Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл [Игорь Юрьевич Додонов] (fb2) читать онлайн

Игорь Додонов Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл

ОТ АВТОРА

Светлый и радостный май 1945 года… При его упоминании по сей день начинает учащённо биться сердце каждого советского человека – Победа! Да, наша общая, «одна на всех» Победа в самой страшной в мировой истории войне, на кону противостояния в которой была не просто независимость нашей Родины, но и самоё физическое существование населяющих её народов.

Но Победа досталась нам дорогой ценой. И на пути к ней был и другой май – «чёрный» и горький май 1942 года…

1942 год Советская страна, её народ, армия, политическое руководство встретили, с оптимизмом глядя в будущее. Победа под Москвой окрылила и фронт, и тыл. Казалось, что повторяется ситуация Отечественной войны 1812 года: врагу «сломали хребет» в подмосковных снегах. Теперь оставалось гнать его на запад, стремясь нанести ему окончательное поражение. К концу 1941 года войска фронтов, действовавших на Западном стратегическом направлении, освободили значительные территории, ликвидировали непосредственную угрозу столице. Крупные успехи были достигнуты на Северо-Западном и Юго-Западном направлениях, а в Крыму проведена успешная Керченско-Феодосийская десантная операция.

5 января 1942 года на совместном заседании Ставки Верховного Главнокомандования и Политбюро ЦК ВКП(б) Сталин заявил:

«Немцы в растерянности от поражения под Москвой, они плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление. Враг рассчитывает задержать наше наступление до весны, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть время и получить передышку.

Наша задача состоит в том… чтобы не дать немцам этой передышки… заставить их израсходовать резервы ещё до весны, когда у нас будут новые большие резервы, а у немцев не будет больше резервов, и обеспечить, таким образом, полный разгром гитлеровских войск в 1942 году» [5; 8], [3; 41-42].

Не надо упрекать Верховного Главнокомандующего в прожектёрстве и отрыве от реальности, в которых его упрекают с хрущёвских времён.

Документы однозначно свидетельствуют, что подобный оптимистический настрой разделялся в тот момент и Генштабом, и командующими фронтами: они считали необходимым наступать, усиливать натиск на противника [5; 7-8]. С уверенностью можно говорить, что оптимизм военных оказал на Сталина большое влияние.

На том же совместном заседании Ставки ВГК и Политбюро ЦК ВКП(б) 5 января 1942 года начальник Генерального штаба маршал Б.М. Шапошников, проинформировав о положении дел на фронте, изложил проект плана общего наступления фронтов. На ближайшие месяцы перед Красной Армией ставились решительные цели: ликвидировать угрозу Ленинграду, Москве и Кавказу и, удерживая стратегическую инициативу в своих руках, разгромить вермахт и армии союзников Германии, чтобы создать условия для завершения войны в 1942 году [5; 8].

Главный удар планировалось нанести на Центральном (Западном) направлении силами Западного и Калининского фронтов во взаимодействии с войсками левого крыла Северо-Западного фронта с целью завершения разгрома группы армий «Центр». Войска Ленинградского, Волховского и правого крыла Северо-Западного фронтов должны были разгромить группу армий «Север». Им же ставилась задача деблокировать Ленинград. Войскам Юго-Западного и Южного фронтов предстояло разбить главные силы группы армий «Юг» и освободить Донбасс. Армиям Кавказского фронта при содействии Черноморского флота надлежало завершить освобождение Крыма [5; 9].

В целом фронтам предстояло окружить и уничтожить главные силы трёх групп немецких армий и к весне 1942 года продвинуться на глубину 300-400 километров [5; 9].

Современный российский историк А. Исаев назвал данный план наступления «наступлением Б.М. Шапошникова» [4; 244-245]. Его появление, по мнению А. Исаева, было вполне оправданным. Не использовать преимущество, которое Красная Армия получила над вермахтом в результате поражения последнего под Москвой, «со стороны Б.М. Шапошникова было бы большой глупостью» [4; 14]. С другой стороны, считает российский историк, «такой подход со стороны Б.М. Шапошникова можно понять и объяснить» ещё и тем, что «каждый лишний год войны означал большие человеческие жертвы, причём вне зависимости от того, успешно или неуспешно велись боевые действия. Длительная победоносная война тоже может серьёзно обескровить страну. Пример этого даёт нам победитель войны 1914-1918 годов – Франция» [4; 244].

Итак, на зимние месяцы перед РККА ставились значительные наступательные задачи.

В немалой степени оптимистическому настрою высших советских военных и принятию Ставкой ВГК «плана Шапошникова» способствовали те данные о состоянии противника, в частности, о его потерях, которые предоставляла разведка. Так, считалось, что с начала войны и по ноябрь 1941 года немцы потеряли 4,5 млн. человек [5; 8]. Естественно, что декабрьские события должны были ещё более увеличить потери германских войск. Во всяком случае, наш Генштаб считал, что к 1 марта 1942 года потери противника составили уже 6,5 млн. человек [5; 8]. В действительности, потери вермахта были значительно меньше. В «Военных дневниках» Гальдера фигурируют цифры: к середине ноября – 709,6 тыс. человек; к середине марта – несколько более 1 млн. человек [7; 334, 430]. Получается, что советские данные о немецких потерях были завышены примерно в 6 раз. У нас есть все основания сомневаться в полноте и достоверности цифр Гальдера, но несомненно то, что потери немцев были в несколько раз ниже тех оценок, которыми руководствовалось командование Красной Армии.

В то же время план широкомасштабных наступательных операций по всему фронту не в полной мере учитывал и состояние советских войск, наличие резервов. Например, к началу января более половины дивизий действующей армии имели примерно 50% штатного состава [5; 9]. Далека от штатной была и их оснащённость вооружением и боевой техникой. Скажем, Западный и Калининский фронты к началу января 1942 года были обеспечены: по винтовкам – на 67%, по пистолетам-пулемётам – на 35%, по станковым пулемётам – на 36%, по орудиям полевой артиллерии – на 66%, по миномётам – на 45%, а по танкам и того меньше [5; 9]. Недаром на том же заседании 5 января 1942 года Н.А. Вознесенский заявил, что «мы сейчас ещё не располагаем материальными возможностями, достаточными для одновременного наступления всех фронтов» [3; 42], [5; 9].

В общем, никакого решающего преимущества в силах к началу 1942 года у Красной Армии над вермахтом и его союзниками не было. Имеющиеся сегодня достоверные данные свидетельствуют, что в то время советские войска насчитывали около 4,2 млн. человек, 28 тыс. орудий и миномётов, 1780 танков, из них 506 тяжёлых и средних. Этим силам противостояли войска Германии и её союзников численностью около 4 млн. человек, имевшие на вооружении около 35 тыс. орудий и миномётов, 1500 танков. Как видим, соотношение по людям – 1,05:1 в пользу РККА, по танкам – 1,18:1 в пользу РККА. По орудиям и миномётам превосходство было уже на германской стороне. Советские фронты ни на одном из направлений не имели ни количественного, ни качественного превосходства над противником [5; 9-10].

Кроме того, надо учитывать, что советское командование ещё не имело достаточного опыта в проведении крупных наступательных операций.

«В сущности, у РККА не было опыта противостояния обороне совершенной для того времени армии… сложности с прорывом тактической обороны противника и устойчивость окружённых дивизий и корпусов вермахта были во многом неожиданностью для советского верховного командования…», – пишет А. Исаев [4; 250, 252]. И он совершенно прав. В директивном письме Ставки ВГК № 03 Военным советам фронтов и армий «О действиях ударными группами и организации артиллерийского наступления» от 10 января 1942 года читаем:

«…необходимо, чтобы наши войска научились взламывать оборону противника, научились организовывать прорыв обороны противника на всю её глубину и тем открыли дорогу для продвижения нашей пехоты, наших танков, нашей кавалерии…

Можно ли сказать, что наши войска уже научились взламывать и прорывать оборонительную линию противника?

К сожалению, нельзя сказать этого с полным основанием. Во всяком случае, далеко ещё не все наши армии научились прорывать оборонительную линию противника» [5; 33].

Учиться пришлось в очень жёстких условиях. И, увы, плоды этой учёбы проявили себя не сразу.

Если к указанным обстоятельствам прибавить то, что наступательные операции зимы 1942 года готовились в спешке, недостаточно тщательно, то станет ясно, почему они были не очень удачными. Наши войска повсеместно встретили упорное сопротивление врага, понесли ощутимые потери и нигде полностью не выполнили поставленных им задач. Накопленные с огромным трудом резервы оказались израсходованными.

Вермахт, ещё обладавший значительными силами, опираясь на воинское искусство своих военачальников и мужество своих солдат и офицеров, сумел организовать на пути советского наступления оборону, прорыв которой дорого стоил нашим войскам. Уже 16 декабря 1941 года директива немецкого верховного командования № 442182/41 ставила группам армий оборонительные задачи. Группа армий «Север» должна была оборонять фронт «до последнего солдата, не отступать больше ни на шаг и тем самым продолжать осуществление блокады Ленинграда» [4; 86]. Группе армий «Юг» ставилась задача: «Удерживать весь свой фронт» [4; 86]. Затем, в конце декабря 1941 года и в январе-марте 1942 года, последовала целая серия приказов, в которых Гитлер требовал от германских войск упорно сопротивляться на занимаемых рубежах, удерживать позиции любой ценой, сражаться всеми средствами до конца. Например, в приказе от 3 января говорилось:

«…цепляться за каждый населённый пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты» [5; 10].

В послевоенное время фюрера за подобные приказы сами же немецкие военачальники стали упрекать в военной безграмотности. Между тем, совершенно очевидно, какую цель преследовал Гитлер, издавая их: удержать фронт в течение зимы, не дать ему развалиться, выиграть время для сосредоточения новых сил. Что ни говори, но зимнее советское контрнаступление сделало военную катастрофу немецкой армии вполне реальной.

Но, несмотря на все трудности, ощутимые потери, немцам удалось «перезимовать».

Итоги зимнего наступления заставили советское командование подумать о переходе Красной Армии к стратегической обороне. Обо всех перипетиях планирования весенне-летней кампании нашим военным руководством будет рассказано ниже, в очерке «Харьковский “котёл”».

Немецкая же сторона в преддверии завершения зимней кампании приступила к планированию большой наступательной операции в Южном секторе советско-германского фронта, преследующей самые решительные цели (операция «Блау»).

Задачи германским войскам на весенне-летнюю кампанию ставились директивой ОКВ № 41, подписанной Гитлером 5 апреля 1942 года. В ней, в частности, говорилось:

«Зимняя кампания в России приближается к концу. Благодаря выдающейся храбрости и готовности солдат Восточного фронта к самопожертвованию оборона наших позиций увенчалась большим успехом немецкого оружия.

Противник понёс огромные потери в людях и технике. Стремясь использовать мнимый первоначальный успех, он израсходовал этой зимой большинство резервов, предназначенных для дальнейших операций.

Учитывая превосходство немецкого командования и немецких войск, мы должны снова овладеть инициативой и навязать свою волю противнику, как только это позволят условия погоды и местности.

Цель заключается в том, чтобы окончательно уничтожить оставшиеся в распоряжении Советов силы и лишить их по мере возможности важнейших военно-экономических центров» [1; 382].

Главная задача, согласно директиве № 41, заключалась в том, «чтобы, сохраняя положение на центральном участке, на севере взять Ленинград и установить связь на суше с финнами, а на южном фланге фронта осуществить прорыв на Кавказ» [1; 383].

Но поскольку за время войны с Советским Союзом рейх понёс значительные людские и материальные потери, то провести, как летом-осенью 1941 года, широкомасштабное наступление сразу на трёх стратегических направлениях германская армия не могла. Уже из процитированного выше фрагмента директивы № 41 видно, что центральный участок фронта с Советами должен был обороняться. Наступательные задачи получали только войска Северо-Восточного и Юго-Восточного стратегических направлений. Но и в этом случае наступление не должно было быть одновременным, приоритетными объявлялись действия на юге, т.к. для одновременных ударов сил не было:

«Эта задача может быть выполнена только путём расчленения её на несколько этапов, так как необходимо учитывать обстановку, создавшуюся после окончания зимней кампании, наличие сил и средств, а также транспортные возможности.

Поэтому в первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожения противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет.

Окончательное окружение Ленинграда и захват Ингерманландии откладываются до тех пор, пока изменение обстановки в районе окружения или высвобождение других достаточных для этого сил не создадут соответствующие возможности» [1; 383].

Однако до начала проведения главной наступательной операции немцы планировали проведение наступательных операций «с ограниченной целью», которые были необходимы для стабилизации и укрепления «всего Восточного фронта», придания ему выгодной для немецких войск конфигурации [1; 383].

В ряду этих операций первыми значились операция по новому захвату Керченского полуострова, овладение Севастополем и уничтожение советских войск в Барвенковском выступе юго-восточнее Харькова [1; 383-384].

В мае 1942 года немцы начали реализацию своего плана – один за другим последовали удары по советским войскам на Керченском полуострове и под Харьковом. Последствия этих ударов для нашей стороны были тяжелы. В обоих случаях дело закончилось поражением Красной Армии. В Крыму советские армии понесли большие потери и вынуждены были вновь оставить Керченский полуостров. Под Харьковом в окружении оказались войска двух армий и одной армейской группы. Прорвать кольцо окружения им не удалось.

В итоге май 1942 года стал месяцем перехода стратегической инициативы к немецко-фашистским войскам. Успехи в Крыму и под Харьковом стали первым шагом немцев к Сталинграду и Кавказу.

Данная книга посвящена рассмотрению этих трагических событий. Почему май 42-го стал для нашей страны «чёрным» и горьким? Почему произошло крушение надежд на то, что в войне с гитлеровцами нам больше отступать не придётся? В работе, представляющей собой сборник из двух достаточно самостоятельных очерков, делается попытка объективно (без «реверансов» в сторону тех или иных правителей, политических и идеологических уклонов) ответить на эти вопросы.

ОЧЕРК ПЕРВЫЙ

РАЗГРОМ КРЫМСКОГО ФРОНТА

ГЛАВА I

«УДАВШИЙСЯ КОНЦЕРТ».

КЕРЧЕНСКО-ФЕОДОСИЙСКАЯ ДЕСАНТНАЯ

ОПЕРАЦИЯ

(26 ДЕКАБРЯ 1941 г. – 2 ЯНВАРЯ 1942 г.)

По нашему глубокому убеждению, разговор о трагедии мая 1942 года в Крыму надо начинать именно с изложения предшествующих событий, ибо в них, как в зеркале, отражаются практически все причины майского поражения советских войск.

Впрочем, словосочетания «причины поражения» и «Керченско-Феодосийская десантная операция» трудно совместимы, потому что крупнейшая за всю Великую Отечественную войну десантная операция была успешна. Именно в результате её проведения советским войскам удалось вернуть Керченский полуостров, оставленный в ноябре 1941 года. Теперь, помимо Севастопольского оборонительного района, немцам в Крыму противостояли войска нового советского фронта – Крымского (первоначально – Закавказского и Кавказского).

Но обо всём по порядку.

Для начала надо пояснить, откуда взялась такая странная первая часть названия главы – «”Удавшийся концерт”…». Она тоже связана с событиями 1942 года в Крыму. «Мы закатим немцам большую музыку», – заявил прибывший 20 января 1942 года на Керченский полуостров в качестве представителя Ставки ВГК начальник Главного политического управления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис. Увы, обещанный Л.З. Мехлисом «концерт» не удался. Зато предшествовавшая ему десантная операция «вышла на славу». Отсюда и первая часть названия главы.

К 16 ноября 1941 года немцы (11-я армия под командованием генерала от инфантерии Эриха фон Манштейна) оккупировали весь Крым, за исключением Севастополя.

Но оборонявшая Крым осенью 1941 года 51-я армия провела эвакуацию через Керченский пролив на Таманский полуостров организованно, сохранила значительную часть своего боевого потенциала и вполне могла быть использована в скором времени для новых боевых действий.

Поэтому не приходится удивляться, что уже 26 ноября 1941 года командование Закавказского фронта предоставило в Ставку ВГК доклад с предложением провести в Крыму десантную операцию. Предложение вызвало интерес, и 30 ноября в Ставку был направлен развёрнутый доклад, детализировавший план десантной операции и содержавший расчёт необходимых для этого войск [11; 72].

Директивой Ставки ВГК № 005471 от 7 декабря 1941 года данный план был утверждён [17; 180], [11; 72]. Фронт приступил к его реализации.

Но то, что предлагалось командованием Закавказского фронта, отличалось от той операции, которая состоялась в реальности. Первоначально высадка предполагалась только со стороны Азовского моря и прилегавшей к нему части Керченского пролива. Феодосия в качестве места десантирования в плане не фигурировала [11; 72].

Феодосия появились уже в изменённом варианте плана, и произошло это «с подачи» командования Черноморского флота. Его привлечение к разработке операции было вполне естественным, уж коли обеспечивать перевозку десантирующихся войск должны были корабли Черноморского флота и Азовской флотилии.

Ознакомившись с планом операции в начале декабря, командующий ЧФ вице-адмирал Ф.С. Октябрьский уже 6 декабря 1941 года подал в Ставку ВГК свой доклад, в котором возражал против того варианта плана, который разработало командование Закавказского фронта. Прежде всего адмирал указывал на сложность ледовой обстановки в Азовском море в это время года. В зависимости от направления ветра могла сложиться такая ситуация, что весь Керченский пролив будет забит торосами, и это сделает абсолютно невозможным плавание по нему любых судов. Далее Ф.С. Октябрьский предложил высадку сразу в двух крупных портах – Керчи и Феодосии. Это, по его мнению, могло обеспечить нормальное снабжение высадившихся войск. На подготовку операции командующий ЧФ потребовал не менее 15 дней [11; 72].

Окончательный вариант плана десантной операции, учитывающий требования флота, был подготовлен к 13 декабря 1941 года. Высадку десантов намечалось осуществить на широком 250-километровом фронте побережья Керченского полуострова, что должно было рассредоточить внимание и усилия обороняющегося противника. Главный удар намечалось нанести на феодосийском направлении. Здесь высаживалась 44-я армия. Десантирование и поддержку осуществляли корабли Черноморского флота. В районе Керчи, севернее и южнее города, десантировалась 51-я армия. Высадку войск армии и поддержку их действий с моря производили корабли Азовской военной флотилии и Керченской военно-морской базы (эвакуированной на Тамань, но сохранившей своё название) [11; 72-74].

Овладев Керчью, войска 51-й армии должны были развивать дальнейшее наступление на Турецкий вал и Владиславовку. 44-я армия, захватив Феодосию и обеспечив её прочную оборону, осуществляла быстрое продвижение на Ак-Монайский (Парпачский) перешеек, а частью сил наступала на Марфовку с задачей во взаимодействии с 51-й армией уничтожить группировку противника на Керченском полуострове [11; 74-75].

Подготовку операции намечалось закончить к 19 декабря, а высадку начать 21 декабря. Однако из-за событий под Севастополем (обострение обстановки, вызванное очередным немецким наступлением) начало десантной операции пришлось перенести, т.к. на защиту Севастопольского оборонительного района пришлось перебросить предназначенные для высадки в Феодосии 345-ю стрелковую дивизию и 79-ю бригаду морской пехоты. Естественно, их надо было заменить другими частями или соединениями. Кроме того, переброска войск в Севастополь отвлекла боевые и транспортные корабли, предназначавшиеся для десантной операции. В итоге высадка 51-й армии была перенесена на 26 декабря, а 44-й – на 29 декабря 1941 года [17; 181-182], [25; 24], [11; 74-75].

Непосредственно перед высадкой в состав 44-й армии входили 157, 236, 404-я стрелковые дивизии, 9-я и 63-я горнострелковые дивизии, дивизион лёгкого артполка, 1-й дивизион 239-го артполка, 547-й гаубичный артиллерийский полк, 61-й инженерный батальон [25; 24], [11; 73], [12; 44]. Командовал армией генерал-майор А.М. Первушин.

Перед началом десантной операции в 51-ю армию входили: 224, 302, 390, 396-я стрелковые дивизии, 12-я стрелковая бригада, 83-я бригада морской пехоты, батальон морской пехоты Азовской военной флотилии, 25, 265, 456, 457-й корпусные артиллерийские полки, 1-й дивизион 7-го гвардейского миномётного полка («катюши»), 7-я огнемётная рота, 75, 132, 205-й инженерные батальоны, 6-й и 54-й мотопонтонные батальоны Азовской военной флотилии [25; 24], [11; 73], [12; 44]. Армией командовал генерал-лейтенант В.Н. Львов.

Таким образом, в составе десантируемых армий было 7 стрелковых дивизий, 2 горнострелковые дивизии, 1 стрелковая бригада, 1 бригада и 1 батальон морской пехоты и значительное количество частей усиления.

Кроме того, в резерве командующего Закавказским фронтом находились 3 стрелковые дивизии (156, 398, 400-я), 1 кавалерийская дивизия (72-я) и 126-й отдельный танковый батальон. Танки последнего были приданы отдельными подразделениями десантирующимся войскам [25; 24], [11; 73].

Поддержку десантной операции с воздуха должны были осуществлять военно-воздушные силы Закавказского фронта, которые на 20 декабря насчитывали около 500 самолётов (367-й бомбардировочный полк СБ, 792-й полк пикирующих бомбардировщиков Пе-2, 9 истребительно-авиационных полков), авиация Черноморского флота, имевшая в своём составе около 200 машин, а также 2 авиадивизии дальнего действия (132-я и 134-я) [25; 25], [11; 73]. Конечно, надо иметь в виду, что не вся авиация Черноморского флота была задействована в Керченско-Феодосийской десантной операции. Как раз наоборот – как во время десантирования, так и в последующем большая её часть продолжала обеспечивать оборону Севастополя. Да и оперативно ВВС ЧФ не были подчинены командованию Закавказского (Кавказского, Крымского) фронта. Поэтому активное участие в действиях на Керченском полуострове они принимали только от случая к случаю [25; 25].

По подсчётам И. Мощанского, советская сторона для обеспечения операции обладала 661 самолётом [25; 26].

Но сразу же необходимо сказать о факторах, которые снижали эффективность авиационной поддержки наших войск. Прежде всего, на вооружении советских ВВС, привлечённых к операции, состояли в основном устаревшие типы самолётов (ТБ, СБ, И-153, И-16). Скоростных истребителей и бомбардировщиков было не более 15%. При этом часть из них находилась в тылу, на аэродромах дивизий дальнего действия, входя органически в состав последних, и самостоятельного участия в операциях не принимала [25; 25]. Лётный состав 792-го полка пикирующих бомбардировщиков не был обучен бомбометанию с пикирования. Поэтому великолепные бомбардировщики Пе-2, которыми был укомплектован полк, использовались для горизонтального бомбометания, а в основном – для разведки [25; 25]. Аэродромная сеть Краснодарской области была абсолютно не подготовлена к приёму большого количества самолётов. Прибывшее на этот театр командование ВВС Закавказского фронта плохо знало местные условия. Вследствие плохой организации и тяжёлых метеорологических условий перебазирование сопровождалось большим количеством аварий и вынужденных посадок. В итоге – в начальной стадии операции смогли принять участие не более 50% отряженных для неё авиачастей [25; 25]. Т.е. можно вести речь о, примерно, 300-350 самолётах с советской стороны. Примечательно, что даже для воздушного десанта в районе Владиславовки, предусмотренного планом, транспортных самолётов не оказалось. Воздушный десант был высажен только 31 декабря в районе Арабат (вместо Владиславовки) и, в силу своей малочисленности (всего один парашютный батальон), значительного влияния на ход боевых действий не оказал [25; 25], [11; 83].

Все эти недостатки привели к тому, что с самого начала событий на Керченском полуострове никаким превосходством в воздухе советские войска не обладали. Напротив, воспоминания непосредственных участников событий говорят о том, что даже до майского наступления немцев их самолёты практически господствовали в крымском небе.

И тем не менее силы для десантной операции выделялись значительные. Их внушительность кажется ещё больше при сравнении с противостоявшими им силами противника.

В Крыму к концу декабря 1941 года располагалась всё та же 11-я полевая армия под командованием Э. фон Манштейна. Она состояла из трёх армейских корпусов.

ХХХ ак – 72, 170-я пехотные дивизии и 1-я румынская горная бригада.

LIV ак – 22, 24, 50, 132-я пехотные дивизии и 5-я румынская моторизованная бригада.

XLII ак – 46-я пехотная дивизия [19; 233].

На тот момент на Керченском полуострове (в районе Феодосии) находилась также часть усиленного пехотного полка 73-й пехотной дивизии (подробнее об этой дивизии и этом полку немного ниже) [19; 245]. А кроме того, в Крыму располагались ещё два румынских соединения: 4-я горная бригада и 8-я кавалерийская бригада [19; 233], [25; 21].

Танков у немцев на тот момент в Крыму не было. Э. Манштейн ничуть не искажает действительности, когда пишет о данном факте в своих воспоминаниях [19; 254]. Но немцы располагали дивизионами штурмовых орудий. Эти-то самоходки, очевидно, и были теми «танками» противника, о которых сообщают донесения Крымфронта в январе-феврале 1942 года.

Была у немцев и авиация. Э. Манштейн «скромно» умалчивает о находившихся в его распоряжении самолётах, ограничиваясь констатацией того, что «поддержка авиации стояла под вопросом из-за нелётной погоды» [19; 254]. По данным, приводимым И. Мощанским, к концу декабря действия 11-й армии немцев поддерживались, примерно, сотней самолётов [25; 26]. Что же касается нелётной погоды, то немецкие асы, как свидетельствует К.М. Симонов, умудрялись «обрабатывать» наши войска, несмотря на неё (но об этом немного ниже) [34; 65].

В общем, на 10 наших расчётных (эквивалентных) дивизий (14 с резервом фронта) у Манштейна было 9 расчётных дивизий. Учитывая, что численность немецкой пехотной дивизии была больше, чем численность советской стрелковой дивизии, то о превосходстве десантирующихся армий в людях над немцами и румынами, пожалуй, говорить не приходится.

Не было и никакого серьёзного превосходства в танках на начальной стадии операции: 43 наших десантированных боевых машины (9 в ходе Керченского, 34 – Феодосийского десанта; все танки старых конструкций – Т-26 и Т-37/38¹) вполне уравновешивались немецкими дивизионами штурмовых орудий [25; 26], [11; 76, 80].

Однако приведённый нами выше расчёт не учитывает двух существенных вещей.

Первое. Наличие в Крыму Севастопольского оборонительного района и обороняющей его Приморской армии.

Второе. Конкретного расположения немецких и румынских войск.

Так вот. Основные силы были сконцентрированы Манштейном как раз под Севастополем. Из перечисленных нами соединений немцев и румын там находились: LIV ак (22, 24, 50, 132-я пехотные дивизии и 5-я румынская моторизованная бригада) и ХХХ ак (72, 170-я пехотные дивизии, 1-я румынская горная бригада), т.е. большинство действовавших в Крыму немецких соединений.

4-я горная бригада румын действовала в горах Яйлы, там она боролась с советскими партизанами [19; 241].

На Керченском же полуострове у Манштейна оставался XLII армейский корпус, в котором на тот момент была всего одна пехотная дивизия – 46-я. Охрана побережья полуострова обеспечивалась 8-й румынской кавбригадой. Кроме того, в районе Феодосии, как уже отмечалось, находилась часть (видимо, большая) 213-го усиленного пехотного полка 73-й пехотной дивизии немцев [19; 245].

Ситуация с 73-й пехотной дивизией требует разъяснения. Приходится признать, что вопрос этот несколько запутан как самим Манштейном, так и некоторыми историками.

Осенью 1941 года, в ходе боевых действий в Крыму, до начала осады Севастополя, эта дивизия входила в состав ХLII армейского корпуса [19; 233]. Для штурма Севастополя Манштейн забрал эту дивизию (вместе со 170-й пехотной дивизией) у ХLII армейского корпуса и передал в LIV армейский корпус, атаковавший Севастополь с севера (170-я пд была передана в ХХХ ак, наступавший на Севастополь с юга) [19; 241].

Однако в декабре из-за обострившегося положения под Ростовом командование группы армий «Юг» приказало перебросить туда из Крыма 73-ю и 170-ю пехотные дивизии. Манштейну удалось отстоять 170-ю пд, но с 73-й всё-таки пришлось расстаться [19; 242]. Так пишет Манштейн в одном месте своих воспоминаний, немного ниже сетуя (при изложении событий второго штурма Севастополя):

«…73-ю пд мы должны были отдать, а заменить её не могло даже и самое энергичное сосредоточение усилий наступающих дивизий на направлении главного удара» [19; 243].

Германский военачальник и словом не обмолвился при этом, что часть дивизии ему всё-таки оставили. Этой частью был 213-й усиленный пехотный полк, располагавшийся к концу декабря у Феодосии [19; 245]. Правда, какая-то часть полка была в то время в Геническе, каковой, собственно, находится уже не в Крыму, но чрезвычайно близко к нему (к Арабатской стрелке). Манштейн представляет дело так, что полк этот просто не успели вывести под Ростов:

«Одновременно туда (на Керченский полуостров, в помощь 46-й пд – И.Д.) был направлен из-под Геническа и Феодосии последний из полков отводимой из Крыма (выделено нами – И.Д.) 73-й пд» [19; 245].

Надо заметить, что это весьма странное «поспешное» выведение полка под Ростов – по состоянию на конец декабря часть его «торчит» в Феодосии, а часть – в Геническе. Да и сам путь его выведения через Феодосию какой-то кружной. Даже если предположить, что полк этот хотели в полном составе вывести через Арабатскую стрелку, то всё равно его «заворот» в Феодосию никак необъясним. Зачем было задавать такого «кругаля»?

Скорее всего, командование группы армий «Юг», в конечном итоге, оставило полк в распоряжении Манштейна. Последний же держал его под Феодосией для прикрытия данного участка Керченского полуострова. В своих «Утерянных победах» он об этом, правда, ни словом не обмолвился. Но это – манера немецких мемуаристов: для возвеличения своих побед над русскими рисовать себя как можно более слабыми (вот, мол, нас было так мало, а русских «во-о-о» как много, но мы их (со мной во главе, конечно) разбили в «пух и прах»). И били немцы русских так до мая 1945 года включительно, когда война неожиданно для немцев закончилась почему-то в Берлине.

Манштейну, на наш взгляд, была присуща некоторая авантюристичность, но отнюдь не беспечность. Он не мог не понимать, что «оголение» Крыма, предпринятое им с целью концентрации сил под Севастополем, весьма опасно. Оно могло обойтись без последствий только в случае, если с Севастополем удастся «разделаться» довольно быстро (но этого, как известно, не получилось). В мемуарах Манштейн прямо излагает «резоны» своих действий:

«Для того чтобы достичь решительного успеха, 11-я армия должна была, таким образом, подтянуть все силы, которые окажется возможным использовать. Но, с другой стороны, было также ясно, что противник, безраздельно господствовавший на море, мог предпринять высадку в любой момент и на любом облюбованном им для этой цели участке побережья, если побережье не будет обеспечено достаточной охраной. Таким образом, командование стояло перед выбором – или пойти на большой риск, оголив территорию Крыма и в особенности Керченский полуостров, или же заранее поставить под вопрос успех предполагаемого штурма, выделив для него заведомо недостаточно сил. Выбор пал в пользу штурма.

…Но этот риск казался оправданным, если наступление на Севастополь начнётся достаточно скоро, раньше, чем противник успеет на Кубани или на Кавказе сформировать новые силы для высадки с моря» [19; 241].

Поскольку дело с Севастополем оказалось долгим, то, как представляется, Манштейн и решил использовать оставшийся в его распоряжении полк 73-й пд для «подстраховки» в районе Феодосии (раз уж всё равно его «выдернули» из-под Севастополя).

Забегая вперёд, скажем, что та часть 213-го пп, которая находилась в Геническе, очень быстро была переброшена к Феодосии, и весь полк вместе с войсками 46, 132, и 170-й немецких пехотных дивизий принял участие сначала в обороне позиций по линии Киет – Новая Покровка – Коктебель, а затем в контрнаступлении на Феодосию. Сам Манштейн оценивал силы этого усиленного полка в ½ дивизии [19; 254].

Наши историки (светские, современные российские) так оценивают силы немцев на Керченском полуострове к концу декабря: «свыше двух дивизий» [6; 102], две пехотные дивизии и одна конная бригада [25; 26]. Ясно, что конная бригада – это 8-я румынская конная бригада. О ней же идёт речь там, где говорится о «свыше двух дивизий».

Однако, наверное, мы должны упрекнуть отечественных историков в неточности. Говорить всё-таки приходится о 1½ пехотных дивизий немцев и одной конной румынской бригаде либо, употребляя понятие «расчётные дивизии», о примерно двух расчётных дивизиях противника на Керченском полуострове к концу декабря 1941 года.

И. Мощанский отмечает, что переброска частей 73-й пехотной дивизии на Керченский полуостров была произведена в период с 11 по 13 декабря. В этот же период сюда были переброшены дивизионы штурмовых орудий [25; 24].

Количество людей в составе немецко-румынских войск на Керченском полуострове И. Мощанским определяется в 25 тысяч человек [25; 26].

Если подсчитать численность советских войск, привлечённых к операции, то она равняется 82 500 человек [6; 102], [31; 277], [11; 83]. При этом на долю войск Закавказского (Кавказского) фронта приходится 62 000 человек, а Черноморского флота и Азовской военной флотилии – 20 500 человек [6; 102], [31; 277], [11; 83].

Превосходство в людях советской стороны в 3,3 раза.

Но из 20 500 военнослужащих ЧФ и АВФ, принимавших участие в десантной операции, большинство составляли экипажи кораблей и лишь меньшую часть – непосредственно высаживавшиеся на берег морские пехотинцы. Кроме того, наступление посредством высадки с моря – это не удар войск на суше. Просто нет физической возможности вложить в первый удар все силы войсковых объединений (соединений). Поэтому, как верно замечает И. Мощанский, «при определении соотношения сил в десантной операции следовало бы исходить из того, сколько войск позволяют высадить переправочные средства в первом эшелоне» [25; 26]. Так вот, с учётом двух вышеозначенных обстоятельств, силы десантирующихся советских войск составляют 41 900 человек [25; 26]. Советское преимущество падает до 1:1,7.

Конечно, можно сказать, что германо-румынские войска были разбросаны по побережью и вообще всей территории Керченского полуострова. Но ведь и наши силы высаживались не в одном месте, а в нескольких местах. Об этом сейчас и пойдёт речь.

В ночь на 25 декабря 1941 года была произведена посадка войск 224-й стрелковой дивизии и 83-й бригады морской пехоты 51-й армии в Темрюке и Кучугурах. Эти силы были разделены на пять десантных отрядов:

1-й отряд – 1340 человек, высадка у мыса Казантип.

2-й отряд – 2 900 человек, высадка у мыса Зюк.

3-й отряд – 400 человек, высадка у мыса Тархан.

4-й отряд – 1876 человек, высадка у мыса Хрони.

5-й отряд – 1000 человек, высадка у мыса Еникале [25; 26], [11; 76].

Всего намечалось высадить в составе этих отрядов 7 516 человек, 14 орудий, 9 миномётов калибра 120-мм и 6 танков Т-26 [25; 26].

Во второй половине дня 25 декабря корабли с десантными отрядами начали движение по заданным курсам с расчётом прибыть в назначенные для высадки пункты за два часа до рассвета 26 декабря.

Удачной оказалась только высадка 2-го и 4-го отрядов. В районе мыса Зюк (2-й отряд) высадилось и закрепилось около 1000 человек, в районе мыса Хрони (4-й отряд) – около 1500 [25; 28], [11; 76], [17; 182].

Остальные отряды из-за сильного шторма, максимально осложнявшего высадку, и противодействия противника десантироваться не смогли и вернулись в Темрюк [11; 76].

Погодные условия сделали невозможным продолжение высадки войск 27-29 декабря. Десантирование возобновилось только 30-го числа, а 31-го было особенно массовым. Всего с 26 по 31 декабря Азовская военная флотилия высадила 6 000 человек, 9 танков Т-26, 10 орудий (37- и 76-мм калибра), 28 миномётов и 204 тонны боеприпасов [11; 76], [25; 28].

Высадка десанта южнее Керчи (в районах маяка Нижне-Бурунский, стан-

НА ДАННОЙ СТРАНИЦЕ БУДЕТ РАСПОЛАГАТЬСЯ КАРТА № 1

(КЕРЧЕНСКО-ФЕОДОСИЙСКАЯ ДЕСАНТНАЯ ОПЕРАЦИЯ).

ции Карантин, Камыш-Буруна, Эльтигена и коммуны «Инициатива») возлагалась на Керченскую военно-морскую базу. Предполагалось высадить в первом эшелоне три десантных отряда (10 групп) общей численностью 3 327 человек при 29 орудиях и 3 миномётах из состава 302-й стрелковой дивизии 51-й армии [25; 27].

26 декабря наши войска десантировались в районах Эльтигена и Камыш-Буруна. В состав первого броска входило 1300 человек [25; 27]. 27 декабря высадка не производилась, вследствие сильного шторма (7–8 баллов). Её возобновление стало возможным только 28-го числа. По 30 декабря включительно, несмотря на тяжёлую штормовую обстановку, корабли КВМБ перевезли и высадили под Камыш-Буруном, Эльтигеном и Старым Карантином 13 225 человек, 47 орудий и 198 миномётов [25; 28], [11; 76-77].

Теперь мы хотели бы немного остановиться в изложении событий. И вот с какой целью. В «перестроечные» и «постперестроечные» годы, когда прилавки книжных магазинов захлестнула «волна» книг немецких авторов о войне (в основном, конечно, мемуаров), в нашей стране в среде интересующихся данной тематикой стало модно считать взгляд «с той стороны линии фронта» более правильным, правдивым. И эта тенденция коснулась не только любителей, но и, чего «греха таить», некоторого числа профессионалов. Поэтому ничего удивительного, что в трудах современных российских историков можно увидеть ссылки на немецких авторов как на истину в последней инстанции. Если об этом и не говорится прямо, то уж точно подразумевается, судя по общему смыслу написанного.

Насколько подобный подход правомерен? Не вдаваясь в отвлечённые рассуждения, нам бы хотелось ответить на этот вопрос, сопоставив действительные события десантирования на Керченском полуострове войск 51-й армии с их изложением в мемуарах Э. фон Манштейна «Утерянные победы».

Итак, вот что пишет командующий 11-й немецкой армией:

«26 декабря противник, переправив две дивизии (выделено нами – И.Д.) через Керченский пролив, высадил десанты по обе стороны от города Керчи. Затем последовала высадка более мелких десантов на северном побережье полуострова (выделено нами – И.Д.).

Командование 42 ак (генерал граф Шпонек), имевшее в своём распоряжении для обороны полуострова только одну 46 пд, оказалось, конечно, в незавидном положении. Граф Шпонек поэтому запросил у командования армии разрешение на оставление Керченского полуострова, имея в виду запереть выходы из него у Парпачского перешейка. Но командование армии не разделяло его мнения. Если бы противнику удалось укрепиться в районе Керчи, то на полуострове возник бы ещё один участок фронта, и обстановка для армии, пока не был ещё взят Севастополь, стала бы чрезвычайно опасной. Поэтому командование армии приказало 42 ак, используя слабость (выделено нами – И.Д.) только что высадившегося противника, сбросить его в море.

…Одновременно туда был направлен из-под Геническа и Феодосии последний из полков отводимой из Крыма 73 пд (усиленный 213 пп).

46 пд действительно удалось к 28 декабря ликвидировать плацдармы противника севернее и южнее Керчи (выделено нами – И.Д.), за исключением небольшой полосы земли на северном побережье. Тем не менее, граф Шпонек вторично запросил разрешения оставить Керченский полуостров. Командование армии решительно возражало против этого…» [19; 245-246].

Забегая вперёд, скажем, что генерал Шпонек после высадки советского десанта в Феодосии пренебрёг запретами Манштейна и спешно очистил Керченский полуостров. Причём, немцы так торопились, что побросали все орудия и технику на обледенелых крымских дорогах. За всё это Шпонек был снят с должности, вызван в Берлин, где приговорён судом военного трибунала к расстрелу. Смертную казнь, однако, заменили на тюремное заключение. Но после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года Шпонека всё же расстреляли.

Попробуем «половить» Манштейна «за руку» и поглядеть, как всё же воевали эти немецкие «чудо-рыцари», которые, судя по книгам немецких мемуаристов, «семерых наших одним махом бобивахом».

Две дивизии русских, по Манштейну, высадившиеся севернее и южнее Керчи, – это «зацепившиеся» за Керченский берег в районах мыса Зюк и мыса Хрони бойцы 2-го и 4-го десантных отрядов, высаженных АВФ (севернее Керчи) и от 1300 до 3000 человек, высаженных кораблями КВМБ под Камыш-Буруном и Эльтигеном (южнее Керчи). Итого, севернее Керчи – 2500 человек на разных участках побережья (одна дивизия, согласно мемуарам командующего 11-й немецкой армией), южнее Керчи – не более 3000 человек (более точными данными мы не располагаем), также разбросанных между двумя точками десантирования (вторая дивизия, по мнению Манштейна). А потом ведь были ещё, по утверждению германского генерала, и мелкие десанты на северном побережье полуострова. Правда, чуть позже Манштейн всё-таки проговаривается, повествуя о своих директивах Шпонеку, что силы высадившихся советских войск первоначально были малы, но либо не замечает этого, либо рассчитывает, что на это не обратят внимание его читатели.

Далее, в полном соответствии со своим изначальным положением о превосходстве десантировавшихся русских, мемуарист пишет, что две советские дивизии и мелкие десанты атакует всего одна, а чуть позже – полторы немецких дивизии (напомним, что сам Манштейн оценивает 213-й усиленный пехотный полк в половину дивизии) и почти сбрасывают их в море, за исключением какого-то клочка земли к северу от Керчи. Вот уж, действительно, настоящие орлы немцы! Только, правда, совсем не ясно,почему же Шпонек, позбрасывав в море «несметные русские рати» за 26 и 27 декабря, 28-го числа опять запросил разрешения на отход к Парпачскому (Ак-Монайскому) перешейку.

В действительности же получается, что севернее Керчи дрались два изолированных советских отряда, не получавшие в течение четырёх дней из-за погодных условий никакой помощи. Численность их (1000 и 1500 человек) была в 9-14 раз меньше штатной численности советской стрелковой дивизии (около 14 тысяч человек на тот момент). И с ними-то немецкие «герои» не смогли ничего поделать.

При сопоставлении реальных событий южнее Керчи с мемуарами Манштейна обнаруживаются не менее «интересные вещи». Тут, как мы уже видели, количество высадившихся 26 декабря десантников было немногим больше, если не меньше, чем к северу от города. 27 декабря они также не получили никакой помощи. И здесь, по утверждению командующего 11-й армией, их полностью скинули в море. Но вот парадокс – уже 28-го числа в районах Камыш-Буруна и Эльтигена² возобновляется десантирование советских войск. Выходит, Манштейн искажает реальность, когда говорит о том, что к югу от Керчи побережье полуострова было полностью очищено от русских.

Вот и верь после этого мемуарам германских военачальников!

Однако вернёмся к событиям десантной операции.

29 декабря настал черёд «послушать русскую музыку» для немцев в Феодосии.

Для высадки в Феодосии Черноморским флотом была создана так называемая группа «А». Из боевых кораблей в её состав вошли крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эскадренные миноносцы «Незаможник», «Шаумян» и «Железняков». Кроме того, в состав группы «А» вошли два отряда транспортов (1-й отряд – 8 кораблей, 2-й отряд – 7 кораблей) [11; 78], [25; 27-28].

Посадка войск первого эшелона 44-й армии на корабли была произведена в Новороссийске днём 28 декабря.

На боевые корабли были погружены три полка из состава 9-й горнострелковой и 157-й стрелковой дивизий (5 419 человек, 15 орудий, 6 миномётов, 30 автомашин и 100 тонн боеприпасов). 1-й отряд транспортов перевозил 236-ю стрелковую дивизию (11 270 человек, 572 лошади, 51 орудие калибром от 45- до 120-мм, 199 автомашин, 20 танков Т-37/38, 18 тракторов и 313 тонн боеприпасов). На 2-й отряд транспортов погрузилась 63-я горно-стрелковая дивизия (без 246-го горнострелкового полка) [11; 79], [25; 27-28].

Предполагалось высадку трёх дивизий (157, 236 сд и 63 гсд) в районе Феодосии осуществить в течение двух суток [25; 28].

То, что феодосийский десант проводился на трое суток позже керченского, было верным шагом. Расчёт нашего командования на оттягивание из-под Феодосии Манштейном значительных сил для борьбы с десантами севернее и южнее Керчи оправдался. Мы уже знаем, что командующий 11-й немецкой армией перебросил из Феодосии 213-й усиленный пехотный полк в помощь 46-й пехотной дивизии, дравшейся с советскими десантами под Керчью. Правда, Манштейн подстраховался: он приказал выдвинуться из района Симферополя к Феодосии 4-й румынской горной бригаде [19; 245]. Однако бригада к моменту начала советской высадки в город прибыть не успела, и силы немцев в нём ограничивались одним сапёрным батальоном, противотанковым дивизионом и несколькими береговыми батареями [11; 79].

В 3.00 часа 29 декабря отряд боевых кораблей подошёл к Феодосии. Ориентировку ночью для входа в порт давали огни подводных лодок Щ–201 и М–51, заранее выдвинутых в этот район. В 3.50 отряд начал 15-минутную артиллерийскую подготовку. Под прикрытием огня корабельной артиллерии специально выделенные катера («малые охотники» МО–0131 и МО–013) ворвались в Феодосийскую гавань и высадили на защитный мол штурмовой отряд, захвативший маяк. Затем в порт вошли остальные катера, также высадившие штурмовые группы [11; 79].

В 4.40 в порт вошёл эсминец «Шаумян», за которым вскоре последовали «Незаможник» и «Железняков». Миноносцы высадили отряды численностью 330, 289 и 287 человек соответственно [11; 79], [17; 182].

В 4.45 начал высадку десанта с помощью шлюпок, «малых охотников» и тральщика «Щит» крейсер «Красный Крым».

Крейсер «Красный Кавказ», несмотря на сильный отжимной ветер и артогонь опомнившегося противника, отшвартовался с внешней стороны мола и высаживал десант прямо на него [11; 80], [17; 182]. В 8.15, когда совсем рассвело, «Красный Кавказ» отошёл от мола. В 8.20 его место занял теплоход «Кубань» [11; 80].

В 9.30 в порту закончили высадку десантов эсминцы и крейсер «Красный Крым». После этого они заняли огневую позицию на внешнем рейде Феодосии [11; 80].

В 11.30 закончивший высадку десантников теплоход «Кубань» был сменён у внешней стенки мола пароходом «Фабрициус». К этому моменту на берегу находилось уже 4 500 советских солдат, матросов и командиров [11; 80].

Уже к утру 30 декабря Феодосия, несмотря на прибытие к городу румынских частей, была полностью освобождена от противника [11; 80].

Писатель и фронтовой корреспондент Константин Симонов, побывавший в Феодосии в начале января 1942 года, в своих военных дневниках зафиксировал рассказ комиссара одного из первых высаживавшихся в Феодосийском порту отрядов Н.Ф. Пономарёва:

«“Бросок семи катеров. За землю зацепились, а там – отдай Феодосию! О чём тут ещё говорить? Погибли смертью храбрых Магометов, Ципулиндра, Шалахов, Замураев. Из трёхсот человек погибло восемьдесят два и ранено тридцать шесть. Наше дело было взять порт и ближайшие две улицы. Мы взяли стенку, а потом видим, что паника. Ну, что же, стоять, что ли? Давай вперёд! И полгорода взяли… В порту мы взяли 225 винтовок, 25 пулемётов, в городе, скромно говоря, 800 гружёных машин. Высадились в четвёртом часу ночи. Тут же взяли стенку, потом пошли по улицам. Пехота подошла часов в шесть, в семь. К вечеру тридцатого прочесала город до конца. А внутри шла борьба за каждый дом. Моряки тут были первой властью. Тем более курортный городок… Люди тут всегда будут ездить и чтить память”» [34; 25].

В этом немного сумбурном повествовании советского моряка хорошо видно, как неожиданная и смелая атака десантных сил вызвала панику немецкого гарнизона, которая позволила первым группам, высадившимся на берег, захватить не только порт, но и значительную часть города. Эти группы не обладали никаким численным перевесом над немцами, но, как говорится, «смелость города берёт».

В период с 29 по 31 декабря были перевезены и высажены в районе Феодосии 23 тыс. человек, 1550 лошадей, 34 танка, 109 орудий, 24 миномёта, 334 автомашины и трактора, 734 тонны боеприпасов и 250 тонн других грузов [11; 80-81].

К исходу 31 декабря высадившиеся в Феодосии войска 44-й армии продвинулись на 10-15 км от города и захватили Владиславовку [11; 81]. Большему продвижению воспрепятствовали румыны, которые хоть и не смогли выбить из Феодосии десант, но оказались способны весьма сильно затормозить продвижение войск 44-й армии, боеспособность которых вряд ли можно считать на тот момент высокой. Сказывались и постепенность высадки и выгрузки войск, вооружения, боевой техники и боеприпасов, и определённая неразбериха, вызванная срывами планомерности высадки и выгрузки из-за погодных условий и воздействия немецкой авиации, и уже имевшие место довольно значительные потери.

Кстати, о действиях немецкой авиации. В военных дневниках Константина Симонова, прибывшего в Феодосию 4 января, есть описания этих действий. Приведём их.

Вот раннее утро 4 января:

«С началом светлого времени началась бомбёжка. Наши зенитные орудия беспомощно стояли на площадях и перекрёстках Феодосии. Их было переправлено уже довольно много, но вся беда заключалась в том, что немцы вчера потопили транспорт, который шёл сюда со снарядами для зениток. Зенитчики, как полагалось по долгу службы, находились возле своих орудий, но стрелять не могли. Всё вместе взятое было достаточно драматично.

Немцы налетали на Феодосию не особенно большими группами, по девять, по шесть, а иногда по три и даже по два самолёта. Но зато почти непрерывно, как по конвейеру. Каждые пять минут то в одном, то в другом конце города слышались взрывы. Проходя по улице, а потом возвращаясь через полчаса обратно тем же путём, мы встречали на дороге новые воронки, которых не было, когда мы шли в ту сторону» [34; 17].

День 4 января:

«В комендатуре я несколько часов разговаривал с командиром отряда Айдиновым, с комиссаром Пономарёвым и с несколькими бойцами. В этих людях ещё не остыл весёлый задор после удачного десанта, но в то время они очень устали за эти дни и были обозлены бомбёжкой, которая всё не прекращалась и, казалось, никогда не прекратится. Думаю, не преувеличу, сказав, что из-за этой злости и беспомощности перед лицом непрекращающейся бомбёжки у людей в городе было в тот день нервное настроение» [34; 25].

Вечер 4 января и ночь с 4-го на 5-е:

«Мы дошли до пристаней; недалеко, словно два маяка, продолжали гореть два разбитых бомбами парохода. Правее вдали виднелись ещё два зарева повыше – это были зажжённые бомбами дома. Феодосийская гавань была как бы в полукольце этих маяков, ориентируясь на которые немцы беспрерывно бомбили.

…Немцы налетали по одному, но каждый самолёт, сбросив бомбы, потом ещё долго жужжал в воздухе, пока на смену ему не приходил следующий. Бомбы падали на город с интервалом в десять-пятнадцать минут.

…А что до торговых моряков, с которыми я говорил в тот день, то это были храбрые ребята, но… на их глазах только что рядом с ними, в Феодосийской гавани, потопили два парохода. А… их самих целых два часа подряд бомбили, пока они шли без всякого прикрытия в Феодосию» [34; 27, 28, 30].

Перед нами яркая иллюстрация того, как трудно было в конце декабря 1941 – начале января 1942 года обеспечить достаточную для мощного и решительного наступления боеспособность 44-й армии.

Не приходится поэтому удивляться, что 1 января наши войска продвинуться вперёд не смогли, а 2-го числа, выйдя на линию Киет – Новая Покровка – Изюмовка – Коктебель и встретив там организованное и упорное сопротивление румынских и подтянувшихся в эти районы немецких частей, остановились [11; 81], [39; 1].

Собственно, на этом можно считать десантную операцию законченной.

Но хотелось бы сказать ещё несколько слов о ней.

Прежде всего о том, что вторая её фаза, т.е. высадка наших войск в Феодосии, в глубоком тылу XLII армейского корпуса немцев, привела к тому, что у его командира генерала фон Шпонека сдали нервы. И, вопреки приказам Манштейна, он оставил Керченский полуостров. Выше мы уже говорили об этом отступлении, более напоминавшем бегство с оставлением орудий и техники.

Далее. Керченско-Феодосийская десантная операция сорвала второй штурм Севастополя. Манштейн, перебросивший в помощь своим войскам на Керченский полуостров из-под Севастополя две дивизии (132-ю и 170-ю пехотные), очень быстро понял бесперспективность продолжения штурма оставшимися силами.

Успешной высадкой десанта в Крыму был завершён процесс захвата советскими войсками стратегической инициативы. На всём протяжении фронта, от Ладоги до Чёрного моря, вермахт перешёл к обороне.

И ещё. Уже на стадии десантной операции выявился недостаток, сыгравший в дальнейшем роковую роль в судьбе Крымфронта, – «неповоротливость» нашей авиации, что приводило к господству немцев в воздухе.

ГЛАВА II

ПЛАНЫ, НЕ СТАВШИЕ ФАКТОМ.

БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ НА КЕРЧЕНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ

В ЯНВАРЕ – АПРЕЛЕ 1942 ГОДА

«1. Докладываю, что части Кавказского фронта в период 2–3.1. 1942 г. закончат Керченскую операцию и полностью освободят Керченский полуостров от немецких оккупантов.

2. Дальнейшая цель действий, согласно вашей директиве, – освободить Крым» [32; 481].

Такими словами начинался доклад в Ставку ВГК от 1 января 1942 года командующего Кавказским фронтом (Закавказский фронт 30 декабря 1941 года был переименован в Кавказский) генерала Д.Т. Козлова.

Этот доклад открыл «крымскую эпопею» зимы-весны 1942 года, закончившуюся для советской стороны, увы, плачевно. Однако это будет позже, в мае. Поданный же Д.Т. Козловым в первый день нового, 1942, года в Ставку доклад был весьма оптимистичен и толков.

«3. Идея операции: ударом подвижной мотомехгруппы, – далее говорилось в документе, – в направлении Перекопа полностью окружить и изолировать части противника от Таврии в Крыму при одновременном наступлении на Симферополь и вдоль побережья Чёрного моря.

Высадкой морских десантов в районах Евпатории, Алушты содействовать общей задаче – уничтожению всех сил [противника] в Крыму.

Частям Приморской армии (оборонявшей Севастополь – И.Д.) активными действиями содействовать выполнению общей задачи» [32; 481].

Таков был общий план действий.

В состав мехгруппы, которая должна была отрезать немцев «от материка», согласно докладу, включались две танковые бригады, один танковый полк, один мотострелковый полк, одна кавалерийская дивизия, один артиллерийский полк РГК [32; 481].

Задачей 51-й армии было развитие наступления вслед за мехгруппой. В дальнейшем она занимала оборону в районе Чонгар – Перекоп и не допускала подхода свежих сил противника в Крым, в то время как мехгруппа, развернувшись на юг, занимается уничтожением крымской группировки немцев. Состав сил 51-й армии: четыре стрелковых дивизии, две стрелковые бригады, два полка артиллерии РГК, два инженерных батальона, один понтонный батальон [32; 481].

44-я армия «в составе трёх сд, усиленной одним ап АРГК, одним инжбатальоном, ударом в направлении Владиславовка, Симферополь» не должна была «допустить отхода крымской группировки противника на север от Севастополя» [32; 481].

Отдельно, вдоль побережья Чёрного моря, наступал 9-й стрелковый корпус, состоявший из двух горнострелковых дивизий. Этим наступлением корпус обеспечивал ударное крыло фронта [32; 481].

Приморская армия, активизировав под Севастополем свои действия, сковывала противника в этом районе [32; 481].

Помимо выброски морских десантов в Евпатории, Алуште и Геническе, предусматривалось проведение парашютного десанта на Перекопе до подхода туда сил мехгруппы [32; 481-482].

Операцию предполагалось начать в период с 8 по 12 января 1942 года [32; 482].

Своей директивой № 170005 от 2 января 1942 года Ставка ВГК утвердила предложенный генералом Д.Т. Козловым план. Командующему Кавказским фронтом предписывалось «всемерно ускорить сроки окончания сосредоточения и начала перехода в общее наступление…» и разрешалось для усиления действовавших в Крыму войск фронта перебросить туда «с материка» «управление 47-й армии, 77-ю и 138-ю горнострелковые дивизии» [32; 26]. Особое внимание обращалось на скорейшее перебазирование «на Керченский полуостров, а в дальнейшем и в Крым, фронтовой, и, прежде всего, истребительной, авиации» [32; 27].

Однако подготовка наступления десантировавшихся армий отличается от подготовки наступления армий, находящихся в обычных условиях сухопутного фронта. В последнем случае командование сначала составляет планы наступления, затем собирает необходимый для него наряд сил и только после этого наносит удар. Противник, конечно, может разгадать планы наступления, принять контрмеры. Но может и не разгадать. Независимо от этого, при правильном подходе к вопросу, подготовка планирующей наступать стороны проводится максимально тщательно, первый удар очень силён и всё готово для обеспечения его развития. В первом же случае высадившиеся на берег передовые эшелоны атакующей стороны не представляют собой большей и сильнейшей части её войск. Планы широкомасштабного наступления начинают составляться по результатам десантной операции. При этом противник уже «потревожен», результаты десанта ему прекрасно известны, и он может чуть ли не со стопроцентной вероятностью прогнозировать дальнейшие действия атакующих. Если к этому прибавить, что обороняющаяся сторона имеет в своём распоряжении сухопутные коммуникации, а снабжение и пополнение наступающей армии идёт по морю, то станет ясно, каким сложным делом является сосредоточение для нанесения удара десантированных сил (в частности, как сильна зависимость от погодных условий) и насколько сложно обеспечить успешность этого удара.

«Крымский фронт хлебнул полную чашу наступления в мало подходящее для активных действий время года», – очень верно заметил современный российский историк А. Исаев [11; 242].

Уже с первых шагов в Крыму погодные условия сильно начали влиять на действия наших войск.

Со 2 по 5 января на Чёрном и Азовском морях свирепствовал жесточайший шторм, из-за которого транспорты не могли выходить из Новороссийска и входить в Феодосийский порт. Только 5 января суда пошли нормально. Но уже 6 января морозы и снегопад в Крыму сменились оттепелью, и пошли дожди. Дороги Крымского полуострова раскисли, и перестала существовать действовавшая около недели переправа через Керченский пролив по льду. Дело в том, что в самом конце декабря пролив замёрз. Это довольно редкое явление позволило организовать ледовую переправу людей, лошадей и лёгкой техники. Но всему этому с началом оттепели пришёл конец. Однако на море продолжался шторм. Кроме того, не хватало транспортных кораблей. В итоге подвоз пополнений, боеприпасов, горючего и продовольствия почти прекратился. Сосредоточение войск для запланированного наступления срывалось.

Поэтому в ходе телеграфных переговоров с И.В. Сталиным и А.М. Василевским 5 января 1942 года Д.Т. Козлов заговорил о переносе наступления на период между 13 и 16 января 1942 года [32; 29].

Ниже приводятся выдержки из текста переговоров, характеризующие состояние советских войск, которые с 8 по 12 января должны были начать решительное наступление:

«КОЗЛОВ. …2) 44-я армия в районе Феодосии имеет 157 сд без тылов и одного дивизиона артиллерии, 236-ю дивизию без тылов, 63-ю горнострелковую дивизию, подошедшую из Керчи, без тылов и артиллерии. Техническое оснащение указанного состава, включая полковую артиллерию: орудий – 127, танков – 35 и, как я уже доложил, части не имеют тылов для подвозки боеприпасов и других видов снабжения.

…51-я армия никак не может переправиться на Керченский полуостров. Из её частей переправились только 302-я дивизия, которая в районе Феодосии передана мной в состав 44-й армии, и 224-я – в половинном составе, один полк 390-й дивизии, которые оставлены на Ак-Монайских позициях» [32; 28-29].

Если вернуться немного выше по нашему тексту и сравнить описанное состояние 44-й и 51-й армий с тем, что предполагалось иметь для наступления, то станет ясно, почему Д.Т. Козлов не мог не заговорить о переносе сроков его начала. Правда, он оговорился, что до начала общей наступательной операции предполагал бы провести наличными силами «частное наступление… чтобы прощупать как следует противника и постараться навязать ему свою инициативу» [32; 29].

И.В. Сталин и А.М. Василевский не согласились на перенос сроков наступления, настаивали на его начале не позже 12-го числа, указывая, что «в противном случае будет поздно, так как обстановка в Крыму будет ухудшаться для наших армий» [32; 29].

«Как в воду глядели».

Трудности сосредоточения привели к тому, что Кавказский фронт не начал наступление ни 12-го, ни 13-го, ни 14-го числа, а уже 15-го начали своё контрнаступление немцы.

11-я немецкая армия выиграла «гонку на сосредоточение» у советских войск. За две недели Э. фон Манштейну удалось подтянуть на Керченский полуостров две пехотные дивизии, снятые с периметра осады Севастополя, – 170-ю и 132-ю. Теперь по линии Киет – Новая Покровка – Коктебель у Манштейна были сосредоточены три немецкие пехотные дивизии (46, 132 и 170-я), усиленный 213-й пехотный полк 73-й пехотной дивизии, 4-я румынская горная бригада и 8-я румынская кавалерийская бригада.

Опираясь на эти силы, Манштейн 15 января повёл наступление на позиции советских войск.

Как явствует из переговоров по прямому проводу генерала Д.Т. Козлова с генералом А.М. Василевским, состоявшихся 17 января 1942 года, к моменту удара германских войск 44-я и 51-я армии были далеки от состояния полной боеготовности. Так, Д.Т. Козлов докладывал:

«Вам известно, в каком состоянии были дивизии: 224-я – не полностью и без артиллерии, 390-я – около двух полков, 396-я дивизия – тоже не полностью, 398-я – один полк, и только части Первушина (т.е. 44-я армия; 157, 236, 404-я стрелковые и 63-я горнострелковая дивизии – И.Д.) были полностью, за исключением танков и обозов» [32; 47].

Ещё одной проблемой советских войск была их растянутость по фронту. Им нужно было перекрывать фронт от Азовского моря до Феодосии. С учётом того, что значительная часть соединений была не в полном составе, сильный удар по любому участку фронта мог привести к катастрофическим последствиям.

Вот подобный удар и нанесла 11-я армия.

Судя по уже упоминавшимся телеграфным переговорам командования Кавказского фронта с заместителем начальника Генштаба генералом А.М. Василевским, главные усилия немцев были направлены не только на овладение Феодосией, но и на расчленение войск 44-й и 51-й армий [32; 46-47].

Подобная перспектива не на шутку обеспокоила Д.Т. Козлова. Поэтому ещё вечером 16 января он доложил в Ставку ВГК о своём намерении отвести войска на Ак-Монайские позиции (на Парпачский перешеек), оставив Феодосию. В дальнейшем Д.Т. Козлов полагал на Ак-Монайских позициях «подтянуться и измотать противника, а затем уже добить» [32; 47].

Ставка тем же вечером, 16-го числа, дала согласие на это решение. Правда, в ходе телеграфных переговоров 17 января последовало уточнение А.М. Василевским обстановки на Керченском полуострове. При этом заместителем начальника Генштаба от имени Сталина были высказаны сомнения в обоснованности отвода войск на Парпачский перешеек. Но, в конечном итоге, Д.Т. Козлову было дозволено «поступать в отношении Феодосийского района так, как этого потребует обстановка», и командующий Кавказским фронтом начал оттягивать войска на Ак-Монайские позиции [32; 46-48].

Этот отвод сопровождался ожесточёнными боями, и надо сказать, что проведён он был всё-таки довольно организованно. Никакого беспорядочного отхода и тем более бегства не было. То, что немцы, заняв 18 января Феодосию, захватили, согласно их реляциям, 10 тыс. пленных, 177 орудий и 85 танков, объясняется, скорее всего, тем, что 18-го числа 44-я армия оказалась обезглавленной. Её штаб попал под бомбёжку и был, в сущности, уничтожен. Тяжёлые ранения получили командующий армией генерал А.Н. Первушин и член Военного совета А.Г Комиссаров, начальник штаба полковник С.Е. Рождественский был контужен. Впоследствии от полученных ранений А.Г. Комиссаров скончался [19; 254], [11; 234-235], [34; 26].

Германские соединения «выдавили» советские войска на Парпачский перешеек, но сами были при этом основательно измотаны. Дойдя до Ак-Монайских позиций, где спешно закреплялись наши части, немцы остановились.

Как свидетельствует сам Манштейн, первоначальные его замыслы были гораздо более амбициозны – он рассчитывал в ходе наступления полностью очистить от противника Керченский полуостров. По поводу отказа от этих намерений Манштейн в своих мемуарах пишет следующее:

«После успеха у Феодосии, естественно, встал вопрос, окажется ли возможным немедленно использовать этот успех с целью окончательного освобождения Керченского полуострова от советских армий. Хотя это было и весьма желательно, командование армии после зрелого размышления всё же должно было прийти к выводу, что достижение указанной цели имевшимися в то время силами невозможно…

Таким образом, командование армии оказалось вынужденным отказаться от полного использования успеха и ограничиться тем, чтобы отбросить противника к Парпачскому перешейку. Здесь армия могла отсечь Керченский полуостров в его самом узком месте между Чёрным и Азовским морями. Конечно, не робость руководила нами, когда мы решили, таким образом, ограничить свою цель. Мы понимали, что после всего того, что нам пришлось потребовать от войск, новые несоразмерные требования могли бы привести к тягчайшим неудачам» [19; 254-255].

Манштейн – мастер искусных формулировок. Такими вот словами сказана простая в общем-то вещь: успех достался войскам довольно дорогой ценой, сил для наступления вглубь Керченского полуострова не имелось.

Как бы там ни было, но после успеха десантной операции советское командование получило первый «ушат холодной воды». План командования Кавказского фронта от 1 января 1942 года можно было «списывать в архив», ибо ничем другим, кроме «памятника оперативной мысли», он уже не являлся. Был потерян важный плацдарм в районе Феодосии, а с ним и столь нужный для снабжения войск в Крыму порт.

И хотя немцев остановили на Парпачском перешейке, Ставка ВГК очень резко отреагировала на сдачу Феодосии, хотя сама же её фактически санкционировала 17 января (см. выше). Видимо, подобная реакция Ставки объясняется обстоятельствами, при которых Феодосия была сдана. Мы уже упоминали о гибели штаба 44-й армии. Командовать армией был назначен командир 9-го стрелкового корпуса генерал-майор И.Ф. Дашичев. Однако последний, вместо того, чтобы вступить в свои новые обязанности, попросту удрал в тыл. Последовавшая за этим сдача города обезглавленной 44-й армией сопровождалась большими потерями. Очевидно, немцы в победных реляциях не очень приукрасили свои успехи (хотя и имели постоянную склонность к приукрашиванию). Это и вызвало раздражение Сталина.

Уже в самом начале дня 19 января (начались в 00 часов 20 минут, закончились в 1 час 10 минут) состоялись переговоры по прямому проводу между Д.Т. Козловым и А.М. Василевским:

«…ВАСИЛЕВСКИЙ. Согласно личным указаниям тов. Сталина, передаю Вам директиву Ставки:

«По прямому проводу. Лично. Командующему Кавказским фронтом. 19 января 1942 г. 0.20.

Ставка возмущена Вашим поведением и поведением командования 44-й армии и приказывает:

1. Вам лично с оперативной группой штаба фронта немедленно переехать в Керчь.

2. За проявленную в боях 16 января трусость, за оставление поля боя, в результате чего 44-я армия оказалась без управления, немедленно арестовать исполняющего обязанности командующего 44-й армией генерал-майора Дашичева и направить его в Москву.

3. Сейчас же принять все меры к тому, чтобы немедленно привести войска 44-й армии в полный порядок, остановить дальнейшее наступление противника и удержать городок Феодосию за собой, для чего также привлечь авиацию фронта и корабли Черноморского флота для поддержания действий наших войск в районе Феодосии огнём судовой артиллерии с моря.

4. Ставка разрешает Вам использовать 143-ю стрелковую бригаду с переброской её из Баку на фронт.

5. Ваше решение по пункту третьему донести шифром немедленно, а также донести об исполнении и остальных указаний директивы»» [32; 50].

Пункт третий этой жёсткой директивы требует некоторого пояснения. Дело в том, что «городок Феодосия» к моменту её появления уже был оставлен. Почему же в ней идёт речь об его удержании? Как явствует из дальнейшего текста переговоров по прямому проводу, под удержанием подразумевалось возвращение города посредством комбинированного удара войск 44-й армии с суши и морского десанта:

«Одновременно тов. Сталин приказал выяснить у Вас, не считаете ли Вы возможным и целесообразным:

1. Усилить дополнительным десантом высаженный в Судаке и успешно действующий в направлении Отузы 226-й горнострелковый полк. 2. Для совместных действий с войсками 44-й армии высадить в Феодосии морской десант» [32; 51].

Видимо, генерал Д.Т. Козлов «признал» предложение Сталина «возможным и целесообразным» и «по горячим следам» своего поражения принялся готовить операцию по возвращению Феодосии, потому что спустя сутки, в 00 часов 50 минут 20 января, из Ставки ему ушла директива следующего содержания:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказала:

1. Морской десант в Феодосию продолжать готовить, но не отправлять до прибытия тов. Мехлиса.

О готовности войск фронта к переходу в наступление донести не позднее 22 часов 20.01.1942 г.

По поручению Ставки

Верховного Главнокомандования

Заместитель начальника

Генерального Штаба

ВАСИЛЕВСКИЙ»

[32; 55].

Можно сказать, что с приездом в Крым армейского комиссара 1-го ранга Л. З. Мехлиса открылась новая страница в истории Кавказского (Крымского) фронта. Хотя страница эта оказалась, увы, трагической. Роль Л.З. Мехлиса в судьбе фронта была, безусловно, очень велика. И в нашей (советской, а ныне российской) историографии её принято показывать, как правило, абсолютно негативной. Но так ли это? Подобный вопрос требует познакомиться с личностью Л.З. Мехлиса поближе, не ограничиваясь общепринятыми штампами её восприятия.

* * *

Лев Захарович Мехлис родился в 1889 году в Одессе в семье мелкого служащего. Окончив 6 классов еврейской школы, какое-то время работал конторщиком. В 1907 году вступил в сионистскую партию «Паолей Цион» («Рабочие Сиона»), близкую по идеологии к «Союзу Бунда». Однако, очевидно, националистический уклон в программе и деятельности партии не устраивал Мехлиса, потому что он довольно скоро из неё вышел [26; 296], [41; 1].

В 1911 году Мехлис был призван в царскую армию. Службу проходил во 2-й гренадёрской артиллерийской бригаде. К 1918 году Лев Захарович имел чин взводного фейерверкера (это был максимальный унтер-офицерский чин в артиллерии царской армии) [26; 296].

В январе 1918 года Мехлис демобилизовался из армии. Тогда же он вступает в большевистскую партию. Не приходится сомневаться, что этот шаг был сделан им не вдруг, что ещё во время службы Мехлис сделался сторонником большевиков.

В 1919 году партия направляет Мехлиса комиссаром в Красную Армию.

«После ухода в Красную Армию его карьера идёт на взлёт: комиссар бригады, дивизии, Правобережной группы войск на Украине. В должности комиссара 46-й стрелковой дивизии в 1920 г. впервые попадает в Крым. Его замечают и выдвигают на руководящие посты в политические структуры», – так выглядит краткое описание службы Мехлиса в Красной Армии в годы гражданской войны в статье С. Ченныка под весьма хлёстким названием «Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии» [41; 1]. И вроде бы не солгал С. Ченнык. Верно изложил последовательность событий биографии Льва Захаровича. Но недаром говорят, что краткость в изложении, недосказанность могут оказаться хуже прямой лжи. Во лжи можно усомниться, проверить факты и в итоге отбросить её. А вот что делать с такой «сокращённой правдой»? Автор статьи не искажает ничего, но после прочтения его статьи возникает перед мысленным взором образ партийного функционера, чинуши, вся деятельность которого в войсках сводилась к «перебору бумажек» и «деланью» собственной карьеры. Между тем это ничуть не соответствует действительности. Что же стоит за ступенями армейской карьеры Мехлиса, какие события?

Лев Захарович в Красной Армии начинает обращать на себя внимание своим бесстрашием. Оно-то и явилось «движущей пружиной» его воинской «карьеры».

Сначала он был комиссаром запасной бригады, расквартированной в Екатеринославе. 10 мая 1919 года город был внезапно захвачен бандами атамана Григорьева. Мехлис с двумя десятками бойцов пробивается из города, встречает идущее к красным подкрепление, возглавляет его и два дня дерётся с григорьевцами, несмотря на полученную контузию. В конечном итоге его отряд выбивает бандитов из города [26; 296-297].

После екатеринославских событий бесстрашного комиссара назначают во 2-й интернациональный полк 14-й армии красных. И полк отличается в боях с деникинцами. При этом Мехлиса постоянно видят на передовой – в окопах под огнём противника, в атакующих цепях, в разведке. Он вдохновляет бойцов своим примером [26; 297].

Успехи 2-го интернационального полка предопределили назначение Мехлиса в 46-ю дивизию. Повышение по службе? Формально – да. Но что представляла собой эта дивизия?! Существовали в то время в Красной Армии части и соединения, которые назвать регулярными даже с очень большой натяжкой было нельзя. Возникшие стихийно, как реакция народных масс на «возвращение господ», они, даже влившись в Красную Армию, продолжали оставаться чем-то вроде казачьей вольницы; другими словами, царили в них партизанщина и анархия. Такой была и 46-я дивизия 14-й армии. В ней опасно было даже называть себя коммунистом. Что за порядки царили в соединении, видно из следующего описания, которое историк Ю. Рубцов делает на основе документов:

«В 406-м полку орудовала «шайка бандитов» во главе с комбатом С. Тот убил командира полка и занял его место. Вмешательство комбрига результата не дало» [26; 297].

Вновь назначенный комиссар приехал в полк. «В халупе у С. он обнаружил настоящий бандитский притон – пьянка, разгул, полуобнажённые женщины… Не терпящим возражения голосом предложив всем покинуть помещение, политком остался с глазу на глаза с С. и потребовал назвать сообщника по преступлению. Стрельбы не было, за оружие, конечно, хватались, друг другу угрожали. Отдадим должное Льву Захаровичу: прояви он слабость – головы бы ему не сносить. А так С., отступив перед волевым напором комиссара, сдался и даже без конвоя был препровождён в штаб, где его и арестовали» [26; 297].

Вот так Мехлис наводил в дивизии порядок. Даже отъявленные бандиты отступали перед его храбростью. Комиссар безжалостно «вычистил» из дивизии всех командиров и политработников, которые запятнали себя своим поведением. Им были укреплены политотдел, особый отдел и ревтрибунал соединения. Дивизия на глазах наращивала боеспособность.

В этот период командование 14-й армии дало Л.З. Мехлису такую характеристику (просим читателя обратить на неё особое внимание, очень интересный образ «чинуши» и «партийного «бумажного» функционера» она рисует):

«Мехлис – человек храбрый, способный во время боя внести воодушевление, стремится в опасные места фронта. Но как политком не имеет политического такта и не знает своих прав и обязанностей.

…Тов. Мехлис прежде всего боевой солдат и энергичный работник. Отсутствие такта и упрямство значительно уменьшают его достоинства как комиссара, ввиду чего работать с ним тяжело. Политического, «комиссарского» опыта, необходимого комиссару дивизии, у него нет, почему в работе его наблюдаются некоторые ненормальности (культ шомпольной расправы самих красноармейцев над провинившимися товарищами (выделено нами – И.Д.)). Тем не менее, при всех своих недостатках можно сказать, что Мехлис… удовлетворителен благодаря общему уровню своего развития, энергии и знанию военного дела…» [26; 298].

Вот вам и «карьерист и чинуша»: храбр, жизни своей не жалеет, чем и заработал свой авторитет. В то же время «не имеет политического такта» и командованию с ним тяжело работается. Другими словами, «в рот начальству» Мехлис «не заглядывает» и «спинку перед ним не прогибает». Что до «шомпольной расправы» над провинившимися, то, заметьте, осуществляет её не Мехлис со своими «инквизиторами» (политработниками и особистами), а делают это сами красноармейцы, Мехлис же не препятствует такому положению вещей. Очевидно, навести порядок в анархической дивизии по-другому и нельзя было.

К концу 1919 года 46-ю дивизию передали в 13-ю армию, т.к. последняя была сильно ослаблена в боях. Задача же перед ней стояла чрезвычайно важная – не допустить отход белогвардейских войск в Крым. Однако выполнить её армия оказалась не в состоянии: корпус белого генерала Я.А. Слащёва успел выйти на Перекоп и занять на нём позиции. Единственным соединением красных, которое подтянулось к Перекопу сразу же за корпусом Слащёва, оказалась 46-я дивизия. Здесь она в течение довольно продолжительного времени вела «дуэль» с белым корпусом, даже захватывала Перекоп и Армянск, но, уступая противнику в силах, в конечном счёте была отброшена. В феврале 1943 года служивший в войсках Волховского фронта капитан И. Бахтин, сослуживец Мехлиса по 46-й дивизии, написал последнему, бывшему тогда членом Военного совета Волховского фронта, письмо:

«Помните ли Вы, дорогой генерал, такой же тающий февраль между Юшунем и Армянским базаром в 1920 году и наши две одинокие фигуры, ведущие огонь по слащёвской коннице, пока наши отступавшие части не опомнились и не залегли в цепь вместе с нами?» [26; 299].

Очень ценные для нас строки. Они не только ещё раз свидетельствуют о храбрости Мехлиса, но и показывают, каково было отношение к нему со стороны писавшего их. Строевой капитан не только не побоялся написать письмо генералу, члену Военного совета, но и называет его в письме «дорогой генерал», что, безусловно, говорит о глубочайшем уважении автора письма к Мехлису, уважении, зародившемся во время гражданской войны и никуда не «испарившемся» за межвоенный период и годы Великой Отечественной. Значит, было за что уважать. И капитан Бахтин в этом своём отношении не единственен. Есть множество свидетельств уважительного отношения ко Льву Захаровичу как фронтовиков Отечественной, так и людей, работавших с ним в мирное время.

Но всё это будет позже, а тогда, в 1920 году, подтянувшаяся к Перекопу 13-я армия в марте предприняла ещё ряд попыток пробиться в Крым. Несмотря на то, что однажды красным удалось прорвать оборону на Перекопе, они всё-таки были отброшены. В апреле же уже белые, накопившие силы, перешли в наступление. 14 апреля южнее Мелитополя, в районе деревни Кирилловки, с моря был высажен десант – Алексеевский пехотный полк и Корниловская артбатарея. Противник стремился перерезать железную дорогу Мелитополь – Большой Утлюк, по которой шло снабжение всей 13-й армии. Район высадки десанта был тыловым как раз для 46-й дивизии. Её части и провели уничтожение высадившихся белогвардейцев. В четырёхдневных боях комиссар дивизии вновь отличился. Первоначально сформированный Мехлисом сводный отряд из частей мелитопольского гарнизона и городских рабочих до подхода 409-го полка дивизии смог остановить белых десантников, а затем, с прибытием подкрепления, даже перейти в контрнаступление и отрезать белогвардейцам пути отхода. Части десанта удалось вырваться и вдоль морского побережья уйти к Геническу. По дороге остатки белых ударили по тылам 411-го полка красных. Неожиданный удар вызвал панику и беспорядочное отступление полка. Прибывший в этот момент в полк Мехлис быстро навёл в нём порядок. Под руководством комиссара остатки белого десанта были уничтожены в боях на улицах Геническа [26; 299-300].

Как докладывал командованию армии начдив Ю.В. Саблин, комиссар дивизии «всё время находился в передовых цепях, увлекая вперёд в атаку красноармейцев своим личным примером» [26; 300].

В ходе боя за Геническ Мехлис был довольно сильно ранен в левое плечо (сквозное ранение ружейной пулей со значительным раздроблением кости), но из боя не вышел вплоть до его окончания.

За ликвидацию Мелитопольского десанта Ю.В. Саблин и Л.З. Мехлис были представлены к орденам Красного Знамени [26; 300].

После недолгой службы членом реввоенсовета Юго-Западного фронта Мехлис был назначен политкомиссаром в так называемую Ударную группу Правобережной Украины. Именно её силы, переправившись через Днепр в ночь на 7 августа 1920 года, захватили знаменитый Каховский плацдарм. Есть свидетельства, что передовой отряд группы возглавлялся Мехлисом [26; 301]. Все попытки врангелевцев скинуть красных в Днепр успехом не увенчались. Каховский плацдарм стал символом мужества, стойкости и героизма Красной Армии. И, как всегда, Мехлис был в передовых рядах бойцов. Так, в ходе боя 5 сентября он лично, будучи артиллеристом, возглавил батарею, на участке которой врангелевцы особо яростно атаковали [26; 301-302].

После войны Мехлис, карьера которого на политическом поприще в РККА была обеспечена, как ни странно, уходит из армии. Он занимает должность совершенно незаметную – возглавляет канцелярию Совнаркома, которая к тому времени, погрязнув в бюрократизме и волоките, была крайне неэффективным органом. И Мехлис занялся рутинной бумажной работой. Налаживая контроль за прохождением документации, наказывая разгильдяев и бюрократов, он очень быстро добился того, что канцелярия Совнаркома заработала, «как часы» [26; 304].

Осенью 1921 года его направляют налаживать работу Рабоче-крестьянской инспекции, а через год, по инициативе Сталина, переводят из Рабкрина на должность главы аппарата ЦК РКП(б). Мехлис справляется и с этой работой [26; 303-304].

Надо отметить, что какую бы должность Мехлис не занимал, он целиком отдавался работе. Требовательность к другим у него сочеталась с ещё большей требовательностью к себе. Без всякой иронии можно сказать, что человек буквально «горел на посту». Сохранилась записка И.В. Сталина к А.И. Рыкову, тогдашнему главе Совнаркома, и В.М. Молотову от 17 июля 1925 года:

«Прошу вас обоих устроить Мехлиса в Мухалатку или другой благоустроенный санаторий, не обращайте внимания на протесты Мехлиса, он меня не слушает, он должен послушать вас, жду ответа» [26; 304].

В 1926-1929 годах Мехлис учится в Институте красной профессуры. Причём его способности обращают на себя внимание преподавателей. Его работы публикуются в теоретическом журнале коммунистов «Большевик».

После окончания института Мехлиса направляют на работу в редакцию «Правды». Сначала он занимает там должность ответственного секретаря, а вскоре становится главным редактором. И на этом посту Лев Захарович трудится с полной самоотдачей: он работает без отпусков и выходных, не обращая внимания на состояние своего здоровья. Был случай, когда его, тяжело заболевшего, прямо из кабинета увезли в больницу, а после выписки он первым делом отправился на своё рабочее место, а не домой [26; 304-305].

В конце 1937 года Мехлис вернулся на политическую работу в армию – его назначили начальником Главного политического управления РККА (Главпура).

Занимая эту должность, Мехлис принял активное участие в чистке армии, за что и подвергается с «перестроечной» эпохи сильнейшим нападкам. «Яркий и зловещий представитель 1937 года», «инквизитор Красной Армии», – такими вот прозвищами «наградили» Мехлиса историки [25; 60], [41; 1]. Однако в наши дни уже довольно много написано о том, что и масштабы репрессий в армии сильно преувеличены «демократическими» авторами, и чистка армии и впрямь была нужна, ибо того требовал и моральный облик многих «вычищенных», и политическая их благонадёжность, и их профессиональный уровень. Словом, совсем не всё, сделанное Мехлисом при чистке рядов армии, было злом. Однако разговор о чистках армии – вопрос обширнейший и к нашей теме отношения не имеет.

Сейчас же нам бы хотелось обратить внимание читателей на одну деталь, которая, на наш взгляд, добавляет положительный штрих в характеристику Мехлиса. Историк В. Абрамов, с 70-х годов прошлого столетия занимающийся изучением керченских событий 1942 года, сбором материалов о них, в своё время встречался с работниками Главпура, служившими при Мехлисе. Как говорит В. Абрамов, все они хорошо отзывались о своём начальнике [1; 7-8]. И это после разоблачения«культа личности» и хрущёвской «оттепели». Кстати, и сам Н.С. Хрущёв сказал о Мехлисе следующее:

«Это был воистину честнейший человек, но кое в чём сумасшедший» [26; 306], [22; 4]. Под сумасшествием «кое в чём» Н.С. Хрущёв, очевидно, понимал фанатичную преданность коммунистической идее и стране, свойственную Льву Захаровичу. Подчеркнём, именно делу коммунизма и Советской стране был предан Мехлис, а не Сталину, как принято у нас о нём писать.

Став «главным комиссаром страны», Мехлис не стал кабинетным работником и «парадным генералом» (звание армейского комиссара 1-го ранга, которое носил Мехлис, соответствует, примерно, званию генерала армии; хотя можно говорить и о его примерном соответствии маршальскому званию), не сосредоточился только на вопросах политработы в войсках. Как и в гражданскую, он, прежде всего, остался солдатом.

Это очень ярко показали события советско-финской войны.

Зимняя война, как её называют в Финляндии, оказалась короткой (ноябрь 1939 г. – март 1940 г.), но по ряду причин тяжёлой для нашей армии. И Л.З. Мехлис не «пересидел» её в своём московском кабинете, а, как истинный комиссар, был в войсках, в передовых частях. Он, генерал, начальник Главпура, совсем немолодой уже человек (ему тогда был 51 год), ходил во главе солдатских цепей в атаки [26; 308]. Писатель Д. Ортенберг, будущий главный редактор «Красной Звезды», редактировавший во время «финской» газету 11-й армии «Героический поход», рассказывал, как, будучи вместе с начальником Главпура в одной из дивизий, попали в окружение. Мехлис посадил работников редакции на грузовичок, дал для охраны несколько бойцов и отправил их из дивизии по льду озера (этим путём ещё можно было выскочить из окружения). Ортенберг и работники редакции, действительно, проскочили. Лев Захарович же остался в дивизии. Вместе с командиром он возглавил её выход из окружения [26; 308].

Но и о политико-воспитательной работе в войсках Л.З. Мехлис не забывал. Вот какие любопытные выводы сделал он по этому вопросу после советско-финской войны, озвучив их на совещании по военной идеологии:

«Армию, безусловно, необходимо воспитывать, чтобы она была уверена в своих силах. Армии надо прививать дух уверенности в свою мощь. Но это как небо от земли отличается от хвастовства о непобедимости Красной Армии.

…Не популяризируются лучшие традиции русской армии, и всё, относящееся к ней, огульно охаивается… В оценке действий царской армии процветает шаблон упрощенчества. Всех русских генералов до недавнего времени скопом зачисляли в тупицы и казнокрады. Забыты русские полководцы – Суворов, Кутузов, Багратион и другие, их военное искусство не показано в литературе и остаётся неизвестным командному составу» [26; 311].

И это оголтелый коммунист-фанатик, ничего не знающий и не желающий признавать, кроме своей коммунистической идеи? На официальном уровне советское руководство обратилось к традициям русской воинской славы, начало их пропагандировать после начала Великой Отечественной войны. Мехлис более чем за год до начала войны говорил о недопустимости игнорирования богатой военной истории России для воспитания бойцов и командиров Красной Армии. Подчёркивая необходимость воспитания боевого духа в войсках, Мехлис в то же время был далёк от разного рода «шапкозакидательских» настроений, которые так «дружно» приписываются ему историками.

В августе 1940 года институт военных комиссаров в РККА был упразднён, и Мехлис был назначен на пост народного комиссара Наркомата государственного контроля. Меньше года занимал этот пост Лев Захарович. Но за дело он взялся со свойственной ему энергией, напористостью и принципиальностью. Только за первую половину 1941 года им было организовано свыше 400 ревизий [26; 310]. Чуждый корысти и различных групповых интересов, Мехлис «дал по рукам» многим расхитителям социалистической собственности и просто разгильдяям, не умевшим и не хотевшим беречь «народную копейку».

21 июня 1941 года Лев Захарович вновь был назначен начальником Главного политуправления Красной Армии.

С началом Великой Отечественной войны Мехлис становится заместителем Верховного Главнокомандующего, одновременно продолжая возглавлять Главное политическое управление РККА.

И, как и ранее, он стремится на передовую.

В качестве представителя Верховного командования в июне-июле Мехлис находится на Западном фронте, в августе – на Центральном, в сентябре – октябре – на Северо-Западном, в ноябре – в 30-й армии Западного фронта, в декабре 1941 г. – январе 1942 г. – на Волховском фронте [26; 310].

«Демократические» авторы склонны описывать деятельность Мехлиса на фронтах как деятельность палача, только «децимациями» водворявшего в войсках дисциплину.

Сама постановка вопроса выглядит для «не демократически» мыслящего человека несколько странно: должны или не должны войска сражаться с наступающим противником? Должна ли существовать в них твёрдая дисциплина? Нужно ли пресекать в них панику и наказывать трусов, независимо от их званий и должностей?

Ответ на данные вопросы у «записных» «демократов» будет, конечно же, отрицательным: всего этого делать не стоит.

Но Мехлис «демократом» не был, а был коммунистом и верным сыном Отечества. Поэтому он считал, что защита Родины – священный долг любого её гражданина, тем более, если этот гражданин – мужчина и носит военную форму. Трусов надо заставлять сражаться, быть смелыми. Наиболее же отъявленные из них должны жестоко наказываться, вплоть до расстрела. Но культа из «шомпольной расправы» и «децимаций» Мехлис не делал. Ярых хулителей комиссара должны очень поразить такие слова из его записной книжки:

«…Чем более дисциплина расшатана, тем к большим деспотичным мерам приходится прибегать для её насаждения… которые не всегда дают положительные результаты… Командира… надо обучать быть требовательным к подчинённым, быть властным. Тряпка-командир дисциплины держать не будет… Но командир… должен быть справедливым отцом бойца. Не допускать незаконных репрессий, самосуда и сплошного мата… Подчинять людей, не унижая их (выделено нами – И.Д.)» [26; 312].

И надо сказать, что у Мехлиса слова с делом не расходились. Сам он следовал именно такой линии поведения. Будучи беспощаден к шкурникам, трусам и паникёрам, он всегда с большим уважением относился к честным бойцам и командирам, много внимания уделял бытовым потребностям воинов, строго следил за тем, чтобы в работе интендантов не было злоупотреблений. За хищения жёстко карал. Быстро и эффективно реагировал на жалобы раненых и больных в госпиталях. Не приходится удивляться, что авторитет комиссара среди солдат, низшего и среднего звена командиров был очень велик, о чём мы уже говорили. В. Абрамов рассказывает, что в одном из послевоенных солдатских воспоминаний встретил такие слова: «Крымский фронт имени товарища Мехлиса» [1; 15]. И это о фронте, главным виновником катастрофы которого, по утверждению многих историков, был он, Мехлис. Видимо, солдаты этого фронта так не считали.

Что до «умопомрачающей» жестокости Мехлиса, то вот примеры её проявления. В июне 1941 года по требованию Мехлиса был расстрелян полковой комиссар А.Б. Шленский, сбежавший с фронта в Прибалтике.

В сентябре 1941 года, будучи представителем Ставки ВГК на Северо-Западном фронте, Мехлис даже без суда военного трибунала расстрелял генерал-майора Гончарова, командующего артиллерией 34-й армии, а немногим позже по его настоянию был осуждён и расстрелян и сам командующий 34-й армией генерал-майор Качанов. За что? По мнению современных «демократов», абсолютно ни за что, всего лишь за оставление в критический момент боя вверенных войск и бегство в тыл, утрату всей армейской артиллерии.

Выдержка из приказа о расстреле генерал-майора Гончарова:

«…За проявленную трусость и личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в прямом невыполнении приказа фронта о выходе на помощь наступающим с запада частям, за непринятие мер для спасения материальной части артиллерии, за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боёв армии…» [26; 314].

Мало, чтобы поставить такого командира «к стенке»? По мнению командиров штаба 34-й армии, перед строем которых расстреляли Гончарова, вполне достаточно. Сохранилось донесение начальника особого отдела Северо-Западного фронта на имя Мехлиса, в котором сообщалось, что большинство работников штаба одобрили расстрел Гончарова. Против же высказался всего один человек, который характеризуется сослуживцами как трус [26; 315].

Подобные «жестокости» проявлял на фронте армейский комиссар 1-го ранга. Не знаем, как у читателей, а у нас эти «жестокости» вызвали ещё большую к нему симпатию.

С другой стороны, есть примеры (и их немало) совсем иного отношения Мехлиса к людям, людям честным и достойным.

На Волховском фронте Лев Захарович вступился за командира полка Колесова, безосновательно привлечённого к партийной ответственности.

По ходатайству главного хирурга фронта профессора А.А. Вишневского добился ордена для майора медслужбы Берковского, которого незаслуженно обходили наградами.

На Западном фронте он активно способствовал восстановлению в прежней должности заместителя командира 91-й гвардейской стрелковой дивизии по тылу подполковника интендантской службы И.В. Щукина [26; 322].

Последним местом службы Л.З. Мехлиса перед назначением представителем Ставки на Кавказский (Крымский) фронт был Волховский фронт (образован 17 декабря 1941 года; командующий генерал армии К.А. Мерецков). Ещё до образования этого фронта вошедшие в него 4-я и 52-я отдельные армии при содействии 54-й армии Ленинградского фронта и Новгородской армейской группы вели ожесточённые бои под Тихвином, препятствуя гитлеровцам замкнуть кольцо полной блокады Ленинграда. С 10 ноября по 30 декабря 1941 года наши войска здесь провели успешную контрнаступательную операцию, сорвавшую немецкие замыслы [6; 96-97], [31; 274]. Л.З. Мехлис был представителем Ставки на этом участке фронта как в период оборонительных, так и наступательных боёв.

События под Тихвином разворачивались параллельно с оборонительной и наступательной операциями под Москвой. Поэтому достаточных сил на помощь действующим под Ленинградом войскам Верховное командование выделить не могло. Даже винтовок не хватало. Рассчитывать приходилось в основном на «внутренние резервы». И Мехлис провёл большую работу по мобилизации этих «резервов». За счёт тыловых частей были пополнены четыре дивизии, понёсшие в боях большие потери. Из тылов было изъято 5 024 винтовки, 98 ручных и станковых пулемётов, один миномёт, два автомата ППД [26; 324-325].

Словом, с начала войны и до конца 1941 года Мехлис неоднократно доказывал, что его деятельность как представителя Ставки ВГК на фронтах весьма эффективна. Не приходится удивляться поэтому, что когда в ходе боёв 15-18 января наши войска потеряли недавно отбитую у немцев Феодосию, то обеспокоенный положением дел в Крыму Верховный Главнокомандующий направил туда именно Мехлиса. Любопытная деталь: сделал он это, несмотря на просьбы К.А. Мерецкова, который просил оставить Льва Захаровича на Волховском фронте [26; 325, 327]. Это ранее репрессированный К.А. Мерецков, который, казалось бы, должен был возносить молитвы всем богам на свете, чтобы от него поскорее убрали «твердолобого палача» Мехлиса, просит оставить его представителем Ставки на своём фронте?! Воистину удивительная вещь! Но удивительная, если оценивать комиссара с тех позиций, с которых его принято оценивать в нашей историографии. Сам же Мерецков, послуживший с Мехлисом и ещё один раз (в 1943 году), отмечал такие качества Льва Захаровича, как смелость, честность, работоспособность, хотя и о недостатках не умолчал (склонность к подозрительности и грубость) [21; 320].

Вот такой человек прибыл в качестве представителя Ставки ВГК на Керченский полуостров 20 января 1942 года. И что же он там увидел?

* * *

«Прилетели в Керчь 20.01.42 г. … Застали самую неприглядную картину организации управления войсками…

Комфронта Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния, а также группировки противника. Ни по одной дивизии нет данных о численном составе людей, наличии артиллерии и миномётов. Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира. Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был…» – такую телеграмму отправил в Ставку ВГК Мехлис 22 января 1942 года [20; 5], [25; 30], [26; 327].

Наши историки почему-то говорят об этой телеграмме, как о свидетельстве самонадеянности и неумного служебного рвения (этакий туповатый и рьяный пёс Фицко) армейского комиссара. Мол, всего «двух дней хватило» Мехлису во всём разобраться («ха-ха!» за кадром) [25; 30]. Так ведь если быть непосредственно в войсках, а не сидеть в Краснодаре и Тбилиси, то многих недель для понимания положения войск и не надо. Общее положение проясняется довольно быстро. И никто из историков не будет спорить, что было оно у наших сил на Керченском полуострове к 20 января 1942 года далеко не блестящим. Другой вопрос – причины такого неутешительного состояния Кавказского фронта, причины его январских неудач. Так, И. Мощанский всё сводит к «объективным причинам»:

«Если подходить к анализу неудач Красной Армии объективно, то недостаточная подготовленность частей в ходе проведения десантной операции не зависела от отдельных личностей. Она заключалась в объективных упущениях подготовки и организации управления войск, наиболее ярко проявившихся в боях на Керченском полуострове. Так, перед войной в теории и практике обучения армии и флота десанты не превышали одной дивизии. Таким образом, ни теоретически, ни практически войска не были подготовлены к высадке такого крупного десанта. Не обладая специальными десантными судами и высадочными средствами, флот не был готов к подобному десанту и в техническом отношении.

Командование фронта не имело полноценного штаба в ходе планирования и управления десантной операцией, так как основной состав штаба оставался в Тбилиси, а в Краснодаре находилась лишь его оперативная группа.

Штабы флота и фронта недооценили проблему сбора транспортных (плавучих) средств и их подготовки к операции. Не было даже ориентировочного плана перевозки войск, техники и снабжения в Севастополь, Керчь, Феодосию и между портами Кавказа. В связи с общим недостатком морского транспорта было принято решение перевозить дивизии на плацдарм в уменьшенном составе, оставляя на кавказском побережье тяжёлые орудия, танки и, как тогда говорили, обозы. Это обстоятельство главным образом и определило малый оперативный успех войск 51-й и 44-й армий после их высадки в Крыму» [25; 30].

Такая вот, по мнению И. Мощанского, «объективность». Но позволено будет спросить: «А всё ли в этой «объективности» объективно?»

Да, опыта, теоретической и практической подготовки в проведении такого масштаба десантной операции наши армия и флот не имели.

Да, операция готовилась в ускоренном темпе, и многие огрехи в её проведении можно списать именно на эту «ускоренность».

Да, Черноморский флот и Азовская военная флотилия (как, впрочем, весь ВМФ СССР) не имели специальных десантных кораблей. Не хватало транспортов для переброски с «большой земли» живой силы, боевой техники, вооружения, боеприпасов, продовольствия и снаряжения. В силу всего этого тяжёлая техника и вооружение, тылы частей и соединений изначально не десантировались, долгое время оставаясь на Тамани или в Кавказских портах.

Сюда можно (и нужно!) ещё добавить крайне неблагоприятные погодные условия, которые срывали сосредоточение войск Кавказского фронта на Керченском полуострове. Тут и будь у командования фронта и флота самые точные графики переброски сил на полуостров, то они обязательно оказались бы сорванными.

Всё вышеприведённое можно и впрямь занести в разряд объективных причин нашей неудачи в Крыму в январе 1942 года.

Но как занести в разряд объективных обстоятельств то, что «командование фронта не имело полноценного штаба… т.к. основной состав штаба оставался в Тбилиси, а в Краснодаре находилась лишь его оперативная группа», мы, право же, не знаем. Да даже находись и весь штаб в Краснодаре? Далековато Краснодар от Керченского полуострова. Т.е. вдумайся, читатель: сидит командующий Кавказским фронтом в Краснодаре, а его войска воюют под Феодосией. Такое положение было понятно, когда проводилась десантная операция. Но она завершилась в самом начале января (причём, завершилась вопреки всему успешно), проходит две недели (начало немецкого контрнаступления 15 января), а штаб по-прежнему в Тбилиси, а его оперативная группа во главе с самим командующим по-прежнему в Краснодаре.

Проходит ещё пять дней. «На дворе» 20-е число. Судя по всему, идея отправить Мехлиса в Крым родилась у Сталина в течение дня 19 января (см. документы выше). И представитель Ставки уже 20-го оказывается в Керчи, прибыв туда даже не прямо из Москвы, а с Волховского фронта (наверняка, через Москву). А вот командующий фронтом Д.Т. Козлов к этому моменту из Краснодара на полуостров прибыть не соизволил, даже после «грозного окрика» из Ставки 19 января.

В общем, И. Мощанскому правильнее и даже честнее было бы написать, что командование Кавказского фронта никакого штаба на Керченском полуострове не имело вообще. Не бывали на передовой своих войск ни Д.Т. Козлов, ни его начальник штаба Ф.И. Толбухин и никто из руководящих работников штаба фронта. Как при этом можно составить чёткое представление о состоянии войск фронта, о противнике? Как можно организовать нормальное управление своими силами? Никак. Об этом и телеграфировал Мехлис в Ставку 22 января. То, о чём сообщал Лев Захарович, полностью соответствовало действительности. А посему рассматривать его телеграмму как свидетельство какой-то неумности, подозрительности и самонадеянности абсолютно недопустимо.

Уже 23 января 1942 года командование фронта издало приказ № 12, анализировавший причины неудачных боёв 15-18 января. В основу приказа легли положения отправленной Мехлисом накануне в Ставку телеграммы. Копия приказа также была отправлена Сталину. Документ подписали командующий фронтом Д.Т. Козлов, член Военного совета фронта Ф.Л. Шаманин и представители Ставки ВГК Л.З. Мехлис и П.П. Вечный. Кстати, заметим, что, подписав приказ, Д.Т. Козлов признал правильность доклада Мехлиса от 22 января.

Приказ констатировал, что были допущены «крупнейшие недочёты в организации боя и в управлении войсками» [25; 30]. Так, после успешного завершения десантной операции в районе Феодосии и выхода частей 44-й и 51-й армий на реку Чурук-Су войска не закрепились на занятом рубеже, не организовали соответствующей системы огня, бдительного боевого охранения, непрерывной разведки и наблюдения. В период боёв командование этих армий не сумело организовать взаимодействие пехоты с авиацией. Командиры дивизий не использовали всей мощи огня артиллерии, мелкими группами бросали лёгкие танки Т-38 и Т-26 на неподавленную противотанковую оборону. При контратаках пехота за танками не шла, артиллерия её не поддерживала. Плохо было организовано управление войсками от штаба армии и ниже. Штаб фронта не знал истинного положения дел в районе Феодосии [26; 336], [25; 30-31].

В приказе отмечались факты «позорного бегства в тыл» и потери управления войсками старшими и высшими командирами: командиром 9-го стрелкового корпуса генерал-майором И.Ф. Дашичевым, к тому времени уже арестованным по приказу Ставки, командиром и военным комиссаром 236-й стрелковой дивизии комбригом Морозом и батальонным комиссаром Кондрашовым, командиром 63-й горнострелковой дивизии подполковником Цендзиевским и некоторыми другими. При этом, как говорилось в приказе, в отношении трусов, дезертиров и паникёров репрессивные меры, предусмотренные приказом Ставки ВГК № 270 от 16.08.1941г., не применяются, а в войсковом и армейском тылу до сих пор отсутствует должный порядок [25; 31], [26; 336].

Как видим, помимо объективных, были и чисто субъективные причины нашей неудачи под Феодосией, и связаны они были именно с отсутствием должного порядка в управлении войсками. Порядок этот надо было срочно наводить. Поэтому приказ № 12 требовал:

«1. Командованию армий, дивизий, полков учесть опыт боёв 15-18.01.42, немедленно навести порядок в частях… Полковую артиллерию и артиллерию ПТО иметь в боевых порядках пехоты…

2. Паникёров и дезертиров расстреливать на месте как предателей. Уличённых в умышленном ранении самострелов-леворучников расстреливать перед строем.

3. В трёхдневный срок навести полный порядок в тылах. Организовать бесперебойное питание в любых условиях (выделено нами – И.Д.)» [25; 31], [20; 6].

К этому следует добавить, что Мехлис особо тщательно проверил состояние ВВС, артиллерии фронта и войсковой разведки. Оказалось, что из-за плохого материально-технического обеспечения на Керченском полуострове скопилось 110 неисправных самолётов, вследствие чего в день производилось менее одного самолётовылета. Боеготовность артиллерии оказалась на низком уровне. Неудовлетворительно была налажена и разведка [20; 6], [11; 237].

Со свойственной ему энергией, Л.З. Мехлис взялся за исправление ситуации. Причём он прекрасно понимал, что не всё сводится к вине отдельных личностей, есть и объективные причины того положения, в котором оказались войска Кавказского фронта в Крыму (сложности транспортировки и снабжения войск). Но и с этими обстоятельствами надо было бороться.

Мехлис много сделал для выделения Кавказскому (Крымскому) фронту дополнительных сил. Уже 23 января Ставка удовлетворила его просьбу и отдала распоряжение направить в войска на Керченском полуострове 450 ручных пулемётов, 3 тысячи автоматов ППШ, 50 миномётов калибра 120-мм и 50 миномётов калибра 82-мм, два дивизиона реактивных миномётов М-8. Были обещаны также танки Т-34 и КВ, противотанковые ружья и другое вооружение и техника [11; 236-237], [20; 6], [25; 31].

В ходе телеграфных переговоров с заместителем начальника Генштаба А.М. Василевским 24 января Л.З. Мехлис узнал о направлении в распоряжение Кавказского фронта на Керченском полуострове пяти огнемётных рот (хотя сам представитель Ставки запрашивал три таких роты) и о назначении, опять же по своему запросу, нового командующего ВВС фронта (им стал генерал-майор Е.М. Николаенко) [32; 60-61].

В ходе этих же переговоров Л.З. Мехлис поставил перед Ставкой вопрос о насыщении фронта самолётами новых типов («…дадут ли нам штурмовики и бомбардировочную авиацию? Учтите, что бомбардировщиков у нас очень мало и они большей частью старые» [32; 61]), о присылке на полуостров генералов инженерных войск Хренова и Галицкого, а также об освобождении командования фронта «от забот по Закавказью» [32; 61].

Первоначально получить новые штурмовики и бомбардировщики не удалось. Зато были присланы авиаремонтные бригады и запасные части для организации ремонта самолётов на месте [25; 31-32].

Уже 28 января Ставка ВГК издаёт директиву № 170070 о реорганизации войск Кавказского фронта. «В целях удобства управления и более успешного выполнения задания по освобождению Крыма» Кавказский фронт разделялся на Крымский фронт и Закавказский военный округ [32; 73]. В состав Крымского фронта вошли «войска бывшего Кавказского фронта, расположенные на Керченском полуострове, на Таманском полуострове и в районе Краснодара (44, 51 и 47-я армии)» [32; 73]. Фронту подчинялись войска Севастопольского оборонительного района, Черноморский флот, Азовская военная флотилия и Керченская военно-морская база. Командующим Крымским фронтом назначался генерал-лейтенант Д.Т. Козлов. Штаб фронта должен был размещаться в Керчи [32; 73].

Решались и кадровые вопросы, которые ставил Л.З. Мехлис перед Ставкой ВГК. В качестве нового заместителя командующего фронтом на Керченский полуостров прибыл генерал-майор инженерных войск А.Ф. Хренов, несколько позже бригадный комиссар С.С. Емельянов был назначен новым начальником политуправления фронта. Уже в феврале новым командующим 47-й армией стал генерал-майор К.С. Колганов, бывший до этого заместителем командующего 10-й армии Западного фронта³, а новым начальником штаба 51-й армии – полковник К.П. Котов (командир 163-й стрелковой дивизии) [20; 6], [11; 237], [32; 100].

Кстати, о политсоставе. Сам будучи комиссаром, Мехлис придавал большое значение насыщению войск фронта кадрами политработников различного уровня. Только по состоянию на 10 февраля в войска Крымского фронта по запросам Мехлиса были направлены 2 комиссара дивизий, 15 комиссаров полков, 45 комиссаров батальонов, 23 военкома артдивизионов и батарей, 15 инструкторов по пропаганде, 7 политработников для работы в дивизиях, сформированных из выходцев из закавказских республик, 4 специалиста по пропаганде среди немцев, 300 политруков, 225 замполитруков и 1688 политбойцов [20; 6-7], [25; 32-33].

Но внимание Мехлиса не ограничивалось комиссарскими кадрами и кадрами высших и старших командиров фронта и его армий. Оценив при проверке боеспособность нашей артиллерии довольно низко, он не только «выбивает» для фронта новые орудия и миномёты, но и настоятельно просит начальника Главного артиллерийского управления РККА генерал-полковника Н.Н. Воронова командировать в Крым 30 командиров батарей полковой и дивизионной артиллерии, 60 командиров миномётных рот [25; 32].

Большое внимание Мехлиса к кадровым вопросам специалисты-историки считают даже излишним, полагают, что кадровая «чехарда», которую устроил на Крымфронте представитель Ставки ВГК, никак не содействовала повышению его боеспособности, а как раз, наоборот, понижала её. К данному вопросу мы ещё будем обращаться в дальнейшем.

На Керченский полуостров не только поступало новое вооружение, но и прибывали новые соединения, а также пополнение для уже имеющихся. Для усиления Крымского фронта были использованы войска, высвободившиеся 29 января 1942 года в результате подписания договора между СССР, Великобританией и Ираном. Советские и английские войска были введены в Иран в августе 1941 года для свержения пронемецкого правительства. После подписания договора напряжённость в регионе спала, и часть войск из Ирана была направлена на Керченский полуостров.

Одной из первых в состав Крымского фронта вошла 55-я танковая бригада. Затем прибыли 39-я и 40-я танковые бригады. Эти две последние были переброшены в Крым в сокращённом составе и не имели пехоты, артиллерии и некоторых тыловых структур. Пехота и артиллерия им были приданы уже на Крымфронте (распоряжением Мехлиса каждой из них придавалось по усиленной пехотной роте и по три противотанковых орудия). Наконец, в состав фронта вошли 56-я танковая бригада, 229-й отдельный танковый батальон и 24-й танковый полк [11; 237], [25; 32].

Уже в конце января – начале февраля на Керченский полуостров начали перебрасывать 138-ю горнострелковую дивизию (по состоянию на 20 февраля она находилась на полуострове без одного полка) [32; 102, 493].

Мехлис добился согласия на отправку в Крым 15 тысяч человек пополнения из бойцов славянских национальностей (русских, украинцев и белорусов). «Здесь пополнение прибывает исключительно закавказских национальностей. Такой смешанный национальный состав дивизий создаёт огромные трудности», – пояснял Мехлис в телеграфных переговорах [25; 32], [26; 329-330].

В самом деле языковой барьер в «закавказских» дивизиях был самой настоящей проблемой. Например, 390-я стрелковая дивизия С.Г. Закияна прибыла на фронт, насчитывая 553 русских, 10 185 армян, азербайджанцев и грузин. 7 603 человека в дивизии плохо или совсем не владели русским языком [11; 238]. В связи с этим требования Льва Захаровича о присылке славянского пополнения вполне понятны. В итоге дивизии с Кавказа были переформированы в «национальные» [11; 238]. Хотя в тот момент Красная Армия уходила от национальных формирований, но в Крыму командование пошло на «обратные» меры, т.к. другого выхода в той ситуации просто не было.

Уже 25 января 1942 года у командования Кавказского фронта был готов новый план наступательной операции – приказ командующего войсками Кавказского фронта № 0255 командующим 51, 44 и 47-й армиями, Черноморским флотом о задачах в разгроме феодосийской группировки противника.

Приказ довольно точно определил противостоящую фронту группировку противника:

«Его основная группировка силою до четырёх пд, одной пех. бригады, одной кавбригады, полка СС действует в районе Феодосия, Владиславовка, Дальн[ие] Камыши» [32; 493].

Фронту ставилась задача переходом в наступление и ударом в направлении Корпечь, Владиславовка, Старый Крым окружить и уничтожить феодосийскую группировку противника [32; 493].

Для этого силам фронта ставились следующие задачи:

«…4. 51А (224, 390, 396 сд, 302 и 138 гсд, 105 гсп, 12 сбр, 83 мор. сбр, 39, 40 тбр и батальон 55 тбр, 25 кап, 547 гап) ударом силою не менее четырёх сд при поддержке 170 орудий с фронта отм. 22,6, ст. Ак-Монай в направлении отм. 30,3, Тулумчак, Владиславовка, Ст[арый] Крым – во взаимодействии с 44А окружить и уничтожить феодосийскую группировку противника.

Одновременно наступлением на Ислам-Терек силою одной сд обеспечить действия ударной группы армии.

…5. 44А (157, 404, 398 сд, 63 гсд, 126 отб, 1/7 гмп, 457 кап) ударом силою не менее трёх сд при поддержке 62 орудий с фронта (иск.) Парпач, отм. 63,8, Кош (1 км южн. отм. 63,8) в направлении отм. 66,3, 56,5, Аджигал, Дальн[яя] Байбуга, Насыпной, во взаимодействии с 51А и ЧФ уничтожить феодосийскую группировку противника.

…7. 47А – 400 сд, 77 гсд, 143 сбр, 72 кд с группой Шаповалова и 13 мсп, 229 отб – сосредоточиться в районе Ташлыяр, Чалтемир, Марфовка, Палапан. К утру 2-го дня операции выйти на Ак-Монайские позиции на участке 51-й армии в готовности к наступлению в направлении Ислам-Терека.

Подвижной группой (72 кд, группа Шаповалова, 229 отб) быть в готовности к действию в направлениях: Ислам-Терек, ст. Грамматикове» [32; 493-494].

Помимо этого предусматривались действия десантных сил: так называемой группы Селихова (226-й и 554-й горнострелковые полки, высаженные ранее в районе Судака и действовавшие в направлении Отузы и Насыпной) и десанта в Феодосийском порту [32; 51, 493-494].

Приморская армия активными действиями должна была сковать силы противника под Севастополем и воспрепятствовать переброске части их на Керченский полуостров [32; 493].

Черноморский флот, кроме высадки десантов и перевозки войск и грузов, огнём поддерживал действия приморского фланга 44-й армии [32; 493-494].

Датой готовности к наступлению определялось 31 января [32; 494].

Таким образом, войска Кавказского фронта нацеливались на окружение феодосийской группировки немцев.

В появлении этого плана историки «обвиняют» (иного слова и не подберёшь) Л.З. Мехлиса. Вот, например, что пишет И. Мощанский:

«Он постоянно торопил командующего фронтом с началом активных действий и уже 25 января добился издания приказа по фронту на проведение частной наступательной операции с целью освобождения Феодосии» [25; 33].

В данном случае налицо то, что в просторечье называется «притягиванием фактов за уши» и «свешиванием всех собак». В самом деле Ставка ВГК ещё 19 января потребовала вернуть Феодосию (см. документ выше), и Д.Т. Козлов, очертя голову, без всякого плана, готов был этот приказ исполнить, сидя при этом в Краснодаре и не очень представляя себе, в каком состоянии находятся его войска. Ставка при этом проявила большую осторожность, чем генерал Д.Т. Козлов, и в директиве № 170036 от 20 января 1942 года приказала наступление на Феодосию до прибытия представителя Ставки ВГК Мехлиса не начинать, но быть к нему готовым (см. документ выше).

Заметим, что данный приказ Ставка не отменяла, и ни Д.Т. Козлов, ни Л.З. Мехлис не могли попросту об этом приказе «забыть». Поэтому появление плана наступления от 25 января вполне закономерно – приказ Ставки вернуть Феодосию действовал.

Однако присмотримся к последовательности событий: 20 января Л.З. Мехлис появляется в Керчи; 22 января он отправляет доклад-телеграмму в Ставку с описанием неприглядного положения войск Кавказского фронта в Крыму; 23 января выходит (с отправлением копии в Ставку) приказ по Кавказскому фронту, где вскрываются причины неудачи под Феодосией в январе и оглашаются меры по приведению войск фронта в состояние удовлетворительной боевой готовности; 22-24 января Мехлис ведёт по «Бодо» ряд переговоров с членами Ставки и работниками Генштаба, в ходе которых запрашивает пополнение людьми и вооружением, настаивает на ряде кадровых перестановок. Все эти мероприятия могут дать эффект не за несколько часов и не за пару-тройку дней. И армейский комиссар ведь не мог этого не понимать. А тут… бах! – 25 января – план новой наступательной операции! Так что, Мехлис и впрямь идиотом был и «выжимал» из «бедного» Д.Т. Козлова план, не учитывая реальной обстановки? Историки так и пытаются представить дело, впихивая все факты в «прокрустово ложе» принятой шаблонной схемы – «Мехлис был фанатик, безграмотный в военном деле человек и «верный пёс» Сталина».

На самом деле Лев Захарович был умным человеком, в военном деле кое-что понимал (не первую войну «ломал»), а главное – был человеком военным. И не мог не знать «золотого» армейского принципа: «В армии приказы выполняются». У Мехлиса был приказ проверить состояние дел в войсках Кавказского фронта в Крыму. А у фронта был приказ наступать и вернуть Феодосию. Вот Мехлис и выполнил оба приказа: сначала направил в Москву доклад о плачевном состоянии наших войск на Керченском полуострове, «огласил» список мероприятий по нормализации этого состояния, а затем предоставил в Ставку план скорого наступления, дав возможность Верховному Главнокомандующему и Генштабу решать, может ли фронт в таком состоянии наступать.

И, конечно же, Ставка решила, что 31 января фронт начать наступление не сможет. Вечером 28 января 1942 года в адрес командующего уже Крымского фронта и представителей Ставки ВГК (Л.З. Мехлиса и П.П. Вечного) ушла директива № 170071 о переработке плана операции по окружению и разгрому феодосийской группировки противника. В документе говорилось:

«Вами дана армиям фронта и Черноморскому флоту директива по плану дальнейших действий, и лишь одновременно с этим вы обратились в Ставку с просьбой утверждения этого плана.

Ставка, осуждая подобный образ ваших действий (что верно, то верно – «телега была поставлена впереди лошади» – И.Д.), требует в дальнейшем предварительного предоставления соображений Военного совета по плану предстоящей операции, и лишь после рассмотрения их Ставкой давать соответствующие указания войскам.

Рассмотрев вашу директиву за № 0255, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Срок начала операции пересмотреть. Операцию начать лишь по прибытии на Керченский полуостров направленных в ваше распоряжение Ставкой двух танковых бригад и отдельного батальона танков КВ, а также пополнения дивизий русскими и украинцами, как это было указано Ставкой.

2. Основной задачей предстоящей операции иметь помощь войскам Севастопольского укреплённого района, для чего главный удар основной группировкой фронта направить на Карасубазар и выходом в этот район создать угрозу войскам противника, блокирующим Севастополь.

3. Не допускать общего наступления войск Севастопольского оборонительного района, поставив перед ними основной задачей прочную оборону Севастополя на занимаемых позициях. Для наступления с демонстративной целью привлечь лишь незначительные, передовые части оборонительного района.

4. Отказаться от попыток высадить предусмотренные вашими соображениями маломощные морские десанты в Феодосийском порту и в Евпатории и, наоборот, резко усилить десант в районе Судака. Усиление этого десанта начать в ближайшие дни.

5. Предусмотренную в резерв 47-ю армию к началу операции подвести к Ак-Монайским позициям, за стык 44-й и 51-й армий, с целью: а) прочно обеспечить Ак-Монайские позиции на случай контратак противника и б) при прорыве обороны противника армиями первого эшелона немедленно ввести в прорыв вслед за прорвавшимися частями и развить успех.

6. Выделением и соответствующим расположением фронтового резерва предусмотреть планом операции обеспечение правого фланга фронта и особенно со стороны Арабатской стрелки, а в дальнейшем – и со стороны Джанкоя.

9.⁴ На основе перечисленных выше указаний командующему фронтом переработать план операции и внести соответствующие изменения в директиву, переданную армиям и флоту.

Переработанный план операции представить на утверждение в Ставку. Т.т. Мехлису и Вечному одновременно предоставить свои соображения по нему.

10. Получение подтвердить.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин

Б. Шапошников»

[32; 74].

Итак, второй наступательный план войск Кавказского (в момент отклонения Ставкой – уже Крымского) фронта остался только на бумаге.

В отношении директивы Ставки ВГК, этот план не утвердившей, хотелось бы сделать пару замечаний.

Прежде всего, Ставка отказалась от идеи нового морского десанта в Феодосии, ей же самой предложенной. Далее, 47-я армия, бывшая, согласно плану Кавказского фронта, фактически резервной (в район Ак-Монайских позиций она выходила только на второй день наступательной операции, в случае её успешного развития, и активных наступательных задач не получала), придвигалась непосредственно к стыку 44-й и 51-й армий ещё до начала операции, становясь дополнительной гарантией от прорыва немцев на участке этого стыка и в то же время играя роль эшелона развития успеха, который был должен тут же вводиться в бой при успешном прорыве обороны противника. И наконец, директива Ставки уделяла особое внимание правому флангу расположения войск фронта. Последние два положения директивы были вполне логичны, но нельзя не заметить, что именно с них берёт начало то построение войск Крымского фронта, с которым он подошёл к трагическим событиям мая 1942 года.

1 февраля в Ставку Верховного Главнокомандования поступил переработанный с учётом её замечаний план наступления войск Крымского фронта (донесение № 0312/ ОП). Задачами фронта были разгром феодосийской группировки с последующим выходом на рубеж реки Биюк-Карасу с целью оказания помощи войскам Севастопольского оборонительного района [32; 498].

Достигалось это совместными действиями 51-й (наступала на Ак-Монай, Ислам-Терек, Карасубазар), 44-й (наступала на Старый Крым) армий, судакского десанта и партизанских отрядов (действовали на Большие Салы и в районе дороги Карасубазар – Старый Крым) [32; 498].

47-я армия, составлявшая второй эшелон фронта, не только обеспечивала Ак-Монайские позиции и развивала наступление 51-й армии для полного окружения и уничтожения феодосийской группировки немцев, как того требовала Ставка в своей директиве № 170071 от 28 января 1942 года, но и при благоприятной обстановке разворачивала наступление на Джанкой с целью «отрезать пути отхода крымской группировки противника» [32; 498]. В этом последнем положении мы видим возрождение элемента наступательного плана командования Кавказского фронта от 1 января 1942 года.

Группировка сил фронта предусматривалась следующая:

«а) 51-я армия – три сд, две гсд, две сбр, три танкбригады (55, 39 и 40 тбр), один тб КВ, три гап РГК (111 орудий), один гмп…

Рубеж развёртывания – Ак-Монайские позиции, главный удар – с фронта отметка 22,6, станция Ак-Монай. Поддерживают 190 орудий и двести танков.

б) 44-я армия – три сд, одна гсд, два танкбата, один дивизион гмп, один кап (36 орудий)… рубеж развёртывания – Ак-Монайские позиции, главный удар – (иск.) Парпач, Кош (один километр южнее [отм.] 63,8). При поддержке 92 орудий и тридцати шести танков.

в) 47-я армия – одна сд, одна гсд, одна стрелковая бригада, одна кд, одна тбр (56), группа Шаповалова (56 мсп, 13-й мотоциклетный полк, 24 тп)… сосредотачивается в первый день операции за стыком 51-й и 44-й армий…

г) Черноморский флот: Приморская армия прочно удерживает занимаемую позицию и частью сил передовых частей оборонительного района наступает с демонстративной целью на Бахчисарай.

Флот – с началом операции огнём корабельной артиллерии поддерживает действия 44-й армии, одновременно продолжает перевозку войск и грузов на Керченский полуостров.

д) ВВС фронта – две аддд, пять иад (всего самолётов на 30 января: ДБ-3 – 67, СБ – 31, Пе-2 – 5, истребителей – 126)…

е) Резерв фронта – одна сд с задачей занятия северной части Ак-Монайских позиций и обеспечения правого фланга фронта со стороны Арабатской Стрелки. В последующем вывести из состава 51-й армии одну сд для усиления обеспечения со стороны Джанкоя» [32; 498-499].

Операция предусматривала три этапа:

Первый – подготовка и организация наступления. Она предполагалась длительностью примерно 10 суток (с окончанием 9-12 февраля) [32; 498, 499].

«Второй этап – прорыв обороны противника с выходом на [рубеж] река Индол, Феодосия, выход армии второго эшелона в район северо-западнее Ислам-Терека. Длительность – 3–5 суток.

Цель – уничтожение владиславовской группировки противника и создание условий для уничтожения феодосийской группировки.

Третий этап – развитие наступления и ввод армии второго эшелона с выходом на реку Биюк-Карасу, Карасубазар, Коктебель. Длительность – трое суток.

Цель – разгром феодосийской группировки противника и выходом в район Карасубазар создание угрозы войскам противника, блокирующим Севастополь.

Темп операции – 8-12 километров в сутки» [32; 499-500].

Документ был подписан командующим фронтом генералом Д.Т. Козловым, членом Военного совета фронта дивизионным комиссаром Ф.А. Шаманиным и начальником штаба фронта Ф.И. Толбухиным.

2 февраля Ставка утвердила предоставленный командованием Крымского фронта план наступательной операции (директива № 170076), определив датой готовности фронта к наступлению 13 февраля 1942 года. При этом конкретная дата начала наступления не устанавливалась и должна была быть названа дополнительно [32; 81].

О процессе подготовки этого наступления мы уже говорили выше. Делалось много, но много было и сложностей, связанных прежде всего с отрезанностью Керченского полуострова от «большой земли» и тяжёлыми погодными условиями, крайне затруднявшими доставку на полуостров войск и вооружения, а то и элементарное их передвижение по территории полуострова.

15 февраля Л.З. Мехлис и П.П. Вечный были срочно вызваны к Сталину для доклада о степени готовности войск Крымского фронта к наступлению. У Верховного и впрямь была причина пригласить представителей Ставки в Москву – на дворе стояло 15-е число, а фронт ещё не «отрапортовал» о готовности к проведению наступательной операции, хотя, согласнодирективе № 170076 от 2 февраля 1942 года, должен был сделать это ещё 13 февраля.

И вот тут происходит событие, которое «вешающие всех собак» на Мехлиса историки объяснить не в состоянии, а потому либо вовсе молчат про него, либо излагают его в искажённом виде. А произошло вот что: Мехлис потребовал дополнительного времени для подготовки фронта к наступлению! Сталин был недоволен Мехлисом, но аргументы Льва Захаровича подействовали, и Сталин, в конечном итоге, с ним согласился [20; 7]. «Впихнуть» этот факт в схему «Мехлис был слепой исполнитель воли Сталина, стремился ему во всём угодить, а потому просто-таки гнал неподготовленные войска Крымфронта на убой», ну, никак не получается. В самом деле, как объяснить, что Мехлис рискует, вызывает недовольство Сталина, но настаивает на сдвиге срока начала наступательной операции? Как объяснить, что армейский комиссар 1-го ранга, стремившийся начать, по утверждению этих историков, неподготовленное наступление ещё в конце января 1942 года, истратив на подготовку к наступлению более двух недель, вдруг «взбрыкивает» и, как «истеричная барышня», начинает заявлять, что к наступлению фронт не готов? С позиций исследователей, видящих в Мехлисе «тупую машину» и главного виновника неудач Крымфронта, ответить вразумительно на данные вопросы возможности не представляется. Но тогда приходится признать, что схема, которой эти исследователи руководствуются, неверна. Да как же это возможно?!! А потому событие в изложении историков приобретает другой вид.

«Очевидно, – пишет И. Мощанский, – Верховный оказался не в полной мере удовлетворён им (докладом о состоянии готовности войск Крымского фронта – И.Д.), поскольку приказал немедленно перебросить из СКВО (Северо-Кавказского военного округа) на усиление Крымфронта 271, 276 и 320-ю стрелковые дивизии. Характерно, что в разговоре с командующим СКВО генералом В.Н. Курдюмовым 16 февраля Л.З. Мехлис потребовал «очистить» дивизии от «кавказцев» и заменить их военнослужащими русской национальности» [25; 34].

В изложении Ю. Рубцова, автора книги «Мехлис. Тень вождя», события выглядят так:

«Верховный был неудовлетворён докладом и разрешил (выделено нами – И.Д.) сроки наступления отодвинуть. Лев Захарович, пользуясь случаем, затребовал из СКВО на усиление фронта 271, 276 и 320-ю стрелковые дивизии. Характерно, что в разговоре с командующим войсками СКВО генералом В.Н. Курдюмовым 16 февраля он потребовал очистить дивизии от «кавказцев» (термин Мехлиса – Ю.Р.) и заменить их военнослужащими русской национальности» [26; 330].

Смотришь на подобные изложения фактов, и возникает полное ощущение, что приходится работать с древними летописями: определять в них более древние и менее древние части текста, «вылавливать» позднейшие вставки, находить логические противоречия вставок с основным текстом. Словом, погружаешься в атмосферу работы историков античности или медиевистов. Читатель и сам может убедиться, что говорим мы это без всякой иронии и преувеличения.

Вот перед нами одно и то же событие, описанное двумя известными современными историками. Описания вроде бы схожи, но одновременно имеют значительные нюансы, которые даже заставляют по-разному оценивать и трактовать описанное событие.

Абсолютно совпадает у И. Мощанского и Ю. Рубцова только рассказ о требовании Л.З. Мехлиса «очистить» 271, 276 и 320-ю стрелковые дивизии от «кавказцев» (за исключением политкорректного замечания Ю. Рубцова, что «кавказцы» – термин Мехлиса). А вот дальше начинаются расхождения. У Ю. Рубцова Верховный был недоволен докладом Мехлиса и разрешил сдвинуть сроки наступления. Раз разрешил, то, значит, Лев Захарович об этом в своём докладе сам и просил. Собственно, для Ю. Рубцова проще бы, как нам кажется, было так и написать: мол, Мехлис просил сроки перенести, и Сталин, хоть и был недоволен, но пошёл на этот шаг. Однако историк почему-то предпочёл (впрочем, очень даже можно предположить – почему) сей факт изложить в завуалированном виде.

И. Мощанский эту «завуалированность» превращает в иное изложение обстоятельств дела: у него уже сам Сталин, недовольный докладом Мехлиса, приказывает перебросить в Крым три новые дивизии. Заметим, И. Мощанский не пишет прямо, что Сталин по своей инициативе, а не по просьбе Мехлиса, приказал перенести сроки наступления. Но поскольку о просьбе армейского комиссара он вообще ничего не говорит, а Сталин настаивает на переброске в состав Крымского фронта новых соединений, то становится ясно, что именно Верховный Главнокомандующий отложил на более поздний срок наступательную операцию фронта. Другого вывода из подобного изложения сделать нельзя. И. Мощанский полностью подогнал факты, «передёрнув» их, под шаблонную схему о виноватом во всём Мехлисе.

Ю. Рубцов же то ли схему хотел разрушить, да побоялся сделать это открыто, давая читателю «пищу для размышления», то ли, наоборот, схемы разрушать не хотел, но, излагая события, так увлёкся, что «проговорился». И про «разрешил» проговорился, и про три стрелковых дивизии из СКВО, которые, в изложении Ю. Рубцова, «выбивает» для Крымского фронта именно Лев Захарович.

Кстати, об этих трёх дивизиях. В изложении истории с ними не прав как И. Мощанский, так и Ю. Рубцов. Неправы оба. Дело в том, что вопрос об отправке 271, 276 и 320-й стрелковых дивизий на Крымский фронт был решён за две недели до доклада Мехлиса Сталину 15 февраля 1942 года. И на то есть документальные подтверждения, за которыми «ходить далеко не надо», ибо таковыми являются уже упоминавшиеся нами донесение командующего войсками Крымского фронта в Ставку ВГК № 0312/ОП от 1 февраля 1942 года (тот самый план наступления от 1 февраля) и директива Ставки ВГК № 170076 от 2 февраля, утверждавшая план наступательной операции, предложенный командованием Крымфронта.

Донесение № 0312/ОП от 01.02.1942 г.:

«…8. Прошу: а) для дальнейшей операции по очищению Крыма возвратить фронту выведенные из состава 51-й армии для укомплектования 271, 276 и 320 сд СКВО…» [32; 500].

Директива Ставки ВГК № 170076 от 02.02.1942 г.:

«…2. С 7 февраля в ваше распоряжение будут направлены 271, 276 и 320-я стр[елковые] дивизии, которые к этому времени должны закончить доукомплектование и довооружение» [32; 81].

Так что, как видим, 15 февраля ни Л.З. Мехлису не надо было требовать из СКВО данные дивизии, ни Сталину, по своей инициативе, отдавать приказ об их переброске в Крым.

Другое дело, что 15 февраля 1942 года вопрос об этих дивизиях мог быть поднят Мехлисом, т.к. к 15-му числу на Крымфронт ни одна из них не прибыла. И, конечно же, совершенно в духе своих требований о присылке на Керченский полуостров пополнений из бойцов славянских национальностей Лев Захарович 16 февраля требовал от генерала Курдюмова «очистить» дивизии от «кавказцев». Чуть ниже мы приведём один интересный документ, который очень ярко показывает все проблемы, с которыми сталкивался Крымский фронт при подготовке февральского наступления, в частности, вновь в нём пойдёт речь о 271, 276 и 320-й стрелковых дивизиях. Также характеризует документ и позицию Л.З. Мехлиса в вопросе подготовки наступления.

Сейчас же ещё несколько слов об описании доклада Мехлиса в Ставке ВГК 15 февраля в работах Ю. Рубцова и И. Мощанского. Уж если мы прибегли к аналогии с древними летописями, то и вывод сделаем в том же духе. Изложение «летописца» Ю. Рубцова вуалирует действительный ход событий, но по нему ещё можно этот ход определить. В изложении «летописца» И. Мощанского контур события сохраняется, но наполняется другим смыслом. Словом, будь перед нами, и впрямь, древние летописи, то мы бы сказали, что «более ранний летописец» Ю. Рубцов, фиксируя отстоявшие довольно далеко от него события по сохранившимся отрывочным сведениям, всё-таки сумел изложить события близко к их действительному ходу, а вот «более поздний летописец» И. Мощанский, включив «летопись» Ю. Рубцова в свой «летописный свод», так подкорректировал её (для летописцев древности – дело обычное), что событие предстаёт в совсем ином свете.

Ну, а теперь обещанный читателям документ. Это запись переговоров по прямому проводу члена Ставки ВГК Г.М. Маленкова с представителем Ставки ВГК на Крымском фронте Л.З. Мехлисом, состоявшихся 20 февраля 1942 года:

«МАЛЕНКОВ. У аппарата Маленков. Здравствуй.

МЕХЛИС. Здравствуй. Слушаю.

МАЛЕНКОВ. Тов. Сталин спрашивает, когда же вы будете готовы к выполнению задания? Жду ответа.

МЕХЛИС. Докладываю. Полк М-13 прибыл в Керчь и на его сосредоточение в связи с состоянием дорог потребуется 2-3 дня. Три полка УСВ прибыли, но без амуниции и без передков, полагаю, что они могут быть дня через 3-4. К 120-мм миномётам прицелы сюда ещё не подошли. Ждём со дня на день. Большие трудности с продовольствием. «Кубань» наскочил на мину и возвращён с пути обратно в Новороссийск. Корабли «Суук-Су», «Димитров» сели на мель. Все эти корабли были с продовольствием. В результате этого в 51-й армии, откуда мы вернулись сегодня утром, положение с продовольствием прямо нетерпимое, бойцы систематически не доедают. Предупредил сегодня на рассвете начальника тыла Мордвинова (до сих пор он не заменён), что арестую его, если в течение двух дней не выправит положение. Серьёзно нажимаем, чтобы подкормить людей и достать фураж. На это потребуется три-четыре дня. Дороги несколько лучше, чем мы прежде докладывали, но для автотранспорта непроходимы. С учётом всего этого докладываю, что к выполнению задачи будем готовы к 25-му. Полагаю, что к этому времени и дороги подсохнут и станут проходимыми для автотранспорта. Всё.

МАЛЕНКОВ. Раньше никак не выйдет?

МЕХЛИС. Боюсь, что амуниция и передки к УСВ не подоспеют, ибо они на днях были на станции Миллерово. Может быть, удастся сократить на один день. Главное всё же в дорогах.

МАЛЕНКОВ. Все дивизии находятся там, где им надлежит быть?

МЕХЛИС. Докладываю: один полк 138 сд ещё не прибыл. Далее, в связи с состоянием дорог все части расположены в обороне и перегруппировка для выполнения задачи не произведена.

МАЛЕНКОВ. Этот полк от какой дивизии?

МЕХЛИС. Я сказал относительно полка 138-й горнострелковой дивизии. Перегруппировка по фронту потребует двое суток.

МАЛЕНКОВ. Когда ожидаешь прибытия 320, 276 и 271-й стрелковых дивизий?

МЕХЛИС. Первый эшелон 320 сд должен выступит сегодня. В укомплектовании этих трёх дивизий были трудности. Я потребовал укомплектовать их русским составом, а они были созданы…⁵

МАЛЕНКОВ. Когда ожидаешь их прибытия?

МЕХЛИС. Если дивизии бесперебойно будут обеспечены вагонами, то перевозка их в Новороссийск займёт 9-10 дней. По мере прихода эшелонов, они будут перебрасываться в Керчь и далее, но перевозка морским транспортом срок может удлинить до 12-13 дней, считая с момента выхода из СКВО. Всё.

МАЛЕНКОВ. В ваших планах учитываются именно эти сроки?

МЕХЛИС. Нет. Эти дивизии в оперативных расчётах прямо не учитываются, а мы их рассматриваем как оперативный резерв для решения задач в ходе операции.

МАЛЕНКОВ. Тов. Сталин сказал, чтоб 25 готовность была обязательно. У меня всё.

МЕХЛИС. Будет исполнено. До свидания.

МАЛЕНКОВ. До свидания. Желаю тебе успеха» [32; 102-103].

Итак, из документа видны сложности сосредоточения войск Крымфронта: ряд артполков без амуниции и передков, батареи 120-мм миномётов без прицелов, 138 гсд, на которую расчёт делали ещё в наступательном плане от 25 января 1942 года, по состоянию на 20 февраля находится на Керченском полуострове в неполном составе (без одного полка), «знаменитые» 271, 276 и 320-я сд, разрешение на переброску которых на Крымфронт получено ещё 2 февраля (а переброска должна была начаться с 7-го числа), к 20 февраля ещё даже не отправлялись из СКВО, погодные условия и дороги Керченского полуострова крайне затрудняют передвижение войск и их снабжение, в результате чего даже ударную группировку для наступления создать – проблема.

Показывает документ и твёрдую позицию Мехлиса в отношении подготовки наступления, его серьёзное отношение к этому. Видно, что представитель Ставки ВГК вовсе не уповал на «мощь коммунистической идеологии» и не «страдал» «шапкозакидательскими» настроениями. Понимая суть проблем фронта, Лев Захарович очень тщательно готовил наступательную операцию. И даже просьба-вопрос ссылавшегося на Сталина Маленкова о более раннем, чем 25 февраля, сроке готовности фронта к выполнению задачи натолкнулась на решительное «невозможно» Мехлиса.

Пока готовился к наступлению Крымский фронт, немцы тоже времени зря не теряли, совершенствуя свою оборону. К 27 февраля 1942 года, дате начала советского наступления, немецкие войска в Крыму были усилены двумя румынскими пехотными дивизиями – 10-й и 18-й. 10-я была использована Манштейном для охраны западного побережья Крыма, особенно в районе Евпатории, а 18-я переброшена на позиции немцев на Парпачском перешейке, где заняла северный их участок.

«Мы рассчитывали,– пишет в своих «Утерянных победах» Манштейн, – что, упираясь флангом в Азовское море, она сможет удержать свою позицию, тем более что болотистая местность перед её фронтом делала маловероятным использование противником крупных сил» [19; 256].

Характерно, что, несмотря на всю серьёзность положения 11-й армии на Крымском полуострове, собственно германских войск для её усиления командование вермахта послать не смогло – положение на других участках советско-германского фронта не позволяло это сделать.

Таким образом, к 27 февраля немецкая группировка на Парпачском перешейке состояла из четырёх пехотных дивизий – 170, 132-й (входили в состав ХХХ армейского корпуса), 46, 18-й румынской (входили в состав ХLII армейского корпуса), 213-го усиленного пехотного полка (который сам Манштейн оценивает в ½ дивизии), 4-й румынской горной бригады и 8-й румынской кавалерийской бригады. Танков немцы не имели вообще. Однако в их распоряжении имелись дивизионы штурмовых орудий. О конкретном количестве «самоходок» у немцев к 27 февраля нам ничего не известно. Действия немцев поддерживали около сотни самолётов и не менее 300 орудий и миномётов [11; 238], [19; 256], [25; 26].

В состав 51-й советской армии, выполнявшей при наступлении главную задачу, входило три стрелковых дивизии (224, 390 и 396-я), две горнострелковых дивизии (302 и 138-я), две стрелковых бригады (12-я и 83-я морской пехоты), три танковых бригады (39, 40 и 55-я), один отдельный танковый батальон (229-й). Количество танков в бригадах по состоянию на 27 февраля 1942 года было следующим:

39 тбр – 45 танков (10 КВ, 10 Т-34, 25 Т-60);

40 тбр – 45 танков (10 КВ, 10 Т-34, 25 Т-60);

55 тбр – 93 танка (66 Т-26, 27 ХТ).

Итого в бригадах – 183 танка.

В 229-м отдельном танковом батальоне было 16 танков КВ [11; 237], [25; 32-33].

Общее количество танков в 51-й армии – 199 машин. Причём, обратим внимание на качественный состав – около 50% (96 из 199) составляют танки новых моделей (Т-34, КВ и Т-60).

Наступление армии поддерживалось 190 орудиями [32; 499].

44-я армия включала три стрелковых дивизии (157, 404 и 398-ю), одну горнострелковую дивизию (63-ю). Действия армии поддерживали 36 танков Т-26 (124-й и 126-й отдельные танковые батальоны), 92 орудия и дивизион «катюш» [32; 493, 499].

Находившаяся во втором эшелоне 47-я армия состояла из одной стрелковой дивизии (400-й), одной горнострелковой дивизии (77-й), одной стрелковой бригады (143-й), так называемой группы Шаповалова (56-й мотострелковый полк, 13-й мотоциклетный полк, 24-й танковый полк), одной танковой бригады (56-й) и одной кавалерийской дивизии (72-й) [32; 499].

Танковые формирования армии насчитывали:

24-й танковый полк – 46 танков (все Т-26);

56-я танковая бригада – 93 танка (66 Т-26 и 27 ХТ) [11; 237], [25; 33].

Всего – 139 танков.

Таким образом, общий танковый потенциал войск Крымского фронта составлял 374 боевые машины, из которых 96 (около 25%) были новых моделей (Т-34, КВ и Т-60). Правда, все новые танки находились в танковых формированиях 51-й армии, на которую в предстоящем наступлении возлагалась основная задача.

Авиационные силы фронта насчитывали 103 бомбардировщика и 126 истребителей. Всего – 229 самолётов [32; 499].

Если сравнивать силы советской и германской сторон, то видно значительное превосходство первой: абсолютное превосходство в танках, более чем двукратное в боевых самолётах, более чем двукратное в количестве расчётных дивизий (5,5 немецко-румынских против 14 советских) и только в орудиях и миномётах приблизительный паритет. Казалось бы, у Крымского фронта были все шансы на успех в предстоящем наступлении.

Наступление началось 27 февраля 1942 года.

На направлении главного удара (полоса наступления 51-й армии) удалось достичь ширины фронта атаки в 5 км на соединение и плотности 34 танка на 1 км. Советские войска двигались тремя эшелонами. Танковым бригадам и 229-му отдельному танковому батальону придали по роте сапёров, которые предполагалось везти за танками на специальных волокушах (металлических или деревянных), но в связи с размоканием грунта от волокуш пришлось отказаться и посадить сапёров на танки первого эшелона с задачей разминировать проходы для техники и личного состава советских войск. Несмотря на все эти мероприятия, 7 танков подорвались на минах [25; 34]. Во втором эшелоне двигались танки, буксирующие противотанковые пушки. На броню этих машин были посажены десантники-автоматчики. Танки командования двигались впереди второго эшелона. В третьем эшелоне шли пехотные соединения [25; 34].

Но столь тщательно подготавливаемое советское наступление потерпело неудачу. Причин тому было несколько.

Во-первых, узкий Парпачский перешеек благоприятствовал оборонительным действиям немцев. Возможности манёвра, обходов и охватов были крайне ограничены. На сравнительно нешироком обороняемом фронте немцы могли создать за более чем месячный срок прочную оборону, насыщенную противотанковыми средствами, которую приходилось брать в лоб, ибо фланги немецких позиций упирались в Чёрное и Азовское моря.

Во-вторых, надо прямо сказать, что командование Крымского фронта, как и всё командование Красной Армии, не имело должного опыта по взламыванию прочной, эшелонированной обороны противника. Этот недостаток не могло компенсировать наше танковое превосходство.

И, наконец, в-третьих. Буквально в начале наступления вновь испортилась погода. Пошёл сильный дождь, вследствие чего размокли и раскисли дороги, местность же вокруг дорог стала и вовсе непроходимой. Не только снабжение наступающих войск прекратилось, но и танки не могли двигаться. Кроме того, советская авиация из-за нелётной погоды не смогла поддержать наше наступление.

В первый день наступления 51-й армии удалось продвинуться на 1,5-2 км, сбив с позиций 18-ю румынскую пехотную дивизию. Манштейну пришлось «латать» эту дыру, перебрасывая сюда всё, что только возможно. Вот как он сам описывает это в своих мемуарах:

«Немецкие дивизии сумели отбить атаки противника, но 18 румынская пд не устояла. При этом мы потеряли и 2 немецких артиллерийских дивизиона, действовавших в её полосе. Нам не оставалось ничего другого, как бросить в бой наш резерв, 213 пп, и снять с южного фланга этого фронта штаб 170 пд и 105 пп, чтобы ликвидировать прорыв противника на севере. Однако эти части со своим тяжёлым вооружением настолько медленно продвигались из-за глубокой грязи, что противнику удалось прорваться на запад до Киета, чем он практически обеспечил себе возможность выйти через Парпачский перешеек на север. Румынская дивизия была выведена из боя.

Тяжёлые бои продолжались с неослабевающим напряжением… до 3 марта. Но потом наступила пауза, вызванная утомлением обеих сторон. На парпачском участке всё же удалось преградить путь прорвавшемуся на север противнику, используя преимущества болотистой местности. Противник был настолько потеснён, что удалось опять создать сплошной фронт, хотя и отклонявшийся на севере дугой далеко на запад» [19; 256-257].

Действительно, достигнутые в первый день советскими войсками успехи были в значительной степени утрачены. В частности, противник 28 февраля отбил населённый пункт Кой-Асан, бывший его главным узлом обороны. Все попытки советской стороны вновь занять Кой-Асан в последующие дни потерпели неудачу. Однако на севере линия фронта всё-таки довольно сильно стала вдаваться в немецкую сторону – так и не ликвидированные Манштейном последствия отступления румын.

Яркую картину того, что представляло из себя наступление 27 февраля – 2 марта, рисуют свидетельства двух человек, его непосредственных участников.

Первый из них – Иван Степанович Началов, бывший в ту пору бойцом 826-го стрелкового полка 398-й стрелковой дивизии, входившей в 44-ю армию. Он рассказывает, что с утра в день наступления светило солнце, степь за несколько дней до того подсохла. Войска пошли в половине восьмого. Причём, как вспоминает И.С. Началов, никакой артподготовки на их участке не было: «Я вообще не слышал ни одного орудийного выстрела, не видел ни одного нашего самолёта» [35; 1]. В атаке войска сопровождал всего один танк. К полудню начался проливной дождь. И танк вскоре «забуксовал». Рота И.С. Началова попала под шквальный огонь противника. Пулемётное отделение, где он служил, под гибельным огнём проскочило в «мёртвое» пространство. Туда же прорвался и остальной взвод, но сил взять позиции врага не было. Залегли, кто где, в грязи. С наступлением темноты вернулись на свои позиции. От роты в живых осталось шестеро, да ещё чуть позже приползли несколько раненых [35; 1-2].

Второй – писатель и военный корреспондент Константин Михайлович Симонов. В его фронтовых дневниках сохранились записи о посещении в дни наступления 27 февраля – 2 марта 1942 года 51-й армии генерала Львова, т.е. армии, наносившей главный удар. Приведём некоторые из них:

«Дальнейшее, виденное на протяжении всего этого дня, говорило о том, что наступление явно не удаётся, и Львов, как мне казалось, прекрасно понимал это сам.

Всё вязло в грязи, танки не шли, пушки застряли где-то сзади, машины тоже, снаряды подносили на руках. Людей на передовой было бессмысленно много. Ни раньше, ни позже я не видел такого большого количества людей, убитых не в бою, не в атаке, а при систематических артналётах. На каждом десятке метров обязательно находился подвергшийся этой опасности человек. Люди топтались и не знали, что делать. Кругом не было ни окопов, ни щелей – ничего. Всё происходило на голом, грязном, абсолютно открытом со всех сторон поле. Трупы утопали в грязи, и смерть здесь, на этом поле, почему-то казалась особенно ужасной» [34; 64].

«Части дивизии наступали. Справа виднелись лиманы Азовского моря. Впереди был виден узкий язык какой-то воды – не то лимана, не то речки. Наступающие цепи переходили сейчас эту речку или лиман вброд, поднимались на ту сторону по отлогой возвышенности, на гребне которой были румыны, Отсюда, с холма, с наблюдательного пункта было хорошо видно, как в одних местах атакующие толпились гуще, в других растягивались в редкую цепочку, как они шли вперёд в одном месте медленнее, в другом быстрее, как рвались кругом мины, и люди то залегали, то вновь вставали и шли.

Через наши головы били наши пушки. Немцы и румыны тоже били из орудий. Несмотря на то, что там впереди в каких-то местах ещё продолжалась продвижение вперёд, во всём вместе взятом, в воздухе ощущалось потеря надежды на успех. И чувствовалось это даже в тех приказаниях и нагоняях, которые давал Львов, какими бы они суровыми ни казались.

С правого фланга поехали на левый. По дороге снова увидели танки, застрявшие в грязи и двигавшиеся со скоростью не больше километра в час и поэтому заведомо безнадёжно не поспевавшие в эту распутицу за пехотой, оказавшиеся сегодня уже не в состоянии помочь ей, но продолжавшие двигаться вперёд в силу приказа» [34; 65].

«Повторялась почти в тех же самых подробностях позавчерашняя поездка со Львовым. Сначала мы ехали мимо застрявших в грязи машин, которые засосало за сутки ещё глубже в землю, мимо завязших в грязи тракторов и танков, мимо минного поля с трупами… Дорога вела нас в ту же, что и вчера, дивизию…

…Кстати сказать, открывшаяся с холма картина была та же самая, что и вчера. Это больше всего и поразило меня своей безрадостностью. Так же виднелся впереди переходивший в речку лиман, так же через этот лиман на лежавшую за ним высоту шла пехота, не выполнившая вчера поставленной перед ней задачи и пытавшаяся сделать то, что не вышло вчера» [34; 70-71].

«Командир бригады Петрунин, обросший, с трёхдневной щетиною, в помятой каске, в ватнике, перепоясанном обтрёпанными ремнями, весь заляпанный грязью, потный, потому что он только что прошагал по грязи из батальона, который водил в атаку – неудачную, как и всё, что происходило в этот день, – показался мне хорошим командиром, влипшим в неудачное дело.

Он был очень расстроен и, не стесняясь присутствием начальства, ругался и сетовал, со слезами в голосе говорил о том, что всего два дня назад у него была бригада, а теперь только остатки от неё и ему обидно, что пришлось положить столько людей, чтобы продвинуться всего на каких-то паршивых три километра. Он уже имел приказ согласно ранее намеченному плану атаковать ещё раз лежавшее впереди селение, предполагалось, что его можно будет с ходу захватить в лоб, потому что наши танки к этому времени уже обойдут его с двух сторон. И танки – мы их видели по дороге – действительно уже начинали выползать недалеко отсюда на равнину, но двигались они по грязи так медленно, что было абсолютно ясно – до темноты они никак не поспеют обойти это селение, которое должна атаковать бригада Петрунина.

А между тем Петрунину нужно было начинать новую атаку…

Мы долго стояли и смотрели, как двигаются танки. Было ясно, что из этого ничего не выйдет, что они не успеют… Но они не могли пойти быстрее и не шли, и ничего не улаживалось. И когда настало назначенное время, Петрунин, с остервенением махнув рукой, дал по телефону приказание своему батальону атаковать это селение одному, без танков. А ещё через сорок минут, как и следовало ожидать, атака захлебнулась» [34; 73-74].

От себя добавим, что нетрудно представить себе и судьбу танков, которые, выйдя, наконец, на исходные позиции, будучи абсолютно неманевренны и лишены всякой поддержки пехоты, начнут атаку селения. Немцы и румыны просто-напросто устроят их методичный отстрел из всех противотанковых средств (орудия, противотанковые ружья).

Любопытны свидетельства К.М. Симонова о действиях немецкой авиации:

«День был не только дождливый, но и туманный. Туман висел, казалось, всего в ста метрах над головой… Погода была нелётная, но немцы на этот раз с погодой, очевидно, решили не считаться и всё-таки летали. В первый и пока единственный раз за всю войну я видел эту необычную, непохожую на другие бомбёжку. Облака и туман висели над полем. При этом продолжал идти дождь. Но немецкие «юнкерсы», как большие рыбы, выныривали из тумана почти на бреющем, били из пулемётов и, сориентировавшись, снова исчезнув в тумане, уже оттуда, откуда-то сверху, невидимые, сбрасывали бомбы. Должно быть, они делали так потому, что вырывались из тумана слишком низко, бомбить с этой высоты было бы опасно для них самих» [34; 65].

«Львов провёл здесь полчаса, разговаривая с командиром дивизии и с командирами артиллерийских полков. Сзади, несмотря на темноту, «юнкерсы» продолжали сбрасывать бомбы через облака» [34; 66].

«Только день был хотя и дождливый, но не такой туманный, как вчера, и немцы, пользуясь лучшей погодой, систематически бомбили дороги.

…Девятка «юнкерсов», вываливаясь из гораздо более высоко, чем вчера, стоявших облаков, в несколько заходов бомбила всё кругом…» [34; 70].

«Утром следующего дня наши зенитки подбили над самым Ленинским немецкий «юнкерс» (в посёлке Ленинском размещался штаб Крымского фронта – И.Д.)…

Во второй половине дня мы с нашим корреспондентом по Крымскому фронту Бейлинсоном влезли на попутный грузовик и поехали в Керчь. Уже подъезжали к ней, когда начался воздушный налёт: рвались бомбы, со всех сторон лупила наша зенитная артиллерия, в воздухе перекрещивались пулемётные трассы… Всю дорогу до Керчи сыпал снег пополам с дождём…» [34; 75].

Обратите внимание, в каких условиях действует немецкая авиация: дождь, снег, туман. Но она действует. И как ни старались мы, но не смогли найти у К.М. Симонова хотя бы пару слов о действиях нашей авиации. В лучшем случае, немецким самолётам противодействуют наши зенитчики, но ни разу наши авиаторы.

Читатель должен нас извинить за столь пространное цитирование известного советского писателя. На наш взгляд, в приведённых описаниях хорошо видны все причины неудачи наступления Крымского фронта 27 февраля – 2 марта 1942 года: тут и прочная оборона немцев, и неповоротливость советского командования, которое ещё не научилось взламывать прочную оборону противника и не проявило никакой реакции на изменения, внесённые в условия наступления погодой, и сама эта погода («Наступление Крымского фронта буквально утонуло в грязи», – пишет современный историк А. Исаев [11; 241]), и господство в воздухе немецкой авиации.

И, отчасти забегая вперёд, всё же ещё раз предоставим слово Константину Симонову. Этими словами писатель и фронтовой корреспондент подтверждает нашу мысль, что истоки майской катастрофы Крымского фронта проявились значительно ранее, их было видно уже в ходе февральско-мартовского наступления фронта:

«Катастрофа произошла через два месяца после того, как я уехал отсюда, из Керчи. И теперь, после неё, задним числом, мне можно и не поверить, но тогда, когда я возвратился из армии сначала в Керчь, а потом в Москву после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной со всем эти бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжёлое предчувствие, что здесь может случиться что-то очень плохое.

Войск было повсюду вблизи передовой так много, что само их количество как-то ослабляло чувство бдительности. Никто не укреплялся, никто не рыл окопов. Не только на передовой, на линии фронта, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника.

Здесь, на Крымском фронте, тогда, в феврале, был в ходу лозунг: «Всех вперёд, вперёд и вперёд!» Могло показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы все топтались как можно ближе к фронту, к передовой, чтобы, не дай бог, какие-нибудь части не оказались в тылу, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не оказался вне пределов артиллерийского обстрела противника… Какая-то непонятная и страшная мания, с которой мне не приходилось сталкиваться ни до, ни после.

А как только вы отъезжали на десять километров в тыл, вам уже не попадалось на глаза ничего – ни войск, ни узлов противотанковой обороны, ни окопов, ни артиллерийских позиций.

От фронта до Керчи тянулось почти пустое пространство. Даже на линии знаменитых Акмонайских позиций не было вырыто ни одного нового окопа, а старые, остававшиеся от прежней обороны, были изуродованы…

Нет, я не лгу, говоря, что тяжёлые предчувствия у меня возникали в душе уже тогда, в феврале и марте» [34; 79-80].

Ко 2 марта советские войска были очень сильно вымотаны. У нас нет данных о численности людских потерь конкретно в наступлении 27 февраля – 2 марта 1942 года, но, безусловно, они были значительны. Зато известно, что было потеряно 113 танков – это свыше 30% танкового потенциала фронта. Теперь в его танковых соединениях и частях насчитывалось:

39-я танковая бригада – 19 танков (2 КВ, 6 Т-34 и 11 Т-60) (потери – 26 машин).

40-я танковая бригада – 30 танков (2 КВ, 7 Т-34 и 21 Т-60) (потери – 15 машин).

55-я танковая бригада – 53 танка Т-26 (потери – 40 машин).

229-й отдельный танковый батальон – 4 танка КВ (потери – 12 машин) [11; 239], [25; 35-36].

И даже входившие в армию второго эшелона, 47-ю, 24-й танковый полк и 56-я танковая бригада понесли потери (видимо, от воздушных бомбардировок). Ко 2 марта в них насчитывалось:

24-й танковый полк – 29 танков Т-26 (потери – 17 машин).

56-я танковая бригада – 90 танков Т-26 и ХТ (потери – 3 машины) [11; 239], [25; 35-36].

2 марта генерал Д.Т. Козлов принял решение приостановить наступление. В своём донесении № 151/ОП, посланном в Ставку ВГК в этот день, он, в частности, докладывал:

«…6. Состояние дорог: в течение дня 2.3. 1942 г. моросящий дождь, дорога и почва раскисли, непроходимы для всех видов транспорта, артиллерии и танков.

7. Решил, вследствие непроходимости дорог, невозможности действовать танками и пехотой вне дорог, временно закрепиться на достигнутых рубежах, в готовности по установлении проходимости почвы перейти в решительное наступление» [32; 503].

3 марта (в 03 часа 20 минут) Ставка ВГК утвердила решение Д.Т. Козлова о приостановлении наступления (директива № 170131). При этом указывалось, что «при малейшем изменении в благоприятную сторону условий погоды и состояния грунта немедленно, со всей энергией, не ожидая особых указаний» необходимо возобновить выполнение поставленной фронту задачи [32; 116].

Однако ещё до выхода директивы Ставки, утверждающей решение генерала Д.Т. Козлова, состоялись переговоры по прямому проводу между Д.Т. Козловым и А.М. Василевским. В ходе этих переговоров командующий Крымфронтом озвучил причины неудачи наступления войск фронта, главной из которых была названа погода (с чем, в принципе, трудно не согласиться). А.М. Василевский указал и ещё на две причины:

«Тов. Сталин приказал мне передать Вам, что, по его мнению, основной причиной неуспеха в наступлении армий фронта является неумелое использование в армиях средств усиления, а именно: РСов, миномётов, артиллерии, танков и авиации» [32; 115].

Сам А.М. Василевский поставил под сомнение тактику лобовых ударов по немецким узлам сопротивления, которая применялась в ходе наступления Крымского фронта [32; 115].

Д.Т. Козлов согласился с обоими замечаниями [32; 115].

Высказанная А.М. Василевским мысль о нанесении основного удара в обход опорных пунктов немцев Кой-Асан и Корпеч легла в основу следующего плана наступательной операции Крымского фронта. Он был представлен в Ставку уже 4 марта 1942 года (доклад № 571/ОП).

«Идея операции: ударом двух армий, эшелонированных в глубину, в направлении Тулумчак, Аппак-Джанкой, Шейх-Эли, Стар[ый] Крым, – говорилось в докладе, – обойти систему инженерных сооружений с севера и во взаимодействии с армией, наступающей в направлении Кой-Асан русск[ий], отм. 56,5, гора Орта-Егет, разгромить феодосийскую группировку противника и выйти на фронт р. Мокр[ый] Индол» [32; 504].

Как и в предыдущем плане, основной удар наносила 51-я армия. Именно она обходила «систему инженерных сооружений с севера». Вспомогательный удар на Кой-Асан наносила 44-я армия. 47-я армия, составляя второй эшелон, обеспечивая оборону Ак-Монайских позиций в случае контратак противника, при успешном развитии наступления усиливала удар 51-й армии и в то же время выбрасывала подвижную группу в район Киета для полного уничтожения отходящих от Феодосии частей противника [32; 504-505].

План предполагал усиление 44-й армии: ей должна была быть передана одна стрелковая дивизия и 229-й танковый батальон из 51-й армии и 24-й танковый полк из 47-й армии [32; 504].

5 марта Ставка ВГК утвердила предложенный план с рядом поправок (директива № 170133). Прежде всего, передача стрелковой дивизии и танкового батальона из 51-й в 44-ю армию отменялись [32; 117-118].

Далее. 44-я армия должна была наносить свой главный удар «не в лоб Кой-Асанскому опорному пункту, а в обход его с юга» [32; 118].

Несколько ограничивались задачи 47-й армии: её стрелковые соединения останавливались на рубеже Шубино, Байгоджа, Ислам-Терек. Предлагавшееся командованием Крымского фронта дальнейшее продвижение войск армии на Салы не утверждалось. Точнее, их предполагалось использовать в зависимости от обстановки [32; 118, 505]. Т.е. Ставка видела необходимость до поры до времени оставлять эту армию именно во втором эшелоне. Действия подвижной группы армии на Киет были утверждены [32; 118].

В директиве Ставки, утверждавшей очередной план наступления Крымфронта, особо подчёркивалось следующее:

«…6. Основной задачей большей части армейской и фронтовой авиации…» должны являться «…систематические боевые действия её по боевым порядкам противника и по его опорным пунктам и, прежде всего, на переднем крае в полосах нанесения главного удара армий.

…7. Не допускать не подготовленных массированным огнём миномётов, эресов и артиллерии пехотных и танковых атак опорных пунктов и узлов сопротивления обороны противника и тем самым исключить попадания нашей пехоты и танков в огневые мешки противника» [32; 118].

Сделал определённые выводы из неудачного наступления и представитель Ставки ВГК на Крымском фронте Л.З. Мехлис. Поскольку Лев Захарович не имел привычку отсиживаться в штабе, а лично посещал войска, то у него сложилось вполне конкретное впечатление о причинах наших неудач и способах преодоления этих причин. Так, Ю. Рубцов и И. Мощанский приводят следующие сохранившиеся в архивах записи армейского комиссара: «Скорость танков плохая. Ползут как черепахи» (о действиях танковых бригад) [26; 330]. «398 с.д. Не было боевых порядков, стадом идут» [26; 330]. «Здесь нужен не приказ, а практическая работа. Надо сократить также заградительный батальон человек на 60-75, сократить всякого рода команды, комендантские… Изъять из тылов всё лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не смели…» [25; 35].

Даже очень критически настроенный к Мехлису И. Мощанский вынужден признать, что «рекомендации армейского комиссара 1-го ранга не лишены трезвой оценки положения дел…» [25; 35].

Справедливо полагая, что одними приказами дела не решить, Л.З. Мехлис продолжал считать, что в войсках должна укрепляться сознательная дисциплина. Достигнуть же этого можно, усиливая партийно-политическую работу в частях. Поэтому он продолжал требовать от Главного политуправления РККА присылки на Крымский фронт новых кадров политработников. В марте сюда прибыло: 2 военкома дивизий, 1 военком танковой бригады, 9 военкомов полков, 25 военкомов батальонов, 15 военкомов танковых рот, 500 политруков, 750 замполитруков и 2 307 политбойцов [25; 35].

Не обошёл вниманием Л.З. Мехлис и вопросы командных кадров. Как мы помним, представитель Ставки ВГК с самого начала своего пребывания на Крымском (Кавказском) фронте был «не в восторге» от его высшего командования. Неудача столь основательно подготавливаемого наступления никак не могла улучшить отношения Л.З. Мехлиса ни к комфронта Д.Т. Козлову, ни к начальнику штаба фронта Ф.И. Толбухину.

В официальной историографии принято считать, что Л.З. Мехлис сделал Д.Т. Козлова и Ф.И. Толбухина попросту «козлами отпущения», ибо всеми неудачами фронт, на самом деле, обязан ему, Л.З. Мехлису. Так, И. Мощанский пишет:

«Тщательную подготовку наступления (выучку штабов и войск, материальное и боевое обеспечение, разведку и т.п.) подменяли нажим, голый приказ, репрессии, массовая перетасовка командных и политических кадров.

Неудача с наступлением фронта не на шутку ударила по самолюбию заместителя наркома обороны, представителя Ставки. Л.З. Мехлис не мог не понимать, что его кредит доверия у Сталина не может быть вечным.

Думать об этом Мехлису не хотелось. Он давно привык не рефлексировать, а действовать. Руководствовался армейский комиссар привычной для себя логикой: если при всей его активности случилась неудача, значит, надо работать ещё больше, выявлять пустозвонов, лодырей, не умеющих провести отданный приказ в жизнь. А то – и скрытых врагов. Объектом пристального внимания Л.З. Мехлиса стал руководящий состав фронта, в первую очередь, его командующий» [25; 36-37].

Или С. Ченнык в своей статье под «красочным» названием «Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии» (кстати, в подразделах статьи с не менее «красочными» названиями: «Патология жестокости» и «“Мы должны быть прокляты”») утверждает следующее:

«Неудачи казались ему (Мехлису – И.Д.) временными. Он отмечал «слабую подготовку нашей пехоты», но не понимал, что лично содействовал подмене боевой подготовки бесконечными партийными и политическими мероприятиями.

…Обвинения льются потоком на всех командующих.

…Создав такую обстановку, в которой каждый из командиров больше думал о том, как защитить себя от сталинского любимца, чем о положении на фронте, представитель Ставки фактически обеспечил все условия для провала наступления» [41; 3-5].

Вот так, ни больше ни меньше. Кажется, мы уже вполне убедительно показали, что Л.З. Мехлис вовсе не подменял боевую подготовку войск и их материальное обеспечение партийно-политическими мероприятиями, хотя и последним уделял большое внимание, видя в них средство воспитания духа войск, их моральной подготовки. И попробуйте сказать, что это был неверный подход! Ещё древние говорили: «Не столько воин силён оружием, сколько оружие – воином», – тем самым отмечая важность наличия сильного боевого духа у воинов. Чем укрепляется этот дух, какими идеями, представлениями и учениями, – другой вопрос. Для Л.З. Мехлиса таковой идеей была идея коммунистическая, очень тесно связанная с идеей русского патриотизма. Но сейчас, собственно, не об этом, а о кадровых вопросах.

9 марта Л.З. Мехлис отправил в Ставку ВГК телеграмму, в которой просил сменить начальника штаба фронта генерал-майора Ф.И. Толбухина [32; 123], [26; 342-343], [20; 7], [1; 8].

В отношении этой телеграммы нам бы хотелось высказать ряд своих соображений.

Во-первых, принято почему-то считать, что в ней Мехлис просил снять не только Толбухина, но и Козлова [26; 342-343], [25; 37], [20; 7].

На наш взгляд, это ошибка, порождённая неверной трактовкой следующих слов телеграммы:

«…Вследствие того, что и сам командующий Козлов – человек невысокой военной и общей культуры, отягощать себя работой не любит, исходящие от командования документы редакционно неряшливы, расплывчаты, а иногда искажают смысл. Во избежание неприятностей их приходится часто задерживать для исправления…» [25; 37].

Просьбы о снятии Д.Т. Козлова эти слова не содержали, чему подтверждением и переговоры по прямому проводу Л.З. Мехлиса с А.М. Василевским, состоявшиеся в первом часу ночи 10 марта 1942 года, и доклад Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта 1942 года, в котором представитель Ставки на Крымфронте действительно настаивал на смене командующего фронтом.

В разговоре по «Бодо» заместитель начальника Генштаба, в частности, сказал:

«…по Вашей шифровке о тов. Толбухине (выделено нами – И.Д.) тов. Сталин принял решение освободить его от обязанностей начальника штаба фронта и временно, до назначения нового начальника, исполнение обязанностей начальника штабафронта возложить на генерала Вечного» [32; 123].

Заметьте, ни слова о Д.Т. Козлове и просьбе о его снятии. Молчит о ней А.М. Василевский, молчит в дальнейшем разговоре и Л.З. Мехлис [32; 123]. Согласитесь, странное молчание, если такая просьба всё-таки была.

А вот строки из доклада Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта:

«Товарищу Сталину.

Я долго колебался докладывать Вам о необходимости сменить командующего фронтом Козлова (выделено нами – И.Д.), зная наши трудности в командирах такого масштаба. Сейчас я всё же решил поставить перед Ставкой вопрос о необходимости снять Козлова (выделено нами – И.Д.)» [25; 37].

Выделенные слова ясно показывают, что предложение о снятии Д.Т. Козлова было высказано Л.З. Мехлисом впервые.

Зачем авторам, клеймящим Льва Захаровича, показывать многократность его просьб о снятии Д.Т. Козлова – понятно: тем самым демонстрируется «разрушительная» деятельность представителя Ставки на Крымском фронте.

По иным причинам это делают авторы, пытающиеся «обелить» Л.З. Мехлиса: для них это – яркий пример борьбы Мехлиса с генералами-«бездельниками».

В общем же, заблуждаются и те, и другие (не берёмся судить, кто намеренно, а кто случайно).

Во-вторых, на наш взгляд, ошибочно напрямую увязывать телеграмму от 9 марта с неудачей наступления 27 февраля – 2 марта, как это делают все исследователи. Конечно, как уже отмечалось, срыв наступления не улучшил отношение Мехлиса к командованию Крымского фронта. Но позволим предположить, что если бы непосредственно он послужил причиной просьбы в Ставку о снятии Ф.И. Толбухина, то Лев Захарович не ждал бы неделю, чтобы эту просьбу «озвучить». Думается, «последней каплей» были обстоятельства, связанные с подготовкой нового наступления. Недаром Л.З. Мехлис в телеграмме поднял вопрос о «недоброкачественности» документов командования Крымского фронта (см. выше).

И, наконец, в-третьих. Сомневаемся, что почтенных учёных мужей, «свешивающих» на Л.З. Мехлиса «всех собак», удивит факт, о котором пойдёт речь ниже. Они, безусловно, его знали. Только не упоминали о нём, дабы не нарушать «стройность» своей схемы «Мехлис во всём виноват». Но читатель, наверное, будет этим фактом удивлён (раз уж ему ничего о нём не рассказывали). Так вот, снятия Ф.И. Толбухина добивался сам Д.Т. Козлов, о чём выходил с просьбами на представителя Ставки ВГК.

Ниже приводятся выдержки из переговоров по прямому проводу между А.М. Василевским и Д.Т. Козловым, проходивших с 23.30 9 марта 1942 года до 00.15 10 марта. Заметим, что эти переговоры закончились за пять часов до того, как начались переговоры А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом, о которых мы уже упоминали чуть выше (обстоятельство, на которое следует обратить внимание).

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …2. Тов. Сталин считает целесообразным заменить начальника штаба фронта тов. Толбухина и впредь до назначения нового начальника штаба временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта генерала Вечного.

[…]

КОЗЛОВ. …Решение в отношении тов. Толбухина считаем весьма целесообразным, об этом ставили вопрос перед тов. Мехлисом (выделено нами – И.Д.). Желательно оставить его, если он не будет возражать, на должности помощника по укомплектованию и формированию войск фронта или заместителем командующего 47-й армией. Просим как можно скорее назначить человека вместо Толбухина. Не лучше ли будет исполнение обязанностей возложить на полковника Разуваева, так как генерал Вечный является представителем Ставки и, следовательно, пользуется правами несколько выше, чем я. Будет ли удобно с точки зрения взаимоотношений в управлении войсками?

ВАСИЛЕВСКИЙ. Вечный – сугубо военный человек и, получив приказ Ставки о временном назначении, думаю, будет неплохим начальником штаба и Вашим помощником, так что Ваши опасения абсолютно напрасны. Ваши соображения в отношении тов. Толбухина, да и в отношении тов. Разуваева доложу…» [32; 122-123].

Предполагаем, что «Мехлисовы обличители» заявят на это, что «бедный», «запуганный» Мехлисом, слабовольный генерал Д.Т. Козлов говорил так, чтобы поперёк Мехлиса не идти или Сталину не противоречить.

Что сказать на подобные аргументы?

Мы неспроста обратили внимание на время переговоров командующего Крымфронта с заместителем начальника Генштаба – они состоялись до переговоров последнего с Л.З. Мехлисом. При этом Мехлис отправлял свои соображения относительно Ф.И. Толбухина шифровкой, содержание которой он вряд ли докладывал Д.Т. Козлову⁶. Недаром А.М. Василевский разговаривал с Д.Т. Козловым и Л.З. Мехлисом не одновременно. Потому можно быть стопроцентно уверенным, что «положительная реакция» командующего Крымским фронтом на снятие его начальника штаба не была обусловлена телеграммой представителя Ставки ВГК, в которой он предлагал сменить Ф.И. Толбухина. С другой стороны, вряд ли Д.Т. Козлов был столь пуглив, что одна ссылка на мнение Сталина абсолютно парализовывала его волю и заставляла плести небылицы про его просьбы к Мехлису о снятии Ф.И. Толбухина и изображать удовлетворённость по поводу состоявшегося решения Ставки. Во всяком случае, в отношении назначения на должность начальника штаба генерала Вечного Д.Т. Козлов не побоялся выразить своё несогласие и предложить кандидатуру полковника Разуваева.

Ну, а если мы ошибаемся, а наши оппоненты правы, и Д.Т. Козлов и Мехлиса боялся, и Сталина до «дрожи в коленях», да так, что начинал выдумывать на ходу небылицы, только чтобы им угодить, то тем хуже для наших оппонентов. Что это за командующий фронтом?! Лжив, труслив. Выходит, прав был Мехлис в его оценках? И, воля ваша, господа оппоненты, гнать таких командующих надо с их должностей взашей.

Хотелось бы рассмотреть и ещё пару документов, характеризующих, прежде всего, Л.З. Мехлиса, а затем – поливающих его грязью историков (в смысле используемых ими методов «протаскивания» своих построений).

Одного документа мы уже касались – это запись переговоров А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом от 10 марта 1942 года. Продолжим его цитирование (документ невелик):

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …Военный совет фронта поставил вопрос об оставлении тов. Толбухина во фронте на должности помощника командующего [войсками] фронта по укомплектованию и формированию или же на должности заместителя командующего 47-й армией. Тов. Сталин к тому и другому предложению отнёсся отрицательно, точно так же и к просьбе Военного совета временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта полковника Разуваева. У меня всё. Какие будут от Вас указания мне?

МЕХЛИС. Я считаю, что Толбухина не следует здесь оставлять, и целиком согласен с мнением тов. Сталина. Что касается Разуваева, то это честный командир, работоспособный, но начальником штаба, и к тому же при отсутствии начальника оперативного отдела, ему будет очень трудно (выделено нами – И.Д.). …Правильно будет до подыскания кандидата временно вступить в исполнение обязанностей тов. Вечному. У меня всё.

ВАСИЛЕВСКИЙ. Слушаюсь. Сейчас будет оформлено приказом. До свидания» [32; 123].

Обратим внимание на чрезвычайно положительную характеристику, которую даёт Л.З. Мехлис полковнику Разуваеву, предложенному Д.Т. Козловым на должность начштаба. Единственная причина отклонения его кандидатуры – недостаток опыта для выполнения обязанностей, связанных с этой должностью. Т.е., другими словами, – польза дела. То, что кандидатура предложена Д.Т. Козловым, на мнение Л.З. Мехлиса влияния не оказывает. Очень яркий штрих для характеристики Льва Захаровича.

Второй документ – директива Ставки № 170139 командующему войсками Крымского фронта о назначении заместителя командующего 51-й армией от 9 марта 1942 года:

«Ставка Верховного Главнокомандования не возражает против назначения генерал-майора Баронова заместителем командующего 51-й армией.

По поручению Ставки Верховного

Главнокомандования

Начальник Генерального

штаба Шапошников»

[32; 122].

Чуть более чем за месяц до того (7 февраля 1942 года) Ставка ВГК сняла генерал-майора Баронова с должности командующего 47-й армией [32; 122]. Снят он был по настоянию именно Л.З. Мехлиса. Генерал-майор показался ему человеком ненадёжным, причём первоначально, видимо, речь шла всё-таки о профессиональных и человеческих качествах К.Ф. Баронова, а не о его службе офицером в царской армии, как стараются представить дело «объективные» историки. Почему мы так считаем? Да дело в том, что бывшим царским офицером (штабс-капитаном) был, например, и командарм-51 генерал Львов. Однако Л.З. Мехлис не только не преследовал его за этот факт биографии, но даже чрезвычайно симпатизировал ему (предлагал его на должность командующего фронтом вместо Д.Т. Козлова). С Бароновым же получилось «с точностью до наоборот» – он настолько не понравился Льву Захаровичу, что тот запросил на него данные в особом отделе Крымского фронта. И получил такую информацию: Баронов К.Ф., 1890 года рождения, служил в царской армии, член ВКП(б) с 1918 года, утерял партбилет. В 1934 году «за белогвардейские замашки» исключён из партии при чистке, потом восстановлен. Родственники подозрительны: брат Михаил – участник Кроншдатского мятежа, «врангелевец», живёт в Париже. Другой брат – Сергей осуждён в 1937 году за участие в «контрреволюционной организации». Жена – «дочь егеря царской охоты». Сам Баронов изобличался в связях с лицами, «подозрительными по шпионажу». Сильно пьёт. Штабом почти не руководит. Часто уезжает в части и связи со штабом не держит [25; 38], [41; 4].

После такой характеристики симпатии к Баронову у Мехлиса прибавиться никак не могло. Баронов был снят с должности и отправлен в распоряжение Ставки ВГК. Его апелляция к представителю Ставки с просьбой оставить его на фронте и на строевой работе была Л.З. Мехлисом отклонена [25; 38], [41; 4].

Собственно, на этом «обличители» Льва Захаровича и заканчивают повествование о генерал-майоре К.Ф. Баронове. С. Ченнык лишь с трагизмом добавляет: «Участь генерала была решена» [41; 4]. Согласитесь, после такой концовки невольно закрадывается мысль, что Баронова попросту поставили «к стенке». Излишне говорить, что о повторном назначении Баронова на Крымфронт «обличители» ни словом не обмолвились. А между тем факт достоин рассмотрения.

Если посмотреть на текст директивы Ставки ВГК № 170139 от 9 марта 1942 года о назначении генерала К.Ф. Баронова заместителем командующего 51-й армией, то ясно видно, что назначение это произошло по просьбе командования Крымского фронта («Ставка… не возражает против назначения…» [32; 122]). Трудно представить, что командование фронта вышло с подобным предложением в Ставку без согласования вопроса с Л.З. Мехлисом. Кадровые вопросы он, как мы помним, очень тщательно контролировал. Сами «объективные» историки упрекают его в чрезмерном к ним внимании и вообще в том, что он вмешивался во все, даже самые мелкие, дела фронта, мешая Д.Т. Козлову командовать. Поэтому с уверенностью можно считать, что против назначения генерала К.Ф. Баронова заместителем командарма-51 Л.З Мехлис ничего не имел, что он, если не сам выступил с инициативой этого назначения, то поддержал её.

Что же произошло за месяц после снятия К.Ф. Баронова? Открылись какие-то новые обстоятельства его «дела», и Лев Захарович понял, что поступил с человеком несправедливо? Или на Крымфронте был такой острый дефицит командных кадров, что Л.З. Мехлис счёл возможным допустить К.Ф. Баронова до «замской» должности в 51-й армии? Тем более что командовал этой армией вполне надёжный командующий – генерал В.Н. Львов, которого представитель Ставки высоко ценил и, очевидно, считал, что под его командой К.Ф. Баронов может успешно работать и приносить пользу фронту. Тут, конечно, можно только гадать. Скорее всего, имел место некий «промежуточный вариант»: за месяц Мехлиса (может, и на основании каких-то фактов, ранее ему не известных) убедили (скажем, тот же генерал В.Н. Львов), что генерал К.Ф. Баронов не так уж и плох, и армейский комиссар посему и не стал возражать против его назначения заместителем В.Н. Львова, учитывая при этом, что дефицит грамотных командных кадров на Крымском фронте и впрямь ощущался.

Как бы там ни было, но история с генерал-майором К.Ф. Бароновым хорошо показывает, что пользу дела и справедливость Л.З. Мехлис ставил куда выше своих амбиций и своего самолюбия.

Однако вернёмся непосредственно к боевым делам.

В ходе уже упоминавшихся здесь переговоров по «Бодо» Д.Т. Козлова с А.М. Василевским, состоявшихся в ночь с 9 на 10 марта, командующий Крымским фронтом так изложил ход подготовки к новому наступлению:

«Подготовка идёт. Смена [и] сосредоточение закончатся сегодня в ночь. Задержка происходит с танками КВ и Т-34. Только сегодня поступила основная масса запасных частей из Новороссийска. В Камыш-Бурун направлены части. Погода за последние два дня немножко улучшилась. В районе [армии] Львова автотранспорт уже пошёл по дорогам, вне дорог грунт труднопроходим, танки идут с трудом. Ночью обычно небольшие заморозки, а днём опять начинает отпускать. Всё же почва и дороги постепенно подсыхают. Если погода не ухудшится, по всей вероятности, возможно будет, хотя и с трудом, начать работу одиннадцатого, к чему сейчас и готовимся» [32; 122].

Действительно, последующие несколько дней погода стояла хорошая. Было принято решение начать наступление 13 марта в 10 утра [25; 35].

На сей раз танковые бригады, полк и батальоны были приданы непосредственно пехотным соединениям. Командиры танковых бригад были подчинены командирам стрелковых дивизий и бригад [25; 35]. Это было ошибкой, т.к. при подобном применении танков не достигалось ни массирование удара ими, ни наращивание удара в глубину при прорыве обороны противника (другими словами, командование фронтом лишило себя подвижных соединений, могущих оперативно развить успех в случае прорыва фронта немцев). Излишне говорить, что «авторство» данного решения приписывается Л.З. Мехлису, что нас не удивляет [25; 35].

В своей работе «Борьба за Крым (сентябрь 1941 – июль 1942)» И. Мощанский говорит о том, что против такого решения протестовал генерал-инспектор авто-бронетанковых войск Крымского фронта генерал-майор Вольский, но командование фронтом ему не вняло [25; 35]. При этом И. Мощанский, конечно же, даёт понять, что ни командующий фронтом Д.Т. Козлов, ни новый начштаба П.П. Вечный просто не посмели возразить представителю Ставки ВГК.

На самом деле, нам представляется, что дело тут в другом.

Среди командования Красной Армии в начале 1942 года ещё не сформировалось чётких представлений о роли танковых соединений в прорыве обороны противника. Недостаточно крупные соединения, бригады, мыслились, в основном, именно как инструмент поддержки усилий пехоты. Так их и использовали с начала нашего контрнаступления под Москвой. Конечно, идеи массирования танкового удара, использования танковых масс, как эшелона развития успеха, пробивали себе дорогу, чему свидетельство – протесты генерала Вольского, но и крупных танковых соединений тогда не было (танковые корпуса начали формироваться в Красной Армии только с апреля 1942 года), и условия Крыма с его зимней непогодой и жутким бездорожьем не способствовали утверждению этих идей среди командования Крымфронта. Напомним, что массированные танковые удары в февральско-мартовском наступлении фронта не привели ни к чему, кроме больших потерь танков.

В общем, появление идеи подчинения танковых формирований стрелковым соединениям Крымского фронта вполне понятно. Заметим, что подобное решение не встретило возражений ни со стороны Ставки ВГК, ни со стороны Генерального штаба.

Есть в народе такое выражение – «закон подлости». Так вот, это выражение вполне применимо к обстоятельствам как первой, так и второй попытки Крымфронта наступать. Как по «закону подлости», с началом мартовского наступления погода испортилась (подобное произошло и в феврале). В 9.00 начался дождь и мокрый снег, и едва начавший подсыхать грунт снова быстро превратился в вязкую массу, в которой с трудом могли передвигаться и люди, и машины, и гужевой транспорт.

Подобная погода благоприятствовала немецкой обороне. С уверенностью можно говорить, что погодные условия помогли немцам удержаться, и если бы не эти условия, их фронт был бы сокрушён.

В непролазной грязи советские войска пять дней безуспешно штурмовали позиции противника. Даже Манштейн в своих мемуарах, заявляя об отражениях русских атак и подбитии при этом 136 русских танков, вынужден признать, что бои носили крайне ожесточённый характер [19; 257].

В ночь на 18 марта дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки. На участке 51-й армии, наносившей главный удар, в бой была введена 390-я «национальная» дивизия при поддержке 55-й танковой бригады. Наступающим советским соединениям удалось прорвать оборону противника и продвинуться вперёд на 7-8 км, образовав нависающий над Феодосией выступ [11; 239-240]. Немецкий ХLII армейский корпус, по которому пришёлся этот удар, держался из последних сил.

«18 марта, – пишет Манштейн, – штаб 42 корпуса вынужден был доложить, что корпус не в состоянии выдержать ещё одно крупное наступление противника» [19; 257].

По счастью для немцев, нанести мощный удар, развить успех советские войска уже не могли. Они понесли большие потери. Э. Манштейн ничуть не преувеличивает, когда говорит о том, что к 18-му числу немцам удалось подбить 136 советских танков [19; 257]. Действительно, то, что противник устроил танковым войскам Крымского фронта, трудно назвать иначе, как словом «побоище». С 13 по 19 марта 56 тбр потеряла 88 танков (из 90), 55 тбр – 8 танков (из 53), 39 тбр – 23 танка (к началу наступления в бригаде насчитывалось всего 19 машин; очевидно, в ходе наступления она получила пополнение, о размере которого судить нет возможности), 40 тбр – 18 танков (из 30), 24 тп – 17 танков (из 29), 29 отб – 3 танка (из 4) [11; 240], [25; 36].

Таким образом, общие потери танковых войск Крымского фронта составили 157 боевых машин. Это из 225, бывших к началу наступления, т.е., переводя абсолютные цифры в относительные, получаем практически 70-процентные потери. Фактически, перестали существовать 56 тбр, 39 тбр и 29 отб.

Нашим войскам явно была нужна перегруппировка. Поэтому нарастить удар они попросту были не в состоянии.

Манштейн решил воспользоваться данным обстоятельством, чтобы попытаться восстановить прежнюю линию фронта. При этом командующий 11-й армией предполагал не просто вытеснить русских на их прежние позиции. В его намерение входило отрезать, окружить и уничтожить вклинившиеся в немецкое расположение на его северном участке советские войска [19; 257].

Для выполнения такого амбициозного плана в распоряжении у Манштейна имелось абсолютно свежее соединение – в начале марта в Крым прибыла 22-я танковая дивизия немцев.

Эта дивизия начала формироваться в конце сентября 1941 года. Её танковый полк (204-й) состоял из двух батальонов. К моменту прибытия в Крым дивизия насчитывала 142 танка (45 Pz. II, 77 Pz. 38(t) и 20 Pz. IV) [11; 240], [25; 36].

Нетрудно заметить, что к 20 марта, дате, на которую было назначено немецкое контрнаступление, 11-я армия уже превосходила в танковом отношении войска Крымского фронта. Даже не считая штурмовых орудий немцев, соотношение в танках стало, примерно, 1:2 в пользу немцев (142 немецких танка против 70-80 машин Крымфронта). Если же брать конкретно участок, на котором немцы планировали нанести удар, – участок 51-й армии, то здесь немецкое преимущество было ещё значительнее: 142-м танкам немцев противостояло около 60 советских боевых машин.

Немецкое контрнаступление, предпринятое, как и планировалось, 20 марта, потерпело неудачу.

Манштейн, подобно другим германским мемуаристам и авторам, пишущим о войне с Советской Россией, менее всего склонен приписывать неудачи войск вермахта собственно действиям противника. Всегда у них в неудачах виноваты то погода, то дороги, то союзники, то немыслимое численное превосходство русских (а не их стойкость и воинское искусство). Вот и в случае с провалом наступления 20 марта Манштейн главными причинами провала считает необстрелянность 22-й танковой дивизии и… туман. В его описании события выглядят так:

«Предпринятое 20 марта наступление, к которому должны были также присоединиться на флангах 46 и 170 пд, потерпело неудачу. Танковая дивизия в утреннем тумане натолкнулась на советские войска, занявшие исходное положение для наступления. Оказалось, что командование армии совершило ошибку, бросив эту вновь сформированную дивизию в большой бой, не испытав её заранее и не проведя с ней учений в составе соединения. Хотя на этот раз наступление дивизии не имело успеха, несмотря на то, что ей ставилась ограниченная задача, спустя несколько недель, когда с ней были проведены занятия в условиях, близких к боевым, в составе соединения, она целиком оправдала возложенные на неё надежды. Но что нам оставалось делать в этой крайне напряжённой обстановке, как не идти на риск и бросать в бой танковую дивизию? Всё же противнику был нанесён моральный удар, и мы сорвали его подготовку к новому крупному наступлению в решающий момент» [19; 257-258].

Рассказывая всё это, Манштейн «изящно» забывает упомянуть и о танковом превосходстве своих войск (советское превосходство, даже мнимое, всегда им «аккуратно» отмечается), и об эффекте неожиданности, который был в ходе контрудара 20 марта на стороне немцев.

Вторит в описании «туманного контрнаступления» Манштейну и немецкий военный историк Пауль Карель, лишь добавляя, что после неудачи на 22-ю танковую дивизию глядели «косо» и солдаты, и офицеры других соединений, и командование (от армейского до группы армий «Юг»), что её даже хотели расформировать, и только действия дивизии в мае спасли её от этой участи [13; 397-398].

На самом деле, события, связанные с попыткой германского контрнаступления, не ограничились утренним «столкновением в тумане», в результате которого, как пытаются нас убедить немецкие авторы, необстрелянная 22-я танковая дивизия немцев смешалась и чуть ли не побежала, и на том всё и кончилось. «Столкновение в тумане» было лишь одним из боевых эпизодов. Вообще же разгорелось довольно ожесточённое встречное сражение пытавшихся продолжать наступление советских и контратакующих немецких войск, в ходе которого немцы (в том числе, и танкисты 22-й тд) действовали временами успешно. Так, в 7.30 утра 20 марта до двух батальонов пехоты германцев при поддержке 50 танков ударили из района Ново-Михайловка в направлении Корпечь. В результате непродолжительного боя немцам удалось отбросить советские войска. До 15 танков с автоматчиками ворвались в Корпечь, а отдельные машины достигли южных скатов высоты 28,2. Далее немцам продвинуться не удалось, и в итоге пришлось отступить [25; 36].

В 13.00 противник силою до батальона пехоты при поддержке 60 танков, действуя из района «три кургана» (2 км северо-восточнее Ново-Михайловки) возобновил атаку в общем направлении на Корпечь. В 15.00 противник из района «кладбище» и «железнодорожная будка» (2 км западнее Кой-Асана) снова контратаковал в общем направлении на высоту 28,2. На этот раз атаку поддерживало до 70 танков. Эти немецкие атаки были также отбиты огнём нашей артиллерии и контрударами танковых бригад [25; 36].

22-я танковая дивизия вынуждена была записать в безвозвратные потери 32 танка (9 Pz. II, 17 Pz. 38(t) и 6 Pz. IV) [11; 240]. Из них 17 машин остались на поле боя, а из этих последних 8 оказались в полной исправности и впоследствии использовались в танковых формированиях Крымского фронта [11; 240], [25; 36]. Очевидно, напряжённость боя была такова, что экипажи просто бросили исправные машины и ретировались. Думается, наличие подобных случаев при общем неуспехе контрнаступления и вызвало недовольство дивизией со стороны командования 11-й армии.

Советские войска, «осадив» немцев, пытались продолжать наступление, но успехом эти попытки не увенчались. Велики были потери. К 25 марта, даже с учётом прибытия в ходе наступления в танковые формирования Крымского фронта пополнений, количество машин, оставшихся в танковых бригадах, полку и батальоне, уже не позволяло вести наступательные действия:

39 тбр – 4 танка (2 КВ, 2 Т-60);

40 тбр – 13 танков (все Т-26);

55 тбр – 31 танк (все Т-26);

24 тп – 4 танка (все Т-26);

29 отб – 2 танка (оба КВ).

Всего – 54 танка [11; 240], [25; 36].

Словом, от былой бронетанковой мощи Крымского фронта осталось если и не воспоминание, то весьма «бледное» подобие.

Манштейн упоминает ещё о попытке возобновления советской стороной наступления 26 марта. Но попытка эта была уже слабой, «на последнем издыхании». Сам Манштейн по поводу её пишет, что она была предпринята только четырьмя дивизиями [19; 258]. «…Либо ударная сила остальных его (противника – И.Д.) соединений, – отмечает командующий 11-й армией, – была, по крайней мере, временно, исчерпана, либо ввиду первого случая применения танков с нашей стороны он предпочёл довольствоваться ограниченной задачей» [19; 258].

В конце марта – начале апреля на фронте установилось относительное затишье. Крайне ограниченные успехи наступления Крымского фронта, сопровождавшиеся к тому же несоразмерными потерями людей и боевой техники, означали, по сути, что план наступательной операции Крымфронта от 4 марта 1942 года (четвёртый уже по счёту) остался невыполненным.

Неудача очередной попытки наших войск вырваться с Керченского полуострова на основную территорию Крыма побудила Л.З. Мехлиса потребовать от Ставки ВГК смены командующего Крымфронтом генерала Д.Т. Козлова.

29 марта 1942 года в Москву ушла телеграмма следующего содержания:

«Товарищу Сталину.

Я долго колебался докладывать Вам о необходимости сменить командующего фронтом Козлова, зная наши трудности в командирах такого масштаба. Сейчас я всё же решил поставить перед Ставкой вопрос о необходимости снять Козлова» [25; 37], [11; 241].

Далее представитель Ставки ВГК дал такую характеристику командующему Крымским фронтом:

«Козлов – это обожравшийся барин из мужиков. Его дело много спать и жрать, в войска он не ездит и авторитетом не пользуется» [1; 8]. Кропотливой, повседневной работы не любит, оперативными вопросами не интересуется. К тому же, «опасно лжив» [11; 241], [25; 37].

«Если фронтовая машина работает в конечном итоге сколько-нибудь удовлетворительно, – продолжал в докладе Л.З. Мехлис, – то объясняется это тем, что фронт имеет сильный Военный совет, нового начштаба, да и я не являюсь здесь американским наблюдателем, а в соответствии с Вашими указаниями вмешиваюсь в дела.

Мне кажется, что дальше оставлять такое положение не следует, и Козлова надо снять» [1; 8], [25; 37].

Л.З. Мехлис просил назначить командующим Крымским фронтом одного из предложенных им людей: генерала Н.К. Клыкова, генерала К.К. Рокоссовского, генерала В.Н. Львова.

В тот же день о необходимости снятия командующего доложили в Ставку члены Военного совета Крымского фронта (Шаманин, Булатов, Колесов).

Безусловно, «объективные» историки трактуют позицию Военного совета фронта как сложившуюся под давлением Л.З. Мехлиса [25; 37].

За попытку инициировать снятие Д.Т. Козлова Л.З. Мехлис теми же историками осуждается. Вот, например, что пишет И. Мощанский:

«Последующий трагический исход Крымской оборонительной операции, в котором во многом повинен командующий фронтом, казалось бы, делает честь прозорливости представителя Ставки. Но ведь не сбросить со счетов и то обстоятельство, что многие ошибки и просчёты Козлова – следствие жестокого пресса со стороны Мехлиса. Так что, ещё вопрос, кого из них следовало для пользы дела отзывать» [25; 37].

Что можно сказать на подобные слова?

Во-первых, плох тот командующий, который позволяет собой «вертеть и крутить» кому бы то ни было. Это сразу показывает, что командующий – человек безвольный, слабохарактерный, а возможно, и профессионально не очень пригодный. Может ли такой человек быть командующим? Думается, нет. В данном отношении очень показателен разговор Сталина с Козловым, который приводит в книге своих воспоминаний «Солдатский долг» Константин Константинович Рокоссовский. Разговор этот, свидетелем которого К.К. Рокоссовский стал, состоялся вскоре после его назначения командующим Брянским фронтом (июль 1942 года). Ни фамилий, ни званий лиц Константин Константинович не называет (никакой военной тайны в этих сведениях, конечно, не было, но тактичным и порядочным человеком был маршал). Однако догадаться, о ком идёт речь, не трудно.

«…Мне крепко запомнился один эпизод, – пишет К.К. Рокоссовский. – Незадолго до Воронежской операции снова пришлось быть в Москве на докладе у Верховного Главнокомандующего. Кончив дела, я хотел подняться, но Сталин сказал:

– Подождите, посидите.

Он позвонил Поскрёбышеву и попросил пригласить к нему генерала, только что отстранённого от командования фронтом. И далее произошёл такой диалог:

– Вы жалуетесь, что мы несправедливо вас наказали?

– Да. Дело в том, что мне мешал командовать представитель центра.

– Чем же он вам мешал?

– Он вмешивался в мои распоряжения, устраивал совещания, когда нужно было действовать, а не совещаться, давал противоречивые указания…

– Так. Значит, он вам мешал. Но командовали фронтом вы?

– Да, я…

– Это вам партия и правительство доверили фронт… ВЧ у вас было?

– Было.

– Почему же не доложили хотя бы раз, что вам мешают командовать?

– Не осмелился жаловаться на вашего представителя.

– Вот за то, что не осмелились снять трубку и позвонить, а в результате провалили операцию, мы вас и наказали…

Я вышел из кабинета Верховного Главнокомандующего с мыслью, что мне, человеку, недавно принявшему фронт, был дан предметный урок.

Поверьте, я постарался его усвоить» [30; 125].

Сталин был абсолютно прав: подобным «боязливым» людям не место на посту командующего фронтом. Совершенно ясно, что с мнением Сталина был согласен и К.К. Рокоссовский.

Во-вторых, выскажем «крамольную» с позиций официальной историографии мысль: вмешательство Л.З. Мехлиса в оперативные вопросы на Крымском фронте сильно преувеличено. Это «легенда», созданная на основе мемуаров некоторых наших военачальников. Но мемуары писались многие годы спустя после войны. А вот во время войны Сталин в телеграмме, посланной Мехлису в дни майской катастрофы Крымфронта, наоборот, упрекал его в том, что он недостаточно в эти вопросы вмешивался [4; 208], [26; 348].

Да и с мемуарами не всё так однозначно. Скажем, А.М. Василевский в своих воспоминаниях «Дело всей жизни» ни словом не обмолвился, что Л.З. Мехлис «перетянул на себя одеяло» и заправлял всеми оперативными вопросами в Крыму.

В таком ключе можно трактовать написанное о ситуации на Крымском фронте в мемуарах адмирала Н.Г. Кузнецова. В первом их томе («Накануне») читаем:

«И вот мы в штабе фронта (Крымского – И.Д.). Там царила неразбериха. Командующий Крымским фронтом Д.Т. Козлов уже находился «в кармане» у Мехлиса, который вмешивался во все оперативные дела. Начальник штаба П.П. Вечный не знал, чьи приказы выполнять – командующего или Мехлиса. Маршал С.М. Будённый (главком Северо-Кавказского направления, в чьём подчинении находился и Крымский фронт – И.Д.) тоже ничего не смог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки» [18; 413].

Во втором томе воспоминаний («Курсом к победе») адмирал снова коснулся обстоятельств своего посещения штаба Крымского фронта:

«Не задерживаясь, мы выехали в село Ленинское, где размещался командный пункт фронта. С.М. Будённого встретил командующий фронтом генерал-лейтенант Д.Т. Козлов. Едва начались деловые разговоры, как представитель Ставки Л.З. Мехлис взял инициативу в свои руки, решительным тоном внося то или иное предложение. Таков уж был у него характер.

Всякие разговоры о возможности успешного наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л.З. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности – излишними. Было наивно думать, что врагу неизвестно о нахождении штаба фронта в Ленинском. Логичнее было предположить, что противник умышленно не бомбит Ленинское, откладывая это до решительного момента. Именно так, с бомбёжки КП, он начал наступление на Феодосию в январе 1942 года. А Мехлис уверял, что гитлеровцы не только ничего не знают о местонахождении штаба, но что нам и дальше удастся удержать это в секрете» [17; 195].

Любопытные строки. При всём уважении к адмиралу Н.Г. Кузнецову из них можно сделать только два вывода: либо Кузнецов и Будённый не выполнили возложенных на них обязанностей, либо ситуацию с управлением на Крымском фронте тогда, в конце апреля 1942 года, они считали приемлемой.

Поясним. Кузнецов и Будённый прибыли на Крымфронт для выяснения его проблем. Доклада в Ставку ВГК о «неладах» в командном звене фронта, об абсолютно неприемлемых отношениях, сложившихся между Д.Т. Козловым и Л.З. Мехлисом, они не подали (подобные документы на сей момент не найдены в архивах). Отсюда два приведённых нами выше вывода (либо – либо). Добавим только, что ни Кузнецов, ни Будённый людьми робкого десятка не были и свою точку зрения Сталину высказывать не боялись. Посему, кажется, вполне логично остановиться на втором из выдвинутых нами предположений. В мемуарах же адмирал Кузнецов попросту дал волю своей антипатии к Мехлису.

Заметим также, что Мехлис отнюдь не «бредил» лаврами великого полководца и титулом освободителя Крыма. В противном случае, не просил бы он у Ставки Д.Т. Козлову замены. Ведь такими генералами, как Клыков, Рокоссовский или Львов, «вертеть» было бы куда труднее, чем слабохарактерным Козловым.

Итак, вмешивался ли Мехлис в оперативные вопросы на Крымском фронте? Да. Вмешивался. Но не настолько, чтобы полностью «оттереть» от них Д.Т. Козлова. К тому же делал он это не от «хорошей жизни». Представителю Ставки и своих забот хватало. Как помним, он «волок тяжёлый воз»: им решались и организационные, и кадровые вопросы, и проблемы снабжения фронта. Не забывал Л.З. Мехлис и о том, что он – комиссар и глава Главного политического управления РККА. Потому им контролировалась и политико-идеологическая работа на фронте. Словом, представителю Ставки хватало забот. И то, что приходилось ещё уделять значительное внимание оперативным делам, его не только не радовало, а, смеем предположить, буквально раздражало. Во всяком случае, ничем, кроме сильного раздражения, нельзя объяснить резкий тон телеграммы в Ставку от 29 марта 1942 года.

Но ведь Л.З. Мехлис не прибыл с таким предвзятым отношением к Д.Т. Козлову в Крым в январе. Ведь очень хорошо видна эволюция его отношения к командующему.

В телеграмме от 22 января:

«Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира» [20; 5], [25; 30], [26; 327].

В телеграмме от 9 марта:

«…Козлов – человек невысокой военной и общей культуры, отягощать себя работой не любит…» [25; 37].

Ну и, наконец, просто-таки «убийственная» для Козлова характеристика в докладе от 29 марта.

Л.З. Мехлис действительно в выражениях не стеснялся. Но, как мы помним, комиссара ещё с гражданской упрекали, что при всех его достоинствах (смелость, самоотверженность, железная воля, умение повести за собой людей, честность, работоспособность) не обладал он политическим тактом, дипломатичностью, политкорректностью, как сказали бы в наше «демократическое» время. За межвоенный период Лев Захарович дипломатичности так и не приобрёл. Служивший с ним в годы Великой Отечественной К.А. Мерецков прямо назвал его человеком грубым [21; 320].

Но, отбрасывая словесное оформление характеристик, которые Л.З. Мехлис давал Д.Т. Козлову, был ли армейский комиссар не прав по существу? И его ли вина в крайне неудачном командовании Д.Т. Козлова?

Вот факты биографии генерала после керченской трагедии. Был снят с поста командующего фронтом (по факту его расформирования), понижен в звании до генерал-майора. В июне-августе 1942 года – командующий 6-й, а затем 9-й резервными армиями Ставки ВГК. 9-я резервная армия в конце августа 1942 года была переименована в 24-ю армию и включена в состав Сталинградского фронта. Видимо, даже в должности командарма Д.Т. Козлов не «блистал». И хотя каких-то сокрушительных провалов у него не было, но и особо успешным его командование, наверное, нельзя было назвать (почему бы это? Ведь нет уже рядом «демона» Мехлиса, не мешает он Козлову). Уже с октября 1942 года его переводят на должность заместителя командующего Воронежским фронтом по формированию (т.е. даже «с армии» его убрали «от греха подальше» в преддверии контрудара под Сталинградом). С мая по август 1943 года – уполномоченный Ставки ВГК на Ленинградском фронте. С августа 1943 года и до конца войны – заместитель командующего войсками Забайкальского фронта. В этой должности принимал участие в боях против Японии [1; 60], [23; 6].

Итак, Д.Т. Козлов, судя по его послужному списку, – типичный «зам.». На должность командующего не только фронтом, но и армией он «не тянул». Даже после войны был сначала заместителем командующего Забайкальским военным округом, а затем помощником командующего в том же ЗабВО и Белорусском военном округе. С последней должности и ушёл на пенсию [23; 6]. Округа ему не доверяли по простой причине: времена были напряжённые, «холодная война», которая в любой момент могла перерасти в «горячую». Военный округ, войска которого начинают воевать, становится фронтом, реже – армией. А ни командующим фронтом, ни командующим армией Д.Т. Козлов быть не мог.

Чтобы читатель не подумал, что мы «подгоняем» факты биографии Д.Т. Козлова под свою схему (как это делают «объективные» историки с фактами биографии Л.З. Мехлиса), дадим слово человеку, которого очень трудно заподозрить в симпатии к Л.З. Мехлису, и, следовательно, по этой причине в каком-то наговоре на Д.Т. Козлова. Этот человек – А.М. Василевский. Вот что он написал о Д.Т. Козлове в своих воспоминаниях:

«…Д.Т. Козлов во многом виновен, что операция по освобождению Крыма в 1942 году провалилась (выделено нами – И.Д.), за что он был отстранён он работы. Но Д.Т. Козлов – честный и преданный Родине генерал. Он не справился с возложенными на него обязанностями командующего фронтом лишь потому, что должность оказалась ему не под силу. Когда же Д.Т. Козлов был назначен заместителем командующего фронтом, он работал успешно. Подобные факты случались и при назначении на должности командующих армиями. Война – самая суровая проверка умения управлять войсками. Вполне естественно, что не каждый военачальник, назначенный командующим фронтом или армией, с честью выдержал это испытание и стал достоин признания как полководец» [5; 275-276].

Словом, война показала, что Д.Т. Козлов управлять войсками не умеет.

Так, прав был Л.З. Мехлис, когда требовал от Ставки смены командующего Крымфронтом? Выходит, прав.

Кстати, хоть из Льва Захаровича был плохой «дипломат», но в людях он, судя по всему, разбирался хорошо. Скажем, о таких военачальниках, как К.А. Мерецков, А.В. Горбатов и К.К. Рокоссовский, он был высокого мнения и не ошибся. Причём если о К.А. Мерецкове и А.В. Горбатове он составил своё мнение, всё-таки послужив с ними относительно длительный срок, то в отношении К.К. Рокоссовского было иначе: Мехлис увидел в нём достойного человека и многообещающего командира, проведя на Западном фронте, где Константин Константинович командовал 16-й армией, совсем немного времени в качестве представителя Ставки ВГК.

Но хоть Лев Захарович и был прав, когда говорил о необходимости заменить Д.Т. Козлова, тогда, в конце марта – начале апреля 1942 года, Сталин на эту замену не пошёл. Почему?

В мае он сам объяснит это, послав Л.З. Мехлису телеграмму, в которой содержались такие слова:

«Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-то вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов» [4; 208], [26; 343], [41; 5].

В самом деле на тот момент в Красной Армии ощущался острый дефицит талантливых, сильных военачальников, уже имеющих достаточный опыт войны с германцами. Они были, но все они были задействованы на важных участках фронта. Ведь даже из тех, кого Мехлис просил назначить командующим Крымским фронтом вместо Д.Т. Козлова, только генерал Н.К. Львов мог занять эту должность. Однако его кандидатура не привлекла внимания Сталина (по какой причине – остаётся только гадать; может быть, он счёл, что у командарма-51 маловато опыта, чтобы возглавить фронт). К.К. Рокоссовский, будучи в марте 1942 года тяжело ранен, находился в госпитале. Генерал Н.К. Клыков возглавлял рвущуюся к Ленинграду 2-ю ударную армию, и сменять его в тот момент было нецелесообразно.

Итак, Сталин оставил командовать Крымфронтом Д.Т. Козлова не от «хорошей жизни», и, очевидно, полагая, что совместно с Л.З. Мехлисом он всё-таки справится с возложенной на него задачей. Для укрепления командного звена фронта Ставка ВГК 2 апреля приняла решение направить заместителем командующего фронтом генерала Черевиченко (директива № 170209) [32; 147].

С апреля Крымский фронт приступил к подготовке новой наступательной операции. Ничего принципиально нового командование фронтом придумать уже не могло: малая ширина фронта, плотность немецкой обороны, открытая местность и, наконец, достигнутые на северном участке наступления частичные успехи – всё это диктовало необходимость продолжения наступления по прежней схеме. Улучшившаяся погода, казалось, повышала шансы советской стороны на успех. Увы, теперь этот успех стал невозможен из-за усиления немцев.

Помимо 22-й танковой дивизии, которая первой из вновь прибывших в Крым соединений приняла участие в боях с советскими войсками, 11-я армия была усилена 28-й лёгкой пехотной дивизией и румынским VII армейским корпусом. В Крым поступали танки для пополнения 22-й танковой дивизии. Немцы увеличивали свой авиационный потенциал (на аэродромах Крыма появились самолёты VIII ударного корпуса Рихтгоффена). В крымские порты прибывали итальянские и немецкие подводные лодки, торпедные катера и десантные баржи [25; 40-41], [11; 268], [19; 258-259].

Опираясь на авиацию и морские силы, немцы в первой декаде апреля усилили действия по блокаде берегов Крыма: минировали подходы к портам (Керчи, Камыш-Буруну, Севастополю). По портам (в том числе Новороссийску на «большой земле») и морским коммуникациям постоянно «работала» немецкая авиация. В результате этих действий противника снабжение Крымского фронта, и так никогда не входившее в норму, ещё более ухудшилось. Масштабы перебоев с обеспечением вооружением, боеприпасами, продовольствием не только не уменьшились (чего можно было ожидать с улучшением погодных условий), но, наоборот, увеличились.

В этих условиях предпринятое Крымским фронтом 9-11 апреля наступление вновь потерпело провал. И вновь с тяжёлыми для нашихвойск потерями. Кстати, Манштейн в своих «Утерянных победах» утверждает, что в наступлении 9-11 апреля принимало участие 6-8 советских дивизий и 160 танков [19; 258]. Позволим себе усомниться в цифре танков, приводимой Манштейном. Дело в том, что к концу марта 1942 года в танковых формированиях Крымфронта оставалось около 60 боевых машин. Вряд ли за максимум две недели фронт при тех сложностях со снабжением, о которых мы говорили выше, мог увеличить свой танковый потенциал на сотню машин.

Рано утром (в 6.00) 12 апреля командование Крымского фронта отправило в Ставку ВГК боевое донесение № 0828/ОП, в котором констатировало неудачу последнего наступления и просило о приостановке наступления на 10-12 дней. В донесении сообщалось об увеличении группировки противника, сосредоточении им крупных сил танков, авиации и артиллерии. Высказывалась мысль, что немцы готовят контрнаступление «против центра и правого крыла армий Крымского фронта (выделено нами – И.Д.)» [32; 510].

Уже в этом донесении проявилась ошибочная оценка командованием Крымфронта намерений противника, оценка, так и не изменившаяся к маю и послужившая одной из причин постигшей фронт катастрофы: на самом деле немцы готовили удар по левому флангу советских войск, занимавших Парпачский перешеек.

Что же предлагал Военный совет Крымского фронта в создавшейся ситуации?

Отказавшись на указанный срок от крупных наступательных действий, необходимо было осуществить:

«а) …переход войск к прочной активной обороне на достигнутых рубежах.

б) Улучшение тактического положения войск путём последовательного захвата малыми силами, поддержанными всей массой боевой техники, отдельных объектов (точек, районов) противника, фланкирующих подступы к узлу сопротивления Кой-Асан.

в) Захват узла Кой-Асан и улучшение наших позиций к северу от Владиславовки и к востоку от р. Чурук-Су для дальнейших действий по прорыву второго рубежа обороны противника, согласно указаниям Ставки.

г) Последовательный вывод в резерв, при тщательной организации смены, трёх стрелковых дивизий и двух стрелковых бригад. Из них три дивизии (157, 302 и 404) – в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и две стрелковые бригады (83-я, 143-я) – в резерв фронта на доукомплектование, для сколачивания и отдыха.

д) Интенсивная боевая подготовка подразделений, [обучение их] ближнему бою, сколачивание частей, штабов, учёба всех звеньев командного состава с учётом опыта проведённых боёв.

е) По успешному завершению частных боёв по захвату фланкирующих точек (районов) и по овладению узлом Кой-Асан – переход к прорыву обороны противника на рубеже р. Чурук-Су» [32; 510-511].

13 апреля Ставка ВГК дала своё согласие на предложенный командованием Крымского фронта план действий. В директиве Ставки № 170245 подчёркивалось, что крупномасштабные наступательные действия фронта приостанавливаются на 10 дней. При этом пополнение стрелковых дивизий и бригад должно осуществляться за счёт сил самого фронта (т.е. на крупные людские пополнения наши войска на Керченском полуострове могли не рассчитывать) [32; 159].

Ещё раз подчеркнём, что предложение о приостановке наступления поступило от самого командования Крымского фронта и было одобрено Ставкой ВГК, а не Ставка приказала приостановить наступление, как можно прочесть в некоторых работах [1; 9].

Оценивая боевое донесение командования Крымского фронта № 0828/ОП от 12 апреля 1942 года, можно сказать, что оно трезво оценивало сложившуюся обстановку и предлагало довольно эффективные меры по взламыванию немецкой обороны. Жаль только, что пришло командование фронтом к пониманию применения подобных мер после трёх неудачных наступлений, сопровождавшихся большими потерями людей и техники.

Но каковы же были людские потери Крымского фронта за период после окончания десантной операции и до приостановки апрельского наступления?

Большие потери в упомянутом выше донесении № 0828/ОП от 12 апреля 1942 года признало и само командование Крымфронта:

«Некоторые дивизии 51-й и 44-й армий понесли потери в личном составе и боевой технике и нуждаются в доукомплектовании, отдыхе и сколачивании» [32; 510].

Эта «скромная» констатация значительных потерь не содержит, однако, конкретных данных.

Данные современных исследователей сводятся к двум сильно разнящимся цифрам:

1) Около 226 000 человек (226 370 – А. Исаев [11; 272], Б.И. Невзоров [27; 2], свыше 225 000 – А. Мартиросян [20; 7], С. Ченнык [41; 3] ).

2) 110 339 человек. Эту цифру приводит в своих исследованиях авторский коллектив под руководством генерала Г.Ф. Кривошеева [6; 179], [31; 311].

Как видим, данные разнятся более чем в два раза.

Особо отметим (для любителей завышать безвозвратные потери РККА, у которых, что ни операция, то для наших войск – «побоище»), в обоих случаях речь идёт об общих потерях Крымского фронта.

Авторы, приводящие цифру «226 000», не «раскладывают» её на составляющие. Чего не скажешь о Г.Ф. Кривошееве и его коллегах. Вот их данные в более подробном виде:

Боевые действия на Керченском полуострове

(14.01 – 12.04.42)

Крымский фронт в полном составе:

Общая численность войск (человек) к началу операции – 181 680

Безвозвратные потери – 43 248 (23,8% от общей численности войск)

Санитарные потери – 67 091

Общие потери – 110 339

Среднесуточные потери – 1 240 [6; 179], [31; 311].

Уважаемый читатель, мы не располагаем какими-либо документами, чтобы высказаться в пользу одной из двух точек зрения на вопрос.

Можем лишь отметить, что число «226 000» несколько настораживает, ибо при его принятии мы получаем численность общих потерь, более чем в 1,2 раза превышающую количество войск Крымского фронта к началу операции. Такое маловероятно.

Не объясняется подобный «скачок» потерь и тем, что Г.Ф. Кривошеев приводит данные только с 14 января, а период со 2-го (окончание десантной операции) по 14-е число остаётся не охваченным. Вряд ли 12 дней не очень активных боевых действий увеличили бы потери Крымского (точнее, тогда ещё Кавказского) фронта в два раза. Тем более что сами авторы, определяющие численность потерь фронта в 226 000 человек, указывают на отрезок времени с февраля по апрель включительно, январь они в рассмотрение не берут.

Итак, советское командование приняло новый план действий. Конечный шаг этого плана был тот же, что и ранее – широкомасштабное наступление на линию обороны противника по реке Чурук-Су с целью очистить от него Керченский полуостров и создать угрозу его севастопольской группировке. Однако до этого момента предполагалось овладение узлами обороны противника посредством нового тактического приёма – использованием относительно компактных и мобильных штурмовых групп.

Не сидело, сложа руки, и немецкое командование. Оно тоже готовило наступление. Причём это наступление не было какой-то «самодеятельностью» уровня 11-й армии или даже группы армий «Юг», а представляло собой часть плана весенне-летней кампании, основные цели которой были определены директивой ОКВ № 41 от 5 апреля 1942 года.

Согласно директиве, в ходе весенне-летней кампании 1942 года немецкие войска должны были овладеть Кавказом, Сталинградом, затем – Ленинградом. Всё это, по мнению ОКВ и фюрера, должно было привести к окончательному военному краху Советов [3; 382-383, 385].

Однако до начала генерального наступления (его план получил название «Блау» – «Синий») предполагалось проведение ряда частных наступательных операций, которые должны были придать линии советско-германского фронта выгодную для немцев конфигурацию. Первой среди указанных операций называлась операция в Крыму:

«…очистить от противника в Крыму Керченский полуостров и овладеть Севастополем» [3; 383-384].

Уже в апреле 1942 года Манштейн на совещании у фюрера представил план разгрома советских войск на Керченском полуострове под кодовым названием «Охота на дроф» [11; 269]. Суть его заключалась в следующем. Советские войска были довольно плотно построены на Парпачском перешейке (так называемых Ак-Монайских позициях). Но плотность эта не была везде одинаковой. Наибольшей она была на северном участке расположения, где линия фронта выдавалась дугой на запад до Киета. Как полагал Манштейн, это свидетельствовало о том, что советское командование считается с возможностью попыток с немецкой стороны отрезать войска, расположенные на этой дуге. Добавим от себя, что причиной сосредоточения 2/3 войск Крымского фронта севернее Кой-Асана было ещё и то, что именно здесь предполагалось нанесение главного удара по немцам. Т.е. подобное расположение вызывалось не только (да и не столько) потребностями обороны, но и грядущего наступления.

Однако вернёмся к плану Манштейна. На юге же (к югу от Кой-Асана), как верно заметил командующий 11-й армией, оборона советских войск была значительно слабее (1/3 от общих сил фронта). Манштейн предлагал нанести главный удар именно здесь, прорвать оборону 44-й армии и выйти в тыл 51-й и 47-й армиям.

Выполнение этой задачи возлагалось на ХХХ армейский корпус в составе 50, 132, 170-й пехотных (последняя перебрасывалась из-под Севастополя), 28-й лёгкой пехотной и 22-й танковой дивизий. Кроме того, предполагалось использовать открытый по морю фланг Крымского фронта и высадить в тылу атакуемой полосы усиленный батальон пехоты (из состава 426-го пехотного полка).

Против северного фланга расположения русских предполагалось проведение демонстративного наступления силами ХLII армейского корпуса немцев (46-я пехотная дивизия) и VII армейского корпуса румын (19-я, 10-я пехотные дивизии и 8-я кавалерийская бригада).

Наступление проводилось при мощной поддержке артиллерии и авиации (VIII авиационный корпус фон Рихтгоффена).

Прорвав оборону 44-й армии, основные силы ХХХ армейского корпуса поворачивали на северо-восток и север и совместно с ХLII немецким и VII румынским корпусами окружали главные силы советской группировки, прижав их к морю. При этом с востока действия ХХХ ак обеспечивала бригада Гродека, составленная из немецких и румынских моторизованных частей. Выполнение этой своей задачи бригада должна была обеспечить быстрым продвижением на Керчь, в ходе которого она не давала противнику возможности опомниться, закрепиться на новых рубежах или нанести контрудар [11; 269-270], [19; 259-263].

Начало операции было назначено на 5 мая. Позже, вследствие задержки с сосредоточением авиации, его перенесли на 8 мая [11; 273].

Таков был план. Он предполагал нанесение главного удара там, где советское командование его не ожидало. Над Крымским фронтом нависла тень грядущей катастрофы. Но, вместе с тем, надо признать, что построения Манштейна были очень смелы, если не сказать авантюристичны. Как и при возвращении Феодосии, он решился на атаку, не только не имея превосходства в силах над советскими войсками, но даже уступая им в численности (подробно о соотношении сил немного ниже).

Сам Манштейн в своих воспоминаниях признаёт рискованность плана «Охота на дроф». Он, в частности, отмечает:

«Соотношение сил в Крыму не давало особенных причин для оптимизма…

Ясно было, что, оттеснив противника только фронтально или даже просто осуществив прорыв, мы не могли добиться цели. Если бы противнику удалось, после того как он оставит парпачскую позицию, снова где-либо занять оборону, наше наступление захлебнулось бы. По мере того как Керченский полуостров расширялся на восток, противник всё лучше мог использовать своё численное превосходство» [19; 259, 260-261].

«Успех операции зависел от двух предварительных условий. Во-первых, от того, удастся ли нам держать противника в заблуждении относительно направления главного удара, а именно, что он наносится на северном участке, до тех пор, пока для противника не будет упущена возможность выйти из окружения или перебросить свои резервы на южный участок. Во-вторых, от того, с какой скоростью будет проходить наступление на север 30 ак, а в особенности 22 тд» [19; 263].

Другими словами, успешность немецкого наступления зависела во многом от реакции советской стороны на нанесённый удар. При определённых условиях наступление могло не только захлебнуться, но и поставить атакующих в весьма тяжёлое положение, когда уступающие в численности советским немецкие войска, вышедшие с Парпачского дефиле на просторы Керченского полуострова, не сумев сокрушить противника, рисковали попасть под его контрудар в ситуации гораздо, менее выгодной для обороны, чем на позициях, удерживаемых ими с января.

Не теряло надежду на успех в Крыму и советское командование. 21 апреля 1942 года с целью лучшей координации действий вооружённых сил, находящихся в причерноморском регионе, было образовано Главное командование Северо-Кавказского направления во главе с маршалом С.М. Будённым (директива Ставки ВГК № 170302). Ему подчинялись Крымский фронт, Севастопольский оборонительный район, Северо-Кавказский военный округ и Черноморский флот с Азовской флотилией [32; 173-174].

Первой задачей, которую Ставка ВГК ставила перед Главным командованием Северо-Кавказского направления (СКН), было продолжение операции по очищению Крыма от противника [32; 174].

С.М. Будённый своей первой директивой на должности главнокомандующего СКН (№ 01/ОП от 26.04.1942 г.) продублировал эту задачу Крымскому фронту. Последний должен был решать её во взаимодействии с Приморской армией, Черноморским флотом и Азовской флотилией [32; 515].

Таким образом, Крымскому фронту ставились наступательные задачи как Верховным Главнокомандованием, так и Главнокомандованием направления ещё в 20-х числах апреля 1942 года.

Никаких распоряжений о переходе к обороне не поступило от главкома СКН также ни в ходе его посещения Крымского фронта 28 апреля, ни сразу после него. Да и странно было бы главкому направления с ходу отменять свою собственную директиву № 01/ОП, отданную двумя днями ранее.

В этой связи нам абсолютно непонятны упрёки в адрес командования Крымского фронта со стороны некоторых современных авторов, что якобы оно не приняло всех необходимых мер по реорганизации наступательных порядков в оборонительные [25; 40, 41]. Позвольте, господа-товарищи, какие оборонительные порядки, когда есть приказ продолжать наступательные действия? Какой демонтаж наступательной группировки? В общем, считаем данный упрёк абсолютно несостоятельным упрёком с позиции сегодняшнего дня, основанной на знании последовавших событий.

Другой вопрос, что даже наступательная группировка не исключает наличия хорошо оборудованной оборонительной полосы, тыловых оборонительных рубежей, резервов, которые могут быть использованы для отражения перешедшего в наступление противника. То, что Крымский фронт этого не имел, точнее, не имел в должной мере, вина непосредственно командования фронтом, или, по утверждению «объективных» историков, конкретно Мехлиса, который окопов не давал рыть и к обороне вообще не давал готовиться.

Мы сейчас не будем вдаваться в выяснение того, что Мехлис давал рыть, а чего не давал. Уже говорилось о том, что обязанностью командующего фронтом является успешное выполнение поставленных перед фронтом задач. За фронт при этом отвечает он. И если кто бы то ни было мешает выполнению боевых задач фронта, своими действиями ставит фронт в опасное положение, то командующий обязан сделать всё, чтобы устранить подобного человека (арестовать, отдать под суд, добиться его снятия). Так что, за то, что на Крымфронте окопы не рыли, Д.Т. Козлов отвечает не меньше Л.З. Мехлиса, если последний и впрямь рыть их не давал. Какие-то разговоры на эту тему уже излишни.

Но почему более высокое «начальство» не приказало их рыть? Речь идёт о главкоме направления С.М. Будённом. Вопрос на самом деле интересный.

Вот как описывает визит С.М. Будённого в штаб Крымфронта И. Мощанский:

«28 апреля он (Будённый – И.Д.) прибыл в село Ленинское на командный пункт Крымского фронта и сделал рекомендации (выделено нами – И.Д.) по усилению обороны, её эшелонированию, созданию резервов, смене командных пунктов, так как, прекратив наступление, войска фронта продолжали сохранять прежние боевые порядки» [25; 40].

Про «прежние боевые порядки» уже говорилось: их не демонтировали потому, что был приказ Ставки и того же С.М. Будённого продолжать наступление. Всё остальное, что предлагал главком направления (по утверждению И. Мощанского), – вещи дельные. Но только почему же историк пишет, что С.М. Будённый рекомендовал, а не приказал провести эти мероприятия? Ведь Семён Михайлович прибыл на Крымский фронт не в качестве «американского наблюдателя» (слова из доклада Л.З. Мехлиса от 29 марта), а в качестве главкома СКН. Он имел право приказывать.

Кажется, ответ можно найти в мемуарах адмирала Н.Г. Кузнецова, уже цитировавшихся выше. Но повторимся:

«Маршал С.М. Будённый тоже ничего не смог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки» [18; 413].

«Всякие разговоры о возможности успешного наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л.З. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности – излишними» [17; 195].

Казалось бы, перед нами – объяснение: С.М. Будённый рекомендовал, потому что Л.З. Мехлис не желал ему подчиняться. А рекомендовал он меры предосторожности на случай немецкого наступления и нашего отхода… Стоп!

Вдумаемся в написанное адмиралом. Как ещё Мехлис должен был расценивать разговоры о нашем отходе? Три армии, превосходство над противником и отход?! Охотно верим Н.Г. Кузнецову – никак по-иному на разговоры об отходе представитель Ставки отреагировать не мог. Да только сомневаемся, что подобные разговоры вообще велись. Это после того-то, как 26 апреля С.М. Будённый в своей директиве ставит задачу по очищению Крыма от немцев, он 28 апреля прилетает в Крым и начинает говорить о нашем вынужденном отходе?! Не мог он такого говорить так же, как не мог ни приказывать, ни рекомендовать реорганизовать нашу наступательную группировку в оборонительную.

Но ведь и меры предосторожности, о которых пишет Н.Г. Кузнецов, оказываются отнюдь не рытьём окопов и созданием резервов, а переносом командного пункта штаба фронта (см. выше). На это Мехлис попросту махнул рукой. Мотив ясен: мол, нам тут виднее, да на то она и война, чтобы бомбили и стреляли. Зная смелость Льва Захаровича, его комиссарскую «закваску», легко понять, что к предложению о переносе командного пункта, во избежание его бомбардировок, он мог отнестись равнодушно.

В остальном же, судя по всему, разногласий между главкомом направления и представителем Ставки ВГК на Крымфронте не было. Группировку войск фронта никто перестраивать и не собирался. На передовой войска зарывались в землю, дивизии в резерв выводились, тыловые оборонительные рубежи на Турецком валу и Керченских обводах создавались. Подчеркнём последний факт особо, т.к. некоторые авторы пишут, что данные рубежи существовали лишь на оперативных картах [27; 4]. На картах они существовали в законченном, так сказать, виде. На деле, конечно же, закончены они не были. Но работы на Турецком валу и Керченских обводах велись. Правда, продвигались они медленно. К ним привлекалось в основном местное население, работавшее без должной энергии, для строительства не хватало техники, строительных материалов, которые на Керченском полуострове были особенно дефицитны. Построенные сооружения плохо охранялись, поэтому заложенные в них лесоматериалы частично растаскивались на дрова. Должного контроля за работами со стороны командования фронтом не существовало. Войсками эти рубежи заняты не были [1; 10-11]. Указанные недостатки и мог порекомендовать исправить Будённый. Возражений со стороны Мехлиса эти рекомендации не встретили.

Именно к такой реконструкции визита главкома СКН в штаб Крымского фронта подвигают известные факты и документы. «А как же мемуары адмирала Н.Г. Кузнецова?» – спросит читатель.

Повторим: в мемуарах адмирал дал волю своей антипатии к Л.З. Мехлису. В общем, ничего не исказил, не соврал, но попытался представить Л.З. Мехлиса во всём виноватым. Правда, и откровенно лгать при этом Н.Г. Кузнецову, видимо, не хотелось. Поэтому и вышло у него как-то неуклюже. Поневоле вспомнишь доктора Геббельса и его рецепт: «Чтобы в ложь поверили, надо, чтобы она была чудовищной».

Только такое объяснение. Трудно представить С.М. Будённого, «поджавшим хвост» перед Л.З. Мехлисом, подобно Д.Т. Козлову. Был Семен Михайлович и довольно толковым военачальником (хоть и пытаются его ещё с периода так называемой «Перестройки» представить этаким «бестолковым рубакой с большими усами, который только шашкой махать и умел»), и смелым и волевым человеком. Не сомневаемся, что случись у него с Мехлисом принципиальное расхождение взглядов, откажись Мехлис выполнять его приказы, то ушла бы от Будённого в Москву телеграмма примерно такого содержания:

«Ставка ВГК. Тов. Сталину. Прошу разъяснить, кто тут командует – я или Мехлис?»

Такой или подобной телеграммы дано не было. Во всяком случае, в архивах она не обнаружена.

К 20-м числам апреля относится и ещё одна попытка Л.З. Мехлиса разрешить конфликт в высшем эшелоне командования Крымского фронта, т.е. добиться снятия Д.Т. Козлова. 22 апреля армейский комиссар телеграфирует в Ставку ВГК:

«Время идёт, фронт в большом долгу перед Ставкой, в части вливается пополнение… ведётся работа по устранению выявленных в ходе боёв крупных недостатков и очистке частей от сомнительных элементов. Во всей этой работе Козлов, по сути, стоит в стороне, подмахивая подносимые штабом бумаги. Вопрос о руководстве больше, чем назрел, ибо пора более решительно подготовить большую операцию с привлечением сил Приморской армии…» [25; 43].

Но Верховный снова не пошёл на снятие Д.Т. Козлова.

Наступательная операция, о которой упомянул Л.З. Мехлис в своей телеграмме, действительно планировалась. И доложил её план в Ставку ВГК 30 апреля 1942 года никто иной, как главком СКН маршал С.М. Будённый. Из его доклада видно, что 20-25 мая Крымский фронт должен был провести операцию по захвату Кой-Асановского узла сопротивления немцев, а примерно ко 2 июня – начать широкомасштабное наступление с целью полного очищения Крыма от немецких войск [1; 9], [27; 10].

Заметим, кстати, что, как и положено, доклад уходит в Ставку от Главнокомандования Северо-Кавказского направления, а не от командования Крымского фронта. Этот факт даёт лишний повод усомниться как в изложении обстоятельств посещения Крымского фронта главкомом СКН в мемуарах адмирала Н.Г. Кузнецова, так и в основанных на них построениях обличителей Мехлиса из числа современных авторов. В самом деле, где тут объявляемое в этих работах нежелание Мехлиса подчиняться Будённому со ссылкой на особые полномочия Ставки?

С другой стороны, доклад от 30 апреля хорошо показывает, что никакого отличного от мнения командования Крымского фронта, и в частности Л.З. Мехлиса, взгляда на «крымский вопрос» С.М. Будённый не имел. Он был вполне согласен с идеей наступления. Потому и не мог он 28-го числа предлагать в Ленинском переходить к обороне и даже, на всякий случай, готовиться к отходу.

Увы, к выполнению этого плана Крымскому фронту не суждено было приступить. Противник внёс в него «существенные коррективы».

ГЛАВА III

МАЙСКАЯ КАТАСТРОФА

В первых числах мая на нашу сторону перелетел лётчик-хорват, насильно мобилизованный в фашистскую армию. На допросе 4 мая, который вёл сам маршал С.М. Будённый, лётчик показал, что наступление немецких войск начнётся около Керчи 10–15 мая и что после захвата Крыма германское командование собирается нанести удар на Ростов и далее на Северный Кавказ [1; 16], [20; 10], [11; 273].

Именно с информацией, сообщённой перебежчиком-хорватом, на наш взгляд, надо связывать появление директивы Ставки ВГК № 170357 от 6 мая 1942 года. Директива предназначалась командующему войсками СКН, командующему войсками Крымского фронта и представителю Ставки на Крымском фронте (т.е. Л.З. Мехлису). В ней говорилось:

«Увеличение сил Крымского фронта в настоящее время произведено не будет. Поэтому войскам Крымского фронта прочно закрепиться на занимаемых рубежах, совершенствуя их оборонительные сооружения в инженерном отношении и улучшая тактическое положение войск на отдельных участках, в частности путём захвата Кой-Асанского узла.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин

Б. Шапошников»

[32; 193].

Конечно, поводом к появлению этой директивы послужило не только сообщение хорватского лётчика. Мы помним, что командование Крымфронта ещё 12 апреля в своём донесении информировало Ставку о готовящемся немцами контрударе. Правда, местом его проведения назывался центр и правое крыло войск фронта. Но, кстати сказать, и перебежчик не назвал точного места наступления, указывая лишь, что будет наноситься удар на Керчь (весьма общее указание; на Керчь можно наступать, атакуя и северный, и центральный, и южный участок расположения советских войск). Словом, информация хорвата подтвердила предположения командования Крымского фронта о возможном контрнаступлении немцев и послужила толчком к изданию директивы № 170357.

Нам эта связь представляется несомненной, хоть в тексте директивы ничего и не говорится о готовящемся противником ударе.

Видимо, именно последнее обстоятельство дало основание отдельным исследователям представлять появление указанного документа как нечто безмотивное, беспричинное, как следствие каких-то шараханий и метаний Ставки. Более того, именно непоследовательность Ставки, её верхоглядство, неучёт ей конкретной обстановки на Керченском полуострове объявляются некоторыми из этих исследователей главной причиной поражения Крымского фронта.

Скажем, кандидат исторических наук Б.И. Невзоров в статье «Май 1942-го: Ак-Монай, Еникале» пишет:

«В середине апреля Ставка согласилась с предложением Козлова «о переходе к прочной активной обороне на 10 дней», но уже через неделю отдала распоряжение «продолжать операции по очистке Крыма от противника». 30 апреля главком Будённый представил Сталину план освобождения Крыма и в этой связи просил усилить войска. 6 мая Сталин, сообщив ему о невозможности в настоящее время увеличить силы Крымского фронта, приказал прочно закрепиться на занимаемых рубежах и одновременно улучшить тактическое положение войск на отдельных участках. Для начала Сталин рекомендовал захватить кой-асановский узел врага.

Следовательно, фронту даже за один день до удара врага ставились задачи одновременно и обороняться, и наступать. В итоге командование фронта делало не то, что вытекало из обстановки, а то, что ему указывали сверху. Войска на занимаемых рубежах закрепились, но оборону согласно нормативным положениям действовавших тогда уставов подготовить не успели. Ведь вплоть до 6 мая их главной задачей оставалось наступление в целях освобождения Крыма. Все эти обстоятельства и объясняют причину неготовности фронта к ведению обороны» [27; 10].

Упрекает Ставку в непоследовательности и неучёте ситуации в Крыму И. Мощанский, который отмечает, что только 6 мая Сталин отдал приказ на переход войск фронта к обороне, «а ведь ещё 21 апреля Верховный Главнокомандующий ставил задачу на продолжение операций по очистке полуострова от противника. Во многом именно по этой причине требование Ставки ВГК об усилении обороны оказалось невыполненным» [25; 42].

Что можно сказать на подобные утверждения?

Прежде всего то, что причина отдать директиву на переход Крымского фронта к обороне именно 6 мая у Ставки была весомая. Имеем в виду сообщение лётчика-перебежчика.

Конечно, если говорить объективно, толку и от информации хорвата, и от директивы Ставки оказалось мало – предпринять что-то существенно улучающее готовность Крымского фронта к обороне его командование к 8 мая уже попросту не успевало. Как верно отмечает А. Исаев:

«Директива Ставки ВГК № 170357 командованию Крымского фронта на переход к обороне уже не дала времени на демонтаж ударной группировки в пользу усиления левого фланга 44-й армии» [11; 273].

К тому же в сообщении лётчика отсутствовало, как уже отмечалось, указание на место главного удара, а главное, на наш взгляд, прозвучала дата начала наступления, которая могла дезориентировать советское командование (10–15 мая, т.е. позже реальной даты на 2–7 дней). Кстати, забегая вперёд, скажем, что штаб Крымфронта действительно был данной датой дезориентирован (подробнее об этом ниже).

Но, тем не менее, совсем не упоминать о сообщении хорвата и представлять появление директивы № 170357 от 6 мая как следствие каких-то метаний Ставки ВГК – абсолютно неправомерно.

Никаких метаний на самом деле не было. Ставка, начиная с конца декабря 1941 года, неизменно ставила перед Крымским (Кавказским) фронтом задачу освобождения Крыма от немецко-фашистских войск. Безусловно, после неудачных попыток это сделать, т.е. после провалившихся наступлений, Ставка давала Крымфронту возможность передышки, в ходе которой тот мог восстановить свои силы. Вполне естественно, что при этом фронт должен был переходить к обороне: создавать эшелонированные оборонительные рубежи, выводить часть сил в резерв не только для их пополнения, но и для создания группировок, которые могли бы принять участие в отражении контрнаступления противника в случае его частичного успеха – прорыва передовой линии обороны. То, что всё это на Крымском фронте делалось далеко не в полной мере – не вина Ставки, а вина прежде всего самого командования Крымского фронта.

В этой связи приказ от 21 апреля, изложенный в директиве о создании Главнокомандования Северо-Кавказского направления, о продолжении активных действий в Крыму с целью изгнания с его территории немецких войск, не представляет собой что-то особенное. Хронология такова:

12 апреля – командование Крымфронта запросило разрешение на переход к обороне на 10-12 дней.

13 апреля – Ставка дала такое разрешение на 10 дней.

21 апреля – Ставка поставила задачу Главнокомандованию СКН продолжать операции по очистке Крымского полуострова от захватчиков. Б.И. Невзоров усматривает в этом показатель непоследовательности Ставки: мол, как же так? Десять дней обещали, а всего неделю дали, и опять – извольте наступать. Обратим внимание почтенного кандидата исторических наук, что постановка задачи вновь образуемому Главнокомандованию направления вовсе не означала приказа о переходе Крымского фронта в наступление. Это была задача именно Главнокомандованию направления. Более того, создание СКН, по сути, означало увеличение срока передышки фронта, т.к. теперь все оперативные вопросы и планы фронта должны были курироваться Главнокомандованием направления, а оно только с 21-го числа начало создаваться. Вспомним, что С.М. Будённый поставил задачу Крымфронту на активные действия только 26 апреля (нетрудно заметить, что 10-дневный срок уже превзойдён), только 30 апреля подал в Ставку доклад с планом наступления в Крыму (пусть Б.И. Невзоров подсчитает, сколько дней прошло с 13 по 30 апреля), а в этом докладе определял срок начала наступления 20-25 мая (как говорится, без комментариев). Так какие у кандидата исторических наук Б.И. Невзорова претензии к Ставке? Каким образом она мешала командованию Крымского фронта подготовиться к обороне? Какие противоречивые приказы она отдавала?

Что тогда мешало командованию Крымфронта, не наступая с 12 апреля, создать нормальную эшелонированную оборону к 8 мая? Надеемся, ответ ясен, читатель? Да само себе оно и мешало.

Много говорится о том, что не была перестроена ударная группировка. Что под этим надо понимать? Так, А. Исаев совершенно верно пишет, что не было произведено увеличение сил в полосе 44-й армии. Но это обстоятельство объясняется тем, что немцев «раскусили» слишком поздно (об этом ниже). Тут как-то обвинять командование фронта даже язык не поворачивается. Да, немцы перехитрили его, переиграли. Так ведь далеко не с дураками в той войне мы имели дело.

А В. Абрамов, И. Мощанский, Б. Невзоров и многие другие исследователи понимают под перестройкой ударной группировки несколько иное: Крымский фронт должен был отказаться от идеи наступления, зарыться в землю и ждать удара немцев.

Этим исследователям хочется возразить: для того чтобы иметь надёжную оборону, не надо отказываться от идеи наступления. Уже не раз говорилось, что в период подготовки наступления командование просто обязано позаботиться об оборонительных порядках своего фронта. У Крымского фронта было достаточно для этого и времени, и сил: за почти месяц после приостановки нашего наступления до начала наступления немцев три армии на нешироком Парпачском перешейке могли очень основательно зарыться в землю. Но сделано этого не было. И вот тут уже вся вина лежит на командовании фронта.

Кстати, сохранение группировки с сосредоточением 2/3 сил фронта на севере вовсе не мешало уделить должное внимание обороне, в том числе и на юге. Думаем, что не ошибёмся, если скажем, что наличие больших сил на северном крыле Крымского фронта было обусловлено не только тем, что там собирались сами вновь наносить удар, но и тем, что там же ждали и контрудар немцев. И именно на севере оборона была подготовлена лучше, о чём ещё будет разговор. Но при этом не надо было забывать и про участок 44-й армии (т.е. про южное крыло фронта). Но про него забыли. Второстепенный участок в ходе советского наступления мыслился второстепенным и в случае наступления германцев. Внимания ему было уделено преступно мало. То, что творилось на нём к 8 мая, нельзя назвать иными словами, как «полное военное безумие». Кого в этом мы должны обвинить? Сталина? Ставку? Генштаб? Василевского? Или всё-таки Козлова и его штаб? Мы останавливаемся на последнем варианте ответа, подозревая при этом, что многие ответят, что виноват был Мехлис. Но таким образом отвечающих мы отошлём к сказанному выше.

Однако от общих рассуждений и исследовательских трактовок событий вернёмся к самим этим событиям.

7 мая в 23.45 состоялся Военный совет Крымского фронта. Сохранилось два документа, по которым можно сделать вывод о вопросах, на этом совете обсуждавшихся.

Первый документ – это телеграмма Л.З. Мехлиса Сталину от 8 мая 1942 года, т.е. отправленная уже после начала немецкого наступления. В ней говорилось:

«Теперь не время жаловаться, но я должен доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7 мая, то есть накануне наступления противника, Козлов созвал Военный совет для обсуждения проекта будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект и немедленно дать указания армиям в связи с ожидаемым наступлением противника. В подписанном приказании комфронта в нескольких местах ориентировал, что наступление ожидается 10-15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со всем начсоставом, командирами соединений и штабами план обороны армий. Это делалось тогда, когда вся обстановка истекшего дня показывала, что с утра противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на участок 44-й армии» [4; 207-208], [20; 10].

Конечно, кто-то скажет, что по данной телеграмме судить о ходе Военного совета Крымфронта, состоявшегося 7 мая, нельзя: мол, Мехлис телеграммой опять пытался добиться снятия Д.Т. Козлова, а заодно и себя выгородить.

Не спорим, Л.З. Мехлис пытался добиться снятия Д.Т. Козлова. Но при этом он бы не стал лгать. Не стал бы он и трусливо выгораживать себя. Не такой был человек Лев Захарович. Надеемся, что уже убедили предыдущим изложением читателя в его честности и смелости, качествах, которые признавали за ним даже его недруги.

К тому же, есть и второй документ, который как раз и подтверждает, что первый документ не лжёт. Сохранился протокол того самого заседания Военного совета. В нём рукой начштаба П.П. Вечного проставлена дата предполагаемого немецкого наступления – «10–15 мая», исправленная затем на «8–15 мая». В этом документе названы и вероятные направления наступления противника. Причём, в действительности запланированное немцами направление стоит на последнем месте [1; 17]. Из всего этого можно сделать обоснованный вывод, что обстоятельства заседания Военного совета 7 мая изложены в телеграмме Л.З. Мехлиса точно.

О чём вообще говорят материалы этого заседания?

Во-первых, что толчком к нему послужила директива Ставки ВГК № 170357 от 6 мая 1942 года. Это и так можно было предполагать, но тот факт, что на заседании Д.Т. Козлов настаивал на разработке плана атаки Кой-Асановского оборонительного узла немцев, указывает на абсолютную правильность подобного предположения.

Во-вторых, что командование Крымфронта так толком и не представляло, где немцы нанесут удар, – южный участок советской обороны считался самым маловероятным местом удара. Потому и не приходится удивляться, что Д.Т. Козлов не стремился к увеличению сил 44-й армии.

В-третьих, что названная хорватом дата начала немецкого наступления сыграла с командованием Крымского фронта «злую шутку» – оно не ждало удара раньше 10-го числа и пребывало, если можно так выразиться, в весьма «расслабленном состоянии».

И только Л.З. Мехлис был убеждён, что наступление начнётся 8-го числа и, скорее всего, ударом по южному крылу фронта. Откуда у армейского комиссара была такая убеждённость? Прежде всего, по-видимому, Л.З. Мехлис больше Д.Т. Козлова уделял внимание сообщениям фронтовой разведки. Как раз 7 мая на основе разведданных, поступающих с Керченского полуострова, помощник начальника оперативного отдела штаба Северо-Кавказского направления составил докладную записку, в которой, в частности, утверждал:

1. Наступление противника следует ожидать 8-9 мая силами трёх пехотных дивизий и одной танковой дивизии на участке 44-й армии.

2. Возможен массированный удар самолётов.

3. Возможна высадка десанта на шлюпках [1; 16].

Как видим, к 7-му числу наша разведка в основном раскрыла план немцев. Но, увы, было уже поздно. Встречающиеся в литературе утверждения, что наши разведчики чуть ли не с середины апреля вскрыли концентрацию немцев против нашего левого крыла, действительности не соответствуют [1; 15-16]. Немцы очень умело замаскировали свою подготовку на юге и, наоборот, всячески демонстрировали свои наступательные намерения на севере.

Помимо данных разведки Л.З. Мехлис вполне мог руководствоваться и увиденным лично. Мы помним, что он постоянно мотался по войскам (в отличие от Д.Т. Козлова, который предпочитал командовать фронтом из своего кабинета). Впечатления от посещения передовой привели Льва Захаровича к вполне определённым выводам. Тем более что как раз 7 мая противник усилил массированные удары своей авиации по нашим аэродромам, складам и переднему краю. Особенно усиленно «обрабатывались» оборонительные порядки 44-й армии [1; 17].

В общем, заседание Военного совета Крымского фронта 7 мая оставляет тягостное впечатление: фронт был абсолютно не готов к отражению немецкого удара, а командование при этом не проявляет никакого беспокойства. Можно понять А. Мартиросяна, который в статье «Миф о «верном псе» Сталина Льве Захаровиче Мехлисе» восклицает:

«Нарочно не придумаешь!.. все данные бьют прямо в глаза – завтра немцы начнут наступление, а он (генерал Д.Т. Козлов – И.Ю.) в приказе по фронту указывает срок 10-15 мая, а до 10 мая всем проработать план обороны, который давным-давно должен быть готовым. Он всегда должен быть готов и лишь по ходу действия корректироваться в зависимости от ситуации» [20; 11].

Прежде, чем начать изложение событий, развернувшихся на Керченском полуострове с утра 8 мая 1942 года, обратимся к вопросу о силах противостоящих сторон и их группировке (отчасти этого вопроса мы уже касались, но теперь поговорим о нём подробнее).

В состав Крымского фронта входило три армии: 47-я (командующий – генерал-майор К.С. Колганов), 51-я (командующий – генерал-лейтенант В.Н. Львов) и 44-я (командующий – генерал-лейтенант С.И. Черняк).

Всего в подчинении штаба Крымского фронта к началу мая 1942 года числились 16 стрелковых и горнострелковых (156, 157, 224, 236, 271, 276, 302, 320, 390, 396, 398, 400, 404 сд, 63, 77, 138 гсд), 1 кавалерийская (72-я) дивизии, 3 стрелковых (12, 83 и 143-я) и 4 танковых (39, 40, 55, 56-я) бригады, 3 отдельных танковых батальона (124, 126 и 229-й), 2 мотострелковых полка (13-й и 54-й) и 9 артиллерийских полков РГК [11; 272], [25; 43], [39; 2], [14; 1], [12; 44].

Надо, однако, отметить, что, несмотря на большое количество соединений и частей в составе фронта, многие из них имели значительный некомплект личного состава, что явилось следствием кровопролитных боёв февраля-апреля 1942 года. Так, в большинстве стрелковых дивизий на переднем крае недобор составлял от 30 до 50% [1; 10], [14; 2]. Данное обстоятельство, безусловно, очень сильно сказывалось на боеспособности частей и соединений.

Общая численность войск фронта составляла 249 800 человек [6; 179], [31; 311] (по другим данным – 296 000 человек [9; 143], 260 000 человек [15; 207] ).

К маю танковые формирования Крымского фронта частично восполнили свои потери. Общее количество танков в них было равно 238 [11; 272], [25; 44], [1; 12]. Их распределение по формированиям было следующим:

39 тбр – 21 танк (2 КВ, 1 Т-34, 18 Т-60);

40 тбр – 42 танка (11 КВ, 6 Т-34, 25 Т-60);

55 тбр – 46 танков (10 КВ, 20 Т-26, 16 Т-60);

56 тбр – 47 танков (7 КВ, 20 Т-26, 20 Т-60);

229 отб – 11 танков КВ;

124 отб – 20 танков Т-26;

126 отб – 51 танк Т-26.

Всего – 238 танков [11; 272], [25; 43-44].

Кроме того, в составе Крымского фронта значился 79-й учебный отдельный танковый батальон, имевший 7 танков (5 Т-26, 1 ХТ-133 и 1 Pz. IV) [25; 44].

Все танковые бригады и 229-й отдельный танковый батальон находились в подчинении командования фронта, но в случае перехода противника в наступление поступали в подчинение командующих армиями: 55 тбр – 47-й армии, 40 тбр и 229 отб – 51-й армии, 56 и 39 тбр – 44-й армии. 124-й и 126-й отдельные танковые батальоны входили в состав 44-й армии [25; 44].

К 8 мая Крымфронт имел, по разным данным, от 349 до 406 исправных боевых самолётов [9; 143], [4; 207], [1; 12-13]. Составить представление о количестве тех или иных видов боевых самолётов оказывается затруднительно. Так, А.М. Василевский говорит о 175 истребителях и 225 бомбардировщиках (при общем количестве в 400 боевых машин) [4; 207]. В.В. Абрамов пишет, что истребителей было 209, бомбардировщиков – 134 (в их число включён 31 лёгкий ночной бомбардировщик У-2), самолётов-разведчиков – 6 [1; 12]. В.О. Дайнес вообще не расписывает самолёты по типам, а А.В. Исаев, не называя общего количества машин (видимо, по причине как раз противоречивости данных), говорит лишь об 11 штурмовиках Ил-2 в составе авиации Крымского фронта [11; 272], [9; 143].

В.В. Абрамов объясняет причины подобных расхождений (кстати, его объяснение касается не только самолётов):

«Количество вооружения и боевой техники на Крымском фронте в военно-исторической литературе обычно преувеличивается. Называются такие числа: 3 580 орудий и миномётов, 350 танков и 400 самолётов. Это произошло потому, что авторыисследований использовали не фронтовые документы, многие из которых просто погибли, а данные Генерального штаба, где за Крымским фронтом числилось больше техники и оружия, нежели было в наличии. В действительности вся эта «лишняя» техника была утрачена в ходе наступательных боёв зимой и весной 1942 года и в своё время не была списана» [1; 13].

Дельное замечание историка. Принимая его во внимание, остановимся всё-таки на количестве боевых самолётов, приводимом самим В.В. Абрамовым – 349 машин [1; 12]. Однако по видовому составу к В.В. Абрамову есть замечание – при распределении боевых самолётов по видам им не упоминаются штурмовики. Между тем сам он, повествуя несколькими страницами ниже о действиях советской авиации 8 мая, говорит о группе из 10 штурмовиков Ил-2 [1; 19]. Следовательно, на 10-11 единиц придётся уменьшить либо количество истребителей, либо количество бомбардировщиков, так как, по-видимому, В.В. Абрамов учёл штурмовики вместе с одним из этих видов самолётов.

Из 17 авиаполков, которыми располагал фронт, только 8 базировались на аэродромы Керченского полуострова, 9 – на аэродромы Северного Кавказа. Последние находились в 120-330 км от переднего края [27; 3-4]. Такое удаление более половины авиационных сил фронта значительно снижало их мобильность.

По остальным видам вооружения Крымфронта на начало мая данные В.В. Абрамова таковы: 709 полевых, 216 противотанковых орудий, 1026 миномётов (без учёта 50-мм миномётов), 72 реактивных установки, 244 зенитных орудия [1; 12].

Боевой порядок Крымского фронта к 8 мая был следующий: с севера на юг, от Азовского моря к Чёрному, передний край держали части 47, 51-й и 44-й армий. Все они располагались в одну линию на Ак-Монайском (Парпачском) перешейке, имея общую протяжённость линии фронта всего 27 км. Полосы обороны они, соответственно, занимали в 10, 9 и 8 км [1; 10], [11; 272], [27; 3], [14; 1-2], [39; 2-3]. Причём сам перешеек имел протяжённость в 18 км. Увеличение протяжённости полосы советской обороны произошло вследствие наличия выступа на севере в сторону Киета [39; 3], [14; 1].

Таким образом, 47-я армия перестала быть армией второго эшелона, т.е., фактически, резервной для фронта армией, каковой она была в феврале-марте. Правда, 6 мая начальник штаба фронта генерал П.П. Вечный обратился в Военный совет фронта с предложением о выводе в резерв управления 47-й армии с подчинением ему войск 151-го укреплённого района, дивизий и частей фронтового подчинения. Причём соединения и части 47-й армии, державшие оборону на переднем крае, должны были оставаться на своих местах и быть переданы 51-й армии [1; 17]. Таким образом, 47-я армия вновь должна была стать армией второго эшелона, хотя и в новом составе. Видимо, П.П. Вечный был всё-таки обеспокоен возможностью удара немцев и его последствиями и стремился укрепить созданием второго эшелона в виде целой армии оборону фронта. Либо начштаба подобным образом отреагировал на директиву Ставки ВГК № 170357 от 6 мая 1942 года о переходе войск фронта к обороне и совершенствовании оборонительных рубежей. Впрочем, возможно, обе эти причины действовали вместе. Но как бы там ни было, на проведение предложенных П.П. Вечным мероприятий времени уже не оставалось.

Основная масса войск (12 стрелковых дивизий) была сосредоточена на первой позиции полосы обороны. Вторая позиция, именовавшаяся Ак-Монайским рубежом, оборонялась двумя стрелковыми дивизиями и частями 151-го укреплённого района. В полосе 47-й армии вторая позиция проходила в 12 км от первой, в полосе 51-й армии – в 5-9 км, а в полосе 44-й армии – в 2-5 км [1; 10], [14; 2], [27; 4]. То есть вторая позиция 44-й армии фактически сливалась с первой. Именно там, где немцы собирались наносить свой основной удар, построение войск Крымского фронта было самым неудачным (разумеется, Манштейн учитывал и это обстоятельство, наряду с тем, что количественно южное крыло расположения советских войск было наиболее слабым). При столь незначительном удалении второй оборонительной полосы противник имел возможность нанести огневой удар сразу по двум эшелонам обороны армии, а при прорыве первого рубежа очень быстро, не изменяя своего первоначального построения и не сменяя огневых позиций артиллерии, выйти на второй рубеж и начать его прорыв. Другими словами, немцы могли довольно быстро осуществить прорыв не только тактической, но и оперативной глубины обороны 44-й армии.

Первая позиция главной полосы обороны была подготовлена слабо. Она состояла из отдельных стрелковых ячеек, окопов, блиндажей и землянок, разбросанных на местности без всякой системы и порой даже не связанных между собой ходами сообщений. Огневые позиции, инженерные сооружения были плохо замаскированы. Справедливости ради надо сказать, что это было следствием не столько нерадивости наших военных, сколько особенностей местности – совершенно голая, ровная степь, где не только деревья, но и кустарники были редкостью, не позволяла провести качественную маскировку [1; 10], [14; 2].

Штабы армий, дивизий, узлы связи располагались близко к переднему краю и долгое время не менялись [1; 10], [14; 2]. Поэтому не приходится удивляться, что они были хорошо известны противнику.

Вторая позиция главной полосы обороны была укреплена лучше. Перед ней был вырыт противотанковый ров шириной в 10 и глубиной в 5 метров. За рвом располагались доты и дзоты 151-го укреплённого района [1; 10], [14; 2].

Уже говорилось, что существовала вторая и даже третья полоса обороны – Турецкий вал и Керченские обводы. Упоминалось и о том, что позиции эти были к обороне абсолютно не готовы, т.к. работы велись на них в недостаточных объёмах и крайне медленно.

Фронтовые резервы были небольшими и состояли из 1 стрелковой дивизии (156-й), 3 стрелковых бригад (12, 83 и 143-й), 2 мотострелковых полков (13-го и 54-го) и 1 кавалерийской дивизии (72-й). Основная масса резервов была удалена от передовой на 15-20 км. На большем удалении находились только 72 кд (около 50 км, район Марфовки вблизи Турецкого вала) и 156 сд (район Керчи) [1; 10], [11; 271], [27; 3], [14; 2].

Танковые формирования фронта были отодвинуты от передовой, но удаление это было недостаточным: 3 бригады (40, 55 и 56-я) и все отдельные танковые батальоны находились в зоне артиллерийского огня противника. И только 39 тбр, расположенная в 17 км от передовой, находилась вне этой зоны [25; 44].

Надо отметить, что Крымский фронт располагал довольно значительным артиллерийским потенциалом (1951 орудие и миномёт; без учёта зениток и гвардейских миномётов, т.е. «катюш»). Небольшая протяжённость линии фронта позволяла создать высокую плотность артиллерии в расчёте на 1 км – около 72 стволов. При этом противотанковых пушек на 1 км фронта было 8 [1; 12], [27; 4]. Штабом фронта был подготовлен план использования артиллерии на случай немецкого наступления. Однако в противотанковой обороне были допущены серьёзные ошибки: не было организовано системы опорных пунктов для противотанковой артиллерии, командование фронта и армий допустило равномерное распределение орудий по фронту вместо их сосредоточения на танкоопасных направлениях, не было создано сильных подвижных артиллерийских противотанковых резервов [1; 12]. В результате мощный артиллерийский потенциал фронта в значительной степени оказался обесцененным.

В общем, приходится констатировать, что Крымский фронт был не готов к отражению немецкого удара.

Какими же силами располагали немцы?

У них в Крыму действовала по-прежнему 11-я армия генерала Э. Манштейна, которой оперативно были подчинены румынские соединения. Для удара на Керченском полуострове в распоряжении у Манштейна было 5 немецких пехотных дивизий (50, 132, 170, 46-я и 28-я лёгкая пехотная), 2 румынских пехотных дивизии (10-я и 19-я), 1 танковая дивизия (22-я), 1 румынская конная бригада (8-я), 1 моторизованная бригада (бригада Гродека), 1 усиленный пехотный полк (213-й). Действия этой группировки должен был поддерживать VIII авиационный корпус фон Рихтгоффена [19; 260-263], [11; 272], [25; 43], [14; 4].

К началу наступления численность привлечённых к нему немецко-румынских войск составляла около 150 тысяч человек. Немцы имели 2 472 орудия и миномёта, 700 (по другим данным – 800) самолётов и около 200 (по другим данным – 180) танков и САУ [9; 142-143], [25; 43, 46], [14; 4].

Скажем отдельно о танковом потенциале немцев.

Единственная в Крыму их танковая дивизия (22-я) в течение апреля получила значительные пополнения. Прежде всего, её танковый полк был преобразован из двух- в трёхбатальонный. Вошедший в его состав третий батальон прибыл в Крым, имея на вооружении 52 танка (15 Pz. II и 37 Pz. 38(t)). В истории дивизии также приводятся данные, что в апреле в дивизию поступили около 20 Pz. III и Pz. IV с длинноствольными орудиями, которые дали немецким танкистам возможность противостоять в бою советским Т-34 и КВ [11; 270].

Таким образом, за апрель 22-я танковая дивизия получила около 70 боевых машин и не только восполнила потери в ходе попытки наступления в марте, но даже усилилась (напомним, что первоначально в составе дивизии было 142 танка, а в марте она безвозвратно потеряла 32 машины). Количество танков в ней действительно стало около 180. Очевидно, исследователи, останавливающиеся на этом числе, говорят только о танках, не принимая во внимание САУ. Между тем, к маю немцы располагали на Керченском полуострове тремя дивизионами штурмовых орудий (190, 197, 249-м) [13; 400], [25; 43]. Известно, что 190-й лёгкий дивизион имел в своём составе 18 самоходок [25; 43]. Надо полагать, что количество САУ в 197-м и 249-м дивизионах если и было меньше, то незначительно. Следовательно, танков и САУ у германцев было свыше 200.

Если, учитывая все вышеприведённые цифры, сравнивать в чисто количественном отношении советскую и немецкую группировки, то результат получим следующий:

По людям – 1:1,7 (а то и, примерно, 1:2) в пользу РККА.

По общему количеству соединений (расчётных дивизий) – 1:2,3 (9,5 немецких и румынских расчётных дивизий против 21,5 советских) в пользу РККА.

По количеству танков (с учётом САУ) – примерно 1:1.

По количеству орудий и миномётов (принимая данные В.В. Абрамова) – 1:1,26 в пользу немцев.

По количеству самолётов (принимая данные В.В. Абрамова) – 1:2 (а то и 1:2,28) в пользу немцев.

Как хорошо видно, бесспорным было только превосходство Крымского фронта в людях и количестве соединений. По количеству танков (с учётом немецких САУ) наблюдался примерный паритет. Немцы имели незначительное преимущество в артиллерии. Зато авиационные силы 11-й армии в 2 (а то и более) раза были количественно сильнее советской авиации.

Обращение же к качественным характеристикам противостоящих группировок будет совсем не в пользу Крымского фронта.

Многие советские дивизии, как уже отмечалось, имели 30-50%-й некомплект личного состава. К тому же и моральное состояние отдельных соединений оставляло желать лучшего.

Советские самолёты в значительном количестве были устаревших моделей и уступали по своим тактико-техническим показателям аналогичным видам немецких машин. Но главное – немцы выигрывали в организации своих ВВС. Имевший централизованное командование, органы управления, снабжения и обслуживания VIII авиакорпус был гораздо более мобильным и действенным инструментом, чем авиация Крымского фронта, раздробленная на фронтовую и армейскую (из 17 авиаполков 9 находились в подчинении армий (по 2 полка у 47-й и 51-й, 5 полков у 44-й) и только 8 – непосредственно фронта) [27; 3-4].

В целом же качественному превосходству немцев способствовало именно прибытие к моменту начала майского наступления трёх свежих соединений (28-й лёгкой пехотной дивизии, 22-й танковой дивизии и VIII авиакорпуса фон Рихтгоффена), два из которых представляли собой великолепные инструменты прорыва и развития успеха (VIII авиакорпус и 22-я танковая дивизия).

* * *

В 3.45 8 мая предутренняя тишина над линией фронта на Парпачском перешейке была нарушена артиллерийскими залпами. Но это стреляла не немецкая, а наша артиллерия. Дело в том, что командование Крымского фронта запланировало артналёт по местам скопления войск противника. Приказ командования был чётко выполнен артиллеристами, но мощным этот артналёт не был из-за ограниченного количества боеприпасов. Скажем, в полосе 44-й армии в нём участвовало всего два дивизиона (вот уж где надо было пострелять посильнее!) [1; 18].

НА ДАННОЙ СТРАНИЦЕ БУДЕТ РАСПОЛАГАТЬСЯ КАРТА № 2 (ПОЛОЖЕНИЕ ВОЙСК К 8 МАЯ 1942 ГОДА)

НА ДАННОЙ СТРАНИЦЕ БУДЕТ РАСПОЛАГАТЬСЯ КАРТА № 3

(СХЕМА БОЁВ НА КЕРЧЕНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ В МАЕ 1942г)

В 4.45 начали свою артподготовку немцы. Её интенсивность была значительно больше советского артналёта. Вскоре к действиям артиллерии противника присоединилась его авиация.

Уже в 5.30 наземные войска немцев начали наступление. Три дивизии ХХХ армейского корпуса (28 лпд, 50 и 132 пд) атаковали позиции 44-й армии [14; 3], [19; 261], [1; 18], [27; 5], [11; 274]. На передовой позиции этой армии занимали оборону две дивизии – 63-я горнострелковая и 276-я стрелковая. 396-я и 404-я стрелковые дивизии, 13-й мотострелковый полк и танковые формирования находились во втором эшелоне [11; 273]. Основной удар немцев, который они наносили при поддержке 100 танков 22-й танковой дивизии, пришёлся по боевым порядкам 63-й горнострелковой дивизии и частично 276-й стрелковой дивизии. Но первая атака немцев захлебнулась – орудийный и пулемётный огонь буквально смёл цепи наступающих.

Тогда немцы возобновили авиационную и артиллерийскую подготовку. Ещё около часа они «перепахивали» советские оборонительные порядки, а в 7.00, перенеся огонь в их глубину, возобновили наступление [25; 46], [27; 5].

После повторной арт- и авиаподготовки немцам удалось подавить наши огневые средства на участке прорыва. Роковую роль сыграла излишняя придвинутость артиллерии советских дивизий к передовым позициям и её плохая маскировка. Лишившись орудийной поддержки, части 63-й горнострелковой дивизии начали отход на восток.

Одновременно с этой атакой в тылу 63 гсд на восточных скатах горы Ас-Чалуле противник высадил шлюпочный десант (до 500 автоматчиков). Неправы те авторы, которые пишут о безнаказанности этой высадки и отсутствии берегового охранения [25; 46]. Охранение было, но численность его была невелика. Оно встретило немецких десантников ружейным, пулемётным и даже орудийным огнём. Немцы понесли потери. Но остановить десант охранение, вследствие своей малочисленности, не смогло [1; 18].

Отступление частей 63-й горнострелковой дивизии происходило в беспорядке и походило на бегство [25; 46].

Тут надо заметить, что 63 гсд считалась отдельными работниками штаба Крымского фронта ненадёжной. В предыдущих боях она понесла большие потери (более 40% личного состава). Неблагополучной была и моральная атмосфера в соединении: бойцы и командиры устали, упала дисциплина, были перебежчики на сторону врага и даже произошли убийства командира полка и уполномоченного особого отдела [1; 16], [25; 41]. 29 апреля офицер Генерального штаба при командовании Крымского фронта майор А. Житник подал командованию фронта докладную записку, в которой писал:

«Я считаю, что настал момент, когда необходимо либо полностью вывести 63-ю гсд во второй эшелон (это самое лучшее) или хотя бы по частям. Её направление – это направление вероятного удара противника… Вряд ли эти войска способны к серьёзной, стойкой обороне» [1; 16].

На этом документе есть резолюция Л.З. Мехлиса: «Тов. Вечный, надо подготовить ряд указаний» [1; 16].

Подготовил П.П. Вечный указания или нет, рассматривал их Д.Т. Козлов или нет – не известно. Известно только, что за 10 дней никаких действий по выводу 63-й горнострелковой дивизии с передовой и замене её другим, более надёжным, соединением предпринято не было. Дивизия так и осталась в первой линии обороны. Мехлис не проконтролировал свой приказ, а командование Крымфронта особо и «не разбежалось» (вот и говори после этого, что армейский комиссар был к Д.Т. Козлову несправедлив и костерил его почём зря). Майор А. Житник как в воду глядел: немцы нанесли на участке 63 гсд основной удар, и дивизия фактически побежала.

Однако не вся. Её левофланговый 291-й горнострелковый полк, понёсший большие потери в ходе арт- и авиаподготовки противника, продолжал стойко удерживать свои позиции. В результате успешного немецкого десанта с моря и отступления соседей справа полк оказался «в клещах». Ему грозило полное окружение и уничтожение. Командиру полка С.А. Ермакову и командиру одной из рот старшему лейтенанту А.Г. Александрову удалось с боем вывести остатки полка из готовой захлопнуться ловушки [1; 18].

276-я стрелковая дивизия, сосед 63-й горнострелковой дивизии справа, держала свои позиции до вечера, отбив несколько атак пехоты и танков противника. Но отступление 63 гсд привело к охвату левого фланга дивизии. Противник стал заходить ей в тыл. К исходу дня в 276-й стрелковой дивизии были израсходованы все боеприпасы миномётов, на исходе были артиллерийские снаряды и патроны у стрелков. Вечером на ряде участков противник вклинился в боевые порядки дивизии, в окружение попал её 871-й полк. В 18.00, исходя из сложившейся критической обстановки, командир дивизии дал приказ на отступление [1; 20].

Довольно быстро преодолев участок 63 гсд, противник подошёл ко второй линии обороны и начал форсирование противотанкового рва. Здесь он был встречен бойцами и командирами 343-го отдельного пулемётно-артиллерийского батальона 151-го укреплённого района. 343 опаб мужественно удерживал свои позиции до вечера, потеряв при этом до 70% личного состава. Вечером остатки батальона отошли в район совхоза Арма-Эли и балки Чёрная [1; 19]. Туда же отошли и части 404-й стрелковой дивизии, принявшие участие в советских контратаках на данном участке. Однако этому отходу предшествовала ожесточённая схватка в районе второй оборонительной линии.

Когда командованию фронтом стало ясно, что немцы наносят основной удар на своём правом фланге, оно отдало приказ силами 44-й армии и частью сил 51-й армии контратаковать и отбросить противника. Но из-за нарушения связи приказ поступал в соединения и части разновременно, зачастую с большим запозданием [25; 46]. Поэтому контрудары советских войск были разрозненными, и, затормозив продвижение немцев, остановить их наступление всё-таки не смогли.

Во второй половине дня во встречный бой с противником вступили 404-я стрелковая дивизия и 39-я танковая бригада. 404 сд атаковала без артиллерийской поддержки, т.к. входивший в её состав 961-й артполк при выводе дивизии в армейский резерв был оставлен на передовых позициях [1; 20].

39 тбр, выдвинувшись для поддержки контрудара 404 сд и имея задачу атаковать прорвавшегося противника в районе совхоза Арма-Эли, вступила в бой с 16 танками и полком пехоты противника у высоты 50,6. Враг был отброшен. В течение дня бригада отразила ещё несколько атак противника на этом направлении. Немцы потеряли 8 танков и около 400 человек убитыми. Потери бригады составили 7 танков из 21 (среди подбитых оказались 2 КВ, т.е. все машины этого типа, входившие в состав бригады), 47 человек убитыми и ранеными, 25 пропавшими без вести [25; 47]. Таким образом, бригада в первый же день боёв лишилась трети своих танков. Надо отметить, что между бригадой и частями 404 сд не было должного взаимодействия. Во всяком случае, успешные действия танкистов не получили поддержки со стороны стрелков [25; 47], [1; 20].

126-й отдельный танковый батальон, непосредственно входивший в 44-ю армию, контратаковал противника от совхоза Арма-Эли в направлении феодосийской дороги (на юго-запад). В результате контратаки батальон потеснил наступавших немцев и достиг противотанкового рва. При этом было уничтожено 2 средних танка противника, 8 противотанковых орудий, 6 станковых пулемётов и до двух рот пехоты. Собственные потери батальона составили 4 танка Т-26, 4 человека убитыми и 24 ранеными [25; 47].

Части 56-й танковой бригады, приданные 44-й армии, также в течение дня 8 мая контратаковали противника, уничтожив при этом 7 средних танков, 5 противотанковых орудий, до трёх рот пехоты и артиллерийский обоз противника на феодосийской дороге, потеряв при этом 17 танков (в том числе 7 КВ; все танки этого типа в бригаде), 15 человек убитыми и 25 ранеными [25; 47].

Большую роль в борьбе с наступающим противником сыграла артиллерия. В первой половине дня особенно активно вели огонь 457-й и 53-й артиллерийские полки резерва Главного командования. После 13.00, когда немцам удалось форсировать противотанковый ров, их наступающие войска были встречены огнём прямой наводки 477-го и 766-го артполков. Во второй половине дня почти вся артиллерия 51-й армии, повёрнутая в сторону наступающего противника, вела фланговый огонь.

По данным, приводимым В.В. Абрамовым, благодаря действиям наших артиллеристов немецкие войска потеряли 8 мая до 60 танков [1; 20-21].

Действия советских войск очень осложнялись немецкой авиацией, захватившей практически безраздельное господство в воздухе. Командующий ВВС Крымского фронта генерал Е.М. Николаенко в условиях, когда немецкие истребители блокировали все аэродромы на полуострове, сумел поднять в воздух, по сути, всего один полк истребителей И-153 «Чайка» (это из 8 полков, базирующихся непосредственно на Керченском полуострове) [27; 5]. Интересно, что авиация фронта, располагавшаяся на «большой земле», в течение 7-9 мая не произвела ни одного вылета в интересах фронта, т.к. по приказу главкома СКН маршала С.М. Будённого была задействована для нанесения ударов по противнику в районе Мариуполя [27; 5]. В таких условиях количественного и качественного превосходства немецкой авиации (когда в небе против самолётов противника сражались в основном устаревшие «Чайки») Крымский фронт потерял 8-9 мая 48 боевых машин армейской и фронтовой авиации. Потери немцев в воздушных боях составили всего 8 самолётов [27; 5].

На этом фоне исключением выглядят действия группы из 10 штурмовиков Ил-2, которая под прикрытием 12 Як-1 рано утром 8 мая совершила налёт на аэродром Сарабуз, где находилось до 100 бомбардировщиков врага, готовых к вылету. Штурмовики уничтожили около 30 немецких самолётов, не понеся потерь [1; 19].

Основная тяжесть борьбы с авиацией противника легла на части противовоздушной обороны. При этом зачастую зенитчикам приходилось переключаться на борьбу с наземными целями. Так, 343-й отдельный зенитный артдивизион 44-й армии (командир – майор М.М. Мамот, военный комиссар – политрук А.Ф. Щетинин) неоднократно 8 мая подвергался ожесточённой бомбардировке и артиллерийскому обстрелу. При этом зенитчики сумели сбить 12 самолётов противника. А в 17.00 дивизион вступил в бой с танками и пехотой немцев. Дивизион четыре часа отражал их атаки, вечером отойдя по приказу командования [1; 19-20].

На участках 47-й и 51-й армий немцы, в соответствии со своим планом, 8 мая проводили демонстрационные наступательные действия, которые довольно легко отбивались нашими обороняющимися войсками [1; 21].

На направлении же главного удара немецким войскам удалось продвинуться на глубину 7-8 км при ширине прорыва в 5 км [27; 5], [14; 4], [1; 21], [25; 47], [11; 274]. Ими был захвачен небольшой плацдарм восточнее противотанкового рва. Но, по признанию Манштейна, этот плацдарм «был недостаточным для того, чтобы обеспечить выдвижение танковой дивизии» [19; 264]. В сущности, это был удар по планам командующего 11-й армии. Советские войска своим сопротивлением, хоть и разрозненным, но ожесточённым и упорным («Но всё же бой был не лёгок», – как пишет в мемуарах Манштейн [19; 264] ), надо полагать, заставили его поволноваться.

Как уже отмечалось, в первые часы наступления германских войск командование Крымского фронта планировало нанесение контрудара силами 44-й армии. В приказе по этому поводу командование передавало армии дополнительно 390-ю стрелковую дивизию, 55-ю танковую бригаду и ряд частей [1; 21], [25; 46]. Это решение было утверждено и командованием Северо-Кавказского направления. В своём распоряжении, отданном 8 мая в 14.30, С.М. Будённый потребовал от командования Крымского фронта «не только задержать, но и уничтожить противника… использовав для этого пехоту, танковые части, находящиеся севернее железной дороги» [1; 21].

Однако продвижение противника в глубь нашей обороны на довольно узком её участке на юге создавало условия для нанесения контрудара во фланг противнику с севера, со стороны 51-й армии. Это обстоятельство внесло существенные коррективы в замысел командования Крымфронта на проведение контрудара. Около 20.00 8 мая оно пришло к решению нанести главный удар войсками 51-й армии [11; 275]. Причём силы и средства, которые передавались первоначально для контрудара 44-й армии, новым приказом передавались 51-й. 44-я армия тоже должна была наносить контрудар, но вспомогательный [1; 21].

Сохранилась запись переговоров командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Д.Т. Козлова с командующим 51-й армией генерал-лейтенантом В.Н. Львовым, в ходе которых до последнего и был доведён план флангового контрудара по врагу. Состоялись эти переговоры в 21.00 8 мая [1; 21]. Согласно замыслу командования фронта, ударная группировка 51-й армии должна была быть сосредоточена к утру 9 мая. С утра она наносила удар с рубежа Парпач – Сюрук-Оба в направлении балки Песчаной, восстанавливала положение и развивала наступление на посёлок Дальние Камыши, отрезая прорвавшиеся в глубь Керченского полуострова немецкие дивизии [1; 21], [11; 275-276].

В.В Абрамов отмечает, что постановка задач 44-й армии на удержание противника и даже контрудар по нему показывала, что командование Крымского фронта явно преувеличивало её боеспособность, которая в значительной степени была уже утрачена в первый день немецкого наступления [1; 21]. С этим нельзя не согласиться, но всё-таки, справедливости ради, необходимо заметить, что усиление 44-й армии предполагалось. Для этих целей в полосу её обороны начали выдвижение 54-й мотострелковый полк и 72-я кавалерийская дивизия [11; 276].

В состав ударной группировки 51-й армии включались четыре стрелковые дивизии (302, 236, 390 сд и 138 гсд), одна стрелковая бригада (83-я), две танковые бригады (40, 56-я) и два танковых батальона (229-й и 124-й). Интересно, что из указанных соединений и частей непосредственно в состав 51-й армии входили только 302-я стрелковая и 138-я горнострелковая дивизии, а 40-я танковая бригада и 229-й отдельный танковый батальон, числясь за фронтом, были подчинены ей оперативно. Что касается остальных входящих в ударную группировку формирований, то 236-я дивизия была из 47-й армии, 83-я стрелковая бригада находилась во фронтовом резерве, 390-я стрелковая дивизия и 124-й отдельный танковый батальон входили в 44-ю армию, а 56-я танковая бригада была подчинена ей оперативно [11; 276], [25; 44-45]. Причём 390 сд была передана из подчинения 51-й армии в 44-ю армию только днём 8 мая, с принятием решения о нанесении контрудара силами 44-й армии, и дивизия уже начала передислокацию.

Создание ударной группировки в полосе 51-й армии требовало значительных передвижений крупных войсковых масс. И сразу же можно было предполагать, что далеко не все соединения и части выйдут в указанные районы сосредоточения для нанесения удара. Даже в идеальных условиях «кулака» для концентрированного удара, скорее всего, не получилось бы, уж слишком мало было отпущено времени для его создания. А условия создания группировки оказались далеки от идеальных.

Прежде всего, при неустойчивой связи штаба фронта со штабом 44-й армии, а последнего с подчинёнными ему соединениями и частями получение ими приказа о передислокации значительно запоздало. Так, известно, что штаб 44-й армии получил приказ об изменении в организации контрудара только в 4.00 9 мая, т.е. на 7 часов позже штаба 51-й армии [1; 22]. Ещё позже получили его соединения и части армии. Между тем в полосу её действия продолжали прибывать формирования, переданные 44-й армии в соответствии с первым приказом о контрударе. Возникли сумятица и неразбериха, которые отнюдь не повысили боеспособности 44-й армии, и так изрядно потрёпанной в боях предыдущего дня.

Но и другие соединения и части из 51-й, 47-й армий и фронтового резерва, перебрасываемые к новому месту сосредоточения, в основной своей массе не успели его достичь к утру. Рассвет застал их на марше. Легко себе представить, что немецкая авиация, при своём господстве в воздухе, в полной мере использовала представившуюся ей возможность бомбёжки и обстрела походных колонн советских войск. От действий авиации противника наши части понесли большие потери, и процесс их сосредоточения ещё больше замедлился.

Было и ещё одно обстоятельство, препятствовавшее продвижению войск, включённых в ударную группировку, в районы сосредоточения – погода. Да, снова роковую роль сыграла крымская погода. 9 мая начался проливной дождь, который очень быстро превратил и дороги, и местность вокруг них в труднопроходимое для техники и людей пространство. Утешением в данной ситуации могло послужить только то, что дождь помешал и немцам развивать своё наступление, а также очень сильно ограничил действия их авиации (хотя, вряд ли исключил полностью; мы уже знаем, что немцы в Крыму приноровились летать и бомбить в нелётную погоду).

На дождь, начавшийся во второй половине дня 9 мая и продолжавшийся до второй половины дня 10 мая, находим сетования как в документах советского командования, так и в мемуарах Э. Манштейна.

Так, в ходе переговоров со Ставкой, состоявшихся в ночь с 9 на 10 мая (точнее, около 3 часов утра 10 мая), Д.Т. Козлов и Л.З. Мехлис телеграфировали:

«…Мы предполагали с утра (10 мая – И.Д.) нанести силами ударной группировки Львова удар в направлении развилки дорог у совхоза Арма-Эли, но ночью прошёл и ещё продолжается проливной дождь, сделавший дороги совершенно непроходимыми для автотранспорта.

Главком направления Будённый приказал обязательно наступать с утра 10-го группой Львова.

Мы сомневаемся в целесообразности [наступления], ибо танки не пройдут» [32; 198].

А вот что пишет в своих «Утерянных победах» бывший командующий 11-й немецкой армией:

«9 мая мы уже смогли подтянуть 22 тд, и она заняла исходное положение для наступления. Когда же она собралась повернуть на север, ей пришлось сначала отбить сильную атаку танков противника. Потом начался дождь, продолжавшийся и всю следующую ночь, почти (выделено нами; «почти», т.е. не совсем; см. выше – И.Д.) исключавший действия ближних бомбардировщиков и сделавший почти невозможным продвижение танков 10 мая утром. Только во второй половине дня 10 мая погода прояснилась, и продвижение возобновилось. Но всё же из-за того, что вся операция зависела от темпов продвижения, эта 24-часовая задержка могла оказаться роковой» [19; 264].

Ну, а для советской стороны, судя по всему, роковым оказался именно приказ на организацию контрудара силами 51-й армии, отменивший предыдущий приказ о контрударе силами 44-й армии.

Такую мысль высказал историк В.В. Абрамов, назвав переориентировку главного удара «“моментом истины” всей Керченской оборонительной операции» [1; 22]. Свою точку зрения он основывает на мнении непосредственных участников тех трагических событий – бывшего командующего 47-й армии К.С. Колганова и бывшего начальника штаба этой армии А.А. Хряшева, с которыми встречался в 70-х годах прошлого столетия. Оба генерала утверждали, что эти два, казалось бы, дополняющие, но на деле противоречащие друг другу приказа, только дезорганизовали оборону. С этим положением был согласен и бывший начальник оперативного управления Крымского фронта генерал В.Н. Разуваев, с которым В.В. Абрамов состоял в переписке [1; 22].

Прежде чем перейти к изложению событий 9 мая 1942 года, остановимся ещё на паре моментов.

Перипетии планирования контрудара в штабе Крымфронта ясно показывают, что особой тревоги сложившаяся к концу 8 мая обстановка у штаба не вызывала. В сущности, никаких предпосылок катастрофы ещё не было видно. Да их и в самом деле не было. Один из прогнозов действий противника начал претворяться в жизнь. Успехи у противника были, но их нельзя было назвать ни грандиозными, ни решающими (это, как помним, признавал и сам Манштейн [19; 264] ). Теперь нужны были наши контрмеры, к организации которых и приступило командование Крымского фронта. Всё происходило в соответствии с докладной запиской помощника начальника оперативного отдела штаба Северо-Кавказского направления от 7 мая, о которой мы говорили выше. Эта записка содержала оптимистический вывод:

«В первый день наступления противник достигнет успехов, которые будут затем полностью ликвидированы нашим контрударом» [1; 17].

Итак, первый день вражеского наступления был, некоторые успехи у противника были. Дело оставалось за нашим контрударом.

А. Исаев совершенно верно отмечает, что вечером 8 мая и в ночь с 8 на 9 мая речи об отходе на тыловые оборонительные рубежи ещё не шло. Никто об этом не помышлял [11; 276]. Кризис всей Керченской оборонительной операции, после которого положение советских войск будет постоянно ухудшаться, произойдёт только 9 мая.

Нельзя не упомянуть и о последнем акте конфликта в среде командования Крымским фронтом, который также относится к вечеру 8 мая. Мы имеем в виду уже упоминавшуюся телеграмму Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК (см. выше). И. Мощанский называет эту телеграмму доносом, утверждая, что посредством её Мехлис попросту спасал «свою шкуру», выставляя виновником всего («козлом отпущения» – выражение И. Мощанского) генерала Д.Т. Козлова [25; 46]. И опять приходится заметить, что такой мотив, как спасение «собственной шкуры», никогда не определял поведение Л.З. Мехлиса. Не тот был человек. Утверждающий обратное И. Мощанский уж чересчур рьяно служит «официальной» линии историографии в отношении армейского комиссара.

Зачем же дал такую телеграмму Лев Захарович? Думаем, что не ошибёмся, если скажем, что Л.З. Мехлис выразил своё раздражение Сталину: вот, мол, говорил я Вам, предупреждал неоднократно, не послушали, дотянули, «ешьте» теперь последствия «с кашей».

И Сталин понял этот раздражённый тон и ответил не менее раздражённо и зло, выдвинув Мехлису даже несправедливые упрёки:

«Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя (Сталин обыграл фразу из доклада Мехлиса от 29 марта: «…да и я не являюсь здесь американским наблюдателем» – И.Д.), не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы – не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а Вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для Вас. Значит, Вы ещё не поняли, что Вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки.

Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и Вы могли бы сами справиться с ними. Если бы Вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта, и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте» [4; 208], [11; 274-275].

Для начала отметим, что, по мнению Сталина, вмешательство Мехлиса в оперативные вопросы на Крымском фронте было недостаточным: раз Мехлис послан на фронт в качестве ответственного представителя Ставки, раз он видит и понимает ошибки командования фронтом, то он должен их тут же и исправлять без всяких церемоний. Раз он этого не делает, то вмешивается он в оперативные дела недостаточно. Нетрудно заметить, что взгляд Верховного Главнокомандующего на проблему в корне отличается от взгляда большинства современных историков.

В сущности, утверждение Сталина о позиции Мехлиса, как позиции стороннего наблюдателя, уже было несправедливым. Лев Захарович не просто наблюдал, он многое делал на Крымском фронте, в том числе и вмешивался в оперативные вопросы, но заменить собою командующего фронтом он не мог – не имел права, да и прекрасно понимал, что его военная квалификация для этого недостаточна, ведь он был комиссар и организатор, а не полководец. Потому-то и просил он замены Козлова другим генералом. Вполне возможно, что злой ответ Сталина был вызван и запоздалым осознанием правоты Мехлиса. Наверное, каждому из нас знакома эта психологическая реакция: ты, поздно поняв правоту своего оппонента, «срываешь» свою досаду на самого себя именно на нём, оппоненте.

Не менее несправедливыми были и слова Сталина о несложности дел на Керченском полуострове. Первоначально советским войскам здесь требовалось прорвать оборону противника на узком фронте, без каких-либо возможностей для обхвата и обхода, в сложных погодных условиях, которые благоприятствовали обороне, но максимально осложняли наступление. Когда к немцам в марте – апреле прибыли свежие соединения, особенно 22-я танковая дивизия и VIII авиакорпус, кажущаяся несложность переросла в свою противоположность – не кажущуюся сложность.

Наконец, неправ был Верховный и в отношении штурмовой авиации Крымфронта. Это можно с уверенностью утверждать, зная, что к 8 мая фронт располагал всего 11 штурмовиками Ил-2.

Обратим внимание и на ещё одну особенность ответа Сталина – в нём не видно сильного беспокойства ситуацией на Керченском полуострове. Т.е. Сталин и Ставка ВГК, так же как и командование Крымского фронта, не считали ситуацию критической, полагали, что её можно нормализовать (и основания так считать у них были).

Но надеждам советского командования не суждено было сбыться.

Утром 9 мая противник нанёс удар по нашим войскам, которые вынуждены были вступить в бой до полного сосредоточения. Действия наших войск были несогласованными. Ограниченность территории сковывала манёвры частей и соединений, способствовала их перемешиванию. Это приводило к ещё большей дезорганизации.

Первоначально немцы развивали удар силами 28-й лёгкой пехотной и 50-й пехотной дивизий в направлении совхоза Арма-Эли и кургана Кара-Оба. Севернее в северо-восточном направлении наступала 170-я пехотная дивизия [27; 6]. Уже в первой половине дня немецкое командование стало вводить в прорыв основные силы 22-й танковой дивизии [1; 22], [11; 277], [19; 264]. Как сообщает Манштейн, при занятии исходного положения для атаки она была атакована советскими танками, атаку которых отбила [19; 264]. Очевидно, немецкую танковую дивизию атаковал 126-й отдельный танковый батальон. В его составе к 9 мая оставалось 47 лёгких танков Т-26. Противостояние со значительно превосходящими силами немцев просто не могло закончиться для батальона успешно.

Под ударами немцев дрогнула и начала самовольный отход с позиций 404-я дивизия 44-й армии. Противник устремился на восток. Положение спасла 72-я кавалерийская дивизия, подошедшая в район прорыва. Спешенные конники, обороняясь в полосе 11 км на необорудованной в инженерном отношении местности, мужественно дрались с врагом, которому лишь к исходу дня удалось пробить бреши в обороне дивизии. Эти бреши удалось «залатать» с помощью 12-й и 143-й стрелковых бригад из резерва фронта. Враг был остановлен. Но к этому моменту глубина его прорыва достигла 30 км, а у 44-й армии уже не существовало сплошного фронта обороны [27; 6], [14; 5].

Ещё днём, захватив совхоз Арма-Эли, немецкое командование, в соответствии со своим замыслом, развернуло 22-ю танковую дивизию на север. Начав наступление, немцы наткнулись на войска 51-й армии, которые, вследствие запаздывания сосредоточения своей ударной группировки, так и не перешли в наступление. Однако в обороне части армии проявили упорство. В центре Ак-Монайского (Парпачского) перешейка, в районе курганов Кош-Оба и Сурюк-Оба развернулся ожесточённый бой. Противнику дорогой ценой доставался каждый метр завоёванной территории. Особенно отличились танкисты 56-й танковой бригады и 229-го отдельного танкового батальона. Без должной поддержки пехоты они отбивали атаки танков и пехоты противника на рубеже Мезарлык-Оба до полудня 10 мая, после чего под натиском превосходящих сил начали отход на север [1; 22-23], [25; 48]. Причём к моменту вступления в бой на указанном рубеже в обоих танковых формированиях оставалось всего 37 машин (26 (15 Т-26 и 11 Т-60) в 56 тбр и 11 КВ в 229 отб) [25; 48].

Начавшийся во второй половине дня 9 мая дождь ещё более усложнил немцам ведение наступательных действий. Но любопытно заметить, что Манштейн в своих воспоминаниях торможение немецкого продвижения на север только с этим дождём и связывает, ни словом не упоминая о схватке в центре Ак-Монайского перешейка [19; 264]. Удивляться не приходится – немцам, как обычно, судя по их мемуарам, мешало только «русское бездорожье», главные свои усилия они тратили на борьбу с ним (а зимой ещё и с зимой), а не русскими войсками.

9 мая в полосе 47-й армии противник активности не проявлял [25; 48].

Уже днём 9 мая начальник штаба Крымского фронта генерал П.П. Вечный обратился в Военный совет и лично к Л.З. Мехлису с предложением об отводе 47-й армии, а также армейских и фронтовых тылов из образовавшегося мешка [1; 23]. Заметим, что П.П. Вечный не предлагал начать отвод 51-й армии, видимо, не отказываясь от мысли проведения контрудара её силами. Но предложение начальника штаба не встретило поддержки ни у Д.Т. Козлова, ни у Л.З. Мехлиса, ни у других членов Военного совета. Приходится полагать, что командование фронта рассчитывало на эту армию как резерв в планируемом контрударе.

В свою очередь, и главком Северо-Кавказского направления маршал С.М. Будённый, находившийся в Краснодаре, не располагая точными данными о положении дел в Крыму, вечером 9 мая снова потребовал от командования фронта организации контрудара силами 51-й и 44-й армий       [1; 23], [32; 198].

В начале четвёртого часа утра 10 мая состоялись переговоры по прямому проводу между Ставкой ВГК и командованием Крымского фронта. Отчасти мы уже цитировали эти переговоры, но сейчас воспроизведём их полностью, т.к. в них содержится важная для нас информация:

«Керчь. У аппарата Мехлис и генерал Козлов.

Москва. У аппарата Сталин.

СТАЛИН. Передайте свой план действий, коротко.

МЕХЛИС и КОЗЛОВ. В ночь на десятое отводятся за Ак-Монайские позиции 77 гсд, 55-я танковая бригада, 19-й гв. миномётный полк, 25 кап. Эти части поступают в распоряжение командарма-51 Львова.

Мы предполагали с утра нанести силами ударной группировки Львова удар в направлении дорог у совхоза Арма-Эли, но ночью прошёл и ещё продолжается проливной дождь, сделавший дороги совершенно непроходимыми для автотранспорта.

Главком направления Будённый приказал обязательно наступать с утра 10-го группой Львова.

Мы сомневаемся в целесообразности [наступления], ибо танки не пройдут.

12, 143-й стрелковым бригадам приказано задержать противника на фронте Агибель, Войковштат, Чалтемир.

На Турецкий вал ставится в ночь на 10-е 156 сд, усиленная двумя дивизионами эрэсов, 12 пушекзапасного полка и школа младших лейтенантов. Что касается 47-й армии, в ночь на одиннадцатое будет последовательный отвод её к востоку за Ак-Монайские позиции.

ВВС прикрывают 51-ю и 47-ю армии и бомбят войска противника, наступающие на 44-ю армию. КП фронта, находящийся под непрерывной бомбёжкой и [в] большой близости от противника, переносится в каменоломни на северной окраине Керчи.

Сегодня Мехлис, Козлов и Шаманин находились в 51-й армии и намерены с группой оперативных работников выехать в 51-ю армию для руководства действиями 51-й и 47-й армий и наблюдения за организацией отвода частей 47-й армии за Ак-Монай. Намерены одну из дивизий 47-й армии, после того как она выйдет за Ак-Монай (11.05.1942 г.), направить для усиления прикрытия Турецкого вала.

Просили бы Вас дать с Таманского полуострова 103-ю бригаду для обороны Керченского обвода.

Что касается артиллерии РС и дивизий второго эшелона, то они уже из 47-й армии отведены за Ак-Монайские позиции.

У нас всё. Мехлис. Козлов. Шаманин. Колесов. Булатов.

СТАЛИН. 1. Всю 47-ю армию необходимо немедля начать отводить за Турецкий вал, организовав арьергард и прикрыв отход авиацией. Без этого будет риск попасть в плен.

2. 103-ю бригаду дать не можем.

3. Удар силами 51-й армии можете организовать с тем, чтобы и эту армию постепенно отводить за Турецкий вал.

4. Остатки 44-й армии тоже нужно отводить за Турецкий вал.

5. Мехлис и Козлов должны немедленно заняться организацией обороны Турецкого вала.

6. Не возражаем против перевода штаба в указанное вами место.

7. Решительно возражаем против выезда Козлова и Мехлиса в группу Львова.

8. Примите все меры, чтобы вся артиллерия, в особенности крупная, была сосредоточена за Турецким валом, а также ряд противотанковых полков УСВ.

9. Если вы сумеете и успеете задержать противника перед Турецким валом, мы будем считать это достижением.

Все приказы главкома, противоречащие только что переданным приказаниям, можете считать не подлежащими исполнению.

МЕХЛИС, КОЗЛОВ. Сделаем всё в точности по Вашему приказу. Немедленно приступаем к работе. Нельзя ли временно – на два-три дня – усилить нас авиацией за счёт других фронтов?

СТАЛИН. Скоро придут три полка авиации в Ейск и в Новороссийск в распоряжение Будённого, можете их взять для вашего фронта. Торопитесь с исполнением указания, время дорого, а вы всегда опаздываете. Всё.

МЕХЛИС, КОЗЛОВ. Слушаемся, к исполнению приступаем сейчас. До свидания. 10.05.1942 г. 03 ч.06 мин.

СТАЛИН. До свидания. Желаем успеха» [32; 198-199].

Итак, командование Крымского фронта всё ещё рассчитывало, что контрудар силами 51-й армии исправит положение. С целью его организации часть сил 47-й армии предполагалось передать командарму-51 (77 гсд, 55 тбр, 19-й гв. миномётный полк, 25 кап). Остальные силы 47-й армии в ночь на 11-е (т.е. через сутки) должны были оставить Ак-Монайские позиции и несколько отойти на восток. Смысл этого мероприятия заключался в выравнивании линии фронта, ибо немецкий прорыв на юге ставил тылы 47-й армии под удар. Причём только 11 мая одна из дивизий армии должна была проследовать на Турецкий вал для усиления его обороны. Сутки же этой оборонительной линии предстояло быть под прикрытием частей 156-й стрелковой дивизии и школы младших лейтенантов, которым предстояло на неё выйти 10-го числа.

Ставка «забраковала» этот план, приказав начать немедленный отход всех трёх армий на линию Турецкого вала и организовать на нём прочную оборону.

Мехлис и Козлов «взяли под козырёк» и…

А вот дальше, на наш взгляд, произошли наиболее непонятные и запутанные события во всей эпопее Крымского фронта.

Известно, что директива на отход была получена штабом 47-й армии только вечером 10 мая [1; 23], [25; 52], [27; 6]. Утверждается, что тогда же её получили и в 51-й армии. Почему? Откуда эта задержка с передачей приказа? Многие историки видят причину этого в неразворотливости, пассивности командования Крымского фронта, бюрократических методах управления, применяемых им. Так, В.В. Абрамов пишет, что «вместо быстрого принятия решений оно проводило бесконечные совещания» [1; 23]. В принципе, довольно легко определить источник, из которого историк почерпнул данное утверждение, – это директива Ставки ВГК № 155452 Военным советам фронтов и армий «О причинах поражения Крымского фронта в Керченской операции» от 4 июня 1942 года. В её 2-м разделе говорится:

«В критические дни операции командование Крымского фронта и тов. Мехлис, вместо личного общения с командующими армиями и вместо личного воздействия на ход операции, проводили время в многочасовых бесплодных заседаниях Военного совета (выделено нами – И.Д.)» [32; 238].

Далее историками выстраивается схема: получив приказ вечером 10-го, генералы Львов и Колганов только вечером 11-го начали отвод своих войск. Таким образом, было потеряно два дня (или двое суток), что оказалось для войск Крымского фронта роковым [25; 52], [27; 6]. И снова легко понять, откуда историки взяли это утверждение про двое суток опоздания в выполнении приказа Ставки. Да оттуда же – из директивы Ставки ВГК № 155452 от 4 июня 1942 года. Плюс – из мемуаров А.М. Василевского.

В первом источнике читаем:

«Когда же на второй день после начала наступления противника, учитывая обстановку, сложившуюся на Крымском фронте, и видя беспомощность командования фронта, Ставка приказала планомерно отвести армии фронта на позиции Турецкого вала, командование фронта и тов. Мехлис своевременно не обеспечили выполнение приказа Ставки, начали отвод с опозданием на двое суток (выделено нами – И.Д.), причём отвод происходил неорганизованно и беспорядочно.

[…]

Опоздание на два дня с отводом войск (выделено нами – И.Д.) явилось гибельным для исхода всей операции» [32; 237, 238].

У А.М. Василевского в его воспоминаниях:

«…но командование фронта, не выполнив приказ Ставки, затянуло отвод на двое суток (выделено нами – И.Д.) и к тому же не сумело правильно организовать его» [4; 208].

Прежде чем приступить к дальнейшему изложению событий, оговоримся: мы не стремимся показать, что командование Крымского фронта, представитель Ставки ВГК Л.З. Мехлис были не виновны в катастрофе, постигшей их войска. Ещё как виновны! Мы стремимся лишь к объективному изложению произошедшего. Эта объективность и требует уйти от некоторых штампов, прописавшихся в нашей исторической литературе.

Так вот, в отношении «прозаседавшихся». Та же директива Ставки даёт все основания усомниться, что промедление с передачей приказа Ставки в армии было следствием каких-то совещаний в штабе Крымского фронта. Директива говорит о совещаниях в общем, не конкретизируя, что именно из-за них приказание Верховного Главнокомандования не было доведено до командования 47-й и 51-й армий. Зато в ней прямо говорится, что это явилось следствием недисциплинированности Козлова и Мехлиса, которые не обеспечили своевременного доведения приказа до штабов армий, а следовательно, и своевременного его исполнения [32; 237, 238].

Причём во 2-м разделе директивы находим утверждение, что до командующего 51-й армией приказ и не был доведён вообще [32; 238]. Данное утверждение подтверждается и директивой Ставки № 170375 от 11 мая 1942 года главнокомандующему СКН маршалу С.М. Будённому, в которой говорится:

«Ввиду того, что Военный совет Крымфронта, в том числе Мехлис, Козлов, потеряли голову, до сего времени не могут связаться с армиями (выделено нами – И.Д.), несмотря на то, что штабы армий отстоят от Турецкого вала не более 20-25 км…» [32; 201].

Время передачи директивы – 23 ч. 50 мин. 11 мая, т.е., фактически, уже закончился день 11 мая, а по сведениям, которыми располагала Ставка, приказ на отход до армий даже ещё не доведён.

Все эти нюансы делают очень уязвимой схему событий на Крымфронте 10-11 мая, рисуемую рядом историков и ставшую чуть ли не официальной: 1) Козлов и Мехлис, получив приказ Ставки на отход рано утром 10 мая, вместо его выполнения начинают зачем-то совещаться; 2) совещаются они весь день и, видимо, ничего лучшего приказа Ставки не выдумав, передают его в армии; 3) Львов и Колганов зачем-то целые сутки медлят с его исполнением; 4) итог – потеряно два дня.

Но что же произошло в реальности? Чем вызваны задержки в исполнении приказа Ставки?

Известные факты и имеющиеся документы позволяют реконструировать события следующим образом.

Первоначально командование Крымского фронта всё же решило дождаться результатов контрудара 51-й армии, намеченного на 10 мая, а посему не довело приказ Ставки ни до командарма 51-й армии, ни до командарма 47-й. Конечно, никто не проводил многочасовых заседаний Военного совета при этом и не решал на них, что же нужно делать. Всё было решено довольно быстро.

Как явствует из переговоров со Ставкой, командование Крымфронта, не обладая всем объёмом информации о положении дел, считало, что у него будет достаточно времени для отвода своих армий на рубеж Турецкого вала. Ведь, по его расчётам, только за Ак-Монайские позиции 47-я армия должна была начать выходить в ночь на 11 мая, а одна из её дивизий только 11-го числа должна была занять оборону на Турецком валу. Наступление ударной группы 51-й армии либо переломило бы ситуацию на фронте, либо, по крайней мере, на какое-то время остановило немцев. В первом случае отвод армий и не понадобился бы (а победителей не судят), во втором – можно было успеть отвести армии за Турецкий вал. В конце концов, контрудар был Ставкой разрешён. Рассуждая, по всей вероятности, именно так, командование Крымского фронта глубоко заблуждалось.

С большой долей уверенности можно говорить, что связь с армиями на тот момент у штаба фронта ещё была, так как 77 гсд и 55 тбр участвовали в контрударе 51-й армии во второй половине дня 10 мая. Следовательно, до армий распоряжение об их передаче было доведено. Безусловно, это могло быть сделано до переговоров с Москвой, и то, что подавалось Ставке как планы, уже приводилось в исполнение. Но совершенно ясно и то, что решение о переброске частей и соединений из 47-й в 51-ю армию могло быть принято только по результатам боевого дня 9 мая. Естественно, что не раньше конца дня оно было доведено и до штабов армий. И связь на тот момент существовала. Весьма сомнительно, что она исчезла спустя пару-тройку часов и как раз после получения приказа Ставки. Исчезла напрочь, с обеими армиями сразу. Кстати, на момент переговоров с Москвой она, видимо, была. В противном случае Мехлис с Козловым, скорее всего, отметили бы в ходе переговоров её отсутствие. Это было в их интересах, но они ни словом об этом не обмолвились.

Итак, командование Крымского фронта решило «погодить» с выполнением приказа Ставки, и сделало это вполне сознательно, без всяких «метаний» на многочасовых совещаниях. Не было и никакого форс-мажора в виде отсутствия связи. Потому-то в своей директиве № 155452 от 4 июня 1942 года Ставка прямо указала на недисциплинированность Козлова и Мехлиса, нарушивших указание Ставки по отводу войск за Турецкий вал.

Во второй половине дня 10 мая дождь прекратился. После некоторого подсыхания почвы у немцев появилась возможность наступать, но и наши силы смогли нанести контрудар. 28-ю лёгкую пехотную и 22-ю танковую дивизии немцев в районе селения Огуз-Тобе атаковали части 77-й горнострелковой дивизии и 55-й танковой бригады. Разгорелся ожесточённый бой, в ходе которого Огуз-Тобе несколько раз переходил из рук в руки. Враг оставил здесь горы трупов и множество искорёженной техники, в том числе 20 подбитых танков [1; 24], [25; 53]. Но велики были и наши потери. В частности, 55 тбр из 46 танков (10 КВ, 20 Т-26, 16 Т-60 [25; 53], или, по другим данным, – 15 Т-60 и 1 Т-34 [11; 277]) потеряла 26. Большие потери бригада понесла ещё до вступления в бой, подвергшись массированному налёту авиации противника при выдвижении на исходные позиции [25; 53-54].

77-я горнострелковая дивизия и 55-я танковая бригада удерживали свои позиции до 11.00 11 мая. Их героизм позволил выскользнуть основным силам 51-й армии, отступая к Азовскому морю [1; 24]. Но после этого в 55 тбр остался всего один танк [11; 277], [27; 7].

Остальные силы 51-й армии вели оборонительные бои. Только 40-я танковая бригада успешно контратаковала противника, наступавшего на позиции 650-го стрелкового полка. Враг был выбит с высоты 63,2. В этом бою бригада уничтожила 4 танка и 2 противотанковых орудия немцев, сама потеряв 3 машины (1 Т-34 и 2 КВ) [25; 53]. В дальнейшем бригада, потеряв связь со штабом армии, оставалась на своих позициях. Её командир, не зная обстановки и не проявив должной инициативы для её выяснения, не нанёс удар во фланг немецким войскам, ведущим встречный бой с 77 гсд и 55 тбр у селения Огуз-Тобе. Подобный удар был бы значительной поддержкой нашим контратакующим войскам [1; 24].

Но улучшение после обеда 10 мая погоды привело к активизации немецкой авиации. Она наносила мощные бомбовые удары не только по боевым порядкам советских войск, но и по штабам и командным пунктам армий, узлам связи.

Видимо, именно действия авиации противника привели к утрате связи со штабом 51-й армии к концу дня 10 мая. Восстановить её оказалось невозможным. И в значительной степени потому, что на Турецком валу уже был противник.

Э. Манштейн в своих мемуарах отмечает, что моторизованной группе Гродека удалось продвинуться значительно на восток 9 мая ещё до начала дождя [19; 264]. Эта группа уже утром 10 мая вышла к Турецкому валу и закрепилась на нём, заняв две господствующие высоты с отметками 108,3 и 109,3. Подошедшие несколько позже к валу передовые части 156-й стрелковой дивизии были встречены ураганным огнём противника. Таким образом, вместо спокойного занятия оборонительного рубежа, дивизии пришлось штурмовать этот рубеж, стараясь выбить с него немцев. Попытки эти успешными не были, т.к. части дивизии прибывали к месту боёв постепенно, втягиваясь в бой не единовременно, а главное – имели слабую артиллерийскую поддержку. В то же время и к немцам к концу 10 мая стали подходить подкрепления (пехота, кавалерия и артиллерия) [1; 24, 25].

Потеряв связь с 51-й армией, не будучи в состоянии её восстановить, командование фронтом, весьма обоснованно в таких условиях предполагая, а может быть, и зная наверняка, что результаты контрудара были скромные (немцев не обратили вспять, а только затормозили их продвижение), решает довести приказ Ставки до 47-й армии. И ей это удаётся вечером 10 мая. Что же касается 51-й армии, то приходится полагать, основываясь на документах Ставки ВГК, что она этот приказ так и не получила (ни вечером 10-го, ни позже). Такого же мнения, кстати, придерживается и А. Исаев [11; 277]. Ведь даже отход 51-й армии 11 мая представлял собой чистейшую импровизацию, ибо отходила она не на восток, к Турецкому валу, как предписывалось Ставкой, а на север и северо-восток, в полосу 47-й армии. Кстати, «импровизировал» 11-го числа уже не генерал-лейтенант В.Н. Львов. Он погиб в 11.30 11 мая во время налёта вражеской авиации на командный пункт 51-й армии, располагавшийся на горе Кончи. Заместитель В.Н. Львова генерал-майор К.И. Баронов был ранен. Место командарма занял начальник штаба армии полковник Г.И. Котов [1; 24-25], [11; 277], [25; 54], [27; 7].

Получив приказ на отступление, командование 47-й армии тем же вечером, 10 мая, приступает к его выполнению [1; 23]. Колонны войск армии начали отход. Никаких суток генерал-майор К.С. Колганов неизвестно для чего не терял. Другое дело, что штаб армии выступил, действительно, 11-го числа в 3.00 [1; 23]. Но, знаете ли, нам трудно обвинять командарма в том, что он не пожелал отступать впереди своей армии, а отходил в её рядах.

Таким образом, обвинение, выдвинутое Ставкой командованию Крымфронта и повторённое А.М. Василевским в своих мемуарах, об опоздании с отводом войск фронта к Турецкому валу на двое суток, действительности не соответствует. Не правы и те историки, которые, приняв данное утверждение как бесспорную истину, стараются подогнать под него факты. Всё было сложней. 47-я армия опоздала с отходом (конечно же, по вине командования фронта) менее чем на сутки. В случае с отходом 51-й армии можно говорить об опоздании на два дня (но не на двое суток!), с той лишь поправкой, что приказа на отход она вообще, по-видимому, не получила (опять же, по вине фронтового командования).

С утра 11 мая в полосе 44-й армии немцы вели наступление, преимущественно используя танки и моторизованные части, преследуя разрозненные отступающие части армии [25; 54].

Противник продолжал наступление против левого крыла 51-й армии, пытаясь овладеть Огуз-Тобе и выйти к Арабатскому заливу. Как уже отмечалось, врага здесь почти до полудня сдерживали 77-я горнострелковая дивизия и 55-я танковая бригада, к которым присоединились остатки 56-й танковой бригады (5 лёгких танков Т-26 и Т-60) [25; 54]. После полудня, получив приказ исполняющего обязанности командующего армией полковника Г.П. Котова на отход в направлении Арабатского залива и далее – на восток, потеряв все танки, кроме одного, 77 гсд, 55 и 56 тбр начали отступление, присоединившись к остальным силам 51-й армии [25; 54-55], [11; 277].

Находившаяся неподалёку от места этих ожесточённых боёв, севернее кургана Кош-Оба, 40-я танковая бригада, имевшая на тот момент в своём составе 18 танков, не получая приказа от командарма из-за отсутствия связи, так же как и накануне, не проявила инициативы и не нанесла фланговый удар по наступающему противнику. Получив во второй половине дня приказ на отход, бригада начала отступление. В район Керчи прибыло 8 оставшихся танков Т-60 этой бригады [25; 55].

47-я армия отходила по побережью Азовского моря. Движение колонн было чрезвычайно медленным из-за бездорожья. Множество техники застревало, ломалось и было брошено. Должного руководства отходом не было. Части перемешивались. Возникший беспорядок ещё более замедлял движение. Положение усугубилось, когда в район отхода 44-й армии стали выходить части 51-й армии.

Днём 11 мая 22-я танковая дивизия немцев вышла к Азовскому морю. За ней следовали немецкая 170-я пехотная дивизия и румынская 8-я кавалерийская бригада [11; 277], [39; 3-4], [14; 5], [27; 7]. Но полностью «закупорить» образовавшийся «мешок» немцам не удалось. В распоряжении 8 дивизий двух советских армий осталась узкая полоска побережья Арабатского залива, по которой они и продолжали свой отход под сильнейшим воздействием вражеской авиации и артиллерии. Потери были велики. Береговую полосу усеяли тела погибших, подбитая и брошенная техника.

На Турецком валу 11 мая шли ожесточённые бои. Части 156-й дивизии совместно с курсантами курсов младших лейтенантов пытались выбить противника с Турецкого вала. Временами на некоторых участках им это удавалось. Но немцы контратаками восстанавливали положение [1; 25-26].

На южной оконечности Турецкого вала вели бои с противником, пытаясь его сдержать, кавалеристы 72-й кавалерийской дивизии, курсанты Ярославской авиашколы, погранчасти и остатки 39-й танковой бригады (в ней на 11 мая оставалось всего 8 машин: 1 Т-34, 1 Т-26 и 6 Т-60) [1; 26], [25; 54-55]. В.В. Абрамов в своей книге «Керченская катастрофа. 1942» приводит дневниковые записи и воспоминания двух оставшихся в живых курсантов-ярославцев, касающиеся боёв на Турецком валу.

В своём дневнике курсант А.А. Казанцев записал:

«11 мая вели бой с фашистами у села Марфовка.

12 мая цепями ходим в атаку, вражеские самолёты ходят чуть ли не по нашим головам. Особенно достаётся коням казаков 72-й кавалерийской дивизии, которые содержатся в загородках. Казаки воюют с нами в пешем строю.

13 мая слева от нас противник проявил активность, его подразделения в тумане просачиваются к нам в тыл…» [1; 26].

В конце 70-х годов прошлого века в беседе с В.В. Абрамовым бывший курсант В.С. Климов вспоминал:

«…Помню, как нас подняли по тревоге, построили в одну колонну, быстро выдали оружие, боеприпасы и двинули в поход. На Турецком валу западнее Керчи мы встретили врага. Наше подразделение было атаковано тремя цепями фашистов. Стрелки мы были хорошие, положили гитлеровцев в 100-150 м от нашего рубежа и расстреливали их на выбор. Но вот подошли фашистские танки и стали методически вести огонь по нашим окопам. Мы начали нести потери. Мой товарищ курсант Алексей Попов подносил патроны, осколком снаряда ему срезало плечевой сустав. Из открытой раны его хлестала кровь, был виден кусок плечевой кости, но Алеша, несмотря на это, подавал нам здоровой рукой патроны. Только по приказу он ушёл в тыл на медицинский пункт. Понимая, что в бою каждый боец дорог, он отказался от сопровождающего. Курсант Саулич вёл огонь из ручного пулемёта. Пуля пробила ему грудь навылет. Сплюнув сгусток крови, он спокойно сказал: «Ранило», – и продолжал стрелять. Помню, был ранен в ногу Саша Громов, говорили, что был убит автоматной очередью Володя Дроздов, который до войны жил в Ленинграде на Обводном канале недалеко от Фрунзенского универмага. У нас не было действенных средств борьбы с танками, поэтому пришлось отходить. Отступали цепью в тумане, задерживаясь на отдельных рубежах. Мужественно действовали в бою и другие наши курсанты: мой товарищ по сварочному техникуму Борис Нутрихин, бывший механик кинотеатра «Селькор» Виктор Болдырев, который проживал где-то около Исаакиевского собора, наш комсорг Анисимов, Виктор Паничев, Саша Якушев, наш гитарист Максаков, Каштымов и другие. Мало кому из наших ребят удалось благополучно выбраться с Керченского полуострова» [1; 26-27].

На северную оконечность Турецкого вала начался выход частей 47-й и 51-й армий. Но эти войска уже были совершенно дезорганизованы и проходили рубеж вала не задерживаясь. Попытки формирования отрядов из отступающих ни к чему не привели, так как эти отряды практически сразу разбегались после налётов вражеской авиации [25; 55].

Видя, что командование Крымским фронтом всё более утрачивает управление войсками, и положение наших войск на Керченском полуострове становится всё более угрожающим, Ставка ВГК в 23.00 11 мая приказывает главнокомандующему Северо-Кавказским направлением маршалу С.М. Будённому следующее (директива № 170375; на неё мы уже ссылались чуть выше):

«Ввиду того, что Военный совет Крымфронта, в том числе Мехлис, Козлов, потеряли голову, до сего времени не могут связаться с армиями, несмотря на то, что штабы армий отстоят от Турецкого вала не более 20-25 км, ввиду того, что Козлов и Мехлис, несмотря на приказ Ставки, не решаются выехать на Турецкий вал и организовать там оборону, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: главкому СКН маршалу Будённому в срочном порядке выехать в район штаба Крымского фронта (г. Керчь), навести порядок в Военном совете фронта, заставить Мехлиса и Козлова прекратить свою работу по формированию в тылу, передав это дело тыловым работникам, заставить их выехать немедленно на Турецкий вал, принять отходящие войска и материальную часть, привести их в порядок и организовать устойчивую оборону на линии Турецкого вала, разбив оборонительную линию на участки во главе с ответственными командирами.

Главная задача – не пропускать противника к востоку от Турецкого вала, используя для этого все оборонительные средства, войсковые части, средства авиации и морского флота.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин

А. Василевский»

[32; 201].

Так закончился день 11 мая. В своих мемуарах Манштейн хвастливо заявил, что в этот день 22-я танковая дивизия немцев, выйдя к Азовскому морю, окружила около 8 советских дивизий [19; 264]. Мы видели, что окружение это не было полным, что у советских войск оставался свободный коридор, которым они и воспользовались. Выход по нему продолжался, кстати, до 13 мая включительно [1; 26]. Некоторые части и подразделения немцам всё же удалось окружить в районе Ак-Монайского перешейка. Но количество окружённых никак не могло равняться 8 дивизиям [1; 25]. Кстати, Манштейн столь преувеличил свои «достижения», видимо, именно в мемуарах, т.е. после войны. Приходится полагать, что в мае 1942 года он был более объективен и скромен. Во всяком случае, в мае 1942 года немецкий военный журнал «Deutsche Wehr» не преувеличивал так этот успех. Его корреспонденты писали неопределённо о каких-то окружённых советских частях, которым частично удалось прорваться на восток [1; 25]. Где корреспонденты могли почерпнуть эту информацию, как не в штабе Манштейна?

12 мая Козлов и Мехлис выехали на Турецкий вал в район Султановки, куда выходили части 44-й армии [25; 55]. Точнее будет сказать, что когда-то это были воинские части, составлявшие соединения, входившие в армию. 12 мая глазам командующего фронтом, работников штаба фронта, армейского комиссара предстал поток неуправляемой массы людей, стремящихся к Керченскому проливу. Позднее Л.З. Мехлис докладывал в Ставку, как штаб 44-й армии и представители фронта останавливали отходящие в беспорядке разрозненные подразделения и отдельных людей [25; 55].

Схожая картина предстала перед армейским комиссаром и на северной оконечности вала, где отступали части 47-й армии:

«Части 47-й армии беспорядочно отходят под жесточайшим воздействием авиации. Отход был неорганизованный. Ни одной части найти не удалось. Шли разрозненные группы» [25; 55].

Противник в течение дня подтягивал к Турецкому валу танки, пехоту и артиллерию. Кроме того, в районе Марфовки им был выброшен парашютный десант [11; 279], [1; 24, 27]. Но прорвать оборону советских частей и подразделений немцам в этот день не удалось. А в ночь на 13-е успех, наоборот, сопутствовал нашим войскам: 156-я стрелковая дивизия и курсы младших лейтенантов захватили господствующие высоты с отметками 108,3 и 109,3. Отброшен был противник и из района севернее озера Узунларское [1; 27].

12 мая Ставка ВГК издаёт директиву № 170376 о временном подчинении заместителю командующего авиацией дальнего действия авиации Крымского фронта. Делалось это для «объединения действий авиации Крымского фронта и авиации дальнего действия Ставки на Крымском фронте…» [32; 201]. Т.е. Верховное Главнокомандование стремилось устранить раздробленность сил авиации, действующей в Крыму и на Северном Кавказе, централизовать управление ею и, тем самым, сделать её действия более эффективными. Но эта мера не успела дать каких-то результатов, ибо события на Керченском полуострове развивались чрезвычайно стремительно и, увы, в неблагоприятную для советских войск сторону.

К 13 мая худо-бедно, «с миру по нитке», «с бору по сосенке», но оборона по линии Турецкого вала была создана. Л.З. Мехлис и Д.Т. Козлов докладывают в Москву, что «основные оставшиеся части и соединения сосредоточены на линии Турецкого вала…» [25; 56].

По иронии судьбы именно в этот день слабая оборона по линии вала, державшаяся, в основном, на героизме и самоотверженности солдат, командиров и политработников, была прорвана.

Утром 13 мая гитлеровцы возобновили атаки, стремясь нащупать слабые места в наших оборонительных порядках. Несмотря на мощную авиационную поддержку, все атаки оставались безрезультатными. Взятый в плен немец показал, что атакующие в этом районе части обескровлены, некоторые из них имеют потери до 50% [1; 28].

Но слабое место в советской обороне было всё-таки найдено. Оно оказалось в центре Турецкого вала, где проходило шоссе на Керчь. Немцам помог случай и военная хитрость. По дороге отступала колонна наших автомашин. В пыли гитлеровским танкам удалось пристроиться в конец автоколонны, вместе с ней въехать прямо на позиции Турецкого вала и занять село Султановку. Оборонявшая этот участок 143-я стрелковая бригада из-за внезапного появления противника на своих позициях не сумела оказать существенного сопротивления. Последовавшая атака 36 немецких танков окончательно прорвала нашу оборону. Немцы устремились не только на восток, но и на юг, вдоль Турецкого вала [1; 28]. Это вызвало «обвал» и других участков обороны Турецкого вала. К исходу дня 156-я стрелковая и 72-я кавалерийская дивизии были оттеснены на линию Андреевка – Чурбаш [25; 57]. Перед противником открылся путь на Керчь.

Прибывший 13 мая в Керчь С.М. Будённый принимает решение об эвакуации войск с Керченского полуострова. Он отправляет телеграмму Сталину:

«…Новый нажим противника опять привёл в значительное расстройство ещё не организованные части. Фактического положения частей не знает никто… Положение усугубилось тем, что сегодня противник опять очень активен в воздухе, непрерывно атакует отходящие войска, артиллерийские позиции, пристани и переправы через пролив группами из 7-20 самолётов. У нас осталось два аэродрома – Багерово и Керчь и на 20.00 только 22 исправных истребителя, из которых только два являются скоростными. Остальные самолёты неисправны или погибли… Принимаю все меры для организации наиболее боеспособных войск к упорной обороне для выматывания, ослабления противника и выигрыша времени для организации остальных частей и управления войсками, наведения порядка в тылу. Подготавливается следующий рубеж от озера Чурбашское до озера Чокракское» [1; 29].

Заметим, что никаких рубежей заранее на указанной Будённым линии, конечно же, создано не было, а вечером 13-го числа, когда маршал отправлял в Москву свою телеграмму, 156-я стрелковая и 72-я кавалерийская дивизии уже вели бой с противником на этих неподготовленных позициях.

Получив санкцию Ставки на отвод войск на «большую землю», главнокомандующий СКН в 3.40 14 мая издаёт приказ:

«Начать отвод войск Крымского фронта на Таманский полуостров» [11; 279].

Ещё вечером 13 мая маршал приказал командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Ф.С. Октябрьскому все свободные суда направлять в распоряжение начальника Керченской военно-морской базы контр-адмирала А.С. Фролова, который назначался ответственным за переправу через Керченский пролив [1; 29].

На рассвете 14 мая из Москвы поступает приказ Ставки, дублирующий распоряжение главкома СКН, начать эвакуацию войск Крымфронта [25; 57], [11; 279].

Также рано утром (в 4.40) Ставкой издаётся директива № 170381, согласно которой в распоряжение главнокомандующего Северо-Кавказским направлением передавались два воздушно-десантных корпуса (2-й и 3-й) и одна воздушно-десантная бригада (4-я) [32; 203]. Видимо, телеграмма главкома вызвала в Ставке сомнения в способности сил Крымского фронта к удержанию подступов к Керчи для обеспечения эвакуации основной массы наших войск с Керченского полуострова. Воздушно-десантные соединения, таким образом, должны были помочь остановить врага, тем самым обеспечив эвакуацию.

События 14 мая привели к появлению новой директивы Ставки, которая была абсолютно противоположна по смыслу и решению самой Ставки и решению главкома СКН об отводе войск на «большую землю». Это дало повод ряду историков упрекать Верховного Главнокомандующего в противоречивости указаний и непоследовательности решений [25; 57].

Однако обо всём по порядку.

14 мая немцы продолжали атаки на позиции 156-й стрелковой дивизии в районе озера Чурбашское. Вместе с частями дивизии оборонялся 126-й отдельный танковый батальон. В боях 13 и 14 мая танкисты батальона уничтожили 17 танков противника, 8 противотанковых орудий, 3 бронемашины, до роты пехоты и около эскадрона конницы [25; 57], [1; 30-31]. Но и сам батальон потерял все свои машины. Только 13 мая потери составили 13 танков [1; 30]. Точных данных о количестве танков в батальоне к 13-му числу нет. Известно лишь, что 12 мая батальон был пополнен 12 машинами (5 Т-26, 1 ХТ-133, 2 Pz. IV и 4 Pz. 38(t)). В то же время в боях 13 мая принимали участие 7 ХТ-133 батальона. Таким образом, танков в батальоне к 13-му числу было около 20 [1; 30], [25; 56-57].

Около полудня наши разведчики зафиксировали движение двух колонн противника (танки и мотопехота) по дороге Султановка – Керчь. Общее количество единиц техники в колоннах доходило до 140 [1; 31].

В 14.00 группа танков и автоматчиков ворвалась в район обороны 417-го стрелкового полка 156-й стрелковой дивизии, расположенный юго-западнее села Чурбаши. А вскоре со штабом дивизии была потеряна связь. Позже стало известно, что в ходе боя около КП дивизии, располагавшегося в районе села Александровка, героически погибли начальник штаба дивизии полковник В.Ф. Архипов и комиссар штаба батальонный комиссар Кричевский. Командир дивизии полковник А.М. Алиев пропал без вести [1; 31].

Прорвав оборону 156 сд, танки и пехота врага вскоре вышли к горе Митридат, которая возвышалась над Керчью. Одновременно ими были захвачены пригороды Керчи – Солдатская Слободка и Бочарный завод. Немцы вышли к берегу Керченского пролива, отрезав наши части в районе Камыш-Буруна. Однако контратакой 276-го стрелкового полка НКВД, частей 156-й стрелковой и 72-й кавалерийской дивизий противник был выбит из Солдатской Слободки и сброшен с горы Митридат. В этот день он так и не смог овладеть этими пунктами [1; 31].

«Не по зубам» для фашистов оказалась и расположенная южнее горы Митридат Керченская военно-морская база (КВМБ), занимавшая территорию старой крепости на мысу Ак-Бурну. Оборону крепости возглавлял военный комиссар КВМБ полковой комиссар В.А. Мартынов. Первоначально моряки громили фашистов ещё на подступах к горе Митридат из трёх крупнокалиберных орудий, которые, кстати сказать, были брошены тут немцами в конце декабря 1941 года. Затем, взаимодействуя с бойцами 72-й кавалерийской дивизии, они отбили несколько атак пехоты и танков противника [1; 31-32], [24; 5-10].

Критическое положение сложилось и севернее Керчи. Уже в полдень фашисты неожиданно ворвались в село Катерлиз. Здесь находился штаб 51-й армии, который вынужден был спешно на автомашинах покинуть селение. Немцы двинулись к Азовскому морю, пытаясь окружить отходящие в данном районе по полевым дорогам вдоль берега моря советские части. Это немцам удалось. 15 и 16 мая наши взятые «в кольцо» войска пробивались здесь из окружения [1; 32].

Вечером 14 мая Д.Т. Козлов и Л.З. Мехлис подписали приказ, по которому оборона северо-восточнее Керчи возлагалась на командование 51-й армии, командный пункт которой назначался восточнее пос. Аджимушкай на горе Иванова. Частям армии приказывалось последовательно оборонять два рубежа: первый – мыс Тархан, Катерлез, Керчь (порт); второй – западнее Юрагина Кута, Аджимушкай, посёлок Колонка. Второй рубеж предписывалось оборонять во что бы то ни стало. К моменту выхода приказа первый из указанных рубежей уже был занят противником, т.е. приказ запоздал, командование фронтом не владело в полной мере информацией о складывающейся севернее Керчи обстановке, отдавая его [1; 32-33].

Согласно этому же приказу, командованию 44-й армии приказывалось оборонять Керчь, вести уличные бои. Командный пункт армии определялся на заводе имени Войкова, что восточнее города [1; 33].

Днём 14 мая командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский, выполняя приказ главкома СКН о подготовке сил флота к проведению эвакуации войск Крымфронта на Таманский полуостров, одновременно обратился с телеграммой к Сталину:

«…Главком приказал приступить к эвакуации Красной Армии из Керчи. Невозможно поверить, что есть такое решение. Такого решения быть не может. Прошу категорически запретить эвакуацию. Мы должны драться и во что бы то ни стало отстоять кусок территории вокруг Керчи и Керчь. Эвакуировать нечем. Средства исключительно скудные. Во время эвакуации всё или почти всё противник уничтожит… Общая эвакуация Керченского полуострова смерти подобна. Прошу немедленно вмешаться» [1; 29-30].

Любопытно, что одновременно Ф.С. Октябрьский обратился и к контр-адмиралу А.С. Фролову, начальнику КВМБ:

«Поспешная эвакуация подобна катастрофе. Примите меры организации обороны города сплошным полукольцом, хотя бы левый фланг района Камыш-Бурун, озеро Чурбашское, Андреевка, Багерово, Большой Бабчик, озеро Чокракское, мыс Зюк. Всё останавливай, организуй, держи командные высоты. Если удастся остановить, организовать оборону хотя бы на неделю – победите. Противник выдыхается, главное не дать смять, взять сходу. По моим данным, противник сильно избит, основные дивизии его уничтожены. Собирай своих надёжных, храбрых людей» [1; 30].

Абрамов пишет, что «это был скорее не приказ, а пожелание» [1; 30]. Можно представить себе состояние контр-адмирала А.С. Фролова, получившего подобное «пожелание». С одной стороны, у Фролова есть приказ главкома направления, который явно согласовал его со Ставкой ВГК, проводить эвакуацию войск Крымфронта на Таманский полуостров. Причём он, Фролов, назначен ответственным за эту эвакуацию. С другой, – поступило «пожелание» непосредственного флотского начальника Фролова, требующее не эвакуацию проводить, а организовывать оборону Керчи. А откуда у Фролова силы на эту оборону? Слов нет, морское командование, в отличие от армейского, сохранило нити управления своими силами. Но ведь одних моряков КВМБ совсем недостаточно, чтобы оборонять всю Керчь. Они-то и свою базу удерживают с помощью действующих в её районе армейских частей. Да и положение дел под Керчью Ф.С. Октябрьский представлял не очень чётко – не до такой степени ослабел противник, как он думал.

Вечером 14 мая (в 18.10) в Ставке была получена телеграмма Л.З. Мехлиса:

«Бои идут на окраинах Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать [его] к западу от Булганак. Части стихийно отходят. Эвакуация техники и людей будет незначительной. Командный пункт переходит [в] Еникале. Мы опозорили страну и должны быть прокляты. Будем биться до последнего. Авиация врага решила исход боя» [11; 279], [25; 57], [1; 41].

И. Мощанский характеризует тон данной телеграммы как панический [25; 58]. Впрочем, мы уже видели, что там, где можно посильнее «уколоть» Л.З. Мехлиса, этот историк охотно это делает, приписывая самые дурные мотивы его действиям, давая поступкам комиссара самые дурные характеристики. Вот и сейчас: «…панический тон…»

Слов нет, телеграмма Мехлиса была весьма эмоциональной. Но можно ли назвать её панической? Думается, И. Мощанский из-за своей «официальной» неприязни ко Льву Захаровичу не разглядел (или не захотел разглядеть) в ней главного:

1) Телеграмма весьма точно обрисовала положение дел на конец дня 14 мая (это паника?).

2) В телеграмме Мехлис говорил, что город будет держаться до последней возможности (это паника?).

И, наконец,

3) Мехлис в телеграмме, фактически, повторяет вывод доклада адмирала Октябрьского: эвакуация сейчас подобна катастрофе (это паника?). И если адмирал, делая подобный вывод, исходил, в основном, из возможностей флота, то армейский комиссар ещё и из ситуации на фронте, которую он знал лучше Октябрьского.

Ну, а как «паниковал» Мехлис в те критические для Крымского фронта дни, скажем чуть ниже. Сейчас лишь заметим, что все бы так в подобных ситуациях «паниковали».

Телеграммы Ф.С. Октябрьского и Л.З. Мехлиса и заставили Ставку пересмотреть своё решение в отношении немедленной эвакуации войск. Т.е. никакой непоследовательности в её приказах не было.

Вечером 14 мая начальник штаба Северо-Кавказского направления генерал-майор Г.Ф. Захаров из Краснодара отдал приказ от имени Ставки генерал-лейтенанту Д.Т. Козлову:

«Начальник Генерального штаба приказал Вам в ночь на 15 мая выбить мелкие части противника из Керчи и превратить Керчь во второй Севастополь. Имейте в виду, что Ваши части в большом количестве находятся севернее шоссе, на участке Керчь – Семь Колодезей. Примите меры к их управлению. По приказанию начальника Генерального штаба представить к 15.00 15 мая план эвакуации» [1; 32].

В. В. Абрамов верно замечает, что в приказе бросается в глаза недооценка сил противника: рвущиеся в Керчь и стоящие на её окраинах силы немцев, отнюдь, не были мелкими частями [1; 32]. Однако со вторым его выводом (о непоследовательности данного приказа) невозможно согласиться: приказ потому и настаивал на организации прочной обороны города, что это дало бы возможность провести эвакуацию большей части войск Крымского фронта (людей, вооружения, техники).

В 1 час 10 минут 15 мая Ставка уже напрямую отдаёт приказ командующему Крымским фронтом об обороне Керчи (директива № 170385):

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Керчь не сдавать, организовать оборону по типу Севастополя.

2. Перебросить к войскам, ведущим бой на западе, группу мужественных командиров с рациями с задачей взять войска в руки, организовать ударную группу с тем, чтобы ликвидировать прорвавшегося к Керчи противника и восстановить оборону по одному из керченских обводов. Если обстановка позволяет, необходимо там быть Вам лично.

3. Командуете фронтом Вы, а не Мехлис. Мехлис должен Вам помочь. Если не помогает – сообщите.

По поручению Ставки Верховного

Главнокомандования

А. Василевский»

[32; 205].

В отношении этой директивы И. Мощанский только и нашёлся заметить:

«Пожалуй, впервые Верховный высказал сомнение относительно пользы от пребывания армейского комиссара на Крымском фронте» [25; 58].

Создаётся такое впечатление, что, по мнению И. Мощанского, главным противником советских войск в Крыму были вовсе не немцы, а Л.З. Мехлис.

Мехлис же, думается, понял последний пункт из директивы Ставки вовсе не так, как его спустя почти семь десятков лет понял историк И. Мощанский. Понял он его дословно: фронтом командует Козлов, а его, Мехлиса, дело – Козлову помогать. Собственно, ничего нового в этих положениях для Льва Захаровича не было. Начиная с конца января 1942 года, он постоянно добивался того, чтобы Козлов командовал фронтом, но командовал как следует. Козлов же охотно «делился» частью своих полномочий с представителем Ставки. И вот теперь даже Ставка указывала Козлову, что именно на его, а не мехлисовых плечах лежит бремя командования фронтом. А поскольку помогать Козлову – Мехлис всегда помогал, то и после этой директивы Ставки Лев Захарович стал заниматься своим привычным делом – помощью Козлову.

Получив директиву Ставки, командование фронтом издаёт свой приказ, где, повторив основные положения директивы Верховного Главнокомандования, добавляет и свои пункты: требует от штабов армий, командиров соединений и частей «собирать и организовывать всё боеспособное, формировать сводные роты, батальоны, полки» [1; 33]. И всё это направлять на фронт. Предписывалось эвакуировать только тяжёлую артиллерию, гвардейские миномётные части и раненых [1; 33]. Кстати, последнее положение ясно показывает, что директива Ставки ВГК № 170385 от 15 мая 1942 года была понята командованием Крымского фронта именно в том смысле, что удержание Керчи производится с целью обеспечения эвакуации войск. Именно поэтому с полуострова предписывалось эвакуировать тяжёлые орудия и «катюши». Если бы оборона планировалась «на постоянной основе», а не временной, то зачем же было удалять на «большую землю» такие мощные огневые средства? Если же удержание Керчи рассматривалось как временное, то эвакуация тяжёлой артиллерии и гвардейских миномётов становится вполне понятной. В очередной раз некоторые современныеисторики продемонстрировали, что их упрёки в адрес советского военного командования различных уровней зачастую безосновательны, что оценка ими ряда документов и фактов того времени отличается от оценки непосредственных участников тех событий.

Над указанной директивой командования Крымского фронта работал и Л.З. Мехлис, ибо на ней сохранились его пометки и добавления [1; 33].

В соответствии с этой директивой, из одиночек и мелких групп военных, добравшихся к самому узкому месту Керченского пролива, стали формироваться отряды, которые под руководством тут же назначенных командиров и политработников отправлялись на передовую. Здесь стали действовать и пограничники, выполняя роль заградительных отрядов [1; 33].

15 мая 1942 года в дневнике начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдера появилась запись:

«Керченскую операцию можно считать законченной. Город и порт в наших руках» [7; 454].

Гальдер поторопился с подобным заявлением. Ни Керченская операция немцев ещё не была закончена, ни даже сама Керчь взята.

Вот как описал день 15 мая другой немец, находившийся непосредственно на месте событий (этим немцем был военный корреспондент немецкой литературной газеты):

«На машине мы миновали последнюю цепь холмов перед Керчью и достигли линии фронта. Но никто толком не знал, где она проходит. Вчера вечером наступающие войска уже были в городе, но к ночи они снова отступили. На улицах города настоящая преисподняя. Каждый дом русскими превращён в крепость. Мы повернули на юго-восток, пересекли возвышенность и увидели дома и лежащие перед ними сады. Но тут вступили в бой миномёты с городских холмов и взяли под свой огонь улицы. Мы повернули направо в поле, объехали сзади один танк, который стрелял по городу короткими огневыми сериями. Тут нас окликнули. Позади садовой каменной стены нам кричали. Подавали знаки. Какое счастье: здесь оказался немецкий пункт противовоздушной обороны… Что происходит в Керчи, никто не мог ответить. Только известно, что немцы были уже в городе, но снова оттуда вышли. Укреплённые высоты над городом ещё заняты русскими, которые с высот и из пещер стреляют из всех видов оружия. Канонерские лодки держат под огнём все подступы. Непрерывно грохочут вокруг нас взрывы. Осколки и пулемётные очереди сбивают цветущие ветви деревьев. В то время, как мы смотрели на русских, появившихся над нами на горе, во двор нетвёрдой походкой вошёл лейтенант Б. с перевязанной головой. Его загорелое лицо было бледно, губы почти обескровлены. Но он взял себя в руки и немногословно доложил: «Прямым попаданием снаряда во второе орудие унтер-офицер Н. и канонир М. убиты, ефрейтор Т. тяжело ранен»…» [1; 33-34].

Итак, 15 мая бои на окраинах Керчи и уже в самом городе носили особенно ожесточённый характер. В процитированном репортаже немецкого военного корреспондента речь шла о боях 15 мая в районе горы Митридат и прилегающей к ней части города. Но фашисты рвались в город не только здесь, но и по Феодосийскому шоссе, со стороны железнодорожного вокзала. На обоих этих участках держали оборону части 44-й армии. К вечеру 15 мая они отступили, оставив большую часть города, и отошли на второй рубеж обороны – в район посёлка Колонка и на завод им. Войкова [1; 34].

На участке обороны 51-й армии, как уже отмечалось, ещё накануне вечером наши войска отошли с первого на второй рубеж обороны – на линию Юрагин Кут, Аджимушкай. Первоначально здесь держали оборону 1-й запасной полк, отдельные подразделения 95-го пограничного полка и 276-го стрелкового полка НКВД, 65-й железнодорожно-восстановительный батальон и ряд мелких отрядов. Затем к обороняющимся стали присоединяться одиночные бойцы и группы из отходящих войск 51-й армии [1; 34].

Начиная с утра 15 мая, противник предпринял несколько безуспешных атак наших позиций на этом участке. Атаковали пехотинцы при поддержке танков [1; 35].

К вечеру из района Аджимушкай, по приказу своего командования, ушла большая часть пограничников и воинов НКВД. Этот отход не был согласован с командованием Крымского фронта и поэтому вызвал возмущение Д.Т. Козлова [1: 35].

Но и после ухода частей и подразделений НКВД оборона рубежа Юрагин Кут, Аджимушкай, Колонка продолжалась. Сюда постоянно прибывали сводные отряды, состоящие из наиболее стойких солдат, командиров и политработников. В боях 16-18 мая именно сводные отряды играли главную роль [1; 35]. В их составе было много коммунистов и комсомольцев. А потому, по воспоминаниям непосредственного участника тех боёв старшего политрука Т.Д. Кажарова, их даже называли «коммунистическими» [1; 35]. Интересно отметить, что храбрость и упорство «коммунистических» отрядов были столь высоки, что слухи о них дошли даже до Гитлера. По свидетельству его секретаря Генри Пикера, автора книги «Застольные разговоры Гитлера», в «застольной беседе» 19 мая Гитлер говорил о какой-то советской «мировоззренческой», «идейной» дивизии, бойцы и командиры которой дрались в Керчи особенно упорно [29; 304].

Общее руководство обороной в районе посёлка Аджимушкай 14 мая было возложено командованием фронта на полковника П.М. Ягунова, который был начальником боевой подготовки Крымского фронта и одновременно вторым заместителем начальника штаба фронта [1; 35-36]. Отряды, находившиеся под его командованием, получили название «отряда Ягунова» [1; 36]. Состояли эти отряды первоначально из работников штаба фронта, резервов командного и политического состава фронта, курсантов авиашкол. Позже возросло количество отрядов, состоявших из бойцов 51-й армии, отступивших на данный рубеж. Руководство обороной на рубеже перешло к командующему 51-й армией [1; 36].

На участке обороны 44-й армии действовали сводные отряды под командованием полковника Д.С. Куропатенко, подполковников П.М. Татарчевского, И.М. Пашкова, А.Т. Кияшко и ряда других [1; 36]. В течение 16 и 17 мая эти отряды обороняли посёлок Колонка и завод имени Войкова, постоянно переходя в контратаки. Так, подполковник А.Т. Кияшко докладывал утром 16-го об атаке своего отряда, проведённой накануне ночью, что атака прошла успешно, противник сбит со своих позиций и понёс большие потери. Успех можно было бы развить, но сил у отряда для этого недостаточно (отряд подполковника А.Т. Кияшко состоял в основном из остатков 384-го стрелкового полка 157-й стрелковой дивизии) [1; 36].

Надо сказать, что, судя по всему, к 16 мая танков в распоряжении советского командования уже не было, либо их оставались буквально единицы. Так, В.В. Абрамов говорит о том, что на утро 16 мая наши войска располагали всего только 5 бронеавтомобилями (в 72-й кавдивизии) и бронепоездом № 74, построенным рабочими завода имени Войкова [1; 36]. И. Мощанский, в своей работе «Борьба за Крым (сентябрь 1941 – июль 1942)» уделивший много внимания действиям танковых частей и соединений Крымского фронта, утверждает, что их остатки в боях 16 мая принимали участие. Приводимые им данные позволяют говорить, что небольшое количество танков на 16 мая было в 39-й и 40-й танковых бригадах. 39 тбр именно 16 мая лишилась своих последних машин, а 40 тбр участвовала в боях до 18 мая [25; 55, 57, 58].

Ожесточённое сопротивление сводных отрядов на рубеже Аджимушкай – Колонка 15-17 мая задержало и отвлекло силы немцев, тем самым дав возможность переправиться на Таманский берег значительному количеству войск Крымского фронта.

В дневнике Гальдера, который ещё 15-го числа продекларировал окончание Керченской операции, 17 и 18 мая появляются записи:

«На Керченском полуострове остатки противника продолжают оказывать ожесточённое сопротивление северо-восточнее Керчи» (запись от 17 мая) [7; 456].

«На Керченском полуострове остались лишь незначительные, но отчаянно сопротивляющиеся остатки частей противника» (запись от 18 мая) [7; 456].

Манштейн же, памятуя о боях на рубеже Аджимушкай, Колонка и на подступах к переправам, спустя годы напишет в своих воспоминаниях:

«16 мая Керчь была взята (заметьте, Манштейн датирует взятие Керчи сутками позже, чем Гальдер – И.Д.) 170 пд и 213 пп. Но потребовались ещё тяжёлые местные бои, чтобы уничтожить остатки сил противника (выделено нами – И.Д.), добравшиеся до восточного побережья» [19; 264].

Впрочем, Манштейн, заявляя о взятии Керчи 16 мая, несколько приукрашивает действительность. Да, большая часть города в этот день была уже под контролем германских войск. Над городом взвился немецкий флаг. Но бои в городе (в районе горы Митридат, железнодорожной станции и завода имени Войкова) продолжались вплоть до 20 мая, когда последние защитники Керчи ушли в Аджимушкайские каменоломни [11; 281].

Об этом сопротивлении Манштейн не сказал ни слова. Умолчал он и о другом факте, который был озвучен на Нюрнбергском процессе – 17-18 мая озверевшие от упорного сопротивления Красной Армии гитлеровцы под предлогом борьбы с партизанами и остатками регулярных советских частей произвели массовые расстрелы мирных жителей в посёлке завода им. Войкова. За два дня они уничтожили около 1600 человек [1; 37].

Крепость Ак-Бурну, отрезанная от основных сил Крымского фронта, была ещё одним очагом сопротивления наступающим немцам, оттягивающим значительные их силы. События здесь разворачивались следующим образом. Руководитель обороны КВМБ полковой комиссар В.А. Мартынов, имея указание командования фронта об эвакуации, к исходу 15 мая отдал приказ оставить крепость ночью 16 мая. Это свидетельствует о том, что директивы на продолжение обороны войска в Ак-Бурну не получили, что, впрочем, не вызывает удивления, вследствие отрезанности крепости от основных сил Крымского фронта.

В.А. Мартынов, возглавлявший оборону Ак-Бурну, зарекомендовавший себя в предыдущие дни как храбрый командир и хороший организатор, в ситуации с отступлением из крепости оказался не на высоте. Формально он был прав – имея приказ на отход, не получив директивы, его отменяющей, он должен был организовать эвакуацию крепости. Но формализм в подобных ситуациях может дорого стоить. На это обратил внимание В.А. Мартынова ещё один комиссар, который также отличился в ходе обороны Ак-Бурну, – батальонный комиссар Ф.А. Монастырский. Он указывал, что плана эвакуации войск из Ак-Бурну нет, вопрос не проработан не то что с младшими, но даже со средними командирами. Кроме того, сопротивление крепости оттягивает на неё значительные силы гитлеровцев, что ослабляет их атаки на переправы восточнее Керчи. Поэтому Ф.А. Монастырский делал вывод, что от поспешного отхода надо отказаться. Наоборот, надо усилить оборону и держаться, помогая эвакуации основных сил Крымского фронта и в то же время готовя собственное отступление. Дважды Ф.А. Монастырский разговаривал по этому поводу с В.А. Мартыновым, старался его убедить изменить своё решение, но полковой комиссар остался непреклонен [1; 42].

Не учитывал В.А. Мартынов и такой осложняющий дело фактор, как наличие в каменоломнях в районе Ак-Бурну многих сотен военнослужащих из различных частей. Этих людей он не смог привлечь к обороне крепости, они были деморализованы. Поэтому полковой комиссар решил, что ему надлежит эвакуировать только тех, кто сражался под его командованием. А это было около 1 700 человек: 700 человек моряков КВМБ, 900 человек из 72-й кавдивизии и около 100 военнослужащих из других частей, участвовавших в обороне крепости [1; 42]. Что же касается укрывшихся в каменоломнях, то В.А. Мартынов сделал вид, что их не существует. С одной стороны, его можно понять – они отсиживались в убежищах, когда их товарищи гибли в схватках с немцами. Но, с другой стороны, даже оставляя в стороне ложно понятый гуманизм, полковой комиссар должен был учесть, что, узнав об эвакуации наших войск из Ак-Бурну, вся эта деморализованная масса может хлынуть к переправе, осложнив до крайности и так толком не организованную эвакуацию.

В 3.00 по приказу В.А. Мартынова были взорваны склады с боеприпасами КВМБ и Крымского фронта. Взрыв был ужасающей силы. Тысячи снарядов, мин и авиабомб взлетели на воздух. Боясь быть поражёнными разлетающимися осколками, немцы попятились со своего переднего края. В то же время огненная стена потрясающего пожара отгородила уходящие из Ак-Бурну советские войска от противника. Он даже если бы захотел, не смог бы их преследовать. В сущности, это и предотвратило катастрофу поспешной, неподготовленной эвакуации. Надо также отметить, что о взрыве командование КВМБ предупредило не всех своих бойцов и командиров. Многие из них оказались в опасной зоне и погибли [1; 42].

Как и следовало ожидать, вслед отходившим из крепости частям, оборонявшим КВМБ, из каменоломен хлынули неуправляемые массы людей. Пристани КВМБ очень скоро оказались переполнены, наличных судов не хватало [1; 42]. В этой ситуации В.А. Мартынов повёл себя совершенно возмутительно. Вместо того чтобы организовать переправу или возглавить заслон из стойких войск, который бы прикрыл пристани от возможного удара немцев, он на одном из первых судов отбыл на Таманский полуостров [1; 42]. За подобное поведение на В.А. Мартынова было впоследствии заведено дело. От суда его спасло заступничество адмирала А.С. Фролова [1; 44].

Однако его примеру не последовали другие командиры и политработники КВМБ. Начальник штаба обороны крепости капитан И.С. Барабанов принял решение приостановить эвакуацию и снова занять оборонительные позиции, что и было сделано [1; 42-43].

Утром 16 мая в крепость прибыл батальонный комиссар Д.С. Калинин, назначенный её новым военным комиссаром. Это был храбрый воин, о котором уже тогда на фронте ходили легенды. Командование поручало ему важнейшие и труднейшие задания, которые он с успехом выполнял. Ему суждено было уцелеть в Ак-Бурну и погибнуть 1 мая 1943 года в районе Анапы во время одного из диверсионных рейдов в тыл противника. Д.С. Калинин подорвал себя гранатой вместе с окружившими его немецкими солдатами. В 1944 году комиссару было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Ветераны рассказывали, что командир немецкой части, ведшей бой с группой Д.С. Калинина, в знак признания его мужества приказал похоронить комиссара с воинскими почестями [1; 43].

Возглавляемые капитаном И.С. Барабановым и батальонным комиссаром Д.С. Калининым советские воины продержались в Ак-Бурну ещё три дня. За это время был разработан план постепенной эвакуации войск. По получении приказа командования об оставлении крепости войска под личным контролем И.С. Барабанова и Д.С. Калинина, постоянно находившихся на передовой, по частям снимались с позиций и направлялись на пристани, где в полном порядке, организованно грузились на корабли. Начштаба и военный комиссар ушли с оборонительного рубежа с последним отрядом, который в 4.00 19 мая отплыл на Таманский полуостров. Характерно, что немцы ничего не знали о проведённой эвакуации и только утром 19 мая после тщательной арт- и авиаподготовки с одновременной высадкой шлюпочного десанта с моря захватили уже пустую крепость [1; 43-44].

* * *

Отвлечёмся немного от хронологического изложения событий ради вот какого вопроса.

Читатель, вероятно, уже обратил внимание, что большую роль в организации и проведении обороны Крымского фронта в тех критических условиях играли военные политработники различных званий и должностей – от военных комиссаров частей и соединений до простых политбойцов. Мы помним, как усиленно Л.З. Мехлис насыщал ими войска Крымфронта. И в условиях катастрофы большинство из них доказало, что главный комиссар армии не зря возлагал на них надежды.

Ну, а что же сам Л.З. Мехлис? Сейчас мы и поговорим о его «панических» настроениях, которые якобы овладели им к вечеру 14 мая, что, по мнению И. Мощанского, и отразилось в его телеграмме в Ставку ВГК (см. выше).

Днём 14 мая «паникующий» Л.З. Мехлис, будучи на передовой, посетил КП 44-й армии. Как раз в это время КП был накрыт вражеской артиллерией. Тяжело ранило начальника политуправления армии, а также порученца Мехлиса. Были разбиты автомашины. Льву Захаровичу повезло – у него не было ни царапины [25; 58], [26; 355-356]. И даже И. Мощанский, против фактов «не попрёшь», вынужден признать, что Мехлис остался абсолютно спокоен, как, впрочем, и обычно в подобных ситуациях [25; 58].

Вечером 14 мая «запаниковавший» Мехлис отправился на Таманский берег на быстроходном катере с тем, чтобы дать в Ставку ту самую «паническую» телеграмму (связи со Ставкой на Керченском берегу уже не было) [1; 41]. В.В. Абрамов рассказывает, что там он набросился с пистолетом на А.С. Фролова, начальника КВМБ (за что, скажем ниже), а затем стал требовать его расстрела, и только твёрдая позиция наркома ВМФ адмирала Н.Г. Кузнецова спасла Фролова от смерти [1; 41], [18; 413].

Затем этот «паникёр» отправился обратно через Керченский пролив к войскам фронта. Кстати, заметим, что заместитель командующего Крымским фронтом генерал Черевиченко оказался на Тамани ещё 13 мая и совершенно без паники к своим войскам так больше и не вернулся. По свидетельству капитана 3-го ранга А.Ф. Студеничникова, который сопровождал Л.З. Мехлиса через Керченский пролив в обе стороны, «…обратно по пути в Еникале (туда из Аджимушкайских каменоломен перебазировался штаб фронта – И.Д.) после сеанса связи с Москвой Мехлис был хмурым и удручённым, казалось, что он был готов к самому худшему» [1; 41].

Не очень-то похоже подобное поведение на поведение человека, поддавшегося панике.

После возвращения на Керченский полуостров Мехлис уже неотлучно находился в боевых порядках войск. Здесь он проводил эвакуацию личного состава и организовывал многочисленные контратаки против наседающего противника. Хаживал в эти контратаки и сам во главе цепей. На всё это есть многочисленные свидетельства очевидцев и документов [1; 41], [26; 300]. На Таманский берег Мехлис переправился с последним транспортом в ночь с 19 на 20 мая, т.е. ушёл с переправ вместе с последними солдатами [26; 354], [25; 59], [1; 52], [11; 281].

Для сравнения: генерал-майор Крупников, помощник командующего фронта по формированию, отбыл на «большую землю» 15 мая, в этот же день туда проследовали ещё ряд генералов, 16-го убыл член Военного совета Колесов (правда, он был контужен), 17-го – ещё один член Военного совета Шаманин. В этот же день на Таманский берег перебрался и командный пункт фронта во главе с самим Д.Т. Козловым [25; 59], [26; 354], [1; 49]. Настоящим «спринтером» среди генералов оказался, как уже отмечалось, заместитель Д.Т. Козлова генерал-полковник Черевиченко, бывший на Таманской стороне Керченского пролива уже 13 мая.

Вот и сравните, как «паниковал» Мехлис и как – командование Крымского фронта.

Справедливости ради надо заметить, что И. Мощанский – единственный историк, который поставил рядом слова «Мехлис» и «паника», сам же и опровергнув своё утверждение массой фактического материала.

Стандартным, «классическим» среди историков является утверждение, что от «суеты» Мехлиса толку было мало, а то и был вред один. Так, тот же И. Мощанский пишет:

«Отсутствие нормальной связи, утрата управления войсками, беспорядочность, а то и паника усугублялись действиями Мехлиса и других руководителей» [25; 56].

Причём И. Мощанский из руководителей и называет конкретно одного Мехлиса, снова употребляя в связи с его именем слово «паника». Правда, из контекста фразы ясно, что паниковал не он, а войска, но всё же так и рисуется картина: Мехлис врывается в ряды «правильно» отступающих или даже обороняющихся войск, орёт во всю глотку: «Спасайся, кто может!» – и войска тут же панически начинают убегать. Словом, вред один от Мехлиса.

В.В. Абрамов утверждает:

«…в обстановке хаоса от его (Мехлиса – И.Д.) суетливых действий мало было толка» [1; 41].

При этом если И. Мощанский опровергает свои выводы, касающиеся роли Л.З. Мехлиса, только фактическим материалом, то В.В. Абрамов через несколько страниц после процитированных нами слов опровергает сам себя даже на уровне выводов:

«Если говорить объективно, то участие Мехлиса в обороне Еникале 18 и 19 мая способствовало ожесточённому сопротивлению здесь остатков советских войск и эвакуации их из этого района» [1; 52].

И как прикажете понимать подобные диаметрально противоположные утверждения у одного и того же автора? Был ли от действий Мехлиса толк или одна бестолковщина?

Воображению предстаёт историк В.В. Абрамов, который сначала говорит то, что требует сказать официальная наука, а потом, решившись и в отчаянном порыве грохнув оземь шапку, всё-таки заявляет: «Но если честно, то всё не так было…»

Шутки шутками, но все утверждения о бессмысленности «суетливых действий» Мехлиса имеют, на наш взгляд, основанием высказывания двух адмиралов – Н.Г. Кузнецова и И.С. Исакова. И недаром оба вышепроцитированных нами историка в подтверждение своих слов сразу после них предъявили читателям цитаты из воспоминаний двух адмиралов (В.В. Абрамов – из беседы И.С. Исакова с К.М. Симоновым, а И. Мощанский – из мемуаров Н.Г. Кузнецова) [1; 41], [25; 56].

Не будем оригинальничать и процитируем адмиралов и мы.

Н.Г. Кузнецов:

«…Мехлис во время боя носился на «газике» под огнём, пытаясь остановить отходящие войска, но всё было напрасно. В такой момент решающее значение имеет не личная храбрость отдельного начальника, а заранее отработанная военная организация, твёрдый порядок и дисциплина» [25; 56].

И.С. Исаков:

«Я видел Мехлиса, когда нам было приказано эвакуировать то, что ещё можно было эвакуировать с Керченского полуострова. Он делал вид, что ищет смерти. У него был не то разбит, не то легко ранен лоб, но повязки не было, там была кровавая царапина с кровоподтёком. Он был не брит несколько дней. Руки и ноги были в грязи, он, видимо, помогал шофёру вытаскивать машину и после этого не счёл нужным привести себя в порядок. Вид был отчаянный. Машина у него тоже была какая-то, имевшая совершенно отчаянный вид, и ездил он вдвоём с шофёром, без всякой охраны. Несмотря на трагичность положения, было что-то в этом показное, – человек показывает, что он ищет смерти» [1; 41], [26; 355].

К.М. Симонов отнюдь не симпатизировал Л.З. Мехлису, сказав о нём много «тёплых» слов и в своих фронтовых дневниках, и в послевоенных интервью. «Досталось» комиссару в романах К.М. Симонова «Солдатами не рождаются» и «Последнее лето», представляющими собой соответственно вторую и третью части знаменитой трилогии «Живые и мёртвые» (в последнем романе Мехлис выведен под именем представителя Ставки Львова). Но слов о «показушной» храбрости Л.З. Мехлиса не выдержал и К.М. Симонов, ответив И.С. Исакову, что, по его, Симонова, наблюдениям Мехлис был человек не робкого десятка [26; 355]. На что И.С. Исаков выдал:

«Он там, под Керчью, лез всё время вперёд, вперёд. Знаю также, что на финском фронте он бывал в боях, ходил в рядах батальона в атаку. Но… на мой взгляд, он не храбрый, он нервозный, взвинченный, фанатичный» [26; 355].

Нам остаётся после этих слов только развести руками, предоставив читателям самим определяться с тем, что такое воинская храбрость. Скажем только, что в данной ситуации за комиссара вступаются даже весьма сильно критикующие его историки – никто из них не отказывает ему в личном мужестве [1; 41], [11; 281], [25; 58].

Но сейчас всё-таки не об этом. По мнению Н.Г. Кузнецова и И.С. Исакова, толку от «суеты» Мехлиса не было. Так ведь тут есть один нюанс – что понимать под «толком». Скажем, адмирал Н.Г. Кузнецов провозгласил примат порядка и дисциплины в критических ситуациях. Кто бы спорил. Но вот как обстояло дело с этим самым «приматом» на участке ответственности Кузнецова и его подчинённых – Исакова, Октябрьского, Фролова? Ю. Рубцов, ознакомившийся с множеством документов, касающихся эвакуации войск с Керченского полуострова, суммирует:

«Плавсредства подавались нерегулярно и несвоевременно. Командиры многих гражданских судов отказывались подходить к берегу под бомбёжкой и артогнём, симулировали аварии. При потенциальной возможности переправлять в сутки 30-35 тысяч человек, только 17 мая смогли эвакуировать чуть больше 23 тысяч, в иные же дни было меньше» [26; 356-357].

Кстати, эпизод, когда Мехлис бросился с пистолетом на адмирала Фролова, думается, и был вызван объективной неспособностью последнего обеспечить нормальную переправу войск.

Выходит, в боевых условиях порядка и дисциплины в ведомстве самого Н.Г. Кузнецова не доставало. «Как часы» переправа не работала. Да, причины были веские: нехватка военных кораблей, привлечение гражданских судов, команды которых иногда не выказывали должной храбрости, и, несмотря на это привлечение, всё равно – катастрофическая нехватка судов, немецкие бомбёжки и артобстрелы. Но ведь и Мехлис действовал не в идеальных условиях.

Так можно ли сказать, что от «порядка» и «дисциплины» адмиралов толку не было так же, как и от «суеты» Мехлиса? Конечно, нет. Оба утверждения будут несправедливы.

Ниже мы поговорим о количестве эвакуированных на «большую землю» военнослужащих. Тысячи спасённых солдат, которые могли погибнуть или попасть в плен на Крымском берегу, – бесспорное свидетельство того, что какие бы недостатки не были в ходе эвакуации, но толк от действий «морского начальства» был.

А теперь стоит задуматься вот над чем: ведь эвакуацию должен был кто-то обеспечивать, прикрывая её от наседающих немцев. Фронт фактически развалился. Не было, по сути, ни армий, ни дивизий, ни частей. Войска в значительной степени были дезорганизованы и деморализованы. Уже отмечалось, что оборону на западных окраинах Керчи, в самом городе, на подступах к переправам держали в основном различные сводные отряды, создававшиеся зачастую на ходу из наиболее сознательных и мужественных бойцов, командиров и политработников, вынужденных отходить в массе нестойких войск.

Сколько отрядов и групп, заслонивших собой переправу, было создано благодаря тем самым «мотаниям» Мехлиса «на «газике» под огнём»? Скольких смелых, но просто растерявшихся в условиях массовой паники бойцов и командиров увлёк он за собой на врага, когда «лез всё время вперёд, вперёд», он, армейский комиссар первого ранга (звание, фактически, равное маршальскому), заместитель наркома обороны, ходивший в контратаки впереди солдат?

Как можно утверждать, что от его «действий было мало толка», называя их «суетой»?

* * *

Начавшись 14 мая, эвакуация войск, не останавливаясь, продолжалась вплоть до 20 мая (ночи с 19 на 20-е число).

После соответствующего распоряжения вице-адмирала Ф.С. Октябрьского в Керченский пролив стали прибывать суда с портов Туапсе, Новороссийска и с Азовского моря. Собирали всё, что только было можно: баржи, сейнеры, боты, баркасы, буксиры, тральщики, торпедные и сторожевые катера. Здесь было значительное количество небольших и даже мелких рыбацких судёнышек, способных принять на борт не более 15-20 человек. Всего было привлечено для эвакуации 158 плавательных единиц [1; 40]. Конечно же, далеко не все они были в технически удовлетворительном состоянии. Подошли, естественно, не все сразу.

Эвакуация техники должна была осуществляться с порта Керчь, с пристаней КВМБ, завода имени Войкова, Капканы, Еникале, Жуковка [1; 40]. Но погрузка тяжёлой техники, в силу наличия специальных погрузочных средств, могла осуществляться только в порту Керчь и на пристанях КВМБ [1; 40]. Однако порт Керчь уже вечером 15 мая был в руках у немцев. Пристани КВМБ оказались отрезанными от основной массы войск Крымского фронта в тот же день (как там проходила переправа, было уже рассказано немного выше, когда велась речь об обороне крепости Ак-Бурну). Таким образом, эвакуация войск фронта с конца дня 15 мая могла проходить только в самой восточной части Керченского полуострова, с пристаней Капканы, Еникале, Жуковка [1; 40].

Первое время, согласно приказу командования (см. выше), переправляли только раненых, «катюши», тяжёлую артиллерию резерва Верховного Главнокомандования. Точнее будет сказать, старались переправлять только их – как потом писал Л.З. Мехлис в своём докладе Сталину, уже тогда неуправляемые толпы невооружённых, деморализованных военнослужащих буквально с бою захватывали суда и переправлялись на косу Чушка [25; 59].

Во второй половине дня 15 мая противник резко усилил действия своей бомбардировочной авиации по переправе, позже стал применять и артиллерию [1; 40].

Эвакуацией раненых непосредственно занималось санитарное управление фронта, которое возглавлял военврач 1-го ранга Н.П. Устинов. В работе В.В. Абрамова приводятся строки его отчёта в Главное военно-санитарное управление РККА об эвакуации с Керченского полуострова. Этот документ рисует яркую, полную трагизма картину переправы, и мы не можем удержаться от того, чтобы его процитировать:

«Вообще нужно сказать, что, начиная с 12 мая, никто из персонала в работающих госпиталях не укрывался в щелях. Бомбы потеряли своё значение, так как всё равно нужно было пройти переправу любой ценой… Хирургическая помощь оказывалась раненым в условиях, вероятно, невиданных ни на каком фронте. Весь оставшийся в наших руках район Керчи был под огнём бомб и снарядов, мин и пожаров. Всё открыто, беспрерывное, не умолкающее даже на несколько минут действие вражеской авиации и постоянно новые прибывающие партии раненых. Отмечены прямые попадания бомб в причалы, в войска, в эвакуируемых раненых. Санитарная служба, обслуживающие и работающие госпиталя честно, стойко и героически держались до приказа санитарного управления об отходе, только тогда эти госпиталя стали переправляться… 14 мая для спасения медицинских кадров госпиталей я приказал переправлять в первую очередь врачей-хирургов и женщин-врачей под видом сопровождающих раненых на сейнерах и баржах. Благодаря этому удалось значительную часть медперсонала спасти. Часть имущества (незначительную) тоже спасли: надевали на раненых по несколько пар белья, укутывали их простынями, одеялами, хирургический инструментарий, по моему приказу, брался персоналом в карманы. Высокое сознание долга я должен отметить у всех медработников. Несмотря на потери личного состава, которые уточняются, я должен доложить, что значительная часть медработников Крымского фронта сохранена. Эти кадры представляют огромную ценность, так как они прошли школу военно-полевой хирургии в невиданных на других фронтах условиях. В этих тяжёлых условиях нам удалось вывести всех раненых – 42 324 человек, из них 4 919 тяжелораненых» [1; 44-45].

Державший подлинник документа в руках В.В. Абрамов отмечает, что начальник Главного военно-санитарного управления подчеркнул слово «всех» и поставил на полях знак вопроса [1; 45]. Это было обоснованное сомнение в том, что в тех условиях вообще была возможна полная эвакуация раненых. И дело не в том, что ставилась под вопрос правдивость Н.П. Устинова. Те раненые, которые находились в госпиталях и медицинских эвакопунктах, конечно же, были вывезены на «большую землю». Но в обстановке хаоса и неразберихи не все раненые своевременно попадали в госпиталя и медэвакопункты. Кроме того, раненые на передовой появлялись ежеминутно, и доставить их всех на пристани к моменту ухода последних судов с ранеными попросту не было физической возможности. Есть многочисленные свидетельства мирного населения и попавших в плен красноармейцев, что немцы после занятия берега добили выстрелами и прикладами множество находившихся там раненых бойцов [1; 45].

Тяжёлые орудия калибра 122 и 152-мм, «катюши» грузились на несколько барж и понтонов. Гвардейские миномёты являлись, как известно, секретным оружием, и оставлять их противнику нельзя было ни при каких условиях. При невозможности переправы они попросту уничтожались. Впрочем, из строя старались вывести всё вооружение, которое не удавалось эвакуировать. В отношении тяжёлого вооружения проблема была не только в отсутствии должного количества переправочных средств для него, неприспособленности пристаней Еникале, Капканы, Жуковка для его погрузки, но и в неприспособленности пристаней на восточном берегу пролива для его выгрузки. Поэтому командование фронта после эвакуации «катюш» и крупнокалиберных орудий РГК очень быстро решило в дальнейшем переправлять только людей и лёгкое вооружение. И здесь хотелось бы привести отрывок из воспоминаний командира канонерской лодки «Дон», принимавшей участие в эвакуации войск Крымфронта, Т.П. Перекреста:

«…С каким трудом приходилось убеждать армейцев, чтобы не тащили с собой на суда машины, орудия, миномёты. Они упорно не хотели всё это оставлять, сердились, ругались, грозились. Им объясняли, что сейчас важнее взять вместо орудия десяток бойцов, ибо кто знает, сколько ещё продержится всё более сужающийся фронт. Перевозить только людей! Во имя этого и стояли насмерть безвестные герои, прикрывающие керченскую переправу с суши» [28; 114].

Обратите внимание: в критической ситуации бойцы и командиры проявили величайшую сознательность, они думали не только о спасении своих жизней, но и об оружии и технике, которые доверила им Родина, чтобы бить врага. И просто так бросить это оружие они не могли, не считали, что имеют на это право. Наверное, современным людям понять подобное трудно, если вообще возможно. Но люди того времени были совсем другими, «не то, что нынешнее племя».

Когда командованием была разрешена всеобщая эвакуация войск, недостаток судов для переправы ещё более обострился. В такой ситуации многие красноармейцы пытались переплыть пролив на подручных средствах. Писатель-фронтовик С.С. Смирнов, известный как автор книги «Брестская крепость», интересовался и трагедией Крымского фронта в мае 1942 года, собирал о ней материал. Со слов многих непосредственных участников тех событий он так описал эту переправу:

«На берегу кипела лихорадочная работа. Шло в ход всё, что могло держаться на воде. Из досок, из бочек сколачивались плоты, надували автомобильные камеры, плыли, держась за какое-нибудь бревно, мастерили себе немудрёные надувные поплавки, набивая плащ-палатки соломой. Люди пускались вплавь, идя почти на верную смерть, на любой риск, лишь бы покинуть этот страшный берег смерти и попытаться добраться до своих. Но в Керченском проливе довольно сильное течение. Отдельных пловцов сносило в сторону так, что они уже не могли переплывать пролив в его самом узком месте… Это были сотни и тысячи пловцов. Это были толпы плывущих, а над их головами низко, на бреющем полёте, всё время носились самолёты с чёрными крестами на крыльях и расстреливали людей из пулемётов. Вопли и стоны день и ночь стояли над проливом и над берегом, и, как рассказывают очевидцы, синие волны Керченского пролива в эти дни стали красными от людской крови» [1; 45-46].

Подробно изучавший события мая 1942 года на Керченском полуострове В.В. Абрамов добавляет к картине, нарисованной С.С. Смирновым, такие подробности:

«Хорошо, если плывущих прибивало к косе Тузла, с которой уже легко было перебраться на Таманский берег. Но часто течение увлекало людей в Чёрное море, где была их гибель, некоторых прибивало обратно к Керченскому полуострову. Несколько десятков таких пловцов даже прибило к мысу Ак-Бурну, где они были подобраны моряками КВМБ и на кораблях переправлены на Таманский берег.

…Участник переправы Ботылев В.А. в своих воспоминаниях сообщает, что были случаи, когда водители приделывали к автомашинам в качестве поплавков пустые железные бочки и съезжали в пролив. Мотор машины работал, колёса крутились, и машина шла по воде подобно колёсному пароходу. Кавалеристы пытались переправиться вплавь на своих лошадях.

Правда, таких случаев, отмечает Ботылев В.А., было немного. О переправе автомашин на поплавках через пролив я слышал от участников тех событий не раз. Но узнать факт удачной переправы автомашин в таком состоянии на противоположный берег мне не удалось» [1; 45, 48].

Выше нами отмечался факт недостойного поведения некоторых команд судов гражданского флота, привлечённых к эвакуации войск на Таманский берег. Опасаемся, что у читателей может возникнуть впечатление, что подобным образом вели себя все гражданские моряки, и спешим заявить, что это было далеко не так. Да, неустойчивые элементы среди гражданских моряков были, и командование КВМБ даже стало назначать на «отличившиеся» таким образом суда военных комиссаров. Эта мера повысила надёжность выполнения привлечённым гражданским флотом возложенных на него задач [1; 46]. Но основной массе гражданских моряков подобные «пастыри» были не нужны, они и без их контроля честно и самоотверженно выполняли свой долг. Так, судно «18 лет Октября» под командой капитана П.А. Зарвы за четверо суток участия в эвакуации совершило 60 рейсов и вывезло на Таманский берег свыше 14 тыс. бойцов и командиров. 19 мая корабль затонул, но его команда перешла на другое судно и продолжала работать. Судно «Пеламида» (капитан П.Т. Бондаренко) спасло баржу с 1,5 тысячами раненых. Возглавляемый комиссаром 22-го рыболовецкого дивизиона В.Н. Михайловым бот № 17 (рыболовецкий флот был гражданским, но в годы войны стал военизированным; отсюда и военные должности у гражданских моряков) под сильнейшим огнём противника переправил на «большую землю» более 1700 красноармейцев [1; 46]. За проявленное мужество и героизм многие моряки гражданского флота были награждены боевыми орденами и медалями. Например, П.Т. Бондаренко, Т.Х. Ткачук – орденом Красного Знамени, П.А. Зарва, И.Г. Лукьяненко, П.М. Стрельбановский, В.Г. Луканенко – орденом «Красная Звезда», И.И. Ковалевский – медалью «За боевые заслуги» [1; 46].

Противник во что бы то ни стало стремился прорвать наши оборонительные рубежи на подступах к переправам.

Утром 16 мая 40 немецких танков с автоматчиками прорвались севернее посёлка Аджимушкай и устремились к переправам. Дорогу им преградили артиллеристы 638-го зенитного полка. Поставив орудия на прямую наводку, зенитчики полдня сдерживали врага. При этом ими были уничтожены 12 танков противника и до роты пехотинцев. После того как у зенитчиков закончились снаряды, они, взорвав орудия, стали с боем отходить [1; 47].

К 16.00 немецкие танки вырвались к переправе в районе села Жуковка. Пристани Жуковки были заполнены эвакуировавшимися войсками. Появление здесь немецких танков грозило настоящим побоищем. И тут снова положение спасли зенитчики, прикрывавшие переправу. Развернув свои орудия и крупнокалиберные зенитные пулемёты на прямую наводку, они встретили противника плотным огнём. Это затормозило продвижение немцев и позволило вступить в бой находящемуся в районе Жуковки дивизиону 19-го гвардейского миномётного полка. Дивизион в бой повели лично командир полка майор Зайцев и его заместитель майор Ерохин. В ходе боя Зайцев погиб. Однако залп РСов нанёс гитлеровцам большой урон и совершенно ошеломил их. И когда вслед за залпом в стихийную контратаку с пристаней кинулись возглавляемые командирами и комиссарами отряды красноармейцев, немцы дрогнули и побежали. Их гнали несколько километров, до рубежа Аджимушкай, мыс Хрони [1; 47].

Таким образом, к исходу 16 мая положение наших войск, державших оборону на подступах к переправам, несколько стабилизировалось.

Немцы прорвались как раз на участке стыка оборонительных позиций 44-й и 51-й армий. Поэтому 16, 17 мая Д.Т. Козлов трижды указывал командарму-44 на необходимость усилить этот стык. Командарму предлагалось связаться с действующим в том районе отрядом Ягунова и использовать его для указанной цели. Но сделать это не удалось [1; 47].

За 16 и 17 мая с пристаней Жуковка, Еникале, Опасное была перевезена на Таманский берег 41 тысяча человек [1; 47].

Не укреплённый, слабый стык между позициями 44-й и 51-й армий к концу 17 мая оказался всё же прорван. Немцы вышли на побережье пролива в районе Жуковка, Маяк. Однако отдельные группы обороняющихся продолжали оказывать яростное сопротивление противнику, используя для этого складки местности и развалины строений [1; 48].

Как уже упоминалось, к исходу 17 мая Военный совет Крымского фронта вместе с оперативной группой штаба с разрешения Ставки переправился через пролив. На Таманском полуострове в Кордоне Ильича был развёрнут командный пункт [1; 49], [25; 59], [26; 354].

17 мая противник стал теснить наши войска и на участке Аджимушкай, Колонка. Обороняющиеся сводные группы 44-й армии отходили в район Капканы, Еникале. Действовавший в данном районе бронепоезд № 74 пришлось взорвать [1; 50].

В ночь с 17 на 18 мая немцам удалось захватить высоты вокруг завода имени Войкова. Находящиеся на территории завода войска продолжали оборону, но эвакуацию с его пристаней пришлось прекратить, так как шквальный немецкий огонь с высот сделал её проведение невозможной [1; 50].

В эту же ночь на Тамань переправилось управление 44-й армии в количестве девятнадцати человек во главе с генералом С.И. Черняком [1; 50].

Отряд полковника П.М. Ягунова, с которым С.И. Черняк не мог связаться 16–17 мая, эти дни дрался в полном окружении, обороняя район посёлка Аджимушкай. Приказа на отход отряд не имел, да и сил для самостоятельного прорыва у него уже не было. Все попытки арьергардов 51-й армии пробиться на помощь отряду успехом не увенчались. После окончания эвакуации советских войск с Керченского полуострова остатки отряда полковника П.М. Ягунова ушли в Большие (Центральные) Аджимушкайские каменоломни и продолжали борьбу с гитлеровцами [1; 50, 63].

С 18 мая эвакуацию трудно было проводить в светлое время, так как вражеское кольцо вокруг остававшихся переправ Капканы и Еникале сжалось настолько, что суда подвергались уже не только бомбёжкам, артиллерийскому и миномётному, но и ружейно-пулемётному обстрелу [1; 50].

Днём 18 мая Д.Т. Козлов потребовал у адмирала А.С. Фролова закончить эвакуацию войск в ночь на 19 мая, для чего начальнику КВМБ необходимо было направить в Еникале все наличные суда и выехать туда лично. А.С. Фролов стал возражать, ссылаясь на невозможность руководства переправой из Еникале [1; 50]. На этот раз Л.З. Мехлис, находившийся на Керченском берегу, поддержал А.С. Фролова:

«Фролову организовать эвакуацию войск из любого места, обеспечивающего руководство переправой» [1; 50].

18–19 мая в руках обороняющихся осталась небольшая территория на берегу пролива около Еникале, Капканы. Вся она была разбита на сектора, за оборону которых отвечали полковники В.В. Волков, М.К. Зубков, Н.И. Людвигов, подполковник П.М. Татарчевский. Под их командой находились сводные отряды из остатков 77-й горнострелковой, 302-й и 404-й стрелковых дивизий, 95-го пограничного полка. Бои носили крайне напряжённый характер. Наши бойцы, отбивая наседающего противника, часто переходили в контратаки [1; 50-51].

19 мая небольшой плацдарм в районе Еникале обороняло около 3500 солдат, командиров и политработников, вооружённых стрелковым оружием и гранатами. Артиллерии у них уже не было. Правда, с противоположной стороны пролива обороняющихся поддерживала береговая артиллерия [1; 51].

Во второй половине 19 мая с пристаней Еникале было отправлено на Таманский берег командование 51-й армии [1; 51].

В ночь с 19 на 20 мая из района Еникалеэвакуировались последние защитники, среди которых находился и представитель Ставки Верховного Главнокомандования, заместитель народного комиссара обороны армейский комиссар 1-го ранга Лев Захарович Мехлис [25; 59], [26; 354], [11; 281].

19 мая директивой Ставки ВГК № 170396 Крымский фронт был ликвидирован [32; 209-210].

Так была поставлена точка в длившейся почти пять месяцев трагической эпопее Крымского фронта.

Но для многих советских воинов, которые не смогли эвакуироваться и не пожелали складывать оружие перед немцами, трагедия продолжалась. Ушедшие в Аджимушкайские каменоломни, они ещё 169 суток вели героическую борьбу с гитлеровцами [1; 60-61]. После войны эти каменоломни даже назовут «Аджимушкайским Брестом».

ГЛАВА IV

ПОТЕРИ. ПРИЧИНЫ, ИТОГИ

И УРОКИ ПОРАЖЕНИЯ

Прежде чем обратиться к вопросу потерь Крымского фронта в майской оборонительной операции, поговорим о результатах эвакуации его войск на «большую землю» (как вы понимаете, вопросы очень тесно связаны друг с другом).

В своих «Утерянных победах» Манштейн хвастливо заявил:

«Только ничтожное количество войск противника сумело уйти через пролив на Таманский полуостров» [19; 265].

Подобное заявление абсолютно не соответствует действительности. Специально подчеркнём это для любителей видеть в мемуарах немецких военных чуть ли не истину в последней инстанции, находить в них наиболее объективные данные. Что подобные «истина» и «объективность» истинной и объективной вовсе не являются, нами уже не раз было продемонстрировано на примере мемуаров того же Манштейна (что делать? Победы-то для него были утерянные; осталось утешать самого себя «красным словцом», а заодно и постараться выглядеть в глазах современников и потомков погениальнее и погероичнее).

Количество эвакуированных (или эвакуировавшихся самостоятельно) через Керченский пролив было значительным.

Сейчас в исторической литературе утвердилась цифра «около 140 тыс. человек» [25; 59], [11; 281], [9; 143], [27; 8], [14; 5].

Но данную цифру нельзя считать неоспоримой (даже с учётом её приблизительности). И, скорее всего, она является заниженной (что для тех, кто любит, повествуя о военных катастрофах, постигавших нашу армию, «поубивать» и «пленить» наших солдат побольше, безусловно, весьма досадно).

На наш взгляд, основой для неё послужил доклад, который 21 мая 1942 года Д.Т. Козлов отправил Сталину из Краснодара:

«Всего до утра 20 мая через пролив пристаней Чушка, Тамань, Ильича и Темрюк эвакуировано 138 926 человек, в том числе 30 000 раненых (выделено нами; стилистика документа сохранена – И.Д.)» [1; 53].

Но далее сам же Д.Т. Козлов отмечал:

«Подсчёт общего количества эвакуированных ориентировочный, так как нет точных данных о числе прибывших через пристани Кордон Ильича и Темрюк, а также не полностью учтены одиночки и группы бойцов, переправившихся на подручных средствах» [1; 53].

В отношении переправы техники и тяжёлого вооружения генерал докладывал:

«Эвакуированная материальная часть: орудий тяжёлых – 7, реактивных установок – 29, зенитных орудий – 15. Подавляющая часть артиллерии и миномётов приведена в негодность огнём артиллерии противника и, главным образом, непрерывной бомбёжкой скученных колонн на переправах. У остальных орудий изъяты замки и производился подрыв, не исключена возможность оставления противнику отдельных орудий» [1; 53].

Как видим, сам Д.Т. Козлов указывает на приблизительность, возможную неточность приводимых им цифр эвакуированных людей. И сразу же было ясно (хоть напрямую в докладе это не говорилось), что данные по тяжёлому вооружению, переправленному на Таманский полуостров, тоже далеки от достоверности.

Причём, доклад даёт основания предполагать, что цифры по людям могут оказаться и завышенными, т.к. по двум из четырёх пристаней на Таманском берегу (Темрюку и Кордону Ильича) информация ориентировочная. Неучёт одиночек и небольших групп, переправившихся самостоятельно, конечно, даёт «плюс» количеству оказавшихся на «большой земле», но понятно, что, поскольку масштабы самостоятельной эвакуации через Керченский пролив значительно уступали масштабам переправы людей на судах, этот «плюс» легко может быть «погашен» ошибкой в сторону увеличения при подсчётах прибывших людей на пристанях Темрюк и Кордон Ильича.

И, казалось бы, другой документ того периода подтверждает вышевысказанное соображение – согласно отчёту отдела военных сообщений штаба Черноморского флота, с 14 по 20 мая 1942 года с Керченского полуострова было переправлено военнослужащих 119 395 человек (из них 42 324 раненых) [1; 53]. Этот же отчёт приводит и такие цифры: эвакуировано гражданских лиц – 1371 человек, 122-мм и 152-мм орудий – 25, гвардейских миномётов – 47, миномётов – 27, автомашин – 14, кухонь – 3, разного рода грузов – 838 тонн [1; 54].

Многие публикации советского времени о Великой Отечественной войне, опираясь именно на данный документ, говорили об эвакуации на «большую землю» около 120 тыс. воинов Крымского фронта в мае 1942 года [1; 54], [17; 199].

Однако есть все основания подвергнуть эту цифру сомнению.

Несколько позже отчёта отдела военных сообщений штаба Черноморского флота, в июле 1942 года, появился отчёт о боевых действиях частей КВМБ [1; 54]. А мы помним, что именно на КВМБ и её командование возлагалась организация эвакуации войск с Керченского на Таманский полуостров. Поэтому можно предполагать, что цифры, приводимые в отчёте КВМБ, очень близки к реальным.

Так вот, в указанном отчёте количество переправленных через пролив определяется: «…до 150 тысяч человек без учёта переправившихся самостоятельно» [1; 54].

Заметим, что ни один из докладов или отчётов не берётся даже приблизительно определить, сколько же людей самостоятельно перебрались на Таманский берег. Оно и понятно – подсчитать таковых тогда реальной возможности не было. А посему и сейчас, без каких-либо достоверных документов, делать выводы по данному вопросу возможным не представляется.

В.В. Абрамов, много лет занимавшийся тщательным изучением трагических событий на Керченском полуострове, обратил внимание ещё и на следующие обстоятельства:

Во-первых, значительное количество личного состава Крымфронта было переправлено через пролив на грузовых самолётах. Этот факт известен. Но учёт эвакуированных подобным способом не проводился вообще [1; 54].

Во-вторых, с 14 мая началась эвакуация на «большую землю» боевых частей Крымского фронта. А вот тыловые части и некоторые госпитали начали передислокацию на Таманский полуостров ещё с утра 8 мая. Вместе с ними переправлялись служащие советских организаций Крыма, военкоматов, Наркомата внутренних дел. Эвакуировались на «большую землю» и тяжёлое вооружение, и техника, и товарно-материальные запасы. Имеющиеся документы позволяют установить, что только с пристаней Еникале с 8 по 13 мая (включительно) на Таманскую сторону пролива было перевезено 227 автомашин с оборудованием и ценным грузом авиационных частей, 12 неисправных самолётов-истребителей, 8 зенитных орудий, 35 вагонов тёплого обмундирования, часть эвакогоспиталей №№ 4539, 4548, 4527, весь хирургический инструментарий, находившийся на фронтовом складе, и другое особо ценное медицинское имущество общим весом 10,5 тонны [1; 54].

Отчёт КВМБ и указанные обстоятельства позволяют В.В. Абрамову сделать вывод, к которому мы полностью присоединяемся:

«Было бы правильным сказать, что количество переправленных через Керченский пролив исчисляется до 150 тысяч человек (выделено нами – И.Д.)» [1; 54].

Что касается переправленного тяжёлого вооружения, техники и боеприпасов, то, с учётом всех имеющихся документов, современные исследователи говорят об эвакуации: 47 установок РС, 25 крупнокалиберных орудий, 27 миномётов, около 300 автомобилей, 12 неисправных истребителей, около 150 исправных самолётов (перелетели через пролив сами), около двух десятков зениток, 109 тонн боеприпасов [25; 59], [1; 54], [27; 8], [14; 5].

Рассмотрев вопрос количества эвакуированного личного состава и вооружения Крымского фронта, самое время обратиться к потерям фронта в ходе майских событий.

Для начала приведём данные немецких источников, которые так любят цитировать многие современные отечественные историки.

Манштейн:

«По имеющимся данным, мы захватили около 170 000 пленных, 1 133 орудия и 258 танков» («Утерянные победы») [19; 265].

Гальдер:

«19 мая 1942 года, 332-й день войны.

Обстановка. Керченскую операцию следует считать законченной. 150 000 пленных и большие трофеи» («Военный дневник») [7; 457].

Типпельскирх:

Захвачено:

150 000 пленных;

1 113 орудий;

255 танков;

323 самолёта («История Второй мировой войны. 1939-1945») [38; 313].

Карель:

Захвачено:

пленных – 170 000 человек;

орудий – 1 133;

танков – 258 («Восточный фронт») [13; 400].

Как видим, единодушия даже у немцев в определении советских потерь, точнее, взятых в плен советских воинов и своих трофеев, нет. Если в плане боевой техники расхождения незначительные (и ими вполне можно пренебречь), то вот в отношении пленных разница в 20 000 человек. По советским штатам 1942 года, – это около двух стрелковых дивизий. По фактическому наполнению стрелковых дивизий в 1942 году, – три, а то и четыре дивизии. Словом, цифра немалая.

Ясно, что П. Карель в своих писаниях опирается на Манштейна. К. Типпельскирх, бывший в годы войны оберквартирмейстером генерального штаба сухопутных войск, вполне может быть самостоятелен в цифрах и не опираться на Гальдера. Но данные Гальдера и Типпельскирха совпадают. Это заслуживает внимания.

Пауль Карель – «вторичен». Засевший после войны за перо специалист по пропаганде, работник имперского министерства иностранных дел гитлеровской Германии Пауль Шмидт (настоящая фамилия Кареля) хоть и носил СС-вское звание (оберштурбаннфюрер), но, в принципе, был далёк в военные годы от войны как таковой и от документов высших немецких штабов. В своих послевоенных писаниях он очень часто опирался именно на воспоминания немецких военных. В данном случае его опора на мемуары Манштейна не вызывает сомнений.

Манштейн же, как мы уже неоднократно показали, любил приукрасить свои успехи.

Другое дело – Гальдер и Типпельскирх. И тот, и другой черпали цифры из фронтовых донесений. Следовательно, тогда, в мае 1942-го, Манштейн (или фон Бок по докладам Манштейна) доносил о пленении 150 000 бойцов и командиров Красной Армии. То, что Типпельскирх в своём послевоенном труде не исправил число советских пленных на Керченском полуострове со 150000 на 170 000 человек, на наш взгляд, свидетельствует о том, что никаких донесений, говорящих об этом увеличении, в мае 1942 года Манштейн не подавал. Следовательно… Как говорится, «ради красного словца не пожалеют и отца». Что уж тут говорить о каких-то фактических данных?

Вот на эти нюансы отечественным историкам стоило бы обратить внимание, уж коли они вводят в оборот, как какой-то чрезвычайно существенный аргумент, ставящий под сомнения советские данные, немецкие цифры наших пленных по результатам операции «Охота на дроф». Обратить внимание и использовать цифру «150 000» или уж, хотя бы, указывать на разночтения, имеющие место у самих немцев. Так нет же… Какая-то мания у многих наших историков: «убить» и «пленить» наших солдат побольше. А потому без всякой критики принимается максимальная приводимая немцами цифра пленных советских военнослужащих – 170 000 человек [27; 8], [11; 284], [9; 143-144]. Кое-кто даже «перещеголял» самих немцев. Так, историк А.И. Уткин в своей работе «Вторая мировая война» пишет о 176 тысячах взятых в плен на Керченском полуострове в мае 1942 года красноармейцах [40; 338].

Однако и цифру «150 000» можно подвергнуть большому сомнению.

Каковы же советские данные по потерям Крымского фронта в Керченской оборонительной операции?

Авторский коллектив под руководством генерала Г.Ф. Кривошеева в своих работах приводит следующую информацию:

К началу Керченской оборонительной операции общая численность войск Крымского фронта, части сил Черноморского флота и Азовской военной флотилии, с Крымским фронтом в этой операции непосредственно взаимодействовавших, составляла 249 800 человек.

Безвозвратные потери – 162 282 человека (64,9% от общей численности).

Санитарные потери – 14 284 человека.

Общие потери – 176 566 человек.

Среднесуточные потери – 14 714 человек [6; 179], [31; 311].

Эти данные повторяются многими отечественными исследователями [9; 143], [11; 284], [14; 5], [15; 210], [39; 4].

Однако у некоторых авторов встречаем несколько меньшую цифру безвозвратных потерь – более 150 тысяч человек [25; 60], [27; 8].

Разночтения вызваны причиной, которая, собственно, и позволяет некоторым историкам всерьёз рассматривать утверждения Манштейна о 170 тысячах советских военнопленных, захваченных в ходе операции «Охота на дроф». Дело в том, что после эвакуации на Таманский полуостров многие части Крымского фронта не смогли предоставить списочные данные о людских потерях [1; 54].

Тогда командование Северо-Кавказского фронта, в который было преобразовано Северо-Кавказское направление (той же директивой Ставки ВГК № 170396 от 19 мая 1942 года, согласно которой ликвидировался Крымский фронт [32; 209-210] ), для подсчёта потерь использовало следующий способ:

1) Были взяты данные о численном составе по состоянию на 1 мая 1942 года.

2) К данным пункта 1) была прибавлена численность прибывшего на Крымский фронт за май пополнения.

3) Из полученного числа вычтено количество переправившихся на Тамань.

Итог составили безвозвратные потери. Подобные вычисления привели к результату «176 566 человек». Эта цифра и была доложена командованием СКФ в Главное управление формирования и укомплектования войск Красной Армии (Главупраформ) [1; 54-55].

Нетрудно заметить, что именно число «176 566» используется в значительной части военно-исторических работ (в частности, у Г.Ф. Кривошеева и его коллег), но только как потери общие, а не безвозвратные.

И сразу же возникает вполне закономерный вопрос: если списочные данные потерь неполны, то на каком основании происходит уменьшение количества безвозвратных потерь Крымского фронта, приведённых в донесении командования СКФ?

И это не единственный вопрос. Произведём нехитрый подсчёт: если считать безвозвратные потери Крымского фронта равными 162 282 человек и принять наиболее часто фигурирующую в работах историков цифру эвакуировавшихся на «большую землю», т.е. примерно 140 000 человек, то общая численность войск фронта должна быть равной, примерно, 300 000 человек. Данные же авторского коллектива Г.Ф. Кривошеева говорят о численности войск Крымского фронта накануне начала майского наступления немцев меньшей более чем на 50 000 человек (с учётом того, что число «249 800» включает ещё и моряков какой-то части Черноморского флота и Азовской военной флотилии).

Нечего и говорить, что при принятии мнения о том, что количество переправившихся на Таманский берег составляет около 150 000 человек, вопрос ещё более заостряется. И даже явно заниженная цифра эвакуированных (120 000 человек) не решает возникшей проблемы.

Более того, в глаза бросается явный диссонанс (двух- и троекратный) данных Г.Ф. Кривошеева по санитарным потерям Крымского фронта (14 714 человек) с докладами и донесениями мая–лета 1942 года, в которых приводится количество эвакуированных через пролив раненых. Напомним последние цифры:

Отчёт главы санитарного управления Крымского фронта военврача 1-го ранга Н.П. Устинова в Главное военно-санитарное управление Красной Армии – 42 324 человека [1; 54].

Доклад Д.Т. Козлова в Ставку ВГК от 21 мая – 30 000 человек [1; 53].

Отчёт отдела военных сообщений штаба Черноморского флота – 42 324 человека [1; 53].

К этому следует добавить, что историк И. Мощанский, на основании изученных им документов, находит возможным говорить о 23 тысячах раненых, переправленных через Керченский пролив [25; 59].

Как видим, «лазеек» для желающих выставить советские цифры потерь Крымского фронта недостоверными и «пропихнуть» немецкие данные более чем достаточно.

В отношении санитарных потерь сразу скажем, что для выяснения вопроса у нас нет информации. Объяснить расхождения приводимых Г.Ф. Кривошеевым цифр санитарных потерь с вышеозначенными документами вряд ли возможно как погрешностями подсчёта, так и смертностью среди раненых.

Что же касается потерь безвозвратных, то объяснение несостыковок есть. И заключается оно в следующих пунктах:

Во-первых, количество войск Крымского фронта, принимавших участие в Керченской оборонительной операции, с учётом прибывавших в мае пополнений, действительно, надо считать равным примерно 300 тысячам человек. Кстати, такой точки зрения и придерживается современный российский историк В. Дайнес, по мнению которого войска Крымского фронта включали 296 тысяч человек [9; 143].

Во-вторых, доклад командования Северо-Кавказского фронта в Главупраформ РККА содержал завышенные цифры безвозвратных потерь (176 566 человек). Эта завышенность явилась следствием занижения количества эвакуированных на «большую землю» примерно на 30 тысяч человек. Можно быть почти уверенным, что для своего доклада в Главупраформ командование СКФ использовало данные уже неоднократно упоминавшегося нами отчёта отдела военных сообщений штаба Черноморского флота, в котором фигурировала цифра «119 395 эвакуированных».

В-третьих, учитывая вышеуказанное завышение безвозвратных потерь и их причину, есть основания говорить о том, что численность безвозвратных потерь Крымского фронта составила около 150 тысяч человек (176 566 – примерно 30000).

В-четвёртых, при подобных допущениях мы также выходим и на весьма обоснованную цифру эвакуированных на Таманский полуостров – примерно 150 тысяч человек (примерно 300 000 – примерно 150 000).

Очевидно, И. Мощанский и Б.И. Невзоров, говорящие о 150 тысячах человек безвозвратных потерь Крымского фронта в мае 1942 года, рассуждают таким же образом.

Противоречивы данные и о потерях советской стороны в технике и вооружении. Как мы помним, немцы продекларировали захват около 1 100 орудий, 255 (258) танков и 323 самолётов [19; 265], [38; 313], [13; 400]. Но это только трофеи. А ведь была ещё и уничтоженная в боях техника.

В трудах отечественных историков фигурируют такие цифры:

Потеряно: танков – около 200 [14; 5], 238 [1; 55], 496 [27; 8], почти 500 [25; 60], 196 [11; 284], 213 [9; 143];

самолётов – 417 [14; 5], [27; 8], [25; 60], [11; 284], 315 [1; 55];

орудий и миномётов – более 4 тыс. [14; 5], 4 646 [27; 8], [11; 284], свыше 4,6 тысячи [25; 60], около 2 000 [1; 55], 3 476 [15; 210];

автомашин – около 10 тысяч [14; 5], 10,4 тысячи [27; 8], [11; 284], [25; 60];

тракторов – 860 [27; 8], [11; 284].

Как видим, расхождение между исследователями имеет место в отношении потерянных Крымским фронтом танков, самолётов, орудий и миномётов, т.е. как раз именно боевой техники и тяжёлого вооружения.

Хотелось сделать некоторые замечания по вышеприведённым цифрам.

При описании группировки Крымского фронта по состоянию на 8 мая 1942 года отмечалось, что приводимые в работах ряда историков данные о наличии боевой техники в войсках фронта на указанную дату преувеличены. Называлась и причина этого – использование исследователями для подсчётов документов Генерального штаба, а не самого Крымского фронта. В первых цифры оказываются завышенными в силу того, что не в полной мере учитывалось выбытие техники и вооружения на Керченском полуострове.

Учитывая это соображение, приходится констатировать следующее.

Танки, как известно, были потеряны Крымским фронтом все. Но поскольку на 8 мая их было в войсках всего 238 исправных, да в отдельном учебном батальоне было 7 танков, то и говорить о потерях в боях, начиная именно с 8 мая, более 245 машин не приходится. Как констатация наличия в наших войсках 238 исправных машин к 8 мая сочетается у И. Мощанского с утверждением о потере ими в боях с того же числа почти 500 танков – мы, право, не понимаем [25; 60].

Примечательно, что даже А.М. Василевский в своих мемуарах говорит о 347 танках в составе Крымского фронта к моменту майского наступления немцев [4; 207]. А уж А.М. Василевский однозначно опирался на данные Генштаба. Следовательно, даже по этим данным Крымфронт потерял в период с 8 по 20 мая только 347 танков.

Завышенные цифры у ряда авторов могут объясняться тем, что они вместо танковых потерь Крымского фронта в мае говорят о потерях танков за весь период боёв на Керченском полуострове.

Победные реляции немцев, и это можно утверждать с полной уверенностью, являются в значительной степени преувеличенными. Им достались отдельные полностью исправные машины, брошенные экипажами из-за отсутствия горючего. Известно, что в боях за Севастополь немцы применяли какое-то количество наших танков [1; 55]. Но их количество никак не равнялось 255 или 258. В заявленные трофеи германцы включили значительное количество неисправных машин, имевшихся в составе Крымского фронта к 8 мая, а также и подбитые танки, повреждения которых в части случаев они могли устранить, и что не могли сделать наши танкисты по причине катастрофического развития событий.

Самые «оптимистичные» подсчёты исправных самолётов, обеспечивавших действия наших войск на Керченском полуострове к маю, говорят о 406 машинах [9; 143]. Поэтому заявления о потере Крымфронтом 417 самолётов в майских боях не могут не вызывать удивления. По данным ВВС фронта, общие потери самолётов за весь май составили 315 единиц. Причём в это число вошли все оставленные или уничтоженные неисправные самолёты, а также и небоевые потери [1; 55]. Исследователям, пишущим о потере 417 самолётов, стоило бы принять во внимание и то, что по их собственным подсчётам 157 самолётов фронта было эвакуировано [11; 284], [27; 8]. Как их не смущает явная несогласованность их же собственных цифр – бог весть.

Вне всяких сомнений, немецкие данные о захвате 323 самолётов – не более чем хвастливое заявление.

Наконец, орудия и миномёты. Вынуждены признать, что на сей раз заявленные немцами трофеи (около 1 100 орудий и миномётов) вполне реальны. Эвакуация миномётов и орудий всех типов, напомним, была небольшой (около 60–70 стволов). Другой вопрос, что потерять 4 тыс. или свыше 4,6 тыс. орудий и миномётов с 8 по 20 мая Крымский фронт никак не мог. У А.М. Василевского в воспоминаниях к 8 мая за фронтом значится 3 557 стволов [4; 207]. Подсчёты В.В. Абрамова на эту же дату, как уже говорилось, – около 2 000 орудий и миномётов [1; 12]. Таким образом, данные немцев выглядят правдоподобно – с учётом того, что многие орудия нашими бойцами уничтожались, всячески повреждались, гитлеровцы в той обстановке хаоса вполне могли захватить 1 100 исправных пушек и миномётов.

А вот в отношении цифр некоторых отечественных историков остаётся только пожать плечами и предполагать, что они, очевидно, ведут речь об орудийных потерях Крымского фронта начиная с января 1942 года, ошибочно указывая при этом период с 8 по 20 мая.

Но каковы были немецкие потери?

К сожалению, из-за отсутствия достоверных документов наши историки не могут привести какие-либо точные цифры. Пользуются они тем, что заявлено самими немцами – 7 588 убитых солдат и офицеров [15; 210], [27; 8], [39; 4]. Но, думается, что эта цифра не отражает реальной картины дел.

Прежде всего, сразу заметим, что она вряд ли включает безвозвратные потери румынских соединений.

Далее. Вследствие потерь в людях и технике с 8 по 20 мая, боеспособность ряда немецких частей и соединений была сильно подорвана. Например, 22-я танковая дивизия так была измотана в боях на Керченском полуострове, что германское командование даже не стало использовать её в боях за Севастополь, а отправило на переформирование в Грецию [1; 55].

Большие потери понесла немецкая авиация. Зенитной артиллерией Крымского фронта с 7 по 20 мая было сбито 162 вражеских самолёта, 83 самолёта сбили в воздушных боях наши лётчики, а 80 самолётов было уничтожено непосредственно на немецких аэродромах [1; 55]. Таким образом, германцы потеряли около 320 машин, и их авиационные потери в майских боях равны авиационным потерям Крымского фронта.

В дневнике Гальдера за 29 июня 1942 года появилась такая запись:

«Заявки на пополнение 11-й армии не могут быть полностью удовлетворены. Затребовано 60 тысяч, можно выделить максимум 30 тысяч. Это означает некомплект по 2-3 тыс. человек на каждую дивизию. Особенно плохо обстоит дело в частях артиллерии РГК» [7; 476].

Затребованное пополнение в 60 тысяч означает, по меньшей мере, такие же общие потери армии Манштейна. Конечно, значительную их часть надо отнести насчёт тогда ещё оборонявшегося Севастополя. Но, думается, и вклад бойцов Крымского фронта в нанесение урона 11-й армии был немалый.

* * *

Причины, по которым Крымский фронт потерпел столь сокрушительное поражение, носят двоякий характер.

Первые из них – это причины объективные. К таковым надо отнести погодные условия и особенности театра военных действий.

Неудачи наступлений наших войск в феврале-апреле 1942 года были во многом предопределены погодой – проливные дожди до крайности осложнили наступательные действия. Все попытки прорвать оборону противника и нанести ему решительное поражение, буквально, захлебнулись в грязи. Для обороняющейся же стороны подобная погода оказалась благом.

В то же время узкий фронт на Парпачском перешейке, исключавший всякую возможность флангового манёвра с целью его прорыва, позволял немцам создать прочную эшелонированную оборону, используя для этого весьма ограниченные силы, которыми они располагали.

Ситуацию можно уподобить бою в горах, когда кучка бойцов, умело засевшая на узкой горной тропе, единственном пути в этом районе, может сдерживать целый полк. Главное – суметь правильно занять позицию.

Сталин был неправ, когда в ответной телеграмме Мехлису вечером 8 мая писал о несложных делах в Крыму [4; 208], [11; 274]. И театр военных действий был сложен, и погодные условия в течение значительного промежутка времени крайне затрудняли действия войск Крымского фронта.

Пожалуй, не приходится спорить с тем, что именно неудачные наступления Крымфронта в феврале-апреле сделали возможным самоё возникновение майской ситуации.

Предвидим ехидные ухмылки некоторых читателей, сопровождаемые примерно такими словами: «Ну, да… Это как в присказке про плохого танцора. Погода нашим мешала, условия театра военных действий мешали. А немцы не в таких же условиях действовали? И не жаловались на погоду, на узкий фронт. Всё это не помешало им победить».

Отчасти подобные слова будут справедливы. Но всё-таки хотелось бы кое-что уточнить.

Немцы ещё как жаловались на погоду в Крыму и на вызванное ей бездорожье. «Крымская» часть мемуаров Манштейна просто пестрит подобными жалобами [19; 242, 251, 256-257, 263, 264]. Не обходит молчанием крымские дожди, распутицу и связанные с ними проблемы и Гальдер в своих «Военных дневниках» [7; 429-430, 452]. Причём, интересно, что в записи от 3 марта 1942 года он прямо указывает, что распутица явилась главной причиной срыва советского наступления (речь идёт о наступлении 27 февраля – 2 марта) [7; 429-430].

У Манштейна жалобы не ограничиваются только констатацией проблемы и утверждениями типа «вот нам было тяжело, но мы всё-таки сделали то-то и то-то». Дважды погодные условия и бездорожье, по его словам, обусловили неудачи 11-й армии. Первый раз, когда из-за них замедлилось сосредоточение войск под Севастополем, что привело к переносу второго штурма города с 17 ноября на 27 декабря. Это последнее и вызвало его неудачу, ибо начавшийся в конце декабря Керченско-Феодосийский десант советских войск не дал Манштейну возможности «дожать» обороняющихся [19; 242].

Второй раз, когда из-за непролазной грязи, в которую превратились по причине дождей крымские дороги, Манштейн не смог вовремя перебросить подкрепления на северный участок своих парпачских позиций, что привело к прорыву советскими войсками фронта здесь и образованию выступа, направленного в сторону Киета. Этот выступ представлял для немцев серьёзную опасность, так как нависал с севера над их феодосийской группировкой [19; 256-257]. Правда, в конечном итоге Манштейну удалось использовать наличие выступа к выгоде 11-й армии (в чём своими ошибками ему «помогло» советское командование).

В мемуарах Манштейна говорится и о сложностях керченского театра военных действий:

«К тому же наступление на Парпачском перешейке должно было вестись только фронтально. Оба моря исключали всякую возможность флангового манёвра» [19; 260].

Как видим, затруднения, связанные с условиями ведения боевых действий, немцы также испытывали, жаловались на них, но всё-таки смогли их преодолеть. И помогло им в этом воинское искусство их командования и ошибки командования советского.

Таким образом, мы подходим ко второй группе причин, из-за которых наши войска на Керченском полуострове потерпели поражение, – причинам субъективным. Ими являются ошибки командования Крымского фронта.

Прибывший 20 января 1942 года на тогда ещё Кавказский фронт Л.З. Мехлис сразу же обратил внимание на два серьёзнейших недостатка, имевших место в работе Д.Т. Козлова и его штаба, – плохо поставленную разведку сил противника и незнание состояния собственных войск. Эти недостатки во многом обусловили нашу неудачу под Феодосией в середине января. Указанные недочёты стараниями Мехлиса были преодолены. Но наступления февраля – апреля с ясностью показали, что командование фронта не умеет эффективно взламывать хорошо построенную оборону противника. Причиной этого явились неумение организовать должное взаимодействие пехоты, танков, артиллерии и авиации для прорыва рубежей врага, непонимание того, что для развития первоначального успеха необходимо наличие мощных подвижных групп, которые не позволяли бы противнику укрепляться на промежуточных и тыловых позициях, нарушали его коммуникации, сеяли панику и хаос во вражеских тылах. Впрочем, на тот момент это был недостаток всего командования Красной Армии, а не только Д.Т. Козлова и его штаба.

Рассмотрев ход Керченской оборонительной операции, Ставка ВГК 4 июня 1942 года издала директиву № 155452 «О причинах поражения Крымского фронта в Керченской операции», предназначенную Военным советам фронтов и армий.

В ней очень чётко сформулированы все ошибки командования Крымфронта. Поэтому мы позволим себе частично процитировать её:

«…Основная причина провала Керченской операции заключается в том, что командование фронта – Козлов, Шаманин, Вечный, представитель Ставки Мехлис, командующие армиями фронта, и особенно 44-й армией генерал-лейтенант Черняк и 47-й армией генерал-майор Колганов, обнаружили полное непонимание природы современной войны, что нашло своё выражение в следующих фактах.

1. Опыт современной войны, где танки и авиация играют большую роль, показывает, что исход боя и судьбу войск нельзя ставить в зависимость только лишь от полевых укреплений и линейно растянутых по переднему краю сил боевого порядка. Войска, растянутые в линию по переднему краю линии обороны, могут быть прорваны, как говорят об этом многочисленные факты. Поэтому главная задача состоит в том, чтобы иметь сильные вторые и третьи эшелоны, развёрнутые на подготовленных в глубине рубежах, армейские и фронтовые резервы, которые должны задержать прорвавшегося врага, а затем контрударом разгромить его.

…Вопреки этому опыту командование Крымского фронта растянуло свои дивизии в одну линию, не считаясь с открытым равнинным характером местности, вплотную придвинуло всю пехоту и артиллерию к противнику и резервов в глубине не создало, причём на одну дивизию приходилось на фронте не более двух километров, – значит, фронт имел возможность создать вторые и третьи эшелоны. Вследствие этого, после прорыва противником линии фронта, командование оказалось не в силах противопоставить достаточные силы наступающему противнику. Приступив же с опозданием к организации контрудара по прорвавшемуся противнику, командование фронта не могло довести это дело до конца, ибо противник атаковал дивизии, разрознено подходившие к полю боя с правого фланга своего фронта.

2. …командование Крымского фронта в первые же часы наступления противника выпустило из рук управление войсками. Командование фронта и армий продолжительное время не меняли своих позиций, вследствие чего противник, зная расположение этих пунктов, первым же налётом авиации разбил эти пункты, нарушил проводную связь на командных пунктах штаба фронта и армий и расстроил узлы связи, а радиосвязь по преступной халатности штаба фронта оказалась в загоне. К использованию других средств связи штабы армий оказались неподготовленными.

3. Опыт войны показывает, что успех боевой операции немыслим без чётко организованного взаимодействия всех родов войск в бою. Особенно важное значение имеет организация взаимодействия в боевой работе наземных сил с авиацией.

Вопреки этому опыту командование Крымского фронта не организовало взаимодействия армий между собой и совершенно не обеспечило взаимодействия наземных сил с авиацией фронта. Командование Крымского фронта авиацией не руководило и допустило такое положение, когда наша авиация действовала распылённо и вне общего плана операции, ввиду чего она не дала массового контрудара против немецкой авиации, хотя имела для этого все возможности.

4. …При отводе войск решающим является умение командования правильно наметить маршруты движения, рубежи и сроки выхода на них войск, умение организовать прикрытие отводимых сил достаточно сильными арьергардами.

…командование Крымского фронта не организовало отвод войск. …Когда… Ставка приказала планомерно отвести армии фронта на позиции Турецкого вала, командование фронта и тов. Мехлис своевременно не обеспечили выполнение приказа Ставки, начали отвод с опозданием на двое суток, причём отвод происходил неорганизованно и беспорядочно. Командование фронта не обеспечило выделение достаточных арьергардов, не установило этапов отхода, не наметило промежуточных рубежей отвода и не прикрыло подхода войск к Турецкому валу заблаговременной выброской на этот рубеж передовых частей.

II

Вторая причина неудач наших войск на Керченском полуострове заключается в бюрократическом и бумажном методе руководства войсками со стороны командования фронта и тов. Мехлиса.

Тт. Козлов и Мехлис считали, что главная их задача состоит в отдаче приказа и что изданием приказа заканчивается их обязанность по руководству войсками. Они не поняли того, что издание приказа является только началом работы, и что главная задача командования состоит в обеспечении выполнения приказа, в доведении приказа до войск, в организации помощи войскам по выполнению приказа командования.

Как показал разбор хода операции, командование фронта отдавало свои приказы без учёта обстановки на фронте, не зная истинного положения войск. Командование фронта не обеспечило даже доставки своих приказов в армии, как это имело место с приказом для 51-й армии о прикрытии ею отвода всех сил фронта за Турецкий вал, – приказа, который не был доставлен командарму. В критические дни операции командование Крымского фронта и тов. Мехлис, вместо личного общения с командующими армиями и вместо личного воздействия на ход операции, проводили время на многочасовых бесплодных заседаниях Военного совета.

III

Третья причина неуспехов на Керченском полуострове заключается в недисциплинированности тт. Козлова и Мехлиса. Как уже отмечалось выше, тт. Козлов и Мехлис нарушили указание Ставки и не обеспечили его выполнения, не обеспечили своевременный отвод войск на Турецкий вал. Опоздание на два дня с отводом войск явилось гибельным для исхода всей операции» [32; 236-238].

Весьма полный и в основном верный перечень причин поражения Крымского фронта в мае 1942 года. Но всё-таки хотелось бы сделать некоторые дополнения и уточнения.

1) Проблемы массированного использования авиации, взаимодействия её с наземными войсками стояли тогда не только перед Крымским фронтом, но и перед всей РККА. Организационная структура советских ВВС (их дробление на фронтовые и армейские) приводила к децентрализации управления авиацией в боевых условиях. Поэтому наши военно-воздушные силы на тот момент и проигрывали единоборство немцам с их централизованной структурой ВВС в виде воздушных флотов. Этот недочёт советское Верховное Главнокомандование осознало. Как раз в мае 1942 года начали создаваться воздушные армии – аналог германских воздушных флотов [4; 203]. В июне 1942 года в составе Красной Армии было 8 воздушных армий [10; 55]. Но вся беда в том, что данные мероприятия уже никак не могли повлиять на ход событий в Крыму (да и под Харьковом, кстати, тоже).

2) Как мы показали выше, утверждение о задержке с исполнением приказа Ставки на двое суток является преувеличением. Передача приказа была задержана лишь до вечера 10 мая. 47-я армия начала отступление в этот же вечер. Но из-за потери связи с 51-й армией командование последней, судя по всему, этого приказа совсем не получило. В любом случае, даже если о двух сутках речь вести не приходится, имевшая место задержка с передачей приказа сыграла свою роковую роль.

3) На наш взгляд, одной из причин столь сокрушительного поражения Крымского фронта явилось решение о проведении контрудара силами 51-й армии, отменившее принятое ранее решение о контрударе силами 44-й армии. Это решение привело к хаосу и перемешиванию наших войск, которые, в итоге, не смогли выполнить поставленную перед ними задачу. Собственно, в частности, и об этом говорилось в вышеприведённой директиве Ставки, когда указывалось на то, что командование Крымфронта «отдавало свои приказы без учёта обстановки на фронте, не зная истинного положения войск» [32; 238].

С виновностью командования Крымского фронта всё ясно. Но лежит ли какая-нибудь вина на Ставке ВГК? Современный российский историк Б.И. Невзоров видит вину Ставки в том, что она отдавала противоречивые приказы – то обороняться, то наступать. Мол, это и привело к тому, что к обороне Крымфронт оказался абсолютно не готов [27; 8].

С таким утверждением нельзя согласиться. Полагаем, что оно представляет собой «передёргивание» фактов. В своих приказах Ставка была очень последовательна, что мы и попытались показать выше.

Определённую степень вины Ставки можно усмотреть в том, что своими распоряжениями она создала предпосылки того однолинейного построения всех трёх армий фронта с сосредоточением основных сил на правом фланге, которое оказалось для фронта роковым. Но нельзя при этом не видеть, что когда Ставка ВГК в директиве № 170071 от 28 января требовала сосредоточения 47-й армии ближе к переднему краю и усиления правого крыла фронта, она поступала вполне логично. В дальнейшем командование Крымского фронта должно было творчески осмысливать ситуацию. Оно и осмыслило, переведя 47-ю армию из-за стыка 44-й и 51-й армий вообще в переднюю линию для обеспечения успеха наступления. И это тоже было вполне логично. Но вот прекратив наступательные действия 12 апреля, командование фронта не озаботилось отведением 47-й армии во вторую линию. И это уже никакой логикой объяснить нельзя. Это была ошибка, это было пренебрежение созданием необходимых оборонительных рубежей и нужных для обороны резервов. В данной ситуации Ставку можно обвинить только в том, что её контроль за деятельностью командования Крымфронта был недостаточным.

* * *

Директива Ставки ВГК № 155452 от 4 июня 1942 года определила и наказания для лиц командного состава Крымского фронта, названных виновниками его поражения.

Л.З. Мехлис был снят с постов заместителя народного комиссара обороны и начальника Главного политического управления РККА и снижен в звании до корпусного комиссара. Впоследствии Лев Захарович занимал должности члена Военного совета 6-й резервной армии, Воронежского, Волховского и ряда других фронтов. Участвовал в оборонительных боях летом и осенью 1942 года, в прорыве блокады Ленинграда, сражении на Курской дуге, Белорусской стратегической наступательной операции. Войну закончил в звании генерал-полковника на должности члена Военного совета 4-го Украинского фронта [32; 238], [11; 282], [26; 375-376].

Генерал-лейтенант Д.Т. Козлов был снят с поста командующего фронтом и понижен в звании до генерал-майора [32; 238]. О дальнейших этапах его биографии мы уже говорили.

Дивизионный комиссар Ф.А. Шаманин, будучи снят с поста члена Военного совета фронта, понижался в звании до бригадного комиссара [32; 238].

Генерал-майор П.П. Вечный был единственным, кто расстался со своей должностью (начальник штаба фронта) без понижения в звании [32; 238].

Генерал-лейтенант С.И. Черняк и генерал-майор К.С. Колганов были сняты с постов командующих армиями и понижены в звании до полковников [32; 238]. С.И. Черняк вернул себе звание 3 июля 1944 года и до конца войны не поднимался выше командира дивизии. К.С. Колганов осенью 1943 года стал генерал-лейтенантом и до конца войны командовал стрелковым корпусом [11; 283].

Генерал-майор авиации Е.М. Николаенко был снят с поста командующего ВВС фронта и понижен в звании до полковника [32; 238].

* * *

Последствиями нашего поражения на Керченском полуострове в мае 1942 года были не только большие потери Крымского фронта и утрата территории полуострова. Это поражение привело к тому, что героически оборонявшийся с начала ноября 1941 года Севастополь вновь остался в Крыму один на один с противником. Манштейн получил возможность сосредоточить на городе-крепости основные усилия 11-й армии. 2 июня 1942 года начался очередной штурм Севастополя. 4 июля город пал, выдержав 250-дневную осаду.

Весь Крым оказался в руках немецко-фашистских войск.

ЛИТЕРАТУРА

1.Абрамов В.В. Керченская катастрофа // http: // militera.lib.ru/h/abramov_vv/ index.html. – 352 с.

2.Барнетт К. Военная элита рейха. – Смоленск: Русич, 1999. – 525 с.

3.Быков К.В. Последний триумф Вермахта: Харьковский «котёл». – М.: Яуза-пресс, 2009. – 480 с.

4.Василевский А.М. Дело всей жизни. Воспоминания. – М.: Издательство политической литературы, 1989. – Т. 1. – 320 с.

5.Василевский А.М. Дело всей жизни. Воспоминания. – М.: Издательство политической литературы, 1989. – Т. 2. – 303 с.

6.Великая Отечественная без грифа секретности. Книга потерь. – М.: Вече, 2009. – 384 с.

7.Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3 // http: //militera.lib.ru/db/halder/ index.html. – 584 с.

8.Горбатов А.В. Годы и войны // http: //militera.lib.ru/memo/russian/ gorbatov/index.html. – 366 с.

9.Дайнес В.О. Конев против Манштейна. «Утерянные победы» Вермахта. – М.: Яуза, Эксмо, 2010. – 432 с.

10.Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. – М.: Издательство агентства печати Новости, 1979. – Т. 2. – 392 с.

11.Исаев А.В. Антиблицкриг Красной Армии. – М.: Яуза, Эксмо, 2011. – 384 с.

12.Калашников К.А., Феськов В.И., Голиков В.И. Красная Армия в победах и поражениях. 1941-1945 гг. – Томск: Издательство Томского университета, 2003. – 620 с.

13.Карель П. Восточный фронт. Кн. 1. Гитлер идёт на Восток. – М.: Изограф, Эксмо, 2005. – 558 с.

14. Катастрофа Крымского фронта.1942 год // Сайт «Военное обозрение» //http://topwar.ru/5817-katastrofa-krymskogo-fronta. – 6 с.

15.Киличенков А.А. Краткий курс Великой Отечественной войны. – М.: Яуза, Эксмо, 2008. – 607 с.

16.Крымский фронт // bdsa.ru/index.php?option=com_conten. – 2 c.

17.Кузнецов Н.Г. Курсом к победе // http: // militera.lib.ru/memo/russion/kuznetsov2/index.html. – 526 c.

18.Кузнецов Н.Г. Накануне // http: // militera.lib.ru/memo/russion/kuznetsov-1/index.html. – 534 c.

19.Манштейн Э. Утерянные победы // http: // militera.lib.ru/memo/german/manstein/index.html. – 896 c.

20.Мартиросян А.Б. Миф о «верном псе» Сталина Льве Захаровиче Мехлисе // http: //delostalina.ru/?p=434. – 12 с.

21.Мерецков К.А. На службе народу // http: //militera.lib.ru/memo/russion/meretskov /index.html. – 462 с.

22.Мехлис // ejwiki. org/ wiki/Мехлис. – 5 с.

23.Мордиков Н. Полководец // mordikov. fotal. ru/kozlov1.html. – 6 c.

24.Монастырский Ф.В. Земля, омытая кровью // http: //militera.lib.ru/memo/russion/monastyrsky-fv /index.html. – 228 с.

25.Мощанский И.Б. Борьба за Крым (сентябрь 1941 – июль 1942) //l-reading.org.na/book.php? book=. – 73c.

26.Мухин Ю.И. Уроки Великой Отечественной. – М.: Яуза-Пресс, 2010. – 448 с.

27.Невзоров Б.И. Май 1942-го: Ак-Монай, Еникале // rkka.ru/oger/krym/main.htm. – 10 c.

28.Перекрест Т.П. Не ради славы. – М.: Воениздат, 1970. – 188с.

29.Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. – Смоленск: Русич, 1993. – 496 с.

30.Рокоссовский К.К. Солдатский долг // http: //militera.lib.ru/memo/russion/rokossovsky /index.html. – 367 с.

31.Россия и СССР в войнах ХХ века. Статистическое исследование. – М.: Олма-Пресс, 2001. – 608 с.

32.Русский архив. Великая Отечественная. Ставка ВГК: документы и материалы. – М.: Терра, 1996. – Т. 16 (5–2). – 624 с.

33.Самсонов А. Катастрофа Крымского фронта. К 70-летию Керченской оборонительной операции // Сайт «Военное обозрение» // http://topwar.ru/14181-katastrofa-krymskogo-fronta. – 8 с.

34.Симонов К.М. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 9. Разные дни войны: дневник писателя. Т. 2: 1942-1945 годы. – М.: Художественная литература, 1983, – 688 с.

35.Степной С. Одна солдатская судьба // http: //bospor.com.ua/article/id/4373. – 2 с.

36. Смирнов В.П. Краткая история Второй мировой войны. – М.: Весь мир, 2005. – 348 с.

37. Сто великих полководцев Второй мировой. – М.: Вече, 2005. – 477 с.

38.Типпельскирх К. История Второй мировой войны. 1939-1945. – М.: АСТ, 2001. – 795 с.

39.Трагедия Крымского фронта // voln59.narod.ru/kerch 1942.htm. – 5 с.

40.Уткин А.И. Вторая мировая война. – М.: Алгоритм, 2002. – 864с.

41.Ченнык С. Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии // с-cafe.ru/days/bio/24/043 24. php. – 6 с.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Материал для данного приложения был любезно предоставлен историком-краеведом Виктором Борисовичем Типтюком. Виктор Борисович много лет плодотворно трудится на ниве изучения и популяризации истории нашего края. Им сняты такие видеофильмы, как «Времена и люди города Усть-Каменогорска. История города», «Станислав Черных. Гражданин, писатель, краевед», «Летопись мира. Архитектура Восточного Казахстана. XVIII – начало ХХ века», «Джунгария. Учебно-методический комплекс», «Зинаида Фурцева. От сердца к сердцу» и многие другие.

Особое место в работе В.Б. Типтюка занимает Великая Отечественная война и участие в ней наших земляков-казахстанцев. «Восточноказахстанцы – участники Великой Отечественной войны», «Герои Советского Союза восточноказахстанцы», «Герои «летающих танков»», «Навстречу Победе» (о Т. Я. Бегельдинове), «В аварийном режиме» (о С.Н. Борозинце) – вот далеко неполный перечень фильмов Виктора Борисовича по этой тематике.

А ещё В.Б. Типтюк сделал видеозаписи воспоминаний ряда наших ветеранов: В.П. Пизикова, В.А. Чудинова, М.П. Горлова, Ф.З. Фурцевой, В. Крыгина, Я.В. Цыкунова, Н.Ф. Недорезова. Сейчас этих людей уже нет в живых. Они ушли навсегда и унесли с собой то знание войны, которое было у её непосредственных участников. Год от года всё меньше остаётся среди нас ветеранов Великой Отечественной, всё меньше людей знающих и помнящих ту страшную войну не по кинофильмам и книгам. Тем ценнее то, что сделал Виктор Борисович – маленький, но подлинный штрих в великую летопись Великой войны. За что ему огромное спасибо.

Воспоминания Василия Александровича Чудинова, вошедшие в это приложение, были записаны на камеру в 2001 году. Здесь в переложении на бумагу приведены их фрагменты, касающиеся тематики нашей книги. В.А. Чудинов был непосредственным участником боевых действий на Керченском полуострове в январе-мае 1942 года. В звании лейтенанта и должностях командира роты и начальника штаба батальона он сражался под Феодосией и на Парпачском перешейке. Пришлось ему пережить и весь ужас, всю горечь майской катастрофы наших войск.

Судьба хранила Василия Александровича. Он остался жив, смог переправиться через Керченский пролив. Дальнейшая его фронтовая жизнь также была связана с Черноморским регионом. Он – участник боёв под Новороссийском. Будучи тяжело ранен, Василий Александрович после госпиталя был комиссован.

Трудился в Гусинской средней школе (Бухтарминский район) сначала учителем, затем – директором. Был заведующим отделом пропаганды и агитации Бухтарминского райкома партии, вторым секретарём этого же райкома. Закончил заочно физико-математический факультет Семипалатинского пединститута. С 1952 года – на преподавательской работе в Усть-Каменогорском пединституте (с 1990 года – Восточно-Казахстанском государственном университете). Кандидат физико-математических наук, доцент. Автору запомнились лекции по логике, которые Василий Александрович читал студентам исторического факультета.

В 2003 году Василия Александровича Чудинова не стало. Вечная ему память и земной поклон.

ВОСПОМИНАНИЯ В.А. ЧУДИНОВА

ВЫСАДКА В ФЕОДОСИИ

(НАЧАЛО ЯНВАРЯ 1942 ГОДА)

В Новороссийск мы прибыли в конце декабря 1941 года. Наш батальон разместили в бане. Баня стояла на обрывистом скалистом берегу как раз недалеко от Цемесской бухты. Отличнейшая баня. Большая. Чистая. Можно было в ней и не один батальон разместить. Уж не знаю, армейская ли она была или городская.

На море был сильнейший шторм. Вся бухта – в тумане, не видно ничего. А ветер… Силы такой, что взрослого человека сбивало с ног. Без преувеличения говорю: опрокинет и тащит по обледенелой земле, остановиться невозможно.

Порт, как я сказал, был недалеко от места нашего расквартирования. Вскоре поступила команда грузиться на корабли. Наш полк грузился на огроменный транспорт «Кубань». Как помнятся мне мои ощущения, так, наверное, метров триста длиной, а высотой, как многоэтажный дом. Громадина. И эта громадина даже в порту вверх-вниз колыхалась очень сильно, так штормило.

Перед отправкой в штабе нам, командирам рот, вручили по 50 листов карт Крымского полуострова и сказали, свернуть карты так, чтобы карта, где значилась Феодосия и территория вокруг неё, была в планшете верхней.

Ещё старшина перед отправкой получил на роту посылки для фронтовиков. Штук пятнадцать ящиков разного размера. И чего там только не было: варежки, кисеты, лепёшки какие-то, колбаса копчёная, бутылки коньяку и вина. Помню, был длинный такой ящик с какой-то кондитерской фабрики. А в нём много разных кондитерских изделий. Наш батальон разместили в трюмах транспорта на корме. Ребята из моей роты в нашем отсеке расстелили прямо на полу плащ-палатки. И мы всё содержимое этих посылок прямо на эти плащ-палатки и рассыпали. Такая солидная гора получилась. Ну, и налетели мы на еду и питьё. Голодные ж были. Поели и попили от души. Но вышло нам это всё потом боком.

Где-то под вечер громадина наша отчалила и вышла в открытое море. Если б мне кто-то до этого сказал, что на Чёрном море могут быть такие волны – не поверил бы. Настоящие горы. Наш громадный транспорт швыряло, как щепку. И вскоре у всех нас началась морская болезнь. Она и без такой сытной еды началась бы. А тут мы все ещё так поели сытно. Выворачивало людей чуть ли не наизнанку. В открытом море перенесли первую бомбардировку. Страшное это дело, едва ли можно описать. Корабль огрызался всеми имеющимися огневыми средствами. На нём для самозащиты было установлено восемь зенитных пулемётных установок. Так и плыли до Феодосии.

Под утро наш транспорт прибыл в Феодосийский порт. Там творилось что-то невообразимое. У причальной стенки догорали два корабля, штабеля боеприпасов, выгруженных ранее, – следствие работы немецкой авиации. Под градом осколков от рвущихся боеприпасов началась выгрузка нашего транспорта. Убитых и раненых оттаскивали в сторону, и разгрузка продолжалась.

Мы шли вторым эшелоном. Феодосия уже наша была. Бои шли за городом. Оттуда слышалась ожесточённая артиллерийская канонада.

После разгрузки наш полк оставили в Феодосии и дали задачу очистить город. От трупов очистить. Город-то был уже наш. Но основная масса войск ушла в наступление. И очистить город не успели. Вот мы несколько дней этим и занимались. Убитых было много. Причём, если у самой воды было больше наших, то чем дальше в город, тем больше уже немцев.

Вокруг Феодосийского порта стояли какие-то здания в несколько этажей. Уж не знаю, что там было до войны. Может быть, общежития какие-нибудь. Но немцы устроили в них казармы для своих войск. Вот и в этих казармах мы тоже трупы убирали. При подходе к зданиям лежали большей частью наши моряки. В основном головами к зданию падали почему-то. Но чем ближе к зданиям, тем больше лежало немцев. Около штакетников, здания опоясывающих, немцев было уже очень много. И вообще убитых было столько, что трудно было ногу поставить. Что же творилось в самих казармах… Трупами завалены комнаты, коридоры. Труп на трупе. И в основном немцы. Тут стреляли мало. По всему было видно, что шла рукопашная. В ход шли штыки, ножи, приклады. Раскроенные черепа, разбитые в месиво лица… Страшно…

ОТСТУПЛЕНИЕ ИЗ-ПОД ФЕОДОСИИ

(15-18 ЯНВАРЯ 1942 ГОДА)

Через несколько дней наш полк получил приказ выдвигаться из Феодосии в сторону города Старый Крым. А надо сказать, что в полку у нас было очень много кавказцев: армяне, грузины, азербайджанцы, осетины. Рота у меня была в основном ими укомплектована. И комбат наш был армянин – майор Минасьян. Высокий был такой, солидный, седой. Опытный вояка. Носил в деревянной кобуре маузер. Наградной. А на кобуре маленькая медная табличка с надписью: «За Халхин-Гол». За него же имел и орден Красного Знамени.

Выступили. Двигались пешим маршем. День шли и всю ночь. Не доходя Старого Крыма, на рассвете получили новый приказ: остановиться, окопаться и ждать противника. Местность: чуть всхолмлённая равнина. Вот на одном из этих невысоких холмов моя рота и расположилась. Нарыли мы себе окопчиков, как тогда говорили – индивидуальных стрелковых ячеек, и стали ждать. Ещё с ночи вдалеке был слышан грохот разрывов. И я из своего окопа постоянно в ту сторону в бинокль вглядывался. Рано утром показались немцы. Шли цепями (точно как в кино показывают). Но впереди их цепей двигалась плотная полоса разрывов. То есть шли они за артиллерийским валом. И эти разрывы приближаются к нам. И вскоре снаряды стали рваться уже среди наших окопов.

И вот тут основная масса моих кавказцев, за исключением осетин и нескольких грузин, не нашла ничего лучшего, как побросать оружие и побежать. Бежали под холм, в ложбину. Надеялись, видно, там от разрывов укрыться. Те ещё вояки. Необстрелянные. Забыли всё то, чему я их учил. Ору: «Куда?! Назад! Вернуться!» Какое там! И остались на этом холмике в окопах со мной совсем небольшое количество бойцов. Такое вот боевое крещение было у моей роты. Сшибли нас немцы с наших позиций, и покатились мы на восток. Феодосия осталась справа. А после того боя у меня в роте осталось из 156 всего 64 человека. Так-то вот.

НАСТУПЛЕНИЕ

(27 ФЕВРАЛЯ)

Мы отступили в самую узкую часть Керченского полуострова, на так называемый Парпачский перешеек. Наши позиции там назывались Ак-Монайскими позициями. Худо-бедно мы там закрепились. Немцы выбить нас оттуда не смогли. Наступила передышка.

Всю вторую половину января и почти весь февраль Крымский фронт готовился к наступлению.

На передовой стояло относительное затишье. Велась вялая артиллерийская стрельба с обеих сторон. Стрелковое оружие, во всяком случае, на нашем участке, применять возможности не было, т.к. нейтральная полоса была километров шесть. Мы зарылись в землю. За линией наших окопов была создана полоса дотов и дзотов, а впереди простирались проволочные заграждения и минные поля.

За это время я продвинулся по служебной лестнице. Меня назначили начальником штаба нашего батальона.

Плохо было с питанием. Поставки с «большой земли» во время ледохода в Керченском проливе совсем прекратились. Был случай, что моя рота (тогда я ещё был командиром роты), находясь в боевом охранении, девять суток не получала никакого продовольствия.

На фронте много «шансов» погибнуть и во время затишья. Так, со мной как раз в этот период произошло два случая – смерти в глаза посмотрел, можно сказать.

В расширяющемся месте окопа, около площадки для станкового пулемёта, старшина раздавал офицерам сахар. На площадке у него стоял мешок с этим сахаром. Он зачерпывал из него кружкой и насыпал в кульки и пакеты офицерам. Мы стояли около него полукругом. И вот тут в центр нашего полукруга врезался снаряд от 76-мм немецкого орудия. А надо сказать, что когда снаряд в тебя летит, то ты его не слышишь. Тот, который шуршит, свистит – не твой снаряд. Так же как и пуля: свистнула над головой или около уха – это мимо. А та, что в тебя… Не слышишь ты её. И со снарядом: тот, что в тебя, – бесшумный, накрывает тебя, как тулупом. Вот и этот снаряд в землю неожиданно ударился, поднял столб земли. Мы все попадали, мешок с сахаром опрокинулся, сахар рассыпался. Но снаряд не разорвался. Стали мы подниматься с земли. Один из командиров рот, лейтенант Топор (запомнил я его фамилию), смеётся и говорит: «Вот теперь меня точно не убьют. Сейчас, – и он показал на снаряд, торчащий из земли, – не убило, так и не убьют». Вскоре он погиб, в самом начале нашего наступления.

Другой случай. Ночью в батальон прибыл начальник штаба полка капитан Колесник. Его нужно было провести в боевое охранение. Я хорошо знал дорогу: надо было дойти до одного из дотов, взять чуть правее и пройти в разрез проволочного заграждения. Затем с большой осторожностью по узкой тропинке пройти противотанковое минное поле и выйти на кладку из двух бревен через противотанковый ров, преодолеть противопехотное минное поле. По этому маршруту ходил я неоднократно, но днем. Ночью же дело осложнялось тем, что темнота на Керченском полуострове такая, что ни зги не видно. Ориентироваться можно было только по компасу. До дота мы дошли хорошо. Но дальше, пройдя проволочное заграждение, я взял чуть левее. Когда под ногой хрустнула льдинка, я понял, что стою на противотанковой мине, не желал бы никому испытать это. Замер. За мной шаг в шаг шел капитан Колесник. Сообщил ему, что мы на минном поле. Пятясь назад, вышли на тропу и двинулись дальше. Сначала осознается не вся опасность, которая только что тебя миновала. Через несколько дней лейтенант Велько – командир взвода, дежурный по штабу, вел той же тропой группу людей и точно так же оказался на минном поле, но ему не повезло. Мина сработала. Велько был однокашником по военному училищу, и у нас с ним были хорошие отношения. Через несколько дней обходя передний край с капитаном Колесником (он с особым пристрастием следил за состоянием инженерных сооружений на переднем крае, особенно проволочных заграждений), мы снова столкнулись с удручающей картиной. Ночью, в кромешной тьме, повар на кухне, запряженной лошадью, угодил возле одного из дотов на противотанковое минное поле. Кухню, лошадь и повара разнесло в клочья.

Наше наступление началось 27 февраля, утром. Никакой артподготовки у нас на участке не было.

Наше наступление поддерживало с десяток танков. Они пошли вперёд, мы за ними. Но земля была очень сырой. Дождей было много. И в этот день тоже чуть позже дождь пошёл. Так по этой сырой земле танки ползли медленнее пехотинцев. Танк проползёт, а после него колея остаётся примерно по колено. И заполняется водой. Ну, как за ними идти? Обогнали мы эти танки. А по нам со стороны немецких окопов лупят из всех видов оружия. Мы идём вперёд, а поле позади нас всё убитыми нашими покрыто. Но до передних окопов мы добрались. Захватили их. Побили бывших там немцев. Я ворвался в немецкую землянку. Лежит в ней два убитых немца. У одного на поясе фляжка. Я наклонился и эту фляжку сорвал. И там же лежит наш убитый лейтенант. Я к нему подошёл: вижу – именно убит, не ранен. На боку у него полевая сумка, а из неё торчит буханка хлеба. Я у него из сумки эту буханку вытащил. Отломил кусок и стал жевать. А из немецкой фляжки запивать. Там суррогат какой-то был, вроде кофе. Можете представить себе моё состояние? Тут такое, а я ем. Надо сказать, что на войне у меня зарок был: я никогда и ничего не брал у убитых из вещей. Никогда. А вот еду брал.

Но нам надо дальше наступать. Повылезали мы из немецкого передового окопа и пошли вперёд. Но тут уж немцы нас уложили в грязь. Такой огонь был, что дальше абсолютно невозможно было идти – стопроцентная смерть. Я упал в какую-то неглубокую воронку. А рядом в нескольких метрах на ровной земле залёг сержант-армянин из третьей роты. В этой роте всех офицеров напрочь поубивало, так он взял команду на себя и какое-то время роту вперёд вёл. Танки наши, которые ещё не были подбиты, повыползали вперёд нас, проползли ещё несколько десятков – сотню метров и застряли. И вот тут немцы устроили их отстрел. Впереди нас с армянином-сержантом тоже выполз наш танк, застрял, его подбили. Но из танка ещё стреляли, и немцы принялись танк добивать. И те снаряды, которые в танк не попадали, а давали перелёт, как раз к нам с этим сержантом и прилетали. Я ему маячу: мол, давай ко мне в воронку. Он подполз и залёг рядом. Но воронка небольшая, тесная и главное – неглубокая. Лежим мы, прижавшись друг к другу. Он слева от меня. И тут как раз слева разорвался снаряд. И осколки от него попали в этого сержанта-армянина. То есть не лежи он тут, я бы их поймал. Его один осколок ранил в руку, а другой попал в голову. Но этот последний, видно, был уже на излёте. Он пробил ему шапку, воткнулся в голову, но неглубоко. Сержант застонал, шапку стянул, а вместе с ней и осколок из головы выдернул. Как-то я там его перевязал. И задумал он подаваться назад. После ранения, наверное, нервы у него сдали. Я ему говорю: «Лежи до темноты. Куда ты сейчас? Убьют». Сначала удержал его. А потом, спустя какое-то время, он всё равно вылез из воронки и пополз назад. А потом вскочил и побежал. Вот тут-то немцы его и сняли. Он упал и больше уже не двигался.

Я дождался темноты и уже в темноте отполз в занятый нами немецкий передовой окоп. Там уже много наших собралось, многие были ранены. Все потихоньку оттягивались к нашим позициям. Отправился туда и я. Какое-то время полз, а потом – чёрт дёрнул меня встать и пойти. Прошёл совсем немного, и тут немцы открыли огонь. И пуля попала мне в левую руку. Рана была серьёзной – оказалась раздробленной кость. До сих пор, когда этой рукой двигаю, ощущаю. Я упал и дальше уже только полз. Добрался до наших позиций. Почти одновременно со мной через кромку в окоп ввалился какой-то молодой политрук. Тоже в руку ранен. А по окопу бродит в растерянности старшина одной из наших рот. Он на свою роту продовольствие доставил (хлеб, тушёнку), а роты нету. Она вся там, впереди, в поле, лежит. И старшина не знает, куда ему теперь всё это продовольствие девать. Посмотрел на нас с политруком, сунул нам пару буханок хлеба и несколько небольших банок тушёнки.

Рука у меня болела страшно. Распухла. Шла кровь. В окопе нас с политруком перевязали и показали, куда нам надо было идти: по направлению к населённому пункту Семь Колодезей, там стоял медсанбат. И вот мы по дороге в ночи поплелись с ним. Всю ночь шли. А на рассвете нас догнала полуторка, и водитель взял нас: меня посадил в кабину, а политрук забрался в кузов.

И стали мы свидетелями такого случая. Параллельно дороге в предутренних сумерках на бреющем полёте со стороны фронта возвращался наш ночной бомбардировщик У-2. Видимо, отбомбился, выполнил задание и шёл на аэродром. Но вдруг откуда-то из-за туч вынырнул «мессер» и стал пикировать прямо на У-2. Тут бы У-2 и конец. И нам, наверное, вместе с ним. Но случилось что-то невероятное. «Мессер» не смог выйти из пике и несколькими сотнями метров впереди нашего самолёта врезался в землю и взорвался. Что уж там произошло? Не справился ли немецкий лётчик с управлением? Или неполадки какие случились? Не знаю. Но мы очень обрадовались этой картине. В то время редко приходилось видеть удачные для наших воздушные бои. Помню, ещё в бытность в Феодосии, видел: над городом патрулировали два наших истребителя старых типов (кажется, «ишачки», И-16). Мимо пролетел «мессер» и, походя, сбил оба наших самолёта. Никакого боя в прямом смысле этого слова не было. Просто пролетел мимо и сбил.

КАТАСТРОФА В МАЕ

На следующий день всех раненых перебросили в Керчь и разместили в морском госпитале недалеко от Генуэзского порта. Здание госпиталя П-образное, одноэтажное. На правом углу буквы «П» была какая-то надстройка в виде башенки. Керчь тогда бомбили беспрерывно днём и ночью. Налёты следовали один за другим. Вся центральная часть Керчи, особенно припортовая, лежала в развалинах. Во время очередного налёта бомба попала в наш госпиталь. Обрушившиеся потолки перекрыли доступ в палаты. На месте угловых палат зияла огромная воронка. В непосредственной близости от здания были ещё семь воронок. Несколько соседних от них палат были разрушены полностью, и раненые погребены под развалинами. Начались спасательные работы. Оставшихся в живых в срочном порядке грузили в машины и отправляли в порт Камыш-Бурун, что в 22-х км от Керчи. Там раненых (не только нашего госпиталя) спешно грузили на теплоход «Рылеев». В итоге теплоход был забит ранеными. Я оказался в каком-то проходе на полу. К этому времени состояние моё резко ухудшилось. Все эти дни оставался без всякой медицинской помощи. Рана и перебитая кость воспалились. Температура – свыше сорока.

Теплоход «Рылеев» вышел в море. Надо мной в проходе размещался мощный электрический звонок и динамик, через который были слышны все команды, предназначенные для экипажа корабля. Ночь прошла относительно спокойно, но с наступлением рассвета то и дело были слышны команды: "Перескоп слева!", "Перескоп справа!" и так до Сочи. Там мы оказались в здании санатория ВЦСПС-2. Условия прекрасные, роскошные палаты, богатая мебель, белоснежные простыни, верблюжьи одеяла. Покормили, помыли, сменили бельё, оказали медицинскую помощь, на руку наложили гипс, сбили температуру, а через недельку я почувствовал себя вполне удовлетворительно. Один раз водили даже в театр (правда, в халатах и кальсонах). Выздоровление прошло незаметно, и в начале мая 1942 года меня выписали и направили в Новороссийск для отправки на Крымский фронт.

В Новороссийске в Чапаевских казармах было сформировано маршевое пополнение в 640 человек, которые направлялись на Крымский фронт. Я был назначен начальником эшелона, моим заместителем – младший лейтенант Черных, комиссаром – Белоусов. Нас представили личному составу. Колонна двинулась в экспортно-импортный порт – тот самый порт, в котором я грузил свою роту на океанский транспорт «Кубань». В порту 400 человек из нашего эшелона погрузили на транспорт «Березина», а остальных – на теплоход «Чехов». Мы с комиссаром оказались на «Березине», а мой заместитель – на теплоходе «Чехов», туда же погрузили полк пограничников.

Теплоход «Чехов» выбыл из Новороссийска засветло, а транспорт «Березина» – уже в сумерках. На рассвете «Березина» пришла в Камыш-Бурун. Началась разгрузка. На причале меня окружила небольшая группа полуголых людей. Оказалось, что теплоход «Чехов» на подходе к Камыш-Буруну напоролся на мину, подорвался и затонул. Случилось это в шести километрах от берега. (Немецкая авиация усиленно сбрасывала тогда мины во всех портовых водах.) Окружившая меня группа – это те, кому удалось спастись из моих 240 человек. Погиб и младший лейтенант Черных. Оставшихся в живых, 400 человек, доставили в резерв Крымского фронта. Он размещался тогда в Аджимушкайских катакомбах, о которых много писали после войны.

Где остальные? Мы объяснили: начальник резерва, туповатый полковник, потребовал от нас оправдательных документов – справки о том, что теплоход «Чехов» действительно погиб, и с ним погибли люди.

Обратились к коменданту порта Камыш-Бурун, затем к коменданту города Керчи – получили отказ. Комендант города посоветовал обратиться к командующему Черноморским флотом – адмиралу Октябрьскому.

Командование Черноморского флота размещалось тогда в подземелье – под горой Митридат, что расположена на окраине Керчи. Попасть туда было практически невозможно. Но мы с комиссаром все же пробились, преодолев многочисленные препятствия. Там размещался целый благоустроенный городок. Доложили дежурному по штабу суть дела. Тот доложил командующему. Приоткрылась портьера, и из-за нее появился командующий. Он куда-то спешил. На ходу бросил нам: «Скажите вашему полковнику, что он дурак!», а дежурному – «Позвоните». С тем мы и возвратились в катакомбы. Полковник уже не требовал от нас оправдательных документов.

В Новороссийск возвращались через Тамань. По пути из Тамани в Новороссийск завернули в Анапу, там у комиссара была оставлена квартира. Она пустовала. Жена и две дочки были отправлены к старикам в станицу Славянскую. Заехали в Славянскую. Комиссар повстречался с родными. В Новороссийск прибыли в срок. Там уже знали о нашей трагедии. Отчитались и тут же были зачислены в новое маршевое пополнение, но уже в качестве начальников. На Крымский фронт возвращались через Тамань. Прибыли в распоряжение отдела кадров, который размещался в Аджимушкайских катакомбах. Там находилось около восьми тысяч командиров и политработников. Здесь я подробно узнал, что такое Аджимушкайские каменоломни. На поверхности недалеко от Керчи огромная чаша. Из этой чаши несколько входов (в виде огромных отверстий) ведут в подземелье. Через эти входы свободно мог пройти грузовик. У одного из входов был расположен колодец, который неоднократно показывали по телевидению и в документальном кино. Из этого знаменитого колодца довелось пить воду и мне.

От входа, в который нас завели, был проложен кабель полевого телефона. Он помогал ориентироваться. Только держась за кабель можно было двигаться в кромешной темноте. Шли довольно долго (200-300 м). Впереди забрезжил слабый свет. Подошли. Еле светила маленькая лампочка (как в густом тумане). Нам сказали: «Располагайтесь!». На полу огромных выработок были разложены рядами камышитовые маты. Больше ничего не было. На них-то и коротали ночи жители подземелья. Когда пала Керчь, в подземелье оказались тысячи наших солдат и офицеров. Образовался подземный фронт, который не прекращал сопротивления и проводил боевые операции. Люди гибли от ран, голода, безводья. Некоторые стороны жизни подземелья описал Иван Козлов в книге "В Крымском подполье".

Когда по тому же проводу добираешься до выхода, то страшно кружится голова. Если не опереться на что-нибудь, можно упасть. Потом все проходит. Вся эта масса командиров и политработников питалась там же – под землей: недалеко от входа часть подземелья была отгорожена стеной и превращена в огромную столовую. Из грубых досок были сооружены столы непомерной длины. Питались строго по часам батальон за батальоном.

Однако мне недолго пришлось жить в катакомбах. В мае немцы нанесли мощный удар, и три наших армии на Керченском полуострове стали в беспорядке отступать. Можно даже сказать, погнали нас немцы, как баранов. Конечно, были части и подразделения, которые мужественно дрались и задерживали немцев, но общую картину они изменить не могли.

Меня вызвали в штаб и вручили приказ. Я назначался начальником штаба батальона особого назначения. Изложили суть дела: с «большой земли» прибыло целиком военное училище замполитруков (кажется из Свердловска), 404 человека. Из них сформировали батальон особого назначения. Командиром батальона был майор Лукин. Комиссара по фамилии не помню. Интеллигентного вида такой мужчина.

Перед нашим батальоном ставилась задача – выдвинуться из Керчи в район Марфовки (это километров 40 от Керчи на юго-запад). Там полк полковника такого-то держится, ведёт бой. Наша задача – не только усилить этот полк своим батальоном, но и поднять боевой дух бойцов, поскольку мы ж всё-таки заместители политруков.

И вот мы выступили из Керчи. А на встречу нам огромные толпы отступающих войск. Идут без всякого порядка. Дороги запружены машинами, повозками, орудиями разными. Над отступающими нависла авиация противника. На бреющем полете, волна за волной шли незнакомые мне двукрылые самолеты (как потом выяснилось – итальянские). Скорость у них небольшая, это было их преимуществом. Прочесав отходящие толпы, они разворачивались и повторяли свой маневр. Я впервые увидел, как самолеты гонят деморализованных людей.

Километрах в десяти от Керчи проселочная дорога уперлась в противотанковый ров, через который был перекинут деревянный мост. У перехода скопилась большая масса людей, повозки, техника. Когда голова нашей колонны приблизилась к мосту, в воздухе появились "юнкерсы". Три звена шли на большой высоте. От первого звена стали отрываться бомбы. Видно было по направлению их полета, что они нацелены на скопление войск у мостка. Начали бомбить. Авиабомбы во время падения издают душераздирающий вой, который парализует волю человека. Я бросился в противотанковый ров, чтобы укрыться. Передняя стенка рва, обращённая в сторону противника, крутая, а задняя пологая. Сбежал я в этот ров не один. Многие в него сиганули. Я упал на землю невдалеке от передней крутой стенки. И вот ведь… В рубашке я, можно сказать, родился. У самой стенки, чуть впереди меня залёг боец. И сразу за мной залёг ещё один. И когда немцы отбомбились, отстрелялись и ушли, то оказалось, что тот боец, что впереди меня лежал, был убит, и тот, что сзади – убит. А на мне ни царапины. Только слегка оглушило.

В этой бомбёжке батальон наш понёс потери. Но мы двинулись дальше, продираясь сквозь беспорядочно отступающие войска. Они назад, а мы – вперёд. Три армии отступают, а наш батальон – вперёд. Надо сказать, что политбойцы железными были солдатами, стояли насмерть, не бегали.

Когда шли, такой случай приключился со мной. До сих пор в ночных кошмарах именно это снится. Убитых кругом очень много было. Поля кругом просто усеяны трупами. И к этому как-то уже привык. Не первый день на фронте. Многое повидал. Но то, что случилось, даже меня заставило вздрогнуть. Я шёл, глядя в землю, задумавшись. И тут мои глаза столкнулись с голубыми глазами… головы. Да, у обочины дороги лежала оторванная голова солдата. Молодое красивое лицо. Глаза голубые. На лице никаких повреждений, а голова оторвана. И вот я с этой головой глаза в глаза. Стало жутко.

День мы добирались до Марфовки. Добрались. Полк этого самого полковника всё ещё держится. Комбат наш со мной и комиссаром пошли на доклад: так, мол, и так, батальон замполитруков прибыл в ваше распоряжение. Имеем также задачу укрепления духа ваших бойцов. А полковник в ответ: «Какой дух?! Вы не видите, что творится?! Всех своих немедленно на позиции!» Наш комбат: «Есть!» И тут в окоп к командиру полка запрыгивает лейтенант. Я так и не понял, русский он был или не- русский. Говорил без акцента. Но лицо такое со впалыми щеками и орлиным таким носом. Отдаёт честь, представляется, показывает документы: «Лейтенант такой-то, – фамилию я не расслышал, – офицер связи штаба Крымского фронта». И дальше говорит: «Двигаюсь в штаб фронта с донесением. По инструкции мне положен сопровождающий. А моего сопровождающего сейчас убило. Прошу выделить мне человека». Полковник оглядел нас и показал на меня: «Вот твой сопровождающий».

И пришлось мне тут же двигаться обратно в Керчь. Среди отступающих войск, под бомбёжками. Добрались до Керчи. Тот самый ров, в котором мы укрывались от самолётов, когда уходили из города, оказался по дну уже весь завален убитыми.

Мы добрались в этой толчее до штаба, до каменоломен. Был уже поздний вечер. А штаб как раз переезжает. Это было не то 14, не то 15 мая⁷. Грузят документы, ящики какие-то. Лейтенант забежал внутрь. Вскоре вернулся и сказал, что мы должны ехать на пристань Капканы, там, вроде, будем грузиться на катер.

Мы залезли с ним в полуторку какую-то гружёную, в кузов, и поехали. Машина в людском потоке ползёт медленно. А у пристани вообще делается что-то невообразимое. Людей – яблоку упасть негде. И бомбят немцы. И не было бомбы, чтобы не убивала и не ранила сразу по нескольку десятков наших людей, так много было народу. Во время одного из заходов немецкого самолёта мы с лейтенантом выпрыгнули из кузова. Но выпрыгнули в разные стороны. И в этой толчее я его потерял.

Ну, что мне было делать? Часть моя в десятках километров от меня. Все отступают, кругом беспорядок. Я, как начальник штаба батальона, знал, что от пристани Капканы до мыса Чушка, что уже на Тамани, шесть тысяч сто метров. Я подумал и решил переправляться. Но к самим пристаням, где грузились корабли, пробиться было почти невозможно. Тогда я прошёл по берегу немного в сторону. На берегу сотни, тысячи людей бросались в воду и плыли в кромешную тьму. И тут я обратил внимание, что по берегу были разбросаны пустые бочонки. Видимо, их использовали для засолки сельди. И тут меня осенило. Я взял три бочонка, нашёл две тесины и катушку с проводом (а имущества всякого военного вокруг валялось много; катушку, видимо, бросили связисты). Из бочонков, тесин и провода я соорудил себе небольшой плотик. Прихватил сапёрную лопату, чтобы использовать её как весло. Разделся, все вещи связал в узел и прикрепил на плотике, оттолкнулся от берега и тоже ринулся в непроглядную тьму.

Рассвет застал меня примерно посредине Керченского пролива. Впереди, чуть справа по курсу, просматривался огромный морской бакен красного цвета. Я продолжал грести, держа курс на косу Чушка. Вокруг меня плыло множество людей – на бревнах, автомобильных камерах, досках. Один немолодой азербайджанец, сидя верхом на каком-то бревне, энергично греб руками и не своим голосом орал песни.

Появились «мессеры» и на бреющем полёте стали расстреливать плывущих из крупнокалиберных пулеметов. Вдруг я заметил, что буй, что просматривался справа по курсу, уже впереди меня. Я понял, что меня сносит, но не знал тогда, что в Керченском проливе существует сильное течение из Азовского моря в Черное. Течение сносило меня обратно к Керченскому берегу, причём в район, уже занятый немцами, насколько мне было известно. Мне стало не по себе.

Справа от моего курса, сзади, поперёк Керченского пролива тянулась цепочка свай, почти до середины пролива. Здесь рыбаки устанавливали сети. Я уже проплыл сваи, развернув свой плотик, стал энергично грести в направлении этих свай. За многие из них уже держались люди, порой по несколько человек. Мне удалось ухватиться за одну. Между сваями был натянут трос. Я привязал свой плотик, укрепил – на перекрёстке сваи и кабеля свою сапёрную лопатку, взобрался на трос, уселся на лопасть лопаты, привязался ремнём к свае. Устроился со всеми удобствами. А «мессеры» тем временем продолжали расстреливать бедствующих. Несколько людей, держащихся за сваи, после очередных пулемётных очередей пошли ко дну. Время от времени мимо свай проплывали пустые плотики. К полудню число плывущих заметно уменьшилось. Снизилась и активность «мессеров». Со своей сваи мне видны были скопления войск на берегу Керченского пролива, откуда я отправился в своё злополучное путешествие. На берегу происходило что-то невероятное. Продолжалась бомбёжка. Бомбы падали в самую гущу скопления. К берегу подходили катера. Раздавались автоматные очереди – так отстаивали свое право попасть на катер. Овладело чувство полного безразличия ко всему. Но страшно хотелось пить, курить и спать. Во второй половине дня на горизонте появился рыбацкий сейнер. Он стал снимать со свай бедствующих. Но, загрузившись до отказа, сейнер развернулся и пошёл в сторону Тамани. Только под вечер появился такой же сейнер. Он подобрал и меня. Я сделал несколько затяжек и здесь же заснул. Растолкали меня уже в Тамани.

Появилось начальство. Привели в какую-то воинскую часть, располагавшуюся неподалёку, дали по сухарю и приказали двигаться вдоль берега до станции Сенной – там формировался полк…

ОЧЕРК ВТОРОЙ

ХАРЬКОВСКИЙ «КОТЁЛ»

ГЛАВА I

ПРЕДЫСТОРИЯ

Нельзя сказать, что в советское время информация об окружении, в которое попали войска Красной Армии под Харьковом в мае 1942 года, была засекречена, как сейчас пытаются представить некоторые авторы (уж не знаем, по неведению ли или по недобросовестности). Издавались мемуары непосредственных участников тех трагических событий (К.С. Москаленко, А.В. Горбатова, И.Х. Баграмяна, Д.И. Рябышева, А.А. Гречко, А.И. Родимцева, А.И. Самчука и др.). Не обошли вопрос стороной в своих воспоминаниях и люди, находившиеся в годы войны в высших эшелонах командования Красной Армии – Г.К. Жуков и А.М. Василевский. Классические советские работы (как сейчас говорят, – «официозные») по истории Великой Отечественной тоже про него не забывали.

Вот изложению обстоятельств Харьковского «котла» «на широкую публику» повезло меньше – художественных книг, насколько нам известно, про него не писали, художественных фильмов – не снимали. Наверное, поэтому информация о харьковской трагедии советских войск стала для кого-то «откровением».

* * *

Итак, Харьковским «котлом» называют окружение в так называемом Барвенковском выступе (несколько юго-восточнее Харькова) 6-й армии и армейской группы генерала Л.В. Бобкина Юго-Западного фронта, 57-й армии и части сил 9-й армии Южного фронта.

На приводимой ниже карте показана конфигурация советско-германского фронта в районе Харькова к маю 1942 года. Как видно, она характеризуется наличием двух выступов, обращённых в германскую сторону. Первый, меньший по площади, – в районе Старого Салтова и Волчанска (к северо-востоку от Харькова). Второй, больший по размеру, – тот самый Барвенковский выступ (по названию населённого пункта Барвенково) к юго-востоку от города.

Подобная конфигурация фронта сложилась в результате событий января-апреля 1942 года. В этот период Красной Армией на Юго-Западном направлении было проведено две наступательные операции.

18 января началась Харьковская наступательная стратегическая операция. И хотя фронт немецко-фашистских войск и был прорван, но Харьков освободить не удалось. К концу января наступление было прекращено. Советские войска, понеся значительные потери, вынуждены были перейти к обороне. Позже эту первую в 1942 году Харьковскую наступательную операцию назовут по её реальным результатам Барвенково-Лозовской. Именно в её ходе и был образован Барвенковский плацдарм (выступ). Устье, или горло, этого плацдарма достигало всего 75-80 км – от Балаклеи на севере до Славянска на юге. Западный фас простирался, примерно, на 100 км (от поворота Донца на севере до района южнее станции Лозовая, где дуга выступа начинала идти на восток).

Надо отметить, что вообще-то существование подобных выступов одинаково опасно для обеих противоборствующих сторон. Владеющая глубоко вдающимся в расположение противника плацдармом сторона имеет возможность нанесения ударов во фланг и даже – тыл вражеских сил. Однако и враг получает шанс «подсечь» основание выступа, окружив находящиеся в нём войска. Классический пример удавшегося «подсечения» в годы Великой Отечественной войны – окружение 10-й армии ЗапОВО (Западного фронта) в Белостокском выступе в июне 1941 года; неудавшегося – сражение на Курской дуге в июле 1943 года.

Барвенковский выступ обладал, тем не менее, «повышенным процентом риска» именно для Красной Армии. И причиной этого было крайне незначительное по протяжённости его устье (75-80 км). Немцы, учитывая их танковый потенциал и умение проводить операции на окружение противника, имели большие возможности к перекрытию устья Барвенковского плацдарма, т.е., другими словами, к окружению находящихся там советских войск. Недаром и начальник Генштаба РККА Б.М. Шапошников, и начальник Оперативного управления Генштаба А.М. Василевский иначе как оперативным «мешком» этот выступ и не называли [6; 211].

Справедливости ради надо заметить, что и от главнокомандования Юго-Западного направления (командующий – маршал С.К. Тимошенко, начальник штаба – генерал-лейтенант И.Х. Баграмян, член Военного совета – Н.С. Хрущёв) данное обстоятельство не ускользнуло.

Поэтому в марте 1942 года началась ещё одна Харьковская наступательная операция, проводимая командованием ЮЗН как две частные операции:

– 7 марта в наступление перешли 6-я и 38-я армии Юго-Западного фронта, которые должны были разгромить чугуевско-балаклеевскую группу войск противника и освободить Харьков;

НА ЭТОЙ СТРАНИЦЕ БУДЕТ РАСПОЛАГАТЬСЯ КАРТА №1. ХАРЬКОВСКОЕ СРАЖЕНИЕ. МАЙ 1942 ГОДА.

– 12 марта в наступление перешла 9-я армия и оперативная группа А.А. Гречко Южного фронта с целью разгромить славянско-краматорскую группу немецких войск.

Интенсивные, с большими потерями бои продолжались весь март и первую декаду апреля. Но ни Харьков не был нашими войсками освобождён, ни горло Барвенковского оперативного «мешка» расширено.

И январская, и мартовско-апрельская Харьковские наступательные операции дорого стоили войскам Юго-Западного направления. Так, согласно докладу командования ЮЗН в Ставку ВГК № 00137/ОП от 22.03.1942 г., войска ЮЗН в январе-марте теряли ежемесячно в среднем по 110-130 тысяч человек. В результате, к 20 числам марта некомплект личного состава только в стрелковых соединениях составил 370 888 человек, что равнялось 46% штатной численности [5; 8, 424], [27; 2]. А ведь в тот момент ещё шли кровопролитные бои второй Харьковской наступательной операции.

Отметим для себя последнее обстоятельство – перед нами, как представляется, одна из причин грядущей майской трагедии.

В таких условиях главнокомандование Юго-Западного направления вышло в Ставку ВГК с предложением о проведении силами Брянского, Юго- Западного и Южного фронтов большой наступательной операции уже в мае 1942 года. Собственно, тот доклад, на который мы ссылались чуть выше, и содержал это предложение.

«По всем признакам, – говорилось в нём, – весна должна ознаменоваться возобновлением широких наступательных действий со стороны противника.

Независимо от этого войска Юго-Западного направления впериод весенне-летней кампании должны стремиться к достижению основной стратегической цели – разгромить противостоящие силы противника и выйти на средний Днепр (Гомель, Киев, Черкассы) и далее на фронт Черкассы, Первомайск, Николаев…» [5; 423].

Если взглянуть на карту, то становится ясно, что, несмотря на значительные потери и измот своих войск, главнокомандование Юго-Западного направления предполагало в весенне-летней кампании 1942 года овладеть буквально половиной территории Украины. Для осуществления поставленной цели оно предлагало Ставке максимально быстро пополнить войска ЮЗН личным составом и матчастью, передать в распоряжение главнокомандования ЮЗН новые значительные резервы. В свою очередь, оно предполагало до начала большой наступательной операции успешно закончить ряд частных наступательных операций, а также выявить районы сосредоточения крупных группировок противника для наступления и активными действиями попытаться сорвать это сосредоточение [5; 423-424].

Как отнеслись к подобным планам в Ставке Верховного Главнокомандования и Генштабе? Предоставим слово А.М. Василевскому:

«Из чего исходила Ставка, разрабатывая план летней кампании? Враг был отброшен от Москвы, но он всё ещё продолжал угрожать ей. Причём, наиболее крупная группировка немецких войск (более 70 дивизий) находилась на московском направлении. Это давало Ставке и Генштабу основания полагать, что с началом летнего периода противник попытается нанести нам решительный удар именно на Центральном направлении. Это мнение, как мне хорошо известно, разделяло и командование большинства фронтов (в том числе, и командование ЮЗН, как это явствует из его доклада от 22.03.1942 г. [5; 418] – И.Д.).

Верховный Главнокомандующий И.В. Сталин, не считая возможным развернуть в начале лета крупные наступательные операции, был также за активную стратегическую оборону. Но наряду с ней он полагал целесообразным провести частные наступательные операции в Крыму, в районе Харькова (выделено нами – И.Д.), на льговско-курском и смоленском направлениях, а также в районах Ленинграда и Демянска. Начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников стоял на том, чтобы не переходить к широким контрнаступательным действиям до лета. Г.К. Жуков, поддерживая, в основном, Шапошникова, считал в то же время крайне необходимым разгромить в начале лета ржевско-вяземскую группировку врага.

К середине марта Генеральный штаб завершил все обоснования и расчёты по плану операций на весну и начало лета 1942 года. Главная идея плана: активная стратегическая оборона, накопление резервов, а затем переход в решительное наступление. В моём присутствии Б.М. Шапошников доложил план Верховному Главнокомандующему, затем работа над планом продолжалась. Ставка вновь обстоятельно занималась им в связи с предложением командования Юго-Западного направления провести в мае большую наступательную операцию силами Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов. В результате И.В. Сталин согласился с предложением и выводами начальника Генерального штаба. В то же время было принято решение: одновременно с переходом к стратегической обороне предусмотреть проведение на ряде направлений частных наступательных операций, что, по мнению Верховного Главнокомандующего, должно было закрепить успехи зимней кампании, улучшить оперативное положение наших войск, удержать стратегическую инициативу и сорвать мероприятия гитлеровцев по подготовке нового наступления летом 1942 года… Предполагалось, что всё это в целом создаст благоприятные условия для развёртывания летом ещё более значительных наступательных операций Красной Армии на всём фронте от Балтики до Чёрного моря» [6; 205-206].

И далее: «…Командование направления (Юго-Западного – И.Д.) просило у Ставки дополнительных значительных сил и средств (для проведения большой наступательной операции – И.Д.). Тогда же Генштаб доложил Верховному Главнокомандующему, что не согласен с этим предложением. И.В. Сталин одобрил наше решение, но в то же время дал С.К. Тимошенко согласие на разработку частной, более узкой, чем тот намечал, операции с целью разгрома харьковской группировки врага наличными силами и средствами Юго-Западного направления (выделено нами – И.Д.).

Этот переработанный план 10 апреля был направлен в Ставку… Б.М. Шапошников, учитывая рискованность наступления из оперативного мешка, каким являлся Барвенковский выступ для войск Юго-Западного фронта… внёс предложение воздержаться от её проведения. Однако командование направления продолжало настаивать на своём предложении и заверило Сталина в полном успехе операции. Он дал разрешение на её проведение и приказал Генштабу считать операцию внутренним делом направления, и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться» [6; 211-212].

Схожим образом рисует дискуссии конца марта – первой половины апреля 1942 года в ГКО по поводу планов на весенне-летнюю кампанию Г.К. Жуков [14; 57-59].

Хотелось бы отметить, что причинами неудач весенне-летней кампании 42-го года, в которой харьковские события явились лишь одним из моментов, оба прославленных советских полководца считают два обстоятельства:

1) Неверное определение направления основного удара вермахта весной-летом 42-го года [6; 206], [14; 58-59].

2) Распыление сил в многочисленных частных наступательных операциях [6; 206], [14; 58-59].

Так подробно мы остановились на воспоминаниях А.М. Василевского и Г.К. Жукова неспроста. Это связано со столь любимым в русской истории вопросом «Кто виноват?» в приложении к трагедии под Харьковом.

Со времён правления Н.С. Хрущёва у нас вообще во всех неудачах в ходе Великой Отечественной войны был виноват И.В. Сталин, в том числе и в Харьковском разгроме. Сейчас очень ярко проявилась и другая тенденция: «всех собак вешают» на командование Юго-Западного направления, т.е. на С.К. Тимошенко, И.Х. Баграмяна и Н.С. Хрущёва. Кто-то именует их попросту бездарями, из-за своей военной бездарности провалившими успешно начатую наступательную операцию, а кто-то – даже предателями и изменниками, злоумышленно сотворившими «жуткую трагедию Харьковского «котла»» [27; 6]. «Записные» же наши «демократы» «кроют» почём зря советскую систему как таковую: мол, при ней ничего другого и быть не могло, ибо все «коммуняки» были «дубы» и «садисты», мешали народу жить и воевать, а немцы не победили в войне только потому, что в России дороги были плохие (потому что их «коммуняки» не проложили по своим «дубовости» и «зловредной сущности») и погода – совсем нехорошая (её, видимо, тоже «коммуняки» подпортили; при царе-батюшке она, видимо, куда как лучше была).

Последнюю версию мы рассматривать не будем, вследствие полной её «дубовости», являющейся прямым следствием полной «дубовости» её создателей.

В серьёзном же ключе о причинах харьковской трагедии поговорить стоит.

И тут, прежде всего, хотелось бы отметить, что причины эти надо искать в двух плоскостях, точнее, – на двух уровнях.

Во-первых, на уровне планирования данной наступательной операции.

Во-вторых, на уровне её претворения в жизнь, т.е. на оперативном уровне.

Собственно вопросы планирования уже и начали рассматриваться.

При этом стоит обратить внимание на ещё одно место из доклада командования ЮЗН № 00137/ОП от 22.03.1942 г.:

«…На юге следует ожидать наступления крупных сил противника между р. Сев[ерский] Донец и Таганрогским заливом с целью овладения низовьем Дона и последующим устремлением на Кавказ к источникам нефти. Этот удар, вероятно, будет сопровождаться наступлением вспомогательной группировки войск на Сталинград и десантными операциями из Крыма на Кавказское побережье Чёрного моря» [5; 418].

Теперь сравним этот текст с выдержкой из немецкой директивы № 41, в которой фюрер и ОКВ ставили задачи войскам на весенне-летнюю кампанию:

«…в первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет» [5; 383].

При этом директива указывала, что для центрального участка фронта с Советами задачей является сохранение существующего положения [5; 383].

Как можно видеть, командование Юго-Западного направления, в отличие от Ставки и Генштаба, предвидело возможность удара немцев на Кавказ и Сталинград. Правда, оно считало, что этот удар будет проведён одновременно с ударом на Центральном направлении, т.е. на Москву. И тут оно ошибалось. Для одновременных крупномасштабных наступательных действий на двух стратегических направлениях сил у немцев в 1942 году уже не было. Но это мы знаем сейчас. А в то время было важно то, что главное направление удара противника (пусть и как одно из двух главных) было определено.

Справедливости ради надо отметить, что и сам Верховный в начале дискуссий относительно планов на весенне-летнюю кампанию придерживался мнения о возможности проведения вермахтом наступления сразу по двум стратегическим направлениям – в центре и на юге. Но затем он от этого мнения отказался в пользу одного направления – Центрального. Во всяком случае, что дело обстояло именно так, свидетельствует в своих мемуарах Г.К. Жуков [14; 57].

Итак, в том, что «точка приложения» главных усилий вермахта была определена неверно, вины командования Юго-Западного направления не было. То, что предлагалось им в докладе от 22 марта 1942 года, можно считать попыткой не дать немцам перехватить у нас инициативу действий на юге, не позволить им навязать нам «свои правила игры», а, наоборот, навязать им свою волю, заставить реагировать на наши наступательные операции, парировать наши удары и, тем самым, разрушить немецкие планы на весенне-летнюю кампанию.

Что могло получиться, прими Ставка ВГК предложение командования ЮЗН, – можно только гадать. Работы на общую тему «Альтернативы Великой Отечественной» сейчас весьма популярны. Правда, затрагивают они, как правило, только 1941 год. Но интересно бы было предложить историкам проиграть в ключе сослагательного наклонения данную ситуацию. Однако темой нашего очерка это не является. Поэтому продолжим рассмотрение реальных, а не виртуальных событий.

«Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны», – сказал великий грузинский поэт Шота Руставели. Сейчас мы видим события весны 1942 года не просто со стороны, а на 70-летнем временном удалении. И расставлять знаки «плюс» и «минус» тем или иным действиям советского командования теперь относительно легко. «Легко быть умным задним умом». И потому автор очерка не склонен к вынесению категоричных приговоров, тем более с патетическим осуждением. Словом, в очерке не ставится цель кого-то заклеймить, а просто делается попытка разобраться в причинах трагедии.

Так, говоря, что главнокомандование ЮЗН ни в малой степени не виновно в ошибке с определением направления главного удара немцев весной-летом 1942 года, никто не собирается начинать гневно порицать Ставку ВГК и Генштаб: вот, мол, де, из-за них-то всё и произошло. Нам вообще совершенно не нравится та рьяность в обвинениях, которую сейчас часто проявляют молодые исследователи, безусловно, научившись этому у ряда не очень молодых историков (уж что-что, а клеймить у нас всегда умели на славу). Хочется сказать в ответ: «Вот ты бы тогда покомандовал. А я бы посмотрел, чего ты там накомандуешь…»

Да, и Ставка, и Генштаб ошиблись. И от этой ошибки никто из людей, находящихся в то время во главе РККА, открещиваться не стал. Её в своих мемуарах признали и Г.К. Жуков, и А.М. Василевский. Но какова причина ошибки?

Вопрос определения направления главного удара противника вообще очень сложен. Для его решения привлекаются разведданные, которые подвергаются осмыслению, анализу, в результате чего делаются определённые выводы. Однако надо понимать, что и данные разведки не бывают однозначны, и оценивать одни и те же данные можно по-разному (причём, противоречащие друг другу оценки будут логически вполне обоснованны).

Вот, скажем, А.М. Василевский в мемуарах повинился:

«Обоснованные данные нашей разведки о подготовке главного удара врага на юге не были учтены» [6; 206].

Но это было сказано им спустя многие годы после войны. Тогда же, в начале весны 42-го, всё столь очевидным не казалось.

Какими разведданными располагала Ставка и какими – командование ЮЗН? Почему оценка намерений противника у них оказалась разной?

Помимо сведений фронтовой разведки, а также информации, которая поступала от партизан и агентурной сети «с той стороны» фронта, наши высшие военные располагали данными, полученными из оккупированной Европы. Эти последние были предоставлены членом «Красной Капеллы» Леопольдом Треппером и говорили о планах Гитлера провести в 1942 году крупную наступательную операцию именно на Юге России [21; 5]. «Однако Сталин не поверил одному из лучших советских разведчиков», – тут же «клеймит» Верховного Главнокомандующего кандидат исторических наук В. Казак, автор статьи «Харьковский «котёл»» [21; 5].

Но ведь, как уже было показано, Сталин не просто «не поверил». Он рассматривал эту возможность, но счёл её менее вероятной, чем другую – главное наступление немцев на Центральном направлении. И для этого у него были основания: другие разведданные. Но прежде, чем мы поговорим о них, ещё несколько слов о донесениях «Красной Капеллы»

Судя по всему, именно на них и основывалось командование Юго-Западного направления, разрабатывая свой план на весенне-летнюю кампанию 1942 года, изложенный в докладе № 00137/ОП от 22.03.1942 г. в Ставку ВГК.

Откуда командование ЮЗН могло располагать такой информацией? Ведь её получение «напрямую» от агентурной сети в Западной Европе исключается. Напрямую эта информация могла поступать либо в ГРУ, либо в ГУГБ НКВД. Но вот о чём повествует А. Мартиросян в Интернет-статье «Харьковский «котёл». Трагедия по вине Хрущёва и Тимошенко»:

«…в начале марта 1942 года в Москву с фронта прилетел однокашник Самохина по академии, начальник оперативной группы Юго-Западного направления генерал-лейтенант Иван Христофорович Баграмян (впоследствии Маршал Советского Союза). Баграмян, естественно, посетил ГРУ и от своего знакомого – Александра Георгиевича Самохина, являвшегося уже начальником 2-го Управления ГРУ, узнал разведданные о планах гитлеровцев на лето 1942 года. Вернувшись на фронт, Баграмян поделился этой информацией с Тимошенко и Хрущёвым – ведь они были его прямыми начальниками» [27; 1-2].

Видимо, так или примерно так и обстояло дело. Этим и объясняется «прозорливость» С.К. Тимошенко, И.Х. Баграмяна и Н.С. Хрущёва.

Но «упёртость» Сталина и руководства Генштаба объясняется не их нежеланием «посмотреть правде в глаза», а, и об этом говорилось выше, другой группой разведывательных данных.

Главнокомандование знало и от фронтовой разведки, и от разведки непосредственно за линией фронта, что гитлеровцы сосредоточили на Центральном направлении до 70 дивизий. И данная оценка не была ошибочной. В самом деле, такое количество дивизий на Московском направлении у немцев имелось. Чтобы читателю было понятно – много это или мало, приведём следующие цифры. На центральном участке фронта немцы сосредоточили 28,3% пехотных и 38,8% танковых и моторизованных дивизий. На юго-западе, где разыгрались главные события, было 35% пехотных и 53,7% танковых и моторизованных соединений. И, наконец, в северном секторе фронта находились 21,5% пехотных и всего 6% танковых из всех соединений противника на Восточном фронте. Плюс – у немцев 7,8% войск находилось в Крыму [20; 16]. Хорошо видно, что группировка немцев на Московском направлении была значительной. Командование РККА вполне могло ожидать именно здесь основного удара германцев. Конечно, подсчитать процентное соотношение сил между направлениями оно тогда не имело возможности. Но сосредоточение сил противника на центральном участке фронта от его внимания не ускользнуло. Тем более что немцы усиленно указанное сосредоточение нам демонстрировали, в то время как на юге они его тщательно маскировали. Всё это явилось частью дезинформационной акции под кодовым названием «Кремль» [20; 15]. Не приходится сомневаться, что в рамках данной акции не только имитировалась активность на Московском направлении, но и имел место вброс дезинформации через нашу разведсеть в Западной Европе. Немцы были асами на такого рода «проделки». Достаточно вспомнить дезинформационную атаку на советское руководство накануне вторжения в СССР, которая великолепно удалась, – до самого последнего момента наши лидеры не смогли разгадать намерений гитлеровцев.

Вот почему и Сталин, и Жуков, и Генштаб в лице Шапошникова и Василевского не вняли ни предупреждениям «Красной Капеллы», ни планам командования ЮЗН. Верховный и работники Генштаба ошиблись. Но к этому были весьма весомые предпосылки. И, думается, не стоит гневно сдвигать брови и начинать обличать Верховное советское командование. На войне как на войне. Всегда кто-то кого-то «переигрывает». Для наиболее гневных обличителей, считающих наше командование «абсолютно негибким» (читай – неумным, тупым), скажем, что оно (это наше «абсолютно негибкое» командование) проделало с «умнейшими» генералами вермахта такую же «штуку» уже осенью 1942 года. Усиленно демонстрируя немцам сосредоточение войск для операции «Марс» против Ржевского выступа на центральном участке советско-германского фронта, мы скрытно накопили силы для контрудара под Сталинградом (и его противник совершенно не ожидал). При этом немцам была «слита» и ложная информация по линии агентурной разведки (через двойного агента Александра Демьянова («Гейне», известен немецкой разведке как «Макс») [12; 132]; «по мотивам» этой разведывательной игры снят известный фильм «Вариант «Омега»» с Олегом Далем в главной роли), и она сыграла большую роль в том, что немцы не разгадали планов советской стороны.

Итак, предложение командования ЮЗН о большом наступлении на юге было отклонено. Но Сталин не собирался просто пассивно обороняться и выпустить инициативу из своих рук. И Г.К. Жуков, и А.М. Василевский в один голос утверждают, что активную оборону он понимал несколько иначе, чем Б.М. Шапошников. Последний, по-видимому, считал, что активность должна проявляться, максимум, в боях местного значения. Сталин же полагал, что активная оборона – это оборона с проведением локальных наступательных операций на отдельных участках фронта. В числе таких операций Верховный числил и наступление в районе Харькова. Поэтому, отклонив при полной поддержке Генерального штаба план командования ЮЗН на проведение большого наступления на юге, Сталин дал добро на проведение наступления меньшего масштаба, в котором С.К. Тимошенко действовал бы, практически, наличными силами войск своего направления, без особого усиления и передачи больших масс подкреплений.

Вот она ошибка и Верховного, и командования Юго-Западного направления. Даже для проведения наступательной операции с ограниченными (в сравнении с первоначальным планом) целями у Юго-Западного и Южного фронтов сил было недостаточно. Однако об этом подробнее будет рассказано ниже.

Новый план наступательной операции, предоставленный Ставке ВГК, содержался в документе от 10 апреля 1942 года, озаглавленном «План операции войск Юго-Западного направления по овладению районом Харьков и дальнейшему наступлению в направлениях Днепропетровск, Синельниково». Начинался он следующими словами:

«1. В соответствии с указаниями Ставки Верховного Главного Командования, для упреждения противника в развёртывании наступательных операций и сохранения инициативы в руках наших войск перед Юго-Западным направлением на период апрель-май ставится следующая основная цель: овладеть районом Харьков, произвести перегруппировку войск и последующим ударом в направлении Днепропетровск, ст. Синельниково лишить противника важнейших переправ на Днепре.

Частными целями для фронтов является: для Юго-Западного фронта – разгром харьковской группировки противника и выход на линию Никитовка, Карловка, Бузовка для обеспечения последующих действий войск Южного фронта в направлении Днепропетровск; для Южного фронта – прочная оборона занимаемых рубежей и прикрытие ростовского, ворошиловградского направлений и района Барвенково, Славянск, Изюм.

2. Для достижения поставленных целей основным замыслом в действиях Юго-Западного фронта является: охватывающим ударом 6А с юга и 28А с севера окружить и уничтожить харьковскую группировку противника, выйти на указанный рубеж и создать выгодное исходное положение для перегруппировки к последующему удару на Днепропетровск и ст. Синельниково.

Основной замысел действий Южного фронта состоит в создании глубокой эшелонированной обороны (выделено нами – И.Д.) на важнейших направлениях и ведении активной обороны для сковывания сил противостоящего противника» [5; 425-426].

Далее в плане намечались этапы операции:

I этап – подготовительный. В ходе него создавалась необходимая для наступления группировка сил. Причём Южный фронт отдавал часть своих соединений Юго-Западному фронту [5; 426].

На II этапе, занимающем 6-7 дней, осуществлялся прорыв обороны противника, ввод в прорыв подвижных соединений ЮЗФ. Глубина операции основных сил – 30-35 км [5; 426-427].

На III этапе за 7-8 дней завершались окружение и разгром харьковской группировки противника. Глубина этапа операции – 40-45 км [5; 427].

Для достижения указанных целей планом предусматривалась следующая группировка войск ЮЗН:

«Юго-Западный фронт:

21А (в составе 8 мсд, 293, 297, 226 и 76 сд, 21 мсбр, 10 тбр, 8 отб, 338 и 105 лап РГК, 110 гап РГК и 156 арм. ап 2-го типа) развёртывается на фронте: Марино, Шахово, Шебекино (105 км)… для наступления с целью обеспечения правого фланга 28А.

Задачи армии: наступая левым флангом, к исходу шестого дня выйти на рубеж: Крейда, Нелидовка, Толоконное, перерезать передовыми частями шоссе Белгород, Харьков и обеспечить правый фланг 28А. К исходу четырнадцатого дня наступления овладеть районом Белгород… закрепиться и прикрыть действия 28А от ударов противника с севера и северо-запада.

28А в составе 13 гв., 244, 175, 227, 169, 300, 162 и 38 сд, 3 гв. кк (5 и 6 гв. и 32 кд, 34 мсбр); 6 гв. и ещё трёх тбр; 764 ап ПТО, 651 и ещё один лап РГК; 7 гв. и 870 гап РГК; 594 и 266 пап РГК, 5 гв., 51 и 233 аап 2-го типа… развёртывается на фронте Титовка, Рубежное, Хотомля, Богородичное (75 км)…

Задачи армии: нанося удар правым флангом, прорвать оборону противника, ввести в прорыв 3 гв. кк с 34 мсбр и одной тбр и к исходу шестого дня наступления выйти на фронт Толоконное, Журавлёвка, Липцы, Непокрытая. В дальнейшем, развивая наступление… к исходу четырнадцатого дня выйти на рубеж: Репки, Пересечная, Харьков, завершить совместно с 6А окружение харьковской группировки противника и продолжить уничтожение её.

38А в составе 199, 304, 337, 47 сд развёртывается на фронте: Базалеевка, Бригадировка, Шуровка, Меловая, Нижне-Русский Бишкин (100 км), имея 81 сд, с одной тбр в арм. резерве в районе Алексеевка, Ново-Николаевка.

Задачи армии: прочно оборонять занимаемый рубеж и особенно направление Чугуев, Купянск и Балаклея, Изюм. С началом наступления 28-й и 6-й армий активизировать оборону с целью сковывания противостоящих сил противника.

6А в составе 253, 266, 103, 411, 393, 270, 248 и 41 сд и ещё трёх тбр; 582, 591 ап ПТО, один лап, семь гап, один арм. ап 1-го типа РГК и три арм. ап 2-го типа РГК; 2 кк (38, 62, 70 кд и одна тбр), 6 кк (26, 28, 49 кд и 7 тбр), 2 мк (две тбр) и 3 мк (6, 130, 131 тбр, 23 мсбр); армия развёртывается на фронте Кисели, Алексеевка, Ново-Владимировка, (иск.) Панютино (65 км)…

Задачи армии: нанося главный удар правым флангом в направлении Нов. Водолага, Мерчик, прорвать оборону противника, ввести подвижные соединения в прорыв и к исходу 6-го дня наступления выйти стрелковыми соединениями на рубеж: Дудковка, Власовка, Кохановка, Поправское и подвижными соединениями на рубеж (в плане не указан – И.Д.). В дальнейшем завершить совместно с 28А окружение харьковской группировки противника, овладеть районом Красноград и к исходу 14-го дня передовыми частями подвижных соединений и левофланговыми дивизиями закрепиться на фронте Коломак, Чутово, Поповка, Скалоновка, Мажарово, Покровское.

4. В соответствии с действиями войск группировка резервов фронтов устанавливается следующая: полевое управление опергруппы Гречко в г. Изюм; 343 сд с одной тбр – в районе Александровка, Кунье, Жовтнева; 124 сд с одной тбр – в районе Бригадировка, Николаевка, Радьковка; 277 сд – в районе Сватово; 130 мсбр – Старобельки; 102 сбр – Ростов…» [5; 427-429].

Вот такой план лёг на стол Сталину после 10 апреля 1942 года. В сущности, именно в соответствии с ним войска ЮЗН и начали 12 мая наступление под Харьковом. Некоторые изменения в группировку сил были внесены в конце апреля, но сама схема операции осталась неизменной.

План выглядит совсем неплохо. Предусмотрены в нём и довольно мощные ударные группировки (6А и 28А) для устройства немцам «Канн» в районе Харькова. Предусмотрена (на первый взгляд – надёжная) оборона слабого места Барвенковского плацдарма – его устья: с юга его прикрывают войска Южного фронта, с севера – 38-я армия Юго-Западного фронта. Есть в распоряжении командования ЮЗН и значительные резервы (см. пункт 4 плана).

В принципе, причин, по которым бы план не понравился Верховному Главнокомандующему, не было. Правда, против него высказались, как мы помним, и Б.М. Шапошников с А.М. Василевским, и Г.К. Жуков. Начальник Генштаба и глава оперативного управления Генштаба были против из-за большого риска наступления из оперативного «мешка», которым являлся Барвенковский выступ. Г.К. Жуков не поддержал идею по другой причине: он настаивал на проведении наступления против Ржевского плацдарма немцев; проведение же нескольких локальных наступательных операций одновременно Георгий Константинович считал нецелесообразным, т.к. это вело бы к распылению сил, собираемых для больших наступлений (впрочем, так же считали и Б.М. Шапошников, и А.М. Василевский). Но маршала С.К. Тимошенко поддержал именно Сталин. Думается, что представлять его введённым в заблуждение командованием ЮЗН, этаким «малым наивным дитятей», которого можно убедить, в чём угодно, как это делают некоторые историки-сталинисты (тот же А. Мартиросян), абсолютно недопустимо. Такой трактовкой событий историки-сталинисты, вопреки их собственным намерениям, оказывают Верховному историческую «медвежью услугу». Получается, что Сталина очень легко было ввести в заблуждение, что собственного мнения по военным вопросам он не имел, был падок на «дешёвые эффекты» (типа, победоносной «быстренькой» наступательной операции, кем-то щедро обещанной). Какой же после этого он славный Верховный Главнокомандующий Красной Армии?

По нашему мнению, гораздо ближе к истине и гораздо более уважительно к памяти Сталина признать, что своё мнение у него было всегда, что он проверял его и согласовывал с мнением других высших военачальников страны. Когда-то и ошибался, точно так же, как ошибались эти высшие военачальники (особенно это касается событий 1941-1942 годов). Но своё мнение у него было.

Вот и в планировании Харьковской наступательной операции именно точка зрения Сталина возобладала, он «продавил» её. Он отверг и первоначальное предложение С.К. Тимошенко, и мнение Генштаба, и план Г.К. Жукова. В документе от 10 апреля отражена точка зрения Верховного Главнокомандующего, на что недвусмысленно указывают первые же слова документа:

«В соответствии с указаниями Ставки Верховного Главного Командования для упреждения противника в развёртывании наступательных операций и сохранения инициативы в руках наших войск перед Юго-Западным направлением… ставится следующая основная цель…» [5; 425].

Итак, план был утверждён. Развернулась подготовка к наступлению.

28 апреля 1942 года командование Юго-Западного направления издаёт директиву № 00275 для войск направления. В ней контуры наступательной операции обрели свой окончательный вид. Уточнялись задачи фронтам, армиям, фронтовым и армейским ВВС и даже ставились конкретные задачи для ряда подвижных соединений. Некоторые изменения, в сравнении с планом от 10 апреля, произошли как в составе армейских, так и фронтовых объединений. Наиболее значительными из них были следующие:

1) Для удара из Барвенковского выступа, который ранее осуществлялся одной 6-й армией, создавалась армейская группа генерала Л.В. Бобкина. В её состав из 6-й армии передавались 270, 393 сд, 6 кк, 7 тбр, а также входили 872 кап, 29 и 236 гап РГК. Задачей армейской группы было, наступая с Барвенковского плацдарма на запад, в район Краснограда, овладеть этим районом и, прочно его удерживая, обеспечить левый фланг 6-й армии [5; 432-433].

2) Значительно усиливалась 38-я армия. Для сравнения: если по плану от 10 апреля в её составе числились 5 стрелковых дивизий (199, 304, 337, 47 и 81-я) и одна танковая бригада (без указания номера), то, согласно директиве от 28 апреля, в неё входили уже шесть стрелковых дивизий (226, 300, 199, 304, 124 и 81-я), 22-й танковый корпус, 738 ап ПТО, 468 и 507 лап, 574 гап, 51 и 648 ап второго типа РГК, 3/5 и 3/4 гв. мп [5; 431].

Подобное усиление армии было проведено неспроста. Как мы помним, раньше её задачей было прочное удержание направлений на Чугуев, Купянск и Балаклею, Изюм (т.е. защита от удара немцев северной части устья Барвенковского выступа) и содействие наступлению ударных группировок ЮЗФ посредством проведения активной обороны, сковывающей противостоящие силы противника [5; 428]. Теперь же 38-й армии были поставлены наступательные задачи:

«…прочно удерживая рубеж Базалеевка, Богодаровка, Борщевое, Ольховатка, главными силами (четыре сд, 22 тк) перейти в наступление с фронта выс. 199,8, арт. Селянин, Пятницкое, Мартовая и, нанеся удар в направлении Молодовое, Рогань, прорвать оборону противника на участке Песчаное, Большая Бабка и к исходу третьего дня наступления выйти на рубеж Лебединка, выс. 208,7, Зарожное, Пятницкое. В дальнейшем, развивая наступление в направлении Рогань, Терновое, частью сил овладеть переправами на участке Введенское, Чугуев и завершить с частями 6А окружение чугуевско-балаклейской группировки противника. Одновременно силами двух сд и двух тбр атаковать город Харьков во взаимодействии с 28-й и 6-й армиями с востока…» [5; 431-432].

И ещё на пару документов советской стороны хотелось бы обратить внимание читателей.

Первый из них – это «Оперативная директива командования южного фронта № 00177 на оборону с задачей обеспечить своим правым крылом наступление войск Юго-Западного фронта на Харьковском направлении» от 6 апреля 1942 г.:

«1. Противник продолжает обороняться на всём фронте, усиливая свою группировку на красноармейском и славянско-краматорском направлениях за счёт подвоза пополнения из глубины и переброски части сил с таганрогского и макеевского направлений.

Резервы его – в районе Павлоград, Красноармейское, Краматорское, Артёмовск, Макеевка, Мариуполь.

Отмечен подход резервов из глубины на линии Днепропетровск- Запорожье.

Возможны активные действия противника в направлениях: барвенковском, лисичанском и ворошиловградском.

2. Армии фронта прочно закрепляются на занимаемых рубежах, обеспечивая своим правым крылом наступление войск ЮЗФ на харьковском направлении и левым крылом прикрывая ворошиловградское и ростовское направления.

3. 57А… Прочно прикрыть район Лозовая и обеспечить стык с ЮЗФ. Одну сд иметь в арм. резерве в районе Близнецы…

4. 9А… Прочно прикрыть район Барвенково и направления Изюм и Красный Лиман со стороны Славянск. Обеспечить стык с 57А.

Одну сд и две тбр иметь в арм. резерве в районе Барвенково. В дальнейшем вывести дополнительно в арм. резерв в район Ивановской ещё одну сд…

[…]

11. Фронтовые резервы с 12.4.:

а) 5 кк с 12 тбр в районе Бражовка, Курулька, Голая Долина;

б) 255 сд и 2 тбр;

в) 347 сд и гв. тбр – Ровеньки, пос. им. Дзержинского;

г) 102 сбр – Ростов.

12. От всех командармов и командиров сд требую прочной обороны, развитой в глубину, с продуманной системой огня, ПТО, с максимальным развитием оборонительных сооружений и ПТ (противотанковых – И.Д.) и ПП (противопехотных – И.Д.) препятствий и широким приспособлением к обороне населённых пунктов…

Командующий Южным фронтом

Малиновский

Член Военного совета Южного фронта

Корниец

Начальник штаба

Антонов»

[5; 434-436], [19; 207].

Цитируя второй документ, мы забежим несколько вперёд в изложении событий, но, представляется, процитировать его надо именно сейчас. Вторым документом является «Доклад командования Южного фронта начальнику Генерального штаба Красной армии генерал-полковнику А.М. Василевскому… о прорыве противником оборонительной полосы 9-й армии Южного фронта 17-20 мая 1942 г.» от 7 июня 1942 года:

«…6.4.42 г. был получен приказ главкома (ЮЗН – И.Д.): Южному фронту прочно закрепиться на занимаемых рубежах, обеспечивая своим правым крылом наступление войск ЮЗФ на харьковском направлении, и левым крылом прочно прикрыть ворошиловградское и ростовское направления.

С 14.4 устанавливалась новая разгранлиния между ЮЗФ и ЮФ, согласно которой правый фланг ЮФ протягивался до Цередаровки (7 км с.-з. Лозовая).

За счёт правого крыла ЮФ выделялось на усиление ЮЗФ восемь артполков усиления, три тбр, одна сбр и в резерв главкома – одна сбр.

По личному указанию начальника штаба ЮЗН генерал-лейтенанта Баграмяна в составе 57 и 9А следовало оставить девять сд и создать сильные резервы на ворошиловградском направлении.

[…]

В соответствии с поставленной задачей, была произведена перегруппировка по директиве фронта № 00177 от 6.4., причём, для прикрытия изюм-барвенковского направления было оставлено в составе 57-й и 9-й армий двенадцать сд и одна сбр.

57А в составе 99, 317, 150, 351 сд, 14 гв. сд, отб, 476 тап, 558 и 754 лап с двумя батальонами ПТР…

Общая ширина фронта армии – 80 км, плотность в среднем на одну сд – 16-20 км.

К этому времени численный состав дивизий был в среднем от 6 тыс. до 7 тыс. чел[овек].

9А в составе 341, 106, 216, 349, 335, 51, 333 сд, 78 сбр, 121, 15 тбр, 4 гв. тап, 437, 229 тап, 186 и 865 лап с двумя батальонами ПТР…

Общая ширина фронта армии – 90 км, плотность в среднем на одну сд – 15-18 км.

К этому времени численный состав дивизий был в среднем от 5 до 6 тыс. чел[овек].

Резервы фронта:

5 кк с 12 тбр – в районе Бражовка, Курулька, Голая Долина; 255 сд и 2 тбр – Ворошиловград; 347 сд и 4 гв. тбр – Ровеньки.

[…]

К 17.4. в 9А 216 сд была выведена в арм[ейский] резерв в район Барвенково.

К этому времени распоряжением Ставки 15 гв. сд из состава 18А была отправлена в МВО для развёртывания её в корпус.

В результате этого в 18А на 80 км оставалось только три сд и то неполного состава.

255 сд, выведенная в район Ворошиловград[а], ещё не была доукомплектована и имела в своём составе 5 424 чел[овека].

Требовалось немедленно усилить 18А, чтобы достигнуть прочного обеспечения ворошиловградского направления. С этой целью на усиление 18А была переброшена из 9А 216 сд…

Командующий фронтом

генерал-лейтенант Малиновский

Начальник штаба Южфронта

генерал-лейтенант Антонов

Член Военного совета

дивизионный комиссар Ларин»

[5; 457-459], [19; 208].

Данные два документа надо рассматривать именно в комплексе. Оперативная директива командования ЮФ рисует нам довольно-таки успокаивающую картину прикрытия наступления войск ЮЗФ из Барвенковского выступа. Две армии обеспечивают с юга это прикрытие. Армиям ещё с 6 апреля дан приказ на подготовку глубокой, эшелонированной обороны. И до 12 мая, начала наступления, надо полагать, что в этом отношении можно было сделать немало. Правда, уже в самой директиве могут насторожить слова о накоплении немцами резервов на славянско-краматорском направлении, т.е. как раз против южной оконечности устья Барвенковского выступа. Уже одно это заставляет предполагать, что немцами здесь что-то готовится, точнее, можно с большой долей вероятности думать, что готовится удар под основание нашего плацдарма. Но, казалось бы, прикрытие этого участка войсками Южного фронта довольно надёжно. И вот доклад от 7 июня как раз и показывает, что никакой надёжности в этом прикрытии не было.

Тут надо немного отвлечься от ситуации 1942 года и вернуться назад, в довоенные годы. В 1939 году вступил в силу новый Полевой устав Красной Армии – так называемый ПУ-39. Именно он и являлся действующим к 22 июня 1941 года. Так вот, согласно этому Уставу (глава № 10 «Оборона»), для построения устойчивой обороны дивизия должна занимать полосу 8–12 км по фронту и 4–6 км в глубину [8; 126], [19; 196], [18; 55]. Но надо отметить, что длина фронта в 8–12 км – это не средняя цифра. Это – именно предел (на наиболее важных участках Устав вообще определял полосу по фронту в 6 км), дальше которого ни о какой устойчивости обороны не могло быть и речи. По этому поводу советский военный теоретик В.К. Триандафилов говорил следующее:

«При имеющихся огневых средствах дивизии достаточно устойчивое положение получается при занятии дивизией участка от 4 до 8 км (оборона на «нормальных участках»). При увеличении ширины участка до 12 км устойчивость обороны уже сокращается вдвое, а на 20-километровом участке получается довольно жиденькое расположение, которое прорывается сравнительно легко» [19; 196-197].

Т.е., по В.К. Триандафилову, оборона дивизией участка шириной, превышающей даже 8 км, уже лишается устойчивости. О превышении же 12-километровой ширины и говорить не приходится.

Что же мы видим в случае с 57-й и 9-й армиями Южного фронта? У первой на одну дивизию приходится полоса в 16–20 км, у второй – 15–18 км. Даже самые максимальные допустимые нормативы оказываются перекрыты.

Но и это ещё не всё. ПУ-39 задавал нормативы обороны на стрелковую дивизию предвоенного штата. А он был, напомним, 14 483 человека. Согласно докладу командования ЮФ от 7 июня, к 12 мая численный состав дивизий 57-й армии был 6–7 тыс. человек, а 9-й армии – 5–6 тысяч человек, т.е. в два, а то и в три раза меньше довоенной штатной численности, на которую были рассчитаны оборонительные нормативы ПУ-39.

Могла ли в таком случае оборона войск Южного фронта быть надёжной? Конечно, нет.

Выше в очерке уже дважды обозначалась эта причина харьковской трагедии мая 1942 года. Говорилось о больших потерях войск ЮЗН в ходе наступательных операций января-апреля и о том, что для проведения майской операции Ставка ВГК не дала ЮЗН крупных подкреплений, командование направления вынуждено было рассчитывать, практически, только на собственные силы. Всё это и вылилось в то, что, собирая силы для ударных «кулаков», С.К. Тимошенко забирал войска у и без того ослабленного Южного фронта, удлинял его линию обороны (всё это отражено в докладе от 7 июня 1942 года), создавая предпосылку для грядущей катастрофы.

Тут в пору задаться вопросом о виновнике этого просчёта в планировании, просчёта, прямо скажем, грубого. Вина командования ЮЗН налицо. Ведь оно не могло не знать, что армии Южного фронта чрезвычайно ослабленны и не могут обеспечить устойчивого прикрытия южного фланга и тыла предстоящего наступления. При этом оно ещё более ослабляло эти армии, забирая у них войска для ударной группировки и увеличивая для них линию фронта. Совершенно были проигнорированы С.К. Тимошенко и И.Х. Баграмяном сведения командования Южного фронта от 6 апреля о накоплении немцами сил на направлениях, обороняемых 57-й и 9-й армиями. Подобное планирование нельзя назвать иначе, как авантюристическим, рассчитанным на «авось да небось»: «Поди, немцы с юга не ударят».

Но и снимать ответственность со Ставки ВГК, другими словами, со Сталина нет никаких оснований. Говорить о том, что он, мол, ничего не знал, был введён в заблуждение С.К. Тимошенко, И.Х. Баграмяном и Н.С. Хрущёвым, нельзя. Последние в своём докладе от 22 марта честно доложили чуть ли не о 50%-м некомплекте в соединениях направления, а Ставка сама отказала командованию ЮЗН в выделении значительных подкреплений. В плане от 10 апреля С.К Тимошенко весьма чётко обозначил контуры наступательной операции, в частности, имелись там и положения об изъятии части сил ЮФ для усиления ударной группировки ЮЗФ. Резко возражали против проведения данного наступления Б.М. Шапошников и А.М. Василевский. Как Верховный Главнокомандующий, Сталин не мог не учитывать всех этих обстоятельств, он не мог не предполагать, что южный фас Барвенковского выступа прикрыт весьма слабо. Его обязанностью, как Главкома, было обеспечение получения информации о поведении немцев на этом участке фронта из нескольких источников. Т.е. если предположить, что С.К. Тимошенко, И.Х. Баграмян и Н.С. Хрущёв намеренно утаили от него информацию о концентрации противником сил на славянско-краматорском и красноармейском направлениях и доложили, что там ничего серьёзного от немцев ожидать не приходится, то эти данные должны были быть им перепроверены.

Однако ничего подобного Сталин не сделал. Формулировка, к которой он прибег, отклоняя возражения Генштаба («Считать Харьковскую наступательную операцию внутренним делом Юго-Западного направления»), пригодна для кабинетных интриг, «подковёрных разборок», но никак не для планирования наступательных операций, тем более, на важном участке фронта.

* * *

Сейчас самое время поговорить о том, что же замышляли немцы против советских войск на Харьковском направлении.

Мы уже обращались к директиве фюрера и ОКВ № 41, которая обрисовала общие цели весенне-летней кампании 1942 года: прорыв на Кавказ и к Сталинграду (так называемый план «Блау» («Синий»)). Для того чтобы создать условия для проведения главной операции, директива предусматривала наступательные операции с ограниченными целями [5; 383]. В частности, на юге, для придания фронту выгодной для германских войск конфигурации, предусматривалось окружение и уничтожение советских сил, вклинившихся в немецкую оборону «по обе стороны от Изюма» [5; 384]. Речь шла как раз о ликвидации Барвенковского плацдарма.

Операция по «срезанию» Барвенковского выступа получила наименование «Фридерикус-1». Согласно плану, 6-я полевая армия (под командованием Паулюса) должна была наступать на выступ с севера, из района Балаклеи, а на южный фас плацдарма, из района Славянска, Краматорска и Александровки в общем направлении через Барвенково на Изюм, должна была нанести удар армейская группа «Клейст» в составе 1-й танковой и 17-й полевой армий. Горло Барвенковского выступа «запечатывалось». Советские войска отрезались от р. Северский Донец и уничтожались.

Начало операции было назначено на 18 мая 1942 года.

Т.е. наступай войска ЮЗН на Харьков – не наступай, а немцы предприняли бы попытку «срезания» советского плацдарма. Иуже можно только гадать, что получилось бы, если бы в Барвенковском выступе наши силы только оборонялись.

Но несомненно другое: ловушка, «мешок», «котёл» готовились немецким командованием для барвенковской группировки Красной Армии заранее. Не было никаких импровизированных планов окружения и уничтожения наших войск на этом плацдарме, родившихся у немцев только потому, что наши войска начали наступать. Точнее, импровизация была. Но касалась она уже вопросов приведения в исполнение ранее составленного плана (об этом ниже).

Можно сказать, что весной 1942 года под Харьковом столкнулись советские и немецкие оперативно-стратегические замыслы. И кто возьмёт верх в этом столкновении, зависело не только от планов, но и от оперативного искусства германского и советского командования на данном участке фронта, т.е. от умения качественно претворять планы в жизнь.

* * *

Говоря о подготовке советского наступления под Харьковом, нельзя не отметить, что командование Юго-Западного направления, готовя наступательную операцию, проявило ставшее губительным небрежение в разведке сил противника.

Во-первых, оно просто-напросто пренебрегло данными командования ЮФ об усилении немецких войск в полосе обороны фронта (см. выше).

Во-вторых, именно в силу первого обстоятельства оно «проглядело» концентрацию двух танковых дивизий немцев (14-й и 16-й) против войск 9-й армии Южного фронта.

Причём, слово «проглядело» взято нами в кавычки не только потому, что его употребление в данном контексте является всё-таки переносным. Есть все основания говорить, что мы имеем дело не с «недоглядом», а с игнорированием уже имеющихся сведений. В самом деле, если обратиться к докладу от 22 марта 1942 года, то можно увидеть, что командование ЮЗН говорило не о двух, а даже о трёх танковых (13, 14 и 16-й) и трёх моторизованных дивизиях, которые тоже имели в своём составе танки, против Южного фронта ЮЗН. Общее количество танков на этом направлении против наших войск прогнозировалось либо 900, либо 2 250(!) [5; 420].

Заметим, что в прогнозе присутствуют и 14-я, и 16-я танковые дивизии немцев. Надо полагать, что подобную оценку С.К. Тимошенко и И.Х. Баграмян давали не «с потолка», а на основании каких-то разведданных. И пусть часть этих сил находилась на фронте против Ростова (т.н. Миус-фронте), но вот 14 тд уже после январско-февральских боёв стояла на южном берегу реки Самары, которая служила южной границей Барвенковского выступа, всего-то в двадцати с лишним километрах от самого Барвенково. Её, наверняка, видело и командование ЮФ, и командование ЮЗН уже в марте 1942 года. И вдруг про неё как-то «забыли» в мае. По поводу 14 тд К.В. Быков пишет:

«Беспечность советского командования и неэффективность советской разведки, которые, подготавливая майскую операцию, не учли или проморгали присутствие немецкой танковой дивизии в своём ближнем «подбрюшье», просто поразительны!» [5; 237].

Согласимся с утверждением о поразительной беспечности, но по отношению к 14 тд, думается, надо говорить именно об её «неучёте».

«Проморгать» же могли 16 тд, которая только с 24 апреля стала выводиться с Миус-фронта и была собрана довольно далеко от Барвенковского выступа – в районе Сталино [5; 253]. И только 14 мая оттуда поротно стала перебрасываться к Краматорску, где и сконцентрировалась 15-16 мая [5; 255].

В-третьих, командование ЮЗН ожидало увидеть непосредственно под Харьковом всего одну танковую дивизию. В реальности, их там оказалось две (3-я и 23-я) [5; 8-9, 11]. Тут надо учесть, что, как явствует из доклада № 00137/ОП от 22 марта 1942 года, командование ЮЗН считало, что число танков в немецкой танковой дивизии либо 250, либо 500 единиц [5; 8-9, 420]. И вот когда по наступающей северной советской группировке ударили две танковые дивизии, вместо ожидаемой одной, то нервы у командования ЮЗН должны были дрогнуть: как-никак удар наносили минимум 250, а то и 500 боевых машин, на которые, собственно говоря, «никто не рассчитывал».

Именно отсюда проистекли и лишение должной авиационной поддержки наступающей южной советской группировки (6-й армии Городнянского и группы Бобкина), т.к. почти вся авиация была переброшена «на север» для борьбы с «неожиданными» немецкими танками, и задержка с вводом в дело 21-го и 23-го танковых корпусов в полосе прорыва 6-й армии Городнянского, т.к. советское командование должно было, по крайней мере, подождать развития событий «на севере».

Кстати, просчёт с количеством танков в немецкой танковой дивизии – вина не только командования ЮЗН, но и командования Красной Армии вообще. Ещё предвоенные планы развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на случай войны с Германией исходили из предположения о 500 танках в немецкой танковой дивизии (это особённо отчётливо видно по «Уточнённому плану…» от 11 марта 1941 года). Спустя почти год после начала войны с немцами так и не выяснили, что максимальное количество танков в танковой немецкой дивизии – около 220 машин (при трёхбатальонном составе единственного танкового полка дивизии). Если же количество батальонов в полку равно двум (что бывало в 42-м году гораздо чаще), то количество танков в танковой дивизии – около 150. Ни о каких пятистах машинах и близко речи не шло, даже в 1941 году, не говоря о 1942-м, когда немцы уже были изрядно потрёпаны в ходе войны с СССР.

Как видим, бывает очень опасно не только недооценивать, но и значительно переоценивать силы противника.

В-четвёртых, командование ЮЗН ожидало увидеть крупную немецкую танковую группировку в районе Змиева, каковой там не оказалось вообще. К.В. Быков утверждает, что ошибочную информацию в данном случае предоставила «партизанская разведка» [5; 10]. Командование ЮЗН со своей стороны эту информацию должным образом не перепроверило. В итоге наступление немецких танков со стороны Змиева ожидалось даже тогда, когда под Харьковом обнаружились «лишние» танки противника. И это явилось ещё одной причиной, по которой 21-й и 23-й танковые корпуса ввели в прорыв позже, чем предполагалось: их держали для парирования удара «змиевских» германских танков. Подобное «а вдруг» – следствие плохо поставленной и проведённой разведки.

В целом, надо отметить, что плохая разведка и игнорирование разведданных командованием явились обстоятельствами, обусловившими, в числе прочих, наше поражение в Харьковском сражении мая 1942 года.

* * *

Сказав о планах сторон, отметив недочёты советского планирования, прежде чем начать изложение хода Харьковского сражения, всё же остановимся на тех силах, которые участвовали в нём с обеих сторон. Частично, говоря о планах нашего командования, этого вопроса мы уже касались. Но осветить его хотелось бы подробнее.

Сейчас у некоторых авторов можно встретить навеянное мемуарами и разного рода историческими военными писаниями немцев утверждение, что победу в мае 1942 года под Харьковом вермахт одержал, значительно уступая в силах советским войскам.

Скажем сразу, что подобное утверждение вряд ли можно признать справедливым. Во всяком случае, ни о каком значительном превосходстве сил Красной Армии над немцами в Харьковском сражении говорить не приходится. Рассмотрим это положение на конкретных цифрах.

Согласно данным исследовательской группы генерала Кривошеева, численность советской группировки, задействованной в харьковских событиях в мае 1942 года (Юго-Западный фронт и 9-я и 57-я армии Южного фронта), составляла 765 300 человек [7; 179], [31; 311]. Без преувеличения можно сказать, что информация генерала Кривошеева и его коллег, специально много лет занимавшихся вопросами изучения потерь Красной Армии в ходе Великой Отечественной войны, является максимально достоверной и вызывает наибольшее доверие. Говорится это к тому, что по численности группировки наших войск под Харьковом имеются и другие цифры. Так, А. Галушко и М. Коломиец в своей работе «Бои под Харьковом в мае 1942 года» приводят следующие данные: войска ЮЗФ, ЮФ (9-я и 57-я армии) к началу операции имели в своём составе 640 000 человек [9; 5]. Но мы остановимся всё-таки на числе, приводимом Кривошеевым, и не только по вышеуказанной причине, но и для того, чтобы избежать упрёков в пристрастности, т.к. цифра в книге А. Галушко и М. Коломиеца отличается от «цифры Кривошеева» на 125 300 в меньшую сторону, т.е. «играет» в пользу нашего утверждения.

Противостоящая нашим войскам немецкая группировка к началу мая насчитывала 636 000 человек [9; 5].

Соотношение по людям – 1,2:1 в пользу советских войск.

Как видим, никакого «глобального» численного перевеса к началу операции под Харьковом советские войска над силами вермахта в этом районе не имели. И сейчас мы не говорим о тех подкреплениях, которые прибывали к немцам уже в ходе развернувшегося сражения.

Вообще же, надо заметить, что начинать наступательную операцию, не имея значительного перевеса в силах над противником, не просто легкомысленно, но, буквально, безумно. И командование ЮЗН было убеждено, что оно под Харьковом значительно превосходит противника. На самом деле оно ошибалось. Противника оно не дооценило.

Убедительный перевес у нас был по количеству задействованных в операции соединений и частей.

К исходу 11 мая в составе Юго-Западного фронта насчитывалось 29 стрелковых, 1 мотострелковая и 9 кавалерийских дивизий, 4 мотострелковые, 19 танковых бригад. Кроме того, имелось четыре отдельных танковых батальона. Действия войск фронта должны были поддерживать 32 артиллерийских полка. Правда, к началу операции на позициях были всего 17 из них, ещё 11 находились в районах сосредоточения в 12-15 км от назначенных им позиций, а 4 полка вовсе не прибыли [17; 321].

В 28-ю армию (командующий – генерал Д.И. Рябышев) входило 6 стрелковых дивизий (13-я гвардейская, 244, 175, 169, 162 и 38-я), 3-й гвардейский кавалерийский корпус (5, 6-я гвардейские, 32-я кавалерийские дивизии, 34-я мотострелковая бригада), 4 танковых бригады (6-я гвардейская, 84, 90 и 57-я), 9 артполков РГК [5; 431], [17; 313], [28; 184, 188].

В состав 21-й армии (командующий – генерал В.Н. Гордов) входило 5 стрелковых дивизий (297, 301, 76, 293 и 227-я), 1 мотострелковая дивизия (8-я), 1 мотострелковая бригада (1-я), 1 танковая бригада (10-я), 1 отдельный танковый батальон (8-й), 4 артполка РГК. Но надо заметить, что для прорыва немецкой обороны отряжались только 3 левофланговых стрелковых дивизии армии (76, 293 и 297-я) и 10-я танковая бригада [5; 430-431], [17; 314], [28; 188].

38-я армия (командующий – генерал К.С. Москаленко) включала 6 стрелковых дивизий (226, 300, 199, 304, 81 и 124-я), 22-й танковый корпус (13, 36, 133-я танковые бригады, 51-й мотоциклетный батальон, один стрелковый батальон), 6 полков РГК. В наступление переходили четыре правофланговые стрелковые дивизии армии и бригады 22-го танкового корпуса, которые были распределены между отдельными атакующими дивизиями армии и использовались как бригады непосредственной поддержки пехоты (НПП) [5; 431-432], [9; 7], [17; 314-315], [28; 184, 188].

6-я армия (командующий – генерал А.М. Городнянский) имела в своём составе 8 стрелковых дивизий (41, 47, 103, 248, 253, 266, 337 и 411-я), 4 танковых бригады (5-я гвардейская, 37, 38, 48-я), 2 танковых корпуса (21-й и 23-й), 14 артполков РГК [5; 432], [17; 315], [28; 184, 188].

Армейская группа (командующий – генерал Л.В. Бобкин) состояла из 2 стрелковых дивизий (270, 393-я), 6-го кавалерийского корпуса (26, 28 и 49-я кавалерийские дивизии) и 1 танковой бригады (7-й) [5; 432-433], [17; 316], [28; 188].

В резерве командующего Юго-Западным фронтом находились две стрелковые дивизии (277-я и 343-я), 2-й кавалерийский корпус (три кавалерийские дивизии), 3 отдельных танковых батальона [5; 432-433], [17; 316], [28; 183].

Группировка войск Южного фронта (9-я, 57-я армии и часть фронтовых резервов), оборонявшая южный фас Барвенковского выступа, к 12 мая насчитывала в своём составе 11 стрелковых дивизий, 1 стрелковую бригаду, 3 танковых бригады, отдельный танковый батальон, 3 кавалерийских дивизии, 8 артиллерийских полков и 4 батальона противотанковых ружей [5; 458], [9; 8].

В состав 57-й армии (командующий – генерал К.П. Подлас) входило 5 стрелковых дивизий (150, 317, 99, 351-я и 14-я гвардейская), отдельный танковый батальон, 3 артполка РГК и 2 батальона ПТР [5; 458], [9; 8], [17; 331-332].

9-я армия (командующий – генерал Ф.М. Харитонов) включала 6 стрелковых дивизий (341, 106, 349, 335, 51 и 333-я), 1 стрелковую бригаду (78-я), 2 танковые бригады (15-я и 121-я), 5 артполков РГК и 2 батальона ПТР [5; 458], [9; 8-9], [17; 332].

В Барвенковском выступе находились два резервных фронтовых соединения: 5-й кавалерийский корпус (60, 34 и 30-я кавалерийские дивизии) и 12-я танковая бригада [5; 458], [9; 8-9], [17; 332].

Какие соединения с немецкой стороны противостояли советским?

Район будущего сражения делился между двумя немецкими войсковыми объединениями – 6-й полевой армией под командованием генерала Ф. Паулюса и армейской группой генерала Э. фон Клейста в составе 1-й танковой и 17-й полевой армий.

21, 28 и 38-й армиям противостояли силы 75, 79 и 294-й пехотных дивизий. В Чугуевско-Балаклеевском выступе оборонялись 297, 44 и 71-я пехотные дивизии. Направление на Змиев прикрывала 108-я венгерская легкопехотная дивизия. Далее рубеж держали 62-я пехотная и 454-я охранная дивизии. В районе Краснограда размещалась 113-я пехотная дивизия. Стык 6-й полевой армии и армейской группы Клейста обеспечивала так называемая группа Корцфлейша в составе 1, 4 и 2-й румынских пехотных дивизий, 298-й пехотной дивизии и двух третей 68-й пехотной дивизии. Большая часть группы Корцфлейша (за исключением 4-й румынской пехотной дивизии, одного полка 2-й румынской пехотной дивизии и одного полка 298-й пехотной дивизии) была сосредоточена уже в полосе обороны 57-й армии Южного фронта [9; 8], [17; 318-319].

Таким образом, к началу нашего наступления под Харьковом против войск Юго-Западного фронта оборонялись примерно 12 пехотных дивизий противника. Уже в ходе боёв немцы перебросили с севера против 21-й армии 168-ю пехотную дивизию и 88-ю пехотную дивизию неполного состава, которая действовала под названием «группа Гольвитцера» [17; 329]. В район Краснограда против группы Бобкина была переброшена 305-я дивизия противника [17; 330]. Т.е. силы немцев под Харьковом можно считать равными, примерно, 15 пехотным дивизиям.

Как уже указывалось выше, непосредственно в районе Харькова у немцев оказались сосредоточены 2 танковые дивизии (3-я и 23-я). Кроме того, действия 62-й пехотной дивизии поддерживал 194-й дивизион штурмовых орудий StuG-III, а 113-й пехотной дивизии был придан 244-й дивизион штурмовых орудий [17; 318], [9; 11], [5; 209].

Однако подобное значительное превосходство над немцами в количестве частей и соединений дало нам только полуторное превосходство в живой силе на харьковском направлении, что, безусловно, свидетельствует о меньшей штатной численности наших соединений и о меньшей их наполняемости в сравнении с немецкими [9; 5], [16; 224]. Вот что по этому поводу пишет в своих мемуарах генерал С.П. Иванов:

«…существенного количественного превосходства над противником у нас не было. Численность советских дивизий составляла в среднем не более 8-9 тысяч человек, а немецких – 14-15 тысяч» [16; 224].

Но если в полосе действий Юго-Западного фронта у нас хотя бы было превосходство в количестве соединений и численности живой силы, то в полосе правого крыла Южного фронта этого не наблюдалось.

Как уже отмечалось, 57-й армии ЮФ противостояла большая часть сил группы Корцфлейша (1-я румынская пехотная дивизия, 2 полка 2-й румынской пехотной дивизии, 2 полка 298-й пехотной дивизии, 2 полка 68-й пехотной дивизии). Далее оборонялись соединения III моторизованного корпуса генерала фон Макензена: 1-я горно-егерская дивизия, 14-я танковая дивизия, 100-я легко-пехотная дивизия, один полк 60-й моторизованной дивизии, валлонский батальон и хорватский полк. Во втором эшелоне находились две трети 60-й моторизованной дивизии. Кстати, в составе этой дивизии был танковый батальон (160-й). Затем оборону держали соединения ХLIV армейского корпуса: 97-я легкопехотная дивизия, 2 полка 384-й пехотной дивизии, 1 полк 68-й пехотной дивизии, 257-я и 295-я пехотные дивизии. Во втором эшелоне корпуса находились 101-я легкопехотная, 584-я пехотная дивизии и 1 полк 384-й пехотной дивизии [17; 319-320, 334-335], [9; 8, 15-16].

Таким образом, уже к началу советского наступления на Харьков силам Южного фронта на южном фасе Барвенковского плацдарма противостояли более 11 пехотных дивизий, 1 моторизованная и 1 танковая дивизии противника. Учитывая, что дивизии ЮФ к этому времени имели наполняемость личным составом в размере, примерно, от 45 до 65% от штатной (по штатам 1942 года), уже можно говорить, что соотношение сил складывалось на этом участке фронта не в нашу пользу. Однако до 17 мая, т.е. дня начала наступления группы «Клейст», силы последней ещё больше возросли. Для её усиления немцами были переброшены 20-я румынская пехотная дивизия, итальянская боевая группа генерала Барбо, 389-я пехотная и 16-я танковая дивизии. Противником советских 9-й и 57-й армий стали более 13 (учитывая отдельный хорватский полк и группу Барбо, можно говорить о 14) пехотных, 1 моторизованная и 2 танковые дивизии. Даже по количеству соединений на южном фасе Барвенковского выступа наблюдалось некоторое превосходство немцев. По количеству же людей войска правого крыла ЮФ значительно уступали армейской группе «Клейст». Достаточно сказать, что в районах наступления немцам удалось создать двукратное превосходство в живой силе [17; 335].

Не менее спорным является утверждение о подавляющем превосходстве советских войск, участвовавших в Харьковском сражении, над германскими в технике и вооружении.

Начнём с авиации. К проведению операции привлекались 32 авиационных полка Юго-Западного и Южного фронтов, имевших в своём составе 654 самолёта, в том числе 251 истребитель (106 ЛаГГ-3, 87 Як-1, 39 И-16, 8 И-153, 11 МиГ-3), 83 дневных бомбардировщика (27 Су-2, 26 СБ, 2 Ар-2, 28 Пе-2), 63 штурмовика (Ил-2), 142 ночных бомбардировщика (104 У-2, 31 Р-5, 7 Ил-4) [17; 316]. Хорошо видно, что значительную часть (более 20%) авиации Красной Армии в Харьковской операции составляли ночные легкомоторные самолёты, которые никак не могли быть использованы ни для поддержки действий войск в дневное время, ни для борьбы с немецкой авиацией.

Немецкую группу армий «Юг» поддерживал 4-й воздушный флот. В его составе было более тысячи самолётов [9; 5-6]. Соотношение в самолётах 1,5(1,6):1 в пользу немцев [28; 224]. Правда, к началу советского наступления большая часть 4-го воздушного флота была связана действиями в Крыму. Но германское командование оперативно перебросило значительные его силы под Харьков, и уже 14 мая, т.е. на третий день наступления войск ЮЗФ, господство в воздухе перешло к авиации противника.

Войска Юго-Западного фронта имели в обеих наступающих группировках 2860 орудий и миномётов (331 – в 21А, 893 – в 28А, 485– в 38А, 832 – в 6А, 319 – в армейской группе генерала Л.В. Бобкина) [28; 183, 188], [17; 313-316].

В противостоящей наступлению наших войск немецкой группировке насчитывалось 856 орудий калибра 75–210-мм (данных об орудиях меньшего калибра в нашем распоряжении нет) и 1 024 миномёта, т.е. всего – 1 880 стволов [16; 224]. Соотношение 1,5:1 в пользу наших войск.

Не располагаем мы и информацией о соотношении артиллерии в полосе противостояния правого крыла Южного фронта и армейской группы Клейста. Однако известно, что в последней насчитывалось всего 1 600 орудий (без учёта миномётов) [16; 224]. По утверждению генерала С.П. Иванова, количество орудий и миномётов в немецких войсках, находившихся против южного фаса Барвенковского выступа, делало соотношение сторон по артиллерии в период Харьковского сражения примерно равным [16; 224].

Наконец, обратимся к сравнению танковых сил, которыми располагали под Харьковом наши и немецкие войска.

Северная группировка Юго-Западного фронта:

21А: 10 тбр и 8 отб – 48 танков [17; 314], [9; 9], [28; 188].

28А: 6 гв., 57, 84, 90 тбр – 181 танк [17; 313], [9; 9], [28; 188].

38А: 22 тк, разбросанный по дивизиям армии побригадно (36, 133, 13 тбр) – 105 танков [17; 314-315], [9; 9], [28; 188].

Итого: 334 танка.

Южная группировка Юго-Западного фронта:

6А: 5 гв., 37, 38, 48 тбр – 166 танков,

21 тк (64, 198 и 199 тбр),

23 тк (6, 130, 131 тбр).

В обоих корпусах – 269 танков [17; 314-315], [9; 9], [28; 188].

Армейская группа генерала Л.В. Бобкина: 7 тбр – 40 танков [17; 316], [9; 9], [28; 188].

Итого: 475 танков.

Резерв командующего ЮЗФ: три отдельных танковых батальона (по 32 танка в каждом) – 96 танков [17; 316], [28; 188].

Всего танков в составе ЮЗФ к 12 мая 1942 года – 905 единиц.

206 боевых машин южной советской группировки должны были действовать как танки непосредственной поддержки пехоты. 269 танков 21-го и 23-го танковых корпусов представляли собой эшелон развития успеха.

Противостояли наступающим советским танковым соединениям на харьковском направлении 3-я, 23-я танковые дивизии, 194-й и 244-й дивизионы штурмовых орудий.

Вопрос о количестве танков в указанных танковых дивизиях немцев не столь однозначен.

23-я танковая дивизия была сформирована осенью 1941 года во Франции. Под Харьков была переброшена в марте-апреле 1942 года в качестве резерва группы армий «Юг». Так вот, в марте её 201-й танковый полк насчитывал 181 танк [17; 319]. Подчёркиваем ещё раз – данные о 181 танке в дивизии относятся к марту, а не к маю 1942 года, хотя в работах некоторых авторов этот нюанс как-то не оговаривается [9; 11]. Но ведь в боях до майского советского наступления дивизия не участвовала, потерь не несла. А вот пополнение материальной частью вполне могла получать. Словом, к 12 мая танков в ней могло быть и больше, чем 181.

3-я танковая дивизия, в отличие от 23-й, принимала активное участие в боях под Харьковом зимой-весной 1942 года. Её части понесли значительные материальные и людские потери. Но в начале апреля дивизия была выведена с фронта в Харьков. Она также получила статус резервной дивизии группы армий «Юг». В течение апреля – начале мая шло её интенсивное пополнение людьми и боевой техникой, о чём можно узнать из официальной истории этой дивизии [5; 118-121]. О результатах пополнения дивизионный историк, в частности, пишет:

«6-й танковый полк снова имел три боеспособных батальона (выделено нами – И.Д.)» [5; 120].

Однако в контрударах по трём северным советским армиям под Харьковом первоначально принимал участие только 3-й батальон танкового полка дивизии под командованием майора Зиервогеля. По состоянию на 5 мая в нём насчитывалось 45 танков [9; 11]. Некоторые исследователи как-то забывают о двух других боеспособных, по утверждению самих немцев, танковых батальонах дивизии и начинают говорить о 45 танках во всей 3-й танковой дивизии или только эти 45 танков и «кидают на немецкую чашу весов» при составлении «советско-германского танкового баланса» по состоянию на 12 мая 1942 года [17; 319], [9; 11].

Между тем советские военачальники (И.Х. Баграмян, К.С. Москаленко, С.П. Иванов), принимавшие непосредственное участие в тех трагических событиях, на основании ставших известными после окончания войны немецких документов говорят о, примерно, 370 танках противника, противостоявших нашей группировке, действовавшей северо-восточнее Харькова [2; 82, 92], [28; 194], [16; 224].

Учитывая «огрехи в вычислениях» современных историков, мы всё-таки более склонны доверять цифрам, приводимым нашими полководцами.

194-й дивизион насчитывал к началу советской наступательной операции около 30 САУ StuG-III, а 244-й дивизион – 18 САУ [17; 318], [9;11], [5; 209].

Таким образом, под Харьковом немцы имели к 12 мая около 420 танков и САУ.

В составе правого крыла Южного фронта, после передачи им пяти танковых бригад Юго-Западному фронту, оставалось всего три танковых бригады: 12, 15 и 121-я.

15-я и 121-я танковые бригады входили в состав 9-й армии

По состоянию на 7 мая в 15 тбр имелось всего 16 танков [9; 9]. Уже 7 мая бригада была введена в бой под Маяками и, конечно же, понесла какие-то потери. Об их конкретном количестве к 15 мая, дате прекращения «Маяковской» операции, нам ничего неизвестно. Но есть косвенные данные, которые позволяют судить об их примерном размере. Известно, что уже 7 мая бригада потеряла в бою 5 танков [9; 50]. Поскольку в атаке на Маяки 11 мая принимало участие всего 8 боевых машин из этой бригады, то можно констатировать потерю 8 танков к 11-му числу [9; 50], [17; 332-333]. Учитывая продолжавшиеся до 15 мая под Маяками бои, а также возможность восстановления, ремонта некоторых машин своими силами, можно с большой долей вероятности предполагать, что к началу немецкого контрнаступления в составе бригады было не более 10 боевых машин. И скорее всего, их было меньше.

В 121 тбр по состоянию на 13 мая было 32 или 34 (встречаются разные цифры) танка. С 13-го числа бригаду также привлекли к операции в районе Маяков [9; 9]. Поэтому потерь и в её составе исключать нельзя, но информацией о них мы не располагаем. Итак, 121 тбр имела к 17 мая не более 34 машин.

12-я танковая бригада составляла резерв командующего Южным фронтом, в боях под Маяками не участвовала и в дело была введена только 17 мая, т.е. её использовали уже для парирования удара группы Клейста. Но в её составе к 17 мая было всего 10 танков [9; 9].

В 57-й армии Южного фронта танковых бригад не было вообще. Армия располагала лишь одним отдельным танковым батальоном. О числе машин в нём к моменту начала немецкого наступления нам ничего неизвестно. Но с уверенностью можно говорить, что танков в батальоне не могло быть более 36 – штатная численность отдельного танкового батальона [22; 187].

Таким образом, к 17 мая 1942 года правое крыло Южного фронта могло противопоставить немцам около 80-90 танков.

Правда, всё-таки надо учесть, что уже в ходе катастрофически развивавшихся для советских войск событий, связанных с наступлением армейской группы Клейста, в помощь Южному фронту были переброшены 64-я танковая бригада из состава 21-го танкового корпуса, избежавшая окружения, 3-я и 114-я танковые бригады и 92-й отдельный танковый батальон из резервов командования Юго-Западного направления [9; 11]. Но 64, 3 и 114 тбр участвовали уже в прорыве образованного немцами кольца, а к парированию удара танковых масс Клейста был привлечён только 92 отб (о количестве танков в нём к 17 мая информации у нас нет, но известно, что когда батальон был включён в состав сводного танкового корпуса, созданного для прорыва извне кольца окружения, в нём было всего 20 машин; однако, к тому времени батальон мог понести потери; в любом случае, к 17 мая в нём не могло быть более 36 танков) [17; 341], [9; 70], [4; 237].

Какими танковыми силами против правого крыла Южного фронта располагали немцы? Здесь у них к 17 мая имелись: 14-я и 16-я танковые дивизии, 160-й танковый батальон 60-й моторизованной дивизии и дивизион штурмовых орудий.

14-я танковая дивизия действовала в районе южнее Барвенково уже с января 1942 года. В боях понесла значительные потери. В течение весны интенсивно получала машины из ремонта, а также пополнение людьми и техникой. Тем не менее укомплектованность её танками к началу наступления немцев была далека от штатной. Известно, что 36-й танковый полк дивизии был двухбатальонного состава [5; 236]. Следовательно, количество танков в нём должно было быть не менее 140 единиц. В реальности известно, что 14-я танковая дивизия и 160-й танковый батальон 60-й моторизованной дивизии вместе к 17 мая имели всего 69 танков [9; 11].

16-я танковая дивизия, снятая с фронта из-под Ростова в конце апреля, сосредоточилась в районе Краматорска в течение 15-16 мая. В зимне-весенних боях дивизия также понесла большие потери, но успела получить и значительные пополнения. К 17 мая во 2-м танковом полку дивизии (состоял из двух батальонов) насчитывалось 97 танков [9; 11], [5; 244, 246, 252].

Дивизион штурмовых орудий состоял из 17 САУ [17; 335].

Общий «танковый потенциал» немцев против войск правого крыла Южного фронта – 183 танка и САУ.

Объективность требует, чтобы при составлении «танкового баланса» сторон нами были учтены и танковые формирования, находившиеся в резерве командования Юго-Западного направления в районе, где разыгралось Харьковское сражение. О них чуть выше упоминалось, т.к. в ходе событий эти формирования были переданы в состав Южного фронта. Однако и к 12 мая (дате начала советского наступления), и к 17 мая (дате начала наступления немцев) они находились в резерве командования ЮЗН. Речь идёт о 3-й, 114-й танковых бригадах и 92-м отдельном танковом батальоне. По состоянию на 12 мая (или 17 мая; какую из указанных дат брать – в данном случае роли не играет):

3-я танковая бригада имела в своём составе 33 танка [17; 341], [9; 70], [4; 237].

114-я танковая бригада – 25 танков [17; 342], [9; 70], [4; 237].

92-й отдельный танковый батальон – не более 36 танков; скорее всего – меньше [17; 342], [9; 70], [4; 237].

Всего – около 90 боевых машин.

Сравнивать «танковые потенциалы» сторон можно по-разному.

Для начала сравним общее количество танков:

В наших войсках – около 1080 танков.

У немцев – около 603 боевых машин.

Соотношение – 1:1,8 в пользу Красной Армии.

Можно сравнивать более дифференцированно, причём «степени дифференциации» будут различные.

Противостоящие друг другу Юго-Западный фронт и 6-я полевая армия немцев: 1:2,2 в пользу советских войск.

Но северная и южная группировки ЮЗФ действовали обособленно друг от друга. Поэтому целесообразно провести сравнение танковых сил в полосе действия каждой из них.

Район действия северной ударной группировки ЮЗФ: 1:1,1 в пользу немцев.

Район действия южной ударной группировки ЮЗФ: 1:9,8 в пользу Красной Армии. С учётом резервных танковых батальонов соотношение ещё более благоприятно для нас: 1:11,8.

Правое крыло Южного фронта – армейская группа «Клейст»: 1:2 в пользу германских войск.

Полоса обороны 9-й советской армии – ударная группировка группы Клейста: 1:4 в пользу немцев.

Как видим, при общем танковом превосходстве советских войск в районе Харьковского сражения примерно в два раза, на отдельных участках этого района ситуация не была столь однозначной.

В полосе действия северной ударной группировки Юго-Западного фронта немцы даже имели некоторый перевес в танках. Зато южнее Харькова Красная Армия превосходила противника в 10-12 раз! Строго говоря, танков в полосе наступления 6-й армии А.М. Городнянского и армгруппы Л.В. Бобкина у немцев не было вообще. Противостояли советской танковой лавине здесь только около 50 штурмовых орудий. То, что это убедительнейшее преимущество не было нами реализовано, явилось следствием как умелого построения немцами противотанковой обороны, так и ошибок советского командования в использовании имеющихся в его распоряжении танковых сил.

Зато в полосе удара группы Клейста германцам удалось обеспечить четырёхкратный перевес в танках. И они великолепно его использовали. Как, впрочем, умело использовали они и незначительное своё танковое преимущество против войск 21, 28 и 38-й армий северо-восточнее Харькова.

Подытоживая сказанное о силах противостоявших друг другу в Харьковском сражении группировок, можно смело утверждать, что решающего превосходства в силах (исключая общий «танковый потенциал») Красная Армия над вермахтом не имела.

ГЛАВА II

НАЧАЛО

События, разыгравшиеся в мае 1942 года под Харьковом, имеют два центра притяжения. Первый – это Старосалтовский плацдарм северо-восточнее города и районы севернее и южнее этого плацдарма. Отсюда наносили удар 21-я (командующий – генерал Гордов), 28-я (генерал Рябышев) и 38-я (генерал Москаленко) армии. Главной ударной силой была 28-я армия. Её северный фланг обеспечивал Гордов, а южный – Москаленко.

Вторым центром событий был Барвенковский выступ юго-восточнее Харькова. Из него наступала 6-я армия (генерал Городнянский) и армейская группа генерала Бобкина. Именно здесь и произошло окружение крупных сил советских войск.

Наше наступление на Харьков не было для немцев полной неожиданностью. От внимания их разведки не ускользнула концентрация войск Юго-Западного направления. Кроме того, информацию о предстоящем наступлении германское командование получало от многочисленных перебежчиков. Историки ряда немецких соединений и частей, участвовавших в харьковских боях мая 1942 года, в один голос говорят о том, что число перебежчиков с советской стороны было значительным. Поэтому германские войска тщательно готовились к отражению удара, укрепляя свои позиции. Хорошо развитая система обороны и огневого взаимодействия позволяла им держать фронт относительно малыми силами, иметь достаточные резервы в тылу для переброски на угрожаемые участки и создавать на направлениях своих ударов заметное превосходство.

Главная оборонительная полоса немцев на харьковском направлении имела глубину до 20 километров. Её основу составляли опорные пункты и узлы сопротивления, созданные вокруг населённых пунктов.

Вторая оборонительная полоса была построена в 10-15 километрах от переднего края, тыловая – в 20-25 километрах от фронта.

В 7.30 утра 12 мая, после часовой артиллерийской подготовки, войска Юго-Западного фронта перешли в наступление.

На северном участке, несмотря на то, что большое количество огневых средств противника оказалось не разведанным и неподавленным, частям фланговых 21-й и 38-й армий к концу дня удалось прорвать главную полосу обороны и продвинуться на 6-10 километров. Наступавшая в центре 28-я армия смогла вклиниться в оборону противника лишь на 2 км.

На южном участке наступление также развивалось успешно. Благодаря значительному численному превосходству советские войска уже к полудню преодолели сопротивление противника. Во второй половине дня в прорыв были введены кавалерийский корпус и танковая бригада. К вечеру глубина прорыва достигла 12-15 километров, и немцы в срочном порядке собирали все наличные силы на втором оборонительном рубеже. Советское командование ввело в бой дивизии второго эшелона. Но 21-й и 23-й танковые корпуса остались на рубежах сосредоточения в 35 километрах от района боёв.

На этот момент советская авиация практически безраздельно господствовала в воздухе как в районе действия северной советской ударной группировки, так и в районе действия группировки южной. Авиация противника в это время была занята в Крыму.

Неожиданным итогом первого дня боёв на северном участке советского наступления было наименьшее продвижение 28-й армии, на которую возлагались главные задачи по разгрому группировки противника северо-восточнее Харькова. Хотя 28-я армия имела гораздо больше сил и средств для прорыва оборонительных позиций противника, но именно на направлении её удара немцы создали наиболее плотную оборону. И это говорит о том, что их командование, благодаря стараниям своей разведки и информации, полученной от перебежчиков с советской стороны, точно определило место приложения основных усилий северной группировки войск Юго-Западного фронта.

Командующий 38-й армией К.С. Москаленко, основываясь на результатах дневных боёв, предложил командованию фронта перенести направление главного удара в полосу его армии. При этом К.С. Москаленко исходил не только из того, что 38-я армия достигла в первый день боёв наиболее значительных успехов. Дело в том, что командующий 6-й германской армией генерал Ф. Паулюс выдвинул на угрожаемое направление 3-ю и 23-ю танковые дивизии из-под Харькова. К исходу дня эти дивизии начали сосредоточение в полосе 38-й армии. Это не ускользнуло от внимания К.С. Москаленко. Как пишет он в своих мемуарах («На Юго-Западном направлении. 1941-1943. Воспоминания командарма»):

«То обстоятельство, что 226-я стрелковая дивизия (этой дивизией 38-й армии командовал генерал А.В. Горбатов – И.Д.) прорвала тактическую глубину обороны противника, должно было значительно облегчить разгром 3-й и 23-й танковых дивизий, а затем окружение и ликвидацию всей харьковской группировки противника» [28; 193].

Однако С.К. Тимошенко и И.Х. Баграмян предложение командарма-38 не приняли. Они считали, что основные усилия по-прежнему должны быть сосредоточены в полосе 28-й армии. Для парирования же возможных танковых ударов противника К.С. Москаленко было приказано вывести из боя разбросанные по стрелковым дивизиям бригады 22-го танкового корпуса. Сведённый воедино 22-й тк должен был стать, по мнению командования ЮЗФ-ЮЗН, достаточным средством против немецких танков [5; 68-69], [28; 194].

В своих воспоминаниях К.С. Москаленко, зная последовавшие в мае 1942 года события, лаконично заметил, что это «нельзя было считать достаточно эффективной мерой» [28; 194].

Для информации сообщим: накануне наступления 22-й танковый корпус имел в своём составе три танковые бригады – 36-ю, 133-ю и 13-ю. Количество танков в бригадах показано ниже:

36 тбр – 50 танков (18 – Т-60, 12 – «Матильда», 20 – «Валентайн»);

133 тбр – 23 танка (12 – Т-34, 11 – БТ различных модификаций);

13 тбр – 32 танка (14 – БТ, 6 – Т-26, 12 – «Валентайн» и «Матильда»);

Всего – 105 танков [4; 232], [9; 9].

В ходе боёв 12 мая имели место потери:

36 тбр потеряла 16 танков;

133 тбр – 2 танка [5; 136], [9; 20].

Таким образом, к моменту вступления в дело 13 мая немецких танковых дивизий в танковых бригадах оставалось:

36 тбр (полковник Т.И. Танасчишин) – 34 танка;

133 тбр (подполковник Н.М. Бубнов) – 21 танк;

13 тбр (подполковник И.Т. Клименчук) – 32 танка.

Всего – 87 танков.

Немецкая группировка, готовившаяся к нанесению 13 мая удара, насчитывала в своём составе более 220 танков [9; 11]. Первоначально в неё вошли 23-я танковая дивизия и только один из трёх батальонов (3-й) 3-й танковой дивизии. Общее же количество танков, действовавших против северной группы советских армий в ходе Харьковского сражения, оценивается генералами К.С. Москаленко и С.П. Ивановым в 370 машин (с учётом 1-го и 2-го батальонов 3-й танковой дивизии) [28; 194-195], [16; 224] ).

С утра 13 мая советское наступление продолжилось как на «севере», так и на «юге».

На северном участке 28-я армия, наконец, преодолела главную полосу вражеской обороны и вышла на подступы к Харькову. Части 38-й армии в первой половине дня продвинулись ещё на 6 километров. Однако после полудня немцы нанесли сильный контрудар подвижными группировками по стыку между 38-й и 28-й армиями [25; 145]. Одну из группировок составляли 3-я танковая дивизия и два полка 71-й пехотной дивизии. Вторую – 23-я танковая дивизия и один полк 44-й пехотной дивизии.

Советские танковые бригады немедленно вступили в бой с танками противника. В противоборстве они понесли значительные потери. По данным, приводимым М. Барятинским, 13 и 133 тбр 13 мая потеряли все свои танки, а 36 тбр потеряла 37 машин [4; 234], [5; 136-137]. При этом советские танкисты доложили об уничтожении и повреждении в ходе боёв до 100 танков противника [4; 234].

М. Барятинский пишет, что после таких потерь танковые бригады 22-го танкового корпуса, отступив, до 17 мая активных действий не вели, а занимались восстановлением материальной части [4; 324-325]. По-видимому, справедливым это утверждение можно признать только в отношении 13-й и 133-й танковых бригад. Что же касается 36 тбр полковника Т.И. Танасчишина, то она, несмотря на значительные потери, продолжала принимать активное участие в боях ещё 14 мая [5; 132, 135].

Правда, нам совершенно неясно, на каких машинах воевали танкисты Танасчишина. Ведь даже уже в боях 13 мая 36 тбр потеряла больше танков, чем у неё к этому числу оставалось: после боя 12 мая танков в бригаде должно было остаться 34, а 13 мая их потеряли 37(!). Здесь ещё можно предположить, что за ночь (с 12-го на 13-е) часть машин с незначительными повреждениями были отремонтированы собственными силами. Выволочь их с поля боя возможность имелась, т.к. 12-го числа это поле осталось за нашей стороной.

Но что могло остаться в распоряжении танкистов бригады после потерь 13 мая – вопрос? Но, тем не менее, в ночь на 14 мая, по сообщению И.Х. Баграмяна, 36 тбр совместно с пехотой 226 сд отбила у немцев село Непокрытое, оставленное нашими войсками накануне [2; 94]. А днём 14 мая танки бригады вели бои с танками 3-й танковой дивизии немцев [5; 132].

13 мая начала активизироваться немецкая авиация, поддерживая контрудар своих сухопутных сил.

В результате части 38-й армии были не только остановлены, но и несколько потеснены [25; 145]. А это, в свою очередь, привело к остановке продвижения левофланговой 13-й гвардейской стрелковой дивизии (командир – генерал-майор А.И. Родимцев) 28-й армии. Командующий армией генерал Д.И. Рябышев, принимая во внимание события у соседа слева, приказал ей закрепиться на достигнутых рубежах и приготовиться к отражению контратак противника [32; 194].

Если «на севере» день 13-го мая принёс ещё большие неприятные неожиданности, вызывавшие отклонения от первоначального плана операции, чем предыдущий день, то на южном участке наступления советских войск события развивались «как по писанному» – наши войска, продолжая наступать, расширили прорыв до 55 километров, а его глубина достигла 25-50 километров [25; 144], [4; 235]. Сопротивление противника заметно ослабло, и создались условия для ввода в прорыв танковых корпусов (21-го и 23-го). Однако 13 мая этого сделано не было. Командование ЮЗН-ЮЗФ решило дождаться выхода стрелковых дивизий на рубеж реки Берестовая, до которой оставалось 15 километров.

Забегая вперёд, скажем, что ввод танковых корпусов в прорыв был осуществлён только 17 мая. Но к тому моменту противник успел подтянуть на угрожаемый участок резервы и организовать довольно прочную оборону на тыловых рубежах [4; 236]. Словом, было упущено драгоценнейшее время. Отказ от использования подвижных соединений 13-16 мая отрицательно повлиял на развитие операции. Исследователи, отмечая указанный промах советского командования, далеко не всегда говорят о его причинах. Мы же о них упоминали выше – неожиданный по мощности танковый удар немцев в районе Старосалтовского плацдарма и ожидание танкового удара из района Змиева, откуда он не последовал, т.к. танков у противника там не было. Другими словами, – недочёты в разведке уже 13 мая пагубно сказались на ходе нашего наступления.

С утра 14 мая ещё более возросла активность немецкой авиации. Этот день характеризуется непосредственными участниками событий с советской стороны как день «смены власти» в воздухе, т.е. господство перешло к немецкой авиации [5; 131, 135]. Правда, оно ещё не являлось безоговорочным на «севере», т.к. сюда были «переключены» действия наших авиационных сил, предназначенных для поддержки 6-й армии Городнянского. Данный эффект танкового удара германцев 13 мая, несколько облегчивший положение северных советских армий, в полной мере отрицательно сказался на наших войсках, наступавших из Барвенковского выступа, поскольку они остались практически без авиационной поддержки. Уж они-то в полной мере ощутили уже 14 мая, что в воздухе стала господствовать немецкая авиация.

14 мая части 21-й армии завязли в боях за укреплённые пункты, и их продвижение остановилось.

Не менее драматично развивались события в полосе 38-й армии. Ни о каком продвижении вперёд не могло быть и речи. В течение всего дня войска армии продолжали отражать атаки двух танковых дивизий немцев. К концу дня, несколько отступив, советские части прочно удерживали восточный берег реки Большая Бабка.

28-я армия, преодолевая упорное сопротивление врага, продвинулась на 6-8 километров и вышла к тыловому рубежу немецко-фашистских войск, проходившему по правому берегу рек Харьков и Муром, но и здесь была упущена возможность ввода в бой подвижных соединений (предназначавшиеся для этих целей 3-й гвардейский кавкорпус и 38-ястрелковая дивизия не успели закончить сосредоточение в заданном районе) [5; 134-135], [25; 145].

В то же время на левом фланге армии, в районе стыка с 38-й армией К.С. Москаленко, 14 мая стало складываться кризисное положение – немцы усиливали удар в стык двух армий. Оборонявшая этот участок 13-я гв. сд (Родимцева) 28-й армии оказалась в довольно тяжёлой ситуации. Поддерживала дивизию 90 тбр подполковника М.И. Малышева, но она понесла серьёзные потери ещё в боях 12-13 мая. Бои с немецкими танками 14 мая окончательно обескровили эту бригаду. Поэтому штаб ЮЗФ перебросил на угрожаемый участок 57 тбр генерал-майора В.М. Алексеева. В этом же районе действовала 6-я гвардейская танковая бригада подполковника М.К. Скубы [5; 130, 135, 137], [32; 196-197]. Благодаря переброске подкреплений дивизия Родимцева удержала свои позиции. Стык 28-й и 38-й армий оказался немцам «не по зубам».

Это обстоятельство, а также довольно успешное продвижение правофланговых дивизий 28-й армии заставили немцев изменить направление своего удара – отказавшись от наступления на Старый Салтов (на восток), они обеими танковыми дивизиями ударили на Весёлое (на север), где советские войска ещё успешно наступали [5; 135].

В целом, к концу дня 14 мая результаты боёв на северном участке советского наступления выглядели не так уж и плохо: общий фронт прорыва составил здесь 56 км. Войска, действовавшие в центре этой группы (т.е. соединения 28-й армии), продвинулись в глубину обороны гитлеровцев на 20-25 километров и уже видели трубы харьковских заводов [2; 95-96].

На юге в этот день 6-я армия Городнянского продолжала продвижение к Харькову и находилась от него не более чем в 35-40 километрах [2; 96-97], [25; 145]. Группа генерала Бобкина успешно развивала наступление на Красноград. Правда, необходимо отметить, что сопротивление противника в полосе 6-й армии стало усиливаться, т.к. немцы перебрасывали на участок её прорыва подкрепления, которые успевали занимать оборонительные рубежи. Этого могло не случиться, если бы командование ЮЗФ-ЮЗН ввело 13-14 мая в прорыв 21-й и 23-й танковые корпуса, которые своим продвижением воспрепятствовали бы закреплению немцев на тыловых оборонительных позициях.

Как уже отмечалось, 15 мая противник изменил направление наступления 3-й и 23-й танковых дивизий с восточного на северное. Мощный удар обрушился на 13 гв. сд Родимцева 28-й армии, правый фланг которой стоял на пути этого движения. Но прорваться сквозь расположение гвардейцев немцам не удалось. После ожесточённых столкновений они вывели свои танки из боя и, пройдя несколько на запад, снова развернулись на север. На сей раз удар был нацелен на село Весёлое, где проходил стык полос наступления 21-й и 28-й армий. Цель этого удара – воспрепятствовать успешному наступлению 28-й армии.

В районе Весёлого 15 мая находились 169 сд с 84 тбр 28-й армии и 227 сд с 10 тбр 21-й армии [5; 142]. Сопротивление указанных советских соединений заставило немцев приостановить наступление к югу от этого населённого пункта [5; 144].

В то же время в течение дня 15 мая противник продолжал наносить удары в стык 38-й и 28-й армий и по левому флангу 28-й армии. И если правый фланг 38-й армии и 13 гв. сд 28-й армии свои позиции отстояли, то сосед последней справа – 244 сд 28-й армии, под немецким натиском подался назад. Это сразу же осложнило положение советских войск как слева, так и справа от 244 сд [9; 40].

Соединения правого фланга 28-й армии в этот день продвинулись вперёд на 5 километров, вышли к реке Липец и здесь из-за проблем соединений центра, левого фланга армии и стыка с 21-й армией остановились [9; 40].

Войска 21-й армии с утра 15 мая приступили к выполнению наступательных задач, но, встретив сильное сопротивление противника, а также по причине удара группировок 3-й и 23-й танковых армий на Весёлое, успеха не имели [9; 38].

На южном участке советского наступления продвижению 6-й армии и группы генерала Бобкина очень сильно препятствовала авиация противника, господствовавшая в воздухе. В течение всего дня немецкие самолёты, действуя большими группами, наносили значительный урон нашим войскам. Тем не менее дивизии 6-й армии, наступавшие на главном направлении (266 и 411 сд), во второй половине дня вышли на реку Берестовая. Правофланговые дивизии (47-я и 253-я) в это же время достигли рек Северский Донец и Сухая Гомольша.

Значительных успехов достигла группа генерала Бобкина. К исходу дня 6-й кавалерийский корпус генерал-майора А.А. Носкова и 7-я танковая бригада полковника И.А. Юрченко вышли на ближние подступы к Краснограду с востока, а 393-я и 270-я стрелковые дивизии перерезали железную дорогу Красноград – Лозовая [9; 46], [5; 214-215].

Приходится полагать, что появление советских подвижных соединений 15 мая под Красноградом, находящимся значительно юго-западнее Харькова, произвело на немцев сильное впечатление. Успехи 6 кк и 7 тбр, очевидно, даже в официальных немецких донесениях были преувеличены, и из этих донесений потом «перекочевали» в истории ряда соединений вермахта, принимавших участие в Харьковском сражении. Так, в истории 71-й пехотной дивизии, которая, правда, сражалась не против группы Бобкина, а к северо-востоку от Харькова, появилась такая запись:

«15 мая были потеряны Красноград и Тарановка (к юго-востоку от Полтавы). Почти беспрепятственно советские танки шли на запад…» [5; 99-100].

Конечно, утверждение о потере немцами Краснограда не соответствует действительности, увы. Этот город, за который части 6 кк и 7 тбр завязали бои ещё вечером 15 мая, так и не был ими взят.

Таким образом, войска южной ударной группировки уже во второй половине дня 15 мая создали условия для ввода в прорыв 21-го и 23-го танковых корпусов, даже с учётом плана командования Юго-Западного фронта вводить корпуса в бой только по достижении наступающими соединениями реки Берестовая. Подчеркнём это особо, т.к. решение о вводе в бой подвижной группы командование ЮЗФ приняло, наконец, только более чем сутки спустя (вечером 16 мая) [25; 145]. И связано это было не с тем, что пехота не могла до Берестовой добраться раньше. Как мы видели, к реке она вышла ещё во второй половине дня 15 мая. Но дело было в том, что в это время танковые корпуса находились от района боевых действий в 25-35 км, и их выдвижение к месту прорыва тормозилось действиями немецкой авиации.

По результатам боёв с 12 по 15 мая включительно командование Юго-Западного направления в ночь с 15 на 16 мая направило в Ставку ВГК доклад. И.Х. Баграмян в своих воспоминаниях датирует этот доклад ночью с 14 на 15 мая [2; 97]. Но даже сам текст документа, в котором дважды есть ссылка на состояние дел «к исходу 15 мая», говорит о том, что бывший начальник штаба ЮЗН в мемуарах допустил ошибку [5; 436-438].

Донесение констатировало несомненный успех первых четырёх дней нашего наступления, отмечало упорное сопротивление и контрудары немцев против северной группировки советских армий, говорило о возникших в связи с этими контрударами проблемах. Для нейтрализации действий немецких танковых группировок на «севере» и успешного развития наступления там командование ЮЗН просило о срочном выделении резервов: четырёх танковых бригад и двух стрелковых дивизий [5; 436-437].

Две стрелковые дивизии просились и для развития удара левого крыла фронта (т.е. войск, наступавших из Барвенковского выступа) [5; 438].

В целом же тон документа был весьма оптимистичный. Так, в нём говорилось, «что до сего времени противник не разгадал замысла нашей операции и свой основной ударный кулак направил на второстепенный участок фронта и этим предоставил свободу действий нашим ударным группировкам.

Для нас теперь совершенно ясно, что противник, сосредоточив в Харьков[е] две полнокровные тд, вероятно, готовился к наступлению в направлении Купянск, и что нам удалось сорвать это наступление в процессе его подготовки.

Очевидно также, что сейчас противник в районе Харьков не располагает такими силами, чтобы развернуть против нас встречное наступление» [5; 437-438].

Как видим, командование Юго-Западного направления, в целом правильно констатировав, что действия 21, 28 и 38-й армий сорвали план немецкого наступления из района Харькова, в ночь на 16 мая так и не видело никакой угрозы со стороны войск противника, сосредотачивающихся против южного фаса Барвенковского выступа. Прося резервы для северной и южной ударных группировок, оно и словом не упомянуло об усилении «жиденьких» оборонительных порядков 9-й и 57-й армий.

По приказу командующего Юго-Западным фронтом, 16 мая 21-я армия должна была выполнять поставленные ранее задачи, т.е. продолжать наступление (к рубежу Маслова Пристань, Черемошное), обеспечивающее с севера действия 28-й армии. Сама 28-я армия получила задачу своим правым флангом закрепиться на достигнутых рубежах, а соединениями левого фланга (244 и 13 гв. сд) разгромить противника, вклинившегося в стык между ними, и восстановить положение. Для усиления левого фланга армии командарму-28 передавалась одна стрелковая дивизия (162 сд) 38-й армии (в предыдущие дни эта дивизия, наоборот, была передана из 28-й в 38-ю армию). Подвижная группа 28-й армии (3-й гвардейский кавалерийский корпус) должна была к утру 16 мая продвинуться на 10-12 км и сосредоточиться за смежными флангами 21-й и 28-й армий. 38-я армия получила задачу прочно оборонять занимаемые ею рубежи [9; 40-41].

Однако немцы в течение дня 15 мая и в ночь на 16-е продолжали сосредотачивать дополнительные силы перед фронтом 21-й армии. В ночь на 16 мая ими были также сняты с фронта 38-й армии и переброшены в район стыка 28-й и 21-й армий, т.е. к селу Весёлому, до 50 танков с пехотой [9; 41].

Поэтому 16 мая попытки 21-й армии продолжить наступление напоролись на весьма упорное сопротивление противника. Продвинуться вперёд основным силам армии не удалось. Но на участке левофланговой 227-й стрелковой дивизии противник отвёл свои силы на рубеж реки Харьков. Используя отход противника, эта дивизия и соседняя с ней 175-я стрелковая дивизия 28-й армии продвинулись частью сил на западный берег реки Липец [9; 41].

Основным же силам 28-й армии было в этот день не продвижения вперёд – её фронт в течение дня несколько раз атаковывался танками и пехотой немцев. Все атаки были отбиты. Но 244-я и 13-я гвардейская стрелковые дивизии перейти в планировавшееся наступление не смогли [9; 41].

38-я армия, в соответствии с приказом, прочно обороняла свои рубежи.

Таким образом, наступление северной ударной группировки Юго-Западного фронта практически застопорилось.

На южном участке советского наступления в ночь на 16 мая немцы разрушили все мосты через реку Берестовая и привели в порядок отошедшие за неё части [9; 48].

Теперь подошедшим к Берестовой 21-му и 23-му танковым корпусам для ввода в прорыв надо было ещё навести переправы под огнём закрепившегося на противоположном берегу противника и преодолеть его оборону. Кстати, первоначально маршал К.С. Тимошенко принял решение ввести танковые корпуса в бой на рассвете 16 мая. Но очень скоро выяснилось, что данный приказ невыполним, т.к. танковые корпуса не смогут к утру достигнуть намеченных рубежей и уж тем более нормально подготовиться к атаке. К рассвету 16 мая 21 тк находился в 8-10 км от Берестовой, а 23 тк – в 15 км [9; 47-48].

Только к вечеру 16 мая танковые корпуса вышли к реке. Тогда же 266-я сд переправилась через Берестовую. Стало возможным навести переправы, но это требовало времени, и ввод в бой танковых корпусов был отложен до утра 17 мая [25; 145], [9; 48].

Более внушительными были успехи армейской группы Бобкина. На рассвете 16 мая группа овладела переправами через Берестовую в районе Краснограда. К исходу дня части 6-го кавалерийского корпуса полуокружили город, бои шли на его северной, восточной и южной окраинах. Части 393-й сд овладели рубежом Шкварово, Можарка. Фронт наступления группы к этому времени превышал 50 км. На левом фланге группы противник провёл несколько контратак (против частей 270 сд в районе Сахновщины), но они были успешно отражены [9; 48].

Любопытна запись за 16 мая в дневнике генерал-фельдмаршала фон Бока, командующего группы армий «Юг»:

«В полдень еду в Красноград, чтобы усилить сражающиеся там тыловые части. Как всегда в такой ситуации, воздух полон слухами о катастрофе. При моём возвращении я узнал, что несколько прорывов у 8-го армейского корпуса и отход венгров на его левом фланге склонили командира корпуса к отводу частей назад примерно на 10 км. Очень плохо, так как теперь образовалась широкая дыра не только между 8-м АК и его соседом слева – 44-й дивизией, но также и дыра прорыва севернее Краснограда расширилась ещё больше» [9; 48].

Перед нами свидетельство немецкой стороны о результативности действий группы генерала Бобкина 16 мая. К концу дня прорыв группы имел глубину 50 км, 6 кк и 7 тбр вели бой за Красноград, а 393-я и 270-я стрелковые дивизии, пройдя за 15-16 мая 14-22 км, нависли с севера над группировкой противника, оборонявшейся перед правым флангом 57-й армии Южного фронта [9; 48].

В этот же день перешла в наступление правофланговая 150-я стрелковая дивизия 57-й армии Южного фронта, непосредственный сосед слева 270 сд армгруппы Бобкина. Однако продвижение её в течение дня было незначительным (до 6 км) [9; 48].

Итак, 16 мая затормозилось и наступление сил, наносивших удар из Барвенковского выступа. 6-я армия Городнянского, выполнявшая главную задачу, фактически весь день «протопталась» на месте, ожидая подхода двух танковых корпусов. Терялось драгоценное время, немцы получили возможность укреплять свою оборону. Более успешными (на фоне всего Юго-Западного фронта) выглядели действия группы генерала Бобкина. Но она решала всё-таки вспомогательные задачи, а потому её успехи изменить общей картины не могли.

Каковы же были итоги первых пяти дней наступательной операции Юго-Западного фронта? Приходится констатировать, что были они весьма скромными. За пять дней наступления войск ЮЗФ решительного успеха не было достигнуто ни на южном, ни на северном участках. К исходу 16 мая стрелковые соединения обеих советских группировок продвинулись на 20-25 километров и вели бои на рубежах, овладение которыми планировалось на третий день операции [9; 49]. Подвижные войска, вместо предусмотренного планом операции глубокого вклинения в оборону немцев, на «юге» находились перед фронтом обороны противника, а на «севере» были втянуты в тяжёлые оборонительные бои с немецкой танковой группировкой и в значительной степени уже потеряны.

ГЛАВА III

КАТАСТРОФА

Начавшееся под Харьковом 12 мая советское наступление спутало планы немецкого командования. Русские упредили его с ударом. Однако, умело маневрируя войсками, генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группы армий «Юг», сумел к 17 мая почти остановить наступление северной советской ударной группировки. Положение же на южном участке оставалось сложным. Хотя и здесь, пользуясь ошибками командования Юго-Западного направления, немцам удалось несколько усилить оборону и не допустить русских к Харькову по состоянию на 17 мая, но остановить наступление на «юге» всё-таки не получилось.

Командование группы армий «Юг» решило бороться с наступлением советских войск из Барвенковского выступа посредством частичного выполнения плана «Фридерикус-1». Поскольку войска 6-й армии Паулюса были связаны боями с силами 21, 28, и 38-й армий ЮЗФ, то осуществлять удар под основание Барвенковского плацдарма планировалось только с юга, т.е. силами оперативной группы «Клейст» (1-я танковая и 17-я полевая армии). «Модернизированный» план получил наименование «Фридерикус-Юг».

Надо отдать должное хладнокровию фон Бока – подобный план родился у него уже 13 мая, когда обстановка для немцев и на северном, и на южном участках советского наступления была крайне тяжёлой.

Намечался удар двух группировок по сходящимся направлениям: первый – из района Андреевки на Барвенково, второй – из района Славянска на Долгенькая. В дальнейшем обе группировки били на Изюм. Этими ударами немецкое командование рассчитывало рассечь оборону 9-й армии, окружить и уничтожить части этой армии восточнее Барвенково; в дальнейшем выйти к реке Северский Донец, форсировать её на участке Изюм – Петровская и, развивая наступление в общем направлении на Балаклею, соединиться с войсками 6-й армии Паулюса, тем самым завершив окружение всей барвенковской группировки Юго-Западного направления [9; 52].

К перегруппировке своих сил с целью создания ударных «кулаков» на намеченных участках прорыва немецкое командование приступило уже 13 мая. 14-16 числа перегруппировка шла полным ходом. Не заметить её было невозможно. В штабы наших дивизий и армий поступали сведения сухопутной и авиационной разведок об интенсивном перемещении немецких войск перед расположением Южного фронта. Об этом говорили и пленные. Однако всем этим данным командование ЮЗН не придало должного значения.

Между тем немцы, сосредоточив крупные силы на узких участках фронта при сравнительно небольшой общей оперативной плотности своих войск на южном фасе Барвенковского выступа, сумели создать на намечаемых участках прорыва значительное превосходство в силах, особенно в танках и артиллерии.

Для проведения наступления немцами привлекались две танковые дивизии (14-я и 16-я) и одна моторизованная (60-я), имевшая в своём составе танковый батальон. Общее количество танков в них было около 166 [9; 11, 52].

Удар армейской группы «Клейст» намечался на 17 мая, т.е. переносился даже на один день раньше, чем планировалось начало наступления по плану «Фридерикус-1».

Командование Юго-Западного направления на 17 мая обеим советским ударным группировкам поставило наступательные задачи. Согласно приказу № 00317 от 16 мая, 28-я армия должна была сосредоточенным ударом трёх левофланговых дивизий (244, 162 и 13 гв. сд), используя выгодную конфигурацию фронта, разгромить вклинившуюся здесь группировку противника, а потом продолжать общее наступление всей армией [9; 42].

Одновременно должна была перейти в наступление и 38-я армия, нанося удар своим левым флангом по чугуевской группировке противника. Вспомогательный удар должен был наноситься правым флангом армии с общей задачей овладеть к исходу дня опорными пунктами немцев в Непокрытая, Песчаное и Большая Бабка [9; 42-43].

6-я армия Городнянского должна была наращивать свой удар, введя, наконец, в дело 21-й и 23-й танковые корпуса.

Задачи перед армейской группой Бобкина стояли прежние – взятие Краснограда и развитие наступления на северо-запад (на Мерефу).

Но на севере всё пошло не так, как планировалось. В ночь на 17 мая командующий 38-й армией доложил о том, что части левого фланга армии к удару не готовы. Командарм-38 получил разрешение перенести наступление левого фланга своей армии на сутки. Приказ о наступлении смежных флангов 38-й и 28-й армий С.К. Тимошенко оставил в силе.

Однако Д.И. Рябышев, командующий 28-й армией, вместо сосредоточенного удара левофланговых 13-й гвардейской стрелковой, 244-й и 162-й стрелковых дивизий при танковой поддержке, распылил силы: дивизии били по расходящимся направлениям, а сводная танковая группа (остатки 6 гв., 54 и 84 тбр; 70 танков), вместо усиления удара 162 сд, должна была прикрывать стык между ней и 244 сд [9; 56-57]. Мало того, что вместо сосредоточенного получился удар «растопыренными пальцами», так ещё и затеянная для этого удара перегруппировка сил заняла много времени, и командарм-28 сдвинул на несколько часов начало наступления. В итоге немцы упредили 28-ю армию, перейдя в наступление на её участке силами двух танковых (3-й и 23-й) и двух пехотных дивизий (71-й и 168-й). Весь день 17 мая войска 28-й армии не наступали, а вели тяжёлые оборонительные бои. Не выдержав натиска немцев, три дивизии армии (244, 169 и 38 сд) подались назад. И только 162-я стрелковая дивизия, спасая положение, перешла в наступление во фланг атакующей немецкой группировке. Благодаря ей, а также упорству в обороне 5-й гвардейской кавалерийской дивизии, находившейся во втором эшелоне 28-й армии, продвижение немцев было остановлено [9; 57-58].

Ударам немцев 17 мая подверглись также правые фланги 38-й и 21-й армий. Успеха эти наступления не имели, но, даже отбив все атаки немцев, командарм-21 предпочёл отвести войска своей ударной группировки на более выгодные оборонительные рубежи [9; 58].

Таким образом, вместо планируемого продвижения вперёд все три северных армии Юго-Западного фронта вынуждены были обороняться.

На южном участке советского наступления, у 6-й армии Городнянского, дела шли более успешно. Утром 17 мая были введены в бой оба танковых корпуса. Ломая сопротивление противника, части 21 тк овладели Тарановкой и к исходу дня вышли на рубеж Шурино – Зелёный Уголок. Части 23 тк к этому времени продвинулись в северо-западном направлении на 15 км и перерезали железную дорогу Харьков – Красноград [4; 236], [25; 145-146], [9; 56].

Благодаря успешным действиям танковых корпусов все соединения 6-й армии 17 мая продвинулись на 6-10 км. Правофланговые соединения (253 сд и 37 тбр) вышли непосредственно к Змиеву.

В немалой степени успехам 6-й армии способствовало то, что немецкое командование переключило действия значительной части своей авиации против сил нашего Южного фронта [9; 56].

Основные усилия армейской группы Бобкина на протяжении всего дня были по-прежнему сосредоточены на овладении Красноградом. Не сумев овладеть городом сходу, части 6 кк и 7 тбр оказались втянуты в тяжёлые городские бои. Между тем удаление передовых частей армгруппы от тыловых баз снабжения достигло 190 километров. Снабжение частей группы под Красноградом боеприпасами, горючим и продовольствием было крайне затруднено. Немцы же имели их с избытком, т.к. Красноград являлся их тыловой опорной базой [9; 56]. Естественно, что на ходе боевых действий сказывался, прежде всего, недостаток боеприпасов и горючего для танков. Всё это заставило генерала Л.В. Бобкина к концу дня прекратить штурм города до момента накопления боеприпасов и подвоза достаточного количества горючего.

В целом надо отметить, что успехи южной группы ЮЗФ были 17 мая скромны. Всё-таки продвижение за день боёв на полтора десятка километров – для танковых корпусов маловато. А произошло это потому, что их поздно ввели в бой. Время было потеряно, немцы успели закрепиться на тыловых рубежах, и корпусам, вместо того чтобы идти вперёд, мешая противнику создавать новую оборону, уже пришлось эту оборону взламывать.

Однако главные события, предопределившие исход всей Харьковской наступательной операции советских войск, развернулись 17 мая в полосе Южного фронта.

В 5.30 утра, после полуторачасовой артиллерийской и авиационной подготовки, немцы перешли в наступление. Их продвижение сопровождалось четырьмя сотнями самолётов, продолжавшими наносить бомбовые удары по русским позициям.

Обе немецкие группировки наступали в стыки между дивизиями 9-й армии ЮФ: на барвенковском направлении – в стык между 341 и 106 сд, а на направлении Славянск – Долгенькая – в стык 51 и 335 сд [9; 53]. Как известно, стыки между обороняющимися частями и соединениями – слабое место любой обороны.

Мощная арт- и авиаподготовка, а также интенсивное артиллерийское и авиационное сопровождение атаки привели к тому, что советские оборонительные рубежи были очень сильно разрушены, а многие их защитники погибли. Уцелевшие солдаты и командиры пытались организовать сопротивление. Воспоминания немецких участников событий полны свидетельств об узлах сопротивления русских, дравшихся до последнего человека. Но этот героизм не смог изменить обстановку. Очень быстро части 51-й и 335-й стрелковых дивизий были сбиты с позиций и начали беспорядочное отступление. То же самое произошло и в полосе обороны 341-й и 106-й стрелковых дивизий [9; 53]. Уже к восьми часам утра немцы продвинулись на барвенковском направлении на 6-10 км, а в направлении Долгенькой – на 4-6 км [25; 146], [9; 53], [5; 260].

Роковую для советских войск роль сыграло то, что сразу же с началом наступления противника его авиация уничтожила вспомогательный пункт управления и узел связи 9-й армии, находившийся в Долгенькой. При этом погибло много командиров штаба, а начальник штаба армии генерал-майор Ф.К. Коржевич был ранен. Прежде всего, штаб 9-й армии потерял связь со своими дивизиями, которые были вынуждены действовать на «свой страх и риск». Более того, не было связи и со штабом фронта, а следовательно, в нём ничего не знали о событиях на участке 9-й армии. Потому не в курсе было и командование Юго-Западного направления [5; 260-261], [25; 146], [9; 53-54].

Штаб Южного фронта лишился связи и с 57-й армией, т.к. проводные линии связи с ней также проходили через узел в Долгенькой [9; 54].

Командующий 9-й армией генерал Ф.М. Харитонов вместе со своим штабом передислоцировался сначала на основной КП армии в Каменку. Но Каменка, расположенная в 5-7 км южнее Изюма, находилась на направлении удара немцев, и штаб был вынужден переместиться в Пески – на левый берег Северского Донца [5; 261], [9; 54].

В итоге командование Южного фронта смогло только к вечеру более или менее разобраться в обстановке. Но к этому времени немцы продвинулись в наше расположение на 20-25 километров. На правом фланге 9-й армии они захватили Барвенково (за исключением его северо-западной части, где советские части продолжали держаться), а на левом – овладели районом Долгенькая, Голая Долина.

На обоих участках немецкого прорыва отдельные советские части стойко оборонялись, но, действуя разрозненно, без централизованного командования, остановить наступление немцев не могли.

К вечеру войска группы «Клейст» не только завершили прорыв нашей тактической обороны, но и добились успехов оперативного значения, создав угрозу тылам 57-й армии и всей ударной группировки Юго-Западного фронта в Барвенковском выступе [25; 146], [5; 261], [9; 54-55].

В 16.00 штаб Юго-Западного направления отправил командующему Южным фронтом боевое распоряжение № 0140/ОП. Документ этот невелик по размеру, поэтому процитируем его полностью:

«В целях отражения наступления противника, предпринятого на участке нашей 9-й армии, главком (т.е. главком Юго-Западного направления маршал С.К. Тимошенко – И.Д.) приказал:

1. Передать в оперативное подчинение командующего ЮФ 2-й кавалерийский корпус (38, 62, 70 кд), дислоцирующийся в районе Рождественское, Шатово, Городная, Мечебиловка, Надеждовка. Штакор (штаб корпуса – И.Д.) – Ново-Мечебиловка.

2. Для разгрома группы противника, наступающего на Барвенково с юга, организовать и нанести с рассвета 18.5 контрудар силами 2 кк и 14 гв. сд со средствами усиления с рубежа р. Сухой Торец (Барбалатово, Ивановка) во фланг и тыл прорывающейся группе противника.

Возможно скорее выдвинуть на р. Сухой Торец отдельные отряды из состава 2 кк для удержания за собой переправ на участке иск. Барвенково, Ивановка. Одновременно стр[елковому] полку 333 сд со средствами усиления удерживать за собой Барвенково, не допуская прорыва танков и мотопехоты противника на север.

3. Разгром группы противника, наступающей из района Славянск против левого фланга 9-й армии, организовать силами 5 кк, 12 и 121 тбр и 333 сд (без одного полка).

4. Не менее одной кд иметь в резерве командующего фронтом в районе Барвенково.

Одновременно немедленно начать переброску в район Барвенково одной сд и одной тбр из состава 37-й армии.

5. Резерв главкома – 343 сд, батальон ПТР и 92 отб сосредоточить распоряжением Юго-Западного фронта в район Изюм, подготовить и занять для прочной обороны рубеж: Семёновка, Мал. Камышеваха, Сухая Каменка, Синичено. Дивизии быть в готовности к нанесению контрударов в направлениях Барвенково и Славянск. 343 сд с придаваемыми средствами усиления с выходом в район Изюма подчинить командующему ЮФ. Использование – с разрешения главкома.

6. Командующему ЮФ принять меры к недопущению распространения противника на сев[ерный] берег р. Сев[ерский] Донец на стыке между 78 сбр и 51 сд.

7. Действия ударных группировок 9-й армии усилить двумя полками ГМЧ (гвардейские миномётные части, т.е. знаменитые «катюши» – И.Д.).

8. Получение настоящего распоряжения и план контрударов донести.

Начальник штаба ЮЗН

Генерал-лейтенант И. Баграмян

Военный комиссар штаба ЮЗН

Бригадный комиссар З. Иванченко

Начальник оперативного отдела

Генерал-майор Ветошников»

[5; 439-440, 261-262].

Второй документ, который необходимо рассматривать в тесной связи с вышеприведённым, – это «Донесение главнокомандования Юго-Западного направления в Ставку ВГК о переходе противника в наступление против 9-й армии Южного фронта и мероприятиях по усилению правого крыла этого фронта». Донесение ушло в Москву через полтора часа (т.е. в 17.30) после появления распоряжения № 0140/ОП. Вот оно:

«Ставка. Верховному Главнокомандующему товарищу Сталину.

С рассветом 17.5 противник перешёл в наступление против обоих флангов 9-й армии Южного фронта. Вероятная цель действия противника – овладеть районом Барвенково, Изюм и попытаться сорвать наше наступление на Харьков с юга.

Первый удар противника, нанесённый при поддержке авиации и более 100-120 танков, части 9-й армии не выдержали, и противнику удалось к 10.00 утра на отдельных участках фронта вклиниться в наше расположение на глубину 5-8 км.

Для отражения наступления противника и последующего его разгрома, кроме мероприятий, изложенных в нашем боевом распоряжении № 0140/ОП (приходится полагать, что текст этого распоряжения также был передан в Москву; скорее всего, вместе с докладом – И.Д.), мы выделили для усиления правого крыла Южного фронта из пребывающих в наше распоряжение танков: Т-34 – 57 и Т-60 – 23 шт., всего 80.

Учитывая исключительную важность сохранения прочного положения войск правого крыла Южного фронта для обеспечения нашего наступления на Харьков, мы просим Вас выделить для усиления правого крыла Южного фронта две стрелковые дивизии, две танковые бригады, одну авиадивизию в составе двух иап и двух полков Ил-2, направить их теперь же в район Изюм.

Тимошенко

Баграмян

Хрущёв»

[5; 262, 440-441].

Как видим из процитированных документов, силы для нейтрализации прорыва задействовались значительные: танковые бригады, кавалерийские корпуса и полки «катюш», стрелковые дивизии и противотанковый батальон. В бой были брошены резервы главкома направления (343 сд, 92 отб, батальоны ПТР), резервы фронтов (2 кк – резерв ЮЗФ, 5 кк, 12 тбр – резерв ЮФ) и их армий (14 гв. сд – резерв 57А, 121 тбр – резерв 9А). В дело направлялись только что прибывшие в распоряжение командующего ЮЗН танки (80 единиц).

Но и это ещё не всё. Тут нам необходимо снова вернуться к событиям на северном участке наступления на Харьков.

В 22 часа 17 мая командующий 38-й армией доложил по прямому проводу начальнику штаба Юго-Западного фронта содержание полученных его штабом в этот день секретных немецких документов. Эти документы были захвачены разведкой одной из дивизий армии К.С. Москаленко ещё 13 мая, но в штаб армии, в связи с бурными событиями последних дней, доставлены только спустя четыре дня. Из них следовало, что немецкое командование ещё с 11 мая начало подготовку удара из района Балаклеи на Савинцы, Изюм и что наступление должно было начаться между 15 и 20 мая [16; 235-236], [9; 58].

Увидев в данных документах подтверждение своего предположения, изложенного в докладе в Ставку 15 мая, о подготовке немцами удара из района Харькова (правда, с направлением удара главком ЮЗН несколько ошибся, полагая, что противник ударит на Купянск, а не в сторону Изюма) и сопоставив его с событиями дня 17 мая на южном фасе Барвенковского выступа, С.К. Тимошенко, по-видимому, чётко понял, что немцы задумали: их намерения не ограничиваются действиями против Южного фронта, а направлены к захвату всего Барвенковского плацдарма.

Тут же маршал отменил запланированное на 18 мая наступление 38-й армии. Ей было приказано срочно подготовить прочную оборону на направлении Савинцы – Изюм.

В глубине Барвенковского плацдарма С.К. Тимошенко решил сосредоточить сильную танковую группировку, которая могла бы предотвратить дальнейшее продвижение немецких частей на тылы южной ударной группировки ЮЗФ и, разгромив вклинившегося противника, восстановить положение 9-й армии ЮФ. С этой целью командующему 6-й армией генералу Городнянскому было приказано вывести из боя 23-й танковый корпус и срочно перебросить его к рубежу реки Берека. Здесь корпус поступал в подчинение командующего 57-й армией ЮФ. Переброску танкового корпуса приказывалось закончить к исходу 18 мая. Соответствующее распоряжение было передано командарму-6 в 00 часов 35 минут 18 мая [9; 58-59], [5; 262].

Ставка ВГК с получением доклада командования ЮЗН о начатом противником наступлении разрешила маршалу С.К. Тимошенко для укрепления правого крыла Южного фронта перебросить с ворошиловградского направления одну стрелковую дивизию (242-ю) и выделила из своего резерва одну стрелковую дивизию и две танковые бригады (156-ю и 168-ю).

Мы неспроста столь подробно остановились на приказах и распоряжениях командования Юго-Западного направления, отданных 17 мая. С.К. Тимошенко часто обвиняют, что он, мол, неоперативно отреагировал на немецкий удар по Южному фронту или не отреагировал вообще, как ни в чём не бывало продолжая наступление на Харьков. Либо его распоряжения объявляются скоропалительными, не соответствующими реальной угрозе [25; 146].

Недостаточная оперативность (боевое распоряжение № 0140/ОП было отдано только спустя десять с половиной часов после непосредственного начала наступления противника и двенадцать часов спустя после начала немцами интенсивной артиллерийской и авиационной подготовки) имела причиной потерю связи с войсками Южного фронта и, как следствие, полную неясность обстановки. Распоряжение последовало только после того, как эта обстановка была худо-бедно выяснена.

Что до утверждения о наступлении на Харьков «как ни в чём не бывало», то оно не совсем соответствует действительности: наступление на северном участке было отменено, предназначенные для него резервы направления (343 сд, 92 отд, батальон ПТР) передавались Южному фронту. На южном участке из состава ударной группировки для нейтрализации немецкого прорыва выводился один танковый корпус. С целью остановить продвижение противника в бой бросались значительные резервы (фронтовые и армейские).

С.К. Тимошенко не бездействовал, не глядел сквозь пальцы на немецкое наступление. Принимаемые им меры были бы вполне достаточны, если бы… Если бы выделить силы и сосредоточить их для выполнения задачи было одно и то же. Увы, на сосредоточение сил нужно время. 23 тк даже в идеале мог быть в указанном ему районе сосредоточения только к концу дня 18 мая. Танковые бригады резерва Ставки могли прибыть только к утру 20 мая, а стрелковая дивизия с ворошиловградского направления и стрелковая дивизия резерва Ставки – ещё позже – 21-23 мая. Время на передислокацию и перегруппировку требовалось и другим соединениям, предназначенным для ликвидации немецкого прорыва. Естественно, немцы не ожидали этого пассивно, они двигались вперёд.

Кроме того, часть резервных соединений, о которых вело речь командование ЮЗН в боевом распоряжении № 0140/ОП, к моменту появления последнего уже были втянуты в тяжёлые бои с противником и, как могли, сдерживали его наступление: разрозненными частями вёл бой 5-й кавалерийский корпус в районе Долгенькая, в деле были 12-я и 121-я танковые бригады [9; 54-55]. Эти две танковые бригады действовали совместно с 15 тбр. Так вот, к началу немецкого наступления во всех трёх бригадах было всего 52 танка [9; 54].

Наконец, крайне негативную роль сыграло то, что командующий 9-й армией полностью потерял связь с вверенными ему войсками, а потому не мог до самого конца дня 17 мая ни организовать взаимодействие с 57-й армией, ни руководить вводом в бой своих резервов. Связь штаба Южного фронта с командным пунктом 9-й армии была восстановлена только к 24 часам 17 мая [9; 55].

Все эти обстоятельства не могли не сказаться на эффективности принятых мер.

На 18 мая для части сил северной ударной группировки (28-й и правого крыла 38-й армии) главком Юго-Западного направления запланировал наступление. Мы сразу отсекаем всякие обвинения в адрес маршала С.К. Тимошенко в бездумном проведении наступления на «севере», когда нужно было что-то предпринимать на «юге». Наступление на «севере» и было самой эффективной помощью «югу» – немцы лишались возможности как перебрасывать силы в помощь группе «Клейст», так и нанести немедленный удар по северному фасу Барвенковского выступа.

Более того, приходится констатировать, что С.К. Тимошенко ошибся, поосторожничав и отменив наступление левого фланга 38-й армии с постановкой ему оборонительных задач. Но наш упрёк – упрёк из сегодняшнего дня. Это сейчас нам известно, что состояние чугуевской группировки немцев, противостоящей левому флангу армии К.С. Москаленко, было таково, что она не только не была в состоянии ударить на юг, но и сама могла рухнуть в случае достаточно интенсивного советского наступления на её участке. Но тогда, в ночь с 17 на 18 мая, маршал располагал секретными немецкими документами, говорящими о намерениях немцев как можно скорее высвободить силы 3-й и 23-й танковых дивизий на «севере» и направить их на усиление чугуевской группировки для последующего удара в направлении Изюма. Данных же о том, как далеко противник продвинулся в реализации своих намерений, главком не имел и сей час, в ночь с 17 на 18 мая, получить их не мог. Признаться, трудно в подобном положении требовать от него какого-то другого решения.

Наступление 28-й и правого фланга 38-й армии было назначено на 7 часов утра 18 мая. Но в назначенное время начали атаку только соединения армии К.С. Москаленко. Войска Д.И. Рябышева, не сумев вовремя закончить подготовку, только в 11.30 нанесли удар по врагу. В итоге, четыре с половиной часа немецкая авиация «работала» по одиноко наступающим стрелковым дивизиям (226-й и 124-й) и танкам (13 тбр) 38-й армии, нанесла им значительный урон, затормозила наступление, а затем в основной своей массе переключилась на силы Д.И. Рябышева.

За день 18 мая войска 38-й армии продвинулись всего на 1,5-2 километра, а 28-я армия в результате контрударов противника вообще вернулась в исходное положение [9; 63-65]. Помимо упорного сопротивления немцев, их превосходства в воздухе, причиной неудачи наступления явилась его неподготовленность и недостатки командования на всех уровнях. Скажем, 36 тбр, которая должна была поддерживать атаку правого фланга армии К.С. Москаленко, прибыла в район боевых действий только к вечеру. Танковый батальон капитана Дюкова (13 тбр) утром перешёл в атаку не в полном составе, т.к. не все танки были за ночь подготовлены к бою. Не сосредоточились вовремя в указанных районах 277 сд и 58 тбр, составлявшие эшелон развития успеха 28-й армии, а потому вообще не приняли участие в боях 18 мая [9; 63-65].

Не менее трагичными оказались ошибки командования 6-й советской армии. Распоряжение С.К. Тимошенко о выводе из боя 23-го танкового корпуса и переброске его на рубеж реки Берека было принято к исполнению с большим запозданием. Поэтому с утра 18 мая наступление 6-й армии продолжалось в прежнем составе и с прежними задачами. До полудня 23 тк наступал и только к полудню остановился. Его командир получил приказ о переброске корпуса на другое направление и в 12 часов дня (т.е. почти 12 часов после приказа С.К. Тимошенко!) приступил к выводу из боя двух танковых бригад своего соединения [9; 61].

Остаётся только гадать о причинах неисполнительности генерала Городнянского. Неисполнительности, ставшей одной из причин гибели и его армии, и самого генерала лично.

В течение дня противник оказывал соединениям 6-й армии упорное сопротивление на всём фронте, пытаясь удержаться на занимаемых рубежах и не допустить выхода советских войск на реку Мжа.

21-й танковый корпус весь день потратил на прорыв обороны немцев в районе Джугун – совхоз Красный Гигант, только к концу дня смог овладеть этими населёнными пунктами и двинуться с боями дальше [9; 61].

Не смогла добиться решающих результатов и армейская группа генерала Бобкина. Правда, она окружила Красноград полностью, но взять город опять не смогла – части 6 кк и 7 тбр вели изматывающие бои в городе [9; 61]. Несколько продвинулась вперёд 323 сд армгруппы (овладела населёнными пунктами Богдановка и Огиевка). 270 сд в этот день продвижения не имела [9; 61].

Между тем положение в полосе Южного фронта быстро ухудшалось.

Утром 18 мая группа «Клейст» возобновила наступление и из района Барвенково (на Великую и Малую Камышеваху), и из района Долгенькая (на Изюм). Главные танковые силы немцев били именно из Долгенькой (до 100 танков 16-й танковой дивизии) [9; 59], [5; 263, 239-240]. Здесь, используя своё преимущество в технике, противник прорвал нашу оборону и к 10 часам овладел населёнными пунктами Каменка, Малая Камышеваха и южной частью Изюма. Части 30-й кавдивизии 5-го кавалерийского корпуса, 51-й стрелковой дивизии и оставшиеся танки 12, 15 и 121-й танковых бригад отошли с боями к реке Северский Донец и до исхода дня вели здесь оборонительные бои. Вследствие их упорного сопротивления форсировать реку на участке Студёнок – Изюм немцы не смогли. Поэтому, вопреки своему первоначальному плану, они развернули танки на запад и стали двигаться по правому берегу Северского Донца в направлении на Великую Камышеваху. Судя по немецким документам, приказ об изменении направления удара части 16-й танковой дивизии получили в 15.30, а уже к концу дня они овладели Великой Камышевахой, а также захватили плацдарм на западном берегу реки Береки [5; 264], [9; 60]. Как вы понимаете, танков 23-го танкового корпуса в районе Береки на тот момент не было, а ведь они вполне могли там оказаться и воспрепятствовать действиям германцев.

Захватив Великую Камышеваху, немцы тут же приняли меры к уничтожению всех мостов через Северский Донец на 25 км к северу от этого населённого пункта и весьма в данном деле преуспели [5; 264]. Тем самым советские части, которые могли отойти в эти районы, лишались переправ.

Наши войска, сопротивлявшиеся на правом берегу Северского Донца у Изюма и Студёнок, частично, по приказу, переправлялись на левый берег реки. Но подразделения 51 сд и 30 кд продолжали удерживать небольшой плацдарм в районе Студёнок [9; 60].

Поворот немцев на запад имел двоякое значение для советских войск. С одной стороны, первоначальный немецкий план срывался, и наши части, отступившие на левый берег Северского Донца, получали возможность там закрепиться и организовать оборону. Однако, с другой стороны, таким манёвром противник отсекал от Донца ряд частей и соединений 9-й армии (335, 349 сд и ряда других) и 5 кк (он имел фронтовое подчинение), продолжавших упорно обороняться, и создавал реальную угрозу тылам 57-й и 6-й армий [9; 60-61].

Быстрое выдвижение подвижных групп противника в глубину обороны 9-й армии создало угрозу аэродромам этой армии, а также находившимся в Изюме и Петровской аэродромам 6-й армии. Срочная их эвакуация привела к тому, что в этот деньавиация Южного фронта не смогла оказать существенной поддержки своим войскам, совершив за день всего 70 самолётовылетов [9; 61]. Немецкие самолёты практически безраздельно господствовали в воздухе.

К вечеру 18 мая войска 9-й армии сплошного фронта уже не имели. Оборонительные бои вели разрозненные части, не управляемые штабом армии. В течение всего дня состояние связи штаба с подчинёнными соединениями и частями было крайне неудовлетворительным [9; 63]. Ставка Верховного Главнокомандования, получив сведения об этом, категорически потребовала от главнокомандующего Юго-Западным направлением немедленно навести порядок в деле управления войсками. В своей директиве № 170395 от 18 мая 1942 года Ставка указала на недопустимость недооценки радиосвязи в штабах соединений, когда управление войсками базируется только на проволочных средствах связи [9; 63], [5; 465-466].

К вечеру 18 мая войска правого фланга и центра 57-й армии занимали прежнее положение. На левом фланге армии выдвигавшиеся в район прорыва части 14-й гвардейской стрелковой дивизии и 2-го кавалерийского корпуса вели сдерживающие бои с противником [9; 61].

В 00.30 19 мая командование Юго-Западного фронта отправило в Ставку ВГК донесение № 0119 о боевых действиях фронта за 18 мая.

В этом донесении были описаны результаты дневных боевых действий армий ЮЗФ (21, 28, 38, 6-й и армейской группы генерала Бобкина). Никакого очковтирательства донесение не содержит, объективно отражая и неудачу наступления смежных флангов 28-й и 38-й армий, и трудности наступления 6-й армии и армгруппы Бобкина, и вывод из боя и переброску к Береке 23-го танкового корпуса [5; 441-442]. Кроме того, хоть это донесение и является донесением командования ЮЗФ, а не ЮЗН (которые, правда, в лице высших своих представителей были, по существу, одним и тем же), но второй абзац первого его пункта говорит о положении в полосе 9-й армии Южного фронта:

«Танковые части и мотопехота противника, прорвавшиеся на участке 9-й армии Южного фронта, вышли к Изюм[у] и угрожают сообщениям 6-й армии» [5; 441].

Вот, собственно, и всё, что сообщило командование ЮЗФ (ЮЗН) в Ставку в самом начале дня 19 мая о положении в полосе ЮФ.

Под донесением стоят подписи: «Тимошенко», «Баграмян», «Хрущёв».

В два часа ночи Н.С. Хрущёв «отметился» перед Ставкой самостоятельно, направив ей донесение как член Военного совета Юго-Западного направления. Его донесение имело пометку: «Товарищу Сталину».

Первая часть документа была посвящена действиям Юго-Западного фронта. В целом она дублировала ушедшее в Москву полутора часами раньше донесение командования ЮЗФ, отличаясь от него только меньшими военно-географическими подробностями [5; 443].

А вот вторая часть донесения Н.С. Хрущёва говорила о положении дел на Южном фронте, причём говорила значительно подробнее, чем доклад командования ЮЗФ. Процитируем данную часть документа полностью (это нам впоследствии пригодится):

« Южный фронт.

Противник перед 9-й армией в первой половине дня 18.5 продолжал наступление в двух направлениях: 1) барвенковском направлении – силами 1-й горнострелковой дивизии, 100-й пехотной дивизии и 14-й танковой дивизии (до 70 танков) потеснил 9-ю армию на север. К 11.00 противник пехотой и танками (30-40) овладел Барвенково[м] и передовыми частями вышел в район совхоз Ильичёвка (7 км северо-восточнее Барвенково); 2) славянск-изюмском направлении – силами 101-й пехотной дивизии с 50 танками (16-й танковой дивизии) [в] 14.30 группой автоматчиков и отдельными танками овладел южной частью Изюм[а] (на правом берегу р. Северский Донец), Шпаковкой, Семёновкой и продолжал наступление отдельными группами танков с автоматчиками в северо-западном направлении на Вел. Камышеваху (20 км от Изюма).

Части 9-й армии в течение дня вели бой на северо-западной окраине Барвенкова.

По данным разведавиации, утром 18.5 отмечалось движение до 200 танков и 200 автомашин из района Андреевка на Барвенково.

Авиация противника численностью до 50 самолётов на участке 9-й армии в ночь и с утра 18.5 бомбила переправу через Северский Донец, дороги к переправам и линии связи в районе Изюм[а].

Части 9-й армии отходят с боями организованно на новые рубежи (выделено нами – И.Д.).

Передал по ВЧ по поручению

т. Хрущёва Гапочка

(П.Н. Гапочка – полковой комиссар

для особых поручений при члене Военного

совета Юго-Западного направления – И.Д.)»

[5; 444].

Как видим, оба доклада, переданные в самом начале дня 19 мая, не содержат оценок ситуации, складывающейся в полосе 9-й армии, как критической. Донесение Н.С. Хрущёва явно приукрашивает положение и дезинформирует Ставку ВГК, говоря о том, что «части 9-й армии отходят… организованно на новые рубежи». Вряд ли можно так сказать об армии, которая к концу дня 18 мая фактически уже не имела единого фронта, связь с которой и управление войсками которой были потеряны, и разрозненные части и соединения которой, в основном, действовали на свой страх и риск.

В ночь с 18 на 19 мая С.К. Тимошенко поставил следующие задачи войскам Юго-Западного направления.

28-я и 38-я армии должны были продолжать 19-го числа наступление своими смежными флангами [9; 68].

Из состава наступающих сил 6-й армии выводились 248-я стрелковая дивизия и 21-й танковый корпус и перебрасывались в район Михайловка – Лозовенька. Подчинялись они непосредственно командованию ЮЗН. Сосредоточение двух танковых бригад корпуса в указанном районе должно было закончиться к исходу 19 мая, а третья бригада и стрелковая дивизия должны были прибыть на сутки позже [9; 61].

Таким образом, С.К. Тимошенко решил основные ударные силы южной группировки ЮЗФ перебросить на ликвидацию прорыва противника в полосе 9-й и 57-й армий. Вместе с тем он не прекратил наступление 6-й армии и подтвердил задачу её командующему – продолжать наступательные действия в направлении Мерефы и овладеть рубежом реки Мжа. Взамен выведенных соединений Городнянскому разрешалось ввести в бой 103-ю стрелковую дивизию второго эшелона армии [9; 62-63].

Неизменными оставались и задачи армейской группы генерала Бобкина.

Переброшенная из резерва главнокомандующего направления в помощь 9-й армии 343 сд уже в ночь на 19 мая должна была выбить противника из южной части Изюма и, взаимодействуя с частями 5-го кавалерийского корпуса, прикрыв переправы на реке Северский Донец, занять оборону к югу от города [9; 61-62].

В то же время с левого берега Северского Донца на плацдарм в районе Студёнок должны были переправиться одна стрелковая дивизия (296-я) и одна танковая бригада (3-я) и нанести удар во фланг немецкой группировки [9; 62].

Командующий 57-й армией должен был 19 мая подготовить и осуществить контрудар силами 14-й гвардейской стрелковой дивизии и 2-го кавалерийского корпуса на Барвенково и во взаимодействии с подходившими частями 23-го танкового корпуса приступить к ликвидации противника, наступающего к рубежу реки Берека. В дальнейшем, с подходом главных сил 23-го и 21-го танковых корпусов, предполагалось завершить разгром всей ударной группировки немцев и восстановить положение 9-й армии [9; 62].

Эти с виду вполне разумные планы имели один существенный недостаток: они во многом не соответствовали складывающейся обстановке, отставали от событий.

Измотанные в предыдущие дни боёв части 28-й и 38-й армий в 9.30 утра 19 мая перешли в наступление, но успеха оно не имело. Немцы контратаками, поддержанными массированными ударами авиации, заставили наши войска вернуться на исходные рубежи. Более того, противник сам перешёл в наступление в полосе 21-й армии и потеснил её левый фланг. Это заставило командарма-28 обеспечить прикрытие своего правого фланга и тыла. Поскольку резервов для этого у него уже не было, то в дело пошли части подвижной группы, предназначенные для развития успеха наступления армии, т.е., даже будь действия 28-й армии 19 мая успешными, сил закрепить и развить этот успех у Д.И. Рябышева под рукой не оказывалось [9; 68].

21-й танковый корпус, подобно 23 тк, из-за неоперативности штаба 6-й армии получил распоряжение главкома направления о выходе из боя только около 10 часов утра (т.е. с запозданием примерно на 10 часов(!)) [9; 66].

Правый фланг 6-й армии, начав рано утром наступление при поддержке 21 тк, к моменту вывода последнего из боя в 10 часов утра достиг южной окраины города Змиева, но дальше, без танков, начались проблемы [9; 66-67].

Соединения армии, предназначенные для смены 21-го танкового корпуса, не успели вовремя занять предназначенные им позиции. Немцы, воспользовавшись данной ситуацией, энергично контратаковали. Поэтому силы правого фланга 6-й армии не то что не смогли двигаться вперёд, но даже были вынуждены перейти к обороне. Ситуацию стабилизировал ввод в дело одного полка 103-й стрелковой дивизии. Но основные силы дивизии Городнянский, вопреки распоряжению командующего направления, решил оставить «в загашнике», и решительного развития наступления не получилось [9; 67].

«Не так» пошло всё и в полосе Южного фронта. Прежде всего, часть 5-го кавкорпуса и осколки других соединений, будучи окружёнными уже 18 мая в результате поворота на запад изюмской группировки немцев, на рассвете 19 мая вырвались из окружения в районе посёлка Заводской. Никакой связи с вышестоящими штабами эта группа не имела, а потому, по собственной инициативе, с большими потерями переправилась на левый берег Северского Донца.

В 9 утра под давлением противника ушли на левый берег и части 51 сд и 30 кд 5-го кавкорпуса, оборонявшие Студёнковский плацдарм. Поэтому переправляться 296 сд и 3 тбр было уже некуда. Контрудар на Изюм стал невозможен [9; 66-67].

В целом, к исходу 19 мая остатки войск 9-й армии отошли на левый берег Северского Донца, где и заняли оборону [9; 67].

2-й кавалерийский корпус на левом фланге 57-й армии, в соответствии с приказом С.К. Тимошенко, с утра 19 мая перешёл в наступление и завязал бои с главными силами 60-й моторизованной дивизии немцев. Однако 23-й танковый корпус вышел к рубежу реки Берека не к исходу 18 мая, как изначально предполагалось, а только во второй половине дня 19 мая, когда противник уже не только подошёл к реке, но и переправился на её левый берег. Частям 23 тк пришлось занимать оборону на левом берегу [9; 66].

Немцы же, воспользовавшись неразберихой в наших войсках (иной термин подобрать трудно; А. Галушко и М. Коломиец употребляют термин «незначительная активность» [9; 66], но эта самая «незначительная активность» происходила именно вследствие того, что у нас, как говорится, был «кто в лес, кто по дрова»), относительно спокойно перегруппировали ударные силы группы «Клейст» – 14, 16-ю танковые и 60-ю моторизованную дивизии. Они были подтянуты к рубежу реки Берека к концу дня. За ними расположились две пехотные дивизии (389-я и 384-я) [9; 66]. Теперь 23-му танковому корпусу удержать противника в этом районе было крайне тяжело.

Уже после обеда С.К Тимошенко стала ясна неудача всех его попыток, предпринимавшихся с конца 17-го по первую половину дня 19 мая, остановить и нейтрализовать прорыв противника. Условно говоря, «удавка вокруг горла» всей барвенковской группировки наших войск затягивалась всё сильнее.

В 15.35 состоялись переговоры маршала по прямому проводу с А.М. Василевским, исполнявшим тогда обязанности начальника Генерального штаба вместо тяжело заболевшего Б.М. Шапошникова.

С.К. Тимошенко начал с констатации критического положения, сложившегося в полосе Южного фронта:

«На утро 19.5 ввиду резкого ухудшения положения на фронте 9-й армии Южного фронта и быстрого продвижения (распространения) противника в общем направлении на Изюм численностью пять пд и двух танковых дивизий (14-й и 16-й) с наличием группировки резервов в районе Сталино, Краматорская (по данным разведки), где учитывалась 13 тд, мы решили, не оттягивая времени, взять для удара с целью разгрома группировки противника, распространяющейся на Изюм, всё, что только можно, исходя из наших возможностей» [5; 445].

Затем С.К. Тимошенко изложил план перегруппировки своих сил, подробнее о котором будет сказано чуть ниже. Главная идея предлагаемой перегруппировки – наступление армии Городнянского на Харьков приостанавливается, а основные силы этой армии используются для ликвидации прорыва немцев с юга [5; 445-446].

Далее мы воспроизводим телеграфные переговоры С.К. Тимошенко и А.М. Василевского полностью:

«ВАСИЛЕВСКИЙ. Как планируете выполнение этого решения по времени?

ТИМОШЕНКО, ХРУЩЁВ. Сейчас сказать очень трудно, потому что многое зависит от действий противника, возможно, навяжутся бои Пушкину и Кузьмину сегодня (генерал-майор Е.Г. Пушкин – командир 23 тк; генерал-майор Е.И. Кузьмин – командир 21 тк – И.Д.), но, ориентировочно, если нам будет позволено обстановкой, то начало к исходу 21.5 или утро 22.5. Всё.

ВАСИЛЕВСКИЙ. Когда мыслите начать вывод Городнянского?

ТИМОШЕНКО, ХРУЩЁВ. От вашего решения всё зависит, обстановка требует вывода немедленно.

ВАСИЛЕВСКИЙ. Хорошо, сейчас иду докладывать. Кстати, поставленный вами вопрос сегодня утром уже обсуждался в Ставке (выделено нами – И.Д.). Провод оставляю за собой и по нему дам ответ после доклада. Всё» [5; 446].

Ответ последовал, буквально, через десять минут:

«19 мая 1942. 15.50.

У аппарата Тимошенко, Хрущёв.

У аппарата Василевский.

ВАСИЛЕВСКИЙ. Ставка утвердила Ваше решение и предлагает немедленно приступить к его выполнению. Разработанный план прошу направить шифром. Всё. До свидания.

ТИМОШЕНКО, ХРУЩЁВ. Всё понятно, приступаем к выполнению. План будет предоставлен шифром. До свидания» [5; 447].

План, разработанный командованием ЮЗН, был доведён до подчинённых войск в 19.00 19 мая в виде приказов: № 00320 (командующему 6-й армии генерал-лейтенанту А.М. Городнянскому и командующему вновь образованной армейской группой генерал-лейтенанту Ф.Я. Костенко), № 0143/ОП (командующему войсками Южного фронта генералу Р.Я. Малиновскому и командующему 57-й армией генералу К.П. Подласу), №№ 0141/ОП и 0142/ОП (командующим 21, 28 и 38-й армий).

Как было сказано, наступление на Харьков 6-й армии Городнянского приостанавливалось. За исключением трёх дивизий на фронте Змиев – Староверовка (253, 41 и 266 сд), силы этой армии разворачивались и двигались к рубежу реки Берека и южному берегу Северского Донца. 21-й и 23-й танковые корпуса вновь поступали в подчинение Городнянскому. В указанном районе силы армии, взаимодействуя с войсками 9-й и 57-й армий, должны были разгромить барвенковскую группировку противника [5; 445, 447-448], [9; 67].

Из сил армгруппы Бобкина и трёх вышеуказанных дивизий 6-й армии образовывалась новая армейская группа генерал-лейтенанта Ф.Я. Костенко, заместителя командующего войсками Юго-Западного фронта [5; 445], [9; 67].

Эта армейская группа должна была прочно удерживать рубежи, достигнутые армгруппой Бобкина, обеспечивая 6-ю и 57-ю армии от ударов с харьковского, красноградского и павлоградского направлений. В то же время силы 6 кк (две кд и две тбр) выводились в резерв для подготовки контрудара по противнику в районе Ефремовка, Шляховая, Нижняя Орель, а сильный отряд (состав которого должен был определить сам командующий армгруппой) получал задачу овладеть районом города Змиев и переправами через Северский Донец в районе Черемушная [5; 447-448], [9; 67].

Правее 6-й армии 57-я армия, удерживая прежние рубежи силами трёх стрелковых дивизий и одного стрелкового полка, тремя стрелковыми дивизиями, 2-м кавкорпусом и одной танковой бригадой (38 тбр), поддерживаемых тремя артполками усиления, наносила удар в обход Барвенково с юга [5; 448-449]. Причём 57-я армия переходила в подчинение главкому ЮЗН [5; 445-446, 449].

Левее 6-й армии 9-я армия, сдерживая противника на переправах через Северский Донец на участке устье реки Берека – Изюм, наносила удар на Долгенькую. В состав ударной группы включались 6 сд, 4 тбр и 30 кд из состава 5 кк. Удар командованием направления рассматривался как вспомогательный [5; 445, 448], [9; 68].

6, 9 и 57-я армии должны были быть готовы к переходу в наступление к утру 21 мая [5; 448-449].

Приказом № 00320 предусматривались действия так называемой группы Шерстюка, базирующейся севернее 6-й армии. Составляли эту группу четыре стрелковые дивизии (242, 278, 304 и 199-я) и три танковые бригады (114-я, 156-я и 168-я). 304 и 199 сд были левофланговыми дивизиями 38-й армии, 242 сд перебрасывалась с ворошиловградского направления, 114 тбр выделялась из резерва главкома ЮЗН, а 278 сд, 156 и 168 тбр были резервами Ставки ВГК. Возглавил оперативную группу заместитель командующего 38-й армии. В её задачу входило наступление навстречу той части армейской группы Костенко, которая должна была наступать в районе Змиева. Предполагалось, что в результате этого удара левый фланг 38-й армии сомкнётся с правым флангом армгруппы, что обеспечит разгром чугуевской группировки немцев и высвободит до пяти стрелковых дивизий и трёх танковых бригад. Готовность оперативной группы Шерстюка к наступлению – утро 22 мая [5; 446, 448], [9; 67].

Правый фланг армии К.С. Москаленко и армия Д.И. Рябышева с утра 20 мая должны были продолжать наступление [5; 446], [9; 68].

Таков был план мер, намеченный командованием ЮЗН и одобренный Ставкой в конце дня 19 мая. В его отношении уже давно употребляется словосочетание: «Увы, слишком поздно». Поздно остановили и развернули основные силы 6-й армии, поздно стали согласовывать её действия по ликвидации немецкого прорыва с действиями 9-й и 57-й армий.

И вот в этой связи нам бы хотелось отвлечься от хронологического изложения событий и рассмотреть два вопроса, касающихся причин того критического положения наших войск на Барвенковском плацдарме, которое сложилось к 20 мая.

* * *

Вопрос первый. Совершенно очевидно, что если меры, которые начали принимать 19-го числа, уже запоздали, то, значит, принимать их надо было 18-го, а ещё лучше – 17 мая. Почему же С.К. Тимошенко их не принимал? Почему ограничивался полумерами?

Для начала примем этот тезис о полумерах. Пусть так.

Со времён Никиты Сергеевича Хрущёва, с его лёгкой руки, в историческую литературу прочно вошла версия, что главкому ЮЗН не давал принять решительные меры против немецкого прорыва Сталин, который бездумно требовал продолжения наступления 6-й армии с целью освобождения Харькова.

И не то чтобы другой версии в мемуарной литературе не существовало или утверждение Хрущёва было солидно документировано, но вот полюбилась эта версия отечественным историкам так, что повторяют они её упоённо и по сей день.

Вот перед нами книга 2005 года выпуска. Автор – доктор исторических наук В.П. Смирнов. Наименование – «Краткая история Второй мировой войны». Книга адресована учащимся, студентам, преподавателям и массовому читателю. В ней доктор исторических наук В.П. Смирнов ничтоже сумняшеся, заявляет безапелляционно следующее:

«Командующий фронтом Тимошенко и член Военного совета Хрущёв обратились в Ставку с просьбой остановить наступление, но получили отказ. Пользуясь своим положением члена Политбюро ЦК ВКП(б), Хрущёв решился позвонить прямо на дачу Сталину, но тот, по словам Хрущёва, даже не подошёл к телефону, а через Маленкова передал: «Надо наступать, а не останавливать наступление» [33; 193].

Или добротная книга известного российского историка А.И. Уткина. Но и в ней находим:

«18 мая… Ситуация в Изюмском выступе (ещё одно наименование Барвенковского выступа; на сей раз по городу Изюму, а не по городу Барвенково; употребляется в исторической литературе гораздо реже – И.Д.) выходит из-под контроля. Член Военного совета Юго-Западного фронта Хрущёв просит связать его со Сталиным, но тот делегирует к телефонному аппарату Маленкова с твёрдым наказом взять Харьков… Василевский в Ставке снова выступает с предложением остановить движение на Харьков, но получает отказ. К вечеру этого ужасного дня Харитонов теряет контроль над своей начинающей на глазах слабеть, терять управление и разбегаться армией, в то время как Городнянский с упорством, достойным лучшего применения, продолжал осуществлять давление в направлении Харькова. На нём затягивалась петля, а он не обращал внимания на исчезающий тыл, прежде прикрытый Харитоновым. Начальник штаба фронта Баграмян просит Москву остановить подступ к Харькову, а та предлагает держаться мужественно, словно в этом было дело.

…Только вечером 19 мая Сталин соглашается отдать приказ Тимошенко остановить приступ Харькова – становится ясным, что наступающие на Харьков колонны советских войск оказались под угрозой ужасающего окружения» [35; 342].

Обратимся, прежде всего, к мемуарам двух высших советских военачальников, которые в дни развития трагических событий под Харьковом общались с Верховным непосредственно. Речь идёт о воспоминаниях А.М. Василевского и Г.К. Жукова.

А.М. Василевский («Дело всей жизни»):

«Получив первые сообщения из штаба направления (Юго-Западного – И.Д.) о тревожных событиях, я вечером 17 мая связался по телефону с начальником штаба 57-й армии, моим давним сослуживцем генерал-майором А.Ф. Анисовым, чтобы выяснить истинное положение вещей. Поняв, что обстановка там критическая, я тут же доложил об этом И.В. Сталину. Мотивируя тем, что вблизи не имеется резервов Ставки, которыми можно было бы немедленно помочь Южному фронту, я внёс предложение прекратить наступление Юго-Западного фронта, с тем, чтобы часть сил (выделено нами – И.Д.) из его ударной группировки бросить на пресечение вражеской угрозы со стороны Краматорска. Верховный Главнокомандующий решил переговорить сначала с главкомом Юго-Западного направления маршалом С.К. Тимошенко. Точное содержание телефонных переговоров И.В. Сталина с С.К. Тимошенко мне неизвестно (выделено нами – И.Д.). Только через некоторое время меня вызвали в Ставку, где я снова изложил свои опасения за Южный фронт и повторил предложение прекратить наступление. В ответ мне было заявлено, что мер, принимаемых командованием направления, вполне достаточно, чтобы отразить удар врага против Южного фронта, а потому Юго-Западный фронт будет продолжать наступление…

С утра 18 мая обстановка для наших войск на Барвенковском выступе продолжала резко ухудшаться, о чём я прежде всего доложил Верховному. Часов в 18 или 19 того же дня мне позвонил член Военного совета Юго-Западного направления Н.С. Хрущёв. Он кратко проинформировал меня об обстановке на Барвенковском выступе, сообщил, что И.В. Сталин отклонил их предложения о немедленном прекращении наступления, и попросил меня ещё раз доложить Верховному об этой их просьбе. Я ответил, что уже не однажды пытался убедить Верховного в этом и что, ссылаясь как раз на противоположные донесения Военного совета Юго-Западного направления (выделено нами – И.Д.), Сталин отклонил мои предложения. Поэтому я порекомендовал Н.С. Хрущёву, как члену Политбюро ЦК, обратиться непосредственно к Верховному. Вскоре Хрущёв сообщил мне, что разговор с Верховным через Г.М. Маленкова состоялся, что тот подтвердил распоряжение о продолжении наступления.

19 мая ударная группировка противника, действовавшая на Барвенковском выступе, вышла в тыл советским войскам, и только тогда Тимошенко отдал, наконец, приказ прекратить дальнейшее наступление на Харьков и использовать основные силы нашей ударной группировки для ликвидации прорыва и восстановления положения в полосе 9-й армии. Верховный утвердил это решение. Но, к сожалению, состоялось оно слишком поздно…» [6; 212-213].

Г.К. Жуков («Воспоминания и размышления»):

«Вечером 17 мая А.М. Василевский, который из-за болезни Б.М. Шапошникова временно исполнял обязанности начальника Генштаба, связался с начальником штаба 57-й армии генералом А.Ф. Анисовым. Осветив положение, тот доложил, что обстановка у них критическая.

А.М. Василевский немедленно доложил Верховному Главнокомандующему и предложил прекратить наступление Юго-Западного фронта, а часть сил из состава его ударной группировки бросить на ликвидацию угрозы, возникшей со стороны Краматорска. Иных способов спасти положение не было, поскольку в этом районе никакими резервами Ставки фронт не располагал.

И.В. Сталин не любил менять свои решения. Переговорив с С.К. Тимошенко, он заявил начальнику Генштаба, что «…мер, принимаемых командованием направления, вполне достаточно, чтобы отразить удар врага против Южного фронта, а поэтому Юго-Западный фронт будет продолжать наступление…».

18 мая обстановка на Юго-Западном фронте резко ухудшилась. Генштаб ещё раз высказался за то, что чтобы прекратить нашу наступательную операцию под Харьковом. Он предлагал повернуть основные силы барвенковской ударной группировки, ликвидировать прорыв противника и восстановить положение 9-й армии Южного фронта.

Мне довелось присутствовать в этот день в Ставке при одном из последующих разговоров И.В. Сталина с командующим Юго-Западным фронтом. Хорошо помню, что Верховный тогда уже чётко выразил С.К. Тимошенко серьёзные опасения по поводу успехов противника в районе Краматорска (выделено нами – И.Д.).

К вечеру 18 мая состоялся разговор по этому же вопросу с членом Военного совета фронта Н.С. Хрущевым, который высказал такие же соображения, что и командование Юго-Западного фронта: опасность со стороны краматорской группировки противника сильно преувеличена, и нет оснований прекращать операцию. Ссылаясь на эти доклады Военного совета Юго-Западного фронта о необходимости продолжения наступления, Верховный отклонил соображения Генштаба. Существующая версия о тревожных сигналах, якобы поступавших от Военных советов Южного и Юго-Западного фронтов в Ставку, не соответствует действительности. Я это свидетельствую потому, что лично присутствовал при переговорах Верховного (выделено нами – И.Д.).

19 мая обстановка на Юго-Западном направлении стала катастрофической. Ударная группировка противника ворвалась в тыл советским войскам. Только теперь был отдан приказ прекратить наше наступление на Харьков и повернуть главные силы барвенковской ударной группы против войск Клейста. Было, однако, уже поздно» [14; 60-61].

Итак, что мы видим? Мемуары А.М. Василевского и Г.К. Жукова совпадают практически полностью в изложении событий 17 и 19 мая. Излагая события 17 мая, Г.К. Жуков даже цитирует А.М. Василевского. В чём воспоминания наших прославленных маршалов различаются, так это в изложении того, что имело место в Ставке ВГК 18 мая.

Вкратце изложим версию событий в книге А.М. Василевского:

1) Вечером 17 мая А.М. Василевский получает от начштаба 57-й армии генерала А.Ф. Анисова информацию о прорыве немцев в полосе 9-й армии и критическом положении всей советской группировки в Барвенковском выступе.

2) Тут же вр.и.о. начальника Генштаба, т.е. А.М. Василевский, делает доклад Сталину о необходимости остановить наступление 6-й армии и группы Бобкина и развернуть часть их сил против прорвавшихся с южного фаса Барвенковского плацдарма немцев.

3) Сталин отказывается принимать решение, не посоветовавшись с командованием ЮЗН.

4) Этим же вечером А.М. Василевский, будучи вызван в Ставку, получает ответ, что, согласно мнению командования ЮЗН, прорыв немцев будет нейтрализован, опасности он не представляет, и прекращать наступление войск ЮЗФ из Барвенковского выступа необходимости нет.

5) В течение дня 18 мая А.М. Василевский докладывал Сталину об ухудшении положения южной ударной группировки ЮЗФ. Сталин на эти доклады не реагировал, ссылаясь на оптимистические донесения командования ЮЗН.

6) Около шести или семи вечера 18 мая А.М. Василевскому позвонил член Военного совета Юго-Западного направления Н.С. Хрущёв. Он проинформировал вр.и.о. начальника Генштаба о критическом положении войск направления в Барвенковском выступе и, пожаловавшись на «глухоту» Сталина к просьбам командования ЮЗН остановить наступление на Харьков с юга, попросил А.М. Василевского ещё раз доложить все эти обстоятельства Верховному. Но А.М. Василевский отказался, сославшись как раз на имевшие противоположный смысл доклады С.К. Тимошенко и Н.С. Хрущёва и посоветовав Хрущёву ещё раз обратиться к Сталину напрямую.

7) Вечером же 18 мая Хрущёв перезвонил Василевскому и проинформировал его, что Сталин вновь не внял доводам командования ЮЗН.

8) 19 мая, когда ситуация стала совсем критической, Тимошенко, наконец, самовольно остановил наступление 6-й армии Городнянского и группы Бобкина, развернув их силы на ликвидацию прорыва немцев. Верховный тут же утвердил это решение. Но было уже поздно.

«Алгоритм» событий 17-19 мая, по Жукову, такой же, за исключением 18 мая. В этот день Георгий Константинович, находясь в Ставке Верховного Главнокомандования, лично был свидетелем разговора Сталина с Тимошенко. Причём именно Сталин выражал обеспокоенность положением нашей барвенковской группировки, а Тимошенко уверял Верховного в том, что положение критическим не является, ситуация будет нормализована. Вечером 18 мая Сталина в этом же убеждал член Военного совета ЮЗН Хрущёв, чему, опять же, Жуков был свидетелем.

Таким образом, версия событий 18 мая в изложении А.М. Василевского диаметрально противоположна версии этих же событий в изложении Г.К. Жукова.

Как же так? Чем объясняются такие разночтения?

Можно их объяснить тем, что командование ЮЗН, как капризная девица, несколько раз за день меняло свою оценку ситуации и, соответственно, разные предложения вносило в Ставку ВГК. Картина вырисовывается, примерно, такая: с утра 18-го С.К. Тимошенко и Н.С. Хрущёв вышли на Сталина с предложением приостановить наступление на Харьков с юга. И, видимо, убедили его в этом, т.к. когда Г.К. Жуков был свидетелем дневного разговора Верховного с С.К. Тимошенко и вечернего – с Н.С. Хрущёвым, то уже Верховный беспокоился о ситуации в Барвенковском выступе, а командующего и члена Военного совета Юго-Западного направления «укусила муха» необъяснимого оптимизма. Однако оптимизм быстро «подвыветрился», потому что уже в шесть или семь вечера Н.С. Хрущёв «жалуется» А.М. Василевскому, что Сталин ни в какую не хочет останавливать наступление, а без этого выправить критическую ситуацию никак невозможно. Надо полагать, что до этого Хрущёв с Тимошенко должны были хотя бы раз «отметиться» перед Сталиным, докладывая о серьёзности ситуации и вновь прося его (как утром) остановить наступление 6-й армии Городнянского и армгруппы Бобкина. А.М. Василевский резонно отказался идти к Верховному с докладом об этом, т.к. от командования ЮЗН уже поступали донесения в Ставку совсем другой направленности в оценке ситуации. Хрущёв, буквально, в отчаянии звонит Сталину на дачу, но тот даже к трубке не подходит, а через Маленкова передаёт члену Военного совета ЮЗН, что, мол, нечего «дурака валять», а надо наступать. После такого ответа Никита Сергеевич должен был разбить себе голову о стенку своего блиндажа. Ан, нет. И его, и Тимошенко вновь посещает необъяснимый оптимизм, и их доклады в Ставку от 00.30 (Тимошенко) и 02.00 (Хрущёв) не содержат и намёка на «пиковость» ситуации, необходимость приостановки наступления нашей южной ударной группировки и использования её сил для ликвидации немецкого прорыва.

Согласитесь, картина абсолютно невероятная.

Тогда само собой напрашивается другое объяснение: кто-то из наших прославленных маршалов, мягко говоря, несколько искажает факты. Но кто – Василевский или Жуков?

Александр Михайлович, вообще-то, с большим уважением относился к Сталину, что хорошо видно по его мемуарам. Так мог ли он написать о Верховном такую неправду? Конечно, можно допустить, что маршал «отдал дань» борьбе с культом личности Сталина. Что, впрочем, сомнительно, ведь его мемуары вышли в свет в 1973, а не в 1963 году. Более вероятно, на наш взгляд, другое. Хрущёв и впрямь звонил А.М. Василевскому вечером 18 мая и вёл разговор о том, что наступление на Харьков надо бы приостановить. Но никаких дневных разговоров на эту тему с Верховным ни у него, ни у Тимошенко не было. Зная позицию А.М. Василевского по данному вопросу, «старый партийный лис» решил «загрести жар чужими руками»: мол, мы вот никак Сталина убедить не можем, так, может, Вы поможете? А.М. Василевский, на наш взгляд, чётко даёт понять читателю, что он весьма усомнился в той версии событий, которую поведал ему Хрущёв по телефону вечером 18 мая, когда упоминает о противоположных донесениях Военного совета Юго-Западного направления, которые подавались Сталину в тот же день.

Мог ли «покривить душой» Г.К. Жуков? Конечно. «Зуб» на Н.С. Хрущёва у него был «большой». Попытаться «вернуть должок» хотя бы в такой форме маршал вполне был способен, тем более что его мемуары писались уже после снятия Н.С. Хрущёва. Но тут, во-первых, не надо забывать, что некоторые претензии у Г.К. Жукова были и к Сталину за послевоенные «взыскания», так сказать. Поэтому, кого из них «топить» по «харьковскому делу», ему было, наверное, всё равно. А во-вторых, версия Г.К. Жукова соответствует известным сейчас документам.

И тут возникает третье объяснение разной версии событий 18 мая у А.М. Василевского и Г.К. Жукова. Ни тот, ни другой фактов не искажают. Просто события этого бурного дня описаны ими с разных точек зрения. Они порознь были участниками или свидетелями его перипетий.

События реконструируются, примерно, таким образом.

Вечером 17 мая забившему тревогу А.М. Василевскому Сталин отказал в приостановке наступления наших войск с Барвенковского плацдарма на основании донесений командования ЮЗН. Свидетельства А.М. Василевского и Г.К. Жукова об этом подтверждаются донесением командования ЮЗН в Ставку, переданным в 17.30 17 мая. В нём, напомним, есть ссылка на боевой приказ № 0140/ОП от 16.00 того же дня, в котором предусматривались мероприятия по остановке немецкого наступления, т.е. тем или иным способом (телефон, ВЧ, телеграф), но приказ этот был доведён до сведения Ставки ВГК раньше донесения.

18 мая С.К. Тимошенко пытается действовать в соответствии с намеченным планом. Кстати, мы абсолютно несогласны, когда мероприятия по приказу № 0140/ОП характеризуются как полумера. Выше показывалось, что силы для остановки и разгрома перешедшего в наступление противника выделялись внушительные. И часть сил из 6-й армии изымалась, как на том ещё вечером 17-го настаивал А.М. Василевский: 2-й кавалерийский корпус и 23-й танковый корпус. Другое дело, что ряд обстоятельств: необходимость времени на передислокацию и сосредоточение сил, предназначенных для борьбы с прорывом противника, плохая связь с войсками, вследствие чего централизованное управление ими было нарушено, отсутствие взаимодействия между нашими контратакующими или обороняющимися соединениями (опять же в силу плохой связи), быстрота действий немцев, упреждающих наши мероприятия, – обусловил провал всех мер командования ЮЗН. Но до вечера 18 мая главком ЮЗН надвигающейся катастрофы не ощущал. Во всяком случае, он должен был подождать результатов дневных боёв.

Судя по всему, вр.и.о. начальника Генштаба оповещал Сталина об ухудшении положения в Барвенковском выступе не на основании донесений командования ЮЗН, а на основании сведений, передаваемых ему из штаба 57-й армии (как и 17 мая). И Верховный, обеспокоенный ситуацией, звонил Тимошенко и Хрущёву. Но те, заверив его, что оснований для беспокойства нет, ещё и подкрепили эти свои заявления донесениями, переданными в Ставку в ночь с 18 на 19 мая (см. выше).

Вечером 18 мая Н.С. Хрущёв звонил А.М. Василевскому, очевидно, для подстраховки. По-видимому, какие-то опасения относительно складывающегося положения либо у него одного, либо у него с С.К. Тимошенко всё-таки были. Как уже отмечалось выше, по крайней мере, член Военного совета Юго-Западного направления уж точно не расстроился бы, если бы Сталин остановил наступление, вняв, наконец, предупреждениям А.М. Василевского. Тут на себя обращает внимание, что переданный в два часа ночи в Ставку доклад Н.С. Хрущёва о положении 9-й армии говорит значительно подробнее донесения Тимошенко, ушедшего в Москву полутора часами раньше. Может, этими подробностями Н.С. Хрущёв подталкивал Верховного к остановке наступления своим приказом? Может, он при этом вообще вёл свою «игру», не соглашаясь с оптимистической оценкой ситуации С.К. Тимошенко? На эти вопросы достоверных ответов, пожалуй, мы никогда не узнаем.

Но зато известно, что даже 19 мая С.К. Тимошенко до обеда не видел «причин для паники». По крайней мере, главком направления не сделал ничего такого, что заставило бы считать это утверждение неверным. И только после обеда, в 15.35 он вышел на Ставку с предложением о приостановке наступления 6-й армии и армейской группы Бобкина и переориентации их сил на ликвидацию немецкого прорыва. Согласие Ставки было тут же получено. Кстати, обращаем особое внимание, что С.К. Тимошенко вначале получил согласие Ставки ВГК, а потом уже приступил к реализации намеченных мероприятий (приказ в войска ушёл только в 19.00 19 мая, а Верховный дал «добро» в 15.50). Из мемуаров А.М. Василевского вытекает как раз обратная последовательность: сначала главком ЮЗН остановил наступление и начал проводить перегруппировку сил, а уже затем последовало согласие на это Сталина. Это неверно.

И ещё интересная фраза в телеграфных переговорах А.М. Василевского с С.К. Тимошенко и Н.С. Хрущёвым в 15.35 19 мая:

«Кстати, поставленный вами вопрос сегодня утром уже обсуждался в Ставке» [5; 446].

Т.е. в Ставке необходимость переброски основных сил атакующей группировки для сдерживания немецкого наступления была 19 мая осознана раньше, чем в штабе Юго-Западного направления.

Представляется, что даже эта мимоходом сказанная фраза свидетельствует в пользу нашей реконструкции событий: если уж 19-го числа в Ставке раньше заговорили о приостановке наступления, чем в штабе ЮЗН, то о каких (официальных, а не «подпольных») просьбах 18 мая может идти речь?

Второй вопрос. Какова мера ответственности командующего 9-й армии генерала Ф.М. Харитонова в том, что фронт подчинённых ему войск был прорван буквально в одночасье? Вопрос не праздный, т.к. непрочность обороны 9-й армии явилась первопричиной всей харьковской катастрофы.

Одну точку зрения в своих мемуарах выразил И.Х. Баграмян (она в значительной мере основывалась на положениях доклада командующего ЮЗН о результатах Харьковской операции, поданного в Ставку около 30 мая 1942 года [5; 455-457]):

«Обеспечение наступления войск Юго-Западного фронта на Харьков от возможных ударов противника на Барвенково возлагалось на 57-ю и 9-ю армии… 9-й армии (командующий генерал-майор Фёдор Михайлович Харитонов, член Военного совета дивизионный комиссар Константин Васильевич Крайнюков, начальник штаба генерал-майор Федор Константинович Корженевич) было приказано прочно оборонять южный и юго-восточный фасы Барвенковского плацдарма на фронте Софиевка, Кантемировка, Красноармейск, Красный Лиман протяжением 96 километров» [2; 72-73].

И далее, объясняя причины прорыва фронта на участке 9-й армии, И.Х. Баграмян пишет:

«Наконец,– и это, пожалуй, главное, – по инициативе генерала Ф.М. Харитонова, одобренной командующим фронтом, без разрешения главнокомандующего войсками направления в период с 7 по 15 мая была проведена не отвечающая обстановке частная операция в полосе 9-й армии, целью которой было овладение сильно укреплённым узлом сопротивления в районе Маяков. Для её осуществления были привлечены значительные силы, в том числе почти все армейские резервы и 5-й кавалерийский корпус, составлявший резерв фронта.

Все эти резервы, прежде всего, предназначались для отражения возможного прорыва обороны 9-й армии на барвенковском направлении. Операция в районе Маяков оказалась безуспешной, привлечённые для её проведения резервы понесли большие потери и к началу перехода группы Клейста в наступление не успели перегруппироваться и занять место в оперативном построении армии для обороны» [2; 107].

Кроме того, И.Х. Баграмян обвиняет генерала Ф.М. Харитонова в том, что в полосе его армии не были как следует подготовлены оборонительные рубежи:

«Несмотря на требования генерала Р.Я. Малиновского к командующим армиями и командирам дивизий – создать полностью развитую во всех отношениях оборонительную полосу, – она фактически представляла собою (на участке 9-й армии – И.Д.) систему опорных пунктов и узлов сопротивления, недостаточно оборудованных в инженерном отношении. Общая глубина обороны не превышала 3-4 километров, особенно слабо была организована противотанковая оборона» [2; 107].

Наконец, И.Х. Баграмян ставит в упрёк Ф.М. Харитонову то, что передислокация его командного пункта из Долгенькой в Каменку, а затем в Пески не была согласована с командованием Южного фронта, в результате чего связь штаба фронта со штабом 9-й армии была потеряна, и Р.Я. Малиновский ничего не знал о событиях в полосе 9-й армии, а следовательно, об этом не знал и главком направления [2;142].

По поводу этого комплекса обвинений в адрес командарма-9 российский историк К.В. Быков высказался весьма «сочно» в том смысле, что на генерала Ф.М. Харитонова повесили «всех «собак»» [5; 261].

Сам К.В. Быков держится несколько другого мнения о степени вины командующего 9-й армии.

Во-первых, как полагает исследователь, операция 9-й армии в районе Маяков как раз отвечала обстановке, причём абсолютно. Дело в том, что войска армии, согласно поставленной задаче, должны были прочно удерживать фронт по линии Красноармейск – Красный Лиман, и Маяки, занятые немцами, лежали как раз на этой линии. Но 4 мая немцы, предприняв атаку, захватили высоту севернее Маяков. Естественно, что командарму-9 и командующему Южным фронтом волей-неволей пришлось предпринять операцию по возвращению утраченных позиций [5; 366].

Во-вторых, К.В. Быков предполагает, «что если бы частная операция 9-й армии в районе Маяков не была остановлена командованием ЮЗН, то находящиеся здесь в наступательном, а не в оборонительном положении войска смогли бы быстро ударить во фланг прорвавшегося на изюмском направлении противника, защитив одновременно советские переправы через Северский Донец у Банковского и Богородичного. Разница в нанесении удара по немецкой обороне у Маяков и по немецким войскам, вышедшим в открытое поле, в условиях, когда у нас ещё имелась авиация, была бы значительной. Задержка «изюмской» группировки немцев не дала бы возможности повернуть на запад и их «барвенковской» группе…» [5; 367].

В-третьих, К.В. Быков, на основании немецких свидетельств, всё-таки сомневается, что с оборонительными рубежами в полосе 9-й армии дело обстояло так плохо, как об этом пишет И.Х. Баграмян. В частности, К.В. Быков ссылается на официальную историю 16-й танковой дивизии немцев, в которой указывается, что утром 17 мая немецкая «пехота проломала вполне обустроенные и глубоко эшелонированные русские зимние позиции…» [5; 257].

И, наконец, в-четвёртых, в отношении неоповещения командования Южного фронта о перемещении командногопункта 9-й армии российский исследователь лаконично замечает:

«Но как в такой обстановке, не имея связи, можно было это согласовать?» [5; 261].

Позволим себе и мы высказать своё мнение. Как представляется, перед нами две диаметрально противоположные точки зрения на один и тот же вопрос, а истина, как это обычно бывает, находится посередине.

Пойдём по пунктам.

Обоснованность операции. Согласитесь, К.В. Быков вносит в вопрос некоторую путаницу. Да, возврат высоты, захваченной немцами 4 мая, вполне отвечал обстановке. Но вот развивать после этого наступление на сильно укреплённые Маяки, о которые советские войска «обломали зубы» ещё в ходе Барвенково-Лозовской операции в январе-феврале 1942 года, – вряд ли отвечало обстановке, учитывая недостаток сил в 9-й армии. Понятно стремление генералов Ф.М. Харитонова и Р.Я. Малиновского расширить «горло» Барвенковского выступа. Понятно и их желание ворваться в Маяки «на плечах» выбитых с высоты немцев, что и вызвало продолжение наступления после того, как высота была возвращена. Но ворваться с ходу не удалось, наши войска явно вновь «увязли» под Маяками. Операцию надо было сразу же после этого прекратить, а её продолжали больше недели, пока «точку в ней не поставило» командование ЮЗН. И как ни крути, с 7 по 15 мая 9-я армия штурмовала Маяки «в инициативном порядке», без приказа Тимошенко об этом.

Однако хочется всё-таки акцентировать внимание на том, что если инициатива наступления и принадлежала самому генералу Ф.М. Харитонову, то она нашла поддержку у комфронта Р.Я. Малиновского, а следовательно, и последний несёт, наряду с командармом-9, полную ответственность за частную операцию, «не отвечающую обстановке».

С другой стороны, возникает вопрос и к командованию ЮЗН. Да, приказа на проведение удара по Маякам оно не отдавало. Но длилась эта операция не несколько часов, не день и даже не два. Длилась она восемь дней. И главком со своим штабом не знал о ней? Если да, то это ни С.К. Тимошенко, ни И.Х. Баграмяну не плюс: подчинённые им войска в течение восьми дней проводят безуспешную наступательную операцию, не санкционированную ими, а они – ни сном ни духом. Как же такое может быть? Что это за командующий направлением, как он командует? Что у него за штаб и что за начштаба?

Скорее всего, всё-таки, командование Юго-Западного направления было в курсе дел. Возможно, что о наступлении на Маяки оно узнало и не сразу, но, конечно же, узнало. В противном случае, приходится предполагать уж очень высокую степень халатности у С.К. Тимошенко, И.Х. Баграмяна и всех других штабных работников ЮЗН. Однако, не отдавая приказа на проведение данной частной наступательной операции, командование направления решило её не останавливать, а посмотреть, что, как говорится, из этого получится. Вот как описывает ситуацию И.Х. Баграмян в своих мемуарах:

«В штабе Юго-Западного направления о предпринятой 9-й армией частной операции мы узнали лишь после того, как началось наступление Юго-Западного фронта на харьковском направлении. Весть эта была настолько неожиданной и неприятной, что мы восприняли её с большой тревогой. Надо прямо признать, что операторы-направленцы нашего штаба по Южному фронту просмотрели этот факт, а Военный совет и штаб Южного фронта почему-то не посчитали необходимым доложить Военному совету Юго-Западного направления о предпринимаемой операции.

Поняв сразу же опасные последствия действий в направлении на Маяки, я немедленно доложил об этом Военному совету направления и просил принять безотлагательное решение о прекращении наступления и возвращении всех частей и соединений резерва Южного фронта в район Барвенкова.

Главнокомандующий маршал С.К. Тимошенко и член Военного совета Н.С. Хрущёв, выслушав и обсудив моё предложение, пришли к выводу, что, поскольку операция уже ведётся и, по всей вероятности, притягивает к району Маяков оперативные резервы противника, вряд ли целесообразно её прекращать. Хрущёв при этом заметил, что нельзя ограничивать свободу действий командования войсками Южного фронта, которое возглавляют такие грамотные в военном деле и опытные боевые генералы, как Родион Яковлевич Малиновский и Алексей Иннокентьевич Антонов» [2; 107-108].

Но ничего не получилось. А поэтому 15 мая С.К. Тимошенко приостановил попытки овладения Маяками.

Представляется, что приостановку наступления на Маяки можно напрямую увязать с получаемыми командованием ЮЗН разведданными об интенсивном движении немцев перед Южным фасом Барвенковского выступа. Мы уже знаем, что, несмотря на наличие информации, заставляющей предполагать возможность скорого наступления немцев в данном районе, никаких дополнительных мер по усилению обороняющихся здесь 9-й и 57-й армий С.К. Тимошенко не принял. В то же время, совсем не обратить внимание на донесения разведки и показания пленных маршал, очевидно, не мог. Поэтому операция по взятию Маяков, в которой расходовались резервы 9-й армии и Южного фронта, т.е. те силы, которые и могли как раз пригодиться для отражения возможного удара немцев, была прекращена.

В общем, строго говоря, за «маяковскую эпопею» ответственность несёт и командование Юго-Западного направления.

Большие шансы атакующей Маяки группировки остановить наступление немцев на изюмском направлении. В этой точке зрения К.В. Быкова есть рациональное зерно. И дело тут не только в том, что армия, сил которой не хватает для создания обороны уставной плотности, а именно таковой являлась 9-я армия (см. выше), обречена на прорыв этой обороны при умелом подходе противника к данному вопросу. Дело ещё и в том, что, как верно в своих воспоминаниях отметил И.Х. Баграмян, «к началу перехода группы Клейста в наступление» силы, привлечённые к операции по овладению Маяками, «не успели перегруппироваться и занять место в оперативном построении армии для обороны» [2; 107]. Так, на левом фланге 9-й армии, в районе Маяков, 51-я стрелковая дивизия заканчивала смену 30-й кавалерийской дивизии и частей 333-й стрелковой дивизии. Один полк 333-й стрелковой дивизии (1116-й) после смены его 51-й стрелковой дивизией находился на марше и следовал в район Барвенково. Второй полк (1120-й) ещё не был сменён и занимал оборону на участке западнее Маяков. Тогда как третий полк дивизии (1118-й) уже располагался на рубеже Барвенково, Никополь, Петровка [9; 51]. От Маяков отводились 15-я и 121-я (резерв командарма-9) танковые бригады. Любой военный знает, как опасен удар противника по перегруппировывающимся войскам. В случае с 9-й армией устойчивость и без того непрочной обороны уменьшилась, можно сказать, в разы.

Если бы с утра 17 мая советская группировка, пытавшаяся взять Маяки, в составе 15, 121 тбр, 30 кд (5 кк), частей ряда пехотных дивизий и 12 тбр (резерв комфронта) нанесла удар по рвущейся на Долгенькую немецкой группировке, то эффект от этого удара, действительно, мог получиться значительным. Однако вот в чём штука: продолжать осаждать Маяки в ожидании неизвестно когда начнущегося немецкого наступления, «сжигая» в этой операции всё большее количество армейских и фронтовых резервов, всё-таки опрометчиво. Это сейчас нам, знающим свершившиеся события, легко об этом рассуждать. Тогда ситуация командованию Юго-Западного направления виделась в несколько ином свете: Маяки взять не удаётся, сил на это израсходовано много; вполне возможно, немцы скоро нанесут удар в полосе Южного фронта; следовательно, армейские и фронтовые резервы должны быть использованы для укрепления обороны, а не расходоваться в бесплодных штурмах. Другое дело, что отдан соответствующий приказ был слишком поздно. А если зрить в корень, то «Маяковская» операция вообще не должна была проводиться, её следовало прекратить сразу же после первых безуспешных попыток овладеть этим населённым пунктом.

Оборонительные позиции в полосе 9-й армии. Говоря коротко, нам не очень понятно, почему свидетельствам историописателя немецкого соединения мы должны доверять больше, чем мемуарам советского военачальника (И.Х. Баграмяна)? На том основании, что последний – лицо заинтересованное (в сваливании своих просчётов и ошибок на командующего 9-й армии)? Так и немцы – лица заинтересованные. Им куда как почётнее написать, что войска 16-й танковой дивизии «проламывали» совершенную, глубокоэшелонированную оборону русских, чем отметить, что немецкие танки и пехота быстро проскочили через «жиденькие» оборонительные рубежи.

Лично нас в описании, на которое ссылается К.В. Быков, настораживает вот какая деталь: Вольфганг Вертен, историк 16-й танковой дивизии, указывает, что немцы «проламывали» зимние русские позиции [5; 257]. Напомним, что попытки расширить Барвенковский плацдарм были прекращены только в первой декаде апреля 1942 года, и войска Южного фронта (в частности, 9-я армия) принимали в них самое активное участие. Т.е. вплотную заняться фортификационными работами войска 9-й армии раньше конца первой – начала второй декады апреля никак не могли. Недаром Р.Я. Малиновский только 6 апреля потребовал от своих командармов и командиров дивизий в директиве № 00177 создания «прочной обороны, развитой в глубину, с продуманной системой огня, ПТО, с максимальным развитием оборонительных сооружений и ПТ и ПП препятствий и широким приспособлением к обороне населённых пунктов» [5; 435-436].

Конечно, зимой советские части на отбитых у немцев территориях создавали оборонительные рубежи, использовали для своих целей и рубежи противника. Но во что должны были эти рубежи превратиться за период весеннего снеготаяния и распутицы? Характерное замечание находим в книге генерала С.П. Иванова «Штаб армейский, штаб фронтовой» (Семён Павлович в должности начальника штаба 38-й армии был непосредственным участником майских 42-го года событий под Харьковом):

«Ведь необходимо было коренным образом переоборудовать передний край обороны и подготовить промежуточный рубеж… Зима была на исходе, и все имевшиеся сооружения под воздействием обильной талой воды пришли в негодность (выделено нами – И.Д.). По указанию командарма, штаб совместно с инженерами и артиллеристами разработал план оборудования местности, расположения боевых позиций, конфигурации траншей» [16; 221].

Так было в полосе 38-й армии. Но не меньше проблем в создании новых оборонительных рубежей было и у 9-й армии. Не меньше они требовали и усилий для своего решения.

Поэтому, когда И.Х. Баграмян пишет, что в полосе 9-й армии оборона «представляла собою систему опорных пунктов и узлов сопротивления, недостаточно оборудованных в инженерном отношении» [2; 107], эшелонированную всего на 3–4 километра в глубину, у нас есть все основания ему верить. Слишком мало было времени у измотанных предыдущими боями войск 9-й армии после прекращения наступления и окончания периода снеготаяния и распутицы, чтобы выполнить качественно требования командующего Южным фронтом. К тому же, не будем забывать, что значительная часть сил левого фланга 9-й армии в течение восьми дней в мае была занята вовсе не созданием оборонительных сооружений, а наступлением на Маяки. Два же оставшихся до немецкого наступления дня были заняты перегруппировкой. 9–10 дней, выброшенных из графика строительно-фортификационных работ, – это существенно.

Конечно, на каких-то участках оборона могла быть развита лучше, на каких-то – хуже. Но в целом мощной оборонительной полосы на пути немецкого наступления, наверное, всё-таки не было.

Какая доля ответственности за это лежит на Ф.М. Харитонове? Если подойти к вопросу формально, то виноват он на все сто процентов, т.к. приказа комфронта Р.Я. Малиновского, в сущности, не выполнил. Но если рассматривать вопрос более широко, то, конечно же, надо указать и на причины подобной неисполнительности командарма-9: недостаток времени и сил при большом объёме работ (не будем забывать, что полоса обороны армии составляла свыше 90 км [5; 458]; 96 км, по более точным подсчётам А. Галушко и М. Коломийца [9; 51]).

Наверное, спрос должен быть не только с Ф.М. Харитонова, но и с Р.Я. Малиновского, который, отдав приказ, должен был проконтролировать его исполнение. Если же должный контроль со стороны командующего Южным фронтом имел место, но положение вещей радикально не изменилось, то на это имелись объективные причины, о которых, собственно, говорилось выше и наличие которых, очевидно, признал и Р.Я. Малиновский.

Наконец, самовольный, несогласованный с командованием фронта перенос командного пункта (из Долгеньки в Каменку, а из Каменки в Пески). Здесь мы полностью согласимся с К.В. Быковым: согласовать перенос при отсутствии связи было попросту невозможно. Сидеть же без связи в Каменке, находящейся на направлении немецкого удара, было более чем опрометчиво, а главное – ничего не давало. Даже озаботься генерал Ф.М. Харитонов восстановлением связи с войсками и штабом ЮФ, оставаясь в Каменке, даже завершись попытка этого восстановления успехом, то, с учётом движения на командный пункт в Каменке основных сил немцев, связь могла в любой момент быть потерянной вновь. Ф.М. Харитонов рассудил здраво, переведя КП в Пески и уже оттуда делая попытки наладить связь и управление войсками.

Другое дело, что командарму-9 может быть предъявлено обвинение в неиспользовании радиосредств для поддержания связи с войсками и вышестоящими штабами. Но, как мы уже видели из директивы Ставки ВГК № 170395 от 18 мая, это был «грех» не одного генерала Ф.М. Харитонова, но и штаба Южного фронта, а говоря ещё шире, и командования ЮЗН, и командования других советских фронтов. Директива указывала на радиобоязнь как общее для РККА явление. Достаточно сказать, что адресовалась она Военным советам всех фронтов [5; 465-466]. На это же указывает и приказ Ставки ВГК № 00107 от 30 мая 1942 года «О недооценке радиосвязи в обеспечении бесперебойного управления войсками», в котором, в частности, говорилось:

«Несмотря на неоднократные требования Ставки об улучшении использования радиосвязи для обеспечения бесперебойного управления войсками с помощью радио, опыт последних боёв (Крымский, Южный и Юго-Западный фронты) показывает, что:

Радиосвязь, являющаяся основным и очень часто единственным средством связи и управления войсками в условиях современной войны, используется крайне плохо и большинством командиров и штабов игнорируется.

Имеющиеся в распоряжении штабов фронтов и армий радиостанции часто не используются даже при отсутствии проводной связи, радиостанции отстают от штабов, отрываются от командования, не имеют при себе оперативных работников и шифровальщиков.

Командующие армиями и командиры дивизий не заботятся о том, чтобы при них всегда находились радиостанции, при помощи которых они могли бы управлять войсками и информировать о своих действиях вышестоящие штабы. Более того, многие командующие армиями и командиры дивизий из-за боязни обнаружить место нахождения своих штабов запрещают работу радиостанций.

Указанные причины, как правило, приводят к нарушению связи с высшими штабами и потере управления войсками» [5; 466-467].

Словом, война идёт уже почти как год, а отношение к радиосвязи осталось в Красной Армии на уровне лета 1941 года. Как в то время нежелание и неумение использовать рации было одной из серьёзных причин наших поражений, так и в мае 42-го, в частности, под Харьковом, это сыграло для нас роковую роль.

Так какова же степень вины генерал-майора Ф.М. Харитонова в том, что вверенная ему армия не смогла выполнить поставленную перед ней задачу? Ответственности с Ф.М. Харитонова мы не снимаем. Как командарм, он в ответе за неудачные действия своей армии. Но и делать его козлом отпущения, на наш взгляд, совершенно недопустимо. Во многом его ошибки были обусловлены недочётами и ошибками вышестоящих штабов: в планировании, использовании разведданных, реагировании на обстановку, распоряжении резервами, построении системы связи с подчинёнными войсками.

* * *

Однако вернёмся к изложению событий, имевших место под Харьковом после 19 мая.

Надо заметить, что представление командующих 21-й и 28-й армий (Гордов и Рябышев соответственно) о силах противостоящего им противника и его намерениях не соответствовало действительности. По их мнению, противник понёс в предыдущих боях громадные потери, истощён и готов прекратить свои контрудары в районе действия северной советской группировки. И тем более, здесь он не способен ни на какое решительное наступление. Это заключение командующие армиями доложили маршалу С.К. Тимошенко [9; 68].

Несколько более сдержанны в оценке ситуации были и командарм-38, и его штаб. Вот как описывает это начальник штаба 38-й армии генерал С.П. Иванов:

«Первоначальными были оптимистические высказывания: своим наступлением мы, дескать, сорвали замысел врага, и он израсходовал на оборону те силы, которые предназначались для удара. Но полковник Приходько предположил, что коль скоро гитлеровское командование замышляет крупное наступление, то, очевидно, оно имеет в достатке резервы, которые могут скоро подойти. А если так, то противник, хотя и с запозданием, но способен предпринять запланированное наступление. К.С. Москаленко и Н.Г. Кудинов согласились с этим предположением. Было решено активизировать действия войск армии, чтобы помешать замыслу гитлеровцев» [16; 235-236].

Как видим, намерения К.С. Москаленко вполне совпадали с приказами, полученными им от С.К. Тимошенко.

Впрочем, у главкома Юго-Западного направления другого выхода уже и не было. Ещё в Первую мировую генерал А.И. Деникин изрёк фразу, которая коротко передала известное положение военной теории: «Если ситуация пиковая, нужно атаковать». Ситуация в Барвенковском выступе для советских войск и так была чрезвычайно пиковой. В такой ситуации удар по северному фасу выступа, об изначальном планировании которого немцами командование ЮЗН достоверно знало из захваченных документов, неминуемо вёл к катастрофе. Значит, любыми путями данный удар надо было предотвратить. А сделать это можно было, непрерывно атакуя противника перед фронтом северной группировки наших войск. Конечно, ни о каком взятии Харькова и окружении немецких сил под ним речи уже не шло. Силы противника надо было просто сковать активными действиями. Потому-то на 20 мая соединения 28-й и 38-й армий получили приказ наступать. 21-я армия такого приказа не получила, что можно объяснить как относительной удалённостью её от северного фаса Барвенковского плацдарма, так и мощными контрударами по ней противника в предыдущие сутки, под воздействием которых левый фланг армии подался назад. Командарм-21, не получив на 20 мая указания о наступлении, решил этот день использовать для приведения своих войск в порядок, замены зимнего обмундирования летним и улучшения позиций [9; 68].

От внимания командующих 21-й и 28-й армий ускользнула перегруппировка сил, которую немцы проводили 19 мая и к исходу этого дня её завершили. Прежде всего они создали ударную группу в выступе, который образовался 19 мая вследствие отхода частей 21-й армии (между населёнными пунктами Муром и Вергелевка). В неё вошли части двух пехотных (83-й и 57-й) и одной танковой (3-й; 40 танков) дивизий [9; 68-69]. В то же время в районе села Нескучное, по которому планировался удар 28-й армии, было сосредоточено до 100 танков 23-й танковой дивизии немцев [9; 69].

С наступлением рассвета 20 мая соединения 28-й армии, за исключением 175 сд, перешли в наступление. В начале оно развивалось успешно. Но с выходом в район южнее Нескучного наступавшие части были остановлены сильным огнём танков, артиллерии и налётами авиации. В 12 часов дня противник начал контрудар, который нанёс по частям 175-й и 169-й стрелковых дивизий. Под воздействием танков и авиации противника, безраздельно господствующей над полем боя, части этих дивизий начали отход по всему фронту в восточном направлении, открывая тем самым левый фланг и тыл 21-й армии [9; 69].

В 17 часов начала наступление немецкая группировка в районе Мурома (т.н. группа Гольвитцера). Она прорвала оборону 21-й армии и овладела северо-западной частью Мурома. Левофланговые соединения 21-й армии, таким образом, оказались в «мешке». Командарм-21 начал отвод частей этих соединений (227 сд и 34 мсбр) и пытался организовать оборону на промежуточных рубежах. Но поспешный отход правофланговых соединений 28-й армии сорвал эти планы [9; 69].

Безрезультатным оказалось и наступление четырёх дивизий 38-й армии на Волхов Яр и Змиев [16; 237].

Не принёс изменения положения и день 21 мая. Все три армии северной советской группировки вынуждены были отражать удары немецких танков и пехоты, которые действовали при активнейшей поддержке авиации. Вместо планируемого наступления наши войска вынуждены были обороняться.

Между тем генерал Паулюс, измотав 21-ю, 28-ю и 38-ю советские армии, заставив их отказаться от наступательных действий и перейти к обороне, скрытно перебросил основные силы 3-й и 23-й танковых дивизий к северному фасу Барвенковского выступа. Здесь они 22 мая нанесли удар, прорвали оборону наших войск, форсировали Северский Донец, начали движение к югу и в этот же день соединились с войсками группы «Клейст» в 10 км южнее Балаклеи. Это означало полное окружение сил 6-й, 57-й армий, ряда частей 9-й армии, а также армгруппы Бобкина в Барвенковском выступе [25; 147], [4; 236-237], [13; 58], [9; 69], [16; 237-238], [5; 101, 176-178, 240-241, 267].

Что касается действий группы «Клейст» за период с 20 по 22 мая включительно, то о них очень точно сказал известный российский историк А. Исаев:

«Вообще манёвры немцев в процессе образования «котла» под Харьковом следует признать одними из наиболее замысловатых за всю войну» [17; 340].

20 мая началось наступление III моторизованного корпуса немцев под командованием генерала Маккензена на запад, почти параллельно занимаемому резервами Юго-Западного направления фронту. Этому корпусу были переданы 16-я танковая и 60-я моторизованная дивизии [17; 340]. Вот они-то и получили приказ наступать на Лозовую. Если взглянуть на карту Барвенковского выступа, то отчётливо видно, что удар с рубежа реки Береки на Лозовую – это удар вглубь ещё не успевшего образоваться «котла». Зачем он был нужен немцам? Им они «убивали сразу двух зайцев». Во-первых, они выходили в тыл оборонявшимся южнее Лозовой соединениям 57-й армии [17; 340]. Во-вторых, немцы рассекали окружаемые советские войска: 57-я и остающиеся на западном берегу Северского Донца части 9-й армии отсекались от 6-й армии и группы Бобкина [5; 268].

14-я танковая дивизия, развернувшись фронтом на северо-запад, осуществляла прикрытие с этого направления корпуса Маккензена от армии Городнянского [5; 268]. При движении вперёд она столкнулась с частями 23-го танкового корпуса генерала Е.Г. Пушкина. 21 мая состоялось сражение, оставшееся в истории как «танковая битва у Протопоповки». Советские танкисты потерпели в нём поражение [17; 340].

Дезорганизовав левый фланг 57-й армии, ударная группировка Клейста разворачивается и рано утром (в 5.30, по немецким данным) начинает движение в северо-западном направлении, т.е. назад к реке Береке [5; 269-270], [17; 341]. 22 мая 14-я танковая дивизия немцев, наступавшая справа от 16-й танковой дивизии, выйдя к Северскому Донцу в районе Петровской, установила контакт с 44-й пехотной дивизией 6-й армии Паулюса, наступавшей на северном фасе Барвенковского выступа совместно с частями 3-й и 23-й танковых дивизий [17; 341], [5; 178, 240-241], [9; 69].

Кольцо окружения вокруг советских войск замкнулось. Фронтом на восток встали 14-я танковая и 384-я пехотная дивизии немцев. Фронтом на запад, на пути прорыва наших войск из окружения, – 16-я танковая, 60-я моторизованная и 1-я горно-егерская дивизии [17; 341].

В окружение под Харьковом попали: пять стрелковых дивизий 57-й армии (14-я гвардейская, 99, 150, 317 и 351-я), восемь стрелковых дивизий 6-й армии (41, 47, 103, 248, 253, 266, 337 и 411-я), две стрелковые дивизии армейской группы генерала Л.В. Бобкина (270-я и 293-я), шесть кавалерийских дивизий 2-го и 6-го кавалерийских корпусов (38, 62, 70, 26, 28 и 49-я), два танковых корпуса, пять отдельных танковых бригад, артиллерийские, инженерные части и различные вспомогательные подразделения [17; 341]. Кроме того, есть все основания говорить о том, что в окружении оказались ряд частей и подразделений 9-й армии и Южного фронта (имеется в виду фронтовое подчинение) (в частности, 106-й стрелковой дивизии и 5-го кавалерийского корпуса) [5; 346-348, 445].

Начиная с 23 мая, командование Юго-Западного направления предпринимало неоднократные попытки деблокирования окружённой советской группировки. Кстати, заметим, что очень удивительно читать в статьях некоторых современных, с позволения сказать, исследователей вопроса утверждения о том, что, мол, командование ЮЗН бросило в окружении вверенные ему войска, село на самолёт и улетело в Москву. Подобного рода высказывания насквозь лживы и имеют в качестве своей первопричины либо незнание такими «исследователями» темы, которую они взялись освещать, либо какие-то политические мотивы.

Но вернёмся к событиям мая 1942 года.

Первая попытка прорвать кольцо окружения была предпринята уже с утра 23 мая: в районе Студёнок попытались переправиться на правый берег Северского Донца танки 3, 12 и 15-й танковых бригад. Однако переправы здесь находились под сильным артиллерийским и миномётным огнём противника. Попытка не удалась [9; 69].

Затем в составе Южного фронта был создан сводный танковый корпус под руководством заместителя командующего фронтом по автобронетанковым войскам генерал-лейтенанта И. Штевнева. В состав корпуса включались 3-я (8 танков КВ, 9 Т-34, 16 Т-60) и 15-я (20 Т-34 и 9 Т-60) танковые бригады [9; 70], [4; 237], [17; 341]. В данном случае наименование «корпус» было условным, т.к. временное соединение двух танковых бригад не имело ни артиллерии, ни мотопехоты, ни полагающихся корпусу корпусных частей, ни даже собственного штаба (для управления использовались остатки штаба 121 тбр) [9; 70], [4; 237]. 15 тбр уже принимала участие в боях, начиная с попыток штурма Маяков, побывала в окружении и вырвалась на левый берег Северского Донца практически без техники. Совершенно очевидно, что почти все свои 29 танков бригада получила на левом берегу. 3 тбр передавалась Южному фронту из состава резервов Юго-Западного направления [9; 11].

К вечеру 23 мая танки указанных бригад прибывают в район сосредоточения для осуществления деблокирующего удара. Удар этот должен был наноситься через Северский Донец с переправой в районе деревень Чистоводка и Гороховатка. Но к месту добрались только 24 танка из 29 (17 Т-34 и 7 Т-60) 15 тбр и всего 15 танков из 33 (2 Т-34 и 13 Т-60) 3 тбр [17; 341]. Остальные танки отстали вследствие поломок. К тому же для КВ отсутствовала переправа нужной грузоподъёмности [17; 341].

Поэтому уже по прибытии на место сводный танковый корпус был переформирован. Из него исключили слабую 3 тбр, а включили 64 тбр (33 танка: 11 МК-II «Матильда», 1 МК-III «Валентайн» (это английские танки) и 21 Т-60) 23-го танкового корпуса, избежавшую окружения, 114 тбр (25 танков: 2 МК-II, 2 МК-III и 21 Т-60) и 92-й отдельный танковый батальон (20 танков: 8 Т-34, 12 Т-60) [17; 342], [9;70], [4; 237]. Таким образом, сводный танковый корпус стал насчитывать 102 боевые машины.

В районе Чистоводки и Гороховатки по спешно наведённой переправе сумели переправиться только лёгкие танки. Остальным пришлось искать обходной маршрут. Новым местом сосредоточения стала деревня Ивановка. Начиная с рубежа Чистоводки, колонны советских танков находились под непрерывным воздействием немецкой авиации. Это приводило к потерям, замедляло движение и затрудняло переправу [9; 70].

Деблокирующие удары извне кольца окружения должны были сочетаться с ударами из самого кольца, осуществляемыми оказавшимися в западне советскими войсками. С этой целью приказом маршала С.К. Тимошенко из окружённых войск была создана группа «Юг» (или «Южная группа») под командованием генерал-лейтенанта Ф.Я. Костенко. Это решение было санкционировано Ставкой ВГК [9; 69].

Замысел заключался в следующем. Прикрывшись с юго-востока, группа «Юг» должна была нанести удар на Савинцы с целью планомерного выхода войск за реку Северский Донец. Навстречу частям группы «Юг» наносил удар сводный танковый корпус. Одновременно силы 38-й армии прорывали кольцо окружения в районе Чепеля [9; 69], [17; 342].

Однако из-за невозможности в срок сосредоточить ударную группировку в необходимом районе, участие в прорыве кольца 38-й армии становилось проблематичным [16; 238], [17; 342]. Первоначально нанести удар на Чепель могла лишь оперативная группа Г.И. Шерстюка. Она и предприняла атаку ещё 22-го числа. Но надо заметить, что по своему составу это была далеко не та группа, которую планировалось создать согласно приказу главкома направления № 00320 от 19 мая 1942 года. Не только две левофланговые дивизии 38-й армии, которым надлежало войти в группу, не успели подойти, но и стрелковая дивизия, и две танковые бригады резерва Ставки ВГК не прибыли. В реальности оперативная группа Г.И. Шерстюка состояла из частей 242-й стрелковой дивизии и 114-й танковой бригады (25 танков; позже бригада будет передана в состав сводного танкового корпуса) [28; 210], [16; 238]. Успешно переправившись через Северский Донец, где в неё влились некоторые разрозненные части, группа стремительным броском овладела Чепелем. Но немцы, сосредоточив против группы, не получившей никакой поддержки, превосходящие силы, выбили её из Чепеля и отбросили за реку. Более того, немцы стремились развить своё наступление, но их остановили [16; 238].

Поскольку левофланговые силы 38-й армии наступать на Чепель ранее 25-го числа не могли, то задачу овладеть им сводный танковый корпус получил также на 25 мая. Одновременный удар из кольца (из района Лозовеньки) должны были наносить две группы наших бойцов и командиров, ведомые 21-м и 23-м танковыми корпусами (точнее, тем, что от них оставалось) [9; 70], [16; 238], [17; 342-343].

Но немцы 23 и 24 мая, пока наши соединения сосредотачивались для прорыва, тоже времени зря не теряли. Позиции блокировавшего советские войска корпуса Маккензена были усилены частями 3-й, 23-й танковых, 68-й и 125-й пехотных дивизий [17; 343].

Основные назначенные для прорыва силы 38-й армии перейти в наступление 25 мая не смогли из-за сильнейшего воздействия вражеской авиации [16; 238].

Наступление начал сводный танковый корпус, взаимодействовавший с группой Г.И. Шерстюка. К сожалению, не все её бойцы показали себя в этот день достойно. Так, учебный батальон 242-й стрелковой дивизии, сопровождавший 15-ю танковую бригаду в атаке на Байрак и Гусаровку, под сильным огнём артиллерии противника и бомбёжками с воздуха совершенно отстал от танков и потерял с ними связь. Одна его рота вместе с командиром (лейтенантом Макартычаном) даже удрала в тыл [9; 70].

Но танкисты 15 тбр, как и всего сводного танкового корпуса, свою задачу выполнили. Несмотря на ожесточённое сопротивление немцев, мощный артогонь с их стороны и беспрерывные удары с воздуха, танковые бригады к вечеру заняли Чепель. В течение этого напряжённого дня ими были уничтожены 19 немецких танков, 8 противотанковых пушек и до двух рот пехоты [4; 237], [9; 71]. Но и собственные потери корпуса были значительны – 29 танков [4; 237], [9; 71]. В этот же день 92 отб убыл из состава корпуса в распоряжение командира 3 тбр. По состоянию на 26 мая в корпусе оставалось всего 43 машины:

15 тбр – 20 танков (10 Т-34 и 10 Т-60);

64 тбр – 10 танков (2 МК-II, 1 МК- III и 7 Т-60);

114 тбр – 13 танков (все – Т-60) [9; 71].

26 мая 1942 года, после приведения себя в порядок, бригады корпуса продолжили наступление с задачей прорвать внешнее кольцо окружения. В этот день в бой была введена 3-я танковая бригада вместе с приданным ей 92 отб. Общее количество танков в них было 35 (2 КВ, 13 Т-34 и 20 Т-60) [9; 71].

Танки вступили в бой с противником в 16.30. Вслед за танками пошли в атаку бойцы мотострелковых батальонов бригад. Но случилось досадное недоразумение: группа из 12 советских штурмовиков ошибочно нанесла бомбовый удар по своим же наступающим войскам. Мотострелки залегли. Вслед за нашими штурмовиками по наступающим начала усиленно «работать» немецкая авиация, которая группами по 20-30 самолётов до конца дня бомбила порядки наступающих. В итоге мотострелковые батальоны отошли на прежние позиции, танковая атака захлебнулась, а пехота 242-й сд группы Г.И. Шерстюка вообще не смогла подняться в атаку [9; 71].

Потери корпуса в этот день составили 8 танков (все машины принадлежали 15 тбр: 5 Т-34 и 3 Т-60). Ещё 6 машин потеряла 3 тбр (1 КВ, 4 Т-34 и 1 Т-60). Было уничтожено 4 вражеских танка и два орудия [9; 71], [4; 237].

Зато 26 мая более успешными оказались действия окружённых. Из окружения смогли вырваться 5 тысяч человек и 5 танков группы, возглавляемой командиром 21-го танкового корпуса генералом Кузьминым. Но и потери прорывавшихся были большие: из района Лозовеньки в прорыв уходило 22 тысячи человек и 60 танков. Погиб и командир 21-го танкового корпуса генерал Кузьмин [17; 342], [4; 238-239], [9; 71].

Также в течение дня прорвали кольцо окружения и вышли к своим танкисты 23-го танкового корпуса во главе с генерал-майором Е. Пушкиным. При этом они вывели из окружения большую группу военнослужащих 6-й и 57-й армий [17; 342-343], [4; 239], [9; 71].

Наносила 26 мая деблокирующие удары навстречу прорывающимся из Лозовеньки и левофланговая группировка 38-й армии [16; 238-239].

Но в «котле» оставались ещё десятки тысяч советских воинов. Как повествует участник боёв с немецкой стороны, солдат 1-й горной дивизии, занимавшей оборону на реке Береке, на внутреннем фронте окружения, в ночь с 25 на 26 мая, 26 мая и в ночь с 26 на 27 мая на участке его дивизии крупные силы русской пехоты и танков пытались прорваться из окружения. Этот участок находился посередине между районами, где атаковали группы генералов Кузьмина и Пушкина (первый обошёл его справа, второй – слева) [9; 72]. Бои носили ожесточённейший характер. Но прорваться нашим не удалось [5; 306-307].

«К следующему утру (27 мая – И.Д.) битва на окружение возле Береки была закончена. Свыше 27 000 пленных, почти 100 танков и почти столько же орудий попали в наши руки», – пишет немец [5; 307].

День 27 мая – это день своеобразного соревнования между советским и немецким командованием. Наше командование предпринимало отчаянные попытки расширить зоны для выхода окруженцев, немцы, наоборот, всеми силами старались их «запечатать».

Исходя из информации, полученной от вышедших из окружения 26 мая, в 09.00 27 мая боевая группа в составе 9 Т-34 и 12 Т-60, возглавляемая командиром 64-й танковой бригады подполковником Постниковым, была направлена для прорыва обороны противника и соединения с частями 6 и 57-й армий в районе Ново-Павловка. При выдвижении в район атаки танки были встречены огнём противника и подвергнуты бомбёжке с воздуха. Атака не удалась. Танкисты отступили. Из боя вернулось 3 Т-34 и 5 Т-60. Во время операции погиб подполковник Постников. Есть сведения, что трём Т-34 удалось прорваться через вражескую оборону, но поскольку в дальнейшем об этих танках и их экипажах сведений не поступало, то можно с уверенностью говорить о гибели данной группы [9; 72].

Во второй половине дня 27 мая наступление с задачей – расширить плацдарм для выходящих из окружения частей в районе Чепель – предприняла 114-я танковая бригада сводного танкового корпуса, поддержанная двумя стрелковыми полками 242-й стрелковой дивизии. Однако и этот удар не удался из-за сильного артиллерийско-пулемётного огня и бомбёжек [9; 72].

В свою очередь, противник в 13.00 предпринял танковую контратаку передовых линий советских войск. Но она была отбита огнём наших танков и артиллерии [9; 72].

В течение всего дня немцы усиливали оборону в районе Красная Гусаровка, Волобуевка, пытаясь полностью заблокировать кольцо окружения и исключить просачивание частей Красной Армии. Для этой цели сюда были переброшены до 60 танков и семи батальонов пехоты [9; 73].

В ночь с 27 на 28 мая (маршал И.Х. Баграмян и генерал С.П. Иванов в своих воспоминаниях относят это событие к ночи с 28 на 29 мая [2; 121], [16; 239]) на участке 38-й армии вышли из окружения две последние достаточно крупные группы советских войск. Первая прорвалась в районе Чепеля; в ней было до 6 000 человек и шесть танков из состава 6-й и 57-й армий во главе с генерал-майором А.Г. Батюней и дивизионным комиссаром К.А. Гуровым, членом Военного совета Юго-Западного фронта [16; 239], [9; 72-73]. Вторая, около 600 человек численностью, пробилась между деревнями Гусаровка и Красная Гусаровка [9; 72].

Надо заметить, что в воспоминаниях И.Х Баграмяна, К.С. Москаленко и С.П. Иванова количество вышедших в группе Батюни-Гурова бойцов и командиров определяется более чем в 20 тысяч человек (а то и 22 тысячи человек) [2; 122], [28; 212], [16; 239].

С утра 28 мая на участках 38-й армии и сводного танкового корпуса была предпринята новая атака с целью прорыва внешнего кольца окружения. Частям корпуса удалось пробить брешь шириной около 1 км, но немецкие контрудары при мощной артиллерийской и авиационной поддержке заставили наши войска вернуться в исходное положение [9; 72]. Ещё меньший успех имели действия 38-й армии.

История повторилась в ночь с 28 на 29 мая: под Чепелем была предпринята атака, стрелковым частям удалось продвинуться вперёд на 500 метров, но далее они были остановлены пулемётным и миномётным огнём противника [9; 73].

В эту ночь на фронте, занимаемом частями 38-й армии и сводного танкового корпуса, продолжался выход окруженцев. Но выходили уже только небольшие группы или даже одиночки [9; 73].

Всего к 30 мая из окружения вышло 27 тысяч человек [9; 73], [17; 343], [4; 239]. Десятки тысяч не смогли прорваться и либо погибли, либо попали в плен. Положение окруженцев было ужасным. Не хватало боеприпасов, горючего для техники, продовольствия. Условия местности (открытая степь, которая практически не давала укрытия от огня немецкой артиллерии и бомбёжек немецкой авиации) донельзя осложняли нашим войскам передвижение, вели к большим потерям среди них. Зачастую двигаться к «кромкам» «котла» для осуществления попыток прорыва можно было только в ночное время: темнота делала менее точным артиллерийский огонь противника и исключала действия авиации.

Участники тех боёв, как с нашей, так и с немецкой стороны, оставили пронзительные описания трагедии окружённых советских войск. Не можем удержаться от того, чтобы привести некоторые из них.

Солдат 1-й горной дивизии немцев (к его воспоминаниям мы уже обращались несколько выше):

«Уже через несколько часов после того, как 1-я горная дивизия заняла свои позиции на довольно обширной дуге, в ночь с 25 мая на 26 мая началось первое извержение (так автор воспоминаний называет атаки наших войск – И.Д.). С чудовищным воем, в освещаемой сигнальными ракетами ночи, под резкие команды своих офицеров и комиссаров хлынули тесно сжатые русские колонны на наши позиции.

Мы открыли бешеный оборонительный огонь.

Неприятельские колонны поворачивают на север, натыкаются там на такой же огонь, но, несмотря на это, прорывают нашу тонкую линию, убивают и колют всё, что стоит поперёк их дороги. Спотыкаясь о трупы, они пробегают ещё пару сотен метров и падают, наконец, под нашим огнём. Всё, что остаётся живым, откатывается назад в долину Береки. Через некоторое время – уже на рассвете – в долину были отправлены наши ударные группы. Однако продвинуться вперёд им не удалось, там всё кишело русскими. Оказалось, что те, которые обработали нас ночью и покрывали теперь всё поле сражения – неописуемая жуткая картина, – были лишь их частью. «Котёл» ещё не ликвидирован, и десятки тысяч не желающих сдаваться в плен находились внизу у Береки. Атака наших танков подтвердила это впечатление. Они были атакованы появившимися Т-34. Это не выглядело похожим на сдачу.

Когда в вечерних сумерках огромный русский самолёт влетел в «котёл» – вероятно, с решающим приказом, – мы приготовились к обороне от дальнейших атак. Ужасающий крик и рёв возвестили о новом извержении. В мерцающем свете сигнальных ракет было видно, как они идут. Плотной массой, передние ряды тесно сомкнуты, в сопровождении танков.

На этот раз неприятель наступает несколькими клиньями по всему фронту – в последнем отчаянии, по большей части бессмысленно напившись. Как роботы, видимо, нечувствительные к нашему огню, вторгались они то тут, то там в нашу оборонительную линию. Страшными были здесь их следы. С раскроенными черепами, до неузнаваемости изуродованных гусеницами находили мы наших товарищей, которые защищались до последнего момента на этой дороге Смерти. Разумеется, недалеко протянулся путь этого извержения» [5; 306-307].

Заканчивается это повествование рассказом о пленении 27 000 наших бойцов (см. выше).

Немецкий военный историк Карель, опираясь на архив 1-й горной дивизии, даёт описание этих же боёв 26-27 мая в долине реки Береки в своей книге «Восточный фронт». В целом описания совпадают с вышеприведённым рассказом. Но есть там одна поразившая нас фраза:

«Как бы иначе могли эти бедняги идти на смерть с криками «Ура!»?» [23; 407].

И Карель объясняет эту самоотверженность русских солдат исключительно воздействием алкоголя. Воистину, немцы, даже проиграв нам войну, так и не поняли, почему они её проиграли.

Историк 23-й танковой дивизии немцев даёт такое описание боёв, которые вела его дивизия в долине той же реки Береки в те же числа (26, 27 мая):

«…В полдень дивизия ещё раз разворачивает свой танковый полк на восток, чтобы оказать помощь 60-й моторизованной пехотной дивизии. Во второй половине дня полк достигает Береки, на южном берегу которой уже стояли румынские войска. Противник, после непрерывной обработки нашими лётчиками и больших потерь, складывает оружие…

Ночью ситуация снова изменилась. Советам ещё раз удалось успешно атаковать из района Береки. Только в 04.45 оберст Зольтмен и Р.R. 201 (201-й танковый полк – И.Д.) смогли развернуться на юг и ударить по русским… Около 09.00 район Береки был выигран во второй раз. Но теперь уже окончательно.

Только сейчас Советы в долине Береки капитулировали. Территория была усеяна обломками разбитой армии. Мёртвые солдаты и лошади, разбитые орудия и транспортные средства валялись в полях и лесах. Ужасная картина…» [5; 182].

Генерал Клейст, командующий 1-й танковой армией и армейской группой, носившей его имя, сыгравшими решающую роль в создании Харьковского «котла» и разгроме в нём наших войск, побывав на месте уничтожения одной из пытавшихся прорваться советских группировок, записал:

«…на поле боя везде, насколько хватало глаз, землю покрывали трупы людей и лошадей, и так плотно, что трудно было найти место для проезда легкового автомобиля» [9; 73].

Боец 131-й танковой бригады Лев Майданик был одним из тех, которым удалось вырваться из окружения. Свой путь к Северскому Донцу он проделал с различными группами бойцов и командиров. Его воспоминания «В Харьковском котле» размещены на ряде сайтов в Интернете. Приведём ряд выдержек из них:

«Нужно сказать, что до 24 мая действия нашей бригады, да и других частей, были довольно организованными. Систематически велась разведка, при необходимостивступали в бой… 22 мая подразделения бригады стояли возле деревни, на окраине которой расположился медсанбат стрелковой дивизии…

Ночью мы переехали и остановились вблизи деревни, в степи выкопали щели, а с рассветом вражеская авиация приступила к методичному истреблению наших людей…

Мы сосредоточились на огромном поле вблизи местности, которую командиры, рассматривая карту, называли Бузовой балкой. Местность имела заметный уклон, и это понижение уходило за горизонт. Повсюду стояли автомобили, трактора, полевые и зенитные орудия, танки, цистерны, повозки и прочее. Несмотря на беспокойство, нам ещё верилось, хотелось верить, что командование найдёт выход из создавшегося положения…

…Я иду с небольшой группой бойцов…

Стало теплей, солнце пригревало сырую остывшую землю. А я заметил, что всё меньше и меньше у меня попутчиков. Но в поперечных огромных промоинах лежат и сидят бойцы, командиры, политработники. Понял: днём не следует идти, ведь кругом немцы, и нашим приходится прятаться тут от ночи до ночи. Поравнялся с промоиной, где увидел: в основном там командиры со знаками различия, то есть они, по всей вероятности, не собираются сдаваться в плен. Завернул в эту глубокую промоину. Прилёг в её нижней части, стал присматриваться и прислушиваться…

Мне нравилось то, что командиры энергично взвешивали все обстоятельства, советовались, поднимались к подполковнику, обсуждая с ним меняющуюся обстановку, сидели над картой, рассматривая варианты прохода к реке…

Хотелось спать. Мне показалось, что я слышу какой-то гул. Потом решил было, что это кажется из-за усталости и нервного напряжения. Но нет – выхожу из укрытия, и моим глазам представляется потрясающая своей жутью картина: по длинному оврагу, куда спускаются эти промоины, идёт многотысячная толпа наших бойцов, некоторые с поднятыми руками. В плен! Эти вчерашние подтянутые бойцы выглядят неузнаваемо. Ссутулившиеся, они смотрят себе под ноги, будто что-то высматривая на земле. У всех сосредоточенный вид, и все молчат. Только раздаются звуки ударов подкованных сапог и ботинок о землю…

Мы, вышедшие в овраг, возвращаемся на прежние места в промоине… Картина сдачи в плен меня потрясла. Лежу на земле, чувствую какой-то нервный надлом… Снова и снова напоминаю себе истину: для меня плен исключён. Для меня плен – это смерть…

Мы продолжаем идти тем же быстрым шагом. Позже, когда стало светлей, я начинаю различать лица идущих. Вот в передней шеренге идут четыре немолодые женщины в телогрейках, по-видимому, врачи, а дальше идут двое с восточными лицами, они совсем молодые, с усиками, а этот лейтенант-артиллерист с небольшой группой бойцов, уж точно еврей, но в основном, как и во всей нашей армии, идут русские. Сзади, несколько отстав от основной группы, идут раненые, которые в состоянии двигаться.

Стало светло, местность всё понижается, и в дальней дымке угадывается лес… Вдруг спереди, слева и справа одновременно раздаётся пулемётная стрельба. Сразу видны следы трассирующих пуль… Трассы пересекаются сначала далеко впереди нас, а затем приближаются. Проносится ужасная мысль: да ведь они нас всех здесь уложат. Но вот непонятное, прямо чудо: когда до нас осталось трассирующим линиям огня совсем мало, оба пулемёта одновременно замолкли. Можно предположить, что пулемётчики немецкие пытались нас задержать, но их нервы не выдержали нелогичных действий всё продолжающей движение толпы. Мы продолжали идти молча и быстро к теперь уже ясно видимому внизу лесу, мимо котлованов для автомашин и танков, в которых теперь лежали по двое-трое раненые, неспособные двигаться…

Я… обратил внимание на рослого красноармейца, у которого не было левого сапога, левой штанины брюк, и вся нога была забинтована. Он опирался на винтовку. По-видимому, несмотря на ранение, он решил выходить из окружения, но дальше идти не смог. Поэтому, заметив невдалеке пасущуюся лошадь, просил всех, чтобы ему подвели эту лошадь. Он увидел, что я обратил на него внимание, и начал умолять меня:

– Браток, родной, лошадь… Подведи лошадь…

Я закинул бойца на лошадь, сильно ударил её карабином. Раненый пригнулся к холке, и лошадь медленно, прихрамывая, пошла. Я отстал от всех и теперь бежал что было сил, догоняя. Догнав тех, с кем выходил из окружения в эту, с 25 на 26 мая, ночь, я оглянулся. Показалось, что лошадь уже чуть увереннее несёт своего седока, склонившегося к холке…» [26; 2-5].

И ещё один фрагмент из воспоминаний Л. Майданика нам хотелось бы привести, фрагмент, как нельзя лучше характеризующий и ту отчаянную храбрость, и ту храбрость отчаяния, которую проявляли многие окружённые советские солдаты:

«Они идут быстрым шагом, молча. Вот они подошли, и мы тоже вливаемся в этот людской поток. Трудно сказать, сколько человек было в этой большой толпе, возможно, пятьсот, или тысяча, или ещё больше. Стало ясно, что люди идут напролом… Такое уже случалось в нашей фронтовой практике, правда, в более простых вариантах окружения. С пути разъярённой толпы уходили даже танки, так как немецкие танкисты знали, что обязательно найдётся боец с противотанковой гранатой или бутылкой с зажигательной жидкостью. Толпа уничтожала захваченных немецких автоматчиков и пулемётчиков, как всегда неся при этом очень большие потери. Немецкие солдаты всё это знали и обоснованно боялись разъярённой толпы, как они боялись морозов, боя в ночное время, лесных массивов. Как мы боялись окружений. Впереди этого сборища пехотинцев, конников, миномётчиков, артиллеристов, танкистов находился полковник-кавалерист…» [26; 5].

Именно с этой большой группой бойцов и командиров Л. Майданик добрался до Северского Донца и, перебравшись на левый берег, вышел из окружения.

18-летний младший лейтенант Д. Небольсин, выпускник Московской военной школы радиоспециалистов им. Сталина, был начальником связи в 270-м гвардейском миномётном дивизионе. С мая 1942 года дивизион находился в районе Барвенково, затем был придан 6-й армии генерала А.М. Городнянского. Сам Д. Небольсин с началом наступления советских войск был отправлен в качестве делегата связи от своего дивизиона в штаб 6-й армии. Ему посчастливилось один раз выйти из Барвенковского «котла», но вскоре с группой бойцов он был сброшен на парашютах на поиски штаба 6-й армии. И на сей раз вырваться из окружения ему не удалось, он попал в плен. Отрывки воспоминаний Д. Небольсина «Дважды младший лейтенант» мы цитируем ниже:

«С наступающими дивизиями штаб Шестой имел очень ненадёжную связь. Радиосвязь не работала по разным причинам, линейно-телефонная то и дело выходила из строя. В итоге – терялось управление войсками. Всё чаще и чаще меня стали отвлекать на выполнение других заданий, не входящих в мои обязанности, но от которых отказаться я не мог. Уже дважды пришлось вылетать на самолёте У-2, чтобы доставить секретные пакеты в штабы «потерявшихся» дивизий…

Сдали Барвенково. Кольцо окружения сжималось всё сильней и сильней. Повсюду валялись немецкие листовки, призывающие сдаваться в плен. Сначала – собирали и жгли, а затем махнули рукой – их было слишком много, а самолёты противника всё сыпали и сыпали новые. Войска становились неуправляемыми. Штаб Шестой армии метался с одного места на другое, в поведении штабных командиров появились нервозность, суета, страх перед неотвратимой бедой. В центр «котла» отходили разрозненные, полуразбитые остатки дивизий с переполненными полевыми госпиталями и другими тыловыми службами. Кругом царила паника. Эфир был забит множеством радиостанций врага, и мне с большим трудом удавалось найти нужные позывные…

В те майские дни я был свидетелем огромной и необъяснимой трагедии. Своими глазами видел гибель множества людей, сотни валявшихся трупов, разлагавшихся на жарком украинском солнце. Видел, как с бреющего полёта немецкие «асы» расстреливали казачью конницу, которой некуда было деваться в открытой степи. Трупы лошадей лежали вместе с убитыми казаками…» [29; 19-20].

ГЛАВА IV

ПЕЧАЛЬНЫЕ ИТОГИ

Это была катастрофа.

«Трудно передать наше душевное состояние в те дни, – пишет генерал С.П. Иванов. – Ведь мы совсем недавно предполагали, что наступил коренной перелом в войне, что никогда уже более враг не овладеет инициативой. И вот вновь тяжелейшее поражение, которое не могло не повлечь за собой самых мрачных последствий» [16; 239].

Сталин в своём директивном письме Военному совету Юго-Западного фронта от 26 июня 1942 года охарактеризовал майское поражение наших войск под Харьковом как катастрофу, «которая по своим пагубным результатам равносильна катастрофе с Ренненкампфом и Самсоновым в Восточной Пруссии» [5; 460].

Когда речь заходит о последствиях харьковского разгрома, то прежде всего, естественно, пытаются привести численность людских потерь Красной Армии. Однако вопрос этот очень сложный. Ещё документы военного времени, в которых приводятся данные о потерях наших войск в Харьковской операции мая 1942 года, отмечают, что «установить потери вооружения и техники (выделено нами – И.Д.), из-за отсутствия документов по ряду соединений и частей, не представляется возможным» [9; 73], [4; 239]. Подчеркнём, что речь идёт не о людских потерях. Но сомневаться не приходится, что и в отношении последних информация полной не была (раз уж по каким-то соединениям отсутствовали данные). Вот и генерал С.П. Иванов в своей книге подчёркивает:

«Мы не могли тогда знать, да и по сей день не знаем точной цифры всех наших потерь. Они составляли, думаю, по меньшей мере, две сотни тысяч человек» [16; 239].

Тем не менее говорить о том, что в этом вопросе нет вообще никакой ясности, – неверно. Кстати, С.П. Иванов был, наверное, довольно близок к определению числа общих наших потерь в Харьковском «котле».

Прежде всего обратимся к документам, составленным «по горячим следам». Документы эти хранятся в ЦАМО (Центральный архив Министерства обороны), фонд 251, опись 646, дело 309, листы 166-169, 218-220, 224-225; дело 273, лист 1081; фонд 229, опись 209, дело 43, лист 505; фонд 220, опись 226, дело 17, лист 2 [5; 452]. На их основании в «Военно-историческом журнале» (№ 2 за 1990 год) была составлена сводная таблица потерь войск Юго-Западного направления в ходе Харьковской наступательной операции мая 1942 года. Эту таблицу воспроизвёл в своей книге «Последний триумф вермахта. Харьковский «котёл»» российский исследователь К.В. Быков. Воспроизводим её и мы (таблица № 1).

Что можно видеть в этой таблице?

Общие потери всех войск ЮЗН (причём, за период с 10, а не 12 мая) определены в 266 927 человек. Подчёркиваем, это общие потери, т.е. и санитар-

НА ДАННОЙ СТРАНИЦЕ БУДЕТ РАСПОЛАГАТЬСЯ ТАБЛИЦА № 1

ные, и безвозвратные, а не только безвозвратные. К последним же, как известно, относятся убитые, умершие от ран в госпиталях и в период санитарной эвакуации, а также без вести пропавшие, основная масса которых – пленные.

Первоначально авторы статьи в «Военно-историческом журнале» произвели «интересное» вычисление, которое и поместили в комментарии к своей таблице. От общего числа общих потерь войск ЮЗН (266 927 человек) они отняли 46 314 человек раненых и больных, затем – 13 556 человек, захороненных на не захваченной врагом территории (266 927 – 46 314 – 13 556), получили 207 047 человек (строго говоря, 207 057). И авторами статьи был сделан вывод: «Остальные 207 047 человек попали в окружение» [5; 452].

И пошла эта цифра гулять из издания в издание. Её воспроизвели в своих работах К.В. Быков, А. Галушко и М. Коломиец, М. Барятинский, А. Исаев и другие авторы.

Но, позвольте, товарищи и господа историки… Если не вести сейчас речь о том, насколько эти данные, собранные по «горячим следам» событий, точны, а просто присмотреться к цифрам, то без труда можно увидеть натяжку в арифметических выкладках вижевцев.

Судите сами. В число «13 556» входят погибшие и умершие от ран, захороненные на не захваченной немцами территории по состоянию на конец мая 1942 года. В этом числе должны быть, прежде всего, бойцы и командиры северной группировки советских войск под Харьковом, т.е. 21, 28 и 38-й армий. Но также и воины 9-й армии, основная часть которой ушла на левый берег Северского Донца ещё до создания немцами кольца окружения вокруг всей советской барвенковской группировки, 5-го кавалерийского корпуса, 64-й танковой бригады 23-го танкового корпуса, вырвавшихся с Барвенковского плацдарма, частей фронтового подчинения и резервов направления. Солдаты и командиры этих частей и соединений приняли самое активное участие в попытках деблокирования наших окружённых войск. Сюда же нужно прибавить и безвозвратные потери 27 тысяч вышедших окруженцев. Учитывая сложность ситуации, не приходится сомневаться, что значительную их часть могли тут же использовать в боях, ведшихся с целью деблокирования окруженцев.

Значит, число «13 556» – никак не отражение безвозвратных потерь 21, 28 и 38-й армий, которые к Харьковскому «котлу» вообще никакого отношения не имеют (в том смысле, что ни одна их часть, ни одно их соединение в него не попали). Это число охватывает более широкий список объединений, соединений, частей.

С другой стороны, можно однозначно утверждать, что та часть погибших и захороненных на оставшейся под нашим контролем территории бойцов и командиров 21, 28 и 38-й армий, которая входит в число «13 556», – это не все безвозвратные потери данных объединений. Учитывая, как указанные армии вели бои в период с 12 по 31 мая, можно смело говорить, что значительное число их погибших воинов предать земле попросту не удалось, ибо их тела остались на территории, подконтрольной противнику. Были, конечно, и пленённые немцами. Значительная часть первых и все вторые прошли затем по категории «без вести пропавшие», и их бы надо прибавить к числу «13 556», т.к. это – потери безвозвратные.

В таком же ключе можно рассуждать и в отношении числа раненых – 46 314 человек. Даже если не подвергать его сомнению (чего, как увидим ниже, делать не стоит), то сразу можно сказать, что не все эти раненые служили в 21, 28 и 38-й армиях, не бывших в окружении. Следовательно, число «46 314» не является отражением санитарных потерь северной советской группировки.

Для чего мы всё это говорим? А для того, чтобы показать, что корректный подсчёт сгинувших в Харьковском «котле» должен идти по алгоритму:

«Общие потери войск ЮЗН – (минус) общие потери 21, 28 и 38-й армий – (минус) общие потери частей и соединений, не входивших в состав армий и при этом не побывавших в «котле», – (минус) какая-то часть из числа «13 556» – (минус) какая-то часть из числа «46 314»».

Учитывая, что сложение 13 556 и 46 314 даёт 59 870, а сложение общих потерь 21, 28 и 38-й армий даёт число «54 424», можно сказать, что итоговое число приведённого выше алгоритма будет либо больше (причём, совсем незначительно), либо меньше (причём, даже значительно) числа «207 047», т.е. количества людей, оказавшихся, по мнению вижевцев, в окружении.

Таковы предварительные выводы, которые можно сделать из ознакомления с цифрами таблицы № 1 и комментариями авторов «Военно-исторического журнала» к ним.

Наиболее авторитетными исследованиями в области потерь Красной Армии в годы Великой Отечественной войны сейчас считаются работы авторского коллектива, возглавляемого генералом Кривошеевым. В книгах «Россия и СССР в войнах ХХ века. Статистическое исследование» и «Великая Отечественная без грифа секретности. Книга потерь» приводятся такие цифры по Харьковской наступательной операции мая 1942 года:

Численность советской группировки

к началу операции (ЮЗФ, 9, 57А ЮФ) – 765 300 человек.

Безвозвратные потери – 170 958 человек (22,3%).

Санитарные потери – 106 232 человека.

Всего – 277 190 человек.

Среднесуточные потери – 15 399 человек

[7; 179], [31; 311].

Безусловно, что данные среднесуточные потери являются одними из самых высоких за всю войну. Немногие операции (как наступательные, так и оборонительные) превосходят Харьковское сражение мая 1942 года по этому показателю:

1) Оборонительная операция в Белоруссии (22 июня – 9 июля 1941 года). Среднесуточные потери – 23 210 человек [7; 77-78].

2) Львовско-Черновицкая оборонительная операция (её ещё называют оборонительной операцией в Западной Украине) (22 июня – 6 июля 1941 года) – 16 106 человек [7; 79-80].

3) Воронежско-Ворошиловградская оборонительная операция (28 июня – 24 июля 1942 года) – 21 050 человек [7; 105-107].

Вот и всё. Даже такие кровопролитные операции, как операция «Марс» (Ржевско-Сычёвская наступательная операция (25 ноября – 20 декабря 1942 года)), вокруг которой сейчас очень много шума и эмоций, и Берлинская наступательная операция (16 апреля – 8 мая 1945 года), дают меньшие показатели среднесуточных потерь наших войск: 8 295 человек и 15 325 человек соответственно (во втором случае, как видим, показатель среднесуточных потерь приближается к «харьковскому», а в первом – в 1,8 раза меньше) [7; 169-172], [31; 312], [30; 13].

Значительно меньше среднесуточные потери и в таких грандиозных по замыслу и исполнению наступательных операциях, как «Багратион» (Белорусская стратегическая наступательная операция (23 июня – 29 августа 1944 года)) и Висло-Одерская стратегическая наступательная операция (12 января – 3 февраля 1945 года), которую зачастую даже называют блицкригом Красной Армии: 11 337 и 8 453 человека соответственно [7; 144-147], [30; 13].

Но общие-то потери войск ЮЗН исследователи, проведя кропотливую работу по сбору и анализу всех имеющихся данных, оценили немногим выше, чем их оценило командование РККА «по горячим следам»: 277 190 человек (у Кривошеева) против 266 927 (по данным 1942 года). Разница – 10 263 человека.

Согласитесь, что ошибка в 1942 году, учитывая сложность вопроса, была не столь уж велика. Предвидя упрёки, сразу оговоримся, что речь ведём о сухих цифрах, статистике, а не о ценности человеческой жизни (вот, мол, хорош автор очерка – более чем десять тысяч человеческих жизней ему – пустяки) или военной значимости такого количества солдат (как-никак, в 42-ом десять тысяч – это почти штатная численность стрелковой дивизии (около 11 тысяч человек, по штатам 1942 года, хотя в реальности её численность редко достигала штатного уровня [22; 81])).

Однако, что можно сказать на основании цифр, приводимых коллективом под руководством Кривошеева? Объективно, только то, что из окружения не могли не выйти более 170 958 человек. Но при этом не будем забывать о безвозвратных потерях 21, 28 и 38-й армий. Общие потери по ним оцениваются примерно в 55 тысяч человек (см. таблицу выше). Но сколько составляли по этим армиям потери безвозвратные? На основании тех данных, которыми мы располагаем, этого сказать нельзя. Видимо, большинство пишущих про майское 42-го года сражение под Харьковом также подобной информацией не располагают.

Даже если допустить, что безвозвратные потери этих трёх армий составляли только пятую часть от общих, то мы выходим на цифру «10-11 тысяч» человек. Сюда же надо прибавить и безвозвратные потери частей неармейского подчинения, которые в «котёл» не попадали.

Таким образом, из числа «170 958» можно вычесть 10-15 тысяч. Получаем 155-160 тысяч. Вот именно столько войска Юго-Западного направления потеряли в Харьковском «котле» безвозвратно. Принимая во внимание вполне объяснимую неполноту советских данных и немецкую информацию, кажется допустимым увеличить цифру до, примерно, 200 тысяч человек. Это – максимум. Но мы подчёркиваем слово «кажется», т.е. – это предположительное число, которое можно как подтвердить, так и опровергнуть.

Хотелось бы сделать ещё пару замечаний.

На сайте «Забытый полк» нам встречались воспоминания побывавших в Харьковском «котле» бойцов. Так вот, в одном из этих воспоминаний говорится, что когда советская окружённая группировка ещё не была разгромлена, немцы сбрасывали в расположение наших войск листовки, в которых указывали, что в окружение попало 150 тысяч советских солдат и командиров. Интересное свидетельство. Конечно, требовать от немцев «точной арифметики» в момент, когда бои в «котле» продолжались, трудно. Но приблизительную оценку они вполне могли сделать. И она, как видим, совпадает с указанной нами цифрой.

И ещё. Один из бойцов вспоминал, что общался уже после взятия в плен со штатским пожилым мужчиной, который также оказался в плену. Мужчина этот числился в рабочем батальоне из местного населения, которое наше командование привлекало для строительства укреплений. Наверняка этот мужчина был далеко не единственным гражданским, взятым немцами в плен. Памятуя, что в 1941 году немцы забирали в плен всё мужское население призывного возраста на захваченных территориях, можно предположить, что с мужчинами из рабочих строительных батальонов в 1942 году под Харьковом они проделывали то же самое. Не берёмся судить, насколько, но подобные действия гитлеровцев вполне могли увеличить число пленных в приводимых ими данных.

Приблизительность советских данных (точнее сказать – возможное наличие в них погрешности), так же как и немецкая информация, о которой скажем чуть ниже, не дают покоя многим исследователям. И «лучший» выход, который они находят, – это пофантазировать (так сказать, вольные фантазии на заданную тему). Например, А. Мартиросян, видимо, увидев ошибочность утверждения о 207 047 человек, попавших в «котёл» и не вышедших из него, говорит более обтекаемо о 207 047 человек, «которые были убиты и попали в плен», имея в виду все войска, участвовавшие в наступлении на Харьков, а не только южную советскую группировку, угодившую в окружение [27; 11]. Но, как мы видели, эти пресловутые «207 047» выведены совершенно ошибочно, и использовать их дальше хоть в каком-нибудь контексте попросту неверно.

Ю. Лубченков и В. Артёмов, авторы книги «Маршал Малиновский. От солдата до маршала» (М., 2008), оперируют данными исследовательского коллектива генерала Кривошеева, «слегка» их подкорректировав (на каком основании?), и объявляют общие потери советских войск равными 280 тысячам человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Но при этом добавляют, что эти данные неполны [25; 148].

Ещё дальше в корректировке Кривошеева и его соавторов идёт В. Казак (статья «Харьковский котёл» в журнале «Тайны века (№ 9, 2004), размещённая также на одном из сайтов в Интернете). Он пишет:

«Официально с 12 по 29 мая 1942 года безвозвратные и санитарные потери (убитые в боях, умершие от ран, пропавшие без вести, раненые и контуженные, эвакуированные из районов боевых действий) составили около трёхсот тысяч бойцов и командиров… Но, судя по многим данным, эти цифры занижены и не отвечают действительности» [21; 5].

Но все эти «фантазии» кажутся просто детскими играми в сравнении с той информацией, которую привела в своей Интернет-статье «В Украине нашлась пропавшая казахская дивизия» А. Ахметова. О потерях советских войск именно в «котле» под Харьковом А. Ахметова упоминает дважды – в начале и в конце статьи. Первое упоминание выглядит так:

«Детали кровавой мясорубки в «харьковском котле» вообще постарались максимально задвинуть в тёмные углы истории. Бездарные действия командования обрекли на гибель сотни тысяч воинов. По предварительным данным, только в плену оказалось порядка 250 тысяч человек (выделено нами – И.Д.)» [1; 1].

А вот второй «пассаж» автора статьи:

«В ходе боёв в «харьковском котле», по предварительным данным, погибло более 300 тысяч человек, без учёта пропавших без вести. Их число даже примерно пока неизвестно. Как уже говорилось, более 250 тысяч человек оказалось в плену (выделено нами – И.Д.)» [1; 4].

Эти строки стоят того, чтобы о них поговорить подробнее. Вот так и фальсифицируется история. Во всяком случае, создаются искажённые о ней представления в массовом сознании.

Прежде всего скажем, что статья госпожи А. Ахметовой посвящена благородной и нужной теме: выяснению судьбы казахстанцев, погибших под Харьковом в мае 1942 года. Точнее, речь в ней идёт о солдатах бывшей 106-й кавалерийской дивизии, сформированной в декабре 1941 года в Акмолинске. В марте 1942 года дивизия была расформирована, её бойцы, переброшенные под Харьков, были включены в состав полков кавалерийских дивизий 6-го кавалерийского корпуса, который, как известно, практически, полностью погиб в Барвенковском «котле».

Но, думается, выясняя одни, ранее неизвестные исторические факты, запутывать и искажать другие – вещь совсем не соответствующая благородной цели.

Для начала обратим внимание, что А. Ахметова ведёт речь только о судьбе южной группировки советских войск. И только эта группировка, по её словам, потеряла безвозвратно свыше 550 000 человек (без учёта пропавших без вести)! Откуда такие цифры?

Число «300 000», и это можно утверждать почти со стопроцентной уверенностью, взято из статьи В. Казака «Харьковский котёл». Оно фигурирует именно там. С той лишь разницей, что В. Казак, опирающийся на работы группы Кривошеева, увеличивая значащуюся в них цифру с 277 190 человек до «около 300 тысяч», говорит всё-таки об общих (безвозвратных и санитарных) потерях всех войск Юго-Западного направления, принявших участие в наступательной операции, т.е. имеет в виду и три «северные» армии. У госпожи же А. Ахметовой число «300 000» перенесено только на южную советскую группировку. Но это ещё не всё. Если В. Казак употребляет в приложении к цифре потерь слово «около», то А. Ахметова – уже слово «более». Разница, как говорится, налицо. В первом случае можно допустить, что потери были и меньше трёхсот тысяч, во втором же – однозначно ясно, что они были больше этого числа.

Дополнительным свидетельством того, что автор статьи «В Украине нашлась пропавшая казахская дивизия» не очень качественно позаимствовала (или не очень качественно сознательно исказила?) информацию автора статьи «Харьковский котёл», служит цифра вышедших из окружения. По утверждению А. Ахметовой, «выбраться из харьковской мясорубки удалось лишь 22 тысячам бойцов» [1; 4]. О 22-х тысячах вышедших говорит и В. Казак. Но вот в какой формулировке:

«28 мая были спасены 22 тысячи красноармейцев и командиров. Прорыв изнутри возглавили член Военного совета фронта (Юго-Западного – И.Д.) дивизионный комиссар К.А. Гуров и начальник штаба 6-й армии генерал-майор А.Г. Батюня» [21; 4].

Т.е. В. Казак говорит только о прорыве из окружения группы Гурова-Батюни (по некоторым данным, в ней вышли свыше 20 – 22 тысяч человек). Но ведь были и другие прорвавшиеся группы. Общее количество вышедших – около 27 тысяч бойцов и командиров. И В. Казак информацию, вроде бы, не искажает, потому что об общем количестве вышедших из окружения не говорит (в принципе, ловкий приём: не искажаем, но и правды не говорим). А вот А. Ахметова, не пожелав разобраться в вопросе, продекларировала 22 тысячи как общее количество спасшихся из «котла».

Но и это ещё не всё. Самое поразительное в статье А. Ахметовой то, как она распределяет потери:

1) Свыше 300 000 – убитые.

2) Более 250 000 – пленные.

Уже более 550 000 человек безвозвратных потерь. А ведь есть ещё (отдельно!):

3) Пропавшие без вести. «Их число даже примерно пока не известно» [1; 4] (!!!). Т.е., надо полагать, что таковых, по мнению А. Ахметовой, было очень много.

Итак, 300 000 общих потерь всех войск ЮЗН, наступавших на Харьков, превратились в 300 000 только убитых в Барвенковском «котле». Плюс было 250 000 пленных. Плюс много-много без вести пропавших. И последние две позиции потерь – это тоже только в «котле». Словом, наверное, войска ЮЗН потеряли безвозвратно в Харьковском окружении столько, сколько они имели сил для этой наступательной операции вообще (напомним, что имели они 765 300 человек). И ведь это ещё без учёта раненых! Остаётся только разобраться с тем, кто же потом здесь воевал с немцами? Очевидно, русское бездорожье и русские морозы.

Более безграмотные построения, чем в статье госпожи А. Ахметовой, трудно себе вообразить.

Однако остаётся ещё вопрос, из каких источников взялась цифра 250 000 пленных? Скорее всего, оттуда же, откуда у В. Казака появилась цифра 229 000 бойцов и командиров, попавших под Харьковом в плен [21; 5]. Цифра позаимствована у немцев. Правда, с некоторыми корректировками, которые так любимы рядом авторов.

По немецким данным, в плен в Харьковском «котле» взято около 239 000 советских воинов [23; 407], [9; 73], [4; 239].

Видимо, «объективный» подход к вопросу заставил В. Казака уменьшить немецкие данные о количестве советских пленных, взятых в Барвенковском выступе, на десять тысяч человек. Зато А. Ахметова в порыве «исследовательского энтузиазма» превзошла даже самих немцев, увеличив их цифру советских пленных, примерно, на 11 тысяч человек.

Совершенно непонятно, из каких соображений исходили указанные авторы, поправляя немцев в их статистических выкладках. Какими данными они руководствовались при этом?

Здесь необходимо отметить, что именно немецкая цифра пленённых в окружении под Харьковом служит главным основанием для заявлений о том, что советские цифры потерь в Харьковском сражении сильно занижены. Правда, серьёзным и объективным исследователям хорошо знаком не только советский «эффект занижения» своих потерь, но и немецкий «эффект завышения» потерь противника, другими словами, завышение немцами своих «достижений». Вот и в отношении немецких данных о советских потерях под Харьковом добросовестные историки замечают, что «эта информация не совсем объективна, …немцы потери противника явно завышают» [9; 79].

Говоря о потерях Красной Армии в Харьковском мая 1942 года сражении, нельзя не упомянуть о потерях среди советских военачальников. Попавшие в окружение вместе с вверенными им войсками десятки высших и старших красных командиров до конца выполнили свой долг. Когда требовала обстановка, они становились плечом к плечу со своими солдатами, ходили в отчаянные штыковые атаки, горели в танках. Кто-то вырвался из окружения во главе больших групп бойцов, как, скажем, генерал-майор Е.Г. Пушкин (командир 23-го танкового корпуса), дивизионный комиссар К.А. Гуров (член Военного совета Юго-Западного фронта), генерал-майор А.Г. Батюня (начальник штаба 6-й армии). Но очень многие погибли в «котле». Среди них: заместитель командующего войсками Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Ф.Я. Костенко, командующий 6-й армией генерал-лейтенант А.М. Городнянский, член Военного совета 6-й армии бригадный комиссар И.А. Власов, командующий 57-й армией генерал-лейтенант К.П. Подлас, начальник штаба 57-й армии генерал-майор А.Ф. Анисов, член Военного совета 57-й армии бригадный комиссар А.И. Попенко, командующий артиллерией 57-й армии генерал-майор Ф.Г. Маляров, командующий армейской группой генерал-майор Л.В. Бобкин, командир 21-го танкового корпуса генерал-майор Г.И. Кузьмин, командир 150-й стрелковой дивизии генерал-майор Д.Г. Егоров, командир 47-й стрелковой дивизии генерал-майор Ф.Н. Матыкин, командир 270-й стрелковой дивизии генерал-майор З.Ю. Кутлин, командир 337-й стрелковой дивизии генерал-майор И.В. Васильев и многие другие [5; 13], [9; 73], [16; 239], [6; 213], [14; 61-62], [17; 353-354].

Хочется привести такие подробности. Командарм-6 А.М. Городнянский погиб в рукопашной схватке. Поражённые его бесстрашием немцы привезли тело генерала на захваченном танке в село Орлиноорское и похоронили с воинскими почестями [21; 5].

Вместе с командующим армейской группой генерал-майором Л.В. Бобкиным погиб его 15-летний сын. Отец и сын, не расставаясь, вместе колесили по дорогам войны. Вместе они и погибли во вражеском «котле» [17; 354].

И пусть этот скорбный список погибших под Харьковом в мае 1942 года советских генералов будет укором совести тех современных авторов, которые смеют писать о том, что наши солдаты в окружении были брошены командованием на произвол судьбы.

Что касается потерь вооружения и техники в боях под Харьковом, то они уже приведены нами в таблице № 1.

Ещё в 1942 году советские военные отмечали, что указанные цифры занижены, т.к. по ряду соединений информация отсутствовала.

Немецкие же данные таковы (отметим, что касаются они именно «котла»): уничтожено и захвачено 2 026 орудий, 1 249 (1 250) танков и 540 самолётов [23; 407], [4; 239], [9; 73].

Мы не располагаем информацией, чтобы корректировать как советские, так и немецкие данные о потерях наших войск в технике и вооружении. С уверенностью можно говорить лишь о том, что реальные цифры этих потерь лежат где-то между советскими и немецкими данными по ним.

Единственный пункт, о котором хотелось бы сказать, так это танковые потери.

В статье В. Казака «Харьковский котёл» фигурирует цифра – 775 потерянных нашей стороной танков. Как видим, она отличается от официальных советских данных (652 танка) на 123 боевые машины. Источник появления цифры «775» у В. Казака, как представляется, следующий. В своём докладе в Ставку ВГК от 15 мая 1942 года главнокомандование Юго-Западного направления отметило, что за четыре дня боёв (12, 13, 14 и 15 мая) потери 38-й армии в танках составили около 100 единиц [5; 436-438]. В документах, на основании которых составлена таблица № 1, сведения о танковых потерях 38-й армии отсутствуют, т.е. они не вошли в итоговое число «652». Сложение последнего числа и данных о, примерно, сотне танков, потерянных армией К.С. Москаленко к 16 мая (с обычным «припуском на увеличение», который так любят некоторые исследователи), и дали цифру потерянных нашей стороной танков, которую приводит в своей статье В. Казак. Безусловно, такой подсчёт несколько условен, ведь часть из «около ста» потерянных бригадами 22-го танкового корпуса к 16 мая машин могла вернуться в строй (и наверняка возвращалась). С другой стороны, бригады этого корпуса, «закреплённого» за 38-й армией, и в последующие дни, получив пополнение материальной частью, принимали участие в боях и, следовательно, несли потери. Тем не менее, с оговорками, уточнение В. Казака по танковым потерям мы принимаем.

Но людским и материальным уроном последствия поражения под Харьковом в мае 1942 года не ограничиваются.

Прежде всего, инициатива действий, которая до сего момента находилась в руках советских войск, была ими утрачена. По крайней мере, на юге советско-германского фронта, т.е. на том направлении, которое стало в тот момент решающим.

Мы лишились выгодного плацдарма, приобретение которого было оплачено дорогой ценой. Немцы же сделали первый шаг к созданию такой конфигурации фронта, которая была им нужна для нанесения решительного удара на Кавказ и Сталинград (план «Блау»). Вторым и третьим шагами в этом направлении явились наступления по плану «Вильгельм» (цель – разгром северной группировки советских армий в районе Харькова, т.е. 21, 28 и 38-й армий) и плану «Фридерикус–II» (цель – окружение 9-й и 38-й армий) [17; 344-349].

ГЛАВА V

«АНАТОМИЯ» КАТАСТРОФЫ

И.В. Сталин назвал наше поражение под Харьковом проигрышем в наполовину выигранной битве [5; 459-460], [9; 74], [27; 5].

Современный российский исследователь К.В. Быков написал так:

«Это поражение стало для нас самым неоправданным, самым обидным за всю историю Великой Отечественной войны» [5; 14-15].

Так в чём же были причины харьковской катастрофы? Почему многообещающая, имеющая большие шансы на успех, удачно начатая операция советских войск закончилась крахом?

На фоне событий сражения мы попытались обозначить эти причины, разобраться в некоторых спорных, на наш взгляд, вопросах.

Заключения некоторых исследователей, сводящие всё к виновности тех или иных лиц в командовании РККА, страдают однобокостью.

Крайним упрощенчеством являются как заявления: «Во всём виноват Сталин», так и обвинительные приговоры Тимошенко и Хрущёву (это, мол, всё из-за них).

На самом деле, имел место целый комплекс причин, приведших к поражению. И если уж говорить о том, кто виноват в возникновении этого комплекса, то мы даём ответ: «Советское командование на уровне Ставки Верховного Главнокомандования, Генерального штаба РККА, главнокомандования Юго-Западного направления, командования Юго-Западного и Южного фронтов, а также некоторых армий, корпусов и дивизий». Такой ответ покажется кому-то странным, но тем не менее, на наш взгляд, он наиболее объективен.

Итак, каковы же причины?

1) Ставка ВГК и Генштаб неверно определили стратегическое направление, на которое будут направлены главные усилия германской военной машины. Такого удара на Юге наше высшее командование не ждало. Соответственно, необходимых сил для парирования удара на этом направлении не имело.

И здесь надо отметить, что первоначально командование ЮЗН оказалось дальновиднее Ставки ВГК и Генштаба. Как видно из его мартовского доклада в Ставку, Юго-Западное направление оно считало равнозначным Западному.

2) Ставка ВГК в лице Сталина, разрешив, несмотря на возражения Генштаба, проведение наступательной операции под Харьковом, не выделила Юго-Западному направлению для неё достаточно дополнительных сил. Сталинская формулировка: «Считать операцию внутренним делом командования направления», – означала не только то, что начальник Генштаба не должен был вмешиваться в вопросы подготовки и проведения операции, но и то, что командование ЮЗН должно рассчитывать, в значительной степени, на свои наличные силы. Между тем операция хоть и определялась как локальная, но носила довольно большой масштаб, а войска направления были сильно измотаны практически непрерывными наступательными боями января-апреля 1942 года. В этих условиях введение в состав северной ударной группировки Юго-Западного фронта 28-й армии, на формирование которой к тому же была обращена часть сил 38-й армии, проблемы не решало [16; 220-223]. Южная группировка в Барвенковском выступе не получала даже такого усиления. Поэтому маршал С.К. Тимошенко вынужден был массировать свой ударный «кулак» на Барвенковском плацдарме за счёт и без того ослабленных 9-й и 57-й армий Южного фронта. Тем самым было создано то южное «мягкое подбрюшье» наступающих с юга-востока на Харьков сил ЮЗФ, которое оказалось столь уязвимым.

Теоретически войскам 9-й и 57-й армий лучше всего было поставить активные наступательные задачи, что позволило бы сковать силы противника к югу от Барвенковского выступа и предотвратить всякую опасность немецкого удара «под дых» бьющей на Харьков 6-й армии А.М. Городнянского и обеспечивающей своим наступлением на Красноград этот удар с запада и юго-запада армейской группе Л.В. Бобкина. Но понёсшие большие потери в январско-апрельских наступлениях 9-я и 57-я армии были не способны не только наступать, но и обеспечить прочную глубокоэшелонированную оборону, плотность войск в которой соответствовала бы уставным (вполне обоснованным) требованиям.

В таком положении изначально виновата всё-таки Ставка ВГК. Но и ответственности с командования ЮЗН снимать нельзя. Ведь С.К. Тимошенко и И.Х. Баграмян не могли не осознавать наличие «Ахиллесовой пяты» в построении своих войск. Но, осознавая, тревогу не били, не настаивали, не убеждали, не доказывали. «Взяли под козырёк» и пошли исполнять, полагаясь, очевидно, на русский «авось».

3) «Харьковское сражение было проиграно в большой степени из-за плохой разведки», – считает К.В. Быков [5; 10]. И мы вполне согласны с этим выводом исследователя.

Командованием Юго-Западного направления, подчинённых ему фронтов и армий, фактически не была вскрыта противостоящая войскам направления немецкая группировка. Неожиданностью явилось наличие в районе Харькова второй танковой дивизии, никто не увидел (или не придал значения?) концентрации сил противника против южного фаса Барвенковского выступа, в частности, «проглядели» две(!) немецких танковых дивизии. Ожидали увидеть крупную танковую группировку в районе Змиева, где её не было и в помине, и уже в ходе наступления, делая «поправку» на Змиев, продолжали держать «в загашнике» два танковых корпуса (вместо их быстрого введения в прорыв).

Словом, били чуть ли не в слепую. Даже контуров «Фридерикуса–I», начало которого мы упредили всего на шесть дней, командование ЮЗН не определило. А ведь после почти года войны можно было даже просто предположить, как будут действовать немцы. Излюбленный их приём – «подсечение» флангов – был уже на горьком опыте 1941 года познан Красной Армией, а применить его в таком «удобном месте», как «узкогорлый» Барвенковский выступ, немцам «сам бог велел». Подобное предположение должно было привести к целенаправленному сбору развединформации, чтобы предположение подтвердить или опровергнуть. Но ничего этого сделано не было.

4) Промахи при проведении операции.

Первый из них – позднее введение в бой 21-го и 23-го танковых корпусов. Опоздали на 3-4 дня, что позволило немцам к юго-западу от Харькова закрепиться на тыловых оборонительных рубежах, подтянуть резервы на угрожаемый участок. Эффекта этот запоздалый ввод не имел. А что могло получиться, введи С.К. Тимошенко танковые корпуса в дело 13-го или, хотя бы, 14-го мая? На наш взгляд, об этом очень убедительно пишет известный российский историк А. Исаев. Предоставим ему слово:

«Своевременный ввод в бой 21-го и 23-го танковых корпусов мог заставить немецкое командование отказаться от «Фридерикуса» и бросить все силы на отражение удара обходящих Харьков танков. Командующий группы армий «Юг» фон Бок был на грани этого решения, и только твёрдость Гальдера позволила, в конце концов, провести урезанный «Фридерикус» (так называемый «Фридерикус-Юг» – И.Д.), принёсший успех немецкой стороне. В случае прорыва к западу от Харькова двух крупных механизированных соединений мог уже дрогнуть Гальдер, или фон Бок мог начать принимать самостоятельные решения по раздёргиванию ударной группы Клейста. Маршал С.К. Тимошенко медлил с вводом в бой танковых корпусов, поскольку не был достигнут решительный результат наступления северной ударной группировки. Однако глубокий прорыв в обход Харькова мог сам по себе вызвать вскрытие фронта в полосе армии Д.И. Рябышева. Хотя бы вследствие отвлечения на отражение удара корпусов одной из двух танковых дивизий, 3-й или 23-й» [17; 349-350].

К этим словам остаётся лишь добавить, что С.К. Тимошенко медлил с введением танковых корпусов в бой не только из-за сложностей на участке северной группы войск, но и из-за отсутствия должного авиаприкрытия выдвижения танковых корпусов (самолёты были переброшены в помощь северной группировке), и из-за опасений танкового контрудара из района Змиева (в случае такого контрудара силы одного из корпусов могли быть использованы для его парирования).

За данный оперативный промах целиком отвечает командование Юго-Западного направления.

Второй промах – «побригадное раздёргивание» 22-го танкового корпуса, приданного 38-й армии. Командование ЮЗФ-ЮЗН разрешило проделать это командарму-38 К.С. Москаленко. В результате танки корпуса использовались как танки НПП (непосредственной поддержки пехоты) различными дивизиями 38-й армии. Уже в первый день боёв, проламывая оборону противника, танковые бригады понесли значительные потери. Во второй день бригады бросали навстречу начавшим контрнаступление 3-й и23-й танковым дивизиям немцев. Пытаясь сдержать немецкий танковый удар, бригады лишились почти всех танков. А ведь мощное подвижное соединение, каковым был 22-й танковый корпус, могло быть введено в прорыв в полосе 38-й армии уже по результатам боёв 12 мая. Успехи армии К.С. Москаленко были за этот день наиболее значительны. Удар единого танкового корпуса не только не дал бы отступившим немцам возможности опомниться и закрепиться на тыловых рубежах, но и сорвал бы само сосредоточение для контрудара 3-й и 23-й танковых дивизий противника. Как в этом случае развернулись бы дальнейшие события, остаётся только гадать. Однако можно с уверенностью сказать, что худшими, чем оказались в действительности, они бы не были. Скорее всего, глубокий прорыв армии К.С. Москаленко в сочетании с нажимом 28-й и 21-й армий заставил бы немцев под Харьковом уйти в «глухую» оборону. Северная группировка советских армий не выпустила бы инициативу из своих рук, не переходила бы периодически к обороне, не пятилась бы назад, отдавая противнику с таким трудом отбитую территорию. Кроме того, взаимодействие с 6-й армией А.М. Городнянского по окружению чугуевско-балаклеевской группировки немцев становилось вполне реальным.

Итак, этот оперативный просчёт на совести командарма-38 и командования ЮЗН, которое командарма «не поправило».

Третий оперативный промах – «самовольное» наступление 9-й армии на Маяки 7-15 мая. Будучи теоретически весьма полезным и необходимым (овладение Маяками расширяло устье Барвенковского выступа), в конкретных условиях первой половины мая 1942 года на том участке фронта оно было вредно. Что бы ни говорил К.В. Быков, пытаясь оправдать командарма-9 Ф.М. Харитонова и командующего Южным фронтом Р.Я. Малиновского, но в этом неудачном наступлении бесполезно сжигались силы и 9-й армии, и фронтовых резервов, силы, которых и так было недостаточно для создания прочной обороны. Кроме того, затеянная именно в связи с «Маяковской» операцией перегруппировка сил 9-й армии и резервов Южного фронта привела к тому, что ряд частей и соединений к началу немецкого наступления не оказались на отведённых им участках оборонительной линии, что, как вы понимаете, усилению отпора противнику не способствовало.

Слово «самовольное», говоря о наступлении на Маяки, мы не зря взяли в кавычки. Начавшись по инициативе генерала Ф.М. Харитонова, оно было фактически одобрено Р.Я. Малиновским. Но и командование Юго-Западного направления, узнав об идущих на левом фланге 9-й армии боях, не прекратило их тут же. Несколько дней С.К. Тимошенко и И.Х. Баграмян наблюдали за событиями под Маяками. И только 15 мая отдали приказ о прекращении бесплодных попыток овладеть этим населённым пунктом. Формально они не отдавали приказ штурмовать Маяки, а по сути молчаливо эту операцию одобрили.

Таким образом, ответственность за данный промах лежит на командующем 9-й армией генерале Ф.М. Харитонове, командующем Южным фронтом генерале Р.Я. Малиновском и командовании Юго-Западного направления.

Четвёртый оперативный промах…

Тут полагалось бы написать о несвоевременности приостановки наступления 6-й армии и армейской группы Бобкина и разворота их сил против войск Клейста. И обвинить в этом либо Сталина, либо Тимошенко.

Но мы так делать не станем. И вот почему. Вопрос этой своевременности-несвоевременности сложней, чем кажется. Рассуждения типа: «Вот если бы развернули войска 17-го или хотя бы 18 мая, то ничего бы не произошло…», –грешат тем, что идут от знания случившегося, ретроспективны. Если же исходить всё-таки из обстоятельств того времени, другими словами, рассуждать исторически, то выводы столь однозначными не будут.

Прежде всего скажем, что считать виновными в развороте ударной группировки Юго-Западного фронта, наступавшей из Барвенковского выступа, только к вечеру 19 мая 1942 года Ставку ВГК и лично Сталина нельзя. Как представляется, на основании имеющихся документов и воспоминаний советских военачальников нами было убедительно показано, что никаких препятствий С.К. Тимошенко в принятии этого решения раньше Сталин не чинил.

Но и обвинять командование ЮЗН в игнорировании факта немецкого прорыва, непринятии достаточных мер к остановке наступления противника, предпринятого на южном фасе Барвенковского плацдарма, тоже неверно.

Меры принимались. Как только к вечеру 17 мая была хоть в какой-то мере прояснена обстановка в полосе обороны фронта Р.Я. Малиновского, на отражение наступления группы Клейста были отряжены значительные силы: 2 кк, 14 гв. сд, 5 кк, 12 и 121 тбр, 333 сд, 343 сд, батальон ПТР, 92 отб, полк «катюш», одна сд и одна тбр из состава 37-й армии. Несколько позже (в ночь с 17 на 18 мая) был отдан приказ генералу А.М. Городнянскому о выводе из боя 23-го танкового корпуса и сосредоточении его на рубеже реки Берека.

Всех этих сил было бы вполне достаточно, чтобы сдержать немецкий удар, но имел место ряд обстоятельств, которые не позволили это сделать: соединениям и частям, отряжаемым для выполнения указанной задачи, необходимо было время на перегруппировку и сосредоточение, ряд соединений (5 кк, 333 сд, 12 и 121 тбр) уже были втянуты в бои с немцами, в которых понесли значительные потери, плохая связь затрудняла управление войсками.

Вот теперь мы назовём четвёртый оперативный промах: командование ЮЗН принимало меры к остановке немецкого наступления без достаточного учёта реальной обстановки. Оно не владело всей полнотой информации о ней и не учитывало оперативность, скорость действий немцев.

Отдельно выделим пятый оперативный промах. Ответственность на нём лежит полностью на командующем 6-й армии генерале А.М. Городнянском. С запозданием в 12 часов он выполнил приказ С.К. Тимошенко о выводе из боя и переброске на рубеж Береки 23-го танкового корпуса. С запозданием в 10 часов генерал исполнил приказ маршала (был отдан в ночь с 18 на 19 мая) о выводе из боя и переброске в район Михайловка – Лозовенька 21-го танкового корпуса и 248-й стрелковой дивизии. Итогом обоих промедлений явилось занятие этих районов немцами, что содействовало образованию кольца вокруг советской барвенковской группировки.

Немаловажной причиной всех этих промахов было отсутствие у советских военачальников достаточного опыта в проведении крупных наступательных операций, особенно, на окружение противника. «Советским командующим ещё предстояло выучить тонкости ведения наступлений и взаимного влияния обходов и ударов», – отмечает А. Исаев [17; 350].

5) Отдельной причиной харьковской катастрофы мы должны выделить состояние связи в войсках Юго-Западного направления. Опора на проводную связь, недостаточное использование радиосредств, радиобоязнь на всех уровнях командования, начиная со штабов фронтов и заканчивая штабами дивизий, привели к тому, что управление войсками направления было неудовлетворительным. Командование направления не владело всей полнотой оперативной информации, его решения были запоздалыми и не отвечающими обстановке. Повторилась ситуация лета-осени 1941 года. Совершенно прав историк А.И. Уткин, когда пишет:

«Удручала лёгкость германских и тяжеловесность неуклюжих советских военных усилий» [35; 342].

Вторит ему и другой современный российский историк А. Киличенков:

«Со стороны всё это напоминало беспорядочные перемещения войск по обширной степи, сквозь которую стремительно продвигались немецкие танковые колонны» [24; 220].

Одной из основных причин этой тяжеловесности и беспорядочности была плохая связь, которая максимально осложняла управление войсками.

6) Повлияло на результаты Харьковского сражения и то, что войска Юго-Западного направления, понеся большие потери в наступательных операциях зимы-весны 1942 года, в значительной степени были пополнены новобранцами, не имевшими боевого опыта. Это сказалось на боевых качествах частей и соединений, в особенности – стрелковых. Вот что сказано о подготовке наших пехотинцев в докладе, обобщающем боевой опыт 3-й танковой дивизии вермахта под Харьковом:

«Пехота русских слаба. Она ни за что не будет атаковать позиции неприятеля без соответствующей поддержки танковых подразделений…

Русская пехота не может организованно противостоять массированным атакам наших танков. В случае огневого соприкосновения пехотинцы противника паникуют и оставляют свои позиции» [9; 77-78].

К сожалению, это, в значительной степени, правда. Несмотря на то, что харьковская эпопея знает немало случаев героизма и самопожертвования наших пехотинцев, нередки были и случаи, о которых говорит немецкий доклад. Неумелые, нерешительные действия пехоты зачастую сводили на нет все старания артиллеристов, лётчиков, танкистов. Так было, например, при штурме Маяков или при прорыве внешнего кольца окружения силами сводного танкового корпуса и 38-й армии.

Кстати, этот же доклад говорит о наших танкистах:

«Однако, несмотря на все недостатки и слабую организованность частей РККА, их танки конструктивно не уступают нашим, индивидуальная подготовка танковых экипажей также очень хороша (выделено нами – И.Д.)» [9; 78], [4; 239].

Упомянутые «слабая организованность частей РККА», низкие боевые качества нашей «Царицы полей» были следствием не только большого количества необстрелянного солдатского состава, но и значительного числа молодого, неопытного или малоопытного командирского состава низовых звеньев (в звене «взвод – рота – батальон»). После потерь 1941 года и первых месяцев 1942 года в войсках было много командиров, призванных из запаса или окончивших краткосрочные курсы комсостава. Но командирами, как и солдатами, не рождаются. Опыт – дело наживное. К сожалению, учиться пришлось в крайне жёстких условиях.

7) Нельзя не упомянуть и о таком факторе наших неудач, как превосходство противника в авиации. Конечно, к маю 1942 года ни количественного, ни качественного превосходства над немцами в самолётах мы не имели. Но в Харьковском сражении главную роль сыграло всё-таки не это. Советские военно-воздушные силы уступали немецким в организационном отношении. Авиация немцев была сведена в воздушные флоты (группу армий «Юг» поддерживал 4-й воздушный флот). Единые командование, органы управления и аэродромного обеспечения позволяли немцам без труда сосредотачивать усилия своей авиации на нужных им участках фронта.

Советские же военно-воздушные силы в организационном отношении были сильно раздроблены. Основная масса боевых самолётов фронтов входила в состав армейской авиации, используемой в основном командующими общевойсковых армий. В состав фронтовой авиации выделялось небольшое количество самолётов. Всё это затрудняло массированное использование авиации для решения задач операции. Недаром, имея в начале наступления под Харьковом (12 мая) полное господство в воздухе, наши ВВС уже 14 мая его утратили.

* * *

Поражение было тяжёлым, тяжёлыми были его последствия для нашей армии и страны. Но закончить очерк о харьковской трагедии нам бы хотелось, как это ни странно, словами германского военного историка Пауля Кареля, который в своей работе «Восточный фронт» не скупится на «хвалебные оды» в адрес немецких войск:

«Однако победоносные солдаты немецких дивизий даже не подозревали, что победа, которую принесла им их величайшая отвага и воинское искусство командиров, лишь открывала для них дорогу к мраку трагедии: армия шла к Сталинграду» [23; 407].

ЛИТЕРАТУРА

1.Ахметова А. В Украине нашлась пропавшая казахская дивизия // http: //www. centrasia.ru/news A.php?st = 1303359120. – 4 с.

2.Баграмян И.Х. Так шли мы к победе. // http: //militera.lib.ru/memo/russion/bagramyan2/index.html. – 608 с.

3.Барнетт К. Военная элита рейха. – Смоленск: Русич, 1999. – 525 с.

4.Барятинский М.Б. Т-34 в бою. – М.: Яуза, Эксмо, 2011. – 352 с.

5.Быков К.В. Последний триумф Вермахта: Харьковский «котёл». – М.: Яуза-пресс, 2009. – 480 с.

6.Василевский А.М. Дело всей жизни. Воспоминания. – М.: Издательство политической литературы, 1989. – Т. 1. – 320 с.

7.Великая Отечественная без грифа секретности. Книга потерь. – М.: Вече, 2009. – 384 с.

8.Веремеев Ю.Г. Повседневная жизнь вермахта и РККА накануне войны. – М.: Эксмо, Алгоритм, 2011. – 288 с.

9.Галушко А., Коломиец М. Бои за Харьков в мае 1942 года. // Фронтовая иллюстрация. – 2000. – № 6. – 84 с.

10.Горбатов А.В. Годы и войны // http: // militera.lib.ru/memo/russion/gorbatov/index.html/– 366 c.

11.Гордиенко А.Н. Командиры Второй мировой. – Минск: Литература, 1998. – 544 с.

12.Дайнес В.О. Рокоссовский против Моделя. Гений манёвра против мастера обороны. – М.: Яуза, Эксмо, 2010. – 384 с.

13.Жаркой Г.К. Танковый марш. – СПб.: Издательство Михайловской военной артиллерийской академии, 2010. – 155 с.

14.Жуков Г.К. Воспоминания и размышления.– М.: Издательство агенства печати Новости, 1979. – Т. 2. – 392 с.

15.Забытый полк. Материалы сайта // http:www.polk.ru/.

16.Иванов С.П. Штаб армейский, штаб фронтовой. – М.: Военное издательство, 1990. – 480 с.

17.Исаев А.В. Антиблицкриг Красной Армии. – М.: Яуза, Эксмо, 2011. – 384 с.

18.Исаев А.В. Анти-Суворов. – М.: Яуза, Эксмо, 2010. – 352 с.

19.Исаев А.В. 10 мифов о Второй мировой. – М.: Яуза, Эксмо, 2010. – 416 с.

20.Исаев А.В. Когда внезапности уже не было. История ВОВ, которую мы не знали. – М.: Яуза, Эксмо, 2007. – 480 с.

21.Казак В. Харьковский «котёл» // http: //rus3edin.org.ua/2008-11-24-15-30-25/. – 5 с.

22.Калашников К.А., Феськов В.И., Голиков В.И. Красная Армия в победах и поражениях. 1941-1945 гг. – Томск: Издательство Томского университета, 2003. – 620 с.

23.Карель П. Восточный фронт. Кн. 1. Гитлер идёт на Восток. – М.: Изограф, Эксмо, 2005. – 558 с.

24.Киличенков А.А. Краткий курс Великой Отечественной войны. – М.: Яуза, Эксмо, 2008. – 607 с.

25.Лубченков Ю.Н., Артёмов В.В. Маршал Малиновский. От солдата до маршала. – М.: Яуза, Эксмо, 2008. – 352 с.

26.Майданик Л.И. В Харьковском «котле» // http: // iremember.ru/svyazisti/maydanik-lev-isakovich. – 7 с.

27.Мартиросян А.Б. Харьковский «котёл». Трагедия по вине Хрущёва и Тимошенко // http: //delostalina.ru/?p=532. – 8 с.

28.Москаленко К.С. На Юго-Западном направлении. Воспоминания командарма. Кн.1. 1941-1943 // http: //militera.lib.ru/memo/russion/moskalenko-1/index.html. – 458 с.

29.Небольсин Д.А. Дважды младший лейтенант // http: //militera.lib.ru/memo/russion/nebolsin-da/ index.html. – 214 c.

30.Португальский Р.М., Рунов В.А. 1945. Блицкриг Красной Армии. – M.: Яуза, Эксмо, 2010. – 384 с.

31.Россия и СССР в войнах ХХ века. Статистическое исследование. – М.: Олма-Пресс, 2001. – 608 с.

32.Рябышев Д.И. Первый год войны. // http: // militera.lib.ru/memo/russion/ryabyshev-di/ index.html. – 255 c.

33.Смирнов В.П. Краткая история Второй мировой войны. – М.: Весь мир, 2005. – 348 с.

34.Сто великих полководцев Второй мировой. – М.: Вече, 2005. – 477 с.

35.Уткин А.И. Вторая мировая война. – М.: Алгоритм, 2002. – 864 с.

36.Форум «Великая Отечественная. Битвы и сражения». Материалы по теме «Харьковский «котёл» мая 1942» // http: //wap.imf.forum24.ru/?1-1-0-00000081-000-0-0.

Карта № 1. Харьковское сражение. Май 1942 года

ЛИТЕРАТУРА

1. Быков К.В. Последний триумф Вермахта: Харьковский «котёл».– М.: Яуза-пресс, 2009. – 480 с.

2. Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3// http: militera. lib. ru/db/halder/index. html. – 584c.

3. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. – М.: Издательство агентства печати Новости, 1979. – Т. 2. – 392с.

4. Исаев А.В. Антиблицкриг Красной Армии. – М.: Яуза, Эксмо, 2011. – 384 с.

5. Русский архив. Великая Отечественная. Ставка ВГК: документы и материалы. – М.: Терра, 1996. – Т. 16 (5–2). – 624.

Примечания

1

Любопытно, как немцы оценивали качество этих наших боевых машин. С «лёгкой руки» Резуна некоторые современные авторы стали говорить о советских танках старых конструкций (Т-26, БТ, Т-37/38/40) чуть ли как не о супероружии. Так вот, для Резуна и следующих за ним исследователей небезынтересны будут слова Гальдера из его «Военных дневников», относящиеся как раз к событиям на Керченском полуострове (правда, к марту месяцу): «Под Керчью в наступлении противника участвует большое количество танков, преимущественно старых и никуда не годных (выделено нами – И.Д.), взятых из учебных частей» [7; 435]. Как говорится, без комментариев.

(обратно)

2

В мемуарах адмирала Н.Г. Кузнецова «Курсом к победе» есть короткий рассказ о подвиге моряков 83-й бригады морской пехоты в боях под Эльтигеном. В ходе боёв под этим населённым пунктом 17 морских пехотинцев во главе с майором Лопатой и политруком Шутовым были отрезаны от основных сил бригады. Два дня храбрецы дрались в полном окружении, отбивая атаки во много раз превосходящего их по численности противника. 27-го числа к своим удалось прорваться всего двоим оставшимся в живых – матросу Сумцеву и майору Лопате [17; 182-183]. Обратите внимание, морским пехотинцам 27 декабря было к кому прорываться. Наши под Эльтигеном удерживали свои позиции, а вовсе не «купались в море».

(обратно)

3

С должности командарма-47 был снят 7 февраля 1942 года генерал-майор К.Ф. Баронов, а на его место первоначально назначен генерал-лейтенант С.И. Черняк, который вскоре был «переброшен» на должность командующего 44-й армией. Директива Ставки ВГК о назначении командармом-47 К.С. Колганова последовала уже 16 февраля 1942 года [32; 84, 100], [25; 38].

(обратно)

4

В документе пункты 7 и 8 отсутствуют.

(обратно)

5

В этом месте в самом документе имеется пропуск. Но догадаться, о чём говорится, нетрудно: дивизии были укомплектованы «кавказцами».

(обратно)

6

По воспоминаниям генерала А.В. Горбатова, Л.З. Мехлис даже шифровал свои телеграммы сам, не привлекая к этому делу шифровальщиков [8; 225].

(обратно)

7

Штаб Крымского фронта перебрался из Аджимушкайских каменоломен в Еникале вечером 14 мая.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***