Андрей Терехов
Петля Линча[1]
Меня зовут Майя. Пятнадцать лет, мальчиковая прическа, джинсы-футболка с Тинки-кеды и мужская куртка «Стоун Айленд», которая мне велика.
Я живу в городке Бервик-на-Твиде, и если вы о нем не слышали, то взгляните на границу Англии и Шотландии.
У меня все в порядке.
— Люк? Это ты? — кричу что есть силы и выбегаю на дорогу. — Люк? Сто…
Скрежет тормозов, яркий свет. Инстинктивно прикрываюсь руками, но удара не следует.
— С ума сошла? Я же тебя еле заметил! — водителя не видно; по голосу лет тридцать, двадцать. Ветер и снег хлещут по лицу, а когда я пытаюсь извиниться, заталкивают слова обратно в горло. Дыши, Майя…
— П… Простите.
Полуослепшая от фар иду на другую сторону — ни следа Люка.
— В-вы видели тут… парня? — спрашиваю у недовольной чем-то старушки.
— Ко… — начинает говорить женщина.
Приглушаются звуки, темнеет в глазах. Господи… Глубоко вдохнуть.
Еще.
Еще.
— Простите… я его сестра. мы похожи внешне, т… только он взрослый, и глаза темнее.
Нет, конечно, старушка никого не заметила. Ни один человек, кроме меня, не видел Люка уже более полугода.
Майя. Майя Пинк-Ботл. Вы тоже думаете, что глупо называть дочь именем южно или центрально, или хрен-его-знает-какого-американского племени, когда сами живете на задворках Британии?
Мне пятнадцать лет. Рост — пять футов и шесть дюймов, вес… Нет, о весе говорить не буду. И так все помешались на нем.
Я обычная. Хожу в школу Святой Марии для девочек; уроки; прогулки со спаниелькой Раулем. В шесть утра начинается новый день, именно в шесть, не раньше, потому что все новое и хорошее начинается только в тот миг, когда просыпаются послушные девочки. Мой папа всегда так считал, и я ему верю.
А еще…
— Привет, маленькая индианка!
Горло сдавило спазмом. Люк?! Я точно слышала его голос!
Вокруг ни души. Не знаю даже, куда меня занесло, — район незнакомый. По заснеженной дороге тянется цепочка темных следов — моих; на крыше соседнего здания, черепично-рыжей, как и практически все крыши в старом Бервике, бешено вращается флюгер.
Тогда тоже было холодно, и ветер завывал вокруг дома. Люк сказал, что придет к ужину:
— Буду к ужину, сестренка, — потрепал меня по голове и умчался верхом на старенькой «Ямахе».
Помню, как мама приготовила гуся. Мы ели запеченное мясо, родители смеялись над серией «Истэнда», ворковали, и я совсем забыла о брате. Он так и не вернулся.
Куда ты пошел, Люк?
Магазин, заправочная, церковь, кинотеатр… Я везде спрашивала.
— Майа, ты помнишь, какой вопрос я задал?
— Да, мистер Ходжсон, — что-то насчет треугольников, которые нарисованы на доске и у меня в тетради. Равнобедренные треугольники, правобедренные треугольники… Неравномерноголеностопные триллепипеды.
— Ты ответишь или оставить после уроков?
За окном стоянка и низкий заборчик; белоснежное поле, даунхаусы Ньюфилдс и… море. Не будь его, я бы, наверное, задохнулась, точно рыбка на песке.
Еще там пляж и пути железной дороги — они скрыты гребнем холма, но зато видно, когда проносятся мимо извилистые тела поездов. Всякий раз появляется муторное чувство, будто я опоздала на какой-то важный рейс. Так странно…
— Майя!
— Да… мистер… Ходжсон…
Сейчас день. Солнце блестит на снегу, на обледенелых поручнях и стеклах машин. Я расслабляю взгляд, и предметы тают, размываются разноцветными пятнами.
Красное — мистер Ходжсон. Голубое с золотистым — Ариадна. Черное с зеленым — Эми; она корчит рожицы и, как мельница, машет руками-лопастями: пытается мне что-то подсказать.
— Майа, садись на место, — вздох учителя долетает до меня волной теплого воздуха. Судя по запаху, Мистер Ходжсон ел недавно бутерброд с сыром и луком. Господи, как душно. — Зайдешь после уроков.
Люк? Я точно видела его спину — в темно-синей куртке с плечиками-погонами — там, за автомобильным кругом.
— Люк?! — бегу по улице; край капюшона трясется перед глазами и закрывает обзор. — Люк?!
— Куда ты? — обиженный голос Эми сзади. — Мы же в «Макди» собирались! Майя?! Чокнутая…
Падаю, обдираю нос и щеку о шершавый наст. Морозный воздух огнем врывается в легкие — я хриплю и не могу никак отдышаться. Да и не вижу ничего толком — капюшон сполз почти до носа. В голове гулким эхом отдаются удары сердца.
Когда прихожу в себя, брата и след простыл. Люди вокруг, кто с укором, кто с боязнью, посматривают в мою сторону. Одна пара с пакетами из супермаркета Моррисона помогает подняться. Женщина очень красивая.
— Ты не поранилась?
— Нет… Нет, все нормально, — лицо на самом деле саднит, и не проходит одышка.
— Ты кажешься знакомой. Я не могла тебя видеть раньше?
— Нет. Про… — судорожный вдох, — стите.
Господи, почему так мало воздуха? Отодвигаюсь от женщины, будто это поможет.
— Постой! Куда ты? В больнице, да? Точно, это было в… О, Господи, ты же…
— Нет, вы путаете меня с кем-то. Простите, мне пора на урок.
— Майя, тебе нравится учиться?
— Майя, какой твой любимый предмет?
— Майя, ты любишь Бервик?
В наказание за неуспеваемость я должна рассказать о себе репортеру «Недельных случайностей». Корреспондент — женодевушка не первой свежести. Родинки на ее щеке похожи на созвездие.
— Майя, ты…
Я люблю учиться. Все равно чему — процесс, как ни странно, для меня важнее результата. Поэтому оценки последнее время не ахти.
Я люблю Бервик? ЛЮБЛЮ я Бервик? Люблю? Я?
Бервик-на-Твиде — место странное. Прижатые промозглым небом крохи-домики, которые крайне редко вытягиваются выше третьего этажа; море, скалы и вереск; потерянные души штабелями бросаются с утесов.
Нет, я не люблю Бервик. Я люблю спать и раннее утро. Люблю пончики «Dunkin' Donuts» с лимонным кремом, Фредди Меркури и кофе; неважно в каком порядке. Но кофе мне пить запрещают, Фредди умер, «donuts» в Бервике нет; ближайший — в Эдинбурге. Помню, как однажды родители нас достали, и мы с Люком уехали туда; пили «колу», кофе, ели все подряд, мучались с надувшимися животами, и это был, наверное, самый лучший день моей жизни.
— Майя, как ты проводишь свободное время? Как сейчас развлекается молодежь Бервика?
О, я, кажется, оценила жестокость наказания мистера Ходжсона.
— Майя, тебе нравится ходить в театры? Библиотеки?
Как будто у нас их несколько штук. Но библиотека… Мог Люк пойти туда? Нет, читать он не любил. А вдруг?
— Майя, куда ты? У меня еще…
— Простите, мне надо бежать!
Книгохранительница оказывается книгохранителем. Нонсенс!
От витающей в воздухе пыли хочется скрыться на краю света. Вот-вот начну кашлять.
— Да, конечно, я видел его. Хороший парень, твой брат, тихий, — Люк на фото с ирокезом и банкой «Старого Карпа».
Прошу посмотреть журнал, который брал Люк. Смотрю. Непроизносимое название «Die Naturwissenschaften», картинки в стиле «управляемый ядерный синтез для чайников».
— Что это за язык?
— Фламандский.
— Такой язык на самом деле существует?
— Да, конечно. Похож на голландский или немецкий.
Никогда так остро не ощущала потребность в изучении фламандского языка.
— Где обычно сидел мой брат?
Иду за указанный стол. Листаю журнал, глупо верчу головой и пытаюсь понять, зачем Люк ходил сюда целый год.
Может, брат наблюдал за кем-то? Через улицу старое здание: стены из серого камня, в окнах — белые занавески. Надгробно-черная табличка с золотыми буквами гласит: «Гостиница Мощеный Двор. Все комнаты оборудованы ванной. Частная парковка. Настоящая еда». Мило. Чуть дальше по Уолкергейт неразлучные крыши: зеленовато-белая — городского совета и готически-черная — церкви Святой Троицы. Немного левее подпирает небо фортификационный вал; его завалило снегом, как и большую часть Бервика. Не зима, а сплошная пытка.
А это что? Между страниц спрятался клочок бумаги — бежевый, он почти слился по цвету с журналом:
«32308, Акелд — Вулер, третий класс». Билет на поезд? Люка?
— Вам ни о чем не говорит?
— Нет. Хотя… — библиотекарь небрежно листает свои записи и вновь качает головой. — Нет, ничего.
— Сестренка?
Нет, это не Люк звонит, это Эми. А сердце бьется, точно бешеное.
— Сестренка, что делаешь? Пошли вечером в кино? Пойдем, да? Нет? Да? Нет-да-нет? Да-нет?
Вообще Эми хорошая. Суетная немного, и в голове у подруги не опилки даже, а капустный салат… Но я ее люблю.
— Давай. Из библиотеки иду.
Нога чавкает в подтаявшем снеге. Кажется, к вечеру потеплело, да и в самом воздухе уже что-то свежее, весеннее. Я вдыхаю полной грудью.
— У-уу! Что ты там забыла?
Что там забыл Люк?
Здание «Мощеного двора» из серого превратилось в оранжевое — от заходящего солнца; над крышей хмурится грозовое небо, а я ему в ответ.
Тихо сейчас в Бервике.
За столом администратора никого. Жму на звоночек. Из зала ресторана, вход над которым украшает герб «Роза и Чертополох», доносится тихая музыка. Играет рояль. Что-то знакомое… Шопен? Бах? Россини? Я ни черта в них не разбираюсь.
Белая рекламная штука, что похожа на складной стул, демонстрирует меню.
«Сегодня у нас:
Копченый лосось
Паштет из куриной печени
Жареные хвосты лобстеров
Гриль из свинины».
Не выношу лобстеры.
— Привет, я магу табе памочь? — у хозяина огромные рыжие баки, точно у какого-нибудь капитана ирландского китобойного судна. На футболке — эмблема Белхейвенского пивного завода.
— Гаваришь, брат? Дейтсвительно, пахож. Нет, враде не видел.
И странное произношение. Северные острова?
— А вот ты мне знакома. Где-то…
— Нет, вы меня с кем-то путаете. Спасибо за помощь, мне пора.
Слева от двери еще одна реклама:
«Семьдесят фунтов за комнату на двоих. Размести сколько угодно детей до пяти лет на двух кроватях».
Мой пытливый мозг живо начинает трамбовать афганских детишек — не спрашивайте, почему именно их, — на злосчастные кровати. Мелюзга активно почкуется по закону геометрической прогрессии, пока не заполоняется всю черненую коробку. О-ох… Ну-ка, ребятки, брысь!
Поздний вечер. Лиловое небо с кляксами облаков, ряды рыжих фонарей вдоль улиц. Эми уже с корзиной попкорна: бродит у ступенек кинотеатра, и болотно-зеленые волосы подруги болтаются на ветру, точно какой-нибудь флаг растаманского пиратского корабля.
Каждые пять секунд девушка запускает руку в емкость и тащит ко рту экс-кукурузину: «Хрум!».
— Привееет! — машет попкориной. — Я тут уже прикупилась. Возьмешь только попить? Да? Нет, да, нет, да? Иначе я останусь завтра без обеда. Пожаааалуйста. Тут Ариадна с Блавандой, кстати.
— Красивые сапоги, Ада.
— Угум.
Ариадна — блондинка с третьим размером груди и соответствующим самомнением. Она встречается с двадцатитрехлетним парнем, менеджером в «Бизнес-центре на валу», и очень этим гордится.
Блаванда — на самом деле, Лаванда. У нее постоянно такое выражение лица, будто девушку вот-вот стошнит вам на ботинки; Рвотинка-блевотинка беременна, но упорно молчит от кого. Раньше… мы крепко дружили, и Лаванда часто гостила в нашем доме.
Сейчас она кажется мне чужой и холодной, словно какой-то внеземной разум.
Алые кресла, багровые гардины, кровавые стены; золотистая люстра из тех, что должны, нет, просто обязаны висеть в особняках знати. Такой у нас театр.
На экране римлянин — да, этот, с торсом чемпиона по гребле на байдарках, — расследует пропажу какого-то там знамени. Эми не смотрит — строчит каждые две минуты сообщения и улыбается. Опять, идиотка несчастная, влюбилась в Норманна Изеншоу, которого никому не показывает? У них, как же это… гусиная песня. Куриная. Лебединая!
— Ум! Вишневый, — сижу и глупо улыбаюсь, грызя сладкую попкорину, случайно попавшую в нашу корзинку.
— Уу-у! Дай половинку.
— Уже съела.
— Корова!
— Муууу!
— Эй, потише нельзя? — ворчит сзади парень лет восемнадцати. Жаль, он мне понравился.
— Привет, маленькая индианка.
Вздрагиваю и просыпаюсь. Римлянин в фильме нещадно дубасит бородато-беспомощных пиктов.
— Люк?! — неразличимый силуэт на фоне экрана. Горло сдавили ароматы сигарет «Жимолость» и одеколона «Крюндиг» с цитрусовыми. Эта смесь насквозь пропитала армейскую куртку Люка — потому я и хожу в ней, а еще специально курю и душусь, только чтобы не терять частицу брата.
— Сестренка, ты чего? — Эми явно испугана.
— Эй, ты не стеклянная! — блеет зануда сзади.
— Я… — смотрю на Эми, на то место, где видела Люка. Люди вокруг начинают шуметь. В кинотеатре жарко и душно; мне нужно на улицу. К брату…
— Да сядешь ты?
— Что за дура?
— Иди к мамочке!
Бегу к сцене. Боковая дверь, коридор, возмущенные крики за спиной.
Створка черного хода лязгает закрытым замком. Черт! Сзади топот ног — служащих или охранников. Здесь нечем дышать… Слышу свой хрип будто издалека, будто уплываю куда-то…
Толчок — створка распахивается в другую сторону, и я выскакиваю в переулок. Воздух!!!
— ЛЮК!!! — кричу изо всех сил, но кому? Тут пусто. — Почему ты избегаешь меня?! Люк…
Куртка осталась в гардеробе, так что меня скоро начинает колотить озноб. Куда теперь? Глухие — без окон — стены домов, синие мусорные баки и спуск на Бридж-стрит — больше ничего.
Выбегаю на улицу. Прохожие боязливо поглядывают на футболку с Тинки; одна женщина оттаскивает ребенка, который потопал с улюлюканьем в мою сторону.
Тут слишком много людей… Мне тесно.
Иду к центру. Обняла себя за плечи, и тщетно пытаюсь согреться.
Справа ресторан индийской кухни «Магна Тандори». Эми как-то решила поразвлечься: затащила туда и любопытничала у всех, что значит имя Майя.
Чуть дальше слева «Зеленый магазин»: темно-изумрудные двери и рамы, салатовые стены. Прямо на окнах хозяева нарисовали слоганы вроде «Никаких испытаний на животных» или «Честная торговля». За стеклом, тем не менее, все вперемешку — тапки, футболки, открытки, бокалы, статуэтки и фото пропавшей женщины.
Пальцы совсем онемели от мороза.
— Люк? — выдыхаю облачко пара, и оно тут же осыпается искрами ледяных кристаллов. Неужели так похолодало?
Часы на магазинчике «Mod» показывают четверть одиннадцатого.
Может быть, брат пошел в другую сторону?
Бреду по Бридж-стрит к реке. На окне адвокатской конторы «Адам Дуглас и сыновья» — то же сообщение о пропавшем человеке.
Выхожу на набережную. Реку укрыл туман; мутные огоньки фонарей висят в воздухе будто сами по себе. Мир теней и эха.
Ариадна как-то показывала фото своего путешествия в Чехию — сейчас мне кажется, что Бервик со стороны реки очень похож на те снимки, на Прагу.
— Люк?
«Форд» послушно тормозит перед надписью «Slow» на брусчатке и, громыхая, взбирается на мост.
Я совсем замерзла и постоянно кашляю, но продолжаю идти — словно что-то тянет вперед.
У меня все в порядке. У меня все в порядке. Надо только не забывать дышать.
— Где ты, Люк…
— … боюсь за нее. Она так изменилась за последний год.
— Она же подросток. Ты чересчур…
Это родители шепчутся внизу. Думают, что я не слышу, но у нашего «вигвама» слишком хорошая акустика. В голове картинка гостиной: диван с пятном шампанского, мама вяжет что-то шерстяное и ненужное, папа переключает каналы с изможденным лицом.
— А эти драки? Фил, она же всегда в синяках. А оценки? Раньше она была отличницей, а теперь мистер Ходжсон пишет, что постоянно оставляет ее после уроков.
Не помню, как я вернулась. На телефоне десяток пропущенных звонков от Эми и мамы; волновались, наверное.
Мы живем в Ньюфилдс. Тесный кубик из двух этажей: вверху я и Люк, внизу родители. Четыре таких прижавшихся домика ступеньками спускаются по холму; дальше сетка и обледенелый берег с полотном железной дороги.
— А ее прическа? А одежда? Зачем она нацепила куртку Люка?
— Милая, она просто привязалась к нему. Разве ты бы не мечтала о таком старшем брате?
— Не знаю… — мама вздыхает. — Ты веришь, что он пропал?
— Да нет, конечно, Люк всегда был горазд улизнуть куда-нибудь, а потом свалиться, как снег на голову…
Люди глухие. Стоите ли перед ними, истекая кровью, кричите ли о помощи — в ответ услышите только: «Какой замечательный сегодня денек, не правда ли?»
Люк никогда бы не уехал без меня — мы все делаем вместе. Делали…
Подхожу к окну. Темное небо, мерцание фонарей, ряды даунхаусов с уныло-бежевой черепицей. Если прижаться к пластику — так что смешно расплющит нос — справа видно кусочек моря. Маленький спасительный огрызок, вроде тех полостей воздуха подо льдом, где можно дышать, когда провалился в реку. Пара дюймов — не больше — только высунуть нос.
— Вуф!
— Привет, Рауль, — спаниель топочет по лестнице и, вытянув язык, прыгает передо мной.
— Вуф! Вуф!
Треплю шерстку песика, а сама думаю о брате.
Зачем он ходил в библиотеку? …
В интернете почти никакой информации, только статья про историю линии на сайте графства. Нудно и вся суть в последнем абзаце:
«Ветка была закрыта для пассажирских перевозок в 1930 году; после национализации британских железных дорог в 1965 и прихода на пост президента компании Ричарда „Топора“ Бичинга были окончательно прекращены грузовые рейсы, пути демонтированы, а станции проданы в частную собственность».
Значит Вулер и Акелд перестали существовать в шестидесятые годы. Где же Люк взял билет?
— Или это не его. Да, Рауль?
— Вуф!
Скверное февральское утро. Скверное настроение. Тусклое небо осыпается шелухой снежинок; мне холодно, и никак не спрятаться от ветра. Он забирается под куртку, которая слишком велика, прячется ледяным комком за пазухой, кусает уши и нос… Господи, да что же это!
Слева от здания станции — река в низине и высокие арки железнодорожного моста-виадука. Мне всегда кажется, что по нему вот-вот помчится старинный поезд — чадя клубы дыма, трубя паровым свистком… Сейчас там пусто.
В школу я не пошла — не сумею успокоиться, пока не выжму все из зацепки.
— Здравствуйте, помогите, пожалуйста…
Белокурая кассирша стучит ногтем по надписи «Билеты не возвращаем».
— Нет, вы не поняли, просто расскажите, откуда он? Что-нибудь…
— Девочка, тебе нужно обратиться в другое место.
— Но…
— Одна что ли тут?! — недовольный голос сзади. Я и не заметила, как собралась очередь. Пальцы с билетиком начинают коченеть.
— Пожалуйста! Мой брат пропал…
— Это же дочка Пинк-Ботлов! Такая же, как братец, — никакого уважения к старшим!
— Заткнитесь!!! Вы не знали моего брата!
— Пффф, — женщина в шляпке чинно фыркает и отворачивается.
— Пожалуйста, — снова гляжу на кассира, — любая…
Мужчина сзади отталкивает меня.
— Не трогай!!! — я вдруг понимаю, что на этот визг обернулись почти все посетители станции.
Наглец спокойно наклоняется к окошку:
— До Алнмута.
— Я еще не договорила!
— Иди отсюда, пока я не отвел тебя к родителям! Ты не должна быть в школе?
— Иди… сам!!!
Я пытаюсь вдохнуть и не могу. Только открываю и закрываю рот, как рыба на берегу. Небо темнеет… Нет, не падать, присесть. Ничего, что на снег. Холод — это не страшно, надо только дышать.
— Ааа, — в легких пусто, не хватает позвать на помощь.
Майя, борись.
Скрежет в горле — короткий вдох.
У меня все в порядке. У меня все в порядке. Дыши.
Жду, пока поток людей уменьшится, и снова подхожу к кассе.
— Ах, — кривится белокурая работница. — Ну, давай свой билет.
Вертит бумажку, морщит лоб:
— Эти станции много лет закрыты. Не знаю, чем тебе помочь. Разве что… Сейчас напишу номер моей подруги. Она, кажется, говорила, что работала с бывшим начальником станции Илдертона, это на той же ветке. Боюсь, все…
Мередит Питерс — Кевин Саммерхауз — Руперт Перебрайт. Рука устает держать телефон.
Симпатичный автобусик везет меня по проселочной дороге. Внутри тепло и уютно; снежинки за окном тихо кружатся и простыней накрывают мерзлые поля. Иногда посреди такого белого квадраты видны следы. Оборотни в Нортумберленде?
«Сенсация! Человек-твидовый-пиджак похищает скот!»
Знаете, если бы я могла стать животным, точно не выбрала бы тигрицу или лошадь, как большинство. Всегда хотела быть огромным добродушным сенбернаром, который любит ездить на машине — высунет голову в окно и жмурится от ветра, от удовольствия, от своего простого собачьего счастья. Мне бы наверняка закладывало уши — потому что, когда быстро едешь и опускаешь стекло, то всегда закладывает от потока воздуха. Но разве сенбернаров волнуют такие вещи? Ву-уф! Вуф!
Вот интересно, кто бы тогда нас с Раулем выгуливал: папа или мама? Лучше бы папа — он любит поговорить с песиком.
Деревушка Хорнклифф напоминает собрание эклеров, маленьких и разноцветных, — они словно сгрудились вокруг дорожек и активно обсуждают, у кого вкуснее глазурь. Руперт Перебрайт под стать месту — немолод, лысоват и пышен; но глаза добрые.
— Вулер — Акелд, — шепчет, рассматривая билетик, мужчина. Мне кажется, сейчас он не здесь, а где-то году в пятидесятом: гоняет с друзьями на велосипедах и восхищенно смотрит на мчащийся по рельсам локомотив. — Коллекционная серия. И последний пассажирский рейс на этой ветке. Любители могут купить его за порядочную сумму. Где же ты взяла?
— Из журнала в библиотеке.
Мистер Перебрайт рассказывает о своем детстве, о том, как любил и любит до сих пор старые поезда. Вспоминает, что они пахнут душным июлем, смолой и дымом. Грезит наяву — этот маленький мальчик с залысинами и одышкой, — будто снова увидит мчащийся по просторам Северной Англии LNER A4, и побежит за ним, и станет что-то кричать, неразборчивое, неважное, подбрасывая в небеса отцовскую кепку.
Я знаю, что мне это не нужно, что не поможет в поисках Люка; пускай: в глазах Руперта Перебрайта больше правды, чем во всех полосах «Юнион Джека».
Где же остановка? Иду по дороге из деревни — сквозь пелену снега, в тишине и холоде. Мне надо домой, в школу, нужно искать брата, а я заблудилась! Дуреха.
Кажется, большинство проблем в жизни именно от этого — знаешь пункт назначения, а вот, как до него добраться и откуда, черт разберет.
Каменная стена, пихты за ней, проход в ограде, что ведет в темноту или уже белизну чащи. Между стволами видно поле: верхушки деревьев в низине и трехэтажный особняк красного кирпича.
Как же холодно, давно такой зимы у нас не было. Обычно снега не дождешься, но сегодня погода, видимо, компенсирует пару веков застоя.
Метров через пятьсот поворот — сторожка имения, красный знак «Дорога закрыта» и желтый с черный стрелкой — «Объезд».
Что-то тянет меня на перекрытую трассу. Здесь медовая ферма справа и слева — частокол голых сосенок с обломанными ветками. И… могила???
В груди кольнуло. Не волноваться — всего лишь цветы, свечки и крест под шапочками снега.
«Здесь, 17 августа 2011 года, разбился на мотоцикле неизвестный мужчина. Возраст около двадцати пяти лет; рост — шесть футов и один дюйм; вес — сто сорок пять фунтов; шатен. Просьба имеющим сведения о происшествии или личности погибшего обратиться в полицейский участок Бервика-на-Твиде».
Люк пропал 17 августа. Боже…
Темнеет в глазах, больно. Кто-то кричит. Я?
Из мира забрали весь воздух, нечем дышать. Помогите… Пом…
Белый саван надо мной. Снег. Падает и падает, а я лежу рядом с могилой брата, и всем плевать. Или здесь просто никого нет? Дорога перекрыта. Можно умереть, и заметят только весной, когда тело растает. Разложится. Растворится в тишине.
Встаю, дрожа и хлюпая носом, и зачем-то иду домой.
— Да пошла ты! Сука! — я кричу до хрипоты и боли в горле. — Предательница! Ты предала нас, и теперь Люк мертв!!! Ненавижу!!!
— Майя, просто поговори с мисс Гриффит, — робко шепчет мистер Ходжсон, — тебе… нужна помощь.
Мама смотрит на меня с ужасом, папа побледнел и молчит. Они ждали дома — родители, учитель и психиатр. Решили, что, раз я снова не пришла в школу, надо брать дело под контроль.
— Пошел ты! Пошли вы все!!! — я кашляю, давлюсь и приваливаюсь спиной к косяку. Боже, как тесно. — Вы не верили, и теперь он мертв!
— Майя…
— Пошла на… сука!!! Ты не мать мне!!!
Нахожу в себе силы рвануться к двери.
Бежать. Бежать…
Забор железной дороги. Здесь была дырка…
Меня шатает от усталости и простуды, от нервов. Еще немного, и потеряю сознание, но оставаться на месте не могу.
Пробираюсь под колючей проволокой, обдираю шею — плевать, и так жар, — перебегаю пути, и вот оно… Море!
Дыши, Майя. Дыши.
Волны шепчутся в темноте. Обсуждают сплетни тысячелетней давности, а я все равно чувствую в них что-то родное.
Домой теперь нельзя. Там враги, которые хотят запихнуть Майю в психушку. Что же делать? Без… Люка. Боже, Боже, Боже…
Слева, за холмом, вспыхивают три круглых огонька над землей. Перестук колес медленно нарастает, пока я не оказываюсь в облаке грохота, лязга и хлещущего ветра. Мне хочется кричать и плакать; хочется, чтобы маленький мальчик в глазах Руперта Перебрайта увидел этот поезд.
Люк, прости. Я должна была…
Не плакать. Майя! МАЙЯ!!!
Холодные дорожки на щеках тут же замерзают и стягивают кожу.
Можно пойти к Эми. Да? Переночевать, а потом…
— Привет?
— Ма… Майя? Сестренка, что с тобой? Ты плачешь? Тебя все ищут!
Чайка визжит где-то во мраке.
— Люк мертв. Слышишь? Он… ра… разбился у Хорнклиффа.
— Что? Не верю! Ма…
— Я видела могилу, я… Можно я у тебя переночую? Родители хотят сдать меня. Они считают, что я сошла с ума, они…
— Сестренка, прости, мне… — запинается Эми. — У меня тут негде. У меня ремонт. У м…
Нажимаю на сброс вызова.
— Алло, Майя? — телефон почти разрядился от постоянных звонков, и я наконец взяла трубку. Номер неизвестный.
— К-кто это?
Майя не спала всю ночь, и встречает утро на ледяном песке. Тело трясет от температуры и холода, нос заложило, а в голове не осталось мыслей. Только прибой и блеск рассветного солнца на волнах.
Ш-ш-шух.
Ш-ш-шух.
— Мэтью Айронквист, из библиотеки. Помнишь? Ты заходила узнать насчет брата и оставила номер, чтобы, если я вспомню…
Какая теперь разница? Люк мертв.
— Майя? Ты слышишь?
— Да.
— В прошлый раз я перепутал журналы. Понимаешь, фламандский язык очень похож на немецкий… Я дал тебе не тот. Сейчас я нашел правильный, и в нем записка. Не знаю, может ли это помочь, но она от некой Лав: «Встретимся в пятницу у меня, родители уезжают».
Лаванда?!
Я вскакиваю, и стайка чаек с криками поднимается над берегом.
Лаванда и Люк??? Господи, так вот чей это ребенок…
— Майя?
— Вы очень помогли.
Я в «Макди». Пью кофе в отвратительном ореоле отвратительной еды. Мне только и нужно собраться с силами — немножко, в последний раз, — поговорить с Лавандой.
Даже не знаю о чем. О племяннике? Его отце? На…
— Какого черта ты треплешь всем, будто я умер?
Аромат сигарет «Жимолость». Сердце замерло, и страшно шевельнуться, даже моргнуть.
— Люк? Люк?! Люк!!!
Он здесь: живой, настоящий — только руку протяни.
— Я думала ты…
— Ни хрена ты не думала! — зло кричит брат. — Оставьте меня в покое! Слышишь?!
— Что? Люк, я только хотела найти тебя. Ты пропал… Куда? Поч…
— Почему? Почему?! Надоело нянчить сопливого ребенка! У меня теперь своя жизнь.
— Люк, что ты такое говоришь? Мы же семья!
— И как ты себе это представляла? Счастливая семейка Пинк-Ботлов идет на пикник?
Это не мой брат, он не может так говорить. Горло сдавило от обиды, воздух кончается; больно, больно…
— Повзрослей, девочка!
— Повзрослей?! — теперь уже я кричу. — Трахать мою подругу и потом бросить с ребенком? Ты Себя считаешь взрослым?
— Заткнись, соплячка! Они сами этого хотели. Все, даже твоя «СЕСТРЕНКА»! Вс…
Швыряю ему в лицо стакан раскаленного кофе — даже не успеваю понять, что делаю. Люк визжит, а я думаю об Эми и ее Нормане, которого никто, нигде и никогда не видел. Боже, как трудно дышать…
— Ааааа, — хриплю сдавленным голосом.
Мой брат катается по полу, орет, прижимая руки к глазам. Бочком выходят на улицу испуганные посетители и смотрят, решают, осуждают, точно я — я?! — какое-то чудовище.
Перешагиваю через разбросанные коробки макбургера — с листьями салата и майонезной изморосью — они похожи на грязный переулок за моим домом, где постоянно наблевано соседской кошкой и валяется мусор с остатками еды. Нужно идти. Идти и пытаться сделать вдох.
Я не могу больше носить это в себе.
— Майя, я позвонила твоим родителям. Иначе нельзя.
— Хорошо.
Слышите эти резкие присвисты в конце каждого слова? Все, что осталось от моего дыхания.
— Так, — девушка-констебль открывает блокнот. — Теперь… какую информацию ты хотела сообщить?
Я и так с трудом говорю, а еще нужно решиться, перебороть себя. Еще тошнота и температура; страх и отчаяние. И испепеляющий дневной свет рвется в окна.
— Майя, тебе точно не нужен врач?
— Нет. Мой брат, Люк, он… — будто прыгаю в пропасть, — изнасиловал меня. Около года назад.
— Почему ты не заявила сразу?
— Я испугалась. Пришла в больницу, а врач не поверила, что мои синяки от падения, и вызвал полицию. Я испугалась и сбежала. Я…
— Это можно подтвердить?
— Да, в приемной сидела женщина, не знаю, как ее зовут, но она бывает в универмаге «Моррисона». И хозяин «Мощеного двора», он тоже видел меня там.
— Это было только один раз?
— Нет, повторялось время от времени.
— Почему же и тогда не пошла в полицию?
— Потому что… Потому что, кажется, испытываю… испытывала к нему что-то, чего не должна. К брату. Вы понимаете? Понима…
— Майя, так что ты хотела сообщить? Не бойся, здесь тебе помогут.
В мыслях решиться куда проще, чем на самом деле. Я открываю рот и не в силах произнести эти слова.
Говори! Говори!!! МАЙЯ!!!
Дыхание превратилось в короткие вскрики, и каждый раз мне удается поймать все меньше кислорода — словно что-то темное вытягивает его из мира.
Что будет с родителями? С Эми? Лавандой и ее ребенком? Со мной?! Это клеймо на всю жизнь.
Темнеет в глазах. НЕ МОГУ!!!
— Майя?
Вскакиваю и бросаюсь к окну. Мне нужно увидеть море. Немножко, кусочек. Господи, краешек воды.
Пальцы бессильно скользят по холодному стеклу — здесь только улица и дома. Как же душно, тесно, больно…
— Майя?! Леон, вызови скорую!
Я сползаю на пол — не могу сделать даже коротенького вдоха. Мир теряет краски, и только далеко-далеко, будто в другой вселенной, плещутся волны.
Ш-ш-шух.
Ш-ш-шух.
Люди в халатах, сирена; мечутся красные огни. Бородатый мужчина светит фонариком в глаза и спрашивает, как меня зовут.
Меня зовут Майя. Пятнадцать лет, мальчиковая прическа, джинсы-футболка с Тинки-кеды и мужская куртка «Стоун Айленд», которая мне велика.
Я живу в городке Бервик-на-Твиде, и если вы о нем не слышали, то взгляните на границу Англии и Шотландии.
У меня все в порядке.
У меня все в порядке.
У меня все в пор…
–
В оформлении обложки использована фотография
Marc-Olivier Paquin с ресурса
Unsplash
Примечания
1
Петля Линча — вид самозатягивающихся морских узлов.
(обратно)
Оглавление
Андрей Терехов
Петля Линча[1]
*** Примечания ***
