Мотыльки, порхающие над пламенем [Лариса Петровна Прокошина] (fb2) читать онлайн

Предисловие

Эти рассказы о детях по воспоминаниям маленькой девочки от трёх до семи лет. В них нет никакой выдумки. Это только то, что она сама видела и испытала.

Мои герои жили в тылу и не видели ужасов войны. Они не были на оккупированной территории, не попадали под бомбёжки, не видели фашистов, поэтому я долго сомневалась, стоит ли рассказывать о том, что мне довелось видеть, когда я была совсем маленькой. Это, конечно, лишь крошечные штрихи, нанесенные рукой ребёнка, на картину жестокой войны. Но пусть это будет понято и не забыто.

Это о том, как мерзкие твари вдруг врывались в жизнь людей со всей своей неосознанной жестокостью тогда, когда людям было особенно трудно, а, именно, во время войны.

Это о ребенке, оказавшемся брошенным на произвол судьбы в зимнюю стужу в незнакомом городе.

Это о маленьком мальчике, которого родители, как ни старались, не смогли накормить досыта из-за сложившихся обстоятельств.

Это о подростке, оказавшемся никому не нужным.

Это о девочке, которая долго мечтала о кукле. И когда, наконец, она у неё появилась, держала её в своих руках всего каких-нибудь полчаса.

Это о немцах, которых эвакуировали из Калининградской области. Они оказались удивительным образом связанными с судьбой этой самой девочки, которая, будучи теперь женщиной преклонных лет, делится своими впечатлениями о тех далеких временах.

Незабываемое путешествие

Война застала нас с мамой на Русском острове. Мне было в то время всего шесть месяцев от роду. Нас эвакуировали в Омскую область. Но, как только война стала уходить дальше на запад, мама стала собираться к себе на родину, где нас ждали её родители и сестра. Поезд уносил нас всё ближе к маминой родине и всё дальше от моей. Моя прекрасная родина, где мне уже никогда не довелось побывать. Да и то сказать, меня там никто не ждал и не ждёт. Мой папа был призван в армию за два года до начала войны и оставался там вплоть до окончания войны с Японией. Он был артиллеристом.

Квартира, в которой я теперь оказалась, была крошечная. В комнате стояли по периметру впритык друг-другу две кровати, комод, сундук, этажерка с книгами, стол, стул и швейная машинка "Зингер", за которой с утра до вечера работал мой дедушка. Он был портным. В армию не был призван из-за зрения.

Кухня была ещё меньше. Кровать за печкой, которую топили углём. Одностворчатый шкаф у двери. У окна стояли стол, стул и рукомойник в углу. И никаких удобств. Но это был наш дом, а не общежитие, где мама жила на Русском острове и не хозяйский чужой дом в эвакуации. Городок тихий, но иногда сюда долетали вражеские бомбардировщики. Но нас в то время здесь не было. О былом напоминали черные шторы затемнения, которыми мы по привычке завешивали на ночь окна. Освещали по вечерам дом керосиновой лампой. Итак, обстановка в доме была очень скромной, если не сказать, убогой. Но одна вещь привлекала мое внимание и будила мое любопытство. На стене висела черная тарелка репродуктора. По тем временам это была невиданная роскошь. Во всяком случаи я не видела ее ни у кого из тех, кого знала. Не было ее у нас и тогда, когда мы переехали в Тулу, и тогда, когда жили в Калининградской области. А здесь, где я жила теперь, два репродуктора были на главных улицах города. Из них люди узнавали о положении на фронте. Откуда же у нас такая редкость?

Мне однажды рассказали, что какой-то высокопоставленный чиновник сделал дедушке срочный заказ. Дедушка был очень хорошим портным. Но выполнение такого заказа было делом очень рискованным. Дедушка никогда не делал ничего подобного. Его попросили сшить костюм, а на выполнение заказа было меньше суток. Дедушка сначала отказывался: без примерки! За сутки! Но его уговорили. Дедушка работал без отдыха с вечера до обеда следующего дня. И выполнил заказ!

 Костюм очень понравился заказчику и он спросил дедушку: "Может быть у вас есть какое-нибудь желание? Я с удовольствием исполню его, если это будет в моих силах. "И дедушка пожелал, чтобы у него было своё радио. Через несколько дней его желание было исполнено, в нашу квартиру было проведено радио. И мне эта говорящая тарелка не давала покоя. И однажды, я набралась смелости и попросила дедушку:

– Дедушка, покажи мне человечков, которые живут там.

Я показала на черную тарелку. Мне не было в то время и трёх лет. Дедушка не сразу понял:

– Каких человечков?

– А вот тех, которые там поют и говорят. Они ведь очень маленькие. Я хочу на них посмотреть.

– Ты думаешь, что там живут человечки?

– Ну, да.

Нет там никаких человечков. Эти люди, которые с нами говорят, находятся далеко-далеко от нас. А как их голоса доходят до нас, я и сам ещё не очень хорошо понимаю. А ты об этом узнаешь, когда вырастешь, будешь учиться долго и упорно и тогда всё поймёшь. А сейчас не выдумай сама забраться в радио. Никого ты там не найдешь, только всё сломаешь. Поняла?

– Поняла, – сказала я, хотя ничего не поняла. Нет, поняла, что если попробую всё-таки посмотреть на человечков внутри этой загадочной тарелки, то меня за это сурово накажут.

Таким было моё знакомство с радио, которое долгие годы воспитывало меня, обучало, развлекало и служило связующим звеном с огромным миром.

Мне было года три, когда случилась эта история, жутко напугавшая меня. Путешествие, которое выходило далеко за рамки обыденного и потому запомнилось мне во всех подробностях.

Память ребёнка фотографична. Она откладывает в себе картинки и ощущения, но ребёнок часто не знает слов, которые их обозначают. Говорю это для того, чтобы читателя не смущал язык взрослого человека, описывающего теперь те картины и ощущения.

В то утро меня разбудили очень рано и полусонную куда-то повели. Как я потом узнала, в деревнях резали скот и можно было купить мясо намного дешевле.

Сначала мы ехали на грузовике. С нами были ещё люди, у которых была та же цель, что и у нас. Бабушка сидела прямо на полу грузовика, я у неё на ногах. Мама уцепилась за кабину и ехала стоя. Грунтовая дорога была вся в рытвинах и колдобинах. Нас немилосердно трясло.

– Бабушка, – спросила я, – а что у меня там, в животике? Там ничего не разорвется?

– Нет, не разорвется, – успокоила меня бабушка, – Дай, я тебя покрепче прижму к себе.

Но тут новая беда. Ветер каким-то образом умудрялся залетать в кузов и пронизывать насквозь. Дорога, казалось, не кончится никогда. А шофер, тем временем прибавлял скорость. Грузовик не был приспособлен для перевозки людей. Пассажиры, их было человек пятнадцать, сидели прямо на дощатом полу, держась за борта грузовика. Три человека стояли, держась за кабину. То, что происходило теперь, тряской назвать было нельзя. Людей то подбрасывало вверх, то ударяло об пол. Люди, которые стояли впереди, стали стучать по крыше кабины, требуя убавить скорость. Но шофёр, как с цепи сорвался, никого не слышал и продолжал прибавлять скорость, словно убегал от бомбежки. Людей кидало из стороны в сторону, они сталкивались, им грозило увечье. Они ругались последними словами. Вдруг машина остановилась. Ошарашенные садистской ездой, пассажиры не сразу поняли, что их мучениям пришёл конец.

Одними из первых пришли в себя мои мама и бабушка. Мама с легкостью оказалась на земле, приняла меня из рук бабушки. Та тоже легко преодолела преграду в виде борта кузова. Моя бабушка была еще очень молодой, ей было чуть больше сорока.

Машина быстро пустела. Несколько разъяренных путешественников бросились к кабине. Водитель, высунувшись из окна, увидел искаженные от возмущения лица, бросил быстрый взгляд на кузов, не увидев в нем никого, скрылся внутри кабины и, решив не спорить с судьбой, нажал на газ. Машина рванулась вперед. Люди, спускавшиеся с заднего борта и ещё не успевшие спрыгнуть, от этого рывка повалились на пыльную дорогу. Возмущение выросло до предела. Женский голос визгливо крикнул:

– Что за шофер? Откуда только его взяли?

– Ей ответил мужской виноватый голос:

– Вчера, когда мы с ним расплачивались, он был вполне вменяемым.

– Что же сегодня-то он такой безумный?

– Просто сумасшедший!

– Чокнутый!

– Пьяный, наверное.

– Да когда же он успел напиться-то? Утро ведь!

– А что бы ни напиться? Деньги-то получил.

Вот именно. А дурное дело нехитрое.

Так толпа вынесла вердикт: шофер был пьян.

Только сейчас, проанализировав всё произошедшее, я не согласилась с вердиктом толпы. Уж очень неадекватным было поведение шофера. Ведь никто не заметил в начале поездки, что он был под хмельком. Что-то здесь не так. Грунтовая деревенская дорога обычно относительно ровная, а эта вся в рытвинах. И я посмела предположить, что она была под обстрелом. Может быть шофер, вместе с другими, вез какой-то военный груз и попал под бомбежку. И он, спасаясь от смертельной опасности, умирая от страха, гнал свою машину на всю мощность. И вот теперь, оказавшись вновь на этой дороге, он снова начал переживать ту опасность и тот ужас. И невольно снова начал гнать свою машину от этого страшного места, спутав прошлое с настоящим. Ведь недаром же мне пришло в голову сравнение: "…словно убегал от бомбежки".

 Пока шла перебранка, и люди приходили в себя, я огляделась вокруг. Урожай давно убрали. Кругом, до самого горизонта зеленела трава, а может озимые. Дa ребёнок, которому и трех лет не было, разве разберется в этом. Вдали виднелась деревня, к которой вела хорошо утрамбованная дорога. Вот к этой деревне и отправилась толпа.

 Люди шли быстро, я не успевала за ними, поэтому меня несли на руках по очереди, то бабушка, то мама, а то я сама семенила за всеми.

Дорогой бабушка задумчиво сказала:

– Да, такое начало дела не предвещает ничего хорошего…

 Мама возмутилась:

– Ой, ради бога, помолчи! Пожалуйста, помолчи! И без твоих предсказаний тошно.

Опять этот бесконечный путь. Я не знаю, почему меня были вынуждены взять с собой. Но, наверное, другого выхода не было.

У какого-то дома в деревне все остановились.

Вышла хозяйка, подошла к калитке и пригласила всех во двор.

 Она брала по очереди сумки пришедших, уходила с ними куда-то, возвращалась с сумками, наполненными мясом, и брала деньги. Никто даже не заглядывал внутрь сумки и сразу отправлялись в обратный путь. Мы тоже прошли через эту процедуру, и снова в дорогу.

Только теперь мы должны были ехать не на грузовике, а на поезде. Я почувствовала себя очень уставшей, когда мы подошли к линии железной дороги. Остановились на заросшей травой площадке. Трава не вытоптана: наверное потому, что поезд здесь останавливался очень редко. Не было ни вокзала, ни перрона. Видимо, где-то здесь стоял столб, на который ориентировались поезда и пассажиры. Много людей уже сидело на своих мешках и чемоданах в ожидании поезда, а народ все прибывал.

Наконец, поезд показался, тяжело пыхтя, остановился, и двери открылись. И тут началось нечто невообразимое: все бросились к поезду, как будто собрались брать штурмом вражескую крепость: толкотня, крики, брань, плач, визг. Люди набивались в вагоны не только через двери, но и через окна. Мужчины лезли на крышу. Мешки, сумки, баулы, чемоданы, кричащие мужчины, женщины, дети, старики: всё смешалось в один бьющий по ушам гвалт. Мои мама и бабушка с тревогой наблюдали за всем происходящим. А я с беспокойством смотрела на них: "Куда мы полезем, в окно или на крышу?" Мама прижимала сумку с мясом к груди, казалось, что она совсем не замечала ее тяжести. Так взволнована она была.

Бабушка крепко держала меня за руку. Они с нарастающим беспокойством смотрели на происходящую перед их глазами вакханалию. Войти в поезд шансов не было. Оставаться в этом безлюдном месте, вдали от жилья и дорог, было страшно, так же как идти пешком километров десять, а то и двадцать по шпалам с маленьким ребёнком и тяжёлой сумкой. Я представляю, какой ужас их охватывал от всех этих мыслей. Надо было уехать на этом поезде во что бы то ни стало, но как? Тут, прямо перед нами за утрамбованными пассажирами закрылись двери. Раздался гудок паровоза, возвещающий отправление.

Около поезда остались немногие те, кто не смог в него войти, в том числе и мы. Я ничего не понимала: "А как же мы?"

Бабушка и мама стояли, растерянные и не знали, что предпринять. Оставались считанные секунды, чтобы найти выход. Положение казалось безнадежным. И вдруг бабушка скомандовала:

– Скорее, на ступеньки!

 В то время ступеньки с поручнями оставались снаружи, и они оказались прямо напротив нас. Это было очень рискованное предложение, но обсуждать "за" или "против" не было времени.

Бабушка быстро села на верхнюю ступеньку, на нижнюю опустила ноги, меня посадила на колени. Мама встала рядом, поставив сумку с мясом рядом с нами, правой рукой вцепилась в поручень. Бабушка крепко прижала меня к себе, другой рукой держалась за поручень.

– Не бойся, – сказала она мне. – Обними меня руками, спрячь голову у меня на плече и не шевелись. Я тебя крепко держу.

Предчувствуя что-то страшное, я сделала всё так, как велела мне бабушка. Поезд медленно тронулся с места и постепенно стал набирать скорость. Мне стало любопытно. Я подняла голову, чтобы оглядеться. Ветер ударил в лицо с такой силой, что я испугалась за свою голову, которая грозила оторваться от туловища. Спасая свою голову, я снова уткнулась бабушке в плечо и больше уже не шевелилась. А ветер изо всех сил старался спихнуть нас со ступенек. Стало еще холоднее, чем в грузовике. Бабушкиных рук не хватало, чтобы меня согреть. И всё-таки краем глаза я стала наблюдать, как земля около поезда быстрой лентой убегала назад. Я мечтала только о том, чтобы снова оказаться на этой самой земле. Оглушительный грохот колес, пронизывающий ветер, дым паровоза от которого перехватывало дыхание. Когда же закончится этот ужас?! Нет, он не закончится никогда.

 Но поезд всё-таки остановился. Мама с бабушкой быстро соскочили со ступенек и бросились бежать, пока не началась толкотня, которая могла нас раздавить. И снова далекий путь пешком от вокзала до дома. Тогда не было в городе ни автобусов, ни трамваев. Своими маленькими ножками семенила я за мамой и бабушкой. Ни мама, ни бабушка не брали меня на руки, так как обе тащили тяжёлую сумку.

Наконец-то я дома. Жарко натопленная печка. С меня сняли пальто и тётя налила мне горячего супа. А вот бабушку и маму ждала ещё очень нелегкая работа. Они пошли в сарай солить мясо (о холодильниках тогда никто и не слышал) и прятать его в надежное место. Только, когда на улице стало совсем темно, они пришли уставшие, но довольные. Мама сказала с нескрываемым торжеством:

– Мяса хватит надолго. Теперь супы будем есть наваристые.

А бабушка добавила:

– Будем жарить котлеты, готовить гуляши, пельменей наделаем!

На следующий день, вскоре после завтрака, бабушка пошла в сарай за мясом. Все мечтали о наваристом мясном борще.

Бабушка возвратилась очень быстро. Увидев её, я испугалась: она была белая, как полотно, губы посинели, а глаза как-то странно блуждали. Я так испугалась, что закричала: "А-а-а!" На мой крик из комнаты прибежали мама с сестрой. Увидев бабушку, они закричали:

Мама, что с тобой? Что случилось? Да говори же, наконец!

 Бабушка еле выговорила:

– Всё мясо съели крысы…

 Сёстры потеряли дар речи. Потом недоумённо спросили:

– Как съели?!

– Так съели, что одни косточки по полу валяются.

Последовала долгая пауза. Потом кто-то растерянно произнес:

– Да это кто-то украл мясо… Наверное.

 Бабушка рассердилась:

– Да, конечно, кто-то вошел в сарай сквозь дверь, даже не взломав замок, съел почти пуд сырого мясо и ушёл сквозь стену.

Опять молчание. Сёстры отказывались верить, что мяса больше нет. Ни кусочка!? Они побежали в сарай. На меня никто не обращал внимания, но я, влекомая любопытством, бросилась за ними. Открыли дверь и замерли пораженные. Я увидела посреди сарая подвешенный к потолку массивными цепями огромный чугунный котёл. Такая же огромная и тяжёлая крышка валялась на земляном полу сарая, а вокруг добела объеденные кости.

Мама, пошатываясь, возвратилась домой, села за стол, обхватила голову руками и зарыдала. Прерывающимся голосом она запричитала:

– Господи! Ехать в такую даль, трястись в грузовике, пройти несколько километров пешком, рисковать жизнью на ступеньках поезда, истратить столько денег…! И для чего? Чтобы накормить досыта крыс?!

Дедушка на шум не вышел. Когда он работал, он ни на что не обращал внимания. Бабушка молчала, тётя тоже молчала в полном замешательстве, а мама продолжала громко рыдать:

– Как только они изловчились подобраться к этому котлу? Ведь он в воздухе висит, вдали от стен, пола и потолка. Как смогли сдвинуть крышку, такую тяжелую? Ведь надо во что-то упираться. Похоже, что эти твари умнее людей!

Первой опомнилась тётя. Ещё бы! Она ведь не принимала участие в этом рискованном путешествии:

– Всё, хватит! В конце-то концов, это всего лишь мясо. Я вот слышала, у женщины, которая жила в полуподвальном помещении, крысы грудного ребёнка съели. Даже косточек почти не осталось. Она сошла с ума. Врачи говорили, что вылечить её невозможно. Вот это горе! Врагу не пожелаешь. А тут какое-то мясо. Все живы, здоровы и слава Богу!

Бабушка подхватила:

– А я слышала, что крысы напали на мужчину. Он из армии инвалидом вернулся. Так он от крыс своими костылями отбивался. Жив остался, но покусали они его здорово.

Потом мама что-то вспомнила. Потом опять кто-то рассказал очередную страшную историю. Конечно, говорили, пока молва до людей дойдёт, могут многое присочинить. Но нет дыма без огня.

Я слушала, слушала, и меня охватил ужас. Мне вдруг стало холодно. Я задрожала. Сейчас я бы сказала, что у меня кровь в жилах застыла. Может быть у меня и волосы дыбом встали, но по-видимому, вид у меня был еще тот. Бабушка первая обратила на меня внимание:

– Лорочка, что с тобой?

Её крик переключил внимание сестёр на меня. Мама бросилась ко мне, встала передо мной на корточки, начала меня ощупывать:

– Температуры нет. Что с тобой?

 Я хотела что-то сказать, но губы и язык меня не слушались. Я испугалась ещё больше. Наконец, сильно заикаясь, я выдавила из себя:

– О-о-ни ме-ме-ня съе-дят?

– Кто? Кто тебя съест? – хором закричали женщины.

– Кры-кры-сы!

– Идиотки! Такие истории при маленьком ребенке рассказывать. Она же умирает от страха! – прокричала бабушка.

Тут все, перебивая друг друга, начали меня успокаивать:

– Опасно в полуподвальном помещении. Знаешь, там, где окна наполовину в земле находятся. А мы на втором этаже. Они сюда не заберутся. А потом, посмотри, как нас много, мы тебя в обиду не дадим.

Но никакие уговоры на меня не действовали. Я продолжала дрожать от страха. Я успокоилась лишь тогда, когда мама взяла меня на руки, крепко обняла. Я согрелась в её объятиях и уснула.

Прошло несколько дней. В тот день мама и тётя сидели за столом в кухне и что-то готовили к приходу бабушки. Тётя сидела у окна и вдруг испуганно вскочила, глядя в окно:

– Почта, – сказала она. – Почтальон вошел во двор.

Я недоумевала: "Почему она так боится почтальона? Я много раз видела почтальонов, они не были страшными. Я их совсем не боялась."

А тётя продолжала:

– Когда же всё это кончится? Когда почтальон не будет вызывать такого страха? Я как вспомню, как женщина в соседнем дворе кричала после прихода почтальона, до сих пор мороз по коже.

Я слушала и думала: "А почему мама не боится почтальона? "

А тётя продолжала, обращаясь к маме:

– Тебе хорошо, ведь там, где находится твой муж, не стреляют.

Они разговаривали, и я несколько раз слышала слово "война". И тётя и мама очень злились на эту войну. Какая же она, эта злая война? Люся, соседская девочка, сводила меня однажды в музей. Там я видела музю. Он был большой, покрытый коричневой шерстью. У него была длинная морда и очень большие когти на лапах.

– Война, – думала я, – это такой же музя, только очень большой, очень. Его очень трудно победить.

Когда взрослые меня спрашивали: "Когда же к тебе вернется твой папа?" Я твёрдо отвечала:

– Вот убьёт войну и вернется.

Спустя двадцать лет, во время свадебного путешествия, я повела своего мужа в этот музей. Чучело медведя стояло на том же месте, около невысокой деревянной лестницы, ведущей в зал с экспонатами. Я улыбнулась ему, как старому доброму знакомому:

– Ну, здравствуй, музя! Вот мы и снова с тобой свиделись.

Но это потом, а пока я, сидя на полу, играла со своими кубиками, размышляла о войне и слушала разговоры мамы и тети, с работы вернулась бабушка и криво усмехаясь, заявила:

– А ведь мы прославились на весь город.

– Чем это?

– Сегодня к нам в магазин зашла одна женщина, перемерила много всякой обуви, ничего не купила, но зато рассказала, как у кого-то крысы всё мясо съели. "До войны такого не было, – сказала она, – а сейчас только и слышишь всякие ужасы про них. Почему?"

Мама уныло заявила:

– Слава – штука бесполезная. Слава… Какая ерунда!

 И посмотрев, на меня, добавила:

– Мясо было бы лучше.

И вдруг торопливо прикусила внезапно задрожавшие губы, а из глаз быстрыми ручейками скатились по щекам непрошенные слезы.

Ванюша

 Мне было года три, когда мама уехала из Мичуринска работать в соседнюю деревню. Там в амбулатории она работала ещё до войны. Меня оставили на попечение моей бабушки и маминой сестры. Но сестра вскоре устроилась на работу. Бабушка тоже работала. Надо было думать с кем меня оставлять на день. В садик очередь ещё не дошла. Да и о садике была очень дурная молва. И вот для меня нашли няню. Тётя Уляша, пожилая женщина лет шестидесяти, жила со своим мужем в странной квартире: то ли они занимали одну из комнат в какой-то конторе, то ли контора занимала комнату в их квартире. Моя няня жила в проходной комнате, а офис (как теперь бы сказали) находился в смежной. В контору всё время кто-то приходил. Входная дверь постоянно открывалась, и тогда холодный зимний воздух врывался в помещение, то закрывалась ненадолго. Обстановка в комнате была очень бедной: печь, которой отапливали контору, кровать и стол у окна. На этом сквозняке я и сидела на маленькой скамеечке около двери в контору. Я что-то шила из лоскутков. Посетители обращали на меня внимание, говорили:

– Какая хорошенькая девочка!

– Такая маленькая, а уже шьёт. Ах ты умница!

– И что же ты шьёшь?

Я отвечала:

– Платье.

То, что я шила, платьем назвать, даже с большой натяжкой, было невозможно. Но я с увлечением ковыряла иголкой, воображая себя хорошей портнихой. А посетители меня в этом не разубеждали. Место это было совершенно неподходящим для маленького ребёнка: шумное, беспокойное, сквозняки, холод. Я не помню, чем Уляша меня кормила, гуляла я или нет, чем ещё занималась кроме шитья. Но находиться там мне нравилось. Тётя Уляша была очень добрая, а посетители говорили мне так много хороших слов, сколько я никогда не слышала. После работы за мной заходила моя тётя. Бабушка заканчивала работу намного позднее.

 В этот вечер, как обычно, за мной зашла тётя. Мы быстро шли по безлюдной улице. Было морозно. Только что выпавший снег скрипел под ногами. В окнах не было света. Люди по привычке завешивали их затемнением. Светила луна, благодаря этому на улице было светло. Мы шли по теневой стороне улицы. Вдруг из темноты кто-то вышел и преградил нам дорогу. Мальчик лет десяти отчаянным голосом попросил:

– Тётя, дайте мне, пожалуйста, кусочек хлеба. Я очень хочу есть.

Надо думать, как удивилась моя тётя. Она растерялась и не знала, что сказать. Наконец, она спросила:

– Ты где живёшь?! Почему ты здесь, на холоде и голодный?

Мальчишка зарыдал. Прерывистым голосом, волнуясь и вытирая слёзы руками, он сказал:

– У меня нет дома. Сегодня я здесь замерзну.

Тётя опешила:

– Успокойся, пожалуйста. Скажи, как тебя зовут?

– Ванька.

– Ванюша, расскажи по порядку, как ты здесь оказался? Мальчик начал так сбивчиво рассказывать, что ничего невозможно было понять. Но с наводящими вопросами тёте всё-таки удалось выяснить, как было дело.

Он жил в деревне с мамой. Но мама его умерла несколько дней тому назад. В деревне никто не захотел его взять к себе. Сейчас такое поведение соседей и родственников может показаться недостойным, но я не могу их осуждать. Мне приходилось жить во время войны в деревне у наших родных, когда мама уезжала в другую деревню принимать роды. Наши родные жили в избе, в которой был земляной пол. У стены стояла кровать, покрытая каким-то тряпьем, большой стол с двумя лавками, икона в углу. Русская печь, отделяла закуток служивший кухней. В семье было пятеро детей. Три старших мальчика (я даже не знаю, где они спали по ночам), две девочки. С одной из них я спала на печи, другая спала в люльке, подвешенной к потолку на крючке. Ей было почти четыре года, но она не ходила. Она болела рахитом: огромная голова, вздутый животик и тоненькие ручки и ножки. С ней никогда никто не гулял, она сидела в этой люльке и днём, и ночью. Питание было хуже не придумаешь: утром, в обед и на ужин картошка в мундире и ржаной хлеб, испеченный в русской печи. Хозяин дома вернулся домой после тяжелого ранения и был почти нетрудоспособным. Зимой в дом заводили новорождённого телёнка или другую замерзающую скотину. И так жило большинство крестьянских семей в то время. В деревенских семьях обычно было много детей. Хозяин на фронте, а женщина одна разрывалась между домом, огородом, скотиной и работой в колхозе. Хорошо, если старшие дети были уже способны хоть как-то помогать матери. А ведь бывало, что пятеро мал-мала меньше. Кто же посмеет их осудить? Соседка нашла шкатулку с документами в надежде найти письмо от каких-нибудь родственников. И нашла. Это было старое письмо от сестры мамы. Из письма можно было понять, что живёт она одна, а на конверте был адрес. После похорон соседи заколотили дом. Ваню посадили в сани дяди Фёдора, который ехал как раз в этот город по делам. Он обязался доставить мальчонку по адресу. Мужчина довез мальчика до города, указал улицу и поспешил по своим делам. Ваня нашёл дом, где жила его тётя. Постучался в дверь. Ему открыла женщина. Узнав, кого он ищет, она сказала, что его тётя давно уже здесь не живёт. И дверь перед ним закрылась. Так мальчишка оказался один на улице в мороз. Это сейчас можно было бы спрятаться в каком-нибудь подъезде. Но в таком старинном городе все входы в дом были за накрепко запертыми воротами. Темнело. Редкие прохожие не обращали внимания на ребёнка. И тогда, в отчаянии он бросился к нам.

Выслушав мальчика, тётя сказала решительно:

– Не плачь. Пойдём с нами. Мы тебя накормим и уложим спать. А там видно будет. Во всяком случаи на улице ты больше не окажешься.

Мальчик просиял. Жестокая судьба замерзнуть на улице уже казалась неотвратимой. И вдруг спасение!

Дома его все встретили доброжелательно, накормили, уложили спать на сундуке, устроив постель из старых пальто. Другого подходящего места у нас не было. Ведь комната наша была не больше десяти квадратных метров. На кухне вообще было не повернуться. На следующий день о Ване было сообщено в милицию.

 Из разговоров, которые доходили до меня, мне было понятно, что милиция искала родственников Вани, которые могли бы взять его к себе. Время шло, а таких людей так и не нашли.

На бедного Ваню обрушилось непосильное для него горе. Он был достаточно большим, чтобы не понимать, что с ним происходит, но и не достаточно взрослым, чтобы взять свою судьбу в свои руки. Он только что похоронил самого близкого ему человека, маму. При нём заколотили окна и двери его родного дома, а затем бросили на произвол судьбы, зимой, в незнакомом городе. Сколько горя на ребенка! Ваня не плакал. Он был молчалив и угрюм. Ни с кем не разговаривал, ни о чём не расспрашивал. На меня не обращал внимания. Но я, хоть и была ещё очень маленькой, не обижалась на него. Я его понимала и очень жалела. Откуда, я не знаю, но я уже знала, что такое смерть. Его мама никогда не придет к нему, никогда его не обнимет, не пожалеет, не успокоит. А все родные и знакомые, которые только недавно общались с ним, отвернулись от него. И сейчас он был в чужих руках и со страхом ждал своей участи. Мне хотелось сказать ему что-нибудь ободряющее, но я не знала таких слов. Моей мамы тоже не было сейчас со мной, но она была жива и она обязательно приедет ко мне. А Ваня? Я ничего не могла для него сделать. Ведь мне не было ещё и четырёх лет.

 Сколько времени прошло, я не знаю. Может быть месяц, может два. Но, наконец, решение пришло: отдать мальчика в детский дом. Это сообщение вконец расстроило его. Он не хотел, но слёзы сами собой полились у него из глаз.

Моя бабушка села рядом с ним и заговорила:

– Ванечка, ты хороший мальчик, но к сожалению, у нас нет возможности оставить тебя у себя. Дедушка старенький и он инвалид, мои дочери сейчас одни, их мужья на фронте. Но всё равно они еще слишком молоды, чтобы взять тебя под опеку. Не обижайся на нас. Мы старались сделать для тебя, всё, что могли. Ты не бойся детского дома. Об этом детдоме я слышала много хороших отзывов. Там добрые и внимательные воспитатели. Там ты будешь одет, обут, накормлен. У тебя будет чистая кроватка. Ты будешь ходить в школу. Там ты встретишь друзей, с которыми будешь дружить всю свою жизнь. Твоему папе уже сообщили, где ты будешь находиться. Война уже скоро кончится и папа заберёт тебя. Вы вернетесь в свой дом. А сейчас он будет писать тебе письма, а ты будешь писать ему. Я верю, что у тебя всё наладится. А в детском доме устраивают праздники, дарят подарки. Каждому ребёнку отмечают день рождения. Не плачь!

Они встали и пошли к выходу. Ваня шёл понурив голову. Бабушка шла следом. Они перешагнули через порог и дверь за ними закрылась.

Больше я никогда его не видела. Я ничего не знаю о его дальнейшей судьбе. Но очень хочется верить, что его отец вернулся к нему живой и здоровый. Мои родные ни разу не навестили его в детском доме. А он, наверное, их ждал. Он мог бы сам навестить нас, но он не приходил. Наверное у него там всё было хорошо и он не нуждался в помощи добрых людей.

А на нашу семью вскоре обрушились большие беды. Мой дедушка был очень хорошим портным. Как говорили, он обшивал всю элиту города. И часто в знак благодарности ему дарили спиртное. Работы у него было много. Измученный бесконечным трудом, он начал пить. Потом частые выпивки превратились в болезнь и он уже не мог остановиться. А тётя, младшая сестра моей мамы, тоже была сама не своя. Её муж, военный летчик, попал под суд. Он был оправдан, но сколько было пролито слез, сколько проведено бессонных ночей, пока шло расследование. Да и моя мама никак не могла приехать за мной. Она работала акушеркой и была единственной акушеркой на несколько деревень, поэтому она иногда долго не возвращалась домой, оставаясь в доме роженицы. Моя бабушка старалась держаться. Её мужеству можно было только удивляться.

Ваня, конечно, ничего не знал об этом. Он мог и моих родных воспринять, как людей черствых. Прости их, Ваня! Когда они могли, они делали для тебя, всё, что было в их силах.

Кукла

Девочка без куклы

почти также несчастна,

как женщина без ребёнка.

Виктор Гюго

 Вскоре после приезда из эвакуации мама взяла меня с собой на рынок. Там, где мы жили, рынка не было, поэтому я с большим интересом смотрела на всё вокруг. Прилавков не было. Горки фруктов возвышались на расстеленных, прямо на снегу подстилках. Мама купила несколько мандаринов. Она ещё что-то купила, но всё это было неинтересно. Моё внимание привлекла пирамидка из каких-то неизвестных мне фруктов. Они были ярко желтые, продолговатые. Я таких никогда не видела.

– Мама, – спросила я, – это что?

– Это лимоны.

– Купи, я хочу попробовать.

– Они очень кислые. Ты их есть не будешь.

Моя любознательность была не удовлетворена. Тут я заметила, как какой-то человек подошёл к лимонам и купил две штуки. "Как же так?! – подумала я – ведь их же покупают, значит, есть их можно."

Я знала, что повторять мою просьбу было бесполезно. Расстроенная, я влачилась за мамой, которая крепко держала меня за руку и с силой тащила за собой.

Но тут вдруг я увидела нечто такое, что заставило меня забыть про злополучные лимоны.

– Мама, – закричала я на весь рынок, – кукла!

Торговка, которая держала в руках красивую куклу, сказала маме:

– Купите дочке куклу, отдам недорого.

 Прохожие с улыбкой проходили мимо меня, хитро поглядывали на маму, удастся ли дочке разорить маму на куклу. Но мама только ещё сильнее потянула меня за собой. Она сердито прошептала мне:

– Замолчи! Будет тебе сегодня кукла. Только не кричи больше!

Я замолчала, но долго шла боком, не теряя из виду чудесное видение до тех пор, пока кукла не исчезла из виду. Мне было около трёх лет, но куклы у меня никогда не было.

Вечером мама собрала какие-то лоскутки, вату, нитки, иголку и принялась мастерить мне куклу. Я терпеливо ждала. А пока занялась своим любимым делом. У меня были книжки раскладушки. Мне их читали. Я быстро выучила их наизусть. И теперь, водя пальчиком по волшебным закорючкам, "читала." Мне очень хотелось знать, как могут эти крючочки рассказывать такие интересные истории. Мне всё это казалось настоящим волшебством. Как мне хотелось научиться читать по-настоящему.

Я ”перечитала” мои книжки раза по три, прежде, чем мама позвала меня, чтобы показать куклу. Я прибежала на зов. Мне дали в руки куклу. Я посмотрела на неё и ужаснулась. Лицо куклы было почти плоским. Вместо носа две точки. Огромные глаза были нарисованы химическим карандашом. А красный рот был также неестественно огромным. Пучки ваты изображали волосы. Руки как обрубки, без пальцев, а ноги без ступней.

Я положила куклу на стол.

– Она страшная. Я её боюсь, – сказала я и нахмурилась.

Мама рассердилась и раскричалась:

– Господи! Что за ребёнок! Все девочки играют с такими куклами и довольны. Бери! Другой не будет.

Я ещё больше нахмурилась, а про себя подумала: "Не будет и не надо. А такое страшилище мне не нужно."

Утром я нашла эту куклу на столе. Почти с отвращением я взяла эту груду тряпья и бросила под кровать. О кукле я больше не заговаривала. Мне эту куклу больше не навязывали. Никогда потом я её не видела.

Купить куклу я больше не просила, знала, что это было бесполезно, довольствовалась теми игрушками, которые у меня были. Их было немного: пирамидка, которая состояла из стержня на подставке и нескольких колец разного размера и цвета. Всё из дерева. Нужно было нанизывать кольца на стержень от самого большого до самого маленького. Это было слишком просто и потому быстро надоело. Позднее появились кубики с буквами на каждой грани и соответствующими картинками.

Наконец-то стала для меня раскрываться тайна закорючек в моих книжках-раскладушках. Благодаря этим кубикам я быстро выучила буквы. А ещё были четыре разноцветных карандаша, которыми я рисовала всегда одно и то же: домик с трубой, из которой валил дым, окошечки с занавесками, забор, за которым росли деревья, и девочка, рядом с которой никого не было: ни кошки, ни собаки, ни папы, ни мамы.

Из соседнего двора приходили девочки. Зимой мы лепили снежную бабу, играли в снежки, летом скакалки, классики, мячик, прятки, догонялки.

Когда мама получала от папы письмо, она была такая радостная и счастливая. Прочитав письмо, она сразу же садилась писать ответ. Я сидела рядом и наблюдала. Наконец, я поняла, как надо писать письма. Я попросила у мамы листок бумаги и карандаш:

– Я тоже напишу письмо папе.

Мама так быстро-быстро водила ручкой по бумаге. Я тоже стала быстро-быстро писать волнистую линию на бумаге в линейку. Вот весь листок исписан на обеих страницах. Мама наклоняется над моим письмом:

– Что же ты написала папе?

– Папа, приезжай скорее. Я тебя очень жду.

Мама берёт моё "письмо" и пишет внизу листка то, что я хотела написать, складывает письмо и посылает папе.

Откровенно говоря, я не знала, зачем нужен папа. Я его никогда не видела и никогда о нём не скучала. Но его очень ждала мама, и её настроение передавалось мне. И вот я уже очень явственно представляла себе, как папа входит в комнату. На нём серая шинель, серая шапка ушанка, а за плечами солдатский мешок. Именно таких солдат я видела на улицах города. Дни шли. Все ждали конца войны. И вот этот день, наконец, настал. Я помню его только потому, как мама вбежала в комнату, бросилась ко мне:

– Лорочка! Победа! Война закончилась! Скоро папа к нам приедет…

Она покрывала меня поцелуями и плакала. А на улице поднялся вдруг невообразимый шум, словно все жители выбежали из своих домов с криками ликования.

– Но папа приехал к нам не скоро. Для него война только начиналась. Ведь он был на Восточном фронте.

Мама снова уехала в деревню. Здесь она не смогла найти работу, поэтому вернулась на то место, где работала ещё до войны. Меня она оставила опять на попечение бабушки. Почти год прошёл после окончания войны с фашистами, когда папа ко мне приехал. Только встреча эта оказалась совсем не такой, какой я её представляла.

Среди ночи бабушка вдруг разбудила меня.

– Лорочка, просыпайся. Папа приехал.

Сильные руки вдруг подхватили меня и усадили на колени. Я поняла, что я на коленях у папы. Но я совершенно не знала, как его встретить. Я сидела вся съежившись, не проронив ни слова. Даже головы не повернула в его сторону чтобы рассмотреть его лицо. Папа мне что-то говорил, но от волнения я ничего не понимала. Вдруг он встал, посадил меня на стул и сказал: "Я привёз тебе подарок."

Меня он совсем озадачил, так как я не знала такого слова "подарок." Через минуту он положил мне на колени коробку. Я окончательно растерялась. Я не знала, что мне с ней делать. Тут бабушка пришла мне на помощь: "Она ещё спит наполовину. Давай её положим в кровать. Пусть досыпает." Меня уложили в постель, и я тут же уснула.

Утром я бросилась искать папу. Мне хотелось его рассмотреть, поговорить с ним. Но его нигде не было. В растерянности я спросила бабушку: "А где папа?" Она ответила: "Папа ещё рано утром уехал к маме. А его подарок лежит на столе в коробке. Пойди посмотри."

Я подбежала к столу, нетерпеливо раскрыла коробку и… онемела от восхищения: в коробке лежала… кукла!!! Кукла! Я бережно, словно боясь, что она может рассыпаться, вытащила её из коробки. Посадила её на стол, сама села на стул, подперла щёки руками и стала рассматривать это долгожданное чудо.

– Машенька, – имя пришло без всяких размышлений. – Как долго я тебя ждала. Очень долго. И, наконец, ты меня нашла, ты пришла ко мне. Какая же ты красивая! Глазки синие синие, брови и реснички черненькие. Какой хорошенький маленький носик! А губки и щёчки розовые. Волосики жёлтые, заплетены в косички с красными ленточками. А ручки! Как настоящие, все пальчики и даже ноготочки на них. А ножки! Беленькие носочки, красненькие туфельки. А платьице беленькое и по нему, как нарисованные чёрным карандашом мелкие цветочки.

– Ты моя, Машенька! Я тебя буду очень любить. Я сошью тебе много красивых платьев. Я устрою тебе кроватку с матрасиком, подушкой, одеяльцем. Я никогда не буду тебя обижать. Я никогда не буду тебя бить. Ведь это так больно. Скажи, Машенька, почему меня бьют? Это неправда, что я плохая девочка. Я хорошая, я послушная, но я маленькая ещё и не всегда знаю, как надо поступать. Мне можно же просто объяснить. Я бы поняла. А меня сразу начинают бить.

Мой голос задрожал, и на глаза навернулись слезы. Я никому не могла сказать об этой своей беде. Ведь именно мама довольно часто прибегала к этому "методу" воспитания. Она сама мне потом рассказывала. Она меня била, я не кричала, не плакала, не просила прощения, не убегала, я просто вздрагивала при каждом ударе. Сейчас мне странно, что мама, медицинский работник, не понимала, что я была в шоке. Ведь мама мне не объясняла, за что меня била.

Тётка меня била, хотя не имела на это никакого права, просто по-садистски: держала одной рукой мою руку, а скакалка бегала у меня по спине, причиняя неимоверную боль. При этом она шипела:

– Вот попробуй только пикни, разбудишь ребёнка или пожалуешься кому-нибудь, совсем убью.

И я молчала, только корчилась от боли и ждала, когда же кончится это истязание. Потом сидела на сундуке, с обожженной побоями спиной и думала: За что? Разве нельзя было просто сказать?

Сейчас, умудренная жизненным опытом, я понимаю, что молодые и очень красивые женщины, ожидавшие мужей с фронта, вечно боявшиеся за их жизнь, были раздражены тем, что война отнимала у них молодость и счастье. Ведь моя мама ждала моего отца целых семь лет, с девятнадцати до двадцати шести лет. Самые лучшие годы жизни. За все эти семь лет они встречались только два раза, когда мама жила на Русском острове: один раз она навестила отца, когда он был на срочной службе в армии. Вторая встреча произошла, когда ему дали увольнительную на несколько дней, чтобы он смог увидеть свою новорожденную дочку. Это произошло за два месяца до начала войны. А потом эвакуация и долгие, долгие годы ожидания. И когда война с немцами закончилась, началась война с японцами. И это было для неё настоящей пыткой. Поэтому она срывалась на мне из-за мелочей – разбитая нечаянно чашка, разлитое молоко или просто крутилась под ногами. Потом она плакала, осыпала меня поцелуями, но я ничего не понимала, ни побоев, ни поцелуев. Мама была мне чужой. Уменя никогда не возникало желание обнять её, поцеловать. Когда она не была со мной, я по ней не скучала.

Но мама всё-таки проявляла какую-то осторожность в наказании меня. А вот тётя действовала по принципу – чужого ребенка не жалко. Я не помню, чтобы она била своих детей.

Бабушка меня не обижала. Её одну мне всегда хотелось обнять и поцеловать. И однажды я это сделала. Но она грубо оттолкнула меня и сказала:

– Отстань! Не люблю я этих нежностей.

Я была обескуражена, растерянна, обижена и окончательно почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Моя невостребованная и не истраченная нежность вся обратилась на куклу, которая казалась мне живым существом.

Я готова уже была разрыдаться, когда вдруг за окном послышался смех, крики, топот маленьких ножек, это пришли ко мне подружки. Мои слёзы мигом высохли. Осторожно взяла я в руки мою Машеньку, прижала её груди и направилась к выходу. Ни одна мать не обнимала своё дитя с большей нежностью и трепетом, чем делала это я.

Малышка, как же мне жаль тебя! Ведь никогда не вплести тебе ярких ленточек в косички своей Машеньки, никогда не сошьешь ты ей ни одного платьица. Никогда-никогда не положишь ты её рядом с собой в свою кроватку, когда будешь ложиться спать. Но ты всего этого пока не знаешь и идёшь радостная и счастливая, испытывая блаженство от прикосновения к твоей груди прохладного личика твоей Машеньки, её крошечных ручек и ножек, её животика. Идёшь, полная самых светлых надежд, до краев наполненная святым чувством любви. За что же, кроха, тебе такое коварное и такое безжалостное испытание?! Сколько же длилось твоё счастье, девочка? Десять, пятнадцать минут, не больше…

Медленно, осторожно спускаешься ты по лестнице со второго этажа. И вот ты уже на улице и подходишь к своим подружкам.

Они увидели меня и окружили.

– Ой, кукла, – воскликнула одна. – Дай мне!

– Нет. Дай мне, – сказала другая.

– Я первая попросила.

– Я тоже хочу, – подхватила третья.

Шесть рук почти одновременно потянулись к моей Машеньке и вырвали из моих рук. И вот девочки уже сплелись в какой-то копошащийся клубок, который кружился, словно смерч, вокруг своей оси. Мелькали руки и слышались крики:

– Отдай мне, что ты в неё вцепилась?!

– Не отдам, пустите. Она моя. Я её хочу подержать!

– Уйди! Ты уже долго её держала.

Я бегала вокруг этого клубка с тревогой и даже со страхом за мою Машеньку. Но ничего не могла сделать. Проникнуть внутрь этого клубка было невозможно. Мне даже заглянуть внутрь не удавалось. Моя тревога всё росла, а крики и драка всё продолжались. И вдруг клубок распался на три части и девчонки бросились вон со двора. Меня удивило с какой скоростью они мчались, словно разрезали воздух низко опущенными головами, а пятки сверкали выше их голов. Такого я ещё не видела. А где же Маша?

Я обернулась, и крик ужаса вырвался из груди. Машенька, моя Машенька, валялась растерзанная на земле. Головка, ручки, ножки беспомощно висели на каких-то верёвках. Волосы на голове болтались почти полностью оторванные, платье разорвано в клочья. Слезы брызнули из моих глаз, они лились потоком, я ничего не видела сквозь них, словно с головой окунулась в речку. Я подняла на руки то, что осталось от моей Машеньки и, спотыкаясь, пошла домой. Хорошо, что сегодня бабушка была дома. Я знала, что она не станет обвинять меня в том, что это я сама растерзала мою куклу, как это сделала бы моя тётя. Бабушка всё поймёт и, может быть, чем-то мне поможет.

Бабушка, увидев меня, испуганно спросила:

– Что с тобой?

Я протянула ей мою Машеньку и, не переставая рыдать, попыталась объяснить ей, что произошло:

– Девчонки вырвали её из моих рук и начали вырывать её друг у друга. Они ругались, кричали, колотили друг друга, а потом убежали.

Я снова залилась слезами.

– Бабушка внимательно рассмотрела куклу и сказала:

– Не плачь. Ручки, ножки, головка у неё целые. Их только снова надо соединить вместе. Волосы можно снова приклеить, А платье мы сошьем ещё лучше этого. Я сейчас сама попробую.

Она что-то делала, достав крючок для вязания. Но ничего у неё не получилось. Тогда она сказала:

– Я отнесу её мастеру по ремонту. Может быть, у него получится.

На следующий день я с волнением ждала прихода бабушки. Когда мне сказали, что она вот-вот должна прийти, я бросилась за ворота. У ворот стояла скамейка, но мне не сиделось. Я ходила взад и вперед, словно маятник. Как только я увидела бабушку, со всех ног бросилась ей навстречу. В руках у бабушки была только сумка. Я смотрела на неё с нетерпением: вот сейчас бабушка достанет оттуда мою Машеньку. Но вместо этого бабушка сказала:

– Мастер взял куклу, обещал что-нибудь сделать. Подожди до завтра.

– Ах! Ещё целый день ожидания!

На следующий день я снова ждала бабушку у ворот, снова бросилась ей навстречу, но не увидела куклу в её руках. Она виновата объяснила:

– Не смог этот мастер починить куклу. Я отнесла её другому.

Я почувствовала беду в её словах и разрыдалась, уткнувшись в подол её платья. Бабушка ни слова не сказала, только погладила меня по голове и прижала к себе.

На следующий день я не ждала бабушку у ворот. Я села на стул напротив входной двери. А когда бабушка вошла в дом, грустно посмотрела на её пустые руки. Слёзы беззвучно покатились из моих глаз, я ушла в комнату и села рисовать. Но как я ни старалась, у меня ничего не получалось. И тут я услышала, как бабушка говорила моей тёте:

– Не знаю, что ещё сделать. Я обегала всех мастеров, я искала подходящую куклу во всех магазинах, но в них только пупсы. А Лора смотрит каждый раз на меня такими глазами, что хоть домой не приходи. В этих глазах такая недетская тоска! И дело-то в резинках, которые соединяли все части тела, нет таких нигде. А эти дурочки… С какой же силой они тянули к себе куклу, если такие прочные резинки растянулись до состояния верёвок.

Тётя сказала:

– Надо сходить к родителям этих девчонок. Пусть покупают, где хотят такую же.

Но бабушка строго её остановила:

– Бесполезно. Только ругань услышишь в ответ. Единственное, что они сделали бы, это отдубасили бы их. А за что? Бедные девчонки! Им по пять лет, а они в первый раз увидели настоящую куклу. Обезумели! Дрались только за то, чтобы хоть минутку подержать куклу в своих руках.

Тётя сказала:

– Да хватит переживать. Забудет она о своей кукле. Не преувеличивай её страданий ..Подумаешь, кукла… Купить ей другую и всё забудет.

Бабушка ответила:

– Да, забудет. Может быть, совсем забудет. Но детская боль не проходит. Она только прячется где-то глубоко в детской душе. И вдруг проявляется в каких-то странностях в поведении уже во взрослой жизни, в какой-то необъяснимой реакции на что-то.

Я поняла, что дело плохо. И всё-таки внутри меня ещё теплилась слабая надежда. На следующий день, я всё-таки опять села напротив двери в ожидании бабушки. Увидев её пустые руки, сползла со стула и ушла в комнату. Что-то надломилось внутри меня. Теперь я стала как надломленная ветка дерева, не сохнет, но и не растет. Состояние потрясения…

Говорили, что я кричала во сне по ночам, а днем отказывалась от еды. Что было дальше, я даже не понимаю. Было ли это на самом деле или мне это приснилось. Может быть я просто это выдумала… Смутно, как в густом тумане, вижу себя в магазине, куда привела меня моя бабушка. Продавщица разложила передо мной несколько пупсов, от самого большого до самого маленького. Я безучастно потрогала каждого и отодвинула от себя, виновато посмотрела на бабушку и вышла из магазина. Как развивалось бы моё состояние, трудно сказать и может довело бы меня до нервного срыва, если бы жизнь не изменилась круто, в связи с переездом на новое место жительства. Новые впечатления отвлекли меня от тоски.

Мои подружки больше не приходили ко мне играть. Я никогда их не встречала. Наши дворы были рядом, но наши дороги не пересекались. Возможно ли это? Скорей всего они, завидев меня, обходили меня стороной, а тот крик отчаяния и боли, который они слышали убегая, рассказал им о том, что они совершили нечто ужасное. Я забыла их лица, я не помню их имен. И я никогда не хотела бы их встретить. Это не потому, что я не могу их простить, я им сочувствую, ведь я их считаю ещё более несчастными, чем я. Я обнимала мою Машеньку хотя бы несколько минут, им не дано было такого счастья даже на минуту. Начиная писать эту историю, я не предполагала, что мне будет так больно вспоминать об этом.

Прошло около двух лет, прежде, чем мой отец снова подарил мне куклу. Я без всякой радости осмотрела её. Единственно, на что я обратила внимание, это то, что у неё были сиреневые волосы. Я удивилась, тогда разноцветных волос ни у кого не было. Я смотрела на неё, а видела мою растерзанную Машеньку и, чтобы поскорее забыть страшное видение, посадила куклу то ли на стул, то ли на комод и больше не подходила к ней. Наверное, в глубине души я боялась повторения той страшной истории. Больше мне кукол не дарили, а я и не хотела их. А куда делась та кукла, я не знаю. Я никогда этим не интересовалась. Когда я бывала в магазинах игрушек, на кукол не смотрела. Они мне были не нужны.

Прошло очень много лет, может быть двадцать или двадцать пять. Как-то мы с моим мужем зашли на огонёк к нашим знакомым, с которыми я дружила еще с юности. За чашкой чая посидели, поговорили, потом они сказали:

– У нас есть интересные тесты. Хотите узнать о себе лучше?

Мы, конечно, согласились. Тестов было несколько, но я хочу рассказать лишь об одном: "Каким ты видишь озеро?"

– Я тут же начала описывать представшую передо мной картину.

Вечер. Солнце у самого горизонта. Озеро чистое, гладкое, как зеркало. Вокруг озера заросли из деревьев и кустов. Всё освещено таинственным закатным солнцем. Такая красота вокруг! Я плыву по озеру в маленькой лодочке, осторожно гребя веслами. Я одна в этом загадочном мире. Птицы не поют, не шелохнется ни один лист. Эта тишина рождает во мне тревогу. Тревога нарастает, переходит в страх, это озеро такое прозрачное, но дна не видно. Оно слишком глубокое. Эта черная бездна меня ужасает. Что там водится, в этой глубине? Какое чудовище? Оно может меня поглотить вместе с моим суденышком. Надо скорее бежать отсюда. Да… Скорее, скорее к берегу! Вон там видна тропинка… Бежать, бежать отсюда! От этого страшного и опасного места!

Я закончила, друзья переглянулись. Было видно, что они озадачены, даже растеряны. Было понятно, что ничего подобного они не ожидали услышать.

Я спросила: "Что такого я сказала?" Они ответили: "Такая ты в любви!"

Я задумалась. А ведь это правда. Я избегала глубоких чувств. Была очень осторожна в контакте с людьми. Среди парней я прослыла девушкой холодной, неспособной ни на какие чувства. Я действительно вежливо оставляла своих поклонников одного за другим, я боялась разочарования и снова, и снова убегала в одиночество. Я боялась любви и сама уже считала, что одиночество мой удел. Почему? Как? Неужели за всем этим стоит лежащая на земле моя растерзанная Машенька? Неужели так глубоко запряталась в сердце моя, казалось бы забытая, детская боль?!

Странным мне кажется то, что после той истории никто ни разу не поднял на меня руку. Можно подумать, что моя Машенька, услышав мои жалобы, пожалела меня и пожертвовала собой ради спасения меня от всех возможных экзекуций. Знала бы моя куколка, как она была нужна мне в то время! Я бы никогда не согласилась на такой обмен!…

Серебряная ложка

Папа вернулся с фронта, и его, как инженера-строителя, направили на строительство завода в Туле. Этот завод, и сейчас находится по маршруту трамвая номер 12, остановка Хоперский рынок. Он стал прорабом. Как только он получил жилье, мы с мамой приехали к нему.

Я с интересом знакомилась с моим новым домом. Комната была большая. Четыре больших окна давали много света. В комнате стояли две кровати, одна большая, другая маленькая, для меня. Посередине большой круглый стол. В кухне была плита с конфорками, которую топили дровами. Стоял стол и стулья. Но больше всего мне понравился кран, из которого текла вода прямо в раковину. А ещё был туалет. Ничего подобного я никогда не видела! А ещё был коридор. Моё внимание привлекла дверь в коридоре. Она никогда не открывалась. Что же там за этой дверью? Какая тайна? Почему меня не пускали за эту дверь? Но вопросы эти я не посмела задать, потому – что часто на мои вопросы отвечали:

– Много будешь знать, скоро состаришься.

Я не хотела стариться, поэтому вопросы задавать не торопилась.

Мама с энтузиазмом осваивала наше жилище: мыла, чистила, вешала занавески на окна и двери, постелила скатерть на стол, покрывала на кровати.

Я тоже не была забыта. Мне купили альбом для рисования, четыре цветных карандаша у меня уже были. Правда они давно кем-то использованы, поэтому были разной длины и продавались на рынке по одному. Но особенно меня порадовала коробка, в которой были листочки из тонкого картона. На них была изображена девочка в нижнем белье и целое приданое для неё: платья, сарафаны, кофточки, халатики, пальто зимнее и осеннее, всякая обувь и шапочки. Нужно было самой вырезать все эти наряды, чтобы одеть куклу. Но самое увлекательное было то, что я сама могла нарисовать всякие наряды. Ведь у меня были цветные карандаши!

Я подружилась с девочкой с первого этажа. Мы жили на втором. Мы были с ней ровесницы. Однажды Оля привела меня в свою квартиру. Жилище поразило меня своей роскошью. Блестящая темная мебель, кругом ковры, а в стеклянном шкафу очень красивая посуда. Я всё рассматривала, как в музее, ничего подобного я не видела. Ничего удивительного, ведь её папа был военным. За моей подружкой следила бабушка, которая меняла ей одежду по три раза в день. А моя мама меняла мне платье один раз в неделю. Но долго мне не пришлось любоваться этим чудом, Оля как будто испугавшись чего-то, потянула меня за собой. В коридоре она остановилась, сунула мне в руку большое яблоко и втолкнула меня в кладовку:

– Ешь пока здесь. Я за тобой приду,– сказала она мне шёпотом и закрыла дверь.

В кладовке было темно. Я нащупала стул, присела на него и вонзила зубы в яблоко. Фрукты мне перепадали очень редко. А яблоко было сочное и ароматное. Оно так громко захрустело, когда я его надкусила, что я испугалась. Вдруг кто-нибудь из взрослых услышит этот хруст? Что тогда будет?! Олю накажут, ведь она тайком угостила меня яблоком, а меня с позором выгонят.

В кладовке было темно, но мне было не страшно, так как мысли мои были заняты только тем, как съесть мне хотя бы то, что я только что откусила. Второй раз откусить от яблока я не решилась. Я ждала Олю. Наконец, она открыла дверь, молча вытянула меня в коридор и мы стремглав бросились из квартиры. Только на улице, найдя укромный уголок, я доела яблоко. Чем мы питались? Я помню картошку, пшено, хлеб, растительное масло, молоко. И это ещё хорошо. Я слышала, что некоторые ели так называемые кавардашки. Это картофельные оладьи, испеченные из картофеля, случайно оставшегося в поле на зиму. Мы такой картофель не искали, а это уже показатель зажиточности. Думаю, что были и капуста, и морковь, и лук. Иногда делали лапшу и пекли пирожки. Но это было редко.

Дни шли, а дверь в нашем коридоре так и не открывала своей тайны.

Однажды сидела я за обеденным столом на кухне. Наклонившись над тарелкой, ела кашу. У меня был очень плохой аппетит. Наверное из-за того, что еда была очень однообразной и очень скудной по части витаминов, ни ягод, ни фруктов. И мы, дети, как маленькие дикие зверушки, сами находили себе витаминную пищу среди трав в заброшенных уголках дворов и неухоженных скверов. Особенно везло, если находили "лепёшки. "Трава с листьями похожими на листья герани и плоскими зелёными плодами величиной с ноготь мизинца. Я больше никогда не видела эту траву. Неужели дети войны съели все её семена? Съели прежде, чем её занесли в Красную книгу. Конечно, это лишь шутка, но всё-таки. Находили и с аппетитом уплетали заячью капусту и стручки акации. Ели всё немытое и грязными руками.

Сижу я, нехотя ковыряя ложкой в тарелке. Подняла голову и вдруг прямо перед собой увидела маленького мальчика лет трех-четырех. От удивления я чуть не подавилась кашей. Мальчик был очень худенький. Кожа на лице и руках была такой белой и прозрачной, что видны были голубые прожилки. Глаза были огромные, обведенные темными кругами, а в них такая тоска и страх, что я сразу прониклась к нему жалостью. Он с жадностью смотрел на меня, судорожно сглатывая слюну. Мама тоже заметила ребёнка. Она сразу всё поняла: малыш был голоден. Она сказала:

– Садись за стол. Я сейчас тебя накормлю.

 Но ребенок в испуге бросился бежать. Мама всё-таки успела его поймать, взяла на руки. Но он начал вырываться, изгибался и отталкивался от мамы руками и ногами. При этом не издавал ни единого звука. Мама и тут поняла в чём дело и сказала:

– Успокойся, поешь. Я, честное слово, никому об этом ничего не скажу: ни папе, ни маме, ни брату, ни сестре. Это будет наш с тобой большой секрет. Хорошо?

Довод мамы, а главное, сильный голод, заставили мальчишку сесть за стол. С какой жадностью он поглощал кашу, как будто боялся, что её у него отнимут. Выпил стакан молока и бросился бежать. И тут я увидела, что он скрылся за таинственной дверью. Там жила целая семья! Как они умели так жить, что ничем не обнаруживали себя? Позднее я узнала, что отец семейства работал на той же стройке, что и мой отец. Он был шофером. Но жилья им предоставить не было возможности. А так как на стройке очень требовался шофер, отец предложил им жить в нашей квартире. Вряд ли мои родители ставили им условие, чтобы они жили тише воды, ниже травы, не такими они были, но по-видимому, страх потерять крышу над головой заставлял их жить невидимками. Почему они так бедствовали, я не знаю. Но жили они действительно впроголодь. Мама знала об их несчастьях и очень им сочувствовала.

На следующий день мальчик снова вышел из своего укрытия. Мама снова его накормила и сказала, чтобы он пришёл и пообедать. Он, конечно же, воспользовался приглашением. Ел суп, картошку, пил чай с хлебом. Мама выполнила своё обещание, ничего не говорила его родителям, а сама продолжала регулярно его подкармливать. Скоро он настолько окреп, что начал выходить в коридор, чтобы поиграть. Обычно он изображал из себя самолёт. Выставлял руки-крылья, кружился, делал всякие виражи, при этом очень похоже имитировал звук летящего самолета. Шума от него было много, но никто его не останавливал. Мама с радостью смотрела на весёлого ребёнка. Малыш изменился, округлился, на коже исчезли прожилки, а глаза заблестели озорно и весело.

Его мать, конечно же, замечала перемену в сыне. Бедная женщина! Сколько слез она пролила, видя, как на её глазах постепенно угасает её маленький сынишка. И не в силах сама помочь ему, молила господа спасти её малыша. И вот бог внял её молитвам. А она, конечно, понимала, откуда пришла помощь, но что она могла сказать моей маме? "Перестань кормить моего сына. Мы люди гордые, сами справимся." Конечно, такого она сказать не могла. Может быть она могла сказать вот так: "Спасибо, что кормишь моего сына. Продолжай в том же духе." Этого она так же не могла сказать. Поэтому она молчала. Обе женщины и без слов понимали друг друга, ведь они обе были матерями. Послевоенные годы были голодными: был неурожай. Всю семью мы прокормить не могли, возможности для этого у нас не было. Но малыша мама могла спасти и она спасала.

Сколько времени это продолжалось, я не знаю, но наверное не один месяц.

И вот однажды таинственная дверь открылась, и из неё вышла женщина невысокого роста с двумя большими сумками. Она поставила сумки на пол и подошла к маме:

– Мы получили комнату. Переезжаем от вас. Спасибо за то, что приютили нас тогда, когда нам негде было жить Но особенно я благодарю тебя за то, что спасла моего сына, когда сама я была не в силах это сделать. Сейчас у нас дела налаживаются. Надеюсь, что теперь будет легче. У меня есть только одна драгоценная вещь, вот эта серебряная ложка. Возьми ее в знак моей благодарности. Бог не оставит тебя за твою доброту. А я, пока жива, буду молиться за тебя.

Мама начала отказываться, говоря, что не стоит так благодарить:

Откровенно говоря мне доставляло радость видеть, как ребенок оживает. То, что он жив теперь и здоров и есть для меня самая большая благодарность. Ведь я тебя понимаю, сама не раз бывала в тяжелых положениях. Да и много ли он съел, ребёнок ведь.

Но женщина подошла к столу и положила на него ложку:

– Не обижай меня, – сказала она и, взяв сумки, вышла из квартиры, осторожно закрыв за собой дверь.

Брат

Папа сидел на кухне за столом и читал газету. Мама вошла с газетой и письмом, которые только что вытащила из почтового ящика. Мама внимательно разглядывала конверт и спросила у папы:

– Кто такая..? Она назвала имя и фамилию. – Она твоя родственница?

Отец неохотно оторвался от газеты.

– Может быть и родственница. Но у нас там так много родственников. Кто же их запомнит? А что?

 Да вот от неё тебе письмо.

– И что она пишет?

– Она пишет, что твой племянник Рим, сын твоей покойной младшей сестры, теперь остался и без отца.

– ?! Как…

– Да нет, отец жив, но попал в тюрьму на целых четыре года. А мальчик остался с бабушкой. Уже два года он с ней живёт и совсем отбился от рук. Бросил школу, занялся воровством, связался с дурной компанией. А бабка только причитает: "Сиротинушка ты моя. Никому-то ты не нужен, никто не хочет о тебе позаботиться. А я уже старая, мне не под силу справляться с тобой." А мальчишке всего одиннадцать лет, пропадет ведь…

Отец выслушал и сказал:

– Мы-то здесь при чём?

 Мама удивилась.

– Как это при чём? Он же твой племянник.

Папа опять не понял:

– Да что я-то могу сделать? Он там, а я здесь.

Мама сказала решительно:

– Его надо привезти к нам.

– Ты с ума сошла? Мальчишка уже пошёл по плохой дорожке. Мы с ним просто замучаемся. И что главное, всё это будет напрасно. К тому же я не могу за ним поехать, поскольку занят на стройке с утра до вечера.

Мальчишка почти беспризорник, да еще с аморальными наклонностями.

Мама героически заявила:

Ты не можешь, тогда я поеду.

Папа не унимался:

– Куда ты поедешь? Путь неблизкий. А сейчас зима, а у тебя нет ни достаточно теплой одежды, ни обуви. А там надо будет долго ехать в санях.

Mама ответила:

– Я что-нибудь придумаю.

И она уехала.

Через несколько дней в нашем доме появился мальчишка. Вид у него был живописный. На нём было пальто цвета хаки явно с чужого плеча. Такой же огромной была шапка-ушанка. Одно ухо этой шапки было опущено вниз, другое торчало вверх. Мальчишка тонул в своих валенках. Они, наверное, были сорокового размера, не меньше. Мальчишка с любопытством разглядывал меня из-под надвинутой на лоб шапки. Я с опаской оглядела незнакомца, о котором мне сказали, что он мой брат. Мне он внушал опасения и вопрос, как я буду жить рядом с таким чудовищем. Я, вообще, терпеть не могла мальчишек. Бессовестные, наглые, вертлявые, крикливые, они могли обидеть любого, кто был слабее их: прогнать с горки, отнять игрушку, сломать её и, смеясь, убежать. Но от них можно было убежать, а как убежишь от мальчишки, который живет рядом с тобой в одном доме?

Пока мама раздевалась и раздевала мальчишку, я решила спастись бегством. Я быстро надела пальто и стала надевать ботинки. У моих ботинок подошва оторвалась чуть не до половины. Но ничего другого у меня не было. Я торопилась. Мама меня остановила:

– Ты куда в таких ботинках? Ноги отморозишь.

– Я хочу покататься на санках.

Мама тяжело вздохнула.

– Подожди немного.

Она принесла какую-то ткань, разрезала её на два треугольника наподобие косынки и этими клочками привязала подошву к верхам ботинок. Проверила, не сильно ли сдавило ногу. В этом отношении всё было в порядке. Она снова вздохнула и отпустила меня на прогулку. Я взяла санки, которые сделал для меня папа, и бросилась из дома.

Едва я добралась до вершины горки, ко мне подошёл мальчишка, схватил верёвочку моих санок и стал вырывать её из моих рук. Мальчишка был старше меня и, конечно, сильнее. Я изо всех сил держала верёвочку, кричала и плакала, но он не унимался. Я знала, что если я упущу из рук веревочку, у меня не будет больше санок: мальчишки разобьют их общими усилиями, а потом убегут. Как раз в разгаре этой схватки я увидела нашего гостя выходящего из двери дома. Как я сумела его заметить в момент борьбы за мои санки, не знаю. А он тем временем твёрдой и неспешной походкой взобрался на горку, подошёл к моему обидчику и с силой ударил его в грудь кулаком. Тот не удержал равновесия, выпустил из рук верёвку и кубарем скатился вниз. А мой защитник также спокойно и равнодушно продолжил свой путь, даже не оглянувшись на поверженного врага.

Я с восхищением смотрела ему вслед. У меня есть брат! Он такой сильный и храбрый! Я больше не одна, и теперь никто не станет меня обижать.

Вот так я признала в этом странноватом мальчишке моего брата.

Как-то я сидела за столом и рисовала. Рим, так звали моего брата, подошёл ко мне и попросил дать ему один лист бумаги. Я вырвала листок и протянула ему. Он попросил разрешения порисовать моими карандашами. Я придвинула ему все карандаши, какие у меня были. Он принялся рисовать, почему-то часто смотрел на меня, словно разглядывал. Рисунок свой он оставил на столе и пошёл гулять.

Мама увидела этот рисунок и удивлённо меня спросила:

– Кто это нарисовал?

Я ответила.

Мама взяла рисунок и побежала к папе, который обедал в кухне.

– Ты посмотри, что нарисовал твой племянник!

Папа рассмотрел рисунок.

– Ну, молодец! Да это же Лора! Да, у этого парня явно талант художника. Это надо же так нарисовать! Да еще в таком возрасте!

Риму незамедлительно были куплены альбом, краски и кисточки. Его рисунки вызывали во мне восторг и за… зависть и прибавляли ещё больше уважения к нему. Мне очень хотелось сделать для него что-нибудь хорошее, но я не знала, что. Наконец, случай такой представился.

Однажды Рим привел к нам Олиного брата. Он был ровесником Рима. Игорь, так звали гостя, с гордостью показывал свой альбом с рисунками. Потом Рим показал ему свой альбом. Когда Игорь увидел рисунки брата, он помрачнел. Потом его настроение испортилось так, словно брат разлил на его рисунки чернила. А Рим не замечал его состояния и стал уговаривать его совершить взаимовыгодную сделку. Он говорил:

– Дай мне твою белую краску. Она тебе не нужна ведь, у тебя в альбоме белая бумага, а у меня серая. Мне без белой краски трудно рисовать. А я тебе дам всё, что захочешь.

Игорь раздражённо забрал свой альбом, резко сказал "Нет" и ушёл. Рим расстроился. Ему так стало грустно, что он даже гулять не пошел. И тут я решила прийти ему на помощь. Вечером, я, как бы между прочим, сказала маме:

– К нам сегодня приходил Игорь. Рим хотел выманить у него белую краску, но он не дал. А Риму трудно рисовать по серой бумаге без белой краски.

Мама мне ничего не сказала, но дня через два она подала моему брату новый набор акварели, в котором было два кирпичика белой краски. Увидев белую краску, Рим просиял. А я не удержалась, чтобы не похвалиться, что это я сказала маме о белой краске. Брат ничего мне не ответил, но посмотрел на меня таким благодарным взглядом, что я возликовала: я смогла, наконец-то, помочь ему. Наверное, с тех пор я поняла, какое счастье доставлять людям радость.

Вскоре после того, как Рим поселился у нас, его устроили в школу, предварительно купив всё необходимое: одежду, обувь портфель и учебники. Теперь он не выглядел огородным пугалом, а стал очень даже симпатичным мальчиком. Заодно и мне купили крепкие ботинки.

С этого времени у мамы возникли настоящие проблемы в воспитании племянника. Одно дело воспитывать девочку, тихую и послушную, и другое дело мальчишку подросткового возраста. Маму часто вызывали в школу из-за того, что Рим избивал одноклассников. После первого же вызова она с ним поговорила. Он ответил:

– Они сами лезут с дракой. А я что? Должен стоять столбом, когда они меня бьют? А когда я им отвечаю, орут, что я их избиваю. Избиваю, конечно, а что мне делать?

Мама только руками развела, не зная, что предпринять. Отец, вместо того, чтобы ей помочь, решил напомнить:

– Я говорил тебе, что у тебя будут сложности. Теперь не вздыхай. Терпи.

А мама поверила брату и подумала, что если он говорит правду, то рано или поздно всё само собой разрешится. И теперь, когда её вызывали в школу по этому поводу, она говорила, что опять с ним поговорит, но не говорила. Она была на его стороне. Рим был среднего для своих лет роста и не казался таким, который может за себя постоять. Но прошло время, драчуны убедились, что он не подходит на роль мальчика для битья. Он оказался сильным и ловким, а умение драться было у него в крови. Недаром же, повзрослев, он стал боксёром. И даже был чемпионом Москвы в среднем весе, где-то примерно в 57 году, точно не помню.

А когда мальчишки узнали, что он рисует не только лучше всех в классе, но и в школе, то совсем зауважали. Маму больше не вызывали. Рим сам решил конфликт с одноклассниками. Поддержав его, мама оказалась права.

А у меня тоже были проблемы. Не было зелёного карандаша. Я решила купить карандаш, но как? Рынок находился в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Но надо было переходить не только через дорогу, но и через трамвайную линию. Я пристраивалась к прохожим, переходившим улицу, этим спасая себя от несчастного случая. Я часто проделывала это опасное для меня путешествие, но всё напрасно. Зелёного карандаша не было. Однажды Рим спросил меня:

– Зачем ты ходишь на рынок? Что ты там ищешь? Хоть бы мне сказала. Я бы тебя переводил через дорогу.

– У меня нет зелёного карандаша, – сказала я грустно. – А я люблю рисовать деревья, цветы, а синие листья мне не нравятся. Это не похоже на настоящие. Я хочу найти зелёный карандаш на рынке. А когда я его найду, попрошу маму купить его мне.

– Знаешь что? – Сказал Рим. – Ты нарисуй листок у цветка, закрась его жёлтым карандашом, а сверху закрась ещё синим.

– Это зачем? – удивилась я.

– Сделай так, а там увидишь.

Я немедленно приступила к проведению опыта. Нарисовала ствол дерева похожего на очень удлиненный треугольник, волнистые линии в разные стороны изображали ветви и пририсовала к ним листочки. Похоже было, что на моё дерево напал сильный ураган и сорвал почти все листья. Я видела, что это совсем не то, что я хотела нарисовать, но по-другому я не умела. Увы! Я не обладала талантом моего брата. Итак, я приступила к самому главному. Взяла жёлтый карандаш и закрасила один листочек. Потом взяла синий и ещё раз закрасила им тот же листик… И… От удивления я подскочила на стуле. Лист стал зелёным!! Мой брат волшебник! Больше не надо бегать на рынок, не надо переходить через опасные рельсы. У меня листья теперь будут зелёными!

Этот метод меня вдохновил. Поверх жёлтого цвета я наложила слой красным карандашом. Получился оранжевый! А что, если синий смешать с красным? Получился сиреневый. Только этот цвет мне не понравился, какой-то грязный. И всё-таки вместо четырех карандашей у меня стало семь! И это было благодаря моему брату. Он всё больше и больше вызывал во мне восхищение. И я всё больше чувствовала к нему доверие. А он никогда не обижал меня, относился ко мне покровительственно, как к младшей. Но мы не только помогали друг другу, но и что-то открывали друг для друга в этом мире.

Кто-то умер из соседей. Я спросила брата: "Почему люди умирают?"

Он ответил: "Все умирают."

– Как все? – с тревогой спросила я.

– А так, все… А ты думаешь, что ты не умрёшь?

– Конечно, нет.

Он усмехнулся:

– И ты умрёшь. Вот проживёшь 100 лет и умрёшь.

После этого страшного заявления он, по своей привычке, тут же убежал, оставив меня в полной растерянности и испуге "100 лет, – думала я, – а сейчас мне 6. 100 лет это не скоро" – успокоила я себя. Если бы я тогда знала, что срок жизни людей намного короче. А сам, мой любимый брат, проживёт всего 64 года.

Однажды я за что-то рассердилась на маму и сказала про неё что-то обидное. Рим неодобрительно отнесся к моим словам.

– Как ты можешь так говорить? У тебя такая хорошая мама. Если бы у меня была мама, я о ней никогда ничего подобного не сказал бы.

Я посмотрела на него исподлобья.

– Ты так говоришь потому, что у тебя её нет. А если бы была, ты бы тоже и сердился, и даже злился на неё иногда. А может быть и грубил бы.

– Он ничего не ответил, но посмотрел на меня так, словно я открыла для него нечто необыкновенное. Вот так понемногу зарождалась наша дружба на всю жизнь.

Как-то утром я проснулась, встала, прошлась по квартире, но брата нигде не нашла. В это время он всегда был дома. Было лето, и в школу он не ходил. Я с недоумением спросила у мамы:

– А где Рим?

Она ответила:

– Очень рано утром папа проводил его на вокзал. Он уехал в Москву. Теперь он будет жить со своим папой.

Эта новость меня ошарашила. Ведь я не слышала никаких разговоров об его предстоящем отъезде. Как же я теперь буду жить без брата? Я почувствовала вокруг себя пустоту. Мне захотелось не просто заплакать, мне захотелось разрыдаться. Но я понимала, что это бесполезно и сдержала слезы.

С Римом мы встретились лишь через шесть лет, когда он уже учился в художественном училище, а я закончила пятый класс. Он был разносторонне развитым человеком. Он закончил художественное училище, замечательно играл на гармошке. занимался в студии народного танца и в секции бокса. Он был всегда благодарен моим родителям, особенно моей маме. Говорил, что если бы не она, его жизнь была бы совсем другой. Имена моих родителей были для него священными. А мы продолжали дружить. И одно время наши дороги часто пересекались. Я сохранила о нём самые добрые воспоминания. Мама и Рим умерли в один год с разницей в два месяца.

Эвакуация

В 1947 году я слышала разговор моих родителей о какой-то ссуде, которую государство выдавало всем желающим построить собственный дом. Родители воспользовались ссудой и вскоре мой папа взял меня за руку и повел показать наш дом. Он был из красного кирпича, но планировка копировала деревенский дом-пятистенку с огромной русской печью. Внутренней отделкой ещё не начинали заниматься, но в кухне уже стоял длинный добротный деревянный стол и две лавки. Маме, исконно городской жительнице, дом не понравился и она очень обрадовалась, когда отец, однажды, пришел и сказал, что ему предложили работу в Калининградской области. Мама, не раздумывая, согласилась. Посёлок рыбаков и летчиков на берегу Балтийского моря!

Папа отправился на новое место жительства. А мы стали ждать, когда он обустроится и пригласит нас к себе.

И вот мы с мамой идём по улице Калининграда к папиному знакомому, который обещал приютить нас на ночь. И сразу же начались мои новые впечатления, к сожалению, не из приятных.

Мы шли по левой стороне улицы, а на правой я увидела высокий дом, правая сторона которого была разрушена бомбой. Груды разбитого кирпича вперемежку с деревянными обломками и осколками стекла веером разлетелись вокруг дома. Остов дома смотрел на мир выбитыми окнами, за которыми не видно было стены. Я ужаснулась. А как же жители? А если бы я была на их месте? Страшная картина, насколько позволяло мне моё детское воображение, предстала передо мной. Так вот какая она, война! И несчастный дом навсегда запечатлелся в моей памяти.

Утром за нами приехал грузовик. Такой роскоши, как легковая машина, в распоряжении моего папы не было. Он встретил нас на пороге нашего нового жилища. Дом давно был покинут прежними его жильцами. Папа сделал ремонт, выложил две печки на русский манер и даже сделал ванну. Большая кухня, с окнами почти под потолком, выглядела непривычно и мрачновато. Стены двух смежных комнат были покрашены розовой краской с накатом более тёмного цвета и бордюром у потолка, тоже выглядели непривычно. Такой красоты я ещё не видела. Дом был на две семьи, с одной общей стеной и разными входами с противоположных сторон.

Папа объяснил, что в этом доме, также как и в других домах посёлка, жили немцы, но сейчас их эвакуируют в Германию. Эвакуация идёт медленно по мере подготовки их приема на новом месте. Немцы распродают свою мебель и всякую утварь необходимую в хозяйстве.

– Так что ты, – обратился он к маме, – сможешь купить у них всё необходимое.

– Папа, а ты покажешь мне море? – спросила я у папы о том, что интересовало меня больше всего.

–Да, конечно. И если не сегодня, то завтра обязательно.

Утром мама взяла меня с собой на рынок. Он находился за посёлком. Это место напоминало хорошо вытоптанный лес или старый парк. Среди деревьев немки разложили свои товары. Мама покупала чашки, блюдца, тарелки мелкие и глубокие, а также ножи, вилки, ложки. Предметы были разрозненные, одинаковых не было. Приходилось брать то, что есть. Среди них были и очень красивые предметы, особенно чашки и блюдца. Маме понравилось ведро. Ей хотелось знать, можно ли в нём хранить питьевую воду, достаточно ли оно чистое для этого. Но она не знала, как об этом спросить по-немецки. Она невольно стала оглядываться по сторонам, словно ища помощи. А немного раньше я заметила одного мужчину, который внимательно разглядывал мою маму. Теперь я понимаю, почему он так смотрел на неё. Моя мама была очень красивая. Большие глаза цвета морской волны, классический овал лица, прямой нос, красивые губы, тяжёлые светло русые косы и стройная фигура. Вот этот мужчина и пришел ей на помощь. Он спросил, что она хочет узнать. Мама объяснила. Мужчина обратился к продававшей женщине по-немецки. Та ответила и её ответ был переведён на русский: "Да, ведро чистое." Впервые в жизни я видела процедуру разговора через переводчика. Мне было очень странно, что люди не понимают языка друг друга. Мне кажется, что именно в этот раз во мне пробудилось желание изучать иностранные языки, что я и осуществила через пятнадцать лет.

Мама купила ведро и мы пошли домой. Дорогой я задала маме вопрос:

– Мама, я знаю, что такое лето и что такое зима, но я не знаю, что такое осень и весна.

Мы шли не торопясь, и мама стала мне объяснять:

– Сейчас осень… Ты видишь, кругом облетевшие с деревьев листья. Они разного цвета: жёлтые, красные, коричневые. Скоро деревья станут совсем без листьев, дни становятся все короче, ночи длиннее, а погода все холоднее. Это осень. Потом наступят настоящие холода и выпадет снег. Это зима. Но зима не вечна. Солнышко будет сильнее светить, дни снова станут длиннее, а ночи короче. Снег растает, побегут ручьи, на деревьях появятся молодые нежные листочки. И кругом всё будет в цветах, поля, леса, сады. Это весна. После весны наступит лето.

Меня удивило то, что мама не сказала мне обычное на мои вопросы: много будешь знать, скоро состаришься, а подробно всё объяснила. Я задумалась, почему вдруг так…

А после работы папа повел меня к морю. Море предстало передо мной совсем не таким, каким я его себе представляла. Передо мной простиралась серая бескрайняя равнина. Я была разочарована. Но папа мне объяснил:

– Сейчас стоят морозные ночи, и море начало замерзать.

Как много нового было вокруг меня в те незабываемые дни. И мой любознательный ум жадно поглощал невиданные до сих пор впечатления.

Да, особенно внимательно я присматривалась к немцам. Они спокойно ходили по посёлку и были такие же, как мы. Но я безошибочно их узнавала по стилю их одежды и по их напряжённым лицам. Они любили клетчатую одежду. Пальто, пиджаки, брюки на взрослых и детях часто были в клетку. Женщины в холодную погоду не носили платков, а повязывали на голову особым способом шарфы так, что затылок оставался открытым, а надо лбом завязывался широкий узел. Я потом много раз пыталась так повязать шарф, но у меня ничего не получилось.

Было уже темно и пора ложиться спать. Но папа спросил:

– Хочешь покататься со мной на машине?

Но кто же откажется от такого удовольствия? И я радостно согласилась. Прогулка была странноватая. Мы поехали в кабине грузовика. Остановились возле какого-то здания. В темноте его невозможно было рассмотреть. Вошли в тёмный коридор, затем в комнату, освещенную слабым светом электрической лампочки или керосиновой лампы. В помещении не было мебели, а по всему полу-лежали спящие люди. Шум пришедших людей заставил многих проснуться. Они терли заспанные глаза, пытаясь понять, кто же нарушил их покой. Женщина, которая была ближе к нам, вероятно, ещё не успела заснуть, поэтому быстрее всех поняла, что происходит. Увидев меня, она порылась в сумке, стоящей у изголовья и достала пряник и несколько конфет, которые протянула мне. Мне редко перепадали конфеты, поэтому я обрадовалась подарку. А папа начал беседовать с людьми. Он спросил, как они устроились, может быть кому-то нужна медицинская помощь. Может быть есть ещё какие-то пожелания. Никто ни на что не пожаловался. Тогда папа сказал:

– Конечно, удобств у вас здесь никаких нет. Хорошо, что здесь тепло натоплено. А завтра вас всех ждём в конторе. Будем расселять в освободившихся домах.

Это была новая партия переселенцев. В посёлке немцы встречались все реже, а русские постепенно занимали их дома. Всё проходило очень медленно.

Очень медленно налаживалась и культурная жизнь. Однажды вечером, после работы папа пригласил нас с мамой посмотреть спектакль. Помещение клуба больше напоминало большой сарай. На невысоком помосте расположиласьширма для кукольного спектакля. Представление началось. Я с восхищением смотрела на "живых" кукол. Но едва спектакль начался, как послышались возмущенные крики:

– Мы что, детсадовцы, чтобы нам кукол показывать!?

Крики подхватили и другие голоса. Что послужило причиной дальнейших событий, я не поняла. Казалось, что ни с того ни с сего, началась драка. Пьяные мужики лупцевали друг друга с остервенением. Кто-то, падая, опрокинул ширму кукольного театра. Актёры поспешно начали собирать вещи. А драка разрасталась, вовлекая всё новых желающих размяться. Прямо сцена из кино про дикий запад. Мне было жаль несостоявшегося представления. Но здесь было уже опасно находиться, и мои родители поспешили уйти.

На следующий день папа приготовил нам с мамой сюрприз. Развернул сверток и мы увидели большую копчёную рыбину. А в другом свертке лежала жирненькая аппетитная селёдочка. Копчёную треску отложили на завтра, а селёдку мама почистила, порезала тоненькими колечками лук, и мы приступили к трапезе. Я начала отказываться, потому что не любила селёдку и никогда её не ела. Мама уговорила попробовать селёдку ещё раз. Я нехотя, осторожно надкусила и удивилась: селёдка была такой вкусной, что я с удовольствием съела целых два куска. С тех пор я стала есть селёдку, но такой вкусной мне больше не попадалось. А вот треска мне сразу понравилась, и это блюдо было у нас почти каждодневным, впрочем, как и прежних жителей этого поселка. Ведь все печные трубы, как я слышала, были устроены специально для копчения рыбы.

Листья на деревьях опали, они устилали землю пышным ковром, шуршали под ногами, взлетали вверх от каждого порыва холодного ветра. Я ждала зимы: санки, игра в снежки, снежная баба. И, наконец, дождалась. Снег пошел крупными хлопьями и быстро спрятал под собою землю. Я побежала домой за санками. Но пока я искала санки, переодевалась в зимнюю одежду и выбежала на улицу, снег растаял. Я ждала, что в следующий раз снег будет лежать подольше, а потом и совсем перестанет таять до весны. Но настоящей зимы я так и не дождалась. Откуда мне было знать, что существует такое понятие, как морской климат.

Наступил Новый год. Мои новые подружки приглашали меня в гости. Я у них видела новогодние ёлки. Они были ярко разукрашены самодельными игрушками из цветной бумаги, мандаринами, орехами и конфетами в блестящих обертках. Я с завистью смотрела на этих красавиц. А почему у меня нет ёлки? Как-то на улице я увидела выброшенную ёлку. Вот здорово! У меня появилась возможность тоже иметь ёлку. Я втащила её в дом, начала украшать её снежинками из ваты. Ничего другого у меня не было. Но мама сказала:

– Зачем ты её притащила? Пора ёлок закончилась. Теперь их выбрасывают. Они осыпаются, от них только мусор. Тащи её обратно.

Мне было так обидно. Я бросилась бежать из дома, чтобы не видеть, как будут выбрасывать мою ёлку.

А на следующий день был небольшой праздник, день моего рождения. Ко мне пришли подружки, без подарков. Только одна протянула мне нитку с нанизанными на неё зелёными стеклянными бусинками. Бусы были старыми, но я и такому подарку была очень рада. Гости пили чай с пряниками, печеньем и конфетами. Ещё стояла большая тарелка с мандаринами, которые были нарасхват. Торт? Мы тогда и слова такого не знали. Таким был день моего рождения. В тот день мне исполнилось семь лет.

Наступила весна. Как жаль, что не было нашей настоящей русской зимы, со снегопадами, сугробами, морозами и метелями. Придёшь, бывало, с улицы, продрогшая от холода, с замерзшими пальчиками и носом, и тёплый дом кажется еще уютнее, чем прежде. А здесь весну узнаешь только потому, что деревья покрылись нежной зеленью. Мы с подружками отправились обследовать окрестности нашего поселка. Мы нашли овраг весь заросший большими деревьями и кустарником. Настоящий лес! Издали было видно, что земля в лесу была сплошь покрыта толстым слоем снега. Ура! Снег! Закричали хором: “Ура!" и побежали к лесу. Каково же было наше удивление, когда вместо снега мы увидели ослепительно белый ковер из подснежников. Их было так много и они росли так плотно друг к другу, что невозможно было пройти между ними, чтобы не придавить нежные цветы. По пологому склону мы спустились вглубь оврага. Там, на самом дне, мы увидели тонкий, очень прозрачный ручеёк. Он мелодично журчал. Я осмотрелась вокруг. Я никогда не была в лесу, и мне показалось, что я нахожусь в каком-то сказочном месте. И этот, неизвестный мне мир, восхищал меня. Запах нежной листвы, переливы ручейка, звонкоголосое пение птиц заворожили меня. Струи солнечного света, проникающие сквозь листву высоких деревьев, всё очаровывало меня и пугало своей новизной. Мы нарвали по букету цветов и пошли домой. Не успели мы дойти до дома, как цветы в наших руках завяли и осыпались. Мы каждый день ходили в лес, но цветов уже не рвали.

А меня ждали новые незабываемые впечатления. Море! Наконец-то я увидела его под синью летнего неба. Пляжем служила узкая песчаная полоска между морем и высокой отвесной стеной берега. Мама лежала на песке и смотрела на море. Меня же больше интересовала эта высокая стена.

– Мама, – спросила я, – эту стену специально сделали? Она такая высокая и ровная.

– Нет, эту стену сделало море своими волнами.

– Неужели волны бывают такими огромными?

– Бывают. Да еще какие! Ты помнишь, как был взбудоражен весь Пионерск? Это было совсем недавно, весной. На море был шторм, и волны были высотой с этот берег. Разъярённая вода не давала возможности рыбакам пристать к берегу. Люди метались по берегу, не зная, как помочь, а волны яростно разбивали о берег суденышко рыбаков. На берегу собрались их родные, они с ужасом смотрели на своих близких, которые гибли на их глазах. Матери и жены в истерике бились о землю. И никто ничего не мог сделать. Кто-то бросился на склад за канатом, но кладовщик не дал канат. Он сказал: "Вы его утопите или бросите, а я потом должен буду за него платить." Судно разбилось об этот берег, а рыбаков всех до одного унесло в море. Вот таким жестоким бывает это море.

Я смотрела на море и пыталась представить его разъяренным. И меня в дрожь бросало от услышанного. А сейчас передо мной расстилалось бескрайнее и почти спокойное море.

Вода была холодная. Волны были мне по пояс. Мы с девчонками плескались у берега, где вода была потеплее. А мама не решилась войти в воду. Да и никто не плавал.

Не успело забыться это трагическое событие (и могло ли оно забыться при жизни свидетелей?) как новое событие снова взбудоражило жителей посёлка. Разбился самолёт. Его мгновенно охватило пламенем, и лётчик не успел спастись.

Но жизнь продолжалась. Прогулки в лесу, редкие купания в море. Открылся кинотеатр и Дом культуры летчиков. Там были кружки для детей. Моя подруга посещала занятия балетного кружка. На своём дне рождения она показала, чему она уже научилась. Я была в восхищении. Мне очень захотелось также научиться танцевать. Я попросила маму:

– Мама, запиши меня в танцевальный кружок!

Но она равнодушно сказала:

– У тебя ноги кривые. Туда таких не берут.

Я обомлела: я уродина! Раньше я не задумывалась о своих ногах. Они были мне послушны. А тут я их внимательно осмотрела и ничего не поняла: ноги как ноги. Позднее я спросила у мамы, зачем она мне так сказала. От её ответа меня покоробило.

– Тебя надо было бы водить на занятия. Потом ждать, пока ты напляшешься, а мне не хотелось тратить время на эту ерунду.

Много лет спустя, так сложилось, что я узнала, что у меня были способности к танцам. А как в моей жизни мне не хватало умения танцевать!

Лето кончалось, и мама стала готовить меня в первый класс. Были куплены портфель, учебники, тетради в косую линейку, альбом, ручка, пёрышки, чернильница-непроливайка, коробка цветных карандашей. И мама поехала в Вильнюс заказывать в ателье платье для школы. Меня она с собой не брала, только сняла с меня мерки. Когда она поехала за готовым платьем, она спросила:

– Может быть тебе что-нибудь привезти?

Я попросила привезти мне пирожное. Я о нём только слышала, но никогда даже не видела. И мама привезла мне пирожное. Изощренная красота и необычный вкус этого кушанья запомнились мне навсегда.

Время шло медленно, так как я с нетерпением ждала дня, когда пойду в школу. И вот этот долгожданный день настал. Новенькое платьице из бордовой шерстяной ткани в клеточку, новенький портфель и новенький букварь, и всё остальное необходимое для учёбы. Мама берёт меня за руку и ведет в школу. Я не знаю почему, но мы опоздали и пришли в класс, когда все уже сидели на своих местах. Молоденькая учительница оглядела класс, ища для меня свободное место. И ничего другого не нашла, как посадить меня на самую заднюю парту, где сидели второгодники и даже третегодники. В то время и такие были. Они посмотрели на меня, как на забавную зверушку. А может быть, они задавали себе вопрос: "Эта кроха тоже третьегодница?" Эти мальчишки были намного выше меня, но я не испугалась. Ничто не могло мне испортить радость этого дня.

Я оглядела класс. Детей было много, человек 30. Некоторые девочки были одеты по-летнему в разноцветные ситцевые платьица, но пятеро были одеты… в школьную форму! О, как я им позавидовала! Правда, платья были всего лишь из сатина коричневого или синего цвета, но были на них и форменные чёрные фартучки. "Они пойдут по улице, – думала я, – и сразу все увидят, что они школьницы! А я, как малолетка из детского сада в своём бордовом платье без фартука."

Это было очень обидно. Одно утешало, что у меня в руках будет портфель. Это будет всё-таки знак того, что я ученица. После уроков я важно, не торопясь, отправилась домой. И вдруг увидела, как мне навстречу идёт моя мама. О, ужас! Она меня встречала, как маленькую! Я перебежала на другую сторону, сделала вид, что мамы не видела. Она не стала меня расстраивать и шла, наблюдая за мной издалека.

Дома я тут же приступила к выполнению домашнего задания. Я быстро сделала то, что было задано: палочки, кружочки, и очень жалела о том, что задали так мало.

На другой день меня пересадили на вторую парту напротив учительского стола. Моим соседом оказался полненький мальчик. Его, по-видимому, совсем не готовили к школе. Он не знал ни одной буквы, к тому же плохо их запоминал. Я же их уже все давно знала. Как пригодились мне игры с кубиками с нарисованными на них картинками и буквами. Мальчишка был очень застенчивый и не разговаривал со мной. Когда надо было писать, он открыл тетрадь, и я увидела вложенные в неё красивые картинки. Это были картинки явно немецкого производства, с обрезанными по рисунку краями и отделанные блёстками. Я не выдержала и попросила Мишу (так звали моего соседа) дать мне их посмотреть. Он подвинул мне картинки. Увидел, с каким интересом я их рассматривала, и спросил:

– Нравятся?

– Да. Очень красивые.

– Он неожиданно сказал:

– Возьми их себе.

Я почти онемела от такой щедрости и едва пролепетала: "Спасибо."

Но на следующий день он, опустив глаза и заикаясь, сказал мне:

– Меня дома очень ругали за то, что я отдал тебе картинки. Мне не жалко их, но мне велели их взять у тебя.

Я увидела, как ему было неловко и стыдно говорить мне всё это. Может быть, действительно, его ругали родители, может быть, он сам раскаивался в своей неожиданной щедрости? Но тогда я не подвергла сомнению его слова, мне его было жаль и я сказала, подвинув ему его картинки:

– Возьми, конечно, раз родители не разрешили.

Он нехотя их взял.

После этого случая мы с ним не обменялись ни одной фразой. И совсем не потому, что я на него обиделась. Я его ни в чём не винила, просто он был очень замкнутым ребенком. Учёба давалась ему с трудом. Когда его спрашивали, он морщил лоб, хмурил брови, пытаясь выудить из своей памяти хоть что-то, но ничего не получалось, и он, теряя последние крохи уважения к себе, молча садился, чувствуя себя униженным. Я же, наоборот, училось легко, с удовольствием. Я с радостью ходила в школу, с удовольствием готовила уроки. Мне очень хотелось ему подсказать ответ, но будучи "законопослушной" девочкой, я этого не делала. Ведь учительница сказала, что подсказывать нельзя. Я любила свою учительницу, и мне казалось, что и она любила меня.

В то время я не задумывалась над тем, где учатся немецкие дети. Ведь немцы еще не все были эвакуированы. Мы ходили в то здание, где когда-то учились они. А теперь? Я не была любопытной и не лазила по всей школе. К тому же я постоянно опаздывала и не могла их встретить до уроков. Вообще, русские и немцы не враждовали. Никто не искал дружбы друг с другом, но и стычек никаких не было. Холодное сосуществование. Только однажды, когда я проходила мимо старушки-немки, она окатила меня свирепым взглядом. Но она была в таком возрасте, когда такие взгляды предназначались, наверное, всем подряд.

Но однажды произошёл случай, который озадачил меня на долгие годы.

Мама с утра куда-то уходила и не могла провожать меня в школу. Она объяснила мне, показывая на стрелки часов: "Когда маленькая стрелка будет тут, а большая вот здесь, ты должна выйти из дома."

Всё понятно. Но я почему-то никак не могла выйти из дома вовремя и постоянно опаздывала. И в этот раз я шла в школу тогда, когда уже все дети были на уроке. Путь до школы проходил через железнодорожные пути. Я заметила на перроне толпу немцев, которые ожидали поезда. Я остановилась между рельсами и стала внимательно их рассматривать: "Такие же люди, как мы. Только одеты немного по-другому. Говорят непонятно. А так же, как мы стоят на перроне или сидят на своих узлах и чемоданах. Почему же они такие злые? Почему же они убивали нас? А нам пришлось убивать их? Почему?

Вдруг я увидела, как какой-то пожилой седовласый мужчина соскочил со своего чемодана, показал на меня вытянутой рукой и что-то прокричал людям на перроне. И вдруг все вскочили со своих мест, начали что-то кричать, махать руками, топать ногами. Ни один не остался в стороне от этого действа.

Я испугалась. Мне показалось, что вот сейчас они набросятся на меня и растерзают. Я бросилась бежать. Я бежала всё быстрее и мой портфель не успевал за мной и без конца стучал по моим пяткам. Я бежала и думала: "За что они так со мной? Я ведь всего лишь маленькая девочка. Я никого не убивала. Не я прогоняла их отсюда. Я ни в чём не виновата."

Запыхавшись, я ворвалась в тёмный коридор моей школы,

С опаской оглянулась на входную дверь, не преследуют ли меня немцы. Нет, никого. Немного успокоившись и переведя дыхание, я постучала в дверь класса. Дальше я ничего не помню.

Это было в последний раз, когда я видела немцев в посёлке. Но иногда я вспоминала этот случай у перрона и чем старше я становилась, тем больше поведение немцев не укладывалось в мою тогдашнюю детскую логику. Что-то здесь не так?.. Но что? Возможно ли восстановить в памяти то, что тогда было не замечено? А свидетелей нет, немцы далеко, а русских никого не было. Да, мне никогда не узнать правды. Ну, что ж…. Никогда, значит никогда… А сейчас передо мной стоит задача, как можно точнее описать собственные впечатления. Я сосредотачиваюсь на воспоминаниях.

И вот я снова чувствую себя маленькой девочкой. Я бегу в школу. Я опаздываю. Все ученики давно на уроке, на улице никого. Я подбегаю к железной дороге, я останавливаюсь между рельсами и смотрю на немцев, сидящих на платформе в ожидании поезда. А дальше… Я не могу понять, что происходит, я не могу это описать. То, что я сейчас расскажу, видит та маленькая девочка, которая стоит между рельсами или я, старая женщина, которая описывает эту историю?

Итак, я не успеваю погрузиться в свои размышления. О, ужас! От того, что я вдруг услышала, у меня теперешней волосы на голове зашевелились, мороз вздыбил кожу мурашками. О, боже! Какой кошмар! Позади себя я услышала грохот приближающегося поезда. Он мчался на всех парах, истошно гудел паровоз, пытаясь прогнать меня со своего пути, а я, погруженная в свои мысли, ничего не слышу. И вот тогда… Немцы, все как один, вскочили со своих мест, закричали, замахали руками, затопали ногами, в едином порыве пытаясь спасти меня от надвигающейся смертельной опасности. Наверняка, они кричали:

– Уходи, скорее уходи! Там поезд!

Но я не понимала немецкого языка и всё истолковала по-своему. Никто из них не смог бы добежать до меня, чтобы столкнуть меня с рельсов, так как не смогли бы добежать до меня раньше поезда. И всё-таки они добились своего. Я испугалась и побежала. Я пробежала всего каких-нибудь десять-пятнадцать шагов, как услышала характерный шум останавливающегося поезда. Всего несколько секунд отделяли меня от жуткой смерти под колесами поезда.

Эти люди, простые жители Германии, не по своей воле покидавшие родные места, забыв о вражде, в едином порыве спасали маленькую русскую девочку.

Да, вот она, правда! Так неожиданно открывшаяся почти каким-то мистическим образом спустя 70 лет. Я считаю, что с этой историей для меня закончилась война.

Я продолжала ходить в школу. Понемногу для меня раскрывалась тайна этих загадочных значков и закорючек, по которым водила я пальчиком, когда мне было всего два или три года, в своих книжках раскладушках, пытаясь понять, как могут они рассказывать интересные истории. Незаметно приблизился новогодний праздник. В этот раз папа принес в дом пушистую, очень красивую и стройную ёлку от пола до потолка. Мама дала мне деньги и послала купить елочные украшения.

В полутемном, похожем на сарай, магазине было много народу. Я встала в очередь. Когда я подошла к прилавку, там оставались только два ящика: один со свечками и один с ватными лимонами, очень похожими на настоящие. Я вздохнула, взяла пачку свечей и лимон. Даже самую маленькую ёлку невозможно было украсить такой малостью. Не нашлось и цветной бумаги, чтобы сделать флажки и цепи. Родители помогли прикрепить свечи и на этом успокоились. Как вспоминала я своего брата! Ах, если бы он был сейчас со мной, уж мы бы украсили ёлку! Но я была одна и ещё очень маленькая, чтобы решить такую задачу. Я набросала ватных снежинок и чуть не заплакала, снова почувствовав себя обманутой.

После зимних каникул наша учительница, поздравив нас с успешным освоением букваря, разрешила нам пойти в школьную библиотеку и выбрать себе книгу для чтения. Мне повезло, мне дали замечательную книгу "Золотой ключик, или приключения Буратино." Папа, посмотрев на книгу, сказал: "Разве можно давать такую толстую книгу ребенку, едва выучившему буквы? Да еще с таким мелким шрифтом. Она же не сможет её прочитать. Устанет и бросит."

Ошибался мой папочка. Я её прочитала и довольно быстро. Когда я прочитала последнюю фразу, мне захотелось еще раз хорошенько рассмотреть картинки. Я открыла первую страницу, прочитала первое предложение, и снова приключения деревянного человечка захватили меня. Я снова перечитала книжку до конца. И эту книгу я прочитала подряд четыре раза и только после этого отнесла её в библиотеку.

Я едва закончила третью четверть, как мои родители, по-видимому, по очень веской причине решили покинуть эти благодатные места. Как не хотелось мне покидать ставший родным наш дом, мою учительницу, мою школу. Мои родители знали, как я любила свою первую учительницу. Они купили для неё в подарок от меня огромную, толстую книгу с пьесами Островского. Галины Васильевны в тот день не было в школе, она болела. Мы навестили её дома. Принимая от меня подарок, она сказала:

Мне очень жаль, что ты уезжаешь. Но я от всей души желаю тебе больших успехов.

А на следующий день, я, раскачиваясь в последний раз в гамаке, развешенном на террасе, думала о том, что вот сейчас я встану из гамака, сяду в машину и больше никогда-никогда не увижу этих мест. День был пасмурный, моросил дождь, и сердце моё сжималось от тоски. Меня ждали новые открытия, горести и радости, верная дружба и коварное предательство, отчаяние и надежда, безответная и счастливая любовь, успехи и поражения – всё, чем богата земная человеческая жизнь.

Но иногда душа моя на своих легких крыльях переносит меня в овраг, на дне которого журчит мелодично прозрачный ручеёк, а под огромными деревьями на пологих склонах цветут по весне белым пушистым ковром нежные подснежники.

Снова иду я по узкой тропе, по краю обрыва и осторожно смотрю вниз, туда, где холодные волны Балтийского моря накатываются на полоску песчаного пляжа.

Снова вижу себя в просторном классе, где парты в три ряда и совсем юную, с тёмными кудряшками на голове, мою первую учительницу Галину Васильевну, которая вела меня от буквы к букве, от слога к слогу к великому умению, раскрывшему передо мной бескрайний мир чувств, фантазий и знаний.

Вспоминаю моих родителей, которые забывали про день моего рождения, откладывая его на год, не думали о том, как необходима ребёнку новогодняя ёлка, и не интересовались даже тем, какие оценки есть в тетрадках у их чада, в чём-то равнодушные, потом, словно опомнившись, становились внимательными. Слава Богу, что не забывали накормить и напоить, одеть и обуть, уложить вечером спать в теплую кроватку, а утром разбудить, чтобы проводить в школу. Думаю, что слишком долгая разлука, целых семь лет, сыграла с ними злую шутку. Каждый представлял себе совместную жизнь по-своему, а когда начали жить вместе, оказалось, что мечты не совпали и рождали взаимные упреки и ссоры. До ребёнка ли здесь?

В Трептов-парке в Берлине стоит Величественный памятник Советскому солдату, спасшему маленькую немецкую девочку. Мои спасители, простые граждане Германии, не рисковали жизнью, спасая маленькую русскую девочку, но они в тот момент забыли о вражде и о том, что не по своей воле покидали родные места. Я не смогу никому из них сказать "спасибо", но пусть памятником им будет благодарность в моем сердце и в сердцах моих потомков, которым я, конечно же, расскажу эту историю, ведь те немцы спасли не только меня, но и их тоже.

Послесловие

И вот война закончилась. Что же ждало вас в будущем, невинные ангелочки военного времени, беззащитные мотыльки, порхающие над пламенем? Война приучила нас к смирению: мы смирялись с недостатком еды, одежды и обуви, с тем, что у нас не было игрушек, книжек. Мы смирялись с раздражительностью наших измученных матерей, мы жили без их ласки, без заботы наших отцов, которых многие из нас никогда не видели. Мы не имели права на наши желания. Всю жизнь потом мы боялись войны. Фраза "Лишь бы не было войны" звучала для нас бесконечным рефреном, висела над нами, как дамоклов меч, позволяла делать с нами всё, что угодно, парализуя нашу волю к сопротивлению. Когда мы подросли, стали сильными и энергичными, мы стали строить города, заводы, фабрики, железные дороги, электростанции, начали осваивать космос. Мы создавали Великую страну, на которую с надеждой смотрели все трудящиеся мира. Но удалось ли нам избежать войны, которой мы так боялись? Во время войны наша страна потеряла самых лучших людей, погибших за нашу свободу, а в недрах нашего общества уже назревала новая война, война гражданская. Сорняки разрослись, закрыв небо своей оголтелой безнравственностью и нескрываемым цинизмом. Невозможно описать все беды, которые свалились на нас, как всесильное цунами или не знающий пощады, тайфун.

Война кровавая разворачивалась против народа, война свирепая, беспощадная, под мягким названием необходимых для оздоровления экономики реформ. Правящая верхушка, при поддержке американских, так называемых специалистов, заботилась только о собственном обогащении, а "специалисты" старались разрушить нашу экономику так, чтобы мы никогда не поднялись. Война более разрушительная, чем Отечественная. Для наших девушек началась пропаганда проституции, наших юношей, без всякого предварительного обучения, бросали в горнило локальных войн. Родители многие месяцы не получали зарплаты, и голодные дети стали прятаться по чердакам и подвалам, промышляя воровством. Наших стариков мошенники выгоняли из квартир, и они бродили по вокзалам, искали себе пропитание в мусорных контейнерах, а закон был на стороне бандитов. Работяг выгоняли с их предприятий, оборудование отправляли в качестве металлолома за границу. Но и этого оказалось мало. Нас лишили всех сбережений, многим сократили стаж работы, необходимый для получения пенсии. От этого пострадали многие женщины, которые оставались дома по уходу за ребёнком, у многих вычеркнули годы учёбы в институтах, которые при социализме входили в трудовой стаж. Но и этого было мало. Стали, как грибы появляться финансовые пирамиды, завлекающие измученных людей получать лёгкие деньги, а на самом деле, просто изымали последние сбережения. Наши люди не привыкли к законам капиталистической экономики, не понимали, как вести себя во время галопирующей инфляции. Мы с ужасом наблюдали, как среди белого дня стреляли из пушек по зданию, где заседал избранный нами парламент. Но даже и это не было самым страшным.

 Самое страшное было моральное давление, которое разрушало психику людей. Всё, чем дорожило моё поколение: от революции, гражданской войны, предвоенного строительства и сама Отечественная война, – подверглись самой лживой переоценке. Сбрасывали с пьедестале наши вожди и наши герои, на примере которых воспитывались поколения советских людей. Зато вечные притеснители трудового народа прославлялись как благодетели.

Разве можно всё рассказать? Да я и не ставлю перед собой такую задачу. Об этом времени пусть пишут историки. Мы, дети войны, тогда должны были взять ответственность за все происходящее, потому что были в возрасте самом трудоспособном и опытном. Но мы были растеряны, дезорганизованы предательством нашей продажной элиты. Первый президент ходил на полусогнутых перед западными воротилами, а второй, алкоголик, разваливший Великую страну, был посмешищем в глазах того же запада. Противно было смотреть, как президент США небрежно похлопывал по плечу нашего пьяного президента.

 Крах социализма, во всяком случаи в том виде, в котором он был в нашей стране, был неизбежен, потому что были нарушены законы, по которым развивается такое общество, одним из которых является постулат: "От каждого по способностям, каждому по труду." Я работала на заводе, в деревне, среди интеллигенции, и везде этот закон нарушался. А той жестокости, хамству, разнузданности и цинизму с которыми проводились, так называемые, реформы, мы ничего не могли противопоставить. Причиной тому являлась внутренняя слабость поколения, детство которого приходилось на военные годы. Слабость неосознанная, очень глубокая, а потому непреодолимая. Мы так и остались смиренными старичками, родом из искалеченного войной детства. Мы в ответ ни одного мощного протеста, ни одной значительной демонстрации. Ох, не скоро из этого смиренного семени вырастет племя бунтарей… А пока война продолжается.

Бриллиантовые слёзы

(Сказка)

Я заканчивала первый класс, когда мне попалась книга "Али-Баба и сорок разбойников". Я дочитала последнюю страницу, закрыла книгу и задумалась. Бабушка была рядом, она убирала со стола. Я спросила ее:

– Бабушка, а чтобы ты сделала, если бы нашла клад с золотыми монетами и драгоценными камнями?

Бабушка удивилась:

– Что за вопрос? С чего бы ты этим заинтересовалась?

– Прочитала про Али-Бабу. Ведь он стал счастливым только после того, как украл у разбойников часть их богатств. Разве нельзя быть счастливым без золота? И разве золото можно красть?

– Да… – задумалась бабушка. – Твои вопросы очень не простые. Сначала отвечу на твой вопрос, можно ли воровать золото. Воровать вообще ничего нельзя. Это однозначно. Но вот я представила себя на месте Али-Бабы. Устояла бы против соблазна? Думаю, что устояла бы. Но не из соображения нравственности. Это очень трудно. Я бы просто испугалась преследований со стороны разбойников. Но еще больше я бы испугалась коварства со стороны драгоценностей. Ведь, действительно, разбойники нашли Али-Бабу, и ему грозила мучительная смерть. А в этой сказке Али-Бабе ставится в достоинство хотя бы то, что он взял себе лишь столько, сколько было необходимо для того, что бы пожить хоть немного без вечных забот о пропитании. В отличии от его брата, который обезумел при виде несметных богатств лежащих перед ним и проявил всю свою безудержную алчность. И знаешь, народ прощал бедняку его поступок. Знаешь, почему? Из нужды беднякам невозможно было выбраться. Ведь ему платили не столько, сколько стоила его работа, просто бросали грош: "А, бедняк и этому будет рад". Попробуй выйти из нужды… Богачи обкрадывали бедняков на каждом шагу. Поэтому бедняку оставалось только одно: как-то обхитрить богача, хотя бы в сказке. Вот и считали люди, сочиняя эту сказку: "Ему повезло и он этим воспользовался." Его не осуждали, а приветствовали убийство сорока разбойников, которых не могли поймать те, кто обязан был это сделать. А ты представляешь, сколько людей нужно было убить, чтобы скопить столько сокровищ. Я представляю ликование жителей этого города, когда они узнали, что с бандой было покончено.

А вот на второй вопрос отвечу тебе по-другому.

Когда-то моя бабушка рассказала мне сказку. Выслушав ее, я многое поняла. Я думаю, что и ты поймешь, что делает человека счастливым. Если хочешь, садись, поудобнее и слушай.

Давным-давно, говорят, жила в лесу одна фея, лесная волшебница. Жила долго, а никто об этом не знал, потому что никто ее не видел. Ведь была она прозрачная, совсем прозрачная, словно в шапке-невидимке. И до чего же легка была наша фея: цветок под бабочкой прогнется, а когда наша фея шла, ни одна травинка не прогибалась под ее не весомыми ножками. Жила она легко и беспечно, ни в чьи дела не вмешивалась. На мир, который ее окружал, налюбоваться не могла. На заре очнется, умоется росой с цветов и порхает с ветки на ветку, ведь она при желании могла очень маленькой стать. С птицами песни поет, катается на легком ветерке по речным волнам, под дождем купается, в пургу летает среди снежинок, словно в догонялки с ними играет. Молния, гром, а она смеется, с грозной стихией шутит. Не страдала она ни от холода, ни от голода. Что снег, что дождь, что солнечный луч – все в радость. Думала она, что так будет вечно, но и на ее долю выпала печаль.

Увидела однажды фея в своем лесу молодого охотника. Красив он был, силен и статен, глаза с лукавинкой, улыбка добрая. Этот охотник жил в селе, недалеко от леса. Иваном его звали и был он сыном вдовы Евдокии, и что правда, то правда, очень пригож был. Дрогнуло сердечко у феи, да так забилось, что больно в груди стало. Как заколдованная долго шла она за охотником. Впервые пожалела она, что невидима, а походка слишком легка: не замечает ее охотник, не видит ее красоты. Потом вспомнила что-то из своей науки, приложила все свое мастерство и проявилась перед охотником. Не совсем, как настоящая девушка, а так, полу прозрачная, но разглядеть ее можно стало. Вздрогнул охотник от неожиданности, испугался дива такого, а потом залюбовался ею: голубое платье стройный стан облегает, золотистые волосы по плечам и спине струятся, потупленные глаза роскошными ресницами прикрыты.

Опомнился охотник, спрашивает:

– Кто же ты, красавица?

– А фея подняла него свой молящий взор и спросила только:

– А ты придешь сюда еще когда-нибудь?

– Если ждать меня будешь, приду.

– Буду, – сказала фея, повеселев. – Буду, приходи!

И скрылась, смущенная и радостная, в глубине леса.

Подивился охотник и засомневался: "Уж не пригрезилась ли мне прозрачная красавица. Бродишь один по нескольку дней по лесу, что только не померещится. Однако место это запомнил и дорожку к нему приметил. На другой же день прямо на зорьке был там. Она вышла к нему. Только выглядела она теперь, как настоящая девушка из плоти и крови. Увидел ее охотник и понял, что не сон видел, а счастье свое повстречал.

Часто они с тех пор встречались. Ну, не каждый день, конечно. Это фее делать-то было нечего, а охотнику надо пропитание добывать себе и старушке-матери.

Любила фея ему всякие лесные чудеса показывать. Сначала охотник только посмеивался над причудами феи, а потом и сам стал смотреть на мир другими глазами. А еще ей были под силу всякие волшебства. Понимал парень, что она может исполнить любые его желания. Только он не просил ее ни о чем, не хотел, чтобы она подумала, что ради корысти он с ней встречается.

Однажды высыпала она ему на руку целую горсть бриллиантов и сказала весело:

– Смотри, какие красивые камешки.

У охотника от неожиданности рука задрожала, чуть все камни не рассыпал. Смотрит, глазам своим не верит, что такое богатство у него на ладони лежит. Глазами хлопает, пытается что-то сказать и не может. Наконец вымолвил:

– Ничего себе камушки… Да знаешь ли ты, что тот, кто владеет такими камушками ни горя, ни нужды не знает. Очень ценные эти камушки.

Знал охотник, какая опасность кроется в этих камнях, да ничего не сказал фее, побоялся, что тогда не отдаст она ему эти камни, охраняя его жизнь. Не то, чтобы уж очень жадный был Иван, но у него вдруг появилась возможность выбраться из беспросветной нужды. Как он мог упустить такую удачу!?

Продал он эти бриллианты. Все получилось удачно, без приключений. Ювелир как увидел эти камни, даже спрашивать не стал, откуда они у него. Бриллиантов такой чистоты у него никогда не было. А вот дать за них настоящую цену поскупился. Дал четверть того, что они стоили. Но парню хватило этих денег, чтобы построить новый дом и даже просторнее, чем обычная пятистенка. В ней было еще две комнаты: Иван задумывался о семье. И еще остались деньги на черный день. Разнесла молва про него, что он, видно, клад нашел, да он только посмеивался, правды никому не сказал, даже матери, которая было испугалась, уж честные деньги он добыл. Но он ее сумел успокоить.

За хлопотами не заметил как прошла зима. А как только талые ручьи побежали, опять пошел Иван к своей фее, с которой давно не виделся. Пришел на заветное место, ждет. Выходит к нему его волшебница, глаза сияют, а в руках какой-то сверток держит. Он вскочил, навстречу ей бежит. А она лукаво так смотрит на него и говорит:

– А я тебе подарок приготовила. Смотри!

Откинула она уголок свертка, тут увидел охотник к своему великому удивлению, личико младенца.

– Это наша дочка. – сказала фея. – Рад ты или не рад, а надо нам с тобой о ее судьбе подумать. Не может она со мной оставаться. Страдает она в лесу и от холода, и от голода. Не может она согреваться и питаться солнечными лучами. Дитя она человеческое, ей кров и стол, человеческие нужны. Возьми ее к себе, пусть она в твоем доме живет. А я буду помогать, чем смогу. Только не скрывай ты от меня своей нужды.

Какой же добрый человек не будет рад ребенку!? Как на крыльях полетел Иван домой, неся на руках драгоценный сверток. Войдя в избу, просто сказал:

– Ну, мать, внучку свою хлебом, солью встречай!

– Какая внучка? Откуда? – удивилась мать.

Развернул охотник одеяльце, она руками всплеснула, запричитала:

– Господи! Да что ж это такое? А где ж мать – то ее? Или подкидыша где подобрал?

Пришлось Ивану на этот раз все, как есть матери выложить. Та слушает, ушам не верит, крестится. Выслушала до конца, подошла к внучке, осмотрела ее внимательно, улыбнулась:

– Какая прихожая! Глазки, как небо, волосики, как золото.

Полюбила Евдокия свою внучку, души в ней не чаяла. А

Иван на свидания теперь с дочкой ходил.

Подрастала Настенька, смышленая стала, ласковая да веселая. В лесу с матерью играла. Как только на ножки встала, стала бабушке по дому помогать. Резвушка Настенька с каждым годом все хорошела. Подружилась с соседскими девочками. И вот, как-то играла она с ними, вдруг пришла грустная и спрашивает бабушку:

Баба, а кто такой подкидыш? Мне девчонки сказали, что я подкидыш, и играть со мной не хотят.

Всплеснула руками бабушка:

– Ах, они негодницы! Да какой же ты подкидыш, когда у тебя и отец, и мать есть? Я вот им языки-то поотрываю!

Поругалась, покричала, а потом задумалась.

Вечером, когда Иван вернулся домой и сел за стол поужинать, она и говорит ему:

– Что это за семья у тебя, сын? Не гоже ведь так: ты здесь, а жена твоя где-то там. Жена должна у мужа в доме жить, мужу и свекрови помощницей быть, своих детей растить. Настенька-то вот уже совсем большая стала, все понимает. Ее вон подкидышем зовут, играть с ней не хотят. А каково это дитяте-то.

Тут она расплакалась и говорить не может. Бросил Иван ложку на стол да и говорит:

– Не плачь, матушка. Я и сам об этом думал. Надо что-то делать.

На следующий день, прямо с утра пошел Иван в лес поговорить обо всем с феей. Та выслушала его без удивления, вздохнула и говорит:

– Я не тому удивляюсь, что ты этот разговор начал, а тому, что ты этот разговор так долго не начинал. Я бы и рада к тебе пойти, да одно меня останавливает: слышала я, что феи, которые покидают родные места, быстро стареют и умирают. Поэтому феи на это не решаются. Как быть?

Подумал охотник и говорит:

– Ты бессмертна, а для вечности человеческая жизнь только одно мгновение. Может быть тебе суждено столько же жить, сколько и мне. Ведь точно ты ничего не знаешь. Неволить тебя не хочу, бессмертие твое на мою короткую жизнь менять не заставлю. Я вот через несколько лет стареть начну, не нужен я тебе стану, такой молодой да красивой.

Сказал, и впервые глубокая складка легла у него между бровей.

Отвернулась фея, чтобы этого не видеть. В первый раз услышала она в его словах упрек себе. Подумала и сказала:

– Может ты и прав. Раз уж мы связали свои судьбы, то все должно быть вместе: и детей растить, и с нуждой бороться, и радость, и горе делить, и стареть, и умирать – все вместе.

– Пошли!

Надо идти, а на охотника вдруг сомнение напало, тревожно забилось сердце: "Может, не надо никуда идти, может, все оставить, как есть?"

Но не послушал своего сердца Иван, вышли из леса.

Перед ними тропинка средь пахучих лугов извивается, над ними небо без единого облачка. Только душно что-то, уж не гроза ли надвигается? Обеспокоенно посмотрел он на свою возлюбленную и забыл обо всем на свете: стоит она перед ним во всей красе, счастливо улыбаясь: глаза синее неба, щеки и губы, как заря алая, на голове корона из золотых кос на солнце сияет.

Вот позавидуют мне люди, когда мою жену увидят. Скажут:

"Где же он такую красавицу отхватил?" – воскликнул он.

Взялись они крепко за руки и пошли счастливые по луговой тропе. Иван глаз своих с жены не сводит, все налюбоваться никак не может. Только вдруг заметила фея в его глазах какое-то беспокойство.

– Что со мной? – спросила она настороженно.

– Да ничего, – ответил он как можно равнодушнее. – Так, показалось.

Тревожно забилось сердце волшебницы, дальше вопросы задавать боится. Идут, а она все руки свои рассматривает, да щеки свои ощупывать начнет, по лбу медленно рукой проведет. Рассердился охотник:

– Что ты тоску на себя наводишь?

– А она ему грустно так отвечает:

Нет, не тоска это. Мы еще и полпути не прошли, а я уже меняться стала. Вот и ты уже от меня глаза отводишь, вроде как стыдиться стал.

А потом его резко спросила:

– Сильно я постарела?

А он ей в ответ:

– Может, назад вернемся?

– Нет, – сказала фея твердо, – назад мне пути нет. Да, если бы и было можно, то не вернулась бы. Счастья впереди нет, за старое цепляться не стоит. Пойдем быстрее.

Прошли еще сколько-то, чувствует фея, не может она, как прежде, вровень с охотником идти, ноги тяжело передвигаться стали. Взглянула на свои руки и не узнала их: вместо белых нежных рук увидела темные, морщинистые вены, как обнаженные корни деревьев по потрескавшейся земле вьются.

Бросилась фея к ближайшей лужице, присела перед ней на колени, взглянула на себя на одно мгновение, вскрикнула горько и жалобно, откинулась, заложив руки за голову. Подбежал к ней охотник, взял на руки, шепчет:

– Прости меня, я во всем виноват.

А она прячет на его груди свое лицо, говорит ласково:

– Нет, не вини ты себя ни в чем. Поторопись, хочу успеть до дома твоего дойти, чтобы с Настенькой проститься.

Охотник ношу свою драгоценную к груди прижимает, торопится. То ли слезы ему белый свет застилают, то ли туча темная на горизонт надвинулась, только не видит он ничего вокруг, идет как слепой, спотыкается. И вперед надо быстрее идти и хочется на землю броситься, зарыдать от тоски. Себя проклинает: "Вот не ценил своего счастья, большего захотел, все потерял. А беда одна в дом не приходит, теперь отворяй ворота. Что со всеми нами будет?"

А туча на горизонте все темнее, уж полнеба закрыла. А как добежал Иван до дома, распахнул дверь настежь, ударил гром, пахнуло холодом.

Испуганная Евдокия выбежала навстречу, рот раскрыла, хочет что-то, сказать, а Иван ей:

– Ни о чем меня, мать, не расспрашивай! Настеньку найди скорее!

Бросилась старушка за Настенькой, а Иван положил фею на широкую деревянную кровать, сам сел рядом на грубый табурет, голова на грудь упала, руки, как плети повисли.

Возвратилась Евдокия с Настенькой. Увидели они на кровати дряхлую седую старуху. Девочка вскрикнула от испуга, спрятала личико в бабушкиных юбках, а бабушка не знает ни что делать, ни что говорить, совсем растерялась.

– Подойди ко мне, доченька. – сказала фея слабым голосом.

Настенька узнала знакомый голос, прислушалась, плакать перестала. Отец взял ее за руку, подвел к постели. Фея улыбнулась, дрожащей рукой сняла с головы дочки платочек, волосы ей распустила. В этот миг вся земля под избой задрожала от раската грома. Все вздрогнули от неожиданности. А фея не обратила на это внимания. Она задумалась, глядя на дочку, что бы такое сделать для нее, чтобы навсегда оградить ее от всех бед. И тут она вспомнила слова охотника обриллиантах, которые когда-то она ему подарила: "Кто этими камушки владеет, ни горя, ни нужды не знает. "

Взяла она дочку за руку, положила свои руки ей на головку, что-то прошептала. Настенька вдруг как вскрикнет: узнала в старухе свою мать, бросилась к ней, обнимает, целует, кричит:

– Мамочка, что с тобой?

Слезы брызнули из ее глаз и вдруг рассыпались по полу сверкающими камушками. Фея взяла один такой камушек, рассмотрела его внимательно, улыбнулась, взглянула последний раз на дочку, закрыла глаза, вздохнула полной грудью и затихла навсегда. Порывом ветра раскачало деревья около дома, захлестали они мокрыми ветками по окнам. Одно окно распахнулось, ветер ворвался в дом. Молния осветила на миг окаменевшие от ужаса лица людей и раскололось небо с грохотом.

Прошло грустное лето. Медленно покатилась по сугробам морозная зима. Жизнь в доме охотника проходила медленно, шла по накатанному пути. Отец Настеньки на пашне работал, хлеб растил, Евдокия по дому хлопотала, в огороде копалась. Девочка почти все время при ней была, невольно обучалась крестьянскому быту. С деревенскими детьми играла. Все узнали, что мать она свою похоронила, жалели ее. А ребята перестали называть ее Подкидышем. Зимними долгими вечерами бабушка сидела за прялкой или вязала. Девочка просила научить ее этим умениям и с удовольствием училась. В такие вечера бабушка рассказывала ей разные истории, то грустные, то смешные, то чудесные. Настенька слушала, а потом о других чудесах вспоминала. Вспоминала она свою добрую и красивую маму. Как бежали они навстречу друг к другу, раскинув руки. Наряжала мама дочурку свою в разные сарафаны нарядные, короны для нее из солнечных зайчиков делала, а потом качала на качелях из тонких дождинок. Иногда превращались мама с дочкой в маленьких, таких маленьких, что гуляли по ромашке, как по лугу. Иногда ветер подхватывал их, и оказывались они на листке какого-нибудь дерева. Сидят на листке, вниз смотрят: ох, как высоко до земли, дух захватывает! А под деревом отец стоит, огромный такой, великан настоящий, хочет их достать, а не может. А однажды даже летала на ласточке. Летит, крепко за перышки держится, ветер в ушах свистит: и жутко, и радостно. Только все это прошло, никогда не повторится. Не успела мама Настеньку научить своим чудесам. Вспоминает девочка, сидит тихохонько. Бабушка тоже замолчит, думает про себя: "Сиротинушка ты моя горемычная." Только это еще не горе было. Настоящее горе для Настеньки было еще впереди. Скоро, очень скоро об этих вечерах она будет вспоминать, как о большом счастье.

В морозную вьюжную ночь занемогла бабушка, а потом и вовсе так разболелась, что с печи слезть не смогла. На Настенькино счастье соседка к ним зашла. Как смогла, постаралась им помочь. Да много ли она могла, у самой семья большая. Недолго девочка за бабушкой ухаживала, недолго бабушка стонала, да охала, ничем не смогла помочь ей внученька. Умерла любимая бабушка. Иван в то время в тайге охотился. Когда вернулся, Евдокию уже соседи похоронили, Настеньку у себя приютили. Слишком уж мала она была, чтобы одной хоть день прожить: пяти лет еще не было. Совсем тяжело стало охотнику. Малышка старалась отцу помогать. Его ее старания до слез трогали, да какой с нее спрос, дитя еще совсем. Перестал отец за пушным зверем в тайгу ходить, не оставлять же дочку одну. А к соседям все время оставлять не станешь. Нужда стала в дом прокрадываться.

На ту пору жалельщица одна нашлась, сваха деревенская. Стала она уговаривать его жениться на одной молодой вдове:

– Пригожая она, работящая. Сынок у нее есть, чуть постарше твоей Настеньки. Тебе одному тяжело, ей одной не сладко, а вместе, глядишь, весело будет. Настенька еще совсем маленькая, ей материнский пригляд нужен.

Все правильно сказала сваха, да только умолчала про жадность и бессердечность этой молодой вдовы. Умолчала о том, что муж ее через ее корыстолюбие погиб. Она его сначала работой заморила, а потом видит, что честным трудом большого богатства не наживешь, стала толкать его на разные аферы. Вот и попался мужик на одном преступлении, попал в тюрьму, да там и умер. Все в селе об этом знали, да только Иван не любил совать нос в чужие дела, ничего ему об этом известно не было. Послушал он сваху и привел себе в дом молодую вдову. А та рада была выйти за него. Слышала она, что он богат: клад бриллиантовый нашел, а не пользуется им потому, что не хочет зависть к себе вызывать.

"Ну, а я-то уж доберусь до него, – думала вдова. – Мне-то как раз очень хочется, чтобы мне все завидовали".

В первый же день начала молодая жена все в доме мыть да чистить, а сама под тем предлогом все в доме перевернула, искала бриллианты и, наконец, нашла: двенадцать крупных сверкающих камешков. Вот это удача! Она тут же с расспросами к мужу:

– Почему не продашь бриллианты? В доме денег не хватает, а тут такие сокровища просто так валяются.

Иван добродушно отвечает:

– Так это же слезы моей Настеньки. Как же я слезами моей дочки торговать буду!? И только посмей продать их!

И грозно добавил:

– Не прощу!..

Нахмурилась женщина:

– Ах, вот оно что! Так недаром говорят, что ее мать ведьмой была. Ох, мерзкая маленькая колдунья! Мы тут с голоду подыхаем, а отец ее слезы жалеет…

До голода в доме охотника было еще далеко, но жадность все готова была преувеличивать. И задумала мачеха коварный план.

Ласкова была она с девочкой при отце, а сама возненавидела свою падчерицу с первой минуты. Она и сына-то своего не любила, а где уж ей чужого ребенка полюбить! Ничего и никого эта женщина не любила. Она любила только деньги.

Охотник, увидев, что в доме теперь все в порядке, снова отправился на охоту. А мачеха только этого и ждала. Только Иван за порог, а она ласково так говорит Настеньке:

– Ты бы, доченька, чугунок со щами в печь поставила.

Настенька чугунок ручонками обхватила, понесла в печь, а мачеха ей под ноги маленькую скамеечку подвинула. Девочка из-за чугунка скамеечку не увидела, споткнулась об нее, упала, щи опрокинула.

 Как набросилась на нее мачеха с оплеухами, потом сорвала с нее платочек, таскает за волосы и бьет. Настенька кричит:

– Мамочка, прости меня, я нечаянно!..

А та бить продолжает, да еще орет:

– Ах, ты дрянь, последние щи по всему полу расплескала! Неряха криворукая!

А, когда выдохлась, бросила девчушку в темный чулан. От испуга, от боли и обиды всю ночь проплакала несчастная девочка. А утром открыла чулан мачеха, глаза от жадности разгорелись: весь пол был усыпан крупными сверкающими камешками.

Настенька вышла из чулана с опухшими от слез глазами, продрогшая от холода и несчастная. Мачеха не обращала на нее внимания. Никитка бросился к ней, укрыл ее теплым платком, обнял и говорит:

– Вот вырасту, стану сильным, я никому в обиду тебя не дам.

А пока этот мальчуган почти ничем не мог помочь этой девочке.

Сколько раз, видя эти истязания, мальчуган бросался в ноги матери с криком;

– Не бей ее, мамочка! Ведь она такая маленькая. За что ты так с ней?

А мать и на него с побоями накинулась:

– Ишь какой жалельщик нашелся! Не твоего ума дело. Мать знает, что делает. Вот тебе за то, что мать не уважаешь.

И, не жалея сил, хлестать его стала плеткой. Мальчик страдал, но не решался пожаловаться отчиму, боялся, что в припадке ярости он убьет ее.

И пошло с тех пор: пока нет отца, не жалея кулаков и плети, избивала жадная баба беззащитного ребенка, по утрам собирала бриллианты и бежала к купцу. Богатые дамы покупают украшения у ювелиров, наряжают себя брошами да серьгами из слез Настеньки, к купчишке деньги рекой в карман потекли, мачеха свой сундук новыми нарядами набивает.

Распухли от слез глаза у девочки, при каждом шорохе вздрагивает, на каждом шагу ждет побоев. Спрячется где-нибудь в углу подальше от мачехи, бьет за то, что спряталась, будет на глазах у нее, бьет за то, что путается под ногами, сделает что-нибудь, бьет – не так сделала, не сделает, бьет за лень. Мучается бедная девочка, а отцу ничего не говорит. Думает, что за дело ей попадает. Не умеет еще малое дитя разглядеть зла да коварства.

Мать уж давно бы догадалась, глядя на дочку, что с ней что-то неладное творится, а отец не сумел разглядеть беды в доме. Он видел, что дочка всегда в чистом платьице, косичка заплетена, спокойна. Он думал, что все хорошо и даже радовался, что у дочки такая заботливая мать. Ах, если бы он увидел спинку своей доченьки, в какой бы ужас он пришел, увидев незаживающие рубцы на нежном тельце.

К весне ближе уж это было, собрался Иван в последний раз на охоту. Вышла Настенька его проводить, прижилась к нему и шепчет:

– Возьми меня, батя, с собой, не оставляй меня здесь. Я тебе мешать не буду. Я ходить быстро умею, я тебе помогать буду. Возьми с собой.

А сама дрожит всем тельцем, просительно в глаза ему заглядывает. Сердце сжалось у охотника, впервые почуял он неладное. Подумал: "В этот раз надо пораньше домой вернуться."

Пообещал Настеньке:

– Потерпи, доченька. Я ненадолго уйду.

Отошел он от дома, назад оглянулся, а дочка стоит на крыльце, ручки к груди прижала и смотрит с мольбой ему вслед. Но опять не послушал Иван сердца своего. Подумал, что это просто детские капризы. Пожалеет охотник об этой минуте, да поздно будет. Не сможет больше детское сердечко перенести такие пытки, не может защитить себя ребенок.

А жадная баба торопилась. Знала, что потом муж долго на охоту не пойдет, надо было побольше бриллиантов выжать из несчастного ребенка. Только скрылся охотник из виду, мачеха стащила с крыльца Настеньку. А девочка от страха сознание потеряла. А мачеха этого даже не заметила. Бьет ребенка, хотя она болтается в ее руках, как тряпичная кукла. Тут отчаянно закричал Никитка:

– Мамка, что ты делаешь? Она же уже умерла!

Этот крик заставил ее остановиться. Видит, лежит девчонка без движения. Но не пожалела она ребенка, у этой бабы не было сердца в груди. Постояла, подумала, как ответ перед мужем держать будет. А девочка тем временам очнулась, застонала.

– Очень хорошо, жива. Ладно, раз с побоями не получилось, будем действовать по-другому.

Пошла в амбар, на ее счастье в мышеловку попались крысы. Загнала крыс в клетку для кроликов и принесла домой. Опять бросила полуживую девочку в чулан, потом выпустила туда крыс. Только старалась она напрасно. Настенька была ко всему безразлична, она не чувствовала ни страха, ни холода, да и крысы оказались более человечными, чем мачеха, не тронули они девочку. Утром злодейка открыла чулан, да не нашла она ни одного камешка. Только крысы, убегая, сильно ее искусали. Со злости снова накинулась на девочку с побоями. Да только не выкатилось из ее глаз ни одной слезинки. Испугалась баба, как-то надо было следы заметать. Вытолкнула она Настеньку за порог:

– Иди, окаянная, куда глаза глядят. Скажу отцу, что ты гулять пошла. В лесу, глядишь, или замерзнешь, или волки тебя съедят. Ничего отцу ты рассказать не сможешь.

Настенька пошла, а перед ней лежала только одна дорога, в лес. Идет она, а из рубцов от плетки струится кровь, разрисовывает кровавыми пятнами грубую домотканую рубашку. Сбился платок с головы, упал в мокрый снег, потерялась и ленточка из косы, распустил нездоровый весенний ветер волосы, спутал их, голые ножки посинели. Идет Настенька, безумными глазами смотрит, ничего не видит, ничего не понимает.

Глафира, соседка, увидела из окна несчастное дитя, в испуге перекрестилась:

– Господи! Что ж это с дитём сделали? Ох, худо дочери без матери родной…

Только увидела соседка, как охотник домой возвращается, выбежала ему навстречу и говорит:

Ох, что-то неладное у тебя в доме. Только ты за порог, в доме дети кричать начинают так, как будто их бьют немилосердно. Потом твоя баба в сани да в город, оттуда с покупками дорогими возвращается, перед соседками нарядами хвастает. Откуда у нее столько денег? Ты всегда скромно жил, мы это знаем. А хуже всего то, что дочку твою бьет, да не бьет, а избивает. Сколько раз видела опухшие от слез глаза Настеньки, синяки на ручонках, рубцы кровавые на плечах и спине. Не выдержала я как-то, посмотрела. А сейчас выгнала злая баба твое чадо из дома. Пошла Настя в лес, босая, избитая, да по всему видно, разум у девочки помутился.

Слушает охотник, и, вдруг, страшная догадка мелькнула в голове. Как ошпаренный, кинулся бежать. Влетел в дом и тут только увидел в углу сундук кованый. Одним ударом ноги сбил замок вместе с петлями. Открыл сундук, а в нем нарядов всяких набито до верху: шелк, парча, бархат, бахрома золотая, ожерелье жемчужное, сапоги сафьяновые. Взревел Иван, как раненый зверь, схватил обеими руками тяжелый сундук, да как бросит его об пол. Сундук развалился. Заверещала мачеха,. бросилась собирать рассыпанное добро, да Иван схватил ее за горло, чуть не задушил:

– Ведьма, – кричит, – гадюка бездушная! Из-за этого барахла – дитя не пожалела. Вон из моего дома! На глаза мне не попадайся! Убью гадину!

А пока Иван с соседкой разговаривал да разбирался с мачехой, Настя в лес вошла, остановилась у какой-то елки и замерла, замерзать уже стала. Вдруг из кустов выскочила волчица и осторожно, словно стараясь не испугать девочку, подошла к ней. Села перед ней на задние лапы, а передними обняла Настеньку и прижала к себе. Девочка не испугалась, доверчиво прильнула к зверю и стала согреваться.

А Иван выскочил из дома, бросился в лес. Мечется по лесу, кричит, зовет. Только Настя все также безучастна. Слышит крики, а кто кричит, зачем, ей все равно. И тогда тихо завыла волчица. Охотник услышал, не на шутку испугался: еще волка не хватало.

Бросился на волчий вой и увидел дочку в объятиях волчицы. Растерялся, не знает, что делать. И вдруг слышит, как Настенька говорит волчице:

– Мамочка, зачем ты бросила меня? Мне без тебя так плохо.

От этих слов девочки похолодел Иван.

– Какой же я отец, если выбрал дочке в матери бабу злее зверя лесного.

А волчица отпустила девочку и отошла в сторонку. У Настеньки что-то в голове прояснилось, узнала отца, подошла к нему, сказала:

– Это мама ко мне пришла, нашла меня и согрела.

Отец взял на руки малышку, завернул в армяк, понес ее домой, а сам думает: "Видно правду сказала соседка, умом тронулась моя доченька. "

Чувствует, кто-то смотрит на него пристально, оглянулся, увидел волчицу. Та смотрела ему в след, словно человеческим взглядом. И подумал тогда охотник: "А может, права дочка, и дух её матери вселился в эту волчицу. Ведь недаром говорят, что устами младенца глаголет истина. И решил он обратиться к волчице с просьбой:

– Волшебница моя, если это действительно ты, исполни мою просьбу: не принёс твой дар счастье нашей дочке, и я, как последний дурак, ничего не замечал. Прости меня, больше никогда и никому не доверю я нашу дочку. Только ты, пожалуйста, забери свой дар, от него у неё одни несчастья. Чуть не до смерти довела её жадность мачехи. Вдруг опять найдётся желающий разбогатеть её слезами.

Подбежала волчица, лапы положила на голову Настеньки, завыла жалобно и убежала.

А пока Иван дочку искал, мачеха стала переносить в свой дом всё своё добро. Несколько раз сходила из дома в дом, всё перетащила, ни одной нитки не оставила. Никитка плачет, а ей помогает.

Сельчане видели все это. Судачат между собой: "Откуда столько добра, да все такое дорогое?" Не поймут, что же случилось в доме охотника. Задают мачехе вопросы, а она огрызается: "Не вашего ума дело". Да только злые языки быстро разнесли новость о ее богатстве. Дошла она и до любителей легкой наживы.

Стали жить отец и дочка вдвоём. Девочка от ласкового, заботливого ухода стала приходить в себя. Снег окончательно растаял, земля зазеленела, небо заголубело, воздух наполнился ароматами воскресающей природы, зазвенел от птичьих трелей.

Однажды дверь распахнулась и в дом вбежал заплаканный и испуганный Никита:

– Батя, возьми меня к себе. Я с тобой жить хочу. Меня тётка к себе зовет, только я к ней не хочу. Я к тебе хочу."

Охотник растерялся:

Да что случилось-то? Почему от матери сбежал?

А Никитка, захлебываясь от слез, кричит:

– Нет у меня больше мамы. Убили её разбойники и всё добро её увезли. Когда они стали подходить к нашему дому, я её предупредил. Уговаривал её через окно убежать. Но она не захотела с добром расставаться. Взяла ухват, решила защищаться. А я всё-таки выпрыгнул из окна и убежал. А когда вернулся, она уже мертвая на полу лежала. Бандиты её убили. Тётка занимается её похоронами, а я к тебе прибежал. Страшно мне, батя. Не прогоняй меня. Я Настеньку люблю и тебя тоже. С вами хочу жить.

Тут Настенька подбежала:

– Батя, – говорит, – возьми Никиту к нам. Он меня всегда защищал, я его тоже люблю, пусть с нами живёт.

Обнял мальчика охотник:

– Рад буду отцом тебе быть. Я ведь тоже тебя люблю.

Настенька подошла к Никитке, обняла его. Так Никита и Настя стали братом и сестрой.

А тётка была ни против. Ей лишний рот совсем не нужен был. Охотник помог ей с похоронами и больше они с ней не общались.

На следующее утро после похорон, встал охотник рано, затопил печку. Дом стал постепенно наполняться теплом. Иван сел за стол и задумался. Дом большой: две спальни, гостиная, просторная кухня. Русская печь в кухне, а между спальнями голландка. Во дворе курятник, сарай для дров, стойло для коровы, конюшня. Лошади, правда, сейчас не было. А надо бы купить. Скоро дети проснутся. Кормить их надо, а чем? В погребе картошка, капуста, морковь, солёные огурцы. Да много еще чего. Да ведь надо из них что-то готовить, а он не умел. Не будешь же детей сырой картошкой кормить. Пока похоронами занимались, детей тётка Никиты кормила. А теперь? Оглядел дом. В доме беспорядок: вещи разбросаны, пол грязный, половики скомканы. Только теперь до него дошло, сколько же работы у женщины в доме: накормить завтраком, обедом и ужином, помыть посуду, накормить скотину, убрать в доме, постирать белье, работа на огороде летом, а зимой прядение, вязание, шитьё. Как же ему, мужчине совсем этим управиться? Ведь он во всех этих делах не сведущ. А когда же я свои мужские-то дела делать буду? На охоту ходить, дрова заготавливать, землю пахать, сеять? И так он запугал себя, раздумывая над всем этим, что стало ему страшно. Двое детей, одной – пять лет, другому – семь.. Совсем крохи. Что же я с ними делать-то буду? Ну, ладно, мальчишка… с ним попроще, я эту-то породу знаю, а девчушка-то? Это ведь с малолетства загадка природы. С какого боку к ней подступиться? Нет, нет, мне совсем этим не справиться. И в голову пришла безумная мысль, сбежать от всего этого. А что? Мальчишку тётка возьмёт. А Настеньку тоже кто-нибудь приютит. Она хорошенькая, смышленая. И вдруг из спальни крик девочки:

– Тятя, тятя, где ты? Мне страшно.

Забыв про свои страхи, бросился отец к дочке. Девочка вся в слезах, ручки к нему протянула:

– Мне сон страшный приснился. Будто хожу я по темному лесу, зову тебя, а тебя нигде нет. Я зову, а ты не откликаешься. Бросил меня в лесу. Но ведь это только сон? Ты ведь меня не бросишь? Правда, не бросишь?

Поднял он девочку на руки, прижал к своей могучей груди и слёзы навернулись на глаза. Как же я могу бросить эти два беспомощных создания!? Ведь только я могу их защитить, обогреть, накормить, обуть, одеть, надарить им игрушек, обласкать и всему, что знаю, научить.

И так ему стало совестно за свои безумные мысли, что он предпочел о них просто забыть. Женщины, ведь оставшись одни, как-то справляются с воспитанием детей, А бывает, что у них не двое, а трое и даже пятеро на их попечении остаётся. А ведь он, здоровый мужик, двоих не сможет вырастить? Да быть того не может.

– Поспи ещё, – сказал он дочке. – Никогда я тебя не брошу, спи спокойно.

Он уложил дочку в кровать и решил начинать выходить из трудностей с самого необходимого: научиться готовить. Увидел в окно, что в соседнем доме хозяйка уже проснулась. Дымок из трубы идёт. Оделся и пошёл к соседке. Глафира открыла дверь, удивилась:

Что это тебя привело ко мне в такую рань?

– Помоги мне, не попомни зла.

– Какое зло? Говори, что надо.

– У меня теперь двое детей. Их кормить надо, а я готовить не умею. Расскажи хоть как готовить щи, да кашу. Как хлеб печь?

Хозяйка улыбнулась:

– Проходи. Всё расскажу и даже покажу. Я как раз собираюсь поставить в печку щи варить.

Она всё показала, всё объяснила.

Он обрадовался:

– Так просто!

– А насчёт хлеба – будет потруднее. Я сейчас тебе хлеба отрежу. На сегодня и на завтра хватит. А завтра снова стану тебя учить. Правда, хлеб печь не просто, не сразу будет получаться. Надо будет терпения набраться. Но ведь ты же упорный.

– Спасибо, Глафира. Завтра обязательно приду. А сейчас пойду щи да кашу варить.

Пришёл домой, а дети уж проснулись, оделись сами, бегают друг за другом. Он им говорит.

– А ну, давайте делом займемся. Щи варить будем.

– Ура, – кричат ребята. – Что нам надо делать?

– Чистить и нарезать овощи.

Работа закипела. Отец сам удивился, с какой легкостью они освоили эту науку А ведь для них это была просто игра. Но вот щи поставлены в печку.

– Но щи только к обеду будут готовы, А сейчас что будем есть?

Молчание.

– Когда я бываю на охоте, я в костре картошку пеку. Костёр у нас есть, прямо в печке. Сейчас побросаю в угли картошку, подождём немного и будем есть. Прямо как на охоте, с хлебом и солью.

Дети в восторге. Они почувствовали, что будут, как будто с отцом на охоте в лесу. Игра продолжалась. Картошка, запеченная в углях, так понравилась, что потом несколько дней подряд ели только её. После завтрака охотник пошел задать корма курам и корове. Наколол дров. Приходит в дом с охапкой дров и рот раскрыл от удивления. Его малыши уже помыли посуду, убрали со стола и подмели пол, собрали половики, направились к выходу, чтобы перетрясти их во дворе. Снова у охотника навернулись слёзы на глаза: маленькие, а какие смышлёные, какие замечательные помощники. Дня два всё шло по заведенному порядку. Для детей это была увлекательная игра. Но дети не любят долго играть в одну и ту же игру. И если им не предлагают новую игру, они сами её придумывают. И вот вместо того, чтобы чистить и резать овощи, они устроили весёлую беготню вокруг стола. Посуда не моется, стол не убирается, пол не подметается, половики не вытрясаются. Завтраком отец накормил, а остальные дела превратились в беготню. Отец говорит:

– Пойдёмте в огород землю копать под овощи.

Они ему на бегу заявляют:

– Не хотим. Скучно. Иди сам копай.

У отца от их слов мороз по коже. Так всё неожиданно с ног на голову перевернулось. Захотелось накричать на них и как следует отшлепать. Вовремя остановился. Подождал, пока немного остынет, вспомнил: гнев плохой советчик. Вздохнул поглубже и начал размышлять: "Что-то надо с ними делать, без их помощи мне не обойтись. Им надо каким-то образом дать понять, что без труда нельзя прожить и дня, тем более, если живешь в деревне."

Ничего не стал он готовить на обед, а пошел один землю копать. А они бегали, бегали по дому, потом выскочили во двор, там смеялись и кувыркались. Набегались, подбежали к отцу:

– Батя, а мы есть хотим.

А он им в ответ:

– А вы мне помогли обед приготовить? Нет. А вы мне помогли землю копать? Нет. А мне без вашей помощи не обойтись.

Они надулись и говорят:

– А почему Колька и Ванька ничего не делают? А нас ты заставляешь?

– Потому, – отвечает охотник, – что у них и отец, и мать есть, а вы посмотрите в тот огород, там с утра все дети работают. Оленька, она меньше тебя, Настя, а своей маленькой лопаткой землю копает. А почему? Потому, что у них отца нет, одна мама. Одна она со всем хозяйством не справится. Дети это понимают и ей все помогают. Да и те, у кого и мать, и отец есть, всё равно работают. А как иначе? Вот вы вырастете, а ничему не научитесь, как жить-то будете? Ведь мать и отец не вечны, да и они не рабы, чтоб одним вкалывать. Никакого обеда у вас не будет. Вот тебе Настя участок вскопать. А вот тебе, Никита, участок. Вот берите лопатки (я для вас специально сделал) и работайте.

Он показал, как надо капать. Дети нехотя взяли лопатки, начали копать. А отец ушёл продолжить свою работу. Через некоторое время пришел посмотреть, как они справились с заданием. Всё, что угодно, но того, что он увидел, он никак не ожидал. Надутые, сердитые, они поковыряли лопатками то там, то тут и сидят на бревнышке, в ладушки играют и смеются. Охотник чуть не заплакал: "Вот это да… Да что же мне с ними делать?"

За голову схватился, а она у него чуть надвое не раскололась.

– Вы что же, лодыри, делаете?

А они невозмутимо:

– Отдыхаем.

– От чего отдыхаете? От безделья?

– Мы всё вскопали, чем ты недоволен? Мы устали и есть хотим. Мы маленькие, нам тяжело.

Чуть не задохнулся от возмущения Иван, схватил их за руки и потащил за собой. А они упираются, плачут. Как он обрадовался, когда увидел, что слёзы Настеньки не превратились в бриллианты. Слава богу! Услышала мать его просьбу. Значит, права была дочка, называя волчицу своей мамой.

Он подвел детей к своему участку и спрашивает:

– Видите, сколько я вскопал и как вскопал? А вам я какие участки дал? Маленькие. Такие, какие вам под силу. И лопатки дал маленькие, а не большие, как у меня. А вы что наделали? Нет, пока не вскопаете, то, что вам положено, никакого обеда не дождётесь. Ведь вы меня тоже без обеда оставили. Вот и будем вместе голодать, пока свою работу не сделаете и сделаете как положено.

Дети почувствовали, что разозлили отца. Поняли, что ведут себя плохо. Как ни крути, а они любили отца и так сильно огорчать его не хотели. Понурив головы, взялись за работу. Настя попросила отца:

– Батя, посмотри, я так делаю?

Копай поглубже и почаще, чтобы не вскопанной земли ни оставалось, иначе овощи на твоём участке расти не будут.

На этот раз он от них не ушёл, дождался, пока они со своей работой управятся. Пришли домой, а дома есть нечего, с утра ведь надо в печь ставить и суп, и кашу. Только теперь ребята почувствовали себя по-настоящему виноватыми. Первой начала Настенька:

– Батюшка, миленький, мы больше так не будем.

Никита подхватил:

– Прости нас, пожалуйста.

Чтобы долго не ждать, опять приготовили картошку на углях. Хлеба, что Глафира дала, на обед хватило. Надо было уже самим замешивать тесто, а кашу поставили в печь, она только к ужину будет готова. А расстроенные ребятишки так устали, что пошли к себе в спальню и уснули. Только к ужину проснулись. Поели кашу и опять спать. Дети спали, отец думал: "Ну вот, кажется, я им доказал, что трудиться необходимо. Но разве мне только этого надо. Мне очень хочется, чтобы они не как на каторге работали, а с радостью, чтобы получали удовольствие от самого труда. Как это сделать?

На следующий день совместным трудом все было сделано. И сами поели и к обеду в печь чугунки поставили, и кур, и корову накормили, и в доме убрались. Пошли в огороде землю копать. Работали нехотя, уныло, но старались. Устали. Когда пришли обедать, нехотя ковыряли ложками, до того устали. А отец в это время был бодрым и веселым:

– Эх вы! А знаете почему я после работы весёлый, а вы унылые и усталые?

– Нет, не знаем.

– А потому, что я люблю работать, а вы нет. Когда я работаю, я думаю о том, какие хорошие овощи у меня вырастут, когда я их посажу в эту землю. Мне радостно от того, что солнышко светит, что небо надо мной голубое, что подо мной такая пахучая земля. А от работы кровь в моих жилах бежит быстрее и я становлюсь сильнее и здоровее, в это время я не старею, а молодею. И я счастлив. А вы во время работы только и думаете, когда же я вскопаю эту проклятую грядку. Я копаю, копаю, а она не кончается. От этих мыслей у вас кровь не бежит по жилам, а еле двигается, а потому вы унылые, несчастные и быстрее состаритесь.

Последнее слово ребят явно испугало. Настя даже к зеркалу подбежала, на себя посмотрела. Вроде бы ещё не состарилась. Успокоилась, а про себя подумала: "А что если попробовать работать так, как батя говорит."

Не сразу ребята научились весело работать, но старались. Отец проверял их работу, хвалил за успехи:

– Ну, молодцы, вот это работа!

А потом очень дружелюбно подсказывал, что не так. И ребятишки с каждым разом чувствовали себя более счастливыми. Аппетит прекрасный, сон крепкий. После обеда, их уже работать не заставляли. Убегали из дома и с соседскими ребятами играли.

А отцу опять задача: как землю под картошку и зерновые вспахать. Лошадь в прошлом году пала. А на новую – денег нет. Есть у него бриллианты. Это те, во что слёзы Настеньки превратились, когда прощалась со своей умирающей матерью. Но не хотелось ему ими пользоваться. Ведь это драгоценности, которыми мать одарила свою дочку, желая ей счастья. А ещё причина, по которой не хотел эти бриллианты в дело пустить, опасался, что, может быть и сам ювелир натравит кого-нибудь, или проболтается, что вот у этого мужика бриллиантов много, придут грабители и расправятся с семьей. Нет, не хотел осторожный крестьянин рисковать. Было у него немного денег от продажи пушнины. Подсчитал, может, найдёт лошадь в аренду, чтобы вспахать под картошку и зерновые. За деньги всё можно найти. Вспахал свой надел. Картошку дети помогали посадить, поле сам засеял. Самый трудный год. Всё впервые. Осенью собрали урожай, часть на ярмарке продали и на зиму себе хватило. На радостях детям подарки купил: ну, Настя, конечно, самую лучшую куклу себе выбрала, а Никита саблю, ружьё и коня деревянного пожелал. Всё хорошо, только Никитка отца своими вопросами замучил. Почему солнце всё время круглое, а луна то круглая, а то серпом? Почему, то ветер, а то нет его? Почему бывает лето, осень, зима, весна? Откуда дождь берётся? Кто на небе молнии и гром устраивает? Отец сам неграмотный. Охотничью науку он знал хорошо, дед, отец учили. Крестьянское дело тоже хорошо знал. А на эти вопросы только и знал один ответ: "Бог так устроил." А Никитка спрашивает: "А зачем?" Этот вопрос ставил крестьянина в тупик. И однажды он спросил Никиту:

– Хочешь учиться?

А тот в ответ:

– Очень хочу.

– Тогда устрою я тебя в школу, что при церкви. Читать и писать научишься, а потом сам будешь книжки читать. Может там и найдешь ответы на все твои вопросы.

Пошёл Никитка в школу. В первый же день, когда сел за уроки, к нему подсела Настенька.

– Никита, покажи, чему тебя в школе научили.

Никита показал свою тетрадь. Настя к отцу прибежала.

– Мне тоже дай тетрадь. Я тоже хочу учиться.

Девочек в школу не брали, большой науки не требовалось, чтобы печь истопить, щи да кашу сварить, а на остальное считалось, что у девочек способности нет. Но Настенька по своей детской наивности об этом не знала:

– Хочу учиться, и всё.

Дал ей отец тетрадь, думал, что скоро надоест ей все это, да не тут-то было: каждый день с Никитой все задания выполняла. Так и научилась читать и писать. И теперь, как только, отец едет в город, просит:

– Батя, книжку мне привези, пожалуйста.

Сначала сказки читала, рассказы для детей, потом повести и, наконец, романы. Однажды попросила отца купить ей книжку, которая научила бы её распознавать болезни и лечить их травами. Отец удивился:

– Зачем тебе это? У нас знахарка есть. В случае чего можно к ней обратиться.

А она в ответ:

– Мало ли что. Иногда так может прихватить, что до знахарки добежать не успеешь. А тут свой домашний доктор. Плохо ли?

Нашёл такую книжку отец. Настенька обрадовалась и сразу же приступила её изучать. И очень скоро многому научилась. Как-то встретилась ей одна из сельчанок, она посмотрела ей в глаза и говорит:

– Плохо, наверное, себя чувствуешь, по утрам тошнит, горечь во рту.

– Да, – говорит. А откуда знаешь?

Настя вместо ответа говорит:

– Зайди завтра ко мне, я тебе отвар сделаю. Попьешь, может, лучше станет.

Попила больная отвар, приходит к Насте.

– Ох, как хорошо мне помогло твоё зелье. Совсем по-другому себя чувствую.

А потом и разнесла по всему селу про то, что Настя лечить умеет. К ней стали приходить люди. Она всем помогала, радовалась, что пользу людям приносит. Много работы не было, в деревне редко кто болеет. А тут кто-то ей сказал:

– Слушай, Настя, Дарья на тебя зло затаила, что ты её больных отбиваешь. Она-то ведь за лечение деньгами или натурой берёт, а ты бесплатно лечишь. Вот к ней и перестали ходить.

Настя задумчиво говорит:

– Я лечу бесплатно, потому что меня отец и брат кормят, а Дарья живёт одна. А ведь лечить трудно: травки всякие надо собирать, некоторые даже по ночам, потом их сушить надо умеючи, затем делать из них отвары, настойки, мази, всё это не просто и времени надо много. А за каждый труд нужно платить. Не надо на неё за это обижаться.

И вот побежала она к Дарье. Та открыла ей дверь и так недружелюбно говорит:

– Зачем пришла? Я тебя не звала. Уходи сейчас же.

А Настя ей в ответ:

– Подожди, не злись. Я к тебе с добром пришла. Не хотела я у тебя больных переманивать, Так случилось. А то, что у меня лучше стало получаться, чем у тебя, так это из-за этой книги. Я по ней училась лечить. Я знаю, ты читать и писать умеешь. Почитай эту книгу, может, что полезное узнаешь. Выпиши рецепты, а потом мне книгу возвратишь. А то я всё-то не запомнила, мне для себя нужно. Не буду больше лечить. Разве только тех, кто заплатить тебе не в состоянии.

Дарья взяла книгу, недоверчиво полистала, что-то прочитала и вдруг в её глазах заискрились огоньки интереса, она закрыла книгу, положила её на стол. Она сменила гнев на милость.

– Спасибо, – сказала она вполне дружелюбно. – Я почитаю её.

Настя стала лечить только тех, кто заведомо не мог заплатить за лечение: немощных стариков, вдов и их детишек. Сначала сельчане обижались на неё, потом поняли, что она права, стали хвалить. А Настя стала думать, чем же ей в жизни заняться, кроме земли и скота. Ведь этим в основном занимались её отец и брат. А сейчас в свободное время она любила заниматься шитьём. Она начала этим заниматься сразу же, как только отец купил ей на ярмарке куклу. Придумывать фасоны платьев, создавать для них украшения в виде искусственных цветов, вязаных кружев. Как подросла, стала шить платья для себя. Многое у неё не получалось хорошо и потому она стала мечтать поучится шить у какой-нибудь хорошей, очень хорошей портнихи, чтобы шить дорогие платья.

У Никиты было другое увлечение: он очень любил работать с деревом. Начал он с того, что сделал кроватку для Настиной куклы. Потом Настя попросила его сделать кукольный столик и стульчики. И он с увлечением всё это мастерил. Подрос, стал делать скамейки, табуретки. Отец только удивлялся, как у него хорошо это получалось.

– Талант, – говорил он с восхищением.

Однажды, совершенно случайно, Никита попал в один очень богатый дом. Там он увидел мебель необычайной красоты. Он был так расстроен, что взглянув после этого на свои скамейки и табуретки, чуть не бросил их в костёр. Отец остановил его:

– Ты что делаешь? Нужные вещи, а ты их в костёр. Что с тобой стряслось?

Никита, сжав зубы, процедил:

– Срамота это. Смотреть противно. Учиться хочу делать настоящую красивую, дорогую мебель. Не хочу даже за свои инструменты браться. Или учиться настоящему мастерству или вообще не браться за эту срамоту.

Задумался Иван: "Это хорошо, что сын мечтает о настоящем деле. Только где же ему такого учителя-то найти?"

– Подожди, не горюй, – сказал он сыну – Кто ищет, тот найдёт. А язык до Киева доведёт. Будем в городе, будем всех расспрашивать. Может и найдем такого мастера. А пока будем копить деньги на обучение. Наверняка, это будет стоить больших денег.

За ужином все вместе стали составлять план, как заработать на обучение Никиты деньги. Настя предложила расширить площади под посадку овощей: они стоят дороже картошки, побольше выращивать кур, они быстрее растут. К тому же можно ещё и яйцами торговать. Никита предложил, что к осенней ярмарке наделает скамеек, стульев и табуреток. Он заметил, что их тоже хорошо покупают. Отец заявил:

– Давно я не ходил на охоту, а на пушнине можно ещё больше заработать. Так что, как начнётся сезон охоты, снова уйду в лес. Думаю, что вы здесь со всем хозяйством справитесь.

– Справимся, конечно. Дело привычное.

Да, не заметил Иван, как детки подросли. Решили и принялись за дело. А Настя ещё увидела, как дед Архип, сидя на своём крыльце, корзины плёл. Настя заинтересовалась, подошла, посмотрела, кое-что расспросила. Всё быстро поняла и решила попробовать. Получилось. Наплела корзинок больших и маленьких. Да все такие прочные и красивые получились. Наступили ярмарочные дни. За овощи, за кур получили неплохие деньги. Табуретки и корзины дали тоже неплохую прибавку. Теперь ждали: что же даст охота отца. Ушёл отец. Много дней пропадал в лесу. Наконец вернулся с очень хорошей добычей. Шкурки получились очень качественные. Стали думать, как же за них хорошую цену взять. Как всегда Настя первая стала предлагать:

– Ты, батя, постарайся аукцион организовать.

– Что за кцион? – удивился отец, а Настя уж и по экономике кое-что прочитала, начала объяснять:

Ну, к примеру. К тебе подходит покупатель. Ты говоришь ему свою цену. Он, конечно, начинает с тобой торговаться, сбивает цену, ты стараешься доказать ему, что цена нормальная, что качество товара отменное, и что цену ты не намерен снижать. Пока вы спорите, наверняка ещё один покупатель подойдёт, посмотрит товар, приценится и станет покупать у тебя по твоей цене, чтобы такой товар не упустить. Тут может и третий подойти и к твоей цене ещё прибавит, лишь бы не упустить такой качественный товар, а второй покупатель ещё выше цену назначит. И так они будут соревноваться, пока кто-то из них не устоит и не уйдёт. Вот так и получается очень хорошая цена.

– Ну что же, – говорит отец, – попробую.

Нашёл он себе попутчика с лошадью и отправился на торги. Приехал, обошел всех продавцов, узнал кто, что и почём продаёт, а потом назначил свою цену на свой товар. Как и говорила дочка, покупателей нашлось сразу три человека. Разгорелся между ними аукцион. Цена получилась высокая, Иван был очень доволен. В обратный путь со своим же попутчиком вернулся. Бросил пачку денег на стол. Дети, конечно, обрадовались. На другой день история повторилась, а вот на третий день что-то не заладилось. Покупают по одной, по две шкурки, а оптом никто не берёт. Уж стали расходиться и продавцы, и покупатели, а у него всё ещё полно товара. Тут подошёл к нему его попутчик, спрашивает, готов ли он ехать. Охотник в ответ:

– Подожди хоть немного, может, ещё продам оптом.

Точно. На его счастье подошел купец, посмотрел товар, спросил цену, торговаться не стал, бросил пачку денег на прилавок и стал собирать шкурки. И тут Иван заметил парня. Стоит в сторонке и как-то очень внимательно разглядывает всё, что происходит у охотника на прилавке. Заметил, конечно, и пачку денег. Беспокойно стало на душе у Ивана, что-то недоброе почувствовал. Скорее собрался и побежал к своему попутчику. Только тот уже уехал, не дождался его. Попробовал найти ещё кого-нибудь из односельчан, их на ярмарке бывало немало, но никого не нашёл. А пока он метался в поисках попутчика, тот парень от него не отставал, всё время за ним следил, только делал вид, будто он здесь случайно. Нужно было идти пешком несколько вёрст по безлюдной дороге. Иван отправился в путь, а парень за ним. Ухмыляется, что-то за пазухой держит.

Что у него там? Нож? Топор? Может, ещё что-то. Прошли уже полпути, а изверг всё ещё не решался напасть. Иван уже стал думать, что зря он этого парня в злых намерениях подозревает. Как вдруг парень бросился к нему, а из-за пазухи молоток большущий вытащил. Хорошо, что Иван в это время обернулся.

Он остолбенел от неожиданности, не успел бы он сообразить, как защититься от нападения, только спасла его волчица, которая неожиданно выбежала из леса и бросилась на преследователя. Тот попробовал было бежать, да волчица сбила его с ног. Грабитель упал, не шевелится, то ли сознание потерял от страха, то ли просто замер. Волчица обнюхала его, подошла к охотнику, легла смиренно у его ног. И тут Иван узнал её: да это же та волчица, которая привела к нему Настю, когда он её искал в лесу, и которую Настя обнимала и мамой называла.

Присел он на корточки перед волчицей, погладил её. Она встала на задние лапы, передние положила ему на плечи. Заплакал мужик, а волчица облизывает солёные от слёз щёки, скулит потихоньку, как щенок. Обнял Иван волчицу, рыдает и говорит:

– Опять ты пришла ко мне на помощь, волшебница моя милая, ненаглядная моя, любимая. Если бы ты знала, как я тоскую по тебе, как я проклинаю себя за то, что вывел тогда тебя из леса. Зачем ты мучаешь себя сейчас. Зачем прячешь ты свою нежную душу под грубой волчьей шкурой. Разве место тебе здесь. Иди, милая, иди туда, где тебе место, в райские кущи. А я здесь пока побуду, детям помогу устроиться. Они уже повзрослели, им не нужна больше твоя опека. Да и моя скоро будет не нужна. И тогда я к тебе приду, если высшие силы почтут, что мы достойны нашей встречи.

Волчица сняла лапы с плеч охотника, встала и побежала в лес. Иван крикнул ей вслед:

– Приснись мне, расскажи, как ты там устроишься.

В ответ завыла волчица протяжно и жалобно. Пришёл Иван домой, как всегда бросил пачку денег на стол, а сам ушёл, потрясенный, в комнату. Даже к ужину не вышел.

Через несколько дней увидел он сон: Стоит перед ним его волшебница во всей своей красе, улыбается. А позади неёсад, полный цветов и плодов. Проснулся он счастливый, успокоенный. Послушалась его фея. Теперь ей хорошо. Ну, а его ещё ждали труды земные. Первым делом нужно было найти учителя для Никиты. Нашли. В другом городе. Действительно классный мастер. Но запросил он за учение такую цену, какой ещё у семьи не было. Где ещё деньги достать? Иван предложил Никите подождать ещё годик, когда ещё денег заработают. Никита, скрепя сердце, согласился. И тут вступилась Настя:

– Батя, ты же говорил, что у нас бриллианты есть.

Отец возразил:

– Есть, но о них надо забыть.

– Это, почему?

– Потому, что это твои слёзы. Умирая, твоя мама превратила твои слёзы в бриллианты.

Она думала, что драгоценности принесут тебе счастье. А ты помнишь, чем это обернулось.

– Да, помню. Но ведь этот подарок сделала мама мне. А значит, я могу им распоряжаться по своему усмотрению. А я хочу помочь моему брату. Один оставь себе на память о моей маме, а остальные нужно продать.

Отец нехотя согласился:

– Ну, что же, ты хозяйка, тебе решать.

Отец решил пойти в город к ювелиру, а Настя ему говорит:

– Нет, один не пойдешь. Возьми с собой Никиту. За меня не беспокойтесь. Вы ведь за полдня обернетесь. Что я полдня без вас не проживу? А тут драгоценности, деньги большие. Мало ли что.

Прямо на следующий день отец и Никита отправились в город. Нашли ювелира. Только Никита к ювелиру не пошел.

Рядом был магазин, где продавались столярные и слесарные инструменты. Никита просит отца:

– Зайду я, батя, посмотрю, что там продают. Очень интересно.

Отец разрешил, а сам вошел к ювелиру, развязал платочек с камнями, один подал мастеру. Тот через лупу осмотрел, покрутил, повертел и говорит:

– Бриллианты, говоришь. Да какие это бриллианты! Шлифованные и гранёные стеклышки. Да, работа хорошая, но подделка. Вот чего они стоят и бросил на прилавок несколько грошей. Охотник возмутился. Явный обман. Ювелир, видимо, думал, что он на дурачка напал. Хозяин уже руки к камешкам протянул, а Иван их рукой прикрыл, а другой рукой схватил с прилавка бриллиант, который ювелир в лупу разглядывал, и говорит.

– Фальшивые, говоришь. Я к другому ювелиру пойду.

А ювелир насмешливо говорит:

– Я здесь один в городе.

– Да город этот не один на свете.

Пока Иван платочек завязывал, да прятал в потаенный карман, мастер ушёл внутрь магазина. Иван только вышел за порог, а его прямо у двери ждут два амбала.

– А ну, давай камни! Иначе…

И один из них ножичек достаёт. Охотник догадался, что это ювелир подослал к нему этих грабителей. Что делать? Был бы один, он бы с ним справился, а с двумя… И вдруг из соседнего магазина Никита выходит. Он парень-то молодой, всего семнадцать лет, но высокий, статный, крепкий, в кулачных боях всё время участвовал. Он сразу оценил обстановку. Одним прыжком подскочил к грабителю с ножом и сразу одной рукой его в грудь ударил, а другой по запястью его руки. Нож выпал из руки, а амбал упал. Другой бандит бросился на Никиту. Да не тут-то было, Иван уже скрутил ему руки за спиной. Никита поднял лежащего и спросил? Вы кто? У ювелира служите? Это он вас направил нас ограбить?

Те признались:

– Да, он. Мы у него охранники.

– Так вот, охраннички, идите отсюда, пока целы.

Те не ожидали такого отпора, поспешили ретироваться. Всё равно им здесь не работать. Ювелир не простит им такого провала.

А наши друзья стали думать, что же им дальше делать. Отец предложил:

– В другой город надо ехать.

Никита почесал затылок:

– Нет, батя, другой план есть. А ну-ка зайдём ещё раз к нашему драгоценному ювелиру. Как теперь он у нас заговорит?

Вошли в магазин. У ювелира от изумления глаза округлились, вместо двух своих охранников, увидел двух обозленных крестьянина. Даже не сообразил, что то, о чём спросил, спрашивать-то нельзя было.

– А где мои охранники?

Никита играя отнятым ножичком, небрежно заявил:

Убежали твои охранники. Не вернутся. А мы теперь с тобой давай поговорим по-доброму о справедливости. Раз ты к нам грабителей подослал, (они сами в этом признались) значит, бриллианты наши не фальшивые, а настоящие и очень даже ценные. Иначе ты бы не решился на преступление. Так вот: забирай наши бриллианты честным путем. И смотри, ни на одну монету не обмани. Бриллианты наши заговоренные, они своему хозяину верой и правдой служат. Видишь, как быстро мы с твоими молодцами справились, а без них мы бы, пожалуй, спасовали. Так вот, если хоть на одну монетку обманешь, бриллианты тебя за хозяина не примут, а тогда жди беды. Понял?

Растерянный, запуганный, обескураженный ювелир выложил на стол полную сумму и рад был, что получил бриллианты, ведь мог бы и не получить. Впоследствии он поверил, что бриллианты заговоренные: все изделия с этими бриллиантами пошли на ура, поэтому он оставил себе один на счастье и берёг его, как талисман.

А наши друзья взяли деньги, хлопнув дверью, вышли из магазина и пошли размашистой походкой домой, где горячим обедом ждала их Настенька. Дорогой вспоминали о своем приключении и от души хохотали.

Придя домой, подсчитали деньги за бриллианты и удивились. Вырученных денег хватило на обучение Никиты и ещё деньги остались. Решили, что те деньги, которые раньше отложили на обучение Никиты, пойдут на обучение Насти. Вот это радость! Тут опять Настя обозначила ещё одну проблему. Каким образом оплачивать обучение у столяра. Отец сказал:

– В чём дело? Отдадим деньги и всё.

Дальновидная Настя возразила:

– Если мы сразу отдадим все деньги, у мастера не будет заинтересованности в обучении Никиты. Деньги взял, а дальше – трава не расти. Не будем же мы их у него отнимать. Надо оплачивать обучение помесячно. Будет плохо учить, можно будет уйти от него. А то может получиться, что огромные деньги уйдут, как вода в песок.

Мужчины с ней согласились. Стали договариваться с мастером. Он на помесячную оплату никак не соглашался. Тогда Никита заявил:

– Ну, значит, другого мастера будем искать.

Мастер заявляет с этаким гонором:

– Я здесь единственный мастер такого уровня.

Отец поддержал Никиту:

– Здесь, может, и единственный. А мы можем и в столицу уехать.

Мастер немного обмяк. Не захотелось от таких денег отказываться:

– Ладно, – говорит. – Пусть будет по-вашему. Только задаток платить каждый месяц заранее.

На том и порешили. Тут же внесли задаток и на следующий день Никита приступил к обучению. Договорились, что жить он будет у мастера за дополнительную плату, а питаться будет самостоятельно. Для Насти тоже портниху нашли. Она оказалась очень милой, приветливой женщиной и мастерицей высокого класса. Оба учились очень заинтересованно, ведь обучались любимому делу. Никита очень ревностно следил за мастером, чтобы тот какого секрета не утаил. Тот хитрый был, так и норовил что-нибудь утаить, особенно в приготовлении различных лаков. Зато Настина мастерица с удовольствием обучала способную и трудолюбивую девушку и всегда поощряла её поиски чего-то нового в работе. Даже что-то из выдумок Насти брала себе на вооружение. Примерно через год и сын, и дочь овладели ремеслом и могли приступить к самостоятельной деятельности. Никита решил начать с простого: стол для гостиной и шесть стульев. Работал осторожно, старательно. К ярмарке гарнитур был готов, он получился на славу. Отец кругами ходил. Вот это чудо, ничего подобного не видел. К ярмарке Никита ещё успел сделать и простые вещи: скамейки, табуретки, тумбочки. Надеялся Никита, что гарнитур его, так сказать, оторвут с руками. Но к его удивлению, на его гарнитур внимания не обращали. Все его табуретки, скамейки расхватали, а гарнитур стоит никому ненужный. Никита расстроился: не понимал, в чём дело. Сон и покой потерял. Что же зря учился?.. Почему не покупают? Просто загадка какая-то. Так и не продал. Разобрали на части, завернули и положили в чулан. Всю зиму Никита делал простую мебель, которую он называл "срамотой", но приходилось делать то, что пользовалось спросом. Хоть так немного заработать. Почти год прошёл. Начались опять ярмарочные дни. Без всякой надежды, он всё-таки выставил свой гарнитур. И когда он уже хотел в сердцах изрубить этот гарнитур, который он уже ненавидел, подошёл к нему богато одетый господин. Сразу видно, не из купцов, образованный, инженер может быть. Обошел гарнитур вокруг, всё внимательно осмотрел, с восхищением сказал:

– Вот это работа! А Вы, юноша, может быть, знаете, где найти мне мастера, который сделал эту мебель?

 Никита покраснел от удовольствия, что к нему обратились так уважительно и что его работу похвалили, но пока не рассчитывал на то, что его гарнитур купят и сказал просто:

– Я делал эту мебель.

Господин удивился:

– Не может быть… Вы слишком молоды, чтобы добиться такого мастерства.

 Никита подтвердил:

– И всё-таки, это я.

Господин еще раз осмотрел Никитину работу и, наконец, сказал:

– Я хочу предложить Вам работу. Я построил новый дом. В нём шесть комнат, не считая кухни. Отделка закончена, а мебели нет. Я работу многих мастеров видел, но никакая работа мне так не понравилось, как Ваша. Если Вы не возражаете, я завтра за Вами пришлю человека. Вы посмотрите мой дом и мы решим с Вами, как оформить каждое помещение, чтобы ни одна комната не была похожа на другую. Сможете такое сделать?

Никита покраснел от счастья:

– Постараюсь. Выдумывать я могу. Фантазий, я думаю, у меня хватит. Только работаю я медленно, я ведь только начинающий.

Сказал последнюю фразу и пришел в ужас. Всё, сейчас откажутся меня брать на работу. Но господин сказал спокойно:

– Нам торопиться некуда. Я понимаю, что такие вещи тяп-ляп не делаются. С оплатой не беспокойтесь: знаю, сколько это стоит. За каждую комнату сначала аванс, а потом расчёт. Ведь я когда-нибудь буду гордиться тем, что дал дорогу большому мастеру.

Никите очень понравился этот господин, он внушал доверие. Никита был счастлив. За ним приехали, привезли в дом. Он осмотрел все комнаты, обещал сделать эскизы, сначала только для кухни и гостиной. Эскизы хозяину понравились.

– Если всё будет так, как здесь нарисовано, то это прекрасно.

Работал Никита дома, устраивал перерывы в работе, так как понимал, что работа без отдыха не даёт желанного результата.

По вечерам Никита с Настей ходили на молодёжные гулянья, где можно было потанцевать, пофлиртовать, посмеяться. Никита был красивым парнем, статным, сильным, весь в мать. Она была действительно красивой женщиной, только очень корыстной и злобной. Никита только красотой и статью в неё пошёл, а душа у него была доброй, может быть, в какую-нибудь бабку его. И смелым он был, и решительным. У девушек сердца замирали, когда смотрели на него. А он хоть и заигрывал с девушками, но серьёзно ни на кого не смотрел. Настя тоже, придёт, парни вокруг неё увиваются, каждый норовит показать все свои достоинства. Настя была весёлой, со всеми танцевала, а как только кто-нибудь до дома проводить набивался, она говорила:

– Я с братом домой пойду.

Парни досадовали:

– Что ты за брата уцепилась. Он может сам кого-нибудь проводить хочет, а ты мешаешь.

А Настя в ответ:

– Если хочет проводить, я мешать не стану. Ну, а пока не хочет.

Идёт по селу эта пара, встречные их взглядом провожают, глаз отвести не могут. Иван всё это видит, гордостью наполняется, но и крестится, боится, как бы не сглазили. Смотрит на своих детей охотник и думает: "Ох, не столько красотой своей они людей привлекают, сколько совсем другим. Не тем, что природой дано, а тем, что воспитано. Идут они: спина прямая, походка твёрдая, взгляд светлый, добрый, головы умные, руки умелые. Во всём облике у них уверенность. Смотришь и понимаешь: ни перед какой бедой не спасуют, никакая напасть их не сломает."

У Насти получилась похожая история. Закончила учёбу, брат купил ей всё, что нужно было для работы: бархат, золотые и серебряные нити, жемчужные бусины. Настя сшила платье, достойное самой богатой дамы. Она знала, что теперь нужна реклама, чтобы привлечь заказчиков. Но как её сделать? Объявления в журналы? Там всё равно не покажешь всей красоты изделия. Потом придумала. Взяла тонкую дощечку, прибила её к черенку от лопаты и написала крупными красивыми буквами:

ПЛАТЬЕ СШИЛА САМА

ПРИНИМАЮ ЗАКАЗЫ

Попросила Никиту проводить её в город. Парень поднял было её на смех, но потом вспомнил, что её советы всегда оказывались полезными, поэтому посчитал себя обязанным ей помочь. Целый день Настя ходила по улицам города в сшитом ею платье. Люди провожали её восхищенными взглядами, охали и ахали:

– Вот это мастерица! Платье достойное самой царицы.

Но ни одного заказа Настя не получила. Измученная, расстроенная, взвинченная, зареванная, Настя вернулась домой. Брат и отец не знали, как её успокоить:

– Правду люди говорили, мастерица ты отменная и платье твоё под стать царице. Но где же ты в нашем городе цариц-то видела? Тебе нужно что-то красивое, но поскромнее придумать, и успех тебе будет обеспечен.

Настя злилась, слушать никого не хотела. Но через несколько дней пришла в себя от неудачи и стала раздумывать над словами брата и отца. Взяла карандаш, краски, альбом и начала придумывать фасоны платьев для обычных женщин разного возраста, в том числе и для девочек. И принялась за работу. К осенней ярмарке была готова целая коллекция платьев. И чудо! В первый же день к ней подошла хозяйка магазина одежды и купила сразу всю коллекцию, потом сделала заказ и дала задаток. А потом заключила с ней контракт на длительный срок. В общем жизнь налаживалась и скоро семья смогла купить коня молодого, сильного.

Настя думала, что зря ходила по городу, но нет. Заметил её один купец. Подумал: "Вот это девица! Красоты необычайной! С такой красоткой все двери для меня откроются, связи наладятся. А мастерица какая! С такой женой никакая беда не страшна, никакое разорение. С её-то умением любую дыру в бюджете сразу залатать можно."

В тот же день подойти к ней не решился. Думал, блажь пройдёт. Но блажь не прошла. Стоит она у него перед глазами, думает о ней до умопомрачения. И, наконец, решил её отыскать. Отыскал. Подъехал к дому. Подошёл к крыльцу, а открыть дверь не смеет. Сердце так колотится, что пол на крыльце заходил под его ногами ходуном, как на палубе корабля.

– Что это со мной? Не мальчишка уж, чтобы так волноваться перед дверью в деревенскую избу. Разволновался так, будто в царские хоромы войти должен. Ни перед деревенской девкой окажусь, а перед её величеством. Кто они такие? Голодранцы. Посулю ей красный шелковый сарафан и она ко мне на шею кинется. Отец будет против, пообещаю ему корову или лошадь. Для меня это мелочь, а для них целое богатство.

Успокоив себя, расправил плечи, решительно толкнул дверь и оказался в просторной горнице. Посреди стол, за столом двое: молодой и постарше. Видно отец и брат. А вот и она сама, предмет его вожделения. Сарафан в цветочек, кофточка белая вышитая, на голове ленточка красная, а вокруг шеи нитка красных стеклянных бус. А сама какова: глаза синие большие, ресницы черные, густые длинные, кажется, что она с трудом веки поднимает, брови тонкие чёрные, будто нарисованы, носик точёный, а губки пухлые, алые, волосы цвета червонного золота, крупными волнами по плечам и по спине струятся. Да разве красоту такую в ситцевые наряды надо одевать! Шелка, парча да бархат, бриллианты да золото и вокруг шеи, и на голове.

Поклонился купец, поприветствовал:

– Здравствуйте, люди добрые.

Ему вежливо ответили.

– Пришел я к вам с добром.

 И к отцу обратился:

– Вы ведь отец Настеньки?

– Да. А что?..

– Как увидел я вашу доченьку, чуть умом не повредился, так она мне понравилась. Отдайте её за меня. Знаю, что приданого за ней нет, да я готов сам за неё заплатить, чем только хотите. Ей у меня хорошо будет. Я богат, челяди у меня целый дом, ей делать ничего не придётся. Одевать её буду как куклу, носить на руках буду. Лучше любой принцессы жить будет.

Отец выслушал. Испугали его слова гостя. Побоялся, что дочка на его посулы купится. Чтобы он не говорил, а счастья у неё там не будет. Сказал уклончиво:

– Ей, дочке моей, решать. Я никогда не шёл против её воли и сейчас не пойду. Подумай, дочка, прежде, чем решить.

А Настя и говорит:

– Ко мне в этом доме хорошо относятся, не хочу отсюда уходить. Всякие дорогие побрякушки мне тоже ни к чему. И носить на руках меня тоже не надо. У меня, слава господу, ноги крепкие.

– Ах, красавица, какие же маленькие у тебя запросы. Побывала бы ты в моём доме, по-другому бы заговорила. Это разве дом? Лачуга.

Засверкали гневом вдруг очи Настеньки, заговорила она, едва сдерживая себя:

– Это мои запросы, под ваши не собираюсь подделываться. Мне удобно сидеть на этом стуле, мне мягко и сладко спать на моей кровати. Здесь меня никто ни разу не обидел. Меня не упрекали, если я вдруг просплю поутру, если я что-то сделаю не так или о чём-то ненароком забуду. Меня здесь на руках не носят, поэтому у меня крепкие ноги. На меня не надевали дорогие побрякушки, как ошейник на собаку или ярмо на быка. А если бы Вы знали, как я ненавижу бриллианты, как я ненавижу одежду из бархата и шелка, которой мачеха моя набивала свой сундук, Вы бы не осмелились соблазнять меня всем этим барахлом. Да, я здесь работаю: копаю землю, таскаю навоз, топлю печь, готовлю, мою, чищу, дою коров, кормлю кур. Но я всё это делаю с удовольствием, потому что это необходимо для меня и для тех, кто меня любит и кого люблю я. Я всё делаю по собственной воле и потому считаю себя свободной, а раз я свободна – я счастлива. Мои брат и отец не боятся чужого осуждения, когда помогают мне в работе, потому что хотят, чтобы у меня было время и погулять, и заняться любимым делом. А вы меня сейчас стараетесь купить, как куклу на рынке, а потому я буду обязана жить, подчиняясь вашей воле, а не своей. А что у вас на уме, я не знаю и знать не хочу. Идите к девушкам, которые будут с удовольствием плясать под вашу дудку. Выбирайте среди них, а я не для Вас. Нельзя морскую рыбу бросить в речную воду и наоборот. Так и я, как вольная птица вдруг попадает в клетку, хоть она и золотая, тут же погибает. Не для Вас я.

Купец слушал и ничего не понимал: "Почему такая птичка не хочет жить у меня в доме в роскоши и праздности? Дура что ли совсем?"

Посмотрел ещё раз на Настю: "Ох, до чего же хороша! Выкрасть что ли её?"

Но увидев гневный и гордый взгляд Насти, подумал: "Нет, ничего не выйдет. Намучаешься только с такой ведьмой."

Вышел купец из дома злой, униженный: "Голодранцы, а туда же… не нужны наряды, не нужен дворец. Свобода ей, видите ли, нужна."

Усмехнулся, садясь в бричку.

– Да, у меня не забалуешь. Ни воли, ни самоволия не потерплю. Привык всех в кулаке держать. Ох, а до чего же хороша! Никогда не забуду. Лебёдушка белая… А я коршун. Как есть коршун. Как нам в одном гнезде ужиться? Куда же ты полетишь, птичка вольная? С кем совьешь гнёздышко? С кем птенцов высиживать будешь?"

И вдруг, неожиданно для себя, пожелал ей счастья, и почувствовал облегчение. Наверное потому, что сердце его вытеснило из себя вожделение и заполнилось настоящей любовью: "Она умница. Правильно, не стоит морскую рыбку пересаживать в аквариум."

Ни с чем ушёл купец, а Никита, который присутствовал при разговоре, с насмешкой спросил у Насти:

– Что же ты отказалась от такого жениха? Цену себе набиваешь?

Настя задохнулась от неожиданности: никогда такого она от Никиты не слышала. Гнев ещё неостывший от только что законченного разговора, закипел в ней с новой силой:

– Дурак! – крикнула она и слезы брызнули из её глаз. – Болван! Идиот!

И, не сдержав рыданий, бросилась к себе в комнату. Тут она дала волю слезам.

– Что это с ней? – спросил Никита у отца, который слышал их перебранку.

– А зачем ты с ней с такой насмешкой разговаривал? Почему ты вдруг такое себе позволил?

– Не знаю, что со мной случилось. Не пойму, почему так озлобился.

– А не из ревности ли? – спросил вкрадчиво отец.

– Из ревности? – переспросил недоумённо Никита. – Ты на что намекаешь?

– Ни на что я не намекаю. Сразу видно, что ты в неё влюблён до беспамятства. Я же видел, с какой ненавистью ты смотрел на гостя, как кулаки сжимал, да зубами скрипел.

– Как влюблён? Она же моя сестра.

– Хватит выдумывать. Ты же прекрасно знаешь, что вы не родные.

Никита вздохнул, глаза повлажнели:

– Может и влюблён. Ну, куда мне до неё. Она вон каких женихов выгоняет. А я кто?

Вот так вот сам и решил? Даже у неё не спросил? А может быть, ты и есть тот самый единственный? Иди к ней, успокой.

– Нет, не пойду. Боюсь.

– Чего?

– Гнева её.

– Ну, здесь, как в бой. Кто боится, тот проигрывает.

Встряхнулся Никита и бросился в атаку. Вбежал к Насте, говорит нежно, просительно:

– Прости меня, Настенька. Приревновал я тебя к купцу. Слушал тебя, его.. и до смерти боялся, что ты согласишься на его уговоры, а я люблю тебя.

Настя перестала рыдать, подняла на Никиту заплаканные глаза и спрашивает:

– Как любишь? Как брат сестру?

Он выдохнул, словно зажал в кулак свою робость:

– Мне очень хочется тебя своей невестой назвать. Да где мне до тебя. Ты такая красавица и умница. А я что могу тебе дать?

– У Насти снова потекли слёзы:

– Что можешь дать? Да ты только что дал мне всё, что мне надо.

– Всё? – растерянно переспросил Никита

– Конечно всё. Дурак и есть дурак. – сказала Настя с особой нежностью. – Ведь ты только что сказал, что любишь меня, а твоя любовь – это всё, что мне нужно.

Они вышли в гостиную, держась за руки, объявили отцу:

– Батюшка, мы теперь не брат и сестра, а мы теперь жених и невеста.

Отец ни слова не сказал. Радость захлестнула его. Он снял со стены икону, перекрестил их ею:

– Благословляю вас, дети мои!

Только через год Настя с Никитой обвенчались, а еще через год у них родился первенец, еще через два года родилась дочка. Большая семья была у Никиты с Настей: три сына и три дочери. Снова ожил старый дом. Детский смех и беготня маленьких ножек – эликсир молодости для деда. Возится он с малышами, а иногда вдруг со стыдом вспоминает, как хотел уехать и бросить маленьких Настю и Никиту. Позор!

Семья большая, тесно стало. Построили второй этаж. Внутри весь дом отделали на зависть. Ещё бы! С таким-то мастером и помощниками-сыновьями. Мальчишки учились столярному делу на практике. Роскошная мебель стояла во всех комнатах. А девочки у мамы учились вязать, вышивать, шить. У всех одежда была на загляденье. Про учёбу не забывали, родители сами обучали детей читать и писать. Прививали любовь к чтению. В доме всегда было много книг, и поучительных, и развлекательных. На чём другом, а на книгах не экономили. Эта дружная семья не только работать умела, но и отдыхать не забывала. Любили праздники, народные гуляния. По вечерам кто-то расходился по своим комнатам почитать или на пару поиграть в шахматы или шашки, а остальные собирались вокруг большого стола в гостиной поиграть в настольные игры: лото, домино или карты. Карты, если к ним относиться без азарта, очень хорошо развивают сообразительность и память. Никто из детей картежником не стал.

Землю не забывали. Малышей сразу же приучали землю обрабатывать. Для них это было естественным делом, как есть, пить, так и поработать. Скотину тоже растили. Богатый, сытый дом был благодаря своему труду.

Но для деда вдруг настал чёрный день. Кто-то из домочадцев придумал деда отстранить от всех дел, от всех забот. Кто придумал, что любовь к нему надо так выразить? Только все сговорились и слышал бедный дед одно и тоже:

– Дедушка, зачем тебе это делать? Дай я сделаю, а ты иди отдохни.

Дед возражал:

– От чего же я отдыхать-то буду, если ничего не делал?

– Всё равно, посиди или погуляй.

Ничего не разрешали делать, даже двор подмести, даже воды из колодца принести. Думали, что берегут деда, а он понял только одно: ни на что он не годен, отстранили его от общего дела, он никому не нужен. Боли сильнее этой у него никогда не было. И вспомнил он, что только одна душа любит его и ждёт, душа покойной жены. И вот, чтобы как-то ослабить свою боль, стал он каждый день ходить к могиле своей любимой волшебницы. Сделал скамейку, врыл её в землю рядом с могилой и по нескольку часов проводил возле могилы. Разговаривал с милой, которая даже после смерти умела оберегать и их дочку, и его самого. Вспоминал о прекрасных днях, проведённых вместе. Просил прощения за то, что вывел её из леса. И весной, и летом, и осенью, и зимой в любую погоду приходил он сюда и никогда даже шапки не надевал. Ветер раздувал его седые волосы, снег падал на голову или дождь лил, гроза, пурга – ничего не могло его остановить посетить могилу. Как-то его попробовали в непогоду привести домой, но он рассердился:

– Вы, что же, всё у меня отняли, я вам больше не нужен. Вы и волю мою хотите у меня отнять, отнять единственное, что у меня осталось: общение с душой моей любимой. Ей-то я нужен, не то, что вам всем. Она меня ждёт каждый день, а каждую ночь она ко мне во сне приходит. Уходите и не трогайте меня.

Сильнейшая душевная боль превозмогала боль физическую, и он не замечал, как болят у него легкие и сердце не справляется с обидой на детей и внуков. И вот, однажды, не вышел он к завтраку.

Он, вообще-то, всегда нехотя принимал пищу, нехотя приходил к столу, но в этот день он не вышел совсем. Родные бросились в его комнату и увидели, что он мертв. Только на лице его застыла счастливая улыбка. Все поняли: он встретил, наконец-то, ту, которую любил больше жизни. Он теперь обрел счастье.

Его похоронили рядом с женой. Но, кажется, его дети и внуки так и не поняли, какую смертельную рану нанесли они своему отцу и деду под видом любви и заботы.

– Ну вот, – сказала бабушка, – и вся сказка. Как же ты, внученька, её поняла?

Я ответила:

– Я поняла, что нужно любить: любить своих близких, любить учиться, любить свой труд. Только ты, перед тем, как рассказать мне сказку, сказала, что драгоценности счастья не приносят. Но в твоей сказке бриллианты тоже выручают людей.

– Ты правильно сказала: выручают. А ты помнишь, как они появились в семье. Они не были украдены, из-за них никого не убивали. Они появились по воле любящего сердца волшебницы. Эти бриллианты просто символ, символ любви и добра. Так как же получилось, что из-за них чуть не погибла маленькая Настя, а ее мачеху убили? Из-за них ювелир приказал своим охранникам ограбить Ивана. Благодаря им Иван построил себе добротный дом, а Никита и Настя научились любимому ремеслу. Так в жизни и бывает: хочет сделать добро, а получается зло. Так же, как огонь: с его помощью готовят пищу, обогревают дом, а чуть зазеваешь, и от него же дом может сгореть. А вода: без нее нельзя жить, но она же является виной потопов, кораблекрушения и цунами. Вот так и добром нужно пользоваться осторожно, как стихией. Не даром же говорят, что глупый не может быть добрым. Дети и внуки охотника любили его, а сделали его несчастным и приблизили его смерть.

– Так что же? Не нужно любить и делать добро?

– Так говорить все равно, что нельзя пользоваться водой и огнем. Надо, обязательно надо. Ты сейчас читай хорошие книги. Они научат тебя и любить, и творить добрые дела. И тогда в твоей жизни будут происходить действительно волшебные события. Поживешь, сама в этом убедишься. А вот ради чего ты будешь делать добро? Ради людей или ради волшебных событий? Смотри, не ошибись в выборе!…

Дивный цветок

(Сказка)

На солнечной опушке леса в траве затерялся цветок. Нет, это слабое растеньице с тонким стеблем и едва завязавшимся бутоном ещё нельзя было назвать цветком, цветком оно ещё только должно стать, а каким оно будет, оно и само не знало. Да это и мало волновало его. Ведь жизнь вокруг была так прекрасна, что не успевало растение радоваться всё новым и новым открытиям. Синее бездонное небо раскрывало над миром свой гигантский шатёр, улыбающееся солнце по-матерински ласкало его своим теплом, на все хватало любви у щедрого светила и под его лучами разрастались травы, разряжая себя в неприхотливые цветы, пышные кусты и деревья украшали себя всё новыми и новыми побегами. Ах, какими красивыми они казались нашему бутончику. Вот этот цветок совсем синий, как небо, а этот такой, как сгусток солнечного луча, а вот этот розовый, как сама заря, а вот там белый, словно кусочек облака упал в траву. Сколько их, этих цветов, куда не бросишь взгляд, все цветы, цветы, один красивее другого.

Но, однажды, когда солнце только начинало пробиваться сквозь ночную тьму, разрывая ее своими лучами, наш цветок проснулся, радуясь приближению нового дня, стал осматриваться вокруг себя. Цветы еще дремали, закрыв свои бутоны. И вдруг… от изумления у нашего бутончика перехватило дыхание и замерло сердце: он увидел цветок неземной, невиданной до сих пор красоты. Словно кусочек радуги распустился среди травы. Он вбирал в себя красоту сразу всех красок: и синь неба, и багрянец зари, и золото солнца, и зелень изумруда. Его прозрачные лепестки сияли ровно и ярко. Только несколько мгновений распускался цветок, а потом исчез. Но растение, не могло никак опомниться, пораженное видением небывалой красоты. Целый день, как во сне пробыл наш цветок, без конца вспоминая все подробности прошедшего утра. Он всё оглядывался на то место, не появится ли снова изумительный цветок, но цветка не было. "Уж не приснился ли он мне?" – думал бутончик. – Да, наверное, приснился". А забыть дивный сон растеньице не могло: "Какой красивый, какой необыкновенный! Увидеть бы его ещё хоть один разок." – мечтало оно. Впервые провёл наш бутончик беспокойную ночь, а чуть забрезжил рассвет, снова распустился на том же самом месте дивный цветок. Снова бешено заколотилось сердечко у нашего бутончика и несколько мгновений он снова любовался невиданной красотой. Опять целый день скромное растение жило только воспоминанием увиденного, не успевая перебирать в мыслях подробности случившегося и мечтая снова увидеть свой кумир. А утром, на заре снова распустился любимый цветок, на несколько секунд показав свою несравненную красоту.

– Что за цветок? – спрашивал себя бутончик. – Как его зовут? Кто бы мог мне об этом сказать?

Но некого было спросить.

Пришлось превратить своё обожание в глубокую тайну. Ведь в самом деле, как он, скромный невзрачный бутон, мог осмелиться хотя бы любоваться такой красотой.

– Да, это кощунство, – думал бутончик, с невыразимой тоской оглядывая себя. – Что я из себя представляю? Ничто. – повторял он с отчаянием.

Но нет любви, которая бы не хотела взаимности. И нашему бутону так захотелось, чтобы чудный цветок обратил на него внимание, чтобы хоть заметил его существование.

– Как бы мне хотелось быть красивым, а ядаже не знаю, какого цвета будут мои лепестки, – думал он. Впервые он задумался над тем, каким же он может быть. Желание стать красивым настолько, чтобы его заметили, былотак велико, что он почувствовал в себе огромную силу.

– Я буду красивым, – решил он. – Я могу быть красивым и сильным.

И в самом деле с каждым днём он всё больше чувствовал, какналивался соком его стебель, как поднимался на стебле бутон, всё выше, туда, где больше солнца, где дуют ветра, а все травы и цветы остались теперь там, внизу. Да, ему здесь свободно, хотя и немного одиноко. Он чувствовал, как зреют внутри его сильные и большие лепестки. Он должен был уже вот-вот раскрыться. С трепетом он ожидал этого часа. Все надежды были связаны с этим ожиданием. По-прежнему он просыпался рано утром, чтобы полюбоваться своим любимым цветком. Столько радости доставляли ему эти тайные восторги и столько же печали, ведь сам он был таким незаметным. И вот наступило утро, когда лопнул вдруг бутон, лепестки развернулись и раскрылись мощным цветом.

Неподалеку рос раскидистый куст шиповника. Каждую весну он покрывался розовыми пятнами благоухающих цветов и каждую осеньяркими красными плодами. Он снисходительно смотрел на окружающие его цветы. Нет, он не чувствовал к ним презрение, цветы есть цветы, даже самые скромные, он не страдал высокомерием, для этого он был достаточно благоразумен, но ничто не трогало его, не вызывало его восхищения. Но это утро он запомнил навсегда. Едва проснувшись, он увидел цветок такой красоты, что не смог сдержать возглас восторга:

– Да ведь это же лилия! Садовая белая лилия! Как этот капризный цветок попал сюда? Как хватило у него сил распустится здесь, в этой глуши, с такой дивной силой?

Да, наше растеньице, скромное и незаметное, превратилось в великолепный, царственный цветок. Но сама Лилия не очень-то верила в свою красоту. Ей было важно только одно мнение на свете, мнение цветка, который распускался на заре и который полонил её сердце своей несравненной красотой. Это было утро надежд. Лилия с волнением ожидала, когда раскроется её любимый цветок, заметит ли он теперь её? А вдруг заметит? При этой мысли у неё кружилась голова от счастья, которого она так жаждала. Да, он вдруг увидит еёвосхищённым взглядом и спросит:

– Как тебя зовут, милый цветок?

И Лилия, волнуясь, ответит:

– Лилия. А тебя как зовут?

И он назовет ей своё имя.

Целый день потом она будет мечтать о встрече и каждое утробудет раскрывать свои лепестки только для него, как он для неё. Она не будет больше одинокой, все дни будут солнечными, счастливыми, все дни будут сплошным ликованием. А вдруг нет? Не заметит. При этих мыслях сердце холодело и лепестки склонялись, как под тяжестью неизбывного горя. Прошёл день в надежде и сомнениях. Пришла беспокойная ночь ожиданий и тоски. И вот забрезжил рассвет. Медленно стал распускаться радужный цветок. Вот он совсем раскрылся. Лилия устремила свой взгляд туда, внутренне напрягаясь от ожидания. Вот он, он наступит этот момент, от которого зависела её судьба. Она ждала, что вот сейчас он заметит её, позовёт, но нет… Цветок снова закрыл свои лепестки, он не заметил Лилию. Сникла несчастная Лилия. Словно роса скатилась с лепестков горючая слеза. Целый день прошёл в тоске и отчаянии. На следующее утро, когда Лилия вновь увидела свой любимый цветок раскрывшимся, она вдруг решилась и крикнула сама:

– Цветок, ты распускаешься только на заре, а я давно уже люблю тебя. Скажи мне, как тебя зовут.

Звонкий чистый голосок Лилии разнесся по опушке. Лесное эхо подхватило её мольбу и повторило, рассыпаясь до самых дальних уголков: Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Как тебя зовут? Как тебя зовут? Как тебя зовут? Обеспокоенные цветы и деревья проснулись и долго прислушивались к эху, которое разносило по лесу чьё-то отчаяние и мольбу. Куст шиповника узнал голосок Лилии и загрустил, поняв, что не к нему обращала она свой отчаянный призыв. И только радужный цветок ничего не ответил, словно ничего не слышал. Медленно закрыл свой бутон, не обращая внимания на признание прекрасной Лилии. Лилия совсем загрустила. Она по-прежнему любовалась своим цветком каждое утро, но никогда больше не звала его, чтобы не докучать ему своими признаниями. Шли дни.

– Как ты красива, – говорили цветы, обращаясь к Лилии.

– Разве я красива? – думала Лилия, – Нет, я совсем не хороша. Ведь он не любит меня.

Люди, проходя по поляне, останавливались, говорили восторженно:

– Какой красивый цветок! Откуда он здесь?

И никто не решался сорвать Лилию. Когда люди говорили так, Лилия радовалась:

– Это говорят о моём цветке. Да, он действительно хорош, им нельзя не восхищаться. Такого другого цветка больше нет на свете.

А Шиповнику всё не давало покоя признание Лилии, но он не решался спросить у неё об этом. Он всё время грустил. Он недоумевал: неужели её не любит тот, кому она отдала свое сердце? Как можно не заметить, не полюбить этот прекрасный цветок? К тому же ещё с таким нежным и верным сердцем.

– Но вот однажды Шиповник всё-таки решился:

– Почему ты всё время грустишь, милая Лилия? – спросил он с участием.

Как он и ожидал, Лилия ответила уклончиво:

– Я не грущу, это только кажется.

Но Шиповник не сдавался:

– Прости меня, что я задам тебе этот вопрос, он покажется тебе нескромным, но мне так хочется помочь тебе. Скажи мне, кого ты звала однажды ранним утром?

Лилия смутилась, но потом, не в силах больше переживать в одиночестве свою неутоленную жажду любви, она рассказала Шиповнику всю правду.

– И он не ответил? – изумился шиповник. – Ведь здесь нет ни одного цветка, который не смотрел бы на тебя с восхищением, все готовы отдать тебе своё сердце.

– Ты не видел того цветка, – со вздохом сказала Лилия. – Если бы ты видел его, ты бы понял, что нет ничего на свете достойного такой несравненной красоты. Но он скромен. Он распускается так рано и так ненадолго, словно боится, что все остальные цветы померкнут в сравнении с ним. А я что? Я не лучше, чем все остальные, даже хуже, бесцветная, с толстыми грубыми лепестками, и с прямым, как столб стеблем. До сих пор не могу понять, как я осмелилась напомнить ему о себе, как могу на что-то еще надеяться.

Она засмеялась и заплакала. Шиповника смутил её рассказ, онслушал её, сочувствуя всем сердцем. Он верил в то, что Лилия может полюбить только кого-то необычного, но никак не мог поверить, чтобы этот кто-то было лучше, чем она сама, и тем более, чтобы она была кого-то недостойна. Ему очень захотелось увидеть этот необыкновенный цветок, красивый и скромный. Может быть, именно скромность не позволяла ему поверить в любовь Лилии. Тогда нет ничего проще помочь ей. Он решился попросить Лилию показать ему её любимый цветок. Она согласилась. Всю ночь они оба не спали и только разговаривали о будущей встрече. Лилия без конца говорила Шиповнику о качествах своего избранника, а Шиповник мужественно всё выслушивал, уверенный в достоинствах своего соперника. Но вот забрезжил рассвет. С первыми лучами медленно начал распускаться необыкновенный цветок.

– Вот, – воскликнула в восторге Лилия, обращая внимание Шиповника. – Вот там, смотри. Видишь? Видишь? – нетерпеливо спрашивала она. Но Шиповник почему-то никак не мог понять, где ему искать прекрасный цветок. Никакого цветка он не видел. Наконец, Лилия рассердилась:

– Ты специально не хочешь видеть его, – сказала она с обидой – Хотя не видеть его невозможно. Ведь он похож на радугу, играет, переливается самыми яркими красками.

Наконец, Шиповник увидел то, на что ему показывала Лилия, но он с каким-то отупением смотрел туда, вызывая безумное раздражение Лилии. А цветок, как всегда, вскоре сомкнул свои несравненные лепестки и исчез.

– Видел? Видел? Ведь правда, он необыкновенно хорош? – спрашивала Лилия, сияя, и слёзы умиления скатывались с её лепестков. – Он так хорош, что все, кто его увидит, восхищаются им.

– Да, вижу, – сказал Шиповник рассеяно и с каким-то испугом посмотрел на Лилию. Теперь Шиповник был поверенным в сердечных делах Лилии, которой было теперь с кем поговорить о своих переживаниях. Она без конца расточала похвалы в адрес своего кумира, а Шиповник становился всё грустнее и задумчивее… Наконец, Лилия опомнилась, заметила его задумчивость и стала бранить себя за свою жестокость.

– Шиповник любит меня, а я совсем не щажу его, без конца расточая свои похвалы другому.

Она перестала говорить с Шиповником о радужном цветке. А Шиповник продолжал о чём-то напряжённо думать. Ему приоткрылась какая-то тайна, и он думал, говорить или не говорить об этом Лилии:

"Если скажу ей правду, – думал он, – она всё равно не поверит, пожалуй, обвинит меня в каких угодно грехах. А если ничего ей не говорить, не прощу себе, что позволил ей обманывать себя. Надо как-то попытаться открыть ей эту тайну."

И вот однажды, он осторожно спросил лилию:

– Скажи мне, дорогая, а твой цветок распускается, когда небо покрыто тучами, и солнце не может пробиться сквозь них?

– Нет, – ответила ни о чём не подозревающая Лилия.

И тут же опять начала хвалить свой цветок:

– Ведь это цветок, предвещающий безоблачный день. Ах, сколько в нём хорошего!

Шиповник опять осторожно, но настойчиво попросил Лилию:

– Дорогая, милая Лилия, когда ты снова будешь смотреть на него, пожалуйста, приглядись к нему, повнимательнее, посмотри на него так, словно ты в первый раз его видишь. Очень прошу тебя.

– Хорошо, – ответила рассеянно Лилия, совершенно не понимая, на что намекает Шиповник. Но едва снова наступило утро, и она снова увидела свой цветок, она забыла о своем обещании и только смотрела на колдовские лепестки с волнением и восторгом.

– Ну как? – спросил её Шиповник.

– Он очарователен, сколько ни смотри, не заметишь никакого изъяна.

– Я так и думал,– сказал с огорчением Шиповник и подумал:

Ах любовь, когда, в какой момент она перестает отличать правду от лжи, и кто может снова научить её жить разумом? И как часто действительно прекрасным оказывается не тот, кого любишь ты, а тот, кто любит тебя.

Проходили дни. Шиповник так и не решился открыть тайну своей восторженной подруге. Он непереставал любоваться ею, её стройным и гордым стеблем, резными листочками, ее белоснежными, мастерски изогнутыми лепестками. Ничего лишнего: одухотворенная простота и строгое изящество. Такая теплота разливалась в середине ее лепестков.

Бесценная моя Лилия, как же мне открыть ужасную тайну, как мне дать тебевозможность узнать настоящее счастье? – думал Шиповник, потом в отчаянии говорил себе: "Всё равно, раз влюбившись в это чудовище, онане сможет забыть его, сердце её ранено навсегда… "

Как-то Лилия опять не удержалась и снова заговорила с Шиповником о радужном цветке. И тогда он решил попробовать и сказать ей правду:

– Милая, – сказал он, твердо решившись открыть ей правду.

– Если бы ты знала, кого ты любишь. Если бы только подозревала. Ведь вовсе не им восхищаются все, а тобой, нет здесь цветка красивее, чем ты. Ведь это только ты видишь его таким прекрасным, а для остальных он просто…

– Кто? – с испугом перебила она его.

– Ведь это просто… – он запнулся, не смея сразу выговорить жестокое слово. – Ведь это просто… камень! – выкрикнул он в исступлении.

Широко раскрытыми глазами смотрела Лилия на него, онемев от неожиданности. А Шиповник продолжал:

– Да, да, самый обыкновенный камень. Солнце освещает его с противоположной стороны и лучи, задержанные им, распускаются в радужный цветок. Это чудовище никогда не сможет полюбить ни тебя, ни когодругого, ведь у него нет сердца.

Лилия онемела, а когда опомнилась, то закричала возмущённо:

– Ты лжёшь! Всё лжёшь! Разве я сама ничего не вижу? Ты просто ревнуешь, а потому решил жалко оклеветать своего соперника. А я думала, что ты мой друг, я так доверяла тебе. Ты обманул меня, знать я больше тебя не хочу.

Она гневно отвернулась от него.

– Я молчу, молчу, считай, что я ничего не говорил, – виновато прошептал Шиповник.

– Когда-нибудь ты сама узнаешь правду, но будет поздно. Мне так жаль тебя, я так хочу тебе счастья.

– Меня нечего жалеть, – гордо сказала Лилия. – Я люблю. Я старалась стать достойной его, но мне это не удалось. Так зачем же винить его в своих собственных недостатках. И если мне не суждено настоящего счастья, то никакого другого мне не нужно.

Шиповник только вздохнул и горестно покачал своими ветвями. Шли дни и Лилия вдруг заметила, что её лепестки начали желтеть по краям, появился тонкий сухой ободочек, предвещающий скорое увядание. Ещё больше загрустила Лилия, но она ещё была хороша и надежда не совсем её покинула: "Он не поверил моей любви тогда, пусть же знает, что я всё ещё верно люблю его. Теперь, когда прошло так много времени, он не сможет не поверить моей любви. Теперь она должна тронуть его," – рассуждала она и снова решилась напомнить радужному цветку о себе. И снова, как и много дней тому назад, она крикнула, подавшись к нему всем своим существом:

– Цветок, я всё ещё люблю тебя. Скажи мне хотя бы "Нет." Ну, ответь хоть что-нибудь. Слышишь ли ты меня?

И снова эхо разнесло по лесу признание и мольбу прекрасной Лилии, и снова проснулись и затрепетали деревья и цветы, прислушиваясь к её голосу, и только радужный цветок ничего не ответил и, закрыв свои лепестки, исчез. Горе, отчаяние вновь овладели Лилией. Она поняла, что надежды больше нет.

Шли дни. Лилия постепенно увядала. Цветы вокруг неё тоже увидали, сохли, разбрасывали свои семена. Шиповник покрылся огненными плодами, а листья его уже были тронуты осенней краснотой. И только радужный цветок по-прежнему распускался солнечными утрами. Время щадило его к великой радости и гордости Лилии, которая по-прежнему любовалась им. Дни становились всё короче, всё холоднее были ночи, всё реже солнце вставало по утрам и Лилия всё реже видела свой любимый цветок. Надежда уже навсегда оставила её. Ведь она уже ничем не напоминала теперь ту прежнюю очаровательную Лилию, которой восхищался каждый прохожий, на которую с восхищением смотрел каждый цветок. Её стебель стал сухим и хрупким, ветер трепал её пожухлые листья. Не было и в помине изящных белых лепестков, вместо них покачивалась на сухом и хрупком стебле чуть надтреснутая коробочка со спелыми семенами. Но она ещё жила, а значит вспоминала без конца свой любимый цветок. Он давно уже не расцветал. Наверное и его не пощадило равнодушное время. Ах, какой холодной была эта ночь! Колючий ветер гулял по лесной опушке и от его прикосновения умирали травы, последние цветы, некоторые из них даже не успев дождатья плодов, падали на землю. Лес стоял обнажённый, охваченный беспокойной дремотой. Шиповник тоже дремал. Он стал казаться теперь меньше без листьев и плодов. Кто-то собрал его плоды, сложил их в корзинку и унёс. Иногда Шиповник вздрагивал и просыпался, тогда он тут же вспоминал о Лилии и спрашивал её обеспокоенно:

– Тебе очень холодно? Ты жива?

– Да, да, – слабо отвечала Лилия. – Я жива, хотя мне действительно очень холодно. А тот цветок, жив ли он ещё? Я так давно его не видела.

– Конечно, жив, – проворчал Шиповник. – Ему-то ничего не сделается.

– Ты по-прежнему сердишься на меня, а я так хотела бы его увидеть хоть ещё один единственный раз. Он оказался бежалостным ко мне, ни разу не отозвался, даже не сказал, как его зовут. А мне сейчас стыдно говорить о любви, и всё-таки, я так хотела бы увидеть его хотя бы один раз.

Казалось, само солнце услышало желание Лилии: оно властно стало подниматься на горизонте, разрывая и мрак, и холод.

– Я увидела свой цветок! Жив! – радостно воскликнула она. – Он по-прежнему распустился великолепным цветом, он цветок, победивший мрак и время. Жив! – снова воскликнула она, протянув к нему свои сухие листья. И вдруг оборвался её голос… Трава и цветы все сникли, полянка казалась пустой и безжизненной, всё было видно теперь далеко. И Лилии открылась безжалостная правда. Да, да, она увидела камень, лежащий среди пожухлой травы, он отражал солнечные лучи и они распускались над ним радужным сиянием. Не было цветка. Лилия закрылась в испуге от ужасного видения, затрепетала и прошептала еле слышно:

– Так всё было зря? Всё, всё было зря. Я полюбила нечто за его фальшивую красоту… Я любила нечто без души и без сердца. Ради него я отвергла любовь настоящую, живую, любовь живого существа. Жалкая гордячка! Я жестоко, но правильно наказана. Как моя красота, моя любовь, мое отчаяние, даже сама моя смерть могли тронуть бездушный мираж?

Не выдержав горя, она сломалась. Упала на землю созревшая коробочка и семена просыпались. Ветер подхватил их и бережно разнес по всей поляне.

Утром, проснувшись, Шиповник не увидел своей Лилии. Только сломанный стебель лежал на высохшей траве.

Стало еще холоднее. Суровая зима пришла на землю. И не ласковым вьюжным голосом она пела деревьям и кустарникам свои ласковые песни:

– Спите, отдыхайте, набирайтесь сил до весны, – и укрывала их мягким снежным одеялом. И лес дремал подметельную песню зимы. Шиповник тоже спал. А во сне видел свою прелестную Лилию. Иногда, сквозь тяжелую дрему, доходил до него голос действительности, и он с тоской вспоминал, что Лилии больше нет.

Но не вечно бушевала зима. Снова солнце стало греть сильнее, обнажилась и разбухла напоенная снегами земля, опять ожила поляна, покрывшись свежей зеленью. Шиповник тоже проснулся. Он медленно оживал, постепенно покрываясь листьями и цветами. И вот уже многочисленными глазами своих цветов он грустно смотрел на то место, где в прошлом году впервые увидел прелестную Лилию. Как наполнилась тогда его жизнь её грустью и её радостью. Не было больше Лилии. И сейчас на том же месте он снова увидел… распустившуюся белоснежную лилию. От восторга у него замерло сердце.

– Как она похожа на мою любимую.

И вдруг он услышал знакомый голос:

– Ты удивлен?

От неожиданности Шиповник вздрогнул.

– Не пугайся и не удивляйся. Это я, твоя Лилия.

– Этого не может быть. Ведь я видел твой сломанный стебелек на траве.

– Но ты не должен этому удивляться. Ведь ты осенью сбрасываешь свои листья и плоды. А весной они снова появляются на твоих ветвях. Вот и я сбрасываю мой высохший стебель, а у меня отрастает новый. А сама я провожу зиму глубоко под землей. Понимаешь?

– Кажется да… – неуверенно проговорил Шиповник. – Значит, ты жива! – захлебнувшись от радости, воскликнул он.

– Я вижу, что ты рад снова увидеть меня. Но будешь ли ты рад, если я скажу, что люблю тебя?

– Ты любишь меня? – не веря своим ушам, переспросил Шиповник.

– Да. Я люблю тебя.

– Она меня любит! – закричал он, забыв от восторга про свою застенчивость. Эхо разнесло его радость по всей округе: "Она меня любит… Она меня любит… Она меня любит." И лес захлопал своими листьями, словно в ладоши и смотрел с укоризной на бессердечный камень, лежащий посреди поляны. Над ним по-прежнему каждое утро расцветал радужный цветок, но его обманная красота никого пока не трогала. Но кто может поручиться, что опять не появится мечтательная Лилия и не поддастся его обманчивой красоте? Шиповник с ненавистью смотрел на камень, но вдруг, приглядевшись, он задохнулся от восхищения, увидев, как словно из земли распускаются многочисленные белые цветы, превращая поляну в великолепный уголок.

– Милая моя Лилия, ты жила не зря. – Воскликнул Шиповник.

– Твоя любовь принесла такие чудесные плоды. Ведь по-настоящему прекрасен не тот, кого любят, а тот, кто любит.

Мимо проходил какой-то человек. Он остановился, оглядел поляну, улыбнулся удовлетворенный, а потом вдруг, обеспокоенный чем-то, покачал головой. Он заметил посреди поляны большой камень, который придавил своей тяжестью выросшую рядом с ним лилию. Её стебель изогнулся, и цветку было трудно дотянуться до лучей солнца. Человек нагнулся, поднял камень, и бросил его далеко-далеко в болото. Земля над ним быстро сомкнулась, а потом заросла травой, а лилия выпрямилась и потянулась к Солнцу, даря миру свою трепетную живую красоту.

стихи

Островитянка, птица

Ах, как долго имя мне искали!

Спорили, рядили, выбирали…

На земле имён красивых много,

Только кажется уже давно мне,

Что ребенок с именем родится,

Надо только угадать его стремиться.

Моё имя видно угадали,

Так как удовлетворились, замолчали,

И осталась я с тех пор Лариса,

Девочка-островитянка, птица.

Нет, недолго я жила у моря:

Всё война перемешала вскоре,

И не видела я больше неба

Милой малой родины моей.

Нелегко бывало сбить меня с дороги,

Не давала победить себя тревоге,

Никому не отдавала сердце быстро

И не торопилась покориться.

Ты сейчас сказал, что я как птица:

Улететь всё время я стремлюсь.

Да, мой друг, меня зовут Лариса.

Это значит, Чайкой я зовусь.

Матерям Советской страны

Прости меня, я этот мир едва узнала,

Когда в отчаянии рыдала,

В душе превозмогала боль,

В тяжелый смертный бой

Ты сына провожала.

Как мне понятна боль твоя!

И плачу я, благодаря,

Целуя жертвенные руки,

Не излечить мне материнской муки

Но не забыть мне никогда,

Кому обязана всегда

Ведь обо мне в те времена

Заботилась моя страна,

Что б я, сегодняшняя мать,

Могла детей к груди прижать,

Что б ни грозила никогда

Трагическая им судьба.

Дай руку дружбы мне, сестра,

Из африканского села,

Американских городов

И азиатских кишлаков!

Ведь матерям моей страны

Понятны чаяния твои.

Пусть на земле сады цветут!

Пусть в школу малыши бегут!

Пусть наши дети пашут, жнут!

Пусть поступают в институт!

Заводы строят, города!

В пустынях пусть бежит вода!

Пусть обживают океан!

Пусть к звездам рвется космоплан!

Для мира мы детей растим

И для детей мы мирхраним.

Так пусть же дети всей Земли

Не знают ужасов войны!

Прощай, родная школа!

Сплетем руки горячо,

Сомкнёмся в тесный круг.

Запомни этот миг, мой друг,

Мой верный школьный друг.

Припев: Не скажем мы сейчас: "Прощай!

Не скажем мы: "Прощай! "

Расстанемся не навсегда,

Мы встретимся, друзья.

Мы не забудемэтот час,

Биение сердец,

И хоть мотив печален наш,

Ведь это не конец.

Но вот уже зажглась луна,

Легла ночная тень.

Пора пришла прощаться нам,

Последний школьный день.

Не скажем мы ему: "Прощай! "

Не скажем мы: "Прощай! "

Ты в сердце навсегда у нас,

Последний школьный день.

Любовь зовет

Любовь твоя взлетела птицею,

Зовет тебя куда-то вдаль

Пока неясной вереницею

Теснятся радость и печаль.

Но знаю, никуда не денешься,

Пойдешь с раскрытою душой.

Ведь от любви теперь не скроешься,

Пойдешь дорогою прямой.

Взметнется ввысь любовь крылатая

Сквозь ливни, молнии с грозой

И позовет тебя, упрямая,

Сквозь грозы прямо за собой.

Постигнешь смысл существованья,

Природы мудрой красоту,

Узнаешь горечь поражения,

В груди пылающей тоску.

Быть может, будут наслажденья,

Надежды ты увидишь свет,

Огонь, слепящий вдохновенья

И радость грустную побед.

Летняя ночь

Звезды на небе сверкают,

Синий бархат небеса.

И луна блестит, сияет,

Рассыпая жемчуга.

Ароматы источая,

Лес цветов стоит густой.

Сказкой ночи наслаждаясь,

Их я трогаю рукой.

Песня соловья родная

Ночи мглу разрежет вдруг…

Снова тишина, вздыхая,

Бродит призраком вокруг.

Каждый кустик, замирая,

Ждет рассвета, ждет зари,

И трепещут робко листья

От дыхания земли.

Манчестер и Ливерпуль

(Перевод с французского)

Снова я в твоей стране,

Как раньше вдоль по улицам брожу.

Только в тысячной толпе

Знакомых лиц не нахожу.

Безнадежно я ищу

В забытых переулках в полутьме

Встречу ту, что я храню

С тех давних пор в своей душе.

Повсюду я слышу твой голос,

Он шепчет о любви.

Упрямо не верю, что счастья дни

Давно прошли.

Над свинцовою волной

Туман поднялся плотною стеной.

Словно призраки вдали

Бесшумно тают корабли.

И живу и не живу,

Навеки овладела мной печаль,

Без конца чего-то жду,

С тоской смотрю в морскую даль.

Повсюду я слышу твой голос,

Он шепчет о любви,

Упрямо не верю, что счастья дни

Давно прошли.

Прогулка

Солнце с неба падает потоком,

По стволам деревьев растекаясь,

Землю, напоив лучистым соком,

Искрами в хвоинках рассыпаясь.

Сколько же здесь земляники! Браво!

Сколько здесь грибов в кустах таится!

Вот и счастье! Выглянет лукаво,

Засмеется, эхом разлетится!

Я лечу по мягкой влажной травке,

Легкими ногами утопая,

И шепчу слова тебе украдкой,

Как их вслух произнести не зная.

Щеки вспыхивают маком алым

Никогда светло так не бывало!

Никогда беспечней не смеялась,

И такой красивой не казалась,

Никогда под чьим-то смелым взглядом

Так внезапно сильно не смущалась.

Я скольжу по каменистым тропам

Под защитой рук твоих горячих,

В самый ад вошла бы, улыбаясь,

Я под взглядом глаз твоих манящих.

Как забыть мне колдовство такое?

Как забыть мне губ твоих дыханье?

Надо мною глаз твоих мерцанье?

Рядом с нами ручейка журчанье?

Как забыть? И нужно ли забвенье?

Не понять…

Красота ль твоя пленила?

Околдовали ли слова?

Почему вдруг ослабели

Сердце, руки, голова?

Что со мной тогда случилось?

Не пойму себя никак,

Что ж тебя не оттолкнула,

Хоть хотела сделать так?

Слишком небо было синим?

Слишком уж шумна река?

Слишком солнца было много?

Слишком уж трава мягка?

Слишком воздух был прозрачен?

Слишком нежен аромат?

Что со мнойтогда случилось?

Не пойму, себя никак.

 * * *

Как сердце рвется из груди…

В отчаяньи умру,

Но голосу моей любви

Не долететь к нему.

Когда он будет проходить

Один среди полей,

Шепните, травы, вас молю

Вы, – о любви моей.

Присядет, знаю, иногда

В тени твоей с другой,

О, лес, шепни ему тогда,

Как я люблю его.

Волна морская, помоги,

К ногам его прильни,

Шепни любимому, скажи

Ты – о моей любви.

О, как хочу, чтоб целый мир

И солнце, и луна

Взывали к милому: "Люблю!

Стремлюсь к тебе всегда! "

Пролейся, дождик, и скажи,

Что ты моя слеза,

Что плачу от него вдали,

Ведь он забыл меня…

Память

О, память! Перестань мне рисовать

Далекую тенистую тропинку!

Когда, скажи, начну я забывать

Малейший шорох, каждую травинку?

Бриллиантами сверкавшие хвоинки,

В траве нанизанные бусинки-дождинки?

И робких рук твоих прикосновенье

И на плече от поцелуя жженье,

И солнца свет, и ручейка журчанье,

И на ладонях, как рубины, земляника

И твоя счастливая улыбка?

И я забыла обо всем на свете.

И были мы беспечны, словно дети.

Не думали, что было и что будет,

Что скоро жизнь навеки нас разлучит.

Ах, эти легкие полеты увлеченья!

Ведь было только это вотмгновенье…

Отчаяние

Нет, ничего я тебе не скажу.

В тишину лишь кричать я могу,

Другу-ночи могу я пожаловаться,

У нее лишь в коленях поплакаться.

Как осмелюсь сказать о любви?

Если лишняя, плачь, но уйди!

Голова от тоски все кружится,

Кровь густая из сердца сочиться…

Ах, не спится теперь мне, не можется,

И земля под ногами колышится…

Как сказать тому о любви,

Кто в ней совсем не нуждается?

То взбираюсь не гребень волны,

То снова в пучину бросаюсь я.

Тенью хожу по земле, спотыкаюсь я,

А от боли грудь разрывается…

Кто-то может сказать о любви,

Я могу лишь стенать да печалиться.

Брось все это

Ты зачем меня целуешь

И не сводишь с меня глаз?

Я ведь знаю, что обманешь,

Как ты делал уж не раз.

Умоляю, брось все это!

Я прошу, не мучь меня!

Ты на ласки ждешь ответа,

Немогу ласкать тебя.

Онемела и застыла,

Только в сердце жар унять

Опоздала, не сумела,

И не сможешь ты понять,

Что люблю, не прогоняю,

Что не верю и грущу.

Брось сейчас, я умоляю:

Я с любовью не шучу.

Воспоминание

Иду по улице широкой,

Любуюсь окнами домов,

А вижу вечер тот весенний

И ширь бескрайнюю лугов.

Пахучий воздух опьяняет,

Грустят последние лучи

И тихо, мягко озаряют

За серым морем Жигули.

И мне сказали громко, гордо:

"Здесь будет город наш, смотри!

И времени пройдет немного,

Пройдет всего лишь года три."

Окидываю взглядом чисто поле:

В душе и недоверье, и восторг.

Пытаюсь дать воображенью волю

И заселяю мысленно простор.

Я вижу парки и сады,

Бульвары, скверы и дворцы,

По улицам гуляющих людей

И смех резвящихся детей.

И я любила уж тебя,

Идущего сквозь бурю лет,

Как любит мать свое дитя

Пока не видевшее свет.

Подруге

Как же так вдруг все изменилось?

Под тобою земля накренилась,

Над тобою вдруг небо разверзлось,

Опрокинув беду на тебя.

Беды, несчастья приходят внезапно,

И не поймем мы, где верх, а где низ.

Скорбь молчалива, но сердце надрывно

Безумством поступков кричит и кричит.

К разуму тут не взывай, не упрямся,

Разум в такие минуты молчит.

Лучше сначала ты горю отдайся,

Поплачь лучше с тем, кто поймет и простит.

С другом своим ты не бойся быть слабой.

Друг настоящий доверью лишь рад

Словом ли, делом ли, просто участьем

Он восстановит душевный разлад.

Страх и беда мимо нас пронесутся

Вдвое сильней тот, ктос другом идет.

Словно два сердца в груди нашей бьется:

Одно подведет, так другое спасет.

Весенняя тоска

Ах, весна, весна промозглая…

Ах, земля, земля разбухшая…

Небо стонет, плачет, хмурится,

А душа скорбит, печалится.

Словно ждет разлуку долгую,

Иль боится жизни тяжестей,

Или гибель неминучую

Видит близкую? Все кажется,

Что проходит время быстрое,

В жизни следа не останется.

Жаль минут ушедших в прошлое,

С болью смотришь в очи старости.

И влекут воспоминания

К ожиданьям давней юности…

Не сбылися ожидания,

Не понять мне жизни мудрости.

Ах, весна, весна промозглая!

День дождем – слезою застится,

Жизнь всегда надеждой полнится,

Так зачем душа печалиться?

Ведь не вечно небу хмурится?

Вот проглянет солнце красное,

Оживет земля-красавица,

Все печальное забудется.

Равнодушие

Не расстоянья людей разделяют

И не время их разлучает

И на характер сваливать нельзя -

Просто мы, чужие, ты и я.

Если ты уйдешь, я не заплачу,

Может быть, я даже не замечу,

Не увижу я пустого места,

И не сдавится от боли сердце.

Радоваться тоже неуместно,

Ты ведь не мешал мне, если честно.

Так живем вот рядом, но не вместе,

Словно два прохожих на скамейке.

Как же так? Вся жизнь почти прошла,

Между нами нить не пролегла?

Те, что я связала, ты порвал,

Новых узелков не завязал.

Долго ли так может продолжаться?

Надо ведь на что-то опираться.

Ты ж не видишь, ничего не замечаешь,

Себя из равнодушья бронью окружаешь.

От любви до ненависти шаг.

Но у любви нет никаких преград.

Ты не спеши от ненависти прочь:

Ее ограду можно превозмочь.

У равнодушья крепкая стена,

Не поддается разрушениям она.

И об нее не стоит разбивать

Ни сердца и ни лба,

Не дрогнет никогда она,

Хоть ты сожги себя дотла.

Не обольщай

Не обольщай усладами земными.

Мне от души на это наплевать.

Те наслажденья, что сулишь ты – мнимы.

То, что хотела б, ты не можешь дать.

Ловлю себя я напрямой мысли,

Что не могу тебя не презирать.

Тот, кто искал лишь наслажденья в жизни,

Тот счастья никому не может дать.

О, сколько целовал ты женщин разных!

И славных, чаще, видимо, дурных.

Собой коллекцию твою пополнить?!

О, сколько чести! Как не оценить!

Любовь и спальня – не одно и то же,

И страстине уместятся в кровать.

Я никаких воспоминаний даже

С тобою не хотела бы связать.

С тобою скучно мне

Ты опять стучишься в дверь,

Словно дело есть теперь.

Ты преследуешь давно меня.

То оставишь, то опять

Просишь ты себя понять.

Я давно уж поняла тебя…

И с тобою скучномне:

Говоришь ты о себе,

Я же думаю о нем, другом.

Взор его, прекрасный сон,

То грустит, то манит он,

То пылает колдовским огнем.

Почему же, спросишьты,

Он предел моей мечты?

Разве есть всегда на все ответ?

Нет, не любит он меня,

Это твердо знаю я:

От него давно привета нет.

А забыть я не смогу

До тех пор пока живу.

Он один лишь свет в моем окне.

И я всречи буду ждать,

Ревновать, грустить, страдать,

Астобою очень скучномне.

В зеркало боюсь, смотреть:

Ведь морщинокне стереть,

Не разгладить чуть измятых век.

Серебринка на виске…

Жизнь проходит, как во сне.

Лишь любовь в моих стихах навек.

Ухожу на пенсию

Вот в тесном круге милых лиц

Прощальный гимн пою.

Ничто не длится без границ,

Час – подводить черту.

Хочу я вас благодарить

От всей души, друзья,

Зато, что в счастье и в беде

Не одинока я.

Школы беспокойная страна,

Всю себя тебе я отдала,

Все, чем только в жизни дорожу,

С именем твоим соединю.

Проходят дни, пройдут года,

Я буду там и тут,

Я посещу все города:

Дороги вдаль зовут.

Но сколько б ни было дорог

И беспокойных дней,

В душе останется навек

Мой каждый школьный день.

Уголок России, школьный сад,

Тихо я пройду по этажам.

Все мне здесь напомнит о былом,

Грустном, трудном, славном и родном.

Здесь оставляла я пальто,

Вот здесь обедала,

Вот здесь микстуру я пила,

Здесь книги я брала,

На этой сцене пела я,

Сдавала здесь отчет,

А здесь спешила на урок,

Едва звенел звонок.

Сколько было их, таких звонков,

Сколько здесь прошло учеников,

Скольких я учила, как могла,

Многих уж забыла имена.

Уголок России, школьный, сад,

Тихо я пройду по этажам…

Как же вдруг оставить мне тебя,

Школа тридцать первая моя?!

Школа незабвенная моя.

Рано тебе уходить на отдых

(1996 год)

Пробил час, как будто злой рок!

Веселись иль слезы лей…

А ряды пенсионерок

Пополнять придется ей.

Пожеланий слишком новых

Мы тебе не сможем дать:

Если уж идти на отдых,

То побольше получать!

Но побольше не получишь,

Хоть мечтай, хоть не мечтай.

Ты, как прежде на четвертый

Легкой птицею взлетай!

Не забудь про то, что школы

Станут очень трудно жить,

Если все пенсионеры

Перестанут вдруг учить.

Не забудь, что мы завянем,

Без тебя мы пропадем:

Бабушки, пенсионерки,

Невесты, тещи и т. д.

Дружно встанем на колени,

Дружно станем умолять

Коллектив наш без внимания

Никогда не оставлять!

Наряжайся ты, как прежде!

Не забудь про макияж!

В путешествие по Волге

Собирай свой саквояж!

Там вдали, за сизой кромкой леса,

Непроглядной серой пеленой

Вижу плоский клок седого неба.

Лес, ты сонный или неживой?

Вдруг тропинкой грязною, едва одета,

Осень дряхлая идет с клюкой.

Волосы взлохматила седые

Хмурит тучами свое чело,

Слезы льет – дожди косые,

То ветры буйные ты мечешь зло

То стоишь, задумавшись, немая,

С грустью дикою в слезящихся глазах

И зовешь меня, маня сердито

Старою трясущейся рукой.

Вперив очи, жадно ждешь ответа:

"Я зачем жила на этом свете?

Ты скажи мне; зря или не зря?

Знаю я, что смерть неумолима.

Молодость, весну не возвратить.

День придет, и белый снег печально

Должен саваном меня укрыть.

Все забудут, что была весною

В свежих, пестрых, утренних цветах,

Резвой, любознательной, живою,

С крыльями на маленьких ногах.

И не вспомнят, что была и летом

С жгучим, ярким солнцем в волосах,

Доброй, сильной, ласковой, красивой,

С крошечным ребенком на руках."

Осень, осень, сколько нагоняешь мрака,

Так много, что пугаюсь, глядя на тебя.

Вижу я печальный свой конец,

Смерть жестокая всему венец.

Только нет, совсем не зря жила ты,

В жизни ты оставила свой след.

Посмотри, полны твои амбары,

Люди помнят твой богатый хлеб.

Вот и я встречаю осень жизни,

И оказалось, что не так она страшна:

Ведь я свободна и спокойна,

Не зря молодость была трудна!

И времени сейчас так много,

Что можно вдруг осуществить

Свои желанья и стремленья

В реальность жизни воплотить.

И светятся, как прежде звезды,

И дует ветер на заре,

И пахнут для меня, как раньше, розы,

И дышат свежестью ночные грозы,

И соловьи поют в вечерней полутьме,

И в прозе будней мы не расплескали

Любви бокалы с спутником моим.

Зима

Хочу написать ожерельеиз слов,

Из самых красивых сверкающих снов,

Хочу подарить их тебе я, мой друг,

В твой день рожденья, мой милый супруг.

Мы оба с тобой в январе рождены,

Когда чуть длиннее становятся дни.

Солнце – на лето, зима – на мороз,

Где ж в эти дни достану я роз?

Ты знаешь, мой милый, что значит " Любить? "

Значит, что любит любимый, дарить.

Я знаю, любимый не любит пургу.

Луну на цепочке из звезд подарю,

Луну, что сияя своей белизной

Скользит в ясном небе ночноюпорой

Хрустальных снежинок редчайший узор,

Их танец бесшумный, дарящий покой.

Ты слышишь, как будто серебряный звон,

Или земли растревоженной стон?

Прислушайся к музыке зимней ночи!

О, сколько дарю я тебе красоты!

Безмолвного леса протяжные вздохи,

Таинственный шорох лесной тишины,

Алмазом горящую ветку березы –

Все это в подарок, любимый, прими.

И если еще не наскучила я,

Улыбку свою подарю я, любя

Баллада о трех платьях

Вот невеста в платье белом,

Скромном платье до колен.

И жених в костюме черном,

Сшит по моде давних лет.

Но как молоды мы были,

Как красивы, как стройны!

Хороши улыбкой юной

Без бриллиантов и парчи.

Но за что посмели люди

Нас в корысти обвинить

И пророчили, что вместе

Нам и года не прожить?

Но в одной упряжке смело

Горе, радость пополам.

Мы работы не боялись,

За рублем мы не гнались

Мы везде все успевали:

Сеять, строить и растить.

Удивляюсь, где мы брали

Столько времени и сил…

Все у нас: театр и школа,

Горы, ВАЗ и ППШ,

А еще (забот немало!)

Два прелестных малыша.

И к веселому застолью

Как награду за труды,

Сшила платье дорогое

Из серебряной парчи!

Годы мчатся все быстрее,

Словно ком летит с горы!

И уж многое не можем,

То, что раньше мы могли…

Но заботою сыновней

Мы теперь окружены,

И печали мы не знаем:

С ними очень мы дружны.

И днем, и ночью вместе,

Нам некуда спешить.

В заботе друг о друге

Находим счастье жить

А чувства неизменны:

Дар Бога на двоих.

И шью рукой нетвердой

Символ счастья и любви

Платье, очень дорогое,

Все из золотой парчи!…

Любовь менестреля

(Баллада к музыке П.И. Чайковского "Старинная французская песенка")

Поэт, а не дофин,

Талантлив и умен,

Красив, как Аполлон,

Он был простолюдин.

Маркизы и княжны,

Принцессы и графини

На тайное свиданье

Звали все его.

Но был он горд и смел,

Корысти не имел

И вежливое"нет "

Все слышали в ответ.

Однажды на балу

Балладу пел свою,

И вдруг среди гостей

Увидел он… ее!

Как пышен был наряд!

Весь в лентах, кружевах,

В сверкающих камнях

И изумрудов ряд.

Надменный тот наряд

Не шел к ее лицу:

Был скромен и сердечен

Взгляд лучистых глаз.

Он вмиг узнал лица черты,

Те, что заполнили и сны, и мечты.

Теперь он видел наяву

Красавицу свою!

Плебей, чему ты рад?

Ты для нее червяк!

Как можно червяку

Достать с небес звезду?!

Он вышел в ночь

Из замка прочь.

Слезы текли,

И он шептал одно в ночи:

"Забыть, забыть, забыть –

Вот крик моей души! "

Вдруг он услышал будто стон.

Он оглянулся: "Боже! Снова этот сон!

Она стоит пред ним,

Светла, как херувим.

"О, бард, куда бежишь?

Куда ты так спешишь?

К возлюбленной своей,

Иль от любви моей?"

"Бегу я от тебя,

Прекрасная звезда:

Я не маркиз, ни граф,

Я лишь влюбленный бард."

"Я тоже не княжна.

Я, как и ты бедна.

Граф спас и от беды,

От лихой нужды.

Отец мой был солдат,

Служил он там, где граф.

Спасая жизнь ему,

Он погубил свою.

Узнав, что я осталась

Круглой сиротой,

Граф взял меня в семью,

Любил, как дочь свою

Увидела тебя,

Я бросилась к нему:

"Отец, молю помочь

Пойти с ним к алтарю!

Он мне сказал: "Не плачь!

Готов тебе помочь.

Пусть скажет он "люблю",

Я вас благословлю."

Бард, ты не верил в чудеса,

Но вот раскрылись над тобою небеса,

И вот летит, к тебе летит

Твоя звезда!

Но он вдруг побледнел,

Он песню ей пропел,

Так страстно целовал,

И вдруг: "Прощай!" – сказал.

Она его звала,

Она его ждала,

И долго ей в тиши

Пел соловей в ночи…

Узнаю тебя в любом обличье

(сказка)

 Котику Тосику,

 спасшему мою жизнь

 ценою своей,

посвящаю.

Там, на лесной полянке

Бегали спозаранку он и она.

И росы трав душистых

Мыли босые ноги и их тела.

Их звонкий смех сливался

С гомоном птиц лесных

И бились в унисон сердца у них.

А за сосной невдалеке

Стоял мужчина. Быть беде!

Столько зависти во взгляде,

Столько злобы в сумрачной душе.

Даша ушла с полянки.

Парня встретил колдун на тропе:

Больше не подходи к девчонке!

Эту девчонку ты уступишь мне.

Миша сначала онемел,

Ясный день вдруг потемнел.

Но от шока он очнулся

И от гнева закипел:

– Ты, кот облезлый, как посмел

Мне предложить измену ей?!

Я тебя не испугался,

Хоть злодеем ты остался.

Ты зверюга, а не человек!

Но усмехнувшись лишь в ответ,

Колдун промолвил, наконец:

– Что ж, увидим, кто котяра

И кому не скажут "Человек."

Утром проснулся весь народ:

Где-то кричал истошно кот

И от этих воплей, совсем не зря,

Содрогнулись небо и земля.

Кот мчался пулей вдоль села,

Шерсть встала дыбом, пена изо рта

Он упал у дома Даши

Неподвижный и едва дыша.

Даша увидела кота,

Бережно в дом его внесла,

И лечила, и ласкала.

Наконец-то ожил бедный кот.

Золотая осень наступила,

Солнышко вовсю светило,

Были очень теплые деньки.

Кот на солнце нежился лениво.

Вдруг вскочил, вкруг Даши обежал игриво

И помчался за калитку к лесу,

Словно что-то вспомнил наш повеса.

Даша испугалась за кота,

Побежал куда-то неспроста…

– Ах, разбойник, ах, бандит,

Да куда же он бежит?

Ты ж в зубы волку попадешь,

Или лиса тебя сожрет."

Только кот не оглянулся,

Мчался словно на пожар.

Добежал почти до леса,

Вдруг остановился, заурчал,

Посмотрел вокруг и замолчал.

– Что тебя так испугало?

Это место страх напоминало?

Милый котик, расскажи,

Где твой враг? Мне покажи!

Даша тоже огляделася вокруг

И узнала ту полянку вдруг,

На которой с Мишей поутру

Мяли свежую росистую траву.

Сердце сжалось. Посмотрела на кота,

А из глаз его скатилася слеза,

Заискрилась, словно ранняя роса.

Котик плакал!.. Что за чудеса?

Вдруг ей померещилось лицо…

Плачущее Мишино лицо…!

Даша от ужаса вскрикнула вдруг,

Свет померк, она упала без чувств.

Кот бегал вокруг…

Он ее испугал!

Жива бы осталась!

И он побежал…

Пастух шел навстречу.

Нельзя терять удачу!

Схватил его за полу

И тянет за собою.

Пастух удивился:

– С чего ты так взбесился?

Какая муха тебя укусила?

Чего тебе надо, злая скотина?

Что вцепился в меня как репей

Бесстыжий, лохматый злодей ".

Пастух отбивался, но кот не унялся,

Тянул и ташил, тащил и тянул,

Тянул пастуха из последних сил

Пастух невольно подчинился.

Тут кот помчался, оглянулся:

Пастух бежал, не отставал.

Увидел Дашу на траве,

Кота погладил: "Молодец!

Спасти хозяйку захотел"

На руки девушку поднял,

Понес в деревню. Кот отстал,

За местной ведьмой побежал.

Тащить ее не надо было:

Она все сразу поняла.

С собою что-то прихватила,

Взяла клюку и побрела.

Она в деревне доброю слыла,

Успешно травами лечила

Могла совет полезный дать,

Умела даже предсказать.

Сельчане все ей помогали,

Ее любили, уважали.

Старушка в Дашин дом вошла,

Кругом опрыснула чем-то она,

В задумчивости замерла.

Внимательно смотрит она на кота,

И шепчет что-то, глядит на пастуха:

– Странным каким-то мне кажется кот.

В обличьи кота спрятан был человек.

Не может остатьсякотом он весь век.

Старушка ворчала, травы варила:

– Постой, предо мною картинка возникла.

Я вижу, что было, ясней и ясней:

Колдун с вожделеньем на Дашу смотрел

И Мишу с дороги убрать захотел,

Да только силу не рассчитал.

Миша котом, а он нежитью стал.

Потом растаял, как снег весной.

Ох, до чего же колдун был злой.

Пастух не верил своим ушам:

Злодей Мишку заколдовал,

А мы все гадали, куда он пропал.

Так расколдуй, ведь ты это можешь.

– Зачем колдовать? Есть средство дороже.

Сильнее любви нет средства мощней.

Без колдовства оно будет верней.

Даша очнулась, открыла глаза,

Увидела ведьму и пастуха, и удивилась:

Что сомною случилось?

Старушка дала ей зелья отпить:

– Тебе это зелье поможет ожить.

Теперь будь, спокойной, ждут тебя чудеса.

Счастье твое поджидает тебя.

Знай, что твой кот тебя охраняет,

Сил не жалея, тебя он спасает.

Будь понежнее с твоим ты котом.

Счастье твое на пороге в твой дом.

Старушка ушла, застучала клюка.

Пастух за ней. Даша снова одна.

Котик прилег возле Даши и слышит,

Что Даша шепчет и ровно так дышит:

– Ты человечек мой родной,

Ты мой котик дорогой,

Никогда меня не бросишь,

И утешишь, и поможешь.

Я же буду житьодним тобой.

Оба измучены трудным днем.

Оба заснули крепким сном.

Но поутру, очнувшись от сна,

Даша видит: мужчина стоит у окна…

И от ужаса немея,

Слова вымолвить не смея,

Вдруг узнала Мишу своего.

Даша вскочила, к парню бежит,

Он ее обнимает, плачет, молчит.

Даша шепчет: "Любимый, родной,

Где ж ты скрывался, мой дорогой?

Без тебя я изнывала

И от слез не просыхала.

Где ж ты был, любимый мой?"

Прошел месяц,может два,

Свадьба всю деревню собрала.

Их историю узнали,

Богато столы накрывали,

Все три дня гуляли.

Мишу с Дашей поздравляли,

Им подарков надарили,

Осыпали лепестками роз.

Две встречи

В театре был тот полумрак,

Таинственный, как звездопад.

И мы сидели рядышком с тобой,

И слышала я голос твой.

То была явь, как дивный сон,

Был сладок и чарующ он.

Но как всякий дивный сон,

Был очень кратокон.

Проснулась я, проснулся ты.

С надеждой я, с досадой ты.

И как ни было больно, горько мне,

Но покорилась я судьбе.

Не суждено нам вместе быть,

Но то, что было, не забыть.

В душе я слышу голос твой,

Но ты не стал моей судьбой.

С тех пор прошло так много лет!..

Вдруг узнаю, что ты оставил этот свет.

Никогда не думала я,

Что суждено мне пережить тебя.

Но я не плакала и не рыдала.

Луна в окне, светило ночи,

Горела тусклым фонарем.

Стоялапред распахнутым окном,

Смотрела на луну, потом легла в кровать

И стала вспоминать

Последний взгляд случайной встречи.

Был полон грусти, этот взгляд.

Твой взгляд мне говорил о нем,

О сожалении твоем?

Что он хотел тогда сказать?

Теперь мне это не узнать.

На миг сознанье отключилось,

И я вдруг в старом парке очутилась.

На танцплощадке я стою,

Кругом растерянно смотрю.

Я здесь одна. Ночь тепла,

Звезды мерцают, светит луна.

Здесь нет оркестра,

А музыка звучит.

Быть может это просто

Мелодия души?

Откуда на мне это платье?

Как небо голубое,

Прозрачное, как море

И легкое, как шелк.

Вдруг силуэт знакомый появился

Хотела я спросить: "Откуда ты явился?"

Он был как тень, но от него

Струилось легкое тепло.

Но музыка громче, она все нежней.

Он руку мою сжимает в своей.

И вдруг отрываемся мы от земли

И в танце волшебном мы поплыли.

Порхала, как бабочка, я над ним.

Как было легко танцевать мне с ним!

А музыка тише, а музыка мягче…

Мы на земле, а луна все ярче.

И голос знакомый: "Все, мне пора.

Теперь скажу, что не сказал тогда.

Я поздно понял, что тебя любил.

Тебя я после смерти не забыл.

Но ты не бойся, за тобою не приду.

Любовь свою я сберегу.

Мы снова друг друга увидим,

Ошибки той не повторим.

А ты живи! Пожалуйста, живи!

Ты жизнь свою не торопи."

И он ушел, не оглянулся.

По узкой тропке вниз спустился.

А я смотрела и молчала,

Ему я слова не сказала.

Я все слова тогда забыла.

И только мысль: так что же это было?

Конец истории простой:

Его душа с моею встретилась душой…

Тебя в живых давно уж нет,

Но как Петрарка, много лет

Пишу стихи, пишу свои стихи,

В них в каждом слове о любви,

Лишь о любви.