КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Аркан общемировых историй [Виктор Алексеевич Усков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

«Черно-белые дни, черно-белые сны»


Ты превращаешь сегодня в очередное вчера…

Amatory, «Черно-белые дни».


На одной из палуб парохода «B-15» задумчиво стоял молодой человек, чье имя по паспорту – Иоганн, фамилия – Миллер, а возраст – двадцать восемь лет. Иоганн не до конца был уверен, что это – его паспорт, хоть с главной страницы и смотрело на него же его лицо, но в какой-то момент это обстоятельство ему стало несколько безразлично.

Впрочем, как и практически все остальное.

«B-15» курсировал по затопленной планете Бог знает какой день. Что точно знал Иоганн, так это – два факта: случилась некая глобальная катастрофа, а все выжившие оказались на специально построенном для постапокалипсиса пароходе, и это было единственным местом, где они могли спастись. Все остальное, начиная с длины парохода, который казался бесконечным, и заканчивая общим количеством выживших, было уже не столь важно.

Дневное время суток Миллер спал в просторной каюте – вечером же он проходил в один из многочисленных ресторанов, легко ужинал, после чего шел играть в казино, предпочитая покер или блэкджек: правда, делал он это скорее автоматически и без особого удовольствия, как и другие присутствующие за игральным столом, потому что играли не на деньги, ибо деньги как предмет попросту исчезли, а скорее чтобы убить время. Кто-то все время вопрошал по поводу высочайших горных хребтов, которые никак не могло затопить полностью, вот только никто не видел ни одной даже самой скромной горы относительно нынешнего уровня океана, и это искренне удивляло многих, но не Иоганна. Его сердце колотилось сильнее и быстрее, только когда мимо него проходила киноактриса по фамилии Лавпит – почему-то он помнил, что ему очень нравились фильмы с ее участием, а ее саму называл не иначе как «мисс Лавпит», считая себя недостойным того, чтобы сметь называть ее имя. Мисс Лавпит же, как это ни странно, проявляла интерес к Иоганну и каждый раз пыталась пробраться к нему в каюту, дабы помочь скоротать слишком длинную ночь, но Миллер все время прерывал разговор на корню, придумывая совсем уж нелепые отказы, и спешно покидал пространство, которое занимала актриса. Когда Иоганну надоедало играть, он шел или в бар, где поглощал в огромных количествах коктейль «Белый русский», за что получил от барменов прозвище «Лебовски», или в кинозал, где просматривал очередной фильм с участием мисс Лавпит. Ближе к полуночи молодого человека вгоняли в скуку и эти занятия, и тогда он выходил на палубу, где мог стоять до рассвета, всматриваясь в черную воду, зловеще подсвечиваемую луной. Сначала ему казалось странным, что вода вокруг абсолютно чистая и пустая – не было ни выпрыгивающих рыб, ни чьих-либо плавающих вещей, ни пластикового мусора, который, по сути, должен был подняться на поверхность и все вокруг загадить, но потом он переставал задаваться этим вопросом. Иногда сбрасывали за борт некоторых личностей, которых перед этим убивали, но что происходило с ними дальше, никому не было ведомо. Одно время какие-то малопонятные личности пытались докопаться и до Иоганна, но как только он обнажал якобы свой меч, который почему-то звался «Флитц», все недоброжелатели как один бледнели, теряли дар речи и отставали, больше не пытаясь предпринять ни единой попытки причинить вред Миллеру. Иоганн старался не расставаться с Флитцем, а потому меч был удобно закреплен, но на правом боку, что шло несколько вразрез с логикой.

Однажды, когда Миллер спал, ему в каюту постучали. Недовольно вскочив с кровати, он схватился за Флитц, спешно оделся и открыл дверь, чтобы пригрозить оружием мешающему спать, будь это даже мисс Лавпит. К своему удивлению, перед собой Иоганн увидел мелкого тучного мужчину, который явно столкнулся с чем-то из ряда вон выходящим, судя по тому, что он лишился дара речи и неуверенно показывал пальцем куда-то в сторону. Иоганн вышел на палубу и понял, что так поразило незнакомца – пароход проплывал мимо огромного айсберга, ослепляющего своей белоснежностью. Мужчина размахивал руками, что-то кричал, голосил, но Иоганн его не слышал, ибо почувствовал в этом айсберге нечто неладное. Еще раньше это почувствовал Флитц, который будто ожил под влиянием айсберга и буквально требовал, чтобы Миллер за него схватился. Молодой человек поддался, резким движением вытащил меч, чем вызвал бурю криков у невольного собеседника, и встал в боевую стойку.

И вот тут Флитц будто взбесился. Он перестал подчиняться Иоганну и буквально рвался в сторону айсберга. Миллер сначала отчаянно сопротивлялся, но потом понял, что руки его не слушаются, а разум, судя по всему, захватил оживший меч. Флитц вырвался за пределы парохода, прихватив с собой Иоганна, и вдруг парень понял, что он летит над черной водой прямо к айсбергу. К тучному мужчине присоединилось еще несколько человек, которые подняли тревогу своими криками, но их заглушил Иоганн, из чьего горла раздалось что-то жуткое и нечленораздельное. Лезвие Флитца полностью пронзило тело айсберга, поразительным образом войдя в него, как нож в масло, и у Миллера сложилось ощущение, что внутри айсберга сидит некто и тянет Флитц на себя, не боясь пораниться. Не успел Иоганн осознать это, как вдруг понял, что его запястья уже находятся внутри айсберга, и он затягивает в себя его самого. Миллер попытался упереться ногами в ледяную гору, но неожиданно понял, что это – бесполезно, и позволил поглотить себя под вопли многочисленных зевак…

Что было дальше, Иоганн не помнил. Проснулся он в мягкой уютной постели. Соскочив с нее, молодой человек осмотрелся и понял, что находится в некоей светлой комнате, которая, судя по убранству, принадлежит женщине. Продолжением комнаты был балкон, почему-то зашторенный. Иоганн сдернул штору, вышел на балкон и увидел, что окружающий пейзаж представляет собой белоснежную пустыню, а рядом стоит заставленный чайными чашками столик, за которым спокойно пила чай та самая мисс Лавпит…


«До скорой встречи, баронесса…»


Regret creation that you made me

In the shape not complete…

(Сожалею, что создан тобой таким несовершенным…)


Moi dix Mois, «Deus ex machina»


Один из ярких кирпичных пятиэтажных домов Ровды уже с раннего утра праздновал вступление своей главной невесты в новый этап жизни под названием «замужняя женщина», хотя и это было не совсем так, ибо девушка, которую звали Ме́ла, стала не кем-нибудь, а баронессой. Новоиспеченный муж, известный на весь город барон Завидов, поддался уговорам Мелы и вместо пышного торжества решил закатить пир в ее родном просторном дворе, не нарушая привычных традиций Ровды, тем более что ранняя теплая весна позволила устроить пир на улице. Все пространство было заставлено столами, которые, в свою очередь, были сами заставлены таким количеством хорошей еды и напитков, что было сложно подсчитать. На свадьбу потянулись все соседи, друзья, знакомые, незнакомые, да даже те, кто просто хотел выпить и закусить, особо при этом не тратясь – в этот день за столы было позволено сесть абсолютно всем. Барон Завидов в принципе был человеком щедрым, но раздавал деньги исключительно на полезные и важные для города мероприятия, что повышало его репутацию в глазах многих граждан – исключением, наверное, стала разве что собственная свадьба, но тут ни у кого даже вопросов не возникало.

Среди веселящихся, кутящих и пьющих гостей появление известного крови́ра Ровды легко могло вызвать панику, но в городе слишком хорошо знали этого человека, чтобы понять – он сюда пришел явно не для совершения убийства. Не было среди поздравляющих ни откровенных садистов, являющихся головной болью для любого города, ни зарвавшихся толстосумов, неуловимо скачущих, как зайчики, ни – тем более – различных демоноидов. Сделать такой вывод было крайне просто, ибо тот, кого называли Вальтер, совершал заказы правительства Ровды быстро, аккуратно и без лишних следов – на то он и профессионал… И уж точно профессионал не стал бы стоять столбом, показывая себя всей округе: мол, вот он – я, ваш ночной кошмар!

Никто не знал, является ли Вальтер настоящим именем кровира – говорили, что это больше прозвище, ибо молодой человек совершал акты справедливости чаще всего с помощью пищали этой марки. Вальтер выделялся телосложением а-ля шкаф для одежды и длинными, идеально прямыми черными волосами, которые при случае могли легко скрыть лицо – как сказали бы про похожего парня, бывшего главным героем не самого удачного фильма, который спродюсировали создатели «Матрицы»: «Не похож он на профессионального убийцу, скорее – на солиста поп-группы». Обычно он предпочитал одежду цвета хаки, но, видимо, вспомнил, что сегодня – праздник, и надел то, что, по его мнению, лучше всего подходило для этого дня. На Вальтере красовались короткая черная кожаная «косуха», наглухо застегнутая, и хлопчатобумажные мешковатые штаны, привлекающие не только своей белизной, но также аккуратными горизонтальными «дырами» по всей длине. Тонкая серебристая цепь, закрепленная с обеих сторон левого бедра и легко бьющая по колену, замечалась не сразу – «дыры» притягивали все внимание гостей. Довершали образ начищенные до блеска строгие туфли, подчеркивая всю нелепость, но в то же время странную целостность образа.

– Вальтер! Что стоишь, как столб? Проходи, садись! – окликнул его кто-то из гостей.

– Да не боимся мы тебя, что переживаешь-то? – раздался поддакивающий голос.

Вальтер никак не отреагировал – просто смотрел вперед, будто хотел кого-то увидеть.

Его заметила Мела.

Девушка, невысоко приподняв подол роскошного свадебного платья и чуть тряхнув темно-каштановыми волосами, чей блеск свел с ума не одного молодого человека, аккуратно шла к Вальтеру, стараясь не навернуться на высоких босоножках. Наконец обратил на Вальтера внимание и барон Завидов – как всегда, в костюме с иголочки, чисто выбрит, напомажен хорошим бальзамом после бритья… «А уж фамилия-то какая!» – каждый раз несколько иронично думал любитель оружия, что было родом из Тюрги́нии. Барон прекрасно знал Вальтера и врагом его не считал, а уж тем более – возможным убийцей, потому он чуть отрывисто кивнул. Вальтер кивнул в ответ, но менее заметно, и пока это было его единственным телодвижением, прерывающим эффект статуи.

– Вальтер! Не ожидала тебя увидеть… – искренне воскликнула Мела.

– Здравствуй, Мела, – произнес он чуть хриплым голосом. – Могу тебя поздравить?

– Можешь! Я вышла замуж! Вот сидим, гуляем… Даже группу практически одноименную позвали!

– Да я уж вижу… А в особенности – слышу, – и Мела услышала в высказывании Вальтера некую долю сарказма. Сам факт того, что группа «Она вышла замуж» вообще добилась хоть какого-то успеха в Ровде, поражал кровира невероятно. Все дело было в перкуссионисте группы – неизвестно, кому пришло в голову дать этому парню, известному по говорящему прозвищу «Йож» (именно так, и не иначе), ударные инструменты, но он явно был из той категории людей, которые не могут удержать даже простейший ритм и все время бьют «мимо кассы». Уж на что Вальтер не считал себя ритмичным человеком, но и ему все эти скачки в «битс пер минут» были не совсем приятны. Ситуацию выправляли уже пьяные в стельку гости, стучащие посудой по столам куда более правильно, чем тот, кому положено это делать, и виртуозно играющий гитарист, не просто сидящий меж пьянствующего народа, но небрежно закинувший освобожденные от обуви и носков ноги на стол в стиле «мне все можно – вот вам ножны». Впрочем, больше людей привлекал идеальный педикюр гитариста, вызывающий реакцию в духе «Да ты не мужик, что ли?!?». Один из подвыпивших обнял ногу гитариста, явно приняв ее за женскую благодаря ногтям, окрашенным в иссиня-черный цвет. Возмущенная реакция не заставила себя ждать – гитарист с размаху ударил пяткой домогающегося в челюсть, от чего тот отлетел на пару метров, плюхнувшись на землю. «Хороший удар…», – мысленно одобрил сие действие Вальтер.

– Хочешь – присаживайся за стол, – отвлекла Вальтера от наблюдения за участниками «Она вышла замуж» Мела.

– Извини, но я не за этим пришел, – честно признался Вальтер.

Мела чуть побледнела в лице.

– Ты здесь работаешь? – с опаской поинтересовалась она.

– Я думал, ты меня лучше знаешь, – чуть грустно улыбнулся Вальтер, намекнув Меле на их совместный короткий роман, который развился после случайного знакомства. Тогда кровир спас девушку от одного крайне приставучего ухажера, который стал угрожать ей дурацкой с точки зрения убийцы пищалью «Берта», и в качестве благодарности Мела позвала спасителя к себе выпить кофе (о том, что этот самый ухажер – Скосий Бка – был очередным заданием, Вальтер говорить не стал). Роман закончился так же быстро, как и начался, и причина тому была крайне проста – Меле было страшно связывать свою жизнь с человеком, на которого точит зуб большое количество непорядочных личностей. Вальтер ее не осуждал, ибо прекрасно понимал, что не может дать ей того, что она желает.

– Подожди-ка… – лицо Мелы просветлело, вернув прежнюю окраску. – Ты как-то спрашивал, могу ли я тебе восстановить сердце?

– Именно поэтому я и здесь, – кивнул Вальтер. – Прости, что вламываюсь с такой просьбой в столь важный для тебя день, но до этого мне было некогда.

– Ты разбирался с кем-то неуловимым? – догадалась девушка.

– Неуловимых не бывает. Бывают лишь те, до кого я пока не добрался.

Мела чуть отвела взгляд в сторону.

– Ты не меняешься – столь же самоуверен, как и прямолинеен, – заметила она. – Что ж, я смогу его восстановить: сегодня сил у меня для этого хватит.

– Уверена?

– Абсолютно. Предупреждаю – может быть несколько неприятно.

– Ты уже готова? – удивился Вальтер.

– Не вижу смысла тянуть. Тем более что этот праздник не может быть полным без меня…

– Что я должен делать?

– Стоять.

– Сложнее действия не придумать…

Мела имела свой необычный секрет – ее мать была так называемой Чарующей, чьи способности, передавшиеся по наследству дочери, были заточены в основном на исцеление. Нынешняя Завидова, безусловно, владела и парой защитных заклинаний, но они были столь слабы, что тогда против Берты ничего не смогли бы сделать. Зато она тут же определила, что внутри сердца Вальтера отсутствует та самая часть, которая и превращает сердце не просто в насос, тупо качающий кровь, а в то, что раскрывает природу человека, делая его по-настоящему живым. Утеря этой части не то чтобы не мешала человеку, но легко могла превратить его в огромную фарфоровую куклу, которая существует, но не живет. И Вальтер удивился – вроде бы главный насос работает бесперебойно, а внутри него парадоксальным образом ничего нет, и ни один прибор не мог это показать. «Может, та часть у меня и была, но ее каким-то образом вынули, чтобы не мешала работе», – логично подумал тогда Вальтер, но сама мысль о возвращении настоящего сердца не давала ему покоя.

Невеста прижала правую руку к своему сердцу, а левую – к сердечной мышце Вальтера, после чего произнесла:

– Будь же целым.

Внешне не происходило абсолютно ничего, но Вальтер ощущал, что через Мелу в него поступает странная энергия, которая грела и выжигала одновременно. В груди стало биться чаще, в глазах несколько потемнело – парень даже испугался, что может потерять сознание, ибо ноги подкашивались все сильнее. Мела же была абсолютно спокойна – просто терпеливо ждала, когда все закончится.

– Кажется, все прошло успешно, – в голосе Мелы не звучало усталости и вообще какой-либо потери сил. А вот Вальтер практически согнулся пополам, с большим трудом отдышался, после чего вопросил:

– Ты мне точно СЕРДЦЕ восстановила?

– Безусловно.

– Странно. Такое ощущение, что мне в грудь кол вбивали…

И вот тут произошло то, чего Мела явно не ожидала. Вальтер, который и так был почти двухметровым шкафом, вырос еще на голову – впрочем, расширение коснулось и ширины плеч. Уши заострились, превратившись в отдаленное подобие волчьих, на лице и теле появилась странная темная шерсть, а пальцы увеличились на одну фалангу и украсились черными когтями, да настолько отполированными, что педикюр гитариста «Она вышла замуж» не шел с ними ни в какое сравнение.

На это превращение обратили внимание почти все присутствующие. Многие охали, ахали, что-то кричали, но не разбегались – всем, судя по всему, было интересно посмотреть, чем все закончится.

– Так ты… Волколак? – вопросила Мела, сделав несколько больших шагов назад.

Вальтер, осмотрев себя и поняв, что одежда теперь имеет дополнительное количество дыр, а выросшие ступни порвали туфли, издал неожиданно глухой рык, потом, переведя взгляд на Мелу, своим привычным голосом произнес:

– Бестия сидо!

А вот это заявление звучало куда серьезнее, потому народ вскочил из-за столов, разбегаясь в разные стороны.

Вальтер в два шага заметно сократил расстояние между ним и Мелой и попытался на нее напасть прыжком, но та воскликнула:

– Стынь!

На мгновение застыв в воздухе, парень медленно полетел к ногам нынешней жены барона и больно ударился о землю.

– Сработало… – неожиданно для самой себя воскликнула Мела.

К ней тут же подскочил муж:

– С тобой все в порядке?

– Да… Как и с Вальтером. Не переживай – он сейчас должен прийти в себя. Поднимите его! Посадите, дайте воды…

– А он ни на кого больше не нападет? – раздался голос в толпе.

– Не должен. Как я и говорила – неприятная реакция. Бывает.

– Ничего себе неприятная…

На помощь Вальтеру подоспели вокалист «Она вышла замуж» Тими́тра Таволгин и свидетель со стороны жениха Григорий Лаписов – с трудом подняв его, посадили за стол. Вальтер уперся в стол локтями, схватившись за голову, буквально опрокинул в себя литр воды, после чего произнес:

– Извини, Мела. Я только когда ударился о землю, понял, что произошло.

– Не совсем уверена, что ты понял, – спокойно сказала Мела.

Наконец прекратил издавать непонятный ритм перкуссионист. Вальтер недовольно поднял голову, нашел взглядом «Йожа», выделявшегося длинными, торчащими в разные стороны волосами, указал на него когтем и громко рыкнул:

– Ты – следующий!

Йож подскочил на стуле, вскрикнув что-то непонятное, после чего, с опаской поглядывая на Вальтера, стал неожиданно для всех отбивать ровный ритм на своем барабане, чем-то похожим на винный кубок.

Это было знаком того, что все наладилось.

– О, нормальная пошла! – крикнул кто-то из гостей, потирая руки и наливая очередные пятьдесят грамм. Все участники группы, восхитившись «исправленным» перкуссионистом, стали играть еще веселее, и Тимитра громким голосом пел строки одной из самых популярных песен группы «Жизнь и свобода»:


Устал я звереть от скупых новостей –

Веселый мой друг, сто грамм мне налей,

Больше не страшно душе за других:

Долго был психом, теперь – тоже псих!


– А я тогда, стесняюсь спросить, кто? – задал риторический вопрос Вальтер, смотря, как бурно реагирует народ на песню.

– Тебе самому нужно ответить на этот вопрос, – пояснила Мела.

– Зря ты мне рассказала о восстановлении сердца, – вздохнул профессиональный убийца, и в его глазах была видна растерянность.

– Похоже, ты изменился только внешне, но не внутренне, – сделала вывод девушка. – Это важнее. Со временем привыкнешь к своей настоящей внешности… К тому же она даст тебе больше плюсов. Например, сможешь внедряться к демоноидам.

– Свой среди чужих, чужой среди своих? – усмехнулся Вальтер, и усмешка получилась действительно животной.

– А разве до этого было по-другому?

Вальтер осекся, неожиданно поняв, что Мела права.

– Зверь в человеческой шкуре… Видимо, кровир и должен быть таким.

– Ты стал больше животным, но станешь ли ты зверем – зависит от тебя, – пожала плечами Завидова.

– А ты считала меня зверем?

– Никогда.

– Серьезно?

– Абсолютно.

– Странно, ведь на моих руках застыло много крови…

– Но если бы ты вовремя не вмешивался, продолжила бы течь кровь ни в чем не повинных людей, и вряд ли она смогла бы застыть. Мне кажется, в таком случае ты бы просто не смог спать по ночам.

– Ты слишком добра к убийце.

– Этот убийца меня когда-то спас. Не забывай об этом.

– Сказала та, которую я только что чуть не убил…

– Ты бы не смог.

– Это почему?

– Превращение отняло у тебя большое количество сил, так что я спокойно смогла тебя остановить.

– Вот оно что… – протянул Вальтер, с радостью подумав: «Ты стала куда сильнее, Мела. Не знаю как насчет Берты, но обычного любителя помахать кулаками точно отвадишь… Да и есть ныне кому защищать тебя».


Красавица проводила чудовище до соседнего двора.

– Мне пора. У меня дел теперь много, – сказал Вальтер. – Надо себя привести в порядок, купить новую одежду, начальству показаться, чтобы не испугалось…

– Не беспокойся – я попросила Кирилла помочь тебе со всеми проблемами.

– Так его Кирилл зовут?

– А ты не знал?

– Не обращал внимания – все по фамилии привык звать. Божественный, видимо, знак всем нам, – улыбнулся парень, посмотрев в небо.

– Ты про что?

– Поймешь из учебника истории… Хотя про такое наверняка не пишут.

Мела приобняла Вальтера.

– Вряд ли мы когда-нибудь встретимся лишь вдвоем, волчонок, – сказала она.

– Я никогда не прощаюсь, баронесса, – ответил на это Вальтер и уверенно зашагал куда-то вдаль.

Мела долго смотрела ему вслед, пока к ней не подошел Кирилл:

– Все нормально?

– Да, конечно, – закивала она.

Барон обнял жену, посмотрел в сторону и произнес:

– Такие, как он, найдут способ выйти из любой передряги. Уверен, что мы еще с ним увидимся… Главное, чтоб при хороших обстоятельствах.


«И голос ее – виски»


…И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею.


Книга Екклесиаста, ст. 7:26.


В питейное заведение «Старкойот», которое гордо называлось «территорией развлекательно-культурной» и никак иначе, зашел молодой человек, привлекающий к себе внимание двумя деталями: выкрашенными во все цвета радуги длинными волосами и кожаным, сияющим своей чернотой плащом, скрывавшим тело от шеи до самых пят. Человек уверенным шагом прошел к пустовавшей барной стойке, придвинул к себе стул и присел на самый край. Бармен узнал молодого человека, кратко обратившись к нему:

– Здравствуй, Харя.

Харитон – а именно так звали парня – очень не любил, когда его сокращенно называли «Харя», но ничего поделать с кличкой, данной молвой, не мог, потому старался не обращать на нее лишнего внимания, вместо этого громко произнеся:

– Вильям Лоусон. Пятьдесят.

– Бюджетные напитки не держим, – с некоторой долей презрения произнес бармен.

– Пфф… Тогда Бэллантайнс.

– Закончился.

– А что осталось? – в голосе Харитона стало отчетливо звучать раздражение.

– Джеймсон.

– Давай Джеймсон.

Бармен потянулся к бутылке. Харитон достал из кармана плаща кошелек, вытащил банкноту и небрежно кинул ее на стойку. Бармен взглянул на банкноту и, не сбавляя градус презрения, произнес:

– Сдачи нет.

– Тогда наливай на все, – махнул рукой Харитон.

Светло-коричневая жидкость заполнила практически весь стакан. Харитон аккуратно его взял, жестом поблагодарил бармена, сделал глоток «живой воды», после чего окинул взглядом «Старкойот», громко про себя выругавшись.

Вечер для посещения был явно неудачный.

В одном углу заведения одиноко сидела Хелена. Она не изменяла своему стилю – длинные черные волосы свисали так, что были похожи на лезвия ножей, офисный костюм выделялся острыми углами плеч и локтей, шпильки дорогущих лодочек готовы были проткнуть ногу кому угодно… Хелена и сама отличалась какой-то холодной, даже мрачной угловатостью – может, именно поэтому и отталкивала людей от себя. Компанию ей составляли разве что очередной стакан вишневого пива (и это – после красного вина и рюмки водки) и валяющаяся на столе открытая пачка сигарет, от которой, вопреки известной песне, день лучше явно не стал.

В другом углу «Старкойота» все было совершенно по-другому – за одним столом с Кассандрой сидела группа мужчин, которые уже были под хорошим градусом, как, впрочем, и сама Кассандра, допившаяся до такой степени, что позволяла себе курить прямо в помещении, а не на улице. Женщина поправляла изящными жестами кудри, хохотала, поднимала бокал с чем-то, имеющим ядовито-зеленый цвет (скорее всего, это был какой-нибудь коктейль), острила не хуже собравшихся вокруг поклонников, блистала перед мужчинами своим новым платьем, украшенным рюшечками и цветочками – в общем, казалась намного приветливее, чем сидящая напротив Хелена.

Они ненавидели друг друга, хотя были крайне похожи, особенно в одном – обе относились к Харитону с презрением, граничащим, опять же, с ненавистью. И тот это знал, хотя и не понимал, когда началась эта эпоха взаимной ненависти – впрочем, ему это было уже не важно.

Он не подошел ни к одной, ни к другой – Хелена бы ему сказала: «Пошел прочь», а Кассандра и вовсе обошлась бы одним уничтожающим взглядом. Просто поднялся и прошел к одному из свободных столиков – не хотелось ему сидеть за барной стойкой, глядя на бармена, который тоже его почему-то, да невзлюбил.

Но сесть ему не получилось – стул под ним благополучно развалился, и Харитон плюхнулся на пол, пролив на себя некоторый объем виски.

Кто-то из поклонников Кассандры громко захохотал, увидев сию картину.

– Так тебе и надо, холоп! – торжествующе воскликнул другой умник, и Кассандра его поддержала своим девичьим хохотом.

Чертыхаясь, Харитон поднялся с пола, поставил стакан на стол и попробовал сесть на другой стул. Тот тоже не выдержал вес парня, со стуком лишившись части одной из ножек.

«Старкойот» взорвался еще одним приступом хохота.

Плюнув и справедливо решив, что третью попытку предпринимать не стоит, Харитон вернулся к барной стойке. И тут он не поверил собственным глазам – разваленные на части стулья непонятно как, но стали целыми.

Повернувшись к бармену, Харитон сказал:

– Плесни мне еще.

– Да у тебя и так полный! – возразил тот.

Парень всмотрелся в стакан и удивился еще больше, ибо тот объем, который Харитон пролил на пол, каким-то образом вернулся.

– А ты мне наливал?

– Нет.

– А то, что случилось со стульями, видел?

– С какими стульями? – удивился бармен. – Харя, у тебя уже белая горячка разыгралась, что ли?

– Может быть, – не стал отрицать Харитон, поняв, что этого, кроме него, никто из присутствующих не видел, хотя над эффектным падением смеялись многие.

От мыслей парня отвлек местный конферансье, который вышел на импровизированную сцену и объявил, что сейчас выйдет на сцену новая, «молодая и подающая надежды» певица со странным именем Твения.

Харитон заметил, что Хелена и Кассандра напряглись.

К микрофону вышла девушка в ярком цветочном платье с изящным разрезом до бедра – завидев его, присутствующие мужчины тут же подали одобрительные голоса. Рыжеватые волосы были сложены в сложную прическу, которую поддерживали множество гребней и цветочных заколок. Твения была настолько красива, что, казалось, почти не пользовалась косметикой.

– Добрый вечер, – мягко произнесла она, поразив присутствующих не только красотой, но и голосом.

Хелена и Кассандра, не сговариваясь, заскрипели зубами.

– В начале своего выступления я исполню французский вариант знаменитой испанской песни о любви – думаю, многие из вас ее знают и любят. Итак, «Ле истуа де ун амур».

«Надо же, какой великолепный выбор», – одобрил Харитон, любящий все вариации этой ставшей классической песни.

Твения начала петь, и Харитон внезапно понял, что вокруг начало происходить что-то неладное – стрелки настенных часов стали бешено плясать из стороны в сторону, стаканы нервно подпрыгивали, а бутылки за спиной бармена принялись меняться местами, будто кто-то невидимый использовал их в качестве инвентаря для игры в наперстки. «Вроде выпил-то чуть-чуть, а так колбасит», – подумал парень, на всякий случай держась рукой за барную стойку, чтобы не упасть.

Твения перешла к припеву:


Cest lhistoire dun amour, un amour femme fatale


«Мало того, что не согласованы слова меж собой, так еще и совершенно иные», – возмутился про себя Харитон, осматривая зрителей, которые восприняли искажение песни спокойнее, чем ожидалось. Такая реакция не слишком удивляла – музыкальная образованность людей в большинстве своем упала до такой степени, что для них великими песнями становились опусы в жанрах шансон и трэп, но Харитона поразило отсутствие восклицаний из уст куда более образованных Хелены и Кассандры: уж кто-кто, а они бы не стали молчать да выкрикнули свои замечания, причем не дожидаясь конца песни…

Оставался только один вывод – это слышал только Харитон. И когда он после этой прозвучавшей строчки глотнул виски и внимательно взглянул на Твению, то понял, кто был источником всех странностей, которые творились в течение вечера.

Этим источником была именно певица, и она, судя по всему, не была человеком – более того, поняла, что Харитон ее раскрыл. Парень хоть и не был опытным экстрасенсом, но внутреннее похолодание в районе кистей рук никогда не обманывало…

Твения закончила исполнять песню, и «Старкойот» разорвался громом аплодисментов. Пара мужчин, окружающих Кассандру, бросились к певице, чем вызвали вопль возмущения женщины. Хелена заметно усмехнулась, глядя на провал соперницы.

Но Твения удивила всех. Она вышла со сцены, проигнорировала комплименты слушателей и прошла к барной стойке, заняв место рядом с Харитоном.

– Что желаете выпить? – приподнял бровь бармен.

– То же, что и он, – сказала Твения, указав на Харитона.

Бармен налил «Джеймсон», поставил перед Твенией и зачем-то отошел к дальнему краю своего рабочего места, будто не хотел видеть и слышать того, что произойдет дальше.

– Значит, слухи о тебе не врали, Харитон, – обратилась к парню певица, коснувшись губами алкоголя.

– Это не столь важно, – отмахнулся Харитон. – Ты – действительно НЕ человек?

– Смотря какой смысл ты вкладываешь в это понятие…

– Тебе решать.

Твения глотнула виски, посмотрела на Хелену и Кассандру, после чего сказала:

– Они недостойны тебя.

– Не наоборот ли? – удивился Харитон.

– Странно, что ты так думаешь, если учесть, что они с тобой сделали…

Харитон на пару мгновений замолчал – услышанное явно его поразило до глубины души. Собравшись с духом, он совсем тихо спросил:

– Ты увидела?

– Конечно. Это не так уж сложно.

– Ясно… – вздохнул парень.

– Скрывать подобное долго не получится, а жить с этим крайне опасно.

– Я попытаюсь.

Твения накрыла руку Харитона своей ладонью:

– Я хочу помочь.

– Сомневаюсь, что просто так, – возразил Харитон.

– А ты не сомневайся. Лучше взвесь все «за» и «против».

– Мне кажется, нам стоит продолжить беседу позже…

– Ты про идущих ко мне Хелену и Кассандру?

– К тебе?

– Ты пока пей. Бармен!

Подавальщик алкоголя тут же вырос перед Твенией. Та протянула руку к своему декольте, вытащила из выреза странную черную монету, положила ее на стойку, накрыла рукой и придвинула бармену:

– Налей ему еще.

– Но я не… – собирался возразить Харитон, но ему стало понятно, что это – бесполезно.

Бармен хохотнул, принял монету, после чего плеснул в неполный стакан Харитона совсем другой светло-коричневый напиток.

– Джеймсон? – поинтересовался Харитон.

– Фернет, – сказал бармен.

– Фернет? У вас тут и такое есть?

– Не знаю, про что ты, но есть виски, который так и называется – «Фернет».

– Никогда о таком не слышал…

– Правильно – он не для тех, кто глушит «Вильям Лоусон».

– Да иди ты, – выругался Харитон и глотнул из стакана.

Твения же отвела Хелену и Кассандру в сторону. Первой накинулась на певицу Хелена:

– Ну и какого черта ты к нему лезешь?

– Странно слышать это от тебя – ты же его презираешь, – фыркнула Твения.

– Мы имеем право его презирать, – возразила Кассандра.

– Это вы таким образом самоутверждаетесь? Нашли того, кто для вас является урной для мусора?

– А ты будто сделаешь из этой урны вазу с цветами, – язвительно хохотнула Хелена.

– Нет, – покачала головой Твения, улыбнувшись. – Но я ограничусь тем, что буду кидаться в нее лишь смятой бумагой, а не объедками и плевками.

– Харя не согласится, – довольно заметила Кассандра.

– А вы в этом уверены? Тогда позвольте вам кое-что показать… – и Твения окликнула Харитона: – Харитон, ты допил?

– Допиваю, – ответил парень.

– Давай быстрее, – велела девушка.

– Хорошо…

– Залпом давай! Не будем тянуть…

Харитон послушался девушку – в три глотка осушил стакан и громко поставил его на стойку.

– Подойди к сцене, – сказала Твения, вернувшись к микрофону.

Парень встал и медленно подошел, ибо количество выпитого алкоголя уже ударяло по организму.

Твения окинула Харитона взглядом сверху вниз, после чего громко объявила:

– А теперь я покажу, что от всех скрывает этот парень!

Дальше Харитон не сразу понял, что произошло – Твения коснулась ногтем указательного пальца воротника плаща и резким движением чиркнула им вниз до живота. Плащ слез вниз, завершив свое «падение» где-то в районе локтей – не в последнюю очередь потому, что Харитон вовремя выставил локти так, чтобы плащ удержался. И повод для опаски у парня был, ибо Твения показала, что под плащом у Харитона ничего не было – по крайней мере, верхняя часть туловища была оголена, за что его в принципе можно было прозвать эксгибиционистом. Поразило всех присутствующих совершенно иное обстоятельство.

Прямо посреди груди Харитона зияла заметная, аккуратная и вгоняющая случайных зрителей в обморок дыра.

Народ вскочил со стульев. Хелена и Кассандра, не сговариваясь, ахнули. Бармен выронил из рук стакан, который с заметным «Дзынь!» разбился, стукнувшись о пол.

Отмер один из мужчин, окружающих Кассандру:

– Как это вообще возможно? Ты же не можешь жить с таким ранением! И почему у тебя не течет кровь… И… У тебя же позвонки отсутствуют! Как ты… Как ты пьешь-то?

– Это все, что тебя интересует? – удивился Харитон. – А не интересует, КТО мне нанес такое повреждение?

– Быть того не может… – ахнула Хелена.

– Может, Хелена, может. Ты и Кассандра медленно разъедали меня своим равнодушием, перешедшим в презрение. Вот чего вы добились… И да – тут прозвучало хорошее замечание, что я не могу жить с такой дырой. А кто сказал, что я живу? Я существую, а это – две совершенно разные вещи…

– И сможете ли вы ему залечить эту рану, которую сами и нанесли? Я думаю, нет… – заявила Твения.

Тут отмер кто-то из подвыпивших мужиков, воскликнув:

– Да вы серьезно все ведетесь на такой дешевый прикол?

– Прикол, говоришь? – усмехнулась Твения, после чего просунула руку сквозь грудь Харитона, показав, что определенная часть тела парня и вправду отсутствует. Скептик, завидев это, бухнулся на стул и пораженно произнес:

– Вот черт…

– Но сейчас на ваших глазах я верну ему то, чего он лишился, – сказала Твения, провела изнутри дыры рукой, после чего вытащила ее из тела Харитона и щелкнула пальцами.

– Будто какое-то магическое представление… – раздалось среди зрителей.

И параллель была уместной, ибо Харитон почувствовал, что отсутствовавшие позвонки вырастают из существующих и медленно соединяются между собой, возвращая позвоночник в прежнее состояние. Парень сжал зубы, ибо было неприятно, но почему-то терпимо – когда он взглянул на Твению, то та указала пальцем на барную стойку, и Харитон понял, для чего певица угостила его неизвестным видом виски. Народ снова ахнул, когда вслед за костями начала восстанавливаться плоть – мясо, в отличие от костной ткани, нарастало с куда большей скоростью. Несмотря на то, что дыра находилась в середине груди, внутренние органы были практически не задеты, что, судя по всему, заметно облегчало процесс регенерации. Еще быстрее все прошло с кожей – та покрыла плоть буквально за пару мгновений, причем с обеих сторон.

Харитон прерывисто вдохнул воздух в грудь.

– Все ли нормально? – спросила Твения.

– Вроде бы… – ответил он, как понял, что встал на одно колено, а костяшки пальцев правой руки упираются в пол.

– Что за… – начал бармен.

– Харитон, не соглашайся ни на что! – воскликнула Кассандра.

– Он уже согласился, – усмехнулась Твения, затем посмотрела на Харитона и сказала: – Теперь ты принадлежишь мне как слуга, который должен будет исполнить любую мою волю. Ты меня понял?

– Как прикажешь, – кивнул Харитон, однако Твения оказалась недовольна ответом:

– Попробуй еще раз.

– Как прикажете… – произнес парень, прокашлявшись.

– Не совсем верно, но пока простительно, – вновь не одобрила Твения.

В горле Харитона пересохло, но он смог преодолеть царапающее чувство и глухо произнес:

– Как прикажете, госпожа Твения.

– Молодец, – искренне улыбнулась Твения и протянула руку Харитону. Когда тот за нее взялся, в «Старкойоте» погас свет.

Бармен спешно побежал разбираться с щитком и искать запасной генератор. Поклонники Кассандры включили фонарики на телефонах:

– Где Харитон?

– Где Твения?

– Не вижу их!

– Что, уже сбежали?

– Ага, сбежали! Так тихо, что ли? Мы б услышали!

Бесполезные крики раздавались еще пару минут, и свет наконец-таки включился.

В одном кричащие оказались правы – Харитон и Твения исчезли, но как, никто толком не понял.

Хелена, допив вишневое пиво, со злостью посмотрела на Кассандру и прошипела:

– Это ты виновата…

– Неужели я? На себя бы посмотрела, тварь! – огрызнулась Кассандра.

– Что-о-о?!?

– Девочки, давайте не будем…

Было поздно – Хелена и Кассандра вцепились друг другу в волосы, а все остальные пытались их разнять.

Сбылась одна из грез Харитона – только жаль, что он этого не увидел.


«Вне времени и тела»


Oboete imasu ka – me to me ga atta toki wo?

Oboete imasu ka – te to te ga fureatta toki?

(Ты помнишь, как встретились наши глаза?

Ты помнишь, как соприкоснулись наши руки?)


Мари Иидзима, «Do you Remember Love?»


Кирпичный дворец Ровды, известный под названием «Те́гила» и украшенный заметной скульптурой, изображающей осла, застал немало культурных событий города, но такие массовые и громкие вечера, как презентация нового сборника стихотворений известного поэта Валентина Брайтсона, были редкостью и для него. В главном зале дворца было яблоку негде упасть – все зрители дружно расселись вокруг небольшой импровизированной сцены, стоящей прямо посреди комнаты. Сцена была оборудована по минимуму – на ней находились звуковой монитор, небольшой столик на ножках, чтобы было куда поставить чашку чая, и пустовавшая микрофонная стойка, ибо микрофон находился в руках Валентина уже полтора часа.

Про Валентина Брайтсона, поэта, который появился в литературной среде буквально из ниоткуда и за каких-то два года обрел невероятную популярность, складывалось множество легенд, и надо сказать, что сам поэт каждый раз давал повод сочинять про себя что-то невероятное. Его биография была противоречива вплоть до возраста: кто-то говорил, что ему – двадцать восемь лет, кто-то – что тридцать, а кто-то – что тридцать два. В одном интервью он гордился тем, что пять лет провел на военной службе, но в другом говорил, что на военную службу его не взяли из-за проблем со здоровьем, что вызывало искреннюю ухмылку почти у каждого, кто хоть раз его, да видел. Кто-то слышал, что свою поэтическую карьеру он начал еще в тринадцать лет, но под другим именем, кто-то говорил, что Валентин долгое время просто стеснялся публиковать свои произведения, а кто-то с пеной у рта утверждал, что видел будущего поэта, когда ему было три года, и он уже тогда научился мелодично складывать слова (вот этому, естественно, не верил никто). Ореол таинственности окружал Брайтсона на редкость туманный, но одно обстоятельство являлось чистой правдой – Валентин был действительно талантливым поэтом.

Его выступление уже подходило к концу. Читал он громко, выразительно, при этом не заглядывая в листы бумаги – он каждое свое стихотворение (а их было много) помнил наизусть, что приводило в искренний восторг не только простых слушателей, но и именитых литераторов. Никогда не было такого, чтобы он что-то забыл, в его речи не звучалоразличных «э-э-э», «бе-е-е», «м-м-м» и прочих паразитов, а его чувство такта и воспитанность лишь довершали идеальный портрет идеального поэта.

Валентин в своем творчестве сделал ставку на более короткие по длине стихотворения, чем привыкли писать в Ровде и округе, и не прогадал. Он постоянно экспериментировал, причем эксперименты начались с переложения восточного жанра «рэнга» на русский лад, в котором поэт заметно преуспел. Новый же сборник состоял из «суточных» стихотворений – так они были названы автором потому, что состояли из двадцати четырех строчек. На вопрос, почему была выбрана именно эта длина, Брайтсон заявил, что в последнее время он сочиняет в лучшем случае строчку в час – соответственно, за день получается стихотворение в двадцать четыре строки. Естественно, никто этому ответу не поверил, ибо Валентин был куда работоспособнее, чем сам говорил о себе.

– Дорогие друзья! – обратился поставленным, чистым голосом к слушателям Брайтсон после того, как очередной шквал аплодисментов стих. – Как мне ни прискорбно сообщать вам эту новость, но наш – подчеркиваю, именно наш, а не только мой – вечер подошел к концу… Но я никак не могу вас отпустить с чувством некоей неудовлетворенности, – в зале в этот момент пробежал смех, – и потому я прочитаю стихотворение, которое написано сегодня утром… И вы будете первыми, кто его услышит!

Раздался всплеск аплодисментов.

– Прошу абсолютной тишины… – поднял руку Валентин. Когда все стихло, он изящным жестом поправил воротник пиджака, придвинул к себе шнур микрофона и стал декламировать:


Вокруг, быть может, и пустыня,

Вокруг, быть может, пустота,

Но я без боя не застыну:

Сильней кота, да и кита.

Нет, не обижу я животных!

Их отличать бы от зверей

Нам нужно, если это можно…

Хозяин, пива мне налей!

Я кружку поднимаю эля

За всех вокруг… И за себя.

А если кто опять посмеет

Внести раздоры, всех рубя,

Остановлю… Но рифмой-строчкой.

О слово тупится кинжал.

И ради Ровды, Руси дочки,

Готов принять не свой финал!

Кто сочинитель, тот бессмертен.

Читайте наши опуса́,

И мы расплачемся – поверьте…

И просветлеют небеса.

Не поздно сим заняться делом.

Страшнее – просто не начать.

Поэт вне времени и тела

Продолжит для людей писать.


Раздались завершающие, громогласные аплодисменты.

– Большое вам спасибо, дорогие и преданные слушатели и зрители! Этот вечер сделали именно вы! – произнес Валентин на прощание, после чего совершенно в подростковом духе спрыгнул со сцены в зал.

Зрители сорвались с мест, дабы успеть хотя бы парой слов перекинуться с почитаемым поэтом.

Валентин не торопился – он отвечал на вопросы, раздавал автографы, подписывал книги, позволял сфотографироваться на память. С двумя пришедшими гостями он общался дольше, чем с другими: это были вокалист группы «Она вышла замуж» Тими́тра Таволгин и барон Кирилл Завидов – человек, который помог в организации сего концерта. В этих разговорах не было ничего серьезного – скорее они были этаким приятным дополнением к вечеру.

Поэт уже пробирался к выходу из зала, как обратил внимание на девушку в белоснежной парадной военной форме, представлявшей собой жакет и юбку-карандаш до колена. По всей длине левого рукава шли узкие канты синего и красного цветов, а правого – синего и черного. Кроме того, жакет был «украшен» нашивкой – желтым соловьем – и буквами «МДМ», блестевшими золотом чуть ниже груди.

– Вам очень идет эта форма, – улыбнулся Валентин.

– Приму это за комплимент, хотя я все-таки в первую очередь военный человек, а уже потом – женщина, – отбрила поэта девушка.

Брайтсон нисколько не обиделся – лишь хохотнул в ответ:

– Очень рад, что меня посещают и военные. Могу я узнать Ваше имя, прекрасная представительница нашей великой и могучей армии?

– Анфиса Толбухина, – представилась собеседница, поправив свои роскошные русые волосы, не по-уставному распущенные.

Валентин изменился в лице:

– Так Вы – родственница старшего десятитысячника Павла Толбухина?

– Если быть точнее – дочь, – пояснила Анфиса.

– Похоже, Вы столь же талантливы, как и Ваш отец… В столь юном возрасте стать младших дружин матери́ной – это большое достижение.

– Вы действительно мне льстите или издеваетесь? – приподняла бровь Толбухина.

– Я никогда ни над кем не издеваюсь, – улыбнулся Валентин еще шире. – Как Вам вечер?

– К сожалению, долг не позволял мне посетить Ваши прошлые концерты, хоть я и Ваша поклонница… Но наконец-то я смогла исправить этот пробел. Скажу кратко – я довольна.

– Я старался, – кивнул Валентин. – С удовольствием бы поговорил с Вами еще, но мне пора бежать… Есть одно незавершенное семейное дело.

– Еще один парень убегает от меня, – фыркнула Анфиса.

– Обстоятельства, к сожалению, складываются сегодня не в мою пользу, – произнес на прощание поэт, после чего нырнул в толпу ждущих его людей, ибо на каждый концерт он приходил со свитой различных помощников.

– Говоришь, семейное дело? Но у тебя же формально нет семьи… – задумалась Анфиса, глядя в спину Валентину. – Что же ты скрываешь от всех?


Валентин жил буквально в двух кварталах от Тегилы, потому вместе со свитой добирался до дома – типичной пятиэтажной кирпичной постройки – пешком. Всю дорогу он непривычно молчал, и окружающие его помощники прекрасно знали, что ожидает этим вечером их начальника, но ничего не могли сделать – Брайтсон был непреклонен в своих решениях.

Остановившись возле двора своего дома, поэт осмотрел свою свиту, нашел глазами невысокую девушку с множеством косичек и спросил ее:

– Ты поставила защитный пузырь?

– Так точно. Но учтите, что его работы хватит максимум на полчаса.

– Я справлюсь куда за меньшее время. Спасибо, Ли́са, – поблагодарил парень.

Один из представителей свиты протянул Валентину что-то очень длинное и узкое, завернутое в ткань и связанное легким узлом. Брайтсон потянул за узел, и ткань обнажила спрятанную в ножны анта́гу – восточный обоюдоострый меч.

– Уроки фехтования помните?

– Думаю, что не забыл, – ответил поэт, схватив оружие. – Жители эвакуированы?

– Весь ближайший квартал, – раздался ответ.

– Отлично. Никто, кроме меня, не должен пострадать сегодня вечером.

– Почему именно Вы туда лезете? – удивилась Лиса. – Необязательно быть в этом случае настолько честным…

– Есть вещи, которые мужчина должен сделать сам и только сам, – возразил Валентин. – Эта вещь – одна из них.

– Да благословит Вас Бог! – воскликнула вся свита, перекрестив Валентина.

– Да поможет мне Бог, – перекрестился и сам Валентин, после чего прошел через защитный, невидимый человеческому глазу пузырь в родной двор. Парень медленно прошел к его условной середине, обнажил меч, бросив ножны рядом, после чего воскликнул:

– Я знаю, что ты уже здесь! Выходи – я готов!

– Как скажешь… – раздался измененный странными помехами голос, и Валентин обернулся.

Перед ним встал некто, практически полностью одетый в доспехи – исключением стал черный, совсем не боевой шлем, который явно от ударов холодным оружием никак не защищал, но зато скрывал лицо благодаря непрозрачному стеклянному забралу. Оружием воина ожидаемо была антага.

Валентин разочарованно спросил:

– Ты ведь не Каду́рин, так ведь?

Ответа не последовало.

– Так я и знал – он не способен явиться не дуэль, прислал вместо себя наемника…

– Я предпочитаю, чтобы меня называли крови́ром, – возразил наемник.

– Да мне плевать, – заявил Валентин, направив меч острием в сторону противника. – Пора закончить эту дуэль.

«Воин», поняв, что формальности наконец-то закончились, напал на Брайтсона первым. Тот не выдержал первого удара и свалился на землю, но быстро встал на ноги.

Началась ожесточенная схватка.

В которой Валентин проигрывал, ибо невооруженным глазом чувствовалось, что поэт, может, и уверенно владеет пером, но никак не холодным оружием. Противник одерживал верх так, будто вообще не напрягался.

– И это – человек, якобы прошедший воинскую службу! Да ты даже держать антагу нормально не можешь! – кричал наемник. – Мне жаль поднимать руку на такое немощное существо!

– Предпочитаешь сражаться с равными по уровню противниками? – неожиданно раздался голос Анфисы.

– Что за… – удивился Валентин, повернув голову в сторону. Удивление было оправданным, ибо Анфиса каким-то образом, но преодолела защитный пузырь.

– Ты что, за собой хвост притащил? – вопросил «воин». – Обвиняешь того, кто меня нанял, во лжи и подлости, но сам ничем не лучше!

– Как младших дружин материна города Ровда, я имею право требовать не только открытия защитного пузыря, но и раскрытия личности любого дуэлянта! – воскликнула Толбухина.

– Кем бы ты ни была, ты пришла с ним… И раз уж мы заговорили о правах, то я без всяких на то последствий убиваю каждого, кто вмешивается в дуэль, – возразил армированный воин, пригрозив катаной девушке.

– На безоружных это правило не действует…

– Действует, если безоружный – представитель армии!

– Прекратите! – вмешался Валентин, бросив антагу к ногам неприятеля. – Я сдаюсь. Никто не должен пострадать, кроме меня.

Воин истерично захохотал:

– Какая честность, смешанная с подростковой наивностью! Ты серьезно, Валентин? Никогда б не поверил, что тебя можно так легко обвести вокруг пальца!

– А теперь, когда дуэль формально закончена, снимай шлем, – велела Анфиса.

– Да пожалуйста, – пожал плечами кровир, вернув антагу в ножны, и освободил свою голову.

Перед глазами Валентина и Анфисы предстал лысый и совершенно бледный человек, чье лицо никак не выдавало истинный возраст. Валентин ахнул – он знал этого кровира, и прозвище его было, как ни странно, Бледный.

– Не ожидал, что ты на это подпишешься, – честно признался поэт.

– Думал, если один раз спас тебе жизнь, то мы с тех пор – в хороших отношениях? Твоя наивность меня просто поражает, – усмехнулся Бледный – его настоящий голос звучал намного чище. – К сожалению, ты не учел еще одного фактора… Я здесь не один.

– Что?

Внезапно правую лодыжку поэта сковало резким приступом боли. Валентин дико взвыл, чуть заваливаясь в сторону, после чего опустил взгляд и понял – в него кто-то стрелял, и пуля прошла насквозь, вот только было серьезное «но»: кровь не шла, будто в теле ее и вовсе не было.

– Обалдеть! – вскрикнул Бледный. – Так ты, похоже, не совсем человек! Вот Кадурин-то обрадуется сей новости!

– Кто стрелял? – вопросил Валентин.

– Я не видела! Он не мог уйти далеко, я сейчас! – и Анфиса побежала туда, откуда, по ее мнению, мог раздаться выстрел.

– Анфиса, не вмешивайся! – вскрикнул Брайтсон, повернувшись в сторону.

И это стало его главной ошибкой.

Бледный молниеносно преодолел расстояние, отделяющее его от противника, и одним движением обнаженной антаги располовинил тело Валентина по диагонали.

Анфиса остановилась на мгновение, затем вновь побежала, но уже к поэту. Тот, однако, разделяться надвое не хотел и оставался целым еще некоторое время, чем искренне удивил Бледного, и только потом тело Валентина начало рассыпаться, причем не просто в пыль, а в звездную пыль. Множество розовых, золотистых, серебристых, голубоватых искорок ослепило Толбухину и Бледного – казалось, что поэта к себе действительно забирают небеса, которые обязательно просветлеют.

Но то, что было дальше, материна и кровир явно ожидали менее всего.

На земле вместо Валентина лежал подросток, причем, судя по всему, он явно был в целости и сохранности. Это подтвердилось, когда мальчик пришел в себя и медленно поднялся на ноги, а когда Толбухина и Бледный взглянули ему в глаза, то поняли, что перед ними стоит все тот же Валентин, только ставший намного младше.

Профессиональный убийца отмер, решив спросить:

– Валентин, это ты?

– Это – настоящий я, – голос Валентина-подростка был ожидаемо выше. – Насколько мне помнится, кровиры не трогают тех, кому меньше четырнадцати лет?

Бледный вернул антагу в ножны, после чего заявил:

– Тебя я не трону. Что с тобой делать дальше, пусть решает Кадурин. Но готовься к тому, что правду о тебе узнают все…

И «воин» стянул с правой руки перчатку, после чего щелкнул пальцами.

– Стой! – воскликнула Анфиса, но Бледный уже исчез.

– Проклятье… – выругалась девушка. Валентин на нее спокойно посмотрел, после чего сказал:

– Нам надо уходить – защитный пузырь скоро лопнет…

– Предоставь это мне, – сказала Толбухина, после чего нанесла ему пару легких ударов, от которых тот потерял сознание.


Очнулся Валентин в светлой, просторной комнате. Повернув голову влево, он увидел небольшой стол, сервированный чайным сервизом, вазочкой с фруктами и конфетницей. За столом сидела Анфиса, явно ожидавшая пробуждения поэта.

– Вроде я не перестаралась – живой, – спокойно сказала та.

Валентин медленно поднялся с кровати, потер ушибленную голову в районе затылка, после чего спросил:

– Зачем бить-то надо было?

– Во-первых, чтобы поумнел, а во-вторых, чтобы не мешал своими необдуманными действиями спасать себя, – ответила девушка. – Садись – нам есть о чем поговорить.

– Где я? – удивился Валентин, осмотревшись.

– В одной из комнат моего дома, – пояснила Толбухина.

– Сколько времени прошло?

– Менее суток. Не волнуйся – пока о вчерашнем никто ни слова не проронил.

– Вот это и подозрительно, – признался Валентин, решившись сесть за стол напротив Анфисы.

– Чай будешь?

– Давай.

Толбухина налила терпкую жидкость из пузатого светло-голубого чайничка, протянула чашку Валентину и велела:

– Давай рассказывай.

– Да нечего рассказывать… Понимаю – сглупил. Думал, что в Кадурине есть хотя бы крупица чести, да ошибся. А посылать на дуэль кого-либо вместо себя – это далеко не по-мужски.

– Мне не дуэль интересна – хотя тот факт, что ты перешел дорогу Александру Кадурину, примечателен: Кадурин – редкостный фрукт, – махнула рукой Анфиса. – Как ты выдержал так долго действие чар Идра́нтез?

– Откуда ты знаешь про это заклинание? – искренне удивился Валентин.

– В военном училище нам о нем рассказывали – позволяет человеку стать куда старше, чем он есть. Чревато серьезными внутренними изменениями – бывали случаи, когда неопытные новички использовали Идрантез менее часа, а в результате становились стариками на всю жизнь. А у тебя, судя по всему, все в порядке – даже разделение пополам никак не повлияло…

– Я не знаю, – честно признался Брайтсон, отпивая чай. – Сказали, что у меня – непробиваемый иммунитет к подобным чарам. За два года никаких радикальных изменений не произошло…

– Но для чего тебе понадобилось применять на себе эти чары?

Валентин вздохнул, с грустью посмотрел в чашку чая и, не поднимая глаза на Анфису, начал рассказывать:

– Первые стихотворения я написал, когда мне было девять лет. Ни одно издание не захотело их печатать – ни в Ровде, ни в ближайших городах. Мне сказали, что ребенок не может написать настолько серьезные и взрослые произведения. Не убедил даже эксперимент, когда я написал стихотворение в присутствии самого главного редактора «Голоса Ровды»… Люди были непробиваемы. Я все время грустил, не знал, что мне делать… Когда мне исполнилось одиннадцать, мой учитель русского языка и литературы предложил мне выход. Мы поехали к одному могущественному Чарующему, чье имя я не могу назвать… Он и применил на мне Идрантез. Когда сработало, то учитель нанял людей, которые занялись моей новой биографией, а мне сказал, что я должен вести себя как можно загадочнее, дабы никто не узнал меня настоящего. Так родился Валентин Брайтсон, которого мгновенно опубликовали, забыв о том, что когда-то подобные стихотворения показывал маленький мальчик.

Анфиса сглотнула, внимательно посмотрела на Валентина, после чего неуверенно спросила:

– Так тебе сейчас… Всего тринадцать лет?!?

– Веришь или нет, но это так.

– Нет-нет, я верю… А что на это сказала твоя семья?

Валентин все же нашел в себе силы поднять взгляд на Анфису, и девушка, взглянув в глаза подростка, все поняла:

– Так у тебя ее нет…

– К сожалению, это – та часть биографии, которую мне не нужно было придумывать.

Некоторое время они пили чай молча. Толбухина прервала молчание, извиняющимся тоном спросив:

– Что с ней случилось?

– Мать умерла, когда я был совсем маленьким. Отец… Его не стало, когда мне было десять. Официальная версия – самоубийство: пуля в висок… Все вроде логично: его нашли в собственном кабинете, рядом с разжатой рукой – пищаль… Но мне в самоубийство верится с трудом.

– Господи… Мне очень жаль.

– А за полгода до этого погиб мой лучший друг Ник, которого я считал кем-то вроде брата. Пока его родители, скажем так, слишком уделяли время друг другу, он вылез из окна, желая поймать сачком бабочку – Ник очень любил это занятие… Не удержал равновесие. Бухнулся на землю с четвертого этажа…

– Бедолага…

– У нас был детский, но все же уговор – если одного из нас не станет, то другой возьмет себе его фамилию. Фамилия Ника была Брайтсон… А Валентином звали моего учителя. Так я и получил свое новое имя.

– А как же по-настоящему зовут Валентина Брайтсона? – поинтересовалась Анфиса.

– Аттила Янссен, – нерешительно произнес Валентин. – Странно – я думал, что почти забыл это имя.

– Благозвучно, – улыбнулась Анфиса.

Валентин-Аттила отхлебнул чай, отставил чашку в сторону, подпер голову руками, после чего произнес:

– Вот только теперь я не знаю, что мне делать. Скорее всего, надо найти такого же могущественного Чарующего, чтобы применил на мне Идрантез еще раз…

Анфиса взяла Валентина за руку:

– Тебе это не нужно.

– Почему? – удивился подросток.

– Во-первых, повторное наложение чар может привести к тем последствиям, которых ты благополучно избежал в первый раз, а во-вторых… Ты сам сказал, что продолжишь писать вне времени и тела. Может, чары и сделали тебя старше и сильнее, но на талант они вряд ли повлияли.

– Ты думаешь? – в голосе Аттилы проявилась дрожь.

– Я уверена, – и Анфиса улыбнулась. – Как бы то ни было, меня покорил тот, кто написал множество замечательных строк, и не важно, какое его настоящее обличье.

– Ты… Ты это серьезно?

– Сейчас ты младше меня, ну и что? Я подожду… Запомни главное – я не откажусь от тебя. Ни-ког-да…

По щекам Аттилы потекли слезы.

– Спасибо, Анфиса… – прошептал он сквозь слезы. – Господи… Не помню, когда плакал в последний раз…

– Чтобы быть взрослым, надо уметь плакать. Все нормально, Аттила.


«Клуб коротких ножей»


Deine Größe macht mich klein,

Du darfst mein Bestrafer sein…

(Я просто жалок перед тобой.

Будь моим палачом).


Rammstein, «Bestrafe mich».


Софья спокойно сидела за столиком кафе, находящегося на втором этаже крупного стеклянного здания, как ее покой – впрочем, как и всех других присутствующих – нарушило пение. И чье! Видимо, Акакий вновь решил произвести впечатление на Софью, причем так, чтобы это было масштабно, судя по силе и громкости голоса, раздающегося в каждом уголке. Неизвестно, кто или что надоумило его исполнить хит группы Culture Club «Do you really want to hurt me», но факт оставался фактом – подросток старался выводить своим не самым музыкальным голосом:

– Give me time to realize my crime… (Прим. – Дай мне время осознать свою вину)

«Давай-давай, осознай уже, что мы с тобой – не пара», – фыркнула про себя Софья, недовольная одним лишь появлением Акакия в этот прекрасный выходной.

– Let me love and steal… (Прим. – Позволь мне любить и украсть [тебя])

«Ну нет, не надейся… Посмотри на себя! Одно имя-то чего стоит! Как же ты надоел, черт побери…».

В груди Софьи росло недовольство, но какое-то странное, ибо уже не само пение раздражало девушку, а само существование этого недоросля. И Софья была не одна такая – все представительницы прекрасного пола посматривали на поющего очкарика недобрым взглядом, и у всех в глазах читалось желание его не то чтобы ударить, но хотя бы пристукнуть.

– I have dance inside your eyes… (Прим. – Я танцую в твоих глазах).

«Нет, даже не смей танцевать, скотина! Еще чего удумал! Ты далеко не участник корейской поп-группы, чтобы танцевать!». Напряжение на этаже нарастало с каждой секундой – казалось, его впитала каждая молекула воздуха.

– How can I be real? (Прим. – Как я могу быть настоящим?).

«Вот эта строчка – как раз про тебя», – и Софья вдруг поняла, что чуть не сказала это вслух, но губы упрямо шевелились. И снова она была не одна такая: «Я же говорила, что ты бесишь не только меня…».

И Акакий перешел к главным строчкам песни:

– Do you really want to hurt me, do you really want to make me cry? (Прим. – Ты правда хочешь ранить меня, ты правда хочешь причинить мне боль?).

Тут Софья не выдержала.

Несмотря на то, что Акакий находился в приличном расстоянии от нее, она каким-то нечеловеческим прыжком оказалась лицом к лицу с парнем и со всей силы ударила его кулаком в грудь, заорав:

– Да, я хочу бить тебя!

Акакий отлетел на пару метров и бухнулся о пол. Было больно – несмотря на то, что пальцы Софьи были украшены кольцами с крупными камнями, этот удар был похож на кастетный. Подросток с трудом встал, столкнулся с безумными глазами Софьи, после чего мгновенно понял – надо бежать. Причем не только от нее – складывалось ощущение, что парня хочет ударить каждая присутствующая здесь женщина.

Он кинулся бежать по длинному коридору в другую часть этажа, но и там ему перекрыли дорогу взбешенные дамы. Поняв, что его окружили, Акакий стал лихорадочно перебирать в голове возможные пути отступления, но одна из женщин не дала ему этого сделать, с силой ударив сумкой по голове. Не успел парень мысленно вопросить: «Эта сумка что, кирпичами набита?», как на него посыпался не просто град – метеоритный дождь ударов. Сначала били голыми руками, но когда Софья нанесла парню первое ранение женской вариацией швейцарского ножа, толпа попросту обезумела. У каждой женщины нашелся какой-либо острый предмет: у кого – пилка, у кого – маникюрные ножницы, у кого – и вовсе заточка. Дамы колошматили стоящего Акакия, с каждой минутой прибавляясь в количестве, а когда дошло до того, что к парню было не пробраться, то стали колошматить друг друга за место в очереди для удара по ненавистному «певцу». И в этой толпе не было мужчин – более того, мужчины будто самоустранились от наблюдения расправы, и никто из них не сделал даже попытки остановить безумие…

А Акакий стоял. И в своем амоке никто из женщин не обратил внимания на две заметные вещи – во-первых, не кровоточила ни одна рана, а во-вторых, кровь текла из глаз. Но было еще и невидное третье: несмотря на огромное количество ударов, сердце Акакия не просто билось – оно стучало все громче и громче, и вот причины этого парень понять не мог, если вообще к тому моменту что-либо соображал.

Впрочем, жить ему оставалось менее десяти секунд.

Три… Два… Один…

И тело подростка неожиданно для всех взорвалось.

Женщины истерично закричали, увидев, что заляпаны кровью и ошметками плоти, костей и мозгов. Достав влажные салфетки, они стали смывать с себя останки, но этот процесс прервало странное сияние.

На полу вместо тела, изрубленного в куски, лежало целое, практически нетронутое сердце Акакия. Поражало даже не то, что сердце осталось целым, а неожиданное понимание того, что оно продолжает биться и ослеплять всех своим светом, в котором, несмотря на все трудности жизни, так и не появилось ни единой капли тьмы…


«Сын железа и земли»


Pakeliui į amžinybę palydės tave vilkai…

(Прим. – Волки проведут тебя по пути к бесконечности…)

Obtest, «Vedlys».


Элоиза отсчитывала последние часы своей свободы, проклиная тот факт, что она как две капли воды похожа на Меде́лу – полулегендарную основательницу одноименного литовско-белорусского, или, как здесь говорили, литбельского села. С Меделой было связано множество историй, которые иначе как небылицами не звались, но в последний месяц все сельчане сомневались и в этом факте – а все потому, что в село пришел один из низших демоноидов, которого звали Вельсти́нас. Этот демоноид, по своей природе больше похожий на умеющего перевоплощаться черта, абсолютно никого не боялся из сельчан, но в то же время никого не трогал, за исключением Элоизы, к которой всячески пытался проявлять симпатию. Когда Элоиза отказала представителю низшего мира, в Меделе тут же начались странности – то все молоко в селе внезапно скисает за день, то говядина приобретает неприятный привкус, то ножи и топоры затупляются сразу после первого использования… Естественно, все сельчане подумали на Вельстинаса, но самым поразительным для них было то, что демоноид и не скрывал своей причастности к порче всего окружающего – более того, собрал всю Меделу на центральной площади и громко объявил:

– Я готов прекратить совершать то, что совершаю, если вы согласитесь всего на одно маленькое условие.

– И что тебя нужно, сам себя ты побери? – раздался голос в толпе.

Вельстинас нашел глазами Элоизу, указал на нее пальцем и заявил:

– Вы отдадите мне в жену Элоизу Кола́сову!

– Что-о-о?!? – пронесся в толпе один и тот же вопрос.

– Да сколько можно-то! – возмутился отец Элоизы, выйдя вперед. – Что ты вообще к ней пристал? Найди себе чокнутую, которая сама готова стать демоноидом, а наших девушек не трожь!

– Неужели вы настолько наивные, что не понимаете, почему я желаю в свои жены именно Элоизу? – удивился Вельстинас. – Она ведь так похожа на ту, кто была в основе вашего вполне себе милого поселения…

По толпе вновь пронесся громкий ах, вот только не все жители Меделы знали то, о чем открыто сказал черт – только староста села да еще несколько высокообразованных мужчин, ибо в историях поминалось только имя Меделы, а показывать ее портрет кому-либо из простых жителей запрещалось негласным законом.

– Видимо, вы много чего не знаете… – улыбнулся демоноид, поняв, что скоро добьется своей цели. – Но вам это и не нужно. А нужно совсем другое – если Элоиза не станет моей женой в ближайшее полнолуние, то я не беру ответственности за то, что будет с вами дальше… Угрозой для вас стану вовсе не я, а то, что вас окружает. Если повезет – отделаетесь ушибами, ссадинами, возможно, легкими травмами… Но это если повезет.

– Да я на тебя в Вильнюс или Минск напишу жалобу! – воскликнул чей-то писклявый голос в толпе. – Или в любой другой крупный город!

– И кто тебе поверит, мелочь пузатая? – фыркнул Вельстинас. – Шло одно письмо – придет совсем другое…

Толпа ахнула еще громче.

– Не создавайте себе еще больше проблем, чем у вас есть сейчас, – продолжил Вельстинас. – Что такое всего одна жизнь на фоне общего спокойствия? Я обещаю, что не причиню Элоизе вреда – более того, даю слово, что она будет счастлива… Ну же, соглашайтесь!

– Верить демоноиду? Ты нас совсем за дураков держишь? – справедливо тогда возмутился отец Элоизы.

Однако через несколько дней стало ясно – Вельстинас настроен более чем серьезно. Внезапное обрушение лестницы возле одной из строящихся изб, повлекшее за собой серьезные переломы костей того несчастного, кто в этот момент по ней карабкался, заставила семью Элоизы сдаться…

И девушка поняла, что она обречена.


Неудивительно, что Элоиза восприняла приезд нового необычного незнакомца с нескрываемой грустью, которую усиливало понимание того, что до свадьбы осталось всего три дня. А вот Медела встала на уши: ее поразил не только рост гостя, почти на треть превышающий сажень, но и запах, который слышался от него: как высказалась младшая сестра Элоизы Саломея, «Адам – одновременно волчья шуба и каленое железо». Но девушку не впечатлили ни описанный запах, ни говорящее имя, ни рост – она бесцельно бродила мимо знакомых с детства домов, понимая, что вряд ли увидит их после церемонии бракосочетания, ибо дальнейшая жизнь с Вельстинасом казалась ей заточением.

– Что голову повесила, дорогая? – услышала она буквально в ухо ненавистный голос, после чего сглотнула и произнесла избитое:

– Отстань от меня.

– Зря ты так, – усмехнулся Вельстинас. – Не понимаешь пока, насколько тьма привлекательна. Но это все поправимо…

– Я ненавижу, но не тебя, – вздохнула Элоиза. – Моя внешность стала для меня же наказанием.

– Похоже, мне до свадьбы это слышать еще много раз… – закатил глаза демоноид и попытался коснуться девушки, но та дернулась в сторону.

– Да чего ты боишься? – вопросил Вельстинас. – Я же не косолапый медведь – не откину тебя в сторону…

– Ты бы медведей не обижал – среди них и графы бывают…

Элоиза и Вельстинас, не сговариваясь, повернули головы в сторону вмешавшегося в диалог. Девушка ахнула – судя по росту, это действительно был тот самый Адам, а вот черт-оборотень заметно напрягся. Сплюнув, демоноид презрительно вопросил:

– А ты еще кто?

– Не узнаешь? Подойду поближе…

Вельстинас и сам отличался быстротой движений, но по сравнению с ним Адам двигался молниеносно – оказавшись перед чертом, незнакомец посмотрел ему в глаза, причем разница в росте нисколько не помешала. Демоноид подпрыгнул так, будто его бросили на раскаленную сковородку, как это было на гравюрах во многих заумных книгах, после чего вопросил:

– Так ты – из бе́лдухов?

Адам зачем-то переместился на пару шагов назад, после чего сказал:

– Ты показал всем свою истинную сущность. Теперь – моя очередь…

И то, что произошло дальше, поразило не только Вельстинаса и Элоизу, но и впоследствии всю Меделу, причем настолько, что по сравнению с этим даже мифическая основательница села казалась более реальной.

Сначала Адам встал на четвереньки, странно отряхаясь, будто стал волком, внезапно попавшим под дождь. Элоиза, раскрыв рот, смотрела, как Адам действительно, а не метафорично превращается в волка – тело обросло волчьей шерстью, а лицо быстро превратилось в морду благородного животного.

– Волколак… – выдохнул Вельстинас, но быстро собрался с мыслями и произнес: – Имел я дело с такими, как ты! Меня этим не напугаешь!

– Уверен? – человеческим голосом поинтересовался Адам-волк.

Трансформация продолжилась, что удивило Вельстинаса – шерсть Адама стала покрываться тонким слоем железа, будто кто-то надевал на волка некую броню. Когда Адам полностью «оделся» в железо, то встал на задние лапы в полный рост, показав себя настоящего.

Элоиза ахнула:

– Ты – не просто волколак… Ты… Ты – Железный волк!

– Вы же давно вымерли! – Вельстинас был поражен не меньше девушки.

– Не люблю повторяться, но задам этот вопрос снова – ты уверен, демоноид? – и в голосе Адама прозвучали железные ноты.

Вельстинас хотел было что-то произнести в ответ, но не успел – некая сила снесла его с ног, бросив куда-то в сторону. Ругаясь, демоноид встал, но тут же получил с дюжину крепких металлических ударов – нетрудно было догадаться, что это сделал Адам.

Железный волк, буквально став вихрем, унес Вельстинаса далеко в лес.

Больно врезавшись в дерево после очередного «полета», Вельстинас собрался парировать, но Адам пресек попытку, схватив черта за горло и больно прижав к царапающей поверхности.

– Ты ведь не знаешь мое настоящее имя… – хрипло смеясь, произнес Вельстинас.

– Мне и не нужно.

Сверхсильный удар – и демоноид почувствовал, что его внутренняя защита уничтожена. Адам не собирался щадить Вельстинаса, просунув руку внутрь живота, где прятался хвост черта – орган, который был важнее даже сердца. Черт громко заорал, ибо Адам схватил конец хвоста.

Выдернув важный орган на приличную длину, Адам пробежал с ним несколько кругов вокруг дерева, окончательно привязав к нему Вельстинаса. Демоноид понимал – это конец, но решил потянуть время, вопросив:

– Ты так стремишься защитить незнакомую тебе девчонку?

– При чем тут она? – искренне удивился Адам. – Мне тебя заказали.

– Железный волк, да еще и наемник…

– Я – Осенний Жив, – недовольно поправил Железный волк, после чего зажал хвост левой лапой, будто гитарную струну, обнажил один из когтей на правой лапе и, осклабившись, произнес:

– Трунь…

Коготь отрезал часть хвоста.

Вельстинас заорал еще громче – боль была адская, каким бы каламбуром это ни звучало в отношении демоноида. Тело превращалось в сгустки отвратительной слизи, а черная кровь моментально вскипала и обращалась в пар, от которого шел неприятный запах. Не прошло и минуты, а от Вельстинаса остались только воспоминание да какая-нибудь очередная проказа в селе.

Усмехнувшись, Адам вернулся в человеческую форму. Свое дело он сделал, как всегда, великолепно.


Отпустили его, однако, только вечером – вся Медела благодарила за спасение Элоизы от возможного темного будущего, закатив самый хлебосольный пир, на который только была способна. После пира Адам зачем-то зашел к Коласовым и только после разговора собрался в дальнейшую дорогу, но его остановила спасенная девушка, подкараулив момент, когда они могут побыть наедине:

– Спасибо, что спасли меня, пан Адам.

– Во-первых, лучше без всяких панов, а во-вторых, за что меня благодарить? Это – моя обязанность, – искренне улыбнулся Адам.

– Кто-то сказал, что Вы должны спасти меня? – вопросила Элоиза.

– Тут складывается интересная ситуация. Мне дали задание убить Вельстинаса, но его не могли поймать с тех самых времен, как Медела была основана… Можно сказать, что благодаря тебе мы наконец-то его отыскали. Вот только демоноиды не оставят тебя в покое, причем куда более сильные, чем был Вельстинас.

– Но почему? Только потому, что я похожа на Меделу, которая, может, и не существовала вовсе?

Столкнувшись с серьезным взглядом парня, Элоиза неуверенно добавила:

– Или я что-то не знаю об этом…

– Я расскажу тебе, если ты хочешь, но никак не здесь – в Меделе никто об этом знать не должен, а любопытных ушей тут хватает.

– А где же?

– Я сейчас отправляюсь в Каунас. Можешь отправиться со мной… Родители тебя отпустят – решение принимать только тебе.

– Но почему именно туда?

– Во-первых, мне надо отчитаться по поводу Вельстинаса, во-вторых, там живут люди, которые дадут тебе ответы на все интересующие вопросы, а в-третьих… Через четыре дня в Каунасе откроются несколько дворовых дверей, и одна из них проведет тебя в Ровду.

– В Ровду? – радостно переспросила Элоиза. – Так я увижу старших брата и сестру?

– Конечно, – улыбнулся Адам. – Собирайся, если согласна – я буду ждать здесь до полуночи. Как только придешь, отправимся в Каунас.


«Вера, ты развеиваешь грусть»


Итак не оставляйте упования вашего, которому предстоит великое воздаяние…

Послание к Евреям, гл. 10, ст. 35.


Аттила продолжал лежать на чужой кровати в позе зародыша. Не было желания отсчитывать время, превратившееся в некую желеобразную массу, как и не было сил рыдать.

Казалось, что выплакана вся соленая жидкость, находящаяся в организме.

Труп отца унесли еще утром – в квартире остались только представители дома расследований. Аттилу, находящегося в состоянии, близком к истерике, привел к себе домой школьный учитель родного языка и литературы Валентин Анатольев, который не мог отнестись равнодушно к судьбе одного из своих лучших учеников. Будущее Аттилы оставалось неопределенным, ибо он лишился последнего кровного родственника, и это серьезно пугало учителя. Мальчику же сказали кратко: «Твоего папы больше нет», но не учли, что Аттила был слишком проницателен для своих лет… Да и выстрел в кабинете отца он явно запомнил на всю оставшуюся жизнь, вот только произошедшее описать не мог, ибо все в памяти перемешалось настолько, что ребенок чувствовал себя сбитым с толку. «И кто бы мне поверил?», – задал сам себе Аттила простой вопрос, но ответа на него не искал, ибо волна боли сдавила так, что хотелось орать голосом демоноида…

Мальчик тупо смотрел в одну точку, а потому и не обратил внимания на стену, из которой буквально вылез полупрозрачный дух, который можно было принять за привидение. Дух подлетел к Аттиле, завис в воздухе практически перед носом, и только тогда ребенок заметил, что красные трехпалые перчатки и небольшие кроссовки отделены от «тела» духа – казалось, что каждая из этих частей живет своей жизнью. Аттила вздрогнул, когда перчатки и кроссовки «соединились» с духом тонкими, столь же полупрозрачными трубками, и не сразу, но принял сидячую позу, чтобы разглядеть гостя.

Дух напоминал большое шоколадное яйцо, которое мальчик получил в подарок на недавно отгремевший Новый год, только на «лице» у него были ярко-синие, вытянутые вертикально глаза с черными, неожиданно крошечными зрачками и большая горизонтальная линия, собравшаяся в улыбку от уха до уха (вот только ушей у существа не было). Гость явно не собирался причинять Аттиле какой-либо вред, потому мальчик несколько успокоился.

– Ты полон грусти, Аттила, – заговорил с мальчиком дух, показав красный рот, похожий на кусок арбуза без семечек. – Но ты должен с ней справиться, иначе она справится с тобой.

– Ты меня знаешь? – тихо спросил Аттила.

– Конечно. Позволь представиться – меня зовут Овери́но. Я прихожу к тем детям, которые лишились родителей или тех, кто стал для них родителями… Таких детей, к сожалению, много.

– Ты ведь дух? – уточнил мальчик.

– Конечно.

– Мне говорили, что духи могут все…

– К сожалению, это – далеко не так. Как человеку не дано понять мир духов, так и духу не дано понять мир, который за пределами всеобщего понимания.

– Ты говоришь о смерти?

– Как об одной из частей этого мира. Я не могу вернуть тебе твоих родителей, как бы мне этого ни хотелось… На это, впрочем, не способен никто.

– Тогда почему ты пришел ко мне? – удивился Аттила.

– Ты задал великолепный вопрос, Аттила Янссен, – улыбнулся Оверино, после чего описал дугу левой перчаткой. Неожиданно Янссен почувствовал, что из его тела вылетает что-то невидимое – не внутренний орган, но не менее важное для человека. И Оверино это невидимое показал – чуть в стороне от мальчика и духа застыло темное облако сферической формы, размером чуть уступающее прилетевшему гостю. Облако состояло из странных сгустков – этаких братьев земляных червей, которых Аттила видел на уроке естествознания: они вылетали за пределы облака и возвращались обратно, пульсируя, сжимаясь, расширяясь и двигаясь максимально хаотично.

– Что это? – не выдержал Аттила.

– Это – твоя грусть, – кратко пояснил Оверино. – Видишь, какая она большая? А ведь она может стать еще больше и занять твое место.

– И что же мне с ней сделать?

Оверино подлетел ко лбу мальчика, коснулся его правой перчаткой (в этот момент Аттила почувствовал, что дух при желании может пусть и частично, но обрести материальную форму) и прикрыл глаза на мгновение, после чего продекламировал:


Как бы то ни было, юная леди,

Ты никогда не проснешься одна –

Там, на прекрасно-багряном рассвете,

Буду я ждать, вновь поднявшись со дна.


Внезапно облако уменьшилось приблизительно на треть.

– Ты читал мои стихи? – искренне удивился Аттила.

– Конечно, – кивнул Оверино. – Чувствуешь, сколько в этих строках силы? Ты стремишься дать веру хотя бы одному человеку, а подобное стремление всегда развеивает грусть.

– Но ведь меня не хотят печатать… – выдохнул мальчик.

– Это – пока. У тебя все впереди, – улыбнулся дух и продолжил:


Где раскинулось мягкое море,

Где смеются и плещутся чайки,

Не найдется причины для боли,

Даже если о ней травят байки.


Облако уменьшилось в размерах наполовину.

– Серьезно? Мне сказали, что это – бред сивой кобылы… – признался Аттила.

– Кто тебе это сказал?

– Учитель рисования.

– И ты поверил этому недалекому человеку? Не трать свои чувства на людей, которые не хотят признавать, что ты что-то можешь.

Сгустки облака попытались вырваться из пространства, которое их явно теснило, но Оверино пресек их попытку, произнеся двустишие:


Мне жаль – не увижу, какой ты старик.

Был моимдругом… Им останешься, Ник!


Грусть – несуразная амеба – разразилась чем-то, что было легко спутать с чихом, и растворилась в воздухе.

Аттила стал понимать, что чувствует себя немного лучше.

– Ты – добрый, искренний и чуткий мальчик, который нашел свою удивительную способность, – сказал Оверино. – Если ты сдашься и не будешь ее развивать, то станешь тем, кем менее всего мне хотелось бы тебя видеть… Да и не только мне.

– Но я не смогу забыть то, что случилось сегодня… И вряд ли смогу пережить.

– Пережить ты сможешь, – возразил Оверино. – Смерть близкого человека всегда воспринимается болезненно, но это – рана, что оставляет шрам в душе. А что происходит со шрамами на теле?

– Они заживают… Но остаются.

– Но ведь люди с ними живут дальше, так ведь?

– Живут.

– Так же и с душевными шрамами… Но дальше возможно жить только в одном случае – если в человеке силен дух. Ты должен решить для себя, кем хочешь быть: человеком со шрамом или же шрамом, к которому человеческое тело – лишь приложение… Все это зависит только от тебя.

– А что, если этих шрамов будет все больше и больше?

Оверино потрепал Аттилу по волосам и произнес:

– А почему ты вообще думаешь об этом? Думай о вере, которую подаришь людям своими стихами… А если что и случится, то жизнь тебе сама подскажет верное решение. Когда станешь старше, поймешь, о чем я говорю.

– Стать бы старше быстрее, – вздохнул мальчик.

– Никогда не торопи время: ему виднее, что должно наступить, а главное – когда, – сказал Оверино. – Я сказал тебе все, что хотел сказать. Теперь мне пора отправляться к другим детям.

– Мы еще увидимся? – с надеждой спросил Аттила.

– Верь – и обязательно увидимся, – улыбнулся дух, помахал рукой и исчез в воздухе.

Аттила еще долго смотрел перед собой, вновь и вновь прогоняя в памяти разговор с духом. Тяжело вздохнув, он отбросил все лишнее, выделив для себя две вещи: он станет поэтом, а еще обязательно станет старше раньше времени, причем это желание было даже сильнее…

Ведь тогда он сможет узнать, что случилось с его отцом.


«Стоять на троне»


Небо синее, как лен, а воздух сладкий, словно мед,

И я всхожу на этот трон и понимаю –

Не возьмет, меня уже ничто на свете не возьмет,

Даже если придет любовь…


Лу фон Шаломе, «Гормоны».


– Досточтимая Ли́фа…

Пала́т, первый страж правительницы города Си́льма, ворвался через боковой вход в центральную залу дворца, освещенную из всех возможных уголков мягким синим светом. Зала была достаточно скромно обставлена для подобной комнаты – привлекали внимание разве что впечатляющих размеров треугольная люстра, кажущаяся хрустальной, и сам трон – темно-серый куб со сглаженными углами, к которому были приделаны невысокая спинка и две непропорционально широкие ручки.

Трон пустовал, что могло удивить любого впервые попавшего в залу человека, но не Палата, который знал, что Лифа может в любой момент материализоваться на этом сиденье.

Так и вышло.

Едва заметная вспышка – и на ручки трона встала удивительной красоты женщина, будто состоявшая из того же синего света, что окружал Палата в этом городе. Она виделась полупрозрачной, но можно было отчетливо разглядеть каждый синий волос и каждую черточку аккуратного, будто вылепленного гениальным скульптором лица. Ее облик в целом создавал двоякое впечатление – многие из тех, кто видел Лифу впервые, считали, что она носит некий обтягивающий костюм, который должен был подчеркивать полную «обнаженность» женщины, но были и те, кто вправду считал, что нет на Лифе никакой одежды, ибо она ей была попросту не нужна.

Лифа чуть повернула голову в сторону Палата и спокойно спросила:

– Что, очередной кандидат на мое место рвется сюда?

– Можно сказать, прорвался, – ответил Палат. – Врата снесены, барьер отключился, турели раскурочены. Основная стража, к счастью, лишь оглушена…

– Видимо, наш гость не ставит перед собой цель сводить все к единицам и нулям на своем пути, – сделала вывод Лифа. – Турели успели извиниться перед гостем за то, что пытались его поразить?

– Успели.

– Занятная недоработка… Что ж, Палат, прошу тебя покинуть залу. Дальнейшее – не для твоих глаз.

– Да будет так, – кивнул Палат и покинул залу через тот же боковой вход.

Второй дуэлянт быстро шел по коридору, ведущему в залу, но Лифе хватило этого краткого времени, чтобы получить всю необходимую информацию – анализирующие стены работали как часы.

«Так это не гость, а гостья…».

Женщина аккуратно спланировала с трона на пол и стала ждать.

Двери раскрылись, и взору Лифы предстала девушка, бывшая минимум на две головы выше ростом. Ее силуэт, лицо и волосы были подсвечены серо-зеленым цветом, что выдавало в Сильме как минимум недоброжелателя. Отличительной чертой ее облика было отсутствие радужных оболочек глаз вместе со зрачками – гостья смотрела на Лифу жуткими темно-белыми дырами. Темный кожаный костюм, скрывавший тело девушки от подбородка до пят, на фоне такой особенности практически не замечался.

– Добро пожаловать в мой дворец, Ируди́ка, Рожденная тенью, – спокойно и даже несколько доброжелательно обратилась к гостье Лифа.

– Наслаждайся последними мгновениями своего величия, – надменно произнесла Ирудика. – Этот трон сейчас станет моим.

– Знаешь, сколько раз я слышала подобную фразу? – чуть прищурилась Лифа.

– Сто семьдесят семь, – усмехнулась Ирудика. – Не только твои стены могут анализировать – не удивляйся.

– И что ты еще выяснила?

– Что ты бессильна без окружающего света…

Ирудика махнула левой рукой, и из костюма вырвалась клубящаяся, парообразная тень. Сначала тень покрыла собой весь пол залы, а затем начала быстро ползти по стенам. Не прошло и минуты, как сущность, внешне родственная паразиту, заменила собой потолок и накинулась на люстру, погасив последний крупный источник свечения.

Лифа смотрела на «путешествие» тени спокойно, что неприятно поразило Ирудику:

– Ты… Ты почему до сих пор светишься? Света-то нет!

– Внешнего. Но я сама – источник света.

Ирудику ослепила невероятно яркая вспышка, заставившая тень издать звук, отдаленно схожий с криком, и быстро сжаться до молекулярного размера.

Зала вновь осветилась прежним светом.

– Да будет свет, и стал свет, – развела руками Досточтимая.

– Хитро… – констатировала Ирудика. – Такой исход я, конечно, предвидела, но не думала, что он реален. Тем не менее…

Девушка махнула уже правой рукой. Кожа костюма молниеносно освободила запястье, к внутренней стороне которого был приклеен небольшой плоский камешек прямоугольной формы. Ирудика «отклеила» камешек едва заметным движением – тот, едва встретившись с ровной поверхностью, стал увеличиваться в размерах, после чего разделился на несколько крупных частей. Закружившись в странном вихре и источая тот же свет, что и Ирудика, части собрались в странное существо, которое можно было принять за каменного собрата Голема – размером оно стало раза в два больше хозяйки как в высоту, так и в ширину, потому Ирудика во время вихря сделала пару шагов в сторону, чтобы ее не задело.

– Забавная зверушка, – Лифа продолжала оставаться спокойной – более того, даже позволила себе легкое подобие улыбки. – Похоже, это она разнесла мои турели?

– Тебе нужно призвать свою зверушку, – с вызовом произнесла Ирудика.

– Думаешь, я впущу сюда Пуусикку ради такой мелочи? – приподняла бровь Лифа.

– Мегалит, разубеди ее в этом! – велела дуэлянтка.

– Подходящее имя, – усмехнулась правительница.

Мегалит, издавая шум будто слон в посудной лавке, направился в сторону оппонентки. Хозяйка дворца откинулась чуть назад, и из ее груди вырвалось длинное неровное копье, состоящее из света и пламени.

Копье буквально врезалось в Мегалита, и раздался взрыв.

Мелкие кусочки камней усеяли пол залы.

– Чем больше шкаф, тем громче падает – так ведь? – поинтересовалась Лифа, делая вид, что стряхивает с плеча каменную пыль.

Ирудика была явно поражена:

– Ты… Ты что, действительно настолько сильна?

– Вроде кто-то недавно хвастался, что умеет анализировать окружающую среду… Что ж ты так серьезно просчиталась?

– Я не просчитываюсь… А проверяю на практике. И выходит, что надо было сразу применить свое главное оружие…

– Все вы так говорите, но ничем не удивляете!

И тут Ирудика запела.

Лифа застыла на месте, услышав из уст девушки песню, написанную специально для Досточтимой человеком, который был женщине не просто другом, но кем-то вроде родственника. Этот мужчина в свое время решил отправиться в путешествие по всем возможным мирам, дабы творчеством исправить всеобщую жизнь к лучшему. Лифа долгое время вела с ним переписку, но однажды талант по прозвищу Грустный Сирота пропал, и больше о нем никто ничего не слышал. И вот сейчас женщина встала в ступор, услышав до боли знакомые строчки:

– За тобой, за тобой, за бескрайней зарей, я пойду за тобой, за тобой… За вечерней звездой, за рассветной мечтой, я пойду за тобой, за тобой…

И только когда Лифу поразила дикая боль, она поняла, что эта песня в устах Ирудики и является тем самым оружием, только вместо светлой энергетики девушка вложила всю ту тьму, что в ней копилась.

Ирудика продолжала петь – Лифа корчилась от боли. Решив прекратить свои мучения, она сказала странное слово:

– Асуа!

Рожденная тенью замолкла, и ее уста исказила довольная улыбка. Пару раз хихикнув, она сказала:

– Я знаю, что это означает… Готова сдаться?

– Сдаюсь… Можешь занять свой трон, – и Лифа бухнулась на одно колено, окончательно ослабев.

– Я так понимаю, ты уже ничего мне не сможешь сделать? Тогда перед тем, как свести тебя к единицам и нулям, как вы тут тактично выражаетесь, я расскажу, откуда знаю эту песню. Грустный Сирота пел ее не только тебе, но и каждой из тех, кто ему, видите ли, понравилась… И вот так получилось, что он положил на меня глаз, а мне нравился тот, кто был переполнен мужественной тьмой. И вот я вхожу в один из темных миров, а этот дурак пытался меня оттуда вытащить – мол, куда ты, Ирудика, как же я без тебя? Кто-то ему сболтнул, что меня можно вытащить, поведя за собой, но ни в коем случае нельзя оборачиваться… В общем, я его благополучно спровоцировала, и он обернулся! Я отправилась обратно в темный мир, а он… Да так, был всего лишь съеден одним симпатичным существом, ибо оно терпеть не могло все источники света…

– Так вот для чего ты сюда пришла… Хочешь привести монстра в Сильму и другие города, дабы обратить наш мир во тьму?

– Примитивно. Если нужно будет – это сделают другие. Нет, мне нужен этот трон лишь для одной цели – в нем прячется секрет, который поможет убить другого мелкого таланта, стоящего парочке влиятельных демоноидов поперек горла…

– Что ж, не собираюсь тебя останавливать. Как и мстить за убийство Грустного Сироты… Я не вправе это совершать.

– Поразительное здравомыслие, – усмехнулась Ирудика. – Но, как уже и говорила, в живых я тебя оставлять не собираюсь…

В руке девушки вырос небольшой клинок.

Рожденная тенью размахнулась, дабы нанести решающий удар, но тут произошло то, чего не ожидала, судя по всему, даже Лифа.

Трон внезапно заслонил собой Лифу, и клинок раскололся, встретившись с сиденьем.

– Это еще что?!? – искренне вопросила Ирудика, неожиданно для себя поняв, что трон буквально вскочил со своего места.

Дальнейшее выглядело скорее забавно, чем угрожающе – ручки трона будто зажили своей жизнью, став подвижными настолько, насколько это было для них возможным, и нанесли Ирудике несколько сильных, типично боксерских ударов. Девушка перестала понимать, что происходит, и пыталась отбиваться, но трон напирал на противницу своей хозяйки, двигаясь при этом куда изящнее, чем призванный Ирудикой Мегалит. В конце концов трон выждал момент, когда Ирудика окончательно растерялась, и нанес ей столь сильный удар обеими ручками, что та отправилась в далекий полет, закончившийся столкновением со стеной.

Вмятина в стене после «аварии» оказалась приличной.

Из Ирудики повалились темно-зеленые единицы и нули, символизировавшие в Сильме кровь.

Трон, как ни в чем не бывало, прискакал к Лифе и был похож скорее на выдрессированную собаку, чем на предмет интерьера. Лифа, пришедшая в себя, погладила спинку трона, после чего подошла к свалившейся на пол Ирудике и сказала:

– Если бы трон не считал меня достойной, то не стал бы защищать.

– Жульнический приемчик… Да и ты, судя по всему, только что занималась симуляцией.

– Тебе виднее, – усмехнулась Лифа. – У тебя – пять минут для того, чтобы убраться из Сильмы. Промедлишь – пошлю против тебя всю стражу города. Стрелять будут на поражение…

– Хочешь сказать, ты меня просто так отпускаешь?

– Свое наказание ты уже получила, просто не догадываешься об этом. Как говорят у нас в городе: айо-айо, дорогуша…

– Поспешное решение. И очень глупое… – сказала на прощание Ирудика и превратилась в тень, которая «впиталась» в пол.

Трон доскакал до своего места. Лифа подошла к нему, коснулась правой ручки и скакала:

– Спасибо большое… Видимо, я не растеряла доверие к себе, и это радует. Верни мне, пожалуйста, то, что отобрал у Ирудики.

Трон ничего не ответил, но Лифа знала, что он ее понял.

В залу влетел обеспокоенный Палат.

– Все в порядке, Палат. Возвращайся к своим обязанностям, – улыбнулась ему Лифа.

– Где гостья?

– Исчезла.

– Надо ее найти…

– Не нужно. Ей уготована совершенно иная судьба – к сожалению, печальная. Ее поразит ею же намеченная жертва.

– Именно поэтому Вы ее отпустили?

– Да, но забрала у нее песню.

– Песню?

Лифа улыбнулась:

– Ты узнаешь ее – я обязательно спою.

– Рад, что Вы не пострадали, – облегченно вздохнул Палат.

– Поверь мне – своему настоящему преемнику я отдам власть добровольно, – сказала женщина.

– Преемнику? – искренне удивился первый страж.

– Не будут же Сильмой все время править женщины, – загадочно пояснила Досточтимая. – Не надо переживать – ты с этим парнем обязательно подружишься.

– Вы даже знаете, кто он?

– Конечно, знаю. Но его время пока не наступило. А когда наступит… Впрочем, ты сам все поймешь.


«Вторая смерть проекта Геллиум»


Wenn die Turmuhr zweimal schlägt,

Faltet er die Hände zum Gebet…

(Прим. – Когда ударят часы башни дважды,

Он сложит руки в своей молитве).


Rammstein, «Hallelujah».


В ресторан «Галле» зашел высокий молодой человек, одетый во все черное. Шум на мгновение стих, но присутствующий народ быстро убедился в том, что Я́ррен Лоренц – так звали вошедшего – пришел не по его душу, и одна из достопримечательностей одноименного с заведением города наполнилась децибелами смеха и разговоров. Лоренц неспешно снял пальто, аккуратно повесил его на специальную вешалку и тут же столкнулся с Клариссой – одной из официанток, которую хорошо знал, причем настолько, что позволил себе чмокнуть ее в щеку, что было для этого места не просто фамильярным – из ряда вон выходящим поведением. Спасал Яррена один факт – мужчина был достаточно влиятельной фигурой в городе, а потому подобное ему прощалось.

– Добрый вечер, Яррен-эрр, – вежливо обратилась к Лоренцу Кларисса, заметно покраснев от пусть и дружеского, но поцелуя.

– Добрый вечер, Клари́ссхен, – улыбнулся голосом Яррен, ибо внешне он практически никогда не выдавал на людях улыбку. – Столик на двоих, пожалуйста. Мне же – «Корабль дураков» с южным салатом и бутылку настойки из слез святой Каролины. Бутылку подать желательно сразу.

Лицо Каролины потеряло краску так же быстро, как и приобрело – она прекрасно знала, что означает этот заказ из уст этого мужчины. Собравшись с силами, она кратко спросила:

– Неужели в городе появился такой же…

– Да, Клариссхен, такой же, – ответил Яррен, и Кларисса расслышала отчетливые нотки досады. Лоренц заметил реакцию официантки и более мягким тоном добавил: – Не беспокойся – постараюсь не разнести ресторан в щепки.

– Да благословит Вас Господь, – вздохнула девушка, перекрестила Яррена и спешно направилась на кухню, предварительно показав мужчине, за какой столик ему нужно сесть.

Яррен устроился за столиком, обвел взглядом ресторан и понял, что одной жертвой вечер не ограничится, ибо за барной стойкой восседал Юна́йт Вальва́рен, больше известный средствам массовой информации и населению в целом по кличке «Черная месса», которую получил после нескольких совершенных ритуальных убийств. Юнайт заметил Яррена и изящно, абсолютно по-женски ему помахал рукой, при этом бросив издевательский взгляд. Лоренц заметил повязку, прикрывающую левый глаз, толстовку с длинными рукавами (при жизни Вальварен избегал подобной одежды, ибо, как он говорил, длина стесняет движения, но в этот раз рукава явно скрывали выдающие трупные пятна) и левую ногу, почти полностью замененную неким металлическим протезом. Сразу стало понятно, что бывший серийный убийца теперь – не просто оживший мертвец, а жаждущий мести оживший мертвец, который был известен как трапу́гра. Юнайт не остановился в своих издевках и сделал еще один жест, будто собирается закатать рукава толстовки. Это был конкретный вызов уже Лоренцу, который, в отличие от «Черной мессы», носил рубашки с длинными рукавами повсеместно, и мало кто видел его обнаженные руки – что скрывал от посторонних глаз мужчина, оставалось тайной. Еще одной косвенной причиной считать Юнайта трапугрой был коктейль, который глушил «Черная месса»: фиолетовый цвет выдавал водку, смешанную с черной смородиной – единственную смесь, что не могла бы нанести серьезных внутренних повреждений любому ожившему мертвецу, относящемуся к этой категории.

Отвлекшись от Юнайта, Яррен схватил экземпляр «Галле цайтунг», который лежал на каждом столике. Не успел он прочитать новость о внезапной пропаже известного роднорусского поэта Валентина Брайтсона (имя было, безусловно, германским, но все смешалось в этом мире…), как подошла Кларисса, держа в руках пузатую бутыль сливочного ликера, известного как «Настойка из слез святой Каролины» – сия дева особо почиталась в Саксона́рии. Поблагодарив Клариссу кивком, Яррен откупорил бутыль и, никого не стесняясь, глотнул прямо из горла.

Стало чуть легче.

Оставалось только ждать.

За окном пробежал лидоди́р – транспорт, похожий на гигантскую металлическую сороконожку, чем вызвал возмущения среди посетителей, но они были скорее машинальны, ибо здание, обслуживающее подобных монстров, находилось практически по соседству с рестораном. «Улица имени Пятьдесят девятого круга – что ж вы хотели…», – усмехнулся про себя Яррен и сделал еще глоток, как его отвлек тот самый голос, который мужчина не хотел больше слышать ни разу в жизни, но пришлось:

– А ты не изменился. Ни в привычках, ни в одежде, ни даже во внешности. Можно только позавидовать…

Яррен перевел взгляд на подсевшего к нему Генриха То́пфера. «Тоже трапугра», – вздохнул Лоренц, увидев металлическую перчатку, заменяющую кисть левой руки: трапугры при воскрешении обязательно лишались той или иной части тела и получали искусственную замену – таково было негласное условие.

Мужчина прекрасно знал, с какой целью и Генрих, и Юнайт были воскрешены, и смерть Яррена была одной из ключевых, если не главных частей этой цели.

Ведь в свое время он убил их обоих, причем весьма жестоко – «Черная месса» лишился головы в буквальном смысле слова, а Генрих умирал с разорванным на части сердцем.

И оба когда-то были друзьями Яррена…

– Забавно. Я-то думал, что больше тебя не увижу, – фыркнул Лоренц, не глядя на Генриха.

– А еще скажи, что не ждешь расплаты за свои преступления… Знаешь, сколько незаслуженно убитых тобой желали воскреснуть, чтобы медленно искромсать ненавистное тело на миллиарды элементарных частиц?

– И поэтому воскресили вместе с тобой самого отмороженного из них? Странно – при жизни вы не особо-то и дружили.

– Только умерев, я понял, что в моем отрицательном отношении к увлечению Юнайта силами Тени и была главная ошибка.

– Только в этом?

В глазах Генриха вспыхнула злоба.

– Проект «Ге́ллиум» должен был появиться, и ты это прекрасно знаешь!

– Неужели за семнадцать лет до тебя не дошло, что твой искусственный человек с таким же искусственным разумом сошел с ума, убил большое количество ни в чем не повинных людей, а потом чуть было не прикончил и меня самого? – вспыхнул Лоренц.

– Хорошо, что ты себя к ни в чем не повинным не причисляешь… Хоть в чем-то твой здравый смысл оказался здравым, – издевательски заметил Топфер.

– Зато мой здравый смысл не дал мне съехать с катушек, – фыркнул Яррен.

– Это так теперь называется? Неужели ты думаешь, что я не знаю, скольких прекрасных, удивительных и полных амбиций существ ты убил, причем настолько жестоко, что даже Тень присвистнула? А ведь от твоих действий досталось не только им, но и тем, кого ты любил, а это – максимальный уровень жестокости, который только можно себе представить…

– Твои прекрасные и удивительные существа ради своих, как ты выразился, амбиций готовы были уничтожить все вокруг! – упоминание о родных несколько вывело Яррена из себя.

– Но у них амбиции хотя бы были… – громко прошипел Генрих. – Как и у меня… Как и у Юнайта! И кто нам помешал? Да человек, который никогда не предложил ничего впечатляющего и просто исполнял свои обязанности, будто он – обычная канцелярская крыса, а не член организации, способной изменить мир к лучшему! Понимаю, почему Геллиум, мое несчастное детище, к созданию которого я шел всю свою жизнь, вызвал у всех отторжение – не из-за того, что был несовершенным, нет… Мне нужно было обратиться к Юнайту! И тогда бы Геллиум, получивший уникальные силы и знания, мог бы навести порядок не только в Саксона́рии… А кому это не понравилось? Таким, как ты, которым бы попросту не нашлось места в дивном новом мире!

– Ты был опасен для общества!

– Может быть… Но скажи, разве человек, который готов ради жизни в бесцветных обстоятельствах убить друга, продолжает оставаться адекватным?

– Я уже и забыл, что между нами была дружба.

– Нисколько не сомневаюсь… Именно поэтому будет гораздо легче убить тебя. Проект «Геллиум» возродится, хочешь ты этого или нет… Хотя кто тебя спрашивает?

– Ну давай, убивай, раз собрался, – с вызовом произнес Яррен.

– А это сделаю не я… Зачем мне опускаться до такого уровня? – довольно вопросил Генрих. – Это сделает Юнайт… Готовься к тому, что тебе будет максимально больно.

– Напугал…

Генрих кивнул Юнайту, и тот направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Сделав несколько щелчков, «Черная месса» застыл в ожидании.

Яррен мысленно приготовился ко всему. Топфер откинулся на спинку стула, расплывшись в довольной улыбке.

То, что Лоренц увидел, его удивило, но не более, хотя подобная реакция могла показаться странной, ибо по лестнице спускались его покойные родители и…

Он сам.

Только в пятилетнем возрасте.

Яррен-ребенок встретился взглядом со взрослым Ярреном.

Лоренц сглотнул слюну. Способ расправы был выбран изощренный и даже неприятный, ибо убийцы коснулись наиболее светлых воспоминаний из жизни Яррена. Но он был рад снова увидеть своего отца, на которого сейчас стал невероятно похож, красавицу-мать, за которой ухлестывала практически вся мужская часть Галле, и самого себя, когда еще умел искренне, совершенно по-детски улыбаться…

– Полагаю, с таким ты еще не сталкивался, – хохотнул Генрих. – Мы научились немного колдовать со временем и выяснили интересную вещь – чтобы убить человека, необязательно делать это самому… Достаточно лишь столкнуть жертву с ней же, только из прошлого.

– А как же остальные члены моей семьи? – поинтересовался Яррен.

– До них мы, к сожалению, не смогли добраться, – несколько отстраненно ответил Топфер.

– Неужели?

Тон произнесенного слова-вопроса передернул создателя «Геллиума», ибо он помнил, что так Лоренц показывал, что обо всем догадался. Согнав с себя сомнение, Топфер вернул самообладание и воскликнул:

– Но что это меняет? Ты же уже мертв! А чтобы окончательно добить живой – ха-ха – труп, Юнайт сделает кое-что еще…

Вальварен прекрасно знал, что ему нужно было сделать.

Вытащив раскладной нож из кармана, он перевел его в «боевой режим», после чего быстро и точно нанес смертельное ножевое ранение сначала отцу Яррена, потом – матери, а под конец – и самому Лоренцу-ребенку: «Черная месса» спокойно убивал детей и при жизни, потому никаких угрызений совести и прочей неловкости не испытал.

Образы из прошлого медленно рассыпались в смесь песка и праха.

Юнайт провел ребром ладони по горлу, обращая жест в адрес Лоренца.

Генрих терпеливо выжидал. Мысленно досчитав до десяти, он удивился сам себе, после чего переглянулся с Юнайтом.

Что-то у них пошло не так, ибо Яррен продолжал сидеть на своем месте. Живой и здоровый – правда, сжавший руки в некоей молитве.

«Только не говори, что снова решил провести меня…» – мысленно выругался Топфер. Очевидно, эта мысль отразилась на лице, потому что Лоренц, усмехнувшись и даже позволив себе пару смешков, обратился к несостоявшемуся гению в области науки и техники:

– Хорошая попытка, Генрих…

Мысленная ругань подтвердилась, когда Топфер увидел, что Яррен приложил пальцы правой руки к своим глазам, чуть запрокинул голову, после чего сделал рукой движение, будто снимает с себя некую невидимую вуаль. Сжав «покрывало» в кулаке, Лоренц довольно заметил:

– Ты можешь, конечно, достать оружие, от названия которого произошла твоя фамилия… Но, как говорит нынешняя молодежь, «я то́пфа твой шатал»…

Это было для убийц уже слишком.

Юнайт сплюнул и решил разобраться с Ярреном по старинке, а потому быстро побежал к нему.

– Ошибочка! – воскликнул Яррен и бросил «вуаль» в Юнайта.

Невидимое оружие врезалось в Вальварена и сбросило его с ног – сложилось ощущение, что на «Черную мессу» напал незаметный дикий зверь. Генрих собрался предпринять попытку помощи, но Лоренц произнес фразу на непонятном для многих окружающих языке:

– Ха́й-ул дир дьях ли́йла…

И Генрих почувствовал, что его будто привязали к стулу чем-то тугим и плотным, а металлическая перчатка свалилась с руки, обнажив вместо кисти нечто, похожее на сероватое осклизлое щупальце.

Посетители ахнули, глядя на происходящее.

Борьба Юнайта с «вуалью» длилась недолго – от полученных ран в сердце Вальварен скончался, если так можно сказать про того, кто уже был мертв. Тело «Черной мессы» быстро превратилось в жуткую темную биомассу, всасывающуюся в половые доски и портящую аппетит всем присутствующим без исключения.

– А́угентейшн работает великолепно, – одобрил Яррен, взглянув на действие оружия, после чего перевел взгляд на Генриха, который, казалось, застыл, будто доисторический моллюск в очередном культурном слое – правда, один вопрос он смог из себя выдавить:

– Откуда ты знаешь Розу ветров?

Вопрос мог быть непонятным для многих обывателей, но не для Лоренца. Глотнув «слезы Каролины», мужчина пояснил:

– За семнадцать лет с нашей последней встречи я всякое повидал – ты угадал. И эти знания мне помогут разобраться с очередным сумасшедшим, который внезапно решит возродить «Геллиум» в том виде, в котором ты хотел бы его видеть.

– Очень смешное заявление, учитывая, что со мной ты еще не справился…

Яррен, взглянув бывшему другу прямо в глаза, вопросил:

– А зачем МНЕ опускаться до такого уровня?

– Что…

И тут Генриху в голову врезалась не совсем обычная пуля – расплющившись от прикосновения с целью, она буквально всосалась в тело Топфера. От действия пули тот дернулся, но это было лишь началом – свалившись со стула, он стал странно, несколько конвульсивно двигаться, и эти движения были похожи на некий танец, чем вызвали смешки некоторых гостей ресторана. Изо рта непризнанного гения потекла черная жидкость, похожая на нефть, а сам он распластался на полу – его внутренние органы стремительно разлагались.

– Не узнаешь собственное творение? – поинтересовался Яррен, встав из-за столика и с неприязнью посмотрев на корчащегося трапугру. – «Предсмертный танец Золушки»… Только несколько модернизированный. Никогда не понимал, зачем ты так назвал это оружие – может, потому, что жизнь куда прозаичнее, чем в сказках, и не у всех Золушек мечты сбываются… Обидно, наверное, ощущать, что оружие, направленное против таких наивных существ, причислило к ним тебя самого.

Лоренц наступил идеально отполированной туфлей на живот Топферу и почувствовал, что тело давится, будто гнилой фрукт. Удовлетворенный результатом, мужчина сдавил своим «ножным прессом» грудь, а напоследок втоптал в пол то, что еще пару мгновений назад было говорящей головой Генриха.

Некоторых посетителей стошнило.

– Пришлось все-таки замараться… – вздохнул Лоренц, глядя на черные останки трапугры, которые медленно рассеивались в пространстве.

К Яррену подбежала испуганная Кларисса:

– С Вами все в порядке, Яррен-эрр?

– Как видишь, Клариссхен… Но кое-кого мне необходимо поблагодарить.

Со второго этажа спустилась миловидная девушка в ярко-синем платье до колена. Внешне она могла легко сойти за саксонарку – те же светло-каштановые волосы, заплетенные в косу, ярко-зеленые, чуть раскосые глаза, аккуратные, будто нарисованные тонким графитом брови, и волнующие не одного мужчину формы. Совсем необычным атрибутом ее образа был «Вальтер», откуда и вылетела пуля, сгубившая Генриха. Как только она подошла к Яррену, тот обратился к ней:

– Спасибо за помощь, Сюзанна.

– Сколько раз просила звать меня Сьюзен, – с легким укором произнесла девушка.

– Подождите… – ошарашено сказала Кларисса. – Сьюзен? Я наслышана только об одной Сьюзен, которую без оружия трудно представить… Неужели это Вы?

– Да, Клариссхен, перед тобой – Сьюзен Андергейт, одна из лучших убийц, которых я знаю, – представил Яррен свою «напарницу» официантке.

– Кларисса, – кратко представилась работница «Галле».

– Приятно познакомиться, – чуть кивнула Сьюзен, после чего обратилась к Яррену: – Судя по тому, что мне не пришлось браться за Разделитель личности, ты догадался, кто призвал этих двоих возмутителей спокойствия?

– Догадался, – вздохнул Лоренц. – Правда, наивно полагал, что этот человек мертв… Но, видимо, кого-то нужно умертвить не один раз, чтобы окончательно о нем забыть.

– Мне тоже приходится сталкиваться со всякими ожившими мертвецами, – положила руку на плечо Яррену Андергейт. – Это, к сожалению, часть нашей работы…

– И это меня сильно раздражает, – честно признался Яррен, схватил бутыль ликера и сказал Клариссе: – Бутыль возьму с собой, еды не нужно. Возьму по дороге шоколадный батончик…


«Горбатый козью морду не состроит»


Когда творишь зло, твори его до конца.

В. Гюго, «Собор Парижской Богоматери»


Казнь Гвида должна была состояться с минуты на минуту. Эшафот поставили на площади перед Руани́дским собором святой Луизы Мерса́йны, на которой, несмотря на раннее утро, уже собралась толпа зевак, причем в ней заметно выделялась группа ушлых репортеров, вооруженных крохотными агрегатами, которые с большой натяжкой, но можно было назвать камерами. Впрочем, появление неожиданно большого количества журналистов никого не удивляло – кража Сферы величия, мощного артефакта, уже два десятилетия хранившегося в главном священном здании для назари́йцев Руаниды, потрясла весь Платинум, причем было не важно, какую веру исповедовала та или другая часть мира. Расследование в кратчайшие сроки провел контрафе́кт Руаниды Текре́ций Фулло́н, выяснивший благодаря неким собственным источникам, что единственным присутствовавшим в ночь кражи в соборе был заведующий местной библиотекой Гвид. Конечно, не весь город поверил результатам расследования, ибо контрафект Фуллон был одной из самых противоречивых, если не сказать – одиозных фигур среди высокопоставленных назарийских священников. Человеком он был не по чину честолюбивым и падким на лесть, но даже не это возмущало людей – основные волны критики бросались на Фуллона из-за его периодических заявлений (к сожалению, звучащих вполне искренне), которые, не будь Платинум столь спокойным, могли развязать религиозную войну. А еще контрафект люто ненавидел людей с ярко выраженными дефектами, считая их «детьми Тени», и под его раздачу попал и Гвид, ибо библиотекарь был горбуном.

Гвид стеснялся своего изъяна и старался не появляться лишний раз на улице, предпочитая жить в подвале собора. Оставшись сиротой еще в младенчестве, он вырос под защитой не столь здания, сколь людей, которые в нем служили – группа священников самых разных званий обучила мальчика всему, что знала сама, и в итоге Гвид стал незаменимым помощником смотрителей собора. Почему-то никто не хотел брать мальчика-горбуна в свою семью, хотя были люди, которые к нему хорошо относились – более того, он даже смог найти среди них тех, кого мог звать друзьями. Тем не менее, Фуллон сумел настроить многих жителей Руаниды против Гвида, и Гвид его ненавидел, хотя прекрасно понимал, что ничего в одиночку он с этим зарвавшимся чернявым сделать не сможет. Горбуна не удивил и тот факт, что Фуллон назначил виновным в краже именно его, как не удивили и постоянные избиения в течение нескольких дней расследования. Сломался горбун в тот момент, когда узнал, что его решено казнить. Всю ночь перед казнью он прорыдал, понимая, что его жизнь обрывается всего лишь на двадцать третьем году, и все из-за горба, который причинял столько же боли, сколько и равнодушие поверивших Фуллону людей.

Как Гвида вывели из камеры и повели пешком на площадь, предварительно заковав в цепи, он не помнил – сознание вернулось ему лишь в тот момент, когда палач снял с него мешающий металл, но накинул на шею тугую веревку. Только тогда он обвел взглядом всех присутствующих, и главным среди них был вовсе не мэр города или его заместитель, а тот самый Текреций Фуллон, который, казалось, с каждым годом лишь молодел, расплываясь перед людьми в презрительно-торжествующей улыбке.

– Итак, многоуважаемые жители Руаниды, козья морда, по некоей неразумности носящая имя Гвид, – обычно Фуллон называл горбуна не иначе как «козьей мордой», – признал себя виновным в краже Сферы величия – артефакта, позволяющего вершить судьбы людей…

– Хра́риум тебе в печень, теневой святоша! – выругался кто-то в толпе, которая тут же взорвалась криками одобрения.

– Господа журналисты, снимите, пожалуйста, меня в лучшем ракурсе. И козью морду не забудьте… Это будет исторический момент, – не обращая внимание на ругательство, обратился к репортерам Текреций.

– Чего? Гвид признал себя виновным? Знаете ли, верится с трудом! – воскликнул еще один возмущенный голос.

– А ну цыц! Так я и знала, что этот горбун – посланник Тени!

– Старуха, ты б не ходила на каждую проповедь Фуллона – может, и ум бы сохранила…

Толпа расхохоталась.

– Ты лжешь, Фуллон! – нашел в себе силы воскликнуть Гвид. – Я не признавал себя виновным!

– Забавно, что ты говоришь это в тот момент, когда на твою шею наброшена петля, – парировал контрафект, чем вызвал бурю одобрения среди поддерживающих его.

– Так что, позволите его повесить? – вмешался в разговор палач.

– Позволяю…

– Нет! – возмущенно воскликнул вылезший из толпы кудрявый человек с выделяющимся носом. – Не казни Гвида – казни вместо него меня!

– Ага, грязный Шмара́им, решил так замолить как свои грешки, так и своего народа? – хохотнул Фуллон. – Это только в вашей толстой, как ляжки мифического Спасителя, книге такой фокус проходит!

– Я – Мо́йсбет, сын Ва́йлета, не позволю подобного унижения в свой адрес!

– Можешь зваться хоть самим Да́ллетом – это тебе не поможет, – фыркнул Текреций – подобные защитные речи его явно забавляли. – Если так хочешь умереть, так и быть – палач приготовит еще одну веревку…

– Не тронь ни Гвида, ни Мойсбета! – вышел из толпы еще один человек, выделяющийся затейливой формы тюрбаном, который ему предписано было носить, снимая только в исключительных случаях. – Они хоть и иноверцы, но Бог у нас – один. Ведь сказано в нашей священной книге…

– А вашу священную книгу, дорогой мой глупый Хази́р, я бы с удовольствием сжег, – перебил человека Фуллон и улыбнулся так, что Хазиру явно захотелось с удовольствием врезать по этим наглым зубам.

– Фуллон, какого храриума ты себе подобное позволяешь? – возмущению людей явно не было предела.

– Куда наша покровительница святая Луиза Мерсайна-то смотрит?!?

– Свободу Гвиду!

– Не трожь двоюродных братьев по вере!

– Была бы здесь Со Лэй – точно бы с тобой разобралась!

Последнее заявление особенно сильно резануло слух Фуллона – он не выдержал и вопросил:

– Это кто здесь упомянул сию ублюдочную девку, место которой – здесь, рядом с козьей мордой, Мойсбетом и Хазиром? Что, сами в петлю захотели? А я говорил, что Руанида полна нечестивых людей – так сегодня есть замечательный повод от вас от всех избавиться! Палач, готовься – у тебя сегодня будет много работы…

Палач едва заметно кивнул.

– Мойсбет! Хазир! Не думайте обо мне – меня этот посланник Тени все равно повесит! – воскликнул Гвид.

Текреций на мгновение остановился, после чего с ненавистью обратился к Гвиду:

– Посланник Тени? Это ТЫ мне говоришь, козья морда, а? Да кто ты такой, чтобы судить, кто из нас – праведник, а кто – Тень? Может, ты не понимаешь ситуацию до конца, но сейчас находишься в петле не только за свое преступление… Палач! Вешай его!

– Ну уж нет! – рядом с Мойсбетом и Хазиром материализовался еще один несогласный с Фуллоном, только он, судя по обнаженной шпаге, был готов доказать неправоту контрафекта не только на словах.

– Анте́льм Смара́г… – презрительно фыркнул Фуллон, явно теряющий терпение. – Не дело для солдата направлять оружие на священника.

– Похоже, ты забываешься! Во-первых, я слишком хорошо знаю Гвида, и он не способен на подобного рода действия, а во-вторых… Даже если Гвид и виновен, он имеет право произнести последнее слово перед казнью!

Толпа одобрительно загудела.

– Козья морда? Имеет какое-то право? Ты что, перепил накануне? – не поверил своим ушам Текреций. – Размахиваешь своей забавной игрушкой, сомневаешься в словах ученого человека…

– Заткнись, недопапа платиновый! – гавкнул Смараг. – Гвид скажет то, что хочет сказать!

– Неужели? И как ты меня остановишь?

Антельм коротко бросил:

– Дуэль!

Народ ахнул. Мойсбет ударил себя по лбу. Гвид закрыл глаза, понимая, что Антельм обрекает себя на верную смерть. Радовались подобному повороту событий лишь репортеры, ибо дуэли во время казни Руанида еще не видела, да и остальной Платинум вряд ли был свидетелем такого.

– Дуэль? – хохотнул Фуллон, но смех почти сразу сменился серьезным тоном: – Ты, один из худших солдат Руаниды, бросаешь вызов тому, кому по факту не имеешь право бросать? С ума сбеситься – сегодня прям день страждущих расстаться с греховной жизнью!

– Заткнись! – повторил Антельм.

– Ну что ж… – сглотнул контрафект, после чего кинул клич: – Праведные воины! Есть ли среди вас те, кто готов принять вызов этого глупца?

Вышел высокий молодой человек, который был похож скорее на щеголя, чем на солдата, но боевая выправка говорила сама за себя:

– Я принимаю.

– Гасте́йн Блан? Не удивлен, – улыбнулся Текреций. – Разберись с ним. И быстро… А мы пока повесим козью морду!

– Простите, уважаемый контрафект, но я не могу это сделать до тех пор, пока дуэль при свидетелях не закончится! – возразил палач. – Я хоть и бывший солдат, но чту воинские традиции!

– Да вы что сегодня – сговорились все, что ли? – казалось, Фуллон вот-вот придет в ярость.

Антельм и Гастейн скрестили шпаги – во время дуэли Смараг крикнул Гвиду:

– Давай, Гвид! Быстрее! Последнее слово!

Гвид открыл глаза, посмотрел на небо и крикнул:

– Дорогой Боженька! Я знаю – ты не виноват в том, что у меня появился горб! Я никогда тебя ни в чем не винил и ни о чем не просил, но перед тем, как меня отправят в твое царство, выполни последнее желание… Пусть Абеля́рная сфера прилетит мне в руки!

После этого крика настала гробовая тишина – даже дуэлянты застыли, опустив оружие. Всем стало заметно, что Фуллон побагровел – про то, что он когда-то воспользовалсянастоящей Сферой величия, а не ее подделкой, которую сам же и украл, знали немногие: более того, контрафект искренне хотел, чтобы про тот день никто ничего не знал. Не выдержав такого упоминания, он заорал что есть силы:

– ДА ЧТО ТЫ ТАКОЕ НЕСЕШЬ, КОЗЬЯ МОРДА?!?

Однако всем все стало понятно, когда прямо над площадью со стороны улицы, где жил Фуллон, пролетело нечто, похожее на переносной фонарик с боковыми ручками, будто оторванными у некоей древней вазы. Могло показаться, что в фонарике жил светлячок, но те голубовато-синие огни света были частями духа Абеляра – одного из главных еретиков Назарийской церкви, обратившегося к Тени. Выпущенный на свободу, Абеляр мог привести большую часть Платинума, если не весь Платинум, к катастрофе. В последний раз подобное случилось двадцать два года назад, когда Фуллон хотел научиться у Абеляра всему, что тот знал, а потому выпустил его – искать Абелярную сферу долго не пришлось, ибо она хранилась в одном из многочисленных тайников Руанидского собора. Тогда всемирной трагедии удалось избежать, ибо вовремя спохватился предшественник Фуллона на посту контрафекта – разрушения ограничились лишь собором (и то, на счастье Текреция и всего города, частично) и ближайшими кварталами: официальная версия звучала как «неизвестной природы подземный толчок». С тех пор про Абелярную сферу никто не слышал – даже был пущен слух о том, что она была уничтожена вместе с духом, а остатки былой силы заключены в иную Сферу величия.

Но на глазах толпы все слухи, связанные с этим мощным артефактом, растворялись в воздухе – более того, когда Гвид схватился за ручки сферы, то все удивились тому, что светится не только жилище Абеляра, но и излишне выделяющийся горб библиотекаря.

Палач, искренне пораженный увиденному, спешно снял веревку с шеи Гвида.

Антельм и Гастейн бросили шпаги.

Репортеры буквально визжали от восторга – их камеры, управляемые на расстоянии, жужжали рядом со Сферой.

Мойсбет и Хазир одновременно упали на колени.

– Вот же храриум! – воскликнул кто-то в толпе.

Фуллон пошел бледными пятнами, понимая, что конец близок, но уже для него:

– Ах ты ублюдок…

– Скорее ублюдок – ты. Неужели не помнишь одну из тех женщин, которые оказались в тот злополучный момент в соборе, а? Не будь того взрыва, она была бы жива, а я не был бы горбат…

– Ты не имеешь никакого права ни меня осуждать, ни касаться руками того, чего не понимаешь! – возопил Фуллон.

– Тогда отними то, что якобы принадлежит тебе… – с вызовом произнес Гвид, спускаясь с эшафота и идя навстречу контрафекту.

Никто не понял, что задумал Гвид, но мешать ему толпа не стала.

Прорычав что-то нечленораздельное, Текреций побежал к Гвиду, чуть не столкнулся с ним лбом и схватился за ручки, дергая сферу на себя. И вот тут произошло нечто странное – светящийся горб Гвида стал стремительно уменьшаться в размере, передавая энергию сферы через руки, в то время как держащийся за «лампу Абеляра» Фуллон старел буквально на глазах, громко крича от внутренней боли.

Когда Гвид передал весь свой «горб» Текрецию, он отпустил сферу и стал осматривать себя – теперь он представал перед жителями Руаниды красивым рослым парнем: разве что одежда в районе спины была основательно порвана, но это была мелочь, на которую толпа внимание решила не обращать.

Старик Фуллон, осознав окончательный проигрыш, бросился вместе со сферой бежать.

– Догнать! Арестовать! Предать анафеме! – кричали люди, понявшие, что натворил явно бывший контрафект.

Антельм подошел к Гвиду, хлопнув по плечу:

– Теперь ты можешь спокойно ходить по Руаниде… Да и занятие сменить, кстати говоря.

– Знаешь, Антельм, я все-таки останусь в соборе. То, что я делаю, помогло не только тем людям, кто искал ответы в книгах библиотеки, но и мне. И главное, что я теперь не чувствую боли.

Гастейн хохотнул:

– Надо бы тоже повышать свой культурный уровень – может, и я найду что-нибудь про свою семью…

– Но почему ты раньше не рассказал про то, что сделал Фуллон? – искренне удивился Антельм.

– А кто бы мне тогда поверил? – пожал плечами Гвид.

– Не поверишь – мы, – сказал Гастейн. – И идея с дуэлью перед казнью была нашей, ибо надеялись оттянуть время – вдруг кто нашел бы что-нибудь такое, что могло тебя оправдать…

– Надеюсь, что реальных дуэлей в Руаниде будет меньше, – улыбнулся библиотекарь.

– Выгоним таких, как Фуллон, из города, и подобных поединков точно не будет! – расхохотался Антельм.


Текреция Фуллона арестовали в тот же день, но на следующее утро в камере не было ни бывшего контрафекта, ни Абелярной сферы. Никто не знал, куда Фуллон мог деться, но в том, что он постарается взять реванш, мало кто сомневался…


«Племянница в кирпичной шкуре»


Stein um Stein! Mauer ich dich ein!

Stein um Stein! Ich werde immer bei dir sein…

(Камень за камнем! Тебя замуровываю!

Камень за камнем! Я всегда буду с тобой…).


Rammstein, «Stein um Stein».


Тими́тра Таволгин стоял возле трактира «Северные Сани» и наблюдал поутихшее к вечеру, но оставшееся броуновским людское движение. Все было вроде бы как всегда, но уже третий день подряд Ровда стояла на ушах, ибо внезапная пропажа одной из самых завидных невест города была само собой из ряда вон выбивающимся происшествием. Вокалист «Она вышла замуж» переживал особенно сильно – как-никак, Линда́слава Архангельская была его подругой детства. Калла́на – тетя Линдаславы, оставшаяся ее единственным родственником – дневала и ночевала в доме Таволгиных: мать Тимитры, Ли́га, отпаивала ее различными травяными чаями, а Аврелий, глава семейства и по совместительству один из лучших кузнецов Ровды, собрался бросить работу и присоединиться к поискам девушки, но сын убедил его этого не делать.

Вот только Линдаслава, несмотря на усилия большей части населения, все никак не находилась.

К поискам привлекли, как было и положено, все имеющиеся военные силы – во-первых, они как никто другой находили выход из подобных внештатных ситуаций, а во-вторых, волонтеры могли столкнуться с разного рода опасностями, так что военная поддержка была в таких случаях попросту необходима. К этим военным силам относился и басист «Она вышла замуж» Ва́стан Козловский, который дослужился до заместителя головы Седьмого туманного войска Ровды (сию должность сами военные люди в шутку называли «шеей»). Тимитре это войско было не просто знакомо – он сам в свое время был его головой, причем командовал немаленьким отрядом весьма успешно, но высшее начальство решило, что кто-то рано или поздно, но должен сменить Аврелия, а лучшего варианта, чем его же сын, да еще и владеющий азами кузнечной работы, было не найти. Так Таволгин, в то время даже не планировавший связать себя с музыкой, ушел на «гражданку», но связи с военными силами города все равно не терял, ибо за недолгое время пребывания в униформе стал кем-то вроде легенды.

Вастан прекрасно знал, где нужно было искать Тимитру – впрочем, тот заметил своего младшего друга и коллегу куда раньше.

– Что, Вася, освободился? – окликнул Тимитра басиста.

Козловский огляделся по сторонам и спешно подошел к Таволгину. Они были внешне похожи до такой степени, что их ошибочно принимали за братьев: Тимитра отшучивался, говоря, что они – двоюродные братья. Отличительной чертой внешности Вастана была униформа, которую он, казалось, практически не снимал, ибо говорил, что она – крайне удобная. Китель сиял не только поразительной чернотой ткани, но и отличительными знаками: нашитой серебристой цифрой «7» на правом плече и красным декагоном, перечеркнутым внутри двумя черными горизонтальными линиями (обозначение должности) на левом. Над левым грудным карманом был пришит герб отряда – серый варяжский остроконечный щит с ярко-оранжевым вооруженным львом, под которым красным готическим шрифтом виднелся девиз «Снимем с мира вуаль войны!». Также на кители присутствовали различные мелкие значки, которые непосвященному человеку мало о чем говорили, но Тимитра мог прочитать по ним практически всю информацию о военном человеке, вплоть до группы крови и успехов в боевых искусствах.

– Ты чего с молотом ходишь? – удивился Вастан, обратив внимание на небольшой кузнечный молот, который вокалист «Она вышла замуж» держал в правой руке. Аврелий не возражал, чтобы сын взял его с собой, ибо молот хоть растерял основные функции и применялся скорее для вспомогательных работ, но в качестве оружия мог запросто сойти.

– Что-то мне подсказывает, что он пригодится, – пояснил Тимитра.

– Способности подсказали?

– Да нет пока что… Скорее интуиция.

Тот факт, что мать Тимитры является одной из сильнейших Чарующих города, секретом не являлся – более того, к ней часто обращались за помощью даже священнослужители. Оттого вокалист не удивлялся, что были те, кто справедливо полагал, что его необычный голос – результат влияния неких светлых сил, передавшихся по наследству. Насчет голоса подобное мнение было ошибочно, но некоторыми колдовскими умениями Таволгин овладел – в частности, мог безошибочно чувствовать скрытое присутствие человека или духа.

– Ты хоть ел сегодня? – поинтересовался Вастан.

– Да так – кинул в организм немного еды.

Козловский вздохнул и вытащил из правого кармана кителя небольшой пакетик со светлым изюмом. Тимитра про себя улыбнулся, ибо запас изюма был еще одной вещью, с которой басист не расставался – как-то он рассказывал, что очень редко в детстве ел виноград, причем даже в сушеном виде, потому и виноград, и изюм для него стали «вкусом праздника». Сейчас он мог позволить себе и то, и другое хоть каждый день, но все ж на виноград тратился редко.

– Будешь?

– Давай…

Горсть изюма перекочевала в руку Тимитры, который, в свою очередь, не представлял свою жизнь без жареного или запеченного в деревенском стиле картофеля – правда, в последние три дня не хотелось даже этого блюда.

– Что-нибудь нашли? – поинтересовался вокалист.

– К сожалению, ничего, что могло бы помочь найти Линдаславу… Ви-И́ва тоже пропал, кстати говоря.

– Неужели?

– Слушай – я понимаю, что ты считаешь его той еще скотиной, но оставь личные чувства на потом… Не факт, что он каким-то образом причастен к пропаже.

– Но и отрицать не стоит.

Вастан лишь тяжело вздохнул – Тимитра в некоторых случаях был настолько упрям, что пробиться до него было невозможно.

– Йонас не вернулся? – перевел вокалист разговор на другую тему.

– Пока нет – с Белореченска все ж ехать прилично. Дворовыми дверьми он пользоваться, сам понимаешь, не любит – вдохновение пропадает…

– А Ара́та где?

– К нам присоединился – ищет похитителя очередной партии кирпичей.

– Что, опять?

– Целый склад опустошен. Да еще и строящийся народ возмущается – мол, куда дели тот материал, на который мы с полгода копили…

– Поразительно, что кирпичи стали пропадать в тот же день, в который хватились Линдаславу.

– Думаешь, совпадение?

– Черт его знает, – честно признался Тимитра. – Мать пока мне ничего не говорила насчет этого. Да ей и некогда – тетя Каллана в полуобморочном состоянии… Сегодня Мела пришла помогать.

– А барон Завидов где?

– Сказала, что уехал по финансовым делам. Я поинтересовался, не объявлялся ли Вальтер – вроде весточек не присылал.

– Вальтер? Серьезно? – искренне удивился басист.

– Его помощь бы сейчас могла пригодиться, – пожал плечами Тимитра.

– Главное, чтобы не напал на кого-нибудь внезапно, как было на свадьбе…

– Такое Ровда в ближайший год точно не забудет, – Таволгин хохотнул так, будто это был какой-то смешной случай, хотя в тот момент, когда он успокаивал вернувшего себе истинный лик Вальтера, ему было далеко не до смеха.

– Я, кстати, в эти дни нигде Анфису не видел, хотя она как Младших дружин материна должна была присоединиться к поискам…

– Брайтсон пригласил ее проехаться по округе. По крайней мере, так она мне сказала при встрече…

– Сам-то в это веришь?

Тимитра прожевал изюминку и тоном понявшего все человека ответил:

– Предоставлю Валентину право самому раскрыть собственный секрет.

– Так вот оно что… – хмыкнул Вастан.

– Сразу говорю – подробностей не знаю. Мне мать сказала, что он… Скажем так, не из простых.

– Да, как все вовремя в кавычках уехали… – вздохнула «шея» Седьмого войска. – Даже наш Юрий-душка и то умотал к верховному воеводе округа.

– Разделяю твою точку зрения. Мне тоже кажется, что исчезновение Линдаславы произошло не раньше и не позже, – и в словах Тимитры басист почувствовал искреннюю горечь, а потому поспешил успокоить:

– Мы найдем ее… Обязательно!

– Боюсь, что за время поиска я совершу какую-нибудь глупость, – честно признался Таволгин.

– Признаться в своем грехе никогда не было чем-то позорным, молодой человек…

Музыканты узнали этот голос – к ним подошел военный священник Ровды архимандрит Павел Птицын, которого все звали на юнорусский манер «отец Павло». Его облачение не отличалось от остальных военных, разве что на месте значка звания был нашит двойной поперечный крест, а сам китель был полон карманов, в которых находилась различная религиозная атрибутика. Также военным священникам было разрешено носить длинные бороды, в то время как остальные обязаны были ходить бритыми, и если воин допускал появление излишней растительности на лице, то ему тут же доставалось по первое число – Тимитра сам через это проходил, и эта головомойка была далеко не из приятных.

– Как Ваша служба, отец Павло? – привычно поинтересовался Тимитра.

– Хуже, чем могло бы быть. Судя по тому, что мы не можем найти Линдаславу и Ви-Иву, тут замешан кто-то из представителей Тени. Молюсь Богу, но пока ничего…

– А что насчет кирпичей? – спросил Вастан.

– Мы тут обсудили эту ситуацию с военным начальством и решили заманить некоего вора в ловушку. Сегодня привезли очередную партию кирпичей, которую мы складировали в один из амбаров Живи́цы, как раз находящегося возле лесного заповедника. Расположимся неподалеку и узнаем, кому понадобилось так много кирпичей…

– В Живице? А что сказали по этому поводу ма́ди?

– Они сами предложили эту идею. Более того, бургомистр Живицы выразил мнение, что исчезновения и кирпичей, и Линдаславы с Ви-Ивой как-то связаны… Скажу честно – я допускаю, что это возможно.

– Мы тоже, – практически в голос согласились Тимитра и Вастан.

– Сдается мне, что ночь будет неспокойной, – вздохнул отец Павло.

– Могу я помочь в охране амбара? – поинтересовался Таволгин.

– Я догадывался, что ты сам вызовешься участвовать в этом деле, и попросил за тебя у начальства. Те не стали возражать, разве что велели не лезть в возможную драку в одиночку. Ты бываешь вспыльчивым, а вспыльчивый человек легко может наломать дров… Тем более таким молотом.

– В нашем случае – скорее наломать кирпичей, – позволил себе легкую улыбку Вастан.

– Отрадно видеть, что чувство юмора не покидает вас в такие трудные моменты, – закивал архимандрит. – Что ж, пойду домой – надо поспать хотя бы пару часов перед неизвестно чем…

– Благословите, отец Павло, – попросил Тимитра.

Священник перекрестил в воздухе и Тимитру, и Вастана, произнеся привычное «Да поможет нам Бог», после чего спешно удалился вверх по улице.

– Ты как, присоединишься? – обратился Тимитра к Вастану.

– Будем неподалеку.

– Будем?

– Так это – наше общее дело, как сам понимаешь…


Место для засады было выбрано хитро – высшие чины Ровды вполне справедливо допускали, что похититель может скрываться в ближайшем лесном массиве, который находился в районе Живица, где компактно проживал народ, известный как мади. Ближе к полуночи мадийские женщины и дети были эвакуированы в соседние районы, а мужчины терпеливо выжидали.

Амбар, в котором хранилась большая партия кирпичей, ничем особым не выделялся, разве что были раскрыты двери с обеих сторон, дабы показать вору его добычу. Неподалеку притаились Тимитра и Да́сло – вихрастый паренек-мадиец, с которым Таволгин был и раньше знаком. Молот вокалиста был наготове, в то время как Дасло зарядил свою миниатюрную пищаль.

– Как думаете, гур Таволгин, нам долго придется ждать? – поинтересовался Дасло, обратившись к Тимитре на мадийский манер.

– Сомневаюсь, Дасло. Тень не очень-то и любит промедлений в своих действиях.

– Вы настолько в этом уверены?

– Практика показывает, что это так.

Неподалеку раздалось странное шуршание. Тимитра обернулся, молниеносно схватившись за молот, и увидел приближающегося отца Павло, поднявшего в испуге руки:

– Свои, Тимитра, свои! Пришли на помощь…

– Вот так реакция… – искренне восхитился Дасло, который даже не успел сообразить, что произошло.

– Горжусь тобой, сын – ты ничего не забыл из того, чему тебя учили…

– Папа? – приглушенно вопросил Тимитра, увидев за спиной архимандрита своего отца, тоже вооружившегося молотом. Компанию ему и военному священнику составил голова Седьмого туманного войска Игорь Балачев, с которым Тимитра был в давних приятельских отношениях.

– Вот тебе пример для подражания, Дасло, – скорее советовал мадийцу, чем журил его Игорь. – Как-никак, легендарная личность…

– Вы чего здесь? – поинтересовался Тимитра.

– Твоя мать отправила – почувствовала, что некий дух находится совсем близко, – ответил Аврелий.

– А остальные где?

– Если говорить о твоих ребятах, то Вастан с Аратой неподалеку, не беспокойся, – заверил Игорь.

И тут в районе заповедника раздался некий грохот.

– Это он? – спросил у отца Тимитра, намекая на духа.

– Похоже на то.

– Из-за деревьев ничего не видно, гур Таволгин… – вмешался Дасло.

– Какой-то излишне громкий дух! – воскликнул Балачев.

Раздалась еще пара непривычных звуковых эффектов, и из леса вышло нечто. Причем это нечто поразило даже не своими размерами, которые раза в три превышали человеческие, а совсем иным…

Гигантская фигура была полностью из кирпичей.

Отец Павло перекрестился.

– Господи… – не выдержал Аврелий.

Фигура чуть вытянула вперед правую руку, и кирпичи из амбара тут же полетели к ней, буквально приклеиваясь к туловищу и конечностям – голова же на фоне укрупняющегося тела смотрелась совсем маленькой, однако, судя по всему, ее участие было не самым необходимым.

– Надо свалить это существо с ног! – тут же предложил голова Седьмого войска.

– Подождите! – воскликнул Тимитра, хватаясь за грудь. – Не могу разобрать, кто внутри находится, но явно или Линдаслава, или Ви-Ива!

– Ты уверен? – поинтересовался Аврелий.

Игорь выскочил из-за здания, возле которого они находились, и прикрикнул на всех тех, кто приготовился стрелять:

– Отставить!

– Заметьте, что это нечто не нападает на нас первым… – сказал Дасло.

– Проверить догадку можно лишь одним способом, – сделал вывод Тимитра и вышел к существу.

– Тебя прикрыть? – спросил Игорь.

– На всякий случай… – одними губами произнес Таволгин, после чего громко запел:


Ты слышишь, принцесса земли?

Лопату уже принесли!

Вернем закопанный замок,

Вернем мы из земли замок…


– Это что, любимая песня Линдаславы? – удивился отец Павло.

– Может быть… – пожал плечами Аврелий.

Кирпичный монстр замахнулся правым кулаком и попытался ударить по Тимитре, но внезапно опустил руку, так ничего и не сделав.

– Что это было? – вопросил Игорь.

– Кажется, я понял… – выдохнул Тимитра. – Если бы внутри находился Ви-Ива, то он бы точно ударил меня, потому что ненавидит как меня, так и творчество «Она вышла замуж»… А если это существо кто-то и смог остановить, так это Линдаслава!

– Попахивает бредовостью, – честно признался Балачев.

– Да не совсем! – как чертик из табакерки, из-за угла выскочил его заместитель. – Гляньте – этот монстр совсем не желает никому причинять вред! Значит, Линдаслава его подчиняет себе! Остается ее только вытащить оттуда! Тимитра, ты же помнишь наш «Вопль о потерянном времени» – что Линдаслава о нем сказала?

– Что этот вопль может разнести что угодно… – окончательно осенило Таволгина. – Не зря же мне дали вторую фамилию Иволгин! Народ, все те, кто слышит – заткните уши! Будет немного неприятно…

– Немного?!? – фыркнул Козловский.

Тимитра собрался с духом и стал издавать такие отрывистые и немузыкальные вопли, будто некую кошку приговорили к тому, что она стала танцполом сразу для десяти пьяных мужиков, решивших исполнить чечетку. Как ни странно, подобное «пение» стало одной из визитных карточек группы «Она вышла замуж», неожиданно органично вписываясь в те или иные песни.

Фигура стала странно пошатываться.

– Только бы на нас не свалилась… – перекрестился Игорь, после чего громко крикнул: – Толкай ее в сторону леса, народ!

– А веревка нужна?!? – показались торчащие длинные волосы Араты-Йожа.

– Ты можешь опять сыграть на чем-нибудь стучащем мимо кассы? – задал неожиданный вопрос Вастан.

– Что значит – на чем-нибудь? У меня барабан с собой!

– Отлично! Сейчас – самое время для какофонии!

Йож подскочил к ребятам, бросил веревку к ногам, прижал барабан к правому боку и стал выдавать нечто, что можно было принять за «Собачий вальс» для ударных инструментов. Тимитра орал иволгой, Арата стучал, Игорь и Вастан принялись подвывать, Аврелий ударил молотом по какой-то подвернувшейся деревяшке, отец Павло стал монотонно вещать «Изыди, изыди, изыди…», высунувшийся Дасло что-то прокричал на мадийском… Вскоре к этому «оркестру» присоединились и все остальные присутствующие, и вот этого издевательства над ушами кирпичный голем не выдержал, бухнувшись сначала на колени, а потом и завалившись набок, причем аккурат в нескольких метрах от ближайшего дома.

– А вот сейчас веревка пригодится – надо руки-ноги связать этому существу, чтоб не сопротивлялось! – воскликнул Балачев.

– И молот тоже не зря взял! – вспомнил о своем «оружии» Тимитра.

Народ забрался на грудь свалившего существа и стал аккуратно разбивать кирпичи, дабы не повредить кого-либо, кто находился внутри. Обожженные глиняные прямоугольники разлетались в стороны, пока не вскрыли «сердцевину»…

И в ней находилась Линдаслава.

От самих кирпичей ее отделял некий защитный пузырь – рыжая пыль на нем осела тонким слоем, и потому его стало хорошо видно. Пузырь был отдаленно похож на своеобразную «комнату управления», которая могла относительно спокойно двигаться внутри туловища существа.

– Можно снять этот пузырь? – раздался обеспокоенный голос Балачева.

– Попробую что-нибудь из своих средств… – и отец Павло стал шарить по карманам, но это уже ему не было нужно, ибо Тимитра спокойно просунул руки сквозь стенки пузыря и вытащил оттуда Линдаславу, правда, не без труда, ибо мешали как целые кирпичи, так и обломки, которые спешно убирали Вастан с Йожом, позабывшем про веревку. Впрочем, она, как и быстро найденные ее сестры-близнецы, свою роль выполнила.

– Линдаслава, ты слышишь меня? – обратился к девушке Тимитра. Архангельская чуть приоткрыла глаза и совсем неуверенно произнесла:

– Тими…

– Господи, у нее совсем нет сил! – воскликнул Аврелий.

– Главное, что она жива. Нужно спешно отнести ее к матери – она точно знает, что делать, – сказал вокалист «Она вышла замуж».

– Я с тобой! – скорее на автопилоте произнес отец, хотя понятно было, что мог этого и не говорить – ситуация сама собой подразумевала его участие.

– Я с вами – мало ли какого духа из нее придется изгонять… – спохватился военный священник.

– Идите! Мы здесь порядок наведем да по городу пробежимся на всякий случай, – велел Балачев. – Вдруг у этого нечто да подельник какой есть…


На следующий день Линдаслава пришла в себя. Лига и Мела смогли вернуть ей все силы, а отец Павло одной лишь молитвой окончательно победил дух Ви-Ивы, который, как и сам парень, обратился к Тени. Тело неудавшегося ухажера девушки так и не было найдено – видимо, после уничтожения духа оно само собой рассыпалось в прах. Сам архимандрит не без оснований боялся, что душа Ви-Ивы, проданная Тени, может вернуться мстить, но в совершенно ином обличье.

– Зачем этот скот с ней так поступил? – искренне сокрушалась Каллана.

– Я так понимаю, что она ему отказала, и он ей этого не простил, – пояснил отец Павло. – Сначала он, как мне рассказала твоя племянница, замуровал ее в кирпичной стене, но ему и этого показалось мало, и Ви-Ива явно продал душу Тени для того, чтобы она дала возможность подчинить Линдаславу. Заключив в это существо, он явно хотел причинить ей куда больше страданий, ибо прекрасно знал, что эта девушка не способна и мухи обидеть, а если и обидит, то не простит себе этого. Вот только Ви-Ива не учел одного – дух Линдаславы оказался куда сильнее, чем он ожидал. Именно поэтому ей удалось свести окружающие разрушения к минимуму.

– И это бесконечно радует, – улыбнулся Тимитра.

– Ты вернул мне племянницу… Семья должна гордиться тобой, – поблагодарила старшая Архангельская. – Впрочем, она всегда тобой гордилась… Хотя ты наверняка помнишь, что твое увлечение музыкой я не слишком одобряла.

– Тем не менее он показал, что голос – это тоже оружие, – хлопнул сына по плечу Аврелий.

Когда Архангельские отправились домой, Лига сказала Тимитре:

– Мне кажется, что ты Каллане все доказал.

– Ты о чем? – удивился Тимитра.

– Не прикидывайся, что не понимаешь… Тебе давно пора жениться! А согласно всем сказкам, мифам и легендам, спаситель прекрасной девы имеет полное право взять ее замуж…

Младший Таволгин лишь усмехнулся, посмотрев в небо:

– Если Богу так угодно, то какой смысл мне возражать?


«Не будь маловерной пред Бегущей»


Куда ты из дома

В дождь, туман или снег?

Что тебя гонит

В неисповедимый бег?

Аквариум, «Бег».


Сьюзен Андергейт направилась к входной двери роскошного особняка, расположившегося возле морской набережной Ньюкасла. Бриз свежо, но прохладно дышал в спину, потому женщина накинула на плечи короткую бордовую кожаную куртку, однотонную вечернему платью. Позади нее началось отдельное движение – человек в официальной форме открыл багажник машины, на которой она прибыла, и вытащил оттуда пару чемоданов, после чего отправился в особняк непарадным путем.

Возле двери всех приветствовал любимец владелицы дома Ле́йдии – овчарка Эндрю, издавая несколько негромких тявканий и радостно виляя хвостом. Сьюзен улыбнулась, подошла к Эндрю, почесала его за ухом, от чего тот тявкнул еще радостнее и громче, и вошла в особняк, который отчасти считала своим домом.

Парадная комната была полна гостей, ибо в этот вечер хозяйка устраивала светский прием в честь святой Тю́мяры Бегущей, которую считала своей покровительницей – не везде в мире разрешалось так отмечать подобные праздники, но Епархия Оловянных островов Всеобщей Церкви допускала послабления в религиозных традициях. Икона Бегущей, на которой святая была представлена светловолосой девушкой, движущейся по морским волнам, стояла на самом видном месте, и каждый из гостей, подходя к ней, обязательно крестился (кто – искренне, кто – скорее на показ) и говорил: «Благослови же наши острова» – эта фраза на Оловянных островах была обязательной после крестного знамения. Гости вели привычные беседы, легко закусывая и выпивая спиртные напитки, что в подобные дни также не возбранялось при условии, что человек будет знать свою меру.

Как только Сьюзен Андергейт появилась в поле зрения большинства присутствующих, наступило недолгое молчание, прерываемое лишь кашлем нескольких мужчин, ухитрившихся поперхнуться. Женщина улыбнулась и кратко поприветствовала собравшихся:

– Добрый всем вечер.

Некий обслуживающий парнишка подскочил к Сьюзен, дабы взять ее куртку. Андергейт не обратила на него ни малейшего внимания, приняв эффектную позу. Многие гости в этот момент могли заметить единственное необычное украшение, которым женщина дополнила свой образ – длинная золотистая шпилька, небрежно закрепившая затейливую прическу.

Кто-то из мужчин вновь закашлялся.

Гости довольно быстро пришли в себя и вернулись к своим светским обязанностям, справедливо предположив, что одна из известнейших квалей – убийц на службе Оловянных островов – взяла выходной, а те, кто знал Сьюзен лучше, прекрасно знали, что в этом доме она не позволит себе проявлять слишком заметное насилие, ибо серьезно расстроит Лейдию. Это в планы Андергейт не входило никогда, поскольку Лейдия была, наверное, единственным человеком, который заменял ей семью.

Профессиональная убийца подошла к иконе, перекрестилась, после чего наконец подошла к названой родственнице.

Лейдия А́лейт Ва́нда Ме́риан была привычно великолепна, причем настолько, что обычная белая блузка и столь же обычная юбка-карандаш в пол смотрелись на ней куда моднее, чем всевозможные мудреные вечерние наряды – Сьюзен прекрасно знала, что Мериан подобные платья попросту не любит носить. Волосы пшеничного цвета были коротко подстрижены, аккуратно прикрывая уши от нежелательных взглядов. Сложно было конкретно сказать, сколько этой женщине лет, но тот факт, что ей было далеко за тридцать, мог отметить каждый. По сравнению с Лейдией Сьюзен выглядела скорее вчерашней студенткой, но на самом деле они были ровесницами, а если бы некий любопытный товарищ узнал бы истинный возраст обеих, то потерял бы дар речи, возможно, навсегда, ибо женщины были куда старше, чем казались.

Они познакомились еще на заре становления Сьюзен квалей. Лейдия Алейт Гре́йвборн (а такой была настоящая фамилия женщины) работала официанткой в баре «Бронзовая львица», который долгое время был точкой сбора наемников: место было, безусловно, отвратительным, но бедность семьи не позволила Лейдии получить приличное образование, поэтому пришлось работать там, куда получилось устроиться. К ней, как это часто бывало, приставали различные подвыпившие магистры меча и топора, а один из них распустил руки до такой степени, что попытался изнасиловать Лейдию, и если бы не вовремя появившаяся Сьюзен, то история могла выйти для официантки крайне неприятной. Пообщавшись меж собой, девушки обнаружили меж собой много общего – так и зародилась их дружба. Через некоторое время Лейдия ушла из «Бронзовой львицы» и была прислугой в домах нескольких богатых семей, последним из которых стал особняк единственного наследника известной семьи Мериан, которого звали Вандер. Вандер был болезненным и абсолютно бесхребетным, но очень добрым и чутким парнем, и он долго искал человека, которому были бы интересны не столько его деньги, сколько он сам, что казалось исключительно смешным и наивным. Лейдия, оказавшись в его доме, не просто навела в нем порядок, но также смогла помочь Вандеру справиться с некоторыми болезнями, после чего тот позвал ее замуж. Вместе они прожили восемь лет, за которые бывшая Грейвборн превратилась из скромной прислужницы в прекрасную светскую даму, чьим умом были очарованы даже маститые ученые, бывавшие в доме – женщина развила его, прочитав всю богатую библиотеку семьи Мериан и посещая открытые институтские лекции. Вандер под ее влиянием стал куда более сильным и крепким человеком, причем не только телом, но и духом, и в один прекрасный момент решил заняться политикой. Это решение оказалось роковым для Мериана – буквально через полгода он был убит людьми одного из своих политических противников (и исполнителей, и заказчика впоследствии не стало благодаря вмешательству Сьюзен). Многие газеты, впрочем, обвиняли в убийстве Лейдию, справедливо полагая, что бывшей прислуге нужны были только финансы семьи Мериан, но это было далеко не так – Лейдия действительно любила Вандера, и Сьюзен была тому свидетельницей.

Больше замуж с тех пор она не вышла – более того, в качестве напоминания о погибшем муже взяла женскую версию имени Вандер своим третьим именем. Свое утешение она нашла в финансовой помощи как Ньюкаслу, так и другим городам Оловянных островов, причем самой разной – начиная от организаций выставок начинающих талантливых художников и заканчивая выделением средств на детские интернаты и приюты для животных. За искреннюю доброту ее и любили – более того, никто в жизнь не помышлял сделать ей что-либо дурное, и не в последнюю очередь потому, что Сьюзен Андергейт могла перегрызть за нее глотку кому угодно, а внеплановое столкновение с известной квалей не радовало никого.

Женщины крепко обнялись.

– Добро пожаловать домой, – улыбнулась Лейдия. – Я рада, что ты не забыла про сегодняшний день.

– Я никогда не забываю то, что для тебя важно.

– Ты надолго приехала?

– На пару дней останусь точно.

– Всего на пару?

– Ты же знаешь, что у меня своеобразный график работы, – вздохнула Сьюзен, после чего заметила, что Лейдия напряжена куда сильнее, чем обычно, и сказала: – Пойдем подальше от всех этих господ и дам – раздражают…

– Хочешь выпить?

– Не откажусь от виски с колой.

Женщины прошли к одному из дальних столиков, переглянулись, дабы никто не влез в их разговор, и Сьюзен сказала Лейдии:

– Я, кажется, знаю причину твоей излишней нервозности.

– Я его не приглашала – сам пришел…

Речь шла о Юджине Шортивле – главе оппозиционной партии Оловянных островов, известной как «викигисты», человеке одиозном и не самом адекватном из политиков. Было поразительно не только то, что он спокойно разговаривал с премьер-министром Оловянных островов Флинном Брейксуортом, что вразрез шло с привычной руганью меж этими двоими в парламенте – впервые за те одиннадцать лет, что Шортивл возглавлял викигистов, он посетил дом Мериан, которую, мягко говоря, терпеть не мог. Его присутствие было явно неспроста, и это понимал каждый из гостей дома.

– Какого демоноида Шортивл сюда заявился? – вопросила Сьюзен, взяв со столика стакан с темно-коричневым напитком, который был поставлен перед девушкой буквально за секунду до того.

– Сама не знаю. Раньше плевался слюной в мой адрес, а сегодня лебезил так, что мне стало аж не по себе… Спасибо Брейксуорту, что вовремя вмешался.

– Давно он здесь?

– Как и все – около часа.

– Твою ж мать…

– Не выражайся, Сьюзен! Я же тебя просила…

– Прости, я просто пытаюсь собраться с мыслями. Надеюсь, он не приставал к тебе?

– Пока нет.

– Если попробует, то скажи мне – я с ним в момент разберусь… Хотя предоставлю эту возможность Бегущей, раз сегодня – ее день.

– Ты говоришь о ней так, будто она – простой человек…

– А что, это не так?

– Сьюзен! – возмутилась Лейдия, легко ударив кулачком Андергейт в плечо.

– Да шучу я, что ты начинаешь…

– Знаешь ведь, что не люблю такие шутки, – надула губы Мериан.

Сьюзен глотнула виски с колой и скорчила гримасу, которая рассмешила Лейдию.

– Ты не меняешься, – заметила та.

– А должна?

Блондинка вновь хохотнула.

– Пообщаемся за ужином, ладно? Тем более что с тобой хочет поговорить наш общий друг.

– И где он?

– Не дает спокойно спать Бобби, пытаясь с ним пообщаться.

– А что Бобби?

– Мне кажется, ему все равно.

– Да, он – крайне флегматичное существо…


Сьюзен поднялась на второй этаж, где располагалась комната Бобби – карликового ежа, при взгляде на которого невозможно было не испытать чувство умиления. Бобби жил в домике, похожем на миниатюрную копию особняка, и старался оттуда не выходить – правда, оттуда его постоянно пытались выудить всевозможные юные (и не совсем юные тоже) натуралисты.

В этот раз близко пообщаться с ежом пытался заведующий научной библиотекой далекого от Оловянных островов карьялского города У́кьялы Хи́етари Та́алкион – высокий блондин, совсем недавно ставший магистром гуманитарных наук Укьяльского университета. Хиетари был одним из информаторов Сьюзен, а также просто приятным в общении человеком, который умел и любил хранить секреты – а знал он их столько, что при случае мог поставить на уши не только родной край, но и все материки.

– Ну надо же кто покинул родную библиотеку… – хохотнула Сьюзен.

Хиетари встал со стула и приобнял Андергейт.

– Я тоже рад тебя видеть, – произнес библиотекарь высоким чистым голосом, в котором звучал едва уловимый акцент. – Как и рад был бы увидеть Бобби, хотя тот, судя по всему, меня не признает за человека…

– Как истинный мужчина, он идет на ручки только к женщинам, – сказала Сьюзен и приоткрыла дверцу домика.

– Сю-сю-сю… – раздалось оттуда нечто, похожее на свист с шипением.

– Ага, а как ко мне обращаться, так «фыр-пыщ-пыщ», – делано возмутился Таалкион.

– Бобби, иди сюда! – сказала Сьюзен, протягивая ладонь.

Бобби показал носик, принюхался и только после определения знакомого запаха вышел из домика, оказавшись на ладони Андергейт – ежик как раз был размером с нее.

– Сю-сю-сю… – произнес Бобби.

– Посиди пока тут, – обратилась к нему Сьюзен.

– А где Агата бродит? – поинтересовался Хиетари.

– Как истинная кошка, она гуляет там, где вздумается, – пояснила женщина.

– Гордые тут животные – не дают кому попало себя погладить, – улыбнулся библиотекарь, глотая ром пополам с апельсиновым соком.

– У тебя внезапный отпуск в библиотеке? – вернула разговор к изначальной теме Сьюзен.

– Есть такое… Решил приехать к своим подругам, – сказал Хиетари. – И разузнать кое-что насчет Галле.

– Так вот оно что… – фыркнула Сьюзен. – Слухами земля полнится?

– До Укьялы новости доходят быстрее, чем ты думаешь. Всего двух небольших статей о твоем присутствии в одном из главных городов Саксонарии и убийстве внезапно воскресшего Генриха Топфера хватило, чтобы представить общую картину. Ты ведь имеешь к этому отношение, так ведь?

– Да, я с ним разобралась.

– Хм… А чем занимался Лоренц?

– Разбирался с «Черной мессой».

– Да ладно? Вальварен тоже был воскрешен?

Сьюзен кивнула.

– А вот об этом никто не упомянул… Даже странно, – удивился Хиетари. – Но я рад, что Вальварен вновь мертв – вот таким личностям место только в преисподней.

– Насчет Топфера, как я понимаю, ты не столь однозначен?

– Генрих Топфер был в свое время одним из лучших ученых Саксонарии, и его наработки в создании искусственного человека повлияли на весь мир. Если бы Лоренц не сделал бы того, что сделал, то мир бы был куда интереснее и разнообразнее, чем он есть сейчас… А ведь от создания искусственного человека никуда не деться. В Ка́ллио, например, разработки ведутся. Как и в одном из институтов Укьялы, кстати говоря… Да и на Оловянных островах, насколько мне известно, работа в этом направлении идет – так что, Лоренц будет скакать по всему миру, дабы уничтожить то, что рано или поздно, но станет частью общества?

– Ты же помнишь, что «Геллиум» убил тогда невинных людей…

– В той истории – множество темных пятен. В частности, творение Топфера не могло просто так убить всех, кто попался ему на пути – об этом свидетельствуют вполне себе компетентные ученые… Вероятность того, что это могло случиться само, конечно, есть, но крайне мала.

– Но ведь есть!

– При саботировании проекта она увеличивается во множество раз.

– Думаешь, что это изначально сделал Лоренц?

– Скажи, а почему он привлек к этому делу именно тебя, а не кого-либо из своей же «Го́льшта Мо́ндсиль»?

– Допускаю мысль, что он не доверял всем нынешним сотрудникам организации в этом щекотливом деле…

– Или организация не доверяет ему.

– Да чем он тебе так не нравится?

– Сьюзен, пойми – Яррен Лоренц сошел с ума! Мне приходят благодаря внутренним каналам истинные отчеты деятельности Лоренца – так они ужасают своими подробностями! Он находит и убивает всех, кто так или иначе, но двигает мир своими необычными идеями вперед!

– Некоторые необычные идеи, как ты, наверное, знаешь, отняли у него семью… Правда, вот этот факт может быть поставлен под вопрос.

– Ты о чем? – удивился Таалкион.

– Не появлялось никакой информации о Беренике Лоренц?

– Могу проверить, когда вернусь обратно, но ничего такого за последнее время не припомню. А ты почему спрашиваешь?

– Яррен понял, кто воскресил Топфера и Вальварена. И произнес он это тоном, по которому стало понятно и мне, что это мог сделать лишь близкий человек. Друзей у него как таковых нет… Семьи со времен исчезновения Береники и Изабеллы тоже.

– Думаешь, что Береника самавоскресла из небытия?

– Если человек считается пропавшим без вести, это далеко не значит, что он – мертв, – логично произнесла Сьюзен.

– В твоих словах может быть доля правды, – закивал Хиетари, будто что-то вспомнив. – Насколько мне помнится, Береника Лоренц обратилась к Чертогам Тьмы?

– Именно.

– Тогда не удивлюсь, если это так… Пришли сообщения, что в Верее́ приверженцы Тьмы сожгли главную церковь города, а в Тю́рисеве проходило некое бесовское представление прямо возле дома первого архиепископа города, причем этот дом признан архитектурным памятником еще давно…

– Недалеко от вас, однако.

– Да не только там дурдом творится – это то, что пришло за последнюю неделю… Тьма беснуется с переменным постоянством.

– Здесь она тоже присутствует, – сказала Сьюзен, легко погладив Бобби по колючкам.

– Ты о Шортивле?

– Именно. Больше не о ком.

– Хоть так. Вроде как всевозможных демоноидов тут не замечено…

– Люди бывают куда хуже демоноидов.

– Думаешь, что Шортивл настолько глуп, чтобы полезть в открытую конфронтацию с тобой?

– Это можно узнать лишь одним способом… Можно тебя попросить быть сейчас рядом с Лейдией?

– Конечно.

– И возьми Бобби с собой. Не волнуйся – от тебя он не убежит.

– А вот такое великодушие меня искренне радует…


Сьюзен вернулась на первый этаж и тут же обнаружила Шортивла. Подойдя к этому мужлану с квадратной челюстью и глазами, полными гнева человека, которому не досталось ровным счетом ничего, она прямо спросила:

– Не уделите мне пару минут для личного разговора?

Шортивл тяжело и недовольно вздохнул, после чего ответил:

– Я не общаюсь с лесбиянками, но для Вас сделаю исключение.

– Вы и Лейдию считаете лесбиянкой? – возмутилась Сьюзен.

– Нет. Ее – бисексуалкой.

– Тогда зачем Вы, такой весь из себя правильный, пришли в ее дом? Впервые за одиннадцать лет, между прочим…

– Все бывает в первый раз, госпожа Андергейт.

– В Вашем случае случайности не работают, Юджин, – возразила Сьюзен. – Скажу Вам лишь одну вещь – если Вы хоть что-то попытаетесь сделать с Лейдией, я Вас убью, даже не задумываясь о последствиях.

– Да с чего Вы вообще взяли, что я собираюсь с ней что-то делать? – возмутился Шортивл.

– Да все просто. Влиятельных друзей у Вас и без нее хватает. Денег, собственно, тоже… Никаких выборов впереди не предвидится – впрочем, Ваша избирательная кампания и без помощи Лейдии обходилась. Ваш характер слишком хорошо известен всем островам, а потому нетрудно понять, что Вы пришли сюда не из внезапного прилива вежливости…

– Тогда зачем я здесь, по-вашему?

– Чтобы убить ее.

Политик поперхнулся, после чего прошипел:

– Да с чего ты взяла, наглая тварь?

– Ха! Вот я Вас и поймала, Шортивл! – воскликнула Сьюзен. – Вы неискренне отреагировали на этот блеф… Уж поверьте – за те годы, что Разделитель личности со мной, я многому научилась у этого оружия…

– Да она мне вообще не нужна! – возмутился главный викигист.

– Вам – нет. А вот кукловоду, который тянет Вас за ниточки…

– Как ты смеешь?

– Проверим? Прямо здесь и сейчас? – предложила Андергейт. – Видите шпильку в моих волосах? Это и есть Разделитель личности… Если мое предположение окажется ложью, Вы останетесь в живых, но больше никогда не зайдете в этот дом. Есть же правдой, то пощады Вам не видать…

В этот момент тревожно залаял Эндрю.

Правый зрачок Шортивла едва заметно расширился в размерах.

– Так вот оно что, Юджин… – закивала головой Сьюзен. – Так я и знала. И кого же Вы собираетесь призвать?

– Не твое дело, шлюха… – не своим голосом прорычал тот.

Эндрю лаял все громче.

Агата, серым пятном влетевшая в дом с бокового входа, жалобно мяукала.

Гости подбежали к окнам, дабы посмотреть, что происходит.

Шортивл схватился за виски и громко крикнул от боли.

– Смотрите! Смотрите!

За окнами раздалось падение какого-то крупного тела.

– Я посмотрю, что там случилось! – отмер Хиетари и вылетел на улицу. Его примеру последовали все остальные.

– Ну все, Шортивл! Молитесь!

Сьюзен вытащила шпильку из волос, после чего взмахнула ей, будто волшебной палочкой. Шпилька начала разрастаться в размерах и буквально за десять-пятнадцать секунд превратилась в антагу средней длины, чья рукоять была гравирована золотом, а клинок казался непривычно острым. На клинке была заметна надпись, нанесенная готическим шрифтом: «In gloria veritas».

Не успел заклятый противник премьер-министра прийти в себя от изумления, как Сьюзен рубанула его по диагонали – тело осталось стоять, но дух политика вылетел с легкостью.

Прозрачная копия викигиста повисла рядом с материальной оболочкой.

– А теперь что скажете, Юджин? – обратилась к духу Андергейт.

Дух Шортивла заметно трясся.

– Ага, пытаетесь соврать? Не получится – удар Разделителем личности блокировал Вашу способность к этой деятельности…

– Хорошо, я скажу! Я скажу! – крикнул Шортивл.

– Так говорите…

– Когда закончилось вчерашнее собрание парламента, ко мне подошла незнакомка. Сказала, что есть человек, который представляет серьезную угрозу не только для островов, но и для меня…

– Лейдия?

– Да, – кивнул Юджин. – Я заключил с ней сделку. Она предоставляет исполнителя, с которым мы стали связаны мыслительным каналом, я с его помощью убиваю Лейдию. Но на этом сделка не закончилась… Я должен был пронести в парламент закон о строительстве в Ньюкасле Чертога Тьмы.

– Серьезно?!? – вопросила Сьюзен. – И Вы, мать вашу, согласились?!? Вам что за это, пообещали должность премьер-министра?

Шортивл промолчал, но все было и так ясно.

– Как зовут эту незнакомку? – поинтересовалась Андергейт.

– Береника фон Пест. Но фон Пест – это ее настоящая фамилия. Точнее сказать, девичья.

– Девичья? Подождите-ка… А когда вышла замуж, то она стала Лоренц?

– Именно так.

– Замечательно… – выругалась Сьюзен. – Яррен, к сожалению, оказался прав… Но Вам уже это знать не нужно.

– И что ты сейчас со мной сделаешь?

– Убью.

– Убьешь? Серьезно? Я же – крупный политик!

– Да мне плевать. Каждый, кто попытается причинить вред Лейдии, умрет.

Сьюзен размахнулась и проткнула Разделителем личности дух Шортивла точечным ударом. Дух слабо вскрикнул и стремительно растворился в воздухе, а тело свалилось на пол, странно задрожало и рассыпалось на неоднородные крупицы.

– Так тебе и надо, – сказала напоследок Сьюзен, после чего услышала позади себя голос Хиетари:

– Ничего себе…

Обернувшись, она всем своим видом дала понять, что так было нужно.

Библиотекарь покашлял, после чего сказал:

– Тебе Разделитель личности сегодня больше не понадобится.

– С чего ты взял?

– Взгляни.

Выйдя на улицу, Андергейт увидела труп гориллообразного существа, которое, судя по всему, и должно было убить Лейдию. Подойдя ближе к трупу, Сьюзен обнаружила множество тонких сквозных ранений.

– Ничего себе… Это какими же тонкими лезвиями по нему так прошлись, – искренне удивилась профессиональная убийца.

– Я думаю, что это – не лезвия, а капли, – возразил Хиетари.

– Капли?

– Глянь еще вот сюда.

Сьюзен увидела мокрый след ноги, который явно принадлежал очень хрупкой девушке. Неподалеку находился еще один след.

Андергейт пошла по следам – путь оборвался в районе пляжа.

Лейдия стояла по щиколотку в воде и махала рукой куда-то вдаль. Вид ее был исключительно счастливый.

– Ты видела Бегущую? – предположила Сьюзен.

– Не просто видела – Бегущая всех нас спасла, – улыбнулась Лейдия.

Сьюзен обняла подругу.

– Ты мне веришь? – скорее машинально, чем осознанно спросила Мериан.

– Я верю Богу и тебе.

– А святым?

Андергейт посмотрела вдаль и сказала:

– Попробую дать им шанс.


«Осьминог из Данаки»


Руки будто вода поднимали меня.

Ника-ника-никогда я не буду одна.

Линда, «Никому я тебя не отдам».


Се́пи возвращалась домой с небольшими корзинами, наполненными овощами и фруктами – пусть она и распродала всю рыбу, но денег все равно хватило только на растительные продукты. Радовало только одно – деньги сейчас хотя бы были.

Благодаря Глуму.

После смерти мужа Сепи перебралась на самую окраину Дана́ки, где оставались заброшенные по неизвестным причинам хижины. Окраина примыкала к берегу моря Бэ́рат, откуда постоянно дули холодные ветра, которые могли с легкостью стать поводом для очередной простуды. Сам же берег был каменистым, причем камни были настолько крупными и острыми, что неподготовленному человеку вряд ли удалось бы пройти по ним с первого раза без синяков или царапин. Кто-то говорил, что Бэрат – проклятое место, объясняя проклятием отсутствие всякого рода живности и ледяную, зловеще-серую воду… Тем не менее, почему-то окраина пустовала, но этот факт был главным успокоительным для Сепи.

Оставалось надеяться, что Гвардейцы сюда не явятся, хотя вполне себе могли.

Сепи с легкостью освоила искусство ходьбы по береговым камням, каждый вечер прогуливаясь возле Бэрат, и однажды она увидела, что к берегу сетью прибило довольно крупного представителя водного мира – судя по щупальцам и проглядывавшемуся грушевидному телу, это был осьминог. Сепи не боялась осьминогов – после Гвардейцев, бесчинствующих во всем Тэ́йтниуме, сей головоногий моллюск представлял минимальную опасность, а потому бросилась домой за ножом, дабы разрезать сеть и освободить попавшее в ловушку существо.

Освободившийся осьминог тут же исчез в толще моря.

«Даже не поблагодарил», – фыркнула тогда про себя Сепи.

И каково же было ее удивление, когда на следующий день она увидела на берегу небольшую гору самой разной рыбы… Женщина сначала подумала, что неподалеку появился какой-то рыбак, но потом она получила на свой немой вопрос внятный ответ, ибо Глум, махая щупальцами, вылез из моря. Почему-то он запомнил ее доброту – впоследствии Войнт, ученик друга мужа Сепи, ставший биологом, объяснил, что мозг у осьминогов весьма развит для того, чтобы запоминать, кто друг, а кто – враг.

Прозвала Сепи осьминога Глумом потому, что в основном он произносил именно это слово в разных интонациях. Как выяснилось, Глум мог некоторое время находиться и на суше, но ему нужно было обязательно возвращаться в какое-либо водное пространство – именно поэтому в хижине Сепи стояла внушительная бадья с водой, в которую Глум, «приходя» к женщине, погружался, предварительно сжимая тело до размеров этой бадьи. А сжиматься ему приходилось серьезно, ибо ростом он был почти полтора метра (Сепи была выше его буквально на три-четыре сантиметра), а каждое из щупалец было как минимум раза в два длиннее. Сколько весил Глум, сказать не смог даже Войнт, но было понятно, что существо было довольно массивным – одни лишь щупальца были раза в три толще хрупкой руки Сепи. Желтые глаза были единственными светлыми пятнами средь темно-фиолетового пространства, которое постоянно двигалось, булькало и произносило на разные лады «Глу-у-ум…».

Сепи и Глум проживали вместе уже месяц – Глум с утра уходил в море, дабы поймать рыбу как себе на пищу, так и Сепи на продажу, а Сепи шла с полными корзинами на местный рынок, где рыбу разбирали практически влет.

Несмотря на то, что Сепи жила на окраине, слежку установили и за ней. Гвардейцы пока ее не трогали, но народ перешептывался, ибо довольно быстро Данака узнала, кто ловит для женщины рыбу, и многим это не нравилось, особенно мужчинам.

Но Сепи было все равно – после смерти Эйна она не чувствовала себя по-настоящему живой.


Приготовив небольшой вегетарианский обед, Сепи принялась развешивать на улице постиранные полотенца. Глум, сидевший в бадье, закусил салатными листьями и огурцами – как ни странно, осьминог не отказывался побаловать себя растительной пищей.

Неподалеку женщина увидела спешащего к ней Войнта.

Он заходил к ней раз в два-три дня, принося ей какие-нибудь вещи из центра Данаки, рассказывая новости и, конечно, общаясь с Глумом – как теоретику, лишенному вменяемой практики, ему было крайне интересно наблюдать за этим необычным существом.

Войнт был заметен благодаря не самому высокому росту и круглым очкам без линз – несмотря на отменное зрение, парень их старался снимать как можно меньше, ибо это был главный подарок его учителя.

– Здравствуй, Войнт! – окликнула его Сепи.

– И тебе добрый! – голос Войнта был неожиданно низким, что несколько не сочеталось с его внешностью.

– Есть хочешь?

– Овощи? Или рыба осталась?

– Есть немного…

– Давай.

Сепи повесила последнее полотенце и вернулась в хижину.

Первым делом Войнт, естественно, бросился к Глуму:

– Привет, Глум!

– Глум-глум-глум, – размеренно произнес осьминог, ибо он так здоровался. Войнт был вторым человеком после Сепи, которому Глум явно доверял, ибо чувствовал, что биолог не причинит ему никакого вреда – хотя, как признавался сам Войнт, пару безопасных опытов ему очень хотелось провести, но Сепи была категорична в своем запрете.

Рыба и овощи довольно быстро исчезли с тарелки парня.

Сепи заметила, что Войнт напряжен куда сильнее, чем обычно:

– Рассказывай, что случилось.

– К тебе собирается нагрянуть не самый приятный гость.

– Из Гвардейцев?

Войнт помолчал, потом произнес:

– Не знаю, конечно, может ли быть кто-то хуже Гвардейцев, но в твоем случае этот гость явно хуже, ибо Гвардейцы хотя бы не пристают к тебе в течение долгого времени…

– Азто́н, – это имя Сепи произнесла будто ругательство.

– Его теперь не Азтон зовут, а Амо́н, – фыркнул Войнт.

– Он что, записался в Гвардейцы?

– Пока что – в Слугу Гвардейцев. На центральной площади прошла церемония посвящения. И первым, что собрался сделать Амон в новой должности – сделать тебя своей женой.

– Не удивлена, – вздохнула Сепи.

– А еще я подслушал некоторые разговоры…

– Дай угадаю – гадают, зачем мне мужчина, если есть рядом осьминог?

– Именно, – кивнул Войнт. – Цитирую: «Ну конечно – у мужчин же всего одно щупальце, да и не такое большое, чтобы так удовлетворить…».

– Прекрати, – велела женщина. – Тошно это слышать.

– Он ведь убьет его…

– Не убьет. Глум намного умнее Азтона…

– Он теперь – Амон.

– Я буду звать его старым именем, ибо убийца Эйна должен помнить о своих прошлых злодеяниях.

– Все думаешь, что Эйна убил Ам… Азтон?

– По крайней мере, он не подал Эйну руки помощи в тот день – это равно убийству.

Войнт вздохнул – он прекрасно помнил, как дорого обошлась людям та неприятная стычка с Гвардейцами и их приспешниками.

– К счастью, Азтон пока – человек.

– Этот ублюдок никогда не был человеком…

– Что будешь делать, если сей ублюдок-таки заявится к тебе?

– Мне все равно, – честно призналась Сепи. – Захочет убить – пусть убивает, но его женой я ни за что не стану.

– Может, мне стоит забрать Глума себе?

– Чтобы гнев Азтона свалился и на тебя?

– А меня трогать причины у него нет…

– Ты плохо знаешь Азтона, Войнт. Если ему кто-то не понравился, то он сделает все, чтобы как минимум покалечить ненавистного.

Войнт тяжело вздохнул:

– Гвардейцы никак не успокоятся.

– И поэтому лучше их не раздражать лишний раз. Я прекрасно знала твоего учителя – вряд ли бы ему понравилось, чтобы его лучший ученик закончил свою жизнь настолько глупо.

Парень заметно посерел:

– Я все равно переживаю за тебя, Сепи…

– Не нужно. Что будет – то будет. Может, присоединюсь-таки к Эйну, раз у нас подобное запрещено делать добровольно…


И поздним вечером случилось то, о чем Войнт предупреждал.

Группа мужчин, вооруженных факелами и холодным оружием, шла к хижине, и возглавлял ее двухметровый шкаф Азтон, именуемый ныне Амоном.

Глум в море не ушел – видимо, чувствовал, что Сепи грозит опасность.

– Ты уверен, что хочешь остаться? – спросила женщина в последний раз, и ответ не изменился – все то же уверенное «Глум».

Вздохнув и приготовившись к худшему, Сепи вышла из хижины навстречу непрошеным гостям.

– Неужели дорогая Сепи пришла лично встречать меня? – искренне воскликнул Азтон.

– Не буду желать тебе доброго вечера, Азтон, – холодно произнесла Сепи.

– Если ты не знала, меня теперь зовут Амон…

– Я знаю. Вот только звать тебя новым именем не собираюсь.

– Ты не меняешься – гордая и самоуверенная… Это мне в тебе и нравится! – сказал Азтон. – Но всему свое место, Сепи – жена будущего Гвардейца должна быть куда мягче…

– Не пошел бы ты к своим дружкам, Азтон? Убийца моего мужа никак мне его не заменит!

– Я не убивал Эйна! – вспылил Слуга Гвардейцев.

– Сам – нет. Но позволил это сделать, – спокойно парировала женщина. – Ты ж ему всегда завидовал… Особенно когда он на мне женился! Что, злость тогда пробрала? Ярость? Или ненависть?

– Я бы тебе поверил, если бы не тот факт, что ты довольно скоро нашла Эйну замену! – противно хохотнул Азтон.

– Да, нашла! – подтвердила Сепи, чем вызвала гул в молчащей до сих пор толпе:

– Извращенка!

– Падшая женщина!

– Изменщица!

– Хорош возмущаться! – пресек возмущения Азтон, после чего дал команду: – Найдите Глума и превратите его в морской шашлык!

– С радостью! – воскликнула толпа, после чего ринулась в хижину.

Сепи поспешила за ними, но ее схватил за руку Азтон:

– Куда это ты?

Женщина влепила Слуге Гвардейца звонкую пощечину, на что тот ударил ее кулаком в лицо.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Азтон не заметил, как один из сопровождавших его мужчин вылетел из хижины вперед собственного визга.

– Глу-у-ум!!! – неожиданно раздалось громкое невесть что из уст осьминога.

– Ублюдочная тварь! – воскликнул Азтон, больно толкнул Сепи, заставив ее упасть, после чего сам ринулся в хижину.

Сепи, размазав кровь по лицу, вскочила на ноги и побежала за ним.

Зрелище в хижине было впечатляющим.

Глум отделил от тела все щупальца, в результате чего те будто зажили собственной жизнью. Одному из нападавших щупальце разбило голову, другого медленно душило, третьему сжало руку до такой степени, что Сепи слышала, как хрустят кости этого несчастного.

Еще двое представителей толпы были уже мертвы.

– Да умри! – воскликнул Азтон, занеся над телом осьминога обнаженный меч.

– Гли-и-и!!! – издал Глум некую «новую» единицу из своего лексикона.

Осьминог вылез из бадьи, и щупальца, отпустив нападавших, но, безусловно, оставив их пострадавшими, «вернулись» к телу.

Глум впал в ярость.

Это было видно по силе ударов щупалец, которыми осьминог одарил Азтона.

Меч Слуги Гвардейцев выпал из руки.

Выжившие после атаки осьминога медленно ползли к выходу.

Азтон свалился с ног, и внезапно Глум остановился, будто что-то услышав. Обратив свой взор на Сепи, он кратко произнес:

– Глум.

Это означало: «Пойдем со мной».

Не дожидаясь ответа, осьминог вылез из бадьи, беспрепятственно покинул хижину и отправился к берегу.

Сепи последовала за ним.

Уже на берегу Глум показал щупальцем в сторону моря, после чего сказал:

– Глум.

– Ты серьезно? – удивилась Сепи. – Зовешь меня в море?

– Глум.

– Это тебя кто-то позвал?

– Глум…

– Нас кто-то позвал?

– Глум.

– Но я же не смогу долгое время находиться в море…

И Глум протянул ко рту Сепи одно из щупалец:

– Глум.

– Уверен? – уточнила женщина, догадавшись, чего хочет осьминог.

– Глум.

И щупальце оказалось во рту Сепи.

Другим щупальцем Глум аккуратно обвил тело женщины и прижал его к себе.

Эту сцену увидел подбежавший, истекавший кровью Азтон:

– Извращенная тварь! Я уничтожу тебя!

– Глум, – обратился к Сепи осьминог, моргнув глазами.

Женщина моргнула в ответ.

Коротким прыжком Глум оказался в Бэрат, ведя за собой Сепи.

– Я еще доберусь до вас, ублюдочные существа! – прохрипел Азтон. – А чтоб тебе окончательно было некуда вернуться, Сепи, то я сожгу твою хижину!

Свое слово Слуга Гвардейцев сдержал.


С тех пор никто не видел ни Сепи, ни Глума.

О произошедшем тут же узнали во всей Данаке, и Войнту пришлось нелегко, ибо ему пришлось отбиваться от вопросов не только как биологу, но и другу Сепи. Азтон попытался вызвать Войнта на дуэль по непонятной причине, но был быстро успокоен одним из высокопоставленных Гвардейцев, который заявил, что дальше он разберется сам.

Через несколько дней после исчезновения Сепи и Глума Войнт пришел к сгоревшей хижине, бросил к ней небольшой букет цветов, после чего спустился к берегу и долго всматривался в сероватую воду Бэрат.

Даже он не знал, живы эти двое или нет.

Но если живы…

Войнт молился лишь об одном – чтобы их не нашли Гвардейцы.


«Гнев прошлого бога»


Shiseru koibito wa torawareta Pandora ni…

(Умирающий любовник пойман в ящик Пандоры…)

Moi dix Mois, «Prophet».


То́нуль, главный город великой земли Ста́ниль, второй день подряд сотрясал низкий гул, который с каждым часом становился только громче, а потому не давал покоя жителям.

И тва́нтва Нён – он же правитель Станиль – был полон негодования. Причем не только потому, что гул вызывал приступы сильнейшей головной боли (для любого главного лица это – близкий вестник смерти) – вступая на престол, Нён клятвенно заверял всех подданных, что его правление ознаменуется долгожданным спокойствием, ибо в недавнем прошлом Станиль раздирали постоянные гражданские войны. И три года все было относительно спокойно, а тут – что-то такое, что таит в себе явную угрозу, ибо этот утробный звук мог принадлежать исключительно некоему чудовищу.

Но в первый день никто не спохватился – в Тонуль такое бывало, ибо считалось, что город стоит на месте древнего «поля жертвоприношений», а потому периодически из земли раздавались голоса мертвых, но довольно быстро затихали. А в этот раз все затянулось…

– Ми́рли, ты можешь мне сказать, где источник сего гула? – обратился твантва к своему первому советнику, пришедшему к высшему двору из монашеской обители – монахи Станиль традиционно обладали не только обширными знаниями, но и способностями к ясновидению.

Мирли, поглаживая коротко остриженную голову, внимательно посмотрел на императора и, скрывая усмешку, которая так и хотела скривить губы, поинтересовался:

– Вы только сейчас меня об этом спрашиваете, мой твантва?

– Мне надоело терпеть.

– Ах, вот оно что… – хмыкнул Мирли, мысленно ругая Нёна за присущий всем твантва Станиль эгоизм. – Я могу вам показать. Он находится недалеко…

– Недалеко?

– Рядом с колонной Дэ́ком.

– А я ведь тебя спрашивал в свое время про эту колонну… Вокруг нее сложено много мифов, и я был всегда убежден, что неспроста.

– Мифы не всегда правдивы, мой твантва…

– Видимо, сегодня – не тот случай. Собирай людей, Мирли – направляемся к колонне.

– Слушаюсь, мой твантва.

Мирли спешно удалился, а Нён, подперев рукой колючий подбородок, задумался – и мысли явно были о колонне.


Колонна Дэком стояла в двух кварталах от дворца твантва и представляла собой обычный металлический столб, достигавший в высоту восемнадцати метров – ширины же он был таковой, что в нем можно было запросто замуровать взрослого человека (мифы о замуровывании, кстати говоря, составляли «костяк» общего количества историй, связанных с колонной). Поразительно было другое: колонна стояла в Тонуль минимум десять веков и за это время не то что не проржавела насквозь – на ней не оставалось ни единой царапины, хотя желающих написать на поверхности колонны какое-нибудь неприличное слово было предостаточно (для защиты от таких вот личностей несколько лет назад колонну оградили невысокой оградой, что стало очередным анекдотом среди населения столицы, ибо никто не понимал, зачем защищать колонну, с которой делали все, что угодно, а ей все нипочем). Названо сие металлическое «чудо» было в честь некоего бога, известного еще в те времена, когда весь Платинум жил, как выражались на всех материках, без солнечных лучей. Для чего была поставлена эта колонна и почему ее назвали именно в честь Дэкома, история умалчивала – как бы то ни было, колонну старались особо не трогать, а со временем она стала одной из самых необычных достопримечательностей Тонуль.

И возле нее гул был особенно сильным – видимо, Мирли был прав насчет близости источника.

Собрав как минимум пятнадцать человек, Нён и Мирли отправились к колонне пешком, что ныне не совсем удивляло жителей Тонуль – вот когда Нён, только взойдя на престол, стал добираться до всех нужных мест исключительно пешим ходом (но в сопровождении свиты), это вызвало как возмущение двора (чтобы твантва передвигался по Станиль сам?!?), так и уважение среди простых людей.

Гул неожиданно усилился.

– Это потому, что я здесь появился? – справедливо предположил Нён.

– Не могу сказать однозначно, мой твантва, – потупил взор Мирли.

И тут присутствующие расслышали отчетливое повторяющееся слово:

– Тпи́нэ… Тпинэ… Тпинэ!

– Что это означает? – удивился твантва.

Мирли, просветлев в лице, пояснил:

– Если бы Вы жили веков десять назад, мой твантва, то Вы бы легко поняли, чего желает наш незнакомец… Это – кровь на корянском языке.

– Ты можешь с ним поговорить?

– Конечно – все монахи обучены корянскому.

– Тогда давай.

Мирли отрывисто произнес нечто с вопросительной интонацией, и невидимый собеседник ему ответил. Твантва заметил, что его первый советник на несколько мгновений застыл на месте так, будто сам стал колонной.

– Что ты услышал в ответ? – вывел советника из оцепенения Нён.

– Важно не то, что я услышал, а то, кто это сказал, – произнес бывший монах.

– И кто же?

– Дэком.

Часть свиты ахнула. Кто-то поднял вверх правую ладонь, растопырив пальцы, и воскликнул: «Да осветит нас великий Ка́смий!».

– Дэком?!? – переспросил Нён. – Ты серьезно?

Голос продолжал говорить с Мирли. Бывший монах сбивчиво переводил:

– Он говорит, что его заточили в эту колонну… Но его братья и сестры уже пробудились в нашем мире, а значит, пора выйти из колонны и ему.

– Но он же – бог! Разве у него нет сил для того, чтобы выйти оттуда? – искренне удивился твантва.

– Я думаю, что на эту колонну наложено некое заклятие – впрочем, об этом рассказывает множество мифов… И видимо, они отчасти правдивы.

– А еще некоторое время назад ты говорил мне обратное…

– Монахи тоже могут ошибаться, мой твантва.

Дэком прервал разговор твантвы и его советника, прорычав, будто огромный лев:

– А́мма!..

– Амма? – переспросил Нён, услышав одно из популярных женских имен в Станиль.

– Амма! Амма! Амма!

Дальше началось что-то совсем неразборчивое для уха твантвы, но Мирли моментально разобрался:

– Его заточила туда некая Амма… И он доберется до нее.

– Для чего?

– Глупый вопрос, мой твантва – чтобы отомстить.

– Но ведь прошло много веков! Та Амма не может быть сейчас жива!

– Мой твантва, никто не говорит о том, что та Амма живет в прежнем теле…

– Реинкарнация? – робко предположил Нён.

– Именно, – кивнул советник.

– То есть, Амма может жить в каждом моем подданном?

– Вы сделали правильный вывод, мой твантва.

– Вызови Со Лэй, Мирли. Нечего ей прохлаждаться – подобная работа как раз ей по плечу.

– Не уверен, что это – верное решение, мой твантва.

– Почему ты оспариваешь решение своего твантвы, Мирли? – повысил голос Нён.

– Потому что вы не допускаете мысли, что Со Лэй может быть реинкарнацией Аммы…

И будто в подтверждение слов Мирли по столице пробежала бьющая по всем и каждому звуковая волна. Вся свита Нёна, да и сам твантва почувствовали странную боль чуть ниже живота, а Мирли, сделав шаг вперед к колонне, произнес загадочную фразу:

– О Дэком, я всегда знал, что ты проснешься…

После чего первый советник потерял сознание и свалился на землю.

Гул неожиданно прекратился.

Прошло несколько минут, ибо всем нужно было прийти в себя и после внезапного приступа боли, и после гнева Дэкома. Нён бросился к телу советника, почувствовал пальцами мертвенный холод, после чего взглянул на колонну и понял, что Дэком вырвался из пространственно-временной ловушки, ибо по всей колонне шла тонкая, но заметная трещина…


«Ихела»


Wein mir ein Meer,

Ertränke Deine Leiden,

Stirb und werde -

So geht's seit ew' gen Zeiten…

(Наплачь мне море И утопи в нем свою боль,Умри и будь.Так повелось со времен старинных).Übermutter, «Wein mir ein Meer»

И́хела сидела в одной из дальних комнат своего особняка и ждала.

Ждала часа мести собственному мужу, который, похоже, теперь себя таковым и не считает.

Она прощала Готтлибу многие интрижки, хоть и искренне не понимала, почему он, женатый на представительнице богатой и родовитой семьи, предпочитает ей всякого рода дворняжек. В высшем свете Котбуса это, к сожалению, было распространенным явлением, которое Ихела не принимала, искренне гордясь этим. Конечно, она могла начать изменять в отместку, но, во-первых, это было глупо, а во-вторых… «Чтобы представительница семьи А́льтзеекинд вела себя столь неподобающе? Ну уж нет!».

Но с Евой, или, как произносил ее имя сей неверный муж, Эвой, у Готтлиба было все серьезнее.

А Ихела могла себе выбрать куда более значимую в обществе партию… Да и к ней, представительнице семьи, ведущей свою родословную с момента основания Котбуса (а прошло уже около тысячелетия), приезжали свататься чуть ли не с окраин германских земель, но она отказала всем, ибо решила совершить непростительную для дворянки ошибку – жениться по любви. Вот и нашелся Готтлиб Шаттен, талантливый, но бедный художник…

Который, заполучив доступ к деньгам Ихелы, стал меньше уделять времени творчеству, но больше кабакам, борделям и прочим сомнительным заведениям.

Ихела злилась. Она никогда не устраивала громких скандалов – что уж там про применение насилия, но сегодня очень хотелось использовать Готтлиба как холст, только расписать по-своему.

Да и Еве мозги вправить необходимо – если муженек, конечно, притащит ее домой…

А ведь наверняка притащит.

Ихела сидела за столом и рассматривала свое отражение в небольшом зеркале. Все в ней буквально кричало о том, что она – дворянка: цвет волос, в отличие от большинства германок, был не пшеничный, а скорее рыжевато-медный, глаза сияли яркой морской волной, в глубине которой виднелась солнечно-желтая прожилка, кожа была намного светлее, чем у женщин простого происхождения… С кожей вообще связана отдельная история, ибо таковой она была из-за необычно бледной крови, которая, с одной стороны, казалась болезненной, с другой, хранила особый секрет дворян Котбуса…

Ибо все высшие семьи изначально были в родстве с ракообразными и моллюсками, жившими в реке Та́рьястром, на которой и стоял Котбус. Как они там оказались, мало кого удивляло – в германских водах эти существа не были редкостью, а вот как породнились с высшей прослойкой населения города, оставалось загадкой, приобретшей ореол романтичности благодаря многочисленным легендам. Однако факт оставался фактом – родство дворянства с водной фауной было подтверждено учеными, на гербе и флаге Котбуса центральное место занимал краб, а бледная кровь дворян со времен стала называться голубой, но это был отголосок прошлого, ибо в древнегерманском языке «голубой» и «бледный» обозначались одним словом.

Однако этим отличия дворян от остальных людей не заканчивались.

У Ихелы было еще одно оружие, которым она собиралась воспользоваться…

И Готтлиб его пока что не видел.

В комнату незаметно зашел единственный любимец Ихелы – пушистый рыжий кот Эрц. Ихела чуть сдвинула голову в сторону и, заметив Эрца, тихим мелодичным голосом позвала:

– Эрц – майн херц, иди сюда…

Эрц так же тихо подошел к хозяйке, аккуратно залез ей на колени и удобно устроился.

– Дождемся Готтлиба?

Эрц недовольно фыркнул – мужа хозяйки он искренне не любил, проявляя свое отношение дурно пахнущими пометками на одежде.

– Уже придумал, как будешь мстить?

Кот кратко мяукнул.

– А я вот нет…

Стрелки часов в огромном доме звучали, казалось, совсем беззвучно.

Ихела отсчитывала секунды.

Внезапно Эрц спрыгнул с колен хозяйки и выбежал из комнаты. Он каким-то особенным чутьем ощущал приход Готтлиба – видимо, ему каждый раз было невтерпеж напакостить Шаттену.

В этот раз сие удивительное умение Эрца пригодилось Ихеле особенно кстати.

Женщина быстро прикрыла дверь, оставив буквально щелочку для того, чтобы подсматривать, и притушила свет.

Снаружи особняк казался пустым – это должно было усыпить внимание Готтлиба.

В замочной скважине повернулся ключ – муженек хоть и напивался до беспамятства, но каким-то непонятным образом мог с легкостью открыть дверь…

Правда, никогда не закрывал, оставляя нараспашку. Видимо, не мог запомнить, что хоть и живет в дворянском особняке, прислуга как таковая в нем отсутствует, поскольку Ихела предпочитала все делать по дому сама.

И Шаттен буквально ввалился в дом.

Естественно, в компании Евы.

Парочка была явно навеселе. Чмокнув любовницу, Готтлиб сразу же повел ее в спальню. Из его уст донеслось «Ихи нет… Ну и хорошо…».

И, возможно, он бы и отделался синяками, если бы не одно обстоятельство…

Эрц.

Кот с диким мяуканьем бросился навстречу Готтлибу.

– По-о-ошел вон, тварь! – обиженным тоном выдал художник и с силой пнул рыжика, причем так, что тот, подлетев на пару десятков сантиметров вверх, врезался в стену.

– Сучонок… Ик…

– Да не обращай внимания на рыжую шкуру… – капризно протянула Ева. – Ты вечно медлишь, отвлекаясь на все подряд…

– Идем, идем…

Они хоть и с трудом, но прошли по коридору мимо комнаты, в которой спряталась Ихела.

Расчет оказался верен – парочка даже не смотрела по сторонам.

Два обстоятельства привели Ихелу в состояние, близкое к бешенству: первое – Готтлиб явно навредил Эрцу, второе – от парочки шли не только алкогольные пары, но и кислый запах, который разил только от одной вещи…

Наркотика под названием «клекс».

На это Ихела не просто не могла закрыть глаза – за такое она твердо решила довести Готтлиба как минимум до инвалидности. «Ну что ж, от одного избиения градус преступности заметно не увеличится…» – подумала она. «Саксона́рию, Тюрги́нию, да хоть Центральный Бе́рен – всех и без того трясет».

Парочка дверь в спальню не закрыла, и потому в тишине неприличные стоны были слышны особенно громко.

Градус бешенства Ихелы лишь нарастал.

Она подождала семь или восемь минут, после чего дала своему организму внутреннюю команду…

И ее правая рука, начиная с локтя, стала быстро превращаться в клешню, которую отличала от орудия ракообразных лишь одна особенность – клешня Ихелы не заканчивалась «щипцами», а сохраняла пальцы подвижными, разве что несколько удлиняла их, превращая в некие когти.

Дворянка применяла клешню в жизни крайне редко.

Но сегодня…

Лучшего оружия для мести не найти.


И Готтлиб, и Ева явно не ожидали появления Ихелы – когда женщина включила свет в спальне, они не сразу поняли, что происходит, однако, медленно начиная приходить в себя (алкогольно-наркотический угар в такие моменты покидает человека быстрее, чем обычно), они увидели Ихелу с рукой-клешней.

Ева вскрикнула.

– Зря я так много клекса съел… – единственное, что выдал Готтлиб, пытаясь вскочить с кровати, но Ихела прервала его четким ударом клешни в лицо – после такого удара ему пришлось бы обращаться не только в больницу, но и к пластическому хирургу.

– За что, Ихела? – вопросило «кровавое месиво». – Раньше-то ты мне прощала любовниц…

– Да при чем тут они? Ты моего кота пнул!

Не успел Готтлиб что-либо понять, как Ихела резко ударила клешней его прямо в сердце – пальцы, покрытые серо-голубым панцирем, проткнули тело насквозь. Нащупав бьющееся, но поврежденное сердце, женщина с силой выдернула его из Готтлиба.

Раздался страшный крик – кричал не только умирающий муж, но и Ева.

Ихела бросила сердце на пол, после чего с ненавистью посмотрела на соперницу и сказала:

– Теперь – твоя очередь…

– Что? Но ведь я… – пролепетала Ева, быстро одеваясь, но не успела – клешня «размазала» и ее лицо.

– С тобой я не буду столь милосердна… – прошипела Ихела.

Пока Ева охала и стонала, Ихела подошла к шкафу, раскрыла его и, поискав глазами, выудила оттуда моток веревки.

– Вот же извращенец… – выплюнула женщина. – Но в этом есть и свой плюс…

Подойдя к Еве и ударив ее для эффекта еще раз, Ихела обвязала веревкой Еву так, чтобы она точно не смогла сдвинуться, после чего странным образом согнула клешню под прямым углом, будто намеренно ломая ее.

Из открывшейся раны на Еву капнула бледная кровь.

– Остается лишь ждать… – усмехнулась женщина, возвращая клешню в прежнее состояние, после чего та в мгновение срослась.

Стена, к которой примыкала кровать, странным образом завибрировала, потемнела, превратилась в нечто, похожее на поверхность воды с пробегающей по ней рябью…

И из этой «поверхности» массово повалили крабы, раки, омары, лангусты, даже некоторые маленькие кальмары и осьминоги… Все они вгрызлись в Еву своими клешнями и щупальцами, раздирая жертву на множество мелких кусочков… Кто-то из представителей родственников Ихелы набросился и на то, что еще с минуту назад было Готтлибом – правда, таковых было меньше, ибо целью Ихела назначила Еву.

Женщина не стала оставаться до конца зрелища, ибо дальнейшее не требовало ее участия – после завершения дела водных существ самостоятельно «всасывает» открытый мост меж сушей и водой.

Ихела прошла до входной двери, быстро ее закрыла (на ее счастье, в Котбусе было правилом дурного тона шляться по ночам, да и особняк находился не на людной улице), после чего взяла на руки пострадавшего Эрца, посмотрела в потолок и тихо сказала:

– Я не запомню, а ты – не забудешь… Но так мне подсказало внутреннее ощущение. Думаю, что сделала все правильно.


Готтлиба и Еву хватились довольно быстро.

Ранним утром раздался громкий, нетерпеливый стук в дверь. Ихела открыла дверь и увидела на пороге двух представителей полиции.

– Простите, что прерываю Ваши дела, Альтзеекинд-фру, – вежливо поклонился старший из них. – Я – инспектор Бух, это – инспектор Хорст. Вчера Ваш муж, Шатен-эрр, вместе со своей подружкой устроил в ресторане «Бла́мюль» драку, после чего они сбежали… Понимаю, это не впервые, однако в этот раз хозяева ресторана были обозлены настолько, что потребовали встречи и с ним, и с Вами… Кстати, а Шатен-эрр дома?

– Конечно, – кивнула Ихела, стараясь пока что не показывать свою плотоядную улыбку. – Проходите. Увидите все сами…

Инспектора, ничего не подозревая, прошли в указанном направлении.

Увиденное их, мягко говоря, шокировало.

Хорст не выдержал и выплюнул содержимое своего желудка прямо на пол.

Неудивительно, ибо на кровати лежали два тела, одно из которых было с вырванным сердцем, а другое, казалось, обглодали акулы.

– Что за… – выдохнул Бух.

– Удивлены? – кратко поинтересовалась женщина, входя в спальню.

И оба инспектора медленно изменились в лицах, когда Ихела Альтзеекинд, уже не скрывая как свою улыбку, так и понимание того, что ничего ей за это преступление не будет, продемонстрировала им свой главный признак внутреннего дворянства – руку, ставшую твердой, бледной, убийственной клешней…


«Отец терновена хрупок, но не сломан»


Setz mir die Dornenkrone auf

und schliesse deine Lider

(Надень мне на голову терновый венец

И закрой свои веки).

class="book">Eisbrecher, «Dornentanz».


– Ну проходи, дурень…

Александр Каду́рин был всегда чем-то недоволен – более того, недовольство стало частью его натуры. Но когда его подчиненный – крови́р, известный по прозвищу Бледный – спокойно дал скрыться поэту Валентину Брайтсону, чья популярность была Кадурину поперек горла, сей «самый тщеславный человек в Ровде» не выдержал и долго бил Бледного, демонстрируя на нем свои боевые навыки самому себе. С того провала убийцы прошло три дня, а Кадурин все никак не мог угомониться – правда, его несколько сдерживал еще один присутствующий в кабинете Александра гость.

Бледный до конца не знал, является ли этот гость человеком или все-таки демоноидом, но в его влиятельности трудно было сомневаться, ибо при желании он мог поставить на колени кого угодно одним своим взглядом. Внешность его была скорее отталкивающая – странного, светло-кирпичного цвета кожа, взъерошенные ядовито-рыжие волосы и съехавший вправо нос, больше похожий на лепешку, не слишком внушали доверия, а мелкие глаза, в которых давно полопались сосуды, а потому белки были затянуты бледно-красной сеткой, довершали общую картину.

Гость сидел за небольшим столиком, явно поставленным специально для него, и пил некий алкогольный напиток пшеничного цвета – Бледный не разбирался в такого рода жидкостях и не мог сказать, что бы это могло быть. Кадурин, сидевший за большим письменным столом, нервно стучал подушечками пальцев по деревянной поверхности, поджав губы «уточкой» и показывая, что он минимум на две головы выше гостя, только вот интеллекта в его глазах читалось даже меньше.

– Добрый вечер, шустрэ́ Инцепа́тл, – уважительно обратился к гостю Бледный, чуть поклонившись, не сгибая спины.

– И я рад тебя видеть, Ца́нпат, – назвал Бледного настоящим именем О́брил То́мнэ Инцепатл, известный в узких кругах по кличке «Желтоватый король», после чего перевел взгляд на бритую голову Кадурина и добавил: – Конечно, есть те, кто со мной не согласен, но ты не обращай на них внимание…

– Конечно, не согласен! – фыркнул Кадурин. – Какая мне разница, кем на самом деле является Брайтсон? Он должен был быть мертв! Я требовал принести его голову!

– Не нужно извергать вату, Александр, – возразил Обрил. – Вы, между прочим, тоже отличились не лучшим образом.

– А я-то здесь при чем? – искренне удивился Александр.

– Я не про Брайтсона, а про другое Ваше обещание. Помнится мне, кто-то говорил, что разорит самого Кирилла Завидова, и что же? Вы не просто не выполнили поставленную Вами же задачу, но даже не вошли в десятку самых богатых людей Ровды! Спрашивается – какой толк нам с Вами работать?

– Вы мне просто дали мало времени…

– Или кто-то не настолько способен, как заявляет.

– Что?!? – вопросил Кадурин, подскочив с кресла, но стоило Инцепатлу бросить в него спокойный взгляд, как Александр плюхнулся обратно, не проронив ни звука.

Цанпат знал, что здесь сработала одна из способностей шустрэ.

– Об этом мы поговорим потом, а сейчас вернемся к главному, как Вы выразились несколько минут назад, провалу Цанпата, – вернул разговор в прежнее русло Инцепатл, после чего обратился к Бледному: – Присаживайся, друг мой – нам будет о чем поговорить. Может, выпьешь чего-нибудь?

– Если только чаю, – сказал Бледный, садясь напротив Обрила.

Кадурин резко крикнул:

– Эй, какая-нибудь дура, отзовись! Чай принеси!

– Мда, Вы явно знаете, как нужно разговаривать с подчиненными… – саркастично заметил гость, после чего, внимательно посмотрев в глаза Цанпату, сказал: – На самом деле ты смог приоткрыть нам глаза на то, о чем мы давно забыли – многие наивно полагали, что младшего Янссена постигла судьба его отца – на редкость глупого человека… Впрочем, в этом роду был всего один по-настоящему умный представитель, который у нас даже внесен в Индекс Главных Амантов Тени, но не суть. Рано или поздно наши силы настигнут и единственного выжившего Янссена – не хочу называть его по имени, и ту девчонку, которая ему помогла.

– Вы это серьезно? – приподнял брови Кадурин.

Раскрылась дверь, и симпатичная горничная принесла на подносе небольшой чайник с двумя чашками.

– Поставьте к нам на столик, пожалуйста. Дальше мы сами справимся, – и Инцепатл попытался улыбнуться. Получилось ожидаемо отталкивающе.

Девушка, не глядя на присутствующих, оставила поднос на столике и быстро ушла.

– Благодарить не буду, – фыркнул Александр.

Шустрэ, не обратив внимания на грубость Кадурина, сам разлил чай по чашкам. После того, как Бледный пригубил терпкий напиток, Инцепатл продолжил:

– Многие считают, что от сломанного клинка больше нет проку, но поверьте – даже обломком можно убить кого угодно. Именно поэтому я хочу дать тебе, Цанпат, второй шанс.

– Что я должен сделать? – с готовностью поинтересовался кровир.

– Янссен, конечно, и талантлив, и опасен, но в Ровде живет еще один талантливый подросток, который нас очень даже интересует… И если Янссен – это голос, то твоя цель – это мозг, пускай и в очень хрупкой оболочке.

Прозрение просветило лицо Бледного:

– Вы говорите о Бре́ннене Светлокаменном?

Инцепатл бросил косой взгляд на Кадурина и сделал выговор:

– А Вы говорили, что он – тупой…

– Да так и есть, – не согласился с гостем Александр.

– Так мне нужно его убить? Но его болезнь и так смертельна… – возразил Цанпат.

– Все не так просто, дорогой мой Бледный, – поднял палец Инцепатл. – Нам известна та болезнь, которой он страдает. Зовется она цы́нхо, – шустрэ произнес слово так, будто между двумя слогами появилась гортанная смычка, – и буквально переводится на ваш язык как «фарфоровая кость». Может, Бреннан и получил скелет, с которым полноценно жить невозможно, но зато молодой человек развил свой мозг настолько, что его старания позволили ему сделать несколько серьезных научных открытий – а парню, если вы подзабыли, всего шестнадцать лет… Своими способностями он привлек внимание многих девушек, и сейчас вокруг него сформирован своеобразный «кружок по интересам», в который, к примеру, входит та, что когда-то собиралась стать кровиром – серьезный потенциал у нее сохранился до сих пор. Если бы не этот «кружок», то Бреннан давно был бы мертв, ибо мы уже неоднократно подсылали к нему разного рода убийц. Но буквально с месяц назад Бреннан вместе с «кружком» и своим отцом Алике́ром сделал открытие, которое заставило нас пересмотреть прежнее отношение к нему.

– Это какое же? – заинтересовался Кадурин.

– Вывел новый химический элемент – терно́вен.

– Странно, что об этом до сих пор не раструбили наши газеты, – удивился Бледный.

– Об этом официально еще никто не знает, ибо с терновеном активно ведутся эксперименты, – пояснил шустрэ. – Но у меня в Ровде есть свои глаза и уши, которые мне передают разную интересную информацию… В частности, Бреннан хочет применить на себе терновен в качестве лекарства от цынхо.

– И что, он сможет вылечиться?

– Безусловно, нет… Но он полагает, что его болезнь – влияние Тени. А согласно одному достоверному источнику, терновен способен превращать любую темную энергию в светлую – то есть, не только сводить к минимуму наши способности, но и пользоваться ими без последствий для организма.

– Да ладно?!? – тут уже не выдержал Кадурин.

– Это – очень опасное открытие, – сделал осторожный вывод Бледный.

– Не совсем, – улыбнулся Инцепатл. – Если есть возможность превратить темную энергию в светлую, то возможен и обратный процесс. Именно поэтому мне нужен Бреннан, и ты, Цанпат, приведешь его этой ночью.

– Какие у меня полномочия?

– Сделай все как можно тише. Можешь убить любую из представительниц его «кружка» – лучше, если это произойдет на его глазах, чтобы парень понял, что выбора у него нет. Уговори его любым способом – вплоть до того, что в обмен за помощь он получит лекарство от цынхо. Если объявится Аликер, можешь его оглушить, но не убивать – он нам еще нужен. У меня всего одно условие – Бреннан должен остаться жив, и если я узнаю, что ты пусть и случайно, но убил его, то расправлюсь с тобой лично. А если с тобой расправятся во Владениях Ли́лтки, то останется лишь вспомнить нашу замечательную пословицу: «Если человек умер, то винить в этом стоит лишь его самого».

– Я вас понял, – кивнул Цанпат и с готовностью встал. – Разрешите действовать?

– Разрешаю.


Пробраться в примыкающее к главному учебному заведению Ровды «Владения Лилтки» здание, являющееся как лабораторией Светлокаменных, так и их домом, Бледный решил после полуночи. Он умел действовать незаметно, как, впрочем, и любой кровир, но только оказавшись в широком коридоре, который вел в библиотеку, Цанпат понял, что просчитался, ибо услышал позади себя знакомый голос:

– Нечего топтать тут пол – только недавно закончили уборку… А если хочется книжек почитать, для этого есть совсем иное время.

Бледный обернулся и увидел ту самую «будущую» крови́ру, о которой говорил Инцепатл – более того, Цанпату она была прекрасно знакома.

– И́нгрия Зябликова… Какая неожиданная встреча, – произнес он, глядя на то, как острие короткого меча оказалось буквально в нескольких сантиметрах от глотки.

Ингрия, тряхнув длинными прядями, с презрением взглянула в глаза Бледного. Не так давно у нее была кличка «Лала», и на память о ней остались перстень на безымянном пальце, привлекающий внимание крупным рубином, и два алых «вкрапления» в блондинистых волосах.

– Назови хоть одну причину, по которой я не должна тебя убить прямо здесь и прямо сейчас, – прошипела Зябликова.

– А у тебя причина убивать меня есть?

– Как видишь.

– Защищаешь Бреннана? Похвально…

– Бреннан здесь вовсе ни при чем.

– Неужели?

– Если ты не в курсе, то я – заместитель главы круга поклонников Валентина Брайтсона…

«Твою мать», – выругался про себя Бледный. «И эта туда же ломанулась… Дался вам всем этот Брайтсон».

– Думаешь, мы не знаем про ту дуэль, после которой Валентин якобы пропал? – продолжила Лала. – Я сейчас ее с удовольствием закончу, только расклад будет уже не в твою пользу…

– Оставь его, Ингрия, – раздался позади девушки слабый мальчишеский голос. – Пожалуйста.

Зябликова на мгновение застыла, после чего убрала меч в сторону и, ни на кого не глядя, сказала:

– Как скажешь, Бреннан.

Девушка сделала шаг в сторону, и Бледный разглядел младшего Светлокаменного.

Из-за болезни Бреннан не мог свободно передвигаться, потому его тело покоилось в особом инвалидном кресле, которое приводилось в движение силой мысли. Кресло было сделано из некоего полупрозрачного материала, который был достаточно жестким, чтобы не позволять подростку проваливаться, но в то же время не приносил ему никаких неудобств. Внешне Бреннан был больше похож на девушку – светлые волосы до плеч, хрупкое (и в прямом, и переносном смысле) телосложение, светлая, практически фарфоровая кожа. Одет он был в джинсовый костюм, к которому крепилось огромное количество всевозможных датчиков, светящихся будто гирлянды – эти датчики отмечали любое маломальское изменение показателей здоровья Светлокаменного. Болезнь, как ни странно, не мешала ему держать даже излишне тяжелые на вид для него предметы – Бледный это понял, когда увидел в руках Бреннана прозрачный куб размером с упаковку зернового завтрака, наполовину заполненный странной грязно-темной жидкостью.

– Я знаю, зачем ты пришел, – Бреннан постарался придать своему голосу твердость. – Хочется применить терновен для того, чтобы превратить светлые чары в темные? Так я дам тем, на кого ты работаешь, такую возможность…

Бледный был явно удивлен тому, что услышал.

– Тебе кто-то про меня сказал? – предположил он.

– Никто не говорил. Вы все настолько плоско мыслите, что становитесь предсказуемыми, – спокойно пояснил Светлокаменный. – А судя по тому, что ты меня не пытаешься убить, тебе нужен именно терновен…

– Мне нужно доставить тебя своему господину, чтобы ты ему показал, как ты это делаешь, – не стал скрывать своей цели Цанпат.

– Это невозможно. Я отсюда не выйду, и ты это прекрасно знаешь. У тебя всего один выход – взять вот этот сосуд с терновеном и уйти. Думаю, ваши ученые не настолько глупы, чтобы не разобраться, как он работает.

– С чего мне тебе доверять? Ты ведь можешь мне подсунуть под видом терновена что угодно…

– Все просто – у меня нет выбора. Солгу – умру. А умирать мне не хочется, хотя боли испытываю страшные.

– Допустим, ты меня убедил. Но где гарантия того, что этот сосуд мне ничего не сделает? Вдруг ты его чем-то обработал…

– Я догадывался, что ты это скажешь. Ингрия, возьми у меня сосуд и продемонстрируй нашему гостю, что он – безопасен.

Ингрия аккуратно взяла из рук Бреннана куб и протянула его Бледному.

– Ну что, убедился, что и у меня все нормально с руками? – насмешливо поинтересовалась она.

– Что ж, похоже, теперь выбора нет у меня, – вздохнул профессиональный убийца. – Хорошо, я заберу терновен и передам его господину. Пусть дальше он решает, что с тобой делать.

– На том и закончим. Думаю, до выхода дойдешь сам.

Бледный забрал куб у Ингрии и направился на выход, пару раз обернувшись.

Внезапно раздался чей-то женский голос по всей территории коридора:

– Бреннан, я проводила эксперимент в лаборатории и разбила одну из колб. Осколки глубоко порезали мне кожу, и мое терпение лопнуло…

В этот момент куб в руках Бледного взорвался.

– Твою мать! – крикнул тот, смотря, как осколки впиваются в кожу рук, а капли терновена пачкают одежду. Обернувшись в третий раз, он проорал:

– Вы обманули меня!

– Конечно! – воскликнула Лала, вновь направляя острие в сторону Цанпата.

– Да я убью вас обоих!

– О нет, у нас для тебя – крайне неприятный сюрприз… Сбитне́ва, давай!

– Перемещение включено, – произнес тот же голос, что буквально только что сообщил о якобы разбитой колбе.


И Бледный оказался на газоне перед Владениями Лилтки.

– Твою мать… – вновь выругался он, выдирая из себя крупные осколки.

Сильный дождь был в самом разгаре, потому кровь смывалась с рук легко.

– Ну погодите – я с вами еще разберусь… – пригрозил Бледный, как позади него раздался до боли знакомый голос:

– Здравствуй, Бледный, я – Диези́ра.

Цанпат обернулся и…

Не поверил своим глазам.

Перед ним будто из ниоткуда появился главный конкурент, впоследствии ставший злейшим врагом – Вальтер.

Бледный прекрасно знал о той истории, случившейся на свадьбе барона Завидова – тем удивительнее было ему видеть Вальтера в относительном порядке. Правда, внешне он несколько изменился – привычная кожаная куртка никак не застегивалась на расширившейся грудной клетке, потому были отчетливо видны красно-бордовая клетчатая рубашка и массивный крест святой Бе́рты, свисающий с крепкой шеи. Парень не изменил и привычным белым мешковатым штанам, но теперь с них свисали две цепи, причем одна из них была собрана из монет в форме человеческого черепа. В целом Вальтер стал куда выше и крупнее, но человеческую природу в себе все-таки сохранил – на сущность волколака намекали лишь чуть заостренные уши, глаза с желтой прожилкой и несколько тяжеловатое дыхание.

– Ты как здесь оказался? – вопросил Бледный.

– Сам не знаю… Но это не важно. Главное – что я наконец-то с тобой расправлюсь.

– Вальтером? Пф-ф-ф…

– Для этого мне пищаль не нужна, – возразил Вальтер.

– Твоя ошибка…

И только Бледный произнес это, как Вальтер исчез перед его глазами, а в груди появилась рана, похожая на огнестрельную, но нанесенная явно не пулей.

Не успел Цанпат понять, что произошло, как все его тело будто парализовало – он мог лишь моргать.

«Это добром не кончится», – подумал Бледный.

– Не нужно тебе было прикасаться к Ме́ле… Да и Валентина тронул ты зря, – спокойно произнес Вальтер, после чего произнес загадочную фразу:

– Кауза́б убилась инизви́з!

Сердце Бледного остановилось, и тело завалилось на мокрый газон.

Вальтер направился к входу в лабораторию. Ингрия выбежала ему навстречу.

– Я, конечно, рад, что наконец-то убил эту падаль, но как вы меня вернете обратно? – поинтересовался кровир-волколак.

– А тебе куда надо?

– Вообще в Каунас. Я как раз закончил задание в Литбе́лии и отправился туда за вознаграждением…

– Прости, что отвлекли.

– Да ладно… Только не говори, что вы смогли вызвать меня моей же кровью.

– Можно и так сказать, – улыбнулась Лала. – Мы смешали кровь, которую ты нам сдал на исследования после превращения, с новым химическим элементом.

– Интересно… Где взяли?

– Рассказать?

– Пусть Бреннан расскажет… И заодно настроит Дворовую дверь до Каунаса. И если что, – Вальтер оскалился, – я не тороплюсь.


«Владычица озера Бота»


Juovuksissa erossa minusta,

Olen vapauden vankina…

(Опьяненная и отстраненная,

Я пленена свободой).


Lacrimosa, «Vankina».


Когда-то озеро Бо́та было одной из самых ярких жемчужин, украшавших прекрасную Суо́рию – край, будто сошедший с некоей цветной открытки, на которой белоснежные горы соседствовали с плодородными равнинами, усеянными аккуратно-милыми деревушками, а с их вершин туда, к людям, бежали прозрачно-синие реки с удивительно чистой водой…

Но это было слишком давно.

Это лишь с недавних пор флаг Суории сочетает в себе главные цвета страны – синий и белый… А когда-то это полотнище было густо заляпано кровью, ибо люди Суории резали друг друга, невзирая на национальности, государственные убеждения и даже единую веру. Белый равный крест, бывший частью флага и символизировавший единство всех жителей страны, надолго был забыт, вот только люди совершили еще больший грех – решили разорвать связь с природой.

И долгое время у каждого творения Бога – будь то живого или якобы неживого – люди вырывали сердца, в «лучшем» случае – оставляли их навсегда покалеченными. Природа страшно мстила людям, но те не собирались останавливаться – во время очередной смуты сровняли с землей один из главных городов Те́мпера, а все, что от него осталось, выбросили в ближайшее озеро Бота, отравив тем самым не только всех, кто в нем жил, но и его чистейшее сердце… Да, со временем, когда войны поутихли и в Суории установился относительный мир, озеро вычистили от внешней грязи, но внутренней никто не занимался…

И Бота медленно, а что самое страшное – заметно, умирало.


«А ты действительно хочешь это сделать?» – четко спросил некий голос в голове.

А́нникки прекрасно знала: это – ее последнее испытание перед инициацией. И отступить она могла, но не хотела, ибо для Чарующей, выросшей неподалеку от озера Бота и искренне желавшей его воскресить, другого выбора не существовало.

Она залечит это несчастное сердце.

Рассвет только-только занимался – более подходящего времени для обряда не найти.

Возле озера Бота никого не было, но это было связано даже не с ранним временем суток – там практически никто не отдыхал, а купаться и вовсе запрещалось, ибо связанные с ним истории, активно распространяемые в последние годы, были одна холоднее другой. Печалило девушку даже не это обстоятельство, хотя сейчас оно было скорее на руку – в самом озере больше никто не жил.

«Странно, что оно до сих пор кажется настолько живым…», – подумала девушка.

«Оно и без тебя таковым будет», – специально отговаривал голос.

«Нет. Я верну ему былую жизнь».

«Отдав ради этого свою свободу?».

«Я буду частью природы. Разве это – не высшая степень свободы?».

«Тогда действуй».

И Анникки, поправив светло-синее платье, медленно вошла в воду Бота.

Все было привычно.

За одним исключением – на береговых деревьях расселись вороны.

«Так должно быть?», – спросила Анникки.

«На этот вопрос эхо не даст тебе ответа».

Девушка погрузилась в воду по грудь и распустила пшенично-белые длинные волосы, одними губами произнеся заклинание, которое позволяло связаться с озером.

И это удалось – сквозь Анникки стал проходить слой светлых и темных пятен жизни озера. Девушка безбоязненно впустила его в себя, ибо знала, что в самом глубинном месте покоится то, что так долго ждет ее помощи…

И чародейка услышала это.

Стук израненного сердца Бота.

Анникки стала тихо напевать другое заклинание. Во время пения ее платье медленно растворялось.

Казалось, что кровь вот-вот закипит.

Девушка закрыла глаза.

Сердце озера, которое было на самом деле яркой вспышкой энергии, невидимой глазу простого человека, принимало доброту Анникки.

«Ты готова стать владычицей Бота?», – услышала чародейка совсем иной голос.

«Да, готова».

«Так будь ею!».

Вдруг вороны, будто по команде, сорвались с веток и полетели к Анникки, пытаясь схватить ее за руки и вытащить из воды. Но когда они только коснулись ее своими кривыми когтями, то поняли – тело Анникки стало водой озера. Мгновенно растеряв человеческую форму, чародейка превратилась во множество капель, и никакой ворон теперь не мог ее вытащить наружу…

Ведь Анникки – это и есть Бота.

И она обязательно появится, когда почувствует в этом необходимость.

А пока нужно вернуть озеру былую красоту.


«Не думай о нигредо»


Bourei wo oikakete kyoujin to nari hashiru…

(Преследуя мертвый призрак, я становлюсь безумным).

Buck-Tick, «The Nightmare».


Со́нат лежал в комнате, уставившись пустыми глазами в прекрасно знакомый потолок. Вмонтированные в него лампочки металлическими ногтями резали и без того болевшие глаза, от чего парню хотелось неслышно выть.

Воздух в комнате был пропитан парами алкоголя, лекарствами, процессом разложения и недовольством различных летающих датчиков. Яркие огни, скачущие цифры, роботизированные голоса и прочие звуковые и визуальные эффекты, за которые отвечала техническая составляющая, были дополнительными раздражающими факторами – если бы Сонат был в более здоровом состоянии, он бы легко прекратил весь этот шум-гам нажатием на одну кнопку…

Но он не мог этого сделать.

Ему неожиданно вспомнился забавно-грустный спор двух врачей: «Пациент скорее мертв, чем жив… Нет, пациент скорее жив, чем мертв». Эти фразы были великолепной иллюстрацией нынешнего состояния Соната – он был на грани, вот только она становилась тоньше с каждой секундой.

И сему состоянию он подобрал, как ему казалось, исключительно точное слово – нигредо. И тело, и душа, и дух медленно, но с громким уханьем падали в некое абсолютно черное тело, искренне желая в нем раствориться до последнего атома…

В голове Соната смешались самые разные психопатические понятия: ангедония, фрустрация, анорексия, депрессия, психоз… Он чувствовал, что испытывает все это одновременно, но на самом деле все ощущения сливались в единственный фактор – бесконечный, пробирающий до мозга костей холод.

Сонат ненавидел холод, ибо он преследовал его с детства.

Мальчик рос в семье абсолютно чужим человеком, не чувствующим к своей персоне какой-то особой заботы. Он с детства не понимал, почему родители разговаривают с ним не ласковым или веселым тоном, а исключительно сухо, без проявлений каких-либо эмоций. «Может, меня не любят?», – искренне думал пятилетний Сонат. «А если не любят, то почему? А что я такого сделал? Только ли потому, что сломал дорогую игрушку или нечаянно разбил дорогую вазу? А может, потому, что меня вытащили из живота матери не в то время? Или я слишком громко кричу или плачу?».

Когда Сонат пошел в школу, то ситуация стала лишь хуже – мальчик учился не то чтобы плохо, но то, чему его учили, в голове не задерживалось на продолжительное время. К школьной нагрузке со временем прибавились бесконечные секции, кружки и дополнительные занятия, но это все оказалось бесполезным, ибо Сонат не проявлял особого интереса к какой-либо деятельности. Вместо того чтобы понять, что нельзя из ребенка буквально за год сделать вундеркинда, и дать ему спокойно расти и получать от жизни удовольствие, родители безостановочно злились, ругали и серьезно наказывали сына.

Возможно, именно это и спровоцировало первые признаки того самого нигредо. Сонат не хотел делать ровным счетом ничего, за исключением одного: постоянно спать и никому не приносить вреда своими корявыми телодвижениями – то есть, быть мертвым, будучи живым.

Со временем нигредо Соната лишь усилилось, и это состояние его поначалу пугало, ибо ему не хотелось есть, пить, куда-то идти, даже спать. Он просто медленно загнивал, искренне не понимая, почему это с ним происходит.

Но однажды ему выпал шанс вырваться из этого состояния – точнее, уже взрослый парень искренне полагал, что эта сделка была тем самым шансом. Как он ее заключил, когда именно, а главное – с кем, Сонат не понимал до самого последнего момента. Суть сделки заключалась довольно просто – парень получил дар рифмовать слова и писать затейливые строки при условии, что он будет работать над собой и развиваться в литературном направлении.

Сонат стал писать и довольно быстро добился на этом поприще серьезных успехов, вот только нигредо не просто не перестало развиваться, а ускорило свое развитие в геометрической прогрессии. Парень чувствовал, что с каждым стихотворением, с каждой строкой, даже с каждым словом, что попало на бумагу, нигредо захватывает все новые и новые клетки организма. Весь ужас ситуации заключался в том, что Сонат не мог остановиться – он писал, писал и писал, хотя прекрасно знал, что добровольно разлагает себя. Это казалось ему не просто безумием – высшей его формой, граничащей с окончательной победой смерти над жизнью…

И поэт понимал – эта победа слишком близка.


Датчики продолжали переругиваться.

Сонат несколько раз моргнул, негромко кашлянул и издал хрип, который мог принадлежать скорее смертельно раненному зверю, чем человеку.

– Ты очнулся? – услышал он мелодичный голос сквозь гвалт техники.

– Са́цу…

– Я здесь, здесь!

Над Сонатом склонилась темноволосая девушка. Черты ее лица парень разглядеть не мог, ибо зрение размылось, но он знал, что лицо красивое.

– Почему ты здесь… – вновь прохрипел поэт, пытаясь посмотреть в ее глаза.

– Я не могу тебя оставить одного, – ответила Сацу. – И здесь не только я. Здесь все твои друзья.

– Кажется, я проигрываю в этой борьбе…

– Успокойся, успокойся…

Сонат почувствовал, как кончики ее пальцев касаются его запястья.

– Сацу… Прости меня…

– Мы уже здесь! – раздался знакомый голос.

По стуку высоких каблуков Сонат предположил, что в комнату вошла Эмма.

– Я принесла ему лекарство, – звучный голос подтвердил предположение парня. Эмма взглянула на больного, после чего будничным тоном спросила:

– Он опять бредит?

– Не задавай глупые вопросы… – вздохнула Сацу.

– Это лекарство – туфта, я заказал новое.

– Арбо́лен… – выдохнул Сонат, узнав еще одного вошедшего.

– Я здесь, – рослый молодой человек подошел к кровати Соната и задал дежурный, но одновременно глупый вопрос: – Как ты?

– Пока жив, – тихо ответил поэт, попытавшись улыбнуться.

– Меня раздражает слово «пока», ты же знаешь, – мягко возразил Ку́тий Арболен.

– Извини… Я про это забыл… А где цветы?

– Я принес, – Кутий положил на грудь Сонату букет хризантем.

– Тебе надо выпить лекарство, – вмешалась Эмма, растерев таблетку и высыпав ее в стакан с водой.

– Оно не поможет, – вздохнул парень.

– Если ты его не выпьешь, оно точно не поможет, – Эмма умела возражать гораздо жестче.

– Эмма… – обратился Сонат к ней. – Ты ведь будешь читать мои работы…

– Конечно, буду, – закивала девушка, протягивая парню стакан.

– У нас ведь могло что-то получиться, так ведь… – Сонат произнес это так прерывисто, будто ему на грудь положили тяжелую металлическую плиту.

– Не умирай! – воскликнула вбежавшая четвертая гостья палаты, которая была младшей из всех присутствовавших.

– Нон… – прошептал парень ее имя.

– Не умирай, не умирай, не умирай… – Нон вцепилась обеими маленькими ручками в одеяло.

– Нон, отойди. Мне нужно влить в этого упрямца лекарство…

Один из датчиков заглушил голос Эммы.

– Это конец… – прокашлялся Сонат.

– Что с ним? – вопросила Сацу.

– Глянь на приборы! – крикнула Эмма.

– Они как будто взбесились! – заорал Арболен.

– Не у-ми-рай! – практически выла Нон.

Дальнейших криков, воплей, возмущений датчиков и требований врача Сонат уже не слышал, ибо провалился в нечто, что не являлось территорией ни жизни, ни смерти, ни даже чистилища вместе с комой…


И внезапно до Соната дошло, что он не падает, а летит в темноте, причем, как ни странно, не вниз.

Упасть ему не позволяли крохотные яркие крылья. Все потому, что Сонат стал бабочкой – прекрасным, но скоротечно живущим существом. Почему-то парень прекрасно понимал, что с ним происходит, и перед глазами-фасетками столь же скоротечно пронеслась его человеческая жизнь.

Вот только любая жизнь может прерваться в любой момент, и бабочка – не исключение.

Сонат понял это, когда услышал позади себя странное жужжание. Он взмахнул крыльями, и на них раскрылась еще одна пара глаз, заменявшая зеркала заднего вида – в них бабочка увидела нечто, похожее на микроскопическую серебряную пулю. Когда это нечто приблизилось к Сонату, тот понял – за ним гонится не пуля, а стилизованный под акулу крохотный, буквально нано-размеров истребитель, вооруженный пулеметом.

Сонату было не до анализа абсурдности ситуации – он прекрасно понял, что истребитель откроет огонь, и пули легко пробьют крылья бабочки.

И «акула» открыла огонь.

«Я не хочу быть бабочкой… Я хочу стать кем-то другим», – промелькнуло в «голове» Соната, и вдруг он понял, что его крылья исчезли, а сам он не падает, а просто висит в этой реальности, состоящей лишь из темноты.

Но размышлять было некогда, поскольку истребитель тоже претерпел метаморфозы, став обычным серым волком. Тело Соната подпрыгнуло и быстро поскакало как можно дальше от волка – парень, только что бывший бабочкой, превратился в обычного зайца.

Волк что-то рявкнул, лязгнул зубами и попытался парой длинных прыжков догнать Соната-зайца. «Надо бежать быстрее», – подумал Сонат, и скорость его передвижения заметно увеличилась, но основной проблемы это никак не решало, ибо волк в теории мог проделать тот же фокус.

И только парень-заяц сделал такой вывод, как по глазам резанул белый свет. Сонат моргнул пару раз, дабы глаза привыкли к внезапному освещению пространства, и логично решил, что ему нужно бежать к этому свету. С каждым новым прыжком Соната свет несколько размывался, приобретал законченные формы, а затем и вовсе предстал перед зайцем большим, закрученным в немыслимые спирали туннелем, похожим на гигантский кровеносный сосуд. Внутри него, будто вечно беспокойные эритроциты, лейкоциты и тромбоциты, носились гоночные машины самых разнообразных форм, цветов и размеров.

«Как раз прекрасное место для того, чтобы затеряться», – подумал Сонат и прыгнул прямо в туннель, пробив собой стеклянную стенку, вот только там зайцу было не место…

И Сонат стал ожившей гоночной машиной – одной из многих, что едут непонятно куда и непонятно зачем. Но выбора не было, и парень последовал по туннелю, неожиданно успешно лавируя между сошедшими с ума транспортными средствами. Шум стоял жуткий – кто-то сигналил, кто-то заставил надрываться мощные колонки, кто-то умудрялся высовываться из окна ругать всякого, кто мешал проезду…

Сзади раздался скрежет металла.

Сонат взглянул в одно из зеркал заднего вида (к счастью, оно было куда больших размеров, чем в случае бабочки) и сделал неутешительный вывод – его преследует машина настолько гигантских размеров, что было непонятно, как она вообще не застревала в туннеле, но пугало даже не это – ее передний бампер «украшал» металлический щит с длинными шипами, похожими на ногти.

Шипы-ногти пронзали машины, как нож масло, и многие водители решили, что лучше гибель в полете, чем от такого железного чудовища.

Нескольких пробивших стеклянные стенки хватило, чтобы весь тоннель рассыпался, будто карточный домик.

Сонат, как и его «товарищи по несчастью», вылетел в темноту, но теперь он стал летающим мешком с песком, а вместо автомонстра его преследует самозаряжающийся дробовик.

«Вот это – совсем не смешно», – подумал парень.

Почему-то он, не имея глаз, мог видеть – а посмотреть было на то, ибо далеко внизу стала открываться впечатляющая картина. Сонат разглядел корявые небоскребы, смахивающие на позвоночник человека с выпирающими ребрами, траву, похожую на раскрашенные человеческие волосы, вставшие дыбом, источник с водой, чей цвет так напоминал бледную человеческую кровь, рекламные щиты в форме глаз, фонарные столбы-ногти, обмазанные облупившимся лаком…

И не успел Сонат задаться вопросом, что это все такое, как дробовик изрыгнул из себя пулю громким «бах!».

Пуля задела нижний уголок мешка. Песок быстро покинул дырявую тряпку, и парень, будто флаг поверженного противника, спланировал в объятия столь убогого детища конструктивизма, по улицам которого текла бледно-кровавая вода. И Сонат бы окончательно утоп в ней, если бы не стал бумажным самолетиком.

Набрав высоту, парень, наконец почувствовавший себя марионеткой, попытался понять, кто же – его кукловод, но опять ему помешал некто, ставший огромной ожившей зажигалкой.

Сонат летел как можно быстрее и неожиданно, прямо в полете вернул себе человеческий облик. Единственное, что его теперь беспокоило (возможность свалиться в бездну в любой момент была не в счет) – излишне длинные ногти на руках и ногах. Преследователь, увидев их, явно испугался и исчез ровно так же неожиданно, как и появился.

Но в сторону Соната направлялся необычный корабль. Он был необычен как минимум по одной причине, ибо был сделан целиком из ногтей. Белоснежные, белые, желтоватые, оранжевые, желтые, длинные, короткие, грязные, чистые, испиленные, неровные – различные кусочки твердой ткани, что есть на пальцах среднестатистического человека, стали основным материалом этого судна.

И тут Сонат вспомнил, что в германо-скандинавской мифологии, которой так увлекалась Эмма, упоминался подобный корабль под названием Нагльфар. Единственное, что запомнил парень из тогдашней лекции Эммы, что в германских языках понятия «гвоздь» и «ноготь» обозначаются одним словом, а вот то, что сия плывущая постройка отправляется в путь ровно перед концом света, поэт явно не запомнил.

Сонат подлетал все ближе к Нагльфару и увидел на палубе женщину исполинского роста, чье тело было окрашено в белый, синий и черный цвета. Он не знал, кто эта женщина, но отчего-то предположил, что прекрасно ей знаком.

Женщина моргнула бесцветными глазами, и из тела корабля вырвались девять ногтей, каждый из которых был длиной с небольшой меч. Сонат не успел сделать движение в сторону – ногти-мечи, будто стрелы или копья, пронзили тело парня насквозь.

Поэт упал прямо к ногам женщины. Та равнодушно на него посмотрела, после чего подошла и резко, по одному стала вытаскивать ногти-мечи из тела Соната. Парень громко кричал от боли, но наибольшую боль женщина ему нанесла, когда практически с мясом выдрала ногти на руках и ногах. Брошенные на пол твердые кусочки буквально врастали в корабль.

– Чтоб тебя разорвало… – нашел в себе силы выругаться Сонат.

– Я бы поспорила с этим, ибо наша сделка больше не в силе, – железным голосом возразила женщина.

– Так это ты… Мне дала… Этот… Дар… – прохрипел парень.

– Ты был обречен. Я и так помогла тебе тем, что отсрочила время твоей смерти, хоть ты сам ее искал. Причем так усердно, что забыл про все на свете.

– У меня ничего не было…

– Может, и было? – в голосе женщины прозвучала нотка удивления.

Сонат закрыл глаза и понял, что снова куда-то проваливается.


Он оказался за накрытым столом.

Осмотревшись, Сонат узнал ресторан, в котором громко отмечалась его победа в некоем серьезном поэтическом конкурсе. Народу тогда собралось много – были и те, кого поэт знал хорошо, были и те, кого он вообще не знал, были и те, кто к празднеству формально отношения не имел, но за чужой счет погулять очень даже любил. Гости ели, пили и веселились, а Сонат сидел где-то в стороне и пил кофе. Он не любил подобные празднества, и многие об этом знали, но манкирование таких вечеров могло серьезно сказаться на репутации, и парень это прекрасно усвоил.

– Все хорошо? – услышал он Ее голос.

Ему очень нравилась Эта женщина – наверное, единственная, кто действительно мог спасти поэта от поглощающего нигредо. Они были знакомы не так давно, но за это время между нами успело промелькнуть нечто, что было сравнимо скорее с нежной привязанностью, чем с любовью.

– Конечно, – несколько отстраненно ответил он, глядя в остывающую чашку кофе.

– Ты не умеешь лгать, – Она положила свою ладонь на его руку.

– Надо бы учиться, – улыбнулся Сонат краешком рта, затем обратил внимание на Ее маникюр. На каждом ногте был изображен символ, похожий на латинскую букву «H», только горизонтальная линия была скорее диагональной.

– Необычно, – заметил поэт.

– Мне тоже нравится, – кивнула Она.

– А что означает этот символ?

– Я не знаю, – мягко улыбнулась Она.

– Вот как… – недоверчиво покачал головой Сонат.

Кто-то включил караоке и стал издеваться над ушами всех присутствующих.

– Запретить бы им пить… – вздохнул парень. Женщина лишь хихикнула в ответ.

– Слышь, картавый! – неожиданно подскочил с места один из гостей и направился к Сонату. Парень тяжело вздохнул – во-первых, он не любил, когда кто-либо лишний раз намекал на его изъян, а во-вторых…

Это был Ее муж.

Он резко схватил поэта за грудки и легко приподнял в воздух.

– Так ты мало того, что моей жене всякую слащавую туфту посвящаешь, ты еще и на нее губу раскатал, а? – возмутился он.

– Прекрати! – Она подскочила с места.

– А ты заткнись! Потом с тобой поговорим! – прикрикнул на Нее муж. – А тебе я твой талант, – слово «талант» он произнес максимально уничижительно, – запихну так глубоко, что не сможешь найти!

– А вот это я бы не советовал делать, – услышал Сонат голос Арболена.

– Слушай, не вмешивайся не в свое дело…

– Отпусти нашего поэта.

– Чего?!?

Пара тычков – и Ее муж скорчился от боли. Кутий Арболен умел драться, и Сонат, освободившийся от тяжелых рук неприятеля, это прекрасно знал.

Еще один удар – и Ее муж закашлялся.

– Тварь… – произнес он сквозь боль.

– Отвратительная привычка – проявлять свою силу на тех, кто намного слабее тебя, – назидательно произнес Арболен. – Кроме того, он действительно талантлив. Поверь – тебе не понять по-настоящему творческого человека.

– Пусть пристает к кому угодно, а не к моей жене, – более спокойным тоном произнес Ее муж.

– Сегодня ему решать, с кем общаться в более располагающей к искренности обстановке, а с кем – нет, – спокойно парировал Кутий.

Тот со злобой посмотрел на Соната.

– Мы еще встретимся, картавый, – прошипел он и вернулся на свое место.

– Я у тебя в долгу, – сказал поэт Арболену.

– Не переживай, – махнул рукой парень, затем крикнул: – Официант!

– Чего угодно?

– Принесите нам шампанское. Хочу еще раз выпить за успех своего друга!

– Слушаюсь.

Через некоторое время официант принес три фужера с шампанским.

– Выпей до конца – негоже такому благородному напитку пропадать, – велел другу Кутий.

Сонат лишь кивнул в ответ.

– За успех! – крикнул Арболен так, что услышали даже те, кто был поглощен процессом так называемого пения в микрофон.

– За успех, – едва заметно улыбнулась мне Она.

– За успех, – сказал Сонат самому себе, глотнул напиток, почувствовал, что ему становится плохо, и свалился со стула.

А дальше была вновь темнота.


И Сонат вернулся на корабль.

– Кажется, до меня дошло… – не сразу прохрипел он.

– Что уже тогда был приговорен к смерти? – спросила она.

– Но почему я умер не сразу?

– Яд, который был в шампанском, отнимал крупицы твоей жизни медленно, но верно.

– Так кто меня тогда отравил?

– Тебя отравила я. Ты этого не понял? – искренне удивилась раскрашенная женщина.

– Та женщина… Она…

– Тогда истек срок нашейсделки, – пояснила незнакомка. – Но ты смог отчасти правильно распорядиться своим даром, потому мне хотелось, чтобы твоя смерть была не столь ужасной. С другой стороны, у тебя был шанс избежать такой участи, ведь ты обратил внимание на руну, изображенную на моих ногтях…

– Символ смерти, – логично предположил Сонат.

Женщина кивнула.

– Арболен – твой слуга?

– И Сацу. И Эмма. И Нон. Мы появились в твоей жизни не просто так. Сам нас к себе призвал, сам попросил о помощи… Ты всю жизнь осознанно гонялся за смертью – что ж, узри ее!

– Так делай то, что должна…

Женщина-Смерть захохотала:

– Нет уж! Если бы ты не оказался талантливым, я бы с удовольствием растворила тебя в пустоте! Но я столь же милостива, сколь и опасна, потому даю тебе второй шанс, но при одном условии… Не бегай больше за мной, ведь я приду. Впрочем, ты наверняка это уже понял…


И Сонат действительно переродился.

Прошло два десятилетия с той поры. Бывший поэт вырос в любящей семье, получил прекрасное рабочее образование, стал толковым сварщиком – в общем, смог стать совершенно иной личностью, но как только на рабочем месте начались серьезные проблемы, то самое «нигредо» вновь стало проявляться.

Одним не самым приятным утром Сонат, которого ныне звали Во́лкеном, гневно ругался, недовольно глядя на себя в зеркало, но не собственное отражение раздражало парня – сегодня его грозились уволить в связи с сокращением кадров.

– There is no hope in heaven, there is no hope on earth… (прим. – Нет надежды на небесах, нет надежды на земле. Deine Lakaien, «Reincarnation»). – надрывалось работающее радио.

– Чертова правда! – согласился с Александром Вельяновым (прим. – вокалист группы «Deine Lakaien») Волкен, стукнув кулаком по стоящей перед зеркалом тумбочке.

– А вот этого не нужно было говорить, – мягко возразил женский голос из ниоткуда.

– Кто здесь? – вопросил Волкен – он жил один, а потому не привык к звучащим в квартире другим голосам помимо радио и телевизора.

– Здравствуй, Сонат.

– Меня вообще-то Волкен зовут… – и парень увидел в зеркале, что в кресле позади него сидит незнакомая темноволосая девушка.

– Я знаю, – кивнула она. – Позволь представиться – Натве́на.

– И что Натвене от меня нужно?

– Ты нужен мне ровно так же, как и я – тебе.

– Да что за бред…

– Моя сестра Тве́ния уже нашла себе слугу, который ей будет помогать в новой войне. Я без слуги оставаться не собираюсь – потому и пришла к тебе.

– А я-то здесь при чем?

– Неужели совсем не узнаешь меня, Сонат?

Волкен повернулся к женщине и увидел, что она буквально на глазах меняет свой облик. Бросившись к зеркалу, парень изумился – его лицо разрывало другое, которое так и хотело занять прежнее место, и вскоре в зеркало смотрелся уже не Волкен, а Сонат.

Сонат-Волкен взглянул на изменившуюся незнакомку и выдохнул:

– Это ты…

– Я ведь говорила тебе, Сонат – даже не думай идти по тому же пути…

Парень тихо свалился в обморок.


«Переведя зовут Рори»


You tried to drown me -

Never mind to swim,

And tried to eat me,

Put a shiver on my skin…

(Ты пыталась утопить меня,

Но я выплыву.

Пыталась съесть меня,

Испугав до дрожи).


Lindemann, «Yukon».


Арми́рра оказался совершенно один на льдине, которая медленно, но уверенно плыла по течению широкой реки.

Белый медведь не обращал внимания на нанесенные ему чуть менее чем полчаса назад рваные раны – он всматривался в даль, от которой вынужденно уплывал, в надежде увидеть кого-либо из сородичей – пусть и не невредимых, но хотя бы живых.

Никого. Ни на берегах, ни в воде, ни на других льдинах.

Армирра не сразу понял, как оказался плывущим по реке, зато надолго, если не навсегда запомнил момент, когда буквально через несколько минут после того, как все племя заснуло, на него нагло напали полчища скака́лов – мелких, но приносящих огромные проблемы существ, ибо они держались сотнями, а то и тысячами особей. Обычно медведи отбивались от скакалов успешно, но в этот раз все пошло совершенно по-другому, ибо эти мелкие твари были бешеными настолько, насколько это вообще можно было представить в их отношении. Кто-то из еще более-менее способных передвигаться медведей – а почти все были или при смерти, или тяжелораненые – предложил светлую идею утопить скакалов в реке, успешно избавлявшейся от своей ледяной шубы.

Идея, может, и была хорошая, но в эту ночь звезды явно не сошлись.

Армирра тяжело дышал. Он прекрасно понимал, что на льдине долго не продержится – нужно было или дожидаться, пока льдина не пристанет к берегу, что было скорее маловероятным, либо грести до него самому. Медведь мог и доплыть, но боялся, что у него для этого не хватит сил, да и делать сейчас излишне заметные движения было крайне рискованно.

Берега, как ни странно, тоже пустовали. Армирра помнил, что проплыл как минимум мимо одного места, занятого живущими людьми, но там не было ровным счетом ничего. Из этого можно было сделать два вывода: или у медведя вследствие тяжелых ран и обильного кровотечения начались проблемы с памятью, или скакалы добрались и до людей.

Чуть позже он понял – второй вывод был, к сожалению, правильным.

На обоих берегах реки медведь заметил множество бегущих мелких существ. Одно из них совершенно неожиданно для Армирры прыгнуло в сторону льдины и врезалось в переднюю лапу медведя. Тот недовольно прорычал, опустил взгляд и понял – это был скакал.

Только вот медведь никогда не видел, чтобы скакалы прыгали на такую внушительную длину…

Скакал быстро вскочил на свои маленькие ноги, повернулся к Армирре лицом, прорычал и вонзил невероятно острые треугольные зубы в плоть медведя. Армирра пытался ударить его другой лапой, но почувствовал, как в бок врезался еще один скакал.

Эти овальные, ростом менее полуметра темно-серые существа выглядели максимально несуразно – невозможно было представить, что они могли быть серьезными бойцами. Но все менялось, когда их красно-желтые лица, похожие на ритуальные маски, из плоских становились объемными. Обоняние у скакалов было ничуть не хуже, чем у медведей, гнева тоже хватало, а укусы были таковыми, что от них иногда ничто не могло спасти. Они прекрасно знали, что лишь довольно легко перебить по одному, потому нападали стаями, не только откусывая куски плоти, но и нанося болезненные удары мелкими, но сильными руками и ногами.

Скакалов вокруг Армирры становилось все больше и больше.

Медведь еще пока не отказавшим обонянием понял, что ситуация еще плачевнее, чем кажется – скорее всего, скакалы были в подобное бешенство приведены специально, ибо Армирра чувствовал неизвестный, но явно травяной запах от каждого из этих существ – похоже пахнут лечебные настойки, которыми пользуются люди. Тем не менее, медведь не собирался сдаваться, расшвыривая и придавливая зарвавшихся карликов.

Однако силы были уже на исходе.

– Гляньте-ка! На льдине – медведь! – услышал Армирра чей-то голос.

Скакалы прекращали прибывать, и медведь, разорвав на части последнего, обессилено взглянул на берег – там стояли люди, подававшие руками медведю опознавательные знаки.

До берега было относительно недалеко.

Армирра нашел в себе силы для того, чтобы работать лапами в воде. Кто-то из людей бросился в холодную воду – видимо, хотели помочь добраться.

– Давай, дружище, ты справишься…

Ободряющие голоса прибавили медведю сил. Он практически догреб до берега, как понял, что его глаза закрываются. Последним, что он услышал, был возглас:

– Тащите его к нам!


Открыв глаза, Армирра понял – его смогли спасти.

Он лежал в теплой хижине, в которой, помимо него, находилась симпатичная темноволосая девушка, чье тело было прикрыто шубой в пол. Девушка стояла у котелка, всыпая в него какие-то семена.

Армирра потряс головой, попытался схватиться за нее лапами, как до него дошло, что у него – не лапы, а руки, покрытые в некоторых местах кусочками белой шерсти.

Все стало ясно – Армирра превратился в человека.

Он издал чуть слышный стон. Девушка повернула голову в его сторону, после чего сказала:

– Очнулся? Слева покрывало – прикройся. Медведя-то шерсть прикрывает, а у человека все видно…

Армирра понял, что лежит абсолютно голый. Присев на кровати, он накинул на себя покрывало так, чтобы не смущать ни девушку, ни кого-либо, кто мог зайти в хижину, после чего смог дотронуться рукой холодного лба.

Девушка налила из котелка в глиняную чашку некое варево, после чего подошла к Армирре и протянула ему чашку со словами:

– Выпей. Неприятно, но поможет.

Армирра залпом выпил лекарство, и в организме поднялась буря возмущения.

– Давай знакомиться, – начала разговор девушка. – Меня зовут Лео́на. А тебя как называть? Я знаю, что переве́ди никогда не называют свое настоящее имя – считается, что тогда их силы будут отняты безвестным духом…

– Можешь звать меня Армирра, – представился переведь, а потом поинтересовался: – Как ты узнала, что я – не совсем медведь?

– Я уже лечила таких, как ты. Непосвященный человек может не отличить переведя от дикого сородича, но все знахари прекрасно знают, что переведи обладают несколько другим телосложением.

– Понятно, – кивнул Армирра.

– Можешь не волноваться – я залечила все твои раны. Тебе нужно только отдохнуть… Как и всем нам.

– Что это за поселение?

– Собственно, это – не совсем поселение. Сюда сбежались выжившие из Лура́на, Амва́ма и Носко́на.

– Выжившие? На вас тоже напали скакалы?

– И похоже, даже раньше, чем на вас… Из какого ты поселения?

– Ве́лен.

– Тогда все ясно…

– В Носконе тоже ведь жили переведи… Что с ними?

– Из переведей мы нашли только тебя.

Армирра тяжело вздохнул.

– Похоже, со своим племенем мне увидеться больше не получится, – медленно произнес он.

– Я слышала, что в Велене жило крупное племя переведей. Сколько вас было?

– Тридцать четыре, – безжизненным тоном произнес Армирра.

Леона отвлеклась от котелка, подошла к Армирре и села рядом.

Они помолчали – видимо, каждый думал о своем. Молчание прервала Леона:

– Мне очень жаль.

– Мне тоже, – кивнул Армирра. – Ты из какого поселения?

– Амвам.

– Много у вас погибших?

Леона едва заметно кивнула, после чего сказала:

– Сама еле ноги унесла.

– Скакалы придут и сюда рано или поздно… – вздохнул переведь. – Надо готовиться.

– Тебе нельзя лезть в драку – ты еще не выздоровел, – возразила знахарка.

– Кроме меня, переведей здесь нет. Вы точно погибнете, а у меня есть хотя бы минимальный шанс…

– Судя по тому, как тебе досталось от скакалов – не похоже.

– В этот раз они будто взбесились. Я почувствовал от каждого из них запах какой-то странной травы. Ничего подобного не почуяла?

– Было что-то подобное. Я, конечно, разбираюсь в травах, но этот запах не узнала.

– Бывает, – вздохнул Армирра. – Сколько я здесь провалялся?

– Сейчас – раннее утро.

– Ясно… Пора бы мне вставать.

– И что собираешься делать?

– Дождусь, пока появятся эти твари, придушу каждую из них, а потом… – и Армирра запнулся.

Леона взяла его за руку.

– Ты не знаешь? – скорее утверждала она, чем спрашивала.

– Попытаюсь найти кого-то из своих, хотя это вряд ли возможно, а так… – переведь задумался, а потом с грустью подтвердил: – Не знаю. Я лишился дома и семьи, а это – худшее, что можно себе представить.

И по щеке Армирры прокатилась крохотная прозрачная слеза.


Через полчаса, выпив еще кружку отвара и одевшись, Армирра вышел на улицу.

Хижина Леоны оказалась вовсе не хижиной, а юртой, которую было легко как собрать, так и разобрать. Таких юрт на покрытой снегом земле появилось штук двадцать. Люди ходили с потерянными лицами – многие до сих пор не верили, что у них не осталось родного дома. Кто-то громко оплакивал погибших родных.

Когда Армирра, высокий, сильный блондин с ясным светом голубых глаз, показался людям, те ахнули – они редко видели переведей в человеческом обличье. Переведи-люди, как и переведи-медведи, мало отличались от собратьев как внешне, так и внутренне – их выдавали разве что торчащие кусочки медвежьей шерсти.

К Армирре подошло несколько довольно крепких по человеческим меркам мужчин. Один из них громким, зычным голосом спросил:

– Как себя чувствуешь, переведь?

– В порядке… Зовите меня Армирра, – представился блондин. – И спасибо, что спасли меня.

– Хорошо, что Леона определила, что ты – переведь… А то мы голодные до сих пор, – честно признался другой, за что тут же получил от соседа по голове.

– Понимаю вас, – кивнул Армирра.

– Даже с переведем нас мало, чтобы противостоять этим одичавшим… – начал было «зычный», как вдалеке раздался визжащий голос:

– Ска-ка-лы!!!

– Легки на помине… – выругались мужики. – Что ж, разберемся с ними!

Толпа скакалов надвигалась на поселение буквально из ниоткуда.

Армирра попытался превратиться в медведя, но понял, что это сделать не получится – организм упрямо отказывался. «Выхода нет…», – подумал переведь. «На этот крайний шаг мне нужно пойти, ибо не могу допустить, чтобы погиб кто-либо еще».

Армирра побежал навстречу скакалам, на полпути громко прорычав:

– Ро-о-о-ри-и-и!

И тут все увидели, что Армирра увеличивается в размерах, будто собирается стать медведем, но в медведя он не превратился – скорее, это был гигантский человек, получивший силу медведя.

Переведь в одиночку стал разрывать на части, втаптывать в снег, выдирать руки-ноги, ломать лица-маски, откусывать части серых тел, спешно их проглатывать, ослеплять, оглушать – всячески истреблять скакалов, которые, казалось, впервые почувствовали искренний испуг и стали трусливо бежать туда, откуда явились. Армирра догнал каждого, и последним, что издало каждое из этих существ, был непривычный для человеческого уха писк…

Кусочки тел хаотично валялись на снегу, в некоторых местах его даже заменяя. Сам переведь издал оглушающий рык, после чего потерял сознание и громко свалился на то, что еще с минуту назад было толпой злобных карликов.

Люди смотрели на все это, искренне раскрыв рты от удивления. Отмер лишь один, сказав несколько циничную фразу:

– Опять Леоне будет работа.


– Ну что, очнулся? Еще раз что-то подобное выкинешь, заставлю вместо отвара есть червей…

Армирра встал, пропустив мимо ушей возмущения Леоны, осмотрелся, взглянул на свои руки, после чего кратко сказал:

– Не волнуйся – больше не выкину. Не получится.

– Это почему? – удивилась Леона.

– Потому что когда переведь называет свое настоящее имя, он на некоторое время приобретает огромную силу, но после уже никогда не сможет стать медведем.

– Так значит, что ты навсегда останешься человеком?

– Боюсь, что так.

– Мне сказали, что перед тем, как напасть на скакалов, ты прорычал что-то типа «Ро́ри»… Это – твое настоящее имя?

Рори-Армирра кивнул.

– Теперь ты можешь не бояться его называть, – улыбнулась Леона.

– Это – меньшая из всех проблем. Я не знаю, куда идти и чем заниматься дальше.

Знахарка улыбнулась краем рта:

– Ты можешь остаться здесь. Сомневаюсь, что кто-то будет против…

Рори посмотрел на девушку, тоже позволив себе легкую улыбку, после чего сказал:

– Можно и остаться.


«Дым бывает без огня»


А днем, сквозь пар и коричневый дым

Свет солнца кажется кровяным.

Хакасский эпос «Албынжи».


Ка́ливэл А́льмен нисколько не удивился, когда утром на пороге своего тюма увидел запыхавшегося Мэ́цорму Ле́браги и крайне серьезного То́мту Ко́рмак.

Что бы ни случилось в тю́млене Стре́ва, подобное появление было крайне серьезным.

Тревогу забил Мэцорма. Единственный на все поселение то́рвансен – говорящий заяц, превышающий ростом большую часть проживающих в Стреве людей – часто ходил по утрам в ближайший лес, чтобы собрать там ягод для своих чудесных напитков и пирогов. Пару дней назад к нему приехали племянники, с которыми заяц хотел прогуляться в лес, но прогулка отменилась, ибо Лебраги, заранее отправившись туда с целью разведать обстановку (племянники-то еще маленькие!), увидел, что глубь леса укутана странным густым серым дымом. Поняв, что в одиночку туда лучше не лезть (если вообще лезть стоит), он направился обратно за помощью, и обратился он к Томте Кормак, что было неудивительно, ибо Томта был не только проводником богини Э́рма-Эня́ма (проводники были так же известны как Э́ркана), но и стародавним другом Мэцормы. Томта, внимательно выслушав торвансена, понял, что нужно звать еще и Каливэла – будущего ни́ссу Стрева, который мог общаться с другими богами великой Э́стмеры, а то и куда более великой Хосто́пы.

И Каливэл прекрасно понял, почему эти двое пришли именно к нему.

В пять лет он лишился не только большей части семьи, но и родного тюмлена после нападения странного дымообразного существа, которое называли Су́тта. Как оказалось, Сутта могло быть не только дымом, но куда более телесным созданием, разрывающим тела как внешним воздействием, так и внутренним. Каливэл тоже мог запросто стать жертвой Сутты, когда к нему приближались уродливые щупальца, украшенные острыми когтями, но почему-то существо раздумывало, убивать его или нет, и это было странно, потому что почти всех жителей тюмлена, как и сам тюмлен, Сутта уничтожило быстро и безжалостно. Странной задумчивостью Сутты воспользовалась Ли́нтори – тетя Каливэла: будучи ни́ссэйнен – ученицей ниссы, она смогла не то что бы уничтожить Сутту, но как минимум отступить и затаиться. После этой трагедии Линтори с Каливэлом – единственные выжившие жители уничтоженного поселения – переехали в Стрева. Со временем Линтори сама стала ниссой Стрева, а Каливэл обнаружил в себе способности стать ниссэйнен, чему, с одной стороны, радовался, но в то же время искренне жалел, что эти способности не пришли к нему тогда, когда это было действительно нужно.

И уже четырнадцать лет он искренне боялся любого неестественного дыма.

Мэцорма видел, что Каливэл заметно побледнел во время разговора, однако торвансен знал – младший Альмен способен переступить свой страх, ибо он никак не мог допустить, чтобы Сутта уничтожил и Стрева.

И заяц оказался прав.


Сборы заняли минимум времени, и троица довольно быстро оказалась в лесу – не последнюю роль в этом сыграл Мэцорма, с легкостью схвативший Томту и Каливэла и доскакавший с ними до места назначения (Эркана терпеть не мог, когда Лебраги так делал, ибо после таких скачек его обычно тошнило, но ради дела мог потерпеть).

Каливэл, вглядевшись в дым, уверенно произнес:

– К счастью для нас, это – не Сутта.

– Ты точно в этом уверен? – на всякий случай спросил Кормак.

– Эта тварь источала такую силу, что не узнать ее невозможно, – чуть сдавленно произнес Альмен.

– Тогда что это может быть? – поинтересовался высоким голосом торвансен, и его длинные темно-коричневые уши странно зашевелились.

– Сейчас попробуем понять, – сказал Томта, встал на колено и прижался ладонью правой руки к земле. Прикрыв глаза, он, казалось, застыл на несколько мгновений на месте, но внезапно резко встал, произнеся:

– Странно. Эрма-Эняма ничего толком мне сказать не может.

– Это плохо, – вздохнул Каливэл. – Если бы мне было что сказать еще, помимо того, что это – не Сутта, я бы сказал…

– Тогда что, нам придется пройти сквозь дым? – спросил заяц.

– Придется, – кивнул Каливэл.

– Я пойду вперед, вы – за мной, – дал команду Томта. – Прикрываем друг друга. Если что-то увидите из ряда вон выходящее – немедленно говорите.

– Да уже увидели… – вздохнул торвансен.

Каливэл сглотнул слюну и кратко сказал:

– Пошли.

Томта медленно «приоткрыл» дымовую завесу. Каливэл и Мэцорма пошли за ним.

Дым, как выяснилось, занял внушительную часть лесного пространства. Он то и дело поднимался вверх, застилая глаза, чем затруднял передвижение. Каливэл чувствовал, как его ноги трясутся – он хоть и не солгал, когда сказал, что это – не Сутта, но ожидать можно было всякое.

– Пока тихо… – прервал тишину Мэцорма.

– Неестественный дым, – произнес Томта. – Хорошо, конечно, что он для нас безвреден, но клубится как-то странно. Такое ощущение, что им кто-то управляет.

– А есть существа, которые родственны Сутте? – запоздало поинтересовался торвансен.

– Я сам интересовался этим вопросом, потому могу сказать – таковых нет, – покачал головой Альмен. – Да и о Сутта записей очень мало. То нападение вызвало множество вопросов у многих умов Эстмеры, но до сих пор никто толком не нашел ни одного ответа…

– Да быть того не может… – произнес Кормак, встав на месте.

– С чего ты взял? – неприятно удивился ниссэйнен.

– Да я не про то, – отмахнулся Эркана. – Ничего не видите?

– Нет, ты же у нас – Эркана, – покачал головой заяц. – А что должны увидеть?

– Это он…

– Да кто он, Томта? – не выдержал Каливэл.

– Уро́строн Тэ́йнтусэль… Собственной персоной, – ошарашено выдал Эркана.

– Да ладно? – вопросил Лебраги. – Тот самый «смертный приговор Хостопе»?

– А у кого еще могут быть длинные бордовые волосы, рост почти с тебя, металлические отметины на руках и взгляд, в котором бездна встретилась с яростью?

Каливэл знал – Эркана врать не умеют, потому его не удивило подробное описание того, кого видит Томта. Заинтересовало его совсем другое:

– И что он делает?

– Стоит напротив. Обратил свой взгляд на Мэца. Обнажил один из мечей.

– Что-о-о?!? – вопросил Мэцорма.

– Стой спокойно, Мэц, я с ним разберусь!

– Ты? То́мирт, я, конечно, ценю тебя как воина и нисколько в тебе не сомневаюсь, но идти против «смертного приговора»…

– Себе я его не подпишу, не надейся! – воскликнул Томта и громко крикнул:

– Му́кса ху́тпа те́йстпэн я́хвийн!

Руки Эркана стали покрываться волчьей шерстью, а ногти указательных и средних пальцев удлинились, превратившись в небольшие лезвия.

– Добром это не кончится… – произнес Каливэл.

– Каливэл, иди дальше! Мы тут сами разберемся… – сказал Кормак, взмахнув пальцами-лезвиями.

– Ты уверен?

– Да! – крикнул Эркана, после чего внезапно был сбит с ног, отлетев назад на пару метров.

– Томирт! – бросился к нему Мэцорма, как вдруг сам подлетел и резко бухнулся на землю.

– Надо что-то предпринять… – сказал сам себе Каливэл и неуверенно пошел дальше, обдумывая в голове возможные действия. Не последнюю роль в неуверенности ниссэйнена сыграла боязнь дыма.

Но спасти друзей ему жизненно необходимо…

Томта и Мэцорма сражались с невидимым противником – пока расклад был не в их пользу, но обошлись они разве что синяками и ушибами.

– Надеюсь, что справитесь… – произнес Альмен, и тут пелена дыма скрыла его от друзей.

Ноги парня подкашивались, но сдаваться он не собирался.

Внезапно он увидел какой-то зеленоватый свет. Подойдя ближе, Каливэл разглядел, что свет дают два маленьких, находящихся параллельно друг другу источника. Каливэл предположил, что это – глаза некоего существа.

И это оказалось так.

Сквозь дым к Альмену подлетел небольшой каплевидный дух. Ниссэйнен узнал его – это был Ске́йла, один из главных персонажей детских сказок. Что он здесь забыл, было непонятно, но Скейла, взяв Каливэла за руку своей появившейся из ниоткуда рукой, повел его в непонятном направлении.

Парень не скрывал – ему было страшно. Скейла это чувствовал – он повернулся к Каливэлу, искренне, широко ему улыбнулся, и повел дальше. Они сделали еще несколько шагов, после чего дух остановился и показал рукой куда-то вниз. Каливэл опустил взгляд и понял – возможный «виновник» дыма найден.

Это было что-то длинное и явно металлическое.

Скейла чуть спустился и вновь куда-то показал. Каливэл, развеяв руками дым, увидел, что на этой металлической лапе (а устройство оказалось действительно чем-то похожим на лапу) есть некий круглый переключатель. Парень не особо разбирался в технике, но предположил, что этот переключатель нужно поставить на ноль, ибо он стоял, судя по всему, на самой высокой отметке.

Повернулся переключатель неожиданно легко.

«Только бы не было последствий…» – подумал Каливэл. Последствие, правда, было, но всего одно, и то положительное – металлическая «лапа» начала всасывать в себя весь дым.

Увидев, что пелена спадает, Альмен бросился к друзьям.

Томта и Мэцорма лежали на земле, кряхтя и охая. Судя по всему, с ними было все в порядке, не считая того, что с синяками они будут ходить еще долго.

Каливэл помог им подняться.

– Дым исчез! – воскликнул торвансен.

– Что ты сделал, Каливэл? – поинтересовался Эркана, посмотрев на свои руки – и лезвия, и волчья шерсть исчезли даже быстрее, чем появились.

– Пойдем, покажу кое-что.


– Какое необычное приспособление… – удивился Томта, прикоснувшись к металлической лапе. – Теперь понятно, почему Эрма-Эняма ничего мне не смогла сказать: эта вещь – не из нашего мира.

– А еще она странным образом похожа на ступню моего гигантского собрата, – заметил Мэцорма, приподняв лапу-ногу так, чтобы все смогли разглядеть его ступню.

– Отнесем в Хи́йрли Си́ва – кто-то будет такой находке очень рад, – сказал Каливэл.

– Ее бы еще поднять… – протянул Мэцорма.

– А сейчас позову мужиков – мы и донесем общими усилиями, – потер руки Эркана.

– Но почему вы оба видели Урострона Тэйнтусэля, а я – Скейлу? – задал более важный вопрос Каливэл.

– Это тебе у Линтори стоит спрашивать… – сказал Томта.

– А у кого ж еще? – пожал плечами парень. – Похоже, темное молоко отменяется с утра – придется снова заниматься делами…

– Соберу ягоды, приготовлю пирог, так что не нужно ничего отменять! Просто перенеси на вечер… – предложил Лебраги.

Каливэл в ответ улыбнулся – когда торвансен вновь заговаривал о радостных его сердцу вещах, это значило, что все вернулось на свои места.


«Острая вилка Мортона-Козлова»


Вилка с четырьмя зубцами – для гарнира. Вилка с тремя зубцами – для мяса. Вилка с двумя зубцами – для рыбы. Вилка с одним зубцом – это нож.

Народный фольклор


Август Козлов до последнего не хотел связываться с новой выставкой картин художницы Минны Сорокиной, но вице-мэр Уфы настойчиво попросил его сначала оказать финансовую помощь, а затем и прийти на выставку лично. Этот вечер глава компании «Ёмсо Фармасьютикал» планировал провести совсем иначе, но ему пришлось садиться в шикарный «Мерседес» и колесить до одной из художественных галерей, где его присутствие в любом случае вызвало бы неоднозначные оценки.

Тема выставки нагоняла жуть даже на более-менее стойких ко всему личностей: одно ее название – «Оставь всю радость всяк, сюда входящий» – говорило само за себя. Недавнее событие под названием «бойня в лицее №351», когда неизвестными были расстреляны два десятых класса, несколько человек с одиннадцатого, преподаватели и персонал, не могло не отразиться на общем настроении уфимцев, потому мало кто удивлялся, когда чуть менее чем через месяц после случившегося открылась подобная выставка. Август же, однако, был настроен скептически, и не потому, что трагедия оставила его равнодушным – просто он слишком хорошо знал Минну, чтобы понять, что за счет подобной спекуляции она хочет выйти на новый уровень популярности.

Всего было представлено шестнадцать крупномасштабных картин, и все они не были прикреплены к стенам, как это положено, а свисали с потолка, удерживаемые странными конструкциями в форме человеческой руки – до пола картины не доставали, но слишком высоко для глаза тоже не висели. Впечатлил Августа и столик, на котором лежали плеть, странные пузырьки, блокнот, заляпанный кроваво-красными пятнами и муляж пистолета, который был сделан особенно хорошо: неискушенный в огнестрельных делах человек вряд ли отличил бы его от настоящего.

В галерее собралось приличное количество народа, хотя до официального открытия было еще целых двадцать пять минут (что оно могло представлять собой, учитывая контекст, Август боялся даже предположить). Минна, расхаживая меж гостями в шикарном темно-бордовом платье с нескромным вырезом на боку, улыбалась, что-то говорила и размахивала фужером с красным вином в одной руке и мундштуком без сигареты в другой. Заметив Козлова, она чуть пригасила улыбку, но старалась выглядеть дружелюбно, когда подходила к нему.

– Давно не виделись, Минна, – нейтрально поздоровался с художницей Август.

– И еще бы столько же, но жизнь – смешная штука… – цинично ответила Минна, показательно тряхнув волосами, уложенными в замысловатую укладку. – Как дела в «Ёмсо»?

– Успешно поставляем косметику в Восточную Азию. Недавно у нас появилась известная покупательница. Ли Черин, она же Си-Эл. Слышала про такую?

– Не понимаю, о чем ты… – покачала головой художница.

– Как на личном фронте?

– Тебе действительно интересно или хочешь позлорадствовать? – хохотнула Сорокина.

– Зависит от того, как ты это восприняла.

– Встречалась с одним олигархом, но он меня послал. Мало того – нашел какую-то шваль девятнадцати лет без роду и имени. В результате я его послала в ответ… Теперь одна.

– Как и я.

– Да неужели? Кторий Ариманов нисколько не повзрослел?

– По твоей прихоти я не имею ничего общего с этим человеком уже почти десять лет.

– По моей? Ты сам прилично косячил в своих статейках…

– Давай не будем ворошить прошлое.

– Что, до сих пор неприятно? Зато ты сейчас богат и влиятелен…

– Не настолько, как тебе кажется.

– Сарказм ты понимать так и не научился, – фыркнула Минна. – Наслаждайтесь шедеврами, Август Козлов.

Выпалив нелюбимую фамилию, художница пошла к другим гостям.

Августу стало неприятно, но он решил сконцентрировать свое внимание на картинах. Он никогда не воспринимал творчество Минны всерьез, а потому ее работы не вызывали у него особых эмоций, но вот стоящий на фоне испускающего дым завода козел, которого почти заклевали вороны, ударил ему, что называется, ниже пояса.

Сей шедевр назывался красноречиво: «Жертвоприношение».

«Ты меня до сих пор ненавидишь», – с грустью подумал Август, до сих пор сохранивший к Минне добрые чувства.

Отвлекшись от творчества, Козлов бросил взгляд в сторону и увидел Катарину Кригер – представительницу известнейшей уфимской семьи, которая, как говорили злые языки, фактически управляла городом. Рядом с ней Август увидел еще одного знакомца – журналиста «Уфимских ведомостей» Ростислава Волжского. Парочка что-то негромко обсуждала и особо на гостей не обращала внимания, но для главы крупной фармацевтической компании сделала исключение.

– Август Федорович! – окликнул Ростислав.

Август подошел к парочке.

– Здравствуй, Слава! – крепко пожал руку журналисту Август, поприветствовав его вполне искренне – Волжский брал в свое время интервью у Козлова и произвел на него вполне себе положительное впечатление. Посмотрев на Катарину, которая была настолько красива, что ее должен был рисовать художник куда талантливее, чем Минна Сорокина, он взял ее руку, чуть коснулся губами и мягко произнес:

– Добрый вечер, Катарина.

– Добрый вечер, Август. Очень рада Вас тут видеть, – улыбнулась женщина.

– Как вам выставка?

– Вот, пришел о ней писать, – сказал Ростислав. – Не могу сказать, что мне нравится.

– А какому здравомыслящему человеку понравится такое? – фыркнул Август.

– Ага. Особенно плагиат, – мягко заметила Катарина.

– Это Вы про что?

– А посмотрите на картину «Распятие нового Иисуса», тогда поймете.

– Сейчас обращу внимание…

– Позволите составить компанию? – предложил Ростислав.

– Конечно. Заодно просветишь – может, я чего не пойму…

Мужчины подошли к полотну, с которого на них смотрело «распятие» некоего мальчика-подростка (а судя по росту и телосложению, это был именно подросток), чье лицо было занавешено темными волосами. Его тело скорее висело на крупном трехмерном кресте, будто прибитое пулями – всего Август насчитал шесть огнестрельных ранений: в правом боку, в обеих руках (правая, казалась, вот-вот оторвется в районе плеча), но больше всего досталось голове – во лбу зияло три дыры. Сей крест увенчивал какое-то высотное здание (были видны только два верхних этажа), а на заднем фоне виднелись небоскребы, более привычные для Нью-Йорка, чем для Уфы.

– Мне кажется, или здесь что-то от Дали? – предположил Август.

– Угадали. «Распятие или Гиперкубическое тело», – кивнул Ростислав.

– Это что, так называемый постмодернизм?

– Если этим можно прикрыть любой плагиат, тогда – да.

– Похоже, ты настроен критически в отношении работ Минны, – хохотнул Август.

– Как и Вы, судя по всему… Наша братия до сих пор помнит, как Ктория Ариманова заклевали друзья Минны. Похоже, именно об этом картина «Жертвоприношение»…

– Я тоже заметил.

– И Вы с тех пор так и не хотели вернуться в журналистику? – удивился Волжский. – Я анализировал Ваше творчество в одной из своих курсовых – у Вас явно был талант…

– Приятно слышать, – чуть улыбнулся Август, после чего, на мгновение задумавшись, произнес: – Когда у тебя есть крепкий тыл, работать всегда легко. После того, как меня поперли из журналистики, я обратился к родственникам, имевшим свой косметический бизнес. Прошло десять лет… Как видишь, не жалуюсь.

– Но меня же пока не выперли. А ведь могли, – пожал плечами Ростислав.

Козлов рассмеялся:

– Прикидываться недалеким у тебя не получается, так что брось. Все прекрасно знают, что ты близок к Кригерам – вон как свободно общаешься с Катариной… Кстати, а почему ты сегодня с ней, а не со своей Юлией Николаевной? Ревновать же явно будет…

– Юлия Николаевна уехала на очередную научную конференцию, – пояснил Ростислав. – Трагедии трагедиями, а научный процесс продолжается… Кроме того, она в курсе, что я пошел с Катариной.

– И ничего тебе не сказала?

– Абсолютно.

– Хорошо, когда тебе люди настолько доверяют… – заметил Август, посмотрев по сторонам, и внезапно застыл на месте.

Он увидел другую Минну.

Это, была, безусловно, не та Минна, что была близка к очередному художественному триумфу, но другая – удивительная похожая на ту, которую Август знал десять лет назад. Эта девушка легко двигалась меж гостей, выпивая на ходу очередной бокал шампанского и негромко смеясь при этом.

– Вы чего, Август Федорович? – заметил растерянный взгляд Августа Ростислав.

– Слава, а ты можешь мне сказать, кто эта девушка?

– Понравилась?

– Хотел бы познакомиться.

– Сказал бы, кто это, да сам не знаю. А Вы чего стесняетесь? В конце концов, сейчас Вы можете произвести впечатление на любую женщину…

– Даже на Катарину Кригер?

Ростислав захохотал:

– Этого я не знаю. Женщины рода Кригер – самые сложные головоломки в мире.

– Молод ты еще, чтоб такое говорить, – шутливо фыркнул Август, после чего покинул Ростислава, направившись к заинтересовавшей его девушке.

Она тоже обратила на него внимание.

– Здравствуйте! Меня зовут Грета, – улыбнулась она, подойдя к нему.

– Август. К счастью, не Куратов, но, к сожалению, Козлов.

Грета расхохоталась:

– Я знаю, кто Вы – все ж читаю газеты.

– А Вы? Что привело такую милую девушку на такую страшную выставку?

– Я бы не сказала, что она страшная – скорее… Необычная.

– Вы не ответили на вопрос.

– Я – студентка академии искусств. Мне интересны художники, которые работают в сюрреалистичном стиле.

– Так это – сюрреализм?

– Вся наша жизнь – сюрреализм.

Август хохотнул:

– Понятно… И какая картина Вам понравилась особенно, Грета?

– «Прозревшая Фемида»…

– Эта та, на которой Фемида закапывает в землю группу молящихся ей людей? И что в этом хорошего Вы увидели?

– Ничего хорошего. Этим и понравилась. Правда необязательно должна быть хорошей.

– Грустно Вы мыслите, однако…

– А на Вас, я так понимаю, самое большое впечатление произвело «Жертвоприношение»?

– Как Вы догадались? – удивился Козлов.

– Фигура козла плюс завод… Нетрудно сопоставить, – пожала плечами Грета.

– Действительно… – почесал за ухом Август.

– А Вы не боитесь?

– Чего?

– Оказаться на месте этого козла?

– В глазах Минны? Она б меня принесла в жертву с большим удовольствием… Кстати, Вы очень похожи на нее в молодости.

– Зря Вы так о госпоже Сорокиной, зря… Ей, между прочим, сам Сафронов предложил сотрудничество.

– Мне это ни о чем не говорит.

– Мало кто видит истинные таланты.

– Куда уж мне, отставному журналисту, посмевшему недостаточно хвалить Пикассо и да Винчи в одном флаконе…

– Смотрите! Кажется, начинается официальная часть!

И действительно – Минна, зачем-то придвинув к себе столик со странным содержанием, схватила микрофон и под немногочисленные аплодисменты начала речь:

– Я благодарна вам всем за то, что вы сегодня пришли. Сегодня вы насладитесь не только моим творчеством, но и импровизированным спектаклем, который я для вас с удовольствием сыграю. Не стоит волноваться – он не отнимет у вас приличное количество времени…

Август с ленцой слушал речь Сорокиной, не заметив, что Грета встала ровно позади него и достала из внешнего кармана сумочки складной нож. Она не стала его раскладывать – решила нанести удар в поясницу Козлову рукоятью. Вмешалась Катарина, громко крикнув:

– Август, шаг в сторону!

Тот не сразу понял, что Кригер имеет в виду – сообразила парочка гостей: первый легко перехватил нож, второй чуть оттолкнул Августа.

Грета застыла. На нее смотрело множество глаз.

– Да это – покушение на убийство Августа Козлова! – возмущенно вскрикнул Ростислав.

– Что, прям здесь, на глазах у многих? – раздался скептически настроенный голос одного из гостей. – Она что, дура конченая?

– Видимо, не такая, как я… А может, и такая, – громко сказала Минна, схватила пистолет со стола и направила его в Августа.

Козлов лишь констатировал:

– Ты всегда хотела это сделать…

– Не обольщайся, – фыркнула Минна, после чего выстрелила в голову Грете.

Пистолет оказался настоящий.

Грета свалилась на пол, будто тряпичная кукла.

– Арестовать Минну! – внезапно крикнула Катарина.

Гости, которые спасли Августа, оказались стражами порядка в штатском. Они с легкостью скрутили Минну и собрались пойти с ней к выходу, как произошло нечто странное – полотно «Жертвоприношение» стало истекать кровью.

– Это что еще за шарлатанство? – взвизгнула одна из женщин.

Катарина подошла к убитой Грете, бросила на нее косой взгляд, после чего сказала:

– Похоже, Лилианна этим явно заинтересуется. А «Жертвоприношение» нужно снять и отправить на экспертизу.

– Не нравится мне тон, с которым ты об этом говоришь… – заметил подошедший Ростислав. – Это ведь то, о чем я думаю?

– Нет, не то. Другое. Августа Козлова должны были сейчас убить.

– Кто? Она или Минна?

– А есть разница? – искренне удивилась Катарина.

– Для меня есть, – сказал Август, посмотрел на труп Греты и с грустью произнес:

– Лучше бы это сделала она.


«Шаги одиночества слышать»


My winter storm

Holding me awake,

It’s never gone,

When I walk alone…

(Мой зимний шторм

Не дает мне уснуть –

Он не успокоится,

Пока я иду одна).


Тарья Турунен, «I walk alone».


Город А́усялин в очередной раз готовился к празднованию Дня рождения Духа – изначально религиозного события, которое впоследствии приобрело более светские черты, но не растеряло прежнее значение. Через несколько дней после него начинался Новый год, а за ним тянулась череда еще нескольких праздников, в результате чего мир впадал в некое заторможенное состояние на целых полмесяца. Праздников в Суо́рии хватало и без этой зимней поры, но ни один из них не мог сравниться с ней, ибо только зимой ощущалосьудивительное присутствие волшебства.

В канун Дня рождения Духа, или, как его называли в Суории, Хе́нкейва, мужчины дружно украшали деревья пряниками с черносливом, женщины готовили или поросенка, или фаршированную щуку, парни соревновались в стрельбе из лука и игре в горошины, а девушки, особенно незамужние, принимались гадать. Гаданий в Суории было распространено много, но главным продолжало оставаться зеркальное – считалось, что если девушка увидит в отражении не только себя, но и некоего мужчину, то это означало, что ее суженый находится совсем рядом, а значит, не за горами свадьба.

К этим девушкам, пытающимся найти свою судьбу, относилась и Варвара.

Безусловно, девушки находили себе мужей и без помощи гаданий, но, во-первых, это было скорее привычным ритуалом, а во-вторых, Варвара решилась погадать после долгого перерыва, связанного с тем, что ее первая любовь ухитрилась сбежать из города за три дня до свадьбы, аргументируя это тем, что «гадание обмануло». Неизвестно, что отталкивало мужчин от Варвары – может, тот факт, что она была не из богатых или родовитых семей Аусялина, а может, чем-то не устраивал голос, будучи несколько ниже, чем у среднестатистической суорянки… Но Варвара долгое время была одна, и ей это надоело.

Поздним вечером Варвара закрылась в своем небольшом доме, зажгла семь свечей, вставленные в специальный венок, и сдернула занавеску с овального зеркала в средний человеческий рост – практически единственного наследства, оставшегося ей от матери. Приготовления были почти закончены – Варвара надела белое платье в пол, подпоясалась тонкой синей лентой, прибрала волосы пшеничного цвета в такую прическу, чтобы венок со свечами не вызывал неудобств, и, наконец, надела сам венок. Эта часть гадания была самой опасной, ибо свечи могли либо опалить волосы, либо устроить пожар (а такое бывало, пусть и редко), но девушек обучали обращаться с венком с детства, и Варвара знала – если все требования безопасности выполнены, то бояться нечего.

Венок был весомым, но сильно на лоб не давил.

Осталось дело за малым – зажечь ветку еловой омелы, особого хвойного дерева, распространенного в Суории: оно пахло при зажигании так сильно, что этот запах могли чувствовать, как утверждали легенды, не только люди. К счастью, всякие странные существа в Аусялине давно не объявлялись – город был на редкость спокойным, а потому можно было особо не бояться, но стойкость запаха еловой омелы была длительной.

Ветка еловой омелы в руках Варвары зажглась быстро.

– Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный, – произнесла девушка старую, как сам Аусялин, присказку, хотя могла ничего не говорить, ибо это было для гадания необязательным.

Зеркало упорно молчало.

Свечи продолжали гореть.

Варвара подула на ветку еловой омелы – огонь мгновенно потух.

– Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный…

Ответа не было.

Варвара стала мысленно считать до ста. Она не собиралась стоять у зеркала весь вечер и всю ночь, ибо если суженый не появится сразу, то с чего бы полагать, что он появится позже? «Если будет нужно, то его увижу тут же», – справедливо полагала девушка.

Счет перевалил за пятьдесят, но ничего не менялось.

Одна из свеч на венке потухла.

«Плохой знак», – с грустью констатировала Варвара, но продолжила считать.

Когда она мысленно произнесла «девяносто один», зеркало издало странную вибрацию.

Варвара застыла на месте.

Отражение стало меняться, размываясь, а затем снова собираясь, но уже совсем в иную фигуру.

Девушка ахнула.

На нее смотрел совсем незнакомый ей молодой человек.

Он был высок, широкоплеч, имел аккуратные черты лица и был (что особенно отметила Варвара) в некоей военной форме, но она принадлежала явно не представителю войска Суории, ибо войско не одевалось в белое, предпочитая темно-синий цвет. Белоснежный расстегнутый китель молодого человека был украшен парой бордовых блестящих значков – под ним виднелась обычная однотонная темно-синяя рубашка. «Может, он и не военный», – чуть расстроилась Варвара, но виду не подала.

Молодой человек с удивлением осмотрелся по сторонам, будто попал в совершенно иное пространство, пристально вгляделся в Варвару, после чего сказал сам себе:

– А ведь предупреждали меня о последствиях заклинания Идранте́з… Видимо, это одно из них.

– Простите, Вы о чем? – напомнила о своем присутствии Варвара.

– Ай! – вздрогнул молодой человек всем телом, после чего снова вгляделся в девушку и негромко спросил: – Подождите… Вы меня понимаете?

– Понимаю. Вполне отчетливо…

– Язык, похоже, наш… Тогда просветите, пожалуйста, где я оказался?

– Я не знаю, где сейчас находитесь Вы, но я Вас вижу в своем отражении. Меня зовут Варвара… Я живу в городе Аусялин.

– Аусялин? Это в какой области?

– Вам она может быть известна как Суория.

– Что?!? – вопросил молодой человек. – Это же так далеко от Родноруси! Вот так поворот…

– Родно… Руси?!?

– Позвольте представиться – Валентин Брайтсон. Я родом из города Ро́вда. Только что я пришел домой с гостей, где дал небольшое выступление, и внезапно оказался здесь. Вы сказали, что видите меня в своем отражении – могу я предположить, что Вы меня и вызвали?

– И да, и нет… – растерялась Варвара. – Понимаете – я гадала перед зеркалом… В нем должен был отразиться мой суженый. Но я никак не ожидала, что он настолько далек от меня…

Девушка резко сняла венок, в котором осталась гореть всего одна свеча, и замахала руками:

– Нет, нет! Тут какая-то ошибка…

– Знаете – а я не совсем в этом уверен, – задумался Валентин, и его взгляд переместился не на Варвару, но на что-то иное, чего она не видела.

– Вы о чем?

Брайтсон пару раз кашлянул и стал декламировать:


Как грустно смотреть на холодные тени!

С чего бы вам прятаться далёко от всех?

Внедряетесь вы в окружения стены,

Позабыв, что вас видит словесный мой смех!


Внезапно в доме Варвары раздались чьи-то шаги.

– Кто здесь? – вопросила блондинка.

– Не беспокойтесь, – велел Валентин. – Позвольте продолжить…


Ее хватит держать в руках!

Этой зимой от своих оставь объятий…

Будут вдвоем в теплых песках

Он и она! А ты там – совсем некстати.


Варвара увидела, как на пол посыпалась какая-то странная мелкая черная крупка.

– Это что? – испугалась она.

– Я чувствую – это существо близко…


Она летала! Она пропела!

И вещала про сладкую небыль…

Вот только небыль в жизни настала –

Она пропела! Она летала!

Темное, странное существо, похожее на оживший мешок с картошкой, проявилось из ниоткуда, стало извиваться, будто змея, после чего на мгновение остановилось, почувствовало присутствие Варвары и быстро направилось к ней.

– Что это за дрянь?

– Стойте на месте, Варвара! Осталось совсем чуть-чуть…

– Для чего «чуть-чуть»?

Но Валентин ответил совершенно по-иному:

Заставить одиночкой быть – легко и просто,

Но невозможно в мире жить лишь в одиночку…

И я, голов на несколько став выше ростом,

Ставлю, одиночество, жирную я точку!

Существо, названное одиночеством, издало странный писк, заслушавшись Валентина, после чего рассыпалось, но уже более крупной крупкой.

Варвара захлопала глазами.

Валентин похлопал ладонями друг о друга, после чего уверенно произнес:

– Кажется, я понял, ради чего здесь оказался.

– Что Вы сделали? – удивилась девушка.

– Как бы Вам объяснить… Применил свои способности для того, чтобы избавить Вас… Скажем так, от сглаза.

– И что теперь?

– Я не знаю, – честно признался Валентин. – Но хотелось бы быть уверенным, что Вы будете не одна. Надеюсь, что в этом будете уверены и Вы.

– Вы думаете, причина именно в этом?

– Кто знает… – чуть улыбнулся Брайтсон, после чего огляделся и произнес: – Кажется, мне пора. Рад был познакомиться, Варвара.

– Подождите! – воскликнула девушка. – Мы с Вами еще увидимся?

– Приезжайте в Ровду – тогда увидимся. А может, я доберусь до Аусялина… После недавних событий я уже ничему не удивляюсь.

– После недавних? – переспросила Варвара, но фигура Валентина уже расплылась в нечто бесформенное. Из этого бесформенного, впрочем, вырос совсем иной человек… И вот его девушка прекрасно знала.

– Не может быть… – произнесла она, бухнув на стул. – Сва́нте… Сванте Юре́йна…

Ее лицо озарилось улыбкой.

Девушка радостно хохотнула, и в доме раздался некий громоподобный звук.

В Суории говорят, что это – знак удачи.