КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Наследники Тимура [Александр Александрович Валевский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

А. Валевский Наследники Тимура

Часть первая

В кругу невеселых забот

Портфель ученицы седьмого класса Ани Барановой иногда так набит учебниками и тетрадями, что весит не менее четырех килограммов. Обычно она легко перебрасывает его с руки на руку, пробегая три квартала, отделяющие школу от дома. Но сегодня все кажется тяжелым: пузатый портфель, подъем на четвертый этаж, даже поворот ключа в двери. Весь день оказался непомерно тяжелым.

Аня облокачивается о столик в передней, бросает на него портфель и трясет занемевшую руку. Но это не приносит облегчения.

В три часа дня дома никого не бывает. Мама на работе. На столике лежит ее записка с наказом «съесть без остатка весь обед». Рукой братишки сделана приписка. Синие и красные буквы разбежались по сторонам: «А я гуляю вирнусь нискоро. Твой брат Киви-Киви».

— Какой глупый! При чем тут Киви-Киви? — грустно усмехается Аня. Машинально она исправляет грамматические ошибки, так же машинально, под влиянием своих неотвязчивых грустных дум, берет портфель и идет в комнату. Здесь у окна стоит ее рабочий столик. На нем тетради и книги, глобус, аккуратно сложенная стопка накопившихся черновиков, несколько фарфоровых фигурок — подарки подружек — и букетик золотистых «бессмертников». На стене сверкает перламутровой рамкой цветная репродукция: Владимир Ильич Ленин в Смольном.

Порывистый ветер за окном бросил на стекла дробную горсть дождевых капель. Хмуро, грустно, сумеречно за окном. Невесело и на сердце у Ани Барановой. Она устало опускается на диван и почти бездумно глядит в одну точку. Проносятся только обрывки мыслей, странная, беспорядочная чехарда неприглядных воспоминаний… Каждый день между девочками возникают какие-то недоразумения, стычки, ссоры… И всему виной — длинный язык Лизки Гречик. Это она вечно разносит по школе всякие дурацкие сплетни… Как все это противно! Не потому ли некоторые девочки плохо учатся? Да, наверно… Просто удивительно, что у пионерского отряда не хватает сил справиться с тремя вздорными девчонками, что все бессильны перед этой «рыжей ведьмой» — Зойкой Дыбиной! Разве ее сегодняшний поступок, оскорбивший классную воспитательницу, был случайным? Скандальный поступок, ставший известным всей школе, возмутивший учителей! Аня вспомнила, как, выходя из школы, она увидела бегущую по лестнице старшую пионервожатую. Они встретились глазами. Обычно Ирина Васильевна, увидев Аню, всегда улыбнется, а сейчас только еще более заторопилась, угрюмая и озабоченная…

Аня резко встает и больно сжимает пальцы, стараясь не расплакаться…

Две струйки пронеслись змейками по окну, соединились в ручеек и текут теперь по карнизу. Мокрая и пустынная улица — такая же холодная и грустная, как Анины думы.

— Нет, этого больше не будет! — шепчет Аня решительно. — Никогда не будет!

На часах уже без десяти четыре. Пора на занятия во Дворец пионеров. Аня высыпает содержимое портфеля на стол и из груды учебников и тетрадей извлекает «Историю средних веков». Это с собой. Можно подзубрить в трамвае. Домашних заданий сегодня очень много.

— С каждым днем все труднее и труднее! — шепчет Аня, деловито просматривая дневник. Потом она быстро переодевается, меняя форменное платье на синюю юбку и шерстяной свитер. Теперь, в этой одежде, она кажется совсем взрослой, девушкой. Только смуглое лицо по-ребячьи добродушно и простосердечно. Оно сегодня немного побледнело от огорчений, и поэтому светло-серые глаза под густыми, частыми ресницами кажутся совсем темными. Нос слегка порозовел. Было дело — плакала!

«Размокропогодилась!» — вспоминает Аня любимое выражение отца.



Милый, дорогой папа! Как жаль, что его сейчас нет здесь! С ним так легко разобраться в самых сложных вопросах! С мамой, конечно, тоже можно поговорить. Она умница. С ней бывают у Ани задушевные разговоры — «секретные девичьи шепотки», как их называет отец. Но в больших, серьезных вопросах никто лучше отца не может сделать все таким простым и ясным. Мама всегда говорит, что отец наделен «богатырской силой здравого смысла». Вот бы потолковать с ним сейчас по душам, чтобы он помог выяснить — с чего начать-то? Как сделать пионерский отряд класса лучшим отрядом в школе, чтобы никогда больше не пришлось краснеть за него на совете дружины?

В зеркале отражается противоположная стена. На ней висит большая карта двух полушарий. Где-то там, в Атлантическом океане, ведет ее отец свой корабль к чужим, далеким берегам.

Аня подходит к карте. Где он сейчас? Мелькают названия: «Фуншал, Касабланка, Канарские острова». А может быть, он уже идет вдоль берегов Испанской Сахары у Вилья-Сиснерос? Или еще дальше — в глубь Атлантики, покидая последние острова Зеленого Мыса.

Черный пунктир трассы тянется ниточкой по голубым водяным просторам, пересекая темные пятна глубоких океанских впадин.

Аня щурит глаза, и ей кажется, что она видит крепкую, плотную, в штормовой робе, фигуру отца. Он стоит на мостике. Свирепый циклон разгулялся над океаном, поднял горы волн. Океан ревет, бросает корабль в черную пропасть — бездну, вздымает над ним кипучий девятый вал. Но энергичное, мужественное лицо капитана остается спокойным.

«Ничего! Справимся!» — говорит он. И уже обдумывает, как лучше справиться. Шарит по карманам, разыскивая трубку. Как будто можно закурить в этом аду! Это он нарочно делает вид, что ничего такого особенного не произошло. Шторм и шторм! Все идет нормально. Капитан строг и спокоен.

Много раз уходил отец в дальнее плавание, но мама никогда не может привыкнуть к этому. Она, конечно, ничего не говорит, но все ее чувства можно прочитать во взгляде. И поэтому отец, прощаясь, неизменно замечает:

— Девушки дорогие, голубки мои, живите весело и не беспокойтесь! Море, конечно, есть море! Но ведь и мы не новички! Знаем все его коварные повадки. Переборем!

«Мой отец — сильный, волевой человек! Морской богатырь! — с гордостью думает Аня и вздыхает: — Если бы хоть чуточку быть похожей на него!»

И она почему-то вдруг представляет себя тоже капитаном. Парусная яхта — маленькая, маленькая. Команда — девочки из ее класса и среди них Зойка с двумя подружками. Они в черных рваных пиратских плащах и огромных дырявых зюйдвестках. «С такой командой, пожалуй, и у берега потонешь! — усмехается Аня. — Не успеешь выйти в море, как уже надо сигналить «SOS». Да и капитан тоже хорош! — с насмешкой думает она про себя. — Не пользуется ни влиянием, ни авторитетом. Размазня и шляпа!»

Стенные часы бьют четыре. Аня спохватывается: через пятнадцать минут она должна выйти из дома, чтобы успеть на занятия юных художников. Так значится в ее расписании. Трудовой день Ани расписан по часам и минутам. Никаких отступлений быть не может. Это закон!

Она берет папку готовых эскизов, этюдник и быстро проходит в переднюю. Торопливо пишет записку:

«Мамочка! Я во Дворце пионеров. Приду домой к семи часам». Несколько слов брату: «Ника! К моему приходу сделай все уроки. Проверю!»

Увидев на столике его неграмотную записку, она подчеркивает ее косой учительской чертой и ставит под ней жирную двойку. Потом в несколько секунд умелой, легкой рукой художницы превращает двойку в тучную бескрылую и бесхвостую птицу киви-киви.

Уже спускаясь по лестнице, Аня вспоминает о том, что надо обязательно навестить Люду Савченко. Это девочка из ее звена. Третий день она не ходит в школу, — наверно, больна. Так все завертелись со своими делами, что даже про подругу забыли. «Ну и ну!» сокрушенно думает Аня и выходит на улицу.



Несмотря на дождь, у сквера футбольная схватка. Несколько маленьких мальчишек, раскрасневшихся от бега и возбуждения, шмыгая носами и неистово крича, гоняют по асфальту мокрый мяч. Ника, конечно, вратарь! Он в сером свитере и нахлобученной на глаза кепке (чтобы быть похожим на знаменитого Леонида Иванова!). Взгляд насторожен. На щеке рыжая полоса — ссадина или грязь — непонятно.

— Ника! Николка! — кричит Аня. — Немедленно иди делать уроки! Сейчас же!

Но в это время центр нападения противника, получив с края мяч, посылает его между двумя кучками наваленных друг на друга школьных портфелей, которые призваны изобразить штанги ворот. Раздается восхищенный возглас нападающих, но эта радость преждевременна. Николка в броске достает мяч и валится вместе с ним врастяжку. Когда он, наконец, поднимается, прижимая к груди мяч, Аня видит его ликующие глаза, черные руки и новую рыжую полосу на щеке.

Маршрут № 14

Это лунинская бригада — одна из лучших в трамвайном парке. Вожатый — Марфа Степановна Савченко. Третий год не сходит с доски почета ее портрет. Маленькая женщина, снята на фоне красивого, цельнометаллического вагона. Она в форменной тужурке, несколько мешковатой и широкой, явно не по плечу. В руках кожаные рукавицы и стоповая ручка. Коротко остриженные белокурые волосы в густых мелких кудряшках. Марфа Степановна завилась у парикмахера ради торжественного случая. Ее улыбка кажется напряженной. Вероятно, фотограф попросил улыбнуться, но сделал большую выдержку. И вот Марфа Степановна застыла в напряженной позе, вытянув вперед худощавое востроносое лицо. Впилась взглядом в объектив аппарата, как бы вопрошая: «А вам, собственно, что надо, граждане?»

Знатного вожатого знают все. Недавно приезжал министр, осматривал парк и беседовал с Марфой Степановной. Он все время спрашивал, а она отвечала. И секретарь-стенографистка быстро записывала ее ответы в блокнот. А министр одобрительно кивал головой и сказал на прощанье:

— Большое спасибо, товарищ Савченко! Мы скоро увидимся с вами в Москве.

* * *

В этот день, как всегда, Марфа Степановна вела свой трамвайный поезд точно по графику.

Спустились на крутом повороте со Старого Калинкина моста. Короткая остановка на берегу Фонтанки — против кирпичного здания пожарной команды.

Здесь в вагон села Аня Баранова. Пассажиров было мало. Аня прошла к передней площадке и устроилась у кабинки вожатого. Можно спокойно в течение пятнадцати минут подзубрить историю средних веков.

Она уже раскрыла учебник, когда вожатая вдруг обернулась и увидела ее:

— Здравствуй, Анечка!

— Здравствуйте, Марфа Степановна!

Аня встала.

— Сиди, сиди! Как твои успехи? Почему ты не заходишь к нам?

— Много уроков… — начала Аня и подумала: надо же спросить про Люду. Отчего она не ходит в школу?

В вагон с передней площадки вошла женщина с ребенком и тучный, опирающийся на палку, инвалид.

Аня поднялась и бочком, стараясь их не толкать, прошла на площадку.

Марфа Степановна закрыла автоматические двери, дала предупредительный звонок и повела трамвай к Сенной площади.

«Странно, что она ничего не сказала о своей дочке! Что с Людой? — думала Аня. — Спрошу на следующей остановке непременно».

Им удалось поговорить только на углу Невского и Садовой. Здесь, на самом оживленном перекрестке Ленинграда, всегда большая посадка. Аня воспользовалась этим и осторожно спросила:

— Ну, как Люда?

Марфа Степановна удивилась:

— А что Люда? Ты же встречаешься с ней в школе каждый день…

— Вообще-то каждый, — согласилась Аня. — А только последние три дня я ведь ее не видела…

— Что так? Ты прихворнула? — спросила Марфа Степановна, искоса поглядывая на огонек светофора. Но там все еще горел красный свет.

— Нет, я здорова, — ответила Аня. — А что с Людой?

— Тьфу-тьфу, не сглазить, в этом году она держится молодцом.

Ане надо было выходить. Трамвай ежесекундно мог отправиться дальше. Но нельзя же оставить неоконченным этот непонятный для нее разговор.

Выходили последние пассажиры. Аня заторопилась.

— Значит, Люда здорова? Почему же она не ходит в школу?

— Как не ходит? Что ты такое говоришь? — обеспокоенно спросила Марфа Степановна.

— Третий день ее нет в классе… с понедельника, — сказала Аня и почувствовала, как от волнения прилила кровь к ее лицу.

Кондуктор дал сигнальный звонок, извещая о том, что посадка закончена. На той стороне улицы загорелся зеленый глаз светофора. Загудели машины, затрещали звонки стоявших сзади трамваев.

— Зайди вечером к нам, — торопливо бросила Марфа Степановна, нахмурив брови. — Я тебя очень прошу, — хоть на несколько минут.

Аня едва успела выскочить, как за ней захлопнулись автоматические двери.

* * *

Трамвайный поезд маршрута № 14 шел по самым многолюдным, оживленным магистралям города. Наступил так называемый «час пик», когда сотни тысяч людей, окончив работу, выходили на улицы, садились в трамваи, троллейбусы, автобусы, спешили домой. Надо было сосредоточить все свое внимание, чтобы искусно вести два тяжелых вагона в этом торопливом потоке людей и машин. Но Марфу Степановну беспокоили мысли о дочери: «Где же она бывает? Почему не ходит в школу? Что случилось?» Она не могла не думать об этом без волнения и тревоги. Но она неотрывно смотрела на потемневшую, залитую дождем улицу, на далекие и близкие огни светофоров, на торопливые фигуры людей, перебегавших рельсы. Взгляд Марфы Степановны был сосредоточенно-напряженным, как на той ее фотографии, что украшает Доску почета. Только маленькая рука в кожаной перчатке, лежавшая на рычаге управления, была сегодня не так крепка, как всегда, и пальцы этой руки слегка дрожали.

Хмурое утро

Даже тот, кто не был никогда в Ленинграде, знает, что этот город поразительно красив. И не важно, — розовеют ли над ним светлые сумерки белых ночей, или несутся свинцовые тучи, подгоняемые сырыми ветрами Балтики, — он все равно красив! Всегда! Даже в это хмурое утро, завешенное туманной кисеей холодного, моросящего дождя.

Дождь идет уже третьи сутки, приводя в отчаяние приезжих. Они зябко жмутся к стенам домов, пытаются переждать непогоду под железными козырьками подъездов. Наивные мечты и надежды! Они неосуществимы под осенним ленинградским небом. Надо шагать вместе со всеми, не обращая никакого внимания. Вот молодой человек в небрежной позе прислонился к фонарю и спокойно, как ни в чем не бывало, читает мокрую, порыжевшую газету. А там — двое старичков, стоя на тротуаре, ведут неторопливую беседу, шутят, посмеиваются, курят. Это типичные ленинградцы-старожилы. А вот девочка. Она идет медленно, будто прогуливаясь, помахивая школьным портфелем. Это Люда Савченко. У нее вид человека, которому абсолютно нечего делать. Она останавливается и смотрит на противоположный дом. Там школа. Ее подъезды пусты. Ребята давно в классах. Что же делает Люда Савченко на мокрой и холодной осенней улице в этот час, когда ее подружки сидят за партами, на уроках? Она делает то, что делала вчера и позавчера и три дня назад, — она ничего не делает.


* * *
Люда Савченко была способной, сообразительной девочкой. У нее были ловкие на всякое рукоделие руки. В этом кропотливом женском ремесле ей не надо было, как другим, допытываться: «Как и почему?». Она быстро схватывала то, что казалось ее сверстницам премудростью. Но у нее не хватало терпения и трудолюбия довести до конца хотя бы одну работу.

Она рано научилась владеть иглой. Ей захотелось перешить всем своим куклам платья. Но не хватало терпения распороть их одежду по шву. Она разрезала ножницами и сшила своей самой любимой «спящей красавице» блузку с одним рукавом и без ворота. Все остальные остались на всю жизнь без нарядов. Она бралась сразу за несколько дел и ни одно из них не доводила до завершения. У нее были свои соблазнительные страсти и увлечения, не требующие никакого напряжения ума, никакой настойчивости. Она могла смотреть фильмы часами, забывая обо всем на свете. А когда у соседей по квартире появился телевизор, — Люда не пропускала ни одной передачи. Если в этот день мать была свободна от работы и напоминала дочери об уроках, Люда нетерпеливо перебивала ее:

— Ну отстань, мама! Что в самом деле! Я сама знаю. Я же не маленькая, — правда?

Марфа Степановна не надоедала. Ей казалось, что всякие указки, контроль и наблюдения за школьными делами ограничивают самостоятельность дочери. В самом деле, она не маленькая. Учится? Жалоб нет? И ладно…

Между тем увлечения Люды таили в себе опасность: на приготовление домашних заданий оставалось очень мало времени. Она училась кое-как, не слезая с троек. Часто у доски ее выручала только хорошая память. Но вот однажды, хмурым утром… Да, это действительно было хмурое утро. Люда долго не могла его забыть…

Срок сдачи в школу сочинения по литературе был назначен на понедельник. Но утром в воскресенье во всех кинотеатрах демонстрировался новый фильм в двух сериях. Люда купила билеты на обе серии. А вечером по телевизору передавали цирковое представление. На экране то и дело появлялись акробаты, жонглеры, фокусники и даже любимый клоун Борис Вяткин с собачкой Манюней. Ну, как тут устоять?! Мать работала в вечернюю смену. Когда Люда в половине двенадцатого ночи села за стол, чтобы приняться за сочинение, перед ее глазами, заслоняя всё, мелькали увлекательные кинокадры и слышалась бравурная цирковая музыка. К часу ночи Люда успела написать в тетрадке: «Капитанская дочка». Образ Петра Швабрина. Сочинение ученицы 7-б класса Людмилы Савченко» и… три фамилии, которые много раз, в раздумье над фильмом и цирковой программой, она обвела жирными кружочками: «Гринев, Швабрин, Пугачев…» Потом… она уснула за столом. А утром предстояла расплата за легкомыслие: надо было сдать вместо сочинения чистую тетрадку с кружочками — «Гринев, Швабрин, Пугачев» и получить кол. Люда не пошла в школу. Она пять часов бродила по улицам, придумывая оправдание своему поступку. Было сыро и холодно. Ветер с моря гнал по свинцовому небу черные облака. Они стелились над крышами домов. В Фонтанке высоко поднялась вода. Люда прошла чуть ли не всю набережную от Лермонтовского проспекта до Невского, раздумывая над тем, что ей теперь делать. Она устала и продрогла. Придя домой, Люда побоялась признаться матери. Но ее мучила совесть, и она так расстроилась, что не смогла приняться за сочинение, не узнала у подруг о заданных уроках и на другой день снова не пошла в школу.

«Да что же я скажу? — ужасалась она утром следующего дня. — Как я покажусь в классе? Что скажу классной воспитательнице, девочкам, пионервожатой?»

У нее было два рубля, которые ей оставила мать на школьный завтрак. Чтобы как-нибудь забыться и хотя бы на время избавить себя от неприятных и горьких дум, Люда пошла опять в кино. Но это не принесло облегчения. Тревога не проходила. К концу сеанса разболелась голова. Люда расплакалась и, боясь явиться домой зареванной, долго шаталась по улицам.

К трем часам дня, устав от беспокойного бродяжничества, она набралась, наконец, решимости и дала себе слово, что завтра явится в школу с повинной и все честно расскажет подругам, классной воспитательнице, старшей пионервожатой. Но утром, как только зазвенел будильник, ею вновь овладели страх и малодушие.

Так начались новые сутки…

В тот день, когда Аня Баранова встретила в трамвае Марфу Степановну, Люда сидела дома. Ею овладело такое тревожное состояние, что, когда раздавался у двери звонок, она каждый раз вздрагивала от страха. Кто-нибудь из жильцов открывал, и Люда беспокойно прислушивалась к голосам. Ей казалось, что все знают о ее проступке и вот пришли теперь, чтобы поймать ее, уличить. Она уже видела перед собой осуждающий взгляд классной воспитательницы, строгие глаза матери, много глаз, негодующих и строгих…

Таинственные спутники

Аня Баранова занималась в кружке рисования и живописи пятый год. Некоторые из ее пейзажей уже побывали на выставках детского творчества, а за «Утро в Разливе» она даже получила премию. Картину вывесили в одном из нарядных залов Дворца пионеров, по соседству с другими работами юных художников.

Аня любила бывать во Дворце. Он всегда так празднично весел. Многоцветно и ярко сияют радужные огни в огромных хрустальных люстрах.

У Ани здесь было немало знакомых, друзей, товарищей по кружку. Иногда, после занятий, она перебегала в главный корпус — оставалась там поиграть вместе со всеми, пела песни, танцевала. Но сегодня она заглянула только на минутку в библиотеку, сдала книги и, нигде не задерживаясь, торопливо прошла через шумные залы. Никакие веселые развлечения ее не прельщали. Тяжелой заботой лежали на сердце все последние школьные события, было много домашних заданий, и, кроме того, Аня обещала зайти вечером к Марфе Степановне, чтобы выяснить, наконец, эту странную историю с Людой Савченко.

Кое-кто из знакомых девочек окликнул Аню. Она на ходу помахала им рукой: дескать, некогда, спешу… и стала быстро спускаться по мраморной лестнице к гардеробу.

На нижней площадке стояли два мальчика. Один — лет тринадцати, с двумя нашивками на рукаве, второй — значительно старше. «Вероятно, вожатый отряда», — подумала Аня, увидев такой же, как и у его младшего товарища, отлично отутюженный шелковый пионерский галстук.

Она уже проходила мимо них, когда тот, которого она приняла за вожатого, решительно преградил ей дорогу:

— Ты Аня Баранова?

— Да! — остановилась Аня.

— Нам надо с тобой поговорить по неотложному делу.

— А что такое? — удивленно спросила Аня. — Я очень тороплюсь…

— Мы задержим тебя совсем немного. Я думаю, что лучше всего переговорить вот здесь.

Он указал на стоявший за колоннами вестибюля диван и взглянул на товарища. Тот молча кивнул головой.

— Идемте! — сказал незнакомец и слегка дотронулся до рукава Аниного свитера, потом сделал жест рукой, приглашая ее идти вперед.

Аня слегка покраснела от смущения и, направляясь к дивану, недоумевала: «Что это за странное и неотложное дело?» Она старалась вспомнить, где она видела этого высокого, худощавого, несколько сутулого мальчика в больших роговых очках.

Аня оглянулась. Мальчики молча шли за ней. Второй — круглолицый и плотный, с густым румянцем — показался ей тоже знакомым. Она только сейчас увидела у него в руках ярко блестевший серебром музыкальный инструмент — трубу, валторну или корнет, — она в этом не разбиралась.

— Сядем! — сказал худощавый вожатый и снова сделал едва заметный жест кистью руки, показывая на диван.

Аня послушно села. Она была заинтересована этой неожиданной встречей. Кроме того, в словах худощавого молодого человека, во всей его манере говорить, несмотря на мягкую сдержанность, чувствовалась спокойная, но сильная уверенность. Всем своим предупредительно-вежливым, но независимым отношением он как бы говорил: «К чему возражать?! Лучше послушай меня, и ты согласишься, что я прав!»

— Если только ненадолго, — неуверенно проговорила Аня, стараясь освободиться от этого влияния и тоже показать свою независимость.



Они оба сели по бокам дивана, и худощавый незнакомец, взглянув на часы, сказал как бы невзначай:

— Меня зовут Гриша Буданцев, а моего друга — Толя Силаев. Но это не имеет значения. Я сказал так просто, чтобы ты знала. Дело вот в чем: тебе угрожает небольшая опасность.

— Как так опасность? — не поняла Аня. — Что это значит?

— Ничего страшного!..

Буданцев опять посмотрел на часы.

— Сегодня в двадцать ноль-ноль на тебя готовится нападение. Оно будет совершено в подъезде дома, на одной из площадок или просто на лестнице. Словом, там, где это окажется удобным для нападающих.

Буданцев посмотрел на своего румяного друга, и тот утвердительно кивнул головой.

Аня проследила за ним взглядом: «Не смеются ли?» И хотя они оба были очень серьезны, Аня держалась настороженно: мальчишки способны на самую дурацкую игру и могут кто их знает что выдумать.

— Я же не кассир с деньгами! — сказала Аня, пожимая плечами. — Зачем на меня нападать? У меня ничего нет. Кто эти ваши нападающие?..

— Это не наши… — мягко поправил ее Буданцев. — Кто они? Трое мальчишек-хулиганов…

— Но с какой же целью? — все еще не веря, спросила Аня.

— Отобрать вот это… — Буданцев пощелкал пальцами по ее этюднику. — У тебя там есть что-нибудь еще, кроме красок?

— Нет! Только краски и кисти.

— А в папке?

— Рисунки и учебник «Истории средних веков»… ну, есть еще… письмо от подруги, — прибавила она и покраснела, улыбнулась смущенно.

Два друга переглянулись.

— Разреши нам взглянуть на эти вещи, — сказал Буданцев.

— Пожалуйста, пожалуйста! — растерянно пробормотала Аня.

Она отодвинула медные крючки и открыла этюдник. Потом развязала тесемки папки.

Не говоря ни слова, мальчики стали тщательно перебирать содержимое этюдника.

Аня смотрела то на одного, то на другого, — не понимая, что все это значит.

Несколько выпуклые близорукие глаза Буданцева под толстыми стеклами очков, кажется, особенно сосредоточенно осматривали вещи. Аня уже обратила внимание на эту подробность. Она увидела комсомольский значок, приколотый поверх кармана спортивной курточки.

— Непонятно! — сказал Буданцев, закрывая этюдник. — На что им понадобились краски?

— Может быть, хотят размалевать свои рожи, чтобы выглядеть пострашнее! — сказал насмешливо Силаев и впервые широко улыбнулся, сверкнув двумя рядами ровных белых зубов. Улыбка расползлась по всей его круглой физиономии, сделав ее еще румянее.

Глядя на эту веселую улыбку, Аня невольно рассмеялась:

— Вот чудаки!

Улыбнулся и Буданцев, но мягко и сдержанно, одни углами рта, отчего лицо его стало каким-то новым — лукавым и хитроватым.

— Я думаю, что эти «рожи» рассчитывают на что-то другое, более существенное. Например…

Он не успел договорить. По лестнице, держась за перила и прыгая сразу через несколько ступенек, промчался пионер. Увидев Силаева, он крикнул:

— Толька! Ну что же ты! Ну, тебя же ищут! Труби скорей!

Силаев быстро поднялся и схватил трубу.

— Иди, иди! — сказал Буданцев. — Мы тебя подождем.

— Я сейчас! Всего один сигнал! — отозвался Силаев и с удивительным для его полноты проворством стал подниматься по лестнице.

— Так вот, Аня Баранова… — сказал Буданцев, проследив за своим другом глазами. — Можешь не беспокоиться. Ты находишься в полной безопасности. У тебя будут надежные провожатые до самой квартиры.

— Откуда вы всё это узнали? — спросила Аня.

— От друзей, — уклончиво заметил Буданцев. — А теперь — второе дело…

Он посмотрел на часы и успокаивающе произнес:

— Сейчас мы пойдем. Вот какая просьба к тебе. Нам известно, что ты художница…

Буданцев опустил руку в карман и достал обыкновенную коробочку из-под канцелярских кнопок. В ней лежали два овальных бронзовых медальона, сделанных, по-видимому, вручную, но довольно искусно.

— Мы вставим сюда две пластинки гипса. Вот таких, — и показал ей два необточенных белых обломка. — Скажи, пожалуйста, ты можешь сделать на этих маленьких гипсовых овалах рисунки? В ближайшее время хотя бы на одном, а?

Аня повертела в руках почти невесомые гипсовые кусочки.

— А какие должны быть рисунки? — спросила она, заинтересованная неожиданным предложением. Эти ребята в самом деле удивляли ее все больше и больше.

— Что за рисунки? — переспросил Буданцев. — Ну, скажем, часть какого-нибудь пейзажа — берег реки и березка. Или… два полена, охваченные огнем. Мы потом скажем, что именно нам нужно. Ты можешь это сделать, только очень хорошо?

— Я попробую… — сказала неуверенно Аня.

— У тебя есть в квартире телефон? — спросил Буданцев.

— Есть.

— Вот тебе мой номер…

Он достал из кармана блокнот и, не глядя на него, вырвал наугад первый попавшийся листок. Там было четко напечатано на пишущей машинке: «Гриша Буданцев. К 2–42–55; адрес: Лермонтовский проспект…»

Аня не успела прочитать. Наверху раздался звенящий, певучий и чистый звук пионерского горна, и Аня сразу вспомнила, где она видела этих мальчиков. Они жили на первом дворе ее же дома. Раза два или три она даже слышала на дворе этот звонкий и мелодичный сигнал: «На сбор!»

— Позвони, когда будешь свободна. Мы придем: я и Толя. Может быть, еще один мальчик. Посоветуемся с тобой, как это лучше сделать.

— Хорошо! Я позвоню, — сказала Аня весело. События этой неожиданной встречи, новое, необычайное знакомство выветрили все ее противное настроение, с которым она пришла сегодня на занятия.

Толя Силаев бежал по лестнице, тряся свой корнет и вытирая рукавом губы.

— Я свободен! — крикнул он.

— Отлично! — сказал Буданцев. — Идем! Посмотрим, — хитровато подмигнул он своему другу, — как выглядят разбойники, покушающиеся на кисточки и тюбики с краской.

На углу Невского проспекта к ним подошел мальчик. Он, видимо, их поджидал. Аня его сразу узнала. Это был сын дворника из ее дома — Гасан.

— Он пойдет впереди, — сказал Буданцев Ане. — За ним ты… А мы с Толей несколько сзади. Прошу с нами не разговаривать. Мы пока не знакомы. Не бойся! — потрогал он ее за рукав. — Знай, что ты под надежной защитой!

— Я не боюсь! — тряхнула Аня решительно головой, но краешком глаза посмотрела в сторону и крепче сжала ручку этюдника.

Зойка Дыбина

Зойка Дыбина, которую Аня считала виновницей всех неприятностей в школе, была до крайности избалована родителями. Когда ей было всего три года, она уже отлично понимала, что если беспрерывно кричать и требовать своего, то мать и отец в конце концов сделают так, как ей хочется.

— Хочу гулять! Не хочу мыться! — кричала Зойка, обороняясь кулачками от матери, которая вела ее в ванную комнату.

— Доченька моя! Крошечка! — приговаривала мать. — Идем умоемся! Ну какое гулянье — ночь на дворе! Пора спать. Все спят: и зайки, и собачки… Давай умоемся и бай-бай!

— Хочу гулять! — вырывалась Зойка и бежала к двери.

Мать ловила ее. Но Зойка сползала с ее рук на пол, била ногами, кусалась, ревела на весь дом:

— Гу-ля-ять! Хо-чу гу-ля-ять!

Мать, не зная, как с ней справиться, звала мужа. Тот приходил, смотрел, удовлетворенно смеялся:

— Ох, хороша девка! Вот рыжий бесенок! Огонь! Честное слово! Такая себя в обиду не даст! Сильный будет характер!

— Ты не философствуй, а лучше помоги! Видишь, что она делает? Ну прямо припадочная, истеричка! Да перестань же ты, дрянная девчонка! — кричала она, пытаясь поставить дочку на ноги. — Вот я тебя сейчас ремнем!

Зойка извивалась вьюном, ревела еще больше.

От угроз и криков мать переходила к ласковому упрашиванию:

— Ну, доченька! Ну, что это такое, кошечка моя! Послушай мамочку!

— Да выведи ты ее гулять, раз она так хочет! — вмешивался муж. — Ну что тебе, в самом деле, лень, что ли?

Зойку выводили гулять на темный пустынный двор. Ей становилось скучно, и через несколько минут она уже просилась домой.

До пяти лет мать кормила ее с ложки, рассказывая при этом сказки. Всякая пауза вызывала решительный отказ от еды и однообразное, как сломанная патефонная пластинка, нытье:

— Хочу сказку… Хочу сказку… Хочу сказку… Наконец девочка начала учиться в школе. Родители по-прежнему баловали ее, ни в чем не отказывали. Если она была «в плохом настроении», — задабривали чем-нибудь «вкусненьким» или подарками. Отец называл это «повышением жизненного тонуса ребенка».

Исполнение любого желания требовало только одного слова: «Хочу!». В ответ Зойка никогда не слышала: «Нет!» или «Нельзя!». Вот почему школьная дисциплина, требовательность учителей, часто сказанное строго: «Нет!» или «Не разрешаю!» — вызывали в Зойке бурю протеста. Она возражала, насмешливо фыркала носом, грубила.



Мать вызывали в школу.

Лидия Петровна виновато стояла перед классной воспитательницей, тихонько защищалась обычными аргументами:

— Поймите, — я мать. Я люблю свою дочь. Она у меня единственная. На жестокость по отношению к ребенку я не способна.

— Никто от вас не требует жестокости. Но ваша любовь уродлива, — она калечит девочку.

Лидия Петровна доставала из сумочки душистый платочек, уголком снимала слезинки у глаз, торопливо пудрила нос.

— Что же делать, я не знаю!

— Пусть зайдет ваш муж, и чем скорей, тем лучше.

Виктор Николаевич, однако, в школу не шел. На все замечания Лидии Петровны отвечал неизменно: «Не могу! Занят! Премьера на носу! Сходи, пожалуйста, сама…»

Однажды Лидия Петровна пришла домой совсем расстроенная:

— Виктор, ты должен пойти обязательно!

На лице у него появилась страдальческая гримаса:

— Господи, боже мой!.. Но ведь ты же бываешь в школе. Зачем же мне-то?.. В конце концов, что им от меня нужно? Девочка учится неплохо. Двоек нет. Да, у нее несколько своенравный, независимый характер. Но хуже, если бы она была тихоней, мямлей, рохлей. Это живая, здоровая девочка, с огоньком. Согласен, что она несколько вздорна, но ведь это же все-таки ребенок. Пусть найдут к ней какой-нибудь подход, они же воспитатели!

— Она грубит учителям. Классная воспитательница сказала, что она всем грубит, над всеми издевается. Она стала несносна!

Виктор Николаевич свел вместе брови и еще больше нахмурился.

— Ей-богу, это не педагоги! Придется самим придумать, как занять Зойкин досуг. Надо будет увлечь ее спортом. Коньки, теннис, что-нибудь в этом духе… Я подумаю. Ты, пожалуйста, не беспокойся. Ничего страшного!

Он ласково потрепал жену по щеке, поцеловал ей руку и уже из коридора крикнул:

— Лика! Идея насчет спорта: скажи Зойке, что я куплю ей завтра велосипед.

Вскоре классная воспитательница Мария Кирилловна написала Виктору Николаевичу письмо. Она настойчиво просила его зайти в школу.

Письмо Зойка отцу не отдала. Разорвав его, она злобно пробормотала:

— Ябедничаешь, кривуля! Ну, ладно, я тебе отомщу!

Зойка посоветовалась с двумя влюбленными в нее подпевалами-подружками, и те с восхищением одобрили ее план.

Старая учительница

Классная воспитательница Мария Кирилловна страдала тяжелой формой гипертонии. Девятьсот дней ленинградской блокады — голода и лишений — преждевременно состарили ее и сделали полуинвалидом. Она была ранена во время артобстрела осколком в шею. Парализованные мышцы держали теперь ее голову в постоянном напряженном наклоне на левую сторону. Если ей нужно было посмотреть направо, — она должна была для этого повернуться всем корпусом вполоборота.

Вначале, после войны, переживая вместе со всеми великую радость победы над врагом, Мария Кирилловна чувствовала себя совсем хорошо. Ухудшение наступило позднее. Первое недомогание началось три года назад, — видимо, сказывалось нервное переутомление. Все чаще стали появляться болевые ощущения. Резкой судорогой проносилась по темени нестерпимая боль, обжигая часть головы, висок, бросалась в правое плечо. К концу зимы с Марией Кирилловной случился легкий «удар». Лето она провела в санатории, а осенью пришла в школу, опираясь на палку, слегка приволакивая правую ногу. Лечивший ее врач сказал на прощание:

— Учтите только одно условие — вам совсем нельзя волноваться.

Мария Кирилловна улыбнулась:

— Спасибо, доктор! Я думаю, что это мне удастся.

— Ну и прекрасно! — сказал врач. — Проживете еще сто лет.

7-й «б» класс, в котором Мария Кирилловна была теперь классной воспитательницей и преподавала алгебру и геометрию, мог стать хорошим классом, если бы не Зойка Дыбина — зловредный «вожачок» и «заводила» всех ссор и скандалов. Пионерский коллектив не был дружен и сплочен, чтобы оказать ей настоящий отпор. Она умудрилась перессорить между собой даже хороших девочек, и теперь в самом коллективе появились группы. Единства не было. Аня, Тося Пыжова, Наташка, а с ними и большинство пионерок вели с Зойкой постоянную борьбу. Но были и такие, которых поведение Зойки забавляло. Они даже старались подражать ей. А Лиза Гречик и Тамарка Болшина, которых Зойка щедро потчевала конфетами, водила на свой счет в кино и всячески опекала, были ее раболепствующими подружками-подпевалами.

Лизу Гречик справедливо считали эгоисткой, болтушкой и сплетницей. Каким-то образом она раньше всех узнавала о школьных новостях и событиях, безбожно их преувеличивала, перевирала и разбалтывала. У нее не было настоящих подруг. Девочки не питали к ней доверия. Узнав Лизу поближе, они живо оставляли ее.

Тамарку Болшину девочки тоже не баловали дружескими симпатиями. Она была девочкой ограниченной и даже несколько туповатой. С трудом перекочевывала из класса в класс, обычно с переэкзаменовками. К концу каждой четверти девочки брались за нее всем звеном, помогали вылезти из «двоечного болота». Она принимала их помощь стыдливо, с оглядкой, потому что боялась Зойкиных издевательских насмешек.

— Опять унижаешься? Как маленькая! — говорила презрительно Зойка. — Я бы на твоем месте совсем бросила школу, а не стала просить помощи!

— Мне трудно самой! — оправдывалась Тамарка. — Видишь опять двойку получила…

— Подумаешь! Все великие люди были с двойками! Независимость Зойки, смелость ее суждений и поступков покоряли Тамарку. Она льнула к ней, заискивала, старалась во всем услужить, побаивалась крутого Зойкиного нрава.

В тот день, когда Аня Баранова была так огорчена школьными делами, в классе произошло следующее событие.



Мария Кирилловна вызвала Зойку на уроке геометрии. Тряхнув огненно-рыжими волосами, Зойка неторопливо пошла к доске. Проходя мимо парт, лукаво подмигивала девочкам, — дескать, сейчас выкину какой-нибудь номер.

Кое-кто торопливо помахал ей вслед промокашками. Это было молчаливое, заведенное в 7-м «б» доброе пожелание «счастливого плавания!».

Две ее закадычные подружки с настороженным любопытством следили за Зойкой. Они были посвящены в ее план и сейчас в нетерпеливом, волнении ерзали на партах. Лиза Гречик — непревзойденная специалистка по подсказкам — уже шептала, не раскрывая губ, как чревовещатель:

— Ой, что будет, девочки! Ой, что будет!

Мария Кирилловна постучала карандашом по чернильнице.

— Прекратите разговоры!

Наступила тишина.

Зойка довольно быстро решила задачу. Ответила на два вопроса в обычном для нее тоне небрежной снисходительности, к которому трудно было придраться. Мария Кирилловна и не думала придираться. Она не обратила внимания на тон или сделала вид, что это ее не касается.

— Хорошо! Садись, пожалуйста! — сказала она и наклонилась над журналом.

В этот момент Зойка сделала быстрое, еле заметное движение в сторону классной доски, и в руках у нее оказалась географическая указка.

Зойка пошла по проходу, тяжело опираясь на указку, с преувеличенным усилием волоча за собой правую ногу. Лицо ее от напряжения стало таким же огненно-красным, как и ее рыжие волосы.

Класс замер от неожиданности.

Зойка шла медленно, приближаясь к своей парте.

Лиза Гречик подскочила на месте, фыркнула, закрыла рот рукой, стала давиться и кашлять от смеха.

— Тише, пожалуйста! — сказала Мария Кирилловна, перелистывая журнал. Потом отложила его в сторону и, выпрямившись, посмотрела на девочек.

Они все опустили глаза, растерянные, напуганные и смущенные. В замешательстве они перебирали учебники и тетради.

— Дыбина! Подойди ко мне! — послышался ровный голос Марии Кирилловны.

Зойка нехотя повернулась, скорчила недовольную гримасу:

— А что такое? У меня нога болит… Вы думаете, только у вас может болеть? Что вам школьной указки жалко?!

Весь класс загудел взволнованно и возбуждённо.

Первой не выдержала Аня Баранова. Она вскочила из-за парты, схватила Зойку за ее густую рыжую гриву и с силой дернула к себе.

Староста класса — Тося Пыжова — бросилась к Зойке с другой стороны и вырвала из рук ее указку. В полной растерянности она не знала, что делать с этой палкой. Хотела ее поставить, но уронила. Положила зачем-то на стол перед Марией Кирилловной и стояла, вся залитая румянцем, беспомощно разводя руками и приговаривая:

— Мария Кирилловна! Мария Кирилловна!

— Садись на место, Тося! — сказала Мария Кирилловна. — Сядьте же все на свои места! — прибавила она строго. — Перестаньте шуметь! Успокойтесь!

В это время раздался звонок.

Мария Кирилловна собрала тетрадки, взяла журнал и не торопясь пошла к выходу.

Тося Пыжова с предупредительной поспешностью распахнула перед ней двери. Подскочила Аня Баранова, ухватилась за стопку тетрадок, которую несла Мария Кирилловна:

— Разрешите, я, помогу…

— Спасибо, девочки, не надо! Мария Кирилловна вышла из класса.

Как только за ней закрылась дверь, все бросились к Зойке. Она вскочила на парту, обороняясь от девочек ногами и кричала:

— Так и надо! Так и надо! Кривуля! Ябедница! Съела!

— А ну слезь с парты! — крикнула угрожающе Тося Пыжова и схватила Зойку за ногу. — Аня, девочки, помогите мне ее стащить!



Зойка завизжала:

— Уйди! Подхалимка! Слуга двух господ! Отпусти ногу, а то я тебя так лягну…

— Это подло! Ты понимаешь, что это подло! — кричала сама не своя Аня Баранова, — Мы выгоним тебя из пионерской организации, не примем в комсомол. Ты просто мерзавка! Больше ты никто!

— Не трогайте Зойку! — тихонько заверещала Тамарка, но ее резко оттолкнули, и она боязливо спряталась за спину своей подруги.

А Лиза Гречик уже успела выскочить в коридор, и там, среди девочек других классов, неистово махала руками, захлебываясь рассказывала о происшествии, время от времени приговаривая:

— Ой, девочки, что было-то! Что было!

В классе появились любопытные. Прибежала старшая пионервожатая, за ней завуч. Они с трудом водворили порядок.

Урок литературы начался с опозданием на пятнадцать минут. Но класс никак не мог успокоиться. Учительница, исчерпав все свое терпение, принуждена была прекратить урок задолго до звонка.

Доложили директору школы. Софья Евстигнеевна была возмущена:

— Распоясалась девчонка! Исключать надо. Только ведь найдутся опекуны и благодетели, скажут: «Крайняя мера!»

Она велела написать от имени дирекции школы категорический вызов родителям Зойки и сказала старшей пионервожатой:

— Назначьте сбор отряда. Пустькласс даст ей хорошую головомойку и сам решит, всем коллективом, — что с ней делать.

Мария Кирилловна пришла домой усталая. Она хотела пойти на квартиру к Зойкиному отцу, но у нее не было никаких сил сделать это. Она даже не смогла прочитать газету. В висках стучало. По корням волос проносилась знакомая обжигающая боль. Мария Кирилловна согрела воду для грелки и легла в кровать.

Она долго лежала так с открытыми глазами, не гася света, и, только когда согрелись ноги, задремала. Но это был беспокойный сон, не приносивший отдыха больному сердцу.

Игра продолжается

За всю дорогу от Дворца пионеров до дому с Аней не произошло никаких происшествий. Первое время она еще поглядывала по сторонам, но как бы невзначай, искоса, чтобы не обнаружить перед своими провожатыми неосновательных подозрений. «Там, где это покажется удобным для нападающих…» — вспомнила она слова Гриши Буданцева. Конечно же, не на Невском проспекте! Он залит светом, и в обе стороны его течет многолюдный беспрестанный поток пешеходов. Мчатся переполненные пассажирами троллейбусы и автобусы. Их обгоняют такси, автомобили всех марок. На перекрестке они образуют целое стадо. Оно колышется, фыркает и урчит от нетерпения. Но вот регулировщик зажег зеленый глаз светофора. Машины радостно замычали, ринулись вперед… А пешеходы с двух противоположных тротуаров поплыли навстречу друг другу. Словно танцуя кадриль, они сошлись, притопнули ногами и разошлись, меняясь местами. Люди торопятся в театр. Скорей! Осталось двадцать минут до начала спектакля. Здесь, в районе Публичной библиотеки, в этот час каждый третий пешеход — театральный зритель.



«Хорошо бы нарисовать Невский в этот час! — думает Аня. — Вот такой многолюдный, в огнях, в пасмурной осенней дымке, когда небо еще не совсем потемнело».

Аня останавливается. Прикидывает глазами, с какой точки выгоднее было бы увидеть панораму.

«Сделаю дома эскиз, непременно! — решает она. — Надо будет только как-нибудь вечерком постоять здесь подольше. Лучше, пожалуй, с Аничкова моста, — раздумывает она. — А может быть, даже самый мост? Конечно, взять его снизу, с набережной…»

В ее воображении уже возникают силуэты клодтовских коней, тени от парапета, смещенные на асфальт, серебристое отражение в черной воде Фонтанки света фонарей. Как светлячки! А наверху — мост в ярком зареве вечерних огней и движение многолюдной толпы…

«Это может интересно получиться, если суметь! — мечтает Аня и сразу спохватывается: — Да что же это я здесь стою, дуреха! Я же не одна!»

Она оглядывается.

Буданцев и его друг ждут ее. Впереди — Гасан прислонился к колонке с афишами, поглядывает на Аню.

«Вот как! Мальчики здесь! Значит, опасность не миновала».

* * *
В трамвае они ехали порознь. Два друга в прицепном вагоне. Гасан вместе с Аней — в моторном. Он все время держался в стороне. Обе руки его были вдеты в стремя трамвайного ремешка. Гасан слегка покачивался из стороны в сторону и, казалось, больше был занят изучением реклам и объявлений, чем своей подопечной.

Аня благополучно доехала до дому. Прошла через двор и, поднявшись на четвертый этаж, позвонила у своей двери. Ей открыла мама.

— Ты что же это, голубка, сегодня с опозданием?

— Так, задержалась, мамочка…

Она не сразу закрыла дверь, — чуть постояла у входа, прислушиваясь и делая вид, будто возится с ключом. Потом быстро выглянула на лестничную площадку, но уже никого не обнаружила. Ее провожатые исчезли, словно испарились в воздухе.

«Противные мальчишки! — усмехнулась Аня. — Придумали какую-то бессмысленную игру и дурачили меня всю дорогу!»

У забытой подруги

Сегодня как-то особенно легко было готовить уроки. Две задачи по алгебре оказались просто чепуховыми. А отрывок из гоголевской «Тройки» так отпечатался в памяти, что Аня запомнила его наизусть без всякого труда.

— «Эх, тройка! Птица — тройка! Кто тебя выдумал?» — пропела она весело, закрывая учебники.

У нее было прекрасное настроение. Кто бы знал, что этот день, начавшийся с грустных забот и огорчений, так «разгуляется» к вечеру!

Радость умножалась еще тем, что от папы пришла радиограмма: «Пересекли экватор. Купали новичков в океанских струях в честь бога Нептуна. Атлантика тиха. Температура 40 под тентом. Все веселы. Целую моих голубок и шлю им тропический привет».

Мама, сама не своя от радости, весело хлопотала на кухне. Брат Ника сидел один в столовой над сборкой из деталей конструктора подъемного портового крана.

— Николка! Тебе пора спать! — сказала Аня, входя в столовую. — Десять часов! Ты это что же?!

— Отстань! Не приставай!

— Сложи немедленно всё в коробку и ступай мыться!

— Отстань! Вот пристала, как муха!

Он хмурил брови, торопливо пытался приспособить щиток кабинки, в неподходящее для него место.

— Ты будешь меня слушаться или нет?! — прикрикнула Аня строго. — Я сейчас разрушу все твое сооружение и погашу в комнате свет.

Николка отлично знал твердость характера сестры. Когда дело касалось заведенного порядка, — никаких поблажек не будет. Поэтому он пыхтя вылез из-за стола, надулся и пошел на кухню жаловаться, придумывая на ходу все те обиды и увечья, которые ему нанесла злая сестра. Но мама сказала, что это «сплошная фантазия», а требование Ани одобрила. Николка легко примирился с таким решением, тем более, что его угостили только что испеченными «звездочками» и рогульками.

Аня обещала маме вернуться от Люды Савченко не позже одиннадцати.

— Лучше бы тебе сходить днем, — сказала мама. — Но если ты считаешь, что дело не терпит промедления, — ступай. Через час будь дома, иначе я стану волноваться. Не задерживайся!

Аня застала свою подругу дома одну. Люда Савченко была в очень тяжелом состоянии. Увидев Аню, она бросилась ей на шею и залилась слезами. Все рассказала, путанно и сбивчиво, но ничего не утаивая, с болью и горечью негодуя на себя.

— Кто же я такая?! — всхлипывала она в отчаянии. — Ты только пойми, Анечка, — какой ужас! Разве я могу теперь когда-нибудь пойти в школу! Что я скажу маме? Лучше уйти из дома совсем, навсегда или отравиться. Вот отвернуть ручку, пустить газ и отравиться!

— Да ну тебя, Людка! Что ты говоришь, ерунду какую! — возмутилась Аня. — Противно слушать! Выпей воды и успокойся. Во-первых, на уроках мы прошли очень мало. В два дня все наверстаешь… Я помогу тебе. Тося Пыжова тоже поможет, Наташка… А к Марии Кирилловне мы вместе с тобой пойдем. Дашь ей честное слово. Я за тебя поручусь.

— А с мамой как же? Как говорить с мамой?.. Ведь она мне так доверяет, а я…

Аня присела рядом, обняла Люду за плечи.

— Ничего, успокойся! Марфа Степановна уже знает. Только ты сама ей тоже все расскажи…

Люда припала мокрой щекой к плечу Ани, прижалась к ней, всхлипывала, говорила торопливо:

— Я какая-то ненормальная! Ничего не умею…

— Ну, уж это ты слишком! — прервала ее Аня. — И вовсе ты не такая!

Она свела в решительной гримасе тонкие брови и сказала жестко и твердо:

— Надо силу воли развивать! Как Павел Корчагин — настойчиво и терпеливо. Хватит плакать! Ну-ка, взгляни на меня!

Люда подняла голову. Посмотрела на Аню невидящим, затуманенным от слез взглядом.

Аня деловито вытерла нос Люды своим платком, провела им по припухшим губам.

В дверь постучали.

Люда вскочила с дивана, схватила полотенце, торопливо стала тереть лицо. Махнула Ане рукой неопределенно: не то «открой», не то «подожди!»

Аня подошла к двери.

— Войдите!

Незнакомая женщина принесла Люде записку от мамы. Марфа Степановна писала, что придет домой поздно ночью, — может быть, даже утром.

Люда обеспокоенно завертела бумажку в руках.

— С мамой ничего не случилось? Вы из трамвайного парка, да?

— Я из Управления, — сказала женщина. — Нет, ничего не случилось. Так, немножко «Победу» поцарапали, крыло помяли, — больше ничего.

— Но мама-то здорова? С ней ничего не случилось?

Люда больно закусила нижнюю губу, стараясь сдержать подступившие слезы.

— Вот ты какая нервная девочка — не в мамашу пошла! — сказала с досадой женщина. — Знала бы, — не сказала… Говорят тебе: здорова, невредима. Всё в порядке. Оформится — и домой!

Когда женщина ушла, Люда заметалась по комнате, вздрагивая от рыданий.

— Все это из-за меня! У нее никогда не было аварий. Она на Доске почета… Самая лучшая в парке… А я… я… Дрянь! Скотина!

— Перестань ругаться! — крикнула рассерженно Аня. — Замолчи сейчас же! Хватит!

Она кинула Люде ее пальто.

— Одевайся! Идем к нам. Потом вернемся. Я отпрошусь у мамы к тебе ночевать.

* * *

Марфа Степановна пришла домой в третьем часу. Девочки крепко спали. Они лежали рядышком под одним одеялом, обняв друг друга. Их сон был спокоен. Только опухшие губы Люды изредка вздрагивали и полуоткрывались, словно силились все время сказать подружке какие-то задушевные слова.

Верные друзья

Хлопоты с Людой Савченко отняли у Ани много времени. Вопрос о поведении Зойки Дыбиной должен был разбираться на сборе отряда. Это требовало от Ани, как от члена совета дружины, серьезной подготовки. Ко всем заботам прибавилась помощь Нике. Ему не давались десятичные дроби. Пришлось повозиться с братом. А тут еще собственные уроки: с каждым днем учителя задавали всё больше и больше. Да и домашние обязанности — их тоже надо было выполнять. Времени не хватало. Вот уже трое суток, как она не держала в руках ни кисти, ни карандаша. Начатый эскиз «Поздняя осень» так и лежал нетронутым в папке. Надо было найти время и заняться этим непременно. О просьбе Буданцева позвонить и наметить день для встречи нечего было и думать. Какое там! Хлопоты последних дней так заморочили ей голову, что она даже не помнила, куда дела бумажку с номером телефона. Неожиданно Буданцев сам напомнил о себе.

Когда она возвращалась из школы, на бульваре к ней подошел Вася — мальчик из ее дома. Это был Вася первый, или, как его называли, Вася «синий», в отличие от другого Васи, которого звали Вася «серый». Одинакового роста, они были даже чем-то похожи друг на друга, хотя ни в каком родстве и не состояли. Вася «синий» имел синее пальто, Вася серый — «серое». Летом это различие утрачивалось.

Вася «синий» любезно поздоровался с Аней и очень удивил ее, вручив запечатанный конверт с надписью: «А. Барановой».

— Весьма срочно! — подчеркнул Вася и тихо, шепотком прибавил: — Я жду ответа!

Аня тут же распечатала конверт.

Письмо было от Буданцева. Он настоятельно рекомендовал переложить краски в школьный портфель, а этюдник оставить дома и не брать его на занятия во Дворец пионеров.

«Это совершенно необходимо!» — прочитала она заключительное предложение, жирно подчеркнутое красным карандашом.

История этюдника продолжала оставаться загадкой. И хотя Аня почти не знала Буданцева, ей казалось странным не доверять ему.

— Хорошо! — сказала она. — Я сделаю так, как он мне советует.

Вася «синий» молча выслушал, кивнул головой и помчался по бульвару с такой быстротой, как будто за ним гналась стая волков.

* * *
Если бы спросить трех подружек, — что скрепляет их дружбу, они бы, наверно, ответили: «Школа и пионерский отряд». Других близких интересов у них не было — разные вкусы, мечты и желания. Летом девочки вообще не встречались — разъезжались кто куда, по пионерским лагерям, но писали друг другу часто и охотно. Аня — обстоятельно, обо всем, с юмором и иронией. Тося Пыжова — деловито и лаконично, как официальное заявление. Девочки шутили, что Тося пишет, собственно, не письмо, а только план письма, его краткое содержание, тезисы. Наташка писала «с лирикой» — главным образом о природе, прочитанных книгах и о своих настроениях. Они у нее часто менялись. Она была девочкой впечатлительной. Любила театр, книги, играла по слуху неплохо на гитаре и в тайне от всех писала стихи. Рисунки Ани Барановой вызывали у Наташки восхищение. Она долго смотрела на какой-нибудь берег лесного озера, на темную зелень кустов, освещенных ярким летним солнцем, и взволнованно говорила Ане:

— Я здесь была. Да, да! Я знаю это место. За нашим лагерем, по дороге в Рауту. Правда? Вот ты увидела, как там прекрасно, а я не увидела.

— Ну что ты! — смеялась Аня. — Это моя фантазия. Я не бывала в Рауту никогда.

— Вот как! Ну, значит, у тебя исключительный талант! Как я тебе завидую! — говорила Наташка и любовно прижималась к подруге.

Она была влюблена в Аню. Она всегда была в кого-нибудь влюблена: в старшую сестру, в нового учителя, иногда даже в музыканта или певца, которых она никогда и не видела, а только слышала по радио. В начале учебного года седьмые классы ходили в ТЮЗ смотреть «Ромео и Джульетту». Спектакль взволновал Наташку. Она не могла усидеть на месте, больно тискала свои похолодевшие руки, стараясь удержаться от восклицаний. В антракте отвечала девочкам невпопад и не могла дождаться начала следующего действия.

Она не помнила, как пришла домой. Всю ночь не могла уснуть. А когда закрывала глаза, перед ней стоял Ромео в бархатной куртке и чёрном трико. Он смотрел прямо на Наташку огромными темными глазами. Их блеск лишь изредка прикрывался тенью от густых, длинных ресниц. Она слышала грустные слова:

«Чем страсть сильней, тем у нее бывает
Печальнее конец».
Он был очень красив — благородный, вдохновенный Ромео. Мягкие женские черты лица и волосы, как у женщины, спускающиеся темно-каштановыми локонами на воротник белоснежной рубашки.

Наташка взяла в библиотеке Шекспира и выучила наизусть почти всё, что говорил Ромео. Писала ему в стихах посвящения. Но многое из написанного рвала и безжалостно жгла в печке. Ей казалось, что стихи не выражают ее чувств. Она расспрашивала окольными путями подруг и даже спросила отца и сестру, не знают ли они актера, который играет Ромео. Но никто не знал актера Демьянова. Он недавно вступил в труппу театра, приехав из другого города. Наконец Наташка решилась увидеться с Демьяновым. У нее не было никакой цели. Ей просто хотелось постоять близко, близко около него, сказать что-нибудь. Но она не знала, что именно, и придумывала, повод для встречи.

Однажды она надела свое лучшее шерстяное платье, вплела в косы белые ленты и, сотворив какое-то подобие прически, чтобы казаться взрослей, пошла в театр. По дороге она обошла несколько цветочных киосков и, наконец, в одном из них купила за пять рублей красивый букет левкоев и настурций.

У двери с надписью «Служебный подъезд» сердце Наташки так заколотилось, что она вынуждена была постоять несколько минут, прежде чем взяться за ручку двери.

Наверх вели несколько ступенек. Когда Наташка миновала их, перед ней оказалась еще одна дверь. Навстречу поднялся усатый вахтер-пожарник.

— Вам кого, гражданка?

Это слово «гражданка» очень смутило Наташку. Она покраснела и сказала шепотом:

— Артиста Демьянова.

— Кого, кого? — не расслышал вахтер.

— Демьянова! — повторила она громче и уткнулась носом в букет.

— Они сейчас на сцене играют, — сказал вахтер. — Подождите, скоро конец.

— Хорошо! Я подожду, — шепнула Наташка.

— А как о вас сказать-то? — спросил вахтер и громко зевнул.

— Как сказать?

Наташка задумалась. Она этого не ожидала. «Уйти! Сейчас же уйти! Пока не поздно! Как все это стыдно и страшно!»

Но она невольно сказала:

— Меня зовут Наташа Сергеева.

— Ладно! — сказал вахтер. — Передам кому-нибудь. Присядьте, девушка, пока.

Он пододвинул ей древнее театральное кресло, украшенное бронзовой рыцарской геральдикой.

— Я лучше постою, — сказала Наташка. Она чувствовала себя совсем плохо.

Через полуоткрытую дверь был виден ярко освещенный, выкрашенный в голубую эмалевую краску коридор и много дверей по бокам.

Прошли двое актеров, обнявшись и что-то весело напевая.

Через несколько минут вернулся вахтер и сказал, что Демьянову передали и он сейчас выйдет.

Наташка взволнованно заходила по комнате, поглядывая на дверь. Торопливо бубнила про себя: «Уйти! Не уйти! Уйти! Не уйти!»

Но в это время из-за двери, ведущей за кулисы, раздался такой знакомый голос:

— Кто меня? Вахтер открыл дверь.

— Здесь вот молодая гражданка… Войдите! — сказал он Наташке. — Ничего! Туда можно!

Наташка медлила, растерянно оглядывалась на лестницу.

— Кто же меня спрашивает? — повторил голос за дверью.

— Ну идите же! — взял ее за локоть вахтер. — Товарищ Демьянов вас ждет…

Наташка шагнула через порог. Ноги ее одеревенели.

В освещенном коридоре прямо против нее стоял Ромео. Пуговицы на его бархатной куртке были расстегнуты, и в просвет выглядывала голубая спортивная майка.



— Это вы меня спрашивали? — спросил он хрипловато и откашлялся. — Я — Демьянов.

Лицо его было в крупных каплях пота. В движениях чувствовалась усталость. Ромео притронулся к вискам и снял с головы пушистые темно-каштановые локоны. Под париком оказались коротко остриженные «полубоксом» светлые волосы.

Черты лица Ромео сразу резко изменились.

Наташка стояла, учащенно дыша. Мяла влажными руками букет цветов, рвала лепестки и молчала. Ромео подошел к столику, на котором стоял графин с водой, поискал глазами стакан и, не найдя его, стал жадно пить воду прямо из горлышка. Потом вытер голову и шею полотенцем и снова подошел к Наташке.

— Извините, пожалуйста! Я вас слушаю.

Наташка, заикаясь и путаясь в словах, начала заготовленную, выученную наизусть речь о том, что она любит театр, мечтает стать в будущем артисткой и вот пришла узнать, как это сделать. Она просит извинения, что причиняет беспокойство и отнимает время.

Ромео слушал ее, повернувшись вполоборота. Вырвав из полотенца нитку и взяв ее в обе руки, он зацепил свой нос у самой переносицы и легко снял пластинку мягкого теплого гумоза. Тонкий прямой нос исчез. Он был тут же смят и скатан в шарик.

Наташка даже поперхнулась при виде этого зрелища.

— Сколько же вам лет? — спросил Ромео.

— Шестнадцать, — соврала Наташка.

— Да? Вы хорошо сохранились! — пошутил Ромео. — Я бы дал вам не больше четырнадцати… Ну, что ж, сейчас решим, как осуществить вашу мечту.

Говоря это, он привычным движением, устало и не спеша продолжал свою разрушительную работу: отклеил загнутые полукругом ресницы, выдавил из тюбика на ладонь вазелин, размазал его по лицу и стал кусочками лигнина стирать тонкие дугообразные брови и томную бледность щек.

— В каком классе? — вдруг спросил он.

— В седьмом! — вырвалось у Наташки. — То есть…

Она хотела поправиться и замолчала, поняв свою оплошность.

Ромео сделал вид, что ничего не заметил.

— Я советую, — сказал он, — заниматься в школьном кружке, больше читать, посещать театр, отлично учиться — это уж обязательно. Конечно, хорошо, когда есть мечта! — прибавил он и улыбнулся широко и добродушно. В этой улыбке не сохранилось ни капли от печальной и горькой усмешки Ромео: «Шути над раной тот, кто не был ранен!»

Демьянов попросил у проходившего актера карандаш и стал что-то писать на клочке бумаги.

Наташка смотрела на него широко открытыми глазами, не отрываясь. Перед ней уже не было Ромео. Это был совсем чужой, незнакомый человек. Только бархатная куртка и черное трико напоминали о том, что здесь недавно стоял вдохновенный и пылкий влюбленный. Наташка была до крайности удивлена этой поразительной переменой. Она вдруг увидела сходство Демьянова с Николаем Петровичем — преподавателем физкультуры — превосходным спортсменом, одним из самых милых и симпатичных преподавателей в школе, которого все девочки очень любили и уважали.

Наташку трясло. Она беспомощно вертела, мяла в руках цветы.

Демьянов кончил писать и внимательно посмотрел на нее.

— Вы нездоровы? Вас знобит? — сказал он встревожено.

— Нет, нет! — испугалась Наташка. — Я совершенно здорова. Что вы!..

Он протянул ей бумажку.

— Мой приятель, актер, руководит кружком художественной самодеятельности в Дзержинском ДПШ. Я пишу ему, чтобы он послушал вас. Сходите. Приготовьте какие-нибудь стихи, басню, отрывки из прозаических произведений.

— Спасибо! — пролепетала Наташка срывающимся голосом. — Большое спасибо! До свиданья!

— Ничего не стоит! — устало заметил Демьянов. — До свиданья, Наташа.

Он протянул ей руку. Рука была не такая, как у Ромео. Крепкая, широкая и сильная рука спортсмена.

Наташка бегом спустилась с лестницы и выскочила на улицу. Но сразу, как только за ней захлопнулась входная дверь, почувствовала непривычную слабость во всем теле. Она села на скамейку и только тут увидела, что все еще держит в руках букет, предназначенный для Ромео. Впрочем, она не жалела, что не отдала цветы. Они были растрепаны, смяты, оборваны и имели очень жалкий вид.

Наташка рассказала как-то в минуту сердечной откровенности всю эту историю Ане и Тосе. Она, конечно, побаивалась, что девочки станут над ней смеяться, но тяжесть тайны, которую ей не под силу было хранить одной, требовала «облегчить душу» признанием. Она помнила торжественную клятву подружек — быть откровенными во всем и не прятать личных тайн и секретов. Наташка так и не пошла к руководителю драмкружка в ДПШ. А к своим «переживаниям» и встрече с Демьяновым вскоре относилась так, как будто все происходило не с ней, а с другой девочкой. Поэтому ее рассказ подругам был передан в таких спокойных, безразличных тонах, что девочки даже не поверили.

— Ох, и фантазия у тебя богатая! — покачала Тося с сомнением головой. — Не даром все твои сочинения написаны на пятерки.

— Она, наверно, станет писательницей, — поддержала Аня.

Наташка не стала разуверять и спорить. Признание «облегчило душу». Она выполнила клятвенное обещание. Больше ничего и не требовалось. Пускай, как хотят — верят или не верят, — это их дело!

Когда вечером Тося и Наташка, после очередных занятий с Людой Савченко, зашли к Ане посмотреть телевизионную передачу, Аня вспомнила о пустяковой Наташкиной тайне. Вот она — Аня Баранова — действительно скрывала от подруг неподдельную, настоящую тайну. Как же назвать иначе то, что происходило с ней за последние дни? Всю эту историю с охраной ее Буданцевым и его друзьями?

Аня расспросила подруг о Люде Савченко: успешно ли она занималась сегодня?

— Ничего! Подтягивается! — сказала Тося и рассмеялась.

— Ты чего? — спросила Аня.

— Смешно, понимаешь… Приходим, а Людка корпит над алгеброй. В ушах клочки ваты, а голова полотенцем обмотана. Как чалма. Словно какой-то турецкий султан сидит!

— Это почему же? — удивилась Аня.

— Чтоб не слышать от соседей ни радио, ни телевизора.

— Всё о тебе говорит, — сказала Наташка. — «Анечка, — говорит, — меня спасла кошмарной, черной ночью».

— Ну уж это она слишком! «Спасла»! — усмехнулась Аня.

— Подушку тебе вышивает в подарок, — добавила Тося. — Кажется, уж третью пробует — всё не нравится. Вчера до двух ночи сидела.

— До двух ночи! — всплеснула Аня руками. — Вот сумасшедшая! Опять с ней что-нибудь приключится. Вы бы хоть отговорили ее.

— Отговоришь, как же! Она ведь псих!

— Нет, она одинока, — сказала Аня и вздохнула в раздумье. — Это очень плохо. Мы ведь про нее ничего толком не знали. А что нам известно о других девочках? Как они живут? Что делают? Чем занимаются? Только в школе и встречаемся, да и то поговорить некогда. Вон посмотрите, на дворе мальчишки… У них большие, дружные компании. А мы всё только парочками…

— Это верно, — согласилась Тося. — А что делать?

— Ну, не знаю… Можем же мы встречаться и без школы…

— Стойте! Подождите! — захлопала радостно в ладоши Наташка. — Я придумала. Надо организовать кружок на дому, такой, чтоб всем девочкам было интересно, и встречаться, ну раза два в неделю, у кого побольше квартира.

— Мо-жет быть… — протянула Аня задумчиво, — Надо подумать.

— Надо подумать! — согласились с ней Тося и Наташка.

Девочки остались у Ани смотреть по телевизору кинохронику. Когда передача окончилась, Аня не могла вспомнить почти ни одного кадра. Занятая своими думами, она совсем не следила за экраном. Сегодня из Дворца пионеров ее никто не провожал. Она не видела ни Буданцева, ни его друга — музыканта. Гасан тоже не появлялся. По совету Буданцева, она ходила на занятия с портфелем. Видно, игра закончилась. Надо рассказать подругам — не догадаются ли они, в чем тут дело.

Ника уже спал. Мама в соседней комнате писала какие-то отчеты. Зазвонил телефон. Аня выбежала в переднюю и сняла трубку.

— Алло!

— Это Аня Баранова? — спросил размеренно спокойный голос.

— Да, это я…

— Говорит Буданцев. Такое дело, Аня… Если тебе не трудно, пришли мне, пожалуйста, сейчас твой этюдник. Я утром верну.

Аня очень удивилась:

— Этюдник? Пожалуйста! Но только…

Она оглянулась на дверь, опасаясь, что мама или девочки войдут в прихожую и услышат.

— Я ведь не могу выйти, — сказала она тихо. — Мама спросит: зачем?

— Тебе не надо выходить, — мягко прервал ее Буданцев. — Выставь этюдник за дверь. На площадке дежурит мой товарищ. За сохранность я отвечаю. Утром вернем. Спокойной ночи!

Аня ничего не успела сказать. Буданцев повесил трубку.

Раздумывать было некогда. Аня как можно тише открыла входную дверь и наклонилась, чтобы поставить этюдник на площадку. Но чья-то рука тотчас уверенно взяла его.



Аня не удержалась от любопытства и выглянула. При свете одинокой лампочки она увидела маленького мальчика. Он торопливо прятал под пальто ее этюдник. Это был Вася второй, по прозвищу «серый».

Охотники за этюдником

Холодный северный ветер оголил деревья. Только кое-где еще сухо шуршат липы последними листьями. В сквере пустынно и неуютно. Не видно даже маленьких ребятишек. Занята всего одна скамейка. Три подростка сидят на ней и оживлённо спорят. Они в кургузых, надвинутых на самые уши кепках.



— Я вам говорю, что вы обормоты! — замечает один из сидящих на скамейке сиплым, простуженным голосом. — Надо было пристать к ней сразу на лестнице. Хапнуть ящик и ходу через подвал, как условились…

— «Условились»! — передразнивает второй. — Брось ты, Боцман, трепаться! Сказано тебе: помешали — и всё! Гасанка шел наверх… А потом этот, ну, как его… Минька, ты его знаешь, — обращается он к своему соседу, худенькому, прыщеватому мальчику.

— Буданцев с дружком, — подсказывает тот.

— Вот!.. Чего им понадобилось на лестнице, шут их знает! Ладно! В другой раз! Не уйдет!

— «В другой! Не уйдет»! — хмыкает с досадой мясистым носом Боцман и сплевывает на землю. — Вон она уже два раза ходила во Дворец пионеров, и все без ящика, с портфелем… Жди теперь… Минька, ты записывал, — по каким дням она ходит во Дворец пионеров?

— Это Котька записывал, а не я…

Котька зевает, лезет лениво в карман штанов и извлекает грязную бумажку и начатую пачку дешевых сигарет. Тотчас к ней протягиваются с двух сторон руки приятелей. Закуривают.

— «По средам и субботам…» — читает Котька.

— Ну вот, в субботу и возьмем! — говорит Боцман, морщась от дыма. — Может, с ящиком пойдет… Быть всем на месте к семи часам, как из ружья. И кончено!

— К семи она домой в субботу не приходит, — возражает Котька. — Известно уж…

— Ничего, подождем, — замечает Боцман. — Вернее дело будет.

Все трое курят частыми затяжками, деловито и торопливо.

— А я так думаю, что в ящике ничего нет, — говорит после паузы Минька. — Набрехали нам — и всё! Зря девчонку напугаем.

— Ох ты! — сипит Боцман. — Какой жалостливый!

— Балда ты! — сердито обижается Минька. — Ну, кому известно, что картина до сих пор лежит в ящике?

— Ду-у-урень! Чу-у-чело! — примирительно тянет Боцман. — Тебе же говорят, что ящик с двойным дном. Кто догадается, если не знать?! Ясно?

— А может, мазня какая, а не картина! — скептически замечает Минька. — И что за картина, когда вся-то она с гулькин нос! Ящик-то во… — расставляет он на полметра одну руку от другой.

Боцман вскакивает со скамейки и нетерпеливо затаптывает окурок.

— Чолдон ты малокультурный! — выкрикивает он сердито. — Да знаешь ли ты, кто рисовал эту картину?

— А кто рисовал? — спрашивает Минька.

— Знаменитый художник Куинджиев. За его картины пять тысяч дают, а есть такие, что и сто тысяч стоят.

— Куинджиева, — такого художника не знаю, — возражает Минька. — В школе проходили Репина, Сурикова, Шишкина, Айвазовского и еще этого, как его, который трех богатырей нарисовал…

— Васнецова, — подсказывает Котька.

— Вот, Васнецова! А Куинджиева не знаю.

— Был Куинджиев! — кипятится Боцман. — Наизнаменитейший художник. Котька, объясни ты этому дураку…

Котька зябко поводит плечами и зевает. У него апатичный вид невыспавшегося человека.

— Был такой художник, — говорит он. — Только не Куинджиев, а просто — Куинджи. Ученик Айвазовского. Я читал… В Русском музее висит.

— Во! В Русском музее! — удовлетворенно подхватывает Боцман. — Эх, братва, раздобудем картину Куинджи, продадим за пять тысчонок, а может и поболе, и айда летом на юг путешествовать!

— Трудно будет продать! — замечает Котька.

— Это еще почему? — спрашивает Боцман.

— А потому что начнут допрашивать: где взяли, да откуда…

— Ох, дурьи у вас головы! — смеется Боцман. — Найдем человека, который все чистенько обтяпает. Мы только свои денежки получим… Ого! Внимание!

Он вдруг неожиданно толкает локтями приятелей и кивком головы указывает на молодого человека, который появился из-за угла и идет теперь по тротуару вдоль сквера.

— Жорж! Смотри, братва, до чего шикарно одет!

Боцман готов уже окликнуть его, но Котька предостерегающе дергает за рукав:

— Только смотри, про наше дело — молчок! Жорке ни слова! Обведет нас!

— Это правда! — соглашается Боцман. — Жорж — хитрая лиса!

Но молодой человек заметил их сам.

— Алло, мальчики! Дышите озоном? Вы не замерзли, крошки?

У Жоржа всегда такая шутливая манера говорить. Не поймешь — по-нарочному это или нет. Шелковистые темные усики растянулись в тесемку по тонкой верхней губе, а нижняя выпятилась ковшичком.

— С пионерским приветом мальчики! Как оценка знаний и поведения? Никого не беспокоит?

Он снимает мягкую кожаную перчатку и поочередно за руку здоровается с приятелями.

Они с любопытством его разглядывают.

Стального цвета изящное габардиновое пальто. Сверкающие глянцем ботинки на толстом каучуке. Зеленая замшевая шляпа с витым шнурком. Кто знает, чем занимается Жорж с тех пор, как закрыли бильярд в Европейской гостинице. Он пропадал там с утра до ночи. Первоклассный игрок! Денежки у него водятся всегда.

— Айда со мной, миляги! — зовет Жорж. — Легкий променад, как говорят французы. Я расскажу вам восточную байку о том, как бедный дервиш стал счастливым и богатым. Впрочем… — он хитровато подмигивает, — вам еще не нужны деньжонки — вы маленькие. Или уже нужны, а?

— Нужны! Еще как! Мы хотим путешествовать, — говорит Боцман, стараясь подстроиться под шутливо-развязный тон Жоржа.

— Что я слышу, крошки! — удивляется Жорж, — Вы мечтаете стать юными туристами? Станция отправления — Ленинград. Станция назначения?..

— Черное море! — вырывается у Котьки.

— Ах, черт возьми! — качает головой Жорж. — Прекрасная идея! Грандиозный замысел! Феноменально! Прошу!



Он раскрывает роскошную, в серебре и целлофане, коробку дорогих папирос.

— Курите, мальчики! Не стесняйтесь! Я помогу вам осуществить вашу мечту. Можете считать, что плацкарты у вас в кармане!

Жорж виртуозно гонит по воздуху целую цепочку колец голубого дыма, потом мечтательно вздыхает:

— Ах, дети, дети — цветы жизни!

Совет штаба

Это окно для непосвященного человека ничем не отличалось от обычных окон дома. Чистое, хорошо протертое стекло, горшочек флоксов на подоконнике, тюлевая занавеска. Если взглянуть из окна, можно увидеть большой прямоугольный двор, выход на улицу, шесть подъездов лестниц, арку второго двора. Но тот, кому захотелось бы присмотреться к окну, мог увидеть маленькую деталь: в форточку, с ее внешней стороны, был вбит гвоздь, на нем болтался крепкий шнурок, а на шнурке, раскачиваемые ветром, трепыхались разноцветные флажки, такие, какие бывают на новогодних елках. Их количество и цвет постоянно менялись. То вдруг появятся два флажка: синий и зеленый, то сразу четыре — разных раскрасок. Бывало так, что окно украшалось целой цепочкой одних красных флажков. Тогда в этот день на дворе три раза раздавался чистый и мелодичный звук корнета сигнал: «На сбор!» Не успевала угаснуть последняя протяжная нота, как открывались двери нескольких квартир и мальчики разного возраста и роста торопливо устремлялись вниз по лестнице.

Флажки, вызывающие столь магическое действие, всегда появлялись по утрам и главным образом в воскресенье или в дни праздников.

Иногда на подоконнике этого волшебного окна оказывалась зажженной настольная лампа. Она стояла не более десяти минут, потом исчезала.

По странному совпадению, в тот момент, когда Вася «серый», держа под полой пальто этюдник Ани Барановой, появился у подъезда, в окне пятого этажа зажглась на подоконнике лампа.

Вася взглянул вверх, удовлетворенно кивнул головой и быстрыми скачками поднялся по лестнице на пятый этаж. Ему не пришлось ни звонить, ни стучать — дверь сразу открылась, словно хозяин квартиры владел каким-то зрительным прибором, способным через стены обнаружить присутствие Васи на площадке.

В дверях стоял Гриша Буданцев, неторопливо протирая очки.

— Принес? — спросил он Васю.

— А как же! Она девочка послушная.

Буданцев взял у Васи этюдник и легонько подбросил его в руках.

— Отлично! Завтра на совете штаба решим все вопросы. Я думаю, что к трем часам ребята успеют приготовить уроки?

— Конечно!

— Ну, тогда — спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Гриша!

Они пожали друг другу руки, и дверь за Буданцевым закрылась.

* * *
Ровно в три часа маленькая комнатка в квартире 67, где жил Гриша Буданцев, была заполнена мальчиками. Они расположились на кушетке и стульях, переговаривались, шутили, но сдержанно, шепотком, втихомолку. Гриша Буданцев заметил это.

— Ох, ребята, я вам забыл сказать. Не стесняйтесь! Отец и мать вчера ночью уехали в Москву. Я тут один хозяйничаю.



Все заговорили сразу, но Толя Силаев запустил на полную мощность радиоприемник; веселые звуки позывных футбольного состязания огласили квартиру и привлекли внимание ребят. Однако следить за ходом матча долго не пришлось. Буданцев захлопал в ладоши и потребовал у собравшихся внимания.

— Ребята! — начал он. — Совет штаба отряда должен решить несколько неотложных дел. Первое: вопрос об Ане Барановой. Вчера мы получили от нее небезызвестный вам этюдник.

— А где он? Покажи! Как выглядит? — раздались голоса.

— Мы отослали его обратно, ребята. Этюдник был тщательно исследован Толей Силаевым, руководителем звена техники Сашей Кудрявцевым и мною. Наш техник, — продолжал, Буданцев, — живо установил, что этюдник имеет двойное дно, с широтой пространства между стенками…

Буданцев пощелкал пальцами, вспоминая.

Все повернулись к окну, где сидел худенький мальчик с большим высоким лбом и курчавыми волосами. Глаза его были черны, как угольки.



— В двадцать два миллиметра, — подсказал курчавый мальчик.

Собравшиеся удивленно зашумели.

— Спокойно! — сказал Буданцев. — В потайном отделении не было ничего. Ровным счетом ничего! Пусто! Думаю, что трое друзей — Котька, Минька и Боцман — знают о том, что этюдник этот не простой. Больше того, им, наверно, известно, что в потайном отделении хранилась какая-нибудь ценная вещь. Верно я говорю?

— Верно! Только что же дальше-то делать откликнулись собравшиеся.

— Подождите! — поднял руку Буданцев. — Я предлагаю руководителю звена СМ Игорю Бунчуку мобилизовать своих помощников и узнать тайну этого этюдника.

— А что, и узнаем! — уверенно заметил Игорь.

Резким движением он откинул со лба прядь светлых волос, словно отмахнулся от назойливой мухи, и задумчиво подергал кончик своего тонкого хрящеватого носа.

— Вот жаль, что Виктор Гуляев не мог проявить хитрость… Мы бы…

— Ну, хватит об этом! — нетерпеливо прервал его высокий, стройный мальчик. Во всей его фигуре была видна прекрасная спортивная выправка. — Я не мог иначе… И всё! — добавил он решительно.

— Хорошо! Пожалуйста! — согласился Бунчук. — Придумаем другие планы, как узнать.

— Это твое дело! — сказал Буданцев. — Доложи теперь членам совета штаба, как все происходило в субботу.

— В субботу?

Игорь Бунчук сосредоточенно пощипал нос и стал, слегка пришепетывая, рассказывать, как Аня Баранова, по совету Буданцева, отправилась во Дворец пионеров с портфелем, а не с этюдником. К семи часам нападающие заняли удобные позиции. Минька стоял у ворот дома, Котька в подъезде, Боцман был спрятан за старую кабинку лифта.

— Вот собаки! Ну и жулье! — раздались голоса.

— А куда ты поставил наших? — спросил курчавый «техник».

— Наши были расставлены хитро… Гасан — на первой площадке в нише. Виктор — совсем рядом с Боцманом за бывшим дровяным чуланом. Я вел общее наблюдение через окно сторожки дворника. А Коля Демин и Генька находились в резерве у самого подъезда. Они делали вид, что никак, не могут накачать камеру футбольного мяча. Минька встретил Баранову у ворот и сразу свистнул. Котька подбежал. Но когда они увидели, что у нее в руках вместо этюдника портфель — ох, ребята! Я чуть не прыснул со смеху! Поглядели бы вы на их рожи! Оба сразу засвистели в восемь пальцев, как оглашенные. Боцман вылез из укрытия. Морда у него была красная и злая. В общем, они отказались от нападения, и для нас стало ясно, что им нужен именно этюдник, а не что-либо другое. Всё!

— Хорошо! — сказал Буданцев. — Игорь все прекрасно организовал. Но нам надо будет обратить на эту троицу особое внимание. Они могут наделать много бед. Кажется, ребята отчаянные!

— Надо поскорей! — поддержали члены совета. — Очень подозрительная компания!

— Вопросы есть? — спросил Буданцев. Вопросов не оказалось.

— Переходим к другому делу…

Буданцев полистал записную книжку.

— Опять история с девочкой. Игорь, запиши подробности. Это снова работа по твоему звену.

Игорь Бунчук попросил у Силаева, который вел дневник совещания штаба, листик бумажки и приготовился записывать.

— Три дня назад, — продолжал Гриша Буданцев, — неизвестными хулиганами в переулке сброшена с велосипеда двенадцатилетняя девочка Тоня Брук из сто двадцать девятой квартиры. Тоня Брук — ученица музыкальной школы, скрипачка. При падении разбила лицо и получила вывих руки. Шпана, сбросившая ее с велосипеда, пригрозила, что если девочка их выдаст, — пусть лучше на улице не показывается.

Толя Силаев хлопнул кулаком по журналу.

— Найти бандитов! — крикнул он.

Молчаливый Гасан сверкнул загоревшимся взглядом.

— Атрэзать уши! — сказал он с легким татарским акцентом.

— Спокойно! — похлопал Буданцев в ладоши. — Все ясно: узнать фамилии и сообщить в милицию.

Он снова полистал записную книжку и слегка поморщился.

— Руководитель звена ПХД.

— Я здесь… — тяжело поднялся со стула рыхлый, какой-то весь взлохмаченный мальчик. Лицо его приняло испуганное выражение.

— Я вижу, что ты здесь! — сказал Буданцев, снимая и вновь надевая очки, что было признаком сдерживаемого неудовольствия.

— Безобразия на дворе продолжаются! — сказал он строго. — Из пятнадцати посаженных нами деревьев шесть уничтожены, два изувечены, кустарник стерт с лица земли, снова сорваны пружины с дверей на многих лестницах, на стенках можно увидеть хулиганские надписи… А в пятом подъезде совсем чудное дело: кто-то вытащил оконную раму и перебил стекла. Вот ты — руководитель звена ПХД. Скажи нам, пожалуйста, Костя, ответь: какая польза от тимуровской помощи хозяйству дома, если такому разбою не будет положен конец?

— Ох, елки-палки! — виновато вздохнул взлохмаченный мальчик. — Ну, не справиться нам, ребята… Разве за всеми уследишь? Их и не видно! Они, как лешие какие или домовые… Честное пионерское! Идешь с помощниками в обход по лестницам — все в порядке! Оглянулся — трах-бах — на стене череп с костями. Что такое? Откуда? Были здесь — ничего не было! Топаем вниз. Трах-бах! Дверь визжит — пружина сорвана. Поднимались — была цела. Мы на двор: р-а-аз — саженцы лежат, как подкошенные. А на дворе никого нет.

Он делал смешные, неловкие движения, качаясь из стороны в сторону, выставляя вперед длинные пухлые руки, словно ловил каких-то призраков. Ребята это заметили.

— А я и говорю, — обрадовался он. — Призраки и есть, привидения. Был — трах-бах… нет!

Рассказ немало посмешил собравшихся.

— Ты — странный человек, Костя! — заметил Буданцев.

— Ну, чем же я, Гриша, странный?

— А вот странный… Никто из тебя и твоих помощников не делал ни дворников, ни сторожей. Никто не просил тебя стоять на часах у какого-нибудь мусорного бака и сторожить, чтобы его не опрокинули. У нас в доме есть настоящие дворники, пусть они охраняют. Ты своих призраков только раздражаешь тем, что гоняешься за ними. Они из озорства, нарочно делают. Твоя задача: разобраться в ребятах, которые болтаются целыми днями на дворе, понять: что за ребята? Чем они занимаются? Случайно они на дворе или у них нет никаких интересных дел и они просто баклуши бьют, в орлянку играют на деньги, в выбивку или в пристенок. Что за ребята?

— Ага! Есть! — обрадовался Костя. — Палька Мороз играет на деньги… Сенька Курагин, Лешка, ну и эти трое, с Боцманом во главе, в очко на деньги шпарят. Ругаются — спаси, помилуй!

— А ты не думаешь, Костя, — спросил Буданцев, — что это, может быть, и есть твои призраки?

— Кто их знает? Может, и они, — в блаженном неведении почесал всей пятерней свою голову Костя.

— Толя!Запиши этих ребят! — распорядился Буданцев. — Мы ими займемся. У кого есть какие дела?

Поднялся Саша Кудрявцев.

— В сорок шестом номере, — сказал он, — живет одинокая старушка — мать Героя Советского Союза, летчика. Сам он в Ленинграде не живет. Сосед по квартире у этой бабушки какой-то жуткий тип: вечно пьяный, скандалист, не дает спокойно жить старухе. Она помрет там одна, ведь родственников-то у нее нет.

— Ты как, Саша, узнал? — спросил Буданцев.

— Случайно… Иду по коридору, смотрю — какая-то бабка с дверным замком возится — в квартиру не попасть. Охает, вздыхает. Я думаю, может, у нее сил нет дверь открыть. «Бабушка, — говорю, — вы что? Давайте помогу». Она мне ключ показывает. Запыхалась, верно, говорить трудно. Я посмотрел на ключ, а у него бородка скошена. Я сейчас его на пол бросил, каблуком раза два стукнул и выправил. Открыл ей дверь. Она меня стала благодарить. А тут этот тип вылез, орет: «А! Старая карга! Холоду напустила!» И так ее и сяк… Ну, я разозлился, а говорю спокойно: «Вы, гражданин, не имеете права, она старенькая!» А он на меня: «Ах, шибздик такой… Ноги оторву!» И начал меня ругать разными словами. Бабка говорит: «Ребенка тебе не стыдно! Изверг!» И меня за рукав в свою комнату тянет. Я вошел. Она мне яблоко сует. «Спасибо, — говорит, — сынок…» — и вдруг заплакала. Ну, я ее утешать: «Бабушка, — говорю, — что такое? Какой-то тип у вас живет несоветский». Она мне и рассказала. Я ей полочку прибил. Потом у нее будильник в неисправности. Взял посмотреть. Может, починю.

— Всё? — спросил Буданцев.

— Всё.

— Хорошо! Саша Кудрявцев проявил настоящую тимуровскую отзывчивость. Согласны, ребята?

Раздались голоса:

— Правильно! Молодец! А будильник починил?

— Сделаю, — сказал Саша. — У меня есть запасная шестеренка.

— Как фамилия этого типа, не знаешь? — спросил Буданцев.

— Кутов или Крутов, что-то в этом роде. Буданцев записал и сказал, что этим типом он сам займется. Выяснит всё и сообщит депутату райсовета.

— Еще у кого что? — спросил он.

— Когда будем принимать новичков? — задал вопрос Толя Силаев. — Есть трое ребят. Характеристики хорошие, учатся ничего, прилично…

— А инструктор нормы у них принял? — спросил Буданцев.

— Не все! — отозвался Виктор Гуляев. — Я принял только велосипед и азбуку Морзе. Плавание сейчас не принять — негде. Лыжи тоже нельзя. Они говорят, что плавают и ходят на лыжах. Дают честное пионерское. Они пионеры.

— Ну, что ж, — сказал Буданцев, — честному пионерскому слову надо верить. Будем принимать. Запиши, Силаев: дать распоряжение звену связи — вызвать новичков на следующее воскресенье к трем часам.

— Есть вызвать! — сказал Толя Силаев. Он вдруг отодвинул дневник совещания и широко улыбнулся.

— Прибывают ребята! Растет отряд наследников Тимура! Скоро будет целый батальон!

Улыбнулся и Буданцев:

— А может, дружина?

Он прошелся по комнате, весело толкая ребят:

— Сотни две тимуровцев, а? Что будем делать? Помещения-то нет. Эх, ребятки, раздобыть бы нам какую-нибудь комнатенку при домоуправлении. Создать бы там свой клуб или что-нибудь вроде «комнаты школьника». Библиотеку бы завести, интересные игры. Развернуть дело на полный ход!

— Ох! Мечта! — вздохнул Силаев.

— Почэму мэчта? — сказал Гасан. — Надо сдэлать!

— А если поговорить с управхозом? — предложил Игорь Бунчук — Иван Никанорыч — человек добрый… Что ты молчишь, «инженер»? — подтолкнул он плечом Сашу Кудрявцева. — Это по твоей технической части. Найди нам дом или построй. Двухэтажный, с балконами, с башней для флага. Ты об этом, наверно, и не думаешь…

— Давно думаю.

— Ну и что?

— Нашел дом.

— Где?

— Во дворе…

— Ладно, ребята! — прервал их Буданцев. — Пошутили, помечтали — давайте дальше…

— Нет, Гриша, серьезно. Я уже давно присматриваюсь. Подойдите-ка все сюда! — позвал Саша ребят к окну. — Видите — дворницкая, да? Рядом прачечная. А вот старая котельная. Пустует помещение. Большое!

Толя Силаев ехидно усмехнулся:

— Всего каких-нибудь сто тысяч на ремонт — и, пожалуйста, дворец наследников Тимура открыт! Интересно, кто нам такие деньги даст?

— Нэт дэнэг — будут дэнги! — сказал Гасан. — Накопим!

— Правильно! — засмеялся Силаев. — Здорово сказал Гасан!

Он заглянул в журнал и сказал:

— Уже накопили. В кассе штаба отряда имеется девяносто два рубля двадцать пять копеек. Товарищи! — спохватился он, взглянув на часы. — Время бежит. У меня тут записано много разных дел. Опять задержимся до вечера. Мы с Колькой Деминым хотим в шахматы сразиться. У нас матч из пяти партий…

— Давайте продолжать! — согласился Буданцев. — Что у тебя записано?

— «Утверждение нагрудных знаков за спасение человека» — это раз, — начал читать Силаев. — Подготовка к зиме, то есть оборудование площадки для катка, — два! Организация в звене содействия милиции отделения, под названием «БОМ» — «бригада охраны малышей», — пояснил Силаев.

— Это мое предложение! — заметил Игорь Бунчук. Он сосредоточенно подергал свой длинный тонкий нос и веско подчеркнул: — Очень нужное дело!

— Хорошо придумано! Прекрасное предложение! — одобрил Буданцев. — Ты нам расскажешь, когда мы будем разбирать этот вопрос. Толя, читай дальше!..

Силаев начал читать разработанный Буданцевым, им и Колей Деминым план рейда. Это был первый опыт тимуровского контроля над уличным кварталом.

Деловое совещание штаба отряда наследников Тимура продолжалось…

Иван Никанорович

Старый дом на Лермонтовском проспекте, густо заселенный жильцами, имел четыре проходных двора и множество лестниц.

Многолюдный и беспокойный, он доставлял немало хлопот управхозам. Забот был непочатый край. Во многих местах текла крыша. Не выдерживая морозов, рвались плохо утепленные водопроводные трубы, затопляя подвальные помещения. В некоторых квартирах прогнили балки, покосились от бомбежек оконные рамы и дверные коробки…

Жильцы осаждали жалобами домовое управление, угрожали судом, писали письма в газеты. Упоминания о злополучном доме и карикатуры на него стали появляться в сатирических отделах «Смены» и «Вечернего Ленинграда». Газета «Ленинградская правда» организовала даже рейд выездной бригады, и дому на Лермонтовском проспекте был посвящен специальный фельетон, под названием «В вашем доме, как сны золотые…»

Когда Ивана Никаноровича назначили сюда управхозом, он на первых порах приуныл. Уж очень горемычным показалось ему все хозяйство. Однако гвардии старший сержант Иван Никанорович прошел во время Великой Отечественной войны «огонь, воду и медные трубы», был человеком закаленным и перед трудностями не бледнел. Засучив рукава, он взялся за работу.

Жильцы весьма удивились тому, что новый управхоз начал свою деятельность в доме с обхода квартир и долгих бесед с домашними хозяйками. Он расспрашивал женщин подробно о том, что «мешает жить спокойно». Все неполадки — плохую работу ванной колонки, трещины в раковине, неисправность дымохода, — все записывал в большую общую тетрадь, тщательно и аккуратно.

Прощаясь с хозяйками, Иван Никанорович не обещал все сразу сделать, не обнадеживал, а говорил неизменно всем одно и то же:

— Прошу вас, товарищи женщины, помочь в работе. Одному тут не справиться.

— То есть как это помочь вам? — удивлялись хозяйки.

— Культурной заботой о своем жилище.

Домохозяек это замечание сердило. И какая-нибудь из них неизменно затевала спор:

— Я вам говорю, что у меня в прихожей штукатурка отвалилась, дверь осела, а в ванной комнате круглые сутки вода гудит, словно водопад какой, а вы мне про культуру…

— Пришлю водопроводчика, — мягко замечал Иван Никанорович. — А насчет двери так скажу: французский замочек у вас тугой, вы дверьми очень энергично хлюпаете, вот она и осела. Между прочим, для просушки белья у нас чердак есть. Вы же его в комнате просушиваете. Не рекомендуется! Тем более, оно плохо отжато. Видите: кап да кап на пол… Паркет испортите. Капля она, знаете, и камень точит. И гвоздики в стенки надо вбивать аккуратнее — видите, штукатурка-то обвалилась…

Обходы и беседы Ивана Никаноровича не создали ему благоприятной репутации.

— Опять к нам тетеху определили! Мямля какая-то! Мы ему про Фому, а он нам про Ерему! — огорчались хозяйки.

Между тем Иван Никанорович, изучив домовую книгу и расспросив знающих людей, пошел в новый обход. Теперь объектами для бесед явились коммунисты и комсомольцы. Он всюду говорил:

— Я здесь человек новый. Хочу вникнуть, понять, поднять хозяйство. Если понадобится от вас помощь, не откажите, пожалуйста, товарищи!

Ему обещали поддержку.



Спустя некоторое время жильцы стали замечать, что неполадки мало-помалу исправлялись. Дворы поддерживались в чистоте, раз в неделю мылись лестницы, домовой склад пополнялся хозяйственными материалами и инвентарем. Нового управхоза до позднего вечера можно было видеть в доме. Неторопливо, спокойно делал свое дело Иван Никанорович. Но не все шло гладко. Частенько плоды его трудов сводились насмарку — виновниками были не только взрослые, но и дети. В доме жило много ребят. Они были разные. Одни портили все ради самой порчи, другие — ради озорства, третьи — играя. Часто били футбольным мячом и из рогаток стекла, вывинчивали звонки и лампочки, резали ножами перила и подоконники. У Ивана Никаноровича не было никакого опыта, как поступать в подобных случаях.

Но он знал, что одними административными мерами, уговорами и беседами или обращениями к родителям тут не поможешь. Надо было что-то придумывать.

Паспортистка Вера Васильевна, прожившая в доме двадцать пять лет, назвала несколько имен; среди них были Котька и Лешка Рогачев, по прозвищу Боцман.

— Это кандидаты в тюрьму! — скептически заметил бухгалтер конторы.

— Ну уж и в тюрьму! — возразил Иван Никанорович. — Какие бы они ни были, а все же дети, ребята. Стало быть, в первую голову нуждаются в воспитании.

— Воспитаешь их! Дети! — насмешливо сощурился бухгалтер. — Вчера такую драку затеяли, что два дворника разнять не могли. Из шлангов водой пришлось поливать.

Иван Никанорович крепко задумался над новой проблемой. Наведался как-то в РОНО, но попал к равнодушному, ограниченному человеку. Тот почти и слушать не стал.

— Вы, товарищ управхоз, займитесь лучше хозяйством дома, — не сказал даже, а будто проскрипел он, не отрываясь от груды бумаг. — Вопросы коммунистического воспитания детей и решение задач педагогики доверьте уж как-нибудь тем, кому этим надлежит заниматься…

Ивана Никаноровича не смутила столь холодная встреча. Он и не надеялся, что все пойдет сразу просто и гладко.

— А вот я за тем и пришел, чтобы посоветоваться с вами, — сказал Иван Никанорович так деловито и спокойно, словно и не слышал резкого тона сотрудника. — Как вы думаете, — продолжал он, — не организовать ли нам в доме группу школьников, чтобы ребята встречались друг с другом не только в школе или во дворе? А? Ну, разумеется, заинтересовать их чем-нибудь…

— Не знаю… Не знаю… — прервал его сотрудник, продолжая сосредоточенно рыться в бумагах. — Есть ДПШ, районные детские библиотеки. Дворец пионеров, наконец. Там отлично занимаются досугом ребят…

Он снял телефонную трубку и стал с кем-то разговаривать, не обращая больше на Ивана Никаноровича никакого внимания.

Пришлось уйти ни с чем. Но он решил, во что бы то ни стало, заняться этим вопросом.

Вскоре, к своему удивлению, Иван Никанорович стал вдруг замечать, что, без всякого его участия, в доме родились силы, девизом которых были не порча и разрушение, а созидание и организация.



Как-то однажды в контору явилось несколько мальчиков. С деловым видом и непринужденностью они спросили у него разрешения устроить на месте снесенных деревянных сараев спортивную площадку. Ребята показали искусно сделанный план, на котором было предусмотрено озеленение участка, и потребовали три жердины, несколько досок и саперный инструмент.

Иван Никанорович их внимательно выслушал и, не стараясь скрывать, что он очень обрадован и доволен, весело сказал:

— Все дам, ребята! Ни в чем вам не откажу. Смело рассчитывайте на мою помощь! Действуйте!

На строительной площадке закипела работа. Иван Никанорович не ходил смотреть. Зачем смущать ребят? Только рано поутру иногда наведывался и каждый раз убеждался, что дело подвигается.

К осени была создана ровная и гладкая, хорошо утрамбованная волейбольная площадка, с вкопанными для сетки стойками. За ней — плотный дощатый заборчик с земляным накатом и четко расчерченные квадраты городошного поля.

Когда все было готово, появились двухметровые саженцы лип. Они не только опоясали площадку, но одним концом вышли за ее пределы и протянулись цепочкой до асфальтового покрытия двора.

Иван Никанорович дал распоряжение плотникам загородить деревья красивым палисадником.

Он замечал, что на дворах стало тише и спокойнее. Меньше случалось между ребятами скандалов и потасовок. Малыши, правда, еще гоняли мяч в переулке, но все, кто постарше, перекочевали на спортплощадку. Кое-как налаживался порядок. Но Иван Никанорович, конечно, отлично видел, что дело тут не в одной площадке. День за днем и неделя за неделей наблюдая поведение ребят, он почувствовал, что жизнь всех четырех дворов еле заметно, но неуклонно начала подчиняться какому-то организованному влиянию.

Иван Никанорович очень радовался такому повороту дела. Вместе с тем его сильно интересовало, — кто они, эти его тайные помощники и союзники? Ясно, что у них есть главари и вожаки — застрельщики всяких дел и начинаний. Как бы так осторожно и тактично узнать, не вспугнув ребят? Но тут же он упрекал себя: «Ишь, как тебя любопытство разобрало! Нечего лезть! Пусть сами орудуют — приучаются к самостоятельности».

Вскоре, распоряжением Ивана Никаноровича, по краям спортплощадки были установлены скамейки и вывешен щит, на котором регулярно стали появляться газеты «Смена» и «Ленинские искры». Под щитом висело объявление: «Внимание! Желающие поиграть в шахматы, шашки и домино могут получить их в конторе домоуправления в приемные часы».

Иван Никанорович стал подумывать об организации детской библиотеки с выдачей книг на дом, но эти расходы не предусматривались сметой, а бухгалтер конторы был крепок и тверд, как невская гранитная набережная.

Случай в сберкассе

Планы трех друзей на приобретение легких, наживных денег рушились. Аня Баранова почему-то перестала выходить из дома с этюдником. Незадачливые похитители пытались разжиться деньгами другими способами. Но все их игры — пристенок, выбивка и очко, где им удавалось обыграть, или, как они говорили, «облапошить», наивного простачка-малыша — не приносили серьезных доходов. Выиграют пятерку и тут же потратят на эскимо. Досадным было то, что за последнее время даже таких простачков и любителей становилось все меньше и меньше. Боцмана это раздражало. Он видел, что ребята «пропадают» теперь на спортплощадке, играют там в волейбол, шахматы и шашки, корпят над кроссвордами, возятся, перекапывая и сажая деревца и кустарники, бегают с озабоченным видом, решая на ходу какие-то вопросы. А то соберутся в кучку, пошушукаются, как заговорщики, и уйдут… Куда? Зачем? Непонятно!

«Раньше на дворе было интересней! — вспоминал Боцман. — Выйдешь бывало на двор, свистнешь позаливистей, а ребята уж тут как тут. «Айда, пацаны, по фонарям из рогаток стегать! Кто со мной?» Живо наберется компания. Или звонки с дверей вывинчивать — на спор — кто больше соберет «для коллекции». А то еще веселей развлечение — девчонок на улице травить. Смешно! Хохоту не оберешься!»

Да, теперь не то время! Плохо стало. Нет желающих на веселые штуки. Скучно Боцману. Вся надежда только на Котьку и Миньку да еще на двух — трех мальчишек. Остальные ни на что не пригодны стали, увиливают, не хотят с ними компанию водить. Как-то Боцман поймал одного из своих бывших дружков — Сеньку Копылова — и прижал его на пустынном задворке к стене:

— Куда бежишь, а? Что за записку от Тольки Силаева получил? Говори!

Сенька будто ничуть не испугался:

— Не скажу!

— Вот сейчас наддаю тебе банок! — пригрозил Боцман, надеясь, что его любимый метод запугивания, как всегда, даст результаты.

— Все равно не скажу…

Боцман взял Сеньку рукой за горло, а другой живо вытащил у него из кармана записку. Прочитал: «Рейд в воскресенье, после совета отряда».

— Что за отряд? — спросил он недоумевая.

— Не скажу!

— Вот дурень! Пионерский, что ли?

— Ага!

— Ты же не пионер!

— Все равно!

— Эх вы, мелюзга! — плюнул с презрением Боцман. — Школы вам мало! Что ж, с барабанами будете по двору ходить, что ли?

— Не знаю.

— Ладно! Идем в картишки перекинемся. Новая игра: «Слепое очко». Две карты сдаются, третью сам из колоды вытаскиваешь. Открываем. У кого больше? Ясно?

— Не хочу!

— Ну и катись! — Боцман дал Сеньке здоровый подзатыльник и свистнул вдогонку Соловьем-Разбойником. Потом задумался: кого бы в картишки подбить. Есть тут один азартный игрок — Палька Мороз. Да что с него взять! И так проиграл Боцману сто рублей и теперь, с грехом пополам, выплачивал свою дань частями и натурой. Много перетаскал Палька вещей в погашение долга. Уж очень дешево оценивал эти вещи Боцман, отчаянно издевавшийся над должником.

— Ну, что ты принес, балда! — кричал он каждый раз на растерянного, напуганного Пальку. — Я тебе ясно сказал, что книги и тетрадки не буду принимать. Они мне в школе надоели. Ясно? Давай что-нибудь ценное!

Палька извлекал из кармана медяки, шайбы и гайки, блестящие шарикоподшипники.

Боцман презрительно оглядывал всё.

— Ты бы еще старые консервные банки принес! Вот я тебе сейчас отвинчу голову!

— У меня есть еще перочинный ножик… — торопился испуганный Палька. — Папа подарил. Двенадцать рублей стоит.

— Давай!

Боцман недоверчиво разглядывал нож, безжалостно черкал о камень, пробуя лезвие, и, уже пряча в карман, снисходительно объявлял:

— Ладно! Пойдет за рубль!

Палька плаксиво закусывал губу, шмыгал носом:

— Как это за рубль?.. Папа двенадцать рублей заплатил… Ножичек новый!

— Со штопором и вилкой стоит двенадцать. А этот — нет. Я знаю! — нахально замечал Боцман. — И нечего тут нюни распускать! — прибавлял он презрительно. — Завтра неси еще что-нибудь! За тобой восемьдесят семь рублей пятьдесят копеек.

— У меня больше ничего нет! — плакал Палька.

— А мне какое дело! Не принесешь — худо будет! — и Боцман подносил к носу Пальки толстый красный кулак.

Встреча трех друзей с Жоржем и его обещание помочь «милым крошкам» вновь возродило у Боцмана угасшие было надежды на путешествие. Жорж остался верен слову и подарил ребятам на 400 рублей облигаций 3-процентного займа.

— Пользуйтесь моей слабостью! — сказал он шутливо. — Три плацкартных местечка Ленинград — Феодосия вам обеспечены. Впрочем, мальчики, если фортуна вам улыбнется, — можете выиграть сто тысяч.

Ребят удивляло, что Жорж не требовал за это никаких услуг.

— Дети — это моя слабость! — вздохнул он, ласково улыбаясь.

Жорж оказался таким добрым, что условился с ребятами встретиться на другой день в сберегательной кассе в определенный час.

— Там есть все таблицы, мальчики. Проверим. Вдруг ваше счастье окажется крылатым. Я давно не смотрел; может, выиграли.

Он велел ребятам подождать его в помещении сберкассы, если он вдруг опоздает немного, и в оправдание лукаво подмигнул:

— Свидание с любимой девушкой!

Трое друзей и не подозревали, что Жорж хитро и осторожно впутывает их в темное дело. Если бы им довелось присутствовать при том свидании, которое назначил Жорж «любимой девушке» не завтра, а сегодня, — они бы не на шутку встревожились.

Уже через час после разговора с ребятами Жорж сидел за отдельным столиком в ресторане «Москва» и вел, казалось бы, невинную беседу с худенькой и миловидной девушкой. Перед ними на столике стояла бутылка легкого грузинского вина. Жорж, как всегда, шутил и часто наклонялся к девушке, ласково брал ее за руку и что-то шептал. Девушка улыбалась и смущенно опускала глаза. Со стороны эти двое молодых людей казались обыкновенной влюбленной парочкой. Но в нежном шепоте Жоржа не содержалось ни одного нежного слова. А смущение и скромность девушки были деланными и фальшивыми. На самом деле это был грубый и циничный сговор двух сообщников, подготовлявших план нового «дела». В этом плане Котьке, Миньке и Боцману отводилась скромная роль пешек. На первых порах они были только слепым орудием в руках Жоржа. Но в будущем он рассчитывал сделать их своими активными помощниками, в особенности Боцмана. Придет время, и Жорж напомнит им о своей «доброте» и «подарках». Не поскупится на новые. Как ловкий, хищный паук, он оплетет их своей липкой паутиной. И в один прекрасный день скажет уже без шуток и прибауток: «Что ж, крошки, теперь мы связаны одной ниточкой. Жить друг без друга уже не можем. Мы честно делили… краденое. Амба!»

Ложь и задабривание, хитрость и соблазны, запугивание и провокация были любимыми средствами Жоржа в воспитании новичков. Ребята еще плохо знали «веселого Жоржа». Первое настоящее знакомство произошло с ним на другой день после того, как он подарил им облигации трехпроцентного займа.

* * *
Когда Котька, Минька и Боцман подошли к сберкассе, у подъезда стоял мотоцикл. Его мотор работал на холостом ходу.

Длинноногий парень в сдвинутой на глаза кепке деловито, но неторопливо возился у двигателя.

В сберкассе было довольно много народу. К двум контролерам и кассирше стояли очереди. В одной из них Боцман увидел хорошо одетого молодого человека, лицо которого показалось ему знакомым. Как будто бы он видел его однажды с Жоржем… А может быть, и нет.

Впереди молодого человека стоял щуплый пожилой гражданин с редкой козлиной бородкой. Тугой объемистый портфель был крепко зажат у него под мышкой. Он еще придерживал его правой рукой за верхний уголок.

Только успели ребята разыскать вывешенные на стене, нужные им таблицы выигрышей, как в комнате раздался страшный крик:

— Держи! Вор! Грабят! Помогите!

В ту же секунду резко хлопнула входная дверь. На улице заревел мотоциклетный мотор. Кто-то грубо оттолкнул ребят от стенки к двери. Минька упал у порога. Споткнувшись о его протянутые ноги, повалился на пол и Котька. Образовалась свалка и давка. Щуплый гражданин, неистово крича, порывался открыть дверь, но его толкали со всех сторон испуганные, встревоженные люди. С хорошо одетого молодого человека сбили шляпу. Он делал бесплодные попытки достать и спасти ее, напирая на людей то с одной, то с другой стороны. Какая-то миловидная худенькая девушка, в страхе и панике, выронила из «авоськи» все свои покупки и, боясь, что их подавят ногами, металась то сюда, то туда, увеличивая невообразимую толкотню. Изрядно помятые, Минька и Котька с трудом поднялись, наконец, на ноги, но их снова, вместе с Боцманом, так прижали к самой двери, что они бессильно топтались на месте, запрудив выход на улицу.

Они видели искаженное отчаянием лицо щуплого гражданина, его трясущуюся бородку. Они прилагали все усилия, чтобы оторваться от двери и уступить ему дорогу. Наконец нажим ослаб. Гражданин резким рывком отбросил дверь и вырвался на улицу. Все хлынули за ним.

Гражданин продолжал кричать: «Держите вора! Держите!»

Он бежал, неуклюже ковыляя по мостовой. Остановились пешеходы. Сразу образовалась огромная толпа. Все кричали, размахивали руками.

С угла, придерживая рукой болтающуюся кобуру с револьвером, бежал постовой милиционер.



Боцман не без труда вытащил из кучи людей Котьку и Миньку. Они были крайне увлечены неожиданным событием и даже не чувствовали, как ныли отдавленные при падении руки и ноги.

— Живо! За мной! — зловеще зашипел Боцман. В его ошалелых круглых глазах металась тревога.

— Смывайтесь!

Только когда они завернули за угол и, с трудом поспевая за своим напуганным товарищем, миновали два квартала, Боцман замедлил шаги и остановился.

— Понятно? — засипел он прерывисто, задыхаясь от одышки. — Ух, какая свара была!

Но ребятам ничего не было понятно.

— Шляпы! — сплюнул Боцман и заговорил торопливо и волнуясь о том, что, когда началась давка, Боцман оказался у окна. Он ясно видел, как на багажник мотоцикла вскочил Жорж, держа в руках портфель, принадлежащий гражданину с козлиной бородкой. Каким образом у него оказался этот портфель — ведь Жорж не был в сберкассе, — этого Боцман объяснить не мог.

— Но свара была мощная! Я сразу понял, как только началась вся эта петрушка. Чисто сработано! — сказал он, отдуваясь и вытирая рукавом вспотевшее лицо.

Жорж больше не появлялся.

Только один раз, спустя полгода, Боцман встретил его случайно. Но лучше бы этой встречи никогда не было!

Зимняя канавка

Умер во время блокады живший в этом доме художник Афанасий Дмитриевич Ветров. Это был симпатичный маленький старичок, веселый и общительный. Талантом Афанасий Дмитриевич не отличался. Писал, правда, портреты, но сам относился к своим работам скептически. Сознавал свою неспособность по-настоящему проникнуть в живую человеческую душу и любил говорить:

— Я родился камешком. В такой фактуре «божья искра» поселиться не может.

Жил, однако, Афанасий Дмитриевич, не жалуясь на жизнь, в достатке. Получал кое-какие заказы на копии с работ других художников. Делал их добросовестно, а подчас даже мастерски.

В годы ранней молодости Афанасий Дмитриевич подавал большие надежды. Он занимался тогда в мастерской знаменитого художника Архипа Ивановича Куинджи. Старый учитель относился к даровитому юноше дружески-любовно, как отец к сыну, и проявлял трогательное, заботливое участие в жизни своего ученика.

Когда Афанасию Дмитриевичу исполнилось двадцать пять лет, полюбил он красивую девушку — дочь довольно состоятельных родителей. Она ответила на его признание не так горячо, но, быть может, ее нежные чувства были смягчены застенчивостью и смущением.

С кем же поделиться влюбленному своими крылатыми юношескими мечтами, как не с учителем и другом?! Конечно, Архип Иванович Куинджи знал об этой любви. Увидев однажды, в каком блаженно-бестолковом состоянии находится его юный друг, старый художник невольно рассмеялся:

— Ну, Афонюшка, я вижу: ты на седьмом небе от счастья!

— Ох, Архип Иваныч! Архип Иваныч! — только и повторял, захлебываясь от восторга, влюбленный. — Ни когда не забуду нынешней встречи! Ах, если бы я был великим художником, — написал бы этот сиреневый вечер у Зимней канавки.

— Ну, уж будто сиреневый? — усомнился Куинджи.

— Честное, благородное слово, — совершенно сиреневый. Хотите, перекрещусь?

— Так напиши, раз душа просится. Удача, мой дружок, никому не заказана.

— Что вы, Архип Иваныч, дорогой! Где мне! Это только ваша рука-волшебница может сотворить такое…

Через неделю после этого разговора, в день рождения Афанасия Дмитриевича, посыльный от художника Куинджи принес поздравительный листок и пакет, перевязанный шелковой тесьмой. Когда Афанасий Дмитриевич развернул бумагу, в его руках оказалась миниатюра, обрамленная тонкой реечной рамкой. Горбатый мостик через Зимнюю канавку, легкое течение воды, арка Эрмитажа — все окутано поразительно мягкой, глубокого тона сиреневой дымкой. В перспективе — гранит Невы, темно-сиреневые контуры ее далекого берега. На нем угасают последние отсветы поздней вечерней зари. В глубине два силуэта: юноша и девушка. Они в движении — идут вдоль чугунной ограды Зимней канавки, взявшись за руки.



— Господи, боже мой! — прошептал Афанасий Дмитриевич.

Он был так потрясен и взволнован, что у него подкосились ноги и он сел на свой убогий диванчик. Час или два держал он перед глазами чудесный этюд Куинджи. На миниатюре была запечатлена самая счастливая страница жизни Афанасия Дмитриевича.

Через два года Куинджи умер. А еще раньше — вышла замуж за богатого фабриканта любимая девушка Афанасия Дмитриевича. Но память о прекрасном художнике и друге, память о счастливых днях любви осталась.

Афанасий Дмитриевич не расставался с картиной. Он даже заказал столяру сделать из палисандрового дерева специальный этюдник с двойным дном и всюду носил «Зимнюю канавку» с собой. Она лежала там, завернутая в фольгу, под легким шерстяным одеяльцем, перевязанная шелковой тесьмой. Не проходило дня, чтобы он не любовался ею. Она волновала воспоминаниями о днях юности, прекрасных мечтах, долгих надеждах, о счастье, которое не состоялось.

Во время войны Афанасий Дмитриевич отказался эвакуироваться из города и остался один в квартире. Его соседка по комнате проводила мужа в армию, а сама выехала с ребятами на Урал. С ней уехала и Авдотья Семеновна — пожилая женщина, которая вела немудреное хозяйство художника. Перед отъездом они долго уговаривали Афанасия Дмитриевича отправиться вместе с ними, но он сказал так:

— Бросьте, тетеньки, агитировать! Я тут родился на невских берегах, тут и помру. А немцам в Ленинграде все равно не бывать!

Он умер на рассвете вьюжного и темного февральского дня. Может быть, он последний раз захотел посмотреть на свою «Зимнюю канавку». Миниатюра лежала теперь всегда рядом с ним, около подушки. Но его ослабевшая рука не удержала картину, и она упала за диван. Афанасий Дмитриевич еще думал о том, как бы ее достать, не подозревая, что осталось всего несколько мгновений жизни.

Близких родственников у художника не было, а с дальними уже давно прекратились всякие связи. Чужие, незнакомые люди завернули его маленькое, невесомое тело в чистую простыню и увезли на салазках.

Имуществом старика никто не интересовался, да и ценности оно никакой не представляло.

Вскоре прогнила, обвалилась на окнах фанера. Ветер пошел гулять по беспризорному, осиротевшему жилищу, радуясь его запустению, завалил снегом, залил дождевой водой, все покоробил, покрыл плесенью и грязью.

Поздней весной тысяча девятьсот сорок второго года управдом и дворник обходили опустевшие квартиры своего дома. Они пустили на топку ветхую, трухлявую мебель Афанасия Дмитриевича, а всякую мелочь свалили в корзину, и управдом приказал дворнику снести эту корзину в жактовский сарай.

В июне сорок четвертого года вернулась из эвакуации Авдотья Семеновна. Поплакала в комнате у Афанасия Дмитриевича, нашла забытые на антресолях альбомы с эскизами да этюдник и взяла их на память о старике. А много позже довелось ей подружиться с семьей Барановых. Увидела она, как хорошо рисует Аня, взяла да и подарила ей и альбомы и этюдник из палисандрового дерева, на крышке которого был выгравирован олень. Только заветную картину художника Куинджи они в потайном отделении не нашли. Картина пропала.

Знал об этом секрете, помимо Авдотьи Семеновны, еще один человек — нынешняя мачеха Котьки — маникюрша Рита — пустая, взбалмошная женщина. Была она в молодости очень красива, и Афанасий Дмитриевич писал с нее заказной портрет. Но позировать она не умела, вертелась, зевала от тоски и скуки. Афанасий Дмитриевич, пытаясь привлечь ее внимание, рассказывал ей во время сеанса разные интересные случаи из жизни художников. Между прочим, рассказал как-то и всю биографию своего этюдника.

Хотя Рита ничего не понимала в живописи, но «Зимняя канавка» ей очень понравилась. Вероятно, этому способствовала и сама история создания картины. Рита даже хотела купить ее, но Афанасий Дмитриевич замахал руками:

— Ой, нет, моя красавица! Это часть моей души! Разве можно продавать!

Рита полюбовалась этюдником из золотисто-желтого палисандрового дерева с изящно выгравированным на нем оленем, заглянула и в секретное отделение, куда прятал художник свою реликвию. Все это настолько развлекло натурщицу, что Афанасий Дмитриевич в тот же вечер закончил работу.

Впоследствии Рита, которую стали уже называть Маргаритой Аркадьевной, вышла замуж за Котькиного отца — механика с завода. Но каждый раз, когда ей приходилось встречаться случайно с Афанасием Дмитриевичем, спрашивала, постукивая наманикюренными пунцовыми ноготками по его этюднику:

— Ну, как, часть вашей души все еще не продается? И вдруг спустя одиннадцать лет после смерти старика она снова увидела палисандровый этюдник с гравюрой оленя на крышке в руках у дочки капитана дальнего плавания Баранова.

Как-то, за ужином, она рассказала мужу, в присутствии Котьки, всю эту историю. Муж отнесся к ней скептически, сказав, что старик во время блокады, наверно, променял свою картину на сто граммов хлеба. Но на Котьку таинственный и романтический случай произвел такое сильное впечатление, что на другой же день он рассказал все своим приятелям — Миньке и Боцману. И друзья решили завладеть заветным этюдником.

Они вначале привлекли было к заговору еще одного человека — Виктора Гуляева. Когда-то он водил с ними компанию, вместе безобразничал. А потом вдруг, ни с того ни с сего, бросил курить, начал хорошо учиться и отошел от своих бывших друзей. Конечно, о тайне этюдника они решили ему пока ничего не говорить. Вот согласится помочь — тогда другое дело.

— Понимаешь, какая петрушка… — сказал Боцман. — Ты с девчонкой немного знаком. Заведи с ней на лестнице случайный разговор. Шкатулочку у нее посмотри, а мы у тебя ее из рук цапнем и фью… — присвистнул он. — Но ты, вроде, не виноват…

— Я кражами не занимаюсь! — сказал обиженно Гуляев.

— Да какая же это кража? — с притворным удивлением хихикнул Боцман. — Так, шутка! Потреплемся денек, будто мы тоже художники, помалюем для смеха и отдадим тебе. А ты перед ней вроде как героем станешь: отнял шкатулку у нас и вернул…

— Хитрите! — сказал Гуляев. — Знаю я ваши шутки, — крокодилы! Катитесь от меня подальше!

— Ну ты, смотри! — сразу побагровел Боцман. — Не разоряйся!

Он прижал свой красный кулак к носу Гуляева, но тотчас получил такой удар в подбородок, что повалился на грязную клумбу.

Котька и Минька бросились на Гуляева, и ему бы, наверно, не сдобровать, если бы не два милиционера, которые проходили в это время по улице.

Боцман живо поднялся, и все трое скрылись в подворотне.

Они не знали, что Гуляев состоит в отряде «наследников Тимура». Они вообще не знали о существовании такой организации.

Гуляев немедленно сообщил о происшествии руководителю ЗС (звено связи) — Толе Силаеву, а тот начальнику штаба — Буданцеву.

Срочно принятые меры заставили трех друзей отказаться от своих планов. Но руководитель звена СМ (содействия милиции), Игорь Бунчук, досадовал:

— Ну что ты у них не узнал, — зачем им нужен этот этюдник? Надо было пойти на хитрость, согласиться, всё выведать — узнать, зачем, почему, для чего…

— Вот еще!.. — отмахнулся Гуляев. — Стану я со всяким барахлом заигрывать!

— Между прочим, — заметил Буданцев, — стукнул ты его совершенно напрасно. У нас в уставе ясно сказано: «Кулаки применяются исключительно как средство защиты от нападения».

— Не утерпел я, Гриша, — понимаешь?.. — виновато оправдывался Гуляев. — Он мне стал тереть нос своим грязным кулаком. Ну как тут удержишься?!

— Ладно! — сказал Буданцев. — Придется тебе теперь с конвоиром ходить. Они тебе этого не простят.

Игорь Бунчук, получив на воскресном заседании штаба поручение разведать тайну этюдника, начал придумывать хитроумные планы. Посоветовался со своими помощниками из звена СМ. Но прежде всего было решено переговорить с самой Аней Барановой. Надо было выяснить вопрос: знает ли она о секретном отделении своего этюдника и не могла ли храниться в нем такая вещь, которая способна была бы прельстить нападающих.

Он обратился с просьбой к Грише Буданцеву устроить ему свидание с Аней Барановой. Но начальник штаба, планирующий все действия отряда, заявил, что это дело терпит. Звено СМ должно сейчас заняться более важной и срочной операцией — выяснить, кто сбросил с велосипеда скрипачку Тоню Брук.

При одной воздержавшейся

Сбор пионерского отряда на тему: «Обсуждение бесчестного поступка З. Дыбиной был назначен на три часа дня. Но еще накануне с утра вышла классная сатирическая стенгазета «Колючка». Яркие, злые карикатуры на Зойку и ее подружек-подлипал, сделанные Аней Барановой, остроумные стихотворные подписи Наташки и заметки девочек заняли три последние колонки. А на первой было обстоятельное сообщение старосты класса, Тоси Пыжовой, которая привела многочисленные факты отвратительного поведения Зойки. Газета произвела большое впечатление на все соседние классы. Она висела в коридоре, и здесь постоянно толпились девочки.

Самовлюбленная, привыкшая во всех случаях жизни считать себя героиней, жадная до насмешек над другими, Зойка совершенно не переносила, когда ее выставляли в смешном виде. Вот почему она не выходила из класса, зло кусала губы и прислушивалась к взрывам смеха, которые то и дело раздавались в коридоре.

Особый успех у читателей «Колючки» имела карикатура, где Зойка была изображена в виде ослицы с растрепанной рыжей холкой. Упрямое, своенравное животное стояло на парте, выпучив глаза и отбрыкиваясь копытами. А по бокам его в угодливых позах склонились Лиза Гречик и Тамарка, ласково и заботливо поглаживая щетками длинные уши ослицы.

Под рисунком была подпись Наташи Сергеевой:

«Есть много в зоологии страниц,
И каждую из них мы в школе изучали,
Но вот породу «Дыбинских ослиц»
Еще нигде ни разу не встречали».

Обозленная Зойка, улучив момент, подошла на перемене к Ане.

— Ну, художница!.. — сказала она, угрожающе скривив губы. — Ты пожалеешь!

— Я тебя не боюсь! — тотчас прервала ее, Аня. Она даже побледнела от обиды и оскорбления, что кто-то пытается ее запугать. — Это еще не всё! — сказала она твердо. — Мы с Наташкой прославим тебя в «Ленинских искрах» и в «Пионерской правде» — пусть весь Советский Союз знает, что имеется такая «красавица».

А Тося Пыжова сказала Зойке так:

— Ты около меня не трись… Я тебе не Аня и не Наташка… Я вспыльчивая… Хвачу по загривку, — не обрадуешься!

Зойка поглядела на внушительную, крепкую фигуру Тоси, на ее широкие плечи, большие сильные руки и благоразумно отошла в сторону.

Старшая пионервожатая Ирина Васильевна и вожатая отряда — восьмиклассница Надя, которые присутствовали на сборе, почти ни во что не вмешивались — настолько все было хорошо организовано самими девочками.

По поручению совета дружины с речью на тему «О чести и совести пионера» выступила Аня Баранова. Потом говорили девочки. Они все осуждали поведение Зойки. И даже те, кто еще недавно принимал выходки Зойки благодушно, как некие «забавные шуточки», с негодованием осудили ее хулиганскую выходку на уроке Марии Кирилловны.

Решение было единогласным: «снять с Дыбиной пионерский галстук и просить комсомольский комитет школы не принимать ее в комсомол, впредь до исправления».

Все подняли руки. Лиза Гречик тоже потянула вверх свою руку, трусливо и подобострастно поглядывая на старшую пионервожатую.

А Тамарка Болшина не могла поднять руки и расплакалась.

— При одной воздержавшейся! — сказала громко и с удовлетворением Тося Пыжова.

В тот же момент, с грохотом дернув парту, Зойка Дыбина выбежала из класса.

Когда девочки, шумно обсуждая сбор отряда, вышли в коридор, они увидели, что на ручке двери, затянутый несколькими узлами и разорванный, висит Зойкин пионерский галстук.

Воспитание воли

«Энергия, которой обладают тела, — зубрила Люда Савченко, — не создается и не уничтожается, а только в различных явлениях природы и техники переходит из одной формы в другую…»

— «…А только в различных явлениях природы и техники, — повторила она, зажмурив глаза и закинув назад голову, — переходит…» А куда переходит? Ведь вот сейчас знала, куда переходит!

Люда еще сильнее зажмурила глаза, силясь вспомнить только что прочитанное.

— Ах! — вздохнула она с досадой и подумала: «Все происходит потому, что мое жалкое тело не обладает абсолютно никакой энергией!»

Люда заглянула в учебник и прочитала: «переходит из одной формы в другую…»

— А вот у меня ничего не переходит из учебника в голову! — сказала она вслух.

По физике нужно было выучить еще один параграф. Но там только маленький кусочек биографии Ломоносова. Чепуха!

«Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.» —
продекламировала Люда конец параграфа и взглянула на дату кончины гениального ученого — 1765. Это легко запомнить! Один — это я! Семь — последняя, седьмая парта. Дальше по нисходящей, отнимая единицы: шесть и пять.

Люда подошла к окну, повторяя: «значит, в тепловых явлениях не только наблюдаются превращения…»

Большие рыхлые снежинки изредка опускались плавно на карниз и тотчас таяли. Поворачиваясь и порхая в ярком свете уличного фонаря, они казались желтоватыми бабочками-капустницами. Где эти бабочки? Где это лето? Когда оно было, — неизвестно!

Люда вспомнила пионерский лагерь. Лесные вершины на озерном берегу. Беспечную, веселую жизнь…

Она прилегла на диван и закрыла глаза, вызывая в памяти знакомые картины: раннее, раннее утро. Солнце еще не встало, но вершины сосен уже светятся бронзовым огнем…

«Надо встать! Учить уроки! Немедленно встать! Так я нечаянно засну!» — пронеслось в сознании. Но вставать не хотелось. Скучное занятие: сиди за столом и учи, учи… Сколько нужно времени и терпения! Вот был бы талисман… — стала мечтать Люда. — Или нет, лучше волшебная палочка. Прикоснулась ею к голове — и сразу всё запомнила, надолго, до экзаменов. Тронула руку — и рука написала то, что нужно, быстро и красиво. Ах, как глупо! Глупо то, как думать о такой ерунде! Конечно, глупо, но зато можно в минуту покончить разом и с ломоносовским законом и с алгебраическими примерами. Минута — и свободен! Иди гулять! Иди в кино! Куда хочешь! Как она давно не была в кино! Сколькопропустила картин! Другие девочки хоть по воскресеньям ходят. А она заперлась, как затворница. Правда, в дневнике появились четверки, о которых Люда еще недавно не смела и мечтать. Подружки сказали: «Подтянись еще немного, и тогда составим план домашних занятий — расписание. Времени хватит на всё и даже останется». Неужели и на телевизор тоже? Вот сейчас как раз он работает вовсю за стеной у соседей… Передача из музыкальной комедии — «Марица». Люде очень нравилась эта оперетта. Послушать бы хоть немножко, посмотреть чуточку! Занятий осталось часа на два. Ну, не все ли равно, когда я сделаю уроки? Весь вечер в моем распоряжении…

Люда вскочила с дивана и бросилась к двери, но вдруг остановилась как вкопанная.

— Ага! Завело! — воскликнула она. — Пошла карусель! Все с самого начала! Нет! Врешь! Не возьмешь! Воля у меня есть или нет? Есть! Стоп! Не поддамся!

Она живо схватила со стола кусочек сахару, бросила его в рот и запила глотком воды:

— Держись, Людка!

Марфа Степановна, с посудным полотенцем и тарелкой в руках, заглянула в комнату.

— Люда! Что ты кричишь?

— Я не кричу, мама, а учу… Слушай, мама… Значит, правда, что ты не виновата?

— Ну да…

— И тебя не снимут с Доски почета?

— Я же тебе сказала.

— Но почему, мама?

— Вот чудак человек! Он ехал на красный светофор — хотел проскочить.

— А ты могла застопорить?

— Могла… Да не смогла… Я думала о том, где болтается моя беспутная дочь…

— Я знаю, что это я виновата, — вздохнула Люда.

— Ладно, ты учи себе… Дело прошлое, — сказала Марфа Степановна и тоже вздохнула. — Моя тут вина немалая. На сознательность твою понадеялась, да, видать, чересчур. Это мне урок. Вон Владимир-то Ильич что говорил: надо, говорит, «доверять и проверять». Само собой, тут речь не о школьниках и матерях, а ежели взглянуть в суть, — мудрость-то ленинская и к нам подходит. Вот оно какое дело! Ну, как у тебя сегодня уроки? — спросила Марфа Степановна и испытующе-строго посмотрела на дочь.

— Учу, мама. Занимаюсь…

— Что выучила?

— Вот… биографию Ломоносова знаю.

— Ну, расскажи.

Люда взглянула в строгие глаза матери, секунду помедлила в раздумье, потом решительно вышла на середину комнаты и стала отвечать четко и громко, с той, несколько напряженной торжественностью, какую испытывала только на экзамене.

Когда она кончила, Марфа Степановна одобрительно кивнула головой, и глаза ее потеплели.

— Биография-то поучительная для школьниц, — сказала она. — Крестьянский паренек пешком протопал в лютую декабрьскую стужу из Архангельской губернии в Москву. За знаниями! Поди, в лаптях шел. Вот с кого вам пример-то брать! Это ведь какая любовь к науке! Честь ему и слава, великому человеку! Ну, а еще что, какие задания? — снова спросила она. — Покажи-ка дневник.

— Мама…

Люда быстро подсела к матери, обняла ее за плечи.

— Мама! Ты мне верь, как прежде. Того, что случилось, никогда больше не будет. Не повторится это! Так и знай, мама: никогда!

— Подруг своих благодари! — перебила ее мать. — Хорошие девочки. В долгу ты у них.

— Я знаю…

— То-то же! — сказала мать и вышла из комнаты.

Домашних заданий было много. Люда открыла дневник, потом полистала учебники. По истории задано: Ян Гус и гуситы. Алгебра: пример с дробями и два номера на пропорции. Нахождение неизвестного. По литературе задано почти три страницы: эпитеты, сравнения, тропы, метафоры, олицетворения…

— Названия-то какие противные: «метонимия», «синекдоха»! — поморщилась Люда. — Словно какие-то склизкие червяки или жирные гусеницы! Неужели ничего нельзя придумать покрасивее!

«Вот с этого и начну! — решила она. — Тося говорила, что надо начинать всегда с самого неприятного, тогда все остальное станет приятным и легким. Тося и Аня — сильные, волевые девочки. Наташка… Славная Наташка! Худенькая такая, кажется, хрупкая… А настойчивая до чертиков! Это потому, что она любит свою мечту, стремится к ней. А вот у меня нет никаких стремлений. Я пустая и безвольная… Почему? Разве я не могу быть такой сильной, чтобы суметь подчинить своей воле любые чувства и любые желания? Вот увидите, что могу! Сами увидите! Скоро!»

С решительным видом Люда раскрыла хрестоматию. Стараясь придать своему голосу как можно больше жесткости и силы, сказала повелительно:

— Где тут метонимия и синекдоха? Подать их сюда!

Руководитель звена СМ

Помощники Игоря Бунчука рыскали повсюду. Все свободное время от уроков они тратили на то, чтобы узнать, кто сбросил с велосипеда маленькую скрипачку. Расспрашивали ребят из соседних домов, узнали имена и фамилии одноклассниц Тони Брук.

С двумя из них имел беседу сам руководитель звена — Игорь Бунчук. Но девочки ничего не знали. А напуганная Тоня молчала.

— Понимаете, девочки, — наставительно говорил Игорь, — это ни на что не похоже! Вчера, скажем, сбросили Тоню. Так? Сегодня сбросят меня. Завтра вас. Искалечат. Должна же быть какая-нибудь защита от этого хулиганья?

Девочки, соглашаясь, закивали головами.

Бунчук стал их снова расспрашивать. Узнав, что рука скрипачки поправляется и Тоня уже ходила вчера в музыкальную школу на какой-то урок, где не надо играть, он спросил:

— Она не побоялась пойти одна — вдруг да опять встретится с этими хулиганами?

— С ней ходила я, — сказала одна из девочек.

Бунчук уже обратил внимание на ее смышленые глаза, удивительную подвижность лица и две жидкие косички, которые торчали за затылком короткими хвостиками. Девочка явно проявляла интерес к этой беседе, чего нельзя было сказать о ее подруге. Та застенчиво переминалась с ноги на ногу и, видимо, тяготилась разговором с незнакомым мальчиком.

— А зачем ты с ней ходила? — спросил Бунчук. — Она тебя просила?

— Нет. Я пришла к ней. Мы делали уроки. Потом ее мама говорит: «Я не пущу тебя в музшколу с такой рукой». Тоня огорчилась: «Мне, мама, нужно! У меня сегодня соль… соль…»

Девочка часто замигала ресницами, пытаясь вспомнить какое-то трудное слово.

— Сольфеджио, — подсказал Бунчук. Он не раз слышал это музыкальное слово от Толи Силаева.

— Вот, вот! — обрадовалась девочка.

— Ну, так, значит, мама не пускала, — напомнил Бунчук.

— Не пускала… А Тоня говорит: «Я пойду с Верой». Вера — это я.

Девочка ткнула себя указательным пальцем в грудь.

— «Ты пойдешь со мной, Вера?» — спрашивает Тоня. Я, конечно, соглашаюсь. Тогда мама говорит: «Ну, хорошо, идите. Только осторожно. Смотрите, чтобы вас не толкнули нигде». Вот мы пошли…

— И о чем разговаривали, если не секрет? Тоня вспоминала об этом случае? Она была спокойна — ничего не боялась, не оглядывалась?

— Нет, она не оглядывалась. Мы все шли. Только она вдруг как вздрогнет, как хватит меня за руку! Так больно ущипнула. До сих пор синяк. Схватила и говорит: идем скорей на ту сторону!

Игорь Бунчук заинтересовался.

— Одну минуточку! Это очень важно. Прошу подробнее. Значит, вы идете и спокойно беседуете. Вдруг Тоня что-то такое увидела, щиплет тебя за руку и тащит на другую сторону. Что же она увидела? Чего испугалась? Вам навстречу шла злая собака, тигр, лев?

— Какой лев? — рассмеялась Вера. — Никаких зверей не было, даже кошки. Шли просто люди…

— А она испугалась? Вот интересно! — удивился Бунчук. — Какие же люди шли навстречу — взрослые или ребята?

Вера подумала немного.

— Шел высокий мужчина с женщиной, потом двое солдат и старая тетенька.

— А ребята?

— Ребят не было. Шел один мальчишка.

— Приметы?

Игорь Бунчук нетерпеливо дергал свой нос.

— Как выглядит этот мальчишка, — прошу подробней: возраст, рост. Как одет?

— Это я не помню… Но у него было толстое, красное лицо. Как будто он из бани. Я еще хотела сказать: «С легким паром!» Но Тоня утащила меня на другую сторону.

— Губастый? — прищурился Бунчук. — В кепке?

— Да, кажется…

— Он шел вот так…

Бунчук сделал небольшой круг, шаркая ногами, широко расставляя ноги и размахивая правой рукой.

— Верно! Очень похоже! — удивилась Вера. На лице Игоря появилась улыбка.

— Эврика! — вскрикнул он так громко, что подруга Веры испуганно отскочила в сторону.

— Вы знаете, девочки, что такое эврика? Это одно из моих самых любимых слов. Оно принадлежит греческому ученому Архимеду и в переводе на русский язык означает: «Нашел!» Спасибо вам, девочки! Тоне Брук о нашем разговоре ни слова! Это необходимо для ее безопасности. Пока! Мы с вами друзья!

Он сделал какое-то замысловатое движение рукой, означающее прощальное приветствие, и поспешно удалился.

Девочки посмотрели ему вслед, как он шел, выбросив над головой руку и прищелкивая пальцами, потом взглянули друг на друга и расхохотались.

— Вот чудак! — сказала Вера.

— А он правильно угадал этого мальчишку? — спросила Веру ее молчаливая подруга.

— Ну, конечно, правильно. Потому я и удивилась!..

* * *
Игорь Бунчук торопился проверить дежурный пост. Вновь созданная в его звене бригада ОМ (охрана малышей) действовала уже трое суток. Дежурили на улице у дома. Ребят, катающихся на самокатах прямо на мостовой, вежливо брали за шиворот и водворяли на тротуар, объясняя причину. Особенно непокорных устрашали, показывая кулаки, грозя отобрать самокат «в три счета». Команду малышей-футболистов, которая, несмотря на дурную погоду, продолжала играть у сквера, перевели на спортплощадку во двор. Капитану — Николке Баранову — пригрозили «конфискацией мяча», если инструкция будет нарушена. В три дня был установлен порядок. Даже неуемные «висельники» — любители кататься на задних бортах грузовиков — перестали проезжать мимо дома.



Игорь Бунчук, весело насвистывая, прошелся два раза вдоль дома и, увидев, что дежурный ОМ бдительно несет свою вахту, а на улице никаких происшествий нет, удалился во двор.

Ему предстоял неприятный и утомительный разговор с Виктором Гуляевым. Надо было уговорить его помириться с Котькой и Минькой. Требовалось разбить влияние Боцмана и «отманить» обоих ребят. Гриша Буданцев считал Миньку вообще очень приличным парнем, а Котьку — «еще не потерявшим человеческого лица». Но дурное влияние Боцмана очень портило ребят.

— Они должны быть нашими, и чем скорей, тем лучше! — сказал Гриша Буданцев.

Игорь заранее предугадывал все возражения, которые он услышит от Виктора, но решил действовать, ссылаясь на авторитет самого начальника штаба.

При встрече все так и произошло, как предполагал Бунчук.

— Фальшивить я не умею! — сказал мрачно Гуляев. — И знаться с ними тоже не хочу!

— Хорошо! — согласился Бунчук. — Никто тебя не просит фальшивить. Ты же сам говорил, что Минька — мальчишка ничего и Котька тоже…

— Котька много хуже…

— Пусть хуже! А разве у нас на дворе не было таких ребят? И все они теперь в отряде… и очень даже подходящие…

— Ну, как я к ним пойду, когда я Боцмана стукнул? — Вот не надо было стукать!

— Надо — не надо! Что теперь говорить!

— Хорошо, — заключил Бунчук. — Тогда вот что, Виктор… Действуй с ними в открытую. Начальник штаба разрешил. Гриша сказал так: «Если Виктору трудно вести с ними подготовительную воспитательную работу, — пусть Виктор будет нашим чрезвычайным послом и парламентером. Пусть предложит им вступить в отряд и пригласит их в воскресенье на заседание штаба. Гриша сказал, что у него придумано для них очень интересное дело».

— Какое может быть у нас интересное дело для этих типов? — удивился Гуляев.

— А вот есть.

— Ну?

— Летом — управлять и командовать швертботом, а зимой — парусным буером.

— Да откуда же Гриша возьмет для них швертбот и буер?

— А вот слушай… Наш преподаватель физкультуры, Иван Степаныч, летом во время отпуска всегда работает инструктором в яхт-клубе спортивного общества «Искра». Если ему все рассказать, чего мы добиваемся, он никогда не откажет. Понятно?

Виктор Гуляев прищелкнул языком и сказал с восхищением:

— Ох, хитер Буданцев!

— Хитер! — с удовольствием согласился Игорь. — Так как, — будешь действовать?

— Раз такое дело, — согласен! Это интересно! Может быть толк!

— Может быть! — подмигнул ему Игорь. — Ну, привет! Я тороплюсь!

Они расстались.

Игорь Бунчук был в прекрасном настроении. За один день удалось организовать два таких важных дела. Теперь оставалось то, что не давало ему покоя, — тайна этюдника. Можно было просить Гришу устроить, наконец, свидание с Аней Барановой.

Довольный собой, предвкушая удовольствие, которое он получит от доклада начальнику штаба о своих успехах, руководитель звена СМ направился прямо к Буданцеву.

Но, прежде чем выслушать Игоря, Гриша показал ему записку:

«Дорогой Гриша! Буду рада, если ты со своими друзьями зайдешь ко мне завтра от пяти до шести.

Привет. Клавдия Петровна»

Это было письмо от инспектора детской комнаты районного отделения милиции.

— Что-нибудь случилось? — спросил Игорь.

— Не знаю. Надо будет собрать членов совета и пойти. Но у меня завтра комсомольское собрание… Так что, уж придется тебе, уважаемый товарищ, или Силаеву командовать.

— Пускай Толя, — сказал Игорь.

Затем он откашлялся, щипнул раза два свой нос, что, видно, помогало ему сосредоточиться, и начал свой доклад о событиях, которые произошли за день.

Инспектор детской комнаты

Знакомство тимуровцев с милицией произошло случайно. Как-то, еще в начале осени, Костя «трах-бах» — ныне руководитель звена «помощи хозяйству дома» возвращался из булочной, неся в «авоське» хлеб и батон. Не доходя двух кварталов до дому, Костя увидел небольшую компанию ребят. Образовав широкий круг посередине улицы, они перекидывались волейбольным мячом. Знакомых мальчиков не было. Когда Костя проходил мимо играющих, к нему неожиданно полетел мяч. Костя хотел отбить его ногой, но мяч «срезался» прямо… в окно первого этажа. Раздался звон стекла, и осколки посыпались к Костиным ногам. Мальчишки мгновенно разбежались по подворотням. Костя так растерялся от неожиданности, что даже выронил свою «авоську» с покупками. Но поднимать ее ему уже не пришлось. Ее поднял дворник. Он же довольно бесцеремонно схватил Костю за рукав и, несмотря на протесты и объяснения, поволок в милицию.

Через полчаса о происшествии было доложено Грише Буданцеву. Он вызвал Толю Силаева и Бунчука. Втроем они побежали в отделение.

Инспектор детской комнаты, Клавдия Петровна, живо разобралась в этом деле и поняла, что тут произошел несчастный случай и Костя задержан по недоразумению. Но уйти ему так скоро не удалось. Объясняя свою невиновность, Костя в качестве убедительного довода привел на память содержание инструкции штаба отряда тимуровцев, в которой для ребят их дома не только запрещались какие бы то ни было игры на улице, но и объявлялась борьба с ними. Естественно, что все это очень заинтересовало Клавдию Петровну. Подробно расспрашивая Костю, она узнала о всех тимуровских делах и, конечно, очень обрадовалась.

Когда озабоченные и запыхавшиеся вожаки тимуровцев вошли в помещение детской комнаты, они застали такую картину: незнакомая им женщина и Костя сидели друг против друга за письменным столом. Их непринужденная беседа подходила к концу, причем по всему было видно, что Костя чувствует себя как дома.



Клавдия Петровна долго беседовала потом с друзьями Кости, а на другой день доложила обо всем майору — начальнику отделения. Он пожелал лично познакомиться с ребятами, но сказал так:

— Дело это, конечно, превосходное и, может быть, с большим будущим — словом, посмотрим. Но знаете что: вы их не беспокойте. Пусть они сами проявляют инициативу, самостоятельность, энергию и все свои таланты. Хуже нет, когда в затеянное ребятами дело — если, конечно, это дело полезное, — вмешиваются взрослые. Пиши пропало! Сразу конец и фантазии и романтике! Вот если они сами придут к вам за помощью, — помогите всемерно, поддержите их. Не теряйте с ними самой дружеской связи. А насчет того, как поощрить ребят, я подумаю. Посоветуюсь в политотделе.

— Может быть, товарищ майор, мне поговорить с управхозом этого дома? — предложила Клавдия Петровна.

— Пока не стоит. А вдруг он примет это от нас как директиву да начнет командовать ребятами? Подождем. Вот с секретарем комсомольской организации школы, где учатся эти тимуровские вожаки, следует поговорить. Знает ли комитет комсомола о «наследниках Тимура», какова связь комитета с отрядом, как он им помогает, руководит ли ими, — вот это знать нам нужно.

Вскоре Буданцев и его друзья по отряду стали частенько забегать к Клавдии Петровне по разным вопросам, зная, что всегда получат от нее дельный, хороший совет. И как бы ни была занята Клавдия Петровна, она всегда находила время и принимала ребят дружески радушно. А сегодня, когда они получили ее письмо, — встретила даже несколько торжественно. От имени начальника отделения она вручила ребятам две огромные кипы книг — личный подарок всем тимуровцам.

Буданцева не было. Пришлось Толе Силаеву — как заместителю начальника штаба — произнести в благодарность ответную речь. Он не был к этому подготовлен. Но его красноречие было в отряде известно; в этом ему уступали все, и даже сам Гриша Буданцев. «Он говорит, как на корнете играет!» — шутили не раз тимуровцы.

Когда официальная часть была окончена, ребята не утерпели и тут же распаковали пакеты. Ох, какие здесь были книги! И Гайдар, и Жюль Верн, и Джек Лондон!

Клавдия Петровна радовалась вместе с ними. Спросила:

— Теперь скажите мне, ребята, в чём нуждается ваш отряд? Что нужно?

— Помещение нужно, — вдруг сказал Виктор Гуляев.

— Помещение? — удивилась Клавдия Петровна. — Какое помещение? Зачем?

— Для клуба.

— Я поясню… — вмешался Толя Силаев. — Видите, в чем дело, Клавдия Петровна, нам же надо собирать ребят под крышей? Где нам собирать школьников, которые живут в нашем доме? Тимуровцам нужен свой клуб…

— Понимаю, — улыбнулась Клавдия Петровна. Ей все больше и больше нравились эти ребята. — Интересная идея! — сказал она. — Очень хорошо! Давайте встретимся завтра, и кто-нибудь из вас расскажет мне, как этот клуб будет работать, какой там будет порядок и кого он будет обслуживать.

Накануне праздника

Город весело готовился к встрече годовщины Октябрьской революции. По утрам на Дворцовой площади шли репетиции военного парада. Волнами разливался звон боевых маршей, пересыпанный дробью барабанов. Высокие тенора запевал заводили песню, и ребята, которые все время вертелись на площади, подхватывали ее:

«Несокрушимая и легендарная,
В боях познавшая радость побед,
Тебе, любимая, родная Армия,
Шлет наша Родина песню-привет!»
Но погода была не праздничная. К низкому свинцовому небу тянулись сизые ноябрьские туманы. Они обезглавили Исаакиевский собор, съели золотые шпили Адмиралтейства, Петропавловской крепости и Инженерного замка. Только черный силуэт «Медного всадника», взвившегося над финской горбатой скалой, все еще пытался прорваться к невидимым в тумане невским водам.

Ночью под разведенными мостами прошли расцвеченные флагами корабли Балтийского флота и встали на якоря посредине Невы — в самом центре города.



Радостное оживление царило всюду. Городские здания, фабрики и заводы, дворцы и школы одевались в пунцовый бархат, кумач и огненные шелка.

Ребята украшали классы: несли в школу последние цветы поздней ленинградской осени.

Канун праздника совпадал с днем рождения Марии Кирилловны.

Она чувствовала себя за последние дни нездоровой, но все-таки пришла в школу. Именно в этот день ее с особой силой тянуло к своим воспитанницам.

Девочки приготовили две приветственные речи: Аня — от имени совета пионерского отряда, Тося — как староста класса. Все девочки были в парадных белых передниках и отутюженных пионерских галстуках.

Еще накануне они сложились по три рубля и купили прекрасную корзину оранжевых хризантем и два больших букета белых и розовых астр.

Одна Зойка Дыбина не участвовала в общих торжественных приготовлениях. Она смотрела на всю эту праздничную суету одноклассниц с чувством неприязни, зависти и озлобления. Даже когда на перемене после четвертого урока к ней подошла Лиза Гречик и стала, как всегда, болтать о разных пустяках, она ее так толкнула, что Лиза чуть-чуть не свалилась с лестницы.

— Ты с ума сошла! — крикнула испуганная Лиза, хватаясь за перила. — Я-то чем виновата?

— Убирайся, предательница! — прошипела Зойка. — И не подходи ко мне никогда! Слышишь?!

Когда прозвенел последний звонок, возвестивший о конце занятий, и учительница французского языка вышла из класса, девочки начали торопливо готовиться к встрече. Оглядели все вокруг, — не валяются ли на полу какие-нибудь бумажки, — тщательно вытерли доску, выровняли парты, хлопотливо осмотрели корзину с цветами, поправили передники.

Пригласить Марию Кирилловну в класс было поручено Тосе Пыжовой, и та отправилась в учительскую. Все ждали их прихода, стоя у парт, тихонько переговариваясь. Не было только Зойки Дыбиной. Она беспокойно вертелась у окна в коридоре, то поглядывая на школьный двор, то на дверь учительской комнаты. Она так привыкла быть в центре внимания, и вот вдруг оказалось, что она никому не нужна. Никто не интересуется, где она, существует ли она вообще в классе, или никогда не училась здесь. Все вместе, а она — одна. И никому нет до этого никакого дела.

Оскорбленное самолюбие Зойки не давало ей покоя, разжигало одно за другим самые сумасбродные желания. Ей хотелось, чтобы всё, что задумали девочки, провалилось бы, не состоялось, чтобы они плакали от обиды, а она — Зойка — торжествовала. Она мечтала о том, чтобы кто-нибудь вышел и позвал ее в класс, и тогда бы она сказала: «Очень нужно! Буду я еще заниматься всякой дурацкой ерундой! Подумаешь, как интересно!» Да, она нашла бы, чем ответить на это приглашение. Но никто не выходил и не звал ее. О ней все забыли.

Неожиданно она услышала за своей спиной характерные шаги Марии Кирилловны, стук ее палки о плитки пола и громкий, веселый голос Тоси Пыжовой. Зойка не обернулась. Только когда закрылась дверь класса, она, словно притягиваемая магнитом, шмыгнула к двери.

Мария Кирилловна несколько дней не была в школе, и девочки увидели сразу, как она сильно изменилась. Им показалось, что она пополнела, но цвет лица был нездоровым, с матово-желтыми отеками. Только глаза были по-прежнему такими, как всегда, — чистыми и светлыми, словно старость и болезни обходили их стороной.

Девочки стояли перед ней, каждая у своей парты, не нарушая ничем взволнованной тишины класса.

Для этих тридцати восьми девочек, которых Мария Кирилловна, как мать, считала своими детьми, она была не только учителем алгебры и геометрии, но и учителем жизни. Марии Кирилловне было приятно их внимание. Как они выросли, ее питомицы! Сегодня многих из них будут принимать в комсомол. Окончив школу, они выйдут образованными, но станут ли они такими, как Зоя Космодемьянская, Люба Шевцова, Уля Громова? Вероятно, в аттестате Дыбиной по алгебре и геометрии будут стоять четверки, но какова же оценка моральных качеств будущей Зои Викторовны Дыбиной, вступающей в семью советских людей? Вот вопрос, который не мог не волновать Марию Кирилловну. Она заметила, что Дыбиной в классе нет.

Аня и Тося произнесли поздравительные речи. Потом Наташка прочитала свои стихи, посвященные Марии Кирилловне.

Старая учительница была растрогана.

— Дорогие мои девочки! — сказала она. — Наша с вами дружба — это верный залог неоценимых успехов во всех наших больших и малых делах. У меня не так много сил, но их хватит, если я буду чувствовать, что я вам нужна, чему-то могу вас научить, как-то помочь вам выйти на большую и широкую дорогу жизни. Здесь, в этих стенах, вы — мои дети, и потому я всегда радуюсь вашим успехам и горюю при неудачах. Я горячо благодарю вас за трогательную встречу, за сердечные слова, выраженные в стихах и в прозе, за эти прекрасные цветы. Их так много, что мне даже не унести…

— Ой! Мария Кирилловна! А мы-то на что?! — взволнованно крикнула Тамарка Болтина. — До последнего цветочка унесем. Еще и школьные можем прихватить!

Все засмеялись, бросились к Марии Кирилловне, окружили ее. У двух девочек оказались фотоаппараты. Мгновенно вокруг Марии Кирилловны образовалась группа, но не успели фотографы щелкнуть кнопками, как в классе появилась Зойка Дыбина. В первую минуту ее никто не заметил.



Она все время стояла в коридоре за полуоткрытой дверью класса. Торжество подходило к концу. Зойка боялась, что ее кто-нибудь здесь застанет, решила спуститься в раздевалку и уйти домой. Вдруг ей послышалось, что кто-то упомянул ее имя. Сказали что-то очень смешное — все девочки, как по команде, громко расхохотались.

Это была последняя капля. Ее не могло вместить переполненное до краев оскорбленное самолюбие Зойки. Она зло обвела глазами коридор, словно готовясь поколотить любого, кто в нем покажется. И тут ей на глаза попалась мусорная корзина для бумаги. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Зойка схватила корзинку и быстро вошла в класс.



— Вот ваза для цветов! Поздравляю! — крикнула она громким, срывающимся от злости, голосом и швырнула корзинку на пол к ногам Марии Кирилловны.

Наслаждаясь общей растерянностью или просто не понимая, что ей теперь делать, Зойка несколько секунд стояла подбоченившись, в нетерпеливом задоре подбрасывая рыжую голову, потом круто повернулась и выбежала из класса.

Требуются велосипедисты!

Девочки были возмущены новым наглым поступком Зойки Дыбиной. Проводив Марию Кирилловну до учительской, все вернулись в класс и стали сочинять коллективное письмо родителям Зойки. Оно было коротким и решительным: «Не считаем Дыбину своей одноклассницей и будем добиваться ее исключения из школы».

Тосю послали разыскать старшую пионервожатую и вожатую отряда. Класс требовал немедленных действий. Хулиганство Зойки оскорбило всех. Даже Лиза Гречик была смущена и не ушла из класса, изменив своей обычной привычке разносить по школе очередную «сенсацию». А Тамарка помрачнела, притихла и молчала. Ее медлительному уму были недоступны быстрые решения, но в слепом увлечении «независимой» Зойкой произошел надлом.

Через час летучий сбор отряда вынес решение — послать к директору школы делегацию с просьбой освободить 7-й «б» класс от присутствия в нем Дыбиной за ее аморальное поведение. Старшая пионервожатая поддержала решение отряда. Ей была очень неприятна эта история. В какой-то мере Ирина Васильевна чувствовала себя повинной в том, что не сумела вовремя предупредить событий. Сегодня на комсомольском собрании, где будут принимать в комсомол девочек из 7-го «б», конечно же, поднимется и этот вопрос. Особенно расстраивалась вожатая отряда, Надя. Уж очень мало уделяла она внимания классу. Как же ей теперь смотреть в глаза своим товарищам комсомольцам?

Аня, Тося, Наташка и Люда Савченко решили до собрания не уходить домой. Они сговорились с Марией Кирилловной о том, что проводят ее до дому, отнесут цветы и сразу же вернутся в школу. Но когда девочки зашли в учительскую, — Марии Кирилловны там не оказалось. Сбегали в раздевалку узнать, здесь ли ее пальто. Гардеробщица тетя Нюша сказала, что Мария Кирилловна просила девочек подождать ее у входа. Она ушла в аптеку и на обратном пути зайдет в школу.

— Ой, тетя Нюша! — вырвалось с досадой у Ани. — Зачем же она пошла?.. Мы бы сбегали за лекарством. Ведь она совсем больная…

— Ну, я не знаю, девочки, — развела руками тетя Нюша. — Видите, что у меня тут делается?

У вешалок стояли большие очереди. Старшеклассницы, зная, что комсомольское собрание может окончиться поздно, торопились сбегать домой пообедать.

— Тетя Нюша! — крикнула Аня. — А когда она ушла, недавно?

Гардеробщица свалила на барьер целую груду вещей.

— Да вот только дверь закрыла, — ответила она.

Аня бросилась к выходу, крикнула на ходу подругам:

— Встаньте скорей в очередь, возьмите мое пальто. Я сейчас верну Марию Кирилловну. Ботики мои и портфель не забудьте, девочки…

— Эй, эй! Баранова! — остановила ее тетя Нюша. — Так нельзя! На улице холодина… Вернись!

— Тетя Нюша, я на секунду…

Аня приоткрыла входную дверь и, не выходя на улицу, поглядела по сторонам. Марии Кирилловны не было.

— Верно, она уже завернула за угол. Подождите, девочки, я быстро… — крикнула Аня и побежала.

* * *
Прошло полтора часа… Аня Баранова не возвращалась.

— Я просто ничего не понимаю! — удивлялась Тося Пыжова. — Куда она могла деться?

Наташка и Люда Савченко тоже недоумевали и терялись в догадках. Они несколько раз заходили в аптеку, дважды побывали на квартирах у Ани и Марии Кирилловны. Ни старая учительница, ни их подруга домой не приходили. В школе их тоже не было.

Николка, со свойственными его возрасту беспечностью и легкомыслием, заявил, что сестра, наверно, ушла во Дворец пионеров.

— Без пальто, в одном платье! — снисходительно усмехнулась Наташка.

— А что? Я играю в футбол в одной «москвичке», — важно заметил Николка. — Это вы — девчонки — слабенькие!

— Так ты же герой! — подзадорила его Тося. Давай поборемся!

— Давай!

Николка бросился к Тосе. Она мгновенно оторвала его от пола, подняла на руках, повертела в воздухе и посадила на стол.

— Ну, как, герой, слабенькие мы?

Николка стал от стыда кумачовым и готов был заплакать.

Но девочки даже не стали его утешать. С каждой минутой их состояние становилось все тревожнее и тревожнее. Они не знали, — что им еще предпринять, где искать свою подругу. Узнав, что мать Ани придет домой не раньше восьми часов, они вышли во двор и стали совещаться: что делать дальше?

Решили разделиться. Тося пошла снова на квартиру к Марии Кирилловне, Наташка — в школу, а Люда Савченко — в аптеку. Через полчаса они опять встретились во дворе, не принеся ничего нового.



Наташка сказала, что она звонила по телефону из школы на квартиру к Ане. Николка заявил, что сестра не приходила.



Игорь Бунчук застал девочек у ворот дома. Он услышал повторенное несколько раз имя Барановой и замедлил шаги.

Игорь Бунчук был недаром руководителем звена СМ. От его наблюдательности не могла ускользнуть такая деталь, что девочки были явно озабочены и даже встревожены.

Сегодня на весь вечер Игорь был оставлен заместителем начальника штаба. Гриша Буданцев и большая группа ребят из отряда наследников Тимура отправились в Дом культуры промкооперации. Там, в большом отчетном, праздничном концерте детских музыкальных школ должен был участвовать Толя Силаев.

Игорь обошел трех подруг, постоял рядом, с видом человека, которому абсолютно нечего делать, и, услышав обрывки разговора, — понял: исчезла Аня Баранова. Требовалось вмешательство звена СМ. С тех пор, как началась эта история с этюдником, у Игоря были особенные причины интересоваться судьбой Ани Барановой. Поэтому Бунчук сразу приступил к выяснению обстоятельств дела. — Извините, девочки! — вмешался он в их разговор. — Здравствуйте! Меня зовут Игорь.

Увидев их удивленные взгляды, он сказал:

— Может, мне послышалось, но вы, кажется, говорили, что пропала Аня Баранова. Она же моя приятельница, почти соседка по квартире… Куда она делась?

Тося недоумевающе развела руками:

— Мы сами не знаем, что и подумать!

Такой ответ, конечно, не удовлетворил Игоря. Пришлось применить свой излюбленный прием, который позволял Бунчуку сразу очутиться в центре событий. Он задал целую серию вопросов, ответить на которые отвлеченно было уже невозможно: «Где и когда они последний раз видели Аню? У кого наводили о ней справки? В какую аптеку она направлялась?»

Тося, Наташка и Люда Савченко рассказали все, что они знали о таинственном исчезновении Ани и Марии Кирилловны.

— Самое ужасное, что Аня без пальто! А ведь на улице всего один градус тепла, — поежилась Наташка.

— И ожидаются заморозки и осадки, — докончил за нее Игорь Бунчук.

Он уже сосредоточенно теребил кончик своего тонкого носа. «Действовать быстро и решительно» — таков был девиз Игоря.

Девочки были немало удивлены тем, что «друг Ани» живо достал из кармана трехголосый судейский свисток и два раза протяжно свистнул. На этот сигнал, как из-под земли, вынырнули двое мальчишек.

— Слушать меня внимательно! — строгим тоном приказа произнес Игорь. — Известить срочно по звеньям СМ и связи: пропала Аня Баранова и учительница из ее школы, некто Мария Кирилловна. Членам звеньев немедленно собраться под аркой в первом дворе. Имеющие велосипеды должны взять их с собой. Привести мою машину. Я нахожусь в условленном месте. Действуйте!

Оба мальчика, как по команде, повернулись кругом и скрылись в глубине двора.

Не обращая внимания на эффект, который произвели на девочек его распоряжения, Игорь обратился к трем подругам с присущей ему деловитостью.

— Идите, девочки, спокойно на ваше комсомольское собрание. Вещи Ани захватите с собой. Никого не пугайте разными опасениями. Дело Ани Барановой находится в надежных руках. Не будь я Игорь Бунчук — руководитель звена СМ и заместитель начальника штаба славного отряда наследников Тимура! Всё! Точка! — воскликнул он вдруг патетически, выбросил над головой обе руки и пощелкал пальцами.

Жажда кипучей деятельности захватила его целиком.

Он скрылся под аркой, где уже были слышны голоса ребят и раздавались звонки велосипедов.

* * *
Через пятнадцать минут после разговора с девочками звено Игоря приступило к действию. Но первые результаты были неутешительны. Велосипедисты, прокатав с полчаса по прилегающим к школе улицам, вернулись ни с чем. Игорь вновь отправил их в объезд, с наказом расспрашивать подробно ребят в домах, — не случилось ли около четырех часов дня на их улице какого-нибудь происшествия.

Игорь расставил дежурные посты у дома и аптеки. Сам он находился в подъезде женской школы. Лучшего помощника — Колю Демина — отправил на своем полугоночном велосипеде в аптеку и по адресу, указанному девочками, где проживала Мария Кирилловна.

Коля вернулся через двадцать минут. Учительница с утра дома не была. Соседи сказали, что она раньше девяти вечера вообще домой не приходит. Таким образом, всякие предположения о несчастном случае с ней были пока что преждевременны. Но некоторые обстоятельства казались Игорю странными: почему, например, Мария Кирилловна не зашла в школу, как обещала, — ведь было условлено, что девочки проводят ее домой. Зачем обманула гардеробщицу, сказав ей, что пойдет в аптеку за лекарством? В аптеке Мария Кирилловна не была. Ее лекарство оставалось не полученным — это выяснил Коля Демин, упросив провизора посмотреть по журналу заказов.

Вскоре вернулись два велосипедиста, которым было поручено обследовать весь путь движения учительницы от школы до аптеки. Путем тщательных расспросов местных ребят им удалось узнать, что около четырех часов дня в Безымянном переулке машина «Скорой помощи» подобрала на тротуаре старую женщину. Вместе с ней уехала «высокая девочка, без пальто, с толстыми косами».

— Эврика! — воскликнул Игорь. — Теперь остаются сущие пустяки — обзвонить по телефону все городские больницы.

* * *
Комсомольское собрание в школе началось ровно в шесть часов. Тося, Наташка и Люда Савченко ждали дня приема в комсомол с радостным, взволнованным нетерпением, но, увы, сегодня эти чувства были омрачены беспокойством.

Тося, рискуя получить строгое замечание, время от времени убегала с собрания позвонить по телефону на квартиру к Ане. Николка, занятый со своими друзьями игрой в настольный футбол, не считал нужным подходить к телефону. Мать, очевидно, еще не вернулась с работы.

Каждый раз при появлении Тоси в зале Наташка и Люда с надеждой глядели на нее, но Тося только хмуро качала головой. Наконец, охваченные тревогой и беспокойством, девочки не выдержали и написали записку, старшей пионервожатой. Ирина Васильевна ее прочитала. Быстро прошла к столу председателя и шепнула несколько слов комсоргу десятого класса, Нюре Беловой, которая вела собрание.

Нюра тотчас остановила оратора и, обращаясь к залу, громко сказала:

— Ученицы 7-го «б» Пыжова, Сергеева и Савченко вызываются срочно к директору школы!

Начало испытаний

Что же произошло с Аней и Марией Кирилловной? Не ошиблись ли помощники Игоря Бунчука? Не напрасно ли они беспокоили приемные покой больниц своими настойчивым звонками? Нет, собранные ими на улицах сведения оказались верными.

Когда Аня Баранова, решив догнать Марию Кирилловну, добежала до угла, она увидела в переулке группу встревоженных людей. Образовав небольшой кружок, они склонились над тротуаром. Из толпы вышел милиционер. Аня увидела в руках у него темную барашковую шляпу и палку Марии Кирилловны.

Сердце Ани больно сжалось в недобром предчувствии. Она бросилась в толпу, расталкивая всех и крича:

— Пустите меня! Пустите! Ее пропустили.

На тротуаре, откинувшись навзничь, лежала Мария Кирилловна. Ее побелевшее, в багровых пятнах, лицо вздрагивало от частых и резких конвульсий.

Две женщины поддерживали ее голову.

Аня упала на колени, схватила худенькую, сморщенную, ставшую совсем безвольной, руку учительницы.

— Мария Кирилловна! Ах, господи!.. Мария Кирилловна! Да что же это такое?!..

— Тише! Не тормоши!.. — наклонилась к ней пожилая женщина. — Нельзя трогать! Может, это удар…

Она легонько взяла Аню двумя руками за талию.

— Ну, встань-ка, девочка. Кто эта женщина? Родственница твоя?

— Это моя учительница. Она шла… Она шла…

Не в силах продолжать, Аня разрыдалась. Ей еще никогда не приходилось так близко сталкиваться с несчастьем. Она почувствовала свою полную беспомощность. Ее ужасало сознание, что Мария Кирилловна лежит на холодном грязном тротуаре; это было так необычно и страшно…

Сразу несколько рук коснулось ее. Она услышала успокаивающие голоса:

— Не убивайся, девочка! Вызвали «Скорую»… Сейчас приедет. Поправится твоя учительница. Вылечат…

В переулке раздалось несколько нетерпеливо-протяжных гудков. Машина «Скорой помощи» подъехала вплотную к тротуару. Люди расступились. Двое санитаров в белых халатах, надетых поверх пальто, широко раскрыли дверцы кузова. Подошел милиционер.



— Куда повезете? — спросил он, записывая номер машины.

— В больницу Карла Маркса, — сказал санитар.

— Так… Карла Маркса, — повторил милиционер, делая пометки в записной книжке. — Слушай, девочка, — обратился он к Ане, — как фамилия твоей учительницы?

Аня словно очнулась. Она сразу поняла, что теперь все заботы о больной ложатся на нее — Аню Баранову. Она здесь единственный близкий человек. Может быть, от ее участия и распорядительности зависит здоровье и жизнь Марии Кирилловны. Привычная решимость вернулась к Ане Барановой.

— Фамилия — Михалева… Мария Кирилловна… Аня быстро назвала адрес, номер школы и заторопила санитаров.

— Пожалуйста, поскорей! И укладывайте осторожней — у нее больное сердце.

— Мы всех укладываем осторожно! — спокойно заметил санитар и прибавил: — Попридержи-ка, милая девушка, левую руку больной, чтоб не валилась.

Мария Кирилловна была без сознания. Ее подняли на носилках, внесли в кузов машины и осторожно уложили.

Шофер заглянул через внутреннее окошко в кузов.

— Всё! — сказал ему санитар. — Поехали!..

Аня вскочила в кузов.

Милиционер подал ей шляпу и палку Марии Кирилловны, сказал строго, но с сочувствием:

— Простудишься ты, девчушка. Шла бы домой. Без тебя доставят.

Аня решительно покачала головой, склонилась над Марией Кирилловной, придерживая носилки, оберегая их от толчков.

Машина мчалась по улицам Ленинграда, давая частые продолжительные гудки. Регулировщики зажигали перед ней зеленые огни светофоров, не задерживая на перекрестках.

И вот, наконец, больница…

Аня немного успокоилась в дороге. Ей уже не казалось теперь все таким тревожным и страшным. Но много раз потом она вспоминала весь этот путь и как она шла рядом с носилками, вглядываясь в пожелтевшее, осунувшееся лицо Марии Кирилловны. Оно казалось неподвижным, и, если бы не легкое дрожание век, — можно было подумать, что Мария Кирилловна умерла.

В приемном покое их принял дежурный врач — молодая, очень красивая женщина. Когда санитары положили Марию Кирилловну на клеенчатый диван, огороженный белой марлевой ширмой, женщина-врач обернулась и, увидев Аню, сказала ей ласково:

— Присядь, девочка, я сейчас…

Аня заметила, что доктор мыла полные маленькие руки, поливая их из резинового шланга, прикрепленного к стеклянному баллону. В нем быстро убывала мутно-молочная жидкость.

Санитары обменялись с врачом несколькими фразами и ушли, сказав на прощание:

— Сегодня уж больше к вам не приедем — больно далеко! До свиданья, Нина Сергеевна!

«Вот как! — подумала Аня. — Ее зовут, как мою маму».

— Ну, ну, не зарекайтесь, товарищи! — ответила доктор и молча протянула руки к румяной девушке-санитарке. Та поспешно завязала ей тесемки на рукавах халата.



Нина Сергеевна подошла к Марии Кирилловне, подняла кисть ее руки, проверяя пульс и поглядывая на маленькие золотые часики, потом потрогала веки больной, засунула руку под ее затылок и что-то сказала румяной санитарке.

— Василия Николаевича? — переспросила та.

— Да. Он, по-моему, в хирургическом…

Санитарка, в мягких войлочных туфлях, неслышно выскользнула за дверь.

— Ну, расскажи мне, девочка, все, что ты знаешь о больной, — сказала Нина Сергеевна. — Это, вероятно, твоя бабушка?

Оттого ли, что у доктора был такой спокойный, певучий голос и неторопливые мягкие движения, или потому, что ее звали Ниной Сергеевной и онанапоминала улыбкой и этими маленькими белыми руками мать, — Аня почувствовала себя еще спокойнее.

— Это не бабушка, это моя учительница, наша классная воспитательница…

Едва успела Аня рассказать про события дня, как в комнату вошел очень высокий седой старик, в пенсне и белой докторской шапочке.

— Прибыл по вашему приказу, уважаемая! — сказал он глухим окающим баском, в котором слышалась шутливая усмешка.

Нина Сергеевна встала.

— Теперь, девочка, я попрошу тебя выйти и подождать. Я позову тебя.

Аня вышла за дверь, и, как только она очутилась в вестибюле, вновь ее охватили тревога и страх.

Где-то невдалеке раздавался частый глухой и тусклый звон, словно кто-то разбрасывал по стеклянным банкам металлические инструменты.

За окном тяжелыми хлопьями падал снег. На ветру качались редкие фонари. Они слабо освещали широкий, открытый с одной стороны двор и группу окружающих его темных деревьев. Сквер посредине двора был пуст. Снег косо ложился на кусты. Они трепетали оголенными ветками, вздрагивая от ледяного прикосновения.

Ане самой было холодно, зябко плечам и коленям. Она растирала их замерзшими руками, но это не помогало.

Вскоре девушка-санитарка пригласила ее в приемный покой. Марии Кирилловны там уже не было.

Аня увидела, как по длинному светлому коридору удалялись в глубину две фигуры в белых халатах. Они катили перед собой высокую полку на длинных металлических ножках с колесиками.



— Ну, вот что, девочка, — сказала Нина Сергеевна. — Болезнь у твоей учительницы тяжелая. Но я надеюсь, что все обойдется благополучно. Только придется ей полежать у нас — серьезно полечиться.

Аня доверчиво посмотрела на нее.

— Я очень прошу вас, — сказала она, — позаботьтесь о Марии Кирилловне как следует. Если бы вы знали, как мы все ее любим!

Нина Сергеевна погладила Аню по руке.

— Не беспокойся, пожалуйста! Доктора для того и существуют, чтобы заботиться о больных. Вот возьми и иди домой!

Нина Сергеевна протянула Ане бумажку, на которой был записан номер телефона справочного бюро больницы, и объяснила, что по этому телефону можно узнать о состоянии здоровья больной и часы приема посетителей.

Аня поблагодарила.

— Подожди! — остановила ее Нина Сергеевна. — Дома у тебя знают, что ты задержалась в больнице?

— Нет… Я не успела никому сказать… — А телефон в твоей квартире есть?

— Есть…

Нина Сергеевна раскрыла сумочку и, достав несколько пятнадцатикопеечных монет, протянула их Ане.

— Вот позвони в вестибюле по автомату. Родители, наверно, бог весть что думают!.. Как же ты так?

Аня вышла из комнаты. Звонить было бессмысленно. Мама, конечно, еще не вернулась домой. А заставить Николку предпринять впервые в жизни такое большое путешествие вечером через весь город с вещами она боялась. Известить девочек было тоже неудобно, — они сейчас на собрании. «А, ничего, — подумала Аня, — у меня теперь есть деньги на трамвай. Быстро добегу до остановки!»

Она вышла на пустынный больничный двор, огляделась, и у нее снова заныло тоскливо сердце. Угрюмо, под холодным ветром, стонали оголенные деревья. Высокие корпуса больничных зданий обступили Аню с трех сторон, и ей казалось, что за каждым окном тяжело стонет больной, а в перерывах между этими стонами раздается противный звон падающих в банки хирургических инструментов. Но ей вспомнилось милое, красивое лицо Нины Сергеевны, румяная девушка-санитарка, старый врач-великан, его рокочущий в усмешке басок: «Прибыл по вашему приказу, уважаемая!». Вспомнились их дружелюбные лица, неторопливая уверенность в движениях, спокойные слова, — словно эти люди находились в обычной домашней обстановке.

«Все будет хорошо! — подумала успокоенно Аня. — Это просто у меня «нервы разгулялись», как говорит мама. А ведь я думала, что умею держать себя в руках. Надо закалять свою волю!»

По рассеянности, занятая своими думами, она вышла к набережной у Военно-Медицинской академии и тут только спохватилась: все трамвайные остановки находятся за Литейным мостом.

Нева глухо шумела от порывистого северо-восточного ветра, тяжко билась о гранит. Тысячи ярких городских огней отражались в ее глубоких неспокойных водах, перемещались по волнам, ныряли и появлялись вновь. Огни сияли на украшенных к празднику зданиях, горели золотистыми ослепительными радугами на мачтах балтийских кораблей, на крейсере «Аврора», который повернулся лицом к своим юным боевым собратьям, словно любовался их могучей стальной выправкой.

На мосту было очень холодно. Замораживающим сквозняком тянуло от воды. Снова пошел снег, косой, мокрый, щекочущий лицо.

Чтобы немножко согреться, Аня пробежалась, но почему-то очень быстро устала и остановилась, переводя дыхание.

По мосту друг за дружкой медленной вереницей тащились трамваи. Вот один из них… Кажется, подходящий номер… Вагоны старой конструкции — с открытым входом. Можно сесть!

Аня перебежала дорогу и вскочила на подножку. В это время по другой стороне моста пронесся велосипедист. Низко пригибаясь к рулю и стремительно вращая педали, он гнал с бешеной скоростью свою полугоночную машину. Косой снег на упругом встречном ветру хлестал его по лицу, забирался в ноздри и уши, а гонщик только пофыркивал и дергал тонким хрящеватым носом. За спиной неизвестного гонщика торчал горбом туристский рюкзак. В нем лежали Анино пальто, боты и непромокаемый резиновый плащ.



Это руководитель звена СМ — Игорь Бунчук — гнал свою машину к больнице имени Карла Маркса.



Дома Аню встретили Тося, Наташка и Люда Савченко. Мамы не было.

Аня не могла говорить. От озноба зуб на зуб не попадал.

Девочки живо раздели ее, натерли уксусом, уложили в кровать, напоили горячим чаем, набросали на нее все теплые вещи, которые только были в квартире. Наташка убежала в аптеку за малиной. Николка стоял у кровати и молча глядел на сестру, испуганно моргая глазами, готовый заплакать.

Когда пришла мать, у Ани была температура тридцать восемь и девять.

Вызванный врач пока не мог сказать ничего определенного, но опасался воспаления легких. А придя на другой день утром, подтвердил свой диагноз: «двусторонняя пневмония».

Часть вторая

Наследники Тимура

Гриша Буданцев учился в девятом классе и уже два года был вожатым отряда, вначале в шестом, а затем в седьмом классе.

Комсомольские поручения он выполнял охотно. Его энергия, умение организовать устремления ребят, вызвать интерес к увлекательным пионерским делам укрепили авторитет вожатого в классе, вызвали сердечную привязанность и симпатии ребят.

Не раз комитет комсомола ставил другим вожатым в пример отряд Буданцева. Особенно доставалось тем вожатым, которые любили поплакаться на свою злосчастную судьбу. Секретарь комитета, девятиклассник Петя Громов, такого горемыку не жаловал.



— Опять хныкать пришел! — насмешливо встречал он его. — Злодеи пионеры замучили?

— Не могу я, Громов, понимаешь… Дай любое поручение — выполню! Честное слово! — клялся горемыка.

— Выполнишь ты! Как же! Комсомольского сердца у тебя нет! Воли — ни на копейку! Спасовал!

Горемыка оправдывался:

— Это же не отряд, а стойбище сонных тюленей. Они ничем не интересуются.

Петя Громов возмущался:

— Во-первых, ты мне на пионеров не клевещи! Сам ты сонный тюлень, если хочешь знать! Что значит — «ничем не интересуются»? Не бывает таких ребят!

— Как не бывает?

— А вот так: нет в природе таких детей, которые бы ничем не интересовались. У каждого свои желания и планы, мечты и надежды. Но надо их открыть. Ключ найти к ребячьей душе. Трудно ему! Слабосильный какой!

Громов сердито ходил по комнате, недовольно ероша густые волосы, потом, приведя их гребенкой в порядок, останавливался перед понурым пришельцем, спрашивал его в упор:

— Почему Буданцев может? Класс дисциплинирован. Нет ни одного отстающего. На ребят любо-дорого смотреть. В чем дело? Какие такие особые таланты у Буданцева?

— Он фантазер! — вздыхал горемыка и начинал, не то с удивлением, не то осуждая, рассказывать, как Буданцев проводил отрядный сбор на тему: «Володя Дубинин — младший сын партии».

— Это же не сбор, в прямом смысле… — говорил он, досадливо разводя руками. — Это какое-то театральное обозрение в костюмах. Там только Аркадия Райкина не было. Откопал где-то сведения, что Дубинин любил петь русские песни: «Выйду ль я на реченьку» и другие… Так ради этого дружок Буданцева — Силаев — в классе квинтет народных инструментов организовал. Солиста еще на сбор пригласили из шестого класса — балалаечника.

— Ладно! — прерывал Громов. — Ты лучше скажи, — как у него сбор прошел?

— Сбор прошел хорошо, я не спорю… Так ведь кто не пойдет на цирковое представление?.. — ехидно замечал горемыка. — А только это не сбор! Такого ни в каких инструкциях и пособиях не найдешь…

— Вот именно! — усмехался Громов. — А ты бы хотел, чтобы создали устав пионерской службы. Заучить на зубок все параграфы устава и действовать, как положено. Ребятам нужна игра, понятно? — говорил он горячо. — Увлекательная игра, — такая, чтобы возбуждала их интерес к теме сбора. Ребята склонны откликаться на все события жизни, но отражают их в игре, а не в докладах и речах. Пора бы тебе это понять. Вот Буданцев понимает. Надоели пионерам все эти ваши предметные сборы — не то урок, не то скучное собрание. Напишете шпаргалки, а ребята потом, как попугаи, закатывают речугу за речугой. Мухи от тоски дохнут! Давай иди к Буданцеву на выучку! — заключал он решительно, — Комсомольского поручения я с тебя снять не могу. Да и комитет его не снимет.

Горемыка уныло брел к Грише.

— Ты мне свою методологию расскажи… — приставал «горе-теоретик».

Буданцев охотно помогал, советовал. Отвечал так:

— Методология одна — «Смерть скуке!» Всем должно быть интересно. Зрителей на сборах нет. Все участники, все действуют. Пусть каждый сам скажет: что он хочет делать, какие ему игры и занятия по душе, что любит, чем увлекается. Всякую хорошую инициативу надо поддержать. Автора предложения — поставить во главе организации; пусть проявит всю силу своего увлечения в любимом деле. Вот тебе и вся моя «методология»! Ты только не старайся подгонять под какую-нибудь схему. В этом деле «таблицы умножения» нет. Работа с ребятами — это творческий процесс, применительно к случаю: сегодня — одно, завтра — другое, и каждый раз — разное… Понятно?

Гриша неизменно вспоминал при этом уральского писателя Бажова, его рассказы о русских мастерах-умельцах, и подчеркивал:

— Вот и у нас, вожатых, должна быть «живинка в деле».

Такой поддержанной им инициативой, в которой сразу же обнаружилась «живинка», была идея Игоря Бунчука и Толи Силаева создать тимуровский отряд при доме, в котором жили многие ребята этой школы.

Хотя, по мнению некоторых комсомольских «активистов», Буданцев и считался фантазером, но у него был трезвый ум и опыт пионерского вожака. Гриша отлично знал, какую силу представляет собою детский коллектив и как велико его влияние на окружающих. Но в доме не было никакого коллектива. За пределами школы ребята утрачивали всякую связь и оставались одиночками. Их общение друг с другом и привязанности формировались случайно. Здесь, на дворе, они были предоставлены самим себе. Они часто попадали под влияние вожачков, способных увлечь ребят на порочный путь хулиганства, а подчас и преступления.

«Двор должен стать нашим! Разве нельзя этого добиться? — раздумывал Буданцев. — Да неужели мы не справимся с разными вздорными хулиганствующими мальчишками, маленькими шпанятами? Конечно справимся. Может быть, не сразу, но все же одолеем… Нужен только сильный тимуровский отряд, который бы увлек мальчишек интересными делами. Его не так просто создать, — это верно! Но ведь уже есть ядро пионеров — школьных активистов: Игорь, Толя, Саша Кудрявцев. Надо подумать, — кого бы еще привлечь? Ядро потом обрастет: примкнут друзья активистов, а за ними и другие мальчишки… И тогда… Тогда во дворе появится новая сила — коллектив. Дело требует изобретательности и выдумки. Планы тимуровского отряда должны быть смелыми и увлекательными…»

Так думал Буданцев. Искры новых идей уже зажгли «фантазера». Он ясно видел, что будущая деятельность тимуровцев таит в себе огромные, благотворные возможности.

Гриша улучил удобный момент, чтобы поговорить с Громовым наедине. Буданцев боялся, что задуманное дело окажется не по плечу, сорвется…

Громов выслушал его с большим интересом. Сразу шутливо заметил, что сомнения убивают веру… И уже серьезно сказал:

— Дело хорошее! Бесспорно стоящее! Политически очень нужное. Я тебя поддержу, — можешь быть уверен. Ничего не бойся! Начинай! Огласки пока не надо. Развернем, наберемся некоторого опыта, — тогда и доложим на комитете.

Он дружелюбно потискал Буданцева.

— Худой ты, Гришка, как черт! В чем дело? Ешь плохо, что ли?

— Худой! — усмехнулся Буданцев. — Ты что, не помнишь, какой я был в первом классе? Заморыш!

— Ох, как же!.. — рассмеялся Громов. — Мы же тогда с тобой в одном классе учились. Помню, по физкультуре Иван Степаныч говорит: «Подтяните, ребята, трамплин!» Я с одного конца взял, тащу, а ты — ни тпру ни ну! Напыжился, покраснел — и ни с места!

— Давай теперь попробуем! — обхватил его Буданцев.

— Брось, Гриш… Войти могут! Неудобно… Слушай-ка… — перешел он снова на серьезный тон. — Ты своих тимуровцев не обездоливай романтикой. Ребячьему сердцу романтика тайны мила. Вспомни гайдаровского Тимура… Теперь, правда, другое время. Но ведь жизнь наша романтикой не оскудела. Наоборот, еще богаче стала. Верно?

Им помешали. Приехала делегация румынских студентов — будущих учителей.

— Забыл я об этом совсем! — спохватился Громов. — Ни пуха ни пера тебе, Тимур! — крикнул он уже на ходу, выбегая из комнаты.

Буданцев с большой охотой занялся организацией отряда. Вместе с энергичными помощниками — Силаевым, Бунчуком и Сашей Кудрявцевым — он привлек первых ребят: Колю Демина — будущего помощника Игоря по звену СМ (содействия милиции), Васю «серого» и Васю «синего» — незаменимых связистов, Виктора Гуляева — инструктора спорта отряда.

Путь прихода Виктора Гуляева к наследникам Тимура был извилист и сложен, как, впрочем, и вся его биография. Она хранилась в записях отрядного дневника — этой своеобразной летописи, которую аккуратно вел Толя Силаев — первый заместитель Буданцева, его личный друг, трубадур отряда и руководитель звена связи. Вскоре пришел Костя Широков, приведя трех своих товарищей. Увлечение Кости делами отряда было так сильно, так велика была его преданность тимуровцам, что штаб поручил ему ответственное звено — ПХД (помощь хозяйству дома). Дело было трудное; Костя не справлялся. Все свои огорчения от неудач принимал так близко к сердцу, что руководителя не снимали с поста, а только укрепили его звено дельными, расторопными ребятами.

Отряд рос, развивался и крепнул. Каждую неделю в него вливались новички. Их принимал штаб отряда. Никаких ограничений не было. Каждый мальчик школьного возраста мог стать наследником Тимура — пионер и не пионер, отличник учебы и двоечник. Для отстающих в учебе было создано при звене содействия технике отделение ПШ (помощь школе), которым руководил помощник отрядного «инженера», Саши Кудрявцева, Миша Карасев — ученик седьмого класса, отличник учебы. За его ум и разносторонние знания тимуровцы присвоили ему почетное прозвище «академика». Двоечники попадали в отделение «академика» и мало-помалу «слезали» с двоек.

Обязательства были строги: железная дисциплина и беспрекословное исполнение решений штаба.

За последнее время, когда отряд окреп, в него стали принимать постепенно одного за другим самых «ненадежных» ребят со двора.

— Нам теперь это не страшно! — говорил Буданцев. — Коллектив их исправит!

Вступающий в организацию наследников Тимура должен уметь плавать, ездить на велосипеде, ходить на лыжах, знать азбуку Морзе, уметь пользоваться компасом. Подготовкой к сдаче этих вступительных испытаний ведал инструктор спорта отряда — Виктор Гуляев.

Вскоре появился марш наследников Тимура, написанный отрядными стихотворцами на мотив «Марша нахимовцев». Учредили почетные значки — медальоны — за спасение жизни человека от огня, воды и при других несчастных случаях. Впрочем, кандидатов на награду пока не было. Каждый тимуровец мечтал спасти человека, но никому еще не довелось проявить свою отвагу. Правда, в конце лета Виктор Гуляев «спас» одного мальчонку, который чуть не утонул в Черной речке, но, как выяснилось потом, незадачливый пловец оказался подопечным Гуляеву новичком, которого отрядный инструктор обучал плаванию, готовя его к вступлению в отряд. В ходе обсуждения этого случая раскрылась вся «система», как Гуляев принимал от новичков плавание. Сдающего норму приводили на бревенчатые плоты-гонки и, раскачав на руках, выбрасывали на глубокое место. Помощники Гуляева и сам инструктор в полной боевой готовности стояли на бревнах, готовые ринуться в воду. Если новичок был еще слаб, недостаточно опытен в искусстве плавать и не мог своими силами добраться до гонок, начинал «пускать пузыри», — инструкторы немедленно бросались в воду и вытаскивали его. Но радость счастливца была не долгой. Дав ему отдышаться, его снова бросали в реку. На третий или на четвертый раз парнишка самостоятельно добирался до бревен. Удовлетворенные «инструкторы» отмечали в тетрадке против фамилии новичка: «плавание сдал».

Эта «система» напугала штаб тимуровцев. Ее назвали варварской, опасной для жизни и немедленно запретили. Главный инструктор Гуляев получил строгий выговор.

Были разработаны и утверждены штабом правила поведения; ругань, курение и грубость объявлялись позором. «Тимуровец обязан быть вежливым и скромным, выдержанным и хладнокровным, стойким и храбрым, оказывать помощь старым людям, стоять, когда с ним разговаривают взрослые». В отношении старых и одиноких жильцов, проживающих в доме, было принято специальное решение — «взять над ними тимуровское шефство». Первый такой опыт уже увенчался успехом. На очередном совете штаба Саша Кудрявцев доложил, что его «подшефная старушка» — мать Героя Советского Союза — живет теперь в нормальной обстановке. Ее жилец, пьянчуга и скандалист Крутов, стал тише воды и ниже травы.

Буданцев дополнил сообщение Саши, рассказав о своей встрече по этому поводу с депутатом райсовета:

— Депутат, товарищ Семенов, — токарь-скоростник с Кировского завода… — пояснил Гриша. — Я когда к нему пришел на прием, сразу заявил, что действую по поручению нашего штаба, и все рассказал про этого типа Крутова. «Помогите, говорю, нам тут одним не справиться». А он мне в ответ: «Спасибо, что пришли! Передайте тимуровцам и заверьте их, что я займусь этим делом непременно и в первую очередь». Велел зайти через две недели. Ну, конечно, я зашел. Он меня сразу признал и говорит: «Что ж, теперь, думаю, все будет в ажуре. Я с гражданином Крутовым поговорил по душам, сказал, что, как депутат, никого в обиду не дам, тем более старого человека. Ну, пробрал его «с песочком», приструнил малость. Должен быть толк. А если узнаете, что опять бесчинствует, — просигнальте мне. Я на него найду управу!»

Сообщениями Саши и Буданцева тимуровцы были очень удовлетворены и тут же записали в дневник решение о «тимуровском шефстве».

Много было намечено интересных планов, но для их осуществления требовалось помещение, где можно было бы собирать ребят. Буданцев действовал очень энергично. Он уже заручился поддержкой Громова. Тот должен был на днях побывать по этому вопросу в обкоме комсомола. Клавдия Петровна тоже обещала помощь. Теперь Гриша решил переговорить с отцом, — пусть родители самих тимуровцев окажут содействие. Кстати, отец еще ничего не знает об отряде.

Сергей Назарович Буданцев был широко известен в стране, как крупный инженер и ученый-специалист по проектированию мощных гидротурбин. Человек огромной энергии и волевого характера, старой большевистской закалки, он был старшим экспертом и консультантом министерства, главным инженером крупнейшего ленинградского завода, вел большую научную работу, писал книги.

Разговор Гриши с отцом состоялся в воскресенье, после очередного заседания штаба.

Сергей Назарович выслушал сына не прерывая, с тем любезно-молчаливым вниманием, с которым он всегда выслушивал собеседника, если тот высказывал интересные, свежие мысли.

Гриша начал с истории зарождения отряда. Говорил о его делах. Не без юмора рассказал о действиях звена Игоря Бунчука и Кости «трах-бах», веселых казусах в работе других ребят и закончил изложением планов штаба: создание объединенного звена содействия распространению техники, звена юннатов, с генеральным планом на весну (озеленение дворов, балконов и подоконников дома), и, наконец, прочитал последнее решение штаба, принятое ребятами с энтузиазмом — организация при доме «Клуба школьника».

— Вот, папа… — заключил Гриша. — Помоги нам, если считаешь это дело стоящим.

Сергей Назарович молча прошелся по кабинету, покручивая пальцами длинный мундштук папиросы, энергичным движением сдернул с носа очки и посмотрел на сына веселыми близорукими глазами.

— Увлекательно! — сказал он. — Жаль, что я не мальчишка! Да, да! Увлекательно! — повторил он и, обняв Гришу за плечи, повел его по ковровой дорожке вдоль кабинета.

— Одобряю! Дело полезное! Но, дорогой мой комсомольский вожак, надо выйти из подполья. Помилуй бог, что за конспирация! Секта какая-то! Пусть все знают, что вы существуете…

Лицо Гриши порозовело от ласкового отцовского одобрения.

— Это так было, папа. Но теперь, раз у нас дело пошло на лад, комитет комсомола поддержал нашу инициативу. Из школьников других классов уже в трех домах организовались отряды. Вот сегодня у нас были ребята из соседнего дома. Изучают опыт. Тоже тимуровцы. Мы им выделили консультантов.

— Ну, вот это хорошо! — заметил Сергей Назарович. — А клуб школьника в каждом доме — это просто замечательно! Я полагаю, что в проектах новых домов должно быть просто запланировано для этого специальное помещение.

Сергей Назарович чиркнул спичкой и, раскурив новую папиросу, сразу перешел к конкретным решениям. Он обещал поговорить в райкоме партии, заручиться содействием кое-кого из жильцов дома и порекомендовал Грише обратиться к управхозу.

— Мать говорит, что наш управхоз — дельный человек, — сказал он. — Кроме того, при доме есть культкомиссия. Должна быть, во всяком случае. — Ну-ка дай мне телефоны Клавдии Петровны и секретаря твоей комсомольской организации. Я уверен, что эту идею поддержат все. Словом, совместными усилиями добьемся — клуб будет!

Он спросил Гришу, не имеют ли в виду сами ребята какое-нибудь помещение в доме.

— Есть старая котельная, — раздвинул Гриша шторы у окна. — Вот посмотри, пожалуйста…

Сергей Назарович глянул на двор и улыбнулся.

— Ну что ж, — сказал он, — история говорит, что первенцы прогресса рождались в скромных условиях. Будем действовать, мой сын. Дело правое!

Он произнес эту фразу как-то раздумчиво и посмотрел на часы.

— У меня сейчас деловой разговор с Москвой, — заметил он, снимая телефонную трубку. — Извини, пожалуйста!

Гриша вышел из кабинета окрыленным. Он знал, что слово отца еще никогда не расходилось с делом.

Разговор в конторе

Желание Ивана Никаноровича поближе узнать своих «тайных союзников» осуществилось. Вчера с ним условился о встрече в школе секретарь комсомольской организации Петя Громов, а двумя часами раньше его попросили зайти в отделение милиции, где Клавдия Петровна имела с ним столь интересный разговор, что Иван Никанорович вернулся домой в самом благодушном настроении и даже по дороге выпил кружку пива, что случалось с ним весьма редко. Он с нетерпением ждал теперь встречи с тимуровским вожаком, и эта встреча, наконец, состоялась.

Все, что сообщил управхозу Гриша Буданцев, независимый вид начальника штаба тимуровцев, его исключительная деловитость и рассудительность произвели на Ивана Никаноровича большое впечатление. Даже бухгалтер конторы отложил на время свои занятия и поглядывал поверх очков исподлобья на тимуровского «посла», с настороженным интересом.

Как и следовало ожидать, обрадованный Иван Никанорович обещал Буданцеву полную поддержку и заявил, что завтра же соберет культкомиссию дома. Пусть тимуровцы сделают краткое сообщение о своих делах и обо всем, что им надо. Остальное управхоз берет на себя.

Когда Гриша ушел, Иван Никанорович еще некоторое время смотрел вслед ему, в раздумье потирая тыльной стороной руки щеки и подбородок, будто пробовал, хорошо ли они выбриты. Потом подошел к главбуху, который уже начал щелкать на счетах, время от времени почесывая карандашом за ухом.

— Вот она — наша смена! А? Что скажешь, главбух? Душа радуется! Какой парень!

Иван Никанорович подтолкнул бухгалтера в плечо и нечаянно задел счеты, спутав костяшки.

— Ну, ей-богу, в самом деле! — откинулся на спинку стула бухгалтер. — Иван Никанорыч! У меня же подсчитано!

— Эка невидаль! Положи назад четыреста двадцать два рубля с копейками.

— Положи! — передразнил бухгалтер. — А с какими копейками?

— Кажется, двадцать пять… или двадцать семь… Точно не заметил.

— Вот, или — или… Мне же надо опять отчет поднимать.

— Ох, жесткий ты человек, товарищ Красовский!

— Бухгалтер должен быть жестким.

— Почему это?

— При мягком отношении к деньгам они имеют свойство вылетать в трубу.

Иван Никанорович уже надевал пальто, но, застегивая пуговицы, замедлил движения.

— Сына у меня нет, вот что! — вдруг неожиданно сказал он.

— Чего? — не понял бухгалтер.

— Мечтал я, в свое время, о сыне… веселом, боевом, вдумчивом парне, вот таком, как этот Буданцев.

— Господи… боже… мой… — отщелкивал после каждого слова на счетах бухгалтер. — Сына… ему… Раз нет… значит, нет…

— Слушай, товарищ Красовский… Дорогой Петр Кузьмич…

В словах управхоза послышались просительные нотки.

— Прикинь-ка в свободную минуту ориентировочную сметку: во сколько обойдется ремонт старой котельной…

— Я денег не дам! — испугался бухгалтер и, выбросив руки локтями на стол, прикрыл ими ведомость, будто оберегая груду лежащих перед ним денежных ассигнаций.

— Нет, дашь!

— Нет, не дам! Это ребячьи забавы, баловство… Они тебе наговорят… Им все мало… Ненасытные!.. Им дворцы пионеров создали, разные там ДПШ, библиотеки, театры, кино, пионерские лагери… чего только нет!.. Виданное ли дело — в каникулы весь город с ними цацкается!.. Я в детстве ничего не знал. Разве что только вот в этот двор завернет бродячий петрушка на ширме или солдат-инвалид на деревянной ноге, с шарманкой и облезлым попугаем. И рады были зрелищу — восхищались. А теперь… Избаловали их совсем… Не дам денег на ветер! Статьи у меня такой нет. Баловство!

— Это не баловство! — сказал твердо Иван Никанорович. — Это рост культуры народа. Богатство наше в культуру пошло! Жизнь выдвигает большие духовные потребности… На сознание человека действует. Душу его поднимает на культурную инициативу. Понятно?

— Ты меня не агитируй! — рассердился бухгалтер. — Ты в коммунальном банке эту речь произнеси…

— Ну и произнесу! В банке тоже коммунисты сидят, а не чиновники — отцы-градопопечители Санкт-Петербурга!

— Давай, действуй! — буркнул бухгалтер и с ожесточением защелкал костяшками.

— Не сомневайся! — бросил Иван Никанорович, поднимаясь по ступенькам, и уже в дверях зло усмехнулся:

— «Шарманка с попугаем»! Курам на смех!

Новые дни

Вслед за ноябрьскими праздниками наступили небольшие морозы. Выпал снег. Он держался на улицах недолго. Дворники в белых передниках, вооруженные лопатами и скребками, сгребли его с тротуаров в кучи. Появились грейдеры, прошли по улицам и площадям, сняли с мостовых снежный покров, скатали его в сплошной вал, а снегоуборочные машины подхватили его своими огромными лопастями в охапки, прогнали по транспортерам, насыпали в грузовики. Через два часа зимы как не бывало, — сброшенная в каналы, она уплыла в Финский залив. Под колесами машин снова шуршал накатанный цвета вороненой стали асфальт. Зима осталась только на бульварах и скверах, к великой радости ребят-малышей. Они вывезли свои санки, надели лыжи и коньки, прокатали подошвами всюду, где только было можно, зеркальные ледяные тропинки.

Аня проснулась от яркого дневного света. Посмотрела в окно. Крыша соседнего дома, покрытого свежим снегом, сверкала белизной.

Будильник на мамином туалете показывал три часа. Сейчас должны прийти из школы девочки. Как долго она спала! Голова казалась тяжелой и болела. Дыхание, словно сдерживаемое многочисленными перегородками, было коротким, прерывистым и вызывало колкую боль под лопатками.

Аня протянула руку и нашла на ощупь среди пузырьков с лекарствами градусник. Сунула его под мышку. Неужели нет никакого улучшения? Сколько дней она лежит: пять или шесть? Аня начала считать и все сбивалась в числах.

За дверью в передней тихо шептались мама и Николка. У него вырывались иногда громкие междометия, и Нина Сергеевна недовольно шикала на сына.

— Я не сплю! — хотела крикнуть Аня, но с губ сорвался только бессильный звук, и она закашлялась.

В комнату быстро вошла мама, дала принять лекарство, заменила высохшее на голове полотенце холодным влажным компрессом. Расторопными маленькими руками, не потребовав от больной никаких усилий, она ловко перевернула сбившиеся подушки. На разгоряченное лицо сразу пахнуло приятной свежестью.

— Ну, как ты себя чувствуешь, голубка моя? — спросила мама. — Ты хорошо поспала и всю ночь не кашляла. Доктор говорил, что еще два дня — и все пойдет на поправку.

— Мне лучше. Только очень жарко…

Аня достала термометр и поворачивала его в руке, стараясь увидеть, где кончается серебристый столбик ртути.

— Градусник все врет! — сказала она недовольно и протянула его матери.

— Тридцать восемь и три… — сказала мама. — Это ничего! Вероятно, больше и не поднимется. Сейчас я принесу тебе свежий вкусный морс. Надо больше пить.

В передней раздался легкий короткий звонок, и Николка защелкал дверными задвижками.

Нина Сергеевна вышла.

Среди приглушенных голосов Аня узнала голос Наташки и Тоси. Люды Савченко не было. Она навещала Аню каждый день, но приходила позже. У нее теперь был заведен твердый порядок — сразу после обеда садиться за приготовление уроков. Она дала торжественную клятву не изменять этого решения.

Девочки еще некоторое время перешептывались, обогреваясь. Когда они, наконец, вошли, тихонько, на цыпочках, с серьезно-сосредоточенными лицами, Аня спросила с упреком:

— Ну что вы, девочки, к умирающей пришли, что ли?!

— Больная, успокойтесь! — рассудительно прогудела Тося Пыжова. — Мы знаем, как себя вести. Просьба не разговаривать. Говорить будем мы.

Они принесли букетик крымских «вечных колокольчиков», мандарины с зелеными листочками (это Наташке прислали посылку из Ялты) и коробку клюквы в сахарной пудре.

Аня с молчаливым упреком смотрела, как они раскладывали и расставляли все это на столике, наконец, не выдержав, спросила:

— Когда прекратится снабжение съестными припасами, а?

— Больным нельзя нервничать, — заметила Наташка. Подруги уселись чинно вдвоем на один стул и начали выкладывать новости. Зойку Дыбину исключили из школы. Ее родители и их друзья осаждали директора школы.

— Привели даже какого-то «дважды лауреата», — сказала Тося. — Но ничего не получилось. Гороно утвердило решение дирекции школы.



Девочки рассказали о Марии Кирилловне. Слукавили, что она чувствует себя лучше. На самом деле было иначе. Никого из них в палату не пустили. Больную учительницу разрешили навестить только ее сестре. Она была вызвана телеграммой из Тулы. Справочная больницы сообщила только содержание бюллетеня: «состояние тяжелое». Все это было решено скрыть от Ани. Никаких передач, даже цветы от девочек, не приняли. Не обошлось без инцидентов. Лиза Гречик и Тамарка тоже принесли цветы, но девочки запротестовали. Они считали Зойкиных подруг в какой-то мере виновными в болезни Марии Кирилловны.

Аню очень интересовало, сколько одноклассниц принято в комсомол.

— Двенадцать, — сказала Тося. — Больше, чем в других классах. Но комсорга еще не выбрали.

— Почему?

— Хотим, чтобы ты была комсоргом.

Аня озабоченно привстала с кровати.

— Что вы, девочки!..

Наташка легонько нажала на Анино плечо.

— Лежи, пожалуйста, Анечка. А то твоя мама нас живо вытурит! У нас было комсомольское собрание, и вот все, все девочки знать ничего не желают: хотят, чтобы ты была нашим комсоргом. Тебя все любят…

Аня полузакрыла глаза. Ей казалось, что прошло очень, очень много дней с тех пор, как она выбежала из школы на улицу, надеясь догнать Марию Кирилловну. На спинке кровати еще висит ее пионерский галстук, которым она последний раз закрывала свое горло, спасаясь от холодного ветра на Литейном мосту. Несколько лет она гордо носила его. Но вот детство кончилось. Началась комсомольская юность.

— Покажите мне ваши комсомольские билеты, — тихо попросила Аня.

Она долго рассматривала эти маленькие книжечки, будто впервые читая фамилии Наташки и Тоси. На фотографиях девочки выглядели старше своих лет. Особенно взрослой казалась спокойно-серьезная физиономия Тоси. А Наташка слегка улыбалась, с обычным для нее задумчиво-мечтательным выражением.

Девочки рассказывали, как они получали в райкоме комсомола свои билеты, и Аня переводила взгляды с фотографий на лица подруг, находя, что обе они повзрослели не только на карточках. Позже, когда пришла Люда Савченко, Аня заметила в ней еще более разительную перемену. Исчез ее вялый, анемичный тон, небрежно-ленивые жесты. Она выглядела собранной и подтянутой. Люду тоже приняли в комсомол, но с серьезным предупреждением. Одна десятиклассница, оправдывая свой отвод Люде, прямо сказала, что звание комсомолки несовместимо с легкомыслием и обломовщиной. Правота этого замечания была очевидна, а присутствующие на собрании так хорошо знали Люду, что никто не осудил резкого высказывания оратора. Люда дала слово «начать жизнь по-новому». Она была полна самых решительных намерений…

Нина Сергеевна, считая, что визит девочек к ее дочери несколько затянулся, заглянула в комнату. Заметив это, Тося, весьма недвусмысленно подтолкнув подруг, встала.

— Пора, девочки, идти домой и заняться уроками…

На другой день, когда они снова навестили Аню, она чувствовала себя настолько хорошо, что врач уже разрешил ей сидеть в кровати.

Вечер ознаменовался неожиданным посещением: тройка тимуровского штаба во главе с Гришей Буданцевым явилась в квартиру Барановых.

Толя Силаев, как старый знакомый Николки, был тут же в передней перехвачен им и уведен в столовую. Увлечения Николки были весьма кратковременными. Портовый кран и другие технические сооружения были им заброшены. Проявилась новая страсть — к музыке. Но подаренная ему губная гармоника отказывалась служить новоявленному любителю-музыканту. Пришлось Толе Силаеву объяснить и показать, как надо обращаться с инструментом. Толя даже выучил Николку играть первую фразу из «Вечера на рейде».

Буданцев в это время вел с Ниной Сергеевной ловкий и тактичный разговор, предлагая ей помощь тимуровского отряда. Говорил он, как всегда, коротко, с обычной для него конкретной деловитостью.

— Вы на работе, правда? Аня целый день одна. Николка еще ребенок. Я понимаю, что подруги присмотрят за больной и за мальчиком. Ну, а кто купит продукты, сбегает за лекарством, выполнит разные хозяйские поручения? Пожалуйста, не стесняйтесь, Нина Сергеевна. Наш отряд для того и создан, чтобы оказывать помощь людям в трудных случаях жизни. Мы к вам прикомандируем двух расторопных ребят, а?



Нина Сергеевна слушала Буданцева, с трудом сдерживая желание расцеловать начальника штаба. Девочки рассказали уже Нине Сергеевне о том, какое участие приняли тимуровцы в судьбе ее дочери, и Нине Сергеевне хотелось чем-нибудь выразить свою сердечную материнскую признательность за эти заботы. Но она знала, что подростки не выносят сентиментальных нежностей, и потому просто сказала:

— Позвольте поблагодарить вас!

Она не решалась говорить «ты» этому серьезному высокому юноше, хотя по возрасту он вполне мог быть ее сыном.

Тем временем Игорь Бунчук, сидя у кровати больной в окружении девочек и пересыпая свою речь прибаутками и веселыми примечаниями, вел агитацию за вступление девочек в тимуровский отряд. Впрочем, никакой потребности в такой агитации не было. Девочки с радостью согласились и закидали Игоря вопросами, заставив рассказать всю историю создания отряда.

Игорь нарисовал живописную картину увлекательных дел, но, памятуя о тимуровской скромности, умолчал о действиях своего звена, хотя чувство необыкновенной гордости распирало его в продолжение всего разговора.

— Понимаете, девочки… — заключил он, пощелкав в увлечении над головой пальцами, — идут упорные разговоры о том, что в будущем году будет введено совместное обучение. Мы будем с вами «воссоединены в едином государстве», — сострил он. — А если вместе в школе, так вместе и дома — в тимуровском отряде! Всегда! Всюду! Дружба навек! — закончил он патетическим призывом и тут же пожалел о том, что самый красноречивый агитатор — Толя Силаев — не был свидетелем его успеха.

Девочки аплодировали.

Веселая встреча закончилась дружеским чаепитием, причем больная сидела за общим столом. От нее сегодня впервые тимуровцы узнали всю историю этюдника. Стали ясными причины покушения на Аню. Игорь Бунчук взял на заметку некоторые детали, касающиеся исчезновения картины художника Куинджи. Руководителем звена СМ овладел обычный сыскной азарт. Он забросал вопросами даже Нину Сергеевну. Но она отвечала как-то рассеянно, словно пробуждалась от глубокого раздумья. Буданцев это заметил и объяснил болезнью дочери. Но, случайно спросив про капитана Баранова: где он и когда вернется в Ленинград, понял, что именно в этом вопросе и скрываются главные тревоги и матери и дочери. Они обе признались, что несколько беспокоятся за него. Вот уже, оказывается, две недели прошло, как от капитана Баранова нет никаких известий, «Новая Ладога» вышла из Буэнос-Айреса в море, — больше о ней никому и ничего не известно.

Чрезвычайный и полномочный посол

Виктор Гуляев был хорошим спортсменом, верным тимуровцем и плохим дипломатом. Назначение его парламентером для переговоров с Минькой, Котькой и Боцманом было сделано не совсем удачно. Когда Буданцев наметил этот план, он предполагал, что никто лучше Гуляева не сможет найти с тремя друзьями общий язык: ведь до вступления в отряд Гуляев находился с ними в приятельских отношениях. Гриша надеялся, что Миньке и Котьке понравится идея — управлять швертботом и буером. Именно это и привлечет их в отряд, — об остальном он не беспокоился. Практика показала: все пришедшие в коллектив по-настоящему дорожили им. Кроме того, после посещения Ани Барановой, когда выяснилась тайна этюдника, Гуляев получил для переговоров новый козырь: картины Куинджи в этюднике нет. «Зимняя канавка» бесследно пропала. Надежды трех друзей рушились безвозвратно. Виктор был призван сообщить им об этом и соблазнить перспективами нового, интересного дела. Штаб тимуровцев рассчитывал на успех. Однако надо было учитывать свойства неуравновешенного, задиристого характера Гуляева; лишенный самых примитивных дипломатических приемов, Гуляев способен был неожиданно «взорваться» и испортить все дело.

Так и случилось. Минька и Котька учились в одном классе. Боцман уже два года как бросил школу и болтался без дела, не находя пристанища, пользуясь полной безнадзорностью. Отец Боцмана и мачеха занимались темными, спекулятивными махинациями. Если когда и вспомнят про мальчишку, то только за тем, чтобы послать за пивом и водкой. Боцман был груб и нахален. Он уже имел привод за хулиганство, и в отделении милиции его знали.

Скверное влияние Боцмана начало сказываться и на его друзьях. Минька и Котька учились плохо, не раз прогуливали уроки, легко соглашались на разные хулиганские «развлечения».

Обычно друзья встречались сразу при выходе из школы. Боцман поджидал Миньку и Котьку на бульваре. Виктор Гуляев, знал об этом. Он решил перехватить двух приятелей до того, как они встретятся с Боцманом. Но после шестого урока Гуляева задержал преподаватель физкультуры. Надо было составить списки двух хоккейных команд к предстоящим тренировкам. Гуляев подошел к школе, где учились Котька и Минька, только в четвертом часу. У подъезда никого не было. Гуляев заглянул в вестибюль. Пусто! Конечно, все разошлись…

Он вышел на улицу и оглянулся по сторонам. Далеко в конце бульвара стояли трое мальчишек, весьма похожих по внешнему виду на тех, кто ему был нужен.

Какой-то мальчонка, потирая опухшее багровое ухо и вздрагивая от рыданий, проплелся мимо Гуляева неуверенным, спотыкающимся шагом.

Гуляев узнал его и окликнул:

— Палька! Ты чего ревешь?

Палька испуганно дернулся вперед. Хотел было уже бежать, но, увидев Гуляева, остановился.

— Кто это тебя съездил по уху? — спросил Гуляев. Палька проглотил слезу, икнул, но ничего не ответил, а только посмотрел тревожно по сторонам. У него был жалкий вид нахохлившегося воробья в дождливую погоду. Палька устал и измучился от боцмановских поборов. Несколько раз он уже брал из дома тайком вещи и деньги, силясь рассчитаться с Боцманом за проигрыш в карты. Но долг по-прежнему был еще высок. Сегодня пошли в уплату старенькие отцовские запонки из уральских самоцветов. Палька надеялся покрыть ими весь долг. Но Боцман оценил их всего в два рубля. Жестокий кредитор потребовал от Пальки вернуть к утру остаток долга — шестьдесят рублей, — пригрозив суровой расплатой. А в ответ на жалобныепротесты должника так его стукнул по уху, что у Пальки потемнело в глазах. Он шел теперь домой в полном отчаянии, плача от боли, обиды и страха, чувствуя, что ему никогда не избавиться от этой кабалы. Самые страшные мысли приходили в голову трусливому и запутавшемуся мальчонке.

— Чего ж ты молчишь? — повторил Гуляев. Откровенно говоря, ему было не до Пальки. Ну мало ли по какому поводу мог реветь мальчишка: свалился или подрался с кем-нибудь. Велика беда! Стоит ли обращать внимание. Гуляев досадовал на себя; который день ему не удается выполнить поручение Буданцева — переговорить с Котькой и Минькой. Но он твердо помнил и тимуровское правило: каждого плачущего остановить и узнать, — в чем дело, не нужна ли помощь?

— Ты что же, вместе со слезами и язык проглотил, что ли?! Отвечай, когда спрашивают! — сказал он строго. — Если тебя кто вздул несправедливо, — говори. Я заступлюсь. Ну чего ты дрожишь мелким бесом?



Палька поднял на Гуляева заплаканные глаза, хмыкнул мокрым носом, и на грязном лице его появилось подобие улыбки.

Смелая мысль овладела Палькой: пожаловаться, искать защиты, спастись от преследований Боцмана, укрыться за надежной спиной сильного защитника. Виктор мог быть именно такой крепкой заступой. Он никогда не давал в обиду малышей, — его кулаки немало поработали на этой улице, наводя справедливость и порядок.

— Я тебе что-то скажу… — промолвил Палька, беспокойно оглядываясь. — Он грозился сделать из меня шашлык и отбивную котлету, если завтра на бочке не будут все денежки…

— Кто он? При чем тут шашлык и бочка? — не понял Гуляев. — Какие денежки? Говори толком!

Палька снова заплакал.

Гуляев потянул его за рукав и насильно усадил на скамейку.

— Ну, давай, выкладывай, рёва, что случилось?

По мере того, как Палька, хлюпая носом, дрожа и икая, рассказывал историю его отношений с Боцманом, в Гуляеве все закипало от ярости. Он был вспыльчив, горяч и в минуту гнева не владел собой.

— Вот бандит! — сказал он, сжав кулаки. — Где этот чертов тип?

— Вон он стоит… — ткнул Палька рукой вдоль бульвара.

— Идем! — взял Гуляев решительно Пальку за руку.

— Да что ты, Витя… — испугался Палька. — Их там трое!..

— А по мне хоть пятеро! Идем!..

— Ой, сделает он из меня…

— Ничего он не сделает! На пушку берет. Запугал вас всех. Трусы вы! Сдачи боитесь дать. Хоть бы компанией сговорились да устроили ему всей бражкой хорошую трепку. Идем!

Палька пошел за Виктором, мелко семеня ногами и пугливо оттягиваясь в сторону. Он понял, что попал в еще большую беду. Боялся быть нещадно избитым вместе со своим покровителем и готов был бежать, но Гуляев крепко держал его за руку и тащил за собой.

Трое приятелей увидели их раньше, чем они подошли.

— Хороша парочка — баран да ярочка! — сипло пробасил Боцман с ядовитой ухмылкой.

Гуляев выпустил Пальку, и тот мгновенно шмыгнул за дерево. Но бежать не решился, опасаясь погони, а только тревожно выглядывал из-за ствола старой липы, осыпанной свежим пушистым снегом.



— Вот что, Соловей-разбойник… — сказал Гуляев, подойдя вплотную к Боцману. — Ты поступил, как последний бандюга, обобрав Пальку. Но ты ему вернешь все, до последней мелочи, завтра к семи часам вечера с последним коротким сигналом у этой липы…

— Что? — побагровел Боцман. — Это как понимать?

— А вот так понимать: я освобождаю Пальку от крепостной зависимости. Ясно? Он тебе ничего не должен. Но если ты не возвратишь ему всего, что нахапал, то будешь иметь дело со мной. А уж я постараюсь сделать из твоей красной хари все, что можно из нее сделать!

— Ты нас не задирай! Мы тебя не трогаем! — заметил угрожающе Котька.

Это предупреждение подлило масла в огонь, в котором уже полыхало оскорбленное самолюбие Боцмана. Он кинул по сторонам вороватые взгляды и живо опустил обе руки в карманы штанов.



«Пугает!» — подумал Гуляев, но на всякий случай схватил Боцмана за руки. Тот вырвался. В руке у него оказался короткий пружинный хлыст, с насаженной на конце его тяжелой шайбой. Раздался тонкий свист, и шайба полоснула Гуляева по щеке. В тот же миг Боцман получил тяжелый удар кулаком в лицо. Противники схватились.

— Бей его, братва! — хрипло рявкнул Боцман.

Котька подставил Гуляеву ножку, — тот повалился. Боцман готов был уже «оседлать» его, но в это время, услышав истошный вопль Пальки, подоспели двое тимуровцев: Костя «трах-бах» и «инженер» отряда — Саша Кудрявцев. Они пытались оттащить Боцмана. Он встретил своих новых противников разъяренной руганью и хлыстом.

Гуляев уже поднялся на ноги и так рассвирепел, что Котька и Минька с трудом оборонялись от его ударов. К ним пришли на помощь друзья из соседнего дома. Но и число сражающихся наследников Тимура росло с каждой минутой. Здесь уже были маленькие и юркие Вася «синий» и Вася «серый», Гасан, который хладнокровно влез в самую гущу драки и, орудуя кулаками направо и налево, приговаривал:

— Харашо! Нэхарашо! Правильно! Нэправильно!

Драка разрасталась. Известие о ней дошло до дома, где стоял дежурный звена ОМ. Он моментально поднял во дворе тревогу.

Игорь Бунчук, спешно собрав своих помощников, уже несся к бульвару, на ходу отдавая приказания о том, как скорей и лучше ликвидировать драку.

Сторожиха на бульваре лихорадочно дула в свисток, сзывая дворников и милиционеров.



Кто-то успел позвонить по телефону Силаеву и Буданцеву. Они оба выскочили на улицу без пальто и шапок. Но к моменту их прибытия на место происшествия хорошо организованная команда Игоря Бунчука успела растащить сражающихся в разные стороны.

В тот же день было экстренное собрание отряда.

Гуляев с распухшим подбитым носом и пластырем во всю щеку виновато оправдывался, пригласив в качестве свидетеля Пальку.

Остальные участники сражения, получившие легкие ушибы и ссадины, горячо поддерживали Гуляева.

Происшествие было решено оставить без последствий.

Довольного и счастливого Пальку тут же приняли в отряд. Защита его интересов и охрана была возложена на звено ОМ.

Вместо обанкротившегося чрезвычайного посла Виктора Гуляева дело привлечения в отряд Котьки и Миньки было поручено Толе Силаеву и Грише Буданцеву.

Некоторые из ребят, плохо знавшие Гуляева, были, однако, очень недовольны тем, что он уже не раз являлся застрельщиком разных драк и скандалов. Особенно горячился и требовал наказания Гуляеву первый помощник Бунчука — Коля Демин.

— А что? И верно!.. — говорил он, негодуя, бросая на Гуляева неприязненные взгляды. — Мы хотим, чтобы у нас во всем доме и на улице никогда не было драк, а тут в самом отряде находятся молодчики, которые при каждом случае пускают в ход кулаки и раздают зуботычины. Исключить его на два месяца из отряда — и все!

Однако это предложение было отвергнуто большинством голосов.

Позже Толя Силаев объяснял Коле Демину и тем, кто поддерживал его:

— Понимаете, ребята, в чем дело… Вы не знаете биографии Виктора: как он попал в нашу школу и в отряд. К нему нужен особый подход. Вот послушайте-ка, что я вам расскажу…

Толя Силаев славился среди ребят как хороший, остроумный рассказчик, и поэтому все с удовольствием приготовились слушать.

— Дело было два года тому назад… — начал Толя. — Я учился тогда в пятом классе, а Гриша Буданцев в седьмом. Вышли мы однажды с ним из школы. Была, как сейчас помню, суббота. Вот мы стоим на улице и сговариваемся, — как лучше провести воскресный день. Отряда наследников Тимура тогда еще у нас не было и мы не знали, на что потратить свободное время. Стоим, значит, и советуемся: чем заняться? И вот подходит к нам парень лет двенадцати. Мы его немного знали. Он нигде не учился. Целый день болтался на улице и во дворе. Ничего парень, такой крепкий и плотный. Мы видели однажды, как он дрался. Здорово! Орудовал кулаками, как настоящий боксер. Подходит он, значит, к нам и обращается к Буданцеву: «Дай, пионер, закурить!» Так и сказал: «Дай, пионер, закурить!»

Каждый на месте Гриши удивился бы. Подумайте сами: обратиться к пионеру с просьбой о папиросе! Смешно!

Но, как вы думаете, что сделал Буданцев?

Он не удивился. Больше того, он похлопал себя двумя руками по карманам, как это делают курильщики, когда ищут спички, и сказал: «Хм! Какая досада! Я забыл папиросы в парте. Зайдем на спортплощадку, если тебе не лень, — я стрельну у преподавателя физкультуры!»

Честное слово, ребята, так и сказал: «Стрельну у преподавателя физкультуры!»

Вы понимаете, что мне приходилось удивляться уже в тройном размере. Да, да, считайте сами: парень попросил у пионера закурить — раз, Гриша «забыл свои папиросы в парте» — два… и, наконец, третье — наш преподаватель физкультуры Иван Степаныч, оказывается, курит! Совершенно необычайно!

Парень сказал: «Ладно!» — и мы пошли.

Когда мы явились на спортплощадку, Гриша оставил парня на скамейке. В это время как раз наша первая сборная играла со второй в волейбол. Вы знаете, какие это блестящие команды! На их игру можно смотреть с утра до вечера.

Вот Гриша посадил этого парня на скамейку против волейбольной площадки и говорит: «Подожди несколько минут, я сейчас приду!» А сам пошел к сторожу. Я, конечно, тоже иду. Мне интересно, чем все это кончится. Сторож тогда в пристройке жил. Входим. «Дядя Вася дома?» — «Дома!» — «Здравствуйте, дядя Вася!» (Это мы уже оба говорим). «Здравствуйте, ребята, — отвечает дядя Вася, — за чем пожаловали?» — «Такое дело, дядя Вася, — говорит Буданцев: — у нас сейчас генеральная репетиция в драмкружке идет и по ходу действия нужна папироса. А ведь вы знаете, — мы, пионеры, не курим. Откуда у нас папиросы?» — «Как не знать! — говорит дядя Вася улыбаясь. — И хорошо делаете, что не курите; молодцы, ребята! Я, — говорит, — понимаю так: выручить вас надо. Это можно! Возьми парочку — вдруг одна сломается». И дает нам две папиросы. Гриша благодарит. Заворачивает тут же папиросы в кусок газеты и толкает меня в бок: «Ну, — говорит, — идем скорей репетировать!»

Вы считаете, ребята, сколько раз на протяжении десяти минут мне пришлось удивляться?

— Так вот… — продолжал рассказчик. — Выходим мы на спортплощадку. Гриша — к парню. Вынимает две папиросы. «Пожалуйста, — говорит, кури на здоровье. Только не на площадке кури, а вон там, у заборчика». Парень говорит: «Спасибо! Я немножко посижу. Сильно играют! Красота!» А сам даже не смотрит на нас, — до того увлекся. Когда мяч над сеткой свечой поднимают, для того чтобы как следует «погасить», парень на скамейке подпрыгивает и руки у него тянутся, — так бы сам и хлопнул. Типичный болельщик!

«Сиди, — говорит Буданцев, — сколько хочешь! А мы с приятелем пойдем на брусьях подзаймемся. На днях в Москву едем на соревнование». — «Неужели в Москву?» — удивленно спрашивает парень. «Ну да! — отвечает Гриша важно. — Раз мы выиграли первенство по городу, — теперь в Москву. Вот хотим с приятелем потренироваться, чтобы в форме быть». — «Правильно! — говорит парень. — «Вклейте» московским школьникам!» — «Обыграем! — отвечает Гриша и толкает меня в бок: — Наша школа такие, брат, рекорды держит! Три чемпиона Ленинграда по разным видам спорта! Ого! Если бы ты у нас учился, — тоже, наверно, стал бы чемпионом. Я вижу, — крепкий парень! Мускулы у тебя, видать, здоровые?» — «Ничего. Малость имею!» — отвечает самодовольно парень и предлагает нам пощупать мускулатуру. Мы оба щупаем. А Гриша восторгается: «Ах, какая сила! Вот это да! Гимнаст или боксер?» — спрашивает он парня. «Всё могу! — говорит хвастливо парень. — В баскет тоже играю… Плаваю всевозможными стилями. Факт!» — «Это хорошо! — одобряет Гриша. — В нашей школе, между прочим, с будущего года хотят бассейн оборудовать». — «Да? — вздыхает парень и с сожалением добавляет: — А вот мне заниматься негде. Да и какое занятие без тренера!» — «Без тренера — это ерунда! — поддерживает Гриша. — Нам с приятелем подвезло: преподаватель нашей школы — мастер спорта. Ну, ладно, разговоры разговорами, а дело делом…» И он опять толкает меня в бок: «Пошли на тренировку!»

Вот мы с Буданцевым снова идем через всю спортплощадку, но уже по направлению к зданию школы, и я спрашиваю Гришу: «Куда теперь?» — «Конечно к преподавателю физкультуры — Ивану Степанычу!» — говорит Гриша. «Зачем же к Ивану Степанычу?» — удивляюсь я, совершенно сбитый с толку. «А ты не понимаешь?» — «Ничего не понимаю!»

На наше счастье, преподаватель физкультуры идет навстречу. Буданцев его останавливает: «Я к вам, Иван Степаныч, с большой просьбой. У меня есть знакомый парень. Хороший парень! Физически здорово сильный. Но вот уже второй год не учится в школе, бездельничает и курит. Такая досада! Если бы его к спорту приучить, я думаю, из парня вышел бы толк!» — «Ладно! — говорит Иван Степаныч. — Приведи его как-нибудь». — «Да он здесь, — отвечает Гриша. — Вон там на скамейке сидит — «болеет». — «Хорошо! — говорит Иван Степаныч. — Я сейчас ребятам спортинвентарь выдам и потолкую с твоим парнем».

Тут я последний раз удивился. Удивился хитрости Буданцева. Тогда она была для меня новинкой. Это мы с вами только теперь знаем, на какие хитроумные уловки способен наш начальник штаба. Вас, конечно, ребята, интересует: что из этого получилось? А получилось очень хорошо. Подшефного Грише парня — Виктора Гуляева — по рекомендации Ивана Степаныча приняли в школу. Стал хорошо учиться. Курить бросил. Ну, а физкультурник… Сами знаете какой! Недаром штаб отряда назначил его инструктором спорта. Так вот, ребята: если Гуляева исключить сейчас из отряда, он может снова стать таким, как был, и немногим отличаться от известного вам Боцмана. Разве можно! Мы сейчас хотим попробовать применить такой же способ к Миньке и Котьке… Опять же с участием Ивана Степаныча. Может, и тут номер пройдет… Тсс!.. Не выдавайте меня! — закончил рассказчик, увидев, что сам виновник происшествия — Виктор Гуляев подходит к ним.

— Что скажешь, Витюша? — дружески похлопал он Гуляева по плечу. — Как дела? Я вижу, ты чем-то очень доволен?

Виктор и в самом деле имел весьма важный и торжественный вид. Он только что побывал на квартире у Буданцева и получил назначение организовать на пустыре между двумя домами зимний каток для всех ребят из соседних домов. Это культкомиссия, при энергичном содействии Ивана Никаноровича, получила в райисполкоме разрешение воспользоваться пустырем по своему усмотрению. Место было запущенное, и тимуровцам предстояло приложить немало усилий. Но сознание, что будет «свой» каток, радовало всех. Наступила самая настоящая морозная зима. Никто не знал, насколько ее хватит в этом капризном и изменчивом ленинградском климате, и потому был дорог каждый день.

Куда привели розыски

«Где же картина, которая когда-то хранилась в этюднике? Как ее искать? С чего начать поиски?» — вот мысль, которая не давала покоя Игорю Бунчуку и его помощнику Коле Демину.

Прежде всего было решено повидаться с Авдотьей Семеновной. Как-никак, а она была для старика художника одним из самых близких людей. Досадно, что Аня Баранова из-за болезни не может сходить вместе с ними к этой женщине. Ждать, когда поправится девочка? Нет, не такой характер у Демина и Бунчука!

Узнав номер квартиры, они отправились к Авдотье Семеновне.

Их встретила пожилая женщина, одетая в стеганый синий ватник, с белой косынкой на седеющих волосах. На ее простом, заметно тронутом морщинами лице появилось выражение удивления и любопытства, когда она узнала о цели прихода нежданных посетителей.

— А зачем это вам, голубчики, понадобилось знать? — пытливо и строго спросила она. — История давняя. Быльем поросла…

В дверь постучали, вызывая Авдотью Семеновну.

— А ну, посидите… — сказала она ребятам и вышла из комнаты, оставив дверь в прихожую открытой.

— Картина у нее! — шепнул таинственно Демин. — Ясно!

— Брось! Почему ты думаешь? — так же таинственно зашептал Игорь.

— Факт! Она недовольна, что мы пришли. Сердится!

— Сказал! Может, у нее зубы болят…

Оба они уже шныряли по стенкам глазами: не висит ли где-нибудь «Зимняя канавка»?

Авдотья Семеновна вернулась и повторила свой вопрос.

Тимуровские сыщики были подготовлены к разным вопросам и ничуть не смутились.

— Картина известного художника… — начал Игорь.

— Куинджи! — многозначительно вставил Демин.

— Вот именно — Куинджи, — подчеркнул Игорь, — представляет большую ценность для советского общества…

Эта фраза была заранее им заготовлена, и он с удовольствием выделил ее, как наиболее важную. Дальше было задумано сказать, что предметы искусства являются достоянием народа, но тут Игорь сбился, потерял свой серьезный официальный тон и сказал просто:

— Понимаете, Авдотья Семеновна… Картина должна висеть в музее. Правильно? А тут, может, она валяется где в неизвестности… Портится, и все такое… Куда это годится?!

Строгое выражение на лице у Авдотьи Семеновны смягчилось.

— А вы кто, ребята? Юные художники, что спросила она уже более приветливым тоном.

— Мы тимуровцы! — сказал Демин.

— Из знаменитого отряда наследников Тимура, — с гордостью заметил Игорь.

— Ах, вот как! Ну-ну! — покачала головой Авдотья Семеновна.

Было непонятно, знает ли она, кто такие тимуровцы, или нет. Но объяснять было долго, и поэтому Игорь спросил, не известно ли Авдотье Семеновне, куда делось имущество старого художника.

— А кто его знает, ребятушки! Тут в блокаду управдомом была Галина Алексеевна Москвина. Она, поди, должна знать.

— Так… Некто Москвина… — сказал Игорь и, достав блокнот, записал фамилию, имя и отчество.

— А где живет? Сколько ей лет? Вы знаете адрес? — держал он наготове карандаш.

— Нет, откуда же! — сказала Авдотья Семеновна. — Это уж в адресном столе скажут… ежели жива. А лет должно тридцать пять, не меньше…

— Большое спасибо! — сказал Игорь.

— Извините за беспокойство, — прибавил Демин. И они оба встали.

— Найдете картинку, так покажите, — сказала Авдотья Семеновна, провожая их до дверей, и добавила со вздохом: — Хороший человек был Афанасий Дмитриевич, душевный…

В этот же день в адресный стол был отправлен письменный запрос. Предварительно сыщики заглянули в телефонную книжку. Там было всего пять человек Москвиных, и все мужчины. Но это ничего не доказывало. Не все же Москвины имеют личные телефоны! Трудность розысков заключалась в том, что Галина Алексеевна Москвина могла выйти замуж и переменить фамилию.

— Тридцать пять лет! — с сомнением покачал головой Игорь и спросил Демина: — Как ты думаешь, — может женщина в этом возрасте выйти замуж? По-моему, старая.

— Ну, конечно, не может, — убежденно подтвердил Демин.

Вскоре пришел ответ из адресного стола: Москвина Галина Алексеевна, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, проживает по Свечному переулку в доме № 59, квартира 2.

— Тридцать шесть лет! Подходит! — обрадовался Демин.

— Эврика! — воскликнул Бунчук.

Вечером они отправились по указанному адресу.

Галина Алексеевна, на вид еще совсем молодая, подвижная и веселая женщина, приняла ребят радушно. Но она оказалась очень занятой по хозяйству: сегодня как раз был день ее рождения. Она ждала гостей. Металась по комнате, то расставляя на столе тарелки с закусками, то вдруг выдергивала из керосинки щипцы и начинала завиваться. Хватала туфли, примеряла их, кидала прочь и надевала другие. При этом она не забывала взглянуть в зеркало, как только оказывалась вблизи него, чтобы напудрить нос или поправить какую-нибудь часть туалета.

Говорила Галина Алексеевна слегка шепелявя, очень быстро и часто проглатывала слова. Первые несколько минут ребята с трудом понимали ее, но вскоре привыкли к ее речи. Оказывается, судьба имущества художника была такова: все вещи домашнего обихода старика были сложены в большую бельевую корзину. Галина Алексеевна помнит, что туда попали и две или три маленькие картинки. Одну из них она сама нашла за кроватью. Но что это за картинки, она даже не посмотрела.

— Все было такое сырое, замшелое, в копоти, а мы торопились, — быстро говорила Галина Алексеевна, звеня в буфете посудой. — Представляете, мальчики… — тут она проглотила несколько слов, затем крикнула — А, чтоб тебя! — Выронила на пол тарелку, разбив ее вдребезги, и сразу рассмеялась: — Бей мельче — жить легче! Это, мальчики, к счастью!

Из дальнейшей беседы — если только можно было назвать беседой то, что происходило в этой суете, беготне и скороговорке, — выяснилось, что корзина была отнесена в старую котельную. Это обстоятельство Игорь жирно подчеркнул в своем блокноте. Что сталось с корзиной, — абсолютно неизвестно. Галина Алексеевна сразу после войны уволилась. Все бесхозное имущество сдала по акту новому управхозу. Но он, как ей известно, проработал в доме только два месяца и теперь работает, кажется, в артели «Реммебель».

— А вы не помните случайно его фамилии? — спросил Игорь.

— Позвольте, ребята… — на секунду задумалась Галина Алексеевна. — По-моему, Горохов… И Кузьмич. Но только вот Василий Кузьмич или Иван Кузьмич? Нет, кажется, все-таки Василий! Ну и всё, мальчики! — закончила она и, схватив с керосинки щипцы, начала накручивать на них прядь волос.

Через час Бунчук и Демин были уже дома. Они прошлись по двору мимо старой котельной несколько раз. Потрогали закрытую огромным замком и окованную железом дверь, постучали по стенкам и, поднявшись на цыпочки, заглянули в узенькое закопченное окошко. Но, разумеется, ничего в темноте не увидели.


Лёдстрой

На пустыре кипела работа. Сменяя друг друга, трудились несколько бригад. Ребята, закончив приготовление домашних заданий, тотчас устремлялись на пустырь. Недостатка в инструменте не было: метла, скребки и лопаты, а кто посильней, — тому и ломики в руки. Дотемна здесь не умолкал веселый шум, гомон и смех. Ни на минуту не прекращалось нетерпеливое движение маленькой рабочей армии строителей Лёдстроя, — так его прозвали сами ребята.

До войны на этом месте стоял большой пятиэтажный дом. В блокаду он был разрушен прямым попаданием тяжелой фугасной бомбы. Остались только наружные стены, но и они простояли недолго, — на этот участок упали еще две бомбы, развалив все до основания. После войны тут собирались что-то строить; очистили участок, обнесли его высоким забором, но так и оставили. Пустырь стал местом случайных ребячьих игр. Забор оброс газетными щитами, афишами и многоцветной рекламой.

Управхоз Иван Никанорович давно облюбовал это местечко, начал хлопотать и вот, наконец, получил разрешение на устройство здесь катка для детей. Так возник Лёдстрой и веселая армия его строителей.



Уже три дня шли работы. Стучали ломики и лопаты, вгрызаясь в кучи смерзшегося битого щебня. Его отвозили на санках к слепой стене соседнего дома, где проектировалось создать небольшую трибуну для зрителей. Всеми работами руководило «звено содействия технике» во главе с отрядным «инженером» Сашей Кудрявцевым. Начальником строительства и комендантом будущего стадиона был назначен Виктор Гуляев. План предусматривал — хоккейное поле, беговую дорожку и площадку для малышей, обучающихся конькобежному спорту. На воскресенье назначили пробную заливку катка из брандспойтов, а накануне на пустыре царило особое оживление, вызванное неожиданным приходом нового трудового пополнения. На строительную площадку явилась бригада девочек во главе с Тосей Пыжовой и Наташкой. Люда Савченко хотя и жила за несколько кварталов от пустыря, тоже пришла.



Их появление было встречено недоверчивыми шутками:

— Слабосильная команда на помощь прибыла! Теперь держись, ребята!

Но это не смутило девочек.

— Эй, кто тут главный инженер? — громко и решительно крикнула Тося Пыжова. — Ну, чего скалишь зубы? — одернула она кривлявшегося перед ней Пальку. — Пусти-ка, цыпленок!

Она взяла у него из рук лопату, ловко подковырнула обломок кирпичной кладки весом в полпуда и легко бросила его на санки.

— Давай вези! С тебя хватит, а то надорвешься, малыш!



К девочкам сразу подошли Буданцев, Саша Кудрявцев, Бунчук, Силаев и Виктор. Они живо уняли насмешников, приветливо встретили девочек и тотчас снабдили их рабочим инструментом.

«Женская бригада» была «брошена» на выравнивание и утрамбовку снежного покрова.

Позже «летописец» отряда — Толя Силаев, — отмечая время вступления девочек в отряд наследников Тимура, упомянул именно эту «историческую дату», когда девочки пришли на Лёдстрой.

Вечером, навестив Аню, подруги наперебой рассказывали ей о своем знакомстве с ребятами из отряда и работе на пустыре.

— Эх! — досадливо вздохнула Аня. — А я вот тут маюсь между кроватью и диваном.

Скорей бы поправиться, девочки!.. Так надоело! Подумайте, — жаловалась она, показывая градусник, — утром все ничего — нормально, а как вечер, — ползет за тридцать семь. И что такое в самом деле, будто захолодило!

Аня похудела и побледнела. Иногда по ночам она все еще кашляла сухим, изнуряющим кашлем. Рентгеновские снимки не давали ничего утешительного. Хотя врачи и успокаивали Нину Сергеевну, но и самой больной и окружающим было ясно, что болезнь вступила в какую-то противную затяжную фазу. Аня старалась уверить мать, будто она чувствует себя все лучше и лучше. Нина Сергеевна притворно соглашалась с ней, а сама не верила. Ее беспокойство усиливалось, Она пригласила на дом профессора, крупного специалиста по легочным болезням. Он сказал, что если через три — четыре дня температура не станет нормальной, то больную необходимо будет вывезти за город и поместить в специальный санаторий.

Нина Сергеевна поехала в порт оформлять необходимые документы и тут в конторе неожиданно услышала разговор, который вели два моряка, недавно прибывшие из плавания. Не подозревая, что их слышит жена капитана Баранова, не зная ее, они довольно громко обменивались мнением по поводу последних событий. Из их слов Нина Сергеевна поняла, что «Новая Ладога», выйдя из Буэнос-Айреса, не прибыла в маршрутный порт, где ее ждали еще полторы недели назад. Нина Сергеевна попыталась расспросить моряков, но они сконфуженно замолчали, а потом стали оправдываться, говоря, что это просто так — слухи, которые не имеют под собой никакой почвы. Встревоженная Нина Сергеевна пошла к начальнику порта. Ей пришлось ожидать приема. Она нетерпеливо ходила по комнате из угла в угол. В ее воображении метался охваченный оглушающим штормом безграничный океан. Вспоминались рассказы мужа о циклонах, ураганах и смерчах, о диких и всеразрушающих ветрах, способных поднять горы морской воды, чтобы поглотить в их холодной, страшной бездне маленькое беззащитное судно. Может быть, эти ветры свирепствовали в другое время года, может быть, и путь корабля не пролегал по этим широтам, но Нине Сергеевне казалось, что потерявшая управление «Новая Ладога», как маленькая ореховая скорлупка, беспомощно вертится в пучине осатаневших океанских вод.

Боцман не сдается

Первая пробная заливка катка была испорчена Боцманом. Поздним вечером, когда на пустыре никого не было, он пришел туда с топором и порубил лед. «Пусть знает Витька Гуляев, как враждовать с Боцманом!» Но это злорадное чувство мести не принесло облегчения. День за днем на душе у Боцмана становилось все тоскливей. Мучило одиночество. Некуда было девать энергию. Нечего делать. Он злился на Котьку и Миньку, видя, как они с любопытством глазеют на ребят — строителей Лёдстроя. Ребята не раз кричали им: «Эй, болельщики-наблюдатели! Берите лопаты, а то не пустим кататься!» Боцман тащил друзей, приговаривая:

— Идем! Идем! Пусть дурни копаются на своем курином участке. Мы в цепекаушку поедем. Там шикарно! Фокстроты играют!

— Свой каток тоже хорошо! — заметил как-то Минька. Боцман на него раскричался:

— Уж не хочешь ли ты пойти к этой тимуровской компании с киркой и лопатой, балда этакая!

— А ты не ори на меня! — разозлился Минька.

— Да на кой бес эта цыплячья площадка, когда на «Динамо» и в ЦПКО есть катки! — рассерженно твердил Боцман.

— Тебе-то легко туда ездить… — огрызался Минька. — А нам уроки надо делать. Другой раз только и есть часа два свободного времени. Куда, к черту, поедешь! Тут свой каток. Не понимаешь, что ли?!

— Уроки! Сдались вам уроки! — ворчал Боцман. — Вон я не учусь, а умнее вас. Ладно… — переходил он уже на примирительный тон. — Пойдем на улицу, прошвырнемся — и в киношку. Я деньжатами разжился!

Друзья шли «прошвырнуться», но уже прежней удали и согласия не было. Отношения между Минькой и Боцманом становились натянутыми.

Однажды как-то, выходя из школы, Минька увидел спину поджидавшего их Боцмана. Шмыгнув за угол, он поманил Котьку:

— Давай сюда, пока не видит! Пойдем посмотрим, что делают на пустыре…



Котька, лениво протестуя, пробурчал насчет того, что Боцман их будет ждать, но спорить долго не стал, а только глубоко вздохнул.

— С тимуровцами-то было бы интересней… — вдруг сказал Минька. — Я вчера… — он понизил тон и оглянулся по сторонам. — Я вчера с Толькой Силаевым разговаривал. Смотри, Боцману не говори. Силаев сам ко мне подошел. Рассказывал мне, что они задумали. Может, врет, а может, и правда. Знаешь, что говорил?

— А я и знать не хочу. Трепотня!

— А может, и не трепотня?

— А чепуха там!.. И девчонки!

— Ну и что ж! С девчонками веселей. Есть кого за косы дергать! — засмеялся Минька.

— Я путешествовать хочу! А они только и путешествуют, что вокруг своего дома.

— Ага, вот! — вспомнил Минька. — У них на зимних каникулах туристский поход будет.

— До Невского и обратно? — усмехнулся Котька.

— Зачем! На лыжах по Курортному району. Через леса… Трое суток. С ружьями. Честное слово! Они ходят в тир стрелять. Тренируются. Ага!

— Черт с ними! Не пойду на пустырь!

— Брось! Интересно же!

Котька не ответил. Они так и дошли молча до дома. И впервые за долгое время дружбы расстались, даже не сговорившись о вечерней встрече.

Боцман уже заметил некоторое охлаждение к себе своих друзей и считал всему виной тимуровцев. Он понимал, что его влияние и авторитет сильно подорваны. Многие друзья охладевают к нему. А найти новых уже нельзя, — все у тимуровцев. Но Котьку он еще считал надежным другом и предложил ему «порубать» на катке лед. Но Котька отговорился тем, что ночью он выйти на двор не может. Если отец узнает, — побьет.

— Наплевать! — сказал Боцман. — Я и один справлюсь!

И вот он прокрался ночью на пустырь, как вор, и свел насмарку двухдневную работу тимуровцев.

Днем его ожидал сюрприз. Он шел по бульвару к школе, надеясь, как всегда, встретить своих друзей, но в этот раз ему навстречу попался Буданцев.

— Здравствуй, Боцман! — сказал Гриша, когда они очутились лицом к лицу.

— Здравствуй! — буркнул Боцман угрюмо и настороженно.

Они встали друг против друга. Один — мрачный и насупившийся. Другой — со спокойным, но строгим лицом, держащий за ручку тяжелый портфель.



Они стояли посередине протоптанной в снегу тропинки. Для того чтобы пройти вперед, — кто-нибудь из них должен был уступить дорогу. Но, кажется, ни тот, ни другой не собирались этого сделать. Боцман — от сознания своего физического превосходства, Буданцев — чтобы задержать Боцмана для разговора.

— Вот и встретились на узкой дорожке! — сказал Боцман.

Он смерил Гришу с головы до ног пренебрежительным взглядом и сказал посмеиваясь:

— А если сбить тебе очки, наверно, сразу ослепнешь?

— Наверно, если удастся сбить.

— Хочешь, я попробую? — повертел Боцман в карманах руками.

Буданцев не шевельнулся.

— Попробуй!

— Я знаю, что ты не из трусливых. Еще бы! Начальник.

— Слушай, Боцман, брось кривляться и дурака валять! Твоя карта бита!

— Что это значит?

— Ты же картежник, — должен знать.

— Да вот не понимаю, объясни.

— Хорошо. Сядем на скамейку.

— Ну, сядем…

Буданцев сошел с тропинки, бросил на скамейку портфель, потом снял и протер очки.

— Ну, говори же! Сколько ждать? — нетерпеливо заерзал на скамейке Боцман.

— Объяснение такое… — сказал Буданцев. — Ты остался один. Никто уже больше не любуется твоими выходками. Твои бывшие товарищи теперь с нами. Имей в виду, что новых друзей тебе в нашем доме не заполучить. Что же, ты так и собираешься дальше жить один?

— Это уж мое дело, как я буду жить! — сказал Боцман, чувствуя, что в словах Буданцева таится горькая правда, но не желая сознаться в этом.

— Мы предлагаем тебе интересное дело… — продолжал Гриша. — Зимой — командовать буером, а летом — быть капитаном швертбота или парусной яхты. Как ты на это смотришь?

Боцман несколько секунд молчал. Он был удивлен этим предложением и никак не ожидал его. Он думал, что Буданцев начнет упрекать его за разные хулиганские проделки, а заодно вспомнит и самую последнюю — порубленный каток, и тогда все будет очень просто: Боцман даст ему настоящий отпор и пошлет ко всем чертям! Он никак не предполагал, что вожак тимуровцев пойдет с ним на мировую.

— Надумал? — спросил Буданцев. Ему казалось, что Боцман колеблется. Желая закрепить этот первоначальный успех, Гриша сказал:

— У нас есть и кое-что другое, не менее интересное. Можешь выбрать по вкусу и желанию.

Но Боцман уже понял, что согласиться, — значит, признать себя побежденным.

— Не подойдет! — сказал он. — Не та таратайка!

— То есть?

— Одного корабля мне мало. Я привык командовать флотилией.

— Как знаешь! Уж больно ты поспешно решаешь все вопросы, — сказал Буданцев. — На всякий случай, если надумаешь… Вот…

Буданцев достал блокнот, вырвал из него листок со своим номером телефона и подал его Боцману.

— Позвони… Или зайди ко мне. Можешь прийти с Минькой и Котькой. А хочешь, — просто скажи кому-нибудь из наших ребят: дескать, жду Буданцева на дворе. Я сразу же спущусь.

Боцман посмотрел на листок, потом сложил его аккуратно четвертушкой, так же аккуратно и не спеша разорвал и подбросил клочки бумажки в воздух. Несколько секунд он смотрел, как их кружит ветер, потом молча пошел по бульвару, снова засунув руки в карманы.

Последний путь

Открытие катка на пустыре было лишено всякой торжественной церемонии. Намеченные по программе скоростные забеги, эстафету, фигурное катание — все пришлось неожиданно отменить: у девочек был траур, — умерла Мария Кирилловна.

В день похорон стояла ясная солнечная погода, но мороз крепчал, — было двадцать шесть градусов холода. Никому из школьников не разрешили поэтому провожать Марию Кирилловну в ее последний путь. Все же многие девочки, учившиеся во вторую смену, собрались к десяти часам утра у школы.

Здесь траурная процессия должна была сделать короткую остановку.

Аня ничего не знала. Боясь волновать больную подругу, девочки скрыли от нее скорбное известие. Но утром к ней явилась вдруг Лиза Гречик. Она не рискнула зайти к Ане днем, опасаясь встретиться с Тосей и Наташкой, которые ее терпеть не могли. Лиза, конечно, не могла умолчать о таком значительном событии. Больше того, оно было поводом для прихода.

Нины Сергеевны дома не было, и дверь Лизе открыл Николка. Сразу же по всей квартире разнесся «охающий» и «ахающий» скрипучий голос Лизы:

— Ах ты мой маленький! Какой ты большой! Красавчик! Николушка, ты стал хорошеньким! Мамочка здорова? Ее нет? Ах, как жаль! А где же Анечка? В кроватке… Ох, бедная твоя сестреночка! Ты ее жалеешь? Ну, покажи мне, мой хорошенький, где она лежит. Анечка! Подружка моя! — вскрикнула Лиза, бросаясь в комнату, целуя Аню, пихая ей в руки какой-то сверток, перевязанный шелковым бантом. — Бедненькая, слабенькая, худенькая!.. — тараторила Лиза, — Глазки опухли, красненькие… Ах, господи!.. Как не плакать?! Такое несчастье! Такое несчастье.

Лиза деланно сморщила губы в плаксивой гримасе.

— Так жаль бедную Марию Кирилловну!

— Что случилось? — встревожилась Аня.

— Как, ты не знаешь? — всплеснула Лиза руками. — Ах, дрянные девчушки!.. Да неужели они ничего тебе не сказали! Анечка, солнышко, вот несчастье-то у нас с тобой…

Она снова сморщилась и кинулась к Ане, желая ее обнять.

— Перестань, Лиза! — резко крикнула Аня и, спасаясь от объятий и поцелуев, подтянулась в кровати поближе к стенке. — Говори же… Марии Кирилловне плохо?

— Умерла… Анечка! Солнышко! Умерла!.. — всхлипнула Лиза.

— У-мер-ла? — спросила шепотом Аня, удивленно, словно не понимая смысла этого слова. — Как умерла?

— Умерла к утру… Вечером сказала соседкам в палате: «Спокойной ночи! Завтра будет чудная солнечная погода. Прекрасный зимний день. Хорошо бы его увидеть!» Сказала и… уснула. Уснула и не проснулась…

Аня почувствовала, как холод забрался к ней в кровать, охватил ноги… Она не могла лежать, сбросила одеяло, поднялась, стала надевать чулки.

— А зачем ты встаешь? Ай-ай-ай! Лежи, пожалуйста! Еще рано. Ее привезут к десяти часам. Тогда ты и увидишь из окна. Я тебе помахаю платочком. Ой, да сколько же это времени? — взглянула она на часы и заторопилась. — Я к тебе только на минутку — поплакать вместе. Поправляйся, девочка. Я тебя навещу. Мы с Тамаркой придем… — чмокнула она несколько раз Аню и выскочила в переднюю. Оттуда уже раздавался ее пронзительный голос: — Николушка, красавчик! Ну, позволь я тебя поцелую. Ну, ну! Какой ты застенчивый, как маленькая девочка! Один только раз, и больше не буду. Ну, закрой за мной дверь, солнышко. Привет мамочке! Анечка, я ушла! Поправляйся! — крикнула она, резко захлопнув входную дверь, и помчалась по коридору, распевая на ходу: «Летят белокрылые чайки…»

Аня сидела на кровати, силясь натянуть на ноге чулок. Пальцы не слушались. Она вспомнила вдруг о первом школьном дне. Счастливую и радостную, ее привела мама. Девочек уже разбили на группы и разводили по классам. Но Ани Барановой не было ни в одном списке. Ее по ошибке пропустили. И вот уже пустел коридор и двери в классы закрывались. Мама сказала: «Подожди! Я сейчас все выясню!» — и побежала вниз по лестнице.

Аня осталась одна. Ей стало очень горько и обидно. Казалось, что ее забыли, не приняли в школу, — она никому здесь не нужна. В это время старенькая, седая учительница взяла ее ласково за руку и спросила:

— А ты почему не в классе?

— Я забытая, — сказала Аня.

— Вот тебе раз! — рассмеялась учительница. — Идем ко мне. У меня очень хорошие девочки в классе. Хочешь?

— Возьмите, пожалуйста! — обрадовалась Аня. Когда Нина Сергеевна вместе с завучем заглянули в класс, Аня уже сидела на второй парте рядом с толстенькой и румяной Тосей Пыжовой. Увидев маму, она весело и звонко крикнула:

— Мамочка, не беспокойся! Я не забытая! У меня самый лучший класс и самая лучшая учительница!

Много раз потом и мама и Мария Кирилловна смеясь вспоминали этот случай.

За окном раздались звуки траурного марша.

Аня вздрогнула, поспешно сунула ноги в домашние туфли и, с трудом сдерживая слезы, пошла к окну, чтобы хоть издали попрощаться «с самой лучшей учительницей».

Клуб будет!

Иван Никанорович никогда не оставлял начатого дела. Препятствия только возбуждали его энергию. Как и следовало ожидать, в первой же инстанции ему пришлось проявить настойчивость и упорство. Как только Иван Никанорович попросил в райисполкоме утвердить смету расходов на переоборудование котельной, он сразу же наткнулся на сопротивление.

— Э, нет, дорогой товарищ… Номер не пройдет! Вы уж как-нибудь обходитесь местными ресурсами. Такие расходы у нас нигде не предусмотрены.

Вызванный для консультации, главный бухгалтер отдела заявил кратко:

— Только через Совет Министров!

— Помилуйте, при чем тут Совет Министров? — запротестовал Иван Никанорович. — Пустяковое же дело — всего пять-шесть тысяч.

— Вот именно «всего», — саркастически усмехнулся главный бухгалтер. — В прошлом году госконтроль с меня чуть шкуру не содрал из-за трехсот рублей.

— Ну, подскажите, товарищи, выход! Придумайте что-нибудь! — упрашивал Иван Никанорович. — Полезное же, политически нужное дело.

— Может быть, очень может быть, — согласился главный бухгалтер. — Но поскольку требуются непредусмотренные ассигнования, я на себя ответственность взять не могу. Прямо скажу: не хочу идти под суд!

Иван Никанорович встретился с отцом Гриши Буданцева и рассказал ему о своей неудаче.

Сергей Назарович отправился в Ленсовет, но положения изменить не удалось. Расходы на клуб не были предусмотрены ни в каких сметах. Нужно, оказывается, входить с ходатайством в два министерства: культуры и финансов — и ставить там вопрос принципиально и широко — об организации таких клубов.

— Ну, что ж, и поставим! — сказал Сергей Назарович, снова встретившись в этот день с управхозом. — Вы, Иван Никанорыч, не вздыхайте так сокрушенно. Наше дело правое. Напишем в «Литературную газету» или в «Комсомольскую правду». А пока вот что, Иван Никанорыч… Есть у вас на смете домоуправления какие-нибудь средства, которые бы вы могли издержать на клуб без нарушения финансовой дисциплины?

— Чепуховые, Сергей Назарыч, — на ремонт и оборудование красного уголка и то, знаете ли, с натяжкой. Клуб ведь не красный уголок домоуправления, — придирок и неприятностей не оберешься.

— Ладно, оставим это, — сказал Сергей Назарович. — Не будем обходить законы. У меня есть другое предложение… Давайте-ка позвоним, скажем, завтра, что ли, в городской комитет партии — узнаем, когда нас смогут принять. Поедем мы с вами. Клавдию Петровну захватим. Из школы — секретаря комсомольского комитета Громова. Ну, и из культкомиссии дома кого-нибудь — кто будет свободен. Словом, целой бригадой!

— Есть! — одобрил Иван Никанорович. — Кстати, забыл вам сказать… — спохватился он. — Из райкома комсомола звонили, и инструктор ко мне в контору заходил. Оказывается, Громов делал на бюро райкома комсомола сообщение о наших тимуровцах, ну, и о клубе, конечно. Его там сильно поддержали,обещали всяческую помощь. Вот инструктора прислали. Видите, сколько у нас союзников стало. А что, может, прихватить инструктора-то в нашу бригаду, а?

— Да, да! Непременно! — поддержал Сергей Назарович. — В таком деле райком комсомола будет нашим главным союзником.

Казалось бы, вопрос приобретал некоторую ясность… Но в течение двух дней после этого разговора возникли новые осложнения. Отец Зойки Дыбиной купил машину «Победу». В доме не было гаража. Котельная весьма подходила для этой цели. Заручившись согласием еще двух владельцев автомобилей, которые не знали, где держать свои машины, артист Дыбин добился в исполкоме райсовета предписания домоуправлению — предоставить помещение котельной владельцам автомобилей для оборудования за их счет гаража.

Второй удар Иван Никанорович получил из управления пожарной инспекции. Инспекция отказывалась дать разрешение на открытие в котельной клуба, если в помещении не будет запасного выхода. Это уже было серьезное дело. Запасной выход можно было проложить только через дворницкую.

«Ничего», — подумал Иван Никанорович. — Добьемся перелома в нашу пользу! Верно говорит Сергей Назарыч: «Дело правое!»

Спустя два часа Ивану Никаноровичу позвонили в домоуправление из Смольного. Прием был назначен на завтра в десять часов утра.

Где «Новая Ладога»?

— Нет, мамочка, напрасно ты утаиваешь от меня свои волнения и неприятности! — Я же не маленькая, — все вижу! — говорила Аня, разгуливая в обнимку с матерью по комнате. — От отца нет известий… Где он? Что с ним? Мы не знаем. Но ведь это не впервые. Нам бы уже пора привыкнуть. А может быть, ты знаешь больше, но просто не хочешь меня волновать?

— Нет, нет, что ты, голубка моя! — забеспокоилась Нина Сергеевна.

Она мягко прижала дочку к себе, заглянула ей в глаза, но ненадолго, тихо отвела взгляд, словно боялась, что Аня прочтет все ее тревоги.

За последние дни Нине Сергеевне стоило больших трудов сохранять самообладание. Заботы о здоровье дочери, тревога за мужа не покидали ее ни днем ни ночью. Она начала страдать бессонницей. Не отдохнувшие за ночь нервы давали себя знать. Но по внешнему виду никто бы не сумел определить, что творится у нее на сердце. Она умела владеть собой.

Аня, хорошо знавшая мать, прочитала эту тревогу по мелким, еле заметным черточкам, незаметным для чужого глаза. Часто, просыпаясь во время болезни по ночам, она видела, что мать не спит, вздыхает в тревожном раздумье, а днем бежит на каждый звонок у двери, надеясь увидеть почтальона.

Только Николка не ощущал никакой тревоги. Придя из школы, он быстро приготовлял уроки и, надев коньки, удалялся на открытый тимуровцами каток или пропадал у своих новых друзей. Видимо, там было много интересных и увлекательных дел, потому что он являлся домой радостно-возбужденным, принося такой аппетит, которому можно было только позавидовать. Во время еды он непрерывно рассказывал о наследниках Тимура и хвалился, что его тоже скоро примут в отряд. Игорь Бунчук уже обещал назначить его дежурным по охране порядка на катке.

Николка не задумывался над тем, как живут его близкие, и втайне был даже рад, что сестра не проверяет теперь его уроков. Впрочем, это длилось недолго. Как-то с запиской от Толи Силаева пришел очень серьезный высокий мальчик. Он назвался Мишей Карасевым и, не вдаваясь ни в какие посторонние разговоры, потребовал показать тетради и дневник. С тех пор этот Миша, которого Николка прозвал «жирафом», не оставлял своего подопечного в покое. Однажды, когда Николке не давались задачи на части, Миша просидел с ним почти два часа, терпеливо и настойчиво объясняя.

Силаев при встрече всегда спрашивал Николку:

— Как мой учитель? Хорош?

Николка жаловался на придирчивость «жирафа», на что Толя отвечал: «А ты как следует занимайся, тогда он перестанет к тебе ходить и мы примем тебя в отряд наследников Тимура!»

Николка был так поглощен своими делами, что почти не замечал ни болезни сестры, ни тревог матери. Он только очень испугался, когда Аня пришла из больницы замерзшая и трясущаяся от озноба. А больше всего он перетрусил в день похорон Марии Кирилловны. Ане стало очень плохо. Резко подскочила температура. Во сне Аня бредила, кричала какие-то страшные, непонятные слова и вскакивала с кровати. В этот день Аня напугала и мать. Нина Сергеевна сидела всю ночь напролет, меняя компрессы и обтирая обильный пот, успокаивая больную тихими, ласковыми словами.

Анины подруги винили во всех этих злоключениях «окаянную болтунью» Лизу Гречик и угрожали свирепо с ней разделаться.

Ночной приступ был по существу кульминацией кризиса, после которого Аня стала быстро поправляться. Она даже отказалась ехать в зеленогорский санаторий и на все просьбы матери отвечала:

— Ну, мамочка, милая моя, пойми, — я здорова! Какой там санаторий! Все мои дела запущены: и школа и рисование. Надо подгонять. Не оставаться же, в самом деле, на второй год! Никуда я не могу поехать!

И вот они ходили сегодня обнявшись и утешали друг друга. Дочь беспокоилась об отце и матери. Мать тревожилась за дочь и мужа.

— Все будет хорошо! Верь, мамочка!

Аня крепко поцеловала мать и ласково прижалась к ней.

— Послезавтра я иду в школу. А завтра ранехонько утром, чуть свет, раздастся звонок. Мы обе, и ты и я, бросимся к двери… И представь нашу радость: почтальон раскрывает свою маленькую сумочку и вручает нам телеграмму, в которой сказано черным по белому, что «Новая Ладога» благополучно следует к родным берегам.

— Дорогая моя девочка! — радостно улыбнулась Нина Сергеевна. — Так именно и будет!

Ей еще хотелось сказать, что скоро все они вновь окажутся вместе, здоровые и веселые… Но в это время раздался звонок. В переднюю ввалился Николка, раскрасневшийся от мороза и возбуждения, с шапкой на затылке. Он запыхался, шмыгал носом, вертел над головой узкой четвертушкой бумаги и заливисто кричал:

— От папки! От папки! Танцуйте! Так не дам!

— Телеграмма! — ахнула Нина Сергеевна. — Где ты ее взял? — протянула она руку.



Николка увернулся.

— Лежала в ящике… Так не дам. Танцуйте же! — повторял он.

Телеграмма была от капитана Баранова. Он сообщал, что «Новая Ладога» прошла острова Зеленого Мыса и к Новому году надеется пришвартоваться у родных берегов.

— Николка, молодец! — крикнула радостно Аня. — Иди сюда! Я покажу тебе, где эти острова Зеленого Мыса.

Они оба, пританцовывая, ворвались в комнату.

На стене висела роскошная огромная карта Атлантики.

«Новая Ладога» шла вдоль берегов французской Западной Африки.

Рождение новых планов

Со стороны могло бы показаться, что каждый день и каждый вечер, загруженные до предела занятиями в школе, домашними заданиями и тимуровскими делами, могли бы утомить Гришу Буданцева. Однако это было не так. Буданцев не мог сидеть без работы. В гуще дел он чувствовал себя, как рыба в воде.

Приход девочек в отряд был ознаменован рождением новой идеи — организовать передвижную стенгазету. Выход — раз в месяц. В продолжение этого срока газета должна «гулять» по квартирам читателей. Штаб отряда назначил редактором газеты Тосю Пыжову; Наташку — заведующей литературной частью. Ане Барановой поручили руководство всей иллюстративной частью. Но девочки еще плохо знали отрядные дела и порядки, поэтому в редакционную коллегию был введен Толя Силаев.

Игорь Бунчук выговорил в будущей газете специальный «отдел происшествий». Звено СМ обязалось снабжать его интересным материалом.

На отсутствие происшествий нельзя было пожаловаться. Они происходили каждый день.

В доме жил старенький пенсионер — музыкант-виолончелист, служивший некогда в Филармонии. Несмотря на очень преклонный возраст, музыкант все же изредка участвовал в небольших случайных концертах, особенно по праздникам, когда оркестрантов не хватало. Ребята во дворе, завидев старичка, бежали ему навстречу, брали инструмент и бережно несли до автобусной остановки. Но однажды случилось так, что во дворе оказалась довольно большая группа ребятишек, а среди них несколько недавно принятых в отряд. Новички, помня священное правило тимуровцев — оказывать помощь старшим, вместе со всеми помчались наперегонки к музыканту. Желающих помочь оказалось слишком много. Между ними разгорелся спор.

— Теперь понесу я с Мишкой, — кричал какой-то новичок. — Прошлый раз несли Палька с Димкой. Теперь мы!

— Нет, мы не несли! — протестовал Димка. — Врешь!

Он ухватился одной рукой за чехол, а другой неистово размахивал, не допуская соперников к инструменту.

— Тащи его сзади! — крикнул кто-то. Димку схватили за воротник.

— Дети, постойте! Так нельзя! Дети, слушайте! — встревожено причитал старичок музыкант.

Но старика уже не слушали. Про него забыли. Объектом распри стала виолончель. Она переходила из рук в руки, ее тянули в разные стороны. Инструмент стал ерзать футляром по асфальту.

— Да что же это такое?! — испуганно взмолился старичок.

Он пытался пробиться к инструменту, но его отталкивали и оттирали.

Потеряв надежду, музыкант стал кричать, призывая на помощь дворника.

К счастью, подоспело трое ребят — «старых» тимуровцев; они вызволили из беды инструмент музыканта.

Второе происшествие было не менее драматичным. Коля Демин инспектировал на улице тимуровский пост. Он увидел незнакомого мальчишку на коньках, который уцепился проволочной клюкой за задний борт мчавшегося грузовика.



На повороте машину занесло; клюка вырвалась, и мальчишка полетел на мостовую. Он стал подниматься на ноги и не видел, как из-за угла выскочила «Победа». Еще немного — и она раздавила бы мальчика. Не теряя ни секунды, Коля Демин прыгнул наперерез машине и резким, сильным толчком сбил парня на тротуар и сам покатил вслед за ним. Машина успела вильнуть, едва не задев его крылом. Коля, никогда не применявший кулаки, не удержался и в горячке «съездил парня по макушке два раза», о чем так и доложил на совете штаба.

Совет единогласно постановил наградить Демина значком «За спасение жизни человека» и присвоил ему почетное звание «тимуровца-героя». Значок, правда, еще не был готов. Болезнь помешала Ане выполнить тимуровское поручение. Но один рисунок на гипсе был уже ею начат. Над обрамлением будущего рисунка в бронзовом медальоне трудились двое ребят из звена «содействия технике». Торжественный акт вручения награды был впереди.

Досадным оказалось происшествие с Костей «трах-бах». Костя, дежуря на тимуровском катке, не пустил кататься на коньках двух закадычных друзей Боцмана. Минька и Котька разозлились, свалили Костю в сугроб и так «накормили» снегом, что он на другой день потерял от простуды голос.

Костя горячо негодовал:

— Мы им говорили: «Бери лопаты и работай. А так не пустим!» Теперь лезут! Бродяги! Церемонимся мы с разными паразитами! Хулиганье! Это они нам лед изрубили! Надавать им, как следует! — подзадоривал он ребят.

Виктор Гуляев обрадовался такому предложению.

— Верно! — поддержал он Костю. — Это Гриша Буданцев их опекает, как маленьких… Что мы — няньки? Вот теперь девчонок в отряд нагнали. Будут у нас детские ясли — «жил-был у бабушки серенький козлик»!

Гуляев любил Буданцева, считался с его умом и авторитетом, но уже забыл, что совсем еще недавно Гриша возился с ним, Гуляевым, как с маленьким, когда он бесчинствовал на улицах.

— Вот что, Костя, — продолжал между тем Гуляев, — давай завтра вдвоем подежурим на катке. Всыпем этой шантрапе по первое число. Знай наших, тимуровцев! Согласен?

Костя молчал. С опаской поглядывал на Буданцева, который отдавал Силаеву и Бунчуку какие-то распоряжения.

— Говори, согласен? — повторил Гуляев. — А не то я найду других, посмелее…

Буданцев повернулся к заговорщикам.

— Расшумелись, кулачные бойцы! Богатыри! Руки чешутся, — усмехнулся он. И вдруг стал очень серьезен. — Драк больше не будет. Никогда! — сказал он твердо. — Это унизительное для человеческого достоинства дело — мордобой! Я презираю ребят, которые разрешают свои споры кулаками. Вы оба из тимуровской гвардии. Надежные, старые кадры отряда. Покажите же пример выдержки и стойкости. На вас смотрят ребята-новички. Ваше поведение — это школа для них. А ты что, Костя, наделал… — сказал он с горьким упреком и сокрушенно покачал головой. — Мы думаем и гадаем, как отманить от Боцмана и привлечь на нашу сторону Миньку и Котьку. И вот вдруг, на наше счастье, они сами пришли к нам на каток. Тут бы тебе и сказать им: «Добро пожаловать!» Принять их, как гостей, приветливо и радушно. А ты: «Куда лезешь, баранье рыло!» Слова-то какие свинские, обидные… Вот они тебя и накормили снегом!

— Дык я ж ничего… — оправдывался растерянно Костя. — Я только словами, а они сразу — трах-бах!

— Ладно уж, помолчи, Костя! Будем поправлять испорченное тобой дело.

Он снял очки и задумчиво повертел ими в воздухе, шевеля губами, словно шептал про себя какие-то слова.

— Вот что, товарищи… Давайте-ка организуем в первый день Нового года у нас на катке веселый карнавал. А? Пошлем всем ребятам в доме пригласительные билеты, в том числе Котьке, Миньке и Боцману. Аня Баранова, как художник, поможет нам сделать эти билеты покрасивее. Васюша! — обратился он к Васе «синему». — Слетай, дружок, быстрокрылой птахой к Ане Барановой. Попроси: если может, — пусть сейчас зайдет сюда. Карнавал на льду! С танцами! — продолжал он, увлеченно потирая руки. — Мы примем всех гостей, и с билетами и без билетов, примем радушно и любезно, как гостеприимные хозяева. Звено Игоря обеспечит нам блестящий порядок. Костя будет главным распорядителем карнавала. Витя Гуляев организует спортивные соревнования в масках.

План Буданцева разрастался. Когда пришла Аня, в комнате уже стоял одобрительный гул голосов. Ребята «подкидывали» предложения.

— Ти-ши-на! — крикнул Буданцев. — Послушаем главного художника. — Он живо подвинул Ане стул и объяснил, зачем они ее позвали. — Оформление карнавала, понимаешь? И очень красивые, нарядные пригласительные билеты. И костюмы… Вот посоветуй. Если, конечно, ты не очень занята… — добавил он и спросил: — Дома все здоровы? Все благополучно?

— Все хорошо! Спасибо! — сказала Аня.

Она была несколько смущена тем общим вниманием, которое вызвал ее приход.

— Все хорошо, — повторила она. — От папы получена радиограмма с островов Зеленого Мыса.

— Вот как! — воскликнул Буданцев. — Ну, чудесно!

Он обменялся быстрыми загадочными взглядами с Толей Силаевым и Бунчуком, но никто из присутствующих этого не заметил.

На каникулах

По улицам несли елки. Свежий морозный ветерок то и дело разносил их густой смолистый дух. Наступал новый, тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год. Все с радостью ждали прихода веселого зимнего праздника.

На катке шла подготовка к новогоднему карнавалу. Весь день был большой снегопад, — площадку, дорожки и подходы к катку завалило пушистым снежным покровом.

Ребята орудовали лопатами, скребками и метелками, расчищая лед, опоясывая каток ровным снежным валом. По верху этого сверкающего от снежных кристалликов естественного забора вытянулись цепочкой маленькие елочки. Целый грузовик таких елок прислал Иван Никанорович. И среди этих зеленых веселых «сестричек» на грузовике оказалась красавица елка с толстенным стволом и могучими тяжелыми ветвями. На ее верхушке висели гроздьями золотистые шишки. Елку временно поставили просто так, прислонив к слепой стене соседнего дома. Иван Никанорович сказал, что это подарок культкомиссий домоуправления. Елку будут украшать взрослые. Пусть только ребята скажут, куда ее поставить. Куда? Такую красавицу? Конечно же, в самый центр ледяного поля!

Иван Никанорович выдал ребятам на освещение катка сто пятьдесят метров электрического провода, патроны и лампочки. И вот сейчас, когда большая часть тимуровцев занималась расчисткой льда, ребята из звена «содействия технике» во главе с «инженером» Сашей Кудрявцевым устанавливали по сугробам деревянные стойки — «козлики» — и тянули по ним электрическую проводку.

Звено связи сбилось с ног. Надо было разнести по всем квартирам огромного дома приглашение ребятам на карнавал.

Вася «синий» и Вася «серый», Палька Мороз и Дима Спешнев гонялись по лестницам и коридорам. Всюду звенели звонки, открывались двери и запыхавшиеся тимуровские посланцы поздравляли с наступающим Новым годом и торжественно вручали билеты. Никто не отказался, все, кажется, были довольны, даже Минька и Котька. Котька, правда, поломался немного. Недоверчиво повертел билет, сказал усмехаясь: «Ладно! Приду потрепаться!».

К Боцману приходили несколько раз, но так и не застали его дома. Пришлось просто оставить билет для передачи. Не прошло и часа, как это дружеское новогоднее приглашение вернулось обратно. Оно оказалось приколотым кнопкой к двери буданцевской квартиры. Поперек квадратика из белого ватмана, обнесенного ажурной бронзовой каемкой, через маленькую нарисованную елочку с красной звездой и двухцветную пригласительную надпись, протянулись жирно выведенные синим карандашом слова: «НАС НЕ КУПЕШЬ!!»

Игорь Бунчук, узнав об этом, озабоченно пощипал свой нос и сказал Демину:

— Знаешь что, Коля… В день карнавала надо будет усилить посты охраны порядка. Кто знает, на что может пойти этот грамотей! А Миньке и Котьке ты доверяешь? — спросил он своего помощника.

Коля отрицательно покачал головой.

— Я тоже! — сказал Игорь. — Хорошо, что мы рассказали о том, где хранится картина Куинджи только членам совета штаба. Правда? Всем-то нельзя знать; пожалуй, кто-нибудь из новичков проговорился бы.

— Ты думаешь, что Боцман решился бы проникнуть в котельную?

— Все возможно… Вчера кто-то уже там был… — Откуда знаешь?

— Новый замок висит. Поменьше.

— Да ну? Пойдем посмотрим.

— Пойдем.

Эта старая котельная, как магнит, притягивала к себе двух тимуровских сыщиков. С тех пор, как им стало известно, что имущество старого художника находится в котельной, Игорь и Коля не могли проходить мимо нее равнодушно. Они уже несколько раз подбивали Буданцева, чтобы он попросил управхоза дать разрешение посмотреть котельную, но Буданцев неизменно отвечал, что нужно немного подождать. Не сегодня — завтра вопрос о клубе решится. Вот тогда и можно будет посмотреть.

Девочки тоже были заняты подготовкой к новогоднему карнавалу. Они собирались вчетвером у Люды Савченко, писали яркие надписи-плакаты: «Все на карнавал!», — делали из разноцветной гофрированной бумаги фонарики и пестрые флажки, весело болтали между делом. Только Люда что-то задумывалась частенько.

Она сидела у окна. Вечерняя улица была расцвечена огнями. И, хотя в этих огнях не было ничего необычного, Люде казалось, что они горят сегодня особенно, по-праздничному. Как далекий сон, вспоминалось хмурое утро, бродяжьи прогулки по мокрым улицам. В самом деле, может, это только приснилось?.. Ей было весело и радостно от того, что вторую четверть она без стыда могла показать матери.

Люда посмотрела на своих подружек с благодарностью и вдруг, в каком-то порыве, быстро перецеловала их всех поочередно.

— Ты что? — удивились девочки. — Чему обрадовалась?

— Так… — прижалась она носом к стеклу, чтобы скрыть ставшие вдруг влажными глаза.

Она вспомнила, как Аня утешала ее тогда до поздней ночи, словно маленького ребенка, и они уснули рядышком на одной кровати. А потом каждый вечер являлись эти подружки, то порознь, то все вместе, занимались с ней, «вытягивали»… Теперь она может смотреть им прямо в глаза. Больше этого никогда не повторится!

Домой возвращались поздно вечером. Люда провожала своих подружек. Уже несколько дней назад было решено встречать Новый год у Ани Барановой, и девочки сговаривались встретиться пораньше.

— У меня для вас приготовлен большой, очень интересный сюрприз, — посмеивалась Аня.

— Что такое? Расскажи сейчас же! — пристали Наташка и Люда.

— В самом деле, что за секреты? — не удержалась и Тося.

— Не скажу! Завтра увидите…

Ане, однако, очень хотелось рассказать о том, что ее мама пригласила встречать Новый год Игоря Бунчука, Толю Силаева и Буданцева. Не забыли и четвертого тимуровца, «домашнего учителя» Николки, — Мишу-жирафа. Он очень нравился Люде Савченко своим удивительно скромным видом, деликатностью и умением коротко, но исчерпывающе ответить на самый, казалось, неразрешимый вопрос.

За время болезни дочери Нина Сергеевна не раз пользовалась услугами тимуровцев. Она успела их полюбить и была очень довольна, что Аня с ними дружит. Нина Сергеевна с утра хлопотала, придумывая, чем бы повкуснее угостить завтра своих новогодних гостей.

Новый год обещал быть веселым и счастливым. От капитана Баранова пришла новая радиограмма. На этот раз ее, как обычно, принесла маленькая бойкая девушка-почтальон. Радиограмма была отправлена с острова Сан-Паулу. Нина Сергеевна не обратила на это внимания. Но Аня посмотрела на карту и очень удивилась: «Новая Ладога» шла не домой, а назад — к берегам Бразилии.

«Странная история!» — подумала Аня, но уж ничего не сказала матери: к чему вызывать лишние, беспокойные вопросы.

Подружки расстались на полпути; Люда вернулась обратно. А Тося, Аня и Наташка пошли дальше, похрустывая каблуками по свежему, только что выпавшему снегу.

Над крышами открывалось морозное звездное небо кануна Нового года. До его прихода оставались одни сутки. Дед Мороз уже торопливо упаковывал в мешок свои веселые подарки.


Все на карнавал!

— Предъявите ваши пригласительные билеты!

— Прошу!

— Спокойно, ребята, не напирайте! Всех пропустим.

— А без коньков можно?

— Пожалуйста! Только на места для зрителей. По полю не ходите.

— Билеты-то отбирают?

— Нет, оставляют на память.

— Красота!

У входа на каток образовалась изрядная толпа. Привлеченные яркими надписями, огнем разноцветных лампочек и звуками радиолы, доносившимися с катка, к пустырю устремлялись ребята из соседних домов. Некоторым удалось прорваться без билетов у входа, другие попросту перелезали через забор.

Стоявшие на контроле тимуровцы забеспокоились и вызвали подкрепление. Прибывшие ребята из звена СМ начали было уже кое-кого брать за шиворот, но подоспевший Игорь Бунчук распорядился пропускать без ограничений.

— Да это через час здесь будет такой трах-бах, спаси помилуй! — озабоченно запротестовал Костя. Он был главным распорядителем карнавала, солидный и важный, с широкой красной повязкой на рукаве.

— Ничего не случится; Буданцев велел пускать всех. Вот если кто хулиганить начнет, — выкатим в два счета! Мое звено в боевой готовности.

Большинство ребят было костюмировано.

Над зеленоватой гладью льда порхали «стрекозы» и «бабочки». Вот проплыл белоснежный «лебедь», а по бокам его, быстро перебирая ножками, суетились два «майских жука» и «божья коровка».

«Коломбина» — Наташка — так виртуозно выписывала на льду замысловатые фигуры, что даже мальчишки и те смотрели на нее с завистью. От Наташки не отставала и Аня Баранова. Ей очень шел костюм моряка, и, если бы не две тугие косы, которые никак не удалось спрятать под бескозыркой, можно было бы подумать, что это резвится стройный и худенький юнга. Тося нарядилась в русский сарафан, украшенный бесчисленными лентами, и только Люда Савченко пришла в строгом спортивном трико и легкой вязаной шапочке.

Всюду развевался рыцарский плащ и мелькала широкополая с перьями шляпа Гриши Буданцева. Рядом с ним носился в пестрой одежде клоуна Толя Силаев. Остальные тимуровцы были в недавно введенной зимней тимуровской форме: лыжные костюмы с вышитыми на груди красной звездочкой и полукруглой надписью под ней: «Тимуровец».

Поминутно, как ординарцы во время боя, к Буданцеву подъезжали то Игорь Бунчук, то Коля Демин. Но никаких распоряжений не требовалось. Все шло хорошо. Вокруг ярко освещенной елки несся шумный, многоцветный, веселый хоровод конькобежцев. В безветренном воздухе медленно падали на землю легкие мохнатые снежинки.

В углу пустыря, примостившись на двух садовых скамейках, ребята из звена «содействия технике» крутили на радиоле пластинки с вальсами и маршами.



Ждали Котьку и Миньку. На приход Боцмана, после того как он вернул свой пригласительный билет, уже не рассчитывали. Между тем, никем не замеченный, Боцман долго стоял на улице и смотрел в щель забора на карнавальное веселье. Потом закурил сигарету, задумчиво пожевал ее губами и быстро пошел к дому. Лицо его не покидала хитрая и насмешливая улыбка…

Котька и Минька появились с запозданием и уже не попали к конькобежным соревнованиям.

— Здорово, ребята! С Новым годом! — приветствовали их тимуровцы. — Что так поздно? Тут без вас призы разыгрывали.

— Задержались… — промолвил смущенный приемом Минька и, потупив глаза, поколотил носком конька лед.

А Котька заявил хвастливо:

— Мы хоть и не на бегашах, а утерли бы тут нос кому хочешь!

— Это возможно, — заметил уклончиво Гуляев. Он был неприятно задет замечанием Котьки, но постарался изобразить на своем лице располагающую и дружелюбную улыбку. — У нас есть к вам предложение, и даже просьба… В заключение карнавала должен быть хоккейный матч. Но вот двух хороших игроков нет во второй сборной. Не сыграете ли, а? Клюшки есть.

Котька взглянул вопрошающе на Миньку, Минька на Котьку, и оба, прочитав в глазах друг друга одобрение, сказали разом:

— Сыграем!

— Ну и хорошо! Поехали!

У елки их нагнал Игорь Бунчук. Поздоровавшись с Котькой и Минькой, он поморщился вдруг и как бы невзначай сказал:

— Неприятные, понимаете, истории… Пробралось каких-то несколько трепачей; и сами не катаются, и другим не дают, малышей сбивают. Никак не справиться. Вы, если увидите кто безобразничает, — кидайте их прямо в снег. Надоели!

— Это мы можем! — сказал Котька. — А кто такие? Где?

— Да вот сейчас-то ничего… А вообще, на всякий случай. Поглядывайте! Ну, пока!

Он помахал рукой и, сделав стремительный разворот, помчался к Буданцеву — доложить ему о том, что с Минькой и Котькой отношения, кажется, налаживаются.

Хоккейный матч не состоялся. На катке погас свет.

Готовые ко всяким случайностям, тимуровцы зажгли свои карманные фонарики и стали обшаривать пустырь, разыскивая место повреждения. Электрический провод оказался обрезанным в трех местах.

— Это Боцман, — сказал Минька с досадой, — его рук дело! Сорвал нам интересный хоккейный матч! Не дал нам вклеить первой сборной! Бродяга!

Толя играет «большой сбор»

Мысль о создании клуба школьников нашла полную поддержку в городском комитете партии. Было ясно, что клуб объединит всех ребят в коллективе, украсит их досуг увлекательными и полезными занятиями, позволит вести большую культурно-воспитательную работу, поможет бороться с безнадзорностью. Решено было в тот же день доложить обо всем одному из секретарей горкома.

«Бригада» ходатаев вернулась из Смольного в самом веселом и благодушном настроении.

Не прошло и трех суток, как Ивана Никаноровича вызвали в исполком горсовета. Здесь уже лежало официальное разрешение. На строительство клуба отпускались значительные средства.

Обо всем этом Гриша Буданцев узнал от отца. Он тотчас позвонил по телефону Толе Силаеву и велел «трубить большой сбор».

Через минуту, перекрывая все городские шумы, в ясном морозном воздухе зазвенела труба, переливаясь высокими торопливыми нотами. Открыв форточку, Толя Силаев играл на корнете сигнал большого сбора, играл фортиссимо, во всю силу своих великолепных легких.

И сразу повсюду захлопали входные двери, по лестницам помчались тимуровцы.

Местом общих сборищ был теперь каток. Там уже стоял Гриша Буданцев в плотном кольце возбужденных ребят, рассказывая о радостном известии.

Общее ликование было так велико, что вся толпа сразу же отправилась обратно во двор к старой котельной. Там ребят встретил Иван Никанорович.

— Вот она — славная команда! — помахал он им приветливо рукой. — С победой, ребята!

Кто-то крикнул «ура», и сразу три десятка звонких голосов поддержали его.

— Это командир знаменитого отряда, — сказал Иван Никанорович, представляя Гришу Буданцева высокому полному мужчине в толстом бобриковом пальто и широкополой фетровой шляпе.

— Очень приятно, — отозвался мужчина и любезно приподнял шляпу. — Инженер Крылов — строитель будущего клуба. Я много слышал о вашем отряде.

Он крепко пожал руку Буданцева.

Рядом стояли члены культкомиссии, дворники, электромонтер, техник, водопроводчики. Они все приветливо улыбались, словно именинники, встречающие гостей.

— Ну, что ж, — сказал Иван Никанорович, — давайте посмотрим да пораскинем мозгами, как лучше сделать. Вы, ребята, тоже войдете, только без толкучки, спокойней, а то измажетесь. Ну-ка, Андрей Семеныч, — обратился он к монтеру, — включи общий свет.

Изловчившись, сквозь толпу самыми первыми в котельную шмыгнули Игорь Бунчук и его помощник Коля Демин. У них были на это свои особые причины.

Помещение оказалось большое — не менее ста пятидесяти квадратных метров. В центре его стояла высокая кирпичная кладка. Внутри находились два гигантских котла. Повсюду в разные стороны разветвлялись заржавевшие трубы. Здесь же валялись старые батареи парового отопления, разный железный лом. Стены были покрыты жирным, толстым слоем пыли и копоти.

— Объем работ большой! — сказал инженер. — Придется много потрудиться. Но я думаю, что до Первого мая все же управимся, если, конечно, строительные материалы будут на месте.

— Обеспечим! — заверил Иван Никанорович. — Не беспокойтесь, товарищ Крылов!

Гриша Буданцев тихонько тронул управхоза за рукав.

— Иван Никанорыч! Вы можете рассчитывать на помощь всего нашего отряда.

— Это уж само собой разумеется. А как же! — без тени сомнения произнес Иван Никанорович. — Вот кладку разберем, вытащим котлы, а потом — пожалуйте, выходи на воскресники тимуровский батальон!

Почти все ребята уже вылезли снова во двор. В котельной не было ничего интересного. Их любопытство было вполне удовлетворено общим обзором.

Гриша Буданцев хотел было последовать за ними, но где-то в темном углу, за грудой старых тавровых балок и кровельного железа, раздавались знакомые голоса.

Он обогнул кирпичную кладку и, придерживаясь за скользкие от сырости стальные перекрытия, перелез через кучу лома.

В темном углу, шныряя из стороны в сторону и нелепо пританцовывая, метались силуэты Игоря Бунчука и Коли Демина. Перед ними, прижатая к стене тяжелой батареей, лежала на боку огромная бельевая корзина. Она была покрыта сверху грязной рогожей и перевита веревками.

Игорь Бунчук, словно маг-волшебник, вызывавший таинство превращения, прыгал перед ней на одной ноге, азартно щелкал над головой пальцами и приговаривал: «Эврика! Эврика! Эврика!»

Вслед за ним подпрыгивал и Коля Демин.

Услышав шум, они оба обернулись. Свет одинокой лампы озарил их взволнованные лица.

— Ну что, сыщики, нашли что-нибудь? — спросил их весело Гриша Буданцев.

— Да! «Зимнюю канавку»! — воскликнул Игорь. — Она здесь, в этой корзине!

Он поднял над ней руку, лихо щелкнул пальцами, и глаза его загорелись торжествующим блеском.

— Ты уверен в том, что она здесь? — спросил Буданцев.

Он с интересом разглядывал корзину, толкал ее ногой, пробуя, нельзя ли сдвинуть с места.

— А как же! — воскликнул с уверенностью в голосе Бунчук. — Где ей быть? Управхоз… Галина Алексеевна сама… ее сюда… положила.

Он захлебывался от волнения.

Видимо, все эти чувства испытывал и Коля Демин, потому что он повторил вслед за своим другом: «Сама… сюда… положила…»

— Интересно! — сказал Буданцев. — Очень интересно!

— Гриша, дорогой… — зашептал Игорь ласково-умоляющим тоном. — Попроси разрешения у Ивана Никанорыча открыть корзину…

— По-про-си… — протянул за ним жалобно Демин. Буданцев взглянул на Игоря, потом перевел взгляд на Колю и улыбнулся. У обоих на лицах застыло умильно-просительное выражение.

— Хорошо, — сказал Буданцев. — Сейчас, подождите!

Он стал пробираться к выходу.

— Ребята! Сюда! Скорей! — заорал Бунчук, срываясь на высоких нотах.

— Ребята, сюда! — так же истошно повторил за ним Демин. — Эй-эй-эй!

Услышав крики, в котельную заглянули Саша Кудрявцев, Костя «трах-бах» и Виктор.

— Что вы ползете, как черепахи! Скорей! — подгонял их в азарте Бунчук. — Зовите Аню Баранову. Немедленно! Мы нашли «Зимнюю канавку». Она здесь! Перед нами!

Котельная быстро наполнялась тимуровцами. Ребята толкались, удивленно спрашивали друг у друга, что случилось. Узнав, в чем дело, зашумели:

— Где картина? Покажите! Кто нашел? Да ну, заслонили, — не видно ничего! Пустите же!

Костя «трах-бах», встав у входа и сложив руки рупором, уже кричал на двор резким, зычным голосом:

— Ка-а-а-арти-ину нашли! «Зии-им-ню-ю ка-а-ана-авку!»

Вскоре прибежала запыхавшаяся Аня. Ее пропустили вперед.

— Где? — взволнованно спросила она Бунчука.

— Здесь! — обвел он корзину широким жестом и застыл в торжествующем безмолвии.

Сзади послышался голос Ивана Никаноровича.

— Сюда… Сюда… — приглашал его Буданцев. Ребята расступились.

— Вот эта корзина? — спросил Иван Никанорович. — Мне дворники как-то говорили, что там просто хлам. Ну, открывайте, ребята!

— Нож! — коротко бросил Бунчук и протянул руку к Демину.

Тот мгновенно вытащил из кармана перочинный ножик и открыл его.

— Внимание! — сказал Бунчук.

Двумя — тремя ловкими, быстрыми движениями он перерезал веревки и сбросил рогожу. В нос ему ударил столб пыли. Он отмахнулся и стал вытаскивать из корзины вещи. Сначала он делал это медленно и осторожно, потом все быстрей и быстрей. Здесь были старые кастрюли и чугунки, две сковороды, утюг, банки с остатками красок, помятые тюбики, молоток и топор, запачканный красками халат, диванные подушки, большой таз и много мелких вещей домашнего обихода. Наконец… корзина была пуста.



Игорь пошарил руками по сырым дранкам, ощупав все ее дно, хотя этого совершенно не требовалось, — всем было ясно видно, что в корзине больше ничего нет.

— Как же так? — произнес Бунчук и чихнул.

— Будь здоров! — сказал Иван Никанорович.

— Я не понимаю… — прошептал Бунчук. — Где же она? Где «Зимняя канавка»?

Все молчали. Одни — подавленные неудачей, другие — из вежливости и великодушия, не желая огорчать тех, чьи мечты и надежды не осуществились.

Часть третья

Приезд отца

Ленинградская зима неустойчива: подует южный ветер, и наступает ростепель, словно юг находится где-то здесь под боком — в районе Пулковских высот или Славянки. Но стоит вздохнуть Ладоге или пошуметь карельским лесам, как в город приходит полярная стужа. Она сковывает реки, каналы и залив. Завывая на разные голоса, носятся вьюги по вздыбленному в торосах невскому льду. Раньше срока гаснет день, и тогда кажется, что Северный полюс рядом, — так ощутимо ледяное дыхание арктической пустыни.

Аня не заметила, как прошла зима, — неделя за неделей пронеслись в трудах и заботах. Надо было подгонять запущенные во время болезни занятия рисованием. В этом году, с переходом в восьмой класс, она собиралась оставить школу и поступить в художественное училище. Мечта стать художником ее не оставляла.

Дружба с тимуровцами и вступление в отряд не ограничивались только встречами. Аня выполняла тимуровские поручения. Как правило, они имели отношение к живописи. Стенгазета, хоть и раз в месяц, но требовала настоящего художественного оформления. Аня сделала, наконец, рисунки к давно обещанным ребятам значкам. На одном из них, который больше всего понравился тимуровцам, был изображен крутой обрыв над бурным потоком. В гордой позе победителя стоит знаменосец, сжимая двумя руками древко красного флага. Ветер натянул полотнище и алой дугой опоясал плечи знаменосца. Искусный орнамент украшает значок тонкой бронзовой резьбой, а вокруг выгравирована миниатюрная золотая россыпь: «Герою-тимуровцу за спасение жизни».

Были и другие работы: к весенним каникулам Аня вновь оформляла тимуровский каток. Откуда ни возьмись, в конце марта ударили морозы, и ребята решили отметить прощание с зимой спортивным праздником.

В один из этих студеных, но уже обласканных весенним солнцем дней ледокол привел в порт «Новую Ладогу». Встреча с отцом, как всегда, была очень радостной.



— Что же произошло с тобой такое, папа? — спрашивала после Аня. — Шел, шел домой, поднимался наверх по Атлантике, и вдруг… как говорит один мой знакомый тимуровец, «трах-бах»… скатился вниз к берегам Бразилии.

— Не понимаю, милая, что тебя удивляет…

— Ну, как же, папа! Острова Зеленого Мыса вон где, — провела Аня рукой по карте, стоя на цыпочках. — А Сан-Паулу? Смотри-ка, мне приходится чуть не на корточки садиться.

— Далеко! — согласился отец. — Ну, а что тебя удивляет? Вначале Сан-Паулу, а потом Зеленый Мыс.

— Э нет, папочка! Вначале радиограмма была с Зеленого Мыса.

— Какая радиограмма?

— Как какая? От тебя!

— С Зеленого Мыса я не посылал никакой радиограммы…

— А это что? — вынула Аня из стола телеграфный бланк.

Отец повертел его в руках, удивленно пожал плечами:

— Странная история! Ничего не понимаю… «Прошли острова Зеленого Мыса…» — прочитал он, потом поднес телеграмму поближе к лампочке и еще больше удивился: — Вот тебе на! Да ведь это фальшивка!

— Что значит фальшивка?

— Не настоящая, а поддельная. Таких телеграмм не бывает. Она напечатана на обыкновенной пишущей машинке прописными буквами. Фальшивка — и все. Интересно: кому понадобилась эта подделка? — недоумевал он. — С какой целью? Невероятный случай!

Отец рассказал, что, выйдя из Буэнос-Айреса в обратный рейс, «Новая Ладога» попала в полосу сильного шторма. Когда корабль находился у островов Фернанду-ди-Норонья, радист «Новой Ладоги» принял сигнал о бедствии с португальского корабля, который находился в ста милях восточнее. «Новая Ладога» пошла на помощь и в тяжелых штормовых условиях спасла весь экипаж гибнущего судна. Застигнутый бурей, португалец потерял рулевое управление, потом из строя вышел главный двигатель. Судно несколько суток носилось по океану. Досталось и «Новой Ладоге», — из-за порчи радиорубки была утрачена связь. Португальцев благополучно доставили в Сан-Паулу. Отсюда и была послана отцом радиограмма. «Новая Ладога», исправив повреждения, пошла прежним курсом — домой.

Отец снова повертел в руках загадочную телеграмму и, помолчав немного, добавил:

— Ничего не понимаю!

Пока отец рассказывал, Аня уже догадалась о том, кто был автором телеграммы. Вспомнилось, как однажды Игорь, Толя и Буданцев зашли к Ане во время болезни. Кто-то из них, кажется Буданцев, спросил об отце: когда он приедет или где он сейчас, — что-то в этом роде. И тогда Аня и мать — обе выразили свое беспокойство по поводу молчания капитана Баранова. Ребята, конечно, начали успокаивать, а потом… через два часа после их ухода в почтовом ящике Николка обнаружил эту телеграмму.

— Ну и хитрецы! — воскликнула с восхищением Аня.

— Кто это? — спросил отец.

— Тимуровцы, папа. Такие хорошие ребята!..

Она рассказала отцу об отряде, о мальчиках, которые оберегали ее от нападения.

— Действительно молодцы! — согласился отец. — Передай своим дружкам, что, когда у них будет этот самый клуб, — я их отблагодарю: организую уголок моряка, помогу сделать приборы, подарю морские карты, прокладочный инструмент — все как следует!

— Правда? — обрадовалась Аня. — Спасибо, папа!

Утром в школе Аня рассказала девочкам про случай с телеграммой.

Тося и Люда удивленно ахали, а Наташка почему-то печально вздыхала.

Девочки уже давно заметили, что при упоминании фамилии Буданцева Наташка всегда так вздыхала, печально и мечтательно.

Ночная беседа

Почти половина двора превратилась в склад строительных материалов. Под двумя временными навесами хранились свежеоструганные бревна, штабеля досок, горбыля и «вагонки», легкий штакетник. Он предназначался для нового забора на пустыре. Предприимчивый Иван Никанорович выклянчил пустырь, как он говорил, «навечно», пообещав создать здесь образцовую детскую спортивную площадку. Весной предстояли большие работы по дренажу, установке различных сооружений, посадке деревьев и кустарника, разбивке клумб.

— Но имей в виду, командир, — говорил Иван Никанорович Грише Буданцеву, — без твоих тимуровских, орлят я тут ничего не сделаю. Взяли мы с тобой вдвоем грех на душу, — давай и действовать сообща. Не справимся — пустырь весной улизнет, и уже навсегда.

— Не беспокойтесь, Иван Никанорыч! Я за ребят ручаюсь, — убеждал Буданцев. — Они не подкачают. Все летние планы отряда предусматривают работу на этой площадке. Не подведем! Вы же видите, как мы помогаем строительству клуба?

— Точно! — соглашался Иван Никанорович и удовлетворенно похлопывал Буданцева по плечу. — Молодцы! Верно говорит инженер товарищ Крылов, что ребята: — великая сила. Без вас бы… Э, да куда там к Первому мая!.. — усмехался он.

Строительство клуба шло полным «ходом. «Веселые подсобники», как называл ребят инженер Крылов, делали всё, чтобы облегчить труд строителей и ускорить сроки. Штаб тимуровского отряда создал три сменные бригады и укомплектовал их самыми надежными и физически сильными ребятами. Они таскали кирпичи, доски и песок, разогревали и месили глину. Ребята из звена «содействия технике» выполняли даже мелкие плотничьи, столярные и малярные работы. Родители не протестовали, наоборот, — были даже рады: делом занимаются. Если не во вред учебе, — пусть! Они мирились с душераздирающим воем электропилы, которая заготовляла для клубного пола плитки дубового паркета, мирились с пылью и мусором двора, заваленного заготовками и отходами строительства. А кое-кто из родителей и сам охотнопомогал на стройке, понимая, какую пользу детям принесет будущий клуб.



Игорь после своей неудачи с злополучной корзиной не оставлял надежды найти «Зимнюю канавку». Ребята щадили его самолюбие и не напоминали о случае в котельной. Только Костя «трах-бах» и Виктор, видимо сговорившись между собой, подпускали иногда «шпильки». Особенно Виктор. Встретится с Игорем и начнет:

— Вот какое дело, Игорек… Послушай… — а сам Костю подталкивает и подмигивает ему. — Топаем мы с Костей сегодня по улице. Смотрим, — тетенька с Балтийского вокзала идет. Надрывается, тяжелые вещи тащит: чемодан и корзину. Ну, мы, конечно, как тимуровцы, на выручку: «Разрешите, поможем». Она говорит: «Ах, спасибо, ребята! В Ленинграде все такие внимательные… Возьмите корзину». Мда… Вот несем мы с Костей корзину, а сами думаем: «Эх, жаль, нет с нами Игорька, — посмотрел бы, а вдруг в корзине-то… «Зимняя канавка».

И Виктор начинает хохотать, а Костя ему вторит, да так зычно и заливисто, что прохожие оглядываются.

А то, случается, вдвоем опять же разыщут где-нибудь Игоря, схватят его под руки и начнут с двух сторон таинственно шептать, перебивая друг друга:

— Тсс! Пес! Ни слова! Сейчас на третий двор новые жильцы приехали. Грузовик мебели, рояль и… две бельевые корзины.

Игорь стойко сносил эти насмешки, говорил:

— Ладно! Смеется тот, кто смеется последним.

Вместе со своим помощником Деминым он за зиму немало покатался по городу, разыскивая, в какой артели «Реммебель» работает Василий Кузьмич Горохов — управхоз, сменивший после войны Галину Алексеевну Москвину. Наконец, удалось такого найти. Василий Кузьмич сказал, что действительно он такую корзину знает. Даже интересовался ее содержимым и нашел две очень запачканные картинки. Дал их посмотреть знакомому художнику-плакатисту, ценные они или нет. Тот обещал разобраться, да видно забыл, а может, картинки бросовые.

Василий Кузьмич дал им адрес плакатиста, и ребята покатили на Петроградскую сторону. Но здесь их ожидала неприятность. В квартире сказали, что художник вот уже несколько лет как уехал работать в Благовещенск.

Получив адрес, Игорь и Коля написали художнику в Благовещенск подробное письмо и попросили ответить.

Из всех тимуровцев в это дело были посвящены только Буданцев и Толя Силаев. Буданцев даже перепечатал письмо на пишущей машинке, и все вчетвером подписались: «Члены совета штаба наследников Тимура…» такие-то… Обратный адрес был дан Игоря Бунчука, и Буданцев частенько спрашивал его, нет ли каких-нибудь известий.

Гриша в эти дни был полон особой энергии. Еще бы! Ведь мечта о клубе становилась действительностью. Он пользовался каждой свободной минутой, чтобы сбегать на стройку: помочь перетащить какую-нибудь бадью с цементным раствором, горку кирпичей или вынести из котельной строительный мусор. В мечтах он уже видел будущий клуб таким, каким он был на проекте: маленький зрительный зал с эстрадой, кинобудкой и экраном, три комнаты для кружковой работы. Но Гриша не просто мечтал, а уже прикидывал, как интереснее развернуть будущую деятельность тимуровцев. Он завел «Тетрадь предложений» и пустил ее по рукам. Через две недели она вернулась мятая и разбухшая, испещренная записями. Ребят интересовало все: наука и техника, искусство и спорт, литературный кружок и военное дело, токарное ремесло и художественная вышивка, фотография и школа танцев. Одни хотели научиться играть на рояле и баяне, требовали открыть музыкальный кружок; другие желали участвовать в спектаклях. Гуляев писал: «Нужен стрелковый тир с хорошими винтовками и настольный теннис». Саша Кудрявцев ратовал за шахматную секцию и секцию радиосвязи. Он даже приложил чертежи для клубной коротковолновой приемочно-передаточной радиостанции. Юннаты требовали целую оранжерею для домашнего разведения цитрусовых. Вкусы, мечты и желания ребят совпадали, пожалуй, только в одном: «Нужна большая клубная библиотека с интересными книгами».

Раздумывая над записями, Буданцев решил сделать несколько вариантов плана и поставить его на обсуждение совета штаба.

В школе Гриша пользовался всяким удобным случаем, чтобы посоветоваться с Громовым. Не забывал иногда забежать и к Клавдии Петровне. У инспектора детской комнаты был большой опыт работы с ребятами.

К сожалению, все эти планы несколько расстроило одно неожиданное обстоятельство. Как-то уже поздно вечером в комнату Гриши вошел отец.

Сергей Назарович держал в руках ящик с табаком, коробку гильз и машинку для набивки папирос. Видимо, разговор предстоял серьезный и долгий.

— Что скажешь, сын, относительно жизни в Москве? — неожиданно спросил он.

Нет, такого разговора Гриша не ожидал. Он даже присел от изумления.

— Тебя переводят в Москву? Совсем?

— Представь, да. Министерство, собственно, давно имело такое поползновение. Но настойчивой необходимости не было. А сейчас создается новое научно-исследовательское бюро. И я с большим интересом буду в нем работать…

— Когда? — только и спросил Гриша.

— Разумеется, не завтра… Закончишь учебный год, а десятый класс придется уже начинать в Москве…

Гриша решил ничего пока не говорить ребятам. На другой день при встрече с ними он испытывал какую-то неловкость и смущение, словно в чем-то обманул их. Но вскоре это ощущение было рассеяно разными неотложными делами.

Из-за Нарвской заставы приехала делегация ребят. Они хотели создать у себя тимуровскую организацию и не знали, с чего начать. Пришлось созвать совет штаба, — надо же помочь ребятам. Теперь таких посланцев будет все больше и больше: слух о наследниках Тимура переходит из дома в дом, становится крылатым, даже в другой район перелетел. Приезжим подробно рассказали о жизни отряда, ответили на все вопросы, а в заключение выделили двух консультантов — Сашу Кудрявцева и Игоря Бунчука — для временной помощи и руководства.

Тут же, на совете, Толя Силаев и Виктор доложили ребятам, что Котька и Минька высказали желание вступить в отряд. Произошло это вот как. После участия в зимнем карнавале приятели зачастили на каток. Каждый раз, при случае, расспрашивали об отряде. А однажды, встретив Виктора и Толю, задали прямой вопрос:

— Что летом будете делать?

— Стадион на пустыре организуем, — сказал Виктор.

— Ну да? — не поверил Котька.

— Ага! Во-первых, футбол — две сборных будут… — начал перечислять по пальцам Гуляев, — баскет… волейбол, рюхи, настольный теннис…

— А еще?

— Желающие по водному спорту — в яхт-клуб. Походы на спортивных шлюпках и байдарках по речкам и вдоль залива!

— Брось!

— Я тебе говорю… А туристы — пешком по Карельскому перешейку. Три похода.

Минька заинтересовался звеньями отряда:

— «СМ» — это что такое?

— Содействие милиции, — пояснил Толя. — Чтобы порядок был на улице и во дворе, не безобразничали ребята, не хулиганили, стекол не били, драк не устраивали…

— Я слышал, — у вас сыщики есть, — неуверенно заметил Котька.

— Есть.

— А зачем?

— Как зачем? Вот, например, ты лампочку на лестнице вывинтил…

— Я лампочек не вывинчиваю, — насупился Котька.

— Да не ты… Я так, для примера. Вот ты вывинтил и думаешь, — никто не узнает.

— Ну?

— А наши сыщики узнают.

— Смеешься?

— Факт.

— К Первому мая свой клуб будет, — добавил Гуляев. — Эх, заживем тогда! Идем, братва, на стройку, посмотрим…

И вот Котька и Минька стали появляться на стройке.

— Вчера тоже были, вдвоем… — рассказывал Толя на совете. — Вначале просто слонялись без дела, наблюдали… А мы с Сашей Кудрявцевым в это время как раз каменную чушку с места сдвигали. Ну, я Сашу незаметно подтолкнул, подмигнул ему: дескать, молчок. А сам и говорю как бы между прочим: «Нет, не управиться нам, Саша, с тобой. Тут хоть трактор вызывай, чтобы каменище тот сдвинуть»… А Котька почесал затылок, потом на руки плюнул и говорит: «Расступись, братва! Тут нужна вага…» Взял он толстую жердь, подвернул ее под чушку и сдвинул с места. А потом спрашивает: «Ну еще чего?» Я говорю: «Вон кору надо с горбыля сдирать». Тут Минька подошел, интересуется: «Топором, что ли?» Я говорю: «Топором-то лучше…» — «Давай топоры!» — говорит Котька. Я им принес. Так и стали работать…

— Вот видите, как хорошо! — одобрительно потер руки Буданцев. — Достижение! Давайте примем их в первое же воскресенье.

— Но они ставят ультиматум, — сказал Виктор: — «Боцману, — говорят, — Буданцев обещал яхт-клуб, швертбот и яхту. А мы что, — рыжие? Давайте и нам…»

— Ладно! Ультиматум так ультиматум, — согласился Гриша. — Мы не гордые, — примем ультиматум. Завтра в школе надо узнать у Ивана Степаныча, как там с яхт-клубом обстоит дело. Время-то очень неподходящее… Для буера уже нет на заливе льда, а для яхты еще сезон не наступил. Ничего, что-нибудь придумаем… Ты что, Игорь, как-то иронически улыбаешься? — спросил он Бунчука. — Не веришь Миньке и Котьке?

Игорь неопределенно пожал плечами:

— Время покажет!

Ему не хотелось говорить, что он не доверял всем троим. Даже Буданцев не знал о том, что Игорь дал своему помощнику Коле Демину тайное задание — неослабно следить за «подозрительной троицей».

Коля Демин со свойственной ему энергией тотчас принялся выполнять поручение. Он переговорил с двумя наиболее смышлеными ребятами из звена СМ, и они начали действовать.

Возвращение мецената

Жорж появился в городе ранней весной. Боцман встретил его, как ни странно, на одной из лестниц своего дома и вначале даже не узнал. Исчезла узенькая полоска усов. Некогда худощавые щеки Жорки округлились. Приметным был только характерный вырез нижней губы, сложенной ковшичком. В нем торчал внушительный янтарный мундштук и дымилась толстая сигарета.

— Красота! Вот ни за что бы не узнал! — оглядывал его удивленно Боцман.

— Старею, мальчик. Время бежит, как горный поток. Что нового в городе-герое?

Жорж открыл цветистую коробку, угощая сигаретами.

— Недавно приехал? — спросил Боцман, закуривая.

— Почти… — уклончиво заметил Жорж и виртуозно выдул колечко голубого дыма. — Были дела в одной союзной республике. Но местный климат действовал мне на нервную систему.

Жорж прислушался и глянул в пролет лестницы. Кто-то спускался с пятого этажа.

— Выйдем на воздух, — взял он под руку Боцмана, — надо дышать озоном. Весна!.. Я в вашем доме по воле влюбленного сердца, — говорил он, когда они уже шли по улице. — Понравилась девушка, нежная и юная, стройная, как кипарис.

— Кто же такая? — полюбопытствовал Боцман и важно сплюнул, довольный таким доверием Жоржа.

— Из тридцать пятого номера, крошка.

— Из тридцать пятого! — удивился Боцман. — Там живет генерал медицинской службы с женой, а больше никого нет. Жила какая-то старая тетка, заместо домработницы, но ее рассчитали. Я слышал, как генеральша говорила соседке: «Грязнуля, — говорит, — и неряха… чуть газом не отравила…»

— Правильно, дорогая крошка! И вот на ее место взяли новенькую. Я познакомился с ней на одной танцульке, а потом пару раз бывал в кино. Чудная девушка! Но где встречаться юным влюбленным, где побыть наедине, — вот вопрос!

— А на квартире у генерала, — предложил Боцман. — Он же раньше вечера домой не возвращается. На «ЗИМ» е ездит. Ох, красота! Служебная машина. Шофер военный.

— А генеральша будет слушать мои серенады? — усмехнулся Жорж.

— Да она дома тоже не сидит, служит где-то. Кажется, на радио что-то делает. И зачем, дура, работает, — не понимаю! И так у них всего полно. Когда осенью с дачи приехали, я помогал дворнику вещи наверх таскать. Видел. Ну и квартира, — чего только нет! И ковры, и посуда разная, телевизор там…

— Мой юный друг, — ласково прищурился Жорж, — вот мы с моей подругой и задумали провести свидание днем; но вдруг хозяева придут? Ведь это совестно, неудобно.

— Можно всегда предупредить… — перебил его Боцман. — Посвистать или как иначе… Ну, в общем, постоять на стрёме.

— Вот именно: постоять на стрёме и посвистать! Чудная идея! — оживился Жорж. Он вновь достал коробку с сигаретами.

Они закурили, и Жорж, указывая на скамейку, сказал:

— Погреемся на солнышке. Потолкуем подробно.

В сквере у деревьев еще виднелись остатки побуревшего талого снега, но песчаная дорожка уже просохла. Выведенные на прогулку малыши ковыряли песок лопатками и совками.



— Значит, так… — сказал Жорж, усаживаясь на свободную скамейку и приглашая Боцмана. — В случае чего, — ты посвистишь. А уж я не останусь в долгу.

Он покопался в боковом кармане пальто, быстро переложил что-то в коробку из-под сигарет и протянул ее Боцману:

— При удаче — двойная премия.

Боцман, не в силах сдержать любопытства, приподнял крышку.

Сверх слоя сигарет лежала сложенная вчетверо сотенная бумажка.

Он просиял; постукал по коробке мясистыми пальцами, сунул в карман и держал ее там, не выпуская из рук.

— Послезавтра, — сказал Жорж, — мы встретимся в одиннадцать часов у «Гастронома», на углу. Так?

Боцман понимающе закивал головой.

Понизив голос, Жорж стал излагать свой план встречи с любимой девушкой.

Боцман отлично понимал, что за этим скрывается что-то другое, более серьезное, но перспектива шутя получить еще две сотни увлекала его. «В конце концов, чепуховое дело, — думал он: — подежурить час-полтора у парадного подъезда. А если на горизонте появятся хозяева квартиры, — дать два коротких свистка; только-то и всего!»

— Договорились? — спросил Жорж.

Боцман кивнул головой:

— Заметано!

— Ну, чудесно! Проводи меня, крошка, до автобусной остановки. Погода так хороша!

Жорж оглянулся.

Ребятишки копались в песке.

За деревом, спиной к скамейке, стоял маленький мальчик. Он прилагал все усилия, чтобы застегнуть непокорный замок у разбухшего школьного портфеля.

Свидание на пустыре

О встрече Боцмана с «неизвестным молодым человеком» было доложено Игорю Бунчуку. Приметы Жоржа: кожаное пальто с меховым воротником, новые суконные боты, синяя шляпа и некоторые характерные особенности физиономии — были подробно занесены Игорем в записную книжку. Содержание беседы, хотя и очень скупое, отрывочное, навело Игоря на невеселые размышления.

— Затевается какая-то преступная история! — сказал он Демину. — Наша задача — предупредить события. Я сейчас сообщу Грише, а ты усиль наблюдение.

Боцман в это время поджидал Котьку у подъезда школы.

— Эй, пижон! — окликнул он его при выходе. Котька отделился от группы ребят.

— Чего тебе?

— Есть дело!

— Ну, говори…

— Так вот сразу и начну звонить во все колокола! — огрызнулся Боцман. — Пойдем куда-нибудь в укромное местечко.

— Пойдем.

Они молча дошли до пустыря.

На льду тимуровского катка появились широкие прогалины — виднелась жухлая прошлогодняя трава. От обмякших грязных сугробов бежали к улице быстрые ручьи.

— Привел, — недовольно сказал Котька. — Тут ноги промочишь…

— Неженка! — усмехнулся Боцман. — Зато никого нет.

Они не заметили, как вслед за ними вдоль стены прокралась маленькая увертливая фигурка. Она шмыгнула за дощатую трибуну и притаилась там.

— Ну, какое такое дело? — остановился Котька.

Боцман указал ему на край обсохшей ступеньки и сам уселся.

— Ты связался с этой тимуровской компанией, — начал он обидчивым тоном, — бросил товарища, изменил дружбе…

— Ничего я не изменял! — раздраженно остановил его Котька. — А что болтаться-то по улицам, как неприкаянным! Интерес! У них вон буера есть, гоночные гички, байдарки. Ездили с Минькой на Крестовский остров. Вот, полюбуйся, — полез он в карман и извлек маленькую голубую книжечку с эмблемой на обложке: белый парус накренился к волне. — Видал миндал! Члены яхт-клуба! Инструктор нас в группу записал. Обучит, и будем с Минькой ходить на швертботе. Спортивное общество «Искра», — прибавил он с восхищением.



Боцман недоверчиво разглядывал членский билет Котьки.

— Подумаешь! А потом что?

— Потом? В гонках будем участвовать. Почему ты отказался? Ведь Гришка тебе предлагал. Хочешь, мы с Минькой скажем ему?..

— Катись ты со своим Минькой! Этим делом денег не наживешь. Вот! — хвастливо постукал он по коробке с сигаретами и открыл ее. — Сотняга! А завтра будет три. Пальцы в рот — и деньги на бочку. Кури!

Котька с сожалением посмотрел на толстые с золотым ободком сигареты, но не взял.

— Не курю, бросил, — мрачно сказал он и отвернулся, чтобы не дразнить себя. — У нас в яхт-клубе это запрещено…

— Ого! — хрипло произнёс Боцман. — У вас, наверно, в яхт-клубе вместо папирос соски сосут! Брось ты трепаться, Котька! — шутливо толкнул он товарища. — Кончай с этой волынкой. Пойдем, я угощу тебя пивком. По паре кружек.

Он поболтал рукой в кармане, звеня монетами.

— Мелочь! Есть и бумажки.

— Не пойду.

— Ну и дурак. А ведь знаешь, Котька, — это нечестно предавать товарища.

— Да я тебя не предаю!

— Ну как же! На Миньку я плевал. Это верно! Черт с ним, с малохольным, а вот ты… Ты же мне друг…

— Ну и хорошо! — обрадовался Котька. — Давай пойдем с нами в воскресенье в яхт-клуб. Тебе понравится. Вот увидишь, — понравится!

— Да ну тебя!.. — недовольно оборвал его Боцман. — Заладил свое… Предлагаю последний раз. Есть богатое дело. Никому не скажу, а тебя, как старого друга, даже в пай возьму. Получишь полсотни. Только, чур, никому ни гу-гу! Могила!

И Боцман рассказал о встрече с Жоржем.

— Врет твой Жорка! Он, наверно, хочет что-нибудь украсть у генерала, — сказал Котька.

— А ты откуда знаешь? Умник какой! Я сказал, — молчок — и все!

Взволнованный Котька встал.

— Отдай ему деньги, слышишь! Влипнешь в историю… Отдай.

— Поздно! — прервал его Боцман. — Если я сорву у Жоржа свидание, — худо мне будет. Понятно?

— Черт с тобой! — плюнул с досады Котька. — Я ничего от тебя не слышал и ничего не знаю. До свиданья!

— Постой!

— Нечего мне тут стоять!

— Ну, смотри, — нахмурился Боцман, — если кому пикнешь, — с Жоржем шутки плохи. И моя заступа не поможет.

— Прощай! — сказал Котька, не глядя на Боцмана. Он сделал шаг, на секунду задумался, потом махнул рукой и пошел к выходу.

— Прощай… прошептал Боцман и в глазах его появилось тоскливое выражение. Он достал заветную коробку с сигаретами и посмотрел вслед уходившему Котьке: как он шел по размокшему катку хлюпая по лужам.

Необычайное происшествие

После свидания с Котькой на пустыре Боцман часа два болтался по улицам, изнывая от скуки, и наконец вернулся домой, но и здесь его заедала тоска. Предстоящее завтра подозрительное предприятие не очень тревожило Боцмана, но не радовали и деньги, полученные от Жоржа. А что они, деньги, когда некому даже похвастаться своим капиталом! Друзей больше нет. «Остался один! Твои бывшие товарищи теперь с нами!» — вспоминал он слова Буданцева.

Он шел по двору, рассеянно шаркая ногами, не обращая внимания на веселую беготню ребят. У него с ними нет ничего общего. Он здесь чужак в своем собственном дворе.

Какой-то мальчуган шмыгнул мимо, и Боцман по привычке подставил ему ножку, но даже не посмотрел, как тот растянулся, не засмеялся, удовлетворенный своей ловкостью, а пошел дальше. Дойдя до конца двора, он медленно повернул обратно и все ломал себе голову, стараясь придумать, чем бы развлечься, как убить непереносимую скуку.

Ребята друг за дружкой шныряли в подъезд, быстро поднимались по лестнице, весело шумели, смеялись.

«К Буданцеву Гришке идут», — решил Боцман и, подняв голову, взглянул на окна пятого этажа. Хлопая по водосточной трубе, раскачиваемые ветерком, колыхались разноцветные флажки. «Там у них, наверно, весело», — с горечью подумал Боцман. И ему вдруг очень захотелось попасть в эту крикливую, шумную компанию, пошутить, «потрепаться», сыграть в какую-нибудь залихватскую игру, повозиться с крепкими, сильными ребятами. «Скажи, что ждешь на дворе. Я сейчас же спущусь…» — снова вспомнилась ему встреча с Буданцевым, разговор зимой на бульваре.

Он издали увидел Котьку и Миньку, крикнул им, но, занятые веселой беседой они не услышали его и скрылись в дверях подъезда.

Боцман достал из пачки сигарету, закурил и вслух сказал:

— Куда же податься? Тоска смертная!

Рядом быстро прошел Виктор Гуляев, неся на плече два тяжелых весла, и чуть не задел Боцмана.

— Эй, чемпион! — окликнул его Боцман.

— Чего тебе? — повернулся Гуляев.

Боцман нерешительно потоптался на месте.

— Тут ваш дружок Буданцев предлагал мне быть капитаном яхты. Подумаешь, дело! Я отказался…

— Ну и что?

— Так вот, передай ему, что я согласен на пару с ним командовать тимуровским отрядом. Пускай он будет комиссаром, а я командиром. Ты его сейчас увидишь?

— Увижу.

— Вот передай. Я буду здесь ждать.

Гуляев переложил весла на другое плечо и оглядел Боцмана. Очень хотелось сказать: «Ты что, белены объелся?! Ты в своем уме?!» Но Гуляев, помня постоянные наставления Буданцева, сдержался и только сказал недовольным тоном, с трудом скрывая раздражение:

— Пожалуйста без ультиматумов!

— Я жду полчаса, — повторил твердо Боцман. — Так и передай!

— Жди! — сказал Гуляев и пошел к подъезду, думая по дороге: «Ага, заело! Околеваешь в одиночку, так тебе и надо! Подождешь, потерпишь, больно горд: захотел нами командовать! Собьем с тебя спесь! Попросишься в будущий клуб полы подметать, так мы еще подумаем».

Придя на заседание совета штаба, Гуляев никому ничего не сказал, нарочно сел у окна и, посмеиваясь втихомолку, поглядывал на двор, где разгуливал Боцман, нетерпеливо мусоля сигарету.

Прошел час. Тимуровцы обсуждали программу открытия клуба.

Гуляев, выбрав удобный момент, когда Толя Силаев оторвался от записи в дневнике, толкнул его локтем:

— Взгляни-ка на двор, — там Боцман мотается как неприкаянный. Ждет с Гришей свидания. Задумал быть нашим командиром. Чудик! Вот потеха, ей-богу!

— Ты правду говоришь? — спросил Толя и бросился к окну. — Где же он?

— Да, видно, ушел. Скатертью дорога!

— Он просил с ним встретиться Гришу?

— Ну да. «Ждать, говорит, буду полчаса». Вот барахольщик!

— Тише! — крикнул Буданцев. — Ребята, ну что у вас там за разговоры! Толя, ты будешь вести дневник или нет?

— Ребята! — вдруг закричал Толя. — Гриша! Товарищи! На дворе нас ждал Боцман, хотел говорить… Сказал Виктору, чтобы он об этом передал Грише. А Виктор ни гу-гу! И Боцман ушел.

— А что же я буду передавать, когда он командиром хочет быть! Подумайте, какой наглый тип!

— Неважно, кем он хочет быть, — прервал его Толя. — Он хочет быть с нами. Вот что! Неужели у тебя не хватило ума это понять?

— У тебя ума много? — разозлился Гуляев. — Пусть Боцман вначале сломит свою спесь. Подумаешь, барин! Пижон! Мы и так цацкаемся с ним, как с писаной торбой.



Буданцев энергично похлопал в ладоши, но видя что ребят не унять, застучал кулаком по столу.

— Да прекратите же! Заседание штаба временно прерывается. Найдите Боцмана. Я буду ждать его во дворе по тех пор, пока вы его не найдете, — хоть до вечера!

Он накинул пальто, схватил шапку и вышел из комнаты.

Ребята шумно споря, последовали за ним. Но найти Боцмана не удалось. А на другой день утром, когда все тимуровцы были в школе, во дворе дома произошло необычайное происшествие…

Около двенадцати часов дня при попытке ограбить квартиру были задержаны Жорж и его сподручный, некто Филин.

Когда воров выводили на улицу, Боцман, увидев Жоржа среди милицейского конвоя, так перепугался, что бросился бежать сломя голову по улице.

Какой-то худощавый, невысокого роста мужчина, который до этого безмятежно читал на стене дома газету, сделал вдруг резкий прыжок и преградил Боцману дорогу:

— Одну минуточку!

Боцман растерянно дернулся в сторону, но сразу почувствовал сильную боль в плече. Незнакомец крепко держал его за руку.

Боцман плаксиво запротестовал:

— Не имеешь права хватать! Я ни в чем не виноват. Пусти… Меня в аптеку мамка послала…

Гражданин молча подал знак милиционеру. Тот подбежал.

— Взять!

— Есть! — козырнул милиционер и, качнув головой в сторону подъехавшего к воротам закрытого автомобиля, сказал:

— Давай шагай поживей! Не задерживай!

Всю дорогу Боцман трясся от испуга и недоумевал, — каким образом он попался, как он не увидел раньше милиционеров? Ему и в голову не приходило, что задолго до того, как он встал «на стрёме», работниками угрозыска была налажена в доме засада.

Чего же хочет Буданцев?

Никто никогда не видел Гришу в таком возбужденном состоянии. Он резко ходил по комнате, круто разворачиваясь, то снимая, то вновь надевая очки, ожесточенно размахивал руками и кричал:

— Это мы виноваты, что упустили Боцмана! Мы! И прежде всего я. Надо было раньше им заняться. Всё завтра! Прошляпили! Грош цена всему отряду, если мальчишки в нашем доме будут оказываться соучастниками воров. Позор! И нет нам никакого оправдания. И нечего нам друг друга утешать. Ведь подумать только: уже шел к нам своенравный, дрянной парень, хулиган, своевольный и самолюбивый… С чего бы это? Исправился? Перевоспитался? Я думаю, что просто с тоски. Один! Душа заныла. Вот бы и зацепить его в этот момент. Нет, черт! Проворонили! А, что зря говорить! К чему тут дурацкие слова сожаления! Не поправишь!

Ребята, подавленные волнением своего старшего товарища, молчали.

Некстати пришла еще Наташка. Никто так и не мог понять, зачем она пришла.

Вид у нее был такой же растерянный, как при свидании в ТЮЗе с Ромео — Демьяновым.

Она не ожидала застать у Буданцева так много народу и теперь совсем запуталась в словах:

— Я хотела бы… очень хотела… заняться в отряде… Я прошу дать поручение мне… но очень серьезное, чтобы я могла заняться…

— Заняться! Заняться! — повторил раздраженно Буданцев.

Он крутил в воздухе очки, недовольно морщил брови, кося глазами, смотрел в упор на Наташку и не видел ее удивленного и растерянного лица.

— Дозанимались уже! Допрыгались наследники Тимура! Вороны!

Он снова зашагал по комнате, крутя очками, но уже не так резко, сделал поворот, замедлил шаг. Видно было, как он настойчиво и упорно овладевает своими разгулявшимися чувствами. Наконец обычное спокойствие вернулось к нему. Он надел очки и, подойдя к Наташке, мягко сказал:

— Извини, пожалуйста. Я, откровенно говоря, ничего не слышал, — что ты сказала? Но у нас такое дело…

Он сделал характерный жест кистью руки, обведя комнату, словно приглашал свидетелей подтвердить, что здесь действительно произошло что-то очень важное.

— Мы поговорим с тобой, Наташа, завтра. Хорошо? Когда ты свободна?

— Мне все равно… — пролепетала Наташка.

— Тогда в шесть часов.

Он протянул ей обе руки. Коротким прикосновением, словно мимоходом, пожал ее маленькую похолодевшую руку. Затем, посмотрев внимательно на ребят, бросил тоном приказа:

— Бунчук, Силаев, Демин! За мной! В отделение милиции!

В милиции

Гриша очень сожалел, что не позвонил сразу Клавдии Петровне. Час тому назад она уехала в район. Вместо нее был совершенно незнакомый лейтенант.

«Почему я немедленно не сообщил ей? Такая досада! — упрекал себя Буданцев. — Как бы нужна была сейчас Клавдия Петровна! Ах, как нужна!»

Он попросил разрешения у лейтенанта оставить Клавдии Петровне записку. Живо вырвал из своего блокнота листок и размашистым почерком торопливо написал: «Прошу позвонить. Чрезвычайно срочное дело! Буданцев».

Ребята ждали его в коридоре.

— За мной! — крикнул им Гриша. — К начальнику отделения!

Их принял сам майор. Он усадил всех на длинный кожаный диван, придвинул свое кресло поближе и внимательно, не прерывая, выслушал Буданцева. Гриша просил освободить Боцмана, давал поручительство и подчеркнул, что он уполномочен говорить от имени всего отряда.

— Это все очень хорошо, — сказал майор. — Мы с вами знакомы уже около года; правда? Я высоко ценю вашу помощь органам милиции. Во-первых, хотя бы потому, что вы дали нам возможность поймать крупного вора-рецидивиста, который неоднократно ускользал от нас. Второе: вы организовали и поддерживаете среди детей в доме и на улице такой порядок, о котором мы сотрудники милиции, только мечтаем. Это…

Это всё конкретные факты. И о них надо сказать прямо. Но даже не в них суть. Самое главное заключается в том, что вся деятельность вашего коллектива — это помощь нам, родителям, школе, помощь в нашей общей борьбе за культурное воспитание. Я пользуюсь случаем, ребята, чтобы поблагодарить вас. Я доложил генерал-майору — начальнику управления, — и ваша деятельность будет отмечена в приказе официальной благодарностью командования. Больше того, генерал хочет с вами побеседовать. Он приказал мне пригласить на эту беседу работников ленинградских газет, с тем чтобы опыт вашего отряда получил гласность и стал примером. Это всё так. Но то, что вы просите… увы, это невозможно! Конечно, я должен оговориться, поручительство такого прекрасного коллектива — это аргумент очень серьезный. Я не имею права недооценивать его. Но все же Леонид Рогачев, или, как вы его называете, Боцман, — соучастник преступления. Он, кроме того, хулиган, и нам известны все его мерзкие проделки. Между прочим, Клавдия Петровна передала мне ваше сообщение о том, кто именно сбросил девочку с велосипеда и покалечил ее. Опять же, оказывается, этот злополучный Боцман… Я очень рад, что вы пришли. О вашей просьбе мною будет доложено по начальству, но обещать я вам ничего не могу.



Ребята, чувствуя, что разговор окончен, встали.

— Вот так, — сказал майор. — Позвольте, дорогие ребята, пожелать успеха вашему коллективу. Крепите его. Не оставляйте. Я слышал от Клавдии Петровны, что вы открываете в доме клуб школьника. Это очень большое дело. Надеюсь, вы пригласите как-нибудь и меня. Я приду с товарищами.

Он нажал кнопку электрического звонка. В дверях появился дежурный.

— Попросите ко мне лейтенанта Фролова и старшего лейтенанта Викентьева.

Через несколько минут в комнату вошли два офицера милиции.

— Позвольте представить вам, товарищи, — сказал он, обращаясь к офицерам, — руководящий состав штаба отряда тимуровцев. Вы люди новые и еще незнакомы с этой превосходной организацией. Я по старшинству, — улыбнулся майор и обратился по военному. Вот это — командир отряда Григорий Буданцев. Его заместитель — Толя Силаев. Наконец, руководитель звена содействия милиции Игорь Бунчук и его помощник Демин… Извините, забыл имя.

— Коля, — подсказал Буданцев.

— Правильно, вспомнил, — Демин Коля.

Офицеры, приветливо улыбаясь, крепко пожали всем руки.

Майор проводил ребят до дверей.

— Еще раз большое спасибо! — сказал он. — Заходите. Я всегда буду рад вас видеть. До свиданья.

— До свиданья, — попрощались тимуровцы.

Офицеры вытянулись и козырнули.

Ребята вышли на улицу и некоторое время стояли молча, взволнованные приемом.

Буданцев неторопливо протирал очки. Игорь сосредоточенно дергал кончик своего длинного носа. Руководитель звена СМ был очень горд: ему показалось, что офицеры с особым почтением пожали руку именно ему.

Толя Силаев и Демин думали каждый о своем, переминаясь с ноги на ногу.

— Мда! — нарушил молчание Буданцев. По губам его пробежала обычная лукавая усмешка. — Я думаю, что Боцман вернется. А? — хлопнул он сильно Игоря по плечу — Безусловно вернется!

Торжественное открытие

Три дня с помощью ребят дворники наводили чистоту и порядок, убирая строительный мусор и оставшиеся неиспользованными материалы. Часть досок забрали юннаты для изготовления цветочных ящиков: еще зимой отряд принял решение озеленить все подоконники дома.

Накануне Первого мая клуб принимали специальные комиссии. Инженер Крылов был не совсем здоров. Пришлось Ивану Никаноровичу одному «отдуваться». Он устал от придирок. Больше всего доставила ему беспокойства представительница архитектурного управления. «Вот въедливая тетка! По каждому поводу морщит нос», — думал с неприязнью Иван Никанорович. То ей не нравилось сочетание красок, то не удовлетворяла высота потолка.

Иван Никанорович терпеливо защищался:

— Извините, выше некуда! Мы не можем влезать в частную квартиру: над потолком жильцы.

— Печально! А это что за стиль такой сногсшибательный?

Она придирчиво постукивала по обшивке одной из комнат.

— Это не стиль, а необходимость. Здесь были трубы котельной. Чтобы не разворачивать весь первый этаж, мы их срезали и зашили этой обивкой. У нас ограниченные средства и маленькие сроки. Поймите: это не Дворец культуры, созданный по проекту знаменитого архитектора. Это маленький клуб школьника при доме, пока что единственный во всем городе. Может быть, даже во всей стране. Первенец!

— Да? — притворно удивлялась женщина и назидательно добавляла: — Но это не дает ему права быть уродом. Клубы школьников должны быть великолепны в архитектурном отношении. Они призваны развивать хороший эстетический вкус у детей.

— Совершенно правильно, — соглашался Иван Никанорович. — Вот вы их и создавайте в новых домах во всем великолепии!

Вечером заседала культкомиссия дома. Был приглашен широкий актив. Родители принесли гардины и занавески, цветы и тропические пальмы, ковровые дорожки и картины, разную мебель. Поздно ночью клуб был обставлен и украшен на славу.

На другой день, задолго до открытия, на дворе толпились ребята. Лица у всех были торжественно-взволнованные.

Собирались и родители. Желающих присутствовать на открытии клуба было так много, что большому числу взрослых пришлось отказать в удовольствии. Тем более, что особо приглашенные гости не только сами пришли, но и привели своих друзей. Здесь были Петя Громов с целой группой старшеклассников-комсомольцев, Клавдия Петровна, инструкторы горкома и райкома комсомола и даже сам начальник отделения милиции, майор, с двумя офицерами.

Всех нужно было встретить, со всеми хотелось поговорить. Немалый интерес вызвал приход ребят-музыкантов — товарищей Силаева по музыкальной школе. Целый духовой оркестр из двенадцати человек!

Тимуровцы, не чувствуя под собой ног от радости, носились по всему двору.

Больше всех, пожалуй, был озабочен Игорь Бунчук. И не только потому, что совет штаба назначил его главным распорядителем вечера. Это само собой. Конечно же, хотелось блеснуть перед гостями образцовым порядком. Но, кроме того, утром произошло событие, которое немало взволновало Игоря. Когда он выходил из дому, чтобы отдать последние распоряжения дежурным, он встретил у дверей почтальона.

— Кто будет здесь Бунчук Игорь Владимирович? — спросил почтальон.

Бунчук даже не понял сразу, какой такой Игорь Владимирович. Такого в квартире нет. И вдруг сообразил: да ведь это он и есть Игорь Владимирович!

— Это, может быть, я, — сказал он неуверенно.

— Ты — Игорь Владимирович? — спросила женщина-почтальон.

— Наверно!

— Ну, давай расписывайся, Игорь Владимирович! — улыбнулась женщина и, подав Игорю карандаш, ткнула пальцем в открытую тетрадку, указав, где нужно расписаться. — Получай заказную бандероль.

Она положила на столик почтовый пакет размером с небольшой школьный портфель.

Игорь кинул взгляд на конверт, и первые слова, которые ему попались на глаза, заставили его вздрогнуть: «Адрес отправителя: БЛАГОВЕЩЕНСК».

Дрожащими руками он разорвал конверт и вытащил исписанный чернилами листок: что-то большое и твердое, как картон, завернутое в кальку.

«Зимняя канавка!» — осенило его, и он почувствовал, как сердце забилось часто-часто.

Теперь уже осторожно, словно боясь, что он сотрет с бесценной картины ее легкие нежные краски, Игорь развернул восковую бумагу.

Окантованная картонным обкладом была превосходная цветная репродукция картины художника Куинджи.

Он долго смотрел на этот снимок, любуясь им, потом вспомнил, что есть письмо.

«Милые тимуровцы! — писал художник. — Из двух миниатюр, которые я увез, уезжая в Благовещенск, одна действительно оказалась принадлежащей кисти Куинджи. Она была в довольно плачевном состоянии, но ее мастерски реставрировали, и она находится сейчас в Дальневосточном краевом музее. Посылаю вам репродукцию этой чудесной «Зимней канавки». Искренне желаю успехов в учебе и крепкого здоровья».

Да, у Игоря было основание почувствовать себя именинником. Торжествуй, упорный искатель! Кончились шутки Виктора и Кости насчет разных корзин…

Конечно, не прошло и получаса, как известие о посылке, которую получил Игорь, распространилось среди ребят по всему дому. «Зимняя канавка» переходила из рук в руки, — ею все любовались. Аня Баранова даже попросила разрешения показать ее отцу и матери. Ей дали, — она художница. Пусть у нее и хранится до вечера. А когда откроют клуб, в нем найдется на стене место для настоящего произведения искусства.

«Так интересно начался день! — радовался Игорь, хлопотливо шныряя сейчас среди гостей. — Дальше будет еще интересней! Скорей бы открытие!»

И в это время тонким серебристым переливом разлетелся по двору сигнал силаевского корнета: «На сбор!»



Все повернулись к широким, отделанным под красное дерево дверям клуба.

Иван Никанорович вел под руку к входу совсем древнюю старушку, Матрену Спиридоновну, старейшую жилицу дома.

В полной тишине он вручил ей новенькие, сверкающие ножницы:

— Прошу, пожалуйста!

Матрена Спиридоновна, взволнованная оказанной ей честью и всеобщим вниманием, разрезала алую шелковую ленту у входа.

И сразу грянул торжественный марш. А над входом загорелись ярким огнем две неоновые надписи: одна, красная, — «Клуб школьника» и другая, голубая, — «Добро пожаловать!»

Пожаловало много. Зал и все комнаты оказались переполненными.

Долго и шумно усаживались.

Первое слово взял Иван Никанорович.

— Дорогие ребята! Вот ваш клуб. Берегите его. Будьте гостеприимными хозяевами. Пусть каждый школьник, который придет к вам, найдет здесь веселые игры, увлекательные полезные занятия и добрых друзей. Я верю, что организатор и застрельщик всех хороших дел — славный отряд тимуровцев — будет умело управлять клубом и достойно нести его честь. От имени культкомиссии дома, которая берет над клубом культурное и хозяйственное шефство, я поздравляю вас с первомайским подарком!

Снова гремел оркестр, играя бравурный туш.

Потом выступил с приветственным словом Петр Громов. Не все здесь знали, что секретарь комсомольской организации школы был тимуровским наставником, что это он дал тимуровскому отряду путевку в жизнь. Рассказывая о первых днях зарождения отряда и оценивая его деятельность, Громов скромно умолчал о своем участии. Но, когда он кончил, тимуровцы повскакали с мест, зашумели, стали бурно хлопать в ладоши.

Председательствующий — Иван Никанорович — позвонил в колокольчик и хитровато улыбнулся.

— Шум-то вполне законный, — сказал он. — Требуется поправочка. Тут записка получена. Подписали ее Гриша Буданцев, Игорь и Толя Силаев. А содержание такое…

И Иван Никанорович рассказал, какую поддержку, помощь и умные советы получали тимуровцы от комсомольцев школы.

Громова сменил отец Ани Барановой:

— Я, ребята, моряк, и жизнь моя проходит больше на воде, чем на суше. И вот уйдешь, бывало, в дальнее плавание, а в голову лезут разные тревожные мысли: все ли хорошо дома? Чем детишки заняты, когда жена на работе. Не случилось бы с ними какой беды. Но теперь, должен вам прямо сказать, таких мыслей больше у меня не будет. Не будет, хоть на целый год в Антарктику пойду. Почему? Да что же, скажите, пожалуйста, беспокоиться, когда у моей семьи теперь столько друзей! Вот они сидят, мудрые, великодушные, заботливые юные шефы. Не знаю, как вы, ребята, на это посмотрите, но хочу я организовать здесь в клубе уголок моряка.

В шуме одобрения капитан подал Ане и Тосе Пыжовой знак, и они втащили на эстраду чемодан. Капитан Баранов открыл его и стал выкладывать на стол разные вещи. Тут были роскошные морские карты и справочники, подзорная труба, огромный бинокль, шлюпочные компасы, весь прокладочный инструмент, то есть секстант, измеритель и прочее.

Все это сразу пошло гулять по рукам, и Ивану Никаноровичу пришлось не раз звонить в колокольчик, чтобы добиться тишины.

Вслед за капитаном Барановым выступил старый жилец дома — ученый, известный своими трудами в области астронавтики. Он сказал, что ему не хотелось бы отставать от капитана Баранова. К сожалению, нет возможности подарить ребятам ракету, которая вскоре полетит в межпланетное пространство. Но он всегда готов провести в клубе беседы о таких полетах.

Очень тепло встретили тимуровцы Клавдию Петровну. Она поздравила ребят с открытием клуба и прочитала приказ начальника управления милиции города Ленинграда, где тимуровцам объявлялась благодарность и отряд награждался ценным подарком.

Внесли подарок. Это был телевизор, с которого Бунчук тут же лихо сдернул чехол, чтобы все могли полюбоваться.

Наконец на эстраде появился Гриша Буданцев. Все захлопали.

— Нас очень щедро хвалили сегодня, — сказал он, — и поднесли дорогие подарки. Нам подарили этот прекрасный клуб и все то, что мы видим в нем. Большое спасибо! Но главный подарок, который взволнованно ощутили наши сердца, — это вера в нас и признание, что наши скромные успехи приносят пользу советскому обществу. Каковы же наши мечты и надежды? Они по-прежнему скромны и вполне осуществимы. Пусть этот клуб, с его приветными огнями, станет еще одним, хотя бы и маленьким, звеном, укрепляющим дружбу и товарищеское общение! Пусть он будет местом любимых игр и развлечений, очагом тимуровского отряда, способным с пользой занять свободное время ребят, дать им веселый, разумный отдых! Если этот клуб хоть немножко поможет семье, комсомолу, то и тогда хорошо. Мы верим, что он поможет. Как начальник штаба наследников Тимура я уполномочен от имени совета штаба объявить благодарность всем тимуровцам, принимавшим участие в строительстве клуба.Славным тимуровцам ура!

В шуме аплодисментов и криков «ура» оркестр заиграл тимуровский марш. Его подхватили десятки голосов. И хотя мотив был старый и не ахти какие слова, — песня всем понравилась.

Когда в зале все успокоились, вышел Костя Широков. Ему было поручено объявить программу вечера. Костя не обошелся без своих «трах-бах», чем немало повеселил аудиторию.

После перерыва показали два ленинградских киножурнала, потом был концерт самодеятельности, а в заключение, конечно, состоялись танцы.

Силаевский оркестр играл с таким веселым подъемом и воодушевлением, что многим захотелось танцевать. Толя то дирижировал оркестром, то сам играл на корнете. Его круглая румяная физиономия от усилий и оживления стала совсем пунцовой.

Гриша Буданцев отозвал его, и они вышли во двор.

— Вот, друг мой, Толя! Как все хорошо! Правда? — весело обнял Буданцев товарища.

К ним присоединились Коля Демин, Бунчук и другие ребята.

Подбежала Аня Баранова и Наташка.

— Осуществилась наша мечта! — сказал Буданцев и показал на светящиеся буквы над входом. — За последнее время я часто видел во сне эти надписи.

Наташка не отрываясь смотрела на него. Он поймал этот взгляд, и она тотчас смущенно воскликнула:

— Ой! Посмотрите, — какое красивое небо!

И все посмотрели на изумрудное небо — этот первый предвестник белых ночей. В нем зажигались и мигали ясные майские звезды.

Так проходили будни

Девочки готовились к экзаменам сообща. Собирались то у Ани Барановой, то у Наташки. У нее теперь тоже была отдельная комната, — старшая сестра уехала на освоение целинных земель. Романтика этого героического похода комсомольцев увлекла Наташку. Она представляла себя в мечтах осененной каким-то сказочным успехом, о котором заговорили все и даже написали в газетах. Но что это мог быть за успех такой, — она не знала… Может быть, рекорд никому не известной трактористки, вспахавшей неисчислимые гектары целины. Или… А вот что «или»? Словом, очень отличилась чем-то Наташка — первогодка-комсомолка. Все обратили внимание и, в частности, конечно, Гриша Буданцев. Он узнал об этом из газет или по радио. И так стал досадовать на себя: «Как, это та самая Наташка, на которую я дико наорал? Назначил свидание в клубе ровно на шесть часов вечера, а пришел неизвестно когда. И она, перечитав все газеты и журналы, ушла. Может быть в слезах, и навсегда. Ах, она такая красивая, умная и энергичная! Как я раньше не заметил?!»

Но предаваться мечтам особенно долго было нельзя. Предстояли трудные экзамены за семь классов. Русский устный надо было сдавать за пятый, шестой и седьмой классы. Очень пугала Наташку письменная алгебра.

— А я геометрии боюсь, как огня! Смертельно! — восклицала Люда Савченко, зябко поеживаясь, словно от озноба.

Она рассказала, что Лиза Гречик и Тамарка Болтина заготовили к экзаменам целую кучу разных талисманов. Тамарка умудрилась даже зашить в подкладку туфли на самых пальцах серебряный полтинник. Где только она его достала? А Лиза Гречик собирается тащить билеты левой рукой, стоя на левой ноге, зажмурив левый глаз и приговаривая какие-то дикие слова: «Цыр-быр-ма-царыр!»

Девочки занимались по три — четыре часа в день, а потом бежали в клуб.

При входе их неизменно встречал какой-нибудь дежурный мальчик с повязкой на рукаве. Он приветливо открывал дверь и говорил: «Добро пожаловать!»

В клубе стоял шум. Любители домино с ожесточением и восторгом выбрасывали на стол кости, в углу трое ребят мастерили модель крейсера «Аврора». Над головами моделистов то и дело мелькал, пролетая, мячик настольного тенниса. Только в комнате-читальне было тихо. Чуть слышно шелестели страницы книг и журналов, а любители шахмат с безмолвной сосредоточенностью поражали друг друга хитроумными ходами. Библиотекой ведал Вася «синий». Книг было много. Приходилось посиживать над составлением описи и каталога.

Подготовка к экзаменам несколько задержала кружковую работу. Но все обязанности были уже распределены. Заведующим клубом единогласно избрали Игоря Бунчука. Костю «трах-бах» — комендантом. Всей художественной частью ведали Аня Баранова и Толя Силаев. Саша Кудрявцев — техническими кружками. Вышел первый номер клубной стенгазеты «Красная звездочка». Главный редактор — Тося Пыжова. Она же была введена и в состав совета клуба. По субботам ребята из звена «содействия технике» показывали кинокартину, а так обычно работал телевизор. На июнь месяц был составлен интересный календарь: встреча с бывшим командиром крупного партизанского соединения, шашечный турнир, выезд на яхтах по взморью, футбольный матч против сборной команды района, воскресный концерт-утренник: «Малыши-дошкольники в гостях у тимуровцев» — и даже двухдневный туристский поход, под девизом: «Наша первая встреча с лесом и речками».

Гриша Буданцев не оставлял без контроля деятельность клуба, хотя его ближайшие помощники — Силаев и Бунчук — вполне справлялись самостоятельно.

Игорь очень гордился своим новым назначением и проводил в клубе все свое свободное время. С ним очень подружились Котька и Минька. Они были заняты организацией при клубе кружка любителей парусного спорта, и Бунчук их всячески поддерживал:

— Кройте, ребята! Хорошее дело! — говорил он. — Только не утоните на ваших швертботах.

— Ничего, Витя Гуляев всех спасет! — смеялся Котька.

Он тоже был увлечен клубными делами и жалел, что закадычный друг его — Боцман — «пропал ни за понюх табаку».

— Боцман вернется! — сказал ему как-то Игорь. — Я имею от Клавдии Петровны самые обнадеживающие сведения.

И Боцман, верно, вернулся.

Однажды Игорь играл с ребятами на маленьком настольном бильярде. В окно он увидел, как по двору ступает мешковатая фигура, размахивая длинными руками.

Игорь выскочил во двор с кием в руке.

— Привет, Боцман! — крикнул он громко. Мешковатая фигура обернулась.

— Привет!

— Не хочешь ли сыграть партийку на бильярде? Боцман покосился на кий.

— А где?

— Да здесь, в клубе.

Боцман поднял глаза и увидел сверкающую надпись над входом.

— «Клуб школьника», — прочитал он и, тряхнув плечами, сказал: — Я пока еще не школьник, но любого обставлю. Идем!

Часа полтора он играл, меняя одного партнера за другим, оставаясь победителем. Потом ребята предложили ему осмотреть клуб.

— Айда! — сказал Боцман. — Потопали…

Его повели через комнаты для кружковых занятий. Каждый старался показать то, что казалось ему наиболее важным: юннаты — свой комнатный сад, спортсмены — гимнастические снаряды, любители музыки — гитары, домры и балалайки.

Боцман одобрительно кивал головой и все трогал руками. На мандолине он даже немножко потренькал, словно хотел оценить качество инструмента.

В библиотеке-читальне Боцман долго стоял перед репродукцией «Зимней канавки», почесывая голову, но ничего не сказал и пошел дальше. Удовлетворенные его вниманием, экскурсоводы повели Боцмана в зрительный зал.

* * *
В этот же день был созван экстренный совет штаба отряда. Разговор шел о Боцмане. На совете впервые присутствовала Клавдия Петровна. Она сообщила ребятам, что, по настоянию милиции, Боцмана приняли в ту же, школу, в которой учатся Толя Силаев, Игорь Бунчук и другие тимуровцы.

— Отныне, — подчеркнула Клавдия Петровна, — Леонид Рогачев — член вашего коллектива. Всем отрядом вы взяли его на поруки. Это смелый, но очень ответственный шаг. Теперь вам надо хорошо продумать, ребята, как изменить злую судьбу этого парня, как сделать его настоящим человеком…

Заседание совета штаба продолжалось долго. Боцман ничего об этом не знал. Виктор Гуляев, Минька и Котька увезли его в яхт-клуб на Крестовский остров.

В этот вечерний час Финский залив был чист и ясен. Солнце прочертило по взморью сверкающие водяные дороги. Они уходили вдаль, к горизонту, и по ним, провожаемые криками чаек, неслышно скользили белые паруса.


Минуты перед разлукой

У вагона № 6 скорого поезда «Ленинград — Москва» собралась большая группа провожающих. Даже клуб в этот вечер опустел; были брошены все игры и занятия. Остался один дежурный.

Девочки пришли с подснежниками и фиалками.

Аня собрала цветы в один букет и, передавая Грише, слегка стесняясь ребят, сказала:

— Не забывай нас!

— Что ты? Разве я могу забыть своих друзей!

Он оглядел окружавших его ребят долгим ласковым взглядом. Ему хотелось сказать: «Я вас очень люблю всех! Мне так невыносимо грустно расставаться с вами. Или садитесь вместе со мной в вагон, или я сейчас выйду с вами на Невский и никуда не поеду!»



Эти тягостные минуты разлуки были для Гриши тяжелы и обычные слова прощания: «Пишите! Не забывайте!» — не выражали его истинных чувств. Поэтому он просто протянул вперед руки, схватил Толю Силаева, крепко обнял его, Игоря, Костю, других ребят… Подошел к Ане.

— Может быть, когда-нибудь и увидимся снова?

— Может быть… Спасибо, Гриша!

— За что?

— За разное… Ну, хотя бы за телеграмму с Зеленого Мыса.

— А! — улыбнулся он. — Ты догадалась? Это коллективное творчество.

Из окна Буданцеву махала рукой мать.

— Гриша! Осталась одна минута.

— Сейчас, мама!

Он увидел плачущую Наташку и подбежал к ней.

— Прощай, Наташа! Нам так и не удалось поговорить…

Она уткнулась носом в платок, не отвечая. Он потрепал ее ласково рукой по плечу.

— Прощай!

И вскочил на подножку.

Поезд тронулся. Ребята пошли по перрону, с каждой секундой убыстряя шаг, потом побежали рядом с вагоном, махая шапками и руками.

— Гриша! Приезжай в Ленинград! Пиши нам! Не забывай!

Кончилась платформа, и красный фонарь в руке проводника стал удаляться все дальше и дальше. Наконец он ушел вправо за железнодорожное депо, и его не стало видно.

На площади Восстания, огибая сквер и не умолкая, шуршал поток машин. Впереди был многолюдный и шумный Невский проспект. В глубине его, освещенная предзакатным солнцем, розовела Адмиралтейская игла.

— Пойдем пешком? — спросил Игорь, тихо трогая за рукав Толю Силаева.

— Пойдем!

Он не трогался с места. Ему показалось, что он слышит далекий гудок паровоза, который увозил его друга.

— Эх! — тяжело вздохнул Игорь и стал щипать кончик своего носа, который и без того был красным, — так ему досталось сегодня.

Костя с сочувствием посмотрел на товарищей, развел руками:

— Ведь вот какое дело, а? Был с нами Гриша Буданцев — и вдруг… трах-бах… нет!

Никто даже не улыбнулся.

Их догнали девочки. В руках они держали добрых полдюжины эскимо.

— Ребята, подсластите горечь разлуки! — сказала Тося, протягивая мальчикам эскимо. — Кто хочет?

— Буданцев любил мороженое, — сказал Костя и вздохнул. — Не догадались купить в дорогу. Шляпы!

— А помните, как Гриша однажды… — начал было Толя и замолчал, услышав у себя за спиной судорожное всхлипывание.

Он обернулся.

Сзади шла Наташка, кусая носовой платок. В руке у нее таяло и расползалось по пальцам мороженое.

— Что с тобой, Наташа? — спросил Силаев.

— А ничего такого! — живо ответила за нее Тося. — Она у нас девочка нервная и впечатлительная. Не может видеть, когда даже чужие люди уезжают. Ее просто нельзя брать на вокзалы. Рёва!

— Грише тоже невесело, — сказал Игорь. — Когда еще новых друзей-то приобретешь, правда?

— Конечно! — согласился Толя. И они опять заговорили о Грише.

Видно, не так-то было просто и легко примириться с мыслью, что его больше с ними нет.

Эпилог

Над входом в клуб горят огоньки неоновых ламп, — красный и голубой.

Их можно увидеть и в холодный зимний вечер, и сквозь сетку туманного осеннего дождя.

Они горят всегда.

И даже тот, кто привык околачиваться без дела и развлечений, увидев свет, идет на огонек. Идет, может быть, так просто, из любопытства.

Пожалуйста! Здесь дверь не закрыта ни для кого.

Не пугайтесь дежурного, что стоит при входе с красной повязкой на рукаве. Он не строг и не спросит билета.

Здесь билеты отменены.

Увидев вас, он, может статься, забудет сказать: «Добро пожаловать!» Но вы не смущайтесь! Заходите!..


Оглавление

  • Часть первая
  •   В кругу невеселых забот
  •   Маршрут № 14
  •   Хмурое утро
  •   Таинственные спутники
  •   Зойка Дыбина
  •   Старая учительница
  •   Игра продолжается
  •   У забытой подруги
  •   Верные друзья
  •   Охотники за этюдником
  •   Совет штаба
  •   Иван Никанорович
  •   Случай в сберкассе
  •   Зимняя канавка
  •   При одной воздержавшейся
  •   Воспитание воли
  •   Руководитель звена СМ
  •   Инспектор детской комнаты
  •   Накануне праздника
  •   Требуются велосипедисты!
  •   Начало испытаний
  • Часть вторая
  •   Наследники Тимура
  •   Разговор в конторе
  •   Новые дни
  •   Чрезвычайный и полномочный посол
  •   Куда привели розыски
  •   Лёдстрой
  •   Боцман не сдается
  •   Последний путь
  •   Клуб будет!
  •   Где «Новая Ладога»?
  •   Рождение новых планов
  •   На каникулах
  •   Все на карнавал!
  •   Толя играет «большой сбор»
  • Часть третья
  •   Приезд отца
  •   Ночная беседа
  •   Возвращение мецената
  •   Свидание на пустыре
  •   Необычайное происшествие
  •   Чего же хочет Буданцев?
  •   В милиции
  •   Торжественное открытие
  •   Так проходили будни
  •   Минуты перед разлукой
  • Эпилог