========== i. милость. ==========
Ветер треплет волосы, забирается за полы распахнутого мундира и шарит сквозь ткань рубашки обледенелыми руками, оцарапывая рёбра. Не чета тем скромным порывам, что танцуют на земле, среди вечной войны и пламени революции. Равка никогда не успокоится, пока от благодатной земли не останутся одни руины. Лишь бы врагу не доставаться, тогда можно и до крови себя искусать.
Среди скал дышится легче, пускай и лёгкие покрываются наледью, а и без того не самый свежий сэндвич так и норовит развалиться на части, превращаясь в обветренные куски хлеба, сыра и ветчины.
Проще думать об этом, сидя на сложенной руке Ланселота, как если бы он был человеком и приютил на своём предплечье птицу. Алина косится в сторону головы Найтмера, безучастно глядящей зелёными линзами на раскинувшийся вокруг простор. Ланселоту всё равно на принимаемые ею решения.
Ланселоту всё равно, как к её решениям отнесётся Империя.
Ланселоту всё равно, даже если от их мира останется один только пепел.
Алина дожёвывает остатки не самого лучшего сэндвича в своей жизни, вместо желудка ощущая вакуумную дыру. Проще думать об этом. Проще.
Проще, чем сдавливать челюсти, вспоминая взгляд Императора, заседание и то, как её поставили на колени, вынуждая отчитываться, словно школьницу, которая никак не может уразуметь простой урок.
Врагов Империи надобно стирать в порошок. Не колебаться, будь в руке пистолет или рычаг в кабине пилота. Хочешь разорвать цикл ненависти — изволь не сомневаться.
Алина рассматривает вышивку знамени на синих рукавах. Золотое тиснение на краях, складывающееся в личный знак. Белые перчатки. Белый рыцарь. Смешно.
— Знаешь, как зовут тебя за пределами Равки? — спросил у неё Дарклинг этим своим ясным, глубоким голосом, заставляющим повиноваться безропотно даже без проклятой силы, мерцающей в левом глазу птичьим силуэтом. — Смерть на белых крыльях. Белый палач.
Ныне хочется возразить среди отвесных скал, что крылья Ланселота отнюдь не белые. Кроме ветра и безмолвной машины вряд ли кто услышит запоздавшие занудные возражения. Лучше вспоминать об упущенных возможностях в споре, нежели об унижении. Фьерда наверняка наслаждалась каждый раз, втаптывая в пыль и грязь тех немногих равкианцев, кто стремился выпрямить спину под гнётом этой омерзительной тирании. В такие моменты чужие принципы и стремления сломать Империю кость за костью любой ценой просачиваются под кожу ядовитыми словами мессии, восставшего против исходного порядка. Выкашивающего людей с лёгкой руки, дабы добиться своего.
Алина сжимает кулаки и зубы. Ей нельзя так думать — близко к черте, за которую шагнул тот, кто называет себя Дарклингом; чьё имя произносят шёпотом равкианцы, в гулком ожидании спасения.
В ушах грохочет не ветер, а собственное сердце. Круг ненависти не разрывается, только замыкается крепче.
Шум двигателей она скорее всей шкурой чувствует, нежели действительно слышит.
На периферии мелькает синее, красное, белое. Тристан по праву считается самым быстрым Найтмером из всех поколений, созданный на основе экспериментальной модели Брадфорда и способный трансформироваться в реактивный самолёт. Изнутри царапает любопытством: каково было бы сразиться с ним при всей боевой мощи Ланселота, обновлённого и вручённого, словно подарок с упаковочной лентой, при вступлении в ряды Рыцарей Круга. На мгновение ей чудится вибрация под литым металлом, как если бы её боевой рыцарь был живым зверем. Девчонкам её возраста полагается думать не о характеристиках машин смерти, поставивших Равку на колени перед Фьердой, и подсчёте гарпунов.
И всё же, мир был бы действительно чудесным местом, занимай её думы только возможность ткнуть Николая Ланцова носом в песок.
Тристан перестраивается в свою боевую форму, словно отдавая дань уважения усаженному на скалистом краю Ланселоту. Алина хмыкает, стараясь не вспоминать чёрный покорёженный металл, лежащий среди песков безмятежного пляжа на безымянном острове. Равнодушный взгляд алых линз.
— И долго ты тут собираешься морозиться? — никакой ветер не может заглушить динамики. В голосе Николая никакого упрёка: одно любопытство да шуршание помех.
Третий рыцарь Круга и наследник побеждённой страны. Ведущий борьбу, как и сама Алина, изнутри. Они оба напоминают двух выброшенных на берег рыб. Сколько времени пройдёт, прежде чем их выпотрошит сомнениями?
Алина смотрит в лицо металлическому рыцарю и жмёт плечами. В конце концов, не оставаться же ей в штабе, позволяя остальным членам Круга самоутверждаться засчёт провала отвратной им выскочки из низов? Равкианки, из сектора с забытым номером, получившей в своё распоряжение сильнейшую боевую единицу.
Благородная фьерданка, идущая по головам и не знающая слова «благородство». Так ведь думают все эти зазнавшиеся вояки, считающие Равку свалкой?
Ей бы не думать, что случившийся провал таковым не был. Лишь осознанным решением, о котором Императору не следует знать. О котором никому знать не следует.
Проходит немного времени, прежде чем Тристан приземляется, а Николай забирается к ней. Металл холодный, но Алина совершенно не хочет вставать, забираться в кабину и лететь обратно в столицу. Ей вообще ничего не хочется, кроме как зарядить «Варис» и палить до тех пор, пока от Джерхольма не останутся одни руины.
— Паршиво выглядишь, — Николай приземляется рядом. Зелёная форма не обесцвечивает, лишь подчёркивает яркие глаза, похожие на два изумруда. Тристан подходит ему: такой же контрастный, полный энергии. И несущий смерть, совсем как Ланселот, управляемый её рукой.
Найтмеры были и остаются прекраснейшими орудиями хаоса. Сотворённые человеческим гением, дабы сокрушать и подчинять. Алина была ребёнком, когда началась та самая, первая война, лишившая её родину имени и свободы.
Лишившая всего.
— Спасибо, — Алина кривится. — Полагаю, приказ о моей отставке будет готов к утру?
Николай поднимает брови.
— Едва ли мне позволят остаться в Кругу после того, как я позволила уйти главному врагу Фьерды, — поясняет она.
— Никто тебя не изгонит. Хотя бы из соображений безопасности, — Николай хмыкает в ответ и откидывается назад, с равнодушным спокойствием взирая на вид перед ними. Им не привыкать сражаться на большой высоте, и эта едва ли его пугает. И едва ли будоражит. Человек — ненасытное существо, привыкающее ко всему. Они оба дети полётов, дети войны. Наступи мир, что от них останется, кроме призраков?
— Начнутся восстания, ведь это будет выглядеть подвернувшимся поводом убрать «равкианскую занозу Старкову», а Дарклингу и его Чёрным Рыцарям это только на руку, — задумчиво говорит он. — И без того мятежей хватает.
Алина смотрит на него и видит иное лицо. Видит лицо, месяцами скрывающееся под маской. Лицо друга детства, лицо врага.
Лицо того, кого она любит и ненавидит всем сердцем, и предательство разъедает кожу и кости, как металл сжирает коррозия. Будь её боль зримой, весь Ланселот бы покрылся этой ржавчиной, которая превратит его в груду железа, неспособную взмыть в небо.
И противостоять никому она больше не сможет.
В особенности Дарклингу и его проклятой силе, ломающей волю, перед которой оказывались бесполезны все пушки Ланселота, мечи квантовых колебаний и способность одолеть целую армию.
«Выживи!»
Самый нелепый из отданных им приказов, самый беспощадный. Ведь в глубине души после всех смертей, после всех пережитых ужасов, возможно, ей хотелось погибнуть под шквальным огнём Авалона.
Следовало бы спихнуть Николая вниз за то, что он её чуть тогда не угробил своим эффектным появлением на своём авиакрейсере. Её и Дарклинга, оказавшихся запертых в ловушке, где вся мощь Найтмеров была бесполезна.
«Выживи», — приказал Дарклинг, прежде чем всё поглотил белый свет сброшенной бомбы.
— И всё же, — Николай потягивается, как если бы на перинах лежал всё тем же принцем, которым так и не стал, ныне отгрызая куски Равки из загребущих рук поработителя оскаленной львиной пастью с кровоточащими дёснами, — что произошло? Как так вышло, что он ушёл от тебя?
Алина кусает изнутри щеку, не чувствуя собственного тела. Хлынь ей кровь в рот — она не шелохнётся.
— Он не ушёл, — говорит едва слышно, смотря на равнины и верхушки слившихся деревьев. — Я сама его отпустила.
Отпустила. Упустила. Не смогла выстрелить. Не смогла схватить.
Дарклинг стал символом, мессией, борцом за свободу Равки. С ним было сражаться легче, за маской не видя лица. Ненавидя голос и то, с какой небрежностью он и его Орден жертвовали людьми.
Была ли эта беспощадность в мальчишке, с которым она росла когда-то? В мальчишке, глядящем на руины и поклявшимся уничтожить узурпаторов? Знала ли она тогда?
Возможно, подсознательно. Всегда знала.
— Когда-нибудь ты поймёшь, — сказал ей Дарклинг и снял шлем, из символа и беспощадного монстра превращаясь в того, кто слишком глубоко пророс в сердце: прожитыми под одной крышей годами, мыслью о возможной встрече, когда их разлучили обстоятельства. Алина едва не заорала, чтобы он надел шлем обратно; чтобы не был тем, в кого она выстрелить никогда не сможет, несмотря на гнёт всех предательств.
Чтобы противостоять, ей нужно чудовище. Дарклинг. Не Александр Морозов, стоящий перед ней на пустынном пляже невесть где, пока за его спиной дымился покорёженный металл. Гавейну досталось так, что пилота должно было расплавить внутри. Но он выжил. Всегда выживает. Алина не хотела думать о том, что не из-за попытки ли прикрыть её, Гавейн, могучее орудие, управляемое с лёгкой руки лидера Ордена Чёрных Рыцарей, теперь лежит грудой металлических костей?
— Что пойму? Что ты убийца? Что твои руки по локоть в крови? Когда ты остановишься?! — Алина целилась в него, стараясь не думать о том, что собственные руки дрожат; что целиться надо бы из кабины Ланселота, вытащив «Варис». Смотреть в глаза Александра больно. На свету они выцветают стальным, делая его всего слишком неземным. Доказывающим, что приобретённая им сила сплошь проклята.
— А разве ты не убийца? Разве Империя не убивает нас? — спросил он вкрадчиво, не страшась возможного выстрела. Не страшась смерти, будто Гиасс дал ему нечто большее, нежели способность подчинять себе людей. — Разве ты сама не пособничаешь ей?
Прежде чем Алина успела открыть рот и возразить, он добавил, высокомерно вскинув голову:
— Мир не изменить полумерами или красивыми словами, моя милая Алина.
«Моя милая Алина»
Так он звал её в богом забытом доме, где не было места страхам и мести. И смеялся, глядя, как она задирала нос, но позволяла утащить себя танцевать на дощатом, поскрипывающем полу.
Ей захотелось влепить ему пощёчину. Вытрясти из этого плаща, из брони, достать того мальчишку и кричать, что есть сил.
— Ты выкашиваешь неугодных себе сотнями. И чем ты лучше Империи? — прошипела она, постукивая пальцем свободной руки по передатчику на плече. Чтобы их нашли быстрее и избавили от необходимости принимать решения, о которых точно придётся жалеть. Схватить Дарклинга. Убить Дарклинга. Отрубить змее голову. И вырвать своё сердце с корнем чужого имени. Родного имени. Александр.
Убийца. Убийца. Убийца.
Оплавленная голова Гавейна повёрнута к ней, равнодушно взирая рубиновой линзой.
— Тем, что я не собираюсь сбросить в случае чего на головы мирных жителей ядерную бомбу? — поинтересовался Александр и сел на валун, как был.
Остров был отрезан от Фьерды и Равки. И вообще не пойми, где находился. Когда их найдут? И кто найдёт первым?
Алина побледнела.
Откуда?..
— Да, моя милая. Я знаю. Хочешь привить им милосердие? Тогда зачем же они создали «Фрейю»? — Александр хмыкнул, держа в руках шлем. Гиасс заалел птицей в его левом глазу, и этому свечению никуда не деться.
— Они не станут. Если ты не вынудишь.
Он рассмеялся. Лающе и зло. Взгляд полоснул по Алине, по её форме рыцаря. По той, кого звали «благородной равкианкой». Белой смертью.
— Они сами загонят тебя как зверя. И вынудят. Или это сделаю я, — пообещал он и оскалился. — Пока ты не поймёшь, что иного пути нет. Твоё место рядом со мной, Алина, а не с теми, кто лишил нас свободы. Им всё равно, сколько людей пострадает. Сколько умрут, чтобы болезнь, коей они меня считают, наконец, исчезла.
Во рту разлилась горечь. Где же хоть кто-нибудь, ведь ей не под силу держать пистолет. Не под силу схватить его сейчас.
Оскал стал понимающей улыбкой. Мягкость чужого взгляда словно перебила ей хребет.
Алина закрыла глаза, но слова Александра всё равно её настигли:
— Станешь ли ты им лекарством?
Она дёргает головой в настоящем, сгоняя морок чужих слов, преследующий и половинящий все устои. Дарклинг призывал её к себе с того самого дня, как спас от казни.
— Лучше никогда этого не говори в протоколе, — замечает Николай и хмурится, резко садясь. Рука касается передатчика в ухе, и Алина каменеет. Хорошие новости так не сообщают.
— Это Василий, — говорит Николай и кривится: отношения со старшим братом у него подобны натянутым струнам, ведь Василий словно послушная фьерданская собачка. Губернатор, исполняющий приказы свыше.
— Дарклинг атаковал военную базу в Крибирске, — мрачно произносит он. — Нас вызывают в штаб. Если Орден возьмёт эту базу…
Он не заканчивает, поднимаясь. Алина вскакивает следом.
— Видимо, в полку Чёрных Рыцарей прибавилось, иначе зачем ему боеприпасы? — она вытаскивает ключ от Ланселота из кармана, сжимает, пока грани вырезанных крыльев не врезаются в ладонь.
— Или он хочет нас обескровить.
Внутри колет дурным предчувствием.
— Зачем в штаб? Мы потеряем время.
Николай с явным трудом смотрит на неё.
— Фьерда отдала приказ оснастить Ланселота «Фрейей».
Нет.
Нетнетнетнетнет!
Алина отшатывается, как если бы он её ударил, и мотает головой.
— Ни за что! Он этого и добивается! Она уничтожит не базу, а выкосит города!
Василий явно её слышит, пока Алина включает собственный передатчик:
— Катитесь в преисподнюю, — она шипит. — Я не отправлюсь туда с этой мерзостью.
— Мы обречём на гибель миллионы, — рычит Николай рядом. Кажется, она слышит, как бьётся его сердце.
— Тогда ты никуда не отправишься вообще, Старкова, — рявкает ей Василий. — Приказ точен: ты или летишь туда с новым оружием и, наконец, избавляешь мир от этого ублюдка, или не летишь вовсе. В таком случае попрощайся с Ланселотом. Всё ясно?
В висках грохочет кровь.
— Удачи в поисках нового пилота, — огрызается она.
Алина не помнит, как забирается в кабину Ланселота, запуская двигатели. Найтмер оживает, поднимаясь на ноги, когда рядом взмывает Тристан.
Это неправильно.
Как раз в духе Дарклинга.
Облака разрывает в клочья, когда Ланселот расправляет крылья и срывается вверх. Хочется взлететь ещё выше, пока голубое небо не сменится чернотой; пока космос не поглотит их обоих и Белая Смерть не падёт подбитой птицей.
— Это глупо! И чудовищно! — говорит она Николаю, выкручивая рычаги и заставляя Найтмер спикировать вниз. — И это открытая провокация! Если мы используем бомбу, можно будет забыть о мире!
От собственного крика в ушах закладывает. Алина откидывается на спинку сидения и заставляет себя дышать, пока в груди сдавливает тисками. Сомнение. Чужая правда.
«Хочешь привить им милосердие?»
Милосердию неоткуда взяться там, где его никогда не было.
— Василий слишком ослеплён малейшим шансом подавить мятеж раз и навсегда, — шумное дыхание Николая разражается помехами.
Алина глядит на бескрайнее небесное царство, где есть только она и летящий вровень с ней Тристан.
Они говорят по закрытому каналу, но какова вероятность, что каждое их слово прямо сейчас препарируют? Теперь, когда Алина под радарами Фьерды?
Теперь, когда могучая Фьерданская Империя действительно боится хаоса, устроенного одним мальчишкой? Алина вспоминает, как из раза в раз чужой ум загонял армию в ловушку, и только её вмешательство мешало Дарклингу добиться своего.
Ощущая отвратительную дрожь в руках, Алина лезет за телефоном, цепляя его за ухо. Единственный номер, который она знает наизусть с тех самых пор, как пути лжи столкнули их с Александром вовсе не на поле боя. Раздаются гудки. Алина шарит глазами по экранам, выравнивая полёт Ланселота. У неё мало времени. Мало.
Гудки тянут нараспев свою заунывную песню.
Возьми же чёртову трубку.
«Станешь ли ты им лекарством?»
Алина не знает, в какой устрашающей близости находится от дестабилизации. В прошлый раз она едва не угробила себя вместе с Ланселотом. А ведь тогда руку к этому приложил Дарклинг. Буквально приложил.
Гудки обрываются.
— Одна убийца решила позвонить другому убийце? — Дарклинг тянет слова, как если бы вскрывал её ножом.
— Убирайся оттуда, — Алина сглотнула бы, да только нечем. — Убирайтесь сейчас же.
По другую сторону разливается молчание.
— Я не шучу, — рычит она.
— Что ж, они преуспели раньше меня, — произносит Дарклинг задумчиво. Алина почти видит его в кабине нового Найтмера, наблюдающего за происходящим с ужасающей скукой. Шлем наверняка лежит подле.
— И загнали тебя в угол. Прискорбно, ведь я хотел быть первым, — он, святые, смеётся. У Алины кровь леденеет в жилах.
— Ты крайне милостива ко мне, мой белый рыцарь, — добавляет Дарклинг.
Алина видит пики дворца впереди. Сможет ли она промедлить и дать возможность им уйти? Дать возможность находящимися там людям, мирным людям, выжить?
Она кусает губы. Это второе предательство с её стороны. Она не может лишиться Ланселота. И не может использовать новое оружие.
Как долго теперь проживёт вера в то, что систему можно изменить изнутри? Та самая вера, которая не даёт примкнуть к Дарклингу?
И какова вероятность, что всё это — продуманный им план, похожий на разыгрываемую партию в шахматы? Алина знает: Василию не тягаться с ним. Даже не будь у Дарклинга Гиасса.
Она крепче сжимает в пальцах рычаги. Можно было бы угробить себя тут же, ведь «Фрейя» предназначена именно Ланселоту, но отданный приказ выжить не даст ей этого сделать.
Выбора нет, как и всегда.
Алина выдыхает судорожно. Она солдат. Она рыцарь. И если для спасения народа Равки ей придётся снова поступиться принципами и помочь врагу — что ж, она это сделает.
— Не обольщайся, — говорит она, стараясь не думать о кварцевых глазах. Не вспоминать другое имя.
— Это моя последняя милость тебе, — добавляет Алина и уводит Ланселота на снижение.
