Альенде Исабель
Женщины души моей
О нетерпеливой любви,
долгой жизни и добрых ведьмах
Дубна
2021
Перевод Щепетовой К. В.
Панчите, Пауле, Лоре, Мане, Николь
и другим необыкновенным женщинам в моей жизни
Не будет преувеличением сказать, что я была феминисткой уже в детском саду, задолго до того, как моя семья узнала об этом понятии. Я родилась в 1942 году, поэтому мы собираемся говорить о далёком прошлом. Полагаю, что мой бунт против мужской власти напрямую связан с жизненной ситуацией моей матери Панчиты, которую муж бросил с двумя маленькими детьми и новорождённым на руках в Перу. Это вынудило Панчиту искать крова и защиты в родительском доме в Чили, где прошли первые годы моего детства.
Дом моих бабушки и дедушки располагался в коммуне Провиденсия в Сантьяго, которая в то время была жилым районом, а в наши дни стала настоящим лабиринтом магазинов и офисов. Здание было большим и уродливым, настоящее чудовище из цемента, комнаты с высокими потолками, гуляющими сквозняками, с сажей от керосиновых плит на стенах, с тяжёлыми красными драпировками из плюша, с испанской мебелью, сделанной на века, с ужасающими портретами покойных родственников и рядами пыльных книг. Фасад был величественным. Залу, библиотеку и столовую кто-то позаботился обставить со вкусом, но ими пользовались крайне редко. Остальная часть дома представляла собой беспорядочное королевство моей бабушки, детей (меня и двух моих братьев), домашней прислуги, двух-трёх собак непонятной породы и полудиких кошек, бесконтрольно размножавшихся за холодильником: кухарка топила их потомство в ведре в патио.
Радость и свет исчезли из этого дома вместе с преждевременной смертью моей бабушки. Теперь я вспоминаю детство как время бесконечного страха и темноты.
Чего я боялась? Что умрёт моя мать, и нас отправят в какой-то детский дом, что меня выкрадут цыгане, что в зеркалах появится сам Дьявол, ладно, можно и не продолжать. Я благодарна своему несчастливому детству за обширный материал для творчества. Я не знаю, как справляются романисты, у которых было безоблачное детство в нормальной семье.
Я очень рано поняла, что моя мать занимала крайне невыгодное положение по отношению к семейным людям. Она вышла замуж вопреки воле своих родителей, семейная жизнь не сложилась, о чём её предупреждали; в итоге брак был аннулирован — единственный разумный выход в стране, в которой развод не был узаконен до 2004 года. Не готовая работать, не имея денег и свободы, моя мама стала мишенью для злых языков, поскольку помимо того, что жила с мужем раздельно, была женщиной молодой, красавицей и кокеткой.
Мой гнев против мужского шовинизма возник в те годы детства, когда я увидела свою мать и домашнюю прислугу жертвами, подчинёнными, без средств и без права голоса: первую — потому, что она бросила вызов условностям, а остальных — из-за бедности. Разумеется, тогда я этого не понимала, такое объяснение я сформулировала после пятидесяти лет психотерапии, но душевный надрыв оказался столь сильным, что во мне навсегда поселились навязчивая идея справедливости и внутреннее неприятие мачизма. Такое негодование не характерно для семьи, которая считалась интеллектуальной и современной, но по нынешним меркам была прямо-таки пещерно отсталой.
Панчита проконсультировалась далеко не с одним доктором, чтобы выяснить, что со мной не так: возможно, её дочь мучилась коликами или страдала от ленточных червей. Мой неуступчивый и дерзкий характер, который в моих братьях поддерживался как необходимый признак мужественности, во мне рассматривался некой патологией. А так бывает почти всегда, не правда ли? Девочкам отказано в праве злиться и топать ногами. В Чили были психологи, возможно, даже и детские психологи, но тогда преобладали различные табу, и подобная помощь предназначалась исключительно для неизлечимых сумасшедших, а в моей семье и близко не было похожих случаев; наши ненормальные держались при нас. Мать умоляла меня, чтобы впредь я была более благоразумной. «Я не знаю, откуда у тебя в голове взялись такие мысли, вот увидишь, будет у тебя слава бунтарки», — как-то раз она мне сказала, не объяснив значения этого слова.
Она оказалась права: было о чём беспокоиться. В шесть лет меня выгнали из школы немецких монахинь за непослушание, это стало прелюдией моего дальнейшего жизненного пути. Мне пришло в голову, что истинная причина крылась в том, что по закону Панчита считалась матерью-одиночкой троих детей. Это не должно было возмутить монахинь, потому что большинство детей в Чили рождаются вне брака, но в том классе общества, к которому принадлежали ученики школы, ситуация обстояла по-другому.
Десятилетиями я думала о своей матери, как о жертве, но однажды я увидела определение жертвы как того, кому не хватает контроля и власти над обстоятельствами, и поняла, что это не тот случай. Это правда, что моя мать казалась обманутой, уязвимой, порой даже отчаянной, но позже её ситуация изменилась, когда она сошлась с моим отчимом, и они начали путешествовать. Возможно, они боролись ради большей независимости, чтобы, наконец, обрести ту жизнь, которую так хотели, и развить свой огромный потенциал вместо тупой покорности, но моё мнение не в счёт, поскольку я принадлежу к поколению феминисток и располагаю возможностями, которые ей и не снились.
Ещё одна вещь, которую я усвоила после пятидесяти лет психотерапии, что отсутствие отца в детстве также поспособствовало моему бунту. Мне потребовалось немало времени, чтобы принять дядю Рамона, как я всегда называла мужчину, которого Панчита встретила, когда мне было около одиннадцати лет, и понять, что лучшего отца у меня не могло быть. Я же это поняла, когда родилась моя дочь Паула, и он проникся к девочке сильной любовью (чувство было взаимным), и я впервые увидела нежность, сентиментальность и игривость отчима, которому ранее объявляла войну. Мои подростковые годы прошли в ненависти к этому человеку и постоянном оспаривании его авторитета, но, поскольку отчим был неисправимым оптимистом, он этого даже не заметил. По его словам, я всегда была образцовой дочерью. У дяди Рамона была плохая память на всё дурное, поэтому в старости он звал меня Анхеликой — это моё второе имя — и советовал спать на боку, чтобы случайно не отдавить крылья. И повторял это до конца своих дней, пока деменция и усталость от жизни не превратили его в тень себя самого.
Со временем дядя Рамон стал моим лучшим другом и наперсником. Он был весёлым, властным и гордым шовинистом, хотя и отрицал последнее, аргументируя, что никто не относился к женщинам с бóльшим уважением, чем он. Мне так и не удалось полностью объяснить, в чём состоял его ужасный шовинизм по отношению к женщинам. Он бросил жену и четверых детей, но никогда не добивался расторжения этого брака, что позволило бы ему узаконить отношения с моей матерью. Это нисколько не помешало им прожить вместе почти семьдесят лет, сперва со скандалами и сплетнями, но позже редко кто выступал против их союза, потому что обычаи со временем несколько смягчились, а за неимением законной процедуры развода пары образовывались и распадались без бюрократических проволочек.
Панчита возмущалась недостатками своего спутника жизни столь же остро, как и восхищалась его качествами. Она выбрала роль покорной супруги и часто злилась из-за любовных неурядиц и потому, что чувствовала себя неспособной растить детей в одиночку. Поддержка и защита требовали неизбежных затрат.
По своему биологическому отцу я никогда не скучала и не горела желанием узнать что-либо о нём. Чтобы Панчите смогли аннулировать брак, отцу было поставлено условие не брать на себя ответственность за детей и больше не видеться с ними. В те несколько раз, когда его имя было упомянуто в семье (тема, обычно избегаемая домочадцами), у моей матери разыгралась сильная мигрень. Мне только сказали, что он очень умён и сильно меня любит; меня заставляли слушать классическую музыку и показывали книги по искусству. Уже в два года я различала художников: мне называли Моне или Ренуара, и я находила нужную страницу сборника репродукций. Что-то сомнительно. Я бы не смогла сделать это сейчас, даже располагая всеми своими способностями. В любом случае, поскольку это произошло до моего трёхлетия, я этого не помню, но внезапное бегство моего отца словно пометило меня. Как я могу доверять мужчинам, которые любят тебя только сегодня, а на следующий день уже исчезают?
Ничего удивительного нет в том, что нас бросил отец. В Чили опорой семьи и общества является женщина, особенно в рабочем классе, где отцы уходят и приходят и часто исчезают, не вспоминая больше о своих детях. Матери, напротив, — деревья с прочными корнями. Они заботятся о собственных детях, а при необходимости — и о чужих. Столь сильны и организованны местные женщины, что говорят, будто в Чили матриархат, и даже самые отсталые типы повторяют эти слова, не краснея, но это далеко от истины. Мужчины контролируют политическую и экономическую власть, провозглашают законы и применяют их по своему усмотрению, а когда этого недостаточно, вмешивается церковь со своими патриархальными устоями. Женщины правят только в своей семье… — иногда.
Недавно в одном из тех интервью, что заставляют меня нервничать, поскольку они состоят из обстрела банальными вопросами, на которые следует отвечать незамедлительно, словно в психологическом тесте, мне нужно было за две секунды решить, с кем из героев моих произведений я хотела бы поужинать. Если бы меня спросили, с каким человеком я хочу поужинать, я бы сразу же сказала, что с Паулой, моей дочерью, и Панчитой, моей матерью, двумя духами, которые со мной всегда и повсюду: но в данном случае речь шла о литературном персонаже. Я не смогла ответить сразу, как требовал интервьюер, поскольку я уже написала более двадцати книг, и мне хотелось бы поужинать почти со всеми своими героями, как женщинами, так и мужчинами. Хотя, выкроив время на размышления, я решила, что, пожалуй, разделила бы ужин с Элизой Соммерс, девушкой из романа «Дочь фортуны». Я приехала в Испанию на презентацию романа в 1999 году, один проницательный журналист сказал, что мой роман — аллегория феминизма. Он оказался прав, хотя, по правде говоря, я не думала об этом.
В середине XIX века, в самый разгар викторианской эпохи, Элиза Соммерс была юной девушкой, затянутой в корсет, запертой дома, малообразованной и почти бесправной, чьё предназначение — выйти замуж и рожать детей. И при этом она оставила свой безопасный дом и отправилась в путешествие из Чили в Калифорнию, где началась золотая лихорадка. Чтобы выжить, Элиза одевалась как мужчина и научилась не давать себя в обиду в гипермаскулинном окружении, где преобладали алчность, амбиции и насилие. Преодолев бесчисленные препятствия и опасности, она смогла вновь одеться как женщина, но уже без корсета. «Я получила свободу, от которой больше не откажусь».
Это правда, что жизненный путь Элизы можно сравнить с эмансипацией женщин, которые взяли штурмом мир мужчин. Мы должны были действовать как они, научиться их тактике и соперничать. Я помню время, когда офисные работницы ходили в брюках, пиджаке, а некоторые даже и в галстуке, чтобы их воспринимали всерьёз. Теперь это не столь необходимо, мы можем проявлять силу, будучи женственными. Как и Элиза, мы заполучили свободу и не перестаём бороться, чтобы сберечь её, расширить и сделать доступной для всех. Вот это я хотела бы рассказать Элизе, если бы мы с ней поужинали.
Феминизм имеет тенденцию путать потому, что кажется радикальным или интерпретируется как ненависть к мужчине, поэтому прежде чем продолжить, я должна прояснить этот вопрос для некоторых моих читателей. Начнём с термина «патриархат».
Моё определение этого термина, возможно, немного отличается от данного в Википедии или в Словаре Королевской академии. Первоначально «патриархат» означал абсолютное превосходство мужчины над женщиной, другими видами живых существ и природой, но феминистское движение подорвало эту абсолютную власть в некоторых аспектах, хотя в других она сохранилась так же, как и тысячи лет назад. Несмотря на изменения во многих дискриминирующих законах, патриархат по-прежнему остаётся преобладающей системой политического, экономического, культурного и религиозного угнетения, наделяющего мужчин властью и привилегиями. В дополнение к женоненавистничеству — отвращению к женщине —, эта система включает в себя различные формы изоляции и агрессии: расизм, гомофобию, классовое неприятие, ксенофобию, нетерпимость к инакомыслию и другим людям. Патриархат насаждается агрессией, требует послушания и наказывает любого, кто посмел бросить ему вызов.
А в чём состоит мой феминизм? Не в том, что у нас между ног, а в том, что между ушей. Это философская позиция и восстание власти мужчин. Это способ понять человеческие отношения и увидеть мир, приверженность справедливости, борьба за эмансипацию женщин, геев, лесбиянок, всех групп, входящих в аббревиатуру ЛГТБиК, всех, угнетаемых системой, и остальных, желающих присоединиться. Добро пожаловать, как сказала бы сегодняшняя молодёжь: чем больше, тем лучше.
В юности я боролась за равенство, хотела участвовать в мужских играх, но, повзрослев, я поняла, что эти игры — безумие, они только разрушают планету и моральные устои человечества. Речь идёт не о повторении катастрофы, а об избавлении от неё. Конечно, это движение сталкивается с мощными реакционными силами, такими, как фундаментализм, фашизм, традиции и многие другие. Меня удручает, что среди этих противостоящих сил есть так много женщин, которые страшатся перемен и не могут себе представить другого будущего.
Патриархат как каменная глыба. А феминизм — это океан, текучий, мощный, глубокий и бесконечно сложный, как жизнь. Он движется волнами, течениями, приливами, а порой и яростными штормами. И как океан, феминизм никогда не замолкает.
Нет, притаившаяся, ты не самая красивая,
Ты куда ценнее, когда борешься,
Когда сражаешься за то, что тебе принадлежит,
Когда не молчишь,
И твои слова кусают,
Когда открываешь рот,
И вокруг тебя всё пылает.
Нет, притаившаяся, ты не самая красивая,
А даже скорее безжизненная,
И если я о тебе что-то знаю,
И пока я не видел ни в ком,
И никогда,
Столь сильного желания жить.
На разрыв.
МИГЕЛЬ ГАНЕ, «Арде»
Когда я была маленькой девочкой, то думала, что должна как можно скорее позаботиться о маме и стать самостоятельной. Эта мысль подкреплялась словами моего деда, бесспорного патриарха нашей семьи: он понимал, насколько невыгодно быть женщиной, и даже хотел дать мне оружие, чтобы я впредь ни от кого не зависела. Под его опекой я провела первые восемь лет жизни и вернулась, уже будучи шестнадцатилетней девушкой, когда дядя Рамон отправил меня с братьями обратно в Чили. До этого мы жили в Ливане, где дядя работал консулом, пока в 1958 году не случился политический и религиозный кризис, грозивший перерасти в гражданскую войну. В Сантьяго братья учились в военном училище, а я сидела дома с дедом.
Мой дед Августин начал работать в четырнадцать лет, после смерти отца, оставившего семью без средств к существованию. Для него жизнь состояла из дисциплины, старания и ответственности. Он ни перед кем не склонял головы: честь — превыше всего. Я росла, воспитываемая его стоической школой: избегать всякой показухи и расточительности, не жаловаться, терпеть, подчиняться, ничего не просить и не ожидать, полагаться на себя, помогать и служить другим, не рисуясь.
Я несколько раз слышала от него эту историю: жил-был человек, и у него был единственный сын, которого он любил всей душой. Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, отец сказал ему прыгнуть с балкона второго этажа, велев не бояться, поскольку он будет стоять внизу и поймает его. Сын послушался, но отец скрестил руки на груди и лишь смотрел, как его ребёнок переломал кости при приземлении. Мораль этой жестокой истории в том, что нельзя никому доверять, даже отцу.
Несмотря на жестокость характера, дедушку очень любили за великодушие и готовность безусловно служить другим. Я его обожала. Я помню белую гриву его волос, грохочущий смех, обнажающий желтоватые зубы, скрученные артритом руки, озорное чувство юмора и неопровержимый, хотя никогда им не признаваемый факт, что я — его любимая внучка. Он определённо хотел, чтобы я была мальчиком, но смирился с любовью ко мне, несмотря на мой пол, потому что я напоминала его жену, бабушку Исабель, чьё имя и выражение глаз я ношу.
В подростковом возрасте стало очевидно, что я никуда не вписываюсь, и иметь дело со мной пришлось моему бедному дедушке. Не то чтобы я была ленивой или дерзкой, наоборот, я хорошо училась и без споров подчинялась правилам сосуществования, но жила в постоянной ярости, которая выражалась не в истериках и хлопанье дверьми, а в вечном обвиняющем молчании. Я была комком комплексов; я чувствовала себя уродливой, бессильной, невидимой, заключённой в своём плоском теле и очень одинокой. Я не принадлежала ни одной группе; чувствовала себя отличающейся и исключённой. Я боролась с одиночеством, запойно читая, и ежедневно писала письма матери, которая из Ливана уехала в Турцию. И она писала мне очень часто, и нам было не важно, что письма приходили через несколько недель. Так началась переписка, которую мы всегда поддерживали.
С детства я остро осознавала несправедливость мира. Я помню, что в детстве домашняя прислуга работала от зари до зари, отлучалась крайне редко, зарабатывала крохи и спала в каморках без окон с раскладушкой и разваливающимся комодом — вот и вся мебель. (Это было в сороковых и пятидесятых годах, сейчас в Чили, конечно, всё по-другому). В подростковом возрасте моя обеспокоенность справедливостью была настолько сильна, что, пока другие девушки были заняты собственной внешностью и привлечением парней, я проповедовала социализм и феминизм. Поэтому подруг у меня не было. Меня возмущало неравенство социальных классов, возможностей и доходов, которое в Чили было огромным.
Худшая дискриминация бедных — так бывает всегда, но то, что терпели женщины, меня тяготило больше, потому что мне казалось, что бедность ещё можно преодолеть, а обусловленное полом — никогда. В то время никто и не мечтал о возможности сменить пол. Хотя среди нас всегда были борцы за право женщин голосовать и другие права, они улучшали систему образования, участвовали в политике, в здравоохранении, были в науке и искусстве, мы на световые годы отставали от феминистского движения в Европе и Соединённых Штатах. Никто в моём окружении не говорил о положении женщин: ни дома, ни в школе, ни даже в прессе, поэтому я не знаю, откуда в те времена у меня был подобный образ мыслей.
Позвольте мне ненадолго отвлечься от темы неравенства. До 2019 года Чили считалась оазисом Латинской Америки, благополучной и стабильной страной на континенте, потрясаемом политическими волнениями и взрывами насилия. 18 октября этого года страна и весь мир испытали шок, когда народный гнев вспыхнул. Оптимистические цифры экономики не показывали ни распределения природных ресурсов, ни того факта, что неравенство в Чили — одно из самых высоких во всём мире. Согласно экономической модели крайнего неолиберализма, навязанной диктатурой генерала Пиночета, в семидесятых-восьмидесятых годах было приватизировано практически всё, включая самое необходимое, например, питьевая вода, и это дало карт-бланш капиталистам, в то время как рабочая сила была жестоко подавлена. Эта мера на время вызвала экономический бум и позволила небольшой части населения безудержно обогащаться, в то время как остальные с трудом выживали в кредит. Это правда, что бедность сократилась и стала менее 10% от населения, но эта цифра не показывает скрытую бедность, широко распространённую среди нижней прослойки среднего класса, рабочего класса и пенсионеров, получающих мизерные пенсии. Это недовольство накапливалось более тридцати лет.
В течение нескольких месяцев после октября 2019 года миллионы людей выходили на улицы крупных городов страны в знак протеста, первоначальные мирные акции сменились актами вандализма. Полиция отреагировала с жестокостью, не виданной со времён диктатуры.
В протестное движение, не имеющее видимых лидеров и не связанное с политическими партиями, вливались различные слои общества, выдвигающие уже свои требования, от коренных народов до студентов, профсоюзы, профессиональные ассоциации и так далее и, конечно, группы феминисток.
«Ты встретишься с большим количеством агрессии в свой адрес и дорого заплатишь за свои идеи», — обеспокоенная, предупредила меня мать. С моим характером мужа мне не видать, а хуже всего было остаться старой девой — этот ярлык вешали на девушек, начиная с двадцати пяти лет. Следовало поспешить. Мы сделали всё возможное, чтобы побыстрее заарканить парня и выйти замуж, прежде чем другие, более проворные, разберут лучшие партии. «Меня тоже бесит мужской шовинизм, Исабель, но что мы можем с этим поделать, таков мир и таким он был всегда», — сказала мне Панчита. Я была хорошим читателем и из книг узнала, что мир постоянно меняется, человечество эволюционирует, но изменения не случаются сами по себе, они сопровождаются войнами.
Я — натура нетерпеливая, и теперь понимаю, что пыталась привить матери феминистские идеи против её воли, не принимая во внимание, что она принадлежала другой эпохе. Я принадлежу к переходному поколению между нашими матерями и нашими дочерьми и внучками, которое придумало и дало толчок самой важной революции XX века. Можно утверждать, что русская революция 1917 года была самой заметной, но революция феминизма была глубже и продолжительнее, затронула собой половину человечества, распространилась по всему миру и коснулась миллионов и миллионов людей. Это — самая сильная надежда, что существующая цивилизация может смениться более развитой. Эта идея и очаровала, и напугала мою мать. Её воспитали на аксиомах дедушки Августина: знакомый чёрт лучше незнакомого.
Возможно, у меня сложилось впечатление, что моя мать была одной из обычных матрон, типичных для её поколения и социального окружения. Это было не так. Панчита избежала привычного уклада жизни почтенных матерей семейства. Если она и боялась за меня, то не потому, что была излишне застенчивой и старомодной, а из-за того, что слишком сильно меня любила и исходила из личного опыта. Я уверена, что, сама того не зная, мама посеяла во мне зёрна восстания. Разница между нами в том, что она не могла жить как хотела — в деревне, в окружении животных, занимаясь живописью и гуляя по холмам, — а следовала желаниям мужа, который делал карьеру дипломата и, не спрашивая её согласия, навязывал светский образ жизни. Их любовь длилась долго, но не была безоблачной: конфликты возникали в том числе из-за присутствующих в его профессии требований, шедших в разрез с её чувствительностью. Я, напротив, вела себя независимо с самого раннего возраста.
Панчита родилась раньше меня на двадцать лет и не смогла подняться на волне феминизма. Она поняла эту концепцию, и я думаю, что хотела применить её к себе, по крайней мере, теоретически, но реализация требовала слишком многих усилий. Феминизм казался ей опасной утопией, которая непременно уничтожит меня. Должно было пройти сорок лет, чтобы она поняла, что моё мировоззрение меня не только не погубило, а сформировало и позволило сделать почти всё, что я намеревалась. Через меня Панчита смогла осуществить и некоторые свои мечты. Многим дочерям пришлось жить так, как не смогли наши матери.
Во время одного из наших разговоров о людях среднего возраста после долгой борьбы, некоторых неудач и определённых побед, я сказала Панчите, что вытерпела немало агрессии в свой адрес, как она меня и предупреждала, но за каждый полученный удар я отвечала двумя. Я не смогла жить иначе, потому что мой детский гнев со временем лишь усиливался; я никогда не принимала ограниченную роль, которую мне как женщине отводили семья, общество, культура и религия. В пятнадцать лет я навсегда ушла из церкви не из-за недостатка веры в Бога — это случилось позже —, а из-за мужского шовинизма, присущего любой религиозной организации. Я не могу быть членом структуры, считающей меня человеком второго сорта, и чьё руководство — и это всегда мужчины — навязывает свои правила силой догм и пользуется безнаказанностью.
Я определила себя как женщину по-своему, своими терминами, тыкаясь вслепую. Ничего не было ясно, потому что никаких образцов для подражания у меня не было, пока я не начала работать журналистом. Эти решения не были рациональными или осознанными, я руководствовалась неудержимым порывом. «То, что я плачу за феминистическую жизнь, — удачная сделка, мама: оплаченное окупится сотни раз», — заявила я.
Наступил момент, когда скрывать от деда свой образ мыслей стало невозможно, и меня ждал сюрприз. Этого старика, гордящегося своим баскским происхождением, католика, человека старомодного, упрямого и чудаковатого, джентльмена до мозга костей, из тех, кто отодвигает стулья и открывает дверь перед дамой, возмущали теории своей безумной внучки. И, тем не менее, он был готов выслушать, пока она не начинала повышать голос: юной девушке пристало иметь хорошие манеры и вести себя прилично. Это было больше, чем я ожидала, и больше, чем я могла получить от дяди Рамона, который принадлежал более молодому поколению, нежели дедушка Августин, которого не интересовали девчачьи навязчивые идеи, а феминизм и того меньше.
Мир дяди Рамона был совершенен: он хорошо устроился на самом верху курятника, и не было никакой необходимости оспаривать устоявшийся порядок. Дядя получил образование у иезуитов, и ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем хорошая беседа. Спорить, опровергать, убеждать, одерживать верх… какое наслаждение! Мы с ним обсуждали всё: от непостоянства Иова, библейского персонажа, которого Бог и Дьявол подвергли испытанию (по его словам, простофилю и святого, по моему мнению), до Наполеона (которым он восхищался, а лично мне уже надоел). Под конец разговоров он неизменно меня унижал, потому что ещё не существовало способа победить дядю в интеллектуальном поединке, чему он научился у иезуитов. Тема мужского шовинизма навевала на него скуку, поэтому мы её не касались.
Однажды, это было в Ливане, я рассказала дяде Рамону о Шамиле, девушке из Пакистана, которая стажировалась в моей школе и плакала, потому что на каникулах была вынуждена вернуться в свою семью. В нашей английской школе учились девочки — протестантки, католики, марониты, евреи — и несколько мусульманок, как Шамила. Она рассказала, что её мать умерла, а отец выгнал за пределы страны, потому что она была единственной дочерью, и он боялся, что девочка «пропадёт». Провал дочери лёг бы позором на всю семью, который смывался лишь кровью. Девственность Шамилы ценилась в разы дороже её собственной жизни.
Когда она приехала домой в сопровождении компаньонки, её отец, человек, ни на шаг не отступающий от традиций, пришёл в ужас от западных обычаев, которые его дочь усвоила в школе. Приличная и чистая девушка должна ходить во всём закрытом, не смотреть в глаза, не появляться на людях в одиночестве, не слушать музыку, не читать и напрямую не общаться с противоположным полом; она была собственностью своего отца. Шамила в свои четырнадцать лет осмелилась оспорить решение выйти замуж за человека старше себя на тридцать лет, за какого-то купца, которого она никогда не видела. Её заперли на два месяца каникул, в которые она терпела ещё и побои. Побои продолжались до тех пор, пока не сломили её волю.
Моя подруга вернулась в школу исхудалой, с тёмными кругами под глазами и более обычного молчаливой, только чтобы получить диплом и забрать свои вещи. Теперь она была тенью от той, кем являлась. Я обратилась к дяде Рамону, потому что мне пришло в голову следующее: чтобы изменить судьбу, Шамиле нужно сбежать и попросить убежище в чилийском консульстве. «Ни в коем случае. Представь себе размер международной проблемы, которая возникнет, если меня обвинят в укрывательстве несовершеннолетней от заботы её же семьи, это равноценно похищению человека. Меня расстраивает ситуация твоей подруги, но ты ничем не можешь ей помочь. Будь благодарна, что такая реальность — не твоя», — сказал он и продолжил убеждать меня, чтобы я занялась каким-нибудь делом менее амбициозным, чем изменение веками устоявшейся культуры Пакистана.
Кстати говоря, преждевременные и принудительные браки до сих пор имеют место в таких странах, как Йемен, Пакистан, Индия, Афганистан и в некоторых африканских, в основном, в сельской местности. Это случается и в Европе среди иммигрантов, и в Соединённых Штатах Америки между членами определённых религиозных групп, причём зачастую и особенно для девушек с драматическими последствиями в физическом и психологическом аспектах. Активистка Стефани Синклер бóльшую часть своей жизни посвятила фиксированию этой ситуации на фотографиях. Она снимала совсем ещё девчушек, насильно выданных замуж за мужчин, годящихся им в отцы или в деды, и других, уже ставших мамочками в период своего полового созревания, хотя их организм далеко не готов ни к беременности, ни к материнству. (Вы можете ознакомиться с её работой на сайте https://stephaniesinclir.com/)
По словам моего деда, взаимоотношения пары — просты: мужчина обеспечивает, защищает и распоряжается; женщина прислуживает, заботится и подчиняется. Этими же словами он подтверждал и следующее: брак очень удобен для мужчин, а для женщин он только плохая сделка. Для своего времени дед был человеком со слишком современными взглядами; теперь доказано, что две самые довольные группы — женатые мужчины и одинокие женщины. В день, когда он вёл за руку свою дочь Панчиту к алтарю, он в сотый раз говорил, чтобы она не выходила замуж, что ещё не поздно отменить церемонию, бросить жениха и вежливо попрощаться с гостями.
Два десятилетия спустя на моей свадьбе он говорил мне то же самое.
Несмотря на своё радикальное мнение о браке, мой дед был очень традиционным человеком в вопросах женственности. Кто определяет то, что навязывается традициями и культурой? Конечно, мужчины, а женщины, не задаваясь вопросами, со всем соглашаются. По словам моего деда, в любых обстоятельствах нужно оставаться «сеньорой». Не стоит углубляться в то значение понятия «сеньора», какое придавала этому слову моя семья, поскольку можно запутаться. Пожалуй, будет достаточным сказать, что возвышенным живым примером может послужить бесстрастная, приятная во всех отношениях и выдающаяся английская королева Елизавета, которая в шестидесятые годы была ещё очень молодой, но уже тогда держалась безупречно и в этом отношении не менялась всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, именно так она ведёт себя на людях. Мой дед считал неприличным то, что женщины — и особенно моего возраста — высказывали своё мнение, которое, возможно, никого не интересовало. Мои рассуждения о феминизме попадали в эту категорию.
Каким-то образом я заставила его прочитать «Второй пол» Симоны де Бовуар и статьи, которые я забыла у него дома, а он, делая вид, что не обращает на них никакого внимания, тайком перелистывал. Его нервировал мой прозелитизм, но он вытерпел мою вспыльчивую речь о том, как мы, женщины, абсолютно по-разному страдаем от последствий нищеты, нехватки здоровья и образования, от торговли людьми, войны, стихийных бедствий и нарушения прав человека. «Откуда у вас эти факты?» — подозрительно спрашивал он меня. Честно говоря, я не знаю, потому что располагала скудными источниками информации; до изобретения Google оставалось ещё сорок лет.
«Не выводи из себя папу и дядю Рамона, Исабель, — просила меня мама. — Всё можно сделать изящно и без шума». Но, как мы убедимся далее, феминизма без шума не бывает.
В семнадцать лет я начала работать секретарём, делая копии статистики лесного хозяйства. На свою первую зарплату я купила жемчужные серьги своей маме, а после начала откладывать на замужество, потому что вопреки собственным фаталистическим прогнозам мне случайно удалось подцепить молодого человека. Мигель был студентом инженерного факультета, застенчивым парнем высокого роста и наполовину иностранцем; мать — англичанка, а дед — немец. Он с семи лет учился в английской школе, в которой палочными ударами ему прививали любовь к Великобритании и викторианским добродетелям, мало востребованным в Чили.
Я отчаянно зацепилась за Мигеля, потому что он и вправду был порядочным молодым человеком, а я, романтичная натура, к тому же была ещё и влюблена и, в явное противоречие собственным феминистским проповедям, не на шутку боялась остаться старой девой. Мне было двадцать лет, когда мы поженились. Мама вздохнула с облегчением, а дед предупредил жениха, что со мной у него будет много проблем, если прежде не удастся обуздать меня, точно коня. А меня спросил саркастическим тоном, мол, я и вправду думаю, что не нарушу клятву верности, уважения и послушания, пока смерть не разлучит нас.
У нас с Мигелем было двое детей, Паула и Николас. Я прилагала невероятные усилия лишь бы справиться с ролью жены и матери. Я не хотела признавать, что умирала от скуки, вместо мозга в голове плавал какой-то вермишелевый суп. Я брала на себя множество поручений и бегала сломя голову, только бы не думать слишком много. Я любила своего мужа и запомнила первые годы с детьми как поистине счастливое время, хотя где-то внутри меня постоянно точило беспокойство.
Для меня всё изменилось в 1967 году, когда в качестве журналиста я начала сотрудничать в журнале «Паула», женском феминистском печатном издании, недавно появившемся на рынке. Название журнала не имеет ничего общего с моей дочерью. Паула просто одно из женских имён, которое тогда внезапно вошло в моду. Его директором была Делия Вергара, молодая и красивая журналистка, какое-то время прожившая в Европе и имевшая очень чёткое представление о типе желаемых публикаций в периодическом издании, опираясь на которое она сформировала небольшую команду. Этот журнал спас меня, задыхавшуюся от разочарования, от физической и моральной гибели.
Нас было четыре женщины примерно лет двадцати, намеревавшихся встряхнуть непробиваемое лицемерие наших граждан. Мы жили в крайне консервативной в социальном отношении стране и к тому же с провинциальным менталитетом, в которой не сильно изменились обычаи прошлого века. Мы вдохновлялись журналами и книгами из Европы и Северной Америки. Мы читали Сильвию Плат и Бетти Фридан, а затем Жермен Грир, Кейт Миллет и других писательниц, помогавших нам отточить идеи и выразительно их изложить.
Я отвечала за юмор, потому что быстро догадалась, что легко воспринимать и самые смелые идеи, если они заставляют улыбаться. Так родилась моя колонка под названием «Образовывай своего пещерного человека», высмеивающая мужской шовинизм и по иронии судьбы ставшая чрезвычайно популярной именно среди мужчин. «У меня есть друг точь-в-точь как твой пещерный человек», — говорили мне. Какой-нибудь друг находился всегда. Некоторые читательницы, напротив, чувствовали угрозу в свой адрес, потому что упомянутая колонка основательно переворачивала основы их житейского мира.
Я впервые почувствовала себя на своём месте. Я не была помешанной одиночкой — миллионы женщин разделяли схожую обеспокоенность; по другую сторону гор Анд уже существовало движение за освобождение женщин, и наш журнал стремился распространить его и в Чили.
От живущих за рубежом умных людей, чьи книги мы читали, я узнала, что бесцельный гнев бесполезен и даже вреден, и, если я хочу изменить ситуацию, то должна действовать. Журнал «Паула» как раз и дал мне возможность воплотить в жизнь огромное беспокойство, преследовавшее меня с самого детства.
Я могла писать! На страницах журнала освещались множество табу. Они напрямую приписывались женщинам: секс, деньги, дискриминирующие законы, наркотики, девственность, менопауза, противозачаточные средства, алкоголизм, аборт, проституция, ревность и т. д. Мы обсуждали священные понятия, например, материнство, требующее от одного члена семьи и жертв, и полного самоотречения, и раскрывали тайны домашнего насилия и женских измен. Об этом никогда не говорилось, считая подобное исключительно чертами мужчин, хотя хватало элементарного подсчёта, в результате которого можно было увидеть, что, оказывается, и мужчины, и женщины неверны одинаково — если это не так, с кем они, мужчины, спали? Ведь не может их постоянно обслуживать одна и та же группа женщин-добровольцев.
Мы с моими тремя подружками писали так, будто шагали по лезвию бритвы, мы были устрашающей бандой. Что именно мы хотели изменить? Ни больше, ни меньше — мир в целом и высокомерие молодёжи, мы думали сделать это за какие-то десять-пятнадцать лет. Я говорю о том, что имело место более полувека назад, и посмотрите, где мы находимся до сих пор, но я всё же верю, что можно этого достичь, и мои тогдашние коллеги, которые теперь, как и я, естественно, состарились, верят вместе со мной. Прошу прощения, что пишу «состарились», что в наше время считается уничижительным. Я поступаю так намеренно, поскольку горжусь быть именно такой, «состарившейся».
Каждый прожитый год вместе с каждой новой морщинкой рассказывает мою историю.
Активистка и поэт Сильвия Плат говорила, что величайшая трагедия её жизни заключается в том, что она родилась женщиной. В моём случае это, наоборот, благословение. Мне пришлось участвовать в феминистской революции, которая, сплачивая народ, меняет цивилизацию, хотя и медленным рачьим шагом. Чем долее я живу, тем всё более довольна своим полом, именно тем, что я — женщина, и особенно потому, что родила на свет Паулу и Николаса, заодно приобретя важный опыт, которого до сих пор лишены мужчины и который определил мою жизнь. Самые счастливые моменты моей жизни — те, когда я прижимала к груди своих новорождённых малышей. А самый болезненный момент, несомненно, Паула, умирающая на моих руках.
Мне не всегда нравилось быть женщиной, в детстве я хотела быть мужчиной, потому что моих братьев, очевидно, впереди ждало куда более интересное будущее, нежели представлялось мне. Меня предали гормоны, и уже в двенадцать лет у меня обозначилась талия, а над рёбрами появились две сливы; тогда я стала думать, что, мол, если я не могу быть мужчиной, то, по меньшей мере, всё равно буду жить так, словно бы я мужчина. И в этом, безусловно, помогли мои настойчивость, усилия и удача.
С рациональной точки зрения, немногие женщины могут быть довольны принадлежностью к своему полу, как довольна ею я, поскольку они терпят бесконечную несправедливость, словно бы она какое-то божественное проклятие, но, оказывается, большинству из нас, несмотря ни на что, нравится быть женщиной. Альтернатива представляется нам в разы хуже. К счастью, всё растёт и продолжает расти количество тех женщин, которым удаётся преодолеть наложенные на них ограничения. От них требуется чёткое представление ситуации, пылкое сердце и героическая сила воли, чтобы преодолевать усталость и идти вперёд по дороге, полной неудач и поражений. Вот что мы твердим нашим дочерям и внучкам.
Я спросила нескольких своих подруг и знакомых, довольны ли они тем, что являются женщинами, и почему. В наше время это непростой вопрос, ведь понятие «пола» изменчиво, но чтобы не усложнять, я буду пользоваться терминами «женщина» и «мужчина». Тут могут возникнуть очень интересные диалоги, но я уточню, что речь идёт о крайне ограниченной модели.
Опрошенные мои знакомые высказались, что им нравится быть женщиной, поскольку у нас, женщин, есть способность к сочувствию, мы чаще мужчин отвечаем взаимностью и более устойчивы. Когда мы рожаем детей — это жизнь, а не её истребление. Мы — единственно возможное спасение для другой половины человечества. Наша задача — просвещать и воспитывать, за разрушение несут ответственность мужчины.
Нет необходимости опровергать это утверждение аргументом, что бывают такие женщины, которые в разы хуже мужчин. Это справедливо, но люди — это хищники из хищников. 90% преступлений на почве насилия совершено мужчинами. При любых обстоятельствах, будь то война, мирное время, в семье или на работе, такое поведение навязывается силой, на мужчинах лежит ответственность за проявление жадности и насилия, создающих окружающую обстановку, в которой мы живём.
Женщина около сорока лет прибегла к тестостерону, неизбежно вызывающему агрессию, конкуренцию и превосходство. И сказала, что гинеколог прописала ей этот гормон в виде крема, которым она натирала живот, чтобы повысить либидо, но ей пришлось отказаться от средства, поскольку у неё начала расти борода. Как-то раз она даже поехала на автомобиле с намерением налететь на первого попавшегося пешехода. Женщина пришла к выводу, что предпочла бы жить дальше с меньшим либидо, нежели то и дело бриться и раздражаться.
Уже сказано, что женственность тесно переплетена с распущенностью. Мужчин учат подавлять эмоции, те ограничены рамками мужского начала.
Одна из участниц мини-опроса сказала, что у мужчин есть матери, которые могли бы воспитать их более добрыми людьми. Я напомнила ей, что только мы, феминистки с современными взглядами, можемпопытаться воспитать в наших детях определённый менталитет. Так сложилось исторически, что матери не могли противостоять патриархату. В настоящее время, в разгар XXI века, женщина изолирована — без образования, ставшего жертвой тысячелетних секситских традиций, у женщины нет ни силы, ни знаний, чтобы изменить обычаи.
Я бы смогла это сделать. Я не увековечивала мужской шовинизм, когда воспитала из сыновей властных личностей, а дочерей подготовила к рождению детей. Так я поступила с Паулой и честно применила эту методику в воспитании Николаса. Что именно я хотела для своей дочери? Чтобы у неё было несколько вариантов дальнейшей жизни, лишённой страха и опаски.
Что я хотела для своего сына? Чтобы женщинам он стал добрым товарищем, а не врагом. Я не подчиняла детей преобладающим в Чили нормам, согласно которым в рамках одной семьи дочери прислуживают мужчинам. Даже и по сей день я вижу девочек, убирающих за своими братьями кровати и стирающих их одежду, — такие, разумеется, впоследствии становятся служанками своих молодых людей или супругов.
Николас изучал концепцию равенства полов с пелёнок, потому что упусти я какую-то деталь, её привила бы мальчику его сестра. В настоящее время Николас активно помогает управлять моим фондом, ежедневно сталкивается на практике с проявлениями мужского шовинизма, над смягчением которых он должен работать.
Очень откровенное мнение высказала Елена, женщина-гондураска, убиравшая мой дом раз в неделю. Она живёт со своими детьми в Соединённых Штатах уже двадцать два года, без документов, по-английски едва разговаривает и боится могущей нагрянуть в любой момент депортации, какая уже случилась с её супругом, но им удалось сохранить семью. У Елены много работы, она — самый честный и ответственный человек, которого я знаю. Когда я спросила, нравится ли ей быть женщиной, она странно на меня посмотрела. «Кем же я тогда буду, деточка Исабель? Такой меня создал Бог, и мне не на что жаловаться».
Этот небольшой опрос моих знакомых навёл меня на мысль задать тот же вопрос моим друзьям. Нравится ли им быть мужчиной, или они предпочли бы принадлежать к противоположному полу? Да? Нет? Почему? Но это растянется ещё страниц на пятьдесят, поэтому мне придётся подождать.
Большинство стран мира живёт в культуре, сосредоточенной на молодости, красоте и успехе. Любой женщине очень сложно разобраться во всём этом; для большинства это явное фиаско. В молодости красота касается практически всех женщин. На протяжении пятидесяти лет я едва выдерживала этот вызов, считая себя крайне непривлекательным человеком. С кем я себя сравнивала? Работая в журнале «Паула», я сравнивала себя со своими коллегами, всеми сплошь девушками-красавицами, с окружавшими нас моделями, с участницами конкурса Мисс Чили, организуемого ежегодно, и т. д. О чём я тогда думала, чёрт побери? Затем мне пришлось пожить в Венесуэле, в стране сладострастных и красивых женщин, выигрывающих практически все международные конкурсы красоты. Чтобы покончить с непреодолимым комплексом неполноценности, было достаточно просто показаться на пляже.
Невозможно соответствовать шаблону, навязываемому нам рекламой, рынком, искусством, средствами массовой информации и общественной нравственностью. Поддерживая нашу низкую самооценку, нам продают продукцию и нас контролируют. Объективизация женщины настолько господствует в обществе, что мы её уже не ощущаем, она поработила нас в годы нашей молодости. Феминизм не спас нас от этого рабства. Мы избавляемся от него лишь с возрастом, когда становимся невидимыми существами и перестаём быть объектом желаний, или когда какая-то трагедия слишком сильно сказывается на людях, попутно сталкивая нас с основными принципами существования. Именно это случилось со мной в пятьдесят лет, когда умерла моя дочь Паула. Вот почему я аплодирую молодому феминизму, который очень старается разрушить стереотипы.
Я отказываюсь уступать евроцентристской модели идеала женщины — молодая, белокожая, высокая, стройная и т.д. —, но я воспеваю человеческий инстинкт, заключающийся в окружении себя красотой. Мы украшаем наши тела и стараемся украсить нашу среду обитания. Нам нужна гармония, мы придумываем разноцветные ткани, расписываем стены глиняных хижин, занимаемся керамикой, шитьём, плетём кружево, и т. д. Это женское творчество называется рукоделием и продаётся дёшево; подобная деятельность мужчин считается искусством, за которое люди готовы дорого платить, как, например, тот банан Маурицио Каттелана, приклеенный скотчем к стене в галерее в Майами и стоящий 120 тысяч долларов. Стремясь стать красивее, мы позволяем себе соблазняться безделицами или тешить себя иллюзией, что губная помада способна улучшить нашу судьбу.
И среди людей, и среди других видов живых организмов представители мужского пола, в основном, тщеславные; те стараются стать красивее, шумно себя ведут и распушают перья, чтобы привлечь лучших самок и с их помощью распространить своё семя. Такова неумолимая биологическая потребность в размножении. И в этом плане у красоты основная, фундаментальная роль.
Одна подруга часто присылает мне на мобильный телефон картинки с экзотическими птицами. Воображение природы, заметное в сочетании цветов и форм оперения, поистине поражает. В тропических лесах Центральной Америки крошечная птичка щеголяет всеми цветами радуги лишь бы привлечь невзрачную на вид самку. Чем более смешанные и более яркие краски самца конкретного вида, тем уродливее выглядит его самка. Какая ирония эволюции! Когда эта птичка полагает, что где-то там, возможно, находится невеста, то выбирает хорошо освещённое место, которое начинает тщательно приводить в порядок, убирая с земли листья, ветки и всё лишнее, что более чем он сам может привлечь самочку. Когда территория расчищена и готова, он устраивается в центре, начинает петь и волшебным образом создавать вокруг себя светящийся веер из зелёных перьев. Тропический лес отходит на второй план, уважая красоту этого чванливого трубадура.
Мы — существа чувственные, мы ощущаем вибрацию звука, цвета, ароматов, текстур разных материй, вкусовых ощущений — ощущаем вибрацию всего, что приносит удовольствие нашим чувствам. Нас трогает не только красота нашей планеты, которую олицетворяет эта птица с зелёным оперением в виде веера, но и всё то, что способен создать Человек. Много лет назад, когда моим внукам было соответственно пять, три и два года, из своего путешествия в Азию я привезла внушительных размеров деревянный ящик. Мы его открыли в гостиной, и внутри на соломенной подстилке покоилась метровая алебастровая статуя. Это был безмятежный Будда; молодой и стройный, он медитировал с закрытыми глазами. Трое детей побросали свои игрушки и, безмолвные и очарованные, они долго стояли и смотрели на статую, словно бы ясно понимали, что сейчас они наяву столкнулись с чем-то необычным. Уже прошло много лет, а мои внуки до сих пор приветствуют Будду, каждый раз входя в дом.
После смерти моих родителей мне выпала печальная участь, состоящая в перевозке вещей из их дома. Моей маме удалось купить качественную мебель, украшения и предметы в каждом дипломатическом центре, в котором она была. Это было нелегко, поскольку дяде Рамону приходилось содержать четырёх собственных детей и трёх от моей матери — денег никогда не хватало. Аргумент Панчиты гласил, что утончённость — не нечто спонтанное и дёшево не обходится. Каждое приобретение — очередной повод для драки. Утварь этого дома так много путешествовала по миру, что, имей она добавленную стоимость, точно являла бы собой целое состояние.
Я завороженно смотрела на маму на сцене, которую она сама для себя создавала, как та птичка с зелёной грудкой. От неё я переняла желание обустраивать дом, хотя я осознаю, что ничто не вечно¸ всё меняется, разлагается, распадается или умирает, отчего я ни за что особенно не цепляюсь.
Разбирая родительские вещи, я узнала, что многое из этого накопленного добра уже бесполезно, поскольку в нашей современной жизни уже нет времени вытряхивать персидские ковры, натирать до блеска столовое серебро или мыть хрусталь вручную, нет и пространства для картин, кабинетного рояля или антикварной мебели. Из всего того, что старательно берегла мама, мне остались лишь несколько фотографий, её портрет, написанный в Лиме, когда она была молодой и очень несчастной женщиной, и старый русский самовар, чтобы подавать чай моим Сёстрам Вечного Беспорядка — кружку подружек этой моей так называемой, довольно неудачно, кстати, молитвенной группы, потому как молитвами там и не пахло.
Двадцатипятилетняя девушка, которую члены семьи и друзья признавали красавицей, своим поведением и уверенностью в себе полностью оправдывавшая этот титул, как-то мне сказала: «У меня есть некоторое преимущество, я высокого роста и нахожусь в лучшей форме, чем обычные девушки, и вдобавок я привлекательная. И, тем не менее, из-за этого меня преследуют. Когда я была подростком, мной воспользовался мужчина. Сексуальное насилие и унижение длились более года, я этого страшно боялась. К счастью, моя семья безоговорочно мне помогла, поэтому я смогла прекратить эти отравляющие отношения. Я ослабла, была неопытна и уязвима, меня обвиняли в кокетстве и в том, что я не оценила риск».
Я не позволила ей отклониться с проторенной дорожки, когда в действиях грабителя вечно обвиняют жертву. Это произошло с девушкой не потому, что она красивая, а просто из-за того, что она — женщина.
Согласно популярному мифу, женщины тщеславнее мужчин, поскольку мы, женщины, заботимся о своей внешности, зато самонадеянность мужчин куда глубже и дороже. Они смотрят на их военную форму с орденами и знаками отличия, на пышность и торжественность, с которыми рисуются представители сильного пола, на крайности, на которые идут мужчины лишь бы произвести впечатление на женщин. Одновременно они вызывают зависть друзей/коллег, демонстрируют свои роскошные атрибуты, например, автомобили и игрушки, характеризирующие их мужское превосходство, как, например, оружие. Я думаю, вывод напрашивается сам собой, заключающийся в том, что все — и мужчины, и женщины — в равной степени грешат самонадеянностью и тщеславием.
Панчита, моя мама, всегда была красивой женщиной, и — мы не можем не признать — это всё же чаще было преимуществом. Сохранились её фотографии девочкой трёх лет, по которым уже было понятно, какой красавицей она станет, и другие снимки, сделанные в девяносто с хвостиком лет, на которых её, несомненно, запечатлели, хотя в её семье никогда не говорили о внешнем виде в физическом плане, поскольку это считалось безвкусицей. Детей не хвалили, чтобы они не зазнавались, и это принималось за норму; если ребёнок лучше успевал в учёбе, он просто выполнял свой долг. Если выигрывал чемпионат по плаванию, ему приходилось лезть из кожи вон, чтобы побить свой рекорд; если девочка рождалась миловидной красавицей, хвастаться ей было нечем, поскольку своим внешним видом она была обязана родительским генам. Всего было мало. Таковым было моё детство, и правда в том, что именно оно в большей степени подготовило меня к жизни, в которой сполна и грубости, и суровости. Когда мои внуки были маленькими, я пыталась применить чилийский метод воспитания, но в этом мне помешали их родители; они боялись, что бессердечная бабушка нанесёт детям психологическую травму.
Панчита жила до зрелого возраста, не ценя дара красоты, но, когда слишком часто слышала об этом от других, то, в конце концов, сама поверила. Когда я привезла в Чили Роджера, моего нынешнего молодого человека, чтобы познакомится с родителями, он, увидев маму, сильно впечатлился и сказал ей, что она очень красивая. Она указала на мужа и, вздохнув, ответила: «А вот он никогда мне об этом не говорил». Дядя Рамон сухо вмешался: «Так и есть, но я первым её увидел».
В последние месяцы её жизни, когда ей уже требовалась помощь буквально во всём, мама заметила мне, что уже смирилась с необходимостью принимать помощь, за которую всегда благодарна. «Если человек от кого-то зависим, он становится смиренным», — призналась она. И после паузы, в которую сказанное всё крутилось в её голове, добавила: «Но скромность не отменяет тщеславия». Насколько позволяла обездвиженность, она всегда одевалась элегантно. Когда вставала утром и ложилась спать, её целиком натирали увлажняющим кремом, дважды в неделю приходил парикмахер, чтобы вымыть и уложить волосы. Мама ежедневно делала макияж, хотя и осторожно, «потому что нет ничего смешнее аляповатой старухи», — как говорила она сама. В девяносто с лишним лет отражение в зеркале её устраивало. «Я неплохо выгляжу, несмотря на возрастные изменения не в лучшую сторону. Те мои немногие подруги, которые ещё живы, выглядят как игуаны».
От мамы я унаследовала самонадеянность, но многие годы прятала её глубоко в себе, пока не смогла избавиться от живущего во мне голоса деда, который насмехался над людьми, притворяющимися теми, кем на самом деле они не являются. Туда же входили и помада с лаком для ногтей, ведь никто не рождается с накрашенными ртом и ногтями.
В двадцать три года у меня были светлые пряди — этот вошедший в моду знаменитый стиль балаяж. Дедушка спросил меня, а не помочился ли случайно кот мне на голову. Пристыженная, я несколько дней его не навещала, пока он не позвонил, чтобы узнать, что со мной случилось. Он больше не говорил о моих волосах, и я поняла, что на эту ситуацию вообще не нужно обращать внимания. Возможно, после этого случая я начала рассматривать самонадеянность не как грех, чем она, несомненно, была для дедушки, а как безобидное удовольствие, которое может быть таким, если не воспринимать его всерьёз. Я не жалею, что тогда мне позволили так поступить, но признаю, что стремление к идеалу стоило мне энергии, времени и денег, пока я, наконец, не поняла, что единственно разумный вариант — выгодно пользоваться тем, что мне дала сама природа. А дала мне она не так уж и много.
Мне не хватает физических характеристик Панчиты, поэтому моей самонадеянности требуется дисциплина в больших дозах. Я вскакиваю с кровати за час до подъёма остальных домочадцев, чтобы успеть принять душ и привести лицо в порядок, потому что спросонья я выгляжу как отметеленный боксёр. Макияж — мой лучший друг, а правильно подобранная одежда помогает скрыть недостатки тела, которые, кажется, в ней исчезают сами собой. Я избегаю гнаться за модой, поскольку это рискованно. На некоторых старых фотографиях я стою беременная на седьмом месяце в мини-юбке и взлохмаченными волосами, словно бы на мне сразу два парика. Быть модной мне не идёт.
Такой чванливой женщине, как я, стареть непросто. Внутри я по-прежнему соблазнительница, но никто этого не замечает. Признаюсь, что меня несколько обижает оставаться в стороне, я предпочитаю быть в центре внимания. Я хочу и далее быть чувственной женщиной — в конкретных пределах — и ради этого очень важно ощущать себя желанной, хотя в моём возрасте это даётся нелегко. Вообще говоря, за чувственность отвечают гормоны и воображение. Я пью таблетки и ими заменяю первое, а второе меня пока не подводит.
Почему же столько странностей с моей внешностью? Куда спрятался феминизм? А он доставляет мне такое удовольствие. Мне нравятся ткани, цвета, макияж и приводить себя в порядок каждое утро, хотя значительную часть времени я провожу на чердаке и пишу письма. «Тебя никто не видит, но тебя вижу я», — философски заметила моя мать, и это касалось не только внешности, но и глубинных особенностей моего характера и поведения. Это мой личный способ противостоять дряхлости. Меня очень поддерживает то, что я могу рассчитывать на возлюбленного, который видит меня сердцем, для Роджера я — супермодель, правда, супермодель-коротышка.
Шли годы, и менялось моё представление о чувственности. В 1998 году я написала книгу об афродизиаках, иными словами, о средствах, помогающих вспомнить о чувствах, которую было естественно назвать Афродита. Афродизиак — средство, усиливающее половое влечение и сексуальные способности. До того как стали популярны препараты наподобие Виагры, считалось, что для достижения нужного эффекта в половой жизни стоит употреблять в пищу определённые продукты. Хороший пример — баклажаны; турецкие невесты были обязаны выучить десятки рецептов блюд из баклажана, чтобы заручиться энтузиазмом будущего мужа в озорных любовных играх. Полагаю, в наши дни мужья предпочитают гамбургеры.
Афродизиаки разработали в таких странах, как Китай, Персия или Индия, их представителям мужского пола нужно было удовлетворять нескольких женщин. В Китае благосостояние народа измерялось количеством детей, рождённых у императора, у которого для этих целей было множество юных наложниц.
Для этой книги я целый год изучала литературу, читая и ища вдохновения в магазинах, специализирующихся на эротических товарах, пробуя различные кулинарные рецепты с афродизиаками, добавляя их в различные блюда. Афродизиаки подобны чёрной магии. Если их собираются кому-то назначать и спустя какое-то время хотят видимых результатов, я бы посоветовала поставить в известность эту жертву. Это я проверила на друзьях, которые как морские свинки приходили пробовать мои кушанья. Блюда подействовали лишь на тех гостей, которых должным образом проинформировали о содержании в них афродизиака. Полагаю, именно так и было, поскольку гости поспешно стали прощаться. Тогда как остальные ничего не знали. Внушение поистине способно на чудеса.
Раньше я мечтала провести ночь в компании Антонио Бандераса, а теперь даже сама отдалённая возможность кажется мне изнурительной. Долгий душ и покувыркаться с Роджером и собаками на двух хорошо выглаженных простынях под бормотание телевизора для меня гораздо чувственнее. Для этого мне не нужно шёлковое нижнее бельё, скрывающее мой целлюлит.
Когда я писала Афродиту, мне было пятьдесят шесть лет. Сегодня я бы не смогла написать эту книгу, её тема кажется мне фантастической, стоять у плиты мне надоедает, и у меня нет ни малейшего намерения предлагать кому-либо афродизиаки. Раньше я часто говорила, что не могу написать эротическую книгу, потому что моя мама ещё жива. После смерти Панчиты несколько читателей прислали мне письма с просьбой это сделать. Я извиняюсь, но боюсь, что уже поздно, потому что мама долго не оставляла этот мир, и теперь всё связанное с эротизмом меня интересует гораздо меньше, чем нежность и смех. Возможно, мне стоит увеличить дозу эстрогена и начать втирать в живот крем на основе тестостерона.
Мне не хотелось бы повторять эпические глупости, которые я совершила в период с тридцати до пятидесяти лет на почве сексуальной страсти, как и не хотелось бы о них забывать, потому что для меня они как знаки отличия.
Тем не менее, я признаю, что порой моё страстное сердце затуманивает сознание. Если и не по такому поводу, как, например, справедливость, защита нищих людей и животных и, конечно, феминизм, мой разум почти всегда затуманивает молниеносная любовь. Так случилось в 1976 году, в Венесуэле, когда я влюбилась в аргентинского музыканта, избежавшего так называемой «грязной войны» в своей стране. Я оставила своего порядочного мужа и двух детей и последовала за ним в Испанию, испытала большое разочарование и, поджав хвост, вернулась в семью с разбитым сердцем. Должно было пройти лет десять, чтобы дети простили мне это предательство.
Гамельнский крысолов — не единственный мой возлюбленный, из-за которого я совершала безумства. В 1987 году во время книжного турне я познакомилась с Вилли, адвокатом из Калифорнии. Не раздумывая, я оставила дом в Каракасе, попрощалась с детьми, к тому времени выросшими и во мне не сильно нуждавшимися, и переехала жить к нему без вещей и будучи не приглашённой. Некоторое время спустя мне каким-то образом удалось заставить Вилли на мне жениться, потому что мне была нужна виза, позволявшая перевезти детей в Соединённые Штаты.
В своём возрасте я переживаю страсть так же, как и в молодости, но теперь, прежде чем совершить неосторожность, я какое-то время думаю, скажем, дня два-три. Точно так же я позволила себе соблазниться в 2016 году, тогда мне уже было семьдесят с небольшим, и на моём жизненном пути мне встретился правильный мужчина: это было веление сердца. Этот мужчина со временем станет моим третьим мужем, но я не хочу забегать вперёд. Потерпите, и я расскажу вам о Роджере.
Моя эротическая страсть в какой-то степени затихала, возможно, настанет день, когда она исчезнет совсем, потому что говорят, что с годами она проходит. Пока незачем рассматривать такую возможность, я надеюсь, этого не произойдёт, ведь её можно заменить юмором, нежностью и дружбой, как поступили живущие в паре некоторые мои подружки-ровесницы. Мне интересно, что следует делать, если у одного из двоих ослабла страсть, и у человека пропало либидо раньше, чем у партнёра. Я не знаю, а, впрочем, посмотрю, когда придёт время.
Эмансипация женщин и женственность — понятия несовместимые, точнее я считаю, что они взаимодополняемые. Свободный дух может быть сексуальным в зависимости от того, как на это смотреть. Я скромно признаюсь, что за всю свою долгую жизнь, несмотря на феминизм, у меня не было недостатка в претендентах. После менопаузы прошло уже три десятилетия, и наедине с человеком я всё ещё могу быть сексуальной, прибегнув, разумеется, к определённым стратегиям. При свечах я могу обмануть кого-то рассеянного, особенно если он выпил три бокала вина, снял очки и не отступил перед подругой, взявшей инициативу на себя.
К счастью, сексуальность больше не регулируется жёсткими правилами или классификацией. Внуки уверяют меня, что они не двуполые, и, когда они знакомят меня со своими друзьями, я должна спрашивать у каждого, какое местоимение человек предпочитает — он или она. Мне нелегко это запомнить, поскольку я живу в Калифорнии, и английский — мой второй язык, а порой бывает так, что приходится спрягать глагол в единственном числе вместе с местоимением, стоящим во множественном числе. В испанском языке всё гораздо сложнее, потому что существительные и прилагательные изменяются по родам.
Неоднозначность с местоимениями началась в бывшей Югославии, которая после ужасных войн с 1991 по 2006 год разделилась на шесть суверенных республик: Словению, Хорватию, Боснию и Герцеговину, Черногорию, Северную Македонию и Сербию. В этой обстановке войны и чрезмерного мачизма, патриотизм являлся неразделимой смесью патриархата, народа и женоненавистничества. Под мужественностью понимались мощь, власть, насилие и завоевание. Женщин и девочек, относящихся к собственной группе, следовало защищать, поскольку они рожали детей народу страны. Женщины врага систематически подвергались насилию и пыткам, преследовавшим план оставить их беременными и унизить врагов-мужчин. По приблизительным подсчётам сербы изнасиловали двадцать тысяч боснийских женщин-мусульманок, хотя эта цифра, скорее всего, намного выше.
В конце конфликта молодёжь отвергла половое разделение, навязанное ультранационализмом. Она отказалась от классификации людей на мужчин и женщин и изменила бывшие в употреблении местоимения на имеющие двойное значение. В Соединённых Штатах и остальной Европе такая практика появилась несколько лет спустя. В испанском языке прижилось «elle» и «elles», а также нейтральное окончание для имён существительных и имён прилагательных, например, слово amigue вместо привычных «подруга (amiga)» и «друг (amigo)». В некоторых случаях также используется окончание женского рода вместо окончаний мужского рода, как, например, в названии политической партии Unidas Podemos вместо Unidos Podemos (левый избирательный союз). Это сложно, но полагаю, что со временем мы привыкнем к навязанному нам употреблению слов.
Язык очень важен, поскольку, как правило, определяет наш образ мыслей. В словах заключается сила. Патриархату подобает классифицировать людей — так их гораздо легче контролировать. Мы автоматически соглашаемся, что нас разделяют по категориям: пол, раса, возраст и т. д., но многие молодые люди бросают вызов такому разделению.
Очевидно, мужские и женские роли остались в прошлом, теперь можно выбирать среди различных альтернатив в зависимости от настроения на данный момент, хотя я фатальный гетеросексуал, что сильно ограничивает мои возможности, потому что женщины моего возраста — люди куда более интересные и стареют они в разы лучше мужчин. Вы полагаете, я преувеличиваю? Оглядитесь вокруг.
Силы мракобесия, в особенности таковые религии и традиций, лишают женщин права пользоваться своей сексуальностью и получать от этого удовольствие. Этому есть немало примеров, начиная с навязчивой идеи насчёт девственной плевры и женской верности и заканчивая калечащими операциями на половых органах и ношением паранджи. Сексуальная женщина пугает мужчину. Нужно контролировать её, чтобы удостовериться в отсутствии у неё беспорядочной половой жизни, в том, что она не имеет права сравнивать своего партнёра с другими мужчинами или вовсе обходиться без него. Если она ищет удовольствия и разнообразия, он не может быть уверен в своём отцовстве.
На Западе силы мракобесия несколько отступили, хотя они и продолжают действовать скрытно. Я выросла во времена необузданного мачизма, когда сексуальное желание и распущенность считались исключительно мужскими чертами. Предполагалось, что женщины по своей природе целомудренные и их нужно соблазнять. Мы не могли способствовать соблазнению нас самих, нам приходилось делать вид, что уступаем, утомившись окончательно, лишь бы нас не клеймили «распущенными». Если мы так поступали, мужчина трубил о своём подвиге, мы «отмахивались» и переходили в категорию «свежих». Половое влечение у женщин отрицалось, а любая альтернатива гетеросексуальным и моногамным отношениям рассматривалась как отклонение или грех.
О, как вы к женщинам жестоки
за их приверженность к грехам!..
Но неужель не ясно вам,
откуда женские пороки?
Из женщин — символ суеты
не ваше ль делает искусство?
Но, разбудив в них злые чувства,
вы требуете доброты.
[…]
Но кто достойней осужденья
в бесплодно-горестной борьбе:
та, что доверилась мольбе,
иль тот, кто расточал моленья?
И кто познает горший стыд
(пусть даже оба виноваты):
та, что грешит и ждет расплаты,
иль тот, кто платит и грешит?
Сестра Хуана Инес де ла Крус, «Невежественные мужчины»
Перевод И. Чежеговой
На протяжении всей жизни я была неизлечимым романтиком, хотя роман как литературный жанр для меня всегда вызов. Я уже пишу много лет, так и не развив в себе талант мастеров романтических произведений и знаю, что никогда этого не достигну. Я пытаюсь вообразить любовника, которого хотели бы мои читатели в общем, но клубок мужских добродетелей мне не даёт это сделать. Полагается, что идеал должен быть красивым, сильным, богатым или могущественным и никак не глупым, разочаровавшимся в любви, но готовым к соблазнению главной героини, а, в конце-то концов, зачем ещё мне продолжать. Я никого не знаю, кто послужил бы мне образцом.
Допустим, мне удастся создать киношного любовника, скажем, идеального мужественного молодого человека, одни мускулы да загорелая кожа, длинные чёрные волосы и этакий бархатистый взгляд. Как, например, Уберто Наранхо в романе «Ева Луна», он непременно выйдет типом опасным и скользким; как правило, его привлекательность оказывается роковой для моего персонажа-женщины, в самой развязке убитой горем, если, конечно, в середине произведения я сама его не убью в подходящий момент. Иногда герой получается хорошим человеком, но если становится чересчур романтичным, ему лучше умереть, ведь только таким способом можно избежать счастливого финала любовного романа, как случилось с Райан Миллер в романе «Игра в «Потрошителя». В данном случае мне пришлось выбирать: убить его или его собаку Аттилу. А что предприняли бы вы?
Возлюбленные моих книг — фанатичные партизаны, продавцы с заячьей губой, учителя-вегетарианцы, те невидимые, кому за восемьдесят, солдаты-инвалиды и другие. Есть и редкие исключения, пережившие мой инстинкт убийцы, — таковы Родриго де Кирога и Зорро. Первый — исторический персонаж, отважный конкистадор Чили, супруг Инес Суарес. Он спасся от моих ножниц, потому что его я не придумала; в реальной жизни он погиб в бою в преклонном возрасте. Зорро тоже не моё детище. Этому человеку в маске, выходцу из Калифорнии, более ста лет, а он продолжает лазить по балконам и соблазнять невинных девушек и скучающих супруг. Я не могу его убить, потому что авторские права на героя принадлежат хорошим адвокатам.
Внуки пытались ознакомить меня с разнообразными формами любви, которые в наши дни популярны среди молодёжи. Когда они рассказали о полигамных отношениях, я ответила, что они были всегда. В мою молодость, пришедшуюся на шестидесятые-семидесятые годы, это называлось свободной любовью. Хотя внуки меня заверили, что речь идёт не об одном и том же, потому что многие больше не относят себя к тому или к другому полу — мужской/женский, — а комбинации пар и групп гораздо интереснее, нежели были в моё время. Я вся взрываюсь, когда они говорят о «моём времени». Сейчас — вот моё время! Хотя я должна признать, что, к сожалению, я уже не в том возрасте, чтобы окунуться с головой в сферу не двуполых современных полигамных взаимоотношений.
Поскольку мы говорим о современной любви, я не могу обойти вниманием любовь, живущую на просторах Интернета, как это теперь повсеместно используется. Когда в 2015 году я развелась с моим вторым мужем Вилли после двадцати восьми лет совместной жизни, я решила пожить одна в небольшом доме. Я снова вышла замуж и начала всё сначала с пожилым человеком, богатым лишь различными маниями и недугами. Всё это напоминало мне какой-то кошмар, а заполучить кого-то в качестве любовника представлялось такой отдалённой возможностью, как и та, что у меня вдруг заново выросли бы крылья. Несмотря на это, мои подружки помоложе намекнули поискать свою любовь в Интернете.
Каким образом я бы это сделала, если даже не могу заказать что-то в магазине Amazon? Никто не ответил бы на моё объявление: Семидесятитрёхлетняя бабушка, иммигрантка из Латинской Америки с выправленными документами, феминистка, коротышка и далёкая от быта ищет обладающего хорошими манерами партнёра-чистюлю для походов по ресторанам и кино.
Эвфемизм для хорошей сексуальной расположенности — «спонтанный» или что-то неопределённое. Абстрактно я вовсе не «спонтанная», мне нужны тесная дружба, полумрак, сочувствие и марихуана. С возрастом у женщин ослабевает или вовсе исчезает сексуальная страсть, если мы, конечно, не влюблены. По всей видимости, с мужчинами этого не происходит. Я где-то читала, хотя, скорее всего, это миф, что мужчины в среднем думают о сексе каждые три минуты и до самой смерти цепляются за свои эротические фантазии, хотя многие уже и не помнят, что такое эрекция. Удивительно, что при всём при этом им ещё удаётся чего-то добиться в жизни.
Любой мужчина лет за шестьдесят, с пузом и брюзга, способен ухаживать за женщиной на двадцать-тридцать лет моложе, в чём можно убеждаться ежедневно, а наоборот, когда женщина постарше встречается с мужчиной намного моложе себя, это и по сей день считается чем-то неприличным. Вот пример объявления в Интернете: Кассир на пенсии, семьдесят лет, эксперт по винам и ресторанам, ищет женщину двадцати пяти-тридцати лет, грудастую, с высоким либидо, чтобы повеселиться. Интересно, кто откликнется на такое объявление. Поскольку большинство мужчин ищут женщин значительно моложе себя, то если бы какой-нибудь наивный клюнул бы на моё объявление, ему, скорее всего, было бы около ста лет.
Моё журналистское любопытство побудило заняться расследованием, и я начала брать интервью у женщин разного возраста, которые прибегали к Интернету, желая найти спутника жизни. Я прошерстила и пару брачных агентств, которые на деле оказались мошенниками. За непомерную сумму там гарантировали клиентке восемь встреч-свиданий с подходящими ей мужчинами. Мне предложили порядочных, верующих и прогрессивных, людей, где-то лет шестьдесят пять-семьдесят пять, с хорошим здоровьем и т. д. Я встретилась с тремя-четырьмя сеньорами, походящими под это описание, и вскоре поняла, что они работают на агентство. Эти же самые мужчины встречались со всеми клиентами, чтобы выполнить установленные восемь встреч-свиданий.
Интернет в этом плане честнее, и количество пар, образовывающихся на его просторах, очень обнадёживает. И, тем не менее, бывает, что и там не обходится без злоупотреблений. Джудит, молодая привлекательная девушка тридцати одного года, ожидала свидания в баре целых сорок минут. Когда она отчаялась и пошла к своей машине, то получила текстовое сообщение следующего содержания: «Я в баре, но к тебе не подошёл, потому что ты ужасная, толстая и старая». Откуда столько зла? — задаюсь я вопросом. Джудит месяцами страдала депрессией из-за психически ненормального человека, который получал удовольствие от того, что причинял вред женщинам-незнакомкам.
Вот ещё один интересный случай. Бренда, успешная сорокашестилетняя женщина-менеджер, влюбилась по Интернету в английского архитектора — романтичного и страстного мужчину. Их разделяли разница во времени, девять часов, и десятичасовое путешествие друг к другу самолётом, и в то же время обоих объединяло столько общих идей и наклонностей, что складывалось впечатление, будто они выросли вместе. Архитектор делился с Брендой всем — от музыкальных предпочтений до пристрастия к персидским котам. Пару раз он даже хотел отправиться в Калифорнию, чтобы встретиться вживую, но связанные с работой требования помешали осуществить желание. Она предложила съездить в Лондон, но ему хотелось увидеть подругу в привычной для неё среде обитания, в её доме, в кругу друзей и готовых к выставке кошек. В конце концов, они договорились встретиться сразу по его приезде из Турции, где у него был очень важный деловой проект.
Они уже находились в Турции, когда Бренде позвонил адвокат и сообщил, что архитектор совершил ДТП в Стамбуле на арендованной у человека машине, его арестовали, он в отчаянии, условия тюрьмы — сущий кошмар. Ему срочно требуется выплатить залог, сумму которого ей нужно внести на определённый счёт.
Бренда, конечно, была влюблена, но глупой не оказалась. Цифра была умопомрачительной даже для неё, не считающего деньги человека, и до отправки перевода женщина проконсультировалась с местным детективом. «Послушайте, сеньора, я не собираюсь брать с вас денег, поскольку мне не нужно расследовать данное дело, я такие знаю наизусть», — сказал ей детектив и продолжил объяснять, что речь шла об известном мошеннике, безработном актёре из Лос-Анджелеса, специализировавшегося на поиске одиноких состоятельных женщин в Интернете. Он узнаёт о таких всё, что может, и на основе имеющейся информации прикидывается идеальным кандидатом. У Бренды был подробный веб-сайт, а всё остальное мужчина выудил из неё в долгих разговорах, в которых неизменно прибегал к ложному акценту английского аристократа. Он соблазнил её так же, как и проделывал это с другими женщинами ранее, и причём несколько раз.
Она не отправила деньги на предполагаемый залог и больше не слышала об этом типе. Разочарование было столь грандиозным, что она даже не смогла оплакать утрату любви всей её жизни, а лишь поблагодарила судьбу за то, что вовремя от него спаслась. По её словам, мораль следующая: не следует доверять английским аристократам.
Проницательности Бренды во мне нет. Я бы не только собрала сумму залога, но и этим же самым вечером полетела бы в Турцию вызволять человека из тюрьмы. К счастью, мне не пришлось подвергать себя ничему такому, и я не осталась одна, как было планировала, потому что небеса послали мне трубадура, которого лично я никак не искала.
Мы говорили о сексуальной страсти и страсти романтичной, но, что же означает быть страстной? Словарь подсказывает, что страсть — смятение или беспорядочная живость души, также описываемая как сильная и непреодолимая эмоция, способная побудить человека на навязчивые или опасные действия. Моё собственное определение этого понятия менее расплывчато. Страсть — неудержимый энтузиазм, буйная энергия и решительная преданность чему-либо или кому-либо. В страсти хорошо то, что она побуждает нас двигаться вперёд, сохраняет в нас вовлечённость и молодость. Я годами пыталась стать этакой горячей старухой так же, как другие люди тренируются, чтобы взбираться на горы или выигрывать в шахматы. Я не хочу, чтобы меры предосторожности, вызванные оглядкой на возраст, загубили мою страсть к жизни.
Я упомянула Элизу Соммерс, героиню романа Дочь фортуны. Вне всяких сомнений, это была решительная и смелая девушка, потому что села «зайцем» на грузовое судно и несколько недель плыла в Калифорнию по Тихому океану. В отличие от искателей приключений, скрывающихся от правосудия бандитов и обезумевших от собственных амбиций и гонящихся за золотом людей, она поступила так, движимая любовью. Это была страстная любовь к молодому человеку, возможно, её и не заслужившему. С упорной страстью она искала его повсюду, стойко перенося самые тяжёлые условия, во враждебной и крайне опасной местности, в которой тебя всегда подкарауливает тень насилия и смерти.
Почти все женщины, главные героини моих произведений, — натуры страстные, потому что мне интересны люди, которые рискуют и способны совершать навязчивые или опасные поступки, судя по сказанному в словаре. Тихая безопасная жизнь — не лучший материал для художественной литературы.
Временами и меня описывали как человека страстного, потому что мне не сидится спокойно дома, что, вообще-то, от меня ожидалось. Но тут я должна пояснить, что мои рискованные поступки не всегда были продиктованы страстным темпераментом — скорее в силу различных обстоятельств меня кидало в неожиданном направлении, побуждая только бороться, не оставив иного выбора. Я жила словно в бурлящем море, волны которого поднимали меня вверх, а затем нещадно сбрасывали в пустоту. Прибой был настолько сильным, что раньше, когда в жизни всё складывалось хорошо, вместо того чтобы расслабиться и наслаждаться спокойствием момента, я готовилась к насильственному свержению, которое, как я считала, неизбежно и вот-вот случится. Теперь это уже не так. В настоящее время я безмятежно дрейфую день за днём, довольствуясь лишь тем, что просто плыву, пока могу.
Несмотря на то, что в молодости я была страстной натурой, я не помню, чтобы у меня когда-нибудь были литературные амбиции, я думаю, такая идея не пришла мне в голову, потому что амбиции свойственны мужчинам, по отношению к женщинам это считалось оскорблением. Некоторым дамочкам было необходимо женское освободительное движение, концепция, за которую они могли бы ухватиться, как они цеплялись за гнев, самоутверждение, соперничество, упоение властью, эротизм и решимость сказать НЕТ. Женщины моего поколения временами хватались за доступные возможности, которых было немного, но мы практически не намечали себе определённого плана, чтобы в чём-то преуспеть.
Мне повезло в том, что у меня не было амбиций. Никто и даже я не мог предвидеть мгновенного признания, которое получил мой первый роман и остальные мои произведения. Возможно, бабушка была права, когда предвидела, что внучке в один прекрасный день повезёт, поскольку она родилась с пятном в форме звёздочки на спине. Многие годы я воспринимала его каким-то знаком отличия, но, оказалось, это явление очень распространено и исчезает со временем.
Что касается работы, я всегда была человеком ответственным и дисциплинированным, потому что во мне твёрдо засело наставление деда: всё досужее время — мёртвое время. Десятилетиями я принимала это за норму и со временем поняла, что досуг являет собой плодородную почву, на которой процветает творчество. Я больше не терзаю себя чересчур строгой дисциплиной, как раньше; я пишу, поскольку получаю удовольствие от того, что рассказываю историю постепенно, слово за слово, шаг за шагом, наслаждаясь процессом и особо не задумываясь о результате. Я не привязываю себя к стулу на целый день, заставляя себя писать с сосредоточенностью нотариуса. Я могу расслабиться, потому что радуюсь своей редкой привилегии, заключающейся в наличии круга преданных читателей и профессиональных редакторов, не пытающихся оказать своё влияние на моё творчество.
Я пишу о том, что мне важно, и в своём собственном темпе. В те досужие часы, которые мой дед называл пустой тратой времени, призраки воображения приобретали черты определённых уникальных персонажей, и, удели я им достаточно времени, они собственным голосом были готовы рассказать мне о своей жизни. Я чувствую этих героев вокруг себя столь определённо, что меня порой удивляет, как это больше никто из моего окружения их не замечает.
Уничтожение свойственной мне навязчивой дисциплины не произошло в одночасье, на это мне потребовались годы. На терапевтических сеансах и скудных духовных практиках я научилась говорить своему суперэго, мол, иди к чёрту и оставь меня в покое, я хочу наслаждаться своей свободой. Суперэго — далеко не совесть; первое наказывает нас, а втораяведёт по жизни. Я перестала обращать внимание на живущего внутри меня управляющего, навязывая голосом моего деда такие черты, как уступчивость и исполнение. Полная трудностей гонка в гору осталась позади, теперь я спокойно прогуливаюсь в пределах своей интуиции, оказавшейся наилучшей окружающей обстановкой для написания литературных произведений.
Мой первый роман, «Дом духов», опубликовали в 1982 году, когда уже почти закончился бум латиноамериканской литературы, как называли великолепные книги знаменитых писателей континента. Бум считался мужским феноменом. Латиноамериканских писательниц игнорировали критики, профессора, студенты-литераторы и издатели, которые публиковали их незначительными тиражами, не давая надлежащей рекламы и не способствуя распространению. То, что мой роман приняли, стало для меня совершенной неожиданностью. Говорили, что он произвёл фурор в мире литературы. Вот тебе раз! Внезапно стало ясно, что читающая романы публика — в основном женщины. Существовал имеющий немалое значение рынок, ждущий, пока издатели раскрутятся и выйдут на новый уровень. Так они и сделали, и спустя тридцать с лишним лет публикуется огромное количество художественной литературы, авторов которой — и женщин, и мужчин — примерно одинаковое количество.
И вот наступил подходящий момент отдать дань памяти Кармен Балселлс, ещё одной незабываемой женщине, которая помогла мне продвинуться по жизненному пути. Кармен, знаменитый литературный агент в Барселоне, — нежная мать почти всех великих писателей эпохи бума и множества других испаноязычных авторов. У неё намётан глаз на некоторые достоинства литературных произведений, которые она сумела разглядеть в моём первом романе и добиться его публикации сначала в Испании, а потом и во многих других странах. Этой женщине я обязана всем, чего я достигла в непростом, если не сказать, странном писательском ремесле.
Я была никому не известной женщиной, написавшей первый роман на кухне её квартиры в Каракасе. Кармен пригласила меня в Барселону на презентацию книги. Мы с ней были совсем незнакомы, а она отнеслась ко мне как к знаменитости. Она организовала у себя дома большую вечеринку, чтобы представить меня интеллектуальной элите города: критикам, журналистам и писателям. Я никого не знала, была одета как хиппи и совершенно не соответствовала месту, в котором тогда находилась, но она успокоила меня всего лишь одной фразой: «Здесь никто не знает больше тебя, мы все просто импровизируем». Её слова напомнили совет, который не раз повторял мне дядя Рамон: «Запомни, все окружающие боятся ещё больше, чем ты».
На том ужине я в первый и последний раз увидела русскую икру и половник супа. За столом она подняла бокал, чтобы произнести тост за мою книгу; именно в этот момент неожиданно погас свет, и мы оказались в темноте. «Духи этой чилийки пришли выпить с нами. За здоровье!» — сказала она, ни секунды не сомневаясь, словно отрепетировала заранее.
Кармен была моей наставницей и подругой. Она сказала мне, что мы не подруги, что я только её клиент, а она — мой агент, нас объединяли только деловые отношения, но это было далеко не всей правдой. (Также было неправдой, когда она говорила, что предпочла бы быть объектом плотских желаний мужчин. На эту роль я не могу себе представить кого-либо более одарённого, чем она.) Кармен всегда была рядом в самые значительные моменты моей жизни: начиная с болезни Паулы и до браков-разводов — она, безусловно, всегда была рядом.
Эта женщина, способная противостоять самым заядлым головорезам, советовалась с астрологом, верила экстрасенсам, гуру и различной магии, была эмоциональной и могла легко заплакать. Она плакала столько, что Габриэль Гарсиа Маркес посвятил ей одну из своих книг: «Кармен Балселлс, омытой слезами».
Её щедрость не знала разумных границ. Она отправила моей матери в Чили восемьдесят белых роз на соответствующий юбилей и букет из девяноста девяти дяде Рамону на его день рождения. Она никогда не забывала эту дату, потому что оба родились в августе в один и тот же день. Однажды она подарила мне полные чемоданы с одеждой от Виттона, потому что мои вещи казались ей обычными и старомодными. Их у меня украли в аэропорте Каракаса, а я успела надеть их только раз, но я не рассказала об этом Кармен, потому что она вне всяких сомнений купила бы мне эти вещи заново. Она присылала мне столько конфет и шоколада, что и по сей день я, как правило, нахожу сладости в своём доме, причём в самых неожиданных местах.
Внезапная смерть этой удивительной каталонки на некоторое время оставила меня с чувством потери жизненного пути, которое поддерживало меня наплаву в бурном море литературы. Агентство, организованное женщиной с присущими ей уникальными талантом и видением, во главе с её сыном Льюисом Мигелем Паломаресом продолжает работать без сбоев.
Фотография Кармен стоит на моём письменном столе — благодаря ей я не забываю советы женщины: любой может хорошо написать первую книгу, настоящий писатель отважится на вторую и последующие; тебя будут судить очень строго, потому что нам, женщинам, не прощают успеха; пиши всё, что хочешь, никому не позволяй вмешиваться ни в свою работу, ни в свои деньги; относись к детям, как к принцам, — они того заслуживают; выйди замуж — каким бы недалёким ни был муж, он всегда тебя оденет.
Как меня и предупреждала Кармен, мне потребовались десятилетия, чтобы я добилась признания, которое в моей ситуации любой автор-мужчина воспринял бы как должное. В Чили мне стоило немалого труда добиться признания критиков, хотя любовь читателей я чувствовала всегда. Я нисколько не недовольна этими критиками, моей стране такое характерно, поскольку всех, стремящихся чем-то выделиться, нещадно вдавливают в общую массу за исключением футболистов. Для этого явления у нас даже есть и существительное, и глагол: «отступник» и «отступать». Иными словами, схватить дерзкого за полу пиджака и дёрнуть вниз. Если жертва — женщина, жестокость и спешка увеличиваются вдвое, чтобы сбить с неё спесь. Если бы меня не задвигали, меня бы запугивали, а это означало бы, что я ничего собой не представляю.
После публикации двадцати моих книг, переведённых на сорок с лишним языков, некий чилийский писатель, имя которого я не помню, узнав о выдвижении моей кандидатуры на Национальную премию по литературе, сказал, что я никакая не писательница, я — графоманка. Кармен Балселлс тогда спросила, читал ли он что-то из мною написанного, на основании которого он сможет обосновать своё мнение, и он ответил, что даже будучи мёртвым он не притронулся бы к моим произведениям. В 2010 году при поддержке четырёх бывших президентов Республики, различных политических партий и Палаты депутатов меня удостоили этой награды, получив которую, я, наконец-то, заслужила к себе уважительное отношение критиков своей страны. Кармен прислала мне пять килограммов шоколада с начинкой из засахаренного апельсина, мой любимый.
Как говорила Мэй Уэст, популярная актриса старого кинематографа, человек никогда не бывает слишком старым, чтобы это помешало ему помолодеть. Любовь омолаживает — и это вне всяких сомнений. Я переживаю новую любовь и, возможно, поэтому чувствую себя здоровой и воодушевлённой, словно бы вмиг стала на тридцать лет моложе. В моём конкретном случае речь идёт об избытке эндорфина, гормона счастья. Кажется, что мы вообще чувствуем себя моложе своего хронологического возраста и искренне удивляемся, когда календарь напоминает нам, что прошёл ещё один год и ещё одно десятилетие. Время слишком торопится от нас ускользнуть. Я практически забываю о своём возрасте; только когда в автобусе мне уступают место, это, порой, сбивает меня с толку.
Я чувствую себя молодой, потому что всё ещё могу валяться на полу с собаками, куда-то выйти, чтобы перекусить мороженым, вспомнить, что я ела на завтрак, и, посмеиваясь, заняться любовью. И, тем не менее, будучи благоразумной, я не подвергаю испытаниям свои способности и спокойно принимаю собственные физические ограничения. Я делаю меньше, чем прежде, и измеряю своё время, потому что я стала дольше заниматься любым делом. Я отказываюсь от неприятных обязательств, которые раньше выполняла из чувства долга, например, никому не нужные поездки и общественные встречи в составе более восьми человек, на которых я теряюсь где-то в районе талии остальных. Я избегаю шумных детей и обладающих скверным характером взрослых.
Это нормально, когда с возрастом приходят и потери. Уже нет с нами многих людей, животных, мест и прежней нескончаемой энергии. До семидесяти лет я могла одновременно выполнять три-четыре дела, работать несколько дней подряд с минимальным перерывом на сон и писать десять часов без остановки. Я была податливее и сильнее. Я могла вставать на рассвете, закидывая ноги вверх и изящно опускаясь на пол, готовая принять душ и начать день. Лениться в постели? Ничего не делать по воскресениям? Вздремнуть днём? Ничего такого для меня не существовало. Теперь же я осторожно вылезаю из постели, чтобы не потревожить своего спутника жизни и собак. У меня только одна обязанность — писать, и чтобы начать, мне нужна целая вечность, я не могу писать дольше четырёх-пяти часов подряд, а когда работаю, непременно пью много кофе и пускаю в дело всю свою силу воли.
Желание сохранить молодость существовало всегда. Первое известное упоминание об источнике вечной молодости мы находим у Геродота, и оно относится к V веку н. э. Жадные и завистливые испанцы и португальцы, завоевавшие Латинскую Америку в XVI веке, искали Эльдорадо, город из чистого золота, в котором дети играли изумрудными и рубиновыми шариками, и Источник вечной молодости, чьи чудодейственные воды стирали вызванные старостью недостатки. Они не нашли ни того, ни другого. Никто больше не верит в Эльдорадо, хотя иллюзия вечной молодости живёт и поныне. Она поддерживается определённым набором услуг, оказываемых тем, кто может себе их позволить, лекарственными средствами, витаминами, диетами, физическими упражнениями, операциями и вплоть до ампул с плацентой и инъекций человеческой плазмы, которые вполне могли бы доставить Дракуле радость и удовольствие. Полагаю, что это всё далеко не бесполезно, а доказательством служит тот факт, что мы стали жить на тридцать лет дольше наших бабушек и дедушек, хотя жить дольше не всегда означает жить лучше. Фактически, долгое старение подразумевает под собой огромные социальные и экономические издержки и на индивидуальном уровне, и на планетном.
Дэвид Синклер, биолог, профессор генетики Гарвардской медицинской школы и автор нескольких книг, утверждает следующее: старение — это болезнь и, как таковая, должна подлежать лечению. Его эксперименты на молекулярном уровне преуспели в остановке процесса старения у мышей, а в некоторых случаях и в его предотвращении. Он говорит, что уже существует такая технология, благодаря которой в ближайшем будущем мы сможем избегать и симптомов старости, и её болезней, просто употребляя в пищу растения и принимая таблетки на завтрак. Имея хорошее здоровье и ясный ум, теоретически можно было бы дожить и до ста двадцати лет.
В настоящее время, пока Синклер в своих исследованиях не перейдёт от мышей к людям, секрет длящейся молодости кроется в линии поведения, как говорила моя мать и что утверждала Софи Лорен, богиня итальянского кино шестидесятых-семидесятых годов. Я упомянула о Софи своим внукам, а они даже не знали, кем она была, что и неудивительно, поскольку они не знают и кто такой Ганди. Я познакомилась с актрисой на зимних Олимпийских Играх, в Италии, в 2006 году, когда мне и ещё шести женщинам выпала честь вынести на стадион олимпийский флаг.
Софи выделялась из всей группы, точно павлин среди куриц. Я не могла оторвать от неё глаз, в те годы она считалась секс-символом, а сама в свои семьдесят с лишним лет выглядела просто ослепительно. Какова формула её непобедимой привлекательности и молодости? В интервью она сказала, что была счастлива и «всем, что вы видите, я обязана лапше». В другом интервью актриса добавила, что вся хитрость кроется в правильной осанке. «Я всегда хожу прямо и не издаю старческих шумов, не фыркаю, не жалуюсь, не кашляю и не волочу ноги». Правильное отношение к жизни было её мантрой. Я пыталась последовать совету Софи в отношении осанки, но что касается её слов о лапше, то, попробовав, я быстро набрала лишние пять килограммов.
В старении нет ничего плохого за исключением того, что мать-природа избавляется от пожилых. Когда заканчивается репродуктивный возраст, а мы дальше продолжаем растить детей, мы становимся ненужными, нас хоть на помойку выбрасывай. Предположу, что в определённых отдалённых местах, допустим, в какой-нибудь гипотетической деревне на Борнео, возраст, напротив, почитают, никто не хочет выглядеть моложе своих лет, куда предпочтительнее выглядеть старше, и тогда вас станут уважать, но, где живу я, здесь всё по-другому. В настоящее время предрассудки относительно возраста отрицаются, как десять лет назад осуждались сексизм или расизм, на которые никто не обращал внимания. Сейчас в мире появилась глобальная антивозрастная индустрия, словно бы старение стало каким-то недостатком характера.
Раньше взрослыми становились в двадцать лет, зрелыми — в сорок, а старость начиналась с пятидесяти. В наше время молодость тянется далеко за тридцать или ближе к сорока, зрелость наступает где-то лет в шестьдесят, а старость приходит только в восемьдесят лет. Молодость растягивается, стремясь захватить «бэби-бумеров», поколение, родившееся после Второй мировой войны в Соединённых Штатах и определившее многие аспекты культуры последних пятидесяти лет в соответствии с собственными запросами и потребностями.
Подводя итог, замечу, что, хотя мы и цепляемся за иллюзию молодости, большинство моих сверстников быстрыми темпами идут к старческой немощи, и мы все умрём ещё до того, как в мире отменят относящееся к возрасту предубеждение.
Мне не удастся воспользоваться этими достижениями науки, а вот мои внуки непременно доживут до ста лет, сохранив прекрасную форму. Меня устраивает весело стареть, и я выработала некоторые правила этого процесса; прощайте высокие каблуки, диеты и тактичность в общении с недалёкими; и, не чувствуя себя виноватой, я научилась говорить НЕТ тому, что мне не приятно. Сейчас моя жизнь гораздо лучше, но заслуженный отдых бойца меня не привлекает, я предпочитаю кипучую работу мозга и пламенный огонь в сердце.
Помимо осанки и лапши, рекомендуемых Софи Лорен, мой секрет полноценной жизни и счастливой старости в том, что я стараюсь ни в чём не уступать своей подруге Ольге Мюррей. Представьте себе барышню девяноста четырёх лет без очков, слухового аппарата и даже трости, одетую в дерзкие цвета и обутую в кеды, которая до сих пор за рулём, правда, едет только вперёд и не меняет полосу движения. У этой миниатюрной, энергичной и страстной женщины есть цель, которая ведёт её по жизни, наполняет дни и дарит возможность по-прежнему оставаться молодой.
Её история поистине увлекательна, но я вынуждена рассказать её кратко; если хотите узнать о женщине подробнее, пожалуйста, поищите её в Интернете. История того стоит. Ольга овдовела в шестьдесят с лишним лет и решила отправиться в поход в горы Непала. Там она упала, сильно повредила лодыжку, и сопровождавший её шерпа был вынужден нести её на спине в корзине до самой ближайшей деревни, оказавшейся очень бедной и к тому же изолированной. Там, ожидая транспорта, который отвёз бы её в город, Ольга оказалась на празднике. Местные жители приготовили еду из того малого, что у них было, оделись в лучшие одежды, устроили музыку и танцы. Вскоре из города приехали автобусы с агентами, намеревавшимися купить маленьких девочек шести-восьми лет. Их вынужденно продавали родители, потому что сами не могли прокормить детей.
Агенты заплатили цену, равную двум козам и поросёнку, и увезли девочек, пообещав пристроить их в хорошие семьи, определить в школу и сытно кормить. На деле получилось так, что их продали занимающимся практикой «камлари» — форма закабаления, похожая на рабство. Камлари работали практически без отдыха, спали на земле, питались остатками с кухни членов семьи; им не хватало основных благ человечества, они подвергались дурному обращению и были лишены доступа к образованию и здоровью. И считалось, что им ещё повезло. Других и вовсе продавали в публичные дома.
Ольга понимала, что, потрать она сейчас все имеющиеся при ней деньги и купи двух-трёх девочек, ей всё равно не удастся вернуть детей их семьям, потому что бедняжек продадут снова, но несмотря ни на что она решила помочь попавшим к камлари девочкам. Это стало её главной задачей в жизни. Она знала, что впредь несколько лет ей придётся заботиться о девочках, которых ей удалось спасти, пока они сами не встанут на ноги.
Она вернулась в Калифорнию и создала благотворительную организацию «Непальский молодёжный фонд» (<www.nepalyouthfoundation.org>), занимающуюся обеспечением эксплуатируемых детей семьёй, образованием и медицинскими услугами. Ольга спасла от домашнего рабства примерно пятнадцать тысяч девочек и смогла изменить культуру страны. Благодаря ей правительство Непала объявило незаконной практику «камлари».
У Ольги есть и другие, не менее впечатляющие, программы, несколько приютов для осиротевших и брошенных детей, школ и клиник по лечебному питанию в зданиях различных больниц, в которых матери обучаются кормить свои семьи имеющимися средствами, одновременно следя за тем, чтобы питание было сбалансированным и правильным. Я видела фотографии детей «до» и «после». Голодный ребёнок, кожа да кости, не способный даже ходить, через месяц играет в мяч наравне с другими.
Организация Ольги построила образцовый посёлок на окраине Катманду со школой, мастерскими и домами для группы детей с высокой степенью риска. Название посёлка идеально: Ольгапури или оазис Ольги. Как бы мне хотелось, чтобы вы всё это увидели! Вот самое радостное место на планете. Эту чудесную женщину обожают множество непальских детей и, говоря о множестве, я нисколько не преувеличиваю. Когда она приезжает в Катманду, в местном аэропорте появляется толпа детей и молодёжи, чтобы поприветствовать свою Маму.
В своём преклонном возрасте Ольга настолько здорова и энергична, что пару раз в год путешествует из Калифорнии в Непал и обратно (шестнадцать часов на самолёте и ещё столько же времени уходит на пересадки и ожидания в аэропортах) и работает, не зная отдыха, чтобы финансировать и контролировать свои проекты. Когда она говорит о детях, её голубые глаза сияют страстью. Она всегда улыбается, всегда довольная и счастливая; я никогда не слышала от неё жалоб и обвинений других людей, эта женщина источает добро и благодарность. Ольга Мюррей — моя героиня. Когда я вырасту, то хочу стать похожей на неё.
Мне бы хотелось иметь пышные груди и длинные ноги Софи Лорен, но, если мне предоставят выбор, я предпочту такие известные дары нескольких добрых ведьм, как целеустремлённость, сострадание и хорошее настроение.
По словам Далай-ламы, есть одна-единственная надежда на мир и процветание и она в руках западных женщин. Полагаю, они отличаются тем, что обладают бóльшими правами и ресурсами, хотя и об остальных женщинах мира я тоже не забываю. У нас у всех общая задача.
Впервые в истории миллионы женщин получили доступ к образованию и здоровью, они информированные, общаются межу собой и готовы изменить цивилизацию, в которой мы все живём. Мы не одни, нас сопровождает множество мужчин — почти все они молодые: это наши дети и внуки. У стариков нет иного выбора, нужно просто подождать, пока они постепенно вымрут. Я извиняюсь, это прозвучало немного жестоко, да, далеко не все пожилые безнадёжные, среди них есть и малая доля озарённых и людей с добрым сердцем, ещё способных развиваться. Ах! А вот со старушками совсем другая история.
Их эпоха — эпоха обнадёживающих и ободряющих бабушек, и мы — самый быстро увеличивающийся слой населения. Мы — много чего пережившие женщины, нам нечего терять, поэтому нас легко не испугаешь; мы можем говорить прямо, мы не хотим ни соревноваться, ни угождать, ни быть популярными. Мы хорошо знаем огромную ценность дружбы и сотрудничества. Мы обеспокоены ситуацией планеты и человечества в целом. И теперь вопрос в том, договоримся ли мы устроить значительную встряску всему миру.
Выход на пенсию — ещё одна проблема, волнующая нас, женщин, всё больше, поскольку большинство женщин работает вне дома. Остальным — домохозяйкам — не грозит ни выход на пенсию, ни отдых. По-испански выход на пенсию мы называем «увольнение в отставку», термином, происходящим от слова «веселье, ликование», потому как предполагается, что для человека наступает идеальное время, в которое он делает всё, что хочет. Вот хоть бы так и было! Но подобного часто не происходит, ведь тело и бюджет могут не отвечать желаниям человека. А ещё доказано, что праздное времяпрепровождение дарит счастье крайне редко.
Для мужчин выход на пенсию может стать началом конца, поскольку они реализуются на работе, за что их и ценят; они вкладываются в неё полностью, и когда заканчивают трудовую деятельность, им остаётся крайне мало, отчего люди сдают и умственно, и эмоционально. И тут начинается время страха неудач, потери материальной базы, страха одиночества… длинный список страхов. Если рядом нет партнёрши / партнёра, заботящихся о мужчине, и виляющей хвостом собаки, человеку конец. Женщинам значительно лучше, поскольку помимо работы мы строим семейные и дружеские отношения, мы, в отличие от мужчин, более общительные натуры и наши интересы куда разнообразнее. И всё же хрупкость организма, особенно в солидном возрасте, сеет в нас страх. Я здесь обобщаю, но вы меня понимаете.
По словам Джеральда Дж. Ямпольски, известного психиатра и автора более двадцати популярных книг по психологии и философии, на способность быть счастливым оказывают влияние в 45% случаев — гены и только в 15% — обстоятельства. Это значит, что оставшиеся 40% определяет для себя каждый из нас, исходя из собственных убеждений и жизненной позиции. В свои девяносто пять лет он по-прежнему принимает пациентов, ведёт записи, ходит в спортзал пять раз в неделю и, просыпаясь каждое утро, благодарит за новый день, который стремится прожить счастливо, независимо от состояния здоровья. Возраст — отнюдь не ограничение, мешающее и впредь оставаться энергичным и творческим человеком, принимающим активное участие в жизни всего мира.
Поскольку теперь продолжительность жизни увеличилась, у нас впереди как минимум пара десятилетий на то, чтобы пересмотреть наши цели и переосмыслить оставшуюся нам жизнь, как это сделала Ольга Мюррей. Ямпольски утверждает, что любовь — лучшее средство: нужно дарить людям всю любовь без остатка. Нужно забыть оскорбления и стряхнуть с себя негатив; для злопамятства и гнева требуется больше энергии и сил, нежели для прощения. Ключ к счастью — прощать окружающих и прощать себя. Он говорит, что последние годы могут стать лучшими, если мы выберем любовь вместо страха. Любовь не похожа на полевое растение, её выращивают с большой осторожностью.
Журналист задал вопрос Далай-ламе: Вы можете вспомнить свои прошлые жизни?
Ответ: Мне столько лет, что теперь мне трудно вспомнить то, что произошло вчера.
Дядя Рамон, мой отчим, был блестящим человеком с активной жизненной позицией, пока не оставил свою должность директора Дипломатической академии Чили. Он был очень общительным, его окружали десятки друзей, но и они со временем заметно состарились или умерли. Умерли и все его братья, и единственная дочь. В последние дни его жизни — он достиг почтенного возраста ста двух лет — его сопровождала Панчита, на ту пору сильно вымотанная плохим настроением своего супруга и предпочитавшая остаться вдовой. За ним ухаживали несколько женщин, заботящихся о нём как об орхидее в оранжерее.
«Моя самая большая ошибка — выйти на пенсию. Мне было восемьдесят лет, но это всего лишь цифра, я бы смог проработать ещё лет десять», — как-то раз он мне признался. Я не хотела ему напоминать, что уже в восемьдесят лет он не мог без посторонней помощи завязать шнурки, хотя согласна, что медленное угасание дяди совпало с его выходом на пенсию.
Этот пример укрепил моё решение оставаться активной как можно дольше, задействовать при жизни всё — вплоть до последней клетки мозга и последней искры души и таким способом, чтобы, когда я умру, совсем ничего не осталось. Уходить на пенсию я не собираюсь, я намереваюсь несколько перестроиться. И я не думаю предпочитать рассудительность. По словам Джулии Чайлд, знаменитой шеф-повара, её секрет долголетия — красное вино и джин. В отличие от Джулии мои крайности несколько иного плана, и я от них не откажусь. Мама говорила, что единственное, о чём люди жалеют в старости, — это ещё не совершённые грехи и так и не купленные вещи.
Если меня не одолеет слабоумие (вообще-то не свойственное членам моей семьи долгожителей), я не думаю становиться пассивной старухой, которая будет общаться лишь с одной-двумя собаками. Это ужасающее зрелище, хотя, как говорит Ямпольски, человеку не нужно жить в страхе. Я готовлюсь к будущему. С возрастом и недостатки, и достоинства лишь обостряются. Это неправда, что с возрастом естественно приходит и мудрость, скорее наоборот, пожилые люди почти всегда сходят с ума. Если мы стремимся быть мудрыми, то следует тренироваться с юных лет. Пока я смогу себе позволить, я буду забираться вверх по лестнице на чердак, где буду продолжать что-нибудь писать и таким способом, за сочинением историй, проводить свои дни. Если мне это удастся, старость на меня не нападёт.
В Соединённых Штатах общество согласно закону устанавливает порог старости в шестьдесят шесть лет, когда мы, люди, имеем право на получение пенсии. В этом возрасте большинство выходит на пенсию, у женщин появляются седые пряди (не стоит с этим спешить искусственно), а мужчины прибегают к виагре, чтобы реализовать свои фантазии (какой ужас!). Честно говоря, процесс старения начинается с самого рождения, и каждый человек переживает его по-своему. Во многом это связано с культурой. На женщину лет за пятьдесят никто не обратит внимания в Лас-Вегасе, но в Париже такая особа может быть ещё очень привлекательной. Мужчина за семьдесят лет может быть и стариком в какой-то отдалённой деревне, но в бухте Сан-Франциско, где я сейчас живу, дедушки группами катаются на велосипедах, что было бы достойно похвалы, если бы они не надевали шорты светящихся цветов.
Нам докучает необходимость различных диет и физических упражнений, чтобы стареть планомерно. Это имеет место, но не нужно обобщать. Спортивным человеком я никогда не была, поэтому сейчас нет никаких причин убивать себя спортивными тренировками в зале. Я поддерживаю себя в форме, прогуливаясь с собаками до ближайшего кафе, где выпиваю чашку капучино. Мои родители прожили здоровыми почти век, и я никогда не видела их потеющими на тренировках в спортзале или ограничивающими себя в еде. Они выпивали бокал-два вина за столом и по коктейлю вечером. Родители кушали сливки, сливочное масло, красное мясо, яйца, кофе, десерты и употребляли все виды запрещённых углеводов, но в умеренном количестве; они не полнели, а о холестерине даже и не слышали.
Родители любили друг друга и заботились друг о друге до последнего момента своей великолепной жизни — такое бывает очень редко. Последний этап жизни, как правило, трагичный, поскольку общество не готово иметь дело с долгожителями. Какими бы продуманными ни были наши планы, обычно не хватает средств, чтобы довести их до конца. Последние шесть лет жизни — самые дорогие, болезненные и в основном проходят в одиночестве; это годы зависимости от окружающих и, слишком уж часто такое происходит, одновременно и время нищеты. В прошлом семья — лучше сказать женщины, члены семьи, — заботились о пожилых, но конкретно здесь и, судя по своему ближайшему окружению, такое практически отсутствует. Дома тесные, денег мало, работа и ритм жизни многое требуют от человека, и в довершении всего слишком долго живут бабушки и дедушки.
Заставшие семидесятые годы люди боятся окончить свои дни в доме престарелых в подгузниках, накаченные таблетками и привязанные к инвалидной коляске. Лично я хочу умереть до того, как мне потребуется помощь в душе. Мы с подружками мечтаем создать общество с учётом того, что когда-нибудь останемся вдовами, поскольку мужчины живут меньше. (Предпочитаю не применять к себе этот случай, потому что недавно вышла замуж, и мысли о вдовстве меня угнетают.) Например, мы могли бы купить где-нибудь участок земли, недалеко от больницы, на котором построить отдельные домики с коммунальными услугами, оборудовать около них место для домашних питомцев, сад и устраивать различные зрелища. Мы часто об этом говорим, но вот конкретные действия по осуществлению плана вечно откладываем — не только потому, что это предложение подразумевает под собой большие вложения, но ещё и потому, что в глубине души мы верим, что всегда будем независимыми личностями. Иными словами, выдаём желаемое за действительное.
Если у нас получится избежать симптомов старости и оставаться здоровыми до ста двадцати лет, как предлагает профессор Дэвид Синклер, тогда мы неизбежно столкнёмся с непростым вопросом долголетия. И продолжать его игнорировать — настоящее безумие. Являясь обществом, нам следует найти приемлемую форму ухаживания за пожилыми жителями и даже помочь им умереть, если сами этого пожелают. Предсмертное сопровождение человека должно стать реально осуществимым на практике вариантом в любой точке мира, а не только в нескольких продвинутых в научном плане областях планеты Земля. Достойная смерть — право человека, но закон и медицинские учреждения часто вынуждают нас жить так, что о достоинстве не может быть и речи. Как предположительно сказал Авраам Линкольн, для вас важно не то, сколько лет в вашей жизни, а сколько жизни в ваших годах.
С одним моим другом, который в восемьдесят пять лет до сих пор соблазняет женщин, как и занимался этим всю жизнь, мы договорились вместе покончить жизнь самоубийством, когда нам покажется, что наступил подходящий момент. Тогда он направит свой небольшой самолёт или латунного комара до самого горизонта, насколько в нём хватит топлива, а после мы погрузимся в Тихий океан. Чистый финал жизненного пути, избавляющий семью от похоронных хлопот. К сожалению, пару лет назад у друга истёк срок лицензии пилота, продлить его он не смог, и комара пришлось продать. Теперь друг подумывает приобрести мотоцикл. Да, я себе желаю лёгкой быстрой смерти, потому что я не Ольга Мюррей, и у меня никогда не будет собственной деревни, полной любящих людей и заботящихся обо мне до последнего дня жизни.
И, кстати, замечу, что по мере снижения и рождаемости населения, и его старения в Соединённых Штатах и Европе, иммигрантов следует приветствовать с распростёртыми объятиями. Это всегда молодые люди — старики не эмигрируют — и своей работой они оказывают поддержку пенсионерам. В дополнение, следуя традиции, женщины-иммигранты заботятся о детях и стариках. Из них получаются самые терпеливые и любящие няни для тех, кого мы любим больше всего на свете.
Пожилые граждане далеко не в приоритете, от них сплошные неудобства. Правительство не выделяет им средства в достаточном объёме; система здравоохранения несправедлива и неадекватна; и в большинстве случаев место жительства стариков на задворках, чтобы общество их практически не видело. Страна обязана поддерживать людей, которые вносили вклад в развитие основного населения в течение сорока-пятидесяти лет, но такого не наблюдается, если только речь не идёт о какой-то исключительно цивилизованной стране, одной из тех, где нам всем так хотелось бы жить. Страшный удел большинства пожилых людей — окончить свои дни, будучи зависимыми, нищими и отвергнутыми обществом.
Возможно, мой план оставаться активной и умереть, не сняв обувь, не исполнится, и настанет время, когда придётся постепенно отказываться от того, что теперь мне кажется важным. Надеюсь, от чувственности и написания произведений я откажусь в последнюю очередь.
Если я буду жить слишком долго, потеряю концентрацию внимания. Когда не сумею что-либо вспомнить и сосредоточиться, не смогу писать дальше, а значит, окружающие меня люди начнут страдать, поскольку идеал для них — чтобы я была, но по возможности где-нибудь в уединении в самой дальней комнате дома. Если я сойду с ума, я этого не замечу, но если я утрачу свою независимость, будучи в здравом уме, — такое уже произошло с мамой — мне станет крайне неприятно.
На данный момент ничто не нарушает моей подвижности, но однажды элементарные бытовые вещи я буду выполнять с трудом. Я всегда была никудышным водителем, и теперь я в этом плане ещё хуже. Я врезаюсь в деревья, внезапно появляющиеся там, где раньше их вроде бы не было. Я избегаю водить машину в сумерках, поскольку не могу прочесть дорожные знаки и, в конце концов, где-нибудь непростительно заблужусь. Вождение автомобиля — не единственный вызов, которые мне подкидывает судьба. Я отказываюсь совершенствовать компьютер, сменить мобильный телефон и свой старый автомобиль или учиться пользоваться пятью пультами от телевизора. Я уже не могу открывать бутылки, стулья стали тяжелее, петли меньше, а обувь — ýже.
К упомянутым ограничениям прибавляется неизбежное снижение либидо, если сравнивать с его прежней силой, как правило, доставляющей мне удовольствие в прошлом.
Моя подруга Грейс Дамманн, одна из шести Сестёр Вечного Беспорядка, которые являются членами близкого круга моей духовной практики, уже много лет живёт в инвалидной коляске после ужасного лобового столкновения на мосту Золотых Ворот. Это была очень спортивная женщина, она тренировалась, чтобы совершить восхождение на Эверест, когда произошла авария, в результате которой раздробилось несколько костей, после чего она осталась полупарализованной. Подруге понадобились годы, чтобы принять своё новое физическое состояние, мысленно на Гавайях она всё ещё каталась на водных лыжах и бегала марафоны.
Грейс живёт в доме престарелых, потому что нуждается в помощи, там она самая молодая. Помощь, ей оказываемая, крайне мала: пять минут по утрам, чтобы одеть женщину, ещё пять минут по вечерам, чтобы уложить её спать, и два раза в неделю помощь в принятии душа. Она говорит, что каждая капля воды на её коже — настоящее благословение, она наслаждается мылом и пеной от шампуня на своих волосах. Я часто думаю о Грейс, когда принимаю душ, чтобы не относиться к этой привилегии как к чему-то должному.
Моё тело сдаёт, но душа омолаживается. Полагаю, что мои недостатки и достоинства стали более заметны. Я растрачиваюсь и отвлекаюсь на пустяки чаще, чем раньше, хотя и меньше злюсь, потому что мой характер немного смягчился. Заметно увеличилась и страсть к делам, которыми я всегда занималась, и к тому малому количеству людей, которых я люблю. Я уже не боюсь своей ранимости, потому что не путаю её со слабостью; я могу жить с распростёртыми объятиями, открытыми настежь дверьми и готовым принять любого человека сердцем. Это ещё одна из причин, побуждающих меня отмечать собственные дни рождения и радоваться тому, что я женщина: мне не нужно никому доказывать собственную мужественность, как сказала Глория Стайнем. Другими словами, мне не стоит культивировать образ определённой силы, навязанной мне дедом и немало послужившей мне в прошлой жизни, что уже, по правде говоря, неважно; теперь я могу позволить себе такую роскошь, как попросить о помощи и быть сентиментальной.
После того как умерла моя дочь, я в полной мере осознаю близость Смерти. Теперь, в свои семьдесят с небольшим лет, Смерть стала моей подругой. Это неправда, что она — вооружённый косой скелет с запахом гнили; она зрелая женщина, элегантная и любезная, благоухающая гарденией. В далёком прошлом она кружила по моему кварталу, время шло — она обосновалась по соседству, а теперь терпеливо ожидает в саду. Порой, проходя мимо неё, мы приветствуем друг друга, и она напоминает, что мне нужно жить каждый день так, словно бы он у меня последний.
В конечном счёте, сейчас у меня самый великолепный момент всей моей долгой жизни. И, в целом, это хорошая новость для женщин: жить становится легче, как только мы переживём менопаузу и закончим с воспитанием детей. Жить становится легче, если нам удастся свести к минимуму ожидания, отказаться от обид и расслабиться, будучи уверенными в том, что никому, за исключением близких нам людей, нет никакого дела до того, чем мы занимаемся и кто мы есть. Хватит уже к чему-то стремиться, притворяться, жаловаться и изводить себя по пустякам. Напротив, нужно очень любить и себя, и окружающих, не взвешивая, сколько любят нас они. Вот оно — время доброты.
Необычные женщины, с которыми я знакомилась на протяжении жизни, укрепляли то видение о мире, которое у меня было в пятнадцать лет. Согласно моему тогдашнему представлению, женские и мужские ценности абсолютно равны, как в том был убеждён мой дед, слушавший меня с крепко сжатыми губами и побелевшими костяшками суставов. «Не знаю, в каком мире вы живёте, Исабель. Вы говорите мне такие вещи, которые мало что общего имеют со всеми нами», — отвечал он. То же он говорил мне и спустя годы, когда военный переворот в одночасье положил конец демократии, и в стране воцарился длительный режим диктатуры.
Работая журналистом, я узнала о том, что происходило в концентрационных лагерях и пыточных центрах, о тысячах пропавших без вести, о тех, кого разорвало динамитом в пустыне, и о тех, кого сбросили с вертолётов в море.
Дед ничего не хотел знать, он утверждал, что всё это слухи, что к нам всё это не относится, и приказал мне не лезть в политику, тихо сидеть дома и больше думать о муже и о детях. «Ты помнишь сказку о попугае, желавшем остановить поезд частыми взмахами крыльев? Поезд разнёс птицу на куски, не оставив от той даже пёрышка. Ты этого добиваешься?» — бросал он мне вызов.
Этот риторический вопрос преследует меня несколько десятилетий. Что именно я хочу? Чего желают женщины? Разрешите мне напомнить старую историю о халифе.
В мифическом городе Багдаде добросовестный вор явился на суд и предстал перед халифом. Обычным наказанием было отрубить ему руки, но в этот день халиф проснулся в хорошем расположении духа и предложил бандиту решение дела: «Скажи мне, чего хотят женщины, и я тебя освобожу», — сказал он. Мужчина подумал об этом минуту и, воззвав к Аллаху и его Пророку, хитро ответил: «О, великий халиф, женщины хотят, чтобы их слушали. Спросите их сами, чего именно они хотят, и те вам ответят».
Я подумала, что мне нужно провести небольшое расследование, чтобы быть готовой дать отпор, но вместо того, чтобы опрашивать окружающих меня женщин, я смогла бы найти ответ в Интернете и так сэкономила бы свои силы. Я нашла ключ к загадке халифа: чего хотят женщины? И у меня есть пособия по самопомощи под названиями вроде «Узнай, чего хотят женщины, и спи с ними». Были и советы мужчин другим мужчинам о том, как найти и завоевать женщин. Вот один пример: «Женщины хотят крепких типов, в меру агрессивных и уверенных в себе; не наделяйте их правами, больше приказывайте им, требуйте, их потребности вечно в приоритете и именно это им нравится».
Я сомневаюсь, что это правда, по крайней мере, среди знакомых мне женщин есть много именно таких, если я начну считать своих преданных читательниц и тех, с которыми я общаюсь в своём фонде. Я думаю, у меня есть более подходящий ответ на вопрос халифа. Вот более-менее то, чего хотим мы, женщины: безопасности, чтобы нас ценили, жить в мире и спокойствии, располагать собственными средствами, не быть брошенными обществом и, особенно, чтобы мы любили и нас любили. На следующих страницах я попытаюсь пояснить, что это означает.
Самым определяющим показателем степени насилия среди какой-нибудь нации — насилие над женщиной, которое упорядочивает другие его формы. В Мексике широко известны небезопасная обстановка на улицах и безнаказанность картелей и организованных преступных банд, и если обратится к оценкам, то в день в среднем убивают десять женщин; это официальные подсчёты. Большинство женщин — жертвы молодых людей, мужей и знакомых им мужчин. С девяностых годов ХХ века в Сьюдад-Хуаресе, штат Чиуауа, сотни молодых женщин убили после изнасилования, а зачастую и после жестоких пыток, на что местные власти никак не отреагировали. Событие вызвало массовый протест женщин в марте 2020 года. Они объявили день всеобщей забастовки, признанной несанкционированным мероприятием, во время которой не выходили на работу, не занимались домашними делами, зато массово вышли на улицу и устроили демонстрацию. Посмотрим, каким образом это повлияло на местные власти.
Демократическая республика Конго, история которой славится нестабильностью и вооружёнными конфликтами, носит постыдное название «мировая столица насилия». Изнасилование и другие виды систематических агрессий в отношении женщин — таковы инструменты угнетения, к которым прибегают вооружённые группы, но в каждом третьем случае подобные вещи совершают гражданские лица. Это имеет место и в других странах Африки, Латинской Америки, Ближнего Востока и Азии. По мере увеличения чрезмерного доминирования мужчин и поляризации по половому признаку, возрастает и количество страдающих от насилия женщин — это часто происходит среди сбивающихся в группы террористов.
Мы, женщины, хотим безопасности для себя самих и наших детей. Мы запрограммированы защищать своё потомство, что делаем решительно и собрав волю в кулак. То же самое мы наблюдаем и у большинства животных, хотя в этомотношении я не уверена насчёт рептилий, как, например, змеи и крокодилы. За некоторыми исключениями, именно самка заботится о детёнышах и иногда вынуждена защищать их ценой своей жизни, чтобы их не сожрал какой-нибудь голодный самец.
Осознав угрозу жизни, реакция представителя мужского пола — бежать или драться: всё дело в адреналине и тестостероне. Когда угрозу чувствуют женщины, они образуют собой круг, в центр которого помещают детей: окситоцин и эстроген. Гормон окситоцин, притягивающий нас друг к другу, настолько удивителен, что некоторые психиатры прибегают к нему на сеансах супружеской терапии. Оба партнёра вдыхают его с помощью назального спрея в надежде прийти к согласию вместо того¸ чтобы убить друг друга. Мы с Вилли это попробовали, но у нас не получилось, возможно, мы сделали вдох недостаточной силы. В конце концов, мы развелись, но частицы этого благословенного гормона позволили нам остаться добрыми друзьями вплоть до его недавней смерти. Доказательство нашей дружбы в том, что он оставил мне в наследство Перлу, свою собаку, — неудачный результат смешения нескольких пород, эта собака с мордой летучей мыши и с телом упитанной мыши обладает добрым нравом.
Насилие над женщинами так же универсально и старо, как и сама цивилизация. Когда мы говорим о правах человека, на самом деле мы говорим о правах мужчин. Если мужчина подвергается избиению и лишению свободы, это пытка. Если то же самое терпит женщина, это называется домашним насилием, и до сих пор большинство стран мира считает его частным делом. Есть страны, где из соображений чести даже не сообщается об убийстве девушки или женщины. По оценкам Организации Объединённых Наций на Ближнем Востоке и в Южной Азии ежегодно находят убитыми пять тысяч женщин и девушек ради спасения чести мужчины или семьи.
По статистике в Соединённых Штатах Америки каждые шесть минут насилуют какую-нибудь женщину; и это только зарегистрированные случаи, на самом деле количество изнасилованных женщин как минимум в пять раз выше. И каждые девяносто секунд женщина подвергается избиению. Принуждение и запугивание женщин происходит в семье, на улице, на рабочем месте и в социальных сетях, в которых анонимность содействует худшим проявлениям женоненавистничества. Мы говорим о Соединённых Штатах, но вы представьте себе, каким образом обстоят дела в других странах, где права женщин по-прежнему пребывают в зачаточном состоянии. Насилие присуще патриархальной культуре, в ней оно не аномалия. Пора назвать это явление по имени и о нём заявить.
Быть женщиной — другими словами, означает жить в страхе. В ДНК каждой женщины заложен страх перед мужчиной-самцом. Стоит думать дважды даже о таком самом обычном, как, например, просто пройти мимо группы праздно стоящих мужчин. В предположительно безопасных местах, таких как университетский городок или военное учреждение, существуют программы, обучающие женщин избегать рискованных ситуаций, исходя из предположения, что они сами виноваты в том, что на них нападают. Просто женщина оказалась в неподходящем месте и не в то время. Не ожидается, что мужчины поменяют свою линию поведения, скорее, сексуальную агрессию разрешат, и её даже станут приветствовать, рассматривая ту как черту мужественности и право мужчины. К счастью, ситуация быстро меняется, по крайней мере, это мы видим в странах первого мира, благодаря движению #MeToo и другим инициативам феминисток.
Крайнее выражение уже сказанного — женщины, которые живут завёрнутыми в паранджу, покрывающую их с головы до пят, чтобы не вызывать желание у мужчин, по всей видимости, чувствующих в себе обострение звериных инстинктов, стоит им увидеть несколько сантиметров женской кожи или белого чулка. То есть, в слабости или пороке мужчины виновата женщина, за что её и наказывают. Мужчины сами боятся того, что многие женщины выступают за ношение паранджи, потому что в ней они чувствуют себя невидимыми, а, значит, и в большей безопасности.
Писатель Эдуардо Галеано говорил, что «в конечном счёте, страх женщины быть изнасилованной мужчиной это есть отражение страха мужчины оказаться перед бесстрашной женщиной». Звучит неплохо, но сама концепция кажется мне непонятной. Каким образом мы можем ничего не бояться, если мир настроен на то, как бы нас, женщин, запугать? Бесстрашных женщин очень мало, если только мы не собираемся вместе — в таком случае мы чувствуем себя непобедимыми.
Каковы истоки этой взрывоопасной смеси желания и ненависти к женщинам? Почему агрессия и домогательства не входят в сферу гражданских прав или прав человека? Почему они замалчиваются? Почему не ведётся война против изнасилования женщин наряду с борьбой с наркотиками, терроризмом или преступностью? Ответ на это очевиден: насилие и страх — инструменты управления обществом и контроля над ним.
В период с 2005 по 2009 год в Манитобе, ультраконсервативной и далёкой колонии меннонитов, которая находится в Боливии, группу из ста пятидесяти женщин и девочек, включая и одну трёхлетнюю малышку, регулярно насиловали, предварительно напичкав обезболивающим спреем для быков, используемым перед кастрацией животных. Женщины проснулись все в крови и в синяках, и им объяснили, что их так наказал Сам Дьявол, поскольку они были одержимы демонами. Эти неграмотные женщины говорили на устаревшем немецком языке, что мешало им общаться с внешнем миром. Они не знали, где находились, не умели прочесть карту, чтобы сбежать, и им не к кому было обратиться за помощью. Это не единственный случай, то же самое происходило и происходит в других изолированных фундаменталистских сообществах, будь они религиозные или иного плана. Например, в Нигерии, в террористической организации Боко харам с женщинами обращаются как с животными. Иногда так случается не по идеологическим причинам, а из-за изоляции и невежества народа, которые мы можем видеть, например, на севере Норвегии в Тисфьорде, расположенном за полярным кругом.
Мужчины боятся силы женщин, отчего законы, религии и обычаи веками накладывали всевозможные ограничения на умственное, творческое и экономическое развитие женщин. В прошлом десятки тысяч женщин, обвинённых в колдовстве, подвергались пыткам и сжигались заживо лишь за то, что слишком много знали и умели применить эти знания. У женщин не было доступа ни к библиотекам, ни в университет, и по факту идеалом считалось — а кое-где до сих пор так и есть —, что они должны оставаться неграмотными, ведь таких легче подчинить себе и можно избежать вопросов и попыток бунта со стороны женщин. Точно так же поступали с рабами; обучение чтению наказывалось поркой, а иногда и смертью. На сегодняшний день у большинства женщин есть равный с мужчинами доступ к образованию, хотя когда женщины в нём преуспевают или стремятся стать лидерами, то неизбежно сталкиваются с агрессией, что мы видели на примере Хилари Клинтон во время президентских выборов в Соединённых Штатах, имевших место в 2010 году.
Людей, ответственных за массовые убийства в Соединённых Штатах, которые все без исключения белые и только мужчины, объединяет женоненавистничество, которое подтверждается случаями домашнего насилия, угрозами и нападениями на женщин. У многих из этих психопатов наблюдаются травмирующие отношения с их матерями, они не терпят малейшего отказа, безразличия и насмешек к себе самим со стороны женщин, иными словами, такие люди не могут терпеть малейшего напора со стороны женщин. «Мужчины боятся, что женщины посмеются над ними. Женщины испытывают страх перед тем, что мужчины способны их убить», — сказала писательница Маргарет Этвуд.
Женское освободительное движение изучило самооценку двух-трёх поколений мужчин, бросив им вызов и увидев, что женщины чаще одерживали верх в областях, принадлежащих исключительно им. Например, далеко не случайно наблюдается высокий показатель случаев изнасилования среди Вооружённых Сил, в которых раньше у женщин был доступ лишь к административным должностям, далёким от прямых военных обязанностей. Реакция мужчин на проявление власти женщинами часто бывает бурной и даже близка к агрессивной.
Разумеется, я не говорю, что все мужчины — потенциальные растлители и насильники, хотя процент таких случаев настолько велик, что мы вынуждены смотреть на насилие над женщиной так, каким оно является реально: величайший кризис, с которым сталкивается человечество. Агрессоры — не исключение, они не психопаты, они — отцы, братья, женихи, мужья, нормальные люди.
Хватит уже эвфемизмов. Хватит и частичных решений. Обществу требуются глубокие изменения, и навязывать их стоит нам, женщинам. Помните, что никто и ничего нам не даст, нам нужно получить всё самим. Мы должны быть организованными и глобально мыслить. Сейчас это возможно как никогда прежде, потому что мы обладаем информацией, рассчитываем на общение и способность мобилизоваться.
С женщинами обращаются жестоко потому, что их совершенно не ценят. Как сказала Вирджиния Вульф, феминизм — радикальное представление о женщинах как о людях. Веками обсуждался вопрос, а есть ли у женщины душа. Во многих местах планеты женщины по-прежнему продаются, покупаются и даже обмениваются, словно товар. Большинство мужчин считают их существами неполноценными, хотя сами никогда этого не признают по той же причине, по которой они шокированы и оскорблены тем, что женщина обладает равными с ними знаниями и порой не уступает в достижениях.
Я уже рассказывала эту историю, делясь воспоминаниями; здесь я её лишь резюмирую, поскольку она актуальна. Много лет назад, в 1995 году, я поехала в Индию с подругой Таброй и моим тогдашним мужем Вилли, которые запланировали путешествие, желая как-то меня развеять и помочь выйти из ступора, охватившего меня в связи со смертью моей дочери. Я написала мемуары — «Паула» —, произведение дало мне понять и, в конце концов, принять уже случившееся, хотя, опубликовав его, я почувствовала огромную пустоту. Моей жизни явно не хватало смысла.
От Индии у меня сохранилось видение, полное контрастов и невероятной красоты, и воспоминание о том, что оказало влияние на всю мою оставшуюся жизнь.
Мы арендовали машину с водителем и отправились по просёлочной дороге в Раджастан. По пути перегрелся двигатель, вынудив нас остановиться. Ожидая, пока охладится мотор, мы с Таброй подошли к группе шести-семи женщин, стоявших в окружении детей в тени единственного дерева на этой, похожей на пустыню, территории. Что они там делали? Откуда они здесь взялись? Мы не проезжали ни мимо какой-либо деревни, ни мимо колодца, которые объяснили бы присутствие здесь местных жителей. Молодые и по виду крайне бедные женщины, привлечённые свекольным цветом волос Табры, подошли к нам с невинным любопытством, до сих пор наблюдаемом у диких племён. Мы подарили им купленные на рынке серебряные браслеты и немного поиграли с детьми, пока водитель не позвал нас автомобильным гудком.
Мы стали прощаться, и одна женщина подошла ко мне, протягивая небольшой свёрток с тряпками. Он ничего не весил. Я решила, что она хочет дать мне что-нибудь в обмен на браслеты, но, избавившись от тряпок, чтобы увидеть содержимое, я поняла, что речь шла о новорождённом малыше. Я благословила дитя и попыталась вернуть матери, на что она отступила и не захотела взять его обратно. Это стало таким сюрпризом, что я даже застыла на месте, но тут подбежал водитель, бородатый мужчина высокого роста с тюрбаном на голове, вырвал ребёнка у меня из рук и резко отдал его одной из женщин. Чуть погодя он взял меня за руку, почти волоком повёл к машине и мы спешно уехали. Я смогла отреагировать на ситуацию только несколько минут спустя. «Что случилось? Почему эта женщина хотела отдать мне своего ребёнка?» — смутившись, спросила я. «Это девочка. А девочек никто не хочет», — ответил водитель.
Я не смогла спасти эту кроху, которая всё продолжала мне сниться много лет после путешествия. Я вижу во сне её несчастную жизнь, мне снится, что она умерла совсем молодой, снится, что она моя дочь или моя внучка. Думая о ней, я решила создать фонд, предназначенный помогать таким женщинам и девочкам, как она, девочкам, которых никто не любит, которых продают, раньше времени выдают замуж, подвергают принудительному труду и проституции. Девочкам, которых бьют и насилуют, которые, едва достигнув пубертатного периода, сами рожают детей, девочкам, которые сами уже матери таких же девочек в вечном замкнутом круге унижения и боли, девочкам, умирающим, ещё не успев пожить, и другим, которым даже не дали права родиться на свет.
Теперь, когда уже в утробе можно определить пол ребёнка, миллионы молоденьких девушек делают аборты. В Китае, где до 2016 года по политическим соображениям разрешалось иметь только одного ребёнка с целью контроля населения, наблюдалась нехватка невест, отчего многие мужчины привозили своих вторых половин из других стран, бывало, что привозили насильно. По подсчётам, не прошло и пяти лет как из Мьянмы (бывшая Бирма) продали двадцать одну тысячу девочек в провинцию Хэнань, где мы имеем дело с самым высоким гендерным неравенством: на каждые сто девочек рождаются сто сорок мальчиков. Накаченные наркотиками, избитые, изнасилованные, эти молодые женщины не по своей воле становятся пленными жёнами и матерями. Можно было бы сделать вывод, что ввиду такого спроса девочки и мальчики оцениваются в равной степени, хотя это далеко не так и по сей день. Во многих местах иметь дочь — большое несчастье, тогда как сыновья — настоящее благословление. И если новорождённый ребёнок — девочка, акушеркам даже меньше платят.
По сведениям Всемирной организации здравоохранения двести миллионов женщин стали жертвами калечащих операций на половых органах и три миллиона девочек подверглись риску претерпеть то же самое в разных частях Африки, Азии и среди иммигрантов в Европе и Соединённых Штатах. Если вы человек стойкий, посмотрите в Интернете, в чём состоит эта практика, когда девочкам делают обрезание клитора и половых губ бритвой, ножом или куском стекла без анестезии, а зачастую и без минимальных средств гигиены. Женщины калечат девочек, чтобы исполнить обряд, цель которого лишить их сексуального удовольствия и оргазма. Правительство не вмешивается, ссылаясь на то, что явление есть часть религиозного или культурного обычая. На брачном рынке необрезанная девочка стоит дешевле.
Надругательство, эксплуатация, пытки и преступления против женщин и девочек происходят в массовых масштабах по всему миру и почти всегда остаются безнаказанными. Цифры зашкаливают, ошеломляют нас, и мы упускаем из виду величину ужаса. Лишь познакомившись с девушкой или женщиной, испытавшей на себе подобный ужасный опыт, узнав её имя, увидев лицо и услышав историю, мы можем проявить солидарность.
Предположим, что ничего ужасного не произойдёт ни с одной из наших дочерей, но может возникнуть множество ситуаций, в которых и они окажутся недооценёнными или притеснёнными, когда выйдут в люди и станут заботиться о себе. В школе и при получении высшего образования девочки, как правило, умнее и прилежнее мальчиков, но возможностей у них меньше; в трудовой сфере мужчины зарабатывают больше и занимают высшие посты; в искусстве и науке женщины прикладывают вдвое больше усилий, чтобы получить половину знаний, и для чего мы должны продолжать.
В прошлые десятилетия женщинам препятствовали развивать свой талант и творческую жилку, потому что это считалось противоестественным; предполагалось, что биологически они предназначены только для материнства. И если какая-то женщина достигает определённого успеха, она вынуждена ссылаться на самоутвердившихся и состоявшихся в жизни мужа и отца, как мы видим на примере композиторов, художников, писателей и учёных. Это меняется, но не везде и не таким образом, как бы нам хотелось.
В Кремниевой долине, технологическом рае, навсегда изменившем саму сущность общения и человеческих отношений, средний возраст сотрудников меньше тридцати лет. Иными словами, мы имеем дело с молодым поколением, предположительно, самым прогрессивным и дальновидным. Общаясь с ним, женщины подвергаются дискриминации и испытывают проявления мачизма, неприемлемого как явление вот уже более полувека. В этой среде, как и во многих других, часть женщин-служащих минимальна, им отказывают в постах и повышении по службе, недооценивают, не дают прохода, не обращают внимания, когда женщина высказывает своё мнение, зачастую и притесняют.
Моя мать хорошо писала маслом, с совершенным чувством цвета, но поскольку её хобби никто не воспринимал всерьёз, она перестала этим заниматься. Её воспитывали с мыслью, что, будучи женщиной, она ограничена; настоящие художники и творцы — всегда мужчины. Я её понимаю, потому что, несмотря на свой феминизм, я тоже сомневалась в своих способностях и таланте; я начала писать художественные произведения, когда мне было около сорока лет с чувством, что я вторгаюсь на запретную территорию. Знаменитые писатели, особенно принадлежавшие эпохе бума латиноамериканской литературы, были сплошь мужчинами. Панчита боялась «отпустить руку», как однажды она мне объяснила; она предпочла бы переписывать — так совсем нет риска, никто бы не издевался и не обвинял бы её в пафосной манере изложения. Этим она занималась в совершенстве. Она могла бы посвятить себя делу с бо́льшим стремлением, учиться, но никто её не воодушевил; её «картинки» общество воспринимало как очередной каприз.
Я всегда очень хвалила картины мамы, я привезла их дюжинами в Калифорнию, и сегодня они висят на стенах моего офиса, дома и даже в гараже. Панчита писала их для меня. Я знаю, что она сожалела, не осмелившись сделать живопись своим приоритетом, как, в конце-то концов, я могла поступить с написанием художественных произведений.
Поговорим о мире. Война — самое яркое проявление мачизма. Большинство жертв любой войны не бойцы, а женщины и дети. Насилие — основная причина смерти женщин от четырнадцати до сорока четырёх лет, от него погибает больше женщин, чем от рака, малярии и несчастных случаев вместе взятых. Женщины и дети — 70% жертв торговли людьми. Можно сказать, что существует необъявленная война против женщин. И нет ничего странного в том, что мы, женщины, прежде всего, желаем мира себе и нашим детям.
Первый раз я смотрела «Монологи вагины» Ив Энслер, произведение, являющееся частью мировой культуры, вместе с мамой. Мы обе были сильно потрясены, зрелище нас задело буквально за живое. Как сказала Панчита по выходе из театра, она никогда не думала о своей вагине и ещё меньше о том, чтобы рассматривать её в зеркале.
Ив Энслер написала Монологи в 1996 году, когда слово «вагина» считалось такой бестактностью, что женщины едва осмеливались его произносить даже перед гинекологом. Произведение перевели на много языков, его показывали на сценических площадках Офф-Бродвея, в школах и колледжах, на улицах, площадях и даже тайком в подвальных помещениях страны, где женщины были лишены основных прав. Были собраны миллионы долларов на осуществление программ по защите женщин, на то, чтобы дать им образование и развить в них жилку лидера.
Ив, ставшая жертвой сексуальной агрессии собственного отца, основала V-Day, инициативную группу, собирающуюся покончить с насилием в отношении женщин и девочек в глобальном масштабе. В Конго V-Day основала Сити оф Джой (Город радости), представляющий собой убежище для жертв войны, женщин и девочек, пострадавших от похищения, насилия, надругательства, инцеста, эксплуатации, пыток или калечения половых органов. Им угрожали убийством на почве ревности или из-за стыда, чтобы отделаться от них или просто женщины стали частью ущерба, вызванного вооружёнными конфликтами. В Городе радости женщины начали выздоравливать, у них снова прорезался голос, они стали петь, танцевать, делиться своими историями, доверять себе самим и другим женщинам, вылечивать душу.
Все вернулись в мир преображёнными.
Ив десятилетиями была свидетельницей невообразимых зверств, но это не ослабило её душу: она уверена, что мы можем покончить с этим типом насилия в рамках одного поколения.
Насилие превращается в средство ведения войны. Женщины — первые жертвы армии вторжения и оккупации, военизированных групп, партизан и движений боевиков любой направленности, включая и религиозную, и, конечно, групп террористов и банд, вроде устрашающих «Мара» в Центральной Америке. За последние годы более полумиллиона женщин изнасиловали только в Конго, начиная с девчушек нескольких месяцев от роду и вплоть до восьмидесятилетних прабабушек, калек, изуродованных, со свищами, которые часто неоперабельные ввиду серьёзности ран и травм.
Насилие разрушает тела и жизни этих женщин и девочек и саму структуру общества. Урон настолько глубок, что теперь насилуют и мужчин. Таким способом сотрудники полиции и военные армии подавляют волю и губят душу гражданского населения. Жертвы страдают от физических и психологических травм, которые навсегда оставляют в них соответствующие отметины; иногда их исключают из семей и выгоняют из деревень или казнят, насмерть забивая камнями. Это ещё один случай, когда вина перекладывается на жертву.
Кавита Рамдас, экс-президент Глобального фонда для женщин, главной организации, которая не преследует цели обогатиться, посвятила себя развитию прав женщин. Она действующий директор Программы по правам женщины в Открытом общественном фонде. Она предлагает разоружить мир — цель, которую могут достичь только женщины, потому что их не соблазнишь присущей мужчинам тягой к оружию, и они — те, кто пережил прямое воздействие культуры, восхваляемой насилием.
Нет ничего ужаснее безнаказанного насилия, которое во времена войны творилось на каждом шагу. У нас много честолюбивых мечтаний и одно из них — раз и навсегда покончить с войнами, но есть слишком много интересов, связанных с военной промышленностью. Нам необходимо достаточное количество людей, способных превратить эту мечту в реальность, чтобы склонить чашу весов в сторону мира.
Вы представьте себе мир без армий, мир, в котором финансовые средства идут на общественное благополучие, в котором конфликты решаются за столом переговоров, а задача солдат — поддерживать порядок и обеспечивать мир. Когда это случится, мы поднимемся на порядок выше сидящего в нас Homo sapiens (Человек разумный) и совершим эволюционный прорыв к Contentus homo superior (Сверхчеловек довольный).
Без экономической независимости ни о каком феминизме не идёт и речи. Что я ясно видела ещё в детстве на примере своей матери. Нам, женщинам, необходимо располагать собственными средствами и умело с ними обращаться. Для этого требуется образование, определённые подготовка, условия труда и соответствующее окружение. Это не всегда так.
Кенийский гид из племени самбуру в Кении рассказал мне, что его отец искал себе в супруги женщину, которая стала бы хорошей матерью их детям, заботилась бы о скоте и выполняла бы возложенную на неё домашнюю работу. В будущем, причём наверняка, она сама попросила бы мужа подыскать себе других жён, которые помогли бы ей по быту. Мне объяснили, что будь у женщины другие варианты, нарушилась бы гармония семьи и общины. Я понимаю доводы гида, призванные сохранить традицию, крайне для него удобную. Но мне хотелось бы поговорить с этой гипотетической невестой и с супругами из его деревни, которые, возможно, не были слишком довольны своей судьбой, и, будь у них образование, в котором им отказано, эти женщины рассчитывали бы на совершенно другую жизнь.
В 2015 году было подсчитано, что две трети неграмотных взрослых по всему миру — женщины; большинство детей без школьного образования тоже женского пола. За ту же работу женщинам платят в разы меньше, чем мужчинам; должности, традиционно занимаемые женщинами, как, например, учителя, сиделки и другие — малооплачиваемые, а работа по дому и не оценивается, и не оплачивается. Оказывается, это раздражает ещё больше, особенно в нынешние времена, когда женщины работают и вне дома, потому что таких мужчин, которые могут себе позволить содержать семью на свою зарплату, очень мало. Женщины приходят домой усталыми и всё равно вынуждены заниматься детьми, едой и работой по дому. Мы должны изменить и обычаи, и законы.
Мы живём в очень неуравновешенном мире. В некоторых местах, по меньшей мере, в теории, женщине льстит самоопределение, в других — она подчинена мужчине, его требованиям, желаниям и капризам. В каких-то областях женщине запрещено выходить из дома без сопровождения ближайшего родственника мужского пола, она лишена права голоса, права принимать решения об образовании, здравоохранении и доходах, и по поводу судьбы своих детей и своей собственной. Она не участвует ни в одной из форм общественной жизни и даже не решает, когда и за кого выйдет замуж.
В середине 2019 года мы увидели в прессе хорошую новость о том, что, наконец-то, женщины Саудовской Аравии, у кого прав меньше, чем у десятилетнего мальчика, могут водить машину и путешествовать без сопровождения члена своей семьи мужского пола. Подобное разрешили после того, как несколько женщин королевской семьи сбежали без особых предварительных приготовлений и попросили убежище за рубежом, потому что не могли и дальше терпеть подавление и угнетение от своих соотечественников. И, тем не менее, когда водить машину и путешествовать стало законным делом, женщинам приходится сталкиваться с гневом мужчин, членов своей семьи, не согласных с переменами. И это в разгар XXI века!
Если я говорю, что была феминисткой в пять лет (и я этим горжусь), то вовсе не потому, что я об этом помню, поскольку всё это было на эмоциональном уровне ещё до подключения разумного восприятия жизни, а потому, что обо всём этом мне рассказывала мама. Уже тогда Панчита жила, боясь за свою странную дочь, которую преподнесла ей судьба. Когда я девочкой жила в доме деда, у мужчин, членов семьи, были деньги и машина. Они свободно уходили и приходили, когда им заблагорассудится, и обладали властью принимать все решения вплоть до самых незначительных, как, например, меню ужина. Ни с чем таким не сталкивалась в своей жизни моя мама, которая жила обласканная своим отцом и старшим братом и вдобавок радовалась той малой свободе, призванной сберечь её репутацию.
В детстве от зависимости я испытывала тот же ужас, что и по сей день, поэтому, чтобы поддержать себя, я стремилась устроиться на работу, едва получив среднее образование, и тем самым, насколько возможно, материально поддерживать свою маму. Мой дед говорил: кто платит, тот и отдаёт приказы. Вот первая аксиома, которую я включила в свой зарождающийся феминизм.
Я вкратце упомяну свой фонд, потому что он имеет отношение ко всему сказанному ранее. (Вы можете посмотреть нашу деятельность на сайте ). В 1994 году была опубликована «Паула» — мои мемуары. Отклик читателей был необычным; по почте ежедневно приходили дюжины писем на разных языках от людей, которых искренне тронула история моей дочери. Читатели отождествляли себя с моим горем, потому что потери и боль есть у всех. Кипы корреспонденции хранились в ящиках; некоторые письма были настолько красивыми, что спустя пару лет несколько европейских издателей опубликовали их подборку.
Полученные доходы от книги, принадлежавшей моей дочери, а не мне, я сразу положила на отдельный счёт и стала думать, каким образом Паула распорядилась бы средствами. Я всё решила после той незабываемой поездки в Индию и основала на эти деньги свой фонд, чья задача состоит в материальной и моральной поддержке женщин и девочек, оказавшихся в опасной ситуации, потому что именно такой была миссия Паулы в течение всей её короткой жизни. Это было разумное решение; благодаря фонду, поддерживаемому значительной частью доходов от моих книг, дочь, пусть и почившая, продолжает оказывать миру посильную помощь. Вы можете себе представить, что именно для меня значит этот фонд.
Мне не нужно придумывать главных героев своих книг, сильных и решительных женщин, потому что в жизни меня окружают именно такие. Некоторые избежали смерти и страдали от немалых травм, они потеряли всё, включая своих детей, но они живут дальше. Они не просто выживают, но и растут душой, развиваются, а кое-кто даже становятся лидерами в своих сообществах. Эти люди гордятся душевными ранами, свидетельствующими об их собственной физической и моральной стойкости. Женщины отказываются, чтобы к ним относились как к жертвам, у них есть достоинство и бесстрашие, они встают, двигаются вперёд и занимаются делами, не теряя способности жить в любви, сострадании и радости. Достаточно капли сочувствия и солидарности, как они выздоравливают и процветают.
Иногда я падаю духом. Я спрашиваю себя: все эти вклады в фонд — они не капля ли воды в пустыне нужды. Дел ещё так много, а средства так ограничены! Это пагубное сомнение, предлагающее незамедлительно отдалиться от чужих страданий и горя и умыть руки. В такие моменты моя невестка Лори, управляющая фондом, говорит, что результат наших усилий следует измерять не в универсальном масштабе, а в каждом конкретном случае. Нам нельзя не обращать внимания на кажущиеся непреодолимыми проблемы, мы должны действовать. Лори напоминает мне самоотверженных и отважных людей, работающих в самых сложных условиях и имеющих одну-единственную цель — облегчить чужие нужды и боль других людей. Своим примером эти добровольцы заставляют и нас изгнать из себя демона безразличия.
Деятельность нашего фонда направлена на здравоохранение — в том числе на репродуктивные права —, на образование, экономическую независимость и защиту от насилия и эксплуатации. С 2016 года мы также уделяем внимание беженцам, особенно на границе Соединённых Штатов и Мексики, где наблюдается гуманитарный кризис среди тысяч и тысяч людей, сбежавших от насилия в Центральной Америке и просящих убежища. Сильнее всего страдают и подвергаются наибольшему риску женщины и дети. Ограничительные меры американского правительства практически лишили людей права на убежище.
Аргумент против мигрантов состоит в том, что они прибывают с целью воспользоваться социальными услугами, отнять работу у местных граждан и изменить культуру — эвфемизм, указывающий на то, что они не являются белыми, но доказано что, когда им разрешают влиться в общество, люди вкладывают в страну гораздо больше, чем сами от неё получают.
Есть разница между иммигрантами и беженцами. Первые принимают решение отправиться в другое место, чтобы улучшить свои условия жизни. Обычно это молодые и здоровые люди — старики не в счёт —, и они стараются как можно скорее адаптироваться, смотрят в будущее и хотят обосноваться на новом месте. Беженцы стремятся находиться как можно дальше от вооружённых конфликтов, преследований, преступности и крайней нищеты. Это отчаявшиеся люди, которые были вынуждены оставить всё, что им знакомо, и искать убежища в другом месте, где их, скорее всего, встретят враждебно. Половину из семидесяти миллионов беженцев в 2018 году составляли женщины и дети; эта цифра увеличивается из года в год.
Беженец живёт лишь воспоминаниями и ностальгией, смотрит в прошлое и мечтает вернуться домой, но в среднем он проводит вдали от родного очага от семнадцати до двадцати пяти лет. Многие никогда не смогут вернуться; они всегда будут иностранцами. Этот глобальный кризис, который вскоре усугубится новыми волнами беженцев, покидающих свои земли из-за изменения климата, решается не возведением стен, а за счёт помощи в устранении причин, по которым люди покидают места своего происхождения.
Тебе необходимо понять, что никто не сажает своих детей в лодку,
если только море не безопасней суши.
Никто не стирает до мяса свои ладони, цепляясь под поездом между вагонами,
никто не проводит в брюхе грузовика дни и ночи,
питаясь на грязных газетах, если только
все километры не значат больше, чем просто поездка.
Никто не ползает под колючей проволокой, никто не хочет, чтобы его били или жалели.
Никто не выбирает лагерь беженцев
или раздеваться при обыске, после которого ещё долго чешется тело
никто не выбирает тюрьму, которая безопаснее, чем полыхающий город,
и ночной визит тюремщика всё равно лучше,
чем целый грузовик с мужчинами, которые все до единого похожи на твоего отца.
Уорсон Шир, «Очаг».
Перевод Евгении Некрасовой
Одним из наиболее эффективных способов оказать положительное влияние на мир является инвестирование в женщин. В наиболее нуждающихся регионах матери тратят весь свой доход на семью, в то время как мужчины выделяют на неё лишь треть своих доходов. Проще говоря, женщины занимаются питанием, здоровьем и обучением своих детей, в то время как мужчины тратят средства на самих себя, будь то развлечения или покупка чего-либо, что придаст им определённый престиж, например, мобильного телефона или велосипеда.
Я усвоила, что с небольшой помощью можно сделать многое. Если женщина имеет право принимать решения и располагает собственными доходами, положение её семьи улучшается; если процветают семьи, развивается в лучшую сторону общество и, соответственно, страна. Таким способом прерывается цикл нищеты. Наиболее отсталыми являются те общества, в которых у женщин подчинённое положение. Однако правительства и некоммерческие организации часто игнорируют эту очевидную истину. К счастью, ситуация меняется по мере того, как всё большее количество женщин наделяют правом принимать политические решения, или они располагают ресурсами для благотворительности, которые в основном направляют на феминистские проекты.
Женщинам необходимо быть взаимосвязанными. По словам Эдриенн Рич, американской поэтессы-феминистки, «связи между женщинами — это самая опасная, самая проблемная и потенциально преобразующая сила на планете». Это интересное наблюдение объясняет дискомфорт, который испытывают многие мужчины, когда женщины собираются вместе. Они думают, что мы сговорились, и иногда они правы.
Женщины должны быть связаны друг с другом. С незапамятных времён они собирались вокруг колодца, кухни, колыбели, на полях, на фабриках и в домах. Они хотят поделиться своей жизнью и услышать истории друг друга. Нет ничего более интересного, чем разговоры женщин между собой, которые почти всегда интимные и личные. Также забавны и сплетни, зачем это отрицать. Наш кошмар состоит в том, что нас исключат и изолируют, потому что в одиночку мы уязвимы, тогда как, будучи вместе, мы расцветаем. И всё же миллионы женщин живут в замкнутом пространстве, не имея ни свободы, ни средств, чтобы уехать за пределы ограниченного радиуса своих домов.
Несколько лет назад мы с Лори посетили небольшое женское сообщество в Кении. Нам дали довольно расплывчатые указания, но Лори, женщина, гораздо более предприимчивая, чем я, приказала мне надеть шляпу, и мы пошли по тропинке, петлявшей среди растительности. Вскоре тропинка исчезла, и мы долго шли вслепую; я чувствовала себя потерянной навсегда, а Лори морально держалась девизом, что все дороги ведут в Рим. Когда я была готова расплакаться в густых зарослях, мы услышали голоса. Это было волнующее пение женских голосов, напоминавшее набегающие на берег моря волны. Это был компас, указавший нам путь в Кибисон.
Мы вышли на лесную поляну, большой двор с парой основных жилищ и чем-то вроде сарая для приготовления пищи — там местные обедали, учились, шили, и занимались ремёслами. Мы собирались навестить Эстер Одиамбо, женщину-профессионала, которая вышла на пенсию после многих лет работы в Найроби и решила вернуться в свою деревню недалеко от озера Виктория. Там она столкнулась с настоящей трагедией. Мужчины приходили и уходили, ведя кочевой образ жизни в поисках работы, не было экономической стабильности, проституция распространялась, а СПИД уничтожил население и покончил с промежуточным поколением отцов и матерей, оставив лишь бабушек, дедушек и детей. Женщины и мужчины умирали в равной степени.
Когда приехала Эстер, было очень мало информации о болезни и форме заражения, которые связывали с магическими причинами, не было и доступного лечения. Она намеревалась бороться с суевериями, дать образование людям и особенно помочь женщинам, которые располагали крайне скудными средствами. Она отдала своё имущество ради этого дела.
Прибыв туда, мы с Лори увидели детей: одних играющих, других выполняющих школьные задания мелом на небольших дощечках или рисующих цифры и буквы палочкой на земле, и группы женщин: одних готовящих, других стирающих, третьих занятых ремёслами, продукт которых они продают и таким способом помогают поддержать сообщество.
Мы представились на английском языке, и Эстер Одиамбо была нашей переводчицей. Увидев, что мы иностранки, и узнав, что пришли издалека, женщины закружились вокруг нас, предложили нам красный горький чай и сели в круг, чтобы рассказать о своей жизни, которая в основном состояла из работы, потерь, боли и любви.
Это были вдовы, брошенные жёны, беременные подростки, бабушки на иждивении внуков или осиротевших правнуков. Так было и в случае с женщиной, казавшейся очень старой, хотя она сама не знала своего возраста. Она кормила грудью ребёнка, которому было несколько месяцев. Столкнувшись с нашим явным ступором, Эстер объяснила нам, что иногда бывает так, что у бабушек снова появляется молоко из-за необходимости кормить внука. «Этой даме, должно быть, около восьмидесяти лет», — добавила она. Возможно, она преувеличивала... Я много раз рассказывала этот анекдот, и никто в этих краях мне не верил, хотя на самом деле мне довелось видеть нечто подобное в небольшой деревушке на озере Атитлан в Гватемале.
Истории женщин Кибисона были трагическими, некоторые, заразившись СПИДом, потеряли почти всех членов своей семьи, но они не выглядели грустными. В этом кругу любой предлог вызывает смех, шутки и желание подшутить друг над другом и всем вместе над Лори и надо мной. Эстер Одиамбо резюмировала происходящее одной фразой: «Когда женщины собираются вместе, они становятся весёлыми», — сказала она. Ближе к вечеру они проводили нас песнями. Эти дамы пели всегда. Возможно, сообщества в Кибисоне больше не существует, потому что это приключение с Лори случилось несколько лет назад, но урок был незабываемым.
Мне ничего не стоит представить группы женщин, подобных той, какую я видела в Кибисоне, всех рас, вероисповеданий и возрастов, сидящих в кругу, делящихся своими историями, своей борьбой и надеждами, плачущих, смеющихся и работающих вместе. Какая мощная сила шла от этих кругов! Миллионы из них могли бы покончить с патриархатом. Было бы неплохо. Мы должны дать шанс этому огромному природному и возобновляемому ресурсу, который называется женская энергия.
В шестидесятые годы, когда таблетки и другие противозачаточные средства стали доступны общественности, женское освободительное движение расширилось. Наконец, женщины могли иметь полноценную сексуальную жизнь без страха перед нежелательной беременностью. Представьте себе противостояние религии и мачизма в Чили! Тогда я предположила, что конец патриархата неизбежен, но мы всё ещё далеки от этого. Мы многого достигли, но многое нам ещё предстоит сделать. Наши права, если они у нас есть, нарушаются под любым предлогом: война, фундаментализм, диктатура, экономический кризис или любая катастрофа. В Соединённых Штатах во втором тысячелетии обсуждается не только право на аборт, но и право на женские противозачаточные средства. Конечно, никто не оспаривает право мужчины на вазэктомию или презервативы.
Мой фонд помогает финансировать клиники и программы, посвящённые контролю рождаемости, включая аборты. Это касается и меня, потому что в восемнадцать лет мне пришлось помочь забеременевшей пятнадцатилетней девочке-старшекласснице. Назовём её Селиной, так как я не могу назвать её настоящее имя. Она обратилась ко мне, потому что не осмелилась признаться в этом своим родителям; отчаявшись, она пришла к мысли о самоубийстве — вот насколько серьёзным было то, что с ней произошло. В Чили аборты строго наказываются законом, но на практике, хотя и подпольно, широко распространены (и до сих пор так и есть). Условия были и остаются очень опасными.
Не помню, как я узнала имя человека, который смог решить проблему Селины. Мы сменили два автобуса, чтобы добраться до скромного района, и более получаса ходили, ища нужный адрес, который я записала на бумаге и носила с собой. Наконец мы отыскали квартиру на третьем этаже кирпичного дома, такого же, как и десяток других на этой улице, с висящей на балконах одеждой и переполненными мусорными баками.
Нас встретила устало выглядящая женщина, которая нас ждала, потому что я предупредила её по телефону, назвав своё имя. Криком она приказала двум детям, игравшим в зале, запереться в своей комнате. Было очевидно, что дети привыкли к такому обращению, потому что ушли, не сказав ни слова. В углу кухни гудело радио с новостями и рекламой.
Женщина спросила Селину о дате последней менструации, произвела свои расчёты и, казалось, согласилась. Она сказала нам, что это быстро и безопасно, и что если мы заплатим немного больше оговорённой цены, она всё сделает с анестезией. Она положила клеёнчатую скатерть и подушку на единственный в этом месте стол, вероятно, обеденный, приказала Селине снять трусики и лечь сверху. Она кратко осмотрела её и приступила к установке зонда в вену руки. «Я была медсестрой, у меня есть опыт», — сказала женщина в качестве объяснения. Идобавила, что моя роль заключалась в том, чтобы понемногу вводить моей подруге анестезию, ровно настолько, чтобы одурманить её. «Будь осторожна, только не переусердствуй», — предупредила она меня.
Через несколько секунд Селина была в полубессознательном состоянии, а менее чем через пятнадцать минут в ведре у подножия стола оказалось несколько окровавленных тряпок. Я не захотела представить себе, каким было бы это вмешательство без анестезии, как оно практикуется почти всегда в схожих обстоятельствах. У меня так тряслись руки, что я не знаю, каким образом я справилась со шприцем. Закончив, я попросила разрешения сходить в туалет, и меня вырвало.
Через несколько минут, когда Селина проснулась, женщина отпустила нас, не дав ей времени прийти в себя, и вручила ей несколько таблеток, завёрнутых в лист бумаги. «Антибиотики, принимайте по одной таблетке каждые двенадцать часов в течение трёх дней. Если у вас поднимется температура или начнётся сильное кровотечение, вам придётся лечь в больницу, но с вами этого не произойдёт; я хороший специалист», — сказала она. И предупредила нас, что, если мы назовём её имя или адрес, последствия будут для нас очень серьёзными.
Я никогда не смогла забыть того опыта, пережитого шестьдесят лет назад. Я описала его в нескольких своих книгах, и он повторяется в кошмарах. Ради Селины и миллионов женщин, которые проходят через что-то подобное, я непреклонно защищаю репродуктивные права. Если аборт разрешён и проводится в соответствующих условиях, это не особенно болезненно, как показывают многие исследования. Бóльшую травму переживают женщины, которые не могут сделать себе аборт, и вынуждены до положенного срока жить с нежелательной беременностью.
Я уважаю тех, кто отказывается от абортов по религиозным или иным причинам, но неприемлемо навязывать такой критерий тем, кто не разделяет эту точку зрения. Этот вариант должен быть доступен тем, кто в нём нуждается. Противозачаточные средства должны быть бесплатными и доступными для каждой молодой женщины, как только у неё началась менструация. Если бы это было так, было бы меньше неожиданных беременностей, но реальность такова, что сделать аборт — дорого, часто для процедуры требуется рецепт врача, она не покрывается медицинской страховкой и может иметь очень неприятные побочные эффекты. Кроме того, не всегда гарантируется желательный результат.
Бремя планирования семьи ложится на женщин — многие мужчины отказываются использовать презервативы и эякулируют, не взвешивая последствий —, а виноваты женщины, если они забеременели «из-за неосторожности». У нас есть выражение: «Она позволила себе забеременеть», то есть она допустила это и должна за это заплатить. Те, кто выступает против абортов, не привлекают к ответственности мужчин, без участия которых оплодотворение невозможно. Они также серьёзно не задаются вопросом, почему женщина предпочитает прервать беременность, какие у неё практические или эмоциональные причины, что будет означать ребёнок в этот момент её жизни.
Мне повезло, потому что я никогда не проходила через то, через что прошла Селина, и я смогла спланировать свою семью — двоих детей — сначала с помощью таблетки, а затем прибегнув к внутриматочной спирали. Когда мне было тридцать восемь лет, я не вытерпела ни одного из обычных методов, и, в конце концов, мне пришлось перевязать маточные трубы. Это было решение, показавшееся мне неизбежным, но потом я надолго огорчилась, отчасти из-за того, что операция осложнилась серьёзной инфекцией, и отчасти из-за того, что я почувствовала себя изувеченной. Почему я должна была пройти через это? Почему мой муж не прибегнул к вазэктомии, что является гораздо более простой процедурой? Потому что я была не настолько феминисткой, чтобы потребовать этого.
Две мои внучки решили, что у них не будет детей, потому что они много работают, а планета перенаселена. С одной стороны, мне немного грустно, что они упускают тот опыт, который в моём случае был прекрасным, а с другой, я рада, что у этих молодых женщин есть такая возможность. И всё же я боюсь, что наш род прекратится, если только мой единственный внук не воодушевится и не найдёт себе в пару сговорчивую партнёршу.
Веками женщины могли управлять своей способностью к воспроизведению потомства, зная о менструальных циклах, травах и методах прерывания беременности, но эти знания были искоренены. В результате обесценивания женщин мужчины взяли на себя власть над женским телом.
Кто решает, какое у женщины тело и сколько детей она может или хочет иметь? Мужчины в политике, религии и юриспруденции, которые не сталкивались с беременностью, родами или материнством на собственном опыте. Если законы, религия и обычаи не возлагают на отца такую же ответственность за беременность, как и на мать, мужчины не должны иметь права голоса в этом вопросе, это не их дело. Это личное решение каждой женщины. Контроль над собственной способностью к воспроизведению потомства является фундаментальным правом человека.
В нацистской Германии аборт карался тюремным заключением, принудительной беременностью для женщины и смертью для тех, кто делал аборты. Рейху надо было, чтобы рождались дети. Матери восьмерых детей получали золотую медаль. В ряде латиноамериканских стран законы по этому вопросу настолько драконовские, что если у женщины случился выкидыш, её могут обвинить в том, что она всё спровоцировала сама, и в конечном итоге посадить в тюрьму на несколько лет. В 2013 году в Чили одиннадцатилетняя девочка Белен, изнасилованная отчимом, забеременела, и ей не разрешили сделать аборт, несмотря на международный скандал и давление со стороны гражданских организаций.
Аборт нужно декриминализировать, другими словами, отменить за него наказание. Это отличается от легализации явления, потому что патриархат навязывает законы и, сделав аборт законным, власть по-прежнему остаётся в руках судей, полиции, политиков и прочих структур, отличающихся сугубо мужским руководством. В скобках могу здесь добавить, что по той же причине люди, предоставляющие секс-услуги, желают не легализации проституции, а её декриминализации.
В качестве анекдота в этой связи следует отметить, что конгрессмен США Стив Кинг предложил отменить право на аборт даже в случаях изнасилования или инцеста, потому что «что бы произошло, если бы мы проверили все генеалогические древа и удалили всех, кто был результатом изнасилования или инцеста? Останется ли что-нибудь от населения мира, если мы это сделаем? Принимая во внимание все войны и все изнасилования и грабежи, которые имели место в разных странах, я не могу заверить вас, что я сам не являюсь их продуктом». Проще говоря, защита от изнасилования и инцеста естественна и нормальна. Восемьдесят четыре конгрессмена от Республиканской партии подписали предложение.
Другой американский конгрессмен, Тодд Акин, сказал, что беременность из-за изнасилования случается редко, потому что у женского тела есть способы закрыться, чтобы предотвратить её. По словам Акина, матка волшебным образом знает разницу между «законным изнасилованием» (?) и другой формой секса. Этот гений был членом Комитета по науке, космосу и технологиям.
В Соединённых Штатах ежегодно регистрируется тридцать две тысячи случаев беременности из-за изнасилования.
Женщины хотят контролировать свою жизнь, а также свою способность к воспроизведению потомства, но это невозможно, если они страдают от домашнего насилия и их судьба находится в руках обидчика. Давным-давно, в конце шестидесятых-начале семидесятых годов, когда я работала журналисткой в Чили, мне пришлось сделать несколько репортажей об очень бедных слоях населения, семьях в картонных и дощатых домах, безработных мужчинах, алкоголиках, обременённых детьми женщинах, жертвах нищеты, жестокого обращения и эксплуатации. Обычная сцена была такова: мужчина приходил домой пьяным или просто расстроенным и избивал жену или детей. Полиция не вмешивалась, отчасти из-за безразличия, поскольку эти сотрудники нередко делали то же самое в своих домах, а отчасти потому, что они якобы не могли проникнуть в дом без ордера на обыск. Столкнувшись с этой реальностью, соседи договаривались между собой, и когда они слышали крики женщины или детей, то приходили с кастрюлями и черпаками, чтобы воздать разбуянившемуся по заслугам. Система была эффективной и оперативной.
Я со стыдом признаю, что Чили была и остаётся одной из стран с самым высоким уровнем домашнего насилия в мире, хотя возможно, это связано с тем, что у нас регистрируется больше подобных случаев, чем где-либо ещё, и ведётся статистика. Это происходит во всех социальных сферах, хотя в высших слоях общества об этом умалчивается. Иногда нет физического насилия, но психологические пытки и эмоциональное насилие могут быть одинаково вредными.
Каждая третья женщина в своей жизни подвергается физическому или сексуальному насилию в той или иной форме, независимо от её внешности или возраста. Я напомню вам песню, сочинённую четырьмя молодыми чилийскими женщинами в 2019 году, которая разошлась по миру, превратилась в феминистский гимн, переведена на многие языки и исполняется на улицах и площадях тысячами и тысячами женщин с завязанными глазами. Национальная полиция Чили, отличающаяся агрессивными методами, подала в суд на феминистскую группу LASTESIS за «угрозы в адрес учреждения, нападение на власть и подстрекательство к ненависти и насилию». Это вызвало международный резонанс в поддержку женщин, написавших песню.
В песне в нескольких строках говорится о том, что переживает или боится каждая женщина:
Патриархат-это судья.
Я родилась, виновна я.
И наказание для меня — насилие день ото дня.
Фемицид.
Убьют, тогда и приходите.
Ушла из дома, не вернулась.
Близкий родственник — растлитель.
И вина здесь не моя,
ни в чём была я, ни где была.
Насильник-это ты!
Lastesis, Насильник на твоём пути
перевод Алёны Малахаевой.
Насилие в отношении женщин существует на протяжении тысячелетий и в таких масштабах, что мы автоматически избегаем подвергать себя риску. Это сильно ограничивает нас. То, что большинство мужчин делает не задумываясь, например, идёт по улице ночью, входит в бар или ловит попутку на дороге, у нас, женщин, вызывает определённое беспокойство. А стоит ли рисковать?
Домашнее насилие в Чили настолько распространено, что наш первый президент Мишель Бачелет (2006-2010 и 2014-2018 годы) считала основным приоритетом в своём правительстве борьбу с ним при помощи образования, подготовки, информации, приютов и законов о защите прав женщин. Она также обеспечила бесплатный и лёгкий доступ к противозачаточным средствам. Конгресс не смог принять закон о декриминализации абортов.
Жизнь этой героини — роман. Она изучала медицину, потому что это был конкретный способ помощи страдающим людям, как она сказала в интервью, и она специализировалась на педиатрии. В первые дни военного переворота 1973 года её отец, генерал Альберто Бачелет, был задержан своими товарищами по оружию за отказ участвовать в восстании против демократического правительства и умер в марте 1974 года от остановки сердца в результате пыток.
Мишель с её матерью были арестованы политической полицией и подвергнуты пыткам на печально известной вилле Гримальди, которая сегодня является музеем зверств тех лет. Её спасли, сослали в Австралию, а оттуда в Восточную Германию. Через несколько лет она смогла вернуться в Чили, где завершила своё медицинское образование. Она проработала на разных должностях, пока не начала свою политическую карьеру после восстановления демократии в 1990 году.
Будучи министром здравоохранения, Мишель разрешила распространение «таблетки следующего дня» среди женщин и девочек старше четырнадцати лет, чтобы избежать беременности сразу после полового акта. В Чили, где католическая церковь и правые партии обладают большой властью и где аборты запрещены, эта мера вызвала и огромное сопротивление, и принесла министру уважение и популярность.
В 2017 году чилийский Конгресс утвердил аборт по трём основаниям: непосредственная опасность смерти матери, патология эмбриона, несовместимая с жизнью вне матки, и изнасилование. Его можно сделать в течение первых двенадцати или четырнадцати недель, если девочке четырнадцать лет или меньше. Ограничений, накладываемых даже в этих случаях, так много, что закон — это почти издевательство, призванное успокоить большинство женщин, которые его требуют. На массовых демонстрациях, которые он вызвал, многие женщины шествовали с обнажённой грудью, чтобы подчеркнуть, что они — хозяйки своих собственных тел.
В 2002 году Мишель назначили министром обороны; она стала первой женщиной, получившей этот пост в Латинской Америке и одной из немногих в мире. Перед ней стояла титаническая задача — примирить между собой военных и жертв диктатуры и получить обещание, что вооружённые силы больше никогда не восстанут против демократии.
Мне трудно представить, как эта женщина смогла преодолеть травму прошлого и примириться с учреждением, которое не только устанавливало в её стране террор на протяжении семнадцати лет, но и погубило её отца, замучило её мать и её, а затем ещё и отправило в ссылку её саму. Один из её мучителей жил в том же здании, и они часто встречались в лифте. Когда Мишель Бачелет спросили о необходимости национального примирения, она ответила, что это личное решение; никто не может требовать прощения от репрессированных. Страна должна двигаться вперёд, в будущее, с тяжёлым бременем прошлого.
Я снова пройду по улицам
того города, который был залитым кровью Сантьяго,
И на прекрасной освобождённой площади
Остановлюсь, чтобы оплакать тех, кого с нами нет.
Пабло Миланес
Я снова пройду по улицам.
Перевод Аноним
Халифу Багдада было бы приятно узнать что мы, женщины, как никогда хотим любви. У нас есть что-то странное в мозгу, своего рода опухоль, которая заставляет нас любить. Мы не можем жить без любви. Ради любви мы терпим наших детей и мужей. Наше самоотречение становится формой рабства. Вы заметили, что индивидуализм и эгоизм считаются положительными чертами у мужчин и недостатками у женщин? Как правило, мы многое откладываем на потом из-за детей, партнёров, родителей и практически из-за всего остального. Мы подчиняемся и жертвуем собой ради любви, и это кажется нам проявлением высшего благородства. Чем больше мы страдаем из-за любви, тем мы благороднее, что хорошо видно в мыльных операх. Культура превозносит любовь как самое возвышенное, и мы, будучи с опухолью в мозге, добровольно попадаем в эту восхитительную ловушку. Я не исключаю, что моя опухоль одна из самых злокачественных.
Я буду избегать упоминания материнской любви, потому что она неприкасаема, и любая шутка, которую я осмелюсь озвучить по этому поводу, будет стоить мне очень дорого. Однажды я сказала своему сыну Николасу, что вместо того, чтобы производить на свет детей, ему следовало бы завести себе собаку, и он мне этого никогда не простил. Он женился в двадцать два года, и за пять лет у него появились трое детей. У него слишком развитый материнский инстинкт. Внуки у меня неплохие, но собак я тоже люблю.
Я не осмеливаюсь критиковать навязчивую любовь матерей, потому что это, безусловно, единственная причина, по которой выжили различные виды — от летучих мышей до технических специалистов. Я также не буду ссылаться на любовь к природе, Богу, богиням или другим подобным понятиям, потому что это даже отдалённо не возвышенные рассуждения, это просто неформальная болтовня.
Давайте поговорим вместо этого о романтической любви, этой коллективной иллюзии, которая стала ещё одним потребительским продуктом. В смысле зависимости индустрия романтических отношений конкурирует с незаконным оборотом наркотиков. Я полагаю, что для каждой женщины у романтики своё лицо, не все из них одержимы каким-либо киноактёром, как я, возможно, найдётся кто-то, кто влюбится в простолюдина, как принцесса из сказки. В моём случае внешний вид жертвы не имеет значения, если он хорошо пахнет, у него собственные зубы, и он не курит. Но у меня есть требования другого типа, которые в реальной жизни редко объединяются между собой: нежность, чувство юмора, доброе сердце, терпение по отношению ко мне и другие качества, которые я сейчас не помню. К счастью, у моего нынешнего возлюбленного их предостаточно.
Пришло время рассказать вам о Роджере, как я и обещала.
Незабываемые уроки в школе строгости моего деда были очень полезны. Они сформировали мой характер и помогли мне продвинуться вперёд во время великих невзгод, хотя и негативно повлияли на мои партнёрские отношения, потому что я не отдаю себя человеку; я самодостаточна и отстаиваю свою независимость, я с лёгкостью отдаю всю себя людям, но с трудом получаю от них что-то для себя. Я не принимаю одолжений, если не могу их вернуть, я ненавижу, когда мне делают подарки, и я не позволяю другим праздновать мой день рождения. Одна из моих самых больших проблем заключалась в том, чтобы принять свою уязвимость, но теперь сделать это гораздо легче благодаря новой любви, которая, я надеюсь, будет последней.
Однажды в мае 2016 года овдовевший адвокат из Нью-Йорка Роджер услышал меня по радио на пути из Манхэттена в Бостон. Он прочитал пару моих книг, и что-то, что я сказала в этой программе, должно быть, привлекло его внимание, потому что он написал в мой офис. Я ответила ему, и он продолжал писать мне утром и вечером каждый день в течение пяти месяцев. Обычно я отвечаю только на первое сообщение от читателя, потому что моей жизни не хватило бы на то, чтобы регулярно переписываться с сотнями людей, которые мне пишут, но упорство нью-йоркского вдовца впечатлило меня, и поэтому мы поддерживали связь.
Моя тогдашняя помощница Чандра, увлекающаяся детективными сериалами и обладающая феноменальным чутьём, намеревалась узнать как можно больше о таинственном вдовце, который вполне мог быть психопатом, мало ли что. Удивительно, сколько информации находится в пределах досягаемости любого, кто хочет копаться в нашей личной жизни. Хочу сообщить вам, что Чандра предоставила мне полную информацию, включавшую даже номер автомобиля и имена пяти внуков этого человека. Его жена умерла несколько лет назад, он жил один в особняке Скарсдейл, каждый день он ездил на поезде до Манхэттена, его офис располагался на Парк Авеню, и т. д. «Это кажется законным, но не доверяйте никому, это может быть приспешник архитектора Бренды», — предупредила меня Чандра.
В октябре я отправилась в Нью-Йорк на конференцию, и мы с Роджером, наконец, встретились. Я смогла убедиться, что он такой же, каким и представлялся в своих письмах по электронной почте, а Чандра выяснила: прозрачный тип. Он мне очень понравился, но это не было вспышкой неудержимой страсти, как случилось с Вилли, когда мне было сорок пять лет. Это подтверждает сказанное мною ранее: гормоны имеют решающее значение. Он пригласил меня на ужин, и через полчаса я прямо спросила, каковы его намерения, потому что в моём возрасте нельзя терять время. Он подавился равиоли, но не убежал, как поступила бы я, если бы он устроил мне такую же засаду.
За три дня до моего вынужденного отъезда в Калифорнию мы стали встречаться, и этого времени хватило Роджеру, чтобы решить, что если он встретил меня, то уже не отпустит. По дороге в аэропорт он сделал мне предложение. Я ответила ему в духе респектабельной зрелой дамы: «Насчёт женитьбы не может быть и речи, но если ты готов часто ездить в Калифорнию, мы можем быть любовниками, как ты думаешь?» Бедный мужчина... что он мог мне ответить? Да, конечно.
Так мы вели себя несколько месяцев, пока однажды встречи по выходным после шести часов в самолёте не стали для нас слишком тяжёлыми. Тогда Роджер продал свой дом, забитый мебелью, предметами и сувенирами, отдал всё, что в нём было, и переехал в Калифорнию с двумя велосипедами и некоторой одеждой, которую я быстро заменила, потому что она вышла из моды. «Я остался ни с чем. Если это не сработает, мне придётся спать под мостом», — обеспокоенно предупредил он меня.
В течение года и семи месяцев мы испытывали себя, живя в моём кукольном домике с двумя собаками-самками. Мы оба пошли на уступки: я — его беспорядку, а он — моему властному духу, чрезмерной пунктуальности и моей одержимости писательством, не оставлявшим много времени для других вещей. Мы научились деликатному танцу хорошо подготовленных пар, который позволяет двигаться по дорожке, не наступая на ноги. По прошествии этого срока, убедившись в том, что сможем вынести друг друга, мы поженились, потому что он был довольно традиционным человеком, и его беспокоила идея жить в грехе.
Это была очень интимная свадьба, только в кругу наших детей и внуков. Все в восторге от нашего союза, поскольку это значит, что им не нужно будет заботиться о нас сейчас. Мы будем заботиться друг о друге, пока сможем.
Моя мать тоже была довольна. За несколько дней до смерти она попросила меня выйти замуж за Роджера, чтобы, как она сказала, я не была старой и одинокой. Я объяснила ей, что не чувствую себя старой и одинокой. «Если в Калифорнии меня ждёт идеальный любовник, зачем мне неидеальный муж?» — возразила я. «Любовники не вечные, а муж — надёжная партия», — таков был её ответ.
Мне немного стыдно в этом признаться, но я зависима от своего возлюбленного во многих вопросах, которые раньше мне ничего не стоили, таких, как, например, заправка машины бензином или замена лампочек. Роджер родился в Бронксе, в семье поляков, у него сильные крестьянские руки и хороший характер. Он помогает мне справляться с неудобствами этого мира, избегая ситуаций, в которых я чувствую себя глупой. Я рада, что послушалась маму и вышла за него замуж. Это превосходная надёжная партия.
Мой сын спросил Роджера, что он почувствовал, когда познакомился со мной, и тот, покраснев, ответил ему: «Я почувствовал себя подростком. А сейчас я чувствую себя маленьким мальчиком, который каждое утро просыпается, зная, что пойдёт в цирк». Всё относительно. Для меня это самое спокойное время в жизни, нет никакой мелодрамы. Роджеру, напротив, кажется, что ежедневное волнение, которое я испытываю, никогда не утихает, и нет ни минуты, чтобы немного заскучать.
Возможно, ему не хватает скуки.
А что испытала я, когда познакомилась с Роджером? Любопытство и некоторую дрожь внизу живота, которая раньше побуждала меня совершать безрассудства, а сейчас предупреждает, чтобы я двигалась медленно и осторожно, но я её игнорирую. Моя теория и практика заключается в том, что нужно сказать жизни ДА, и я увижу, как в моей жизни всё устроится.
Подводя итог: если у меня появился молодой человек, значит, есть надежда и у любой пожилой женщины, которая хочет найти себе партнёра.
Вернуться в семнадцать лет,
прожив сто лет,
это всё равно, что расшифровывать символы,
не умея этого делать.
Неожиданно снова стать
таким хрупким и недолговечным, как секунда,
снова чувствовать глубину,
как ребёнок перед Богом.
Именно это я чувствую сейчас,
в этот многообещающий миг.
Виолета Парра. Вернуться в семнадцать лет
Перевод: Вера Голубкова
Молодые люди часто спрашивают меня, каково это — любить в моём возрасте. Они, кажется, ошеломлены, что я ещё могу говорить свободно, а тем более влюбляться. Что ж, это то же самое, что влюбиться в семнадцать лет, как уверяет Виолета Парра, но с чувством безотлагательности. У нас с Роджером впереди несколько лет. Годы проходят незаметно, на цыпочках, насмехаясь, и вдруг они пугают нас в зеркале, бьют в спину. Каждая минута дорога, отчего мы не можем терять время на недопонимание, нетерпение, ревность, мелочность и на прочие глупости, которые так портят взаимоотношения. На самом деле эту формулу можно применять в любом возрасте, потому что дни всегда сочтены. Если бы я сделала это раньше, у меня не было бы двух разводов за плечами.
В книге Ребекки Солнит «Мужчины объясняют мне вещи» говорится: «Феминизм — это стремление изменить что-то очень древнее, широко распространённое и глубоко укоренившееся во многих культурах мира; это явление возможно в своём большинстве, в бесчисленных учреждениях, почти в каждом доме на планете Земля и в наших умах, где всё начинается и заканчивается. Удивительно, что так много изменилось всего за четыре или пять десятилетий. То, что всё не изменилось навсегда, окончательно и бесповоротно, не означает неудачу».
Демонтаж системы, на которой основана цивилизация, очень сложен и требует времени, но постепенно мы добиваемся успеха. Сложная и увлекательная задача придумать новый порядок; заменить его — задача более продолжительная. Мы делаем два шага вперёд и один шаг назад, спотыкаясь, падая, поднимаясь, допуская ошибки и празднуя мимолётные победы. Бывают моменты ужасного разочарования и другие моменты огромного импульса, как это случилось с движением #MeToo и массовыми маршами женщин во многих городах мира. Ничто не может остановить нас, женщин, если мы разделяем видение будущего и полны решимости вместе воплотить его в жизнь.
Патриархат существовал не всегда, он не присущ человеческому характеру, он навязан культурой. Мы ведём летопись нашего существования на планете с момента изобретения письменности, около пяти тысяч лет назад в Месопотамии, то есть, это ничто по сравнению с примерно двумястами тысячами лет существования Homo sapiens (Человека разумного). Историю пишут мужчины, и по своему усмотрению они превозносят и опускают факты; женская половина человечества игнорируется в официальной истории.
Кто до появления женского освободительного движения бросал вызов постулатам мачизма? Расизм, колонизацию, эксплуатацию, собственность, распределение ресурсов и другие проявления патриархата поставили под сомнение, однако женщины не были включены в этот анализ. Гендерное разделение должно было стать биологическим или божественным императивом, и эта власть, естественно, принадлежала мужчинам. Но так было не всегда; до господства мужчин существовали и другие формы организации. Давайте попробуем вспомнить их или представить их себе.
Возможно, я увижу глубинные перемены ещё до своей смерти, потому что молодые люди обеспокоены так же, как и мы, женщины, ведь они наши союзники. Они спешат. Они устали от экономической модели, систематического уничтожения природы, коррумпированных правительств, дискриминации и неравенства, которые разделяют нас и порождают насилие. Мир, который они унаследуют и которым они будут управлять, кажется им катастрофическим. Видение лучшего мира разделяют активисты, художники, учёные, экологи и некоторые независимые духовные группы любой формы организованной религии, которые почти без исключения являются отсталыми и мачистскими учреждениями, и многие другие. Друзья и подруги, впереди у нас много работы. Нужно убрать и привести в порядок дом.
Прежде всего, мы должны покончить с патриархатом, с этой тысячелетней цивилизацией, восхваляющей мужские достоинства (и недостатки) и подчиняющей женскую половину человечества. Мы должны подвергать сомнению всё: от религии и законов до науки и обычаев. Мы собираемся взбунтоваться всерьёз, взбунтоваться настолько, что наша ярость разрушит основы, поддерживающие эту цивилизацию. Послушание и покорность, восхваляемые в качестве добродетели женщины, наши худшие враги; нам, женщинам, от них мало толку, эти наши черты удобны лишь мужчинам.
Уважение, покорность и страх, которые внушаются нам с пелёнок, причиняют нам столько вреда, что мы даже не осознаём свою силу. Эта сила настолько велика, что главная цель патриархата состоит в том, чтобы свести её на нет всеми доступными средствами, включая худшие формы насилия. Эти меры дают настолько хорошие результаты, что слишком часто главными сторонниками патриархата являются женщины.
Активистка Мона Эльтахави начинает все свои лекции с объявления главного принципа: «Будь проклят патриархат!», она говорит, что мы должны пренебрегать, не подчиняться и нарушать правила. Другого выхода нет. Есть все основания опасаться конфронтации, о чём свидетельствуют ужасные цифры безнаказанно проданных, избитых, изнасилованных, подвергнутых пыткам и убитых женщин во всём мире, не говоря уже о других, менее смертоносных способах запугать и заставить нас молчать. Вызов, непослушание и нарушение правил является прерогативой молодых девушек, которые ещё не научились быть матерями, и бабушек, у которых репродуктивная стадия уже позади.
Пришло время нам, женщинам, участвовать в управлении этим жалким миром на тех же условиях, что и мужчины. Часто женщины, находящиеся у власти, ведут себя как жёсткие мужчины, потому что это единственный способ конкурировать и управлять, но когда на руководящих должностях будет определённое количество женщин, мы сможем склонить чашу весов в сторону более справедливой и эгалитарной цивилизации.
Более сорока лет назад Белла Абзуг, известная активистка и депутат парламента города Нью-Йорк, подытожила эту мысль одной фразой: «В XXI веке не власть изменит природу женщины, а женщины изменят природу власти».
Однажды моя дочь Паула, которой было уже лет за двадцать, посоветовала мне не говорить так много о феминизме, потому что это старомодно и не сексуально. Уже ощущался удар восьмидесятых годов по женскому освободительному движению, которое добилось стольких успехов. У нас была грандиозная дискуссия, в которой я пыталась объяснить ей, что феминизм, как и все революции, — это органическое явление, подверженное постоянным изменениям и пересмотрам.
Паула принадлежала к поколению привилегированных молодых людей, которые получили плоды борьбы своих матерей и бабушек и почивали на лаврах, воображая, что все было сделано. Я объяснила ей, что подавляющее большинство женщин ещё не получили эти плоды и смирились со своей судьбой. Как уверяла меня моя мать, они считали, что мир таков, и не может меняться. «Если по какой-то причине тебе не нравится слово «феминизм», найди другое; термин — наименее важная вещь, главное — трудиться для себя и своих сестёр во всём мире, которые в этом нуждаются», — сказала я. Паула ответила мне вздохом и взглядом в потолок.
Мужчины очень умело изображали феминисток истеричными волосатыми ведьмами; неудивительно, что молодые женщины репродуктивного возраста, какой тогда была и Паула, испугались этого слова, которое могло отпугнуть потенциальных женихов. Я должна уточнить, что едва моя дочь окончила университет и попала в трудовой лагерь, она с энтузиазмом приняла идеи, которые впитала с молоком матери. У неё был парень из сицилийской семьи, очаровательный молодой человек, который ждал, когда она научится готовить макароны, чтобы жениться и иметь шестерых детей. Он одобрял, что Паула изучает психологию, ведь это может быть полезно в воспитании детей, но он прервал ухаживания, когда она решила специализироваться на сексуальности в человеческих отношениях. Он не мог вынести, что его девушка измеряла пенисы и описывала оргазмы других мужчин. Я его не виню, бедный молодой человек.
Моя дочь умерла много лет назад, и я до сих пор думаю о ней каждую ночь перед сном и каждое утро, когда просыпаюсь. Я так по ней скучаю! Ей было бы очень приятно узнать, что сейчас появилась новая волна феминисток, молодых, дерзких, с чувством юмора и креативностью.
Это очень счастливое время для меня. Счастье не бывает бурным или крикливым, как радость или удовольствие; оно тихое, спокойное, мягкое, это внутреннее состояние благополучия, которое начинается с моей любви к себе самой. Я свободна. Мне не нужно никому ничего доказывать, заботиться о детях или внуках — все они самодостаточные взрослые люди. Как сказал бы мой дед, я исполнила и осуществила гораздо больше, чем ожидала.
Есть люди с планами на будущее и даже те, которые думают о карьере, но, как я уже сказала, это не мой случай. Единственная цель, которую я преследовала, заключалась в том, чтобы оставаться в одиночестве, и я этого добилась, но оставшуюся часть пути я проделала вслепую. Как сказал Джон Леннон: «Жизнь — это то, что происходит, когда человек занят другими планами». Другими словами, жизнь становится движением без карты, и нет способа вернуться назад. Я не контролировала великие события, определившие мою судьбу или мою личность, такие как исчезновение моего отца, военный переворот в Чили и изгнание, смерть моей дочери, успех произведения Дом духов, трёх наркозависимых пасынков или два своих развода. Можно утверждать, что я контролировала разводы, но успех брачных отношений зависит от двух участников.
Моя старость — драгоценный подарок. Мой мозг всё ещё работает. Мне нравится мой мозг. Я чувствую себя легче. Я освободилась от неуверенности, иррациональных желаний, бесполезных комплексов и других смертных грехов, которые того не стоят. Я позволяю себе уйти, я отпускаю... Я должна была сделать это раньше.
Люди приходят и уходят, даже самые близкие родственники разбегаются. Бесполезно цепляться за кого-то или что-то, потому что всё во Вселенной стремится к разделению, беспорядку и энтропии, а не к сплочённости. Я выбрала простую жизнь, с меньшим количеством материальных вещей и большим количеством свободного времени, меньше забот и больше удовольствия, меньше социальных обязательств и больше настоящей дружбы, меньше шума и больше тишины.
Я не знаю, достигла бы я всего вышеперечисленного, если мои книги не имели бы успеха, что спасает меня от экономической нестабильности, от которой страдает подавляющее большинство пожилых людей. Я наслаждаюсь свободой, потому что у меня есть необходимые ресурсы, чтобы жить так, как я хочу. Это привилегия.
Каждое утро, когда я просыпаюсь и приветствую Паулу, Панчиту и других присутствующих духов, когда в комнате всё ещё темно и тихо, я взываю к своей душе, которая пока находится в царстве снов, и благодарю за то, что я есть, а особенно за любовь, здоровье и возможность писать произведения. И я также ценю полную и страстную жизнь, которая у меня была и продолжается. Я не готова передать свою жизненную силу, и надеюсь, что никогда не буду к этому готова. Своей жизненной энергией я хочу поддержать наших дочерей и внучек. Им придётся жить для нас, как мы живём для своих матерей, и продолжать работу, которую нам не удастся закончить.
Я пишу эти страницы в марте 2020 года, запершись в нашем доме вместе с Роджером из-за пандемии коронавируса. (Вместо этих размышлений я, вдохновлённая Гарсиа Маркесом, должна была написать роман Любовь во времена коронавируса.) Если Роджер или я поймали бы вирус в нашем возрасте, мы оказались бы в трудной ситуации. Мы не можем жаловаться, мы защищены в тысячу раз лучше, чем сегодняшние герои, мужчины и женщины, сражающиеся с вирусом на передовой, и намного более приспособленные, чем большинство людей, вынужденных теперь оставаться в своих домах до нового распоряжения. Мне больно думать об одиноких стариках, больных, бездомных, о тех, кто выживает на минимальном уровне и беспомощен, о тех, кто переполняет нездоровые жилища или лагеря беженцев, и о многих других, кто страдает от этой чрезвычайной ситуации без необходимых средств.
Нам с Роджером очень повезло. Собаки развлекают и сопровождают нас, и нам не скучно. За столом в столовой Роджер много работает за компьютером, а я тем временем молча пишу в своей мансарде, в оставшееся время мы читаем и смотрим фильмы по телевизору. По-прежнему разрешено выходить на прогулку, если между людьми соблюдается дистанция в два метра. Это помогает нам очистить разум. Может быть, это медовый месяц, которого у нас никогда не было из-за того, что мы были слишком заняты.
Признаюсь, что, несмотря на ограничения из-за пандемии, у нас иногда ужинают гости. Роджер делает это по Зуму (ZOOM) со своими детьми и внуками в Вашингтоне и Бостоне. Они готовят одну и ту же еду в каждом из трёх домов, и садятся поесть и поговорить с огромными бокалами вина. Мои гости — добрые духи, которые идут со мной по жизни, и некоторые литературные персонажи. Так пришла ко мне и Элиза Соммерс. Она больше не влюблённая девушка в дикой местности золотой лихорадки, она сильная и мудрая старуха, которая ходит с мешочком на шее, нося с собой небольшое количество праха своего мужа. Мы говорили об этой книге, и я смогла рассказать ей, насколько мы, женщины, добились прогресса за последние полтора века. Не знаю, поверила ли она мне.
Мы с Роджером провели в этом странном уединении пару недель, и пока у нас всё хорошо, но я боюсь, что, если этот кризис продлится намного дольше, у нас не хватит терпения, привязанности или дисциплины, чтобы мириться друг с другом. Вынужденное и близкое сожительство очень раздражает. Говорят, что в Китае, где впервые был введён карантин, сотни тысяч пар подали на развод.
Никто не помнит глобальной катастрофы такого масштаба. В любой экстремальной ситуации в людях проявляется лучшее и худшее, появляются герои и злодеи. Также проявляется характер народов. В Италии люди высовываются с балконов и поют оперу, чтобы подбодрить себя, в то же время в других местах они покупают оружие. И мне только что сказали, что в Чили увеличились продажи шоколада, вина и презервативов.
Разве мы могли себе представить, что через несколько дней знакомый мир может быть разрушен таким образом? Общественную жизнь приостановили, все массовые мероприятия — от футбольного матча до собраний анонимных алкоголиков — запретили, закрыли школы, университеты, рестораны, кафе, книжные магазины, торговые центры и многое другое. О путешествиях не может быть и речи. Миллионы людей потеряли работу. Люди в испуге скупали продукты питания и товары. Первым делом закончилась туалетная бумага; я не знаю, как это объяснить. Те, у кого есть сбережения, снимают их в банке и хранят купюры под матрасом. Фондовая биржа обвалилась. Наконец настал час неустойчивой экономики потребления. Улицы пусты, города безмолвны, страны напуганы, и многие из нас ставят под сомнение нашу цивилизацию.
Однако не все новости плохие. Загрязнение сократилось, вода в каналах Венеции кристально чистая, небо над Пекином стало голубым, а среди небоскрёбов Нью-Йорка слышны птицы. Родственники, друзья, коллеги и соседи общаются как могут, чтобы поддержать друг друга. Нерешительные влюблённые планируют жить вместе, как только смогут воссоединиться. Внезапно мы поняли, что любовь — то, что действительно важно.
Пессимисты говорят, что это научно-фантастическая антиутопия, что люди, разделённые на дикие племена, в конечном итоге сожрут друг друга, как в романе ужасов Кормака Маккарти «Дорога». Реалисты верят, что это пройдёт, как и многие другие катастрофы в истории, и что с долгосрочными последствиями придётся бороться. Мы, оптимисты, считаем, что это тот толчок, который нам нужен, чтобы исправить курс, уникальная возможность внести серьёзные изменения. Это началось как кризис здравоохранения, но это гораздо больше — это кризис правительства, управления, человеческих отношений, ценностей и образа жизни на планете. Мы не можем оставаться в цивилизации, основанной на безудержном материализме, жадности и насилии.
Пришло время подумать. Какой мир мы хотим? Я думаю, что это самый важный вопрос нашего времени, вопрос, который должен задать себе каждый сознательный человек — и женщина, и мужчина —, вопрос, который багдадский халиф должен был задать вору в той древней истории.
Мы хотим мир, в котором есть и красота, которая оценивается чувствами, и красота, которая воспринимается открытым сердцем и ясным умом. Мы хотим чистую планету, защищённую от всех форм агрессии. Мы хотим сбалансированной, устойчивой цивилизации, основанной на уважении друг к другу, к другим видам и к природе. Мы хотим открытую и равную цивилизацию без половой, расовой, классовой, возрастной или какой-либо другой дискриминации, разделяющей нас. Мы хотим доброго мира, в котором царят спокойная обстановка, сочувствие, порядочность, правда и сострадание. И больше всего мы хотим счастливого мира. Вот к чему стремимся мы, добрые ведьмы. То, что мы хотим, — это не фантазия, это проект; сообща мы сможем этого добиться.
Когда коронавирус пройдёт, мы выйдем из наших нор и осторожно войдём в новую нормальную жизнь; тогда первое, что мы сделаем, это обнимемся на улицах. Как же нам не хватало контакта с людьми! Мы будем праздновать каждую встречу и любезно заботиться о делах сердечных.
Благодарности
Лори Барре и Саре Хиллсхайм за великолепную работу, которую они делают в моём фонде.
Льюису Мигелю Паломаресу, Марибель Луке и Кастильо, моим агентам, которым пришла идея написать о феминизме.
Нурии Тей, Давиду Триасу и Дженнифер Херши, моим издателям в издательстве Plaza & Janés y Ballantine.
Кавите Рамдас, нашей наставнице в фонде, за то, что поделилась со мной своими знаниями о положении женщин в мире.
Лауре Паломарес за то, что просвещала меня о молодых феминистках.
ЛауренКатберт за издание моего перевода на английском языке.
Героиням, с которыми я ежедневно встречаюсь в своём фонде, рассказавшим мне о своей жизни и вдохновившим меня на эту книгу.
Феминисткам, которые сформировали меня в молодости и до сих пор направляют.
Каждый прожитый год вместе с каждой новой морщинкой рассказывают мою историю.
Исабель Альенде ворошит память и предлагает своим читателям захватывающую книгу о феминизме, её отношении к нему и о том, как это — быть женщиной, одновременно заявляя, что нужно прожить именно взрослую жизнь, прочувствовать её и в полной мере насладиться этой жизнью.
Своим произведением Женщины души моей знаменитая чилийская писательница приглашает нас вместе отправиться в её личное, полное неоднозначных эмоций, путешествие, в котором она анализирует свою причастность к феминизму с детства и до настоящего момента. Она вспоминает женщин, сыгравших важную роль в её жизни, например, столь недостающих теперь Панчиты, Паулы или своего агента Кармен Балселлс, выдающихся писательниц Вирджинии Вульф или Маргарет Этвуд. Она упоминает и молодых художниц, олицетворяющих бунтарский характер своего поколения и, помимо многих других, всех этих — анонимных женщин, пострадавших от насилия, но не потерявших достоинства и мужества, благодаря которым они по-прежнему не сидят на месте, а идут вперёд…. Именно такие более всего вдохновляют и сопровождают писательницу по жизни: женщины её души. В конце книги она размышляет и о движении #MeToo (#ЯТоже), которое поддерживает и воспевает, о недавних социальных беспорядках в родной стране и, без этого никак, о новой ситуации, в которой в связи с пандемией оказался весь мир. Вот обо всём об этом и говорит И. Альенде, не теряя исключительной страсти к жизни и настойчиво утверждая, что, несмотря на возраст, для любви всегда есть время.
Исабель Альенде родилась в 1942 году, её раннее детство прошло в Чили, в подростковом возрасте и в молодости она жила в разных местах. После случившегося в Чили в 1973 году военного переворота её выслали в Венесуэлу, а с 1987 года она живёт в Калифорнии как иммигрант. Писательница относит себя к «вечной иностранке».
В Чили и Венесуэле она начала свою литературную карьеру как журналист. В 1982 году её первый роман «Дом духов» стал неким мифическим названием всей латиноамериканской литературы. За ним последовали и многие другие и тоже, будучи успешными, получили международное признание. Это произведение переведено на сорок языков мира и разошлось тиражом более семидесяти миллионов экземпляров, благодаря которому И. Альенде стала самой продаваемой испаноязычной писательницей. Она получила более шестидесяти международных наград, в том числе Национальную премию Чили в области литературы в 2010 году, премию Ганса Кристиана Андерсена в Дании в 2012 году за трилогию «Воспоминания орлицы и ягуара» и в 2014 году Медаль свободы, высшую гражданскую награду в Соединённых Штатах. В 2018 году Исабель Альенде стала первой испаноязычной писательницей, удостоенной почётной медали Национальной книжной премии США за свой огромный вклад в область литературы.
Другие произведения автора:
Дом духов, Любовь и тьма, Ева Луна, Истории Евы Луны, Бесконечный план, Паула, Афродита, Дочь фортуны, Портрет в коричневых тонах, Город бестий, Моя придуманная страна, Царство Золотых Драконов, Зорро, Лес пигмеев, Инес души моей, Сумма дней, Остров в глубинах моря, Дневник Майи, Игра в «Потрошителя», Японский любовник, По ту сторону зимы и У кромки моря узкий лепесток.
—
Desde el marzo 2021 año hasta el junio 2021 año con las pauses necesarias.
