннюю ж и зн ь и изучил
м ного с в я щ е н н ы х книг. В н и х только и м о ж н о почерпнуть с и ­
л у и утешение на д о л г и е в р е м е н а ... Е сли ж и л когда -л и б о че­
л о в е к н е и з м е н н о д о б р ы й и сострадательный, то это был,
б ез со м н е н и я , твой отец. Только е го талант м ог сравниться

с его доброжелательностью и н е и з м е н н о й готовностью п о ­
могать д р уги м Господь благословил его, н и с п о с л а в е м у в
час тяжких бедствий д л я Ф р а н ц и и безмят ежную ко н ч и н у в
кругу его детей. Он не и зве да л безгра ни чно й , неутешной
с ко р б и — смерти существа, которому он д а л ж изнь.
Прощай, дорогой м ой сын. Я еще очень слаба и не по зв о ­
ляю воспоминаниям увлечь меня... Когда ж е мы см ож е м без
страха вернуться в Париж?Хочу, чтобы, дож идаясь этого более
или менее отдаленного времени, ты знал, что видеть тебя и го­
ворить с тобой будет для меня почти материнской радостью.
Твой старый и са м ы й и ск р е н н и й д р у г
М . В ал ьд ор ».
Дюма-сын написал Маке, чтобы сообщить о смерти сво­
его отца и вместе с тем чтобы осведомиться о финансовых
взаимоотношениях двух соавторов. В последних разговорах
с сыном Дю ма-отец бормотал что-то о «тайных счетах». Дю ма-сын, высказывая свое недоумение, спрашивал, не з а ­
ключили ли соавторы какого-либо тайного соглашения?
Огюст М аке — Дюма-сыну, 26 сентября 1871 года:
«Дорогой Александр! Печальная новость, которую Вы м не
сообщ или, глубоко огорчила меня. Что касается пресловутых
«тайных счетов», то это плод воображения. Ваш отец не р е ­
шался заговорить со м ной о б этом, а когда все ж е заговорил,
довольно было и пяти минут, чтобы заставить его отступить...
В са м о м де ле , д о р о го й А лександр, Вы лучш е ко го бы то
н и было знаете, сколько труда, таланта и п реданност и п р е ­
доставил я в р аспо ря ж ени е В аш его отца за д о л г и е годы н а ­
шего сотрудничества, поглотившего м о е состояние и м о е
имя. Знайте также, что е щ е больш е вл ож ил я в это д е л о д е ­
ликатности и великодуш ия. Знайте также, что м е ж д у В аш и м
отцом и м н о ю никогда не бы ло д е не ж ны х не до ра зум ени й ,
но что на м никогда н е удалось бы рассчитаться, и б о по луч и
я д а ж е п о л м и л л и о н а , я в се р а вн о н е стал бы д о л ж н и ко м .
Вы деликатно просили меня сказать Вам правду. Извольте,
вот она — я излил Вам свое сердце, надеясь тронуть Ваше. П р и ­
мите уверения в моей давней и неизменной привязанности.
О. М а ке
Что касается каких-то таинственных счетов, о которых
Вам говорил Ваш отец, не верьте этому. Он и сам никогда
в это не верил».
Дю ма-отец был похоронен в декабре 1870 года в Невильле-Полле, на расстоянии километра от Дьеппа. Д и р ек­
тор Ж имназ Монтиньи, также укрывшийся в Пюи, произнес
надгробное слово от имени друзей. Когда война кончилась,
Дю ма-сы н перевез останки в Вилле-Коттре. На похороны
приехали барон Тейлор, Эдмон Абу, Мейсонье, сестры Броан, Го и даже Маке. Могила была вырыта рядом с могилами
генерала Дю ма и Мари-Луизы Л абурэ1.
После всех речей несколько слов сказал Дюма-сын: «Мой
отец всегда хотел покоиться здесь. Здесь у него остались дру­
зья, воспоминания, и это его воспоминания и его друзья
встретили меня здесь вчера вечером, когда столько преданных
рук тянулись к гробу, чтобы сменить носильщиков и самим от­
нести в церковь тело их великого друга... Я хотел бы, чтобы эта
церемония была не столько скорбной, сколько праздничной,
не столько похоронами, сколько воскрешением...»
Какая удивительная смесь людей и событий: нормандский
маркиз, черная рабыня, трактирщик из Валуа, швед, помешан­
ный на театре, помощник начальника канцелярии — знаток ли­
тературы, учитель, интересующийся историей, романтическая
эпоха, демократическая пресса... И все это вместе дало жизнь
величайшему рассказчику всех времен и народов.
1 На четвертой надгробной плите теперь л о ж н о прочесть: 'Жаннина
д'Отерив, урожденная Александр-Дюма (1867-1943)».

Часть девятая

БОГ-СЫН
Приобщил ли ты Дюма-сына к куль­
ту искусства? Если это так, то ты вели­
кий волшебник.
Гюстав Флобер.

Письмо к Фейдо
тарого бога-сатира не стало. На его месте публика
увидела благородного и столь же могучего челове­
ка, который унаследовал его славу. В сознании на­
рода «Три мушкетера» были почти неотделимы от «Дамы с
камелиями». Апофеоз отца стал апофеозом сына: он поль­
зовался огромным престижем. Война 1870-1871 годов и
разгром Франции разожгли гнев моралиста и дали ему но­
вую пищу. Как Ренан, он станет теперь объяснять пораже­
ние упадком нравов. В своих пьесах он будет клеймить по­
роки времени, а в своих эссе предлагать от них лекарство.
Он станет светским национальным пророком.
15 июня 1871 года он писал в газете «Ла Сарт»: «Необхо­
димо, чтобы Франция сделала могучее усилие, чтобы воля и
энергия всех французов слились воедино, чтобы весь народ
жил одной мыслью — неотвязной, маниакальной — оправ­
даться перед внешним миром, залечить раны внутри страны
Необходимо, чтобы Франция обрекла себя на лишения; что­
бы она была собранной, скромной и терпеливой; пусть рабо­
тает отец, пусть работает мать, пусть работают дети, пусть
работают слуги — до тех пор, пока не будет восстановлена
честь семьи. А когда во всем мире услышат шум этого усерд­
ного и неустанного всеобщего труда и кто-нибудь спросит:
«Что это за шум?» — надо, чтобы каждый мог ответить: «Это
Франция трудится ради свободы и благоденствия».
Самое трудное для моралиста — жить согласно своей мо­
рали. Частная жизнь Дюма была далека от его идеала. Без со­
мнения, он любил своих дочерей, у него были верные друзья,
но Надежда — нервная, раздражительная, ревнивая и вспыль­
чивая — перестала быть для него настоящей подругой. Мно­
гие женщины, и нередко — очаровательные, претендовали иг­
рать в жизни человека, слывшего лучшим знатоком женского
сердца, ту роль, которую больше не могла играть его законная
жена. Львицы ласкали укротителя. Дюма сопротивлялся, а ес­
ли и уступал натиску, то это совершалось в такой тайне, что о
его слабостях почти ничего не известно. И все же искушений
было более чем достаточно. И некоторые искусительницы бы­
ли прелестны. Один из наиболее интересных случаев — это
история его отношений с Эме Декле.

©

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Эме Декле и ■*Свадебный гость>
Что делаешь ты на поверхности,
О женщина из бездны?
Жюль Супервьель

ывают актрисы, которые начинают свою карьеру бле­
стяще, но никогда не достигают высоты гения; другие
же после бледного дебюта расцветают в пламени
страстей и изумляют критику. Такова была история Эме Де­
кле. Дочь адвоката, она выросла в среде крупной буржуазии
и воспитывалась, как все девицы ее круга. Но ее отец, запу­
тавшись в делах, разорился. Надо было на что-то жить. Кра­

В

сивая Эме Декле была превосходной музыкантшей и могла
бы стать певицей; она решила, что ей будет легче добиться
успеха на драматической сцене. Она поступила в Консерва­
торию, но училась кое-как и, выступая на конкурсном экза­
мене в роли графини из «Женитьбы Фигаро», не получила
никакой награды. Ее изящная фигура понравилась жюри, но
красивые глаза ничего не выражали, — ей недоставало огня.
И все же Монтиньи взял ее в Жимназ за красоту, надеясь,
что она сможет дублировать Розу Ш ери в «Полусвете». Она
не имела никакого успеха. Казалось, всем своим видом она
говорит: «Не знаю, зачем я сюда пришла». Неприязнь публи­
ки, автора и товарищей озлобила этого балованного ребен­
ка. Она ушла из Жимназ в Водевиль, потом, ожесточившись,
опускалась все ниже и дошла до того, что стала выступать
полуобнаженная в каком-то ревю на сцене Варьете.
Ей было 23 года; она была очаровательна и окружена по­
клонниками. Она решила оставить театр и жить за счет своих
обожателей. Зачем перегружать себя трудной и неблагодар­
ной работой, когда столько мужчин предлагают ей состояние
только ради того, чтобы удостоиться ее благосклонности? Она
меняла одного возлюбленного за другим; ее остроты стали ци­
тировать, она прослыла одной из самых умных женщин Пари­
жа. В 1861 году смерть Розы Шери, казалось, открыла ей воз­
можность вернуться в театр на видные роли, но она уже чувст­
вовала себя оторванной от искусства. Она исколесила весь
мир; переезжала из Бадена во Флоренцию, из Спа в Санкт-Пе­
тербург. Многие женщины легкого поведения завидовали ей,
однако после исполнения очередной прихоти ее прекрасные
разочарованные глаза словно говорили: «Нет, это все еще не
то». На костюмированном балу, который устроили артисты
Жимназ и куда она явилась в костюме маркитантки, она встре­
тила Александра Дюма-сына в костюме Пьеро. Это был груст­
ный маскарад. Ни он, ни она не веселились. Она показалась
ему ослепительной, рассеянной, мечтательной. «Она походи­
ла, — сказал он, — на принцессу из сказки, которую преследу­
ет злая судьба и которая ждет принца-избавителя».
«Я испытала, — сказала она ему, — какие-то удовольст­
вия, какие-то радости, но никогда не знала счастья».
В 25 лет она пережила кризис и решила уйти в монастырь.
«Священник, которому, по-видимому, была неизвестна притча
о заблудшей овце, оттолкнул меня, сказав, что я недостойна
войти в дом Божий...» Наскучившая (как в свое время Жюльетта Друэ и Мари Дюплесси) капризами богатых покровителей,
она решила снова пойти на сцену и стать независимой. Она
вернулась в театр смирившаяся, готовая терпеть и покоряться,
готовая играть самые маленькие роли. Но актрисе нелегко бо­
роться с дурной репутацией. Ее не приняли всерьез. Никто не
предложил ей помощи. Что делать? Отправиться в турне? Ди­
ректор одного из театров, Мейнадье, увез ее в Италию и дове­
рил играть лучшие женские роли в пьесах Дюма-сына. «Труппа
Мейнадье привезла к нам сюда красотку Декле, — писала Бер­
тону его мать. — Ты не представляешь себе, какие она сдела­
ла успехи...» Игра Декле отличалась теперь искренностью, ибо
она страдала. В Италии она имела огромный успех как у публи-

66

ки, так и в свете благодаря своему обаянию, изяществу, уму и
таланту. Дюма-отец, находившийся тогда в зените своего гарибальдийского приключения, открыл ей в Неаполе «свои объ­
ятия, свое сердце, свой дом».
Э м е Д екле — Д ю м а-сы ну
«Я п р е д с т а в и л а н е а п о л и т а н ц а м в с е х о б а я т е л ь н ы х ж е н ­
щ ин, с о з д а н н ы х В а м и ; м е н я п р е в о з н о с я т д о н е б е с . М ы ча­
с т о г о в о р и м о В а с , и я о т в с е й д у ш и б л а г о д а р н а В а м з а то
с ч а с т ь е , к о т о р о е в ы п а л о на м о ю д о л ю ...»

Продолжая работать без устали, она вела в Италии с
1864-го по 1867 год все такую же бурную жизнь и по-прежне­
му искала «принца» — человека, который мог бы ее спасти.
Но пропасть между ее сокровенными желаниями и ее обра­
зом жизни становилась все глубже. В 1867 году импресарио
Декле привез ее в Брюссель, где она снова стала играть Диа­
ну де Лис в театре Галери Сен-Юбер. Она написала Дюма-сы­
ну, который в то время также находился в Брюсселе в связи с
тем, что в театре Парка начали репетировать «Друга жен­
щин», и просила его прийти ее посмотреть. «Везде говорят,
что я делаю успехи, но я не поверю в это, пока не услышу Ва­
шего мнения...» Он пришел скорее из вежливости, чем из лю­
бопытства, и без всякой надежды. Но стоило ей пробыть на
сцене пять минут, как он, к своему великому изумлению, от­
крыл в ней большую артистку. «Необычный, протяжный, чуть
гнусавый голос, напоминавший пение арабов, вначале казал­
ся монотонным, потом захватывал. У нее была изящная фигу­
ра, гибкая талия (она не носила корсета) и большие черные
глаза; ее лицо отражало внезапные переходы от нежности к
ярости, а под искусственным румянцем можно было угадать
мертвенную бледность от внутреннего страдания. Худые пле­
чи, грудь почти плоская — короче говоря, это была одна из
тех женщин, о которых все другие говорят, что она безобраз­
на, и рядом с которой все красавицы кажутся ничтожными...»
Он пошел поздравить ее и, как только вернулся в Париж,
заявил Монтиньи, что тот должен немедленно пригласить
Декле в Жимназ. Монтиньи не проявил энтузиазма; Дюма
говорил, как о новой Дорваль, об актрисе, от которой у него,
директора театра, осталось очень бледное воспоминание.
Он предложил ей ангажемент на довольно невыгодных усло­
виях. Д ю м а просил Декле принять их, обещая, что напишет
для нее новую пьесу. Она ответила, что Париж внушает ей
страх, что за границей она уверена в обожании публики, что
там она играет, как считает нужным, без наблюдения и без
контроля, что ей нравится жизнь богемы и что, кроме того,
парижане найдут ее безобразной, глупой и т. д,
Д ю м а-сы н — Э м е Декле:
«Вы не старая, не безобразная, не глупая; Вы женщина, а
э то зн ачи т — с у щ е ств о нервное, изменчивое и нерешительное.
С то и т В а м с о ве р ш и ть какой-нибудь поступок, и В ы сразу же
спраш и вае те себя, то л и В ы сделали, что нужно, и лю бопы тст­
во по буж д ае т В а с испы тать н овое ощущение, которое д а с т тот
ж е результат, что и преды дущ ее. Теперь Вы спраш иваете себя,
с то и т л и В а м в с а м о м д е л е поступить в Ж и м н аз и, долж но быть,
Вы будете довольны , е с л и кто-нибудь внуш ит В а м другое ж е­
лание, ч е м то, что бы л о у В а с вначале.

Не рассчитывайте на м е ­

ня. П оскольку м ы начали откровенный разговор, то уж по ста­
вим в с е точки н ад «/». З н а й те же, почем у я интересуюсь Вами
лично и В а ш и м талантом. В ы не только не слиш ком старая и не
сл иш ко м б е зо б р а зн а я д л я того, чтобы играть в м ои х или ещ е
чьих-то пьесах, — В ы как р а з находитесь на той ступени, на ко­
торой женщ ина, уж е д е ся т ь л е т пребы ваю щ ая на подмостках,
м о ж е т и д о лж н а стать артисткой. В р е м я о т времени Вы грустите, и э ю пр о и с х о д и т оттого, что В ы переживаете сейчас ту фаУ жизни, когда человек уже чащ е оглядывается назад, не ре/аясь с м о т р е ть вперед; Вы спраш и ваете себя, не были ли Вы

призваны В аш им инстинктом, В аш им вкусом. В а ш и м умом,
Ваш ей душ ой к тому, чтобы заниматься соверш енно д р у ги м д е ­
лом. Быть красивой женщиной, выступать на сце не то здесь, то
там, иметь одного или нескольких возлюбленных, выходить на
вызовы публики после четвертого акта, расточать с в о ю к р а с о ­
ту, неизменно держ а на зам ке с вое сердце, д о той поры, пока
отыщ ется человек, достойн ы й отомкнуть шкатулку, — а о н нико­
гда не отыщется, — все это м ож е т продолж аться какое-то в р е ­
мя, м ож е т создавать иллюзию, заменяя действи тел ьн ую ж изнь
внеш ней суетой, но это не м ож е т длиться вечно. Н а ступ а ет м о ­
м ен т (и Вы подошли к нему), когда человек оглядывается н а­
зад, когда он спраш ивает себя: «Для чего в се это?» — когда он
насчитывает на сво е м пути уже нем ало похорон все х разрядов,
когда упряжь кажется е м у тяжелой, когда он сокруш ается о несбы вш ихся мечтах, когда его отчаяние наш е п ты в а е т ему:
«Слиш ком поздно!» И в от как раз в э т о т м о м е н т натуры п о и сти ­
не закаленные обретаю т новую силу, преображ аются, в о зр о ж ­
даю тся — э то период метаморф озы...
Теперь, в м е с то того чтобы оставаться кочую щ ей а ктр и со й
провинциальных и заграничных театров, которой п е р е п а д а ю т
л иш ь крохи посл е париж ских прем ьер. В ы д о лж н ы с тать на
твердую почву, сделаться м ы сл ящ ей и увлеченной артисткой.
Когда ж е В а м посчастливится напасть на пьесу, где В ы о б н а ­
ружите свои личны е впечатления, св о й опыт, с в о и и н тим ны е
чувства. Вы д о ста н е те и з шкатулки В аш е сердце, д о тех по р
д ремавш ее, и отд ади те е го на растерзан и е публике, а она п о ­
то м в ерн ет его В а м це лы м и н е в р е д и м ы м д л я д р у го го В а ш е го
творения. Э т о не то счастье, м еч ту о к о то р о м В ы л е л е я л и в
тайниках В аш ей души, это не а бсо л ю тн о е благо, н о уж е и не
зло. Вы будете воздействовать на ум, на чувства, на порывы,
на са м ы е благородны е побуж дения человеческой душ и . В а ­
ш и средства — нечто м им олетное, неуловимое, но д е й с т в и е
их будет долгим , по до бно д е й с т в и ю солн ечного луча и ли кап­
л и дождя, упавш их в надлеж ащ ее время. Кто любит, тот знает,
чего он хочет; тот, кого любят, чувствует, что н е р а д и одно го
только наслаж дения — больш его и ли м е н ь ш е го — о д и н ж ивой
труп о тдается д р у го м у ж и в о м у трупу в п а р о к с и зм е с а м о в о с ­
произведения. В ы не ожидали эт о й м ал ен ько й лекции. Я п р о ­
чел е е Вам, и б о считаю, ч ю В ы с п о соб н ы понять е е и д о с ю й ны выслушать. В ы как р а з д о сти гл и ю й с а м о й ю чки, так не
упустите м ом е нта. В ы се й ч а с на перекрестке, откуда р а с х о ­
ди тс я м но ж е ство путей, — в ы бе ри те правильный, то е с ть ю т,
который я В а м указываю. В ы скаж ете м н е спаси бо, когда д е й ­
ствительно будете старухой...»

В этой тираде была известная доля великолепной с а ­
моуверенности господина де Риона или Оливье д е Ж але­
на, но в основе своей она была искренней.
Декле повиновалась. Она возвратилась из Флоренции и
отправилась с визитом к Монтиньи. Тот был разочарован.
— Что это за женщину вы заставили меня принять в те­
атр? — спросил он у Дюма. — Она явилась ко мне в ш ер­
стяном платье в серо-зеленую клетку, в плаще со сборча­
тым капюшоном, какие носят нормандские крестьянки...
Помилуйте!Меня страх берет. Никогда ей не быть ни Д иа­
ной де Лис, ни Фру-Фру!
— Терпение, терпение, — отвечал Дюма. — Вы еще увидите.
Он был прав: новый дебют Декле стал ее триумфом. Дюмасын после нескольких репетиций возвратился к себе в Пюи.
Напрасно Декле послала ему очаровательное письмо, прося
его присутствовать 1 сентября 1869 года на премьере.
Эме Декле — Дюма-сыну:
«В с р е д у в Ж и м н а з д а ю т п р е к р а с н у ю пьесу; н е б о з а т я ­
нуто тучами, с а м о е в р е м я х о д и т ь в театр. В с е б о л ь ш е и
б о л ь ш е ш у м я т о д е б ю т е м о л о д о й актри сы ; га з е т ы а о д и н
го л о с о б ъ я в л я ю т е е о ч е н ь м и л о й . Б у д ю б ы в г о р л е у н е е —

67

Декле утешала себя, измышляя роман, который мог бы
сложиться у нее с Дюма-сыном; он же видел в ней только ге­
ниальную актрису, чье дарование должно было развиться за
счет подавленных страстей. Он рекомендовал ее своим
друзьям Мельяку и Галеви на главную роль в пьесе легкого
жанра, хотя и трогательной «Фру-Фру». Она имела в этой
роли необычайный успех и благодарила за него Дюма:
«Знаете л и Вы, чем я о бязана Вам, д о р о го е м о е п р о в и д е ­

м узы ка л ь н ы й инструмент. Те, кто сл уш а л ее, хотят у с л ы ­
шать вно вь. Н е уж е л и это п р а в д а ? Ч ело ве к, кот оры й з а й ­
дет к В а м в П ю и и п е ре да ст это п и с ь м о , о б е щ а л м н е п р и ­
везти В ас, н о м о ж н о л и верить о б е щ а н и я м этого ч е л о в е ­
ка ? Г э с п о д и н А л е к с а н д р Д ю м а -с ы н , я В а с л ю б л ю .
В аш а м а л е н ь ка я сл у ж а н ка
Э м е Д е кл е » .

Он не приехал. Она послала ему полный отчет:
«Сверш илось. Уф! Я появлялась на сце не в кр асивейш их
платьях всевозм ож ны х цветов, с плю м а ж ем в волосах, кото­
р ы й де ла л м еня похож ей н а д р е сси р о в а н н ую собачку. Зал был
набит д о отказа. ..В е с ь вечер я щ упала с во й пульс — не учащен
л и он, — ничего подобного, о н был спо кой ны й и ровны й. Ни
тревоги, ни страха, н и радости — ничего. М не казалось, я в о з ­
родилась к но вой ж и зн и ; и вот опять пустота. О я несчастная!
После спектакля директор сказал м не: «Получилось не хуже,
чем у Розы». Э ю немалы й комплимент. Он хотел, чтобы я, не
сходя с места, продлила контракт... К ороче говоря, г-н Монтиньи собирается В ам писать, потому ч ю сама я ничего толком
не знаю, кром е о дного: м не доставляет не сказа нное удоволь­
ствие беседовать с В ами, м о й неж ны й духовник...»

ни е? Во-первы х, Вы м еня п р и д ум а л и ; во-вторых, бы ли дл я
м еня по дде рж ко й по сле все х м о и х неудач; Вы возвратили мне
чувство собственного достоинства, ув а ж ени е к се бе. Распла­
тившись за проезд, я, несчастная М а р ия Египетская *, брела
ощ упью в по иска х до р о ги ; Вы у ка за ли м не цель, и вот благо­
д а р я В ам я достигла ее. М ногие л ю ди, д а и Вы сам и , го во ри ­

Возобновление «Дианы де Лис» закрепило успех Декле.
«Какая метаморфоза! — писали критики. — Теперь это гово­
рящая душа». Ее хвалили за верность тона, прелесть неожи­
данных переходов, безукоризненную технику. Говорили, что
она много работала, пережила жестокие потрясения и что
знание театра позволило ей «продемонстрировать свой су­
ровый жизненный опыт». Дюма, гордый своей находкой, стал
ее духовником. Ей хотелось бы большего: «Я так сильно и так
давно люблю Вас...» Но он боялся любви из благодарности,
которая кончается размолвкой: он поддерживал отношения
на уровне нежной дружбы. Она не чувствовала себя оскорб­
ленной и даже благодарила его за то, что он отверг в ней лю­
бовницу и сохранил друга. «Как хорошо, что все устроилось
таким образом! Мне не доставило бы ни малейшей радости
предложить Вам жалкую рухлядь — тело старой женщины, но
я испытываю бесконечное блаженство, любя Вас всей ду­
шой...» Этой старой ж е н щ и н е было тридцать лет.
Она не знала счастья.
’•Если не считать те годы страданий, когда я была д е в о й
радости, хотя и казалась благовоспитанной д е ви ц е й , — с тех
п о р ка к я сбеж ала с этой галеры, м н е н е на ч ю и н е на кого ж а ловаться. Сколько ж е н щ и н на м о е м месте благословляли бы
н е б о ! Я чувствую с е б я хо р о ш о ; за л ка ж ды й ве ч ер полон, ц ве ­
тов и о вац ий столько, что о ни м огли бы насытить все х теат­
ральны х минотавров — и что ж е ? М не все это безразлично...
Как бы там н и было, этим относительным счастьем, отсутст­
ви е м м алейш ей тревоги, н е за ви си м ы м по л о ж е ни ем — все м
этим я обязана Вам ... К р о м е того, нравится это В ам и л и нет,
м не кажется, что я л ю б л ю В а с больш е всего на свете...»

Он был бы рад, если бы м ог стать для нее «принцем»,
но он изверился в любви вообще, а в особенности — в
любви автора и актрисы. «Я прошел весь свой путь, не на­
рушая этого тривиального запрета».
В театре, полагал он, есть порядочные женщины; есть и
такие, что способны увлечься офицером, финансистом, ат­
летом, актером; но между автором и актрисой существует
профессиональный барьер. Актрисы слишком заинтересо­
ваны в авторе, чтобы верить в искренность своей любви к
нему; он же, столько раз видевший, как они играли траге­
дию, вполголоса перебрасываясь шутками со своими парт­
нерами, в то время как зрители плакали, — он не может в
своей частной жизни принимать всерьез те излияния, кото­
рые сам же корректировал из суфлерской будки. Он должен
взволновать не сердце, а ум актрисы. За гранью сердца он
вновь находит простодушие и искреннюю дружбу.

л и мне, что м еня считают богатой. Н е знаю , откуда взялась эта
басня. Я и богатство! Это не вяжется. Р азве может женщ ина,
по до бная мне, сколотить состояние? Не бывает м ужчин, кото­
р ы е дают п о д о б р о й воле, но бывают ж енщ ины , которые у м е ­
ют заставить их давать... Я б е дна и горж усь этим. О днако г-н
Монтиньи пр исл ал м не уже третий контракт, усл о ви я — п р е в о ­
сходны е. Итак — д о л о й сплин, д о л о й монастырь! Я зарабаты­
ваю на ж изнь ! А ещ е — я В ас л ю б л ю и ум ол яю : позвольте мне
любить Вас, и бо если человеку о бесп ечен х л е б насущ ны й, е с ­
л и ж ел удо к может спать спокойно, то его с о с е д — несчастное
се рд це — переживает жестокий кр изи с. О гром ное на пря ж е ­
ние, необходимость тратить се б я каж ды й ве чер не только не
утомляют его, а, наоборот, возбуждают. Л ю б о в н ы й угар д о х о ­
дит у м еня д о мозга, дурманит меня, и слова л ю б в и готовы с о ­
рваться с м о и х губ. Я испытываю такую ж а ж д у нежности, л а с ­
ки, что м не страшно. Это м аленькое тощее тело таит в се бе
неисчерпаем ы е богатства, о ни душат м еня. К о м у отдать их?
К о м у о ни могут быть нужны? Их н е оценят по достоинству.
«Эти л ю д и недостойны Вас», — не р а з говорили Вы м не. Я в е ­
рила этому; потом упрекала се бя в гордости, в вы соком ер и и
и заставляла се бя снизойти д о какого-нибудь фата; но очень
ско ро я приходила в себя, во вр ем я всп о м н и в В аш и слова. Н а­
конец-то я свиж усь с В ам и и Вы поддержите м еня, и бо я хо чу
и впредь быть достойной В аш их благодеяний...»

В промежутках между спектаклями эта знаменитая и
одинокая женщина жила за городом в общ естве своих
птиц, своего пуделя и своей старой служанки Цезарины.
Она чувствовала себя несчастной, никому не нужной; ее
переполняло горячее желание отдать себя кому-нибудь.
Она просила Дю ма вернуть ей силы и волю.
«Вы испытываете на се бе теперь не избе ж ны е последст­
вия, логически вытекающие и з полож ения не за ви сим ой ж е н ­
щины — д л я женщ ины самого тягостного. Ж енщ ина рож дена
д л я подчинения и повиновения: сначала родителям, затем-мужу, со врем енем — ребенку, и всегда —долгу. Когда п о собст­
венном у побуж дению или по д д ур н ы м вл иянием окруж аю щ их
она выходит за рам ки своих естественных обязанностей, когда
она совершает акт освобож дения, то, если она п о натуре сво ­
ей порочна, она будет все больш е и больш е деградировать,
пока не погибнет, истощив сво и силы в разврате. Если ж е ее
просто свели с пути, если она просто не устояла, то наступает
минута, когда она вдруг чувствует, что у нее есть друго е назна­
чение, когда она страшится бездны, в которую увлекает ее
стремительное падение, и когда она зовет на пом ощ ь...
... Так дум аю т и говорят ж е н щ и н ы в В а ш е м п о л о ж е н и и ,
и ко л ь с к о р о в п р е д е л а х и х д о сягае м о ст и и л и в п о л е и х
з р е н и я оказы вает ся м уж ч и на, который н е в п о л н е походит
н а о кр у ж а ю щ и х и который е щ е вырастает в и х гл азах и з -з а
охват ивш ей и х экзальт ации, о н и восклицаю т : «Вот о н —
спасит ель, м е с с и я ! Спасите м е н я ! Спасите м е н я !» Я н е б е ­
з у м е ц и н е б о г и потому н е м о г у быть н и В а ш и м л ю б о в н и -

68

ком, ни Взш им спасителем Вь‘ хотели бы ребенка. К сча­
стью, Вы не можете его иметь, ибо для Вас его появление
на сват было бы весьма кратковременным развлечением,
для него же — весьма большим несчастьем.
Дети становятся мужчинами — женщины не думают об
этом ни когда они хотят детей, ни когда они их производят
на свет... Вы бесплодны, тем лучше Вы не подарите жизнь
ни развратнику, ни несчастному...
Что Вам остается делать? Вам остается пользоваться
преимуществами той жизни, которую Вы себе устроили. Вы
еще молоды. Вы красивы. . Вы обладаете большим запасом
жизненных сил... У Вас обворожительный голос, Вы очень
умны. Будьте кокетливы, предельно кокетливы — это и по­
служит Вам развлечением, станет Вашей защитой и Вашей
местью и, поскольку Вы обладаете настоящим талантом,
очертя голову бросайтесь в работу... Воспользуйтесь своей
независимостью, чтобы никогда больше не продавать себя,
и старайтесь никому не жертвовать собой...
В заключение, дорогое дитя, скажу Вам: человек не ме­
няется, он приспосабливается к жизни. Приспособьте к
жизни все свои достоинства и недостатки... Станьте боль­
шой артисткой, то есть человеком, чье сердце — в голове, а
душа — в голосе, человеком, который играет на людских
чувствах, как на инструменте. Оставайтесь, наконец, «рос­
кошной женщиной», по Вашему выражению, все более и бо­
лее шлифуя себя в обществе лю дей интеллигентных, в сре­
де которых Вы можете жить. Короче, не пытайтесь стать Лукрецией или Магдалиной. Довольствуйтесь тем, чтобы днем
быть Нинон, вечером — Рашелью. Это будет прекрасно...»
Это был не добрый совет, но добрых советов не бывает.
Никто не знает, что потребно другому, никто не может на­
вязать другому определенный образ жизни. Иногда влияет
пример, но стареющий писатель не может служить приме­
ром для молодой женщины, умирающей от тоски. Ею сно­
ва овладевает прежний демон, принявший облик человека
из «высшего света», высокого, белокурого, с маленькой
бородкой, сильного, мужественного.
Декле — Дюма-сыну:
»Наконец-то, м ой добр ы й духовник, я перестала быть
ангелом... Теперь я думаю, что целомудрие несовместимо
с моей профессией. Да и к тому же я слишком похудела...»
Добрый духовник ответил на это, как сделал бы Виктор
Гюго, — доброжелательным нравоучением, не лишенным
ораторского пафоса.
Дюма-сын — Эме Декле:
"Ах, бедная душа, как ты бьешься!.. Насколько сильнее те­
бе хочется плакать, чем смеяться, и как хорошо ты знаешь, что
все это обман!.. Ты потеряешь теперь первые перья из твоих
крыльев, только начавших отрастать. А ты еще всерьез наме­
реваешься уйти в монастырь. Зачем? Ты там не останешься. К
тому же для человека, у которого есть воля, всюду монастырь.
Настоящий монастырь — это уважение к себе. Здесь не нуж­
ны ни решетки, ни замки, ни исповедальни, ни священники.
Ты не любишь человека, которому отдалась, и хочешь оправ­
дать себя, насмехаясь над ним! Люби его по крайней мере,
иначе запахи твоей постели — благоухание, когда есть лю­
бовь, зловоние — когда ее нет, — одурманят тебя и, проснувшись в одно прекрасное утро, не зная, как выбраться из всей
этой грязи, ты напишешь красивое письмо, где перечислишь
все свои неосуществленные идеалы, и покончишь с собой.
Это будет конец, а быть может, и начало...»
Жюльетта Друз тоже однажды слышала обращвнные к
себе слова: «Мой ангел, у которого отрастают крылья».
Крылья беспомощно повисли, повисли навсегда, и Дюма
перестал заниматься Декле. К тому же война и смерть отца на

несколько месяцев отрезали его от Парижа. Но в октябре
1871 года он поручил Декле роль в одноактной пьесе, кото­
рую она называла «маленьким чудом» и которая по сей день
сохраняет свою власть над публикой' «Свадебный гость».
Пьеса отвечала одному из самых сильных чувств Дюма. Идею
ее выражала фраза: «Вот все, что остается от адюльтера, —
ненависть у женщины, презрение — у мужчины Но тогда за­
чем это?» Приблизительно то же выскажет позднее в «Пари­
жанке» Анри Бек. Требовалось известное мужество, чтобы за­
щищать этот тезис перед изрядно развращенным общест­
вом, считавшим, что любовь до гроба, которая в глазах Дюма
только и была настоящей любовью, невероятна и смешна.
Влиятельный критик Франсиск Сарсэ возражал. «Зачем? —
повторял Сарсэ вопрос Дюма. И отвечал: — Ах, да хотя бы за­
тем, чтобы быть счастливым полгода, год, десять лет —
сколько-нибудь». Он восхищался твердостью руки, мастерст­
вом воплощения; он лишь упрекал Дюма в цинизме: «Его не­
достаток заключается в том, что он не любит женщин или —
если хотите — Женщину. Для него она не что иное, как объект
для вскрытия... Все это сухо, как веревка повешенного».
Диагноз был точный. Дюма-сын не любил женщин: на од­
них он жаловался, других осуждал. Что касается актрис, то
они были для него только исполнительницами. Ему важно хо­
рошо изучить женщину, чтобы добиться от нее, как от актри­
сы, нужных ему акцентов. Какое дивное искусство театр —
оркестр из живых инструментов, палитра из трепещущих кра­
сок! Героиня «Свадебного гостя» Лидия, возмущенная трусо­
стью своего бывшего возлюбленного, который оставил ее,
чтобы жениться, но был готов обманывать с нею свою жену,
обмахивается носовым платком, словно ей нечем дышать,
потом вытирает рот и бросает платок на стол с возгласом
«фу!». После этого она говорит: «Ах, если бы раньше знать то,
что я узнала потом!.. Фу!.. Надо избавиться от этого господи­
на, не так ли? Никогда больше не слышать о нем, считать его
мертвым, забыть, что он когда-либо существовал! Мне не
хватает воздуха! Я задыхаюсь!.. Никогда не думала, что мож­
но так презирать человека, которого так любила...»
Это «фу!» на репетициях Декле произносила «поверх­
ностно». Дюма настаивал, чтобы она нашла «в самой глу­
бине своего нутра» тот возглас, которого он от нее ждал.
Она противилась, ибо чувствовала, что это будет для нее
физиологическим потрясением.
"Однажды, когда задета была только актриса, а женщ и­
на молчала, у нас происходила настоящая борьба. Она
страшилась того состояния, в какое ее повергла бы на весь
остаток дня интонация, которой я от нее добивался, и с по­
мощью всевозможных уловок от этого увиливала. Я не усту­
пал, и в конце концов она исторгла из своего нутра нужный
мне крик, — я знал, что найду его там. • Нате, вот он, ваш
крик, — сказала она мне усталым голосом. — Вы ведь знае­
те, откуда он исходит? Вы убиваете меня!» — «Какое это
имеет значение, раз спектакль получается?» Тогда она в по­
луобмороке опустилась на стул, держась руками за сердце.
»Он прав, — сказала она через несколько секунд, — так и на­
до со мной обращаться: иначе я ни на что не буду годна...»
Крик, вырванный автором у актрисы, был вознагражден
тремя взрывами аплодисментов и вызовом после ее ухода со
сцены в середине акта. И он и она хорошо знали, каков источ­
ник этого рокового «фу!»: отвращение к прошлому, которого
она стыдилась; ужас, внушаемый ей мужчинами, ее недостой­
ными; муки души униженной, тщетно сопротивляющейся уни­
жению. Декле «пачкали, обливали грязью, позорили, оскорб­
ляли». Из этого прошлого она слепила в конце концов произ­
ведение искусства. Но прежних страданий было бы недоста­
точно. Требовался огромный труд. Интонация была найдена;

69

работа должна была закрепить ее. Искусство театра требует
этой бесчеловечной химии, сердце здесь дает пищу ремеслу.
Эдмон Абу — Дюма-сыну, Ю н о я б р я 1871 года:
«Ах, д ру г мой, какой Вы восхитительный художник! Я
читал и перечитывал В аш у пьесу и все ж е не зн ал ее, ибо
как нельзя более верно, что подлинные драматические
произведения родятся только в свете рампы ! Рукопись
очаровала м еня — спектакль потряс. Эта Д екле — я видел
ее впервые — вначале показалась м не уродливой, худой,
вульгарной, а го ло с ее — сиплым, но через несколько м и ­
нут это была уже не она, а нечто в тысячу р а з бо ле е значи­
тельное и прекрасное — Ваша пьеса в се р о м платье...
Моя жена и я были одни в лож е бенуара; как эгоисты,
мы не хотели делиться впечатлениями о т такого спектакля
с лю дьми равнодушными. М ы вышли из театра о ш е л о м ­
ленные. Алекс сказала: «Твой д ру г устроил бал на полторы
тысячи человек на туго натянутом канате, — я спраш иваю
себя, каким чудом мы все не сломали се б е шею; но это не
им ее т значения — я довольна, что пош ла туда». Что каса­
ется меня, то я пока ещ е не рассуждаю и не размышляю;
м не кажется, что на м ен я хлынул целый поток мыслей, что
я попал в водоворот и опом ню сь не сразу. В ожидании
этой минуты я наслаж даю сь вполне бескоры стной р а д о ­
стью, какую испы ты вает всякий честный человек, встретив
личность более значительную, чем он сам, более значи­
тельную, чем в се остальные, — соверш енный ум, который
природа творит один р а з в пятьдесят лет...»
Это письмо характерно: в 1871 году Д ю м а-сы н считал­
ся непогрешимым. У него сам ого было ощущение, что он
выполняет некую священную миссию . М одной тогда ху­
дожнице Мадлен Лем эр, которая попусту растрачивала
силы своей души, он с невероятной суровостью писал.
Д ю м а-сы н — Мадден Лемэр:
«Вы, без сомнения, наиболее достойны жалости из всех,
кого я знаю. Письмо, которое я получил о т Вас, новое тому
доказательство. У В ас слишком мужской ум, чтобы Вы м о г­
ли довольствоваться тем, чем довольствуется большинство
женщин, но Вы и слиш ком женщина для того, чтобы не инте­
ресоваться э тим вовсе. В итоге Вы сердитесь на женщин,
чувствуя или понимая, что они счастливее Вас, и сердитесь
на мужчин, не сумевших дать В ам счастье, на которое Вы, по
В аш ему мнению, имеете право.
Отсюда та внутренняя горечь, которая пробивается сквозь
Вашу напускную веселость, выражая себя иронией и подчас
злословием, недостойным такого изысканного ума, как Ваш.
Ибо в виде возмещения Вы получили от природы чрезвычайно
изысканный ум, чрезвычайную широту взгляда и восприятия.
С Вами можно говорить обо всем. Вы способны все понять,
хотя Вам и не дано все воплотить в Вашем творчестве. Вы —
художник д о кончиков Ваших красивых пальцев, и Вы цепляе­
тесь за работу, чтобы не впасть в отчаяние или в разврат, како­
вой есть не что иное, как отчаянье плоти. Вы испробовали м но­
гое, но все это опротивело и наскучило Вам, не дав того, что,
казалось, сулило поначалу. Короче, Вы находитесь на распу­
тье, которое лесники называют звездой. Десять дорог разбе­
гаются в разные стороны от того места, где Вы стоите, словно
спицы колеса, которые лучами расходятся от ступицы к ободу
и, как быстро ни вертелось бы колесо, никогда не сойдутся.
У Вас слишком много таланта, и Вы слишком пристрасти­
лись к работе, чтобы позволить теперь любви занять в Вашей
жизни первое место. Ибо любовь, будучи одним из начал, хо­
чет быть полновластной хозяйкой и, подобно Цезарю, пред­
почитает быть первой в провинции, нежели второй — в Риме.
Любовь ради развлечения — не любовь. Это флирт, и Вы д о ­
статочно много занимались им, чтобы знать, какое омерзи­

тельное чувство и какую пустоту он оставляет в душе. Вы не
можете теперь отдаться свободно, душ ой и телом, как хотят и
как должны отдавать себя те, кто лю бит по-настоящему. Обя­
зательства перед обществом, которые Вы взяли на себя, за­
ставили бы В ас любить урывками, в определенные часы и в
определенном месте, с определенными ограничениями
Ваш разум, а иногда и чувство собственного достоинства
подсказывают Вам, что этого недостаточно и что это грязь
Если бы Вы обладали чувственностью, то довольствовались
бы этими мелкими радостями при условии частого их повто­
рения, но Вы лишены чувственности, Вы томитесь тоской, ко­
торая характерна для женщин Вашего склада.
Что же должно служить В ам точкой опоры ? Много ума и
немного чувства. Чем можно удовлетворить и то и другое?
Первое — работой, второе — ребенком. В от почему я п осо­
ветовал В ам заняться Ваш ими картинами и Ваш ей дочерью.
Ваша жизнь быстро обретет весомость, которой Вы ещ е не
знали и которая, не меш ая В ам смеяться, сделает Ваш смех
более искренним и более веселым... Вы за йм е те м есто
среди значительных лю дей нашего времени. Это сам ы й по­
четный выход. И тогда Вы, без сомнения, встретите на сво­
е м пути ту большую мужскую дружбу, которая обычно венча­
е т судьбу подобных женщин и которая п однимает их на та­
кую высоту, куда не достигаю т уже ни глупость, ни пошлость,
ещ е окружающие В ас сегодня и меш аю щ ие В а м жить.
В от В ам м оя лекция, прекрасный друг. Она, быть м о ­
жет, чересчур торжественна, но она основана на м н о ж ест­
ве уроков, которые м не преподала ж изнь и которы м и я
время о т времени охотно д е лю сь с д о р о ги м и м н е л ю д ь ­
м и — к их числу принадлежите и Вы».
Эта высокомерная и лю бвеобильная суровость не о т­
талкивала кающихся грешниц.

ГЛАВА ВТОРАЯ

От ■*Княгини Жорж* до сЖены Клавдия*
едствия Франции доверш или превращ ение Д ю м а в
апокалипсического пророка. Он склонился -над кот­
лом, где плавятся души», — Парижем — и увидел,
как из бурлящего города вышел зверь с семью головами и
десятью рогами. Э тот зверь держал в своих руках, белых
как молоко, «золотую чашу, наполненную м ер зостями и
нечистотою» Вавилона, С о дом а и Лесбоса... А над д е ся ­
тью диадемами, среди всяческих «имен богохульных», яр­
че всех других пылало слово проституция...
Большинство людей одерж имо какой-нибудь одной на­
вязчивой идеей; врач обычно усматривает в лю бой б олез­
ни именно ту, которую открыл он сам.
Начиная с 1870 года Дюма обдумывал пьесу, где намере­
вался изобразить ученого — патриота и честного человека; его
предает распутная жена — она похищает у него одновременно
честь и тайну государственной важности. Поскольку эта жен­
щина должна была явиться новой Мессалиной, мужу надлежа­
ло зваться Клавдием*, жене — Цезариной; пьеса называлась
«Жена Клавдия». Развязка была отдана в руки Мстителя. Надо
было, чтобы мужчина уничтожил Зверя, чтобы муж убил жену.
Но в ту минуту, когда Дюма собирался написать вверху чистого
листа бумаги «Действие первое, сцена первая», ему внезапно
представилась совершенно другая пьеса: безупречная жен­
щина вышла замуж за слабого человека, который позволил
авантюристке увлечь себя. Муж последней узнает, что у нее
есть возлюбленный, и клянется убить его, Княгиня Жорж де
Бирак (имя героини) знает, что граф Термонд (оскорбленный
супруг) ждет в засаде человека, который должен прийти к его

Б

70

жене. Надо молчать; пусть Бирак отправится на это рандеву со
смертью — она будет отомщена, не подвергаясь ни малейшей
опасности. Преступление без страха и упрека.
Но она предпочитает спасти и простить своего преступного мужа.
Именно эту пьесу, направленную против мужской измены,
Дюма написал первой, в течение трех недель. В ней были две
прекрасные женские роли — роль княгини Жорж Северины, которую получила Декле, и роль авантюристки Сильвании де Термонд, которую сыграла Бланш Пьерсон — обольстительная
юная креолка, уроженка острова Бурбон; в то время она кружи­
ла всем головы. Красавец Фехтер, влюбившись в нее, руково­
дил ее карьерой. Жокей-клуб в полном составе являлся рукоп­
лескать ей. До «Княгини Жорж» Дюма считал ее актрисой тон­
кой и необыкновенно красивой, но мало одаренной. Здесь она
внезапно стала «улыбающейся, дерзкой, бесстрастной и без­
жалостной самкой» — воплощением «вечной женственности»,
как ее понимал и живописал Дюма, невзирая на протесты са­
мих женщин. «Тот, кто видел на сцене м-ль Пьерсон, никогда не
забудет ее пышные волосы, казавшиеся прихотливым сплете­
нием солнечных лучей, ее лазурные глаза с металлическим от­
светом, сиявшие из-под аркады бровей, словно солнечные
блики на льду пруда, ее прямой и тонкий, как у танагрских ста­
туэток, нос. Ее обнаженные плечи были усыпаны бриллианта­
ми. Ни рубины, ни сапфиры, ни изумруды не нарушали белизны
этого мистического существа, которое словно было соткано из
прозрачного света меркнущей луны и первых лучей зари... При­
бавьте к этому пружинящую походку, мелодичный голос, тон ко­
торого, впрочем, не менялся, чтобы казаться таким же непро­
ницаемым, как лицо, взгляд, затуманенный, блуждающий, ози­
рающий все вокруг, словно для того, чтобы увидеть, с какой из
четырех сторон может явиться враг. И стоит ей заметить врага
или только почувствовать его присутствие, как взгляд ее стано­
вится пристальным, пронизывающим, будто хочет просверлить
точку, в которую устремлен. Никогда еще я не видел, чтобы че­
ловек и персонаж до такой степени сливались воедино...»
Чем можно было объяснить это чудо? Дюма дает по­
нять, что Бланш Пьерсон скрывала под своей совершен­
ной красотой ту же холодность, какую проявляла Сильвания де Термонд.
«П о д н и м е м ся , — го во р и л Д ю м а , — в уборную м -ль Пьер­
сон... Она снимает перчатки, чтобы протянуть руку тем, кто
пр иш е л е е поздравит ь... Возьмите эту р уку и поднесите к гу­
бам ... Пожмите е е — и вы будете удивлены . В чем д е л о ? Эта
детская ручка, р учка этой белокож ей, белокурой, веселой
краса ви цы в той ж е м е р е неподатлива и жестка, когда ее п о ­
ж им аеш ь, в ка ко й о на неж на и шелковиста, когда к ней прика­
са еш ься губам и. Это е щ е не все, — она холодна, как хр у­
сталь. А р а з в е го спо ж а д е Т ерм онд не сказала вам только что:
"Р уки у м е н я всегда к а к л е д» ? Но ведь госпожа д е Термонд и
представляю щ ая ее актриса — р азны е женщ ины. Кто знает?
Что касается м еня, то, когда я впервы е коснулся этой руки,
испытав то ж е во лне ние , что и вы, я в упо р поглядел на ж е н ­
щину, д а в ш у ю м н е руку. О на поняла м ой взгляд, расхохота­
лась и ска за ла : "Д а , у ж так оно есть!» Она сказала это с таким
вы раж ением , что, когда я пи са л р ол ь госпожи д е Термонд, я
уж е знал, где м н е найти ж енщ ину, которая ее сыграет, и сыг­
рает, ка к я впоследст вии с ка за л актрисе, безупречно...»

В ж изни между Эме Д екле и Бланш Пьерсон установи­
лось соперничество совершенно другого рода, но почти
такое же страстное, как между Севериной и Сильванией.
Речь шла о том, чтобы завоевать не мужчину, а публику.
Как-то раз, когда Пьерсон в одной из пьес Дюма должна
была выступить в роли, которую обычно играла Декле, по­
следняя написала ей: «Дорогая Бланш, завтра ты будешь

играть мою роль. Постарайся не затмить свою подругу Д е ­
кле». На следующий день после спектакля Бланш получила
еще одну записку: «Дорогая малютка Бланш, ты поистине
чудесный товарищ. Это хорошо с твоей стороны. Д е кл е » .
Зло и не лишено остроумия.
Дюма писал «Княгиню Жорж» для Декле. Это подтвер­
ждает его письмо к другу — хранителю Национальной б и ­
блиотеки и рецензенту Комеди Ф рансез Лавуа; то же
письмо показывает, что автор его, хотя он был тогда еще
не стар, чувствовал себя уже больным человеком
Дюма-сын — Анри Лавуа:
"Полагаю, сударь, что Вы — а также го спо ж а Д е к л е —
окажетесь дово льны теми тремя дейст виями, н а д которыми
я тружусь в настоящее время. Ей будет на ч ем показать с е ­
бя. В ещ ь обещает быть оригинальной, ж ив ой , а р а з в я з к а
ее — необы чной. Я бы уж е кончил ее, е сл и бы м о я б а ш ка н е
прини м а ла сь врем я от вр ем е ни вновь терзать м еня, а с не ю
за о дно в се м о и нервы — шейные, позво но чны е , симпат иче­
ские и прочие. Погода м е ж тем хо ро ш ая и в е сь м а п р о х л а д ­
ная: но п р еж де я слиш ком м ного требовал от с в о е й б р е н н о й
о бол очки; теперь она взбунтовалась. В о д и н п р е к р а с н ы й
д е н ь я почувствую боль в виске, ткнусь н о с о м в стол, и в се
будет кончено. С арсэ наговорит о б о м не кучу взд о р а , а »Иллюстрасьон» поместит м о й портрет. А что потом?
М не осталось написать всего о д н о действие. На это тре­
буется не более суток. О днако эти сутки наступят л и ш ь че­
р е з несколько дн е й . Д о ж ид ая сь их, я н а м е р е н х о р о ш е н ь ко
попотеть, чтобы облегчить с в о й мозг, и попринимат ь х о л о д ­
ны й душ , чтобы укрепить сво й организм . Извольте о б х о ­
диться со м н о й уважительно. Знайте: г-н Д ю п а н л у н а п и са л
на д н я х пи сьм о (я ви де л его) н е ко е й д а м е — с в о е й сестре во
Христе, где заявил, что он прочитал «Взгляды го сп о ж и О брэ» и что там есть прево схо дны е места '
Когда увидите Араго', передайте е м у м о и поздравления.
Хорош он, ничего не скажешь. Старый метод. М ы учтивы с н а­
ш ими врагами, отказываем в ордене (П олю ) Ш аба, который
создал лучшие произведения прошлого года, имеет уж е три
м едали и требует этот орден по праву, и п о дно сим его худ о ж ­
нику и з Орнана*, который считает н ас прохвостами и бросит
нам этоткрест в лицо... Надо поощрять талантливых ж и в о п и с­
цев. Подденьте его немножко. Сделайте это д л я меня.
У нас все чувствуют себя хорош о, а Колетта — она цветет —
на дн я х сказала мне забавную вещь. Я спр оси л е е: «Я со б и р а ­
юсь написать завещание. В случае, если мы все, кр ом е тебя,
умрем, на чьем попечении хотела бы ты остаться?» Она п о д у ­
мала с минуту и за я в и л а :«На попечении принцессы »1
2.

Дюма всегда отдавал предпочтение Шаба перед Курбе,
это была одна из его слабостей.
«Княгиня Жорж» имела успех. «Жена Клавдия» прова­
лилась. Дюма говорил, что женская часть публики, кото­
рая, собственно, и есть публика, никак не могла согласить­
ся с тем, что главный женский персонаж пьесы — чудови­
ще, и еще менее с тем, что Клавдий Рюпе присвоил себе
право убивать. «Публика не любит, когда убивают женщ и­
ну... Она продолжает считать женщину хрупким и слабым
созданием, которое в начале пьесы надо любить, чтобы в
конце — жениться. Если она согрешила, надо ее простить;
кто ее убивает, должен умереть вместе с ней...»
Даже Декле испугалась роли Цезарины, в чем призналась
автору. В самом деле, пьеса эта немногого стоит. Похищение
секретных документов, происходящее в совершенно неверо­
ятных условиях, отдает плохим полицейским романом. Клав1В то время — министра.
2 Принцесса Матильда Бонапарт.

дий — более чем совершенство, Цезарина — более чем чудо­
вище. В начале своего творчества Дюма использовал личные
воспоминания, интимные чувства и соединял, создавая впол­
не приемлемый сплав, субъективный взгляд с объективной
реальностью. Теперь же, одержимый несколькими отвлечен­
ными идеями, он написал тенденциозную пьесу, не имевшую
ничего общего с действительностью.
В «Жене Клавдия» он вывел одно лицо — еврея Д эн и е ­
ля, мечтающего о возрождении своего народа на земле
Палестины. Хотя он был изображен с симпатией, многие
зрители-евреи заявили протест. В св о ем пылком француз­
ском патриотизме, особенно сильном в пору бедствий
Франции (многие из них были эльзасцы), они и дум ать не
хотели о другой родине.
Дюма-сын — барону Э дм о ну Ротшильду:
«Если какой-либо народ сумел в десяти коротких стихах
создать кодекс морали для всего человечества, он поисти­
не мож ет называть себя народом Божьим... Я задавался во­
просом: принадлежи я к этом у народу, какую м иссию возло­
жил бы я на себя? И в ответ я сказал себе, что мною всеце­
ло владела бы одна мысль — отвоевать зем лю м оей д р е в ­
ней родины и восстановить Иерусалимский храм... Именно
эту мысль я и воплотил в образе Даниеля...»
Критика наравне с публикой невысоко оценила «слож­
ную символику» «Жены Клавдия». Кювийе-Флери, критик
академического толка, не лишенный таланта, распекал ав­
тора пьесы в «Журналь де Деба», взывая к божеским и че­
ловеческим законам, которые запрещ аю т убивать. «Но что
же мне тогда делать?» — спрашивал себя Д юма.
«Если я прощаю Д аму с камелиями — я реабилитирую кур­
тизанку, если я не прощаю Жену Клавдия — я проповедую убий­
ство... Принято считать, что я представляю и прославляю на
сцене только негодяев, мерзких выродков, что тем самым я по­
терял право говорить о добродетели и о чести, что не кто иной,
как я, развратил современное общество, д о меня оно-де было
стадом белых овец, и довольно было пастушьего посоха, уви­
того розовыми лентами, чтобы направлять его от рождения до
смерти. Я, мол, защищаю недоказуемые тезисы, а главное — в
таком месте, которое создано для развлечения добропорядоч­
ных людей... Наконец, что я стал общественно опасным эле­
ментом, поскольку я нападаю на законы моей страны и дохожу
до того, что рекомендую мужьям убивать своих жен...»
Кювийе-Флери спрашивал: «А по какому праву г-н Дюма
рядится в тогу моралиста? Живет ли он сам в согласии с той
моралью, которую проповедует? Имеет ли он право на то до­
верие, которым пользуется законодатель, прорицатель и су­
дья?» Отвечая сам на им же заданные вопросы — обычный
полемический прием, — Кювийе-Флери заявил: «Нет». Дюма
возмутился. Почему нет? Только потому, что он не судья, не
священник, не член Академии? Но судьи и священники осуди­
ли на смерть Жана Каласа*, — частное лицо, писатель Воль­
тер отомстил за убитого. По той же причине частное лицо, пи­
сатель Дюма, считал своим долгом говорить правду людям,
собравшимся в театре. Мольер совершил свой подвиг —
подвиг гения — без чьего-либо разрешения. Что касается его
самого, Дюма, то он считал себя тем более вправе судить на­
ши законы, что сам страдал от них. Адресуясь к Кювийе-Фле­
ри, он написал подробный рассказ о своей трудной жизни: об
унизительном детстве внебрачного сына, об издевательствах
товарищей по пансиону. «Родившись в результате ошибки, я
был призван бороться с ошибками».
З а те м он рассказывал о своей жизни с Александром
Д ю м а-отцо м .
«Вы, сударь, знали м оего отца. Вы помните его ж изне­
рад остн ость, его неизменную и неиссякаемую веселость,

его расточительное отнош ение к с в о и м деньгам, своему
таланту, св оим силам, своей жизни. Он се р д ц е м восп ол­
нил те отцовские права, в которы х е м у отказал закон, и я
стал его лучш им другом... Когда м н е и сполнилось в о с е м ­
надцать лет, мы вм е сте с н и м — е го склонность к изл иш е­
ствам вступила в со ю з с м о е й м оло до стью и лю бознатель­
ностью — окунулись в светские развлечения, д а и не толь­
ко светские. Шокинг! Не правда л и ?
Но, ей-Богу, пища для наблю дений есть повсюду, а в
тех местах, где бывали м ы с отцом, пожалуй, м ож но п о­
черпнуть больш е ж изненной мудрости, неж ели в пухлых
философских трактатах...»
Тогда-то он и столкнулся с женщ инами, которые сб и ­
лись с пути.
«Так как у меня не было состояния, которое я м о г бы про­
матывать с этими женщинами, то к тем тратам, что были мне
по карману, я добавлял немного жалости. Я сочувствовал от­
чаянию, принимал исповеди, видел, как среди всех этих
фальшивых радостей текут потоки искренних горючих слез...
Роман «Дама с камелиями » был первым итогом этих впечат­
лений. Когда я написал его, мне был двадцать один год...»
Он осмотрительно выбрал тему, которой собирался по­
святить все свое творчество, ибо как раз на эту тем у он мог
сказать больше всего. Темой этой была любовь. Научные
проблемы? Политические проблемы? В этих вещах он при­
знавал себя некомпетентным. Нравственные проблемы, от­
ношения между мужчиной и женщиной? Вот здесь он почи­
тал себя знатоком. Однако в театре он столкнулся со сло­
жившимся положением вещей: там нельзя было показывать
превосходство мужчины над женщиной. В театре женщина
берет реванш у сильного пола, который угнетает ее в жизни.
Она, всегда только она. Все ради любви и через любовь.
Д ю м а увидел, что он замкнут в этом круге. Напрасно
пытался он из него выйти. В наделавшей м ного шуму б р о ­
шюре «Мужчина — Женщина» он переходил в наступление.
«Женщина никогда не уступает ни разум ны м доводам ,
ни доказательствам, она уступает только чувству или с и ­
ле. Влюбленная или побитая, Джульетта или Мартина * —
другого ничего нет. Я пишу это исключительно д л я св е д е ­
ния мужчин. Если п осле этих разоблачений они по-преж ­
н ем у будут заблуждаться в отношении женщин, я буду в
это м неповинен и поступлю, как Пилат...»
Существует два типа мужчин: те, кто знает, что такое
женщина, и те, кому это неизвестно. Первые встречаются
редко; их долг — просвещ ать остальных. Своего сына (во­
ображаемого, того сам ого Дюма-внука, которого Надин
так и не произвела на свет) он поучал, что соверш енная че­
та, мужчина — женщина, мож ет быть создана, только когда
соединятся два безупречных существа, дав друг другу не­
рушимую клятву в абсолю тной верности. Он, знавший
столько развращенных, лживых или полубезумных жен­
щин, советует сыну избрать жену набожную, целомудрен­
ную, трудолюбивую, здоровую и веселую, чуждую иронии.
«И если теперь, несмотря на все твои предосторожности,
осведомленность, знание людей и обстоятельств, несмотря на
твою добродетель, терпение и доброту, ты все же будешь вве­
ден в заблуждение наружным видом или двоедушием, если ты
свяжешь свою жизнь с женщиной, тебя недостойной... если, не
желая слушать тебя ни как мужа, ни как отца, ни как друга, ни
как учителя, она не только бросит твоих детей, но с первым
встречным будет производить на свет новых; если ничто не
сможет помешать ей бесчестить своим телом твое имя... если
она будет препятствовать тебе выполнять Богом данное назна­
чение, если закон, присвоивший себе право соединять, отка­
зывает себе в праве разъединять и объявляет себя бессиль-

72

ным, провозгласи себя сам, от имени Господа твоего, судьей и
палачом этой твари. Это больше не женщина; она не принадле­
жит к числу созданий Божьих, она просто животное; это обезь­
яна из страны Нод', подруга Каина — убей ее ..**
Такова была мораль Дюма-сына. Но драматург понимал,
что теряет контакт с публикой Он сошел со своего треножни­
ка и написал «Господина Альфонса». Главную роль в этой пье­
се он предназначал Декле, но актриса чувствовала себя очень
плохо. Она жаловалась на боли в боку; некоторое время спус­
тя врачи определили у нее злокачественную опухоль. Несчаст­
ная женщина, уставшая от своих триумфов, с печатью близкой
смерти на лице, искала теперь только покоя
Эме Декле — Дюма-сыну.
«Я подпиш у контракт только в том случае, если Вы мне
категорически прикажете, да к тому же Вам придется под­
держивать мою руку. Видите ли, в конце концов я уйду в
монастырь, это твердо — у меня навязчивая идея. Что мне
здесь делать? К чему мне вся эта суета, ухищрения, б ес­
полезные занятия, все это рем есло паяца?»
После провала «Жены Клавдия», сильно нуждаясь в деньгах,
Декле дала тридцать представлений в Лондоне. Она вернулась
оттуда без сил. «Я тону у самого берега», — сказала она. Ей
прописали поездку на воды — в Сали-де-Беарн. Насмешка над
умирающей! Последние дни жизни она провела в своей кварти­
ре на бульваре Мажанта, на четвертом этаже Она ничего не
могла есть. Лицо ее выражало теперь лишь самое жестокое
страдание. «Покоя! — молила она. — Убейте меня!» Пеан счи­
тал операцию бесполезной. Декле была обречена. Священник,
который исповедовал ее, сказал: «Это прекрасная душа».
Она умерла 8 марта 1874 года. Со дня похорон Рашели
Париж не видел ни такого стечения народа, ни такой все­
общей скорби. Тысячи людей остались за дверью церкви
святого Лаврентия. На кладбище Пер-Лашез Дюма-сын
произнес речь: «Она трогала наши сердца, и это свело ее
в могилу — вот и вся ее история...» Он закончил душераз­
дирающей риторической фигурой: «Диана, Фру-Фру, Л и­
дия, Северина! (де ты? Ответа нет. Закройте глаза, взгля­
ните на нее в последний раз очами вашей памяти — боль­
ше вы ее никогда не увидите. Вслушайтесь последний раз
в далекий звук этого загадочного голоса, который обвола­
кивал и опьянял вас, словно музыка, словно благовонное
курение, — больше он никогда не зазвучит для вас».
Своей сопернице Бланш Пьерсон Декле завещала д о ­
рогой веер; Дюма она оставила другое наследство — д о с ­
тойный восхищения образец высокого искусства, питае­
мого всегда лишь подлинными чувствами.

няют свой престиж. Герои Дюма-сына еще не вышли из моды.
Сам Дюма-сын становится одним из персонажей своих
драм. Журналисты, которые наносят ему визиты в его особня­
ке на авеню де Вильер, 90, поражены «внушительным видом»
дома. Строгий вестибюль кажется скорее порталом храма, чем
входом в квартиру. Симметрично расставлены пузатые вазоны
с экзотическими растениями. На потолке — чугунный фонарь,
на стене — большое полотно Бонингтона «Улица Ройяль в 1825
году». Бюст Мольера. В столовой, обитой кордовской кожей,
висят часы работы Буля. Стены гостиной, обтянутые атласом в
золотую и красную полоску, обрамлены деревянными панеля­
ми. В рабочий кабинет льется поток света сквозь два больших
окна, открывающихся в сад Посреди комнаты — огромное бю­
ро в стиле Людовика XIV. «Океан бумаг загромождает бюро. В
этом беспорядке есть свой порядок. .. Возле большого книжно­
го шкафа вы видите восхитительную модель надгробия Анри
Реньо* из обожженной глины в натуральную величину. Главное
украшение дома — большая галерея, очень просторная, раз­
деленная на две гостиные: в одной стороне стоит бильярд,
другую облюбовала для бесед госпожа Дюма». В этой гале­
рее — бюсты Александра и Надин Дюма работы Карло; в на­
стоящее время они находятся в Малом дворце.
В доме более четырехсот картин, хороших и плохих: Ди­
аса, Коро, Добиньи, Теодора Руссо, Воллона. Портрет моло­
дого Виктора Гюго кисти Девериа; кошечки Эжена Ламбера,
розы Мадлен Лемэр, «Спящая девушка» Лефевра, «Чудес­
ная» Лемана. Картина Мейсонье «В мастерской художника»
изображает бесстыдную Луизу Прадье, которая нагая пози­
рует своему мужу. Воспоминания «юных лет, так быстро ми­
нувших». Статуэтки Гудона рядом с набросками Прюдона.
На бюро — бронзовая рука, рука Дюма-отца, На всех столи­
ках иполках — руки, гипсовые, мраморные; руки убийц, акт­
рис, герцогинь. Странная коллекция!
Дюма рано встает и рано ложится. Утром он сам разжи­
гает огонь и греет себе суп — на первый завтрак он кофе и
чаю предпочитает суп. Потом он садится за стол, на котором
уже лежат приготовленные голубая глянцевитая бумага и
пучок гусиных перьев, и работает до полудня. За вторым
завтраком он встречается с женой и двумя дочерьми: Колет­
те в 1875 году было четырнадцать лет, Жаннине — восемь1.
Он с гордостью цитирует их остроты, достойные того,
чтобы звучать со сцены. Одна дама спросила у его стар­
шей дочери, за кого она хотела бы выйти замуж.
— Я? — переспросила Колетта. — За дурака. Я пожале­
ла бы об этом, только встретив еще более глупого, — по­
жалела бы, что не выбрала этого, второго.
— Успокойся! — воскликнула Жаннина. — Уж глупее то­
го, кто на тебе женится, не найдешь!
Как-то после одной из семейных ссор Дюма-сын спро­
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
сил у Колетты:
Набережная Конти
— Если твой отец и твоя мать в один прекрасный день
разойдутся, с кем из нас ты останешься?
Дюма-сына спросили, кому он
— С тем, кто не уедет отсюда.
наследует в Академии. Он отвечал:
— Почему?
-Моему отцу».
— Потому что не хочу трогаться с места.
За столом он пьет простую воду, но велит подавать ее в
ысяча восемьсот семьдесят третий — тысяча восемьсот
бутылке из-под минеральной воды — «чтобы обмануть
семьдесят девятый годы. Францией правят нотабли.
свой
желудок».
Третья республика с самого начала своего существова­
ния оказалась более солидной, нежели Вторая империя, от ко­ После обеда он никогда не работает. Он присутствует
торой даже в годы благоденствия попахивало авантюрой. В на аукционах, заходит к торговцам картинами или вешает
на стены приобретенные полотна. Когда его спрашивают,
период президентства Адольфа Тьера власть принадлежала
какой подарок доставил бы ему удовольствие, он отвечачастью родовой аристократии, частью денежной олигархии.

Т

Средние классы под водительством Гамбетты только начинают
завоевывать республику. Светская жизнь не утратила блеска;
известные клубы — Жокей-клуб, Юньон — по-прежнему сохра­

1 Ольга Нарышкина 28 августа 1872 года вышла замуж за Шарле-Констана-Нико.ш маркиза tit Тьерри де Фаметан.

73

ет: «Набор столярных инструментов». Да и на что ему п о ­
дарки? Он богат, очень богат. Его гонорары весьма солид­
ны, а гонорары его отца, с тех пор как старого сатира не
стало и проматывать их некому, копятся у Мишеля Леви, и
текущий счет Дюма-отца снова стал вполне кредитным.
Хотя Дюма-сын выказывает изрядное презрение к господ­
ствующему режиму, новые законы его интересуют. У него все
те же навязчивые идеи: защита порядочных девушек от него­
дяев, вместе с тем установление отцовства и наследственных
прав для внебрачных детей; защита порядочных мужчин от не­
годяек, вместе с тем борьба с проституцией замужних женщин
и кампания за разрешение развода. Политические или эконо­
мические реформы его не занимают. В этих вопросах он плохо
разбирается. Любовь, взаимоотношения мужчины и женщины,
родителей и ребенка — вот его неизменные темы. Как бы мог
он правдиво изображать рабочих, крестьян или мелких бур­
жуа? Он живет в самом модном из богатых кварталов (равнина
Монсо), среди мягкой мебели, статуй, растений. Таков его мир
и его обстановка; таковы его границы.
Он вполне овладел своим ремеслом. «Господин Аль­
фонс», поставленный в 1873 году в театре Жимназ, где
Бланш Пьерсон, разумеется, получила роль, предназначен­
ную несчастной Эме Декле, — крепко сшитая пьеса. Она
принесла Дюма особую честь; он обогатил французский
язык новым словом. Слово «альфонс» будет впредь обозна­
чать сперва продажного мужчину, потом — сутенера. Каков
сюжет пьесы? Молодой развратник Октав сделал ребенка
девушке по имени Раймонда. Он отвез ребенка в деревню и
навещает его под именем господина Альфонса.
Раймонде удалось выйти замуж за морского офицера,
значительно старше ее, капитана второго ранга де Монтельена; он ничего не знает о ее прошлом. Октав испыты­
вает такую острую нужду в деньгах, что готов жениться на
бывшей служанке кабачка Виктории Гишар, которая раз­
богатела, выйдя in extremis1 замуж за кабатчика. Он всяче­
ски старается скрыть от своей будущей жены, что у него
есть внебрачная дочь. Но он вверяет ребенка попечению
Монтельена, который, разумеется, не подозревает, что
маленькая Адриенна — дочь и его супруги тоже. Нетрудно
догадаться, что Виктория Гишар и Марк де Монтельен уз­
нают всю правду, что они прощают Раймонду, что ребенок
остается с матерью, а Октав, или господин Альфонс, с
презрением изгоняется всеми. Развязка была благополуч­
ная, и публика осталась довольна.
Предисловие — весьма существенное — содержит но­
вую речь в защиту совращенной девушки и обличает сов­
ратителя, а в особенности — законодателя, который сни­
мает ответственность с отца и заявляет ему; «Ты хочешь
остаться в тени? Очень хорошо, ты останешься в тени, ты
сможешь произвести на свет других детей (законных), и
никто не посмеет что-либо сказать тебе по этому поводу».
Однако человек, который уклоняется от своих отцов­
ских обязанностей, — это дезертир куда более опасный,
чем тот, который уклоняется от служения родине. Где
средство против этого? Равноправие женщины и мужчины
в сф ере гражданской и даже политической. «Почему бы
нет? Она живое существо, мыслящее, трудящееся, стра­
даю щ ее, любящее, наделенное душой, которой мы так
гордим ся, платящее налоги, как вы и я...»
Разве такое равноправие не вошло уже в обычай в Аме­
рике? Разве оно не прокладывает себе дорогу в Англии?
Противники Дюма обвиняли его в противоречиях, ибо он
хотел, чтобы женщина имела равные права с мужчиной в по­
1 В последний момент (лотин.). ( Примеч. пер.).

литической сфере и подчинялась мужчине в семье. Он отве­
чал, что подчинение супруги супругу-покровителю должно
быть добровольным и что он, Дюма, выступает в защиту о г­
ромного числа женщин, лишенных семьи. Женщине он гово­
рил: «Мужчина создал две морали: одну — для себя, дру­
гую — для тебя; такую, что разрешает ему любить многих
женщин, и такую, что разрешает тебе любить одного-единственного мужчину в обмен на твою навсегда отнятую свободу
Почему?» Потом, поддавшись своей склонности к апокалип­
сическим пророчествам, он предсказывал конфликты между
Востоком и Западом, битвы миллионов людей, в сравнении с
которыми война 1870-1871 годов покажется деревенской по­
тасовкой; он предвидел сражения под водой, битвы в возду­
хе, «молнии, которые испепелят целые города, мины, от кото­
рых взлетят на воздух целые материки». Сколько родится
внебрачных детей в этом неслыханном столпотворении наро­
дов? Так не следует ли правительствам составить единую ог­
ромную семью со всеми теми, кто лишен семьи?
Этим страницам нельзя отказать ни в красноречии, ни в
мудрости. Одним из первых воздал им должное на редкость
преданный Дюма читатель, его преподобие господин Дюпанлу, орлеанский епископ и депутат Национального собра­
ния. Епископ был незаконнорожденным, и это обстоятель­
ство делает понятной снисходительность прелата к безбож­
нику. Господин Дюпанлу был внебрачным сыном бедной де­
вушки из Шанбери, покинутой ее соблазнителем. Эта геро­
ическая мать не только вырастила сына сама, но и дала ему
отличное воспитание. Поступив в возрасте двадцати лет в
Сен-Сюльпис, он стал священником, ректором семинарии,
наставником сыновей Луи Филиппа, членом Французской
академии. В Национальном собрании и левые и правые оди­
наково уважали его за его достойное поведение во время
войны. У него были грубые, словно топором тесанные черты
лица, и в своей лиловой сутане он весьма внушительно вы­
глядел на ораторской трибуне. Человек независимого ума,
он сочувственно следил за борьбой Дюма-сына. Он беседо­
вал с Дюма о том, чтобы ввести в Гражданский кодекс закон
об установлении отцовства. Гонкур записал слова орлеан­
ского епископа, сказанные им в беседе с Дюма:
«— Как вы находите «Госпожу Бовари»? — спросил г-н
Дюпанлу.
— Прекрасная книга.
— Шедевр, сударь!.. Да, шедевр, это особенно очевид­
но тем, кто исповедовал в провинции».

Г-н Дюпанлу всячески убеждал Дюма выставить свою
кандидатуру во Французскую академию, где это предложе­
ние было принято чрезвычайно благосклонно. Имя канди­
дата было вдвойне прославлено, его человеческое досто­
инство — безупречно. Женщины, которых он так часто б и­
чевал, стояли за него горой. «Этот Александр Дюма поисти­
не счастливчик, — пишет Гонкур с некоторой горечью, — а
всеобщая симпатия к нему безмерна...» Даже Гюго приехал
в Академию, впервые по возвращении на родину, чтобы го­
лосовать за сына своего старого товарища. Впрочем, эти
двое не любили друг друга. Дюма-сын утверждал, что Вик­
тор Гюго очень плохо вел себя по отношению к Дюма-отцу и
что «Мария Тюдор» — плагиат «Христины». Гюго, считавший
отца вульгарным, но гениальным, признавал за сыном толь­
ко талант. Состоялось голосование. Дюма-сын был избран
большинством в двадцать два голоса, в числе их был и го ­
лос Гюго. Вечером новоиспеченный академик приехал бла­
годарить, но, не застав Гюго, написал на своей визитной
карточке: «Дорогой учитель! Свой первый визит в качестве
академика я хотел нанести Вам. Кесарю — кесарево... Це­
лую Вас...» То был холодный поцелуй примирения.

74

Дюма-сын был причислен к лику «бессмертных» 11 фев­
раля 1875 года графом д Оссонвилем. Эдмон де Гонкур, никогда не присутствовавший при приеме в Академию, хотел
«увидеть собственными глазами и услышать собственными
ушами всю эту китайскую церемонию». День выдался очень
холодный, но Дюма «сделал аншлаг», и прикатившие в эки­
пажах разодетые дамы теснили мужчин с орденскими лен­
точками Принцесса Матильда, которая привезла Гонкура,
занимала небольшую ложу, откуда был виден весь зал.
«Зал совсем невелик, а парижский свет так жаждет этого
зрелища, что не увидишь ни пяди потертой обивки кресел
партера, ни дюйма деревянных скамей амфитеатра — до то­
го жмутся и теснятся на них сановные, чиновные, ученые, де­
нежные и доблестные зады А сквозь дверную щель нашей
ложи я вижу в коридоре элегантную женщину, которая сидит
на ступеньке лестницы, — здесь она прослушает обе речи...
Люди, близкие к Академии — несколько мужчин и жены
академиков, помещаются на круглой площадке, напоминаю­
щей арену маленького цирка и отделенной от остального зала
балюстрадой. Справа и слева на двух больших трибунах ряда­
ми чинно восседают, словно выставленные напоказ, облачен­
ные в черное действительные члены Академии. Солнце, ре­
шившее выглянуть, освещает лица, воздетые горё с той
умильной гримасой, какая в церковных скульптурах обычно
выражает небесное блаженство. Чувствуется, что мужчин обу­
ревает восхищение, которое им не терпится выплеснуть нару­
жу, а в улыбках женщин есть что-то скользкое. Раздается го­
лос Александра Дюма. Тотчас же наступает набожная сосре­
доточенность, потом слышатся одобрительные смешки, лас­
ковые аплодисменты, блаженные возгласы «ах!» ..»
Начиная свою речь, Дюма сказал, что если двери Акаде­
мии сразу так широко распахнулись перед ним, едва он в
них постучался, то объясняется это отнюдь не его заслуга­
ми, а фамилией, «которой вы давно уже собирались воздать
почести и искали лишь повода для этого и которую вы може­
те теперь почтить только в моем лице... Позволяя мне сего­
дня возложить своими руками венец славы на этого дорого­
го усопшего, вы оказываете мне самую большую честь, о ка­
кой я только мог мечтать, и единственную честь, на которую
я действительно имею право».
Воздав, таким образом, должное своему отцу, он пере­
шел к своему предшественнику Пьеру Лебрену, поэту стиля
Империи, напыщенному и жеманному, который в двенадца­
тилетнем возрасте, в 1797 году, написал трагедию о Кориолане; умер он в 1873 году, в возрасте восьмидесяти восьми
лет. Наполеон когда-то оказывал ему покровительство.
«Этот Ахилл мечтал иметь при жизни своего Гомера. Ему бы­
ло суждено обрести его только после смерти». Комплимент
Виктору Гюго. Великой литературной битвой Лебрена была
его драма «Сид Андалузский», однако победа так и не доста­
лась ему. Несмотря на участие Тальма и мадемуазель Марс,
пьеса была сыграна всего четыре р а з а :. Это послужило для
Дюма поводом заговорить о другом «Сиде» — корнелевском, отзыва о котором Ришелье требовал у Академии.
"Замешательство было велико. Вы были всем обязаны ос­
нователю Академии и опасались не угодить ему; вам было из­
вестно, что он жаждет отрицательного отзыва, но вы в то же
время не хотели своим пристрастным суждением преградить
дорогу тому, чей первый опыт был произведением мастера...»
Дюма спрашивал себя, за что Ришелье преследовал
Корнеля? Из зависти к собрату по перу? Следует ли по­
добным толкованием принижать двух великих людей?
«Я убежден, что великий кардинал призвал к себе велико­
го Корнеля и сказал ему: «Как! В то самое время, когда я пы­
таюсь изгнать и истребить все испанское, теснящее Фран­

цию со всех сторон, ты намерен прославлять на французской
сцене литературу и героизм испанцев!.. Присмотрись к твое­
му «Сиду»: да, с точки зрения драматической — это шедевр; с
точки же зрения моральной и социальной — это уродство. Ка­
кое общество смогу я основать, если девушки будут выходить
замуж за убийцу своего отца, а командующие армией пожер­
твуют родиной, если их любовь останется без ответа?.. Ты и
в самом деле утверждаешь, что храбрость великого воена­
чальника и судьба великой страны в большей или меньшей
степени зависят от того, насколько сильно лю бит молодая
девушка?.. Ступай, поэт, и опиши героев, достойных подра­
жания». И тогда Корнель замыслил «Горация», то есть антите­
зу "Сиду», и эту трагедию он посвятил Ришелье».
К несчастью, продолжал Дюма, верх одержала идея
«Сида», а не «Горация».
"В самом деле, все битвы, в которых сражаются герои
наших произведений, ведутся ради обладания какой-ни­
будь Хименой; она — награда победителю. Д обивш ись ц е­
ли, он женится на своей Химене и счастлив — тогда это ко ­
медия; если ему это не удается, он приходит в отчаяние и
умирает — тогда это трагедия или драма... Театр стано­
вится храмом, где славят женщину; там мы восхищаемся
ею, жалеем и прощаем ее; там она берет реванш у мужчи­
ны и слышит обращенные к себе слова, что вопреки зако­
нам, которые созданы мужчинами, она царица и повели­
тельница своего тирана... Все благодаря ей! Все ради нее!
Да, господа, такова наша слабость... Между нами и теат­
ральной публикой существует молчаливое соглашение, что
мы будем говорить о любви... Жизнь, даруемая любовью,
или смерть от любви — вот наша тема, всегда неизменная, и
вот почему некоторые серьезные люди считают, что м ы — лю ­
ди несерьезные. Но если и не все мужчины на нашей сторо­
не, то у нас есть могучий стихийный союзник — женщина..
Кто бы она ни была — девушка, любовница, супруга, мать, —
ею владеет один инстинкт, одна мысль, одно стремление —
любить... Вот почему она без ума от театра; вот почему, заво­
евав женщин, мы уверены в успехе, вот почему Корнель был
прав, написав "Сида», а Ришелье, как государственный дея­
тель, был прав, когда выступил против него...»
Когда Грез писал портрет Бонапарта, он придавал импе­
ратору черты мадемуазель Бабюти"; Дюма-сын, намерева­
ясь говорить о Лебрене, возвратился к своим излюбленным
идеям. Он напомнил, что Лебрен в 1858 году, посвящая в
академики Эмиля Ожье, сказал: «В театре появилась склон­
ность реабилитировать некоторых лиц, изгнанных из обще­
ства, склонность, которую я столь же мало могу понять, как
и разделить. Вошло в моду предлагать вниманию публики
падших и обесчещенных женщин, которых страсть обеляет
и возвышает... Этих женщин возводят на пьедестал, а нашим
женам и дочерям говорят: «Смотрите! Они лучше вас».
Это было недвусмысленное осуждение «Дамы с каме­
лиями». Дюма-сын защищал творение своей юности.
«Театр, — сказал он, — не создан для молодых девушек.
Ни Агнесса', ни Джульетта, ни Дездемона, ни Розина не мо­
гут служить для них нормой поведения... И все же было бы
весьма прискорбно, если бы из-за родителей, которые не­
пременно желают водить своих дочерей в театр, не сущест­
вовало бы ни Агнесы, ни Разины, ни Джульетты, ни Дезде­
моны. Одним словом, господа — это говорит вам человек
театра, — никогда не приводите к нам ваших юных доче­
рей... Я слишком уважаю их, чтобы позволить им слышать
все, что я имею сказать; я слишком уважаю искусство, что­
бы низводить его д о того, что им дозволено слышать...»
Так он взял некоторый реванш у своего предшественника. В
конечном счете Лебрен не очень преуспел в театре. Не оттого

75

ли, что он слишком считался с условной моралью? «Если быть
откровенным до конца, господа, — но я говорю вам это шепо­
том, — то мы — революционеры». Лебрен слишком мало дове­
рял своему искусству, публике и себе самому. В этом причина
его поражения и преждевременного отхода от театра. «Да, гос­
пода, мы собрались здесь сегодня, чтобы почтить память писа­
теля, которого нельзя назвать гениальным. Боже упаси меня от
того, чтобы не оказать ему должного уважения, а я поступил бы
так, поставив его выше того, что он есть на самом деле, пусть
даже только в академическом похвальном слове».
Похвальное слово? Нет. То был смертный приговор. Но он
был встречен аплодисментами и топотом зала, опьяненного
восторгом. После короткого перерыва, говорит Гонкур, до ложи
принцессы донесся «скрипучий голос старика д ’Оссонвиля».
•И туг началась... экзекуция кандидата, со всевозможными
приветствиями, реверансами, ироническими ужимками и
злобными намеками, прикрытыми академической вежливо­
стью. Г-н д'Оссонвиль дал понять Дюма, что, по сути дела, он
ничтожество, что молодость он провел среди гетер, что он не
имел права говорить о Корнеле; в его насмешках презрение к
творчеству Дюма смешалось с презрением вельможи к боге­
ме. И, начиная каждую фразу с поношения, которое он выкри­
кивал звучным голосом, воздев лицо к куполу, жестокий ора­
тор затем понижал голос и переходил на невнятное бормота­
нье, чтобы произнести под конец фразы пошлый комплимент,
которого никто не мог расслышать. Да, мне казалось, что я си­
жу в балагане и смотрю, как Полишинель приседаете насмеш­
ливом реверансе, стукнув свою жертву палкой по голове...»
Должно быть, это впечатление было вызвано тоном речи,
так как текст ее не кажется суровым. Граф д ’Оссонвиль пре­
жде всего опроверг утверждение, что избрание Дюма в Ака­
демию — это дань его отцу. «Мы не чувствуем за собой ни­
какой вины по отношению к автору «Антони»... Не мы забыли
его... Ваш знаменитый отец, без сомнения, получил бы наши
голоса, если бы попросил их у нас...» Что касается господи­
на Лебрена, то его критика наверняка не была направлена
против «Дамы с камелиями», ибо в 1856 году на заседании
имперской комиссии он предложил присудить премию Дюма-сыну «как самому нравственному драматическому поэту
своего времени». Лично он, д'О ссонвиль, не боится в театре
ни смелых выпадов, ни революционеров.
«Как это несправедливо — обвинять ваши пьесы в недос­
татке морали! Я скорее сказал бы, что мораль в них бьет клю­
чом!.. Что бы там ни было, вы, сударь, вправе сказать себе,
что вы сделали все возможное, дабы внушить женщинам соз­
нание их долга и показать последствия их ошибок... Вы дейст­
вовали убеждением и нежностью, но также огнем и желе­
зом... Поймите, однако, их смущение. В последнем акте «Ан­
тони» любовник, чтобы спасти честь Адели, закалывает ее,
восклицая: «Она сопротивлялась мне — я ее убил!- Вы говори­
те мужу недостойной супруги: «Убей ее немедля-. Но как же
так? Если все женщины должны погибнуть — одни за то, что
они сопротивлялись, другие — за то, что они этого не сдела­
ли, — то их положение становится поистине трудным... Анри Бек, не питавший особой склонности к Д ю м а-сы ну, сказал об этом заседании, что это был прием Клавароша герцогом де Ришелье. «Ибо у Дюма есть нечто от Клавароша — нечто от победителя и воина, любезного, б л и­
стательного, грубого и хвастливого». Выходя, марселец
М ери заметил: «Разве это не забавно? Два человека обм е­
ниваются пулями — и вот один из них мертв. Они обм ени­
ваются речами — и вот один из них бессмертен». Марэ
сказал: «Д’Оссонвиль считает себя умным, потому что ему
удалось жениться на мадемуазель де Брольи на условиях
общ ности имущества». Парижские остроты.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Площадь Французского театра
олгие годы Дюма хранил верность театру Жимнаэ. Сле­
дом за Французской академией его пожелал заполу­
чить и Французский театр. Он в одно и то же время хооялся этого. Боялся — ибо широкая, покрытая ковром
лестница, швейцары с цепью на шее, по-монашески строгие
билетерши, фойе, уставленное мраморными бюстами, при­
давали театру вид храма. Это был первый театр мира, дом
Мольера, Корнеля, Расина, Бомарше. Дюма считал более
благоразумным дебютировать там посмертно. Хотел, ибо дом
был достославный. Классика служила для актеров этого теат­
ра постоянной школой мастерства, поддерживая их вкус и та­
лант на очень высоком уровне. В другом месте отдельный
одаренный актер — какой-нибудь Фредерик Леметр, какаянибудь Мари Дорваль, Роза Шери или Эме Декле — мог дос­
тичь совершенства; но только в Комеди Франсез была труппа,
был выдающийся ансамбль, способный на несколько вечеров
придать современной пьесе очарование классики.
Подобно тому как барон Тейлор (которому теперь было
восемьдесят пять лет) открыл некогда двери этого храма пе­
ред Дюма-отцом, так другой генеральный комиссар, Эмиль
Перрэн, ввел во Французский театр Дюма-сына. Перрэн
был высокий худощавый человек, неизменно одетый в чер­
ный пиджак. В театре его можно было застать с часу дня до
шести вечера и с девяти до полуночи. Он принимал людей с
ледяной вежливостью. Из-за его необычайного косоглазия
никогда нельзя было понять, куда он смотрит. Дебютант,
поймав на себе косой взгляд Перрэна, начинал нервно тере­
бить галстук. «Что это вы делаете? — спрашивал Перрэн. —
Ведь у вас не в порядке ботинки». Его суровость порой ос­
корбляла, но он снял театр с мели — он ввел абонементы на
определенные дни, которые очень охотно раскупали, и воз­
родил трагедию, пригласив Мунэ-Сюлли*. В его программу
входило привлечь в Комеди Франсез современных авторов.
Сначала он предложил Дюма снова поставить «Полусвет»,
потом, после блестящего успеха этой старой пьесы, потре­
бовал у Дюма новую. Дюма дал ему «Иностранку» — еще од­
но воплощение апокалипсического Зверя.
Героиня — американка, миссис Кларксон. Будучи возлюб­
ленной вконец разорившегося герцога де Сетмона, она ищет
ему богатую невесту и встречает негоцианта Морисо, мульти­
миллионера, который предлагает герцогу свою дочь Катрину
и значительное приданое. В первом акте Катрина дает благо­
творительный бал; у миссис Кларксон хватает наглости туда
явиться, а у герцога хватает дерзости представить свою воз­
любленную жене. С точки зрения Дюма, миссис Кларксон и
герцог де Сетмон «способствуют гибели общества». Герцог —
существо бесполезное, вредоносное — должен быть убит, это
мера общественной безопасности. Муж миссис Кларксон,
американец, стреляющий из пистолета так, как это умеют де­
лать на Дальнем Западе, и совершает казнь. Таким образом
Катрина получает возможность выйти замуж за инженера Же­
рара, сына своей учительницы, которого любит с юных лет.
Все к лучшему благодаря лучшему из преступлений.
Пьеса такая же странная, как сама иностранка. Негоци­
ант М орисо, который принес свою дочь в жертву снобиз­
му, и Катрина, согласившаяся на эту сделку, — чем они
лучше герцога де Сетмона? А этот последний — заслужи­
вает ли он смерти? «Он мог бы ее избежать, — отвечал Д ю ­
ма критикам, — в обществе, допускающем развод». Нера­
сторжимый брак обрекал недостойного мужа на гибель.
«Пусть палаты наконец дадут нам закон о разводе, и од­
ним из непосредственных результатов этого акта будет не-

Й

lb

о ж и да нно е и по л н о е п р е о б р а з о в а н и е нашего театра. Со с ц е ­
ны сойдут м о л ь е р о в с ки е обманутые м ужья и несчастные ж е ­
ны и з со вр е м е н н ы х д р а м , и б о в усло ви ях нерасторжимого
брака бы ло в о зм о ж н о ли ш ь тайное м щ ени е или публичны е
сетования ж е н ы -п р е л ю б о д е й ки ... Если Сганареля действи­
тельно о б м а нула ж ена, о н с не ю разведется; Антони больше
не понадобит ся убивать Адель, — п о лко вни к Эрве, узнав, что
она и зм е н и л а е м у и ждет ребе нка , вернет се б е с во б о ду и л и ­
шит ее своего и м е н и К л а вди ю уж е не придется стрелять в
Ц езарину, сл о вн о в ка кую -н и б уд ь волчицу, и нам не по над о ­
бится привозить и з А м е р и ки мистера Кларксона, чтобы и зб а ­
вить б е д н я ж ку Катрину от е е гнусного супруга. Наконец эсте­
тика театра переживет п о лно е обновление, и это будет не са­
м о е м ал ое и з благ, проист екающ их и з нового закона...»

Пресса негодовала Сарсэ задыхался от злости. Даже
■Ревю де Дё Монд» выпустило залп Однако все эти неисто­
вые нападки разожгли любопытство публики. Она толпой по­
валила в театр, где превосходно играли эту пьесу с блестя­
щим диалогом. Комеди Франсез предоставила новому авто­
ру свои лучшие силы: герцогиню де Сетмон играла Софи Круаэет, женщина редкостной гордой красоты, с рыжей шевелю­
рой, удлиненными косящими глазами, грубым, отрывистым
голосом. «У нее, — говорил Сарсэ, — такая постановка голо­
вы, такие модуляции голоса, что она способна околдовать
крокодила». Ее девиз гласил: «До победного конца!» Она
окончила Консерваторию, где ее преподаватель Брессан ра­
ди нее вскоре забросил всех остальных учеников ее класса.
Получив ангажемент в Комеди Франсез. она привлекла мно­
жество зрителей на спектакль «Сфинкс» по пьесе Октава
Фейе, где с чудовищным натурализмом играла сцену агонии.
Для этого она заставила себя наблюдать, как умирает собака,
отравленная стрихнином. Казалось, что Софи Круазет самим
провидением предуказано играть миссис Кларксон, но Перрэн поручил эту роль Саре Бернар и уговорил Дюма дать Кру­
азет роль Катрины. За то долгое время, что шли репетиции,
автор и актриса стали добрыми друзьями.
Софи Круазет — Дюма-сыну:
«Я считаю, что н а ш е п о л о ж е н и е становится кр а й н е тя­
гостным; у м е н я с о в е р ш е н н о такое ж е чувство, ка к е сл и бы
я н а х о д и л а с ь в за л е о ж и д а н и я и смотрела в о кн о на гото­
в ы й к о т правл ению п о е з д . М н е хочется сесть в него, —
в е д ь я д л я того и п р и ш л а н а во кзал , и я н е л ю б л ю ждать, но
в то ж е в р е м я с е р д ц е у м е н я сжимает ся оттого, что я вотвот у е д у и в п е р е д и н е в е д о м о е . И это н е в е д о м о е д л я м е ­
ня — г е р ц о г и н я ... Скажите, что будет, е сл и я с о й д у с
р е л ь с ? Ах, Б о ж е м о й , Б о ж е м о й !.. Что касается Вас, то я
х о р о ш о В а с п о н и м а ю . В с е это В а м б е зр а зл и ч н о . Пусть В а ­
ш и несчаст ны е п а яц ы волнуют ся — Вы только смеетесь,
у п и в а я с ь с в о е й с и л о й . Знайте ж е ! Я д у м а ю о В а с го р аздо
бо л ь ш е , ч е м В ы — о б е д н о й Круазет...»

Актрисы считали Дю м а очень сильным человеком, так
как он держался о т них на почтительном расстоянии.
В 1879 году Поль Бурже, молодой двадцатисемилетний
критик, рано завоевавший авторитет, который все возрас­
тал, нанес визит Дюма-сыну, собираясь писать о нем
очерк. Он увидел человека «могучей и великолепной зре­
лости», с плечами атлета и взглядом хирурга, с повадкой
военного. Голубые навыкате глаза словно заглядывали в
душу собеседника. Полю Бурже, одержимому психологиз­
мом, он сказал: «Вы производите на меня впечатление че­
ловека, у которого я спрашиваю, сколько времени, а он
вынимает часы и разбирает их у меня на глазах, чтобы по­
казать, как работает пружина». И он разразился звонким
смехом. Знаменитый драматург и молодой романист ста­
ли друзьями. Супруги Бурже были приглашены в Марли.

Дюма-сын — Полю Бурже:
••Дорогой др уг! Получив Ваш е вчераш нее пи сьм о, я п о ­
слал В ам телеграмму, где указал врем я отправления по е зд а
10 часов 5 минут. Но я не подумал, что д л я г-ж и Б урж е это
слиш ком р ано и лучш е ехать п о ездо м в 11 часо в 15 минут
Только ж ел ани е ско ре е увидеть В ас по буди ло м е н я с о в е р ­
шить эту психологическую ошибку. Когда м ол ода я ж енщ ина,
ж ивущ ая на улице М осье и желаю щ ая позавтракать на л о н е
природы , имеет возможность выбрать о дин и з д в у х по ездо в,
которые отправляются с Западного вокзала с интервалом в
час, ее не заставляют ехать первым. Еще ра з простите м еня
за это. Итак, если Вы можете приехать, я б уд у встречать п о ­
езд, отправляющийся из Парижа в 11 часов 15 минут.
В аш е п и с ь м о тронуло м е н я д о глубины д у ш и . Я В а с
очень, о че нь л ю б л ю за В аш талант, з а В аш характ ер, —
все, что я го во р и л В ам в пр ош л ы й р аз, служит тому д о к а ­
зательством. Я о п а са л ся — и не зря, и б о это е д в а н е с л у ­
чилось, — что могут задеть В аш е писат ельское и ч е л о в е ­
ч е ско е достоинство. Что касается н а с с В ам и, то м ы н и к о ­
гда н е п о с с о р и м с я . Когда такие л ю д и , ка к м ы , любят д р у г
др уга , о н и н е ссорятся. Н е ж но л ю б я щ и й В ас...»

Он охотно завтракал также с молодым М опассаном,
сожалея, что не ему довелось воспитать этот талант. «Ах,
если бы ко мне в руки попало такое дарование, я сделал
бы из него моралиста!» Ф лобер пытался сделать из него
художника. «Флобер? — говорил Дюма. — Великан, кото­
рый валит целый лес, чтобы вырезать одну шкатулку. Ш ка­
тулка превосходна, но обошлась она поистине дорого».
Флобер в свою очередь ворчал:
••Господин Д ю м а метит в депутаты... Александр Д ю м а укр а ­
шает газеты своим и ф илософскими сентенциями... В театре —
то ж е самое. Его интересует не сама пьеса, а идея, которую он
собирается проповедовать. Наш д р уг Д ю м а мечтает о славе
Ламартина или, скорее, о славе Равиньяна *. Не позволять з а ­
дирать ю бки — вот что стало у него навязчивой иде ей ...»

Очевидно, что морализующий пафос Дюма не мог не раз­
дражать Флобера. «Какова его цель? Исправить род людской,
написать прекрасные пьесы или стать депутатом?» Флобер с
отвращением говорил о «позах великого человека, о нотациях
публике, от которых несет Дюма». Бурже был более проница­
телен. За менторским тоном он угадывал сомнения и глубо­
кую усталость. Несмотря на успех своих пьес, Дюма не был
счастлив. Этот верный друг видел, как уходят друзья — один
за другим. Несчастный Мастодонт — Маршаль, потеряв под­
держку Жорж Санд и чувствуя приближение слепоты, в 1877
году покончил с собой. Моралист, осуждавший адюльтер,
имел возлюбленную, красавицу Оттилию Флао. В ее замок
Сальнёв, возле Шатийон-сюр-Луэн, в департаменте Луарэ, он
частенько наезжал, чтобы поработать. «Я полагаю, — писал он
капитану Ривьеру, — что если в жизни есть какая-то видимость
счастья, то это любовь. Только кто любит?.. У всех женщин те­
перь одинаковый почерк, одинаковый цвет волос, одинаковые
ботинки и одинаковый телеграфный стиль в любви...» Его вра­
ги говорили, что он «самый аморальный из моралистов», и на­
зывали его Дунайским Тартюфом*, что было совершенно не­
справедливо. Жизнь терзала его, как она поступает со всеми
людьми. Княгиней овладевала все более черная тоска, у нее
случались приступы отчаяния и ревности, граничившие с бе­
зумием. Тем не менее каждое утро он заходил к ней в комнату,
садился к ней на кровать и подолгу терпеливо с ней беседо­
вал. Каждый вторник они давали обед для друзей, восседая за
столом как хозяин и хозяйка.
Горести его падчерицы Ольги печалили Дюма, который
предвидел их, но не смог предотвратить. Невзирая на предос­
тережения отчима и матери, «Малороссия», едва достигнув

77

совершеннолетия, обвенчалась с неким охотником за прида­
ным, расточительным и развращенным. От этого злосчастного
брака родились две девочки, а отец семейства понемногу про­
матывал наследство Нарышкина. Ольга играла в жизни ни ма­
ло ни много роль принцессы Жорж или Катрины де Сетмон и,
без сомнения, обогатила эти персонажи некоторыми чертами.
Дюма выезжал в свет один. Он служил украшением сало­
на госпожи Обернон, охотницы за львами, которая носила в
волосах миниатюрный бюст Дюма наподобие диадемы. Гос­
пожа Арман де Кайяве (за брата которой в 1880 году вышла
замуж Колетта), исподволь подбиравшая знаменитостей
для своего будущего салона, видела в Дюма звезду первой
величины. Он ходил также, как говорит Леон Доде, -систе­
матически принимать я д у принцессы Матильды в обществе
Тэна, Гонкура и Ренана...». За столом «он отпускал колючие
словечки», сопровождаемые охами и ахами обедающих
дам. Он разговаривал как персонажи его комедий.
Некая наглая особа спросила его по поводу пьесы, в кото­
рой он изображал светских женщин; «[де вы могли их уз­
нать?» — «У себя дома, сударыня», — отвечал Дюма. Какой-то
скучный человек, которого Дюма прозвал «индийской по­
чтой» за то, что рассказам его не было конца, начинает оче­
редную историю, потом останавливается и говорит: «Прости­
те, дальше не помню...» На это Дюма со вздохом облегчения:
«Ах, тем лучше!» Говорят о Дюрантэне, чью пьесу «Элоиза Паранке» Дюма переделал. Кто-то спрашивает: «Кто он такой,
это господин Дюрантэн?» — «Видный адвокат, — отвечает
Дюма, — и драматург — в мое свободное время». Он расска­
зывает, что недавно встретил мадемуазель Дюверже, кото­
рую знал тридцать лет тому назад. «Да, — замечает он, — она
мне напомнила мою молодость, но отнюдь не свою».
После такого ф ейерверка Вистлер говорил с сатанин­
ским смехом: «Он хочет подобрать патроны, хе, хе, но не­
которые из них уже отсырели...»
Леон Доде, слегка раздраженный нападками великого че­
ловека на адюльтер, находил, что в нем есть что-то от «неудавшегося протестанта», но признавал за ним отвагу и неза­
висимость: «Он не лизал пятки высокопоставленным лицам...
Он твердо держался своей манеры— угрюмо принимать ком­
плименты... В общем, несмотря на некоторые оговорки, кото­
рые можно сделать, у него было много обаяния...»
Это обаяние могущественно действовало на женщин. Он
по-прежнему противился их домогательствам. С Леополь­
дом Лакуром, молодым преподавателем из Невера, напи­
савшим очерк о его пьесах, он был откровенен. Дюма при­
гласил его к себе побеседовать. Лакур был очень взволно­
ван встречей с этим истинным королем французской сцены.
«Я воспользовался пасхальными каникулами ( 1879), что­
бы отправиться по его приглашению на авеню Вильер, 98, где
у него был особняк средней величины и весьма простого ви­
д а — он напоминал загородный дом среднего буржуа. Единст­
венную его роскошь составляла довольно изрядная картин­
ная галерея на втором этаже, но в первое свое посещение я
ее не видел и должен сразу же сознаться, что в тот день, когда
он повел меня туда, очень гордый своей коллекцией, мне по­
нравилась в ней едва половина картин. Наряду с картинами,
пейзажами и портретами бесспорной ценности (а именно,
если мне не изменяет память после стольких лет, полотнами
Теодора Руссо, Дюпре, Боннё) в большинстве своем там бы­
ли вещи, ценные не сами по себе, а по стоящим под ними
именам, которые высоко котировались во времена Второй
империи. Они были не более чем любопытны. Но сам он — с
той минуты, как мы с ним остались с глазу на глаз в его рабо­
чем кабинете, где вместо каких бы то ни было украшений над
обыкновенным черным бюро висела прекрасная картина До­

биньи, — сам он восхитил меня необыкновенно. Я никогда не
видел его рзньше. Высокий, широкоплечий, очень стройный,
он выглядел величественно; вьющиеся волосы с едвз зэметной проседью — ему было всего пятьдесят пять лет — обрэмляли лицо влзстителя, лицо, о котором я уже писэл и которое
в такой мере способствовало его репутации гордеца Впро­
чем, никакого сходства с отцом. Его незаконнорожденный
брат, гигант Анри Бауэр, — вот кто позднее явил мне живой
портрет автора «Монте-КристО"... После новых изъявлений
благодарности, без всякой лести, он расспрашивает меня о
моей преподавательской работе, о любимых книгах, затем
вдруг, к моему изумлению, задает вопрос: «Известно ли вам,
почему Иисус завоевал мир?» — «Прежде всего, — осмелива­
юсь я возразить, — он завоевал не весь мир, а только его
часть». — «Пусть так! Но эта часть как раз и представляет наи­
больший интерес с точки зрения современной цивилизации.
Итак, я повторяю свой вопрос». — «Да потому, что Иисус был
распят за проповедь своего учения о бесконечном милосер­
дии и всеобщей любви». — «Несомненно, но главным образом
потому, что, проповедуя любовь, он умер девственником».
(Дюма был одержим идеей — я не знал этого — написать пье­
су под названием «Мужчина-девственник».)
«Лучшая из женщин, самая преданная, рано или поздно
причинит Вам посильное зло. Г-жа Литтре, святая женщина,
ждала сорок лет; к смертному ложу атеиста, которого она
боготворила, она привела священника, и тот покрыл бы имя
Литтре позором, вернув его в лоно церкви, если бы удалось
обмануть общественное мнение *. Существуют Далилы ис­
поведальни иДалилы алькова. Непобедим только мужчинадевственник. Вот почему я повторяю вам: если бы Иисус не
умер девственником, ему не удалось бы покорить мир».
«Мужчина-девственник» — Дюма давно мечтал об этой
пьесе. «Я вложу в нее всего себя», — сказал он Леопольду
Лакуру. «Всего себя? — подумал тот. — Для самоочищения?
Но не подвергается ли искушению сам очищающийся?»
На деле Дюма любил и боготворил то, что на словах
предавал анафеме; поэтому он был любим столькими
женщинами. Удивительное зрелищ е являл собою этот
драматург, выступавший перед актрисами в роли прори­
цателя, — зрелище в общем трогательное, ибо чтобы не
пасть, он вынужден был читать проповеди самому себе.
В зрелые годы Дюма-сын беспрестанно возвращается к
теме «Мужчина, бегущий от Искусительницы». Существует
любопытная коллекция его писем неизвестной Грешнице.
Начинается она с ответа на просьбу устроить ангажемент.
«Мое дорогое дитя... Я ничего не могу сделать для Вас во
Французском театре. Вот уже два года, как я добиваюсь у
Перрэна ангажемента для одной актрисы, который рассчи­
тывал получить без всякого труда, но до сих пор так и не по­
лучил. Я больше не могу и не хочу у него ничего просить...»
Засим следует прекрасное письмо о мадемуазель Делапорт — очаровательной и скромной инженю, одной из
ближайших приятельниц Дюма, которую без всяких к тому
оснований считали его любовницей.
«М-ль Делапорт имеет полное основание так говорить
обо мне. Это женщина, которую я, несомненно, уважаю боль­
ше всех других. Я не встречал женщины более примерной,
более достойной, более мужественной. Мы питали друг к
другу очень большую привязанность и очень высокое уваже­
ние. Каких только отношений нам не приписывали, — но ни­
чего подобного не было; и я рад, что люди заблуждались. Во­
обще мнение о том, что для действительного обладания жен­
щиной необходимо обладать ею физически, — одно из вели­
ких человеческих заблуждений. Как раз наоборот: матери­
альное обладание — если только оно не облагорожено и не

78

освящено браком, взаимными обязательствами, семьей —
несет в себе причину и зародыш взаимного отталкивания.
Правда, при сближении одних только душ не бывает опьяне­
ния, но нет также и пресыщения, и впечатления, возникаю­
щие при этом, такие чистые и свежие, что они, так сказать, не
дают физически состариться двум людям, их испытавшим...»
Этот портрет, по мысли Дюма, должен был служить об­
разцом для Грешницы, но какая женщина согласится при­
знать, что другая достойна подражания? Грешница дала
понять, что ей скучно, что возлюбленный, а в особенности
знаменитый возлюбленный, мог бы вдохнуть в ее жизнь
дыхание романтики. Ее поставили на место:
«Я долго изучал жизнь, знаю ее не хуже, а быть может, и
лучше других. Результат моих наблюдений таков — самые
большие шансы на счастье сулит благополучие. Вы матери­
ально независимы; пользуйтесь этим Вы питаете ко мне д о­
верие, это единственное слово, которое я в моем возрасте
могу употребить. Вы называете это любовью, потому что Вы
женщина, Вы молоды и восторженны, а так как Вы восторжен­
ны, молоды и Вы женщина, то Вы способны понять что-либо
только через любовь. Все, что есть в Вас хорошего и чему ни­
кто не нашел применения, открылось мне по первому моему
слову— искреннему и доброжелательному, — и за это Вы бла­
годарны мне настолько, что полагаете, будто никого, кроме
меня, не любили. А я должен воспользоваться этим, чтобы по­
пытаться сделать Вас в будущем более счастливой, чем Вы
были в прошлом, и если мне это удастся, разве не все сред­
ства окажутся хороши?
Д оброй ночи, мадемуазель, спите спокойно...»
Она упрекала его, что он внушил ей любовь к себе. Он
оправдывал это тактическими соображениями:
" Прежде всего надо было привлечь к себе эту душу,
внушить ей доверие, а единственным средством, которым
он располагал, чтобы воздействовать на женщину в Ва­
шем положении, была любовь. Женщины легче поддаются
впечатлению, чем доводам рассудка, лучшая политика по
отношению к ним — это внушить любовь к себе. Стоит им
только полюбить, как они готовы все понять, ибо человек,
которого они любят, в их глазах соединяет в себе все оба­
яние и весь ум...»
Это приключение кончилось так же, как история с не­
счастной Декле. Грешница, разочарованная сопротивле­
нием своего кумира, отдалась недостойному фату, про­

должая, по ее словам, любить Дюма. Моралист произнес
над этой любовью суровое надгробное слово:
" Старая пословица гласит: »Иэ мешка с углем не добу­
дешь муки». По отношению к Вам это значит: нечего сразу
ждать любви, добродетели, верности, искренности и плато­
нических чувств от женщины, которая целых пятнадцать лет
жилатак, как Вы. В такой жизни некоторые струны души неиз­
бежно глохнут. Вы жертва Вашей семьи (если такое можно
назвать семьей). Вашего происхождения, Вашего нездоро­
вого воспитания, Вашей развращенной среды; жертва не­
удачной первой любви, продажной любви в дальнейшем. По­
скольку Вы лучше большинства окружающих Вас женщин, по­
скольку у Вас еще осталось немного души. Вы прилагали не­
малые усилия к тому, чтобы вылезть из той грязи, в которой
Вы увязли. Высоко над вершиной горы виднелся клочок голу­
бого неба... но чтобы взобраться на эту гору в одиночку, у Вас
не хватало сил. Женщина ни на что не способна, пока у нее
нет партнера. В лице одного из наших собратьев Вы обрели
спасителя, спутника. Он, конечно, женился бы на Вас или хо­
тя бы удержал возле себя. Но Вы ухитрились скомпрометиро­
вать себя с комедиантом, с фигляром, и Ваш спаситель поки­
нул Вас; Вы пали снова... Ваше сердце, которое еще не до
конца развращено, и чувство собственного достоинства, ко­
торое иногда пробуждается в Вас, в равной мере страдают от
этой связи, а Ваше несчастное тело, служащее во всех этих
перипетиях полем битвы, страдает в свою очередь. Вы зове­
те на помощь — напрасно. На дороге больше нет ни одного
прохожего. Сделайте огромное усилие: спасайте себя сами,
ибо если Вы опуститесь и на сей раз, Вы, безусловно, пойде­
те на дно, туда, где тина...
Если у Вас не хватает мужества посвятить себя работе
и ребенку — не Вашему ребенку — и если у Вас в самом
деле есть мистические склонности, бросайте все и отваж­
но идите в монастырь. Будьте Ла Вальер от сцены. Это м е­
сто еще свободно...»
Последний листок из этой переписки содержит собо­
лезнующие слова, которые Дюма адресует Грешнице в
связи с каким-то несчастьем:
"Я никогда не верил в Вашу любовь; я никогда не сом ­
невался в Вашем сердце. Поэтому я глубоко сочувствую
Вам в постигшем Вас горе...»
По сути дела, он мало изменился со времен «Дамы с
камелиями». Да и меняемся ли мы вообще?

Часть десятая

ЗАНАВЕС
Бог придумал начало; он сумеет
придумать и развязку, и вряд ли она
окажется в духе Анисе-Буржуа.

Дюма-сын,
Письмо к Анри Ривьеру

яркость, энергию... Нам хочется тогда все глубже проникать в
характеры и анализировать чувства. Мы часто становимся тя­
желовесными, непонятными, напыщенными, утонченными —
о последнего года своей жизни Дюма-отец ни разу не скажем без обиняков: скучными. Когда драматург достигает
почувствовал себя старым — ни как писатель, ни как определенного возраста — увы, того самого, в каком я нахо­
возлюбленный. Дюма-сын, еще не достигнув шестиде­ жусь сейчас, лучшее, что он может сделать — это умереть, как
Мольер, или отказаться от борьбы, как Шекспир и Расин. Эю
сяти лет, начал поговаривать об уходе на покой. Уже в преди­
словии к «Иностранке» он выражал грусть и разочарование. «С дает возможность хоть в чем-то уподобиться великим. Театр
годами, — писал он, — по мере того как драматург обогащает­ можно сравнить с любовью. Он требует хорошего настроения,
здоровья, сил и молодости. Стремиться быть неизменно любися знанием человеческого сердце, его почерк теряет живость,

ГЛАВА ПЕРВАЯ
На покой

Д

79

м ы м ж енщ инам и и обласканны м толпой — значит подвергать
се бя самы м горьким р азочарованиям ».

Мрачная мудрость. Уходить на покой — тягостно и далеко
не всегда благотворно. Дюма перестал писать предисловия,
но заменил их открытыми письмами Альфреду Накэ (о разво­
де) или Гюставу Риве (об установлении отцовства). Вопреки
своему решению он вновь обратился к драматургии, написав
в 1801 году «Багдадскую принцессу». Пьеса имела посвяще­
ние: «Моей любимой дочери г-же Колетте Липпман'. Будь
всегда порядочной женщиной — это основа основ». Мысль
верная; стиль плоский.
Премьера пьесы вызвала большой шум; пресса была не­
благоприятной. Дюма объяснял неудачу политической непри­
язнью; ему-де не могут простить его «Писем о разводе». Может
быть, в этом действительно заключалась одна из причин возму­
щения светского и буржуазного общества; но главной причи­
ной было другое; «Багдадская принцесса» страдала той нере­
альностью, которую сам Дюма так осуждал в творчестве старе­
ющих писателей. 1де и когда существовал набоб, подобный
Нурвади? Этот Антони-миллионер казался более старомод­
ным, чем Антони, созданный полвека назад. Разве какая-ни­
будь женщина когда-либо произносила такие слова, как Лионетта де Юн — дочь багдадского короля и мадемуазель Дюрантон? Связь с действительной жизнью оказалась нарушенной.
Лучшие пьесы Дю м а были автобиографическими. «Дама
с камелиями», «Диана де Лис», «Полусвет», «Внебрачный
сын», «Блудный отец» были основаны на воспоминаниях.
Несомненно, что Маргарита Готье, баронесса д ’Анж, как и
всякий драматический персонаж, которому суждено жить на
сцене, представляли собою не портреты, а упрощенные фи­
гуры, четко определенные типы. Иногда они были плодом
непосредственных наблюдений. Лионетта де Юн (так же как
миссис Кларксон — «Иностранка») была уже не типом, а
символом, аллегорией. Как м ог Дюма, ясно сознавая всю
опасность такой ошибки, все же допустить ее?
«Достигнув определенного возраста, или скорее — опре­
деленного успеха, — писал Фердинанд Брюнетьер, — многие
авторы изолируют себя от окружающего мира, перестают на­
блюдать и смотрят уже только в самих себя. Они покончили с
тем, что Гете называл «Годами учения»; они дают волю фанта­
зии». Автор «Багдадской принцессы» дал волю фантазии. Од­
нако фантазия плохо развивается в пустоте; так же как кантов­
ской голубке, для полета ей необходимо сопротивление сре­
ды. Что знал, достигнув зрелого возраста, этот король сцены?
Литературный мир и высший свет. Ничтожную часть Парижа.
Общество, «изысканное в пороке и утонченности». Литерату­
ра, создаваемая писателями этого мирка, есть не что иное,
как «коллекция патологических случаев... Ничего по-настоя­
щему здорового и по-настоящему простого».
В «Багдадской принцессе» вновь зазвучали навязчивые
идеи Дюма — те же, что в свое время подсказали ему не
имевшую успеха «Иностранку»: преклонение, смешанное
со страхом, перед разлагающей властью денег; преклоне­
ние, смешанное с ужасом, перед властью женщины. Но
идеи бессильны породить живые существа.
Барбэ д'Оревильи сурово осудил «Багдадскую принцессу»:
«П ьеса пр овалилась, ка к будто н а п и с а л е е н е г -н Д ю м а .
В е щ ь столь ж е удивительная, к а к е с л и бы с потолка теат­
р а л ь н о го за л а сва ли ла сь люстра и р а з б и л а с ь в д р е б е зги ...
1 2 ию ня /8 8 0 го д а Колет т а Д ю м а вышла з а м у ж за Мориса Л ип п м а н а, брата
г о сп о ж и А рм ан де Кайяве, урож денной Леонтины Л иппм ан. От этого брака
у нее родились два сына: Александр и С е р ж Л ип п м а н ; 2 5 м ая 1892 года Колет ­

та разошлась с м у ж е м .

2 октября 1897года ошэ вторично вышла з а м у ж за р у ­

м ы нского вра ча Аш иля М ат иц.

На с л е д у ю щ и й вечер, на а бон ем ент ном спектакле, п р о в а ­
л и в ш а я ся п ь еса так и н е на ш л а костылей, чтобы подняться.
Н е означает л и это ко нец н е ко е го ц арст вования? П о п р а в у
и л и н е п о праву, общ ест венное м н е н и е с д е л а л о и з г-на Д ю ­
м а м ал ень ко го драмат ического Н а п о л е о н а н а ш е й э п о х и , то­
с кую щ е й п о с в о е м у Н аполеону. Я, ко н е ч н о , н е го во рю , что
«Б а гда дска я п р и н ц е с с а » — его битва п р и Ватерлоо, н о это
его «П р о щ а н и е в Фонтенбло»*.

После этого провала Дюма долгое время хранил молчание.
За четыре года из-под его пера не вышло ни пьесы, ни романа.
Жил он по-барски, зимой — на авеню Вильер, летом — в Мар­
ли, в имении «Шанфлур», которое предоставил ему в пользо­
вание старейший друг его отца Адольф де Левен, собираясь со
временем завещать его Дюма. Он приобретал картины, давал
обеды или, подобно Виктору Гюго, собирал у себя «элиту сво­
его времени», а также писал своим «официальным» почерком,
унаследованным от отца, бесчисленные письма. Письма, ин­
тересные своею откровенностью и высокомерным тоном. Это
был Юпитер, громыхавший со своего Олимпа.
Неизвестному писателю:
"М о й д о р о г о й собрат! Я н е м о г б ы объяснит ь с е б е В а ­
ш е п и с ь м о , н е з н а й я, что бедност ь о б и д ч и в а . В ы б е дны ,
Вы т рудолю бивы , у В а с в тысячу р а з б о л ь ш е достоинств,
ч ем у некот оры х л ю д е й , которые п р е успе ва ю т ; поэт ом у у
В а с есть в с е о сн о в а н и я удивлят ься, обижат ься, д а ж е ж а ­
ловаться, когда кт о-либо и з В а ш и х счаст ливы х собрат ьев,
богатый, п р е у с п е в а ю щ и й , п о в с е й видим ост и, избегает
В а с и н е делает д л я В а с того, что, п о В а ш е м у м н е н и ю , о б я ­
з а н б ы л бы сделать, что бы л о б ы естественно от него
ждать. Д е л о обстоит и м е н н о так, н е п р а в д а л и ?
Т еперь с облаговолит е войти в м о е п о л о ж е н и е .
Таких п исем , ка к Ваше, я получаю , бе з преувеличения, от
сорока д о пятидесяти в м есяц. Вы не единственный в м и р е че­
ловек, ко м у приходится работать, ждать, чей талант п р о п а д а ­
ет втуне. Вы не единственный, кто обращается ко м не. Е сли я
отправляюсь на д в а д н я на охоту, то см е ю В ас заверить, — я
это честно заслуж ил. Какой по м о щ и хотите Вы от м еня ? Что­
бы я предлож ил Ф р а нцузском у театру или ещ е ка ко м у-нибуд ь
театру поставить о д н у и з В аш их п ьес? Знаете, что м не отве­
тят? «Вы считаете ее хорош ей?» — «Да». — «Ну что ж е, тогда
поставьте по д нею свое имя. М ы не м е дле нно ее сыграем».
О днако ни Вы, ни я не хотим, чтобы я ставил по д не ю сво е имя.
Вы хотите побеседовать со м ной ? Я н е ж ел аю ничего луч ш е ­
го. Назначьте день, час, я б уд у В ас ждать. Что ещ е? Скажите,
чего В ы хотите от меня. Я готов это сделать. Я сде ла л бы это
д л я Вас, если бы во все м м ир е бы ли только Вы д а я — и если
бы м и р принадлеж ал мне. Я с п р еве ли ки м удовольст вием от­
д а л бы В ам полм ира, д а ж е три четверти его.
Н о существуют д р у г и е л ю д и , и у д р у г и х л ю д е й есть
с в о и инт ересы, с в о и пристрастия, с в о и з а б л у ж д е н и я ,
с в о и п р и вы ч ки . Н а д д р у г и м и я н е и м е ю н и к а к о й власти...
В се, что я с а м в с и л а х сделать, я д е л а ю , н о я н е л ю б л ю и н е
х о ч у получать отказ, д а ж е п р о с я з а д р у г о г о ».

Написано не без изящества — лучше, чем «Багдадская
принцесса». А вот письмо журналисту м онархистского
толка, которого шокировала пьеса, написанная Д ю м а-сы ном по мотивам романа «Жозеф Бальзамо» Дю м а-отца.
Пюи, 24 сентября 1878 года:
«Мы ж и в е м в такое врем я, когда никто не может сказать
правду, не р и скуя оскорбить убе ж де ния ка ко й -л и б о группы...
П о скольку м ы ж и в е м в республике, в настоящее вр ем я с р е д и
роялистов принято считать, что все м она рхи бы ли а нгелам и —
д а ж е Л ю д о в и к XV. Нашлись л ю ди, заявивш ие м не, что г-жа
Д ю б а р р и была очень хо ро ш о воспитанной особой, и что, п р и ­
писы вая не скол ько скабрезны е слова этой ж енщ ине, гово-

80

рившей королю: «Франция, твой кофе сбежал к чертовой ма­
тери" — з г-ж е д е Лавальер, когда последняя после восшест­
вия на престол Людовика XVI принесла ей приказ об изгнании:
«Чертовски скверное начало царствования», — нашлись лю ­
ди, заявившие, что я оклеветал эту бывшую публичную девку,
о которой так замечательно сказал Ламартин: "Так умерла эта
женщина, обесчестив одновременно и трон и эшафот».
Что я, по-вашему, долж ен ответить на это? С одной
стороны, нарисовав Жильбера, я оклеветал народ, д о б ­
ры й народ, который, убив г-ж у д е Ламбаль', тут же отру­
бил ей голову и надругался над останками. В настоящее
время считается также, что все лю ди из народа, поскольку
все они избиратели, тоже ангелы. Всеобщий рай! Другие
заявили, что, изобразив Марата и приписав ему слова, ко­
торые я, кстати, заимствовал из романа — ибо, в конце
концов, пьеса написана по книге, которая принадлежит не
мне, — я призывал к организации Коммуны. Все мы в на­
стоящий м ом ент ходим на голове, ногами кверху. Что я
м огу поделать? Это пройдет. Следующая революция во с­
становит равновесие, отрубив ноги вместо голов.
М оей стране, чтобы быть счастливой, достаточно все­
общ его избирательного права, речей Гамбеггы и "Корневильских колоколов». Я не восстаю против этого и не пре­
тендую на то, чтобы развлекать ее моими пьесами, ром а­
нами и идеям и...»
Когда Накэ провел в Палате закон о разводе, которого
так долго ждал и добивался Дюма-сын, сенатор от Воклюза в письме, опубликованном газетой «Вольтер», призвал
Дюма отдать свои симпатии республике, которой Франция
обязана такой важной реформой. Но писатель упорно дер­
жался за свою независимость.
«Я никогда не давал никаких обязательств. Я не при­
надлежу ни к какой партии, ни к какой школе, ни к какой с е ­
кте, не поддерж иваю ничьих честолюбивых замыслов,
ничьей ненависти, ничьей надежды... Вы, сударь, один из
тех людей, которые особенно ратовали за всеобщую сво­
боду, можете быть горды и счастливы: я обладаю этой
свободой — полной, окончательной, неприступной, и каж­
ды й м ог бы обладать ею, как я, без прокламаций, без ш у­
ма, без мятежей и насилия. Для этого требуется ни много
ни мало — труд, терпение, уважение к себе и к другим ..."
Он не верил в политические этикетки и отказывался но­
сить на себе какую-либо из них.
«Что касается правительства, которое будет управлять
нашей страной, то меня мало заботит его название и его
структура. Пусть оно будет, каким хочет или каким может
быть, — лишь бы оно сделало Францию великой, почитае­
мой, свободной, единой, спокойной и справедливой. Если
республика д остигне т этого результата — я буду с респуб­
ликой и готов поручиться, что в этом случае на ее стороне
окажутся все честные люди».
И в этом он был искренен, хотя в глубине души и сожалел
о мире Второй империи, который был миром его юности.

ГЛАВА ВТОРАЯ
«Дениза*
тлетическая фигура Дюма, его суровость, его слава,
память о «Даме с камелиями», романтический брак с
русской княгиней — все это продолжало притягивать к
нему женщин, искавших общения с писателем. Среди них
одной из самых интересных была Адель Коссэн, очень бога­
тая коллекционерка, которая жила на Тильзитской улице, в
особняке с четырьмя фасадами и с сотней окон, смотрев­

ших на Триумфальную арку, особняке, заполненном произ­
ведениями искусства. Ей суждено было вдохновить Дюма на
создание новой пьесы. Он вернулся в театр.
Адель Коссэн, которую чаще называли К ассэн', дочь
красильщика, родилась в Коммерси в 1831 году и в юности
была чтицей у одной знатной сицилианки. Как подлинная ге­
роиня Дюма-сына, компаньонка забеременела от старшего
из четырех сыновей семейства Монфорте (потомка того
Монфора, которого Карл Анжуйский привез с собой в Сици­
лию в XIII веке). На время родов она укрылась в родной Мё­
зе, и там появилась на свет девочка — Габриель.
Тогда-то и началось существование «Госпожи Кассэн» —
женщины умной, честолюбивой и очень красивой. Банкир
Эдуард Делессер, кое-кто из Ротшильдов и основатель Гале­
реи Жорж Пети дали ей возможность приобрести один из
прекрасных «маршальских особняков» между Елисейскими
полями и площадью Звезды. Там она собрала свою знамени­
тую коллекцию картин, где, кроме работ итальянских и испан­
ских мастеров, были «Каштановая аллея» Теодора Руссо и
«Саломея» Анри Реньо. Портрет самой Адели в атласном пла­
тье цвета слоновой кости и портрет ее дочурки с распущен­
ными волосами были подписаны именем Гюстава Рикара1
Госпожа Кассэн не была баронессой д'Анж. Она вела жизнь
по видимости безупречную. У нее обедали люди из высшего
света, правда, они не приводили на Титьэитскую улицу своих
жен. Министры республики, например Гамбетта и Рибо, худож­
ники, например Гюстав Доре и Леон Бонна, были ее друзьями.
Она добилась того, что некий благонамеренный бордосец, но­
сивший полуаристократическое имя, узаконил ее дочь, и в 1869
году госпожа Кассэн выдала ее замуж за графа Руджьеро Мон­
форте — самого младшего брата ее собственного бывшего
возлюбленного, который теперь стал герцогом Лаурито. Таким
образом, Габриель в замужестве получила то имя, которое
должна была носить по рождению. Получив богатое приданое,
она поселилась во Флоренции и почти порвала со своей мате­
рью, которая сама дала себе прозвище «матери Горио».
В 1880 году госпожа Кассэн познакомилась с Дюма, чьи
пьесы она давно любила. Они беседовали о живописи; она по­
казала Дюма свою галерею; он ей — своего Мейсонье, Маршаля и Тассера. Он очень носился с этим художником, кото­
рый в 1874 году покончил особой, будучи всю свою жизнь жи­
вописцем слез — как бы Грезом во вкусе Дюма. Полотна Окта­
ва Тассера назывались; «Несчастная семья», «Старый музы­
кант», «Две матери». В течение второго периода своего твор­
чества он писал обнаженных женщин («Купающаяся Сусанна»,
«Купающаяся Диана»), Самоубийство повысило его престиж:
Дюма-сын, который купил для него навечно участок на клад­
бище Монпарнас, с гордостью заявлял: «У меня сорок полотен
Тассера, в их числе его автопортрет, более прекрасный, чем
прекраснейшие вещи Жерико». На авеню Вильер одна боль­
шая комната — все четыре стены — была расписана Тассером. Дюма чрезвычайно этим гордился.
После визита к Дюма Адель Кассэн отправила ему кар­
тину Тассера и свое первое письмо: «Позвольте мне поло­
жить эту вещь к Вашим ногам... Она принадлежит Вам по
праву. Весь Тассер должен быть у Вас». Она добавляла,
что не решилась принести картину сама: «Мой нотариус
донес бы на Вас моим наследникам, а герцогам де Монфор любо все, что принадлежит мне...»
Дюма хотел в свою очередь преподнести дарительнице
какую-нибудь картину, она воспротивилась: «Прошу Вас, не
1 Эти две картины были переданы в Малый дворец маркизам Мандап>фо

Каркано. « Каштановая аллея• Руссо находится в Л увре; * Саломея- Ре­
ньо — в ныо-иоркском музее « Метрополитен ».

81

го замуж (он дважды овдовел, обе его графини умерли моло­
дыми). Госпожа Кассэн рассказала Дюма об этой победе. Хоть
она и благодарила его за то, что он не ухаживает за ней, она
выказывала бешеную ревность к госпоже Флао3. Он резко вы­
говаривал ей за чрезмерную чувствительность, она возмуща­
лась цинизмом, который он выставлял напоказ.
20 сентября 1881 года:

посылайте мне никаких картин. Прошу Вас, оставайтесь для
меня тем же, кем Вы были до сих пор, — человеком, который
ничем не обязан мне, а которому, напротив, я обязана пере­
житыми волнениями. Как это плохо, что Вам ничего не надо от
меня! Чем я заслужила такую суровость? Уделите мне хотя бы
одну стотысячную долю Вашей дружбы — и это будет для ме­
ня щедрым даром...» Несколько дней спустя она писала: «Вы,
сударь, самый справедливый и уравновешенный человек из
всех, кого я знаю... А главное — Вы человек, которого я уже
сильно люблю».
Потом она разоткровенничалась:
«Это будет бл агословение Бож ье, е сл и В ы уделите м не
частицу В аш ей др уж бы , м не — ж енщ ине , которая всегда вн у­
шала м уж чи нам ли ш ь то, что В ы называете л ю б о в ью !.. М не
кажется, только я о дна никогда н е зн ал а того, что испытыва­
ют други е ж енщ ины , — ка к сл е д о м за л ю б о в ь ю приходит
др уж ба . Я всегда вижу, ка к са м ы е пр еуве ли ченн ы е и ф альш и­
вые чувства сменяются ненавистью. Трудно представить с е ­
бе, какую необ ы чайную привязанность может внушить бога­
тая ж енщ ина ! П р о ш ли годы. Я успе ла стать бабуш кой, а в о к ­
р у г м еня п о -п р е ж н е м у разыгрываются все эти ко м е ди и , д е ­
лаю щ и е м о ю ж и з н ь д о крайности пе чальной и пустой, и б о в
о снове ее нет искренности. М не бы ничего н е стоило считать
с е б я счастливой, е сл и бы я п ослуш ала тех, кто уверяет меня,
будто де нь ги дают в с е ! Господь Бог, со зда ва я меня, сказал:
«Ты будеш ь богата, в се твои на чи на ния ждет успех, тебе б у ­
дет нечего желать, н о с в е р х этого ты н е получиш ь н и че го ..."
Вот Вам, сударь, со ве р ш е н н о интимное пи сьм о. Г-ж а К а ссэн
просит у В а с пр о щ е н и я за него — она в р о д е тех з а м е р зш и х
растений, что жаждут капел ьки тепла..."

«Н еуж е ли В ы можете говорить п о д о б н ы е гнусности« Л ю б о в н ы х о г о р ч е н и й н е бы ва е т "? Вот опять что-то н о ­
вое, и В а м придет ся взять на се б я труд объяснить м н е это.
Я В ам п о в е р и л а с гр е хом п о пол ам , когда В ы н а п и с а л и м не,
что н е бывает м о р а л ьн ы х страданий. Это может показаться
истиной, потому что Вы п р и б а в и л и к этому: «Бывают только
органы , н е с п о с о б н ы е переносит ь б о л ь » и т. д . Н о заявить,
что н е бывает л ю б о в н ы х о го р ч е н и й ! «К акое варваричест в о !" — ска за л бы гер цог О ссуна 4. И эг о говорите В ы ! И Вы
смеете говорить это м н е ! Л и б о В ы см е я л и сь, когда п и са л и
м н е это, л и б о В ы бы ли д о сего в р е м е н и счаст ливейш им из
счастливых! К а к? Вы н икогда не зн а л и с е р д е ч н ы х м ук?»

По правде говоря, он знал их, но гордость заставляла его
их подавлять; он хорохорился, чтобы не впасть в отчаяние.
Они долгое время оставались друзьями. Адели были из­
вестны нелады в семействе Дюма, капризы «Княгини», кото­
рую она, так же как когда-то Ж орж Санд, называла «Особой»,
постоянные угрозы свихнувшейся Надин покончить с собой.
Быть может, Адель уже несколько лет лелеяла мечту занять
место «Особы» в жизни Дюма. Но он развеял все ее иллю­
зии. Тогда она стала подумывать о браке с герцогом де Монфором, которого настоятельно требовала ее дочь Габриель.
Коммерси, 6 мая 1886 года:

Ей не повезло — она встретилась с человеком, который об­
ладал достаточной мерой тепла, но кичился тем, что не пере­
дает его другим. Напрасно рассказывала она ему о своих стра­
даниях — страданиях «матери Горио» — и описывала жесто­
кость Габриели. Дюма вперял в нее свои «стальные зрачки»,
которые, как она говорила, «насквозь пронзали душу». Позд­
нее он сказал ей, что ответственность за воспитание дочери
несет она одна. «Вы больно хлещете, когда беретесь за это де­
ло!» — отвечала она, но, как все другие, униженно покорялась.
Адель Кассэн — Дю ма-сыну:

«Я и щ у путь, который вы ве л б ы м е н я и з этого п е ч а л ь н о ­
го п о л о ж е н и я . Я в и ж у только о д н о средст во: перестроить
с в о ю ж и з н ь на с о в е р ш е н н о н о в ы й л а д , в ы й д я з а м у ж за
герцога, е с л и о н е щ е ж елает этого, — в е д ь я уж е м н о г о лет
в о ж у его з а но с. Бытьможет, тогда я обрет у п о к о й , пот реб­
ны й м о е м у несчаст ному, и з м у ч е н н о м у с е р д ц у ...»

«Ч е ре з н е с к о л ь к о д н е й я у е з ж а ю в Б и а р р и ц . Вы будете
о че нь л ю б е з н ы , е с л и напиш ет е м не, к а к В а ш е з д о р о в ь е , а
также скажете, что з а в с е это в р е м я В ы н е за б ы л и м еня.
В ы знаете, что н уж ны м н е . В ы — м о гуч е е д е р е в о , н а кото­
р о е я теперь о п и р а ю с ь . Н е оставляйте м еня, это бы л о бы
поист ине сл и ш к о м п е ча л ь н о . В в е л и к о м о ди ноче ст ве м о ­
е й ж и з н и в настоящ ее в р е м я В ы — все . Я з н а ю , что в н а ш и х
отношениях нет н и че го от плоти, н о я все-т аки ж е н щ и н а и
нуж д а ю сь в В а ш е й защ ит е — чисто м о р а л ь н о й ..."

«Сдается м н е , что В ы пост авили с е б е ц е л ь ю унижать
м е н я в м о и х собст венны х глазах. Ах, к а к В ы ж ест оки!.. Р а ­
зумеет ся м н е н е чуж д д у х с м и р е н и я ( о н бы л у м е н я в с е ­
гда), о д н а ко В ы заходит е с л и ш к о м д а л е ко .
Я буд у герцогиней, говорите Вы, только д л я м о и х постав­
щ иков и слуг. П о добную вещ ь могла бы сказать се б е я, но з а ­
чем Вы говорите м не это с такой жестокостью! Д л я м о и х вну­
чек5 я наверняка б уд у герцогиней д е М онф ор, а это все, на
что я м огу трезво рассчитывать в этом м ир е. Е сли бы д я д е й
м о и х до р о ги х д е в о ч е к бы л ка ко й-нибуд ь Ж а к и л и Ж ан, я и спы ­
тывала бы те ж е чувства: о н в такой ж е м ер е бы л бы ко рне м

Она описывала ему своих многочисленных поклонников. В
пятьдесят лет она была еще достаточно богата и красива, что­
бы привлекать их. Лорд Паулетт, шестой earl1 Паулетт, увез ее
в Хинтон-Сент-Джордж, графство Соммерсетшир, где у него
был замок и поместье площадью в 22 129 акров, приносившее
ежегодный доходе 21 998 фунтов стерлингов. Этот благород­
ный лорд представил Адель своей матери и всему gentry2
графства и умолял очаровательную француженку выйти за не­

Дюма резко порицал ее: «Бронзовые двери высшего све­
та, — сказал он (как выразился бы Оливье де Жален), — ока­
жутся закрыты перед Вами!» Она незамедлительно ответила
Отель Кайзергоф, Киссинген:

де р ева , по д сенью которого я д о лж на укрыться. Н о о н ведет
сво й р о д от Плантагенета. Вы считаете, что я поступлю «глу­
по», вы йдя за него зам уж ? Надею сь, что м о и внучки будут д р у ­
гого м нения. К сво ей неза м уж не й бабуш ке о ни н е придут н и ­
когда, а к супруге своего д я д и герцога побегут бегом !
В озмож но, что м ое теперешнее по лож ение внушает мне

Флоо, женщ ины бесспорной скульптурной красоты, был длинный нос. Ее

иллю зи и; очень возм ож но также, что Вы и з д р уж б ы ко м не сгу­
щаете мрачность того будущего, которое я се б е уготовила. Но
если я и заблуж даю сь, то во им я простительной цели, и если
на м еня обрушатся все те несчастья, которые Вы предрекаете,
то никто н е будет от н и х страдать, а чтобы утешиться, м н е д о -

прозвали «дочерью Венеры и Полишинеля»,
4 Педро де Алькантара — тринадцатый в роде герцогов д 'Оссуна, испан­

s У госпожи Кассэн были три внучки (Дж ованна, Каролина, Маргарита).

1 Граф (англ ). (Примеч. пер.)
3 Дворянство (англ.). (Лримеч. пер.)
3 Оттилия Гендли вышла за м уж за художника Леона Флао У госпожи

ски й гранд, был своим человеком на Тильзитской улице.

старшей из них в 1886 году было шестнадцать лет.

82

статочно будет вспомнить последние, недавно пережитые
мною годы и убедиться, что все еще обернулось к лучшему
Г-жа д е Лавальер говорила: "Если в монастыре кар­
мелиток я буду чувствовать себя несчастной, мне понадо­
бится только вспомнить, сколько страданий причинили мне
все эти люди...»
Как же Вы не понимаете этого и не помогаете мне сво­
ей дружбой, коль скоро Вы питаете ко мне дружбу9 Что же
это за дружба, если она отказывает мне в утешении?»
Авторитет Дюма взял верх Госпожа Кассэн не вышла за­
муж за герцога. Тем не менее Дюма, отчасти вдохновленный
воспоминаниями своей приятельницы — хотя после «Багдад­
ской принцессы» он и поклялся порвать с театром, — написал
наконец новую пьесу, «Дениза», которую отдал в Комеди
франсез. Клятвы драматурга стоят не больше, чем клятвы
пьяницы. Сюжет? Вариант «Взглядов госпожи Обрэ». Молодая
служанка, соблазненная сыном своих хозяев, родила ребенка;
ребенок этот умер. Это обстоятельство хранится в тайне, из­
вестно оно только родителям Денизы Бриссо. Через несколь­
ко лет ей случилось полюбить порядочного человека — Андре
де Барданна; и он полюбил ее. Она честно и откровенно рас­
сказывает ему о своей ошибке. Он женится на ней — развяз­
ка, которая в 1885 году казалась чудовищной дерзостью.
В Комеди Франсез «Дениза» была поставлена очень хоро­
шо. Совсем юная актриса Юлия Бартэ продемонстрировала в
спектакле высокое и трогательное благородство; Вормс на­
делил Барданна своим красивым голосом; Коклен и Го оста­
вались Кокленом и Го*. Бланш Пьерсон, покинувшая Жимназ,
показала себя достойной своих новых товарищей.
Публика приняла спектакль куда более благосклонно,
чем «Багдадскую принцессу», потому что эта пьеса была
более человечна и потому что — так объяснил бы Дюма —
м оралист на сей раз решал конфликт в пользу женщины.
Граф Примоли, старый друг автора, писал в одном из италь­
янских журналов: «Дама с камелиями» — произведение моло­
дого человека. «Дениза» — произведение зрелого человека.
Пьесы эти между собой никак не связаны, но, быть может, для
того, чтобы понять Денизу, надо было любить Маргариту...» А
главное — для этого надо было быть сыном одной Денизы, по­
бежденной, не сумевшей начать свою жизнь заново, и поверен­
ным другой Денизы — победившей и все же отчаявшейся.
Успех был такой блестящий, какого, по словам Перрэна,
Комеди Франсез не знала в течение тридцати лет. Во время
последнего действия публика рыдала. Каждый раз, как да­
вали занавес, Дюма вытаскивали на сцену и устраивали ему
овацию. Президент республики Жюль Греви пригласил его в
свою ложу, чтобы поздравить. После спектакля автор поехал
ужинать к Бребану со своей дочерью Колеттой, зятем Мори­
сом Липпманом и своим другом Анри Каэном, который
крикнул, садясь в фиакр: «Кучер, в Пантеон!»
Надин Дюма, вынужденная по нездоровью остаться в
Марли, получила двадцать восемь телеграмм, в которых ей
после каждой картины сообщались впечатления публики.
М инистр почт Кошери приказал не закрывать телегра­
фа. Премьера пьесы Дюма стала событием национально­
го значения.

сильно и так долго волновал ее чувства: подписка не оправдала
ожиданий. Тогда Гюстав Доре великодушно предложил свой
труд в дар и создал проект монумента, до воплощения которого
он, к несчастью, не дожил: Доре умер незадолго до торжествен­
ного открытия памятника, состоявшегося 3 ноября 1883 года.
Гюстава Доре вдохновил сон Дюма-отца, когда-то рас­
сказанный им сы ну «Мне приснилось, что я стою на вер­
шине скалистой горы, и каждый ее камень напоминает ка­
кую-либо из моих книг». На вершине огромной гранитной
глыбы — точно такой, какую он видел во сне, сидит, улыба­
ясь, бронзовый Дюма. У его ног расположилась группа:
студент, рабочий, молодая девушка, навеки застывшие с
книгами в руках. С другой стороны, присев на цоколь, не­
сет караул д ’Артаньян.
Дюма-сын с глазами, полными слез, слушал речи ора­
торов, сидя рядом с женой и двумя дочерьми. Жюль Кларети сказал:
«Говорят, что Дюма развлекал три или четыре поколе­
ния. Он делал больше: он утешал их. Если он изобразил
человечество более великодушным, чем оно, быть может,
есть на самом деле, не упрекайте его за это: он творил
лю дей по своему образу и подобию ...»
Эдмон Абу:
«Эта статуя, которая была бы отлита из чистого золота, ес­
ли бы все читатели Дюма внесли по одному сантиму, эта ста­
туя, господа, изображает великого безумца, который при всей
своей жизнерадостности, при всей своей необычайной весе­
лости заключал в себе больше здравого смысла и истинной
мудрости, чем все мы, вместе взятые. Э ю образ человека
беспорядочного, который посрамил порядок, гуляки, который
мог бы служить образцом для всех тружеников; искателя при­
ключений — в любви, в политике, в войне, — который изучил
больше книг, чем три бенедиктинских монастыря. Э ю портрет
расточителя, который, промотав миллионы на всякого рода
дорогостоящие затеи, оставил, сам того не ведая, королев­
ское наследство. Это сияющее лицо — лицо эгоиста, коюрый
всю жизнь жертвовал собой ради матери, ради детей, ради
друзей, во имя родины; слабого и снисходительного отца, ко­
торый отпустил поводья своего сына и тем не менее имел ред­
кое счастье еще при жизни наблюдать, как его дело продолжа­
ет один из самых знаменитых и блестящих людей, коюрым ко­
гда-либо рукоплескала Франция...
.. .Дюма-отец однажды сказал мне: «Ты не зря любишь Але­
ксандра; это человек глубоко гуманный, сердце у него такое
же большое, как голова. Не будем ему мешать: если все пой­
дет хорошо, из этого малого выйдет бог-сын». Сознавал ли
этот замечательный человек, произнося эти слова, чю тем са­
мым он присвоил себе имя бога-отца? Возможно, ведь у Дю­
ма его собственное «я» никогда не вызывало отвращения, пою м у чю он был всегда наивен и добр. Доброта составляет не
менее трех четвертей в той удивительной, сложной и хмель­
ной смеси, которую являл собой его гений... Этот писатель,
могучий, пылкий, неодолимый, как бушующий поюк, никогда
не дела г ничего из ненависти или из мести; он был милостив
и великодушен по отношению к своим самым жесюким вра­
гам: потому-ю он оставил в этом мире одних юлько друзей...
Такова, господа, мораль настоящей церемонии...»
Это был радостный день для Дюма-сына. После смерти
Дюма-отца газеты поспешили опустить слово «сын», но он сра­
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
зу же запротестовал: «Это слово — неотъемлемая часть моего
Здравствуй, папа!
имени; это как бы вторая фамилия, дополняющая первую».
Александр Второй увидел, как между его особняком и
1880 году был организован комитет под председатель­
домом, где жил Александр Первый, вырос памятник его от­
ством Адольфа де Левена для сооружения на площади
цу,
окруженному
любовью, восхищением, поклонением. Все
Мальзерб памятника Дюма-отцу. Но публика выказала
в своих речах объединяли этих двух людей. Сын на
себя неблагодарной по отношению к писателю, который ораторы
так

В

83

какое-то мгновение позволил себе быть счастливым. В тот
день он пожимал руки тем, с кем накануне не хотел здоро­
ваться. Вспомнили, что отец называл его “ своим лучшим
произведением» и что он, почти единственный среди сыно­
вей великих художников, не только не был раздавлен своим
именем, но еще приумножил его славу. Отныне каждый
день, возвращаясь домой, он будет видеть это широкое, до­
брое лицо и говорить статуе: «Здравствуй, папа!»
Вечером в Комеди Франсез артисты возложили венок к
бюсту Дюма-отца и сыграли его пьесу «Мадемуазель де
Бель-Иль».
Единственной фальшивой нотой прозвучал голос Гайярде,
соавтора «Нельской башни», — он возражал против того, что­
бы название этой пьесы в числе других было высечено на пье­
дестале. Дюма ответил ему, что заранее разрешает использо­
вать это название при сооружении памятника Гайярде.
В наши дни трудно даже представить себе, какое поло­
жение занимал Александр Дюма-сын в восьмидесятые годы
в Париже. Всемогущий в театре, он царил также в Академии,
где вел себя как мушкетер. Когда Пастер выставил свою кан­
дидатуру, Дюма написал Легуве: «Я не допущу, чтобы он
пришел ко мне, — я сам приду благодарить его за то, что он
пожелал быть среди нас...»
Луи Пастер — Дюма-сыну:
« Сударь, не м огу выразить, как я тронут Вашей поддерж­
кой и той поистине благосклонной и непосредственной ма­
нерой, с какою Вы по своей доброте мне ее предложили.
Ваше письмо г-н у Легуве стало семейной реликвией. Его с
радостным рвением переписывают для отсутствующих...
Благодарю Вас, сударь, и с нетерпением ж ду того дня, ко­
гда, Бог даст, см огу с превеликой гордостью называть себя
и подписываться «Ваш преданнейший собрат. ..»
По четвергам в Академии эти два человека, которых тяну­
ло друг к другу, выбирали себе места по соседству. Пастер
оценил «чуткость этого сердца, которое открывалось тем ши­
ре, чем достойнее был повод..,» Однажды Дюма, слушая пре­
ния, сделал из листка бумаги птичку. Пастер выпросил у него
эту игрушку для своей внучки. Дюма отдал ему птичку, напи­
сав на крыле. «Одна из моих героинь, пока неизвестная».
Пастер знал, что Дюма, когда ему сообщали о чьем-то
действительно бедственном положении, бывал щедр. Он
слыл «прижимистым». Враги ехидно говорили о нем: «сын мо­
та — жмот», и эти слова они приписывали Жорж Санд. Это
ложь; госпоже Санд лучше, чем кому-либо, было известно
бескорыстие человека, который написал за нее множество
пьес и отказался от гонорара. Наученный горьким опьпом от­
ца, Дюма-сын считал деньги. Благоразумие — не скупость.
Врагов у него хватало. Его остроты, подчас жестокие, ос­
корбляли людей. У своего приятеля барона Эдмона Ротшиль­
да он однажды спросил: «Не оттого ли, что я написал «Полус­
вет», вы сажаете меня за один стол с моими героинями?»
Госпоже Эдмон Адам (Жюльетте Ламбер), которая хо­
тела свести его с Анри Рошфором, он написал:
«Дорогой друг! Говорю Вам совершенно откровенно...
Этот человек, вечно восстающий против всех и вся только по­
тому, что все и вся стоят выше него; человек, оскорбляющий
всех и вся только потому, что он всех и вся ненавидит; чело­
век, который брызжет ядовитой слюной на своих прежних
друзей, когда не может их укусить, человек, самым своим су­
ществованием обязанный людям, которых он готов убить; чья
признательность тем, кто его спас, выражается не иначе как
руганью и клеветой, человек, выпускающий гнусную газету и
сознающий, что она гнусная, — только ради того, чтобы эашибить деньгу и обеспечить себе благополучие, которым он по­

прекает других, — этот человек достоин презрения и презира ем по заслугам. Вы обладаете способностью дышать в подоб­
ной атмосфере, — это особое органическое свойство; что ка­
сается меня, то я выбил бы стекла, чтобы глотнуть воздуха...
Вы находите очень забавным сажать за один стол бы в­
ш их сторонников им перии и Ваш его монстра, с которым
пользуясь случаем, Вы хотели бы примирить Вашего д р у ­
га Дюма, так как Вам надоело и Вас раздражает, что пер­
вый так оскорбляет второго. Но есть типы, чьи оскорбле­
ния — благо, ибо в конце концов сущ ествую т лю ди поря­
дочные и сущ ествую т совсем другие. Ваш приятель Рош­
фор — среди последних, и как бы Вы ни старались, Вам не
удастся извлечь его из этого круга.
Что может делать такое чистое и светлое существо, как
Вы, в обществе этого детища хаоса и грязи? Неужели же Вы
надеетесь очистить эту клоаку и оздоровить это болото?»
Если гнев рождает стихи, то полемика заостряет прозу
Однако остроты Дюма, в то время приносившие ему все
большую славу, нередко кажутся нам посредственными. Он
украшал ими свои обеды по вторникам (там бывали Детай,
Мейсонье, Лавуа, Миро, Мельяк) и обеды у госпожи Обернон.
— Я глухой, хоть и сенатор, — сказал ему маршал Канробер.
— Это самая большая удача, какая может выпасть се­
натору, — ответил Дюма.
Молодой актрисе, которая, вернувшись со сцены, сказала
ему: «Потрогайте мое сердце, — слышите, как оно бьется? Как
вы его находите?» — он ответил: «Я нахожу его круглым».
Когда ему сказали, что его приятель Нарре, став черес­
чур толстым, теперь немного поубавил в весе, он заявил:
«Да, он худеет с горя, что толстеет».
Принцу Наполеону, который за глаза поносил одну из его
пьес, а при встрече с автором поздравлял его с удачей, он за­
метил: «Ваше высочество поступили бы лучше, говоря другим
о достоинствах моей пьесы, а мне — о ее недостатках».
Так как его пьесы все еще шли с успехом, новые поста­
новки всецело занимали и молодили его.
Знаменитому стареющему писателю отрадно предос­
тавить свой опыт и свое мастерство в распоряжение моло­
дых людей, таких, каким когда-то был он сам. Теперь «Да­
му с камелиями» играла Сара Бернар. В этой роли она бы­
ла неподражаема и всякий раз вносила что-то новое. Ког­
да по ходу действия пьесы понадобилась гербовая бумага,
она сымпровизировала: «Не ищите — у меня ее сколько
угодно». Дюма-сын ее баловал и задаривал конфетами с
ликером, которые она очень любила.
Когда Комеди Франсез возобновила «Иностранку», Дю­
ма настоял, чтобы роль, которую играла Сара, поручили
Бланш Пьерсон. Роль Круазет получила Бартэ Пьеса зазву­
чала по-иному — пожалуй, даже лучше. Драматург понима­
ет, что жизнь пьесы зависит не только от нее самой, но и от
прочтения, и ему приятно сознавать, что после его смерти
его произведения будут меняться, а значит — жить.
Комеди Франсез стала теперь, как в свое время Жимназ,
домом Дюма-сына. Смерть генерального комиссара Эмиля
Перрэна была для Дюма большой утратой. Этих двух людей —
холодных и высокомерных — связывала прочная дружба. Ког­
да Перрэн заболел неизлечимой и мучительной болезнью,
Дюма часто приходил к нему, стараясь его ободрить. В один
июньский день 1885 года Перрэн послал сказать Дюма, что он
хочет как можно скорее увидеть его: «Я умру с минуты на ми­
нуту — я хотел бы пожать Вашу руку, проститься с Вами и по­
благодарить Вас за последнюю большую радость моей жиз­
ни — успех «Денизы». Вернувшись домой, Дюма сказал своей
дочери: «Нельзя умереть более стойко, чем он».

84

Другим горем была смерть Адольфа де Левена — ста­
рейшего друга семейства Дюма. Страдавший раком же­
лудка, Левен отказался от пищи и умирал с голоду, окру­
женный своими четырьмя собаками, которые лизали ему
руки, и птицами, певшими в большой вольере. Дюма при­
ходил к нему три раза в день.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивал он.
— Как человек, уходящий из этого мира. Я уже предвку­
шаю иной мир. Я прожил достаточно; ничто из нынешних
событий меня не занимает
Дюма требовал, чтобы он принял хоть немного пищи
— Зачем? Мне выпало счастье умирать без мук. Если я
восстановлю свои силы — кто знает, что со мною будет потом?
В свои восемьдесят два года Левен был худощавый,
стройный старик с удлиненным, чуть красноватым лицом; он
носил слегка набекрень шляпу с очень высокой тульей, боль­
шой отложной воротник и длинный галстук, несколько раз об­
вязанный вокруг шеи. Он одевался так же, как во времена Луи
Филиппа; его борода в восемьдесят лет упрямо оставалась
черной. Нервный, раздражительный, он тем не менее отлич­
но ладил сначала с Дюма-отцом, а потом и с Дюма-сыном. Он
сделал Дюма-сына своим единственным наследником и ос­
тавил ему свое имение Марли в память тех счастливых лет,
что они провели там вместе. Он приказал Дюма держать у се­
бя его лошадей до их естественной смерти, чтобы им никогда
не пришлось ходить в упряжке, тащить фиакр или телегу. Ка­
ждой из своих собак он назначил содержание. Отпевали его в
Марли, похоронили на кладбище Пек. Дюма произнес речь и
зачитал отрывок из «Мемуаров» Дюма-отца, где автор «Анто­
ни» рассказывал о своей встрече со шведом, который сделал
из него французского драматурга.
••Все, кто знал Левена, — сказал Дюма-сын, — даже те, кто
впервые увидел его в последние годы жизни, сразу же узнают
его в этом портрете, где он изображен молодым. Напоминая
ели своей суровой северной родины, которые всегда остают­
ся стройными и зелеными, — всегда, даже когда они покрыты
снегом, — наш друг д о восьмидесяти двух лет оставался все
тем же невысоким, стройным человеком, с изящной осанкой,
аристократически непринужденными манерами, гордым и
твердым взглядом. Что касается достоинств его души и его
ума, о которых мой отец так часто говорит в своих «Мемуа­
рах», то с годами они только умножились. Несколько холод­
ный внешне, как все те люди, которые хотят знать, кого они
дарят своей дружбой, ибо немогут дарить ее без уважения к
человеку, дабы не лишить его потом ни того, ни другого, — не­
сколько холодный внешне, Левен был самым надежным, са­
мым преданным, самым нежным другом для тех, кому уда­
лось растопить лед первого знакомства...
Утром 14 апреля мне показалось по некоторым призна­
кам, что смерть решила вскоре дать ему покой, которого он
от нее ждал. Я больше не отходил от него. «Если бы сегодня
была хорошая погода!» — это последние слова, которые он
был в силах пробормотать, и это единственное из его пос­
ледних желаний, которое не могло быть исполнено. С этой
минуты — только легкое пожатие руки, все более шумное
дыхание, движения головы и взгляды, означавшие послед­
нее прости... День угас, умолкли птицы; наступили сумерки.
Его спокойное лицо со строгими чертами освещал теперь
лишь слабый свет ночника. Дыхание его становилось все
ровнее, все реже, все тише, и мне пришлось склониться над
ним, чтобы увериться, что он уснул вечным сном, без ма­
лейшего содрогания и без всякой борьбы. Я закрыл ему гла­
за, поцеловал его и не покидал д о тех пор, пока слуги, пла­
на и читая молитвы, не одели его в костюм, в котором он по­
желал покоиться вечным сном.

Вот как покинул мир этот бесценный человек Невоз­
можно представить себе смерть более простую, более
спокойную, более благородную, более достойную того,
чтобы служить поучительным примером для лю дей б ес­
печных и слабых. Что касается меня, то я исполнил его во­
лю: он покоится рядом со своей женой. Друга м оего отца,
которого он более шестидесяти лет тому назад нашел на
живописной дороге, окаймленной боярышником и м арга­
ритками, я с благоговением похоронил там, где он пож е­
лал, — среди друзей, под холмом из цветов.. »
После смерти Тейлора и Левена остался в живых только
один свидетель молодости Дюма-отца — самый великий
из них, Виктор Гюго. И он в свою очередь покинул мир в
1885 году Дюма-сын не слишком скорбел о нем. Сначала
этих двух людей разъединили неприятные воспоминания,
потом — политика. Гюго верил в прогресс, в республику,
Дюма — в упадок, в тщетность всех усилий. Театральное
шествие от Триумфальной арки до Пантеона раздосадова­
ло Дюма.
«Если бы произведения Виктора Гюго, — сказал он, —
были враждебны республике, вместо того чтобы быть враж­
дебными империи, стихи его от этого не стали бы хуже, за­
то ему не устроили бы национальных похорон... Если бы он
жил возле Тронной площади, а не возле площади Звезды,
его талант не оскудел бы, но его тело не провезли бы под
Триумфальной аркой. На похоронах Мюссе, который тоже
был великим поэтом, не набралось и тридцати человек...»
В Академии по поводу похорон Гюго велись долгие споры.
Должен ли Максим дю Кан, тогдашний старейшина, произне­
сти речь от имени академиков? Некоторые из них полагали,
что ввиду политических взглядов Максима дю Кана лучше не
рисковать — возможна враждебная демонстрация.
«Академия, — сурово изрек Дюма, — должна быть вы­
ше общественного мнения. У нее есть свои правила. Пусть
она их соблюдает». В этой высокомерной и воинствующей
непримиримости был он весь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
*Франсийон>
а место Перрэна в Комеди Франсез пришел Жюль
Кларети. Это был еще не старый, ловкий человек с
крючковатым носом. Он первым придумал раздел
еженедельной хроники. Его «Парижская неделя», которую
печатала «Тан», забавляла читателей резкими и неожидан­
ными переходами. В Комеди Франсез он после сурового
Перрэна казался бесхарактерным. Он всем все обещал.
Ему дали несколько прозвищ: «Фридрих Барбарис», «ДаЕсли-Нет», «Антрепренер госпожи Церемонии». Карикату­
ристы изображали, как он бежит по коридору, спасаясь от
сосьетеров. Но он продержался двадцать восемь лет.
Вступив на пост администратора, он первым делом обра­
тился к Дюма за новой пьесой.«Гвардию, введите вдело гвар­
дию!*» — кричал он. Дюма — «светоч надежды и светоч мыс­
ли» — начал для него пьесу «Фиванская дорога», но работа
продвигалась медленно. Он хотел довести замысел до совер­
шенства. «Когда ты близок к тому, чтобы покинуть этот мир, на­
до говорить только то, что стоит труда быть сказанным...» Ста­
рость начинается в тот день, когда умирает отвага. Близился
срок, назначенный им самим для передачи театру «Фиванской
дороги». Дюма понял, что пьеса не может быть готова к этому
времени. Однако Кларети на него рассчитывал. Как быть? Он
вспоминает, что когда-то написал один акт на смелый и легкий
сюжет. Женщина говорит мужу: «Если ты мне изменишь, я

85

возьму себе любовника». Муж ей изменяет: она едет на бал,
увозит первого попавшегося молодого человека, ужинает с
ним и, возвратившись домой, заявляет: “ Я отомстила». Это не­
правда, но муж верит. Жена довела бы свою игру до конца и по­
шла бы даже на развод, если бы тот самый молодой человек не
появился вновь на сцене в качестве нотариального клерка, вы­
званного для составления необходимых для развода докумен­
тов. Он лучше кого бы то ни было знает, что ничего серьезного
не случилось. Он заявляет об этом, и ему удается убедить му­
жа. Драма исчерпана; комедия кончается, как ей положено.
Дюма послал Кларети «Франсийона» со следующей за­
пиской:
»Кончено.
Очень опасно.
Очень длинно.
Очень устал.
Ваш
А .Д .»
Тема была не нова. Луи Гандера когда-то давал Дюма чи­
тать пьесу «Мисс Фанфар» на тот же сюжет. Дюма перестро­
ил ее первое действие. Гандера, которому больше нрави­
лась его собственная версия, сам разрешил Дюма восполь­
зоваться для себя переделанным действием, которое и ста­
ло отправной точкой для «Франсийона». Шедевр ли это?
Нет, но это удачная пьеса, одна из самых приятных в насле­
дии Дюма-сына. Сам Гандера великодушно одобрил мас­
терство виртуоза.
«Александру Дюма — третьему носителю этого славного
имени, уже исполнилось шестьдесят два года, но энергия
его племени еще не истощилась в нем. Какой человек! Ка­
кой великолепный Негр! Он обращается с нами как с белы­
ми. Он дает нам почувствовать свою силу, а иногда и ж есто­
кость; нас это вполне устраивает. Ведет он публику по пра­
вильной или по ложной дороге, он делает это рукою масте­
ра. Он владеет и управляет ею примерно так же, как его дед
управлял лошадьми. Если и есть какая-либо разница между
молодым и сегодняшним Дюма, она состоит не в том, что
теперь он слабее; она состоит в том, что, вволю насладив­
шись своими природными данными и своим искусством, он
предпочитает теперь упражнения одновременно и более
поостыв и более трудные...»
Мир, который Дюма живописал в «Франсийоне», был
его обычным миром, где мужчины при белом галстуке из
гостиной своей супруги едут в клуб, а оттуда попадают в
спальню «небезызвестных девиц». Ф ауна Д ю м а-сы на
здесь представлена полностью: тут и бессовестный муж, и
оскорбленная жена, и друг — завсегдатай клуба, но при
этом философ, и приятельница-резонерка; тут и аппетит­
ная особа — наполовину традиционная инженю, наполо­
вину просвещенная девица образца 1887 года. Однако д и ­
алог был искрометный, действие стремительное, и публи­
ка бурно приветствовала своего покорителя.
«Франсийон» прошел на «ура». При поднятии занавеса
публика рукоплескала художнику: «Странный аппарат из де­
рева и никеля» привлек все взгляды: еще ни разу до этого па­
мятного вечера на сцене Французского театра не видели те­
лефона! «Ну и смельчак этот Кларети!» — шептались зрители.
«Я был очарован, увлечен, взволнован не меньше, чем
публика, — писал Сарсэ. — Первое действие ослепляет...
Ф ейерверк острот. Остроты, обыгрывающие ситуацию,
характер, блестящие каламбуры! Богатство, не поддаю ­
щ ееся описанию!» Франсина де Ривероль в исполнении
Ю лии Бартэ походила на «задорную козочку, бьющую ко­
пы там и-.
Д ю м а-сы н — Юлии Бартэ:

«Все целуют Вам руки, Вам, победивш ей вдвойне, —
получаются стихи, которые я не способен продолжать. О с­
тавайтесь долгие годы такой же. Это пожелание человека,
который может теперь только желать...»
«Ах, уж этот Дюма, этот Дюма! — злословили в гости­
ных. — Он хочет убедить нас в том, что светская женщина, бу­
дучи обманута мужем, способна подцепить первого встреч­
ного и на другой же день начать хвастаться тем, что стала лю­
бовницей этого незнакомца. Ну и история!» Другие усматри­
вали в пьесе определенный тезис: «Око за око, зуб за зуб'» —
вот девиз Вашей героини, и Вы его одобряете. Вы провозгла­
шаете право женщины на возмездие. «Убей ее!» — говорили
Вы прежде, и по Вашей команде под аплодисменты присяж­
ных вытаскивались револьверы... «Измени ему!» — говорите
Вы теперь — и ночные рестораны сразу же распахивают свои
двери и отпирают отдельные кабинеты».
Дюма не говорил: «Измени ему!» Наоборот. Однако он
утверждал, что, хотя адюльтер не имеет для мужчины тех
последствий, какие он имеет для женщины, и для него это
далеко не пустяк.
Читателя нашего времени, видевшего немало куда более
рискованных пьес, удивляет, что эту пьесу считали «грубой». В
ней все же была правда. Общество, описанное в «Франсийо­
не», — это не общество Сен-Жерменского предместья, еще
менее — общество квартала Марэ. Это мир Елисейских полей
и равнины Монсо. «В этом районе Парижа добродетель встре­
чается не так редко, как стыдливость. Там есть порядочные
женщины, но жаргон, на котором они изъясняются, нередко с
примесью площадных словечек, бросает вызов приличию
Файф-о-клок в одной из гостиных этого мирка, или, вернее
сказать, в холле, у молодой супружеской четы, в кругу близких
друзей, вот тот маленький праздник, на который нас пригла­
шает г-н Дюма...» — писал Луи Гандера.
И в заключение Гандера еще раз напоминал о происхожде­
нии Дюма, зная, что это не может не понравиться его другу:
«Еще больше, чем само произведение, поражает нас
его автор — его сила, которую мы ощущаем в его виртуоз­
ности, его жизнерадостность, непосредственным вы ра­
жением которой является бьющ ее через край веселье. Мы
все — кто бы мы ни были — восхищаемся г-ном Дюма; мы
его любим, и если нам есть за что прощать его, мы с рад о­
стью это делаем, ибо внук победителя при Бриксене спу­
стя сорок л ет — или около того — после своего литератур­
ного дебюта все еще являет нам с истинно негритянским
темпераментом самый язвительный ум и самое блестя­
щее, самое беспощадное и самое меткое остроумие, ка­
кое только может явить парижанин».

ГЛАВА ПЯТАЯ
Любовь и старость
Талант не возмещает того, что
уничтожает время. Слава молодит
только наше имя.

Шатобриан
ействительно, в то время Дюма иногда казался необы­
чайно веселым. Этот созерцатель любви вынужден
был наконец сознаться себе, что влюблен, как шести­
летний мужчина может быть влюблен в молодую жен­
щину — с отчаянной страстью, внушающей последнюю наде­
жду. С очень давних пор он вел дружбу со старым, ушедшим
на пенсию актером — почетным старшиной Комеди Франсез — Ренье де ла Бриером, которого называли просто

Д

86

Ренье. Трудно представить себе более привлекательную че­
ту, чем супруги Ренье Муж, в прошлом актер высокого клас­
са, затем архивариус Французского театра, профессор Кон­
серватории, режиссер и, наконец, заведующий постановоч­
ной частью Оперы, прошел хорошую школу у ораторианцев.
Это был маленький человек, любезный и саркастичный; его
непосредственная и отточенная актерская игра в свое время
и волновала и развлекала публику. «Он не гнался за эффекта­
ми, они сами шли к нему-, Он написал несколько превосход­
ных книг, в том числе «Тартюф и актер-.
Его жена, женщина удивительной красоты, была доче­
рью Луизы Гревдон из Жимназ, некогда обожаемой воз­
любленной Скриба
Его дочь — еще одно чудо — в восемнадцать лет вышла
замуж за архитектора Феликса Эскапье, который был в то же
время и живописцем. Дюма-сын знал восхитительную Анриетту еще ребенком. Он наблюдал, как вместе с нею растут ее
очарование и изящество, — он восторгался ею. Ее браке ар­
хитектором был прискорбной ошибкой. Казалось, только
один этот каменный человек не боготворил эту женщину —
свою жену, за которой безуспешно ухаживало столько других
мужчин. Немало выстрадав, она разошлась с ним и теперь,
разочарованная, упавшая духом, жила у родителей. Анриетта
всегда восхищалась Дюма, но он внушал ей робость; перед
ним она «чувствовала себя маленькой девочкой-. Она спра­
шивала у него совета, что читать, и благодарила за жалость к
ней. «Чувство, которое я питаю к Вам, вовсе не жалость, — от­
вечал он, — это самая безграничная нежность». Она жалова­
лась на одиночество и просила увенчанного славой драма­
турга. который, по ее мнению, был «прекрасен, как бог», что­
бы он проводил с нею время и развлекал ее.
Дюма-сын — Анриетте Эскапье, ноябрь 1887 года:
«Мой прелестный маленький друг! Вы просите у меня зо­
лотую монету на одну из Ваших благотворительных затей — но
отчего же Вы просите так мало? Неужто Вы верите в легенду,
что я скуп? Во всяком случае, по отношению к Вам я таковым
не буду. Пользуйтесь моим кошельком вволю, он во всех слу­
чаях окажется больше, чем Ваши маленькие ручки. Я всегда
буду счастлив творить добро вместе с Вами, потому что Вы не
захотите делать зла. Мой прелестный маленький друг, я у Ва­
ших ног, — они, наверное, не больше Ваших ручек...
Если у Вас есть фотографии, где Вы похожи на себя, —
дайте мне одну. Я верну ее Вам в книге, рассказывающей
историю богини, на которую Вы, по-моему, похожи. Вы
увидите, что все Ваши друзья придут к тому же мнению, но
первым открыл это сходство я. Передайте Вашей матушке
мой самый почтительный привет».
Портрет действительно был возвращен Анриетте в кни­
ге Лафонтена «Психея». Дюма переплел два томика в би­
рюзовый сафьян и наклеил фотографию Анриетты на вну­
треннюю сторону верхней обложки. К книгам было прило­
жено следующее письмо:
«Мой дорогой маленький друг! Созовите семь греческих
мудрецов, соберите судей ареопага, присоедините к ним
Фидия, Леонардо, Корреджо, Клодиона и скажите и м :«Мой
д р уг Дюма утверждает, что я похожа на Психею». Все они от­
ветят — каждый на своем языке: «Что ж! Это правда».
Вот почему я преподнош у Вам сегодня историю этой
царской дочери, которую Амур сделал богиней, и прила­
гаю к ней Ваш портрет ( который, я надеюсь, Вы мне воз­
местите), дабы те, в чьи руки попадет эта книга, когда ни
Вас, ни меня уже не будет в живых, убедились, что ни муд­
рецы, ни судьи, ни художники, ни я не ошиблись. Не ош иб­
лись, открыв в Вас божественные черты той, что сделала
Венеру ревнивой, а Купидона — постоянным.

Мой маленький друг, в награду за свои преподношения
я позволю себе поцеловать Вам руки».
Пораженный тем интересом, который совершенно явно
выказывало к нему столь молодое и столь желанное созда­
ние, он не смел сорвать цветок улыбнувшегося ему счастья.
Давно уже он не верил в искреннюю любовь Стоило ему на­
чать анализировать чувства какой-нибудь женщины, как он
обнаруживал гордость, тщеславие, потребность в защите,
но никогда не находил той абсолютной и гордой верности,
которая все еще оставалась для этого седовласого челове­
ка юношеской мечтой Поэтому он безжалостно отталкивал
от себя всех, кто его осаждал' актрис и светских женщин,
грешниц и кающихся. Примерно в то же время он отвечал
одной юной девушке из Сета, предложившей ему себя:
«Дорогое дитя! Я понял Вас, хотя не желал понимать, по­
тому что не должен... Боже упаси меня от того, чтобы поста­
вить всю Вашу жизнь в зависимость от Вашего первого ув­
лечения и от моей последней иллюзии! Я давно уже покон­
чил с любовью, Вы могли быть моей дочерью. Вы обаятель­
ны и обладаете тем, что я ценю превыше всего, — девствен­
ностью. Я не сделаю Вас похожей на других женщин, не
ввергну во все беды, весь ужас падения и раскаяния. Я
слишком хорошо знаю, что это такое и к чему ведет.
Я не хочу, чтобы Вы имели повод когда-либо жаловать­
ся на меня или краснеть за себя. В сердце моем я отвел
Вам достойное место — единственное, какое Вы можете
занять там с честью.
Не искушайте меня на что-либо, превышающее д руж ­
бу. Вам принадлежит то, что есть во мне лучшего.
Обнимаю Вас...»
Однако Анриетта Эскапье, искренне влюбленная, ослеп­
ленная авторитетом, славой и внешностью Дюма-сына, не
теряла надежды победить его сопротивление. Ее решимость
укрепляли сведения о раздорах в семье Дюма, о княгине с
расстроенными нервами, о том, что отношения Дюма с Отти­
лией Флао (которая стала бабушкой) приняли характер друж­
бы, и она отважно устремилась на приступ своего героя. В
1885 году Ренье умер, и Дюма теперь часто виделся с его же­
ной и дочерью, удрученными скорбью, помогал им советом и
делом. Вскоре он уже не сомневался в возможности одер­
жать победу — отсветы ее горели в глазах Анриетты.
Победа? Не было ли это для него скорее поражением?
Конечно, его искушало лучезарное лицо Анриетты. ее восхи­
тительное тело, пленительная молодость. Воспоминания о
маленькой девочке, которая еще так недавно плескалась в
море у него на глазах, невинная и не осознавшая себя, сме­
шивались с образом находившейся рядом цветущей жен­
щины. Но что сулит Анриетте, думал он, связь со старым
возлюбленным, слишком хорошо знающим женщин, чтобы
не испытывать безумной ревности? Как она сможет вынести
грусть, мизантропию, приступы отчаяния сложной натуры
художника, считающего, что у него уже не хватает дыхания?
Он навсегда запомнит одну дату: 13 апреля 1887 года —
день, когда она отдалась ему после первого поцелуя. «13 ап­
реля 1887 года я слил свою судьбу с твоею на твоих губах».
Она могла бы ответить, как Джульетта: «Я была слишком неж­
на, и Вы, пожалуй, могли опасаться, что, когда Вы на мне же­
нитесь, мое поведение станет очень легкомысленным». — «Я
все время спрашивал себя в тот день, искренне ли это смяте­
ние, или наигранно, или же с тобою так бывает всегда и надо
было только решительно подойти к тебе, чтобы взять?.. Ах!
Если я впервые смутил твои чувства, то ты могла бы похва­
стать тем, что впервые посрамила мои психологические поз­
нания, ибо ты единственная женщина, которую я не могу по­
стичь...» Единственная! О наивность Оливье де Жалена!

87

Позднее он старался увидеть в той удивительной л ег­
кости, с какою Анриетта предложила ему себя, счастливое
предзнаменование: «Когда меня охватывают сомнения, то
непосредственность, с какою ты отдалась мне душою и те ­
лом, убеждает меня в твоей невинности. Женщина, кото­
рая уже отдавалась другому мужчине, не отдалась бы так
скоро... Она опасалась бы, что, уступив так легко, вызовет
подозрения и выдаст себя...»
Дюма-сын — Анриетте Ренье, октябрь 1887 года:
«До чего мы дойдем таким путем? Д о какого решения? До
какой катастрофы? Я ничего об этом не знаю ... Прошло уже
полгода с того дня, как ты бросилась в мои объятия с тайным
предчувствием, что во мне — твое счастье и несчастье.
Сколько бы мне ни осталось жить, я все мои силы и весь мой
ум употреблю на то, чтобы сделать тебя счастливой. Не
спорь, не задавайся вопросами, не мучай себя. Живи, не ду­
мая, и позволь обожать тебя, как женщину, как ангела, как бо­
гиню, как ребенка — как мне захочется. Ты больше не принад­
лежишь себе. Ты хотела иметь повелителя, и у тебя не может
быть лучшего, чем тот, что есть. Чувствуешь ли ты, что ни од­
но создание в этом мире не любимо так, как ты?..»
Он действительно любил ее так, как не любил никого со
времен Мари Дюплесси и Лидии Нессельроде, даже сильнее,
ибо Анриетта Ренье больше всех походила на ту Сильфиду,
которую он, как многие мужчины, тщетно искал. «Ты неожи­
данно вошла в мою жизнь, дав моему идеалу самое лучезар­
ное воплощение... Ты была для меня не только женщиной, ко­
торую я обожал с момента ее появления, но и той, которую я
всегда обожал втайне, вопреки всем образам, какие прини­
мала человеческая самка, стоявшая между мной и Ею...»
Это была большая физическая страсть. Благодаря Анриет­
те он узнал на закате жизни счастье приходить с трепетом на
свидания, которых она никогда не пропускала. К пылу возлюб­
ленного примешивалась почти отеческая нежность, с какою
он опекал это молодое существо, следил за ее здоровьем, ее
поступками. Если ему случалось присутствовать при том, как
Анриетта, выйдя из себя, говорила резкости матери, которую
она тем не менее обожала, на другой день он писал ей, преду­
преждая, что со временем она жестоко раскается, что огорча­
ла госпожу Ренье. В 1890 году Анриетта развелась с мужем.
Поскольку она уже много лет не жила с Эскалье, она, несом­
ненно, надеялась сразу же связать свою жизнь с Дюма. Но как
он мог на ней жениться? Мог ли он оставить шестидесятилет­
нюю, тяжелобольную госпожу Дюма? М огли поставить под уг­
розу будущее их незамужней дочери Жаннины? Противник
адюльтера увидел, что обречен на длительную тайную связь.
Глубоко тревожась за репутацию своей возлюбленной, он об­
ставил свои отношения с ней наивными предосторожностями
и телеграммы, которые посылал ей, когда разлучался с нею,
уезжая на отдых, подписывал именем ДЕНИЗА.
Счастье его отравляло, как всегда в этом мире, полном
разлада, смутное недовольство собой. Эта любовь, на ко­
торую у него уже не хватало сил, взбаламутила его
жизнь — а ведь он хотел, чтобы она была безупречной!
•В от уже семь лет, — писал он в 1893 году, — как не было
ни единого часа, чтобы я не думал о тебе. Если бы звезда
упала в море, она не произвела бы большего волнения, чем
произвела ты, ворвавшись в мою жизнь. Все, что я думал о
любви, будучи убежден в том, что никогда не познаю ее в
действительности, я познал в тебе физическое совершен­
ство и возможность морального совершенства, — если ве­
рить тому, что ты утверждаешь... Ах! Сюзон, Сюзон, как ты
заставляешь меня страдать!..»
Человек театра цитировал Бомарше. Просто человек
страдал. Почему? Потому что он не верил в свое счастье:

«Вся моя жизнь уходит на то, чтобы воссоздать твою. Я
ищу тебя в твоем'прошлом, следую за тобой из года в год,
говоря себе: «Что делала Анриетта в то время? Почему она
была там-то и там-то?» И если мне что-нибудь неясно, е с ­
ли ты, как Феба*, у которой ты позаимствовала перламут­
ровую белизну, скрываешься за облаком, я терзаю сь по­
дозрениями, тревожусь, страдаю...»
Госпожа Ренье сняла на лето домик в Лион-сю р-М ер, и
дочь поехала туда с нею. Анриетта скучала на этом курорте,
где безраздельно царила Жип*. Дюма опасался молодых
людей, игр на песке и в воде, ловушек, которые расставляет
безделье. Чтобы успокоить его, Анриетта послала ему свой
девичий дневник, где она уже много говорила о нем.
Дюма-сын — Анриетте Ренье, 22 сентября 1893 года:
«Напрасно ты не любишь море. Ведь как раз у моря я
увидел тебя в первый раз на твоем ослике (в 1864 году)...
Так начинаются английские романы. Почему Б ог не дал себе
труда спуститься и шепнуть мне на ухо: «В один прекрасный
день эта девочка полюбит тебя. Береги себя для нее». И те­
бе какой-нибудь ангел м ог бы сказать: «Со временем этот
человек будет бесконечно обожать тебя. Береги себя для
него». Б ог не сделал того, что должен был бы сделать, ангел
прошелестел крыльями над тобой, не сказав ни слова, но ты
все же заметила его, и у тебя осталось предчувствие. Когда
я возвращаюсь к твоему прошлому благодаря тетрадям, ко­
торые ты мне дала читать, письмам, с которыми ты меня по­
знакомила, я время от времени встречаю там свое имя, —
оно притягивало тебя все более и более, пока ты не упала в
мои объятия, чтобы никогда из них не вырваться..,»
Но несмотря на эти трогательные предвестия, он про­
должал терзаться. За свою жизнь он наблюдал столько по­
водов для ревности, что клятвы Анриетты ничуть его не у с ­
покаивали. «В самом деле, твои письма говорят за то, что
это был первый раз, но М еркурий так коварен, а ты на­
столько женщина, от корней волос до кончиков ногтей. »
К кому он ревновал? К мужу? Меньше всего. «Тот, кому
ты была отдана в семнадцать лет, не ведая, что за этим
кроется, ничего для меня не значит...» Нет, он ревновал к
мужчинам, которых она могла выбирать сама, — к компо­
зитору Паладилю, который обучал ее пению, к салонным
тенорам; одинаково ревновал к прошлому и к настоящему,
ужасно страдая при мысли о «малейшем осквернении».
Она упрекала его в несправедливом недоверии к ней, в то
время как она силилась избегать всех «искушений и поку­
шений». Он оправдывался. М ог ли он быть другим?
«Я никогда не видел вокруг себя ничего, кроме порока,
лжи, разложения во всех видах и формах Мне удалось бессо­
знательным, но могучим усилием вырваться из этого круга са­
мому, без чьей-либо помощи... Но во мне осталось глубокое
недоверие. Я встретил тебя в ту пору моей жизни, когда я дол­
жен был покончить со всеми иллюзиями, но ты в такой мере
воплощала мечты моей ранней юности, что я не м ог сопроти­
вляться... От того, как поступали со мной и как еще могут по­
ступить женщины, прошедшие через мою жизнь, — в том чис­
ле и та, что стала моей спутницей, — я не страдал, ибо не лю ­
бил их. Я не был счастлив, но благодаря работе я был покоен.
Не встреть я тебя, я вскоре забыл бы вообще, что на свете су­
ществуют женщины. Я никогда не отдавал им и частицы моей
души, а мое тело испытывало отвращение и омерзение... Я
родился целомудренным... Я не встречал женщины, которая
не лгала бы. Почему бы и тебе не лгать, как другие?»
Когда госпожа Ренье почувствовала, что она очень больна
и конец ее недалек, она призвала к себе Дюма и с тревогой
сказала ему: «Анриетта остается одна на свете...» Ему было
крайне тяжело, что в такой момент он не может стать посто-

янной законной опорой для растерявшейся молодой женщи­
ны. Он дал слово жениться на ней, если когда-либо окажется
свободным. Это было вероятное предположение, так как в
1891 году Надин Александр-Дюма, обезумев от ревности, по­
кинула особняк на авеню де Вильер и поселилась у своей до­
чери Колетты. Тем не менее Дюма не мог требовать развода
у женщины с расстроенной психикой, у которой врачи опре­
делили неизлечимую душевную болезнь. Да и кроме того,
был ли он уверен в том, что желает этого-’ Оливье де Жален
снова колебался в выборе развязки.
Дюма-сын — Анриетте Ренье;
«Помимо всего возникло еще это осложнение — воз­
можность свободы для меня. Ты не заблуждаешься каса­
тельно того, на какие размышления навела меня эта воз­
можность. Я стал бояться этого события как несчастья, х о ­
тя вполне заслужил право желать его как реванша... Вот
уже двадцать восемь лет, как я имел глупость исполнить
свой долг: это едва не стоило мне жизни и, что еще страш ­
нее, разума, но меня спасло сознание, что я чему-то по­
святил себя, и я верил в свой труд, в славу...»
Этому гордому человеку понадобилось пережить силь­
ное потрясение, дабы сознаться в том, что он всегда скры­
вал от своих друзей, даже от Жорж Санд, — в трагической
неудаче своего брака с зеленоглазой княгиней.

ми Он слишком хорошо знал, что восходит звезда Бека и
Ибсена. Он знал, что молодые критики теперь с презрением
говорят о «хорошо сделанной пьесе», слишком хорошо сде­
ланной. Успех его прежних пьес — «Свадебного гостя», в ко­
тором Бартэ играла вместо Декле и талантливо выплевыва­
ла знаменитое «Фу!»: «Друга женщин», где она воплощала
Джейн де Симроз, умело соединяя нежность и дерзость, —
не вернул ему веры в себя. Старая пьеса — не новая. Он на­
писал одно действие пьесы «Новые сословия», о котором
говорил: «Это будет мой Фигаро», и четыре действия «Фи­
ванской дороги», где их должно было быть пять, — но так и
не закончил ни одной из этих пьес.
Дюма-сын — Полю Бурже:
«Я снова взялся за «Фиванскую дорогу», но я не вижу
развязки и очень боюсь, что никогда ее не увижу. Нет
больше ни энтузиазма, ни увлеченности. Я хорошо знаю,
что хочу сказать, но я без конца повторяю себе: «К чему го ворить что бы то ни было?» Все дело в том, что я слишком
давно знаю род человеческий...»
В действительности он проецировал на человечество
свою собственную неудовлетворенность и считал весь мир
дурным оттого, что, несмотря на весь свой жизненный и
творческий успех, очень много страдал. Он мог бы отнести к
себе реплику одного из своих персонажей: «Вы, несомнен­
но, человек очень сильный». — «Да, но очень несчастный».
Был ли он сам очень сильным человеком? Леополвду
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лакуру, который в 1894 году спрашивал его о «Фиванской
« Фиванская дорога>
дороге» — ее с таким нетерпением ждали в Комеди Франсез, — он ответил:
осле «Франсийона» Дюма не написал ни одной новой
«Окончу ли я когда-нибудь эту пьесу? Я все больше и
пьесы. Восемь лет молчания — большой срок для
больше сомневаюсь в этом. В нее надо вложить так много,
знаменитого драматурга, находящегося еще в рас­
слишком много! Для театрального писателя, который стре­
цвете сил и настойчиво осаждаемого лучшими театрами.мится
Но не только развлечь зрителя, но и заставить его думать,
этого великана всегда легко было обескуражить. Внезапно
ибо сам он думал, жизненный опыт, со всеми размышления­
нападавшая на него усталость напоминала неожиданные
ми, которое он влечет за собой, понемногу становится черес­
приступы подавленности, которые переживал в Италии и в чур требовательным советчиком. Ведь у него уже нет той
бесстрашной уверенности в себе, которая двадцатью годами
Египте его дед-генерал. «С семилетнего возраста, — гово­
рил он молодому Полю Бурже, — я сражаюсь с жизнью. В раньше, возможно, позволила бы ему удовлетворить эти вы­
сокие требования. И кроме того, я никогда не был гордецом,
моем тоне не надо искать меланхолию — это усталость. Бы­
вают моменты, когда я сыт всем этим, сыт по горло, и я охот­ заверяю Вас в этом, вопреки легенде, которая пришлась по
вкусу слишком многим людям, чтобы с нею можно было по­
но улегся бы лицом к стене, чтобы не слышать больше ника­
кончить. Но все-таки, даже не будучи слишком самоуверен­
ких разговоров, в особенности разговоров обо мне».
ным, я мог бы строить себе иллюзии насчет действительной
Его интимная жизнь усугубляла его мрачность, но, кро­
ценности моих произведений, мог бы надеяться, что, умирая,
ме того, он сомневался и в своем искусстве. Некоторые из
не все их унесу с собой, я мог бы заблуждаться по причине —
его младших собратьев преследовали его ядовитой нена­
Боже мой! — да, по причине моего успеха, а в особенности
вистью, в которой была и доля зависти.
из-за того уважения, которое выказывали мне светлые и мо­
В кулуарах Французского театра, поставившего недавно
гучие умы, как, например, Тэн. Однако я вижу, как меняется
«Парижанку», Анри Бек, «коренастый, с жестким взглядом извкус публики, как одна часть молодежи переходит на сторону
под густой соломы бровей, с усами щеткой и кривой усмеш­
Бека и его учеников, другая приветствует Ибсена. Я присут­
кой», читал эпиграммы, пересыпая их звучными: «А? Каково?»
ствую при том, как приходят в упадок определенные формы
искусства. Мой театр, весь мой театр погибнет...»
Как было два Корнеля,
Его отец тоже говорил подобные вещи в последние ме­
Так есть и два Дюма,
сяцы жизни, но рядом с Дюма-отцом, утешая его, находил­
Но эти двое схожи
ся сын, который им восхищался. Леопольд Лакур был рас­
Не с Пьером, а с Тома.
троган слабой и печальной улыбкой, которой сопровожда­
лись
эти признания Он сказал старому мэтру, что «Даму с
Дюма ответил на это:
камелиями», «Полусвет» будут играть всегда. Разве Сара
Бернар не возобновила с успехом «Жену Клавдия»? Разве
Тома Корнель, прости за дерзость Бека,
некий критик не писал: «Дюма был Ибсеном до Ибсена»?
Ему и Пьер Корнель не по зубам:
Грустная улыбка появилась снова.
Зевает Бек. Так повелось от века,
«Вы говорите искренне, — сказал Дюма, — и я Вам благода­
Когда зевать всех заставляешь сам.
рен. Но только я жил слишком долго; я слишком ч а с т видел,
как
удача возвращается к человеку, чтобы потом покинуть его
Однако, если Бек находил горькую сладость в таких шут­
снова, уже навсегда. Наверное, только Саре — она много выках, то Дюма, уставший от всего, считал их жалкими и пусты­

П

89

ш е Д е кл е — я и обязан этим реванш ем , и бы ло бы неблагора­
зум но считать его окончательным. П обеды великих артистов,
неож иданно возр о ж д аю щ ие уж е погибш ую пьесу, сладостны
для а втора. О н и н е до лж ны вводить его в заблуж дение. Е му н а ­
д о знать, подтвердит ли и х будущ ее... Чего сталось с др а м а ­
тургией Вольтера? Ее теперь д а ж е не читают. А вместе с тем,
каким драматическим поэтом восхищ ались больше, ко м у еще
так курили ф имиам, ка к автору «З а и ры » и «М еропы»? Д а и о з ­
начает л и это прод ол ж е ни е ж и з н и д л я драматурга, если у него
еще находятся читатели и если в том некрополе, который н е ­
ред ко представляет со бою история литературы, красуется, с
позволения сказать, его памятник в пр озе?
Продолжат ь жить в искусст ве д л я такого автора н е з н а ­
чит остаться в кн и га х; это значит жить н а с ц е н е п о кр а й н е й
м е р е в д в у х и л и трех п о д л и н н ы х ш е д е в р а х . И в о ф р а н ц у з ­
с к о й драм ат ургии X IX в е к а я н а х о ж у е д в а три-четыре таких
ш е д е в р а ; это н е «о п е р ы » Виктора Пого — и х с л о в е с н о е в е ­
л и ко л е п и е н е спасет и х д л я вечност и — нет, это некот оры е
к о м е д и и М ю с с е . Я н и ч е г о н е го в о р ю о м о е м отце; его та­
лант бы л так ж е п р и с у щ ем у, к а к хобот с л о н у ...»

Возвратившись к себе, Леопольд Лакур отметил, что,
несмотря на грустные речи, эта высоко поднятая голова
была по-прежнему величественна:
«Холодный блеск его светло-голубых глаз не потускнел.
Слегка покачивающаяся походка, когда-то модная, напомина­
ющая идеал изящества во времена Наполеона III, заставляет
его по-военному резко размахивать руками. Стало все-таки
несколько меньше гибкости в движениях этого «кавалера»,
речь его теперь не так стремительна». Меланхолия сгущала
сумерки этой жизни, прежде казавшейся столь блестящей.
Другой журналист, Ф илипп Жиль, вынес такое же впе­
чатление. Он спросил Дюма:
— Мы увидим «Фиванскую дорогу?»
— Подумайте сами! — ответил Дюма. — В моем возрас­
те отважиться на борьбу, зная, что меня ждут только коло­
тушки! Нет! Лучше уж я оставлю «Фиванскую дорогу» у себя
в ящике. Я полагаю, что это одна из самых удачных моих
пьес; я полагаю также, что никогда не отдам ее в театр.
Потом он заговорил о своих опасениях:
— Перед лицом никчемности нашей ж изни, тщетности
наших усилий, безнадежности обращений к так называе­
мому провидению, которое ничего не провидит для нас, я
всерьез помышлял о том, чтобы уйти в монастырь... Там по
крайней мере человек далек от ж изни. О! Успокойтесь: у
меня никогда не хватит на это мужества ... Стали бы гово­
рить, что я ударился в религию под влиянием свящ енников
и женщин... И кроме того, я бы д о смерти скучал.
Тем не менее Эмиль Бержера, зять Теофиля Готье, на­
шел, что Дюма одержим идеями христианства.
— Дорогой друг, вы совершаете две ош ибки — курите и
исповедуете пантеизм... Свет идет с Голгофы.
— Да, — ответил Бержера, — Магдалина — это Дама с
камелиями в пустыне.
— Не будем говорить о «Даме с камелиями» — это ю но­
шеское произведение... Настоящую ж енщ ину вы найдете в
Евангелии.
Вошел лакей и сказал, что X. просит луидор.
— Ах, бедняга! — сказал Дюма. — Дайте ему пять, это
избавит его от четырех хождений.
Жюлю Кларети, комиссару Комеди Франсез, он прочитал
четыре акта «Фиванской дороги», которые были уже написа­
ны, и рассказал содержание пятого. Каков сюжет пьесы? На
дороге в Фивы Эдип встретил Сфинкса... Ученый-медик Д и­
дье в конце своего жизненного пути встречает загадочную и
опьяняющую красавицу Милиану Дюбрейль, сестру всех тех

чудовищ женского пола, которыми изобилует драматургия
Дюма-сына. Знаменитый врач Дидье олицетворяет автора.
Писатель, дабы не изображать писателей, превращает их в ху­
дожников и врачей, но маски оказываются прозрачными.
У Дидье, м атериалиста-безбожника, есть верующие
жена и дочь 1 и неверующий ученик Матиас. Дочь Дидье,
Женевьева, любит Матиаса, но тот груб с нею и насмеха­
ется над ее верой.
— Твоя душа, — говорит он ей, — это лишь совокуп­
ность функций м озгового вещества... Если я ударю тебя
вот сюда, в висок, что скажет твоя душа?
— Она простит тебя, — отвечает Женевьева.
В п е р в о м д е й с т в и и в д о м е Д и д ь е , кот оры й в это в р е ­
м я отсутствует, Матиас п р ини м а е т м о л о д о г о п р о в и н ц и а л а
Д о м и н и к а д е Ж ю н и а ка , п е р е ж и в а ю щ е г о тяжелый д у ш е в ­
н ы й к р и з и с . Его отец и з м ат ериальны х с о о б р а ж е н и й п р о ­
тивится е го женит ьбе. Б уд уч и страстно в л ю б л е н , м о л о д о й
ч е л о в е к б е з к о л е б а н и й н а р у ш и л б ы запрет, н о е го невеста
д а л а е м у понять, что н е выйдет з а н е го з а м у ж в о п р е к и в о ­
л е его отца. Потом о на с кр ы л а с ь вмест е с о с в о е й мате­
р ь ю , н е оставив а д р е с а . Д о м и н и к р а зы ск и ва е т б е гл я н о к в
П а р иж е , где, ка к о н подозревает , о н и прячутся. О н с о о б ­
щает в р а ч у с в о ю н а в я з ч и в у ю и д е ю : овладеть л ю б и м о й д е ­
ву ш ко й и л и убить ее. Матиас дает ч р е з м е р н о в о з б у ж д е н ­
н о м у ю н о ш е н е с ко л ь к о д о б р ы х совет ов и отпускает его, н и
в ч ем н е у б е д и в . В озвращ ает ся докт ор Д и д ь е , и почти в ту
ж е минуту на у л и ц е раздаю т ся выстрелы. Матиас б росает ­
с я к о к н у и узнает в ст релявш ем Д о м и н и к а , тот убегает.
Вводят пострадавшую — очаровательную м о л о д ую д е в у ш ­
ку; Д и д ь е осматривает ее. Рана не опасна. Доктор предлагает
д е вуш ке остаться у него в д о м е д о вы здоровления. Появляет­
ся по ли цей ски й ко м иссар. Выясняется, что и м я м о л о д о й о с о ­
бы М илиана Д ю б р е й л ь ; е й двадцать лет. Ее мать уклоняется
от прям ого ответа: она якобы не знает стрелявшего. Она дает
за ве до м о неверное о писа ни е м ол одо го преступника.
Три н е де ли спустя, во втором действии, вы зд ор овевш а я
М илиана вместе с о св о е й матерью живет в за г о р о д н о м д о м е
Д и д ь е . Никто и н е помышляет о б отъезде. Д и д ь е поручает
М или а не переписывать его труды; Матиас охотно беседует с
не ю на ф илософ ские темы. Ж ене вьева признается с в о е й м а ­
тери, что ревнует к не знаком ке. Госпожа Д и д ь е умоляет мужа
не оставлять у н и х этих д в у х ж енщ ин. О н просит совета у М а ­
тиаса, который отвечает: «Вы вл ю бле ны в М илиану, са м и то­
го н е зная». И действительно, доктор, которому и в го ло ву не
приходит просить д е в уш ку уехать, говорит е й: «У м е н я есть
потребность чувствовать ваш е присутствие ». Возмутитель­
ни ца спокойствия соглашается отложить с в о й отъезд.
Тем вр е м е н е м Д и д ь е принимает д е л е г а ц и ю с к а н д и н а в ­
с ки х студентов, пр и б ы вш ую засвидетельствовать е м у сво е
почтение. Руководитель де л е га ц и и , п о и м е н и Стефен, п р о ­
изводит на учителя п р е кр а с н о е впечатление, и о н н е во л ьн о
начинает думать о том, что такой сл а вн ы й п а р е н ь м о г быть
п р е кр а сн ы м м уж е м д л я его д о ч е р и Ж ене вьевы .
П роходит д в а д н я . В третьем действии с н о в а п о я в л я ­
ется Д о м и н и к д е Ж ю н и а к. Отец его у м е р ; теперь ничто
1 Ж а н н и н а Д ю м а , воспит анная в духе вольнодумст ва, с большой горячност ью приняла кат олическую веру. Ее бракосочет ание с родовит ы м оф ице­
ра м Эрнест ом де Отеривом было совершено по обряду в пр ихо дско й церкви
М ар ли преподобным д'Ю льст ом. Одна фраза в проповеди эт ого свящ енни­
к а , произнесенной во время венчания, вы звала б езудер ж ны й см ех публи ки :
< И когда н аст упит час неизбежного расст авания». Колет т а Д ю м а в то
время у ж е была бчизка к разводу, ее родители разошлись и больше не ж м и
п од одной кры ш ей, ее м ат ь когда-т о бросила Н а р ы ш ки н а , а ее сводная се­
ст ра Ольга ж и л а в постоянном разладе со своим разврат ны м м у ж е м .

90

больше не препятствует его женитьбе. Матиас спешит с о ­
общить об этом М илизне; тз, неприятно удивленнзя, р е ­
шительно откэзывэется выйти зэм уж э з человекз, который
хотел е е убить. Доминик рэзмэхивзет нз се й р э з не р е ­
вольвером, з письмэми своей невесты, кзк будто бы очень
нежными и обличэющими известную близость... Тогдэ
М ил и знэ см ело нзпздзет нэ Матиаса:
— Вы принимзете меня з з сф инксз и стзрзетесь р ззгздзть м ою зэгадку. У меня е е нет. Вы уверены, что я полнэ
ковэрных и преступных ззмыслов. Вы ошибэетесь.
И в се же зссистент е е спрэшивзет, кзк бы онэ поступилз, есл и бы ей предложили пятьсот тысяч фрэнков, с тем
чтобы онз убр зл эсь отсюдэ. Она холодно отвечает:
— Потребовала бы миллион.
Четвертое дейст вие. Ж еневьева изливает перед от­
цом душу, поверяет ему свое смятение. В ее сердце з а ­
крались сомнения. Она спрашивает ученого:
— Что находится за гранью этой ж и зн и ?
— Неизвестность.
— Неужели твоя наука не подтверждает ни одну из на­
дежд, которые нам и дает религия?
— Ни одну.
— Это может привести в отчаяние.
— Иногда.
Тем не менее Д и д ье удается утешить дочь, и она ухо­
дит от него несколько успокоенная. Потом он обращается
к неизменно загадочной Милиане. Конечно, она заметила
его восхищение, она даже заявляет ему, что готова сд е­
лать все, что он захочет: все. И он отвечает:
— Я лю блю вас. Вот уже три недели, как благодаря вам
я снова чувствую себя двадцатилетним, а ведь в свое вре­
мя я и не заметил, что мне было двадцать... Вы молоды, а
я уже нет... Вы свободны, я — нет. Вы не можете меня л ю ­
бить. Так уезжайте, уезжайте и найдите благословенного
богами молодого человека, который станет вашим супру­
гом и которого я буду любить как сына...
З десь рукопись обрывается.
2 апреля 1895 года в возрасте шестидесяти восьми лет
на авеню Ньель, в доме своей дочери Колетты, умерла гос­
пожа Дюма, а через несколько дней началась агония у гос­
пожи Ренье в маленьком, построенном Эскалье особняке на
Римской улице, где она жила вместе со своей дочерью Анриеттой. Д ю м а похоронил княгиню в Нейли-сюр-Сен, рядом
с Катриной Лабе, а 26 июня, меньше чем через три месяца с
того дня, как он овдовел, женился на Анриетте в Марли-леРуа. Он любил ее с отчаянной страстью. В течение восьми
лет он каждый день писал ей. И тем не менееот его соседа
Сарду, с которым он делился, мы знаем, что, предпринимая
этот решительный шаг, он терзался сомнениями. Не безу­
мие ли со стороны человека, которого так давно преследо­
вало апокалипсическое видение Греха, за порогом семиде­
сятилетия связывать свою жизнь с молодой женщиной та­
кой редкостной красоты? Он знал это, но сдержал данное
слово. У него было высокое и суровое понятие о чести.
27 июля 1895 года он написал завещание:
«Сегодня я вступаю в семьдесят второй год своей жизни.
Пришло время составить завещание, тем паче что по неко­
торым признакам мне представляется более чем вероят­
ным, что конца этого года, в который вступаю, я не увижу...
И все же ровно месяц назад я женился на женщине много
моложе себя, я считаю своим долгом доказать ей таким об­
разом мое уважение и мою привязанность, которых она во
всех смыслах достойна. Я уверен, что она будет с честью но­
сить мое имя столько времени, сколько ей суждено носить
его после того, как меня не станет. Кроме того, она человек

энергичный и мужественный и сумеет выполнить мою волю,
которую я выражу в этом завещании:
Я желаю твердо и определенно, чтобы меня похорони­
ли без всякого церковного обряда; я хочу, чтобы над моей
могилой не произносили никаких речей, и освобождаю
Академию от воздания мне воинских почестей. Таким о б ­
разом, моя смерть причинит беспокойство только тем, кто
сам пожелает побеспокоиться.
Я желаю быть похороненным на кладбище П ер-Л аш ез' в
склепе, содержащем только два отделения, где — чем позд­
нее, темлучше — рядом со мною упокоится госпожа Дюма. Я
желаю, чтобы после моей смерти меня одели в одну из моих
полотняных рубашек с красной каймой и в один из моих про­
стых рабочих костюмов. Ноги пусть останутся голыми...
В с е мои бумаги, письма, рукописи я оставляю госпоже
Анриетте Александр-Дюма, которая приведет их в п о ря­
док и знает, как с ними поступить...»
Он не боялся смерти, но мучился, думая о будущем Анриетты, о возможных конфликтах между его дочерьми и
женой, о своем незаконченном произведении. В августе
он писал из Пюи Жюлю Кпарети:
" Ваше письмо застало меня за переделкой последней
сцены четвертого действия — главной сцены для всей пьесы и
для Мунэ-Сюлли. Если нам суждено провалиться, то мы про­
валимся именно в этой сцене; если же она удастся — нас ждет
большой успех, несмотря на неблагоприятную развязку...»
В другом письме он писал о «Фиванской дороге»: «Вы
получите ее через год, или я умру». Жорж Кларети, сын Ж ю­
ля, рассказал в одной статье содержание пятого акта, кото­
рый Д юма в его присутствии «читал в совершенно закончен­
ном виде» генеральному комиссару Французского театра:
«Внезапно Милиана влюбляется в Стефена — красивого
и элегантного шведа, который возглавляет делегацию ино­
странных студентов. В тот самый день, когда она должна
была бежать с Дидье, она покидает Париж с молодым скан­
динавом. Парижанка следует за соотечественником И б се­
на. Любовь — это привилегия молодости, — такова мораль
драмы. Кризис миновал. Сфинкс исчез. Дидье, глядя на
свою дочь Женевьеву, качает головой и бормочет:
— Быть может, и в самом деле существует душ а?
А Матиас в своем углу играет на флейте в перерыве м е­
жду двумя опытами, как Фридрих II между двумя сражени­
ями, и отвечает учителю насмешливыми звуками своего
визгливого инструмента...»
Нет ничего невозможного в том, что Дюма, пребывая в
глубокой печали, в которую его ввергло нездоровье, поду­
мывал о подобной развязке. Но 1 октября он слег, и ему ста­
ло ясно, что его последняя пьеса останется неоконченной.
«Представьте себе, что я уже умер, — сказал он Кларе­
ти, — и больше на меня не рассчитывайте».
Своей дочери Колетте он признался: «Не пойму, что со
мной; весь день у меня в ушах трещит сверчок». Кровь з а ­
ставляла вибрировать его утратившие эластичность арте­
рии. Вскоре у него начались головные боли, и временами
он впадал в странное забытье, пугавшее его жену. П р о­
фессора не могли поставить диагноз. Одни предполагали
кровоизлияние, другие — опухоль мозга. В конце ноября
крупнейшие врачи, собравшиеся в Марли у его постели,
объявили, что он безнадежен. Как когда-то его отец, уми1 Не па кладбищ е Пер-Лаш ез, а на кладбищ е Монмартр покоятся Алек­
сандр Днзма-сын и его вторая ж ена (умерш ая в 1934 году), под каменным
сводам монумента, созданного скульпторам Сен-Марсо. По странной сзучайности м огаза М ари Дю плесси находится в нескольких шагах от этого
внушительного мавзазея.

91

равший ма морском берегу Пюи, он проводил целые дни в
смутных сновидениях.
Несколькими месяцами раньше, взявшись написать
предисловие к роскошному изданию «Трех мушкетеров»,
он с нежными словами обратился к своему отцу, который
был его гордостью и отчаяньем:
«Вспоминают ли в том мире, где ты пребываешь те­
перь, о делах нашего мира — или же так называемая веч­
ная жизнь существует только в нашем воображении, по­
рожденная нашим страхом перед небытием? Мы с тобой
никогда об этом не говорили, когда жили вместе, и я ду­
маю, что метафизические размышления никогда тебя не
тревожили...»
Потом он вспомнил о нескольких месяцах, проведен­
ных ими после отъезда Иды вдвоем, в братской дружбе:
»Ах! То было прекрасное время. Мы были ровесника­
ми, хотя тебе исполнилось сорок два года, а мне — двад­
цать. Наши веселые разговоры, взаимные излияния
чувств!.. Мне кажется, это было вчера... А ты почти уже
четверть века спишь под вековыми деревьями кладбища в
Вилле-Коттре, между твоей матерью, которая служила те­
бе образцом для всех нарисованных тобою порядочных
женщин, и твоим отцом, который дал право на существо­
вание всем твоим героям. Я же, кого ты, да и я сам, всегда
считал ребенком в сравнении с тобой, сейчас сед как
лунь, — каким ты никогда не был... Земля вертится быстро.
До скорого свидания».
Пророческая ностальгия. Сыну суждено было вскоре
последовать за отцом. 28 ноября ему как будто стало луч­
ше. Осеннее солнце освещало красивые деревья парка.
Сознание вернулось к нему, и он улыбнулся дочерям.
— Ступайте завтракать, — сказал он, — оставьте меня
одного.
Врач только что вышел из комнаты, когда Колетта по­
звала его:
— Идите скорей! У папы конвульсии...
Последняя судорога потрясла его тело. Он был мертв.
На следующий день газеты были полны им. Его брат по
отцу Анри Бауэр написал прекрасную статью.

«В нем была властная сила — воля... Он не уступал, бу­
дучи совсем иным, величайшему гению своей династии.
До появления «Дамы с камелиями» девицы легкого пове­
дения были отверженными, париями... Ни одно произве­
дение не оказало такого влияния на людей, заставляя од­
них искупать свои грехи, других — прощать,.. И сто лет
спустя бедные молодые люди с сердцем, трепещущим от
любви, будут оплакивать Маргариту Готье...»
Оттого, что с первых дней своей жизни он был жертвой,
оттого, что его мать много страдала, он выступал в защиту
невинных и делал это талантливо. Если позднее он взял на
себя роль укротителя, это произошло потому, что он уви­
дел себя в окружении хищных зверей. Он должен был ук­
ротить львиц или быть растерзанным ими. Гордость по­
крыла его сердце — самое уязвимое из сердец — тонким
слоем льда. Его последняя любовь — пылкая и мучитель­
ная — была для него глубоким потрясением. В конце ноя­
бря 1895 года борьба была окончена. Стоял прохладный
день поздней осени. В парке Марли теснились друзья, со­
братья, журналисты, политические деятели, элегантные
женщины и толпы простонародья. Поезда, приходившие
из Парижа, выплескивали на платформу маленькой стан­
ции потоки почитателей и любопытных, которые верени­
цей устремлялись в «Шанфлур».
Там их вводили в комнату, где на инкрустированной
бронзой кровати в стиле ампир, которая словно плыла на
двух лебедях, вырезанных из лимонного дерева, покоился
Александр Дюма-сын, одетый, как он пожелал, в свой ра­
бочий костюм. Ноги были голые. Как генерал Дюма, он
всегда гордился их изяществом. На стене висел большой
портрет его отца и маленький рисунок, изображавший Ка­
трину Лабе на смертном одре.
В течение целого столетия семейство Дюма разыгры­
вало на сцене Франции прекраснейшую из драм — свою
жизнь. Последний из трех остался один «перед опущен­
ным занавесом, в молчании ночи». Его молодая вдова и
дочери, уже облаченные в траур, думали об умершем и о
своем трудном будущем. Эпическая мелодрама заверша­
лась буржуазной комедией, а быть может, и трагедией.

КОММЕНТАРИИ
С 5.

Гужон, Жан

— французский архитектор и скульптор. Мастер ба­

к молоденькой Изабелле, которая предпочитает ему его племянника Эраста.

рельефа. Одни пт мерных французских скульпторов, iiopiiamiHix с традиция­

С. 13. Луша Шопен, сестра и наследница композитора, вышла замуж за
Юзефа Едржееинча.

ми средневековом арх 1гтсктуры. В cm работах чувствуется влияние итальян­
ской иiкили н античного искусства. — Пилон, Жермен — французским

С 14. «Горе

Олиитю* — поэма Гюго (1837), поевнщенпаи Ж ю л ь сго

скульптор. Наиболее известные с ю работы: гробницы Ф ранш иза I и Генри­

Д ня-

ха I I и скульптурная группа «Три грации».

18 Ласенер - просссно11алм 1ый убийца, казненный в 1836 году. Пос­
ле его смерти были опубликованы «Воспоминания, признания и стихотворе­

c.

С. 10. 'рный iic c iu o iiiim г|>афн11и Сибиллы дс Ма|тте.чьле

Кландня и посадить патр о н одного из спопх любоипикои.

Ж аш ш ль.

С.
римский император ( I I н. и.

88. Феба -

а ш о ilt имен Артемиды, богини Лупы, сестрм бота Сачн-

Перевод с французского:
предисловие автора, части первая-шестая — Л.Г. Беспаловой,
части седьмая-десятая — СЯ. Шлапоберской.
Ко.иментарии подготовлены
ЛТЯсспаловой и СЯШчапобсрской

93

УЧИТЕЛЮ
га

УЧЕНИКУ
Тезисы к диалогу:
Андре М оруа,
«Три Дюма»

По традиции, в конце каждого номера редакция публикует
тезисы, вопросы для обсуждения прочитанного произведе­
ния — в классе, на уроке внеклассного чтения, в библиотеке, в
кругу семьи или друзей. Ведь хорошая литература всегда вызы­
вает отклик в душе читателя, трогает и волнует. Наши «тези­
сы» — это как бы своеобразная помощь учителю и ученикам.
На этот раз вниманию читателей предложена романизиро­
ванная биография известного французского писателя Андре
М оруа «Три Дюма», опубликованная им в Париже в 1957 году
(перевод на русский язык — 1962, 1965 гг.). С любовью и вос­
хищением автор воссоздает историю жизни и творчества зна­
менитого французского писателя XIX века Александра Дюма и
не менее знаменитого в то время его сына — тоже Александ­
ра Дюма, сказав об этом образно: «В течение целого столетия
семейство Дюма разыгрывало на сцене Франции прекрасней­
шую из драм своей жизни».
И так, вопросы для обсуждения:

Какие черты характер а унаследовал А лександр Дю ма от
своего отца — сына нормандского дворянина и черной р а­
быни с острова Сан-Доминго, ставшего легендарным гене­
ралом при Наполеоне Бонапарте?

а

Какой случай открыл бедному юноше будущую дорогу в
литературу?

ЕХ
С какого рода литературы начинал свой творческий
путь «великий Дю ма»? В чем заклю чался его та л а н т д р а ­
м атур га?
Дорогие ребята!
Вот уже шестой год
«Школьная роман-газета» —
теперь это журнал «Путеводная звезда.
Школьное чтение» — продолжает
постоянно действующий
конкурс сочинений школьников,
гимназистов, лицеистов, учащихся
ПТУ, техникумов, педагогических
и иных училищ на лучшее сочинение
по поводу каждого произведения,
опубликованного в журнале.
Итоги конкурса мы подводим
в конце года. Как правило,
присуждается больше 10 премий.
И это, конечно же, роскошно
изданные книги. Хорошо, если учебные
заведения станут присылать эти сочинения
организованно, а не по одному.

Ы

~

Как образовывал себя писатель, открыв классиков в два­
дцать лет и ж адно, «с пылом и рвением», «пожирая книги»?

И

~

Александр Дюма возродил жанр исторического ром ана,
он воскресил историю Франции, которую делал его отец, в
своих романтических сочинениях. Какой из исторических ро­
манов А . Дюма вам больше всего нравится? В чем заклю чал­
ся романтизм «историка» Дю ма?

и

—

Сын писателя драматург Александр Дюма жил в другое
время и уже не романтизировал происходящее. Но его пье­
сы становились событием «национального значения». Как вы
полагаете, что заставляло этих двух родных, но разных лю­
дей преданно «служить униженным и оскорбленным»?

94

ПРОДОЛЖАЕТСЯ ПОДПИСКА НА 2001 ГО

Штльшшш
р о м а н -га зе та
(Со второго полугодия 2001 года смотрите в Каталоге
«Роспечати» «Путеводная звезда. Школьное чтение».)

Каталожная цена одного номера журнала — 20 рублей.
Цена подписки на полгода (без стоимости доставки) — 120 рублей.

Индекс в каталоге «Роспечати» - 72722.

Вас ждет увлекат ельное и полезное чтение!
Торопитесь подписаться!

мои адрес
. область/край

индекс_____

Да, я подписываюсь
на 6 номеров журнала
«Ш кольная роман-газета»
с января 2001 года.

район
город/село
.дом

ул-_______
тел.

корп.

кв.

Ф.И.0.

150 руб.

Стоимость подписки
на 6 номеров —

Ко п и я документа об оплате прилагается.

с учетом доставки!

Редакция «Школьной
роман-газеты» предлагает
своим читателям
самый экономичный
способ подписки —

(наименовение получателя платежа)

___________ 7701126910_______________
(ИНН получателя платежа)

№_________ 40703810638000110177________
(номер счета получателя платежа)

п одп и ску в р е д а к ц и и .

Оформить ее можно
с первого номера.
Вырезав и заполнив
Бланк-заказ,
напечатанный сверху,
и оплатив в любом
отделении Сбербанка
Извещение,
напечатанное справа
(заполняется только
сумма платежа и дата),
вы направляете их
в редакцию. А дальше
вы получаете журнал
прямо домой из редакции.
Экономия состоит в том,
что доставка пакета из
редакции дешевле
подписки на почте!

4

Форма № ПД-4
Редакция журнала *Ш кольная роман-газета»

Извещение

в

______ Сбербанк России, г. Москва______
(наименование банка и банковские реквизиты)

________ к/с 30101810400000000225________
___________________________ Б И К

044525225_______

подписка на журна.1 «Школьная роман-газета»
(наименование платежа)

Дата
Кассир

Сумма платежа:
Плательщик (подпись)

руб.

коп.

Редакция журнала * Школьная роман-газета»
(наименовение получателя платежа)

___________ 7701126910_______________
(ИНН получателя платежа)

№ _________ 40703810638000110177________
(номер счета получателя платежа)

в

______ Сбербанк России, г. Москва______
(наименование банка и банковские реквизиты)

_________ к/с 30101810400000000225________
___________________________ Б И К

Квитанция

044525225

подписка на журнал «Ш кольная роман-газета*
(наименование платежа)

Кассир

Сумма платежа:
Плательщик (подпись)

руб.

Школьная
роман-газета
ИЗ

в

Р "Г

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЯМ

ДА, я оформляю
подписку

наложенным
платежом
с января 2001 года.

20

Стоимость одного номера в 20001 году
— J L \ J руб.
(не включает почтовый сбор за пересылку наложенным
платежом). Вышлите заполненный купон и копию
документа об оплате в редакцию по адресу: 101990,
Москва, Армянский пер., 11/2, «ШРГ».

Дорогие ребята! Судя по вашим
письмам, вы полюбили «Школьную
роман-газету» (теперь этот журнал на­
зывается «Путеводная звезда. Школь­
ное чтение»). Мы постарались позна­
комить вас не только с шедеврами ми­
ровой литературы, но и с произведе­
ниями русских писателей — ваших со­
временников, напечатали художест­
венные биографии некоторых выдаю­
щихся мастеров слова, предложили
для чтения самые разные жанры про­
зы. Герои произведений, опублико­
ванных в «Школьной роман-газете»,
еще долгие годы будут жить с вами.

МОЙ АДРЕС: индекс______________республика/____________________
область/край
район____________________________ город/село________________________
ул .__________________________________ дом_______корп._______кв._______
Тел.:___________________ Ф .И .О .________________________________________

ВНИМАНИЕ: при подписке наложенным платежом
редакция не может гарантировать неизменность
подписной цены. Редакция будет рассчитывать стоимость
журнала ежемесячно.

Инфо рма ция о плательщике

Ф.И.О., адрес плательщика

(ИНН налогоплательщика)

№
(номер лицевого счета (код) плательщика)

Инфо рма ция о плательщике

Ф.И.О., адрес плательщика

(ИНН налогоплательщика)
№

_________________________________________

.

(номер лицевого счета (код) плательщика)

I

Учителям-литераторам!
К сожалению, мы не можем объя­
вить заранее, какие произведения мы
опубликуем до конца 2001 года — это
наше, как сегодня принято говорить,
ноу-хау. Но заверяем: «ШРГ» будет
вашим основательным помощником
на уроке литературы, да и вообще в
любом разговоре о литературе.
К тому же, «ШРГ» не просто что-то
перепечатывает: журнал формирует
широкий круг внеклассного чтения.
Даже годовой комплект журнала —
целая библиотека с высоконравствен­
ной ориентацией.
Родителям!
Как бы трудно вам не было с до­
машним бюджетом, помните — не
хлебом единым, но и хлебом духов­
ным должны быть живы ваши дети.
Напрягитесь, сэкономьте на другом,
но сделайте детям подарок — выпи­
шите этот журнал.
Библиотекарям!
Без «Школьной роман-газеты» ваша
библиотека просто не может обойтись,
ведь этот журнал — нравственно ори­
ентированное, замечательное чтение. И
хотя все знают, что денег на подписку
нет, — уговорите директора, найдите
спонсоров среди родителей, чтобы
журнал «ШРГ», да не в одном экземп­
ляре, был у вас в библиотеке, сделался
вашим помощником.

Директорам школ, руководителям
районных, областных, краевых депар- I
таментов образования, министрам об­
разования республик!
Постарайтесь выписать в каждую
школьную библиотеку хотя бы один
комплект «Школьной роман-газеты».

а

рсо>ман-газетга
(Теперь журнал называется
«Путеводная звезда. Школьное чтение»)

Подписка
с подарком!
Этот вид подписки еще можно оформитьо
в редакции. Цена на полный год — 350 рублей.
В дополнение к журналу вы получите
замечательный подарок. Какой? Это сюрприз!
Но вы не разочаруетесь, получив его
вместе с номерами за 2001 год.
Для этого надо переслать нам деньги через
Сбербанк, воспользовавшись Извещением,
напечатанным на странице 95.
Напишите на Извещении слово «ПОДАРОК».
Наш подарок годовой подписчик получит бесплатно.
Общая цена подписки включает в себя только
стоимость журналов и стоимость пересылки.
ГОДОВАЯ ПОДПИСКА С ПОДАРКОМ ДВОЙНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ!

РОССИЙСКИЙ
ДЕТСКИЙ
ФОНД

Благотворительная акция
03
Ф 4-.
оз
СМ О со О
CM CD m О-

m i
Ь " ' 1 Г*
* Ю к §

Устъ-Жра
Вююйск Сангар
•
'
Вериевилюййс

Мирный •
Сунгар.

си CD ф У