Выкидной маршрут
Полёт на вертолёте
Мы стояли у борта вертолёта МИ-1. Над нами пел легонький августовский ветерок, раздувая едкий дым от "Беломора" и относя его к краю поляны. Наш крошечный вертолет, окрашенный в красный цвет, выглядел яркой детской игрушкой на фоне мохнатых взрослых и солидных лиственниц, окружавших наш маленькой полевой аэродром. А там, за зеленой стеной деревьев стояли на страже огромные мрачные утёсы скалистых гор Кадарского хребта. Ослепительное солнце освещало каждую мельчайшую деталь пейзажа. А склоны гор вообще казались нереальными, вырезанными из детской книжки про волшебников.
Ветерок почти сдул, немногочисленных на этой высоте, комаров и не надо было постоянно отмахиваться от их назойливого писка. Настроение было какое-то приподнятое, даже торжественное. Хотя ничего такого праздничного не предусматривалась. Планировался обычный выкидной маршрут. Его очень прозаичной целью было затыкание пробела геологической съемки масштаба одна пятидесяти тысячная, для того, чтобы потом на её основе составить геологическую карту того же масштаба.
В свою очередь карта была нужна для проведения дальнейших, более детальных геологоразведочных работ на золото, полиметаллы и другие полезные ископаемые. Для создания этой карты мы уже третий полевой сезон покрывали сеткой 500 на 500 метров всю эту дикую, не приспособленную для жизни страну скал, горных рек, комаров и мошки.
Вообще-то, самым страшным зверем в тайге является именно мошка. Но территория нашей работы находилась немного выше основных таежных просторов. Поэтому для нас самым коварным врагом было не мошка, для которой в наших краях большей частью лета было слишком холодно, а комарики. Они были лучше приспособлены к суровым климатическим условиям горной страны. А еще донимал пересеченный рельеф с перепадами высот от 1 до 3 км над уровнем моря.
Таким образом можно было смело утверждать, что никаких таких врагов для стоящих у борта вертолета на тот момент не было. Прекрасное, наполненное солнцем, пространство так и сияло своей свежестью, а настроение было еще прекраснее. Так и хотелось спеть: "Как прекрасен этот мир! Посмотри. Как прекрасен этот мир!" Ну и далее по тексту.
Правда, хорошая погода тем более не отменяла уже давно запланированный полёт. Нам надо было забросить в горный цирк наши пожитки: спальники, палатку, небольшую железную печку, макароны и консервы. Те, кто подумали, что в наших горах вдруг появился цирк, очень ошибаются. Вот когда мы найдём здесь золото, уран, или другое ну очень полезное ископаемое, то возможно цирк и приедет сюда на гастроли. А пока здесь остаётся только цирк в виде чашеобразной впадины с крутыми скалистыми склонами, который чаще всего образуется на месте старого вулканического жерла после значительного извержения. Так что городской и горный цирк несколько объединяет форма и температура.
Что касается температуры, то там, куда мы собирались сбросить имущество, уже давно закончился жаркий период извержения, а, наоборот, начались морозные времена. Хотя, что такое мороз летом? Ну, понизится температура на ночь до минус десяти по Цельсию. Так разве это холода? Но чем ближе к концу короткого северного лета, тем больше вероятность уже более значительных ночных колебаний температуры. Вот поэтому и надо улететь именно сейчас. Вообще-то, выкидной маршрут был нужен, чтобы решить вопрос стыковки соседних геологических карт. Эти соседние территории были изучены двумя группами геологов в разные годы. В результате, как это часто бывает в геологии, возникли разные гипотезы тектонической структуры достаточно большой площади. От принятия одной из рабочих гипотез зависел выбор метода проведения дальнейших более детальных геологических работ. Поэтому этот спор и нестыковки носили далеко не академический характер.
Так что выкидной маршрут должен был ответить на многие вопросы. Только вот местность была мало доступна. Трасса маршрута проходила от реки Кукукунды, в верховьях которой разместилась поляна с вертолетом, до верховьев реки Сюльбан. Затрудняло дело то, что преимущественно маршрут пролегал по скалистым, иногда даже непроходимым склонам Кадарского хребта. Причем водораздел находился как раз посередине намеченного маршрута, примерно в той точке, где мы хотели устроить временный лагерь. И его место тоже было выбрано не случайно. От разгадки генезиса горного цирка, зависел выбор рабочей тектонической гипотезы.
Планировалось сегодня сбросить в выбранной точке необходимые для ночлега вещи, а завтра за световой день прийти туда с маршрутом. За следующие сутки намечалось детально изучить площадь района цирка, а на третий день осуществить спуск в долину Сюльбана. Решили, что с этой задачей вполне может справиться отряд из двух человек. Начальником "отряда" назначили моего старого шефа Алексея Данилишина по кличке "Козак". А уж он выбрал своим помощником меня. Ну что же, спасибо за доверие, дорогой начальник. Только вот зачем всё валить только на меня: собирать пожитки, самому их грузить да ещё самому их выбрасывать на точку. Мог бы и сам что-то сделать.
Но завелся двигатель, закрутился пропеллер, уже поздно кричать ма-ма-ма. Я с нашими вещами лечу на вертолете, пилот не дави на тормоза. О, получилось как будто неплохо. Немного плагиат, но в переводе это не учитывается. Уже высоко поднялись. Я ещё на таком маленьком аппарате не летал. МИ-2 был, МИ-4 тоже был, даже АН-2 и ЛИ-2 были, а вот на МИ-1 до сих пор не приходилось.
Кстати, а почему все эти летательные штуковины в названии имеют двойку? Это их наградили за плохое поведение? Тогда МИ-1 имеет ещё худшую репутацию, даже двойку не заслуживает. Шутки шутками, а вижу, что с набором высоты далеко не всё в порядке. Даже по спине пилота видно, что он нервничает. Уже третий круг делаем над поляной, а верхушки деревьев всё ещё не снизу.
Недаром лётчики не любят к нам летать. Для их слабых машин здесь слишком разряженный воздух. А на этот раз в придачу ещё и перегрузили машину. Говорил же пилот, что хватит класть, вертолет не резиновый. Вообще-то, позади пилота на скамейке место только на двух, а сейчас рядом со мной целая куча наших шмоток. Интересно - какой их вес? Пожалуй, больше чем вес второго пассажира, даже такого кабана, как мой шеф Алексей.
Ну вот, наконец-то, поднялись выше деревьев и движемся в сторону заснеженного пика. Только опять делаем круг, потом еще один. Как тут ветер свистит. Дверцы же только со стороны багажа, а с моего бока - дырка. Дверцы сняли, чтобы не мешали бросать вещи. Даже немного страшновато. Да и холодно в небе. На земле лучше. Во всяком случае, значительно теплее. Что-то он очень близко к скалам летит, хоть прыгай. Но главное, что водораздел в конце концов преодолели. Знал бы, что будет так страшно, то может и отказался бы от "почетного задания". Ещё завтра снова лететь.
Показался "наш" цирк. Опять, едва не касаясь скального гребня колёсами, движемся уже над самим кратером. Пилот Саша оглянулся ко мне, и машет рукой, чтобы бросал багаж. Зуська, товарищ. Если с такой высоты бросить вещи сбросить, то всё разобьётся в щепки. Показываю, чтобы немного снизился. Пилот что-то прокричал в ответ, покачал головой, но все же начал снижение. Ну, ничего, пусть немного посердится. Он тоже должен понимать, что бросать пожитки с такой высоты все равно, что их уничтожить.
Мы зависли практически над самым центром кратера. От его дна, засыпанного черно-серыми обломками базальта, осталось не более 10 метров. Это уже нормально. Высота трёхэтажного дома. Еще бы немного снизиться, и было бы самый раз. Я начал тянуть на себя сложенный сверху самый негабаритный пакет с палаткой, но он не двигался. Наверное зацепился за ниже расположенную печь. Ну, говорил же я шефу, что можно на трое суток обойтись и без отопления. Теперь имеешь себе проблемы.
Придётся открыть дверцу со стороны багажа. Но как это сделать? Ручка вся завалена, да ещё прикручена металлической проволокой, чтобы случайно ничего не выпало за борт. Я вцепился руками в кресло пилота и обеими ногами изо всех сил ударил в дверь. Даже в шуме гудения винтов я услышал треск алюминиевой обшивки. Вдруг я получил довольно болезненный удар по макушке. Так что же это такое делается! Это меня боженька так наказал? Я с удивлением смотрел на красное, искаженное от ненависти, лицо пилота, который, обернувшись ко мне, продолжал неуклюже бить по моей бедной голове свободной от штурвала рукой.
Это было не так больно, как обидно. "Хватит, прекрати меня избивать. Я всё понял "- закричал я прямо в разъяренную морду. Вдруг выражение ненависти на его лице как-то поплыло и превратилось в гримасу ужаса. Вся куча скарба сначала надвинулась на меня, а потом перевалилась в сторону полу разбитых дверей. Ужасно заскрежетало железо. Какие острые зубы впились во все части моего тела. Было больно, очень больно. Такой страшной боли я еще никогда не испытывал. Это нельзя было перенести. А потом пришла благодатная тьма.
На баррикады!
Что же это произошло? Где вертолёт, сумасшедший летчик, черные глыба базальта? Наконец, где спряталась лазурь летнего северного неба. Глаза постепенно привыкали к полутьме. Я увидел серых людей в бушлатах и с матросскими бескозырками, серые доски. В полуоткрытых дверях заржавевшей железной печки поблескивали искорки угольков. Покачивало, и снизу было слышно ритмичное постукивание. Похоже на вагон в поезде. Только мужчины в бушлатах какие-то странные. Кстати, а почему на мне тоже одет бушлат. И это что за штука на ремне? О! Так это же наган.
- Поосторожнее, Степан! Что ты на меня пушку наставил. Приснилось тебе что-то? Это я, Омелько, а не какой-то япошка, или другой бродяга. Подожди, вот сейчас приедем в Читу. Там отогреешь душу, постреляешь.
Я снова закрыл глаза и впал в полусон. Через сонное полузабытье до меня доносились привычные разговоры. Мы ехали вместе в этой же теплушке из японского плена через всю Маньчжурию уже третью неделю, а разговоры оставались всё теми же.
- Бегу я вперёд с выдвинутым штыком. Кричу как все "ура, ура", а оно как рванет. Что-то по голове как ударит, словно кувалдой. Мне на мгновение даже память отшибло. Ну, упал, лежу тихо, гадаю - умер или не умер. Глаза закрыты, темно, по щекам что-то вроде льётся. Открываю глаза, а меня Иван, наш санитар, из фляги поливает. Ну, говорит: "Слава тебе Господи, живой, а то я уже думал, что ты умер". "Да я сам думал, что уже на том свете". "А, - говорит Иван, - туда всегда успеешь. Это тебя только контузило. Видишь, папаха тебя спасла. Здоровый камень тебе достался после взрыва гранаты. Не было папахи, так может и убило бы, а так только шишка осталась и крови маненько".
- А у нас в лагере двое были, что писали. Но после того, как японцы приказали сдать все книги и заметки к коменданту, то один из них все сжёг. А вот другой, по фамилии Новиков, спрятал свою писанину. Я с ним тогда в одной палатке жил, так хорошо его помню. Главное, что никто из наших его не сдал. Хорошим Новиков был человеком. Ученый мужик, но над простыми матросами не заносился. Что-то я его в нашем эшелоне не видел. Может, заболел и не высовывается. Дай Бог ему здоровья.
- А я бы этих жандармов просто бы на ветках развесил. И казаков и офицеров. Мне рассказывал один из Москвы, что они делали с нашим братом на Красной Пресне. Просто лошадьми в снег затаптывали. А тех, кто остался в живых, втихую добивали - закалывали штыками или шашками рубили.
Колеса тукали все медленнее. Похоже, что подъезжали к какой-то большой станции. Сколько их уже проехали: маленьких и больших вокзалов и станций. И везде останавливались: то на час, а то и на 3-5 суток. Все ждали Читу. Еще во Владивостоке к эшелону с демобилизованными матросами Порт-Артура подсели Читинские рабочие. Зимой 1906 года в Чите было неспокойно. Восстало несколько крупных предприятий города: главные железнодорожные мастерские, чугунолитейный завод, механический завод и другие. Практически уже в январе власть в городе была в руках комитета РСДРП. Но положение комитета было довольно зыбко. Поговаривали, что в город приближается большой отряд карательных войск во главе с царскими генералами.
Всё это мне вчера целый день объяснял рабочий-железнодорожник Степан, который подсел в наш вагон на станции Оловянная. Ну, на Оловянной мы быстро шухер навели. Пока меняли паровоз в поезде забежали вместе со Степаном и местными дружинниками на рудник и освободили всех заключенных. Сопротивления никто не оказывал. Начальник гарнизона попытался было схватиться за револьвер, но это был его последний движение перед наглой смертью. Других охранников мы отпустили. Только винтовки отобрали. Правда, опасаюсь, что некоторые из них могут домой не успеть - те на кого освобожденные каторжники "зуб положили".
- Остановка Дерезай. Кому надо вылезай!
Ага, наконец-то, приехали. Ну, вперёд, на баррикады. Мы все дружно выскочили из теплушки на читинский вокзал. Опа! Так нас же встречают с оркестром! Правда, лучше бы накормили. Кроме вчерашних сухарей в карманах бушлата ничего не осталось. Но разберемся, братушки. Да бегу уже, бегу. Едва я успеваю за тем рабочим, Степаном. Что это он вчера говорил о какой-то украинской республике? Где здесь украинцы? Все кроме него настоящие москалики. А ночью шептал, что наших здесь много и среди рабочих, и среди крестьян. Даже какого-то потомка декабристов, будто бы из украинцев, вспоминал.
Вообще то, он мне понравился. Сразу видно, что из Украины. Правда, сам то - Степан уже здесь родился. Это его родители из Украины, крестьяне с Полтавщины. Был у нас в экипаже матрос с Полтавщины. Тоже такой же крепкий, спокойный. Кажется, убило его бомбой от японской артиллерии где-то в первую же неделю после нашего списания на сушу. Повезло парню, не страдал ни минуты. Разве с оторванной головой мучаются. Мне бы такую смерть. Что это я вдруг о смерти заговорил. Не к добру такие вспоминать, ой, не к добру.
Ну, наконец-то мы и подобрались к тем же баррикадам. Это же получается и есть главные железнодорожные мастерские. Боже мой, сколько здесь действительно железа навалены! Мне бы эти рельсы в родную Яблоновку - забор бы поставил. Вот с тех блях можно хорошую крышу на дом соорудить. Не всё ж под соломой жить. А здесь такие сокровища даром пропадают. Да, понимаю я Степан, что рельсы и бляха нас от казаков загораживают. Это я хорошо понимаю, не зря уже пятый год на флоте. Там такие университеты, закачаешься. Как послушаешь несколько лет старых матросов в кубрике, то поневоле умнее становишься. В нашем экипаже большинство было из питерских рабочих. Среди них такие ученые люди попадались, что только держись.
"А, спасибо!" - Это нас приглашают садиться за стол. Так мы и не против. Все же за три недели в поезде очень соскучились по нормальной еде. Когда я, лично, в последнее время нормально завтракал? Так это было еще в японском плену, месяц назад, когда нас напоследок накормили вкусной жареной рыбой с рисом. Ну, после лагерных помоев всё будет вкусным. Вся же братва в плену за год похудела так, что в один бушлат можно было двух матросов завернуть, как малых детей.
А такие пельмени я не ел с начала призыва, с 96 года. В последний раз ещё мама готовила их на моих проводах на флот. У нас они называются вареники. А начинка с капустой или картофелем. "Да ем я, ем. Разве не видите, что закидываю ваши вареники в рот, как голодная собака в пасть. А то, что они не с капустой, а с мясом, то это же лучше. У нас, в деревне мы мясо только на свадьбе и на похоронах ели. Сало - совсем другое дело. Шмат сала с луковичкой, да ещё под шпагативкой ... объедение! "
Ну не буду же я этим сибирским чалдонам объяснять, что такое "шпагативка" и сколько в ней градусов. Пить будем потом, после победы над царским самодержавием. Тогда и вареники попробуете. Доехать бы только к Яблунивки в полном здравии, а там уже мама накормит блудного сына. Ох, мама, мама, как я по тебе соскучился! И по отцу соскучился, и по сестре Маричке, и по брату. Как они там сейчас? Что делают? Хотя в Украине сейчас глубокая ночь и все ещё спят: папа с мамой в светлице на высокой деревянной кровати, брат на скамейке, на кухне, а сестра залезла на печь и прижалась к бабушке. Хотя, какая бабушка! Маричка же выросла, может её уже и замуж отдали. А бабушка жива, или, не дай Бог, умерла? Сколько же сейчас старой лет? Точно под семьдесят. Дед то умер, когда я ещё в Кронштадте служил.
Хорошо. Поели и вновь вернулись на баррикады. Вижу, что будет жаркий день. Степан говорит, что карательный отряд ждут с минуты на минуту. Вовремя мы приехали. А рабочие здесь суровые ребята, особенно тот в чёрном длинном пальто, что у них главенствует. Правильно всех расставил, говорит спокойно, а все его слушают. Плохо, что оружие у нас легковатое: в основном револьверы и только пара винтовок. Нам хотя бы один пулемет. Говорят, что в карательном отряде есть даже несколько пушек. Сюда бы орудие нашего крейсера "Баян"! Шесть дюймов - это вам не шутки. А в дополнение торпедой бабахнуть. Но здесь от моря далеко. Говорят, что у них озеро Байкал, как море. Если доживем до конца этой катавасии, то посмотрим какое это море.
- Эй, Степан! Ты на Байкале был? Что, действительно, Байкал большой как будто море?
- Байкал огромный. Море конечно больше, но такой чистой воды, как на Байкале, нигде нет. Я читал, что озеро Байкал это самый крупный водоём пресной воды в мире. По большому счету такую водичку продавать можно в аптеках, как лечебную. Но у нас только каторги умеют строить. Ты себе представить не можешь, сколько около Байкала тюрем понатыкано. Знаешь песню "Славное море священный Байкал"?
- Нет, не слышал я ваших чалдонских песен.
- Да она не чалдонская, а общечеловеческая. Вот послушай, пока время есть, и казачки не подъехали со своим собственным концертом. Хочешь спою?
Я оглянулся. Вокруг никого не было. Все разошлись по своим постам. Большинство матросов осталось внизу. Только мы со Степаном засели наверху, прямо за дымоходной трубой. Еще двух из нашей команды, а с ними двух рабочих мастерских послали стеречь на противоположной стороне широкой плоской крыши мастерских. Жаль, что труба уже давно остыла, но можно за неё хотя бы спрятаться от ледяного февральского ветра. Только надо не забывать иногда выглядывать, чтобы не упустить подхода карательного отряда.
- Давай, Степан, пой свою песню. Может, немного согреемся.
- Тогда слушай.
Голос у Степана оказался крепким и глубоким. Я заслушался.
- Славное море - священный Байкал,
Славный корабль - омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Молодцу плыть недалече.
Долго я тяжкие цепи влачил,
Долго бродил я в горах Акатуя.
Старый товарищ бежать подсобил,
-Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,
Горная стража меня поймала.
В дебрях не тронул прожорливый зверь
Пуля стрелка миновала.
Шел я и в ночь, и средь белого дня,
Вкруг городов озираяся зорко,
Хлебом кормили крестьянки меня
Парни снабжали махоркой.
Славное море - священный Байкал,
Славный мой парус кафтан дыроватый
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Слышатся бури раскаты.
- Хорошая песня. И поёшь ты хорошо. А что такое баргузин?
- Это такой ветер, дующий на Байкале с востока. Такой свирепый ветер, что всего раздевает. Но в парус, действительно, толкает хорошо.
- А какая такая бочка. Что за одна?
- Омулевая бочка. Это такое плавательное средство для беглых бродяг, когда лодки нет. Омуль, брат, это очень вкусная рыба. Нигде кроме Байкала я такой не видел. Местные рыбаки любят есть омуля, когда он немного воняет. Он так и называется - "омуль с душком".
- Да, песни у вас тоскливые, безнадёжные. Правда, у нас тоже в большинстве песни невеселые. Даже на свадьбе, когда начнут петь, как трудно будет невесте жить в чужом доме, то все бабы плакать начинают. Такая тоскливая получается свадьба. Но я бы сейчас погулял бы с удовольствием. Выпил бы настоящего первака, закусил бы голубцами. Правда, после голубцов свадьба, обычно, заканчивается. Все знают, что после подачи голубцов пора расходиться по домам.
- А другие песни у вас поют, кроме свадебных? Наверняка о тюрьмах и не вспоминают. Это здесь каждый второй или уже сидел, или собирается сесть.
- Ну, не говори. Есть у нас песни даже о вашей страшной Сибири. У нас тоже есть молодцы, которые в Сибири побывали не по своему желанию. Если хочешь знать, то я живу именно там, где когда-то воевал с панами Кармелюк. Знаешь такого?
- Слышал.
- Да, и ты слышал? Вам, москалям, трудно понять, что у нас происходит.
- Слушай, ты же знаешь, что мои родители родом из Украины. Мы же тобой разговариваем на одном языке, матросик ты с потопленного корабля.
Что-то я действительно зря на него налетел. Наверное, вспомнилась Украина. Да тут ещё он со своей священной водой из Байкала. Так у нас в каждом колодце вода вкуснее, чем во всем их Забайкалье. Сказать ему? Нет, не стоит. Лучше сорвать свою злость на тех карателях. Надо как-то загладить наш неуместный спор.
- Тише, тише, товарищ мятежник. Мы же сейчас с тобой в одном экипаже. А корабль я действительно потерял. Хотя он и не потоплен, как ты сказал, но лучше бы был потоплен, чем в японском плену.
- И ты меня прости, товарищ. Что-то я нервничаю. Ты у нас герой, в штыковую атаку ходил, а я только по тюрьмам ... А про Кармелюка я действительно знаю. Немножечко читал. Я всё же закончил пять классов городского училища. Ну, скажу откровенно, с пятого класса меня вышибли за антигосударственную деятельность. Открытки комитета в школьной сумке нашли.
Затем была забастовка на литейном заводе, тюрьма, и, как у нас говорят, тюремные университеты. Вот там то мне и рассказали и про Шевченко, и про Кирилло-Мефодиевское братство, про гайдамаков и Богдана Хмельницкого ... и, между прочим, про твоего Кармелюка. Знаю, что был такой народный мститель с подольского села.
- Это хорошо, что ты такой ученый. А я вот даже церковно-приходскую школу не закончил, хотя грамоту немного успел изучить, поэтому и на флот взяли. Там тоже проходил университеты. Только не тюремные, а корабельные. А Кармелюк мой земляк из ближнего села. В моём селе жил старик, который его помнил. У нас даже песню Кармелюка до сих пор частенько вспоминают. Хочешь спою.
- Давай. Я же пел.
- Так слушай ... донбасско-читинской москалик.
За Сибирью солнце всходит, хлопцы не зевайте:
Вы на меня Кармелюка, всю надежду имейте!
Как вернулся я с Сибири, и не имею доли,
Хоть я с виду не в кандалах, но всё ж не на свободе.
Есть жена, и дети есть, но я их не вижу ...
Вспомню я об их судьбине - так горько заплачу.
Куда пойду, посмотрю, - везде богач царюет,
В роскоши и лени днюет и ночует.
- Чего же остановился. Хорошая песня.
- Так посмотри на дорогу. Кто-то к нам приближается. Видимо, твои генералы до нас добрались.
Это действительно был карательный отряд. Но ближе они к нам не успели подойти. У какого-то недотёпы из наших не выдержали нервы, и он начал стрелять. Мы со Степаном тоже пальнули в ту сторону, чтобы немного успокоиться. С такого расстояния же в никого не попадёшь. Казаки соскочили с лошадей, постояли, посмотрели и поехали назад. Повидимому это был передовой отряд. Ну, сейчас начнётся. Но началось не сразу, а только через час, а то и больше.
Мы были на крыше, когда прямо над нами зашелестел первый снаряд. Взорвалось далеко позади. Надо прятаться. Здесь, наверху, каждый снаряд для нас будет последним. Но спрятаться мы не успели. Я только услышал грохот выстрела, как совсем близко разорвалось. Последнее, что я увидел, это была падающая на меня дымоходная кирпичная труба. Что-то больно ударило в висок, и меня поглотила черная ночная тишина.
Броня крепка и танки наши быстры
Даже через плотно закрытые веки пробивался резкий солнечный свет. Я с трудом открыл глаза и увидел серую стальную плиту, которая закрывала мне полнеба. А оно было такое синее, слишком синее, чтобы быть настоящим, как в детской сказке. Я лежал на спине. Ко мне понемногу возвращалась боль. Удивляла тишина. Не доносилось даже намека на какой-то звук. Царила такая гробовая тишина, что я даже обрадовался, когда услышал хрип в своём собственном горле. По этому хрипу я понял, что пока жив и надо что-то делать. Попытался повернуть голову на бок и посмотреть, что же там делается. Я ожидал увидеть плоскую крышу железнодорожных мастерских в Чите, или выкрученную взрывом трубу дымохода. Вместо этого, в щель между моими ногами и белыми лохмотьями металлического лома с рыжеватыми пятнами я увидел спину пилота в синей форменной куртке, забрызганной комками какого-то вещества неприятного бледно-розового цвета.
Верхняя часть куртки была обрезана. Как будто какое-то огромное лезвие прошлось как раз там, где должна была торчать голова пилота. Тупо вглядываясь в эту невероятную картинку, я наконец-то понял, откуда взялись эти неприятные комки. Меня охватил первобытный ужас, и я судорожно дернулся всем телом. В тот же миг меня охватила острая непереносимая боль. Я снова погрузился в благодатную темноту.
И снова свет. Только он все сосредоточился не в ужасной щели с останками несчастного пилота, а в чётком небольшом прямоугольнике смотрового люка в танке. В носу зачесалось от резкого запаха раскалённого железа, замешанного на гари от солярки и машинного масла. Я чихнул и больно ударился подбородком о выдвинутый прямо передо мной рычаг управления.
- Эй, боец, ты что уснул! Смотри куда едешь!
Действительно, я едва успел ввернуть машину, чтобы избежать столкновения со скалой на обочине. Ползущий впереди танк вдруг остановился. Вся колонна наших танков стояла перед началом въезда на мост через реку. С крутого берега открывалась широкая и плоская речная долина. Над голубой водой плыли клубы черного дыма из двух наших подбитых танков. Это были БТ-2, как и большинство машин нашей колонны. В обоих танках были крупные пробоины в лобовой броне.
Плохи дела. Похоже, что поработала артиллерия. Даже усиленная лобовая броня не спасла. А сейчас эти танки надо как-то объезжать. Дорога очень узкая и мост впереди. Черт побери! Вот где придётся распрощаться со своей молодой жизнью. А я даже матери письма не послал. Вот оно, в кармане лежит. Неужели мама только после моей смерти письмо прочитает?
Спокойный голос командира над самими ушами мгновенно вывел меня из состояния паники: "Просыпайся, Володька, глуши мотор. Приехали." Вот тебе и раз. Даже испугаться, как следует, не дадут. Внезапная тишина казалась зловещей. Щас, как прилетит, как свистнет в самое окошечко. Но пока ничего не прилетало. Надо было думать о более обыденных вещах. В этом походе мы всегда кооперировались с командой "восьмёрки". Вместе легче было разжигать костёр и готовить. Первые два дня мы, правда, пробовали грызть сухой паёк просто так, без воды. Думали, что так и надо. До этого я в своей жизни никаких таких концентратов не видел. Да и где я бы мог с ними встретиться на селе? У нас гречневая каша в печи разваривается, а не на воде размешивается. А здесь, пожалуйста, хоть грызи ее сухую. Сначала мы так и делали. Это наш лейтенант оказался таким умным. Подсказал, что лучше всего гречишный брикет размачивать в кипятке. Так что разожгли мы на третий день похода костёр, вскипятили воду и приготовили на ней вкусную кашу. Тогда к нам команда "восьмёрки" и присоединилась.
Ну, после такой вкуснятины поспать бы минут шестьсот, чтобы сало завязалось. Но столько точно не дадут. Здесь хотя бы успеть махорки покурить. Только собрался закрутить чинарик, как командир "беломорину" протягивает. "Спасибо, товарищ техник-лейтенант". Хороший он командир, этот лейтенант. Нас, простых солдат, не отвергает, ругается только по делу. Да и почему бы ему с нами не дружить. Командир он не большой, только взводом командует. Да и взвод то только семь рядовых и два сержанта на три БТ-2.
Вообще, если бы не война, то вряд ли столько народу в такое тоскливое место можно было бы затянуть. И что нам здесь нужно? А японцам, зачем эта пустыня сдалась? Кроме камня, жары и ветра здесь ничего нет. Вот, если бы только в речке искупаться. Там у берега, похоже, ива зеленеет и можно в её тенёчке от солнца спрятаться.
- Товарищ лейтенант! Мы ещё долго здесь стоять будем? Это что за река?
- Много, Володька, будешь знать, быстро состаришься. Долго, не долго. Сколько надо столько и будем стоять. А река эта называется Халхин-Гол. За ней нас японцы ждут. Видишь, как встречают с хлебом-солью.
- Так мы будем через мост наступать. Перебьют нас тут, товарищ лейтенант, на этом мосту. Здесь же не разгонишься.
Я увидел, что наш добрый лейтенант уже готов рассердиться, но его опередила громкая команда "По машинам!" Подхватив котелки, мы побежали к нашим раскаленным на солнце стальным коробкам. Ну, сейчас начнётся "купание".
Далее всё завертелось с бешеной скоростью. Я только успевал переключать скорости и передвигать рычаги. Не видел ничего кроме задка передней машины и голого серого бетона, который ложился под гусеницы танка. Что-то тяжёлое ударило прямо перед машиной. Вся она вздрогнула и, казалось, даже подскочила в воздух. Еще немного и мы бы полетели, если не на небо, то в воду это точно. Но попало не в нас, а чуть впереди. Танк едва удержался на краю моста. Я осторожно, включив заднюю передачу, немного отполз от разрушенной бетонной кромки, обрывающейся в гибельную пустоту. Передней машине повезло меньше. Она горела, как будто была сделана не из металла, а из сырого хвороста. Из облаков копоти выскочило два танкиста. На одном из них горела куртка. Он сбросил куртку и резво вскочил на броню нашего танка. Только перед самым моим носом блеснули его грязные сапоги.
- Вперед! - взревел чей то голос. Я не сразу понял, что это был голос нашего тихого лейтенанта. Но куда вперед? Впереди был только сгоревший танк. Меня больно ударило по шлему и я в очередной раз приложился носом к рычагам. Так это наш хороший командир меня так лупит?
Я рванул рычаг, и машина понеслась на таран. От удара всё затряслось, и рот наполнился мелкими осколками от зубной эмали. Передний горящий танк отодвинулся в сторону и перевалился через невысокий бортик моста прямо в воду. Но это уже мне потом рассказывали. А я ничего не видел кроме бетонного настила. Из всех четырехсот лошадиных сил двигателя наш танк несся по мосту к уже близкому берегу.
Наконец бесконечно длинный мост закончился. Так что не пришлось нам искупаться в речке. А вот в пороховых газах так мы точно сейчас утонем. Для меня ничего не изменилось, кроме того, что вместо бетона я видел теперь в своё крошечное окошко песок, камешки разных размеров и пустынные колючки. Зато наш командир и третий номер начали "развлекаться" по полной программе. Я только и слышал, как, поворачивая, скрежещет башня, а вслед громко бамкает выстрел пушки. "Окопы" - крикнул лейтенант. Но было поздно - мы уже буксовали в японских траншеях. В мою амбразуру целил из винтовки самурай. Одновременно с его выстрелом я развернул машину влево, и японец исчез из моего поля зрения. Зато прямо впереди появилось двое других. Я только успел увидеть их спины, как они тотчас пропали у меня под траками.
На мгновение мне показалось, что я проваливаюсь в темную бездонную яму. Что-то горячее потекло у меня между ногами. Нет, это была не кровь, просто я обоссался. "Вверх! Выруливает вверх!" - неистовый крик командира привел меня в чувство. Я судорожно закрутил рычагами, и мы каким-то чудом вылезли из траншеи. Вот, чего стоит американский двигатель!
Вдруг стало тихо. На привычный рокот двигателя я уже не обращал внимания. Среагировал только на то, что закончились душераздирающие звуки выстрелов и взрывов. Как хорошо! Неужели мы живы? Живые!
Лейтенант, наверное, чувствовал тоже самое. Но он мыслил по командирски, поэтому тут же добавил: "Рано радоваться. Посмотрите. Этих проклятых самураев никак успокоить. Они там накапливаются. Сейчас полезут". И они полезли. Застрекотали пулеметы, но приказа двигаться вперёд не последовало. По броне танка шлёпнуло несколько пуль и снова всё затихло. Только за минуту до нас долетел какой-то буквально нечеловеческий вой.
Поглощённый непонятным ужасом, забыв об осторожности, я высунулся из амбразуры. То, что я увидел, меня наполнило ужасом. Между нами и наступающими японцами спокойно и уверенно двигались две машины, поливая вражескую пехоту огненными струями. Напуганные самураи бежали. Несколько человеческих фигур пылало. Они прощались с жизнью, и это было их последняя предсмертная песня.
- Химические танки на базе БТ-26, - с гордостью сообщил лейтенант. - Ну, вот сейчас, пожалуй, и всё. А возможно и ещё немного повоюем. Нет, сигналят на сбор у моста. Поехали, Володька. И смотри, не задави нашу пехоту.
Действительно, в японских окопах уже по-деловому возились наши подразделения. Они поправляли бруствер и откапывали из земли какие-то красные мешки. Поняв, что это такое, я закрыл глаза и засунул голову внутрь машины.
- Ну, ну, - заметил моё движение лейтенант. - А как ты их под гусеницами пропускал, то тогда не отворачивался. Надо тебя представить к награде. Не менее трёх самураев ты точно задавил. И тебя, Олег, тоже представим. Сколько мы снарядов по японцам выпустили! Не менее половины боекомплекта расстреляли.
Что-то мне было не до радости. Наводчик тоже уныло смотрел в сторону. Он всегда был молчаливым парнем, а сегодня, вообще, я с утра не услышал от него ни единого слова.
Вскоре мы уже сидели у полевой кухни. Я пил густой наваристый капустник и вылавливал оттуда куски мяса. Ждали приезда начальства. Что-то меня сморило, и я начал клевать носом, чуть не уронив миску с остатками щей. Увидев мою промашку, бойцы засмеялись, а я немного пришёл в себя. Если подумать, то это хорошо когда люди веселятся. Все живы. Кто погиб, тот, конечно, ужинать не пришёл. А японцы ... Что они мне родственники, что ли. Ну, залезли под танк. Так бои же. Война.
Нет, не лезет сегодня в меня эта каша. И не мне одному тошно. Вот мой товарищ, наводчик нашего танка, тоже отставил миску, не доев и половины. Кстати, как его зовут, забыл. А, вспомнил, Олегом его зовут. Вещий Олег. Смешно.
- Эй, Олег! Чего кашу не доел. Может, сейчас снова вперед пойдем, и некогда будет поесть.
- А ты сам чего не ешь
- Да, как вспомню, как мы этих бедолаг давили, то сразу аппетит пропадает. Тебе хорошо: стреляй и стреляй. А попал или не попал - ты не видишь. Чего молчишь? Целый день молчишь. Ты откуда?
- Я из Киева.
- Ну?
- Что ну?
- Да поговори хотя бы немного. Как в армию попал? Меня, например, призвали год назад, когда я работал на комбайне. С Подолья я родом. Слышал о таком городе как Проскуров. Так моё село где-то примерно в 40 км от города. Яблоновка.
- Про город Проскуров слышал. Но я так далеко на запад еще не добирался. Я студент. Со второго курса меня ... забрали.
- А почему ты тогда не офицер?
- Так я же ещё не закончил. У меня там вышла такая история, что пришлось брать годичный отпуск. Хорошо, что не отчислили. Вот как закончу службу, снова продолжу со второго курса.
- А кем ты будешь?
- Учителем русского языка и литературы.
- А почему не украинского языка? Ты так хорошо по-нашему говоришь.
- Сложный вопрос задаешь. Ты случайно не сексот?
- Кто, кто?
- Ну, стукач, докладываешь начальству ...
- Нет, это я просто такой любознательный. Не хочешь, не отвечай. Что-то меня сегодня на сложные вопросы ведёт. Как у нас шутят: "Наверное, будет дождь". Как думаешь, что с нами дальше будет? Долго ещё эта война продлится?
- Я не знаю, и никто не знает. Может только Жуков ... Вообще-то, японцы вряд ли сунутся. У них другая задача - взять под контроль тихоокеанский бассейн. А относительно украинского языка, то у меня это болит, поэтому так резко и ответил. Извини. Плохо у нас в Киеве с украинским языком. Я так понимаю, что столица Украины становится преимущественно русскоязычной. Так что перспектив у нашей мовы не вижу.
- Но кто-то же должен и украинский учить. Как говорится, чужой язык учи, а свой не забывай. Хотя вот, например, в нашей Яблунивке все только по-украински говорят, а в Проскурове преимущественно по-русски. Честно говоря, мне это не нравится. И церковь закрыли. Там сейчас колхозные склады.
- А ты что не комсомолец? Веришь в Бога?
- Я комсомолец. Бога нет. В этом я сегодня еще раз убедился. Существовал бы Бог, то не позволил бы такого зверского обращения одних людей над другими.
- Ты что, сектант.
- Нет, я не сектант, по нашему "штунда". Забудь. Хорошо. Если ты такой ученый, то скажи, что с нами будет. Куда мы двинемся сегодня или завтра?
- На это, Володя, у меня нет ответа. Знаю только, что служить нам с тобой, как медному котелку, и еще много пыли мы с тобой наглотаемся. Как там писал англичанин Киплинг:
День-ночь-день-ночь - мы идем по Африке,
День-ночь-день-ночь - всё по той же Африке.
(Пыль-пыль-пыль-пыль- из-под шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне
Бросай-бросай-бросай-бросай - думать, что там заранее.
(Пыль-пыль-пыль-пыль- из-под шагающих сапог!)
Все-все-все-все - от неё сойдут с ума,
Отпуска нет на войне.
Я не заметил, когда заснул. Только на минутку проснулся, когда Олег подложил под мою голову брезентовый чехол от пулемета. Добрый он товарищ. Но поспать подольше не удалось.
Разбудил меня поднявшийся шум. Все бойцы вдруг рванули к мосту. У полевой кухни остался я один. Даже старшина побежал. Наверное, я немного забылся во сне, потому что спать расхотелось. Надо сходить посмотреть, что они там увидели.
По мосту вели колонну пленных японцев. Их было так много, что даже страшно стало. Какая же всё-таки сила нам противостоит. А командир говорил что это "пограничный конфликт". Хорошо, если это правда. А может, врёт начальство, а завтра снова в бой? Я вспомнил красные мешки, которые выкапывали из траншеи. Недавно съеденная каша подступила к горлу. Что бы сделать, чтобы не вспоминать этот кошмар? Ну, подумаешь, японцы, они же наши враги. Так им и надо. Пусть к нам не суются. Я себя так разжег такими мыслями, что уже начал искать в бредущих мимо меня самураях какие зловещие недостатки, за которые их и надо было наказывать. Вот взять, к примеру, этого офицера. Смотрите-ка, держится так, что будто не в плену, а где-то у себя в гарнизоне на плацу парад принимает. Такой никого не будет жалеть, ни своих, ни тем более чужих. Попался бы я ему, то он. не колеблясь, меня бы пристрелил. А я этих врагов жалею. Они не люди, а дикие животные. Я встретился глазами с японцем и вздрогнул, увидев в них неистовую жажду убийства. Видимо, действительно, настоящий самурай.
Я невольно отвёл взгляд от лица офицера. Но что это он держит в кармане? Японец, продолжая пристально смотреть на меня, вдруг молниеносным движением вытащил из кармана руку. В лучах заходящего солнца сверкнул пистолет. Я не успел подумать,один ли я это вижу, как из пистолета вырвался яркий огонёк. Как больно! Гром выстрела я услышал, когда начал падать в тёмную бездну, которая не имела ни конца, ни края.
Возвращение
Как же давно это было! Оборвавшийся стрекот пропеллера вертолета, хруст металла, спина пилота ... Помню, как выбрался из машины, как пытался скорее отползти от ужасных красно-белых комков. Несколько раз я терял сознание. Но это были странные провалы. Каждый раз после очередного забвения мне казалось, что я оказываюсь в каком-то очень реальном прошлом. Там меня снова убивали, но я снова воскресал в кратере и снова изо всех сил полз мимо от вертолета вверх по склонам, засыпанным коричнево-серыми обломками, к бескрайнему синему небу.
Наконец-то я добрался до самой кромки кратера. Это был очень долгий путь. На этом пути я прожил не одну жизнь. Жаль, что в памяти отпечаталось далеко не всё. Запомнилось, как оказался в Чите 1906 года. Это, наверное, у меня какие-то фантомные воспоминания оставшиеся от деда. Он рассказывал, как с эшелоном, освобожденных из японского плена моряков, добирался через всю Россию в свою родную Украину. Тогда они остановились в Чите, чтобы помочь рабочим отбиться от карательного отряда. Только дедушка рассказывал, что они совсем немного опоздали и не успели. Каратели как раз накануне уже успели разбить баррикады, и с восстанием было покончено. Так что, выходит, мне всё приснилось. И действительно. Как мог мой родной дед погибнуть на баррикадах, если я всё-таки родился?
История на Халхин-Голе тоже выглядит не по-настоящему. Это совсем не то, что рассказывал мне отец. Ни о каких химических танках я от него не слышал. Действительно, на Халхин-Голе отец воевал в составе 38 армии. Но никакими подробностями танковой атаки он со мной не делился. Отец, вообще, как и большинство фронтовиков, не слишком любил рассказывать о войне. А мог бы многое рассказать, если бы хотел. Ведь он был кадровым военным, а Халхин-Гол встретил уже в звании техника-лейтенанта. Так что, если бы сон был настоящим, то на месте отца был бы не простой водитель, а командир танка. Интересный поворот. Сейчас начинаю вспоминать, кого мне напомнил этот лейтенант во сне. Что-то я совсем запутался. Это был только сон, и не более.
Но вот этот эпизод с колонной пленных японцев действительно мне приснился видимо под впечатлением от отцовских воспоминаний. Это он мне рассказывал, как на него бросился пленный с ножом в руке, и как конвоир того японца одним выстрелом застрелил самурая из винтовки. Отец так и не понял, почему японец решил отомстить именно ему. Он просто стоял на обочине дороги, как и все остальные танкисты их бригады, спокойно наблюдал за колонной. Мне этот случай запомнился, потому что отец его пересказывал много раз. Он всегда при этом удивлялся, что японец выбрал именно его. Видно было, что папа переживал, что из-за него погиб человек.
Но хватит вспоминать какие-то вымышленные события. Лучше отдохнуть после долгого пути вверх. Какое синее, бескрайнее небо. Ни облачка. И боль, наконец, утихла. Сейчас прилетит вертолёт и всё закончится. Подлечусь, и снова буду плестись в маршруте за моим шефом, а потом, у вечернего костра, слушать его бесконечные байки.
Только что-то потемнело. Наверное, наступает тихий вечер. Такие уютные сумерки приходят после долгого-долгого маршрута. Дневная усталость залепляет глаза. Всё кажется каким-то ненастоящим и загадочным: костер, сосны, борта палатки, тёмное звездное небо. Точно как сейчас. Только не хватает знакомых фигурок людей вокруг огня. Плохо одному. Скорее бы вертолёт. Пока я не заснул и не упустил его появления.
Вот, наконец, послышался пока далекий стук двигателя. Он всё ближе, ближе. Видимо машина села совсем рядом. Только плохо, что совсем стемнело и ничего не видно. Боюсь, как бы ни прошли мимо меня. Но, нет, нашли. Первым, безусловно, ко мне приближается мой шеф. Наклонился и что-то спрашивает. Видимо не очень доволен, что вышла такая задержка. Ну его, переживали и не такое. А вот перед глазами появилось лицо мамы. А она что здесь делает? Когда это успели ей сказать, что я пропал? Но, вообще-то, чудесно получилось, что мама здесь. Она улыбается и что-то говорит. Жаль, что ничего не слышно, но, значит, всё будет хорошо. Теперь можно и поспать.
Эпилог
Моего техника мы нашли не сразу. Сначала увидели изувеченный вертолёт. Рядом находилось то, что осталось от пилота. А Володю мы нашли по бурой полосе, идущей от кабины до самого верха кратера.
Он прополз от места аварии на удивительно большое расстояние, видимо не меньше километра. Как это могло произойти, чтобы человек с переломанными костями смог подняться так высоко? Не спрашивайте. Это можно было бы объяснить тем, что он покалечился уже после падения вертолета. Врач, который проводил вскрытие, сказал мне по секрету, что у Володьки были сломаны кости всех четырех конечностей. С такими переломами не только тысячи метров, и одного метра не сделаешь. Правда, куры, например, даже с отрезанной головой могут некоторое время бегать. Но это куры, а не человек.
Еще одна загадка меня до сих пор удивляет - выражение его лица. Он лежал на спине с широко открытыми глазами и словно улыбался. Видимо он увидел в вышине нечто такое, что его совершенно успокоило.
