========== Тест 1. — Загадай желание ==========
[2159442000]
Сердце в груди бьется размеренно, мягко. Может, наконец бета-блокаторы помогли или еще чего, Саймон не рассматривал ту горсть таблеток, которую утром вытряхнул из таблетницы. Сердце почти не тревожит, не колет, но оно у него живое, живее чем требуется, иногда даже слишком. Пальцы холодные вплоть до ладоней и противно дрожат, точно им заняться нечем. И так хотелось спрятаться от всего вокруг, от навязчивой музыки, разговоров людей, сидеть в своем полуподвале и вылезать разве что по еду и ради оплаты счетов, но… Но это было бы совершенно неправильно, настолько нерационально, что почти чужой смех опалил бы остатки гордости и самолюбия, пробрался бы в нутро и вывернул наизнанку.
Все точно было бы так, — хмыкает он сам себе, вцепляется в столешницу, будто она — единственное спасение до его падения в пропасть, которая немыслимым образом разверзлась вместо пола с белой плиткой.
В молле не такой ад, как на улице, здесь всего-то семьдесят градусов против июньской жары, из-за которой асфальт заходится вязкими смоляными слезами. Саймон заставил себя приобрести обжигающе-горячий кофе, и тот оказался невероятно вкусным, хотя он и этого не заслуживает. Ни вкуса, ни тепла, ни всего остального, чего теперь лишен…
— Привет?
Сквозь пелену хора голосов и громких нот пробирается одно хрупкое слово не менее хрупкого мальчика. Саймон часто моргает и оглядывается по сторонам: ребенок правда обращается к нему?
Две женщины за соседним столом все еще обсуждают какое-то платье, мужчина слишком занят своим планшетом, чтобы утихомирить плачущего младенца в коляске, официантка трещит с кем-то по телефону.
Мальчик склоняет голову набок, мягко улыбается, скрежещет ножками стула по полу, от чего у Саймона по спине пробегает табун мурашек особо крупных размеров, и усаживается напротив. Настырный ребенок растягивает губы в улыбке, полностью копирует его позу и шумно выдыхает — пламя на свечах кексов колеблется от порыва, злобно кусает голографический парафин.
— А почему их два?
Мальчишку совершенно не напрягает его безмолвие. В карих глазах плещется любопытство. Мальчишке не больше десяти: худощавый, темноволосый ребенок в пестрой полосатой футболке и джинсах, который почему-то обратил на него внимание при том, что Саймон пытался скрыться от людей в дальнем уголке.
— Ты вообще в порядке? — как бы между прочим спрашивает мальчишка, снимает с плеч рюкзак, достает оттуда пенал и скетчбук и снова смотрит на него в упор.
Саймон хмурится, складывает руки в замок и с новой силой принимается обдирать заусенец на большом пальце.
И всем вокруг глубоко плевать, что ребенок подсел к какому-то странному мужчине и теперь занимается своими непонятными детскими делами. Людям в большинстве на все плевать, Саймон устал в этом убеждаться — даже когда почти чужая кровь текла по его ладоням, а он расписывался в своей некомпетентности действовать в стрессовых ситуациях, прохожим привычно не хватало времени вызвать неотложку, так они были заняты.
— Ты потерялся? — говорит он и удивляется собственному голосу: настолько тот хриплый и тихий, будто и на пару слов не хватит сил.
Ребенок фыркает, трет нос и закладывает за ухо оранжевый карандаш — Саймону казалось, такие штуки закончились еще лет двадцать назад, по крайней мере, пару обломков он успел подержать в руках. Да и стены изрисовать вместе с братом под крики мамы, если уж совсем честно.
— Скорее убежал, — мальчишка улыбается ярко, тепло от этого проявления чувств не может даже его оставить в стороне. — Знаешь, как скучно лазить по магазинам с одеждой? — мальчик шумно выдыхает и неодобрительно качает головой.
— Думаешь, со мной будет веселее? — интересуется он и слегка подается вперед, чтобы увидеть рисунок мальчишки, который тот старательно прячет.
— Эй! — возмущенно выдает ребенок и даже поднимает переплетную крышку.
Саймон с удивлением отмечает, что неловкая улыбка все-таки тянет его губы, и от этого становится как-то не по себе. От этого хочется стать более незаметным, впиться в свои волосы, а еще лучше — схватить вещи и позорно сбежать отсюда, подальше от проклятого магазина игрушек, и безвылазно торчать в своем подвальчике, выключить телефон, ноут, планшет, часы и вообще все, что только можно отсоединить от сети. Хочется как никогда в жизни поменяться местами с…
— У тебя температура, да? — сочувственно тянет мальчишка, забавно подпирает подбородок кулачком и хмурит брови.
— С чего ты взял? — Саймон снова отвечает вопросом на вопрос: мальчишка почему-то не бросает попыток его расшевелить, когда любой взрослый уже давно махнул бы рукой и оставил в покое.
— Ну, папа говорит, что люди просто так не зависают в своих мыслях, — мальчишка снова улыбается, и от этого сердце как-то некрасиво ударяется о ребра. — А ты часто где-то теряешься.
— Часто?..
На баннере под потолком появляется голографическая надпись в красной рамке: «Потерялся ребенок, Коннор Андерсон, нашедшему просьба обратиться к администратору на первом этаже». Фотография его собеседника маячит справа от слов.
— Ты бываешь здесь по воскресеньям, — Коннор не отрывается от рисунка, — приходишь каждый раз в теплом свитере, заказываешь кофе и сидишь пару часов за этим столиком, — мальчик от усердия закусывает язык, но все также прикрывает рисунок ладонью. — А еще дергаешься, когда к тебе обращаются официанты.
Кто бы мог подумать: он стал интересен кому-то вне привычного круга общения. Чудеса да и только. Саймон уже хочет сказать, что мама или папа устали гоняться за мальчишкой, но Коннор снова наклоняет голову влево, и он наконец замечает то, что так долго игнорировал вместе с надоедливым комом у горла: на правом виске Коннора горит круглый светодиод.
Нет, андроиды уже давно влились в повседневную жизнь, стали неотъемлемой частью нового мира, несмотря на противников прогресса и прочих поборников морали, которые считали человека венцом творения. Да и те, кто обладал достаточным капиталом для приобретения персональных помощников, уже давно обзавелись новинками. Вот только… Саймон похрустел костяшками пальцев: маскировка дрожи вряд ли удалась на славу. Да, он имел дело с настройкой интерфейса ИИ, знал об опционности, поведенческих характеристиках, хэппи-кейсах и прочих конфигурационных тонкостях в зависимости от модели андроида. Только этот мальчик казался по-настоящему живым.
—…все равно понять не могу: почему два кекса со свечами? Не похоже, что ты кого-то ждешь, — Коннор растирает пальцем деталь рисунка, чешет нос и смотрит на него внимательными глазами. — Что не так?
Нечто мелодичное и ненавязчивое играет в дронах-колонках, шум вокруг больше не давит на плечи неподъемным грузом. Саймон трет висок, облизывает покрытые корочкой губы. Объявление на баннере сменяется видео с камер внутреннего наблюдения: кто-то из родственников Коннора не оставляет надежд.
И Саймон не знает, что сказать — ага, в обычное время слова так и рвались наружу беспрерывным потоком. Любопытство грызет горло сильнее и больнее, чем ангина. Молл «Иерихон» всегда был территорией людей, со времен, когда Киберлайф пошла в наступление со своими незаменимыми усовершенствованными помощниками. Молл — одно из десятка мест в городе, где люди котировались выше, чем андроиды, потому расспрашивать мальчишку о модели Саймону кажется ужасно грубым, хотя и чертовски важным.
Он ловит себя на мысли, что стесняется невзначай задеть машину, человекоподобное нечто, способное действовать только по запрограммированным схемам поведения, и закусывает губу. Ну, приехали.
Коннор хмурится, следит за его взглядом и быстро приглаживает волосы у виска, но Саймону прекрасно видно, как диод моргает алым.
— Коннор!
Статный седой мужчина в белой футболке с логотипом группы FFDP громко зовет мальчишку, и Коннор весь сжимается, втягивает голову в плечи, как вел бы себя напортачивший малыш.
— Не надо, — Коннор наверняка замечает решимость на его лице. — Пожалуйста, я не хочу.
— Жизнь вообще штука несправедливая, — Саймон заставляет себя подняться, несмотря на ватные ноги и общую слабость. — Мистер Андерсон! — зовет он под нечто похожее на обиженное «предатель» и запоздало отмечает, что по-прежнему считает андроида ребенком.
— Больше не смей так делать, слышишь меня? — выдыхает мистер Андерсон, когда подходит к ним поближе. Мужчина наклоняется над Коннором, берет упрямца за подбородок, растягивает слова по слогам и произносит голосом, не терпящим пререкательства, — Коннор, больше никогда. Ты меня понял?
Слезы в карих глазах Саймону кажутся самыми что ни на есть настоящими, чего точно быть не должно. Он ведь изучал спецификации: андроиды не способны к такому проявлению чувств, они, черт возьми, обычные машины, начиненные биокомпонентами, что состоят из микросхем и проводов, с проецируемыми скинами, которые поддерживают иллюзию кожи благодаря текстуре видоизменяемого карбона и пластика. Искусственные слезы нужны разве что для промывки оптических блоков. Но как, зачем, почему?..
— Что «почему»? — резко бросает мистер Андерсон и поворачивается к нему вполоборота.
Саймону правда хочется спросить — «как вы добились подобного результата от машины?», «зачем вы привели это сюда?», «почему ваш андроид ведет себя будто настоящий мальчик?», — только когда он глядит на заплаканное лицо Коннора, язык не поворачивается такое произнести. Коннор смотрит на него испуганно и качает головой. Крохотные капельки цепляются за реснички, припухлость у глаз так похожа на естественную реакцию человеческого организма, как и слегка заметный румянец, который озарил щеки.
— Почему вы не отвели Коннора в детскую комнату? С нами, — Саймон обводит рукой беззастенчиво пялящихся на них посетителей кофейни, и те быстро возвращаются к своим занятиям, — он уже успел заскучать.
Андерсон оглядывается, достает из заднего кармана кепку, надевает на мальчишку, успокаивающе похлопывает по плечу и садится на свободным стул.
Тяжелый взгляд впивается в его лицо, глаза, оббегает руки, и Саймон впервые за время после выпуска со школы хочет уложить их ровнехонько на стол и выпрямить спину, чтобы соответствовать ожиданиям и стандартам. Веселая мысль поддевает нервозность, и он едва сдерживается от смеха.
— Незачем спрашивать то, на что у тебя уже есть ответ, — Андерсон сидит так, будто готовится отражать удары — спиной прикрывает Коннора, точно Саймон ни с того ни с сего бросится к ребенку с кулаками, — мистер?..
Значит, Андерсон понял, что он знает. Да, так даже проще.
— Саймон Филлипс, — отвечает он на протянутую руку.
Ладонь крепкая, мозолистая, теплее его собственной.
— О. — Андерсон смотрит на сына с укором, на что тот лишь пожимает плечами. — Филлипс?
— Ну вроде с утра им был, — холодный кофе приятно тянется по горлу, сладость оседает на корне языка.
Да, черт возьми, тот самый Филлипс, именно он, нет, не однофамилец, да, родной брат. Злость царапает что-то внутри короткими коготками, но от этого становится не менее паршиво.
— Спасибо, что посидели с моим мальчиком, Саймон, — в голосе звучит нечто похожее на благодарность, и подобие стыда загорается в районе загривка.
Нянька с него получилась так себе, мог бы быть человечнее, что ли.
Он только неопределенно кивает, растирает ледяные руки, но все равно не хочет мириться с пониманием, что отец с сыном скоро уйдут: ему нечего предложить, кроме, конечно, задушевного разговора с братом-близнецом убийцы. Удивительно, что Хэнк, когда узнал, кто он, не схватил Коннора и не поспешил к выходу, не вызвал наряд охраны, спецназа и дезинфекторов на всякий случай.
Но за спрос ведь денег не возьмут, верно?
— Коннор, угощайся, — он проводит рукой над голограммной свечкой, и та исчезает.
Когда-то в далеком детстве ему, да и Даниэлю, казалось, что нет ничего лучше настоящих свечей на торте в день рождения. Сейчас же… Саймон сглатывает горчащую слюну и правда позволяет себе впервые за пару месяцев помечтать, что хотя бы в день рождения он не останется один.
Коннор улыбается так мягко, что трепет в больном сердце звучит словно птичий щебет.
— Прости, Саймон, — огорченно тянет мальчишка, смотрит на отца и поднимается. — У меня аллергия на шоколад.
Хэнк еще раз благодарит его, пожимает руку на прощание и ведет Коннора к выходу, после того как тот вырывает из скетчбука лист, складывает пополам, оставляет на столе и заговорщицки подмигивает.
Саймон довольно долго рассматривает подношение, и когда отец с сыном скрываются за поворотом, все-таки решается развернуть рисунок.
Окутанный солнечными лучами медвежонок сидит на изумрудной траве в окружении надписи:
«С днем рождения! Не забудь загадать желание, Саймон!»
Он не отказывает себе в удовольствии провести кончиками пальцев по надписи, пока назойливая мысль скребется изнутри и пытается ему открыть простую истину: Коннор закончил рисунок раньше, чем Саймон назвал свое имя.
Но все-таки незачем себе врать — волшебство дня рождения вряд ли сработает: ничто не вернет мертвеца к жизни.
Комментарий к Тест 1. — Загадай желание
Johann Johannsson — A Song For Europa
========== Тест 2. — Шаги к бессмертию ==========
[2160046800]
Странный сон пульсирует под веками, разгоняет по жилам кровь, но в то же время пробуждает усталость. Саймон трет лицо и едва не погружается носом в чашку с кофе. Желудок привычно молчит, меню покоится на краю стола, хотя сегодня он не был бы против шарлотки.
Неделя прокралась так тихо, на самих носочках, и быстро как ветер. Забыть бы поскорее все, что произошло за эти семь дней. Удивительно, но ни на автоответчике, ни на почте, ни в одном из полутора десятка мессенджеров о нем никто не вспомнил. В принципе, ему не за что и некого винить: вот есть человек — а будто и нет на самом деле. Ничего удивительного. Благо хоть работа не позволила впасть в уныние, но взяла немалую плату — остатки почти закончившихся сил.
Самойн хмыкает и прислоняет чашку ко лбу: голова раскалывается, да и еще чертов сон, который превратил пробуждение в сущую пытку. На мгновение ему показалось, что это не выверты воображения, а правда. И хорошо, что показалось, ведь лежать на каталке в прозекторской — сомнительная разновидность удовольствия.
Он слабо помнит, как добрел до «Иерихона», но судьба действительно была к нему благосклонна: любимый столик Даниэля на фудкорте, тот самый, в дальнем углу, оказался свободным.
Месяц, второй, третий. А не поменялось ничего, горечи не стало меньше. Единственный близкий человек, которого он, как выяснилось, и не знал-то толком, больше не пошутит, не пнет поувесистей, не заставит что-то изменить в своей чертовой пресной жизни.
И если бы только понять, зачем Даниэль это сделал… Может, он смог бы смириться. Единственное, что отчасти радует — пропала необходимость встреч с бывшим одноклассником, детективом Гэвином Ридом, который даже со свидетелями по делу вел себя как распоследняя скотина.
— А вот и посмотришь! — раздраженно выкрикивает рыжеволосая девушка, поднимается из-за стола, за которым остается смуглый парень, и зачем-то направляется к нему.
Саймон не успевает даже опротестовать решение девушки, как она плюхается за его столик и подзывает официантку. Холодок бежит по лопаткам: на мгновение показалось, что та все это время торчала за спиной.
— Чизкейк и зеленый чай, — она не отводит от Саймона взгляда, от чего ему становится до крайней степени неуютно, особенно когда разноцветные глаза ее коллеги — парня? мужа? — прожигают в нем дыру.
— Я извиняюсь, но…
— Ага, извиняйся, — резко отвечает она и ухмыляется, в карих глазах столько неприкрытой злости.
Парень за соседним столом достает портмоне, выкладывает пару купюр на счет, но почему-то не уходит, словно ждет продолжения цирка. Плечи будто еще сильнее опускаются под тяжестью пиджака, явно большего на пару размеров.
— Слушай, я не собираюсь участвовать в чем бы ты ни задумала, милая, — как можно мягче говорит он и натыкается на полный презрения взгляд.
Рекламный дрон зависает неподалеку, проекция на белой стене рябит.
— Ты настолько труслив? — девушка поднимает бровь, лицо выражает то ли подобие скепсиса, то ли даже брезгливости.
Из кухни кафешки выходят двое: их официантка в алом платье и чернокожий мужчина в темно-синей рубашке. Сердце в груди усиленно перегоняет кровь.
— С тринадцати лет не ведусь на такое.
Любопытство не сменяется злостью, что необычно. И чем больше времени проходит, тем Саймону больше кажется, что он точно ее где-то видел.
— У вас все в порядке? — с белоснежной улыбкой до ушей интересуется темнокожий мужчина. В левом ухе поблескивает серебренная серьга, карие глаза разглядывают его с исследовательским интересом. — Она вам не докучает?
Девушка, — Норт, поправляет он себя, — следит за проворными руками официантки, которая составляет с подноса слишком быстро приготовленный заказ, и успешно игнорирует мужчину.
— Нет, спасибо, у нас все в порядке, — отвечает он, трет запястье, натягивает рукава теплого свитера по самые пальцы и подается вперед. Норт хмурит брови и что-то беспокойно выискивает в его лице. — Знаете, я бы не прочь попробовать ваше фирменное фисташковое мороженое. Вы примете заказ? — уточняет Саймон у — да, он был абсолютно прав, — застывшей в шаге от его спины официантки.
Норт провожает взглядом разозленного его ответом мужчину и наигранно сочувственно кивает.
— Так ты вспомнил меня? — Норт тоже подается вперед, руку вытягивает, чтобы коснуться его запястья.
Ком зачем-то подбирается под горло и дышать становится почти невозможно. Даже в кончиках пальцев звучит пульс.
За соседним столиком коллеги Норт уже нет, в кафе нет почти никого, кроме них, и женщины с маленьким ребенком в коляске. Взгляд мечется от глупой рекламы новой модели андроида-ребенка АН600 с пафосным слоганом «Путь к бессмертию открыт!» до встревоженных глаз Норт, которая теперь с застывшим удивлением на лице выглядит гораздо моложе своих лет.
— А я должен был?
Уголки ее губ тянутся вниз, глаза подозрительно сильно блестят. Он лихорадочно перебирает в памяти лица, и никак не может сопоставить ее внешность с чьей-либо виденной ранее.
Пиала с мороженым так не вовремя падает на его джинсы.
— Ой, извините! — виновато говорит официантка и испуганно прижимает ладошку к губам.
Напряжение совместно с головной болью улетучиваются. Смех царапает глотку, когда Хлоя неуклюже промакивает салфеткой зеленое пятно и отшатывается, стоит ему попробовать помочь.
— Спасибо, сам справлюсь, — улыбается он и поднимается. — Надеюсь, Норт, мы больше не увидимся, — и несмотря на желание обернуться, Саймон спокойно идет к уборной.
Холодное и мокрое пятно ползет по джинсам. Был бы здесь Даниэль — стопроцентно поставил бы сверху две мокрые точки, чтобы получился верещащий смайлик. Был бы здесь Даниэль, — и не было бы так тоскливо и противно смотреть на свою рожу что в отражении, что в воде, что вообще. Не тот близнец откинул копыта, это ясно как день.
— Да чтоб тебя, Коннор, я знаю, что ты здесь. Выходи давай! — дверь распахивается слишком громко, Саймон даже за шумом сушилки слышит удар.
Лейтенант Хэнк Андерсон торчит на пороге, злобно смотрит на единственную горящую алым кабинку и даже особо не смущается, когда замечает его у стены, но все-таки кивает в знак приветствия.
— Даже и не подумаю, — раздается дерзкий голосок.
Щеки Хэнка пунцовые, руки то сжимаются то разжимаются в бессильной злобе, желваки ходят по небритым щекам. Еще немного — и точно бросится срывать дверь с петель.
— Ну так, может, выйдешь со мной поздороваться? — смеется Саймон и трет костяшки. — Или мне для этого надо загадать желание? — Хэнк вопросительно смотрит на него, а он в ответ лишь качает головой. — Локальный мем, не заморачивайтесь.
— Мы с Саймоном пойдем в кино, а ты тут сиди, раз такой вредный, — подначивает Хэнк и складывает руки на груди.
Значок висит на ремне, на черной футболке логотип AC/DC, под пиджаком виднеется кобура. Но Хэнк в сравнении с прошлой неделей выглядит еще более усталым, точно совсем не спал.
— Отличная идея, лейтенант Андерсон, — поддакивает он и зеркалит позу Хэнка.
Но Хэнк почему-то не разделяет его веселья.
Дверь кабинки открывается, и любопытная мордашка с непослушными кудрями и без диода на правом виске отчетливо виднеется в зеркале.
— Ты что, наводил обо мне справки?
Саймон хмурится, непонимающе глядит в ответ и собирается уточнить, на кой черт ему это сдалось, ведь именно Гэвин и лейтенант Хэнк Андерсон расследова…
Алая рябь перед глазами заставляет его облокотиться на умывальник.
— Саймон?
Паника не успевает всецело взять его в оборот, но он осознает, что весьма к этому близок, когда невдалеке звучит автоматная очередь. Нет-нет-нет. Ему же просто показалось, верно? Ведь верно?
Коннор мгновенно покидает свое укрытие и утыкается головой Хэнку в живот.
— Папа? Папа, что это?
Крупная ладонь гладит худенькие плечи.
Ну, или не показалось.
— Это дрон во что-то врезался, так бывает, не переживай, — врет Саймон, когда видит состояние мальчишки. Да, он бы многое отдал за подобную ложь в прошлый раз.
Но затея сразу же идет прахом: снова стрельба, звуки бьющегося стекла и крики невдалеке. Минута — и срабатывает пожарная сигнализация.
Сердце лепечет как угорелое.
Хэнк со злостью засовывает телефон в карман: десять минут назад он сам заметил по наручным часам, что как связи, так и широкополосной сети нет. Глупо было предположить, что часы заглючило из-за утреннего душа. Саймон шумно выдыхает, вцепляется в воротник рубашки — чертова пуговица сильно впивается в кожу.
— Возьми его и бегите к выходу. А ты слушайся Саймона, понял? — Хэнк разглаживает Коннору волосы, подталкивает к нему, достает револьвер из кобуры и не оставляет ни шанса на возражения. — Отлично в отпуск сходил. Ну что же оно так постоянно все через жопу-то?
— Папа, пожалуйста…
И будь он проклят, если когда еще усомнится, что этот ребенок живой. Коннор трет веки, вжимает голову в плечи и становится еще меньше, чем есть на самом деле, поглядывает то на него, то на отца.
Саймон кивает Хэнку, подхватывает Коннора на руки, прижимает к лихорадочно бьющемуся сердцу, со всех ног бежит к лестнице, несмотря на всхлипы у плеча и горы осколков от стеклянных стен.
В прошлый раз тоже было нечто подобное.
Коннор шумно дышит в шею, вытирает о воротник мокрый нос.
Несмотря на разрушения, крови и тел погибших нигде не видно, только сбитые дроны повсюду и рябящие светодиодные ленты под потолком.
А еще в прошлый раз был до того нелепый разговор, финал которого Маркус предсказал заранее, что под конец он не смог сдержаться и засмеялся, глядя Даниэлю в лицо. Глядя в точно такое же лицо, как свое. Глядя, словно в замедленной съемке, на пули.
У автоматических дверей Саймон опускает Коннора на землю, поправляет красную футболку с медвежонком и улыбается настолько ласково, насколько хватает сил.
— Ты снова не пойдешь со мной на улицу? — слишком живой ребенок вытирает слезы и точно таким же осуждающим взглядом, как у Хэнка, взывает к остаткам совести. Снова?.. Коннор воровато оглядывается по сторонам, ныряет в карман и вкладывает в его ладонь крохотный круглый светодиод с маркировкой АН600. — Позаботишься о моем папе, ладно?
— Ладно, — отвечает Саймон, поднимается с колен, неряшливо отряхивает джинсы от острых осколков и морщится — стекло впивается в кожу. — Ладно, — тянет он растерянно, когда на ладони проступают синие капли, а алая стена запрета действия у дверей оказывается тверже алмаза.
Мерцающая алая стена. Что ж, тогда все не могло закончиться хорошо.
Как и сейчас.
Саймон смешливо фыркает, трет нос и разминает так по-человечески затекшую шею.
Похоже, ему не удастся покинуть «Иерихон».
Комментарий к Тест 2. — Шаги к бессмертию
Johan Johansson — The Candlelight Vigil
========== Тест 3. — Отзвук эха ==========
[2160054000]
Маркус Манфред всегда был идиотом. И это далеко не спорное утверждение, даже Маркус нехотя, но все-таки это признавал. Только чего Саймон понять не мог, — почему же Маркус не выбрал смирение и пошел против замысла горячо любимого Творца?
Стекло хрустит под подошвами, оголенные провода искрят. Где-то через пять минут после того, как Коннор вышел из здания к остальным перепуганным людям, окна и двери, даже чертовы пустые рамы накрыл железный занавес: охранную систему злоумышленники, похоже, выключили не до конца. Ну или стандартно в чьем-то восхитительном плане все пошло наперекосяк.
То, что стараниями Маркуса он — черт возьми, как это назвать: жив/не жив? — может себе позволить блуждать полутемными коридорами молла, Саймон даже не сомневался. Только Маркус смог бы такое с ним сделать. Из мертвеца сотворить живое, чертов чудотворец.
Злость жгла что-то внутри. Может, контакт где-то замкнуло, может еще чего — Саймон теперь ни в чем не уверен, кроме одного-единственного желания найти давнишнего друга и настойчиво поинтересоваться, за что ему подобное счастье выпало, когда освобождение от бремени было так близко.
Только вот ведь незадача: лица добродетеля он не помнил. Саймон в принципе, кроме имени и смутного воспоминания о стремлении спасти его от смерти вопреки всему, ничего не помнил, словно кто-то изрядно поработал над памятью.
Светодиоды под потолком в режиме энергосбережения. Следовательно, задействован запасной генератор, будто они в больнице. Какой внезапно продуманный молл «Иерихон».
На ладони больше нет порезов, все затянулось, точно и не было тириумной синевы. Но температура тела все так же растет, и больше нельзя списать это недомогание на ангину. У андроидов ведь не бывает человеческих болезней, верно?
Смех вместе с паникой берут низкий старт, что-то в груди больно бьется о ребра. «Больно». «Бьется». «Ребра». Сколько слов, которые придется переопределить для себя, чтобы не…
Чтобы не что? Не сойти с ума? Не сгореть к чертям от перегрузок искусственных рецепторов, которые так плотно окутали кожу?
Саймон делает глубокий вдох, закрывает глаза, считает до десяти. Стандартными отладочными комбинациями не вызывается терминал. Да и кто сказал, что нейроинтерфейс будет для него доступен и понятен?
Он трет лицо, прикусывает щеку, лишь бы не закричать. И когда глупое тело начинает трястись, Саймон крепко обнимает себя руками.
Так. Ладно. Стоит выбрать задание и следовать логически предопределенному плану, который поможет достигнуть желаемого.
Пальцы ледяные, даже через чертов толстый свитер — ну какой адекватный человек станет париться в зимней одежде в один из самых жарких летних месяцев за последние пятнадцать лет, — ощущается холод.
Хэнк. Он ведь Коннору пообещал.
Хэнк Андерсон, самый молодой лейтенант за историю полиции Детройта, который при прошлой встрече даже имени своего не назвал.
Легкие по-прежнему наполняются воздухом, желудок все так же сводит от нервов, а глупое сердце вытанцовывает за ребрами особенный мотив, совершенно неотличимый от того, к какому он привык за всю жизнь.
Он знал, давно знал, что с ним что-то не так.
Ровно с тех пор, как Даниэль все-таки разрядил в него обойму.
— Помогите, — тихий голос перебивает страх.
Саймон рассеянно оглядывается по сторонам в надежде, что та несчастная снова отзовется. Гнетущая тишина коридора становится почти осязаемой.
— Где вы? — на пробу произносит Саймон и вглядывается в завалы.
Подумать только, он и не заметил, как добрался до фудкорта, по которому будто ураган прошелся. Пестрая вывеска магазина игрушек напротив висит на честном слове, отчего мурашки снова бегут по загривку.
Кто бы ни стрелял, — здесь тех людей уже нет. Здесь никого нет, кроме несчастной официантки, которая так пристально за ним наблюдала все это время.
Упоминание времени сильно бьет по нервам вместе с простым и таким логичным вопросом, который действительно застает врасплох: какое сегодня число? Наручные часы снова не отвечают на прикосновение.
— Пожалуйста, помогите, — просит Хлоя из-под обломков громоздких столов у стены.
Хлоя в зеленом платье. Официантка без бейджа, чье имя ему почему-то известно. Как и имя наглой рыжей девушки, как и Андерсона, как и…
Перед глазами мелькают алые пятна, кружатся как листья, мерцают точно снег на солнце. Линия, плавная линия. Всегда должна быть плавная линия в памяти, в поведении, в действиях, если системы работают в штатном режиме.
Он и сам не замечает, как тянет на себя тяжелые столы, один за другим. Хлоя держится за плечо, второй рукой ощупывает ребра.
— Встать сможешь?
Хлоя едва сдерживает слезы, хмурится, но утвердительно кивает.
— Кто-то из посетителей? Твой менеджер? Кто-то здесь еще есть?
— Я не знаю, — шепчет она, жалобно всхлипывает и прижимает ладонь ко рту. Лицо и шея в пыли, по щекам тянутся мокрые дорожки. — Я ничего не знаю. Саймон, все должно было быть не так.
— В смысле — «не так»? — удивленно переспрашивает он и оборачивается к ней аккурат, когда Хлоя цепляется за ножку стула и едва не падает на пол.
Хрупкая девушка в его объятиях не сдерживает рыданий, а ему уж слишком настойчиво кажется, что волосы у нее должны быть рыжего цвета.
А еще должна быть до рези в глазах белая палата, ужасающая головная боль, шрам от межключичной ямки почти до пупка, капельница в зудящей от уколов левой руке и тяжесть в груди, что выдавливает из него силы с каждым новым выдохом.
Должна быть фраза, из-за которой смех пройдется лезвием по внутренностям, грустное смуглое лицо в веснушках и обещание:
— Я не дам тебе умереть. Саймон, ты будешь жить.
Ох, ну да. Его же, как всегда, спросили, что ему нужно, важно и вообще. И из шестидесяти трех процентов, точно из отзвука эха найти первую фразу, удастся собрать нового человека.
Отзвук эха?..
Алая вспышка снова мерцает перед глазами, глупое воспоминание рассыпается в прах, ускользает со вздохом в недра того, чем начинена его голова.
От Хлои пахнет горечью, пылью, солью и едва уловимо — цветочным ароматом. Девчонка успокаивается медленно, но все меняется к лучшему, когда он бережно касается ладонью ее спины, просит взять себя в руки и клятвенно заверяет, что все будет хорошо.
— Норт не должна была вмешиваться в эксперимент, — говорит Хлоя и отстраняется.
Эксперимент?..
Она держится рукой за ребра слева и делает мелкие вдохи. Хлоя ищет отклик в его лице, хмурит тонкие бровки.
— Будто что-то смогло бы ее остановить, — выдает он наугад и попадает в цель: девчонка тянет губы в улыбке и едва снова не бросается к нему с излишней лаской.
— Ты вспомнил, Саймон! Ты правда вспомнил? — радуется Хлоя, а он только неопределенно пожимает плечами, чем приводит ее в неописуемый восторг: если бы не повреждения, наверняка принялась бы пританцовывать. — Так идем же! Мистер Камски будет рад услышать, что у нас наконец получилось!
Мистер Камски? Зачем он нужен этому человеку?
Вывеска проклятого магазина игрушек с треском падает на стеклянный пол. Хлоя даже ухом не ведет на звук, вцепляется в его запястья, словно забывает о сломанных ребрах.
Собрать человека по кускам в оболочке из микросхем, проводов и прочего счастья, заменить тириумом кровь, органы — биокомпонентами. Но что заменит душу? Что делает человека человеком?
Впрочем, впасть в экзистенциальный кризис ему не удается, не то, чтобы он особо старался, все как-то само получается: неизвестно откуда взявшийся Хэнк Андерсон взводит курок.
— Подняла руки и отошла к стене, — спокойно выдает тот и останавливается. Кровь течет по лбу из раны у линии волос, рукав пиджака наполовину оторван.
Саймон тревожно переводит взгляд с Хэнка на Хлою и едва не отшатывается от удивления. Милая девушка с такой ненавистью пялится на лейтенанта, и он почти уверен: будь у нее что-то увесистое в зоне досягаемости — точно швырнула бы Хэнку в голову.
— Не заставляй меня повторять, — ухмыляется Хэнк, и цепкая хватка на его запястье исчезает следом за полом под ногами — Хлоя делает подсечку и проворно отскакивает в сторону от просвистевшей пули у плеча.
Второй выстрел, третий — он не успевает подняться; удивительно, что его не разбивает нервный паралич. Саймон рефлекторно сглатывает, будто давится, и ошеломленно пялится перед собой, прилагает все силы на подавление ненужных воспоминаний о прошлой стрельбе в «Иерихоне». Получается откровенно плохо. Не до алых пятен перед глазами, но примерно из той же области.
Хэнк подходит к нему и протягивает руку. Тела Хлои нигде не видно, похоже, ей удалось улизнуть.
— Чем ты думал, когда к ней полез? Не видел трупов на первом этаже? — распыляется Хэнк, когда тянет его на себя. Важная и нужная мысль скачет с одной информации на другую, дрожит где-то в глубине. — И скажи на милость, на кой черт ты сюда поперся? Я же тебя внятно просил: будь с Коннором.
— Ваш сын о вас сильно беспокоился, — выдавливает он из себя.
Сказать правду почему-то в этот раз во сто крат сложнее. Особенно теперь, когда в голове бьется мысль, что сына Хэнка звали совершенно не так.
— Ох, парень, — Хэнк трет лоб и шумно выдыхает. — Значит, выйти ты не смог?
И от простого вопроса в груди замирает чертов заменитель сердца.
Хэнк мягко улыбается, сжимает его плечо. Саймон отводит взгляд. Прикосновение кажется до боли знакомым.
— Как давно вы поняли, что я…
— Не я первым понял, — говорит Хэнк через пару минут, когда они пробираются сквозь завалы стендов.
Формально подвальные помещения, которые соединены тоннелями с соседним моллом, могут считаться тем же зданием. Дело за малым: осталось в этом убедить свою программу, или что-то в этом роде.
Тошнотворный ком ползет к горлу вместе со смехом. Его скепсис к машинам сыграл с ним очень злую шутку.
— У всех моделей АН600 проблемы с акклиматизацией, ты привыкнешь, — как бы невзначай бросает тот и тянет на себя дверь. Будто Хэнку совсем плевать кто он — машина или человек. — Да не стой ты столбом, давай, помогай. Саймон?
Но по логике, раз сработала охранная система и комплекс изолирован, черный ход тоже не вариант. В таком случае, зачем его туда ведет Хэнк?
А еще диод Коннора в кармане гораздо больше, чем должен быть у детской модели, которую так часто крутили на голографическом экране напротив кафе.
— Вся ситуация слишком напоминает ту, в которой петля незаметно затягивается на шее, — по ладоням идет дрожь и холод вгрызается в пальцы настолько сильно, что ему не удается удержаться от желания натянуть рукава. — Вы знали, что я такое, но попросили вывести вашего ребенка. Вы ведь знали, что мне это не удастся, и я за вами вернусь.
Хэнк матерится, стирает со лба кровь и бесплодно продолжает тянуть на себя дверь, напрочь игнорируя его слова.
— Зачем, Хэнк? Зачем вы это делаете?
И чертова минута блаженной тишины в который раз разбивается слишком быстро:
— Потому что его об этом попросили.
Да, Саймон подсознательно знает, что не нужно, что этого делать нельзя ни в коем случае, но все-таки оборачивается на голос мужчины из темноты.
Комментарий к Тест 3. — Отзвук эха
Ólafur Arnalds — Broken
========== Тест 4. — Прекрасный мир ==========
[2160061215]
— Дыши, пожалуйста, дыши!
— У меня есть теория, что оцифрованное сознание, которое знает принципы формирования действий человека, сможет вырастить ту же личность.
— Ну, я рад за тебя, — хмыкает он, не отрывается от конфигурационной панели и втайне надеется, что день закончится не так паршиво, как начался.
Четвертая чашка кофе явно была лишней: руки дрожат сильнее обычного. Хотя с чего бы им не дрожать?
Саймон закрывает глаза, потягивается и знатно хрустит позвонками.
Плечо еще болит от удара. Даниэль последнее время переходит все допустимые границы.
Проект планомерно подползает к дедлайну, часть компонент далека от завершения. Обновление темпоральной базы регулярно лагает, динамические данные виснут на половине загрузки, а тут чертовому гению взбрело в голову почтить его своим присутствием и восхитительными идеями, которые настолько далеки от реальности, что хоть фантастику пиши.
Саймон потирает переносицу, считает до десяти. Все дело в усталости и отсутствии нормального сна. Маркус стопроцентно пришел не просто так потрещать о новаторских подходах к проектированию начинки андроидов. Маркус хоть и та еще заноза в заднице со своими нравоучениями, но и его единственный друг, на которого ему вроде как было с утра не плевать.
Вроде как.
Нет, определенно надо выспаться. Удивительно, что он еще на людей не бросается.
— А все же: как доказать, что это человек?
Маркус становится за прозрачным дисплеем, и калибровочные цифры будто ползают по лицу в приятной полутьме. Губы улыбаются, но глаза чересчур серьезные. Даже Норт сказала, что за последние пару месяцев Маркус разучился радоваться.
— В плане сознания или вообще живой человек? — он привычно проигрывает в гляделки, качает головой и высвобождает пространство на панели.
— Живой человек, если убрать формальность, что он будет в человекоподобном теле.
— Нормальная такая формальность, — сарказм не может не проскочить в его ответе, тем более, когда новый элемент поднимает на четверть градуса итоговую температуру тестового объекта.
— А что, разве тело определяет человека?
Системное сообщение гласит о превышении объема памяти. Саймон чертыхается и просматривает через терминал утечку. Чем там занимается отдел тестирования, раз и в пре-продакшен ветке висит такое?
Теплая ладонь касается щеки, по щеке вверх к виску, за ухо, к затылку. Прикосновения мягкие, но уверенные, рука, руки что-то ищут, что-то, что жжет шею, запускает волны мурашек по позвоночнику и костям.
— Пожалуйста, держись. Не выключайся.
Фраза настолько нереальна и внеконтекстна, что хочется ее вытряхнуть. Он часто моргает, но почему-то ни покачать головой, ни потереть глаза не может.
Маркус наклоняет голову к плечу, ненавязчиво напоминает об их разговоре, когда он лезет к диаграммам. Благо хоть не щелкает перед носом, как делал это раньше.
— Да бог твой его знает, — фыркает он. Маркус щурится, наверняка прикидывает месть за очередной подкол в свой адрес. Кто ж Маркуса за язык тянул, что ищет вдохновение в Библии? — Первое, что приходит в голову, — эмоции.
— Это будет. Только как доказать, что это тот самый живой человек?
Цифры одна за другой скачут перед глазами. Таймстемпы вне дата-полей. [2160062132]. Обычное время: Sun, 13 Jun 2038 17:15:32 GMT. Саймон хмурится и снова перепроверяет данные — нет же, должен быть октябрь двадцать восьмого. Что за?..
— Хэнк, помогите.
— Маркус, Джош с ними.
— О как. Безапелляционное «будет»?
Маркус безропотно — чего раньше никогда не бывало, — ждет его ответ.
— Я слабо верю, что это вообще можно доказать, — честно отвечает он и отводит взгляд.
— Ну почему? Если вывести алгоритм действий в, скажем, стрессовых ситуациях на основании опыта из оцифрованного сознания, то вполне может получиться тот самый человек.
Воодушевленный Маркус на многое способен. Как бы еще они всей командой попали на стажировку к Камски сразу после выпуска?
— А в стрессовой-то зачем?
Мысль кажется чертовски важной, правильной и нужной, только почему-то выбивается из общей канвы.
— Саймон, ты слышишь меня?
И второй не менее взволнованный голос, который пробивается сквозь то ли помехи, то ли…
Новая вспышка, новый глоток воздуха отдает металлом на кончике языка. И женский голос:
— Их еще четверо. Или больше. Я не знаю, Хэнк. Только не говорите, что все было зря. Не смейте так говорить!
— Показатели в некотором роде будут чище, — уклончиво отвечает Маркус и противно щелкает суставами. Сколько ни повторяй этому остолопу, чтобы такого не делал, — все равно не слушает.
Саймон сноваотхлебывает кофе из чашки. Ледяные пальцы так и норовят оплести неостывающую керамику, один из самых удачных подарков Джоша за все года.
— Понимаешь, живой человек может повести себя по-разному в одной и той же ситуации. А алгоритм — никогда.
Солнце давно убежало за горизонт. На панорамных окнах уже играет голограмма: на этой неделе отдел дизайна тестирует скрин джунглей — благо Саймон в первый день после установки покопался в настройках и к чертям вырубил звук. К мерцанию еще можно привыкнуть, но вот журчание родников и пение экзотических птиц действительно выводят из себя.
— А что, если в один из прогонов тестовый объект отойдет от заданной схемы? Значит ли это, что это нечто большее, чем алгоритм?
В голосе так много надежды. Ему бы где-нибудь столько раздобыть.
Карлу Манфреду, приемному отцу Маркуса, после второго инсульта стало гораздо хуже: теперь только коляска, сиделка на целый день и периодические приступы, из-за которых даже непробиваемый Маркус ходит как в воду опущенный.
Да, соврать было бы правильным решением, меньше сволочизма и всего такого. А совести, которая будет жрать до самого рассвета и дольше, можно и пасть заткнуть.
Но чем раньше Маркус смирится — тем меньше боли будет потом. В конце концов, всем им слишком далеко до чудотворцев, которым под силу подарить/создать новую жизнь.
— Или ошибка в исходных данных.
— При идентичных тестах с одинаковыми входящими разное действие на выходе — ошибка?
Холодные глаза полны тревоги. Он знает, что должен остановиться, но не может себя заставить молчать.
— Или мутация схемы ИИ. Понимаешь, все мы ведем себя по-разному с разными людьми. Тестовый объект просто дополнит память через приобретенный опыт. Да и в любом случае сознание всегда субъективно. Многие ученые пытались узнать его природу, но так и не нашли ответа. А ты тут лезешь с трансгуманизмом, когда не до конца ясно, почему…
— Да боже ж мой! — не выдерживает Маркус и стремительно идет от окна к центру кабинета. Эффектнее было бы, если бы Маркус пришел в плаще, чтобы полы эпично вздымались при резких движениях. — Я не втягиваю тебя в диспут о природе сознания. Мне нужно только… — голос стихает слишком резко. Маркус тяжело опускается на диван, зарывается пальцами в волосы, плечи опущены. — Мне нужно знать, есть ли хоть призрачная возможность провалидировать оцифрованное сознание, раз оно всегда субъективно.
Саймон запускает скрипт сохранения, закрывает конфигурационный файл и ставит таймер на начало моделирования через два часа. Во рту горечь ползет по языку и тянется к глотке.
А холод почему-то течет по затылку, из-за чего показания температурных датчиков, которые так настойчиво мельтешили последние пару минут, застывают на стандартной отметке. И что странно, — картинка перед внутренним взором не меняется, разве что чуть заметнее дрожит по углам, когда слишком знакомое лицо снова появляется в поле зрения.
— Камски убьет нас, Маркус.
— Ты этого не знаешь.
— Сколько мы ему должны?
— Насколько все плохо? — и ему незачем уточнять, о чем он. Маркус понимает с полуслова, съеживается еще сильнее, будто это хоть чем-нибудь поможет.
Зеленые отсветы от окна ползут по полу длинными тенями. Иногда Саймон сомневался, что узнал бы что-то о проблеме Маркуса, если бы Карл ему не позвонил. Да и в принципе без Карла вряд ли бы Манфред-младший с Норт сошелся: тот в важных вопросах постоянно зависает перед решительным шагом. Из Маркуса обычно клещами приходится вытягивать информацию, если, конечно, что-то серьезное в голову снова не стрельнет.
— А что, если сознание — действительно всего лишь процесс в биологической оболочке?
— Ты хочешь решить загадку, на которую лучшие умы тратят жизни, за время неспешного вечернего разговора?
Трель звонка рвет безжалостную тишину на части. Из смарта слышится мелодичный голос Норт, и Саймон заставляет себя подняться с подлокотника дивана и не мешать голубкам ворковать.
Свет охранного дрона прорезает искусственное полотно джунглей. Щелчок — и панель разъезжается в стороны, открывает вид на горящий электрическими огнями город. Крохотные машинки снуют по дорогам, все так спешат жить. На улице цветет поздняя осень — снова поправляет он себя и прогоняет мысль, что именно жаркое лето топило асфальт снаружи еще пару часов назад, — но в черте города, по крайней мере, в центре, пестрых красок не увидишь: парки ушли под парковки и магазины, отдыхать можно и на лоне голографической природы, людям не привыкать. Но что бесит больше, чем громкие звуки и шелест ненастоящей листвы, — в кабинете градусов семьдесят, а ему холодно, будто в теле не кровь, а вода.
— В прекрасном мире никто не должен умирать, — роняет Маркус, когда они идут к машине.
— И где же ты видел такой прекрасный мир?
Маркус хмурится, пристегивается ремнем безопасности, выбирает маршрут и включает автопилот.
— Наш мир будет таким, каким мы его сделаем, — и впервые за вечер в разных глазах друга нет наигранной храбрости. — Саймон…
— Да знаю я, что ты не пришел бы просто так, — смеется он и потирает ноющее плечо, когда разметка меняет цвет на зеленый и машина двигается с места. — Чем я могу помочь в создании твоего нового прекрасного мира?
— Думаешь, в этот раз получилось?
И родной голос, когда темнота отвоевывает его у мерцающих огоньков и силуэтов, говорит то, от чего аналог сердца заходится в бешеном ритме:
— Мне уже все равно. Я верну его домой.
***
До момента очередного включения проходит немало времени. Таймстемп вверху экрана отчетливо виден, впрочем, как и всегда был. Сколько же усилий воли шло на то, чтобы это не замечать?
«Тело не движется», — отмечает Саймон, когда очередная попытка поднять руку не увенчивается успехом. И да, это отнюдь не страх съедает силы. Это внутренний сбой, из-за которого сообщения одно за другим рябят перед глазами.
Алая стена меркнет и, когда он тянет к ней руку, обращается в прах.
Янтарная жидкость в стакане радует только цветом, вкус уже давно не ощущается. Да и тело не радует, в котором вместо легкости и тепла почему-то теперь точно тысяча холодных камней засела. Джим смотрит на него осуждающе не то чтобы слишком часто, но Саймон успевает поймать на себе эти взгляды не менее пяти раз за последние три часа.
По телевизору крутят какую-то тупую рекламу, завсегдатаи разбрелись по привычным закуткам, оставили его наслаждаться одиночеством.
Саймон смеется, прижимает ладонь ко лбу и глазам.
Ага, вот она какая, жалкая попытка социализации. Все снова получилось наилучшим образом.
— Повтори, — говорит он и удивляется резкости голоса.
— Может, с тебя уже хватит? — надо же такому случиться! Честный бармен Джим ратует за здоровье посетителей, кто бы мог подумать.
— Лучше повтори.
Вытаскивать наружу свои страхи, перебирать сомнения и нереализованные мечты, видеть, проживать заново ошибки и не самые лучшие поступки, — так себе занятие, уж чего, а спокойствия это точно не привносит в его жизнь. Но и теперь сказать «нет» Маркусу будет уж совсем нечестно: деньги пошли на полуправое дело, программа «Эхо» жизнеспособна, ну или кажется таковой. Хотя, как сказала Норт, это скорее отзвук эха — пока весь набор данных не собран, сложно что-либо заявлять о консистентности.
Кто же мог знать, что сбор этих самых данных будет похож на препарацию лягушки, на должность которой его нанял Маркус?
Голова трещит, как и кости. И то ли это от последствий применения новых маркусовых игрушек, то ли от наконец подействовавшего алкоголя.
Смарт сигналит об еще одном пропущенном звонке, смс одна за другой падают о новой голосовой почте, в мессенджеры заглядывать вообще страшно. Когда Даниэлю что-то надо, тот и по GPS не погнушается его найти.
Но только вот не в этот раз. С него более чем хватит.
Саймон прислушивается: кроме отдаленного гула, не слышно голосов.
Видео снова моргает, точно версия с некачественной склейкой.
Дверной колокольчик оповещает о новом посетителе, и ему хватает одного взгляда, чтобы понять, что пора оплатить счет.
— Саймон, мне правда жаль, — начинает Маркус не с приветственных речей или еще чего-то такого же вычурного и ненужного. Впрочем, как и всегда.
Там, на улице дождь. Франтоватое твидовое пальто, которое пару лет назад на день рождения подогнала Норт, промокнет минут за десять в лучшем случае. А ждать такси в такой компании и особенно сегодня, после… В общем, нет, спасибо, лучше подхватить простуду или еще чего там можно выхватить при холодном осеннем дожде.
— Саймон.
— Убери руки.
По волосам бегут тяжелые капли, пробираются за шиворот. И да, надо было уже достать шарф, и зонт, и черт его знает, может, билет на другую сторону планеты. Маркус продолжает держать его за предплечье, тянет на себя как безвольную куклу.
И чертов эксперимент давно уже не эксперимент, все эти полгода он был бесконечно слеп.
— Пожалуйста, прости. Никто не знал, что…
— Не знал чего? Что люди живые? Что людям может быть больно? Что у всех есть то, о чем хотелось бы навсегда забыть?
А что хуже всего: они — Маркус, Норт, Джош, — все это теперь увидели.
Жар бьет по щекам, шее, пробирается в дрожащие пальцы.
«Нам нужно все», — сказали они.
«Никто не осудит», — повторяли они.
И его «нет» утонуло в возможности научного прорыва, который существенно улучшит качество жизни людей, потерявших своих близких, преодолеет неискоренимый из разработок Камски эффект зловещей долины. Ну и, конечно же, деньгах для Даниэля, чего себе лгать.
— Саймон, ты ни в чем не виноват.
Фраза бьет под дых. Он замирает у поворота на пару мгновений, и этого Маркусу достаточно, чтобы его догнать. Очередное ненужное прикосновение заканчивается заломанной рукой. Левую щеку Маркуса с радостью встречает кирпичная стена.
— Ты это точно знаешь? Увидел фрагмент и решил, что прав? — и такой внезапно говорливый Маркус почему-то молчит. Будто онемел. — Думаешь, ты меня знаешь? Ты или твоя машина?
Пульс под пальцами бьется размеренно, и осознание того, что Маркусу не страшно, немыслимым образом утихомиривает злость.
— Знаю где-то на шестьдесят процентов, — отвечает тот спокойно, точно подобный срыв в порядке вещей. — А своего отца ты бы все равно не спас, как бы ни пытался.
Саймон правда всерьез раздумывает над тем отпустить Маркуса или приложить о кладку посильнее. Но только шумно выдыхает и опускает руки, после чего брезгливо вытирает их о полы пальто.
— Ты был слишком мал, не смог бы удержать его вес на себе. Да и это вряд ли помогло. Скорее всего, он уже был мертв, когда ты пришел.
И это «скорее всего» что от коронера, тетки, себя самого, когда память о болтающемся в петле отце разворачивала пейзажи перед глазами в предрассветные часы, настолько набило оскомину, что его едва не выворачивает от заезженности оправдания прямо на дорогие ботинки Маркуса.
— «Скорее всего» — это отговорка, — выплевывает он слова Даниэля и ощущает, как по спине бежит холод. Долг отца был слишком велик, и даже если бы они повторно заложили дом, этого все равно не хватило.
— Даниэля ты тоже не спасешь, — вторит Маркус его собственным выводам, отчего затхлая горечь подкатывает к носу и затмевает запах дождя. — Он закончит так же, если не хуже, и тебе это известно. Все зашло слишком далеко, Саймон.
Все зашло слишком далеко.
Действительно.
—…Действительно?!
Голова раскалывается, в ушах колокольный звон. Проезжающие машины ослепляют светом фар.
— Если ты пришел убеждать меня вернуться, то извини, нет. И в этот раз это именно «нет», а не «дай мне время».
На лице Маркуса ни эмоции, стоит, будто каменный, смотрит без осуждения. И от этого взгляда так гадко, словно он извалялся в грязи.
— Саймон, мне правда очень жаль, — Маркус больше не говорит ни слова. Лишь протягивает руку в знак примирения.
А Саймон не отвечает. Просто сворачивает за угол, проклинает себя, Даниэля и всю безнадежную ситуацию.
Он ведь с самого начала знал, на что шел.
Некого теперь винить.
***
Терминал по-прежнему молчит. Как работает система не то что непонятно, а до жути неясно. Секунды шелестят, точно листья на ветру. Поэтическое сравнение кажется довольно патетичным, но Саймон ничего с собой поделать не может, только пялится в потолок, и там негде разгуляться фантазии.
Чтобы перенаправить заряд с шеи к остальным частям приходится поднапрячься. Думать о том, где в его модели находится батарея вот вообще не хочется, только гадкий смех все равно ползет по глотке к губам.
«Это нервное», — раньше придумал бы он себе оправдание. Но что же это сейчас? Специфика модели? Неужели сознания?
Попадавшие с полок мягкие игрушки смотрят на него осуждающе, особенно когда он умудряется сесть на довольно низком прилавке, куда его кто-то взгромоздил. И, честно говоря, даже эмуляции злости или самой злости нет: однажды ему все равно пришлось бы сюда зайти или вернуться несмотря на стойкое желание сбежать.
Температурные показатели вроде бы стабилизировались, предположительно акселерометр и гироскоп больше не барахлят: тело уже можно контролировать. По крайней мере, положение не будет только горизонтальным.
Смех все-таки вырывается наружу, прячется за прижатыми к лицу ладонями, за отчего-то горячими слезами, по запаху похожими на дезинфицирующее средство. И он не сразу понимает, что тепло принадлежит не его телу. Осознание накрывает с головой, когда кто-то мягко проходится по затылку горячей ладонью.
— Надеюсь, я теперь хоть считаю быстрее тебя, — выдавливает он из себя и пытается нормально вдохнуть, пока дрожь бусинами рассыпается по телу и перемежается скачками ошибок перед глазами.
Голос и внешность не стали точками отсчета. Но прикосновения не могут лгать.
— Надейся, — отвечает Маркус на поддразнивание и хмыкает ему в плечо. — Саймон, неужели у нас получилось?
— Может и получилось, — шепчет он и не знает, как сказать такую важную, всем известную, но нежеланную для Маркуса правду.
Настоящий Саймон Филлипс мертв уже почти девять с половиной лет.
Комментарий к Тест 4. — Прекрасный мир
Max Richter — Never Goodbye
========== Тест 5. — Почти человек ==========
[Sun, 13 Jun 2038 17:45:34 GMT]
Мир рассыпается на крохотные детальки, сбой за сбоем маячит перед глазами. Горячее дыхание обжигает шею, он это ощущает настолько явно, будто это не… закончилось пару часов назад. И еще по животу бежит кровь, не та, синяя, которой теперь полно в его теле, а алая с металлическим привкусом и запахом меди.
Где-то неподалеку должна быть испуганная Норт. Не решительная, не безбашенная, не одна из самых храбрых женщин. А девчонка, которая боится за собственную жизнь больше, чем за другие.
Чертово время поджимает всюду, где только можно, откраивает, отгрызает здоровенные куски.
Тот же магазин, те же полки, те же игрушки. И глупая причина здесь быть: выбрать новую 4D-настолку для субботней игры, когда маркусова стая наконец помирится. Ну или нет, Саймон еще не решил. Саймон ничего не решил, а просто поддался девчачьему уговору, обещанию, что все обязательно будет хорошо.
А теперь, когда он истекает кровью, ему не кажется, что все будет хорошо. Что Даниэль выпустит их отсюда, а Маркус удалит к чертям собранные с таким трудом данные, чтобы его история не стала достоянием общественности.
Идентичное лицо, похожая одежда и прическа, чего они не делали лет с тринадцати, чтобы каждый в них узнавал другого человека. Идентичные неидентичные близнецы.
Боли быть не должно, он ведь мертв, нет-нет, Саймон мертв, а он — всего-то машина. Ему не должно быть страшно, но от ужаса скручивает внутренности или чем там еще напичкано его тело. Привычный мир бросает вызов, с которым ему вряд ли удастся справиться.
— Дыши, — говорит такое же, как у него лицо.
Губы двигаются, между бровей залегает вертикальная морщина, зрачки расширены, и это он знает даже в полутьме, как только раньше не понял — у него, них никогда не было нормального зрения.
Беглый взгляд цепляет детали, что собираются в неправильную картинку. Одно сообщение за другим подтверждает неимоверные выводы, но панель, к которой он получил доступ после перезагрузки, упорно настаивает на фактах.
В руках стоящего напротив человека нет пистолета, но от этого ему не менее страшно, и воздух застревает на полдороги к легким, когда двойник делает шаг вперед.
Хэнка нет, но Маркус-то по-прежнему стоит за ним.
И честно говоря, он ждет, что история вернется на круги своя: он скажет Норт, или Маркусу, или кому бы то ни было еще прятаться, впервые пошлет Даниэля подальше и получит с полдесятка пуль в грудь и живот. Но нет, ничего этого нет.
Только бледный Саймон рассматривает его со всех сторон и сильно хмурится.
— Хоть раз поставил бы себя на его место, — выдает человек хриплым голосом, из-за чего чертов тириумный насос дергается внутри. Тот родной голос, который упорная программа отказывалась распознавать. — Маркус, в твоей голове не проскакивала такая светлая мысль?
Он не видит, что Маркус делает, а тот продолжает молчать.
Где-то на этаже снова раздается серия выстрелов, из-за чего человек перед ним едва заметно вздрагивает.
— Нужно убираться отсюда. Хэнк не всех их устранил, — Маркус нехотя берет на себя инициативу.
Липкий пот по лбу, тяжелое дыхание, неуверенные шаги. И таблетки, которые, согласно своим «воспоминаниям», он принимал каждое утро. Саймон болен. Саймон Филлипс жив, но серьезно болен. Вот оно что.
— Зачем? — спрашивает он у Саймона, когда Маркус ведет их к подсобке. Даниэль не просто так тогда бежал сюда.
Он ловит себя на противной и горькой мысли, что у него брата не может быть. Не было вообще, да и вряд ли будет. Почему-то и этот факт причиняет боль.
— В прекрасном мире никто не должен умирать, — мягко отвечает ему Саймон.
Маркус периодически бросает на них обеспокоенные взгляды, но продолжает идти.
Саймон надсадно кашляет, растирает грудь, расправляет спину. Аортальный клапан не в порядке, давление ниже обычного. Удивительно, что Саймону еще хватает сил ноги переставлять.
— Тебе очень больно? Я могу чем-то помочь?
Смех мягок, легок, так похож на его собственный. Саймон качает головой и прячет слабую улыбку.
— Я — твоя замена?
И кивок оказывается слишком сложным ответом.
Подсобные помещения ведут к коридорам, в какой-то момент ему кажется, что это чертов лабиринт.
Каков парадокс: живое заменить неживым.
— Но неужели твоим друзьям все равно?
— Нашим. В тебе столько же от меня, сколько во мне, — произносит этот человек с таким равнодушием, будто давно смирился со своей участью. Причем настолько, что теперь не видит альтернатив.
— Но так же нельзя.
— А как можно?
Примерно так он сам смотрел, когда… Мысль обрывается на половине. На кого он смотрел, если все его воспоминания ему не принадлежат? Слишком много потрясений, перебор с уничтожением привычного мира, который оказался фальшивым в гораздо большей степени, чем он смог бы вообразить.
— Во мне только директивы и процессор для их обработки.
— А еще поведенческие модели и, не побоюсь этого слова, — сознание. Наши отпечатки идентичны, температурные режимы. Ход мыслей. Даже чувства — от этого разговора не только меня тошнит, правда? — Саймон смеется, но в этом смехе радости нет ни капли. — Тебе всего лишь придется занять мое место.
Предложение вводит в ступор, он едва не цепляется за детский манекен на полу. В ушах звенит.
Маркус что-то колдует над карманным терминалом, стальные заграждения за стеклянной дверью запасного выхода опускаются.
Осознание ситуации слишком медленно вползает в голову.
— Что, если это твой единственный выход? — Маркус не отрывается от дисплея. Передатчик в нагрудном кармане что-то хрипит голосом Норт.
Нет, ну они же не могут заявлять это на полном серьезе.
— Почему это выход?
— Иначе тебя снова вернут сюда. Снова. И все повторится. Каждое воскресение ты будешь здесь под светом софитов, пока тестовые группы заново не отыщут среди живых АН600 взрослой модели. Ты этого хочешь?
Саймон молча обнимает себя поперек груди, в то время как он ощущает примерно тот же холод и тянет рукава свитера к пальцам.
Все происходит слишком быстро: грохочет выстрел, Маркус оседает на пол, а он даже не успевает сориентироваться.
И ужас накатывает с новой силой, лишь когда перемазанная тириумом Хлоя в алом платье целится в Саймона.
Полсекунды, а может и меньше уходит на принятие решения.
Саймон не должен умереть.
Но чертово время разыгрывает другой расклад: выбежавший из-за поворота Джош попадает точно в цель.
***
[Sun, 20 Jun 2038 13:15:34 GMT]
Сердце в груди бьется размеренно, мягко. Сердце почти не тревожит, не колет, но оно у него живое, живее чем требуется, иногда даже слишком. Пальцы холодные вплоть до ладоней и противно дрожат, точно им нечем заняться.
Где-то должна быть алая стена, он крутит головой, но нигде ее не находит и вперивается в дрожащие руки.
Приятный факт: алой стены больше нет.
В молле не такой ад, как на улице, здесь всего-то семьдесят градусов против июньской жары, из-за которой асфальт заходится вязкими смоляными слезами. Влюбленная парочка — рыжеволосая девушка и высокий парень — ругаются за соседним столом, седой полицейский смеется вместе с сыном и поглощает фисташковое мороженое, у стены над книгой склонился светловолосый мужчина. Саймон потягивает остывший кофе, и тот на удивление оказывается невероятно вкусным.
— Я же сказал, Саймом, что верну тебя домой.
Сквозь пелену хора голосов и громких нот пробирается желанная фраза. Он часто моргает, ощущая, как все внутри переворачивается и по спине пробегает табун мурашек особо крупных размеров. Мягкая улыбка, отзеркаленная поза и шумный выдох — пламя на свечах кексов колеблется от порыва, злобно кусает голографический парафин.
Неужели его желание исполнилось? Неужели это не сон?
И Саймона совершенно не тревожит некстати подвернувшаяся мысль, что все это уже было, что сегодня совсем другой день, и почему-то в «Иерихоне» больше нет людей. Всех тех, чьи имена будоражили сердце, или что-то отдаленно похожее на сердце.
Главное другое — они с братом живы.
Главное — он слышит вместо «похоже, Саймон, благодаря твоим друзьям придется начать серию тестов заново» желанное: «я верну тебя домой».
Главное — он видит Даниэля вместо Элайджи Камски, который садится напротив и задувает свечу.
