На паутинке (СИ) [Руслан Валерьевич Дружинин] (fb2) читать онлайн

   Город молчит. В заброшенных кварталах на окраине так тихо, что кажется никто здесь раньше не жил. Четырёхэтажные дома с пустыми окнами проплывают мимо обшарпанного трамвая. Колёса стучат по рельсам. Стекло дребезжит в старых рамах, грязная лампочка то и дело мерцает на потолке.

  - Кхм-кхм... - откашлялся Бертранд. Что-то собирался сказать Миле? Но не стал. По другую сторону вагонной лавки сидела Агнесс и смотрела в ночное окно.

   Среди двух подпольщиков Миле чувствовал себя, как между двух чугунных солдат - памятников во дворе приюта. И почему эти памятники до сих пор не снесли? Наверное, просто забыли, или никому не было дела.

  - Ты здесь не бойся. Здесь они ночью не ходят, - наклонился Бертранд к Миле и потеснил его на лавке. Агнесс недовольно выдернула край кожаного плаща из-под него, который Меле невольно придавил.

  - Ночью не ходят. А днём их полно, - коротко отрезала она.

  - Полно, не полно, а днём и правда лучше в окнах не светиться.

  - Доберёмся до места, тогда всё расскажешь, - оборвала Агнесс. А Миле всё молчал.

  - Может, он сейчас не запомнит, или сделает какую-нибудь... глупость.

  - Не накручивай, - успокоил Бертранд. - Квартал тихий. И убежище надёжное.

   Но подпольщик и сам был на взводе. Лампа мигала, отражения в стекле гасли, виднелась улица - пустые и заколоченные дома, брошенные нараспашку двери.

   Миле не из тех, кто рвался сбежать в подполье. Ему нравились байки о смелых подпольщиках, повстанцы то поджигали склад, то взрывали завод, готовили всеобщее восстание. Но Миле побаивался бежать, и вообще думал, что, если встретит какого-нибудь подпольщика, то, конечно, поможет ему, но сам в подпольщики - нет, не пойдёт. Только мнения Миле никто и не спрашивал. Его просто выкрали из приюта.

   Хорошо хоть Семёрки до сих пор не поймали.

   Мотор трамвая затих. Вагончик покатился по рельсам, пока не замер на месте.

  - Приехали, значит, - поправил шляпу Бертранд, встал и одёрнул пальто.

  - Давай, Миле, выходи, - потребовала Агнесс, словно он мог прирасти к трамвайной лавке. Может быть за два дня на квартире повстанцы почуяли, что он вовсе не из их числа?.. Миле с чемоданом в руках вышел на холодную осеннюю улицу. Трамвайчик мигнул, загудел, и поехал в глубину тёмных кварталов.

  - Сюда давай. Скоро солнце поднимется. А нам ещё в город, - помахал Бертранд рукой на крыльце, подзывая его в четырёхэтажный дом. Парадная дверь легко отворилась, хотя сверху крест на крест были наколочены доски.

  "Тоже мне, маскировка...", - подумал Миле, входя через дверь в коридор. Пахнуло сырым деревом и штукатуркой.

  - Не отставай, и осторожнее здесь, - чиркал спичками Бертранд. Зажглась лампа. С керосиновым фонарём Бертранд повёл их с Агнессой наверх. На лестничной площадке второго этажа он трижды постучал по деревянной панели. Сверху донеслись два ответных стука. Где-то под чердаком скрипнула дверь. На лестницу вышел тяжёлый, небритый мужчина. Завоняло кислым пивом.

  - Привели?.. Опять ребёнка? Говорили, что взрослого! - поднял он такой-же фонарь.

  - А он чем тебе не взрослый? В ратуше ничего просто так не решают, Марк, - осадила Агнесс.

  - В ратуше задницей думают. А я здесь больше торчать не могу, я не нянька!.. Он откуда, хоть?

  - Из трудового приюта, - сказал Бертранд, за что удостоился едкого взгляда Агнессы и глухой ругани Марка.

  - Там отбросы одни! На выселки в лагеря и на фермы!.. Спустить бы вас с лестницы, да торчать больше тут не охота, - закончил он кабачную триаду. - Слушай сюда, шкет. Сам буду проверять: чего не того, в рог согну!

  - Нашёл кого пугать, - прицыкнула Агнесс и запустила руки в карманы плаща. - Он ещё не знает ничего. А ты...

  - Скоро узнает. Вот вы и расскажите, а я сваливаю, - протиснулся Марк между ними. Агнесс презрительно на него покосилась.

  - А должен был караулить... - со вздохом поправил шляпу Бертранд.

  - Ещё бы он не покараулил! Снаружи останется, - подтолкнула Агнесс Миле дальше по лестнице. Все втроём они поднялись на площадку. Бертранд открыл дверь и провёл Миле в заброшенную квартиру. Мебель ютилась под чехлами белыми призраками, стулья подняты кверху ножками, света нет.

  - Сюда не надо выходить. Убежище выше, - путанно объясняла Агнесс, всё ещё озабоченная встречей с Марком.

  - Дом заброшенный. Пусть так и останется, - добавил Бертранд. - Не надо шляться по этажам, и тем более выходить на улицу, чтобы вас никто не увидел. Убежище наверху, а здесь, считай, прихожая. Еду будем приносить по очереди: когда я, когда Агнес, а когда и Марк. Открывай на три стука, как на лестнице, помнишь? Три стука - сигнал. Жить придётся недельку, пока...

  - Пока тебя в другое место не переведут, - закончила Агнесс. Они подошли к шкафу возле глухой стены. Шкаф стоял не вплотную, чуть наискосок. Бертранд сунул руку в простенок, и легко отодвинул его, как обложку у книги. За потайной дверью Миле увидел узкую тёмную лестницу.

  - Это сейчас открыто, Марк выходил. А вот тут в стене есть рычаг. Нажмёшь на него, и дверь сразу откроется. Иначе всегда заперто, - посветил Бертранд на рычаг в стенной нише.

  - Слушай... - вкрадчиво сказала Агнесс, пока они поднимались по лестнице, - ты будешь жить не один, а с девочкой. Она младше. Взрослых с вами не будет. Так получилось. Но прожить-то надо всего несколько дней. Девочка необычная. Ей двенадцать. Со здоровьем не всё в порядке. Позаботься о ней и не обижай.

  - С девчонкой жить? - впервые спросил Миле. Он не то чтобы радовался, скорее, досадовал, словно в квартире придётся жить с Семёркой.

  - Да, её зовут Альбертина, или просто Биби - я её так зову, хотя ей не очень нравится, - с улыбкой пробормотала Агнесс. - Так что лучше зови её просто Альби. Она тихая, но только делать ничего не умеет. Тебе пятнадцать, ты взрослый. Будешь за старшего.

  - Я не очень-то... на счёт девчонок.

  - Знаю, в приюте вас разделяли. Да и не надо с ней возиться... особенно. Просто присматривай.

   Бертранд открыл дверь наверху лестницы. В пролёт полился неяркий свет. Миле завели в крохотную комнатку, пять на пять шагов. На столе с цветастой клеёнкой горела керосиновая лампа. Тусклый золотой свет падал на засаленные обои, фанерные щиты на окнах, три обшарпанных стула. Всё остальное место заняли две панцирные койки и кухонная столешница, раковина, плита и газовый баллон в углу. На койке под окнами сидела девочка.

   Миле не знал, кого особенного он собирался увидеть. Имя у неё было очень красивое: Альбертина - прямо как у принцессы. Но девочка вовсе не была принцессой. Миле оглядел тупоносые туфли, гамаши, домашнее платье с белым воротником и манжетами, красную пластмассовую заколку. Какая-то пигалица. И глаза немного выпученные, словно всего боятся и всему удивляются.

  - Здравствуй, Альби, - Бертранд взял стул от стола и присел.

  - Здравствуйте, - таращилась она на вошедших. Голос подрагивает, нетвёрдый.

  - Вот, привёл тебе соседа, - с усмешкой указал Бертранд шляпой. - Миле зовут. Поживёт тут с тобой пару дней.

  - Здравствуй, Милле.

  - Привет, Альби.

   Водянистые зелёные глаза отстранились. Ей больше нечего было сказать. Теперь она больше смотрела на взрослых.

  - Думаю, вам надо всё объяснить, - приняла деловой тон Агнесса. - На закате обязательно закрывайте окна. Щиты лёгкие и просто снимаются. С открытыми окнами лампу ни в коем случае не зажигайте. Днём не шумите. Из убежища ни ногой. За газом следите, чтобы ничем сильно не пахло и ничего у вас не пригорело. Продукты берегите. Воду из-под крана процеживайте, она здесь не очень-то чистая. И стук...

  - Ровно три раза! - торопливо напомнил Бертранд.

  - Верно, - огляделась Агнесса по комнате. - Я, смотрю, Марк продукты принёс... Ах да, Миле: спать будешь здесь, - указала она на кровать возле стены. - Располагайся.

   Бертранд встал со стула и открыл боковую дверцу.

  - Здесь туалет. Бачком не пользуйтесь. Наберите в кувшин и смойте, а то трубы шумят.

  - Миле, готовить умеешь? - показала Агнесс на три консервных банки и пухлый бумажный пакет на кухонной столешнице. Под раковиной угнездился мешок с овощами. Из груды картошки и лука торчала пара грязных морковок.

  - Дежурил на кухне.

  - Значит, справишься. В следующий раз можем принести что-нибудь нужное. Есть какие-нибудь пожелания?

  - Краски, акварель! - воскликнула Альби. - У меня почти кончились.

  "Спичек бы лучше принести или соли. А ты: "краски"", - недовольно подумал Миле.

  - Хорошо, Биби, постараюсь достать, - Агнесс нисколько не рассердилась.

   Разговор стих. Альбертина бегала мимо взрослых глазами: то ли обиделась на сокращённое имя, то ли придумывала, о чём ещё попросить. А подпольщики уходить не спешили.

  - Скоро трамвай, - кашлянул Бертранд и поправил шляпу.

  - Да, нам пора... - кивнула Агнес.

  - А папа скоро придёт? - ожила Альбертина. Бертранд начал отвечать, но Агнесс перебила.

  - Он ждёт тебя на новом месте. А пока поживёшь с Миле. Обещай слушаться. Ладно, Биби?

  - Ладно. А долго ждать?

  - Не больше недели. Потерпишь?

  - Потерплю.

  - Вот и славно, - Агнесса повернулась к двери, щёлкнула ручкой и вышла на лестницу. Бертранд тоже встал, но задержался возле порога и посмотрел на двух детей в маленькой тусклой комнате.

  - Миле, закройся за нами.

   Миле бросил чемодан на кровать и поспешил за подпольщиком. Дверь за ними Бертранд плотно прикрыл, а пока спускался с Миле по лестнице, серьёзно и сухо сказал:

  - Убежище у вас надёжное. Здесь никого ещё не нашли. Но, если найдут... - Бертранд задержался с Миле на ступеньках. - Не сопротивляйтесь. Не надо делать глупостей. Тебе ничего не грозит.

  - А ей? - кивнул Миле наверх.

   Бертранд неловко улыбнулся, отдал лампу и вышел из потайного хода. Миле закрыл шкаф-дверь и потянул рычаг до щелчка.

  "Если Семёрки найдут, почему мне ничего не сделают?.. Что, обратно в приют отправят? А её?.."

   Миле хмуро поднялся обратно в комнату. Альби сидела на койке. Он пошёл к своей кровати. Обживаться не очень хотелось. Миле ждал, когда Альби спросит о чём-нибудь, но она молчала, и он ощущал её взгляд между своих лопаток. На кого ей ещё смотреть, кроме как на нового человека? Это чувство "на новичка", хорошо знакомое Миле по приюту, страшно дурацкое. Когда переводят из одной группы в другую, переселяют, ты тащишься к новым парням, кого толком не знаешь. А друзья либо в лагере, либо на фермах. Кто посчастливее - на заводе. В приюте Миле точно знал, что чувство "на новичка" надо перетерпеть. К концу дня все в группе прекрасно знают другу друга по именам, кто-нибудь уже "скорешился", а кто-то успел подраться.

   Но с девчонкой всё по-другому. Миле не знал, как быть. Тут больше надо сравнивать не с приютом, а с больничной палатой.

  - Семиножки сюда не пролезут.

  - А? - обернулся Миле.

  - На паутинку никого не приплетут.

   Альбертина смотрела на него в упор и пыталась говорить твёрдо. Но в глазах выступили слёзы. Плачущих девчонок ещё не хватало!

  - Ну, так... да, не приплетут. С чего ты решила, что они вообще сюда заберутся?

  - Ко мне в дом забрались, - Альбертина умолкла, потупилась и тискала палец.

   Миле отвернулся. Что ещё тут сказать?

   Из всех нехитрых вещей в чемодане лежали коробочка с зубным порошком, щётка, полотенце и стопка одежды. Но было ещё кое-что. Миле немного подумал и вынул из-под полотенца дневник с авторучкой. Глупо, наверное, но из приюта он забрал свои записи, пусть они вообще никому не нужны, кроме него.

   Миле поставил чемодан рядом с кроватью и сел на покрывало. Альбертина буравила его жидкой зеленью глаз и чего-то ждала. Нужно что-то сказать - именно ему, Миле, гостю в этой коморке, а не ей, кто пришла сюда первая.

  - И когда к тебе домой забрались эти семиножки?

  - Три дня назад.

  - Ты три дня жила у подпольщиков на квартире?

   Альбертина кивнула. За окном прозвенел трамвай.

  - Я есть хочу... - попросила Альби.

  - Готовить умеешь?

   Она помотала головой.

  - А что умеешь?

  - Рисовать.

  - И всё?

   Альби кивнула.

  - Ладно, тогда поднимайся, я тебя готовить научу.

   Он подвёл её к столешнице в кухонном углу, взял глубокую миску, положил в неё картошки и залил водой.

  - Вот, вымой.

  - Не хочу, она грязная, - спрятала Альби руки.

  - Грязную будешь есть?

   Альбертина побледнела.

  - Тогда вымой.

  - Почему под краном не помыть?

  - Труба землёй забьётся. В туалет выльем.

  - Давай ты... сам.

  - А ты чего, не будешь есть?

   У Альби задрожали губы.

  - Не буду! - обижено крикнула она. Чего Миле не хотел, на то и нарвался.

  - Ну, вот ещё... ладно, сам сделаю. А ты садись, жди, - взялся он за миску с картошкой.

   Но Альби не уходила. Он сам привёл её на кухню. Она топталась на месте, всхлипывала и тёрла глаза.

  "Влип так влип..."

  - А ты семиножек близко видела? - спросил Миле, как бы между делом.

  - Нет, - изменилась в лице Альби.

  - А я видел одну.

  - Где?

  - В приюте. Ну, не совсем в приюте, а на улице, через окно. В подворотне сидела.

   Миле искоса глянул на Альби. Плакать она перестала, но побледнела так сильно, что в подробности он решил не вдаваться. Миле взял консервную банку и нож, ловко открыл селёдку в масле и отогнул крышку.

  - Вот, разложи по тарелкам, - протянул он Альбертине вилку. Рановато, но лучше, чем терпеть плаксу под боком. Пока Альби неумело и с большой осторожностью вылавливала куски сочащейся маслом сельди и раскладывала по тарелкам, Миле помыл картошку и начал чистить.

  - Мне это есть?.. - понюхала Альби рыбу.

  - Попробуешь потом. Вкусно. А сейчас набери в чайник воды.

   Спустя минут тридцать Миле достал из кипящей кастрюльки картошку. Вспомнилась жизнь в семье. Всё тогда делала мама, а он ничего не умел. Конечно, ему было девять, но всё равно злиться на Альби не стоило.

   Рыба Альбертине совсем не понравилась, да и картошка не очень. Она тыкала вилкой в селёдку, пока Миле с голодухи смёл всё за пару минут, даже косточек не почуял.

  - Слушай, а ты откуда? - долизывал он маслянистые крошки.

  - Из управленческого.

  - Ого!

  - А ты из приюта, получается, да?

  - Угу.

  - Дай марку посмотреть? - отложила Альби вилку.

   Миле закатал рукав и протянул руку. На запястье синела татуировка - шестерёнка и номер. Так Миле заклеймили, когда отняли у родителей.

  - Три, девять, девять, ноль, четыре... значит на фермы.

  - С чего ты взяла? - вытаращился Миле.

  - Если есть четыре и девять, то это точно фермы, - покивала Альби сама себе. Она так легко рассуждала о том, о чём все ребята в приюте ломали головы: куда их отправят? Узнать, где заставят работать и в каком возрасте - невозможно. Те, кого забирали из групп, никогда больше не возвращались. Ходил слух, что тебя могут отправить на завод, либо в лесные лагеря, либо на сельские фермы. А может ещё куда подальше.

  - Откуда ты знаешь?

  - Папа сказал. Я подслушала, дома.

  - Твой папа что, шишка большая?

  - Наверное да.

   Вот ведь сокровище! Миле не знал, радоваться ему или злиться, что его поселили с дочуркой знатного управленца. В приюте бы такую и ненавидели, и уважали. По крайней мере слушали больше, чем его выдуманные истории. Пока что Миле расспросил Альби как следует. Она знала все номера и их сочетания. Но зачем она их вообще запоминала? И как смогла запомнить? Ведь их было, наверное, десятка два!

  - Слушай, а чего там было у вас с семиножками дома, Биби? - осторожно начал он. Управленческая дочка строго, но от этого как-то смешно на него посмотрела.

  - Меня Альбертиной зовут.

  - Ладно, извини, Альбертина. Так ты расскажешь? Я секретов не выдам. Гадом буду.

  - Тебе интересно?

  - Ну да. Нам всё-таки тут с тобой жить!

   Альби долго думала и молчала. Миле казалось, что порой она соображает, как арифмометр, а порой до неё всё очень туго доходит. Не желая терять время напрасно, Миле взял её тарелку, растолок картошку и перемешал с селёдочным маслом в жирное с комочками пюре.

  - На, так вкуснее, - сунул он незатейливое блюдо Альби. - Ешь пока тёплое. И рассказывай всё-всё-всё. И об отце особенно. Он тебя ждёт?

  ***

   Жить в убежище не так уж и сложно. Но трудно скрыться от внимательных глаз Альберины, когда делаешь что-то не так. А что "так", что "не так" - она сама для себя решает. Вставать надо рано, первым делом снимать фанерные щиты с окон. Ночью Альбертина спит плохо, зато днём отсыпается. Так и эдак приходится не шуметь. Посуду мыть за собой она не умеет, рыбный суп из консервов, маринованные овощи, лук в любом виде - не любит. Только жареную картошку. Стирать за собой не привыкла, заправлять постель тоже, есть из одной посуды с Миле отказалась. Пришлось выделить ей свои кружку, тарелку и ложку. Ни кофе, ни чая в комнатке нет, как и сахара. Альби капризничает и отказывается от пустого кипятка. Но других продуктов подпольщики не завезли. И на том спасибо.

   Еду и керосин надо экономить. Кто знает, когда ещё принесут? Лишь бы в баллоне хватило газа. Неделю, пожалуй, ещё можно жить. А если месяц? Или дольше? Если никто не придёт, куда им с Альбертиной деваться?

   С трудом Миле внушил ей, что за свою кровать каждый отвечает сам. Стол - общая территория, но край стола ближе к окнам - это Альбертины, а край возле стены - это Миле. В туалете за цепочку не дёргать, а сливать из кувшина. Ночью можно разговаривать в полный голос, но не кричать. Готовить тоже лучше бы по ночам, на весь день. Запах еды в заброшенном квартале - не лучше громкого шума.

   Жить по строгим порядкам Альби надоело на второй день. Ей не нравилось, что ей командуют, и она напоказ не слушалась. Проще говоря, капризничала по любому поводу и без. Часто вела себя так, что-она-то знает, зачем ждёт в убежище, а вот он...

   Миле как-то спросил:

  - Слушай, интересно, куда нас повезут? Может за город? А что там?

   Альби пожала плечами. Она рисовала на листочках на своём краю стола.

  - Как везде, наверное.

  - А как везде? Если знаешь, то говори!

  - Ничего я не знаю. Ты меня больше знаешь. Папа про вас говорил, что вы, приютские, быстро взрослеете.

  - Узнаешь тут, когда взаперти. А ты с родителями жила, да не очень-то выросла. Кто с Управы, у тех детей ведь не забирают. Изнежили тебя, заботливые папочки с мамочками.

  - Ничего не изнежили. Мама с паутинкой, а папа без.

  - Как это "с паутинкой"?..

  - Всё время молчала. А папа... - закусив губу, Альбертина возила кисточкой по бумаге. - Я из-за папы тут.

  - Ну понятно, не захотел старик, значит, чтобы его дочку на паутинку подвязали.

  "И марку поставили", - додумал про себя Миле. - "Ох уж эти управленческие! Всё им лучшее, всё им можно. Но чтобы сбежать - такое Семёркам точно не понравится, хоть управленческий ты, хоть нет".

   Свободного времени в убежище, как бы ты не старался занять его делами, оставалось в избытке. В эти часы Миле сильно жалел, что не захватил с собой из приюта ни одной книги. И у Альбертины книжек не оказалось, зато нашёлся целый ворох листов, на которых Альби рисовала невиданные пейзажи.

  - Это ты откуда натаскалась? - остановился Миле возле стола.

  - Слово-то какое "натаскалась", - передразнила в ответ Альби.

   Миле думал, она нарочно рисует, на вид, только чтобы он спрашивал.

  - Мне папа рассказывал, когда ездил далеко. Я все эти места представляю.

  - И чего это у тебя такая земля синяя?

  - "Земля"... - жеманничала Альбекртина. - Это не земля, это море. А вот это - горы, а вот это - пальмы! - показывала она кисточкой на серые треугольники и зелёные звёзды.

  - Море... - эхом отозвался Миле и задумчиво поглядел на свой край стола, где лежала тетрадка. А ведь у него тоже есть кое-что про море! Хотя о море Миле знал только понаслышке. Прочитать Альби вслух?.. Или всё-таки не стоит? Она не из приюта, не угадаешь, понравится ей или нет. И тон у неё противный, хотя пигалица туго соображает. Скорее всего засмеёт.

   Миле подошёл, положил руку на тетрадку, постучал пальцем. Вот если бы Альби спросила: "А что это у тебя там такое?". Он бы ответил: "Вот, сочиняю", и что-нибудь в шутку прочёл. Для него - сущий пустяк. А у неё бы челюсть отвисла. В приюте, случалось, сами просили: "Слышь, Миле! Прочитай-ка что-нибудь из своей ерунды!". И слушали, потому что хотели, а не просто так, из-за скуки. Миле это видел и понимал.

  - Если бы ты знал моего папу, ты бы весь обзавидовался. Он путешественник, и был много где, без паутинки, - раскрашивала Альбертина небо над морем. У Миле сразу пропало желание что-нибудь ей читать.

  - А у тебя краски скоро кончатся! - назло сказал он. Палитра у Альби и правда почти опустела. Вместо синей краски только голубая вода. Альби нахмурилась, с трудом придумывая ответ. Но только открыла рот, как на чердаке что-то зашуршало и стукнуло.

   Альби вскинула голову. Миле сам застыл как приколоченный. По спине пробежал холодок. Над головой засвистело, как из чайника. Тут же за окном зацокали когти. Альбертина закрыла себе рот ладонями и вжала голову в плечи. Миле смотрел на окно. Снаружи как наяву проползла большущая многоногая тень. Она миновала окно, и коричневое бугристое тело с короткой чёрной щетиной шаркнуло о раму.

  "Нашли! Сейчас заберутся!" - мелькнуло в мыслях Миле.

   На чердаке опять что-то упало. "Чайник" свистел. Альбертина зажала уши и спрятала голову. Неужели они так громко спорили? Миле понял, если семиножки ворвутся, он должен что-нибудь сделать. Именно он, непременно! Хотя бы глупое, но спасительное совершить. На ватных ногах Миле подошёл к фанерному щиту, поднял его и просто закрыл окно. Тонкая деревяшка оградила их от коричневого раздутого тела. Второе окно осталось открытым. Альби соскочила со стула и прижалась к Миле возле щита. В полутёмном убежище они замерли на страшных десять минут, пока звуки на чердаке и за окном не утихли. Альби боялась громко вздохнуть, а Миле не шевелился, чтобы она ещё больше не испугалась.

  - Они плохо слышат, - шепнул он.

  - Я знаю.

  - И видят не очень.

  - Я знаю.

  - Ушли уже.

  - Угу... - кивнула Альби у него на груди. Миле постоял ещё немного, обнимая её. Она сама отошла, вытерла слёзы манжетой и собрала ворох листов. На чердаке по-прежнему что-то свистело.

  - Близко подлезли. И наделали они чего-то там... - поднял голову Миле.

   Альби села на койку и крепко прижала стопку листов к сердцу.

  - Не уходи! - мотнула она головой.

  - Да я не собирался.

  - Точно? - недоверчиво посмотрела Альбертина.

  - Да точно! Больно надо. Пусть себе свистит, - опустился на стул Миле и открыл тетрадь, хотя писать ему совсем не хотелось. Ещё долго он прислушивался к каждому скрипу и шороху в пустом доме.

   Завечерело. В коморке сгущался сумрак. Но ни Альби, ни Миле не спешили зажигать лампу. Казалось, семиножки караулят их где-то на крыше. Свист на чердаке всё сильнее тревожил час от часу. Миле встал и закрыл второе окно. В полутьме он разжёг лампу и сел рядом с Альби.

   Альбертина не выпускала рисунки, да и гостю на своей койке не очень обрадовалась. И пусть. Миле видел, она сильно боится. Конечно, он тоже боялся, но у Альби была особенная причина: семиножки и раньше забрались к ней в дом.

  - Ничего себе у тебя бумаги. Отец подарил?

   Альби кивнула.

  - Он, значит, любит как ты рисуешь? Всё посмотрел? Ну, пальмы там твои, море?

  - Всё посмотрел. Папа мне обещал, что когда-нибудь мы вместе посмотрим море. Только надо доехать. И в другие места тоже.

  - А дашь посмотреть на другие, что ты нарисовала?

  - Не хочу. Потом. Наверное. Я для мамы нарисовала.

   Вот и поговорили... Миле знал, как оно будет дальше. Сколько раз после драки в приюте, когда кого-то калечили, комната затихала. Не сразу конечно, но потом затихала. Воспитатели уводили избитого, и виновного, а одногрупники обсуждали кто, кого и за что. Но потом, когда виновного приводили обратно, разговоры стихали. Парни деланно, на показ, возвращались к привычным делам, словно ничего не случилось. И этого "ничего не случилось" Миле на дух не переносил. Горячие угли лучше не ворошить, но и молчать... Молчать - всё равно что брать чужую вину на себя и ничего не исправить.

   Миле встал, взял тетрадь со стола, и решительно сел назад к Альби. Даже если сейчас она начнёт спорить, он всё равно будет читать. Пусть смеётся, издевается и дразнит его.

  "Ветер влюбился в Море. Он никогда не видел, что там прячется под водой, хотя летал над всеми странами и городами, забирался в пещеры, шумел листьями в лесу, гонял пески по пустыне. Ветер хотел развеять Море, как делал это с песками и снегом. Но сколько не дул - только волны вздымались. Тогда он устроил бурю, закрутил ураган, но получился только водоворот, а дна Ветер так и не увидел. Тогда он полетел на необитаемый остров и начал подглядывать за отливом. На жёлтом песке оставались смешные рачки, прозрачные медузы, зелёные водоросли и красные морские звёзды. Они казались Ветру чудесными. Но прилив слизывал его сокровища в воду, и Ветер оставался ни с чем.

   Однажды, когда Ветер подглядывал за отливом, Море шепнуло волнами:

  - Ветер, почему ты терзаешь меня?

  - Я хочу посмотреть, что на дне.

  - Разве тебе мало моих белых барашков и тёмных бурь на поверхности? Зачем тебе моё дно? Даже маленьким пузырькам воздуха нельзя туда, не то что ветру.

  - Всё равно хочу посмотреть!

  - Хорошо, если подумать, то я тоже никогда не видело, что за берегами, как живут в городах, как шепчут леса, как греет солнце в пустыне. Если бы ты мне показал, тогда бы я открыло дно ненадолго.

   Ветер задумался: как показать Морю землю?

  - Видишь, на небе тяжёлые, напитанные моей водой тучи? - подсказало Море. - Отнеси тучи глубже за берега, пусть прольются дождями над самыми красивыми землями. Вместе с быстрыми реками вода вернётся ко мне, и я, Море, узнаю, как красиво на суше.

   Ветер обрадовался, подхватил тучи и понёс их над полями и рощами, и лесами, и городами, с пустынями. И везде шёл ласковый тёплый дождь. А когда тучи иссякли, Ветер вернулся к Морю на остров.

  - Ну как, ты видело, как красиво на суше?

  - Да, - ответило Море. - Я омыло каждый листочек в лесах, каждую травинку в полях, каждый городской камень. Ты выбрал самые красивые места, Ветер, где я давно не бывало. Спасибо тебе. Теперь дождись большого отлива. Я отступлю дальше обычного, и ты увидишь морское дно.

   Ветер затаился на берегу и стал ждать. А когда начался большой отлив, на жёлтом песке не было ни рачков, ни морских звёзд: все жители Моря ушли подальше от берега, потому что оно отступало, и из-под толщи воды показались чудесные скалы и поросшие кораллами рифы. И чем больше Ветер смотрел на отблески солнца на влажных ракушках и гальке, тем больше грустил. Когда Море вернулось, оно увидело его печаль.

  - Что случилось? Тебе не понравились мои сокровища?

  - Нет, они замечательные! - спохватился Ветер. - Только вот, я видел всё те же горы, и пещеры, и даже города из красивых камней, лощины и долы. А остров, где мы беседуем, оказался и вовсе вершиной высокой скалы...

  - Ты верил, что я спрятало чудо?

  - Верил...

  - Глупыш, - ответило Море ласковым шёпотом. - Я не скрываю чудес, а отдаю их. Все ущелья и долы, все пустыни и горы, которые ты столько лет овивал - это всё моё дно, когда я отступило от суши. Мой дар миру - сам мир. Мир и есть моё самое великое чудо.

  - Вот как! - поразился Ветер, но загрустил ещё больше. - Значит, я зря гонял тучи к самым красивым местам, ведь ты их раньше видело! Ты меня пожалело, вот почему помогло...

  - Нет, любимый мой Ветер, - в последний раз ответило Море. - Это ты мне помог вспомнить себя, и увидеть какими замечательными, необычными и великолепными стали мои горы и камни под солнцем и зеленью, какие восхитительные существа: львы, носороги и тигры ходят по дну, где раньше была только морская пучина. И когда тебе снова захочется увидеть, что под водой, вовсе не обязательно, чтобы Море для тебя расступилось. Всё неизведанное и далёкое близко. Только лишь оглянись и представь".

   Миле закрыл тетрадку и притаился. Альби ничего не говорила. Когда он всё-таки взглянул на неё, то по глазам Биби понял, что ей понравилось.

  - Красиво... - обронила она.

  - Серьёзно?.. Это ведь только первое.

  - А есть ещё?

  - Ага! У меня много чего!.. Глупости я, конечно, пишу.

  - Можно я нарисую море?

  - Ты ведь уже нарисовала.

  - Нет. Можно я нарисую твоё? - положила рисунки Альбертина на стол и начала искать среди них чистый листок. - Краски вот только кончились.

   Вдруг рядом с рисунками шлёпнулась капля. Альби скорее схватила листы, а на клеёнку упала и брызнула новая грязная капля. Капало с потолка. По штукатурке растеклось тёмное большое пятно.

  - Не зря там свистит! Протечка на чердаке! - догадался Миле.

  - И что теперь делать?

  - Что делать? Миску подставь!

   Альби заторопилась в кухонный угол, подставила под капли миску, но пятно растекалось, и скоро закапало за столом. Начался целый дождь.

  - Нет, так не пойдёт, - слушал Миле чердачный свист. - Придётся подняться и что-нибудь сделать с протечкой. А ты пока тряпку возьми и в ведро собирай!

  - Не уходи! Там семиножки!

  - Да они ушли давно! Не шумят! - решил Миле.

  - Нельзя! - не пускала Альби. В комнате стало душно, воняло мокрой извёсткой, деревом и тряпьём.

  - Ну что же теперь, тонуть? Скоро у нас самих тут будет море. Нет, я пойду!

  - Марк придёт, он починит, - залепетала Альби. - Не уходи!

  - Я быстро. Хочешь, вместе пойдём? - ляпнул Миле. Брать с собою девчонку - ещё глупее! На счастье, ума у Альби хватило.

  - Нет, я тебя здесь подожду. Буду воду вытирать.

   "Подожду" - прозвучало для Миле как "иди". Он взял фонарь, зажёг его, спустился по потайной лестнице к шкафу-двери, и впервые за два дня вышел в заброшенную квартиру. Сейчас намного страшнее, чем с Бертрандом и Агнесс. Признаться, тогда Миле даже не верил, что Семёрки его действительно ищут и схватят, если найдут. Как бы не встретиться с одним из них в ночном доме...

   Миле подсвечивал путь фонарём и шёл по заброшенной квартире, пока не выбрался на общую лестницу. На ступенях лежал тёмный от грязи и пыли ковёр, а над ним протянулась тонкая нитка. Миле замер. Если её оставили Семёрки, то лучше не наступать.

   Миле осторожно поднялся по лестнице. Ближе к чердачной двери свист усилился. Миле открыл её и вылез под крышу. В темноте среди балок и старых опор он пробирался на свист и шипение. Из водопроводной трубы по высокой дуге рвалась тонкая струйка. Под трубой лежала подгнившая перекладина. Через выломанное чердачное окно светила луна. Должно быть Семёрки обыскивали чердак и случайно сломали балку, а та рухнула на трубу. Рядом в серой разодранной паутине болтался сухой кокон бабочки.

   Миле повесил фонарь на гвоздь и принялся за ремонт. Крохотная дырка легко зажималась рукой. Но не останешься же ты тут стоять до конца дней? И ладонь мёрзнет. Миле попробовал завязать трубу тряпкой, но та быстро намокла, и вода потекла вниз. Тогда он отодрал со старой оконной рамы немного замазки и попытался заделать пробоину. Замазка не держала напор и от сырости не прилипала к трубе. Миле минут двадцать копался, пока не смекнул оторвать от сломанной балки щепу и вдавить её в дырку, словно заглушку. Держало намертво, сухо.

   Довольный собой, он отряхнул руки, взял фонарь и слез с чердака на лестницу. Вот Альби удивится, как он мастерски заделал течь!

   Сзади схватили и дёрнули. Миле чуть фонарь не выронил. Свет мелькнул по небритому лицу Марка. Подмышкой у подпольщика был смятый бумажный пакет, а в другой руке он сжимал револьвер.

  - Ты что, шкет! Из комнаты зачем вылез?! - толкнул Марк Миле вниз по лестнице. Пока он испуганно перебирал ногами, Марк убрал револьвер и злобно, вполголоса, поносил его всю дорогу.

   Миле ничего не сказал про трубу и чердак. Марка он ненавидел и пытался уйти скорым шагом от пьяницы, чтобы не показаться вместе с ним перед Альби.

   Альбертина вытирала грязную воду. Сверху ещё капало, но несильно.

  - Мать вашу! - ввалился Марк в комнату за Миле и стукнул внутренней дверью. Альбертина вздрогнула и вытаращилась на него с тряпкой в руках. Марк кинул измятый бумажный пакет на столешницу, отодвинул стул и плюхнулся подальше от лужи. Пока он переводил дух, Миле хмуро смотрел на него от стены.

  - Нельзя выходить, да ещё с фонарём! В квартирах окна не закрыты! А на лестнице вон - растяжка!

  - Паутинка?.. - затаилась Альби.

   Марк только зыркнул на неё, достал фляжку из пиджака, свинтил крышку и присосался.

  - А как вы вернулись, если вся лестница в паутинке?

  - Срезал её.

  - И что делать?.. - Альби говорила тихо, потому что очень боялась такого Марка.

  - Делать? Тихо сидеть. Видели бы вы, что в городе творится, - пробурчал себе под нос Марк и снова глотнул из фляжки. - Чтобы носа из комнаты не высовывали. Лучше пусть вас затопит, чем вляпаетесь. Поселить бы к вам взрослого...

  - Так поселите, - грубо кинул Миле. - Чего ждёте? Где наши родители?

  - Рот затки там! - рявкнул Марк. - Где надо!

   "Тоже мне герой, подпольщик..." - с ненавистью глядел Миле на пьянчугу в мятом пиджаке и кепи.

  - А к-краски вы п-принесли? - была готова расплакаться Альбертина. Марк сбавил обороты и вынул перевязанный бечёвкой пакет в обёрточной бумаге.

  - Акварель, - бросил он на стол.

  - С-спасибо... - взяла краски Альбертина и дрожащими пальцами начала распутывать бечёвку.

  - Я там ещё еды вам принёс, немного хлеба. Не жрите за раз. Когда ещё...

  - А что в городе? - перебил Миле. Марк опять помрачнел.

  - Прочёсывают районы. С фабричного начали.

  - А Управленческий? - вцепилась в него глазами Альбертина.

  - Пока тихо. Но Семёрок так просто не проведёшь.

  - И людей тоже... заплетают? - слабо пошевелила губами Альби. Марк скрипнул стулом, поднялся и в беспокойстве прошёлся по комнате.

  - Не так Семёрки бесят, как те, кто им помогает. Продались твари, хрен собачий им в глотку... В глазах пусто, как на бутылочном донышке, талдычит как по листовке. Был человек, а теперь шелуха.

  - А что с папой? - не унималась Альби.

  - Значит так, в следующий раз придём через несколько дней, не меньше. Чтоб ни шагу за дверь! - резко повернулся у ним Марк. - Если тебе, шкет, мозгов не хватает на заднице ровно сидеть, тогда Альби за старшую. Открывать на три стука, ночью спать, а не по дому шляться!.. Не хочу прийти к вам и увидеть облаву, - добавил он и повернулся, но Миле задержал.

  - Стойте!

   Подойдя к Марку, он тихо попросил у подпольщика кое-о-чём, а потом громче добавил.

  - Сможете достать?

  - Хорош ты мозги долбить... - поглядел Марк мимо Миле на Альбертину. - Лады. Пока безопасно, тут перекантуетесь. Хотели быстрее увезти вас, но на улицах не спокойно. Если к Семёркам не попадаться, я бы на вашем месте всю жизнь отсюда не выходил.

   Марк ушёл. Альби села на койку возле стола и смотрела на свои тупоносые туфли.

  - Это всё из-за того, что они воруют детей.

  - Чего? - повернулся Миле.

  - Это всё из-за того, что подпольщики воруют детей у семиножек! - громче повторила Альби.

  - А ты откуда знаешь?

  - Знаю.

  - Что на уме у этих твоих семиножек - никто не знает. Они ведь, кажется, под землёй живут, - сел Миле напротив Альби. Рядом стояло почти полное ведро мутной воды. Маленькие руки Альбертины были все в белых пятнах от извести.

  - Они живут не под землёй. Только наполовину. Паутинки к живым людям тянутся. Семиножки людей подплетают и пьют из них жизнь. Всякий на паутинке как кукла. Он шпионит для семиножек. И паутинку из затылка не выдрать. Она глубоко в голове.

  - Это ты о своей... - начал Миле, но Альби крикнула:

  - Да, о маме!

   И отвернулась. Миле думал, что она заплачет, но голос у неё не дрожал, хоть и ослабел.

  - Мама на паутинке совсем не смеялась, совсем не любила меня. Папа сказал, что ей плохо, она болеет, что её подплели. Глаза у неё холодные. Смотрит, и меня не узнаёт. И пятна по лицу всему, синяки. Она только стонала и лежала в кровати. Папа сказал, что больше мне к ней не надо ходить, и запер на ключ, - Альби шмыгнула носом. - Я хочу кмаме!

   Миле сидел и слушал, как она расплакалась. Своих родителей он плохо помнил. А что с ними? Как они, спустя шесть лет - кто знает?.. Они жили в общежитии, в Фабричном районе.

  - Может, если бы не обрывать ей паутинку из головы, мама бы сразу проснулась! Подплетённые к паутинке не спят! Куклы по улицам ходят и ловят детей! Мне так папа рассказывал, и меня к маме не пускал. Но мама бы мне плохо не сделала!

  - Конечно бы не сделала. А вдруг... - замялся Миле. - А вдруг нельзя маму твою выпускать пока лекарства от паутинки в голове не найдут? Правильно твой папа комнату закрыл и входить тебе не давал.

   Он суетливо схватил ведро и пошёл выливать его в туалет. Альби притихла, лишь иногда вытирала слёзы, и на щеках оставались чумазые разводы извёстки.

  "Ну и что, что мы им проиграли? Ну и что, что они нас захватили? Ну и что, что все живут рядом с ними, и не замечают, как будто их вовсе нет! Кто перед ними не пресмыкается, тот их громит! Громить их будем, все ноги им вырвем! Я буду громить! Я сам их раздавлю!", - барабанило в мыслях Миле.

   Он остановился у туалетной двери. Альбертина тискала палец и шмыгала носом. За стеклом керосинки дрожал огонёк. На кровати ворох разрисованной бумаги.

  "Если они её схватят, то море она никогда не увидит", - подумал Миле. - "Работать она не сможет. Тогда они её..."

   Миле с досадой взъерошил волосы. Длинная выдалась ночь.

  - Давай спать, Альби. Завтра что-нибудь эдакое приготовлю. А знаешь, что я на чердаке видел?

  - Что?

  - Кокон от бабочки, красивый такой.

  - А саму бабочку видел?

  - И бабочку видел: голубая с прозрачными крылышками. В окно упорхнула, на волю.

  - Обманываешь?

  - А ты мне не веришь? Хочешь, кокон потом покажу?

   Альби внимательно к нему присмотрелась и на заплаканном лице появилась улыбка.

  - Верю, Миле. Расскажешь мне потом про бабочку ещё. А я нарисую.

  ***

   В большой закопчённой кастрюле на плите закипала вода. На верёвке поперёк комнаты повисла простынь. Один угол пришлось загнуть, чтобы видеть с кровати дымящуюся кастрюлю. Альбертина сидела с полотенцем на голове и в чистой ночной рубашке. На коленях она держала рисунки и показывала Миле свои пейзажи. От неё пахло мылом и свежестью.

  - В лесу возле моря пальмы растут. Они высокие и колючие. Но только сверху. Внизу веток нет. Ствол прямой и длинный, так папа рассказывал.

   Пальмы не очень похожие, как думал Миле, но Альбертину не прерывал. Она осторожно перебирала листок за листком и невнятно рассказывала.

  - Горы возле моря, где папа был. Они тёмные и острые, как трюфели.

  - Трюфели - это что?

  - Трюфели - это конфета. Ты не ел трюфели?

   Альби румяно улыбнулась. Слегка влажные кудри на чёлке блестели.

  - Не, мы в приюте конфеты сами делали. Они больше шариками и брусками. А мама мне карамель покупала, когда я дома жил.

   При первой встрече Альби показалась Миле тусклой, тяжёлой, тугой, как вылепленный из глины человек. Теперь её хотелось сравнить с солнечным зайчиком - заглянул в окно, пробежал по обоям, и ускользнул из квартиры, как не было.

  - Ну, на вкус трюфели шоколадные. А выглядят, как маленькие горы, - отложила Альбертина листок. - А вот звёзды, ночное небо над городом - я видела с крыши.

  - Как это с крыши?

  - На улицу мне нельзя, там семиножки. А дома у папы был сад на крыше. Там можно ночью гулять и смотреть на город и башни, и на цветы, и на звёзды. Цветы ночью бутонами, но всё равно розовые, синие и белые, как звёзды. Звёзды похожи на цветы в саду! Я спала в гамаке. Потом меня будил папа и уносил вниз, на кровать. Тут я плохо сплю. Здесь душно. В моём саду воздух вкусный. "Пьяный воздух" - так папа говорил. А здесь нет пьяного воздуха. И звёзд тоже.

   Альбертина хотела убрать рисунок с крупными жёлтыми звёздами, но Миле задержал.

  - И так всю жизнь? Ты выходила только на крышу?

  - В сад. Видишь, у меня ведь нет марки, - выставила она руку. На запястье и правда была только чистая кожа. - Детей нельзя без марки показывать. Папа спрятал меня от семиножек.

  - Боялся, что тебя заберут.

  - Ага. Семиножкам такие как я не нравятся, кто много плачет и жалуется, и просит. Подземный король ест таких. Даже на паутинку не подплетает.

  - А откуда семиножки узнали, что ты у отца есть такая? Они, вроде, залезали к вам в дом?

  - Они что-то в кабинете у папы искали. Наверное, меня. Сначала папа говорил: они не поймут, что я не у тётки за морем. И мама так говорила. Мне мама и папа всё про семиножек рассказывали. А потом маму на улице папа нашёл. Ей плохо было, на неё семиножки напали. Он паутинку оборвал и принёс домой. Маму положили в комнате на диване, а папа двери закрыл, не дал мне даже на паутинку в голове посмотреть. Я дома по всем коридорам ходила и паутинку искала. Боялась, что семиножки её опять к маме протянут. Папа тоже боялся. Ночью меня разбудил, дал чемодан, и посадил в машину к Марку. Теперь я здесь. А тут сада нет.

  - Нас из приюта тоже не больно-то выпускали, - припомнил Миле, хотя это было не совсем правдой. У приюта был ограждённый от остальной части фабричных районов двор, иногда их вывозили на какую-нибудь работу, например, на уборку улиц, сортировку или погрузку. Многие думали, что их так и оставят, как тягловый скот. Воспитатели в приюте, например, годами служили, и все за Семёрок. Такие воспитатели не присматривали, а следили за ребятнёй. И Миле через год полагалось уехать на ферму - так он теперь думал. Но с Биби не сравнить. Её заперли с первого дня оккупации, пусть и с садом на крыше, и вместе с богатым отцом, кто легко достаёт трюфели, но всё-таки в четырёх стенах, без солнца и неба над головой.

   Когда Миле жил с родителями, он мог ходить куда хочешь. Только за город не выедешь, лишь по особому разрешению. Но Миле в девять лет и свой город казался целой планетой, и на другие планеты он попасть не хотел. Даже в приюте был кусок своего мира, со своими порядками и местным народом. Теперь же мир Миле стянулся до комнаты размером пять на пять шагов. Это ему должно быть тесно, а не пахнущей мылом девчонке, кто кроме сада на крыше ничего в детстве не видела.

  - Прочитай мне из книжки, - убрала Альбертина рисунки.

  - Это не книжка. Так, просто тетрадка.

  - Всё равно, прочитай.

   А о чём? Перед Миле промелькнула цепочка записанных историй о приютской жизни, об осени и зиме, о праздниках, о приключениях подпольщиков, о которых читать сейчас вообще было глупо. Ничего под стать звёздным картинам у Миле не было. Читать просто так, в пустоту, не хотелось. Нужен верный рассказ, как о Море и Ветре, подходящий к рисункам.

   Выручила кастрюля. Вода закипела. Миле сказал, что ему пора мыться и ушёл за простыню. Пока он, полуголый, усердно натирался куском мыльной тряпки и разбавлял кипяток холодной водой, всё думал, что он расскажет Биби, если она опять спросит?

   Но Альбертина не спросила. Обоих закрутили дневные дела. После помывки надо постираться, развесить одежду, вынести грязную воду, привести комнату в порядок, приготовить ужин. До самого вечера некогда поговорить, не то что рисовать или читать рукописи. А когда Миле закрыл окна фанерой и пожелал Альби спокойной ночи, и лёг в кровать, он начал думать. Сначала мысли хороводились вспышками и роились, а потом Миле начал думать по-настоящему - размашистыми картинами, что складывались в голове, будто кирпичики здания. И мысли эти удивительно подходили друг к другу. Миле не просто думал, он начал придумывать. И сочинил: правда не до конца, только первые строки, самую первую часть новой истории. Но её требовалось записать! В приюте Миле всегда записывал интересные мысли. Для этого возле кровати всегда лежали дневник с авторучкой. Но, когда он метнулся к столу, дневник нашарил, а вот ручку нет.

   Он проверил под столом, под кроватью, шарил между панцирной сеткой и стеной, но ничего не нашёл. Миле искал в комнате, проверял карманы мокрой одежды. От его метаний Альбертина не шелохнулась. Миле нужно записать! В уме горели слова, он повторял их, боялся перепутать. Тот, кто никогда не записывал, не поймёт, как важна верная фраза, когда ты её только придумал! Где же ручка?

   Может быть у Альбертины есть?.. Будить её Миле, конечно, не стал. Поглядел возле рисунков: пара кисточек, краски. Записывать акварелью - ерунда полная. Да и тратить драгоценные краски на свою пачкатню Миле не решился. В десятый раз обшаривая стол и надеясь, что ручка всё-таки закатилась под скатерть, он вдруг догадался, где мог её потерять. Ну конечно! Ручка лежала в кармане, когда он ходил на чердак! Он выронил её во время ремонта, или, когда Марк поймал его в коридоре.

   Хорошо, теперь-то он знает где ручка. Можно лечь и уснуть. Марк принесёт её... дней через пять. Но Миле не уснул. Он стоял в тёмной комнате, не решаясь идти на чердак, и боялся потерять хрупкую ниточку слов в голове, а та всё скручивалась и путалась, и вот уже не все фразы и заготовленные обороты он помнил.

   Миле постарался не сильно скрипеть рычагом, когда открывал шкаф-дверь. Альби осталась одна наверху. Чтобы к ней не ворвались, вход за собой Миле плотно прикрыл. Ночной дом выглядел как пещера, куда легко могли заползти чудовища. Хотя Семёрки не очень любили шастать в пустых кварталах, тем более ночью.

   Миле ступал по старым половицам, боясь всякого скрипа, и внимательно подсвечивал себе фонарём. Путь до лестницы на чердак прошёл без приключений. Перед дверью, где Миле пару дней назад угодил в руки к Марку, он остановился и поискал авторучку. Ручки не было. Значит она наверху. Миле полез по приставной лестнице под крышу. Щепка, как и прежде, торчала из водопроводной трубы. Никто её не побеспокоил.

   Где ручка? Миле посветил лампой, нагнулся, пошарил на пыльном полу, и прислушивался к каждому скрипу внутри старого дома. За трубой сверкнула пластмасса. Миле с облегчением взял авторучку. И вдруг огонёк в фонаре задрожал и тихо сжался на фитильке - кончился керосин. Тьма подступила к самому носу. Первое время Миле слушал собственное дыхание, а потом тяжело сглотнул. Чего ждать? Что из темноты на него наскочит Семёрка? Ну нет, они не такие тихие. Главное не заблудиться на обратной дороге к убежищу.

   Глаза потихоньку привыкли. Миле заметил тусклый свет, но не из выбитого окна, а из крыши. Ещё одна лестница пряталась в углу чердака и вела к приоткрытому люку.

   Ступеньки казались надёжными, но вот будет грохоту, если лестница треснет. И всё-таки Миле поднялся наверх, люк открылся легко, и ночной ветер залетел в волосы - чистый и свежий, и влажный, совсем не такой как в фабричных районах, где всегда пахнет дымом. Над пустыми домами цвела тихая ночь.

   Миле задрал голову и долго не мог оторвать глаз от неба. Когда всё-таки опомнился, то спуститься и поспешил к Альбертине. Он даже не понял, как дошёл в темноте до тайной двери и поднялся к Альби в коморку.

  - Альби, проснись, - тряс он её за плечо. Альбертина открыла глаза, заелозила на кровати, но скоро приподнялась.

  - Семиножки?

  - Нет. Всё хорошо. Ты оденься потеплее, а ещё возьми одеяло. Пойдём со мной на чердак.

  - Зачем на чердак?

  - Просто пойдём.

   Альби внимательно на него посмотрела, но встала с постели и накинула одеяло на плечи. Миле наощупь заправил фонарь, зажёг его, и взял Альби за руку.

   Пока шли наверх, она крепко держалась за Миле, но даже про семиножек в пустом доме не спросила ни разу, и сама забралась на чердак.

  - Осторожно, тут ступеньки не очень, - указал Миле на лестницу к люку и помог ей забраться. Он залез на крышу вторым и только здесь понял, какой он балбес. Альби жалась на краю люка, не зная, куда ей ступить. Надо было заранее проверить дорогу. К счастью, Миле вовремя заметил перекладины, крепко взял Альби за руку и повёл её на самый верх крыши. Когда они сели на коньке, Миле отвлёк Альби от вида ночного города и указал ей на небо.

   Серебряные, золотые и синие звёзды. Мелкая россыпь сияет в ночи, как гранёный хрусталь. Бархатное полотно прибито на круглую шляпку луны, до звёзд дотянуться рукой так возможно. Улицы и дома внизу кажутся грубыми, мрачными, тесными, как состыкованная черепица. А свет звёзд льётся свободно, словно ты ближе к ним, чем весь город! Или звёзды ближе к тебе.

  - Они жили на падающей звёздочке.

   Альбертина прислушалась к его голосу.

  - Звёздный народ кочевал с одной звезды на другую, и только на падающих звёздах, когда купался в искристом шлейфе, мог быть счастлив. Великое колдовство творилось волшебной короной. Пыль из хвоста окутывала народ, и всем сразу становилось легко и счастливо. Одно плохо - падающая звезда быстро тлеет. Потому звёздный народ брался за руки и по взмаху волшебной короны перелетал с одной звезды на другую. Но вот однажды один парень и одна девчонка не взялись за руки, и случилась беда: звёздное племя улетело без них. Те парень и девчонка сильно... грустили, - запнулся Миле. Начало истории кончилось, дальше пришлось придумывать, как пойдет. - Они сильно грустили, потому что не могли без короны купаться в звёздном шлейфе, и вообще думали, что каждый из них остался один: не видели друг друга, и всё тут, были каждый на своём краю звезды. А звезда падала, и никого больше не было. Тем двоим стало так обидно и страшно, что они сели каждый на своём краю и стали ждать: "Будь, что будет". Но скоро от звезды начали отваливаться куски серебристого льда и сыпалась мелкими искрами. И тогда тем двоим волей не волей пришлось уходить со своих краёв ближе друг к другу. Звезда всё разваливалась и рассыпалась, но те двое встретились, и очень сильно удивились, потому что думали, что каждый из них один. И, в общем... когда им стало совсем страшно, а от звезды остался один жалкий огрызок, они взялись за руки, и тут же оказались вместе со своим звёздным народом на новой падающей звезде.

   Он искоса поглядел на Альбертину. Она внимательно слушала.

  "Так и знал, что не стоит рассказывать вслух! Получилось не очень! Вот если бы записать!.."

  - Это про нас?.. - вдруг спросила Биби.

  - Да не... похоже просто.

  - Очень похоже. И мы на звезде, которая падает... будто.

  - Ну да... путешествовать мы не можем.

  - Зато до звёзд семиножки не дотянутся. Они их не заплетут. Мама тоже хотела путешествовать, как папа, а путешествовал только он один. Спасибо, Миле, что ты показал мне звёзды... а те двое путешествовали не из-за короны, просто за руки держались. Если бы кто-то один на звезде остался, тогда бы не с кем было держаться за руки.

   Ладонь Альбертины перелегла с черепицы на его тёплую руку.

  - Тогда бы я так не придумал, - пробубнил он. - Кому нужны грустные рассказы про одиночек, кто даже не знает, как спастись?

  - А мы знаем?.. - спросила Альби и убрала руку. Миле понял, зачем она его трогала, и совсем смутился. Но тут на тёмной улице он заметил человека. Незнакомец в мятом сером плаще стоял внизу и осматривал крыши.

  - Уходим, скорее! - подхватил Миле Альби за руку и повёл её назад в дом. Через люк они спустились на чердак, торопливо сбежали по лестнице, и лишь когда потайная дверь-шкаф закрылась, с трудом отдышались.

  - Кто там? Семиножка? - беспокойно прошептала Альби.

  - Не знаю, может быть шелуха. А может быть кто-нибудь прячется в пустом квартале от Семёрок, как мы.

  - Но мы-то дома сидим. Он нас видел?

  - Нет, не видел. Ночью темно, - попытался её успокоить Миле.

   Он проверил щиты на окнах и велел Альби ложиться спать. Скоро рассвет. Миле затаился в своей кровати и вслушивался, не скрипит ли в пустом доме паркет, не хлопают ли внизу двери, не простукивают ли стены Семёрки?

  ***

  - Миле?.. Миле, ты слышишь! Миле, вставай! - трясла его за плечо Альбертина. Миле проснулся и сразу вскочил. Один фанерный щит снят, в комнате сумрачно, занавески задёрнуты. Снимать ставни - его работа, но, видимо, он чересчур долго спал.

  - Миле, они там! - кивнула Альби на свободное окно. Миле услышал деревянный стук, скрип ржавых петель. Подкравшись к окну, он осторожно выглянул за занавеску. По улице расхаживали незнакомцы в плащах и костюмах, входили в подъезды, пробовали отпереть забитые досками двери, заглядывали в окна первых этажей и даже залезали на крыши. Лица серые, сосредоточенные и пустые.

   В парадной хлопнула дверь, в их доме застучали шаги, скрипнули доски. Миле взял Альби за локоть и усадил на кровать. Скрыться из убежища некуда. Разве в окно? Но и падать с четвёртого этажа - перекалечишься. А если найдут - схватят и будут держать до появления Семёрок, или потащат к ним силой.

   Стук приближался. Марионетки обыскивали этажи и квартиры. Вот по лестнице загрохотали каблуки, рядом с убежищем зашаркали. Над головой заскрипело. Альбертина нашла руку Миле и крепко стиснула пальцы.

  "А если сейчас щепку выдернут?" - вспомнил Миле про трубу. Шаги остановились точно возле книжного шкафа. Миле показалось, кто-то потряс его и попробовал сдвинуть. Но, если не повернуть рычаг изнутри, тайная дверь не откроется. Силой выламывать шкаф марионетки не стали. Вокруг минут пять кто-то топал. Миле с Альбертиной сидели как мыши и ждали, когда марионетки уйдут.

   Но даже когда всё затихло, они не шелохнулись. На улице ещё хлопали, лязгали и стучали. Наконец, Миле не вытерпел и подошёл к окну. Между занавесок были видны дома напротив и кусок каменной улицы с трамвайными рельсами. Марионеток почти не видно. Альбертина легла на кровать, натянула одеяло и отвернулась к стене.

   Близился вечер. Улицы расселённого квартала затихли. Когда стемнело и Альби проснулась, Миле пошёл в кухонный угол и взялся готовить им ужин: кран открыл тоненькой струйкой, спичкой долго елозил по коробку, чтобы не чиркнуть, тихо поставил кастрюлю на плитку. Пока он вдавливал нож в консервную банку, внизу опять застучали.

   Вздрогнув, Миле вперился взглядом в дверь. Тройной стук повторился - свои? Но кто мог пройти сквозь марионеток? За окном стемнело. Шелуха не следит за районом? Опять постучали.

   Миле посмотрел на испуганную Альби, вытер руки, спустился по лестнице и взялся за рычаг.

  - Кто там? - спросил он.

  - Бертранд.

   Миле выдохнул, и шкаф отъехал в сторону. Снаружи и правда стоял подпольщик.

  - Вы как?

  - Нормально, кажется...

  - Слава богу, - зашёл Бертранд. На тайной лестнице пахнуло одеколоном, зашуршал плащ. Лицо у подпольщика было бледное, как у призрака, но взгляд лихорадочный. Бертранд держал подмышкой широкий бумажный пакет.

  - Пойдём-пойдём... - поторопил он, и первым поднялся по лестнице в комнату.

  - Бертранд! - с облегчением обрадовалась Альби, видимо, ожидала увидеть какую-нибудь семиножку. Подпольщик обнял её свободной рукой и поцеловал в голову.

  - Испугалась? - спросил он. Альби кивнула.

  - Ничего, сейчас никого нет, не бойся. И ты, Миле, молодец. Вас никогда не найдут.

  - А зачем вы пришли? - спросил Миле.

  - Про... захотел проведать, - оговорился Бертранд и отвернулся. В животе у Миле неприятно сжалось.

  - Марка не было, и Агнесса занята. Такие новости. Да уж, облава... а я вам принёс... - показал Бертранд на пакет, отодвинул стул и присел. Он выглядел неуютно, как не в своей тарелке.

  - А вы с собой оружие носите?

  - Нет. А зачем? Ах, да... - растерялся Бертранд.

  - Принесите мне револьвер.

  - Ты будешь стрелять? - не поверил старик. - В людей?

  - Нет, он будет стрелять в семиножек! - воскликнула Альби.

  - Если понадобится, то буду стрелять.

  - Мальчик мой, они ведь такие же как мы, только подневольные. Мы ведь ещё можем всех освободить, когда свергнем Семёрок.

  - И много вы освободили?

   Бертранд умолк. На его лице выразилась давно задавленная в себе мука.

  - Да, не важные из нас солдаты. Но мы те, кто остался, кто борется. Наверное, кажется, что подпольщики - все герои, раз не связались с Семёрками, что мы любим нашу родину больше жизни. Так и было, наверное, в первые годы. Теперь у каждого из нас своя причина бояться Семёрок, ненавидеть их и не смериться.

  - Если вы не солдат, то кто вы тогда?

  - Я?.. Я пианист. Давным-давно, миллион лет назад играл на эстраде, аккомпанировал Агнесс. А она пела.

  - Пела?..

  - Да, мы были прекрасным дуэтом. Выступали в кабаре и ресторанах, кочевали из города в город. У меня был чёрный смокинг, рояль, а у неё томное меццо-сопрано и платье с блестками. Никогда не думали, что нам будет так не хватать сцены... Но всё в прошлом, - он поправил шляпу на вспотевшем лбу. - Завтра вечером мы посадим вас на поезд из города.

  - На поезд?

  - Да, собирайтесь. Разрешения на выезд подделаны. Завтра за вами приедет Марк и проводит на станцию. Осталось всего один день потерпеть.

  - А папа? - вспомнила Альби.

  - Да, что с нашими родителями?

  - С ними всё хорошо. Родители очень просили о вас позаботиться, - нервно улыбнулся Бертранд. - Они сильно нам помогают.

   Миле хотел спросить "как это "помогают"?", но глянул на Альби и промолчал.

  - А это... - указал Бертранд на пакет, - чтобы вам не скучалось. Рисуйте, и не переставайте мечтать, как мы. Мечтать о свободе. Семёрки ведь только этого и хотят.

   Он ушёл, Миле закрыл дверь и вернулся к Альби. Начались сборы. Всё сказанное подпольщиком никак не могло улечься в душе. В облупленный чемодан Миле уложил бельё и дневник с ручкой, кое-что из продуктов. В свой багаж Альби сгребла рисунки и платья.

   Миле вскрыл пакет Бертранда. Внутри лежал переплетённый красной лентой альбом с плотными белыми листами.

  - Какой красивый! - подошла Альби.

  - Довоенный, наверное, - Миле развязал бант, разделил альбом поровну и отдал стопку листов Альбертине. - Я запишу наши сказки, а ты нарисуй к ним картинки.

   Альбертина взяла свою часть листов.

  - Но у нас только две сказки.

  - Ничего, я обязательно сочиню ещё. Для тебя сочиню.

  ***

  "Башни и минареты восточного города окутал зелёный туман. Тучи закрутились над куполами дворца, затихшими рынками и пустынными улочками. Ослик торопливо вёз тележку из города, а зелёный туман катился за ним по пустыне. В тележке сидела семья: отец, мать и двое детей. Отец громко пел волшебную песню, а из глубины тумана ему отвечал древний таинственный голос. Башни и минареты за колёсами телеги обрушились, городская стена развалилась на куски. От города остались только руины. Зелёный туман гнался за семьёй, огибал тележку полумесяцем, но не мог поглотить. Жена и дети подпевали отцу, пусть никогда не слышали его странной песни. И таинственный голос отвечал им угрозами из тумана и катился за семьёй неотступно.

   Даже ночью, когда они останавливались для отдыха: дети спали, ослик дремал, а отец пел защитную песню, а после него мать подхватывала до рассвета. И снова в путь.

   Спустя много дней они привыкли к голосу из тумана, как к пятому человеку в семье. Еда и вода кончились, но ни в сёла, ни в соседние города семья не заезжала. На все поселения падал туман, рушил каменные дома и стены, а люди в них пропадали бесследно.

   Когда дети и взрослые почти умирали от жажды, на горизонте сверкнула белая башня. Второй такой в мире нет, да и эта давно заброшена. К ней отец и повёл ослика, а тот из последних сил тянул расхлябанную тележку. Все вместе, и ослик тоже, они поднялись по лестнице. Песня эхом летала внутри белых стен, а жена с детьми повторяли волшебное заклинание.

   Туман подступил к башне. Зелёными клочьями скрыл пустую телегу, окутал подножье и поднимался всё выше и выше. Семья завела ослика на самый верх и пела, и ветер трепал их одежды, а солнце едва пробивалось сквозь зелёные клочья тумана. Но белая башня не рухнула от губительного касания.

  - Хватит! - прогремел древний голос. - Хватит, волшебник! Умолкни и прими свою кару за то, что разбудил меня песней!

  - Я разбудил тебя, потому что жители дворца и всех окрестных городов хотели получить твою силу! Но моя семья ни в чём не виновата!

  - Нет, вы ничего не понимаете, люди! Любой, кто скажет хоть слово из моего древнего заклинания, должен ответить жизнью! Пока звучит хоть один голос, поющий его, я не успокоюсь и не смогу крепко спать!

  - Тогда не трогай ни меня, ни семью, ни нашего ослика, а забери голос! Пусть волшебная песня замолчит навсегда, зато мы останемся живы!

  - Вот какой ты, хитрый волшебник? Ну что же, пусть так! Я вас пощажу, но отныне и впредь вы и ваши потомки не сможете вымолвить ни единого слова! И тогда..."

   Миле прервался - Альби едва не плакала.

  - Ты чего?

  - Песню жаль!.. - хлюпнула носом Альбертина. Миле крепко задумался. Он и так сочинил сказку, чтобы в ней никто не пропал, даже ослика затащил на самый верх башни, а Альби всё равно не понравилось. Подумать только, ей было жалко песню!..

   Стояла глубокая ночь, почти что рассвет, но оба не спали. Вещи собраны, на столе бумага с рисунками, исписанные крупным почерком листы, акварель и банка с кистями, красная лента в альбоме. Море и Ветер, звёздный народ на падающей звезде - всё это Альбертина нарисовала за одну ночь, а Миле записал. Но, когда пришло время третьей, последней сказки, она оказалась такой же волнительной, как завтрашний день отъезда.

   Зелёный туман грозил поглотить будто не семью волшебника, а самих Альбертину с Миле.

  - Ну, ты чего. Это ведь только песня...

  - Не только песня! - шмыгнула носом Биби. - Не убивай её! Ты ведь можешь, ты всё придумал! Не записывай, иначе... иначе всё это правда!

   Миле нахмурился. Теперь конец сказки был и ему не по душе. Но как теперь выкрутиться?

  - Я не буду такую картинку рисовать! - выставила условие Альбертина.

  - Ну, ладно-ладно... Ты только пойми: волшебник предложил голос, не потому что мне так хочется. Просто волшебник он... хитрый. Вот, послушай, что было дальше...

   Биби осторожно кивнула и отпустила запястье Миле. Тот откашлялся и снова взялся за ручку. Недописанный рассказ лежал перед ним. Миле пожевал нижнюю губу, придумывая другую концовку.

  "- Вот что... - сказал волшебник туману, - раз ты отнимаешь у нас голос, то дай хотя бы спеть ещё напоследок.

  - Хорошо, - ответил зелёный туман. - Только не ту гадкую песню, из-за которой я не могу вас схватить! Пойте другую!

  - Ну, раз ты хочешь... - и волшебник завёл новую песню на незнакомом никому языке. И его жена, и дети подхватили, и даже ослик заревел.

  - Что ты делаешь?! - воскликнул туман. - Это же та, особая песня, которая не может быть спета!

  - Ещё как может! - откликнулся волшебник. - Если ты сам попросишь!

   Туман понял, что его обманули. Хотел захлестнуть белую башню, но сил ему не хватило. Люди и ослик пели всё громче, и зелёный туман растворялся, пока его совсем не стало. И все люди, кого он хватал в городах, освободились, и все замки, дома и стены отстроились. И никто о зелёном тумане больше не вспоминал, а слова этой песни семья волшебника хранит до сих пор, и поёт, чтобы древнее зло не вернулось".

  - Так лучше? - спросил Миле.

  - Угу... - вытерла лицо Альби. - Так я что-нибудь нарисую.

   К восходу появился третий рисунок: белая башня в изумрудном тумане и маленькие фигурки на ней вместе с осликом.

  - Красиво, - похвалил Миле. - Теперь будет что вспомнить.

  - Будет... - вздохнула Альби, пока Миле раскладывал листы по порядку.

  - Теперь это твой альбом. Никому его не отдавай.

  - Даже королю семиножек?

  - Тем более королю семиножек.

   Рисунок башни ещё не высох, и Миле решил собрать альбом на ленточку утром. Последняя ночь в низенькой комнате с пятном на потолке, засаленными обоями, копотью от керосинки и обшарпанной мебелью.

  "Как там будет дальше?" - думал Миле в своей койке. - "Меня, что, в новый приют? А её куда? Отдадут другим взрослым?.."

  - Может мы поедем к морю, - мечтала Альби в кровати.

  - Может.

  - А может далеко в горы, куда семиножки никогда не долезут.

  - Угу...

  - Мы построим там дом.

  - С садом на крыше.

  - Нет. Хочу с садом на улице.

  - Ладно. Построю тебе дом с садом на улице. В горах.

  - Не обманываешь?

  - Я никогда не обманываю.

  - Можно сегодня я посплю у тебя? Я с папой спала.

  - Ты сильно скучаешь?

  - Да...

  - Давай напишем письмо родителям. И отдадим Марку.

  - Зачем? Они нас встретят.

  - Встретят... а вдруг письмо раньше нашего к ним придёт?

  - Тогда давай.

   Миле кивнул. Хотя ужасно слипались глаза, он дождался, пока Биби нацарапает его авторучкой короткое письмо отцу. Когда же он сам взял нагретую в её пальцах ручку и принялся выводить "Дорогие родители", то не знал, что писать дальше. Миле не видел их шесть долгих лет... Мама, наверное, изменилась, а отец постарел. Они оба работали на химическом заводе. Миле помнил, как по будням он оставался один на весь день с кастрюлькой тёплого супа или каши на плитке, и должен был заботиться о себе сам. Он читал, слушал радио, играл пружинками и шестерёнками из старых разбитых часов. В выходные в их комнате всегда что-нибудь жарилось, двигалось или стиралось. Иногда Миле с семьёй ходил в парк. Отец катал его на лодке, мама любила качели. О Семёрках тогда старались не думать... Мама прихватывала волосы ободком, а у отца были усы - это всё, что он помнил. Ни лиц, ни голосов теперь толком и вспомнить не мог. От колючей щеки отца пахло одеколоном и табаком... что шепнула ему мама, когда Миле забирали?..

  - Миле! - окликнула Альбертина, и он проснулся.

  - Миле, стучат!

   По дому разнёсся удар, потом второй, третий - свои. Миле сгрёб письмо со стола и сунул в карман. Между краями фанеры и окон тускло светил вечер. После бессонной ночи Миле с Альби опять проспали весь день.

  - Это Марк, - протёр он лицо.

   Альби закивала и поспешила к своему чемодану. Миле вышел из комнаты и спустился по потайной лестнице.

  - Кто там? - спросил он у двери-шкафа.

  - Марк.

   Миле взялся за рычаг, но помедлил.

  - Это точно вы?

  - Открывай, шкет! Чего тормозишь?

   Миле отпер. Подпольщик в мятом костюме и кепи ввалился на потайную лестницу и закрыл дверь.

  - Готовы?

  - Да.

  - Тогда шустрее! Посадим вас в тачку Агнесс, довезём до поезда. Там наш знакомый, спрячет вас в отдельном купе. Бертранд с вами поедет. Сейчас он на стрёме.

  - Куда едем? - Миле едва поспевал за Марком наверх.

  - В порт. Пойдёте грузовым судном. Главное пролив пересечь, а там Семёрки до вас не дотянутся.

  "Значит Альби всё-таки увидит море!" - обрадовался Миле про себя. Когда они вошли в комнату, Альби торопливо и бестолково собирала альбомные листы на ленточку.

  - Чего вы копаетесь?! - поморщился Марк. Миле кинулся ей помогать. Марк схватил чемоданы, заглянул в кухонный угол к газовому баллону и в туалет.

  - Скорее! Бросьте свои бумажки, не ковыряйтесь!

   Миле успел завязать альбом и сунуть его Альбертине, как вдруг в дверь-шкаф опять постучали: три стука - свои. Но Марк отставил чемоданы и вытащил револьвер.

  - Должны были внизу подождать. Здесь останьтесь, спрошу, что случилось.

   Марк спустился по лестнице к тайной двери. Миле подошёл к порогу их комнаты.

  - Не уходи, Миле! - жалобно окликнула Альби от окна.

  - Да я здесь! Только с порога посмотрю...

   В самом низу тайного хода Марк окликнул: "Кто там?". Миле расслышал голос Бертранда, но Марк не спешил открывать. Он спросил, почему Бертранд не на карауле. Тот что-то промямлил, Марк приподнял револьвер выше, и тут в дверь несколько раз выстрелили. Марк прижался к стене, Миле отпрянул от лестницы, за спиной грохнуло выбитое стекло и затрещала фанера. Дико вскрикнула Альби - её тащили на улицу! Миле подбежал и выдернул Альби из цепких лап. Под окном застрекотало. Внизу громко треснула дверь. Марк как ошпаренный влетел в комнату - без револьвера и с окровавленной рукой. Он пытался навалиться плечом на входную дверь, но ту быстро вышибли.

   В комнату ввалились марионетки, втолкнули Бертранда. В глазах у Миле потемнело, когда его развернули за плечо и ткнули лицом к стене. Точно также поставили Альби и двух подпольщиков. В затылок Миле упёрся холодный ствол.

   Сзади шипели и харкали на незнакомом языке. Семёрка расхаживала по дощатому полу, поскрипывая ногами. Миле видел подпольщиков, перекошенное от боли и злобы лицо Марка. Бертранд пытался говорить на ломаном языке оккупантов, но Марк процедил через зубы:

  - Да завались ты! Всё равно всех...

   Семёрка ужалила его в затылок. Марк грудой упал у стены. Альбертина в голос заплакала. И тут Бертранд ринулся на Семёрку, повалил её на марионеток, и крикнул: "Бегите!". Миле схватил Альби за руку и кинулся прочь. Вслед ему зашипели. Внизу караулила шелуха, но зазевалась и не ожидала, что Миле её оттолкнёт. Они выскочили из дома на полутёмный тротуар. К окну была приставлена пожарная лестница. Самая главная Семёрка громко зацокала, зашипела и приказала шелухе схватить их, но тут над головой хлопнули выстрелы, а следом весь мир раскололся. Улицу заволокло дымом. Миле укрыл Альбертину. Из убежища вырвался синий газовый факел. Под градом кирпичей Семёрки упали, а Миле потащил Альбертину дальше по улице.

   Сзади громко просигналил клаксон. Миле думал: марионетки догоняют их на машине, и обернулся. Круглые фары ослепили глаза. Автомобиль подъехал, за рулём была Агнесс.

  - Запрыгивайте! - открылась дверца. Миле с Альби забрались в машину, и Агнесс ударила по газам. Альби плакала и прижимала к груди чудом спасённый из квартиры альбом.

  - Марк с Бертрандом... - не узнал Миле своего голоса. Тот пищал и кривился.

  - Ясно, - обронила Агнесса. - Вот что, ребята, мы едем на станцию. Поезд прибудет - последний.

   Она мельком глянула на Альбертину. Губы её задрожали, Агнесс стиснула руль до побелелых костяшек и сквозь силу запела:

  "Я вспоминаю большие бульвары,

  Спешащих людей, болтливых людей,

  Я вновь вижу Оперу,

  Освещающую сиреневый вечер..."

   Миле ошалело двигал высохшими губами. До него дошло: подполья в городе больше нет.

   Впереди мелькнуло что-то коричневое.

  - Осторожно! - успел крикнуть он. Перед бампером выскочила Семёрка. Агнес вывернула руль, завизжали тормоза, и машина с треском и глухими хлопками свалилась в яму.

  ***

  - Альби! Альби! Ты слышишь меня?! - звал Миле. Она открыла глаза и увидела звёзды. Тысячи голубых огоньков мерцали в темноте, перетекая друг в друга. Под спиной мягко пружинил и покачивался гамак. Как давно она не засыпала в отцовском саду.

  - Альбертина!

   Но откуда в саду Миле? Какие странные голубые звёзды на небосклоне... Нет, она не на крыше отцовского дома и не в гамаке. Альби в глубокой подземной пещере, на паутине.

  - Миле! - захотела она привстать. Как больно в затылке! Голову жжёт! Альби потрогала шею и нащупала паутинку.

  - Миле! Миле, меня подплели!

  - Не плачь, всё в порядке. Ты не марионетка и не шелуха, ты ведь чувствуешь! И я тоже чувствую, я так зол! Я бы всех семиножек сейчас передавил!.. Только к сетке прилип. А ты?

  - Я?.. - Альби опасливо огляделась. От стены до стены раскинулась сеть. Ноги привязаны, на животе плотный липкий канат, но руки свободны. В одной руке стиснут альбом.

  - Альбертина-а... - зашипел чей-то голос.

  - Кто здесь?

  - Не бойся, я тут!

  - Нет, Миле! Кто-то говорит со мной, слышу!

  - Слышишь кого?.. Я никого не слышу.

  - Альбертина-а...

  - Нет, тут кто-то есть, он со мной говорит!

  - Тихо, Альби, не кричи! Они, наверное, рядом, караулят у паутины.

  - Они говорят, Миле. Ты мне не веришь?

  - Не плачь, верю конечно!.. Странно только, семиножки ведь не разговаривают.

  - На паутинке их можно услышать. А где Агнесса?!

  - Где-то, наверное, тут... не плачь, надо придумать, как выбраться. Только... Тс-с! Кто-то идёт! Паутина дрожит!

   Паутина и правда подрагивала, и дрожь проникала в затылок.

  - Миле, мне страшно!

  - Не бойся, я здесь!

  - Альбертина-а... - опять позвал голос. - Ты узнаёшь меня, Альбертина?

   Под свет огоньков вышла женщина. Босыми ногами она ступала по тоненькой паутинке, как канатоходец. Знакомое лицо взирало на Альби, губы слегка шевелились, и в голове у Альбертины звучал голос.

  - Ты узнаёшь меня, Альби?

  - Мама?

   Но следом за мамой из темноты выползла большая белая туша на семи цепких ногах. За паутинку маму вёл сам подземный король. Альби точно бы расплакалась, если бы не Миле.

  - Не подходи к ней, образина! Сожри кого посмелее!

  - Тиш-ше, малыш-ш... - шипел семиножка. - Мы вовсе не людоеды. Вы так мало знаете про нас-с.

  - Ага, обманывай кого другого! Если не едите людей, так отпустите нас и не троньте!

  - Нет, малыш-ш, сначала мы поговорим.

  - О чём ты ещё хочешь говорить?

   Король не поворачивался кМиле. Он подполз ближе к Альби. Та спрятала альбом за спиной.

  - Где твои рисунки, дочка? Мама так хочет на них посмотреть.

  - Альби! Ничего ему не показывай! Это наши рисунки и сказки!

  - Зачем тебе мои рисунки? - спросила Альби.

  - Чтобы сохранить узоры. Смотри... - указал семиножка коготком вдаль. В темноте засверкала прекрасная сеть. Большущая паутина была натянута посреди подземелья. Её нитки и прожилины сплетались в хитроумное кружево и мерцали радужными огоньками. В отсветах кружева Альби увидела других семиножек. Те жались по стенам пещеры, пока шла аудиенция у короля.

   Мама Альби осталась рядом, а король пополз к радужной паутине.

  - Скажи мне, Альби, это красиво? - забрался он и затаился посреди паутины.

  - Очень...

  - А-а, вот и славно. Мне так хотелось узнать, хорош-ша ли моя паутина, вот я вас и привёл.

  - Только для этого?! - воскликнул Миле.

  - Нет, не только для этого. Такие как вы, кто много придумывает и записывает, и рисует - опасны для наш-шей красивой паутины. Мы ищем вас среди детей и стараемся подплести ваш-ши нити в красивую паутину. Пусть мы не знаем, что такое "красиво", "хорошо" или "плохо", но знаем, что такое "опасно".

  - Конечно, если бы вы знали, что такое "хорошо" или "плохо", то не подплетали людей!

  - Мы? Мы лишь часть этого мира, где все разумные существа живут на одной ниточке. Свою паутину нам без вас не соткать. Сеть мы вытягиваем из людей, из того, что вам больше не нужно. У каждого в голове есть своя паутинка, и мы, семиножки, вытягиваем её для себя. Всё начинается с маленького желания. Желание, как червячок, точит вас, не даёт вам покоя, заплетается в зыбкий кокон из намерений и планов. Там, в тёплом коконе, желание зреет и превращается в искреннюю мечту. Стремясь поскорее исполниться, мечта вырывается в настоящий, жестокий мир. Но здесь её ловим мы, семиножки. Смотрите...

   Лёгкая голубая бабочка затрепетала крылышками над Альби. Она появилась будто бы из ниоткуда, закружилась, осыпала темноту искристыми огоньками и полетела к радужной паутинке.

  - Стой! - закричала Альби. - Не лети туда!

   Но огонёк успел прилипнуть на кружево, и тотчас в сети показались сотни таких же трепещущих бабочек, кто прилип раньше.

  - Уху-ху! Вот ваши человеческие мечты, которые хотят сбыться! - заухал подземный король. - Вы видите их, потому что оба на паутинке. Много мы наловили под вашим городом... Но мечту не поймать, не пленить ничем больше, кроме как неисполненными мечтами. Внутри тех, кто не исполнил мечту, остаётся тот самый кокон из планов и зыбких решений. Он тяготит вас, вгоняет в уныние, и люди сохнут и мучаются. А мы, семиножки, вытягиваем кокон за ниточку и плетём из него сеть для свободной мечты! А когда она попадётся и не исполнится, в человеке опять будет кокон для нас...

  - Вот вы какие! - воскликнул Миле. - Не строй из себя, будто вы помогаете людям! Вы живёте за счёт людей: берёте из нас и чувства, и паутину! Зачем вы выползли из-под земли? Сколько хороших людей подвязали, весь город опутали, а теперь и до нас добрались! Зачем тебе мы с Альбертиной?!

  - Мы выползли из-под земли, чтобы быть к вам поближе, и чтобы ваши мечты поменьше сбывались. Видишь, как много бабочек ловится в сеть? Чем тяжелее человеку, тем он больше надеется и мечтает, и тем меньше у него получается.

   И Альби стало грустно от вида бабочек в плену короля. Люди в затянутом городе хотели освободиться, надеялись на спасение, сопротивлялись, а из их надежд семиножки сплетали сеть.

  - Разве плохо на паутинке? - шипел король. - Марионетки не тоскуют и не грустят, они почти счастливы. Я знаю все их мечты, я исполнил их! Марионетки - наши глаза, наши уши, наши верные руки. Их больше не гложет разочарование, как тех, кто на свободе... Скажи, Альби, чего хотели твои родители? Помнишь?

  - П-путешествовать?..

  - Да. Они оба хотели путешествовать. А уехал только отец. Из-за тебя, из-за маленькой Альби твоя мама осталась дома, и её мечта высохла, сжалась в кокон. Твоя мама оставила нам паутинку, и мы по ней приползли.

  - Он врёт тебе, Альби! - крикнул Миле. - Пусть мечта не сбылась, но у мамы есть ты! Она мечтала, чтобы ты выросла счастливой, здоровой и умной! Эта её новая мечта была самой главной, и она делала всё, чтоб тебя сохранить! А семеножки делают всё, чтобы люди только думали о мечтах, но никогда их не исполняли!

  - Исполненные мечты... - сжался король на паутине. - Да, люди много мечтают, особенно дети, а после разочаровываются, или не могут исполнить свои мечты. И мы подвяжем вас на липкую паутинку, где вам будет хорош-шо, где вам будет тихо, и вы сможете смотреть внутрь себя и видеть дивные сны о мечтах, которые я, подземный король, покажу вам. Вы привыкните, так что и не захочется уходить. Исполненные мечты рвут узор, приносят и семиножкам, и наш-шим марионеткам немало боли. Так что мечтайте о звёздах, которые вы никогда не увидите, мечтайте о море, до которого вы никогда не доедите, мечтайте о песне, которую вы никогда не споёте. Ведь детские мечты - это глупость, которая накормит лишь нас, семиножек. Потому, скажи, Альби, где ты прячеш-шь альбом? Я избавлю тебя от лиш-шней глупости, а взамен отдам твою маму и освобожу вас от паутинки.

  - Нет, ты хочешь альбом не для этого! - не верил Миле.

  - Заткни рот, мальчиш-шка, не тебя спраш-шивают! - грозно ответил король, а мама подошла к Альби. - Отдай мне рисунки и сказки, и тогда все вы будете счастливы, вечно.

  - Не слушай его! Он что-то затеял!

  - А ты нас отпустишь?

  - Слово подземного короля.

  - Миле, это ведь мама... - жалостно поглядела Альбертина на Миле.

  - Это твой альбом, Альби, - сказал он. - Все свои сказки я сочинял для тебя.

  - Уху-ху! Вот и отлично! - довольно ухал король. Альбертина достала альбом. Руки дрожали. Ей так не хотелось отдавать сказки с рисунками семиножкам! Но мама тянулась к ним. Но, перед тем, как отдать, Альбертина раскрыла альбом и показала ей сказки.

  - Смотри, мама! Это море, которое ты так хотела увидеть! И Ветер, который помог Морю увидеть землю!

  - Что ты делаешь-ш?! Закрой немедленно! - зашипел подземный король и заёрзал на паутине. Откуда-то подул ветер.

  - Давай ещё, Альбертина! Покажи ему всё! - воскликнул Миле.

   Альби спешно перевернула страницу.

  - Звёздный народ на звезде! Они путешествуют вместе, когда держатся за руки!

   И ветер в пещере подул с удвоенной силой, и радужная сеть заколыхалась, а крылышки бабочек затрепетали.

  - Просто отдай альбом, Альбертина, а не показывай его, не читай! - скрипел король семиножек. Но глаза мамы живо пробегали по строчкам, она шевелила губами и рассматривала рисунки. Альби перестала дрожать и раскрыла альбом на новой странице.

  - А это башня, семья волшебника и ослик поют против злого тумана!

   Свежий ветер ударил по паутине. На его быстрых волнах в пещеру влетела морская птица и с криком ударилась в сеть. В радужной сетке осталась дыра.

  - Что вы наделали, дети! - заклокотал король. - Мечта записанная и нарисованная - всё равно что мечта исполненная! Она рвёт нашу сеть! Нет, вы должны стать хмурыми взрослыми с засушенными мечтами! Немедля закройте альбом!

   Но поздно! Альби отдала альбом в руки мамы и её лицо ожило. Паутинка иссохла и отпала от головы. На порыве свежего ветра в пещеру влетели две новые птицы - белая громко пела, а звёздная неслась с ярким шлейфом! Они порвали паутину хитрого короля, и бабочки освободились, а король семиножек с громким уханьем шлёпнулся в темноту, ведь без паутинки не мог даже крикнуть по-человечески!

   Семиножки переполошились, кинулись спасать короля, а паутинка на затылке Альбертины отпала. Альби обняла свою маму. Три птицы кружили по волшебной пещере, бабочки вытянулись в голубой шлейф, и все вместе выпорхнули сквозь тоннель. Миле заметил, куда они вылетели, и потянул Альбертину с её мамой на волю. Бабочки вывели их через путанные тоннели, а ближе к поверхности беглецы услышали урчание мотора. Машина Агнессы буксовала колесом в яме.

  - Как вы выбрались?.. А, не важно! Толкнём вместе, ну!

   И все вместе они толкали машину, пока та не выехала.

  - Ты ранена? - заметил Миле рваную дырку на рукаве кожаного плаща.

  - Царапина ерундовая. А это кто?

  - Это моя мама! - ответила Альби, и мама всем улыбнулась. Машина прибавила ходу. Солнце вставало над городом, где семиножки трусливо сбегали под землю, а люди оживали из марионеток. Агнесса запела их любимую с Бертрандом песню.

   Исполненные мечты оказались сильнее оружия и поразили короля семиножек в самое сердце.

   Вихляя погнутым колесом, машина подъехала к станции. Вдалеке гудел поезд.

  - Гляди, Биби, а это не твой отец? - прищурилась Агнесс. Альбертина вцепилась глазами в людей возле станции и увидела папу. Он собрал кого мог, чтобы уехать на поезде к морю. Среди них Миле разглядел и своих родителей и тоже обрадовался, ведь не встречался с ними долгих шесть лет.

   Все спасённые уехали к морю, на котором ни одна семиножка их не достанет. К тому самому морю, которого так давно не видели люди. К тому самому морю, у которого никогда в своей жизни не были дети. К тому самому морю, о котором мечтает каждый живой человек, кто не на паутинке.

  ***

   В дверь купе постучали. Агнесса вышла в вагонный коридор и поёжилась от промозглого осеннего холода. Перед ней стоял проводник в форме.

  - Через час прибудем. Как дети? Спят?

   Агнесса кивнула и поправила правой рукой накинутый поверх плеч кожаный плащ. Левая рука висела на перевязи.

  - Всё-таки вывезли... - обронил проводник.

  - Марк так решил.

  - Да, он из тех, кто держит слово.

  - Был из тех.

   Железнодорожник умолк. Козырёк фуражки спрятал глаза.

  - Вот, доказательства... - достала Агнесс три металлических жетона. На каждом была отчеканена крупная цифра "семь" и слова на иностранном языке. - Отвезёшь, пока мы плывём.

   Проводник взял жетоны и взвесил их на руке. Фуражка приподнялась, он тяжело посмотрел на Агнесс.

  - Это стоило того.

  - Стоило, - смотрела она сквозь железнодорожника. - Я могу идти?

  - Конечно. Будьте в купе до приезда в порт. Руку спрячь. На станции я вас выведу.

   Агнесс плотно задвинула дверь. За мутным окном купе пролетали голые осенние деревья, похожие на пауков в дымчатой паутине. Миле с Альбертиной спали на откидных полках. Агнесса присела на краю возле Миле. Рука мальчика выбилась из-под одеяла. На запястье синела татуировка с его личным номером. Биби отвернулась к стене и замерла: может правда уснула? Она хотя бы перестала плакать. На столике лежал альбом. Агнесс взяла его и переплеснула страницы. Неловкий рисунок кружевной паутины. Злой, но жалкий паук с семью лапками барахтается внизу, а кривые паучата стараются ему помочь. Другие рисунки - гораздо красивее и ярче - и звёзды, и море, и башня в зелёном тумане; их рисовал не Миле. Зато он записал сказки.

   На первых же строчках Агнесс крепко зажмурилась. Боясь потревожить ребят, она вернула альбом на место, а потом откинулась затылком на вагонную стенку.

   В сказках сбывается всё. Но сколько есть сил, сколько ей отпущено в жизни, она будет бороться и рвать паутину по-настоящему.

  Руслан Дружинин

  На паутинке