Дочери богини Воды (СИ) [Мария Шурухина] (fb2) читать онлайн

Пролог

…Не жди добра от ведьмы. Беги, как только увидишь, не слушай, как только услышишь. Не вступай с ней ни в связь, ни в сговор. Бойся ее. Однако остерегайся сделать ведьме что-нибудь непотребное, оскорбительное. Она запомнит и будет мстить. И не спасется от той мести ничто — ни сам ты, ни род твой, ни дети твои. Везде последуют несчастья и смерть. Ибо сила ведьмы — разрушительная.

(Древняя присказка)…

Мальчишки снова дрались. Глотали пыль на обочине, сцепившись, как дикие коты. Жители небольшой бедной деревушки настолько привыкли к этим дракам, что даже не пытались вмешаться. Укоризненно качали головами и проходили мимо, изредка косясь в сторону забияк.

— Ты мелкий вонючий таракан! — кричал тот, что постарше, смуглый, со смоляными волосами, в добротных, но теперь уже грязных, льняных штанах и безрукавке на голое тело.

— А ты — ворона, как есть ворона! Хватаешь то, что плохо лежит. Сказано же — моя рыбина! — верещал тот, что поменьше. У него были светлые выгоревшие волосы, которые уже слиплись от крови, текущей из раны на голове.

Смуглый держал в руке камень. Его лицо, с длинным заостренным носом было до того испачкано землей, что он и впрямь походил на вороненка, тощего и взъерошенного.

Рыбу они удили вместе. To есть, порознь, конечно. Но мелкая плотва и подлещик отменно клевали лишь в одной тихой заводи илистой речушки. Место делили. Косились друг на друга, втихую соревнуясь, кто больше поймает.

У одного начало клевать, второй с досады, что рыба не только сорвалась, но еще и червя обглодала, закинул удочку подальше. И обе лески сцепились. Из-за этого и рыбу вместе тянули. Крупная попалась. Даже не подлещик — целый лещ. За него и подрались.

— Моя она, — не унимался беловолосый. — Клевала у меня, значит моя!

— А кто тянул? Вытащил бы ты ее один, как же! — смуглый и не думал бросать камень, отстаивая свою правду. — Не подходи, вот как дам!

Беловолосый уже и слезы размазывал по лицу, отступал. В этой деревне никто не решался связываться с его противником. Смуглый был и высокий для своих одиннадцати, и сильный. И жестокий. Поговаривают, кошку как-то забил, тоже камнем. Она цыплят соседских передушила, не усмотрели. Цыплята — ценные в хозяйстве птицы. А то, что кошка была лучшей крысоловкой в хозяйстве, и грызунов этих у них отродясь не водилось, так что ему с того?

Смуглый видел, что беловолосый уже сдался. Ощущение легкой победы пьянило, захотелось крикнуть напоследок что-нибудь обидное, колкое. Он выбросил ненужный уже камень, подгреб себе рыбину и каркнул-выплюнул:

— А твоя сестра — ведьма.

Беловолосый побледнел. Он всего на год младше длинного задиры, а вон как… Ни сдачи дать, ни достойно ответить. Ведьма. Серьезное оскорбление.

Если твою сестру прилюдно обозвали ведьмой — это вызов. И не важно, что свидетелей не было. Важно, что он сам слышал. И от этого — мурашки по коже.

Беловолосый не удержался. Позорно развернулся и побежал. Дорожная пыль расплывалась перед глазами, и не видел он ни того, как смуглый выскочка довольно ухмыльнулся, ни того, как некоторое время спустя какой-то седой мужчина отвесил ему подзатыльник, вывернул руку и потащил к стоящему на особицу единственному новому дому в деревне.

А сразу за деревней начинался лес. Страшный, черный и выгоревший.

О том, почему лес сгорел, ходило много легенд. В одной из них говорилось про кузнеца, который жил здесь когда-то, на месте пожарища. Кузнец построил дом и привел в него молодую жену. Недолго прожили они в мире и согласии — жена кузнецу изменила. Как узнал он об этом — убил жену вместе с любовником. Закопал в саду и в тот же вечер запил с горя, забыв потушить на ночь горн в кузнице. Раскаленные угли вывалились на пол и дом загорелся. Вместе с ним сгорел и кузнец, а пламя переметнулось на деревья, стоящие рядом, а затем и на лес.

Согласно другой легенде, как-то раз на краю опушки ребятня играла в разбойников. Лес и так негустой — березы да осины. А мальчишки еще и молодые побеги дергали, стругали из них мечи и копья. Не понравилось подобное самоуправство Лесному духу. Обманом и хитростью завел он мальчишек в самую чащу, да там и оставил. Долго искали их всей деревней, но не нашли. Устав от поисков, кто-то в сердцах то ли зажженный факел бросил, то ли фонарь масляный обронил. Лес вспыхнул. И потушить не получилось. Весь выгорел. Вместе с мальчишками и спасателями.

А еще говорили, что виновата во всем ведьма. Стоило ей только поселиться в деревне…

Как бы то ни было, а лес с тех пор считают проклятым, заколдованным. И все потому, что новые деревья на месте пожарища так и не выросли. На редких участках кое-где пробивалась травка, лишайники, несколько кустиков папоротника. Земля, покрытая запекшейся коркой пепла, не родила больше ничего. А вокруг торчали черные обугленные пеньки и полусгоревшие стволы. Разные по высоте, они тянулись кривыми страшными лапами в небо, не падая ни от дождя, ни от ветра.

Селение, ранее носившее красивое название Иллар, означавшее на древнем языке «колокольчик», сейчас иначе как Черные пеньки и не обзывали. Возле выжженного леса рассыпалось с десяток ветхих домов, в которых обретались местные жители: старики и старушки, доживавшие свой век со времен пожарища — они-то и передавали легенды, а может, сами их и сочиняли; работящее население — мужчины и женщины, занимавшиеся, в основном, огородничеством и скотоводством; дети, которых можно было пересчитать по пальцам одной руки. Молодые пары сторонились проклятой деревни, предпочитая селиться где-нибудь в другом месте.

Поэтому новый дом, построенный здесь два лета тому назад, добротный и богатый, огороженный высоким забором с красивыми резными воротами, смотрелся величественно и одиноко.

Глава 1. Зверь, попавший в ловушку

Сегодня нужно было наколоть дров. Именно эту работу Роанна всегда откладывала на потом, хотя понимала, что без дров не растопишь печь. А значит, не испечешь хлеб, не приготовишь суп, кашу или картошку.

Колоть дрова для нее было физически тяжело. Весной ей исполнилось восемнадцать, а на вид — подросток подростком. Щуплая, бледная, с толстой льняной косой и россыпью еле заметных веснушек на лице.

Брат, конечно, всегда вызывался помочь. Но у него, такого же щуплого, как Роанна, и всего десяти лет от роду, не получалось как следует размахнуться, удерживая двумя руками тяжелый топор, и точно ударить по чурке.

Роанна жалела брата, частенько подсовывая ему работу полегче.

У нее самой от постоянной колки руки еще совсем недавно покрылись жесткими мозолями, запястья болели, ломило поясницу.

Хорошо еще дед Кенн, сосед, напилил и сложил во дворе Роанниного дома огромную поленницу березовых чурок, на целое лето хватило. Не бесплатно, разумеется. У Роанны были деньги, припрятанные совсем уж на черный день. Сейчас монеты неотвратимо таяли, а цены на дрова в этой деревне, благодаря выгоревшему лесу, оказались непомерно высокими.

Роанна положила чурку на колоду, размахнулась, ударила — спина привычно кольнула в пояснице. С проклятого топора-колуна так и норовил слететь обух, и Роанна с ужасом думала, что будет, если однажды он все-таки сорвется. Дед Кенн посоветовал замачивать топор в воде, чтобы дерево разбухало, и обух не выскальзывал из топорища. Но, наверное, именно этому топору такое средство уже не помогало.

Она успела расколоть три чурки — каждую на четыре полена, когда скрипнула покосившаяся калитка.

— Льен? Вода Пречистая! — Роанна с трудом разогнулась, отбросила топор с застрявшим в обухе деревом. — Да что же это такое! Опять?

Мальчишка аккуратно затворил за собой калитку, набросил щеколду и повернулся к Роанне. Глаз у него слегка заплыл — будет фингал, губа разбита, волосы на голове слиплись, рубашка в бурых разводах.

Отряхнув от щепок простую юбку из некрашеной ткани, Роанна подошла к Льену, взяла за плечи, заглянула в глаза.

— Ну? Что на этот раз?

— Я… поскользнулся. Упал на камень и одежду вымазал.

Будто Роанну так легко обмануть. Врет братец, и она чувствует, что врет.

— А где же твоя удочка?

— У-удочка? — протянул Льен. — Потерял…

— Снова с Варгом подрался?

— С ним, — зло подтвердит Льен, — я его ненавижу!

Наверное, удочку в пылу ссоры на речке обронил и, конечно, не подумал за ней вернуться. Роанна подавила судорожный вздох.

— Ненавистью ничего не решишь, мой маленький глупый братишка, — Роанна раскрыла объятия, и брат послушно прильнул к ней, отзываясь на ласку.

Так, обнявшись, они дошли до старого ветхого дома, сели на ступеньки маленького крылечка.

— Рон… — Льен замялся, не решаясь задать вопрос, но потом, видимо, надумал, тряхнул белобрысой головой: — Варг тебя сегодня ведьмой обозвал. А ты не ведьма, я точно знаю. Ну, по крайне мере, пока… А еще я слышал, другие в деревне тоже шепчутся.

Он выдохнул, отстранился, опасливо посмотрел в серые настороженные глаза. Не оттолкнет? Не обидится?

— Внимания не обращай, — спокойным тоном ответила Роанна. — Варг задирается просто. А другие… Какое тебе дело до других?

А ведь она и сама знала, что слухи пошли. Как быстро… Люди будто чуют что-то, стоит ей только пожить с ними бок о бок некоторое время.

Роанна задумчиво прикрыла глаза. Вспомнила, как в начале прошлого лета они с Льеном переехали в Черные пеньки. Купили дом. Маленький и заброшенный. Охотничий домик, как его все здесь называли. С собственным яблочным садом. И деньги были. Небольшое, но наследство от отца с матерью Роанны, которых уже давно нет в живых.

— Не любят они тебя, — Льен почему-то заговорил шепотом, — да и меня тоже. Почему, Рон?

— Это сложно. Извини, я, наверно, не сумею объяснить. Может позже, когда вырастешь. — Роанна взъерошила волосы брата, и тот поморщился — рана дала о себе знать.

— А это еще что? — наклонив голову поближе, она пристально вгляделась в слипшиеся белые вихры.

— Не волнуйся, просто царапина…

И так всегда. До самого последнего момента ничего не скажет, все из него вытягивать приходится.

— Ну-ка не вырывайся, смирно сиди! — приказала Роанна, привстала и принялась придирчиво осматривать голову брата, ощупывая осторожно и бережно. — Царапина, говоришь? — Да этот Варг тебе чуть голову не проломил, дурень! Чем он тебя так?

— Камнем, — сипло протянул Льен таким голосом, что Роанне показалось — еще чуть-чуть и расплачется.

— Вот ведь гадкий, мерзкий мальчишка! — Она схватила брата за запястье и потащила в дом. — А рану придется зашить, горе…

***

На закате сгустились сумерки. В воздухе, сыром и влажном, ощутимо витал горький запах полыни. Лето подходило к концу, и травы тяжело пригибались к земле под тяжестью тумана. И если днем солнце еще припекало, то вечером неотвратимо чувствовалось холодное дыхание осени.

Роанна надела платье из толстой ткани с примесью шерсти, накинула легкий плащик. Прихватила масляный светильник, небольшую лопатку и кожаную потертую сумку для сбора трав. Выйдя на улицу, осторожно прикрыла за собой дверью, постояла на крыльце и тихонько выругалась про себя.

Тащиться в сумерках к лесу из уютного теплого дома не хотелось. Но она опасалась, как бы противный Варг грязным камнем не занес в рану Льена инфекцию. Засуха побери этого Варга! А у нее, как назло, нет главного компонента для изготовления противовоспалительного отвара — корня лопуха. Роанна корила себя за то, что не удосужилась проверить запасы ранее. Льену необходимо принять отвар сегодня, а значит придется добыть этот корень во что бы то ни стало. Тем более, что лопуха в округе достаточно.

Темнело теперь быстро. Роанна шагала через всю деревню к черному выгоревшему лесу. На фоне заката особенно выделялась одна корабельная сосна — без веток, высокая, обугленная, возвышающаяся над всеми пеньками и обломками деревьев. Маяк, как прозвали ее местные жители. Дальше этой сосны, испытывая суеверный ужас, не забредал никто. И по непонятной прихоти лопух, сорняковое, в общем-то, растение, предпочитал ютиться именно на краю проклятого леса, а не где-нибудь поблизости, возле соседского забора.

Выбрав первый попавшийся куст, Роанна торопливо выкопала его из земли, лопатой отрезав стебли от корней, отложила в сумку нужное. Благо корни — не травы и время суток для сбора большого значения не имеет.

Отряхнув руки от земли, она с неприязнью посмотрела на дом, одиноко стоявший возле самого края леса. Хороший, добротный дом из цельного бруса. С аккуратным забором, с маленькими флюгерами, с выложенной камнем площадкой перед резными воротами. В этом доме живет Варг.

Тот самый дерзкий, заносчивый, невыносимо упрямый и гадкий мальчишка, постоянно задирающий Льена. Повадками Варг напоминал Роанне оболтусов из детства, которым так нравилось подкараулить ее исподтишка, напугать, а то и ударить при случае.

Когда ей было чуть поменьше, чем сейчас Льену, она часто ходила на огромный луг, недалеко от домах собирать лекарственную ромашку. И все бы хорошо, но противные местные мальчишки повадились прятаться в ближайших кустах бузины и при ее приближении с криками выскакивали навстречу, хохоча и улюлюкая на все лады. Роанна пугалась, роняла цветы, собранные в корзинку, и убегала. А они кричали вслед, что она — цветочная ведьма. Да как они смели! Все мальчишки дураки и забияки. Она обижалась. А став старше поняла, что мальчишки — мальчишки и есть. В своре все они одинаковы. Сбиваются в группы, ищут кого бы задеть побольней да пообиднее, а то и побить всем скопом. По одиночке-то они не больно и смелые.

Роанне собирала травы столько, сколько себя помнила. Ей никто не объяснял назначение каждой, да это было и не нужно. Почему-то она была твердо уверенна, что настойка из укропа облегчает желудочные колики, примочка из соцветий зверобоя помогает при ожогах, порошок из корня валерианы успокаивает, а листья иван-чая хороши в виде напитка, придающего энергию и повышающего жизненные силы.

Поэтому редкие походы с родителями к аптекарю расценивались ею как настоящий праздник. Тем более к знакомому аптекарю отца, такому, который разрешал смотреть, как в его руках целебные травы превращались в многокомпонентные эликсиры молодости, настойки долголетия, порошки и микстуры от всяких болезней. Конечно, бабка тоже делала лекарства и, как говорят, во много раз лучше всяких аптекарей и докторов, но упрямая старуха не допускала Роанну в свою страшную, но такую притягательную комнату.

До тех пор, пока Роанне не исполнилось четырнадцать.

Переступив, наконец, заветный порог, Роанне показалось, будто она попала в диковинный и неизведанный доселе волшебный мир.

По всем четырем стенам этой внушительной комнаты, которую бабка предпочитала называть кабинетом, от потолка до пола громоздились полки с немыслимым количеством скляночек, свертков, пузырьков, банок, графинов и сосудов с различным содержимым. Посреди комнаты высился дубовый щербатый стол, вечно заставленный ступками, весами, гирями, вощеной бумагой, перьевыми ручками, чернилами, сухими травами, мерными ложками. В комнате также обретался единственный шкаф, дверцы которого чаще всего оказывались заперты. Но однажды Роанне удалось заглянуть внутрь — бабка вышла в библиотеку за справочником, забыв запереть шкаф. А может, нарочно оставила его открытыми. Шкаф сверху донизу оказался забит стеклянными сосудами разной формы и размеров.

Внутри них — она до сих пор не могла вспоминать об этом без содрогания — плавали человеческие органы. Конечно, там были еще и органы животных, птиц, редкие виды насекомых, черви и моллюски. Но все это Роанна узнала позже, а тогда от ужаса она лишь хлопала глазами, пытаясь вздохнуть, но воздух вдруг оказался густой, злой и приторно-сладкий. Затем взгляд ее упал на отрезанные пальцы, кисти рук, языки, уши, глаза, так же, как и все остальное, плававших в сосудах с какими-то надписями. В глазах потемнело, во рту образовался противный кислый привкус, Роанна отвернулась, села, успев нащупать стул. После отвращение еще долго боролось в ней с желанием узнать, зачем нужны все эти склянки, и в чем хранятся все эти органы. И она, конечно, спросила. Но много позже, когда потрясение от жуткой картинки сменилось привыканием, смирением и жаждой познать неизведанное.

Бабка научила ее многому из того, что умела сама. Скупая на разъяснения и похвалы, она лишь приказывала следить за ее собственной работой, а затем повторять. В точности, без единой ошибки. Роанна знала названия сотен лекарственных трав и минералов. Она умела сушить, смешивать, перетирать, хранить. Но бабке ее знаний оказалось недостаточно. В библиотеке — о, а у нее была внушительная библиотека, из которой Роанне до тех пор разрешалось таскать лишь сказки — приходилось сидеть часам, изучая энциклопедии растений, атласы по анатомии, лекарственные справочники, штудируя научные изыскания по болезням.

Позже бабка стала брать ее на выезд к больным. О целительских способностях Черной ведьмы, как называли бабку за глаза, знала вся округа не исключая столицу. Конечно, целительство не слишком поощрялось, а в некоторых странах, как слышала Роанна, и вовсе находилось под запретом. А все потому, что шарлатанов на этом поприще всякий раз оказывалось гораздо больше, чем истинно одаренных силой и знаниями.

Еще раз взглянув на дом, окруженный забором, Роанна перекинула сумку через плечо и, подхватив светильник и лопатку, двинулась обратно. Волглая тропинка упрямо петляла по полю, все никак не желая заканчиваться. Роанна уже и ноги промочила — такая обильная выпала роса. Нужно было надеть сапоги.

Она дошла до конца поля и задумалась: а не сделать ли небольшой крюк, свернув к обвалившейся трухлявой ели — похоже, единственному дереву в деревне, нетронутому пожаром, но причудливой прихоти судьбы изъеденному древесными жуками. В корнях дерева недавно поселились лесные кролики, облюбовали удобные норы. Роанна, понадеявшись, что кроликов никто кроме нее еще не обнаружил, утром поставила возле корней капкан, рассчитывая поймать добычу.

Капкан был старый и ржавый. На купного зверя, но другого не было. Она нашла его в подполе дома, который купила; долго терла ржавчину песком, смазывала механизм. Бывший хозяин, действительно был охотником. Среди хлама, сваленного в кучу, Роанна обнаружила чучела животных, выделанные шкуры, немного оружия и даже отсыревший порох.

Ставить капканы ее научила бабка. Роанна спрашивала тогда, для чего ей это нужно, на что бабка неизменно отвечала, что в жизни всякое может случиться, а знания не бывают лишними. И ведь действительно пригодилось…

Она решительно повернула в сторону упавшей ели, думая по дороге, что крольчатина оказалась бы сейчас весьма кстати. Роанна никогда не стала бы заниматься охотой, предпочитая покупать мясо у мясника. Но покупать было не на что, а они уже месяц сидели на морковке, картошке и яблоках. Да и Льена хотелось порадовать.

Роанна подошла поближе. Ага! Вроде белеет что-то. Теперь осталось самое сложное — добить кролика. Или другого, попавшего в капкан зверя. Что ж, у нее с собой острая лопатка — нехитрое, но оружие.

Подойдя ближе, Роанна замедлила шаг. Потом и вовсе остановилась. Выронила лопатку, с глухим стуком опустила на землю светильник. Схватилась за сердце, пытаясь унять расшалившийся ритм. Нет, не может быть. Мерещится ей все.

В капкан попал человек.

Роанна подумала, что судьба смеется над ней. Равновесие нарушено, но ведь она — не ведьма. Но как же еще тогда еще объяснить, что…

Снизу вверх на нее смотрел Варг — бледный, растерянный, с полными ужаса и боли глазами. Одна нога у него оказалась зажата острыми зубьями — Роанна старательно весь вечер водила по ним точилом, — причем зажата оказалась не ступня, а голень с коленом, будто мальчишка не наступил, а плашмя упал на ловушку. Скорее всего, у него глубокая рана, а может и кость сломана.

Что делал негодный забияка в потемках недалеко от ее дома? Нетрудно догадаться — скорее всего, замышлял очередную пакость. И двух дней не прошло, как он подпилил петлю на их старой деревянной калитке. Рассчитывал, видимо, что калитку толкнет Льен и она упадет. То-то веселья будет! Наверняка в кустах прятался и подсматривал. Конечно, калитка от толчка не удержалась на одной петле и слетела. Только упала не на Льена, а на Роанну — ушибленное плечо до сих пор болело. Позже она присмотрелась — петля аккуратно срезана ножовкой, а в примятой траве обнаружился лакричный леденец. Своими леденцами Элоиз хвалилась на всю деревню. Да и без леденца понятно, чьи это проделки.

Увидев Роанну, Варг, забывшись, дернулся было бежать, но тут же застонал, закусывая губу. Наверняка сломана кость, и любое движение причиняет мучительную боль.

Она подошла, опустилась перед мальчишкой на колени прямо на траву, мокрую от росы.

— Варг… Вода Пречистая, как же тебя угораздило?

Он молчал. Смотрел диким зверем.

— Сколько ты здесь сидишь?

Молчание.

— Отвечай, ну!

— Я… я не помню, — голос его дрожал, казалось, он еле сдерживался, чтобы не заплакать.

Вот ведь Засуха! Роанна подтащила поближе светильник, наклонилась к ноге несчастного пленника. Створки капкана пробили ногу, из раны толчками вытекала кровь.

Хорошо, что на она подвязала платье поясом — пригодится как жгут.

— Сейчас будет очень больно, — предупредила Роанна. — Если хочешь — кричи.

Варг кричал, пока она затягивала пояс у него на бедре, чтобы остановить

кровотечение. Сколько крови уже вытекло? Трава темная, даже со светильником ничего не видно. Если много — это очень, очень плохо.

— Живой? — Роанна поднесла свет к самому лицу мальчишки, тот поспешно отвернулся, шмыгая носом.

— Слушай меня, Варг. Сейчас я оставлю тебя одного, схожу, приведу твоих. И вернусь. Слышишь?

Крупных хищников, благодаря выгоревшему лесу, в деревне не водилось. Можно смело оставить мальчишку. Только вот…

— Варг?

Он обмяк и завалился набок. Обморок. Все хуже, чем она думала. Дом Варга — далеко, за то время, пока Роанна добежит до родственников мальчишки, он может умереть от потери крови. В деревне нет своего доктора, только подслеповатый аптекарь, который, судя по жалобам местных жителей, вечно путал дозировку лекарств.

Времени на раздумья не было. Роанна подхватила светильник, подобрала полы платья, завязав его на бедрах так, чтобы не мешало бежать. И побежала. В сторону своего дома.

Даже не закрыв входную дверь, она кинулась к полкам с лекарствами. Нужно прихватить пузырек с маковым молоком — иначе Варг не выдержит и впадет в состояние, из которого Роанна вряд ли сможет его вернуть. Затем, крепкий черенок — им она ворочала сорочки в кипящей кастрюле. Разорвать льняную простынь на полоски. И, конечно, не забыть про лом. Без него не разжать капкан.

Брат спал мирным сном.

— Льен, вставай, — Роанна откинула одеяло.

— Случилось что-то? — спросил Льен, протирая глаза.

Другой бы разнылся на его месте. Но ее маленький братишка не такой.

— Случилось. Одевайся. Ты мне нужен.

Льен не стать задавал лишних вопросов. Встал, принялся торопливо натягивать одежду.

Роанна достала чистую платяную сумку на лямке через плечо, сложила туда льняные полоски и пузырек с обезболивающим. Вручила сумку Льену, а сама подхватила черенок и лом.

Бежали быстро, молча. Чтобы не сбить дыхание, по дороге Роанна не стала ничего объяснять брату. Надо отдать Льену должное — когда он увидел своего закадычного недруга, который так и не пришел в себя, то и виду не подал, что удивлен. Спросил только изменившимся голосом:

— Что с ним, Рон?

— Попал в ловушку. — Роанна перевела дыхание после быстрого бега. Добавила уже более спокойным голосом: — В мой капкан.

— Что нужно делать?

Приложив два пальца к артерии на шее Варга, Роанна с трудом, но нащупала пульс. Живой.

— Пока он не очнулся, нужно освободить его ногу. Я разожму, а ты вытаскивай.

Она вставила тяжелый железный лом, нажала. Нехотя, но дуги поддались. Льен

быстро высвободил Варгу ногу. От этого резкого движение тот очнулся. Сначала застонал, потом закричал, забился, загребая руками траву и землю.

— Держи его, Льен! — Роанна отбросила лом в сторону, нашарила в сумке пузырек, трясущимися руками открутила крышку. — Льен!

Ее брата, отползшего на несколько шагов от Варга, рвало остатками ужина.

А ведь у Льена может быть и сотрясение. Получить камнем по голове — не шутка. Она, конечно, проверяла зрачки — не расширены ли, но…

— Льен!

Утерев рот рукавом, Льен на четвереньках подполз к своему недругу, просунул руки ему под мышки, уселся на траву, так, что голова Варга оказалась у Льена на коленях.

— Молодец, так и держи, — скомандовала Роанна Льену. Затем уже Варгу: — Открой рот и глотай.

Маковое молоко она готовила с сахаром, но все равно горечь было не перебить. Первую порцию Варг выплюнул, сопя, задыхаясь и воя:

— Это яд! Хочешь меня отравить, ведьма?

— Дурак! — Надо же, на волосок от смерти, а все туда же — дерзит. — Это лекарство, сильное обезболивающее. Не выпьешь, будет только хуже. Ты не в том положении, чтобы выбирать, Варг. Глотай, давай.

Он послушался. Давился, морщился, глотал. Роанна споила ему целую склянку. Дозировка конечно, большая, но сейчас хуже уже точно не будет. В крайнем случае, он просто надолго заснет.

Лекарство подействовало быстро. Когда Роанна накладывала самодельный лубок, приматывая льняными полосками прямой черенок к ноге, Варг слабо стонал, но уже не кричал. Бормотал что-то бессвязное, и было видно, как у него слипаются глаза.

Перевязка получилась так себе, но уж какая есть. До дома дотянет.

Когда они вдвоем потащили Варга — Роанна под мышки, Льен — за ноги, тот уже спал крепким сном.

Уже дома они уложили мальчишку на пол, предварительно подстелив чистую простынь. Роанна отправила Льена оторвать от забора две крепкие доски, чтобы надежно зафиксировать перелом. Зажгла три свечи и масляный светильник, распорола на Варге штанину и принялась осматривать ногу.

Все оказалось хуже, чем она думала. Капкан оставил не только глубокую рану, но еще и поломал мальчишке кость. Она торчала наружу в нескольких местах так, что Роанна даже засомневалась, сможет ли прцдать ей первоначальное положение. Однако выбора не было.

Когда братец вернулся с досками, она вправила кости, остановила кровь, зашила рану. Варга перетащили на Льенову кровать, подобрали окровавленную простынь, худо-бедно оттерли пол. Роанна безумно устала. Подумала, что только на минуточку опустится на стул, закроет глаза, отдохнет.

И сама не заметила, как заснула.

Глава 2. Липовый цвет

Гведолин чесала крупного волкодава. Пес смирно стоял посреди двора, щуря от удовольствия глаза и выгибая спину. Частый железный гребень скользил по шерсти — крепкой, лоснящейся, с густым пуховым подшерстком. Этот подшерсток Гведолин аккуратно снимала с гребня и складывала в мешок. Снова чесала, снимала и складывала.

Она всегда сама вычесывала собак, не доверяя такое важное дело слугам.

Слуги, давно привыкшие к причудам хозяйки, даже не думали предложить помощь, зная, что в лучшем случае наткнуться на ворчание, в худшем — на выговор.

С четырех псов набрался целый мешок шерсти. Гведолин крикнула Сальке, чтобы уводил собак. Привычно взвалила мешок на спину и потащила в дом.

Свернув за угол псарни, она чуть не столкнулась с полноватым мальчишкой- подростком. Мальчишка испуганно отскочил, всплеснул руками, изумленно заморгал, уставившись на нее и на мешок.

— Госпожа, да что ж это вы надрываетесь! — Похоже, он решил, что Гведолин тащит мешок картошки. — Сказали бы, я бы, как бы, помог!

Ясно, это же тот самый, новенький. Ее вышколенные слуги о таком не спрашивают. Ладно, сейчас она расскажет ему о правилах поведения в ее усадьбе. А не понравиться, пусть убирается обратно, туда, откуда его подобрали. Гведолин одарила мальчишку надменным, чуть насмешливым взглядом, спросила:

— Думаешь, я развалюсь не дойдя до комнаты, таща в мешке собачью шерсть?

— Нет, но… как бы…

— Что "как бы"? — передразнила его Гведолин. — Не мямли, договаривай, раз начал.

— Просто матушка учила — старым, как бы, помогать надо.

Сказал и осекся, голову в плечи вжал. Быстро сообразил, что ляпнул не то, и ждал расправы.

— Это кто старый? — голос ее приобрел ледяные нотки. — Я-то старая?

Мальчишка сжался еще сильней. Да, он здесь всего неделю, спрос с него невелик, но вот этого она не терпела. Не терпела, когда ее называли старой. И что с того, что голова вся седая, а лицо и руки в морщинах? Она еще крепкая, молодая. И не настало еще то время, чтобы она, сидя на лавочке под окном, щелкала с соседками семечки, обсуждая и осуждая все вокруг. Да и не осталось у нее ни соседок, ни друзей.

— Извините, госпожа, — мальчишка схватывал на лету, — такого больше не повторится, обещаю. Просто я думал, в мешке, как бэ, что-то тяжелое. — Выдержал паузу и неприкрыто восхищенно добавил: — А вы — сильная женщина.

Подлизывается. Подлиз Гведолин не любила. Так же как и ябед, лжецов, лицемеров и ханжей.

— Ладно. Иди, на первый раз прощаю. Но послушай совет, э-э… как там тебя…

— Кален, госпожа.

— Вот что, Кален. Никогда, слышишь, никогда не предлагай мне помощь. Запомнил?

— Запомнил, госпожа.

— Иди уже.

— Слушаюсь, госпожа.

Кален неторопливо обошел ее полубоком, а затем заметно прибавил шаг, видимо, торопясь, скрыться в доме для слуг, расположенном рядом с псарней.

— Хотя, постой!

Мальчишка замер как вкопанный. Если бы Гведолин свистнула — а свистеть она умела так, что любой страж порядка прямо на месте умер бы от зависти, — Кален бы не просто застыл — подпрыгнул от неожиданности.

— Подойди.

Он покорно подошел, всем своим видом напоминая послушную марионетку.

— Вот еще что. Я смотрю, жира у тебя многовато: спереди и по бокам свисает. В твоем возрасте надлежит быть худым и жилистым, мускулистым, в конце концов. А ты поесть любишь, верно?

— Верно, госпожа, — Кален потупился и совсем сник.

Как обычно, Гведолин, словно слушая себя со стороны, отчеканила:

— Будешь каждое утро бегать вокруг двора. По десять кругов. Босиком. И пирожков с киселем поменьше лопай. Понял?

— Понял, но…

— Никаких «но», — строго сказала она. — Смотри у меня, проверю!

Мальчишка поклонился и убежал. Хотя, какой он мальчишка? Вон, уже усы пробиваются.

Гведолин чуть заметно улыбнулась и потащила мешок дальше.

В доме она остановилась возле кухни, вдохнула знакомый приторно-терпкий аромат. Другой бы человек не почувствовал, но она различила — кухарка греет молоко с липовым медом и корицей.

***

Гведолин встретила уже семнадцатое лето, но по детской привычке все еще отлично лазила по деревьям. В мужских шароварах и рубахе, словно акробат в цирке, раскачивалась она на тонкой ветке разлапистой липы. Цветы нужно было сорвать именно сегодня, пока не наступило полнолуние.

Дома она засушит липкие желтые соцветия. А зимой чай из них спасет от простуды и лающего надсадного кашля.

Она собрала полную сумку и теперь раздумывала — скинуть ее на землю, затем спускаться, или слезать, перекинув сумку через плечо. И только когда Гведолин посмотрела вниз, прикидывая, как лучше поступить, она увидела под липой чьи-то вещи. А чуть позже и их обладателя.

Голых мужчин она видела и раньше — в бане подглядывала. Все подглядывали, и она тоже. Обладатель вещей, отфыркиваясь и вытрясая воду из ушей, выбрался из маленького, занесенного ряской и кувшинками, лесного озера.

Надо было ей выбрать другую липу, а не эту — рядом с озером. Но, наверное, именно из-за близости к воде, это дерево цвело особенно пышно и ярко. Тем и понравилось. К тому же, Гведолин и подумать не могла, что кто-то придет купаться в такую рань. Ведь когда она дошла до дерева и полезла вверх, только рассвело.

Человек подошел ближе, принялся одеваться; она наклонилась, чтобы лучше его рассмотреть. Парень, похоже, ее возраста. Волосы мокрые от воды. Лица сверху не разглядеть, зато пока незнакомец не натянул рубашку, Гведолин успела заметить множественные шрамы у него чуть ниже груди, на бедрах и на спине.

Сейчас он соберется и уйдет. Стоит только немного подождать.

Но парень и не думал уходить. Достал из заплечного мешка белую тряпку, расстелил на траве. Позже на тряпке появились: два спелых помидора, головка лука, хлеб и розовое мясо.

Гведолин сглотнула слюну. С утра она еще ничего не ела.

— Эй! Слезай, давай!

Парень крикнул так резко, что Гведолин чуть не свалилась с дерева. Он к ней обращается? Да ведь больше не к кому. Заметил, значит.

Но она сделала вид, что не слышит и продолжила сидеть на ветке, словно гусеница, пытающаяся слиться с листвой.

Не поднимая головы и насвистывая, парень принялся резать хлеб, мясо и лук. Положил мясо на хлеб, откусил, не торопясь прожевал, хрупнул сочной луковой головкой.

— Так и будешь сидеть? — снова крикнул он. — Есть хочешь? Тогда спускайся.

Придется слезть. Иначе она рискует упасть в голодный обморок, а падая с такой высоты можно и шею себе свернуть.

От долгого сидения затекли руки и ноги. Пришлось неуклюже, словно разом растеряв все навыки, ползти вниз. Напоследок она обломала нижнюю ветку и расцарапала руку острым сучком.

Парень оказался из тех, кого сложно назвать симпатичным. Слишком тяжелые черты лица: длинный нос с горбинкой, сжатые плотные губы, резко очерченный подбородок. А еще он обладал гутой пшеничного цвета шевелюрой, которая только начала просыхать на солнце, и такими же густыми щеткой бровями.

Он только усмехнулся тому, что Гведолин разглядывает его как случайно встреченного бешеного пса.

— Есть будешь? — снова повторил он. — На, держи.

Парень протянул ей хлеб, накрытый мясом, половину луковицы и помидор.

Она взяла. Руки, липкие и желтые от цветков, но это не страшно. Страшно то, что потом он, скорее всего, попросит другое. Но отказаться от еды не было сил, к тому же она понимала, что до города далеко, в округе ни души, и потому ни спрятаться, ни убежать не получится.

Она вонзила зубы в помидор — сок брызнул во все стороны, потек по подбородку, кровавой змейкой заполз в рукав.

Она съела все, что парень дал. Незнакомец слегка пожал плечами и протянул ей еще ломоть хлеба с мясом. Открутил крышку от фляги с водой, дал напиться.

— Терри, — произнес он низким грудным голосом.

— Гвен, — ответила Гведолин, утирая рот рукавом.

Можно и назвать имя. Вряд ли они еще встретятся. Город большой, а туда, где она обитает, посетители заходят редко.

Если он сейчас захочет… Если предложит то, о чем она думает… Ей не убежать. И очень, очень страшно.

— Чего трясешься, замерзла что ли? — Терри удивленно вскинул густые брови. — Жарища такая, а ведь еще только раннее утро. В полдень настоящее пекло будет. — Потом он неожиданно весело подмигнул, кивнул на ее сумку. — Липу собирала?

Очень хотелось поблагодарить его за сытный завтрак, встать и уйти. Да только вряд ли ее так просто отпустят.

— Д-да, — запинаясь, выговорила Гведолин. От ужаса свело живот и захотелось снова пить.

— Ты чего? — Сощурившись, Терри заглянул ей в лицо — глаза у него оказались светло-серыми, будто смотришь на гальку сквозь толщу воды в прозрачной речке. — Блаженная, что ли?

— Я ведь… не умею ничего, — наконец, пролепетала она. — Я еще ни разу… ну… не делала такого. Вот.

В других обстоятельствах ей было бы забавно наблюдать, как лицо у Терри вытягивается, кожа резко, как у всех светлых, краснеет и багровеет, а вместе с кожей — кончики ушей.

— Ты что удумала, девка? — скрежеща зубами, Терри повысил голос. — Считаешь, я из этих? Вот дурочка! Ах ты ж… да ну тебя, к Засухе.

Махнув рукой, он начал торопливо собираться, злясь и бросая в мешок недоеденное мясо, остатки хлеба, комкая тряпку и закидывая туда же.

Гведолин дернулась было бежать, но Терри проворно схватил ее за запястье.

— Погоди ты, сумасшедшая. В город идешь?

Она поспешно кивнула, потом сообразила, что зря. Нет, не умеет она врать. Нужно было сказать, что идет в деревню.

— Пойдем, провожу. А то ведь, действительно, наткнешься на кого-нибудь… хм…

этакого.

Они вошли в городские ворота как раз в тот самый час, когда город, сбросив сонное оцепенение душной ночи, принялся пробуждаться. Горожане высыпали из домов и, словно рой трудолюбивых пчелок, деловито сновали по улицам в надежде переделать свои дела до наступления полуденного зноя.

Гведолин знала город, как свои пять пальцев — она жила здесь столько, сколько себя помнила. Вот они миновали кухарок, толпящихся возле молочника и визгливо торгующихся за парное молоко; вот прошли пекарню четы Бейкер — следом еще долго тянулся шлейф дразнящего аромата свежей сдобы; вот мальчишки на Имперской площади снова умудрились отколотить кусок мрамора от статуи богини Воды и бросились врассыпную, спасаясь от стражей порядка. To тут, то там доносились хриплые голоса подростков — разносчиков газет, чужих тайн и свежих сплетен.

Все это была Мерна — блистающая, суетливая, как большой муравейник, столица огромной империи — Антерры.

Они прошли городской рынок, давно кишащий покупателями, продавцами и ворами-карманниками. Миновали храм Пречистой богини Воды и дворец правителя. Расположенные друг напротив друга эти массивные, величественные здания как бы подчеркивали две власти, стоявшие над людьми — власть правителя с кодексом законов и власть богини с волей провидения.

Гведолин не спрашивала, куда нужно Терри; он молчал и просто шел с ней рядом, погрузившись в свои мысли. Так, пройдя богатые кварталы с антикварными, художественными и ювелирными лавками, они очутились в районе, резко контрастировавшим с основной частью города и считавшемся пятном на репутации столичного лоска.

Здесь на извилистых улочках под ногами вечно чавкала грязь, низкие покосившиеся дома ютились почти вплотную друг к дружке. На балконах и окнах не стыдясь развешивали белье, прохожего могли легко окатить помоями, а в подворотнях обитали наглые бродячие собаки, помойные коты и не менее наглые жирные крысы.

Над низенькими домами трущобного района черной безликой массой возвышалось единственное здесь высокое здание. Оно, как и другие, тоже было деревянным, но скроено так громоздко и вычурно, что Гведолин каждый раз недоумевала, какому архитектору в голову пришла нелепая мысль выстроить подобное.

В здании располагался работный дом.

Терри нахмурился. Заозирался по сторонам, перехватил покрепче свой мешок. Видно, нечасто ходил в такое, Водой Пречистой забытое место.

— Ты здесь живешь? — спросил он, когда Гведолин остановилась перед входом в уродливое здание.

Дверь оказалась полуоткрыта, и она уже слышала ругательства тетки Роуз — директрисы и главной надзирательницы дома. Роуз, конечно, требовала, чтобы к ней обращались «госпожа». Но за глаза ее, иначе как «тетка» никто и не называл.

— Живу и работаю.

— Почему?

Глупый вопрос. Он ведь и сам должен понимать, что глупый. Вырваться из работного дома сложно. Почти невозможно. Нищие, воры, бывшие проститутки и калеки работают здесь не за деньги, а за крышу над головой и скудную кормежку.

— Почему? — Гведолин облизнула пересохшие губы. — Потому что… ну…

— Что "ну"? Договаривай, раз начала.

Почему она остается в работном доме? Да просто ей некуда больше идти. Совсем некуда. Она сирота. Нищая, безграмотная, несовершеннолетняя сирота.

— Так долго я еще буду ждать ответа?

Вот ведь пристал! Ничего взамен за еду не потребовал, даже до дома проводил, а теперь стоит, сверлит ее своими прозрачными глазами. Ждет ответа.

— У меня нет другого выхода.

Терри фыркнул.

— Серьезно? Запомни, Гвен, выход есть всегда. Но лишь немногие способны его отыскать.

— П-постараюсь запомнить, — запинаясь, как перед теткой Роуз, когда та отчитывала ее, ответила Гведолин. — Спасибо за то, что едой поделился и… что проводил тоже. Прощай, Терри.

Он слегка улыбнулся краешками губ, бросил:

— До встречи.

Развернулся на пятках и пошел в обратную сторону, насвистывая какую-то веселую мелодию себе под нос.

Тетка Роуз одарила Гведолин суровым мрачным взглядом. Повезло, могла бы и розги взять, к примеру.

— Быстро же ты повзрослела, малявка, — резким визглявым голосом начала она свою проповедь. — Парень-то какой… из другого района, видать, побогаче. А ты смотри, не притащи в подоле. Тут своим-то развернуться негде. Набрала?

— Что? — Гведолин словно очнулась от оцепенения.

— Совсем, девка, голову потеряла? Цветы свои, говорю, набрала?

За цветами надзирательница ее сама и отправила. Узнала все-таки, что Гведолин потихоньку, втайне от начальства лечила нищих обитателей работного дома.

На самом деле, тетке Роуз не было никакого дела до Гведолин, равно как и до количества умерших во вверенном ей злачном заведении. Но имперский наместник, совсем недавно назначенный на пост, посулил выплачивать дополнительное пособие работным домам, приютам и тюрьмам, смертность в которых за сезон эпидемий не будет превышать десяти процентов. По подсчетам тетки Роуз, за грядущий сезон от лихорадки, чахотки, золотухи и грудной жабы в работном доме не должно умереть более двух человек. Обычно умирало по восемь-десять. Места не пустовали — тут же находились новые работники и жильцы, не желавшие больше спать под забором и питаться впроголодь.

— Набрала.

— Так чего стоишь? До твоей смены свеча и огарок. Пользуйся, пока я добрая.

Не раздумывая, Гведолин поклонилась и нырнула в кухню. У нее есть время для

того, чтобы разложить цветы для сушки и еще отдохнуть останется. Вот так удача!

Сначала она осмотрела сушилку для рыбы. Сушилка состояла из железной решетки на подпорках, которую ставили над тлеющими углями. Но нет, для цветов она оказалась непригодна — слишком большое расстояние между прутьями. Конечно, можно было бы засушить обычным способом, разложив цветы на вощеной бумаге и убрав в сухое темное место. Только темных мест в доме было предостаточно, а сухих слишком мало. Для себя Гведолин часто сушила травы, но понемногу, маленькими пучками. А длятакого количества цветов, какое ее заставила собрать тетка Роуз, готовясь к предстоящей зиме и эпидемии, нужно было много места и уверенность, что цветы не смахнут по незнанию в мусор.

В работном доме было сыро, воняло тиной и еще Вода Пречистая знает чем. В сыром же месте цветы могли загнить или того хуже — покрыться плесенью. В этом случае их оставалось бы только выбросить. Такие нельзя ни заваривать, ни использовать для лечения — вреда больше, чем пользы.

Значит, остается печь. Гведолин потянула на себя заслонку, заглянула внутрь — там еще тлели угли от утренней растопки. Подходящая температура для сушки. Осталось придумать только, на чем разложить цветы.

Противень для выпечки хлеба не годился — он был жирный и закопченный.

Гведолин поискала еще, перерыла всю кухню. Обычно на кухне дежурит толстая Мэг, но сейчас у нее перерыв до обеда, а значит, на Гведолин никто не раскричится, что она сует нос туда, куда не следует.

Когда она уже почти отчаялась, ей вспомнился Терри, ответивший «до встречи» вместо «прощай». Что бы это значило?

Вот Терри бы точно сообразил, что делать. От него исходила какая-то необъяснимая сила, энергия, жажда деятельности. Что он сказал ей перед уходом? Кажется, что-то про то, что выход есть всегда и нужно только суметь его отыскать.

И Гведолин поищет. Очень хорошо поищет.

Она снова обшарила всю кухню, перерыла чулан. Поспрашивала у других обитателей работного дома — больных либо беременных, потому что прочие трудились с раннего утра и до позднего вечера. И так каждый день, за исключением редких выходных, приходящихся на Праздник Воды или каждое третье воскресенье месяца.

Снова ничего не нашла. Вспомнила, что в их насквозь продуваемом всеми сквозняками доме есть еще и чердак.

Взяв на кухне тусклую лампу с вечно шкваркающим маслом, то и дело грозящим потушить фитиль, она поднялась по кривоватым уходящим вверх, ступеням.

О чердаке ходили легенды. Вернее не легенды даже — страшные истории. Девочки рассказывали их друг дружке на ночь, тайком, боясь не успеть до прихода надзирательницы. Если она застанет их за разговорами и перешептываниями, назавтра всем нарушителям порядка грозит работа сверх нормы. Девочки трусили, но все равно придумывали и рассказывали истории, трясясь холодными зимними ночами под тоненькими одеялами.

Гведолин тоже тряслась. И тоже слушала.

Девочки выросли, а страхи остались.

Гведолин все также боялась чердака. Несмотря на отупляющую каждодневную работу. Несмотря на то, что она повзрослела и давно поняла, кого необходимо боятся. Но чердак не поддавался никакому голосу разума. Там жили привидения и черные мохнатые пауки-убийцы. Дух умершей прядильщицы, по ночам испускавший тяжкие стоны. Волшебный сундук, стирающий память всем, кто того пожелает. Там жили феи, питающиеся мечтами и надеждами маленьких девочек. Там жили все возможные чудовища и страхи, воплощаемые неуемной девичьей фантазией.

Но сегодня был особенный день. Сегодня она встретила парня, который сказал, что выход есть всегда. Мысли о Терри, что бы он сделал и как бы поступил на ее месте не выходили у Гведолин из головы. И она шла на чердак, неся в руке чадящую и исправно воняющую прогорклым маслом лампу.

***

Гведолин постояла еще немного, вдыхая благоухание липового меда, смешанного с молоком и корицей.

Легко закинула мешок обратно за спину и бесшумно стала подниматься по скрипучей лестнице, ведущей на третий этаж усадьбы, думая по дороге, что зря отчитала мальчишку. Старая? Старуха, значит. А ведь ей уже почти шестьдесят. Старуха и есть.

Глава 3. В доме у целительницы

Очнулась Роанна оттого, что яркий солнечный свет пробивался из-за незанавешенного окна, заливая комнату приятным теплом. Сейчас она встанет, натаскает воду из колодца, растопит печь, замесит тесто, приготовит кашу на двоих так, чтобы еще на вечер хватило. Затем пойдет в огород полоть сорняки и… И тут она вспомнила, что случилось вчера. Поднялась, подвигала затекшими плечами, с трудом разогнула спину — оказывается, она так и заснула на столе, уронив голову на скрещенные руки.

От приятного солнечного пробуждения не осталось и следа.

Вся тяжесть вчерашнего вечера навалилась душным кошмаром. Роанна моргнула, повернула голову, посмотрела на кровать Льена, надеясь на то, что вчерашние приключения ей просто приснились.

Варг никуда не делся, всем своим видом заставляя поверить в реальность происходящего. Вначале даже Роанна подумала, что он… но нет, дышит, правда слабо и сквозь сведенные судорогой челюсти. Она подошла, проверила пульс, пощупала, нет ли жара, поправила одеяло. Спит, просто спит. Слишком много макового молока, но ничего, сон — лучшее лекарство.

Льен тоже спал прямо на полу, свернувшись калачиком и подложив под голову Роаннин плащ.

Да уж, заварили они кашу. А все из-за Варга, упрямого и вредного мальчишки, которого, поди, уже давно ищут. Судя по солнцу, время движется к полудню. Хороши же они спать! А раз ищут, найдут быстро. Домов в деревне мало, а следов возле елки достаточно.

И надо бы встать, размять затекшие мышцы, привести себя в порядок, разбудить Льена.

Не успела. Снаружи раздались голоса, в дверь гулко застучали. Потом забарабанили изо всей силы.

Кинувшись открывать, Роанна мимоходом глянула в небольшое зеркало: растрепанная коса, лицо, отекшее от лежания на столе, платье, в бурых разводах крови. Она попыталась наскоро пригладить волосы, расправить помятую одежду. Бесполезно.

Когда она открыла, пожилой мужчина немного оторопел, не сразу нашелся, что сказать.

— Варга не видела? — буркнул он, наконец. Ни тебе «здрасте», ни вежливого обращения, даже по имени ее не назвал. Дед Илмей вообще отличался отменной сварливостью.

— Варг… он… здесь, — Роанна мучительно пыталась подобрать нужные слова, но получалось плохо. Наконец, собравшись с мыслями, она решительно тряхнула растрепанной косой: — Вчера вечером я нашла его недалеко от дома. Варг попал в капкан. Сломал ногу. Мы с Льеном принесли, перевязали. Сейчас… сейчас ему уже лучше.

Места на маленьком крылечке было мало и вперед, буквально оттолкнув медлительного деда с дороги, протиснулась полная женщина.

— Вода Пречистая, люди, да что ж это делается-то! — Вопль Элоиз мог и покойника из могилы поднять. — Говорила Варгу — не дерись ты с этим мелким засранцем! Не послушался и вот расплата! И как же это он ногу сломал, скажи на милость? Помогли они моему сыночку! Целительница, говоришь? А в деревне болтают — ведьма!

В середине минувшего лета Роанне не повезло столкнуться с Элоиз Карпентер, матерью Варга. Деньги, оставшиеся у Роанны после покупки дома, были тогда на исходе. А жить на что-то необходимо.

Хорошо еще, что травы в Черных Пеньках, не в пример деревьям, росли буйно. Более того, здесь на лугах встречались редкие виды лекарственных растений, из которых получались отменные целебные настойки, смеси для травяных напитков, порошки, микстуры, масла для ванн.

Все эти снадобья Роанна наготовила за месяц с лишним, наняла повозку и поехала продавать в ближайший крупный город — Гвид, на ярмарку.

Однако, кому нужна девчонка без связей, пригретого места или звонкой монеты, чтобы за это место заплатить? Сердобольные торговки не стали ее прогонять, но надо же было такому случиться, что первой к Роанне подошла именно Элоиз? Полная женщина с красным обветренным лицом и глубокими складками на переносице, говорившими о привычке постоянно хмуриться, не упустила случая познакомиться с Роанной поближе. До этого они виделись в деревне несколько раз, сухо кивали друг дружке, молча расходились. На этот раз дело кивками не ограничилось.

Элоиз перещупала и перенюхала все травы, красиво разложенные Роанной на лотке, подробно расспросила о лекарстве от радикулита, заставила рассказать десять способов лечения мигрени. Под конец, очевидно разгоряченная начавшим припекать солнцем и раздосадованная тем, что Роанна отказалась продать десять пузырьков сонных капель, которые любой аптекарь делает только по рецепту и отпускает по флакону в одни руки, Элоиз потребовала бумагу, разрешающую изготавливать и продавать лекарства. Такой бумаги у Роанны, разумеется, не оказалось. Придирчивая покупательница раскричалась, что всюду орудуют шарлатаны и вымогатели, чем привлекла стражей порядка, а те, не став церемониться, перебили склянки и затоптали порошки. Роанну заставили заплатить штраф, пригрозив, что в следующий раз она так просто не отделается. В то несчастливое утро домой ей пришлось возвращаться пешком.

С тех пор торговать она больше не пыталась, на ярмарку ходила изредка за продуктами. Летом их кормил небольшой огородик, куры несли яйца, плодоносил старый фруктовый сад. А что будет дальше, осенью, зимой? Она думала об этом постоянно, и от мыслей начинала болеть голова. Да так, что мятные капли уже не помогали.

Роанна в дом не приглашала, но зная настойчивость этой женщины, представила, что будет дальше. Словно огромный корабль под парусами, Элоиз пошла вперед, и Роанне ничего не оставалось, как отойти в сторону, освобождая матери Варга дорогу. За Элоиз прошли все остальные люди, топчущиеся на крыльце.

— Мой мальчик! — увидев сына, Элоиз артистично всплеснула руками и весьма убедительно заохала. Подошла, села, насколько поместилась, на краешек кровати. Кровать скрипнула.

— Что с ним? — дед Илмей по-хозяйски пододвинул себе табурет и принялся придирчиво рассматривать внука. — Не помер, часом?

Элоиз, кажется, всхлипнула.

Льен проснулся еще до того, как они все зашли в комнату. Тихо подошел, встал рядом с Роанной, успокаивающе погладил по руке. Она мельком глянула на брата, тихо покачала головой. Глаз у него с трудом открывался, на скуле красовался кровоподтек. Шишка и рана на макушке. И темные синяки под глазами. Видимо, все-таки сотрясение.

— Варг просто спит, — решилась объяснить Роанна, рассматривая остальных людей, так бесцеремонно вломившихся к ней в дом. Хорошенькая девушка с милым лицом — Лия, сестра Варга; насупленный толстый мальчишка, как две капли воды похожий на Элоиз — Сид, ее младший сын; деревенский староста, господин Эр Хедмен. За старостой стоял высокий мужчина, которого Роанна раньше не видела. — Я ему макового молока дала — это лекарство, чтобы снять боль, и хорошее снотворное. Когда он проснется, я приготовлю эликсир, способный быстрее сращивать кости и порошок против воспаления.

— Эликсиры, порошки, да кого вы слушаете? — Элоиз брызгала слюной и, казалось, сейчас набросится на Роанну как бешеная собака. — Дед, уносим его отсюда немедленно!

— При всем уважении, госпожа Карпентер, — тут Роанна подумала, что зря она это говорит, но промолчать не позволяла совесть, — Варга лучше не трогать. Кости ноги сильно раздроблены, там осколки, а надежно зафиксировать, возможно, получилось плохо, поэтому, чем неподвижнее и дольше он будет лежать, тем…

— Молчать, мерзавка! Еще будешь мне указывать, что делать! Доктора мы наймем самого лучшего, из города, ни чета тебе! И кстати, — Элоиз одарила Роанну испепеляющим взглядом, — надо еще разобраться, как именно Варг попал в капкан.

Уж не твой ли мерзкий братец замешан в этой истории?

В Роанне закипела злость. Как же они все ей надоели! Люди, которые вечно трясутся за свою драгоценную шкуру, верят в глупые предрассудки, они бесконечно упрямы и нечеловечески жестоки. Вломились в ее дом, отчитывают, как ребенка. Нужно было промолчать, но она не сдержалась:

— Ваш Варг — маменькин сынок. Только и умеет, что обижать тех, кто слабее его, — Роанна говорила быстро, захлебывалась словами. — А сам он… сам он… просто жалкий трус!

Рука у тетушки Элоиз была тяжелой. Пощечина получилась хлесткой, да такой, что Роанна не удержалась и осела на пол, по-птичьи взмахнув руками. Лен вскрикнул и кинулся к ней.

Предательский ком подступил к горлу. Только бы не заплакать, только не перед всеми этими людьми.

— Матушка, — спокойный мужской голос на мгновение отрезвил, не дав слезам пролиться, — не кажется ли вам, что вы… э-э… несколько погорячились?

Незнакомый мужчина, произнесший эти слова и до того стоявший позади всех, подался вперед. Высокий, плечистый, с красивым правильным лицом, с черными, как сажа, волосами. Кожа чересчур смуглая, немного обветренная на солнце. Он смотрел на Роанну сверху вниз спокойными синими глазами, под которыми, впрочем, залегли тени, как у человека, уже давно нуждающегося в отдыхе. Руку протянул. Желает помочь подняться?

Она тоже на него посмотрела. У нее глаза серые в крапинку, бесцветные, прозрачные. Родниковые, как любит говорить Льен. Облизнула разбитую губу. Удивилась. Нахмурилась. И руку приняла.

— Не следует за нее заступаться, Ачи, мой мальчик, — Элоиз надулась, сложив руки на груди, и, похоже, еле сдерживала себя.

— Верно, мастер, — подал голос высокий седой мужчина, староста Хедмен, чуть выступив вперед. — Мы с вашей матушкой обо всем позаботимся, не сомневайтесь.

Роанна только сейчас поняла, что человек, помогший ей подняться — старший сын семейства Карпентер и брат Варга — Арчибальд, знаменитый мастер-краснодеревщик. Она много слышала про него, но не видела ни разу. Наверное, жил где-то в другом городе, а сейчас вернулся.

— Варг останется в этом доме, — голос у Арчибальда тихий и приятный, но стальные нотки чувствуются, как у человека, привыкшего распоряжаться. — И это обсуждению не подлежит.

Но Элоиз, похоже, ни в чем не знала меры.

— Ачи, ты забываешься. А если…

— А если, — перебил ее мастер, — кто-нибудь из вас будет возражать, то вспомни, дорогая матушка, про наш уговор.

— To есть, ты намекаешь…

— Я ни на что не намекаю, — отчеканил Арчибальд. — Я просто хочу сделать так, как лучше для брата. А сейчас, пожалуйста, дед, господин Хедмен, Лия, Сид и особенно вы, матушка, идите все по домам. С девушкой, — он пристально посмотрел на Роанну, — я сам договорюсь.

Удивительно, но его послушались. Роанна поверить не могла, что они, наконец, убрались из ее дома. Все, кроме мастера.

Арчибальд склонился над Варгом, послушал дыхание. Повернулся к растерявшейся Роанне и жавшемуся к ней Льену.

— Да уж, — задумчиво произнес он, проводя рукой по рассыпавшимся длинным волосам, — неприятная ситуация. С ним, — он кивнул на Варга, — правда все хорошо?

— Сделала все, что смогла, — тихим голосом ответила Роанна. — У Варга сложный перелом, ему нужен покой и правильное лечение.

— Да уж, — снова повторил мастер. — Прошу прощения за матушку. Она у нас нервная и чересчур импульсивная.

А еще глупая и сварливая, хотела добавить Роанна, но промолчала.

— Но ее можно понять. Вчера поздно вечером я вернулся из столицы, а в доме такой переполох — Варг пропал. Я с дороги, не спал всю ночь, к тому же… — начал он, но тут же замолчал, подумал, затем, словно вспомнив что-то, воскликнул: — Ну и утро сегодня, что-то я совершенно растерялся. Извините, забыл про манеры и про то, что даже не представился. — Он еще раз пригладил волосы и протянул Роанне руку: — Арчибальд Карпентер.

— Роанна Хилл.

Роанна неловко вложила свою худенькую ручку в большую, теплую и немного шершавую ладонь мастера и слегка ее пожала, но Арчибальд наклонился и грациозно коснулся губами пальцев. Манерный шаблонный жест, такой распространенный на светских приемах, и такой нелепый в провинциальной глуши. Она настолько не ожидала подобного, что вздрогнула и чуть не выдернула руку.

— Спасибо, что позаботились о моем брате. Поверьте, я в долгу не останусь.

Больно нужны Роанне такие долги.

— А ты у нас кто такой? — нарочито бодрым голосом произнес Арчибальд, обращаясь к Льену.

— Брат… я… меня Льен зовут, — запинаясь, выговорил он, отчего-то покраснел, но затем бодро выпалил: — Спасибо вам, господин Карпентер, что вступились за Роанну. От этой госпожи Элоиз ей вечно достается.

Роанна легонько пнула его локтем, а мастер захохотал в голос.

— Моя мать кого хочешь уморит, это точно! По дороге сюда все уши мне о вас прожужжала, такого наслушался, что хоть плачь, хоть смейся.

— Лучше смейтесь, вам идет, — снова невпопад сказал Льен.

Арчибальд ухмыльнулся, повел плечами.

— Веселый мальчишка, ты мне нравишься. — Протянул руку, видимо, хотел взъерошить Льену волосы, но нахмурился, пристально вглядываясь в его лицо, словно только что рассмотрел. — Это Варг тебя так? Лия говорила, вы вчера подрались.

Льен кивнул и опустил голову.

— А вы что думаете, госпожа?

Госпожа. Так к Роанне давно уже никто не обращался. Бедность накладывала свой отпечаток, и здесь, в деревне, она чаще слышала «девка», «девушка», «ей, поди сюда», а то и «ведьма». И сейчас ей непривычно польстило это обращение, так, будто доброта и манеры мастера вернули жизнь на круги своя, все снова стало как раньше, привычно и до боли знакомо. И от этого горло свело спазмом, а красивое лицо Арчибальда слегка размылось, словно она посмотрела на него сквозь мутное стекло.

Роанна отвернулась и поспешно сморгнула.

— Льен тихий и скромный, господин Карпентер. Он и мухи не обидит. Варг всегда первый задирается.

Теперь можно посмотреть в глаза. Пусть мастер что хочет думает, а она сказала правду.

— Признать, другого ответа я и не ожидал. Варг у нас вовсе не подарок. — Он закусил губу, разглядывая Роанну. — Наверное, не слишком приятно лечить того, кто побил вашего брата?

— Не слишком, — честно ответила Роанна. — Но меня учили не выбирать. Целитель ко всем обязан одинаково хорошо относиться и одинаково хорошо лечить.

Арчибальд смахнул длинную черную прядь, упавшую на глаза, и многозначительно хмыкнул. Затем сказал, что еле на ногах держится, пообещал зайти вечером, проведать брата, принести ему сменное белье и, как он выразился, еще кое-что.

***

После полудня Варг очнулся. Роанна слышала с кухни, как он завозился и слабо застонал.

Господин Карпентер все еще не пришел и, признаться, Роанне не хотелось идти объясняться с Варгом без него. Хорошо бы они с братом вначале поговорили, все обсудили и выяснили, а Роанне осталось бы только лечить. Но нет, Воде Пречистой угодно снова и снова испытывать ее терпение, как будто бы оно бесконечно.

Роанна сняла с печи тяжелый котел, в котором настаивала травы от воспаления. Вот и корень лопуха пригодился. Напоит и Льена, и Варга. Она вытерла руки о передник, заглянула в комнату, примыкавшую к кухне, прислонилась к косяку.

— Проснулся?

Варг с трудом повернул голову, взглянул на нее мутными, но такими же синими, как у старшего брата, глазами.

— Ведьма, — прохрипел он едва слышно.

Но для Роанны достаточно, она услышала. Подошла, подвинула табурет, села напротив.

— Пить хочешь?

Конечно, он хотел. Облизывал сухие растрескавшиеся губы. И молчал.

Не только драчливый и упрямый, но еще и гордый. За что ей такое наказание?

Она зачерпнула в кружку колодезной воды из ведра, стоящего на кухне, нашла среди сухих трав полый согнутый стебелек, сунула его в кружку. Поднесла конец стебелька ко рту мальчишки.

— Пей.

Варг не особо удивился, похоже, сам баловался и пробовал пить жидкости из сухой трубочки. Или горох из нее плевал. В любом случае, он быстро сообразил, что воду нужно всасывать и глотать. Внутри трубочка неширокая, это и хорошо — слишком быстро пить не получится, а значит, и подавиться сложно.

— Поговорим? — Роанна забрала кружку, когда Варг высосал все до капли. Она думала, мальчишка снова насупится, но тот неожиданно глухо спросил:

— Мои приходили?

— Приходили.

— И?

— И оставили тебя здесь. У тебя сложный перелом, но я почти уверена, что смогу его залечить. — Роанна выдержала паузу, давая Варгу возможность переварить услышанное. — Эло… матушка твоя сильно огорчилась, — она поморщилась, вспомнив пощечину. — А мастер Карпентер…

— Мастер? Ачи вернулся? — Варг изумился слишком по-детски, неподдельно, искренне.

Роанна пожала плечами. Может и вернулся. Как будто она в курсе их семейных дел.

— Если Ачи просил, мать послушает. — Варг повернул голову к стене, добавил: — Она его всегда слушает.

Роанна внутренне усмехнулась. Хорошо, что Элоиз хоть кого-то слушает.

— Я теперь ваш пленник?

Роанна фыркнула.

— Не говори глупости. Ты останешься здесь, но ненадолго. Думаю, на две-три недели, пока перелом не срастется так, чтобы можно было тебя перенести.

Эти несколько недель для всех них будут серьезным испытанием.

— И еще, — Роанна замялась, прикидывая, надо ли говорить, но потом подумала, что хуже уже не будет: — В моем доме я не позволю обижать Льена. Нет, это не он за себя просил, — добавила Роанна поспешно, видя, что Варг хочет возразить, — это я настаиваю. Знаешь, Льен никогда не жаловался на тебя. Уж не знаю, что вы там не поделили, но уверенно могу сказать одно — Льен первый никогда бы не полез и вряд ли хоть кому-то сделал бы что-то плохое. Он не такой.

Варг долго молчал, и Роанна было подумала — не ответит, но он, наконец, пробурчал:

— Предлагаешь с ним подружиться?

— Сомневаюсь, что у тебя получится. — Роанна тяжело вздохнула, сосредоточилась. Надо сказать еще кое-что важное и лучше прямо сейчас. — Капкан, в который ты угодил, поставила я.

На этот раз Варг ответил быстро и ответ, признать, ее удивил.

— И что?

— Ты можешь всем рассказать.

— Могу, — согласился Варг. — А ты расскажешь, как я избиваю твоего брата до полусмерти, отбираю у него вещи, ворую ваши яблоки, мусорю в огороде. Ах да, калитку вам тоже я подпилил.

Насчет калитки Роанна и не сомневалась. А он неглупый, этот Варг, оказывается.

***

Вечером Варгу стало хуже, началась лихорадка. Льен видел, как сестра отчаянно пытается сбить жар. Он знал, что после такой травмы лихорадка — нормальное явление. Главное ее пережить, не допустить воспаления и заражения крови. Бабка так говорила, когда прошлой зимой к ним в дом принесли какого-то бродягу. Несчастный нищий сильно отморозил ногу, и спасти ее не удалось. Наверное, началось то самое воспаление. Через три дня ногу пришлось отнять.

Льен подумал, что Элоиз просто выживет их из деревни, если ее сын останется без ноги.

Из комнаты послышались негромкие голоса — Роанна снова пыталась заставить Варга принять горькую настойку, а тот, видимо, не соглашался. Свою порцию Льен уже выпил, залпом, без возражений и уговоров. Гадость жуткая, противный вкус до сих пор на языке чувствуется, хотя он уже и рот прополоскал и яблоком закусил.

Льен сдался, когда Роанна вернулась на кухню, с громким стуком поставила на стол чашку.

— Рон, тебе нужно отдохнуть. Я сам с ним посижу.

Роанна удивленно приподняла брови.

— Уверен? Вы же с ним как кошка с собакой.

— Думаешь, он встанет и побежит за мной? — возмущенно фыркнул Льен. — И за него не переживай — мстить не буду. — Он решительно взял со стола кружку. — Ненавистью ничего не решишь. Помню.

По правде говоря, когда Льен встречал Варга на улице, его переполняла ненависть. А еще — животный страх оттого, что за встречей последуют в лучшем случае насмешки и оскорбления, в худшем — драка и побои. Где-то внизу живота становилось пусто и холодно, судорогой сводило мышцы, непроизвольно сжимались челюсти и скрипели зубы.

Вчерашний поздний вечер и ночь многое изменили, холод внизу живота прошел, но ощущение тревоги осталось. Льен не знал, ненависть ли это, но сейчас, войдя в комнату, он запрятал это чувство подальше. Потому что Варг выглядел жалко. Его темные, вечно растрепанные волосы слиплись от пота, лицо покрывал лихорадочный румянец, губы растрескались и кровоточили. Возможно, Варг кусал их, когда становилось особенно больно. Руки, лежавшие поверх тонкого одеяла, тряслись в ознобе, были до жути бледны и покрыты тонкой сеточкой синих жил.

— Рон сказала, ты должен это выпить, — у Льена отчего-то руки затряслись тоже, и он чуть не расплескал содержимое кружки. — Почему ты отказываешься?

— Там яд, — хрипло сказал Варг.

— Придурок. Вчера возле елки тоже говорил: «Яд, яд». И что? Отравили мы тебя, да?

— Лучше бы отравили, — зло проговорил он. — Твоя ведьма-сестра сказала, что при плохом раскладе я могу без ноги остаться. Тогда точно лучше смерть.

Льен так и застыл с кружкой в руках.

— Почему? Без ноги можно жить.

— Только не мне.

Он замолчали. Льен видел, что Варг, трясясь и сгорая в лихорадке, исподтишка его рассматривает. Представил, как выглядит после вчерашней драки, и ухмыльнулся про себя. Оба они сейчас хороши. Днем Льена сильно рвало, и Роанна сказал, что это все от удара по голове. Даже вставать не разрешала, он еле упросил. Тяжко целый день лежать, но Варгу, конечно, во много раз тяжелее.

— Моя сестра — не ведьма, — ни с того ни сего сказал Льен. — Зато бабка — да.

Блестящие глаза Варга перестали моргать и слезиться.

— Врешь, — стуча зубами выговорил он, и Льену стало смешно. Он только сейчас понял, что Варг вовсе не считал Роанну ведьмой, дразнил просто, чтобы его, Льена, позлить. А сейчас, когда все чувства Варга обострены и хочется живого участия любого человека в твоей судьбе, пусть даже такого, как Льен, правда ощущается особенно остро. Тем более что Варг, похоже, успел неплохо изучить его за все это время. И понять, что врать Льен совершенно не умеет. — Нет у тебя никакой бабки!

— Думай как хочешь, — Льен пожал плечами и последний раз предложил: — пить будешь?

— Ладно, — неожиданно согласился Варг, — давай сюда вашу отраву.

***

В дверь снова стучали — тяжело и, видимо, уже долго. Роанна подняла голову, посмотрела на окна, за которыми было темно, ветрено и дождливо. Значит, все еще вечер, и она снова заснула. И снова на столе.

Откинув ржавую заедающую щеколду, Роанна приоткрыла дверь. За дверью стоял господин Карпентер, и вода крупными каплями стекала с его широкополой шляпы, падая сначала на длинный черный плащ, а затем — на крыльцо.

— Добрый вечер, госпожа Хилл. Могу я войти?

Вежливый какой. Она кивнула и отошла в сторону, пропуская позднего гостя.

— Не стоило приходить в такую погоду, господин Карпентер. Неужели вы пешком?

— Пустяки, всего пара миль, — отмахнулся мастер, снимая шляпу и вешая на гвоздь плащ, под которым сразу же натекла приличная лужа. — Тряпка у вас есть?

Зачем ему тряпка? Роанна силилась проснуться, но выходило плохо. Она знала, что нужно просто нормально отоспаться на кровати. Помогло же господину Карпентеру — вон каким бодрым выглядит, и тени под глазами пропали.

Пока она соображала, выглянул Льен — проснувшийся и трущий глаза.

— Вот, господин Карпентер, тряпка, — сказал он, зевая и протягивая свою старую латаную-перелатаную рубашку.

— А, Льен, — добродушно хмыкнул мастер, — бросай под плащ, иначе у вас потоп будет. — Варг проснулся?

— Ага, — ответил Льен за Роанну, — и снова заснул. Жар немного спал, кажется. Рон, наверное, твоя противная настойка подействовала.

— Он выпил? — удивилась Роанна, посмотрела на мастера, потом снова на Льена.

— И как тебе удалось его уговорить?

Льен пожал плечами и хитро улыбнулся.

— Постойте, — нахмурился господин Карпентер, стаскивая высокие охотничьи сапоги, — у Варга жар? Ему хуже?

— Сложно сказать, мастер, — ответила Роанна, — если есть жар, значит, есть воспаление, что при таком переломе неудивительно.

— Можно к нему?

— Конечно.

Варг спал, укрытый тонким лоскутным одеялом. На висках его блестели бисеринки пота, но дыхание уже не было таким прерывистым и тяжелым.

— Не буду его будить, — прошептал Арчибальд, тихо вышел из комнаты в кухню и прикрыл за собой дверь. — Госпожа Хилл, мне с вами нужно поговорить.

Льен, стоявший рядом, тут же прошмыгнул за дверь — обратно к Варгу.

— Сообразительный какой, — похвалил мастер. — Варга попробуй, выгони…

— Присаживайтесь, господин Карпентер. Я сейчас воды согрею для чая, — засуетилась Роанна.

Разожгла в печи горстку щепок, подбросила дров. Долила воду в котелок. Села напротив мастера за стол, оперлась локтями, положила подбородок на руки.

— Я понимаю, госпожа Хилл, — начал Арчибальд, — что ситуация складывается не в вашу пользу. Еще и матушка масла в огонь подливает, — он выдержал паузу, задумавшись о чем-то своем. — Но поразмыслив хорошенько, я все же хотел бы еще раз попросить, чтобы вы, как и предлагали, оставили Варга у себя. По крайне мере до тех пор, пока кости не срастутся достаточно крепко, чтобы мы могли его перенести. Делайте, что нужно, занимайтесь лечением. О расходах не беспокойтесь, я заплачу.

Заплатит. Вот как. Вопрос решенный, и вряд ли мастер примет возражения.

Арчибальд посмотрел на Роанну — спокойно, решительно, мягко. Глаза у него были цвета неба в погожий летний день.

— Я поспрашивал в деревне — вас хвалили. Как целительницу.

Интересно, кто хвалил. К ней ходят с опаской и, в основном, тайно. Одни побаиваются слухов, другие — местного вездесущего аптекаря.

— Матушка из Гвида доктора вызвала, — продолжал Арчибальд. — Завтра приедет. Вы не против?

Не против. Кто она такая, чтобы быть против? Удивительно, что вообще ее разрешения спрашивают.

— Матушку я просил как можно меньше лезть к вам с вопросами и нареканиями. Да и к Варгу тоже. — Господин Карпентер запустил ладонь в иссиня-черные волосы, рассыпавшиеся у него по плечам. — Понимаете, у Варга с матушкой сложные взаимоотношения, даже не знаю, как объяснить…

— Не нужно ничего объяснять, мастер, это не мое дело. Лечить Варга я согласна.

Особенно, если он не расскажет про капкан.

От котелка пошел пар. Надев толстые тряпичные рукавицы, Роанна ловко подцепила котелок за ручку и сняла с огня. Достала жестяную банку, в которой у нее хранился самый удачный травяной сбор. Отменяла по ложке, рассыпала в неказистые фаянсовые чашки и залила кипятком.

— Пахнет вкусно, — повел носом Арчибальд.

— Надеюсь, — улыбнулась Роанна, ставя перед ним дымящуюся чашку.

Вытащив из-за пазухи несколько золотых тори, мастер выложил их на стол.

— Это на первое время. На продукты, расходы по хозяйству. Лекарства вы сами составляете, но вдруг еще что-то нужно будет.

Да им много чего нужно, если разобраться. И было бы время и нервы все это покупать. Роанна представила, как придется идти на рынок, и сразу стало тоскливо.

Мастер подул на содержимое чашки, сделал глоток. Причмокнул, прищурил глаза.

— Послушайте, это замечательно! Никогда такого не пробовал. Что это? Чай?

Роанна шутил редко, но тут ни с того ни с сего ответила:

— Нет, приворотное зелье.

Арчибальд поперхнулся.

— Шутите?

— Шучу.

Он поставил на стол чашку, обхватил ее ладонями, как делают, когда хотят согреть руки.

— А если серьезно, вы можете? Сварить это самое зелье?

Интересно ему, видите ли. Неужели тоже ведьмой считает? И стоит ли

развинчивать легенду…

— Нет, — соврать она, конечно, не смогла. — Выдумки все это, сказки. Нет такого зелья и быть не может. А в чае чабрец, зверобой, душица и мята. Этим летом здесь на полях собирала.

Дальше разговор не клеился. Господин Карпентер молча допивал свой чай, Роанна — свой.

— Не проводите? — мастер, наконец, поставил пустую чашку на стол и решительно поднялся.

Проводит, конечно.

Надев шляпу, Арчибальд снял плащ, умудрившись оторвать при этом гвоздь из стены вместе с куском подгнившего дерева. Рубашка Льена на полу уныло растеклась серой бесформенной массой. Все же лучше, чем лужа.

Тропинку от дома до забора развезло. Роанна стояла на крыльце и наблюдала, как старший брат Варга, попрощавшись, смело хлюпает по грязной жиже в высоких сапогах. Возле калитки он все-таки не удержался — поскользнулся и схватился за нее в поисках опоры. Калитка, как и следовало ожидать, слетела с петель.

— Хоть что-то в этом доме держится нормально? — пробурчал господин Карпентер. Приставил сбитые гвоздями доски к забору. Постоял, подумал и пошел дальше.

Другой бы человек не расслышал ворчание мастера, но Роанна — не кто-нибудь другой. Услышала. Хмыкнула, покачала головой. Как вышло, что уже второй Карпентер умудрился сломать ее калитку?

Глава 4. Внезапное свидание

В своей комнате Гведолин скинула мешок с шерстью рядом с деревянной резной прялкой. Ручной. И надо бы давно прядильный станок заказать — небольшой, чтобы места много не занимал. Но как-то все недосуг. А прясть она и на ручной прялке отлично умеет.

Сначала шерсть необходимо прочесать. Для этого у нее имеются две прочные чески с частыми рядами стальных зубцов, купленные на ярмарке пять или шесть лет назад.

Дальше необходимо избавится от колтунов и налипшего сора, перетирая шерсть между ческами. Иначе кудель будет неравномерно накручиваться на нитку, а пряжа — рваться и лохматиться.

Вычесать целый мешок шерсти — задача долгая, нудная, однообразная. Она привыкла к ней, как привыкают к любому, даже самому скучному, тяжелому или ненавистному занятию. Ненависть давно ушла, а привычка осталась.

***

Она попала в работный дом в возрасте пяти лет. По крайне мере, ей было пять на вид, когда ее нашли. А сколько на самом деле — никто не знает. Где и с кем она жила до того, как попала в работный дом — не помнит. Сохранились лишь смутные обрывочные воспоминания: какие-то силуэты, мутные лица, боль, холод и темнота.

Дети с улицы в работный дом попадали по воле случая. Это и понятно — дому нужна дешевая рабочая сила из крепких, здоровых выносливых людей. А какие из детей работники? В доме, закрыв глаза, позволяли жить детям рабочих, да и то потому, что единственный сиротский городской приют был вечно переполнен.

Именно из-за нехватки мест в приюте Гведолин попала в работный дом.

Здесь производили пряжу, а самым маленьким детям поручали начесывать шерсть. "Это вам вместо игрушек", — любила повторять надзирательница. Из начесанной шерсти получалась кудель, которую затем отдавали прядильщицам.

Труд был ручной. А так же целиком и полностью ложился на плечи обитателей дома. В прилегающих сараях держали овец, коз и собак. Вечно голодные, блеющие и воющие животные разделяли с работниками незавидную участь, нередко становясь друзьями для одних, и предметами ненависти — для других.

Чердак по-прежнему внушал ужас и суеверный страх. Гведолин решительно тряхнула темными волосами и толкнула скрипучую дверь.

На чердаке было сыро, холодно и ветрено. Паутина свисала с потолочных балок, всюду лежала пыль. Несколько круглых окошек, из которых внутрь проникал свет, отсутствовали. Остальные оказались настолько грязные и закопченные, что лампа, которую прихватила с собой Гведолин, пригодилась.

Прикасаться к старым вещам не хотелось. Брезгливой Гведолин себя не считала, но все же долго стояла в нерешительности, прежде чем начать.

Она обшарила верстак с позабытыми на нем инструментами, сплошь покрытыми ржавчиной и уже совершенно непригодными для использования. Перевернула стулья со сломанными ножками, отодвинула их, чтобы добраться до банок с домашними заготовками, содержимое которых покрылось кусками плесени и желтого налета.

В углу валялись сломанные прялки. Деревянные, ручные. Груда запчастей и каких-то деталей.

Среди сгнивших и ржавых железных листов, наконец, нашлось то, что она искала — большой поднос, с виду совершенно целый, только грязный. Если его отмыть с речным песком, глядишь, и заблестит.

Нужно было уходить. Гведолин и так задержалась, а ведь ее могут хватиться. Начать разыскивать, а как найдут — непременно выпорют. Чердак, как и кухня и еще несколько комнат, не относился к местам, где можно свободно разгуливать без разрешения.

Она уже хотела уйти, но взгляд ее зацепился за странный шкаф с множеством полок, занимавших, казалось, все дальнюю плохо освещенную стену огромного чердака. На полках, выстроенные в ряды, громоздились книги. Сама Гведолин читать не умела — кто ж будет учить бродяжек? — но видела, как читают другие. Книги продавали на улицах, на рынке, в книжных лавках.

Ей стало любопытно. Зачем здесь столько книг? Кто хранит их, для чего?

Раньше она редко интересовалась книгами, но сейчас почему-то захотелось взять в руки и полистать. Она с трудом вытащила первый попавшийся том, раскрыла. Страницы пожелтели и слиплись друг с другом.

Неинтересно. И картинок нет. Ей непременно захотела найти что-нибудь веселое, с картинками. Знала, что есть такие книги. Но сейчас и впрямь нужно идти. Водворив том на место, она отряхнула пыльные руки. И уже в дверях, уходя, остановилась и оглянулась на огромный шкаф — она обязательно вернется сюда снова.

Толстая Мэг все еще не вернулась, так что Гведолин успела оттереть и отмыть поднос. Хорошая вещь, на всю зиму пригодится. Разложив душистые соцветия на блестящей поверхности, она сунула поднос в печь.

Случайно встреченный парень оказался прав. Выход есть всегда. Детские страхи должны изживать свое, потому что сегодня на чердаке она не встретила ни фей, ни духа повесившейся прядильщицы, ни страшного волшебного сундука, стирающего память. Наверное, она позаимствовала немного решимости у Терри, иначе отважилась бы она одна пойти на пугающий с детства чердак? Жаль только, что с этим парнем, обладателем смешных густых бровей, она больше ни встретится.

На следующий день Гведолин, как обычно, ждала работа. Повседневная, нудная, однообразная работа. Женщин и детей постарше сгоняли в душную комнатушку, выдавали каждой по шматку кудели — уже прочесанной малышами, избавленной от колтунов и мусора. Шерсть сортировали: одним доставалась овечья, другим — козья, третьим — собачья.

Прясть поначалу трудно. Девочек, выраставших из возраста "кудельщиц" учили прясть сначала грязную и непригодную для продажи шерсть. Все равно на выброс, потому что прясть заставляли до тех пор, пока нить в руках не становилась алой от крови. Позже раны затягивались болячками, болячки — мозолями. Ведь человек, в сущности, привыкает ко всему. Привыкли и они к трудной, отупляющей работе.

Мальчишек постарше отправляли помогать мужчинам и старикам ухаживать за животными. Убирать, стричь, кормить. Лечить, но чаще — резать при необходимости. Следить за подрастанием нового потомства. И снова — стричь, кормить и резать.

Сегодня они пели. Впрочем, как и каждый день. Работать проще, когда поешь. Обычно, песни звучали протяжные и заунывные, о человеческой нелегкой судьбе, о долгах, несчастной любви или поруганной чести. Веселые песни пели редко, по праздникам.

Нить тянулась ровно, привычно скользя по мозолистым пальцам. До обеденного перерыва еще далеко. Общая песнь оборвалась на четвертой и больше не заладилась. Прядильщицы потихоньку начинали перешептываться с соседками, а Гведолин вспомнила чердак и снова принялась думать о книгах, пылящихся на полках. Из этих дум ее вывел звук распахнувшейся двери и громкий окрик надзирательницы:

— Эй, Гвен, к тебе пришли! — Роуз ввалилась в комнату, распахнув дверь и даже не удосужившись ее закрыть. От сквозняка шерсть покатилась по полу, смешиваясь с грязью, пылью и оторванными нитками.

— Госпожа Роуз, дверь! — зашикали на нее женщины.

— Молчать! — виноватой себя не признавала никогда. — Малявка, на выход, живо!

Гведолин сложила непряденую кудель в мешок, завязала мешок шнурком. И кто

к ней может прийти, интересно? Да еще чтобы с работы отпустили?

Надев уличные башмаки, в недоумении Гведолин вышла на крыльцо. Недалеко от двери работного дома стоял Терри и увлеченно рисовал что-то палочкой в пыли на обочине. Двое мальчишек, босых и чумазых, глазели на это произведение, открыв рты.

Гведолин тоже подошла. Знаки походили на рисунок. На какой-то очень знакомый рисунок.

— Привет. А что это? — спросила она.

— Чертеж модели корабля из бересты в трех проекциях, — вместо приветствия ответил Терри.

Из всего сказанного она поняла только "корабль" и "береста", но расспрашивать о непонятном не решилась.

Терри быстро стер рисунки носком запыленного сапога. Мальчишки разочарованно вздохнули.

— Ладно, мелюзга, а теперь брысь отсюда! — нарочито сердито сказал им Терри.

— Мальчишки бросились врассыпную. — Знаешь, сколько я тебя уже жду? — спросил он, обращаясь к Гведолин. Его густые, выгоревшие на солнце брови снова поползли вверх. Она запомнила эту его привычку — в первую встречу он делал так, когда сердился или напряженно думал. Сейчас, скорее всего первое.

— Огарок? — вряд ли целая свеча успела бы прогореть.

— Полсвечки, — зло ответил Терри. — А эта худущая жаба, как ее…

— Госпожа Роуз, — подсказала Гведолин.

— Госпожа? Меньше всего она похожа на госпожу. Но она обещала сразу же передать, что я тебя дожидаюсь, и что она отпускает тебя не больше, чем на три свечи. А я ей за это четыре фунта парной свинины отдал, между прочим.

— Правда? — не слишком искренне удивилась Гведолин. Радость от того, что надзирательница освободила ее от работы на — подумать только! — целых три свечи, оставила немного позади неуемное любопытство. И даже узнать, что ее «купили» таким странным способом, было почему-то даже приятно. Она спросила, больше из вежливости: — А где взял?

— Родители держат мясную лавку, — буднично махнул рукой Терри. Пойдем отсюда куда-нибудь, не люблю, когда на тебя глазеют, как на ярмарке.

Гведолин оглянулась: из окон работного дома на них таращились едва ли не все прядильщицы, отталкивая друг друга и стараясь занять обзор получше.

Терри шагал быстро, и Гведолин пыталась приноровиться к его размашистому шагу. Он снова замолчал, сосредоточенно хмуря брови. Гведолин подметила и эту его привычку — внезапно замолкать и довольно долго не разговаривать, думая о чем-то своем.

Зато и у нее было время подумать. Зачем она ему понадобилась? Ведь она на самом деле ни капли не верила, что они когда-нибудь встретятся вновь. Работный дом не то место, куда хочется возвращаться. Но Терри пришел сам, да еще и «заплатил», чтобы побыть с ней, с Гведолин, вдвоем. Чудеса, да и только!

Рядом с Терри даже молча шагалось спокойно и легко. Он снова что-то насвистывал, и Гведолин расслабилась, позволяя увести себя сначала за городские ворота, а затем дальше — к лесу, к знакомой раскидистой желтой липе ималенькому, спрятанному в камышах лесному озеру.

Скинув сумку, Терри растянулся на траве, лицом к небу.

— Чудненько! Тепло и не такое пекло, как вчера. — Он заложил руки за голову, щурился, поглядывая ввысь. Денек выдался солнечный, хотя редкие облака то и дело набегали, окутывая собой оранжевое солнце. — Не люблю город. Там слишком шумно. Эх, была бы у меня возможность — купил бы дом, а лучше усадьбу где-нибудь в глуши.

Гведолин тоже легла рядом с Терри. Странно было лежать рядом с малознакомым парнем. Да и неприлично, наверное. Но здесь так тихо и безмятежно, что дурные мысли выветрились из головы, как легкий прохладный ветерок в разгар полуденного зноя.

Она тоже не отказалась бы от усадьбы. Иногда по вечерам женская половина дома позволяла себе мечтать. Воображение, измученное нудной работой, рисовало им, несчастным, несбыточные картины светлого будущего: богатых мужей, находчивых любовников, уютные дома, обставленные по последней моде, умных детей и ответственных горничных. Это были мечты о другой жизни — сладкой, как воздушная вата, которую они пробовали на ярмарке в редкие праздники. Женщины были в своем праве немного помечтать перед сном. Иначе не выжить. Никак не выжить в бесконечном лабиринте тяжелых рабочих будней.

— Но для того, чтобы накопить на свой дом, нужно работать в лавке родителей, — продолжал Терри. — По крайне мере, мои родители так считают. Понимаешь, семейное дело пора кому-то перенимать, а вышло так, что я — единственный сын. Но у меня, помимо родительских чаяний, есть свои мечты. — Терри замолчал, словно раздумывая, стоит ли рассказывать про мечты странной девушке из работного дома. Сорвал травинку, пожевал, потом твердо произнес неизвестно к чему: — Я люблю учиться.

Любит учиться. Похвально. Гведолин не умела ни читать, ни писать. Она тоже хотела бы научиться, но не было ни времени, ни учителей, ни денег.

— И что ты изучаешь?

— Право человека в Мернской академии наук.

— О! — Восхищенно протянула Гведолин. — Выходит ты… ты…

— Студиозус, да. Третий год и третий уровень.

— Сколько же тебе лет? — вырвалось у Гведолин прежде чем она сообразила, что наверное, спрашивать об этом невежливо и прикрыла рот ладошкой.

Терри рассмеялся.

— Двадцать. А тебе?

— Семнадцать.

— Надо же, — протянул Терри, а выглядишь старше.

— А ты — моложе! — бросила в ответ Гведолин, надеясь уязвить языкастого парня, но снова поняла, что сказала что-то не то. Выглядит она старше, надо же!

— Ладно, Гвен, не злись, — примирительно сказал Терри, повернул в ее сторону голову. — Я не специально. Я всегда так — говорю, что думаю. Многим не нравится, но мне плевать.

Везет. Ей бы так.

Терри сгрыз травинку, выплюнул, потянулся за другой.

— Родители только не одобряют. Они у меня люди простые, рабочие лошадки. Им эти мои, как они выражаются, «ученые выкрутасы», как собаке кость в горле. Меня с первого раза в Академию взяли, родителям бы радоваться, а они нос воротят. Вот так и живу, Гвен.

Терри встал, подтянул к себе заплечную сумку.

— Ну, а ты, Гвен? — спросил он, вызывающе прищурившись. — У тебя есть мечты?

Есть. Девчоночьи мечты о прекрасном доме и богатом муже. Но стоит ли

рассказывать ему о таком? Нет, определенно не стоит.

— У меня есть мечта, — наконец, сказала Гведолин. — Мечтаю, чтобы моя прялка больше никогда не ломалась. Сил никаких нет чинить ее снова и снова!

— Фи! — присвистнул Терри. — Какая же это мечта? Мечтать надо о великом, а прялка так — мелочь, суета.

— Для кого мелочь, а для кого — нет! — запальчиво возразила Гведолин.

— Да врешь ты все, — вдруг серьезно сказал Терри. — Вижу, что мечтаешь вовсе не об этом.

— И как же ты это видишь, скажи на милость? — ядовито спросила Гведолин.

— Я наблюдательный, — ничуть не смутился Терри. — О тебе вот многое могу сказать. Хочешь? — И не дожидаясь ее согласия начал: — Ты выросла в работном доме. Скорее всего, семью свою не помнишь, а если и помнишь, то плохо. Родители бросили тебя еще девочкой или умерли. Каждый день в работном доме похож на другой — вас загружают работой, не оставляющей простора для ума и тела. Грамоте, конечно же, не учили. Ведь не учили? Какая у тебя судьба, Гведолин? — он замолчал, выразительно уставившись на нее. Она тоже молчала, и от этого взгляда странного парня ей стало не по себе. Предчувствие сбылось, потому что Терри продолжил: — Хорошо, я скажу. Работать, пока не сморит неизлечимая болезнь. Выйти замуж, скорее всего, за работника того же дома — мужлана, грязного и неотесанного. Родить одного законом разрешенного ребенка. В работных домах больше не положено. Избавляться от остальных, бегая, украдкой к ведьмам или целителям. Окончательно подорвать здоровье. И умереть. Вот такая печальная судьба, не правда ли?

Очень печальная. И не сказать, чтобы Гведолин об этом не думала. Думала. Но Терри обрисовал это так… невозмутимо, буднично. И от этих слов вся ее серая скучная жизнь бабочкой-однодневкой промелькнула у нее перед глазами. Почудилось, словно жизнь уже прожита, а Гведолин так и не поняла, не оценила, насколько эта жизнь прекрасна и неповторима.

— А я вот сбежать хочу, — вдруг сказал Терри. Вытащил из сумки кусочек закопченного окорока с травами и специями на корочке, с налипшими зернышками кунжута. Ржаной хлеб, вареные яйца, зеленые, словно лакированные, листья салата и соль, завернутую в чистый носовой платок.

Гведолин подавилась слюной, сглотнула, спросила с недоумением:

— Зачем? У тебя дом, родители, учеба.

Терри вытащил нож хорошей заточки, неспешно нарезал дольками хлеб. Сверху положил тоненький ломтик мяса, придавив его салатным листом. И протянул Гведолин.

— Я же говорил, — раздраженно, но не зло, ответил он. — Родители хотят, чтобы я продолжал их дело. Чтобы я стал мясником? Нет, ты подумай, — он уставился на свою дольку хлеба, словно не зная, откусить ее или оставить, — какой из меня мясник?

Гведолин рассеянно разглядывала на жука, ползущего по коре липы, жевала хлеб и вспоминала всех знакомых мясников. Гарн, что торгует на рынке, был толст и неповоротлив. От него разило дешевым пивом и протухшим мясом. Тетка Роуз в том году завела себе ухажера, тоже мясника. Он носил заляпанную кровью одежду; его волосы были длинные, сальные и нечесаные. А еще он обладал таким непревзойденным объемом живота, завидев который маленькая девочка, что помогала убирать на кухне, осведомилась, не на сносях ли почтенный господин. За что и получила оплеуху.

Вспомнила еще нескольких мясников. Все они были грубые, неряшливо одевались, от них дурно пахло кровью. А взгляд… взгляд был совершенно стеклянный. Ничего не выражающий взгляд.

Терри совсем не такой. Живой, веселый. Умный. Разве мясники бывают умными? Иногда Терри говорил загадочные слова, значения которых Гведолин не знала, не подозревала даже, что такие слова существуют. Теперь-то понятно, где Терри нахватался этих слов. В этих академиях и не такому научат.

— Никакой, — сказала она уверенно и даже жевать перестала.

— Вот и я говорю — мясник из меня никакой. — Терри напротив, вгрызся, наконец, в свой кусок хлеба так, словно не ел сутки.

Помолчали, доедая яйца и мясо. Хлебные крошки Терри бросил птицам.

Гведолин, конечно, никогда бы так не поступила — все съела бы сама. Но указывать Терри не решилась.

Они просидели под липой еще три, а может, четыре свечи. Непринужденно болтали о пустяках, и Гведолин не заметила, как разговорилась. Она редко проводила много времени наедине с мужчиной. В работном доме встречи, естественно, не поощряют. Конечно, и там встречаются, бегают на свидания, но тайком. Вечером надзиратели пересчитывают мужчин, женщин и детей. Мужчин и женщин — особенно. Каждый из них должен спать в своей кровати, а не в соседней. И уж тем более не с кем-нибудь в кровати в соседней мужской комнате.

Гведолин многое рассказал Терри из своего детства. Как их, маленьких девочек, заставляли чесать шерсть, и после этого не принято было обсуждать и показывать свои мозоли. Как их, когда они подросли, пересадили за прялку. Как пальцы ныли и гудели. И все время хотелось есть. Потому что тех, кто еще учится прясть, кормили хуже остальных. Надзирательница говорила, что голод стимулирует обучение.

A еще Гведолин рассказала, что запомнила слова Терри о том, что выход есть всегда. И как она не сдалась, не выбросила цветы, смогла пойти на жуткий чердак и найти такой нужный для сушки поднос. И про то, что ей далеко не в последний раз придется собирать так много цветов. Пойдет еще, тетка Роуз заставит. Видимо, надзирательница очень хочет заполучить пособие, обещанное наместником.

Рассказала Гведолин и о том, как обнаружила на чердаке столько книг, сколько не видела никогда в жизни. А потом сказала, что очень хотела бы научиться читать.

— А ты мне нравишься, — просто сказал Терри, вероятно, ничего такого не имея ввиду. Но Гведолин все равно густо покраснела. — Хочешь, я научу тебя читать? Мамаша говорит, из меня бы вышел хороший учитель. Однажды, я научил читать девчонку, мамашину личную горничную. Хорошая была девчонка, смекалистая, прям как ты. Правда, что из этого вышло…

Он не стал рассказывать как горничная, после очередной мамашиной выволочки, взяла и переклеила этикетки на флаконах с лекарствами, стоявшие на столике в спальне хозяйки. Обычно мамаша принимала перед сном успокоительные капли или, как она их называла, сердечный настой. Не заметив подмены, мамаша приняла изрядную дозу слабительного. Непонятно, как она не почувствовала разного вкуса лекарств. Но соль происшествия в том, что мамаша провела веселенькую ночку, бегая в отхожее место вместо того, чтобы мирно почивать под действием привычного снотворного.

— Правда? Научишь меня? — не веря спросила Гведолин. — Только моя работа… Кто же меня отпустит?

— Об этом не беспокойся, — Терри завязал края платка с солью хитрым причудливым узлом. — Родительских запасов съестного хватит, чтобы обеспечить твое спокойное обучение как минимум на пару-тройку месяцев. Даже не возражай! — воскликнул он, видя, что Гведолин недоуменно хлопает глазами и качает головой. — Родители и не заметят. Давно пора навести порядок в их кладовой. Заставили там все, шагу ступить негде! И крысам, кстати, меньше достанется.

Насколько это было зазорно — воровать еду у родителей, Гведолин не знала.

Всю жизнь ей командовала лишь тетка Роуз, а у той Гведолин своровала бы не задумываясь. Только законы в работном доме суровые и отлежаться после наказания не получится. А можно и вообще место потерять. Поэтому редко кто позволял себе подобные выходки.

Они опомнились, когда солнце коснулось боком края леса.

— Нужно возвращаться, — Гведолин суетливо поднялась, стряхивая с себя травинки, — тетка Роуз непременно выпорет, если вдруг решит, что свечи уже подпаливают бока твоей парной свинины.

Терри тоже поднялся, смеясь:

— Ничего себе, как ты заговорила, Гвен! Общение со мной тебе на пользу. Схватываешь на лету!

Чтобы скрыть смущение, Гведолин отвернулась. Вода Пречистая знает почему, но было жутко приятно, что Терри ее похвалил.

— А эта Роуз, значит, тетка? — хмыкнул Терри. — И правильно — до госпожи ей как курице до лебедя. — Он поднял сумку, произнес: — Пойдем, Гвен.

***

"Гве-е-ен…"

Вздрогнув, Гведолин выронила веретено, и оно покатилось по полу, разматывая нитку. Показалось, что она и впрямь услышала такой несоизмеримо далекий и одновременно близкий голос, произносящий вслух ее имя. Этот голос она не слышала двадцать лет. Двадцать лет, три месяца и четырнадцать, нет, вот уже пятнадцать часов.

Глава 5. Ярмарка и досужие сплетни

Ярмарочные торговые ряды в Гвиде кипели собственной суматошно-бурлящей жизнью. Роанне казалось, что и через сто лет здесь ничего не изменится. Торговки и купцы зазывали проходивших мимо людей, надрывали глотку, стараясь перекричать друг друга. Наперебой расхваливали свой товар, стоило только подойти поближе. Даже вопросов задавать не нужно — сами все расскажут, покажут, и выбор сделают за наименее проворного покупателя. И постараются подсунуть то, что подороже. И поторговаться, конечно. В этом все они мастера.

Роанна не любила ярмарки. Не только потому, что именно отсюда, с ярмарки в Гвиде, ее когда-то прогнали. Ее угнетала толпа. Чужие желания, сплетни, вечно оценивающий взгляд. А действительно ли состоятелен покупатель? А действительно ли стоит так стараться, рассказывая о качествах чудесного анарского ситца? А может сразу прогнать, чтобы честным людям головы не морочил, раз покупать не будет?

Она прошла мимо готовой одежды и тканей. Подумала, что Льену нужна новая рубашка. Возможно, придется вернуться сюда, но только после покупки продуктов и то, если деньги останутся.

Обязательно нужно купить мяса, которого они давно уже не ели. Лесные кролики — не в счет. Они попадались в ее капкан всего два раза и были до того тощи, что сняв пушистую шкурку от тушки почти ничего и не оставалось. Очень хотелось молока, нежного, с тонкой каймой сливок по бокам запотевшей крынки. И творога, рассыпчатого и похожего на собранный в миску подтаявший крупный снег. А еще ряженку, сметану, масло и, конечно, сыр. Восхитительно свежий сыр. Она уже и забыла его вкус. Помниться, когда они с Льеном только приехали в Черные пеньки, Роанна хотела купить козу. Но денег, после покупки дома, осталось только на кур. Куры не успели расплодиться, и вышло так, что последнюю Роанна зарубила вчера, чтобы приготовить Варгу бульон.

Роанна добралась лотков с молочными продуктами и застыла в нерешительности.

— Чего изволишь, красавица? — Толстый румяный молочник придирчиво осмотрел чистое, но старенькое Роаннино платье.

Она сказала. Весомости ее словам добавил золотой тори — один из двух, выданных господином Карпентером. Молочник заметно повеселел и, отсчитав сдачу, прибавил к покупкам тоненький ломтик острого овечьего сыра, завернутого в хрустящий пергаментный лист. На пробу. И чтобы покупатель в следующий раз приходил именно к нему.

Роанна купила хрустящий зеленый лук, помидоры, огурцы, душистый сдобный хлеб. И от золотого почти ничего не осталось. Только несколько медяков, тоскливо позвякивавших в кармане дорожной сумки. Второй тори не стоит пока тратить.

Откуда ей знать, сколь долго еще продлится щедрость господина Карпентера. Роанна считала, что он и так дал слишком много. За лечение она взяла бы вдвое меньше. Но деньги были очень нужны, поэтому спорить с мастером она не решилась.

Полдень. Солнце палит нещадно. Возвращаться пришлось через ярмарочную площадь. Утром она была пуста так, что каждый шаг отдавался гулким эхом на мостовой. Теперь на площади давали представление. Покупки — это не только необходимость, но еще и развлечение. Толпу развлекали, как могли: ряженые, скоморохи, кукольный театр и театр пантомимы; карусели, свистульки и липкие зайчики на палочке для детей. Лакомство тут же таяло на языке, растекаясь во рту сладостью с терпкой горчинкой. Помниться, в детстве Роанна любила клубничных зайчиков, расточавших аромат пряного летнего бабушкиного сада, когда на грядках поспевали сочные яркие ягоды. Меж прохожими ловко сновали девушки с лотками, пестревшими бусинами, лентами, шпильками и другими, милыми женскому взгляду, безделицами. Своими проворными пальцами девушки сооружали замысловатые прически всем желающим. А усатый толстый шарманщик в вельветовой красной рубахе, изумрудных штанах и соломенной шляпе, делающих его похожим на огородное пугало, прокручивал веселую мелодию снова и снова. От всего этого безумия кружилась голова, и Роанне хотелось поскорее спрятаться в тишину и прохладу маленького охотничьего домика, ставшего таким родным за последние месяцы. Провести рукой по теплым шершавым доскам, хранившим величие времени и все еще пахнувшим смолой. В этом маленьком уютном убежище на краю Водой Пречистой забытой деревни ее ждал Льен, а теперь и Варг. Там она была нужна и полезна.

А братец сегодня впервые остался один на один со своим недругом. Мальчишки упорно делали вид, будто незнакомы друг с другом. Роанна не замечала никаких обид, ссор, выяснения отношений. Но как знать, что происходит между мальчишками в ее отсутствие?

С девушкой Роанна столкнулась случайно. Задумалась про Льена с Варгом, а потом засмотрелась на двух карапузов-близняшек, деливших между собой одно засахаренное печенье. Девушка не удержала корзинку, и крупные спелые яблоки покатились под ноги случайным прохожим.

— Вода Пречистая, извините, я сейчас все соберу! — бросив в пыль сумку с продуктами Роанна, кинулась собирать рассыпавшиеся фрукты.

Сейчас девушка раскричится и набежит толпа. Будет доказывать, что Роанна виновата в том, что яблоки теперь битые, а значит — и не продашь, и долго лежать не будут. А потом среди зевак обязательно найдется кто-нибудь из Черных Пеньков, и снова станет распускать слух, будто Роанна — ведьма.

Ловко огибая прохожих, Роанна подбирала яблоки и складывала обратно в корзину. Удивительно, но девушка не стала возмущаться, охать и вздыхать. Вместо этого она тоже принялась собирать яблоки, украдкой поглядывая на Роанну. В конце концов, они одновременно потянулись к одному яблоку, подняли головы и уставились друг на друга. Роанна внутренне сжалась, как загнанный зверек, девушка напротив — улыбнулась.

— Да не переживай ты так, — ее хорошенькое личико разрумянилось, а на щеках появились ямочки, — у нас этих яблок полно! Я их дядьке своему несла на корм свиньям. Ох и яблочным этот год уродился! Представляешь, у нас на двух деревьях даже ветки сломались, вот как много яблок на них висело!

Роанна кивнула, переведя дух. Девушка продолжала что-то весело щебетать, подбирая меж тем яблоки. Несмотря на то, что работали они в четыре руки, злополучные фрукты быстро собрать не удавалось. Прохожие начали возмущаться, ворчать — совсем молодежь распустилась, засоряет площадь, честным людям пройти негде. Нашли виноватых! Да на ярмарке только под ноги и успевай глядеть — то на конский навоз наступишь, то на остатки рассыпавшейся гнилой картошки, соломы и прочего мусора.

Правда, когда развозчик вареной кукурузы чуть не опрокинул свою тележку, наступив на уже раздавленную кем-то мякоть яблока, люди вокруг, как и опасалась Роанна, начали собираться.

Девушка подхватила корзину с яблоками, сунула Роанне ее сумку с продуктами и заговорщицки шепнула:

— Бежим!

Куда и зачем они побежали Роанна не знала. Но стоять и выслушивать обвинения раззадоренных горожан казалось хуже бегства, потому, недолго думая, Роанна кинулась вслед за девушкой.

Они продирались сквозь толпу, расталкивая локтями прохожих. Те шарахались, ругались, но расступались, не пытаясь схватить за рукав или задержать.

Остановились только позади ярмарочных рядов, в кустах орешника.

Отдышались, переглянулись.

— Я Ирма, кстати, — совсем раскрасневшаяся девушка поставила на землю заметно полегчавшую корзину — половина яблок высыпалась по дороге.

— Роанна. Можно просто Рон. Меня так брат зовет.

— А я тебя знаю, — Ирма провела ладонью по лбу, утирая пот, заправила за ухо выбившиеся из кос, переплетенных на затылке, прядки. — Ты лечишь Варга, сына тетушки Элоиз, который попал в капкан. Ты спасла его, принесла к себе в дом, кости вправила. Целительница, да?

А Ирма любит поболтать. Роанне такие девушки никогда не нравились. Но бабка учила никогда не делать скороспелых выводов, пока человека получше не узнаешь.

— Откуда знаю? — Вопросы Ирме можно было не задавать. Она, как и думала Роанна, оказалась из той породы людей, которые сами спрашивают и сами себе отвечают. — Слухи, сама понимаешь. Но лично я слышала от тетушки Элоиз. Вчера. Ни слову не поверила. Она ведь такая… такая…

— Врушка, — подсказала Роанна.

— Ага, и врушка тоже. И склочница. Знаешь, я иногда думаю, что пойди она в прачки, недостатка в работе у нее бы не было.

— Почему?

— Уж больно грязное белье любит полоскать.

Метко подмечено. Пожалуй, можно попробовать с Ирмой поладить.

— Это правда, — спокойно сказала Роанна. — Я действительно лечу Варга.

— Вот как… — задумчиво протянула Ирма. — Нарвался, все-таки! Вечно он влипает в истории, несносный мальчишка! Что с ним? Серьезно, да?

— Да, — Роанна не стала скрывать правду. У него открытый перелом. Я не решилась его расспрашивать но, похоже на то, что он откуда-то сверху в капкан упал. Может с елки свалился, кто их, мальчишек, разберет? Эта ловушка — сама по себе штука опасная, а капкан был еще и ржавый, боюсь, как бы в рану не попала инфекция.

— Вот ведь Засуха! — совсем по-мужски и почти как Роаннина бабка выругалась Ирма. — Ладно, к дядьке надо идти. Если ему доложат, как я с ярмарки улепетывала, чего доброго за хворостину примется. — Она подняла корзинку. — А можно я на днях к тебе зайду? Варга проведаю. Дрянной мальчишка, но он — мой троюродный брат. А Элоиз, сама понимаешь, тетка. Конечно так себе родня, седьмая вода на киселе, но все же.

— А как ты…

— Я знаю, где ты живешь, — перебила Ирма. — Тетушка Элоиз с утра была на ярмарке и успела пустить слух про Варга. Так что ты, Роанна, скоро станешь городской знаменитостью.

Да уж, не больно-то и хотелось. Ничего хорошего про нее Элоиз сказать не могла. Роанна поежилась — она знала, с какой скоростью расходятся досужие сплетни в ярмарочный день.

Ирма легко подхватила корзину и, попрощавшись, бодро зашагала по тропинке, петлявшей за ярмаркой.

Тащить сумку, полную продуктов, в послеполуденный зной — изнуряющая работа. Начало осени здесь, на юге, совершенно сбивало Роанну с толку — днем солнце припекало нещадно, зато вечером сгущался туман, и холодало так, что впору было накидывать шерстяной плащ.

Наверное, никто не ходил пешком из деревни до города и обратно. По пыльной дороге мимо Роанны изредка проезжали телеги, груженые товарами — ярмарка закрывалась. Но возницы не предлагали подвезти, а напрашиваться Роанна не решилась.

Еле передвигая ноги от усталости, она доковыляла, наконец, до деревни.

Подходя к своему дому, Роанна увидела человека, сидящего на корточках перед забором. Остановилась в нерешительности, гадая, кто бы это мог быть. Только когда человек повернулся вполоборота, она с изумлением узнала господина Карпентера.

Куртки на нем не было. Рубашки, впрочем, тоже. Мастер, голый до пояса, сосредоточенно ковырял какую-то конструкцию, сложенную на земле.

Роанна так и застыла с тяжелой сумкой наперевес, не решаясь обнаружить свое присутствие. Господин Карпентер, казалось, был настолько поглощен своим занятием, что не замечал ничего и никого вокруг. Спина его лоснилась от капель пота, мышцы бугрились и ходили ходуном, перекатываясь под бронзовой кожей.

Плечо, в которое впилась лямка сумки, ныло немилосердно. Роанна подошла к мастеру поближе, сняла тяжелую ношу и принялась растирать занемевшие мышцы.

Господин Карпентер не повернул и головы в ее сторону. Пришлось слегка кашлянуть, привлекая его внимание.

— Э… день добрый, — Арчибальд посмотрел на Роанну снизу вверх васильковыми глазами, в которых отражалось небо и крайняя растерянность. Не ожидал, что Роанна так скоро вернется?

— И вам доброго дня, мастер, — продолжая с наслаждением растирать плечо, ответила Роанна. — Что вы делаете?

— Новую калитку. — Видимо, пот застилал мастеру глаза, и он обвязал голову полоской ткани, смутно напомнившей Роанне ее льняную простынь. Ту самую, которую она разорвала для перевязки Варга. — У вас и старая-то еле держалась, а я, признаться, окончательно доломал ее, уходя от вас позавчера вечером.

A до него калитку успел поломать Варг, но жаловаться Роанна не будет.

— Правда? — Пришлось выказать удивление, ведь не признаваться же, что в тот вечер она не ушла с крыльца в дом, а осталась и наблюдала, как мастер прыгает через лужи. — Как же это вышло?

— Поскользнулся, представляете! — досадно хмыкнул господин Карпентер, словно ни разу в жизни до этого не поскальзывался. Смуглые руки мастера, тем временем, словно жили своей собственной жизнью — что-то строгали, шлифовали, подпиливали. Роанна наклонилась ниже посмотреть, но кроме стружек и древесной пыли ничего не разглядела. — И мало того, что калитка слетела с петель, так я еще и две поперечные доски ухитрился отломать. Хотя, судя по состоянию этой древесины, большего ей и не нужно — хлипкая конструкция.

Да уж, какая была. Видимо, охотник не подновлял свой забор и, наверное, никогда не красил.

— Я не смогу заплатить… — нерешительно начала Роанна, но мастер перебил:

— Какая плата? Бросьте. Я теперь ваш должник. А я, признаться, очень не люблю ходить в должниках, — поморщился Арчибальд.

Он не поленился принести сюда новые доски. И свои инструменты — целый ящик. Да и вообще, поверить сложно — знаменитый мастер делает калитку деревенской целительнице. И смешно, и грустно. И до нетерпеливого покалывания в пальцах хочется посмотреть на результат его работы.

— И еще… — мастер провел рукой по лбу, стягивая влажную от пота повязку, — извините за мой внешний вид. Когда я работаю, я немного… увлекаюсь. Хотя, по правде, иногда я увлекаюсь настолько, что не замечаю ничего вокруг. Я думал управиться до того, как вы вернетесь. Льен мне помогал. Смышленый мальчишка. И учится быстро.

— Вы виделись с Варгом, мастер?

Господин Карпентер помрачнел.

— Да, сразу, как пришел. Знаете, госпожа Хилл, стыдно признавать, но мы с братом не особо ладим. В семье только Лия с ним не ругается, но гордится тут нечем — она его попросту боится, а Варг, слава Воде Пречистой, не делает ей гадостей, как всем остальным.

— Понимаю. У Варга непростой характер, — Роанна тяжело подняла туго набитую сумку. — Но у моей… родственницы характер еще хуже, поэтому мне не привыкать. Хотя легче от этого, конечно, не становится. — Будете чай?

— Не откажусь. Сейчас закончу, недолго уже осталось, — ответил Арчибальд, сдувая стружку и любовно проводя ладонью по доскам, прибитым — вот теперь Роанна увидела — к другим доскам плотно и гладко, образуя, таким образом, небольшую стену с волнообразной вершиной. Странно, но красиво. И совсем не похоже на то, что Роанна представляла в качестве калитки — шершавые остроконечные доски, прибитые крест-накрест на небольшом расстоянии друг от друга. — Так, дайте сюда, — коротко, но строго сказал-распорядился господин Карпентер, оторвавшись, наконец, от созерцания своего творения, и заметив, как изменилось у Роанны лицо, а между бровей залегла глубокая складка. Мгновенно встав, мастер отобрал у нее сумку и, не оборачиваясь, понес в дом.

Прохлада старого охотничьего домика была поистине спасительной. Как же хорошо присесть на кухонную табуретку, закрыть глаза, вытянуть уставшие ноги и посидеть так — пусть недолго, пусть маленький свечной огарок или несколько минут.

— Устали? Не удивлюсь, если вы пешком по такой жаре до Гвида гуляли. Угадал?

Роанна кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— По пути никто не подвез, а на извозчике сэкономили.

Роанна кивнула снова, не отрывая глаза.

Послышалось шуршание обертки, звон стекла, возня и одобрительное «угу» мастера. Выкладывает на стол покупки?

— В следующий раз, — голос у него твердый и не терпящий возражений, не скупитесь на повозке. Я оплачу. Если хотите, воспользуйтесь услугами моего помощника — Кир-ша правит одной левой, к тому же, он прекрасный собеседник.

Дверь хлопнула. Видимо, мастер вышел. Сейчас нужно подняться, посмотреть как там Варг. Как Льен. Поставить воду для чая. Угостить господина Карпентера. Сейчас…

— Рон! — Она вздрогнула и тут же открыла глаза. — Рон, ты не представляешь, чему научил меня господин Карпентер!

Льен сиял, как начищенная песком сковородка. Пришлось разлепить сухие от жары губы в вымученной улыбке:

— И чему же?

— Как из сучка вырезать свистульку! Вот смотри, сам сделал!

Льен гордо продемонстрировал Роанне пузатый сучок, полый, с дырочкой посередине. За свистульку его можно было принять с большой натяжкой, но Льен весь светился довольством.

— А еще он обещал научить меня вырезать из дерева самые простые вещи. Тебе бы я вырезал деревянную трубочку, чтобы людей слушать. Помнишь, ты говорила, у тебя такой нет.

Действительно, нет. Полезная вещь — помогает услышать хрипы в легких, сердцебиение неродившегося ребенка.

Снова хлопнула и заскрипела входная дверь — вернулся Арчибальд. Теперь на нем была мятая простая рубашка; мокрые волосы забраны в прилизанный хвост — видимо, окатил голову из ведра колодезной водой.

Льен поднял на него блестящие азартом глаза.

— Научите меня делать удочку, мастер Карпентер? Свою я… потерял, а другой нет.

— Обязательно, — серьезно пообещал Арчибальд.

— А у меня получиться?

— Конечно. Я же говорил — ты талантливый.

В соседней комнате сдавленно закашлялись, и голос Варга пробурчал с натужной сипотой:

— Да он всем так говорит, кто ясень от дуба отличить способен. Слушай его больше, мелкий.

Льен сник. Насупился и принялся расставлять продукты по полкам.

— Ну что ты, — Роанна подошла, утешительно обняла его за плечи. — Если уж сам мастер хвалит, значит верно — талантливый.

— Еще какой, — невозмутимо подтвердил господин Карпентер, садясь за стол. — Уж я то вижу. Талант — сложная штука. Его невозможно купить даже за миллион золотых тори, ему невозможно научиться даже за всю прожитую жизнь. С ним можно только родиться.

— И как же узнать, у кого есть талант, а у кого нет? — спросил притихший Льен.

— Это сложно. Можно всю жизнь прожить, так и не зная, что же у тебя получается лучше всего, для чего ты создан и родился на свет. Лишь свободная воля, счастливый случай или удачное стечение обстоятельств помогают раскрыть талант, таящийся в человеке.

— Талант мелкого — бесить всех вокруг, — снова прохрипел Варг из комнаты.

— Я с ним еще поговорю, — пообещал господин Карпентер, видя как Льен судорожно, до белых костяшек, сжимает кулаки, стискивает зубы. Как вы правильно заметили, госпожа Хилл, — сказал мастер, посмотрев на Роанну, — характер у Варга, конечно, не сахар. При отце брат еще как-то держался, уважал его, наверное, хотя тот при случае не брезговал ни ремнем, ни хворостиной. Но отец умер в начале лета. Сердце, сказал доктор…

Роанна слышала. Они тогда как раз начали обживаться в новом доме. А потом Варг первый раз побил Льена.

— После смерти отца, — продолжал Арчибальд, понизив голос, чтобы в соседей комнате не было слышно, — Варг словно обезумел. Я работал в столице, деда разбила подагра и радикулит. В доме остались несколько слуг, которых Варг постоянно изводил, младший брат Сид, которому всего семь. И мать с сестрой, которые тоже ничего не могли поделать с взбалмошным мальчишкой. Тогда у Варга появилась привычка сбегать из дома и пропадать где-то по нескольку дней. Матушка каждый день заваливала меня письмами, умоляя приехать, а я никак не мог отменить выгодные заказы. Зато теперь выбрался, разбираюсь…

Льен, нарезавший тонкими ломтями кусочек овечьего сыра — тот самый, подаренный румяным молочником, — только фыркнул. Мало ли кто кого потерял… Льен, например, вообще рос без матери, а отец, хоть и живой, болтался неизвестно где.

Мастер замолчал и задумчиво жевал овечий сыр, положенный на мягкий хлеб с хрустящей корочкой. Так же задумчиво проглотил кусок ветчины, творог с молоком и кусок медовой лепешки. Когда Роанна поставила перед ним дымящуюся чашку, Арчибальд смущенно отложил лепешку в сторону, несколько раз моргнул, словно просыпаясь.

— Извините, — вкрадчиво произнес он, — после работы у меня всегда волчий аппетит.

— На здоровье, господин Карпентер, — переглянувшись с Льеном, ответила Роанна. — Вы же, наверное, только утром завтракали?

— Вообще не завтракал, — вдыхая аромат горячего пара, сказал мастер. — Никогда не ем с утра, ничего не хочется. — Он прикрыл глаза, отчего длинные черные ресницы, которым позавидовала бы любая девушка, стали еще длиннее. Затем внезапно рассмеялся. — Зато Сид у нас вечно голодный, ест не переставая. И куда в него столько влезает, не представляю. На нем уже штаны по швам трещат. Весь в матушку!

Представив толстуху Элоиз в штанах, Роанна тоже усмехнулась. От этой картины ей стало легко и весело; она решила, что теперь всегда, как только почтенная мать семейства Карпентер осмелиться сделать ей очередную гадость, Роанна будет представлять ее в штанах.

Исподволь, Роанна наблюдала мастером и с удивлением отметила, что он держит в левой руке и чашку, и ложку, и хлеб. Да он левша, оказывается. Надо же… Ее отец тоже был левшой. Мать любила его шутливо подначивать, дескать, левши, как правило, люди искусства, и лишь ее супруг — левша-ученый.

— А чай у вас чудесный, — тепло улыбнулся Арчибальд, — всю жизнь бы пил.

Затем он поднялся и удалился в комнату к Варгу. Беседовали они тихо, но

Роанна с Льеном все равно вышли из дома, чтобы им не мешать.

Они проверили грядки в огороде — не поспели ли поздние огурцы, не подгнила ли капуста. Оборвали и съели последний зеленый горошек. Пропололи морковку и свеклу.

Первой к калитке подошла Роанна… и застыла. Доски, которые ей удалось рассмотреть еще на земле, были подогнаны друг к другу настолько плотно, что калитка казалась цельным куском древесины. Сверху ее венчали искусно вырезанный орнамент, а на самой древесине распустились причудливо изрезанные узоры загадочного растения — то ли вьюна, то ли неведомой заморской лианы.

— Нравится? — господин Карпентер подошел бесшумно и неизвестно сколько времени провел, наблюдая как они рассматривают его работу. — Завтра лаком покрою, иначе дерево быстро гнить начнет.

— Никогда такого не видела! — Роанна провела рукой по узорной росписи — выструганное дерево приятно ласкало кожу, пахло свежими опилками и еловой смолой. — Даже не знаю, что сказать…

— Скажи «спасибо», — наивно подсказал Льен, за что был одарен Роанной таким взглядом, что Арчибальд недоуменно спросил:

— Что-то не так?

— Нет. Да. — Часто заморгав, Роанна, пролепетала:

— Как бы объяснить, чтобы вы поняли… Просто к нам нечасто заходят, но если увидят… To, что вы сделали — настоящее сокровище, и очень жаль, что очень скоро его здесь уже не будет.

— Снимут с петель, — запальчиво проговорил мастер. — Засуха! Я и не подумал. Совсем отвык от жизни в деревне.

— И что же делать? — горестно, чуть не плача спросил Льен.

— А ничего. — Арчибальд открыл и закрыл калитку, проверяя, надежно ли держаться петли, не скрипит ли засов. — Здесь меня знают, деревенские к вам вряд ли сунутся. Если только пришлые, по чье-нибудь наводке…

— И слухи пойдут, — Роанна завороженно рассматривала вьющийся узор. — И сплетни.

— Боитесь? Слухов? Понимаю. В вашем-то положении…

Делится с другими своими проблемами Роанна не любила. О себе рассказывала неохотно. Со случайными знакомыми словами перекидывалась редко, а соседи знали лишь незначительные подробности. У последних, разумеется, от такой скрытности любопытства прибавилось. Какие только небылицы не сочиняли про нее с Льеном в деревне! И, конечно, обвиняли в том, что Роанна — ведьма, сбивающая с пути истинного своего маленького брата.

— А вы? — тихо спросила Роанна.

— Что — я? — ответил вопросом на вопрос мастер.

— Вы не боитесь?

— Слухов? Или вас?

— Слухов, конечно. В деревне болтают всякое…

— Не боюсь, — вдруг весело подмигнул ей Арчибальд. И твердо сказал: — Сами подумайте, разве доверил бы я вам тогда здоровье своего брата? С тех пор, как я вас увидел, у меня сложилось ощущение, что вы — хороший человек. А я привык доверять своим ощущениям.

Ощущение — это хорошо. Роаннино ощущение подсказывало, что не надо бы мастеру так часто к ним ходить. Даже ради Варга. И уж тем более — делать такие дорогие подарки.

— Наверное, я зайду завтра. Можно?

Странный человек. До этого ему разрешения не требовалось. Роанна хотела было отказать, но Льен ее опередил:

— Конечно, господин Карпентер, мы будем рады. Я рябиновых побегов наломаю для удочки. Помните, вы обещали?

— Договорились. Значит, до завтра.

Стоило всыпать Льену за то, что вмешался в разговор. Бабка бы точно всыпала, за ней не заржавеет. Но, посмотрев на довольного братца, Роанна передумала. Ему и так невесело с ней живется. Когда он выглядел таким счастливым последний раз?

Глава 6. Беда

Руки сами знали работу. Проворные пальцы до блеска отполированными мозолями ласкали шерстяную нить. Кудель уменьшалась, спряденный клубок, напротив, увеличивался. Хватит на целый пояс. Добротный широкий пояс из собачьей шести. На этот раз — для капитана грузового брига — Шебко, который год подряд страдающего ревматизмом. Стылое озеро не любит случайных людей. А из здоровых часто делает больных, постоянно жалующихся на ломоту и боли в суставах.

Капитан особенно пользовал спросом скипидарную мазь с арникой. Говорит, другие тоже делают похожую, но нужным эффектом у них она не обладает. Пояс из собачьей шерсти он точно оценит по достоинству.

Гведолин не нуждалась в деньгах. И никогда не брала с Шебко платы за свои услуги.

Она была состоятельна, можно сказать, что и богата, даже для такого места, как пригород Мерны. Иметь собственную усадьбу, мыловарню, псарню, скотный двор, работников и слуг означало одно — носить почетный статус госпожи. И можно вовсе не работать, потому что собственное подсобное хозяйство приносило немалый доход. Но сидеть без дела для нее — хуже пытки. Поэтому Гведолин работала. Чем удивляла, а то и повергала в трепетный ужас новеньких из прислуги, недавно прижившихся в усадьбе. Они никак не могли взять в толк, зачем знатной госпоже утруждать себя, таскать наравне со всеми огромные чаны с мылом, вычесывать собак и колоть дрова. Потом те из них, что задерживались в усадьбе дольше остальных, привыкали и переставали задавать вопросы.

Смахнув упавшую на лоб седую прядь, Гведолин убрала ее за ухо. Посмотрела на огромный спряденный клубок, потянулась за спицами, лежащими на подоконнике. Мельком взглянув в окно отметила, что яблони в саду оделись в цвета охры с багрянцем, и листва уже начинала потихоньку опадать.

***

Осень отгорела быстро. Поджарила мимолетным бабьим летом, осыпалась кровавыми листьями клена, разлилась ртутными лужами в выбоинах и трещинах на мостовой перед работным домом. В них же и застыла на следующий день коркой льда настолько прочной, что ребятня и подростки легко катились от края лужи до края, почти не опасаясь упасть из-за рыхлости или непрочности ледового покрытия.

Улица выглядела жалко, серо и тоскливо из маленького, покрытого грязной пылью чердачного окошка. На чердаке протекала крыша, было холодно, сумрачно, затхло пахло плесенью.

Гведолин приходила сюда редко, тайком. Осторожно отделяла друг от дружки слипшиеся корочками обложек книги, листала пожелтевшие страницы. Читала любую, наугад. Сначала — медленно. По слогам, как учил Терри. Чтение давалось тяжело. «Тре-ни-ро-вки» — новое, подхваченное у Терри слово, — случались редко. Текст приходилось перечитывать дважды, а то и трижды, чтобы понять смысл.

Затем она научилась различать. Учебники истории, а также научные труды и изречения мудреных ученых, откладывала сразу. Они ей были попросту не интересны. Зато справочники по ботанике, особенно снабженные красочными картинками, она изучала от корки до корки.

Кажется, на лестнице послышался скрип ступеней. Она быстро потушила свечу и затаилась. Никто не вошел. Показалось? Верно, мыши. И чего они только сюда бегают? Еды тут нет, да и холодно. Но серые бестии упрямо прогрызли ходы от самой кухни до чердака.

Если ее здесь поймают — непременно выпорют. Посадят за работу от рассвета до заката. И сутки на хлебе и воде.

Хорошо, что сегодня выходной. Тот самый редкий выходной, случающийся по праздникам или распоряжению городского главы. В Мерне Сольгрейн — праздник, когда свечи сгорают одинаково ровно что днем, что ночью, отмечали большой ярмаркой. Все, у кого была возможность торговать и покупать, хлынули туда. Ведь следующая большая ярмарка состоится лишь летом.

Все обитатели работного дома, кроме одной неходячей старухи, гуляли на празднике. Поэтому Гведолин без опаски пришла на чердак, зная, что никто не будет ее здесь искать.

Чтение увлекало ее и завораживало. Она занималась с Терри всю осень; они часто приходили на место их первого знакомства — в лес, под раскидистую липу радом с маленьким озером. Терри оказался и впрямь оказался прекрасным учителем. Он не кричал, не ругался, даже если Гведолин не всегда понимала того, что он объясняет. И терпеливо объяснял столько раз, сколько потребуется пока она не начинала понимать. Вот уж от кого она не ожидала такой стойкости и терпения, так это от него. Терри мог выругаться, когда Гведолин вытирала нос рукой, вместо платка. Но при обучении грамотности, как Терри называл их занятия, никогда.

Она сама не заметила, как привыкла к нему — странному и серьезному парню. К тому, как он хмурил густые пшеничные брови, упрямо вскидывал подбородок, редко улыбался, но если уж улыбался, на щеках играли затейливые ямочки.

Сегодня Гведолин часто отвлекалась, порой перечитывая одну и ту же строчку снова и снова. Впрочем, как и вчера. Тревога, начинавшаяся где-то в районе живота, постепенно разрасталась, сжимая невидимой рукой сердце, подступая к горлу.

Терри научил ее считать и складывать. Она подсчитала. Сколько он уже не приходил? Недели две, три? Похоже, целый месяц. Ведь это невероятно много.

Гведолин решительно захлопнула книгу. Спустилась вниз, накинула тонкий шерстяной плащ. Никто ее не остановит. Она может просто пройтись, погулять по городу. И заодно поспрашивать, где находится лавка мясника Фейта. Терри не раз упоминал свое полное имя. А Гведолин отличалась хорошей памятью.

Наверное, он не хочет больше с ней видеться. Ведь если подумать, Гведолин всего лишь нищая девчонка из работного дома. Как она может требовать внимания такого парня, как Терри? Пусть Терри не счел необходимым сообщить ей, что больше не придет. Но его книги, по которым она училась читать, необходимо вернуть. Ей ненужно чужого.

Выйдя дверей работного дома, Гведолин чуть не растянулась на мостовой. Скользко. Свернула в более престижный район столицы, где располагались, в основном, дома торговцев продуктами, владельцев лавок, плотников, художников, аптекарей и докторов. Район назывался Ремесленный.

Бабка сидела возле дороги. Возле нее стоял мешок, открытый и наполненный крупными пузатыми семечками. Сверху бабка воткнула стакан, которым, видимо, и производился замер.

— Семечки, отличные жареные семечки! — зазывала она надтреснутым старушечьим голосом.

До ярмарки не дошла? Конечно, куда ей. Вон, и костыль возле мешка лежит.

— Бабушка, а не подскажешь, который дом мясника Фейта?

— Бариуса? Или энтого… Золема? Хм, на имена-то у меня плохая память, деточка. — Бабка помешала стаканом семечки в мешке. — Однако ж, мясников в нашем районе всего два. Кажись тот, который Золем, женат, двое детей… — Тут она словно забыла, о чем речь. — Мяса-то я давно не ем — зубов, почитай, всего ничего осталось. Так вот, говорят, обвешивает он, мясник этот…

Двое детей? Нет, не он. Терри говорил, братьев-сестер у него нет.

— Ну, а второй? — не вытерпев перебила бабку Гведолин.

— Второй тоже… Бариус, вроде. Хмурной такой, а жена у него ничего, приветливая. Вот толико сынок у них непутевый. Они ж ему наследство оставить хотят, а тот ни в какую дела ихнего продолжать не хочет. А еще говорят, будто он и вовсе сумасшедший. Вечно читает что-то, рисует — а что рисует-то? — Схемы и энти, как бишь их, чер-те-жи. — Бабка зыркнула на Гведолин из под седых ресниц и семечки рукой прикрыла. — Ты не думай, я-то в энтих чертежах ничегошеньки не смыслю, так народ болтает, а я повторяю услышанное. А вот что сама видела — идет ихний сыночек по улице, бормочет себе под нос что-то, сам с собой разговаривает. Потом глянь — остановился, стоит, в одну точку смотрит, ну точно баран перед мясницким ножом. Как пить дать — сумасшедший!

Бормочет себе под нос? Задумывается? Знакомые привычки. Она настолько привыкла к ним, что и внимания не обращала. Не в пример другим, как оказалось.

— A живет он где, бабушка?

— Сумасшедший-то?

Вода Пречистая, что за день!

— Мясник!

Бабка объясняла долго. Брызгала слюной на семечки, отчего прохожие, вознамерившиеся было приобрести кулек-другой, быстро утрачивали интерес к столь сомнительной покупке.

Дом мясника Фейта располагался в самом конце Ремесленного района на Яблочной улице. Район оказался немаленький. У Гведолин замерзли ноги в тонких чулках. Перчатки — роскошь, поэтому она просто поплотнее запахнула плащ. Да и туфли погоде не соответствовали. Пальцы ног окоченели и потеряли чувствительность.

— Вам кого? — Дверь открыла дородная девица, пышущая потом, жаром и чем-то едким, сладким, поразительно знакомым. Пряности? Точно, пряности. Кухарка? Или горничная, помогающая на кухне.

— Мне бы Терри, — стучащими зубами выговорили Гведолин. — Я пришла к Терри. Он здесь живет?

— Вы имеете ввиду господина Терриуса? Здесь, здесь. Пока еще.

О том, что значило "пока еще" Гведолин постаралась не думать.

— Можно мне с ним увидеться?

Девица оглядела ее с ног до головы. Гведолин была уверена, что отметила она и старенький плащ, и изношенные туфли.

— Нельзя. Господин сейчас не принимает.

И громко захлопнула дверь. Гведолин постояла немного, затем отошла от крыльца, но у кованой ограды остановилась в нерешительности.

Вот как, не принимает. "Дура ты, Гведолин, как есть дура. Ты ему просто надоела, пора бы уже это признать".

Конечно, надоела. Зачем вообще он с ней связался? С девчонкой из работного дома, без роду, без имени. Нищая, что старуха на паперти храма Пречистой Воды. А будущее? Терри определенно отозвался о ее будущем — нет его и быть не может. По крайне мере такое, какое хотелось бы самой Гведолин.

А Терри? Господин. Раньше Гведолин старалась не думать о том, какая большая между ними разница. Но благодаря дородной служанке, ее решительному отказу и почтительному к Терри обращению, особенно остро эту разницу почувствовала.

Пока Гведолин стояла, растворяясь в этих мыслях, дверь дома, куда ее так и не пустили, отворилась и на крыльцо вышли трое.

Отступив в тень огромного каштана, возвышающегося над кованой оградой,

Гведолин вся обратилась в слух. Другой человек не услышал бы с такого расстояния. Но она слышала. С детства. Правда, зная, что такая способность явление более чем странное, помалкивала и никому об этом не рассказывала.

— Доктор, может, есть хоть какая-то надежда?

Маленькая, сухонькая женщина зябко накинула на плечи платок. Гведолин глазом опытной пряхи оценила его плетение. Из шерсти, какую делали в их работном доме, такие платки не вяжут. Этот привезен из самой Фирбии. Сказочное заморское плетение, известное на весь мир. Такие платки воздушные, мягкие, как пух, очень теплые. И баснословно дорогие.

Доктор ответил не сразу. Покачал головой, снял и протер пенсне, снова водрузил его на нос. Тихо, видимо, уже в который раз произнес:

— Надежда есть, но должен признать, шансы его стремятся к нулю. Организм ослаблен. И инфекция… Я перепробовал все — от кровопускания до порошков стрипса — последняя разработка нашей лаборатории. Каждый организм индивидуален. To, что подходит одному, увы, не подходит второму. А на третьего и вовсе не будет действовать. Так что, — тут он развел руками, — остается одно — ждать.

Высокий бородатый мужчина обнял женщину за плечи. Та всхлипнула, подняла на него заплаканные глаза:

— Как же так, Барри, как же так?

Мужчина не ответил и увел ее в дом.

Доктор поплотнее закутался в плащ, подхватил большой кожаный кофр, толкнул резную калитку.

— Извозчик! — закричал он, завидев двуколку другой стороне улицы. Прошел мимо Гведолин, сел в экипаж, хлопнул дверцей. — Трогай!

Гведолин стояла под каштаном и замерзала.

Терри болен. Похоже, болен уже давно. Она поняла сразу, как только увидела доктора. И слова "пока еще" в устах дородной служанки обрели смысл.

Он не приходил к ней из-за болезни. Просто не мог. А она, глупая, подумала, что просто не нужна ему.

Но ведь надо что-то делать. Для начала ей самой не мешает согреться. Разве можно простудиться и свалиться с лихорадкой сейчас, когда Терри нужна помощь?

Выход есть всегда. И если не пустили в дверь, надо лезть… в окно! Верный способ, осталось только определить в какое.

Хорошо бы семья Фейт не держала собак. Гведолин не видела их и не слышала лая, но это не значит, что собак не закрыли на заднем дворе. Доктор приходил, а в таких случаях животных обычно запирают, чтобы не мешались под ногами. Собак Гведолин любила и не боялась, но ведь они непременно залают, охраняя хозяйское имущество, а лишний шум не к чему.

Она обошла дом, нашла участок кованой ограды, который меньше всего просматривался из окон, подобрала плащ, чтобы перелезть через железные прутья, но вовремя спохватилась. Нет, сейчас еще слишком светло. Кто же днем в чужие дома лазит? Нужно дождаться темноты. Сумерек, хотя бы. Недолго уже осталось.

Нужно собраться с духом и уходить. Стоять здесь дальше слишком подозрительно — прохожие, особенно парочки, прогуливающиеся туда-сюда, начали поглядывать на нее и перешептываться. Будто им больше делать нечего! Хотя… сегодня ярмарка, праздник, выходной. И прохожие, в самом деле, просто гуляют по улице.

Сдвинувшись, наконец, с места, Гведолин с трудом переставила окоченевшие ноги. Куда идти? А куда глаза глядят. Лишь бы идти, лишь бы согреться.

Все-таки хорошо, что сегодня ярмарка. С ярмарки обычно уходят навеселе, в изрядном подпитии. Тех, кто не способен передвигаться сам, друзья доносят до дома, а недруги скидывают в ближайшую канаву.

Мужчины из работного дома, наверняка, тоже вернуться хмельные. Изредка они позволяют себе выпить на праздник. А потом начинают приставать к девкам и заглядывать в соседнюю женскую комнату. Тогда тетка Роуз непременно принимается их отчитывать, угрожая внеурочными работами и выселением из дома. Но главное — все ее внимание переключится на мужскую половину. Значит, можно надеяться, что отсутствия Гведолин вечером надзирательница не заметит.

Она дошла до начала Яблоневой улицы. Затем до начала Ремесленного района. Потом пошла обратно. Бабки с семечками на месте уже не было. А народу на улицах прибавилось — ярмарка закрывалась, и горожане расходились по домам.

Погода, как назло, резко переменилась — пошел противный снег с дождем. Это плохо — ее плащ стал тяжелеть и промокать.

Зато хождение туда-обратно принесло неоценимую пользу — ноги начали постепенно согреваться. Обморожение дало знать о себе тысячью иголок, воткнувшихся в лодыжки и подошвы, судорогой, сводившей пальцы ног.

Сумерки в Сольгрейн и вправду сгустились быстро. Уже завтра ночь начнет уменьшаться, а день — прибывать.

Походив еще немного, чтобы переждать боль в ногах, Гведолин, наконец, решила — пора. Не спеша дошла до дома Фейтов, снова обошла ограду, выискивая то самое место, которое не было видно из окон. Собак не слышно. Хорошо.

Перелезть через забор для нее не составляло труда. Осталось определить, как попасть в дом.

Вероятнее всего на первом этаже спален не было. Тогда Гведолин посмотрела вверх и обнаружила, что ветки яблони, росшей поблизости, как раз достают до окон второго этажа.

Лезть на дерево в юбке и в плаще не слишком удобно. Да и туфли для этого не предназначены. Но она справиться. Главное, чтобы сучок не хрустнул, ветка не обломилась, и кто-нибудь из домочадцев не решился получше рассмотреть темный сумрак за окном.

Ветки яблони оказались надежны и крепки. И второй этаж как на ладони. Хоть в чем-то повезло.

Вот окно занавешено плотной тканью с синий цветочек. Жаль, ничего не видно.

А если ее обнаружат? Решат, что она воровка или чья-нибудь сообщница. Точно посадят и разбираться не станут. Что она делает?

Второе окно — занавешено. Третье — открыто, но там нет света.

А если она сейчас сорвется и упадет вниз? Не разобьется, но покалечится. В работном доме калек не жалуют. Главное, чтобы руки остались целы, тогда она сможет прясть и не потерять работу… О чем она только думает?

В четвертом окне затеплился огонек. Похоже, свеча разгорелась, и Гведолин смогла рассмотреть стол, заставленный пузырьками, кастрюльками и банками. Кровать, на которой кто-то лежал. Вот человек повернулся и стал немного похож на Терри. Он, не он? Не разглядеть. Нужно подползти по ветке ближе.

Да, в комнате на кровати, безо всякого сомнения, лежал Терри.

Когда Гведолин тихо постучала по стеклу, он с трудом повернул голову, пытаясь определить, откуда идет звук. Долго тер глаза, прежде чем, держась за стол, стул и подоконник, добрел до окна, с трудом отрыл раму и уставился на Гведолин в полном недоумении.

— Добрый вечер, — нарочито бодро и буднично произнесла она, словно зашла в гости как все — через дверь. — Впустишь?

Терри, не произнеся ни слова, отодвинулся в сторону, и Гведолин спокойно перелезла с ветки на подоконник. Вот так. Будто всю жизнь только тем и занималась, что лазила по чужим домам.

В комнате было душно, в нос ударил знакомый запах лекарств, болезни, немытого тела и тоски.

— Г-гвен? Это… ты? — Голос Терри, шипящий, сиплый и глухой, был совершенно не похож на тот, который она привыкла слышать.

— Я. — Она закрыла окно, но осталась сидеть на подоконнике, свесив ноги. — Не узнал?

— Узнал, конечно.

А она его — нет. Высохшее, давно небритое лицо. Лихорадочный румянец на щеках при общей, просто нечеловеческой бледности. Тусклые глаза с лопнувшими кровеносными сосудами. Черные синяки, залегшие под веками. Волосы, сбившиеся в засаленные колтуны. Одет он был в длинную белую рубаху, слишком широкую для исхудавшего больного тела. Почему-то показалось, будто Терри сейчас напоминает призрака Засухи из страшных сказок, которыми в детстве пугали детей.

— Пойдем. — Она просунула руку Терри под мышку, обняла за спину, заметив при этом, что может пересчитать все ребра. — Тебе надо лечь. Боюсь, не дотащу до кровати, если ты прямо здесь сознание потеряешь.

Спорить он не стал. Тяжело оперся на ее плечо, и они вдвоем заковыляли к кровати.

— Ты… как сюда попала? — сипло поинтересовался он, пока Гведолин поправляла одеяло.

— Через окно, — невозмутимо ответила она. — Сам же открыл.

— Что, через дверь не пустили? — усмехнулся Терри потрескавшимися губами.

— Как видишь. Ваша служанка малость несговорчива.

— Гера? Терпеть ее не могу. Не боишься, что тебя здесь застукают? Мамаша от меня не отходит.

— Боюсь. — Разгладив руками одеяло, Гведолин присела на краешек кровати. — Но ведь сейчас ее нет.

Терри сжал в горсть ворот рубашки, подтянул ее к самому горлу. Оглядел Гведолин с головы до ног тусклыми слезящимися глазами, просипел:

— В шкафу мое белье. Оно чистое. Переоденься. Ты вся промокла, смотреть жалко. Есть хочешь?

Да, она промокла. И только сейчас поняла, насколько проголодалась, вспомнив, что последний раз съела утром маленький кусок хлеба, запив несладким чаем.

— Это на тебя смотреть жалко. Чем ты болен?

— На столе каша в кастрюле, — не обращая внимания на ее вопрос, тихо ответил Терри. — Кажется, там еще должен быть бульон, хотя я не уверен. Посмотри сама.

Гведолин не заставила его просить дважды. Не хочет отвечать, она спросит позже, терпения у нее хватит.

Она давилась, заталкивая в себя кашу и запивая бульоном. В таком состоянии Терри все равно ничего нельзя есть, да он и не будет, это видно. Так зачем еде пропадать?

Не одолев даже половины кастрюли — куда ему столько наварили? — Гведолин подошла к платяному шкафу, нашла рубаху со штанами, принялась стаскивать с себя мокрые прилипшие чулки.

Терри отвернулся к стенке.

Она почти оделась, когда сиплый глухой голос спросил:

— Зачем ты пришла?

Какой глупый вопрос. Неужели он действительно это спросил?

Она резко развернулась.

— Навестить тебя, разве непонятно?

Терри скептически фыркнул и закашлялся. Кашлял он долго, захлебываясь мокротой и тяжело дыша.

— Тебе. Не следовало. Приходить. — Откашлявшись, но еще не отдышавшись, выговорил он.

Ясно. Хорошо хоть сейчас сказал. Гведолин тут же вздернула подбородок:

— Мне уйти?

Молчание.

Она привыкла, что Терри всегда говорил, что думает. Прямо, резко, не щадя чувств собеседника. Значит, переспрашивать бесполезно. Он и впрямь не хочет ее видеть.

Скатав чулки и юбку в толстый валик, она поморщилась, представив, что сейчас придется влезть в промокшие туфли.

— Твои вещи я обязательно верну. Позже.

Он молчал.

— Да, постираю и верну, — она уверенно тряхнула влажной косой. — И если Терри привык говорить все, что на уме, то и она скажет. — На самом деле, я пришла вернуть тебе книги.

— И где они?

— На чердаке. Просто… решила сначала узнать, где ты живешь. Но ты не волнуйся, книги целы, я знаю, ты ими очень дорожишь. И раз ты больше не хочешь… со мной дружить… я пойду.

— Оставь. Себе. — От горечи в его голосе у Гведолин защипало в глазах, а горло свела острая судорога. — Знаешь… они мне… больше не нужны… Совсем.

Э, да она сейчас разрыдается. Глупо и совсем по-детски. Чтобы перебить подступающие слезы, она резко сунула ноги в туфли, подхватила валик из промокшей одежды, накинула влажный плащ. Схватилась за створку она, распахнула — в нос ударил прохладный воздух, и сразу стало легче дышать. Мокрый снег с дождем до сих пор не прекратился, крупные снежинки падали на подоконник и таяли в тепле.

Гведолин сбросила вещи вниз и уже почти наполовину высунулась из окна, схватившись руками за ветку яблони, когда сиплый, еле различимый голос произнес:

— Останься.

Другой бы не услышал. Но только не она.

Рама захлопнулась. Гведолин смахнула мокрые капли с подоконника и со щек. Обернулась.

Судорожный вздох, удивленный взгляд серых прозрачных глаз. И хриплый выдох.

— Доктор Флинт… сказал, я уже… не заразный.

Но и не выздоровевший, он же это прекрасно понимает.

— Так чем ты болен? — повторила свой вопрос Гведолин.

— Какое-то… воспаление… в легких, — нехотя ответил он. — Название мудреное… забыл.

Забыл? Конечно, так она и поверила.

Скинув холодные туфли возле камина, Гведолин снова тихонько примостилась на краешке кровати. Начал рассказывать — отлично, лишь бы не спугнуть.

— Доктор говорит… да что угодно говорит, кроме правды. Но я-то знаю… мне недолго осталось. Поэтому книги… возьми себе.

— Мог бы написать записку, — осторожно промолвила Гведолин. — Я бы прочла. Я теперь хорошо умею читать.

— Я… хотел… но потом подумал — зачем? Да и… мамаша все равно бы не передала. Она у меня… хорошая, но иногда чересчур заботливая. И конечно, лучше меня знает… что мне нужно… кто мне нужен.

И правда, зачем Терри ей писать? Очередная кукла состоятельного мальчика. Побаловался, поучил уму-разуму, поиграл и бросил. А ведь тетка Роуз ей говорила, пеняла: на что мол, дура, рассчитываешь? Такие, как Терри, не водят дружбы с бедными маленькими девочками из работного дома. Нет, на это надежды нет…

— Надежды нет, госпожа Роуз. — Доктор, молодой мужчина с черными тонкими усиками и длинными красивыми пальцами умывал руки в рукомойнике на кухне работного дома. — Вирус новый, с таким мы еще не сталкивались. И ладно у вас, вы бы посмотрели, что в столице делается! Взять хотя бы лечебницу храма Пречистой Воды…

Гведолин чистила на кухне картошку, слушая циничные речи характеризующие, наверное, всех докторов, которых она встречала в жизни. Обитатели работного дома — воры в законе, бывшие шлюхи, нищие, сироты. Всякий сброд. Одним больше, одним меньше. Подумаешь. Да пусть хоть все передохнут, не жалко. А вот столица…

Они все были предоставлены сами себе прошлой зимой — незнакомый вирус вызвал эпидемию, работа встала.

Жертвами незнакомой болезни в работном доме пали десять взрослых и трое детей. В Мерне закрыли границы на въезд и выезд, Роуз бесилась, потому что не успела уехать к своим родственникам в пригород. А Гведолин поняла, что все они обречены. А раз так, почему бы не попробовать? Вряд ли получиться хуже, чем уже есть.

Настойки и порошки ее научила готовить бабка Зарана — старуха настолько древняя, что никто не брался предположить, сколько ей лет. Самой Гведолин было пятнадцать, когда кухарка Мэг притащила с улицы еле живую бабку. Еще и слепую, как выяснилось спустя огарок. Тут же прибежала тетка Роуз, накричала на Мэг за подобное самоуправство. И чуть было не выгнала старуху обратно на улицу. Но живо притихла, когда поевшая бабка попросила принести ей моток кудели и прялку.

Прялку принесли. Бабка ощупала прялку руками, а потом пальцы ее забегали быстро- быстро, из под них потянулась шерстяная нить, которая, как у заправского паука, выходила на удивление ровной, тонкой и прочной.

И бабку оставили.

Старуха не помнила ничего из своей прошлой жизни, а доктор, осмотрев новую работницу, произнес умное слово — «амнезия». Имя Зарана ей дали из-за сходства с вольным народом йаху: темная кожа, в проколотый нос вставлено маленькое медное колечко, по семь сережек в каждом ухе, в волосы вплетены цветные нити, стеклянные бусины и перья. Когда ее нашли, она была одета в пеструю длинную юбку и цветной яркий кафтан.

А еще старуха оказалась целительницей.

Она научила Гведолин многому из того, что умела и знала сама.

Летом они заготавливали травы и ягоды. Бабка Зарана терпеливо объясняла, как цветы липы, заваренные с чаем, помогают от кашля, плоды шиповника возвращают силу и энергию. От каких болезней давать сушеную клюкву, мороженую чернику, малиновое варенье, облепиховое масло.

Настойку эхинацеи Гведолин, под руководством бабки Зараны, делала сама. Старуха долго шептала что-то над флаконами с лекарством. Потом страшно затряслась и, несмотря на смуглую кожу, побледнела, словно покойник. Два дня ни с кем не разговаривала. На третий день наказала Гведолин спрятать настойку в темном прохладном месте. Гведолин отнесла флаконы в подпол и уложила между гнилой промороженной морковкой и обвалившимся куском каменной кладки фундамента.

На четвертый день бабки Зараны не стало.

Гведолин поила больных настойкой тайно, чтобы не видела тетка Роуз; заваривала травы вместо чая…

Через три дня у них умерло еще два человека. А остальные принялись выздоравливать.

Мерну трясло и лихорадило, на улицах сжигали трупы.

И только работный дом постепенно оживал. Люди возвращались к работе, вновь мерно застучали прялки, и изголодавшиеся собаки, козы и овцы, которых бросили на произвол судьбы, истошно блеяли и лаяли, сбивая с ног любого, подошедшего к кормушке, человека.

Терри тщательно старался не смотреть на нее, отводил глаза. Возможно… на долю секунды Гведолин показалось, что она ошиблась, что такое поведение Терри — гордость, безмерное упрямство, нежелание выглядеть больным в ее глазах. Возможно… жалость? Боится, что она примется отчаянно его жалеть? И если так, то… Да нет, кто угодно другой, только не он. Хотя…

— Видишь ли, Терри, я тоже кое-что умею.

Он не повернул и головы в ее сторону. Пробурчал, отвернувшись к стене:

— Как любопытно. И что?

И тут Гведолин не выдержала. Очень захотелось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы вывести из такого сонного, пугающего ее состояния. И если бы не болезнь, она бы так и сделала. Но вместо этого Гведолин, быстро наклонившись, положила голову Терри на грудь, прислонив ухо к грудной клетке. Пары вздохов оказалось достаточно — хрипы и клокотание. Значит, действительно, воспаление в легких.

Если она рассчитывала вывести его из сонного состояния, то ей это, пожалуй, удалось и безо всякой встряски.

— С ума сошла? Что творишь? — зашипел он. — По-твоему, я прямо сейчас собираюсь умереть? Нечего кидаться мне на грудь с рыданиями!

— С рыданиями? — Гведолин рассмеялась. — Не дождешься! Я тебе вообще умирать не разрешаю!

Он захлопал глазами и хотел что-то сказать, но снова закашлялся так, что у Гведолин тоскливо заныло в груди.

Откашлявшись он, все же, сипло поинтересовался:

— Так что же ты умеешь, Гвен? На всякий случай, моя мамаша не одобряет этой… нетрадиционной медицины.

Вряд ли его мамаша выражалась именно так, скорее всего Терри, как обычно, почерпнул заковыристые слова из очередного умного справочника.

— Оно и видно. Но попробовать ведь можно? Ты мне доверяешь?

Он долго молчал, а потом едва слышно:

— Да.

Улыбнулся через силу потрескавшимися, высохшими губами.

Гведолин уже стояла на подоконнике и ветер трепал ее вороную косу.

— Куда ты?

— Я вернусь. Возьму кое-что и вернусь. У тебя… у нас еще есть время. — Будешь меня ждать?

— Всегда.

***

— Госпожа!

Арон, надежный слуга, лет на пять старше Гведолин, не утруждал себя стуком в дверь.

— Госпожа! Кален заболел. Не посмотрите?

Посмотрит, конечно. Заодно и нотацию прочитает о том, как ее указы исполнять надобно.

Глава 7. Задушевные разговоры

Мастер ушел свечу назад, а в дверь уже снова стучали.

Роанна возилась с Варгом. Вымыла руки, раскупорила необходимые настойки, взвесила заживляющие порошки, и уже собиралась разматывать бинты на ноге.

— Льен, открой! — крикнула она и тут же услышала знакомый скрип входной двери. Догадливый братишка понял, что сейчас ей вовсе не до дверей. Или гостей.

Но гости, вернее, гость, пожаловал сам.

— Разрешите войти, госпожа…

— Хилл. — Роанна поднялась навстречу незнакомому мужчине — среднего возраста, светловолосому, с короткой аккуратной бородкой и бакенбардами. Одет он был в костюм, скроенный по городской моде. В руках держал внушительный саквояж.

— Добрый вечер, госпожа Хилл.

И правда, уже вечер. Какой сегодня бесконечно длинный, суматошный день.

— Меня зовут доктор Гардель. Из Гвида.

Тот самый доктор из города, которого вызвала госпожа Карпентер. Отлично, как раз вовремя.

— Рада видеть, господин Гардель, — она слегка поклонилась. — Меня предупреждали, что вы приедете. Как раз собиралась заняться перевязкой. Льен, покажи доктору, где можно вымыть руки.

Льен с доктором отлучились на кухню, а Роанна со вздохом принялась закупоривать настойки обратно. Наверняка городской доктор захочет пользоваться своими лекарствами, так что ее порошки и эликсиры больше не понадобятся. По крайней мере — сегодня.

— Варг, — обратилась она к насупившемуся мальчишке, — ты же будешь вежлив с доктором, правда?

— Еще чего! — ожидаемо пробурчал тот. — Два доктора для меня одного. Тебе не кажется, что это уже слишком?

— Спасибо, конечно, — смутилась Роанна, но я ведь вовсе не доктор…

— Вот и хорошо. Зато хоть ты не пичкаешь меня всякой дрянью. — Варг тоскливо наблюдал, как она закрывает пробками флаконы. — Когда я был совсем маленький, я часто болел. Мать души не чаяла в докторах, таскала ко мне всяких… Чего только они со мной не делали: кровопускание, пиявки, касторка, рыбий жир… Бр-р, вспоминать жутко.

Варг часто болел? Странно, по нему и не скажешь.

— А потом заболела Лия. — Лицо у него стало вовсе непроницаемым. — Никто не мог понять, что с ней, да и… до сих пор никто не определил. Но я видел, что ей становится хуже от визитов докторов, прописанных порошков, успокоительных, подозрительных процедур. — Он ухмыльнулся уголком рта. — А изводил я этих докторов тогда знатно. Мать еще удивлялась, с чего это они второй раз ни за какие деньги приходить не соглашаются. Придумала, что сестра проклята, представляешь?

Я еще тогда…

Он замолчал, потому послышались шаги, вернулись Льен с доктором Гарделем.

Раскрыв свой саквояж, доктор нашел в нем пенсне, нацепил на переносицу, и только тогда, кажется, разглядел Варга. Пристально уставившись на лежащего перед ним бледного мальчишку, доктор вдруг заговорил елейным приторным голосом, которым обычно уговаривают детей принять горькое лекарство:

— А ты, вероятно, мой новый пациент, мальчик? И как же нас зовут?

Варг, похоже, ожидал подобного вопроса, потому, надев маску ехидного строптивца пробурчал:

— Как вас зовут, мы уже знаем. А как зовут меня — вы знаете тем более. Вас же мать моя наняла, да? Может, вы ей скажете, что я в порядке и разойдемся по-хорошему?

Доктор опешил от такого ответа. Вероятно, не ожидал таких речей от напуганного, всеми брошенного, растерянного одиннадцатилетнего мальчишки, которого лечила травками неумеха целительница. Ведь, наверное, именно так Элоиз обрисовала доктору сложившуюся ситуацию.

— Э, нет, драгоценный мой мальчик, так не пойдет, — нашелся, наконец, с ответом доктор Гардель. Снова полез в свой саквояж, достал оттуда деревянную трубочку. — Осмотреть-то я тебя все-таки должен. Тем более, госпожа Карпентер рассказывала, что первую помощь тебе оказала деревенская… кхем… в общем…

— В общем, я, — тихо закончила Роанна.

Доктор Гардель лишь кивнул.

— Вы ведь не имеете медицинского образования, я правильно понимаю, госпожа Хилл?

— Правильно, господин Гардель.

— В таком случае, я опасаюсь за здоровье драгоценного…

— Ой, да ладно, доктор, — едко перебил его Варг, — приберегите ваш пыл для других. Мать моя вам отлично заплатила, да? А ей деньги дал мой братец, которого знает и обожает вся столица. Так что осматривайте меня и валите отсюда побыстрее.

— Варг! — Краснея выкрикнула Роанна. — Тебе не стыдно?

— Ни капли, — зло сказал тот и подмигнул онемевшему рядом Льену.

Доктор Гардель помедлил, затем проверил у Варга пульс, приложил трубку к грудной клетке, выслушивая дыхание. Перевел взгляд на ногу.

— Когда это произошло?

— Позавчера, — недовольно сказал Варг.

— Как?

— Через как и…

— Варг! — Роанна успела перебить его до того, как он закончил фразу.

— Я упал на капкан.

Все-таки упал. Она оказалась права.

— Так-так-так, — доктор принялся ощупывать ногу. Варг закусил губу и побледнел, хотя, казалось, дальше некуда. — Открытый перелом?

— Да, — подтвердила Роанна. — Я как раз собиралась перевязать рану, когда вы постучали. Так что…

— Ясно.

Доктор Гардель принялся разматывать бинты. Осмотрел ногу, прищурился, покачал головой.

— Это вы сами зашили?

— Да, — тихо ответила Роанна.

— И вправили сами?

— Да.

— А обезболивающее?

— Маковое молоко.

— Противовоспалительное?

— Отвар ивовой коры.

— Можно взглянуть на лекарства?

Банки, порошки и настойки стояли на столе, словно специально приготовленные к проверке.

Господин Гардель долго нюхал, рассматривал, даже пробовал на вкус лекарства.

— Потрясающе, — наконец, вынес он вердикт. — Обычно, простые травницы не отличаются такими… хм… способностями. Вы все правильно сделали. Теперь мальчику нужно восстановительное лечение и покой.

Роанна нехотя улыбнулась. Приятно, все же, когда тебя хвалит настоящий доктор. А вот местный аптекарь не оценил…

Вместе с доктором Гарделем она промыла рану, наложила мазь и новую повязку.

Захлопнув саквояж, доктор поднялся.

— Всего доброго, госпожа Хилл. Если госпоже Карпентер будет угодно, я бы зашел недели через две-три, проверить, как проходит заживление. До свидания,

Варг. Желаю тебе скорейшего выздоровления.

— И вам не хворать, доктор, — привычно съязвил Варг.

***

На следующий день зашла Ирма. Притащила целую корзину спелых яблок — с тонкой светло-желтой прозрачной кожей, с влажной хрустящей сердцевиной, с упоительным медовым ароматом. Варенье из них варить одно удовольствие, и много сахара не нужно.

— Гляжу, у вас новая калитка, — щурясь на осеннем солнышке, заявила Ирма. — А я все думала, куда Ачи вчера убежал ни свет ни заря.

— Откуда ты…

— Узнала? Милая, творения нашего знаменитого мастера трудно перепутать с чьими-нибудь другими. И хитро добавила: — Тем более, что я смотрю на них каждый день.

Похоже, на лице Роанны отразилась такая вереница незаданных вопросов, что Ирма звонко рассмеялась.

— Я работаю у него, только и всего.

Роанна, как обычно, не расспрашивала. Захочет — расскажет сама.

Ирма, всучив корзину с яблоками Роанне, деловито прошлась по огороду, взглядом опытного земледельца окинула грядки. Подойдя к крыльцу, легко взбежала по некрашеной деревянной лесенке, тронула скрипучую дверь. Остановилась на пороге, словно не решаясь войти.

— Говорят, ты же с братом живешь?

— С братом. Он сейчас на рыбалке, — пропустив Ирму вперед и закрыв за ней дверь, ответила Роанна. — Проходи в кухню, не стесняйся. Чаю выпьем.

— Стесняться? — фыркнула гостья, — это уж точно не про меня. С моей работой живо разучишься стесняться кого-либо.

На этот раз Роанна не вытерпела, спросив:

— И кем же ты работаешь?

— Я натурщица.

— Кто? — переспросила Роанна. Поставила корзину с яблоками возле печи. Сняла простую тканевую салфетку с плетеной корзиночки, стоявшей на столе. Салфетка накрывала румяные булки, испеченные Роанной сегодня утром. Достала баночку земляничного варенья, сваренного по особому бабкиному рецепту.

— Натурщица. Нужно замереть в красивой позе, а тебя в это время…

— Да нет, — перебила ее Роанна, — я знаю, чем занимаются натурщицы. Просто… господин Карпентер не скульптор. И не художник. Зачем ему натурщица?

— Фи! Разве натурщицы только художникам требуются? Считай, что он — скульптор по дереву. — Ирма кокетливо убрала за ухо выбившийся локон. — Эх, не видела ты работы Ачи! Смастерить такую калитку, как у вас, для него все равно, что для портнихи фартук сшить!

Роанна привычно принялась разжигать печь, чтобы вскипятить воду для чая.

Она никогда бы не подумала, что их новая калитка так легко далась мастеру.

Все же полдня старался…

— Давно ты у него работаешь?

— Я познакомилась с Ачи, когда мне было четырнадцать. — Стянув ленту, Ирма принялась переплетать косу. — В то время я работала… — она запнулась, словно не зная, как продолжить дальше, — неважно, где я работала. Просто, видишь ли… у меня очень хорошие внешние данные. Так Ачи говорит.

И он прав. Формы, выдававшиеся у Ирмы спереди и сзади не скрыть ни под какой одеждой. Она и не скрывала. Наоборот, подчеркивала — простое бледно- изумрудное платье с глубоким вырезом на груди, приталенное, расходившееся книзу колокольчиком, без кружев, вышивки или позументов, смотрелось удивительно гармонично. Толстая золотая коса до пояса, волосы в которой, если распустить, упадут шелковым водопадом ниже ягодиц. Огромные сапфировые глаза, пухлый чувственный рот, чуть вздернутый кверху аккуратный нос, выдающиеся скулы, плавный изгиб подбородка. Такие красавицы, как Ирма, служили прототипом богинь на панно и картинах, являлись образцом для статуй, установленных в храмах Пречистой богини Воды.

— А хочешь, — Ирма откусила кусочек от пышной булочки, — я попрошу у Ачи разрешения, и ты сама посмотришь, как он работает?

Разумеется, она хотела. Любопытство, куда от него деться? Правда, в гости напрашиваться неудобно, а Ирма… С нее станется и выпросить приглашение, она вон какая — бойкая, острая на язык. И захочет ли господин Карпентер приглашать Роанну к себе? Ведь они почти незнакомы. Даже если он согласится то, скорее всего, из вежливости, или уступая натиску Ирмы, или…

— Эй, Рон, что задумалась-то?

Роанна слегка вздрогнула, обнаружив, что сидит, подперев кулаком щеку, уставившись в одну точку на стене.

— Про Ачи спрашиваю, — нетерпеливо напомнила Ирма, — хочешь посмотреть его мастерскую?

— Конечно. С удовольствием. — Как можно более спокойно ответила Роанна. Почувствовала, как кровь приливает к щекам. С чего бы это? Всегда так, в самый неподходящий момент.

— Ачи тебе понравится, — как ни в чем не бывало продолжала Ирма, доедая булку, — он всем нравится. Красивый мужчина, обходительный, талантливый, умный, богатый. Холостой, ко всем прочим достоинствам. Правда, деньги легко тратит. Но так же легко зарабатывает новые. Моя мать завидует черной завистью, говорит, бывают же такие люди — везунчики, удача к ним так и липнет. А она вот всю жизнь горбатится, а дальше прачки пробиться не получилось. Не везет, говорит.

Не везет… Бабка любила повторять, что жизнь состоит из полос — черных и белых.

Родителям Роанны везло во всем. Отец возглавлял кафедру биологии в Мернской академии наук — самой престижной академии столицы. Мать — учительница музыки в одной из лучших городских школ. Они были веселые, умные, образованные, красивые. Роанна помнила, как они жили в маленьком домике на краю города, там, где район потише и позеленее. После работы родители забирали ее из частного пансиона. Покупали сдобные булочки, посыпанные маком и корицей. Уплетали их, растянувшись прямо на траве городского парка… Зимой они надевали коньки с длинными блестящими полозьями. Лепили снежную бабу, катались с гор на санках…

Такими она их и запомнила. Счастливыми. Молодыми. Полными жизни.

Восемь лет прошло с того несчастного случая. И им тоже не повезло. Просто не повезло…

— Значит, с братом живешь, — Ирма снова вытянула Роанну из зыбкого потока воспоминаний. — Наслышана, как Варг его задирает. Откуда? Сама понимаешь — слухи.

Хуже слухов только сплетни.

— А чем ты занимаешься? — продолжала тараторить Ирма. — Целительством? Похоже, платят тебе мало. Смотрю, живете вы… — она окинула взглядом более чем скромную обстановку кухни. — На что еду покупаете? Или огород кормит? Скотину держите?

Со скотиной отношения у Роанны складывались плохо. To есть совсем никак не складывались: куры сбегали, кошки шипели, собаки норовили укусить. Лошади же… их Роанна просто старалась обходить стороной.

— Я… — Роанна запуталась, не зная, на какой Ирмин вопрос отвечать. — Да, я умею лечить. Определять болезни, составлять лекарства. Просто… ко мне редко обращаются, а к себе уж точно никто не зовет.

К ней действительно приходили. И действительно редко. За настойкой от мигрени раз в месяц заглядывала госпожа Хедмен — жена старосты. Приходила тайком, под вечер. Просила, чтобы Роанна никому не рассказывала об этих визитах. Очень уж ей не хотелось расстраивать деревенского аптекаря. Голова у госпожи Хедмен продолжала раскалываться так, что спасу нет, а аптекарь прописывал порошки, от которых не было никакого толку. Вот жена старосты и пообещала Роанне, что если никто не узнает о том, что та к ней захаживает, то доход у целительницы будет небольшой, но стабильный. Коли лечение поможет, разумеется.

И ведь ходит до сих пор. Помогает, значит.

Приходили и другие деревенские жители. Редко, украдкой. Кто — за настойкой от зубной боли, кто — за сонными каплями, кто — за желудочными травами.

Роанна помалкивала. Ей нетрудно. Доход, пусть и маленький — дело важное. Без него им с Льеном никак не прожить.

— Мало обращаются, значит… — Ирма перестала болтать и задумалась. Роанна насторожилась — задумчивость и Ирма сочетались плохо. — Послушай, Рон, я ведь тоже не только Варга проведать пришла, но еще и к тебе. Мне нужно… одно лекарство. Вернее, не лекарство даже, а… как объяснить…

Тут Ирма, вдобавок, еще и покраснела. Тревожный знак. Неужели приворотное зелье попросит? Да нет, вряд ли — при ее-то внешности зелье ей, вроде как, без надобности. От мужчин у нее, наверняка, отбоя нет.

— Так что же тебе нужно?

— Мне бы… такое… лекарство, — Ирма мучительно растягивала слова, словно разом забыла их значение и смысл, — когда парень с девушкой… ну, после этого… — Видимо, здесь она исчерпала запас своего красноречия, потому что быстро закончила, выпалив: — Чтобы потом у них не было детей.

И покраснела еще больше.

А утверждала, будто не стесняется. Натурщица.

— Ясно. Противозачаточные капли, — спокойно произнесла Роанна. — Сделаю.

Тебе срочно?

Эти капли Роанна готовить не любила, считая, что богиня Пречистой Воды сама позаботиться о тех, кому стоит появиться на свет. А потому, для девушки принимать такие капли малодушно, недостойно и омерзительно. Но деньги сейчас очень нужны…

— Не то, чтобы срочно, — Ирма, наконец, раскрутила хвостик от косы, который намотала на палец так, что тот посинел. — Но чем раньше, тем лучше.

Сидит, хмурится. Нервничает? Тема, признаться, деликатная. И у каждой насчет этой темы свой умысел, особый.

Роанна, чтобы загладить смущение, принялась разливать по чашкам вскипяченную воду. Льен вчера, после ухода доктора, воды из родинка натаскал, не поленился. Родниковая вода всяко вкусней колодезной будет. И полезнее.

Травяной сбор достала. Тот, который душистый, для особых случаев. А деликатный разговор — случай особый. Сбор этот из нескольких компонентов составлен. Из кипрея, который Роанна собирала в период цветения: листья, соцветия, даже стебли — все годилось для заварки. Из душистой мелиссы. Из сушеных ягод брусники. И, наконец, из корня имбирного, заморского, диковинного. Она и не думала, что Гвиде его на рынке можно купить. И, увидев случайно, не удержалась. Помниться, бабка с ним напитки составлять любила…

Некстати бабка вспомнилась.

Капли, которые так понадобились Ирме, она делать научила. Роанна не хотела, отнекивалась, кажется, твердила о том, будто истинно поклоняющемся Пречистой Воде не пристало таким заниматься. Бабка тогда обозвала Роанну дурой и сказала, что ничего-то она, Роанна, в жизни не понимает. Не доросла еще, видите ли. Впрочем, бабка вообще отличалась скверным характером…

Ирма попробовала чай. Прожевала еще одну булочку. И, мало-помалу, складка между бровями, портившая ее хорошенькое личико, разгладилась. Фигура фигурой, а от мучного в период душевных переживаний девушке отказаться сложно.

— Так давай я сразу заплачу, — предложила Ирма. Тут же разгладила юбку у платья, ища затерявшийся в складках карман.

— Нет, — твердо возразила Роанна. — Деньги вперед не возьму. Сначала сделаю, потом заплатишь.

— Какая ты… строгая, — Ирма полностью оправилась от смущения и теперь разглядывала Роанну с любопытством, присущим пылким, увлекающимся натурам.

Роанна улыбнулась.

— Вовсе нет. Просто у нас так не принято.

— У вас?

— У целителей. У докторов. У всех, кто занимается лечением.

Ирма фыркнула, отставив чашку.

— Какие наивные у тебя взгляды на жизнь. Я знаю докторов, которые берут задаток. И весьма немаленький.

Роанна пожала плечами. Пусть берут. Она не такая.

Дальше разговор не клеился. Роанна принялась перебирать яблоки, Ирма попросилась проведать Варга.

***

В маленьком охотничьем домике было три комнаты. Одну из них, ранее именовавшуюся гостиной и проходную к двум другим комнатам, на время лечения отвели Варгу. Он полусидел на кровати, лениво листая справочник лекарственных растений — единственную книжку с картинками, которая нашлась у Роанны.

Варг сразу понял, что кто-то пришел — услышал, как протяжно скрипнула входная дверь. Наверное, гость прошел на кухню. Дверь в гостиную Роанна плотно затворила, потому Варг разбирал голоса, но сам разговор доносился до него в виде гула. Правда, то, что пришедший оказался женщиной, он разобрать сумел.

Прислушиваться дальше стало неинтересно — все равно ничего не разобрать.

Еще и мелкий, как на зло, на рыбалке. Его можно было бы подослать подслушать. Хотя, нет. Мелкий не согласиться. Слишком правильный. Зато сказал бы, кто пришел, ведь любопытно же.

Впрочем, через полсвечи эта тайна разрешилась сама собой. В гостиную, крадучись, тихо вошла Ирма.

— Не спишь, недоросль? — прошептала она.

— Нет, как видишь, — буркнул в ответ Варг.

— Ах, какие мы злые, какие гордые! — Сказала Ирма нормальным голосом. Притворила за собой дверь, поискала глазами стул и, не найдя его, присела к Варгу на кровать. Варг брезгливо отодвинулся бы, да не смог — мешала сломанная нога. — Что же ты, дорогой братец, сестрицу свою ненаглядную должным образом не поприветствуешь?

Варга Ирма подчас выводила из себя и злила неимоверно. Своим бесконечным жизнелюбием. Неумолкающим щебетанием о повседневных делах, настолько несущественных, что, казалось, даже упоминать о них нелепо. Она редко хмурилась, вотличие от самого Варга. Когда улыбалась — а улыбалась Ирма постоянно — у нее на щеках появлялись смешные ямочки. Эти ямочки бесили Варга чрезвычайно. Но хуже всего был ее смех — звонкий, заразительный, заполняющий все вокруг.

— Сестрицу? Да какая ты мне сестра? Так, дальняя родственница. — Варг сцепил пальцы замком и оперся на них подбородком, уперев локти в бедра. — Зачем пришла?

— Грубишь, как обычно, — отмахнулась Ирма. — Ладно, что с тебя взять? Всегда таким был — невоспитанный, несносный, говоришь в глаза, что думаешь. А думаешь ты завсегда гадко. В то, что пришла тебя проведать и справиться о здоровье, конечно, не поверишь?

— Нет.

— Я и не сомневалась. — Наклонившись ближе к Варгу и понизив голос, троюродная тетушка зашептала ему прямо в ухо: — Предупредить пришла. Ты хоть и дрянь редкостная, но соображать должен. Девица эта, Роанна, ведьма, как поговаривают. Я-то со всеми общий язык нахожу: ведьмы, лешие, маги, прохожий случайный на дороге. Мне без разницы. А вот ты… Договоришься как-нибудь, помяни мое слово.

Зачем мальчишку, брата ее, задираешь? Откуда знаю? Земля слухами полниться. Сделал он тебе что дурное? Она ж его любит, один он, похоже, у нее остался. А если не врут слухи, если и вправду Роанна — ведьма? Проклянет тебя, дурака. Водой Пречистой клянусь. Как думаешь, зачем она тебя сюда притащила, лечит, заботится? Мать твоя, конечно, считает, что из-за денег. Живут они бедно, вот денежки и понадобились. А ты представь, вдруг она отомстить решила за брата? Представляешь, на что способны ведьмы? Надо бы дознавателя из города вызвать, пусть проверит.

— Подумаешь, — пожал плечами Варг. — Я не боюсь.

Боится. Еще как боится, но вида не подает. С детства так. Яблоки соседские воровать лазил — боялся. Вдруг поймают, высекут хворостиной? Но лез все равно.

Свой страх Варг считал делом постыдным. И с тупым упорством доказывал себе, что он не трус. Страшно воровать? Это ведь только в первый раз страшно. Во второй уже легче и сердце так отчаянно не колотится. В третий — живот не сводит судорогой. И постепенно страх уходит, уступая место привычке.

А убивать? Ему семь. Отец просит свернуть голову курице. Невыносимое, ужасное задание. Почему он считает, что Варг способен убить курицу? Отец, конечно, учил и показывал, как это делается. Но вот, чтобы одному… Тогда Варг два часа простоял на заднем дворе возле курятника. Последний час — под проливным дождем. Вернуться в дом? Без куриной тушки? Нет, он слишком гордый. Стоял, ждал. Думал, страх уйдет. Надо просто приноровиться, переждать. Это как с яблоками. Но страх не уходил. Животный, неразумный, дикий. Как лишить жизни живое существо?

Просто, как оказалось. Отец, конечно, вернулся к курятнику. И так же быстро, как Варг задувал свечу, отрубил курице голову. Редко поровший своих детей, в тот раз отец посмотрел так, что уж лучше бы выпорол. Позже, обливаясь слезами в чулане, Варг никак не мог взять в толк, отчего отец настолько несправедлив. Сестра Лия — девчонка, ее никто не заставит кур убивать, только ощипывать. Но Варг не мог припомнить, чтобы старшему брату когда-нибудь давали подобное поручение.

— Не боится он, — Ирма презрительно сморщила нос. — О себе не думаешь, так хоть о семье подумай. Проклятье, говорят, на родственников распространяется. Особенно на ближних. Особенно, если ведьма молодая, неопытная, и не умеет себя контролировать. Говорят, они такие штуки вытворяют, ведьмы эти! А я хочу еще долго у твоего брата работать. И плодотворно. Работа мне нравится, платит он хорошо. Не хочу работу потерять, понимаешь?

Какая все-таки эта Ирма… О себе только и думает. Впрочем, Варг всегда считал свою троюродную тетку весьма заносчивой и недалекой девицей.

Ирма встала. Повела хорошеньким плечиком, разгладила складки на месте, где только что сидела.

— Дурак ты, — беззлобно бросила она Варгу. — Как был дураком, так и остался. Поумнеть бы уже пора, братец.

Варг поискал глазами, чем бы в нее запустить, но ничего подходящего не нашел. Кидать подушку жалко. Вдруг обратно никто не принесет? Без подушки-то не больно и удобно.

Глава 8. Дар или проклятье

Гведолин неторопливо достала из-под кровати кофр, обшитый темной бычьей кожей, слегка потертый, но сделанный на редкость добротно. Кофр был тяжелый, однако, Арон и не думал предлагать помощь. Старый пройдоха. Знает, что хозяйка упрямая и свои лекарские принадлежности вряд ли кому-то передоверит.

Слуга пропустил ее вперед, а сам шаркал ссади, неся лампу и освещая дорогу — осенью темнело быстро. Всего-то и нужно, что спуститься вниз, выйти во двор и свернуть к отдельному дому для прислуги, в котором поселили Калена. Но Арон считал своим долгом проводить госпожу, и она только ему в виде исключения изредка позволяла проявлять о себе заботу.

После того, как Гведолин отчитала мальчишку, тот старался не показываться ей на глаза. Зря, такая тактика с ней не сработает. Пока она только присматривалась к новенькому, но уже начинала сильно сомневаться, что он останется в поместье надолго. В принципе, ей все равно. Хотя аура у мальчишки интересная…

***

Aypa y Терри просматривалась едва-едва. Гведолин сморгнула, бросила туго набитую сумку и спрыгнула с подоконника на пол. Поразилась душному, затхлому запаху в комнате. Почему они не пускают свежий воздух? Ведь так ни одно лечение не поможет.

Оставив небольшую щель между окном и рамой, она тихо подошла к кровати.

— Терри, — позвала шепотом, — спишь?

Глаза у него закрыты, пшеничный локон прилип к мокрому лбу. Лицо же… она не стала зажигать лампу, но и света луны было достаточно — лицо выглядело мертвенно бледным, а рот приоткрыт.

Она вернулась, как только смогла — через сутки, еле дождавшись темноты. Неужели не успела? Сердце не выдержало?

Она приложила два пальца на крупный сосуд на шее. Дышит. Часто и отрывисто. И пульс бешеный. Бред и лихорадка.

Какая удача, что его мамаша вышла. Гведолин еле дождалась, замерзла, сидя на ветке яблони.

Она и так долго провозилась: днем с работы, конечно, никто не отпустит, и только вечером удалось подгадать огарок свечи, чтобы тайно спуститься в подвал.

Плесень подходила не любая — особая. Бабка Зарана научила определять. «Целительницы — ведьмы наполовину, — любила повторять она, поводя слепыми пальцами над заплесневелой коркой хлеба. — И у нас дар имеется, девонька. Слабый, но имеется». Под пальцами корка оживала, начинала вытягиваться призрачной паутиной, расти, извиваться, снова расти. Дальше — в банку ее, настоять при определенной температуре. Высушить. И сразу применять. Долго такое лекарство не хранится.

Гведолин вытряхнула из сумки тонкий пергаментный лист с завернутыми в него кристаллами белого порошка. Прикинула, сколько может весить Терри. Дозу необходимо рассчитать правильно. Бабка Зарана предупреждала — это важно. Доза зависит от веса человека. Дашь меньше — не поможет. Дашь больше — навредит.

А весы ей Мел подарил. Где раздобыл, не спрашивала. Мел хороший парень, добрый. В работном доме за животными ухаживает, лечить их пытается. Гведолин давно с ним дружит, с того самого дня, как ее на улице нашли, приютили.

Гирьки маленькие, крошечные. И две медные чаши равновесием жизни и смерти.

Руки трясутся. Не просыпать бы только ненароком. Отмерить белые кристаллы, развести водой, закачать в шприц. Любопытная вещица. Досталась в наследство от бабки Зараны. Состоит из тонкой иголки, стеклянной колбочки и металлической трубочки, которая входит в эту колбочку. Бабка Зарана, помниться, пробовала рассказать про принцип работы этого устройства, но объяснения выходили сумбурными, видимо, оттого, что старуха сама плохо понимала, о чем идет речь.

Ладно, главное, объяснила, как его применять.

Шприц было необходимо кипятить перед каждым использованием. Гведолин долго дожидалась, пока толстая Мэг покинет кухню, перемыв всю посуду и поставив тесто на завтра. Конечно, лучше кипятить прямо на месте, но она понимала, что в доме мясника такой возможности может и не оказаться.

От ягодиц у Терри тоже ничего не осталось. Мышц нет. Кожа да кости.

Перед уколом Гведолин изо всех сил постаралась унять дрожь в руках.

Теперь нужно снизить температуру. Бледная кожа и сильный жар — плохой признак. Еще ведь надо подумать о…

Подумать она не успела. На лестнице раздались шаги. В спешке нырнув под кровать, Гведолин еле успела подтянуть к себе сумку с лекарствами.

— Вода Пречистая, Терри… Окно открыто! — Женщина, вошедшая в комнату, нервно стукнула рамой так, что задребезжали стекла. — Будто нарочно мое терпение испытывает.

Мать Терри — а вошедшая женщина, скорее всего, была именно ею, — пробормотала что-то еще. Прошлась по комнате, отодвинула стул, грохнула крышкой кастрюли.

Хорошо, что Гведолин успела скинуть ш-приц и весы под стол. В комнате темно и есть надежда, что мать Терри не заметит странных чужих вещей.

Женщина остановилась прямо напротив кровати. Слишком близко, Гведолин могла, при желании, легко коснуться обтянутой чулком ноги.

— Мой мальчик, — кровать заскрипела, прогибаясь под весом. — Ноги подвинулись — видимо, мать Терри присела на край кровати. — Как же все несправедливо, нечестно, не вовремя. Просто невозможно… я не могу тебя потерять… все мы не можем. Да и невеста расстроится.

Невеста… Какая невеста? Терри никогда ничего ни про какую невесту не рассказывал. Дышать разом стало тяжело, нос зачесался, в глазах защипало. Это от пыли, всего лишь от пыли, которая в избытке покоилась под кроватью.

Мать Терри посидела еще немного. Затем послышался сдавленный «чмок» — видимо, поцелуй. Шорох юбок и удаляющиеся шаги вниз по лестнице.

Все, можно вылезать. Гведолин вылезла — растрепанная, пыльная, растерянная.

Нет, не стоит отвлекаться на посторонние мысли. Она вылечит Терри, по крайней мере, попробует. Ведь он сделал для нее столько хорошего — научил читать, думать, действовать. Она должна, просто обязана отплатить ему за доброту к ней. А потом она просто уйдет. В конце концов, Гведолин всегда знала, что так все и закончится. Разве может быть по-другому?

Полдела сделано, но надо спешить. Мать Терри может вернуться в любое время.

Гведолин вытряхнула содержимое сумки на стол. Маленький ковшик с крышкой — для заваривания трав. Вода, оставленная в графине, как нельзя кстати. Гведолин вылила ее в принесенную посудину, на глаз бросила туда же горсть сухого корня алтея, соцветия ромашки и тысячелистника. Подкинула в мирно тлеющий камин пару поленьев — благо, несколько штук валялось у стены комнаты, и не нужно было спускаться за ними снова во двор.

Теперь осталось вскипятить и настоять.

За окном разбушевался дождь вперемешку со снегом. Хороший знак. Значит и погода на ее стороне. Необходимо сбить жар. В платяном шкафу Терри нашлось небольшое полотенце. Если вывесить полотенце за окно, меньше чем через огарок можно будет приступать к влажному обтиранию.

Гведолин искренне удивляло, почему родители Терри перестали бороться? Доктор сказал, что нет надежды. И они поверили, попусту опустили руки… Конечно, ведь их никто не учил различать знаки.

Бабка Зарана много внимания уделяла знакам.

— Смотри, наблюдай и запоминай, — поучала она Гведолин. — Если мироздание не захочет, все усилия твои будут напрасны. А если захочет — покажет знаками, поспособствует помощью, удивит возможностями. Тебе лишь нужно научиться отличать.

— Как отличать, бабушка? И что за мироздание такое — захочет, не захочет…

— Знаки. Учись отличать знаки, деточка. А мироздание просто стремится сохранить равновесие. Само по себе оно слабо — люди глухи и слепы, знаки для них — пустой звук. Но мироздание нашло выход, сотворив ведьм и наделив их силой, поддерживающей равновесие.

— Разве ведьмы не творят зло, бабушка? За что же их преследуют, ловят, сжигают на кострах?

— Ведьмы не зло в своей сути, деточка. Зло — это люди. Ужасные поступки, которые они творят, обещания, которые не выполняют. Ложь, зависть, измена, похоть, обман — столько пороков… А исправлять ведьмам. Спрашиваешь, как работает их дар? Ведьмовская сущность возвращает людям их собственные грехи. А после этого… Ты даже представить себе не можешь, как ужасна, порой, бывает людская ужасна. И ведь сами виноваты, а обвиняют во всем первую, подвернувшуюся под руку, ведьму.

— Похоже, это и не дар вовсе, а проклятие. Но… как же так? Я не понимаю, бабушка.

— Это сложно, — проскрипела бабка Зарана. — Вот если станешь ведьмой…

— А я могу?

— Можешь. Любая целительница может.

— А я целительница?

— Даже не сомневайся. Знаешь свою родню?

— Я сирота, — выдохнула Гведолин. — Нет у меня никакой родни.

— То-то и оно. Дар передается по наследству. Если бы знать, были ли у вас в роду ведьмы…

Были у них в роду ведьмы или нет — какая теперь разница? А знаки и впрямь повсюду. Гведолин научилась различать их довольно быстро.

Она нашла нужный дом. Не замерзла и не заболела, пока ждала. Во дворе не оказалось собак. Она не сломала себе шею, свалившись с яблони. Терри нашелся в одной из комнат. Мать Терри не обнаружила ее под кроватью. И дождь со снегом позволили сбить температуру. А лекарство? Чудо, что ей только удалось вырастить плесень! Она пробовала такое лишь однажды и под руководством старой целительницы. Мироздание способствовало, помогало, предоставляло шанс.

А значит, все будет хорошо. Терри выздоровеет…

Барсучий жир в маленькой стеклянной баночке. Барсука задрал Мел — отличный охотник, ко всем прочим его достоинствам. А банку она просто нашла. Обычно банки — такая роскошь! — просто так даже в мусоре не валялись. Гведолин посчастливилось обнаружить банку той зимой, в разгар эпидемии. Банка одиноко лежала возле закрытой лавки старьевщика, а кучке бродяг и нищих тогда было немного не до сбора мусора. Случайная и удачная находка.

Нужно стащить с Терри рубашку — она прилипла к телу и не хотела сниматься без боя. Густо намазать барсучьим жиром грудь. Мазь втереть. Проделать то же со спиной. А предварительно Терри перевернуть. Он тяжелый, хоть и сильно исхудал.

Рубцы и шрамы ниже грудной клетки и на спине теперь сильнее бросались в глаза. Кожа, утратившая былую эластичность, собиралась складками, нависающими над рубцами. Откуда у него эти шрамы? Гведолин не спрашивала. Захочет, сам расскажет.

Теперь самое главное. Магический лечебный дар у целителей слабенький, не то, что у ведьм. Но она приложит все усилия, она постарается.

Вспомнилось очередное напутствие от бабки Зараны: "Приложить руки к очагу поражения. Сосредоточится, отрешиться от сущности окружающего мира. Вспомнить все хорошее, что когда-либо с тобой произошло".

Две узкие прохладные ладошки уперлись Терри в грудь. Вспомнить все хорошее? Это всегда было труднее всего. Потому что хорошего в ее жизни было слишком мало.

Но ведь недавно все изменилось. И все благодаря Терри. Воспоминания — яркие, причудливые, красочные, как крылья бабочки, возникали легко, прорастали теплом и светом, сочившимся из ладоней.

Вот Терри протягивает ей помидор, смешно кривится, когда сок от него брызгает во все стороны. Провожает ее до работного дома.

Их встречи… Предвкушение, от которого застывает сердце. Полынная горечь расставания. Ожидание и надежда — до следующей.

Он учит ее читать, ей любопытно и немного страшно. Она твердит, что ничего не получится, он же говорит, что ей недостает веры в себя. А буквы легче запоминаются в детской считалочке, постепенно складываясь в слова, а слова — в предложения.

Каждый раз он рассказывает ей что-то новое. О далеких городах и странах, о которых читал, где мечтает побывать. В некоторых из них совсем не бывает зимы — как такое возможно? — а в некоторых лето настолько короткое, что цветы едва успевают распуститься, не говоря уже о том, чтобы деревья плодоносили. Есть страны, которые омывает море. Море — это такое большое озеро, даже больше чем Стылое, только вода в нем соленая. Соль доставляют из-за моря вместе с некоторыми видами специй, изысканных тканей, ливийским табаком, каурским чаем, а также пряностями настолько дорогими, что продают их на вес золота.

Он часто приносит странные вещи. Например, загадочную игру с фигурками иноземных правителей, их советников и охраны, солдат и животных. Учит Гведолин играть, но она с трудом запоминает правила. Она ни разу не выиграла, однако Терри не злится, терпеливо заново объясняет значения ходов в партии.

Он показывает различные карты. Географические — для изучения расположения объектов на местности, астрономические — для поиска небесных тел и созвездий, и игральные — просто для развлечения.

А один раз он принес сложный механизм — часы. В деревянном домике- скворечнике, с круглой дыркой посередине, с цифрами и стрелками — маленькой толстой и узкой длинной. Сказал, что скоро все-все в мире будут измерять время в часах, минутах и секундах.

Он таскает еще много всего: образец новой очень прочной ткани; перо с металлическим наконечником — не гусиное, не сломается; редкий вид засушенной и упокоенной под двумя стеклами бабочки; аметист в породе — самоцветный камень, при огранке замечательно подходящий для украшений.

Где он находит все эти диковинные сокровища? Гведолин, конечно, спрашивала. Терри всегда отвечал по-разному. To выменял на свои не совсем новые, но довольно крепкие ботинки у старьевщика. To купил на деньги, полученные от редко перепадающей работы — переписывал письма аккуратным красивым почерком. Или писал их за тех, кто писать не умеет.

Потоки воспоминаний останавливать не хотелось. Но было необходимо. «Нельзя использовать всю память без остатка, — не уставала твердить бабка Зарана, хотя никогда воспоминаний Гведолин оказывалось достаточно. — Опустошишь себя досуха — быть беде. В лучшем случае — обморок, в худшем — смерть».

Она опомнилась от алых капель, падающих Терри на грудь. Поспешно убрала руки и отшатнулась. Вот о чем предупреждала старая целительница. Слишком много воспоминаний. От этого у нее кровь пошла носом. Закружилась голова, затошнило. Обессилив, Гведолин положила голову на подушку, рядом с головой Терри.

Надеялась, что скоро все пройдет. Но стоило только закрыть глаза, как сознание ее погрузилось в кромешную тьму и пустоту.

***

Новый дом для слуг из добротного цельного бруса все еще пах смолой, стружкой и летом.

Кален попытался встать едва Гведолин вошла в комнату. Даже с лица спал, бедолага, вон как трясется. Возможно, у него просто озноб. А возможно, ее присутствие так на него так действует. Запугала мальчишку. Так и до заикания недалеко.

— Рубашку подними. — Покопавшись в кофре, Гведолин выудила оттуда деревянную трубочку, расширяющуюся на одном конце. Приложила этим широким концом к грудной клетке мальчишки, а другим — к своему уху. Прислушалась. — Хрипов нет. Язык покажи.

Язык оказался обложен белым налетом, горло до безобразия красное. Она пощупала лоб. Так и есть — жар и озноб.

— Ничего страшного. Обычная простуда, как и предполагалось. Будешь полоскать горло отваром ромашки. Подышишь над вареной картошкой. Сильный жар собьем прохладными примочками. На ночь — молоко с липовым медом. Ясно?

— Да, госпожа.

— Арон принесет тебе все необходимое. Правда, Арон?

Старый слуга, как бы невзначай застывший в дверях комнаты для прислуги, мигом сообразил — ему только что дали понять, что он здесь — лишний. Поэтому он, получив испепеляющий взгляд от Гведолин, предпочел достойно удалиться, не забыв прикрыть за собой дверь.

Они с Каленом остались в комнате одни.

Гведолин часто бывала в доме для слуг, но все равно, по привычке, придирчиво оглядела помещение. Кровати — из крепкого вяза. Пол — липовые доски самого отменного качества. Стол, стулья — с резными спинками и ножками. В комнате разливалось умиротворяющее тепло, камин трещал и плевался пламенем, как дракон, охраняющий пещеру с сокровищами. Мимоходом Гведолин отметила, что в ее собственной маленькой комнате, каморке, как называл ее Арон, темно и мрачно. Старый слуга без устали твердил, что пора бы ей перебраться в другую комнату — большую и светлую. Но она, как обычно, упрямо не соглашалась.

Не найдя, к чему придраться в помещении, Гведолин взялась за Калена.

— Скажи, я просила тебя бегать босиком?

— К-как бы нет, — съежился мальчишка.

— Двадцать кругов вместо десяти?

— Н-нет, госпожа.

— Так какого ты… — ввернуть крепкое словцо очень хотелось, тем более что Кален действительно заслужил выговор. Но она вовремя вспомнила, что госпоже не пристало ругаться, как сапожнику в пивной. — Скажи, зачем нужно было так надрываться? — Гведолин поджала губы и покачала головой. — Перестарался, заболел. Может, и голодом себя морил?

По поникшему виду Калена поняла — да, морил.

— Я не требую, чтоб мои распоряжения выполнялись сверх меры. — Она раздраженно щелкнула замком кофра. Выдохнула. — Так почему?

Не отвечает, сидит, потупив взгляд. Нет, надолго он здесь не задержится.

Когда она поднялась, Кален, облизав губы, наконец, решился:

— Госпожа…

Гведолин застыла.

— Слушаю.

— Я очень боюсь, что вы меня прогоните. Когда меня брали, как бы говорили про испытательный срок. Я очень стараюсь, потому что не хочу уходить. Мне никак нельзя, нельзя обратно.

Обратно, на грязный постоялый двор, в трактир, помощником повара. Когда рыжий Баль, служивший у Гведолин и по ее поручению оказавшийся тогда на этом дворе, зашел на кухню в поисках горячей воды, старший повар собирался отрубить Калену палец огромным кухонным ножом. Якобы за воровство у хозяина. Пары золотых и наглой, бандитской рожи Баля хватило, чтобы загладить печальное недоразумение. Баль забрал Калена с собой. Так мальчишка и очутился в поместье.

Позже Кален клялся, что ничего не крал, а брал только еду, и только ту, которую не доели постояльцы. Хозяин плохо кормил, поэтому Калена постоянно мучил голод. А старший повар — тот точно крал. И еду продавал на сторону, в обход хозяина, разумеется.

Гведолин наклонилась, узкими мозолистыми пальцами взяла Калена за подбородок, заставила посмотреть в глаза.

— Рабского подчинения мне не нужно, запомни, мальчик. Работы на износ — тоже. Но мои слуги, если они хотят служить здесь долго, должны быть выносливыми. И здоровыми. Упражнения бы тебе не повредили, если бы ты не стал заниматься сверх меры. И уж точно мой приказ не являлся наказанием или испытанием как ты, видимо, подумал. Понял хоть что-нибудь?

— Я к-как бы все понял, госпожа.

Темно-карие, почти черные глаза Гведолин гневно сверкнули.

— Так «к-как бы» или все?

— Все.

— Надеюсь. — Перехватив поудобнее тяжелый кофр, Гведолин повернулась к двери. Бросила: — Выздоравливай, Кален.

Глава 9. Непримиримые враги

Утро ворвалось в дом вместе с запахом оладий.

Льен сглотнул слюну от предвкушения, представив свое любимое лакомство — мягкие, воздушные, солнечные блинчики с ароматной запеченной корочкой, с воздушными пузырьками внутри. Он любил поливать оладьи кленовым сиропом — прозрачным, темно-медным, напоминающим расплавленный янтарь.

На севере, где они раньше жили, росли клены, но они не подходили для приготовления сиропа. Бабка, большая любительница новинок во всем, включая кушанья, купила как-то на ярмарке бутылочку прозрачного лакомства. Тогда-то Льен понял, что для него вкуснее петушков на палочке, пастилы, имбирных печений, лакричных леденцов и мятных сосулек. Кленовый сироп!

Зато здесь, на юге, в избытке росли деревья, из которых можно было добывать его любимое лакомство. Сироп у местных не считался редкостью или диковиной. Просто еще одно приторное угощение, которое Роанна уж точно купила для любимого брата, когда ходила недавно на ярмарку. Льен знал, что господин Карпентер хорошо заплатил за лечение Варга, а значит, Роанна не преминет этим воспользоваться, чтобы немного подсластить брату жизнь.

Льен быстро натянул штаны и рубаху. Умылся над тазиком водой из кувшина — теплой, заботливо подогретой сестрой. Он вовсе не избалованный, мог бы и в холодной поплескаться. Но такие знаки внимания приятны. Будто бы мать, которую он не помнил, погладила ласковой рукой. Роанна и была ему как мать. Бабка-то на такие мелочи и внимания не обращала — сыт, здоров, обучен. И довольно.

Наскоро пригладив непослушные белесые волосы щеткой, Льен, прошмыгнув мимо кровати Варга и стараясь не косится в ту сторону, ворвался в кухню маленьким солнечным зайчиком. Затараторил с порога:

— Рон, оладьи, да? А когда же ты их поставить успела? Рано еще. Ведь не с вечера? Или с вечера? А сироп кленовый купила?

Роанна тепло и ласково ему улыбнулась. Пусть она все еще считает, будто Льен

— маленький мальчик. Неважно. Здесь, дома, его это ни капли не задевает. Даже наоборот — кто еще во всем целом свете будет его так баловать?

Сестра поставила перед ним горку дымящихся блинчиков, банку с кленовым сиропом. Чашку с ароматным напитком из корней цикория, разбавленного молоком. Льен помнил, как они с Роанной выкапывали, сушили, обжаривали и перемалывали эти корни. И знал, что свойства такой напиток имеет целебные, полезные для здоровья.

Не то, что кофе этот заморский, от которого начинает учащенно биться сердце.

Как-то раз он попробовал кофе, который пила бабка — гадость несусветная!

Оладьи обжигали, Льен дул на них. И ел. Дул и ел. Напитком цикориевым запивал.

Утро было доброе.

Спокойная, блаженная тишина длилась ровно до тех пор, пока из-за неплотно прикрытой двери гостиной комнаты громко не вздохнули. Завозились. Вздохнули еще раз.

Роанна встала, взяла пузатую миску, положила в нее оладий, щедро полила сиропом. Плеснула в кружку цикориевый напиток. Хотела было направится к Варгу, но Льен тоже встал, бросил несмело, но твердо:

— Я сам.

Роанна не стала спорить, всучив ему кружку в одну руку, а миску с блинчиками

— в другую.

Варг ждал, что войдет Роанна. Удивительно, но серьезная, вечно собранная сестра Мелкого не бесила и не раздражала его. Варг свыкся и с ее горькими настойками, с тем, что каждый день ей приходилось заново перевязывать и осматривать его ногу — удовольствие не из приятных. Свыкся он и с тем, что она приносила поесть, а готовила Роанна на редкость хорошо. Пусть ее стряпня не отличалась изысканностью, но Варгу нравилась эта незатейливая простота в еде. Даже с унизительно процедурой выноса естественных отходов он тоже смирился.

Однако, в комнату, почему-то, вошел Мелкий, тут же нарушив привычный распорядок дня.

Льен поставил дымящуюся тарелку с кружкой на табурет, который они вчера починили вместе с господином Карпентером. У табурета была сломана ножка. Мастер принес березовое полено, выстругал из него новую ножку, а Льену поручил придать ей нужную форму рубанком и зачистить поверхность от шероховатостей. Затем взялся за заготовку сам, попутно объясняя и показывая, что он делает. Льен, затаив дыхание, глядел во все глаза и только диву давался — как у мастера так ловко выходит? Но, ведь на то он и мастер. И, конечно, господин Карпентер не смог не приукрасить табуретную ножку. С вычурными пузатыми балясинами она теперь выделялась на фоне своих товарок, как белая ворона в стае черных.

Варг учуял упоительный медовый запах оладий еще из-за закрытой двери. Но сейчас он пожал губы, проглотил слюну и даже не взглянул на принесенное угощение. Из гордости. А еще из врожденного упрямства, самодурства и своеволия. Так мать всегда говорила, когда он чем-нибудь ей не угождал и, надо признать, случалось такое весьма часто. Но что поделаешь, если ему и самому сложно усмирить свой характер?

— Ешь, — Льен кивнул на дымящуюся еще миску, а сам присел на соседний табурет.

— Не буду, — фыркнул Варг и надулся. И чего только возомнил о себе этот Мелкий? Ждет. Пусть ждет. Знает же — при нем Варг к еде не притронется.

Вот ведь бестолочь! Надулся в свою очередь Льен. В такие моменты он жалел, что ни он сам, ни Роанна не унаследовали бабкиного характера. Бабка бы живо укротила строптивца. А к Льену с детства приставали такие, как Варг. Сильные, уверенные в себе. Заносчивые. И что за удовольствие они находили в том, чтобы издеваться над слабым мальчишкой? Он ведь никогда не лез первый. Не нарывался. Просто защищался, когда нападали.

Поражаясь собственной смелости, у Льена сорвалось с языка:

— Послушай… э-э… Варг, — по имени к своему недругу он до сих пор не обращался. Неудивительно, что Варг от неожиданности повернул к нему голову и даже с нескрываемым любопытством взглянул в глаза. — Слушай, мне интересно, почему ты так плохо ко мне так относишься?

Варг ожидал чего угодно, но не такого вопроса. И вправду странный этот Льен. Так и тянет по носу стукнуть. Не так, чтобы нос сломать, просто припугнуть. Тихонечко так ударить, но чтоб кровь пошла всенепременно. А при следующей встрече — побить снова. И неважно, дурак этот Льен или нет. Просто тянет врезать — и все тут.

Льен немного подождал, но видя, что Варг не отвечает, решился продолжить:

— Я же плохого тебе никогда ничего не делал. Встреч с тобой избегаю. Видом своим раздражаю? Да что во мне не так? В зеркало посмотрю — нормальный, вроде, вид. Не понимаю.

Вот как ему объяснить? Бесполезно. Просто руки чешутся на таких, как он. Добрых, доверчивых, глупых. Варг думал, что его тянет затеять драку с исключительно глупыми мальчишками. Но нет. Умненькие тоже попадались. Льен вот, к примеру. Однако желания врезать это не умаляло.

— Не ответишь? — Льен задумчиво разглядывал новенькую ножку с балясинами у табуретки напротив.

А вот со старшим братцем они сразу сдружились. Вместе мастерили. Шептали. Интересно, что же такого рассказывал Ачи ненавистному врагу? И завидно. Очень завидно, что не с ним, не с Варгом, братец сошелся так близко. Между ними ведь даже как между братьями ни дружбы, ни любви особой никогда не водилось. Да что говорить, ни с кем из родственников Варг не поддерживал теплых отношений. Даже с матерью. Она-то его больше всех всегда ругала, чуть деду Илмею нажалуется — тот сразу за хворостину. Правда, последнее время у деда все чаще спину прихватывало, не до Варга становилось. Но мать… Зачем она его тут оставила? Ачи объяснял, что так будет лучше. Убеждал, что переносить его пока опасно, иначе кости срастутся неправильно, возможна хромота на всю жизнь. Но Варгу все равно кажется, будто это пустые отговорки. Не хотят они его забирать обратно домой. Лучше ведьме заплатят, лишь бы от него избавиться.

И так горько ему стало от этих мыслей, что к горлу подступил болезненный ком — ни вздохнуть, ни выдохнуть. Вот же не было печали! Варг и забыл, когда плакал последний раз. Не хватало еще сейчас перед Мелким сопливым разреветься.

Стараясь хоть чем-то занять руки и сведенное судорогой горло, Варг неосознанно взял из миски оладушек, откусил и принялся сосредоточенно жевать. Вкусный, надо же. С кленовым сиропом, любимым лакомством Варга. Мать раньше, до тех пор, пока у них не появились слуги, тоже неплохо пекла. Но вот сироп у нее не получался — слишком жженым сахаром отдавал.

А этот сироп напомнил ему нектар. Варг любил бродить по полям, заглядывать в сердцевину медоносных колокольчиков и слизывать языком блестящую приторную капельку. И казалось ему, что слаще и вкуснее этой нектаровой слезы нет ничего на свете.

Льен, видя, как Варг давится оладьями, подал ему кружку с цикорием. И, осмелев окончательно, произнес:

— А твой старший брат на тебя совсем не похож.

Засуха побери этого Мелкого! И старшего брата заодно.

— Ачи — воплощение добродетели в нашей семье, — прожевав последний оладушек, Варг провел по миске пальцем, собирая сироп, затем засунул палец в рот, слизывая сладость. — Конечно, куда мне до него.

— А тебе нравиться быть… таким?

— Каким таким?

— Hy… — Льен мучительно подбирал слово, боясь сказать Варгу что-то такое, отчего тот сразу оставит этот призрачный миролюбивый тон и начнет снова выкрикивать оскорбления. — Таким…

— Олухом, да? — отставив, наконец, миску, спокойно произнес Варг. — Говори уж как есть, чего бояться? Встать я точно не встану, и в нос тебе не дам. Пока.

Льен на всякий случай отодвинулся вместе с табуретом на шаг назад.

— Мать вечно ворчит, что я олух, — продолжал Варг. — И неслух. И бездарь. Да как только меня не обзывает. А вот Ачи… Ачи у нас пример для подражания. Аж слушать тошно.

— Ты с ним не ладишь?

— Не то, чтобы не лажу… Просто ты его не знаешь так хорошо как я. Он подчас невыносим делается. Бесит. Хотя, где тебе понять…

— Я понимаю. У меня ведь тоже… бабка…

Льен осекся. Говорить о бабке сейчас не хотелось.

— А, — фыркнул Варг, — та самая, которая ведьма?

— Ага. Но мы… мы с ней не живем.

— Да врешь ты все! Нет у тебя никакой бабки, да еще и ведьмы!

— А вот и не вру!

Льена даже в жар бросило от того, что Варг ему не верит. В пылу спора он снова придвинул табурет ближе к кровати.

— И где же она живет, твоя бабка? — язвительно спросил Варг.

— Далеко.

— Как далеко?

— На севере. За Стылым озером. Туда плыть надо на корабле…

После этих слов Варг заметно оживился.

— Плавал на корабле?

— Один раз всего, когда сюда добирались.

— Значит, море видел. Везет… — Завистливо протянул Варг. И сразу без перехода спросил: — А правду говорят, что и сестра у тебя ведьма?

— Нет! — запальчиво выкрикнул Льен. — Что вы заладили все — ведьма, ведьма! С чего взяли? Ведь не проверяли ее, значит ничего не доказано!

— Так проверят! — будто невзначай бросил Варг.

— Кто? — Льен поспешно вскочил с табурета, опрокинув его набок.

— Дознаватель, кто же еще.

— Ясно. — Кожа Льена пошла красными пятнами, кулаки сами сжались. — Ты, что ли, навел?

— Нет. Ирма обмолвилась, когда заходила. Сказала, что надо проверить твою сестру. Иначе натвориг она дел, разбирайся потом.

Льен навис над самым лицом Варга, уперев руки в кровать по обеим сторонам от лежащего мальчишки. И уж точно не выглядел сейчас добрым или слабохарактерным.

— Еще что говорила? Отвечай!

— Да слезь ты с меня, придурок! — Варг попытался вывернуться, но только поморщился — любое движение причиняло боль. Оставалось только бросаться ядовитыми словами. — Вон слюна как у бешенного брызжет, лицо мне все оплевал. Что еще говорила? Чтоб я держался подальше от всей вашей чокнутой семейки. Чтобы тебя, Мелкий, не задирал. Сестрице твоей не перечил, указания ее соблюдал. Потому что, если она и вправду ведьма, проклянет. Меня, а заодно и весь наш род. Она ж у нас умная, всегда больше всех знает, тетушка моя ненаглядная. Чтоб ее, Засуха прибрала!

— Ирма тебе родственница? Тетка? — Льен усилием воли отпрянул от кровати, успев сильно изумиться тому, что таких приступов злости он за собой раньше ни разу не замечал.

— Да какая тетка, седьмая вода на киселе. Она себя велит теткой звать, вот и я привык.

Льен выдохнул, разжал кулаки.

— Моя сестра — не ведьма. Запомни это раз и навсегда. И никогда не будет. Слышишь, никогда! Понял?

Варг не успел ответить. Дверь скрипнула и вошла Роанна. В белом мучном переднике с мукой на скуле.

— Я опару поставила для пирожков, — убирая разлохматившиеся прядки волос за ухо, сказала она. Оглядела застывших мальчишек, нахмурилась. — Что тут у вас?

— Ничего, — хором ответили оба. Смутились и покосились друг на друга.

Недоуменно передернув плечами, Роанна развернулась и вышла.

— И я ухожу, — подхватил пустую миску Льен и направился вслед за сестрой.

— Скатертью дорожка, — буркнул Варг. Когда Льен дошел до двери, бросил ему в спину: — Вечером приходи. Разговор есть.

Сестра уснула быстро. Последнее время она сильно уставала, рано вставала и рано ложилась. Бледная стала. Совсем худая. Благодаря деньгам господина Карпентера, они стали лучше питаться. Но Роанне это почему-то впрок не пошло. Возможно, переживает из-за дознавателя. Сказала ей Ирма или нет? Сестра ни словом не обмолвилась о том, что знает о дознавателе. Нет, нужно решиться и спросить самому.

Сон не приходил. Льен то ворочался с боку на бок, то лежал, уставившись в потолок, на котором, впрочем, нечего было разглядывать — комната тонула во мраке. Лишь смутные очертания предметов угадывались в тусклом свете луны,

полузанесенной облаками.

А еще Льена мучал вопрос: что хотел от него Варг? Зачем звал поговорить?

Весь вечер Льен занимался мелкой работой по дому: мыл посуду, чистил яблоки для варенья, подметал, носил дрова из поленницы в дом. Но так и не решился подойти к Варгу. Да и потом, Льен ему кто? Мальчик на побегушках? Или комнатная болонка, чтобы вот так, по первому зову бежать? Сам пусть идет. Вернее, ползет. Ну его, с его тайнами…

Проворочавшись с пол огарка Льен встал. Зажег свечу. Тихонько приоткрыл дверь, высунул в образовавшуюся щель сначала руку с подсвечником, а затем уже протиснулся сам.

На цыпочках, крадясь, подошел к кровати, на которой лежал Варг — теперь Льен уже разглядел — отвернувшись к стенке. Конечно, разве он обязан его до самой ночи дожидаться?

— Долго ты так стоять будешь?

От хриплого надтреснутого сипа Льен вздрогнул и чуть не выронил подсвечник.

— Свечу потуши, придурок мелкий.

Льен послушно подул на пламя. Комнату тут же окутала тьма, а Льена, невесть почему, липкий страх.

— Садись, давай.

— Куда садиться? Не видно ничего. Сейчас уроню что-нибудь…

Словно в подтверждение этих слов послышался грохот, что-то упало на пол с громким стуком.

— Криворукий, — зашипел Варг. — И чему тебя только Ачи учит? В его работе точность нужна, сноровка.

— Мастер учит, — Льен поставил подсвечник на пол, нашарил табурет, который уронил, поднял его и сел, — что сноровка приобретается со временем и опытом. Нужно всего лишь чаще работать с инструментом, а лучше вообще не выпускать его из рук.

Глаза Льена понемногу привыкли к темноте так, что он сумел различить силуэт Варга.

— Конечно, — хмыкнул силуэт, — ты случайно стамеску с собой не прихватил, нет?

— Нет, — удивился Льен.

— Жаль. Прекрасный случай отомстить упустил. Представляешь — ночь, я весь такой лежу беззащитный, а тут входишь ты. Со стамеской.

Снова издевается. Отвратительный характер.

— Да ну тебя, — надулся Льен. — Зачем звал-то?

— Скучно мне, — силуэт на кровати почти не шевелился. — Высплюсь днем, а вечером и ночью такая бессонница одолевает — сил нет. Расскажи что-нибудь занятное, а?

— Шут я тебе, что ли? Сам себя развлекай, а я пошел.

Льен принялся шарить по полу, пытаясь нащупать подсвечник.

Силуэт зашевелился.

— Постой, — проскрипел, — обидчивый какой. Пошутил я. Разговор есть.

— Чего тебе, говори?

— Помнишь, как ты однажды вступился за нищего бродягу?

Помнит. Такое забудешь…

Льен тогда с рыбалки возвращался. Удачный день — поймал три крупных леща четыре карасика. И Варга на речке не было. Просверлил лунку — сиди, лови, никто слова дурного не скажет, не прогонит, не отберет улов. А вокруг — тишина. Зимняя сказка.

Подойдя к заброшенному колодцу, Льен увидел мальчишек, сгрудившихся возле чего-то. Или кого-то? Неужели Варг, главный уличный заводила, нашел себе новую жертву?

Когда Льен подошел ближе, ему удалось разглядеть человека. Так и есть — новая жертва.

Человек был в грязном порванном тулупе с замотанными на ногах и руках тряпками. Выстуженный ветер сердито трепал его седые, скатанные в колтуны, волосы. А снежки колючие. Меткие. Они летели страннику прямо в голову, за шиворот, попадали по перемотанным тряпьем рукам. Человек уже и заслоняться перестал. Подломил колени, опустился в колючий сугроб. Наверное, просто упасть ему не позволяла гордость.

Бросив деревянный ящик с рыбой и блеснами, служивший одновременно еще и сидением, Льен кинулся в толпу мальчишек. Позже он не раз думал, отчего поддался странному, несвойственному ему порыву. Возможно, потому что прекрасно понимал, каково это — ощущать, когда над тобой издеваются; возможно, потому что силы, похоже, совершенно покинули неизвестного странника и он завалился на бок, опираясь на отставленную руку.

Заслонив собой человека, Льен ощутил привычную уже в таких передрягах боль. Только теперь в него летели колкие меткие снежки. Попутно вспомнил, что замах и силушка у деревенских оболтусов неслабая. Лишь бы синяками отделаться и не забывать защищать рукой глаза: если попадут, ледяной комок, чего доброго, и глаз может выбить.

И все-таки хорошо, что сейчас зима. Летом бы они его… их камнями…

Устав кричать, задыхаясь от стылого ветра, Льен бессильно опустился в снег рядом с бродягой-странником. Поднял его голову, положил себе на колени.

Никогда он не сможет понять, откуда в детях столько ненависти, злобы, гадкого желания уничтожать любого, непохожего на них.

Он всмотрелся в лицо странника, с удивлением отметив, что человек вовсе нестарый. Просто изможденный.

Человек с трудом разлепил веки с намокшими ресницами. Глаза у него оказались яркого цвета весеннего неба. Странник сморгнул. И когда обеспокоенный и растерянный взгляд Льена встретился со взглядом странника — чистым, открытым, умиротворенным, Льен понял, что…

Человек умирал. Это было заметно по его лицу, которое приобрело совершенно неземную глубину и отрешенность. По участившемуся дыханию. Со свистом, с хрипом. Льену доводилось видеть умирающих… там, на прежнем месте, у бабки.

— Вы потерпите, — глотая слезы, он наклонился к лицу странника. — Потерпите… им ведь надоест… когда-нибудь. Недолго уже осталось…

— Нилонге… — Вах… ють… наме? — еле слышно прохрипел человек.

Он еще и иноземец. Вот уж занесла нелегкая.

— Я вас не понимаю, — пролепетал Льен, думая о том, что это должно быть ужасно — умереть на чужбине, не зная языка, не зная…

— Как… тебя… зовут? — с ужасным акцентом, но все-таки довольно сносно, чтобы разобрать, повторил незнакомец уже на родном для Льена антеррском языке.

— Льен.

— Имя хорошее… звонкое. Это есть… есть… "родник" с…

— С лапирийского, — выдохнул Льен, поражаясь пугающей осведомленности бродяги и потирая скулу, об которую разбился очередной снежок. — Мой отец — лапириец. Наполовину. Воти назвал.

— Лапирия… фьорды и северное сияние… большие скалы, ледяные глыбы… как это говорить… айсберги! И ледяная пустыня на мили вокруг… Я помню…

Что такое "мили" Льен не знал. Понял только, что путник явился издалека, из другой страны, с другим языком и культурой. Хотя внешне от антерровцев он ничем не отличался.

— Я вас к сестре… она целительница, — поспешно залепетал он. — Она самая лучшая целительница. Она вас вылечит… она…

— Настнесс, — человек закашлялся, схаркивая на снег кровью. — Это есть… бесполезно. Я уже раньше… надорваться. А эти душмэгс, — он закрыл и открыл лазоревые глаза, снова смаргивая, словно пережидая приступ, — просто убивать… добивать…

— Но как же…

— Ты не переживать сильно. Ты сделать мне много добра… себя не пожалеть. Доверчивость… Жалость… Найе… Нельзя… — он снова закашлялся, — … нельзя быть таким, лиглетт Льен. Нужно скрывать. Мир не принимать тебя так. Мир есть очень жестокий. Мир привык фулаутел… как это говорить… выталкивать… избавляться от таких, как ты.

— И как вы? — вырвалось у Льена.

— Йас, и как я. И как твой фройстер… сестра. Ты сильно любить ее?

— Как не любить.

— Дай мне твоя рука…

— Зачем?

— Не бояться. Я не есть заразить… тебя. Просто… так нужно.

Льен, поколебавшись, протянул руку. И правда, чего бояться? Больной, уставший человек, да и только.

Человек судорожно ухватился за руку Льена своей грязной, костлявой рукой. Холодной, как куриная замершая лапка, которую бросают дворовым собакам в качестве угощения.

— Сила в тебе слайпен… спит. Твой сила — защита. Сильный, очень сильный… Фройстер… твой сестра, она есть целитель?

— Рон? Да.

— Целитель… — в груди у умирающего заклокотало. — Найе, мист лиглетт Льен, найе…

Жесткий приступ кашля скрутил человека так, что он долго не мог отдышаться. Когда он снова смог говорить, слова, произнесенные хриплым голосом, резали ухо чужим незнакомым языком. Но даже без перевода, Льен, кажется, понял, что до него пытаются донести.

— Вы ведь про то, что Рон нельзя… э-э… проходить некий обряд, верно? — И почувствовав, как даже на морозе уши и лицо у него стремительно заливает краской, добавил: — Я знаю, в чем этот обряд заключается.

— Знаешь? Гуттер… Это есть хорошо, что знаешь. Тебе надо оберегать ее… Эта деревня… плохо, место проклято. Я чувствую. Твоей… Рон… лучше в храм Воды… послушницей. Или жрицей.

— Она хотела. Да вот как-то…

Глупо все получилось тогда. А вспомнить — и стыдно, и больно.

— Из-за тебя? Оставить не на кого? Понимаю… сам сирота.

Он закашлялся. Изо рта потекла кровавая слюна.

Мальчишки — те немногие, кто еще остался, давно прекратили кцдаться снежками, смолкли. Стояли, смотрели, разинув рты. Умирает человек. Чем не зрелище?

Зачерпнув горсть снега, Льен оттер кровавую юшку, стекавшую у путника по подбородку.

Вздрогнул, когда кто-то цепкими пальцами взял его за плечо.

— Что с ним? — спросил до отвращения знакомый голос. — Забили?

Варг, длинный и угрюмый, вышел из-за спины Льена, присел рядом с ним на корточки.

Утерев мокрые глаза, Льен уставился на своего недруга. Спрашивает, что случилось? Надо же… А ведь Льен и не сомневался, что Варг был вместе с уличными забияками, бросавшимися снежками, возможно, даже возглавлял побоище.

Человек открыл глаза. Промолвил, глядя на Варга, пузыря кровавой пеной:

— А ты… харт-ф-айм… ты сердце свое слушай. Больше никого не слушай.

Только его. Иначе… смерть…

Глаза закрыл и дугой выгнулся. А после затих.

Варг всмотрелся бледное лицо странника. Приложил два пальца к вене на его худой и грязной шее.

— Помер он…

У Льена закружилась голова. И мир вокруг поплыл багряными сполохами. Кажется, кто-то тормошил его за руку, звал по имени…

— Эй, Мелкий! Льен! Вот же, Засуха… Ты чего?

Луна, вышедшая, наконец, из облаков, осветила настороженное лицо Варга, судорожно трясущего Льена за руку.

— А? Что?

Вздрогнув, Льен очнулся. Понял, что сидит вовсе не в студеном снегу, качая на коленях голову умершего иноземного бродяги.

— Что!? — передразнил Варг, похоже не без труда сползший на самый край кровати, чтобы ухватить Льена за руку. — Ничего! Застыл как истукан и сидишь так с огарок. Ты блаженный, что ли?

— Вспомнил просто…

Медленно, на руках, Варг предал своему телу прежнее, менее болезненное положение. Но все равно, пальцы сцепил и стиснул так, что костяшки побелели. Процедил сквозь зубы:

— Я тоже помню. Помню, как этот странник посмотрел на меня тогда. Прямо жаром обдало. И взгляд у него был какой-то… нечеловеческий. И то, что он мне сказал… прорицал будто.

— Тебе-то что? Он сказал, ты и забыл тут же.

— Неправда. С тех самых пор забыть не могу, — еле слышно проговорил Варг. — Спросить хочу… Тебе он тоже говорил что-то? Верно? Может…

Льен удивленно его перебил:

— Да ты, никак, испугался? На тебя непохоже. Хочешь спросить, не пророчил ли он и мне смерть? Ты ведь понял, что мы с ним о чем-то говорили, пока ты не подошел.

— Хочу… Расскажешь?

— Смерть — нет, не пророчил. Зато сказал, будто бы проклята эта деревня… Черные пеньки. И название дурацкое. Я говорил Рон, не стоило сюда ехать.

— Зачем же приехали?

— Дом выгодно продавали. Хорошая сделка. А у нас как раз нужная сумма была. В других-то местах дома куда дороже стоят.

— Ясно, — коротко кивнул Варг и демонстративно отвернулся от Льена.

Подумав, что разговор окончен, Льен хотел было уйти, без труда нащупав свечу

— теперь ее было хорошо видно в призрачном лунном свете, когда темноту пронзил судорожный полувсхлип-полустон.

— Варг, ты чего? Больно? Погоди, я свечу зажгу…

— Да не надо… — сдавленно ответил тот. — Отпускает уже. Ногу с утра прихватывает. Приступами. Засуха побери этот капкан…

— Тогда я Рон разбужу?

— Я тебе разбужу… Не вздумай. Раскудахтался, чисто курица-наседка. Терпеть этого не могу. Потерплю до утра. А ты цди…

Воцарившуюся напряженную тишину лишь изредка нарушал назойливый комариный писк.

Льен так и не сдвинулся с табуретки.

Варг не выдержал первый.

— Почему не уходишь?

— Я… с тобой.

Темный силуэт, так и не повернувшийся к Льену лицом, презрительно фыркнул.

— Тоже мне… нашлась сиделка.

Но отчего-то Варг знал: Льен не обидится. И останется с ним столько, сколько нужно. И хорошо становилось от этого знания. Тепло на сердце.

Глава 10. Откровения приятные и не очень

Ночью выпал первый снег.

Кален точно знал, что ненадолго — растает уже к вечеру. Но сейчас казалось, будто пришла настоящая зима. Крупные сахарные хлопья запорошили все вокруг: деревья, крылечки домов, скамейки в парке. Песцовой шапкой осели на кованых, остывших к утру фонарях, скрыли трещины и ямы на мостовой. Нечастые в такую рань прохожие старались передвигаться медленно, не спеша, зная, что толстый слой снега под ногами всего лишь обман. Не успеешь опомниться, как растянешься поперек дороги, рискуя что-нибудь себе сломать.

Казалось, рыжий жеребец госпожи совершенно точно знал, в каком месте под снегом спрятался лед. И за все время путешествия не поскользнулся ни разу.

Зато серая вальяжная кобылка под Каленом споткнулась уже трижды.

Мысленно, он несколько раз успел прочитал молитву Пречистой Воде, не переставая напряженно думать, с какой стати хозяйка вдруг потащила его с собой в Мерну? Да, они жили в пригороде, да до столицы было недалеко, но зачем же верхом? Вот если бы заложить экипаж…

Правда, он тут же вспомнил, как конюх рассказывал, будто хозяйка крепко недолюбливает экипажи, предпочитая ездить верхом исключительно в мужском седле. Сама чистит и седлает рыжего Хвоща — огромного полутяжа с упрямым скверным характером. Конюх еще едко пошутил, будто госпожа лошадь по себе выбирала. А Кален в этом и не сомневался.

И сейчас он ехал по сонной, занесенной снегом столичной улице, изо всех сил стараясь не показывать, что до ужаса боится лошадей и до этой прогулки всего лишь два раза в жизни сидел верхом.

Изредка с ними здоровались. Вернее, здоровались с госпожой. Некоторые даже раскланивались, едва завидев ее черный несгибаемый силуэт.

И странно было Калену сознавать, что хозяйку знали и, похоже, уважали даже в самой столице.

В то, что к госпоже в усадьбе относились с почтением и уважение, без унизительного раболепства, он уже привык. А та в свою очередь требовала соблюдения некоторых правил, которые Калену почему-то никто не потрудился объяснить.

Приблизительно неделю назад после памятной отповеди хозяйки в день, когда Кален слег с лихорадкой, и едва оправившись от нее, он вышел во двор и направился в кухню к Огарла, с тем, чтобы приступить к работе. Но не успел он повернуть за угол дома для слуг, как здоровый коренастый мужчина поймал его за руку и принялся умолять немедленно привести хозяйку.

На прежнем месте работы Калена крепко ругали за то, что он пускал посетителей к владельцам трактира без предварительного уведомления. Поначалу, Кален долго не мог привыкнуть к причудам хозяев — нашлись, тоже, члены высокородной семьи! — но побои быстро отучили его от подобных рассуждений.

Потому, брезгливо стряхнув со своего рукава цепкие грязные пальцы мужчины, он вежливо поинтересовался, была ли ему назначена встреча у госпожи, на какое время и как его представить. Мужчина, недоумевая, почесал затылок и, обозвав Калена тупоголовой свиньей, кинулся на него с кулаками. Калену ни за что не удалось бы увернуться от мощного удара в скулу, если бы мигом раньше крепкая рука с сухими жесткими пальцами не легла ему на плечо и не оттолкнула строну. Пыл пришлого мужчины тут же умерился, едва он увидел госпожу, одетую в черное платье, облаченную в черный шерстяной плащ, с неизменным кофром в руках.

«Когда я вернусь, поговорим», — жестко бросила она Калену, и тон этот не предвещал ничего хорошего.

«На этот раз точно выгонят», — уныло подумал он и поплелся на кухню.

На следующий день Арон разбудил его ближе к рассвету. Скупо сообщил, что госпожа только что вернулась, и бросил к ногам Калена горсть окровавленных тряпок.

«Госпожа велела, чтобы к обеду все было выстирано, высушено и выглажено, — заявил он, глядя на встревоженное лицо тут же проснувшегося Калена. — И еще госпожа просила передать, что если в следующий раз ты немедленно не позовешь ее к роженице, будешь лично закапывать труп в случае неблагополучных родов. А то и два трупа, — совершенно серьезно добавил Арон».

Глядя как студеная вода в реке смывает с тряпок алые следы чьих-то страданий, боли и мучений, Кален думал, что работа прачкой, конечно, значительно лучше разговора с глазу на глаз с самой госпожой. Странно, что он еще так дешево отделался. Но что-то ему подсказывало, что разговоров с хозяйкой, как и встреч, долго избегать не удастся.

На подъезде к пристани Кален задумался так крепко, что упустил момент, когда серая кобылка поскользнулась снова. На этот раз лошадь не удержалась и грохнулась на мостовую, завалившись на бок, и придавив Калена своим весом. Он успел только крепче прижать к себе сумку с письмами, доверенными госпожой. Затем голова его больно ударилась о что-то твердое, и сознание провалилось в пустоту.

***

Сознание возвращалось медленно, перемежаясь вспышками острой боли пополам с обрывками воспоминаний. Вроде бы Гведолин кто-то пытался растолкать. Голова раскалывалась, словно невидимый портной воткнул туда тысячу иголок, нажимал на них и одновременно поворачивал.

Глаза открыты — она даже провела по ним рукой, убеждаясь, но взгляд сфокусировать не получалось. Кожа горела, и Гведолин казалось, будто вся она стремительно сгорала в огне.

Что-то влажное и прохладное коснулось лица. Оно гладило и ласкало, перетекая на шею, грудь, руки. От этих прикосновений становилось лучше, кожа успокаивалась, иголки почти перестали колоть, картинка перед глазами начала проявляться, словно густой молочный туман вокруг постепенно рассеялся.

Взгляд ее, наконец, сосредоточился и остановился на Терри.

— Засухой клянусь, думал, ты померла. — Бледно-зеленое встревоженное лицо, с запавшими щеками, торчащими скулами и растрескавшимися до безобразия губами склонилось над ней, лежащей, как оказалось, на кровати. На кровати Терри. Серые глаза совсем недавно умиравшего парня оказались на удивление живыми; в них затухал страх, боль и недоумение. — Выглядишь ужасно.

— На себя посмотри, — у нее плохо получалось говорить, язык распух и с трудом ворочался.

— Уже смотрел. И пришел к печальному выводу — наверно, мне это никогда не расчесать. — Со вздохом он запустил пятерню в спутавшиеся колтунами волосы. — пить хочешь?

Пока он не спросил, Гведолин и не подозревала, до чего ее мучила жажда. Если она не выпьет сейчас воды, то точно умрет.

— Эх, зря предложил, — печально промолвил Терри, изучив содержимое стола. — Воды, кажется, нет.

— Есть настойка. На полу, рядом с камином.

Приоткрыв крышку кастрюльки, он недоверчиво уставился на содержимое.

— Настойка, говоришь? — проворчал Терри своим обычным поучительно-едким тоном. — Хороши же мы будем, если напьемся с утра!

— Дурак. — Попытка пошутить с его стороны была хорошая, но улыбнуться у нее почему-то не получилось. — Там травы. Я их для тебя заварила…

— Ты? — удивился Терри. — Что же, тем более любопытно.

Найдя на столе кружку, Терри проворно нацедил в нее ржаво-коричневый раствор. Гведолин при этом с удовольствием отметила, что двигается парень уже не как призрак Засухи.

Когда Терри поднес к ее губам кружку, она сжала губы и помотала головой.

— Сначала выпей сам. Тебе нужнее.

— Раньше ты не была такой упрямой, — промолвил Терри, однако без возражений залпом осушил кружку и недовольно поморщился. — Горько.

Снова наполнил кружку настойкой.

Гведолин пила долго. Непослушные губы не хотели смыкаться, зубы стучали о край, а за два первых глотка настойка усела пролиться на грудь. Целебный отвар оказался и вправду невыносимо горьким, но так даже лучше — от горечи окончательно прошло головокружение, а очертания комнаты и контуры предметов сделались четче и ярче.

Терри терпеливо поддерживал кружку, ждал, пока она выпьет все до дна.

Затем он огляделся, вернул кружку на стол и, словно вспомнив что-то, подошел к двери и закрыл ее на крючок. Вернулся к Гведолин, присел на кровать и неумолимо потребовал:

— A теперь — рассказывай.

Легко сказать — рассказывай. Мысли путались, а голова снова начинала болеть, как только Гведолин попыталась вспомнить, как и когда она попала сюда. Хорошо еще, не пришлось вспоминать — зачем. Предупреждала же бабка Зарана…

Недолго они просидели в молчании, потом Терри решился спросить:

— Когда ты вернулась?

— Вчера. Кажется. Ночью, вернее, в полночь.

Оказалось, что когда спрашивают, отвечать становится легче.

— Что же случилось, Гвен? Я проснулся, гляжу — ты лежишь без сознания, у тебя кровь идет носом, всю подушку залило. Я и голову тебе запрокидывал, и снега за окном зачерпнул, приложил на переносицу. Припомнил только, как ты обещала вернуться и говорила, будто тоже кое-что умеешь. — Он с хрустом потянулся. — И почему-то мне даже кажется, что от этого жуткого воспаления я уже не умру.

— Точно не умрешь, — улыбнулась Гведолин через силу.

— Вот только задница болит, — пожаловался Терри и потер то самое место. — С чего бы это, не знаешь?

На этот раз у Гведолин получилось улыбнуться. С тем, чтобы потом разом нахмуриться.

— Ничего. До свадьбы заживет.

Терри ответил совершенно бесстрастно и не задумываясь:

— Ну, тогда у меня еще прорва времени.

Прорва времени. Вот как. Она не хотела его расспрашивать. Зачем, раз он сам ей не рассказал? Но сейчас представился удобный случай, потому вопрос все-таки сорвался с языка:

— А ты разве жениться не собираешься?

— Женится? — Терри поморщился, выдрав клок волос вместе с колтуном. Нахмурился. — Постой, к чему такой вопрос?

— У тебя есть невеста. А раз есть невеста, значит, полагается на ней жениться, — буркнула Гведолин и почему-то отвела взгляд, уставившись куда-то в стену.

— Невеста… Какая невеста? — удивился Терри до того искренне, что ей показалось, будто она ослышалась или неправильно истолковала слова приходившей ночью женщины. Но не успела она обрадоваться, как Терри нехотя добавил: — Ты, наверное, имеешь ввиду… Вот Засуха! Откуда ты узнала?

— Неважно. — Льдом в голосе Гведолин можно было бы выморозить всю комнату.

— Теперь уже неважно. Мешать вам я не буду. Надо было сразу сказать. Я не знала, что у тебя есть невеста. Не надо было нам встречаться, Терри.

Вот ведь глупая. И на что она только надеялась? Поиграет и бросит, предупреждала тетка Роуз. Так и вышло.

Придвинувшись ближе, Терри бережно взял обе ее похолодевшие ладони в свои

— теплые и сухие.

— Послушай, Гвен, мне важно знать, от кого ты узнала про невесту.

— Ночь сюда приходила какая-то женщина. Похоже, твоя мать, ведь больше некому. Не замечал у нее привычки разговаривать с самой собой?

— Верно, у нее бывает, — выдохнул Терри, согревая свои дыханием ее руки. Но тут же недобро вскинулся вновь: — Мать приходила? Сюда? А как же ты?

— Не переживай. Я спряталась под кровать. Она меня не заметила. Посидела немного и ушла.

— Выходит, моя мать вслух рассуждала про мою невесту, в то время не зная, выживу ли я или нет. И что же она сказала, Гвен?

— Что твоя невеста расстроится, — грустно промолвила Гведолин, все еще не отводя взгляда от стены. — Да, так и сказала.

— Ясно. — Терри придвинулся к ней еще ближе. — Гвен, посмотри на меня, пожалуйста, — попросил он мягким, вкрадчивым голосом. Охватил тонкими жесткими пальцами ее скулы, заставляя поднять голову. — Я не собираюсь жениться. Потом когда-нибудь возможно, но не сейчас. И уж точно не на девушке, которую выбрала для меня моя мать.

Ей очень хотелось ему верить. Доверять, как прежде. Безмятежно радоваться, что дружит с таким, как он, но…

— Понимаешь, — продолжал он, ласково заправив прядь волос за ухо Гведолин, — моя мать уже спланировала мою женитьбу и разыграла как по нотам. Понять не могу, что на нее нашло. Пробовал поговорить — бесполезно. Убеждения для нее — пустой звук. Говорит, моя невеста — порядочная девушка из хорошей, и что немаловажно, состоятельной семьи. Засуха! — хрипло выкрикнул он вдруг. — Перед тем, как я заболел, мать два дня возле меня вилась, заставляя немедленно пойти и объявить о помолвке! Даже кольцо мне отдала — фамильную драгоценность, доставшуюся ей от прабабки. Красивое, — успокаиваясь, выдохнул Терри. — Аметист в серебряной оправе. Я бы подарил… девушке, которую я действительно люблю. — Он ненадолго замолчал, обдумывая что-то. — В тот же вечер отец за меня взялся. Принялся отчитывать, убеждать, что пора бы мне уже остепениться и продолжить семейное дело. To есть, заправлять мясной лавкой вместе с женой. Представляешь? Нет, учиться родители не запрещают, но и смысла в этом особого не видят. Только мясо. Только лавка. Только деньги. Только семья и дети. А у меня совсем, совсем другие планы на жизнь…

Терри отстранился, поставил локти на колени, обхватил руками голову, ладонями сдавил виски. Плохо ему? Наверное, не лучше чем Гведолин.

— Ложись, я встану.

Встать ей не позволили. Лишь подвинули к стенке. Бесцеремонно вытянувшись рядом, касаясь ее бедра своим, Терри продолжил с нескрываемой горечью в голосе:

— Сначала отец со своим продолжением семейного дела. Теперь вот мать со своим продолжением рода. — Гведолин ощутила, как рука прикорнувшего рядом парня нагло обнимает ее за плечи, прижимает к себе. И как это понимать? — Достали, сил больше нет. Они ничем мне пока не угрожают, но я знаю своего отца… А мать жалко, будет за меня вступаться. Поэтому, пока болел, дал себе обещание: если выкарабкаюсь — сбегу из дома. Всем так будет легче. Не хочу и не собираюсь делать то, к чему меня принуждают силой.

Сбежит. А Гведолин снова останется одна. Она попыталась сбросить его руку, подняться. Но рука прижала ее еще сильнее. И откуда у него только силы взялись? Ведь казался таким слабым, беспомощным. Костлявое плечо напоминало об этом как нельзя лучше.

— А как же учеба?

— Ерунда, — отмахнулся Терри. — Уже в начале весны я сдам экзамены и получу диплом.

— Получишь диплом? — изумилась Гведолин, все же пытаясь отодвинуться от него подальше. Но дальше была только стена. — Но, ты говорил, в академии учатся

четыре…

— Года. Так и есть. Но я очень люблю учиться. Очень-очень, — хитро прищурился он, наблюдая за попытками Гведолин отстраниться. — И успел изучить все программу своего курса. На год вперед. Мой куратор разрешил мне попробовать сдать экзамены. Я не сомневаюсь в собственных силах — точно сдам.

В изумлении Гведолин замерла, позволяя Терри накрутить тугую вороную прядь ее волос на его палец. Раскрутить. И накрутить снова.

— Ты молодец, — осторожно похвалила она, думая, что после того, как Терри получит диплом, уже ничто и никто не удержит его в родительском доме.

— Спасибо. Кстати, — словно невзначай лениво бросил парень, — я не говорил, что собираюсь прихватить тебя с собой?

А вот это что-то новое. Терри хочет сбежать вместе с ней? От такого заявления сделалось легко, и радостно, и страшно.

— Молчишь? Правильно, прежде обдумай все хорошенько. Только хорошо подумай, Гвен, подумай о том, что ждет тебя в будущем, если останешься там, где сейчас.

— Я думала… об этом, — наконец, разлепила сухие губы Гведолин. — Ты и так уже обрисовал все мои пере… преспекто…

— Перспективы. И еще раз обрисую, если понадобится. Надо что-то менять.

Жизнь одна и разменивать ее на то, чтобы стирать пальцы, горбить спину и утруждать глаза, прядя шерсть, глупо и абсолютно неразумно.

Светало. Уже можно было различить робкие снежинки, кружившиеся за окном и печально оседавшие на голые ветви яблони.

Шагов они не услышали. Дверь дернулась, но не открылась — держал крючок.

— Терри! Терриус! — женский голос, который Гведолин слышала под кроватью, раздался по ту сторону двери. — Почему дверь заперта?! Барри, дверь заперта! Гера! Да где же вы все…

Дверь дернули еще пару раз, потом мать Терри, торопливо — судя по скрипу ступеней — принялась спускаться вниз, крикнув еще пару раз на лестнице: «Барри! Гера, негодница, ко мне!»

— Это ненадолго, — печально констатировал Терри. — Сейчас она весь дом подымет. Тебе надо уходить.

Гведолин и сама прекрасно это поняла.

От резкого подъема с кровати перед глазами запрыгали желтые фосфоресцирующие точки.

Терри уже запихивал в ее сумку кульки со смесями трав, мазь в пузатой банке, тряпки, которыми она сбивала жар. Схватив кастрюльку с бурой настойкой, с которой не так давно началось их утро, парень судорожно пытался сообразить, что с ней делать.

— Не суетись, — негнущимися пальцами Гведолин завязывала шнурки на башмаках. — Настойку, что у тебя в руках — под кровать. Там целебные травы, будешь принимать три раза в день по полстакана. Мазь прячь под подушку. Ею будешь растирать на ночь грудь. Но потом не забудь укутаться чем-нибудь теплым.

Лучше бы шарфом из собачьей шерсти. Шарф Гведолин бы для него связала.

Если бы пряжу можно было украсть. Только в работном доме строго следили за этим. Она помнила, как девчонку, попытавшуюся продать на сторону небольшой моток, высекли розгами. Неделю бедняжка даже встать не могла.

— Вода Пречистая, а это что такое? — Гведолин все еще возилась со шнурками, но по изумлению в его голосе догадалась, что Терри наткнулся на шприц. Довольно тяжелый, с прохладной стеклянной колбочкой, железным поршнем и железной же острой иглой. — Доктор забыл?

— Нет. — Гведолин встала, сделала шаг. Голова уже не кружится. Почти. Не так уж все и плохо. — Это ш-приц. Он мой.

— Ш… Ш-што? — с плохо скрываемым удивлением выговорил Терри.

— Потом объясню.

Время таяло оплавленным воском. Шприц Гведолин отобрала, сунула в сумку. Собрала со стола раскатившиеся белые шарики, чем-то похожие на лакомство, которое ей однажды удалось попробовать — клюкву в сахаре. Отсчитала пять штук, протянула их Терри на раскрытой ладони.

— По одному на ночь перед сном.

— Похоже на отраву, — в его голосе разливался ядовитый скептицизм.

— Это сильное успокоительное, — устало ответила она. — Спать лучше будешь.

Шарики он взял. Ссыпал в жестянку из-под печенья, стоявшую на полке. Резко развернулся к Гведолин, постоял, разглядывая ее в упор

— Почему-то мне кажется, что я многое про тебя не знаю, Гвен. Кто ты?

Хороший вопрос. Кто бы ей самой на него ответил. Сирота, по воле случая оказавшаяся в работном доме. Нищенка, потому что денег у нее нет и заработать не предвидится. И еще, наверное, все-таки дура, раз позволила себе привязаться к человеку, которому, как ей показалось, она не безразлична. Но разве это интересно Терри? Он ждет от нее совсем другого ответа.

— Целительница.

Он сжал и разжал руку, в липком налете от лекарственных шариков.

— И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Ты не спрашивал.

Когда они встречались, Терри всегда много говорил и рассказывал. Но больше — о себе. О том, что ему хочется в жизни. О том, чего он достиг и уже имеет. Он не хвастался, просто не умел, а вернее, не хотел менять эту манеру разговора. Диалог с человеком в его случае, больше походил на монолог. Но Гведолин привыкла. Она и так была довольно замкнута, поэтому ей даже нравилось, что Терри ни о чем ее не расспрашивает.

На лестнице снова послышались шаги. Они приближались. И, судя по топоту, принадлежали не только хозяйке дома. Похоже, наверх следовала целая процессия во главе с отцом семейства, явно намереваясь уже не достучатся, а просто выломать дверь.

— Досадная оплошность с моей стороны. — Терри накинул ей на плечи плащ, завязал бантом тесемки. — Значит, это не доктор. Ты меня вылечила, верно?

Она коротко кивнула, не осмеливаясь поднять на него глаза.

— Ни о чем тебя не расспрашивал… вот как. Но ничего, это мы исправим. Жди меня. Я приду, как только смогу.

— Выздоровей сначала. — Гведолин открыла окно, и колючий ветер ворвался в теплую комнату, бросая на подоконник тут же таявшие хрупкие снежинки.

— Теперь обязательно.

Он улыбнулся, и от этой улыбки что-то щелкнуло в душе, как бывает, когда зимой дотрагиваешься до шерстяной пряжи и внезапно получаешь искрой по пальцу.

— И еще кое-что, — жилистые руки Терри притянули, прижали ее к груди.

Гведолин услышала, как сильно и часто бьется его сердце. Так не должно быть — сказывались последствия перенесенной болезни. Остается надеяться, что белые шарики с успокоительным помогут. — Спасибо тебе.

Вот ведь бестолочь. Навязался на ее голову. Хотя, кто кому навязался — спорный вопрос.

***

Там, где он очнулся, было душно; резко и противно пахло табаком. А еще казалось, будто кровать раскачивается, и от этого его начинало противно подташнивать.

— Новенький, что ли? — послышался мужской хриплый голос. — Где ты только подбираешь таких невезучих?

Кален слегка, совсем чуть-чуть, приоткрыл глаза, чтобы в щелочку между ресниц подглядеть за находившимися в комнате.

Коротко стриженный полуседой мужчина с продубленным лицом облокотился на стол. Фигуру в черном, стоявшую к нему спиной и что-то сосредоточенно перебирающую в жестяном шкафу, полускрытом в нише комнаты, Кален узнал бы из тысячи.

— Баль подобрал, я оставила. Что мне оставалось? Ты же знаешь, я не держу у себя кого попало. А у мальчишки странная аура, но что с ней не так никак в толк не возьму. — Бутылки мелодично звякнули друг о друга и недовольный голос хозяйки произнес: — Слушай, Шебко, у тебя «Драконьи слезы» есть? Не могу найти.

— Двадцать ящиков.

— Мне и полбутылки достаточно. Надо же продезинфицировать рану этого… недоразумения.

Мужчина скрылся из узкой области обзора между ресниц, но вернулся быстро, грохнул бутылкой о стол.

— Держи. От сердца отрываю.

Подавать вид, что он в сознании, Калену не хотелось. Он поспешно сомкнул глаза, а через несколько мгновений и закусил губу, когда пальцы хозяйки — а в том, что это именно ее пальцы, сомнений не оставалось — начали прощупывать затылок.

— Вот ведь, Засуха… зашивать придется. Мне нужны нитки с иголкой, что там у тебя еще есть…

— Ножницы, — подсказал хриплый голос.

— Да, ножницы. И сумку с письмами захвати. Кажется, кровью он ее все-таки не успел заляпать. Отнеси в рубку, так надежнее. Там еще пояс, как ты просил. Три моих лучших волкодава отдали шерсть ради него.

— Сколько?

— Не надо, Шебко. Это подарок. Кто знает, когда мы еще свидимся… И свидимся ли вообще.

Мужчина помолчал, потом спросил настороженно:

— Гвен, ты… все еще ждешь его?

— Всегда.

— А внуки?

— Что внуки… Ты, наверно, слышал…

— Не вернулись?

— Вернуться они, как же. Упрямые.

— Все в него, особенно внучка. Да и в тебя тоже, — он хмыкнул. — Я поспрашиваю о них в южных землях. Может, что и разузнаю.

Хлопнула дверь. Мужчина, видимо, вышел, и Кален подумал, не пора ли ему, наконец, перестать притворяться.

— Думаешь, я не знаю, что ты давно очнулся?

Прикидываться дальше не имело смысла и Кален, щурясь, повернул голову, открыл глаза, почувствовав при этом волну такой обжигающей дурноты, что побоялся, как бы его не вывернуло прямо на колени хозяйки, обтянутые черной велюровой юбкой.

— Простите, госпожа.

— Пользы от твоего "простите"… Ты верхом вообще ездил когда-нибудь?

— Ездил. Целых два раза.

— Идиот. Дважды. За то, что не сказал и за то, что ноги из стремян вытащить не додумался. И как только тебя лошадь по мостовой не размазала? Удивительно!

— Госпожа…

— Спрашивай уже.

— Зачем вы меня с собой взяли? Ведь… как бы… не сумку же везти.

— Сумку! Тоже мне, мул нашелся. А вернее сказать, осел. — Она полила прозрачной, как горный хрусталь, жидкостью тряпку, от которой тут же пошел резкий неприятный запах. — Жжет его пойло немилосердно, так что держись.

Кален, кажется, прокусил губу, чтоб не взвыть, пока хозяйка с совершенно непроницаемым лицом промокала тряпочкой рану на его голове.

— Мы на бриге. А у Шебко, — женщина кивнула в сторону ушедшего мужчины, — коку в пьяной драке сломали обе руки. Вот так, перед самым отплытием. А отправляться им вот уже два часа как надо было. Спросил меня, есть ли кто на примете. Ты же готовить любишь?

— Люблю, но…

— Опять «но»?

Кален вытер рукавом выступившие слезы — рану жгло огнем.

— У меня эта… как бы… морская болезнь.

— Ну, кто бы сомневался! — Госпожа отложила окровавленную тряпку. — Да и не возьмет он тебя теперь.

— А почему?

— Почему, почему! — сварливо передразнила его хозяйка. — Из-за твоей непроходимой глупости. И исключительного невезения. Парень первый раз в рейс и, надо же, на подходе голову проломил! И как? На ровном месте. С лошади на шагу упал!

— Она поскользнулась…

— Не перебивай. Шебко человек умный, но до отвращения суеверный. Как и все, кто ходит в море. Так что ты для них теперь — плохая примета и недобрый знак. Ладно, зашью тебя, и поедем обратно.

Осмелев, а может быть, обнаглев от пережитого, Кален спросил то, что давно не решался спросить:

— А вам так хотелось бы от меня избавиться?

— Это уже не важно. Я не разбрасываюсь своими людьми. И силой никого не держу. Не нравиться — уходи.

Выдохнул, Кален пробормотал:

— Мне… как бы… нравится. Я останусь. Можно?

Она только махнула рукой, обернувшись на скрипнувшую дверь. В нее бочком протиснулся Шебко с обещанными нитками, иголкой и ножницами в руках.

Глава 11. Искусство и ремесло

С утра моросил серый противный дождик.

Хорошо, что у двуколки была крыша. Не экипаж, конечно, но все-таки лучше, чем открытая коляска.

Ирма уверенно держала вожжи, управляя послушной гнедой кобылкой. Роанна сидела рядом, думая о том, зачем она согласилась на этот сомнительный во всех отношениях визит.

Конечно, господин Карпентер сам позвал в гости — вчера Ирма принесла ей плотный тисненый треугольник, на котором каллиграфическим почерком было выведено составленное по всем правилам приглашение — чопорная дань этикету, который совершенно необязательно было соблюдать в деревне. Но для Роанны письменное приглашение оказалось неожиданно приятно. И ей действительно хотелось посмотреть новый огромный дом, больше походивший на усадьбу, мастерскую, господина Карпентера за работой и Ирму в роли натурщицы. Вот только… там живет Элоиз.

— Элоиз можешь не опасаться, — успокоила Ирма. — Они с Лией и Сидом уедут завтра в Гвид к знакомой портнихе и точно пробудут там до вечера. А дед Илмей со своей спиной в последнее время из комнаты не выходит.

Роанне ничего не оставалось, как согласиться.

И сейчас они тряслись в крытой двуколке, тесно прижавшись друг к другу, расстелив на коленях непромокаемый плащ, чтобы дождь не вымочил подолы платья.

Знакомая дорога вилась по полю, огибая выжженный лес. В хорошую погоду Роанна дошла бы пешком, ведь до дома Карпентеров чуть больше полсвечи ходьбы даже неторопливым шагом. Но с утра небо хмурилось и плакало, щедро окропляя податливую землю, которую быстро развезло в грязь. Поэтому сейчас Роанна была благодарна Ирме, настоявшей вчера на поездке в двуколке.

Роанна хотела взять с собой Льена, но кому-то нужно было присматривать за Варгом.

Братец последнее время сильно ее удивлял. Сам вызвался остаться с заклятым врагом. Да и враг ли он теперь ему? Не сказать, чтобы мальчишки подружились, но Льен, определенно стал относиться к Варгу и терпимее, и добрее.

Да и Варг изменился. Куда делся мальчишка, по любому поводу плевавшийся ядом и злостью? Сломавший их калитку, воровавший яблоки в саду, дерущийся с Льеном не на жизнь, а на смерь?

Теперь он не ноет, когда Роанна заставляет принять горькое лекарство. Не ворчиг при осмотре ноги, не ругается при перевязке.

И она радовалась, искренне радовалась переменам в таком взбалмошном и, как ей казалось, недолюбленном ребенке со сложным характером. Ведь каждый может измениться, каждый заслуживает второго шанса, прощения, каждому хочется и любви, и ласки, и доброты…

— Эй, Рон, о чем опять задумалась?

Ирма не умела долго молчать. Дольше, чем малюсенький огарок, обычно не выдерживала. И надо бы спросить ее о том, что вертится у Роанны на языке и никак не хочет отпускать.

Двуколка подпрыгнула на очередной кочке, когда Роанна решилась:

— Ирма, ты тоже считаешь, что я ведьма?

Девушка, сидевшая рядом, ответила сразу, совершенно не задумываясь:

— Так все вокруг говорят.

— Я тебя спросила. Скажи, что ты думаешь.

— Я не знаю. — Перехватив на миг вожжи в одну руку, обтянутую рыжей перчаткой, она провела рукой по волосам, забранным в низкий хвост, приглаживая выбившиеся пряди. — Ты не похожа на ведьму. Но есть в тебе что-то такое, что отталкивает от тебя других людей. Возможно, ты и ведьма. Слабенькая.

И все-таки Ирма считает ее ведьмой. Что же, день с самого утра незаладился.

— Вот как. И не боишься?

Ирма, правившая двуколкой с мастерством заправского кучера, рассмеялась.

— Нет, не боюсь. Я вот как считаю, Рон: если человек по-доброму относится к другим, то и к нему также относиться будут. Вот я тебе ничего плохого не сделала. С чего мне тебя боятся?

— А дознавателя приглашать, чтобы убедится ведьма я или нет, это, конечно, тоже по-доброму? — вопросом на вопрос ответили Роанна.

Если Роанна рассчитывала, что Ирма смутиться, этого не произошло.

— Значит, Варг проболтался Льену, а Льен сказал тебе. Я не хотела, чтобы ты знала, Рон, прости, если расстроила. Думала, придет к тебе дознаватель, сам все и расскажет. Ты разве о новом законе не слышала?

— О новом законе?

— Значит, не знаешь. Отказаться от проверки нельзя. Всех целительниц обязывают проверяться, потому что среди них больше всего ведьм обнаруживают.

Вот так, Рон. Боятся все.

A она — целительница. Об этом в деревне все знают, а значит, рано или поздно донесут. Даже, если они с Льеном прямо сейчас сорвутся с обжитого места и убегут в другую деревню или город… Но ведь и там она не сможет не лечить. Целительство — ее призвание, ее отдушина, то, что получается у нее лучше всего. Да и чем тогда зарабатывать на жизнь? Нет, не выход…

Роанна продолжала напряженно молчать. Двуколка продолжала мерно катиться и месить грязь под колесами.

— А ты у нас — целительница, — эхом на ее мысли откликнулась Ирма. — Все равно проверят, так какая тебе разница — когда? В Гвиде нет своего дознавателя, поэтому временно приглашают кого-то со стороны. Я разузнала — примерно через неделю приедет человек, назначенный мэром города на эту должность. Говорят, он еще и доктор, и профессор по совместительству. А у тебя будет целая неделя, чтобы подготовиться.

— Ты, прежде, хотя бы у меня поинтересовалась, нужен ли мне этот… осмотр.

— Тебе же лучше будет, дурочка. Дознаватели все-все про ведьму сказать могут: степень отклонения от нормы, возможные стихийные выбросы энергии, риски по шкале Эрне, нестабильность, чувствительность к определению ауры. Он тебе и заключение выдаст, все как положено. Если ты слабенькая ведьма, чего тебе опасаться?

И откуда, интересно, она так много всего знает?

Ирма придержала лошадь, перешедшую на размашистую рысь. Повернулась к Роанне вполоборота, понизила голос:

— Два года назад я… общалась с одной ведьмой. Красивая была, статная женщина. Нестарая еще. Она тогда много чего занятного мне порассказала. Однажды мы встретились с ней в поле, разговорились. Ведьма жила в Гвиде, а к нам в деревню приезжала за травами. Говорила, лес у нас проклятый, а травы буйные и целебные. С тех пор мы… общались время от времени. Недолго, правда, около полугода. Потом она пропала. Я расспрашивала о ней в Гвиде, искала — никто не знал, куда она делась. Словно Засуха ее прибрала.

Она замолчала и задумалась. Крепко задумалась. Изредка поправляла съезжающий с колен плащ. Натягивала вожжи, переезжая через очередную лужу.

И что Роанна так разволновалась? Ведь она не ведьма и знает об этом. Единственное, что дознаватель может у нее обнаружить — наследственную предрасположенность, врожденный дар к ведьмовству. Скорее всего, посоветует поступить на службу в храм Воды. Она сама бы пошла в храм, добровольно, но на кого оставить Льена? Сколько раз предлагала отвезти его обратно к бабке. Но брат упрямый — не соглашается.

Как она там, бабка? Что-то часто в последнее время вспоминается. Не к добру.

А недавно Роанне приснилось, как бабка снова повторяет слова пророчества, вписанного кем-то на пожелтевшие страницы огромного фолианта, бережно хранившегося в бабкиной «секретной» комнате: «Не жди добра от ведьмы. Беги, как только увидишь, не слушай, как только услышишь. Не вступай с ней ни в связь, ни в сговор. Бойся ее. Однако остерегайся сделать ведьме что-нибудь непотребное, оскорбительное. Она запомнит и будет мстить. И не спасется от той мести ничто — ни сам ты, ни род твой, ни дети твои. Везде последуют несчастья и смерть. Ибо сила ведьмы — разрушительная».

Двуколка резко качнулась, выдергивая Роанну из хмурых воспоминаний, свернула с накатанной колеи и остановилась перед резными воротами. Из-под щели внизу тут же залаяли собаки, показывая наружу черные носы и оскаленные зубы.

— Чуть не забыла, — путаясь в складках юбки и повышая голос, пытаясь перекричать собак, Роанна нащупала в кармане холодный маленький пузырек. — Держи.

— Что это? — спросила Ирма, принимая флакон и любопытно разглядывая его содержимое. — О, кажется, догадываюсь! Это то самое… лекарство, которое я заказывала?

— Да, — кивнула Роанна, хмуря и без того нахмуренные брови. — По десять капель утром и вечером в первый же лунный день.

— Сколько я должна?

— Полтори.

— Отдам в доме. Ачи сегодня как раз должен жалование выплатить. — Ирма нетерпеливо натянула вожжи, потому что гнедая кобылка, которой надоело стоять, пошла вперед прямо на ворота. — Да куда же Кир-ша запропастился? Ладно, держи.

С этими словами она кинула вожжи Роанне, в жизни не правившей лошадьми, и легко спрыгнула в грязь. Подошла к воротам, цыкнула на собак — те тут же умолкли.

— Кир-ша! — крикнула Ирма, забарабанив в калитку. — Открывай!

Спустя несколько секунд сбоку огромных ворот распахнулась небольшая дверца, предназначенная для прохода людей. Оттуда вышел ни кто иной, как господин Арчибальд Карпентер собственной персоной.

Перекинувшись парой слов с Ирмой, которая затем нырнула в дверцу и скрылась за забором, он направился к двуколке.

На нем не оказалось ни шляпы, ни плаща. А дождь, пока они ехали, из мелкого и противного успел перейти в разряд проливного и с порывами ветра.

— Отличная погода для визитов, — вместо приветствия произнес, подойдя, господин Карпентер. Придержал одной рукой лошадь под узцы, другой оттер капли с лица. — Ирма, похоже, вовсе вас уморить вздумала, госпожа Хилл. И отпустите, пожалуйста, немного вожжи — вы набрали их слишком сильно, лошадь никуда не денется, поверьте. Вот так, хорошо, я ее держу. Ну же, слезайте!

Никогда у Роанны не ладилось ни с лошадьми, ни с повозками. Вот и сейчас она растерялась, замерла, не зная, что делать. Прыгать или подождать, пока предложат руку? Но кто предложит? Мастер держит лошадь. Однако по этикету положена рука…

Родители чинно соблюдали этикет. Они были такие… воспитанные, утонченные. Мама — учительница музыки, окончила Мернскую консерваторию. Роанне нравилось слушать, как скрипка в ее руках оживала волшебными переливами. Пела так, что порой хотелось плакать. И смеяться. Или все вместе и одновременно. Отец же…

— Да что же это такое, мастер! — Седой сгорбленный человек, чавкая по грязи резиновыми калошами, довольно резво выбежал из деревянной дверки в воротах. — Снова вы чудить изволите. В такую круговерть да в одной рубашке, — запричитал он, подбежав к лошади и хватаясь за вожжи с другой стороны от господина Карпентера.

— Простудись опять, как отом годе, когда с лихорадкой на неделю слегли. А опосля еще месяц дохали, что нищий чахоточный с подворотни. Ох, не приведи Вода! И лошадь-то мне отдайте, что вы в нее вцепились, как в родную!

Мастер без возражений и, как показалось Роанне, снисходительно, отошел от морды гнедой кобылки.

— Благодарю, Кир-ша.

— Благодарит он, — продолжил ворчать человек, — госпоже лучше выбраться помогите, не стойте столбом.

Если Роанна и удивилась такому панибратскому отношению слуги и господина, то в любом случае оставила свои мысли при себе.

Господин Карпентер подошел к Роанне, протянул ей руку.

— Прошу, госпожа Хилл. И накиньте плащ, не то вымокнете, пока дойдете до дома.

Рука у него… Еще в первый раз, когда мастер помог ей подняться после пощечины Элоиз, Роанне показалось, будто она касается живого дерева. Темного крепкого дуба. Или надежного добротного вяза. Ладонь господина Карпентера оказалась шершавой и теплой даже несмотря на то, что вымокнуть он, похоже, успел до нитки. Рубашка прилипла к телу, рельефно облепив упругие мышцы, а волосы рассыпались по плечам обсидиановыми сосульками.

— Доброе утро, мастер, — вежливо улыбнулась Роанна, опираясь на его руку и спрыгивая на землю. — Надеюсь, мое присутствие не помешает вашей работе.

— Нет, что вы, ведь я сам вас пригласил. — Он кивнул Кир-ше, чтобы тот уводил лошадь. — Да вы же совершенно окоченели, госпожа Хилл! Немедленно в дом. Обопритесь на мою руку — под ногами грязно и скользко.

Она выпустила из своей ладони теплую ладонь мастера, которую ей почему-то совершенно не хотелось отпускать, и оперлась о предложенный локоть, облепленный влажным рукавом рубашки.

Рассмотреть дом снаружи Роанна не успела — пришлось почти бежать, цепляясь за мастера, чтобы быстрее укрыться от внезапно налетевшего порыва хлещущего ветра с дождем.

Отдышались они на веранде, окруженной балюстрадой. Господин Карпентер толкнул массивную входную дверь, любезно приглашая внутрь. Перешагнув порог, Роанне показалось, будто она снова вернулась в детство.

Они только что переехали в новый дом из цельного бруса. Дом стоил недорого, потому что внутри не было отделки и мебели. Лишь запах еловой смолы. Пустота. Тишина. И опилки, которые строители не потрудились вымести, летали в воздухе, кружась в солнечных лучах, словно стая надоедливой прилипчивой мошкары.

Погода стояла теплая — середина лета. Они постелили на полу зимние шубы, на которых спали, пока не купили кровати. Родители выбрали себе широкую кровать из вяза с ножками в виде причудливо изогнутого дерева. А для Роанны купили кровать из ясеня, на спинке которой красовался искусно вырезанный олень. Каждое утро она здоровалась с ним, а вечером перед сном — прощалась.

Роанна полюбила новый дом с первого взгляда. Матери с отцом не нравилось приклеивать к стенам куски разноцветной бумаги, отдавая дань местной моде, ни обвешивать стену коврами, придерживаясь моды заморской, ни красить бревна краской. Поэтому они оставили стены нетронутыми, светлыми, с древесными прожилками и кружочками от сучков. Роанне нравилось проводить руками по отполированным бокам брусьев, вдыхать упоительный смоляной аромат.

Постепенно дом стал наполняться вещами.

Сначала отстроили кухню, приобретя к ней березовый гарнитур.

Затем настала очередь детской. У Роанны появился собственный комод, стол с крохотными ящичками для письменных принадлежностей. И трюмо. Последнее приводило ее в неописуемый восторг. Как у правительницы, любила повторять она, вертясь перед зеркалами в разные стороны.

Потом обустроили спальню родителей и, наконец, гостиную. Вечерами в ней весело трещал огонь в камине.

Изредка в гости приезжала бабка. Она наотрез отказывалась жить с ними, хотя родители просили и даже настаивали. Сказала, на ее век хватит переездов. А потом взяла и купила полуразвалившееся поместье недалеко от Мерны. Просила, чтобы не волновались за нее — не заскучает. Вон работы сколько, хозяйство восстанавливать. С нее станется…

В доме Карпентеров пахло свежеспиленной древесиной, как в детстве. И стены такие же некрашеные. Дыры в срубе аккуратно законопачены, а сам сруб украшен резными узорами. Казалось, все здесь сотворено из дерева: полки, стол, стулья, вешалка, тумба в прихожей, двери, косяки, пороги. Пол, к немалому изумлению Роанны, устилал паркет с орнаментом.

— Располагайтесь, прошу, — мастер кивнул на резную козетку, обитую мягким зеленым бархатом. — С вашего позволения, я ненадолго покину вас. Кир-ша прав, мне необходимо было хотя бы накинуть плащ. — Он зябко повел плечами. — Совершенно промок. Переоденусь и вернусь. Заодно погляжу, куда подевалась Ирма и распоряжусь, чтобы подавали чай.

Господин Карпентер вышел, и Роанна осталась одна. Окинула взглядом просторную комнату, в которой очутилась: высокий потолок, большие окна, пропускающие много света, отчего даже в такой пасмурный день, как сегодня, не требовалось дополнительного освещения. Шкаф с открытыми полками, на которых располагались книги, деревянные статуэтки и горшки с цветами. Огромный камин, лижущий языками пламени изгибы железной решетки. В углу обнаружились часы с маятником в резном деревянном корпусе. Роанна ничуть не удивилась — мастер жил в столице, где давно измеряли время в часах и минутах. Только в глухих деревнях, вроде Черных пеньков, местные жители все еще пользовались измерением свечами.

После поездки в холодной двуколке, пахнущая смолой комната, тепло и мерное тиканье маятника подействовали на Роанну расслабляюще и умиротворяюще.

Кажется, она ненадолго, всего лишь на минуту или огарок, закрыла глаза. И, вздрогнув, тут же открыла их, когда скрипучий старческий голос с еле уловимым акцентом произнес:

— Ба! Вот те на — никаких приличий!

Роанна испуганно заморгала и украдкой бросила взгляд вниз: на руки, платье, положение ног. Неужели ее сморило настолько, что она позволила себе прилечь в гостях, приняв совершенно неуместную позу?

— Ругаешь его, ругаешь, — меж тем продолжал скрипеть Кир-ша, переставляя с подноса на низенький столик чашки, чайник, сахарницу и вазочки с печеньем, — все без толку. Вы только поглядите — наверняка сбежал в мастерскую, совершенно позабыв о гостье! Сладу с ним нет.

У нее отлегло от сердца — слуга ворчит не на нее — на хозяина. И ведь знает, что ему ничего за это ворчание не будет.

— И как же вас величать, госпожа? — спросил Кир-ша, расправившись с расстановкой чайных принадлежностей.

— Роанна. Роанна Хилл. А вас?

Он улыбнулся загадочной полуулыбкой, отчего его лицо, и без того напоминающее печеное яблоко, сморщилось еще больше.

— Редко кто озаботиться спросить имя человека, подающего в доме чай. Признаться, удивлен. Я — Кир-ша. И вы, конечно, слышали, как мастер обращался ко мне по имени.

— Слышала, — вежливо ответила Роанна. — Но все равно, приятно познакомиться, Кир-ша.

— Взаимно.

Последовала пауза, на протяжении которой слуга разливал странного цвета напиток, как Роанна заметила только сейчас, не в чашки, а в пиалы. Справившись, он достаточно фамильярно придвинул себе стул, сел напротив, буравя ее черными, как сумрак, глазами. Вряд ли обычный слуга стал бы так себя вести. Возможно, Кир-ша вовсе не работает на мастера, как она подумала вначале.

Человек, сидящий напротив, долго молчал, слегка раскачиваясь взад и вперед, хмурил густые, тронутые сединой брови, изредка жевал губами. Словно собирался что-то спросить, но не решался или не знал, как удобнее это сделать.

— А не был ли уважаемый декан Митциу Хилл вам родственником? — наконец, осторожно поинтересовался Кир-ша.

Роанне показалось, будто маятник в часах замер, повинуясь невидимой руке, остановившей механизм вращающихся шестеренок. И само время остановилось.

Слишком много совпадений, странных роковых случайностей. И знаки, как говорила бабка, знаки повсюду. Знать бы еще, что они означают, эти знаки. Роанна так и не научилась определять.

Как же непривычно было ей слышать это имя здесь и сейчас. Стараясь восстановить дыхание и справиться с волнением, она ответила:

— Да. Он мой отец.

— Отец? — Слуга слегка отпрянул от нее, откинувшись на спинку стула, словно увидел привидение. — Ваш отец? Надо же… А я все думаю, гадаю, кого вы мне напоминаете? Отец, оказывается. Как тесен мир, как тесен мир… Вы ведь его копия, знаете?

Знает. Ей часто говорили подобное. А отец был копией деда, которого она никогда не видела.

Роанна кивнула, не в силах вымолвить не слова, а Кир-ша продолжал:

— Жаль его… их. Несчастный случай, говорят.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. По правилам этикета неприлично было его расспрашивать. Но речь шла об отце и Роанна не выдержала:

— Откуда вы его знаете?

Кир-ша снова загадочно улыбнулся. Умеет же улыбаться его народ — вот так, одними уголками губ. Словно и не улыбка вовсе, а призрачный намек на нее. И не такой уж он и старый, как ей показалось вначале. Сгорбленный, седой. Но при этом сохранивший живой блеск в глазах, ясность ума. Кожа у него желтая, смуглая, словно высушенная лимонная корка. Слегка приплюснутый нос и раскосые глаза. Все они такие, выходцы степей.

— Доцент Хилл великой души был человек. Добрый. Великодушный и правильный.

A как мы с ним повстречались… Ах, Салихмат Белая, такое не забудешь. — Кир-ша подался вперед, уперев локти в стол, положил подбородок на скрещенные ладони, полузакрыл глаза, отдаваясь воспоминаниям. — В Сагарии тогда свирепствовал жестокий голод. Степь всегда рожает неохотно, поэтому промышляем мы, в основном, домашним скотом. На лошадях ездим, ими и кормимся. Такая вот ирония… О чем это я? Да, голод. Голод пришел, когда животные принялись умирать. Медленно, но верно. Сначала лошади. Затем козы, овцы, куры — мы кочевали, но изредка все же заводили птицу, для разнообразия. Говорили, что птица как раз и стала причиной внезапной болезни. Якобы наши куры от перелетных гусей заразились. Да только где это видано, чтоб перелетные гуси с домашними курами якшались? Эх… Да ученым умам, вроде отца вашего, лучше знать-то. Перенесли птицы, значит, болезнь и на другую скотину. И началась эта… как ее…

— Эпидемия, — подсказала Роанна, думая, что он довольно неплохо изъясняется на антеррском, с легким акцентом, но вполне сносно.

— Верно. Вот и господин Хилл все твердил — эпи-де-мия. Ее еще «диким мором» прозвали. Столько скотины в те времена полегло… не счесть. — Кир-ша устало провел рукой по лицу. — Земля наша солнцем выжженная — ковыль да сухостой. Ни посадигь ничего, ни вырастить. Да и мы — кочевые, какие там огороды. Люди пухли от голода, умирали. У меня было четверо детей. И две жены. У нас можно, когда две и больше…

— Я знаю.

— Только содержать их трудно. Кормить, одевать. Покупать драгоценности. И чтоб каждой поровну, не то обидятся! Я слыл богачом по нашим меркам. У нас так заведено: у кого стадо самое большое, тот всегда в довольствии, в почете. — Он вздохнул тяжело, сцепил в замок трясущиеся руки. — Полегло мое стадо. Гиены до косточек трупы обладали. А сами после, наверное, тоже померли, заразившись. Тогда мы погрузили в повозку все наши нехитрые пожитки, сломали юрту, как у нас заведено, чтобы степной дух Джихир Черный в ней не поселился. Я запряг единственную оставшуюся у меня кирскую крепкую лошадь, посадил в повозку жен и детей и поехал, куда глаза глядят. Другие последовали моему примеру. Так и разбежался на все стороны света наш каганат. Жутко, боязно. Мы ведь почти не выезжали никуда из своих степей. Поэтому, как только до первой деревни добрались, подумали, будто в другой мир попали.

— А лошадь как же? Не испугались жигели, что ваша лошадь деревенских заразит?

— Испугали бы, конечно, если бы наша лошаденка не померла через день пути. Так мы ее в степи и бросили вместе со всеми своими пожитками. Пешком пошли. Нам не привыкать, мы крепкие. А как до деревни дошли — поклонились местному старосте. Однако, староста тоже вовсе был не дурак, понял, откуда мы путь держим. Кинул нам хлеба с салом и велел убираться. Все в округе знали, что в степях бушует неведомая зараза. Но никто не знал наверняка, что зараза эта не передается от человека к человеку.

Дети заплакали. Жены пригрозили старосте и всей деревне проклятием. Магии в моем народе ни на медяк, только пугать и могут. А мы устали так, что упали бы прямо у ворот. Тут и появился он, Митциу, отец ваш. Студент, молодой, красивый.

Объяснять что-то начал, отчаянно размахивая и жестикулируя руками. Староста сначала застыл недоуменно, потом закивал, стал поддакивать. А я еще подивился — мальчишка ведь почти, а надо же — уважают. Пустили нас в деревню в тот день.

Даже избу выделили отдельную — померла, говорят, там старушка недавно, а вам сгодится.

Мы сор из избы вымели и обживаться начали потихоньку. Непривычно было поначалу — изба, чай, не юрта.

Он вздохнул и замолчал.

А Роанна подумала о том, как давно живет без своих степей Кир-ша. Скучает, наверное. Но правду говорят — привычка, что вторая кожа. Первая слезает, а вторая прилипает так, что отодрать сложно.

Роанна осторожно покосилась на странный напиток, который слуга разлил в пиалы. Повела носом. Пахнет смесью пряностей для выпечки, выглядит как топленое молоко.

— Попробуйте, — с лукавой полуулыбкой предложил Кир-ша.

Она сделала маленький глоток. На вкус напиток оказался солено-сладким и терпким одновременно.

— Очень необычно, — сказала Роанна, прислушиваясь к миндальному сладкому послевкусию. — А что это?

— Это рамос. Приготовлен по особому рецепту, передаваемому у нас в Сагарских степях из поколения в поколение.

— А…

— Даже не просите, рецегтг не скажу, — хитро ухмыльнулся Кир-ша. — Семейный секрет.

— Понимаю, — ничуть не удивилась Роанна такой скрытности. Домовитые хозяйки тоже частенько предпочитали не раскрывать рецепты особо удачных кулинарных шедевров, отговариваясь тайнами, передающимися от бабушек к матерям и внучкам.

— Ну, а дальше, про отца?

— Ах, да, — спохватился Кир-ша. — Потом Митциу в столицу собрался. Обратно, в академию. Он в деревеньку эту он на практику ездил — изучал шаманские обряды и поверья. И я с ним в столицу напросился. Работу думал найти, чтоб семью прокормить.

— Нашли?

— Нашел. Кем я только не был: и грузчиком, и подмастерьем, и поваром, и даже трубочистом. Заработанные деньги посылал семье. Сам навещал их изредка, затем снова возвращался в столицу. Жены требовали украшений и новых нарядов, дети пошли в деревенскую школу. Так и жил, наездами. Кочевал, как привык, только не по степи — по городам да деревням. С Митциу встречался время от времени. Позже он устроился работать преподавателем в свою же Академию. Одновременно учился в аспирантуре. Очень хотел поскорей ученую степень получить, потому что ученых освобождали от военной службы. Вечно занятой, вечно хмурый ходил ваш отец. Пока не повстречал Элину. Тогда-то и расцвел, что наша степь по весне. Митциу часто помогал мне деньгами, я брал, но только с условием, что непременно верну долг. И всегда возвращал, отрабатывал. Так прошли годы. Жены ныне на небесах, дети разлетелись по свету. А я, сменив столько работ и профессий, что и не счесть, наткнулся на объявление, в котором значилось, что мастеру-краснодеревщику требуется помощник в мастерской. Так я попал к Арчиб… кхм… господину Карпентеру. — Кир-ша немного помолчал, задумчиво теребя рукав, затем продолжил: — Знаете, я их сравниваю иногда — вашего отца и мастера. Они оба в своей работе души не чают. Отними ее — и словно отнимешь жизнь.

Правду говорит старый слуга. Роанна не могла представить отца без работы.

Без пыльных книг, ученых диспутов. Его коллеги часто приходили к ним домой. Засиживались, порой, допоздна. Мать шутливо ругалась, но пекла для всей компании ватрушки. А отец посмеивался, говоря, что гости приходят вовсе не ради ученой беседы, а ради сдобы его ненаглядной Элины.

— Рон, ну где ты пропадаешь? — Полное воспоминаний неторопливое чаепитие прервала Ирма, хлопнув дверью и, как обычно, принеся с собой шум, суету и неповторимое очарование заядлой кокетки. На ней был полосатый халат, в который уместно было облачиться разве что после купания. Распущенные волосы мягким водопадом ниспадали ниже поясницы. А ступни оказались и вовсе голые. — Мы ждем тебя в мастерской. Ачи не сказал разве?

— Деточка моя, — Кир-ша ласково поманил Ирму пальцем, — наш хозяин, кажется, забыл обо всех правилах хорошего поведения, с головой погрузившись в работу. А мне выпала высокая честь развлекать нашу гостью, пока кто-нибудь из вас не удосужиться вспомнить о ней.

— Все как обычно, — передернула хорошенькими плечиками Ирма. — Ладно, Рон, пойдем. Не обращай внимания на Ачи и не обижайся. Когда он попадает в мастерскую, забывает обо всем и обо всех на свете.

Мастерская господина Карпентера оказалась пристроена к дому, попасть в нее можно было либо по маленькому коридорчику прямо из гостиной, либо через отельный вход на улице.

Они вошли в большую светлую комнату с огромными окнами, преимущества которых ценили те, кто долго работает с предметами на близком расстоянии — свечи или лампу можно было не зажигать допоздна.

Мастер сидел на табуретке, уткнувшись в деревянное панно, лежавшее перед ним на низком столике. Его смуглые руки порхали над заготовкой, что-то вырезая, подравнивая, постукивая. В левой руке он держал стамеску, а правой придерживал за край деревянную картину, иногда поворачивая ее в разные стороны. И как он там что-то различает? Все стружкой завалено.

Роанна отметила, что когда они с Ирмой переступили порог мастерской, господин Карпентер не удосужился даже поднять головы.

— Ачи! — воскликнула Ирма и хлопнула ладонями перед носом мастера. Тот вздрогнул, помянул Засуху, но оторвался от созерцания драгоценных стружек, уставившись на вошедших девушек.

— Ирма! Сколько раз просил — не делай так! Уволю!

— Ой, напугал! — она засмеялась, уперла руки в бока, принимая насмешливо- гневную позу. — Ты должен немедленно извиниться перед Роанной. Я ушла переодеваться только потому, что ты обещал отвести ее в мастерскую и показать уже готовые работы. Вместо этого ты попросту забыл о нашей гостье, и развлекать ее пришлось Кир-ше.

Арчибальд повернулся вполоборота, недоуменно уставившись на Роанну, словно припоминая, где мог ее видеть. Моргнув пару раз, провел рукой по распущенным влажным волосам, пропуская их между пальцев.

— Засуха… что за день. Госпожа Хилл, прошу прощения. Вечно я увлекаюсь…

— Ничего страшного, мастер, — вежливо ответила Роанна. — Кир-ша предложил мне чай и рассказал кое-что… весьма занятное.

— Кир-ша — прекрасный собеседник, тут вы правы. — Господин Карпентер нетерпеливым жестом смел опилки с панно. — Вы ведь хотели бы посмотреть, как я работаю, верно?

— Верно, мастер.

— Тогда располагайтесь вон на той скамейке возле стены. Вам там будет удобно, ручаюсь, да и свет мне не будете загораживать. — Мастер окинул взглядом арсенал инструментов на небольшом верстаке, расположенном рядом с рабочим столом, на котором лежало панно. Отобрал два острых, похожих на ножи. Бросил недоуменной взгляд на натурщицу, пробурчал: — И что, скажи не милость, ты там копаешься? Продолжим, пока я помню задумку.

— Заплати сначала, — Ирма вызывающе сложила в замок руки на груди. — Ты должен мне за прошлый месяц.

— Маленькая вымогательница. А после нельзя?

— Нельзя. После ты настолько увлечешься шлифовкой, что из тебя не то что денег, слова не вытянешь!

— Ирма!

— Жалование вперед!

Мастер зло стукнул о стол стамеской, но поднялся и вышел, хлопнув дверью.

— Иначе денег от него не дождешься, — опускаясь на стул, пояснила Ирма. — Ачи вовсе не жадный, ты не думай. Но даже такое простое действие, как сходить за деньгами, превращается для него в нудную обязанность, которую он вечно откладывает на потом.

Господин Карпентер вернулся быстро. Всучил Ирме туго набитый мешочек.

— Надеюсь, пересчитывать будешь как закончим?

— У-у, мелкими монетами? — обиженно надула полные губы Ирма. Развязала тесемки, запустила в мешочек руку и, покопавшись, вытащила один кругляшок. Протянула его Роанне.

— Полтори, правильно?

— Правильно, спасибо, — принимая монету и пряча ее в карман, сказала Роанна.

— Это тебе спасибо, — ответила Ирма. — Надеюсь, поможет.

— Можешь не беспокоиться, это лекарство…

Но мастер нетерпеливо перебил:

— Девушки, для обсуждения маленьких женских секретов можно найти другое время и место. Ирма, я жду.

Пока Роанна устраивалась поудобнее на указанной скамейке, Ирма уже развязывала поясок на халате. Видимо, завязала слишком туго и узел не поддавался. Но когда халат, наконец, распахнулся, Ирма сняла и неторопливо повесила его на спинку стула, Роанна подумала, что вовремя успела опуститься на скамейку, так кстати предложенную мастером.

Она ожидала увидеть любой костюм, по ее понятиям соответствующий натурщице: тунику, наподобие тех, что носят женщины в Лимне, изысканный пеньюар, украшенный фирбийскими кружевами, чересчур открытое спереди и сзади платье, больше приличествующее жрицам любви в домах наслаждений. Но она ошиблась.

Под халатом у Ирмы не было ничего.

Роанна торопливо отвела глаза, почувствовав, что кровь прилила к лицу и кожа, как всегда некстати, покрывается красными пятнами.

Почему Ирма не предупредила? Хотела удивить, поразить, ошеломить? Что же, если так, надо признать, ей это сполна удалось.

Украдкой, Роанна решилась взглянуть на мастера. Сидит, как ни в чем не бывало, рассматривает обнаженную натурщицу, хмуриться, кусает губы, подправляет изгибы деревянного рисунка инструментом, похожим на острый ножик. Затем выдалбливает что-то штукой, похожей на ножик тупой.

Переведя дух и поняв, что этим двоим до ее смущения нет совершенно никакого дела, Роанна осмелилась взглянуть и на Ирму.

А посмотреть было на что.

Белокурые локоны натурщицы спускались шелковистым водопадом до самых ягодиц. Совершенство линий лица, гладкая, словно из мрамора вытесанная кожа. Упругая грудь с шоколадными ореолами вокруг сосков. Тонкая талия, плавно перетекающая в крутые бедра. Но ноги Ирмы, на таком фоне вовсе не выглядели пухлыми, как это часто бывает у женщин с фигурой, напоминающей песочные часы. Мягкие округлые колени, изящно выпирающие икры и стопа с аккуратными пальчиками.

Ирма стояла неподвижно, величественно, словно статуя Воды.

Воду, богиню любви и покровительницу продолжения рода, чаще всего представляли обнаженной или полуобнаженной прекрасной девой. Поэтому на стенах храмов висели деревянные, реже, каменные панно, на которых богини, приняв изысканные позы — на траве, в саду, возле реки, — бесстыдно изображались в чем мать родила. И прихожане не стыдились рассматривать женские прелести, не отводили взгляда, не опускали ресницы в пол.

Не стеснялась и Ирма.

Роанна же, пообвыкнув и присмотревшись, с бесконечным облегчением поняла, что в натурщице нет ни капли жеманства, притворства, показного тщеславия или надменной гордости. Она просто делает свою работу. Качественно, на совесть, полностью отдаваясь во власть искусства.

Ровно, как и господин Карпентер.

Так вот на чем мастер сколотил свое состояние. Занимался украшением храмов Воды, для которых чересчур набожные жрицы, не жалея никаких денег, заказывали резные панно с изображением полуголых Богинь. Настоящие картины из дерева.

И надо ли говорить, что таких мастеров, как господин Карпентер, тоже порой обожествляли.

— Да ты поближе подойди, Рон, — Ирма сдула с лица пушистый локон и вызывающе улыбнулась. — Или стесняешься?

Роанна, пожав плечами и стараясь не выдать ни своего волнения, ни восхищения, подошла, встав за правым плечом мастера. Наконец-то она смогла как следует рассмотреть картину. Насколько Роанна могла судить, панно было уже почти закончено, оставалось, видимо, лишь отточить детали.

Ирма служила прототипом Богини, стоящей у водопада с кувшином воды на плече. У натурщицы кувшина не было и, похоже, сей предмет девушке на картине дорисовало воображение мастера.

Господин Карпентер, отложив в сторону стамеску, взял толстую пушистую кисточку и принялся сметать опилки. Но для этой работы терпения у него, видимо, уже не хватило. Потому, слегка раздраженно отбросив кисть, он принялся усиленно сдувать стружку с картины.

Роанна успела отпрянуть, когда опилки полетели во все стороны, окутав мастера белым пушистым облаком. Часть из них опустила на пол, а часть осела на его вороных волосах, сделав длинные пряди поразительно похожими на седые.

Наверное, она все-таки простудилась. И волшебный чай Кир-ши ей не помог. Потому что на миг, всего лишь на мгновение, на тонюсенькую вспышку свечи Роанна вдруг очутилась в другом незнакомом ей помещении. В полумраке, с тусклым, давящим чувством вины на сердце. Все произошло так быстро, что она не успела запомнить обстановку комнаты, но мастера со спины, с посеребренными сединой волосами, сидящего так же, как сейчас, запомнила совершенно точно.

Громкий заливистый смех Ирмы резко разбил темную пугающую реальность на тысячу осколков. Р-раз! И словно картинка сменилась.

Роанна, пошатнулась но, кажется, никто не обратил внимания.

— Ачи! Ну что ты наделал? Как ребенок, право слово. Полюбуйся на себя теперь — совершенно седой. Совсем как дед Илмей.

— Ирма, прекрати, — пробурчал мастер, не поднимая головы от картины и что-то шлифуя маленькой щеточкой. — Постой спокойно хотя бы еще несколько минут. Осталась пара штрихов. Мне нужно, чтобы у водопада Богиня пребывала в умиротворенном задумчивом состоянии. А вовсе не ржала, как лошадь!

— Ой, молчу, молчу, — пытаясь насильно опустить углы губ, пропела Ирма. — Шедевр, правда? — обращаясь уже к Роанне и без тени гордости или надменности спросила она, просто констатируя факт.

Роанна кивнула и вымученно улыбнулась, молясь про себя, чтобы они не заметили ни неестественную бледность ее лица, ни дрожащих рук, которые она поспешно спрятала за спину.

Ирме мгновенно удалось нацепить на себя маску непроницаемости и отрешения. Такому искусству и матерый лицедей бы позавидовал.

Роанна стояла, смотря на выводящего последние штрихи мастера с посеребренными опилками волосами, на натурщицу, застывшую в подобающей Богине позе, и думала о том, что с каждым днем знаков в ее жизни становится недопустимо много. А еще она думала о том, что так и не научилась правильно толковать подобные подсказки от Мироздания.

И теперь это пугало ее гораздо больше грозившей голодной зимы, драк Льена и неприязни Элоиз Карпентер.

Глава 12. Принятое решение

В кольце не было ничего примечательного, кроме прозрачного бледно- фиолетового камня. Простая оправа из червленого серебра обрамляла небольшой аметист. Каменная фиалка, как еще называют ювелиры эти самоцвет. Символ любви и верности. Обручальное кольцо, которое так ни разу и не было надето.

Гведолин задумчиво вертела его в руках, гладила холодный камень. А руки-то трясутся. Нехорошо это. Неспокойно. Хотя, когда последний раз спокойно было?

Кален умудрился снова упасть в обморок, пока она зашивала ему рану на голове. Оставив мальчишку приходить в себя в каюте капитана, Гведолин вышла подышать морским воздухом на палубу. Немного помедлив, из каюты вышел Шебко, сунул ей в руку кольцо и, ни слова не говоря, направился к трюму.

Так она и стояла — обомлевшая, растерянная, испуганная от нахлынувших, казалось бы, уже давно отболевших воспоминаний.

Надо же… Не продал, как она просила. А ведь мог выручить за кольцо небольшие, но такие нужные ему тогда, много лет назад, деньги. Почему? Толку нет спрашивать. Они с Шебко словно два сапога пара. Захочет — сам расскажет, а не захочет — разозлиться и убежит, как сейчас. И только.

Странно, что Шебко решился вернуть кольцо сейчас. Наверное, оно не одно лето пролежало у него в старом секретере, затертое среди пачек табака, географических карт, линеек и компасов, увеличительных стекол и еще кучи всяких полезных и бесполезных вещей, которыми обычно захламлялись его ящики.

Она повертела кольцо в разные стороны, словно пытаясь поймать на гладкую грань камня отблеск солнца, которого сегодня не было.

Поднесла к лицу, принюхалась. Пахнет табаком и свежим, на основе лемонграсса, одеколоном.

Чихнула.

Возле причала заходились плачем чайки, кружась над неправильно-неспокойной иссиня-черной водой Стылого озера.

Снова пошел пушистый снег, который, впрочем, тут же сметал с палубы невесть откуда взявшийся проворный юнга. Зря старается. Все равно этот снег не продержится долго. К вечеру растает.

А еще Гведолин подумала, что ни к чему дальше тянуть. Арон прав — нужно купить небольшой ткацкий станок. Глаза и пальцы ее еще не подводили, но теперь ей все чаще хотелось соткать небольшой коврик, теплый дорожный плащ или мягкую ткань для исподнего.

Тем более, на городской площади скоро собирается ежегодная большая ярмарка.

***

На площади сожгли двух ведьм. Похоже, прямо на ежегодной ярмарке в честь праздника Сольгрейн, надеясь придать событию наибольший размах и зрелищность.

Возвращаясь от Терри Гведолин пришлось пройти через Имперскую площадь, на которой происходили гуляния. Так короче. Возможно, она еще успеет вернуться в работный дом до начала утренней смены. Возможно, даже успеет переодеться.

Площадь рано утром, после ярмарочной суматохи, напоминала большую помойку. Кучка беспризорников и нищих, надеясь обнаружить что-нибудь стоящее или съестное, копалась в мусоре, дерясь с бродячими собаками за каждые обнаруженные объедки.

Гведолин шла быстрым шагом, почти бегом, молясь Пречистой Воде, чтобы на нее не напали и чтобы ее отсутствия ночью никто не обнаружил.

Но не смогла пройти, не бросив полный ужаса взгляд на страшные, торчащие вверх черные столбы с перекладиной посередине.

Как-то раз Терри рассказал легенду о древнем маге, распятом на кресте, но не сожженном, а медленно умиравшем в течение нескольких дней от жажды и страданий. Маг был молод, умен и хорош собой. Он странствовал по свету, неся людям просвещение, даря любовь, делясь мудростью, уча справедливости и исцеляя от болезней наложением рук. Люди тянулись к нему, как мошкара к свету, верили и воплощали в жизнь девять простых правил, которые проповедовал путник. Толпы приверженцев образовывались всюду, где бы маг ни появился. Некоторые, избранные, начали странствовать вместе с ним. И все бы хорошо, если бы у мага не появились завистники. Те, для кого свободная воля и возможность выбора не значили ничего. Те, для кого улыбки исцеленных и нищих были подобны кинжалу в сердце.

Те, для кого Учение о Жизни представлялось иллюзией, а сам Учитель — лжецом и самозванцем. Сговорившись, эти злые люди заколдовали ближайшего ученика мага и тот, будучи под властью чар, предал своего Учителя. Молодого мага нашли, схватили, долго пытали и допрашивали, выпытывая секрет целительских способностей и умения очаровывать толпу. Но на все расспросы он лишь измученно улыбался и неизменно отвечал, что лишь сила любви сделала его тем, кем он является. Это и есть секрет.

На что злые люди саркастично смеялись и плевали ему в лицо. А потом — распяли. Маг умер, а через шесть дней воскрес и явился своим ученикам. Ученики посчитали воскрешение добрым знаком и с тех пор стали почитать мага как Бога. По всему свету принялись строить для него храмы, похожие на храмы Пречистой Воды.

И сейчас, глядя на два опаленных столба, Гведолин словно воочию увидела крест, на котором распяли того несчастного из легенды Терри.

А в голову лезли всякие неуместные мысли, наподобие тех, почему ведьм на сей раз решили привязать таким изощренным способом? Ведь до сих пор столб ставили один, без перекладины…

Ведьм боялись до суеверного ужаса в глазах. Никто не знал пределы их возможностей. Но вот что наверняка знал каждый: там, где появлялась ведьма, начинали происходить несчастья. А еще все знали, что ведьмы частенько выдают себя за целительниц. И пусть они лечат так, что любой доктор с образованием, шесть лет отучившийся в Академии, и в подметки им не годится. Люди боятся, а страх парализовывает не только тело, но и разум, заставляя обращаться к целительницам только в случае крайней нужды, тогда, когда пойди за помощью уже больше не к кому.

Целигельница… Все в работном доме уже знали, кто она такая. И с каждым новым днем, с каждой оплавившейся свечой, а особенно после таких, наводящих ужас зрелищ, Гведолин начинала все больше бояться, что однажды ее тоже примут за ведьму. И сожгут.

Мэла она нашла в псарне.

Парень все еще возился со щенком, которому три дня назад здорово попало от самого злющего козла во дворе. Мужчинам и мальчишкам работного дома самим, порой, приходилось прятаться, почуяв козлиную вонь и услышав надсадное «меканье». Мел давно предлагал зарезать вредную скотину, но козел был прекрасным производителем, и тетка Роуз не соглашалась ни в какую.

Этот щенок оказался либо особенно глупым, либо просто не успел вовремя убраться с козлиной дороги. Буйное животное с разбегу ткнуло его рогами, один из которых угодил прямо в глаз. Тот вытек и теперь гноился, вызывая мучительное воспаление и боль. Щенок отказывался есть и пить. И жалобно надсадно скулил.

— Если заражение попадет в кровь, он не жилец, — подняв голову и слегка прищурившись, сказал Мел. Осторожно погладил щенка по голове. — Посмотришь, Гвен?

Она села на корточки возле несчастного малыша, потрогала нос и уши.

— Не жилец. Чем ты промывал?

— Все перепробовал. Начиная с отвара ромашки и заканчивая даже… даже… — тут он замялся и покраснел, — собственной мочой.

— Отличное средство, — Гведолин не стала глупо хихикать, зная от бабки Зараны, что моча действует иногда лучше самых проверенных настоек. — Но ему не помогло.

От Мела разило перегаром. Обычно аккуратный парень, с волосами цвета спелого ореха лещины, желтыми, как у кота глазами и пытливым выражением лица, выглядел сейчас изрядно помятым и истаскавшимся. В волосах застряла солома, рубашка оказалось порванной и грязной. Похоже, он хорошо погулял на ярмарке и сегодняшнюю ночь провел прямо здесь, в псарне. Если заметят, ему придется худо.

— Не помогло, — горестным эхом отозвался он. — Можешь что-нибудь сделать?

Она могла. До сегодняшней ночи. Пока не исчерпала себя досуха, пытаясь вернуть к жизни Терри.

— Мел, я бы с радостью… но не сейчас.

Вот как ему объяснить? Смотрит преданно, ждет. За минувшую осень все они здесь оценили ее целительские способности. А ведь не верил никто поначалу! Особенно когда они с бабкой Зараной по вечерам перешептывались. Работники недоумевали — чему может научить полоумная старуха? Но той зимой убедились. Весной — поверили. Летом — заставили работать. Своя бесплатная целительница — разве не выгодное приобретение? Вот только и от основной работы ее никто освобождать не стремился.

Гведолин вспомнила, как однажды в начале весны за ней прислала тетка Роуз. Оказалось, нынешний теткин любовник — мясник Кверд, — вторую неделю мучается от затяжного запоя. Тетка потребовала сделать все возможное и невозможное, дабы Кверд не скончался прямо здесь, в работном доме, в ее комнате.

А Гведолин целый день за работой. Скудная еда. Пальцы ноют и горят, помня только шерстяную нить, которая все тянется, и тянется, до бесконечности. Она устала. Очень устала. А лечение требовало сил. И в случае с Квердом, как оказалось, одними настойками было не обойтись.

Любовник тетки Роуз медленно сгорал. Гведолин почувствовала это сразу, как только вошла. В предсмертном состоянии у людей менялась аура. У нее еще не всегда получалось точно определять состояние людей по аурам, как учила бабка Зарана. Но когда человек почти за гранью, такое сложно не заметить.

Сначала раствор соды с солью, как можно больше, чтобы промыть желудок. Затем — контрастное обливание. Тетка Роуз сама вызвалась тащить любовника. Ругалась сквозь зубы, но тащила. Гведолин помогала. Растереть. Снова напоить — особым зеленым сортом чая с лимоном. Влить как можно больше. Растереть виски мятной мазью. Но в случае Кверда этого было недостаточно. Он почти подступил к той черте, через которую никак нельзя перешагивать. Сердце отказывало. Чуда от Гведолин не ждали. Просто ясно дали понять, что ей будет очень и очень плохо, если Кверд умрет.

Она очень старалась. Пальцы не гнулись и не слушались. А ведь так важно, чтобы пальцы слушались. Они должны быть чувствительными, как и сами руки. Но восемь свечей за прялкой и еще две в хлеву, где она собирала шерсть после стрижки овец, почти не оставляли заядлому пьянице шансов.

Однако Кверд выжил. А Гведолин слегла на неделю. Даже шевелиться было больно, не то, чтобы вставать с постели. Мел таскал еду, уговаривал, тормошил. Она была бесконечно благодарна ему за заботу. Понимала, что он ждет чего-то еще, помимо благодарности, но дать ему большего так и не смогла.

Щенку она сейчас ничем не поможет. Да еще и головокружение вернулось. Совершенно некстати. Лишь бы кровь снова носом не пошла.

Сверчком за печкой скрипнула дверь в псарню. Тонкий детский голосок плаксиво спросил:

— Он не выживет, да?

Ладе было не больше семи. Маленькая, сметливая, проворная, точно дикая кошка, девочка привязалась к Мелу, как к старшему брату, и всюду ходила за ним хвостиком.

— Не знаю, Ладушка, — успокаивающе ответил Мел. Он тоже привязался к ней, как к сестренке, помогал с работой и позволял задавать бесконечную вереницу вопросов. — Но я сделаю все, чтобы он выжил.

Она вряд ли ему поверила. Знала, что Мел просто не хочет ее огорчать. Но ведь ягнята часто умирают. Она ходит за ними — кормит, поит, выпускает пастись летом. А зимой корма мало будет. Молока у овец — тоже. Ягнят, тех, что не жильцы, обычно еще живыми скармливали собакам.

— Ты щенка проведать или к снова Мелу? — беззлобно улыбнулась девчонке Гведолин. — Смотри, не наскучь своему рыцарю расспросами, мелкая.

Лада, глазки которой разом заблестели от ласкового ответа Мела, тут же потухли.

— Тетка Роуз велела вас разыскать. Тебя, Гвен, и тебя, Мел, тоже.

— Зачем? — в один голос спросили они, но тут же осеклись.

Поняли зачем. На ежевечернем обходе их недосчитались. Заметили, все-таки.

Что подумают? Ярмарка, праздник и счастливая ночь в объятиях друг друга. В работном доме не нужны отношения. Люди здесь — разменная монета, залог и гарантия стабильного производства. Считалось, что отношения с противоположным полом развитию производства никак не способствовали. Девушки начинают думать и мечтать. А если забеременеют да ребенка решат оставить? Какие из них тогда работницы…

Терри объявился через неделю. Бледный, худой и злой.

Лада, пришедшая за Гведолин, заговорщически поведала, что тетка Роуз не больно-то хотела отпускать ее, ругалась, ходила кругами по комнате, нервно двигала стулья. Не удивительно, особенно после последнего скандала. Но, судя по тому, что прогуляться ей все же разрешили, Терри надзирательницу убедил. Он умеет убеждать. А свиной окорок или звонкая монета действовали на Роуз лучше всяких уговоров.

Дешевый трактир, на вывеске которого красовалась полустертая надпись:

«Блэк Рейвн». И столик на двоих. Темный уголок зала, возле самой стены, но все равно не спрячешься. Люди снуют туда-сюда: торговцы, наемники, простые горожане, ремесленники, шлюхи. Длинноволосый менестрель облюбовал себе стул возле камина и что-то тихонько тренькал на расстроенном банджо.

— Как ты?

Терри заказал ее любимую мясную солянку с грибами в брусничном соусе и сидел, отрешенно ковыряя вилкой охряную жижу и, похоже, даже не собирался ее попробовать.

Злится. На кого? Лишь бы не на нее, потому что в последнее время у нее не осталось сил бороться еще и с этим.

— Хорошо.

Больше ничего добавить. Солянка в ее тарелке сейчас такая же, как у Терри — без вкуса и запаха. Но Гведолин упрямо подносит ложку ко рту, прожевывает и медленно глотает.

— Врешь, — Терри вдруг стукнул кулаком по столу так, что соляночный соус брызнул на солонку и перечницу, заляпал жирными каплями стол. — Ненавижу, когда врут. Ты не врала мне раньше. Что случилось, Гвен?

Много всего случилось, а рассказывать тяжело. Тем более ему — Терри вспыльчивый, отходит долго. С другой стороны, если не расскажет, какой она после этого друг?

Молоденькая разносчица, колыхая задом и бедрами, сновала мимо столиков, обслуживая клиентов, но больше норовя выторговать хорошие чаевые. Ей давали, покупаясь на белоснежную улыбку, обтягивающую юбку зловеще-алого цвета с рюшами по подолу, и вызывающее декольте. Не поймешь, то ли разносчица, то ли шлюха. А скорее всего и то, и другое.

Когда девушка в очередной раз проплывала мимо их угла, Терри поймал ее за кружевной передник. Дернул, притягивая к себе так, что еще чуть-чуть и оторвал бы. Но передник выдержал. Заигрывающе улыбнувшись, разносчица очень постаралась склониться над столиком так, чтобы ее прелести предстали в наиболее выгодном ракурсе.

— Что-то еще, господин Терриус? — томно проворковала она, позволив себе, словно невзначай, коснуться бедром Терриной руки.

Гведолин отвела глаза в сторону. Хотя… какое ей дело?

— Бутылку вина. Амарильское белое, двухлетней выдержки, пожалуй. Имеется?

— Для вас — найдется, — она еще раз вульгарно скользнула по нему взглядом и уплыла дальше.

— Ты ее знаешь? — как можно более равнодушно спросила Гведолин.

— Я с ней спал, — припечатал Терри. — И не один раз. Заметила, как она глазки мне строит?

— Сложно не заметить, — выговорила в ответ Гведолин заплетающимся от такой новости языком. Подумала про себя, что теперь нужно постараться и не подавать виду, будто ей это интересно. Потому что ей это совсем, совсем неинтересно.

Разносчица вернулась быстро. Принесла два высоких и не слишком чистых бокала. И уже потянулась, чтобы открыть бутылку — ведь если заказывали целую, да еще, похоже, дорогого вина, то открывать ее полагалось непосредственно перед клиентом, — но Терри остановил.

— Спасибо, Эмма. Дальше я сам, — отрезал он довольно холодным, для бывшего любовника, тоном.

На что девушка,пренебрежительно поджав губки, горделиво удалилась с видом оскорбленной добродетели.

Бутылку украшала запыленная соломенная оплетка. Похоже, вино и впрямь провалялось в погребе не один год и успело состариться. Узкое горлышко оказалось закупорено воском с оттиском винодельни, взрастившей виноград.

Терри с видом знатока колдовал над бутылкой. Специальным ножиком, оставленным разносчицей, вскрыл печать, поддел и медленно вытащил пробку, разлил по вино по бокалам.

— Твое здоровье, Гвен! — отсалютовал Терри бокалом. — Хорошее успокоительное и в сон после него не тянет. Твои шарики тоже, конечно, хороши. Но спать после них хочется — жуть! Я на утро голову от подушки не могу оторвать.

Гведолин, редко употреблявшая спиртное, осторожно попробовала. Багряная опалесцирующая жидкость оказалась одновременно и сладкой, и терпкой. С легкой горчинкой, оставляющей грустное послевкусие.

— Амарильский сорт винограда очень хлопотлив в уходе, — Терри сделал два глотка и отставил бокал, — поэтому такое вино всегда в цене. Знаешь, почему этот сорт так назвали? Нет? Слушай. Этот виноград растет в горах. А у горцев, как водится, много красивых поверий, но вот одно из них. Жила-была княжна по имени Мирра. И была она богата, умна и пригожа, но очень требовательна в выборе мужа. Претендентов на роль ее суженого было как зерен в мешке, но и среди них отыскался тот самый, единственный, милый ее душе и сердцу. И юноша, которого звали Амариль, отвечал ей взаимностью. Но княжна оказалась очень ревнива. Вбив себе в голову, что однажды Амариль непременно изменит ей, она начала пристально следить за каждым его шагом. Наняла шайку соглядатаев, шпионивших за юношей днем, и несколько наемных головорезов, карауливших юношу ночью. И так уморила она своего возлюбленного ограничением свободы, что тот начал усыхать, чахнуть и увядать в прямом смысле слова. И вот, в один прекрасный солнечный день не дошел Амариль несколько шагов до дома, упал на землю и умер. А через трое суток на том самом месте, где упал юноша, выросла виноградная лоза. Но такая скупая на плоды, что собирать урожай оказалось сущее мучение. Зато вино обладало неповторимым вкусом и ароматом. Оно и сладкое, как нерастраченная любовь Амариль, и терпкое, как необоснованная ревность Мирры.

Гведолин заслушалась. А заслушавшись не заметила, как выпила свой бокал.

Зря она. Ей хватило, чтобы опьянеть. Терри умел уговаривать. Или зубы заговаривать, как любили повторять бабки. И словно что-то лопнуло у нее внутри, порвалось, как перетянутая струна. И она принялась сбивчиво рассказывать…

О том, как умер щенок. Они лечили, как могли, но он все равно умер. И Лада узнала, но виду не подала. А Гведолин нашла ее плачущей в чулане под лестницей. Девочка рыдала, хлюпая носом и что-то лепеча о смерти. Все умирают — щенки, ягнята, козлята. И они тоже умрут. Возможно, этой зимой. Тетка Роуз ее пугает, говорит, если Лада не будет слушаться, зимой ее заберет к себе Эпидемия. И она боится теперь этой Эпидемии, потому что от нее не умирают быстро. А она хочет непременно, чтобы быстро, чтобы не мучиться…

О площади, на которой сожгли ведьм. Ее выворачивает от ужаса при мысли о том, что она может стать ведьмой. Бабка Зарана предупреждала — одна из тридцати знахарок становится ведьмой… при определенных условиях. А что за условия такие, не рассказала. Почему? Ведь если бы Гведолин знала, ей было бы легче, она могла бы избежать подобной участи. Или хотя бы попытаться. Она расспрашивала, но старая знахарка только твердила, что не к чему девушке такие знания. И что все у нее будет хорошо. Все будет хорошо, уверяла она…

И еще у нее нет сил. И ей плохо. И каждый день кажется, будто она неизлечимо больна. Вставать с кровати тяжело — все болит. Еле отрабатывает смену. Да, она чувствует себе так, с тех пор, как вылечила Терри. Нет, он не виноват, конечно. Она очень хотела ему помочь. Просто она не знала… Вернее, знала, но смогла вовремя остановиться. А теперь ей кажется, что она умирает, высыхает медленно, но верно. Как Амариль, наверное. Только вот вряд ли она в лозу превратиться. Скорее уж в ковыль — серую, невзрачную и никому не нужную траву-сорняк…

А Мел… он очень хороший. Добрый, отзывчивый. И все бы ничего, но ей теперь кажется, будто бы он не дает ей проходу. Ждет, что Гведолин ответит на его ухаживания. Хотя какие ухаживания? Случайные прикосновения, двусмысленные взгляды украдкой, приглашения прогуляться с ним в редкий выходной. И да, он ведь не слепой, знает, что Гведолин встречается с Терри. Они, конечно, не встречаются, вернее, встречаются, но не в этом смысле… Она так Мелу и сказала — с Терри мы, мол, не любовники. Тогда он стал приставать еще больше. А давеча — просто ужас! — краснея и заикаясь, предложил ей… предложил… в общем, замуж за него предложил выйти. А она? Она отказала, как же иначе. Мел ей нравится, но муж — это ведь нечто особенное, а что особенное, Гведолин и сама не знает…

И тетка Роуз… Когда-нибудь, наверное, Гведолин ее убьет. Нельзя так думать, но по-другому не получается. Она не оставляет ей выбора. Как будто нарочно подозревает ее во всем. Отчитывает. Оскорбляет. Унижает и наказывает. А недавно… Рассказывать? Да все равно уже начала. Она их высекла. Вернее, не так. Заставила Гведолин высечь Мела. А после Мел высек ее. Не хотел, но куда деваться — правила. Не хочешь — отправляйся на улицу. Обычное, в общем-то, наказание для тех, кто… хотя, ничего не было, конечно, ведь Гведолин была у Терри. А спина теперь ноет и болиг. Мел ей спину мазал, у нее мазь есть замечательная, от ран. А Гведолин мазала ему. Но это все Терри, наверное, не интересно, да и просто хватит…

— Хватит! — Казалось, еще немного, и фужер лопнет в руке Терри, а стенки его врежутся осколками в теплую мягкую плоть. — Это просто невыносимо! А этот Мел… я сам с ним поговорю. А не отстанет — убью. Вместе с этой вашей госпожой… с теткой Роуз, чтоб ее Засуха прибрала!

Он залпом осушил свой бокал. Налил еще, до краев. Выпил. Снова потянулся к бутылке.

Не надо было его так злить. Но сам же хотел, чтобы Гведолин рассказала. Она бы никогда не решилась так откровенничать, это все вино виновато. Которое, кстати, начало уже выветриваться. В голове прояснялось, а на душе становилось легче от того, что она поделилась с Терри своими страхами, обидами и переживаниями.

— Напьешься так! — Гведолин успела отобрать у него из рук бокал, правда жидкости в бутылке осталось уже на донышке. — И что мне с тобой с пьяным делать?

— Он не ответил, только икнул. А она добавила расстроенно: — Что мне вообще делать, Терри?

— Бежать. — Он с легкостью уступил бокал, по-простому приложившись к горлышку бутылки. — Но раньше весны не получится.

Менестрель решил, что на хлеб, а вернее, на пиво с закуской, пора зарабатывать, и перешел от унылого перебирания струн к решительным действиям. Первая баллада, про то, как война разлучила девушку со своим возлюбленным, сорвала шквал аплодисментов. Посетигели кричали и свистели, требуя спеть про рояль и свирель. Похоже, певца, а также его репертуар, хорошо знали в этой таверне.

Если нынче не мил вам никто,

А на сердце тоска и печаль,

Вы послушайте песню про то, Как влюбились свирель и рояль.

— Почему?

В том, что бежать вообще следует, Гведолин крепко сомневалась. Весь ее мир до сих пор состоял из работного дома, двух соседних кварталов и краешка леса, протянувшегося до той самой разлапистой липы. Сбережений нет. Читать едва-едва выучилась. На что они будут жить? И где?

Менестрель раздухарился. Подпевали ему уже хором.

И пускай был разбитым рояль,

И фальшиво играла свирель,

— Не горюй, милый друг, — он шептал нежно ей, Будем вместе с тобой, только верь.

— Что тут непонятного? — Терри снова приложился к бутылке, и когда оттуда ничего не полилось, сощурил один глаз и напряженно всмотрелся в узкое горлышко. — Сейчас самое благоприятное время. Начнутся холода, а вместе с ними — болезни, эпцдемии. Голод. Закрытые дороги из-за снежных заносов. Рабочих нанимают редко. Люди не стремятся покинуть насиженное место, пусть даже и хозяин их не

устраивает, и платят мало. Пережцдают зиму. А весной…

Шквал аплодисментов, сорванных певцом, заглушил доводы Терри.

Но она уже сама догадалась, что он хотел сказать. Весной все по-другому. Оживает и меняется природа и инстинктивно хочется изменить что-то и в своей жизни. Тянет к переменам — места жительства, работы, обстановки. Да и путешествовать куда приятнее вместе с ранним весенним солнышком, чем со стылой зимней пургой.

— Знаешь, на твоем месте я бы еще не один раз подумала. У тебя дом, любящие родители… Такие прекрасные пер-спек-тивы…

— Знаешь, — передразнил Терри, — хорошо, что ты не на моем месте. — Больше всего на свете я хочу свободы. А когда мне что-то не дают, предпочитаю взять это сам.

— И куда мы пойдем?

Терри ответил мечтательной полуулыбкой.

— У меня есть один приятель, мой ровесник. Мы познакомились еще мальчишками, здесь, в Мерне, на пристани. С тех пор дружим. Он — юнга на огромном фрегате, объездил полмира. Такого порассказать может — рот от удивления забудешь закрыть. В столице бывает примерно два раза в год. Но мы часто переписываемся. Как раз пред моей болезнью он прислал письмо, в котором сказал, что приедет в крупный южный город Крымень к середине весны и останется там до начала лета. И если я решусь, наконец, выкинуть — да, именно так он и выразился, — то, что давно уже собирался, он будет ждать меня там все это время. Написал, по какому адресу его можно будет разыскать. Обещал помочь найти работу.

— Он говорил про побег? Так ты и впрямь давно планируешь сбежать?

Возле камина снова послышались крики, толпа вокруг менестреля сгустилась.

Кто-то уже совал певцу кружку пива, чтобы промочить горло. И немаленькую, надо сказать, кружку. От трагических историй надобно было переходить к песням залихватским или совсем пошлым. И менестрель перешел. Тем паче, что после крепкого напитка такие песни исполнялись и веселей, и задорней.

— А ты все еще сомневаешься в моих намерениях? — изумленно спросил Терри, вертя в руках бутылку. — Приятель зовет меня каждый год именно в это время, когда фрегат, на котором он служит, несколько месяцев стоит в Крымене. И на этот раз я намерен принять его предложение. У меня ведь, — кисло продолжил он, — тоже ничего хорошего за последнюю неделю не случилось.

Могла бы и поинтересоваться. Гведолин стало ужасно стыдно, что не спросила. Сидела, изливала собственное горе, жаловалась на жизнь.

— Расскажешь?

Он иронично хмыкнул — менестрель пропел, как герольд обнаружил в кустах вместо прекрасной девушки, прекрасного переодетого юношу. Отставил пустую бутылку и принялся рассказывать.

— После твоего лечения мне стало лучше. Кстати, мать долго пытала меня, зачем я закрыл дверь на крючок. Ответил, что пребывал в горячечном бреду и ничего не помню. Поверила. А лучше мне стало настолько, что к вечеру того же дня, когда ты ушла рано утром, я, опираясь на перила, но все же самостоятельно, смог спуститься в гостиную. Мать возблагодарила Богиню. Папаша сухо промолчал. Родители вызвали доктора, который меня лечил, принялись пенять ему на то, что сильно напугал их, предвещая мою скорую кончину. Доктор, увидев мое состояние, и сам перепугался едва ли не до смерти. Чуть консилиум не собрал от удивления. Принялся осматривать, слушать, щупать, проверять пульс. Вырвал немало волос из жидкой бороденки, изрек, что случилось чудо, и торжественно удалился. — Терри придвинулся и наклонился ближе — пьяные наемники снова рукоплескали менестрелю, и гвалг из соседнего конца трактира сделался невыносим. — На радостях мамаша возьми и объяви, что свадьбу откладывать не стоит. И что мои родители, родители невесты и сама невеста, согласны. И что помолвка уже состоялась. Спрашиваешь, когда? Вот и я спросил. А еще спросил, почему они забыли спросить меня. Знаешь, что мне ответили? Оказывается, когда человек при смерти, возможно все: хоть свадьбу играй, хоть проводи обряд очищения от Засухи. А то, что я был почти без сознания, и свое согласие на эту помолвку подтвердить не мог, так это такие мелочи. Все и так знают: мы с невестой безумно любим друг друга. Представляешь? Да и семейный священник, брат Лин, подтвердил, будто помолвка состоялась по всем правилам…

В воцарившей перед следующей песней тишине Гведолин робко спросила:

— И когда свадьба?

Не нужно ей было спрашивать. Она заметила, как побелели костяшки пальцев Терриной руки, сжатой в кулак. Скрипнули плотно сжатые зубы.

— Никогда! — Бутылка с соседнего стола полетела в стену и разносчица, проходившая мимо, привычно увернулась. — Эмма!

— Что угодно, господин? — со спокойной обворожительной улыбкой откликнулась девушка, будто бы не ей только что летела в висок увесистая бутылка.

Терри покопался в кармане, пренебрежительным жестом сунул ей в руки монету. — Пойдем отсюда, Гвен.

***

Бриг готовился к отплытию.

Проверяли трюмы, еще раз пересчитывали и осматривали груз.

Шебко перевозил разносортные мелкие товары; особенно любил галантерею, пряности, специи, дорогие ткани и изысканные украшения. Гведолин подозревала, что в особых случаях даже контрабандой не брезговал.

На корме показался еще один юнга, который, не в пример первому, все еще пытающемуся побороть стихию и убрать снег, уныло сплюнул за борт. Этот совсем еще мальчишка. И на корабль, похоже, пошел потому, что деваться некуда. Судя по его угрюмому лицу можно было предположить, что бороздить морские просторы вовсе не мечта всей его жизни.

Гведолин облокотилась на борт. А может, в воду кольцо? И концы — в воду. Стылое озеро плескалось, ласково терлось об остов корабля. Из озера вытекала лишь одна полноводная судоходная река Сыть, поившая и кормившая несчетное количество городов и деревень, раскинувшихся по ее берегам. А дальше Сыть впадала в Лучезарное море. Шебко рассказывал — на рассвете кажется, будто поверхность моря покрыта слоем драгоценных камней… А переплывешь море — и вот ты уже на юге…

Подумала… и надела кольцо на безымянный палец левой руки.

Капитан сбежал не попрощавшись. Гведолин знала, что он ненавидит прощания.

А кто их любит? Благо, предлог сыскался более чем подходящий — запоздалый клиент готов заплатить круглую сумму за то, чтобы его груз взяли на борт в последний момент. Сейчас капитан с клиентом стояли на причале, яростно споря о размере фрахта.

Когда хлопнула дверь каюты, Гведолин даже не обернулась.

— Я готов, госпожа, — прогнусавил за ее спиной Кален.

— Ну, наконец-то. — Она отлипла от борта и направилась к трапу, мимоходом бросив взгляд на мальчишку — вид у него был понурый и бледный. Но через пару шагов остановилась, строго отрезала не оборачиваясь: — С завтрашнего дня будешь брать уроки верховой езды.

Зачем помощнику повара уроки верховой езды Кален понимал смутно. С тоской покосился на коновязь у причала — рыжий Хвощ и серая Мелисса дожидались седоков. Жеребец — клацая зубами в сторону всех прохожих, кобылка — замерев на месте, с умиротворением созерцая шумный портовый мир.

А Гведолин, спускаясь, подумала, что Шебко, наверное, прав: свидятся они еще очень и очень нескоро. Если вообще свидятся… В морях нынче неспокойно.

Она еще раз оглянулась на бриг — как знать, может и его не увидит больше?

Под бушпритом по-прежнему красовалась надпись: "Ненасытная".

Глава 13. Домашние хлопоты

Господин Карпентер не отпустил Ирму, так что домой Роанну отвез Кир-ша.

На прощанье старый слуга сунул ей в руки холодные желтые кругляшки.

Сказал, мастер велел передать еще денег: на лечение Варга и на продукты.

Роанна душевно попрощалась со старым слугой, так внезапно поведавшим ей про отца.

Зайдя в дом она, первым делом, заглянула в гостиную, чтобы проверить, как вели себя закадычные враги в ее отсутствие.

В комнате царил сумрак, окна оказались полузавешаны, а в стекла мерно барабанил неугомонный дождь. Вокруг витала неестественная тишина.

А все потому, что закадычные враги спали. Варг — на кровати, накрывшись с головой одеялом. Ноги, одна из которых в лубке, торчали наружу. Льен — на стуле, положив голову на Варгову подушку, а подушку — на стол.

С тонюсенький огарок она постояла, посмотрела, подивившись, с чего бы это мальчишки вдруг заснули посреди бела дня. Варг еще куда ни шло — выздоравливающий организм также нуждался в послеобеденном сне, как и маленькие, быстро устающие дети. Но Льен…

Пожав плечами, Роанна на цыпочках прошла мимо них, направившись в свою комнату — переодеться в домашнее платье.

Затем, по уже устоявшейся привычке, отправилась на кухню, не забыв тихонько прикрыть за собой дверь в гостиную. Гости гостями, а повседневных дел никто не отменял: разжечь печь, отскрести стол, натаскать воды. И готовить, готовить, готовить…

Но сегодня все валилось из рук. Пределом стала большая пузатая банка — ныне пустая. В ней хранилось варенье, которое они доели еще на прошлой неделе. Ударившись об пол, банка рассыпалась ледяной крошкой.

Пока Роанна стояла в недоумении, решая, что делать сначала — собрать крупные осколки руками или пойти за веником и совком, дверь в гостиную приоткрылась, и оттуда выглянул заспанный Льен.

— Что-то случилось? — спросил он, потирая глаза и сладко зевая.

— Ничего. Это просто банка. Разбилась. Спи…

Но сонное оцепенение уже слетело с лица ее маленького братишки.

— Я помогу убрать, Рон. Я сейчас.

Льен мышкой прошмыгнул в коридор, скрипнул дверью чулана, в котором Роанна хранила садовый инвентарь, а также принадлежности для уборки дома. «Щетку ищет, — подумала она и улыбнулась».

И ведь искренне помочь хочет, старается. Интересно, как бы сложилась ее жизнь, не появись в ней Льен…

Когда умерли родители, ей было десять.

Она не ела. Пила через силу и то только то, что вливала бабка. Бабка и забрала ее тогда после похорон — кричащую и бьющуюся в истерике десятилетнюю напуганную девочку.

Прошел месяц, другой, третий…

Роанна угасала. Бабка, будучи уважаемой во всей округе целительницей, пичкала ее успокоительными настойками и целебными порошками. Но никто, кроме Роанне да еще нескольких человек не знал, что бабка была еще и ведьмой. Казалось, только благодаря этому дару она умудрялась поддерживать в ней жизнь. Заставлять и внушать. Приказывала есть — она ела, заставляла спать — спала. Но дальше этого дело не двигалось. Мир перестал существовать и время для Роанны застыло.

А потом бабка привела мальчишку.

Он был маленький, взъерошенный и худой. Слуги перешептывались, что мальчишку надо отмывать в семи водах — такой он был грязный. С какой помойки притащила его хозяйка? Неужели он будет с ними жить? Сначала полоумная девчонка, якобы внучка, потом это недоразумение. Он же как зверек — дикий и необученный. Видно, госпожа решила открыть сиротский приют и собирает бродяжек по всей округе.

Шептались они недолго. Следующим же вечером бабка собрала всех слуг в одной комнате. О чем они беседовали Роанна не слышала, но спустя пол огарка слуги вышли бледные, молчаливые. Две горничные тут же собрали вещи и уехали. Уехал и молодой кичливый конюх, который при появлении мальчишки немедленно пригрозил, что если тот не заткнется, он отведет его на конюшню и выпорет хлыстом. Остальные разошлись — притихшие и задумчивые.

Меж тем маленький зверек лазил во все дыры. Ему было два и, как все дети в его возрасте, он ни огарка не умел усидеть на месте. Не в меру много ел и спал. А когда бодрствовал, пожилая нянька, приглашенная бабкой, сбивалась с ног, но не могла за ним уследить. Мальчишку попеременно обнаруживали то в кузнице, то в конюшне, то на псарне. И каждый раз он ухитрялся находить новые места для своих маленьких открытий. Частенько, набегавшись, засыпал в очередном неподходящем углу, так что искать, порой, приходилось долго. Иногда, обнаружить его не удавалось вовсе и тогда оставалось одно — доложить хозяйке. Та находила его мигом, безошибочно и сразу называя место, в котором тот прятался. Роанна уже тогда знала, что бабка ищет по ауре. Ведьмы видят ауры живых существ. Если бы Роанна была ведьмой, она бы тоже видела. Но она не ведьма, слава Воде.

В один из вечеров бабка привела к ней звереныша.

— Ты знаешь, кто это?

Роанна пожала плечами. Как обычно, ей было все равно.

— Его зовут Льен, и он твой брат.

Брат, надо же. У нее есть брат. А ей даже не интересно узнать откуда.

Бабка не умела и не любила долго рассказывать, поэтому бросила сухо:

— Твой двоюродный брат. Его мать умерла, а отец, Засуха его побери, вечно шляется невесть где. Теперь ты будешь отвечать за его сохранность и безопасность.

Роанна слабо улыбнулась — какая наивность! Обычно за бабкой не водилось привычки поручать кому-либо заведомо невыполнимые задания. Разве может Роанна следить за мальчишкой? Она и ложку себе до рта не донесет. И этот зверек ей не нужен.

Льена исправно приводили к ней в комнату каждое утро. Вместе с ним приносили игрушки. И оставляли. Мальчишка возился на полу, пыхтел себе под нос, пытаясь открутить лапу плюшевому медведю. Деревянную машинку на колесиках он разломан мигом, а медведь трещал по швам, но еще держался.

Когда игрушки надоедали, маленький зверек принимался за изучение обстановки. Все нижние ящики комода и секретера были обследованы им вдоль и поперек. Рассмотрев чужие вещи, он всегда убирал их обратно, что было невероятно странно для его возраста. Словно кто-то учил его как можно делать, и как нельзя.

Роанна обычно сидела возле окна и буравила пространство стеклянным немигающим взглядом. Ей было трудно сфокусироваться на чем-то одном или рассмотреть интересный предмет. Вещи вообще стали ужасно скучными.

Мальчишка играл один. Пару раз подходил и заглядывал в серые бездонные глаза страной замершей девочки, но, не находя там ничего любопытного, быстро утрачивал к ней интерес. Возможно, он и ее считал предметом обстановки. Вроде стола или стула.

Слуги уносили его только поесть. А после еды, по всей видимости, высаживали на горшок. Он никогда не пачкал штаны. Это тоже было совершенно нехарактерно для его возраста. Как и то, что мальчишка не говорил. Даже не лепетал. Не произносил ни единого звука, что пугало бабку едва ли не больше, чем само состояние Роанны.

С самых похорон Роанна не выходила из дома самостоятельно. На прогулку ее приходилось выводить, словно собачку на поводке. Этим занималась одна из бабкиных горничных, потому что самой бабке было некогда. Впрочем, как и всегда.

Но с тех пор, как к Роанне стали приводить маленького зверька, принудительные прогулки прекратились. Около недели они безвылазно просидели дома.

А про Роанну, казалось, и вовсе все забыли. Проносили еду, чистое белье, наполняли ванну. И только.

Впервые за все это время она ощутила некое подобие свободы и втайне скупо порадовалась про себя, хотя внешне не подала и виду, будто ей интересны подобные перемены.

Маленький зверек не убегал. Мальчик, облазивший весь дом и приводивший в ужас любого, кому поручалось за ним следить, тихо играл в ее комнате на втором этаже, ни разу не попытавшись толкнуть никем незапертую дверь.

Так прошла еще одна неделя. И утро каждого нового дня начиналось одинаково. До тех пор, пока мальчишка не обнаружил бабочку.

Она была шоколадная с павлиньими переливающимися глазками на крыльях. Ранняя — весна только вступала в силу, — и от этого немного сонная. Бабочка сидела на самом краешке карниза, наслаждаясь солнцем и явно не торопясь улетать. За ней было удобно наблюдать через распахнутое настежь окно.

Мальчишка бабочкой заинтересовался. Залюбовался. Стараясь не дышать, он подтащил табуретку, пыхтя при этом от натуги. Табуретка лязгала по полу ножками, издавая отвратительный звук. Но бабочку это не смутило. Затаив дыхание, медленно двигаясь, чтобы не спугнуть ее, мальчишка влез на табурет и высунулся из окна. Бабочка лениво расправила крылья, греясь на солнце, и давая рассмотреть себя со всех сторон. Чем мальчишка и занимался, стоя на табуретке и бессознательно раскачивая ее.

Раскачивание, естественно, привело к плачевному результату: табуретка покачнулась, отъехала в сторону и резко завалилась вниз. Маленький зверек попытался удержать равновесие. Но, поскольку оконный проем был низок, и табуретка оказалась с ним почти вровень, мальчишка не соскользнул на пол, а упал животом на подоконник, отчаянно цепляясь за него руками, чтобы не выпасть вниз.

Позже Роанна так и не смогла понять, зачем она сделала два молниеносных шага к окну, схватила мальчишку за шкирку и втащила в комнату.

После этого случая, она стала за ним следить. Вот он раскачивает дверцу шифоньера — не слетит ли та с петель, не придавит ли? Вот он выдвигает ящики секретера — как бы не прищемил себе пальцы. Вот он спотыкается о своего неловко раскорячившегося медведя — как бы не упал, не поставил шишку или, не приведи Вода, не разбил себе лоб.

А спустя несколько дней, когда мальчишка толкнул незапертую дверь и вышел из комнаты, Роанна, не раздумывая, отправилась за ним…

— Жалко банку, красивая была. И полезная, — расстроенно произнес Льен, сметая осколки метлой из березовых прутьев.

— Жалко, — подтвердила Роанна, — к тому же, это была самая вместительная банка.

— А если бы она тебе на голову упала? — вдруг принялся ворчать ее маленький братишка, становясь, сам того не замечая, удивительно похожим на бабку, когда ее одолевали приступы нравоучения. — И о чем ты только думаешь, Рон?

Она помолчала, водя пальцем по древесному узору стола, затем ответила нехотя:

— О дознавателе.

Льен застыл.

— О чем? To есть, о ком?

Метла и совок с осколками остались на полу. Льен подошел к Роанне, сел напротив, упер локти в стол и положив подбородок на ладони. Уставился на нее, потребовал:

— Рассказывай.

И этой своей позой он так напомнил бабку, что Роанне стало жутко. Бабка, когда собиралась внимательно кого-то выслушать, тоже застывала неподвижно и буравила рассказчика немигающим взглядом, так что человек чувствовал себя словно на допросе.

— Ты знаешь, что люди в деревне считают меня ведьмой. — Она подождала реакции Льена, но тот только кивнул. — Поэтому я подумала… да, пусть Ирма вызвала дознавателя без спросу, но так действительно будет лучше, она объяснила мне, что…

Но Льен запальчиво перебил:

— Зачем ты согласилась, ну зачем? — Он вскочил и заходил по кухне, наматывая круги вокруг стола.

— Так нужно. Ирма говорит, закон сейчас вышел, всех целительниц проверяют. Это обязательно, понимаешь?

— А не врет твоя Ирма?

— Нет, вряд ли. И потом, чего ты так переполошился? Уж не думаешь ли ты, что я уже…

— Нет, конечно! — Льен остановился внезапно, так что чуть не налетел на совок с осколками. — Рон, что ты такое говоришь? Просто не нравятся мне эти дознаватели, они такие странные и страшные. Помнишь, к бабке ходил один, так она после этих осмотров еле на ногах держалась?

Роанна помнила. Молодой мужчина, с резкими чертами лица, от которого пахло порохом и полынью. Она знала, что у бабки на руках имелось заключение, выданное верховным Мернским дознавателем. В бумаге значилось, что бабка действительно являлась целительницей с незначительной склонностью к ведьмовству, что характеризовалось потенциальными спонтанными выбросами энергии, способностью видеть ауры, степенью отклонения от нормы и так далее и тому подобное. Вот из-за этой степени, вернее, из-за ее высоких показателей, бабка, по предписанию верховного дознавателя, раз в три месяца подвергалась обязательной проверке.

Проверки действовали на нее плохо. После них она жаловалась на мигрень, упрямо поджимала губы, отказывалась от помощи и запиралась до конца дня в своей комнате.

— Кажется, его звали господин Стоун, — Роанна поморщилась, вспоминая — Неприятный человек. Я старалась не попадаться ему на глаза, но несколько раз мы сталкивались то в дверях, то во дворе. Как вспомню его взгляд — мурашки по коже. Но ты же знаешь, кто наша бабка на самом деле. И мы должны быть благодарны за то, что он выдавал ей фальшивые документы и раз за разом сохранял ее тайну. Ведь если бы о ней узнали, костра ей было бы не избежать…

— Вот и бабка вечно твердила, что ты слишком вос-при… Как там дальше?

— Восприимчивая. Это значит, все близко к сердцу принимаю, — пояснила Роанна.

— Я пройду проверку, обязательно. Ради тебя. И себя. Ради спокойствия всех жителей в деревне…

— …будь они неладны, — закончил Льен.

Роанна усмехнулась: маленький братишка уже и рассуждает, и ругается как взрослый.

— Не все здесь такие уж противные, Льен. Некоторые и добрые, и учтивые.

— Если ты про господина Карпентера, я согласен. Он добрый и учтивый, — искренне сказал Льен. — Как съездила, кстати?

Роанна почувствовала, как кровь приливает к лицу от воспоминаний.

— Хорошо, — как можно более спокойно ответила она. — У господина Карпентера прекрасный дом, замечательная мастерская и… — она замешкалась, понимая, что Льену вовсе не к чему знать, чем именно занимается Ирма. А еще ей почему-то было неловко вспоминать восторженный, поглощенный работой взгляд хозяина дома. Но у нее была другая, не менее интересная новость. — Представляешь, человек, работающий у мастера, знал моего отца!

Льен присвистнул.

— Да ладно! Быть не может!

— И мне до сих пор не верится! Но Кир-ша, так зовут этого слугу, и впрямь был знаком с отцом и много мне про него рассказал: как они познакомились, как жили потом, что отец делал после окончания университета. Даже о том, как отец встретил маму! Невероятно, правда?

— Да уж, — внезапно безрадостно сказал Льен, — повезло.

— Эй, — она потянулась к брату через стол, взяла его ладони в свои, сжала сочувственно. — Ты чего?

— Я про своего отца почти ничего не знаю. А про мать — и подавно. Так что повезло тебе.

Роанна знала про отца Льена не больше его самого. Бабку всегда было трудно разговорить, хотя они и старались какое-то время. Потом бросили, поняли — бесполезно. Насколько бабка любила свою дочь — мать Роанны, настолько, казалось, презирала сына — Льенова отца. Роанна видела его однажды, еще когда родители были живы. Они часто гостили в бабкином поместье и в один из вечеров в дом, прямо в гостиную без стука вломился высокий человек. Длинный, одежда болталась на нем, как на вешалке, нечесаные космы вихрились до плеч. От него разило перегаром и сладким тошнотворным запахом немытого тела. Роанна с матерью поспешили скрыться в другой комнате, не в силах вынести вонь и намечающийся скандал. С человеком остался отец и бабка, прибежавшая на крики слуг о том, что в дом пробрался вор.

Вторжение продолжалось недолго. Бабка и человек кричали друг на друга так, что слышно было на всю округу. Отец старался их успокоить, но, видимо, не преуспел.

Вскоре хлопнула дверь, послышался лай собак. И все смолкло. После этого случая бабка не показывалась семье на глаза вплоть до самого отъезда.

С тех пор этот человек не появлялся в усадьбе ни разу. Многим позже, когда Роанна уже выросла, бабка нехотя обмолвилась парой слов о том, кем был тот пришлый незнакомец, но совершенно не сочла нужным объяснить, почему у них такие отношения.

— Зато у тебя есть сестра, верно? — ласково улыбнулась Роанна.

— Ага, — доверчиво улыбнулся он в ответ, — хорошо, что ты у меня есть.

В соседней комнате скрипнула кровать, и сухой голос досадливо бросил:

— Ей, у меня тоже есть сестра, если вам вдруг интересно!

Роанна посмотрела на Льена, еле удерживающегося от насмешливого фырканья. Встала, приоткрыла дверь в гостиную.

— Ее зовут Лия, да? — спросила Роанна, подойдя к Варгу. Пощупала лоб, проверяя, нет ли жара, потянулась осматривать ногу.

— Да. — Мальчишка наблюдал за ее действиями настороженно, вздрагивая от каждого прикосновения. — Она у нас немного… чудная.

А ведь она ее вспомнила. И имя, и внешность. Видела ее мельком то в деревне.

С виду сестра Варга казалась лишь немногим моложе Роанны. Маленькая, смуглая, темные волосы чуть ниже подбородка, торчат смешным ежиком. Сказочный эльф, а не девушка.

Роанна поправила одеяло и, продолжая осмотр, посмотрела на Варга в упор.

— Вот как? Почему же она чудная?

О девице из семейства Карпентеров и впрямь судачили в деревне, перешептываясь потихоньку с соседями. Но Роанна, прекрасно знавшая цену досужим сплетням, предпочитала узнавать обо всем из первых рук.

Варг замялся и закусил губу. Наверное, сболтнул лишнего, и теперь не знает, как выкрутиться.

— Это… сложно объяснить. В нашей семье к ней относятся настороженно, но не обижают. Потому что она такая… она… тьфу, да какая теперь разница. В общем, странная. Сама при встрече увидишь. У нас в семье… как бы это сказать… довольно прохладно к ней относятся. Все, кроме Ачи. Братец в ней души не чает. И она его обожает, чуть что не по ней — мигом ему на шею вешается. Знает, что он ни в чем не может ей отказать.

— Ачи очень добрый, — встрял Льен, только вернувшийся с кухни — похоже, подметал оставшиеся осколки. — Разве может он кого-нибудь обидеть? Тем более сестру!

— Ха, говоришь так, будто всю жизнь его знаешь, Мелкий, — оскалился Варг. — Ачи скользкий, как рыбья чешуя, и просто так к нему не подступишься. Но пыль в глаза пускать любит, этого у него не отнять. И рука у него тяжелая — не раз меня порол.

Роанна подумала, что зависть и ревность у Варга к старшему брату налицо.

Хотя, если подумать… и не такие отношения в семьях бывают.

— Значит, было за что пороть, — как можно уверенней произнесла она.

— Когда было, а когда и не было, — с неприязнью протянул Варг и ехидно посоветовал: — А ты к нему в гости чаще приезжай, может, узнаешь, что он за человек. — Он потянулся, с наслаждением наблюдая за тем, как вытянулось лицо Льена при этих словах. — Слушай, Роанна, а когда мне вставать можно будет?

Наглый мальчишка упрямо называл ее на «ты» и по имени. Хорошо еще, что ведьмой теперь не кличет, разговаривает нормально и не плюет сквозь зубы, как при прежних встречах.

— Зависит от твоего старшего брата, — спокойно, глядя ему в глаза, проговорила Роанна, — которого, как мы уже успели понять, ты не слишком ценишь и любишь.

— Мне у него что, разрешения спрашивать? — возмутился Варг. — Ты же лекарка, при чем тут Ачи?

Смотреть на него теперь было и смешно, и грустно. Казалось, Варг так боялся попасть под влияние старшего брата, что делал все ему наперекор. И если бы Арчибальд действительно запретил Варгу вставать, тот встал бы все равно, лишь бы сделать назло.

Роанна, проглотив горькую усмешку, не зло ответила:

— И как же ты ходить собрался, бестолочь? Господин Карпентер обещал сделать тебе костыли. Завтра к утру. У него срочный заказ, нужно доделать работу. Но ради тебя он постарается, все ночь будет пилить и строгать. — Она укоризненно посмотрела на мальчишку, но тот отвел взгляд. — Подождешь до завтра-то?

Варг досадливо хмыкнул. Снова придется зависеть от старшего братца. Хотя… когда последний раз он что-то для него мастерил? Еще в детстве. Ладно, пускай на сей раз хоть на костыли расстарается. Тем более, недолго Варгу осталось терпеть эту снисходительность и покровительственное отношение.

Ведь скоро, совсем скоро он будет полностью свободен.

Глава 14. Пожар

— Как сидишь-то, неслух! Ты ж так… Ах, чтоб тебя, Засуха!

Кален снова упал. Мелисса не скидывала специально, просто водилась за ней дурная привычка — на галопе она резко останавливалась и замирала, как вкопанная. Всадника от такого маневра резко бросало вперед, на шею лошади. Привыкшие да сноровистые удерживались, Кален же всякий раз падал.

Конюх Зарий — жилистый коренастый мужик, стоял в центре небольшого импровизированного плаца, устроенного во дворе, прямо напротив конюшни. Зарий сам засыпал участок земли опилками вперемешку с навозом из денников. Разрыхлил граблями — получился неплохой грунт, на котором лошади не грозило поскользнуться даже в морозные дни.

В этот грунт Кален и упал. На сей раз — лицом. Мягко, конечно, но обидно. Он никак не мог взять в толк, зачем хозяйка приказала обучать его премудростям верховой езды. И бедный Зарий весь извелся, хоть и виду не подает. Выискался ученик на его седую голову, нечего сказать. Хозяйка пригрозила через неделю лично проверить успехи нового помощника повара. Хозяйки Кален боялся еще больше, чем серой кобылы, поэтому из двух зол предпочел выбрать меньшее.

— Экий ты все-таки дурень, — Зарий не кричал и разъяснял все понятно. За это Калену и нравился. — Не на бревне, чай, упражняешься! А животика эта особливая, мирная, но малясь с придурью. Ты ж как разумеешь: едешь и ждешь, что она тормознет сейчас, а кобыла, чуя такой настрой, не преминет им-то и воспользоваться. Умная она — диво. Ажно страшно — разве что только мысли не читает.

Кален поднялся. Стряхнул с волос навозные опилки, сплюнул — и в рот набились. Неторопливо двинулся ловить Мелиссу, делая вид, что направляется вовсе не к ней.

Но кобылка и не думала убегать. В очередной раз полез в седло, думая, что Захар раздухарился не на шутку. Как начнет философствовать — не остановишь. А тот продолжал:

— В седле держишься — будто на кол тебя посадили! Думаешь шо, приятна кобыле спина твоя деревянная? Спина лошадиная ласку любит. Да обращение бережное. А не чтоб всякие дурни по ней задами каменными елозили. Помнится, божиня Воды Пречистой, когда мужа себе выбирала, так баяла: замуж за того пойду, кто подскажет как уважение моей кобылицы огненной заслужить. Да сделать так, чтобы только одну меня она слушалась. Одни советовал: «Бей ее кнутом — слушать будет». «Боятся, но не уважать, — ответствовала божиня, — не пойду за тебя замуж». «Подкорми ее сахаром да хрусткими соляными сухариками, — советовал второй». «Разбалуется, но слушать не будет, — снова молвила божиня, — не пойду за тебя замуж». Долго она мужа выбирала, все были не те советы и наставления. Наконец, посол прибыл иноземный. В шутку и у него спросили, а он ответил: «Рай есть на спине у лошади». А по вере иноземной рай — обитель душ праведных, самых верных и честных. А значится, спина-то у лошадей — священное место, почитай. Беречь и лелеять его надобно. И потому верхом ездить — это тебе не картошку полоть, тут умение надобно, которое у иноземцев искусством зовется. Так и молвил посол — «искусство верховой езды». Последовала совету божиня. Кратка и послушна стала ее кобылица огненная. Хоть сродственники и против были, а вышла божиня за посла иноземного. Да и удался их брак — в любви и согласии жили не тужили.

Занятно рассказывал Захар. Кален заслушался. Расслабился, перестал думать и напрягаться, готовясь к следующей остановке. И — чудо! Кобылка и впрямь пошла увереннее. Даже в галоп поднялась с охотой. Правда, хватило Калена на два круга — как подумал про спину, так снова она у него деревянная сделалась.

— Бестолочь! — Конюх не кричал, но голос его, от природы звонкий, было слышно из любого места плаца. — Ты на качелях-то в детстве качался? Раскачивать умеешь?

Качался. И раскачивать сам научился. Интересно только, причем тут качели…

— Так от на галопе, чтоб задом о седло не биться, раскачиваться надобно, качели те самые представляя, — поучал Зарий. — Да, не ленись, не ленись, Кален, Засуха тебе в задницу!

Заучив его таким образом, задергав себя и уморив Мелиссу, конюх смилостивился. Махнул рукой — цди, мол, на конюшню. Только Кален знал, что и там после занятия дел будет по горло: расседлать, растереть, накрыть попоной, задать сена, выждать, напоить…

Убрались они с плаца вовремя — повалил крупный мокрый снег.

***

Зима в этом году выдалась на редкость снежная. Унылая.

Зиму Гведолин не любила. Как можно ее любить, когда зимы здесь, на севере, студеные, и почти все зимнее время она проводила в стенах работного дома. На улицу выходила редко. Потому что не было у нее ни шерстяной шапки, ни полушубка, ни сапог на меху. А в ее драном плаще — холодно. И башмаки, разве рассчитаны они на мороз?

Тоскливые дни потянулись. Работа выматывала. Заболевших было много, а тетка Роуз все твердила одно — лечи. Конечно, Гведолин и сама лечить была рада, да где ж справедливость, если ее и от прялки ненавистной никто не освободил?

А потом зима долго не хотела отступать…

Весна уже давно должна была вступить в свои права. А Терри словно бы и забыл про побег. И Гведолин не расспрашивала. Ей хватало и того, что как только она заговаривала о его семье или невесте, глаза у Терри становились темными, злыми. Он замыкался в себе, и после из него невозможно было вытянуть ни слова.

Зато этой зимой у них появилась одна тайна на двоих — библиотека. Про то, что скопление книг называется библиотекой, разумеется, рассказал Терри. Гведолин решилась привести его на чердак однажды рано утром, пока весь работный дом пребывал в дремотном оцепенении. Наверное, по достоинству оценить ее находку мог только такой прилежный ученик, как он. Она не ошиблась — при виде библиотечного «богатства» глаза Терри в изумлении расширились и он, казалось, позабыл обо всем на свете.

Выдергивая очередную книгу — пыльную, со слипшимися пожелтевшими страницами, — Терри лихорадочно принимался ее перелистывать. Затем откладывал на низенькую табуретку на трех ножках. Порой, он забывал ставить книгу на место, и Гведолин шипела сквозь зубы: а вдруг кто заглянет на чердак? Надзирательница, например. Увидит, что книги не в порядке, начнет допрашивать всех, кто живет в доме. И ведь не отцепится, пока до правды не докопается. А тетка Роуз очень до правды охочая…

Но Терри оказалось сложно унять, пока он не перелистал и не пересмотрел почти половину библиотеки.

— Да ты хоть знаешь, что тут собрано? — восторженно спросил он, вытирая пыльные руки о собственные штаны. Гведолин знала, что подобную небрежность он мог допустить лишь в минуты сильных душевных волнений.

— Э… книги? — не найдя, что ответить, предположила она очевидное. Да и потом, кроме справочников по ботанике, другие фолианты Гведолин интересовали мало.

— Книги. И большая часть из них — запрещенные.

Вот как. На чердаке Водой Пречистой позабытого работного дома кто-то прячетзапрещенные книги.

— А по ботанике — тоже запрещенные?

— Скорее всего. Ты когда читала, ничего необычного не заметила?

Заметила. Правда, не сразу обратила внимание.

В справочнике «Классификация растений империи Антерра» содержалось множество незнакомых названий. А картинки были одна другую чудней. На одной из страниц Гведолин обнаружила строение папоротника с указанием царства, раздела, классификации растения. Там были нарисованы корни и… цветы. Ведь даже безграмотный деревенский мальчишка или такая вот, как она, нищая девчонка, знают, что папоротники не цветут. Но в справочнике цветы нарисованы… Маленькие, алые соцветия, формой напоминающие лилию. Что это? Плод чьего-то расшалившегося воображения? Иначе как тогда объяснить такие странности? Эх, а ведь серьезная, казалось бы, книжка…

Меж тем Терри выглянул с полки очередной фолиант — «Астрономические наблюдения гл. княжеского звездочета Ю. Стара». И, недолго думая, засунул себе под куртку.

— Да верну я потом, Гвен, не смотри так, — оправдывающимся тоном сказал он, заметив, что Гведолин в очередной раз смотрит на него с укоризной. — Сюда уже сто лет никто не ходит, ты подумай, зачем кому-то эти книжки? Вероятно когда-то их собрали, на чердак закинули, хотели сжечь, а потом про них забыли. А тут же… тут настоящее сокровище спрятано! И грех будет, если им никто не воспользуется.

Грех будет, если кто-то увидит, что на чердак постоянно ходят, вздохнув, подумала Гведолин. На грязной лестнице уже четкая дорожка появилась от следов.

Эта книжка выпала сама. С самой верхней полки. Терри потянул за корешок «Большого географического атласа» и вместе с ним стянул, похоже, прилипшую к нему обложкой книжку. Атлас он успел подхватить вовремя, а книжка упала прямо ей в рук. Небольшая, легкая и… теплая.

Как книга может быть теплой? На чердаке не топят, окна инеем занялись. Даже паутина — и та замерзла. А книжка, вот чудно, будто живая. Весь верхний ряд книг казался словно закопченным и Гведолин оттерла подолом копоть с обложки и с переплета. Прочла по слогам выписанную затейливыми рунами надпись на корешке: «Ведьмовство. Практическое руководство».

Ее словно кипятком ошпарило. Вот ведь зараза, сама к рукам липнет! Ей еще сегодня сон приснился нехороший о том, как она становится ведьмой. Проснулась в поту и с криком.

— Что там у тебя? — оторвавшись от созерцания атласа, спросил Терри.

— В-вроде про ведьм, — она деревянными руками протянула ему злополучную книжку. — Уйдем отсюда, Терри, мне… мне возвращаться надо.

Терри, мгновенно прочитав название, возмущенно фыркнул.

— Возвращаться ей. Скажи лучше, что просто испугалась. Оттого, что тебе в руки падают книги, ведьмами не становятся.

— Если бы только книга…

— А что еще? — едко осведомился он.

— Знаки, — горестно проговорила Гведолин. — Знаки повсюду. Люди на них не обращают внимания, но я…

Она закрыла глаза, вспоминая…

Больных в начале зимы оказалось много — сезон, эпидемии. Но никто не умер. Пока. А еще у нее появилось понимание. Видя человека, она теперь четко могла назвать болезнь и необходимое для лечения лекарство. С пугающей точностью могла определить, выздоровеет человек или нет. А еще она видела ауры почти у всех, и от этого е все чаще становилось жутко.

Как ей удалось вырастить плесень? Целители не могут такого. Она знает, бабка Зарана рассказывала. Тут силища нужна немалая и годы практики. А еще бабка приговаривала, будто у Гведолин постоянная яркая аура и неплохой потенциал для… Тут бабка замолкала, а расспрашивать дальше было страшно. Что такое «по-тен-циал» Гведолин не знала, спросит позже у Терри, а вот аура… Аура не может быть слишком яркой всегда. Это противоестественно. Она как маячок — плохо человеку — темнеет, хорошо — светлеет. Но яркая? Постоянно?

После ее лечения Терри встал на ноги в этот же день. И это после того, как ученый доктор вынес вердикт — он не поправится…

А ведь были еще сгоревшие ведьмы, вряд ли случайно попавшиеся ей на глаза на площади. Сны, в которых Гведолин становиться ведьмой. И в довершении всего, ей в руки падает эта книга…

Рука сама потянулась погладить корешок — теплый, приятный на ощупь. На чердаке холодно и о книгу хотелось погреться. Приложить к обложке ладонь, перевернуть страницу, прочесть…

Книгу вырвали у нее из рук самым нещадным образом. Терри взял ее ладони в свои, принялся аккуратно растирать ласковыми неторопливыми движениями.

— Совсем окоченела, — подышал на них, отогревая, хотел сунуть себе за пазуху, но Гведолин не позволила, — вот и мерещится тебе всякое. Ладно, давай так. Я эту книжку с собой прихвачу, ознакомлюсь на досуге. Если там ничего страшного нет, тогда и тебе дам почитать. Ты мне доверяешь?

Мог бы и не спрашивать. Гведолин была уверена, что и своей матери, если бы она у нее была, оно не доверяла бы так, как ему. И что он в ней нашел? Она же обыкновенная, серая мышка. Полно таких. Сначала думала, ему интересно с ней возиться — учить читать, правильно держать перо, выводя буквы, постигать географию, изучать астрономию, корпеть над математикой, увлекать новыми играми, рассказывать о научных открытиях. Она видела, что Терри мясом не корми, дай только кого-нибудь поучить. Вот и пошел бы в школу преподавателем…

Когда он выздоровел, ей показалось — хотя нет, такого, конечно, не может быть, но тем не менее, — будто Терри отрабатывает долг. За то, что его вылечила. Невозможно не заметить, что после болезни он натянул на лицо хмуро-кислую маску, будто лимон проглотил. Возможно, он ведет себя так из-за обстановки у него дома: ссоры с родителями, подготовка к мнимой свадьбе… А может дело все-таки в ней, в Гведолин? Даже если так… она ему верит. Безоговорочно. Целиком и полностью. Наверное, так нельзя, но она решительно ничего не может с собой поделать.

— Доверяю.

На том и распрощались. Терри забрал книгу и ушел домой, сказав напоследок, что сегодня его ждет незабываемая ночь в обществе «Практического руководства по ведьмовству».

Этой ночью она была легкой. Легкой и невесомой, как пушинка. И странно — отчего бы это? Никогда ей не было так хорошо, как сейчас. Она шла — и люди расступались перед ней в толпе, убирались прочь с дороги. Чувствовали что-то? Конечно, как же иначе. Все они, смеявшиеся над ней раньше, презиравшие ее, безграмотную нищенку, теперь чувствовали ее силу. Ее невозможно было не увидеть, не ощутить, не пропустить через себя, склоняясь от восторга, дрожа от ужаса.

Огонь, вода, земля и ветер. Стихии, не подчинявшиеся прежде никому. Никто не мог с ними совладать. А она — могла. Теперь могла.

Звуки и те слышались иначе. Резче, четче.

Вот дождь барабанит по карнизу. Сильный ливень. Слишком громко. Нет, не дождь. Это старьевщик катит по улице свою тачку. У тачки разболтались колеса, и от этого ее швыряет и бьет по мостовой.

Бам-трям-бам…

— Проснись…

Зачем? Просыпаться не хочется. Ведь тогда все снова станет как прежде. Кем она была раньше? Каплей воды в океане. А сейчас она — сам океан. И горный воздух, и раскаленная лава, и чистый родник, и красная пустыня, и выжженная степь. Она сейчас — целый мир. Разве можно от такого отказаться? Лишь бы старьевщик не мешал. Почему он до сих пор не уходит? Гремит и гремит своей тачкой, чтобы его Засуха прибрала!

Бам-бам-бам…

— Проснись… Проснись!

Неимоверным усилием воли Гведолин заставила себя открыть глаза. И не поверила им, думая, что попала из сна в сон.

Дым был повсюду. Прогорклый воздух заполнял легкие, на грудь давил тяжелый булыжник. Веки, едва открывшись, тут же смыкались вновь. Она принялась тереть их и не прекращала до тех пор, пока слезы не хлынули из глаз, смывая остатки грез и нагнетая неотвратимость реальности.

По карнизу барабанит град. Град? Сейчас конец зимы. В это время года града в Мерне не бывает…

За стеной послышался грохот, что-то рухнуло. С треском распахнулась входная дверь и рухнула тоже. В спальню ворвался огненный столп.

Гведолин обдало жаром так, что показалось — кожа сгорела до самых костей.

От боли она проснулась окончательно. Во сне не бывает так больно. Так страшно и жарко. Так бывает, только когда случается…

Пожар.

Все еще не веря в происходящее, она повернула голову. Огонь подобрался к соседней кровати. Там Агата. Точнее — была Агата. Пламя уже опаляло ее бездыханное тело, лизало волосы, обугливало лицо.

Гведолин металась от кровати к кровати. Тормошила, толкала, кричала, срывая голос, кусая губы до крови. Знала, что бесполезно — все в этой комнате мертвы, все до единого. Но не могла остановиться и металась все равно. Если бы теплилась хоть какая-то надежда, если бы их еще можно было спасти… Но как она не пыталась разглядеть ауры еще недавно мирно спящих людей, тех, с кем она делила кров и работу, их не было видно. А без ауры человек не живет.

Они умерли легко — заснули и не проснулись. Надышались во сне едким дымом, выделяемым при горении. Повезло. Все лучше, чем сгорать заживо.

Оторвав полоску ткани от простыни, Гведолин плеснула на нее воды из кувшина для умывания, закрыла нос и рот, связав концы повязки на затылке. Затем упала на четвереньки, почти уткнувшись в пол. Внизу меньше дыма — она помнит, Терри рассказывал, как нужно вести себя при пожаре.

Почему она проснулась? Одна из всех, спящих в общей женской комнате?

Почему не отравилась душным горелым дымом?

Что же делать? Думай, Гведолин, думай…

Думать не хотелось. Умереть проще. В голове витали обрывки мыслей, за которые она пыталась уцепиться всеми оставшимися сипами, ухватить, не отпускать. Получалось плохо. Особенно назойливо маячили осколки воспоминаний о каком-то выходе… Выход… какой выход? Она должна вспомнить… Кажется, кто-то сказал, что выход есть всегда. Кто это был? Когда? Неважно. Теперь уже неважно. Она должна, нет, просто обязана найти выход.

Нужно бежать. Но куда? В дверь нельзя. За ней полыхает, как в жерле Засухи. Окно! Но до него еще нужно добраться, преодолев огненную полосу. Затем открыть, а дальше? Третий этаж — высоко. Спрыгнуть? Если и выживешь, останешься калекой…

Некстати вспомнился сон, из которого назойливый голос выдернул ее в это жуткое пекло. Ведьма? Ладно, чтоб вам всем…

Очень хотелось пигь. Губы растрескались, в горле пересохло. А ведь во сне она могла быть всем, чем пожелает… Во сне она была болтливым родником. Рокочущим водопадом. Ласковым морем. Стремительным цунами. Какой замечательный был сон… Жаль, что так быстро кончился.

Женщины, лежавшие на кроватях, занимались пламенем одна за другой. И вещи. Рядом лопнул масляный светильник, Гведолин едва успела увернуться. Казалось, горели даже жестяные тазики для умывания.

Все, хватит… Нужно дойти до окна. Попробовать прорваться сквозь пламя.

Ее действия казались ужасно медленными, руки ватными, голова окутана дымом, глаза слезились так, что ничего не было видно. Будто во сне она встала, оттолкнула ногой горящий стул, голыми руками отбросила начавшую валиться на нее полыхающую портьеру. Голыми руками! Нет, она точно не выживет. Даже если дойдет до окна, спрыгнет и не свернет себе шею, умрет от ожогов.

Почему она до сих пор жива? Здесь душно и жарко, как в общественной бане на соседней улице, куда они ходили мыться каждую неделю. Тогда огонь в парильной комнате почитался за благо, они смеялись, плескали ковшик студеной воды на раскаленные угли. Те шипели и плавились. И раскалялся жар…

Жар раскалялся.

По мнению Гведолин, она давно должна была превратиться в обугленную головешку. Но странное дело — по мере того, как она продвигалась к окну, пламя словно отступало с ее пути. Касалось рук и ног, жалило, нещадно кусало, но не набрасывалось так, чтобы навсегда упокоить ее здесь, в маленькой общей спальне ненавистного работного дома.

Вот она дошла до окна, вот дернула вечно заедающую створку. Та с треском распахнулась, выплюнув на далекую мостовую ненадежно держащееся стекло. Внизу послышался его треск. Лишь бы не задело никого ненароком…

О чем она только думает? Но раз думает, значит еще жива.

В комнату ворвалась колючая прохлада зимней ночи. Гведолин высунулась из окна, вздохнула и закашлялась.

Жива. Третий этаж. Ночь. До рассвета далеко. Внизу отчаянно жестикулирует руками горстка зевак из соседних домов.

Стоят, волнуются. Но не торопягся тушигь пожар. Даже пожарной брички не видно! Вот если бы у знатного горожанина дом загорелся… У доктора или судьи. Или монетный двор полыхнул… Верно, живо бы примчались, вызвали пожарную команду. А работный дом — мелочь, пускай горит синим пламенем, не жалко.

Времени на раздумье не было.

Гведолин решительно влезла на подоконник. Зажмурилась. И прыгнула.

— Гляньте! Человек спрыгнул!

Сильный удар не подарил вожделенного забвения, как она надеялась. Что-то хрустнуло, и боль заполнила собой целый мир.

Неловко повернув голову набок, сморгнув слезы, застилавшие глаза, она увидела, как с треском и неимоверным грохотом обвалилась крыша работного дома, погребая под собой маленькое окошко из которого она только что выпрыгнула

Она зажмурилась. Глаза больше открывать не хотелось.

Чьи-то руки принялись ее ощупывать. Дышать было тяжело, а стало еще хуже.

В рот и нос залилось что-то холодное. Обжигающе холодное. Она закашлялась, задыхаясь — ребра отозвались острой болью.

— Голову, голову ей подыми, — услышала она старушечий скрипучий голос, — да смотри, куда льешь, дуралей! Хлебанеть еще, да не в то горло.

Вода, это просто вода. Гведолин пила жадно. Захлебывалась, кашляла, стонала. Дышала и не могла отдышаться.

— Одеяло тащи, вишь, девка в сорочке одной, почитай, что голая. Вода Пречистая, чай, не лето на дворе!

Ее укутали. Растерли виски едкой мазью. Мятной, похоже. Она даже попробовала навскидку определить состав — всегда так поступала с незнакомыми лекарствами. Привычка, не изменившая ей даже сейчас.

Послышался перезвон колоколов, шум подъезжающей пожарной брички. Поздно. Что теперь тушить? Гведолин хотелось верить, что хотя бы сарай, курятник и псарня уцелели.

Вместе с домом сгорели цветы липы, засушенные на зиму. Цветы, собранные в тот день, когда она познакомилась с Терри… Травяные сборы, некоторые из которых — особенно ценные, она составляли еще с бабкой Зараной. Целебные мази, спрятанные в подвале. Библиотека на чердаке… Запрещенные книги, старые прялки…

Как много воспоминаний. А ведь когда-то она позволяла себе наивно мечтать, как обрадуется расставанию с ненавистным пристанищем.

Ее подняли, положили на что-то мягкое, понесли. Шум пожара и гомон толпы становились все дальше и дальше. А тело… странно, но она перестала его чувствовать. Боли почти не было. Пустая голова. Пусто… Леденящее кровь чувство оцепенения.

Наверное, она все-таки умирает. Иначе, почему стало так легко? Как в том странном сне, оборвавшемся, когда она очнулась посреди задымленной комнаты. А может, она все-таки спит? Гведолин ухватилась за эту мысль как за последнее, еще вполне живое и возможное воспоминание. Конечно, просто спит. Сейчас проснется, умоется ледяной водой с застывшей сверху корочкой льда. Пусть студеная вода унесет остатки кошмара, навеянного Ночной кобылой — мороком, приходящим во сне. Поговаривают, страшная участь ждет того, кто отважится посмотреть на белую кобылицу. Увезет она душу человека в унылую бескрайнюю пустыню, где нет Воды, а стелется лишь пыльная вечная Засуха…

— Вот так, вот и молодец, девонька. Открой глазыньки. А той чаго удумала — помирать!

Она попыталась. Перед глазами стоял молочный туман, в котором виднелось расплывчатое темное пятно, снующее туда-сюда мимо чего-то невыносимо яркого. Такого яркого, что из глаз потекли слезы.

— Как же ж повезло тебе, горемычная моя! Ни косточки, почитай, не сломано. От диво ж!

Пятно ходило, маячило. Приближалось и удалялось, дребезжа надтреснутым старушечьим голосом.

— Пожарищу-то был! Люди бають. Громыхнуло знатно, говорять, крыша просела. Вовремя ты спрыгнула, девонька, ай вовремя. Ваших-то, почитай, и не осталося никого в живых… Одна еще, правда, выжила, тож горемычная…

«Одна… кто же?»

— Надзирательница ваша, степенная женщина.

«Тетка Роуз?»

— Госпожой Роуз зовут, кажись. — Голова у Гведолин болела крепко, а вот зрение, понемногу, начало улучшаться. — Ей-то свезло велико, вашей надзирательнице.

«Кто бы сомневался!»

— Она в псарне заночевала, когда пожарище приключилася.

«Тетка Роуз — в псарне? Чушь какая… Она и днем туда ходить брезговала».

— Этим-то и спаслася. Еще ж, вроде как, муженек ейный живехонек, хоть и не ночевал дома в ту ночь растреклятую…

«Муженек? Это Кверд-то? И когда успел муженьком стать… А обидно, что именно они не сгорели. Плохо, нельзя так думать, но… Нет в мире равновесия».

— Ты, девонька, поди, свидеться с ними хочешь? Они от хотять! Прям, горять, говорят, от желания, обнять свою подопечную единоспасенную!

«Скорее уж задушить в объятиях».

— Вот поправишься, позову, от как есть позову. Встретитесь, горемычные.

Бабка сунула Гведолин в зубы холодный ковш. В горло помимо воли полился горький и чуть солоноватый раствор. Календула, зверобой, укроп. Сок алоэ, капля эфира лаванды и валерианы. Различает. Хоть это успокаивало.

А бабка-то — целительница. Конечно, вряд ли к Гведолин дипломированного доктора бы приставили.

— Где… — губы не слушались, звуки не хотели складываться в слова, — где я?

— Молчи, что ты, что ты, девонька, — старушка подсела на краешек кровати, — говорить тебе вредно покедова. А лежишь ты, почитай, как есть, в приюте Водицы Пречистой, что при храме, за околицей.

Храм Пречистой Воды! Белокаменный, с резными статуями, колоннадой и барельефами со сценами из жития пречистых дев… Да нет, этот храм в городе, в самом центре на Имперской площади стоит. А она — в приюте, который при храме числится. Приют расположен за городской стеной. Потому что бедняки и нищие, которых свозили сюда со всей округи, не должны своим болезным видом нарушать спокойствие горожан. С паперти храма их, конечно, не гоняют. Но и пришлых не любят. Там все места свои, хлебные, прикормленные. Давно раскупленные. Остальным — место в приюте. Здесь не подадут медный тори, но кусок черствого хлеба с водой всегда найдется.

***

Темнело. За окном рано сгустились сумерки. Началу зимы на юге присуща крайне странная погода: то снег вперемешку с дождем, то мороз настолько крепкий, что на небосвод в ясный вечер любо-дорого поглядеть — звезды рассыпаются алмазной крошкой, приветливо подмигивая всем, кто осмеливался поднять вверх лицо.

Кален ввалился в общую кухню как раз к ужину. Даже вымыться не успел, чтоб конский дух отбить. Успел выучить — после отведенного для еды времени в поместье не кормят. А он боялся стащить что-нибудь с кухни даже несмотря на то, что он — помощник повара. Огар-ла строгий. Увидит — немедленно госпоже доложит. И тогда одним мытьем тарелок уже не отделаться.

Кален был ужасно голоден. Аппетит у него всегда отменный, а после верховых упражнений кушать хотелось до головокружения и черных точек перед глазами.

За самым длинным столом было шумно. Люди, служившие в усадьбе, ели, пили, смеялись, обсуждали события за день, рассказывали новости, делились сплетнями.

— Эй, Кален, сколько раз сегодня упал?

— Фу, наверное, раз пять, иначе бы от него так не несло навозом!

— Да нет, два раза, не больше. Ты глянь, он, вроде, бодрячком сегодня!

Отвечать не хотелось, но ведь не отстанут же.

— Три.

— Я же говорил! — Ману рассмеялся, кивнув находившимся за столом. Он был немногим старше Калена, с кожей, цвета печеной груши, смоляными волосами, приплюснутым носом и глазами-щелочками. Типичный представитель народа Сагарских степей. — Ну, где мои денежки?

Выходит, они на него ставили? Неудивительно. Чего от них еще ожидать? Вон старый Баль — рыжий и конопатый, словно подрумяненный на сковороде блин, — три медяшки выгребает. А Салька — длинный как жердь с торчащими во все стороны соломенными волосами, — целых десять. Перед Ману выросла внушительная горка. Да он, похоже, весь банк огреб, пройдоха!

— Да уж, парень, оставил ты меня сегодня без выпивки. В кабак хотел пойти, а теперь вот, — Баль досадливо вывернул карманы, демонстрируя всем стертую изнанку и дыры, — шиш!

— И правильно, пить меньше будешь, — Ману деловито ссыпал денежки в поясной кошель. — А проигрывать надо уметь!

Калену было не до их разборок. Утка, запеченная с черносливом и рисом, оказалась диво как хороша. Он уплетал ее молча, думая о том, что кормят здесь не в пример лучше его прежних хозяев. Роскошно даже кормят. Повар Огар-ла, у которого он ходил в помощниках, слыл настоящим мастером. Сказываю, будто у иноземного стряпчего учился. Потому рецепты изобретал — ложку проглотишь. Вот, вроде, известное блюдо готовит, а как добавит своих приправ для вкуса и запаха, так кушанье сразу заморским деликатесом становится.

На кухне Калену доверяли простую работу: перебрать чернослив, выпотрошить утку, промыть рис. А дальше над приготовлением блюда колдовал сам Огар-ла. На глазок отмерял специи, трясся над ними, как казначей над златом. Кален как-то раз сунулся помочь, но живо был водворен на место — морковью заниматься. «Вот как научишься тонюсенькой соломкой морковку шинковать, — повторял повар, — тогда и к основному блюду подпущу. Все расскажу, покажу, что умею. А до тех пор — ни вздумай!»

Проклятая морковь ему уже по ночам начала сниться…

Немного набив желудок, Кален принялся жевать медленнее, с чувством, смакуя каждый кусочек. Оторвав, наконец, голову от тарелки, он окинул взглядом огромный стол. Отметил, что хозяйки сегодня не видно. Обычно она ела вместе со всеми в общей зале, не разделяя слуг и господ. Это ее странная прихоть действовала на нервы гостям усадьбы, изредка останавливавшимся здесь на пару дней или на ночь.

От прислуги Кален узнал, что не в характере хозяйки менять свои привычки для успокоения чьих бы то ни было нервов или угождая чьим бы то ни было интересам.

— А где госпожа? — словно невзначай осведомился Кален, когда с уткой было покончено, и он с наслаждением тянул домашний сливовый компот. — Ни разу не видел, чтобы она ужин пропускала.

— Что-то и я такого не припомню, — Ману довольно погромыхал медяками в кошеле.

Салька заговорщицки пригнулся к центру стола, зашептал:

— Мне Марта утром проболталась, будто хозяйке нездоровится. Говорит, кипятком случайно обварилась в этой своей комнате. Снова, наверное, опыты какие-то, будь они неладны, проводила. — Склонившиеся головы со знанием дела закивали, будто прекрасно, в отличие от Калена, понимали, о чем идет речь. — Так вот с утра из комнаты и не выходит.

Баль слегка присвистнул, вероятно, прикидывая масштабы трагедии.

— Сильно? — отчего-то тоже шепотом спросил Кален. Вспомнил, как у девчонки из трактира, где он работал прежде, от ожогов кожа полопалась, волдырями покрылась.

— Да чего ей сделается, ведьме, — повысив голос, дурашливым тоном отмахнулся Салька, откинувшись на спинку стула так, что чуть не упал. — Они говорят, сами себя неплохо лечат!

Кален закашлялся, подавившись компотом.

— Ведьме?!

— А ты не знал? — Ману рассмеялся с остальными, панибратски хлопая Калена по плечу. — Вот хозяйка нам досталась, а? Да не бойся, она своих в обиду не дает. Привыкай.

Глава 15. Незваный гость

— Добрый день, госпожа.

Роанна вытерла руки, перепачканные в муке, о передник. Настороженно посмотрела на подтянутого мужчину в годах, стоящего на пороге. В руках он держал небольшой дорожный саквояж.

— Добрый.

— Меня зовут Джаред Рин, я — профессор Мернской академии наук, доктор, практикующий целитель и еще…

— Я знаю, кто вы.

Дознаватель. Среднего роста, с узким хищным лицом, на котором отчетливо проступают веснушки. Тонкие бескровные губы, ясные хризолитовые глаза, выдающийся вперед подбородок с ямочкой посредине.

— Если вам сейчас неудобно, зайду позже, — сухо отчеканил профессор. — Но имейте в виду, мое время расписано по минутам. Через пару дней я должен снова быть в столице.

— Нет, что вы, проходите, пожалуйста. Я не знала, что вы наносите личные визиты, поэтому немного растерялась. Я думала, мне придется ехать в город…

Человек прикрыл за собой дверь, снял шляпу, под которой обнаружился ворох кудрей цвета меди, вперемешку с сединой. Повесил плащ на гвоздь, оставшись в добротном шерстяном сюртуке и шганах — вещах, которые обычно не надевают в дальнюю дорогу. На дознавателе они гляделись дорого и солидно, будто он приехал вовсе не в деревню, а намеревался читать лекции на кафедре в столичной академии.

В маленькой кухоньке было тесновато и немного сумрачно, несмотря на раннее утро. Мальчишки еще спали, а Роанна только-только поставила тесто для пирожков, когда в дверь постучал незваный гость. Конечно, она не успела ничего прибрать, потому стол был завален яичными скорлупками, усыпан мукой и заставлен посудой: кувшином с молоком, горшочком со сливочным маслом, сахарницей, солонкой, перепачканной в тесте деревянной ложкой.

— Располагайтесь, пожалуйста, — указала она на кухонную табуретку. Затем, вспомнив что-то, озадаченно спросила: — Господин Рин…

— Можете называть меня профессор.

— Я не слышала, чтобы подъехал экипаж, профессор. Неужели вы пришли пешком?

— Люблю ходить пешком, — ответил он, принюхиваясь и раздувая тонкие ноздри.

— Из Гвида? — охнула Роанна, подозрительно косясь на его ничем не перепачканные брюки.

— В Гвиде я нанял экипаж, разумеется. Но, как только мы подъехали к деревне, моему взору открылись такие изумительные просторы, что я не смог удержаться — отпустил извозчика и решил пройтись. Спросил, где ваш дом у первых встречных.

Вас здесь хорошо знают.

Еще бы они не знали.

Профессор снова с шумом вдохнул воздух. Прищурился, произнес:

— Моя домохозяйка готовит отличную сдобу. Думаю, у вас выходит не хуже.

— Вы же с дороги! — всплеснула руками Роанна, принялась поспешно убирать со стола. — Верно, проголодались? — У меня остался хлеб, правда, вчерашний, сама пекла. А еще есть мед, масло, яблочное варенье.

— Может, у вас найдется кофе? Никак толком с утра проснуться не получается.

Бабка любила кофе, пила каждое утро, умела приготовить его разными способами. И Роанну научила. Хотя Роанне никогда не нравился этот напиток — горькая гадость, как только ее пьют? Сварить кофе не было проблемой, вот только..

— У нас нет кофе. Мы просто… — она замялась, подбирая слова.

— Не можете его себе позволить? — закончил за нее дознаватель, меж тем оглядывающийся по сторонам и, похоже, оценивающий убогую обстановку дома. — Извините, не подумал. Тогда чай?

— Чай — с удовольствием. — Скинув яичные скорлупки в ведро для мусора, Роанна виновато улыбнулась: — Только воды нет. Я сейчас принесу, обождите немного.

C утра было пасмурно. Сбросив домашние тапки, надев сапоги и плащ, Роанна подхватила ведро и направилась к колодцу во дворе.

Ворот, как всегда, шел туго и цепь противно скрипела. Из-за этого ей обычно с трудом удавалось поднять полведра — половина выплескивалась по пути наверх.

Сейчас она крутила холодную железную ручку и думала, как это будет. Каково это, когда тебе заглядывают в душу? Копаются там, словно черви в грядке? Отыскивают и видят то, о чем, возможно, человек и сам не подозревает, не догадывался. Больно ли это? Страшно ли?

Страшно. Ей очень страшно, хотя она старается вида не показывать. И возвращаться обратно не хочется. Да, она понимает — пройти проверку необходимо. Твердит себе, что ничего плохого не случится — ее осмотрят, подтвердят, что она не ведьма, выдадут документ. Ведь очень важно, когда есть документ, подтверждающий, что ты вовсе не…

Рука сорвалась, соскользнула с волглой холодной ручки, и ведро полетело обратно в колодец.

Роанна выругалась. Ругалась она редко, но сейчас можно. «Соберись, — мысленно внушала она себе, — совсем раскисла, нельзя же так, в самом деле!»

За скрипом ворота она не расслышала шагов. Вздрогнула, когда горячие большие ладони накрыли ее — замерзшие и холодные.

— Разрешите, помогу?

Не нужно было оборачиваться, чтобы опознать бархатный баритон еще одного незваного гостя — господина Арчибальда Карпентера собственной персоной. Посторонившись, Роанна убрала руки с железной ручки. Мастер ловко перехватил ее, начал крутить, поднимая ведро. Ворот, сопротивляясь, заскрипел еще противнее, чем обычно, но ведро поднялось почти полным.

— Наверное, его просто нужно смазать, — зубы у Роанны предательски стучали.

Она тряслась, не зная, от чего больше — от холода или от страха. Еще и господин

Карпентер некстати пожаловал. Зачем он явился так рано?

Тут взгляд ее упал на палки, которые мастер прислонил к яблоне. Что это? Ах, да, ведь он обещал сделать костыли для Варга, а сейчас принес их. Как она могла забыть? Совсем раскисла от встречи с дознавателем.

— Его нужно заменить. Видите? — указывая на деревянный вал, на который наматывалась цепь, мягко принялся объяснять мастер. — Здесь трещина. Неизвестно, сколько он еще выдержит.

— Спасибо. Заменим, обязательно, — сухо ответила Роанна так, что и дурак бы догадался — она скажет что угодно, лишь бы отстали.

Мастер дураком не был.

Роанна попыталась поднять ведро, но господин Карпентер оказался быстрее.

— Да что вы, в самом деле, — зашипел он, выхватывая ручку у нее из рук, легко поднимая ведро и направляясь к дому. — Я донесу. А вы, пожалуйста, захватите костыли! — сказал он, не оборачиваясь.

Поднявшись на крыльцо мастер уже хотел было открыть дверь, когда Роанна догнала его, легко взбежала по ступеням, торопливо выговорила:

— Спасибо, господин Карпентер, вы мне очень помогли. Дальше я сама.

Мастер, явно не ожидавший, что его попытаются так быстро спровадить, опешил.

— Льен просил показать, как управляться с рубанком.

— Брат еще спит.

— Хорошо, но мне нужно узнать, правильно ли я подогнал костыли по росту.

— Варг спит тоже.

— Вообще-то, я рассчитывал хотя бы на чай, — похоже не зная, что еще предложить, наконец, бесцеремонно заявил он.

— Давайте в другой раз.

— Что же, в другой, так в другой, — зло отчеканил господин Карпентер. Но развернуться не успел — дверь приоткрылась и из-за нее высунулась рыжая голова профессора.

— Время, госпожа, время! Куда же вы пропали? Бросьте эту затею… — Но, увидев господина Карпентера, он осекся на полуслове. Затем глаза его сверкнули удовлетворением и узнаванием. Хмыкнув, профессор запальчиво произнес: — Арчибальд, ты? Надо же — легок на помине!

Мастер с таким же нескрываемым изумлением рассматривал профессора. Хмурил лоб, брови, щурился и, наконец, воскликнул:

— Доктор Рин? Профессор? Вы-то что здесь делаете?

Они кинулись пожимать друг другу руки, затем обнялись, смеясь, и похлопывая друг друга по спине.

— Право слово, — господин Карпентер тряс руку профессору, словно не решаясь с ней расстаться, — вот уж никак не ожидал вас здесь увидеть!

— Отчего же? — Профессор высвободил руку и разглядывал мастера с нескрываемым благодушием на лице. С трудом верилось, что совсем недавно это лицо казалось таким суровым и надменным. — Сам-то, погляди, куда забрался! В глуши дом себе прикупил, отшельник ты этакий!? Наслышан, наслышан.

— От кого же наслышаны, профессор, позвольте поинтересоваться?

— От кого? Интересуется он, видишь ли… Расскажу. Позже. Приютишь старика на пару дней? Гостиницы в этой дыре днем с огнем не сыскать…

— О чем речь! С радостью! Но скажите…

— Господин Карпентер, доброе утро! — На крыльцо сквозь полуприкрытую дверь боком протиснулся Льен. Заспанный, в тоненькой льняной рубахе и калошах на босу ногу. — Вы принесли мне рубанок? Будем строгать? Я вчера полдня по чертежу, который вы мне дали, деталь выпиливал. Трудно было, но сделал! Показать? Представляете, я… ой…

Тут он заметил незнакомого мужчину и замолчал, смутившись.

— Ну-ну, не стесняйся, — подбодрил профессор. — Какой любознательный паренек! Вероятно, ты Льен, да?

— Да… — растерялся тот. — Вы меня знаете?

— Ирма про вас писала, — профессор кивнул Роанне. — Всего пару строк, но достаточно, чтобы сложилось представление.

Господин Карпентер с Льеном переглянулись.

— Ирма? Писала вам, профессор? — мастер задумчиво посмотрел куда-то вдаль. — Так значит, вы приехали на… осмотр? Я слышал про новый закон. Вы ведь все еще дознаватель, верно?

— Верно, мой мальчик, верно. И здесь я именно поэтому. В первую очередь. А во вторую — я искал тебя.

— Меня? — удивленно протянул господин Карпентер. — Ничего не понимаю. — Он растерянно оглянулся на Льена с Роанну. — Но не смею больше отвлекать вас от дел. Надеюсь, вечером вы уделите немного больше вашего драгоценного времени найденному «отшельнику»? — Забрав у Роанны костыли, он вручил их к Льену. — Это для Варга. Передашь?

— Конечно… — слегка обиженно процедил тот. — Значит, сегодня урока не будет?

— По всей видимости — нет, — ответил мастер. Повернулся к Роанне: — Загляну на днях, проведать брата.

Профессор присвистнул.

— Твой брат у госпожи Хипл? Варг или Сид?

— Варг, — ответила Роанна за мастера. Он сломал ногу, а я, как вы наверняка знаете из письма Ирмы, целительница. Теперь я занимаюсь его лечением.

— Час от часу не легче, — взъерошил рыжие с проседью кудри профессор Рин. — Как же так вышло?

— Вечером расскажу. Долгая история, — отмахнулся господин Карпентер. — Но раз уж вы здесь, профессор, прошу, осмотрите и его тоже. За ценой не постою, сами знаете.

— Ах, мой мальчик, ты ничуть не изменился. Все так же печешься о деньгах. Не в них счастье, уж поверь.

— Возможно, — сухо ответил мастер. — Но иметь их все же не лишнее. Буду ждать вас, профессор. Мой дом совсем недалеко: поднимитесь вверх по полю, возьмете немного левее до опушки и уткнетесь в забор. Я бы предложил прислать за вами экипаж, — хитро прищурился мастер, — но, уверен, откажетесь — помниться, вы любили ходить пешком.

— И все еще люблю, — добродушно улыбнулся профессор.

— До свидания, госпожа Хипл, — слегка поклонился мастер хозяйке дома. Кивнул помрачневшему Льену.

Но не успел он спуститься с крыльца, как профессор окликнул:

— Постой, Ачи! Если ты не занят, я хотел бы попросить тебя остаться.

Остаться? Роанна не ослышалась? Неужели вот так просто незнакомый человек распоряжается, пусть еще не в ее доме, но на крыльце?! Что же она за хозяйка, раз уже не решает, кого пускать за порог?

Она хотела упереть руки в бока, но вместо этого сунула их под мышки, отогревая. Зато взглянуть прямо в глаза рыжему наглецу холод ей не помешал.

— Позвольте мне самой решать, кого приглашать в дом, а кого — нет, господин профессор.

— Прощу прощения за своеволие, госпожа Хилл, но помощь уважаемого мной Арчибальда необходима. Я объясню, почему. Но сначала, ради Воды, давайте зайдем в дом. Если вы заболеете, мне придется вас лечить, а я сейчас, видите ли, ужасно, занят.

— И хотя моим мнением никто не поинтересовался, — произнес мастер, берясь за ручку, открывая дверь и пропуская их обоих вперед, — я не против помочь. Если только профессор Рин объяснит, что нужно делать.

Только в доме, греясь возле пышущей жаром печки, Роанна осознала весь ужас происходящего. Ее собираются осматривать при господине Карпентере! Немыслимо. Нет, такое нельзя допустить. Она почти не слышала, как дознаватель рассказывал что-то про произвольные стихийные выбросы, про то, что Льен маленький и не удержит, а сам он сегодня без помощника. Так что им очень повезло, что Арчибальд заглянул, иначе пришлось бы Роанну связать, а профессор в первую очередь — доктор и не любит проявлять насилие по отношению к своим пациентам.

Профессор говорил и говорил, доказывал, жестикулировал, но она видела только желтые язычки пламени, слышала только треск березовых поленьев…

— Рон, с тобой все в порядке? — тревожно заглядывая ей в глаза, спросил Льен. — Это ведь хорошо, что мастер останется, да?

— Хорошо? — обычно такая спокойная и рассудительная, Роанна вскочила на ноги, нахохлившись воинственным бельчонком. — Что же тут хорошего? Конечно, вы, доктор, — она кивнула профессору, — каждый день осматриваете пациентов, господину Карпентеру… тоже не привыкать! Но я… в общем… я не готова к тому, что меня будут разглядывать двое мужчин!

Воцарилась тишина. Мастер с профессором Рином переглянулись. Первым хмыкнул в кулак Арчибальд, а доктор сделал вид, что стирает что-то под носом, но затем оба они, не удержавшись, рассмеялись.

— Вы что же подумали, — у профессора кожа от смеха пошла пятнами, как это часто бывает у рыжих или светловолосых, — что я буду осматривать вас голой?

— А разве нет? — смутилась Роанна.

— О, Вода Пречистая, за что мне это! — он сосредоточился и все-таки смог сдержать улыбку. Уже более спокойно произнес: — Нет, разумеется. В этом смысле работа дознавателя несколько отличается от работы доктора. Раздеваться не нужно, госпожа Хилл, не переживайте. — Тут профессор взглянул на все еще ухмыляющегося мастера и возмущенно фыркнул. — Ачи! А ты-то что?! Неужели тоже так подумал?

— Да, — просто ответил тот.

— Ну, кто бы сомневался! И не стыдно тебе?

— На обнаженную женщину можно любоваться бесконечно долго, — сказал мастер уже без тени усмешки. — Женское тело подобно сосудам, которые с виду похожи, но стоит приглядеться — увидишь разницу. Это искусство. Оно прекрасно и совершенно. Иначе обнаженные скульптуры и барельефы не украшали бы храмы Воды.

Каков наглец! Но если подумать, в чем-то он прав…

Роанна отвернулась к огню. В голове навязчивым мотыльком билась неудобная мысль: господин Карпентер при всех заявил, что хотел бы видеть ее обнаженной. Стыд, да и только.

— Ачи, сходил бы ты в бордель, — раздался грубо-насмешливый голос из гостиной комнаты. — Сам знаешь, там такими прелестями можно любоваться пока деньги в кошельке не переведутся! А у тебя золотых тори достаточно…

— Варг, — перекрикнул его мастер, повышая голос, — помолчи! Выпорю’

— Да уж конечно! Одни угрозы от тебя, а толку никакого. Ты сходи, сходи, может, девку новую найдешь для натуры. Ирма у нас, поди, осоловела на вольных хлебах. Может, ей обратно, а? Там хоть задницей работать надо, а не жир на ней наращивать!

Мастер, недолго думая, в два прыжка очутился в соседней комнате.

— Ах ты, щенок! Ты что себе позволяешь в чужом доме? Снова за старое? Я оплачиваю твое лечение! Я покрываю твои грязные делишки! Я слежу, чтобы мать к тебе не бегала каждый день, в конце концов! Чего ты добиваешься? — Он навис над Варговой кроватью как хищник над добычей. — Чтобы мать тебя лечила? Кудахтала над тобой целый день, как наседка? А потом вы грызлись друг с другом, как дворовые псы? Ну, давай, отнесу тебя домой. Хочешь?

Варг побледнел, и лишь бы не смотреть в глаза брату, отрешенно переводил взгляд на Роанну, Льена, профессора Рина, вошедших в комнату вслед за мастером. Затем пролепетал, заискивая и так тихо, что Роанна едва расслышала:

— Нет, Ачи, не надо. Ты… прости. Я не подумал. Пусть мать… не приходит. Я хочу домой, очень, но…

Доктор Рин кашлянул.

— Простите, что прерываю вашу душераздирающую семейную сцену, но у меня действительно мало времени. А с вами, молодой человек, — дознаватель в упор посмотрел на Варга, — мы после пообщаемся.

— Это вы нас простите, профессор Рин, — устало развел руками господин Карпентер. — Просто я не ожидал от него такого… Хотя… Засуха с ним, ожидал, конечно. Я же…

— Достаточно, — снова перебил профессор, — позже расскажешь. А сейчас займемся госпожой Хилл.

— Льен, побудь с Варгом, — попросила Роанна. — А мы с профессором и господином Карпентер вернемся на кухню.

— Только не на кухню, — возразил дознаватель. — В доме есть другие комнаты?

— Есть. Моя спальня, — удивленно ответила Роанна. — Подойдет?

— Там можно закрыть дверь?

— Да.

— На замок?

— Да.

— Тогда подойдет. Пойдемте, — решительно заявил профессор Рин. — После вас, госпожа.

Когда в комнате Роанны клацнула щеколда, запирая дверь на замок, Варг, нахохлившись, сказал:

— Не нравится мне эта затея. И доктор этот странный.

— И мне не нравится, — помедлив, ответил Льен. А что не так с доктором?

— Да он же рыжий, как лиса! Рыжие — к несчастью. Это всякий знает.

— Да ну, скажешь тоже, — отмахнулся Льен. Рыжие — такие же люди, как мы с тобой. А ты, я смотрю, и брата недолюбливаешь, и мать. — Льен, прищурившись, посмотрел на Варга. — Слушай, а ты хоть с кем-нибудь дружишь?

Варг промолчал, насупившись. Подумав, что он так и не ответит, Льен раскрыл справочник, забытый Роанной, и принялся рассматривать картинку, на которой было изображено строение одуванчика обыкновенного.

— С семьей у меня никогда не ладилось, — все-таки пробурчал Варг. — Мать лишь делает вид, будто заботится обо мне. Сид — наивный увалень, Лия — блаженная дурочка, Ачи — напыщенный индюк. А дед Илмей — старый маразматик.

Льен затаил дыхание. Неужели Варг так не любит своих родных, что позволяет себе высказывать о них такое? Хотя, что от него еще ожидать…

— И друзей у меня нет, — отрезал он, морщась и отворачиваясь к стенке. — Друзья — для слабаков. Сильному никто не нужен.

Льен шмыгнул носом и не нашелся с ответом. Разве можно признаться, что он — слабый? Потому что от хорошего друга ни за что бы не отказался. Вот только где же его взять?

Глава 16. Побег

— Так и будешь молчать? Иль соизволишь сказать, зачем под дверью околачивался?

С возрастом люди утрачивают стать, красоту, живость ума и ясный блеск в глазах. Кален помнил свою бабку — сгорбленная, морщинистая старуха, постоянно сетующая на болезни. Она ходила, стуча по полу осиновой резной палкой.

Хозяйка оказалась немногим старше его бабки. Салька разболтал, сколько лет госпоже. Но выглядела… Кален глаз не мог от нее отвести. Седые волосы ее были белее молока. Обычно она зачесывала их гладко и сворачивала пучком на макушке, наподобие раковины. Сейчас же,распущенные, они ниспадали снежным водопадом, спускаясь до пояса. В ушах — изящные серьги с перламутровыми камушками. Лицо, испещренное морщинами, все равно оставалось красивым и носило такое надменное выражение, что ему позавидовала бы сама императрица. Узорчатый вышитый халат, какие носят сагарские женщины, — обливал ее тонкий стан, высокую, вовсе не старушечью грудь. Откидные рукава халата спускались чуть ниже бедер, почти полностью скрывая опущенные руки. Она смотрела на него глазами цвета дубовой коры. Так, словно видит его насквозь.

И впрямь ведьма. Как он раньше не догадался?

Она подошла близко. Остановилась, оказавшись на целую голову выше.

— Я жду, Кален.

И что ответить? Он перемыл всю посуду. Дождался, пока Огар-ла покинет кухню — первым Калену уходигь не положено. Тенью прошмыгнул в хозяйский дом. Его бы и не остановили, но он не хотел, чтобы узнали о том, где он был. Поднялся на второй этаж — там обычно располагались спальные комнаты. Ходил на цыпочках от двери к двери, пытаясь определить, которая из них ведет в комнату хозяйки. Недоумевал и дивился собственной то ли глупости, то ли невесть откуда взявшейся бесшабашной смелости — как он вообще решился прийти?

Мгновенно на него накатила волна животного ужаса — вдруг он, поддавшись сиюминутному искреннему порыву, окажется непонятым и осмеянным?

И когда он уже развернулся, чтобы бежать прочь, открылась дверь, возле которой он застыл истуканом, и крепкая рука втащила его внутрь.

— Я просто… как бы… вы на ужин сегодня не явились… вот я и подумал…

— Ты? Подумал? — Ледяной насмешливый голос, казалось, вымораживал изнутри. — Рада, что ты еще умеешь думать, Кален. А то Зарий недавно сетовал, будто Мелисса из тебя все мозги вышибла.

Издевается. Кален, отчаявшись ответить что-нибудь вразумительное, протянул ей плоскую костяную коробочку.

— Что это?

— Мазь.

— От чего?

— От ожогов.

Госпожа повертела коробочку в пальцах, попробовав открыть ее одной рукой.

Не вышло. Досадливо хмыкнула.

— Глупый ты, Кален.

Действительно, глупый. Мамка его, помнится, за глупость частенько ругала. Вот и сейчас, зачем он хозяйке мазь притащил? У ведьмы, верно, этих мазей заговоренных и чудодейственных тьма-тьмущая. Может, Салька прав, когда говорил, что и без мазей на ней все заживает? А может, — тут Калена прошиб холодный пот, — вообще ничего не произошло, а парни просто над ним подшутили? Историю сочинили, а он, дурак, поверил. И ведь не в первый раз…

Сейчас она вернет коробку. А Калена отправят на кухню — мыть и без того перемытую посуду или драить и без того чистый пол. Или еще хуже — конюшню.

Покрутив в руке коробочку, госпожа и впрямь возвратила ее Калену. Надменно произнесла:

— Сам принес, сам и открывай.

Он открыл. Получилось не с первого раза — руки дрожали.

— Значит, боишься меня. Не любишь. Не уважаешь. А мазь принес. — Она наклонилась, понюхала студенистую желтоватую массу, одобрительно кивнула: — Облепиховая. А ты странный парень, Кален. Не раскушу я тебя никак.

И не надо его кусать. Ведьмы ведь не вампиры? А ему и без того страшно.

— Кто мазь составлял?

— Мамка… еще в том году, когда… как бы… живая была еще…

— Мамка, значит. А ты для меня не пожалел? — В глазах цвета коры дуба, темных, почти черных, читалось неподдельное изумление. — Тогда, надеюсь, не откажешься помочь? Намажешь?

Она протянула Калену вторую руку. Из раструба длинного рукава она открылась до локтя — красная, ошпаренная, с мелкими белыми вздувшимися пузырьками.

***

Ожоги не давали уснуть. Болели. Ныли. Свербели и чесались. Гведолин ворочалась с боку на бок, пытаясь найти удобное положение. Изредка заходила старуха-целительница. Бормотала, громыхала мисками и склянками. Мазала, перестилала кровать. Кормила. Пару раз пыталась напоить настойкой с дурман- травой. Увещевала, что для спокойного сна она «зело пользительна будет».

Возможно, и будет. Только с того спокойного сна можно и вовсе… упокоиться. Гведолин упорно не соглашалась принимать траву. Знала, что в приютах такие зелья — обычная практика. Зачем страдать, когда можно получить тихую безболезненную смерть?

Ночью было хуже всего. To ли приюту жертвовали неограниченные запасы дров, то ли за окном стоял лютый мороз, но топили здесь немилосердно. А она горела. Ей казалось, что и в пустыне Засухи не может быть так жарко. Душно. Отвратительно. Невыносимо.

Иногда ей ненадолго удавалось провалиться в жалкое подобие сна. И тогда являлись они. Тени. Неупокоенные призраки тех, кого она знала при жизни там, в сгоревшем работном доме. Они просили, нет, требовали, чтобы Гведолин отомстила. Старая Молли — у нее быстрее всех получалось прясть… Лада — девочка так боялась умереть, бедняжка… Толстушка Агата — вечно бранилась, но у нее всегда был припрятан лишний черствый сухарь для Гведолин… Мел… такой родной, такой знакомый, с которым можно запросто поговорить обо всем на свете… Можно было. При появлении призрака Мела она всегда просыпалась, раскрыв рот в беззвучном крике. Потому что до сих пор не верилось, что все они мертвы, что это — наяву, что сердце ее способно вынести всю эту боль.

Тело справится, залечит ожоги, зарубцует раны. А душевные раны… способны ли они когда-нибудь затянуться?

Какой сегодня день после пожара? Второй? Четвертый? Она сбилась со счета.

Старая целительница все-таки опоила ее. Чем? Если бы знать. Мысли путались и двоились. Она была словно во сне и наяву одновременно. И уже перестала понимать, слышит ли мертвецов, умоляющих о возмездии, или живых, проклинающих настоящее…

— Да чтоб мне провалится к Засухе, если я вру!

Женский голос ей знаком. Гведолин знает этот голос. Он ей неприятен. И человек, которому голос принадлежит, неприятен тоже.

— Но… вы уверены? Как же так… без доказательств?

Этот голос мужской. Спокойный, умиротворяющий. Обнадеживающий.

— Уверена ли я? — снова задребезжал женский. — Да она всегда все делала наперекор, лишь бы только досадить! Меня лютой ненавистью ненавидела. Что я ей сделала? На улице подобрала бродяжку, малявку совсем. Пожалела. Ей было-то тогда не больше пяти. А она — нет, вы представляете? — в руку меня укусила! Вместо благодарности! Рука распухла, болела две недели. Думали, бешеная девчонка, в карантине ее держали…

…Комната без окон. Сыро, темно и холодно. Повсюду шорохи и кто-то скребется. Наверно, мыши. Она очень боялась мышей. Больше, чем темноты. Ее почти не кормили. И было страшно. Жутко. Позже она узнала, что это был всего лишь подвал. Подвал работного дома. Но тогда казалось, будто ее посадили в сырой вонючий склеп, полный привидений. Но за что? Долговязая женщина полезла ей в рот своей костлявой рукой. Зачем? Зубы посмотреть хотела. Разве Гведолин ей лошадь, чтобы зубы смотреть? Пришлось укусить, чтобы не лезла впредь…

— Но это никоим образом не доказывает, что она… — снова начал спокойный, но его перебил визгливый женский:

— Доказывает! — Гведолин знает этот голос… — Я вам докажу! Они ведь… как это там у вас говориться… непостоянны?

— Нестабильны.

— Вот-вот! От этой-то нестабильности, уважаемый, у нас одни проблемы были!

Мы же не знали — наказывали ее. А как еще? Непослушный ребенок. Своенравный.

— Вы часто ее били?

— Да если бы часто, профессор Ноуледж, — зашептал еще один голос — молодой и бойкий, — их работный дом не простоял бы столько.

— Сам знаю, не встревай, Джаред. Так часто?

— Что вы, что вы! Пару разочков наказали-то всего. Но и этого хватило. Как накрыл нас этот отклик… ошметок…

— Откат.

…Били ее часто. Даже слишком. Но она привыкла. Все они рано или поздно привыкали. Наказывали за любую шалость, провинность. Особенно за детские забавы. Дети… им тяжело усидеть на месте. Чесать собачью шесть? Две свечи? Слишком долго. И скучно. Гораздо веселей наделать из шерсти шариков и бросаться ими друг в дружку. Но приходила долговязая женщина и отбирала шарики. А вместо них доставала розги…

— Откат, верно. Какие вы слова мудреные знаете, уважаемый. Так и говорю — не смели мы наказывать. Потому как каждый раз после этого у нас случалось несчастье. Злопамятная девчонка-то оказалась. И чего у нас только не происходило! Водой Пречистой клянусь! To собаки все разом передохнут, то куры нестись перестают. Люди болеют — однажды зимой половина работного дома вымерла! Вот и сейчас истинно говорю вам: пожар — ее рук дело!

У Гведолин перехватило дыхание. Ее обвиняют в том, что она подожгла работный дом?

— Сколько лет?

— Чего?

— Сколько ей было лет, — терпеливо спросил спокойный мужской голос, — когда девочка, как вы утверждаете, начала использовать свои способности?

— Даже не знаю… ввели вы меня в заблуждение… А ты, Кверд, — нервно взвизгнул голос, — чего стоишь, как пень? Скажи что-нибудь!

Кверд. И тетка Роуз. Конечно, кто же еще. Вот и свиделись с подопечной.

Кверд — любовник тетки Роуз. И сама тетка. Конечно, кто же еще. Вот и свиделись с подопечной.

— Дык… — промычал сиплый бас мясника Кведра, — лет десять, почитай, ей было…

— В десять не может, — снова заговорщицки шепнул молодой, — они же еще не того… если только ее не этого… ну, вы понимаете…

— Джаред Рин!

— Молчу, молчу.

— А вы госпожа… э…

— Госпожа Роуз, к вашим услугам.

— Не торопите события, госпожа Роуз. Сейчас мой ученик ее осмотрит. Он парень способный, с талантом, хотя еще только учится. А завтра вызовем дознавателя из Мерны. Ничего страшного не случится. Выброс силы здесь исключен. Приют храма приравнивается к самому храм. Всякая магия здесь теряет свое свойство.

— Но я настаиваю на…

— Успокойтесь, прошу. Если хотите, у нашей целительницы имеются для вас хорошие успокаивающие травки.

— Нечего меня травой пичкать! — Голос тетки Роуз сменился с заискивающего на высокомерный. — Ведьма она! Зуб даю — ведьма!

А зубов у нее, наверное, около пяти и осталось. Не жалко ей?

— С этим мы разберемся. А с вами, полагаю, закончили. Всего наилучшего. — Видимо, профессору все-таки удалось выставить их за дверь, потому что визг тетки и мрачное бухтение мясника о том, что они этого так не оставят, раздавались все дальше и дальше.

Осмелев оттого, что они ушли, Гведолин с трудом открыла глаза, неловко села на кровати, опираясь на пухлую подушку. Зрение, как он и думала, нисколько не улучшилось, предметы и лица по-прежнему двоились и расплывались. Но сквозь мутную пелену она смогла пусть не в деталях, но разглядеть совершенно лысого профессора со сверкающим, режущим воспаленные глаза пенсне на переносице и его ученика — рыжего мальчишку, примерно ее возраста.

— Да уж, сильно ты им досадила, девонька. — Профессор подошел ближе, наклонился, задумчиво ее рассматривая. От него исходил едкий запах лекарств и терпкий — табака. Взял ее лицо в свои руки, оттянул веки. Поцокал языком. — Но и тебе досталось. Взгляни, Джаред, — обратился он к рыжему мальчишке. — И не переусердствуй, как обычно, если не сможешь справиться.

Молодой ученик профессора присел на краешек кровати. Взял ладони Гведолин в свои, и она вздрогнула: от его пальцев, теплых и немного шершавых, по ее телу разлилась волна обжигающего жара. Странно, что она вообще это почувствовала, ведь она и так горела, казалось бы — куда больше?

— Не бойся, — подмигнул мальчишка. — Это не больно, но неприятно. И то, если у меня получится, конечно. Тебя как звать-то?

— Гведолин. Гвен.

— Посмотри мне в глаза, Гвен.

Она посмотрела. Странно, но взгляд на сей раз удалось сфокусировать. Теперь она могла различить каждую веснушку на бледном лице Джареда. Встретилась глазами с его — зелеными, как два изумруда в оправе рыжих ресниц. И больше не смогла ни моргнуть, ни отвести взгляд.

— Вот и умница. Расслабься, не бойся… Хорошо… получается, вроде.

В какой-то миг настоящее для Гведолин перестало существовать. Все замерло. Пропали звуки. Соткалась такая зловещая тишина, что стало трудно дышать. Тишина давила на грудь и хватала невидимой рукой за горло. Гведолин безумно хотелось вздохнуть, но не хватало воздуха. Вокруг воцарилась тьма. И пустота. Ни вскрикнуть, ни убежать, ни заплакать. Она — деревянная кукла в руках кукловода…

Сердце замерло. Пропустило удар. Или два.

И снова пошло.

Ей позволили отвести взгляд. Она сморгнула и разом накатила такая слабость и тошнота, что Гведолин испугалась не на шутку. Что это было? Не больно, нет. Но ощущение такое, словно душу наизнанку вывернули.

Поборов желание исторгнуть скудный завтрак прямо на кровать, она осмелилась посмотреть на ученика профессора. Тот сидел бледный, как молоко, которое толстуха Мэг кипятила по утрам. Утирал со лба пот, струящийся по вискам, шее, подбородку с ямочкой. Будто находился не в комнате, а только что из парилки в бане вылез.

— Мальчишка! — Профессор не повышал голос, но сразу чувствовалось — и так послушают. — Я же просил! Не умеешь — не лезь! Сколько раз повторять?

— Простите, профессор, — выдохнув, выговорил Джаред. — Не удержался.

— Еще раз выкинешь такое — отстраню от практики. На месяц!

— Но профессор… — заныл нерадивый ученик, — интересно ведь!

Профессор фыркнул, потер лысину и поправил пенсне.

— Интересно ему! Что увидел-то?

— Не ведьма. Пока. Вот смотрите сами.

Он достал принесенную с собой потрепанную книжку, раскрыл, стал что-то показывать доктору и объяснять, размашисто жестикулируя руками.

Зрение — о чудо! — и не думало больше уплывать в мутный туман неизвестности, так что Гведолин стало любопытно. Вот бы Джаред и ей показал эту книжку. Вдруг там есть картинки? Терри бы точно попросил. Но она — не Терри. Ей не дадут.

— Не ведьма. Пока. — Нахмурившись согласился с доводами ученика профессор.

— Но обязательно станет, если… — Джаред осекся, словив гневный взгляд доктора. — О, у нее огромный п-потенциал! — зачастил он, резко сменив тему и от волнения или от избытка усердия начав заикаться. — Я бы с н-ней еще п-поработал. Т-такой интересный э-экземпляр!

Она для него лишь экземпляр… Как бабочка в Терриной коллекции.

— Завтра, Джаред, все завтра. А сейчас ей нужно отдохнуть. И еще: передай Зоске, чтобы прекратила девку корнем мандрагоры поить. Это же надо додуматься! Ведьме — ведьмино. Что за суеверия?

В окно поскребли. Тихо, но настойчиво.

Да нет, мерещиться ей все. Наверное, мыши.

С тех пор, как профессор приказал, чтобы Гведолин больше не поили настойкой из ведьминого корня, по-научному — мандрагорой, ей стало намного лучше.

Настолько, что она могла различать всех, кто к ней приходил.

Сегодня с утра зашла целительница Зоске. Принесла подгоревшую овсянку на воде. Как ее есть? Но пришлось давиться и съесть хотя бы полтарелки. Иначе уходить старуха отказывалась.

После полудня ее навестил профессор. Обычно он совершал обход по утрам вместе со своим учеником. А сегодня припозднился, да и пришел без рыжего Джареда. Слег тот, что ли, от вчерашней практики? Дознаватель недоделанный…

Гведолин хотела спросить как он себя чувствует, но постеснялась. А профессор — хороший. Сидел, языком цокал. Рассматривал ожоги, обещал, что при должном уходе все заживет через неделю другую, правда шрамы останутся.

В окно постучали. Снова чудится? Нет. Точно стучат. Подойти, глянуть? Страшно. Гведолин побоялась, что не дойдет. С утра она попробовала встать, чтобы самой дойти до горшка, но получилось плохо — в глазах заплясали желтые точки и комната начала меркнуть, плавно погружаясь во тьму. Пришлось откинуться обратно на подушку. Перевести дух.

В обед она попробовала снова — тот же результат.

Что же, можно попытаться и сейчас. Гведолин медленно встала. Держась за стену, добрела до окна. Всмотрелась в тьму по ту сторону стекла. Да и нет там никого, видимо, все еще сказываются последствия опьяненного настойкой разума.

Вдруг со стороны тьмы возникла рука, оперлась на стекло. Затем нарисовались нос, рот, густые, побеленные инеем брови. Светлые волосы, выбившиеся из-под шапки. И сам человек.

— Гвен, открывай скорей, — раздался приглушенный, чуть хриплый голос человека из тьмы.

Терри. Терри?

Трясущимися руками Гведолин нащупала ручку на створке рамы. Долго, очень долго раскачивала ее, тянула на себя, пытаясь распахнуть окно. Похоже, рама подмерзла и прилипла, и теперь никак не хотела поддаваться.

Вконец выбившись из сил, последним натужным рывком она все же открыла окно. От обжигающего морозного воздуха закружилась голова и Гведолин упала бы, если бы Терри не подхватил ее, белкой перемахнув через подоконник.

Поднял на руки, бережно отнес на кровать.

Тулуп у него восхитительно холодный, а на воротник налипли маленькие прозрачные льдинки.

— Что ты здесь делаешь? — устало и все еще не веря, что это и правда он, спросила Гведолин.

— К тебе пришел. — Терри закрыл окно, снял и повесил на спинку стула тулуп. Виновато оглядел пол — весь в мокрых разводах от растаявшего снега. — А лазить через окно у нас уже, наверное, традиция.

— Как же ты залез? По дереву? — Предположила Гведолин, хотя веток с ее кровати видно не было. — А вдруг бы сорвался? Вряд ли ты лазишь лучше меня.

— Да ну, брось, — отмахнулся Терри. Подмигнул и растянул губы в насмешливой улыбке: — С первого этажа невысоко падать.

Первый этаж, вот как. А она и не знала.

— Отчего же днем не пришел?

— Не все так просто. — Терри поискал глазами, куда бы сесть, но на стуле висел мокрый тулуп и он, не найдя ничего лучше, уселся прямо на кровать. — Невестушка моя, век бы ее не видеть, оказалась чересчур ревнива и завистлива. И богата. Этот факт я только недавно выяснил. Вот она — главная причина поспешной свадьбы. Впрочем, я так и думал. Девка — перестарка, замуж хочется, а никто не берет. Даже на богатство не нашлось охотников. Некрасива, неумна. Но работящая. Вот моя мать и позарилась… Да еще выяснилось, что следят за мной. Куда пошел, что делал. И девке этой, значит, докладывают. Она — своей матери, та — моей. А моя после мне пересказывать начинает. Да с такой присказкой и подробностями, что я и сам порой дивлюсь, до чего же жизнь моя богата и разнообразна оказывается!

— Что делать думаешь? — кисло спросила Гведолин.

— Бежать. Как мы и собирались. Сегодня. Я уже все приготовил, сумку дорожную за окном оставил.

— Вот как… Тогда счастливого пути, Терри. — Она судорожно сглотнула. — И удачи.

— Удачи? Спасибо. Удача нам понадобится.

— Нам?

— Нам. Мы убежим вместе. Я за тобой пришел, Гвен.

— Я… знаешь, Терри, я не смогу сейчас бежать. Я еще не вполне поправилась. Вернее, вовсе не поправилась. Понимаешь?

— Понимаю. Я не брошу тебя. И без тебя не уйду.

Как трогательно. И зачем ему это? Бежал бы один, больше толку было бы от всей этой затеи. Но при одной мысли о том, что он сейчас уйдет, становилось невыносимо тоскливо и одиноко, а к горлу подкатывал тугой комок.

Помолчали. Задумались, каждый о своем.

— Терри…

— Да?

— Там все сгорели…

— Знаю. В газете читал. Не думай об этом.

Он придвинулся ближе, притянул ее к себе, зарылся лицом в волосы.

Гведолин вздрогнула от прикосновений.

— Больно?

— Да, немного… Просто у меня ожоги и… не смотри на меня.

Комната освещалась лишь лунным светом. Удивительно, до чего им сегодня повезло — женщину с отравлением, лежавшую на соседней кровати, вчера отпустили домой. Вылечилась, говорят. А новых больных не поступало. Они одни.

Знаки повсюду.

— Почему? Мне нравится на тебя смотреть. Я не знал, что ты пострадала. Правда не знал, Гвен. И ты поправишься, обязательно. А я подожду.

— Где? Ты из дома ушел. Ведь не вернешься?

— Не вернусь. — Терри нежно погладил ее по щеке. — У знакомых переночую. Они обещали… приютить на время.

А если выздоровление затянется? Сегодня она еле смогла встать, чуть сознание не потеряла. Но она постарается. Очень постарается выздороветь. Еще не хватало стать для Терри обузой. Хотя…

— Терри?

— Слушаю.

Ей надо спросить. Страшно, неловко и нелепо спрашивать о таком. Но ей нужно знать. Сейчас или никогда.

— Послушай, когда мы познакомились… Как ты… почему я…

Она замолчала. И нужные слова внезапно кончились.

— Что, почему? О чем ты, Гвен?

Она судорожно вздохнула. Вздыхать тоже было больно. Особенно из-за руки Терри, все еще обнимающей ее за плечи. Обожженная кожа терлась о грубое полотно ночной рубашки. Но стряхивать руку, даже не смотря на боль, совершенно не хотелось.

— Я просто… да ладно, забудь.

— Нет уж, так не пойдет. — Гведолин специально не смотрела ему в глаза, но боковым зрением отметила, как Терри судорожно пытается поймать ее взгляд. — Выкладывай, раз начала.

— Почему ты… почему ты со мной возишься, Терри? Это… неправильно. А сейчас — просто опасно.

Он явно не ожидал такого вопроса. Отстранился. Помолчал. Ей даже послышалось что-то вроде сдавленного всхлипа. Зачем она только спросила?

Терри всхлипнул еще раз. А затем захохотал в голос.

— Я что-то смешное спросила? — оторопело выговорила Гведолин.

— Д-да уж, — он провел рукой по глазам, смахивая набежавшие от смеха слезы, — извини, это нервное, наверное.

Умеешь же ты задавать нелепые вопросы! А теперь давай начистоту. Ты что же, в самом деле думаешь, будто я дружу с тобой только ради… ради чего? Ради выгоды? Так ответь, какая мне с тебя выгода? Может, ради удовольствия? Думаешь, собираюсь склонить тебя к этому самому… Поверь, в девчонках у меня никогда недостатка не было. Нет, серьезно, Гвен, ради чего?

— Не знаю, — растерялась она. — Я у тебя спрашиваю.

— Ты мне нравишься, глупенькая. И кажется, я тебе это уже говорил, — просто сказал он. Убрал руку с плеча, придвинулся еще ближе. Горячо зашептал ей прямо в ухо: — Спрашиваешь, почему? Отвечаю — понятия не имею. Это необъяснимо, понимаешь? Это все равно, что дышать. Не думал, что скажу кому-нибудь такое, но ты нужна мне, как воздух. Мне даже дышать тяжело без тебя, Гвен.

Красиво сказано. И кому? Ей? Поверила бы. Ведь так хочется поверить, но…

— Я же обыкновенная, Терри. Без родителей, без приданого. Нищенка. А ты…

— А я — сын мясника, — жестко отрезал он. — И ничего почетного в этом нет. А еще, я тебе жизнью обязан, если ты вдруг забыла.

— Да, но…

— Никаких «но». Хватиг уже об этом. Твой работный дом сгорел. Да, вместе со всеми. Да, мне их жаль, конечно. И ты представить себе не можешь, что со мной творилось, когда я узнал про пожар. Четыре ужасных дня я думал… думал, что тебя больше нет. Но поверить в это было выше моих сил. Ходил по моргам. Больницам. Приютам. Несмотря на слежку. Несмотря на то, что мать каждый день устраивала скандалы, а отец грозился выпороть, как мальчишку. Каждый день порывался бежать один. Каждый день откладывал. А вчера мне повезло… — голос Терри сорвался, но он прокашлялся и продолжил: — Повезло, когда я уже потерял надежду. Случайно услышал на городской площади, как старухи обсуждали между собой пожар, мельком вспомнив про единственную спасшуюся девчонку. Когда я пристал к ним с расспросами, нехотя рассказали, что девчонку, кажется, отправили в приют Пречистой Воды. Вот и все, что я знал до этого времени.

Он закрыл лицо руками. Плечи опустил. Сгорбился. Гведолин очень хотелось погладить его по волосам. Они слегка вьются. Жесткие или мягкие? Утешить бы. Но она знала, что Терри, готовый часами с азартом в глазах и страстью в голосе говорить о науке, чертежах, картах, книгах, политике, культуре и искусстве, был весьма сдержан, если не сказать скуп, в проявлении чувств к людям. Она и не предполагала/ что может так нравиться ему. Надо же, Терри о ней беспокоился! Искал. И бежать один без нее не хотел. И ей бы радоваться — она выжила, Терри с ней. Она могла бы быть безумно, совершенно счастлива. Вот только…

— Знаешь, Кверд с теткой Роуз приходили. Говорят, будто они тоже спаслись, но я не верю. Их не было в работном доме той ночью. Я знаю, чувствую… Врут они.

Выпрямился Терри резко. Слишком резко. Свет луны тусклый, но все равно заметно, что губы его сжались в плотную тугую линию. А глаза оставались сухие.

— И еще… тебе следует знать. Возможно… вернее, почти наверняка я… ведьма, Терри.

Вот и конец сказки. Сейчас он уйдет. Никто не захочет связываться с ведьмой. Но Гведолин не могла не рассказать ему. Потому что Терри прав — врать она совершенно не умеет. Тем более — ему.

Она сморгнула и аура Терри, выдавая злость, полыхнула бордовым.

— Кто сказал тебе эту чушь?

— Это не чушь. Послушай, меня осматривал дознаватель. Вернее, не совсем еще дознаватель, но способный… Его ученик. И профессор сказал, что доверяет ему безоговорочно.

— Какой профессор?

— Зовут, кажется, профессор… профессор Ноуледж.

— Ноуледж? Ничего не путаешь? — Недоверчиво переспросил Терри и, когда Гведолин подтвердила, задумчиво продолжил: — Я про него слышал. Гвен, да ведь он большая знаменитость! Доктор и дознаватель. Всю аристократию пользует. Поговаривали, будто он и приюты не гнушается посещать, только я не верил. Что же у знаменитостей свои причуды. Но если профессор Ноуледж подтвердил — можно верить.

— Теперь уйдешь?

— Ни за что.

— Терри, ты, кажется, не понял, я…

Она внезапно замолчала, вслушиваясь во что-то.

— Гвен, — как ни в чем не бывало продолжил Терри, — во-первых, я не сторонник суеверий, а во-вторых, мне без разницы…

— Тихо! — перебила она его и схватила за руку. — Кто-то крадется по коридору. Сюда.

— Ничего не слышу, — растерянно выговорил Терри.

— Зато я слышу. И поверь, не ошибаюсь.

— Но ты…

— Под кровать, живо! — скомандовала Гведолин голосом, не терпящим возражений.

Слава Пречистой Воде, Терри поверил ей безоговорочно. Недолго думая, угрем втиснулся в узкую щель между полом и матрасом кровати. О наличии там железной утки, заменявшей нужник, Гведолин предпочла не думать.

Закрыла глаза. Самое лучшее — притворится спящей. Но… нет, не в этом случае. От крадущегося по приютскому коридору человека исходила опасность. И смерть. Дыхание ее летало в воздухе, душной липкой паутиной опутывая все вокруг.

Да что с ней твориться такое? Разве раньше она могла чувствовать подобное? Слышать то, что не слышат другие? Чувствовать то, что другие не чувствуют?

Нельзя оставаться на кровати. Взбить подушку, будто кто-то на ней лежит. Подоткнуть одеяло, соорудив подобие лежащего под ним человека. Получилось непохоже, но остается надеяться, что в полумраке это будет не так заметно. Юркнуть за прикроватную тумбочку. Сжаться в комок, затаиться, как мышь. И наблюдать.

Вовремя.

В комнату вошли. Мужчина, судя по силуэту. Он уверенно направился к кровати, на которой должна была лежать Гведолин. Вытащил что-то из-за пояса. Лунный свет тускло блеснул на металле. Рука с зажатым предметом опустилась на кровать. Потом еще. Пары раз хватило, чтобы вошедший понял, что его обманули. Сдернул и швырнул одеяло на пол. Глухо зарычал.

— Мерзавка!

Голос знакомый до отвращения. Что же, нетрудно было догадаться.

Мужчина, тем временем, судорожно оглядывал комнату. Сейчас начнет искать. И найдет. Гведолин затрясло от ужаса, она уткнулась лицом в ладони и закрыла глаза, покоряясь судьбе. Ведь у него нож. А она не способна даже двигаться от страха и головокружения.

Руку вывернули неожиданно резко и больно. Дернули вверх. От мужчины, прижавшим ее к стене, остро разило табаком, перегаром и дешевым одеколоном.

— Значит, в прятки со мной играть удумала? А Кверда не проведешь! Еще никто и никогда от него не уходил. Слышишь, ведьма?

Слышит. И видит его — черного, страшного. Ненавистного.

— Но раз ты такая прыгкая, малявка, может, развлечемся напоследок?

Холодная шершавая рука задрала полы ночной сорочки, скользнула по обожженному бедру.

Гведолин сжала зубы.

— Сладкая, молодая, аппетитная…

Он придвинулся так близко, что от зловонного дыхания у него изо рта ее чуть не стошнило. В силой впился своими холодными липкими губами в ее губы. Гведолин стала задыхаться и задергалась, пытаясь его оттолкнуть. Рот наполнился металлическим привкусом — похоже, любовник тетки Роуз прокусил ей губу.

— Совсем не то, что Розка, — бормотал он, прикусывая ее за шею, — высушенный черствый сухарь, ни рожи, ни фигуры. — Залез под сорочку, нащупал грудь. — Ты же…

Договорить он не смог. Открыл рот, будто хотел еще раз ее поцеловать, но оттуда послышались хрипы и бульканье.

Его пальцы, державшие Гведолин за плечи, сжались так, что она вскрикнула. Глаза Кверда, и без того выпученные, как у выброшенной на берег рыбы, остекленели и застыли.

Она смотрела и не могла оторвать взгляда. Аура Кверда вспыхнула алым. И погасла.

Он обмяк и стал тяжело оседать на пол.

Гведолин наверняка упала бы вместе с ним, потому что пальцы уже теперь бывшего любовника тетки Роуз и не думали разжиматься на ее плечах. Но чьи-то теплые руки успели подхватить и отцепить ее от трупа.

Терри. Это Терри.

— Гвен, ты жива? Посмотри на меня! Он ничего тебе не сделал? — Ее встряхнули за плечи. — Да не молчи ты!

— Н-ничего.

— А почему у тебя кровь на лице? Гвен, ради Воды Пречистой, говори!

— Он, — она покосилась на тело, распростертое у ее ног, — меня укусил. Ничего… страшного.

Усадив ее на кровать, Терри подошел к Кверду, перевернул его, приложил два пальца к вене на шее.

— Он мертв, можешь не проверять, — глухо сказал Гведолин. — Ты убил его?

— Да, — хрипло подтвердил Терри.

— Как?

— Ножом в спину. Тем самым, которым он хотел тебя… Я ведь все видел из-под кровати. Как бы ужасно это ни звучало, но нам повезло, что этот выродок захотел сперва с тобой развлечься. Отшвырнул нож на пол. Прямо мне под нос…

— И что нам теперь делать, Терри? — безжизненным голосом спросила Гвен, пытаясь унять кровь из прокушенной губы. Остается только надеяться, что Кверд не занес ей какую-нибудь заразу, передающуюся через слюну. Только инфекции ей сейчас и не хватало!

— Бежать, — твердо ответил он и протянул руку. — Теперь ждать больше мы не можем.

***

И за что ему такое мучение? На кухне день-деньской, как волчок, крутится — принеси то, подай это. А до приготовления основных блюд не допускают. Чуть заикнется про повышение Огар-ла, так тот снова про свою морковь талдычит.

И тренировки эти изнуряющие… Бегать? Да он и так целый день по кухне бегает!

И верховая езда. Вот уж вовсе ненужная прихоть! И всем плевать, что лошадей он, как Засухи, боится.

А теперь еще и это — сам ведь принес. И что? Думал, отдаст и уйдет? Ох, плохо он знает хозяйку. Очень плохо.

Стоит, втирает бережно. Зачем она его попросила? Вообразила, что он теперь помощник целителя? Издевается, вот как есть издева…

— Ай! Осторожней, парень! Не масло на блин намазываешь! — Руку хозяйка выдернула и критически осмотрела. — Достаточно. Втирать тоже долго нельзя.

— А не…

— А повязку делать не надо. Вот если пузыри полопаются до раны — тогда да, чтобы инфекция не попала. А так даже лучше заживет.

— А вам…

— Больно. Как и всем остальным.

— А вы…

— Мысли читать? Не умею. Но кое-что другое вижу.

И что же она видит, интересно? Ему ужасно страшно, и ужасно любопытно.

— Так правду говорят, что вы — в-ведь-ма?

— Правду. Боишься?

— Б-боюсь.

Она вздохнула. Плеснула в высокий стакан воды из изящного графина. Подала ему.

— Все чего-то боятся, Кален. Страхи, порой, заставляют нас совершать странные поступки. Героические, жалкие, ужасные, необдуманные. Но, только научившись преодолевать свои страхи, мы становимся сильнее. Скользкая дорожка, но ты уже на нее вступил. Иди дальше. Не сворачивай. У тебя получится. И воду пей, дурень, не отравлю же я тебя, в самом деле!

Когда за Каленом захлопнулась дверь, здоровой рукой Гведолин задумчиво потерла другие шрамы от ожогов — старые, загрубевшие. Под одеждой их не было видно, но это не мешало им постоянно о себе напоминать.

Огонь, похоже, не ее стихия. Не ладилось как-то у нее с огнем.

Глава 17. Дознаватель

По комнате летал снег. Мягкий, невесомый, он ложился на подоконник, на котором почему-то отсутствовал горшок с геранью, хотя Роанна помнила, что еще вчера вечером цветок стоял на месте. Снег отражался в маленьком треснувшем зеркале и падал на раскрытые страницы книг о целебных растениях. Книги лежали на полу, хотя обычно они аккуратно сложены на табуретке возле кровати. Роанна чувствовала, как хлопья падают ей на руку, покорно льнут к раскрытой ладони, замирают, но не тают.

Противно горела щека, будто ее приложили к раскаленному утюгу. И болела губа, как бывает, когда по неосторожности прикусишь ее зубами до крови.

Она поняла, что лежит на кровати с открытыми глазами, голова ее слегка повернута так, что позволяет рассмотреть половину комнаты. Роанна попыталась повернуться, пошевелить пальцами, моргнуть — не получалось. Зато получилось, наконец, определить, что за странный снег летает в воздухе. Конечно, никакой это не снег. Просто перья от подушки. Вся комната усеяна белыми куриными перьями.

На полу прямо перед кроватью наметилось движение, что-то зашевелилось, зашуршало, и из-под лоскутного одеяла, отплевываясь от пуха, на карачках выполз профессор.

Напротив окна, вытрясая пятерней перья из растрепанных волос, стоял господин Карпентер — без сюртука, в одной рубашке с закатанными рукавами.

— Однако вид у вас презабавный, профессор, — ухмыльнулся мастер, собирая волосы в хвост и перевязывая — Роанна могла поклясться — ее лентой!

— На себя п-посмотри, — отчего-то слегка заикаясь, выговорил доктор Рин. Встал, медленно сложил одеяло, сел напротив Роанны, заглянул в глаза и взял за руку, отсчитывая пульс. Забормотал скороговоркой: — Вероятнее всего состояние паралича вызвано несостыковкой энергетических потоков в пространстве вследствие недолговременного пребывания в состоянии летаргического сна…

— Что вы там бормочете, профессор? Что с ней?

— Н-ничего страшного, п-пока. Но н-нужно постараться р-разбудить ее как можно скорее.

— Как разбудить?

— Ачи! 3-засуха тебя д-дери, ты еще с-спрашиваешь! Да если бы ты с-сделал то, что я п-просил, такого бы не с-случилось!

— Да не могу я вот так просто девиц незнакомых целовать!

— Вот уж не д-думал, что тебе особое п-приглашение требуется. С твоей-то р-репутацией!

— Что бы вы понимали… Вы меня только за этим и позвали, верно? А что же сами? Не поцеловали?

— Я д-дознаватель. На них не д-действует, я уже п-пробовап. П-поэтому нам необходим п-помощник.

— Вот сразу бы так и сказали, для чего я вам нужен! А то заладили — риски, аура, стихийный выброс силы!

— М-между прочим, м-мальчик мой, мы имели удовольствие н-наблюдать стихийный выброс с-силы. Л-любое неожиданное д-действие способно было его п-предотвратить. П-поэтому, когда ты отказался, мне п-пришлось ее ударить.

Теперь понятно, почему у нее так болит щека и ноет губа.

— Р-роанна, да придите же в с-себя? Что вас так н-напугапо?

Холодные и сухие пальцы доктора Рина ощупали ее щеку, взялись за

подбородок, повернули немного голову. Ее немигающие глаза встретились с его — прозрачными хризолитовыми. Дознаватель вытащил из кармана пузырек, поднес к ее лицу. В нос ударил резкий неприятный запах. Но, как ни странно, даже чихнуть не захотелось.

Потом он дул ей в лицо, прикладывал ко лбу тряпочку, смоченную в воде из чудом не разбившегося кувшина для умывания, растирал ледяные ладони, массировал виски.

Но, судя по его нахмуренным бровям, все эти действия были бесполезны.

В дверь изо всех сил забарабанили, послышался голос Льена:

— Что там у вас происходит? Рон? — дверная ручка задергалась, но что толку, если щеколда держит изнутри. — Я слышал крики, что-то упало и разбилось! Господин Карпентер, профессор Рин! Откройте!

Доктор устало распорядился:

— Открой дверь, Арчибальд, может, брат сможет ее разбудить?

Льен, пулей влетевший в комнату, застыл, разглядывая черепки от

цветочного горшка на полу, оторванные занавески, разбросанную мебель, украшенную перьями из подушки. Ошарашенно подошел к Роанне, с недетской силой схватил за плечи, встряхнул.

— Рон, что с тобой, Рон?

Она чувствовала прикосновения, боль, отчаяние собравшихся в комнате. Но не могла даже моргнуть. Глаза неумолимо щипало — похоже, открытые, они начали пересыхать.

Кто-то кашлянул.

— И т-так уже… — профессор вытащил из-за пазухи круглую коробочку, нажал сбоку — откинулась крышка, — минут п-пятнадцать. — Взглянул на нервно заламывающего палыды Льена. — П-похоже, мапьчик м-мой, ты нам тоже не п-поможешь. Это п-плохо. Очень п-плохо.

Брат погладил ее по плечу, заглянул в глаза.

— Что же делать? — жалобно спросил он.

— Давайте я все же попробую, — не слишком уверенным голосом произнес господин Карпентер. Боковым зрением Роанна видела, как он приблизился к ней, сел на краешек кровати, заглянул в глаза. — Роанна, милая, вы меня слышите?

Ее руки, такие холодные и безжизненные, вдруг оказались в тепле — сухом, слегка шершавом, бесконечно приятном. Тепло гладило и ласкало пальцы, и от этого становилось немного щекотно. Лицо господина Карпентера, склонившегося над ней, отчего-то вдруг затуманилось, поплыло. Обжигающая волна потекла по плечам, скользнула по волосам, по затылку, и замерла на губах. И вдруг разлилась по всему телу бешеной волной неудержимой радости и восторга.

Роанна вздрогнула, ощутила, что может двигаться, вспыхнула от смущения и негодования, резко села, найдя в себе силы даже оттолкнуть удерживающего ее мастера.

Дознаватель присвистнул:

— Р-раньше надо было это с-сделать, Ачи. Хотя, п-признаться, эффект п-превзошел все ожидания. Пусть и с н-небольшим опозданием. — Подсел к Роанне, обхватил запястье, снова принялся считать пульс. Поинтересовался: — К-как вы себя ч-чувствуете?

— Голова кружится. — Она посмотрела в зеленые со смешинкой глаза доктора, перевела взгляд на Арчибальда, на Льена, затем снова на доктора. — Но… что здесь произошло?

— Д-девочка моя, вы что же, совсем н-ничего не помните? — профессор все еще пробовал сосчитать пульс и хмурился — видимо не получалось.

Роанна потерла шею, наверное, от длительного неудобного положения начавшую ныть и болеть. А от воспоминаний в висках острыми клювами застучали тысячи дятлов. Но она вспомнит, должна…

— Помню, как мы зашли в комнату. Вы заперли дверь, попросили меня сесть на кровать, а господина Карпентера — на табуретку. Вот на эту. — Она указала на лежащий вверх ножками табурет. — Затем вы взяли меня за руку, а другую приложили к моему лбу, сказав, что так нужно для улучшения связи. Велели сосредоточиться и подумать о чем-то очень важном для меня, о чем я думаю постоянно, что составляет смысл моей жизни… И я подумала…

Эту книгу бабка дала ей сама, посчитав, что в шестнадцать она уже достаточно взрослая и рассудительная девица. В один из вьюжных зимних вечеров просто позвала к себе и сказала, что пора ей узнать кое-что о себе и о мире, в котором она живет. Понять и принять это знание непросто, но так будет лучше для самой Роанны. И для мира.

Бабка протянула ей книгу, предварительно сдув с нее пыль. На тяжелой кожаной обложке было выведено затейливыми рунами: «Ведьмовство. Магия равновесия». Книга приятно грела руки и — Роанна могла поклясться! — притягивала, манила, звала. До дрожи хотелось раскрыть ее и заглянуть внутрь.

Что она тогда знала о ведьмах? Только то, что болтали в народе. Волшебные сказки, чарующие легенды, душераздирающие баллады. И ничего больше.

Книга оказалась не собранием сказок, как Роанна подумала сначала, а настоящим научным трудом, знаниями, собранными, похоже, со всего мира.

Она не отрывалась от книги сутками, изредка прерывалась на питье и воду, забыв даже про Льена, покорно играющего рядом, пока она читала. Закрыв последнюю страницу, она так посмотрела на брата, что мальчишка разревелся и убежал, чего раньше с ним никогда не случалось.

Она стала часто запираться в комнате, отказывалась от совместных завтраков, обедов и ужинов, во время беседы молчала, а если настаивали на ответе — отвечала невпопад. Слуги перешептывались за ее спиной, но она слышала их, будто те говорили в полный голос. Так проявлялась кровь, ее невезучее наследство, теперь-то она знала об этом наверняка.

Ее бабка — ведьма. Теперь, повзрослев, Роанна видела ее сущность четко, словно свое отражение в зеркале. И видела, как бабку бояться. Уважают, ценят, преклоняются перед ее целительским талантом, но все равно боятся. До мокрых ладоней, до бешеного пульса, до потока сумасшедших мыслей, вихрем проносящихся в голове и делающих ее пустой и глупой. А когда человек боится, он способен на любой, подчас, вовсе не свойственный ему поступок.

Из прочитанного больше всего ей врезались в память две вещи. Первая — ведьминский дар в роду передается по женской линии, чаще всего через поколение. В ее матери не было ни капли магической силы, ни зачатков целительского таланта. Значит, скорее всего, дар проявится именно в ней, в Роанне. И вторая — полноценной ведьмой никогда не стать без прохождения обряда. Древнего и простого. Обряда утраты невинности.

Тогда она твердо решила, что уйдет в монастырь. Жизнь в монастырских стенах, увитых плющом и окутанных сонным оцепенением набожности, казалась ей удачным решением. Льен с бабкой будут часто навещать ее, а она посвятит свою жизнь делу, которое умеет и любит больше всего — собирать лечебные травы, составлять мази, настойки, делать порошки, лекарства. И лечить. Что еще нужно для счастья?

Однако бабка рассудила иначе…

— О чем бы вы ни подумали, Роанна, — мягко и убедительно начал доктор Рин, видимо успокоившись и прекратив заикаться, — вы сделали все правильно. Ваши воспоминания, откликнувшись на мой призыв, поспособствовали переходу вашей души в особое состояние, нечто среднее между сном и бодрствованием. Мы называем его границей миров. Человеку не свойственно долго там находится, да и выйти оттуда самому затруднительно. — Он посмотрел на притихшего Льена и стряхнул со своих колен налипшие перья. — Но ничего не поделаешь. Это единственный способузнать природу человеческой ауры.

— Хватит ходить вокруг да около, — решительно отрезала Роанна. — Осмотр проведен? Вы довольны результатом? Выдадите мне документ?

Доктор Рин скептически поджал губы.

— Да. Исходя из возложенных на меня полномочий, теперь я со всей ответственностью смело заявляю — вы не ведьма.

Льен радостно взвизгнул.

— Но, — продолжил доктор, — я буду вынужден поставить вас на учет. Надеюсь, вы понимаете почему?

— Я не понимаю, — перебил его господин Карпентер. — Вы, профессор, утверждаете, что девушка не ведьма. Но как же тогда объяснить все это? — он махнул рукой в сторону валявшихся стульев, растрепанной подушки и оторванных занавесок. — Я решительно ничего не понимаю, и раз уж вы втянули меня в эту историю, будьте добры объясниться.

Роанна застыла от ужаса. А вдруг он сейчас расскажет, что именно нужно для того, чтобы в ней пробудились силы равновесия…

— Не могу, Ачи, мой мальчик, — профессор Рин виновато развел руками, — то, что происходит между доктором и пациентом — тайна. Между дознавателем и испытуемым — тайна вдвойне. Ты и так уже достаточно увидел. Но осмелюсь ли я предположить, что ты сомневаешься в моих способностях?

Господин Карпентер открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его. Выдохнул.

— Ничуть, — резко бросил он, поднимаясь и слегка кланяясь Роанне. — Извините, госпожа, я не имел намерений выпытывать ваши секреты. Если доктор Рин утверждает, что вы… что все в порядке, ему я верю. И еще извините за… хм… внезапный поцелуй. Ума не приложу — что на меня нашло? — Он полуобернулся к Льену. — Пойдем, Варга проведаем. Заскучал, наверное, братишка — не на ком оттачивать свою злость.

Когда они вышли, профессор снова принялся щупать пульс, заглядывать в глаза, просил вытянуть вперед руки, проверяя, не дрожат ли они. Выудил из кармана маленький тонкий молоточек и легонько несколько раз стукнул им по Роанниному колену, а колено подпрыгнуло в такт.

— Сколько поколений ведьм у вас в роду?

— Я знаю только бабку. Она сирота, поэтому о ее родственниках ничего неизвестно.

— Ясно, — сухо ответил доктор, нервно постукивая молоточком по деревянному набалдашнику кровати. — Если это случится… я имею в виду, если вы пройдете инициацию, существует большая вероятность, что вы переродитесь в ведьму. У вас сильная нестабильность ауры и велики риски по шкале Эрне. Именно поэтому мне придется взять вас на учет. Понимаете?

— Да.

Этого никогда не случится. Не будет никакого обряда. Разве она хочет стать такой, как бабка? Нет, лучше умереть.

— Что вы здесь делаете? — неожиданно спросил профессор Рин.

Вопроса Роанна не поняла. Удивленно приподняла брови, спросила:

— Простите?

— Что вы делаете здесь, в глуши? — он принялся постукивать пальцами теперь уже по самому молоточку. — У вас приятные манеры, хороший вкус, правильная речь. Полагаете, это незаметно? — дознаватель посмотрел на нее в упор, продолжая отбивать ритм на молоточке. — Нет, нет, не пытайтесь возразить. Я достаточно путешествовал по миру, чтобы научится различать. Спросите, в чем это проявляется? Сложно сказать. Во многом. Например, в вашей манере говорить правильными четкими предложениями. Или в домашней обстановке. Видно, что у вас небогато, но это не бросается в глаза так, как в домах бедняков. У вас чисто и уютно. Все здесь, — профессор обвел рукой комнату, — начиная с развешенных сушеных грибов на ниточке и до грубоватой, казалось бы, глиняной посуды, расставлено этак с фантазией, с выдумкой. У вас есть вкус, значит, несомненно, вы жили там, где вам сумели его привить. Осмелюсь предположить, что вы росли и воспитывались в небедной семье. Признаться, я думал, что еду осматривать деревенскую девчонку, а наткнулся на благовоспитанную госпожу. — Он запустил палыды в рыжие волосы, провел по ним, тщетно пытаясь их пригладить. Ненадолго задумался, словно решаясь, потом все же спросил: — Вы приехали издалека?

— С севера. В детстве мы часто переезжали, все страну объездили. А потом я долго жила с бабкой. А теперь вот… с братом.

— А как же ваши родители?

— Они умерли. А Льен — мой двоюродный брат. И у него тоже никого нет.

— Кроме вашей бабушки, надо полагать.

Какой проницательный дознаватель.

— Да. Она одна и осталась.

Роанна замолчала, нервно теребя кончик рукава.

— Извините, если мои вопросы показались вам бестактными, — наконец прервал затянувшееся молчание доктор. — Работа дознавателя, сами понимаете, не оставляет лазеек. Вопросы слетают с языка по многолетней привычке.

— Тогда можно и мне у вас спросить что-то личное?

— Попробуйте.

— Ирма… откуда вы ее знаете? И господина Карпентера?

Спросила, и прикусила язык. Разве ее это дело? Но любопытство оказалось сильнее.

Но профессор Рин невозмутимо ответил:

— Однажды, когда Ирме было пятнадцать или около того она сипьно заболела. Она тогда работала… этого, простите, не скажу, не моя тайна. Меня к ней пригласил Арчибальд, он же оплачивал ее лечение. Так мы все втроем и познакомились. А потом я узнал, что Ачи у нас — знаменитый мастер. А еще он мне сильно помог в свое время так, что я до сих пор у него в долгу. Как видите, Роанна, — подытожил он, — и я вам почти ничего не рассказал. У каждого свои тайны и раскрываются они только тогда, когда приходит время.

Он снова пригладил рыжие вихры и вытряс из них еще несколько перьев.

— Теперь о деле. Зайдете ко мне на днях, вы ведь знаете, где живет мастер?

— Дождавшись ее утвердительного кивка продолжил: — Я вам бумагу подготовлю. Сейчас очень важно иметь документ с подписью и печатью дознавателя. Всех целительниц обязали проверять, совсем недавно закон вышел. Так что работы у нас теперь невпроворот. А у меня, помимо всего прочего, еще дежурства в госпитале и лекции в Академии.

— Как же вы все успеваете?

— Приходится, девочка моя, приходится. Тем более, мне по душе моя работа. Любая из трех. — Он с хрустом потянулся и, вспомнив что-то, хитро и по-доброму улыбнулся. — Помниться, вы меня обещали чаем напоить.

Роанна всплеснула руками.

— Я про чай совсем забыла! И воду не успела поставить.

— Ничего страшного, — бросил профессор, направляясь к двери. — Ставьте воду, а я тем временем осмотрю своевольного братца Ачи.

От Варга доктор Рин вышел задумчивый и слегка поникший. Роанна видела, как он рассеянно жевал сдобный белый хлеб, забыв намазать на него слегка подтаявшее белое масло, мед или яблочное варенье. Потом он, будто очнувшись, принялся расхваливать ее талант к лечению, горячо уверив всех

присутствующих, что оставить здесь Варга было решением дельным и

небезосновательным. Побеседовал с господином Карпентером на отстраненные темы, похвалил Льена за выструганную и раскрашенную свистульку. Но, между тем бросалось в глаза, что профессор, доктор и дознаватель погружен в какие-то свои, похоже, не слишком веселые мысли.

Глава 18. Новая жизнь, старые шрамы

Его поджидали трое: Салька, Ману и Баль. Остальные уже спали, мирно посапывая, а то и храпя в общей мужской комнате дома для слуг.

— Гляньте, живехонек! — прошипел Ману, свесившись со второго яруса деревянной кровати.

— И даже вполне упитан, — хихикнул Салька, зажигая масляный светильник.

— А мы уж не надеялись — думали, сожрала тебя карга старая! — подал голос Баль, сидя в одних подштанниках на нижнем ярусе под кроватью Ману.

Кален молча прошел к своему месту, принялся нарочито медленно раздеваться. Повернулся к Балю, бросил:

— И вовсе она не старая. И не карга.

С кроватей прыснули и зафыркали, зажимая рты руками.

— Да она его, никак, приворожила! — вынес вердикт Ману. В тусклом свете светильника его черные глаза казались узкими щелочками без зрачков.

— Ведьмы больно до молодых и здоровых охочи, — быстро, скороговоркой зашептал Салька, — старые косточки ей без надобности. — Вот на тебя, Баль, она ни за что бы не позарилась.

— Как и на тебя, — огрызнулся Баль. — Дурни ей тоже ни к чему.

— Это кого ты дурнеем обозвал, старая рыжая развалина? — взбеленился Салька.

— Да все вы дурни! — раздался хриплый голос с дальнего конца комнаты. — Поспать дадите?

Баль, ворча, погасил светильник, наверное, сделав вывод, что из Калена сегодня не вытянешь и слова. Но, зная эту троицу, Кален понимал, что радоваться рано — завтра они его со всем пристрастием допросят.

И даже засыпая, он все еще продолжал думать о своей странной симпатии к этой властной, скрытной, отталкивающей и одновременно притягивающей к себе женщине. И вроде бы с этим надо что-то делать, потому что такие отношения хозяйки и прислуги, определенно, ни к чему хорошему не приведут. А еще он думал про морковь, которую завтра с утра непременно заставит чистить Огар-ла. Да и с верховой ездой надо что-то решать. Лошадь эту, проклятую, он уже видеть больше не может.

***

— Погоди, Терри, не могу больше.

Тонкая молодая березка — ненадежная опора, но до другой Гведолин просто не дошла. Схватилась судорожно за ствол, наклонив деревце. Еще чуть-чуть и сломается. Перед глазами заплясали противные мошки, рот наполнился кислой слюной. Она наклонилась и ее вырвало. Пищи в желудке не было, рвало желчью. От этого становилось только хуже и противнее.

Терри ушел далеко вперед. Поднялся на холм — оттуда лучше видны окрестности. А Гведолин осталась в низине, поросшей мелким березняком и орешником. Отдохнуть.

Он вернется за ней, обязательно вернется…

Ранняя весна, потому и сумерки сгустились рано. Земля, полностью освободившаяся от снега в городе, в лесу являла себя полысевшими проталинами — черными, влажными, с пожухлой прошлогодней травой, из которой кое-где пробивались на свет первые ростки крокусов. Еще несколько дней и одни расцветут. Распустятся нежно-лиловыми колокольчиками.

Ее любимый цвет. Она вспомнила, что почти каждую весну рано утром ей удавалось сбежать из работного дома в пригород Мерны, в небольшой подлесок, посмотреть, как цветы, поправ собой снежные покровы, упрямо стремились на поверхность. Они выживают, несмотря на весенние заморозки. Они выживают, несмотря на то, что просыпаются в снегу. К полудню солнце превращает снег в воду. Талая вода — живая вода. Корни всасывают ее в цветок, и тот, даром что хрупкий, обретает истинную энергию, наделяясь невероятной силой.

А сейчас она сбежала насовсем…

Шрамы, оставленные ожогами, болели. Губа, прокушенная Квердом, распухла. Неужели инфекция? Плохо. Голова кружится. Тошнит постоянно. А все ее травы и настойки сгорели в подвале работного дома. Вместе с остальными скудными пожитками. Вместе со всеми людьми…

Одежда на ней — Квердова. Она не хотела надевать — слишком противно. Но Терри настоял. Другой одежды для нее не нашлось, а то, что им придется убегать так поспешно, они и не предполагали. Мужские штаны не падали только благодаря ремню. Полушубок и шапка давили своей тяжестью, изрядно воняя табаком и немытым телом. Но это было еще терпимо. А вот в сапогах — огромных, стоптанных, — идти оказалось практически невозможно. Гведолин приходилось выдергивать их из чавкающей весенней грязи, и чтобы нога не выскользнула, она часто наклонялась и придерживала сапоги руками. От постоянных наклонов все сильнее кружилась голова и подкатывала противная тошнота. Терри отдал бы ей свою обувь, но размер его ботинок оказался точно такой же, как и у бывшего любовника тетки Роуз.

Терри обещал купить ей новую одежду. Он прихватил с собой все деньги — те, которые откладывал на учебу в магистратуре. Их немного, но, как он горячо заверил Гведолин, на первое время хватит. А потом он найдет работу…

Судя по карте, которую незадолго до того как уйти рассматривал Терри, до ближайшей деревни было недалеко.

Недалеко… Оказалось, очень далеко. Тем более ей — не до конца выздоровевшей, в тяжелой, сковывающей движения одежде с чужого плеча.

Гведолин так и стояла, думая, что если сейчас не получится отдышаться, то она непременно упадет на влажную землю, прямо на ростки крокусов. И больше не встанет.

Но Терри вернулся вовремя.

— Пойдем, — сказал он, обхватив ее за талию и перебросив ее руку себе на плечо, — только на холм подняться и спуститься.

— Нет, я не дойду.

— Дойдешь, надо идти, Гвен. А пока идем, расскажу тебе, куда мы направимся, когда ты выздоровеешь. Ты же хочешь знать?

Очень хочет. Вот только в то, что она выздоровеет, верилось с трудом.

В деревне Терри постучался в первый же попавшийся на глаза добротный дом и попросился на ночлег, посулив хорошие деньги за постой. Полная женщина в годах, открывшая им дверь, сказала, что она вдова и зовут ее Халина. На ее вопрос, кем молодые люди приходятся друг другу, Терри ответил, что мужем и женой. Толстушка, придирчиво осмотрев бедно одетого парня, остановила взгляд на Гведолин, особенно на ее губе с кровоподтеком. Покачала головой. Наверняка вообразила, что муженек частенько поколачивает свою женушку. Однако, увидев задаток, все же пустила их на ночлег.

Вдова жила небогато, потому накрыла для них стол скромно: вареная картошка, щедро сдобренная маслом и посыпанная сушеным укропом, квашенная с клюквой капуста, домашний, слегка черствый хлеб. В прозрачном запотевшем кувшине красовался темно-янтарный квас.

— Зачем ты так сказал? — устало спросила Гведолин у Терри, когда тот вернулся со двора — помогал вдове наполнять водой большую бочку для бани, и усердием принялся за приготовленное угощение.

— О фем фы? — Гведолин не помнила, чтобы он позволял себе разговаривать с набитым ртом, но сейчас, похоже, он очень проголодался.

— Ты прекрасно знаешь, о чем. — Ей же, напротив, есть не хотелось совершенно. Тошнота и слабость не проходили, обожженная кожа под одеждой чесалась и зудела. — Ты сказал, что мы — муж и жена.

— Послушай, — Терри, прожевав картошку, плеснул жидкости из кувшина в высокую кружку, — что я должен был сказать? Что мы брат и сестра?

— Хотя бы…

— Нет, Гвен. Так выйдет правдоподобнее и жалостливее. Ведь мы можем наплести кому угодно про то, что мы безумно влюблены друг в друга, а родственники не одобрили наш выбор, потому мы решили сбежать и тайно пожениться. Затем найти работу, накопить на дом, нарожать детишек… И тому подобный бред. Люди падки на сплетни и, принимая путников на постой, жаждут узнать от них что-нибудь новенькое, а еще лучше такое, о чем смогут восторженно шептаться с соседями, передавая очередное: «А вы слышали?» Именно поэтому, Гвен, в сладкие сказочки о прекрасной любви, которые мы сочиним, поверят. А нас будут чаще и охотнее пускать на ночлег.

Сочинять сказки Терри мастер. Что поделаешь, нельзя не признать, что он, наверно, был прав. Гведолин это понимала, но от его слов почему-то становилось все горше и тоскливее.

Она зябко поежилась. Штаны промокли. Сапоги натерли ноги до кровавых волдырей. Руки же… Об этом не хотелось даже думать.

— Извини, Терри, — нужно попробовать прожевать хотя бы хлеб, но нет, глотать совершенно не хотелось, — я просто не привыкла врать.

— Ничего, научишься. Знаешь, иногда немного приврать вовсе не помешает. А иной раз и жизнь спасет. — Он потянулся так, что кости хрустнули. — А сейчас — мыгься. И так как в глазах почтенной вдовы я все-таки твой муж, то мыться я буду вместе с тобой.

— Что? — Гведолин показалось, что она ослышалась.

— Ты сможешь вымыться сама?

Наверное, квас был очень хорош, раз Терри, залпом осушив свою кружку, не удосужился налить новую и принялся жадно пить прямо из запотевшего кувшина. Куда делась его манерность? С ним определенно что-то не так.

— Я сомневаюсь, что мне вообще можно мыться. У меня ожоги…

— Я знаю. Но нужно хотя бы посмотреть, сделать перевязку.

Усталость в ее взгляде сменилась покорностью.

— А ты умеешь?

— Придется. Раз уж назвался твоим мужем. — Поискав глазами полотенце и не найдя его, он со вздохом вытер руки о штаны. — Пойду, спрошу, не найдется ли у нашей вдовы чистых тряпок для перевязки и каких-нибудь лекарств. Послушай, ты ведь целительница. Знаешь, чем себя лечить? Что тебе нужно?

В комнате жарко и душно. Казалось, даже воздух плывет перед глазами, преломляя предметы, искажая реальность. Гведолин сморгнула пару раз, надеясь, что наваждение исчезнет, но странная знойная дымка и не подумала рассеяться.

— Попроси череды или ромашки, их часто держат про запас. Нужно сделать отвар. Лучше бы его настоять, но нет времени. Еще поинтересуйся, не найдется ли у нее барсучьего жира или мази с арникой — желтая такая, — это от ожогов. Если нет, принеси три свежих яйца. Или мед.

Терри поднялся, направился к выходу из комнаты, но в дверях замешкал, обернулся.

— Гвен, а ты можешь…

Она даже головы не повернула в его сторону. Скатала шарик из хлебного мякиша и теперь пыталась медленно, боясь потревожить прокушенную губу, прожевать его.

— А ладно, — Терри махнул рукой и приоткрыл дверь.

— Что могу, Терри?

Он вернулся. Подвинулся поближе, возбужденно зашептал:

— Помнишь, как ты меня вылечила?

Конечно, она помнит, такое не забудешь.

— А себя так же можешь? Я знаю, некоторые целительницы умеют… как бы это сказать… лечить не лекарствами, а собственной энергией. Как это у вас называется? Магия?

Сухой хлебный шарик застрял в горле и Гведолин слабо закашлялась. С трудом сделала глоток кваса из кружки, заботливо протянутой Терри.

— Не знаю. Возможно, магия. Бабка Зарана, которая меня учила, называла это даром. Но как ни назови, себя я вылечить не могу. Бабка любила повторять: «Дар ниспослан нам, дабы врачевать живых существ, но сам носитель дара не сможет использовать его для себя».

— Фи! — разочарованно и расстроено протянул Терри. — Значит, даже кошку подлатаешь, а себя — никак? Нечестно.

— Ничего не могу поделать. Я уже пробовала — бесполезное занятие. — Она устало потерла глаза. — Если ты и впрямь не брезгуешь и хочешь помочь… что же, буду рада.

В бане было совершенно нечем дышать. Гведолин и в комнате чувствовала себя дурно, а в окутанном влажным паром предбаннике у нее резко закружилась голова, потемнело пред глазами, и Терри едва успел помочь ей опуститься на низенькую скамеечку возле бревенчатой стенки.

— Покажи, — попросила она, когда перед глазами начал рассеиваться сумрак,

— что ты сумел раздобыть?

Парень придвинул табуретку, выложил на нее скудные запасы, выпрошенные у вдовы, наверняка не без помощи звонкого тори: облепиховое масло, мед, крепкие лоскуты для перевязки. И еще длинную латаную-перелатаную, но чистую и мягкую женскую сорочку и разношенные туфли.

— Сухих трав у нее не нашлось, — доложил Терри.

— Ясно. Значит, промою водой. Поможешь принести?

Колодезная вода в просмоленной бочке, которую он сам же и наполнял, еще не успела нагреться от банной духоты. Терри поискал глазами и обнаружил висящий над бочкой жестяной ковшик. Зачерпнул им воды, донес до Гведолин.

Затем он не торопясь, осторожно, снял с нее сапоги. Недовольно нахмурился.

— И ты молчала? Гвен, они же промокли насквозь! Надо было мне сказать.

Где твоя рассудительность и здравый смысл?

Дальше он принялся ворчать про простуду, которую теперь ей подхватить проще простого, про странности ее характера, еще раз про отсутствие здравого смысла. Дался ему этот смысл, в самом деле! Между делом стянул с нее широкие неудобные Квердовы штаны, и куртку, пахнувшую табаком и потом. Отошел к противоположной стене. Густые белесые брови сошлись на его переносице так, словно составляли одну мохнатую линию.

— Боюсь, одними перевязками не обойтись, — глухо констатировал он. — Здесь нужен доктор. И срочно.

— Не нужен, — со стальными ноткам упрямства, пробивавшегося сквозь усталую покорность, ответила Гведолин. — Ни к чему сейчас светиться, Терри. Нас непременно начнут расспрашивать, кто мы, откуда. А ты человека убил… А после мы сбежали. Тетка Роуз ни за что не успокоится, пока меня не найдет. А твои родители? Будут тебя искать?

Терри откинул с лица льняные волосы, слипшиеся сосульками.

— Вряд ли. Я написал им, рассказал, почему ухожу из дома. Не сказал только — куда. Письмо матери на прикроватный столик подложил. Прямо под пузырек с сонными каплями. А вот твоя тетка Роуз…

— И вовсе она не моя!

— Извини, не твоя, конечно. Так вот, у тетки Роуз, обнаружившей труп любовника, зарезанного собственным ножом, и тебя, пропавшую без вести, достанет ума сложить два плюс два. Да и меня она знает, еще наведается в лавку к родителям, узнает, что и я сбежал из дома. Поэтому нам необходимо, чтобы ты скорее поправилась, Гвен. И смогла двигаться дальше.

— Терри, — тихим, но твердым голосом сказала Гведолин, рассматривая свою сморщенную почерневшую ногу, — я не пойду с тобой. Не смогу. Ты разве не понял? Иди один. Беги. Как можно дальше и быстрее.

Он устало опустился на скамью возле противоположной брусчатой стенки.

— Ты рехнулась? Что ты несешь? Мне в последнее время кажется, что ты не только кожу, но и мозги поджарила!

Резкий, заносчивый Терри. Таким он был, когда они только познакомились в лесу под старой липой. Дразнящим и поучающим Терри представал во времена их частых прогулок. Высокомерным и убедительным — когда рассказывал ей о достижениях науки, дальних странах и новых открытиях.

Гведолин впитывала в себя его образ, как губка. Ведь именно таким она хотела бы его запомнить. Все эти его грубые, казалось бы, в общении с другими черты не отталкивали, а наоборот притягивали ее к нему. Подчас ей казалось, что именно благодаря такому Терриному поведению ей легче жить, надеяться и верить.

— А надо было, чтобы я просто сгорела. — Она откинула голову назад, прислонившись затылком к некрашеным бревнам банного сруба. Бревна приятно пахли древесной смолой; запах этот успокаивал, убаюкивал, дарил тепло, покой. — Я же ведьма. А ведьм сжигают на костре.

— Хватит! — жестяной ковшик, откинутый точным ударом ноги, покатился по полу, издавая мерзкий дребезжащий звук. — Не желаю больше слышать эту чушь! Я не оставлю тебя, Гвен. За кого ты меня принимаешь? Неужели ты думаешь, что вид твоих ожогов способен меня отпугнуть? Думаешь, что я ничего не знаю о страдании, несчастьях, болезнях, горе? Да неужели ты считаешь… Гвен! Слышишь меня, Гвен?

Она слышала. Вот только из-за резкого запаха смолы накатила тошнота, затем закружилась голова и голос Терри, сидящего так близко, вдруг стал казаться бесконечно далеким и глухим.

Это все из-за запаха смолы. Из-за чего же еще?

Не подхвати ее Терри молниеносным движением, она кулем свалилась бы со скамьи. Она слышала, как Терри зовет ее по имени, чувствовала, как хлопает по щекам, брызгает колодезной водой, обтирает тряпочкой ее горячее лицо и шею. Горячее… Только сейчас Гведолин поняла, что у нее сильный жар. Надо же, а ведь она думала, что в комнате натоплено. И в бане душно. А еще целительница!

Похоже, надевать вдовью сорочку на нее Терри не стал. Да и не сумел бы, наверное. Сквозь зыбкую пелену перед глазами она сумела различить, как он наклоняется, подбирает разложенные снадобья. Почувствовала, как ее заворачивают во что-то прохладное и длинное, несут вверх по лестнице. Наверное, в ту самую комнату, которую отвела им вдова для ночлега.

Он уложил ее на кровать, на довольно жесткий матрас. Хотел накрыть одеялом, но Гведолин, слабо застонав, сумела выговорить:

— Нельзя накрывать… У меня жар, ты… принеси кувшин теплой воды и ветошь. Нужно… нужно обтирать кожу…

Наверное, в комнате не нашлось кувшина с водой, потому что она услышала, как глухо хлопнула дверь, и на лестнице раздался звук удаляющихся шагов.

Сознание туманилось, но окончательное забвение на нее не снисходило.

Терри вернулся быстро, и ей пришлось терпеть мучительно прикосновение мокрой холодной ветоши к израненной ожогами коже.

Ненадолго, но эта процедура помогла — голова перестала противно гудеть, тело больше не горело, словно она находилась в долине Засухи. Терри смазал ожоги облепиховым маслом, помог натянуть сорочку, заплел в косу ее длинные волосы.

Но позже жар вернулся, и Терри снова обтирал, смазывал, вливал по каплям воду сквозь ее стиснутые зубы.

В какой-то момент у Гведолин промелькнула мысль, что все зря. Зачем так надрываться? Бесполезно.

Видимо, Терри тоже это понял, потому что она все чаще слышала его сдавленные ругательства, а затем и злой шепот: «К Засухе все, здесь нужен доктор».

И ее, наконец, на какое-то время оставили в покое.

Кажется, ей удалось немного поспать или она все-таки потеряла сознание. Но так или иначе пробуждение было тяжелым.

Когда она проснулась, в комнате разливался мягкий теплый свет от зажженных свечей, а за окном было темным-темно.

Возле кровати, прямо напротив Гведолин, возился высокий подтянутый человек военной выправки. В серой, явно, стиранной-перестиранной, рубашке с закатанными до локтей рукавами. Его хмурое лицо носило сосредоточенное выражение, а между бровями залегла глубокая складка. Человек громыхал какими-то склянками, извлеченными, похоже, из недр внушительного кейса, стоявшего рядом на табурете.

Гведолин скосила глаза — ее правая рука оказалась перевязана жгутом, из раны на локтевом сгибе в тазик капала густая темная кровь. На полу валялись окровавленные тряпки, сильно пахло дезинфицирующим средством.

Человек достал из кейса пузырек, открыл пробку, принялся трясти над стаканом, считая при этом капли. Закончив, поставил пузырек на прикроватную тумбу, на которой уже громоздились такие же пузырьки, коробочки и маленькие открытые конвертики с порошками.

— Молодой человек может войти, — крикнул он уставшим надтреснутым голосом, снимая тем временем жгут на ее руке. Кровь закапала быстрее.

Его услышали. Дверь приоткрылась, и в комнату боком протиснулся Терри.

— Она в сознании, доктор? — услышала Гведолин его вкрадчиво-напряженный голос.

Упрямый Терри. Все-таки вызвал к ней доктора. Дорого, наверное…

— Да, ваша жена в сознании. Проходите, присаживайтесь. — Доктор и сам тяжело опустился на стул. Спросил, обращаясь к Гведолин: — Как вы себя чувствуете? Можете говорить?

Она попыталась. Ей казалось, что она сказала «добрый вечер» достаточно громко, но сидевший с совершенно ровной спиной доктор лишь покачал головой.

— Не пытайтесь, вам рано еще. Но слушать — слушайте. Я не из тех, кто утаивает информацию от больных, поэтому, чем раньше вы узнаете о своем состоянии, тем лучше.

— Все плохо? — поникшим голосом осведомился Терри. Он всегда умел быстро соображать.

— Плохо, — ровно отчеканил доктор. У меня получилось немного снизить температуру, смазать ожоги обеззараживающей мазью. Я не сторонник кровопускания, — пояснил он, видя, что Терри, как зачарованный, не сводит глаз с тазика, в который размеренно падают багровые капли, — но в этом случае все средства хороши. Решил попробовать.

— Она поправится? — скорее прошептал, чем спросип Терри.

— Не думаю, — не стал ходить вокруг да около доктор. — Даже если и станет лучше, то ненадолго. Затем — только ухудшения. Извините, — он откашлялся, — ничем больше помочь не могу.

— Но… что с ней?

Часто моргая, Гведолин смотрела на Терри. Терри — на таз. Сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Да и в самом его лице не было ни кровинки.

— Знаете ли вы, молодой человек, что означает слово «гангрена»?

«Тридцать три смертельных заболевания». Именно так называлась книга,

которую она любила листать на чердаке в работном доме. В ней были такие занятные картинки… Иногда она пересказывала Терри особо вопиющие случаи. Рассказала как-то и про гангрену, когда гниют мышцы и кости и, если вовремя не отнять пострадавшую конечность, человек умирает. Но умирать он будет долго и мучительно…

— Молодой человек? — переспросил доктор, видя, что Терри застыл и не отвечает.

— Я… знаю, — сумел выговорить он, наконец, оторвав взгляд от кровавого зрелища. Но… разве нельзя ее спасти? Гвен рассказывала… Я слышал, что можно отрезать…

— Не в этом случае, — мягко перебил доктор. Похоже, он был слегка удивлен, что мнимому мужу Гведолин не придется долго объяснять значение сложного медицинского термина. — Заражение проникло в кровь, затронуло другие ткани. Очагов поражения слишком много. Так что, — он развел руками, — уверен, что пользы от ампутации не будет. Только вред. Никто не возьмется за лечение. Я лишь могу облегчить страдания вашей жены, прописав утоляющие боль порошки. А вам советую пригласигь к ней жрицу из храма. И как можно скорее.

Доктор перевязал ее руку, сухо попрощался, защелкнул свой кейс, оставив, впрочем, пузырьки, баночки и порошки на прикроватной тумбе.

Терри судорожно вздохнул и опрометью бросился за ним.

Что же, надо признать, ничего другого Гведолин и не ожидала услышать. Она подозревала, что начинается гангрена, еще там, в приюте при храме. Не хотела верить, гнала от себя эти жуткие мысли. Пыталась переубедить Терри брать ее с собой, видит Вода Пречистая, пыталась. Но ведь он упрямый. Ведь он знает все и лучше всех! А потом на них напал Кверд… И деваться уже стало некуда.

Выход есть всегда? Так, кажется, любил повторять один ее хороший знакомый. Наверное, есть. Но не в ее случае.

В зыбком мареве подступающего сна Гведолин показалось, будто Терри вернулся. Тихонько прикрыл дверь, подошел к кровати, присел на краешек. И уставился в пустоту.

***

Недавно рассвело.

Утро выдалось необычайно чистым. Сквозь оконное стекло Кален долго рассматривал огромный выбеленный двор: за ночь снега намело столько, что под ним скрылись и пожухлые осенние листья, которые еще с вечера сгребла сгорбленная Марта, и внушительная куча дров, которые Баль так и не успел сложить в поленницу. И даже будки волкодавов выглядели теперь как лисьи норы, хаотично выступающие из огромного сугроба. Следов не было никаких. Ни птичьих, ни кошачьих, ни песьих. Ни людских.

Выходит, он первым нарушит холодную величественную гармонию. Сегодня выходной, и хозяйка разрешает слугам спать по выходным дольше обычного. Но он не будет. Потому что нужно идти на конюшню: кормить, поить, чистить и седлать Мелиссу. А затем — урок верховой езды. Снова вечно брюзжащий и понукающий Зарий будет до седьмого пота гонять его по манежу. Потом — завтрак и привычная уже работа помощником у Огар-ла на кухне.

Но он справится. Начинается новый день, и сегодня все уже не выглядит таким мрачным, как вчера. Он снова полон сил и попробует доказать, что достоин доверия. Ведь, если хозяйка заставляет учиться ездить верхом, значит, это для чего-нибудь нужно?

Глава 19. Клад под старым дубом

Как только за доктором Рином и господином Карпентером захлопнулась дверь, а Роанна вышла в огород, Льен кинулся к Варгу.

— Видел? — с горящими глазами спросил он. — У профессора Рина — часы! Настоящие часы, которые на руке носят!

— Эка невидаль, — лениво ответил Варг, потягиваясь. — Года два или три назад Ачи возил нас на выставку изобретений в Мерну. Там такого добра навалом.

— А я не видел часы ни разу, — разочарованно протянул Льен. И начал без перехода: — Ты чем-то расстроен? Что тебе сказал профессор? Выздоровление затягивается? Но он Роанну хвалил, вроде… Или что-то еще?

— Все нормально, — отмахнулся Варг, буравя взглядом стену напротив Льена. Что он там увидел?

— Когда ты так делаешь, то обычно врешь, — тихо проговорил Льен, ожидая, что Варг сейчас же начнет на него орать.

Но он только усмехнулся.

— И как же я делаю?

— Не смотришь в глаза, вот как.

Варг фыркнул. Уставился на Льена своими синими, как чистое летнее небо, глазами. Такими же, как у господина Карпентера.

— Ну, вру, и что? Тебе-то что за дело?

— Я думал… — Льен мучительно пытался подыскать верное слово, — думал, мы с тобой теперь…

— Думал, мы с тобой теперь друзья, да?

Льен почувствовал, как кожа лица начала потихоньку гореть. А ведь он так надеялся! Надеялся, что нашел, наконец, подход к этому упрямому и вредному мальчишке.

Варг покачал головой и поцокал языком.

— Ничему тебя жизнь не учит. Ты как маленький глупый мышонок, который повадился таскать сыр из заклинившей мышеловки. Только мышонок и не подозревает, что в один прекрасный момент мышеловка может и захлопнуться.

Теперь Льен уперто глядел в сторону, мимо Варга. Молчание затянулось.

— Ты, похоже, вовсе не рад, что твоя сестра не ведьма, — вдруг произнес Варг.

— Что ты несешь? Рад, конечно. А ты откуда знаешь про результат проверки?

— Сам не догадываешься? Дознаватель доложил. И про то, что твою сестрицу можно не опасаться, доложил тоже.

— Ага, — буркнул Льен. — Я помню, как ты от ее настоек с порошками отворачивался. Думал, она тебя отравит.

— Ну думал, ну и что? — снова ни с того ни с сего взвился Варг.

— Тогда чего ты такой… злой? Не понимаю. С братом поссорился? Я понял! — вскрикнул Льен. — Ты себя так вести стал после разговора с господином Карпентером, когда он меня попросил ненадолго оставить вас одних, так?

Варг молчал.

— Точно! — совсем по-детски обрадовался своей внезапной догадке Льен. — Он тебе что-то нехорошее сказал?

— Не твое дело! — зло отрезал Варг. — Вали, давай, отсюда!

Льен потускнел и нахмурился.

— Как хочешь… — неловко выговорил он, медленно поднялся и, сутулясь, направился к двери в кухню, решив заесть досаду оставшимся после чаепития вареньем.

По липкому краю банки лениво ползала муха. Его сестра, обычно такая аккуратная, забыла закрыть варенье крышкой. Конечно, после таких проверок еще и не то забудешь!

Отогнав муху, Льен торопливо зачерпнул ложкой густую сахарную жижу. Что поделаешь — сладкоежкой он был всегда. Но не успел он донести ложку до рта, как из комнаты, где лежал Варг, сквозь полуприкрытую дверь послышался угрюмый голос:

— Эй, Льен! Слушай! — Льен и не помнил, называл ли его Варг раньше по имени.

Но почему-то именно сейчас такое обращение было приятно. — Ладно, хватит дуться.

Я тебе расскажу. — А вот это уже интереснее! — Только сначала и ты мне пообещай кое-что.

Вот так всегда. Никогда этот упрямый и вредный мальчишка не делает что-то просто так! Наверное, только и ждет, когда Льен прибежит к нему, как голодная собака за косточкой.

— Ну и Засуха с тобой! — бросил Варг, немного понижая голос. — Не хочешь — как хочешь. Больно мне надо своими секретами с каким-то зазнайкой делиться!

Он — зазнайка? Это уже слишком! И хотя Льен прекрасно понимал, что Варг специально провоцирует и задирает его, но любопытство оказалось сильнее. Он со вздохом сунул ложку с вареньем в рот, поднялся и осторожно заглянул в комнату.

— И что я должен пообещать? — осведомился он, проглотив перед этим варенье и смакуя сладкое послевкусие.

— Тот бродяга, про которого я тебя спрашивал… Он ведь вещи свои тебе завещал?

Бродяга, которого забили камнями… Да, у него с собой была потрепанная кожаная сумка. Старая, но добротно выделанная. Умирая, он успел шепнуть Льену, чтобы тот забрал ее себе, а содержимым распорядился по своему усмотрению. Но в тот момент, осознав, что путник действительно умер, Льен застыл ледяным истуканом ни в силах сделать хоть что-нибудь. А к ним уже приближался староста, заинтересовавшись, наконец, происходящим. Варг знал, что староста обязательно арестовал бы все вещи покойного для дальнейшего расследования. Иначе как еще объяснить то, что Варг быстро вытащил сумку из заиндевелых пальцев бродяги и проворно сунул себе за пазуху. Староста и не заметил ничего. Видно, воровской опыт сказывается, решил тогда Льен, а еще подумал, что не видать ему теперь сумки как своих ушей. Однако Варг отдал ее сразу же, как только они свернули за соседний сарай.

— Завещал. И что?

— Расскажи, что было в сумке?

— Не знаю…

— Врешь! — взвился Варг. — Хочешь сказать, даже не заглядывал внутрь?

— Не вру! Я… я не открывал ее даже. Мне страшно было очень туда заглядывать,

— доверчиво признался Льен.

— И что, неужели выбросил? — ядовито поинтересовался Варг.

Льен поежился.

— Я ее закопал.

— Закопал? — фыркнул Варг презрительно. — Посмотрите на него — ведь врет, а все равно красный, как рак в кипятке. Тогда морозище стоял дубовый, как ты ее закопать мог? Даже я не стал бы мерзлую землю долбить ради такого.

— Так я не сразу закопал, — сбивчиво затараторил Льен. — Сначала домой принес, в подполе схоронил, между свеклой и морковкой. А чтобы Роанна не нашла, сам всегда вызывался туда за овощами и банками лазить. А по весне, как земля оттаяла, в лесу и закопал.

— Вот Засуха! Врешь, не врешь, непонятно, — заключил Варг, видя, что Льен вот-вот расплачется. — Хорошо, мы проверим. Помнишь, где прикопал-то?

— Под старым дубом, на Лысой поляне.

Варг присвистнул даже.

— Ничего себе! С тех пор, как на этой поляне бабка Магда померла неизвестно от чего, туда ходить все боятся. Но, по-моему, глупости все это. Все эти байки про Проклятый лес. Ладно, пошли, мелкий, будем твой клад откапывать. Уж больно мне охота посмотреть, что в сумке было. Если ее содержимое, конечно, не отсырело окончательно.

— Как это — пошли? — удивился Льен. — Тебе же только сегодня утром Ачи костыли принес, тебе еще расхаживаться надо, сначала по чуть-чуть, а потом… ей, что ты делаешь?

Варг хмыкнул, встал с кровати, медленно прошелся до перегородки и обратно.

— Ничего себе! — восхитился Льен. Потом сник: — И давно ты так?

— Недавно. Почувствовал, что могу ходить, вот и начал потихоньку.

— Роанна не знает, — мрачно констатировал Льен.

— И не надо ей. Чем меньше она знает, тем лучше.

Льен насупился. У него нет секретов от сестры! И тем более не будет с этим напыщенным самодовольным мальчишкой.

— Хорош дуться! — бодрым голосом, который нечасто у него бывает, сказал Варг.

— Слышал, сестрица твоя в гости к Ирме собирается?

Так и было. Роанна говорила, что хочет навестить Ирму, рассказать, как прошел визит дознавателя.

— Вот и отлично, — торжественно закончил Варг. — И костыли Ачи пригодятся, я ведь на такие дальние расстояния не ходил еще.

Они еле дождались, пока ушла Роанна. Как только за ней захлопнулась дверь, Льен взял лопату, которой обычно копал землю в огороде. Отдал Вагу свою запасную теплую безрукавку, связанную еще бабкой из шерсти пушистых волкодавов, которых она держала специально для пряжи. Безрукавка Варгу оказалась мала, но он все равно надел ее, потому что его теплая одежда осталась в доме у матери, а Льен сказал, что трава на улице уже покрывается инеем поутру.

Сначала Варг ступал бодро. Льен обрадовался было — быстро дойдут, сестра вернуться не успеет. Но потом Варг начал выбиваться из сил, замедлил шаги, подволакивал ногу и тяжело опирался на костыли. Льен все пытался определить, из какого дерева они сделаны и наказал себе спросить об этом господина Карпентера. У Варга струился пот по вискам, но возвращаться он отказывался наотрез, тем более, половину пути они прошли, осталось совсем немного.

Когда они подошли к назначенному месту, то увидели, что Лысая поляна выглядела действительно лысой. Особенно сейчас, когда кое-где пробивавшаяся летом травка пожухла, пригнулась к почерневшей от страшного пожарища земле. Поляну окружали черные обугленные деревья, которые упрямо не хотели падать.

Мертвый проклятый лес.

Дубу повезло больше других — он сгорел не полностью, только нижние ветки. Верхушка и середина остались целы, дерево росло и даже плодоносило. Под ногами у Льена хрупнули толстые палые желуди.

Тяжело опустившись на грязный полусгнивший пень, Варг уставился на Льена.

— Что застыл, мелкий? Копай, давай.

Льен хотел было обидится на то, что Варг вместо имени все время кличет его «мелким». А потом передумал. Вспомнил — так звала его сестра, когда он совсем маленьким был. Так что пусть себе зовет, не жалко. Даже приятно немного от воспоминаний.

Льен прекрасно помнил, где закопал сумку бродяги. Встав лицом к поляне, отсчитал от дуба пять больших шагов и еще один маленький. И принялся копать.

Земля, хоть и немного мерзлая, оказалась на удивление податливой. Копать было легко, тем более что яма, насколько он помнил, была неглубокой. Действительно, скоро лопата уткнулась во что-то с глухим звуком.

— Что там? — встрепенулся Варг. — Нашел?

— Нашел, — утер пот запыхавшийся Льен. — Кажется.

Землю вокруг находки он раскидал руками. Раскачал что-то твердое, потянул за ручку на себя.

— Это что… ящик? — удивился Варг.

— Ага, рыболовный, — гордо ответил Льен, оттирая от земли заржавленную защелку-крючок. — Он очень плотный. Возможно, содержимое сумки и не отсырело.

Натужно пыхтя, Льен пытался сдвинуть крючок, но тот никак не хотел поддаваться.

— Давай я, неумеха, — оттеснил его сторонку Варг. Медленно поднялся, взял лопату, размахнулся и треснул по дереву. Крючок отскочил, крышка лопнула пополам.

— Хороший был ящик, — вкрадчиво заметил Льен.

— Подумаешь, — Варг уже достал сумку и принялся методично вытряхивать ее содержимое прямо на землю. Ачи тебя научит, еще сто таких ящиков смастеришь. Ты слушай его больше, слушай. Он ведь такой умный, наш Ачи.

Тем временем из сумки выпали: пухлый сверток, обернутый вощеной бумагой и крепко-накрепко перевязанный толстой бечевкой, сломанное гусиное перо, пузатая, каким-то чудом не разбившаяся склянка с черной жидкостью внутри, костяной гребень, пара добротно выделанных кожаных перчаток и кроличья лапка, довольно свалявшаяся и грязная.

Варг потряс еще, но сумка оказалась пуста.

Примерив перчатки, Варг довольно крякнул и сунул их себе за пазуху. Льен тем временем откупорил склянку, понюхал осторожно, капнул на землю.

— Ты смотри, осторожно, — посоветовал Варг, — вдруг там яд?

— Тебе всюду яд мерещится, — отмахнулся Льен. — Это не яд.

— Да? А что?

— Чернила, — гордо, желая показать свою осведомленность, ответил Льен.

Варг отобрал склянку, повертел, засунул внутрь сломанное перо, вытащил, присмотрелся.

— И правда, чернила. Перо есть, чернила есть, а вот это, наверное, — он начал разматывать бечевку, — бумага. Что же, похвально, похоже, ученыйчеловек нам попался. А мы думали — бродяга.

— Это ты так думал, — тихо парировал Льен. — Я сразу понял — человек образованный. Он и выражался чудно, не по-нашему, и умные слова говорил.

— Да уж, да уж, — проворчал в ответ Варг, рассматривая стопку бумаг, исписанных тонким бисерным почерком, — ты-то у нас все наперед знаешь! И зачем некоторые такой бред сочиняют? Ты только послушай: «…себя сдерживать и ничто не помешает ей восстановить равновесие там, где оно было нарушено. Однако, проведя многочисленные исследования, собрав информацию и изучив предмет, осмелюсь заявить, что имеется средство, которое может остановить ведьму…» Ведьму! — фыркнул он с отвращением. — Ведьму, надо же! А твой бродяга знал, кому оставлять свои писульки!

Гримаса удивления и отвращения исказила Варгово лицо, и он стал похож на себя прежнего — злого, противного и гадкого мальчишку.

— Отдай! — испуганно вскрикнул Льен. — Не твое, отдай!

— Попробуй, отними! — вызывающе каркнул в ответ Варг, прижимая к себе пухлую пачку листов. — Что, неужели драться будешь? С калекой?

Льен уже готов был броситься на него с кулаками, совсем как в последний раз на берегу реки. Бить, молотить, кусать и царапать до тех пор, пока рот не наполнится металлической слюной, а перед глазами не запляшут противные мошки от ударов соперника. Но сумел вовремя опомниться, судорожно перевел дух, сглотнул тугой комок в горле.

— Что, не полезешь? — ехидно поинтересовался Варг. — Ладно, забирай свое сокровище!

Льен протянул руку, чтобы забрать пухлую стопку, но Варг резко подбросил листы в воздух. Стылый осенний ветер подхватил их, радостно закружил в сумасшедшем танце, растащил по разным концам поляны.

— Дурак, — сквозь зубы, чуть не плача бросил Льен, кинулся собирать разлетающиеся бумажки. — Как был дураком, так и остался. А я-то думал…

— А ты думай меньше, — Варг зло сплюнул на землю. — Все вы думать мастера, правда, больше за других, чем за себя. Вот и Ачи твой любимый…

Он осекся, замолчал.

— Что, Ачи? To есть, господин Карпентер? — Льен подошел, подсел к Варгу, принялся аккуратно складывать подобранные листы обратно в стопку. — Может, расскажешь, что вы не поделили?

— Не твое дело, мелкий.

— Ты же обещал, — напомнил Льен. — Обещал, что расскажешь!

Варг долго молчал, вертел в руке сломанную ветку, отколупывая давно застывшую на ней черную смолу. И когда Льен уже решил — не расскажет, неохотно произнес:

— Он хочет, чтобы я уехал.

— Куда?

— В частный пансион. В Мерну.

Льен ненадолго опешил от такой новости.

— А ты не хочешь?

— А ты как думаешь?

— Думаю, это — здорово! Учиться в столице… я бы хотел. Когда мы жили с бабушкой, в поместье приходил учитель, чтобы заниматься со мной. — Льен вдохнул. — А я завидовал Роанне, которую возили в школу.

— А почему ты не ходил в школу? Не взяли? — язвительно поинтересовался Варг.

— Я… да, меня не взяли, потому что я… я… да неважно.

— Неважно? — Варг с силой сплюнул перед собой. — Значит, свои секреты не раскрываешь, а мои выпытывать можно?!

— Нет, я… я же…

— Кстати, почему вы сбежали от бабки? — с напором продолжал Варг. — Давно хотел спросить. Ну, ведьма она у вас, что дальше? Неужели родных внуков решила на лопату положить, в печь посадить и жареными сожрать? Как там в наших милых детских сказках было, помнишь?

— Помню, — насупился Льен. — Но нет, конечно. Бабушка ужасно строгая и сварливая, но она нас любит… любила, наверное.

— Она вас выгнала?

Льен переменился в лице.

— Нет, что ты! Мы сами… сбежали.

— Почему?

Вот ведь какой любопытный! Присосался хуже пиявки в их маленьком, занесенном ряской, деревенском пруду. Но ведь он прав. Откровенность за откровенность. Как может Льен спрашивать Варга о его тайнах, а о своих и словом не обмолвиться? И конечно, он понимал, что Варг обязан был поведать о причинах своей злости уже за то, что Льен показал содержимое сумки бродяги. Но желание выйти на больший уровень откровенности пересилило все возможные доводы разума.

— На самом деле, — быстро, скороговоркой начал рассказывать Льен, — сбежать собиралась только Рон. А я просто увязался за ней. Она не хотела меня брать, но и оставаться в поместье больше не могла. Я принялся тогда реветь в три ручья и клясться, что никуда ее не отпущу. И если она не возьмет меня с собой, сбегу тоже.

А убегать и прятаться я с самого детства умел так, что никто найти не мог. Сестра поверила сразу — знала, если я что-то вобью себе в голову, переубедить невозможно. Так мы с ней и сбежали.

— To, что ты — придурок, который за ней увязался, это понятно, — пиная ногой желудь, констатировал Варг. — Но она-то чего побежала? Неужели ваша бабка ее замуж выдать хотела? За некрасивого, но богатого старикашку?

— Если честно, я не знаю. Она мне никогда не рассказывала, а я не спрашивал.

Но, возможно, все было так, как ты говоришь.

— Да наверняка! Вон и наша мамаша Ачи женить хочет, жужжит об этом каждый день, хуже навозной мухи! Братец еле отмахиваться успевает.

Неужели Варг ему сочувствует? Надо же! И хоть в чем-то не завидует старшему брату.

Варг зло отшвырнул ветку в сторону. Поспешно встал и тут же поморщился от боли в ноге.

— Пойдем, — бросил он. — Если твоя сестра вернется раньше и обнаружит, что нас нет, нам влетит, как думаешь?

— Наверное, — буркнул Льен.

Медленно, опираясь на костыли, Варг захромал в сторону дома.

Подобрав сумку, Льен засунул в нее листы, перо, чернильницу, гребень и даже кроличью лапку — не оставлять же ее в лесу, вдруг пригодиться! Легко догнал Варга, спросил:

— И что думаешь делать?

— Я уже давно собирался сбежать, — не сразу, но ответил он. — Решения Ачи у нас в семье — дело святое, никто оспаривать не будет. Все рады все радешеньки от меня избавиться. Мамаша только перед людьми вид делает, будто заботится обо мне, а сама не дождется, когда я вырасту и уеду подальше. — Варг вдруг заговорил быстро, глотая слова, словно боясь, что Льен не будет слушать: — Знаешь, на кого мой братец меня учиться отправляет? На столяра! Идиот, думает, будто все вокруг хотят заниматься тем же, что и он. И я бы уже давно сбежал, если бы не… Знаешь, куда я шел в тот злополучный вечер, когда Роанна меня нашла?

Льен молча пожал плечами.

— За вещами, — повысив голос, ответил сам себе Варг. — Не один ты в Проклятом лесу тайники умеешь делать. Забрал бы вещи и сбежал. И никогда, ни за что не вернулся бы обратно, слышишь?

Конечно, слышит, он не глухой. И не надо так орать. Хотел забрать вещи и сбежать, а вместо этого угодил в капкан. Не повезло. Бывает.

— И куда бы ты побежал? — осторожно поинтересовался Льен.

— На север. В порт. В первый попавшийся порт. Напросился бы помощником на корабль — на бриг или бригантину, мне бригантины больше по душе. Меня бы взяли, там здоровые крепкие парни всегда нужны.

Он вдруг осекся и замолчал, словно выговорился полностью или сообразил, что сболтнул лишнего.

— Ого, — только и смог произнести Льен. — Так ты, значит, море любишь?

Варг остановился внезапно; Льен, шагнув, наступил на костыль и чуть не выбил его из рук застывшего мальчишки.

— Море нельзя не любить, — повернувшись, серьезно ответил он. — Ему нужно отдаваться всей душой, полностью, без остатка, без оглядки на прошлое или будущее, без страха одиночества или надежды на счастье. Море поглощает тебя целиком, и нет на свете ничего прекрасней, чем море. Ненасытные чайки, едкий запах водорослей, ласковая музыка прибоя, толпы людей у причала. И корабли…

Забыв дышать и моргать, Льен тоже застыл в изумлении. Таких речей он никогда от Варга не слышал — чудно и необычно, будто тот прочел о море в книге, а потом пересказал слово в слово.

Заглянув в его сапфировые глаза, Льен увидел, что в них уже тонуло море — соленое, гордое, дикое, смелое. Еще чуть-чуть и…

— Пойдем быстрее, — Льен закусил губу, поспешно развернулся и пошел вперед. — Зря я вообще согласился сюда идти.

Медленно, шаг за шагом, они добрели до деревни. Льен — чуть впереди, Варг, хромая, сзади. Как только удалось различить очертания их маленького охотничьего домика, Льен приметил две фигуры возле калитки, напряженно всматривающиеся вдаль. Мужчина с темными волосами и женщина со светлыми.

Арчибальд и Роанна?

— Ты был прав, — мрачно сказал Льен. — Теперь нам влетит.

— Тебе, может, и влетит, а меня Ачи просто прибьет, — похоже, тоже разглядев стоящих, ответил Варг.

И не сбавляя тяжелого шага, обогнал Льена.

Куда он так спешит? Только что еле плелся сзади!

Остановился Варг только возле калитки. Натужно дыша, встал напротив брата, с вызовом уставился на него. И взгляда не отвел, хотя видел, как Арчибальд стоит, сжав кулаки так, что побелели загорелые выдубленные костяшки пальцев.

— Господин Карпентер, — Роанна схватила мастера за рукав вовремя — тот уже было шагнул к Варгу, скрипя от напряжения зубами. — Давайте лучше я.

И быстро, пока он не успел опомниться, вышла вперед.

— Я вижу, — спокойно начала она, — лечение пошло тебе на пользу, Варг. И давно ты так… бегаешь?

— Недавно, — Варг сплюнул сквозь зубы.

Господин Карпентер тихо выругался.

— Кажется, я предупреждала тебя, что если начать ходить слишком рано, кости могут срастись неправильно, возможно, появится хромота, которую уже невозможно будет вылечить. Если ты почувствовал себя таким здоровым, почему не попросил тебя осмотреть?

— Я скажу, почему, — не вытерпел мастер. — Домой ему не хочется возвращаться, вот почему!

— Да! — зло выкрикнул Варг, — не хочется! — Тебя-то, Ачи, похоже, наша домашняя обстановка полностью устраивает. Конечно, мать вокруг тебя на цыпочках ходит, в глаза заглядывает преданно. Как бы наш мальчик снова не уехал в столицу, как бы не попал под дурное влияние, как бы его подольше удержать. А как она тебе девиц высокоблагородных сватает? Тьфу, смотреть противно. Дед матери перечить боится, Сиду плевать, Лия терпит. А я терпеть не хочу! Надоело!

Господину Карпентеру, похоже, тоже надоело себя сдерживать — пощечину отвесил такую, что Варг еле на ногах устоял, схватился судорожно за калитку, побледнел. Но не потянулся рукой к зудящей от боли щеке, лишь поднял на брата влажные воспаленные глаза.

Роанна и Льен одновременно кинулись к нему. Льен подставил плечо, Роанна принялась щупать лоб — нет ли жара.

— Не стоит потакать его капризам, поверьте, — скептически сжав губы в узкую линию, заметил господин Карпентер. — Уж я-то знаю.

— Ничего ты не знаешь! — хриплым голосом упрямо выкрикнул Варг.

— Помолчи, пожалуйста, Варг, просто помолчи, иначе я за себя не ручаюсь!

— Господин Карпентер, успокойтесь и вы тоже, — осадила его Роанна. — Предлагаю зайти в дом и все обсудить. — Мальчишки устали с дороги, да еще и с такой хм… поклажей. — Она кивнула Льену, который воткнул в землю лопату и поставил рядом с ней ящик. — Вы клад откапывали, что ли?

— Вроде того, — буркнул он. И вдруг воскликнул: — Варг, ты чего?!

Его закадычный недруг внезапно обмяк, закатил глаза и повис на Льене. Сил Роанны, стоявшей рядом, хватило лишь на то, чтобы помочь Варгу плавно опуститься на землю.

— Обморок, надо же, — слегка растерявшись, произнес мастер. — С чего бы?

— Слишком большое расстояние прошли, он не окреп еще и силы не рассчитал. — Роанна расстегнула Варгу ворот, пощупала пульс. Подняла укоризненный взгляд на господина Карпентера: — Могли бы подождать со своими воспитательными методами! Нужно отнести его в дом. Поможете?

Мастер пожал плечами, легко поднял брата на руки и понес в дом.

Глава 20. Загадочная книга

За ночь она почти не сомкнула глаз. Долго ходила из угла в угол, пытаясь унять боль в ноющей руке. Проклятый дар! Почему она может лечить всех, кроме себя? И надо же было так неудачно обвариться! Все-таки стареет. Гведолин помнила — в той книге ничего не говорилось о том, что ведьмы живут дольше людей. Значит, отмеряно, как и всем…

Еще и мальчишка этот странный. Навязался на ее голову. Помнится, когда Баль притащил его из той злополучной поездки — грязного, напуганного, голодного, — она лишь мельком взглянула на него. Баль сказал, что мальчишка работал на кухне, и она тотчас же определила его помощником к Огар-ла, который в последнее время жаловался, что не справляется с готовкой в одиночку.

Гведолин бы и не стала к нему приглядываться, даже вовсе не замечала бы его. Но вопреки всякому здравому смыслу, мальчишка, словно нарочно, попадался на ее пути. To разминется с ней в тесной прихожей, отойдя в сторону и почтительно уступая ей дорогу; то скажет что-нибудь невпопад за общим столом и такое, что все взгляды непременно обращаются на него; то случайно спросит ее о чем-то важном, сокровенном, сам не подозревая, какие воспоминания бередит.

И ей было странно и удивительно, что постепенно она начала выделять его среди других слуг. Никогда прежде за ней не водилось подобного! Все, кто служит в ее поместье — изгои общества, отщепенцы, многих из которых, если бы не она, ждал бы совсем незавидный конец. Она любила и ценила их всех вместе и каждого в отдельности, но старалась относиться одинаково. Пока не появился Кален.

Возможно, все это оттого, что характером мальчишка напоминал ей внука — такой же добрый, отзывчивый, любознательный, скромный. И она, до сих пор не разрешавшая себе подолгу предаваться уничижительным мыслям о сбежавших внуке и внучке, вдруг остро, мучительно, до боли в сердце поняла, как скучает. Скучает по ним и очень ждет. А еще верит, что где-нибудь на этом свете у них сложилось все хорошо.

Стареет…

На рассвете Гведолин не выдержала. Спустилась вниз, открыв лабораторию ключом, который всегда висел у нее на шее. В поместье знали, что входить туда строго-настрого запрещено, но она все равно запирала комнату на замок. На всякий случай. Прошла в библиотеку и, приставив стремянку к самой высокой полке, почти не глядя, вытащила ту самую книгу.

И там же на лестнице, раскрыла ее наугад, предварительно сдув пыль с кожаной обложки.

***

Рукавом собственной рубахи Терри оттер пыль с книжной обложки.

Обложка оказалась добротная: выделанная кожа с выпуклыми буквами, толстый прошитый переплет, подбитые железом уголки, чтобы книга не обтрепалась раньше времени. Далеко недешевая вещь. Что она делала там, на заброшенном чердаке сгоревшего ныне работного дома? Что делали там все эти книги и, главное, кто собрал их? Зачем? Похоже, они уже никогда не получат ответов на эти вопросы.

Гведолин и подумать не могла, что Терри прихватит с собой еще и эту книгу. Разумеется, другие — справочник по астрономии, который он так и не вернул обратно на чердак, географический атлас и какие-то «Записки путника» он захватил тоже. Но она, справедливо рассудив, что от судьбы не уйдешь и терять ей теперь нечего, попросила почитать именно эту книгу.

Гведолин помнила, как испугалась в первый раз, когда книга сама упала ей в руки с книжной полки. И только сейчас поняла, что боялась вовсе не самой книги, а тайных знаний, которые скрывают в себе страницы, испещренные черными закорючками.

— Терри…

— Да? — он оторвал взгляд от созерцания кожаной обложки.

— Ты… ты читал ее? Помнишь, ты обещал.

— Нет, Гвен, не читал. — Он устало откинулся на спинку стула. — Не успел. Потому что я… учился.

— Учился? — переспросила она.

— Совсем забыл тебе рассказать. Я ведь закончил Мернскую академию наук.

— Все-таки сдал экзамены? — изумилась Гведолин.

— Сдал. Знаешь, это сложно, уговорить комиссию принять экзамены досрочно.

Ума не приложу, как у меня получилось? Но мне не отказали. Собрались, проэкзаменовали.

— И выдали диплом?

— Выдали. Золотой диплом, Гвен, самый почетный. Я теперь — магистр права первого уровня.

— Вот как… — изумленно протянула Гведолин, устраивая одеяло так, чтобы не потревожить больную ногу. — И… и что?

— И я могу работать, глупышка, — рассмеялся Терри. Смех вышел не очень-то веселый, но Гведолин понимала, что он ведет себя нарочито бодро, лишь бы только она не задумывалась о болезни. Лишь бы только не думала о… — Да, я могу работать,

— повторил он. — Преподавать или брать частные заказы. Так что, когда мы подыщем себе жилье — возможно, даже получиться накопить на дом, я буду хорошо зарабатывать и обещаю, нуждаться ты ни в чем не будешь.

Зачем он так говорит? Знает ведь, что никакого совместного будущего у них нет и быть не может.

Сейчас вечер. Она проспала до полудня. Проснулась от того, что страшно хотелось пить. Почувствовала, что жар ее больше не донимает. Кажется, лечение доктора подействовало. Правда, сам доктор обещал, что это ненадолго.

Терри из кожи вон лез, чтобы развлечь ее. Рассказывал о себе: о том, как в детстве стремился разузнать как можно больше обо всем на свете, и соседская ребятня из-за его постоянных «почему» и «как это устроено» считала его местным чудаком. Он редко играл с ними в их детские глупые игры, предпочитая проводить все свободное время в школе. Оставался после занятий, досаждая расспросами учителям. Ходил на дополнительные лекции, много занимался сам. Соседские мальчишки тогда стали обзывать его «учкой-заучкой». Он обижался, старался не вступать в конфликт, но если прижимали к стенке, дрался не на жизнь, а на смерть. Потом, после окончания школы, он поступил в Мернскую академию наук, где уже никто его не дразнил, а учиться было легко и радостно. Одно огорчение — родители. Вместо того чтобы гордиться сыном, они сетовали, что тот не желает идти по их стопам.

Он рассказывал и рассказывал и никак не мог остановиться, пока Гведолин, со слабой улыбкой, не напомнила про ужин. Терри вздрогнул, провел рукой по лицу, будто отгоняя наваждение. Спустился вниз и через огарок вернулся, притащив целый поднос еды. Но она, разумеется, ничего и не хотела. Напомнила только для того, чтобы Терри отвлекся и поел сам.

А после попросила почитать ту книгу. Она прекрасно помнила название — «Ведьмовство. Магия равновесия».

И хотя она в этот раз не прикасалась к книге, но как только Терри, сидевший довольно близко, раскрыл ее, на Гведолин ощутимо повеяло холодом. Быть не может! Она готова поклясться — тогда, на чердаке, книга была теплая, словно живая!

— Читать? — вопросительно изогнул кустистую бровь Терри. — Уверена?

— Уверена. Только посмотри прежде: где-то на обложке должен быть указан автор.

— Зачем тебе? Хочешь знать, на чье имя высылать плохие отзывы?

— Просто интересно.

Пробежав взглядом по первой странице, обложке и переплету, Терри хмыкнул и, похоже не найдя желаемое, перелистнул всю книгу и принялся осматривать последнюю страницу.

— Вроде, ничего. Странно… Хотя нет, погоди. Вот тут, внизу страницы мелкими завитушками выгравировано: Валто Лайне.

— Разве это имя? — с сомнением прошептала Гведолин.

— Да. — Терри оторвал взгляд от книги и посмотрел на нее. — Имя. Не знаю, имеет ли оно хоть какое-то отношение к автору книги, ведь имя обычно указывают на переплете на самом видном месте. Но перевод красивый.

— Перевод?

— Властелин Волны. Это с лапирийского. Есть такая страна на севере — Лапирия. Далеко-далеко отсюда. Большую часть года там царит зима, люди одеваются в шубы из пушных зверей и прячут уши за меховыми шапками. Там море разбивается об огромные скалы, именуемые фьордами, а по ночам в небе разливается цветными красками Северное сияние…

Снова увлекшись, он принялся рассказывать про далекую северную страну, но Гведолин слушала рассеянно. Все мысли, чувства и желания сосредоточились на книге. Казалось, книга ждала. Манила, притягивала, гипнотизировала. Если Гведолин сейчас же не узнает, о чем в ней написано, встанет, вырвет книгу из рук неугомонного рассказчика и сама начнет читать ее.

— Терри!

— Что? — вздрогнул он, слегка обескураженный тем, что его оборвали на полуслове.

— Все это довольно интересно, но давай ты позже преподашь мне урок географии. Ты обещал почитать.

Терри сморгнул и снова уткнулся в книгу.

— Глава первая, строфа первая, — начал он. — «Что есть ведьма? Ведьма — потомок богини Воды — Истины и женского божественного начала. Плоть от плоть и суть от сути ее. Беспристрастная, неподверженная влиянию извне. Чистая и верная хранительница Равновесия…»

Он читал, а Гведолин слушала, прикрыв глаза и затаив дыхание. Так Терри прочел главу вторую и третью, четвертую, пятую… восьмую.

— Глава девятая, строфа седьмая. «Не жди добра от ведьмы. Беги, как только увидишь, не слушай, как только она заговорит. Не вступай с ней ни в связь, ни в сговор. Бойся ее. Однако остерегайся сделать ведьме что-нибудь непотребное, оскорбительное. Она запомнит и будет мстить. И не спасется от той мести ничто — ни сам ты, ни род твой, ни дети твои. Везде последуют несчастья и смерть. Ибо сила ведьмы — разрушительная. Стофа восьмая. Ведьма — не зло в природе своей, а служит лишь средством достижения справедливости. Она не в состоянии…»

— Надо же — здесь страница вырвана, — задумчиво заметил Терри, водя пальцем по переплету. — И не одна.

Гведолин с укором посмотрела не него. В сердце образовалась сосущая пустота, будто вырвали страницу из ее жизни, а не из книги.

— Что? Это не я, честное слово!

— Я и не думала, — она с трудом разлепила ссохшиеся губы. — А дальше будешь читать?

— Уже поздно. — Терри решительно захлопнул книгу. — Хватит на сегодня. Тебе еще нужно принять лекарства, смазать и перебинтовать ногу.

Гведолин скосила глаза на бутылочки, банки с мазями и порошки, загромождавшие прикроватную тумбу.

— Не хочу больше ничего принимать. Надоело. Мы оба знаем, что это бесполезно.

Терри нахмурился.

— Гвен… не надо. Не говори так.

— Но это правда! Скажи честно, зачем ты заботишься обо мне? Тратишь деньги на дорогие лекарства? А завтра обещал, что снова придет доктор. Не отпирайся, я слышала! Я очень хорошо слышу, Терри. Помнишь? Каждое слово, сказанное за наглухо закрытой дверью этой комнаты, я слышала так, словно вы стояли рядом, возле кровати. «У нее есть дня два-три, не больше… Нет, ничем помочь не могу… Дело не в деньгах, молодой человек!.. Приду завтра, но только для того, чтобы удостовериться, что болеутоляющая настойка помогает…» А ведь доктор берет за прием тори. Целый золотой тори! Разве ты богач, Терри? Подумай, на что будешь жить, когда я… когда меня… — Гведолин закусила губу и глубоко вздохнула, потому что голос начал срываться, а ей вовсе не хотелось сейчас расплакаться. Не хотелось показывать, насколько ей страшно. — Я, правда, не понимаю… Зачем все это?

— Не понимаешь…

Вскочив со стула и швырнув книгу на пол, Терри принялся мерять широкими шагами узкое пространство комнаты. От кровати до подоконника. И обратно.

С огарок он метался туда-сюда, словно дикая лимнская кошка в железной клетке, которую Гведолин как-то видела в привозном зверинце на ярмарке. Потом остановился, замер возле чернильной пустоты окна. Уткнулся лбом в стекло.

— Я люблю тебя, Гвен. Вот зачем. Люблю, и хочу, чтобы ты жила. Была со мной. Всегда.

Вот, значит, как. Любит. Невольно, несмело и неожиданно губы ее растянулись в теплой улыбке.

Любит.

Слова, которые мечтает услышать любая девушка. Слова, мягкой лапой трогающие душу, отзывающиеся шальным восторгом в сердце, вызывающие беспорядочное кружение мыслей в голове.

На миг, всего лишь на тонюсенький огарок свечи, Гведолин забыла о том, что они сбежали, что Терри убил человека и их, скорее всего, ищут. Забыла о своей ноге, об инфекции, о болезни. Что жить ей осталось от силы несколько дней. Или свечей. И позволила себе помечтать о будущем.

Если Терри и правда ее любит, то предложит выйти за него замуж. Как же иначе? Найдет работу — он очень умный, его любой рад будет нанять. Они купят дом, заведут детей. Непременно двух или трех. И кошку. Нет, лучше собаку. Породы сагарский волкодав. Такие собаки жили у них в работном доме. А дальше…

Да что с ней такое творится? Откуда взялись эти нелепые мысли? Нет никакого дальше. И нет будущего. У нее — точно нет.

Обидно. Почему, почему именно сейчас он сказал эти заветные слова? Как остановить время, чтобы насладиться счастьем? Гведолин столько раз спрашивала этого взбалмошного парня, зачем она ему сдалась. И неизменно получала ответ: «нравишься» или «мне с тобой хорошо». И только. Никогда до этого Терри не признавался ей в любви.

Тоскливо. Ведь и она его любит. Полюбила с того мгновения, когда он предложил разделить с ней еду. Когда проводил до дома. Когда выменял на кусок мяса свидание с ней, и они лежали на траве, смотря в небо и делясь сокровенными мыслями. Когда приходил за ней в работный дом. Уходил. И возвращался снова, и снова.

Горько. А вдруг… он сказал так, только чтобы подбодрить ее сейчас, когда никто и ничто уже не способно помешать ей задержаться в этот мире? Нет, не может быть. Он так подавлен и серьезен. Задумчив и молчалив. До сих пор не проронил ни слова. Совершенно не похож на себя прежнего — эмоционального и красноречивого парня.

Но если он молчит… Ждет ее ответа? Ну, конечно! А она, дурочка, вместо того, чтобы уверить его, что чувства взаимны, размышляет о своей нелегкой доле…

— Терри, я… тоже люблю тебя.

Нет ответа.

— Слышишь? — Привстав на локтях, насколько позволяла боль в ноге, Гведолин попыталась сесть, но ничего не вышло. Не сдержав стон, она откинулась на подушку, глухо, уже почти давясь подступившими слезами, повторила: — Слышишь, Терри?

Больше она не видела ничего. Комната потеряла очертания, будто Гведолин смотрела на нее сквозь мутное стекло.

Через это стекло она увидела, как тень отлепилась от окна, кинулась к ней, схватила за плечи. Нежно сжала и привлекла к себе, заставив уткнуться хлюпающим носом и мокрыми глазами в теплую ткань рубашки, пахнущей старыми книгами и немного — пряным мужским потом. Тень осторожно гладила ее по волосам, прижималась небритой щекой к ее щеке, неразборчиво бормотала что-то ласковое и бесконечно приятное. И тряслась, как в лихорадке.

Терри захлебывался плачем.

Она не знала, как его утешить, да и нужно ли. Несмело обняла за талию, прижалась к впалой грудной клетке, слушала как гулко и часто колотится его сердце. Бух-бух… бух…

— Г-гвен… — тяжело простонал он, — как мне жить без тебя, Гвен? Нет, молчи, лучше не говори ничего. С тех пор, как мы встретились под старой липой, там, в лесу у озера, я не переставал думать о тебе. А когда увидел, где ты живешь, как ты живешь, мне захотелось подарить тебе немного свободы. И я позвал тебя на свидание. Одно, потом другое, третье… И сам не заметил, как привязался к тебе,

Гвен. Мне захотелось увезти тебя отсюда. Подальше от душной столицы, от всей этой мелочной суеты. Помнишь, я рассказывал, мой друг звал меня на юг, в Крымень? Я так мечтал познакомить его с тобой…

Его скрутили новые судорожные рыдания, и Гвен испугалась не на шутку.

Из-за кого плачет этот невероятный парень? Из-за нее? Немыслимо. Она не верила, не представляла, что умный, гордый, своенравный, подчас, просто невыносимый, но такой притягательный человек так привяжется к ней — замухрышке из работного дома.

— Терри… милый мой, Терри, — немного отстранившись от него, жарко зашептала Гведолин. — Не надо… я видеть, слышать не могу, когда ты так… Хочешь, я что угодно для тебя сделаю? Лекарство приму, как ты просил. Хочешь? Давай, вставай, — она слабо попыталась его растормошить. — Принеси мне воды, я запью. А потом сделаем перевязку. Да?

Закрывая лицо ладонями, Терри, все же, поднялся. Шатающейся походкой направился к кувшину с водой, налил в чашку, едва ли не расплескав половину на пол. Нашарил на тумбе конвертик с порошком, поднес ей.

— Да, так лучше, — попытавшись изобразигь на отекшем от слез лице вымученную улыбку прошептал он, — надо принять лекарство.

И Гведолин приняла. Выпила все, что он ей дал.

Потом, трясущимися руками он обтирал ее горячее тело влажной тряпочкой, расплетал и расчесывал волосы, смазывал и перевязывал ногу.

Так и заснул рядом, на стуле, свесив руку на подушку, на которой лежала Гведолин.

Снотворный порошок подействовал быстро — она заснула немногим позже Терри.

Просыпаться оказалось мучительно. Еще мучительнее — открыть тяжелые веки и заставить сознание удержаться на грани бодрствования и сна.

Потому что кто-то ощутимо тряс ее за плечи и настойчиво звал по имени.

— Гвен, Гвен! Да проснись же, Гвен!

Терри?

— Прошу, это очень важно. Проснись!

Терри!

Голова казалась чугунной и совершенно не хотела подниматься от подушки. Глаза открылись и закрылись вновь. Еле ворочавшимся языком Гведолин прошептала:

— Что-то случилось?

— Случилось. To есть, нет. Вернее — да. — Терри, казалось, и сам путался в словах. — Послушай, Гвен, мне нужно тебе кое-что сказать.

— Говори.

— Просто хочу, чтобы ты знала: мы теперь — муж и жена.

— Что?

Новость настолько ошеломила Гведолин, что слипающиеся веки разом поднялись. Она сморгнула, и посмотрела в странно блестящие, как галька в воде, глаза Терри.

— Да, — подтвердил он и без паузы продолжил: — Я проснулся среди ночи в скверном и тревожном настроении. Сам не знаю, что подтолкнуло меня на этот шаг, но я оделся, вышел за дверь и побежал в храм Воды — в деревне есть один маленький храм неподалеку. Стучал в ворота, пока мне не открыли. Выложил главной жрице все свои оставшиеся золотые тори и попросил нас обвенчать.

— И… и что? Она согласилась?

— Согласилась, но не сразу. Пришлось рассказать, в каком ты состоянии, и что осталось тебе… впрочем, неважно. Она взяла с собой прислужницу, все необходимое для обряда. Вдове я сказал, что служительницы храма пришли совершить ритуал Очищения Водой, и она разрешила им войти. Прости, — Терри виновато развел руками,

— я не смог тебя разбудить. Я пытался, но снотворное, которое ты приняла, оказалось слишком сильным.

— И нас повенчали, пока я спала? — Ошеломляющие новости, похоже, придали ей сил, и Гведолин сумела, наконец, приподняться на локте, а Терри подсунул ей под спину подушку. — Как такое возможно?

— Учитывая нашу ситуацию — возможно. Я тоже сомневался, но жрица сказала, что если человек при смерти, то венчаться разрешено.

— Значит, теперь ты — мой муж?

— Да, Гвен. А ты — моя жена.

Невероятно. Еще невероятней, чем было вечером, когда Терри признался ей в любви. Может, она просто спит, приняв изрядную дозу сонного порошка? И все это ей сниться?

Но если это сон — то чудесный. Пусть он не заканчивается никогда. Никогда- никогда.

— И я хочу… — даже в бледном сиянии свечи Гведолин заметила, как Терри напрягся, прежде чем выговорил: — Я хочу, чтобы у нас была первая брачная ночь.

Как положено. Раз уж других ночей нам не суждено разделить вместе.

Неловкое и грузное молчание повисло между ними. Лишь трещал фитилек на свечном огарке, и блики теней играли на стенах.

— Терри… — первой нарушила сонное оцепенение Гведолин, — ты… с ума сошел, что ли? Ты хочешь… здесь… со мной? Сейчас?

— Да, да Гвен! — он порывисто наклонился вперед, сжал обе ее пылающие ладони в своих — сухих и приятно прохладных. Хочу, чтобы ты принадлежала мне, как жена: полностью, безраздельно, душой и телом.

— Но…

— И никаких «но»! Это не очень больно. Уж точно не больнее, чем тебе сейчас. А некоторым даже нравится… Что скажешь? Согласна?

— Я… да. Как хочешь, Терри. Пусть будет так, как ты хочешь.

Что еще она могла ему ответить? Переубеждать его не было ни смысла, ни желания. К тому же она знала, если он вобьет себе что-то в голову, отговаривать бесполезно. Гведолин оказалась совершенно сбитой с толку и недоумевала, зачем он женился на ней — полуживой, нищей и совершенно, как ей казалось, неинтересной девушке. Но если ее муж хочет, чтобы она принадлежала ему полностью, почему бы и нет? От нее не убудет. Уж точно не теперь.

Отойдя к креслу, стоящему возле стены напротив кровати, Терри принялся раздеваться.

Гведолин не стала стыдливо отворачиваться. Во-первых, он теперь — ее муж. Во-вторых, прежде она уже видела его голым: в первый день их знакомства в лесу, когда Терри выходил из озера, и после болезни, когда лечила его от удушающего кашля. Чего стесняться?

Сняв рубаху, он развязал тесемки на поясе и стянул штаны. Гведолин снова увидела багровые полосы, тянущиеся со спины и опоясывающие бок.

— Откуда у тебя шрамы, Терри?

Он ее муж. И теперь она имеет право знать.

— Что? — Казалось, он не ожидал вопроса и не сообразил сразу, о чем речь. — Ах, это. Когда мне было десять или около того, отец принялся учить меня обращаться со скотом: пасти, отделять телят, крыть коров. Я же хотел лишь корпеть над учебниками и поглощать книги, но кто меня спрашивал… В тот раз мы с ним оседлали лошадей и поехали ловить самого злющего быка в стаде. Набросив на быка лассо, отец крикнул, чтобы я подъехал поближе — помочь удержать веревку. Но бык, корчась и извиваясь, задел мою лошадь, а та встала на дыбы. Я отлично держусь в седле, но тогда удача была, похоже, не на моей стороне — запутавшись в веревке, я рухнул на землю. Не помню, сколько раз бык пробежался по мне, пока отец сумел, наконец, с ним совладать. Потом меня долго выхаживали, но… все это совершенно не интересно.

Сын мясника. Разумеется, его родители держали скотину за городом. И отец заставлял сына учиться своему ремеслу… Надо же, она и не знала, что Терри умеет отлично ездить верхом. А Гведолин ни разу не сидела на лошади…

И о чем только она сейчас думает?

— Задуть или оставить? — осведомился Терри, наклонившись к свече.

— Задуй.

Желтая в черных дырочках, как хорошо пропеченный блин, луна тускло освещала два силуэта на одной кровати. Словно ночной соглядатай, она бесстыдно заглядывала в окно, наслаждаясь томными объятиями, подслушивая ласковые слова, наблюдая жаркие поцелуи, вперемешку со всхлипами и шумным дыханием, даримые силуэтами друг другу.

Впрочем, луне до них не было совершенно никакого дела.

***

Книга не изменилась.

Как и много лет назад она была теплой. И так же притягивала, манила и звала.

Гведолин взглянула на раскрытую страницу — как обычно. А чего она ожидала? Разве за все эти годы ей попадалась на глаза какая-нибудь другая строфа?

«Справедливо утверждение, что не всякая целительница — ведьма, но всякая ведьма обязательно целительница. Целительство у ведьм в крови. Они рождаются с этим даром, однако не каждая захочет развивать его. Лечение с помощью ведьмовской силы чревато опасными последствиями для необученной ведьмы. Но те из них, что пройдут обучение, смогут пользоваться даром так, как не сможет ни один дипломированный врач. Им станет доступно исцеление таких болезней, перед которыми отступали даже самые просвещенные светила медицины…»

Верно. Сила пробудилась в ней еще до инициации. А уж после… Каких только больных ей не приходилось видеть и лечить! И каждому она старалась помочь, чем могла. Не за деньги, нет. Ей просто нравилась такая работа, нравилось помогать людям, а люди одаривали…

Додумать мысль она не успела. В лаборатории послышался грохот и звон бьющегося стекла.

Странно, слуги боялись этой ее комнаты похлеще пристанища больных проказой. Да и кто будет разгуливать в такую рань? Разве что, Огар-ла…

Наверное, она плохо закрыла дверь, в комнату пробралась кошка и скинула склянку со стола. За стеллажами с книгами, да еще и на самой высокой лестнице стремянки большую часть лаборатории не было видно.

Поминая Засуху, она торопливо спустилась, обошла книжный шкаф и… застыла.

На полу возле стола на карачках ползал Кален, торопливо пытаясь собрать осколки разбившейся реторты.

Глава 21. Неожиданное предложение

В доме тепло и вкусно пахло свежеиспеченной сдобой.

— Кладите его на кровать, скатайте валик из одеяла и подложите под ноги, — скомандовала Роанна мастеру. Когда тот уложил Варга на кровать, она стянула с мальчишки сапоги Льена, которые Льену были велики, а Варгу, конечно же, немилосердно жали. Брата она отправила намочить тряпку и принести флакон с жидкостью, которая помогает при обмороках — если поднести открытый флакон к носу пострадавшего, резкий запах пробуждает похлеще нюхательных солей. Бабка научила готовить…

— Почему он не приходит в себя? — хмуро поинтересовался господин Карпентер, разглядывая бледное лицо брата.

— Придет, — уверенно ответила Роанна. — Вот только… не нужно было его бить.

Сказала и сама испугалась собственной смелости. Ну какое ей дело до отношений в семействе Карпентеров?

— Извините, — мастер повернулся к окну и сделал вид, будто увидел там что-то интересное. — Не сдержался.

— Не передо мной нужно извиняться…

— Знаю. Просто… намучились мы уже с ним. Он ведь с самого детства такой.

— Какой?

— Жестокий, грубый, злой, — он с усилием провел пальцем по стеклу, будто стирая на нем что-то. Стекло издало мерзкий скрежет. — Откуда это в нем? Ума не приложу. Помню, началось все с насекомых. И дня не проходило, чтобы Варг не замучил какого-нибудь жука, не оторвал крылья бабочке, лапки мухе, а червяков просто резал на части и смотрел, как они извиваются.

Роанна содрогнулась от отвращения, но вслух сказала:

— По-моему, все мальчишки так делают. Из любопытства. И хорошо, если рядом найдется взрослый, который объяснит, что поступать так — жестоко.

Про то, что Льен в жизни даже мошки не обидел, она умолчала.

— Возможно. Не знаю, что отец с матерью ему объясняли. Ведь я гораздо старше Варга и когда ему было три, я уже уехал в столицу учиться на подмастерье. Конечно, я нередко возвращался домой, отмечал с семьей праздники, привозил подарки, игрушки… Но это все не то. Вместе со мной росла лишь сестра, а братьев я почти и не знаю. Особенно Сида.

— И что же Варг? — напомнила Роанна. — Ведь не в жуках же дело?

— Нет, не только в них, конечно, — ответил господин Карпентер, по-прежнему рассматривая мрачный пейзаж за окном. — Примерно год назад он принялся таскать домой животных. Матушка писала мне, жаловалась. Кошек у нас тогда было две или три. Собаки, куры, гуси. Но Варгу, похоже, было мало домашних. В нашем-то выгоревшем лесу зверей не больно много, но в соседней деревушке через два поля есть небольшой подлесок. Видимо, там он их и подбирал. Как-то раз, принес ворона с подбитым крылом. Потом у нас поочередно гостили: ежи, ужи, филин, даже белка без хвоста. Правда, белка не прижилась — отъелась и сбежала. Уж матушка в письмах так бранилась, грязи, говорила, от них много, заразы всякой. Я к животным равнодушен, но Варгу, похоже, нравилось с ними возиться, и я просил в ответ, пусть оставит все как есть. Разве плохо, что он их жалеет? К тому же ворона потом забрала к себе Лия, очень он ей по душе пришелся. А потом произошло странное… Отец уже тогда сильно болел, и я, бросив срочные заказы, приехал из столицы его навестить. Тем же вечером Лия прибежала ко мне, захлебываясь плачем. Вообще-то, девице было пятнадцать и слезы в ее возрасте — редкость. Но сестра у меня единственная и я очень ее люблю, оберегаю, как могу. И вовсе не считаю, что она… Слышали, наверное, что говоряг… Да, ладно, — мастер махнул. рукой. Задумался, потом продолжил: — Так вот, слез ее вовсе не переношу. А тут такое… Еле добился, чтобы рассказала, что случилось. Иди, всхлипывает, в комнату Варга, сам все увидишь. Кинулся на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Смотрю — дверь в комнату нараспашку, внутри — никого. А посредине стоит ворон. Глаза — стеклянные бусины, а сам не двигается. Я ближе подошел, зашикал на него. Птица не шелохнулась. Не сразу и сообразил, что это — чучело. Лия, трясясь и плача, сказала, что еще вчера ворон живой был. Только не ел ничего целый день, заболел, наверное. Она искала его по всему дому и вот нашла. Таким.

Роанна от замешательства еле выговорила:

— А он… Варг, объяснил, что случилось?

— Нет. И словом не обмолвился. Замкнулся в себе, впрочем, как обычно. Я выпорол его и до вечера закрыл в сарае. Забыл сгоряча, что там находятся мои заготовки… Разумеется, когда он оттуда вышел, от заготовок остались одни щепки. Дрянной мальчишка… После мы месяц не разговаривали. А потом я снова уехал в столицу.

— Ничего не понимаю. Возможно, взрослеет? Бабушка рассказывала, мальчишки в этом возрасте становятся упрямыми и неуправляемыми.

— Упрямым и неуправляемым он был всегда, госпожа Хипл, — отрезал господин Карпентер. — Люто дрался, дерзил взрослым, не уважал стариков, не помогал по хозяйству. А скоро, чувствую, вовсе сбежит из дома…

— С чего вы взяли?

— Умею наблюдать. Одежда у него пропадать стала — неспроста. Либо продает, либо прячет. Деньги копит. Дед вначале лета на рынке видел, глазам не поверил — Варг чистильщиком обуви подрабатывал! Да он этого оболтуса в жизни заставить работать не мог, а тут — сам! Дед тогда не стал к нему подходить, решил сначала матушке рассказать. Та принялась писать мне, спрашивать совета. Я просил оставить как есть, понаблюдать. Они и наблюдали. У цирюльника Варг взбивал пену, подметал волосы, точил ножницы и ножи. Не раз сбегал со службы, когда они всей семьей ездили в храм Воды, и продавал газеты возле рыночных ворот. Лия видела, матушка как-то отправила ее проследить. А когда к нам приехал бродячий цирк, Варг и вовсе ходил за этими шарлатанами, как привязанный. Матушка не на шутку испугалась.

Чего доброго, не к нищим артистам, так к разбойникам пристанет. Стала письмами меня забрасывать — приезжай, без тебя не справимся. Тут еще и отец заболел… И деда нет-нет, да приступ скрутит. Пришлось возвращаться, жить наездами на два дома…

Роанна подумала, что для нее он вернулся как раз вовремя — если бы не он, тетка Элоиз ее бы вовсе загрызла.

— А здесь красиво, — резко сменил тему господин Карпентер, отлипнув, наконец, от окна и повернувшись к ней. — Надо же, раньше не замечал. Такие просторы, птицы за окном щебечут, по вечерам — спокойно, слышно лишь, как деревья скрипят в лесу. Не то, что в городе… Окна моего дома в столице выходят преимущественно на большую улицу. Шум и гам на ней утихают едва ли к полуночи. А с пяти утра — начинаются снова. Я уже и отвык от тишины…

— Вам здесь нравится? — вдруг спросила Роанна.

— Нравится, — улыбнулся мастер, — очень. Кажется, здесь я начинаю ценить то, что на что раньше не обращал внимания. Дело даже не в шуме, просто в столице совсем другая жизнь, другие ценности. Вообразите себе мой день. Рано утром я обязан встать и успеть поработать в мастерской, доделывая заказ. Потом непременно нанести визит в художественный или мебельный салон, на модную выставку или аукцион. Явится на обед, проходящий, как правило, у какой-нибудь скучающей аристократической особы, намеревающейся украсить свою гостиную, скажем, журнальным столиком из сандала. Затем я отправляюсь на встречу с поставщиком древесины. Вечером — мужской элитный клуб или званый ужин. После, если повезет, мне доставляют материал. А ночью я принимаюсь чертить эскизы, выпиливать и вырезать злополучный стол. — Господин Карпентер скептически хмыкнул. — Как я при таком режиме умудрялся жить и работать? Ума не приложу. Зато здесь я отдыхаю. Вырезаю то, что по душе, получая за это даже большие, чем в столице, деньги. Все хорошо, только…

Роанна ждала по обыкновению. Не продолжит — не будет расспрашивать.

— …только матушка наша — особа больно экзальтированная. Я ей обещал, что останусь, если она хоть немного уймет свой пыл, постарается не вмешиваться без надобности в дела других. Но как умер отец, вовсе у нее характер испортился…

Роанна и не знала другого характера Элоиз. Ей она, похоже, навсегда запомнится заносчивой и высокомерной особой.

— Матушка слишком разошлась в своей опеке последнее время. Я строго- настрого запретил ей приближаться к Варгу. Думаю, вы заметили, что с того злополучного дня, как брат попал в капкан, она и носа сюда не кажет? Зато по дому ходит с таким видом, словно ей нанесли смертельную обиду. И теперь она сочла своим долгом отыграться на мне. Знаете, теперь я, пожалуй, как никто другой понимаю выражение «задушить заботой». Представьте, она по нескольку раз в неделю приглашает к нам гостей. Девушек, в основном. Смотрины мне устраивает. Словно я девица на выданье! Хоть плачь, хоть смейся, право слово. Теперь не знаю, что и делать. И Варгу, кажется, помочь не могу — все равно сбежит, паршивец этакий! И уехать, бросить их всех не могу тоже… — Он встряхнул головой, отчего черная прядь упала на лоб. Криво усмехнулся: — Да я вам, похоже, на жизнь жалуюсь. Докатился!

Бабка говорила, человек обычно рассказывает о наболевшем в двух случаях. Если собеседник незнакомый и дальнейшей дружбы с ним не предвидится. Или если человек располагает к себе так, что хочется поделиться самым сокровенным, в надежде получить мудрый и полезный совет.

Роанна не считала себя ни мудрой, ни полезной. Выходит, господин Карпентер рассказывает ей все это, потому что не желает сводить дальнейшего знакомства? Конечно, нужны ему такие знакомства? Ведь она — бедная замухрышка, а в деревне болтают, что к тому же — ведьма. Вероятно, ему просто необходимо выговориться, отвести душу… Пусть так, ей не жаль.

— Мне кажется, Варг хороший, — неожиданно даже для самой себя произнесла Роанна. — Серьезно? Она это вслух говорит? — Просто он боится это показывать и признавать. Знаете, я тоже раньше думала про него… всякое. Особенно, когда Льен возвращался домой побитый, хмурый и злой.

— Интересно, — мастер убрал за ухо выбившуюся прядь, — что же вас заставило переменить мнение о моем брате?

— Он пробыл у меня довольно долго и… как же объяснить… Я чувствую, когда люди врут, а когда нет. Если человек находится рядом, особенно в тесном помещении, я могу сказать хорошо ему или плохо. Не понимаю, откуда берутся эти ощущения. Но то, что Варг неплохой парень, знаю теперь почти наверняка.

— Хм, — задумчиво протянул мастер, — любопытно. Признаться, не думал, что вы вытерпите его так долго. — Он нахмурился. — Хотел даже приплатить, чтобы придержали у себя.

И приплатил бы, разве она откажется? Деньги на исходе, запасы на зиму — тоже. Как жить дальше?

— Кстати, я не брата своего непутевого пришел обсуждать, госпожа Хилл. Но рад, что мы поговорили об этом. Я пришел предложить вам работу.

Такой поворот разговора поставил Роанну в тупик. Хочет предложить работу? Интересно, какую. Закусив губу, она вспомнила, что говорил мастер сегодня утром. Почувствовала, как жар приливает к щекам. Да он не прочь увидеть ее обнаженной!

А если он предложит… нет, этого никак нельзя допустить.

— Видите ли, — размеренно продолжил господин Карпентер, — полагаю, вы стеснены в средствах, поэтому…

— Сомневаюсь, что смогу работать на вас, мастер, — не дав ему договорить, перебила Роанна. Чтобы скрыть волнение и чем-то занять руки она присела на краешек кровати и принялась поправлять Варгу одеяло. — Спасибо за предложение, но я вынуждена отказаться.

— Но ведь вы даже не выслушали, в чем будет заключаться ваша работа!

Роанна смутилась еще больше. Действительно, испугавшись непристойного предложения, она отказалась так поспешно, что собеседник вполне мог счесть такой отказ невежливым. В деревне быстро забывается этикет…

— Извините. Возможно, я поторопилась с ответом. Расскажите, прошу.

Мастер отошел от окна, подвинул табурет, сел напротив Роанны. Лицо его оказалось близко. Слишком близко, чтобы обратить внимание на глаза, в которых плескалось Лучезарное море. В обрамлении густых черных ресниц они казались сапфирами в оправе из червленого серебра. К тому же, ресницы были длинными. Слишком длинными. Это неправильно. У мужчины не должно быть таких длинных ресниц!

Вода Пресвятая, о чем она только думает?

— Так вот, осмелюсь предположить, что вы стеснены в средствах. — Какой изысканный намек. Роанна, не в силах выдерживать его взгляд, опустила глаза вниз и принялась вглядываться в бледное лицо Варга. Расценив этот жест по-своему, господин Карпентер констатировал: — Даже не пытайтесь возразить, это слишком очевидно, госпожа Хилл. Обратиться вам, похоже, не к кому, помощи ждать, видимо, тоже не приходится. Как вы переживете зиму? Что будете есть? Чем топить печь?

Вы сможете сами заготовить дрова? Не сможете. То-то же. Зимы у нас не такие лютые, как на севере, где без меха не обойтись, но в такой драной куртке вашему брату ходить не годится.

Словно читает ее мысли. Конечно, средства у нее на исходе, а положение уже не то, чтобы выбирать. Нужно соглашаться на любую работу, ведь еще только вчера она в отчаянии хотела пойти в прачки, так почему бы не устроиться к господину Карпентеру? Вот только не…

— Возможно, — продолжал тем временем мастер, — вы неправильно истолковали мои слова. Испугались, что я предложу пойти в натурщицы? — Роанне ничего не оставалось, кроме как кивнуть в ответ, так и не поднимая глаз. Уши у нее горели. — Помилуйте, за кого вы меня принимаете? Не нужно заканчивать Мернскую академию наук, чтобы понять — подобная работа совершенно вам не подходит. Я же хочу предложить вам занятие хоть и немного пыльное, но не тяжелое и… не компрометирующее вас. Мне нужна помощница в мастерской: собрать стружку, подмести пол, вынести мусор и легкие чурбачки, остающиеся после работы, наладить освещение для натурщицы…

To, что он говорил дальше, Роанна слушала вполуха. Значит, он не предлагает ей позировать обнаженной? Всего лишь собирать легкие стружки и выносить мусор?

— Понимаю, это работа для служанки, но все же я настаиваю…

— Нет, нет, — снова поспешно перебила она его, осмелившись посмотреть в глаза.

— Вы все очень хорошо объяснили, господин Карпентер. Теперь я все поняла. Я согласна.

— Правда? — оторопел мастер. — И вы даже не поинтересуетесь, сколько я буду платить?

Роанна смутилась. Действительно, как она могла не спросить об этом?

— И сколько же?

— Пять золотых тори в неделю.

Хорошая плата. Не чрезмерно завышенная, но и не низкая. Потратив примерно полгоры монеты, Роанна обычно уходила с рынка с полными сумками продуктов, которых хватало как раз на неделю. Значит, она сможет еще откладывать деньги, чтобы накопить на новую одежду.

Но вспомнив про одно обстоятельство, Роанна поскучнела.

— Ну вот, вы снова хмуритесь. Пять золотых — слишком маленькая плата?

— Нет, что вы! Этого больше, чем достаточно. Просто…

— Что — просто?

— Там… ваша мать…

— Ах, вот оно что, — облегченно рассмеялся господин Карпентер. — Не переживайте, матушку я беру на себя. Ручаюсь, она не будет вам чрезмерно докучать. Конечно, мелких стычек с ней не избежать… Но, в конце концов, я решаю, кого принимать на работу, а кого — нет. И уже давно собираюсь с ней серьезно поговорить. У меня есть чем ее приструнить, поверьте. Надо признать, давно ждал подходящего случая…

Роанна представила, как рассвирепеет госпожа Карпентер, когда узнает, что этим «случаем» окажется дерзкая целительница-самозванка.

— Когда я смогу приступить к обязанностям?

Господин Карпентер пожал плечами.

— Да хоть завтра.

— К чему приступить? — встрял Льен, боком протискиваясь в полуоткрытую дверь комнаты с тряпкой и маленьким пузырьком в руках.

— Где тебя носило? — Роанна, обычно сдержанная и рассудительная, набросилась на него с упреками. — Я же объяснила, на какой полке стоит пузырек. К тому же, он подписан. Разве ты читать разучился? — Она со вздохом отобрала у него тряпку и флакон, на котором желтела косо прилепленная бумажка: «При обмороках». — О чем ты только думаешь в последнее время, Льен?

— Извини, — брат поморщился. — Как он?

— Как видишь. Без сознания. Потому что кто-то витает в своих фантазиях, вместо того, чтобы принести лекарство.

Льен с совершенно кислым видом взял стул и уселся напротив кровати, рядом с господином Карпентером.

Роанна обтерла лицо и виски Варга мокрой тряпочкой, откупорила крышку пузырька, поднесла к носу мальчишки. Он вдохнул пару раз, пошевелился и открыл глаза.

— Ну что, горе-путешественник, очнулся? — Роанна взялась за его запястье, нащупала пульс. — Не будешь больше убегать?

Варг вздрогнул, выразительно вглядываясь в Льена. Тот пожал плечами и еле заметно покачал головой.

— От вас — точно не будет, — жестко ответил мастер вместо своего брата. — Но если уж ты, Варг, окреп настолько, что бегаешь по лесам, завтра же забираю тебя домой!

Роанна видела: если Варг и хотел что-то возразить, то не решался. Понимал, что сам виноват. Теперь хочешь не хочешь придется возвращаться.

Эх, если бы и у них с Льеном была возможность вернуться…

Через небольшой огарок господин Карпентер, подчеркнуто вежливо отказавшийся от чая, ушел, с силой хлопнув за собой дверью. Похоже, еле сдержался, чтобы не накричать на брата в присутствии Роанны и Льена.

— Да, наворотили вы делов, — беззлобно сказала Роанна, осторожно снимая лубки и ощупывая Варгову ногу. — Новых повреждений нет, просто мышцы еще не окрепли, будут теперь ныть. — Она посмотрела пристально сначала на одного мальчишку, потом на другого. — И что мне теперь с вами делать?

— Ничего не делать, — отрезал Варг. — Ачи прав. Загостился я у вас, домой пора.

Сказано это было с таким сожалением и болью в голосе, что Роанне невольно

стало его жаль. Неужели за то короткое время, что он пребывал в ее доме, она успела привязаться к нему? К тому самому негодному мальчишке, который смеялся над ее братом и дрался с ним до синяков, ссадин и крови? Странно, но и Льен теперь, похоже, не считает Варга своим врагом.

— Послушай, Bapг, — наверное, не стоило спрашивать, но эта мысль саднящей занозой сидела у Роанны в голове, мешая думать, — твой брат рассказал мне одну историю…

— Ой, правда, что ли? — насмешливо перебил тот. — Из Ачи плохой сказочник, лучше его не слушать.

— Это вовсе не сказка. Помнишь, про ворона Лии?

Варг неприлично выругался.

— Дался вам этот ворон! Да помер он, ясно? Сам. Ничего я ему не делал. Нашел под лестницей уже окоченевшего.

— А чучело зачем?

— Я хотел… в общем… а, ладно, — махнул Варг рукой, словно ему уже нечего было больше терять. — Думал, сестре приятно будет, если она свою ненаглядную птицу каждый день видеть будет. Пусть даже такой…

— Но ведь…

— Знаю. Вернее, только потом понял, что ей не понравилось. Да что там, не понравилось — она была просто в ужасе! Девчонки, что с них взять…

— Какая птица? — удивился Льен.

— Я тебе потом расскажу, — отмахнулся Варг. — Старая дурацкая история.

— Но Варг, разве ты не знаешь, что животных нужно хоронить? — изумилась Роанна. — Особенно, если они были любимые.

— Да знаю я, понял уже тогда, что сделал глупость. Отстаньте! — Тяжело перевалившись на бок и отвернувшись к стене, пробурчал: — Вот прицепились.

Но Роанна не унималась.

— Почему же ты не сказал тогда брату то, что говоришь нам сейчас? Почему не объяснил?

— Потому что это — Ачи, — огрызнулся Варг. — Он не поймет.

— Но мне показалось, господин Карпентер… весьма разумный человек.

— Да ну? Ты его плохо знаешь.

Слова, брошенные Варгом в стену, заставили Роанну задуматься. Конечно, она плохо знала господина Карпентера, но все его поступки по отношению к ней и Льену вовсе не характеризовали мастера, как плохого человека. Скорее всего, Варг все еще завидует старшему брату. Иначе как объяснить такое к нему отношение?

— Да и Сид, поди, заскучал без меня, — внезапно поворачиваясь, закидывая руки за голову и смотря в потолок, проговорил Варг. — Никто ему, бедолажному, лягушек в постель не подкидывает, тазики с холодной водой по утрам под ноги не ставит, пудинг солью не посыпает. Как есть заскучал, расслабился.

Льен улыбнулся.

И Роанна, совершенно неожиданно для себя, улыбнулась тоже.

Глава 22. Осколок счастья

На Имперской площади было многолюдно.

Открылась большая городская ярмарка и торговцы сюда, похоже, стеклись со всех близких и далеких городов Антерры.

Кален понуро ехал вслед за госпожой. Первый снег, как и предполагалось, растаял, наледи не было, но Мелисса все равно ступала осторожно. Правда на этот раз Кален не обманывался таким поведение кобылки: ну как снова поскользнется и упадет?

Не переставая следить за лошадью, Кален снова и снова погружался в собственные невеселые думы. Наверное, он болен. Конечно, болен. Отчего тогда вот уже не первую ночь он просыпается не в своей кровати?

Ранним утром снова очутился в псарне. Как? Не помнил. Мама рассказывала, есть такие люди, которые ходят во сне. Особенно, когда луна проходит полный цикл и становится круглой и ноздреватой, как сырник на сковородке…

А огромные волкодавы ластились, согревали его голые бока. Вот только куда девалась одежда?

Трясясь от холода и отчаянно желая, чтобы никто не попался ему по пути, он снова пробирался обратно в дом для прислуги, ложился в свою кровать.

И снова думал.

Да, скорее всего, у него лунная болезнь. Что же еще?

Сон опять не шел. И всегда после таких случаев есть хотелось — сил нет.

Кухня располагалась в хозяйском доме. А там — недоеденные с ужина пирожки с капустой, луком и морковкой. Кален весь день шинковал овощи, а Огар-ла готовил тесто…

Решившись, он встал, оделся, бесшумно пересек двор, умудрившись даже ничего не задеть, миновал хозяйский коридор, и уже хотел прошмыгнуть на кухню, как увидел нечто странное — дверь, которая обычно была заперта. Кален все гадал, что же за ней находится?

Любопытство пересилило здравый смысл и голод. Приговаривая про себя, что он всего лишь одним глазком заглянет в щелочку приоткрытой двери, Кален направился в противоположную от кухни сторону. Вдруг там кладовая? Наверняка, ничего интересного, но все же…

За дверью оказалось интересно. Такого количества пузатых склянок на столе он не видел в жизни. У некоторых склянок из горлышка торчали какие-то трубки; стояла спиртовая горелка — такую же использовал у себя Огар-ла для приготовления особых блюд; громоздились банки с неизвестным содержимым, а шкаф… В шкафу тоже стояли банки. Вот только… Кален с ужасом рассматривал их содержимое, в котором признал нечто похожее на пальцы, глаза, сердце, печень, язык… Неужели человеческие? Он так растерялся, что попятился назад, оступился, неловко взмахнул рукой и…

Что-то упало и разбилось.

Бросившись поднимать осколки и молясь про себя, чтобы его за этим делом не застала хозяйка, он в какой-то момент поднял глаза, чтобы отдышаться и понял, что уже поздно. Черная парча юбки, оказавшаяся у него перед глазами, могла принадлежать только ей.

— Ты хоть знаешь, что разбил, дурень?

Голос у нее не строгий, нет. Но Кален знает, что когда она так говорит — не жди ничего хорошего.

— Простите, госпожа… — оказывается, он задел еще один пузырек — темно- коричневая лужица с едким знакомым запахом из детства растеклась по дощатому полу. — Этого больше не повториться, госпожа…

— Последний пузырек. Все, что у меня оставалось, Кален, все! — Не обращая внимания на его извинения, продолжала хозяйка. — Чем я по твоей милости должна лечить больных, а?

— Но… как бы… можно же приготовить новый?

— Можно. Чем пахнет?

Кален принюхался. Сладко. Терпко. Как в детстве, когда мама лечила…

— Это… как бы… солодка?

— Без «как бы». Просто солодка. А ты умеешь удивлять. Как догадался?

— Помню запах с детства.

— С детства, значит… Может, ты еще знаешь, что солодка у нас не растет?

Да. Это лекарство было дорогим. Он помнил, как мама отдала последние тори, чтобы его купить, когда Кален задыхался от кашля. Потом работала за троих, пока сама не слегла…

— Не растет, госпожа.

Низко опустив голову, он руками сгребал к себе осколки, не замечая, как на пол капают алые капли.

— Хватит!

Кален остановился. Но голову поднять так и не решался.

— Толку от тебя… — голос у хозяйки по-прежнему строгий, но незлой. — Марту попрошу, она уберет. Держи! — на руки Калену упал кусок чистой белой ткани. — Порезы промокни.

Он поднялся с колен, торопливо промакивая узкие влажные полосы на ладонях, которые только сейчас начали ныть и болеть.

— Этим намажешь после. — В руку, обмотанную тряпкой с алыми пятнами, опустилась маленькая коробочка. — А завтра в качестве наказания поедешь со мной на ярмарку. Верхом! И только попробуй заболеть.

Покивав и поспешно выйдя из комнаты, за спиной Кален услышал тихую ругань госпожи.

***

Громкая ругань, доносившаяся сверху, начала порядком надоедать.

Время близилось к обеду, и Халина надумала запечь замаринованную вчера вечером курицу для Маркела. Грузный, неповоротливый деревенский староста, живший бобылем, частенько наведывался к вдове, нахваливая умение готовить жирные разносолы и поддерживать угодную ему беседу.

А нанести ей визит сегодня повод был более чем достаточный…

Скользкая, благоухающая чесноком курица едва не выскользнула из рук, когда Халина услышала, как наверху, в комнатке, сданной недавно пришлым молодым, сначала завозились, затем затопали, а после монотонный разговор и вовсе перешел в ругань и крики.

Сказать по правде, вдова ожидала, что утром придется нанести визиг Фину — местному конюху, чтобы заказать у того гроб. Простенький, из сосны. Потому что Халина не сомневалась: девка долго не проживет. С высоты своего опыта и наблюдательности она сразу заметила неестественный яркий румянец на щеках в сочетании с общей бледностью кожи, воспаленные глаза, потрескавшиеся губы. Во время Второй Лютой войны она пользовала больных и раненных, потому знала, как выглядит человек, готовящийся ко встрече с Богиней.

Но девка, вопреки всякому здравому смыслу, похоже, и не думала помирать. Ее звонкий, полный силы и жизни голос соловьем разливался по дому, заглядывая в уголки, проникая в щели. Определенно, умирающие так не щебечут.

Когда вдова, разгоряченная пламенем огня в печи, насадила курицу на вертел, на втором этаже, по всей видимости, тоже стало «жарко». Теперь слышались не только крики, но и звон разбиваемой посуды.

Ничего! Она еще посмотрит, найдется ли у молодых наглецов достаточно золотых тори, чтобы оплатить внушительный счет, который, несомненно, она выставит им за порчу имущества. А не найдется — еще лучше. К тому же, если подтвердятся опасения, Маркел обещал обставить это дело так, будто именно Халина помогла стражам Спокойствия. Возможно, ее даже представят к награде!

В этот момент наверху снова что-то грохнуло, и в сметанный соус с пряными травами, взбиваемый вдовой, осыпалась труха с потолочной балки.

Вдова неприлично выругалась.

Чем они там занимаются, интересно?

Кувшин для умывания пролетел над головой Терри и разбился вдребезги, встретившись со стеной.

— Гвен! Хватит! Прекрати, что ты делаешь?

Следом за кувшином в полет отправился жестяной тазик для умывания. Гведолин смутно помнила, как в него медленно, капля за каплей, стекала ее кровь…

— Пытаюсь достучаться до твоей совести!

— Ай! — Терри снова нырнул за кресло. — Можно стучать не так громко, хотя бы!

— Тише — бесполезно. Ты все равно меня не слышишь!

— Ладно, давай сначала. Что ты хочешь услышать?

— Правду! Скажи мне правду, Терри, и клянусь Водой, я от тебя отстану. Я чувствую, что ты врешь. Не знаю, как это объяснить, но сегодня утром я проснулась и поняла, что чувствую все.

— Все?

— Да, Терри, все. Я слышу, как воробьи, радуясь весне, чирикают на ветках сирени через дорогу от дома вдовы. Слышу, как вдова тихонько напевает себе под нос крестьянскую заунывную песню и готовит курицу с чесноком и приправами. Я чувствую запах трав отсюда и могу сказать название каждой. Я знаю, что нога больше не болит, хотя и зудиг навязчиво, не больно, скорее — щекотно. Наконец, я слышу, как стучит твое сердце, Терри.

Из-за кресла послышался сдавленный смешок.

— Оно стучит как-то по-особенному?

— Да. Учащенно. Нервно. Так бывает, когда человек чего-то боится. Или врет.

— На себя посмотри! Что ты творишь? Любой бы испугался на моем месте!

Да что он о себе вообразил? Гведолин никогда не дралась с другими девчонками или мальчишками в работном доме, но тут ей захотелось врезать Терри.

Словно в угоду ее желанию в окно ворвался сильный ветер, скинул с подоконника и отшвырнул в сторону кресла глиняный горшок с геранью.

Гведолин покосилась на окно — окно было закрыто. Даже легкие занавески не колыхались от сквозняка.

Ужас неестественности происходящего охватил ее — от корней волос до кончиков пальцев на ногах.

Неправильно, невозможно. Так не должно быть!

Но так есть.

Мгновения задумчивости хватило, чтобы Терри, отбросив кресло, ястребом кинулся на нее, скрутил руки за спиной и повалил на кровать.

Гведолин хотелось выть, смеяться и плакать одновременно.

Потом ее начало трясти.

Она то рыдала, уткнувшись в плечо Терри, то хохотала от души, утирая теперь уже набежавшие от смеха слезы.

Все это время Терри гладил, успокаивал, утешал. Когда она, вымотавшись донельзя, как наигравшаяся с добычей кошка, свернулась калачиком на кровати, Терри тихо произнес:

— Ты права. Я обманул тебя. Прости.

Она ждала этих слов. Чувства, обострившиеся до предела, не могли подвести. Не в этот раз.

— Я знаю, — голос ее звучал глухо, устало. — Расскажи.

Отвернувшись от нее, Терри уставился на стену.

— Проснувшись утром, ты спросила, почему у тебя на пальце нет кольца. Знаю, ты не намекала на то кольцо с аметистом, про которое я рассказывал. Но заметила, что для обряда я обязан был надеть кольцо — любое, пусть даже деревянное. Так положено. А я, признаться, совершенно об этом забыл…

— Мы не женаты, да?

Терри шумно сглотнул.

— Нет, Гвен, не женаты.

— И ночь не приходили жрицы, которым ты отдал свои последние сбережения?

— Не приходили.

Вот она — святая правда. Если бы у Гведолин были силы, возможно, она снова принялась бы швырять мебель и бить утварь. На тумбе еще осталось достаточно стеклянных пузырьков. Но сил не было, лениво было пошевелить даже пальцем. Потому она лишь сипло спросила:

— Тогда зачем? Для чего ты устроил весь этот спектакль? Неужели, только ради… но это же глупо, Терри!

— Глупо? — Он, наконец, отмер, повернулся к Гведолин и, повысив голос, повторил: — Глупо? Тогда посмотри на это!

Бесцеремонно задрав длинную сорочку, Терри бережно обхватил ее больную ногу и принялся разматывать бинты.

Гведолин не пыталась вырваться. Признаться, с тех пор, как она проснулась и обнаружила, что кроме легкого головокружение, тошноты и покалывания в ноге у нее ничего не болит, она сама хотела размотать бинты и посмотреть. Но боялась. Страх, с которым она не смогла справиться, перешел в ярость, ярость — в крики и бросание предметов в так некстати попавшегося под руку Терри.

Бинт упал на пол, и они оба с изумлением уставились на ногу.

Вместо черных страшных язв, тянувшихся от лодыжки и выше, их взору предстали слегка вогнутые и неровные по краям пятна. Кожа на них выглядела розовой, словно у молочного поросенка, нежной и хрупкой. Новая кожа!

Пока они рассматривали ногу, Гведолин могла поклясться Водой, что вот это маленькое пятнышко возле колена прямо на ее глазах превратилось из розового в бежевое, слилось с нормальной кожей. И исчезло. Будто его никогда и не было.

Потрясенные, не в силах вымолвить ни слова, они взглянули друг на друга. Первым отмер Терри, с торжеством в дрожащем голосе произнеся:

— Ну что, убедилась? Что скажешь теперь?

Гведолин, часто моргая и облизывая сухие губы, перевела взгляд с ноги на парня.

— Н-ничего не понимаю. Язвы прошли… Но ведь гангрена… была неизлечима. Как же так вышло?

— Я расскажу. Только можно тебя кое о чем попросить?

— О чем? — задумчиво спросила Гведолин, позволив себе, наконец, провести кончиком пальца по розовеющему нежному пятнышку на ноге.

— Поклянись, что не будешь швыряться в меня пузырьками с лекарствами. Вижу, как ты на них поглядываешь. Среди них есть один раствор — для промывания ран, жутко вонючий! Засухой клянусь, меня стошнит, если ты его разольешь. А нам еще жить в этой комнате, между прочим!

Гведолин еле сдержала улыбку, фыркнув и пообещав не трогать склянки.

— Так вот, — начал Терри, — обработав твои раны и напоив тебя снотворным, я рухнул на стул возле кровати, провалившись в сон без сновидений. Правда, долго в таком состоянии я, похоже, не протянул — упал и очнулся уже на полу. Сел, потирая ушибленный бок и созерцая, как фитилек свечи угрожающе шипит, захлебываясь в воске. Еще чуть-чуть и свеча, догорев, погасла. Я встал, размял затекшую руку, глянул на тебя — ты безмятежно спала под действием снотворного порошка и обезболивающих настоек. Захватив с собой подушку, я устроился на полу возле кресла. Но сон не шел. В голове лениво ворочались нелепые мысли, и у меня не было сил гнать их прочь. Затем, окончательно потеряв надежду заснуть, я подошел к окну и долго смотрел на залитый холодным лунным светом маленький садик вдовы. Руки сами нащупали эту книгу. Она лежала там, где я ее оставил — на подоконнике, между горшками с геранью. До сих пор не могу понять, что на меня нашло, но я зажег новую свечу, раскрыл книгу, нашел место, на котором мы остановились, и принялся читать дальше.

Он помолчал, задумавшись.

— И что же? — поинтересовалась Гвен. — Что было дальше?

— А дальше… Знаешь, я и представить не мог, что поверю хоть одному слову из этой книги, но… Когда ты нашла ее там, на чердаке работного дома, признаться, я думал, что эта книга носит развлекательный характер — вроде, как выдуманные истории, байки, сказки или легенды. Понимаешь? И не относился к ней серьезно. Но прочитав ее от корки до корки осознал, как был неправ. Написанное в книге — никакая не сказка, не выдумка, а самый что ни на есть настоящий научный труд. Представляю, чего стоило автору собрать под один переплет все эти знания! Ох и помотался он, должно быть по миру!

— Но книга, Терри! — нетерпеливо напомнила Гведолин. — Что же такого ты там вычитал?

Плавно убрав в сторону ее тяжелые темные волосы, рассыпавшиеся у него по коленям, Терри подошел к платяному шкафу, сунул за него руку и жестом фокусника выудил оттуда книгу. Гведолин не стала спрашивать как и почему книга очутилась за шкафом. Раскрыв тяжелый фолиант на нужной странице, Терри принялся читать вслух.

— Глава тридцать третья. Обряд инициации. Строфа первая. Обрядом инициации ведьмы служит время, проведенное с мужчиной. Иными словами, лишь девственница, потерявшая невинность, может переродиться в истинную ведьму с даром

поддержания равновесия. Поелику не единожды некоторые трепетные особы задавались вопросом характера отношений между будущей ведьмой и инициатором, отвечу с полной уверенностью — нет никакого предубеждения относительно того, кем они являются друг другу. Инициатор может выступать в роли мужа, любовника, родственника, человека со стороны…»

Терри, сделав многозначительную паузу, настороженно посмотрел на Гведолин. Но она, нисколько не смутившись и никак не реагируя, вопросительно посмотрела в ответ, ожидая продолжения.

Терри снова уткнулся в книгу.

— Строфа вторая. Архиважным свойством обряда инициации является его целительская сила. Ежели девушка, собирающаяся переродится в истинную ведьму, слаба или больна, даже, ежели она при смерти, обряд поможет. Инициация позволяет излечиться от любой, подчеркиваю, совершенно любой болезни. Однако, подобное возможно лишь однажды».

Терри снова выдержал паузу.

— И ты поверил? — тихонько спросила Гведолин. И сама себе ответила: — Конечно, поверил. И решил попробовать. Я только одного не могу понять, Терри, ответь, зачем ты убедил меня, что мы — муж и жена?

— Затем, — незло ответил он, закрыл и отложил книгу в сторону. — Подумай сама, Гвен, если бы я разбудил тебя среди ночи и сказал, что вычитал такое в твоей книге, ты бы поверила? Согласилась бы… провести со мной ночь?

— Я… я не знаю.

— Подумай еще, Гвен.

— Нет. Скорее всего — нет. Я бы решила, что ты окончательно сошел с ума, принялась умолять оставить меня и дать спокойно умереть.

— Вот и я так рассудил и решил не рисковать. Придумал для тебя красивую историю… Ты же знаешь, я хорошо умею сочинять…

— Тоже мне, сказочник выискался!

Мягкое спокойствие и сонное состояние Гведолин постепенно уступали место бодрости и новому приливу сил, а руки и ноги стало слегка покалывать.

— Один мудрец сказал: кто хочет — ищет возможности, а кто не хочет — оправдания. — Он вздохнул, встал, подошел к окну. — Я хотел найти возможности для тебя, Гвен. Всего лишь хотел, чтобы ты жила. Чтобы потом не пришлось искать оправдания, будто я ничего для тебя не сделал.

— Я понимаю, — пылко проговорила Гведолин, — ты хотел как лучше. Сделал все, чтобы я жила… Полагаю, и ты понимаешь, кем я стала?

— Ведьмой. Мне все равно.

— А мне — нет. Ведьм ловят и сжигают на костре. Забыл?

— Не забыл, — огрызнулся он. — Будешь аккуратной — дознаватели тебя не поймают.

— Скажи это тысячам сожженных ведьм… Пойми, Терри, я никогда не хотела стать такой.

— Даже ради жизни? Ведь ты хочешь жить? Хочешь, Гвен? Насколько ты этого хочешь?

Она очень хочет, вот только…

— Не такой ценой, Терри.

— Засуха подери… — пробормотал он, дошел и тяжело упал в кресло, за которым недавно прятался. Сгорбился, закрыл лицо ладонями, прошептал: — Ладно, прости еще раз. Ночью я думал только о том, чтобы ты выжила. Надеялся… ты скажешь хотя бы «спасибо»… Я ошибся… прости.

Повисшее молчание через небольшой огарок разбил обреченный звук глиняных черепков — второй горшок с геранью упал с подоконника.

Определенно, с Гведолин происходило что-то странное. Недавнее состояние полного упадка сил окончательно сменилось жаждой деятельности и приподнятым настроением. Еще недавно хотевшая плакать навзрыд, сейчас она почти смеялась и радовалась жизни.

Она жива. Здорова. Это ли не счастье? Так чего же еще нужно? Зачем упрекать во всех бедах человека, подарившего ей жизнь?

Словно стрекоза, встрепенувшаяся от легкого покачивания былинки на воде,

Гведолин легко подскочила к Терри, порывисто обняла за плечи, затем обвила ладонями его запястья, потянула вниз, заставив отнять руки от лица.

И поцеловала.

— Спасибо тебе, — проговорила она прямо в губы ошарашенно глядящему на нее парню. — Я хочу жить, Терри. Правда. А с остальным мы как-нибудь разберемся.

***

День выдался солнечный и на удивление теплый.

На полях еще кое-где лежал снег, проселочные дороги, постоянно перемалываемые колесами телег и экипажей, представляли собой грязную кашу, но Терри с Гведолин, смеясь и перепрыгивая через рытвины и лужи, все-таки пробрались к покатому берегу неширокой и медленной реки. Об этом укромном местечке им поведала чумазая ребятня в количестве трех сорванцов, расстаравшаяся в объяснениях за мелкие грошики, щедро отсыпанные им Терри.

Высокий берег реки был сухой, укутанный низкорослыми кустарниками бузины и сухостоем, сквозь который уже буйно пробивалась молодая сочная травка. Надрывно свиристели птицы, временами над ухом жужжала сонная ранняя мошкара; мимо по воде величаво проплывали палки, коряги и даже самодельные кораблики из бересты, которые, видимо, пускали мальчишки выше по реке.

В воздухе повис щемящий душу аромат приторного спокойствия.

Счастливая парочка сидела на земле, примяв сухую траву. Земля обманчиво казалась теплой, но на деле оказалась промозглой и стылой, так что Терри пришлось расстелить свою куртку, чтобы не застудиться.

— Что мы будем делать дальше? — спросила Гведолин, следя за тем, как грузный черный жук переползает через кротовью нору. — Куда пойдем?

Терри воззарился на нее так, будто первый раз увидел.

— Я же рассказывал тебе! Гвен, ты что же, совсем ничего не помнишь?

— Рассказывал? Когда? — непритворно изумилась она.

— Как когда? Да когда мы шли в эту Богиней забытую деревушку! Хотя… наверное ты и впрямь ничего не помнишь. Я тогда тебя буквально на руках тащил, а чтобы отвлечь, рассказывал про Шебко и наши с ним детские проказы.

Гведолин негромко прыснула в кулак.

— Шебко? Смешное имя. Так зовут твоего приятеля?

— Да, — улыбнувшись, ответил Терри. — Шебко Ллейдграун.

— Странное сочетание. Непохоже на антеррское.

— Он из Анара. — Терри взглянул на сосредоточенно сведенные брови Гведолин и добавил: — Небольшое государство к югу от Антерры.

— Одна девушка на ярмарке расхваливала платье из анарского ситца. Эти ткани возят оттуда? — Гведолин взяла палочку и попыталась облегчить жуку задачу, расчищая перед ним путь. Невзначай добавила: — Платье было красивое.

— Анар славится своими хлопковыми полями. Государство — крупнейший поставщик хлопка для всей империи и соседних стран. — Покосившись на унылое платье Гведолин, одолженное у вдовы и напоминающее цветом пожухлые листья, Терри непринужденно сказал: — Устроюсь на работу, куплю тебе самое красивое платье из самого дорогого анарского ситца. Нам бы только добраться до Крыменя. А там найти Шебко.

— Далеко это? — поинтересовалась Гведолин.

— Не очень. Верхом дня три-четыре пути.

— Верхом? — палочка, расчищавшая дорогу незадачливому насекомому, остановилась и жук, остановившись тоже, уткнулся мохнатыми рожками в возникшую перед ним баррикаду. — Я не умею ездить верхом.

— Совсем?

— Я с лошадью только рядом стояла. И то на улице, когда экипажи проезжали мимо. Тетка Роуз боялась лошадей, как Засухи, потому не заводила их. А для перевозки пряжи к заказчикам нанимала телегу со стороны. Хотя свои обошлись бы дешевле…

— А ты? — хитро прищурился Терри.

— Что — я?

— Боишься лошадей?

— Нет, — тепло улыбнулась Гведолин. — Они красивые. Большие и теплые. Если у меня когда-нибудь будет дом, я бы завела себе несколько.

— Будет, — твердо кивнул Терри. — Обязательно будет дом. У нас с тобой. И лошади, и собаки, и кошки. Все, что захочешь.

Стойкое ощущение, что так когда-то уже было, легким весенним ветерком коснулось Гведолин, ласково погладило по щеке. И правда, было. Летом. Когда они только-только познакомились с Терри и так же, как и сейчас, лежали в траве, размышляя о будущем. Тогда он мечтал об огромном особняке в городе, она — о маленьком домике в деревне. И все это казалось таким далеким и несбыточным…

— Кстати, Гвен, как твоя фамилия? — внезапно нарушил ход ее умиротворенных мыслей Терри.

Она растерялась.

— Я… у меня нет фамилии. Ты как-то рассказывал, что фамилия — принадлежность к роду. В работном доме почти все сироты, приблудившиеся бродяги, спившиеся нищие или бывшие проститутки. Откуда у нас фамилии?

— Придумай, — просто бросил он.

— Зачем?

— Эх, Гвен, тебе еще учиться и учиться, — своим обычным наставительно¬насмешливым тоном изрек Терри. — Там, куда мы направляемся, тебя никто не знает. Представляйся как хочешь, пусть думают, что и род, и семья у тебя есть. Ну, или были, по крайней мере. Сочиним тебе красивую, но правдоподобную биографию.

Сочинять он умеет, это Гведолин помнила прекрасно.

— К тому же, тебе еще нужно позаниматься письмом и чтением. — Терри подобрал камешек и, замахнувшись, пустил его в воду. Камень, тихо булькнув, утонул на середине реки. — А еще географией, математикой и историей. Мы совсем забросили наши уроки. Конечно, можно сочинить историю, будто твои родители держали небольшую аптекарскую лавочку, а ты с детства им помогала, вот и поднаторела в составлении порошков и микстур. Но аптекари — люди с образованием. Вряд ли их дочка будет, подчас, выражаться, как крестьянка и подписывать этикетки на пузырьках с ошибками.

Дочка четы аптекарей? А что, идея и впрямь хорошая. Аптекари — ремесленники, работа достойная и непыльная, всеобщее уважение при должном отношении к делу гарантировано. И отличное объяснение тому, что Гведолин прекрасно разбирается в лекарствах. Умница Терри!

— Тогда и правда нужно придумать фамилию, — воспрянула духом Гведолин и в порыве воодушевления перенесла жука через всю кротовью нору. — Только какую же?

— Тебе решать, — бросил еще один камень в воду Терри. — Я не смогу всю жизнь подсказывать тебе, что делать, Гвен. Думай. Наблюдай и делай выводы. Постоянно учись чему-то новому, но время от времени повторяй старое. И помни…

— Знаю, знаю, — поспешно перебила она, — выход есть всегда. Твоя любимая присказка. Так же, как и чтение нравоучений.

— Хочешь сказать, я зануда, да? — очередной камень, занесенный для броска, выпал из его руки и шлепнулся о землю.

— Да ты иногда просто невыносим!

Резко почти вплотную прильнув к ней, Терри поймал ее рукой за подбородок и, пытаясь сохранить серьезное выражение лица, строго переспросил:

— Ну-ка повтори, что сказала!

— Невыносим, невыносим! — прямо ему в лицо тысячью полевых колокольчиков рассмеялась Гведолин.

И он не выдержал — впился своими тонкими губами в ее, еще недавно потрескавшиеся и сухие, а сейчас мягкие и податливые, как никогда жаждавшие поцелуя.

Они оба, хохоча, подначивая друг друга и исступленно целуясь, упали на траву. Разметавшиеся черные пряди Гведолин, запутавшись в зарослях сухостоя, переплелись со светлыми жесткими волосами Терри.

— Погоди, — тяжело дыша и не переставая улыбаться, так, что уже болели щеки, попросила Гведолин, когда почувствовала, что рука Терри проворным ужом заползла под ее унылое черное платье. — Я есть хочу.

— Опять? — притворно ужаснулся он. — Гвен, ты раньше не была такой прожорливой!

— Это было до…

— До чего?

— До того, как я стала ведьмой. Видишь, я больше не боюсь этого слова! И мне сейчас так хорошо, что все равно. — Она порывисто, как ребенок, вскочила с земли и закружилась на месте, запрокинув голову к полуденному солнцу. — Все равно, все равно, все равно!

Когда они, обнявшись, возвращались в деревню к одинокому домику вдовы, Гведолин внезапно сказала:

— Я придумала фамилию.

— Что? — спросил Терри, немного забывший об их разговоре и, похоже, уже погруженный в свои мысли.

— Фамилию.

— Ммм… Какую же?

— Лайне.

— Лайне? Погоди, что-то знакомое… Кажется, что-то из книги про ведьм?

— Да, так звали человека, выгравировавшего на обложке той самой книги свое имя. — Валто Лайне.

— Странный выбор, — скептически покачал головой Терри. — Ты не похожа на лапирийку. Скорее, больше на южанку.

— Неважно, — заметила Гведолин. — Кому какая разница? Я выбрала. Мне нравится это.

Терри, еще раз с сомнением заглянул ей в глаза. Но спорить не решился.

***

— Госпожа Лайне! Госпожа Лайне!

Низкорослый мужчина с желтой кожей, смоляными волосами и узким разрезом глаз — типичный выходец Сагарии, поспешно вылетевший из-за угла, буквально бросился под копыта лошади госпожи.

Кален, от удивления забывший остановить Мелису, поравнялся с хозяйкой и увидел как та, скорчив хмурую гримасу, натянула поводья, чтобы злющий рыжий Хвощ не покалечил ненароком незадачливого глупца.

— Игши! Совсем из ума выжил? — хрипло крикнула госпожа. — Неужели Мана настолько тебя заела, что ты решил самоубиться столь примитивным способом?

У входа на ярмарку, перед которым произошла эта сцена, уже начала собираться толпа.

— Госпожа Лайне! — не обращая внимания на едкие слова хозяйки, продолжал лепетать сагарец, — прошу, пойдемте со мной! Мой сын, малыш Каши-ма, заболел, ему плохо третий день, госпожа, умоляю вас!

Поджав губы, хозяйка бросила быстрый взгляд на Калена, чуть наклонилась вперед — в воздухе свернули черные юбки — и с грацией дикой лимнской кошки спрыгнула на землю.

— Разумеется, Игши. Сейчас, только лошадь привяжу. И кстати, я не одна.

Она кивнула Кадену, который тоже поторопился спешиться. Как обычно, эта

процедура далась ему с трудом и потерями: пара пуговиц, печально зазвенев на мостовой, укатились прочь.

Они привязали лошадей к толстой балке коновязи, располагавшейся рядом с деревянными воротами. Верхом, а тем более в повозках внутрь не пускали — какие могут быть лошади, ишаки или экипажи в такой толпе?

Кален, тащивший пока еще легкие сумки для покупок, едва поспевал за госпожой и сагарцем, отчаянно боясь потерять их в суматохе столичной ярмарки, представлявшей собой огромный муравейник, кишащий пьяным весельем, зазывными криками торговцев иделовитостью разномастной толпы.

И едва не потерял, когда сагарец, а за ним и хозяйка, нырнули в небольшой шатер, занавешенный цветастым пологом. «Лучшие травы и сборы со всего мира» — успел прочитать Кален надпись на табличке, немного криво повешенной у входа в шатер.

Когда он вошел, в нос ему ударило такое количество запахов, что закружилась голова и отчего-то пересохло в горле. Он даже не смог определить, хорошо здесь пахло или не очень, такой дурман стоял вокруг.

— Не поверишь, Игши, — произнесла госпожа спокойным голосом, словно не она только что пробежала пол ярмарки, лавируя между придирчивыми покупателями, бойкими торговцами и нерасторопными зеваками, — мы приехали на ярмарку специально, чтобы посетить твою лавку. Ну, что теперь скажешь про знаки, а?

Сагарец пожал плечами, переводя дух.

— А это, кстати, мой… хм… помощник — Кален. И ему, похоже, как обычно дурно, так что дай ему стул, Игши, и побыстрей.

Распоряжалась она, словно у себя в усадьбе.

Игши живо стряхнул с табурета связку трав и придвинул к Калену.

— Ну, — с прискорбным видом воззарилась на него хозяйка, чем ты порадуешь меня на этот раз, Кален? Что случилось?

— Я… как бы… не знаю, госпожа, — ответил он, медленно опустившись на табурет. — Дышать тяжело… здесь… запахи.

— Конечно, здесь запахи, дурень, мы в лавке травника! Сиди пока. А вот что мы делаем в этой лавке, взять в толк не могу, — добавила она, пронзительно глядя уже на сагарца. — Где твой сын?

— Он тут, госпожа, — уныло произнес Игши, пройдя немного вглубь шатра и откинув еще один полог. Там и впрямь обнаружился мальчик лет четырех, бледный, лежащий на кудлатой бараньей шкуре.

— Ты притащил больного ребенка на ярмарку? Да ты, верно, совсем спятил!

— Ничего не смог поделать, госпожа. Мана медом на другом конце ярмарки торгует, с ней уже двое младших, так что Каши-ма с собой пришлось взять, — раболепно произнес сагарец. — Да ему с утра лучше было, а сейчас опять — рвет, на горшок бегает часто и лихорадка у него. Я давал ему мяту с ромашкой, поил яблочным уксусом, но эти средства не помогают!

Калена прошиб холодный пот, когда он подумал, что и его тоже сейчас вырвет. Как неудобно будет перед госпожой! И уже в который раз…

Но хозяйка замечала все. Окинув Калена цепким взглядом, покачала головой.

— Я сейчас осмотрю твоего сына, Игши, а ты, будь добр, завари кружку крепкого чая с тремя, нет, лучше, четырьмя ложками сахара.

Пока госпожа черной тенью хлопотала над мальчиком, сагарец и впрямь достал откуда-то кружку, всыпал туда пару ложек из одной жестяной банки, несколько — из другой, снял толстую подушку с пузатого чайника, влил содержимое в кружку. Кален подивился, неужели чайник горячий?

Заметив его взгляд, Игши кивнул.

— Стараюсь поддерживать горячую воду для посетителей. Всегда предлагаю свежий травяной чай своим гостям, даже тем, кто совершает самую мелкую покупку.

Размешал деревянной ложечкой содержимое кружки, он протянул ее Калену.

— Погоди, — оторвалась от сына сагарца госпожа Пайне, — нужно еще кое-что добавить. И кое-что проверить, — тихо буркнула она себе под нос.

Но Кален услышал.

Хозяйка, пройдясь вдоль развешенных пучков трав, отломила несколько веток от разлапистого веника с неприметными желтыми соцветиями. Бросила в кружку, приготовленную сагарцем. И протянула Калену.

— А теперь — пей.

Кален принюхался. Пахло вкусно. И этот запах он знал.

Медленно, наслаждаясь, он выпил чай до дна, одновременно чувствуя, как отступает тошнота и проясняется в голове.

— Лучше? — осведомилась госпожа.

— Намного. Благодарю, — немного недоуменно произнес Кален, поставив пустую кружку на низенький стол.

Госпожа довольно крякнула.

— Так я и думала. Игши!

— Да, госпожа Пайне, — затрясся сагарец, — что с Каши-ма?

— Ничего такого, что должно было бы привести тебя в столь жалкий вид. Запущенное отравление, незамеченное и невыпеченное вовремя. Я помогу ему своей… в общем, ты знаешь как. И составлю другой сбор, будешь им поить своего сына. Принеси мне… хотя нет. Кален! Ну-ка, принеси мне дубовой коры, тысячелистник и зверобой.

Сагарец, немало удивившись такой просьбе, хотел было возразить, но взглянув на госпожу Пайне, приложившую палец к губам и не произнесшую при этом ни слова, передумал.

Кален, озадаченный не меньше сагарца, но уже привыкший к причудам своей хозяйки, встал, недоуменно пожал плечами, подошел к подвешенным к потолку пучками трав. Задержался у тех, которые лежали россыпью в маленьких открытых мешочках возле стены. Отломил несколько веток от одного засушенного растения, несколько — от другого. Со смущенным видом протянул госпоже.

— Вот. Это… как бы… кора и тысячелистник. А зверобой я не знаю…

— Серьезно? — весело прищурилась госпожа Пайне. — Трава, которую я добавила в твой чай, и есть зверобой. Я видела — тебе понравился запах и вкус, значит, ты явно был знаком с этим растением. Вероятно, ты умеешь различать, но не знаешь названия… любопытно. Как же быть? — спросила она, словно обращаясь к самой себе. — Закрой глаза и не подглядывай.

Если Кален и Игши полагали, будто сейчас не лучшее время играть в прятки, то у госпожи было свое мнение на этот счет. Быстро пройдясь по шатру, она надергала из разных пучков сухих трав, покопалась в стоящих у стены холщовых мешочках. Выложила добытое на стол перед Каленом, все еще не разрешая ему открывать глаза.

— А теперь наклоняйся и нюхай.

Кален выполнил приказ беспрекословно.

— Теперь открой глаза и принеси мне то же самое, что лежит на столе.

Стараясь не смотреть вытянутое лицо Игши, открыв рот наблюдавшего за этой сценой, Кален двинулся в сторону пучков трав.

Может, хозяйка перепутала его со своим сагарским волкодавом? Нашла, понимаешь, собаку! Нюхай, принеси…

Вот он остановился возле источающего аромат зеленого пучка. Такой запах точно был на столе. Возле стены в маленьком мешочке нашелся корень, пахнувший остро и едко. Цветы, россыпью лежавшие в плетеной корзине, манили медовым ароматом. И, наконец, тот самый запах, который исходил от пролитого Каленом раствора. Этот сладко-приторный аромат привел его к толстым стебелькам с коричневой корой и бледно-желтой сердцевиной. Все эти травы и корешки окажутся такими же, какие просила принести госпожа, в этом Кален был совершенно уверен, хотя понятия не имел, откуда ему об этом известно.

Когда он вывалил найденное перед хозяйкой и она, торжествующе, сличила все, что он принес с лежавшим на столе, а Игша восхищенно присвистнул, Кален перевел дух. Неужели не оплошал на этот раз?

— Так я и думала! — еще раз, теперь уже с восторгом в голосе, повторила хозяйка. — Укроп, имбирный корень, алтей и стебли солодки. Игши, тащи сюда свою мраморную ступку, а ты, — она наградила Калена лукаво-пронзительным взглядом, — бери пестик, будешь помогать. И не смей мне говорить, дурень, будто чего-то не умеешь. Научишься со временем.

Глава 23. Проклятый лес

До поместья господина Карпентера Роанне пришлось идти пешком целую свечу и огарок, досадуя про себя, что живя в деревне, она и мыслить начала по-деревенски. Ведь в столице давно измеряют время в часах и минутах, сверяясь с огромным циферблатом на башне городской ратуши. И только в таких глухих заброшенных селениях, подобно Черным пенькам, преобладают до сих пор старые порядки.

Вышла она рано. Варг еще спал, но Льен, зная, что избежать утренних обязанностей не получится, встал вместе с ней засветло. Работу по дому для ее брата никто не отменял: принести дрова, растопить печь — к утру она остывала, и дом вымораживался; натаскать воды из колодца в бочку на кухне — для мытья посуды, умывания и прочего. Помниться, братец ее плакал и ныл поначалу, непривычный к такой работе. Да и сама Роанна еле разгибала спину, а руки покрывались красными болезненными волдырями. У бабки им не приходилось заниматься тяжелой физической работой по дому…

Дорога вилась по невспаханному полю. Травы склонились к земле под тяжестью инея. Растопыренные палки чертополоха поблескивали застывшими на них ледышками. Красиво. Только пасмурно и мрачно. И снега нет. Снег здесь на юге — редкое явление. Да и вообще погода тут странная — зима слякотная и влажная, а солнце настолько редкий гость, что за несколько месяцев забудешь, как оно выглядит. И от этого становится как-то неуютно, тоскливо на душе. То ли дело у бабки, на севере… Зимы там морозные, трескучие, долгие. Но и солнца вдоволь. Снег искрится, блестит, днем смотреть с непривычки больно. Местные привыкли, а приезжие наловчились ходить с узкой темной полоской на глазах. Ткань для этого берется особая, тонкая — сквозь нее все видно и солнце не слепит…

Еще ей очень холодно. Голый обугленный лес совершенно не защищает от ветра, который свирепствует на поле. Треплет старенький Роаннин плащ, отороченный неопознанным зверем и местами изъеденный молью. Хорошо бы заработать у господина Карпентера на куртку для Льена. Пусть не новую, лишь бы крепкую и теплую…

Так, трясясь от холода и невеселых мыслей, Роанна дошла, наконец, до добротного дома мастера. Остановилась в нерешительности перед резными массивными воротами. Она бы вошла, но по ту сторону залаяли собаки, лязгая зубами и просовывая черные носы в щель между воротами и землей. Не видно даже металлического молоточка, в который обычно стучат, чтобы хозяин отворил дверь. «Как же они гостей принимают, — подумала Роанна, — кричать, что ли, надо? Неприлично, вроде, перед воротами кричать». Но она замерзла так, что стало не до приличий. Набрав в себя побольше стылого воздуха, Роанна собиралась было крикнуть, но тут кто-то заливисто свистнул собаками и черным носы под воротами исчезли. А потом резная массивная калитка растворилась, явив собой сгорбленного Кир-шу в кудлатом черном тулупе.

— Ах, моя госпожа, — запричитал он, — что же вы себя не бережете — такая погода, а вы пешком. — Старый слуга с прищуром оглядел ее наряд, покачал головой. — Нельзя же так! Пойдемте скорее.

За дверью дома разливалось блаженное тепло, смешанное с запахом сырой древесины и детских воспоминаний. Роанна, сняв плащ и крупно дрожа всем телом, дышала и не могла отдышаться. Кир-ша, проводив ее в уже знакомую гостиную, усадил на низенькую софу, ушел, но быстро вернулся с огромным шерстяным пледом. Развернув, набросил ей на плечи — плед спустился до пола. Роанна принялась было несмело отказываться от такого проявления заботы, но Кир-ша, сузив и без того узкие глаза, выразительно поцокал языком. И она сдалась, позволив себя укутать — старый помощник мастера умел мягко настоять на своем.

— Вам бы и внутренне согреться не помешало, — произнес он, оглядывая дело своих рук и, похоже, оставшись довольным результатом. — Обождите пока здесь. Пойду, мастеру доложу о вашем приходе — они с утра пораньше с Ирмой в мастерской заперлись, ничего и никого, как обычно, не слышат. И рамос вам заварю. Помниться, в прошлый раз вам понравилось, правда?

Вместо ответа Роанна улыбнулась и кивнула. Тот самый странный напиток, напоминающий топленое молоко, а на вкус — терпкий, немного солоноватый чай со специями, рецепт которого Кир-ша ревностно охранял. Она помнила. И он действительно пришелся ей по вкусу.

Старый слуга, слегка поклонившись, удалился. И Роанна снова осталась в гостиной одна. Правда, на сей раз ее одиночество продлилось недолго.

— День добрый, госпожа Хилл. Если он вообще может быть добрым сегодня — такой ветрище не улице. Так и воет в каминном дымоходе!

— Здравствуйте, профессор, — поприветствовала Роанна, одновременно неловко пытаясь освободится из пледа — сидеть перед господином Рином вот так — закутанной в ткань с ног до головы показалось ей невежливым.

Но профессор, шагнув на последнюю ступеньку винтовой лестницы, ведущей на второй этаж прямо из гостиной, жестом остановил ее разоблачение.

— Грейтесь, прошу. Вы же замерзли! — тоном, не терпящим возражений, произнес он, подходя и садясь напротив Роанны на стул. На докторе Рине были домашние штаны из некрашеного льна, просторная рубаха с подвернутыми рукавами и разношенные тапочки. Рыжие с проседью волосы вились тугими колечками, малахитовые прозрачные глаза в обрамлении раскосых морщин смотрели проницательно и цепко. Вообще, если бы Роанна не знала, что этот человек — дознаватель, сказала бы, что выглядит он довольно мило. — Или вы полагаете, что вид девицы в пледе может как-то меня смутить? Бросьте вы эти глупости, мы не в столице на ежегодном императорском балу, чтобы кичиться этикетами. Полагаю, вы пришли за своим подтверждением?

— И за этим тоже, — Роанна, наполовину стащившая с себя плед, получив разрешение, снова с наслаждением в него закуталась. — Но еще на работу. Господин Карпентер разве вам не говорил?

— Дождешься от него, — фыркнул профессор. — Значит, Ачи взял вас на работу… Разрешите полюбопытствовать, кем же?

— Помощницей в мастерской.

— Правда? Но ведь Ирма всегда была… Ах да, — хлопнул он себя по лбу, словно только что вспомнил нечто важное, — мастер частенько повторял при наших встречах, что не отказался бы от помощницы. Что же, поздравляю, хорошее место.

— Спасибо, — лаконично ответила Роанна, по внешнему виду профессора Рина подозревая, что поздравляет он ее отнюдь неискренне.

— Как Варг? — внезапно сменил тему собеседник.

— Понемногу, но уже ходит с костылями. — Она предпочла не рассказывать доктору про недавнюю вылазку мальчишек. Ведь то, что она теперь здесь работает, мастер даже не удосужился ему сообщить. Так что и про Варга с Льеном пусть рассказывает сам. — И господин Карпентер на днях заберет его домой.

— Ходит? — задумчиво проводя рукой по торчащим рыжим пружинкам волос, произнес профессор. — Когда, говорите, он сломал ногу?

— Недели три назад.

— Хм… открытый перелом, а уже ходит… за такой короткий срок! Да у вас выдающиеся способности, госпожа Хилл! Вот что значит правильное лечение и врожденная нестабильность ауры, м-да… Были бы вы доктором, цены бы вам не было!

Но ей никогда не стать доктором, ведь она — женщина. Ее и как целительницу не признают, что уж там говорить про серьезную профессию. Не стала она рассказывать профессору Рину и про то, что помимо втирания противовоспалительной мази и бальзама для заживления ран собственного приготовления, неоднократно пробовала водить руками над переломом Варга, как делала бабка. Ночью, пока мальчишка крепко спал и не видел ее жалких попыток исцеления. Бабка говорила, девушка может лечить других, даже если у нее в крови спит ведьмовская сила. Пусть не так, как инициированная ведьма, но получше многих целителей и докторов. И Роанна, всегда отрицавшая свою возможную ведьмовскую сущность, решилась попробовать. Из той самой книги она знала, нужно было всего лишь сосредоточиться и

представить, как правильно срастаются кости. Ведь это несложно, верно? Лишь бы только у мальчишки не осталось пожизненной хромоты…

— Полностью с вами согласен, — воскликнул Кир-ша, входя в гостиную с подносом, на котором громоздился чайник, пиалы, сахарница и вазочка с печеньем. — Знали бы вы ее отца! Вот уж кому действительно цены не было.

— А вы знали ее отца? — изумленно заломил рыжую бровь профессор Рин.

— Знал и даже дружил с ним какое-то время, чем несказанно сейчас горжусь.

— Мой отец был ученым, — уклончиво поведала Роанна. — Спасибо вам, Кир-ша, что цените и помните его.

— Ученым, вот как, — профессор, расставив содержимое подноса на низком столике принялся сам разливать напиток в круглые пиалы. — Значит, не просто так я предположил, что вы из образованной семьи.

— Вы весьма проницательны, — заметила Роанна, обхватывая свою пиалу двумя ладонями, чтобы согреться.

— Как и полагается дознавателю, — закончил Кир-ша и выразительно посмотрел на профессора.

Если тому и полагалось что-то сказать в ответ, то он промолчал. Изумленно изучив содержимое своей чашки, доктор Рин принюхался и несмело сделал глоток. Сморщился, словно проглотил лимон.

— Это еще что за гадость? Кир-ша, ты, похоже, отравить нас вздумал?

Роанна тихо хмыкнула, наслаждаясь содержимым своей пиалы.

— Это рамос, господин дознаватель, традиционный сагарский напиток. Мастеру нравится, вот я и готовлю. Да и госпожа оценила. Правда, госпожа?

— Необычный вкус, но мне правда нравится.

С сомнением сделав еще одни глоток, профессор Рин решительно отодвинул чашку.

— На травяной чай я еще согласен, но такое… нет уж, увольте. А кофе у вас нет?

Старый слуга улыбнулся краешками губ.

— Отчего же, нет? Найдется. Сварить вам?

— О, Вода Пречистая, вы проливаете истинный луч света на это хмурое утро!

Буду вам премного благодарен, Кир-ша!

Отвесив им обоим легкий поклон, старый слуга удалился.

Некоторое время они сидели молча, погрузившись в свои мысли. Роанна, греясь об пиалу и отхлебывая помаленьку мутновато-белый напиток; доктор Рин — рассеянно всухомятку жуя печенье и разглядывая тикающий маятник часов.

Когда Роанна, сделав последний глоток, подумывала, не налить ли еще рамоса, во дворе залаяли, но тут же смолкли, собаки.

Где-то вдалеке хлопнула входная дверь, и громогласный визгливый голос разнесся по всему дому. Так она и знала… сейчас начнется.

Как только Роанна поставила пустую пиалу на столик, в гостиную фырча и отдуваясь, ворвалась раскрасневшаяся Элоиз Карпентер — в добротном теплом плаще и, судя по влажным следам, в уличной обуви, которую не было видно под пышной, но изрядно загрязненной по подолу юбкой.

— Арчибальд! Ачи! Где ты, дорогой? — крикнула она с порога.

Взгляд ее, судорожно рыщущий по гостиной, мельком мазнул по доктору Рину и остановился на Роанне.

— А эта… особа что здесь делает? — властно вопросила она, обращаясь, наверное, к профессору.

— Работает, уважаемая госпожа Карпентер, — коротко и, словно с издевкой, бросил тот, оторвавшись, наконец, от созерцания часового маятника.

— Хм… интересная работа — чаи распивать, — ядовито зашипела хозяйка дома. — Не успела одного сына вылечить, за другого взялась? Никак, охмурить задумала? У-у… лахудра белобрысая… И что у него за причуды — вечно подбирает всяких… — Видно было, что ее так и распирает развить эту тему дальше, но судя по ее облику и спешке, нашлись дела поважнее. — Ладно, после с тобой разберемся. Ачи! Да где тебя носит?!

Отряхивая штаны от стружки, в гостиную, наконец, явился хозяин дома, а за ним, запахиваясь на ходу, впорхнула Ирма в неизменном полосатом халатике.

— Незачем кричать в такую рань, матушка. Вы весь дом перебудите! — ворчливо, приветствовал мастер госпожу Элоиз. Арчибальд вовсе не казался встревоженным — похоже, подобные шумные вторжения были здесь не в новинку. — Ну, что у вас случилось на этот раз?

— Не у вас, а у нас, мальчик мой, — еще больше краснея — непонятно, то ли от ярости, то ли от морозного воздуха, выговорила Элоиз. — Лия пропала.

— Что?! — вскрикнул мастер. Ворчание в его голосе сменилось нотками неподдельного беспокойства. — Снова? Когда? Как? Да говорите же, матушка, не томите!

— При ней говорить? — Элоиз кинула на Роанну хищный взгляд волчицы перед прыжком.

Мастер заколебался.

— Я могу выйти, господин Карпентер, — спокойно предложила Роанна.

— Не стоит, — наконец, решился он. — Говорите при ней, матушка.

— А господин Рин?

Профессор хмыкнул и отложил только что взятое из вазочки печенье.

— Я доктор. Так что в случае необходимости умею хранить секреты. — Он переглянулся с Роанной и незаметно ей подмигнул. — Но могу и в свою комнату пойти. Ачи?

— Ни в коем случае, — мастер тяжело опустился в глубокое кресло-качалку, Ирма пристроилась на корточках возле камина. — Я уже описывал вам состояние сестры и даже просил, чтобы вы ее осмотрели. Так что ваше присутствие будет как нельзя более кстати. Присаживайтесь и вы, матушка.

Только что вернувшийся Кир-ша поставил чашку кофе перед доктором Рином, поспешно подвинул хозяйке дома стул, принял из ее рук плащ и с поклоном удалился

— Вчера вечером Лия была дома, легла спать пораньше… — Элоиз закашлялась, но когда профессор услужливо протянул ей пиалу с мутным напитком, надменно поджала губы и отказалась. — Так вот, вчера вечером она была дома. Ничего необычного мы в ее поведении не заметили… ты знаешь, Ачи, если у нее начинается э-э… приступ, она начинает вести себя довольно странно.

— Знаю, — перебил господин Карпентер. — Рассказывайте дальше и покороче.

— А сегодня мы проснулись, собрались завтракать. Само собой, тебя и твою… натурщицу я не приглашала, зная, что вас нельзя отвлекать от работы. Но Лия всегда завтракала с нами. Я попросила Бэтси ее поторопить — вечно она опаздывает. Но Бэт вернулась со слезами на глазах. Нет, говорит, нигде молодой госпожи. Мы кинулись искать, обежали дом, заглянули во все углы и щели. Перетряхнули двор,

поспрашивали в деревне. Я не стала сразу сообщать тебе, думала, найдем и все благополучно разрешить… Но она как сквозь землю провалилась, блаженная дурочка!

— Хватит! — Арчибальд стукнул кулаком по столу, расплескав недопитый профессором рамос. — Вам надо было сообщить мне немедленно. Немедленно, понятно?! И не смейте больше ее так называть!

— Ачи, да что с тобой? — видимо, не ожидавшая подобного отпора, изумленно взвизгнула госпожа Карпентер. — Раньше ты не позволял себе повышать на меня голос!

— Извините, матушка, — устало произнес мастер. — Но мне надоело притворяться, будто я ничего не замечаю. Вы ведь ее стыдитесь, я уже давно понял. И вам ужасно неловко, что именно она — ваша дочь.

Словно только что пойманная щука, Элоиз безмолвно открывала и закрывала рот, будто собиралась возразить, но не могла решалась.

Роанна, невольно ставшая свидетельницей этого спектакля и семейных тайн, о которых ей, похоже, знать не полагалось, не имела понятия, куда деваться от смущения.

Неизвестно, что бы закончилась эта сцена, если бы доктор Рин невозмутимо не поинтересовался:

— А в лесу искали, госпожа?

— В лесу?! — Элоиз одарила его надменным взглядом, цепляясь за возможность переключиться на кого-то другого. — Кто туда пойдет, в проклятый лес? Может быть вы, профессор?

Дознаватель, в свою очередь, бросил на хозяйку дома если не надменный, то не менее гордый взгляд.

— Проклятый? Вот эти черные палки, торчащие стразу за вашим забором, и есть проклятый лес?

— Верно, профессор Рин, — подтвердила Ирма, полуобернувшись от камина. — Мы местные, но и мы почти позабыли настоящее название нашей деревушки. Так и зовем

— Черные пеньки. И все из-за леса.

— В таком случает, Ачи, мой мальчик, — сделав большой глоток кофе, промолвил профессор, — нам с тобой следует туда обязательно прогуляться.

— Что? — возмутилась Элоиз. — В лесу время от времени пропадают люди. Мой сын туда не пойдет, не пущу!

— Матушка! — после бессонной ночи бледное лицо мастера приобрело пунцовый оттенок. — Позвольте мне самому решать, куда мне ходить, а куда нет!

— В глубине леса, есть небольшая поляна, — тихо промолвила Роанна, не веря, что она говорит это вслух. И зачем ей понадобилось вмешиваться? — Поляна нетронута пожаром. Целое лето я собирала там корешки и травы. И продолжала собирать даже после того, как узнала от местных, будто лес проклят. За все это время ничего дурного со мной в лесу не случалось, и ничего необычного я не видела.

Господин Карпентер с профессором Рином синхронно переглянулись.

— Все лето ходили в лес, говорите? — задумчиво произнес Арчибальд, пристально разглядывая Роанну.

— И заметь, мальчик мой, — непринужденно поддакнул профессор, — ни один вампир не высосал ее кровь, ни один оборотень не обглодал до косточек.

— Господин Рин! — казалось еще чуть-чуть и хозяйке дома, сидевшей по правую руку от профессора, уже никакие приличия не помешают брезгливо от него отодвинуться.

— А что такого? — профессор наигранно пожал плечами. — Нам, дознавателям, доподлинно известно, впрочем, как и большинству населения нашей великой империи, что особи с подобными, хм… способностями, все еще повсеместно встречаются среди нас. Разумеется, мы ищем их и отлавливаем. Но это не значит, что они полностью истреблены.

— Мне совестно вас затруднять и просить, — вкрадчиво встрял Арчибальд, — но не могли бы вы, госпожа Хилл, помочь нам с поисками? Вы знаете лес, проводите нас до поляны? Зачту вам целый рабочий день, разумеется.

Доктор Рин что-то нечленораздельно хмыкнул — непонятно, восхитившись или возмутившись щедростью подобного предложения.

— Думаю, смогу, — ответила Роанна, внутренне съежившись, когда представила, что снова придется выйти на улицу, на пронизывающий холод и ветер.

— Значит так, — вынес вердикт мастер. — Мы с профессором и госпожой Хилл идем в лес. Даже не пытайтесь возразить, матушка, — на сей раз грубо отрезал он, видя, что Элоиз уже открывает рот, переходя в наступательную стадию возмущения. — Ирма, возьми с собой Кир-шу, запрягите экипаж и еще раз поспрашивайте в нашей и соседней деревне. Другие слуги пусть еще раз обыщут все уголки в доме и во дворе.

Профессор Рин, несмотря на то, что был в возрасте бабки Роанны, шагал широко и бодро. Во всем его облике, скорости реакций, здравых и точных суждениях сквозило нечто, позволяющее сделать вывод, что этот человек не пренебрегает ни физическим, ни умственным трудом.

Господин Карпентер, впрочем, от него не отставал, и Роанне только и оставалось, что поспевать за обоими мужчинами.

Они зашли в лес со стороны широкого оврага, начинавшегося сразу за резным забором добротного дома мастера. Внизу кое-где пробивались молодые березки и кустарники лещины, не приносящие плодов. За оврагом начинались обугленные пеньки с торчащими вверх черными страшными стволами.

— Как вы думаете, Роанна, почему здесь лес не растет? — поравнявшись с ней, внезапно нарушил затянувшееся молчание профессор. — Сколько лет прошло с пожара?

— Местные говорят, лет десять-двенадцать точно. — Ветер в лесу не свирепствовал, как на поле, так что Роанне удалось быстро согреться. — Моя бабка говорила: всему свое время. Раз не случается, значит, время еще не пришло.

— Ваша бабка была, без сомнения, мудрой женщиной.

— Почему же была… она и сейчас жива и, надеюсь, здравствует.

Мастер, шагая впереди, неожиданно остановился и Роанна чуть на него не налетела.

— Как — жива? — удивился он. — Я думал, вы сироты.

Доктор Рин хмыкнул что-то нечленораздельное и сделал вид, что его очень занимает палка, которую он по пути сдернул с черной лапы дерева.

— Если не живете вместе, значит, поссорились? — продолжил допрос мастер.

— Вроде того, — уклончиво ответила Роанна.

Какое-то время господин Карпентер изучал ее, буравя пристальным взглядом. Затем сказал:

— Извините. Не нужно было спрашивать. Надеюсь, вопрос не показался слишком бестактным с моей стороны. Вы не обиделись?

— Нисколько. — Сейчас больше всего ее занимало то, как бы дырка на плаще, которую она обнаружила сегодня утром, не разошлась еще больше. Обычно, Роанна перекладывала шерстяные вещи полынью от моли. Похоже, забыла на этот раз. — Просто мы с Льеном не любим об этом говорить.

— Смотрю, вы с Льеном вообще мало общаетесь с людьми. И нисколько не любопытны.

— О чем вы, мастер?

— Неужели даже не спросите, что не так с моей сестрой?

— А вот я бы не отказался бы узнать, что не так с твоей сестрой, мой мальчик, — немного резко встрял профессор Рин. — Мне же все равно ее осматривать, верно? Расскажи.

— Она нелюдима, — слегка раздраженно начал Арчибальд, продолжая движение. — Часто поет себе под нос, любит оставаться одна. Совершенно не интересуется модой и светской жизнью, хотя я не раз возил ее в столицу. Зато она прекрасно считает, мгновенно складывает, вычитает, делит и умножает в уме большие числа, запоминает картины, названия, любые карты — стоит только взглянуть на них. Обожает животных, говорит, что с ними ей лучше, чем с людьми. Злиться на Варга, когда тот пугает кошек, а Сида вовсе не замечает, словно он не ее брат. Любит деда и, кажется, всерьез боится матушку. Иногда у нее случаются приступы. Вот как сегодня. Уйти из дома, ничего никому не сказав, обычное для нее дело. Так что поиски нам не впервой. Матушка, конечно, переживает, но больше не за свою дочь, а за то, как бы чего не подумали или не сказали люди, если прежде нас найдут Лию в таком состоянии. А у меня всякий раз сердце замирает, как представлю, что она где- то одна…

Бабка бы наверняка определила, что не так с сестрой господина Карпентера. Кажется, она болезни насквозь видит, особенно душевные.

— Значит, вы до сих пор не показывали Лию доктору? — поинтересовался профессор. — Целителю? Бабке-травнице, на худой конец?

Путники замерли в нерешительности у довольно широкой канавы, размытой течением родника, бравшего свое начало несколькими шагами выше. Обычно, когда Роанна ходила к поляне, она обходила канаву возле большого разлапистого полуобгоревшего дуба. Там вода замедляла свое течение, превращаясь в узенький ручеек. Но сейчас нужно было спешить и времени делать такую петлю не было.

Немного разбежавшись, профессор легко перемахнул на другую сторону.

— Никому не показывали. — Господин Карпентер не стал даже разбегаться. Примерился, прыгнул с места. Приземлившись на мерзлую землю, мастер протянул Роанне руку с противоположной стороны, предлагая опереться и перепрыгнуть. — Честно говоря, я хотел. Матушка не позволяла. Отговаривалась тем, что вспышки Лии — возрастные изменения, обычные для всех подростков. Но сестре уже шестнадцать, а приступы так и не прошли. — Ну же, госпожа Хилл, прыгайте, сколько можно сомневаться?

Кажется, так уже было когда-то. Мастер снова протягивал ей руку помощи, как в первый день их знакомства, когда Элоиз накричала на нее и ударила.

Роанна еле дотянулась до пальцев господина Карпентера, обтянутых черной кожаной перчаткой. Схватилась, прыгнула. При приземлении ее нога, подвернувшись на склизком склоне, поехала вниз, рука почти выскользнула из перчатки мастера, и она успела подумать, что сейчас по колено провалиться в ледяную жижу.

— Поймал! — засмеялся господин Карпентер, обхватывая ее за талию, а другой рукой — за плечи, крепче прижимая к себе и уводя от края канавы. — Неужели вы никогда не прыгали через канавы на празднике Воды?

Не прыгала. Дожила до восемнадцати, а ведь так и не прыгала…

Господин Карпентер, слегка отстранившись, положил обе ладони ей на плечи, легко сжал их пальцами. В сапфировых глазах, словно опушенных мехом чернобурой лисицы, плясали задорные смешинки.

— Ну же, признайтесь, ведь не прыгали?

— Нет, — мучительно выдавила Роанна, чувствуя, как снова покрывается пятнами от смущения. — Просто я… еще ни разу не была влюблена.

Вообще-то, она любила праздник Воды. Но обычай прыгать через канавы считала глупым и странным. Разве намерения тех, кто по-настоящему любит друг друга, можно проверить подобным способом? Влюбленные, желающие проверить свои чувства, взявшись за руки, одновременно прыгали через канаву, шириной в два человеческих шага и глубиной не меньше половины человеческого роста. Если ни один из влюбленных не оступиться и не расцепит сплетенных пальцев — чувства крепкие и прибудет с ними совет да благодать Богини на долгие годы. Но бывало и так, что один, а то и оба, купались в мутной грязи…

— Эх, молодежь, — нарочито ворчливо подал голос профессор Рин, — вообще-то я тоже здесь! Обнимаются, понимаешь, прямо на моих глазах…

Роанна смутилась, попыталась вырваться, но мастер вдруг вздрогнул и отпрянул сам, потому что рядом с ними, отчаянно вереща и роняя перья, с земли поднялась стая ворон.

— Засуха их побери! — воскликнул господин Карпентер, подозрительно озираясь по сторонам. — Откуда они взялись?

И правда, откуда? В этой части леса Роанна не то, что птиц, насекомых никогда не встречала.

— Надо было взять ружье, — досадливо бросил мастер, задрав голову вверх и провожая взглядом черную стаю.

Профессор насмешливо фыркнул.

— Хорошо, что не взял. Это всего лишь вороны, Ачи! Палить по ним собрался? Ребячество, право слово.

— А если зверь выйдет?

Неохотно и несмело Роанна предположила:

— Какие тут звери? Мертвый лес, пустой, заброшенный. Животным здесь питаться нечем — выжженная земля, ни растительности, ни побегов. А раз нет травоядных, не будет и хищников. Нет растений — не будет и насекомых.

— А птицы тогда откуда? — не унимался мастер.

— Не знаю. — Роанна зябко перевела плечами, кутаясь в тонкий плащ. — Все лето в этот лес ходила. Встречала играющих в разбойников, несмотря на запрет родителей, мальчишек; время от времени натыкалась на деревенского пьяницу Виля, по обыкновению отсыпающегося в овраге. Но животных с птицами не видела…

— Вот и не верь после этого местным легендам, — промолвил господин Карпентер, задумчиво рассматривая вороньи перья на земле. — Слышали, профессор Рин, говорят, люди в этом лесу пропадают. Я не стал бы посвящать вас в эти байки, зная, что вы, человек с образованием и ученой степенью, вряд ли захотите слушать про проклятья и пропавших людей.

— Отчего же, Ачи, мальчик мой, отчего же? С удовольствием бы послушал. Люблю, знаешь ли, жуткие сказки на ночь. — Профессор поднял прямые руки над головой, с хрустом потянулся и с хитрым прищуром посмотрел на Роанну. — Куда нам теперь, госпожа Хилл? Признаться, один бы я точно заблудился в этом царстве корявых палок.

— Вцдите вон ту сосну? Возле нее поляна.

— Вы про ту высокую палку, точащую в небо аки перст Засухи?

— Верно. Местные прозвали ее маяком. Нам нужно держаться ее немного левее, идти так, чтобы мох, растущий на деревьях, все время смотрел на нас.

— Значит, там, — господин Карпентер махнул рукой за спину, — север.

Роанна улыбнулась.

— Обычно, определять стороны света по деревьям, солнцу или звездам могут те, кто немало времени проводил в лесу. Вы же, кажется, росли в городе, мастер.

— В книгах вычитал, — бросил тот, обходя профессора. — К тому же, в Мернской академии нам преподавали не только столярное дело и историю искусств. Пойдемте дальше.

Они мерно продвигались вглубь леса, к одинокой сосне-маяку, куда из местных никто не отваживался ходить. После вспугнувшей их стаи ворон путники изредка перебрасывались короткими фразами, а потом и вовсе замолчали. Деревья в этой части леса когда-то росли довольно буйно. И теперь черные уродцы жались друг к другу, как прежде. Идти становилось сложнее: то и дело под ногами хрупала очередная обуглившаяся ветка, похожая на головешку из костра; приходилось перелезать через огромные стволы сваленных деревьев, отчего одежда запачкалась и вся троица стала похожа на угольщиков, вышедших из штольни в конце рабочего дня. Роанна не зря ходила кружным путем — через глубокий овраг не прыгать, да и застирывать в этом случае приходилось лишь подол платья, а не всю одежду целиком.

Внезапно накатила усталость и необъяснимое, тревожное чувство опасности.

По всей видимости, в таком состоянии пребывала не она одна, потому что профессор, давно переставший насвистывать себе под нос веселый мотив, нарочито бодрым голосом произнес:

— А не рассказать ли вам какой-нибудь забавный случай из моей врачебной практики? Гляжу, вы совсем приуныли.

Роанна не отказалась бы послушать, но господин Карпентер, резко повернувшись, бросил:

— Нет уж, доктор Рин, увольте от своих рассказов. Терпеть не могу слушать про пациентов и их болезни. — Он пнул ногой некстати подвернувшийся пень, и тот рассыпался, щедро обдав сапоги и штаны мастера горсткой пепла. — Ненавижу болеть.

— Тогда сам расскажи нам что-нибудь. Непременно веселое. Кстати, вспомнил, давно хотел тебя спросить. — Профессор Рин состроил хитрую гримасу и подмигнул Роанне. — Скажи, мой мальчик, почему твое имя от Арчибальда сокращается до «Ачи»? Сокращение «Арчи» все-таки более популярно. Да и вообще… подобные имена вышли из моды еще до того, как ты родился. Откуда взялась такая дань старым традициям?

Вопрос был явно с подвохом и еще, кажется, немного фамильярным. Роанна сильно сомневалась, что мастер станет им что-либо объяснять. Если вообще ответит.

И сильно удивилась, услышав размеренный голос:

— Скажем так — свое имя мне никогда не нравилось. Наша семья не имела знатных корней, и как-то я спросил отца, отчего меня назвали словно лорда или графа. Отец, отмахнувшись, отправил меня к матушке. Оказалось, она придумала имя своему первенцу, начитавшись любовных романов. Похоже, главные герои этих книжиц для легкого чтения были потерянные во младенчестве аристократы, которых звали непременно возвышенно и пафосно: Арчибальд, Тристан, Артур. Хорошо, хоть Апполоном не назвала… — Профессор Рин прыснул в кулак и Роанна, признаться, тоже еле сдержала неуместный смешок. — А сокращение… Что до сокращения, тут все просто. В детстве я довольно долго не выговаривал букву «р». Поэтому, недолго думая, выбросил ее из своего короткого имени. Домашние сначала возмущались, а потом привыкли. Теперь иначе и не зовет никто. Да я и сам привык…

Он оборвал речь на полуслове и остановился, как вкопанный. Профессор поспешил выглянуть из-за спины мастер с тем, чтобы тоже замереть на месте. Роанна, в свою очередь, заняв позицию по левое плечо от господина Карпентера, взглянула вперед и не поверила своим глазам.

Прямо перед ними, на расстоянии ста шагов, застыл огромный бурый медведь.

Возле медведя, протягивая к нему худенькую ручку, стояла невысокая, немного похожая на сказочного эльфа, девушка. Смуглая, стройная, с ежиком обсидиановых волос, распущенных, еле доходящих до плеч.

Лия.

Роанна раньше видела медведей, которых приручали люди из вольного народа йаху. Те медведи были низкорослые, с мутными бусинками усталых глаз, с грязной, свалявшейся колтунами шерстью, с прочным кожаным намордником, чтобы зверь не смог никого укусить. Их заставляли плясать под бубен, кувыркаться на протертом коврике лимнского плетения, стоять на задних лапах, выпрашивая плату за представление. Зрелище было печальное, и Роанна всегда недоумевала, что заставляет толпу зевак глазеть на унижения несчастного животного да еще и платить за это.

Этот медведь был другим. С блестящей густой шерстью, мощными, широко расставленными лапами, выразительными глазами, настороженно наблюдающими за подошедшими людьми. Настоящий царь леса.

Господин Карпентер отмер первым. Сделал шаг вперед. Ветка под его ногой хрупнула, медведь насторожился и оскалился, обнажив острый частокол зубов.

— Засуха подери, — прошипел мастер, — все-таки надо было взять ружье. — Лия, послушай, послушай меня, — он слегка повысил голос, — медленно отходи в сторону.

Не делай резких движений. Иди к нам, только осторожно, плавно. Давай же, ты сможешь!

Лия сморгнула. И не двинулась с места.

— Д-девочка м-моя, — вставил профессор, снова начавший заикаться, — н-нужно лишь с-сделать шаг в-вперед. П-послушай брата. П-поверь…

— Нет! — вдруг тоненько взвизгнула девушка. — Лия не пойдет! Зря пришли. Уходите! — У нее вдруг застыл взгляд и голос, которым она начала говорит дальше, промораживал изнутри, пугая своей неестественной отрешенностью и холодным безразличием: — Здесь будет страшно. Скоро… Ненависть… тьма, злоба. Но все смоет очищающий огонь. Не бойтесь за меня — за мной придет волк… Бояться надо вам. Вам всем. Вы еще можете все изменить, нужно только правильно выбрать путь…

Мастер, выругавшись сквозь зубы, придержал за рукав профессора, завороженно шагнувшего вперед.

— Стойте, профессор Рин. Если она не хочет, настаивать бесполезно. И когда она так говорит, лучше к ней не приближаться. Так уже бывало, это мы и зовем приступами. Нужно попытаться спугнуть зверя.

Медленно, очень медленно, не отводя глаз от бурой громадины, господин Карпентер нагнулся, нащупал палку возле своих сапог. Так же медленно поднялся, сжимая ее в руке и пряча за спину.

Медведь по-прежнему настороженно за ним наблюдал, переминался на месте с лапы на лапу. Но не уходил и будто даже не думал нападать.

— Ачи, ч-что ты с-собираешься делать?

— Брошу палку. Попаду, я меткий. Вспугну зверя — сам убежит.

— П-плохая идея, — зачем-то озираясь на Роанну, прошептал профессор.

— Предложите лучше! — огрызнулся мастер. — Нет? Не мешайте тогда.

Роанне пришлось немного отступить в сторону, когда господин Карпентер спокойным неторопливым движением поднял руку, размахиваясь, но застыл в нерешительности, услышав воркующий, умиротворяющий и уже нисколько не пугающий голос Лии:

— Все будет хорошо, Лия поможет. Это надо лечить… Лия не знает, как… но придумает. Больно? Потерпи… Хороший мишка, хороший…

Она снова потянулась к зверю худенькой рукой, словно хотела, но боялась дотронуться. Медведь немного переступил лапами, повернулся боком, и Роанна увидела рваную рану у него на спине. Неглубокую, но свежую и кровоточащую.

— Подождите, господин Карпентер, — она потянула мастера за руку с зажатой палкой, мешая сделать бросок. — Смотрите, медведь ранен. В таком состоянии вы его вряд ли вспугнете, только разозлите еще больше.

— Д-девочка п-права, Ачи, — не н-надо принимать п-поспешных решений.

— Поспешных? — взревел господин Карпентер, забыв, что нужно разговаривать тихо. — Не вашу сестру собирается разорвать на части огромный зверь! Предлагает просто стоять и смотреть?

— Т-тише, мой м-мальчик, т-тише, — шикнул профессор. — Н-никто пока не собирается ее р-рвать…

Медведь заворчал и угрожающе оскалил пасть, напуганный громкими звуками.

— Ачи, нет!

Но было уже поздно. Мастер, не имея больше не выдержки, ни терпения, размахнулся и бросил палку. Бросок и впрямь оказался хороший, палка метко стукнула медведя по морде. Зверь взревел, замотал башкой и вдруг встал во весь рост на задние лапы.

— Вы плохие, плохие! — услышала Роанна тонкий девичий визг.

Лия, отпрянула от разъяренного зверя в сторону, сгорбилась на земле, закрыла лицо руками. Плечи ее задрожали.

Медведь, опустившись на четыре лапы, коротко на нее оглянулся и решительно двинулся напутников.

— Роанна, бегите! — крикнул господин Карпентер, вооружаясь очередной палкой.

Роанна никогда не умела быстро бегать, а теперь страх пригвоздил ее к месту.

Поздно дернувшись в сторону, она не пробежала и десяти шагов как споткнулась о корень и упала на мерзлую черную землю, успев выставить руку, чтобы смягчить падение. Руку тут же пронзило болью. Не было ни сил, ни времени посмотреть, что с ней такое. Потому ее туту же ослепила вспышка, шумная возня, крики, рычание зверя. А потом все как будто стихло.

Она во все глаза смотрела, как профессор, вскинув руки вперед, двинулся на медведя. Из его ладоней сочился голубоватый яркий свет, который лучом бил прямо в глаза-бусины шедшему на него зверю. Медведь заворчал, остановился. Поджал лапу. Подобострастно пригнул морду к земле. Затем развернулся и, припадая на одну ногу, двинулся вглубь леса.

Когда профессор, брезгливо стряхивая с рук остатки голубого сияния, повернулся к ним, Роанна все еще сидела на земле, прижав к себе поврежденную руку. Мастер так и застыл с палкой в руке, словно не зная, куда ее теперь деть.

— Вы не должны были этого видеть, — твердым голом произнес профессор, враз прекративший заикаться. — Никогда. Но теперь уже ничего не поделаешь… Ачи, мальчик мой, отомри, на тебя смотреть страшно. Иди, обними сестру. А вы, госпожа Хилл, ничего себе не сломали, надеюсь? Дайте-ка посмотрю.

Он неторопливо подошел к Роанне, присел рядом на корточки. Осторожно взял ее руку — пальцы у него были теплые, даже горячие.

— Ничего страшного, — констатировал он, стягивая с шеи платок и перевязывая им руку. — Растяжение связок и легкая царапина — дома обработаю ее как следует. Холод, два дня покоя, и все как рукой снимет. Да вы и сами можете себя осмотреть и назначить лечение.

— Спасибо, профессор Рин, — тихо пролепетала Роанна. — Не понимаю, как у вас получилось, но зверь ушел. Вы спасли всех нас.

— И вы ничего не хотите объяснить нам, профессор? — вместо благодарности надтреснутым голосом спросил подошедший господин Карпентер. Одной рукой он обнимал и придерживал сестру, которая, несмотря на брошенные прежде в их адрес колкие слова, жалась к нему, как котенок, к спасшему его от злых собак мальчишке.

— Я маг, — просто доложил профессор, помогая Роанне подняться. — Ко всем моим прочим талантам дознавателя, доктора и ученого. И еще… мне хотелось бы ошибаться на этот счет, но я не ошибаюсь. Ачи, твоя сестра — ведунья. А это, поверь, проблема похуже внезапной смены настроения.

Мастер переменился в лице, тревожно взглянул на Лию.

— Пойдемте, — бросил профессор. — Дома я вам все объясню подробно.

Глава 24. Расплата и вознаграждение

Промозглый холод пробрал Калена до костей. Не отрывая глаз, он протянул руку, нащупал теплый шерстяной бок, придвинулся к нему. С другой стороны тоже стало тепло, постепенно он согрелся и начал снова проваливаться в сон. Но скрип петель и глухой стук двери заставил его мгновенно открыть глаза. Осмотрелся — снова в псарне, снова лежит на полу между двумя любимыми волкодавами госпожи. Но что было значительно хуже — он снова видел перед собой черную парчовую юбку.

— Нравится спать с собаками, Кален? — осведомился холодный насмешливый голос.

— Я как бы не знаю, как сюда попал, госпожа, — промычал он в ответ, прячась за пушистым кобелем, обнимая его за шею и не давая ему подняться навстречу госпоже. Кобель радостно вилял хвостом, но слушался и с места не вставал.

— Не знаешь? — спросил тот же, теперь уже язвительный голос. — Возможно вчера, вместо вечерней пробежки, ты выпивал сливовую наливку и играл в кости с Салькой, Ману и Балем?

— Нет, госпожа…

Вчера он исправно пробежал три круга вокруг усадьбы, облился прохладной водой, насухо растерся полотенцем, мимоходом отметив, что жир с боков ушел, а живот, ранее висевший складками, приобрел твердость и некое подобие рельефа.

— Ладно, Засуха с тобой. Вставай. Ты мне нужен.

— Я… как бы…

— Что, опять? Что на этот раз?

— Я голый, госпожа, — понуро ответил Кален, почувствовав как жар прилил к щекам.

Он так и не поднял голову, но услышал, как хлопнула входная дверь. По полу псарни, устланному соломой, поползло и рассеялось облачко пара.

Хозяйка вернулась быстро. Бросила Калену шерстяные штаны, овечий тулуп и старые стоптанные сапоги.

— Одевайся, — приказала она стальным голосом. — И немедленно ко мне. В лабораторию.

***

Время приближалось к полудню. Солнце распалилось не на шутку. Влажные комья грязи по краю дороги высохли, а земля больше не чавкала под ногами. Воздух сделался легким и дурманящим, как дым от листьев заморского растения, которые однажды Мел позволил себе раскурить в кухне. Помнится, толстая Мэг тогда бранилась, как конюх, и клялась, что треснет парня ухватом, если тот еще раз вздумает курить подобную мерзость.

Калитка возле домика вдовы оказалась распахнутой настежь. Во дворе обнаружились следы, а обычно чисто выметенное крыльцо оказалось заляпано грязью.

Идти в дом не следовало. Но Терри и Гвен, до сих пор пребывающие в радостном изумлении после чудесного исцеления, довольные, расслабленные после прогулки, потеряли бдительность.

Когда за ними захлопнулась дверь, высокий страж спокойствия с пышными пшеничными усами, на форме которого красовался знак — колокольчик, заключенный в круг и перечеркнутый двумя линиями, запер за ними дверь на засов. Из соседней комнаты, плавно переходящей в кухню, вышла раскрасневшаяся вдова, за ней — крепкий бородатый мужчина и еще пара человек, рассмотреть которых Гведолин не успела.

— Без сомнения, это они, — пророкотал усатый, сверившись с бумажкой в руке. — Ты, — вышедший из кухни мужчина, тоже оказавшийся стражем, заломил Терри руки за спиной и слегка подтолкнул вперед, — как тебя зовут?

— Ману Чигер, — с вызовом отозвался Терри. — А в чем, собственно, дело? По какому праву…

— Врешь, — яростно перебил его допрашивающий, а держащий страж потянул сведенные за спиной запястья вверх так, что Терри зашипел от боли. — Попробуем с девкой. Как твое имя?

— Яри.

Страж свернул бумагу трубочкой, похлопал ей по своей левой ладони.

— Так, предположим. Чем же ты занимаешься, Яри? Что привело тебя сюда? Куда направляешь? Кто твой спутник?

Отчаянно косясь на Терри в поисках поддержки, Гведолин, получив его слегка заметный кивок, снова перевела взгляд на стражника.

— Я дочь агттекаря, господин. Родители были против нашего брака, поэтому мы с Т… с Ману сбежали из дома. Направляемся к родственникам, возможно, они приютят нас ненадолго.

— Где живут ваши родственники?

— На границе Антерры с Анарой, в городке…

Она запнулась, вспоминая те несколько уроков географии, что подарил ей Терри, силясь вспомнить действительно существующий город.

— В городке… — подначил усатый стражник.

— Крытый вал, — закончил Терри.

Стражник, державший его сзади, выпустил скрученные руки, но лишь затем, чтобы с силой ударить кулаком в живот. Терри согнулся пополам, судорожно хватая воздух.

— Говорить будешь, когда я разрешу, — рявкнул усатый. Стрельнул глазами в Гведолин. — В каком городе аптека твоих родителей?

— В Вишке, — выпалила Гведолин. Глаза стражника с бумагой победно свернули, и она поняла, что сморозила глупость.

— Вишка находится на полпути к Крытому валу. И вы непременно прошли бы ее, раз забрели сюда. Или вы специально прогуливаетесь туда и обратно? Мне все ясно, — вынес он вердикт. — Ты тоже врешь. Так что нам делать с двумя врунами, лица которых как две капли воды совпадают с объявлением о розыске?

Он развернул бумагу, поднес так, чтобы они смогли разглядеть. Их портреты и впрямь оказались похожи. «Разыскиваются, — прочитала Гведолин, — Терриус Фейт по обвинению в убийстве г. Кверда Вайра». Ниже перечислялись приметы и награда за поимку — сто сорок золотых тори. Гведолин (фамилия отсутствует) по обвинению в поджоге работного дома и ведьмовстве. Награда двести золотых тори».

Ого, двести золотых! Целое состояние.

Терри, бегло пробежав глазами бумагу, надменно усмехнулся, харкнув, плюнул усатому под ноги, попав на блестящий сапог. Тот грязно выругался и засадил Терри кулаком по лицу. Г олова дернулась, по скуле побежала дорожка крови.

— Не надо! — голос Гведолин сорвался на крик. — Не бейте его! Мы ни в чем не виноваты, пожалуйста!

Вперед вышел низкий мужчина. Он был одет в обычную одежду, не в служебную, но облик его выражал привычку властвовать и повелевать.

— Пусть девчонка выйдет вперед, — недовольно рявкнул он.

Гведолин подчинилась. Мужчина оплел ее пылающие ладони своими ледяными пальцами.

— Подними голову. Смотри мне в глаза.

Взгляд его серых графитовых глаз притянул Гведолин, как быка на аркане. Омут затягивал сильнее, не позволяя вздохнуть, моргнуть, пошевелиться. В голове закрутился бездонный водоворот, пальцы рук и ног онемели.

Она уже чувствовала подобное, когда ее осматривал дознаватель.

Дознаватель. Вот в чем дело. Ее обвиняют в ведьмовстве, разумеется, они привели с собой дознавателя.

— Ведьма, — констатировал мужчина, наконец, отлипнув от Гведолин. Не в силах устоять на ногах, она тяжело опустилась на пол, отбив копчик о грубые доски.

— Значит, это все-таки они, Маркел, — подала голос Халина, пихая локтем грузного бородатого мужчину.

— В нашей деревне нет камеры, господа, — хрипло ответил Маркел, отпихивая локоть вдовы в ответ, — вам придется сопроводить их в ближайший город. Прошу также отметить, что эта достойная женщина — Халина Вар, принимала непосредственное участие в поимке преступников. Именно она вычислила их и опознала, затем переправила мне письмо с мальчишкой-молочником. А уж я сообщил куда следует.

Взглядом, который Терри бросил на Маркела, можно было испепелить на месте.

Усатый принялся разъяснять Маркелу что-то об усилении охраны сопровождения, но Гведолин перестала слушать.

Сейчас их свяжут. Заставят плестись за лошадьми на веревке — как опасных преступников. Посадят в камеру, вынесут приговор. За убийство — смерть. За поджог дома, а тем более за ведьмовство — сожжение на костре. Усатый стражник, державший Терри, раздвоился у Гведолин перед глазами. Ведь еще несколько мгновений назад за дверью дома вдовы существовал другой мир, в котором рьяно надрывались синицы, и солнце ласкало кожу долгожданным теплом. Все изменилось резко, стремительно.

Почувствовав, что кружится голова, начинает колоть кончики пальцев и тьма сгущается перед глазами, Гведолин пришлось несколько раз вдохнуть полной грудью, пытаясь успокоиться. Но это не помогало.

Где-то в доме горел огонь в очаге. Она слышала треск сжираемых пламенем поленьев, шипение куриного жира, капающего на раскаленные угли. Значит, они считают ее виновной в поджоге? Думают, она умеет повелевать пламенем? Дикая мысль. Шальная, лишенная смысла и логики. Но Гведолин плевать. Прикрыв глаза, она представила, как раскаленные головешки вываливаются из печи на дощатый пол. На полу щедро разлито подсолнечное масло, которое мгновенно вспыхивает, лижет ножки табурета со свесившимся через край полотенцем. Полотенце тлеет…

— Пожар! — истошно завопила вдова, бросаясь в соседнюю комнату, из которой повалил дым.

Стражник, державший Терри, растерялся и слегка ослабил хватку. Этого было достаточно, чтобы Терри, наклонившись вперед, с размаху всадил ему затылком по переносице. Развернулся, с оттяжкой ударил в живот кулаком, пнул ногой. Стражник хрипло охнул, скрючившись на полу. Усатого, набросившегося следом, Терри ткнул в бок неизвестно откуда взявшимся железным прутом. Стражник побледнел, закачался, пытаясь зажать расползающееся по рубашке багряное пятно.

Гведолин, вжавшись в стену, успела заметить, что Маркел, до этого медленно отступавший к двери, быстро отодвинул засов и выскочил наружу.

Терри, мгновенно очутившись рядом, схватил ее за руку, поднял, встряхнул и потащил в кухню.

— Шевелись, Гвен, иначе нас догонят, схватят и повесят, — процедил он, кулаком одной руки заезжая в челюсть перегородившему им дорогу дознавателю. — На кухне есть черный ход во двор, я видел ночью, когда спускался за водой. Если успеем выбраться, то…

— Нет! — с неизвестно откуда взявшейся силой, Гведолин вырвала руку из захвата. — Нам надо забрать книгу. Я не уйду без нее.

— Рехнулась? Книга на втором этаже, туда не пройти!

— Попробуем!

Путь к лестнице, ведущей на второй этаж из кухни, перегородила вдова с дымящимся полотенцем наперевес — ей почти удалось потушить вспыхнувшую табуретку. Терри легко оттолкнул бы Халину в сторону, если бы очухавшийся стражник со сломанным носом, усатый, держащийся за продырявленный бок и дознаватель, потирающий скулу, не окружили их с разных сторон.

— Засуха, — сквозь зубы выругался Терри. Гведолин заметила, как он попятился к кухонному столу, на котором лежало два ножа для разделки. Блики от огня в печи плясали на жирных лезвиях.

Они окружены. Сейчас их схватят. Не вырваться. Лихорадочный взгляд Гведолин, шаривший по комнате в поисках спасения, прикипел к пламени, бушующем в очаге. Вот маленький уголек, словно сам по себе, выкатился наружу. И вдруг что- то треснуло, завыло, зашипело. Огромная горящая головня, роняя искры, вырвалась из печи, пролетела по воздуху, стукнула усатого стражника по затылку. Тот взвыл, силясь потушить вспыхнувшие волосы.

Головни вырывались из печи одна за другой. Рядом с Гведолин шлепнулась обугленная курица. Занавески занялись. Загорелся мох, которым конопатили бревенчатый сруб.

Пламя разгулялось не на шутку.

Дознавателя, кинувшегося к Гведолин и уже поймавшего ее за подол, Терри пригвоздил к стене огромным кухонным ножом. Другой нож предупреждающе воткнулся возле ног пискляво завизжавшей вдовы.

— Бежим! Скорее!

Терри, схватив Гведолин за предплечье, потащил ее наверх.

Ворвавшись в комнату, он бросился к шкафу, выудил оттуда книгу, сунул в сумку, валявшуюся на полу. Гведолин глянула в окно и обомлела.

В маленьком садике вдовы толпилось человек тридцать, не меньше, вооруженных вилами, топорами, косами и еще Вода знает чем.

— Засада, — бросил Терри. — Живо, в другую комнату!

В противоположной комнате, выходившей окнами на черный ход, было нечем дышать от дыма. Терри с треском распахнул оконную раму. Внизу никого не было. Пока.

Прыгать со второго этажа? Снова? Ну, уж нет, Гведолин знает, чем это чревато.

— Ради меня, Гвен, — умоляюще попросил Терри, подталкивая ее к подоконнику. — Не прыгнешь, клянусь, я выпихну тебя силой!

Она вдохнула пряный весенний воздух, закрыла глаза и прыгнула. Приземлилась легко и мягко на компостную кучу, оттаявшую, чуть возвышавшуюся среди грядок прелой соломой, наваленной сверху. Перекатилась на землю, отдышалась. Следом прыгнул Терри.

— Нет времени валяться, Гвен, — задыхаясь, выкрикнул он, снова хватая ее и уводя за собой.

И лишь перемахнув через низенький палисадник, отделявший сад вдовы от дороги, они услышали разочарованные крики топы.

Бежали быстро, но Гведолин не удержалась. Обернулась. Окошко, из которого они выпрыгнули в огород, успело заняться пламенем.

***

Гвен грела руки о кружку молока, но пальцы оставались ледяными. В трактире «Жирный гусь» выяснилось, что мешочек с монетами Терри забыл в сгоревшем доме вдовы. В сумке обнаружилась лишь пара носков, выцветшая карта Антерры, письменные принадлежности и злополучная книга о ведьмовстве. Выудив несколько медных тори из кармана, Терри наскреб на кружку молока для Гведолин, у которой от холода посинели губы.

— Ничего, — он осторожно прикоснулся руками со сбитыми костяшками к ее застывшим пальцам. — Не кисни, Гвен. Заработаем.

Она подняла на него пустые глаза.

— Что, если они не успели выбежать? И я убила их, Терри. Их все.

— Не говори ерунды.

— Стражники, которых ты ранил, и дознаватель, и Халина…

Терри поморщился.

— Кстати, куда делся Маркел? Кажется, он не участвовал во всеобщем веселье.

— Он сбежал.

— Вот как, — иронично рассмеялся Терри. — Значит, один, все-таки, уцелел.

— Сомневаюсь, — покачала головой Гведолин. — По дороге с ним могло случиться все, что угодно. Кажется, я начинаю понимать, как это работает.

— Ммм? Ты про летающие головни и все такое?

— Да, про мой дар. Или проклятье. Когда кто-нибудь совершает что-то плохое по отношению ко мне или другим, и я чувствую несправедливость, у меня внутри словно лопается невидимый стержень. Пальцы зудят, кружится голова, а еще я ощущаю огонь…

— Огонь?

— Не физически. Я просто знаю, что огонь где-то рядом и могу управлять им. Но даже если бы не могла… — Она подалась вперед, прошептала: — Знаешь, Терри, мне кажется, я сумела бы его разжечь. И теперь я вовсе не уверена, что пожар в работном доме не моих рук дело.

— Тогда ты еще не была ведьмой, — возразил Терри.

— Кто знает… Помнишь, в книге было написано, что ведьма до инициации копит силу. Иногда, в крайне редких ситуациях, сила может прорваться наружу. Вдруг тогда был как раз такой случай?

— Мы никогда не узнаем, как было на самом деле.

— Не узнаем, — эхом отозвалась Гведолин, поглаживая глиняные бока кружки с молоком, не решаясь отпить. — И мне очень, очень страшно, Терри.

— Ох, Гвен, было бы, чего бояться. Пусть теперь боятся тебя!

— Легко тебе говорить.

— Вовсе нет, — нахмурив брови, Терри чуть коснулся рукой щеки, сморщился. — Усатый верзила чуть не сломал мне челюсть. Жутко выглядит, наверно.

Щека у него отекла, глаз заплыл. Нужно было сразу приложить холодный компресс, но пока они убегали, судорожно озираясь вокруг, идя без остановки окольными тропинками, стараясь не уходить далеко от тракта, было не до этого.

Темно-ореховые глаза Гведолин, наконец, дрогнули, потеплели.

— Терри, прости. Только о себе думаю. Очень больно?

— Мало приятного, — пробурчал он. — Сейчас в тепле особенно худо, аж челюсть сводит. На еду смотреть противно.

Возле стойки, за которой обычно стоял хозяин или хозяйка заведения, послышался звон стекла.

— Иди ты к Засухе, Рихард, девочке хуже, а тебе плевать!

— Да я уже сделал все, что мог! Выручку за неделю отдал, вызвал лучшего доктора!

— И что? Доктор пустил кровь и только. Шарлатан!

Дородная женщина в переднике, та, что подала им молоко, вышла из-за стойки. Глаза у нее оказались красные, нос припух. Окинув оценивающим взором столы, она направилась к поздним посетителям.

— Мы закрываемся, — сухо доложила женщина, рассматривая заляпанное грязью платье Гведолин. — Либо уходите, либо берите комнату. Осталась одна. Три тори.

— За ночь? — ужаснулась Гведолин.

Женщина, оказавшаяся хозяйкой заведения, смерила ее презрительным взглядом, не удостоив ответа.

— Я слышал, — вкрадчиво сказал Терри, — у вас кто-то болен. Случайно, мы не подслушивали, клянусь!

— И?

— Моя жена целительница. Она могла бы осмотреть больного. Если хотите.

Гведолин залпом опрокинула в себя стакан остывшего молока.

— Эта замухрышка? — скептически уточнила хозяйка. Подумав, предложила: — Что же, хуже уже не будет. Пойдем.

Терри, шикнув на пытавшуюся возразить Гведолин, схватил ее за руку, предупреждающе сжал.

Девочке на вид было около четырех. Она лежала, свернувшись калачиком. Бледное заострившееся лицо, тени под глазами, темные волосики налипли кружочками возле лба, блестевшего от пота.

— Малышка моя, Бри…

Женщина опустилась на колени возле кровати, погладила безвольную худую ручку.

Гведолин встала на колени по другую сторону. Внимательно вгляделась в бледное личико девчушки, пощупала лоб, наклонилась, понюхала. Девочка была без сознания, со рта на подушку тянулась тоненькая ниточка слюны. Откинув одеяло,

Гведолин заметила, что ноги изредка подрагивают. Судороги. Это плохо.

— Она отравилась, — в зловещей тишине вынесла вердикт Гведолин.

— Доктор предположил то же самое, — встрял лысеющий мужчина с огромным выпирающим животом, видимо, хозяин трактира и отец девочки. — Но он не смог понять, чем.

— Что он делал?

— Пустил кровь, дал жаропонижающую настойку.

Девочка умирала. Гведолин видела, что ее аура светилась едва-едва. Еще чуть- чуть и погаснет.

Положив одну руку малышке на лоб, другую на грудь, Гведолин закрыла глаза и попыталась вернуть ускользающую жизненную энергию. Нужно подумать о хорошем, вспомнила она наставления бабки Зараны.

Тот день на берегу реки… Кажется, это было вчера. Или позавчера. Недавно. Теперь это неважно. Тогда ей было хорошо. Пение птиц, дурманящий запах весны, свежие кротовьи норы, неповоротливый жук…

— Смотри, она просыпается! — недоверчивый шепот хозяйки вернул Гведолин к действительности.

Губы девочки порозовели, с глаз сошла синева, ресницы дрогнули.

— Мама…

— Бри!

Хозяин с хозяйкой чуть не задушили дочку в объятиях.

— Класивая тетя, — заключила малышка, глазами-блюдцами уставившись на Гведолин. — Ты фея?

Красивая? Она не помнит, когда последний раз мылась, волосы после скитаний по проселочным дорогам свалялись колтунами. И сегодня с утра ей довелось сгрызть лишь один черствый сухарь.

— Да, да, — горячо заверила хозяйка, гладя девочку по слипшимся волосам. — Это наша добрая фея. Теперь все будет хорошо? — с надеждой осведомилась она у

Гведолин.

Оглянувшись на Терри, молчаливо подпиравшего стенку, она нерешительно сказала:

— Я смогла… как бы это объяснить… вернуть ее из-за грани. Вы понимаете?

Мать Бри кивнула.

— Но если мы не выведем опасные вещества из организма, толку не будет. Мне нужно понять, что она ела перед тем, как заболеть.

— Картошку, — нашелся хозяин. — Два дня назад на обед я накормил Бри картошкой с тушеными овощами, пока жена обслуживала посетителей.

— Ближе к вечеру я дала ей яблочный пирог, — сказала хозяйка. А поздно вечером ее стало трясти и поднялась температура.

— Ее не рвало?

— Нет, — переглянулись родители.

— Странное отравление. — Гведолин закусила губу и нахмурилась. — В организме яд, я это чувствую.

— Ее отравили? — ужаснулась хозяйка. — Зачем? Кому это нужно?

— Я не знаю, — вдохнула Гведолин.

— А я знаю, — пролепетала Бри.

— Что? Знаешь, кто это сделал? — отец слегка встряхнул ее за плечи. — Говори!

— Сказу фее на уско, — набычилась малышка. — Вы будете меня лугать.

Она обхватила тонкими ручками шею Гведолин и что-то бойко зашептала.

— Ого! — Гведолин наигранно округлила губы. — И сколько же ты съела?

Девочка расставила руки одну над другой, так, чтобы между ними осталось

расстояние, показывая объем.

— Я поняла. Никогда больше так не делай. Это очень вредно, особенно с косточками.

— Наказесь меня? — осведомила Бри.

— Конечно, — постаравшись сделать серьезное лицо, ответила Гведолин. — Я приготовлю горький-прегорький отвар, и тебе придется его пить, чтобы поправиться. Это самое суровое наказание для сладкоежек.

Бри нахмурилась, переваривая услышанное.

На кухне было натоплено так, что у Гведолин закружилась голова. Терри поддержал ее под локоть, усадил на низкий промасленный табурет.

Хозяева «Жирного гуся» скоро нарезали сочную ветчину, пышный хлеб, щедро наложили в две тарелки овощное рагу, плеснули в кружки домашний компот из яблок.

— Меня зовут Рихард, — представился хозяин. — Жену — Илана.

Терри, кивнул, осторожно пробуя овощи, пытаясь не растревожить побитую челюсть.

— Я Гвен, а мой… муж — Терри.

— Что она съела? — Илана подложила Гвен побольше ветчины. — Стянула что-то с кухни?

— Угу, — налегая на хлеб, подтвердила Гведолин. — Полбанки варенья.

— Она отравилась вареньем? — ужаснулся хозяин. — Вчера я достал банку из запасов из погреба и лично попробовал. Оно хорошее, не заплесневело и даже не скисло.

— Вишневое варенье, — уточнила Гведолин. — С косточками.

— И что?

— Сколько оно у вас храниться?

— Варила в прошлом, нет, в позапрошлом году, — вспомнила Илана. — Ох и вишневый уродился тогда год.

— Будете варить варенье из вишни в следующий раз, вынимайте косточки. При хранении больше года они выделяют сильнейший яд. Бри слишком маленькая, съела почти полбанки и проглотила много ягод с косточками. Еще и рвоты не было, иначе косточки вы бы заметили сразу.

— Я не знала. Водой Пречистой клянусь, не знала! — часто заморгала хозяйка.

Когда-то Гведолин тоже не знала. Бабка Зарана научила, когда рассказывала о ядах и противоядиях.

— Мы выведем яд из организма, — допив компот, пообещала Гведолин. — Нужно сварить настойку из трав. Что у вас есть? Давайте посмотрим.

От того, что произошло дальше, Гведолин чуть не шарахнулась в сторону, а Терри подавился рагу. Илана вдруг упала на заляпанный жиром кухонный пол, согнувшись в три погибели, что при ее комплекции смахивало на подвиг.

— Спасительница! — запричитала она, пытаясь дотянуться до грязного подола платья Гведолин. — Как нам тебя благодарить?

— Встаньте, ну что вы, — смутилась та. — Мне ничего не нужно.

— Нам бы горячей воды, кусок мыла и комнату, чтобы переночевать, — живо нашелся Терри.

— Сделаем, — Рихард не стал падать на колени, но подошел к Терри и пожал ему руку. — Все сделаем. Саму лучшую комнату, самую огромную бочку с водой, самое душистое мыло.

Блаженство растекалось по телу тысячью мыльных пузырьков. Чуть обжигающая вода ласкала кожу, мыло, пахнущее земляникой, смывало остатки грязи, страха и тревог. Жить снова хотелось в полную силу.

Из-за двери в банную комнату показалась соломенные вихры Терри.

— А мне можно? — хитро прищурился он, и не дожидаясь разрешения вошел.

Гведолин, ахнув, опустилась по шейку в пенную воду.

— Ну же, Гвен, — Терри принялся раздеваться, бросая снятую одежду на пол. — Ты до сих пор меня стесняешься?

Он снял штаны и приблизился к бочке.

— Подвинься.

— Ты не поместишься!

— Спорим?

Бочка и впрямь была большая, больше похожая на лохань, и при желании в ней могли разместиться еще два таких Терри.

Пена угрожающе подступила к краям, когда он залез внутрь.

— Чудесно, — блаженно проворковал Терри, погружаясь под воду и хватая Гведолин за ногу.

— Ай, я боюсь щекотки! Правда, Терри, не надо! А не то я…

— И что же ты сделаешь? — елейным голосом поинтересовался он.

— Не буду тебя лечить. Вот! — надула она губы.

— А ведь у тебя может получиться, — задумчиво проговорил Терри. — Клятвенно заверяю — больше никакой щекотки. Попробуешь?

— Не-а.

— Ну, Гве-ен… Сжалься! Я даже жевать толком не могу.

Гведолин протянула руку к его лицу, коснулась скулы. Терри тут же поцеловал протянутую ладонь.

— Не мешай, — пожурила она.

Накрыв ладонью глаз и половину скулы парня, Гведолин ласково улыбнулась.

— Я люблю тебя, Терри. Не представляю, чтобы я без тебя делала.

И отняла ладонь.

Терри ощупал пальцами не затекший глаз и абсолютно здоровую щеку.

— А я без тебя, — отозвался он. — Иди сюда.

Терри, притянув ее к себе, обнял, поцеловал в шею, прикусил мочку уха. Гведолин судорожно выдохнула. Губы ее встретились с губами Терри, слегка оцарапавшись о щетину, отросшую с тех пор, как он брился в доме у вдовы.

Земляничное мыло выскользнуло из рук, упало на дно бочки. И осталось там лежать.

***

Тишину лаборатории разбивал размеренный шелест механизма, притаившегося в углу. В огромном деревянном корпусе блестел металлический обод, окаймляя круг с цифрами и стрелками.

Приглядевшись, Кален понял, что это часы. Просто очень большие. В их бедной деревушке часы были лишь у владельца трактира, в котором работала мать, а позже и сам Кален.

Стараясь не пялиться на шкафы, заставленные сосудами с жутким содержимым, Кален сосредоточился на длинном столе, за которым сидела хозяйка. Перед ней бурой горкой возвышался знакомый разлапистый корень.

— Целый мешок достался нам просто так, — произнесла она. — Ты уничтожил остатки меньшего, в итоге я приобрела большее. Любопытная философия. Что думаешь, Кален?

Во-первых, Кален не знал, что означает слово «философия». Во-вторых, он вовсе не считал, что целебные корни достались госпоже просто так. Он помнил, как после лечения она побледнела, взгляд потух, а встав, пошатнулась и схватилась за него, чтобы удержать равновесие. Затем она целую свечу и огарок беседовала с Игши, рассуждая о свойствах трав и объясняя, как правильно приготовить три вида отвара, чтобы окончательно вылечить его сына.

Так что мешок с корнями солодки хозяйка получила совершенно заслуженно.

Но вслух свои мысли он, как обычно, озвучить не решился, потому просто пожал плечами.

— Значит, все еще боишься меня, — пришла к своему заключению хозяйка. Скупо махнула рукой. — Ладно, все боятся, переживу. Садись, — она подвинула ему каменную ступу, всучила увесистый пестик. — Корень следует сначала немного очистить, вот так, — она показала, как нужно. — Затем наломать мелкой соломкой и растолочь. Попробуй.

Трясущимися руками Кален неловко чиркнул по краю ступки. Растолочь корень. Что может быть проще? Совсем как на кухне у Огар-ла, когда тот поручал ему измельчить имбирь. И руки, почувствовав привычную работу, мало-помалу перестали трястись, вдавливая сухой корень в каменные стенки ступки.

— Расскажи о родителях, — внезапно попросила госпожа Лайне.

Кален давно понял, что если хозяйка расспрашивает его о чем-то, то делает это отнюдь не из праздного любопытства.

— Отец э-э… как бы… был каменщиком, строил дома. Ремеслу своему меня обучить не успел — погиб, когда мне было восемь, кажется.

— Как погиб?

Нахмурившись, Кален перестал перетирать и уставился в пол.

— Попал под экипаж.

— И с тех пор ты боишься лошадей, так?

— Как бы… да, госпожа.

— А мать?

— Служила разнощицей в трактире.

— В том самом, из которого тебя Баль забрал?

— Да.

Хозяйка сидела, подперев рукой подбородок. Глаза, цвета темного ореха, внимательно его изучали. Выжидали.

— Мама пропала пару месяцев назад. — Руки Калена вернулись к методичному растиранию корня. — Она была хорошей, очень доброй, только уходила часто. Я слышал, в трактире шептались по углам, что она гулящая… ну, вы понимаете… Но это не так! Бывало, она уходила даже на несколько дней, особенно в конце месяца, но всегда возвращалась. Пока однажды не пропала окончательно. А еще мама говорила, что у нее есть друг-егерь. Он часто угощал ее мясом лесных кроликов, маленьких диких козочек, а бывало и куропатками. Мама приносила тушки в трактир, готовила…

— Полезный друг, — кивнула госпожа. — И твоя мама отлично разбиралась в травах.

— Откуда вы знаете?

Перебрав тонкими пальцами по крепкой столешнице, госпожа Лайне усмехнулась.

— Да уж знаю. Странно лишь, что мать ничего тебе не рассказывала, ничему не учила. Странно, что ты просыпаешься голый и ничего не помнишь. Ведь не в первый раз?

Кален кивнул.

— Хорошо. То есть, плохо, но мы с этим разберемся. — Пересыпав содержимое ступки в плоскую миску, она снова наломала корней, наполнив ступку наполовину. Пробурчала, непонятно к кому обращаясь: — Засуха вас разберет, как вы все ко мне попадаете… Словно нарочно…

Глава 25. Волшебник из старой сказки

Роанна плохо помнила, как доковыляла до дома господина Карпентера — рука распухла и болела, внезапно налетевший ветер пробирал до костей, а сознание наотрез отказывалось верить в то, что произошло в лесу.

Элоиз Карпентер тут же набросилась на Лию с обвинениями и упреками. После короткой исповеди мастера, Роанна не удивилась подобному отношению. Она и не стала бы вмешиваться в чужие семейные склоки без острой нужды, особенно помня размолвку с собственной бабкой. Так что ей оставалось лишь пожалеть маленькую хрупкую сестру господина Карпентера. А еще она представила, что стала бы делать, если бы Льен пропал и нашелся. Она бы обняла брата крепко-крепко, поцеловала, прижала к себе с тем, чтобы никогда больше не отпускать.

Выпорхнувшей им навстречу Ирме, мастер велел возвращаться домой. Кир-ше наказал раздобыть кувшин теплой воды и чистые полотенца, заварить крепкого чаю, собрать поднос с закусками и отнести все наверх, в спальню сестры. Доктора Рина и Роанну попросил проводить Лию в ее комнату. Настойчиво подхватил свою мать, не перестававшую сыпать нравоучениями, под локоть, уводя ее в сторону. Пообещал, что скоро вернется.

— Вряд ли скоро, — тихо проворчал профессор Роанне, пока они поднимались по лестнице вслед за сестрой господина Карпентера. — Зная Ачи, осмелюсь предположить, что он настроен на серьезный разговор со своей матушкой. Смотрю, характер у нее не из легких. Родную дочь, — он покосился на Лию, — в медный тори не ставит!

Лия молча, медленно, поднялась в свою комнату, толкнула массивную деревянную дверь с вырезанной на ней ланью.

Зайдя внутрь, Роанна обомлела.

Обои в бледный цветочек оказались сплошь разрисованы странными письменами, рисунками, чертежами. Большая часть букв была написана на незнакомом Роанне языке.

Занавесок на окнах не оказалось, зато подоконник, письменный стол, тумба и даже табуретки были заставлены горшочками с цветами и растениями всех сортов. Герань, несколько видов фиалок, саженцы деревьев, обычная полевая трава. Глаза разбегались от разнообразия видов.

— Красавка или белладонна обыкновенная, — констатировал профессор, присев возле пышного куста. — Не цветет, но сейчас и не сезон. А еще белладонна обычно не растет в неволе. Знаешь ли ты, девочка моя, что ягоды этого растения — не только лекарство, но и сильный яд?

Лия, задумчиво водившая пальчиком по зеленым тугим перышкам лука, не сразу, но ответила ему:

— Лия знает, Лия не рвет ягоды. — Она махнула рукой в сторону окна. — Там, в лесу не рвет. Здесь ягод не бывает.

Профессор вздохнул с облегчением.

— Мне нужно вас обеих осмотреть, — сказал он, поднимаясь. — Схожу за своим саквояжем, а вы пока приведите себя в порядок. Кир-ша должен принести все необходимое.

Доктор вышел, а Роанна еще раз оглядела комнату.

— Лия, у вас… у тебя зеркало есть?

Вид у нее, должно быть, ужасный.

Подумав, Лия сказала, глядя в сторону и словно обращаясь не к Роанне:

— Лия не любит зеркала. Вампиры не отражаются в зеркалах. А Лия не хочет знать, кто вампир, так ей спокойнее. Лучше не глядеться в зеркала.

Вампир? При чем тут вампир? Существо из сказок, которые она любила читать, таская книги из бабкиной библиотеки. Хотя профессор что-то говорил про то, что если мы ничего не знаем о вампирах, это не значит, что их нет…

Боком в дверь протиснулся Кир-ша, умудрившись принести на одном подносе кувшин с водой, чайник, чашки и блюдо с пирожками. Под мышкой он держал небольшой тазик для умывания.

Сгрудив ношу на стол, старый слуга подошел к Лии и порывисто ее обнял.

— Я так рад, что ты жива, рагнээ. Так рад, что вернулась.

Сестра господина Карпентера застыла истуканом, но лишь на несколько мгновений. После встрепенулась, сама обняла Кир-шу, поцеловала в щеку, пробормотав:

— Кир-ша добрый. Лии нравится Кир-ша.

Старик отстранился, улыбнулся едва заметной улыбкой.

— Ладно, я пойду, а вы умойтесь. Полотенца в шкафу. — Раскрыв дверцу высокого комода, он вытащил два пушистых свертка. — Да, вот еще что, госпожа Хилл — Лия не жалует зеркала, но вам, думаю, пригодится вот это.

Он вытащил из того же комода небольшое ручное зеркало в деревянной резной оправе.

Роанна несмело коснулась гладкой отполированной ручки.

— Берите, она не будет возражать. Правда, Лия?

Сестра господина Карпентера пожала плечами, уселась на кровать, подобрав грязный подол и скрестив ноги, принялась рассматривать ссадины на руках.

— Это значит, не будет, — пояснил Кир-ша. — Вот еще и это возьмите.

Он протянул Роанне изогнутый гребень для волос.

Поклонился, вышел.

Забывшись, Роанна взялась за ручку кувшина и тихо ойкнула. Правая ушибленная рука согрелась и заныла с новой силой. Еле-еле налив воду в тазик здоровой левой рукой, Роанна умылась, как смогла. Глянула в зеркало — девица с усталыми выцветшими глазами, к тому же совершенно растрепанная. Вздохнув, распустила косу, взяла гребень, принялась пропускать сквозь него мягкие пряди, вычесывая из них налипший сор.

Лия по-прежнему отрешенно сидела в одной позе, пропуская мимо ушей робкие вопросы Роанны.

Так их и застал профессор. Раскрыв пухлый саквояж, с которым в тот памятный день пожаловал к Роанне, он вытащил оттуда несколько инструментов, подошел к сестре господина Карпентера, сосчитал пульс, потрогал лоб, проверяя, нет ли жара, послушал трубочкой дыхание, ощупал руки, ноги — не ушибла ли, не сломала. С Лии станется, подумала Роанна. Молчит себе и молчит. Разве поймешь, что с ней не так?

Но доктор Рин, ласково приговаривая и тихо насвистывая, невозмутимо обрабатывал порезы на ее ладонях, дуя на раны, когда едкая настойка особенно остро щипалась, а Лия фыркала и морщилась. Смочил полотенце, оттер от грязи ее лицо, по-отечески пригладил растрепавшиеся короткие пряди.

А ведь возиться с больными ему очень нравится. Он и впрямь хороший и добрый, этот доктор Рин. Нужно только постараться забыть, что он дознаватель. Забыть, что в лесу из его ладоней сочился бледный голубоватый свет, которым он прогнал медведя. Забыть… Но как это забыть?

Примерно через полсвечи вошел господин Карпентер с раскрасневшимся лицом, зло сверкая глазами. Хлопнул дверью, подвинул стул, ножки которого противно скрипнули по паркету. Сел задом наперед, расставив ноги и опершись локтями о высокую изогнутую спинку. Уронил подбородок на локти.

— Как госпожа Элоиз? — невозмутимо спросил профессор, еще раз оглядывая Лию и довольно кряхтя.

Мастер сжал ладонями лоб.

— Вы меня совершенно хотите с ума свести, доктор Рин? Лучше не спрашивайте. Матушка сегодня словно пес, взбесившийся и сорвавшийся с цепи. Я пытался ее утихомирить, но без толку. Кир-ша предложил набрать ей ванну с ромашковыми лепестками — успокаивает, знаете ли. Она пригрозила его уволить, несмотря на то, что он — мой слуга. Ирма успела вовремя сбежать. Наш разговор больше напоминал перебранку, я завелся и вышел из себя. Не представляю, чем бы это кончилось, если бы не пришел Сид и не начал рыдать, потому что испугался наших криков. Матушка, сжалившись, отправилась с ним в детскую. В общем, сумасшедший денек.

— М-да… — глубокомысленно хмыкнул доктор Рин. — Может, предложить госпоже Элоиз настойку валерианы с пустырником? Замечательное средство от нервов, рекомендую. Вот и целительница не даст соврать. Правда, госпожа Хил?

Роанне хотелось сейчас одного — затаиться, чтобы ее не трогали. А еще лучше уйти домой. Но рабочий день только перевалил за обеденное время, и после похода по лесу она чувствовала себя разбитой, совершенно не способной сосредоточиться.

— Правда, — тихо подтвердила она. — Только настойку необходимо принимать длительными курсами. Иначе толку не будет.

— Боюсь, матушка ничего принимать не будет, — господин Карпентер взъерошил рассыпавшиеся по плечам волосы. — Ей и так всюду мерещится, будто ее собираются отравить.

— Ужас какой, — притворно всплеснул руками профессор. — Кому может понадобиться травить такую достойную женщину?

— Избавьте меня от вашего сарказма, доктор Рин, — господин Карпентер потянулся, зевнул. — Я слишком устал. Целую ночь не спал, просто с ног валюсь. Давайте сразу к делу. Что за фокусы вы проделывали в лесу? Каким образом свет исходил от ваших ладоней и отпугнул медведя? Вы — маг? Как это возможно? И что с моей сестрой, в конце концов? Вы сказали, она — ведунья. Кто это? И почему это проблема?

Профессор оставил Лию, которая тут же принялась рыхлить землю в многочисленных цветочных горшочках, повернулся к господину Карпентеру и Роанне.

— Слишком много вопросов, мой мальчик. Но раз уж так вышло, постараюсь ответить на все. А вы двигайтесь поближе к огню, Роанна. Могу я называть вас Роанной? — Роанна кивнула, с благодарностью пересаживаясь на низенькую скамеечку напротив камина. — Вы вечно мерзнете, надо одеваться теплее.

Надо. Как только заработает денег у господина Карпентера, так сразу и начнет теплее одеваться.

— Как я уже сказал, я — маг. Способности к магии врожденные, проявиться могут когда угодно и, разумеется, один из родителей или оба должны быть магами. Я не знал своих родителей, меня младенцем подобрал в сточной канаве одинокий пьяница столяр. Он научил меня делать грубые стулья, столы и кровати для бедняков, потому что на хорошую древесину у папаши не было средств, да и столяр он был посредственный.

— Вы умеете работать с деревом? — удивился господин Карпентер. — За все годы нашего знакомства вы ни словом об этом не обмолвились.

— Я много чего не рассказывал, Ачи. Но это вовсе не значит, что я тебе не доверяю. Просто не люблю вспоминать то время. И, в отличие от тебя, я ненавижу обрабатывать древесину. Но куда деваться — я был сыном столяра и просто обязан был стать его подмастерьем. Гораздо больше меня занимали опыты, которые я проводил втайне от папаши. Я выстругивал местным ребятишкам простые свистульки, а они за это рыскали по складам, помойками и болотам, принося мне дохлых кошек, крыс и лягушек. Меня даже прозвали «падальщиком», но я не обижался… Вечерами, когда папаша, усыпленный очередной дозой перцовки, сваливался как подкошенный, я пробирался в сарай, в погребе которого сохранял свои подопытные образцы, брал ножи для работы по дереву — самые острые в доме, и принимался изучать, как причудливо устроены животные организмы.

— Вы с детства мечтали быть доктором, это я понял, — отмахнулся господин Карпентер. — Но как получилось, что вы стали магом?

Профессор сцепил пальцы в замок, поджал губы.

— Это вышло случайно. Тогда мне было лет в пятнадцать, кажется. Дар может проявиться когда угодно. Нередко этому способствуют сильные переживания или хорошая встряска. Так вышло и со мной. Историю эту я не люблю вспоминать еще больше, чем свое детство. Скажу лишь, чтооказался во Фрейзерской тюрьме, запертый в одну камеру с ведьмой и ведуном.

— Вы были в тюрьме? — вырвалось у Роанны.

— Да, моя девочка. Меня обвинили в сговоре с ведьмой, хотели пытать, а после отправить на костер…

— Но, по всей видимости, их предприятие не увенчалось успехом, — вставил господин Карпентер.

— Не увенчалось. Потому что в пыточную случайно заглянул мой будущий учитель, признал во мне дознавателя, утащил прямо из под носа палача, принудил поступить на службу к императору.

— Что же они противопоставили? — господин Карпентер сощурился. — Казнь и смерть или службу и жизнь? — Вы выбрали жизнь, надо полагать?

Профессор Рин вздохнул. Похоже, ему вправду тяжело об этом вспоминать.

— Я выбрал жизнь, только не свою. Они обещали освободить моих сокамерников, если я подпишу договор на службу императору.

— Они сдержали слово? — тихо спросила Роанна.

— Да, только… Ладно, это уже неважно. Договор подписывается собственной кровью и действует до самой смерти.

— Чьей смерти? — полюбопытствовал господин Карпентер.

— Императора. Или моей.

— Выходит, если император умрет, вы освобождаетесь от службы?

Профессор развел руками.

— Выходит, так.

— Я не верю, что вы совершили что-то плохое, профессор, — твердо заявила Роанна.

— А я не совершал. Но тогда в империи действовали старые законы — любого, подозреваемого в сговоре с так называемой «нечистью», необходимо было поймать и допросить.

— Кого вы подразумеваете под «нечистью»? — осведомился господин Карпентер.

— Ведьм, ведунов, магов, — начал перечислять доктор Рин. — Еще вампиров, цвергов, друидов, троллей, альвов…

Роанна, забывшая как дышать на некоторое время, вдохнула и закашлялась.

— Альвы? — на три октавы повысил голос мастер. — И эти… как вы сказали — вампиры, друиды…

— Цверги, — услужливо подсказал профессор.

— Но как это возможно? Хотите сказать, эти существа живут до сих пор? Среди нас?

Легко поднявшись, доктор Рин прошел к подносу, оставленному Кир-шой, налил в тонкую фарфоровую чашку ароматного чая, поднес Роанне.

— Пейте, застудитесь ведь.

Роанна взяла чашку левой рукой. Рука мелко дрожала.

— Да, — ответил доктор на вопрос мастера, — эти «существа» живут среди нас. В сказках, легендах, былинах и народных эпосах всех стран им приписывали разные, зачастую, прямо противоположные качества.

— To есть, они могли быть и добрыми, и злыми? — спросила Роанна.

— Верно, моя девочка. И так как люди до сих пор не определились, как следует к ним относиться, они решили, что неизведанное тождественно опасному. А потому во многих странах их обходят стороной, а в Антерре просто уничтожают. Вернее, раньше уничтожали, пока император не издал указ «О сохранении и легитимизации древних рас». Но почти всех уничтожили раньше. Те, кто остался в живых — бежали из Антерры. К слову я, как обладающий необъяснимо для простых людей силой, являюсь одним из этих существ. В древние времена таких как я называли волшебниками.

Роанна забыла про чай, про то, что голодна, про то, что ноет рука. С полуоткрытым ртом и чашкой, которая почти опустилась на колени, они смотрела на профессора. Кто бы мог подумать, что она встретиться с настоящим волшебником? Тогда, еще девочкой, читая старые сказки давно почивших авторов, она представляла, каково это — обладать магией и уметь творить чудеса. Или, скажем, пользоваться скоростью вампира. Обладать силой друида. Повелевать растениями, наподобие альвов, или разговаривать с животными, как друиды.

Вот волшебник сидит перед ней — обычный, казалось бы, человек. К тому же доктор. И дознаватель. Разве волшебник может быть дознавателем?

— Знаю, о чем вы думаете, — словно откликнулся на ее мысли доктор Рин, — думаете, как вышло, что я одновременно и маг, и дознаватель? Оба дара почти никогда не соединяются в одном человеке. Прошли годы, прежде чем я понял, насколько уникален. Так что мне повезло. Или не повезло, с какой стороны посмотреть. Хуже всего то, что наш император — Торин Второй, еще не взойдя на престол понял, насколько выгодно будет собрать так называемую «нечисть» под одной крышей. И заполучить ее себе на службу. Как выгодно, когда в твоей армии числится хотя бы пяток вампиров или десяток ведьм. Торин был не по годам умным и дальновидным. Вот только не учел одного — далеко не каждый друид, альв или ведунья с радость побегут к нему на службу…

— На что вы намекаете? — нахмурился мастер. — Хотите сказать, если император узнает, что Лия ведунья, силой заставит ее на себя работать?

Профессор пожал плечами.

— Силой заставить он не может, но он умеет уговаривать. Внушать. Запугивать, убеждать. Находить такие доводы, после которых она сама побежит к нему на службу… Знаю, проходил.

— Я этого не допущу, — скрипнул зубами мастер. — Заставить девушку воевать? Еще чего не хватало! Да он сумасшедший, это Торин!

Роанна содрогнулась. Она, как никто другой знала, что говорить об императоре гадости, даже в узком кругу, не стоит. У Торина Второго везде есть уши — бабка не уставала об этом напоминать.

— Осторожней, Ачи, мой мальчик, — предостерег доктор Рин, словно прочитав Роаннины мысли. — Никогда не обсуждай императора с теми, кого плохо знаешь. Здесь-то мы все свои, — он покосился на Роанну, видимо, посчитав, что если лично проверил ее на ведьмовство, узнав сущность и заглянув в душу, может считать ее своей. — Но в малознакомом обществе не стоит так делать.

Профессор снова принялся копаться в своем медицинском саквояже, извлек маленькую бутылочку без этикетки, стопку белых салфеток, тугой рулон бинта.

Насупившись, господин Карпенгер спросил:

— Расскажите, кто такие ведуньи.

Доктор Рин подошел к Роанне, отобрап у нее чашку — чая там оставалось на донышке, бережно взял ушибленную руку. Его тонкие пальцы были проворны; их прохлада успокаивала, убаюкивала, усыпляла ноющую боль.

— Ведуньи и ведуны — те, кому доступно пророчить будущее, — сказал он. — Правда, не все из предсказанного ими сбывается наверняка, но если ничего не делать — многое. Я не отношу себя к фаталистам, потому что знаю: если бороться за то, во что веришь, любишь и ценишь, все можно изменить. И никакие пророчества над нами не властны.

— Хотите сказать, — скептически нахмурил брови господин Карпентер, — те небылицы, которые моя сестра рассказывала в лесу, и которые я расценил, как ее обычные приступы, могут сбыться на самом деле? Что-то про ненависть, злобу и тьму, про какой-то то сильный ветер, про то, что ее заберет… волк? Честно говоря, я не очень запомнил эту чушь, мы редко обращаем внимания на то, что она бормочет, когда ведет себя подобным образом…

Откупорив бутылочку, доктор Рин приложил к ее горлышку белоснежную тканевую салфетку, перевернул, передвинул ткань, чтобы промочить другое место. Проделав эту процедуру несколько раз, он приложил влажную салфетку к распухшему запястью Роанны — резко запахло чем-то незнакомым, раздражающим, но приятным.

— Зато теперь ты знаешь, что это не бред и не приступы умалишенной, — профессор принялся ловко приматывать салфетку бинтом к руке Роанны. — Да, у твоей сестры нарушена связь с миром, я не раз встречал подобные симптомы у моих пациентов. Но, видишь ли, в чем дело… некоторые из них научились прекрасно справляться со своим недугом. Особенно, если им в этом помогают родные. Лия здоровая и умная девушка, умнее многих, стоить отметить. Я осмотрел ее и осмелюсь посоветовать: ничего не нужно предпринимать. Не таскайте ее по другим докторам и целителям — бесполезно. Не пичкайте настойками и лекарствами — не поможет. Просто будьте рядом, любите, поддерживайте, помогайте. Вот и весь рецепт.

Роанна одновременно с господином Карпентером взглянули на Лию: та сидела, по-прежнему глядя прямо перед собой, словно в никуда, но теперь она улыбалась. И эта улыбка делала ее лицо таким милым и одухотворенным, что глядя на нее, хотелось улыбаться тоже.

Доктор Рин закрепил бинт, закрыл бутылочку, принялся убирать свои инструменты обратно в саквояж.

— Позвольте спросить, профессор…

— Да, моя девочка, спрашивай, — подбодрил он. — Я даже догадываюсь, о чем ты хочешь спросить. Нет, магией я лечить не умею, хотя пациенты в один голос твердят, что руки у меня волшебные. Не знаю, им, наверное, виднее.

— Я хотела спросить, что это за настойка, — смутилась Роанна.

— Ах, это, — доктор Рин потряс бутылочкой, прежде чем убрал ее в сумку. — Камфорное масло.

Так вот что это такое. Камфора! Помниться, бабка заставляла ее вызубрить справочник иноземных растений наизусть. Но ведь это дерево даже не растет в империи! Значит, доктор заказывал масло специально, возможно, купил у иноземных аптекарей, а они обычно дерут втридорога. И для нее он не пожалел столь ценного лекарства и, возможно…

— Мне ужасно неловко, профессор, но я не знаю, сколько я вам должна за…

Вынырнув из недр саквояжа, доктор Рин жестом остановил ее запинающиеся попытки объясниться.

— Стоп. Ни слова больше, иначе я с вами разругаюсь. Уж не думали ли вы платить мне за лечение?

Роанна покраснела.

— Но ведь…

— Но ведь пострадали вы от того, что мы потащили вас в этот проклятый лес. Вот уж не думал, что прозвище придется к месту, — проворчал он. — Вернее, затея была нашего мастера. Вот он пускай и расплачивается.

Оторвавшись от созерцания свой обожаемой сестры, господин Карпентер с недоумением поглядел на профессора.

— Да шучу я, шучу, — развел тот руками. — Средств у меня достаточно, пока еще могу позволить себе покупать какие угодно лекарства.

Облокотившись на туалетный столик, Роанна сделала неловкое движение, смахнув деревянный гребень, который с глухим стуком упал на пол. Она наклонилась, чтобы его поднять и незаплетенные волосы русым водопадом упали на лоб и глаза.

Надо заплести косу. Только как? Роанна покосилась на перебинтованное запястье: пальцы на свободе, но если ими пошевелить, всю руку до плеча пронзает острой болью. Она потянулась за лентой, провела гребнем по волосам, отложила ленту. И опустила гребень, не зная, что делать дальше.

Когда со своего места поднялся хмурый господин Карпентер — только стул скрипнул, Роанна подумала, что он направляется к двери. Но мастер неожиданно оказался за ее спиной. Легкое, ласковое прикосновение к затылку, лбу, ушам — и вот уже ее волосы оказались собраны назад проворными пальцами.

Он собирается заплести ей косу? Роанна вспыхнула, щекам стало жарко, в горле пересохло. Вскинула недоуменный взгляд на профессора, ища поддержки. Но он лишь улыбнулся, защелкнув замки саквояжа.

— Позвольте ему помочь, Роанна. Ачи превосходно умеет плести. У Ирмы на голове, порой, такое сооружал — девчонки завидовали черной завистью.

Господин Карпентер, по ощущениям уже разделивший волосы на пряди, спросил из-за ее спины:

— Можно, госпожа Хилл?

Она только кивнула. А что еще оставалось? Ей сделалось ужасно неловко, казалось, она покраснела до самых коней волос и мастер это обязательно заметит. Чтобы скрыть смущение, она спросила невпопад:

— Откуда вы знаете, какие косы были у Ирмы, профессор? Вы ведь не бывали в Черных пеньках раньше. Значит, Ирма жила не здесь, когда вы познакомились…

Что сегодня за день такой — снова она что-то не то спросила! Доктор все равно не ответит, а мастер ее и отругать может за то, что лезет не в свое дело.

Профессор замялся, взглянул на господина Карпентера, ища поддержки.

— Рассказывайте, доктор Рин, что уж там, — послышался голос мастера из-за спины.

— Здесь, как вы метко подметили, Роанна, я не бывал. Но как-то раз в Мерне я прогуливался пешком, а я люблю ходить пешком, как вы уже знаете, и один прозорливый молодой человек, распознав во мне доктора, предложил хорошую плату за то, чтобы я осмотрел девчонку из публичного дома, заболевшую очень нехорошей болезнью.

Где-то она уже слышала подобную историю. Вспомнила! Тогда, после дознания, когда доктор Рин осматривал ее, задавая личные вопросы, и она, в свою очередь, тоже попыталась у него что-нибудь спросить. Правда, в тот раз он не рассказал ей почти ничего. Выходит, Ирма работала… Ох, нет, язык не поворачивался даже в мыслях произнести кем.

Пальцы за спиной Роанны прекратили мягко тянуть волосы — похоже, господину Карпентеру понадобилось было вплести ленту. Лента лежала на туалетном столике, и ему со своего места было никак ее не достать.

Роанна уже потянулась в ту сторону, но ее опередила Лия. Вспорхнув с кровати, как маленький целеустремленный воробушек, она в два шага одолела комнату, схватила ленту и протянула ее брату.

— Спасибо, сестренка, — тепло поблагодарил он.

— Тогда-то мы все втроем и познакомились, — закончил свое повествование, профессор. — Еще пару месяцев Ачи возил Ирму ко мне на осмотры, а потом сообщил, что уезжает.

— Но так и не сказал, куда, — мастер обошел Роанну, встал перед ней, сощурился, оценивая проделанную работу.

Роанна отвела взгляд, уставившись в пол. Зачем он так смотрит? Насмешливо, ласково, с легкой улыбкой, от которой на щеках появляются еле заметные ямочки. Ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, но и хотелось, чтобы он продолжал смотреть. Глупость какая…

Доктор Рин слегка взмахнул рукой.

— Я не в обиде, Ачи. Я и сам тогда закрутился — на двух работах, да еще преподавание в академии по вечерам.

— Помню, — отозвался господин Карпентер. Они оба вдруг замолчали и погрустнели, словно подумали одновременно о чем-то неприятном.

— Насчет твоей сестры, — после паузы сказал профессор. — Не рассказывай никому то, что ты сегодня узнал. Ничем хорошим это не кончится. Вас бы я тоже попросил молчать, Роанна, раз уж вы оказались замешаны во всю эту историю.

Роанна кивнула. Она будет молчать. Даже без просьбы. Она понимает, как это важно. Бабка постоянно твердила ей об этом.

— Господин Карпентер…

— Да, Роанна. Могу и я называть вас Роанной?

— Конечно, — сейчас она согласила бы на что угодно, лишь бы он прекратил разглядывать ее, словно товар на витрине. — Мне, наверное, уже нужно приступить к работе?

Никто не ответил, и Роанна осмелилась поднять взгляд. Господин Карпентер переглянулся с доктором, доктор пожал плечами, словно сказал — сам, мол, разбирайся.

— Думаю, самое лучшее, что вы могли бы сейчас сделать, Роанна, поехать домой. Вы и так помогли нам, и я вам очень благодарен. На сегодня я вас отпускаю. Идите. Кир-ша отвезет, я распоряжусь.

Он опускает ее? Правда? Как хорошо. Ей очень-очень нужно домой. К Льену, сухим травам, кухне, сырому, но уже привычному запаху маленького охотничьего домика. Домой.

— Тогда я прощаюсь, Роанна, — профессор поднялся, потянулся, разминая затекшие мышцы. — Завтра я уезжаю. И знаете… мне было приятно познакомиться с вами. А я редко говорю такое своим пациентам, кем бы они ни были, уж поверьте.

— И я… мне тоже было приятно с вами познакомиться, профессор. Пусть богиня Воды дарует вам легкий путь и короткую дорогу.

Доктор Рин улыбнулся, веснушки на его лице собрались в загорелые морщинки, а ясные глаза смотрели тепло и понимающе.

Доктор, дознаватель и маг… Волшебник из детских сказок. Уедет и больше она его не увидит. Разве не этого она хотела, не об этом мечтала?

Никогда не видеть дознавателей. Не чувствовать их силу и власть, от которой немеет тело, во рту появляется горький привкус, одолевают приступы тошноты.

Боли, ужаса и ненависти.

Не видеть… Но сейчас, когда доктор сказал, что уедет, она почувствовала совсем другое. Легкую грусть от того, что заглянет в насмешливые зеленые глаза. Тоску, потому что не услышит его шуток. Но больше всего ей бы хотелось просто поговорить. Расспросить его про травы, которые она не знает, про микстуры и настойки, которые не умеет делать. Просто поговорить, возможно, не только о лечении. Странно, необъяснимо и совершенно сбивает с толку, но она чувствует, что доктор Рин — хороший человек. Но как дознаватель может оказаться хорошим человеком? Она не знала. На этот вопрос у нее еще не было ответа.

— Забыл сказать, — кашлянул господин Карпентер, врываясь в ее мысли. — Завтра я забираю Варга. С утра за ним заедет Кир-ша. И вас захватит, Роанна, если рука перестанет болеть.

Если не перестанет — не важно. Она может прибирать в мастерской и одной рукой. Главное заработать на теплую одежду для Льена. Скоро зима.

Глава 26. Перепутье

— Сегодня я хочу обменять старое на новое, — загадочно бросила хозяйка, когда они подъезжали к Имперской площади.

Большая ярмарка уже свернулась, но рыночные ряды, бойко ведущие торговлю, существовали здесь испокон веков, окружив площадь полукольцом.

Кален привык к визитам в город вместе с госпожой. Привык к внезапным переменам в ее настроении, встрече с ее знакомыми разного достатка, положения в обществе и национальности. Единственное, куда хозяйка его не брала — на выезды к больным. И Кален был этому бесконечно рад.

Госпожа бросила щуплому мальчишке мелкую монету, чтобы приглядел за лошадьми. Спешившись, они направились к восточной половине рынка. Бедняки и люди среднего достатка редко заглядывали сюда. Восточные ряды предназначались для состоятельных покупателей.

— Добрый день, госпожа Лайне!

— Хорошая погода, госпожа Лайне, не правда ли?

— Госпожа Лайне, отлично выглядите, впрочем, как и всегда.

Кален перестал удивлять тому, что его хозяйку знают в лицо в любом квартале города — и бедном, и богатом. И рынок, конечно, не исключение.

Небесно-голубая палатка выделялась среди прочих своей изысканностью и простотой. Возле входа ковырял в носу дюжий верзила; завидев хозяйку и Калена, он дернулся, вытянулся по швам, гаркнув:

— Здрасте, госпожа Лайне!

— Здравствуй, здравствуй, Илай, бездельник. Хозяин на месте?

— Так точно, госпожа Лайне!

— Тогда мы зайдем. Этот парень со мной, — привычно указав на Калена, ответила она.

Внутри палатки витал туман. Сладкий резкий запах больно врезался Калену в нос. Он чихнул, проморгался, осмотрелся: большую часть пространства занимал отполированный деревянный прилавок, за которым высился огромный шкаф со множеством выдвижных ящичков.

— Приветствую, несравненная шиван Лайне.

Голос с сильным акцентом принадлежал вынырнувшему из-под прилавка низкому, ниже Калена на голову, пухлому человеку в лазурном халате до пола. У него были сальные, стянутые в низкий хвост волосы, перекинутые через плечо и достающие до слегка выпирающего живота.

— Шо вей го, шив Абдель.

— Не забыли! — хлопнув по прилавку, рассмеялся человек в халате. — Ведь не забыли!

— Честно говоря, только это по-лимнски и помню, шив Абдель.

Хозяин палатки одарил ее одобрительным взглядом.

— Чем обязан столь высокой чести?

Хозяйка хмыкнула, дернув уголком рта.

— Какая там честь, шив Абдель. Я бы хотела кое-что продать.

— Неужели? — осведомился он, вооружаясь лупой. — Весь в нетерпении, шиван Лайне.

Покопавшись в кармане юбки, хозяйка положила на прилавок кольцо. Кален пригляделся: прозрачно-фиолетовый камень в простой, без вычурных завитушек, оправе.

— Уж простите, любезная, — рассмотрев кольцо со всех сторон и даже попробовав на зуб, ответил торговец, оказавшийся ювелиром. — Много не дам.

— Много и не надо, — сухо ответила госпожа Лайне. — Назовите цену.

— Оправа, конечно, простовата, — принялся рассуждать ювелир. — Немного помялась, но я поправлю, тут начищу, там отшлифую. А вот камень хорош, хоть и полудрагоценный. Глубокий насыщенный цвет, сейчас такие редкость, — удовлетворенно крякнул он. — Три золотых.

— Идет, — согласилась хозяйка. — Правда, деньги мне не нужны, шив Абдель, — остановила она его, видя, что тот снова полез под прилавок. — Я бы хотела обменять.

— На иго?

— Лунный камень. Есть?

Ювелир подправил халат, перекинул хвост за спину.

— Поищем.

У Калена перехватило дух, когда он принялся выдвигать ящики шкафа, вываливая перед ними их содержимое. Камни, всех возможных размеров и цветов, ограненные и нет, появлялись на прилавке, придирчиво перебирались пухлыми руками ювелира, убирались обратно в шкаф.

От такого разнообразия у Калена закружилась голова, и он слегка пошатнулся, что, как обычно, не укрылось от хозяйки.

— Тебе снова не по себе, Кален?

— Тут как бы… душно, госпожа. И воняет.

— Это благовония, невежественный отрок! — возмутился ювелир, кладя перед ними невзрачный мутный белый камень.

— Не самый лучший экземпляр, но другого нет, шива Лайне. Берете?

— Берем.

Торговец плюнул на ладонь и протянул ее хозяйке. Та, в свою очередь, сделала то же, и ладони сцепились в рукопожатии.

Вернувшись в усадьбу, госпожа нацепила камень на шнурок, всучила Калену, велела носить и никогда не снимать.

***

— Носи и никогда не снимай.

Терри раскрыл ладонь, на которой лежало кольцо — аметист в серебряной оправе.

— Фамильная драгоценность? — прищурилась Гведолин.

— Прихватил из дома, когда убегал. Знаешь, все-таки хорошо, что мы тогда вернулись за книгой, и я забрал сумку — кольцо было вшито в подкладку. Сгорело бы…

Гведолин нахмурилась. Не заметила, как начинает расплетать только что заплетенную косу.

— Хочешь сказать, не догадался надеть его мне на палец в ту самую ночь? Можно было бы избежать дополнительных расспросов. — Она вздохнула. — Хотя рано или поздно я все равно узнала бы.

— И лишить тебя удовольствия поупражняться в метании тазиков, кувшинов и этих…

— Горшков с цветами?

— Именно! Но если серьезно, Гвен, ты же помнишь — я так растерялся, что забыл о кольце. Даже в голову не пришло.

— Носить и… все?

— Не совсем. — Терри опустился на пол возле ее ног. — Давай поженимся.

Резким жестом откинув назад полу рас плетенную косу, Гведолин настороженно взглянула на него.

— Серьезно? Когда?

— Ну, не завтра. Нас ищут, Гвен. Думаешь, они успокоятся? Нужно как можно быстрее добраться до Крыменя. Шеб пристроит нас на бриг, на котором служит.

Уедем из страны на какое-то время.

— Уедем? — ужаснулась Гведолин. — Куда?

Терри пожал плечами.

— Наверное, в Лапирию. Они чаще всего возят туда грузы. Там, конечно, холодно, но живут же люди…

— Ладно, — вдруг согласилась она. Отобрала кольцо, нанизала на узкую ленту, которую собралась вплести в косу. Завязала концы узлом, надела ленту на шею, спрятав кольцо под платьем. — Надену, когда поженимся.

Видя, что Террины брови поползли к переносице, добавила:

— Сам подумай, кольцо привлечет к нам лишнее внимание. Оно, конечно, не роскошное, но явно не украшение для дочери аптекаря.

— Даже для девушки, которая стоит двести золотых? — подначил он.

— Даже для такой, — улыбнулась Гведолин. — Хм… напомни, во сколько оценили тебя?

— Почти в два раза меньше.

— Видишь! И кто здесь главный? — шутливо набросила она на Терри.

— Ты, разумеется, ты! — потешно согласился он, вставая с колен и окидывая ее обожающим взглядом.

Гведолин тоже встала.

— У тебя такие голодные глаза, словно, клянусь Водой, ты меня сейчас съешь!

— Ужасно хочу есть, если честно, — подтвердил Терри, разворачивая ее к себе спиной и помогая вплести в косу ленту. — Вчера так ныла челюсть, жевать было просто невозможно. Пойдем на кухню, вдруг тебя вознаградят за вчерашние труды еще и завтраком? А после поднимемся обратно. Я бы и от десерта не отказался.

От последних слов Гведолин вспыхнула, как головешки в камине.

— Терри!

— Что? — невинно поинтересовался он.

— Не стоит злоупотреблять гостеприимством хозяев. К тому же, мне надо еще раз осмотреть Бри, проверить, правильно ли Плана приготовила настойку.

— Так чего мы ждем? — он нетерпеливо взял ее за руку, потащил к двери. — Идем скорее.

***

Нож влетел точно в березовый ствол. Ровно над ним врезался второй, над вторым — третий.

— Ух ты, — Гведолин захлопала в ладоши. — Где ты научился?

Терри подошел к березе, с усилием раскачал и вынул ножи.

— Я сын мясника, забыла? Каждое лето я проводил на нашей загородной ферме, пока родители трудились в лавке в городе. — Он кивнул Гведолин, предлагая продолжить путь. У нас было большое хозяйство. Огромное стадо коров, несколько быков-производителей, лошади, свиньи, козы, овцы. За хозяйством нужно было следить. Отец хотел, чтобы я научился со всем этим управляться. Наравне с деревенскими мальчишками я скакал без седла, с рассветом выгонял в поле коров. Научился доить коз, стричь овец. Кормить, пасти, резать. Снова и снова, изо дня в день одно и то же. А вечером я садился за книги. И засыпал, уронив голову на раскрытые страницы.

— Не самое худшее детство, — заметила Гведолин. — Чудесное, я бы сказала. Нам же приходилось прясть от заката до рассвета. И никто не разрешал нам гулять…

Бодро обходя огромную лужу, в которой отражались клочковатые облака, Терри продолжил:

— Я не жалуюсь, наоборот. Мне нравилось на ферме. Было еще кое-что, что я любил почти так же, как книги. Метать ножи. Вечером мальчишки собирались возле сарая, с задней стороны которого были свалены старые дырявые винные бочки с ржавыми ободами. Из них мы устраивали себе мишень. У каждого из нас был ножик, который полагалось затачивать собственноручно. Мы метали ножи в податливую древесину и, казалось, это занятие никогда не сможет нам надоесть. Иногда даже устраивали соревнования. Так я научился бросать ножи с места, с разворота и даже в прыжке.

— Я видела.

— Когда? — удивился он.

— В доме у вдовы.

— Ах, там… я и забыл.

Он вдел один нож в ножны у пояса, остальные убрал в сумку.

— Но все-таки не стоило их брать.

Терри поморщился.

— Гвен, сколько можно! Хозяин подарил от чистого сердца!

— Ведь это не просто кухонные ножи, Терри.

— Знаю, — кивнул он. — Это отличные клинки прославленного кузнеца-лимнца Садула, на ручке даже гравировка имеется. Настоящее оружие.

— И дорогое.

Пожав плечами, Терри пнул попавшийся под ногу камень.

— Ясно дело. — Но ты, вообще-то, спасла жизнь дочери хозяина трактира! За такое и клинками расплатиться не жалко. Уж не знаю, где он их раздобыл, но они явно были ему дороги, раз до сих пор не продал. А ведь мог бы выручить за них немало денег.

— И деньги брать не надо было, — настойчиво продолжала Гведолин, забегая вперед и пытаясь заглянуть ему в лицо. — Зачем ты взял? Да еще так много! Ты же видел — трактир обставлен бедно, хозяева сами едва концы с концами сводят.

— Гвен, хватит уже, — почти зло осадил ее Терри. — Третий раз за день, я больше не в силах выслушивать твое нытье. Чего ты хотела? Чтобы мы отказались от подарков? Да мы же совсем нищие, забыла? У них-то хоть крыша над головой имеется и какой-никакой доход. А у нас? Я на кружку молока тебе еле наскреб,

Гвен! А теперь у нас есть деньги, так что добраться до Крыменя будет не трудно. Видишь, как удачно сложились для нас обстоятельства…

Гведолин недовольно пихнула его локтем в бок, чуть не столкнув с тропинки.

— Это болезнь ребенка ты считаешь удачным обстоятельством?

— Конечно. Ты нашла, куда применить свои знания, они нашли тебя — отличную целительницу, ребенок получил помощь, мы — деньги. Все счастливы! Разве не так, Гвен?

Некоторое время Гведолин шла молча.

— Да, — процедила она, наконец. — Наверное, ты прав, Терри. Прости, больше не буду затевать этот разговор.

— Вот и славно, давно бы так, — пробурчал Терри. — По пути нам еще не раз придется останавливаться на постоялых дворах и в трактирах. Везде есть больные, возможно, нам еще представится случай заработать на твоем даре.

— На моем проклятии, — эхом отозвалась Гведолин.

— Хм… это с какой стороны посмотреть, — он поднял толстую палку и теперь размахивал ею, сбивая придорожный лопух и крапиву. — Кажется, я начинаю понимать, что этот Валто Лайне имел ввиду.

— И что же?

— Любой человек, сделавший ведьме или ее близким что-то плохое, будет наказан.

— Кем?

— Хороший вопрос. Видимо, мирозданием. Похоже, объяснение этому содержалось на вырванных страницах, ровно как и то, что может остановить ведьму. После отсутствующего текста я прочел лишь окончание, из которого следовало, что наказание последует незамедлительно, размер и способ его ведьма регулировать не может. Она может вмешиваться, но проявлять волю — нет.

Выходит, мироздание само наказывает людей? А ведьмы лишь…

— Инструмент. И знаешь, что самое страшное?

— Что?

— В руках умелого кукловода этот инструмент может превратиться в оружие. Гведолин ошарашенно замолчала, переваривая мысль.

Так, в молчании, они прошагали целое поле. В воздухе разливалась многоголосая песня птиц, фоном к которой звучало монотонное жужжание пчел, деловито снующих от цветка к цветку.

— Но если то, что ты сказал, правда, — первой начала Гведолин, — про наказание, то как же тогда…

Она осеклась, не решаясь высказаться вслух.

— Костер? — закончил за нее Терри. — Я тоже думал об этом. Скажи, часто ли тебе приходилось наблюдать казнь ведьмы?

— Ни разу, — ужаснула она. — Жуткое зрелище!

— Я видел трижды. В Мерне, на площади. Разумеется, этого слишком мало, чтобы сделать выводы. Но подумай, Гвен, подумай хорошенько: разве ведьму не оскорбило бы присутствие при ее мучениях такого количества народа? Разве не случилось бы хоть раз того, чего все так бояться? Ведьма может наслать проклятие на тех, кто ради праздного любопытства толпиться на площади возле помоста с костром. Ведь это ее и оскорбляет, и унижает. Ну а те, кто охраняет ведьму в камере, чтобы не сбежала? Выводит, привязывает к столбу — они ведь обычные люди, без особых способностей, так? Я слышал, дознавателей очень мало, и они находятся под особой защитой императора. Вряд ли работу тюремщика или палача стал бы исполнять столь дорогой короне подданный. Тогда как же? Ведь проклятие должно коснуться их в первую очередь.

В солнечную веселую погоду, глядя на пробуждение природы и эту кипящую и бурлящую вокруг жизнь, Гведолин подумала, что не так уж плохо сейчас обсудить то, чего она боялась больше всего на свете, то, о чем не хотела даже думать.

— Возможно, — вкрадчиво предположила она, — что-то не дает ведьмам проявить себя, что-то…

— Именно! — перебив, воскликнул Терри, сбив палкой паукообразный сухой стебель чертополоха. — Скорее всего, они научились ставить блок…

— Блок?

— Защиту, — перефразировал он. — Да, есть что-то, заставляющее ведьм на какое- то время блокировать дар. Но вот что? А в книге так некстати вырваны страницы…

На пыльную тропинку перед ними выпорхнула маленькая серая птичка и разразилась ругательной трелью. Гведолин встала, как вкопанная.

— А ведь я, кажется, знаю… — она сняла свою сумку, щедро нагруженную продуктами доброй хозяйки трактира. — В приюте Воды меня поили какой-то настойкой. Дрянь редкостная, горькая, противная. И голова от нее становилась похожа на улей диких пчел — гудела, болела, ничего не соображала.

— Вот как, — тоже остановился Терри. — Что-то дурманящее сознание, определенно. Настойка? Очень может быть. Точно не помнишь названия? Может, кто- то произносил его при тебе? Состав, травы, вещества?

Оттерев пыль и пот со лба рукавом, Гведолин виновато взглянула на Терри.

— Нет, не помню. Но постараюсь вспомнить. Обязательно. Это что-то такое… — она наморщила и нахмурила лоб. — Нет, не могу. Как принимаюсь думать, голова начинает болеть, даже какой-то грохот чудиться.

Снисходительно хмыкнув, Терри подошел к Гведолин, положил руку ей на плечо, мягко подталкивая к обочине.

— Не чудиться. Грохочет, точно. Смотри! — махнул он рукой в направлении вниз по полю, откуда они пришли. — Повозка.

Из-за поворота и впрямь показалась повозка, которую тащил коренастый

тяжеловоз.

— Эх, нам бы тоже проехаться. Я устала, — посетовала Гведолин.

— Здрав будь! — зычно окрикнул человека, держащего вожжи, Терри.

— И тебе не хворать, коль не шутишь, — сипло отозвался тот, на всякий случай тормозя лошадь.

— Куда путь держишь?

— В Кижицу.

— И нам по дороге. Подбросишь? Моя жена устала шагать пешком.

Гведолин становилось жарко и душно всякий раз, когда Терри называл ее женой.

Мужчина ответил, что нагружен доверху и места в повозке нет. Терри принялся уговаривать и убеждать. Гведолин уже смущенно тянула его за руку в сторону, только Терри был не из тех, кто легко отступает от задуманного. В конце концов, он свел брови на переносице с одну густую линию и предложил за провоз деньги. Мужчина крякнул и согласился.

Они залезли внутрь крытой кожей повозки, в которой и впрямь негде было развернуться. Мужчина оказался торговцем галантереей, и все пространство внутри повозки было забито ящиками и корзинами, из которых выглядывали нитки, спицы, крючки для вязания, расчески, круглые зеркала в деревянной оправе, ножи, посуда. По углам ютились яркие рулоны тканей, свернутые пестрые коврики. Воздух оказался щедро сдобрен ароматами корицы, гвоздики, жасмина и еще Вода знает чем. От жуткой какофонии запахов у Гведолин разболелась голова.

— Лучше бы я пешком пошла, — ворчала она, — я же здесь и огарка не проеду! Терри, куда ты меня заманил? Еще и денег отдал этому прощелыге…

Но она, пристроившись на низком ящике и положив голову Терри на колени, проехала и огарок, и половину, и даже целую свечу.

Проснулась Гведолин, когда повозка вздрогнула на очередной кочке. Мягкий коврик, скатанный рулоном, шлепнулся, задев ее по спине.

— Долго я спала? — зевая, сонно осведомилась она.

— Да уж прилично, — усмехнулся Терри, поднимая коврик и водворяя его на место. — У тебя же глаза слипались, Гвен, так ты устала. Я потому и отдал деньги — мы и ста шагов бы не прошли, как тебя бы сморило. А так и ты выспалась, и мы ехали вперед. И хорошо бы до Кижицы еще не дошли те красивые картинки с нашими лицами и именами. Хочется, знаешь ли, нормально поесть в трактире и снять комнату, а не прятаться по углам, как крысам.

Гведолин протерла глаза.

— Я все порчу, Терри?

— Брось, — отмахнулся он. — Ничего ты не портишь.

— Рушу все твои замыслы, не умею просчитывать ходы как ты — наперед.

— Ты живешь одним днем, Гвен. Но разве ты виновата, что тебя не учили по-другому?

— Нет, — голос ее чуть дрогнул. — Но я научусь. Ты меня научишь. Правда?

— Правда, — тепло улыбнулся он.

Гведолин с любопытством огляделась вокруг. К запаху она принюхалась, так что он больше не беспокоил ее. Но товар галантерейщика, как оказалось, занимал ее донельзя. Она перемещалась с ящика на ящик, от стены к стене, восхищенно бормоча себе под нос:

— Я только посмотрю. Просто полюбуюсь и положу на место. А к этой вещице я даже притрагиваться не буду. Ой, а вот эту хочется рассмотреть поближе…

Терри оставалось лишь качать головой, осознавая, наверное, что запретами он только подогреет ее интерес.

Поохав на затейливую чеканку жестяных табакерок, погладив отполированные скалки, доски для разделки с резными краями, Гведолин потянулась к зеркалам. Ощупала узорную вязь на оправе, поймала солнечных зайчиков — в повозке было окошко, из которого внутрь кожаного полумрака буйно лился свет. И отложила, так и не решившись взглянуть на свое отражение.

— А здесь, наверное, пряности. Или духи.

Она, безошибочно определив источник аромата, потянулась к изящной корзинке, венчавшей собой скульптуру из трех ящиков. Но в это время повозка подпрыгнула снова, да так сильно, что Гведолин швырнуло на ящики. Корзинка дрогнула. И упала.

Послышался звон битого стекла. Душный знакомый запах затопил маленькое пространство повозки.

— Что ты наделала, Гвен! — ужаснулся Терри. — Нельзя же быть такой неловкой! Все разбилось, посмотри. За такое торговец нас не похвалит. И так брать не хотел…

Гведолин расширившимися от испуга глазами смотрела на корзину. Половина флаконов вывалилась и разбилась. Их содержимое медленно просачивалось сквозь щели в крышке широкого закрытого ящика.

— Я не специально, нет, не специально, — твердила она, собирая осколки обратно в корзину. Подолом платья вытерла оставшиеся на ящике подтеки.

— Давай сюда, — Терри выхватил из ее рук корзину и засунул за цветастый коврик, подперев еще одним. — Ты просто ходячая катастрофа, Гвен. Вечно я с тобой в истории влипаю.

Гведолин всхлипнула.

— Не реви, — мягко приказал Терри, выглядывая в окно.

— Далеко еще? — тихо спросила она.

— Не очень. Но могли бы до самого города доехать, если бы не твоя неуклюжесть. Как только лошадь перейдет на шаг, прыгаем. Будем надеяться, торговец не заметит нашего отсутствия, а когда заметит, будет поздно.

Повозка замедлила ход довольно быстро. Потом и вовсе остановилась.

— Пора, — шепнул Терри.

Они отодвинули кожаный полог и спрыгнули на землю, как раз для того, чтобы нос к носу столкнуться с побагровевшим лицом торговца галантереей.

— Быстро доехали! — как можно проще сказал Терри. Повертел головой, озираясь. — Но это не город, ведь так, любезный?

Торговец принюхался.

— Нет, покуда, — ворчливо ответил он. — Проверить решил, показалось, разбилось что-то.

— Мы ничего не заметили, правда, Гвен? — невинно поднял брови Терри. — А погода стоит чудесная, не прогуляться ли нам до города пешком?

Вопрос предназначался Гведолин. Не нужно было задирать голову вверх, чтобы удостовериться — скоро будет гроза. Хмурые серые тучи затопили все небо до края земли.

Первая гроза этой весной.

— Да, конечно, — ответила она. — Меня совершенно укачало в повозке. Лучше нам пройтись.

— Всего хорошего, любезный.

Взявшись за руки, они быстро свернули с наезженного тракта на еле заметную тропинку, тянущуюся вдоль края леса. Гведолин украдкой обернулась. Торговец, конечно, им не поверил — полез в повозку проверять товар. Вряд ли он погонится за ними, бросив поклажу и лошадь посреди поля. Значит, им удастся выиграть время, а когда торговец поедет мимо, нужно будет просто пересидеть, укрывшись за ближайшими кустами.

Так они и сделали. Единственное, от чего их не спасли кусты и деревья, был яростный косой ливень, отхлеставший лес злыми водяными плетками.

В таверну с незамысловатым названием «Пит и куры» они вошли вымокшими до нитки. Все столики оказались заняты; в очаге весело потрескивал огонь, над которым худой мальчишка жарил на вертеле кабанью тушку. Между посетителями, довольно кудахча, вольготно сновало несколько кур, подтверждая любовь хозяина к домашней птице. На коленях у хамоватого вида мужчин, одетых, словно разбойники с большого тракта, сидели девицы фривольного поведения. Всюду слышался разнузданный веселый смех; пахло кислой капустой, немытыми телами и пивом.

Терри, крепко обхватив Гведолин за запястье, скоро прошествовал через всю небольшую залу к двери, из которой появлялась с кушаньями и куда уходила с грязной посудой молоденькая разносчица.

Когда девушка, возвращаясь от очередного посетителя, улыбаясь встречным клиентам и замахиваясь пустым подносом на выпивших горлопанов, норовящих поймать ее за подол, поравнялась с ними, Терри тихо попросил:

— Нам бы комнату и чего-нибудь перекусить, красавица.

Гведолин видела, как Терри быстро вложил что-то разносчице в руку, и это что- то так же быстро исчезло у нее за корсажем. Она кивнула и скрылась за дверью.

— Снова тратишься? — едко зашипела Гведолин.

— Гвен, прекрати, мне начинают порядком надоедать твои упреки. — Он снова схватил ее за запястье, мягко подтолкнул к темному углу залы. — Что ты хочешь? Спать в мокром платье в хлеву возле этого прекрасного заведения? Я вот, не поверишь, мечтаю о кровати. И о порции кабаньих ребрышек.

Гведолин оставалось лишь вдохнуть. Терри не переубедишь. Да, она привыкла экономить каждый тори. Он, видимо, привык тратить. В этом они совершенно разные.

Разносчица вернулась меньше чем через огарок, поманила за собой по крутой спиральной лестнице, ведущей на второй этаж. Комнатушка оказалась довольно убогая, но чистая. Из мебели в ней находилась довольно большая кровать с деревянной побитой временем и клиентами спинкой, два стула и стол. На широком подоконнике — о, чудо! — тускло блестел жестяной кувшин для умывания, в углу притаился тазик.

Девушка, горячо уверив их в том, что еду она принесет через пол свечи, ни огарком позже, мило улыбнулась Терри и удалилась, колыхнув бедрами напоследок.

— Все девицы тебя любят, да? — дурацкий случай с разбитыми духами и противный ливень пошатнули и без того хрупкое душевное равновесие Гведолин. Она пыталась развязать намокшую шнуровку, стягивавшую лиф платья, но холодными негнущимися пальцами у нее это выходило плохо.

— Ага, — довольно хмыкнул Терри, подходя к ней ссади и помогая распутать узел. Его пальцы — как ни странно горячие, развязывали шнурок за шнурком, и вскоре тяжелая намокшая ткань поддалась, капитулируя к ногам Гведолин бесформенной серой массой. — А большая часть этих девиц очень любит золотые тори. Очень-очень. Гораздо больше, чем такого угрюмого всезнайку, как я.

Гведолин быстро избавилась от остатков одежды, накинула на себя короткую простынь, в сложенном виде лежавшую на кровати. Видимо, простынь здесь использовали в качестве полотенец. Растрепала вымокшие волосы, с недоумением уставилась на Терри — почему он не снимает мокрые вещи?

Подкинув дров в камин, тлеющие угли которого с удовольствием разгорелись, облизав поленья оранжевыми язычками пламени, Терри подошел к двери, прислушался — не поднимается ли кто по лестнице. Похоже, кабаньи ребрышки и впрямь занимали его больше мокрых насквозь штанов и рубахи.

Через пол свечи, как и обещала, в дверь постучалась хорошенькая разносчица. От принесенного ей подноса исходил настолько аппетитный аромат, что Гведолин, от усталости и холода даже не думавшая до этого о еде, едва не захлебнулась слюной. Она еле дождалась, пока девушка покинет комнату, оставив их один на один со столиком, на котором теперь громоздились два блюда с жирными подрумяненными ребрышками, оккупированными гарниром из печенойкартошки с луком. Ржаной округлый хлеб, щедро посыпанный зернышками тмина, манил глянцевой корочкой. Квашенная хрустящая капуста исходила кислым соком. Композицию довершали две довольно корявые фаянсовые чашки, наполненные каким-то напитком, несомненно, горячим — от чашек поднимался легкий призрачный дымок.

Такого пиршества Гведолин не видела за всю ее убогую жизнь в работном доме. Домашняя еда. Жирная, горячая, ароматная. Она накинулась на нее, словно бездомная оголодавшая собака. Немного утолив голод, краем глаза она отметила, что Терри скинул, наконец, мокрую одежду, аккуратно развесил ее на спинке стула для просушки. Неторопливо подобрал платье Гведолин, повесил на другой стул. Обнаженный и слегка посмеивающийся он сидел, греясь, возле каминной решетки, а пламя играло в прятки с его подсыхающими льняными волосами.

Гведолин казалось, что одной тарелки ей будет мало, но обглодав последнее ребрышко, осознала, что больше не проглотит ни крошки. Оторвавшись от тарелки, она с недоумением поинтересовалась, почему Терри ничего не есть.

— Не пропадет, не переживай, — хмыкнул он, поднимаясь с пола, потягиваясь, как ленивый кот.

Гведолин стыдливо отвернулась.

— У нас одна простынь, так? — посмеиваясь, он поднял одну бровь. — Мне нечего надеть больше, Гвен. Если тебе неловко, отдай свое покрывало.

Проворно юркнув под одеяло, Гведолин стянула с себя простынь и швырнула ее все еще посмеивавшемуся Терри.

Похоже, его забавляло то, что она все еще смущается, видя его обнаженным. И пусть. Она привыкнет. Позже.

Терри не торопясь приступил к трапезе, смакую, казалось, каждую печеную картошку и воздавая хвалу каждому сочному ребрышку.

Гведолин глядела на него сквозь щелочку одеяла. Глядела, пока ее глаза не закрылись сами собой, а сознание не погрузилось в вязкий и тяжелый, но такой нужный сейчас сон.

***

Ночь выдалась ясная и морозная.

Теперь-то уж мороз встал надолго, Гведолин точно знала. Она намеревалась пойти в псарню, но по пути застыла посреди двора, кутаясь в заячий тулуп, подняв голову и разглядывая смоляное небо с рассыпавшимися по нему ограненными самоцветами. Они были похожи на те, что показывал ей любезный шив Абдель. Самый дорогой товар в его лавке — маленькие прозрачные блестящие камешки, стоявшие целое состояние. И что такого ценного в них находят люди? Обычные безделушки, ничего более.

Другое дело — звезды. Небесные стражи, вольготно рассыпавшиеся по черной вуали госпожи Ночи. Им нет числа, потому они непобедимы. Им не подвластно время, потому они мудры и постоянны. Возможно, они видели рождение мира, растений, животных и людей. От века к веку они наблюдали, как короли сменяют королей, уничтожая одни империи и создавая другие. Они созерцали бессмысленные войны, жестокие обряды, несправедливость, ненависть, злобу и зависть. Они смеялись, глядя, как люди пытаются собрать жалкие крупицы добра в стылом хаосе мрака. Как создают семьи и устанавливают законы, как влюбляются и женятся, как устраивают пышные торжества, придумывая новых богов и провозглашая новых правителей. Как в тысячный раз надрываются, восстанавливая города из руин. Чтобы затем, по прошествии времени, разрушить их снова.

Все живое рождается и умирает. И лишь звезды загораются каждую ночь, не зависимо от того, видит их кто-то с земли или нет. Гведолин знает наверняка — знакомый астроном рассказывал. А еще он говорил, если случиться увидеть падающую звезду, до того как она упадет, нужно успеть загадать желание, и тогда оно непременно сбудется. Всякий раз, когда небесный свод был чист и ясен, совсем как теперешней ночью, Гведолин непроизвольно задирала голову вверх, выискивая в небе падающий огонек. Всякий раз она загадывала желание. И всякий раз оно не сбывалось.

Бессмысленная, глупая затея. Почему небесные камни, видевшие со своего пьедестала так много, должны потакать желаниям какого-то смертного? Человек для них — просто миг. Раз — и его больше нет. Что такое миг по сравнению с вечностью? Что такое песчинка, по сравнению с песками пустыни? Что такое капля воды, по сравнению с океаном?

Гведолин моргнула, упрямо сжала губы и опустила голову. Нечего и мечтать. Даже если эти холодные равнодушные светила видят сверху всех и каждого, они никогда, никогда не скажут, вспоминает ли о ней тот, о ком она запретила себе думать.

Тот, кого она уже не ждет.

Глава 27. Лед в глазах чужака

Зима пришла внезапно. Просто однажды утром Льен посмотрел в окошко, а там — белым бело. Роанна говорила, что это ненадолго, здесь, на юге, зимы короткие. Но даже такая зима лучше, чем если бы ее не было вовсе.

Льен любил зиму. Любил строить снежные крепости, кататься на санках с горы, втайне от бабки грызть сосульки, представляя, что получил угощение от самой хозяйки Стужи. Любил бегать к Стылому озеру на рыбалку. Озеро не замерзало целиком, особенно в местах с сильным течением, поэтому бабка строго-настрого запрещала приближаться к нему зимой. Но Льен все равно ходил — тайно, предупредив Роанну. Сестра его выгораживала, хотя и скрепя сердцем. Она же хранила у себя в комнате его рыболовный ящик с крючками, блеснами и мормышками.

Сильно похолодало. Неглубокая речка точно замерзла. Льен помнил уговор — встречаемся на рассвете, как только встанет лед.

Мешок, неприятно бухавший по спине, мешал идти, вытаскивать ноги из сугробов становилось все тяжелее — за ночь намело порядком. Зато с мешком идти оказалось не холодно — старая куртка все же треснула, порвалась в районе лопаток. Зашивать было некогда. Рон обещала, что обязательно купит ему новую куртку. С первого же жалования, заработанного у господина Карпентера. Льен досадовал, ведь сестре приходится работать, чтобы прокормить и одеть их обоих. Он бы и сам пошел помогать, тем более к мастеру, только кто ж его возьмет?

Дойдя до речки, на берегу которой в конце лета они дрались с Варгом не на жизнь, а на смерть, Льен скинул мешок в снег, перевел дух. А если он не придет сегодня? А если он приходил вчера, решив, что река уже застыла? Или вообще передумал…

Тишина.

Деревья пригнулись под тяжестью снега, облепившего каждую веточку. Пушистое покрывало полностью скрыло реку, и только ровная искрящаяся под взошедшим солнцем поверхность выдавала, что здесь когда-то была вода.

С дерева на дерево, сбив снег, испуганно перепрыгнула белка. Редкий гость! В Проклятый лес почти не забредали животные.

Льен сел на мешок. От нечего делать принялся складывать и вычитать в уме. До ста. Роанна велела упражняться, если он хочет когда-нибудь снова пойти в школу.

Прошел, кажется, час. В деревне сказали бы — сгорела свеча. Дурацкое выражение! Льен не захотел говорить, как местные. Время — это часы и минуты. И никаких свечей! А какие часы были в бабкиной лаборатории… В деревянном корпусе, пропитанном льняным маслом, с позолоченными стрелками на огромном циферблате под стеклом, с медным маятником…

Льен пнул подвернувшуюся под ногу шишку. Сколько ему еще ждать?

Время шло; от сидения становилось холодно. Льен уже и на одной ноге попрыгал, чтобы согреться, и по приседал.

Нет, не придет…

Нужно уходить, пока совсем не околел. Он подхватил мешок, сунул руки в заплечные лямки. И услышал треск по ту сторону реки. Развернулся. Голые ветки елок закачались, отряхиваясь от налипшего снега, словно по лесу пробирался медведь-шатун. В гулкой тишине послышались сдавленные ругательства — кто-то помянул Засуху.

Ну, наконец-то!

Вскоре показался и сам Варг. Прихрамывая, подошел к краю замерзшей реки. Раскрасневшееся лицо, обветренные губы, черные, как перья ворона, волосы, торчащие из-под шапки в разные стороны. И когда только успел на ту сторону перебраться?

— Эй, мелкий, давай сюда!

Вечно командует. Разве Льен должен это терпеть?

Он покосился на гладкую, чистую, белую-белую, так, что слепило глаза, поверхность реки.

— А застыла ли? Вдруг проломится?

Варг сплюнул в снег.

— Струсил, так и скажи!

— А чего сразу я? — набычился Льен. — Сам иди!

— Тайник на этой стороне, придурок! Проваливай, если раздумал. Я со слабаками не вожусь.

Это Льен-то слабак?

Осторожно, медленно он поставил ногу в снежное покрывало. И тут же провалился по колено. Но под ногой почувствовал твердую поверхность. Лед. Можно идти.

Льен пошел смелее, высоко поднимая ноги. Речушка узкая, переходить на тот берег не долго, но без тропинки уж больно сложно. Когда он добрался до Варга, спина под мешком стала мокрой.

— Думал, не придешь, уже уходить собрался, — Льен сбросил мешок, оттер снегом лицо, набрал в рот — самое то, когда пить хочется.

— И уходил бы. Подумаешь! Я тебя с собой не звал, сам напросился.

Это правда. Напросился. Осмелел? Видимо так.

— Знаю. Ладно, Варг, не кипятись. Ну, чего ты взъелся? Я с тобой только до порта дойду, в каком, говоришь, он городе?

— Сизый плес.

Варг, меж тем, деловито развязал горловину мешка, принялся перебирать содержимое.

— Всего четыре дня пути. И столько же обратно, — рассуждал Льен.

— Думаешь, купят? — Варг выудил из рюкзака ту самую потрепанную книгу.

Льен уверенно кивнул.

— Купят, я знаю толк в книгах, бабка научила. За такую дадут три золотых тори, не меньше. А у меня еще два припрятаны. Рон не знает, я берег, не говорил ей. Я только куплю платок и обратно.

Легкий и теплый, такой же, как у бабки. Фирбийские платки продавали в крупном портовом городе, Льен это точно знал. Настоящие, не то, что эти подделки в Гвиде. Он хотел сделать Роанне подарок. И пусть Варг собирается в свое приключение не скоро… Говорит, когда снег сойдет. И Льен знал причину. Варг сбежал бы немедля, как собирался еще в начале осени, если бы не нога. Не сможет он идти долго по сугробам.

И пусть. Льен подождет.

— А хватится тебя сестра? — прищурился Варг.

— Я ей записку напишу, она не будет волноваться.

— Да ладно, не будет, — Варг фыркнул, присвистнул, вытянув из мешка носки в красную и белую полоску. — С ума сходить будет, вот что. Как Ачи, когда Лия пропадает. Обо мне бы так кто переживал. Я уйду — никто и не вспомнит.

Льен опустился рядом на корточки, попытался заглянуть Варгу в лицо, которое тот упорно прятал, разглядывая содержимое мешка.

— Неправда. Господин Карпентер тебя любит. Просто… просто…

— Что — просто?

— Просто не умеет этого показать. Но он хороший, твой брат, я знаю.

Носки полетели обратно в недра мешка. Варг поднял, наконец, колючий взгляд, уставился на Льена, язвительно проговорил:

— Да? Он бы не заставлял меня делать то, что мне не нравится, если бы был такой хороший, как ты говоришь. А я не хочу быть столяром. Ясно? Не хочу и точка.

В Засуху его мнение! Мое место в море, на корабле. И я все равно сбегу, понял?!

— Понял я, понял, чего кричать-то, — пробурчал Льен, поднимаясь и отряхивая с колен снег. — Пошли уже.

Разлапистые елки мешали пробираться по лесу, норовили уколоть за щеку, стряхивали снег за шиворот. Варг шел впереди и хромал все сильнее. А ведь всего-то прошел от дома до речки. Правда по сугробам и с его ногой… Рон говорила, что хромота может остаться, если Варг не будет беречь ногу. Но разве он послушается? Упрямый, совсем как их бабка…

Через некоторое время Варг выдохся окончательно и остановился.

— Привал, — коротко бросил он, тяжело опускаясь на поваленный ствол.

Льен сбросил мешок и повел плечами — через дырку в куртке проник стылый

воздух, приятно охлаждая липкую от пота спину. Рон бы это точно не понравилось: запросто можно спину застудить.

— Далеко еще?

— Не очень, — Варг поморщился, потирая ногу повыше колена. — Сейчас пойдем, погоди огарок.

Льен фыркнул — огарок! Поинтересовался:

— Как там Рон, не тяжело ей работать у господина Карпентера?

— Будто сам не спрашивал!

— Спрашивал, конечно. Легко, говорит, но я-то знаю — будет трудно — ни за что не признается!

— Ачи девчонок сильно работать не заставляет, — Варг усмехнулся, — он их любит. Знаешь, как они за ним бегают в столице? Во! Я видел, когда он меня с собой брал. Так и вьются, точно осы вокруг варенья. И чего, спрашивается, Ачи в деревню переехал? Сидел бы себе городе, забот 6ы не знали…

Льен снял рукавицы — жарко. Украдкой взглянул на Варга — правда не понимает?

— Из-за вас, — тихо ответил он. — Помочь хотел после смерти отца.

Варг медленно поднялся.

— Помочь? Чушь какая. Не верю я в его заботу. Разве, только Лия рада… А за Роанну не переживай, — внезапно сменил он тему, — ей совсем не плохо в мастерской. Подмести стружки, поднести инструмент, вытереть пыль. И накормят, и напоят, и привезут-отвезут. И Ирма рядом — есть с кем поболтать.

И правда — с тех пор, как намело огромные сугробы, господин Карпентер неизменно отправлял Кир-шу заехать с утра за сестрой. А какие лепешки пек старый слуга! Роанна приносила попробовать. А вечером и ее, и Ирму Кир-ша развозил по домам. Чудесная работа, что ни говори!

Варг снова пошел вперед. Замолчал, будто что-то обдумывал. И Льен не стал разговаривать, прислушиваясь к скрипу снега под ногами, шумное дыхание и частое шмыганье носами то одного, то другого.

Вскоре они подошли к поваленному сухому дереву с черными обугленными корнями.

— Снова привал?

— Пришли, — Варг привалился к стволу, переводя дыхание.

— И где же тайник?

— Вон, под корнями.

Нагнувшись, Льен разгреб снег возле земли, надавил и неожиданно провалился вперед по самые плечи.

— Ай! — воскликнул он. — Тут нора!

— А чего ты хотел? Пещеру чудес посреди леса?

Грузно осев в снег перед корнями, Варг принялся осторожно расчищать яму. Она оказалась глубокая, внутри пахло сырой землей и плесенью.

Льен кинулся помогать, но через несколько минут задумался, отряхнул влажные рукавицы друг о дружку.

— Слушай, Варг, а если это чья-то нора? Вдруг зверь какой заявится…

— Ты дурак? Какие тут звери?

— Я видел белку.

— Бывает. Забредают из соседнего леса. Только здесь ни орехов, ни грибов не водится. Нет запасов, значит, и белки не приживутся.

Наклонившись, Варг нырнул в нору и вытянул… рыболовный ящик Льена!

Льен тихо ойкнул.

— Неделю назад приволок, еще до снега, — скупо объяснил Варг. — Сказал Ачи, что нашел ящик в лесу — похоже, кто-то бросил, и что хочу брать его с собой на рыбалку. Он и починил. Теперь есть, где самые нужные вещички хранить — не отсыреют, ящик плотный, а в норе тепло.

Если Льен и хотел возразить — мол, мой ящик, отдавай назад, то не стал. Какая теперь разница? А насчет вещей Варг прав — в ящике надежнее будет.

Перетряхнув мешок, они сложили в ящик книгу бродяги, огниво, бумагу. Варг ругался — бумага-то им зачем? Но Льен упорно не хотел расставаться со стопкой листов, настаивая, что пригодятся. Еще они сложили в ящик мешочек соли, мыло и чай в жестяной коробке — душистый, летний, из тех букетов, что составляла Роанна.

Остальные вещи, среди которых были запасные штаны, рубашка и моток веревки они оставили в мешке, потуже завязав горловину. Затащили ящик с мешком в нору, снова засыпали снегом.

— Свои вещи принесу позже, — заявил Варг.

До реки они шли молча. Выйдя на берег, представлявший сейчас огромный сугроб, Варг не выдержал:

— Что ты все молчишь и молчишь, как воды в рот набрал! Бесит!

Льен, шедший сзади, усмехнулся.

— Я до четырех лет вообще не разговаривал.

— Врешь!

Варг немного замедлил шаг и подвинулся, чтобы Льен пошел рядом.

— Не вру. Больно надо!

— Как же ты научился говорить?

— Однажды Рон сильно заболела, простыла, кажется. Бабка тогда чуть с ума не сошла. Ее саму недавно осмотрел дознаватель, а они все силу ведьмы забирают, когда осматривают. Так что лечить колдовством бабка не смогла, а лекарства, бабкой же приготовленные, Рон не помогали. Я тогда сутками не отходил от ее постели. А когда сестра очнулась от бреда и жара, сказал, чтобы она не умирала. Просто сказал. Как позже объяснила бабка, я умел говорить, просто не мог, потому что мой отец… он…

— Что, твой отец? Он жив?

— Скорее всего, да. Правда, мы давно его уже не видели. Он… он любил выпить и бил меня, когда я был маленький. Но я плохо это помню. Да и его плохо помню, если честно.

Варг фыркнул.

— Подумаешь! Били его. Мой отец меня тоже частенько поколачивал.

— И не удивительно — было за что!

Льен испугался слов, сорвавшихся с языка. Да что с ним такое сегодня? Сейчас Варг рассвирепеет и…

Как в воду глядел. Варг, шагнув к Льену, схватил его за плечо куртки. Куртка треснула.

— Мелкий засранец! Не получал давно?

Льен, внезапно, рассвирепел тоже. Что этот Варг о себе возомнил? Провалялся у них в доме почти всю осень, Рон сутками из-за него не спала! И где благодарность? А отец его поколачивал точно за дело — разве мог такой, как Варг, оставаться безнаказанным? За все то, что делал?

И Льен со всей яростью тоже вцепился в Варга. Куртка снова предательски затрещала, еще немного и рукав оторвется! А вот у Варга куртка новая, добротная. Ничего, сейчас Льен это исправит!

Они сцепились и рухнули в снег, катаясь по нему, и мутузя друг друга кулаками.

Совсем как тогда, в начале осени, промелькнуло в голове у Льена.

Промелькнуло — и померкло, потому что мгновенно стало больно и горячо — по губе к подбородку протекла влажная дорожка. Похоже, Варг ему нос расквасил! Зараза!

Окрепнув за осень и успев отвыкнуть от стычек с самым задиристым мальчишкой в деревне, Льен с новой силой кинулся на Варга. Ловко выкрутил руку и, прижав к земле, врезал в ухо, пнул ногой. Варг зашипел, поминая Засуху. Льен запоздало сообразил, что попал, кажется, по переломанной ноге.

Льену стало стыдно. Он разжал руки, отступил. Встал, все еще не веря, что ему удалось победить Варга. Самого Варга! Ну да, много ли чести в победе, когда противник почти калека и еще не оправился от болезни.

Варг все еще лежал на земле; снег вокруг окрасился багрянцем. Это из носа Льена, хотя и Варгу досталось — рассечена скула, разбита губа.

— Придурок, — сплюнул Варг кровавую слюну. — Как теперь… Засуха! Смотри, Льен, что это?

Быстро-быстро земля под Варгом стала серой. Снег набух, обмяк, напитался водой. Варг лишь беспомощно водил рукой вокруг себя, силясь что-то понягь. Не успел. Послышался треск и Варг, судорожно вскрикнув, ушел под воду.

Река! Они дрались посередине реки! И лед еще не встал, как Льен и думал.

Времени не было. Лед быстро пошел трещиной и хрустнул под ногами Льена, застывшего, скрючившегося, словно черный пенек по ту сторону леса. Мгновение — и он сам по шейку ухнул в воду. Ледяные щупальца тут же пробрались за воротник, заползли в сапоги, проникли в дыру на спине и рукаве.

Вода Пречистая, помоги!

Холод сковал легкие сталью. Не выдохнуть, не вдохнуть. Еще немного и его утянет на дно!

— Варг! — что было силы заорал Льен. Вопль, казалось, застрял в глотке, наружу вырвалось лишь натужное шипение. — Варг, Варг, ты где?

Намокшие сапоги тянуло вниз. Ну уж нет, дудки! Он не сдастся так просто. Нужные движения вспомнились сами, ведь он с мальчишками каждое лето плескался в холодных водах Стылого озера, научился отменно плавать.

Но где же Варг? Засуха! Нужно нырять.

Набрав больше воздуха в раздираемые холодом легкие, Льен погрузился в темную воду.

Открыть глаза. Смотреть!

Сверху лежала корка льда. Солнце — ярким круглым бликом просвечивало едва-едва. И что-то темное словно застряло ближе к поверхности.

Льен подплыл ближе. Варг, раскинув руги, подпирал льдину снизу. Не увидел разлома, не смог выбраться, наглотавшись воды.

Воздух кончался. Легкие немилосердно жгло и Льену пришлось вынырнуть, чтобы сделать глоток.

Нырять. Еще раз. И еще. Толкать тяжелое, неподвижное тело Варга из под льдины. Наверх, к солнцу, к жизни, к Проклятому, леший его задери, лесу!

Получилось. Они выплыли. Осторожно поддерживая голову бывшего недруга, Льен огляделся вокруг. Подплыл к краю застывшей корки льда, схватился рукой — лед тут же обломился. Зарычав от досады, Льен попробовал еще раз. Лед треснул снова.

Бесполезно. И одному не вылезти, а еще Варг…

Сил не осталось. Мышцы вдруг стали деревянными, пальцы перестали гнуться. Еще чуть-чуть — и он выпустит воротник Варга, в который вцепился, как бродячий пес в кость. Страх отступил, стало вдруг совершенно безразлично, что будет дальше. Только бы перестать барахтаться, закрыть глаза, уйти на дно… Какой роскошный пир ожидает сомов, успел подумать Льен, прежде чем перед глазами разлилась чернота.

Но зрение тут же сфокусировалось снова, потому что руку пронзило болью.

Льен мог поклясться богиней Воды — кто-то немилосердно тянул его вверх. С трудом повернув голову, он различил лицо, нависшее над водой.

Человек… Неужели спасены?

Нечаянная радость придала сил, и Льен очнулся окончательно, ухватился за пальцы незнакомца одной рукой. Второй рукой — странное дело! — он продолжал сжимать воротник Варга.

— Давай его сюда! — послышался напевный голос. — Ближе, ближе подтащи, не достану! Да что мне самому за ним в воду прыгать?! Слышишь, что я говорю, мальчишка? Соберись!

Льен послушался голоса. И собрался. Чудом подтащил Варга к кромке льда.

Рука с белыми длинными пальцами схватила Варга за куртку и, как щенка за загривок, осторожно вытянула на лед.

— Теперь ты! Крепче хватайся!

Голос врезался в сознание, как мелодия, наигранная искусным музыкантом.

Этого голоса нельзя было ослушаться. Лишь он не давал Льену уйти за грань. Последнее неимоверное усилие — и он тоже оказался на льду рядом с Варгом. Повернул к нему голову, вгляделся: не нужно было изучать медицину, чтобы понять — Варг не дышал.

Человек не стал медлить. Повернул неподвижное тело Варга на бок, нажал на грудь. Снова перевернул на спину, начал ритмично сдавливать ребра, в перерывах зажимая Варгу нос и приникая губами ко рту.

Льен знал, что он делает. Роанна объясняла. Запустить сердце. Сердце Варга, мальчишки, вечно ищущего повод подраться…

— Засуха! — простонал незнакомец. — Что же вам дома-то не сидится? Вечно мне приходится всех спасать! Давай! — он с силой ударил Варга по груди. Льен подумал, что от такого удара можно и ребра переломать. — Давай же! Дыши, чтоб тебя!

Варг вздрогнул. Внутри его что-то заклокотало, он закашлялся. Их спаситель тут же перевернул его на бок, изо рта Варга пригоршнями начала выливаться вода.

— Ну, слава Воде, Салихмат Белой, Харуму, Триединым и всем богам, которых я знаю, — причудливо то ли вознес хвалу, то ли выругался незнакомец.

С третьей попытки у Льена получилось сесть. Варг сумел откашляться и открыл глаза.

Будет жить. Невероятно! Они выбрались. Смогли!

Все благодаря этому человеку. Да человеку ли? Льен, проморгавшись, уставился на их с Варгом спасителя.

Он был бледен. Не той бледностью, что возникает при опасных болезнях. Незнакомец выглядел… утонченно, Льен бы даже сказал — аристократично. Тонкий прямой нос, правильные полные губы, высокий лоб, наполовину скрытый пушистой шапкой. Светлые волосы выбивались из-под шапки и вились до плеч. Одежда добротная, богатая, сидит по фигуре — шили на заказ. Но самое главное — глаза.

Когда незнакомец взглянул на Льена, у того душа ушла в пятки. Холодные, голубые, как лед, глаза пробирали до костей, заглядывали в душу, пронзали сердце. Кто он такой? Иноземец? Маг? Бог?

— Пришел в себя? — спокойным грудным баритоном произнес тем временем «бог», обращаясь к Варгу и помогая ему сесть. — Вот и ладненько. Ну, где живете, ребятки? Давайте провожу. Мне все равно в деревню.

Схватив Варга под мышки, таинственный спаситель рывком поднял его на ноги. Но Варга повело, и он снова чуть не рухнул на лед. Льен подоспел вовремя, подставил плечо.

— Так, — проговорил незнакомец, теперь уже обращаясь к Льену и подхватывая Варга с другой стороны, — держи крепче и показывай дорогу.

Мокрая одежда схватилась морозом, замерзла, стала жесткой, неподвижной, тяжелой. Льена трясло от холода и пережитого волнения. Подумать только — чуть не утонули! И все из-за него, Варга. Какой обидчивый: чуть что — с кулаками. И зачем, спрашивается, Льен напросился идти с ним до порта? Как они дойдут? По дороге раз сто переругаются и передерутся. Только сейчас Льен понял, насколько это гиблая затея. На такого спутника полагаться нельзя. Нет уж, никуда он с Варгом не пойдет! Ничего, пусть Роанна останется без подарка. Жаль, конечно, но что поделать…

— Пошевеливайтесь, разбойники, — повысил голос их спаситель. — Вон как замерзли, а согреть вас здесь нечем. Только и надежа до дома быстрее добраться. Одного бы я дотащил мигом, — словно сам с собой принялся рассуждать он, — но двоих… Нет, не выйдет. Шире шаг!

Льену казалось — еще чуть-чуть и он упадет. Но благодаря понуканиям незнакомца, его настойчивости, то бодрому, то гневному, то упрашивающему тону, Льен шел и шел вперед, таща тяжело опирающегося на него Варга, пока не уткнулся в порог маленького охотничьего домика. Конечно, Льен привел их к себе домой. Не к Варгу же тащиться!

Ввалившись в дом, Льен вместе с Варгом рухнул на пол — сил не осталось. Незнакомец закрыл дверь, без лишних слов скрылся в кухне. Послышался скрежет открываемой заслонки печи. Дров хочет подбросить, догадался Льен. Хорошо бы угли еще тлели…

Рядом шумно копошился и стонал Варг.

— Есть дома кто из старших? — послышался голос с кухни.

— Нет, — встав на четвереньки и пытаясь стащить мокрую одежду, ответил Льен.

— Сестра на работе.

— Так, прекрасно, — бодро заявил спаситель, появившись в коридоре и оглядывая их сверху вниз. Картина, должно быть, удручающая. Что тут прекрасного? — Одежду снять и растереться полотенцем. Где у вас полотенца, сорванцы?

— Шкаф в спальне, — прохрипел Льен. Еле-еле стащил с себя куртку, окончательно оторвав рукав и все пуговицы, скинул сапоги, провозился со штанами. Потянулся к полотенцу, принесенному незнакомцем. Растирать кожу было мучительно и больно. Но Льен знал — необходимо. А после нужно закутаться в теплое. Не хватало только заболеть. Oxz и влетит им от Роанны за это приключение!

Льен покосился на Варга. Тот мычал, но снять с себя штаны так и не смог.

Помочь или пусть помучается?

Но их спаситель оказался жалостливее и нетерпеливее. Он аккуратно снял с Варга одежду и принялся растирать полотенцем, несмотря на то, что Варг шипел и временами поминал Засуху почище любого завсегдатая питейных заведений.

Все еще трясясь от холода, Льен прошел в комнату, стянул с кровати шерстяное одеяло, завернулся в него, как гусеница в кокон. Вскоре, к нему присоединился и Варг, закутанный в полотенце. Льен глазами показал на шкаф — ищи, мол, себе одеяло сам. И Варг нашел: старенькое, лоскутное и пестрое.

Они покосились друг на друга, но ничего не сказали. Расселись в разные углы кровати и сидели, пока в комнату не вошел незнакомец с двумя дымящимся кружками.

— Hy-c, давайте познакомимся, бездельники, — проговорил он почти ласково, протягивая им кружки. — Меня зовут Лиер. Вас?

Льен, во все глаза таращащийся на незнакомца, отозвался первым.

— Я — Льен.

— Варг, — буркнул Варг с неохотой.

— Значит так, Льен и Варг. Отчитывать вас за этот глупый поступок я не собираюсь. Да-да, я видел, как вы начали драться, и видел, как стали тонуть. Сами разбирайтесь. И так уже потратил на вас уйму времени. А теперь скажите мне вот что, ребятки. Говорят, в вашей деревне живет ведьма. Это правда?

У Льена больно кольнуло в животе. Сам того не желая, он взглянул на Варга и увидел, что и Варг уставился на него немигающим взглядом.

Неужели этот Лиер что-то знает про Роанну? Но ведь сестра не ведьма. У нее и бумага есть! Доктор Рин выдал, когда уезжал. Но тогда зачем здесь это человек? Зачем он их спас? Почему задает такие вопросы? И смотрит странно… Глаза у него такие… пронзительно-синие, колючие и холодные, как лед. Они притягивают, манят, засасывают в омут…

И Льен понял, что сейчас расскажет все. Про бабку. Про Роанну. Про их жизнь в деревне. Про драки с Варгом. Про то, почему сестру не любят и боятся. Зачем она работает на господина Карпентера…

— Моя сестра, Роанна…

— Сейчас на работе, — грубо оборвал Варг. И никакой ведьмы у нас в деревне нет, и не было. С чего вы это взяли, господин Лиер?

Их спаситель сморгнул, сощурил бездонные, словно Лучезарное море, глаза, перевел взгляд на Варга.

— Вот как? — насмешливо осведомился он. — Нет, говоришь? Или ты просто не хочешь рассказывать об этом? Что ты скрываешь, Варг?

— Не ваше дело! — огрызнулся он. — Почему я должен отвечать? Если вас так интересуют деревенские сплетни — сходите на рынок в Гвид. Торговки вам такого расскажут — заслушаетесь!

Почувствовав, что щеки стали красными и горячими, Льен стиснул их никак не желающими согреваться пальцами. Что несет этот Варг? Хам и грубиян, каким был, таким и остался. Ведь Лиер — добрый, великодушный и такой красивый! Он их спас! Ему обязательно, обязательно нужно все рассказать! И он сейчас…

— Но ведь моя сестра…

Ощутимый и больной тычок пальцами в ребра Льен почувствовал даже через одеяло.

— Заткнись, — зло прошипел Варг.

— Любопытно, любопытно, — Лиер сцепил в замок изящные длинные пальцы и с хрустом потянулся. — Значит, вы утверждаете, что в деревне нет ни ведьмы, ни целительницы, ни хотя бы травницы?

— Нет, — снова твердо отрезал Варг.

— Однако на кухне я приметил замечательные и главное, довольно редкие травы… Где вы их взяли?

Льен снова открыл рот, но упрямый мальчишка рядом снова его опередил.

— Да что вы говорите, господин? Сестра Льена такая простушка, она лоскутные одеяла шьет, вот, полюбуйтесь! — С этими словами Варг демонстративно потряс достаточно потрепанным одеялом, в которое был завернут. — Откуда ей взять редкие травы?

Простушка, значит? Льен потряс головой, окончательно стряхивая с себя дремотное оцепенение. Повернувшись к Варгу, схватил его за мокрые волосы.

— Повтори, что сказал, долговязый! Моя сестра — кто?

Если он скажет, Льен ударит его в ухо. Какая простушка? Какие одеяла? Что за чушь несет этот сумасшедший?

Но Варг молчал, а по комнате вдруг разлился мелодичный, как звон колокольчика, легкий, беззаботный, веселый смех.

Лиер смеялся взахлеб, иногда артистично хлопая себя ладонями по коленям.

— Ах, мальчишки, мальчишки, — от смеха на щеках у него появились симпатичные ямочки, и Льен снова прилип взглядом к его лицу, непроизвольно разжал кулаки:

Варг сумел извернуться и вытащить волосы из захвата. Утонченное, правильное, совершенное лицо. С него можно было бы писать картины, лепить скульптуры и барельефы. — Значит, снова драться? Давайте, только без меня. И учтите: если подожжете дом, вытаскивать не буду!

Драться Льену тут же расхотелось.

Их спаситель легко поднялся. В его движениях угадывалась такая легкость, пластика и гибкость, что на него хотелось смотреть с восхищением и замиранием в сердце, не отводя глаз, как на канатоходца в цирке.

Сейчас он уйдет и Льен его больше не увидиг. Стало жаль, в душе поселилась тоска такая тоска и уныние, что Льен отчаянно проговорил заплетающимся языком:

— С-спасибо вам.

Лиер, уже переступивший порог, остановился. Обернулся.

— Хоть один поблагодарил, — ледяные глаза смотрели с прищуром, изучающе и пытливо. Но на этот раз Льен не почувствовал высасывающей нутро грусти от этого взгляда. Просто глаза очень красивого, умного и смелого человека, не побоявшегося помочь двум попавшим в беду мальчишкам. — Я это ценю, мальчик. А тебя, — ледяной взгляд метнулся к Варгу, — я запомнил. Что же, всего хорошего, бездельники.

Глава 28. Цена

Гведолин проснулась от того, что внизу кто-то стучал. Глухо, но совершенно отчетливо. Размеренно и неторопливо.

Она запахнула полы шелкового сагарского халата. Сунула ноги в разношенные кожаные домашние туфли. Приоткрыла дверь, прислушалась. Кому, к Засухе, там не спится?

Спустилась на первый этаж, прислушалась снова. Нет, стучат не в дверь. Казалось, мерный звук доносится с кухни. Огар-ла? Ну, конечно. Кто же еще!

Картина на кухне, озаренной тусклым светом двух догорающих в канделябре свеч, предстала нелицеприятной: забрызганный кровью пол, бурые разводы на столе, пятна на стенах. И разномастные разделочные инструменты, небрежно разбросанные по столу. Чего только стоила одна коллекция ножей! Помниться, Огар-ла

рассказывал, как собирал ее чуть ли по всему свету.

Сам хозяин инструмента обнаружился на полу. Вооружившись отбивным молотком, он методично стучал по обернутому тряпицей куску мяса, которому в будущем, видимо, суждено было стать отбивной.

Но возмутило Гведолин вовсе не ночное рвение ее повара к работе. Он делал это на полу! Прямо на выложенном плиткой полу, который она заказывала из самого Лимна! Мозаичные узоры, изображенные на каждом керамическом кусочке, и в точности копировавшие стиль дворца Заранагад в Ароне — оазиса лимнской культуры, мировой арены кулачных боев, колыбели поэтов-сказителей и прославленных ремесленных мастеров, — были заляпаны кровью и осквернены требухой.

— Оги!

От гневного окрика едва не потух один из фитилей уже давно захлебывающейся воском свечи.

Фигура на полу даже не дрогнула.

— Не спится, Гвен? — произнес спокойный голос. Повар разогнулся, отложил молоток. — Из-за тебя чуть по пальцу не попал, вместо мяса. Кстати, недавно большой начисто срезал — так нож заточил, что ух! Палец, кажется, в суп упал. Я и не стал его доставать. — Он пошевелил всеми десятью совершенно целыми пальцами на руках. Подмигнул Гведолин: — Удобно, да?

— Что? — Она нервно шевельнула бровью — огонь в потухшем камине взметнулся вверх, выпрыгивая из решетки, словно в очаг плеснули масла. Свечи, ровные и целые, стоявшие в изящном настенном подсвечнике, вспыхнули все разом. — Что ты мне тут зубы заговариваешь? Полюбуйся, во что пол превратил! А если трещины пойдут? А это что такое? — Она уставилась на голову, оскалившуюся из угла гнилыми зубами, с ушами и пятачком. — Свинья? Кто разрешил разделывать свинью в моей кухне? Ночью! Оги, Засуха побери, я тебя спрашиваю!

— Ну чего ты орешь? — Огар-ла в переднике с бурыми разводами любовно поднял с пола кусок мяса в тряпочке. — В сарае сейчас холодно, не люблю там возиться. Все ототру, клянусь. Зато какая отбивная будет завтра на обед, ммм! Пальчики оближешь!

Гведолин, насупившись, молчала, пытаясь успокоиться и унять огонь, того и гляди норовивший выскочить из-за решетки.

— Хватит дуться, Гвен. Ну что ты в самом деле?

Она тряхнула головой — пламя уменьшилось вдвое. Перевела грозный взгляд на повара.

— Когда тебя смущал холод? Я прекрасно осведомлена о твоей регенерации, так что забудь про отрезанные пальцы. Ты знаешь, я чувствую, когда врут, так что хватит пороть чушь!

Схватив со стола полотенце, Огар-ла принялся оттирать пальцы, бурча:

— Ладно, ладно, раскусила. На самом деле я не пошел в сарай потому, что там постоянно крутится этот твой любимчик, Кален.

— Я не завожу любимчиков, ты это знаешь, — холодно отчеканила Гведолин.

— Хорошо. Назовем вещи своими именами. Он — оборотень.

Она вздохнула.

— Скажи мне то, чего я не знаю.

— Ты знала? — бросив полотенце на пол, взвился Огал-ла. — А меня могла предупредить? Я вот только неделю назад это понял, и всю эту неделю прятался по ночам, чтобы этот щенок, разгуливающий в чем мать родила, меня не вычислил. Знала она! Надо было раньше с тобой поговорить, тогда я бы так не нервничал.

— Я догадывалась. Но узнала наверняка ничуть не раньше тебя. Но все-таки извини, Оги, — краешками губ чуть улыбнулась Гведолин, — я и представить не могла, что ты обладаешь столь тонкой душевной организацией.

— Да! — рявкнул он. — Моя тонкая организация самая душевная в мире!

Они уставились друг на друга и тут же непринужденно рассмеялись.

— Слушай, Гвен, — снимая передник, сказал Огар-ла. — С годами у тебя сложилась совершенно дурацкая привычка тащить в дом всякую гадость. Не перебивай, — махнул он рукой, видя, что Гведолин собирается возразить. — В принципе, я не против, особенно в свете того, что ты разрешаешь здесь жить и мне. Но как бы объяснить… мы с оборотнями не очень-то ладим вместе. То есть, совершенно не ладим, если честно.

— Значит, придется поладить.

— Да меня от него трясет! Он наглый маленький засранец, который вечно сует нос не в свое дело! Он путает травы и специи, задумавшись, роняет посуду, канючит, чтобы я дал ему самому приготовить плов, но Гвен, он даже морковку не может нарезать тонкой соломкой!

Гведолин фыркнула.

— Я, конечно, понимаю, что неумение шинковать морковь сильно понижает его статус в твоих глазах. Но Оги, он всего лишь мальчишка. Сколько ему — четырнадцать, пятнадцать? Он рано потерял отца — человека, а мать, которая бы оборотнем, похоже, убили дознаватели. Он полукровка, его ничему не учили, ничего не объяснили. Да он даже оборота не помнит!

— Не помнит? — усомнился Огар-ла. — Это скверно. Так не должно быть.

Он подошел к буфету, раскрыл створки, вытащил граненый стакан.

— Вот именно, не должно. Поэтому я решила пока ничего ему не говорить.

— И позволить ему и дальше разгуливать по ночам? Ну уж нет, ночь — моя прерогатива. Да я даже курицу не могу спокойно убить!

— Успокойся. Не будет он разгуливать. Я купила лунный камень. И заставила Калена его носить.

— Лунный… камень? А что, это мысль. Да ты гений, Гвен! Если камень не подделка, щенок не сможет спонтанно оборачиваться. Конечно, это не панацея, но в его случае, думаю, поможет.

Гведолин довольно улыбнулась.

— Нет, подделку мне шив Абдель продать бы побоялся.

От влажного куска мяса в огромной миске натекла бордовая лужа. Осторожно придерживая вырезку, чтобы не шлепнулась на стол, повар перелил жидкость в граненый стакан — получилось чуть больше половины. Подняв стакан, он полюбовался на содержимое в пламени свечи. Глаза его при этом хищно сверкнули, багряный оттенок затопил радужку.

— Твое здоровье, Гвен, — провозгласил он, отсалютовав ей стаканом.

И залпом опрокинул в себя его содержимое.

Новости

Поменяла название глав — Глава 26 — "Перепутье", глава 28 — "Цена". И мы все еще продолжаем следить только за Гвен.

***

Она услышала шум, раздраженные голоса, нарочито громкий смех. Очень хотелось пить, поэтому пришлось вылезти из теплого одеяла, свесить босые ноги на холодный пол — камин уже остыл.

В кувшине, слава Воде, еще оставался вчерашний напиток — терпкий, бурый, с плавающими на дне стрельчатыми тонкими листочками. Гведолин слила остатки в чашку, стараясь, чтобы листья остались в кувшине. И в холодном виде напиток оказался приятным на вкус, отлично утоляющим жажду и сейчас, когда настоялся, невероятно бодрящим.

Терри в комнате не было. Спать мгновенно расхотелось. Гведолин умылась водой из кувшина на подоконнике, нашла свое платье, аккуратно развешенное на стуле и почти сухое. Оделась, зашнуровала ботинки и выскользнула за дверь.

Комната, расположенная на втором этаже, выходила на небольшой пролет, напоминающий балкон, огороженный перилами с толстыми балясинами. Тихонько подойдя к краю, Гведолин обнаружила, что с балкона можно прекрасно обозреть всю залу трактира. Стоящего на балконе человека не увидели бы до тех пор, пока какому-нибудь пьяному гостю не вздумалось бы поднять голову к потолочным балкам.

Смех, как и предполагала Гведолин, шел из зала. Несколько столиков оказались сдвинуты. За ними шумно галдели те самые мужчины, напомнившие ей отпетых головорезов. Девицы по-прежнему восседали у них на коленях, жеманясь и хихикая по пустякам. Одна фигура среди шумного сборища показалась ей знакомой. Гведолин присмотрелась и вспыхнула.

Терри.

В одной руке он держал низкий стакан с охряным напитком, другой обнимал девицу, недвусмысленно жавшуюся к нему.

В компании играли в шад-на-дэн. Сейчас Гведолин живо вспомнила название игры, хотя обычно и с третьего раза не могла произнести его правильно. Красные и белые фигурки на деревянной доске в красную и белую клетку. Две армии, два противника. Терри учил ее играть… Но она, хорошо запомнившая правила, так и не смогла понять, как правильно разрабатывать стратегию и ловко менять тактику. Она научилась, но играла посредственно и никогда не выигрывала у Терри. А он никогда ей не поддавался.

За столом друг напротив друга сидели два игрока, остальные оказались в роли рьяных наблюдателей и отчаянных советчиков. Мужчина с длинным кривым носом смешно хмурил, когда делал неверный ход. Его противник — худой сагарец, порой думал слишком напряженно и застывал, как мраморное изваяние Салихмат Белой.

Партия, похоже, подходила к концу. Кривоносый в порыве азарта и явно проигрывая, распихал всех девок со своей лавки. Они пышногрудой стайкой переметнулись на сторону к более удачливому противнику, туда же, где сидел Терри, и теперь Гведолин почти не удавалось разглядеть его льняные жесткие вихры.

Надо вернуться в комнату. Терри прекрасно знает, что делает. Пусть сидит. Пусть смотрит. Пусть развлекается. Что ей за дело? Ведь он ей не муж.

Нет, не муж. Гведолин решительно встала. Откинула незаплетенные волосы назад. И почему-то стала спускаться вниз по ступенькам.

Позже она чрезмерно удивлялась самой себе — зачем она туда пошла? Вот она пересекает полутемную залу, вот подходит к сдвинутым столам и останавливается немного в стороне в нерешительности. Зато теперь слышно, что они говорят.

— Эх, малой, а ты че не ставишь? — едко осведомился у Терри кривоносый, к тому времени уже проигравшийся и с тоской взирающий на то, как сагарец сгребает его серебрушки — играли на деньги.

— Поставлю, — уклончиво ответил тот. — Когда сам буду играть.

Кривоносый заржал:

— Слышь, Густаво, парень говорит, играть умеет.

— Я не глухой, Хинн, сам слышал, — Густаво любовно оглаживал пальцами только что приобретенные монеты. — Чо, сыграешь, пацан, с победителем? Деньжата-то у тебя водятся?

— Найдутся, — спокойно отозвался Терри. Полез за пазуху, вытащил из недр просторной рубахи очень знакомый Гведолин мешочек. Высыпал его содержимое на стол.

Девицызаохали. Мужики скептически покачали головами.

— Ставлю все, — отрезал Терри их сомнения, кивнув на рассыпавшиеся по засаленному дереву золотые тори.

Кривоносый Хинн аж затрясся от нетерпения, потянул худые длинные пальцы к деньгам, за что Густаво треснул его по руке.

— Ты свое проиграл, идиот, нечего руки тянуть, куда не следует. Тебя как зовут, парень?

— Терри.

— Ты уверен, Терри, что хочешь поставить все?

— Более чем.

Густаво пощипали чисто выбритый подбородок. Хмыкнул:

— Тогда ты или дурак, каких много, или мастер, каких мало.

— Вот и посмотрим, — спокойно ответил Терри, разворачивая к себе доску и расставляя красные фигуры по местам.

Застывшую Гведолин, наконец, заметил мужик с бородой и улыбнулся, обнажив желтые зубы с зияющей дыркой на месте одного переднего. Он похлопал по скамье, подманивая Гведолин и очевидно решив, что и она относится к милым девицам легкого поведения.

А Гведолин, наконец, сообразила, на что собирался играть Терри. Этот мешочек они получили от родителей Бри. Деньги, отданные от чистого сердца. Возможно, Терри и отложил про запас несколько монет, но если он сейчас проиграет их все…

Нет, этого никак нельзя допустить.

Гведолин решительно шагнула вперед.

— Терри, — позвала она, удивившись, как звонко прозвучал ее голос в шумной толпе. — Можно тебя?

Он вздрогнул. Не ожидал увидеть ее в такой час? Или за таким занятием? Аккуратно отодвинув в сторону жавшуюся к нему девицу, Терри поднялся, пообещал, что сейчас вернется и под тихий свист и откровенное возмущение мужиков, что все беды от баб, вылез из-за стола.

— Ты почему не спишь, Гвен? — он оттеснил ее к противоположной стенке, чтобы никто не подслушал их разговор. — Возвращайся, я скоро приду.

Гведолин лишь вздохнула. Сложила руки в замок на груди. Выше подняла нос.

— Ты играешь на деньги?

— Играю, — не стал отрицать он очевидное.

— На деньги, которые ты взял за лечение девочки, хотя я просила тебя этого не делать?

— Ну да. И что?

— Так нельзя, Терри.

Он недоуменно уставился на нее. Надул губы, фыркнул и рассмеялся.

— Да ради Воды, Гвен! Будешь мне нравоучения читать? Иди спать.

— Нет, — резко возразила она. — Это наши деньги, я не позволю, чтобы ты их проиграл, и мы снова остались без единого тори.

Нам нужно добраться до Крыменя, сам говорил. А ты что устраиваешь? Нужно держаться в тени, не высовываться, не привлекать внимания. А если кто-нибудь из этих забулдыг уже знает, что нас ищут?

— Брось, городишко маленький, стоит на отшибе, кому мы здесь нужны?

— А деньги? Ты проиграешь!

Терри расхохотался.

— Я? Ох, хорошо же ты меня ценишь, нечего сказать, раз такого невысокого обо мне мнения. Да меня с десяти лет никто в шад-на-дэн не обыгрывал. Ни деревенские, ни городские. Год назад я обыграл самого профессора Вилкэ — нашего ректора в академии. А уж он-то считался заядлым игроком и заслуженным мастером. Я не проиграю, Гвен. Никогда. Верь мне. Я лишь хочу умножить наше состояние.

— Но не таким же способом… Это… не честно!

— Да? А каким? Какой способ для тебя самый правильный, самый честный?

Мужики за столом уже давно перебрасывались бранью, в основном, в адрес

Гведолин, что «какая-то девка посмела отрывать достойного мужа от увеселительной игры». В адрес Терри сыпались фразы, типа: «нечего с ней разговаривать, пусть катиться к Засухе» и «вот же вредные бабы — не женись, Дирк, будешь всю жизнь ходить с хомутом на шее». И так далее и в том же духе.

— Хочешь сейчас это обсудить? — хмуро поинтересовалась Гведолин, косясь на шумную компанию.

— Непременно. Ну, так какой?

— Работать. Нужно просто работать и получать за это вознаграждение.

Брови Терри сошлись на переносице.

— Ясно. Значит труд ума для тебя — не работа?

— Я не это хотела сказать. Просто…

— Эй, парень! — рявкнул Густаво. — Как там тебя, Терри! Бросай ты эту бабу, чего с ней церемониться? Ночь еще длинная — наверстаешь! — в этом месте они все загоготали. — Моим ребяткам не терпится посмотреть на самую дорогую партию за мою игральную карьеру! А еще на то, как я за семь ходов положу твою армию на обе лопатки и сорву весь куш!

— Это мы еще посмотрим, — выкрикнул, повернувшись к нему, Терри. Сказал тише уже Гведолин: — Иди спать. Позже поговорим.

Резко, не дожидаясь ее ответа, он развернулся на каблуках и направился к столам, бравируя на ходу:

— Густаво! Грязный ты интриган и бабник! Твоя армия будет разбита за пять ходов. Не больше, слышишь. За пять!

Оставаться дальше не было смысла. Гведолин знала — Терри не понравиться, что она смотрит на игру. Да ей и не хотелось. Не то, чтобы она не верила в него. Верила. И в его выдающиеся способности, неординарный ум, великолепную память. Недаром он закончил академию досрочно. Ведь это не каждый может, верно? Но сейчас ей было не по себе. Деньги, компания, пиво, сальные девчонки… Все смешалось и вызывало отвращение.

Засуха с тобой, Терри. Делай, что хочешь.

Дойдя до лестницы наверх, Гведолин уже поставила ногу на первую ступеньку. Затем передумала, развернулась и направилась к выходу из трактира. Выскользнула наружу, тихонько прикрыв за собой дверь.

Снаружи ее встретила вечерняя прохлада, резко контрастировавшая с солнечной и теплой дневной погодой. Было темно; кто-то забыл на веранде масляный фонарь, о который теперь настойчиво билась мошкара, прилипая к горячему стеклу. Видимо, этот кто-то сейчас по-простому мочился за углом, насвистывая незамысловатую мелодию — Гведолин видела темный силуэт, замерший в соответствующей позе.

Мужчина, сделав свои дела, пьяно шатаясь, поднялся на веранду трактира, подцепил за толстое кольцо фонарь и, проходя мимо Гведолин, игриво шлепнул ее по заду.

Она ожидала нечто подобное — в работном доме парни спьяну не стеснялись выражать свои чувства, демонстрируя и более развязанные манеры, за что порой, если застукает надзирательница, получали десять плетей. Ожидала, но все равно не успела увернуться. Сейчас, когда Гведолин оказалась расстроенной и обиженной, даже чувства были обострены до предела.

И она инстинктивно потянулась к огню, который бился о стенки фонаря, расплавляя мошек по стеклу. Гведолин сжала до хруста пальцы — миг, и стекло треснуло, осыпавшись осколками на веранду, едва мужчина успел повернуть дверную ручку. От неожиданности он отпустил фонарь — тот упал с громким стуком, огонь внутри вспыхнул и погас. Мужчина грязно выругался.

Гведолин же улыбнулась про себя. Вот, значит, как это работает — стоит лишь подумать. Но мужчина, конечно, ничего не понял — отделался легким испугом. Трескается стекло у фонарей. Бывает. Откуда ему знать, что это она, Гведолин, посодействовала? И теперь удовлетворенная мелкой шалостью, думает, что так ему и надо — не будет шлепать по заднице кого попало. Она ему не девица легкого поведения.

Торопливо сбежав с веранды, чтобы мужчина не вернулся и не прицепился к ней вновь, Гведолин, стараясь обходить чавкающую грязь под ногами, быстро пошла к невысокому зданию, белевшему на фоне леса покатой крышей. Подойдя ближе, она уткнулась в разбитые мраморные ступени, уже поросшие молодой зеленой травкой, ведущие к массивной деревянной двери с ручкой, покрывшейся зеленым налетом, но отполированной до блеска в середине. Возле двери стояла потрескавшаяся от времени каменная чаша, куда стекала вода с желоба, проходящего по крыше.

Храм Воды, поняла Гведолин. Маленький, старый, деревенский. Сейчас ночь, вряд ли в храме еще служат жрицы, правда, в одном из окон теплиться огонек одинокой свечки. Или показалось? Гведолин не считала себя набожной, хотя в работном доме их каждую субботу заставляли ходить на мессы. Но сейчас ей захотелось покоя и утешения. Захотелось зайти и помолиться.

Гведолин еще раз огляделась вокруг и только тогда поняла, что неправильно. Она видела. Видела в темноте. Ступени, траву, дорогу… Не так хорошо, как днем, но достаточно, чтобы понять — у нее с собой не было никакого освещения, а в такой глухой деревне, конечно же, никто не будет зажигать уличные фонари на ночь. Здесь не столица. И храмовые узкие стрельчатые окна были темны…

Она ведьма, чему же удивляться? Кто знает, какие способности она еще приобрела, помимо управления огнем? И интересно… можно ли ведьмам посещать храм?

Вздохнув, Гведолин заплела косу и оправила юбку. Нашла маленький глиняный стакан, зачерпнула в него воды из каменной чаши возле входа. Только после этого толкнула толстую дверь. Дверь открылась без скрипа.

В храме и впрямь еще кто-то был. Тонкая свеча догорала возле большого резного деревянного панно с изображением Богини у родника. Сухонькая старушка сидела на стуле прямо под панно и быстро вязала — на спицах мелькали свечные блики. Разве ей достаточно света в ее-то возрасте?

— Кто тут? — кашлянула она, насторожилась, опустила вязание на колени.

— Всего лишь раба богини Воды, просто путница, проездом в вашей деревне, помолиться хочу… — И, спохватившись, добавила: — Благословенна Вода Пречистая в источнике мудрости ее… и вы, достойная жрица этого храма.

— Благословенна, — проскрипела в ответ старушка. — Да толико не жрица же я, деточка.

— А кто же?

— Просто смотрительница. Живу тут, при храме. Свечки катаю…

Гведолин замялась на пороге.

— А можно мне… войти?

— Можно, можно, отчего ж нельзя? В любое время дня аль ночи храм открыт для страждущих. Входи, смелее. Водицы набрала?

— Набрала, бабушка. Я знаю, как нужно. Не в первый раз.

Старушка тут же умолкла, снова уткнувшись в свое вязание. А ведь она даже головы не повернула в ее сторону. Так и сидела в одной позе. Понятно, догадалась Гведолин. Она слепая. Потому и свет ей не нужен — руки, повинуясь многолетней привычке, сами знают работу. Даже петли смогут пересчитать наощупь. Гведолин знала это, как никто другой — сама могла прясть с закрытыми глазами. Того, что с таким трудом и кровью вдалбливали с детства, так просто не забудешь.

Она тряхнула головой, прогоняя остатки мыслей. Она в храме Воды, а о чем думает? Подошла к резному панно, зажмурилась. Пересказала коротко про себя все свои нехитрые, но такие нужные просьбы. Перелила воду из стаканчика в большую чашу перед ликом богини. В Мерне они ходили в большой храм, где вместо чаши плескался целый фонтан со статуей богини в центре — из кувшина девушки лилась вода, разбиваясь о лазурную плитку.

Старушка-свечница прошамкала что-то губами. Голова ее окончательно свесилась на грудь, пальцы со спицами перестали мелькать. Заснула.

Не прощаясь, чтобы ее не будить, Гведолин вышла из храма. Стылый весенний воздух, перемешанный с запахом коровьего навоза, ударил в лицо.

Куда теперь? Возвращаться в трактир не хотелось — если Терри уже доиграл, пусть поднимется в комнату и увидит, что ее нет. Будет ли он ее искать? Или просто ляжет спать?

Размышляя, она обогнула храм, за которым начинался лес. И замерла, ощутив рядом чужую недобрую волю.

Нужно бежать. Гведолин подобрала подол платья, но было поздно. Ее поймали сзади за локти, заломили руки за спину. Незнакомый парень со свежим шрамом через скулу, поднял ей подбородок холодными пальцами, заставил смотреть ему в глаза.

— Не жрица, нет?

— Не-а, — сквозь зубы сплюнул еще один, вышедший из-за спины первого, со шрамом. — У жриц волосы острижены. А у этой — коса.

— И не из этой деревни девка, — гаркнули сзади, — я тут всех наперечет знаю.

Первый парень поцокал языком.

— М-да… Была бы из этой — отпустили бы, а то проблем с соседями не оберешься. А ты приезжая, значит. Проездом?

— Что вам нужно? — срывающимся от бессилия голосом выговорила Гведолин.

— Да… ничего особенного, пустячок, — вставил второй парень.

— Ничего такого, что у тебя при себе сейчас нет, — загоготал тот, что ссади.

Гведолин поняла. Конечно, а что она ожидала? Что они попросят вылечить раненного друга? Дура. Прав Терри. Надо было оставаться в трактире.

Дернулась, но разве вырвешься? Держали крепко. И их трое. Но все равно нужно кричать, звать на помощь, сопротивляться.

Она закричала, но голос тут же оборвался, когда рот ей заткнули вонючей мокрой тряпкой. Ее чуть не стошнило от запаха зловоний, на глазах выступили слезы.

Парень со шрамом, ухмыляясь, схватил ее за косу, прижал к стене храма, задрал юбку.

Да ведь он сейчас… Нет, нельзя думать об этом. Нужно вырваться, бежать. Она ведь ведьма, а их все боятся. Разве она не сможет ничего придумать?

Ей нужен огонь. Огонь. Найти огонь. Зажмурившись, Гведолин мысленно представила пламя, потянулась к нему. Увидела, почувствовала — маленький одинокий огонек трепыхался в храме. Видимо, все еще догорала забытая кем-то и совершенно ненужная старушке свечка. Огонек радостно вспыхнул, отзываясь на ее призыв. Но ведь… если она попытается его раздуть, разжечь… огонь перекинется на старушкино вязание — ближе всего, хорошо горит. А дальше займется деревянное панно. Еще чуть-чуть, еще немного, огонь лишь ждет ее команды.

Можно?

Нельзя. Загорится храм. Разве способна она поджечь храм Воды? Единственный храм в деревне. У людей не останется места, чтобы молиться, а внутри дремлет ничего не подозревающая свечница…

И Гведолин отпустила огонь. Стиснула зубы на вонючей тряпке, мысленно приказала огоньку потухнуть — тот послушался и растаял, захлебнувшись воском свечи.

Раздались грязные и пошлые выкрики дружков того, который со шрамом. Невольно распахнув глаза, Гведолин увидела, как он спустил штаны. Придвинулся ближе, схватил ее за плечи. И тут она, подпустив ухмыляющуюся сволочь поближе, со всей силы ударила его коленом в пах — ноги-то ей никто не держал. Сальная улыбочка вмиг слетела с худого лица. Парень хватанул ртом воздух и согнулся пополам.

И почти сразу Гведолин получила оплеуху от второго — по лицу, наотмашь. Глаза тут же заволокло туманом, в голове загудело. На подбородок потекло что-то влажное, горячее, стало трудно дышать. Выплюнуть бы сейчас кляп… Нужно выплюнуть, иначе она просто задохнется.

— Вот ведь, кошка драная! — переведя дух, хрипло каркнул парень со шрамом. — Она твоя, Рис. Давай, позабавься с ней, как ты это умеешь.

— Просил же, не называть имена, придурок! — ощерился второй. — А это, чтобы ты меньше трепыхалась, красавица.

Он с силой ударил Гведолин кулаком в живот. Воздуха и так не хватало, но теперь он закончился окончательно. Такой удар чрезвычайно болезненный, особенно, когда не ожидаешь и мышцы живота расслаблены. Она помнила, Терри иногда учил ее, как защищаться…

Терри… Где он сейчас, когда так нужен?

Внезапно тот, кто держал сзади, отчего-то разжал руки, и Гведолин без поддержки рухнула в придорожную слякоть. Послышалась ругань, мерзкий противный хруст, надсадные хрипы… А затем она услышала крик, настолько пронзительный, что у нее заложило уши. К крику присоединилась отчаянная мольба, кто-то верещал «помогите», а потом голос захлебнулся булькающим стоном.

Жаль, она плохо видит. Что случилось? Может, напало животное из леса? Как знать, какие хищники тут водятся? Если это зверь, то и Гведолин осталось жить совсем немного.

И она ждала. Обреченно уткнувшись носом в грязь и не в силах вытолкать зловонную тряпку изо рта.

Ну же, давай, рви…

— Значит так, — произнес кто-то спокойным мелодичным баритоном, показавшимся музыкой среди криков, стонов и ругательств. — Если вы сейчас же не уберете отсюда свои тощие задницы, клянусь Засухой, я вам еще что-нибудь отрежу. Не такое важное, но не менее нужное, поверьте.

Стоны усилились. Кто-то прополз, шумно дыша, совсем рядом с Гведолин. Неужели пришлый человек прогнал зверя? Или убил?

Гведолин перестала что-либо понимать. Она задыхалась, теряя счет времени и, похоже, сознание.

Но окончательно провалиться в небытие не успела — кляп быстро вынули, и ее тут же стошнило. Выворачивало долго и мучительно. Зато в голове прояснилось, зрение начало понемногу восстанавливаться. В зубы ей стукнулся холодный металл фляжки, в горло полилась жидкость.

Яд? Нет, вода. Просто вода.

Она пила жадно, захлебываясь и давясь. Ладонь, облитая кожаной перчаткой — Гведолин чувствовала ее прохладу и мягкость, осторожно придержала ее за шею. Другая, когда она напилась, погладила ее ладонь.

— Испугалась? — произнес бархатный воркующий голос. — Вот ведь дурочка — гулять одной по ночам. Ну, не глупость ли?

Глупость. Самая что ни на есть глупая глупость. От этого голоса, полного заботы и участия, Гведолин сглотнула острый комок в горле. Но не удержалась и разрыдалась.

Руки в перчатках легли ей на плечи, потянули мягко и настойчиво. Нечаянный спаситель прижал ее к своей груди, гладил по спине и терпеливо ждал, пока она успокоится.

Когда острый приступ жалости к себе рассеялся, как вечерний туман над полем, Гведолин обнаружила, что почти сидит на коленях у незнакомого мужчины, прижимается к его рубашке, от которой пряно пахнет сандалом и табаком. И удивительное дело — рядом с этим незнакомцем она чувствует себя умиротворенно и расслабленно. Животный страх и отупение отступили, вернув ей способность думать.

И она подумала… это странно. Странно, ведь ее совершенно не пугает то, что она не слышит биения сердца под тонкой тканью рубашки своего спасителя.

Все-таки она отстранилась. Зрение вернулось полностью, сфокусировавшись на бледном лице державшего ее человека. Слишком бледном. Слишком утонченном. У него были светло-русые слегка вьющиеся волосы до плеч, тонкий прямой нос, плавно очерченные скулы, полные губы. Серые глаза разглядывали ее покровительственно, но не свысока. Человек казался едва ли старше Терри.

Гведолин смотрела на него как на божество. Прежде ей никогда не доводилось видеть лица, настолько совершенного в своей холодной красоте — завораживающего, притягивающего к себе.

Человек усмехнулся — видимо привык, что его разглядывают, забыв закрыть рот от изумления. А Гведолин живо представила, что видит он: девицу в заляпанном грязью платье, с растрепанной косой, покрасневшими глазами и распухшим носом.

— Ну-ка, кто тут у нас? — насмешливо осведомился человек, чуть прищурившись.

— Никак, ведьма? Вот так ночь — полна сюрпризов! Что же ты, ведьма, не защищаешь себя? Не знаешь, как это делается?

Сглотнув, Гведолин хрипло выдавила:

— Знаю, вернее, почти знаю. Просто там храм… огонь… а внутри старушка… и я не смогла…

— Понятно, — перебил он ее, — твоя стихия — огонь, но жечь все вокруг ты не захотела. Мило, очень мило. Ах, эти наивные юношеские идеалы! Жаль, что они так быстро ломаются.

Гведолин не совсем поняла, что он имел в виду, но не стала уточнять. Вместо этого спросила то, что занимало ее больше всего:

— Кажется, на нас напал какой-то зверь. Вы… убили его?

Незнакомец встал, выпрямился во весь рост, потянулся. Скрипнул зубами.

— Выродки, которые хотели тебя изнасиловать, вот настоящие звери.

— А они… вы их…

— Не убил. Ты же слышала, как они уползали? Ну? Да, я им отрезал кое-что. Чтобы больше не приставали к невинным девушками.

Гведолин представила себе это «кое-что». Промолвила с ужасом в голосе:

— Но ведь это… жестоко! И я вовсе не невинная. Уже нет.

— Жестоко? — неподдельно удивился незнакомец. — Пусть скажут спасибо, что я головы им не оторвал на месте! Что ты знаешь о жестокости? Ты слишком молода. Мир вовсе не такой, каким кажется, девочка.

Девочка? Да у него самого едва борода пробилась!

— И я знаю, что ты не невинна, — невозмутимо констатировал он. — Чувствую. Недавно ведьмой стала, да? Я ведь говорил не про физическую невинность, а про духовную. Сейчас, когда твоя истинная сущность пробудилась, ты станешь иначе смотреть на многие вещи, по-другому относится к людям. Ничего не поделаешь, такая у нас природа, придется привыкать.

— У нас? — переспросила Гведолин. — У кого у нас?

Незнакомец протянул ей руку, помогая подняться. Он оказался высокий и худой, Гведолин едва доставала ему до плеча.

— Хм… — он замешкался, — скажем, у людей, с даром. И у нелюдей, разумеется.

— У нелюдей? — похоже, она не перестанет задавать ему дурацкие вопросы. И завороженно смотреть на него не перестанет — его плавно очерченные губы двигались поразительно изящно.

— Так, — незнакомец положил ей руки на плечи, — для начала давай познакомимся. Я — Лиер. И прекрати мне выкать. Терпеть этого не могу.

— А я — Гвен, — глаза, напоминающие пасмурное небо, продолжали разглядывать ее, изучая.

— Отлично, — удовлетворенно кивнул Лиер. — То, что ты — огненная ведьма, мы разобрались. Ну, а я кто, по-твоему?

— Вы… ты… точно не человек.

Гведолин сама испугалась того, что сказала. Как можно произносить такие вещи? Но ведь…

— Но ведь, — он словно мысли ее прочитал, — ты не слышишь, как стучит мое сердце, правда?

Она лишь кивнула.

Лиер горько усмехнулся.

— И так уже сто шесть лет. Мое сердце остановилось во время Первой Лютой войны — мечом закололи. А за день до этого меня укусила во время страсти одна прелестница, но тогда я не придал этому значения. Так я стал вампиром.

Бред какой-то. Вампиры — существа из сказок. Из пухлой, пропахшей пылью и плесенью книжки, которую толстая Мэг читала малышам перед сном, как вознаграждение после тяжелой работы. Пока книжку не отобрала тетка Роуз. И не спалила в камине.

Повисшее тягостное молчание отражало степень потрясения Гведолин. Но Лиер, похоже, обладал веселым нравом, поэтому молчание не затянулось.

Вампир закусил губу, но это ему не помогло — расхохотался.

— Да ты, похоже, совсем-совсем зелененькая, ведьмочка. Таким, как мы, нужно держаться вместе. Так проще выжить, понимаешь? Ты же знаешь, что дознаватели охотятся на нас? Нечисть, так они нас называют. У самих руки по локоть в крови, но себя они непременно считают чистыми. Мерзкие людишки, согласись?

Мерзкие, с этим Гведолин не могла ни согласиться. Ее затошнило при одной мысли о дознавателе. О том, как он зачаровывает взглядом, а после потрошит душу…

— Мы заболтались, — Лиер поднял с земли плащ, встряхнул, накинул Гведолин на плечи. — Ты же вся дрожишь. Пойдем, провожу.

Так, опираясь на локоть — неловко даже подумать — вампира, Гведолин дошла до двери трактира. И подумала, что уж точно не говорила Лиеру, где остановилась.

— А как ты узнал, что мне сюда?

Лиер слегка улыбнулся кончиками губ. Гведолин показалось — это улыбка ангела.

— Я много чего знаю. Ты даже не представляешь, сколько всего.

Немудрено, за столько-то лет!

— И нам пора прощаться, Гвен.

— А где ты… куда… зачем…

Вампир и слушать ее не стал.

— Ничего не спрашивай. Возможно, мы увидимся, возможно, даже очень скоро, но ничего не обещаю. Ой, гляди, — он указал пальцем вверх на окна второго этажа, — на нас кто-то смотрит!

Гведолин бросила быстрый взгляд на окна. Они были темные и пустые.

— Там никого нет, Лиер, — возразила она.

Но на месте, где только что стоял собеседник, остались лишь два следа во влажной дорожной грязи.

***

— Ты знал, что мальчишка — оборотень?

Сальку она нашла в подвале. В последнее время он пропадал там сутками, предаваясь новому увлечению — пытался вырастить грибы. Узнал от какого-то торговца, что у того дома грибы в подвале случайно проросли. Торговец рискнул попробовать — вкусные оказались. С тех пор он сделал на грибах целое состояние. Но секрет выращивания Сальке так и не открыл. Тот уж его и так, и этак обхаживал — ни в какую. Тогда Салька решил экспериментировать сам. Какие только грунты не перепробовал — смешивал солому, сено, шелуху от семечек, жухлые листья. Гведолин еще летом рассказала, как и где собрать грибницу, лишь бы только он от нее отстал.

И сейчас Салька стоял, рассматривая вылупившиеся из соломы коричневые головки.

— Как думаешь, Гвен, они еще подрастут? Может, им влажности не хватает? Нет, наверное, состав подстилки не тот. Надо еще на стенах поглядеть, не ли плесени. А может…

— Салька! — в голосе Гведолин появились стальные нотки. — Ты меня вообще слушаешь?

— А?

— Мальчишка, говорю, оборотень.

— Кален? — Салька запустил пятерню в соломенные кудлатые волосы. — Ну да, оборотень. Кем же ему еще быть?

— Значит, вы знали? А мне сказать нельзя было?! Пришлось самой догадываться. Нет, серьезно, кто здесь хозяйка, а?

На нее, на хозяйку, то бишь, Салька не взглянул ни разу. Присев на корточки, он любовался тугими шляпками, изредка трогая их тонкими изящными пальцами.

— Ну, ты, конечно. — Он провел ладонью над грибами. — Нет, все-таки плесень.

— Да что ты будешь делать!

Салька чуть наклонил голову, проговорил:

— Я сразу почувствовал, что мальчишка особенный, как только Баль его привел. Но не сразу понял, кто он. Обнаружил недели через две, примерно. Прости, думал, ты знаешь.

Гведолин сузила глаза.

— Самое главное, он не знает.

— Вообще ничего? — удивился Салька, так и не отрывая взгляда от грибов.

— Ничего. Это-то и проблема. — Она вздохнула. — Вы же спите в одной комнате. Ты не заметил, когда он уходит по ночам? Ближе к утру или поздно ночью?

— Я сплю по ночам. Довольно крепко. Не то, что некоторые. Оги, например. У него спрашивала?

— Да. Но он лишь ворчал, ты же его знаешь. Кстати о нем. Не советую так делать, — заметив, что шляпки немного подросли, произнесла она. — Так нечестно!

Наш привередливый повар ни за что не возьмется готовить ненатуральные грибы.

— Ой, много он понимает, этот Оги. Я их еще чуть-чуть подращу, а ты ему не говори.

— Сам узнает. Вампиры прекрасно читают магические следы. Поэтому он так разборчив в выборе продуктов.

— Раскусит?

— Как орех. И потом, такого гурмана еще поискать, ты же знаешь.

— А чем плохи продукты с магическим следом?

Гведолин пожала плечами.

— Оги говорит, плохо усваиваются организмом.

Салька, наконец, отдернул руки от грибов, выудил из кармана платок, принялся брезгливо оттирать пальцы. Пробурчал:

— Зануда он.

— Зануда, — согласилась Гведолин, — но зануда полезный. Что бы мы делали без его пирожков и маринованной морковки?

Салька сглотнул слюну.

— Ладно, бросил он, — у меня чисто познавательный интерес, у него — гастрономический. Не захочет брать грибы, сами пожарим, с лучком и травами. — Он облизнулся и улыбнулся мечтательной полуулыбкой, обнажая ряд мелких, ровных и белых, как жемчужины, зубов. — В конце концов, где он еще найдет свежие грибы зимой? Вот! Нам больше достанется.

Глава 29. Весточка из прошлой жизни

Пыль от опилок кружилась в солнечных лучах никак не желая опадать на пол. Роанна сметала стружки в совок, но легкие пылинки упрямо метались в воздухе.

Господин Карпентер только что закончил работу над барельефом для торговца из Лимна и отправился завтракать с семьей. Роанну на эти завтраки, разумеется, не приглашали. Прислуга в доме Карпентеров всегда столовалась отдельно. Не то# что у бабки….

Подойдя к только что завершенной картине, Роанна обвела пальцем выструганный силуэт: плавный изгиб платья, маленькая ножка, пухлые щеки и губы, волосы кудряшками. Красивая, хоть для этого заказа натурщицей была и не Ирма. Наверное, господин Карпентер выдумал эту девушку или знал когда-то… Остался последний штрих — покрыть резную картину маслом. Тогда поверхность ее измениться, приобретет охряный оттенок, богатый, насыщенный цветом и фактурой.

А мастер снова все ночь не спал. И под глазами у него залегли лиловые тени. Зачем так надрываться? Всех денег не заработать, бабка частенько твердила об этом. Но господин Карпентер оставался непреклонен. Работая днями и ночами он, порой, забывал даже поесть и старый Кир-ша, брюзжа, что его господин совсем себя не бережет, таскал в мастерскую супы и запеченных куропаток с овощами. В такие моменты Ирма беззаботно хохотала, Роанна качала головой, пряча улыбку, а мастер ворчал, поминая Засуху и сетуя, что если он сейчас начнет орудовать столовым ножом, то его непременно покинет вдохновение и он уже больше не возьмет в руки нож по дереву. Но, в конце концов, он сдавался, бросал в сердцах инструменты, стряхивал с колен опилки. Роанна поливала водой из кувшина ему на руки. Затем они втроем садились за низкий грубый столик, который обычно служил для полировки картин, и принимались за еду. А Кир-ша разрывался между кухней и мастерской, бегая туда и обратно, стараясь принести любимому хозяину кусочки получше.

Очень хотелось распахнуть окно. Но Роанна понимала — нельзя. Мастер строго запрещал создавать сквозняки — дерево не любит резкого перепада температур.

А за окном расцветала весна. Уже весна. Как быстро… Птичий гомон было слышно даже за стеклом, у старой разлапистой яблони набухли почки, рыжий Хигрюга — одноглазый кот Лии, притаился возле пока еще голого куста смородины: высматривал распушивших перышки воробьев, купавшихся в луже.

Короткая южная зима запомнилась сильными ветрами, унылым небом и мощными снегопадами. Впрочем, снег часто таял уже на следующее утро, заставляя деревенских жителей носить калоши, чавкая ими по грязи.

Но все-таки эта зима была хорошей. Работать у господина Карпентера оказалось не сложно и даже приятно. Роанне не хотелось думать об этом, но каждый вечер, ложась спать, она закрывала глаза почти счастливой — завтра будет новый день. И запах свежих опилок в мастерской, и заливистый смех Ирмы, и добрые глаза господина Карпентера — синий пронзительный взгляд мельком из-под опущенных вниз ресниц.

А уж когда Ирма не приходила и они оставались в мастерской одни… Роанна казалось, будто ее кто-то подменял. Растерянность и смущение охватывали ее от кончиков пальцев до коней волос — стоило лишь господину Карпентеру посмотреть на нее или обратиться с просьбой. Кровь приливала к щекам, что делать и как себя вести становилось совершенно непонятно. Оставить руки сложенными на коленях или подпереть подбородок? Поправить выбившуюся прядку? Перестать теребить подол платья? Как умудриться поднести инструмент, не выронив его на пол? Не разлить масло или очень дорогую олифу?

Но господин Карпентер, казалось, не замечал ее неловких движений. Сосредоточенный, закусив губу, он выстругивал мельчайшие детали, шлифовал, подравнивал, снова шлифовал. И никогда не ругал ее, если она сделает что-то не так. Поначалу, Роанна путала ножи, не могла запомнить какое масло нужно для определенного дерева, да и сами деревянные заготовки путала тоже: осина или бук, тис или вяз, сосна или клен? Даже Ирма, порой, сердито всплескивала руками — сама-то, поди, не с первого раза запомнила? — и якобы устало повторяла снова. На Ирму мастер мог и прикрикнуть: то она встала не в том месте, то свет загораживает, то волосы распущенны, а должны быть собраны. Роанна привыкла к их перепалкам, хотя и подозревала, что Ирма потому-то и злиться на нее: к Роанне — это было заметно сразу — мастер относился и мягче, и снисходительнее.

Остальных жильцов дома Карпентеров Роанна видела не часто. С Варгом она иногда сталкивалась на пороге — прихрамывая, он вечно куда-то спешил. Она знала, что Варг свел странную дружбу с Льеном. Как-то раз, придя с работы, Роанна обнаружила мальчишек полуголыми, играющими в кости на полу в большой комнате. Они сказали, что вдоволь накувыркались в снегу, одежда намокла, и теперь они ждут, пока высохнет. Иначе Варг не сможет уйти домой. Только Роанна им не поверила. Что-то в их истории было не чисто. Слишком подозрительно блестели глаза и шмыгали носы, а Варг, вдобавок, был красный, как вареный рак. Ко выспрашивать она не стала — пусть лучше так, чем снова дерутся.

Малыш Сид оказался нелюдимым ребенком и, словно маленький зверек, прятался за юбку Бэтси — своей няни. А вот Лия, порой, сидела в мастерской часами, наблюдая, как брат работает. Господин Карпентер, разумеется, разрешал ей приходить, когда вздумается. В отличие от своей матушки.

Единственным человеком в доме, относившемся к Роанне с откровенной неприязнью, оставалась госпожа Элоиз Карпентер. Даже дед Илмей, почти не выходивший зимой из комнаты из-за ревматизма, смягчился и раздобрел, когда Роанна составила мазь для его поясницы. Даже здороваться начал! Но хозяйка дома оставалась непреклонна, хотя Роанна не раз пыталась задобрить и ее: приносила сваренное с целебными травами мыло, крем для ее разбухших суставов, домашний пирог с блоками и корицей. Госпожа Карпентер лишь брезгливо морщила нос и отказывалась от подарков.

Роанна была рада уже тому, что хозяйка дома не сильно ей докучала. Видимо, господин Карпентер сдержал слово и как-то приструнил свою мать. И хотя она не упускала случая сказать Роанне гадкое слово при встрече, обругать или обозвать, но работать в мастерской не запрещала. А Роанна была рада и этому.

Через три недели господин Карпентер выплатил первое жалование, на которое Роанна купила новую куртку и сапоги для Льена. А еще через две недели — теплый плащ для себя. Мастер платил исправно; денег хватало и на продукты, и на покупку бьгговых вещей, вроде новой сковороды или посуды.

Однажды, ранним морозным утром в дверь постучались. За дверью обнаружился высокий человек, прикрывавший половину лица — видимо, от ветра, — полой шерстяного плаща. Коротко бросив «доброе утро» и «это вам» он протянул Роанне слегка мятый конверт, скрепленный восковой печатью, при виде которой она обомлела. Силуэт волкодава. Поместье «Северные псы». Бабкино поместье. И надпись на конверте выведена бабкиной рукой — крупные, чуть кривоватые буквы: «Моим внукам, Роанне Хилл и Льену Кайнд».

Когда Роанна опомнилась и подняла взгляд, человека и след простыл. Единственное, что она успела рассмотреть — изумительные глаза в обрамлении густых ресниц: холодные, голубые и прозрачные, как лед.

Вечером, вместе с Льеном, они распечатали конверт. Роанна взялась читать вслух.

«Дорогие мои сбежавшие внуки!

Не спрашивайте, как я нашла вас. Скажу лишь, что было нелегко. Но найду еще раз, коли понадобиться, слышите? Поэтому даже не думайте снова сбежать!

Занесло, вас, признаюсь, далече. Какая-то деревушка на краю страны… Еле-еле разглядела ее на карте — маленькая точка, даже без названия. Признаться, сначала думала, будто мушиный помет…»

Роанна вздохнула и оторвалась от чтения. Льен откровенно фыркнул и рассмеялся. Бабка в своем репертуаре! И да — раз уж она задалась такой целью, она отыщет их и на краю света.

«Не думайте, что я буду принуждать вас вернуться. Живите, где хотите, если вам там больше нравиться. Но… Ронни! Что ты там себе придумала, дурочка?

Неужели ты всерьез решила, что я буду принуждать тебя делать… то, чего ты не хочешь?»

— Ты часто заставляешь меня делать то, чего я не хочу, — насупившись, встрял Льен.

— Это другое, — мягко возразила Роанна. — Это взрослые дела, ты не поймешь.

— Она хотела заставить тебя сделать что-то нехорошее, да?

Роанна сглотнула. Как рассказать об этом мальчишке-подростку? Да и надо ли…

— Нехорошее. Я так думаю… думала. Теперь не знаю. Может, бабушка и была права. Если бы я послушалась ее, нам не пришлось бы скитаться, мерзнуть зимой без дров, голодать…

Да, если бы Роанна послушалась, ничего бы не было… Они бы сейчас жили в поместье, как у богини за пазухой. Она помогала бы бабке плести собачью шерсть, ездила бы с ней на вызовы к больным, составляла лекарства, помогала Огар-ла на кухне… Но ведь невозможно, невозможно согласиться на такое!

— Читай дальше! — попросил Льен, видя, что она ушла вслед за мыслями далеко- далеко.

«Льен, твоя Пума выросла и стала настоящей красавицей. Ходит за мной, как хвостик, правда, в лабораторию я ее не пускаю — перебьет все склянки, но она хитрая, как и все кошки, так и норовит найти лазейку!»

Льен вздохнул. Котенка бабка подарила ему на день Воды. А через месяц они сбежали.

«Огар-ла так и не научился готовить твои пирожки с брусникой, Ронни. Жалуется, будто начинка у него вытекает, а тесто не подрумянивается. Спрашивает, сколько сахара ты кладешь для густоты. Напишешь?»

А ведь что-то у Роанны получалось готовить лучше, чем у Огар-ла. Пирожки, например. Они у него всегда подгорали…

«Сальке, Ману и Балю нужен четвертый игрок в кости. Часто вспоминают, как они играли с Льеном. Зарий не соглашается садиться с ними за стол ни в какую. Говориг, они жульничают!»

А вот у Льена выходило хорошо. Роанна сама видела. Братец живо подмечал, кто специально зажимает кубик так, чтобы выпадало нужно количество очков. И счигать для этой игры он умел отменно. Да еще пересчитывал за каждым! Они часто, развлекаясь, играли на желание и Льену это нравилось. Бабка не запрещала играть, напротив, поощряла, понимая, что так внук выучиться счету гораздо быстрее, нежели в школе.

«Я наняла помощника для Огар-ла. Он давно жаловался, что не справляется. Мальчишка, года на четыре старше Льена. Неумеха, каких еще поискать! Но ничего, я из него сделаю отличного работника! Вернее, сделала бы, если бы он не сбежал неделю назад. Мы пытались искать, но бестолку…»

А вот это странно. Что-то она не договаривает. Бабка никогда не брала работников просто так. Должна была быть веская причина, чтобы она наняла этого мальчишку. И силой она никого не держит. Но чтобы сбежал… Даже они с Льеном, когда уходили, записку оставили, чтобы бабка не сильно волновалась. Что у них там твориться?

«По весне собираюсь покрыть Мелиссу. Мой Хвощ давно ходит вокруг нее кругами, жеребцует, негодник. Славное будет потомство!»

Мелисса… Ее серая послушная кобылка. Как она там без нее?

«Марта совсем плоха стала. Стареет. И видится ей на старости всякое… Такие небылицы сочиняет’ Заслушаешься. Я ей отвары готовлю, для улучшения памяти, но чувствую, вряд ли помогут…»

Старая ворчунья Марта… Она ведь добрая на самом деле — когда Роанна приезжала в поместье с родителями, та всегда совала ей какую-нибудь сладость или собственноручно сшитую куклу. А когда родители погибли, и Роанна переехала в поместье, нянчилась с ней, как с собственной внучкой. Хотя… какая же она старая? Почти ровесница бабки! И уже не в себе. Жаль.

«И напоследок… Я редко такое говорю и еще реже — пишу, но я скучаю.»

Льен шмыгнул носом. От бабки и правда редко дождешься теплого слова. А тут словно по голове кто-то погладил ласковой рукой. Кто-то родной, близкий и одновременно бесконечно далекий…

Но идиллию этих строк нарушила последняя:

«P.S. А вообще, вытянуть бы вас как следует хворостиной! Обоих!»

Прощальных слов не было. Что же, в этом вся бабка. Роанна глянула на дату письма — начало зимы. А сейчас уже весна. Письмо шло так долго! Вряд ли затерялось в пути… Похоже, бабка, когда его писала, вообще сомневалась, что оно дойдет по нужному адресу. Роанна еще раз взглянула на конверт.

Адреса там не было.

— Эй, Рон, чего застыла?

Роанна вздрогнула и чуть не выронила совок, полный стружки. Любит Ирма подкрадываться!

— Я не… я сейчас уберу, — быстро проговорила она, видя, что Ирма уже схватилась за пушистый веник, намереваясь смахнуть стружку с только что законченной картины.

— Да ладно, давай помогу, я тут столько раз прибирала — не впервой! — Ирма ловко принялась сметать опилки, огибая выступающие углы, проводя по углублениям в изображении. Чуть-чуть помолчав, добавила с некоторой серьезностью в голосе, так несвойственной ее натуре: — Эх, не на того парня ты глаз положила.

Совок чуть не выпал из руки Роанна. Она испуганно взглянула на Ирму — о чем она?

— Я же вижу, как ты на него смотришь, — впрочем, она тут же продолжила беззаботно щебетать, словно они обсуждали сегодняшнюю солнечную погоду или очередную новинку на ярмарке в Гвиде. — Краснеешь, бледнеешь, когда он рядом.

Все из рук валиться. Знаю, сама влюблялась. Первый раз, да? Сочувствую — Только напрасно все это. Выбрось из головы и забудь. Арчибальд Карпентер не тот, кто тебе нужен, поверь.

У Роанны похолодело внутри, тугой комок скрутил живот. Неужели так заметно? Ведь она старалась и вида не показывать, пьгталась, как могла, держатся как обычно, делать привычную работу, разговаривать вежливо, не позволять лишнего. Но если заметила Ирма, значит и остальные…

— Я думала о бабке, — ответила Роанна, надеясь перевести разговор в другое русло. — Она недавно прислала нам письмо.

— Правда? — Ирма живо обернулась, в глазах у нее загорелось любопытство. Увлечь ее другой темой оказалось легко. — Что же она написала? Как вас нашла?

Роанна вкратце рассказала о том, что было в письме. Нечего скрывать — за долгую зиму Ирма вытянула из нее всю нехитрую историю их с Льеном побега из дома.

— Скучает, значит, — протянула натурщица, садясь на табуретку — Знаешь, я бы вернулась на твоем месте, Рон. Может, ты все неправильно поняла? Может, она вовсе не хотела…

— Хотела! — аккуратно поставив совок, Роанна села напротив Ирмы. — Последнее время от нее житья не было: давай, мол, сделаем по-моему, иначе потом хуже будет. И ведь ей все равно, что думаю я. Может, я и не хочу вовсе этого «потом». Может, у меня вообще никогда не будет…

Ирма звонко рассмеялась.

— Глупенькая ты, Рон. Ты сама говорила — бабка предлагала сделать все так, чтобы никто не узнал. Никто, кроме вас двоих. Она хотела как лучше. К тому же, провести ночь с мужчиной не такое уж важное событие, чтобы так этого бояться и бежать из дома.

Роанна надменно поджала губы, сцепила руки в замок.

— Конечно, тебе легко говорить.

Откровенность за откровенность — Ирма тоже рассказала ей свою историю. История оказалась краткой и могла бы закончиться вовсе печально, не вмешайся в нее господин Карпентер.

В пятнадцать Ирма со своей первой любовью Мигелем — парнем из ее деревни, уехали в столицу на заработки. Через неделю Мигель исчез без вести, прихватив все отложенные на дорогу тори, а Ирма, оставшись без поддержки, без крова и денег, подалась в публичный дом. Взяли ее без разговоров — еще бы, такая красавица! Именно там она встретилась с господином Карпентером — на этой части истории Роанна постаралась откинуть все мысли в сторону насчет того, зачем он туда ходил. Мастер не смог пройти мимо пухлых губ и белокурых волос Ирмы, и предложил ей подработать у него натурщицей — всяко лучше, чем обслуживать пьяных сварливых мужиков. Они сработалась, и все шло хорошо, пока однаждыИрма не явилась в мастерскую. Господин Карпентер прождал неделю, но так и не дождался: пришлось срочно уехать к заказчику в загородное поместье. Вернулся он лишь через месяц и тут же направился в публичный дом, где нашел Ирму едва живой. Она медленно умирала от той нехорошей болезни, которую легко подцепить, имея трех-четырех мужчин за ночь. В отчаянии, мастер кинулся искать доктора и совершенно случайно наткнулся на проходившего мимо профессора Рина. А дальше Роанна прекрасно знала окончание этой истории от самого профессора.

Вылечившись, Ирма твердо решила покончить с распутным образом жизни и вернуться обратно, в свою родную деревню. Господин Карпентер поехал ее проводить, и так ему понравилась глушь и уединение Черных пеньков, что он купил там землю, нанял рабочих, построил дом и перевез семью из города. Да, это было непростое решение — далеко и непривычно поначалу. Но, как рассказывал сам мастер, всем им необходим был переезд на юг. Ревматизм деда не выдерживал холодов столицы, старая рана отца ныла от студеных ветров, мать хотела завести огород и хозяйство, Варг побил всех местных мальчишек, и его собирались исключить за хулиганство из школы, куда он ходил всего лишь первый год. А подрастающая Лия стала все чаще впадать в истерики от стука колес экипажей по мостовой, шума уличной толпы, расспросов прохожих о том, почему странная девочка садиться на дорогу в красивом платье и замирает, глядя немигающим взглядом мимо снующих горожан.

— Легко, — Ирма закинула ногу на ногу, заправила выбившийся локон за ухо. — Ты не представляешь, сколько мужчин у меня было. К этому привыкаешь, Рон, а потом и вовсе не обращаешь внимания. К тому же… ведь тебе нужно было перетерпеть всего лишь ночь. И… это больно только в первый раз, потом… уже не так.

Кровь, как обычно, прилила к Роанниным щекам, стало жарко, душно и неприятно.

— Я не любила его. И вообще не знала, кто это будет. Бабка сказал, сама выберет, все устроит, но… Нет, Ирма, я так не хотела. Зачем? Потом я и вовсе сказала бабке, что уйду в монастырь, а она, и так обладая бешеным нравом, совершенно впала в истерику от такого заявления. Сказала, что чушь это все собачья и все равно она меня уговорит. И отношение ее ко мне изменилось: она с ума сходила каждый день, упрашивала и все твердила, твердила… А мне так противно сделалась, тошно. Будто я ее чем-то не устраиваю, будто сама не могу выбирать….

— Но зачем ей это? — удивилась Ирма. — Подумаешь, не стала бы ты ведьмой. Невелика потеря!

— Это самое странное. Как-то раз, устав от ее бесконечных придирок, я напрямую спросила, какой ей от этого прок. Бабка, угрюмо поджав губы, рассказала, будто ей сообщила одна знакомая ведунья, что если я не… в общем, если я не проведу ночь с мужчиной в скором времени, то потом…

Роанна затаила дыхание, остановилась, прислушалась. Ирма не выдержала:

— Что — потом?

— Я могу умереть, — выдохнула Роанна.

Ирма и сама перестала дышать, даже вперед подалась от волнения.

— Ну, а ты?

— А я ответила, что врет она все, и говорит так лишь для того, чтобы я сделала, как она хочет. Представь только — бабушка даже в храм Воды не ходит и вообще, похоже, не верит ни во что и никому. А тут — ведунья! Да их днем с огнем не найдешь, настоящих-то. Все одни шарлатаны да фокусники. А чтобы и вправду будущее видели… Нет, я бабке не поверила. А через неделю, устав от бесконечных выволочек, сбежала, прихватив увязавшегося за мной Льена.

— Ведунья, говоришь, — Ирма задумчиво поджала губы. — А вдруг правда?

— Не верю я в это. — Роанна поднялась с табуретки, расправила плечи, подхватила полный стружки совок. — Я пойду, пожалуй. Господин Карпентер велел подмести в мастерской, а после дождаться его в гостиной, у него есть для меня какое-то дело.

Закрыв за собой дверь, Роанна нос к носу столкнулась с хозяйкой дома. Госпожа Элоиз, похоже, наряженная в свое лучшее платье — красно-синяя юбка и синий шелковый жакет, — стояла, уперев руки в бока и глядела, словно бабкин волкодав на чужака во дворе.

— Доброе утро, госпожа Карпентер, — слегка поклонилась Роанна, и, не задерживаясь, двинулась дальше, впрочем, прекрасно представляя, что просто промолчать хозяйка дома не сможет.

— Сор выносишь? — надменно бросила она ей в спину. — Хороша работа! Ничего, скоро я найду на тебя управу! Недолго осталось терпеть.

Поспешно выйдя во двор и вдохнув теплого весеннего воздуха, Роанна перевела дух. Что эта сумасшедшая там шипела? Найдет управу? Но ведь… для этого нужно в чем-то обвинить человека, а Роанна не сделала ничего плохого… Нет, глупость, чушь собачья, как любила говорить бабка. Она просто работает, ей нужны деньги, а если госпожа Карпентер предъявит обвинение в ведьмовстве, у нее дома лежит бумага, выданная доктором Рином. И она ничего, ничего не сможет ей сделать…

Роанна тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Сбросила совок опилок в яму рядом с огородом — опилки перегниют, а когда придет время сажать, дед Евдей посыплет ими сверху грядки — так, говорит, больше пользы для растений и меньше сорняков.

Вернувшись в гостиную, Роанна с опаской посмотрела на часы — мастер сказал, примерно через полчаса. Помниться, он удивился, когда узнал, что она умеет различать время по часам, а не меряет его свечами и огарками, как принято в деревне. Лишь бы он вернулся поскорее, лишь бы только снова не наткнуться на его вездесущую матушку…

Господин Карпентер не заставил себя долго ждать. Ровно через полчаса он явился в гостиную и выглядел хоть и не бодрым, но уже не измученным от голода и усталости.

— Вы сами-то поели, Роанна? — осведомился он, застегивая последнюю пуговицу белоснежной рубашки.

— Да, спасибо.

— Тогда у меня есть к вам серьезный разговор. Давайте пройдемся? — он кивнул в сторону окна. — Погода сегодня сказочная.

Накинув верхнюю одежду, они вышли во двор. Огромный сад семейства Карпентеров содержался в чистоте и порядке. Плодовые деревья с набухшими почками были аккуратно подпилены, по садовым дорожкам, вымощенным камнем, было приятно ходить. Не то, что в огороде Роанны — не зная, куда наступить, можно по щиколотку провалиться в жидкую грязь.

— Мне предложили выгодную работу в столице, — не стал ходить вокруг да около мастер, — я уезжаю завтра. Нужно добраться до первого порта, в Сизый Плес — туда приезжает представитель заказчика. Обговорим условия договора, поторгуемся насчет стоимости, обсудим поставщиков древесины. Но вам это, конечно, неинтересно…

Бурлящий жизнью весенний день, который не смог испортить даже заявление госпожи Элоиз, мгновенно перестал быть таким радостным. Лазоревое небо побледнело, румяное солнце нахмурилось и даже воробьи, казалось, перестали истошно чирикать и верещать.

Господин Карпентер уедет… И снова жизнь в деревне станет скучной, тяжелой и однообразной до тошноты…

— У меня есть к вам предложение, — мастер сделал паузу, разглядывая кота Лии, притаившегося за кустами. — После того, как мы уладим все дела, я вернусь. А потом, если мы подпишем соглашение, я хочу, чтобы вы поехали со мной в столицу. Надолго, на полгода, если не больше. Вместе с Льеном, разумеется.

Это прозвучало до того буднично, что Роанна опешила и остановилась. Она не ослышалась? Мастер хочет, чтобы она поехала с ним в Мерну? Но… зачем?

Видя ее замешательство, господин Карпентер поспешно добавил:

— Ирма, конечно, тоже поедет. Знаете, я иногда забываю, как выглядят правильные пропорции человеческого тела, вернее, женского тела… и она мне нужна… — тут он окончательно сбился, махнул рукой. — Мне нужны помощники в мастерской. Я не люблю нанимать людей по объявлению — сколько мороки. Вдруг не подойдут? Не сработаемся, характер у меня, опять же, не сахар…

Что он на себя наговаривает? Замечательный характер. Да, он частенько ругается с Ирмой, но Роанна настолько привыкла к их стычкам, что воспринимала их как часть работы. Иногда они даже напоминали на котов, орущих друг на друга за лучшее место во дворе. Поорут — и перестанут. Но ведь на Роанну мастер ни разу не повысил голос!

— … сломают что-нибудь или масло прольют, потом проблем не оберешься. Вы меня слушаете, Роанна?

— Да-да, — поспешила уверить она. — Но ваше предложение… слишком неожиданное. Я не могу вот так сразу дать ответ. Мне нужно подумать.

Воробьиная стая с шумом выпорхнула из-за куста: Хитрюга промахнулся, досадливо мяукнул и застучал хвостом.

Мастер, улыбнувшись коту, повернулся к Роанне.

— Разумеется, вам нужно посоветоваться с братом, пошептаться с Ирмой. Я понимаю. Но когда я вернусь, обговорив детали заказа, полагаю, вы уже сможете дать мне ответ.

Роанна сумела лишь кивнуть.

— Хорошо, — мастер пригладил непослушную прядь волос, потер глаза, зевнул. — Кажется, мне все-таки нужно поспать. Я отпускаю вас сегодня. Зайдите к Кир-ше, он выдаст вам жалование. И ближайшую неделю, пока меня не будет, можете бьггь свободны. Отдыхайте.

— До свидания, господин Карпентер, — голос ее, почему-то, подвел, сорвавшись на последнем слове.

И уже хотела развернуться и уйти, как мастер поймал ее руку, слегка сжал, поднес к губам и поцеловал. Прощание и знак признания в высшем обществе. Но… здесь-то зачем?

— До встречи, — прошептал господин Карпентер, поднимая на нее уставший взгляд. Густые ресницы дрогнули, и глаза улыбнулись.

Поборов желание выдернуть руку, Роанна дождалась, пока мастер выпустит ее сам. Медленно, словно во сне, развернулась и пошла по направлению к дому. Нужно еще зайти к Кир-ше, забрать жалование… От поцелуя руку жгло, словно огнем.

Зачем он это сделал? Что хотел этим сказать? Возможно… Нет, глупости, она все себе придумала. Обычный жест вежливости, ничего личного.

А ведь мастер не знает, что в пригороде Мерны живет ее бабка. Почему, ну почему этот заказчик позвал его работать именно в столицу?

Знаки повсюду, так бабка говорила. Может, это тоже знак? И Роанна обещала подумать. А если… и впрямь вернуться? Бабка ждет… Роанна только сейчас ощутила, насколько сильно соскучилась по поместью: по наваристым борщам Огар-ла, по брюзжанию Марты, по своей своенравной Мелиссе и сварливому с виду, но доброму в душе Зарию, по увальню и весельчаку Балю. И даже по этим сумасшедшим Сальке с Ману соскучилась тоже.

Глава 30. Немного огня

Снежинки за окном бесновались в суматошном вихре. В сгустившейся темноте началась пурга. Но теперь день прибавился, и темнело незадолго до ужина, с которого Гведолин только что вернулась в свою комнату.

Зима перевалила за середину.

Огонь в камине трещал радостно и задорно. Отсветы его ложились на мягкий полосатый коврик — уютный, домашний, сплетенный вручную, — на котором было так удобно сидеть, греясь, и протягивая руки к пламени. Часы с мерно тикающим маятником, вплетающимся в песню огня точным ритмом метронома, не позволяли мыслям растекаться, утягивая за собой сознание в сладкую полудрему.

А спать хотелось. Особенно после жареных куропаток, которых закусывали хрустящей квашеной капустой, как обычно, приготовленных Огар-ла с особой любовью и рвением. Особенно после того, как Гведолин сегодня подняли в пять утра, умоляя подлатать стража спокойствия, которого в драке порезали ножом. Обычно, стражи не обращаются к ней за целительскими услугами, предпочитая ученых докторов, но этот, почему-то, пренебрег общепринятыми традициями. А она не привыкла отказывать никому.

Но засыпать нельзя. Плохая привычка — спать вечером. Нужно перетерпеть хотя бы пару часов.

Из ящика письменного стола Гведолин извлекла жестяную коробочку — черную, расписанную золотыми цветами и птицами. Помниться, она привезла ее из самого Лимна. Как давно это было… Тридцать восемь или даже сорок лет назад…

В коробочке хранился душистый, терпкий, неизменно ароматный табак самого высшего сорта.

Курила она редко. Обычно, в минуты душевного смятения или когда нужно было что-то серьезно обдумать. Как сейчас.

Дурацкая привычка, в самом деле. От Шебко чего только не наберешься…

Плотно набив трубку табаком, Гведолин несколько раз чихнула, потянулась за тонкой деревянной щепой для розжига. Сунула ее в камин — огонь добродушно лизнул подношение. Прикурила, затянулась.

Замерла.

И выдохнула струйку теплого дыма.

Мысли взбодрились.

Нужно, нет, просто необходимо все рассказать Калену. Про него самого. Про то, что его волчья ипостась, спящая все эти годы, неизвестно как и непонятно почему пробудилась. И теперь мир для него, ровно, как и для всех них в свое время, уже никогда не станет прежним. Бывшие друзья — из людей, скорее всего, станут врагами. Черное обернется белым, а белое — черным. И будет всегда не хватать знаний. И будут терзать сомнения и соблазны. И будет мучительно душно, до слез, и обидно, до тошноты, от ненависти к себе. От того, что ты — не такой как все. От того, что ты — другой. От того, что тебе не место в этом черством мире.

А еще будет очень страшно. Потому что в любой момент о тебе могут узнать дознаватели. Раньше ловили и казнили всех нелюдей, без разбора. Но Гведолин, наверное, повезло, она — ведьма. Помниться, аккурат после рождения Элины, ведьм перестали массово сжигать на кострах. Ведь пока в ведьме спит стихийный дар, она не опасна для общества. Выдадут письменное свидетельство, нужно будет проходить проверки. Раз в три месяца. Или чаще. Как решит поставленный над ведьмой дознаватель…

Гведолин поежилась. Подавилась и закашлялась табачным дымом. Что-то она недопустимо разнервничалась. И курение в этот раз не помогает.

Надо рассказать, надо. Но как?

Кален не поверит. Подумает, старуха из ума выжила.

Тогда лучше показать. Да, лучше показать и тогда…

Она отвлеклась. Стук шагов по лестнице. Шумное дыхание. Едкий пот, выделяющийся в период чрезвычайного волнения или опасности.

Вскочив, Гведолин в несколько шагов перепорхнула комнату, растворила дверь, нетерпеливо дожидаясь, пока Марта поднимется по лестнице.

— Госпожа Гведолин, ох, госпожа… — Марта упорно не хотела звать ее только по имени и на «ты», как делали все остальные слуги, когда не находились при посторонних.

Трубка выпала из руки. Такое причитание, несвойственное старой экономке, не предвещало ничего хорошего.

— Что случилось?

Сгорбленная Марта, которая была старше Гведолин всего лишь на десяток лет, еле переводила дух. Гведолин не нужно было щупать ей пульс, чтобы услышать — сердце бьется учащенно, с неровными по времени перерывами. После угольного рудника, на котором осужденные женщины проводили, бывало, всю жизнь, оно и не могло биться по-другому…

Хватаясь за перила, Марта добралась до последней ступеньки и тяжело на нее осела.

— Могла бы кого пошустрее прислать, — процедила Гведолин сквозь зубы, опускаясь рядом со сгорбленной женщиной, которая, по сравнению с ней, казалась настоящей старухой. Сжала ее дрожащую руку — немного поддержать своей силой, чтобы сердце и впрямь не остановилось, закупоренное кровяным сгустком. — Сальку или Ману. Зачем самой бегать? В таком-то возрасте… Или Калена, на худой конец…

— Кален, он…

Марта выговорила и запнулась.

— Что — Кален? Снова видение?

Она кивнула.

— Что ты видела? Ну же, Марта, говори!

— Мальчишку в амбаре завалило мешками с мукой.

Мешки с мукой. Их там много. Очень много. На всю зиму запаслись. Но как это возможно? Разве что… Ну, конечно! Огар-ла до сих пор не потрудился рассказать своему помощнику про хитрую систему хранения мешков, позволяющую сберечь больше места в амбаре. Мешки были уложены в высокую пирамиду — брать полагалось верхний мешок, приставив к нему широкую удобную лестницу. Видимо, Кален, по деревенской привычке, потащил нижний, разрушив тем самым все строение. Неудивительно, что мешки рухнули.

— К-когда? — только и смогла выговорить Гведолин.

— Этого не видела. Но через огарок на него рухнет последний куль, — проскрипела Марта, держась за сердце. — И сломает ему шею.

Ее видения всегда сбывались. Всегда. Но они никогда не приходили к ней просто так. Если старая каторжница и опытная ведунья решалась поделиться огрызками будущего, хаотично мелькающими в ее больной голове, то лишь тогда, когда еще можно было что-то исправить. Изменить.

И было время.

Марта предпочитала старый способ его измерения — огарок. Где-то пятнадцать- двадцать минут.

Целая вечность.

Гведолин вскочила и, перепрыгивая через три ступеньки, бросилась вниз.

***

Терри, перепрыгивая через три ступеньки, взлетел наверх. Когда Гведолин поднялась, он уже осматривал комнату, которую им отвели на ночь.

— Что ж, прекрасно, — удовлетворенно кивнул он, завершив осмотр. — Не королевские покои, но чего еще ждать от такой дыры?

Гведолин застыла в дверях, обреченно прислонившись к косяку.

Это был уже третий вечер и третий постоялый двор с тех пор, как он вышли из злополучного «Пита и куры». Целыми днями они шагали по весеннему солнцепеку, почти не разговаривая друг с другом. Терри торопился, сетовал и ворчал, что если бы Гведолин умела ездить верхом, то они уже были бы в Крымене. А так пешком шагать придется чуть ли не две недели.

На одном постоялом дворе она упросила Терри научить ее ездить, но не сумела даже забраться на лошадь без посторонней помощи.

Поездка по окрестностям закончилась для Гведолин падением в лужу и стертыми ягодицами. Больше про лошадь Терри не заговаривал.

Зато каждый вечер он неизменно заказывал самую лучшую комнату из тех, что имелись на постоялых дворах, в которых они останавливались на ночь. Похоже, он считал, что вправе сорить деньгами направо и налево. И, безусловно, распоряжаться ими по своему усмотрению. Потому что в ту ночь, когда Гведолин чуть не изнасиловали, в ночь, когда ее спас Ливер, Терри выиграл в шад-на-дэн. Выиграл абсолютно все, что стояло на кону, приумножив тори, выданные за спасение Бри, вчетверо.

Тогда, как только Ливер исчез, она тихонько прошмыгнула мимо все еще играющей компании, поднялась наверх, разделась и легла в постель. И тут же заснула тяжелым сном.

А под утро вернулся Терри и, разбудив ее и увидев распухшую губу, начал расспрашивать, что случилось. Непонятно отчего, но у Гведолин язык не повернулся рассказать ему о случившемся. Негодяи все равно уже наказаны, а Терри только злиться будет напрасно. А про вампира… Разве она может сказать, что ее спас вампир? Да Терри ее засмеет! Поэтому Гведолин, опустив глаза, пролепетала, что ночью, проснувшись попить, она оступилась в потемках, упала и ударилась об острый угол стула. Терри лишь покачал головой, но поверил. Или сделал вид, что поверил.

Так или иначе, но отношения их изменились. Между ними словно проросла колючая стена. Чуть придвинешься ближе — наткнешься на шипы. Гведолин привыкла расспрашивать Терри обо всем, что ей хотелось узнать, привыкла, что он отвечает терпеливо и доходчиво. Теперь же он лишь отмахивался и просил к нему не приставать. И больше молчал. Не гладил ее по волосам, не держал за руку, не целовал и не прижимал к себе, не дурачился, как обычно. А по ночам отворачивался к стене и тут же засыпал.

— Я переоденусь и в трактир, — Терри уже вытащил чистую рубаху из купленной позавчера дорожной сумки — новенькой, с широкими удобными лямками, чтобы носить на спине. — Тут рядом, за углом. Есть очень хочется. Ты пойдешь?

Гведолин вздохнула. Тяжело опустилась на низенькую кровать.

— Пойду, конечно. Только юбку сменю и туфли от грязи почищу.

— И мои почисти.

Пара заляпанных ботинок приземлилась возле ее ног.

Терри уже застегивал многочисленные пуговицы на рубахе и, обернувшись на повисшее молчание, добавил:

— Пожалуйста.

Гведолин вздохнула еще раз, сняла свои туфли и, расстелив старую желтую газету, забытую, видимо, предыдущим постояльцем на подоконнике, поставила на нее обе пары обуви. Отыскала в кармане платья носовой платок, смочила его водой из кувшина, и принялась счищать грязь. Не поднимая глаз произнесла:

— Терри… нам надо поговорить.

Наверное, она выбрала не слишком удачный момент. Что ей стоило расспросить его, когда они шагали полями от одной чахлой деревни к другой? Прятались по оврагам от проезжающих повозок — вдруг и сюда дошел слух о том, что их ищут, вдруг их кто-нибудь опознает? Терри утешал, что вряд ли, потому что прошли они уже много, в крупные города не совались, перебиваясь деревушками на окраинах.

Гведолин переживала, что Терри сорит деньгами, заказывая лучшую комнату — состоятельных путников немного, запомнят, заметят. Он же лишь фыркал в ответ, досадливо отвечая, что Гведолин ничего не понимает.

— Прямо сейчас? — он опустился на корточки рядом с ней, брезгливо нахмурив брови на грязную тряпку, в которую превратился носовой платок.

Да, сейчас. Нужно сказать ему… спросить, отчего он так изменился? Возможно, он не хочет больше брать ее с собой? И этот город — Крымень… вдруг он не найдет там работу? И вообще, ей кажется, что если бы Шебко мог оказать такую услугу… им вообще лучше уехать в другую страну. Если бы это было возможно… Но как предложить это Терри? Он рассмеется. Назовет ее глупой, скажет, что не нуждается в ее советах, попросит не лезть в дела, в которых она ничего не понимает…

И внезапно Гведолин сказала совершенно другое:

— Я вспомнила, чем меня опоили в приюте храма Воды.

Терри недоверчиво заломил бровь.

— Чем же?

— Мне давали настойку из корня мандрагоры.

В ответ — пустота. И скрип песка, который она уже не оттирает, а втирает в туфли грязной тканью.

Терри хмыкнул. И расхохотался.

— Ох, Гвен, ты так серьезно это произнесла, что я чуть не поверил, — он смахнул слезу, выступившую от смеха в уголке глаза. — Ты что, на солнце перегрелась?

— Но это правда! — Гведолин очень захотелось запустить в него туфлей. — Я слышала, доктор говорил той женщине, что за мной ухаживала. А недавно вспомнила, что читала об этом корне в книжке, которую мы нашли на чердаке. А еще в книжке было про цветы папоротника…

— Точно, перегрелась, — констатировал Терри. — Что за чушь ты несешь? Мандрагора! Таких растений не бывает, не то, что корней. А уж цветов у папоротника… бабушкины сказки! Так, все, — отрезал он, забирая у Гведолин свои ботинки. — Я вниз, переговорю с хозяйкой. Догоняй.

***

Небо успело умыться дождем, тучи обиженно ушли и не мешали. Звезды рассыпались во тьме неба сверкающими бусинами, а пышнотелая луна казалась особенно довольной и умиротворенной.

Гведолин толкнула плечом тяжелую дверь. Дверная ручка ее невесть зачем была обмотана засаленной тряпкой и прикасаться к ней не хотелось.

Трактир оказался большой. Больше всех, в которых им приходилось останавливаться ранее. Посетителей было много, все столики оказались заняты. В воздухе стоял густой запах солянки и свинины, предварительно вымоченной в яблочном уксусе с луком и поджаренной на вертеле.

Как в такой толпе отыскать Терри? Деньги у него, хотя Гведолин не собиралась ничего заказывать. Усталость взяла верх над голодом, аппетит пропал. Последний раз она ела утром — завтрак, который им подали в комнату. А дальше была дорога. Поле. Лес. Мошкара и солнце. Остановка у ручья, вода и сухари. И больше ничего. К вечеру она должна была страшно проголодаться. Но аппетита не было, хуже того — стало подташнивать.

Она прислонилась к стене, чтобы не мешать разносчицам ловко сновать между столами. Немного кружилась голова. Хотелось выйти из душного помещения на свежий воздух. В тишину.

— А, вот ты где спряталась, — Терри схватил ее за руку, — пойдем.

Он протащил ее через весь зал к столику, за которым уже сидело два человека: мужчина с седой бородой и женщина с алым шарфиком на шее, завязанным кокетливым бантом.

— Только так, — поморщился он, усаживаясь на скамью напротив. — Больше свободных мест нет. Я заказал нам ужин. Тебе взял солянку, ты же ее любишь.

Надо же, какая забота. Помнит. А ведь она и вправду любит солянку, особенно мясную, с обжигающей подливой… Но только не сегодня.

Когда блюда принесли, Терри, за обе щеки уплетающий свою порцию жареного мяса, недоуменно смотрел, как Гведолин ковыряет ложкой в тарелке, изредка решаясь поднести ко рту скупой кусок.

— Ты заболела? — осведомился он, наконец.

Гведолин утопила ложку в густом соусе. Потрогала лоб, облизала губы.

— Нет. Не думаю. Просто… устала, наверное.

— Выпей.

Терри подвинул стакан.

Что там? Вино? Вина не хотелось.

В стакане оказался морс. Клюква с черникой. Из сухих ягод, собранных прошлым летом. В меру кислый, прохладный. Она тоже умела делать такой.

Выпив багряно-темную жидкость, Гведолин с наслаждением катала кислую ягодку между зубами.

Тошнота и головокружение понемногу отступали. Хорошо бы еще вернулся аппетит, ведь если она не поест, не будет сил на завтрашнюю дорогу.

— Пойдешь обратно? — Терри участливо ее разглядывал. — Проводить тебя?

— Нет, мне уже лучше. — Возвращаться одной в пустую комнату не хотелось. — Посижу еще немного. И все доем, не волнуйся. Я не привыкла оставлять еду.

В работном доме на каждый недоеденный кусок жадно поглядывали десятки голодных ртов…

Терри, пожав плечами, приступил к поглощению манного пудинга с киселем.

Меж тем, в зале трактира началось всеобщее воодушевление. Столы, стоявшие посередине, принялись оттаскивать и совмещать со столами, стоявшими возле стены. Посетители слабо роптали, но пересаживались без крика или скандала. К столу, где они сидели вместе мужчиной и женщиной, присоединили еще два — справа и слева, получив, таким образом, один общий длинный стол. Некоторые гости, закончив трапезу, заняли нишу возле входа, сгрудились около стойки с напитками, не собираясь расходиться.

— Что они делают? — поинтересовалась Гведолин. Ягоды были вкусные, разваренные, и уходить, медленно с наслаждением не сжевав их все, не хотелось.

— Освобождают проход, — вместо Терри ответил мужчина, сидящий справа и деликатно пытающийся вытрясти из бороды хлебные крошки. — Ножи будут метать. Обычное дело, устраивают, как правило, пару раз в неделю. Мы с супругой, — он кивнул на даму с байтом, сидящую напротив, частенько ужинаем здесь, когда возвращаемся от родителей из деревни. Любопытное зрелище, стоит остаться, взглянуть. Не пожалеете.

Гведолин обменялась с Терри взглядами. Тот, доедая густой вишневый кисель, снова молча пожал плечами — мол, оставайся, если хочешь, я не против.

Среди зрителей то и дело раздавались жидкие хлопки. Спустя некоторое время, хлопки перешли в бурные аплодисменты.

— Подбадривают, — бородатый вольготно откинулся на спинку лавки. — Сейчас начнется.

И впрямь началось. В центр зала вышел невысокий господин в черном приталенном сюртуке, отделанным золотым позументом. Театральным жестом лихо огладил маленькие усы, изящно выбритые над тонкими губами. Ему навстречу выпорхнула молоденькая девушка, похоже, ровесница Гведолин. Ее стан был обтянут черной кофтой с золотым воротником под стать мужчине, вместо юбки — черные штаны прямого покроя. Бродячие артистки частенько надевали штаны ради исполнения трюков, и этим разномастную публику было уже не удивить. Волосы девушки были крепко скручены в пучок на затылке, а лицо выделялось неестественной яркостью, подкрашенное красками для грима.

— Ах, Жаном, какой мужчина! — жена бородача нежно потрепала алый шарфик-бант, поднесла пальцы к губам, замерла, словно не решаясь подарить артисту воздушный поцелуй.

— Приветствую, отважные господа, — мужчина в черном поклонился в одну сторону, — а так же, прекрасные леди, — поклонился в другую. — Сегодня ваш скромный слуга Жаном, — тут он поклонился еще раз, — вместе с очаровательной Эль продемонстрируют чудеса ловкости, меткости и поразительного бесстрашия! Убедительная просьба — как можно скорее доесть свой ужин, ибо вы имеете все шансы подавиться от волнения!

В зале засмеялись.

— Итак, мы начинаем.

Гведолин только сейчас обратила внимание, что деревянная стена трактира, к которой повернулся усатый артист, была сплошь усеяна зарубинами. Видимо, еженедельное представление приносило неплохой доход и стену не жалели.

Молниеносным движением Жаном сбросил сюртук, оставшись в тонкой кофте, облегающей рельефную мускулатуру. К тому же он оказался тесно опоясан кожаными ножнами с вложенными ножами различного размера. Гведолин начала считать — пятнадцать, кажется. Но со счета сбилась.

Среди женской половины зала пронеслись восхищенные шепотки.

Жаном метал ножи уверенно. Легко. И даже небрежно, словно выполнял привычную рутинную работу. Вот он плавным кошачьим движением выудил нож, грациозно замахнулся, замер, прислушиваясь к восторженным вздохам женщин и завистливым хмыканьям мужчин. Сделал едва заметное движение вперед — мгновение и очередной нож воткнулся в стену.

Избавившись от всех ножей на поясе, артист вдруг резко наклонился, перекувыркнулся, тут же достал узкий клинок из голенища сапога и, не целясь, выбросил в стену. Тоже самое он проделал с голенищем второго сапога, отправляя в полет второй клинок.

Все это время хорошенькая Эль стояла в стороне, но когда у Жанома закончились ножи, и он принялся ощупывать себя, притворно схватившись за пуговицы у ворота на рубашке, словно намереваясь снять и ее, чем вызвал волну восхищенных вздохов у женщин, помощница, обратившись к зрителям, приложила пальчик к напомаженным губам:

— Тсс… Тихо! — Публика затихла. — Уважаемые гости этого чудесного трактира, обратите внимание на стену. Вы видите на ней все ножи, что были у Жанома?

— Все!

Эль обвела рукой зал — зрители замолчали. Спросила:

— Жаном ни разу ни промахнулся?

— Ни разу!

Кажется, жена бородача, сидевшая рядом, кричала громче всех.

Помощница спросила снова:

— Вам кажется, будто ножи расположены на стене как попало?

— Да!

— Нет!

— Не знаем!

Эль улыбнулась.

— Тогда предлагаю убедиться в обратном.

С улыбкой, не сходящей с лица, она подошла к стене, вытащила из кармана черный уголек и быстро начала рисовать прямые линии — от клинка до клинка. Там, где было высоко, вставала на табуретку. Зрители подбадривали Эль хлопками, редким свистом и меньше, чем через огарок, на стене образовался… тюльпан.

Да, определенно, это был тюльпан. С остроконечными зубчиками и нахохлившимся листом.

— В прошлый раз была роза, — доверительно сказала Гведолин жена бородача. — Какая все-таки прелесть этот Жаном! Ах, не смотри на меня так, Рамис, — своего мужа она одарила слегка нахмуренным взглядом, — всего лишь восхищение талантом, не более.

Зрители, недоуменно восклицая, снова разразились аплодисментами и последующим репликами:

— Как он это сделал?

— Нужно долго тренироваться…

— С рождения при ножах, не иначе!

Эль, жестом фокусника — словно из ниоткуда, достала шляпу с длинным рыжим пером и принялась обходить столы, любезно протягивая головной убор зрителям.

Гведолин видела, как в шляпу сыпалась монеты, в основном, медяки, но несколько раз перепадали и золотые тори.

Обойдя полный круг, помощница водрузила шляпу на стойку трактирщика. Тем временем Жаном успел вытащить из стены все ножи. Теперь на дереве красовался лишь вычерченный углем тюльпан.

— А сейчас, многоуважаемая публика, душераздирающий номер! Внимание! Повторять трюк запрещено с риском для жизни!

Медленно, плавно, торжественно, Эль подошла к стене. Встала, прислонившись спиной к стеблю тюльпана. Раскинула руки и ноги в стороны.

Первый кинжал Жаном выбросил стремительно, публика и опомниться не успела. Нож воткнулся ровнехонько между ног Эль.

Шепотки и волнительный ропот разом стихли, как только артист занес следующий кинжал. Стало тихо. Настолько, что в очаге было слышно треск сжираемых пламенем поленьев.

Следующий кинжал воткнулся возле одного бедра помощницы. Другой — возле второго.

Когда Жаном выпростал одновременно обе руки с зажатыми в них кинжалами, кто-то взмолился:

— Хватит, вы ее пораните! Или убьете, чего доброго!

На возмущенный вопль шикнули — не нравится, мол, уходи, не мешай. А за зрелище заплачено.

Жадный народ нынче до зрелищ.

Оба ножа воткнулись в дерево под раскинутыми ладонями Эль. Другие — над ними. Третья пара — возле ушей, последний клинок вошел в податливую древесину аккурат над макушкой девушки.

Зрители забыли, как хлопать и как дышать.

Как ни в чем не бывало, Эль отстранилась от стены и, под громкое молчание посетителей трактира, еще раз обошла публику с протянутой шляпой. Зрители, растерявшиеся, пребывая в недоумении от пережитого волнения, рассеянно бросали в шляпу монетки. Гведолин отметила, что золотых на сей раз сыпалось гораздо больше.

Когда юная помощница артиста застыла перед Терри, с поклоном протягивая шляпу, тот, усмехнувшись, бросил в нее три золотых.

Три!

Гведолин возмущенно взглянула на него, но Терри и не посмотрел в ее сторону. Мило улыбался Эль, которая от такой щедрости не поскупилась на благодарности и воздушные поцелуи.

Разумеется, номер с кинжалами не мог не вызвать восхищения, но такая необдуманная трата денег… Помниться, Гведолин с детства мечтала сходить в цирк, который неизменно раскидывал полосатый шатер на каждой большой ярмарке. Билет в цирк стоил десять медяков. Всего лишь десять…

Жаном, поигрывая мышцами, снова собрал клинки со стены, обернулся, нашел взглядом свою помощницу.

— Не кажется ли тебе, моя прекрасная Эль, что нам следует усложнить задачу?

Эль, улыбнувшись, засунула руку в карман, вытащила синий легкий платок.

Подошла к Жаному, завязала глаза.

В зале запаниковали.

— Не может быть!

— Ей, это не шутки, хватит…

— Слушайте, пойдем отсюда, не хочу быть свидетелем убийства!

— Да ладно, останемся, это всего лишь трюк.

Не обращая внимания на роптания, вопли ужаса и восхищения, Эль развернула артиста лицом к нарисованному тюльпану. Подошла, встала на прежнее место у стены. Замерла.

Но на этот раз не улыбалась.

Жаном долго не решался сделать бросок. Заводил руку с зажатым ножом, примеривался, опускал.

Напряжение росло.

Наконец, клинок рассек воздух. И засел в древесине в добрых двух шагах от Эль.

Зрители облегченно выдохнули.

Следующий клинок лишь коснулся острого зубчика тюльпана высоко над головой помощницы, мазнул по стене и с громким стуком упал на пол, едва не задев девушку по макушке.

Жаном досадливо фыркнул.

Примерился, бросил снова.

Третий нож врезался в стену далеко от Эль, зато рядом с полноватым хозяином трактира, не сдержавшим испуганного крика, а девчонки-разносчицы, окружавшие его, пискнув, поспешили укрыться за деревянной стойкой.

Четвертый раз испытывать судьбу артист не решился. Сдернул с себя платок, утер им пот со лба. Пригладил черные усики. Повернулся лицом к столам и гостям, поклонился.

— Почтеннейшая публика, наш номер завешен! Надеюсь, мы смогли развлечь вас этим слякотным весенним вечером.

Зрители, отмерев, зааплодировали.

— Но не спешите расходиться, почтеннейшая публика, — произнес артист, перекрикивая шум хлопков. — У нас в запасе имеется еще один сюрприз. Возможно, среди вас найдутся ловкачи, умеющие метать ножи? Предлагаю состязание: ставлю на кон, для начала, два золотых тори. Кто попадет, скажем, в средний зубец тюльпана, получит деньги. Как вам такое предложение? Найдут смельчаки?

— Найдутся! — загудели в зале.

Если и найдутся — изрядно выпившие и осоловевшие от переизбытка еды.

Гведолин глянула в свою остывшую солянку — тошнота прошла, от волнения за Эль, кажется, разыгрался аппетит. Попробовать?

Солянка оказалась вкусная даже холодная. Быстро-быстро, не успевая насладится вкусом, Гведолин затолкала ее в себя. Терри лишь покачал головой и подлил ягодного морса в стакан.

К Жаному уже приблизились двое парней, как и предположила Гведолин, слегка пошатывающиеся от выпитого за ужином вина или пива.

Первый не смог попасть даже в стену. Все ножи с пояса Жанома усеяли пол возле нарисованного тюльпана.

Второму повезло больше. Два клинка воткнулись в стебель, один едва не пронзил потолочную балку. Остальные, увы, снова упали на пол.

— Слабаки, — презрительно выплюнул Терри, катая между пальцами хлебный мякиш.

— А вы сумеете лучше? — жена бородача скептически воззрарипась на Терри.

— Смогу, — твердо ответил он. — Да и деньги лишними не будут.

Он встал и решительно направился в центр залы трактира, где Жаном, под смешки публики, пытался спровадить на место подвыпивших парней.

Гведолин не успела его остановить…

— А вот и еще один смельчак пожаловал, — обрадовался артист, получив возможность поскорее избавиться от предыдущих пытателей удачи. — Надеюсь, вы окажетесь более метким, господин.

Три ножа перекочевали Терри в ладонь.

— Слишком близко, — констатировал тот, прищурившись и оценивая расстояние до тюльпана. — Увеличим?

— Здесь десять шагов, господин, — насмешливо ответил Жаном. — Достаточно.

Терри пожал плечами.

Не споря размахнулся — ножи один за другим улетели в стену.

В зале присвистнули.

Жаном протер глаза кулаком, кажется, не поверив, что зрение его не обманывает.

Три клинка украшали три зубчика тюльпана. Каждый завершал наивысшую точку лепестка.

— Ну что же… что же, — Жаном прочистил горло, подбирая слова, — поаплодируем меткому юноше, заработавшему два золотых!

Выудив из шляпы честно заработанные монеты, Эль преподнесла их Терри.

— Усложним задачу? — надменно вопросил он.

— Эм… Пятнадцать шагов? — осведомился Жаном.

— Двадцать. И восемь золотых.

— Шесть, — не растерялась Эль, хватая Жанома за руку: — Пусть попробует, Жан, все равно ведь промажет. И у тебя с двадцати не всегда выходит.

— Семь золотых, — не сдавался Терри.

Гведолин понимала, что в чем в чем, а уж в торге сын мясника знал толк как никто другой. Да и считал отлично.

— Пусть попробует, — завопили из зала.

— Да не получится у него!

— А вдруг добросит?

— Брешет! Не выйдет!

Жаном, наклонившись к Эль, что-то зашептал ей на ухо.

Помощница, нервно передернув плечами, подошла к тюльпану, вытащила уголек и несколькими росчерками дорисовала еще один цветок рядом с первым — только поменьше.

— Попасть нужно в лист, стебель и бутон, — проговорил Жаном, подавая Терри ножи. Пять ножей, пять попыток. С двадцати шагов. По рукам?

Терри взвесил ножи в руке.

— По рукам.

Из пяти лишь один нож не удержался в стене и упал на пол. Четыре других исправно торчали в цветке, ощерившемся ими, как еж иголками. И да, Терри попал. В лист, стебель и бутон.

— Заключим пари? — надменно вопросил Терри вконец опешившего артиста, только что расставшегося с семью золотыми. — Два ножа — две попытки.

— Мы больше не играем на нашу выручку, — отрезал Жаном. — Так и вовсе без нее остаться можно. И вообще — представление окончено. Всего хорошего, господин.

— Я предлагаю лишь отыграть назад ваши деньги, — Терри жестом остановил собирающихся уходить артистов. — Десять золотых остаются у меня, если я попаду в цель. Если нет — получите их обратно. По рукам?

Жаном заколебался, несмотря на то, что Эль настойчиво тянула его по направлению к стойке трактирщика.

— А какая мишень? — все-таки поинтересовался артист.

— Живая, — непринужденно улыбнувшись, бросил Терри.

— Да вы с ума сошли, господин! — Эль выпустила руку своего напарника, развернувшись к Терри всем корпусом. — Мы этот номер годами репетировали, я не встану под ножи неизвестно откуда заплутавшего гостя, пусть даже и такого меткого.

— Я и не собирался вас просить, — почти зло выговорил Терри. — У меня есть человек, который мне доверяет.

— Прямо здесь? В этом зале? — опешила Эль.

— Здесь, — Терри кивнул. — Так вы согласны?

— Да Засуха с тобой! — повелся Жаном. — С двадцати шагов в яблоко над головой твоего человека. Идет?

— Согласен.

Они обменялись рукопожатиями.

Народ в зале ликовал, удваивая заказы выпивки и закусок, предвкушая очередное незабываемое зрелище.

Эль тихо шипела в стороне.

Подойдя к столу, где сидела Гведолин, Терри любезно подал ей руку.

— Пойдем. Поможешь мне?

Возможно, зрители нечетко расслышали то, о чем договаривались Терри, артист и его помощница. Но не Гведолин. Она, обладающая ведьминским слухом, слышала каждое слово.

Слышала, но отказывалась верить.

— Помочь в чем?

Терри нетерпеливо схватил ее за руку.

— У стеночки постоять. Ничего сложного.

Постоять. В качестве мишени. Вернее, мишень — яблоко, которое она будет держать, но тем не менее.

— Нет, Терри, — она попробовала вытянуть руку, но не получалось — держали крепко, — я не хочу. Здесь столько народу, все смотреть будут.

Приблизившись вплотную, Терри заглянул ей в глаза. У него глаза прозрачно¬серые, как камешки в воде, у нее — шоколад, который она видела на витрине магазина, но никогда не пробовала.

Светлое и темное…

— Ну же, Гвен, прошу тебя — пойдем. Разве ты мне не доверяешь?

После всего, что с ними было, он сомневается?

Сомневается. И смотрит отстраненно-холодно.

Она сморгнула.

— Доверяю.

— Тогда докажи!

Она дала себя увести. От такого надежного стола, от мужа с женой, недоуменно наблюдавших эту сцену, но не посмевших советовать и возражать. Подвести к стене с тюльпаном, мягко подтолкнуть, развернуть. В руки ей сунули чудом сохранившееся до весны яблоко — большое, белое, со сморщенной кожей. Гведолин повертела его в пальцах, задумалась: в хорошем погребе без сырости и плесени яблоко вполне может пролежать так долго. Не такое сочное, но есть можно…

Ей что-то сказали. Что?

Положить яблоко на голову. Стоять не шелохнувшись. Почему бы и нет? Действительно, ничего сложного…

— Совершенно ничего сложного, — поморщился Терри. — Так не годится. Нужно завязать глаза. Есть у вас платок?

Жаном, как сомнамбула, протянул белый платок, но Терри, коснувшись его, лишь поморщился: платок пропитался потом артиста, когда он оттирал им лоб после номера.

— Прекрасные леди, кто-нибудь в этом залеодолжит мне платок?

— Я!

— И я!

— Мой, возьмите мой!

Проворнее всех оказалась жена бородача — стянув с шеи алый бант, она протянула его Терри.

Жаном лично завязал ему глаза.

Эль демонстративно отвернулась к противоположной стене.

— Слушайте, да он сумасшедший! — выкрикнул кто-то из гостей.

Зрители, хоть и осоловевшие от сытного ужина и выпивки, только теперь похоже, поняли окончательно, что Терри не шутит. Со всех сторон послышалось:

— Пойдем отсюда!

— Останемся, это же часть номера! Парень знает, что творит. Он — подсадная утка, свой человек из зала!

— Точно! И девка с ними. У-у, одна шайка! Глядите, она ведь ни капли не боится. А что, если парнишка промажет? Убьет ведь, как пить дать!

— Прирежет!

Не боится… Зря они. Она боится. Очень-очень боится. Боится такого Терри — его серьезного тона с металлическими нотками в голосе, когда он просил ее помочь — словно не просьба, а приказ. Боится, что он не попадет в стену. Терри меткий, она видела, как он бросал ножи в дерево. Но ведь с завязанными глазами сложно не попасть в живого человека.

А ведь сейчас он может убить ее. Гведолин вдруг осознала это настолько отчетливо, что ее охватил даже не страх — ужас.

Терри не отступит, он не привык отступать.

А умирать не хотелось.

Ужас свел живот осколками льда, пробежался по позвоночнику, остановился в кончиках пальцев.

Свечи в зале дрогнули. Вспыхнули. Пламя поднялось выше, воск угрожающе зашипел.

Люди заметили. Забеспокоились.

А Терри все стоял, поглаживая рукоятку кинжала. Что же он медлит? Не может решиться?

Нужно успокоиться. Расслабится. Вдохнуть. И выдохнуть. Ведь если Гведолин не сделает этого, огонь вырвется из-под контроля. А она не умеет, не знает, что делать и как с ним совладать… Будет пожар.

Нет, нельзя допустить подобного!

Гведолин судорожно перевела дыхание. Сжала и разжала кулаки. Поморгала. Облизал губы. Оттерла о юбку влажные ладони.

Пламя свечей немного утихло, перестало метаться, словно на ветру.

Уже хорошо.

Медленно, словно во сне, когда кажется, что ты уже должен сделать десять шагов, но делаешь только один, Терри отвел руку с клинком назад. Размахнулся.

Нож сорвался в полет.

Но в то же самое время Гведолин дернули за руку, утаскивая в сторону. Яблоко упало, покатившись по полу.

Нож вонзился в стену. В середину стебля тюльпана. Гведолин отрешенно смотрела на цветок, вскользь подумав, что ее голова была выше. Примерно, на целый шаг.

Зрители взорвались воплями ужаса и восторга.

Терри в бешенстве сорвал повязку, уставился на голую стену с торчащим ножом.

А Гведолин, обернувшись, наткнулась на застывший лед в выцветших глазах Лиера.

— Совсем сдурела, что ли? — зашипел вампир, продолжая выкручивать ей руку и оттаскивая к стойке трактирщика. — Ладно, Фейт — он сейчас не слишком хорошо соображает, но ты, ведьма, с тобой-то что? У тебя голова на плечах есть?

Гведолин кивнула, почувствовав, как вспыхнули уши — кому понравится, когда его отчитывают, словно ребенка?

Лиер положил руки ей на плечи, развернул к себе.

— Это сейчас есть. Еще немного — и не было бы больше. Куда ты полезла? Зачем согласилась?

Прижатая к стойке трактирщика под напором Лиера, Гведолин видела, как Терри раздраженно возвращает Жаному монеты, озирается по сторонам, выискивая кого-то среди поднявшихся и начавших расходиться зрителей.

И правда, зачем она пошла к стене, согласившись стать живой мишенью? Казалось, что разум ее застилала пелена, которая теперь лопнула, словно мыльный пузырь, словно…

— Погоди, Лиер, — она стряхнула руки вампира со своих плечей. — Ты сказал, что Терри сейчас не слишком хорошо соображает. О чем ты?

Лиер свел руки в замок, костяшки тонких пальцев побелели.

— Я… решил кое-что попробовать, произвел некое воздействие, которое спровоцировало… ну, переборщил немного, с кем не бывает? — Лиер весело ей подмигнул — на совершенном лице не появилось ни морщинки. — А вот ты, ведьма, удивила — сама пошла на заклание. Неужели так ему доверяешь? Видела? Он же промахнулся!

Промахнулся. И убил бы ее, если бы не Лиер. Наверное, надо сказать ему «спасибо», но все же что-то здесь не так…

— Какое воздействие, Лиер? Говори нормально, что за манера — увиливать, как нитка от веретена? Что ты с ним сделал?

Вампир слегка тряхнул головой, отчего белокурые волосы рассыпались по плечам. Улыбнулся — на щеках появились ямочки.

— Я-то? Ничего такого, о чем нужно беспокоиться. К тому же, ведь ничего не случилось, правда? Ой, смотри, Гвен, кажется, он идет сюда!

Гведолин посмотрела. Терри, расталкивая людей, пошатываясь, словно пьяный, действительно направлялся к ней.

Повернув голову, она увидела, что вампира и след простыл. Как это у него получается? Только что стоял тут, а теперь — нет! И она снова, как в прошлый раз, поймалась на его уловку.

Терри выглядел растерянным. Бледным. Под глазами залегли синие тени, которых не было за ужином. На висках крупными бисеринами блестел пот.

— Гвен, — голос у него глухой, дрожащий, — что-то мне не по себе. Странно, я и не пил ничего… Пойдем в комнату, а?

***

Гведолин обрушилась на комнатку в доме для слуг, как ураган на тихую деревню.

— Все, — она сглотнула, переводя дух, — живо за мной!

Баль, Салька, Ману и Огар-ла тут же побросали кости, в которые играли, похоже, с самого ужина.

— Куда? — повар, схватив ее за плечи, заглянул в глаза.

— В амбар!

Огар-ла исчез в тот же миг.

Когда остальные добежали к названному месту, вампир уже открыл дверь и стоял, недоуменно взирая на мешки, полностью перегородившие проход.

— Мешки попадали, — развел он руками. — И только?

— Там… Кален, — выговорила Гведолин, отталкивая остальных и прорываясь вперед.

— В амбаре? — Огар-ла витиевато выругался. — Какую Засуху его туда понесло?

— Скажешь, не посылал мальчишку за мукой?

— С ума сошла? Я запретил ему к амбару даже приближаться! Разве я доверю такую ценность, как мука какому-то помощнику? А если рассыплет по дороге? Лучше уж самому. Или Баля попрошу в крайнем случае.

Баль в косматом тулупе поверх рубашки — только его накинуть успел, выдвинулся вперед, засучивая рукава.

— А ну-ка подвинься, Оги. Что толку от твоей скорости? Мешок-то ты еле-еле поднимаешь!

— Зато я ловкий, а у тебя дня не проходит, чтобы вещь нужную не уронить. Руки, как полено!

Ну, начинается! Только не сейчас. Гведолин и так сыта по горло их извечными спорам, кто лучше.

— Хватит! — прорычала она. — Оги — в сторону, Баль — раскидывай мешки.

Баль с легкостью, словно мешки были не с мукой, а с собачьей шерстью, успел вытащить наружу штук пять или шесть, когда позади двора показалась сгорбленная фигурка.

— Не трогайте… — сипло и тихо произнесла она, когда была еще далеко от столпившейся возле амбара группы. — Нельзя трогать мешки.

Но Гведолин услышала.

— Баль, стой! — голос зазвенел железной выдержкой. — Не трогай мешки!

Баль застыл, где стоял. Чего-чего, а слушаться они умели. Хорошо же она их выдрессировала.

Вид у Марты, доковылявшей, наконец, к пестрому сборищу, был донельзя печальный. Лицо раскраснелось, платок с головы сбился на плечи.

— Почему нельзя трогать мешки? — спросила Гведолин, хватая старую каторжницу за руку, чтобы та вовсе не лишилась чувств.

— Мальчишка в дальнем углу амбара… завален мешками… — сбивчиво зачастила Марта. — Один мешок зацепился за железный крюк на потолке. Аккурат над головой Калена. Может сорваться… в любой миг. Высоко висит, упадет неудачно. Время… рассчитать не могу.

Зарий подошел к Марте, взял ее за другую руку, погладил.

— И чаво нам делать-то надобно? Стоять, ждать, пока сорвется куль этот проклятый?

— Все же я бы раскидал мешки, — пробасил Баль, почесывая рыжую седеющую бороду.

— Нет. Я видела — начнете раскидывать — мешок с крючка упадет быстрее.

— Если бы в мешке была дырка, — худой Салька зябко поежился — он не успел накинуть на себя ничего теплее тонкого плаща, — мука бы высыпалась.

Ману хлопнул его по плечу.

— Дело говорит! Гвен, можешь прожечь дырку в мешке?

Прожечь дырку, маленькую такую дырочку. Мука постепенно будет высыпаться и ничего не произойдет. Марта живет в усадьбе давно, потому Гведолин прекрасно знает, что будущее, которое видит ведунья, почти всегда можно изменить.

Вот только… разжечь огонь без огня — сложно. Раньше, когда она была молода, она часто проделывала подобные фокусы, но сейчас возраст, равно как и постоянные проверки дознавателем, брали свое. Нет, на физической силе проверки почти не отражались — отлежаться несколько дней и все, но вот силу магическую, ведьминскую, высасывали, словно паук муху.

Шире отворив дверь в амбар, Гведолин просунула туда голову и, прищурившись, попыталась разглядеть мешок.

Рядом очутился Огар-ла, который тут же воскликнул:

— Вон же он висит! Попробуй, Гвен, у тебя должно получиться! Нужно лишь немного огня.

Огар-ла, как и она сама, прекрасно видел в темноте.

Мешок висел под потолком, слегка раскачиваясь на крючке, поскрипывая даже.

Слуги, которых Гведолин считала за друзей, понятливо притихли сзади.

Немного огня…

Сосредоточиться. Закрыть глаза. Представить, как зарождается маленькая рыжая искра. Вот она прожигает ткань, разгорается, все больше, все сильнее…

Запахло паленым.

Стоп. Главное, не дать пламени разгореться — ведь ей нужна дыра, небольшая дыра в мешковине…

Кажется, на улице пошел снег. Острые колючие снежинки ложились на непокрытый лоб, подали за шиворот.

— Получается! — воодушевленно воскликнул вампир. — Клянусь Пречистой Водой, получается! Так, Гвен, а теперь осторожно, аккуратно, еще чуть-чуть… и хватит. Достаточно. Туши!

Гведолин распахнула глаза. Из дыры в мешке, словно причудливый снежный вихрь, медленно высыпалась мука.

Нужно всего лишь несколько минут, чтобы мешок опустел.

Она покачнулась, почувствовав острую нехватку воздуха. Спасибо Огар-ла — поддержал, усадил на лежавший на земле пухлый мешок.

— Столько муки — коту под хвост, — плюнул вампир в сторону, — и все из-за этого мальчишки! Какая нелегкая его туда понесла?

— Вот и спросишь, если мы его достанем, — устало откликнулась Гведолин.

— Когда мы его достанем, — поправил Салька, присаживаясь возле нее на корточки. — Марта говорит, будущее изменилось. Еще немного и можно разгребать амбар.

Старая каторжница, также сидевшая на одном из мешков, сипло закашлялась.

— Уведи ее в дом, Салька, нечего ей теперь тут делать. Да и тебе тоже — трясешься весь.

Как только мешок опустел, повиснув на крючке, как охотничий трофей, Баль добрался до Калена меньше, чем за пягь минут.

Мальчишка был без сознания, но живой. Видимо, знатно по голове мешком приложило.

Гведолин вдохнула — придется лечить двоих, а сама на ногах еле держится.

Оставив Баля дальше возиться в амбаре, она, поддерживаемая Огар-ла, медленно направилась в лабораторию.

Глава 31. День Воды

Повсюду раздавался звонкий смех, громкие разговоры, задорная музыка. Пылали костры, в воздухе носился упоительный аромат жареного на вертеле мяса, переплетаясь с запахом цветущих лип.

День Воды подходил к концу, наступила самая торжественная и веселая его часть — вечерние гуляния.

Днем было жарко, но вечером ложилась роса, и Роанна опасалась, как бы не замочить подол нового платья. Темно-зеленого, простого покроя, обычного, в сущности, платья. Но здесь, в деревне, оно казалось ей самым прекрасным нарядом, который у нее когда-либо был. Она купила его на весенней ярмарке в Гвиде — потихоньку откладывала деньги с жалования, которое регулярно получала от господина Карпентера.

— Рон, смотри, что у меня есть! — К ней подбежал радостный Льен, протягивая что-то на ладони. За ним, чуть прихрамывая, подошел Варг — в нарядной вышитой рубашке, но такой же угрюмый и взлохмаченный, как всегда. — Новая блесна! Смотри, как переливается! Попросил Айда сделать, а я в ответ подарил ему ковшик, который выстругал с господином Карпентером, помнишь?

Айд — кузнец, хороший человек. Когда они только приехали в деревню, он перековал Роанне толстый прут над очагом, на который вешали котел. И денег с нее не взял, сказал, после сочтемся. А в конце зимы Роанна вылечила его маленькую дочку от тяжелой простуды.

— Помню, — Роанна улыбнулась. — Ну, а ты как, Варг? Нога не болит?

— Побаливает, в плохую погоду особенно, — пробурчал в ответ Варг, пихнув локтем Льена в бок. Снова какие-то секреты, о которых Роанне знать не положено?

— Можно мы к реке пойдем? — спросип Льен и, думая, что она не заметил, наступил Варгу на ногу. Да что у них за игры такие? — Блесну не терпится испытать, а у Варга удочка есть.

Варг потряс самодельной удочкой перед носом Роанны.

— А как же праздник? — ахнула она. — Не интересно вам?

— Что мы тут не видели? — Варг ловко перекинул удочку из руку в руку. — Через канавы попрыгают, наедятся, потом напьются, разбредутся парочками и будут целоваться в кустах. Охота была смотреть!

— Варг!

— А что такого? — нарочито обиженно протянул он. — Это правда!

Роанна не нашлась с ответом. Несносный мальчишка — что думает, то и говорит. Но ведь он прав. День Воды всегда был ее любимым праздником, Роанна не пропускала его ни разу. И если в детстве он казался ей волшебной сказкой, состоящей из безумного веселья, пышных нарядов и сахарных петушков на палочке, то повзрослев, она все чаще стала замечать, как под красивыми одеждами прячутся усталые люди, а легкость и веселость обусловливается лишь количеством выпитого вина. Но почему Варг понимает это уже сейчас, будучи еще подростком, а ей для этого пришлось стать взрослой?

— Так можно нам к реке? — повторил вопрос Льен.

— Конечно, идите, — растерянно разрешила Роанна.

Аромат липы был упоительно сладостен — приторный запах детства. Здесь, на юге, липа зацветает гораздо раньше, чем на севере. И праздник Воды тоже справляют раньше…

Смех разлился бурной рекой — пара влюбленных удачно перепрыгнула через канаву. Значит, будет достаток и любовь в семье, дружба и верность на долгие годы. Роанна выискала в толпе счастливчиков — стоят раскрасневшиеся, довольные, молодые, не старше ее самой. Парня, поздравляя, хлопают по спине друзья, девушку обнимают подружки.

Роанна вздохнула. А у нее никогда не было друга. Нелюдимая, одинокая, вечно занятая сбором трав, чтением книг и приготовлением лекарств. Девочки ее сторонились, считали гордячкой и всезнайкой. А мальчишки не замечали вовсе. Даже на День Воды ей приходилось ходить с бабкой и Льеном. Прав был господин Карпентер — ей уже восемнадцать, а она до сих пор так и не прыгала через канавы.

И, конечно, он сразу понял, что ее просто никто не звал…

Мастер уже три недели как вернулся из Сизого Плеса. Роанна снова ходит на работу, сметает стружки в мастерской, выносит брюзжания госпожи Элоиз, сдержанные «здравия, целительница» деда Илмея, щебетания Ирмы, теплые улыбки Кир-ши, задумчивые взгляды Лии и настороженные — Варга.

А господин Карпентер теперь готовится к отъезду.

И злиться.

Роанна так и не дала ответ, поедет она с ним в столицу или нет. Ей бы хотелось вернуться, но решиться она так и не смогла. Ирма, разумеется, уговаривает, говорит, вдвоем веселее будет. Да и не обязательно к бабке возвращаться — можно жить в городском доме-мастерской господина Карпентера: дом большой, места всем хватит. Льен идею переехать в Мерну воспринял с воодушевлением: соскучился и по бабке, и по поместью. Но сказал, что если Роанна не хочет уезжать, ему и здесь хорошо.

Знала она это «хорошо». Варгом зовется. Кто бы мог подумать, что закадычные враги станут друзьями не разлей Вода?

Прислонившись к теплому толстому стволу дуба, Роанна продолжила наблюдать за праздником.

Снова послышался смех и гомон — очередная пара влюбленных решила испытать судьбу. Парень высокий, рубашка натянута так, что видно тугие мышцы. А девушка… Роанна пригляделась — Ирма! Вот она, смеясь, принимает предложенную руку — пальцы сплетаются крепко-крепко, влюбленные разбегаются, прыгают и… Канава широкая, но неглубокая. Дно ее устало специальной тканью, пропитанной маслом — чтобы не уходила вода, которую за неделю до праздника носили и сливали в канаву все жители деревни. Таков обычай — каждый должен был принести столько, сколько сможет.

В этот раз влюбленным не повезло. Роанна смотрела, как Ирма, отфыркиваясь и хохоча, выбирается из воды, замочив подол платья. Руки ей протянули все местные парни — за которую ухватится первая деревенская красавица? Кому отдаст предпочтение?

Парень, с которым прыгала Ирма, зло сплюнул на землю. Раскрасневшийся, как вареный рак, он опустил голову и пьяно побрел к Проклятому лесу.

Роанне не было жаль, что прыжок не вышел. Какие они влюбленные? Несколько раз встречались за зиму, гуляли, в гости ходили друг к другу. Нет, Роанна твердо знала — это не любовь. Правильно рассудила богиня Воды — не пара они друг другу.

— Эй, Роанна! Чего дерево подпираешь? Ему уж лет сто, поди, даже Пожарище пережило. Не упадет без тебя! — дядька Ирмы, посмеиваясь и покручивая ус, приветливо махнул рукой. А Ирма жаловалась, что он у нее строгий! — Иди сюда, дочка, выпей с нами.

Отказываться от угощения в день Воды нельзя — не принято. Пришлось подойти. Дядька налил ей целую кружку яблочного сидра — янтарного, ароматного. Только сейчас Роанна ощутила, насколько ей хочется пить. И есть. За целый день она лишь позавтракала в доме господина Карпентера. А ведь сейчас уже вечер…

Она осушила кружку залпом. Дядька присвистнул и кружку отобрал.

— Эй, полегче, дочка! Сидр у меня крепленый, с того года настаивал — ох, и яблочным был прошлый год! А ты иди, закусывай, вон бабка Шегна пирожки раздает. А не то развезет, как пить дать развезет!

Мог бы сразу предупредить, что крепленый. Ведь пилось так легко, как компот! Сидр тут же ударил в голову — сделалось легко-легко, беззаботно, весело.

Может, этого ей и не хватало? Отрешиться, сбросить с плеч непосильный груз: хозяйство, работа, забота о младшем брате. И все одна, одна… И господин Карпентер на нее злиться — почему она не может ему ответить? Ирма дело говорит — не обязательно возвращаться в поместье, можно жить у мастера дома. Да, решено — завтра она даст ему ответ. Она согласиться! Хотя… зачем ждать до завтра? Нужно сказать ему прямо сейчас.

Вежливо поблагодарив дядьку Ирмы за напиток, Роанна, слегка шатаясь, побрела искать мастера. Только где же его найти, в такой толпе? И тут ли он вообще… Может, заперся в мастерской и выстругивает новый шедевр, а на праздник не пошел вовсе? Нет, Ирма говорила, вытащит его любой ценой — хватит, мол, чахнуть ночами напролет над куском дерева, так и вся жизнь пройдет!

Если бы сейчас Ирму встретить… Вдвоем они бы живо нашли мастера. Но Ирма ушла куда-то с парнями, которые помогли выбраться ей из канавы.

Роанна покрутила головой — опасное движение. Из-за этого качели, на которых раскачивались дети, опасно накренились, а костры, над которыми жарили ароматное мясо, принялись двоиться в глазах, угрожая языками пламени.

Душно… Очень душно.

Только-только начали сгущаться сумерки; почва сделалась влажной и хлипкой, еще чавкающей весенней грязью под ногами.

Цепляясь за деревья и прохожих — стыд какой! — Роанна добрела до оврага, за которым начинался Проклятый лес.

Здесь дышалось легче. И суматошного веселья праздника почти не было слышно, и люди не попадались.

Голова все еще гудела.

Останавливаясь чуть ли не у каждого дерева, Роанна перешла овраг. Идти стало проще — земля уже не грозила уплыть из-под ног. Можно прогуляться до сосны-маяка, чтобы выветрились остатки сидра. Как раз успеет до того, как стемнеет окончательно.

Позади хрупнула ветка. Зверь? Нет, вряд ли. Кроме того раненного медведя, на которого тогда наткнулась Лия, в Проклятом лесу не водилось зверей.

Человек?

Возможно. Гуляки порой забредали сюда — пьяным нипочем байки и страшилки про зачарованный лес, которыми их пугали бабки в детстве.

Наверное, кому-то на празднике тоже показалось слишком шумно и тесно, вот и решили уединиться.

Так и есть. Из-за неохватного обгоревшего ствола — бывшего роскошного дуба, вышел человек. Мужчина средних лет с гладко выбритым подбородком и кривым носом.

Роанна не испугалась. Сегодня День Воды. Что может случиться?

— Благословенна Вода во всех источниках ее, — произнесла она ритуальную фразу.

— Благословенна, благословенна, — произнес неприятный знакомый голос за ее спиной.

Не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что голос принадлежал госпоже Карпентер. Вот и сама она обошла Роанну по кругу, медленно, выжидая, словно хищник, загнавший добычу в ловушку.

Что делает Элоиз в Проклятом лесу, которого боится до Засухи? К тому же, она не одна…

Кроме кривоносого, показался еще один мужчина — молодой, чуть старше Роанны, высокий и худой.

— Госпожа Карпентер, — голос Роанны задрожал, а воображение заиграло первые тревожные нотки. — Кто эти люди, госпожа? Вам что-то от меня нужно?

Элоиз усмехнулась.

— Нужно, ведьма, нужно. Тебя.

У Роанны похолодели кончики пальцев.

— Это она? — хрипло спросил кривоносый.

— Она, она, — госпожа Карпентер недобро прищурила глаза. — Ведьма! Как есть ведьма, точно вам говорю. Сына моего приворожила, так и ходит возле нее, как зачарованный, на работу пристроил, а теперь еще и в столицу с ней ехать надумал. Срамота! Забирайте, ее, господин дознаватель, а там уж сами с ней разбирайтесь.

Дознаватель? Неужели… Ведь ее уже осматривал доктор Рин!

Кривоносый хмыкнул и сплюнул.

— Мы с Гремом не дознаватели. Сопровождающие и охрана. Дознаватель у нас Хиртус, он… ммм… позже подойдет — пережрал что-то на празднике. Говорил ему — не мешай сидр с пивом! Он сейчас во-он за теми кустами блю…

— Карст! — прервал его Грем. — Не при дамах!

— Ладно, — снова сплюнул Карст. — Девку мы забираем.

Он грубо схватил Роанну за запястье холодными липкими пальцами.

— Подождите, — Роанна попыталась вырваться, но пальцы держали крепко, — меня уже осматривал дознаватель и заключение выдал. Я не ведьма!

Губы госпожи Элоиз сжались в одну узкую линию.

— Ведьма! Не слушайте ее.

— Так у тебя есть заключение дознавателя, киска? — смрадное дыхание Карста обожгло Роанне щеку. От запаха тухлой рыбы ее затошнило. — Где же оно?

Главное не дышать носом.

— Дома.

— Где ты живешь? — вмешался Грем.

— Т-тут, недалеко. Всего лишь выйти из леса и перейти поле.

— Прогуляемся? — спросил Карст, обращаясь к Грему. — Пока Хиртусу не до нас, бумагу добудем, а там, глядишь, и на празднике погулять успеем. Я девку одну приметил — наливное яблочко! В жисть таких красоток не встречал!

— Хиртус велел здесь дожидаться, — Грем пнул ногой обугленный пень, и тот с хрустом разломился на куски.

— Брось, он еще нескоро оклемается. А мы по дороге еще и закусить успеем.

— Да кого вы слушаете! — не выдержала Элоиз. — Врет она все! Нет у нее никакого заключения!

Пальцы Карста по-прежнему сжимали запястье железной хваткой. Роанна уже не чувствовала ладонь. А после и синяки будут…

— Так есть или нет, рыбка? — Карст оттеснил ее к дереву, прижал к черной коре. Роанна почувствовала, как вторая его рука скользнула по талии, погладила по спине.

Противно. Нужно просто потерпеть. Сейчас они сходят домой, убедятся, что Роанна не ведьма и все встанет на свои места, забудется, как дурной сон.

— Что здесь происходит? — господин Карпентер, одетый, как все жители деревни на праздник Воды — простая рубаха с вышивкой, напоминающей волны, — появился, словно из ниоткуда. — Матушка? Роанна?

— Ачи! — Элоиз выглядела теперь слегка растерянно. — Что ты здесь делаешь?

— Это вы что здесь делаете! Я поспрашивал у деревенских на празднике, не видели ли они мою мать, те сказали, что видели, и что вы отправились в лес в сопровождении двух незнакомцев. Как прикажете это понимать?

— Господин Карпентер! — голос Роанны прозвучал ясно и чисто, прорезая прохладный вечерний воздух. Удивляться собственной смелости или наглости не было времени. Уж мастер-то знает, что она не ведьма! Хватка державшего ее Карста слегка ослабла. Роанна вырвалась и отбежала к мастеру, от волнения прижалась к нему, презрев всякие приличия. — Господин Карпентер, ваша матушка привела этих людей, и они утверждают, чго я — ведьма. Но ведь это не так, правда? Вы видели, как меня осматривал дознаватель, ваш знакомый, доктор Рин. Вы были там!

Мастер погладил ее по голове, слегка сжал кончики пальцев. Руки у него теплые-теплые. Не то, что у Роанны теперь — ледышки.

— Разумеется вы не ведьма, Роанна. Но вы утверждаете, будто… Матушка? Вы и впрямь привели сюда этих людей?

Элоиз приблизилась к сыну. Проговорила непривычно вкрадчиво-елейным голосом:

— Мой мальчик, что ты, эти люди пришли сами. Разве ты не слышал про новый закон? Всех целительниц необходимо осмотреть. Они лишь спросили, где можно найти… Роанну. И я подсказала им.

Неправда. Все неправда!

Присутствие мастера придало сил.

— Видели, как я пошла в лес, госпожа Карпентер? Вы следили за мной?

Элоиз фыркнула.

— Роанна, — мягко укорил мастер, — вы забываетесь. Это моя мать. Я понимаю, вы с ней не ладите, но это не дает вам повода говорить о ней подобным тоном.

— Довольно любезностей, — встрял Грем, — семейных разборок нам еще не хватало! Слышь, девка, показывай свое заключение, Хиртус удостоверит подлинность и все мы разойдемся подобру поздорову.

— Заключение доктора Рина? — спросил господин Карпентер у Роанны.

— Да, — пролепетала она. — Только заключение у меня дома.

— Тогда принесите его. В чем дело, Роанна? У вас есть бумага, заверенная дознавателем. Покажите ее и от вас отстанут.

— Какая бумага, Ачи? — вмешалась госпожа Элоиз. — Тебе не кажется странным…

Но господин Карпентер, начавший закипать от всей этой ситуации, довольно грубо оборвал ее:

— Помолчите, матушка. Бумага действительно есть и это вовсе не ваше дело.

Липкие пальцы Карста снова сомкнулись на Роаннином запястье.

— Идем, киска. Покажешь свою бумажку. Видишь, господин волнуется.

Элоиз, воспользовавшись тем, что Роанну грубо оттянули в сторону, схватила сына под локоть, запричитав:

— И мы пойдем, Ачи. Здесь нам больше нечего делать. У меня голова разболелась, все кружится…

Она притворяется. Сейчас, когда Роанна была собрана и чувства обострены до предела, ложь ощущалась, словно густой кисель — ложками можно есть.

Тухлой рыбой, казалось, воняло даже не изо рта Карста. От всего его облика несло неприязнью и сладковатым запахом давно немытого тела.

Главное, не дышать носом…

— Но господин Карпентер! — вдохнуть все же пришлось, и ее едва не вывернуло наизнанку. — Я не хочу иди с ними. Мне страшно, господин Карпентер. Может… вы проводите меня?

Страх часто заставляет просить то, чего никогда не попросил бы у человека, когда тебе хорошо и спокойно.

Господин Карпентер растерянно посмотрел сначала на нее, потом на мать, словно не зная, какое принять решение. Но размышления его прервал визгливый вскрик:

— Ай, — Элоиз прижала пальцы к виску. — Мне что-то не по себе…

— Вам плохо, матушка?

А господин Карпентер обеспокоился всерьез. Неужели поверил? Так наивно’

— Да, мне плохо, — казалось, Элоиз дышала едва-едва, цепляясь за крепкий локоть мастера. Глаза полуприкрыты, ресницы опущены. Актриса! — Пойдем домой, сынок. Проводи меня.

Роанна горько усмехнулась. Разве он выберет ее вместо своей матери? Нечего и думать.

— Значит так, — распорядился мастер. — Роанна, вы идете с этими людьми.

Сегодня праздник, что может случиться? А я провожу матушку и встречу вас. Договорились?

Что ей остается? Она лишь вымученно кивнула.

— Идите, — напутствовал мастер, поддерживая виснувшую на нем Элоиз, — и ничего не бойтесь. Я приду, обещаю.

Стиснув зубы и пытаясь не оглядываться, Роанна позволила Карсту себя увести. Сзади плелся Грем, изредка отпуская сочные ругательства.

Хрустели под ногами сухие черные ветки; в лесу было необычно тихо. Слишком тихо. А ведь они уже должны подойти к оврагу, откуда доносились бы голоса гуляющих, запахи костра и жареного мяса…

Роанна зажмурилась, тряхнула косой. Как она могла быть такой глупой? Ведь они идут не в ту сторону! Видимо, крепленый сидр дядьки Ирмы все-таки не до конца выветрился из головы.

Она попыталась вырваться, дернула руку к себе — напрасно. Жилистый Карст лишь ухмыльнулся и крепче перехватил ее запястье.

— Куда мы идем? Мой дом в другой стороне! Вы заблудились, наверное?

Грем выругался сзади.

— Лады, Карст, хорош уже. Так и впрямь заблудимся! Да стой, кому говорю!

Карст притормозил и Грем, догнав их, встал напротив Роанны, оказавшись выше нее на голову, положил руки ей на плечи, заглянул в лицо.

— Миленькая, — изрек он, — хоть и заморенная. Наивная простота… Не жаль будет портить такую, Карст?

Кривоносый расхохотался.

— Кто бы говорил! — он стащил с себя куртку и принялся распутывать тесемки штанов. — Слушай, давай быстро, а то Хиртус в себя придет, искать примется!

Роанна похолодела от ужаса. Что они собираются с ней делать?

Грем медленно потянулся за спину Роанне, поймал ее косу и намотал на кулак.

— Вообще-то, Хиртус запретил ее и пальцем трогать. Говорил, если ведьма — опасно.

— Брехня! — взвился Карст. Зашел Роанне за спину, коснулся холодными костяшками шеи, потянул воротник платья… Платье стало тесно в груди, послышался треск разрываемой материи, и ткань сползла к поясу, оголив плечи. Роанна осознала, что стоит в одной нательной сорочке.

Мужчины продолжили грязно ухмыляться и сыпать сальными шуточками.

Мысли перемешались. Перепутались. Ведь они же сейчас… Надо кричать! Вырываться, бежать…

Но Роанна прилипла к месту. Страх сковал льдом по рукам и ногам, словно мороз речку зимой. Стало трудно дышать, а чужие наглые руки, меж тем, огладили шею, распустили волосы, рассыпав их по оголенным плечам, заползли под тонкую ткань сорочки, бесстыдно сжали грудь…

Снова крепко намотали волосы на кулак, потянули вниз. Больно. Нужно наклониться, ниже, ниже… Иначе, кажется, еще чуть-чуть и волосы вырвут из головы вместе с кожей.

Она лежит на черной земле. Стылой, холодной. Она старается смотреть на медленно темнеющее в сумерках небо, пытаясь выискать первую загоревшуюся звездочку — любимое развлечение в детстве, когда можно было сбежать от родителей на луг, начинающийся прямо за домом, развалиться на траве и мечтать, мечтать…

Она пытается представить, что ветки деревьев — живые заколдованные существа, возможно, даже бывшие люди. И сейчас они шепчутся между собой, в сотый или тысячный раз обсуждая, как можно освободиться от проклятия.

Вот бы тоже стать деревом… Ведь когда дерево умирает, от него есть польза. Сколько прекрасных и нужных вещей можно сделать из древесины! Из вишни получатся отличные курительные трубки, из дуба — крепкая кровать, из сосны — корабельные мачты, столики, гробы… Из ясеня выйдут звонкие флейты. Есть еще орех и бук. С ними любит работать господин Карпентер…

И почти любое дерево годится на растопку…

А когда умирает человек, какая от него польза?

Никакой.

Роанна разрешила себе думать о таком. О вечном, о странном… Сейчас можно. Все, что угодно, лишь бы не видеть склонившегося над ней перекошенного лица Карста. Лишь бы не чувствовать растерянность, недоумение и ужас# потому что Грем сильно заломил ее руки над головой и держит их прижатыми к земле. Лишь бы не ощущать боль, сильную боль там, внизу…

— Слушай, Карст, она, кажется, без чувств.

Нет, к сожалению, нет. Она все слышит.

Сдавленный смех. Горделивый хрип:

— После меня все девки так! Сначала вздыхают, потом стонут, потом жалуются, а после сами на шею вещаются. В этом деле я хорош, не хвастаю, но это так.

— Завязывай, давай, — раздраженно бросил Грем. Роанна почувствовала, как ее хлопают по щекам. После всего, что было — это не больно. Даже щекотно. — Пойдем Хиртуса разыщем. Девку тут оставим — она совсем, похоже, выдохлась. А ему скажем, что уже такую в лесу нашли. Ему-то что — с больной головой не до девок. Осмотрит ее быстренько, и свалим на праздник.

Голоса постепенно смолкли. И навалилась тишина. Она давила на грудь, заползала холодными щупальцами под платье, вернее под то, что от него осталось. Она лизала растерзанные лодыжки и бедра, как голодный волк, подбираясь выше, выше… К шее. И, наконец, сомкнула на ней стальные пальцы.

Стало невыносимо трудно дышать. Захотелось выть, но голоса не было. Роанна лишь беззвучно открывала и закрывала рот. В горле першило, но слюны не было, нечего было глотать…

Ужасно, до дрожи захотелось пить. Ведь сегодня День Воды. Большой праздник… Воды сегодня не жалел никто. Вот только Роанне ее вряд ли принесут…

Деревья по-прежнему покачивали черными ветками. Зачарованные, обугленные, страшные. Как-то раз господин Карпентер принес такую ветку в мастерскую. Насвистывая, счистил обожженную кору, а под ней оказалась хорошая сердцевина. Тогда он отдал ветку Льену для удочки…

Мастер. Некстати вспомнился. Снова… Он обещал прийти. Но нет… не придет. Его матушка, эта противная Элоиз, которая и привела этих… ему дороже. Ей он вериг. Ей, не Роанне. Прав был Варг, когда недобро отзывался о брате. А она его все журила — наговаривает…

Нужно встать… Уйти. Уползти. Обратно, к людям, на праздник, хоть куда-то…

Пошевелить рукой — терпимо, ногой — больно. Перевернуться на бок — пронзительно больно. Невыносимо.

Тишина, все еще сжимавшая горло мерзкими щупальцами, добилась своего: из горла Роанны вырвался сначала хрип, потом стон. А потом полились и слезы.

Всхлипывать было больно тоже, поэтому слезы лились почти бесшумно. Падали на плечо, потом на землю.

Кап, кап…

Падали на папоротник — примятый ее телом, раскорячился под щекой, которую он щекотал узкими тонкими листьями.

А это еще что такое?

Роанна сморгнула. Листики папоротника были совсем близко. Но не только листики. Цветы! Сочные алые цветы, чем-то напоминающие маленькую лилию.

Откуда они здесь? Неужели…

Папоротник цветет.

Красные бутоны набухали на глазах. И раскрывались. Роанна почувствовала еле уловимый аромат земляники, душицы, малины и еще каких-то трав. Успокаивающий, легкий, воздушный аромат.

Она протянула руку, коснулась лепестков цветка — теплые, словно живые. И страх, помахав на прощание когтистой лапой и прихватив щупальца тишины, ушел, словно растворился в воздухе.

— Да вон она, Хиртус!

— Клянусь, мы и пальцем не тронули! Нашли уже такую, она, не она, не поймем. Эта женщина, госпожа Карпентер, говорила, что девчонка щуплая, волос русый, глаза огромные серые. В темно-зеленом платье. Так все сходится, вроде…

Люди приближались.

— Идиоты! — этот голос высокий, пронзительный, привыкший повелевать. — Не вы, значит? Так я и поверил! Засуха, откуда только такие недоумки, как вы, берутся! Я же предупреждал! Да если только она окажется и впрямь ведьмой…

Нет!

Роанна вытерла слезы. Нет. Никогда больше. Никто не посмеет трогать ее руками и делать то, что вздумается. Лучше умереть.

Медленно она приподнялась. Села.

— Прочь… — прошептали растерзанные губы. — Убирайтесь прочь…

— Эй, Хирт, да она очнулась! — хриплый голос Карста прорезал тишину. — Жива, вот видишь, а ты…

Он не договорил. Не успел.

Толстое полусгнившее дерево с мерзким скрипом рухнуло, подмяв под себя Карста. Он было вскрикнул, но крик оборвался быстро.

Хиртус и Грем ели успели отпрыгнуть в стороны.

Теперь они смотрели на придавленного деревом человека во все глаза, и по их лицу бродил зарождающийся страх.

— Она и правда ведьма? — тихо спросил Грем.

Хиртус, сосредоточенно глядевший в сторону Роанны, грязно выругался.

— Только что инициированная. Такое невозможно не почувствовать. Необязательно даже за руку брать. Скажи мне, Грем, скажи, ради Воды, это ведь не вы, да? Потому что если вы…

— Что? — прошептал Грем.

— Тогда нам лучше убираться отсюда. И живо.

Они стояли достаточно далеко. Настолько, что обычный человек нипочем не услышал бы, о чем они перешептываются.

Но Роанна слышала. Отчетливо, каждое слово. Словно находилась там, среди них. Среди этих выродков…

Роанна сжала в кулаке цветок папоротника и сипло рассмеялась.

Убираться? Нет, никуда они не уйдут.

Потому что она позвала ветер. Тихонечко позвала, ласково. Как в детстве, когда она подолгу разговаривала с ним, сидя на лугу. Ветер качал колокольчики и полевые ромашки, и тогда Роанне казалось, будто он разговаривает с ней, слышит ее. И все-все понимает. Но тогда она не могла позвать его, когда хотелось.

А сейчас смогла. И позвала. И ветер пришел.

Вот он, здесь. Играет в прятки в зарослях папоротника, обнимает ласково, целует.

Хрупнула ветка. Заскрипели стволы. Кажется, ветер приглашает поиграть. Только игры ли это?

Дерево упало. Одно, другое. Рядом с Роанной, но ей не страшно. Ей теперь совсем, ни капельки не страшно. Ветер не причинит ей вреда. А вот этим мерзким людишкам…

Роанна выпростала вперед руку с зажатым в ней цветком. Раскрыла ладонь — нежные мятые лепестки осыпались, цветок упал, а она поманила ветер пальцами, прошептав: «Ко мне!» Легкий, мерцающий радужными всполохами поток, с радостью метнулся к ней, пощекотал ладонь, потерся о щеку. Роанна обхватила его, сжала, намотала на кулак.

И дернула. Изо всей силы дернула, указывая в сторону застывшего на месте Г рема.

Грем повалился как подкошенный, словно его спеленала по рукам и ногам невидимая паутина. Падая, он ударился виском об острый угол пня. Упал, затих. И больше не поднялся.

Третий человек, Хиртус, понемногу пятился назад, бормоча:

— Не надо… Я ничего не сделал тебе, ничего. Не надо, пожалуйста…

Не надо. Возможно. Но ведь он дознаватель! Из породы тех, кого она

ненавидела всю свою жизнь. Но ведь доктор Рин… Нет, профессор не в счет. А этот пришел с двумя отродьями, которых язык не поворачивается назвать людьми.

И он должен получить по заслугам.

«Давай, ветер. Давай! Сюда, ко мне. Ко мне!»

Потоки, воздушные, легкие, искрящиеся, поспешили к Роанне отовсюду. Они метались вокруг, сталкивались друг с другом, выворачивая с корнем деревья, поднимая их в воздух, затягивая в воронку.

Воронка. Черный воющий столб из потоков ветра, мусора, останков деревьев, земли и Засуха знает, чего еще.

За небольшой огарок или несколько минут она разрослась настолько, что высилась теперь перед Роанной от земли и до самой высокой сосны.

Миг — и Хиртуса, слабо вскрикнувшего, засосало внутрь воронки. Закружило, утянуло. Где теперь он, где деревья, где ветер — не разобрать.

Вот и дознавателя больше нет. И этих двоих…

Это она их убила. Убила… За что?

Потому что не хочет больше бояться. Потому что больше никому не позволит играть с ней, словно фигурой на доске в шад-на-дэн. Потому что больше никому не позволит сделать ей больно.

Никогда.

И тогда Роанна подняла руки. Смерч, огромный воющий столб, который она сотворила, легко двинулся по Проклятому лесу, круша и сминая все на своем пути.

Пока ураган продвигался вперед, Роанна медленно, превозмогая боль, шла позади него по голой колее, оставленной черной воронкой.

Вот ветер добрался до сосны-маяка. Миг — и сосны больше нет…

Сколько времени прошло, Роанна не ведала. Она упрямо передвигала ноги, следуя за ураганом.

В какой-то миг в лицо плеснуло водой. Холодные капли, а потом и комья грязи…

А ведь сегодня праздник Воды… Воды?

Значит, они возле реки. Смерч поднял воду в воздух, закрутил спиралью из ила, ракушек, рыбы и камней.

Река…

Но ведь там Льен! И Варг! Они отправились на реку!

— Нельзя! — крикнула Роанна, срывая голос. — Туда нельзя, назад!

Но ветер не слушался. Роанна попыталась схватить скользкие потоки, но те лишь больно ударили по рукам.

Она не может… Не может это остановить. Смерч больше не подчиняется ей!

Вода Пречистая… Что же делать?

Ураган продолжил разрушительное шествие; Роанна бежала за ним, кричала, звала, падала, поднималась, и снова падала…

Силы, невесть откуда взявшиеся, снова ее покинули. Упав последний раз, Роанна больше не поднялась. Встав на колени, она долго смотрела вслед удаляющемуся столбу ветра…

А потом темнота схлынула. Ушла. Роанна поняла, что видит деревья, темное небо, траву, на которой сидела. Каждую травинку. Но ведь сейчас ночь, как это возможно?

Бабка видела в темноте. Бабка — ведьма.

Ведьма.

Только сейчас это слово, безумной бабочкой бившееся в голове все это время, все расставило по местам.

Роанна теперь тоже ведьма. Та, стать которой она боялась больше всего на свете.

Невозможно. Неправильно. Немыслимо.

Но это так.

Ведь она сумела призвать ветер. Ведь папоротники расцвели. Ведь она видит в темноте.

Видит.

Роанна обнаружила, что сидит на знакомом поле. Если оглянуться, там, в низине спрятался ее маленький домик. А впереди, на пригорке — дом Карпентеров.

И именно туда направлялся ураган.

Даже если бы Роанна захотела что-нибудь сделать, то не смогла бы.

Но она не хотела.

Потому что мастер не пришел, как обещал… Потому что позволил сделать с ней то, что сделали…

Ей оставалось лишь бессильно наблюдать, как смерч добирается до забора. Залаяли собаки, но тут же смолкли…

В окнах горит свет. Мгновение — и свет потух.

Заскрежетало, загрохало, заревело…

Роанна зажала уши руками и зажмурила глаза — не слышать, не видеть.

Когда она решилась их открыть, все стихло. Смерч словно рассеялся в воздухе…

От огромного дома Карпентеров остались лишь обломки.

Вот они размылись, набухли, поменяли очертания. Роанна сморгнула — нет, обломки не исчезли. Вон там, кажется, сохранилась половина стены…

Но стену снова повело. И Роаннапоняла, что плачет.

Слезы катились безудержно, неукротимо, потоком.

Что она наделала?

В доме, наверное, была Элоиз. И мастер, ведь он взялся проводить ее именно домой. А еще дед Илмей. И Сид. И Лия…

Лия! О чем она говорила тогда в лесу? Ненависть, тьма, злоба. И очищающий вихрь. А ведь Лия — ведунья. А еще она говорила, что нужно лишь правильно выбрать путь…

Роанна выбрала неправильно. Она убила их. Их всех.

Целую семью… Ведь и у нее была семья!

Она закрыла глаза. Она помнит их…

Они часто переезжали. Ей нравилось путешествовать. Тогда казалось, что так и должно быть. Новый дом. Раз в год. Или в два. Новое место, люди. Новый, удивительный мир. Новый лес, поля, луга и травы. Новые, неизведанные цветы, растения, деревья. И бабушка учит готовить новый отвар. Новый пансион, новые знакомства. Родители смеются… И булочки с корицей. И с маком.

Ей казалось, что так будет всегда.

Невозможно быть счастливой вечно. Но тогда она еще не знала об этом.

А потом родители погибли.

Бабка всегда ходила в черном, поэтому перемены в ней никто не заметил. После похорон она, как обычно, переставляла склянки с настойками в маленькой комнате, напоминавшей лабораторию алхимика, и пыталась внушить Роанне, что смерть не самое худшее, что может случиться в жизни.

Возможно, так оно и есть. Но тогда ей казалось, что хуже быть не может.

Может.

Теперь Роанна убедилась в этом. Хуже — это когда сам лишаешь жизни других и не можешь это остановить.

Она сжала зубы, заставила себя подняться.

Она дошла до дома Карпентеров и заставила себя смотреть на руины. Потом развернулась и пошла в деревню.

Не души. Разрушенные дома, развороченные огороды, вырванные с корнем кустарники, рассыпавшийся забор, заваленный камнями колодец.

Она шла по изувеченной улице, и казалось, будто сама Засуха шествует за ней по пятам.

Вон там кто-то лежит! Когда Роанна подбежала к человеку, она узнала аптекаря, даже несмотря на то, что он распластался в грязи лицом вниз. По серому халату, вечно в кляксах и разводах от лекарств.

Возле колодца с открытыми остекленевшими глазами лежал мясник, чуть поодаль — старушка в цветастом платочке. Кровь запеклась у нее на голове, проступила пятном сквозь платок…

Ноги подкосились. Иди дальше невыносимо. Видеть это все невыносимо.

Но она должна найти.

Она заходила во дворы, заглядывала в разрушенные дома, кричала, надрывая голос:

— Льен! Варг! Льен!

Но мальчишек и след простыл.

Обойдя деревню по кругу, Роанна вновь свернула к полю. Может, Льен просто пошел домой? Почему она сразу не догадалась?

Дом зиял выбитыми стеклами. В остальном он был цел, даже забор не помяло. Единственный уцелевший дом во всей деревне.

— Льен! — закричала она еще с порога.

Тишина в ответ.

Обойдя комнаты и заглянув во все углы, Роанна вернулась во двор.

Бесполезно…

Взгляд, лихорадочно метавшийся по огороду, наткнулся на колодец. Она ведь так хотела пить!

Роанна схватилась за ручку, но липкая ладонь соскользнула. Ручка прокрутилась сама, и деревянный вал лопнул; гулкий звук его отразился в колодезном эхе.

Воды не набрать…

Сердце сдавило тисками. Роанна опустилась на грядку, на которой только- только взошли молоденькие листики петрушки, встала на колени, потом и вовсе легла на бок, подтянув ноги к подбородку.

Вдруг это все происходит не с ней? Вдруг она сейчас проснется и обнаружит, что это — сон? Просто дурной сон…

Потому что если все это происходит наяву, Роанне остается лишь умереть.

Закрыть глаза. Замедлить дыхание. Приказать не биться сердцу.

Это просто. Она теперь ведьма, а ведьмы умеют и не такое…

Со всех сторон навалилась густая сонная тьма. Спокойствие, умиротворение, которого так ей не хватало. Еще чуть-чуть и…

— Дура! Ты что творишь?!

Резкая боль от хлопка по щеке вывела из блаженной полудремы. Неужели еще один? Насильник… Дознаватель? Откуда только взялся? А у нее нет сил, совершенно нет сип, чтобы бороться, даже глаза открыть тяжело.

Что же, пусть убивает, ей все равно…

— Засуха, — распалялся меж тем чарующий бархатный голос, — так и знал, что не нужно было уезжать. А все Торин, не может без меня и недели! Надо было сразу хватать вас в охапку и насильно везти к Гвен. Но я же люблю наблюдать… Вот и получил по зубам! Послушай, Роанна, послушай меня, где Льен? Где твой брат?

Брат? У нее был брат. Пока она не убила его. Собственными руками.

Роанна попыталась сказать это вслух, но вышло лишь мычание и всхлипы.

— Тише, девочка, тише. — Она почувствовала, как ее осторожно подняли и понесли. — Совсем обессилила… Вычерпать всю магию до капли — нельзя же так! Такой погром в древне учудила! Вот только обуздать силу не сумела… Оно и понятно — кто такое с тобой сотворил? Голову бы оторвал собственными зубами, только они уроды, поди, уже и так на пути в Пустыню…

Человек говорил и говорил, ласково, монотонно, усыпляюще. Роанна знала этот бархатный воркующий голос, но кому он принадлежит, вспомнить так не смогла.

И вскоре ей стало совершенно безразлично, куда это человек ее несет и зачем.

Глава 32. Начало конца

— Как ты попал в амбар? — первое, что спросила хозяйка, после того, как Кален открыл глаза, а комната перестала раскачиваться и уплывать в разные стороны.

— Я как бы… не п-помню, госпожа.

Не рассказывать же ей, что уже около недели он слышит странный зов по ночам — тоненький, тревожащий душу голос, который заставляет его судорожно метаться по всей усадьбе. Голос умоляет Калена поспешить. А куда спешить, к кому — он не знает. Знает лишь, что отказаться никак нельзя — в него верят, его ждут. А еще от этого голоса ему становится не по себе, хочется опуститься на четвереньки, втянуть носом воздух и завыть.

— Не помнишь, значит, — пробурчала хозяйка, что-то размешивая в дымящейся кружке. Пахло вкусно. — Ты камень носишь?

Кален пощупал рубашку на груди — скользкий холодный камень никуда не делся.

— Ношу, госпожа.

— Тем более странно, — поморщилась она. Добавила к напитку ложку тягучего янтаря из маленькой баночки, размешала, протянула кружку Калену. — Пей.

Вкус напитка оказался кисло-сладким и терпким: клюква, имбирь, душистый мед, иван-чай и эта трава, как же она называется… зверобой!

Питье ему понравилось.

— А как бы… что случилось, госпожа? — вкрадчиво поинтересовался Кален.

— Ничего особенного, — проворчала она слишком наигранно, будто старалась побыстрее избавиться от него. — Ты пришел в амбар, потянул не тот мешок, мешки рухнули на тебя. К счастью, ничего себе не сломал, но сотрясение заработал. А так — совершенно ничего интересного.

Кален поник, уставившись в кружку. Госпожа говорит отрывисто, словно в чем- то его обвиняет. Вид у нее уставший — даже морщины в углах глаз прорезались, уголки рта опустились, взгляд потух. Волосы, обычно уложенные в аккуратный пучок, сейчас распущенны и небрежно переброшены через плечо.

— Огар-ла о тебе спрашивал, говорит, вдвоем на кухне веселее было, да и работа быстрее шла.

Спрашивал, надо же. Кален помнит: терку и морковку, гору грязной посуды и раковину, щетку, тряпку и заляпанный жиром пол на кухне, который ему предстояло каждый день оттирать.

— И Зарий интересовался. Просил передать, что Мелисса без тебя скучает.

Нравоучения Зария он вспоминал всякий раз, когда садился. С последнего падения ушибленный копчик до сих пор болел. А маленькой норовистой серой кобылке только лучше без него: стой, жуй сено, никто на тебя не карабкается, бегать не заставляет.

— А еще Салька, Ману и Баль приходили. Они, кажется, на тебя поспорили: вспомнишь, как в амбар попал или нет.

Сумасбродная троица. Поспорили они. Кто бы сомневался! Снова за свое. Теперь и вовсе его неудачником обзывать станут…

— Марта тоже заходила, — продолжала хозяйка, видя, что Кален не отвечает. — Мед принесла, в сотах. В нем, говорит, все витамины. Она у нас знатная пасечница.

Марта — вредная старуха. То листья Кален сгреб не так, то камин разжег не по правилам, то воды не в том ведре принес. Ей сложно угодить. А меда ему не пожалела… Мед в сотах — его любимое лакомство. Откуда узнала, интересно?

— Чего молчишь-то? — не выдержала госпожа. — Ишь, нахохлился, словно сыч! Что не так?

— Все так, — тихо промолвил Кален. — Просто…

— Что — просто?

— Все здесь… как бы… не любят меня. Чужой я здесь.

Тонкие брови хозяйки выгнулись дугой. Губы вытянулись в трубочку, затем сжались, неуклонно поползли вверх. Она не выдержала и расхохоталась.

— Ты даже не представляешь, — смеясь, выговорила она, — насколько ошибаешься, Кален. Нет, ты здесь не чужой. Ты — свой. Свой, среди своих.

Настала очередь густым бровям Калена поползли вверх.

— Отлежись еще денек, и я все тебе объясню.

***

В этот раз комната была унылая и мрачная. По углам вольготно расположилась паутина, окна давно не мыли, кровать застелена покрывалом в коричневых пятнах.

Прошло четыре дня с того вечера, когда Терри метал ножи. И все эти дни он не переставал утверждать, будто понятия не имеет, как так вышло. Он поставил Гведолин возле стены в качестве живой мишени? Да, помнит. Но совершенно не представляет, как допустил подобное. Тогда это казалось ему правильным, не возникало и мысли о том, что он может ошибаться.

Терри сделался почти прежним, таким, каким Гведолин знала его, когда они только познакомились. Он смеялся и шутил, рассказывал о дальних странах и удивительных изобретениях, он даже снова взялся обучать ее географии, письму, арифметике и этике.

Вот только деньгами больше не сорил, постоялые дворы выбирал поменьше, а комнаты — поскромнее.

Он часто извинялся, особенно за ту ужасную выходку с ножами. Однако не переставал пропадать куда-то по вечерам. Ненадолго — на свечу или две. Возвращался трезвый, сразу ложился спать.

Сейчас они сидели в унылой комнатушке. Гведолин глядела, как паук торопливо опутывает попавшую в его сети муху и гадала, уйдет ли Терри этим вечером или нет.

— Гвен, — Терри теперь сам начищал свои ботинки, — переоденься, пожалуйста.

До Крыменя осталось два дня пути, и я хочу тебя кое с кем познакомить.

Пожав плечами, Гведолин принялась стаскивать пропыленное дорожной пылью и мокрое в подмышках платье. Познакомить хочет… Интересно, с кем?

Хотя, нет, неинтересно ни капельки.

Некоторое время назад Гведолин начала замечать, что на нее напало вовсе не свойственное ей безразличие. И еще ее тошнило, обычно по утрам, кружилась голова. Наверное, она заболела, вот только не знает, чем. Вдруг вернулась та болезнь, а способ, описанный в книге про ведьм, помог лишь на время? Гведолин, стянув чулок, придирчиво осмотрела ногу — нет, кожа чистая, ни ранки, ни червоточины.

Переодевшись, они спустились вниз. Постоялый двор слыл бедным, так что едальня располагалась тут же на первом этаже, под комнатами, которые сдавали на ночь.

Было немноголюдно. В дальнем углу за побитым деревянным столом сидел человек. Терри, осмотревшись, направился к нему.

Лицо человека оказалось скрыто под капюшоном, который он тут же откинул при их появлении.

Бледное лицо, светлые вьющиеся волосы, выцветшие голубые глаза. Человек улыбнулся, демонстрируя очаровательные ямочки на щеках.

— Здравствуй, Лиер, — проговорила Гведолин, усаживаясь за стол, мимоходом отметив, что удивления от встречи она не испытала.

— Вы знакомы? — Терри напротив — опешил, недоуменно переводил взгляд с одного лица на другое.

— Довелось, — уклончиво ответил Лиер.

— Ты мне не рассказывал… — Терри вконец растерялся и насупился.

— Ммм… я много чего тебе не рассказывал, мальчик…

— Лиер, я же просил!

— Ладно, ладно, — вампир выставил руки вперед в останавливающем жесте. — Терри. Никаких больше «мальчиков». И давайте уже перейдем к сути. У меня мало времени. Вернее, у меня его много, но… не сейчас.

Гведолин моргнула. Отсутствие удивления не отменяет непонимания. А она не понимала ровным счетом ничего. Как Лиер оказался здесь? Откуда он знает Терри? Почему позвал их сюда?

— Вижу, вопросов у тебя — воз и маленькая тележка, Гвен, — рассмеялся вампир. Но предупреждаю — отвечу не на все. Итак…

— Итак, Гвен, Лиер предлагает мне работу, — перебил Терри, на удивление покладисто пропустивший расспросы о том, откуда они оба знают вампира. — Хорошую работу, приличное жалование, возможность продвижения по службе.

— Работу… кем? — осторожно поинтересовалась Гведолин.

— Название должности разглашать не полагается, — Терри взглянул на Лиера, ожидая подтверждения своих слов. — Скажу лишь, что работать предстоит на императора.

Вампир одобрительно кивнул.

— Ты… ты уверен, что тебя возьмут? Такое место не для…

Она замялась, не зная, как сказать, чтобы не обидеть.

— Не для простолюдина, верно? — весело подмигнул Лиер. — Мы не гонимся за титулами, девоч… Гвен. Нам нужны люди образованные, смекалистые, ловкие и смелые. Такие, как твой муж.

— Он мне не муж, — насупилась Гведолин.

— Вот как? — Лиер слегка изогнул аккуратную бровь. — Значит, станет им. А место жены — рядом с мужем. Как ты на это смотришь?

— Как смотрю? — Гведолин почувствовала, что эмоции, уплывшие куда-то на задворки разума, мощным потоком хлынули обратно. — Да ты же ничего толком и не объяснил! — Повернувшись к Терри, она грозно добавила: — Значит, вот с кем ты коротал последние вечера? Меня бросал, а сам шел к нему, обсуждал свое будущее и блестящую службу? Да ты хоть знаешь, кто он такой?

Лиер, наклонившись вперед, молниеносно схватил ее за предплечье, притянул к себе, зашептав:

— Тише, Гвен, успокойся, — лицо его приблизилось, зрачки расширились. — Не стоит пока просвещать твоего спутника относительно меня. Я просто обычный человек, предлагающий вам неплохо заработать…

— Но ты не обычный человек, Лиер. И даже вообще не…

— Тсс, — холодная, будто из мрамора выточенная ладонь, закрыла ей рот. — Тьфу ты, Засуха, совсем забыл, что на ведьм не действует внушение, — досадливо пробормотал он. — А с Терри у меня выходило так ловко… Что ты со мной творишь,

Гвен? Рядом с тобой я становлюсь сам не свой, так и сноровку растерять недолго!

— Что я творю? Это ты что творишь! Кто ты такой, Лиер?

— Я работаю на императора. Пока это все, что тебе нужно знать.

— Что кушать будем, молодые люди? — пробасили прямо над ухом.

Гведолин отпрянула от вампира слишком поспешно, покосилась в сторону: Терри сидел, задумчиво разглаживая трещину в столе. Вряд ли он расслышал и половину их разговора.

Грузный разносчик с красным одутловатым лицом смиренно ждал.

Лиер принялся поспешно перечислять названия блюд, гарниров и десертов. Необходимо было сделать заказ — сидеть за пустым столом значило вызвать пересуды и лишние расспросы.

Гведолин еще раз взглянула на Терри. Внушение? Значит, вот как это выглядит. Такой же вид был у него в тот вечер, когда он согласился заключить сделку с метателем кинжалов.

На зачем Лиеру внушать что-то Терри? Что он хочет от них? Как нашел? Почему предлагает работу?

Она подозревала, что и на эти вопросы вампир не станет отвечать.

— А как же Крымень? — с надеждой вопросила она. — И твой друг, который будет ждать тебя, Шебко, кажется?

— Да, Шебко. — Терри, наконец, посмотрел на нее — глаза ясные, взгляд осмысленный. Видимо, внушение касалось лишь отдельных тем разговора или работало при определенных условиях. — Значит, не судьба. Я очень хотел бы вновь увидится с ним, но пойми, Гвен, такой шанс бывает лишь раз в жизни. Нам выпала счастливая карта, передо мной открываются такие перспективы, о которых я и мечтать не смел.

С опаской покосившись на Лиера, который, непринужденно улыбаясь, слушая их перепалку, Гведолин поинтересовалась:

— Почему ты веришь ему? Ты же его совсем не знаешь, Терри.

Терри пожал плечами.

— Ради такого я готов рискнуть.

— К тому же, выходит, мы проделали весь этот путь зря? Неужели нам нужно снова в Мерну? Ведь император — там.

— О, нет, — встрял вампир, — смею вас уверить, движетесь вы в правильном направлении. Прямиком в порт, дальше сядем на корабль и направимся…

— Куда? — затаила дыхание Гведолин.

— В Лимн.

Она шумно выдохнула.

— В Лимн?

Терри поморщился.

— У Гвен пока не очень хорошо с географией, Лиер. Давай, я поясню. Лимн — огромная страна далеко-далеко отсюда. Нам придется несколько месяцев провести в море. В той стране говорят на другом языке, женщины закрывают лица

разноцветными платками, а вместо лошадей люди часто передвигаются на огромных двугорбых животных…

— Верблюдах, — закончила Гведолин. — А еще там любят сгущать сладкий виноградный сок, на десятки тысяч шагов простираются белые пустыни, земли богаты полезными ископаемыми, а улицы городов — ворами.

— Ничего себе, — восхитился Терри, — значит, без меня читала? Всегда говорил — у тебя отличная память!

Гведолин пропустила похвалу мимо ушей.

— И что мы там будем делать?

— Заниматься с сыном императора, — ответил Лиер.

— Сын императора живет в Лимне?

— Будет жить какое-то время, — вампир с хрустом потянулся, — и учится. Знаете, на востоке отличные учителя.

— А проезд…

— Я все оплачу, — отрезал Лиер. — Да и Терри не помешает кое-чему поучиться. Государственные дела требуют от правителей мудрости, знаний и терпения.

Грузный разносчик принес заказ. По тарелке для Терри и Гведолин и три — Лиеру.

— Ты столько съешь? — удивилась Гведолин.

— Не сомневайся, девоч… Гвен, — Лиер принялся поспешно поглощать пышный деревенский хлеб, макая его в мясное рагу. — Что может быть прекрасней еды? Обожаю ее.

Насчет столько сомнительного прекрасного Гведолин бы поспорила.

— А разве ты… не пьешь…

— Пью, — торопливо заверил ее вампир. — Но вкус бифштекса от этого не становится менее привлекательным.

Дальше Лиер жевал молча, изредка причмокивая, мурлыкая и жмуря от удовольствия глаза.

Гведолин подумала, что сейчас вампир похож на дикую лимнскую кошку — хитрого, ловкого, умного и опасного хищника. Такие вечно ходят сами по себе, говорят одно, делают другое, а думают — третье. Но если Лиер замыслил дурное, зачем ему нужно было ее спасать? Причем дважды. Нет, за себя она не боялась — это никак не укладывалось в голове, но рядом с вампиром она чувствовала спокойствие и умиротворенность. Зато боялась за других, за все, кто находился с Лиером рядом.

Она видела, каким жестоким он может быть, помнила, как безжалостно он расправился с теми деревенскими выродками…

— Какая чудеснейшая новинка, — вдруг воодушевленно воскликнул вампир, отпив из чашки и звякнув ею о блюдечко. Гведолин вздрогнула и от неожиданности чуть не пронесла ложку мимо рта. — Любопытнейшая история вышла, вот послушайте.

Недавно один торговец случайно пролил на сухой чай бергамотовое масло. Ужасно злился, думал, испортил товар, собирался выкинуть ненужные коробки. Но его жена, ничего не подозревая, заварила и попробовала напиток. Вообразите, вкус ей понравился! Чай назвали «Эрилина», в честь жены торговца, стали продавать, как экзотическую новинку и, представьте, довольно быстро разбогатели.

Гведолин оглянулась на Терри, но тот отрешенно ковырялся в своей тарелке.

Гипноз не действовал все время. Теперь Гведолин была в этом твердо уверена. Сейчас Терри пребывал в своем обычно сосредоточенном состоянии, как бывало, когда он обдумывал что-то важное. И все, что происходило вокруг в этот момент, его совершенно не интересовало.

— Кстати, — продолжал Лиер, поглощая яблочный штрудель с корицей, — торговец клялся, что пролил масло сам. А до меня дошли слухи, что масло случайно опрокинула одна хорошенькая девушка, которую торговец однажды подвозил в своей повозке. Кто бы это мог быть, ты не знаешь, Гвен?

А вот сейчас от взгляда голубых выцветших глаз ей стало не по себе. Что он еще о ней знает? Что знает о них? Знает ли, что их ищут? Знает, что Терри убил человека? Знает ли о том, что возможно именно она подожгла работный дом? Знает, как она стала ведьмой и как исцелилась от гниющих ожогов?

— Я к тому, что по закону ей причитается часть выручки. И вообще, может, она захочет запатентовать товар? Она могла бы стать очень, очень состоятельной госпожой.

От глаз вампира невозможно было отвести взгляд. Они были как два омута, в которые засасывало так, что казалось, будто выбраться без посторонней помощи невозможно.

И она поняла — он знает. Знает очень многое, и, скорее всего, гораздо больше, чем она сама.

— Я принял решение, — Терри внезапно нарушил их немую игру в гляделки, положил вилку и поднял взгляд. — Мы едем с тобой, Лиер.

Напряжение, возникшее между ней и вампиром порвалось, как плохо спряденная нить.

— За меня ты тоже решил? — вскинулась Гведолин.

— Разве ты против? — нахмурился Терри. — Ты, вроде, замуж за меня собиралась. Передумала?

— Значит, если я выйду за тебя замуж, ты всегда будешь указывать, что мне делать, Терри?

— А разве жена не должна…

— Так, все, хватит, — Лиер встал, хлопнув ладонями по столу, — разбирайтесь друг с другом как-нибудь без меня, ладно? Ох уж эти отношения… Вот почему я так и не женился.

Терри хмыкнул.

— Может, просто не встретил достойной кандидатуры?

Лиер смерил его отрешенным взглядом, сделавшимся на мгновение далеким и грустным.

— Отчего же? Встречал. Только как-то… в общем, все сложно. И не вашего ума дело. — Он бросил на стол золотой, принялся нервно натягивать перчатки. — Значит, через два-три дня жду вас в Крымене.

— А ты разве…

— С вами не поеду. Нужно уладить еще кое-какие дела. К тому же, как я погляжу, вы любители пеших прогулок. Я же предпочитаю удобства экипажа. До скорой встречи.

***

Каменные мостовые Крыменя с утра успели умыться ливнем и сейчас блестели под полуденным солнцем, как начищенный гуталином ботинок.

Портовый город оказался огромным и очень походил на Мерну, с той лишь разницей, что по дорогам здесь разъезжало больше экипажей, а по улицам деловито сновало удивительно разномастное общество. Огромная река Сыть, на которой стоял Крымень, впадала в Лучезарное море, поэтому в город стекались торговцы со всех сторон света. Здесь можно было встретить узкоглазых обветренных сагарцев, темнокожих лимцев в длинных белых туниках, на которые они, не привыкшие к холоду, натягивали плотные овечьи тулупы. Частенько попадались лапирийцы — белоснежные волосы и холодные сапфировые глаза — высокомерные, гордые и почти не торгующиеся за товар.

А еще в городе пахло рыбой. Рыба была везде: на вывесках едален, на гербе города, на утвари, продававшейся в сувенирных лавках, даже газеты пестрели «рыбными» заголовками.

Терри направился в порт, в надежде разыскать своего друга. Гведолин с ним не пошла, хоть он и предлагал. Примостившись на бортике неработающего фонтана с отвалившейся плиткой, она наслаждалась ласковыми солнечными лучами.

Два дня пешком оказались трудными. Ноги гудели, голова кружилась.

Развернув вощеную бумагу, внутри которой был жирный пирожок с начинкой из трески, купленный, как только они вошли в город, Гведолин вновь попыталась его надкусить, но ее, как и в прошлый раз, затошнило от запаха рыбы. А ведь торговка хвасталась свежим товаром!

Гведолин глубоко вдохнула, чтобы унять мучительные спазмы, отвернулась к фонтану, уставившись на сеть мелких трещин в плиточном узоре. Но чуть не свалилась за бортик, дернувшись от голоса, раздавшегося над самым ухом:

— Все равно не будешь, давай, я съем! Чего добру пропадать?

Лиер, по уши закутанный в белые одежды лимнцев, как в саван, стоял перед ней. Это точно был вампир — Гведолин узнала его по голосу: мягкий бархатный баритон с другим не перепутаешь.

Нагло выхватив у нее пирожок, Лиер развернул его, вгрызся в пышное тесто.

— Нам нужно поговорить, — прожевав и схватив ее за руку, проговорил он. — Не здесь, подальше от посторонних глаз. И от солнца. В последнее время оно меня раздражает.

— Я никуда с тобой не пойду, — вырвав руку, гневно ответила Гведолин. — Меня Терри здесь будет искать!

Лиер смерил ее надменным взглядом, откусил еще кусочек теста.

— Не будет.

— Почему?

— Ему сейчас не до тебя. Он встретил своего друга. Сейчас они пьют в кабаке и, поверь, будут еще долго там сидеть.

— Откуда ты знаешь?

— Я много чего знаю, я уже говорил. Ну же, Гвен, — он снова взял ее за руку, на этот раз бережно и нежно, — скажи, вру я или нет? Ты чувствуешь, когда врут.

Она прислушалась к ощущениям. Сосредоточилась, попытавшись увидеть ауру вампира. Не с первой попытки, но у нее получилось. Правда аура Лиера оказалась странная — полыхала всеми цветами радуги. Это было красиво, но страшно. Гведолин сморгнула, потому что дальше можно было не рассматривать — вампир действительно не врал.

— Прекрасно, — сделал вывод Лиер, заметив, что она притихла. Бросил крошки от пирожка воробьям, отряхнул руки. — Пойдешь со мной?

Гведолин кивнула.

Он так и не отпустил ее руки, пока не довел до непримечательного кабака под названием «Копченый угорь». Усадил за столик, скрытый ширмой от посторонних глаз.

— Пожалуй, не буду тебе ничего заказывать. В твоем положении, особенно если сильно тошнит по утрам, лучше не наедаться до обеда.

— В каком положении?

Лиер пожал плечами.

— В деликатном. Или ты не хочешь ребенка?

Гведолин бросило в жар. Ребенка… Как же она раньше не догадалась?!

— Ты не знала? — брови вампира изящно выгнулись дугой.

— Нет, — тихо выдохнула она.

— Вот глупая! Дура дурой, а еще ведьмой называется!

— Да что ты…

— Себе позволяешь? Я знаю, что позволять. А ты слушай. Слушай, ведьма, иначе ни ребенка, ни жизни, ни Терри ты больше не увидишь.

Тон его был серьезен. Пальцы нервно перебирали по столешнице. Глаза на бледном лице сверкали в полумраке.

Что бы там ни было, Гведолин нужно узнать. Возможно, она хоть немного станет ближе к разгадке тайн сумасшедшего вампира?

— Говори.

— Ты знаешь, что ты такое?

— Я — ведьма.

— Это не новость. Скажи, кто такие ведьмы? Какова их роль в мире?

— Кажется, они поддерживают равновесие…

— Не кажется, а так и есть. Если бы не ведьмы, мир бы рухнул. Как же у них это выходит, знаешь?

— Если ведьма почувствует несправедливость по отношению к ней или любому, даже незнакомому ей человеку, начинают действовать какие-то силы и… эти люди, сделавшие зло, получают наказание. Какое, я еще не разобралась, наверное, это зависит от стихии ведьмы. Терри еще говорит, что наш дар в плохих руках — мощное

оружие.

— Хм… — озадачился Лиер. — А ты не такая уж и дура. Ты действительно многое знаешь. Но откуда?

Сказать или нет? Ладно, все равно узнает. Такому существу врать небезопасно.

— У меня есть книга. Про ведьм. Мы с Терри нашли ее на чердаке в работном доме. Там было много книг. Кажется, запрещенных.

— А-а, — протянул вампир. — Так вот где Торин их спрятал! Весьма недальновидно с его стороны, надо сказать. Такой пожар и — раз! — все сгорело.

Этот пожар она никогда не забудет.

— Но мы отошли от сути, — Лиер прекратил барабанить по столу и принялся теребить отворот капюшона. — То, что Терри догадался про оружие, лишь подтверждает, что я в нем не ошибся. Он и впрямь рожден для этой должности, а уж биографию его я выучил наизусть, можешь мне поверить. Правда, у него будут соперники… но, думаю, он быстро поставит их на место. При его-то амбициях!

Оружие, соперники, амбиции… От всего этого кружилась голова, хотелось спрятаться, словно улитка в раковину, и не выходить наружу. Долго-долго. Пока все не утрясется.

— Но не меньше, чем Терри, — продолжал вампир, — Торин хочет заполучить тебя.

— Меня? — ужаснулась Гведолин. — Зачем? Да я даже не знаю, кто такой Торин!

— Император. Вернее, его сын — Торин Второй. Очень скоро он взойдет на престол, но уже сейчас его планы на редкость дальновидны и своеобразны. Вкусы, кстати, тоже. Если вкратце, он помешан на вербовке нечисти, то есть нас, к себе на службу. Да, мы под запретом, мы не имеем право на существование здесь, в Антерре, но в других странах пока гонений нет. В Лимне, например.

— Поэтому мы едем в Лимн?

— Отчасти, но не только. И не мы. А я и Терри. Ты остаешься.

Бархатный баритон в устах Лиера мог принимать тысячу оттенков. Последняя его фраза прозвучала как приказ. Приказ, спорить с которым бесполезно.

Но она все-таки попыталась.

— А если я откажусь?

Вампир поджал красивые губы.

— Я предполагал такой вариант. Не хочу тебя расстраивать, но если ты откажешься и поедешь с Терри, боюсь, ничто — даже я, не удержит Торина от соблазна принудить тебя работать на него. Ты — подданная империи, будешь обязана подчиниться. Договор с императором скрепляется кровью и магической подписью. Действует пожизненно. За нарушение — смертная казнь. В договоре много тонкостей, которые не так просто обойти, к тому же, Торин большой любитель прописывать самое нелицеприятное мелким шрифтом.

Она никогда не хотела вникать и влезать в политику империи. А сейчас выходит

— оказалась в самом ее центре, даже не понимая, как же так вышло.

— Никакой семьи, — отстраненно чеканил Лиер, — никаких детей. Беременных опустошают принудительно и не безболезненно. Жить в женской общине, работать от рассвета до заката. Воевать, захватывая приглянувшиеся императору территории. Ты хочешь воевать, Г вен?

Она в ужасе замотала головой.

— Я… я ничего не знаю о войне. Я не хочу туда, Лиер!

— Вот и отлично, — вампир оставил капюшон в покое и принялся сосредоточенно крутить перстень на пальце. — Тогда ты должна уехать. С Шебко, когда он с Терри наговорится и напьется, я сам договорюсь. Увезет тебя в надежное место, спрячет на время. Хотя бы до тех пор, пока не родишь.

Откуда он знает Шебко, Гведолин не стала и спрашивать. Казалось, Лиер знает абсолютно все и обо всех на свете. Немудрено, если ему и вправду сто шесть лет…

Он сжала зубы так, что они скрипнули.

— Терри ведь не откажется от своей задумки?

— А ты как думаешь?

По лихорадочному блеску в глазах, упрямо вздернутому подбородку, надменному взгляду, которым Терри одаривал ее всякий раз, когда она пыталась заговаривать об этой безумной затее — службе на императора, по энтузиазму, с которым он принимался расписывать правильность своего решения, Гведолин понимала, что шансов у нее почти нет.

И потом, смеет ли она отговаривать Терри от этой затеи? Такая возможность, как он любил повторять, выпадает лишь раз в жизни. Разве можно ее упускать?

Только вот незадача — оказывается, именно ей опасно находиться возле императора. Как ни старалась Гведолин убедить себя в обратном, ничего не выходило

— всей ведьминской сущностью, которая только-только начала в ней расцветать, она чувствовала, что Лиер не врет. И необходимость уехать и спрятаться, взращенная доводами вампира, принялась расти, как грибы после дождя.

— Думаю, не откажется, — она вздохнула. — Хорошо, Лиер, я согласна. Когда мне нужно будет уехать?

— Корабль, на котором служит Шебко, отчаливает сегодня в половине седьмого.

— Сегодня? — ужаснулась Гведолин. — Мне нужно попрощаться с Терри!

Лиер нервно смахнул с белоснежных манжет несуществующие пылинки.

— Я сообщу ему, скажу, что ты будешь ждать в порту. А сейчас пойдем — нам еще нужно оформить для тебя проездные документы. Фальшивые, разумеется.

Вампир хотел подняться, но Гведолин слегка придержала его за прохладную ладонь.

— Я ведь так и не поблагодарила тебя за то, что ты меня спас. Спасибо. И спасибо за то, что делаешь сейчас. Я твоя должница, Лиер. Правда, я не совсем понимаю, зачем тебе нужно нам помогать.

Он фыркнул.

— Забудь, Гвен. И лучше тебе не знать о моих мотивах. Много из того, что я делаю, я делаю ради себя и одного очень близкого мне человека. Так что не забивай голову.

Она кивнула.

— Последний вопрос: куда отправляется корабль?

Вампир с хрустом потянулся, лениво произнеся:

— В Лапирию.

Огромный бриг слегка покачивался на воде. Стылое озеро — не море, больших волн здесь не было и не будет. Истошно орали чайки, высматривая добычу, бранились рабочие, закатывая тяжелые бочки, занося коробки и другую поклажу. Мачты слегка поскрипывали на ветру.

Г ведолин стояла, опершись о борт. Было уже шесть часов, над озером сгущались тучи, а на душе скребло нехорошее предчувствие — Терри не придет. Возможно, Лиер забыл передать ему, что она уезжает или не передал нарочно. Возможно, Терри упился до потери сознания, хотя в таком состоянии она никогда его не заставала, но встреча с другом детства может многое изменить в привычках. И самого Шебко она до сих пор не видела тоже.

Знает ли Терри, что она ждет его ребенка? Вряд ли. Откуда? Знает ли он о замыслах императора, на которого так жаждет работать? Знает ли, когда они увидятся вновь?

Расстегнув две пуговицы ворота блузы, она выудила тоненькую ленточку, на которой болталось кольцо — аметист в серебряной оправе.

Она сама ничего не знает. Она устала, вымотана, разбита. Пусть увозят… В Лапирию? Значит, на север. Терри говорит, там красиво, только холодно очень…

Во рту появился отвратительный горький привкус, в глазах защипало.

Захотелось выбросить кольцо за борт с тем, чтобы никогда больше о нем не вспоминать…

Нет, Терри не придет. Нечего и надеяться.

— Шебко! — истошно заорали с пристани. — Придурок! Где ты шлялся? Капитан яйца тебе оторвет за опоздание!

Крепко сбитый парень ловко прыгнул на деревянный трап, легко перебежал по нему на корабль. Трап за ним тут же убрали.

Шебко был один.

Г ведолин поежилась от стылого ветра, вздохнула, спрятала кольцо обратно. Плотнее закуталась в легкий, но теплый платок фирбийского плетения — прощальный подарок Лиера.

Когда корабль под названием «Ненасытная» отходил от причала, она все еще стояла возле борта, напряженно всматриваясь в портовый переулок.

А потом переулок вместе с улицей вдруг расплылся перед глазами.

***

Гведолин стояла возле окна, напряженно вглядываясь в вечерние сумерки.

В общей комнате в доме для слуг было шумно, впрочем, как всегда. После ужина Салька, Ману, Баль, Зарий и Огар-ла играли в кости. Гведолин уже успела проиграть три партии подряд — редкое невезение.

Темнота сгущалась, но призрачная круглобокая луна, вышедшая из-за туч, отлично освещала внутренний двор и хозяйственные постройки.

Вдруг в псарне надрывно завыли собаки. В конюшне тут же откликнулись лошади, заблеяли козы и овцы.

Огромный силуэт, напоминающий крупного волка, выбежал на середину двора, прямо напротив окон. Застыл на мгновение, сверкнул на Гведолин фосфорическими глазами, развернулся, в три прыжка подлетел к каменному высокому забору, спружинился и перепрыгнул.

Гведолин сморгнула.

Побросав кости, игроки тут же прилипли к окну.

— Гвен, что это было? — Салька оттолкнул Ману, пытаясь протиснуться поближе.

Зарий поскреб лысеющий затылок:

— Эко ж скотина завыла! Глядишь, хищник во двор закрался?

Огар-ла приоткрыл оконную раму, втянул носом воздух.

— Оборотень.

— Кален, — тихо констатировала Гведолин.

— Очухался, горемычный, — хмыкнул Баль. — На подвиги потянуло!

— Какие подвиги? — Огар-ла с треском захлопнул окно. — Г вен, ты же ему лунный камень дала?

Гведолин тяжело опустилась на стул.

— Дала. Велела никогда не снимать. Он мальчишка доверчивый, я и подумать не могла, что ослушается.

Салька взгромоздился на подоконник, едко поинтересовавшись:

— Ты ему разве не сказала?

— Нет.

В напряженной тишине ее ответ прозвучал особенно грозно.

— Ну, ты… даешь, однако, — высказался за всех Зарий. — Полнолуние нынче, сила оборотня велика. Парень и не ведал, что творил, когда камень сымал. Теперича покусает аль сожрет кого-нибудь. Чаго тогда делать будем?

— И правда, Г вен, — пробасил Баль, — где были твои мозги? Обычно такая расчетливая и прямолинейная… что с тобой? Неужели пожалела мальчишку? Да из-за того, что ты ему не рассказала, только хуже сделала! Ничего, как-нибудь пережил бы, что не такой, как все. Мы в свое время пережили, и он бы пережил. А теперь вот… ищи свищи волка в поле!

Проведя ладонями по лицу, будто снимая наваждение, Гведолин устало произнесла:

— Сама не пойму, почему не сказала. Старею, наверное. — Резко поднявшись, она еще раз бросила взгляд во двор. — Поздно теперь гадать. Калена никто не выследит, кроме его сородичей, а таковых среди нас нет. Подождем. Может, и не случится ничего.

Не добавив больше ни слова и забыв пожелать им всем спокойной ночи, она стремительно покинула дом для слуг.

Оглавление

Пролог

Глава 1. Зверь, попавший в ловушку

Глава 2. Липовый цвет

Глава 3. В доме у целительницы

Глава 4. Внезапное свидание

Глава 5. Ярмарка и досужие сплетни

Глава 6. Беда

Глава 7. Задушевные разговоры

Глава 8. Дар или проклятье

Глава 9. Непримиримые враги

Глава 10. Откровения приятные и не очень

Глава 11. Искусство и ремесло

Глава 12. Принятое решение

Глава 13. Домашние хлопоты

Глава 14. Пожар

Глава 15. Незваный гость

Глава 16. Побег

Глава 17. Дознаватель

Глава 18. Новая жизнь, старые шрамы

Глава 19. Клад под старым дубом

Глава 20. Загадочная книга

Глава 21. Неожиданное предложение

Глава 22. Осколок счастья

Глава 23. Проклятый лес

Глава 24. Расплата и вознаграждение

Глава 25. Волшебник из старой сказки

Глава 26. Перепутье

Глава 27. Лед в глазах чужака

Глава 28. Цена

Глава 29. Весточка из прошлой жизни

Глава 30. Немного огня

Глава 31. День Воды

Глава 32. Начало конца