Дурной расклад [Кирилл Евгеньевич Луковкин Звездочет] (fb2) читать онлайн

Кир Луковкин Дурной расклад

Выход

Цилиндрическая шахта пусковой установки на десять этажей уходила вверх. С потолка спутанными клубками свисали оборванные кабели. Раскрошенные бетонные конструкции болтались местами на одной арматуре. Пол обильно устилал строительный мусор. Толстым слоем все покрывала пепельная пыль.

Артем внимательно осматривал интерьер — законсервированные гермозатворы, таблички с устрашающими объявлениями, шкафы, столы, командный мостик, какие-то древние, советской эры пульты управления с веером кнопок неизвестного назначения. И все мертвое, давно заброшенное. Саша фотографировал, с детским восторгом комментируя любой увиденный предмет. Синяк просто стоял в стороне и курил, скрытый капюшоном толстовки.

— Значит, это не сказки! — восторгался Саша — Он существует!

— Как-то чисто здесь, — заметил Артем. — Обычно такие места засраны по колено.

Синяк выпустил длинную струю дыма:

— Не успели еще. Объект нераскрытый. Это тебе не Амбрелла, сюда хрен залезешь. Мне-то приятель по военным каналам инфу слил, а гражданские о таком не узнают.

Артем кивнул, припоминая дорогу. Один он ни за что бы отсюда не выбрался, даже с картой.

Они пробыли на объекте еще с полчаса, излазили шахту вдоль и поперек, наконец Синяк дал команду:

— Ну, ладно, хорош. Сваливать пора.

Окинув объект прощальным взглядом, Артем полез в проход вслед за остальными. Синяк включил фонарь. Саша пытал его на предмет всяких исторических подробностей и технических нюансов; диггер отвечал односложно, мол, моя задача вас привести-отвести, а прочей ерунды я не знаю. Группа минула узкий коридор базы, несколько КПП и залов, очутившись на проходной. Артем помнил это место, формально здесь начиналась территория военного объекта, и наружу можно было попасть, поднявшись по лестничной клетке. Но вместо того, чтобы направиться к выходу, Синяк дернул в другую сторону.

— Ты куда?

— Пошли, есть второй путь.

— А чем тот хуже?

— Так безопаснее. Мы никогда не ходим одним путем.

Саша пожал плечами и поплелся следом. Своей цели он достиг и уже фантазировал на тему, как будет готовить сюжет в передовице. Остальное его не волновало. Артем помялся и, в конце концов, смирился. Синяк юркнул в вентиляционную шахту, тянувшуюся напрямик с сотню метров; здесь было настолько тесно, что плечи упирались в стенки. Скоро группа вылезла в другой туннель, вернее, это был коллектор — длинный, заложенный каменной кладкой проход, по которому ощутимо тянуло сквозняком. Синяк посветил туда-сюда, глянул на какие-то ему одному известные ориентиры на стенах и свернул налево. Ребята потянулись за ним.

Под ногами хлюпало. В отдалении слышалась капель и еще какие-то резонирующие, как в пещере, звуки.

— Что это? — поинтересовался Саша. — Речка?

— Типа того. Кто-то дерьмо сливает: буль-буль. — Синяк зыркнул на спутников темным глазом — типа это у него была секунда юмора.

— А ты что думал? — спросил Артем.

— Я? — вскинулся Саша. — Ничего я не думал. Так просто, интересно же.

Помолчали.

— Далеко еще? — снова Саша.

— Нет. Скоро будем на точке выхода. Только она дальше того места, где мы собрались.

— С ума сойти! Сколько здесь всяких катакомб!

— Километры, — вставил Артем.

— Десятки километров, — поправил Синяк. — Разные уровни.

— И ты бывал на всех?

Прежде чем ответить, Синяк выдержал паузу.

— На верхних бывал.

Парни ждали продолжения, но диггер умолк. Гад, подумал Артем, вечно из него тянуть клещами надо.

— Ну? — наседал Саша. — И как там?

— Темно! — Синяк вдруг заржал, резко и отрывисто, причем приступ смеха оборвался так же, как и начался.

— Это понятно. — Артем почувствовал, как Саша ухмыляется. — А что ты там видел?

Синяк сказал, что всякое. В основном, старые туннели позапрошлого века. Штольни, подземные склады, ходы между зданиями. Под монастырями в основном кельи, под кладбищами — гробы с костями. Много водостоков, целая сеть.

— Огромное количество ходов, — говорил Синяк. — Легко заблудиться. Мы всегда ходили в связке, как альпинисты. Завернешь не туда — и все, давай до свидания. Подробной карты нет до сих пор, так, какие-то участки. И потом, даже изученный участок всегда меняется: открываются новые ходы, заваливает или затапливает старые. Система живет.

При этих словах Синяк сделал какой-то странный ритуальный жест.

Саша впитывал.

— Что-то строят?

— Да. На верхних уровнях — метро, переходы, то, се.

Они шли по коллектору, и Артем ощутил некий ритм в движениях всей троицы: ноги двигались почти синхронно, с одинаковой скоростью. Иногда попадались боковые ответвления или двери, закрытые или забранные решетками, но Синяк уверенно двигался вперед.

— Тебе встречалось что-то необычное? — продолжал Саша. — Ну, вообще.

— Не понял.

— Ну, там, призраки всякие, — студент заулыбался. — Полтергейсты.

Диггер невозмутимо вышагивал по мокрому полу.

— Да нет, — спокойно отозвался он. — Ничего такого. Бывает, найдешь трупак, уже подгнивший, или парочку бомжей. Крысы часто встречаются. Здоровенные, как бобры. Вот такие, — он вытянул в сторону руку, отмеряя локоть. — Мокрицы всякие, слизни, ерунда.

Саша умолк, а они все шли. Шум воды усилился. Коллектор заканчивался небольшим помещением, представлявшим собой резервуар, куда из таких же водостоков стекала вода. С правого бока к стенкам лепилась лесенка к аварийному ходу, над которым тускло мерцала лампочка.

— Нам туда.

Группа спустилась вниз, воды было чуть выше колена. Пахло сыростью и плесенью. Саша поскользнулся, но удержался на ногах. Синяк дернул дверь, но та не поддалась. Тогда он снял со спины рюкзак, вынул оттуда ключ, сунул в скважину. Повертев там, он не без труда смог отпереть замок. Дверь все равно не открывалась. «Прикипела». Стали дергать вместе и только после того, как диггер просунул в щель ломик, дверь со стоном отлепилась от стены.

Новый коридор. По потолку вился кабель с подвешенными лампами, немногие из них горели. Впереди угадывалось что-то вроде зала. Действительно, проход привел их в бетонную коробку, напоминавшую промышленный склад: вдоль стен стояли строительные леса, стремянки, штабеля всевозможных кирпичей, мешков и инструментов. Но место казалось давно брошенным.

— Монтерка, — пояснил Синяк. — Метростроевцы работали лет двадцать назад. Наши здесь иногда зависают.

Ребята разбрелись по залу, высвечивая фонарями стены.

— Тут неподалеку закрытая станция есть, — диггер снова закурил. — А там и наверх выйдем.

Саша сделал пару снимков. Артем заметил, как неодобрительно взглянул на него Синяк.

— Давно этим занимаешься? — спросил студент.

— Дигом? Года три.

Артем уважительно кивнул. Синяк уставился на кончик сигареты, зажатой между большим и средним пальцами, его глаза остекленели. Саша хотел что-то сказать, но Артем его остановил.

— Я ведь раньше наркоманом был, — с этими словами Синяк посмотрел на парней. — Ширялся по-жесткому. Герыч, молочище. У меня гепатит хронический. Жить не хотелось. Специально увеличивал дозы, чтоб сдохнуть поскорее. А где можно вмазаться без последствий? На теплотрассе бомжи эти сраные. Ну, я и спускался в метро, а оттуда в дренажку или коллекторы. Сел, вкатил и забылся. Ну вот, однажды очухался я после дозы, думаю, надо наверх. Пошел назад и заблудился. Часов шесть плутал по этим туннелям, измазался в дерьме по уши. А потом увидел один туннель, в конце которого горел свет. И вроде как там кто-то был. Ну, я покричал, но мне никто не ответил. Тогда решил пойти туда. А свет замерцал, знаете, как фары у машины мигают на трассе. И вот тут, пацаны, мне уже стало не по себе. Стою, смотрю в этот туннель, понимаю, что надо сматываться оттуда, а сдвинуться с места не могу. Как будто ноги гвоздями прибили, а голова в тумане. Все перед глазами стало расплываться. А потом что-то произошло, и очнулся я уже наверху. Никакой дури мне потом не хотелось. И зависимости никакой, будто и не было вовсе.

Синяк затушил окурок о комбинезон и аккуратно положил его в карман.

— Вот тогда-то я и почувствовал, что мое место здесь, внизу. Оно… держит.

— Слушай, можно я включу это в свою статью? — спросил Саша.

— Нет, — резко отрубил Синяк. — Все, двинули дальше. Время деньги.

Парни беспрекословно подчинились. Из подсобки они вышли через тамбур, откуда убегал квадратный перегон, оканчивавшийся гермозатвором.

— Здесь тупик, надо спуститься на уровень ниже, — диггер показал на люк в полу.

Пока компаньоны пролезали в отверстие, Артем пытался сориентироваться в пространстве и прикинуть, сколько они прошли от заброшенного объекта ПВО. Получалось не меньше двух километров. Но вот что никак не укладывалось в голове, это направление движения. По идее, чтобы достичь ближайшей ветки метро, им надо было повернуть строго на юг, но шли они, судя по всему, на запад.

— Ну что ты там, уснул?

— Да-да, иду, — Артем свесил ноги в люк, протиснулся сам, нащупал скобы и стал спускаться. Лаз напоминал колодец и тянулся по вертикали метров на двадцать. Эта бетонная нора приводила в небольшой закуток, откуда тянулся овальный туннель, очень напоминавший путь метро, только загроможденный всевозможной рухлядью и покрытый толстым слоем грязи. Вместо шпал по полу тянулись рельсы для вагонеток. Покореженные металлоконструкции торчали прямо из стен, или с потолка, как сталактиты.

— При строительстве грунтовые воды размыли стену, — пояснил Синяк, — туннель прорвало, и решили оставить все как есть. Просто закрыли путь на хрен, думали, здесь все затопит до потолка, а вода отступила. Так, подтекает иногда. — Луч фонаря уперся в ржавый потолок, с которого капало.

Парни медленно пробирались между вагонеток, штабелей рельс и куч щебенки.

— Мрачное место, — прокомментировал Саша. — Не удивлюсь, если здесь были несчастные случаи.

— Ага, и неупокоенные духи рабочих вылезают из стен, — сострил Артем.

— Напрасно ты так стебешься. Все это смешно до тех пор, пока сам не увидишь, своими глазами.

— Ну, наш проводник не видел ничего такого, верно?

Синяк неопределенно мотнул носом. Казалось, его бритая угловатая голова с натянутой на череп кожей и ввалившимися глазами живет самостоятельной жизнью: постоянно следит за чем-то, высматривает, фиксирует, как высокочувствительный прибор.

— Я-то нет. А вот всякие малолетние придурки постоянно видят. Думают, здесь парк развлечений, — он зло сплюнул. — Начитаются всякого бреда, лезут и получают по полной. Кто себе шею свернет, кто уходит и не возвращается. Дебилы, мать их.

Они стояли возле входа в круглый туннель, перпендикулярно уходивший от недостроенной ветки и плавно изгибавшийся в отдалении. Конец терялся во мраке, проход не освещался.

— Это дренаж, по нему можно добраться до станции. Почти пришли. Там есть одно место, я покажу, там надо аккуратнее: стены хлипкие, очень старый проход.

— Тебе виднее, — сказал Артем.

Туннель был меньше; им пришлось слегка согнуться при ходьбе. К запаху сырости добавился новый, слабый, но специфический — Артем никак не мог понять, что это такое. Похоже на аммиачные пары, только слабее и… слаще, что ли?

— Чувствуете?

— Да! Чем это несет?

— Тут недалеко химическое производство, — бросил через плечо Синяк. — Отходы сливают.

Через две сотни шагов туннель распадался надвое: левая бетонированная часть шла прямо, правая, более старая и ветхая, под небольшим углом уходила вниз.

— Туда, — Синяк свернул направо. — И старайтесь говорить тише.

Артем секунду помедлил.

— А ты… уверен, что мы правильно идем?

Синяк резко обернулся и застыл.

— Ты чего?

— Ничего, просто на всякий случай хотел уточнить. Мы правильно идем?

— Ну да, я здесь ходил много раз.

— Ты же сам говорил, что туннели заваливает, открываются новые ходы и все такое.

С каким-то кукольным выражением лица Синяк минуту пялился на Артема, потом тихо сказал:

— Не очкуй, все путем.

— Ладно, — студента это заверение не убедило совершенно.

Довольно долго они шли по извилистому туннелю за Синяком. Тот, словно деловитый гном, выставил перед собой фонарь и насвистывал какую-то песенку. Свист разносился по туннелю, отдавался эхом, и казалось, что сзади и спереди свистят несколько двойников диггера. Артем обратил внимание на тот факт, что стены сначала были кирпичными, а затем пошла и вовсе каменная кладка, будто проход строили из булыжников, которые со временем покрылись внушительным слоем слизи и мха.

— Ай, сука, мать твою! — внезапно заорал Саша, исполняя дикий танец на одной ноге.

— Тссс! Что такое?

— Какая-то тварь мне на голову прыгнула! — сдавлено зашипел Саша.

Синяк посветил кругом, пнул что-то носом ботинка и растянул бескровные губы в улыбочке.

— Да убежала она уже.

— Что это было?

— Сколопендра. Они здесь попадаются. Ты на потолок иногда поглядывай.

Саша глубоко вздохнул.

— Предупреждать же надо.

Двинулись дальше.

— Ну вот, — сказал Синяк, когда троица вышла на небольшую площадку со сводчатым потолком. Место оказалось перекрестком, от которого уходили в три стороны круглые канализационные туннели. Артем поочередно посветил в каждый и нашел, что они одинаковые. Специфический запах усилился.

— Что дальше?

— Сейчас пролезем в центральный туннель, а там лестница на верхний уровень, где подсобка для рабочих. Оттуда выход к Красной ветке. Считай, пришли.

Артем не выдержал:

— Ты нам это уже три часа говоришь, а выхода близко не видно. Ползаем туда-сюда, как тараканы, и все без толку. Может, ты забыл направление, а признавать не хочешь!

— Остынь, бро! — Саша примирительно замахал руками. — Мы все устали, скоро отдохнем.

— Видишь? — Синяк смотрел на Артема в упор. — Братан твой верно говорит. Щас вылезете наружу, придете домой, ляжете в постельку, а наутро напишете свою статью или что вы там хотите сделать. Я вам не навязывался, сами меня нашли. Вот и не командуйте, уж сам как-нибудь разберусь. Короче, лезем туда.

Проход оказался еще меньше предыдущего, и пришлось двигаться на корточках.

— Господи, ну и вонища! Сюда все говно, что ли, стекается? — Саша достал респиратор и нацепил его на физиономию.

Синяк засмеялся; вообще диггер стал заметно веселее, и Артем никак не мог понять причину столь резкой перемены настроения. Артема грызло беспокойство.

Они выбрались в продолговатое помещение, стены которого больше походили на своды пещеры, те влажно поблескивали, а потолок был неровным, местами щербатым и покрытым той же слизью, только в гораздо больших объемах. По стенам что-то ползало, но из-за недостатка освещения Артем не мог бы сказать, что именно, да и не хотелось это выяснять. Он глянул под ноги и скривился от омерзения — ботинки по лодыжку утопали в густой темно-зеленой жиже, от которой, по-видимому, и исходила жуткая вонь. Артема затошнило.

— Местечко не из лучших, — признал Синяк, — потерпите, пацаны. Видите, вон там мостик, а от него по стенке идет пожарная лестница наверх? Нам туда.

Отряд осторожно двинулся к выходу. Жижа хлюпала под ногами, и Артем готов был поклясться, что она судорожно двигается сама по себе, словно шкура какого-то огромного животного, по которой решили совершить променад блохи. То же касалось и стен.

— Слышите? — он застыл посреди зала.

Синяк и Саша прислушались. Рокочущий звук доносился откуда-то издалека, порождаемый будто бы самой утробой города, он нарастал, как волна, и был настолько низким, что еле улавливался слухом. Было в нем что-то первобытное, от чего начинала трепетать селезенка.

— Подземные воды, наверно, — предположил Синяк.

— Ты когда-нибудь слышал что-то похожее?

— Трудно сказать.

— Вода так не шумит! И это не механический звук. Это что-то живое.

Все трое переглянулись. Звук нарастал.

— По-моему, лучше всего подняться наверх, — сказал бледный Саша.

Они вскочили на мостик; лучи фонарей метались по замкнутому пространству, пытаясь высветить неведомую угрозу, но не находили ничего, кроме пола, стен и потолка, густо облепленных слизью.

— Полезайте первыми, я подстрахую! — скомандовал Синяк.

Саша не заставил себя ждать — он резво вскарабкался по лестнице наверх и исчез в черной глотке колодца.

— Давай двигай!

Артем полез следом. Из колодца донеслось:

— Тут тоже чертова слизь!

— Лезь вверх! — заорал Синяк.

— Ты видишь выход? — крикнул Артем.

Секунда тишины, затем:

— Да, но он далеко!

Артем поднялся до уровня потолка и взглянул на внутренние стенки колодца — их покрывала слизь — и она шевелилась. Утробные звуки из глубин катакомб усиливались, казалось, их издают сами стены.

— Быстрее! — торопил диггер.

Из колодца раздался приглушенный вопль боли.

— Не трогай меня! Отвали, мразь! А-а-а!!!

— Саня!

Крики захлебнулись, Артем вглядывался в черноту лаза, силясь разглядеть Сашу, но там мелькали только смутные тени. Что-то капнуло ему на лицо; проведя по щекам пальцами, он увидел на них кровь. Камнем полетел вниз и вдребезги разбился фотоаппарат. Вдруг кто-то с силой пихнул студента под зад. Это был диггер:

— Полезай же! — взвыл он. — Его надо кормить!

— Ах ты…

Но тут Артем увидел прямо перед собой трепещущую склизкую мембрану, готовую вцепиться ему в лицо, и прыгнул вниз. Упав на бок, несмотря на вспышку боли, он посмотрел назад — как раз, чтобы успеть увидеть удивленного, застывшего в воздухе Синяка, которого за плечи и шею медленно втягивает в колодец что-то скользкое и темно-зеленое. Диггер дрыгал ногами, упрямо цеплялся за скобы, но чудовище было во сто крат сильнее. Артем смотрел на это, не в силах отвести глаза.

— Нет! — вопил Синяк — Нет! Думаешь, все? Не уйдешь! Оно везде! Всюду! Оно…

Диггеру залепило рот, спеленало его туловище, оплело ноги и с урчанием втянуло в дыру, которая тут же затянулась мутноватой пленкой. Артем оглянулся и увидел, как пол пошел бурунами, стал вздуваться метровыми пузырями, а стены выпустили псевдоподии, которые потянулись в его направлении. Рокот превратился в рев. У Артема возникло дурацкое ощущение, будто он находится в желудке у гигантского слизня, и у того несварение. Превозмогая слабость, он скатился с мостика и зашлепал по ожившему болоту к спасительному туннелю. Казалось, двигается даже пол, а может, это Артема шатало от головокружения. Сжав остатки воли в кулак, он бросился по туннелю с максимальной скоростью, на какую был способен, и очутился на знакомом перекрестке. Сзади бурлило и ревело, но в какой-то момент все звуки исчезли, их отрезало, как ножом.

Артем стоял на маленькой площадке и смотрел в туннели. Из всех трех ходов сочился мягкий люминесцентный свет, который касался не только глаз, а словно бы проникал в мозг. Артем почувствовал, как его накрывает волной и несет куда-то, за пределы физической оболочки, как перед ним раскрывается вся Система, со всеми ее нервными магистралями, перегонами и ходами, опутавшими город, точно спрут. И совершенно четко, предельно ясно он увидел маршрут наверх — долгожданный выход.

Но Система выпустит его только при одном условии: если он обязуется ее кормить.

Внутри что-то щелкнуло. Артем понял, что хочет стать диггером.

Оплата

Вадим быстро шел по тротуару в направлении кольцевой. Придорожные фонарные столбы замерли караульными, отмечая его путь. Светили через один, подмигивали, изливали душем жиденький свет. Некоторые загадочно тлели лиловым.

Дул пронизывающий осенний ветер. Вадим поднял ворот и глубже утопил руки в карманах плаща. Забытые перчатки весьма некстати остались дома, на тумбочке. Разносортный мусор лениво перекатывался по асфальту, путался под ногами, налипал на ботинки. В воздухе замерла водяная взвесь, но дождя не было: на сегодня небеса исчерпали суточный запас слез.

Метро в этот поздний час уже не работает. Большинство маршруток тоже. Жаль, что нет своих колес, с досадой подумал Вадим и вспомнил о предложенном прошлым летом за полцены японском мотоцикле. До ближайшей остановки идти где-то квартал. Вадим старательно переставлял ноги, ловко огибая лужи. Прохожих почти не было; в основном пьяные компании и собачники. Изредка, где-то на грани слышимости, цокали женские каблучки. Мегаполис всегда бодрствует, просто пульс его то ускоряется, то замедляется. Но почему-то именно сейчас Вадиму казалось, что город впал в самопроизвольную кому. Дойдя до остановки, он встал у обочины. Улица была идеально пуста. Кто-то говорит о проблеме пробок? Пусть понаблюдает столицу и пригороды ночью. Где-то в недрах остановки, на скамейке ворочалось и издавало мычащие звуки тело, спазматически хватаясь распухшими руками за воздух. Вадим равнодушно сплюнул и уставился на темный силуэт высотки, что принадлежала РГБ. Рядом строительные краны наращивали две жилых башни, гораздо выше старшего соседа.

Прошло с десять минут. Наконец, из-за угла вывернул микроавтобус. На ветровом стекле весело светился нужный маршрут. У Вадима аж дыхание перехватило от такой удачи. Транспорт флегматично подрулил к остановке, дверца отъехала в сторону.

— Я в гараж! — гаркнул водитель. — Только через МКАД перекину и до Дмитровки.

— Сойдет, — Вадим юркнул внутрь. Это, конечно, несколько отличалось от желаемого, но на безрыбье и рак — щука. Стоять часы напролет на той остановке ему очень не хотелось. Главное, добраться до города, а там уж можно поймать что-нибудь. Передав плату, он обнаружил, что денег практически не осталось. Ладно, потом разберемся. В салоне сидело трое: насквозь проспиртованный мужичок и парень с девушкой. Серые, уставшие лица. Вадим отвернулся к окну.

Маршрутка перепрыгнула через кольцевую, стремительно пронеслась по эстакаде и влилась в жиденький транспортный поток. Выныривали и окунались в темень остановки: Речной вокзал, Ховрино, Водный стадион, Сельхозакадемия…. Спустя полчаса Вадим услышал «Приехали». Автобус выпустил его в объятия ночи на перекрестке неподалеку от станции Тимирязевской. Успевший слегка пригреться, он ежился от морозного воздуха. Еще раз проверил кредитоспособность, обшарил все карманы. Жалкие копейки. А думал, будет достаточно. Всегда что-нибудь случается, когда торопишься. На еще одну маршрутку точно не хватит. Но можно хотя бы попытаться уломать водилу.

Дмитровское шоссе — оживленное место. Здесь круглые сутки сновали автомобили. Довольно долго Вадим проторчал на остановке, тщетно высматривая нужный автобус. Те редкие маршрутки, что еще курсировали в столь поздний час, направлялись совершенно не туда, куда нужно было. Эдак он здесь до утра проторчит.

Чертыхаясь, Вадим побрел вниз по Дмитровскому шоссе. Где-то слева маячил, пульсировал багровыми огнями Останкинский шприц. Может, удастся уехать из центра, с Садового? Но до него еще шлепать и шлепать. Тоже мне столица, возмущался он. Долбанный муравейник. Даже транспорт нормальный найти нельзя. Как будто ночью люди не ездят по делам.

Вадим прошел три квартала и ноги начинали ныть, когда со стороны дороги послышался автомобильный сигнал. Он повернулся. К краю проезжей части прижалось такси. Старенькая серая «Волга» с полустертыми шашечками. За рулем — субъект в кепке и очках. Субъект сделал движение головой: «Подойди». Вальяжно, стараясь сохранить достоинство, Вадим подошел и открыл дверцу.

— Подкинуть, брат?

— Нет, спасибо.

— Да брось. Довезу за так. Все равно не уедешь.

Вадим колебался. Таксист был славянской наружности, глядел вроде бы дружелюбно. На вид ему можно было дать полтинник; зрелый такой, солидный дядька. Панель была в идеальной чистоте, на лобовом стекле, как и полагается, налип талончик техосмотра. Лицензия, все дела. С печатями и подписями. Глупо упускать возможность.

— Мне на Волгоградку надо.

— Ну и отлично. Мне почти туда же, — заявил таксист. — Смотри сам, дело твое.

Было крайне мучительно признаться, но все же Вадим заставил себя:

— Я бы заплатил, но не сейчас. Я отдам, когда довезете. Дождетесь меня, а я сбегаю и отдам.

— Договоримся. Ныряй.

Вадим помялся еще секунду, какое-то смутно-тревожное чувство удерживало его, но рассудок возобладал над эмоциями, и он уселся рядом с водителем. Автомобиль тут же тронулся. Вадим пристегнулся и, стараясь как можно незаметнее, еще раз оглядел таксиста. Обычный мужик. Из-под клетчатой кепки пробивалась седина, кожа рыхлая, в щербинах, во рту поблескивает золото. Очки слегка затемнены. На правой руке наколка: «Вася» и альбатрос над морем.

— На Волгоградку, а точнее, куда?

— Кузьминки.

— Понял, доставим.

Соблюдая негласный этикет, они обменялись малозначительными фразами. Таксист вел аккуратно, размеренно. Сразу видно было: у человека серьезный водительский стаж. Шоссе надвинулось на Вадима, замелькали дома-стены с пестрым соцветием реклам, которые сливались в одну продолговатую полосу. Вот так удача, осмелился он оформить мысль. Редкостное везение. Таксист негромко включил радио, по салону разнеслась мурлыкающая мелодия из советского прошлого, с едва различимыми словами. Вадим постепенно согревался. Кресло мягко и удобно прогибалось под телом, и Вадим ощутил себя жутко уставшим — физически и морально. Пережитое недавно потрясение налетело с новой силой, заставляя сердце чаще стучать. Он постарался отогнать эти мысли и думать о чем-нибудь другом. К тому же сказывалось напряжение от вчерашнего дня. А между тем организм погружался в негу спокойствия и комфорта. Тихо урчал мотор. Песни чередовались нескончаемой вереницей и все, как на подбор, — эхо из его собственного детства. Родители тоже очень любили их слушать. Водитель помалкивал, изредка подпевая и, казалось, совсем забыл о своем пассажире.

На какой-то момент Вадим утратил над происходящим контроль и расслабился. Этого оказалось достаточно, чтобы тело впало в сонное оцепенение. Он отключился.

Открыв глаза, он понял, что по-прежнему находится в такси. Машина стояла. Двигатель был выключен. Парень проморгался, зевнул. Похоже, его сморило. Непростительная ошибка. И сразу же в мозг врезалось стократ умноженное чувство опасности. Что-то было не так. Вадим медленно повернул голову влево, внутренне готовясь к любому зрелищу. Таксист сидел на своем месте. Его руки спокойно возлежали на коленях, из гнезда торчал ключ зажигания. Смотрел он отстраненно куда-то вперед. Электроника авто молчала. Вадим представил себе эту картину со стороны: два человека в темной металлической коробке на колесах и вокруг пустота.

— Извините… — позвал он, оценивая ситуацию.

Таксист молчал. Возможно, машина стояла здесь уже давно.

— Извините, — громче позвал Вадим, чувствуя нарастающее беспокойство. Инстинкт самосохранения теперь не колол — бил в набат. — Уже приехали?

Мужик не шевелился. Замер, словно мумия.

— Эй, уважаемый! — Вадим хотел было тронуть его за плечо, но не получилось. Рука не слушалась, была как ватная. Вадим попробовал пошевелить другой рукой, ногой, поднять зад. Тщетно. Тело от плеч и ниже словно парализовало.

А вот это действительно заставило сердце подпрыгнуть и ухнуть куда-то в район желудка. Собственная беспомощность хуже любой угрозы.

— Что происходит? — Вадим не узнал собственный, резко осипший голос. — Эй! Слышишь, ты? Что ты сделал?

Ноль внимания. На смену удушливому испугу накатила ярость. Вадим злобно выматерился, стараясь обругать водителя как можно более обидными словами. Таксист успешно игнорировал все его вопли. Будто медитировал на берегу моря. Полная отрешенность. На секунду Вадим подумал — не мертв ли? Нет, дышит. Ресницы подрагивают. Вадим вдруг захлебнулся, притих, решил понаблюдать. Текли минуты. Статус-кво сохранялся. И это беспокоило Вадима больше всего. Лучше бы он нож достал или самопал — хоть какая-то определенность. Когда ожидание стало невыносимым, и парень почувствовал, что вот-вот заорет, таксист тихо, но внятно сказал:

— Смотри.

— Что? Куда? — Вадим завертелся. Что-то заставило его взглянуть прямо на улицу, к краю которой прижался автомобиль. Поначалу там ничего не происходило. Обычный городской пейзаж с окраины: жилые пятиэтажки и киоски по одну сторону, компактная автостоянка и мусорная свалка по другую. Возле работающего киоска обтирался бомж — пытался что-то выклянчить у продавщицы, совал в отверстие мятые деньги. Отчетливо был виден шедший у него изо рта пар. Переговоры продвигались с переменным успехом. Но вот на дальнем конце дорожки показалось трое. Шли пошатываясь. Даже отсюда были слышны их пьяные, агрессивные выкрики. Наконец бомжу удалось закинуть в отверстие бумажки, и теперь он ждал, когда получит покупку.

Сообразительный Вадим уже догадывался, что произойдет. Троица подошла к киоску, и один из них грубо толкнул бомжа в плечо. Бродяга живописно упал прямо на мусорный бачок, с сопутствующим грохотом свернул его набок, содержимое высыпалось. Фонари осветили лица троих — обычные бандитские рожи, ощетинившиеся, угрожающие. Хулиганы что-то потребовали у продавщицы, потолкались возле витрины, гогоча, взяли по бутылке пива. Бомж сумел подняться на ноги и подковылял к окошку — требовать оплаченную покупку. Видимо, это был не самый разумный поступок, потому что троица громко высказала на сей счет неудовольствие. Упрямый бомж тянул руки в окошко и посмел огрызнуться. А вот и последняя капля, подумал Вадим. Дальше все происходило, как в сюжете криминальной хроники: трое налетели на одного, опять уронили его на асфальт и принялись азартно избивать. Их хватило на пару минут. Двое решили, что на этом развлечение закончилось, и, удовлетворенные, отошли прочь. А вот третий явно не желал успокаиваться и прицельно бил по гениталиям и в голову.

— Надо… вызвать милицию… — сдавленно прошептал Вадим. Как загипнотизированный, он видел — запыхавшийся хулиган разбивает бутылку о металлическую опору и, слишком быстро, чтобы его смогли остановить, втыкает острый край в горло бомжу. Время замедлилось. Бандит выдергивает оружие и со стеклянных краев сиропом капает темная кровь. Бомж судорожно дергается, хватается за горло, агонизирует. Молодчик меняется в лице — понимает, что натворил. Гнев на его физиономии сменяется озадаченностью, а та — страхом. Двое его друзей давно удрали в темень жилых кварталов. Постояв немного, убийца роняет оружие и делает ноги. Тело дергается еще разок и затихает. Теперь это безжизненный, остывающий труп, под которым расплывалась черная лужа. Из щели в дверце киоска выглянуло одутловатое лицо женщины, глаза пошарили по площадке, наткнулись на тело. Визг, резкий хлопок и щелчок замка.

Вадима тошнило, на глаза навернулись слезы. Рвота подступала к глотке, приходилось изо всех сил сдерживать позывы. Много раз ему приходилось видеть трупы, но еще ни разу и так близко — насильственное убийство. Затолкав мерзкий комок обратно, Вадим забормотал:

— Что же это, надо ему помочь, надо скорую… надо…

Раздался свистящий звук, с каким воздух втягивают в рот сквозь зубы.

— Уже едет. И скорая, и милиция. Она вызвала, — безразлично проговорил таксист, поворачивая ключ зажигания. Двигатель заурчал, включились фары. Ожили приборы. Таксист вырулил с улочки, проехал мимо побоища и свернул на другую улицу.

— Как вы можете так спокойно говорить? — возмутился Вадим. — Человека убили!

Таксист безмолвно глянул на пассажира, и за затемненными очками блеснуло что-то угольно черное. Вадиму стало нехорошо, непроизнесенные слова застряли на языке. Этот человек, кем бы он ни был, странно действовал на психику. Возникло ощущение огромного давления, словно на грудь положили пудовую гирю, от которой сбивалось дыхание. Вадим почувствовал себя не просто беспомощным — слабым, немощным стариком, закованным в инвалидную каталку. Мир за окном серел, краски куда-то вытекали из него. Пешеходы одеревенело брели по улицам, машины еле катились, свет фонарей потускнел. Даже чернота ночного неба окрасилась в грязно-серые тона.

— Куда мы едем?

Таксист апатично вертел руль.

— Увидишь.

Вадима понесло:

— Я, я, я не понимаю, что все это значит. Вы можете мне толком объяснить, что происходит? Вам нужны деньги — у меня их и правда нет. Десять рублей, сомневаюсь, что они вам погоду сделают. Что с моим телом? Вы вкололи мне какую-то дрянь? Почему вы все время молчите? Это шутка или розыгрыш? Что вам нужно от меня? В конце концов, можете вы сказать или нет?! Ладно, можешь делать, что хочешь, но учти — у тебя будут крупные проблемы. Зря ты меня тронул.

Слова иссякли. Стало легче. Вадим попробовал сориентироваться. Разумеется, знакомым районом тут и не пахло. Какое-то время похититель умело петлял по маленьким улицам, затем выехал на шоссе и погнал по прямой. За домами мелькнули знакомые сталинские высотки. Вероятно, северо-восточная часть. Вадим скоро в этом убедился. Таксист зарулил в первый попавшийся двор, проехал вдоль спортивной площадки и остановился напротив жилого дома-свечки. Заглушил автомобиль и замер сам, словно отсоединенный от питания робот. Руки покоились на коленях в той же позе.

Вадим коротко хохотнул. Это уже превращалось в фарс, театр абсурда. Тянулись минуты в ожидании неизвестных событий. На этот раз все произошло быстро и молниеносно — Вадим даже сообразить не успел в первую секунду. Органы чувств лишь фиксировали происходящее и отправляли информацию прямиком в мозг. Стена дома была подсвечена. Виднелись скамейки возле подъездов и деревца, обремененные черными клочьями птиц. Что-то с громким, влажным хрустом врезалось сверху прямо в бетонные плиты. Брызнуло мякотью, как из перезревшего арбуза, упавшего со стола. Хрупкое тело слегка подскочило от удара и припало к земле окончательно. Едва поднялась в немом вопросе хлипкая девичья рука. Словно пыталась удержаться за что-то безвозвратно потерянное. Подрожав в воздухе, она мягко, еще по живому опустилась на бетон. Лицо или то, что от него осталось, спряталось за исковерканным корпусом. Ноги изогнулись под неестественными углами.

Таксист глубоко и проникновенно вдохнул. Именно вдохнул, словно втягивал в себя что-то…

Вот тут уж Вадим заголосил во всю глотку. Оглушительный, исполненный ужаса вой, скатывающийся в хрип, рвался из его груди, рвался до тех пор, пока хватало сил. Рука с наколкой потянулась к ключу зажигания, провернула, оживляя машину. Мужик дал задний ход и с будничным насвистыванием вырулил со двора.

Следующим пунктом назначения в ночном рейде значился парк. Они наблюдали за тем, как до скамейки доковылял сильно шатающийся, исхудавший паренек, как он в изнеможении опустился на сиденье, накинул руками на макушку капюшон толстовки и свернулся на скамейке калачиком. Парнишке было явно плохо: мучительная ломка перекрутила его, крупная дрожь заставляла мелко трястись руки и ноги. Из капюшона виднелось смазанное, мертвенно-бледное лицо. Такие лица можно увидеть на старых фотографиях из фашистских концлагерей. Вскоре парень затих и больше не подавал признаков жизни.

Снова таксист вдохнул и выдохнул, как бы пробуя воздух на вкус. И снова отрепетированные, доведенные до автоматизма движения: щелчок зажигания, выжал сцепление, поворотные огни, уверенное переключение скоростей, езда. Кузов «Волги» пропускал под себя разделители, указатели и белые полоски, намалеванные на асфальте; автомобиль пожирал трассу.

Таксист методично объезжал город. Это походило на заранее спланированное турне. Всякий раз, когда машина останавливалась, и наступало томительное ожидание, с людьми, находившимися поблизости, случалось фатальное. Они стали свидетелями ограбления банка. Налетчики уже закинули деньги в грузовичок и лезли на переднее сиденье, как в этот момент из офиса выскочил охранник и открыл огонь. Ответные выстрелы проделали в парне две дырки. Проезжавший мимо патруль перекрыл выезд с одной стороны. Милиционеры предложили грабителям сложить оружие; те любезно изрикошетили милицейское авто, причем один страж порядка упал замертво. Открылась пальба. Оперативно подоспел спецназ. Разбуженные люди выглядывали из окон, с криками прятались. Билось стекло, грохотало оружие, выла милицейская сирена и сигнализации припаркованных поблизости машин. Из бандитов не выжил никто. Бойня завершилась, люди в форме обходили место преступления, протягивали ограждения, специалисты щелкали фотоаппаратами.

На этот раз Вадим обратил внимание, что таксист вел себя активнее: когда сопротивление прекратилось, он до половины спустил боковое стекло, откинул голову, распахнул рот с торчащими оттуда желтоватыми пнями зубов, как бы подставляя их невидимому дантисту. В таком состоянии могло померещиться все, что угодно, но… Вадим готов был присягнуть, что видел, как от мертвого тела милиционера, от погибшего охранника поднимается легкий дымок, а может, пар. Дымок подхватил ветер, он слился в один поток и этот поток поплыл к ним. Вадим изумленно следил за клубящимся сизым дымом: тот плавно скользнул по впереди стоящей машине и устремился к открытому окошку. Сизые клубы заполнили салон и втягивались в рот таксиста — словно в вытяжку. Мужик шипяще всосал дым без остатка. Лицо его безобразно исказилось, вытянулось, как резиновое. Зрелище было не из приятных. Таксист посидел так, сопя от усердия, сглотнул. Отдышался. Поднял стекло. Завел двигатель.

Вадим уже не пытался с ним заговорить. Расхотелось. Кожа под одеждой топорщилась, язык стал шершавым и неповоротливым. Глотка болела от воплей и жгучей желчи. Навязчивое ощущение того, что на соседнем сиденье находится не просто человек, ритмично клевало его. Беспомощность доводила до отчаяния. Пришпиленный к своему креслу, словно бабочка иголкой, Вадим медленно отходил от первого шока и пытался найти выход.

Таксист вез его на очередное представление.

На этот раз они двинулись к Воробьевым горам. Величественное здание МГУ, красиво подсвеченное, возвышалось над окружающим ландшафтом. Отсюда весь город виднелся, как на ладони. Такси встало на перекрестке. Улицы здесь были прямые и широкие. Где-то вдалеке слышался рев автомобильных двигателей и возбужденные крики. Рев приближался, нарастал, заполнял собой окружающее пространство. На асфальт прыгнули парные световые копья от фар. Вадим видел почти вровень несущиеся к перекрестку машины — синюю и белую с красными полосами. К реву движков примешивался визг выпускаемого азотного ускорителя. Внезапно, когда гонщики поравнялись с местом их наблюдательного пункта, дальнее авто сильно вильнуло, налетело на бордюр, подскочило, увлекаемое чудовищной инерцией, встало на дыбы, как взъяренный жеребец, завертелось вокруг своей оси и с размаху легло на крышу, которую вместе с салоном смяло в блин. Потекло масло. Из искореженного дверного проема вывалилась рука. Крики с дальнего конца улицы превратились в оголтелый ор. Таксист дал по газам.

Следующим в списке значился Казанский вокзал, вернее его прилегающие окрестности. Таксист нашел мост, перекинутый через железнодорожные пути, и застопорил машину точно посередине. Вадим смотрел вниз. Стальные ленты вились от главных перронов, соединялись и разъединялись, уходили на запасные пути, убегали вдаль, за горизонт. Гигантским червем полз прибывающий тепловоз. Впереди него, метрах в пятистах вылез на рельсы обходчик. Глянул по сторонам и двинулся в сторону вокзала. Человек вел себя так, словно пути свободны, и не обращал ни малейшего внимания на приближающийся состав. Пути изгибались; очевидно, видимый с моста поезд он со своей позиции не заметил. Обходчик деловито постукивал по шпалам. Тепловоз вывернул из-за поворота и просигналил. Обходчик продолжал движение, постепенно приближаясь к мосту. Вадим слышал от какого-то знакомого, что железнодорожники любят щекотать себе и машинистам нервы, отпрыгивая с рельс в самый последний момент. Грохот состава мог не услышать лишь беспросветно глухой. Вадим пригляделся и понял причину «глухоты» — из ушей обходчика торчали бусинки наушников. Розыгрыша не будет. Вадим догадывался: парень обречен. Иначе таксист не встал бы здесь. От тепловоза до человека оставалось с полсотни метров. Парень присел перевязать шнурки. Из окошка уже высовывался машинист и безуспешно орал что-то. Его голос заглушал общий грохот. Парень поднялся, оправился. Запоздало скрежетнули тормоза. Их разделяло с десять метров. Заподозрив что-то, обходчик потянулся к плееру, нажал кнопочку. Резко вздернул голову, повернулся. Еще можно было успеть, но почему-то, вместо того чтобы отскочить вбок, он попятился и споткнулся о собственные заплетающиеся ноги. За секунду до столкновения несчастный все же сообразил, куда надо было двигаться, но смог лишь наполовину перебросить корпус через пути. Человек исчез под тушей тормозящего тепловоза. Прикусив губы до крови, Вадим видел, как человеческое тело разрезает диск колеса, и оно бьется в муках, пытаясь вырваться из зажевавших плоть тисков. Вадим зажмурил глаза и открыл их, лишь убедившись, что такси отъехало на достаточное расстояние. Картина потом еще долго стояла перед глазами.

Вадим потерял счет времени. На его глазах в одиночку или группами, сами или с чужой помощью гибли люди, а безмолвный гид с поразительной пунктуальностью эскортировал его с одного места драмы на другое. Всякий раз, когда разыгрывалась трагедия, Вадим цепенел окончательно, до кончиков ушей и смотрел, не в силах отвернуться. Постепенно смерти слились в одну длинную хронику. Внешний мир казался чем-то недосягаемым, а сам себе он — узником в клетке на колесах. Вадим смотрел и лихорадочно думал. Таксист всякий раз знал, когда и где ждать смерть. Являлся, словно волк на запах. И вдыхал. Факты сводились воедино, образуя некую закономерность. Постепенно Вадим приходил к одной мысли. И звучала она очень странно.

— Кто ты? — решился спросить он после очередного смертельного номера. Чувство страха в нем как-то притупилось.

Таксист повернулся и очень долго смотрел на Вадима, не переставая при этом править руль.

— Эй, за дорогой следи! Вперед смотри! — Вадим видел, как такси вильнуло, пересекло двойную сплошную и выпрыгнуло перед прущим навстречу нагруженным «КАМАЗом». Глаза рефлексивно захлопнулись, но удара не последовало — лишь новый рывок. Он открыл глаза. Машина продолжала движение, а таксист как ни в чем не бывало пялился на него. Сверлящий взгляд спрятанных за очками глазок пронзал насквозь, проникал в голову, въедался в мысли, вгрызался в самое нутро.

— Да что ты вылупился, идиот?! — крикнул Вадим. — Больной придурок!

С тоской подумалось: зря он полез в такси. Лучше быстер ноги в кровь, но сам дошел бы до дома. А сейчас его жизнь может оборваться в любой момент. Он пленник этого сумасшедшего маньяка, и кто знает, что творится в его голове. Говорят же: бесплатный сыр бывает только в мышеловке! И он вдвойне дурак, что пренебрег этой мудростью.

— Ты сделал свой выбор.

Вадим удивленно уставился на водителя.

— Неужели? Я не понимаю, о чем ты говоришь. Слушай… Вася или кто ты там. Давай начистоту. Мне уже все это надоело. Давай заканчивать.

— Да, пожалуй, ты прав. На сегодня достаточно.

— Что тебе от меня надо?

— Мне стало интересно, — внезапно раскрыл карты таксист. — Я хотел показать, как это, смотреть со стороны. Быть свидетелем.

— Что ты мелешь? — Вадим напрягся еще сильнее.

Таксист впервые за всю ночь улыбнулся одними губами.

— Вадик, какой же ты лицемер. Всегда врешь. Всем врешь, даже себе.

Водитель знает имя, хотя они не представлялись друг другу. Вадим встревожено молчал. Ждал новых откровений. Внутренняя струна натягивалась, звенела все тоньше, выше, готовая лопнуть. Догадка, ломающая здравый смысл, оформилась уже предельно четко, но он еще не верил. Упрямо не хотел верить.

Таксист укоризненно покачал головой, как бы вторя собственным мыслям.

— Увы, мне приходится только подбирать. Пожинает всегда другой. Обидно. Видишь, какая у меня работа? Всегда в стороне, на вторых ролях. Всегда наблюдатель. Самое захватывающее делаете вы. Так нечестно. Я тоже хочу. Но мне не дают.

— Не дают что? — спросил, еле шевеля языком, Вадим.

Таксист проигнорировал вопрос.

— При чем тут я? Почему я? — кричал Вадим, не желая понимать.

— Расскажи, каково это, — попросил таксист. — Тебе понравилось?

Секунду-другую он пытался уразуметь, к чему клонит мужик. Уж не к тому ли… О боже, подумал Вадим. Он знает. Мысли заметались, запорхали, охватила паника, затопила, накрыла и погребла под собой рассудок — но, лишь на мгновенье. Следует сохранять спокойствие. При любых обстоятельствах. Есть надежда выкарабкаться.

— Да брось, никто из людей не знает об этом, — успокоил таксист, словно читая мысли. — Свидетелей не было.

— А как же вы? — глупо проблеял Вадим первое, что на ум пришло. На самом деле хотелось задать совсем другой вопрос. Беспокоило это «из людей».

— А я, — ласково сказал «дядя Вася», — предлагаю тебе сделку. Ты увидел достаточно, чтобы сформировать обо мне мнение. По крайней мере, я очень старался тебе угодить, показать самое характерное, благо, этой ночью выбор есть. Ты ведь хочешь к себе домой, верно? Сейчас мы едем на Волгоградку, вон, видишь, набережную проехали. От тебя, Вадик, требуется один пустячок. Расскажи мне все, и я тебя отпущу. Расскажи, порадуй старика. Это будет твоей оплатой за проезд. По-моему, справедливо, а?

Сердце больно сжалось. Вадим всхлипнул. Проклятая ночь тянулась полжизни. Таксист вырулил на проспект. Показались знакомые дома. Въехав на небольшую площадь перед транспортной развязкой, таксист припарковался. Поставил тормоз на ручник. Развернулся к Вадиму на полкорпуса и вперил тяжелый взгляд сквозь очки.

— Как ты это сделал?

— Я… — Вадим разрыдался. — Она… Это произошло случайно… Я…

Губы его дрожали. Отчаянно хотелось курить. Таксист терпеливо ждал.

— В меня словно что-то вселилось. Она врала мне. Обманывала. Был другой. Она скрывала. Это привело меня в бешенство. Мы кричали. Я колотил все, что попадалось под руку. Разбил свой телефон. Бумажник куда-то закинул. Я принес шампанское и конфеты, хотел порадовать, сделать сюрприз. Она не ждала меня. Попросила посидеть в комнате и забыла закрыть окно переписки. Ну, я и прочел. — Вадим горько усмехнулся. — Какая мелочь. Видел бы ты ее лицо. Я бы так не бесился, если бы она не пыталась врать. Понимаешь, она лгала мне в наглую, откровенно, как будто издевалась. Старалась ужалить побольнее. Другая бы сказала все по-честному — я бы понял, разошлись с миром. Мне следовало просто уйти. Развернуться и уехать. Но я не мог это так оставить, такое унижение вытерпеть невозможно. Будто окунули лицом в помои. В общем, я схватил ее…

Вадиму стало трудно говорить. Накатила волна воспоминаний.

— Ты схватил ее, хотел обнять. Рассказывай подробно.

— Хотел… — заскулил Вадим. — Она вырывалась.

— Во что она была одета?

Вадим исступленно забился затылком о подголовник сиденья.

— Говори! — в голосе таксиста внезапно послышалось что-то потустороннее, сакральная мощь и власть, которой захотелось подчиняться беспрекословно — броситься на колени, бить лбом землю и вымаливать милость. Вадим поспешно затараторил:

— На ней была футболка с Микки-Маусом и спортивные штаны, черные с лампасами… белые носочки. Волосы заплетены в косичку. Мне всегда нравилась эта косичка… Я притянул ее к себе, она отстранялась и все время кричала, не умолкая. Кричала пронзительно, как истречка. Потом она отвесила мне пощечину, со всего маху. И ударила коленом в пах. Схватила со стола будильник — и мне в лицо. Швыряла все, что под руку попадется.

— И что ты сделал?

— Отпустил ее. Вернее, толкнул на кровать, — Вадим задыхался, не в силах остановиться. — Она не удержалась и упала. Я схватил за ноги, дернул, навалился, она брыкалась, как кобыла, засветила в живот. Я хотел всего лишь встряхнуть ее хорошенько и сказать, чтобы она успокоилась, но она не желала слушать, будто с цепи сорвалась, была такой бешеной, остервенелой, плевалась. Я все время твердил: уймись, уймись, уймись, наконец. А она: ненавижу, подонок и все такое. Потом, я все-таки спеленал ее, как-то ухитрился прижать, спросил, почему она так поступила. А она — давай смеяться в ответ. Издевательски так, злобно. А потом она сказала, почему.

— Почему?

Раскрасневшийся Вадим пристыжено молчал.

— Почему? — допрашивал таксист.

— Потому что ни разу… со мной… у нее… не получалось!

— Что ты ответил?

— Я? — Вадим усмехнулся, хлюпая носом. — Ничего не ответил. Просто вцепился ей в шею. Мертвой хваткой. Вот этими руками, сжимал ее красивую шейку, чтобы ее милый ротик больше не исторгал гадости. Она трепыхалась, как рыба на льду. Но я держал крепко, наверняка. Все твердил: уймись. Она пыталась меня скинуть, исцарапала все локти в мясо, но я терпел, я умею терпеть. И когда она успокоилась, я еще долго держал ее и смотрел в ее синие прозрачные глазки. У меня получилось — она успокоилась. В тот момент она была такой тихой и прекрасной, совсем как раньше.

— Каково это? Как впечатления? Говори правду, Вадик.

Вадим уставился на своего мучителя, поигрывая желваками.

— Мне понравилось, — прошептал он спустя какое-то время.

— На что это похоже? — таксист придвинулся к нему вплотную, так что было слышно его прокисшее дыхание, а очки превратились в два окна с пасмурными тучами.

— Это… как затушить свечу пальцами. Сперва тепло, затем обжигает. А в конце дым.

— Дым, — довольно повторил таксист.

— Ты был там. Ты знал.

— Это моя служба. Быть в нужное время в нужном месте, — таксист снял очки и на Вадима в упор уставились две бездны глаз, напрочь лишенных радужки и зрачков. Как два дула, готовые выстрелить, бездонные, притягивающие, всасывающие в себя. От краев отверстий по белкам протянулись маленькие трещинки — казалось, ударь по ним, и глаза со звоном осыплются, словно стеклянные.

Отступать было некуда. Прежние доводы рухнули. И Вадим поверил.

— Вот мы и рассчитались, — таксист водрузил очки на нос. Перегнулся, открыл дверцу. — Приехали, командир. Доставил в лучшем виде.

Вадим очумело выполз наружу, спеша поскорее выбраться из автомобиля. Ноги еле держали; он в изнеможении опустился на бордюр. Заметно посветлело. Город окутал предрассветный сумрак, между домами стелился туман. Кое-где шаркали метлами дворники.

— Удачи, дружище! — крикнул таксист. — И прощай.

Серая «Волга» с шашечками ловко вывернула с парковки, свернула на Волгоградский проспект, обогнула разъезд и направилась в сторону Садового кольца, затерявшись в общем потоке машин.

Сгорбленный Вадим сидел на бордюре и собирал остаток сил на рывок до дома. Его дневной запас слез тоже закончился. Утренний воздух жег раздраженные глаза. Голова отказывалась соображать. Собственное тело казалось чужим, тряпичным. Все, чего сейчас ему бы хотелось — упасть в постель и забыться сном на пару дней. Прилагая неимоверные усилия, он распрямился и побрел во дворы.

Настойчиво преследовало чувство, словно из него вынули душу.

Грибной сезон

Начать нужно с того, что мы давно хотели сходить за грибами в лес. Мы — это я, мой друг Эмиль и, конечно же, Иваныч. Последний раз я был в нашем Староверском бору лет девять назад. То есть давно. Эмиль так вообще толком ни разу «тихой охотой» не занимался; довольствовался тем, что положат в тарелку, уже приготовленное. Но при всем при этом различал съедобные сорта Fungi не хуже матерого знатока. С ходу мог отличить опята одного вида от другого.

Парень он в своем роде уникальный. Этакий живчик. Все ему интересно, везде ему надо, в каждой бочке затычка. По правде сказать, это его энциклопедическое знание грибов всегда вызывало во мне всякие мысли. Ну, вы наверно, понимаете: если субъект увлекается грибами, значит это неспроста. Значит, должна быть причина. Вот ленивый и сделает дурной вывод. Я тоже совершил эту ошибку, но в свое время исправился; Эмиль простил. Он парень хороший, но со своими заскоками. Есть в нем какое-то сумасбродство, бестолковый авантюризм. Ну, из разряда, а не поехать ли нам на следующей неделе на Шпицберген. Всегда ввязывается в свежее приключение и легок на подхвате. Такой вот тип.

Что касается Иваныча — мой дядя родился, вырос и прожил на этой земле пятьдесят с лишним лет. Его семья осела здесь, в Клыкове, сам он человек сельский и все городское ему чуждо. Это настоящий тургеневский мужик, жилистый, выносливый, непременно чем-то занятый. Всегда им восхищался, сколько себя помню. Трудится он заместителем директора в агрофирме, следит за снабжением, поставками, ну и по мелочи. Все успевает — и в огороде копаться, и в райцентр съездить за товарами, и на производстве. Ценит Бунина, тоскует по советскому прошлому и болеет за «Спартак». Честно ходит на выборы.

Сам я, что называется, городская крыса. Просиживаю штаны в одном холдинге. О себе говорить как-то трудно. Что полагается сказать в таких случаях? Перечислять факты из биографии? Особенности характера? Ладно, хорошо. Мне двадцать девять, женат, детей пока нет. На ногах стою крепко, живу самостоятельно. Человек я состоявшийся и где-то даже счастливый. Да, даже вот так. Фамилия Выготский, зовут Дмитрием. По профессии — дизайнер, проектирую интерьеры для жилых домов. Надеюсь, сведений достаточно.

Теперь вернусь к нашей истории.

Это произошло в первых числах сентября, с неделю назад.

Я позвонил Вере Павловне по какому-то делу. Трубку взял Иваныч. На самом деле его зовут Михаил, но мы в семье привыкли звать его Иванычем. Его даже пятилетняя внучка Даша так зовет. Мы перекинулись парой слов с дядькой, потом я поговорил с хозяйкой, а потом снова услышал его голос:

— Слушай, — говорит, — у нас тут дожди хорошие прошли. Почему бы тебе с друзьями к нам не приехать на выходные? Суббота как раз на носу. В баньке попаримся, за грибочками сходим. Я места знаю.

И в этот момент я подумал: а ведь он прав. На тот момент я уже забыл, когда в последний раз в парк-то городской ходил, не говоря уже о загородной природе. Совсем закупорился с этой работой в четырех стенах. Короче, я согласился, и мы договорились о времени. Тут нетрудно догадаться, что со мной решил поехать Лапин. Кроме Эмиля никто не смог, хотя сослуживцы искренне нам позавидовали. Мы с Эмилем работаем вместе, только он из отдела менеджмента. Видели бы вы, как он бегал, как суетился. Понабрал кучу всякого барахла — снасти какие-то, баллончики, альпинистский набор, сетку от комаров, фонариков по числу на отряд спецназа. Даже GPRS-навигатор взял. Тогда мне все это казалось смешным. Мы погрузились в его Range Rover и в пятницу вечером отчалили.

Иваныч радовался, как ребенок. Ровно через сутки после отъезда мы сидели у него на веранде и потягивали под леща пиво.

— Ну что, двинем по грибы? — спросил дядя.

Мы сказали, что давно пора.

— Тогда выйдем завтра в шесть утра и прямиком в бор. Помнишь, Димка, как мы с еще живым отцом туда ходили?

Как же мне не помнить. Одно самых светлых воспоминаний в моей жизни.

— Там маслята есть, и подберезовиков уйма.

Эмиль потер ладони в предвкушении:

— Отлично! Что с собой взять?

Мы с родственником многозначительно переглянулись. Иваныч добродушно рассмеялся и принялся втолковывать Лапину, словно школяру, прописные истины, которые знает про лес каждый сельчанин. Эмиль, чудак, достал блокнот и давай записывать. Да так старательно, серьезно, будто готовится к марш-броску. Примерно в таком ключе мы беседовали, пока мимо не прошел какой-то дядькин знакомый. Он окликнул Иваныча и сказал:

— Гаврилин до сих пор не вернулся, представляешь?

Иваныч мгновенно посерьезнел. В его голубых глазах заблестел лед.

— И что, ищут?

— Да третьи сутки уже. Весь бор прочесали, километров на тридцать. Безрезультатно.

— И куда этого черта понесло!

— Кто ж знает. Похоже, придется в органы сообщать. Вот такие дела, — мужик пожал плечами и пошел дальше.

— А кто это? — спрашивал Эмиль. — Что это значит?

— Да так, — буркнул дядя. — Ничего особенного.

После этого он нахохлился и молча дымил цигаркой до самой ночи, а мы, не придав эпизоду особого значения, переключились на тему отпусков — кто как проводить будет. Помню, Эмиль с жаром говорил, что собрался поехать в Таиланд. В этом году — железно. Хотя, по секрету, собирался он туда уже третий или четвертый год, да все никак. Когда пошли спать, Иваныч какое-то время еще оставался снаружи, наверно таращился на звездное небо. А может, гулять пошел.

Как и было намечено, вышли спозаранку. Утренняя дымка еще стелилась над полями, и остывший воздух заметно холодил кожу. Солнце зябко выглядывало из-за края холма, как бы раздумывая, начинать новый день или нет. Уже сейчас было видно, что денек выдастся ясный.

Лапин разоделся так, словно приготовился сниматься в пародии на фильм «Коммандос»: тельняшка, штаны и куртка хаки, какие-то берцы, жилет с количеством карманов, превышающим всякие разумные пределы, косынка, перчатки с обрезанными пальцами. Иваныч, едва глянув на все это, крякнул и поскорее отвернулся. Мы-то с ним по-простому облачились. По-нашему.

— Ну, пионэрия, готовы? — осведомился он, когда мы встали на пороге. — Тогда пошли.

У Иваныча был старый ржавый «УАЗик», используемый в качестве трактора и местного лунохода; на нем и поехали. Сам лес находится в десятке километров на северо-восток. Чтобы добраться до него, нужно пересечь поле, засеянное пшеницей. На дорогу у нас ушло минут пятнадцать, за которые сонный Эмиль несколько раз успел удариться башкой об потолок. Несмотря на дикую тряску, мне все же удалось разглядеть лес; его зеленую ершистую массу, кое-где подпаленную первыми искрами осени. Древесный легион приближался, увеличивался в размерах и величественно взирал на нас сверху вниз. Разглядывая верхушки самых высоких сосен, я не мог отделаться от чувства, что они живые.

Машину оставили у края дороги, огибающей сосновый бор. Иваныч выкинул нас, выбрался сам, кряхтя, вытащил корзинки и ведра, запер салон, и мы вступили под сень деревьев. Эмиль кровожадно выхватил нож с громадным лезвием.

— На кабана что ли собрался? — брякнул Иваныч. — Короче, ребята, для разгону ищем маслята.

Мы вооружились сосновыми веточками и занялись делом.

(Делает глоток воды из стакана, смотрит в окно и продолжает).

Сбор грибов чем-то напоминает медитацию. Ты не спеша прохаживаешься по подстилке, шебуршишь палочкой каждый бугорок, а думать в этот момент можешь о чем угодно. Все происходит на автомате: ноги идут, глаза смотрят, сердце бьется. Сухие иголки тихо хрустят под подошвами, сверху чирикает невидимая птица, да слышен шум листьев. Можно успокоиться, расслабиться. Мысли из лихорадочной пляски переходят в размеренный поток.

В тот раз было примерно так же, только ощущение слегка портил Лапин. Эмиль без конца что-то выкрикивал, комментировал каждую шишку и норовил запеть. Двуногий генератор шума. Мы терпеливо ждали, когда же он иссякнет, но нет, он не затыкался и продолжал вещать спустя час, полтора часа, два. Наконец я не выдержал, подошел к нему и сказал:

— Эмиль. Помолчи.

Он наконец-то захлопнулся. Дядя воспользовался паузой и спросил, каковы наши успехи. У меня на дне корзины сиротливо лежали три масленка, у Иваныча — четыре, у Эмиля… угадайте…. Ноль. И это спустя два с половиной часа поисков.

— Пеньки видали?

Мы кивнули.

— Это уже до нас постарались, — улыбнулся дядя. — Придется дальше двигаться.

Делать нечего — пошли. Я спросил, как же машина, Иваныч ответил, что ничего, вернемся. И мы углубились в ельник. Время шло, мы заходили все дальше, а грибов все не попадалось. Казалось, что вот он, заветный бугорок. Сорвешь подстилку — а это шишка или камень. В нескольких местах деревья повалились, и перелезать через ветвистые стволы было чрезвычайно трудно. Я слегка оцарапал себе ладонь. Эмиль собрал мордой всю паутину, развешанную между стволами, о чем непременно сообщил нам в нецензурной форме. На земле валялось что угодно, только не грибы. Мы вышли на просеку, за которой начиналась поляна, а дальше — новая стена растительности. Иваныч заглянул в посуду, оценил ситуацию и скомандовал:

— Поворачиваем назад.

— Как это? — растерянно спросил Эмиль. — Что, все?

— Нет. Сейчас заведемся, дальше поедем.

— Серьезно?

— А ты думал, у нас тут три сосенки торчит? — сказал я и прихлопнул на шее комара. — Старосельский бор долгий и обширный, разгуляться есть где.

— Тогда ладно! — Лапин мгновенно обрадовался. — Слышь, Димыч, еще поохотимся!

— Ага, — говорю. А сам зеваю. Спать я тогда хотел — сил нет.

Ну, значит, вышли мы обратно. Загрузились. Иваныч невозмутимо дернул свой драндулет дальше по колее. Лапин попытался выяснить подробности: сколько километров лес в диаметре, сколько на север, на запад. Какие деревья. Из-за рычания мотора ему приходилось орать. Я помалкивал, боялся прикусить себе язык. Дядя отвечал коротко, отрывисто — да, нет, не знаю. Дорога виляла то влево, то вправо. Позади нас клубилась пыль, так что не было видно ни фига. Да и передние стекла дядя протирал бог знает когда. Пару раз колеса забуксовали в лужах грязи, и мы всерьез опасались, что придется толкать. Обошлось.

Короче через семь километров или около того мы выехали на то место, где колея заворачивала прямо в лесную чащу.

— Она прямиком через бор идет, а потом выныривает с той стороны и на Клыково заворачивает, — объяснил дядя. — Петля получается.

— А дальше? — Лапин кивнул на ту часть леса, которая тянулась севернее.

— А дальше только просеки. Я туда машину не поведу. Потом хрен вытащишь.

— Почему?

— Почва слишком влажная.

Лапин сказал, что ему ясно, и мы предприняли второй дубль. Реквизит, как понимаете, использовался тот же: корзинки, ножики, палочки. Вначале мы решили прошерстить южный участок бора. Ну, для галочки, так сказать. Хотя, думаю, каждый из нас изначально чувствовал, что результат будет такой же. На это ушло часа полтора. То есть, когда мы снова вышли на дорогу к машине, солнце стояло в зените, и на моих часах было 13:16 минут. Это я помню очень четко.

Мы перекусили — предусмотрительный Иваныч захватил с собой бутерброды и флягу воды.

Потом держали совет, как быть.

— Ну что, мужики? — спрашивал дядя, выковыривая из зубов остатки колбасы. — Возвращаемся?

Лапин занял нейтральную позицию: как решит большинство. Я же вынул из своей корзины подосиновик, критически повертел его в руках и изрек мысль касаемо того, что возможно здешняя экология изменилась в худшую сторону. А, следовательно, не стоит пытать счастья дальше.

— Брехня, — Иваныч был категоричен. — Наши ходят и спокойно собирают по пять, по семь ведер. Нет, это не причина. Тут что-то другое.

Мы немного посидели на траве, отдыхая от приема пищи. Дядя закурил.

— Обидно, блин, — выдал он расстроено. — Невезуха какая-то, честное слово. Не пойму я, в чем дело, мужики. Хоть тресни. Спрятались они все что ли? Ведь дождь был же. И температура нормальная… Расти не хочу. В чем дело? Нет, так никуда не годится. Ко мне, понимаешь, гости приехали, племянник в кой то веки раз нагрянул, а мы даже грибов набрать не можем! Этого не допущу. Давайте-ка для очистки совести сходим на север. Не найдем ничего — ну и ладно.

— Только недалеко, Иваныч, — попросил я. К тому времени ноги уже порядком побаливали.

И мы пошли на север.

Если раньше деревья преобладали хвойные, в основном сосны, то по мере продвижения лес становился смешанным. Все чаще росли осинки и березы, причем расстояние между стволами становилось меньше, а перегноя и поваленных стволов больше. Тут и там из пней, корневищ и брошенных муравейников торчали поганки. Один раз Эмилю попался мухомор. Иваныч в сердцах раскидывал носками ботинок шляпки грибов. Потом Лапин заорал, что «нашел». Этот триумфальный вопль напоминал крик моряка, заметившего землю после долгого плавания. Мы подскочили и увидели семейство волнушек. А в паре метров дальше еще несколько. Грибы выглядели свежими, только что выросшими, имели аккуратную форму. Даже дядя смягчился и позволил нам нарезать несколько штук. Кроме волнушек, правда, ничего в том месте не обнаружилось.

Пошли дальше. Местность стала пресеченной, словно по земле провели гигантской гребенкой, образовывавшей бугры и впадины, в которых скопилась стоячая вода. Многие деревья покрывал толстый слой мха, а густой, насыщенный кислородом воздух отдавал сыростью.

— Старая часть, лесопосадка, — прокомментировал Иваныч, как бы угадывая наши мысли.

Ничего приличного нам так и не попалось. Я раскопал один подберезовик, но, сколько ни шарил вокруг, других его родичей не отыскал. Мы разве что лупой землю не осматривали. Ничего. Абсолютная пустота. Лишь сгнивший хворост, листья, прошлогодняя подстилка, да поросль травы и низких кустов.

— Ладно, черт с ними, — сдался Иваныч. — сваливаем.

Я облегченно вздохнул. Мы уже поворачивали, когда Эмиль спросил, указывая вперед:

— Слушайте, а что это там? Просвет какой-то.

Я пригляделся. И впрямь, между древесными шеренгами виднелся залитый солнцем участок травы. И слышался глухой шум.

— Река там, — как-то без энтузиазма сказал Иваныч.

Эмиль напоминал в тот момент ребенка, что завидел вывеску бакалейного магазина и стоит, околдованный видами сладостей, выставленный на витрину. И хочется, и колется. Он посмотрел на нас и по этому знакомому выражению лица я понял, что Лапин принял решение.

— Подождите немного, схожу гляну одним глазом.

Иваныч едва рот раскрыл, а Эмиль уже деловито вышагивал прочь.

— Ну и что, так и будем здесь, как бараны стоять? — с досадой обратился он ко мне.

Я пожал плечами, и мы поплелись следом. Метров через сто лес действительно обрывался, да так внезапно и круто, что человек неосмотрительный мог бы упасть и запросто свернуть себе шею. Дальше начинался обрыв метра на три, за которым пологий, поросший травой склон убегал к берегу неглубокой речки шириной с четырехполосную автостраду. Мы встали у края и посмотрели на реку. У берега торчали камыши и тускло поблескивала мокрая галька. За водой, на том берегу виднелся луг, над которым возвышалась стена деревьев, сравнительно выше и раскидистей своих собратьев на этом берегу. Это походило на дубраву или чащу.

— Называется Мойка, — кивнул дядя в сторону воды.

— А это?

— Ольховский лес.

— Похоже, реку можно пересечь, — заметил Эмиль.

Иваныч промычал что-то неопределенное. А потом Эмиль спрыгнул с обрыва и побежал к реке. Мы в нерешительности наблюдали за его перемещениями. Подойдя к воде и осмотрев камыши, он обернулся и радостно помахал рукой:

— Мужики! Пошли за мной! Тут реально можно вброд перейти.

— Зачем? Ты чего удумал?

— Предлагаю прогуляться в тот лес! Вдруг там грибы есть? Проверим. Времени еще навалом.

Я посмотрел на часы. Времени было 15:05. Три. Солнце стояло высоко, но через пару часов начнет потихоньку смеркаться. В принципе, не поздно. Я вопросительно посмотрел на дядьку. Тот мялся, явно не в состоянии принять определенное решение. Было видно, что его сильно что-то смущает. Расценив дядины гримасы как молчаливое согласие, я спустился вниз и когда подошел к каменистому бережку, Лапин уже шлепал по воде. Он вышел на середину речки, и было видно, что вода достает ему чуть ниже колена. Я закатал штаны, снял ботинки и ступил следом. Сзади пыхтел Иваныч.

(Снова глоток воды из стакана и небольшая пауза).

Перебрались без проблем.

Одев портянки и взобравшись на холмик, покрытый полянкой, мы смогли оценить размеры здешних деревьев. Они действительно были большими, больше тех староверских сосен. А еще они выглядели древними. Деревья растут сотни лет. Так вот, думаю, тем вязам и дубам было не меньше трех веков. Если не больше. Мы смотрели на них и меня клюнуло в мозг странное чувство нереальности происходящего. Знаете, как-то смазалось все, как на фотографиях с солнечной дымкой, отчего создается ощущение, будто ты либо спишь, либо находишься на другой планете. Любопытно, да? И это было… удивительное, но мимолетное ощущение.

Иваныч откашлялся и подал голос:

— Парни, я вам кое-чего не сказал. Думал, незачем.

— Вы о чем? — не понял Лапин.

Иваныч ковырнул носком сапога землю, дернул тростинку. Было видно, что ему трудно говорить.

— Помните, вчера нашего сельчанина вспоминали? Ну, который без вести пропал.

— Гаврилин.

— Да. Так вот, он, говорят, пошел в Ольховский лес.

Эмиль сначала соображал, что к чему, потом рассмеялся.

— И вы думаете, нам туда ходить не стоит?

— Я так не утверждаю, — огрызнулся дядя. — Просто…береженого бог бережет, как говорится. Давайте вернемся.

— Но ведь вы сами же расстроились, что грибов нет. Так может быть, нам улыбнется удача. А то получается, что мы потратили впустую весь день.

— Да ну их, эти грибы. Передумал я, — в голосе Иваныча зазвучали просительные нотки. Я мысленно ругнулся: с Эмилем так нельзя, с ним жестко надо.

— Не, не, не! — Лапин покачал головой. — Из-за какой-то пропажи с ума сходить мы не будем. Этот товарищ, небось, на сеновале где-нибудь ночует или вообще по бабам загулял, а мы тут будем предрассудками страдать. Не катит, дядя Миша. К тому же вы местный, знаете здешние края.

— Знать то знаю…

— Или вы боитесь? Нас тут трое взрослых мужчин, между прочим.

— Слова-то выбирай, малый, — процедил Иваныч.

— Вот и лады, — ехидно улыбнулся Лапин.

Я попытался было что-то вякнуть, но он даже слушать не стал. Просто взял свою посуду и пошел в лес. Самое неприятное было в том, что мы и возразить-то ему толком ничего не могли. Аргументов не было веских.

Делать нечего — пошли.

В лесу было тихо. Деревья стояли без движения. То есть совсем без движения. Словно оцепенели. И птицы не пели. Только где-то слышался треск сломавшейся ветки или глухой шлепок упавшей на землю шишки. Мы шли молча. Как-то получилось, что Лапин стал во главе отряда, хотя раньше там был Иваныч. Эмиль нарочито спокойно прочесывал землю.

— А тут крупные звери есть? — спросил я дядю, чтобы как-то снять напряжение.

— Только лось. Если ты про медведей или кабанов, то нет.

— А волки? — вставил Лапин.

— Нет. Лисицу в прошлом году видели…

Разговор заглох. Я обратил внимание на то, что деревья здесь отличались не только высотой, но были толще и в диаметре, причем стояли достаточно далеко друг от друга. Свободное пространство занимал орешник или крапива. В обилии рос папортник. Прямой солнечный свет проникал сюда тонкими лучиками, с трудом прорываясь сквозь густую листву. А еще там стоял какой-то особенный, пряный запах. Слабый, но ощутимый.

Прошло где-то с полчаса после перехода через реку, когда один из нас крикнул:

— Ребята! Я, кажется, нашел.

Это был Иваныч. Мы подошли и уставились на находку — белый гриб. Иваныч смотрел на него с таким видом, словно обнаружил давно потерянную вещь.

Гриб был крепенький, прямой, недавно выросший. Идеальные пропорции, молодая мякоть.

— Ну что, беру свои слова назад, — дядя присел на корточки, срезал добычу и поднял повыше, как флаг.

— Boletus betulicolus, — провозгласил Эмиль. — Кушать можно.

— Хорош, — похвалил я. — Значит, надо искать соседей.

И мы стали искать. Двигались по спирали от места, где нашли первый.

Вы, наверно, уже догадываетесь, что произошло дальше. Да, именно: после первого нам попались еще два — один длиннее, другой покороче. Росли из одного корня. Эти тоже оказались свежими.

— А вот это уже дубовики, — заметил Лапин с видом эксперта, — но тоже съедобные.

— Без тебя знаю, — весело проворчал Иваныч, работая ножом. — В хорошую погоду я их ведрами таскал.

Наши поиски продолжились. Мы не спешили — боялись пропустить хотя бы одну находку. Метров через пятнадцать нас ждала следующая порция, на этот раз в одном месте торчала сразу дюжина боровиков. Грибы будто сошли с картинки. Все как один правильной формы, свеженькие, упругие. Иваныч быстро повеселел. Да и у нас не было повода грустить. Настроение в нашем отряде поднялось, и Эмиль даже запел, подтверждая сей факт.

Забросив урожай в корзину, я огляделся, чтобы выбрать направление. Чуть в стороне копались в траве мои спутники. Я сделал несколько шагов и завидел впереди что-то бледно-серое. Пошел туда. По мере приближения оно трансформировалось в обычное пятно плесени на черном пне. Зато возле пня торчал грибок — и тоже белый. У меня привычка есть — всегда осматриваться. Вот и тогда, прежде чем срезать гриб, я пошарил глазами по сторонам. Впереди, в десятке метров отчетливо виднелись две бурые шляпки и светлые ножки. Добравшись до них и срезав, я снова осмотрел участок. Примерно на таком же расстоянии торчал еще один гриб, а в метре слева от него — целых три.

— Мужики! — кричу. — Я грибное место нашел.

— Мы тоже! — кричат в ответ.

— Рулите сюда!

— Ща-ас!

Они подошли — довольные, счастливые. Иваныч показал свой улов, Эмиль — свой. У обоих грибы оказались красивые, цельные. И, что интересно, мясистые. Помню, специально взял один гриб, разрезал его вдоль ножки надвое и посмотрел мякоть. Внутри боровик отливал нежно-розовым, без каких-либо следов гниения.

— Ребята, сегодня удачный день! — ликовал Иваныч. — Ты молодец, дорогой! Просто умница!

В порыве симпатии он стиснул Лапина в объятиях и потрепал по шевелюре.

— Вы вон туда посмотрите, — сказал тот и показал вперед. Мы увидели площадку, усеянную белыми грибами, и оперативно принялись за дело. Расчистив место, снова осмотрелись.

— Парни, — тихо сказал дядя, стоявший справа от меня. — Я вижу еще. А там, подальше — еще.

— Я тоже, — сказал Эмиль откуда-то слева.

— И я, — говорю, а сам смотрю точнехонько прямо.

И знаете, что увидел? Грибы тянулись цепочкой, с интервалом в пять-шесть метров. Какое-то время мы молча пялились на окружавшие дары леса, пытаясь осознать происходящее.

— Вы как знаете, — сказал Иваныч. — а я пошел набирать.

Лапин выразился в том же духе. Мы договорились, что встретимся здесь через какое-то время. Эмиль повязал на ближайшей ветке желтую тряпицу, чтобы отметить место.

И мы разошлись. Я собирал грибы, старался запомнить направление, и двигался вперед. Подойду, присяду, срежу, положу в корзину. И так много раз. Однажды наступил момент, когда класть очередной гриб оказалось некуда. Моя корзина была набита доверху. Пришлось повернуть назад. Хотя впереди еще росли десятки, сотни отличных грибов, для сбора которых, понадобилась бы, пожалуй, небольшая тележка.

В условленном месте меня уже ждал Эмиль.

— Их там тысячи, — произнес он, выкатив глаза, и продемонстрировал мне свое ведро, плюс еще целлофановый пакет, забитый грибами под завязку. — Никогда не видел столько.

— А Иваныч где?

— Пока не пришел.

Я взглянул на часы и зафиксировал цифры 18:20. Пора было возвращаться. На небо сверху легла тень крадущейся ночи. Решили, что подождем. Куда он от нас денется, в конце концов? Никуда. Пока время шло, стали обсуждать столь феноменальное количество грибов. Эмиль сделал предположение, что здесь очень богатая веществами почва, а в Староверском бору грибы не растут по причине естественной преграды — реки. Поразмыслив, я согласился с Лапиным. Да, тут нужно сделать оговорку и сказать, что я категорически не верю во всяческую мистику, паранормальные явления и народный фольклор, поэтому заведи мой друг песню о леших, заманивающих нас вглубь для расправы, я бы поднял его на смех, а затем подверг разрушительной критике.

Иваныч не появился спустя полчаса, не явился и через час.

Мы забеспокоились. Решили сами пойти в том направлении. Эмиль достал свой мясницкий нож и посоветовал мне не выпускать из рук мой. Хотя выглядело это довольно карикатурно, мне стало как-то не по себе. Вдруг окружающее пространство сделалось чуждым — я остро чувствовал это кожей. Каждый звук вызывал беспокойство и заставлял прислушиваться. Казалось, что из глубины чащи на тебя внимательно смотрят чьи-то глаза.

(Очередной продолжительный глоток воды из стакана и на этот раз долгая, минутная пауза).

Вы смотрели мультик про Алису в стране чудес? Это хорошо. Сейчас объясню, почему.

Мы шли по следу пеньков от срезанных грибов сотню или полторы сотни метров. Ландшафт постепенно понижался. Выходило, что мы вступаем в низину или овраг. Вокруг жужжало комарье; насекомые остервенело жалили незащищенные участки кожи. Но вскоре мы начисто про них позабыли.

Пеньки закончились — дальше начались грибы. Очевидно, у дяди тоже оказалась переполненной посуда. Но, почему-то вместо того, чтобы развернуться, он пошел вперед. Почему? Из любопытства, полагаю. И мы последовали дальше. Грибы продолжали расти в одинаковых интервалах, где-то отклоняясь, но в целом сохраняя направление. Сбоку тоже проглядывали шляпки. Может быть, образовывали вторую дорожку — да кто их знает. Чем дальше мы продвигались, тем очевиднее становился один факт.

Грибы увеличивались в размерах. Я отчетливо понял это, когда встал рядом с очередным боровиком, шляпка которого достала мне до коленной чашечки. К вашему сведению, это уровень в 40–50 сантиметров. Неплохо, правда?

Мы почти не говорили. Достаточно того, что мы видели и запоминали. Впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. Шаги наши сделались медленнее, осторожнее. Мы не шли — крались, стараясь не задеть грибные зонты удивительно громадных маслят, сыроежек, волнушек, подосиновиков и подберезовиков, семейств опят, лисичек и, конечно же, белых королевских грибов, которые росли все скопом и в таком обилии, что, казалось, нас окружает грибная ферма.

Внезапно деревья расступились, открывая вид на небольшую прогалину. Картина, открывшаяся перед нами, по степени фантастичности могла бы соперничать с самым тяжелым наркотическим бредом или оказаться плодом воображения какого-нибудь сочинителя, типа Льюиса Кэрролла. Точно так же, как в его «Алисе», здесь росли грибы, достигавшие в высоту метр или полтора. Многие из них представляли собой засохшие, окаменевшие остовы, полуразрушенные и полые внутри. Другие же, наоборот, казались свежевыросшими, они сально поблескивали в серых отсветах дня. Для полного комплекта не хватало еще гусеницы и сумасшедшего кролика. Мы с величайшей осторожностью подошли к центру площадки и тут увидели Иваныча.

Мой дядя лежал на земле. Рядом валялась опрокинутая корзинка. Грибы наполовину высыпались, некоторые раздавило. Я бросился к Иванычу, потряс его за плечи. Дядя не реагировал; похоже, находился в состоянии обморока. Но при обмороке глаза человека закрыты, правильно? А его широко открытые глаза пожирали небо. Оказавшийся рядом Эмиль предположил, что это паралич и указал на скрюченные руки и ноги. Я пригляделся. Действительно, конечности моего дядьки скрутило, будто от сильной судороги; на ощупь они были, как деревянные. Еще его бескровное лицо и шею, словно мука, обсыпал какой-то бледно-желтый порошок, что мне сильно не понравилось.

Затем Эмиль стал орать. Громко и истерично, как баба. Никогда бы не подумал, что он способен на такой крик. Лапин пятился и показывал куда-то в противоположный конец полянки. Я посмотрел в указанном направлении.

И увидел.

Там находился крупный валун, спиной к которому прислонилось существо, отдаленно напоминавшее человека. Похоже, оно лежало здесь давно. На людское происхождение прямо указывала обычная одежда. Оставив на время Иваныча, я медленно подошел поближе. Страх почему-то отсутствовал. Расстояние до существа сокращалось и по мере приближения я смог разглядеть детали. Остановившись в паре метров, я внимательно осмотрел это.

Несомненно одно — несчастный когда-то был самым обычным мужчиной. Но сейчас он представлял собой рыхлое, белесое с трупными пятнами месиво в людской оболочке, по всему телу которого росли грибы. От него густо несло гнилью и сладковатым ароматом разложения. Кожу покрывала пленка слизи. И грибы. Десятки грибов торчали из его груди, безобразными фурункулами бугрились на руках, прорывались из-под одежды, раздувая габариты тела, отчего возникало чувство, что его вот-вот разорвет от внутреннего давления. Из мест, где они разодрали кожу, сочилась ржавая жидкость, от одного вида которой возникали рвотные позывы. Выходило, что его плоть выполняет роль своеобразной питательной среды. И знаете, какие грибы росли на нем? Опята. Самые обычные, мать их, опята. Готов спорить, съедобные.

— Дима? — беспомощно позвал Лапин, топчась где-то сзади. Слишком поглощенный увиденным, я не сразу удостоил напарника ответом.

— Дима, умоляю, пошли отсюда!

Я мельком глянул на Лапина, а когда вновь повернулся к существу, оно уже смотрело на меня. Оказывается, оно еще жило. Каким-то непостижимым образом жило. Представляете? Зрачки обесцветились и колебались, как отражение в пруду. Я замер, словно под гипнозом: зачарованно наблюдал, как его рот медленно раскрывается, и клейкая слизь растягивается между верхней и нижней губой.

— Спо… — промычало оно, но не в силах закончить фразу, расслабило мускулы…

Не помню, как ушел оттуда. Кажется, меня оттащил Эмиль.

Зато хорошо помню еще один эпизод. Мы стоим над Иванычем, стараясь не смотреть в сторону умирающего чудовища, и пытаемся принять какое-то решение. Очевидно, что дядя парализован и придется тащить его на себе. Лапин вынул свой чудо-навигатор, но эта высокотехнологичная ерунда в чаще не работала. Впрочем, как и мобильники. Наблюдая за тем, как он терзает свою игрушку, я еле сдерживался от того, чтобы не дать дураку бодрящую пощечину.

Потом говорю. Четко, по слогам:

— Эмиль. Убери. Навигатор. В карман.

Ему хватило ума послушаться. Но вот дальше он совершил форменную глупость. Дело в том, что он увидел… как бы описать поточнее… грибной бутон. Эта штуковина торчала неподалеку от места падения Иваныча. Внешне она выглядела, как гриб на длиннющей ноге, увенчанный вместо шляпки (как и полагается нормальному грибу) некой сферической штуковиной, радужно переливающейся в зависимости от угла обзора. Примерно так же красиво играют цветом мыльные пузыри. Материал, из которого она состояла, можно сравнить с крыльями стрекозы — такой же пластинчато-тонкий и полупрозрачный. Эмиль подошел к бутону, который торчал примерно на уровне плеч и попробовал тронуть его пальцем. Бутон задрожал и чуть увеличился в размерах. Затем я заметил неподалеку точно такой же бутон, но раскрытый, словно кожура от мандарина.

И догадался.

— Эмиль! — крикнул я. — Беги!!

Эмиль побежал.

Через секунду бутон с оглушительным хлопком лопнул. В воздухе расплылось облако желтоватого дыма, которое очень быстро расширялось и грозило накрыть всю полянку. Я схватил Лапина за руку и сильно дернул за собой. Мы побежали, не разбирая дороги. Естественно, позабыв все на свете, включая Иваныча и тару с урожаем. Мы бежали, продираясь сквозь сучья, спотыкаясь об пни, увязая в лужах грязи, не разбирая дороги — бежали слепо и энергично, словно животные, преследуемые опасным хищником.

Марафон продолжался минут десять.

После мы долго пытались отдышаться: я, привалившись спиной к дереву, Эмиль, сев прямо на поваленную сосну. А потом обнаружили две вещи.

Первая: мы заблудились.

Вторая: стемнело.

Вот тогда-то я понял, что просто выпутаться из истории не удастся. И в тот же миг увидел прямо перед носом гриб. Свеженький, аппетитный боровик. Готов поклясться, раньше на том месте было пусто.

Я в ярости вырвал его с корнем и зашвырнул куда-то в кусты.

— Спокойно, дружище, — говорил Эмиль. — Все нормально. Мы выберемся.

Мы невольно осмотрелись. Грибы окружали нас. Эти проклятые создания торчали повсюду — спереди и сзади, слева и справа. Клянусь, я бы не удивился, если бы тотчас они вылезли из земли, раззявили зубастые пасти и потянулись к нам.

— Что это за дрянь? — спросил я Лапина. — Ты видел раньше что-нибудь подобное?

— Никогда.

— Напряги мозги, ты же у нас эксперт!

Эмиль злобно посмотрел на меня и огрызнулся:

— Не знаю я! Похоже, весь лес опутан одной грибницей. Возможно, какой-то новый вид. Надо выбираться отсюда, потом разберемся.

— Я без дяди не уйду. Нужно вернуться и вытащить его оттуда.

— Забудь об этом, Дима, — покачал головой Лапин. — Боюсь, твоему дяде Мише уже ничем не поможешь.

— Что? — Я подошел к другу поближе. — Что ты несешь? Он был живой, понимаешь, он и сейчас живой. Ему срочно нужна медицинская помощь. Пошли.

— Нет.

Я ошалело уставился на Лапина, не в силах что-либо сказать. Паршивец уперся, как баран.

— А если бы на его месте оказался ты? — наконец спросил я.

— Дима, я туда не пойду. Можешь набить мне морду, но я шагу в ту сторону не сделаю.

— Очко заиграло, — сказал я.

— Да, — сказал он и посмотрел мне в глаза.

По крайней мере, честно, решил я тогда.

— Ну и козел же ты, — говорю. — Дай фонарик и спички, на всякий.

Он безропотно подчинился. Я велел ему ждать здесь, на этом же самом месте, и не дай бог, тебя, сволочь, здесь не будет — найду и сверну шею. Он кивнул, и я отправился назад.

В сгущающихся сумерках стало гораздо труднее ориентироваться. Я спотыкался на каждой колдобине, а прыгающий свет от включенного фонарика едва ли мог помочь проложить дорогу. Тем не менее, худо ли бедно, но ядвигался. По крайней мере, это было лучше, чем сидеть одному в темном лесу без движения. Надеюсь, Эмиль догадается развести костер, думал я, чтобы было легче найти его. Грибы никуда не делись, по-прежнему выглядывали из каждого куста. Я нашел одну из их «цепочек» и пошел вдоль нее, надеясь, что моя гипотеза окажется верной, и вскоре одноногие начнут увеличиваться. Где-то в недрах чащи заулюлюкала неведомая зверюга. Потом возмущенно крикнула птица. Вскоре под ногами у меня зачавкало. Я посветил на землю и увидел, что иду по болотной жиже. В столбе света пролетела пара циклопического вида комаров. Впереди оглушительно квакали полчища лягушек. Что-то громадное — судя по всплеску — плюхнулось в воду. Полчаса я искал выход из этого поганого места, а когда выбрался, еще долго вытряхивал грязь из насквозь промокшей обуви.

Итак, одна вереница грибов привела меня в болото, вторая самым подлым образом закончилась. Однако я не отчаивался и пошел по третьей. На этот раз терпение мое было вознаграждено, но совершенно иным образом, чем предполагалось. Тьма к тому времени в лесу стояла кромешная, лишь звездное небо мерцало над головой. Грибы привели меня к площадке, одного взгляда на которую хватало, чтобы понять — не та. Все же я задержался и вот почему. Полянку покрывали маленькие холмики земли, наподобие муравейников, а посреди нее торчала осевшая телега, насквозь пробитая лесной порослью. Разумеется, все это покрывали грибы, но в отличие от предыдущих, какие-то тощие и хилые. Я подошел к первому холмику, разворошил пальцем землю и наткнулся на что-то гладко-твердое. Расчистив этот участок и посветив туда фонариком, я вскрикнул. Пришлось снова навести луч света, чтобы убедиться: передо мной человеческий череп, из глазницы которого тянется поганка. Чуть выше его покрывала каска; я снял ее и нашел внутри жетон, с фамилией, именем и знакомой аббревиатурой — СССР. Обойдя это место, я обнаружил там еще много костей, остатков одежды, походных сумок, котелков, оружия (в основном модели «ППШ») и нагрудных значков с серпом и молотом…

Еще через час плутания я понял, что надежды найти первую поляну нет. Равно как и отыскать место расставания с Эмилем. Я кричал, звал Лапина, пока не сорвал голос на хрип. Тщетно. Никто не отозвался. Пришлось ночевать. Я хотел было развести костерок, но передумал. Так и уснул, скорчившись возле большого дуба.

На следующий день мне все же удалось дойти до условленной точки, но Эмиля там не было. Я сориентировался и, как мне казалось, стал двигаться все время на юг. Но лес все не кончался. Я провел там еще одну ночь. В ту ночь мне послышалось, как очень далеко кто-то истошно закричал, а потом этот исполненный отчаяния и боли крик оборвался. После я не смог заснуть, так и просидел остаток ночи, а едва начало светать, убрался восвояси.

Я вышел из лесу лишь к обеду третьего дня, если считать первым день нашего похода.

Добравшись до первой деревни, я пытался позвонить (телефон к тому времени разрядился), но меня почему-то посчитали за пьяницу, и только после долгих уговоров позволили связаться с родными.

Это все, что я могу рассказать.

Дальше вы знаете.

Илья выключил диктофон.

— Выходит, тогда, в лесу, вы видели Эмиля последний раз?

Сидящий напротив худощавый мужчина, Дмитрий Выготский, сосредоточенно кивнул и ответил:

— Да.

Выготский прошел за полтора дня тридцать шесть километров в южном направлении, но со смещением на восток, в то время, как ему следовало двигаться на запад. Именно поэтому он не мог выйти из Ольховского леса, а когда наконец-то выбрался, то вышел к деревне Рябиновка вместо родного Клыкова. Эмиля Лапина так и не нашли. Михаила Выготского, дядю Дмитрия, тоже — несмотря на масштабные поиски. Врачи констатировали у выжившего сильное обезвоживание и истощение, а также психический шок. Сейчас, на момент интервью, он проходил реабилитационный курс в региональной больнице, куда и прибыл с визитом Илья, услышавший о столь необычном случае.

Он поднялся и протянул руку:

— Спасибо, Дмитрий, за то что согласились поделиться, за подробную историю. Я обязательно напишу об этом, даю слово.

Выготский рассеянно сжал ладонь и, не выпуская ее, снизу вверх посмотрел на журналиста.

— Вы мне верите?

— Конечно, конечно.

— Кроме шуток, — серьезно сказал Выготский.

— Разумеется, верю.

Выготский отпустил руку и, откинувшись на подушку, спросил:

— И что вы об этом думаете? Лично вы.

Илья засунул руки в карманы джинсовой куртки, словно пытаясь отыскать там несуществующую пачку сигарет, хотя бросил уже полгода как.

— Мне трудно дать вам четкий ответ.

Выготский молча продолжал сверлить его отстраненным взглядом.

— Думаю, нужно поднять соответствующую литературу, — добавил Илья. — Побеседовать со специалистами. Поспешные выводы здесь только навредят. Нужно предпринять экспедицию.

— Наверно, вы правы, — пробормотал Выготский.

— А вы? Есть у вас какие-то догадки насчет происшедшего?

Пациент пошарил глазами по потолку, словно пытаясь найти там ответ. Потом сглотнул и тихо сказал:

— Я скажу вам одно. Они будут расти и дальше. Может быть, в других местах. Им нужна почва. А в Ольховский лес не ходите.

Илья оставил ему визитку и пакет фруктов. Если все действительно произошло именно так, у парня крепкие нервы, думал он, выходя из больницы. Рассказ не похож на придумку. Во всяком случае, правдоподобен. Интересный случай. Обычно ему приходится выслушивать белую горячку о пришельцах, параллельных измерениях, черной магии, но такое — впервые. Надо показать шефу, при надлежащем оформлении должно пройти. Сделаю разворот в следующий номер, окончательно решил он.

Придя домой вечером, Илья еще в прихожей услышал с кухни вкусный запах. Подкрался к жене сзади, приобнял:

— А что это у нас сегодня такое интересное?

— Да вот, решила опят нажарить с картошечкой. Бабушка-продавец говорит, свежие, только сегодня собрали.

Илья секунду смотрел на сковородку, и улыбка на его губах постепенно сползла вниз. Жена уже положила себе порцию.

— Ну так что, будешь? — поинтересовалась она.

— Спасибо, Лена, — сказа он. — Что-то не хочется.

— Как знаешь, — она отправила в рот первый кусочек и со вкусом стала жевать.

Илья плотно сжал губы, отвернулся и пошел работать в комнату.

Псы

— Э, слышь!

Олег вздрогнул.

— Сигарета есть что ль?

Он посмотрел в ту сторону, откуда раздался этот резкий, отрывистый голос. На длинной скамейке возле детской площадки сидело в ряд трое парней. Четвертый стоял, а пятый устроился на корточках. В центре торчала баклажка из-под пива, пустая на две трети. Асфальт обильно покрывала шелуха от семечек. По пустому двору гулял холодный пронизывающий ветер.

Олег зачем-то остановился и полез во внутренний карман своего плаща. «Какого ляда ты делаешь? — завопило в мозгу, — Давно по башке не получал?» Он нащупал измятую пачку «Винстона», вынул, отмечая краем глаза, как один отделился от группы и направился к нему уверенной походкой. Открыл — в пачке осталось две сигареты.

— Держи, — сунул подошедшему парню, рыжеватому лопоухому малому с веснушками на все лицо.

Тот не вынул сигарету, а взял всю пачку. Сграбастал — резко, грубо. Отличная причина бросить, подумалось Олегу.

Парнишка ухмыльнулся, обнажая желтоватые удлиненные зубы, и победно направился к своим.

Олег отвернулся и пошел дальше.

— Слышь! — раздалось ему вдогонку. — А че куда пошел-то?

Сердце сильно дернулось, стало стучать быстрее. Страха Олег не чувствовал, только разгорающийся гнев. Какая наглость. В спину ему неслось что-то еще, какая-то сиплая брань и смех, лающий, рваный, но Олег чуял спиной, что за ним не идут. Хорошо. Пятеро слишком много, даже трое многовато. Сколько он уже живет на земле, сколько топчет ее ногами, столько всякого повидал, а все никак не научится нервы в узде держать. Это он-то, офицер кадровый. Пусть и в запасе. Запоздало полыхнула злоба — как отсыревшие дрова, которые долго чадили, коптили и наконец занялись огнем. Олег встал у подъезда, оглянулся.

Шпана брела куда-то в противоположную сторону.

Олег глядел на удаляющиеся спины и бормотал что-то глухо, клокочуще.

Он никогда раньше не видел этих лиц — таких он запомнил бы. И вот теперь старался запечатлеть в памяти их наглые, самодовольные физиономии.

Зачем? Нужны они тебе?

А вдруг.

Шпана одинакова. Но в этих мудилах было нечто особенное. Открывая надсадно стонущую дверь подъезда, Олег напряженно пытался понять, что именно. Он продолжал искать ответ, когда поднимался по лестнице и даже когда перебирал в пальцах ключи от квартиры. А вот переступив порог, понял. Все дело было в их глазах.

Жена Лена пожарила картошку. Сели ужинать. Олег одним глазом смотрел в тарелку, другим — в смартфон. Последнюю неделю у него трещала голова, да и в целом было неважно. Как перед гриппом. Олег мужественно терпел, потому что знал: завтра отпустит. Почти доев, заметил, что место дочери пустует. Вскинул глаза на Лену:

— Где Машка?

— С тренировки возвращается, сказала, скоро будет. — Лена сочувственно помолчала, добавила. — Анальгин будешь?

Олег кивнул. Получив дозу, со смартфоном ушел в комнату, возлечь на любимый диван. На кухне гремели тарелки, лилась вода, и разорялся телевизор — супруга смотрела вечернее ток-шоу. Олег погрузился в чтение политической колонки, но очень скоро накопившаяся усталость заставила его опустить голову и задремать. Таблетка не помогла, только размазала боль ровным слоем.

Очнулся оттого, что кто-то тряс плечо:

— Олег!

— Что? — в голове загудело от толчков крови.

— Маша… — по глазам Лены все стало понятно. Олега сразу подбросило с дивана.

— Что?

— Не пришла до сих пор.

Олег посмотрел на часы. Десять вечера.

— Два часа как нету. Телефон вне зоны доступа, — Лена оправдывалась, как нашкодившая девчонка.

— Подружкам звонила?

— Да… Говорят, распрощались с ней у секции как обычно. Говорят, она пошла домой.

Олег протер глаза и стал натягивать джинсы. Левая нога затекла. Все тело ломало так, словно вчера он бегал с полной выкладкой. Ворочать глазами было особенно больно. Олега слегка знобило, кожу покрыл клейкий пот.

— Может, в полицию? — робко предложила Лена и осеклась о мрачное молчание Олега. Говорить было незачем, Лена все прекрасно понимала сама. Никакая полиция им не поможет, только ухудшит положение. Особенно сегодня. Как назло, именно в этот треклятый день. Олег глубоко вздохнул, борясь с недугом.

— Ладно, посмотрим, что там. Ничего страшного, наверно встретила кого-нибудь. Или с другом гуляет.

— Конечно! — жена нервно улыбнулась. — Никогда не предупреждает! Вот я ей устрою, заразе!

Олегу было неприятно смотреть на нее сейчас, смотреть и видеть, как на побелевшем лице засел панический испуг, который наступает по поводу и без, липкий и глупый, атавистический женский страх, заставляющий любую мамашу обзванивать морги, стоит чаду задержаться из похода в магазин хотя бы на десять минут. А когда чаду под четырнадцать, тревога возрастает стократно. Гормоны, подростковый протест, все прочее.

— Давай вместе? — предложила Лена.

— Еще чего. Сиди здесь, может постучится. Я скоро, — он хлопнул дверью, а когда вышел из подъезда, вспомнил, что оставил на журнальном столике смартфон. Но возвращаться не хотелось. Зато дико хотелось курить; Олег по привычке пощупал внутренний карман в поисках фантомной пачки, но там, конечно, было пусто.

До него только сейчас начало доходить создающееся положение. Это как под снотворным за руль садиться. Зря он выперся сейчас, в этот момент, очень зря. Но и сидеть дома тоже нельзя. Машка где-то там, в вязкой черноте, кто знает, что с ней?

— Ладно, — он осмотрел двор. — Справимся.

Осенний промозглый вечер дышал холодом, мраком и сыростью. Последние прохожие запоздало возвращались с работы. Кто на авто, кто с остановки, нагруженные сетками, портфелями и рюкзаками. Неподалеку двое алкашей громко обсуждали цены. Где-то, захлебываясь, тявкала собачонка. В разрывах туч поблескивали звезды. Их, рваных клочьев плыло много, но как-то грудой раскидано по темному полотну, как кусков грязной стекловаты. Олег сглотнул. Еще есть немного времени.

Сунув руки в карманы, Олег направился в сторону спортивной секции, которая располагалась в паре кварталов отсюда, в здании местного ДК. Суставы ныли при каждом движении, а голова была словно свинцовый шар — все норовила скатиться с плеч.

Олег преодолел расстояние до секции за каких-то десять минут. Внутри не осталось никого, кроме сторожа.

— Ушли все давно, — заявил тот.

Оба вышли на крыльцо; сторож засмолил папиросу.

— А кого ищете-то?

Сотрясаясь от озноба, Олег изложил ситуацию.

— Вот и думай, что хочешь, — заключил он, хлопая себя по плечам. Стало заметно холоднее.

— Дело молодое, — сторож затянулся, выпустил в воздух мощную струю дыма. — Может, загуляла. А телефон, значит, не отвечает?

— Нет, — Олег начинал нервничать.

— Понятно. Я вам так скажу: если все в порядке, вернется обязательно. А если, не дай бог, что случилось, тут надо действовать быстро. Вы случайно по короткой тропе не ходили?

— По какой тропе?

— Там, за углом, есть короткая дорожка до микрорайона. Дети по ней в школу бегают. Там по вечерам лучше не ходить, но кто-то рискует, когда торопится. Место темное, а сколько сейчас шушеры по улицам мотается, сами знаете.

Олега закачало. Чтобы не упасть, он прислонился к парадной двери ДК.

— Спасибо, — выдавил он. — Пойду проверю.

За домом культуры находилось сильно заросшее футбольное поле. Сбоку чернел остов недостроенного бассейна, который заложили еще в девяностых, но так и не довели до ума. Олег подошел к краю поля, прислушался. Было тихо. С противоположной стороны чернели гаражи. Тропинка, хотя размокшая от слякоти, но четко прорисованная по бурьяну, убегала в сторону дома. Вдали виднелись огоньки родных многоэтажек.

После первых же шагов по тропе Олег безнадежно испоганил ботинки. Старался обходить лужи, не наступать в самую грязь, но вскоре плюнул и затопал напрямик.

— Маша! Дочь!

Тишина. На периферии шумит вечерний город.

— Маша!

Он шел и звал дочь, стараясь, чтобы голос звучал громко, уверенно. Как будто они договорились встретиться именно здесь, в этом месте. Он шел и старался ни под каким предлогом не думать о самом плохом. Нет, это невозможно, этого не произошло, с его дочкой все в порядке, просто иногда девчонки теряются и не сразу находят дорогу домой. Бывает. Он полез в руины бассейна, рассадил там руку, но не нашел ничего, кроме гниющих куч мусора. Он ухал, как филин, тараща глаза в темень. Но дочь не откликалась, а поле закончилось, и теперь Олег брел мимо старых гаражей, ржавых, покосившихся металлических коробок, изрисованных матерными надписями. Тропа выводила на большой пустырь, пройдя который, можно было оказаться возле автостоянки, а там было рукой подать до ближайшего дома. На границе пустыря торчал одинокий фонарь, уныло поливавший светом небольшое пространство вокруг.

Один из гаражей неподалеку был открыт — на дорожку падал свет.

А у входа полукругом сидели собаки. И молча смотрели внутрь, как зрители за театральным представлением. Невдалеке валялась распотрошенная спортивная сумка. Ее, Машки. Олег сделал несколько осторожных шагов; он совершенно отчетливо понял, что сейчас нельзя кричать. Остановился, но под каблуком предательски хрустнуло стекло.

Собаки как по команде повернули морды, вскочили на ноги. Тут же раздалось глухое рычание.

— Маша?

Молчание.

Олег быстро обдумывал создавшееся положение: загнали в гараж, а выбраться не дают. Почему она молчит? Почему?

Машка панически боялась собак с детства. После того случая, когда ее, трехлетку, цапнула овчарка. Еще до переезда из Сибири. С тех пор, даже когда собака была на поводке и в наморднике, она обходила ее за пять метров, прячась за чью-нибудь спину. Она до икоты боялась всех без исключения собак, даже комнатных пупсов, и никогда не пошла бы в гости к человеку, у которого дома жил этот четвероногий. Олег мог только приблизительно представить, что сейчас испытывает его дочь.

Да он и сам не любил собак. Даже больше — ненавидел.

Олег тихонько засвистел, судорожно шаря по карманам в поисках какой-нибудь подачки. Собаки выступили вперед, и он мог их разглядеть. Его свист оборвался. Он не верил своим глазам.

Их было четверо, этих дворовых псов — тощие, здоровые, вечно голодные твари, со свисающими из слюнявых пастей языками. Они походили друг на друга, при одном взгляде на них можно было понять, что они всегда вместе, в одной стае, но у каждого был какой-то свой отличительный признак.

Самым большим был чернявый ротвейлер с порванным ухом и жуткой мордой бездумного убийцы. Широкая грудная клетка выпирала вперед, передние и задние лапы с длинными когтями готовы были в любой момент отправить его в прыжок. Справа от Ротвейлера пристроился доберман — его продолговатую бурую грудь расчертила вертикальная светлая полоса; заостренные уши стояли торчком, узкая морда вытягивалась по ветру. Неподалеку от него сидел на удивление упитанный бульдог, почти вся его шкура была светлой, только пара пятен пачкала приплюснутую морду угольно-черным. А ближе всех к Олегу оказался рыжий маленький не то сеттер, не то ретривер.

Все они смотрели на Олега своими горящими глазами, в которых читалось предвкушение перед отличной охотой. В глазах этих тварей горело что-то демоническое, они как бы выказывали всем своим видом презрение к двуногому существу под названием человек.

Говорят, собаки чувствуют страх. А эти твари, похоже, им питались.

Олег снова засвистел. Не получилось — звук сорвался, превратился в жалкое сипение.

— Хорошие собачки, — сказал он.

Сеттер, он же ретривер, или Рыжий, оскалил пасть еще больше. Бульдог зарычал. Какие же это дворняги, подумалось ему. Дворовые псины все на одну морду, а эти прямо как с выставки.

— Хорошие песики, — приговаривал Олег, пытаясь сменить позу. Четыре пары глаз внимательно следили за его движениями.

— Маша! Ты там?

Из гаража раздался тихий, подвывающий плач.

Олег схватил с земли камешек и швырнул его в сторону кустов. Твари даже ухом не повели. Буравили его своими проклятыми глазами. Утробное рычание слилось в низкий, неприятный звук. Шерсть у них на загривках стояла дыбом, брылья трепетали, обнажая желтоватые клыки.

— Вот суки, — процедил Олег, когда они начали движение ему навстречу.

Псы действовали слаженно. Ротвейлер и доберман стали обходить человека с флангов. Ухмылка Рыжего ширилась, язык вывалился дохлой красноватой змеей. «Да он смеется надо мной», — подумал Олег. Бульдог повернул квадратную башку на бок.

— Дочь! — позвал Олег. — Как сможешь, сразу беги! Я их отвлеку!

Рыжий перестал скалиться и угрожающе залаял. Подал глухой голос Ротвейлер. А Доберман молча бросился в атаку. Олег знал, что именно он был самым опасным в стае — доберманы никогда не распыляются на гавканье, они просто выполняют свою функцию. И Олег попятился назад. Там, неподалеку от дома культуры, горело еще несколько куцых фонарей, и он очень надеялся, что успеет до них добраться. Лай превратился в атакующий клич. Свора бросилась в погоню.

Олег схватил кусок ржавой арматуры, который заприметил еще на пути сюда. Отскочил в сторону. Ротвейлера ожидаемо унесло дальше, Доберман умело вошел в разворот, Рыжий затормозил всем корпусом.

Арматура была слишком короткой. Пока Рыжий и Доберман окружали его с двух сторон, Доберман прыгнул. Олег выставил левую руку — пес вцепился в предплечье и рванул на себя. Руку пронзила боль, что-то горячее намочило рукав, и в глазах Добермана промелькнуло торжество. Пока Рыжий захлебывался лаем, Ротвейлер пошел в атаку, потянувшись к шее Олега. Мужчина перехватил железку поудобнее и, превозмогая боль, вложил в удар все силы. Арматура с громким лязгом обрушилась на череп псины — но отскочила как от стенки. Ротвейлер вцепился в плечо, вонзив клыки глубоко в плоть. Бульдог с ворчанием жевал пятку.

Доберман продолжал терзать его руку. Олег чувствовал, как его клыки скользят по кости, пробуя ту на прочность. Черная в тусклом свете фонарей кровь лилась ручьем. Олег пнул Добермана под дых, прямо по ребрам. Хватка ослабла, и тогда он схватил тварь за загривок. Чьи-то челюсти вцепились в его ляжку, клочья джинсов болтались на левой голени, но основным противником оставался по-прежнему Доберман, никак не желавший отпускать искалеченную руку. Пес был упрям, он грыз руку Олега, как долгожданную косточку, брошенную со стола. Мужчина продолжал пинать тварь, пытаясь свободной рукой разжать его челюсть, пока две шавки рвали в клочья одежду, кусали за мягкие ткани…

Олег уже чувствовал слабость; еще немного, и он свалится от потери крови, и эти твари набросятся на него, дотянутся до шеи и устроят знатный пир. Доберман не отпускал, как Олег ни старался отпихнуть его от себя. Его клыки глубоко вошли в руку, из которой хлестала кровь — прямо на морду собаке, превратившуюся в дьявольскую маску смерти. Олег припал на колено, вжимая шею в плечи. Собаки с ворчанием дергали его в разные стороны, словно тряпичную куклу. Еще немного, и его разорвут на части. Начинала кружиться голова. Он быстро терял силы. Камешки под ним потемнели и сделались маслянистыми. Ноги не слушались.

Из гаража выскочила еще псина. Этот был полукровка от обычного шарика с породистым «немцем», его дымчато-серая шерсть сверкала в вечерних сумерках. Полукровка вывесил язык, словно дразня его.

Это послужило сигналом. Внутренняя боль, до этого момента мучившая Олега всю неделю и медленно, мучительно нараставшая, наполнявшая его как подземные воды, вдруг нашла выход. Гнойник лопнул.

На секунду картинка расплылась.

А затем, когда обрела четкость, Олег обнаружил что вопреки боли — внутренней и внешней — бежит прочь, что есть сил, подальше от гаражей через пустырь, но не в направлении ДК. Он торопился удалиться от города, в лесополосу, поскольку чувствовал, что утрачивает контроль.

Твари гнались по пятам, оглашая окрестности лаем. Все пятеро. Хорошо, мелькнуло в тонущем сознании, очень хорошо. Дочь в безопасности…

Ветер расшвырял с неба стекловату, обнажая синюшный мрак с стекольно-мерцающим крошевом звезд. Олег надсадно хрипел, выдавливая из себя силы. Нутро жгло, словно стакан водки влил. Он пересек кусты и выскочил на парковую дорожку. Кое-где неуверенно горели в полканала фонари, их съеживающийся свет льнул обратно, обжигаясь о колкую тьму.

Олег бросился к ближайшему фонарю и замер. Тьма стала светлеть.

Псы выскочили следом и окружили его. Они больше не лаяли, берегли силы.

Олег посмотрел вверх. Дыхание перехватило от страха.

Ловушка.

А потом на тропу, мерзлую землю, на коматозные кусты и замершие деревья упал болезненный свет — из-за туч выплыла полная, огромная, желтая луна. Ее магнетический круг притягивал к себе взгляд, всасывал в себя мир, словно поглощая его.

Сердце дрогнуло, болезненно сжалось, и заколотилось вновь.

Тело снова обретало силы. Кости уже не ныли — их ломало и перекручивало, как и мышцы со связками, и внутренние органы, а голова превратилась в кипящий, наглухо заваренный котел, который вот-вот разорвет от внутреннего давления. Олега терзала боль — но не от укусов. Это была внутренняя, древняя боль, которая приходила с луной каждый раз и преследовала его с детства, чтобы утопить сознание в ослепляющем забытьи.

Олег взвыл — не от ярости.

От бессилия.

В сводках потом писали, что найдены два неопознанных трупа молодых мужчин, сильно изуродованные. Вероятно, диким животным. Свидетелей, знакомых и родственников так и не нашли. По версии следствия, жертвы были бродягами.

Пошумело, улеглось. Устроили пару рейдов на дворняг, на том все и кончилось.

Олег в это время лег в больницу. На обследование — все было сделано аккуратно.

Весной, где-то в марте месяце, Олег ходил с семьей в гости к теще. Лена с Машкой ушли вперед, а он задержался, чтобы закрыть дом на замок. Когда вышел из подъезда нагнать своих, увидел на детской площадке каких-то парней. Проходя мимо, он не смотрел на них, но чувствовал, как они внимательно его разглядывают.

— Э, слышь!

Он повернул голову. На скамейке сидели трое. Рыжий малый, коротышка-толстячок с двумя родимыми пятнами на носу и угловатый тип с глазками-бусинками.

— Сижка есть?

На этот раз Олег подошел к ним сам. Замер, набычился, разглядывая. Увидел: узнали. Тихо сказал:

— Уебывайте. Еще увижу — убью.

Троица секунду-другую смотрела на него, потом губы Рыжего нервно дернулись, разъехались в ухмылке-оскале. Парни быстро слезли со скамейки и отправились прочь, стараясь не сорваться на бегство.

Олег смотрел им вслед без злобы. Такова жизнь.

Волк собаке не товарищ.

Бритва

Город болен осенью.

И недуг прогрессирует, тянется, вот уже второй месяц. Без шансов на выздоровление и ремиссию. Сейчас такая стадия, когда по раскисшим улицам без остановки хлещут дожди, а листья на деревьях выжигает огонь увядания. Кто-то находит столь унылую пору очарованием очей, но мне плевать на поэзию. Погода — последнее, что меня интересует, потому что меньше всего она может мне помешать.

Я иду по долгому коридору фешенебельного отеля, упакованный в рабочий костюм. В руках чемоданчик с инструментами, они мерно позвякивают при каждом шаге. Ботинки ступают медленно, бесшумно утопают в грязном ворсистом ковре алого цвета. Жалкое зрелище: горничные старательно пылесосят эту дряхлую полосу ткани, изгоняя пыль, но они не в состоянии вытравить из нее прошедшие годы.

Мимо проплывают номера апартаментов, в порядке убывания: 541, 540, 539… Коридор тянется, как взлетная полоса, такое чувство, что он длиной не меньше километра. Но вот я наконец останавливаюсь возле нужного мне номера, уютно поблескивающего позолотой — 518. Аккуратно, но четко стучу костяшками пальцев по лакированному дереву. Ровно три раза. Проходит несколько немыслимо долгих мгновений, прежде чем из недр номера раздается резкий голос:

— Да! Кто?

— Сантехник!

Возня, приглушенное бормотание. Отчетливо слышу, как что-то массивное падает на пол, с двойным перестуком. Ругательство, торопливые шаги. Потом:

— Сейчас! Иду!

Я терпеливо жду, тихо насвистывая под нос популярную мелодию. Спешить мне некуда. Наконец постоялец подходит к двери и видно, как светлый кружок глазка темнеет. Снова секунды ожидания; я чувствую, как он смотрит на меня. Беру инициативу в свои руки:

— Это у вас течь?

Щелкает замок, дверь открывается, очень резко, так что ее край пролетает перед моим носом и обдает легким ветерком. На пороге стоит мужчина в спортивных шортах и теннисной футболке. Оглядывает меня с головы до ног коротким, но цепким взглядом бледных голубых глаз. На вид ему лет пятьдесят, а может и меньше. Лицо благородного типа, но испорчено разгульной жизнью и грузом прожитых лет. Волосы со вкусом зачесаны назад. Рот кривится, словно на язык положили ломоть лимона. На щеках сохнет пена для бритья, две или три полосы уже сняты. Жирную шею обвивает махровое полотенце. Мужчина смотрит в оба конца коридора — он осторожен. Затем отступает назад:

— Да, там в комнате батарея протекла.

Я киваю, прохожу в номер. Слышу за собой щелчок закрываемого замка, но мое внимание поглощено тем, что творится внутри. Комната одноместная, повышенной комфортности. Стандартный набор. Постель небрежно застелена, маленький столик заставлен лесом разнообразной посуды. По всей комнате разбросаны вещи — одежда, какие-то свертки и пакеты. Хозяин не слишком опрятен. Гостей нет, он здесь один. Это хорошо.

Он проходит мимо меня и пальцем показывает на батарею. Действительно, образовалась уже небольшая лужица, пропитавшая ковер, но под батарею предусмотрительно подставлена тарелка, уже наполовину полная. Я опускаю чемоданчик и начинаю хлопать по карманам:

— Понятно, — говорю.

— Это надолго? — озабоченно интересуется он.

— Да нет, ерунда. Максимум полчаса, ничего страшного.

Как будто успокоившись, он дает отмашку:

— Ладно, если что, я буду там, — показывает на ванную, потом на свою недобритую физиономию и улыбается, — надо завершить.

Я вежливо улыбаюсь в ответ:

— Конечно.

Само собой. Пусть каждый занимается своим делом. Раскрываю чемоданчик, достаю инструменты, изоляцию, всякую мелочь, крайне нужную в вопросе починки водопроводных труб, труб отопления, канализации и остального коммунального хозяйства. Работаю я быстро, но размеренно. Мои движения доведены до автоматизма; в них нет ничего лишнего. Перекрыть вентиль, снять старую изоляцию, ослабить гайку, проверить, не слетела ли с резьбы, поставить новую, хорошенько заварить, вернуть гайку на место, проверить герметичность, снова открыть вентиль… На самом деле, здесь справилась бы и домохозяйка, будь у нее хоть капля мозгов, необходимые материалы и руки, растущие из правильного места. Но мне нужно придать своей работе значимость, солидность, все-таки я профессионал. Мельком бросаю взгляд в окно — дождь хлещет без остановки. Как зарядил с самого утра, так до сих пор не перестает.

— Погодка, конечно, так себе! — слышится у меня за спиной. Голос слегка удивленный.

Не оборачиваюсь, но кожей чувствую, как он стоит сзади и спокойно меня разглядывает. Словно фермер какую-нибудь племенную корову. Представляю себе эту картину со стороны: один на четвереньках, другой позади, руки в боках.

— Да! — говорю, — Могло быть и лучше.

Слышу, как он ходит по комнате туда-сюда, что-то переставляет, отдает кому-то короткие распоряжения по мобильнику, но все это мнимое, на самом деле, он не знает, как вести себя дальше. Меня всегда забавляют такие моменты. Но вот работа завершена, и я складываю инструменты обратно.

— Готово.

— Класс! — Он наклоняется над батареей, проводит рукой, пытаясь определить, течет ли она теперь и удовлетворенно кивает, опустив голову так, что кажется, готов нырнуть внутрь отопительной коробки. — Отличная работа.

— Пустяки, говорю же.

Я поднимаюсь. Мне смешно. На самом-то деле ни черта там не было никакой течи. Все это ширма, маскарад. Наверняка в тарелку он налил воды из-под крана. Близится момент «Икс», и я готов к нему, как десантник перед боевым прыжком с парашютом. Он отлипает от батареи, смотрит на меня, но взгляд соскальзывает куда-то в сторону. Глаза бегают. Волнуется. Протягивает руку:

— Спасибо!

Я жму в ответ. Рука влажная, горячая, жилистая. И такая же цепкая.

— Не за что.

Не ослабляя нажим, он спрашивает:

— А как вас зовут? Чтобы если что, я смог обратиться к мастеру за помощью.

— Сергей.

Он открывает рот, как рыба на льду, но я опережаю:

— Я от Виталия, администратора, вы же с ним говорили по поводу протечки?

— Да-да, — бормочет он изменившимся голосом, — именно. А я Аркадий Петрович…. Можно просто Аркадий.

— Приятно познакомиться. А меня можно называть просто Сережа.

— Не хотите пить? Стакан воды?

— Почему нет!

Он ухмыляется, теперь его улыбка совсем другая, более хищная и наглая что ли, и отпускает мою ладонь, в которой, по ощущениям, побывал теплый скользкий кусок сала. Хочется вытереть ее о штанину, но боюсь, заметит. Он идет на кухню, слышится звон тарелок, звук льющейся воды. Возвращается с наполовину наполненным стаканом, вручает мне торжественно и бережно — словно это бокал дорогого виски. Я беру подношение, делаю глоток и медленно, плавно отхожу к окну — так ему будет легче. В отражении оконного стекла вижу его полупрозрачный призрак, мнущийся от меня в метре. Лицо искажает гримаса муки. Внутренне мне смешно, я хохочу, как сумасшедший.

Тишина становится кричащей.

— Виталик сказал, пятьсот, — елейным голосом произношу я. — Верно?

— Да, — он кладет мне руку на плечо. Вторая опускается на пояс. Обе лежат, как дохлые зверьки, прицепившиеся к моему телу и там, где они засели, моя кожа и мышцы начинают тихонько ныть от боли. Слышу возле левого уха его слегка кислое дыхание, плюс терпкую вонь от какого-то дорогущего одеколона и геля после бритья. Меня тошнит.

— Отлично, — я перекладываю стакан из одной руки в другую, и чтобы подбодрить его, кладу освободившуюся руку поверх его на моем плече. Начинаю поглаживать. Его дыхание становится прерывистым, а рука, безжизненно лежавшая до этого на поясе, ползет по моему телу. Довольно неуклюже и грубо, словно у школьника, первый раз в жизни лапающего женщину.

— Если постараешься, могу накинуть и больше, — сулит он.

Я резко разворачиваюсь к нему лицом — сейчас самый решающий момент, нельзя допустить ни малейшей ошибки. Ставлю чертов стакан на подоконник, медленно веду своей рукой вдоль униформы, как бы невзначай перебирая все петли, пуговицы и карманы, попадающееся пальцам на пути, затем добираюсь до его брюк — и вот моя ладонь отправляется в путешествие по его одежде. Одновременно другой рукой успокаивающе поглаживаю его и шепчу, стараясь сделать голос как можно соблазнительнее:

— Надеюсь, нам никто не помешает?

— О нет! — вместе с уверенностью в его холодных глазах появляется болезненный блеск и торжество — торжество охотника, сцапавшего добычу после долгих часов ожидания в засаде. Неожиданно резко он хватает меня за промежность и притягивает к себе:

— Ну что малыш, повеселимся? Я люблю по-жесткому, а как ты?

— Как скажешь, — улыбаюсь я и всаживаю ему в затылок дозу транквилизатора, зажатого между пальцев правой руки. Он вскрикивает, отшатывается, хватается за затылок, а затем, поняв, что произошло, набрасывается на меня с воплем ярости. Скрюченные пальцы тянутся к моей шее, я пытаюсь отбиться, но он массивнее и сильнее. Он сбивает меня с ног и валит на ковер, пытаясь придушить и выплевывая сквозь сжатые зубы всякие мерзости. Мне это безразлично, я даже пытаюсь улыбаться, и это еще больше выводит его из себя. Прежде дружелюбное лицо превращается в гримасу, искаженную ненавистью. Борьба продолжается несколько секунд, и вот его пальцы слабеют, глаза закатываются, он пытается убежать, но я ставлю ему ножку, и он падает всей массой на пол, вопя что-то нечленораздельное. Я наблюдаю, как он прытко ползет на локтях к двери в номер, но каждый новый метр дается ему все труднее и, не достав до спасительного рубежа каких-то полшага, он отключается.

Наступает гулкая, звенящая тишина. У меня под черепной коробкой звенят колокола, бьют барабаны и ревут фанфары. Легкие трепыхаются, накачивая в себя недостающий воздух. Пульс зашкаливает — теперь-то я могу дать волю эмоциям. Комната двоится и троится, ходит ходуном, как во время качки на море. Во рту — соленый привкус крови и что-то хрустит на зубах. Привалившись к батарее, я отстраненно наблюдаю, как подергивается в конвульсиях тело Аркадия Петровича. И застывает.

Дождь почти перестал.

Серый сопливый день уступил место вечеру. В комнате стало гораздо темнее, а верхний свет я пока не включил, отчего все предметы превратились в темные тени, притаившиеся возле стен. И я — одна из них. На стенке напротив кровати висит зеркало, и в нем я могу наблюдать часть своего плеча и руку, лежащую на подлокотнике кресла. Они неподвижны, и от этого кажется, что я вижу в зеркале манекен. В какой-то момент мне становится не по себе — это не мои плечо и рука там, в отражении, не мои, а какого-то другого человека.

Прошло наверно два или три часа. Может четыре. Я не смотрел на циферблат, меня больше не волнует ход времени. Постоялец начинает подавать признаки жизни. Стонет, руки дергаются. И я тоже оживаю, как заведенный на пружину механизм. Пока он был в отключке, мне нужно было принять кое-какие меры безопасности, но теперь все улажено. Я включаю настольную лампу и разворачиваю ее колпак к кровати — туда, где привязанный, лежит постоялец Аркадий. Таким образом, сам я нахожусь в тени, а мой собеседник хорошо освещен. Набрав воды в стакан, я плещу ей в лицо Аркадию. Он мычит, отфыркивается, как конь на водопое, мотает головой. Открывает глаза, осматривается, видит меня. Бьется с неистовой силой, мычит — орать ему мешает кляп, предусмотрительно надетый на рот. Обездвижил я его основательно, поэтому, после нескольких минут борьбы, он затихает и смотрит на меня исподлобья. В глазах блуждает ненависть, злоба и приговор.

— Ау-ти-иии е-я, шу-а! Ау-ти!! Шыши?

— Привет, Аркаша.

Я хочу сказать что-то еще, но внезапно замолкаю. В голове абсолютная пустота.

Мне становится холодно, пальцы предательски дрожат. Что-то вибрирует в груди, кровь стучит в висках. Волевым усилием давлю в себе мерзкую волну. Уже поздно что-то менять. Процесс запущен. Осознав это, мне становится немного спокойнее, но все равно я молчу, как заколдованный. Сотни раз я репетировал наш диалог, проговаривал про себя, как актер перед спектаклем. Подбирал лучшие слова и интонации. Думал над тем, что буду делать и в какой последовательности. Я годами готовился к этому моменту, но сейчас тупо молчу и не знаю, что сказать, в голове пустота, а в кишках — холод и слабость.

Он замечает мое замешательство, это видно по глазам.

— А-ен, а-ути, е-я, ши-ши? Жа-у-ем э-о.

Я мог бы вытащить кляп и устроить разговор на равных. Но не хочу его слушать. Мне нужно контролировать ситуацию — он слишком опасен.

Он замер, как громадный паук, распластавшийся в своей кровати, с раскинутыми руками и ногами, а в глазах появился прежний холодный блеск. И тут происходит то, что выводит меня из ступора — он усмехается. Той самой надменной, издевательской усмешкой, которую я запомнил и пронес с собой в памяти сквозь годы. Ему, черт побери, весело. Горячая волна адреналина бьет меня в сердце, в глазах темнеет от ярости. Его улыбочка мгновенно исчезает, а на лице проступает беспокойство. Я встаю с кресла. Несмотря на дрожь, подхожу к окну и открываю форточку. В комнату врывается осенняя промозглая сырость и стужа, но воздух неимоверно свеж и я с жадностью глотаю его, словно до этого находился в склепе с гниющим трупом. Пространство наполняют звуки ночной улицы.

Он что-то мычит на тон выше, пытаясь перекричать уличный шум, но я уже не слушаю его. Достав из нагрудного кармана пачку сигарет, закуриваю, и какое-то время наслаждаюсь вечерними огнями, выпуская в окно дым. Туда же отправляю окурок, закрываю окно, и нас накрывает колпак тишины.

— А теперь поговорим. Ты будешь слушать. Можешь кивать или мотать головой, большего от тебя не требуется.

Он начинает мычать что-то протестующее, вероятно, полагает, что еще не утратил власть над происходящим, но я набираю второй стакан и щедро выливаю ему в морду. Он оскорблено рычит, тогда я изо всех силу даю ему пощечину. И вот тут он затыкается, тараща на меня выпученные глаза, в которых читается изумление.

— Очень хорошо, Аркадий Петрович. Теперь ты понял, что шутить я не намерен? Предлагаю покончить с этим быстро, чтобы никто не тратил свое время, — говоря все это, я начинаю расхаживать по комнате. — Я знаю кто ты. Знаю, где ты живешь, чем занимаешься и как проводишь свободное время. Я изучал тебя пять лет. Поэтому ошибки быть не может — это ты. А вот кто я, ты узнаешь очень скоро. Но для начала я хочу рассказать тебе одну историю из твоей жизни. Сейчас мы совершим путешествие во времени и слегка поностальгируем. Говорят, прошлое трогать нельзя, но нам с тобой придется поворошить палкой эту кучу говна, чтобы расставить все точки над i. Понимаешь меня?

Он медленно кивает. В глазах вопрос и анализ. Расчет; он пытается решить меня, как уравнение. Это меня нервирует, но ничего поделать нельзя. Я продолжаю вещать. Сначала сбиваюсь, ищу подходящие слова, и голос мой звучит не так уверенно, как хотелось бы, отчего меня бросает то в жар, то в холод, я словно на сцене перед многотысячной толпой зрителей. Но с каждым произнесенным словом мне становится лучше, аморфный страх растворяется, а голос обретает четкость и уверенность. Он по-прежнему дрожит, но не от страха, а от охватившей меня слепой ярости: приходится заново переживать то, что было похоронено под геологическим наслоением прошедших лет.

И я говорю.

Я рассказываю Аркадию Петровичу эпизод из его жизни, произошедший с ним пятнадцать лет назад. Славные были деньки. Аркадий отмотал шесть годков в колонии за разбой и после возвращения обнаружил, что его жена исчезла. Но он так любил ее, что решил отыскать, чем и занимался несколько месяцев, путешествуя по стране, все больше отдаляясь от столицы. Поиски ни к чему не привели, Аркадий это дело бросил, зато занялся бизнесом, нелегальным, но весьма прибыльным, что позволило ему «встать на ноги». Вернувшись обратно и сколотив свою ОПГ, он какое-то время довольно успешно делал деньги, пока не обзавелся авторитетом и политическим влиянием. Остепенился, перешел на что-то посолиднее. Стал бизнесменом. Купил несколько ресторанов. Отмыл капитал. После чего совершенно случайно обнаружил свою бывшую жену в одном из притонов города: из цветущей красивой женщины та превратилась во второсортную проститутку-наркоманку. Аркадий был в бешенстве — ведь многие старые друзья знали его жену и поползли слухи, порочащие его имя «среди пацанов». Честь дороже жизни.

Сложилось так, что в то время у него появилась нездоровая тяга к насилию. Аркадий пристрастился к беспорядочным связям и давал своему больному воображению полную свободу. В тот же период участились случаи убийства проституток — трупы находили на обочинах дорог, в канавах, на свалках и в лесополосе, как правило, сильно изувеченными и после сексуального контакта. Поиски преступника не привели ни к чему — всем известно, как решаются такие дела, особенно если свою роль играет солидная денежная сумма и связи с нужными людьми.

А потом Аркадий посетил свою бывшую жену. Пришел как клиент, но Ирина очень быстро все поняла и попыталась выставить его вон. Разумеется, безуспешно. Разыгрался скандал, с взаимными упреками и оскорблениями, который очень быстро перерос в драку. Аркадий избил Ирину до полусмерти. После чего изнасиловал. А потом принялся с увлечением избивать еще раз, дольше и сильнее. Сначала он обмотал ее шею ремнем от брюк…

Я говорю почти без остановки, бесстрастно воспроизвожу по памяти все, что происходило тогда в тесной комнатке обшарпанного дома. Описываю в мелких подробностях, каждую деталь, как в протоколе на предварительном следствии, как если бы я был свидетель на суде и под присягой давал сейчас показания, которые лягут в основу обвинительного приговора. Только вместо зала суда мы находимся в гостиничном номере, без присяжных иадвокатов, а единственный наш свидетель — хромая городская осень, заглядывающая в квадрат окна.

— Ну? Что скажешь?

Он молчит. Меня трясет от вновь пережитого.

— Было?

Молчание в ответ. Память резко вскидывает перед моими глазами картинку из детства: солнечное воскресенье, мама водила меня в парк, купила мороженого, было лето и все было хорошо. Она смеялась своим особенным звонким смехом, отчего, казалось, улыбается весь мир. Мы ходили на колесо обозрения и к пруду, посмотреть на уток. Она еще не знала, что осенью ее сократят, а квартиру отнимут дружки отца — в счет уплаты за старый карточный долг. Потом умрет бабушка, начнутся мучительные поиски работы, на столе появятся бутылки, мама перестанет ночевать дома, станет резкой и раздражительной… Мне очень больно. Но чтобы не разрыдаться, я сильно, до крови кусаю губу.

— Потом, Аркадий Петрович, твои подвиги продолжились. С беззащитных женщин ты переключился на пареньков вроде меня. Наверно, скоро доберешься и до детей. Противно даже говорить об этом… Короче, ты трахаешь и истязаешь все, что движется, и, похоже, не собираешься останавливаться. Наоборот, твоя жестокость с каждым разом растет. А деньги и связи решают все проблемы. Ты конченый ублюдок, садист и убийца.

Аркадий подает признаки жизни. Он снова елозит по постели, мычит, в глазах появился первый намек на испуг: он судорожно делает выводы и просчитывает варианты развития будущих событий. Судя по выражению лица, выводы его не особенно радуют. На лбу появилась испарина, глаза сверлят меня, губы шевелятся, складывая слова, искалеченные кляпом:

— А а е-е ен-ги, ого, ого е-ег! О-е-а-ю, ши-ши?

— Пора закругляться. Что-то голова болит.

Он застывает в нелепой позе, как покойник, упавший на асфальт с крыши высотки. Прежде чем продолжить, я долго тру пальцами веки. Они горят так, будто меня неделю мучает бессонница.

— Все эти пятнадцать долбаных лет я жил лишь одной мыслью. Я думал о том, какой будет наша встреча и стоило ли вообще ее устраивать. Если бы затея была невыполнимой, или ты оказался просто больным психом, которого надо сдать в дурку, мы бы никогда не увиделись. Я думал, есть ли вообще смысл в моей идее, и в какой-то момент отказался от нее. Да, опустил руки и решил, пусть все остается, как есть. Кто-то другой поймает тебя и накажет. Или время расставит все на свои места. Но потом я понял, что этого будет недостаточно. Ты не почувствуешь боли, которую причинял своим жертвам. Не ощутишь на своей шкуре все те удары, которые наносил моей матери. И тогда я пришел к выводу, что боль, физическая боль станет для тебя наслаждением по сравнению с тем, что ты испытаешь, когда поймешь, кто пришел наказать тебя.

Целую вечность Аркадий осознает услышанное. Сначала он не понимает.

Теперь мой черед кривить губы в горькой усмешке: похоже, у нас это семейное. Осознание медленно, но верно заполняет его глаза, как вода трюм тонущего корабля.

Привет, папа.

Он мотает головой с такой силой, словно пытается скинуть ее с плеч. Я киваю, и тогда он воет, протяжно и жалобно. Его тело терзают судороги, словно от разряда током, и я вижу, как угрожающе трещит под ним кровать. Вот он замирает, пытается рвануться еще раз, расходуя последние силы, но его лимит исчерпан. Он почти выдохся. Слышится тяжелое дыхание и всхлипы.

Я достаю телефон, проверяю почту: одно присланное сообщение. Открываю, читаю. Все идет по плану. Времени осталось не так много. Теперь нужно прибрать за собой. Не обращая внимания на метания Аркадия, я обыскиваю его сумки, одежду, внимательно осматриваю комнату. Нахожу ключи от номера. Теперь все в порядке.

Выкуриваю последнюю сигаретку. Телефон квакает: они пришли. У меня остались считанные минуты. Я подхожу к самому изножью кровати и внимательно смотрю на Аркадия сверху вниз, как на отражение в пруду.

Тот мычит из последних сил и — надо же — по его щекам катятся крупные слезы. В глазах больше нет ни злобы, ни ярости, в них только мольба и страх. И еще то неуловимое выражение, которое можно увидеть на картинах, изображающих христианских мучеников. Он смотрит на меня:

— По-ти е-я по-а-у-та… По-ти, по-ти…

Я смотрю на него. И не испытываю никаких эмоций. Мне совершенно его не жаль, но и удовлетворения от содеянного тоже нет. Это даже странно — словно я опустошен изнутри, полый, как изъеденное термитами дерево. Наверно, таково идеальное очищение, о котором говорят буддийские монахи. Когда ты полностью бесстрастен ко всему.

— Ты замучил и убил одиннадцать человек, включая мою мать. Ты убил ее на моих глазах, но даже не догадывался о моем существовании: когда тебя посадили, она решила не говорить, что беременна. В тот день я спрятался и все видел. Я мог бы сейчас прикончить тебя, но не буду этого делать. Ты знаешь почему.

Я подхожу к двери, открываю ее и, не оглядываясь, говорю последнее, что он услышит в своей жизни:

— Потому что есть варианты хуже.

В рабочем костюме сантехника я иду по коридору фешенебельного отеля, и гостиничные номера проплывают мимо меня, приветливо поблескивая своими номерами, за которыми может скрываться все, что угодно. Меня это не волнует.

Я иду и стараюсь забыть всю грязь, сквозь которую прошел за эти пятнадцать лет, чтобы сделать то, что только что сделал. Как я дрался за жизнь, сначала в детдоме, потом в специальном интернате, как чуть не угодил в колонию по малолетке, как перебивался случайными заработками, прошел армию. Как выслеживал его, весь его распорядок жизни, привычки и график, узнал, что он любит иметь смазливых парнишек исключительно в стенах этого отеля. Я устроился сюда на работу, прошел через всевозможные системы безопасности, заставил себя делать то, что не смог бы ни один нормальный мужчина. А потом настал этот момент — он заинтересовался мной и вызвал «сантехника».

У лифтов меня ждут два человека, они иностранцы, специально приехали из Франции. Я нашел их на одном специфическом форуме и предложил сделку на выгодных условиях. Эти люди занимаются своего рода искусством. Они славные продолжатели традиции «Гран-Гиньоль». Никаких имен и прочей лишней информации.

Я подхожу к ним, протягиваю одному ключи от номера. Другой дает мне пачку купюр.

— Faites-en ce que vous voulez.

Оба кивают и уходят туда, откуда я только что пришел. Жрецы темного бога. У одного через плечо перекинута сумка от видеокамеры, у другого — чемодан с чем-то металлически звенящим и гораздо больше моего по габаритам.

Как в тумане, я переодеваюсь и выхожу на улицу. С Виталиком рассчитаюсь позже. Пусть думает, что я занят на всю ночь. О, какая будет длинная ночь…

Опять дождь, только мелкий и больше напоминает морось. Изо рта у меня вырываются облачка пара. Запахнувшись поглубже в плащ, я иду вниз по улице — чтобы навсегда исчезнуть в утробе города, простуженного осенью.

Из того номера я позволил себе взять только одну вещь. На память.

Это старомодная бритва, которой правил себя Аркадий.

Оккам велел отсекать все лишнее.

Да будет так.

Комната Вебера

О загадочных экспериментах доктора Вебера в области психиатрии журналисту Максиму Климову удалось узнать из беседы с одним из его коллег. Нужно сказать прямо: этот коллега в открытую смеялся над доктором, подвергая сомнению саму его научную деятельность и странные эксперименты, которые большинством специалистов считались откровенным шарлатанством.

Вебер вел замкнутую, уединенную жизнь. Поэтому о его деятельности можно было узнать лишь постфактум — в виде статей в научных журналах, на конференциях, где этот низенький, подслеповатый человек дребезжащим голосом пытался донести до публики свои теории, не вязавшиеся в научных кругах с общепринятыми представлениями о психике человека. Остальное время доктор посвящал медицинской практике, изучая патологические случаи психических отклонений на примерах пациентов местных стационаров. Вебер с увлечением исследовал все виды невменяемости. Легкие психические расстройства его интересовали мало, зато от тяжелой шизофрении он приходил в восторг.

— Он и сам немножко того, — крутили у виска коллеги в кулуарах.

Известие об очередном дерзком эксперименте доктора добралось до его коллег не сразу. Как обычно, о первых своих результатах он рассказал в научной статье, где сухо и кратко описал, как обычный, психически здоровый человек может сойти с ума всего лишь за несколько недель, опустив, впрочем, причину этого процесса. Максим читал статью, и, если исходить из ее достоверности, можно было поразиться, насколько кардинальная метаморфоза происходила с теми несчастными добровольцами, которые — кто бесплатно, спора ради, а кто и за вознаграждение, — рисковали собой и все как один сходили с ума.

Окончательно и бесповоротно.

Максим был скептик, поэтому не верил в мистику, сверхъестественное, в пришельцев, вампиров и снежного человека. Сомнительно, чтобы Вебер занимался оккультизмом, но клинические описания развития болезней в последнем эксперименте Вебера попахивали чем-то действительно странным. Все, что удалось узнать из сбивчивых показаний его коллег — что доктор предлагал добровольцам пожить в комнате, которая находилась в восточном крыле его особняка, бывшей дворянской усадьбы XIX века. Что это была за комната, и что находилось там внутри, оставалось загадкой. Тайной за семью печатями. Потому что никто ничего не знал, кроме Вебера и двух-трех человек из его ближайшего окружения. Сам автор эксперимента хранил молчание. Ту же подписку давали испытуемые. Известно было лишь то, что из комнаты запрещалось выходить в течение месяца, она запиралась снаружи, была оборудована санузлом, а жилец обеспечивался питанием в моменты сна.

Максиму оставалось лишь с затаенным дыханием читать о результатах экспериментов, проведенных в этой комнате. И то, что описывалось в медицинских историях болезни, могло вызвать замешательство даже у самого уравновешенного человека. Всего добровольцев оказалось семь, и ни один не смог выдержать в комнате дольше месяца. Все эти люди были здоровыми, вменяемыми, уверенными в себе мужчинами. Но на выходе превращались в безумных животных, подвывающих от ужаса.

В большинстве своем добровольцы — те, кто был в состоянии хоть что-то говорить — стали панически бояться посторонних, страдали бессонницей, расстройствами памяти, нарушениями речи. Максим выписал три самых странных случая из скрупулезно описанных доктором симптомов.

Первый доброволец продержался восемь дней. За все время пребывания в комнате вел он себя тихо, лишь изредка наблюдатели фиксировали стоны, бормотание и крики. Апогей наступил к утру восьмого дня, когда испытуемый заголосил о помощи. После выхода из комнаты выяснилось, что в ту последнюю ночь он впал сначала в кататонию, выдавил себе глаза, а затем наступил болевой шок. После освобождения давал обрывочные, бессвязные описания того, что же его так сильно испугало. По словам этого человека, самым страшным было то, что оно все время на него смотрело. Что именно, пояснить так и не смог.

Что касалось второго добровольца, его поведение отличалось большей активностью. Он выдержал почти две недели, тринадцать дней, после чего впал в продолжительную истерию, сам себе нанес множество травм и истощил нервную систему до предела. После освобождения давал многословные, но противоречивые описания того, что его испугало. Максим вчитывался в листы показаний пациента, исписанные убористым почерком, но из всего нагромождения слов и бесконечных повторений смог только понять, что больше всего испытуемого приводило в ужас постоянное присутствие некого существа, которое старалось подобраться к нему ближе и однажды почти достало его, когда он спал.

Но самым интересным оказался опыт третьего добровольца. Этот человек продержался дольше всех, почти месяц, хотя к концу срока практически полностью утратил рассудок. Вебер бережно сохранил все записи бесед с этим человеком, а результаты включил в его историю болезни. Опыт пребывания в комнате у добровольца сопровождался красочными описаниями целого выводка чудовищ, которые оказались заперты вместе с ним и сводили с ума на протяжении всего срока пребывания там. В самом конце у испытуемого стали наблюдаться симптомы полного уничтожения личности, он настойчиво повторял, что является пустотой. И когда доктор задал прямой вопрос, что испугало его, последовал ответ: «Ничего».

Максим решил провести собственное расследование, чтобы потом написать о нем развернутую статью. Но его усилия не увенчались успехом — тайна комнаты Вебера тщательно охранялась его приближенными, которые наотрез отказывались давать хоть какие-то пояснения по этому поводу. Навестив бывших испытуемых в стационаре, Климов убедился, что имеет дело с человеческими развалинами: от состояния пускающих слюни овощей с нелепо выпученными глазами, пожирающими пустоту, до припадочного бешенства и распада личности. В первом случае он не мог услышать либо вообще ничего, либо зацикленные фразы. Во втором на него выливались потоки бессвязного бреда, который мог быть с одинаковым успехом истиной и ложью, продуктом воспаленного воображения, фрагментами снов или воспоминаний.

Так, один из бывших добровольцев заявлял, что попал в чистилище, и души грешников плясали вокруг него в дьявольском танце. А другой утверждал, что совершил путешествие во времени, и мог наблюдать инкарнации своих прошлых жизней.

В конце концов, Максим уже хотел оставить затею как бесполезную, но тут пришло известие о скоропостижной смерти самого доктора Вебера. В кратком некрологе говорилось, что умер ученый от сердечного приступа, вызванного длительной асфиксией. Хоронили в закрытом гробу. В своем завещании Вебер кратко, но емко расписал все неоконченные дела, которые предстояло завершить его соратникам и семье. Что касалось эксперимента с комнатой, Вебер признал его преждевременным, крайне опасным и заявил, что комната будет уничтожена, а ее секрет он унесет вместе с собой в могилу.

Климов чувствовал себя обманутым, словно его водили за нос заманчивыми обещаниями, а затем жестоко поставили перед фактом — награды не будет. В поисках решения загадки комнаты он перелопачивал старые научные работы покойного, описания его прежних экспериментов, которые тоже, кстати говоря, отличались оригинальностью. Например, в ходе опыта испытуемому предлагалось прожить один день в состоянии полной глухоты, слепоты и покоя в капсуле, напоминающей саркофаг древнего фараона. Но касательно комнаты нигде никаких упоминаний найти не удалось. Не могли вспомнить ничего такого и коллеги Вебера, его однокашники, студенты, оппоненты и рецензенты. На официальном уровне отчетов ее как бы не существовало. Максим кружил на месте как гончая, потерявшая след.

Через некоторое время после кончины ученого Климов осмелел настолько, что решился поговорить с его сыном. Семью и без того донимали назойливые репортеры, но Максим воспользовался закрытыми каналами связи и выдал себя за другого человека, молодого ученого, живо интересующегося теорией Вебера. Его сын, состоятельный бизнесмен, вел себя очень осторожно и пожелал говорить только в присутствии доверенного лица.

— По словам отца, его теория опередила свое время на век, — сказал он, но не стал вдаваться в подробности, сославшись на семейную тайну. — Могу лишь заявить, что по завещанию моего отца со временем будет опубликована серия аналитических статей на эту тему.

— Выходит, вы ничего не знаете об этой комнате, — Максиму было трудно скрыть разочарование. — Тайна осталась нераскрытой.

— Останется, — сухо заявил сын, — но отец не довел эксперимент до конца. Он оставил мне письмо, в котором поручил завершить проект и найти человека с определенными данными. Добровольца, разумеется. Технической стороной обещал заняться его товарищ.

Максим изумленно воскликнул:

— Комната существует до сих пор?

— И готова принять последнего посетителя. Может быть, вы желаете поучаствовать в этом великом эксперименте?

Признаться, Максим думал о такой возможности с момента, как впервые услышал о комнате. Но одно дело читать, и совсем другое — участвовать. Максим сказал, что ему потребуется время на раздумья. Сын Вебера выказал полное понимание, предупредив, однако, что на место добровольца претендуют минимум пять человек. А еще, подчеркнул сын профессора Вебера, последний участник получит крупную сумму в качестве вознаграждения.

— И безумие в виде бесплатного подарка?

— Необязательно. Для того и существует эксперимент. Конечно, есть риски, и участие добровольное. Никто не может быть отправлен в комнату принудительно, упаси нас боже. Так что думайте. Решайте. У вас двое суток.

На том и раскланялись.

Оставшееся время Максим пребывал в раздумьях. Он бродил по городу и размышлял над тем, что же его ожидает в комнате Вебера. В принципе, можно было строить любые догадки и выдвигать самые неправдоподобные версии, но все они разбивались бы о стену молчания и тайны, окутывавшей фигуру ученого, как морские волны о скальную твердь. В конце концов, Климов позвонил сыну Вебера и сообщил, что согласен.

Потом было оформление документов, согласование всех юридических тонкостей. Климов дал подписку о молчании и полностью брал на себя ответственность за участие в эксперименте, включая все самые тяжелые последствия, которые мог испытать. Тут же на его банковский счет была переведена внушительная денежная сумма, составлена доверенность и совершены последние исполнительные надписи в присутствии нотариуса. Максим почувствовал, что обратной дороги нет. Его сердце затрепетало, наполнилось безотчетной тревогой, но разум был исполнен решимости раскрыть тайну комнаты Вебера, чтобы сделать ее достоянием общественности.

Его заставили пройти полное медицинское обследование, проверили физиологию, его самым пристальным образом изучил психиатр, с ним беседовал психолог и множество других специалистов в своей области. Медицинское заключение давало положительную оценку. Максим впервые попал в особняк Вебера, который состоял из жилых помещений и частной лечебницы для особенно состоятельных клиентов. Комната для эксперимента находилась в подвале и охранялась так усиленно, словно там сложен золотовалютный запас страны. Помещение было квадратным и звуконепроницаемым. За происходящим следила видеокамера. Максим ознакомился с единственным правилом пребывания в комнате: запрещается выходить из нее месяц. В случае чрезвычайной ситуации специалисты, наблюдающие за испытуемыми круглые сутки, обязаны сразу же освободить его и оказать помощь.

— Меньше месяца нельзя, а больше можно?

— По желанию испытуемого, — пояснил куратор проекта. — Учтите, что один из добровольцев не продержался в ней и дня.

Максим прекрасно знал об этом.

— Хорошо. Кажется, я готов.

— Еще одно. После начала эксперимента запрещается блокировать органы чувств. Затыкать уши, нос, закрывать глаза. Если вы сделаете это, эксперимент прекращается.

— Нет проблем.

— Тогда можем начинать.

В назначенное время Максим спустился в подвал, поставил подпись в каком-то журнале, оделся в хлопковый костюм и позволил завязать себе глаза черной тряпицей. Ослепший, он прошел под руку с куратором по длинному коридору, услышал звук отпираемой двери, судя по скрипу, очень массивной и вошел в комнату Вебера. Повязку сняли. Максим держал глаза закрытыми.

— Желаю вам удачи, — прозвучали последние слова, прежде чем дверь с тяжким скрипом закрылась. Максим открыл глаза, но по-прежнему оставался в темноте. Тогда он понял, что освещение выключено. Спустя мгновение раздался щелчок, и комнату залил ровный свет неоновой лампы.

Максим наконец увидел то, что искал на протяжении всех этих долгих недель. То, что находилось внутри загадочной комнаты блестящего психиатра Вебера и приводило в неописуемый ужас всех добровольцев, которые попадали сюда.

В одном углу комнаты находился унитаз, и умывальник из хромированной стали. В другом — больничный матрац серого цвета. А остальное пространство этого квадратного помещения занимала пустота. Стены состояли из сплошного зеркала, которое превращало комнату в многомерный лабиринт реальностей, убегавший сразу в четыре стороны и размножавший Максима на бесчисленное количество его двойников.

Максим сделал неуверенный шаг к центру, еще раз огляделся, увидел шеренгу своих растерянных отражений и похолодел. Он понял загадку комнаты Вебера.

Зеркала идеально отполировали. Ни пылинки, ни царапины.

И они были слегка кривыми.

Жатва

— Моя вчера психанула, — жаловался Димка, убирая инструменты, — не поеду, говорит, в твою Грецию!

Алексей изобразил слабую заинтересованность на бесстрастном лице. Мыслями он был далеко, глазами в радиусе ста метров, а телом — в шаге от коллеги. Стоять на стреме всегда удобно. Можно помечтать.

— Там революция, говорит. А я ей: не хочешь, не надо. Или Греция или ничего. Сам поеду и плевать на революцию. Совсем заелась, стерва.

— Бывает, — нейтрально отозвался Алексей.

— Ты чего? — Дима воздвигся на ноги.

— Сон дурной приснился, — Алексей слабо поморщился: неважно, ерунда.

— А-а-а, — Сеченов моргнул. — Ладно. С этим все.

Оба посмотрели назад, туда, где в трех метрах у стены лежало тело. Тела не было. Вместо него на асфальте чернела маслянистая лужа, от которой за угол тянулся неровный шлейф. Капли в свете фонарей блестели, словно ртуть. Послышался отдаленный грохот — что-то налетело на мусорный бак.

Коллеги переглянулись. Выяснять отношения не было времени. Рефлексы сработали быстрее, чем сознание, и Алексей с привычным налетом скуки наблюдал за собой крадущимся в тени. За своими тренированными и сильными ногами, которые кормили его третий десяток жизни. Тело, — на профжаргоне их называли только «телами», — не успело убежать далеко, но двигалось довольно резво, несмотря на ранение. Оно пошатывалось, трепетало кляксой на кирпичном полотне стены, нелепо вскидывая руки, не то постанывало, не то подвывало от боли. Алексей не видел, но чувствовал, как по противоположной стороне проулка бежит Дима — мелкими, быстро мелькающими шажками, сгорбившийся и черный, как гигантский паук.

С этим пора кончать, думал Алексей. В такие моменты к нему всегда приходила на ум ассоциация: естественная нужда. Работать это как пойти в уборную. Неприятная, но необходимая процедура. Единственный выход — делать все быстро и эффективно. Тело бежало уже в трех шагах впереди. Видимо, почуяв опасность, оно заверещало еще громче.

— В шею! — придушенно зашипел Димка.

Алексей прыгнул и на излете насадил тело на длинный металлический штырь, вогнав сталь в то место, где должно находиться сердце. Раздался хриплый вопль, и преследуемый с влажным шлепком рухнул на землю.

Оба высились над жертвой и наблюдали, как распластавшийся силуэт быстро избавляется от признаков жизни. Последние судорожные вдохи, последние рефлективные подергивания конечностей… Агония. Через минуту-другую это будет просто бездыханная плоть. В такие моменты у Алексея пересыхало горло. Где грань между живым и мертвым? Он нагнулся, с хлюпом вынул штырь из спины и смекнул, что умертвил-то женщину.

— Блин, — прогудел Сеченов, — я же говорил, в шею. Теперь проценты снизят. А у меня каждая копейка на счету.

— Перебьешься, — Алексей вытер сталь об одежду трупа, — Лучше скажи, какого члена пришлось делать все заново?

У Сеченова в горле что-то заклокотало, отчего Алексей позволил себе улыбнуться краешком губ. Слабое утешение.

— Я же не знал, что сильная окажется. Я по инструкции… По ней указание было органы не трогать.

— Ладно, — Алексею это порядком надоело. — Есть еще что-нибудь сегодня?

Димка сверился с линком и дал отрицательный ответ.

— Хорошо. Тогда вызывай упаковщиков, и валим отсюда.

Ну вот и выполнена норма. Можно слегка расслабиться. Ровно до следующей ночи, но это будет еще нескоро, она наступит через пропасть времени, которая разделяет тьму нынешнюю и грядущую суетным днем. Полтора часа спустя Алексей обнаружил себя сидящим в круглосуточном баре. Слева что-то пьяно бормотал Сеченов. Алексей окинул тусклым взглядом помещение. Было накурено. Спать не хотелось. Глаза жгло чем-то едким. Даже не заглядывая в зеркало, Алексей знал, что у него красноватые воспаленные глаза злостного полуночника. Снотворное не пил принципиально. Слабо пульсировали болью виски. Ныла шея.

— Тебе снятся кошмары? — спросил он Сеченова.

— Да нет, — буркнул тот, — отрубаюсь и сплю себе.

— А мне снятся. Что делать?

— Женись.

— Может и сработает.

— Еще как! — в приступе дружбы Сеченов ухнул его ладонью по плечу. — Брат, жена тебя так выматывать будет, что ни какие сны сил не останется! Гарантирую.

Алексей осклабился, подозвал бармена и заказал еще два пива. А потом понял, что пересказывает коллеге сюжет ночного кошмара, который мучает его не первый год. В конце ожидаемая реакция: удивление, насмешка, равнодушие. Тогда Алексей рискнул:

— Что бы ты сделал, если бы на месте тела оказался я?

Дима тупо поморгал. Улыбочка завяла.

— Этого не будет. Ближний круг исключается.

— Да, но представь.

Сеченов потер переносицу.

— Не знаю, брат.

Алексей следил за пузырями в своей кружке и чувствовал, как плотина где-то внутри трещит по швам.

— Будь на месте тела ты, я бы тебя не тронул. Скажи… по-твоему, это нормально?

— Что? — не понял Дима, но тут бармен переключил канал на прямой эфир футбольного матча, и Сеченова моментально унесло на газон.

— Ничего, — сказал Алексей кружке.

На следующий день вызвали в офис.

Уютная сдержанная роскошь приемных и кабинетов действовала на Алексея гнетуще. Все эти кондиционеры, автоматы для кофе и воды, вся эта меблировка в стиле «хай-тек», светло-холодные тона, миловидные секретарши и крахмальные пиджаки в очках, холлы и лифты — все это смущало Алексея, заставляло спотыкаться, нести околесицу и виновато смотреть в пол. Комплекс пролетария.

Главный мариновал полчаса, прежде чем пустить в свою берлогу и с ходу влепить:

— У тебя новый напарник, заступает этой ночью. Квадрат тот же. Вопросы?

— А Сеченов?

— Он с тобой больше не работает.

Спасибо, кэп.

— Перевелся? Что с ним?

— Не беспокойся, Марков, — главный растянул физиономию в неком подобии улыбки. — Трудись дальше. Ты у меня один из лучших. Скоро оклад прибавлю, — и подмигнул.

Вот это ни фига себе, размышлял он, делая ноги из офиса. Уже зная результат, набрал личный номер напарника. Затем закрытый служебный. Затем домашний стационарный. По всем каналам тишина. Отключен или вне зоны действия. Проверил профиль в Сети. Последний раз статус обновлялся вчера. Двинул напрямик к жилищу коллеги.

Обшарпанная двадцатиэтажка серым монолитом торчала у самой границы трущоб. Трущобы отличались повышенной концентрацией промышленного и человеческого мусора, грязью, болезнями и безработицей. Алексей поднялся на четырнадцатый, позвонил в квартиру. Постучал. Сделал паузу в пять минут. Повторил те же операции. Впустую. Тишина. Штиль. Никого нет дома. Позвонил в соседние двери. Справа открывать отказались наотрез, послав в известном направлении. Слева дверь отошла от косяка едва ли на пару сантиметров, словно разлепившийся рот. Старушечий глаз опасливо и подслеповато смотрел мимо Алексея на свет.

— Чего надо?

— Бабушка, Дима Сеченов из 145-ой был сегодня?

— Не знаю. Иди отсюда.

— А может, жена его появлялась?

— Не знаю никакой жены!

Грохот. Лязг замка. Снова тишина. Звонкая и обманчивая: высотка жила, приглушенно гудела за бетонными перегородками. Шум телевизора, крики ругающихся супругов, детские вопли, собачий лай.

Алексей проторчал на площадке с час. Так ничего не добился. Один раз прошло трое граждан в дальнюю квартиру. Зыркнули враждебно, буркнули что-то зловещее в воротник. Алексей понял, что проиграл. Делать нечего.

Весь оставшийся день, вместо того, чтобы отсыпаться перед сменой, он мотался по городу, пытаясь отыскать следы Сеченова. Никто ничего не знал. Знакомые рипперы пожимали плечами, или называли вчерашний день. Нет, не видел. Нет, в офисе не появлялся. Нет, на складе тоже. И в оружейной нет, и на полигоне. Даже уличные осведомители ушли в глухую оборону.

Алексей решил сделать паузу.

Пришел домой. У знакомого соседа, тихого алкоголика Виталика узнал, что все спокойно. В ящике обнаружил пару рекламных листовок и бесплатную агитационную газету Экологической партии. «Чистая природа — чистая нация!», «Наука — наше будущее!», «Вернуть 12-ю поправку, вернуть право на жизнь!», «Долой ночных палачей!», гласили лозунги. И внизу приписка: эта продукция изготовлена из экологически чистого сырья. Спасибо, ребята, за целлюлозу. Зашел в квартиру. По старой привычке, рука на пистолете. Проверил все углы. Чисто. Заперся, сразу же пресек попытку Виталика занять сотенку «до субботки». На автоответчике ни одного нового сообщения. Электронная почта порадовала тремя спам-письмами. Ничего существенного. Алексей Марков, события обходят тебя стороной. Расслабься и отдыхай.

Что он и сделал, закинувшись для надежности гранулой барбитурата.

..И чуть не проспал. Выглянул в окно. В вечерней городской суете угадывалось какое-то смутное беспокойство. Словно мегаполис жил в ожидании катастрофы. Прохожие и транспорт, все двигалось чересчур быстро — как в ускоренной перемотке.

Стрелки на циферблате старомодного будильника перепрыгнули на пять часов вперед. Обычно он спал семь, ну да ладно. Кофеин выручит, они давние друзья. Приводя себя у раковины в божеский вид, опять подумал о том, что их работа похожа на вампирский промысел. Рипперы так же, как и мифические кровососы, выходят гулять с наступлением темноты. Алексей смерил себя оценивающим взглядом. Осунулся. Синяки под глазами. Надо бы побриться… лень. Завтра. В остальном порядок.

Всю дорогу до места встречи с новым напарником он думал о Сеченове.

Если сотрудник исчезает, внезапно и без объяснений, обычно варианта тут два. Или он сорвался, или сорвали его. Второе происходит чаще, но первое гораздо опаснее. Третьего, как водится, не дано. Сеченов был парень уравновешенный, со стабильной психикой, крепкий физически, мозгов ровно столько, чтобы выполнять работу. Как-то не верилось, чтобы у Димы снесло крышу. Вероятнее всего, его таки зацепили тела. Алексей знал, что Димка берет сверхурочную: все для семьи. Но сверхурочка рассчитана на третий сорт, где справиться может и один риппер. Как-то не верилось, что на него напал дед или какой-нибудь паралитик. Правда, тела могут объединяться, известны даже случаи, когда двойку атаковала дюжина.

— Алексей?

Он обернулся. Новичок оказался выше и младше прежнего напарника.

— Михаил. Михаил Кручинин, — паренек запоздало выкинул руку в приветствии.

Марков скрипнул зубами. Видимо, Главный решил хорошенько поиздеваться.

— Пойдем. Наряд получил?

— Так точно! Пять тел, два первого сорта, три второго.

— Что-то мало. И бросай эти свои словечки. Ко мне можешь обращаться по имени и на «ты». Сам откуда?

За пять минут Алексей извлек всю необходимую информацию. Пацан был зелень. Они зашли в терминал, спрятанный под мостом и искусно замаскированный под брошенную строительную будку. Переоделись, проверили амуницию. Мальчишка долго возился с ремнем. Пришлось вмешаться.

— Если ты так же хреново работаешь, как и одеваешься, я завтра же напишу рапорт. Ты вообще… пресекал жизнь?

— А как же! — оскорбился губастый Миша. — В Академии, минимум сдал.

Алексей возвел очи горе. Вздохнул.

— Я не о полудохлых обезьянах, которые в клетках живут, а об уличных телах.

— Ну, это, было дело. Один раз, правда. На преддипломной.

Алексей помолчал. Ему стало грустно. Взглянул на ручной циферблат: до Часа жатвы оставались считанные минуты. Сегодня обещали дождь, а он не взял зонтик.

Час пробил.

— Доброй жатвы! — произнес Алексей. Новичок откликнулся эхом ритуальной фразы, и Алексей одел маску риппера. Биопластик плотно склеился с кожей лица и в грязном стекле оконца он увидел белый лик — сюрреалистическую помесь маски театра кабуки и венецианской Вольто. Миша примерил свою.

Они выступили под свет фонаря: два черных человека с белыми окаменевшими лицами.

— Диктуй адрес.

Итак, очередная смена. Можно сказать, сегодня повезло. Если все пройдет нормально, они успеют раньше обычного. На первом же теле юнца вывернуло наизнанку. Здесь Алексей сработал грязно, с подробностями. Напоказ. Слегка запачкался. «Первый совет. Никогда не ешь перед сменой». Миша кивал из-под маски, старательно стирая блевотину с подбородка. На втором теле Алексей отвел новичку роль добивающего. Бедняга так старался, что переусердствовал и искромсал тело в лоскуты. «Чему вас там в академиях учат? Второй совет. Бей один раз и наверняка». Третье тело Марков полностью отдал на откуп напарнику. Следовало признать — тот схватывал быстро. Но и в третьем случае не обошлось без косяков. Во-первых, они порядком нашумели, во-вторых, малец задел каскад нужных органов. «Всегда следуй инструкции. Твоя задача — пресечь, но это можно сделать по-разному. Обычно мы работаем серпами, но где-то можно обойтись и пулей, или вовсе удавкой». Миша впитывал и с каждым разом в его глазах проступал знакомый Алексею холодноватый, остекленевший блеск. Осталось два первосортных тела. Как оказалось, семейная пара в доме на отшибе. Алексей перепроверил лицензию: действительна, одобрена агентством.

Ладно.

Прежде чем приступить, Алексей подробно объяснил, что нужно делать. На себя взял мужчину как самый сложный объект. В жилище проникли без проблем. А вот дальше начались трудности. В квартире оказался третий — ребенок. Вышел ночью в туалет, да так и встал посреди прихожей, увидев двух мужиков. Алексей тихонько поднес палец к каменным губам: «Тссссс». Но тишина хрустнула и разбилась на осколки. Тьма огласилась визгом, криками, удивленным возгласом, командным окриком, воплями страха, свистящими ударами стали, хлюпающими звуками поцелуя металла и плоти, целым букетом голосов — мужскими, женскими, детскими, общим несусветным гомоном, свалкой, борьбой, рыданиями и мольбами, снова пением стали, ударами и, наконец, ломкой и зыбкой, вновь установившейся тишиной.

Диспозиция: глава семейства с перерезанным серпом горлом (стандартный удар риппера), в луже крови поперек коридора. Мать семейства со стилетом в груди (второй стандартный удар), хрипит, быстро теряет запасы крови и сознание. Ребенок, нежеланный свидетель, живой, с зажатым перчаткой ртом, бьется в объятиях молодого риппера, обрызганного кровью с ног до головы. У обоих в глазах паника и ужас. Наконец, риппер-патрон, застывший изваянием в квадрате лунного света, что льется из дверного проема. У него же в глазах тоска и усталость.

— А теперь, Миша, самое сложное, — медленно, с расстановкой сказал Алексей. — Это называется незапланированный ущерб. Давай.

Но Миша в растерянности, руки его дрожат, ребенок бьется еще сильнее, предчувствуя. Не сможет, понял Алексей. Опять. Опять эта болезненная необходимость, эта проклятая нужда. Он вынул из кармана заряженный шприц, подскочил и всадил иглу в плечо мальчику. Тельце дернулось раз, другой, глаза ребенка заволокло туманом. Сопротивление ослабло. Ребенок замер.

— Отпускай. Давай-давай, — шепотом сказал Алексей и почти выдрал тело из объятий Миши. Того трясло. — Он не почувствует боли. Просто уснет и не проснется. Ну, вот и все…

Новичок обхватил голову руками и уткнулся ею в колени. Алексей вынул инструменты, тщательно протер их, закрепил и включил маяки для упаковщиков.

Обратно шли окольными путями. Миша взорвался:

— Нам не сказали про ребенка!

— Потому что не знали. Это мог быть соседский, или кто-то из родственников оставил погостить.

Новичок поджал губы.

— Я думал…

— Думать запрещено, — отрезал Алексей. — Так оно обычно и происходит. В задании пишут одно, по факту совсем другой расклад. Нужно быть готовым ко всему, к любой ситуации. Сегодня еще ничего. Девушка могла быть беременна. Детей могло бы быть двое.

Миша набычился.

— Хочешь последний совет?

— Какой?

Алексей застыл, Миша, спустя два шага тоже. Где-то на грани слышимости нестройные голоса тянули припев из шлягера.

— Уходи из профессии, пока можешь.

Пискнул сигнал на линке. Миша нажал на сенсорную кнопочку, развернул мини-экран.

— Еще один наряд, внеплановый. Двойная оплата.

— Докладывай.

Миша молчал, таращился в экран и тыкал кнопки.

— Ну?

Миша поднял лицо, опустил к линку, снова поднял. Покачал головой:

— Алексей… Да ничего особенного. Один первый сорт, тут недалеко.

Пауза. Затем:

— Хорошо, как скажешь.

Двинулись дальше. Требовалось пересечь полгорода, поэтому пересели на мотоциклы.

— Отлично справляешься, — сказал Алексей, когда они подъехали в нужное место. — Но все-таки подумай над тем, что я тебе сказал.

Рипперы зашли один из ангаров, что прятались в промзоне. Алексей двигался первым. Помещение ангара было освещено подвесными галогенными лампами, горевшими через одну. Пыльные контейнеры и коробки всевозможных габаритов убегали в перспективу. Здесь давно не убирались.

— Где тело?

— Это охранник, в будке сидит, в том конце.

В самом деле, у противоположной стены на втором этаже под потолком в конторке горел свет. На второй этаж вела лесенка. Алексей стал подниматься, вдруг вспомнил про инструкцию и обернулся к напарнику. Миша направлял на него пистолет с глушителем. Пистолет танцевал в руке. Дурацкие маски, подумал Алексей, когда понял, что угроза исходит не снизу. Из дверного проема конторки на него смотрел Димка Сеченов.

— Прости, напарник, — игла с транквилизатором впилась в грудь. — Очень уж деньги нужны. Маркова потащило в сторону, ноги подкосились, ступеньки больно ударили под ребра.

Из мглы выплыла рожа Главного, вся в оспинах, как поверхность Луны, и такая же мертвенно бледная.

— Добрый вечер.

Алексей осмотрелся. Тот же ангар. Кто-то раздел его до нижнего белья, усадил на стул, поставленный на площадке в центре склада, и в лучших традициях гангстерских боевиков примотал к седалищу скотчем. Чтобы, значит, не удрал. Напротив расположилось начальство.

— Это мы так будем отмечать повышение моей зарплаты? — осведомился Алексей с целью размять язык и затекшую челюсть.

— Молодец, — похвалил шеф. — Чувство юмора сохранил. Но сегодня оно тебя не спасет.

За плечами у него стояли Димка и Миша в полной выкладке. Алексей закашлялся, сплюнул на пол.

— Не люблю сопли разводить, — признался Главный и выложил все подробности. Спросил: — Теперь понял ошибку?

— Угу, — Марков угрюмо посмотрел на Димку.

— Да не пялься на него так. Все равно рано или поздно прокололся бы. Вот не ожидал от тебя таких финтов. От кого угодно, но не от тебя. Хороший ты был работник, Марков. Жаль, перегорел, — шеф хлопнул себя по ляжкам. — Ребята, свободны. Ждите в машине, сейчас подойду.

Бывшие коллеги скрылись за дверью, Главный встал со стула.

— Когда у хирурга затупляется скальпель, он его точит. Потому что от остроты инструмента зависит эффективность его работы. Когда скальпель ломается, его обычно выбрасывают и меняют на новый. Я — хирург, а ты мой скальпель. Мой рабочий инструмент. Ты сломался, но я тебя не выброшу, потому что я бизнесмен и привык извлекать из всего пользу. Глупо выбрасывать такую… здоровую плоть.

— О чем ты?

— О подводной части моего бизнеса. Видишь ли, наши клиенты люди состоятельные. В эпоху продовольственного дефицита они готовы платить за качественный продукт. Ты, конечно же, в курсе, что полезнее не синтетический, а натуральный белок. Добычей которого вы, рипперы, и занимаетесь. Следишь за мыслью?

Алексей шевелил пальцами, пытаясь восстановить кровообращение.

— Прекрасно. В моем списке доходов есть еще один пунктик. Видишь ли, хорошо прожаренный стейк с кровью это здорово, но врачи советуют иногда питаться сырым мясом. Для улучшения пищеварения. Азиаты говорят, мясо еще вкуснее, если употреблять его живым. Это большой деликатес. Дорогое удовольствие.

Из-за нагромождений контейнеров выступили люди: один, трое, шестеро, восемь, десяток. Мужчины и даже женщины. Лица утонченные, одеты со вкусом и очень дорого. Многие казались знакомыми, где-то он их видел. Один, кажется, политик. Второй шоумен. А вон та — известная модель. Или актриса?

Главный наклонился к самому уху. Пропел:

— Соскочить решил? Думал, выгорит? Вот и нет.

— Господа! — Главный повернулся к публике и учтиво кивнул, поведя ладонью в сторону Маркова. Те закивали в ответ. — Наслаждайтесь.

И развернулся, чтобы уходить.

— Сам-то что? — крикнул Алексей. — Не останешься?

— Ты не в моем вкусе.

Хлопнула дверь. Алексей сглотнул. Люди с минуту разглядывали его, затем стали раздеваться. Скидывали с себя пиджаки, рубашки, майки, галстуки, оставаясь голыми по пояс. Снимали с запястий часы, с пальцев кольца. Даже женщины снимали блузки, бижутерию и прочую мелочь. Двигались медленно, как под гипнозом. У всех этих людей на левой ключице были выбиты одинаковые татуировки: иссиня-черные мантикоры.

А потом в выражении их лиц проступило что-то новое, звериное. В руках заблестели ножи.

Из группы выступил рослый мужчина с крючковатым носом. Очевидно, лидер. Он оглядел присутствующих, безумно сверкнул глазами:

— Bon appétit!

Толпа молча кинулась к Алексею.

И он был готов. Каждый день он ждал этого.

В предчувствии адской боли риппер раскусил зубную капсулу с редким ядом, безвкусным, быстро пропитывающим плоть и действующим постепенно. Жрите, подумал он. Медленной вам, мучительной смерти.

Это будет моя последняя жатва.

Реанимация

Андрей нажал на кнопку.

— Пишем?

— Теперь да, — он взглянул на собеседника. Это был сухопарый мужчина, разменявший пятый десяток лет. Типичный интеллигент: прическа ежиком, лицо бороздят глубокие вертикальные морщины, на носу очки с затемненными стеклами. — Итак, Василий Дмитриевич, расскажите, пожалуйста, в чем заключается ваше изобретение?

Василий Дмитриевич неловко заерзал в кресле. Держался он подчеркнуто вежливо.

— Ну… гм. А вы потом будете редактировать?

— Да, уберу все лишнее.

Собеседник кивнул, похоже, его это успокоило.

— Ладно. В общем, после долгих лет исследований нам удалось изобрести… э-э, создать вещество, которое способно сохранять человекужизнь при наступлении клинической смерти.

— Так, — Андрей черкнул в блокноте. — И что происходит с пациентами?

— Человек может находиться в пограничном состоянии часы, даже дни… Погодите.

Директор НИИ ослабил удавку галстука, отхлебнул чая из кружки. Побарабанил пальцами по крышке стола.

— Как вам известно, специфика работы нашего института заключается в том, что мы оказываем неотложную медицинскую помощь в тяжелых случаях. Это травмы, полученные в катастрофах, в боестолкновениях, ну и так далее. Помните взрывы в метро?

— Конечно.

— Ну вот. Пострадавших привозили в том числе к нам. Самых тяжелых. С обильными кровопотерями. С разорванными внутренними органами. И прочее в том же духе. Понимаете? В таком состоянии человек долго не протянет, если ему не оказать оперативную помощь. Поэтому в практике часты случаи… летальных исходов.

— Понятно.

— Ну да. Люди умирают, несмотря на наши усилия. Мы же все-таки не волшебники. Хотя очень стараемся.

— Само собой.

— Я постараюсь доступным языком, без терминов. Штука в том, что смерть человека — это определенный процесс. Мы думаем, что смерть наступает быстро: оп и все. А на самом деле она тянется какое-то время. Есть различные стадии смерти. И вот одна из них как раз называется клинической.

— А кома? — встрепенулся Андрей.

Врач усмехнулся:

— Это немножко другое. Но оба явления связаны.

— Ага, — Андрей снова углубился в блокнот.

— При коме человек теряет сознание и утрачивает внешние признаки жизни. Хотя продолжает жить. А при клинической смерти организм прекращает работать. Полностью. То есть останавливается, но некоторые органы работают по остаточному принципу. Это как двигатель, в котором выключили зажигание. Ротор продолжает вращаться какое-то время по инерции. Понимаете?

— Да.

— Кома — один из признаков клинической смерти. Но если человек впадает в кому, это вовсе не значит, что он умирает.

— Ясно.

— Этого достаточно?

— Хотелось бы больше подробностей, — улыбнулся Андрей. — Такое открытие…

— Да-да, конечно. Не каждый день приходится общаться с журналистами.

— Ну, так и что происходит с человеком во время клинической смерти?

Вскоре медик настроился на беседу и заговорил уверенным тоном про снижение давления, угасание пульса и остановку сердца. Андрей делал вид, что усердно записывает, хотя на самом деле прикидывал, сколько у него есть в запасе, прежде чем сюда набегут коллеги по цеху. Из закрытых каналов информация вот-вот попадет в открытый доступ. А к этому моменту нужно дать готовый материал.

Через некоторое время он уточнил:

— Значит, три минуты?

— Максимум шесть. Затем кора головного мозга умирает. — Василий Дмитриевич помолчал. — Но есть прецеденты. Полчаса, или даже час. Это зависит от различных факторов.

Он допил чай одним долгим глотком. Андрей пытался сосредоточиться на теме разговора, но его постоянно отвлекал слабый, чуть резковатый запах. Да, пахло больницей, но к обычным ароматам примешивался флер чего-то противно сладкого. Похожего на ацетон. Или кошачью мочу.

— Опишите, пожалуйста, ваш первый успех.

— Тогда, — медик застенчиво улыбнулся, — нам, можно сказать, повезло. Как раз получили экспериментальную партию «Амброзии-303», мы хотели поработать на безнадежных больных, ну, отказники, знаете, как их обычно называют…

— «Овощи».

— Да. Мы оформили все документы. Но даже не успели начать тесты. Это произошло года полтора назад. Летом. Привезли мужичка. Получил разряд из будки — сунул руку в оголенные провода. Четверть поверхности тела в ожогах. Бригада действовала стандартно — реанимировали прямо на месте. Честно говоря, надежды, что выкарабкается, не было: у человека оказалось слабое сердце. Пока наши ребята возились, практикантка, дурочка, перепутала препараты и вместо адреналина использовала «Амброзию». Всадила ему три куба.

Василий Дмитриевич посмотрел в окно.

— К жизни они его не вернули. Но и смерть тоже не наступила. Его доставили в институт и подключили к аппарату искусственного жизнеобеспечения. Спустя два часа после травмы. Он был холодный как селедка. Думали, надолго впал в кому. А потом…

Андрей впервые отвлекся от блокнота и внимательно посмотрел на собеседника.

— Он встал, ночью. Хотел пойти домой. Еле остановили. Мы разобрались, что к чему дня через три. Девчонка все боялась, что привлекут, но обошлось. Все были очень встревожены, институт гудел как улей. Ведь если предположить, что мы нашли вакцину от смерти, это откроет немыслимые, фантастические горизонты для современной медицины. Да вы только представьте, какие возможности для смертельно больных, инвалидов, людей с опасными условиями труда. Это идеальный препарат для реанимации. Но оставалось совершенно не понятно, как он работает. Короче, после того товарища «Амброзию» мы очень долго вводили только мышам.

Андрей отложил блокнот.

— Полагаю, без особого успеха?

— Совершенно верно.

— Они умирали?

Впервые сквозь непроницаемую маску профессионализма на лице Панкратова проступила растерянность.

— Они складывались внутрь. — Он легонько хлопнул в ладоши. — Пух! Как бумажные пакеты. Как шарики. С громким таким хлопком.

— Почему?

Василий Дмитриевич ковырнул поверхность стола ногтем.

— Потому что были живыми. Звучит странно, но как раз ничего удивительного здесь нет. Наоборот, все очень даже логично. Все дело в энтропии. «Амброзия» каким-то образом останавливает распад, превращает хаос обратно в порядок. Полное надругательство над вторым законом термодинамики, но это факт. И если препарат поворачивает процесс умирания вспять, то что же он сделает с живым организмом?

Андрей попытался представить. Не вышло.

— На мертвых мышах не пробовали?

— Я не хочу об этом говорить.

Андрей заинтересовался:

— Что-то получилось?

Ответом ему был ледяной взгляд из-за дымчатых очков.

— А потом вы попытались во второй раз, с людьми.

— Да. Был перелом основания позвоночника. Никаких шансов. Парня могло спасти только чудо. И мы ввели ему полтора куба «Амброзии».

— Успешно?

— Относительно. Он все равно умер, но гораздо позже. Мы тогда не учли потерю крови и шок. Стыдно признаваться, но медицина строится на горьком опыте множества ошибок.

— Научный поиск?

— Ну да, ну да.

Они побеседовали еще примерно с час. Пожимая на прощанье руку Панкратову, Андрей сказал:

— Это будет эксклюзив.

— Не сомневаюсь.

— Не подскажете, где тут туалет?

— Прямо по коридору, потому налево, там увидите. Выход сможете найти?

— Да, вполне. Спасибо, Василий Дмитриевич.

— Всего.

Андрей вышел в коридор. Насвистывая, прогулялся по корпусу, запоминая расположение палат и кабинетов. Осмотрел план здания, эвакуационные выходы. Сделал пару снимков. И только после этого зашел в туалет. Кто-то с кряхтением возился в кабинке. Пока Андрей делал свои дела, дверь снова хлопнула.

За секунду до удара шестое чувство завопило об опасности, но было слишком поздно.

По ромбам света на стене плясали тени веток. Это было первое, что увидел Андрей, когда очухался. Адская боль из затылка почему-то отдавалась в подбородке. Андрей попытался встать, но не смог — туловище было привязано к больничной койке. Он лежал в палате. Рядом, на соседних койках находился кто-то еще. Андрей застонал и понял, что рот ему заткнули тряпкой, явно не первой свежести. Подавив рвотный позыв, он попробовал расслабить веревку. Тянулись минуты, он вспотел, тяжело дышал, но смог лишь слегка выпростать левую руку.

Потом что-то справа зашевелилось. Андрей замер. Движение прекратилось. Вдруг парня охватило чувство ни с чем не сравнимого, необъяснимого, дикого ужаса. Он медленно повернул голову. В постелях лежали больные. Было слышно посапывание. Кто-то всхрапнул. Андрей хотел отвернуться, но что-то привлекло его внимание. Он долго вглядывался в темноту, но, сколько ни напрягался, не мог понять, что видит. На постели падал ровный серебристый свет от фонарей с автостоянки. И приглядевшись повнимательнее, Андрей увидел.

Все пациенты лежали с открытыми глазами.

Андрей слышал о таких вещах. Читал о лунатизме, сомнамбулизме, но при виде людей, лежащих в кроватях в одинаковых позах, глубоко сопящих и смотрящих немигающим взором в потолок, стало как-то не по себе. В этом было нечто неправильное, фундаментально неверное, так не бывает с нормальными людьми.

Снова шорох. Стараясь унять колотящееся под горлом сердце, Андрей чуть вытянул шею.

На одной койке у противоположной стены под капельницей лежал древний старик. Его кадык дергался, как поршень, всклокоченные волосы торчали в разные стороны. Распахнутые глаза пялились в потолок. Но смущало не это. Старик выставил тощие руки прямо перед собой, так что те торчали двумя палками с крючками-пальцами на концах. А второй пациент, мужчина помоложе, сидел на краю своей койки и, запустив пальцы в рот, размеренно работал челюстями. Угрюмые глаза вперились прямо в Андрея. Изо рта сочилось темное.

Парень резко откинул голову. Скрипнула кровать. Тянулись секунды тишины. Затем послышался новый скрип, тяжкое, медленное шарканье. Пациент, шатаясь, подковылял к его койке. Встал у самого края. Майка задралась, обнажая брюшко. Круглая бритая голова мужчины чуть наклонилась, притягивая к себе взгляд. Белесые глаза без зрачков тупо пялились на Андрея. Из них струилась вязкая жидкость.

Пациент медленно открыл рот. Блеснули золотые коронки. Во рту что-то шевельнулось, причем язык не смог бы двигаться так быстро. Пациент стал наклоняться. Первые вязкие капли упали на Андрея, который исступленно бился в своей ловушке, пытаясь вырваться. Пациент нависал над ним, с раскрытым ртом, грозя рухнуть всей своей тушей, и Андрей уже чувствовал густое зловоние, исходившее из его нутра, когда левая рука полностью освободилась. Расстояние сокращалось, что-то утробно зарокотало внутри этого человека. Андрей подавил панику, заставил себя сосредоточиться на распутывании узла. Капли густой слизи падали на его футболку, руки, шею. Вдруг пациент схватил обеими руками лицо Андрея и потянул к себе. Тогда Андрей отбросил руку к прикроватной тумбочке, нащупал там что-то тонкое и длинное и с размаху всадил это в глаз пациенту. Глаз лопнул. Белесая жидкость сиропом потекла по щеке. Пациент отпустил Андрея и отшатнулся назад, размахивая перед собой руками, как слепой. Пока он метался по палате, натыкаясь на койки, Андрей наконец-то распутал узел, и выскочил из капкана. Пациента он больше не интересовал — тот ощупывал торчащий из глаза карандаш. Зубы его механически клацали.

Парень обошел опасность и выскочил из палаты, закрыв за собой дверь.

Только в коридоре он позволил себе опуститься на колени и слегка отдышаться. Футболка была мокрой от слизи. Андрей стянул ее с себя, оставшись в одной майке. Вдруг что-то глухо ударилось о дверь палаты изнутри. Андрей вскрикнул. За дверью послышалась возня, удары послабее. Вскоре все стихло.

Надо было убираться подальше.

Больница казалась вымершей.

Андрей шел по пустому коридору где-то в закоулках НИИ и старался запомнить каждый поворот. В рюкзаке у него был припрятан халат: он планировал переодеться и затаиться до наступления ночи, чтобы лично увидеть пациентов, которым вкололи хваленый препарат.

И вот теперь все обернулось так. Ни рюкзака, ни халата.

Надо выбираться отсюда, пока есть возможность, шепнул внутренний голос. Тот, кто треснул его по башке, явно не собирался останавливаться на достигнутом.

Шаги по начищенному паркету отдавались коротким эхом. Но ему нужны было сделать чертовы фотографии. Журналист он или где? Но его потертый «Никон» сейчас там же, где и рюкзак.

Если удастся докопаться до сути, он проведет свое собственное журналистское расследование. Поднимет на уши всю больницу, все медицинское сообщество. Он уже видел заголовки своих будущих статей, интервью с самим собой: отважный журналист, искатель правды, вывел на чистую воду жуликов от медицины, ставивших античеловеческие эксперименты над беззащитными больными. Не для личной выгоды, а ради общего блага.

Так или нет?

Голова раскалывалась от боли.

В воздухе плавали ароматы от медикаментов, тянуло нечистотами и хлоркой из отхожего места. Кому-то принесли цветы, их густой запах смешивался с местными, образуя тошнотворный смрад. Андрей потянул носом: в общей гамме угадывался знакомый запах кошачьей мочи. Он встал на развилке коридоров. Один уходил рукавом к другому зданию, а второй рассекал корпус по центру. В его конце тускло горела зеленая лампочка с какой-то надписью. Он пошел туда, как мотыль на свет.

На двери висела табличка «Реанимация». Сразу за порогом располагался лестничный пролет. Коридор тянулся дальше по этажу, но здесь освещение было выключено. Андрей принюхался. Запах стал гораздо сильнее, но определить его источник пока не удавалось. Тогда он двинулся по темному коридору, прислушиваясь к каждому шороху. Где-то за углом бормотало радио — значит дежурная конторка медсестры близко. Андрей крался мимо палат, и ни в одной из них не горел свет. Более того, пространство окутала густая тишина. И тонкий писк радио лишь подчеркивал гнетущее давление. Проходя мимо одной из палат, он заметил, что дверь прикрыта неплотно, и в образовавшуюся щель можно заглянуть.

Что он и сделал.

Та же картина, что и в палате, откуда он сбежал. Спящие с открытыми глазами пациенты. «Овощи». Двое проявляли слабую активность: один бился головой об стену, а второй жевал вафельное полотенце.

Андрей двинулся дальше по коридору. В каждой палате, куда он по дороге заглядывал, происходило то же: потерянные люди невменяемого вида, которые могли бы с успехом украшать интерьер психушки, а не реанимацию. Во всем их внешнем виде, в движениях и позах читалось что-то дефективное. Словно они были сломанными игрушками, которые починили наспех.

Кто-то прошаркал сзади, и Андрей нырнул за дверь. Выждал, выглянул, убедился, что никого нет. Снова прислушался к аромату и определил, что тот явно исходил снизу, с первого этажа.

Андрей спустился по лестнице. Выглянув в коридор, он увидел, что вдоль стен стоят каталки с телами, прикрытыми простынями. Здесь начиналось царство смерти. Крадучись, он пошел на свет. До слуха донеслись обрывки разговора:

— …зачем ему жмуры, не понимаю.

— Какая разница. Сказал колоть, значит так надо.

— Оно понятно. Но зачем вкачивать препарат в мертвяка? Пустая трата денег.

— Может и нет. Ведь эта штука работает. Вон как паралитиков раскачала.

— Ага, как же. Эти уроды похожи на зомби из фильмов. Как глянут, сразу не по себе становится!

— Нас это не касается.

— Ну, знаешь, всему есть свой предел. Началось с коматозников, сегодня у нас мертвяки, а что будет завтра?

Андрей осторожно выглянул из-за угла. Люди в халатах устанавливали «систему» возле кровати с мертвецом. Тот казался спящим, но глаза его были открыты. И смотрели прямо на Андрея. Помещение было просторным — по бокам находились еще две кровати с телами, возле которых стояли такие же капельницы с розоватой жидкостью, которая размеренно капала из подвешенных ампул.

Из глубины коридора раздался шум и крики. Андрей бросился под каталку. Из дальнего конца по всему пролету санитары тащили крохотную старушку — та тонко верещала, упиралась, била здоровенных мужиков своими птичьими лапками. Когда дверь в приемный покой захлопнулась, высокий сиплый голос сказал:

— Все. Выписали бабку.

Грянул хохот. Люди в белом окончили работу и удалились. Повисла электрическая тишина. Пикали приборы. Прошла не одна минута, прежде чем Андрей смог выползти из своего убежища. Он подошел к кроватям поближе, чтобы увидеть все собственными глазами. Мертвый мужчина напоминал рыхлую кучу плоти с торчащими глазами и дыркой вместо рта. Как же он жалел, что сейчас нет под рукой фотоаппарата!

Обычный труп: мертвая плоть, когда-то заключавшая в себе жизнь. И зачем-то подсоединенная к системе с загадочным препаратом. Андрей хотел перейти к следующей койке, но заметил в глазах пациента что-то странное. Он наклонился чуть ниже, пытаясь разглядеть то место на глазу, где должна была находиться радужная оболочка. Сейчас она напоминал кляксу, застывшую на поверхности белка — бесформенную, мутноватую, лишенную четкости. Там, на дне глаза искрилось что-то…

Резко стало холодно. Перепад произошел мгновенно.

Вдруг мужчина захрипел. Скрюченные руки взметнулись, хватая воздух в считанных сантиметрах от Андрея. Бледное лицо заколыхалось, под кожей заиграли желваки, какие-то бугры, совершенно не свойственные анатомии лица. Мужик бурлил, как каша на огне. Из распахнутой дыры рта выпростался пупырчатый лиловый язык. Андрея парализовало от ужаса. Взгляд его метнулся на соседние койки.

На одной из них стояла женщина. Ее неестественно длинные руки змеились вдоль туловища и сползали вниз к ногам извивающимися щупальцами. Женщина улыбалась беззубой трещиной рта, тянувшейся от уха до уха, а ее склизкие руки тянулись по полу к ногам Андрея.

Неимоверных усилий парню стоило сохранять молчание. Он попятился, стараясь не выпускать тела из виду. Третьим трупом оказалось какое-то суставчатое существо без головы, зато с пятью или шестью конечностями, чередующимися без всякого порядка. Из дыры на животе раздались прерывистые квохчущие звуки. Существо спрыгнуло с койки и быстро побежало к парню.

Андрей секунду стоял в оцепенении. Тело не хотелось слушаться. Разум не хотел распознавать весь этот бред как реальность. С нарастающей паникой он наблюдал за приближением руконогого человеческого страшилища. Логика подсказывала, что всего этого не может быть. Глаза утверждали обратное. Наверно, так сходят с ума, краем сознания подумалось ему.

Он бросился наутек.

Не оглядываясь.

Из фельдшерской вышел санитар. Андрей не тормозя, выпалил:

— Беги!

Санитар, конечно же, ни черта не понял. Спустя две или три секунды позади раздался истерический визг. Затем звуки ударов. Сразу после — вопль боли. Звук, с каким газировку тянут из стакана трубочкой. Снова удары, очень много и дробно, шипение и что-то похожее на кудахтанье. Андрей взлетел по спасительной лестнице наверх. Перепрыгивал через три ступеньки. Звуки слегка отдалились, но он даже не сомневался, что тварям не составит труда нагнать его. Раздались новые крики, удары и грохот. Шум нарастал. Очутившись на втором этаже, Андрей побежал к соединительному коридору.

Затормозил, скользя по инерции.

Выбрались! Путь к спасению был отрезан. Коридор впереди заполнили пациенты. «Овощи» стояли плотно, бок о бок. Бельма глаз немигающе изучали его. Распахнутые рты сочились слизью.

Они бросились к нему, расталкивая друг друга. Один упал, но напиравшие сзади быстро преодолели эту преграду. У Андрея подогнулись колени. Накатила вторая волна ужаса, совсем как в палате. Желудок свернулся в комок. Сзади, с лестничной клетки послышалось кудахтанье. Андрей соображал ровно секунду. Потом бросился обратно к лестнице — на третий этаж. Краем глаза увидел внизу белесые извивающиеся щупальца на перилах.

Выбежав на третий этаж, он чуть не сшиб медсестру.

— Уходите отсюда скорее!

Женщина заголосила и побежала вниз.

— Куда! — Андрей хотел остановить ее, но схватил пустоту. Потом огляделся. И вспомнил, что третий этаж занимали вспомогательные помещения. А еще — кабинет директора. Он прислушался. Где-то внизу раздавались вопли, звуки борьбы, влажных шлепков и это сводящее с ума кудахтанье.

Андрей побежал к кабинету руководителя. В холле перед приемной мерцал мягкий желтоватый свет. Взгляду его открылась странная картина.

На полу лежали женщины — медсестры. Все с закрытыми глазами, без признаков жизни и обнаженные по пояс. Их тела были выложены в форме звезды, в центре которой кто-то поместил тумбу с тазом, наполненным розовой жидкостью. Головы медсестер смотрели в центр, а между ног и тел кто-то желтым мелом расчертил линии и странные знаки. На грудях и лбах тоже блестело что-то нарисованное, но красным. Повсюду горели свечи.

Андрей заметил боковым зрением движение и успел увернуться. Что-то просвистело у самого уха. Раздался возглас разочарования. Андрей оглянулся. Нападавшим оказался сам Василий Дмитриевич. Выглядел директор необычно: тоже обнаженный, обляпанный кровью, с дикими, выкаченными из орбит глазами. В руках у него плясал костыль. Директор снова замахнулся. На этот раз Андрея охватила ярость. Перехватив костыль, он повалил директора на землю и угостил парочкой зуботычин. Лишившись оружия, Панкратов пополз к центру своего сооружения.

— Что здесь творится? — рявкнул Андрей.

Директор не ответил. На губах его заиграла безумная улыбочка. Вынув из кармана шприц, он быстро набрал из таза жидкость.

Андрею это совсем не понравилось. Перехватив костыль, он сказал:

— Эй! Ну-ка бросьте эту гадость!

Директор и не подумал. Вместо этого всадил шприц в грудь одной из медсестер. «Амброзия» ушла внутрь.

— Ша’мх ск’атлай’ссс’рем’скаааш! — прошипел Панкратов и сделал какой-то жест.

— Твою мать! Гребаный сатанист!

— Скаашс’Ка! — провозгласил Панкратов, сверкнув глазами.

Андрей не стал ждать развития событий и метнул костыль в директора. Деревяшка задела его по лицу и упала на бездыханное женское тело, свалив пару свечей. Удар как будто не произвел на Панкратова должное впечатление: он снова потянулся к тазу.

— Где мои вещи? — Андрей шагнул к директору, но тут что-то вцепилось в его ногу.

Это была медсестра. Изо рта у нее рвался лиловый, с присосками язык, который жадно потянулся к оголенному участку кожи на ноге Андрея. Парень рванулся. Хватка была мертвой.

Тем временем хихикающий, бормочущий на своем тарабарском языке Панкратов вкачивал «Амброзию» во вторую женщину. Андрей видел, как шея первой вспухает, словно распираемая изнутри огромным давлением, как из сосков на ее груди патокой сочится густая черная жидкость, а пупок расцветает хищным колючим цветком. И тогда Андрей решился на самый отчаянный поступок в своей жизни.

Он ударил каблуком свободной ноги по шее женщины. Плоть поддалась легко. Кожа лопнула, как кожура перезрелого фрукта, выплескивая наружу кровь и что-то белесое, копошащееся, словно выводок червей трупоедов. Обувь ушла в эту жижу по пятку. Хватка твари ослабла. Терять нельзя было ни секунды, и Андрей вырвался из цепких объятий.

Тем временем Панкратов реанимировал третью жертву. Вторая уже шевелилась, извиваясь как змея и принимая формы, не совместимые с человеческой анатомией. Андрей отскочил назад, наблюдая за этой жуткой картиной. Со стороны лестничной клетки доносился треск ломаемых перил. Что-то поднималось по ней, словно тесто, вспухающее на дрожжах. Что-то массивное. И Андрею совершенно не хотелось знать, как оно выглядит.

Пока Панкратов увлеченно совершал свой ритуал, за его спиной от упавшей свечи занялась занавеска. Андрей соображал не дольше мгновения. Сбегав в кабинет директора, он принес пачку бумаги и принялся поджигать листы от свеч. Бывшие медсестры шипели и шкворчали, словно сало на сковородке, но к огню приближаться опасались. Андрей сорвал со стен все плакаты, схватил все сброшенные с медсестер предметы одежды и побросал это в огонь, который жадно набросился на топливо. Потянуло дымом.

Андрей с тревогой смотрел в дальний конец коридора и быстро работал. Из директорского кабинета он вытаскивал все, что мог скормить огню. Шум приближался. Вскоре холл был наполнен горящими креслами, скамейками, кадками с растениями и всей утварью, которая могла бы гореть. Выстроив заградительный барьер, Андрей отсек себя от места «жертвоприношения» и остального пространства коридора. Панкратов бросился было на преграду, но отскочил назад. И вдруг в его глазах блеснула искра разума, вслед за ней растерянность, а потом — отчаяние.

Андрей смотрел на него поверх языков пламени.

— Он заставил меня! — выкрикнул Панкратов. — Это Он, Запредельный! Не дай ему…

Одна из тварей, принявшая форму розового моллюска бросилась на него и одним движением челюсти отхватила руку по плечо. Панкратов упал на колени, перевернул таз с розовой дрянью, а затем остальные чудовища присоединились к пиршеству.

По больничному коридору прокатился утробный рев.

Андрей посмотрел в сторону лестничной клетки и окаменел от ужаса.

На третий этаж вскарабкалось нечто, напоминающее гигантскую многоножку. Конечностями этому существу служили деформированные человеческие руки и ноги, а глазами — вытянутые на отростках головы. Продолговатое, скрученное в сплошной клубок щупалец, суставчатых лап, присосок и клешней, оно грузно вползало в коридор и потянулось к месту пожара. По потолку стелился дым, стало трудно дышать. Огнем занимались уже обои, пол и плинтуса.

Андрей бросился в кабинет директора. Как смог, забаррикадировался и, пока позволяло время, лихорадочно осмотрел все шкафы, полки и ящики. Ничего интересного. Едкий дым разрывал глотку. Вдруг прямо за дверью раздался душераздирающий утробный вопль, в котором не осталось уже ничего человеческого. Страшный удар обрушился на преграду. Хрустнуло дерево.

Андрей распахнул окно. В последний момент он схватил лежавший на столе ноутбук и, не раздумывая, выпрыгнул наружу.

Подробности сразу после спасения он помнил смутно. Вроде бы смог отползти к подъездным дорожкам. Левая рука онемела и согнулась, обнажая осколок кости. От потери крови кружилась голова. Прислонившись к стволу дерева, он наблюдал за тем, как огонь перекидывается от одного окна больницы к другому, и из форточек вьется поначалу тонкий, а затем все сгущающийся дым.

Прохожие что-то кричали сзади. Прежде чем потерять сознание, Андрей видел, как языки пламени пожирают крыло реанимации. Вырываются из лопнувших окон, лижут стены. Красный петух охватил крышу, радостно гудя на открытом воздухе. Издалека послышался вой пожарной сирены. Вдруг из окна выпрыгнула горящая фигура и большой каплей упала на землю.

Фигура подняла вверх руку, рука зазмеилась вопросительным знаком и распалась на фрагменты. Сквозь шум пожара донесся нечеловеческий вой.

Оклемавшись, Андрей тщательно изучил ноутбук Панкратова. Но к великому разочарованию, обнаруженные данные не имели никакой ценности. Обычные административные документы: отчеты, графики, таблицы. Ни слова об «Амброзии». Похоже, на официальном уровне такого исследования вообще не проводилось. Все, что удалось обнаружить Андрею, был удаленный в «Корзину» текстовый файл с несколькими, видимо, набранными в спешке словами.

Андрей снова и снова перечитывал их. Вот что было напечатано в документе:

«СМЕРТЬ ЭТО ДВЕРЬ КОТОРАЯ ОТКРЫВАЕТСЯ В ОБЕ СТОРОНЫ».

В руках у него был пузырек с розовой жидкостью, выхваченный из капельницы в подвале.

Бал

Пестрое соцветие красок, буйство запахов и звуков обрушились на Валентина со всех сторон, едва ноги его переступили порог главного зала роскошного особняка, где проходил бал-маскарад в честь окончания старого года.

Красное, желтое и зеленое!

Цитрусы, дорогие духи и мускат!

Музыка оркестра, шумные возгласы и смех!

Валентина подхватил людской поток и, словно пловца по бурной горной реке, увлек с собой, завертел в стремительном вальсе из сотен пар, кружащихся по всему залу вокруг огромной темной ели, густо пахнущей хвоей и украшенной гирляндами и шарами. С потолка сыпалось конфетти и разноцветные ленты. Хлопали пробки от шампанского. Музыка возвышалась и опадала, извергалась вулканом, а потом затихала, чтобы вновь взлететь и оборваться громогласным стаккато.

Валентин растерянно оглядывался в поисках знакомого, который завез его на эту веселую вечеринку, заманив обещанием какого-то неслыханного зрелища. Но сейчас в карнавальной толпе он не видел ни единого знакомого лица, да и не мог, потому что все они прятались за масками, а какую одел знакомец, Валентин не знал.

Он проходил мимо танцующих пар, стараясь никого не задеть, смотрел по сторонам, но не видел ничего, кроме движущейся толпы из спин, ног, рук и голов, словно бы слитой в единую массу, в какое-то фантомное существо, с торчащими из его тела конечностями.

Валентин встал возле стенки, у столика с фруктами. Подцепил с подноса дольку яблока и задумчиво отправил в рот, разглядывая происходящее на празднике.

Веселье было в разгаре.

Разгоряченные мужчины обнимали женщин, золотистые напитки искрились в свете огромных ламп, все блестело и сверкало, все двигалось и вертелось и, казалось, ничто в этом огромном пропитанном праздничным духом зале не стоит на месте ни мгновенья.

На маскараде полагалось быть только в маске, но поскольку Валентин не готовился заранее и не позаботился о своей личине, он просто решил намазать верхнюю половину лица белой краской, а глаза подвел темной тушью. Внимательно наблюдая за реакцией окружающих, он очень скоро убедился, что никто не обращает на этот фокус ни малейшего внимания — словно так и надо.

Успокоившись, он с интересом стал изучать маски других участников бала.

Здесь поселился целый зоопарк: медведи, тигры, обезьяны, львы, носороги, зебры и леопарды; хищники и травоядные, птицы и звери, большие и малые, красивые и уродливые, свирепые и милые, такие разные, но соединенные вместе этим чудесным праздничным вечером. Набор масок не ограничивался животными — здесь были и мифические создания, и существа из фольклора, и сказочные персонажи. Эльфы и гномы, тролли и огры, кикиморы и оборотни, вампиры и зомби! Арлекин и Пьеро, Зевс и Тор, нимфы и сатиры! Все они проносились перед Валентином в сумасшедшем стремительном танце, а песни сменялись с такой быстротой, что не возможно было отличить одну от другой. Может даже, это была одна большая композиция, долгая праздничная симфония, посвященная новогоднему празднику, без начала и конца, сплошная, как легкий снегопад за окном особняка, который кружился на фоне ослепительно белого покрывала в потоках света; белое превращалось в бархатное золото с прожилками красных искр и на клетчатом поле непрестанно мелькали тени.

Валентин знал: там холодно, дует ветер, голые деревья скрипят под его порывами, и на ветках каркает воронье. Но здесь было тепло, шумно и весело, и не хотелось думать о том, что происходит там, в сизом колючем сумраке, в мире теней, и поэтому он отвернулся от окна и встретился взглядом с человеком в маске лепрекона, и тот подмигнул ему, отсалютовав наполненным бокалом чего-то крепкого и янтарного.

Валентин вежливо улыбнулся; он притронулся губами к бокалу с шампанским, поднесенным кельнером в маске зайца и медленно пошел вдоль стенки, разглядывая внутреннее убранство зала.

Это был зал, отделанный красным атласом — алое сочеталось здесь с червонной позолотой в обрамлении обсидиановых вставок. Алые стены прошивали призрачные золотые нити, подсвечники и люстры были выполнены из белого золота, старинная мебель из черного дерева была обита красным бархатом, и все дышало основательностью, духом старинной роскоши, консервативного богатства, размеренного величия прошедшей эпохи, которое уж никогда не вернется в этот суетный век.

Словно попав в музей, Валентин прохаживался по залу, когда музыка наконец-то стихла, и высокий худой господин в старомодном фраке взошел на сцену.

— А теперь банкет, дамы и господа! Угощайтесь! — провозгласил он.

В другой половине зала на столы подали яства, и волны вкусных запахов щекотали ноздри, возбуждая аппетит. Гости прошли туда, Валентин вместе с ними. Усаживаясь за стол, он понял, что ничего не ел с самого утра этого долгого дня, и очень голоден. Кто-то произнес тост, и все дружно сдвинули бокалы — по залу разнесся хрустальный звон. Валентин оглядел соседей. Слева от него сидел очень тучный господин в маске свиньи. Приподняв ее, этот человек сразу же принялся за трапезу — долгое, основательное поглощение всех блюд, что были представлены на столе. Справа отрезала ломоть красного лосося женщина в маске лисы — она загадочно улыбнулась Валентину. Вилки и ножи стучали о дорогие приборы. Валентин отведал несколько салатов, но чем больше он ел, тем больше ему хотелось попробовать еще. С явным нетерпением он ожидал перемены блюд, и странный жгучий огонь разгорался в желудке.

Едва подали запеченное мясо, он набросился на него, как ястреб. Становилось все жарче, Валентин расслабил узел галстука, поглощенный едой, и не сразу заметил, что происходит за столом. А там, в свете хрустальных люстр, опрятно одетые дамы и господа ели праздничные кушанья голыми руками, громко чавкая и отрыгивая, они рвали мясо, запускали пальцы в тарелки, пачкая свои костюмы и вечерние платья, в их глазах за масками блестел огонь вожделения, но это было не самым страшным. Потому что и его пальцы тоже были в жиру, и с его щек тоже капало, и когда Валентин увидел все это, его затошнило.

На какой-то кошмарный миг ему показалось, что слева от него с тарелки слизывает закуску жирный боров, а справа с хрустом грызет кость настоящая лисица.

Он ждал окончания трапезы, еле сдерживая рвотные позывы, стиснув зубы, кусая губы. Наконец худой господин объявил, что вновь начинаются танцы, а затем будут конкурсы, и Валентин поспешил в коридор, а оттуда на второй этаж в уборную. Затем он долго приводил себя в порядок. В мужской комнате отчего-то не было зеркала, а Валентину нужно было убедиться, что грим в порядке.

Он открыл дверь в коридор. Мимо, по ворсистому бордовому ковру прошагала настоящая обезьяна — длинномордый бабуин с диким взглядом. Животное скрылось за углом. Валентин решил, что пора уходить, ведь скоро Новый год, и его ждут на другом конце города, куда еще нужно добраться сквозь метель и автомобильные пробки. Он шел по коридору, а навстречу попадались шатающиеся гости, поодиночке, парами и группами, они о чем-то говорили, смеялись, но Валентин не прислушивался к их разговорам и не пытался спрашивать, где выход, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание.

Пройдя мимо одной из комнат, с распахнутой настежь дверью, он случайно увидел там, на широкой шелковой кровати сплетение тел, услышал стоны и вскрики. Он поспешил дальше, но, обернувшись, заметил, как из комнаты выглядывает девушка в маске кошки и манит его к себе. Он сделал шаг вперед, но столкнулся с другой девушкой-кошкой, совсем обнаженной и сразу же повисшей у него на шее. Сопротивляясь искушению, Валентин пробормотал что-то и оттолкнул от себя девушку. Обе звонко засмеялись. Дыхание перехватило, ему захотелось глотнуть воздуха и, распахнув окно, он увидел, как во внутреннем дворике собралась небольшая толпа, люди окружили полукольцом двоих сцепившихся между собой мужчин, один повалил другого и бил его кулаком в лицо, равномерно, как молотом. Кровь брызгала на снег черными кляксами. Они кряхтели, рычали, вскрикивали, спины заслоняли их, и Валентину показалось, что там, в полукруге на самом деле грызут глотки друг другу два бойцовых пса…

Он спустился на первый этаж, в библиотеку, где в креслах полулежало несколько гостей. Выглядели эти люди чрезвычайно растрепанно: с торчащими в стороны волосами, с расстегнутыми одеждами, без обуви. Один валялся в луже на ковре. Другой пил спиртное прямо из бутылки. Третий сгорбился над журнальным столиком, на поверхности которого ровными горками было насыпан белый порошок. Человек втянул одну горку в ноздрю через трубочку, тихонько застонал и повернул к Валентину изможденное лицо со слезящимися глазами под маской черепа. Кто-то бормотал в тяжелом сне, слышался храп.

Валентин прошел в гостиную, где другие гости играли в карты и курили кальян. Здесь было душно, дымно и стоял тяжелый дух ароматического зелья. Один из гостей бросил на стол карты и в приступе гнева схватил другого за горло, третий стал их разнимать, а четвертый воспользовался заминкой и сгреб весь банк себе. Кто-то истерически захохотал.

Валентин почувствовал, как чужая рука шарит в кармане его пиджака, и машинально схватил воришку за запястье — им оказался юнец в маске Арлекина. Вывернувшись из захвата, он проблеял что-то на высокой ноте и убежал. Валентин чувствовал, как у него начинает кружиться голова. Во рту поселилась горечь, в глазах двоилось, его слегка шатало.

Словно в каком-то дремотном сне, он видел, как по коридору на четвереньках прополз мужчина в маске осла, а верхом на нем сидела женщина-курица. Несколько мужчин играли в салки. Один вертелся волчком, один просто стоял и пел что-то нечленораздельное.

И все это время из главного зала слышались звуки нескончаемого вальса, который постепенно превращался в пульсирующую, однообразную, ритмичную музыку, и стены особняка слегка дрожали от топота десятков ног. Валентин пытался вспомнить, где же находится выход, и сколько ни бродил по темным коридорам этого громадного дома, не находил ничего, кроме укромных уголков, где ему попадались пьяные гости в разных масках.

Наручные часы показывали десять, но Валентин понял, что они стоят. Нигде в комнатах не было других часов, только древняя мебель, антикварные статуэтки и темные картины с сумрачными портретами. Он прислонился к стене и уже подумывал о том, как бы выпрыгнуть в окно, и пусть метель, пусть холод, ведь его ждут, он обещал приехать, он и так слишком много лгал в своей жизни… Все в доме пришло в движение и те, кто еще мог ходить, потянулись в главный зал, где оратор зычным голосом вел конкурсы. До Валентина долетали взрывы смеха, аплодисменты, переливы фортепьяно. Из зала лился свет, это было единственное прилично освещенное место во всем доме, утопающем во мраке. И Валентин побрел на этот свет, опираясь о стену, как немощный старик — силы почему-то покидали его, утекали с каждым шагом. Сердце еле билось в груди. Во рту пересохло.

Прошло порядочное время, прежде чем ему удалось добраться до входа в зал. В лицо ударила теплая густая волна, чуть не сбившая с ног, но Валентин удержался и прищурился, пытаясь разглядеть, что же происходит в зале.

Худощавый ведущий говорил:

— Дамы и господа, через считанные минуты пробьет полночь! Какой волнительный момент! Какой восторг! Вы согласны со мной?

Толпа одобрительно загудела.

— Итак, друзья, мы сняли свои маски и увидели, кто есть кто на этом замечательном балу! Но, прежде чем мы продолжим наше торжество, я хотел бы сделать объявление.

Толпа притихла.

Валентин недоумевал. Это какая-то шутка? Гости стояли плечом к плечу, мужчины и женщины, старые и молодые, тощие и упитанные, но всех их объединяли личины фантастических существ и животных, нацепленные на лица. Он присмотрелся внимательнее. В действительности, с масками было что-то не так. По сути, он никогда не вглядывался в их очертания — улавливал основные контуры и скользил взглядом мимо. Но сейчас, приноровившись к освещению, он мог разглядеть эти черты в мельчайших подробностях.

И к ужасу своему понял, что все эти морды, уши, рога, щупальца, усы, клыки, все эти клювы, гривы, рыла — настоящие. Никаких швов, краев и лямок; ничего искусственного. Морды дышали, усы дергались, а с клыков капала тягучая слюна. Клювы щелкали, кончики носов подрагивали. В нечеловеческих зрачках искрился свет торжества. С возрастающим ужасом Валентин увидел, что на полу действительно лежали маски — но маски человеческих лиц.

— Мне стало известно, что один из нас не снял маску, — продолжал ведущий.

Ропот.

— Вы знаете, чем грозит нарушение этого правила, не так ли?

Гул согласия и угрожающий шепот: «Смертью, смертью, смертью!».

— Но на этот раз мы проявим милосердие и поступим по-другому. Пусть тот, кто найдет самозванца, выиграет титул Короля бала, а самому самозванцу мы позволим уйти!

— Ура!

— Приступаем! — ведущий хлопнул в ладоши.

Началась суета, толкотня. Гости придирчиво оглядывались в поисках жертвы. Валентина захлестнула паника. Собственное лицо вдруг показалось ему голым, а сам он беззащитным, выброшенным на поживу хищникам, ребенком. Захотелось закрыться руками, убежать и спрятаться в самом укромном углу. Вдруг кто-то толкнул его сзади. Валентин по инерции ступил в круг света и увидел, что все присутствующие уставились прямо на него. Повисла пауза.

У Валентина подогнулись колени, но усилием воли он заставил себя удержаться на ногах. В отчаянии рассматривая ряды очеловечившихся чудовищ, в крайнем второму слева ряду он все же заметил совершенно бесстрастное, спокойное как у манекена лицо человека, которое никак не могло быть живым. Но оно и не было звериным, и не сказочным, — никаким иным. Валентин вглядывался в ту часть зала все напряженнее, не заметив, как из толпы выступил тот самый высокий худой господин, что вел этот вечер, и подошел к нему вплотную.

Его личина была мордой козла-альбиноса. С чуть изогнутыми рожками, с желтоватыми горизонтальными зрачками и остроконечной бородкой. Козел взглянул в том же направлении, Валентин отвел глаза, но было слишком поздно, и вот уже двое дюжих парней-горилл выволокли оттуда хрупкое, почти детское тело. Козел протянул руку и снял маску — венецианскую карнавальную вольто, под которой пряталось испуганное, ничем не примечательное лицо девушки.

— Нашли!

Толпа торжествующе взревела.

— Позаботьтесь о ней, — распорядился Козел и повернулся к изумленному Валентину, — А вы, нашедший самозванца, объявляетесь Королем этого бала. Да здравствует Король! Vive le Roi!

Громко щелкнуло. Огромные, подвешенные под самым потолком часы, механически зажужжали и принялись отбивать удары.

Наступила полночь.

Толпа неистово рукоплескала Валентину, и Козел тоже, и вновь захлопали пробки из-под шампанского, посыпалось конфетти и серпантин, зажглись бенгальские огни, а в светильниках словно бы с новой силой вспыхнуло пламя. И вот тогда Валентин схватил ведущего за грудки, вопрошая, где зеркало, а тот насмешливо указал в дальний угол зала, ведущий на кухню, и Валентин бросился туда, расталкивая толпу, которая смеялась и улюлюкала… не помня себя, спотыкаясь, наталкиваясь на углы, расшибая колени и локти, вбежал Валентин в каморку, где бородавчатая горгулья месила тесто, а горбатые гоблины таскали дрова из сарая, и на двери серванта он увидел маленькое овальное зеркальце, и пошел к нему, а часы все били, отсчитывая последние мгновенья уходящего года, и двенадцатый удар слился с одиноким воплем отчаяния, когда Валентин заглянул в зеркало, а потом разбил его вдребезги.

Источник

10 сент.

Снял «однушку» в центральном районе. На работу теперь можно ходить пешком. Удобно.

Сижу настуле посреди не распакованного багажа.

Предыдущее жилье было атас — окраина города, клопы, темные улицы.

11 сент.

Обустроился. С хозяином в этот раз повезло. Толковый мужик. Прошлый был алкаш, так у него зимой снега не допросишься. Постоянно перегаром тащит. И деньги клянчил. Этот-то хоть нормальный. Все показал, рассказал, оставил холодильник и стиралку. Даже мебели немножко.

Были бы все такими.

Сразу выдал ему аванс на два месяца вперед. Очень обрадовался, сказал, очень кстати, потому что уезжает на днях в другой город. По делам. Похоже, археолог или типа того.

В квартире очень грязно, надо бы сделать уборку. Займусь, как появится свободное время.

15 сент.

Дня три оттирал застарелую грязь. Не знаю, кому он тут жилье сдавал, но по ходу эти ребята не убирались ни разу за последний год. Долго отскребал коричневый ламинат, так оказалось, он кремовый, просто пленкой грязи был покрыт. Что там в углах и в щелях разных нашел, лучше не вспоминать. Когда пыль вытирал, разбил какую-то склянку архаичную, наверно ночной горшок из древности, хозяйский, значит. Эта штука из красной глины, разломилась на пять или шесть частей. Узорчики вроде греческие. По форме как маленький кувшинчик, внутри какая-то зеленая дрянь, в виде порошка. Ну, попробовал склеить «Моментом», вроде получилось. Не скажу что я мастер-реставратор, но вроде придал этой штуке прежнюю форму. Зеленый порошок смыл в унитаз.

Надеюсь, сразу не заметит. Велика ценность, подумаешь. Скажу, так и было если что.

16 сент.

Я обычно не помню сны, но этот как-то прям врезался. Дурь какая-то. Приснился мне хозяин, стоит у окна и смотрит так осуждающе. Говорит, зачем ты это сделал? Я говорю, что сделал? Он говорит, сам знаешь что, не прикидывайся. Я говорю, не понимаю, о чем вы. Он стоял-стоял, смотрел на меня долго так, а потом: ну раз так, ничего уже не поделаешь. Я говорю, чего там не поделаешь, о чем вы? А он рукой машет. Подошел ко мне, и вдруг выхватил нож, схватил за волосы, отрезал прядь. Лоскут на палец намотал и завязал.

Потом открывает окно, встает на подоконник и прыгает. Я к окну и смотрю — полетел, прям как птичка., мать его. Черными крыльями машет. Идиотизм какой-то, чего только не приглючит, наверно пельмени просроченные съел вчера. Вообще мы в двадцать первом веке живем. Глупости это все.

19 сент.

В воздухе витает какой-то странноватый запах. Почувствовал, когда пришел с работы. Вроде слабый, но неприятный, гаденький такой. Что-то затхлое. Оно и понятно, при такой грязище. Надо чистить квартиру дальше. И ванную с туалетом обязательно. В принципе, терпимо.

20 сент.

Вчера весь день прибирался. Обычная комната. Пыль — да, грязь — да, за диваном нашел высохший огрызок от яблока, пару пуговиц. Никаких трупов мышей или прочей гадости в том же роде. Исключено. Санузел в нормальном состоянии. Трубы не текут. Нигде не текут, я проверял трижды. Они конечно не первой свежести, но от старости тоже не рассыпаются. Обычно проблемы бывают со стояком и канализацией, но там тоже вроде как все в порядке. Отвинтил под раковиной сифон, почистил. Залил в унитаз чистящее средство.

21 сент.

Времени не хватает! Сегодня надо дописывать проект.

22 сент.

Неужели сдал этот чертов проект! Прямо гора с плеч. Теперь хоть какая-то передышка. Сидел перед телеком, переключал каналы, когда поймал себя на том, что опять ощущаю запах. Он никуда не делся. И начинает уже меня раздражать. Нет, сегодня слишком устал, чтобы искать источник. Буду спать с открытой форточкой.

24 сент.

По случаю выходного наконец-то переделал все дела, а заодно еще перелопатил квартиру в поисках источника этой гадости. Он явно существует. Выдраил всю квартиру до блеска. Даже окна помыл. Даже плиту и раковину на кухне с порошком, что бывает со мной крайне редко. А запах никуда не исчез.

Как будто преследует меня.

Становится то сильнее, то слабее. Сейчас вроде ослаб. Может, исчезнет, наконец?

26 сент.

Познакомился с соседями. Милые тихие люди, интеллигенция. Обмен дипломатическими нотами и прочее. Но в подъезде встречается и другая публика: какие-то мужики, шпана, бабы какие-то, колхозного вида.

27 сент.

Запах никуда не исчез. Возможно, он слегка изменился, не знаю. Дом относительно новый, панельный, так что вряд ли причина в стенах. Специально выходил в подъезд, на балкон, на улицу. Стоял и принюхивался. Там он тоже есть, пусть и не так явно.

Что за дрянь! Непонятно.

28 сент.

А в мире, оказывается, столько запахов. Разнообразных, сильных и слабых, приятных и отвратительных. Все пахнет. Все пахнут.

Поймал себя на том, что некоторые ароматы вызывают настоящее омерзение. Аж тошнит. Особенно мерзко пахнут люди. Просто ужасно. Хуже животных. Например, те же алкаши. Мало того, что от них тащит перегаром, так он еще смешивается с вонью от не чищенных зубов, пота, в итоге получается адовая смесь, которую приходится нюхать, например, в транспорте. Едешь с работы, а эта скотина дышит тебе в лицо. А ехать еще полчаса. И рядом десятки других людей, которые тоже пахнут. И порой не самым лучшим образом. Общественный транспорт — это современный вариант чистилища. Хорошо, что теперь хожу пешком.

29 сент.

Не могу нормально работать. Мешает сосредоточиться. Похоже, это превращается в настоящую проблему. Говорят, фантомные запахи возникают не в рецепторах ноздрей, а в самом мозгу. Типа, это признак болезни.

1 окт.

К врачам ходить не хочу. Обязательно найдут какое-нибудь дерьмо, от которого потом полгода пить таблетки или терпеть уколы, или еще что-нибудь в том же духе. Чувствую себя хорошо, ни на что не жалуюсь. На кой мне сидеть в очереди в больничке?

2 окт.

Батареи холодные. Отопление пока не включили. Сижу за столом в водолазке. Позвонил маме, поболтали немного. Поймал себя на том, что уже не обращаю на запах внимания — кажется, он въелся в кожу. А все же временами он становится четким, бьет в нос, как нашатырка. Украдкой обнюхиваю предметы и людей. Он повсюду. Пытаюсь как-то заглушить — купил мощный дезодорант, освежитель воздуха и ароматизаторы.

3 окт.

Пассажиры в транспорте отсаживаются, если есть свободные места. Решил позвонить хозяину, узнать, может еще на пару месяцев сдаст. Не дозвонился. Наболтал ему голосовое сообщение.

4 окт.

От грудных младенцев и маленьких детей обычно пахнет прокисшим молоком.

Детей постарше окружает запах сладостей.

Подростки начинают пованивать — первый намек на зрелость. И дело тут не в чистоте, подростки сами по себе такие, их ломает каждую секунду. Отсюда прыщи, перхоть, терпкий запах пота: организм усиленно перерабатывает сам себя.

Молодежь пахнет по-разному. Парни уже оформились в мужчин с соответствующим запахом. Девушки благоухают парфюмерией. Феромоны в этом возрасте — оружие массового поражения. Инстинкты кипят.

Зрелые люди источают огромное множество запахов.

Старики смердят. Их тела уже не справляются с нагрузкой. Из них сочится дух старости, распада, ожидания конца. Не обязательно видеть, как в комнату входит старик, это можно почувствовать.

…

Хуже всего пахнет гнилое мясо. Это настоящий смрад, такой густой, что его можно пощупать. Никогда не забуду: у нас сломался холодильник, и когда мы вернулись после трехдневного отдыха, открыли морозилку, а там лежали заготовки, говядина и свинина, за эти дни мясо посерело, покрылось пленочкой слизи. А пахло от него…

Так что всякие там тухлые яйца, рыба и гнилые овощи, все это фигня.

6 окт.

Этот запах.

Он явно усилился.

Забирается в ноздри, наполняет собой глотку, как токсичный газ. Никакого спасения. Нигде от него не спрятаться.

Надо мыслить логически. Действовать методом исключения. Если мы исходим из того, что все пахнет, нам нужно убрать все источники посторонних запахов, и тогда мы сможем вычислить главный, порождающий эту вонь. Элементарно.

7 окт.

Попробую описать его.

Отдаленно напоминает подгнившее дерево. Еще частично вяленую рыбу. И что-то пряное.

8 окт.

Пропал аппетит. Еда вызывает отвращение. Смотрю на содержимое тарелки и почему-то представляю себе, как оно превращается в содержимое унитаза. Как оно будет перевариваться у меня внутри. То есть весь этот процесс. Бред какой-то. Откуда такие мысли?

9 окт.

Жизнь — это поглощение и выделение. Копошащаяся, склизкая, пульсирующая масса. Биоматериал. Зарождение и распад, потом снова зарождение. До бесконечности. Цикл. Я его часть. Неприятно. Как в этой слабой, податливой оболочке может пребывать разум?

10 окт.

Раньше, в детстве, люди были для меня божествами: неуязвимые, сильные. Сейчас напоминают мне гомункулов. В них нет ничего диковинного. Все они рано или поздно сдохнут. Это неизбежно, необратимо, очевидно. Противно думать о том, что ты — часть этой общности. Такой же, как они — биологически принадлежишь к одному виду.

Человек — это мешок с костями, мышцами, сухожилиями и ворохом внутренностей, накаченный разными жидкостями. И говном. Трудно представить себе все это, когда гуляешь по улице и смотришь на прохожих. На ванильных девочек и т. п. А вот когда в морге на стальном столе лежит труп, вскрытый, как выпотрошенная курица, вот тогда понимаешь, что все мы — просто плоть. Такое же мясо. Мы ничем не лучше коров или свиней. Внутренности источают особый острый, ни с чем не сравнимый запах. Зайдите на рынке в мясной отдел, подойдите к прилавку, возьмите в руки говяжью печень и понюхайте.

12 окт.

Выходной. Итак. Приступаю к активной фазе действий. Терпеть уже нет сил. Это вызов, и я его принимаю. Я найду источник этого запаха.

…

Вылизал всю квартиру. Изгнал грязь отовсюду, где смог дотянуться. Из каждого уголка и щелочки. Выбросил весь мусор. Все продукты, все предметы органического происхождения или спрятаны в холодильник, или выброшены, или съедены. Сейчас слабо пахнет чистящими средствами. Но он по-прежнему здесь.

Мне нужна абсолютная стерильность. Как в операционной больницы. Только в таких условиях исчезнут все запахи. Надо оставить то, что не издает никаких запахов — сталь, пластик.

13 окт.

Выбросил все старые вещи. Весь хлам, что валялся по квартире. Все его книги, коробки, все эти старые осколки древности. И этот кувшинчик тоже. Если честно, эта штука все время притягивает взгляд, постоянно ловлю себя на том, что поглядываю на нее. Ну вот, наконец все выкинул. Думаю, хозяин скажет мне только спасибо.

14 окт.

Взял законный отпуск. На две недели. Реально устал, надо отдохнуть. Стал дольше спать. Шеф даже спорить не стал. Подозрительно. Только зыркнул исподлобья, и сморщился, будто кто-то воздух испортил. Гондон.

15 окт.

Сегодня заменили деревянные рамы на пластиковые. Они не пахнут. Ем из пластиковой одноразовой посуды, раз в день. И то, по привычке. Сразу же выбрасываю объедки. Установил кондиционер с ионизатором, который будет чистить воздух. Теперь он работает круглосуточно. Конечно, потратился на него из запасов, что приберегал на отпуск, ну и ладно.

Кроме того, оставил дома минимум необходимых предметов. Все шкафы, комоды, ковры, полки, горшки с геранью и картины уехали к родственникам. Наплел им, что буду делать ремонт. В углу стоял аквариум с рыбками. Вылил содержимое в канализацию, а сам агрегат выставил у подъезда. Из обстановки остались стол, стул, перина и минимум техники для жизни. Как на космическом корабле.

16 окт.

Теперь, когда стало просторнее, взялся за саму комнату. Кроме мебели запах издают стены, пол и потолок. Сейчас запах стал как будто слабее, значит прогресс налицо. Скоро избавлюсь от него окончательно.

17 окт.

Содрал ламинат. А под ним — ха-ха — паркет. Понятно, постарше лет на десять. Весь день отдирал паркет и обои от стен. Обои пахнут старыми газетами. Паркет — просто сухим деревом. Постелю новый линолеум, а стены облеплю пленкой.

18 окт.

Понял одну банальную вещь. Запахи никуда не исчезают. Один заменяется другим, более сильным, и этот процесс бесконечен, запахи наслаиваются друг на друга, как в коктейле. Они везде и всюду, пронизывают все пространство. Их нет только в вакууме.

Ну, короче, несмотря на усилия, запах остался.

И что же делать? Сдаться? Совершенно раздавлен. Получается, что эта вонь победила и навсегда поселится у меня в носу.

19 окт.

Долго думал. Как ни крути, остается единственный вариант. Да. Запах исходит от меня. Именно я, и никто другой, издаю эту вонь. Неужели все эти дни я ходил и…?

…

Тщательно вымылся. Я и раньше соблюдал гигиену, но в этот раз старался особенно. Пять раз намылился с головы до пят. Отодрал себя мочалкой до красных пятен. Прочистил все, что можно, все дырки. Оделся в чистый комплект белья. Сел посреди комнаты на стул, предварительно проветрив помещение и заперев его. По всем правилам, если воздух свежий и я тоже чистый, запаха быть не должно.

…

Но он появился. Поначалу еле заметный, затем более четкий и ощутимый. Откуда? Ну откуда? Непостижимо. Надо бы перекусить. Правда, в последние дни почти не ем: натурально тошнит. За весь день отправлю в рот бутерброд, и тот лезет с трудом. Зато пучит меня просто нечеловечески. Внутри что-то бродит, как в бочке с пивом.

А еще. Не знаю, как-то странно. Вначале открыл кран, полился кипяток, но я почувствовал не сразу. Обварил руку.

20 окт.

Знаю, откуда. Знаю.

Изнутри.

Причина? Зубы? Налет на языке? Гланды? Больной желудок? К врачам не пойду, однозначно. Ненавижу больницы.

Или может кожа? Что-то не в порядке с гормонами? Нет, не пойду к врачам. Почитаю в Интернете.

21 окт.

Запах не просто остался, а как будто усилился. И теперь понятно, что у него органическое происхождение. Так может вонять только что-то живое.

Долго осматривал себя. Ничего особенного. Кожа бледная, но я и не загорал этим летом. На руке на месте ожога большой пузырь с чем-то белым внутри. И как будто слегка ухудшилось зрение, глаза слезятся. Еще похудел. Но все это вполне объяснимо. В остальном все нормально.

22 окт.

Кое-где кожа шелушится. Наверно, аллергия на жесткую воду. Полощу рот освежителем, вычистил зубы. Десны дряблые, один зуб шатается. Наверно от недостатка витаминов. Решил, что запах исходит от какой-то части тела. Выбрил все волосы. Теперь гладкий как младенец. Под ребрами нашел пятна, похожи на синяки. И парочка пятен на животе. Неудивительно, по утрам постоянно натыкаюсь на стенки и бьюсь об дверные косяки.

23 окт.

А запах остался. Странное дело, но он меня как бы уже не тревожит. Так что пытаюсь извести его скорее из принципа. Все стало безразлично. Полная апатия. Ничего не хочется делать. Часами сижу на стуле и смотрю в белый квадрат окна. Пытался смотреть телек, читать… ни черта не вижу, все расплывается. Офигенный выдался отпуск.

24 окт.

Радость! Запах как будто исчез. Но появились другие проблемы. Непонятная слабость и неуклюжесть. Батареи по-прежнему холодные, но мне нормально, окна вообще не закрываю. На свежем воздухе мне почему-то лучше. Засыпаю прямо на ходу. Почти не ем, пью в основном воду. Реакции заторможены.

25 окт.

После обеда спустился в магазин, кончились продукты. Надушился, замотался шарфом, натянул шапку на самые брови. Но все равно, в очереди впереди стоящая тетка зажала нос, и остальной народ как-то по странному отводил глаза. Не понимаю, в чем дело. Кассирша тоже отвернулась, словно бомжа увидела. Пробила, выдала сдачу и потом говорит: у вас что-то на лице. Я не стал скандалить. Вышел на улицу, глянул в отражение витрины — и правда. Из носа течет густой зеленоватый гной. Не хватало еще простудиться. Я болел гайморитом и слишком хорошо знаю, что это за дрянь.

28 окт.

Нашел в углу предмет. С минуту осматривал, пытался вспомнить что это. Память ухудшается, тоже вот непонятно почему. Исиня-белый придмет, плоский и овальный. Положил на стол, и чтобы вспомнить как называется, пошол в ванну чистить зубы. Двинул щеткой во рту, и что-то посыпалось в раковину. потом закапало бурым, ну такого цвета, как вода из нечищеного водопровода.

Сейчас сижу на кухне. Вспомнил как называется предмет.

Ухо это

Еще заметил, что по всей квартиры потеки, тоже бурого цвета. Приходится постоянно вытирать тряпкой. И течет с носа, из ушей посоянно. Глаза сильно слезятся.

надо к врачу но боюсь

к зубному еще. Обратно вставить

29 окт.

Отпуск заканчивается. Но похоже придется брать дополнительный

29 30

кожа отходит ласкутами

ктото звонил в дверь я неоткрыл

звонят по телефону, пишут в Интернете, отвечаю что приболел

кашел сильный выплевывю комки

наверно просудился

331

рвет чем то желтозеленым

ногти посинели

один глаз ни видит

все сливается

29? окт?

Сегод

так Похож, мене будит трудо писат — кое что случилос с пальцми прав ой руки. Ну и хй с ней, главнее зпах ичез.

Сова хочу ест Очен сильн

В маазин итти боюс. сидел смотрел в кно потом поврнулся и вижу стоит. на толе стоит, какбудто всегда там был всегда. кушинчик. котрый разбитый скленныый

окт

натекает тряпкй сбираю в введро

живот сводит ест хочу немог

а он был прав. зря я этосделал ох проти мама

ноя

там в зееркале сссстрх тнатос

я се пнял влсы я чтал это он

поздно сшком пздно

б/д

хоч мяса свежго

дома нет нчего

поду к сседям

Перекресток

Девочка стояла на противоположной стороне улицы. Одна. Маленькая, дрожащая от холода фигурка.

Муравьев ожидал зеленого света на светофоре с другой стороны улицы. Красное табло лениво отсчитывало цифры: 30, 29, 28… Муравьев осмотрелся по сторонам. Улица была пуста, ни души.

26, 25, 24…

Витрины и рекламные вывески поливали асфальт холодным светом желтого, синего и зеленого оттенков, которые перемешивались в подмерзающих лужах как компоненты экзотического коктейля в бокале.

Табло на светофоре неумолимо вело отсчет: 22, 21, 20.

Девочка стояла на самом краю бордюра — крошечная клякса, состоявшая из одного крупного пятна-тела и потеков-ножек.

Муравьев переложил чемодан из одной руки в другую: вспотела ладонь. Перчатки он презирал и упрямо не носил до самого декабря. Улица была пуста в этот поздний час, и с обеих сторон по тротуарам никто не ходил. Не было видно ни одного пешехода, и не проезжала ни одна машина. Муравьев мог бы спокойно перейти пустую улицу, но не стал. Нужно придерживаться правил.

15, 14, 13…

Хлестнул ледяной ветер. Девочку чуть не унесло. Отступив на пару шагов, она вернулась на свой пост, словно солдат.

10, 9, 8…

Может, ну их, эти правила? Муравьев вдруг ощутил знакомое чувство — чувство, что надо спешить, заставляющее тебя смотреть на светофор как спринтера на флажок судьи. Но цифры размерено отсчитывали последние секунды: 5, 4, 3…

Внезапно по проезжей части на дикой скорости пролетел легковой автомобиль. Мелькнули нарисованные на борту языки пламени, сверкнули диски, заревел двигатель. Муравьева обдало ветерком и вонью из выхлопной трубы. Когда отсчет закончился, светофор сделал паузу в одну секунду, и загорелось зеленое табло. Муравьев сорвался с места и пошел по зебре. Сегодня он итак задержался на работе. Надо спешить.

Очень быстро он пересек зебру и готов был привычно свернуть направо, когда кто-то жалобно воскликнул:

— Мама?

Муравьев удивленно оглянулся. Девочка! Ребенок в бесформенной, потертой парке стоял на бордюре и тянул к нему руки. В мокрых голубых глазках застыло отчаяние.

— Мама!

Муравьева заклинило, словно старый ржавый механизм.

— Дядя?

С большим усилием он повернулся и приблизился к малышке. Нижняя часть ее лица была замотана шарфом, из-под капюшона выбивались белокурые космы. Тоненькие ножки в колготках дрожали. На коленке зияла дыра. Одежда была грязной и сильно потертой.

— Где твоя мама? — спросил Муравьев.

Девочка зарыдала:

— Не зна-а-аю!

Муравьев снова оглянулся. Улица была пуста.

— Есть у тебя телефон?

— Не-е-ет! — ревела она.

Надо позвонить в полицию и дело с концом, подумалось ему. Приедут парни из наряда, заберут бедолагу и отдадут в распределитель. Или как там это называется.

Девочка размазала по лицу слезы и сопли, а потом снова посмотрела на Муравьева взглядом, исполненным страха и невыразимого страдания. Что-то екнуло у него в груди. Вскинув руку, он увидел, что на часах уже половина двенадцатого.

— Ты давно здесь стоишь?

— Да, — выдавила девочка.

— Откуда ты пришла?

Девочка ткнула рукавом парки назад, в глубину улицы. Муравьев проследил направление. Оно было противоположно дороге к его дому. Снова он посмотрел на ребенка. Девочка была красивой. Если накормить и отмыть ее… Тут у него в груди сладко заложило, ладони вспотели, и одеревеневшими губами он проговорил:

— Пойдем, отогреешься!

Он сделал попытку взять ее за рукав, но пальцы скользнули по одежке. Девочка отступила на шаг.

— Я хочу домой! — захныкала она. — К маме!

Муравьев соображал.

— Пойдем домой. Там твоя мама? — он кивнул туда, куда она указывала.

— Да!

— Помнишь, где твой дом?

— Д-да, — на этот раз не сразу.

— Тогда пойдем.

Девочка судорожно выдохнула. Страх в глазах притух, сменился любопытством и надеждой. Так они и пошли — мужчина в сером пальто с чемоданом и маленькая, брошенная, замерзшая девочка.

— Как тебя зовут? — спрашивал Муравьев. — Как зовут маму? Где папа? Почему ушла мама? Ты потерялась?

Ни на один из этих вопросов он не получил ответа: девочка упрямо молчала и шла вперед. Муравьев разглядывал ее, пытаясь понять, как ребенок оказался здесь поздним вечером один. Из капюшона вырывались облачка пара, тонкие ножки проворно семенили по щербатому асфальту. Они прошли до следующего перекрестка, который тоже пустовал. Машин видно не было, если не считать пары припаркованных авто. Светофоры подмигивали пустоте.

Девочка без колебаний пошла на красный свет. Муравьев — следом.

— Подожди! На красном надо стоять, на зеленом идти.

Ноль реакции. Он хотел было схватить ее за плечо, подумал и решил этого не делать. На противоположном углу он заметил сгорбленного, грязного человека, который сидел на ступенях магазина, положив голову на сложенные руки.

— Где твой дом?

— Там! — снова она указала вперед, звонким, уверенным голосом, лишенным последних ноток страха.

Они пошли дальше. Ветер стих, но воздух становился холоднее. Город сжимали в клещи ночные заморозки. Лужи подернулись плёнками льда, которые девочка с хрустом разбивала.

— Далеко до дома? — спросил Муравьев, когда они дошли до следующего перекрестка, где на углу сидела замотанная в шаль старуха и подсчитывала собранную милостыню, вытряхивая ее из тарелки.

— Нет! Там мама.

— Мама точно там?

Уверенный кивок. Девочка зашмыгала носом, и снова они пошли на красный свет, две фигуры, поливаемые светом уличных фонарей и огнями рекламных плакатов. Когда они проходили мимо нищей, из недр шали раздалось приглушенное клокотание. Пальцы замелькали над тарелкой быстрее, и слишком часто, словно… Муравьев выкинул эту странную мысль из головы.

Они шли. Муравьев пытался завести разговор, просил девочку рассказать о маме, о папе, об их доме и занятиях, о том, что нравится малышке, которой можно было дать лет пять, но так толком ничего от нее и не добился. Они прошли мимо торговых кварталов, мимо зданий муниципалитета, офисов и жилых домов. Они пару раз свернули. Муравьев плохо знал эту часть города, но, сколько ни искал таблички с названиями улиц на домах, видел только номера или старые, истертые прямоугольники, с которых время слизнуло последнюю краску. Прохожих навстречу не попадалось, но почти на каждом углу кто-то был: припозднившийся пьяница с лицом, смятым в красное бесформенное месиво или спящий прямо на асфальте бездомный, старуха или старик, замотанные в старые одежды, колченогие, какие-то словно бы надкусанные фигуры, мимо которых они шли дальше. Мимо тянулись однотипные жилые дома, и в окнах подслеповато горел свет, а они все шли дальше. Иногда по дороге проезжали машины, но стекла их окон поглощали свет чернотой тонировки, и эти автомобили исчезали в ночи, словно мистические экипажи, управляемые сами по себе.

Девочка уверенно шла вперед. Муравьев взглянул на часы. Половина первого ночи. Они подходили к очередному перекрестку, пустому. Муравьев понял, что прошло слишком много времени, а ему еще нужно успеть домой, и тогда он отважился, наконец-то принял решение, отчего сладко защемило в груди, и волна возбуждения захлестнула его с головы до пят, вызвав легкое головокружение, сухость во рту и слабость в ногах. Девочка шла чуть впереди, такая маленькая, хрупкая, настоящий цветок жизни, нежный и прекрасный, словно пробивающийся посреди сухой выжженной пустыни, и этот цветок нашел он, он, только он достоин его сорвать, и он потянулся рукой к ее голове, с колотящимся сердцем, мгновенно осипший, сказал:

— Малыш… еще долго идти?

Девочка дошла до перекрестка.

— Пришли!

Она победно вскинула руки вверх. Муравьев смотрел на пустой перекресток. Ветер ударил по лицу — словно отвесил пощечину. Муравьев ничего не понимал. Заглянул в голубые глаза, спросил:

— Здесь твой дом?

— Здесь мама! Вон, там! — и девочка побежала по диагонали на дальний угол, где на краю кто-то стоял. Муравьев, глупо моргая и бормоча что-то, побрел следом. Его охватывало разочарование. Сладкая волна откатилась назад, оставляя после себя гулкую пустоту. Девочка добежала до угла, обняла кого-то, и Муравьев с удивлением обнаружил, что этот человек ростом такой же, как и маленькая бродяжка, и одет так же. Две фигурки обнимались, словно сестры-близняшки после долгой разлуки. Обескураженный, Муравьев медленно подходил к месту встречи, не понимая, что здесь происходит.

— Мама! — смеясь, кричала девочка, а Муравьев стоял как истукан, и все пытался вглядеться в лицо этой второй фигурки, не зная, что предпринять и как начать разговор. Он неуверенно подошел поближе. Может быть, это ее сестра? Или подружка-бродяжка, такая же, как и она сама? Но тогда получается, что он вознагражден вдвойне и… мысль оказалась настолько сладкой, щекочущей и в то же время наполнила его таким восторгом, что дыхание перехватило в спазме.

Наконец девочка отступила. Вторая фигурка повернулась лицом к Муравьеву и, под холодным светом уличного фонаря, он смог разглядеть все подробности. А когда увидел, отшатнулся. Да, это тоже была девочка. Но с лицом старухи — сморщенным, скомканным, словно лист серой изжеванной бумаги, из которого вытекли все краски. Тусклые злобные глазки вонзились иголками в Муравьева, рот раскрылся в оскале, обнажая желтоватые, сточенные, будто натыканные в беспорядке зубы.

— Ты! — взвизгнула маленькая старуха. Когтистая рука нацелилась ему в грудь. — Я сожру твое сердце!

Муравьев почувствовал, что ноги подкашиваются, а горизонт заваливается куда-то вбок.

— Я сожру твою печень! — карлица зашипела, раззявив рот, и между зубов кнутом заскользил длинный тонкий язык. Девочка стояла за ее спиной, смеялась и хлопала в ладоши. Муравьев попятился назад.

— Твои глаза! Сожру! — старуха причмокнула, утробно, гулко и тут ее разобрал визгливый, хриплый хохот. Муравьев задыхался. Ледяной воздух ножом резал его глотку, вспарывал гортань и кромсал легкие. Он увидел, как со всех концов улицы к перекрестку идут маленькие, закутанные в куртки, балахоны и прочее тряпье фигурки детей. Фигурки подходили все ближе, они ныли, на одной высокой ноте, жалобно, протяжно, как от зубной боли. И когда они подошли достаточно близко, Муравьев увидел, что они не могут кричать, они только и могут, что ныть, потому что рты у них были зашиты красной бечевкой, он хорошо знал эту бечевку. А потом Муравьев взглянул в тусклые глаза карлицы и увидел, как ее голова поворачивается на тонкой дряблой шее, как флюгер, и вместо старого лица перед ним возникло другое, более молодое, лицо женщины с добрыми глазами и ласковой улыбкой.

— Андрюша, — сказала карлица.

И тогда Муравьев бросился бежать.

Назад, туда, откуда пришел. Он бежал на максимальной скорости, на которую был способен. Бежал, выхватываемый конусами света от скрюченных фонарей, оскальзывался, перепрыгивал через ямы. Он старался оказаться как можно дальше от того места, вернуться домой, в тепло, и поэтому бежал, вкладывая в бег всего себя, так, словно ему угрожала смертельная опасность. Мимо тянулись однотипные жилые дома, бесконечные, тихие, и он перебегал дорогу на светофорах, наплевав на всякие правила, совершенно один, словно весь город внезапно опустел, его обитатели исчезли, все, до единого.

Кварталы сменялись один другим, Муравьев устал и перешел на шаг. Он тяжело дышал, в боку кололо, но он продолжал двигаться, не смотря ни на что. Он все шел и шел, оглядываясь по сторонам и назад, но никого не было, и никто его не преследовал. Муравьев взглянул на часы — те по-прежнему показывали половину первого.

Муравьев шел назад.

Кварталы тянулись мимо, но знакомых ориентиров он не видел. Муравьев решил позвонить, но батарея мобильника разрядилась, потому что сегодня он забыл поставить ее на зарядку.

Муравьев отдыхал, присаживаясь на бордюр и, когда боль в боку отступала, продолжал шагать дальше. Иногда мимо проезжал черный автомобиль, но всякий раз это случалось слишком быстро, чтобы можно было выскочить на дорогу и остановить водителя.

Муравьев питался объедками, найденными в мусорных корзинах.

Спал на остановках.

Слепая ночь тянулась бесконечно.

Во сне он чувствовал чьи-то шаги рядом. Но когда просыпался, не мог обнаружить никого. Иногда ему мерещились в тенях фигуры, и он бросался туда, но не находил ничего, кроме качающихся от ветра кустов. Он пробовал не спать и сидел на перекрестках, подкарауливая любого, кто выйдет сюда. Он часами пялился на мигающий светофор и вел вместе с ним обратный отсчет: 30, 29, 28. Усталость вышибала его из реальности в объятия сна и тогда до слуха доносились шаги и чьи-то призрачные голоса.

Однажды, грязный и заросший бородой, он очнулся от полудремы и увидел, как от перекрестка по улице идет маленькая девочка в парке. Рядом следовал мужчина в длинном пальто и с перекинутой через плечо сумкой. Мужчина вкрадчиво спрашивал:

— Где твоя мама?

Муравьев тупо смотрел за тем, как удаляются две фигуры. Ему уже не хотелось ничего. Даже возвращения домой.

Ему хотелось спать.

Муравьев устало положил голову на скрещенные руки.

Ловкий трюк

Гость вынул из желтого конверта аккуратно сложенный лист бумаги формата А4, раскрыл, прокашлялся и стал торжественно читать вслух:

«Уважаемый Игорь Сергеевич!

Мы ознакомились с представленной Вами рукописью романа.

Редакцией издательства принято решение о выпуске вашей книги в печать. От себя хотим добавить, что текст нам очень понравился, он даже лучше предыдущего, поэтому предлагаем сразу напечатать книгу расширенным тиражом. К данному письму приложены все необходимые документы. Просим подписать контракт и выслать одну копию обратно в редакцию. Условия нами уже оговаривались, но если будут какие-то замечания — сообщите, внесем коррективы.

Мы искренне надеемся, что наше сотрудничество будет долгим и плодотворным.

С уважением, главный редактор К.В. Кастальский».

Закончив, он театрально отшвырнул письмо. Лист игриво вильнул в стороны и плавно спланировал на пол текстом вверх. Его неестественная белизна резко контрастировала с дощатым полом, потемневшим от старости.

— Ну как? Доволен? Ха-ха!! Еще бы. Розовая мечта любого автора. Теперь ты можешь собой гордиться! Остались формальности. Пара закорючек, — он встал, с хрустом выгнул спину и принялся расхаживать по помещению. Каждый шаг отдавался гулким коротким стуком. Вынув из конверта еще два экземпляра контракта, сунул их собеседнику вместе с ручкой. — Давай, смелее.

Тот тупо уставился на бумаги, словно не понимал, для чего они нужны.

— Эй, Игорек! Ку-ку! Какой-то ты невеселый. На твоем месте я бы прыгал до потолка от радости. Сегодня же твой день! Это триумф, настоящая победа! Ты доказал, на что способен. И сейчас, когда путь пройден, повесил нос. Хотя, я тебя понимаю. Творчество отнимает все силы. Да, такова жизнь. Творчество как женщина — приходится отдаваться ему целиком, выкладываться на полную катушку, иначе оно изменит тебе из-за недостатка внимания. Ничего, приятель. Такое случается. Скоро ты поймешь, что произошло. И это будет момент истины. Что ж ты молчишь?

Игорь разлепил губы и прохрипел:

— Ничего подписывать не буду.

Повисло молчание.

— То есть как? Это шутка, да?

— Нет, не шутка. Засунь эти контракты себе в задницу. Я передумал.

Он внимательно смотрел на собеседника, пытаясь зацепиться за какую-нибудь мелочь.

— Так дело не пойдет. Разве ты не помнишь уговор?

Игорь впервые оторвал взгляд от своих изгрызенных пальцев и злобно глянул на визави.

— О, как раз наоборот, я прекрасно помню, — процедил он. — Будь проклят тот день, когда я связался с тобой, гребаный делец. Не верю тебе.

Литературный агент расплылся в довольной ухмылке.

— Но ведь я выполнял свою работу честно. Разве нет?.. Молчишь. Знаешь, что я прав.

Игоря передернуло, как от судороги; косматая голова бессильно упала на колени.

Агент продолжал перемещаться по комнате взад-вперед.

— Давай-ка вспомним, как это начиналось, — изрек он, словно актер с подмостков, — чтобы понять, куда мы пришли. Три года назад, верно?

— Три… — раздалось из-под сложенных локтей.

— Точно! Литературная пьянка, официально называемая ежегодным фестивалем новой волны. Во как. Время: приблизительно полночь. Начитанный в дым, ты после ожесточенного спора с коллегами по перу о тенденциях в мэйнстриме бредешь по коридору гостиницы, сам не зная куда. Коридор пуст. Народ завалился спать. Тебе очень хочется пить. Тебе хочется обычной охлажденной минералки. Хотя бы стаканчик; ты отдал бы все за глоток живительной влаги. И тут попадаюсь я! У меня как раз под мышкой свежеприготовленная бутылочка «Боржоми». Voila! Ты проглотил наживку. Утолив жажду, ты из вежливости заводишь разговор. И внезапно выясняешь, что напоролся на целого литературного агента. Который имел честь прочитать ряд твоих опусов и, более того, заявил, что они «недурно написаны». Который сам предлагает тебе сотрудничество. От подобного поворота событий ты просто шалеешь. Уже готов отдавать мне 20 процентов от роялти, нет, 30 или даже 35! Лишь бы я нашел тебе хорошего издателя и протолкнул куда надо.

Нет проблем, отвечаю я. Но деньги мне не нужны, что они мне? Деньги — грязь, я и так их спокойно заработаю. Ты в недоумении, хотя тщательно это скрываешь. На твоем языке вертится вопрос, но внутренний голос подсказывает, что сейчас лучше помолчать. И ты поступаешь благоразумно. Тогда я тихо спрашиваю: сколько нужно денег, чтобы написать шедевр? Искусство нельзя купить, отчеканиваешь ты. Хорошо, замечательно. Но тогда как рождаются шедевры? И ты толкаешь речь о том, что это сложный процесс, все не так просто, много факторов, нужны определенные условия, бла-бла-бла… А я: Игорь, ты считаешь себя талантливым человеком? Ты, уклончиво: возможно. И я говорю: нет, ты талантливый человек. Но для того, чтобы твой талант вспорол бинты на повязке реальности и выпустил этому чахоточному мирку дурную кровь, кое-что нужно. Естественно, ты спрашиваешь, что. И, само собой, получаешь ответ: страдание. Именно страдание — главный фактор творчества. Только будучи несчастными, талантливые люди могут творить. В твоих трезвеющих красноватых глазах множатся вопросы. Как круги на воде. Вводная часть окончена. А затем мы переходим к рассмотрению дела по существу.

Я предложил тебе сделку, помнишь? Да, такое трудно забыть. Какова твоя цель, спросил я. Ты долго думал. Но, в конце концов, выдал, что хочешь войти в историю, сиюминутный заработок для тебя не главное, признание коллег по цеху тоже, нет, ты метишь дальше и глубже. Ладно, сказал я. Какова цель, таковы и средства. Тебе придется пройти сквозь испытания, лишения. Будет трудно. Так что ты должен дать согласие, понимаешь? Ты должен добровольно согласиться на это. Или уходи, закрой за собой дверь и никогда не больше связывайся со мной. Или — или. Третьего не дано.

Ты согласился.

Игорь застонал, подняв изможденное, мученическое лицо к бледному свету.

— Итак, ты решил сыграть в игру, — продолжал агент. — Смелый поступок. Прошло уже три года, Игорек. И каковы результаты?

Игорь молчал. Невидящий взгляд его блуждающих глаз, казалось, был обращен внутрь.

— Я скажу, раз ты не хочешь. За три года ты написал четыре длинных формы, кучу рассказов, пять повестей, и каждый текст лучше предыдущего. Последнее твое произведение у меня в издательстве оторвали с руками, попросив на словах не сообщать конкурентам. Ты популярен. Ты звезда, парень. О тебе пишут, говорят, по твоему прошлогоднему роману снимают фильм. В сети появился сайт, посвященный твоему творчеству. Твои книги разлетаются в магазинах, как горячие пирожки. На твоем счету уже три литературные премии. Готов биться о заклад, что схватишь еще штук шесть. Ну, каково? Здорово, да?

Игорь со свистом втянул в себя воздух и выдавил:

— На кой черт мне известность, если я не могу ей пользоваться? Все это ничего не значит для меня. Пустой звук.

— Как сказать. Инкогнито лишь усиливает популярность.

Агент остановился, раскачиваясь с пяток на носки.

— Мне так плохо… Я устал, слышишь? Хватит. Прошу тебя, прекрати.

— Но ведь ты прекрасно понимал последствия, когда соглашался.

— Понимал! Ну и что? Я был глуп.

— Сейчас это неважно.

— Ты сделал меня тем, кто я есть. Цель достигнута.

— Почти, но не до конца. Подпиши контракты. И тогда все прекратится.

С минуту Игорь думал. Затем дважды нацарапал на листах свой автограф. Второй раз ручка выпала из ослабевших пальцев и пришлось расписываться заново.

— Отлично, — заявил агент, — Превосходно. Сегодня же отправлю второй экземпляр обратно. Они запустят макет в печать, через месяц свежий тираж поступит на прилавки и люди накинутся на новую порцию твоих фантазий. Мы подобрали шикарную обложку, картинка — пальчики оближешь.

Он сделал шаг к двери.

— Ты обещал…

— Ах да. Совсем из головы вылетело, прости, — агент деликатно улыбнулся. Достал из карманов брюк ключи, вытянул их перед собой. Кольцо связки болталось на указательном пальце. — Странное дело. Не перестаю удивляться, что с человеком творит банальный голод. Знаешь, Игорь, а ведь три года назад ты был никто. Обычный графоман. И, если честно, писал ты хреново. Сейчас другое дело.

Игорь подался вперед, пытаясь встать со стула. Ножки протестующе заскрипели.

— Все действительно закончится. Это правда. Больше я тебе не понадоблюсь. Ты почти достиг своей цели.

— Что ты хочешь сказать? — Игорь наконец совладал с гравитацией и, шатаясь, сделал несколько шагов. Он вытянул тонкую подрагивающую руку вперед.

Ключи по-прежнему болтались на пальце. Агент почему-то не спешил их отдавать. Нехорошо засосало под ложечкой.

— Сейчас ты звезда, сияющая во мраке. Но от Истории тебя отделяет одна малюсенькая вещь. Самая малость, — агент почти сомкнул большой и указательный пальцы другой руки. — Это своеобразный пропуск, как в элитный клуб. Каждого гения должен сопровождать какой-нибудь миф, трагическая история. О твоем сценарии я уже позаботился. Такого не было ни с одним из великих. С тобой будет впервые. Радуйся!

— Нет… Нет-нет, не надо, я не хочу, я… пожалуйста, прошу тебя. Пожалуйста.

— Ты уже сделал свой выбор, — глаза агента холодно блеснули. — Счастливо оставаться.

Связка ключей сорвалась с пальца и улетела в дальний угол комнаты, звякнув металлом. И агент бесшумно исчез, растворился, словно тень в полдень.

Игорь хотел бы закричать, но сил не осталось.

Кроме головной боли короткий тревожный сон принес кое-что еще.

Игорь внимательно оглядел комнату, закрытую дверь, обстановку и массивную решетку от пола до потолка, перечеркивавшую пространство на две части. Ключи тускло поблескивали в дальнем углу. Дотянуться до них из-за решетки было невозможно. Массивные, как в камере предварительного задержания, прутья способен был погнуть лишь тяжелоатлет. Узкий зазор не позволял протиснуться целиком. Обшарив карманы, стол, стул, кровать и унитаз, Игорь не нашел ничего. Лишь чертов конверт. С экземпляром контракта и почтовой квитанцией, подтверждавшей отправку второго экземпляра издательству. На бумажке было пробито его имя, и стояла знакомая подпись. Игорь взглянул на дату и похолодел.

Выходит, это он, а не агент, отправил контракт по почте.

Покопавшись в памяти, Игорь понял, что не знает имени агента.

Пройдясь еще раз по камере, он услышал знакомый гулкий стук каблуков. Ноги подкосились, Игоря потянуло к полу.

Будто в голове кто-то размотал клубок ниток, который превратился в одну длинную тонкую линию. Нет и не было никакого агента. Три года назад… с ним что-то случилось. Все это время он думал, что заперт в клетке, а мучитель приносит ему продукты, необходимые вещи, общается с ним, поддразнивает, запугивает, подбадривает… Расщепление личности. Он сам проделывал это с собой, старательно маскируя свое поведение. Педантично, последовательно играл роль узника и надзирателя. Агент создан его больным воображением, чтобы иметь стимул к творчеству. И сегодня, после получения письма, с ним что-то произошло, он окончательно слетел с катушек. Запер себя в клетке и выкинул ключи подальше. Ловкач…

Итак, дело сделано.

Ты можешь биться головой об стену.

Ты можешь не биться головой об стену.

Ты можешь орать до изнеможения, дергать прутья, крушить утварь, грызть замок, плакать и молиться. Но это ничего не изменит. Из ловушки, в которую тебя загнало собственное подсознание, выбраться невозможно. Оно слишком хорошо знает тебя и предусмотрело все варианты событий. За ним никто не придет. Родственники и друзья думают, что он уехал отдыхать. Его никто не найдет. Дом за высоким забором, в подвале которого он запер себя, находится в пустующем поселке. Все просчитано. До мелочей.

Игорь ощутил тупую ноющую боль в области живота. Последний раз он ел вчера. На столе стоял стакан, наполовину полный воды. Больше ничего.

Где-то наверху запиликал телефон. Беспомощный, он сидел и считал гудки. Только сейчас Игорь стал понимать, что натворил. Еще немного, и его охватит дикий, первобытный страх. Еще чуть-чуть и он превратится в обезумевшее животное, с которого слетела шелуха человечности. Но этого нельзядопускать, он должен оставаться мужественным до конца. Что же делать? Потянувшись взглядом к столу, он заметил сложенный ноутбук, пачку бумаги и карандаши. И ради этого он обрек себя на муки?! Выходит, что так.

Мобильник умолк. Звонки не повторялись.

Что он может? Только одно, кроме самоубийства.

Он должен это сделать, пока еще есть время. И силы.

О, как бы он хотел оказаться плодом чьей-то фантазии, таким же призраком, как и агент. Пожалуйста, взмолился он. Пожалуйста. Пусть я буду вымышленным персонажем. Пусть это будет дурной сон. Или меня накроет новое помутнение, и эта сволочь обнаружит себя в моем теле! Но беспощадная тишина топила, тянула на дно, всасывала, как трясина и это продолжалось, продолжалось без изменений, и тогда он решительно подошел к столу, раскрыл ноутбук, открыл файл и стал лихорадочно печатать, повинуясь всплеску мыслей, не обращая внимания на ошибки и знаки препинания.

Он будет работать, пока не свалится от усталости. А потом, после пробуждения, он снова сядет за работу, и когда печатать не останется сил, он возьмется за бумагу и карандаши, но будет продолжать выводить слова, и так до самого конца. Сколько он продержится? Два дня, три? Сколько он успеет написать? Неважно, главное, как можно больше, и пусть эта история станет первой, чтобы люди узнали, что произошло на самом деле, а потом он отпустит вожжи, и наружу вырвутся легионы персонажей, миры, вещи, явления и краски, моря, потоки красок, запахов, цветов, сюжеты, герои и быстрее, нужно успеть успеть успеть быстрее быстреебыстреепокаяеще могудышать о о о гос по ди

по могиии м м ммммм мне

Его язык

Степанов фотографировал мертвецов.

Я узнал об этом случайно. Степанов умолял меня не говорить никому об этом. Мне стало его жаль. Полгода назад Степанов потерял жену и остался один. Дети его, давно повзрослевшие, жили в другом городе, поэтому одинокий мужчина на пороге пенсии был предоставлен сам себе. У него даже живности не было. Одни тараканы. До заслуженного отдыха ему оставались считанные месяцы, и начальство махнуло рукой: пусть дорабатывает.

Я устроился в «БСМП» недавно. Работа была тяжелая — и физически, и морально, но давала определенный жизненный опыт. За неполный год навидался такого, что хватит на всю жизнь. Криминальная хроника по сравнению с нашими суточными приключениями отдыхает. Мы часто пересекаемся с операми, поэтому есть возможность сравнивать. Я не собирался здесь надолго задерживаться. Вот доучусь на заочке, и до свидания.

Со Степановым я виделся пару раз, но знакомы мы были шапочно.

До того дежурства.

Спустилась ночь, на диспетчера накидали вызовов, все как обычно. У нас было пять адресов — в основном «сердечники», и только в одном случае увечье. Как назло, в разных углах города. За рулем был Степанов. Половину ночи мы колесили по улицам и дворам в поисках нужного дома и подъезда. Всюду одно и то же — старики и старушки, цепляющиеся за жизнь. Я подавал фельдшеру шприцы, настраивал аппаратуру, словом, отрабатывал смену. Наш водитель отсиживался в машине. Когда мы вернулись в больницу, уставшие и сонные, начиналось утро нового дня. До конца смены оставалось пару часов, и я искренне рассчитывал провести их в спокойствии. За полчаса до конца смены в дежурку поступил сигнал с диспетчерской о нахождении при смерти: двое алкашей нагрузились с вечера паленой водкой, уснули, а проснулся только один.

Мы выехали.

Обычно на такие вызовы «скорая» едет в первую очередь. Степанов не торопился.

— Михал Пантелеич, может, газку прибавим? — поинтересовался наш фельдшер Попов.

— Скоро будем, не переживайте, — Степанов продолжал крутить баранку, словно мы ехали на пикник за город.

Мы с Поповым переглянулись. Минут через десять наш экипаж подъехал к двухэтажной сталинке, перекошенной от времени. Мы поспешили по адресу и оказались в типичном клоповнике, пропахшем псиной и нечистотами. В ноздри также бил мощный перегар. Когда я вижу такие квартиры, я искренне не понимаю, как человек может опуститься до подобного состояния. Какой-то тощий субъект в матроске провел нас в зал, где на диване в луже собственных нечистот распласталось тело. Я думал, что человек давно остыл, но Попов нащупал пульс. Мы принялись его откачивать, и спустя несколько минут он исторгал из себя в таз все, что они с друганом съели и выпили.

Мы добились от его собутыльника подписи в бумагах и, не теряя ни секунды, убрались из этого свинарника.

— Ну как? Живой? — спросил Степанов.

— Да лучше б сдох, — сплюнул в окошко Попов. — Бензин да лекарства тратим на этих уродов. Поехали.

Степанов завел двигатель. Я понял, что он каким-то образом знал все заранее. Знал, что алкаш выживет. Потому и не торопился. Сдавая смену, я улучил минутку и напрямую спросил его о своей догадке. Степанов взглянул на меня мрачно, но ничего не ответил.

Прошло несколько недель, и на смену зиме пришла оттепель. Начало весны — традиционно тяжелое время. Народ потихоньку сходит с ума. У людей с расшатанной психикой обострение. Конфликты на дорогах и в общественных местах случаются чаще. Люди рычат друг на друга в очередях, в транспорте, в учреждениях. Увеличивается число драк, поножовщины, убийств на бытовой почве. Горят дома.

Конечно, первый удар принимает на себя полиция, скорая и МЧС-ники. Веселые деньки. За первые недели марта я так уставал, что валился спать, не раздеваясь, и забывал поесть. Просыпался и не понимал, где я, какое сегодня число.

И каждый раз, когда нам предстояло столкнуться с очередной заварухой, рядом находился Степанов. Незаметно, словно тень, он прятался за белыми спинами фельдшеров и чего-то ждал. Я никогда специально не искал с ним встречи, но какой-то фатум постоянно сталкивал нас вместе, помещая в один наряд. Я видел, как умирают люди — от сердечного приступа, от асфиксии, отравления, инсульта, диабетического шока, от ожогов. И каждый раз, когда врачи опускали руки и снимали перчатки, чтобы убрать медицинские принадлежности, он незаметно проскальзывал поближе к мертвецам. Пока врачи уводили родственников в соседнюю комнату для оформления бумаг, он стоял и смотрел на мертвых. Потом доставал карманный фотоаппарат-«мыльницу», оглядывался и тайком щелкал затвором.

Слишком поглощенный наблюдением за ним, я не успевал отворачиваться и напарывался на тяжелый взгляд из-под кустистых бровей. В такие моменты в его темных глазах что-то шевелилось. Это приводило меня в неописуемую дрожь. Потом, по дороге в больницу, я избегал даже смотреть в его сторону.

По городу прокатилась волна смертей.

Девушка-подросток вскрыла себе вены в ванной, наглотавшись барбитуратов.

Мать зарезала собственную шестилетнюю дочь в приступе религиозного экстаза.

Пьяные родители оставили детей в доме с растопленной печью, и те угорели.

Участковые полиции слегка перестарались с допросом подозреваемого и у него «оторвалась» селезенка.

Массовое отравление в детском саду — два смертельных случая.

Крупнейшая автокатастрофа на мосту по федеральной трассе. Пассажирский автобус, «КаМаЗ» с щебенкой, три легковушки. Все всмятку. Двенадцать погибших.

Рыбак утонул, провалившись под лед.

Прохожий упал в колодец с метановым карманом и задохнулся.

И всюду, куда бы мы ни выезжали, над телами стоял Степанов с фотоаппаратом — как священник, читающий отходную. Сгорбленный, худой, он производил зловещее впечатление. Я заметил еще кое-что. Водитель наш становился все более беспокойным, словно всеобщая городская истерия заразила и его. Обычно аккуратный за рулем, он стал водить машину «неотложки» рывками, опасно маневрируя в автомобильном потоке, резко разворачивая руль, отчего всю нашу бригаду бросало на стены. Мы поглядывали на Михаила Пантелеевича и делали многозначительные лица.

Как-то после очередной аварии нужно было доставить пострадавшую женщину в больницу. У бедняжки был разрыв внутренних органов, обильное кровотечение, но шанс спасти ее пока имелся. И вот, Степанова словно охватил паралич. Мы орали, чтобы он давил на газ, и, в конце концов, я не выдержал: отпихнул его на соседнее кресло, сам запрыгнул на водительское и вдавил педаль газа в пол.

Мы долетели до больницы за пять минут. Я не смотрел на светофоры. Я видел, как женщину увозят на каталке в операционную и растирал глаза, потому что не спал больше суток. Где-то сбоку маячил Степанов, но я не стал с ним разговаривать и вместо того, чтобы отправиться домой, последовал за бригадой.

Женщину не спасли. Кровотечение оказалось критическим. Прислонившись к дверному косяку, я смотрел на нее и чувствовал опустошение. Она казалась спящей. Молодая, красивая, ей бы жить и жить. В такие минуты я ненавидел этот мир и силы, что играют человеческими жизнями. Кто-то шаркнул за спиной. Меня охватила ярость.

— Опять вы? Не пущу.

Он смотрел на меня, мрачно, исподлобья. От этого взгляда я разозлился еще больше.

— Никита, успокойся.

— Валите отсюда к хренам собачьим, — процедил я.

В его глазах появилось новое выражение: легкое недоумение, затем досада, а потом и горечь. Он молчал, упорно молчал, этот проклятый старик. Лишь челюсть двигалась в стороны.

— Не в этот раз, — сказал я и шагнул вперед, оттесняя его от операционной. Он не двинулся, и мы оказались почти лицом к лицу.

— Ты не понимаешь… — начал было он.

Я почувствовал, что сейчас взорвусь. Кажется, до него дошло, что я не в настроении спорить. Степанов пошел прочь. Я смотрел ему в спину, сжимая и разжимая кулаки. Вдруг он остановился, обернулся и крикнул:

— Дурак!

Еще пара дней танцев на талом снегу. Однажды, когда очередное тело загружали в задний отсек, я посмотрел на водительское сиденье и увидел там не того, кого ожидал.

— А где Степанов? — спросил я у водителя.

— Заболел.

Сначала я даже не понял, что услышал. Не хотелось переспрашивать. Но на следующий день и в другие дни я не видел Михаила Пантелеевича ни в нарядах, ни в больнице. Это показалось мне странным и необычным. Я поинтересовался в канцелярии, что с ним и мне сказали, что он взял больничный, который до сих пор не закрыт. Обдумав это, я решил навестить водителя. Не знаю, почему принял такое решение. Порой люди совершают необъяснимые поступки.

Я разыскал его адрес и приехал на окраину города, где среди гаражей и складов ютились обшарпанные хрущевки. Пришлось долго звонить в дверь, пока изнутри не послышалось движение.

— Кто?

Я назвался. Последовала долгая пауза.

— Чего тебе надо? — произнес он наконец, и зашелся хриплым кашлем.

— Узнать, как ваши дела.

— Отлично. А теперь проваливай.

— Может, все-таки, откроете дверь?

— Я посторонним людям дверь не открываю, — отрезал он.

Обескураженный, я тупо пялился на табличку с номером квартиры и размышлял, как же поступить в этой ситуации.

— Михаил Пантелеевич, с вами точно все в порядке? — спросил я.

— Да.

— Простите меня за тот раз.

Он немного помолчал и выдал:

— Проехали.

— Когда вы выходите с больничного?

— На следующей неделе.

Я распрощался и ушел.

На следующей неделе Степанов не вышел. Ездить к нему во второй раз я не решился. Весенняя лихорадка продолжалась, и я чувствовал, что начинаю потихоньку прогорать. Еще немного и руки потянутся к сигарете, а затем и к бутылке. Так вот и опускаются. Потом я начну срываться из-за пустяков, сквернословить, а дальше покачусь по наклонной.

Я шел по коридору, когда меня окликнул незнакомый парень.

— Меня прислал Степанов Михаил Пантелеевич.

— А… Как он?

— Умер, — коротко ответил паренек.

— Что? — я опешил.

— Он просил передать вам вот это, — мне в руку упали ключи.

— Зачем? — пробормотал я.

Парень пожал плечами и ушел, а я опустился на скамейку и долго рассматривал посылку, пытаясь как-то осознать услышанное. Вдруг в голове вспыхнули вопросы, но паренек, конечно же, скрылся и я уже не смог его догнать. Позже мне стало известно, что Степанов скончался от рака легких, скрывая болезнь до самого конца. Почему он решил передать мне ключи от своей квартиры, было неясно. Я упорно гнал от себя самые нелепые мысли, но они назойливо возвращались ко мне и сверлили разум, днем и ночью, на работе и выходные. Что-то сгущалось, набухало как гнойник, что-то неосязаемое, но огромное и черное, как трупные пятна. Оно витало по городу, забивалось в нос, маячило перед глазами, во взгляде каждого прохожего, в отражениях стекол и зеркал, оно пряталось, заигрывало, словно в салки, а иногда проносилось у самого уха, оставляя после себя мертвенный холод и ощущение непередаваемого ужаса, от которого сердце заходилось в отчаянном стуке.

Я меня появилась бессонница. Я вставал посреди ночи и сидел на кухне, рассматривая ключи от квартиры Степанова. Это был один из редких выходных. Начальство подумывало о том, чтобы перейти на усиленный режим работы — наряды «скорой» не справлялись с нагрузкой, требовались люди, но людей не было. Количество вызовов выросло в пять раз. Каждый врач был навес золота, даже такие молодые парни как я.

Взвесив все аргументы, я все-таки решился и отправился домой к Степанову. Пятиэтажка встретила меня тишиной — такой мертвой, словно ее давно покинули все жильцы. Я поднялся по темной лестнице и встал возле двери. Воткнул в замочную скважину ключ. Повернул. Щелкнул замок. Я толкнул дверь и вошел в прихожую. Свет тусклой лампочки явил скудный интерьер типично мужского жилища. Пахло древесиной. Я разулся и осторожно заглянул на кухню. Та выглядела так, словно ей не пользовались очень давно. Почему-то не открывая холодильник, я уже понял, что он окажется пустым. Зал квартиры тоже выглядел брошенным. Интерьер напоминал старую советскую открытку. Я зашел во вторую комнату. И встал на пороге.

Потому что дальше просто не мог продвинуться.

Все стены комнаты были облеплены фотографиями, сделанными Степановым за годы его работы водителем «скорой помощи». С каждого фото на меня смотрел мертвец. Всех возрастов, социальных групп, полов, национальностей. Выражение лица у каждого было уникально, но в чем-то всех их объединяла одна деталь.

При мысли об этом меня прошиб озноб.

Мне не хотелось заходить в эту комнату, но то, что лежало на столе, было слишком далеко от двери. Превозмогая страх, я зашел внутрь и подошел к столу. На столе стоял проектор с заряженной пленкой. Пальцы словно сами потянулись к выключателю. Щелкнула кнопка, зажглись лампы и на полотно прыгнул белый квадрат. Я очень долго смотрел на этот белый квадрат, сглатывая шершавые комки и пытаясь унять бешеный стук в груди. Потом включил проектор на воспроизведение. На экране появилось фото умершей женщины. Оно было сделано так, что подчеркивало нужные детали и как бы убирало ненужные. Я невольно залюбовался. Но вот на смену одной фотографии возникла другая. На этот раз мертвый мужчина. Я смотрел и ждал. Фотографии стали сменять одна другую, сначала медленно, как бы нехотя, но затем все быстрее и быстрее, превращая лица мертвецов в одно движущееся лицо некого человека, губы, глаза и скулы которого словно шевелились.

Кадры сменяли друг друга очень быстро, и постепенно я стал распознавать в этом лице что-то настолько необычное, чуждое любому здравому смыслу, что у меня задрожали колени. Оно словно ожило на тысячах кадров, сделанных обреченным Степановым, который жил со смертью, что созревала у него внутри как плод.

Оно говорило со мной на своем языке, но я не знал его. Чувствуя, что больше не в силах выдержать это испытание, я выключил проектор. На столе лежал лист бумаги. Я скользнул глазами по белой поверхности и увидел строчки мелкого убористого почерка, содержавшие в себе расчеты. Даже после беглого взгляда на формулы и уравнения стало понятно, что Степанов владел высшей математикой.

Он что-то увидел. И стал искать. А когда нашел, решил изучить свою находку. Но ему требовался новый материал для полноты картины. Рядом с листом лежала простая общая тетрадь. Я раскрыл ее и стал листать. Страницы состояли из столбцов, в которых значилось всего два показателя — дата и число. Например, девятое марта. И напротив — «12».

Что случилось девятого? Я стал копаться в памяти, и перед глазами запрыгали фрагменты трассы, мятая покрышка, осколки фар…

Я смотрел на столбцы, чувствуя, как вокруг закручивается что-то невидимое, но смертельно опасное, способное разорвать сердце прямо в груди. Тянулись минуты, а я все находился в этой зловещей комнате, как муха, залетевшая в паутину. Внезапно зазвонил телефон. Я чуть не вскрикнул, трубка показалась мне ядовитой стрекочущей тварью, готовой укусить за руку.

— Да?

— Никита! У нас ЧП! Нужна помощь! Всех выходных ждем в отделении.

— Что случилось?

Секунда паузы, потом:

— Приезжай!

Дали отбой. Как раз к этому моменту я пролистал тетрадь до конца. Столбец заканчивался на датах этого месяца. Напротив некоторых ничего не было или стоял вопросительный знак, но напротив сегодняшней цифра имелась. И это была цифра «121».

Я фотографирую мертвецов.

После того случая с обрушением дома.

Я стараюсь делать снимки незаметно. Очень важно сделать снимок сразу после смерти.

Для меня очень важно качество снимка, чтобы лицо было видно в мельчайших деталях. В них вся суть.

Я продолжаю соединять снимки вместе. А Оно продолжает говорить. Оно всегда говорило с живыми через мертвых. Я еще не научился понимать Его язык, но когда-нибудь обязательно научусь.

Оседлать бурю

И был день, и было солнце. Властно пригибая траву, дул сильный попутный ветер.

По пыльной дороге, прямой лентой пересекавшей заброшенное поле, на полной скорости двигался джип. Машина резко подпрыгивала на ухабах вместе с четырьмя пассажирами внутри, а ее мотор грозным табуном символических лошадей ревел из-под капота.

Водитель Максим гнал, не обращая внимания на ограничители скорости и прочие дорожные знаки. Никто за нарушение уже не оштрафует. Да и предупреждающие значки давно перестали отражать реальное положение дел на трассе.

Когда авто подбросило в очередной раз особенно сильно, и раздался стон, девушка с заднего сиденья крикнула:

— Эй, аккуратней!

— Как могу! — огрызнулся Макс, вертя «баранку».

— Долго еще? — обратился к нему сосед с правого сиденья, невзрачный лысый мужчина, нижнюю половину лица которого покрывала густая ржавая поросль.

— Два часа, три! Пес его знает. Хорошо еще, полный бак залили.

— Успеем, — спокойно ответил сосед, оглаживая заплатки на коленях.

Макс только крякнул, переключая скорости перед глубокой колеей. У него на этот счет имелось другое мнение. Затея с вылазкой в соседний город ему сразу не понравилась. Не то сейчас время — межсезонье. Опасно сейчас. Но к мнению пустынника прислушиваться не стали. Сказали, слишком важное дело. Отлагательств не терпит. Поэтому в дорогу он собирался с тревожным чувством, которое не покидало на протяжении всего пути до Нового Саранска. Вернуться предстояло в тот же день. Перекатывая на нижней губе зубочистку, Макс хмуро наблюдал за тем, как раненого грузят в машину. И смотрел на небо.

Небо было чистым.

Но сейчас с востока наползли грязно-серые ошметки облаков, а у самой кромки горизонта, словно край бушующего океана, появилась тоненькая черная полоска. Максим смотрел на кромку как на лезвие занесенного над головой меча.

Подошел комендант, перекинуться парой слов. Распорядился доставить пассажира любой ценой. «Важная птица?», — саркастически ухмыльнулся Макс. «Ты не представляешь, насколько». «Ну так и отправили бы вертушкой». «Слишком опасно. На колесах не так заметно». «Обрадовал. У меня прям, что ни рейд — то супер миссия». Комендант пожал плечами, мол, ничем не могу, и побрел в город.

Перед отъездом домой Макс зашел в будку метеоролога, с трудом отыскивая дежурного среди нагромождения приборов.

— Что скажешь?

— Бояться нечего, — ответил улыбчивый парень в засаленном полосатом свитере. — Фронт B-161 еще далеко, пройдет на северо-запад, так что если отправитесь сейчас, успеете добраться. По моим расчетам, у вас есть окно в один час.

Макс вяло кивнул, косясь на экран с прогнозом погоды. Слова наблюдателя мало успокоили. Одно дело сидеть в чистом уютном кабинетике и, сверяясь с графиками, подсчитывать циферки. Но совсем другое — тащить собственную задницу за стены города-крепости в холод и дождь. Помнится, месяц назад один грузовик напоролся на циклон, и то, что потом осталось от водителя, можно было смело выставлять в анатомическом музее. С табличкой «Человеческий скелет». После фронта вообще мало что оставалось — лишь широкие полосы с опустошенной земли, над которой летало воронье. Поэтому, когда фронт накрывал город, двери запирались на массивные засовы, а окна закрывались железными листами, да так, чтобы не осталось ни малейшего зазора. Иначе — смерть.

Раненого сопровождали двое, Лана и Семен. Исходя из скупых пояснений, девушка имела медицинское образование, что вязало ситуацию с раненым, а вот бородач, довольно-таки зрелый мужик, кажется, занимался наукой. Какое отношение он имел к поездке, было малопонятно. Солидный гонорар? Спецзадание? Семейные узы? Да плевать, в конце концов. Главное, доставить из пункта А в пункт Б, остальное не важно.

Двухполоска плавно превратилась в широкое шоссе с останками придорожных строений по краям. Когда-то это были заправки и мотели, посты ДПС и магазинчики, но теперь они стали мертвыми, разрушенными памятниками роду человеческому, который уже вряд ли вернется в эти края. Местами асфальт растрескался, взорвался свежими побегами деревьев, постепенно отвоевывающими себе законное жизненное пространство. Должок, который природа неоспоримо возвращала себе после исхода человека.

Пока одна часть сознания наблюдала за дорогой, другая в который раз зашвырнула Макса на плоте воспоминаний в прошлое. Пару лет назад все было нормально. Механизм работал, часики тикали. Люди бегали по делам, вертя колесо жизни. Летали самолеты, ходили поезда, плавали корабли. Все случилось очень быстро. Полгода кошмара, натурального ада на земле — и огромные территории, некогда обжитые человеком, пришли в запустение. Потоки беженцев хлынули в города, через границы в другие государства. Почти в каждой стране полыхала гражданская война за право выживания. В воцарившемся хаосе люди позабыли об угрозе глобальной войны. Скоро и воевать-то стало некем. И не с кем. А причиной катастрофы стали они, эти проклятые…

— Берегись!!!

Рефлекс сработал мгновенно. Резкий поворот направо. Визг тормозов. Двухтонный корпус джипа, покрытый вишневым панцирем с оборками грязи, вгрызся в дорогу, нещадно стирая покрышки. Машину протащило около десяти метров, прежде чем окончательно остановиться. Резко и неприятно запахло паленой резиной, что вместе с выхлопными газами образовывало жуткую вонь.

— Видел?

— Видел, — кивнул Макс, сглатывая, и посмотрел налево — туда, где, стремительно удаляясь от места стычки, по полю скакала лошадь. Животное двигалось красиво. Под лоснящейся шкурой перекатывались бугры мышц. Копыта выбивали фонтанчики земли из-под точеных ног, а хвост и грива синхронно покачивались.

— Господи помилуй, — Семен дернул себя за бороду. — Скотина безмозглая. Полметра.

— Наверно, голодный, — предположил Макс.

— Нет.

Оба повернулись назад.

— С чего это ты взяла?

— Он по людям соскучился, — авторитетно заявила Лана. — Вон остановился, смотрит.

И правда, понял Макс. Одичавшая лошадь встала боком, кося робким глазом в сторону шоссе. Казалось, скакун всматривается прямо в глаза с немым вопросом.

— Нет у нас времени пялиться, — Макс виновато вывернул руль и надавил на газ. — Мы и так опаздываем.

Какое-то время ехали молча.

Поле сменилось лесополосой, за которой показалось новое поле и холмы. Вышки электропередач с обрывками кабелей бесполезными абстракциями выстроились в шеренгу, убегающую вдаль. Солнце, беспомощно скатывающееся к горизонту, слегка заволокло серой пленкой. Тут и там, словно разбросанные исполинским малышом игрушки, на виду торчали брошенные машины. Легковушки, микроавтобусы, фуры, завалившиеся на бок. Одна в кювете, другая поперек дороги: приходится сбавлять скорость и объезжать. Встречались и сгоревшие до основания остовы со скелетами внутри. Некоторые авто сталкивались так крепко, что разобрать в мешанине скомканного металла и колес, где какая машина, было очень сложно.

Макс знал опасные участки, где асфальт провалился из-за грунтовых вод, а объезжать их приходилось за километр. К счастью, таких мест было пока мало. Перед одним из обрывов он заблаговременно свернул на боковую грунтовку и проехал через брошенную ферму на восток. Пропетляв немного по проселочным дорогам, вернулся на трассу.

Прошло два часа. Черная армада с востока утолщалась, выпустила длинное щупальце. Ее масса ползла куда-то на юг, в то время как извивающийся отросток змеился по всему горизонту впереди и справа.

— Сколько осталось? — поинтересовался Семен.

— Сто шестьдесят кэмэ.

Семен задумчиво посмотрел в окно. Потом развернул карту.

— Через пяток километров дорога заворачивает на северо-восток.

Макс знал. Прямо навстречу буре. Просвет, в который можно проскользнуть, сужался с каждой минутой. Макс неосознанно прибавил газу. Боковым зрением заметил, что от щупальца отделился сгусток, который двигался по равнине наперерез джипу. Очень быстро.

— У меня странное чувство… — начал Семен.

— У меня тоже. Будто оно нас почуяло.

— Нет, — глухо признал Семен. — Все-таки не успеем…

— Похоже на то. Лана, как там твой клиент? Жив еще? — Макс посмотрел в зеркало заднего обзора, где на секунду показались встревоженные зеленые глаза.

— Задремал, — ответила девушка. — Что делать будем?

Макс думал, сбавив скорость — быстрота движения теперь только ускорила бы встречу со стихией. Ошибся ты, метеоролог, ошибся…

— Нужно переждать в укрытии, — опередил Семен. Макс сдержанно кивнул:

— Другого выхода нет.

Невдалеке, слева от дороги, торчали крыши домиков, над которыми возвышалась луковичка церкви. Макс свернул, щебенка зашелестела под колесами.

Вдруг раненый очнулся и вскрикнул:

— Нельзя! Нельзя!..

Лана тут же накрыла его пледом успокаивающих слов. Вскоре выкрики превратились в бессвязное бормотание, потонувшее в гуле мотора. Выбрав место, пустынник заглушил мотор и потянулся за дробовиком. Почти синхронно хлопнули дверцы. Макс и Семен осмотрелись. Мертвые дома столпились вокруг небольшой площадки, плавно переходящей в улицу. На людей подслеповато глядели выбитые окна с трепещущими обрывками занавесок. Заборы давно покорежило, фонарные столбы и крыши обсидело черное племя ворон. Птицы каркали наперебой, словно участвовали в музыкальном конкурсе, и били крыльями наотмашь, не взлетая.

— Там, — Макс посмотрел в указанном бородачом направлении и увидел здание магазина с зарешеченными окнами. Вывеска, торчавшая над парадной дверью, слетела с одного крепления и мятым шлагбаумом преградила вход.

Макс секунду оценивал шансы. Кладка кирпичная. Чердак из шифера. Фундамент вроде крепкий. Одобрительно кивнул.

Пространство внутри уже успели очистить до них. Сюрпризов не было. Это место давно никто не посещал, о чем свидетельствовал внушительный слой пыли. Не теряя времени, занесли пострадавшего, взяли кое-какие нужные вещи из багажника. Лана нашла табурет. Семен раздобыл где-то доски и пару молотков. Мужчины заколотили окна, оставив узкие щели толщиной с наперсток. Оба вышли на крыльцо, оценить работу снаружи.

Макс критически осматривал трансформированные в бойницы окна, когда сзади послышался щелчок затвора. И хриплый голос:

— Стоять. Ты, чернявый, положь пушку на пол. Медленно.

Пустынник выполнил указание.

— А ты, лысый, выкинь нож. Думал, не вижу? Меня не обманешь.

Что-то звякнуло о бетонные ступеньки.

— Повернулись.

Выяснилось, что приказы отдавал рябой дед, экипированный в сапоги, неопределенного от грязи цвета бушлат и увенчанный спортивной вязаной шапкой-гребешком со знакомым логотипом «Adidas». Откуда он тут взялся, оставалось загадкой. Лицо деда выражало крайнюю степень враждебности. А в руках оглоблей торчала охотничья винтовка. Что-то подсказывало: оружие заряжено. Дуло моталось от Макса к Семену и обратно, как метроном.

— Какого хера сюда приперлись? — продолжал общаться дед. — Еда есть? Бензин есть?

— Отец, мы с миром, — попробовал наладить разговор Семен. — Нам бы только непогоду переждать.

И без того морщинистое лицо сельчанина совсем смялось в лепешку. Губы разъехались в надменном оскале:

— Чего-о-о? Стервятники! Черви! Я вам, суки, щас покажу, щас вы у меня переждете!

За все время перепалки Макс неотрывно следил за тем, что происходит за спиной у деда, там, в поле, поначалу размытое, а затем все ближе и ближе, на околице, на подъездной дороге, в заброшенных огородах, с деревьями, словно охваченными пожаром, как оно подбирается, наползает огромной, маслянисто блестящей, темно-коричневой массой, словно лавина, сплошная и неотвратимая….

— Назад посмотри, — сказал Макс.

Оскорбленный дед прищурился, направляя дуло прямо в живот пустыннику.

— Дерзишь, падла!

— Назад, говорю, — Макс доверительно и очень дружелюбно — как с непонятливым ребенком — указал подбородком. Где-то на периферии зрения Семен издал клокочущий горловой звук. Оба инстинктивно отступили назад, поближе к магазину.

— Вы меня на понт не возьмете!.. — рявкнул рябой и внезапно замолчал. Потому что услышал наконец этот стрекочущий, с каждой секундой усиливающийся звук. На мгновение в его распахнутых глазках застыл вопрос. Ответ уже материализовался за спиной.

Деревню захлестнул прилив. Близлежащие дома, пристройки, фруктовые деревья и улицу окутало облако саранчи. Оглушительно жужжа, насекомые летели в небе, и тень от их полчища наползала на землю. Вороны с паническим криком взмыли в небеса, торопясь поскорее улететь из опасного места.

— Давай к нам! — крик потонул в сухом, щелкающем шуме, порождаемом трением миллионов лапок о брюшки насекомых.

Дед соизволил повернуться лицом к напасти — как раз в тот момент, когда живая стена ударила его прямо в корпус. Почуявшие плоть твари сотнями вгрызались в его одежду и открытые участки кожи. Запоздало ухнул выстрел, окрасив бурую массу одним-единственным алым мазком. Обреченный побежал прочь, продолжая на ходу отбиваться, но саранча облепила его уже настолько плотно, что колени подогнулись, и он рухнул наземь.

Макса что-то рвануло за шиворот, втянуло в проем и отбросило ниц. Сразу же грохнула дверь, опустился засов. Несколько особенно резвых насекомых хаотично прыгали по полу и стенам. Снаружи по крыше магазина ударила мелкая частая дробь, словно посыпался град. Макс ошалело пялился на дверь, за которой бушевали полчища саранчи, в то время как Семен и Лана топтали ногами тех, что попали внутрь. Вдруг одно насекомое прыгнуло к нему прямо на колено и попыталось укусить. Даже сквозь джинсовую ткань Макс почувствовал боль. Он схватил тварь за задние ноги и присмотрелся. Саранча щелкала острыми жвалами, усики беспокойно вращались по сторонам, крылья беспрестанно трепыхались, а сучащие передние лапки пытались найти опору. Макс с омерзением отшвырнул ее на бетон — прямо под каблук Семена.

Шум усиливался. Магазин словно попал в эпицентр грозы. Насекомые неистово бились о стены, некоторым удалось пролезть в щели между досками, но еще больше застревало и беспомощно копошилось. Лана бросилась затыкать прорехи тряпками. Семен ушел в подсобку и какое-то время гремел там всяким хламом. В этот момент раненый человек разлепил веки и что-то прошептал.

Макс подвинулся ближе.

— Естественный отбор, — смог различить он и вдруг понял, что до сих пор не знает, как зовут пострадавшего. Мужчина был слаб, очевидно, потерял много крови. А может, его лихорадило. Макс скользнул взглядом вниз, приметил тугую повязку в районе желудка, уже успевшую пропитаться кровью. Парню срочно требовалась перевязка. Макс покачал головой: плохо. Раненый схватил его за руку и четко произнес:

— Нужно уезжать!

— Почему?

— Их станет еще больше!

— Отстань от него! — подскочила Лана. — Что ты делаешь?

— Остынь, подруга. Он пытается что-то сказать.

— Ему нельзя ни говорить, ни двигаться! — Лана ошпарила его яростным взглядом, оттолкнула руки, поправляя тесемки бинтов.

Сзади, словно нос сухогруза из дымки, вырос силуэт Семена с добытой из подсобки лопатой наперевес, причем выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Эй, эй, эй! — Макс примирительно вскинул руки. — Ребята, расслабьтесь. Что за кипеш?

Убедившись, что угрозы нет, Семен присел подле Ланы — та вливала в рот страдальцу какое-то лекарство из пузырька.

— Ну как он?

— Состояние критическое. Долго не протянет.

Семен помрачнел, его лицо сразу осунулось. С губ сорвалось безмолвное проклятие.

— Слушайте, а что с ним вообще произошло? И как парня зовут?

Девушка и бородач переглянулись, безмолвно совещаясь. Макс мгновенно сообразил, что к чему.

— В принципе, мне-то по барабану, — заявил он, — мне даже без разницы, сдохнет он или жить останется. Но насчет уезжать, я считаю, человек прав. Или так и будем здесь торчать? Саранчи станет больше? Он правду сказал?

Семен вздохнул, умыв лицо ладонями. Долго смотрел на Макса, потом на пострадавшего, потом на дверь.

— Да, он сказал правду.

— Но… — Лана тревожно подалась вперед.

— Мы должны рискнуть, — осадил Семен и исподлобья посмотрел на пустынника. — Этого человека зовут Виктор Миронов. Он — ученый, последний из выживших…

— Да хоть Санта-Клаус! Мне….

— Заткнись и слушай. — Семен уселся на бетонном полу поудобнее. — Этот человек обладает знаниями, которые могут избавить нас от саранчи. Знаешь, откуда она взялась? Биологи пытались вывести искусственную саранчу, которая уничтожала бы вредителей. Замысел заключался в том, чтобы загрузить в насекомых специальную программу, по которой они стали бы пожирать исключительно тлю или там колорадского жука. Еще до События Миронов работал в институте, где проводили опыты над насекомыми. Сотрудники института получили грант, публикации в ведущих журналах, проводили один за другим успешные эксперименты. Некоторым даже светила Нобелевка.

Но в какой-то момент процесс вышел из-под контроля, и произошло то, что произошло. Теперь уже не важно, что послужило причиной — ошибка или неосторожность. Никто не думал, что кобылки мутируют в этих монстров и вырвутся наружу. Виктор рассказывал мне, как в программе произошел сбой, и саранча стала поглощать любую органику, включая белок. Чем мы их только не били — и жгли, и химикатами травили. Все впустую. Миронову в числе немногих тогда удалось спастись. Последний год он активно работал над оружием и нашел средство, которое гарантированно может уничтожить саранчу. Как всякий оторванный от реальности человек он оказался слишком наивным. Рассказывал о своих занятиях направо и налево, не думая, что всегда найдутся те, кому на руку нынешнее положение вещей, вся эта разруха, голод и дикость… Короче, убить его решили. По чистой случайности он остался в живых, но нанесенная рана оказалась слишком глубокой. Нужна хирургическая операция. В Новом Саранске нет таких специалистов, поэтому решено было перевезти его к вам.

Теперь все стало на свои места. Макс потер подбородок, переваривая услышанное.

— Его лабораторию сожгли в день покушения, — добавил Семен. — Если он погибнет, мы потеряем шанс на избавление. Таков расклад.

Пустынник сделал движение, чтобы встать.

— Тебе нужно знать кое-что еще, — одернул его Семен. — Миронов открыл, что твари обладают чем-то вроде коллективного сознания. Движимые инстинктом, они объединяются в рой и ищут себе пропитание. Что видит одно насекомое — видят все.

— Это многое объясняет. Думаешь, они… догадываются, что мы здесь?

— Возможно. Ведь они нас почуяли, — бородач неопределенно повел носом.

— Ну и как ты предлагаешь выбираться отсюда? Мы же, считай, в ловушке!

— Не знаю, — буркнул он. — Помоги. Мы отблагодарим.

Лана заплакала — внезапно и обильно. У нее на руках медленно умирал Виктор Миронов, с перекошенным от боли ртом, с болезненной испариной на высоком ученом лбу. Макс отвел глаза. Вот так переделка! Думай, приказал он себе. Думай! Пустынник вскочил, подошел к стене, приложил ухо и обнаружил, что натиск насекомых ослаб. Ударов становилось все меньше: примерно так же в окно стучится грибной дождик. Макс быстро отогнул тряпицу и глянул в щель. Окрестности покрывал живой, постоянно двигающийся ковер из саранчи. Насекомые облепили те поверхности, за которые можно было зацепиться. Но во многих местах виднелись проплешины.

— Надо двигать! Облако сместилось в сторону. Что у нас есть из подручных средств?

— Лопата, — съязвил Семен.

— Блестяще. Еще что-нибудь?

Они осмотрелись. Беглая инвентаризация выявила троих здоровых, одного полуживого, буксирный трос, большой армейский нож, дробовик (и 16 патронов к нему), канистру с керосином, зажигалку, термос, молоток. Еще фонарь.

— До машины метров девять, — вслух размышлял Макс. — Значит, на пробежку нам потребуется секунд пять, плюс, чтобы открыть салон и забраться, секунд десять…. Может, и не сожрут, но покусают сильно.

— Не вариант! — Лана уложила раненого на пол и встала рядом с мужчинами. — Витю надо паковать осторожно. Давайте думать еще.

Макс глянул на часы: время шло. Скоро ночь, а там на поверхность выберется такое, по сравнению с чем полчища саранчи — закуска к основному блюду. Троица перебрала с дюжину сценариев. Например, обернуться тряпками с головы до пят. Выпустить только одного, дать ему подогнать машину к самому входу. Кинуть насекомым какую-нибудь снедь. Просто выбежать и отбиваться от них что есть силы. И много других. Ни один не казался надежным. Наконец Лана не выдержала и воскликнула:

— Спалить бы их всех к чертовой матери!

Макс с Семеном переглянулись.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

Девушка сердито надулась:

— Издеваешься?

— Вовсе нет. Сеня, а что если действительно поджечь дом? Их это отпугнет?

— Они не любят огонь, — признал Семен после некоторых раздумий. — Это может сработать.

— Ага! — Макс щелкнул пальцами.

Лана демонстративно фыркнула.

— И как же, интересно знать, ты собираешься это сделать? Хочешь вех нас поджарить?

— Расслабься, детка. От тебя требуется лишь подтащить клиента поближе к двери. Мы сделаем остальное.

— Что ты задумал? — Семен вопросительно хлопал глазами.

— Сейчас увидишь, — подмигнул Макс.

Он схватил канистру и водрузил ее на стол. Поискал люк или лестницу наверх, нашел. Несколько минут ушло на то, чтобы освободить проход и взобраться на чердак. Слава небесам, крышу сложили из дерева. Семен подал канистру, и Макс основательно залил чердак горючим, оставив немного для подсобки. По помещению разнесся характерный запах. Теперь можно было изложить спутникам план. Пустынник объяснял торопливо, на пальцах распределяя роли. Бородач и девушка согласились.

— Тогда поехали, — Макс без лишних сантиментов чиркнул кремнем и закинул зажигалку на чердак. Раздался хлопок, из люка потянуло горячим воздухом. Они молча наблюдали за тем, как по чердаку расползается пламя. Макс сжимал и разжимал кулаки, и тут ему вспомнилась младшая сестренка.

Ей было двенадцать, когда это случилось. Двенадцать. Вполне сознательный возраст. Маша была красивой. Каждый мальчишка считал за честь прокатить ее на велике. Она растила длинные светлые волосы, которые по настроению заплетала в косу. Над губой у нее темнела родинка. Сестренка училась на «четверки» и «пятерки», предпочитая математику остальным предметам. Она навсегда останется такой — двенадцатилетней девчонкой в простом платье, с васильковым взглядом, с родинкой над губой, со своими костлявыми ногами и вечно исцарапанными руками. Когда это случилось, она была в летнем лагере. Детей попытались эвакуировать. Им даже удалось выбраться с территории лагеря, но школьный автобус так и не доехал: саранча двигалась быстрее. Детей нашли. На опознание он решил не ездить.

А пламя разгоралось все ярче.

Семен подошел к щели, глянул во двор и возвестил:

— Твари отступают!

Наверху уже вовсю бушевал пожар. Стало душно и жарко; повалил вонючий дым. Горящий рубероид огненными каплями падал вниз. Лана зашвырнула один огарок в подсобку, огонь весело заиграл и там. Макс кивнул сообщникам: пора. Семен одним мощным ударом выбил засов и распахнул дверь. От притока свежего воздуха пламя взвыло с новой силой. Потолок начал обваливаться.

Первой выскочила Лана. Не задерживаясь, она подбежала к джипу и настежь распахнула дверцы. Мужчины уже тащили раненого из дома. Ослабший ученый оказался до безобразия тяжелым. Расстояние сокращалось, но не так быстро, как хотелось бы. Семь метров, пять, четыре. Макс почувствовал, как на спину и голову запрыгнули первые, самые смелые особи. Еще несколько — на раненого. Но ему-то сейчас без разницы, с завистью подумал пустынник, а вот у меня твари скоро окажутся в штанах!

Три метра. Еще немного. Еще чуть-чуть.

Полтора. В волосах копошилось уже не меньше пяти тварей. Одна вцепилась в ухо, вторая грызла правое запястье. Макс закусил губу от боли: обе руки были заняты, держали бедолагу за ноги. В это время с искаженным от ярости лицом Лана размазывала саранчу по земле, борту машины, Семену, что топтался впереди, и, конечно же — себе. Бородатому тоже приходилось несладко: саранча уселась ему прямо на нос.

Готово! Не особенно заботясь об аккуратности, они закинули Миронова назад и юркнули в машину. Живой ковер зашевелился. Насекомые стали подниматься в воздух. Многие влетали прямо в горнило полыхающего свечкой магазина. Некоторые ухитрялись даже вырваться наружу, напоминая маленькие факелы. Путники остервенело добивали тех насекомых, что проникли в салон, сидя на одежде. Покончив с чисткой, пустынник завел мотор. Что-то горячее текло с макушки на лоб и бровь. Запястье было прокушено до сухожилия, но адреналиновый шок давал возможность игнорировать боль. Саранча ползала по стеклам, мешая обзору, так что пришлось включить дворники. Макс резко дернул джип, надеясь, что сила инерции заставит насекомых слететь с обшивки авто. Сработало. Машина докатила до въезда на трассу, однако здесь Макс дал по тормозам. Остановиться заставило зрелище, открывшееся на востоке.

Некогда чернаяполоска теперь превратилась в бурую колышущуюся стену высотой с сорокаэтажный дом. Фронт киселем растекся на треть горизонта, где-то выступая вперед, а где-то проваливаясь в тыл. Его габариты не поддавались никакому описанию. Предыдущее облако казалось по сравнению с ним плевком. Стена двигалась, бурлила, вспучивалась, словно оползень, погребая под собой нижние слои и выплевывая наверх глубинные, словно море, внезапно вышедшее из берегов, стена перла напролом, словно армия завоевателей, что копили силы много лет и, наконец, выступили в победоносный поход. Верхняя часть армады поблескивала мириадами бликов, свет заходящего солнца прошивал ее, преломлялся и погибал где-то внизу, там, где плотность насекомых была максимальной. От стены исходило зловещее шипение, в котором тонули остальные звуки. Чем-то стена очень сильно походила на тучу, беременную грозой. Причем все трое знали: они наблюдают только малую часть фронта. Его край. Рой мог растягиваться до сотни километров.

— Мы обречены… — заскулила Лана.

Макс не винил ее. Самому впору бегать кругами и вопить от страха, однако остатки выдержки не давали совершить столь легкомысленный шаг.

Глядя на грядущую армаду, руки опускались сами собой, тело начинало мелко подрагивать, а во рту появился гадкий привкус желчи. Макс проглотил сухой ком и попробовал трезво оценить обстановку. Дорога домой отрезана — кривой лентой она уползала прямо под брюхо левиафана, который запросто похоронит машину под тоннами насекомых. Назад тоже нельзя. День умирает, торопливо окукливается в ночь…

Семен что-то говорил про укрытие и запасы пищи, но пустынник его не слушал — внимание поглотила маленькая точка справа от поля. Что-то двигалось с юга, лавируя между деревьев, а за ним еще несколько пятнышек, составленных в плотный эскадрон. Они двигались целенаправленно и двигались они сюда.

Макс сглотнул, завороженный. Чтоб мне провалиться, подумал он. Выскочил из джипа, приложил ладонь козырьком ко лбу. Группа пятнышек давно превратилась в живых существ, привычные очертания которых уже легко можно было угадать. По кромке поля, взрезая причесанную гладь пшеницы, скакал табун лошадей. Восемь или девять голов. Гривы и хвосты колыхались в такт, мускулы бугрились под лоснящимися шкурами.

Фронт дрогнул. Бугор на передней фаланге дернулся, разворачиваясь в сторону лошадей, которые приближались к джипу; сейчас их разделяло пятьсот метров.

Решение созрело мгновенно.

— Дай трос! — обратился Макс к вывалившемуся наружу Семену. — Постой. Водить умеешь?

— Умею…

— Хорошо. — Макс не стал ждать, когда бородач проснется, и сам полез в салон.

— Что ты делаешь? Что? — вскинулась Лана, охваченная паникой. — Не надо!

— Надо! — зло рявкнул Макс, дивясь: откуда в нем взялся такой гнев? Отодвинул девушку, как посторонний предмет, нашел трос, обмотал вокруг локтя и, ткнув Семена в живот, быстро, пока тот не успел возразить, загрузил нужной информацией:

— Как только фронт отступит, валите на север. Да чтоб до темноты вы были за стенами! Запасная канистра в багажнике, в бардачке спрятан револьвер и фляжка с водой. Там же карта округа с пометками. Усек?

Семен кивнул — он все понял.

— Максим… — рука по привычке потянулась к бороде, но упала на полпути. — Спасибо.

Пустынник побежал навстречу табуну. В спину неслись крики Ланы, переходящие в рыдания, которые быстро захлебнулись, смешиваясь с успокаивающим ворчанием Семена. Оглядываться не имело смысла. Макс скатился с насыпи и, размахивая руками, направился к ведущей лошади. Та оказалась черным молодым жеребцом. Макс улыбнулся, подбежал к скакуну и накинул заранее скрученное лассо. Конь попытался вырваться, но трос затянулся еще туже. Макс принялся успокаивать жеребца, заглянул в выпученные глаза, погладил по шее. Конь присмирел. Это позволило взобраться ему на спину и смотать некое подобие уздечки. Без седла, конечно, плохо, ну ничего — можно и обойтись.

— Ну-ка, дружище! — пустынник ударил жеребца в бок. Тот заржал, с непривычки повел задом, попытался встать на задние ноги, вспорол копытами землю. Опытный Максим припал корпусом к спине животного и, когда то опустилось на четыре копыта, ударил по крупу еще раз. Жеребец поскакал. Макс издал победный клич — никогда со времен События ему еще не было так легко и хорошо. Ветер бил в лицо, тело чувствовало каждое движение коня. Табун послушно устремился следом. Макс повел уздечкой по сторонам, проверяя, слушается ли скакун, поворачивает ли, куда нужно. Ха! А навыки-то остались, с гордостью подумал он.

Стемнело. Но до сумерек было еще далеко — это солнце заслонили бесчисленные эшелоны саранчи. Фронт подполз так близко, что его очертания расплылись, распались на триллионы отдельных точек, превратились в белый шум, в помехи на экране неба. Шипение становилось все громче, доходило до предела слышимости, и казалось, сама земля ноет, как от зубной боли, не в силах выдерживать эту адскую муку.

— Давай! — заорал Макс. — Давай, поиграем!

Он развернул скакуна и помчался на юг. Жеребец был молод, полон сил и энергии, поэтому очень быстро переключился на галоп. Лошади послушно скакали следом. Макс вцепился в уздечку, пригнувшись, совсем как жокей на соревнованиях. Пару раз оглянувшись, он убедился, что рой клюнул на наживку и неуклюже потянулся за табуном. Отлично, отлично! Разворачивайся, догони меня. Долго это продолжаться не могло, но сейчас важна была каждая минута. Макс чуть сбавил темп и нагнулся, чтобы сорвать тростинку.

Где-то там, за его плечами, на дороге ждали своего часа трое людей.

Их нельзя подвести.

Макс одобрительно похлопал жеребца по шее.

Надо скакать до тех пор, пока у обоих хватит сил.

Новости

«Шок! Труп пенсионерки пролежал в квартире месяц».

«Смертельное ДТП в центре города! Погибли три человека, один госпитализирован в тяжелом состоянии».

«Поножовщина в клубе! ВИДЕО».

«Коллектор с судимостью угрожал должникам расправой».

«Женщина замуровала собственного сына в бетон».

Виталик пролистал ленту новостей за неделю. Дальше ничего интересного не было: сводки погоды, подборка чиновничьих подвигов, пара интервью и отчет об очередном унылом празднике типа Дня комбайнера.

Он слушал новости, когда завтракал.

Он слушал новости в общественном транспорте.

Он читал заголовки газет, журналов, постов в Интернете и социальных сетях.

Новости были его работой, и сейчас он не поглощал новости, а пытался их произвести. Пока безуспешно.

Вдруг поднялся шум. Всех позвали в зал совещаний. Главный, с сигаретой в зубах, прибавлял громкость на пульте от телевизора. В прямом эфире транслировалась «молния»: взрыв в метро.

— Мы получаем первые кадры с места событий, буквально через минуту после взрыва! — кричал ведущий, придвигаясь к камере так близко, что виднелись капли пота на лбу.

В комнату уже набилось порядочно народу. Все смотрели, затаив дыхание. Сразу стало душно, но никто и не подумал открыть форточку. Тем временем камера дала крупный план жертв. Раны, испуганные лица, обломки — все в высоком разрешении. Картинка плавно перемещалась с одного ракурса на другой. Оператор работал классно. Главный щелкнул пальцами.

— Жора, пускай горячей новостью.

Упитанный Георгий из отдела сводок тут же исчез. Репортаж продолжался. Еле скрывая восторг, ведущий тыкал микрофон в лицо пострадавшим:

— Где вы были? Что видели в момент взрыва?

— Я на работу опоздала! — кричала женщина с окровавленным лицом. — Телефон не ловит!

— Что вы видели?

Камера словно пожирала ее. Женщина пару секунд осознавала вопрос. Потом сказала:

— Я ничего не видела.

Ведущий тут же переключился на сидевшего рядом мужчину. Камера показала жуткую резаную рану от стекла на его руке. Главный нажал кнопку на пульте — звук отрезало.

— Профи, — прокомментировал он. — Вот как надо работать. Вася, Ира, берите эту тему.

Народ стал расходиться. Все сразу оживились, возбужденно обсуждая произошедшее.

— Виталик, — позвал Главный. — Что у тебя?

Виталик попытался подобрать подходящее выражение, в самой мягкой форме обозначавшее сегодняшнюю неудачу: с самого утра он не смог найти ни одного нормального материала для криминальной хроники, в отделе которой работал. Главный сосредоточенно дымил, следя за прямым репортажем. К братской могиле окурков в пепельнице прибавилась еще одна жертва.

— Ладно, — сказал он под конец. — Понятно.

На Виталика даже не посмотрел. Плохой знак. Опустошенный, Виталик вернулся на рабочее место. Коллеги, занимавшие кабинет, неторопливо перекидывались будничными фразами. У каждого был свой материал в разработке. Каждый обладал опытом, базой источников, нужными связями. Виталик чувствовал себя в этой компании младенцем — еще полгода назад он протирал штаны на журфаке. Подчеркнув свою независимость с самого начала, он даже не собирался работать на кого-то, а за советами мешала обращаться дурацкая гордость. Глупо? Да. Зато ты по-настоящему независимый. Вот и сиди теперь. Идти на поклон еще хуже — значит, обломал рога. Ну что? Сдаться и начать писать про карантины в школах?

«Б» — Безысходность.

Коллеги тем временем переключились на сегодняшний взрыв.

— Это еще что, — рассуждал Михалыч, самый возрастной в отделе. — Вот в нулевых каждый месяц по три взрыва было. А сколько резни — вообще кошмар. Работы хватало, ночами сидели.

— Не то что сейчас, — кивнул на это Саша, курировавший убийства. — Лучше жить, что ли, стали?

— Лучше никогда не бывает, — заявил Михалыч.

— Чего ж статистика низкая? — спросил Саша.

— Бери не количеством, а качеством, — наставлял Михалыч. — Заголовок посочнее, в подробностях. Зеленый, что ли?

Возникла пауза. Виталик не подал виду, только уши зарделись.

— Как подашь, так и пойдет, — заключил Михалыч. — Пошли обедать! Виталька, ты с нами?

— Нет, спасибо, — буркнул Виталик. — Срочная работа.

Коллеги, посмеиваясь, ушли. Виталик остался один. Несколько минут он тупо листал ленту новостей, кликал по порталам пресс-служб, но не находил ничего существенного. Все было забито сегодняшним взрывом, который быстро назвали терактом. За какие-то полчаса появилось больше пятидесяти сводок. К концу дня их будут сотни. Чужой праздник. Виталий вполне разделял восторг парня-репортера из телека — удача просто неслыханная. Мимо, что ли, проезжал, да еще и с оператором?

Виталик вздохнул.

— Чего грустишь?

Он вздрогнул. Обернулся. В дверях стоял Сергей — этот работал по самым шокирующим сюжетам: маньяки, секс-рабство, несчастные случаи при загадочных обстоятельствах. Долговязый, в мощных очках, за которыми прятались маленькие внимательные глазки. На лице вечная саркастическая ухмылка, скорее неприятная, чем располагающая. Всегда обряжен в тертые джинсы и засаленный свитер.

— Пустой?

Виталик хотел отделаться формальной ложью, но внезапно кивнул. Сергей с минуту подпирал дверной косяк, потом выпрямился, зевнул.

— Мне тут шепнули, есть кое-что. По пути заскочим. Поедешь?

— Я? — насторожился Виталик.

Сергей вопросительно оглядел пустую комнату.

— А кто еще?

— С чего это я?

Сергей перестал ухмыляться и очень серьезно посмотрел на Виталика.

— Да ни с чего. Просто, за компанию.

В присутствии Сергея Виталик всегда чувствовал себя неуютно. Непонятно почему. Есть такие люди, вроде бы нормальные, но в глазах что-то поблескивает. К таким людям не хочется поворачиваться спиной.

— Ну так что?

— Ладно, — проворчал Виталик с нарочитым безразличием. — Все равно проветриться хотел.

Вышли на крыльцо. Сергей ездил на раздолбанной «десятке», такие уже и не выпускают, думал Виталик, когда они загрузились в машину.

— Куда едем?

— На северо-запад.

Виталик по привычке принялся расспрашивать: что, кто, как. Да ничего особенного, отмахивался Сергей, сосредоточенно крутя руль: возможно, есть пострадавший. Никаких подробностей не знаю. У меня в полиции знакомый есть, он мне подкидывает инфу. Вот сегодня позвонил, говорит: приезжай. Ну вот мы и едем.

— Ясно. — Виталик поежился. — Включи печку.

— Извини, — сказал Сергей. — Сломана.

И радио у него не было. Внутри грязно, как на помойке. На полу валялись пустые бумажные стаканчики и обертки от фастфуда. Виталик отвернулся к окну. Там стоял промозглый октябрь. Холодать в этом году начало раньше обычного.

— Про взрыв слышал? — спросил он, лишь бы не давила тишина.

— А то, — сказал Сергей, притормаживая на светофоре. — Круто сработано.

— В смысле?

— В прямом. — Сергей зыркнул на коллегу так, словно речь шла об очевидном. — Но у них и бюджет большой, да и спецы с техникой ого-го. Фотик взял, кстати?

— Конечно. — Виталик запоздало пошарил в сумке. Камера, к счастью, оказалась на месте. Последняя реплика Сергея его несколько озадачила. — Послушай, что значит «бюджет большой»?

— Значит, что много бабла, — хмыкнул Сергей. — Чего непонятного?

— А, — протянул Виталик. — Ну да.

Сергей сунул в рот жвачку и принялся чавкать, надувая пузыри. К смеси запахов пластика, сырости и гнилья, царившей в салоне, добавился аромат дыни. Виталика слегка замутило. Урбанистические пейзажи высоток сменились заводскими коробками, складами, гаражами. Промзона, понял Виталий и украдкой глянул на Сергея. Лопнул очередной пузырь. Тишина становилась невыносимой. Самому Сергею молчать, похоже, нравилось.

— Над чем щас работаешь? — попробовал Виталик и с досадой обнаружил, что голос осип.

Сергей неопределенно пошевелил пальцами.

— Да так, есть один проект. Долгострой. Эксклюзивчик. Вычищаю, буду по частям публиковать. Про собачек.

— Собачек?

— Ага. И кошечек. Про братьев наших меньших. — Сергей задорно ухмыльнулся.

Уточнять, что за материал, Виталику резко расхотелось. Больше нарушать тишину он не рискнул. Промзона все не кончалась. Они ехали мимо бесконечного забора, увенчанного колючей проволокой. Сергей заговорил сам:

— Животных берут с рук. Ловят на улице. Или даже покупают. — Он повернул направо, огибая стену. — Проходит пара месяцев, все вроде хорошо. Потом дворник находит собачку или кошечку — то, что от них остается, — в мусорном баке.

Виталик понял, что обедать сегодня не будет. И ужинать тоже вряд ли.

— Это целый рынок. Все снимают на камеру, потом продают. Слышал про «снафф»?

Виталик кивнул. Говорить не хотелось.

— То же самое, только с домашними животными. Так, почти приехали.

Сергей припарковал машину возле ущербного круглосуточного магазина. Здесь же стояла другая машина, иномарка, покрытая густой коркой грязи. Парни вышли, зябко ежась, и пошли в сторону пустыря, обнесенного обычной сеткой. Там, на порядочном расстоянии, чернели силуэты то ли ангаров, то ли сборочных цехов. Все ветхое, ржавое. Сергей с видом опытного вора отогнул сетку, позволяя залезть Виталику, и протиснулся сам.

Шли по пустырю, под свинцовым небом, оскальзываясь на камнях. Вдали гудело шоссе, мелькали габаритные огоньки машин. Вблизи строение оказалось сборочным цехом, давно брошенным и заросшим бурьяном. Землю возле устилал плотный ковер мусора. Возле приоткрытой двери стоял мужчина в спортивной куртке с квадратным лицом и невыразительными серыми глазами. За плечом у него висел рюкзак.

— Андрюха, Виталик, — торопливо перезнакомил Сергей.

— Не из Братства? — напрягся Андрюха, кивнув на Виталика.

— Скоро будет, — заверил Андрюха.

— Будет… где? — не понял Виталик.

— Позже объясню.

Все протиснулись внутрь.

— Ну что? — Сергей деловито осматривал убогий интерьер.

— Все на мази, — кивнул Андрюха. — Как обычно.

— На следующую неделю есть что интересное?

— Есть, — уклончиво ответил Андрюха. — Но, сам знаешь, мы с этим терактом теперь на ушах будем стоять дня три. Я и так отпросился.

— Понятное дело. Ну, значит, созвонимся.

Троица шла по ангару, под косыми лучами серого света, проникающего сквозь окна в потолке. Достигнув дальней стены, остановились. Андрюха раскрыл рюкзак и вытащил моток веревки. Отложил рюкзак, подошел к торчащей из стены на высоте в три метра металлической балке и стал накидывать на ее конец заранее связанную веревку.

— Доставай. — Сергей кивнул на сумку с фотоаппаратом.

Виталий вынул камеру, Сергей по-хозяйски забрал ее и стал прохаживаться вокруг, делая общие снимки. Виталий глупо переводил взгляд то на Андрюху, то на Сергея. Казалось, люди заняты серьезным делом, но в животе у Виталия нехорошо засосало. Под задранной курткой Андрюхи показалась кобура. Сергей вынул платок и тщательно протер камеру. Потом зажег пять ароматических палочек и воткнул их по периметру. Виталик понял, что никому в редакции не говорил о своей поездке.

— Парни, послушайте… — начал было он.

Сергей уже стоял рядом с непроницаемым лицом. Виталик готов был поклясться, что очкарик только что расхаживал метрах в десяти.

— Не шуми, — сказал Сергей и посмотрел на Андрюху. Тот уже закончил: теперь на балке висела петля, свободный конец которой был перекинут поверху и лежал на полу.

— Готово. — Андрюха совершил какой-то ритуальный жест и сплюнул.

— Тогда работаем. — Сергей повторил то же самое.

— Вы чего удумали? — Виталик не узнал собственный голос.

— Чего орешь? Сейчас увидишь, — пообещал Сергей.

— Вон он. — Андрюха указал на кучу мусора у стены, где среди прочего лежал ворох тряпья.

Подошли ближе. В ворохе что-то шевельнулось. Виталий вздрогнул. Сергей одобрительно хлопнул его по плечу, а Андрюха позвал:

— Эй, братишка! Вставай! Я тебе водочки принес…

— А… Э… — прохрипело из-под вороха тряпья, и Виталик увидел грязную ладонь, выпроставшуюся наружу.

Андрюха потянул за край и сорвал верхнее покрывало. Под ним оказался грязный, обряженный в старую одежду мужичок. В нос Виталию ударила крепкая вонь. Мужичок, кряхтя, сел и уставился мутным взглядом на Андрюху. Потом поглядел на Сергея с Виталием.

— Вот. — Андрюха вынул из рюкзака заранее приготовленную чекушку.

— А, — мужичок оживился, глазки забегали, — давай…

— Как договорились, — напомнил Андрюха.

— Ч… Чего? — нахмурился мужичок.

Андрюха принялся терпеливо объяснять:

— У нас следственный эксперимент. Надо помочь, братишка. Голову в петлю засунь, и я тебе чекушку дам. А сделаешь все хорошо, дам две. Понял?

— Понял…

— На, глотни.

Мужичок с благодарностью присосался к чекушке, но ту быстро отобрали. Сергей и Андрюха помогли ему встать и подтащили к веревке. Сергей ловко накинул петлю ему на шею и аккуратно подтянул. Приказал:

— Вот так и стой.

— Понял, — кивнул мужичок и показал поднятый вверх палец.

Виталий смотрел на это вытаращив глаза. На секунду все застыли, образуя странную, нелепую картину. Вдруг Андрюха резко рванул свободный конец веревки на себя. Сергей подскочил к нему и стал помогать. Вместе они вытянули конец на полметра. Ноги мужичка оторвались от пола и засучили в воздухе. Виталик стоял столбом, не понимая, что происходит.

Сергей с Андрюхой продолжали трудиться. Мужичок побагровел, тщетно хватаясь за края петли. Он извивался, дергался, но был слишком слаб, чтобы вырваться. Хрипы переросли в тихий свист.

— Чего стоишь? — крикнул Сергей. — Помогай!

— Но…

— Тебе материал нужен или нет?

— Да, но…

— Не тормози! — подал голос Андрюха. — Мне тоже показатели поднимать надо!

Мужичок закатил глаза. Изо рта пошла пена. Ненужная теперь чекушка разбилась, и содержимое вылилось на цементный пол прямо у ног повешенного. Виталий механически отметил, что это будет красочный кадр. В голове мгновенно родился броский заголовок: «Срочно! Бомж повесился из-за разлитой бутылки».

А это будет интересно. Это будет жестко и эффектно. Люди это любят. Ведь прямо сейчас они упиваются прямым эфиром с места массовой бойни в метро.

Виталий подскочил к коллегам и помог закрепить конец петли в торчащем из пола крюке. Мужичок едва дергался. Изо рта вывалился язык — розовый и распухший.

Потом долго сидели, отдыхали. Андрюха докурил, встал.

— Ну ладно, парни, счастливо. Я тебе позвоню.

— Не забудь, хорошо? — напомнил Сергей.

— Да. Там либо нарик будет, либо синяк. По ситуации.

— Решим.

Они смотрели, как Андрюха пробирается по горкам мусора к выходу.

— Я тебя с ребятами из больнички познакомлю, — пообещал Сергей. — И с МЧСником одним, надежный парень. В нашем деле без этого никак.

— Понятно, — пробормотал Виталик. — Что за Братство такое?

— Клуб. Не для всех. Для своих парней, тех, кто в профессии надолго. Ты ведь свой?

Сергей впился в Виталика своим жутким немигающим взглядом, в котором было что-то от насекомого. Виталик не смог сказать, только кивнул.

— Привыкнешь, — пообещал Сергей. — Потом детали расскажу.

— И давно… так?

— Так было всегда, — равнодушно сказал Сергей. — Всем нужны новости.

Наверное, он прав, решил Виталик и глянул на висящее тело.

— А этот твой. От щедрот. — Сергей ухмыльнулся. — Поздравляю.

— Спасибо…

— Мне тоже пора. Дела. — Сергей уже стоял. — Не теряйся.

Затопал к выходу. Виталик посидел-посидел, а потом как-то приободрился. Хороший будет материал.

Страж

По завершении церемонии все они подходили ко мне по очереди, пожимали руки и обнимали, предлагая помощь. Я знал, о чем идет речь. Теперь это стало нашим маленьким секретом.

Мой старик был успешным человеком.

Мы не виделись почти десять лет.

Я вижу его в себе, наблюдая за отражением в стекле машины, которая везет нас домой.

Он работал, как вол, почти без выходных и, бывало, даже на праздники просиживал на работе по делам предприятия. Поэтому видели мы отца с утра и поздним вечером, если раньше не ложились спать. Так было заведено в семье, и это считалось нормальным. Мама никогда не беспокоила его частыми звонками, поэтому отец мог приехать в девять, десять вечера, а то и за полночь.

Но никогда, сколько помню, он не задерживался на работе до утра.

Отец всю жизнь занимался производством — его строительная фирма десятилетиями обслуживала многих заказчиков и имела серьезную деловую репутацию далеко за пределами города. Подряды возникали в других городах, и отец частенько улетал в командировки, на два-три дня, иногда на неделю. Сам он был экспертом по контролю качества. В его задачи входило проверять строящиеся дома на сейсмоустойчивость, прочность фундамента, стен и крыш, и к своему делу он подходил более чем ответственно. Он нечасто рассказывал о работе, но и те немногие сведения, что доходили до нас, говорили о нем как о фанате своего дела. Если возникало малейшее подозрение, что дом рухнет, спорить с ним было бесполезно.

— Запомни, сын, — говорил он. — Любая мелочь может погубить успешное дело.

Жили мы крепко. В роскоши не купались, но нужды не знали. Мои родители были люди с головой, правда, чем старше я становился, тем яснее понимал, что их брак основан скорее не на любви, а на взаимном уважении. Моя младшая сестра до сих пор убеждена, что я не прав, и я не спешу ее разубеждать в этом. Итак, мы не нуждались. Если надо было сделать серьезную покупку, делали, если мама говорила, что нужно откладывать на обучение, не возникало никаких проблем. В общем, имели все необходимое, но отец контролировал расходы железной рукой, спрашивая с нас за каждую потраченную копейку. Это можно называть скупостью, я так считал, особенно когда хотелось потратиться на бесполезные, но приятные безделушки. Однако со временем я стал отца понимать.

Сам по себе папа — немногословный, из породы работяг, которые не лезут за словом в карман, но и не распускают язык без особого повода. При этом он не был злым, угрюмым или мрачным — наоборот, всегда спокоен и отзывчив. Конечно, идеальных людей не бывает, и у него тоже случались срывы.

Было у отца одно слабое место — выпивка. В этом деле он границ не знал. Он предпочитал не пить вообще, а если прикладывался к бутылке, то нагружался зверски. В такие моменты под руку ему было лучше не попадаться — мы стоически терпели все выкрутасы, включая вопли, битье посуды и прочее. Меня он доставал особенно. Почему, ума не приложу, но ему доставляло какое-то несказанное удовольствие мучить меня в пьяном угаре. Он заставлял меня стоять на одной ноге, гавкать по-собачьи или допрашивал про оценки в школе. И при этом смотрел на меня с каким-то жутким выражением, словно и боялся, и ненавидел одновременно.

Я терпел. Деваться было некуда.

Мама закрывала на это глаза, тем более что такие срывы у отца случались не часто, раз в два-три года. Я не говорю, что это нормально. Мы намекали отцу, но ответом нам всегда служил молчаливый укоризненный взгляд, как бы говоривший: «Отстаньте от меня, мне итак не легко».

Отец всегда выглядел усталым.

Каждое утро, когда мы собирались за большим столом на кухне, чтобы позавтракать, отец выходил в пижаме и плюхался на свой стул с видом человека, многие часы таскавшего кирпичи. Его лицо было бледным, глаза глубоко запавшими и слегка покрасневшими, на подбородке выступала щетина, хотя брился он каждый день до красноты. Бывало, он ронял бутерброд или плескал кофе на скатерть, но мы привыкли делать вид, что ничего не замечаем. Иногда отец бормотал что-то под нос, проглядывая свежие сводки новостей, а мы и вида не подавали, будто что-то неладно.

Человек привыкает ко всему.

Я часто думаю об этом, когда размышляю над теми кошмарами, через какие приходилось проходить людям или целым народам за всю историю человечества. Человек привыкает ко всему, даже ко злу, и зло, обращенное в обыденность, становится для человека нормой.

Точно так же и мы давно привыкли к уставшему отцу, и давно перестали замечать те маленькие метаморфозы, которые медленно, но неуклонно происходили с ним на протяжении всех этих лет. Словно мелкие штрихи в картине, которая пишется на протяжении жизни, они меняли облик отца, но мы были слишком заняты собой, чтобы замечать это.

Со мной он говорил редко и воспитывал в особой строгости.

Почему, не знаю. Но муштровал он меня похлеще, чем сержант рядовых в «учебке». Никакой ласки, одни приказы. Никаких поощрений, одни наказания за проступки. Я боялся и ненавидел его.

Он был не из тех людей, каких называют «своими парнями». Держался отстраненно, на вечеринки не ходил, а любую свободную минуту использовал для сна. Многие его недолюбливали, многие считали странным чудаком, и почти все почему-то завидовали ему. Было за что — благодаря усердному труду он зарабатывал неплохие премии и стал начальником экспертного отдела. На насмешки за спиной и зависть он не обращал внимания. Для него просто не существовало таких людей, а круг настоящих друзей был чрезвычайно узок, причем это были казалось бы совершенно не связанные между собой личности — один университетский профессор, врач-дантист, да парочка старых сослуживцев. Иногда все они приезжали в гости, и папа играл с ними в карты. Эти сборища он шутливо называл «Филиал джентльменского клуба».

Мне нравилось наблюдать за гостями. Я следил за ними, пока мама пекла пироги, и мило общалась с их женами. Один был толстым, другой близоруким и старым, третий говорил так, что посуда тряслась, словом трудно было найти более разных людей собравшихся в одном месте. Но всех их объединяло какое-то общее свойство, словно они и впрямь являлись членами некого тайного клуба, и заседания его проходили прямо у нас в гостиной. Я мог бесконечно слушать их взрослые разговоры, делая вид, будто вожусь с игрушками или читаю книгу. Иногда отец закрывал дверь, и беседа продолжалась конфиденциально. Я был не по годам развит: прекрасно знал, какие темы обсуждают мужчины в отсутствие женщин, но все же мне казалось, что говорили они в том числе и о другом. Тщетно прислушивался я к разговорам за закрытыми дверями — ничего услышать не удавалось, а то, что я все же слышал, походило на иностранный язык, причем какой-то древний… мертвый.

Потом они играли в карты, курили, выпивали, гуляли по саду и вместе обедали. После их отъезда отец долго сидел в гостиной, окутанный сигарным дымом и глядел в пространство — так, словно перед ним расстилалась гладь невидимого океана, а сам он стоит где-нибудь на вершине утеса, продуваемой всеми ветрами мира.

Я украдкой следил за ним, я твердо знал, что он меня не видит, и именно в такие моменты на его лице проступало ужасающее выражение беспомощности и страха. Никакой суровости, что он напускал на себя в нашем присутствии. Я как бы видел подлинное лицо отца, это было лицо человека, утопающего в море, выбившегося из сил и брошенного на произвол судьбы — лицо обреченного на смерть.

Мне становилось не по себе, и я уходил.

Когда я спрашивал, как он себя чувствует, он всегда отшучивался и делал вид, будто все хорошо. Все делали вид, включая маму.

Мы подросли.

Я поступил в университет, а сестра заканчивала школу.

И вот однажды между родителями разразился скандал. Это произошло поздним вечером, посреди недели, в один из тех дней, когда отец вернулся с работы за полночь. Сначала они долго говорили о чем-то в спальне. Слышались только приглушенные голоса. Мама просила о чем-то, но отец был непреклонен. Затем наступила долгая пауза. Раздались тяжелые шаги. Мама вскрикнула. И вдруг раздался резкий звук бьющегося стекла. Я понял, что отец расколотил что-то хрупкое и дорогое, наверно, вазу. Щелкнула дверь. Мама вскрикнула:

— Прошу тебя, прекрати это! Ты убиваешь себя.

Долгое ледяное молчание. Затем:

— Иди спать, и ради всего святого, не заставляй меня повторять дважды.

— Прошу, прошу тебя… — умоляла мама. — Прекрати это.

— Ложись спать.

Отец закрыл дверь и тяжело зашагал по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж. Он всегда спускался на первый этаж, если ему не спалось. А случалось это каждую ночь и превратилось в своеобразный ритуал, о котором тоже было не принято говорить. Остальным членам семьи строго запрещалось спускаться вниз ночью. Я слышал звуки его шагов даже во сне, и они стали для меня такой же нормой, как и тиканье часов, и шорох веток за окном.

В то утро отец вышел позднее обычного. Мы уже почти заканчивали завтрак. Рука отца была туго забинтована. Он сказал, что упал с лестницы. Мама заговорила было про поездку в больницу, но одного ледяного взгляда папы оказалось достаточно, чтобы она умолкла. Папа ковырял яичницу одной рукой и пытался шутить, а мы отвечали в тон, но все понимали, что произошло что-то необычное… что именно, я не знал. Возможно, знала мама, но она была так напугана, и голос ее так дрожал, что я решил до поры до времени взять паузу. Я понял, что выясню правду, пусть не сразу. Наши с отцом взгляды пересеклись, и меня по спине продрал холод.

Папа изменился. Он словно постарел за ночь на десяток лет. В шевелюре прибавилось седых волос. Кожа одрябла и сделалась желтоватой, словно он беспробудно пил неделю. Проступили морщины. Но самое жуткое произошло с глазами. Из них словно вытекла жизнь. Его взгляд был тусклым, печальным и очень, очень, очень усталым.

С тех пор в семье усиливалось напряжение. Отец все чаще задерживался на работе, словно не хотел возвращаться домой. Мама нашла себе подработку, а сестра вступила в трудный подростковый возраст. Мы редко проводили вместе время. Каждый сидел в своем углу.

Как-то я собрался на вечеринку к друзьям на всю ночь. Отец остановил меня у самых дверей.

— Ты куда это намылился?

Я все объяснил.

— Нет, — отрезал он.

К тому времени я уже не так трепетал перед ним, и поэтому просто открыл дверь, намереваясь уйти. Отец схватил меня за руку и рывком развернул к себе.

— Никто не выходит ночью из дома. Забыл?

Я не забыл. Мне просто стало плевать на этот запрет, соблюдавшийся всегда неукоснительно.

— Может, хватит? — крикнул я.

Отец побагровел. Встал в дверях, запер все замки и процедил:

— Ты никуда не пойдешь.

Меня затрясло от ярости.

— Что за бред! Мы что, в тюрьме?

Он молчал, только желваки ходили по скулам.

— Что ты скрываешь? — продолжал распаляться я. — Почему мы должны делать вид, будто все прекрасно?

Меня ошпарило пощечиной. Перед глазами заплясали искры.

— Потому что вы живете и нужды не знаете! — рявкнул он. — За все надо платить, может ты, наконец, поймешь это, неблагодарный паразит!

Я оттолкнул отца и все же вырвался наружу. Ту ночь я провел как в угаре, и плохо помню подробности. Вернулся на следующий день к обеду, собрал пожитки и ушел из дома.

Я перестал общаться с отцом. От сестры и мамы тоже отдалился. Я окончил юридический факультет. Отец на выпускной не пришел. Я переехал в другой крупный город, занялся адвокатской практикой, усердно трудился на этом поприще и сумел выиграть несколько дел, но до настоящего успеха было еще очень далеко. Я познакомился с красивой девушкой, дело шло к свадьбе. Мы долго встречались и все тщательно взвешивали перед ответственным решением. Решено было пожить какое-то время вместе, понять, подходим ли мы друг другу и насколько созрели для совместной жизни. Словом, все шло своим чередом. Сестра стала дизайнером, и довольно востребованным. У нее тоже появился бойфренд, какой-то рок-музыкант.

Со временем я стал замечать, что успех обходит меня стороной. Дела попадались так себе, клиенты — тоже. Несмотря на старания, у меня не получалось добиваться хороших результатов, а если все же удавалось выиграть дело, это отнимало много сил. Я выматывался по полной. Засиживался в офисе, обедал чем придется. Иски, договоры, претензии мелькали перед глазами и даже снились по ночам.

Было несколько шансов, но почему-то все срывалось в самый последний момент. Я тщательно следил за внешним видом, досконально знал законодательство и судебную практику, был приветлив, но дел у коллег было больше, заработок солиднее, а практика шире. Я приходил в отчаяние. Когда ты молод и амбициозен, любая неудача кажется настоящей катастрофой. С подругой тоже не все шло гладко. Мы частенько ругались по мелочам, и оба были напряжены сверх меры. Ничего не получалось с первого раза, всюду мы сталкивались с мелкими трудностями, словно специально кто-то вредил. Это выматывало и злило до невозможности. К тому моменту я превратился в средних лет невротика с плохим пищеварением и перхотью в волосах.

Мы все-таки поженились, но до семейной идиллии было далеко. Своего дома не было, мы снимали комнату, клянчить деньги у отца я считал недопустимым и решил всего добиваться сам. Мы прожили пару лет, когда брак дал трещину. Скопились долги по кредитам, иногда нечем было платить за аренду, а еду мы брали по акциям в самых дешевых супермаркетах. Я зарабатывал всякой поденкой, где мог и уже особенно не разбирался в клиентуре, стараясь не влезать в совсем уж явный криминал. Я по-прежнему работал в адвокатуре, но совершенно не продвинулся в должности — все также оставался младшим партнером. В то же время парни, начинавшие одновременно со мной, давно завели себе собственную практику и нескольких помощников. Ко мне относились с добродушной снисходительностью. Это приводило меня в бешенство.

Однажды я чистил зубы в ванной и обнаружил, что мне хорошо за тридцать, нарисовалось брюшко, перспектив ноль, долгов уйма, жена давно не спит со мной в одной постели. Я так и застыл с щеткой во рту, бессмысленно пялясь на себя в зеркало. Господи, подумал я, какой позор.

Вот тут это и случилось. Зазвонил телефон. Это была мама. Она сказала, что отца увезли в больницу с инсультом.

Не задавая лишних вопросов, я собрался и поехал в родительский дом. Оставил жене записку, а на работе взял отгул. Никто не проронил ни слова — меня словно и не замечали. Мне было плевать на все. Я забрал из дома мать, и мы поехали в больницу. Сестра была уже там. Мы зашли к отцу в палату. Он лежал на кушетке, и напоминал мумию из старых голливудских фильмов — обмотан бинтами с ног до головы. Ни одного живого места.

— Господи, что с ним такое? — спросил я маму.

Она расплакалась. Нам пришлось выйти в коридор. Прошло с полчаса, прежде чем маме удалось успокоиться, и она сказала:

— Он упал. Я нашла его внизу, возле двери. Утром.

— Как это произошло?

— Я не знаю, — мама всхлипнула. — Ты же его знаешь. Упрямый, как осел. Он никогда не говорил мне правду.

Я обнял мать и сестру; так мы и стояли в коридоре, когда вышла медсестра и обратилась ко мне:

— Он хочет вас видеть. Только вас.

— Как он? — спросил я, прежде чем войти.

— Боюсь, неважно, — сказала медсестра. — Вам придется заполнить ряд документов.

Я сцепил челюсти поплотнее, и вошел в палату. Прошел к кушетке отца и присел на краю. Слышалось тихое попискивание медицинских приборов и редкие сиплые вдохи. Я думал, разревусь, но нет. Я взглянул на отца. Он смотрел на меня — тем знакомым бесконечно усталым взглядом, в котором наконец-то появилось облегчение. Я вдруг понял, как же сильно он состарился. На голове бинтов было меньше всего и до меня наконец дошло, во что превратили его облик все те мелкие черты, появлявшиеся с течением времени. От прежнего энергичного собранного человека, каким я знал своего отца, ничего не осталось. На кровати лежала развалина. Жестоко изувеченный кем-то или чем-то старый беспомощный человек с изношенным сердцем и сосудами.

— Папа…

Он нашел в себе силы и взял меня за руку. В его хватке до сих пор ощущалась былая твердость.

— Послушай, — хрипнул он, так тихо, что пришлось наклониться к самым губам. — Мой срок вышел. Ничего не поделаешь.

— Да, — пробормотал я. В голове образовалась пустота.

— Позаботься о женщинах, — его взгляд стал осмысленнее. — Теперь настал твой срок. Я знаю, как ты жил все это время. Теперь ты готов.

— Я…

— Молчи, — приказал он, и я не осмелился перечить. Он облизнул пересохшие губы и продолжал, медленно выталкивая из себя слова. — Пришел твой срок, и ты должен быть твердым. Понимаешь?

Я торопливо кивнул, не понимая совершенно ничего, но опасаясь, что расспросы окончательно доконают его. Он слабо похлопал меня по руке.

— Каждую ночь, сынок. Ровно в три и до четырех… — он часто задышал, закатив глаза.

Я ждал, напряженный, готовый вскочить и притащить сюда весь персонал больницы, если потребуется. Но отец справился с одышкой, даже сейчас он проявил недюжинную волю.

— До четырех, — напомнил я.

— Да. Час волка. У дверей в дом. Сынок… запомни. Никогда не отводи взгляд. Никогда. Смотри ему прямо в глаза.

— Хорошо, — отозвался я. — Так и сделаю.

Он тяжело сглотнул — под кожей в горле будто камень прокатился — и добавил:

— Будь сильным. У него много лиц, — на этих словах он всхлипнул. — Храни свой дом, иначе потеряешь все. Такова цена, ведь… меньшее зло лучше, чем большее. Пойми, я… все делал ради вас.

Я встал, чувствуя, что накатывает запоздалый приступ слез и вылетел из палаты.

Мы пробыли в больнице до позднего вечера. Примерно в десять к нам вышел врач и принес соболезнования. Мы просто поставили подписи в нужных местах на медицинских бланках и поехали в родительский дом.

Перед отъездом я заметил в коридоре друзей отца из его «клуба» — врача, профессора, старых сослуживцев. Они подошли и выразили свои соболезнования.

— Спасибо, — пробормотал я, — но нам нужно уезжать.

Они пожали мне руки. Последним был профессор. Сжимая мою ладонь в своей, он сказал:

— Мы всегда готовы встретиться.

— Почему? — не понял я.

— Потому что тебе надо все объяснить, — сказал профессор. — Условия Договора.

— Договора?

— Нас много таких, — сказал профессор, — меченых.

Я ничего ему не сказал. Понял только, что все эти люди тоже выглядят измотанными и уставшими. Я кивнул, повернулся и ушел. Всю обратную дорогу мы молчали. Мы молчали, когда приехали, и в торжественном молчании сидели за столом, пока сестра заваривала чай. Я дико устал. Время было зимнее, и жар от камина заставил раскраснеться. После горячего питья нас разморило окончательно. Вместе с сестрой я помог маме подняться наверх, и мы уложили ее.

— Я лягу с ней, — сказала сестра, — только попозже.

Мы спустились обратно и уселись на диване у камина, тупо уставившись в огонь. Я подумал, что еще пара недель — и над ним появятся носки для подарков. В голове была каша, вести осмысленный разговор о чем-то было сейчас тяжело. В какой-то момент я посмотрел на сестру и увидел, что она спит, сжимая пустую кружку. Я поднял сестру и отнес наверх. Пусть отдыхает. Завтра будет много хлопот: понаедут родственники, друзья, знакомые.

Огонь от камина превращал гостиную в темную пещеру, озаряемую отсветами от костра: багровые мазки на сизом. Вверх поднимались волны тепла. Тянуло в сон. Я добрался до дивана, поднял с пола кружку сестры. На ковер натекла лужица. Я так и сидел с кружкой, пока какое-то внутренне чувство не заставило поискать взглядом часы. Они висели, как и обычно, на противоположной стене, над фотографиями в рамках. Маленькая стрелка приближалась к трем. Глаза жгло, веки склеивались сами собой. Нужно лечь спать. Так поступил бы любой нормальный человек на моем месте. Нужно только закрыть глаза и укрыться стеганым одеялом, лежавшим рядом.

Я вдруг вспомнил все прожитые нами годы и понял, что в общем-то они были счастливыми. В целом у нас все сложилось хорошо. Есть семьи, где родители — алкоголики или наркоманы, есть неполные семьи, где мать вынуждена поднимать детей в одиночку, семьи, помеченные неизлечимыми болезнями, безумием, извращениями. Есть множество семей, внешне благополучных, но внутри прогнивших до седьмого колена, как червивое яблоко с блестящей кожурой. Там царят ненависть, равнодушие, злоба, гнев, боль, страх. Но нас минула эта участь. Все трудности мы прошли вместе, и они только укрепили наши семейные узы. Там, где рвутся связи, мы еще теснее, еще крепче жались друг другу, словно оборванцы в мороз, согреваясь телами.

Я вспомнил слова отца.

Пробило три часа ночи. Я вздрогнул. Не помню как, но я уже стоял на ногах, сердце колотилось о ребра, а сонное оцепенение сняло как рукой. Я медленно, осторожно подошел к двери. Воздух, казалось, застыл и сделался холоднее, не смотря на жар от камина, который тоже будто бы потускнел и прибавил мрака в без того темную гостиную.

Входная дверь приближалась, наплывала на меня, как портал в иной мир. Я замер.

Затем, в полной тишине, дверная ручка повернулась, и дверь стала медленно растворяться — так медленно, пядь за пядью, что хотелось кричать.

Дверь исчезла, впуская в дом зимний холод. Передо мной, очерченный дверной рамой, стоял ночной мрак. В полной тишине я разглядывал этот черный прямоугольник,настолько густого цвета, что в нем можно было бы измазаться. Меня била дрожь. Не от холода.

Из черноты стало медленно выплывать что-то овальное — словно утопленник поднимался со дна пруда. Оно приближалось, в обрамлении множества щупалец, когтей, присосок, лапок и усиков. Оно достигло порога и замерло, вытаращившись на меня. Даже если бы захотел, я не смог бы отвести взгляд.

Я понял, куда смотрел по ночам отец все эти долгие годы.

Понял, почему он был таким уставшим по утрам.

И понял, какова цена: если ты хочешь сохранить свой дом, охраняй его от вторжения.

Ты — страж.

Из черноты ночи на меня смотрело лицо мертвого отца.

— Впусти, — прошептало оно.

Я знал, что должен делать.

Оглавление

Выход

Оплата

Грибной сезон

Псы

Бритва

Комната Вебера

Жатва

Реанимация

Бал

Источник

Перекресток

Ловкий трюк

Его язык

Оседлать бурю

Новости

Страж