Ученики, учителя (fb2) читать онлайн

Ученики, учителя

По мотивам сериала «Горец»

Рассказы и повести

Составитель: О. Кавеева

alla Легенды и мифы Бессмертных: теоретические изыскания и практические аспекты

В последнем десятилетии XX века был написан труд, который позволил по-новому взглянуть на проблему Бессмертных. В настоящее время книга «Легенды и мифы Бессмертных» Фридриха Райтера является настольной книгой любого исследователя Ордена. Конечно, за последующие десятилетия она была дополнена другими авторами, расширена, в чем-то исправлена. Теперь при Исследовательском отделе Ордена существует лаборатория, которая занимается записью, обработкой и истолкованием сказаний, мифов, легенд, бытующих среди Бессмертных.

Невозможно переоценить вклад Фридриха Райтера. Он практически создал новую научную школу. Но его работа сначала не была должным образом замечена. Тонкая книжка, буквально распечатка тезисов доклада, который был прочитан автором во Флоренции на плановой конференции Исследователей Ордена, была забыта. Лишь случай, на первый взгляд невозможный, но для любого знающего наблюдателя выглядящий закономерным, помог ей обрести второе рождение.

Из лекции исследователя Мигеля Альмады, прочитанной слушателям Академии Ордена

«Важно для нашего исследования выделить еще один устойчивый миф: существование «непобедимого» меча. В различных Хрониках встречаются упоминания, что Бессмертный, владеющий этим артефактом, никогда не будет знать поражения в поединках.

Последнее сколько-нибудь достоверное упоминание об этом мече можно найти в Хрониках Олафа Бочонка, известного тем, что мог за раз выпить целый бочонок пива. Примечательна фраза, якобы сказанная Олафом: «Да что б я еще раз взял в руки эту дурносбалансированную старую…». Продолжить Олаф не успел, так как лишился головы по вине Брайана Рыжего».

Выдержки из труда Ф.Райтера «Легенды и мифы Бессмертных»

— Возьмешь себе?

— Я? Нет, однозначно нет. Лучше ты.

— Как можно! Я не достоин столь великой чести. Я младше и менее опытен. Он твой по праву.

— Отказываюсь в твою пользу. Молодым везде у нас дорога.

Голоса уговаривающих друг друга Бессмертных были исполнены той искренней вежливости, которая никогда не встречается в реальной жизни.

— Я не возьму.

Пора было переходить к другим аргументам.

— Да ты боишься, — например, взять на «слабо».

— Да. Теперь видишь, я тем более не могу владеть столь замечательным оружием. А сам-то разве не струсил? — оппонент вероломно использовал тот же прием.

— Я? Это совершенно смехотворное, бездоказательное, голословное утверждение!.. Хотя, мне тоже не по себе. С другой стороны, это смешно.

— Ага, ага. Смеяться хочется, прямо до дрожи.

Предмет раздора невинно лежал на столе, поблескивая, нет, даже как-то злорадно посверкивая через многолетнюю ржавчину.

— Но ведь действительно, никто не был побежден в поединке.

— Конечно, все владельцы этого меча находят смерть другим образом!

— Совпадение, — голосу определенно не доставало уверенности.

— На Калева свалились старые доспехи и острый край щита лишил его головы, Гоcтомыслу голову снес медведь. Медведь! Один удар лапой и все! А Олаф?

— Бочонок? Там как раз все понятно.

— Да? Пятнадцать независимых свидетелей (смертных!) видели, как Брайан в другом конце зала метал ножи, стоя к Олафу спиной. Объясни мне, раз такой умный, как нож мог отскочить от стены, пролететь семь метров зигзагом и перерезать Бочонку горло, как соломинку? Брайану можно только посочувствовать: выброс витано в общественном месте не улучшает репутации. Этот чертов меч…

— Тихо! Олаф вот тоже называл его «железякой», а потом…

— А Брайан? Как можно не заметить у себя в бассейне акулу? Потом оказалось, что мафиози ошиблись виллой, но Брайана это уже не утешило.

Бессмертные сокрушенно замолчали. Вспоминать и дальше череду несчастных случаев, трагических случайностей и прерванных самым нелепым образом жизней никому не хотелось.

— Что ты предлагаешь? В плавильню? Или отдать Наблюдателям?

— Ты что, этот меч — абсолютное оружие! В музей.

— Согласен. Но пусть музейщики сами забирают, я к нему не прикоснусь.

— Я тоже.

Оба Бессмертных почти одновременно подумали, что адрес музейного собрания, которое украсит этот прекрасно сохранившийся уникальный экспонат, надо будет на всякий случай запомнить. В любой момент может наступить жизненная необходимость вывести из Игры опасного соперника, презентовав ему «непобедимый» меч.

* * *

«Интересно проследить, как существование Бессмертных влияло на легенды людей.

Можно привести множество примеров проникновения сведений о Бессмертных в сказания разных народов, начиная с мифа о Гильгамеше царе Урука, заканчивая сказками о волшебных жителях холмов Ирландии, Уэльса, Корнуолла и Шотландии.

Если о Гильгамеше остались записи в наших Хрониках, то касательно легенд древних жителей Британских островов не все так ясно. Но рассказы о подмененных младенцах (предбессмертные?), о похищенных эльфами (убитых? ставших Бессмертными?) людях и о Хозяинах Холмов, всегда прекрасных и нестареющих, заставляет задуматься, что предки современных британцев знали о существовании Бессмертных».

Выдержка из труда Ф.Райтера «Легенды и мифы Бессмертных»

В 1273 году от Рождества Христова в день летнего солнцестояния Хьюго Фицкерн покинул Скундское аббатство, завершив свое паломничество. Напоследок он еще раз взглянул на Камень Иосифа, благочестиво пробормотав приличествующую случаю молитву, как и подобало доброму христианину.

День был солнечный и теплый. Хьюго предполагал до вечера достигнуть какого-нибудь хорошего постоялого двора, заказать вина и обильный ужин. Последнюю серебряную монету беречь было глупо, лучше уж потратить ее с толком. В аббатстве хоть и кормили бесплатно, но строго соблюдали все посты, а вина не подавали вообще. Фицкерн никогда бы не стал паломником по своей воле, но обстоятельства в момент вынужденного принятия решения позаботиться о душе сложились так, что чем дальше он окажется от леди Анны и, главное, от ее мужа, тем лучше.

Кажется, Хью слишком увлекся воспоминаниями о былых победах и размышлениями о будущих, поскольку вдруг обнаружил, что самым нелепым образом заблудился.

И вот поднялся он на вершину холма, и к удивлению своему увидел там большой и прекрасный замок, самый удивительный из всех, что он когда-либо видел. Вокруг замка был чудесный парк, и в парке увидел он отряды воинов в сверкающих доспехах, и многих менестрелей, играющих дивную музыку, и певцов в удивительных нарядах, всадников на лошадях, красивых юношей и девушек — высоких и элегантных, веселых и резвых, с лилиями в руках.

Шесть девушек и шесть юношей сопроводили его во внутренние чертоги замка, там подали ему воду в серебряной посуде великолепной работы, и когда он умылся, провели его в пиршественный зал, туда, где сидела их госпожа на золотом троне. Самой прекрасной среди всех дев была она в великолепии расшитых одежд, длинные черные косы струились по ее плечам, и диадема сверкала на ее голове изумрудами. Мила и приветлива была хозяйка замка с Хьюго, до позднего вечера продолжался пир.

И понял Хьюго, что в сердце его нет места, не занятого любовью к прекрасной госпоже. И не смог он скрыть свою любовь и тотчас сказал ей об этом. Призналась и она, что редко встречала столь любезного и приветливого рыцаря, и их беседа была полна страсти и любви. За пиршественным столом обнял Хьюго госпожу своего сердца, и ночь они провели вместе.

На утро вышла хозяйка замка проводить Хьюго. Прекрасного коня подарила она ему, плащ накинула ему на плечи, и одела на руку перстень, и дала кошель с драгоценными камнями и монетами. Напоследок сказала она Хьюго: «Если захочешь еще раз увидеть меня, то приходи в Скундское аббатство в день летнего солнцестояния и вновь загадай желание о встрече, глядя на Камень Судьбы. Лишь тогда откроются двери в мое королевство».

Хьюго Фицкерн в последний раз обернулся поглядеть на замок. Утренний туман уже скрыл его из виду, только очертания стен еще можно было рассмотреть. Жаль, что пришлось уезжать, он бы с удовольствием провел с милой хозяйкой не только ночь, но и пару лет, но она была весьма настойчива в своем желании выпроводить Хьюго из замка. Возможно, вскоре должен был приехать муж или покровитель.

Приключение было неожиданное и очень приятное. Конь был резвым, плащ великолепным. Кольцо и деньги брать совершенно точно не стоило, но не обижать же прекрасную… Как ее имя? Хьюго точно помнил, что звал ее… Странно, забыл.

Фицкерн еще раз бросил взгляд на кольцо. Рассветный луч солнца как раз сверкнул на камне, который вдруг обернулся ужалившей пчелой. Помертвевшими пальцами Хьюго развязал кошелек и увидел вместо золотых монет лишь льдинки, которые быстро таяли на солнце.

У попавшегося на пути крестьянина Хьюго Фицкерн узнал, что на дворе 1280 год, день летнего солнцестояния.

Коня Фицкерн продал на первой же ярмарке. Плащ служил долго и всегда оставался теплым, какие бы холода не стояли. Хьюго не расставался с плащом, пока его не украли.

Фицкерну не раз вспоминалась госпожа чудесного замка, но вновь повстречаться не тянуло довольно долго. Потом стало поздно — камень Судьбы перевезли в Англию, и сколько бы раз Хьюго не загадывал встречу, глядя на него в Вестминстерском аббатстве, ничего не получалось.

В конце концов был только один выход. Даже столкнувшись с Маклаудом, Хьюго Фицкерн все еще считал свой план украсть Камень удачным. Маклауду Камень был нужен как символ независимости Шотландии, Аманде — как источник дохода, а Хьюго — как способ вновь увидеть свою мечту. Размышлениями об этом ни с кем из соучастников Хью Фицкерн делиться не хотел. Эта сказка была только его. Но ничего не получилось.

Наконец, в 1996 году Камень Судьбы, Камень Иакова, коронационный камень шотландских королей снова оказался в Шотландии. Но Хьюго Фицкерну это уже не помогло встретиться со своей феей, уже больше года он был мертв.

* * *

«Среди легенд, имеющих хождение в кругу Бессмертных, невозможно обойти вниманием легенду о Священном Озере.

Каждый, кто посмотрит в Священное Озеро, по другим данным — Священный Источник, Место Силы, Зеркало, — получает возможность увидеть темную сторону своей души. Достоверно не выяснено, влияет ли как то на дальнейшую жизнь Бессмертного тот факт, что он заглянул в Озеро.

Местонахождение Священного Озера неизвестно. Имена тех, кто вглядывался в его воды, неизвестны. Более того, нельзя с уверенностью утверждать, что речь идет о настоящем озере».

Выдержка из труда Ф.Райтера «Легенды и мифы Бессмертных»

Виски. Как давно я его не пил. Пятый это бокал или уже шестой? Не важно…

Каждый напиток обладает своим вкусом и характером. У каждого своя память. Теперь виски станет еще одной ступенью в пучину сожалений и благих намерений. В Ад. Все в итоге окажемся там. Все мы. Байрон это знал. Талант, сходный с предвиденьем, заставлял его чувствовать это и без его желания.

Дункан пока слеп. Если повезет, он не прозреет еще долго.

Вина, как яд, плещется на дне моего стакана, отравляя виски и мысли. Джо глядит на меня. Сочувствие? Сожаление? Участие? Вряд ли он подозревает о моих истинных чувствах. Да, друг мой, да, mea culpa, это очевидно. Но, друг мой, ты не знаешь, о чем я грущу и за что чувствую себя виноватым. Мертвые мертвы. Мне жаль Байрона, но мой ученик решил все сам.

Дункан, Дункан… Как больно видеть твое лицо под маской. Я виноват перед тобой, но ты вряд ли поймешь, почему. После всего, что между нами было, несомненно, что за прошлое Всадников ты меня осуждаешь, а за помощь в истории с Темной передачей чувствуешь благодарность. Я не заслуживаю твоей благодарности.

Коннор не рассказал тебе всего, что должно знать: Рамирес не завершил его обучения. А мы, Древние, не спешим делиться знанием. Да и что могут слова? Я не могу передать ими, что чувствуешь, держа в руках чужую жизнь и смерть.

Всадник во мне живет и он вечен, так же как я. Я рад ему. Я боюсь его. Я хочу стать им. Я запер его в темнице сознания. Он всегда со мной.

Я знаю, что я такое.

А ты, Дункан? Темная передача коснулась тебя, навечно оставив свое клеймо. Глупец, ты думаешь, что все закончилось и ты свободен. От зова Тьмы невозможно освободиться. Колтек лишь ускорил то, что непременно случилось бы рано или поздно.

Зверь внутри, тот что есть и всегда пребудет в сердце человеческом, Зверь, запертый в границах разума, Зверь, дающий силу и власть, но отнимающий несоизмеримо больше… Хватит, хватит, я не хочу видеть его в тебе! Мне хватает моего Всадника…

Виски в стакане напоминает мне о Священном Озере. Облегчение, приносимое и тем, и другим, одинаково обманчиво. Я был занят Алексой и подошел к твоей проблеме слишком прямолинейно. Я дал взглянуть тебе в Зеркало. Раньше одержимых Темной передачей связывали и оставляли на Святой земле, многие сходили с ума, но те, что побеждали эту одержимость, никогда не попадались в сети снова. Я пошел легким путем. Дурак, я решил, что если отвести тебя в место Силы, заставить взглянуть на то, во что ты можешь превратиться, ты поймешь… Как может поступить воин из клана Маклаудов, когда видит врага? Думаешь, ты победил?

Свет, левая рука Тьмы. Тьма, правая рука Света. Чем ярче Свет, тем гуще тень, что мы оставляем. Убивая во имя справедливости, ты все равно убиваешь. Ты решаешь, кому жить, а кому умереть, но палач ты или судья? Ответь на этот вопрос, Дункан, если не мне, то себе. Ответь честно.

Виски плещется в стакане, а невысказанные слова свились змеиным клубком. Поздно… уже слишком поздно… Ты не услышишь меня, воин Света, не захочешь услышать.

Будь осторожен, друг мой, твои демоны идут по пятам. Чем ярче свет, тем гуще тень. Будь осторожен, Дункан Маклауд из клана Маклаудов, ты видел врага, но не победил его. Ты просто разбил зеркало, но с каждого осколка на тебя все еще глядит его отражение.

Твоя битва еще не кончилась. Побеждать нужно каждый день. Но прежде, Дункан, определись, кто твой враг.

Я знаю своего. Всадник. Он глядит на меня, когда я бреюсь или повязываю галстук. Я знаю себя. А ты?

Но теперь я буду мудрее. Когда тени твоих поступков вновь настигнут тебя, я не буду вмешиваться и оставлю Дункана Маклауда его демонами. Ты сам должен найти способ их одолеть, Горец. Я смог. Сможешь и ты.

* * *

«Одна из наиболее впечатляющих, самобытных и документально подтвержденных легенд — камень Мафусаила.

Известно, что долгое время Камень хранился у Ребекки. Был ли Камень изначально состоящим из отдельных кристаллов или его разбили, неизвестно. Ребекка вручала один из кристаллов каждому своему ученику по окончании обучения.

Несколько лет большая часть кристаллов находилась в резиденции Ордена, откуда была похищена. Открытие Архивов и обнародование деятельности «Адама Пирсона» в период его членства в Ордене способны, по глубокому убеждению автора, пролить свет в том числе и на судьбу Камня.

В настоящий момент последним осколком Камня владеет Аманда. Перемены в образе жизни этой бессмертной стали предметом пристального внимания некоторых исследователей, поклонников теории «Светлой передачи», которые связывают изменения, происшедшие с Амандой, с действием Камня Мафусаила. Автор не считает подобное мнение обоснованным».

Выдержка из труда Ф. Райтера «Мифы и легенды Бессмертных»

Мнение о том, что Аманда порхает по жизни подобно попрыгунье-стрекозе, было в корне неверным. Образ взбалмошной любительницы красивой жизни Аманда поддерживала специально.

Приключения и знакомые, которыми она себя окружала, выбирались по определенному четкому принципу — больше веселья, адреналина и выгоды, меньше риска для головы. К тому же каждый ее друг знал свою Аманду: чем большего пуританина строил из себя Дункан Маклауд, тем веселей и бесшабашней рядом с ним вела себя Аманда, и наоборот, Ник был тем, с кем хотелось побыть пай-девочкой.

Исключение составляла Ребекка, первый учитель видела Аманду насквозь. Тем большей потерей стала гибель наставницы. Единственным напоминанием был осколок кристалла — своеобразный талисман, расстаться с которым Аманда была не в силах.

— Аманда, это нормально?

Аманда оторвалась от экрана компьютера и взглянула на то, что привлекло внимание ее приятеля.

— Определенно точно — нет.

Если голос Ника, задавшего вопрос был полон всего лишь удивлением (в конце концов, он только недавно стал Бессмертным, может все происходящее было в порядке вещей?), то теперь, после получения ответа, он мог начинать паниковать — Аманда именно этим и занималась, сидя в прострации и округлившимися от ужаса глазами глядя на кристалл Ребекки. Осколок камня Мафусаила парил в воздухе над шкатулкой с бижутерией, не подчиняясь законам гравитации и светясь ярким лиловым светом.

Попытка Ника взять осколок в руки провалилась, кристалл вильнул в сторону, как маленькая рыбешка, ткнулся в руку Аманды и замер, как будто ничего и не произошло.

— Кажется, ты ему нравишься, — попытка пошутить ответного отклика не нашла.

— Нам срочно нужно во Францию.

— Что?

— Окрестности Парижа. Река. Мост. Надеюсь, я найду.

Все попытки Ника добиться вразумительного ответа не увенчались успехом. Аманда исполнилась той неукротимой нервической активностью, бороться с которой было бесполезно, но даже спорить. Но бросать Аманду в таком состоянии Ник не собирался.

Сумасшедшие сборы. Сумасшедший перелет. Сумасшедшие поиски какого-то моста.

В конце концов, они добрались. По пути Аманда особенно старалась сбить любых возможных наблюдателей со следа.

Искомым местом оказалась неширокая речушка, через которую был перекинут старинный каменный мост. С середины моста, должно быть, открывался прекрасный вид, но восхищаться пейзажем Ник не мог. Аманда подошла к перилам и вытянула руку, в которой на цепочке болтался кристалл (надо отметить, вел себя пристойно, как и положено обычной стекляшке), и Ник окончательно забыл о красотах природы. Из реки взметнулся фонтан воды и окатил Бессмертных брызгами. Ник еле успел подхватить покачнувшуюся Аманду, которая вдруг разрыдалась и стала выкрикивать несвязные слова: «Я не могу… Хранитель… Камень… не хочу». Пришлось останавливать истерику старыми проверенными способами: пощечиной, фляжкой с коньяком и дружескими объятиями.

— Тише, тише, Аманда, все будет хорошо.

— Ник, я теперь Хранительница, как Ребекка. Я не хотела, честно. Я ничего не знаю. Просто, когда мой кристалл засветился, я поняла, что должна срочно приехать сюда. Мифическое озарение! Я не хочу!!! Камень меня сам выбрал, но теперь мне придется его собрать. Но я не знаю, как! Здесь куча этих проклятых осколков!

Ник огляделся. Кроме кристалла Аманды вокруг валялись по меньшей мере еще несколько десятков таких же. От всей этой истории веяло какой-то чертовщиной. Нику вспомнилась старая книга сказок, которая у него была, и то ощущение, которое бывает только в детстве, когда веришь, что чудеса все-таки случаются.

— Ну, у каждого кристалла от шести до восемнадцати граней. Придется потрудиться, Аманда. Думаю, ты сможешь сложить слово «вечность».

* * *

«С тех пор, как образ вампира был растиражирован художественной литературой и кинематографом, серьезно относиться к этому явлению стало затруднительно. Действительно, черный фрак, плащ, подбитый красным шелком, набриолиненные волосы и клыки, — это типичный пример того, о чем вспоминает средний обыватель при слове «вампир». Конечно, еще способность пить кровь. Но это идет в комплекте с девушками в легких ночных сорочках (от 1 до 3 штук), развевающимися шторами (2 штуки на каждое окно) и летучими мышами (чем больше стая, тем больше денег получили компьютерщики на спецэффекты).

Теперь забылось, что вампир (вурдалак, упырь) — это оживший мертвец, убить которого можно, отрубив ему голову. То, что перед этим надо пробить сердце осиновым колом, накормить чесноком или солью, облить святой водой, не должно уводить нас в сторону. Главное, что момент отсечения головы зафиксирован практически во всех деревенских рассказах в регионе Карпат. Разве же это совпадение? Не думаю. Вот еще один пример того, что человеческое общество знало о существовании рядом с ним Бессмертных».

Выдержка из труда Ф.Райтера «Легенды и мифы Бессмертных»

— Удачно поохотились.

— Угу.

Безлунная ночь. Двое присели у костра, невдалеке лежала добыча.

— Я особенно люблю молодых. Да, знаю, можно сказать, что еще и в силу не вошли, и особого привкуса нет, но горячие!

— А мне больше те, что постарше нравятся. Хотя сила от возраста прямо не зависит.

— Да. Бывает, такой экземпляр попадется: вроде дунешь — рассыплется, а на самом деле любому матерому фору даст. Но в любом случае, если выбирать между самцом и самкой, брать лучше самца.

Оба собеседника замолчали, каждый из них мог порассказать про случаи, бывшие в охотничьей практике, но не хотелось портить вечер пустым разговором. Они продолжали молчать и пить из граненых стаканов что-то темное и тягучее. Тело, лежащее вдалеке, вдруг заворочалось и застонало.

— Очухался. Видать, матерый. Новичок бы еще пару часиков полежал тихо.

— Ага. Ты его там упокой.

— Погоди, еще сцежу. Тебе налить?

— Давай.

Но охотник не успел ничего сделать, из кустов пальнуло автоматной очередью и два тела свалились замертво. На поляне появилась еще одна фигура. Вступивший в круг света оказался хрупкой девушкой в армейской форме и тяжелых кирзовых сапогах. Девушка держала в руках меч и действовала им с уверенностью и сноровкой. Незадачливые охотники очень быстро лишились голов.

— Богдан, Богдан, очнись! Ты как? — Девушка, откинув в сторону меч, наклонилась к телу жертвы, которую, оказывается, звали Богдан. Это оказался крепкий, невысокий мужчина.

— Нормально. Заживет. Подкинь веток в костер, холодно.

Девушка подошла к костру. Вначале она, брезгливо сморщив нос, вылила в землю жидкость из стаканов, а уж затем занялась костром.

— Теперь, Рита, я тебя понимаю. Быть приманкой для этих тварей врагу не пожелаешь.

— Что делать, Богдан, нетипичные какие-то вампиры попались. На меня не реагировали, я уж и ночнушку в кружевах выбрала, и спать стала при открытом окне. А на улице, между прочим, ночью до минус пяти! Пришлось тебе приманкой поработать.

— Ничего, отлежусь.

Девушка поплевала на руки, вытащила из кустов приготовленную лопату и стала рыть общую могилу для двух тел.

Занималась заря. В неверном утреннем свете было видно, что ногти и зубы у трупов нетипично длинные и острые. У Бессмертных — истребителей вампиров начинался новый день.

* * *

«Легенды и мифы Бессмертных? Или легенды и мифы людей о Бессмертных? Какая, в сущности, разница, если, открывая новую страницу, проживая каждый новый день, мы немного приоткрываем тайну, которая не имеет имени».

Трудноразличимая надпись карандашом на форзаце первого издания труда Ф.Райтера «Легенды и мифы Бессмертных», хранящемся в резиденции Ордена. Данный экземпляр книги ранее принадлежал Джозефу Доусону, наблюдателю. Надпись приписывается ему же.

— Привет, Джо! Я все прочитал, как ты и просил.

— Как впечатление?

— Развей мое недоумение, сообщи, зачем ты дал мне эту брошюру из библиотечного фонда Ордена. Если ты не заметил, Адам Пирсон уже как четыре года там не работает. Чему чрезвычайно рад.

— Уверяю, многие в Ордене тоже рады, что ты у нас больше не работаешь, Митос. Что касается книжки. Догадался, кто автор?

— Стиль знакомый, но нет, не узнал.

— Фридрих Райтер. Вспоминаешь такого?

— Как же, как же. Помнится, он утверждал, что Адам Пирсон некомпетентен и понятия не имеет о психологии бессмертных.

— Можешь злорадствовать, тот факт, что Пирсон и Митос одно и тоже лицо, стало для него ударом. Но я дал тебе книгу Фридриха не за тем, чтобы ты веселился за его счет. Помоги, тебе это ничего не будет стоить.

— Объясни.

— Фридрих писал работу семнадцать лет, труд всей его жизни. Но в Ордене ее встретили более чем прохладно. Боюсь, это его сломает. Райтера собираются отправить в отставку.

— Что я могу?

— Митос, ты, Господи, ты представить себе не можешь, какой ты авторитет. Думаешь, почему закрывают глаза на мою дружбу с Маклаудом? Ты пьешь у меня пиво. Ты изредка пробалтываешься о прошлой жизни. Ты, походя, переводишь какой-нибудь текст для исследователей по старой дружбе. Твои комментарии о спорте, выпивке и погоде изучает специальный отдел.

— О чем-то таком я догадывался. Хочешь сказать, что я под микроскопом.

— Твои дела и слова. А что ты хотел, легенда?

— Ладно, но предупреди их всех, что если замечу хоть какую-нибудь прослушку, жучок или что-то в этом роде, они об этом пожалеют. А причем здесь Райтер?

— Если ты дашь отзыв на его работу, отрицательный или положительный не важно, ему это поможет.

— Джо, исключительно для тебя, эта «работа» не стоит доброго слова. Это сборник утверждений, притянутых за уши, бездоказательных толкований и ложных посылок.

— Знаю. Но все равно, помоги.

— Хорошо, черт с ним. Как мне попало это заслуживающее особого внимания «исследование»? Должен же я это как-то объяснить.

— Украл у меня?

— Давайте запишем Митоса в клептоманы! Спасибо тебе, Джо! Дай сюда телефон. Алло, алло, Жан! Вам хочется со мной поссориться?.. Нет… Вы точно уверены, что нет?.. Да, это Адам… Да, я в ярости, если еще не поняли… В чем причина? Я объясню… «Легенды и мифы Бессмертных», новое исследование… Ах, вы не в курсе… Как ко мне попало?.. Неужели вы не знаете, где я провожу вечера… Знаете… Да, представьте себе, имею привычку рыться в чужих ящиках… Нет, я очень рад, что прочитал… Я не против, изучайте, кто ж вам мешает, у вас хобби такое. Клуб по интересам. Но, во имя всех святых, обеспечьте хоть какой-то режим секретности. Я понимаю, что Джо обязан ознакомиться, как координатор зоны. Но я не единственный любопытный бессмертный в его окружении, к Доусону еще некий шотландец заходит. Вам нужны проблемы?.. Вот и мне нет… И вам всего хорошего.

— Ловко.

— Теперь с Райтера будут сдувать пылинки. Подожди, еще координатором назначат. Но он мне должен.

— Как пожелаешь, Фридрих не будет заниматься твоими Хрониками.

— Напротив. Пусть напишет в своем исследовании еще одну главу «Легенды и мифы о Митосе».

— Зачем тебе это надо? Тщеславие — один из смертных грехов.

— Джо, лист лучше всего прятать в лесу, гальку — на морском берегу, а истину — среди печатных страниц бредовых измышлений. Сколько я сегодня выпил? Запиши все на Райтера, пусть платит. Терпеть не могу заниматься благотворительностью.

alla Заклятые друзья

Когда Митос, возвращаясь домой, почувствовал Зов, он наивно предположил, что готов ко всему. Это мог зайти Маклауд, чтобы в который раз продемонстрировать моральное превосходство, выражающееся в общении с таким аморальным типом, как Старейший. Или Аманда, которой что-то было нужно, и хорошо, если это что-то не будет очередными попытками решить проблемы некоего упрямого горца. Но самым предпочтительным вариантом был пришлый охотник за головами. Митос находился в таком состоянии, когда не только море, но и океан с Марианской впадиной по колено. Хорошая драка — прекрасное завершение вечера. А то, что Старейший был немного пьян, так это ничего. Опыт, как говорится, не пропьешь. Именно такие мысли, приправленные парами алкоголя, и бродили в его голове ровно до тех пор, пока он не увидел на лестничной площадке Кассандру.

От удивления Митос даже немного опустил меч. Кассандра выглядела непривычно спокойной и даже где-то виноватой.

— Здравствуй, Митос, — женщина развела руками, показывая, что она безоружна.

«Ну вот, это все-таки случилось, — подумал Митос. — Здравствуй, белая горячка».

Последний бокал у Джо, проводы которого затянулись далеко за полночь, был определенно лишним. Или последние три бара, в которые Митос заглянул по пути от Доусона.

— Знал бы, что будет мерещиться такая мерзость, остался бы трезвенником. Уйди с дороги, галлюцинация.

Митос взмахнул рукой, удивился, что у его бреда вполне материальная фигура, отпер дверь ключом, не теряя концентрации, и наконец-то рухнул на коврик в прихожей.

* * *

Проснулся Митос в одиночестве в собственной кровати. Как он добрался до спальни и умудрился раздеться, оставалось загадкой. В висках давило, тренькало и тикало. Наконец-то разобравшись, что давила забытая под подушкой книга, тикали часы и тренькал телефон, Митос успокоился. Похмелья у Бессмертного как всегда не было.

Сняв трубку надрывающегося телефона, Митос услышал взволнованный голос Доусона.

— Митос! Слава Богу, я дозвонился. Митос, будь осторожен, я случайно узнал, Кассандра в Париже. Не могу больше говорить, уже взлетаем.

— Спасибо за предупреждение, Джо, — вот что было необычным в утреннем пробуждении — посторонний Зов. — Я уже в курсе, — продолжил Митос, но Джо его уже не слышал. На дисплее телефона высветилось «абонент не доступен».

— Доброе утро.

Кассандра, одетая в футболку, в которой Митос сразу признал свою собственность, поставила поднос на тумбочку.

— Оно точно доброе? — хмуро поинтересовался хозяин квартиры, рассматривая нежданную гостью.

— Не ворчи. Я охладила вино и добавила туда яблоки, как ты любишь. Хлебни и выслушай меня, — видя, что этому совету не спешат следовать, Кассандра раздраженно возвела глаза к потолку. — О небо, у меня была целая ночь, чтобы тебя прикончить.

— А где мой меч?

— Уж извини, я тоже тебя не первый день знаю. Получишь, как только меня выслушаешь.

Митос ухмыльнулся и расслабился. Происходящее начало его забавлять. Кассандре определенно что-то было от него нужно, настолько важное, что она держалась с непринужденностью старой подруги.

— Касс, если ты хочешь поразить меня своими стройными ножками, то это не сработает. Второй раз на твою смазливую мордашку я не куплюсь. Что надо?

— Да, я тоже предпочла бы принести цветы на твою могилу, чем лицезреть в непотребном виде вчера вечером. Но мне нужна помощь, а ты мне задолжал.

— С какой стати! Да я тебя спас!

— А я тебя не убила!

Оба обиженно замолчали.

— Ладно, — первым сдался Митос, — я принимаю душ, ты готовишь завтрак, а потом мы поговорим.

— Он еще и командует!

— Мне глазунью из трех яиц.

Завтрак прошел на удивление мирно, возможно потому, что никто не проронил ни слова.

— Ну? — вопрошающий был благодушен и сыт.

— Есть один тип, почти такой же гад, как ты…

— Значит, достойный человек.

— Я хочу, чтобы ты его убил. Он меня ищет.

— Обратись к Маклауду, он обожает спасать попавших в беду.

— Два дня назад я так и собиралась, но …

— Но?

— Тот тип успел первым.

* * *

— Дункан, это не женщина, а исчадие ада. Лживая, злобная, порочная…

— Как ее имя?

— Сейчас? Не знаю. Когда мы встретились, называла себя Беата.

* * *

— Очаровательно, — Митос тщетно прятал улыбку. — Вот так на шестом тысячелетии и уверуешь в справедливость. Значит, Дункан услышит первой не твою версию. Как типа-то зовут?

— Кларенс.

— И из-за чего этот Кларенс на тебя так сердит?

— Сущая ерунда, — тоном Кассандры можно было заморозить кого угодно, кроме, увы-увы, нынешнего собеседника.

— Ну-ну. А поподробнее?

— Зачем? Просто прикончи его без лишних разговоров.

— И получи бонусом Дункана Маклауда в качестве непреклонного мстителя, — продолжил фразу Митос. — Может, — оживился он, — я лучше помогу Кларенсу?

— Ладно, чтоб ты провалился! Это случилось в 1873 году…

* * *

— Кларенс, два дня назад, когда ты появился, ты утверждал, что помощь тебе не нужна.

— С этой стервой я справлюсь сам, но, кажется, она нашла защитника. Я нанял детектива следить за ней, сегодня информатор сообщил, что она всю ночь провела с каким-то Пирсоном. Квартира в Дефансе.

— Адам Пирсон.

— Знаешь? Он из наших?

— Да.

— Твой друг?

— Да. Нет. Не знаю. В любом случае я не удивлюсь, если Беата приятельница Пирсона. У него встречаются сомнительные друзья.

* * *

— Да, Касс, история занимательная. Ты уверена, что нельзя решить дело миром?

— Я бы с удовольствием, но Кларенс ничего не хочет слушать. Ни о чем, кроме мести, думать просто не желает. А чего ты улыбаешься?

— Просто так. Не обращай внимания. О, Дункан звонит… Да, Маклауд? … Беата? Хм, Беата у меня… Ты же понимаешь, что если с ней что-то случится, мне придется вмешаться. Так что давай мы уговорим наших гостей повременить с боевыми действиями, пока мы с тобой не проясним собственные позиции. Через час, в Тюильри? Через два? Хорошо. Приходи один. Беата пока посидит у меня.

* * *

Дункан Маклауд чувствовал себя неуверенно и вообще не понимал, о чем им с Митосом разговаривать.

Кларенс пообещал шотландцу, что не будет трогать его приятеля. Сам Митос, как Дункан был уверен, не станет мстить за эту неведомую Беату, даже если дойдет дело до поединка. Что касается самой девушки, то после рассказов Кларенса, горец не чувствовал к ней никакой симпатии. Хотя, лучше бы все закончилось мирно. Как назло, Джо улетел по делам Ордена на пару недель, и выяснить, что из себя действительно представляет Беата, не было никакой возможности. Хотя рассказу Кларенса горец верил. Дункан боялся, что их отношения с Митосом еще больше испортятся, ведь как ни крути, они снова оказываются по разные стороны.

Наконец Маклауд увидел знакомую фигуру в начале аллеи и почувствовал Зов.

— Дункан Маклауд из клана Маклаудов. Тебя уполномочили на переговоры о месте, времени и условиях дуэли?

— Что?

— Я чувствую себя секундантом из какого-нибудь старого романа. А ты? Пойдем, кофе выпьем, женщина на моей кухне — это бедствие. Или зависит от женщины? Хотя, хм, Беата — это всегда бедствие, — довольный тон Митоса опровергал его слова.

— Она твоя…

— Знакомая. Когда-то была довольно близкой знакомой. Расстались мы не очень хорошо. Но, пожалуй, я все-таки не хочу, чтобы с ней что-то случилось.

Митос вроде бы был вполне искренен.

— Кларенс настроен решительно. Она …

— Разругалась со своим очередным любовником. Бедный Кларенс! Он не первый, кого бросают.

— Она пыталась его убить, — в отличие от Митоса, Маклауд был серьезен.

— Всего лишь подсыпала кое-какие травки ему в бокал. Мы от этого не умираем.

— А проклятие?

— Ты веришь в эту чушь? Хотя, я забыл, ты — веришь.

— Оно действует.

— Действительно? Да, я понимаю твоего Кларенса, за это вполне можно убить. Маклауд, надо дать им возможность выяснить отношения на Святой земле. Нет ничего хуже, чем вмешиваться в запутанные любовные истории.

— Это твой постоянный принцип — невмешательство? — Дункан рассердился, Митос упорно не хотел быть серьезным, относясь ко всему происходящему, как к занятной шутке.

— Я убью Кларенса, — тон Старейшего продолжал оставаться дурашливым, а вот взгляд стал тяжелым. — Ты, если захочешь, в отместку убьешь Беату. А потом можем и мы подраться. Или напиться.

— Ты что?

— Я серьезно. Привози своего приятеля на кладбище, я приду с дамой. Если дойдет до драки, вызов Кларенса принимаю я. Кажется, я тебя удивил, Дункан Маклауд из клана Маклаудов.

Митос смотрел насмешливо. Привычный образ Старейшего опять рассыпался осколками, сходил как очередная змеиная шкура.

— Эта женщина — часть моего прошлого, Дункан, пусть и не самого лучшего, но я не хочу от него отказываться.

* * *

Ровно в 9 часов вечера к боковому входу тихого старого кладбища подъехали два автомобиля. Наблюдатели, загодя занявшие удобные позиции, оживились. Не каждый день в столкновении участвуют сразу четверо бессмертных, причем трое из них — весьма одиозные фигуры.

Пирсон отпер багажник своего автомобиля и достал какой-то большой сверток. С трудом закинув его себе на плечо, он спокойно прошествовал мимо замершего Маклауда и настороженного Кларенса.

Первым через калитку на кладбище прошел Пирсон, за ним молча последовали двое бессмертных.

* * *

— Зачем куда-то идти? Можно поговорить и здесь.

— Вы Кларенс? Маклауд, что ж ты нас не представил! Я Адам Пирсон. Здесь недалеко.

Маклауд шел сразу за Митосом и не мог отвести взгляд от свернутого ковра у того на плече. С одного конца рулона выглядывали носки женских сапожек.

— Ну вот, пришли, — Митос аккуратно опустил свою ношу у стены склепа, — Дункан, отопри, пожалуйста, дверь, ключ в левом вазоне.

Митос, не обращая внимания, исполнил Маклауд его просьбу или нет, осторожно освобождал сверток от опутывающих его веревок, попутно комментируя свои действия.

— Дама упорно не желала прогуляться. Кларенс, только без резких движений, настоятельно вам советую, все-таки Святая земля. Извините меня, я не чужд старомодных условностей, давайте выпьем за знакомство.

Отвлекшись от своего занятия, Митос достал из кармана фляжку, открутил крышку и сделал большой глоток. Подмигнув, он сунул фляжку в руки обалдевшего от всего происходящего Кларенса.

Наконец последний узел был развязан, Митос, с видом фокусника, откинул край ковра и тут же отшатнулся — на его щеке остались глубокие царапины от женских ногтей. Кассандра, разгневанная, раскрасневшаяся и от того еще более прекрасная, не обращая внимания ни на сжимающего кулаки Кларенса, ни на замершего соляным столбом Маклауда, вытащила кляп и, что-то пронзительно вереща на странной смеси языков, старалась дотянуться до лица Митоса. Тот только защищал глаза и морщился в ответ на особо экспрессивные выражения. В конце концов Митос схватил Кассандру в охапку и бросил в склеп вместе с ковром. Затем он впихнул туда же Кларенса, приговаривая: «Утром выпущу, а пока поговорите». Быстро захлопнув дверь и выслушав ряд нецензурных выражений, высказанных уже мужским голосом, Митос наконец-то обратил внимание и на Дункана. Горец все это время простоял без движения, подобно непоколебимому шотландскому утесу.

— Пошли, Мак. Теперь разберутся без нас.

— Это была Кассандра. Почему ты мне не сказал? — в глазах горца было недоумение пополам с негодованием.

— А что бы изменилось в ситуации? Ах да, Кассандра — твоя хорошая знакомая, а Беата — всего лишь моя бывшая подружка, — тон Митоса был донельзя язвительным.

Бессмертные в молчании шли по аллее. Маклауд попытался снова начать разговор.

— Она действительно… Кларенс рассказал, что…

— Уж не знаю, какие ужасы поведал твой приятель, но мне Касс сказала, что они разругались, — кажется, Митос немного остыл и разговаривал вполне мирно. — Он ее бросил, а она решила отомстить. Кое-какие травки, кое-какой наговор. Кларенс, судя по всему, мнительный тип, проблемы с женщинами стали возникать из-за того, что он поверил во всю эту ведьминскую белиберду. Ничего, теперь он убедится, что смерть колдуньи — не единственный способ снять проклятие. Я тоже знаю кое-какие средства. Касс я напоил заранее, а Кларенс…

— Ты что-то подлил во флягу.

— Ты принимаешь меня за дилетанта? Нет, конечно. Он порезался об острый край, когда брал ее у меня. К тому же Касс намерена решить дело миром, в склепе сухо и тепло, и у них есть ковер. Уверен, с целибатом Кларенса уже покончено.

Митос улыбнулся и замолчал. Маклауд поймал себя на мысли, что давно не чувствовал себя так спокойно рядом со Старейшим. Он не хотел разрушить вновь, казалось, наладившиеся отношения, но не мог не спросить:

— Почему она пришла к тебе?

— Думаю, я растерял часть своего демонического облика в ее глазах. Помнишь, она вполне могла меня убить в Бордо. Или она верила, что мы с тобой окончательно разругаемся, а? Быть может это такая изощренная месть тебе? Кто поймет женщину? Особенно, хм, Беату.

alla Трое

Джо Доусон перестал протирать стойку и вздохнул. Иногда, редко, но это все-таки бывало, он начинал жалеть, что в его жизни были Бессмертные. Как бы повернулась жизнь без Ордена? Он вернулся бы из Вьетнама и тихо сошел бы с ума, став еще одним ветераном с ночными кошмарами? Вернулся и стал бы профессиональным гитаристом, как мечтал? Был еще вариант, самый вероятный, — он бы не вернулся вообще.

Джозеф вздохнул еще раз и бросил взгляд на Питера. Начальство приставило к нему стажера. Мальчишка мечтал о тайнах и загадках, а пока ему приходилось натирать пол в баре. Правда, юный наблюдатель мог утешаться, что по этому полу ходили знаменитые бессмертные.

Не надо было быть особо наблюдательным, — Джо усмехнулся, подумав, что его профессией и было наблюдение, — чтобы увидеть, что Пит прямо так и подпрыгивает каждый раз при виде нового посетителя. Еще бы! Вот сейчас отворится дверь… Но нет, посетители-бессмертные последнее время сюда не заглядывали.

Может быть и к лучшему, нечего Питеру забивать себе голову всякой мистической дребеденью. Наблюдать безучастно, записывать точно — вот основа профессионализма. Жаль, что сам Джо этим частенько пренебрегал, за что теперь и расплачивается. Сидит в баре, вздыхает и думает, в какие неприятности занесло двух его друзей? Приятелей? Знакомых? С Маком все было понятно, он просто должен был прийти в себя от всех бед и несчастий, что свалились на него в последние годы. Ладно, если он не хочет заходить, дело его. По крайней мере, он в городе. А вот где носит Адама черт его побери Пирсона будь он неладен Митоса? Мог бы хоть предупредить, что уезжает!

Тренькнул колокольчик, судорожно вздохнул Пит. Джо ухмыльнулся и потянулся налить вошедшему стакан пива. Но какого черта! Пусть этот легкий на помине тип сам подойдет и попросит. И заплатит. И объяснит, где болтался. Извинится и поздоровается, в конце концов! Пять тысяч лет еще не повод, чтобы пренебрегать правилами приличия.

— Минеральную воду, пожалуйста.

Тело автоматически двигалось, а мысли Джо неслись вскачь. Митосне хочет показывать, что знаком? Шифруется от Питера? Или за ним кто-нибудь следит? Что случилось? Что-то было абсолютно неправильно, понять бы что именно.

— Я ищу своего брата, очень на меня похож, близнец, бывает здесь часто. Знаете?

Хорошо, что Джо в этот момент отвернулся к холодильнику, чтобы вытащить минералку и его лица не было видно. И хорошо, что он пока не успел взять бутылку, он бы ее разбил. Так, взять бутылку, повернуться, поставить бутылку на стойку, достать бокал, поставить на стойку, открыть крышку, налить воду, подвинуть к посетителю, взглянуть ему в глаза, спокойно, все нормально, ничего сложного.

— Нет, никого похожего на вас не припомню.

Волосы… Митос никогда не носил хвост, да и за те два месяца, что они не виделись, волосы бы не успели так отрасти. Черт, черт, черт, куда они все влипли на этот раз!

Посетитель не поверил, это было видно по глазам. Спокойные глаза профессионального убийцы, Джо повидал такие на войне и позже. Смотрят сквозь тебя и замечают все. Кем бы этот тип не являлся, он был очень опасен. Плохо, что Пит здесь, и хорошо, что больше никого нет.

Митос № 2 скосил глаза на руки Джо и неприятно ухмыльнулся. Доусон проследил за взглядом и похолодел. Из-под браслета часов выглядывал краешек татуировки Ордена.

— Что ж, очень жаль. Я подожду. Надеюсь, ваша вахта будет спокойной.

Что это: угроза, обещание, предупреждение?

Следующие полтора часа прошли в молчании и ожидании беды. Посетитель заказал еще минералки и кофе и сидел за столиком в углу. Питер тихонько копошился у сцены, поправляя в сотый раз стулья. В конце концов Джо не выдержал и отослал парня под каким-то откровенно надуманным предлогом. Глаза Питера, когда он уходил, были как у обиженного щенка, но пусть так, все лучше, чем пропадать двоим.

— Вы зря нервничаете. Адам уже знает, что я его жду. Не сомневаюсь, он появится. В мои планы не входит доставлять неприятности никому, за исключением моего «братца», — посетитель шуршал газетой и не смотрел в сторону Джо.

— Не понимаю, о чем вы.

— Хм, ваше право, Джозеф, ваше право.

Разговор затих.

Колокольчик звякнул еще раз и Доусон окончательно распрощался с мыслью, что происходящее было глупой шуткой. В дверях стоял Митос, это определенно был он, довольно встрепанный и запыхавшийся. Отстраненно кивнув Джо, он прошел к столику и сел напротив своего двойника. Они заговорили на каком-то неизвестном языке, Джо бы не удивился, если бы этот язык был незнаком никому, кроме этих двух.

Инстинкт самосохранения требовал убраться подальше, долг наблюдателя — наконец-то включить записывающую технику, дружба — остаться и прикрывать Митоса. Победила дружба. Нащупав под стойкой пистолет, Джо наблюдал.

Разговор не был ни легким, ни дружественным. В ворохе незнакомых слов несколько раз мелькнули знакомые «Маклауд» и «Дункан», пару паз Джо разобрал «Силас», один раз отчетливо послышалось «Байрон», да часто упоминали имя «Бен». У обоих при этом имени появлялась схожая грустная полуулыбка.

Наконец разговор прекратился. Митос протянул обе руки ладонями вверх, собеседник накрыл их своими, фигуры окутало легкое марево, похожее на выброс витано. Бокалы тревожно звенели, стулья ходили ходуном, Джо вцепился в стойку, скорее от потрясения, чем для того, чтобы удержаться на ногах, кофейная чашка дребезжала на подпрыгивающем блюдце, и вдруг, также неожиданно как началось, все закончилось.

Митос № 2, как в мыслях окрестил его Джо, поднялся и, не оглядываясь, вышел. За столиком вместо незнакомца остался друг.

— Я не знал, что у тебя есть брат. Полагаю, никто не знал.

Ответа не последовало. Митос потянулся, как после сна или тяжелой работы и подошел к стойке.

— Налей мне пива, пожалуйста. День, когда я попрошу просто воды, будет плохим днем.

— Твое пиво. Полагаю, ты ничего не хочешь рассказывать, — это не было вопросом.

— Расскажу, если ты действительно хочешь это знать.

Джо задумался. Хотел ли он узнать еще одну тайну? В его жизни их и так было слишком много. Разум настойчиво советовал не лезть, но сердцу, глупому человеческому сердцу было мало. Джозеф понимал молодого Питера с его любовью к тайнам и загадкам, он сам был таким. К тому же напротив него сидел друг, который ни с кем другим не мог поделиться ни одной из своих проблем. Джо казалось, что сейчас Митос был готов немного приподнять свою маску. Возможно, даже 50 веков существования не избавляют от желания облегчить душу.

— Я хочу услышать историю, только если ты сам готов мне рассказать.

Митос улыбнулся и отсалютовал бокалом. Джо налил пива и себе, сел на табурет, давая отдых ногам, и приготовился слушать.

— Тебя никогда не удивляло, что среди бессмертных так много психических отклонений? — начало было неожиданное, но Митос, не замечая недоумение слушателя, продолжал.

— Я всегда думал, что это своеобразная плата за отличное физическое здоровье. Или человеческий мозг не может справиться с вечной жизнью. Темная передача, этот демон, которым был одержим Дункан, разные сверхспособности: Кассандра, Гэррик, Кантос… Да ты и сам знаешь, почти в каждой Хронике можно что-то отыскать. Бывает раздвоение личности, а у меня раздвоение тела. Это был не мой брат, это был я сам.

Заявление повергло в шок. Возможно, одно из этих психических расстройств, о которых тут говорилось, уже настигло Митоса.

— Послушай и не удивляйся. Я не могу подобрать лучших слов, но представь, что тысячелетия назад некто, обладающий огромной силой и незнающий, как ее использовать, разделил себя, свою душу, личность. Так что в результате появились несколько двойников-клонов, эксперимент удался.

— Зачем?

— Ну, может, он был сумасшедшим или боялся сойти с ума. Безумие на троих, не так уж страшно. Сила на троих тоже делится, мы не мирные ребята, но глобальных неприятностей человечеству не доставляем.

— На троих?

— Есть еще Бен. Бенджамин, если быть точнее, он в последнюю тысячу лет предпочитает это имя.

— Бенджамин Адамс, — попытался пошутить Джо.

Митос в своем ответе был предельно серьезен.

— Ага. А тот, что приходил, был Пирс Бенсон. Но душу нельзя разрезать как пирог на ровные доли или перекроить, как нравится. Вот самомнение, поделим поровну; а сочувствие — первому не надо ничего, второй получает большую часть, а на долю третьего, что останется; совесть можно вообще выбросить за ненадобностью. Так не получится. Все перемешалось в разных долях. Бен бы тебе понравился, он чувствует гармонию и видит красоту. Он бы гораздо лучше оценил тебя как музыканта. Байрон был его учеником, не моим. А как тебе Пирс?

— У него страшные глаза. Один из Всадников был он?

— Он это делал. Но Джо, мы не три личности, мы одна личность в трех телах. «Он» делал, но «я» этого хотел. Воспоминания тоже делятся на троих. Поэтому ни Байрон, ни Кронос с Кассандрой ничего не почувствовали. Байрон решил, что его учитель стал равнодушнее и холоднее, Кронос увидел слабого Всадника. Мы три части одного целого, и этот Целый не самая приятная личность.

Джо вспомнил давний разговор с Доном Зальцером из тех времен, когда он был еще жив, а Адам Пирсон был просто Адамом Пирсоном, помощником Дона. Зальцер полагал, что если все мифы и легенды о Митосе правда, то бессмертных, называющих себя этим именем, должно было быть не меньше десятка. Это была шутка. Это тогда было шуткой. А сейчас?

— Дон. Его идея о воине, ремесленнике и философе. Он был очень близко, не правда ли?

— Да, в свое время мне пришлось сильно постараться, чтобы отвлечь его от таких мыслей. Ирония судьбы, я скрывался от одного наблюдателя, а теперь сам рассказываю все другому.

— Зачем приходил твой второй «Я»?

— Вернуть свое. Я убил его друга и способствовал гибели остальных. Хотя, в тот момент, когда я отрубил голову Силасу, я больше был Пирсом, чем Адамом. В любом случае, ты всегда можешь различать нас по тому, что мы пьем.

Джо воспринял намек и достал им еще по одной бутылке пива.

— Хорошо, что я не веду твою Хронику. Не представляю, как все это можно записать.

— Если что и напишешь, не волнуйся, лет через 300 я это подправлю.

— А если тебе к этому моменту отрубят голову?

— Вряд ли. Я очень хорош в вопросе выживания, любое мое «я» очень хорошо.

Митос продолжал молча пить пиво и Джо успокоился. Еще одна тайна оказалась странной, но не такой уж и ужасной. Может, алкоголь заставлял относиться ко всему спокойней. В конце концов, все уже произошло. Незнакомец напротив стремительно приобретал привычные черты, становился все тем же Митосом с тысячью масок и одним лицом.

— Я, пожалуй, не хочу знакомиться с другими твоими ипостасями. Тебя и так иногда слишком много.

Ухмылка лица напротив была очень знакомой, и это тоже возвращало привычный мир.

— Правильно. Только я должен не забыть сказать Дункану, чтобы он не стремился выигрывать Сбор, это того не стоит. Да и ты будешь возражать против кучи Маклаудов.

Бранд Ноосферное явление

Митос приподнял брови и покачал головой.

— Я не говорил, что у меня совсем нет гипотезы. Я даже полагаю ее вполне правдоподобной. Ты же знаешь, я был врачом, да и вообще — наблюдать и изучать в некотором роде мое хобби, — он чарующе улыбнулся, и Дункан нервно усмехнулся в ответ, подвинув книги на столе и подумав, что с таким же точно обаятельным видом старый оборотень мог бы облизнуть свои клыки.

— С тех пор, как я понял, насколько мало тебя знаю, ты наконец-то начал производить на меня впечатление неведомого древнего чудища. Раньше этого не было.

Митос пожал плечами.

— Когда-то Колумб назвал Тихий океан тихим — потому, что ему так показалось. Нельзя сказать, что он совсем был неправ, в отличную погоду вода так блестит…

— Угу. Так стало быть, ты все-таки, знаешь?

— Может быть.

— А конкретней?

Митос пожал плечами.

— Еще одна древняя легенда?

Митос посмотрел на Дункана укоризненно.

— И зачем мне тогда пять тысяч лет наблюдений?

— Не знаю.

— Хорошо. Я полагаю, что мы — что-то вроде «ноосферного явления антропогенного характера».

— Чего-чего? — возмутился Маклауд, приподнимаясь с места, будто намереваясь обиженно уйти, хлопнув дверью, но пожалуй, слишком для этого медленно.

— Ты ничего не слышал о ноосфере?.. — обрадовался Митос.

— Я слышал о ноосфере! Ты же не хочешь сказать, что мы выдумка!

Митос пожал плечами:

— Ну, разве что отчасти…

— Что это значит — отчасти?

— Ну, мы не рождаемся обычным путем.

— Ясен пень.

— И судя по всему, не падаем с Луны. Хотя тут еще стоит разобраться.

— Наверное…

— А если мы все-таки падаем с Луны, то почему мы все не похожи друг на друга?

— А?..

— Разные расы, антропологические особенности, соответствующие населению тех мест, где мы появляемся — почему мы так похожи на людей, среди которых «рождаемся»?

— Ну… так как-то удобнее.

— Кому удобнее? Лунатикам?

— Понятия не имею.

— Мы появляемся в каждой нации, в каждом народе, и как ты можешь это объяснить? Скажем, что ты — вылитый настоящий шотландец родом из Хайленда…

— А ты?..

— Неважно.

— Ладно…

— Тебе название тех мест ничего не скажет, с тех пор и география здорово изменилась.

— Хорошо, шут с ней.

— Полагаю, что люди имеют куда больше влияния на нас и наше происхождение, чем мы думаем.

— То есть, смертные?

— Именно они. Так вот, полагаю, что мы являемся побочным эффектом выброса «излишков» энергии их разума, стремящегося к сохранению — к сохранению образа, к сохранению памяти, знаний, словом, информации. Каждый из нас изначально — как слепок эпохи, и образа живущих в этой местности людей.

Дункан бессознательно похлопал себя по коленям.

— Вроде бы, мы довольно плотные.

— Угу, и еще какие. И восстанавливаемся черт-те как быстро. Это как сосредоточение мечты человечества о бессмертии — мечты о бессмертной душе и разуме, сосредоточение в одной точке, с органической копией некоторого среднего генетического производного участников выброса ментальной энергии, но так как это сосредоточение в одной точке — мы сами по себе, и не можем уже воспроизводить себе подобных.

Дункан помрачнел.

— Значит, по твоей теории, мы все-таки не люди. Не уверен, что мне это нравится.

— Ну, почему же, видишь ли — мы просто квинтэссенция людей. Подумай только — все, кого мы знали, не только те, чью жизненную силу поглотили, живут в нас — не бессмертные, а все породившие нас смертные — они передают память о себе будущим столетиям, иногда тысячелетиям…

— О, да, — саркастически хмыкнул Дункан.

— И этот заряд сохраняется в нас как в аккумуляторах, а мы переносим его дальше. Видишь ли, порождают-то нас все-таки действительно люди, причем абсолютно по своему образу и подобию!

— Угу… а мы рубим друг другу головы.

— Аккумулируя заряд.

— А зачем? Ты тоже придумал?

— Более-менее. Это все то же — сохранение информации, сохранение всей истории человечества, резервная копия. Ну, скажем, на случай глобальной катастрофы.

— Вроде апокалипсиса?

— Да ты прямо на лету схватываешь! — усмехнулся Митос.

— Ну, а толку-то, если мы не самовоспроизводимся?

— А когда останется только один?

— Ну, знаешь, один-то уж точно никак размножаться не может…

— Теоретически…

— Не пугай меня, — предостерег Маклауд.

— Ноосферное явление, — напомнил Митос. — Полностью собранный заряд, вероятно, сможет в итоге сработать в обратном направлении. И воссоздать человечество. Обычное человечество, в случае его гибели.

— Боже мой, ты сумасшедший!

— Ты мне льстишь. Сумасшедшие, это те, кто объявляют сбор как только запахнет какой-нибудь «проблемой 2000-го года» или еще каким предсказанным в известной традиции концом света.

— А ты что же, в это не веришь?

— Ну, как тебе сказать… примерно три тысячи лет назад, может, и верил… разумеется, не со столь круглой датой, тогда не было христианства, были совершенно другие календари и точки отсчета, и совсем другие суеверия.

— А как, по-твоему, что станется с тем одним?

— Тут могут быть совершенно разные версии. Но думаю, скорее всего, он рассеется в пространстве.

— Как заманчиво звучит… — кисло заметил Маклауд.

— Размножение — тяжелый труд, — ехидно сказал Митос.

— Но должен же быть какой-то выход?

— Наверное, стоит просто не заканчивать игру как можно дольше, только и всего — то же самое, что следовало бы делать всей человеческой цивилизации.

— А мы уничтожаем друг друга…

— Как и свойственно всей человеческой цивилизации, — кивнул Митос. — Но это спасает от перенаселения — ведь появляются постоянно новые бессмертные — новые срезы новых эпох, если бы мы не уничтожали друг друга, мы могли бы заселить всю землю, и заселить ее… достаточно бесплодно. А так, мы ведь не только уничтожаем друг друга — мы выполняем свою задачу, накапливая энергию.

— Иногда хочется сказать — что жизнь чертовски зверская штука, — покачал головой Маклауд.

— Ох, как ты прав, — вздохнул Митос.

— Природа нас использует как… как… даже слова не подберу.

— C’est la vie, мой друг.

— Хорошо, что это только гипотеза.

— И не говори. Но кажется, мы совсем забыли про пиво. — Митос бросил в корзинку пустую жестянку, и подняв с пола у дивана полную, бросил уныло сидящему в кресле Маклауду.

— И ведь напьешься теперь — не поможет… — проворчал Дункан.

— Многия знания — многия печали, не бери в голову…

Митос с беспечным щелчком открыл новую жестянку.

5.12.07

Li_Liana Рождественский сюрприз

…где-то в конце IV сезона (примерно между сериями 20 и 21).

Секоувер, бар Джо

— Во-первых, я в любом случае не собираюсь участвовать в твоей авантюре, — сказал Митос, откидываясь на стуле. — А, во-вторых, это — вообще весьма дурацкая идея.

Аманда показательно обиженно насупилась.

— Твоя серьезность когда-нибудь тебя погубит. Надо уметь хотя бы иногда развлекаться, — она покосилась на Митоса. — И нечего на меня так скептически смотреть.

Митос только руками развел. мол, как заслуживаешь, так и смотрю.

— Джо, хоть ты скажи ему, — попросила она.

Хозяин бара подошел к двум спорящим за самым дальним столиком бессмертным и присел за свободный стул.

— Митос, это — дурацкая идея.

— Джо! — Аманда возмущенно легонько толкнула его в бок. — Я думала, ты меня поддержишь.

— В чем? В организации рождественской вечеринки-сюрприза для Маклауда? Уволь меня. Ты правда, думаешь, что Мак обрадуется увидеть у себя толпу незваных гостей?

— Не просто гостей, а старых друзей, — уточнила Аманда.

— Но некоторые из них будут отнюдь не рады видеть друг друга, — заметил Митос.

— Как с вами тяжело, — вздохнула Аманда. — Я же не предлагаю собрать вообще всех его знакомых за последние четыреста лет. Мы трое, Ричи, Коннор… Такая себе скромненькая вечеринка друзей. Неужели Мак не заслуживает маленького праздника?

— Коннор… — Джо с Митосом переглянулись, одинаково подозрительно уставившись на Аманду.

— С каких это пор ты заинтересовалась Коннором? — спросил Митос.

— А по-твоему Дункан не будет рад его видеть? — тут же вскинулась Аманда. — Не верю! Он же его учитель. Если бы я только могла еще раз встретиться с Ребеккой…

— Я бы не обрадовался, — тихо заметил Митос.

— Не о тебе речь, — фыркнула Аманда.

— Я вообще не понимаю, что тут делаю, — вздохнул старейший бессмертный.

— Я думала, ты считаешь себя его другом, — тут же парировала Аманда.

— Да? — язвительно прищурился Митос. — И поэтому я должен ввязываться в сомнительное предприятие по поиску его первого учителя? Да, сейчас. Признавайся, зачем тебе понадобился Коннор?

— Что? Мне? Коннор? Да зачем он мне сдался? И вообще, ты — не Маклауд, подозрительность тебя не украшает.

Митос паскудненько усмехнулся.

— Джо, там в последнее время случайно ни о каких древних драгоценностях в связи с Коннором Маклаудом не упоминали?

Доусон покачал головой.

— Злые вы, — надулась Аманда. — Надо верить в хорошее в людях. И в бессмертных тоже. Берите пример с Мака.

— Кто бы говорил, — прищурился Митос. — То-то я вижу, как сильно ты веришь в людей.

Аманда проигнорировала последний выпад.

— Был бы Фиц жив, он бы меня подержал, а с вами никакого сюрприза не организуешь! Наблюдатели, называется. Неужели так трудно сказать мне, где искать Коннора?

— Аманда, а почему именно Рождество? — спросил Джо.

— День рождения Дункан не отмечает, — резонно ответила Аманда. — А я хочу сделать для него именно праздничный сюрприз, а не просто так.

— Что касается меня, так я понятия не имею, где он может быть, — ответил Митос. — У меня даже доступа к данным оперативной слежки нет.

— Но, когда тебя надо, ты достаешь любую информацию.

— Вот именно, когда мне надо. А местонахождение Коннора Маклауда мне совсем не интересно.

— Зато оно волнует меня. И Дункана.

— Правда? — удивился Митос. — А сам Мак об этом знает? Что вдруг стал так активно переживать за своего учителя?

Аманда уже поняла, что от Митоса ничего не добьется, и переключила все внимание на Джо. Но тот также оказался непреклонен. Через полчаса Аманда ушла, на прощанье раздраженно хлопнув дверью.

— Джо, а серьезно, — Митос задумчиво повертел в руке бокал виски, к которому так и не притронулся за весь вечер. — Что не так с этим Коннором? Вроде бы раньше он был достаточно заметным бессмертным. Но уже несколько лет я о нем вообще ничего не слышал. Куда он пропал? Ведь не погиб же?

— Нет, — кратко ответил Джо, явно не желая дальше развивать эту тему.

Митос не стал настаивать. В конце концов, Аманда права, ему вовсе не обязательно выспрашивать что-либо у Джо. Если немного постараться, можно все узнать и самому.

Неделю спустя, где-то в Европе

— Не верю, что дала уговорить себя на эту авантюру, — пробормотала Джина, сквозь бинокль ночного видения рассматривая приземистое здание, расположенное в самом центре давно закрытого кладбища.

— И всего через несколько недель после нашей очередной свадьбы! — подержал супругу Роберт. — Мы даже не закончили наше свадебное путешествие!

— Да ладно тебе, — отмахнулась Джина. — Я выхожу за тебя замуж каждые сто лет, а познакомиться, а быть может, и спасти учителя Дункана — это такой редкий шанс.

— Настолько респектабельный бизнесмен как я и такая утонченная леди как ты, любимая, не должны ночами шастать по неизвестным кладбищам.

— А мне значит, можно? — недобро усмехнулась Аманда.

— Аманда, солнце, ты же знаешь, что я не то имел в виду. Но тебе нравится так жить — кражи, похищение, погони, полицейские. А мы с Джиной давно уже не…

— Вот именно, — перебила его жена. — Слишком давно тебя в последний раз пытались казнить, любимый.

Роберт лишь вздохнул. И на что только не пойдешь ради семейного благополучия?

Ричи сосредоточено молчал, не принимая участия в общем разговоре. Ему не нравилась эта слишком бесшабашная парочка де Валикур. На его взгляд, и одной Аманды в качестве источника неприятностей было более, чем достаточно.

— А у них кроме автоматов еще и мечи, — заметила Джина, все еще пристально разглядывающая ненавязчиво прогуливающихся возле здания охранников, облаченных то ли в слишком современный вариант ряс, то ли в весьма странные шинели.

— Не нравится мне все это, — пробормотал Роберт.

Ричи мысленно с ним согласился.

— И почему мы не сказали Дункану? — в пространство спросил он.

— Потому что это должен был быть сюрприз. Для него. Ты забыл? — Аманда обернулась к Ричи.

— Знаешь, мне кажется, что штурмовать объект наблюдателей — это несколько выходит за рамки рождественского сюрприза.

— Дункан столько всего делал для каждого из нас. Можем мы хоть раз сделать что-то для него? Или кто-то думает, что четверо бессмертных не справятся с кучкой наблюдателей? — Аманда грозно окинула свое маленькое воинство.

— Это — неправильные наблюдатели, — проворчал Ричи. — Обычно они если и вооружены, то лишь фотоаппаратами и камерами, а уж никак ни мечами с автоматами.

— М-да? — насупилась Аманда. — А те ребятки, что чуть не прирезали меня в собственной квартире — очень даже походили на этих товарищей. И они тоже работали на наблюдателей.

— То было исключение! Один наблюдатель-ренегат нанял каких-то посторонних бандитов. И ты сама прекрасно это знаешь!

— Ты их защищаешь? Что-то слишком много в последнее время среди наблюдателей стало исключений. Сначала Хортон и его банда, потом тот псих, что хотел собрать камень Мафусаила. И ты же сам мне рассказывал, как одна из наблюдателей сдавала собственному подопечному других бессмертных. Ричи, тебе не кажется, что наблюдатели отнюдь не такие безобидные, как утверждают некоторые из них?

— А как же Джо? Или ты и его считаешь опасным?

— Скорее Джо — это исключение. А в целом наблюдатели — да, опасны. Ты будешь со мной спорить?

— Зачем ты вообще рассказала им про наблюдателей? Ты же обещала Маку! — на ухо Аманде прошипел Ричи, кивнув на Джину и Роберта.

— Не волнуйся, они никому не скажут, — отмахнулась Аманда.

— Да? Так как ты никому не сказала?

— Не переживайте, юноша, — вмешался Роберт. — Если мы и поделимся этой информацией, то только с достойными бессмертными.

Ричи скептически хмыкнул, но промолчал.

Несколькими днями раньше, в Париже

Вернувшись вечером на баржу, Дункан издалека почувствовал присутствие бессмертного, но это оказался всего лишь Митос, как всегда по-хозяйски развалившийся на его диване.

— Не думал, что ты скоро тут появишься после инцидента с Валикурами, — заметил Мак, снимая плащ.

— Инцидента? — Митос выгнул бровь. — Теперь это так называется? Между прочим, из-за твоих благих намерений я тогда чуть не потерял голову.

— Я же извинился. Дважды. Тебе этого мало?

— Нет, — покачал головой Митос и без перехода спросил. — Что ты в последний раз слышал о Конноре?

— О Конноре? — Маклауд застыл возле стойки с выпивкой. — С чего вдруг он тебя заинтересовал?

— Не меня. Аманду, — невесело усмехнулся Митос.

— Аманду? — Дункан резко обернулся, вернулся в центр комнаты и сел напротив него. — Так, давай, выкладывай, что там у вас происходит?

— Я обещал ей не говорить тебе, — хитро прищурился Митос.

— Но раз пришел, значит, все равно собирался рассказать. Так что, не морочь мне голову.

— Тебя не проведешь, — признал Митос и добавил. — Аманда ищет Коннора.

— Зачем? — искренне удивился Дункан.

— И сам не могу понять, — развел руками Митос. — Она утверждает, что хочет организовать для тебя рождественскую вечеринку и собрать всех друзей. В том числе и Коннора.

— Что-о-о-о? — совершенно опешил Маклауд. — Вечеринку? Для меня? Аманда?

— Ну, я примерно настолько же ей поверил, — кивнул Митос. — Но, тем не менее, Коннора она ищет. И что самое печальное — уже нашла. В Убежище.

— Где-где? — переспросил Дункан.

— Убежище — специальное место на святой земле, где уставшие от битв бессмертные под охраной наблюдателей спят в наркотическом сне, — пояснил Митос. — Так они остаются живыми, но не чувствуют течения времени.

Маклауд озадачено посмотрел на Митоса.

— А зачем это наблюдателям?

— Существует версия, что если и когда останется один из нас, то наступит нечто вроде конца света. А пока у наблюдателей в Убежище спит десяток-другой бессмертных, они могут быть уверены, что этого не случится.

— И Коннор добровольно пошел на такое?

— Насколько я сумел узнать — да.

Дункан встал и несколько раз прошелся туда-сюда по барже, пытаясь осознать вываленную на него кучу фактов, каждый из которых сам по себе был достаточным поводом для удивления, а уж все вместе они производили просто сногсшибательное впечатление. Митос наблюдал за Маклаудом с дивана.

— Я не знаю, что Аманда сумела разведать об Убежище, — сказал он. — Но по отчетам наблюдателей она отправилась в город, где оно находится. Вместе с Ричи и Валикурами.

— Джина и Роберт? А они-то тут при чем?

— Ну, раз мы с Джо отказались участвовать в этой авантюре, то Аманда нашла себе других помощников.

— У меня такое впечатление, что вы все разом сошли с ума, — пожаловался Дункан.

— Начала Аманда. А она умеет увлекать своими идеями остальных.

— А ты пришел ко мне все это рассказать, потому что…

— Потому что Убежище охраняет очень особый отряд наблюдателей. И принцип «не вмешиваться» — не для них.

— А просто отговорить Аманду от этого безумия ты не пытался?

— Отговорить Аманду? Ты шутишь?

— Да, действительно, — вздохнул Дункан.

— Тем более, она связалась с Валикурами, а я отнюдь не горю желанием с ними встречаться.

— Да брось. Джина уже давно на тебя не злится.

— Я предпочту перестраховаться.

— То есть, ты со мной не поедешь?

— Знаешь, Мак, наблюдатели — не идиоты. Когда в непосредственной близости от самого охраняемого объекта совершенно случайно оказываются четверо бессмертных — это уже повод для тревоги. А когда там еще появишься ты с одним из наблюдателей — угадай, что они подумают? Я не хочу, чтобы они решили, что это я выдал вам местоположение Убежища. Тем более, я совсем недавно наводил справки о нем.

— Но ты мне хоть скажешь, где оно находится?

— Нет, не скажу. Вот так развернусь и уйду — будешь сам его искать и у Джо выспрашивать.

— Митос, ты издеваешься? — с надеждой поинтересовался Маклауд.

— Конечно, издеваюсь, — хмыкнул тот и назвал адрес Убежища.

Где-то в Европе

Ричи потер ушибленную руку:

— Они что, под этими капюшонами доспехи носят? Или на охрану Убежища самых твердолобых наблюдателей выбирают?

— Хорошо еще, что двое повелись на уловку Джины со сломанной машиной, а то бы мы так тихо не управились, — сказала Аманда.

— Давайте быстрее, а? — Роберт нетерпеливо оглянулся.

Троица забежала внутрь склепа, который оказался пристроенным к огромной пещере. На самом ее дне в свете нескольких юпитеров стояли стенды с прикованным к ним бессмертными.

— Ничего себе! — присвистнул Ричи. — Как-то это не очень похоже на добровольный уютный сон.

— Все еще веришь в добрых наблюдателей? — поинтересовалась Аманда.

— Ну, и кто из них Коннор? — спросил Роберт. — Аманда, ты знаешь его в лицо?

— Нет, — покачала та головой и обернулась к самому юному из присутствующих бессмертных. — Ричи, ты же его видел.

— Да, и что? Думаешь, я его смогу узнать под этими масками? И в таком виде?

— Может позовем, и он откликнется? — предположил Роберт.

— Мой источник говорил, что их держат без сознания, — возразила Аманда.

— Ладно, — Ричи первым спрыгнул со скального выступа, — тогда по очереди снимаем шлемы и ищем Коннора.

— Могли бы охрану и посерьезнее поставить, — заметила Аманда, присоединяясь к Ричи. — Дюжину бессмертных охраняет какая-то жалкая кучка наблюдателей.

— Не нравится мне все это, — проворчал Роберт, начиная откручивать шлем у крайнего бессмертного.

— Роб, ты можешь не бухтеть? Во времена французских революций ты не был таким занудным.

— Кажется, я его нашел! — позвал Ричи остальных.

Спустя несколько минут Аманда задумчиво уставилась на очередной вынутый из стенда старшего Горца болт.

— Как-то все это слишком легко. На ловушку похоже.

— А я о чем твержу? — поднял голову Роберт, уже почти закончив освобождать вторую ногу Горца.

Ричи наконец освободил последний зажим и бесчувственный Коннор упал на почти успевшего поймать его Роберта.

— Забираем его и уносим ноги, — скомандовала Аманда.

— Не спешите, — раздалось от верхнего входа в пещеру.

Бессмертные дружно обернулись и увидели шеренгу вооруженных наблюдателей.

— А я же говорил… — вздохнул Роберт.

Автоматные очереди заглушили его слова.

На кладбище возле Убежища, чуть раньше

— Не знаю, что с ней случилось, — Джина беспомощно улыбнулась. — Просто встала посреди дороги — и все. Да еще в таком жутком месте.

Один из наблюдателей полез под капот, Джина подошла к нему, проявляя умеренную озабоченность состоянием своего автомобиля. В этот момент второй наблюдатель выстрелил ей в спину.

Когда Джина очнулась, первое что она увидела — сидящего на обочине и задумчиво жующего сухую травинку Дункана. Рядом валялись связанные наблюдатели с кляпами во рту.

— О, Мак, что ты здесь делаешь? — в первую секунду обрадовалась Джина, но потом спохватилась. — Погоди, что ты здесь делаешь?!

— Да так, мимо проходил, — ухмыльнулся Маклауд.

— Как ты узнал?

Горец многозначительно промолчал.

— Аманда будет в ярости. Она ведь так хотела сделать сюрприз, — Джина поднялась на ноги и только тут заметила плачевное состояние собственной одежды. — Это пальто пять тысяч стоило! Вот гады! — возмутилась она и, подойдя к связанным наблюдателям, прицельно пнула каблуком стрелявшего в нее.

— Ладно, я еще понимаю — Ричи. У него ветер в голове. Но как ей удалось вас с Робертом втянуть в эту авантюру?

— Мне ее идея поначалу показалась такой романтичной, — в голосе Джины послышалось искреннее раскаяние, — а потом уже было поздно отступать. Но я не понимаю, почему они стали в меня стрелять? Откуда они знали, что я — бессмертная? Не могут же они убивать любого прохожего, случайно оказавшегося возле Убежища?

Джина и Мак одновременно почувствовали приближение бессмертного. Джина, нахмурившись, посмотрела в сторону склепа.

— Это не Роберт с Амандой, — тихо заметила она, доставая меч.

Из-за ближайших надгробий вынырнула фигура в длинном плаще, которую Маклауд узнал бы в любой темноте.

— Митос, ты же говорил, что не приедешь.

— Говорил, — кивнул тот. — Но разве ж можно вас одних оставить? Вечно куда-то вляпаетесь. Уходим быстрее, пока сюда штурмовой отряд не добрался.

— А как же Роберт и остальные? — встревожилась Джина.

— Ничего им не станется — пристрелят и к остальным на стенд поставят. Вернемся за ними, когда штурмовики уедут.

— Митос, — Дункан подозрительно уставился на старейшего бессмертного. — Ты мне не все сказал.

— Слушать лучше надо было, — огрызнулся старейший, быстро лавируя между надгробий и увлекая за собой Дункана и Джину. — Если убежище специально сделано для того, чтобы охранять одних бессмертных от других, то здешние наблюдатели должны быть готовы к атакам, подобным вашей. Разве нет?

— Но ведь это — святая земля! — изумилась Джина. — Мы не можем тут убивать друг друга.

Митос скептически посмотрел на нее.

— Кто мешает вытащить спящего за пределы кладбища и там отрубить ему голову?

— А как же принцип «наблюдать, но не вмешиваться»?

— Честно, Мак? — Митос остановился. — Я не знаю. Я сам совсем недавно узнал о существовании этого спецотдела наблюдателей. И чем больше я о нем выясняю, тем невероятнее кажется каждый новый факт.

— Но как мы сможем вызволить остальных? — спросила Джина, — Дункан как всегда будет против убийства наблюдателей, а мирными способами с ними не справиться. В этом мы уже убедились.

— Коварством и подлостью, — Митос покосился на Маклауда, но тот ничего не сказал. — Я добыл пару баллончиков со снотворным газом. И даже достал противогазы. Под утро вернемся, всех усыпим и заберем своих.

— Митос, иногда ты меня пугаешь.

— Это я-то? Твоя Аманда кого угодно до ручки доведет.

— Она не моя.

— Да? Это ты ей скажи.

Три дня спустя, в Париже

Митос с Амандой сидели в кафе на набережной и наблюдали за плавучим жилищем Дункана.

— Хотела бы я знать, о чем они говорят, — Аманда тоскливо посмотрела на пришвартованную у противоположного берега Сены баржу.

— Странные у тебя желания. Вот я бы совсем не хотел присутствовать при выяснении отношений двух Горцев.

— Думаешь, они ругаются?

— Коннору теперь очень сложно будет попасть в новое Убежище. И вряд ли насильственное пробуждение вкупе с такими новостями его слишком обрадовало.

— Но он ведь ничего не сделает Дункану, нет? — встревожилась Аманда.

С баржи размашистым шагом вышел Коннор. Митос и Аманда разом замолчали, напряженно уставившись в окно. Когда вслед за ним показался Дункан, Митос и Аманда дружно едва заметно облегченно вздохнули. Они не могли слышать, о чем говорят Маклауды, но, судя по всему, Дункан пытался извиниться и удержать Коннора, но последний был слишком сердит.

Лишь когда Коннор уехал на такси, Аманда с Митосом отправились на баржу.

— Вы бы видели, что тут творилось! — вместо приветствия поспешил поделиться новостями Ричи. — Кстати, Аманда, лучше бы тебе не попадаться Коннору на глаза в ближайшие несколько столетий. Извини, но мне пришлось признаться, что план его похищения из Убежища изначально был твоей идеей.

— Болтун, — фыркнула она.

— Спасибо за рождественский сюрприз! — с чувством сказал Дункан. — Но умоляю, на будущее избавь меня от твоих творческих инициатив!

— Так я еще и виновата?! — взвилась Аманда. — Я видишь ли о нем забочусь, и я же со всех сторон еще и крайняя!?

Ближайшая ваза с грохотом рухнула на пол, разбиваясь вдребезги.

— Аманда! — возмутился Дункан. — У тебя совесть есть?! После всего ты мне еще и антиквариат бить будешь?

Митос перевел взгляд с Дункана на Аманду и решил, что его присутствие именно здесь и сейчас совсем не обязательно.

— Вы тут поругайтесь пока, а мы с Ричи сходим чего-нибудь выпьем. Но только сильно не увлекайтесь. Не забывайте, сегодня — Рождественская ночь. И мы еще вернемся.

— Это угроза или обещание? — спросил Дункан.

— Понимай, как хочешь, — ухмыльнулся Митос.

Li_Liana Кошачьи пакости

Фэндом — «Торчвуд». Если вам кажется, что в тексте есть нечто от сериала «Горец», сериала «Звездные врата» и фильма «Чужие» — то вам не кажется.

Тошико засекла активизацию разлома и выход из него сразу двух объектов. Сначала они были вместе, потом разделились и направились в разные части города. Разбираться с первым пришельцем поехали Джек и Янто, ко второму направились Оуэн и Гвен. А Тошико осталась в центре — контролировать перемещение объектов по остаточному излучению разлома.

Судя по показаниям приборов, первый пришелец направился в офис «Гоаулд-центра». Черный внедорожник Торчвуда остановился перед входом. Стекло входной двери было разбито, а в фойе виднелся лежащий охранник — то ли мертвый, то ли без сознания. Со стороны определить было невозможно.

Джек выругался и набрал номер полицейского оператора, чтобы сообщить, что этот вызов о взломе Торчвуд берет на себя. Очередной полицейский остряк не преминул съязвить, что Торчвуд скоро будет снимать с деревьев сбежавших кошек. Но Джек отключился, не слушая дальнейшие рассуждения сержанта.

— Зачем пришельца понесло в офис? — удивился Янто.

— Нам своих грабителей не хватает? — проворчал Джек. — Еще и выходцы из рифта повадились взломами заниматься.

— Может, он там спрятаться хотел? — предположил Янто.

— Ага, и для этого бежал сюда через полгорода? Янто, жди меня здесь.

— Но я… — начал возражать Янто, но Джек его перебил.

— Я сказал!

Янто лишь кивнул и послушно вернулся на водительское сидение. В отличие от Гвен он никогда не спорил с шефом.

Джек аккуратно пролез через разбитое стекло и быстро взбежал по лестнице. По данным Тошико, объект находился на третьем этаже. Пришелец обнаружился в офисе генерального директора. Худощавый мужчина неопределенного возраста в длинном плаще деловито рылся в бумагах.

— Привет, — Джек прицелился в незнакомца. — Зачем пожаловал? И откуда?

Мужчина на секунду поднял взгляд на Джека и снова вернулся к бумагам, которые явно интересовали его куда больше, чем наставленное на него оружие.

— И тебе доброй ночи, — буркнул он.

Такое показательное игнорирование Джеку совершенно не понравилось. Но мужчина или парень (Джек никак не мог определиться с возрастом своего визави) оказался достаточно симпатичным, чтобы еще немного побаловаться переговорами.

— Руки вверх и все такое. В смысле, выходи из-за стола. И без лишних движений, — почти миролюбиво предложил Джек.

— А то что? Стрелять будешь? — прищурился незнакомец, пробегая глазами последний вынутый из папки документ.

Только Джек решил, что пора глушить пришельца, и по-свойски разобраться с ним уже в тюремных подвалах Торчвуда, как тот примирительно поднял руки.

— Ладно-ладно, сдаюсь, — сказал он.

Как он двигался, Джеку совершенно не понравилось. Вернее, как раз понравилось, но судя по едва заметной плавной выверенности движений от незнакомца можно было ожидать любой пакости, типа неожиданного хука слева или демонстрации приемов восточных единоборств. Не говоря уже о том, что подобный тип вряд ли безоружным полез в пространственный разлом.

— Джек, тут к вам гости, — в коммуникаторе раздался голос Янто. — Человек десять с автоматами. На спецназ похожи.

— Подкрепление прибыло? — насторожился пришелец. — Твои друзья?

— Нет, — покачал головой Джек. — И не твои, видимо?

Пришелец хмыкнул, одним движением перемахнул через стол, достав из складок плаща на вид вполне настоящий меч, и притаился слева от двери. Джек удивленно хмыкнул. Судя по одежде незнакомца, он ожидал от него куда более современного оружия, а никак не увидеть древнюю ковырялку, с которой к тому же тот обращался как с родной.

— Ты вообще из какого века? — поинтересовался Джек, занимая позицию справа от двери.

Ответить тот не успел. Разбивая стекло, в офис влетела дымовая граната, вслед за ней послышались звуки автоматных очередей. Стреляли со стороны окна.

Очнулся Джек уже на городской свалке.

— Да что б вас! — тихо ругнулся он. За последние полгода ему приходилось умирать куда чаще, чем хотелось. И это было крайне неприятно.

Рядом зашевелился пришелец.

— Ненавижу, когда меня расстреливают! — Джек в сердцах пнул ногой навалившийся на него мусорный пакет.

— Я тоже, — буркнул пришелец, — но арбалетными болтами больнее.

— Вот именно! Но хоть бы на месте оставили. Или в канаву кинули. Так нет же! Обязательно надо было вместе с мусором выбрасывать?!

— И не говори! — поддержал праведные возмущения пришелец.

Джек осекся и рывком вскочил на ноги:

— Погоди, ты жив? И даже не ранен?

— Ты тоже, — пожал плечами тот.

Джек очень подозрительно уставился на поднимающегося мужчину. Красноречивые прорехи в одежде и пятна крови не оставляли сомнений в том, что офис «Гоаулд-центра» пришелец покинул в весьма мертвом состоянии.

— Тебя нельзя убить? — спросил Джек.

— А то сам не видишь? Ты тоже бессмертный?

— «Тоже»? — эхом откликнулся Джек. — Разве в вашем мире много таких?

— Хватает. А, судя по твоему выражению лица, ты тут один такой уникальный, — сделал вывод пришелец. — Повезло.

— Почему?

Пришелец лишь тяжко вздохнул и отмахнулся.

— Митос, — он протянул руку для приветствия.

— Джек Харкнесс, — капитан пожал протянутую руку. — А фамилия у тебя есть?

— Если тебе надо, могу придумать.

— Как-нибудь обойдусь, а что, настоящей не водится?

— Когда я родился, фамилии были еще не в ходу.

— Сколько же тебе лет?

— Скажем так, я был лично знаком с некоторыми фараонами? А ты?

Джек удивленно присвистнул.

— А я вообще родился… рожусь через три тысячи лет. Примерно.

— Тоже неплохо, — кивнул Митос.

— И что ты тут делаешь? — спросил Джек, наконец, вспоминая о своих профессиональных обязанностях. Хватать Митоса за шкирку и тащить в камеры Торчвуд-центра как бессмертную инопланетную угрозу, с одной стороны, совершенно не хотелось, а, с другой стороны, не считая браслета, все остальное обмундирование у него подло отобрали, воспользовавшись его мертвым состоянием. Рукопашная же схватка двух бессмертных грозила затянуться надолго, поэтому Джек не спешил начинать силовое решение ситуации.

— На свалке? — язвительно уточнил Митос. — То же, что и ты.

— Нет, в этом мире.

Митос скривился.

— Не поверишь. Знакомая попросила помочь. В этом мире похитили ребенка ее друзей.

— От женщин одни неприятности, — хмыкнул Джек.

— Вот именно.

— То есть, когда ты найдешь похищенного ребенка, ты мирно вернешься к себе домой? — уточнил Джек.

— А что с этим есть проблемы?

— Еще бы! — подтвердил Джек. — Во-первых, как ты собираешься пройтиобратно через разлом?

— Понятия не имею. Этим вопросом занимается моя знакомая. Она меня сюда провела, она нас и заберет.

— Она тоже здесь?

Митос кивнул.

У Джека зародились нехорошие предчувствия.

— Так вы вместе прошли через разлом?

— Да.

— Ох, как бы моя команда не пришибла ее ненароком во время задержания.

— Твоя команда? А чем вы вообще занимаетесь?

— Вообще-то ловим пришельцев и устраняем угрозу, — Джек чуть виновато развел руками.

— Устраняете как? — поинтересовался Митос, чисто профилактически делая шаг назад.

— По-разному. Иногда запираем в камерах, но чаще убиваем, — честно ответил Джек.

— Миленько, — Митос улыбнулся одними губами, но взгляд мгновенно сделался холодным и настороженным.

— Да ладно, — махнул рукой Джек, — если вы тут никого убивать не собираетесь и можете самостоятельно убраться через разлом туда, откуда и пришли, то — не такая вы уж и угроза.

— С первым пунктом ничего обещать не могу. Но постараюсь. Хотя очень не люблю, когда меня расстреливают. Она, кстати, тоже.

— И она бессмертная? — спросил Джек.

— Не совсем, — ответил Митос. — Но пулями ее не убить.

Джек пошел вперед, мрачно гадая, за что ему все это? Только нашествия неубиваемых и бессмертных человекообразных пришельцев Торчвуду для полного счастья и не хватало. Ладно, пока их только парочка. А если они массово повалят? Это вам не рыбы-переростки. И не мушки с уиверами. Таких же, если сразу не поймаешь, потом они с землянами сольются — и только их и видели. Замучаешься искать.

Когда Джек и Митос выбрались со свалки и вышли на дорогу, Джек хмуро уточнил:

— Но имей в виду, если при ее задержании пострадали мои ребята — вам обоим мало не покажется.

— Погоди, а ты что ли считаешь, что задержал меня? — спохватился Митос.

— А разве нет?

— Оптимист.

— Или ты хочешь посопротивляться? — опасно прищурился Джек.

— Да нет. Пока воздержусь. Посмотрим, чем там встреча Тирр с твоей командой закончилась.

Джек провел Митоса в центр через гостевой вход. Как он и предполагал, ни невидимая ступенька, ни спуск с потолка не произвели на Митоса должного впечатления. По дороге Джек пару раз пытался подловить Митоса на лжи — на счет его возраста и прошедших лет. Но, как выяснилось, многие исторические детали Митос помнил лучше самого Джека. И в итоге несостоявшийся допрос плавно перетек в ностальгические воспоминания о Европе конца позапрошлого века.

— Джек, с тобой все в порядке?! — Гвен с порога кинулась радостно обниматься. — Ты два часа на связь не выходил! — она заметила окровавленную одежду. — Тебя снова убили?!

— Кто это? — Оуэн подозрительно кивнул на спустившегося с шефом мужчину.

— Это Гвен, Оуэн, Тошико и Янто, — Джек обвел жестом свою команду и обернулся к пришельцу. — Это — Митос. Бессмертный. Он тут проездом.

Джек выразительно покосился на Митоса, но тот только плечами сдвинул, мол, как получится.

— Гвен, как у вас все прошло? — спросил Джек.

— Мы подстрелили монстра, — гордо ответила та. — Оно заперто в камере.

— Вы поймали Тирр? — изумился Митос.

— Тирр — не человек? — в свою очередь удивился Джек.

— А я когда-то утверждал обратное? — парировал Митос.

Джек тихо выругался и быстро направился к ведущей вниз лестнице. Митос поспешил следом. Команда потянулась за ними.

— А ему туда точно можно? — уточнила Гвен, недобро поглядывая на пришельца.

— Ну, а где же еще его запирать? — вопросом на вопрос ответил Джек.

— Ты его собираешься запереть? — спросил Оуэн, глядя на вполне добровольно следующего в темницу Митоса.

Джек с Митосом синхронно пожали плечами. Оуэн с Янто переглянулись.

— И когда только спеться успели, — тихо заметил последний.

— Бессмертные, — проворчал Оуэн. — Я, между прочим, тоже умереть не могу. В смысле, мертв уже.

На полу камеры неподвижно лежало нечто, больше всего напоминающее черную пантеру. Только хвост у существа был намного длиннее и чуть тоньше. На конце хвоста виднелся костяной нарост, похожий на короткий кинжал.

— Она в порядке? — негромко спросил Джек.

— Должна, — неуверенно ответил Митос, присаживаясь и притрагиваясь к стеклу на уровне лежащей на полу черной головы.

— Гвен, чем вы стреляли? — спросил Джек.

— Поскольку на шокер оно не отреагировало, то обычными пулями.

— Она. Не оно, — поправил Митос и тихо позвал: — Тирр…

Пантера взвилась черной стремительно расправившейся пружиной. Стрелой мелькнул хвост, и острие впилось в прозрачную дверь напротив лица Джека. Все, даже Митос, шарахнулись от стекла, но оно выдержало удар.

— Р-р-р-р-р! — очень недовольно сообщила пантера и прищурилась на замок.

Он тут же щелкнул, и дверь открылась. Команда Торчвуда, выхватывая оружие, бросилась врассыпную. Тирр перемахнула через не успевшего подняться от пола Митоса, увернулась от попытавшегося схватить ее Джека и, сделав два скачка по коридору, исчезла в типичном свечении разлома.

— Значит тут у нас еще и телекинез, — мрачно резюмировал Джек. — И управление разломом. Чудненько. Тош, что там у нас на мониторах?

— Ничего, — отозвалась Тошико. — А у вас что-то произошло?

— Совсем ничего? — не поверил своим ушам Джек. — У нас тут пленник прямо посреди тюрьмы в разлом сбежал, и ты говоришь, что на мониторах нет никакой активизации разлома?

— Если не веришь, сам приди — посмотри, — обиделась Тош.

— И как это понимать? — Джек обернулся к Митосу.

— Вообще-то я не слишком хорошо разбираюсь во всех этих межпространственных скачках. Но, насколько я понял из рассказов Тирр, она может просачиваться по следам чужих перемещений или естественных разломов. Она говорит, что без труда может поднять след даже столетней давности.

— А наш Кардифф ведь буквально кишит такими следами! — схватился за голову Оуэн.

— Тогда ей надо только добраться до ближайшего, и она через мгновение окажется в любой другой точке, в которой ваш разом активизировался в последние столетия.

— Погоди, так она не в другой мир ускакала? — спросил Джек.

— А зачем? Мы же еще не освободили малышку.

— Какую малышку? От кого освободили? Джек, ты, наконец, объяснишь нам, что происходит?! — потребовала Гвен.

Ее телефон зазвонил, она посмотрела на дисплей.

— Ой, минутку, это Риз, — извинилась она и ответила в трубку. — Милый, ты не вовре… Что-о-о?! — Гвен гневно обернулась к остальным, ее возмущению не было предела. — Джек! Какая-то трехглазая пантера ворвалась в мою квартиру и угрожает моему мужу!!! Сделай что-нибудь!

— Дай телефон! — рявкнул Митос и, не дожидаясь реакции, вырвал у нее трубку. — Риз? Во-первых, не надо бояться. Людей она не ест. Обычно. Только угрожает. И зовут ее Тирр. Кто говорит? Не важно. Главное, что я знаю, кто на тебя напал. Во-вторых, слушай внимательно. Не пытайся ее обмануть — вызвать помощь или убежать. Поверь, ни единого шанса. В-третьих, лучше угости ее чем-нибудь вкусненьким. Чем? Нет, не человечиной и не сырой отбивной. Если бы ты был большим котом, что бы ты хотел съесть? Тирр любит деликатесы. Ничего нет в холодильнике? Так приготовь. Или из ресторана закажи. Только, я тебя умоляю, не фастфуд или что-то вроде этого. А, например, копченого лосося или фаршированных кальмаров. Что, понял? Умный мальчик. Нет, я не грублю тебе. Поскольку я старше твоего прадеда, скажи спасибо, что младенцем не назвал.

Команда молча и в легком охренении слушала инструкции Митоса.

— Мы сейчас же едем ко мне! — безапелляционно заявила Гвен, как только он нажал отбой, и она, злобно зыркнув на древнего, отобрала у него свой телефон..

— Бесполезно, — возразил Митос. — Она смоется, еще до того, как вы припаркуетесь на стоянке. И выберет себе новых заложников. Это может продолжаться бесконечно. Или пока ей не надоест, и она не побежит взрывать ближайший химический заводик. Не любит она их почему-то, — развел руками Митос.

Джек решил, что хорошего понемножку, и пора приструнить раскомандовавшегося гостя. Он кивнул Янто и, легко поймав брошенный секретарем пистолет, одним движением прижал Митоса к стенке.

— Назови хотя бы одну причину, почему мне тебя не убить? — Джек приставил к его виску дуло пистолета.

— Я все равно оживу.

— Тогда не запереть?

— Ну-у… — Митос задумался. — Вполне возможно, что захват Риза — как раз превентивная мера, чтобы вы так не поступали.

— Что она с ним сделает?

— Да ничего особенного. Помучает, поиздевается и отпустит. — Митос посерьезнел. — Послушай, шутки шутками, но Тирр всю свою сознательную жизнь путешествует по разным мирам и слишком часто становилась объектом охоты всяческих ксенофобских организаций, защищающих право на существование только собственной расы. Она десятки раз обводила вокруг пальца и технически более развитые, и более многочисленные команды.

— Ты обозвал меня ксенофобом? — возмутился Джек.

— А разве нет? Ты же сам сказал, что цель вашего Торчвуда — уничтожение проникающих к вам инопланетян и прочих пришельцев.

— Не стоит понимать меня так буквально.

— Мы защищаемся! Знаешь, сколько людей погибло из-за приходящих из разлома? — вмешался Оуэн.

— О, да, — с сарказмом кивнул Митос. — Семилетняя девочка-дриада или только что родившийся ксен — страшная угроза, просто чудовищная.

— Что ты предлагаешь? — спросил Джек.

— Ты действительно хочешь проверить, на что способна одна разъяренная инопланетная кошка, которой материнские инстинкты затмили разум? Или используешь ресурсы своей базы, чтобы помочь мне найти похищенных детей?

— Когда ты так ставишь вопрос… — Джек отпустил Митоса. — Расскажи Тошико все, что успел выяснить о похитителях до того, как нас подстрелили. Она узнает о них остальное.

— Джек, ты же не собираешься ему помогать?!

— Гвен, милая, ты столько раз упрекала меня за бездушное отношение к пришельцам. Вот я в кои-то веки решил прислушаться к тебе и хоть кому-то помочь.

— Но почему именно этим?!

— Надо же когда-то начинать, — Джек нагло ухмыльнулся и повернулся к Митосу. — Можешь попросить свою хвостатую подружку не слишком запугивать мужа Гвен? И, желательно, вернуть его целым и невредимым.

— А зачем ее просить? Тирр и так кошка ответственная. Если случайно сама поранит, сама и лечить будет. У нее это хорошо получается.

Гвен наградила Митоса недобрым взглядом, а Джек отвернулся, чтобы спрятать улыбку.

Черный внедорожник Торчвуда притаился за холмом, на противоположной стороне которого располагалась загородная резиденция «Гоаулд-центра».

— А мне все равно этот план не нравится, — проворчал Митос. — Я сам прекрасно справлюсь, и мне совсем не нужен конвой из живых мертвецов.

Оуэн нахмурился.

— Эй, а я-то живой, — запротестовал Янто.

— С таким боссом — не надолго, — отмахнулся Митос.

— А с чего ты взял, что я разрешу выходцу из разлома самовольно шастать по этому миру? — холодно поинтересовался Джек.

— Не по миру, а всего лишь по одной отдельной взятой базе, на которой, между прочим, проводятся эксперименты над пришельцами, — уточнил Митос.

— И вообще, скажи спасибо, что мы тебя с собой взяли. А то сидел бы сейчас в подвале между уиверами и ждал, чем закончится «официальная инспекция» Торчвуда, — не смолчала Гвен.

Митос заткнулся и демонстративно скрестил руки на груди, мол «молчу, ничего не говорю, но если что — сами будете виноваты».

Удостоверение Джека позволило команде беспрепятственно преодолеть первый контрольный пост. Притормозив у раскидистых кустиков, заранее отмеченных Тошико на спутниковых фотографиях, Джек высадил Митоса, Янто и Оуэна, которые направились к лабораторным комплексам. Сам Джек в сопровождении Гвен пошел забалтывать руководство «Гоаулд-центра». Однако генерального директора на месте не оказалось. Их встретил его зам — невысокий тип с крысиными усиками и бегающим взглядом, который ожидаемо стал заверять неожиданно нагрянувшую спецслужбу в полной легальности и невинности их предприятия. Джек вполуха слушал навешиваемую им с Гвен лапшу, давая Оуэну с Митосом время по-настоящему осмотреться в загородной резиденции «Гоаулд-центра».

Они уже собирались уходить, когда усатый тип вдруг проявил повышенную любезность, предложил выпить кофе и заявил, что его начальство появится буквально через четверть часа. Джеку такая перспектива почему-то не понравилась. Не было никаких обоснованных поводов для беспокойства, но встречаться с шефом крысообразного менеджера совершенно не хотелось. Джек привык доверять своей интуиции. Поэтому они с Гвен быстро свернули разговор и поспешили к выходу. Тип изобразил искреннее расстройство в связи с их скорым уходом.

— Мне так жаль, — скорбно покачав головой, он нажал утопленную в столе кнопку.

Джек мигом среагировал, оттесняя Гвен себе за спину и выхватывая пистолет. Но из бесшумно открывшейся в задней части комнаты двери выскочило двое охранников, которые синхронно выстрелили в незваных гостей из лучевого оружия. Гвен потеряла сознание после первого попадания. Джек подстрелил одного охранника, но второй спрятался за массивным дубовым столом и оттуда продолжил обстрел. Когда голубоватый луч в третий раз настиг его, Джек присоединился к Гвен на полу.

Джек очнулся с привычным противным ощущением оживания после очередной смерти.

— Гвен, ты в порядке? — сразу дернулся он, озираясь и ища взглядом свою коллегу.

Она помахала ручкой от противоположной стены небольшой камеры, отделенной от коридора массивной решеткой. Рядом с ней на полу сидел Янто, с очень больным видом схватившись за голову. Третью стенку мрачно подпирали Оуэн и Митос.

Джек проверил нанесенный ущерб и тут же искренне возмутился:

— Эти гады снова сперли мою рацию и пистолет!

— Наши тоже забрали, — хмуро кивнул Оуэн.

— Предполагалось, что вы занимаетесь разведкой на местности, а не отсиживаетесь в местном подземелье, — Джек укоризненно посмотрел на Оуэна.

— Вы с Гвен тоже не планировали оказаться в этих застенках, — парировал тот.

— Как вы попались? — спросил Джек.

— Мы нашли боксы, в которых они держат пришельцев. Но потом кое-кто, — Оуэн недобро покосился на Митоса, — уронил подставку с инструментами, и сработала сигнализация.

— Лучше бы «спасибо» сказал, — проворчал древний. — Из-за тебя в моем любимом плаще появилась лишняя пара дырок.

— Из-за меня?! — возмутился Оуэн. — Да ты сам под пули полез!

— Тебя, неблагодарного, прикрывал.

— Я мертвый, ничего мне не станется.

— Но, Оуэн, на тебе же раны не заживают! — встревожилась Гвен. — Сколько раз мы тебе говорили, что надо быть осторожнее.

— Я как раз был, а вот наш пришелец…

Перепалку мертвого с бессмертным прервало явление охранников во главе с усатым знакомцем Джека и Гвен.

— Вот эти двое, — один из охранников показал на Джека с Митосом.

— Ты уверен? — уточнило начальство.

— Да, босс. Мы их обыскали и вывезли трупы на свалку. Оба были мертвее некуда.

— И после тройного попадания из зата^[1] он оживает, — начальство задумчиво пожевало кончик левого уса и распорядилось. — В комнату для допросов. Обоих.

Джек смерил охранников презрительным взглядом и добровольно пошел в указанном направлении. Митос тоже не стал разыгрывать героя — ему совсем не хотелось умирать в третий раз за сутки. Тем более соотношение десять вооруженных против двоих хоть и бессмертных, но безоружных было явно не в пользу последних.

— Ишь, какие гордые. Ничего, я и не таких разговаривал, — хмыкнул усатый, уходя следом за пленниками.

— Вы не имеете права, — попыталась возмутиться Гвен, но ее проигнорировали.

Тошико как раз пыталась подключиться к спутнику и найти «Гоаулд-центр», когда за ее ухом раздалось тихое мурлыкание. Девушка вздрогнула и попятилась. Тирр села на пол обвернулась хвостиком и состроила из себя порядочную кошечку. Тошико не поверила, осторожно бочком добралась до лестницы и спустилась вниз — туда, где валялись остатки принесенной на обед пиццы.

— Кис-кис-кис, — позвала она, доставая последний кусочек, который Оуэн не успел съесть перед выездом на задание.

Тирр легко перепрыгнула через перила, приземлилась рядом с девушкой и принюхалась к угощению.

— Ты там Риза, надеюсь, не съела? — вздохнула Тош, глядя, как стремительно исчезает пицца, и упорно стараясь не думать о том, что такого крупного хищника одним маленьким кусочком не накормишь.

— Нет, — муркнула Тирр. — Он невкусный.

— А ты пробовала? Ой, так ты говорящая, — спохватилась Тошико и удивленно прикрыла рукой рот.

— Ага, надкусила, а потом выплюнула, — Тирр ехидно сверкнула на Тошико всеми тремя зелеными глазищами.

— Врешь, — неуверенно возразила та.

Кошка кивнула и, резко развернувшись, прыгнула на верхнюю ступеньку.

— Так ты идешь? — черный хвост вопросительно взвился.

— Куда?

— Взламывать компьютеры «Гоаулд-центра», — как ни в чем ни бывало ответила хвостатая.

— Думаешь, это так легко? Я над этим уже второй час бьюсь, — Тошико послушно поднялась к своему рабочему месту, про себя поражаясь абсурдности ситуации.

Тирр ехидно покосилась на девушку.

— А с живыми энергетическими призраками ты никогда не работала?

Тошико нервно сглотнула.

— Ничего, ты — девочка способная, быстро освоишься, — утешила ее Тирр.

— А как… а где… и что… — Тошико совершенно не представляла себе, на что может быть похож кошачий призрак, и как его можно использовать для взлома чужих информационных систем. Что самое обидное, Тошико даже не представляла, о чем именно спросить хвостатую.

— Мою тушку не трогать! А то вернусь — покусаю. Или совсем съем. И даже без соли, — строго заявила Тирр и, закрыв глаза, осела на пол.

Гвен нервно вышагивала по камере. Оуэн задумчиво провожал ее взглядом из своего угла. Янто молча страдал — во время задержания его очень сильно ударили по голове, и он не без основания подозревал у себя сотрясение мозга. От бегающей по камере Гвен его слегка мутило, но он мужественно терпел и даже ни разу не предложил ей заткнуться и хоть пять минут посидеть на одном месте.

— Что они там с ним делают?! — Гвен гневно посмотрела на Оуэна, словно тот мог ответить на ее вопрос.

Неожиданно дверь камеры с шипением открылась. Пленники настороженно посмотрели на освободившийся проход.

— Чего вы ждете? — из внутренних динамиков раздался голос Тошико.

— Тош, — обрадовался Оуэн, подрываясь с места и спеша за уже вышедшей из камеры Гвен. — Ты прорвалась!

— Не совсем я, скорее мы с Тирр, — ответила Гвен. — Ваше снаряжение за второй дверью слева, код для замка А3Е76. Склад оружия в конце коридора. Джека держат двумя этажами ниже. С ним палач и три охранника.

— Хорошо поработала, Тош, — одобрительно кивнула Гвен, заходя в первую указанную в инструкции комнату.

— И да, — спохватилась Тошико, — Тирр вернулась в свое тело и поскакала к вам. Осторожнее там.

— Куда она вернулась? — нахмурившись, переспросил Оуэн.

— Ох, неважно. Просто имейте в виду, кошка где-то рядом с вами занимается спасением своих родственников.

Три оперативника Торчвуда без происшествий добрались до места пленения их шефа. Пару раз они чуть не столкнулись с охраной, но Тошико их всегда вовремя предупреждала, и они успевали укрыться в боковых помещениях.

Двух охранников Гвен и Оуэн сняли со входа. Янто промахнулся, поэтому третий успел один раз выстрелить в Оуэна, но, как выяснилось, мертвые менее восприимчивы к лучевому оружию, чем живые. Палач последним рывком нажал рубильник на стенде, к которому был прикован Джек, и упал, сраженный Янто, который со второго раза таки попал в цель.

Гвен дернулась к забившемуся в конвульсиях Джеку, но Оуэн вовремя ее остановил.

— Ну, куда ты лезешь? Хочешь, чтобы и тебя током ударило? Хватит с нас одного контуженного.

Янто отключил подачу тока, и Джек безвольно обвис на креплениях. Окровавленный Митос с немного вымученной, но достаточно язвительной улыбкой помахал торчвудовцам со второго стенда. Гвен бросилась освобождать шефа, а Оуэн задумчиво уставился на бессмертного.

— Может, тебя тут оставить? Хлопот меньше будет.

— Я тебе оставлю, — едва слышно проворчал Джек, не поднимая головы.

Оуэн тут же подорвался и поспешил помогать Митосу. Янто устало присел отдохнуть на ближайший электрический стул. К тошноте добавилось головокружение, и с каждой минутой ему все труднее давалось удерживаться на ногах.

— Почему так долго? — поинтересовался Джек, тихо чертыхаясь и с помощью причитающей и заботливо суетящейся Гвен вытаскивая ногу из испанского сапога.

— И это нам вместо спасибо?! — фыркнула Гвен.

— Эта твоя девочка очень мне напоминает одного моего знакомого, — вздохнул Митос, потирая распухшие запястья.

— Я не его девочка! — возмутилась Гвен.

Вдалеке раздался взрыв, пол ощутимо дрогнул, а с потолка посыпались мельчайшие кусочки краски.

— О, чувствую, Тирр уже здесь, — оживился Митос.

— Да, — кивнул Оуэн.

— У твоей кошки нездоровая страсть к пиротехническим эффектам? — поморщился Джек.

— Только когда она злится или чем-то раздражена.

— Надо полагать, сегодня она отнюдь не в лучшем настроении, — Джек пришел к неутешительному выводу. — Убираемся отсюда, пока эта чокнутая трехглазая тут все не взорвала. Оуэн, помоги Янто.

Гвен попыталась подставить плечо хромающему шефу, но тот заметил промелькнувшую по губам бессмертного ехидную ухмылочку и отправил Гвен вперед прикрывать их отход от могущих случайно подвернуться по пути охранников комплекса.

На улице они застали дивную картину: разбегающихся сотрудников и охранников «Гоаулд-центра» и как раз прорвавшуюся сквозь внутренние ворота толпу инопланетян и прочих монстров, которая неслась прямиком на потрепанный Торчвуд. Впереди мчалось крупное насекомоподобное существо с вытянутой безглазой головой, на плече которого сидела маленькая зеленокожая девочка.

— Вот черт! — Оуэн шарахнулся, налетел на Янто, и оба покатились по траве.

Джек прицелился в несущегося прямо на его команду пришельца, но пока не спешил стрелять. Митос решительно стал рядом и обнажил меч, переданный ему в пыточной Оуэном. Откуда-то из-за задних рядов разбегающихся монстров вырвалась стремительная черная тень, смазанной молнией мелькнула между пришельцами и торчвудовцами, на ходу что-то рыкнув зеленокожей девочке, и ускакала вперед.

Девочка ухватилась за голову насекомоподобного, на ходу останавливая его на манер разгоряченного скакуна. Тот застыл, как вкопанный в полуметре от Джека с Митосом. Остальные пленники «Гоаулд-центра», как разрезанная скалой волна, хлынули по обе стороны от застывшего ксеноморфа, не рискуя слишком приближаться к нему, заодно обходя стороной и торчвудовцев.

Несколько долгих секунд мимо замерших людей целеустремленно бежали пришельцы, шипящая слизь с морды чужого капала под ноги двум бессмертным, а зеленокожая девочка строила глазки Митосу. Потом чужой и дриада присоединились к остальным, быстро их догнав.

Джек безнадежно оглянулся.

— Это сколько же мы будем их по всему Кардифу вылавливать?

Словно отвечая на его слова впереди вспыхнуло свечение разлома, на мгновение озарив темный кошачий силуэт, стоящий на самой границе. И все разношерстная толпа хлынула туда. Им вслед грянул последний взрыв, завершающий начатые кошкой разрушения. Через несколько минут только сполохи от догорающих руин Гоаулд-центра нарушали безмятежность летней ночи.

— А как же ты? — поднимаясь с травы, Оуэн неприязненно покосился на Митоса.

— Тирр меня позже заберет, когда остальных пристроит, — безмятежно отмахнулся Митос и повернулся к Джеку. — А, может, ты мне пока экскурсию по вашему миру организуешь?

— О, да, — улыбка Джека была очень многообещающей, — я тебе устрою экскурсию. Надолго запомнишь.

Гвен и Оуэн понимающе переглянулись, а Янто нахмурился.

— Она же взорвала нашу машину! — спохватился Джек. — Нам что, теперь в город пешком возвращаться?!

— Можно дождаться Тошико, — предложил Янто.

— А я люблю пешие прогулки, — невинно улыбнулся Митос и направился к холмам.

— Вот сволочь, сбежит же, — Джек тоскливо посмотрел вслед удаляющемуся бессмертному, хотя он не мог видеть его лица, но по затылку чувствовал, что тот снова нагло ухмыляется.

— Может, пристрелить его? — предложил Оуэн. — Потом у нас в подвалах очухается и уже точно никуда не денется.

— Чтобы вернувшись его чокнутая кошка и у нас в сердцах что-нибудь повзрывала? Обойдемся более мирными способами. Митос, стой, чтоб тебе пусто было! — крикнул Джек и, прихрамывая, поспешил к остановившемуся на вершине холма бессмертному.

— Что-то мне это не нравится, — нахмурилась Гвен.

— Ничего, Джек с ним справится, — голос Оуэна прозвучал отнюдь не так уверенно, как ему хотелось бы.

2008–2009

Ариана Деральте (Ariana Deralte) В мире

Храм был небольшой, но аккуратный. Мало кто поклонялся тихим Каменам, кроме местных крестьян. Дарию вполне удавалось жить на положенную жрецу долю от приношений, и у него была только одна неприятная обязанность — по праздникам закалывать жертвенную свинью.

Лето было в разгаре. Большая часть его времени было занята уходом за небольшим садом позади храма. Когда он только прибыл сюда, то рассказал здешним жителям, что хочет развести сад, и многие дали ему саженцы от лучших своих посадок. Он провел много лет проб и ошибок и получил множество практических советов от своих соседей, чтобы создать ухоженный, но, честно говоря, непримечательный участок, на котором сейчас и работал. Дарий чувствовал, что никогда не будет хорошим садоводом, но забота о других, даже растениях, успокаивала его, и он был доволен.

Он терпеливо подвязывал виноградные лозы, в надежде, что они станут виться вдоль рамы, которую он построил, а не расти туда, куда им хочется, когда донесся мелодичный звук от повешенного им перед храмом небольшого набора колоколов. Это означало, что, несмотря на спокойный послеобеденный час, пришел посетитель, желавший видеть служителя.

Человек, которого он нашел перед храмом, казался молодым; если бы не сила исходившей от него бессмертной энергии, можно было бы предположить, что ему не больше двадцати. Естественно, он смотрел с детским восторгом на музыкальный инструмент, составленный из колоколов, выполненных из морских раковин, и отполированных полос металлического лома.

— Ну как, нравится? — спросил Дарий. Несмотря на то, что глаза незнакомца не отрывались от колоколов, его рука лежала на рукояти меча. Мужчина обернулся, и Дарий сказал:

— Здесь меч тебе не понадобится.

Человек посмотрел на свою руку, как если бы не замечал до сих пор, и отпустил.

— Надеюсь, что да, поскольку это святая земля.

Мужчина был худым, с короткими темными волосами, подстриженными в римском стиле. Нос у него был римский, но что-то в его глазах заставило Дария предположить, что он старше, чем римляне.

Дарий кивнул.

— Святая земля, — подтвердил он.

— Я направляюсь на север, и мне сказали, этот храм будет последним местом, где я мог бы найти ночлег, если только я не вздумаю идти пешком всю ночь.

— Я готов приютить, хотя, несомненно, тебе привычно спать и без крыши над головой?

Даже будучи полководцем, Дарий бывал вынужден спать на земле. Этот же вел жизнь путешественника.

— Я поступлю разумно. Зачем спать на твердой земле, когда я могу иметь мягкую постель? Мне нравятся современные удобства, — заявил мужчина и прошел мимо Дария к храму.

— Я Дарий. — Он развел руками, показывая, что безоружен.

— Марк, — ответил человек, приветствуя небрежным взмахом. Дарий готов был поставить на то, что недавно он был легионером. Марк быстро осмотрел наружную часть храма. Дарий каждое утро чистил здесь, убирая менее свежие пожертвования. Это было легко, поскольку большинство даров относили к святым источникам в пещерах возле храма.

— Тебе нравится твоя работа, — с одобрением и оттенком удивления отметил Марк. — Где я буду спать?

Дарий повел его в заднюю часть храма. У него там была одна большая жилая комната, но ее можно было разделить занавеской. Дополнительную койку он всегда держал наготове для гостей, а, когда их было больше, чем один путешественник, он предлагал им и собственную кровать.

Марк бросил свой мешок на койку, указанную Дарием, потом рухнул на нее, одной рукой прикрыв глаза.

— Я думаю, сегодня каждый камень на дороге был настроен против меня, — пожаловался он. — Наверно за то, что в этих сапогах я отшагал половину империи.

Дарий усмехнулся:

— Боюсь, я могу предложить тебе только ячмень и овощной суп на обед, зато я недавно получил отличное вино, которым с удовольствием поделюсь.

— Вот и прекрасно, — ответил тот, махнув рукой, отчасти в его сторону. По обычаю заночевавшие путешественники делали пожертвование на храм в той или иной форме, но Дарий подозревал, что его нынешний гость не собирался придерживаться этой традиции. Раньше такая вещь могла бы вызвать у него раздражение, но не теперь.

— Я оставляю тебя вздремнуть. Если понадоблюсь, поищи в саду или позвони в колокол.

Пришелец поднял руку с глаз, чтобы посмотреть на Дария.

— Спасибо.

Когда Дарий вернулся, Марк лихорадочно писал на свитке. Он поднес его к окну, чтобы использовать последний свет.

— Я засвечу огонь, — предложил Дарий. Гость кивнул. В центре зала имелась огневая яма, которую летом редко использовали, но устроить это было несложно, достаточно взять трут и древесный уголь из небольшой глиняной печи. Дарий принялся готовить ужин, в то время как Марк растянулся на полу поближе к огню, чтобы продолжить писать.

— Ты странствующий писатель? — спросил Дарий после того, как поставил мясо тушиться.

— Что-то вроде этого.

Марк закончил писать, когда суп был готов, и они оба наслаждались едой в молчании. Потом Дарий налил по лишней чаше вина.

— Хорошее вино, — сказал Марк, — хотя не лучше хорошего пива.

— Ты употребляешь пиво — «пойло варвара»? — Дарий хорошо помнил, как это называлось в старые времена.

— Конечно. А ты нет? — спросил Марк, улыбаясь в свою чашу. Дарий покачал головой в притворном отчаянии. Он подозревал, что его гость был так же стар, как он сам, если не старше, но дело, конечно, было не в том.

— Я понятия не имею, почему здешние жители прониклись такой любовью к вину, раньше они предпочитали добрый эль и мед, — пробормотал Марк почти про себя. — Мода — странный зверь.

— Ты бывал здесь, когда они перешли на вино? — спросил Дарий, не в силах более сдерживать свое любопытство. Он знал из истории, что вино пришло в остальной мир от этрусков и греков.

— Здесь? — сказал Марк, вздрогнув. — Нет.

Дарию стало ясно, что собеседник не хочет говорить об этом.

К этому времени они уже прикончили сосуд с вином, и гость убедил хозяина открыть еще один. Марк охотно болтал о последних новостях, пересказывал недавние сплетни о богатых и глупых. Ни слова не было произнесено о чем-либо старше столетия, и Дарий пытался понять, тактический ли это прием, обусловленный его прошлым, или, возможно, дело в вине?

— Ты старше, чем выглядишь, — сказал он и попытался одарить Марка острым взглядом, который не получился из-за неспособности Дария полностью его сфокусировать.

Марк посмотрел на него с улыбкой.

— Это верно для любого бессмертного за тридцать.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Что?

Дарий уставился на него, чувствуя, как алкоголь оставляет его кровь.

— У меня есть то, что ты должен увидеть. Идем. — Он вывел его на зады, и они пошли вверх по проторенной дорожке, ведущей в лес. Он знал этот путь хорошо, поскольку ходить здесь было его обязанностью, и каждый шаг делал его трезвее. Марк следовал за ним, но когда они дошли до леса, он остановился и дотронулся до Дария, чтобы привлечь его внимание. Тот обернулся, посмотрел на Марка и сказал:

— Не беспокойся, мы по-прежнему на святой земле.

Марк пошел рядом.

— Я больше волнуюсь о том, чтобы не потеряться, — пошутил он, все еще нервничая. Прежде казалось, что он пьян, но сейчас не было никаких признаков этого.

Отверстие было бы трудно заметить в темноте, если бы тропа не вела прямо к нему. Они поднялись по веревочной лестнице, затем, и это было потруднее, спустились в пещеру. Тут было темно, но имелся короб с факелами, и потребовалось всего несколько попыток, чтобы один загорелся. Дарий протянул его Марку и повел того глубже. Света факела не хватало, чтобы увидеть своды пещеры или странные символы, нарисованные вдоль стен задолго до того, как Дарий попал сюда впервые.

— Это и есть святые источники? — спросил Марк. Дарий не стал отвечать: журчанье воды говорило само за себя. Он повел его в сторону от главного озера и благоговейно опустил руку в воду. Слабый свет, казалось, ответил из глубины источника. Дарий забрал факел, воткнул его в щель, которую обычно для этого использовал, и опустился на колени, жестом приглашая Марка последовать за собой.

— Я не знаю, что ты слышал обо мне. Как я был вождем варваров.

— Слухи, — сказал Марк. — Ничего больше.

Его глаза сверкнули, когда он случайно окунул руку в воду, и тут же вынул ее, пораженный.

— Ты почувствовал это? — спросил Дарий. Не каждый удостаивался. Марк кивнул, вытирая руку о штаны. Дарий решил продолжить: — Я привел мои войска к воротам Парижа. Мы могли захватить весь континент, и Париж был только один из городов, но мы столкнулись со странной обороной, из всех, которые я видел. К нам вышел один человек, одетый в священные одежды. Бессмертный. Я думал, что возьму его легко, и он сделал все для этого, сам встал передо мной на колени, но впоследствии я оказался не в себе. Меня донимали голоса и странные мысли и чувства. Я плакал навзрыд в одно мгновение, а в следующее — истерически хохотал. Даже хуже, я не мог повредить ни одному живому существу. Не только людям, но и животным, и растениям. Я шел через поле, а меня била дрожь при мысли о гибели травы и насекомых, которые попадались мне на пути. Голова моя была не в порядке.

— Очевидно.

— Я оставил мое войско, или они бросили меня. Трудно вспомнить. Я умирал, снова и снова, не в силах повредить кому-либо, употребив в пищу. Я бы приветствовал следующего бессмертного, кто встретил бы меня, но не нашлось никого. Я думаю, что жрица, которая прислуживала в этом святилище, увидела меня после очередной смерти на дороге. Откуда-то она знала, что со мной случилось, и велела людям привести меня сюда. Они опустили меня в воду, и… ну, ты почувствовал это. — Он пристально посмотрел на заводь, свет факела отражался от металлических вещей, пожертвованных и теперь лежащих на дне, они создавали отблески, танцующие под поверхностью воды. — Этот источник восстановил мое равновесие.

— Зачем ты показываешь мне это? — прошептал Марк. В голосе его слышалось напряжение и — немного — страх.

Почему именно ему? Дарий не мог объяснить.

— Я подумал, ты должны знать.

— Я никогда не слышал о таком последствии Передачи, как ты описываешь, — в голосе Марка чувствовалось раздражение.

— Я и не говорил, что ты такое встречал, — сказал Дарий невозмутимо.

Марк резко обернулся к нему и увидел, что тот вынужден сдерживаться, чтобы не рассмеяться.

— Я что, прозрачный? — спросил Марк огорченно.

Дарий покачал головой:

— Я просто следовал своей интуиции.

— Ты опасный человек, — сказал Марк, вставая. — И ты по-прежнему существуешь.

Он отвернулся от озера и пошел, не оглядываясь, предоставляя Дарию захватить факел и следовать за ним.

Вернувшись, они устроились у очага, однако не прикоснулись к вину.

— Ты скучаешь по власти? — спросил Марк после долгого молчания. Он смотрел в огонь. — Она вела тебя. Ты знал, что жизнь тех, кто вокруг тебя, неважно, из страха или преклонения, находится в твоем распоряжении? Отсутствие напряжения битвы, борьбы — как это?

— Почему я должен скучать?

Марк издал горький смешок.

— Эта Передача, должно быть, изменила тебя в полной мере. Ты никогда не забудешь удовольствия от нее.

— Мне нравится думать, что я сейчас ближе к себе, чем когда-либо прежде, — сказал Дарий, немного задетый его словами. — Когда я пришел в себя, то понял, что получил возможность стать таким, каким хотел, но просто не понимал этого; может быть, я человек мира. Я сам, не Передача, — сказал он твердо, — и мне так лучше.

Наступило долгое молчание.

— Ты что-то потерял? — рискнул Дарий.

— О, да, — так смотрят голодные.

— Источник…

— Не для меня, — сказал Марк. — Не было великой Передачи для меня, Дарий. Светлой или темной. Я именно тот, кем был всегда. Только мир изменился.

— Ты не прав.

— Может быть. Но хватит об этом.

Он встал и подошел к своей койке. Сунув руку в мешок, он рылся в нем, пока не нашел небольшой кожаный мешочек, в котором что-то перемещалось, позвякивая. Затем на ладонь тонким ручейком высыпались полированные камешки, красные и зеленые.

— Поиграем? — спросил Марк.

— Я боюсь, что эта игра мне незнакома.

Марк принялся чертить ножом на земляном полу игровое поле.

— Это называется «камни», и я ношу их с собой, потому что «доску» сделать несложно, — закончил он решетку с завитушками.

Они оба рассмеялись. Марк начал раскладывать камни, отдав Дарию зеленые, себе оставив красные.

— Задача проста. Победителем является тот, кто первым окружит царя своего соперника.

— И который царь? Все камни выглядят одинаково.

— Это самое интересное. Ты выбираешь царя, а моя цель состоит в том, чтобы узнать, кто это, по тому, как он движется. Цари всегда ограничены в своем выборе.

Это было обманчиво просто, а на самом деле сложно — как и большинство военных игр. Марк был мастером, и неважно, что Дарий обладал опытом в тактике, — он ни разу не смог найти царя. Они сыграли несколько раз, говорили о пустяках, до тех пор, пока земляная доска не затерлась до непригодности. Дарий сказал «спокойной ночи» и решил: пусть огонь в яме умрет сам собой. Марк рухнул на свою кровать, но не ранее, чем устроил свой меч скрытно и в пределах досягаемости, несмотря на святую землю.

Вскоре пришло утро, но они оба спали допоздна. Дарий, когда проснулся, тихо сделал кашу, предоставляя запаху разбудить гостя. Еда исчезла быстро, и Марк начал сразу же собираться. Дарий наблюдал, как тот поколебался под конец, а потом вытащил из сумки «камни» и положил их на койку.

Он повернулся к Дарию и сказал усмехаясь:

— Полководец не должен быть без армии.

Дарий не соглашался, но потом принял подарок. Он не мог отрицать радость, которую игра дала ему.

— Будет трудно найти соперника твоего калибра.

— Я уверен, ты сможешь обучить ворона, чтобы начать играть с ним, — поддразнил Марк.

Дарий сделал вид, что отнесся к этому серьезно:

— Или кабана. Я слышал, они великие мыслители.

— Если ваш разговор состоит из того, где лучшие корни и как найти добрую свинью.

Марк закинул на плечи мешок и направился к главному выходу из храма. Проходя мимо колоколов, он намеренно задал им нестройное звучание, шедший за ним Дарий покачал головой в притворном отчаянии. Но обернувшийся к хозяину гость был серьезен.

— Может быть, мы встретимся снова, Марк, — сказал Дарий мягко. Слабый перезвон затихал.

— Как его звали?

Дарию потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто такой «он». Покопавшись в глубине памяти, ответил:

— Мафусаил.

Марк кивнул и, казалось, погрузился в размышления.

— О чем ты думаешь? — спросил Дарий. Он не знал этого человека достаточно хорошо, чтобы задавать такой вопрос, но хотелось его понять, и Марк всегда мог отказаться.

Тот посмотрел ему прямо в глаза и ответил озорной улыбкой.

— Подумываю сменить мое имя на Адам.

Это имя ничего не говорило Дарию, и Марк улыбнулся еще шире на отсутствие понимания в его глазах. Дарий обнял его, как это было принято между воинами старых времен. Марк поправил мешок и двинулся по тропинке к главной дороге.

— Еще увидимся, Дарий, — крикнул он через плечо и махнул рукой на прощание.

© Перевод: Анкрен

Сильвия Волк (Sylvia Volk) Идеальный ученик

Акт первый: Absence de fer^[2]

Недалеко от Рю Орлеанс, что в Париже, на третьем этаже старинного особняка, построенного еще до Революции, находился фехтовальный зал. Он только что открылся; раньше это помещение занимала студия аэробики, а до этого балетная школа. Маклауд знал учителя, чье имя значилось на вывеске, и указал на это Митосу — в дождливый полдень в начале сентября, когда холод и ветер пробирали до костей. Тот лишь усмехнулся в ответ. Тем не менее, они вошли.

— Конечно, здесь приятнее, чем на улице, — Митос стоял в вестибюле, вытряхивая воду из ушей; они оба вымокли до нитки. — Но карабкаться три пролета вверх по лестнице, да еще, могу поспорить, со сломанными перилами! Не думаю, Мак.

— Не смеши, сколько раз ты попадал под ливень за пять тысяч лет?

— Не имеет значения, дискомфорт есть дискомфорт. А — это А.

— Митос, ты самый ленивый человек на земле.

Митос только кивнул:

— У меня есть карманный роман, я, пожалуй, посижу здесь и почитаю, пока ты будешь совершать прогулку по аллее памяти.

— Ты поднимешься наверх и будешь образцом дружелюбия и общительности.

— Да, да конечно. Слушай, мне нужно поддерживать репутацию. Посещать подобные места не в привычках бывшего наблюдателя.

Маклауд взял его под руку.

— Обещаю, там не будет знакомых.

Митос улыбнулся и брызнул водой Маку в глаза.

— Я делаю это для тебя, — сказал он.

Вслед за Маклаудом он поднялся по лестнице и замер у дверей, когда навстречу вышел высокий мускулистый смертный, с виду явный немец, и заключил его друга в объятия.

— Дункан! Майн Готт, только посмотрите на него! Сколько лет прошло? Пятнадцать? Но я узнал тебя в ту же секунду, как увидел, — он смачно расцеловал Мака в обе щеки и со смехом хлопнул по спине, едва не послав в нокдаун. Маклауд молча вытерпел эти проявления радости. — И ни единого седого волоса! Немедленно раскрой мне свой секрет! А потом представь своему другу.

— Я с удовольствием представлю вас, но никаких секретов сегодня, — весело ответил Маклауд. — Митер, это Адам Пирсон.

— Ха! — сказал смертный, пожимая Митосу руку. —Неплохая хватка. Старый друг, Мак?

— Новый друг и… старый друг. Ну, показывай.

Сияя улыбкой, Митер пригласил их следовать за собой. С десяток учеников, разбившись на пары, фехтовали на дорожке, еще шесть или семь только что вышли из душа и складывали экипировку. Пол сверкал новизной, оборудование было, без сомнения, дорогим, в воздухе пахло краской. Зал был просторным и светлым, несмотря на обильно развешанное по стенам оружие.

— Только посмотри на это, Дункан! Моя радость и гордость. Можешь восторгаться. У меня уже больше тридцати постоянных учеников, занятия расписаны на год вперед.

— Я завидую тебе, Митер, мой спортзал…

— У тебя есть спортзал?

— Ну, он едва окупается, но он мой. Работа для души, а не для денег, — ответил шотландец. Они шли через зал, между пробковыми дорожками.

— Замечательное место, Митер. Просто мечта.

— Да, да, это то, чего я всегда хотел. Мы должны отпраздновать, Мак. Я настаиваю на ужине.

— Друг мой, — рассмеялся Маклауд, — ты ни капельки не изменился.

— И в лучшем ресторане Парижа. Отказа я не приму, — Митер раскинул руки. — Веселье до упаду.

— Веселье до упаду, — Маклауд имитировал защиту, рипост и укол в грудь. Митер ответил выполненным как по книге ударом.

— Ага! Ты все еще носишь с собой тот японский музейный экспонат? Не важно, я одолжу тебе рапиру. Снимай обувь и пойдем со мной.

Взяв маски и нагрудники, они встали на свободную дорожку и приняли боевые стойки. Митос тем временем медленно прогуливался вдоль стен, с блеском в глазах наблюдая за происходящим. Митер несколько раз взмахнул рапирой:

— Скажи, ты уже забыл, как отдавать гранд-салют?

— Военный или гражданский?

Митер не ответил. Он положил маску на пол, повернулся и поднял рапиру. Маклауд в точности повторил движение, встав к нему лицом. В унисон они перевели оружие в третью позицию, подняли левые руки и слегка согнули колени.

— A vous l'honneur! — громко сказал Маклауд.

— Par obeissance! — ответил Митер. — Faites!

В ту же секунду Митер атаковал, метя немного в сторону. Маклауд улыбнулся и наклонил голову. Между тем ученики стали собираться вокруг, чтобы поглазеть на поединок.

Противники отдали салют налево, подняли оружие точно под углом в сорок пять градусов, чтобы наконечники рапир оказались на уровне их глаз. Салют направо. Встали в стойку. Митер снова атаковал выпадом с переводом из четвертого сектора в шестой. Последовавшие фразы поединка были выверены как па в балете: защита, выпад, перевод, уколы с парированием шестой, четвертой и третьей защитой, вершиной боя, были выполненные одновременно, короткие обманные выпады, после чего оба мужчины вернулись в стойку.

Один из младших учеников восторженно зааплодировал, на него тут же зашикали. Теперь атаковал Маклауд. Они повторили выпады и салюты, возврат в стойку, семь точных, полных изящества движений и перевод в четвертый сектор. Поединок длился и длился, как танец, как ламбада, фразы повторялись, снова двойной аппель, салюты направо, налево и наконец они застыли, опустив оружие вниз — зеркальные отражения друг друга… Головы гордо подняты, наконечники рапир в паре дюймов от пробкового покрытия дорожки. Казалось, они даже не дышали, превратившись в живые статуи двух дуэлянтов.

Ученики начали аплодировать. Митер широко улыбнулся, схватил Мака за руку и потряс.

— Великолепно! Мак, почему ты не учишь? У меня есть паренек, подающий большие надежды, ему нужен новый тренер…

— Нет, спасибо, Митер, я не преподаю в Париже.

— И это, мой друг, преступление против природы. А как насчет твоего молодого приятеля? Он фехтует?

Митер достал свободную рапиру и бросил Митосу, который поймал ее и неуклюже встал, явно не зная, что делать дальше.

— Ах, нет. Или же он просто стесняется?

Митос поднял оружие. Он успел сделать несколько шагов вперед, прежде чем Митер и Мак хором закричали:

— Нет!! Нет!!

Митос отпрыгнул назад.

— Что я сделал?!

— Никогда, никогда, никогда не наступай на дорожку в этих ботинках! — Маклауд оттеснил его подальше, продолжая громко возмущаться. — Это тебе не футбольное поле!

— Знаете, опасные, острые предметы не для меня, — Митос осторожно положил рапиру на пол, будто она могла взорваться, если упадет, — мне вполне хватило регби в школе…

Митер уже потерял к нему интерес.

— Что ж, шпага не для всех. Дункан, скажи мне, с кем ты тренируешься? Тебе, безусловно, удается поддерживать себя в форме. Расскажи, чем сейчас занимаешься, сколько прекрасных женщин ты покорил, я хочу знать все!!

К несчастью для него, в этот момент их окружила толпа галдящих учеников, которые все как один мечтали научиться Гранд салюту.

Под этот шум Маклауд и удалился, таща Митоса за собой и бормоча по дороге:

— Когда в последний раз ты был в фехтовальном зале? Нет, ты вообще когда-нибудь был хоть в одном?

Митос покачал головой.

— Мак, наблюдатель, занимающийся фехтованием, выглядит весьма подозрительно в глазах коллег. И некоторые из этих коллег относятся к вопросам безопасности смертельно серьезно. С ударением на слове «смертельно».

— Значит, ты тренируешься тайно.

— Ты знаешь, я не первый бессмертный, внедрившийся в организацию. В ее истории было множество подобных примеров, спроси хоть Доусона. Так что Служба безопасности чертовски хорошо научилась распознавать, кто есть кто.

Маклауд остановился.

— Значит, ты не тренируешься.

— Я этого не сказал.

— Ты не тренируешься! Ты хоть знаешь, как легко потерять форму, Митос?!

— Бла, бла, бла, — сказал тот насмешливо. — Оставь это для своих учеников, Мак.

— …

— И я тренируюсь. Как еще назвать то, что мы делали в прошлом году?

— В прошлом году? Мы ничего не делали.

— Нет, в Секувере, разве ты не помнишь? Там еще была эта женщина, как ее… Мы тренировались у тебя в зале.

— Кристин, — ответил Маклауд холодно, — пять минут спарринга? Забудь об этом.

— Хорошо, забыто. Не нужно обо мне беспокоиться, Мак. Ты чересчур благороден, — Митос скорчил гримасу. — Я ведь потенциальный противник, забыл?

— Мы не соперники! — горячо возразил Маклауд. Но мысль его встревожила.

— Правда?

К тому времени, как они вышли от Митера, солнце уже вовсю светило, и мостовая почти высохла. На пути попался фургон с американским мороженным, медленно катящийся по оставшимся лужам. Митос присел на бортик фонтана, расположенного ниже по улице. В каждой руке он держал по вафельному рожку. Маклауд взял свой и начал медленно, без улыбки есть.

— Так как часто ты тренируешься?

— Что? — спросил Митос. — Ох, Мак, оставь уже это. Почти каждую неделю, тайно, конечно.

— Правда? Что ж, неплохо…

— На батуте…

— Никогда не знаешь, врешь ты или нет!

— В любом случае, это как умение кататься на велосипеде, — продолжал Митос, — разучиться уже невозможно. Ешь свое мороженное, пока оно не растаяло, Мак. И учись получать удовольствие от жизни.

Маклауд схватил его за руку.

— Митос, мы не соперники.

Но Митос просто стоял и моргал, его верхняя губа была испачкана мороженым.

Мак почувствовал, что краснеет и выпустил его руку. Митос вздохнул.

— Это как ездить верхом. Я до сих пор помню все, чему научился в те дни.

— Знаешь, ты напоминаешь мне Конфуция.

— Но у меня нет с ним ничего общего! — возмутился Митос.

Какое-то время Маклауд задумчиво смотрел на свое мороженное, потом процитировал:

— «Будучи богатым и благородным, он вел себя, как подобает богатому и благородному мужу, будучи низкого сословия, он вел себя как человек низкого сословия, живя среди варварского племени, он, как остальные, спал с собаками около костра, в тяжелые времена, он делал то, что обычно делает человек в горе и нужде».

Митос улыбнулся и медленно кивнул.

— Значит вот, что ты думаешь…

— Это сказал Конфуций, не я.

— Вот поэтому мы с ним вечно спорили.

— Но, мне кажется, это очень верное наблюдение. Я не прав?

— Достаточно точное, — согласился Митос. Он по-птичьи вскинул голову. — И молодому бессмертному, а ты молодой бессмертный, Мак, тренироваться раз в день жизненно необходимо. Но со временем движения становятся инстинктивными. Таким образом, через пятнадцать — двадцать веков тебе достаточно лишь поддерживать себя в форме, чтобы сохранить координацию, и можно спокойно отложить меч в сторону на десять лет, чтобы, скажем, поиграть в прятки с наблюдателями. И нет никаких причин тревожить друзей, потому что когда приходит время снова взяться за оружие, то кажется, что оно никогда не покидало твоей руки.

— Но ты больше не наблюдатель, — возразил Маклауд. — Ты можешь фехтовать, ездить верхом, заниматься альпинизмом, падать со скал, покупать дорогие вещи и останавливаться в лучших отелях. Ты можешь жить жизнью бессмертного.

— В какой-то степени ты прав. Но я не буду тренироваться в паре с себе подобным, так же, как никогда не женюсь на бессмертной женщине. В обоих случаях, это все равно, что публично раздеться. Как-то мне пришлось драться люминесцентной лампой. Это был один из самых странных поединков, в которых мне когда-либо доводилось участвовать.

— Прости, что?!

— Это такие полутораметровые трубки, — пояснил Митос, — с ними нужно обращаться очень осторожно, они так и норовят треснуть при каждом выпаде. Только представь, как трудно взять голову таким способом. И знаешь, во всем этом есть мораль.

— М-м-м?

— Дай-ка руку.

Мак подчинился.

— Учись играть, — сказал Митос и толкнул его в фонтан.

Маклауд нырнул рыбкой, и поднявшаяся волна окатила его с головы до ног. Красный от негодования, он сел, отплевываясь от воды.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя подростком! — рявкнул он.

Митос согнулся пополам, рыдая от смеха. Выбраться из фонтана, схватить его за шиворот и как следует макнуть разок-другой, было делом одной минуты.

И в это момент их накрыло Присутствие.

Оба подпрыгнули. Маклауд начал энергично озираться вокруг, в поисках возможного противника, мгновенно позабыв о плачевном состоянии своей одежды. Оставив на бортике лужу, Митос поднялся со словами:

— О, прекрасно. Я исчезаю.

— Нет, подожди, я… — Мак снова схватил его за руку, останавливая, — этого я знаю. Мне хотелось бы вас познакомить. — И, широко улыбаясь, он позвал:

— Дуглас. Дуглас!

К ним приблизился высокий, темноволосый мужчина в дорогом, элегантном пальто. Маклауд раскрыл объятия, они крепко, по-родственному обнялись, и незнакомец на секунду уткнулся лицом ему в плечо. Потом они отстранились друг от друга, оба радостные и мокрые.

На Маклауда волной нахлынули воспоминания.

Прага. 1857 год.

Как гость прусского мастера, он был приглашен посмотреть на турнир по мензурному фехтованию. Так называемый Хейдельбергский стиль был широко распространен тогда в Европе. Дуэль на шлегерах, которую организовывал один из университетских фехтовальных клубов, проходила в строжайшей тайне, и только благодаря своим связям Маклауду удалось попасть на это закрытое мероприятие. Он был единственным непосвященным. То, что последовало, больше напоминало кровавую бойню и пришлось ему сильно не по вкусу. Ни один бессмертный не мог бы участвовать в подобных поединках.

Двое студентов без масок, но в очках с металлической сеткой и кожаных воротниках, стояли друг напротив друга с поднятыми вверх тяжелыми, неуклюжими рапирами-шлегерами, чьи большие гарды защищали их лица. Из-за странной стойки, они отдаленно напоминали бессмертных, готовящихся к драке. Соперники стояли близко друг к другу, так как перемещаться во время поединка было запрещено правилами, и они могли наносить удары только по лицу, шее и плечам. Схватка длилась минуту, в перерывах секунданты поддерживали их руки, давая отдохнуть, поскольку менять стойку также не разрешалось. Сигнал к окончанию схватки подавал главный судья, ударив своей рапирой по клинкам соперников и разведя их в стороны. Целью дуэли было как можно больше изуродовать друг другу лица. Поединок продолжался, пока один из соперников не терял сознание от потери крови.

В тот день победителем вышел студент-шотландец, высокий и красивый, чьи щеки и подбородок уже украшали с десяток шрамов, без сомнения, сводящие с ума женщин. Он принял похвалы и поздравления однокашников со спокойствием, граничащим с безразличием. Когда Маклауд подошел, чтобы пожать ему руку, студент взглянул на него, как король на пажа.

— Я вас знаю, сэр? Вы не учитель.

— Нет, — ответил Маклауд, — но скоро буду… для тебя.

Молодой фехтовальщик был предбессмертным.

Следующей осенью ему на глаза случайно попалось газетное сообщение о трагическом происшествии, жертва которого удивительным образом выжила. Маклауд немедленно отправился обратно в Прагу и нашел давешнего студента в таверне рядом с университетом. Он не изменился. Тот же красавец, с длинными, блестящими волосами: Зигфрид, способный побеждать драконов, укрощать валькирий и создавать легенды. К старым шрамам прибавились новые, но Кит Дуглас не потерял своей привлекательности. Когда Маклауд открыл дверь в кабак, он отвернулся от толпы окружавших его почитателей, задел кружку, так, что почти все пиво выплеснулось на стол, и схватился за виски. Потом поднялся, смотря на вошедшего с подозрением и настороженностью.

— Я вас знаю, не так ли?

Стараясь не привлекать внимания, Маклауд отвел его в сторону.

— Да. И я пришел за тобой.

Дуглас поджал губы. Страх был ему неведом.

— Что ж, вы меня нашли. И я к вашим услугам!

Они встретились в университетском спортзале той же ночью, в полночь. Без врачей и секундантов.

— Вы действительно сумасшедший, если хотите этого, — сказал Дуглас, поднимая рапиру.

Маклауд подержал в руках защитные очки, кожаный воротник, защищающий яремную вену, и презрительно отбросил их в сторону.

— Ты никогда не отказываешься от поединка?

— Не в моих правилах праздновать труса, сэр…

— Что ж, понимаю.

— Полагаю, вы надеетесь выиграть? — спросил Дуглас.

— Да, надеюсь, — ответил Маклауд, становясь в позицию, — боюсь, это будет твоя последняя дуэль на шлегерах, но взамен я научу тебя всему, что знаю.

…И Дуглас стал лучшим из его учеников.

Теперь бывший ученик стоял и смотрел на него с улыбкой. Вдруг его лицо затуманилось, и он прошептал:

— Мне так жаль, Мак.

— Жаль? Почему, Дуглас? Я думал, тебя уже нет в живых!

— Я сочувствую твоей потере.

Дункан отступил назад:

— Что?

— Дарий. Я услышал о его смерти в Берлине и, увы, не успел приехать. Ты ведь развеял его прах над Сеной? Полагаю, это то, чего он хотел.

Он забыл о Дарии, он думал только о Ричи. Маклауд отвернулся, пытаясь собраться.

— Да, это то, чего он хотел…

— Я знаю, как много он для тебя значил. Ведь он был твоим учителем.

— Да. Дуглас, что ты здесь делаешь? Мы только что…

— О, я владелец этого зала, — Дуглас махнул рукой, — у меня много недвижимости в Париже. — Он посмотрел на Митоса.

— Простите, я не представился. Дуглас.

— Пирсон.

— Ученик?

— Просто друг. Я не буду мешать…

— Нет, останься, — сказал Маклауд радостно, — Дуги, ты ведь не откажешься пообедать с нами сегодня?

Дуглас приподнял бровь.

— А ты будешь мокрым или сухим?

Дункан хлопнул его по плечу.

— Сухим. Так придешь?

— Только если это не помешает тебе как следует напоить моего друга Митера.

— Конечно нет, это позже. Что у нас сегодня, Адам?

— Фестиваль «Встреча старых друзей»? — спросил Митос.

— … после того, как ты отослал меня прочь, я путешествовал, нашел пару хороших учителей. Заработал немного денег. Так ни разу и не женился. Познавал правила Игры.

— Странно, что наши пути ни разу не пересеклись.

— Вероятно потому, что я избегал встреч с себе подобными. Мне не надо было совсем разрывать с тобой связь. Я бы не исчез так, если бы… А, все пустое! Мак, это был пир, достойный возвращения блудного сына. А, вино! — Дуглас причмокнул губами и поцеловал пальцы, — м-м-м, мagnifique!

— Я смотрю, ты приобрел лоск, — засмеялся Маклауд, — и не даешь клинку заржаветь, а?

— О, эти старые шрамы все еще привлекают дам, или что ты имел ввиду? Дай-ка я это отнесу. Кто нынче твой соперник в шахматах, Дункан? — он кивнул в сторону шахматной доски на столике. — Вы, Пирсон?

— Мне больше по душе покер, — ответил Митос. — Но у меня правило — никогда не обыгрывать старших. Играете в шахматы?

— Лучше, чем раньше. Мак разносил меня в пух и прах. Мак, ничего, если мы наметим ответный визит на четверг?

— Посмотрим. Неужели, ты научился готовить?

— Так говорят. Адам? — Дуглас снова попытался вовлечь Митоса в разговор, — вы можете быть нашим судьей. Конечно, если у вас нет других планов.

— Может быть в другой раз. Я лучше пойду на палубу, подышу свежим воздухом.

— Твой друг очень осторожен, — заметил Дуглас, смотря ему в след, — для молодого бессмертного.

— Я бы сказал, он немного параноик.

— Я выйду на секунду?

Оставшись один, Дункан какое-то время задумчиво смотрел на дверь, потом начал мыть тарелки. Примерно через пять минут Митос вернулся, засунув руки в карманы и опустив голову. Первым делом взяв из холодильника пиво, он устроился с бутылкой на диване.

— А ну, встань и начинай вытирать, лентяй, — Маклауд швырнул в него полотенцем. — Где Дуги?

— Он ушел.

— А что ты? Разве ты не собирался готовить то блюдо из фазана, о котором говорил весь вечер?

— Что-то не хочется. Пожалуй, пора становиться современным. Да и достать фазаньи мозги в Париже в этом веке чертовски трудно.

— Фазаньи мозги?

Не ответив, Митос поднялся, подошел к шахматной доске и остановился, рассеяно глядя вниз. Взял фигуру, сделал ход вперед, потом назад.

— И ты не играешь в покер, — сказал Мак. — Зачем ты ему соврал?

— Я играю в покер с наблюдателями. Каждую неделю. Спроси у Джо.

— И выигрываешь?

— Нет. Когда играешь, позволяй другим выигрывать, тогда у тебя всегда будут друзья в песочнице.

— Значит, Дуглас тебе не понравился. Что ж, хорошо, постараюсь держать его от тебя подальше.

— Мак, ты чересчур меня опекаешь.

— Я привык защищать тех, кого люблю, — ответил Маклауд просто.

— О, прекрасный, благородный рыцарь.

— Ну да, сэр Ланцелот, — закатил глаза Дункан. Он подтащил Митоса к раковине и вручил тарелку.

— А ты, наверное, считаешь себя Мордредом? Ты не прав.

— Это ты сказал, а не я. И лучше, побереги голову, Артур.

Акт второй

Маклауд тренировался на палубе своей баржи. Он повторял приемы арнис — филиппинского боевого искусства, чье название произошло от испанского arnis de mano — защита рукой. В арнис существовало несколько разделов: рукопашный бой, бой на палках, на деревянных ножах или на мечах. В данный момент Маклауд освежал в памяти соло бастон — упражнения с одиночной палкой. Ему всегда нравилась эта техника из-за упора на стратегию. А в последнее время еще и тем, что она не предполагала использование заостренного оружия. К тому же тренировка помогала ему сосредоточиться на своих мыслях.

Одни бессмертные проводят жизнь в одиночестве и никогда не женятся. Другие, как Коннор, испытывают потребность в любви «до гроба», присущую смертным. Такие женятся один раз и, потеряв, оплакивают всю жизнь. Третьи обходятся двумя-тремя женами. Некоторые, как Фитцкерн, не пропускают ни одной юбки. Кто-то охотится, кто-то прячется, кто-то сохраняет верность партнеру в течение веков, кто-то до конца своих дней. У кого-то много знакомых бессмертных, но ни одного близкого друга. И даже бессмертные возлюбленные — лишь гости в их жизни, которым никогда до конца не доверяют. Кто-то ищет себе соратника по оружию, женится шестьдесят восемь раз и временами нуждается в компании, как в наркотике.

Маклауд выполнял воображаемые обводы, блоки и парирования, используя палку и обе руки. Он научился этой технике в Сан-Франциско, у чернокожего филиппинского матроса, который сбежал с корабля, захваченный золотой лихорадкой. Уроками он зарабатывал деньги на новые участки, лотки для промывки песка и другое оборудование. Это было беспокойное время для Маклауда: издание десятистраничной газеты о жизни старателей, Аманда, днем, просаживающая в казино деньги и приходившая каждую ночь в его постель, изучение этого нового боевого искусства в свободное время. Поединки чуть ли не каждую неделю. Тогда он и подумать не мог, что дисциплина, не включающая в себя владение мечом, когда-нибудь ему понадобится. Но привычка учиться уже стала для него своего рода навязчивой идеей. Маклауд верил, что бессмертный, потерявший способность расти и тянуться к новому, скоро выходит из Игры. Что он делает со своей жизнью? Убийства и насилие, ничего не значащие эпизодические встречи с Амандой, глубокая любовь к смертным женщинам, недолгое счастье с ними, как редкие вспышки солнечного света, пробивающегося сквозь тучи, — так ли все это важно? Он должен был создать плеяду учеников. Как Дарий, как Ребекка. Он бессмысленно тратит свою жизнь.

Отвлечься от мыслей заставило приближение другого бессмертного.

Дуглас остановился внизу у трапа, ожидая приглашения, и, получив, поднялся на борт. Его волосы блестели на солнце, лицо покрывал румянец. Сняв пальто, он вопросительно взглянул на Маклауда и поднял вторую палку. Они встали в стойки. В полном молчании прошло почти десять минут. В конце концов, оба приятно уставшие, они поклонились друг другу и отступили назад, опуская палки.

— А… хорошо — вижу, ты не заржавел! — Дуглас нагнулся, упершись руками в колени, и перевел дыхание. — Бог мой! Давно же я так не выкладывался. Я пришел за новой бутылкой твоего прекрасного вина.

— У меня была только одна, — Маклауд прикрыл глаза рукой от солнца и, прищурившись, внимательно осмотрел противоположный берег Сены.

— Ты заметил, что за нами наблюдают, — Дуглас отложил свою палку в сторону. — Как давно он там?

— Погоди, — Маклауд взял мобильный телефон, лежащий около люка, набрал номер и быстро сказал:

— Это Мак. Не приходи, Здесь соглядатай. — Он закрыл телефон. — Это не бессмертный.

— Возможно, детективное агентство. М-м-м… Следят за кем-то из нас.

— Вероятно.

— Может, разделимся и попытаемся выяснить, что им надо?

— Не стоит спешить, — Маклауд вытер лицо полотенцем, — мне нужен душ. Чаю?

— Ты испорчен влиянием таинственного Востока, — Дуглас последовал за ним внутрь баржи и стал смотреть, как Мак заваривает чай. — Знаешь, я никак не могу привыкнуть к переменам в тебе. Ты любил красивые вещи, лучшие вина, оружие, произведения искусства… Что случилось? — он немного подождал и тихо спросил: — О ком ты думаешь?

— Его звали Ричи Райан. Мой ученик. Он погиб.

Глаза Дугласа расширились.

— Недавно? Да. Игра?

— Нет, это было убийство.

— Мне жаль. Тяжелые времена, да?

— Да.

— Мак, я… ты знаешь легенду об идеальном ученике?

— Нет.

— Говорят, — начал Дуглас, — что для каждого учителя есть один идеальный ученик. Ты можешь прожить столетия, так и не узнав его, другой учитель может найти его первым. Он может умереть молодым. Но если ты встретишь его, ты должен будешь отдать ему все. Даже свою энергию в конце. И это единственно правильно, потому что он тебе больше, чем сын, и, таким образом вся твоя сила и знания перейдут к нему. В этом наше истинное бессмертие. Это даже лучше, чем выиграть Приз. — Он улыбнулся. — Я всегда хотел, чтобы ты гордился мной.

— Конечно, я горжусь тобой, Дуги! В конце концов, сколько учеников у меня осталось? — Маклауд вздохнул. — Я никогда не был успешным учителем. Рано или поздно все мои ученики начинали на меня злиться. Почему так, хотел бы я знать.

— Ты слишком заботлив.

— Думаешь, если я буду сохранять дистанцию, меньше о них волновался, это поможет?

— Может быть, потому что тогда, ты будешь с ними пожестче. Ты заботился обо мне, как отец, Дункан. А что твой друг Пирсон об этом думает?

— Откуда мне, черт возьми, знать, что он думает?

— Ну, мне показалось, вы близки, — Дуглас немного помолчал. — Он мне не нравится.

— Нет? И почему?

— Он мне напоминает Джорджи-Порджи из старой песенки, — Дуглас скорчил гримасу. — «Джорджи-Порджи сладкий как мед, девчонку обманет и деру дает, — он усмехнулся, — когда же мальчишки придут поиграть, Джорджи-Порджи уже не догнать».

— Что ж, в таком случае, ты его не знаешь, — сказал Маклауд спокойно.

— Я — нет. А ты? Сколько веков вы знакомы?

— Всего пару лет. Но обо мне ты можешь сказать то же самое. Одни лучше сходятся с людьми, другие хуже.

— Значит, ты не будешь возражать, если я возьму его голову?

— Что это еще за идея?! — потрясенно выдохнул Маклауд, — он что-то сказал тебе, Дуги?

— Я не прочь с ним встретиться. Он оскорбил меня несколько раз. Как трус. У таких людей нет чести. Им лучше быть мертвыми.

Рядом лежали палки для арнис. Одной из них Маклауд ударил Дугласа по запястью, так что маленькая японская чашка упала на пол и разлетелась вдребезги.

— Не суди слишком поспешно. Неужели ты так же плохо думаешь о Дарии, много лет не выходившем со святой земли?

Дуглас отбил палку в сторону рукой. На секунду его лицо исказилось яростью.

— Что ж, похоже, он достойный противник.

— Дуглас, подожди!

— До свидания, Дункан. И помни, ты не можешь вмешиваться.

Он ушел.

Мрачно нахмурившись, Маклауд какое-то время мерил шагами каюту. Только немного остыв, он вспомнил о соглядатае с биноклем на соседней крыше. Он выскочил наверх и стал осматриваться. По крайней мере, с этим можно было что-то сделать, но на крыше уже никого не было.

Американский книжный магазин «Шекспир и Ко» ни разу не закрывался, несмотря на смерть своего первого владельца, — историка и специалиста по Митосу Дона Сальцера. Для самого Митоса это место всегда было одним из самых любимых. Жизнь, порой забавна. Много лет он хранил свои вещи в тайных подвалах под магазином, но так и не выдал Дону секреты его собственного здания. А Дон, вероятно, уже давно нашел вход туда, но, ни словом, ни жестом не показал, насколько хорошо на самом деле осведомлен. Дон протежировал его в наблюдатели, зная об этом, Дон завещал ему магазин после своей смерти. И только тогда Митос окончательно убедился в том, что друг разгадал его тайну.

Теперь делами заведовал нанятый управляющий. Митос пополнял ассортимент, выписывая книги из-за границы, большая часть пришла из Секуверских книжных магазинов. Иногда он самолично совершал покупки и торговался на аукционах, получая особое удовольствие, если попадалось действительно ценное и редкое издание. Это была игра, а не работа.

Сегодня он стал обладателем прекрасного экземпляра латинского сборника фацетий «Liber Facetiarum Poggii» Поджио Браччолини и «Eikon Basilike» — двух антикварных книг, которые он подумывал подарить Маклауду. Друг прислал их ему из Кракова. Форзац «Eikon Basilike» был весь исписан посвящениями, к тому же его украшала подпись королевы Елизаветы — тончайшая ирония, с точки зрения Митоса. Он пролистал их, аккуратно завернул и положил в пакет, в котором уже находились продукты и диск «Спайс герлз».

Митос вышел на улицу, проговаривая в уме старинный рецепт приготовления оладьев с фруктами.

Взять пригоршню хлебных крошек, несколько сладких яблок, пару желтков, хорошо перемешать и разбавить вином, потом немного обжарить и, когда схватятся, добавить специи. М-м-м… имбирь и мускат, ваниль и гвоздику. И подавать… хм, возможно с момени^[3].

Он резко вернулся в реальность.

Дуглас стоял в дальнем конце улицы и смотрел на него.

Митос остановился, покачивая в руке свой ярко оранжевый пакет. На мгновение его лицо утратило все признаки возраста, нации, времени или расы… Он осторожно переложил пакет в левую руку и сунул правую за отворот плаща. Многолюдная улица была явно непригодна для поединка, но волосы встали дыбом у него на затылке. Он слегка развернулся, ссутулил плечи и опустил голову, чтобы выглядеть заурядным и безобидным. Другой бессмертный шел к нему по противоположной стороне улицы, делая вид, что рассматривает витрины. Оказавшись напротив, он пересек дорогу.

— Неплохой магазин, ваш?

— Я люблю книги, — пожал плечами Митос, — особенно женские и исторические романы. Что-то вроде «Мечей на закате». Хотите купить что-нибудь почитать?

— Фигляр! — сказал Дуглас. — Позер.

— М-м-м…

— Как насчет найти более уединенное место?

— Нет, не думаю.

— Ты трус.

Митос вздохнул.

— Иди, играй в песочек, Дуглас, друг Маклауда. Я не имею никакого желания убивать его учеников.

— Что, боишься драться со мной?

— О, да, — ответил Митос. — Я тоже учился в Хейдельберге. Знаешь защиту д’Эона?

— Никогда о ней не слышал.

— Хорошо. Катакомбы. Полночь. Галерея дю Понт Маон. Будь там.

— Ты не пойдешь, — сказал Маклауд и, повысив голос, повторил: — Скажи, что ты не пойдешь!

Митос пожал плечами.

— Да, да. Мой самолет на Таити вылетает в восемь, — он начал рыскать по кухне. — Как ты смотришь на момени и яблочные оладьи? Если, конечно, твоя приверженность пифагорейскому образу жизни не оставила тебя без посуды.

— Момени?

— Невежественный шотландский варвар! Я отказываюсь готовить тебе даже хаггис. Момени — это…

— Я знаю, что такое момени! — воскликнул Маклауд, едва сдерживая раздражение. — Аманда готовила его мне.

— Аманда умеет готовить? — скептически осведомился Митос. Он поднял глаза и слегка улыбнулся. — Ох, перестань волноваться, Мак. Я прекрасно могу постоять за себя в поединке.

Палки все еще лежали на углу кровати. Маклауд взял одну и бросил другу.

— Тогда покажи мне.

— Показать?

— Да, покажи мне, Митос, — Маклауд принял боевую стойку, держа свою палку как рапиру.

Потом он атаковал.

Они сошлись. Их импровизированные клинки крутились, бились, скользили один вдоль другого с потрясающим sentiment de fer — чувством оружия — через соединение мечей к сознанию и сердцам противников. Твак, твак, твак, стучали друг о друга палки. Сражающиеся проворно двигались в узком пространстве баржи, где стены постоянно были у них за спиной, и каждый предмет обстановки превращался в потенциальную ловушку.

Митос фехтовал очень осторожно, сохраняя дистанцию и уходя от атак, редко когда позволяя палке Маклауда соприкоснуться со своей. Неуловимый, как птица, которую пытаешься поймать голыми руками. И он смеялся.

— А что бы Аманда сказала в ситуации, подобной этой? — спросил он, наконец.

— Она бы вспомнила маленький курортный отель на Барбадосе, где подают плотный завтрак с утра и крепкий кофе вечером. А после заката ты заходишь по пояс в океан и ешь манго, пока не взойдет луна.

Митос, казалось, задумался.

— А они подают там capretto incaporchiato^[4]?

Шаг вперед — удар, шаг назад. Финт, защита, рипост, контрзащита и еще рипост. Твак!

— Нет.

— Тогда забудь об этом.

— Собираешься исчезнуть?

— Конечно, сразу после обеда, — согласился Митос.

Маклауд вдруг перехватил палку, крепко сжав ее двумя руками, и нанес крутящий удар. Раздался треск. Митос сделал выпад, не успев сменить угол атаки. Он вскрикнул и отскочил назад, потирая запястье.

— Нет, ты не можешь этого сделать. Это будет бесчестно, — сказал Маклауд.

Митос пожал плечами. Его палка была сломана пополам.

— Значит, стоит дождаться, пока твой ученик снесет мне голову шлегером?

— Бывший ученик. Он очень хорош, Митос. Лучший из всех, кого я когда-либо учил, — Маклауд закусил губу. — Я собираюсь сказать ему, кто ты.

— Ты спятил?!

— Я не могу позволить вам убить друг друга, — произнес Маклауд тихо, — я уверен, если ему сказать, то он…

— Он что? Упадет мне в ноги и начнет молиться? Я говорю тебе, имя «Митос» как красная тряпочка для быка. Только упомяни его, и он попытается поднять меня на рога.

— Я этого не сделал, Ричи тоже. Он мой ученик, Митос. Я ему доверяю.

Митос взглянул на Маклауда. Его нижняя губа была упрямо выпячена вперед, глаза широко раскрыты. Взгляд невинный и вопрошающий.

— Ты похож на цыганского мула.

— Я доверяю ему, — повторил Мак, — как он мог так измениться?

— Я спрошу его сегодня ночью в катакомбах.

Маклауд похолодел:

— По крайней мере, разреши мне пойти с тобой, может быть, я смогу…

— Но ты не можешь вмешиваться, — Митос выглядел шокированным, — это будет бесчестно.

Парижские катакомбы были старше Маклауда. Они начались с каменоломен, расположенных по берегам реки Бьевр. С древних времен люди брали там камень для постройки парижских зданий. Карьеры были удобно расположены и легки в разработке. И все эти долгие годы парижане хоронили своих мертвых на кладбище Невинноубиенных, просто сбрасывая их в погребальные ямы, такие широкие и глубокие, что ежегодно там находили упокоение до трех тысяч человек. Каждые тридцать-сорок лет ямы очищались, и кости переносились в оссуарий le Grand Charnier des Innocens — бесконечные галереи, окружающие место погребений. Век за веком.

Однако к пятнадцатому столетию вонь, исходящая от кладбища, вошла в поговорку среди парижан. Жители прилегающих деревенек не переставая жаловались на неудобство и опасность, которая таилась в воздухе, загрязненном испарениями, и воде, в которую просачивались продукты разложения. Это помимо того, что по поверьям, мистическая сила упокоища могла свести человека в могилу за девять дней. К шестнадцатому веку жалобы наконец достигли ушей епископа Парижского и городского парламента, но они тут же начали перекладывать ответственность друг на друга, и в результате никто палец о палец не ударил, чтобы разрешить проблему. Только в 1805 году парижские власти объединили усилия с церковью, которая издала соответствующий эдикт. Кладбище Невинноубиенных должно было быть срыто, и на его месте построены торговые ряды. Работа началась. И продолжалась она без перерыва день за днем, неделю за неделей, приостанавливаясь только в жаркие летние месяцы. Ночью — при свете костров и факелов, среди крестов, памятников и свинцовых гробов, пока кладбище не было очищено.

Кресты, памятники и гробы передали любящим родственникам, а кости свалили в катакомбы.

Каждый череп, каждое ребро, каждый позвонок. Сами катакомбы были осмотрены и укреплены. Город взял на себя заботу о них еще в 1774 году. Несколько тревожных событий, произошедших в этот год, породили слухи о том, что Париж стоит на пустотах. К счастью, на самом деле, это относилось только к южной части города. Маклауд до сих пор помнил жуткие истории, которые рассказывали тогда на каждом углу. Была создана специальная комиссия, с целью определить, насколько реальна угроза, но в день, когда она начала работу, один из домов по Рю д’Анфер ушел под землю на двадцать метров. Однако в 1805-м катакомбы были вполне безопасны, и в них начали свозить кости с других кладбищ. Это было смутное время. Тела жертв восстаний, бунтов и репрессий властей тоже заканчивали свой путь в катакомбах. Церковь настояла, чтобы так же поступали с трупами, найденными в храмах и монастырях. Это было настолько удобно, что туда же начали бросать и мусор. Вскоре в катакомбах стало невозможно дышать — запах просто валил с ног.

Но это старая история.

В двадцатом веке катакомбы стали вполне опрятным местом. Кости, миллионы костей, аккуратно сложенные вдоль стен, заполняли галереи, приводя в трепет туристов.

В полночь, конечно, все экскурсии были давно окончены, катакомбы закрыты и тщательно заперты. Но любой бессмертный, проявив минимум изобретательности, мог попасть вовнутрь. Маклауд не стал вскрывать замок, хотя это заняло бы у него не больше пары секунд. Вместо этого он проник в галереи через дверь в подвале Opera Populaire. В одной руке у него был фонарик, в другой меч, он шел и вспоминал…

…Как спускался в эти туннели в поисках пропавшей девушки. Как попросил Ричи оставаться на месте, и тот, конечно же, дождался лишь момента, когда он скроется из виду, чтобы пойти следом и снова сунуть свою глупую головушку в неприятности. Ричи тогда еще не знал, что станет бессмертным, и как бы Мак ни пытался его образумить, делал прямо противоположное. Куда бы он ни пошел, Ричи всегда оказывался там же. Преданный щенок, следующий за волком…

Идеальный ученик.

Ричи, восторженно исследующий Париж и изъясняющийся на ужасном французском, Ричи, которого терпеливый Дарий учил играть в шахматы, а Тэсса водила по ее любимым ресторанам, где он, не привыкший к изысканной кухне, хотел заказать чизбургер и картофель фри. Ричи, пытающийся повзрослеть…

Гладкий камень пола был немного скользким. Маклауд миновал огромные круглые колонны, уходящие в потолок, — из их кладки там и тут торчали горлышки бутылок, заткнутые пробками. Это были старые парижские колодцы. В свое время ремонтные рабочие пробили в них отверстия для вентиляции, вставили туда отбитые горлышки и замазали штукатуркой. Если им хотелось глотнуть свежего воздуха, было достаточно вынуть пробки. В наше время колодцы были засыпаны и закрыты. О них забыли.

Мак шел вперед, погрузившись в воспоминания.

Память бессмертных не похожа на память обычных людей. Она, словно Гончая небес^[5], всегда позади, готовая к прыжку. Так же, как их тела сохраняются неизменными в течение времени, их память не теряет ничего из когда-либо виденного или слышанного. Маклауд помнил каждый эпизод своей четырехсотлетней жизни так, будто он был запечатлен на кинопленке, в цвете и объеме. Сейчас, перебирая в уме все случаи, когда он видел Митоса сражающимся, Мак мог описать каждое движение, каждую фразу поединков, как если бы это было у него перед глазами.

Тогда в Париже, под мостом: удар за ударом, пока в кульминационный момент Митос не позволил его мечу коснуться своей шеи.

В спортзале в Секувере на следующий год: каждое слово, каждый шаг, каждый выпад… И против Кристин, когда Мак стоял к ним спиной, прислушиваясь. Он и сейчас мог слышать звуки того безжалостно короткого поединка — звон стали об сталь, — два удара, шорох песка под ногами и тихий шепот клинка, входящего в плоть, когда меч пронзил ее насквозь. Так быстро. Бой с Силасом, виденный краем глаза. Силас мог сделать из Митоса двух. А он скользил кругами вокруг великана, неуловимый, как ветер.

Снова против Кристин. Звон металла. Шорох песка. Меч входит в ее тело, как в ножны.

Еще раз. Выпад — защита, выпад — защита, поворот. Финал.

Впервые встретившись с Ричи, Митос тут же стушевался. После того, как Ричи сказали, кто он на самом деле, Митос сделал все, чтобы заставить ученика Маклауда недооценивать себя. Когда Мак его нашел, Митос выглядел почти беспомощным и совершенно безобидным. Но никто не может прожить так долго, сражаясь так плохо.

«Когда играешь, позволяй другим выигрывать, тогда у тебя всегда будут друзья в песочнице».

Значит, вот оно?

Теперь он находился в одной из первых, открытых для посетителей галерей, недалеко от старого входа для рабочих. Мак побывал здесь в 1838 году, на одной из первых экскурсий. Эта галерея проходила под дорогой на Орлеан, и от нее ответвлялись другие. Он нашел ту, над которой пролегал старый акведук. Акведук д’Аркюиль, — как давно его перестали использовать? Годы и годы. А когда-то по нему в Париж поступала четвертая часть всей воды.

В конце пещеры имелась маленькая лесенка, ведущая в галерею дю Понт Маон. Сюда солдат, по имени Декур, несущий в катакомбах караульную службу, каждый день приносил свой завтрак. Мак был с ним знаком. Он устроил себе удобное место для пикников, соорудив своими руками каменный стол и скамейки. Он украсил стену резной картиной, — вот она, до сих пор видна, — изображающей испанский порт Махон; он погиб здесь во время обвала.

Тут же находились знаменитые качающиеся камни, грозящие падением всякий раз, как поблизости проводились подрывные работы. Они были освещены светом, льющимся из открытой двери в конце коридора. Дверь вела в небольшой восьмиугольный зал. Там был бессмертный. Мак подошел и заглянул вовнутрь. Зал представлял собой оссуарий — вдоль стен от пола до потолка в определенном порядке громоздились кости: тройной ряд плечевых, бедренных и берцовых костей, тройной ряд черепов и ряд аккуратно сложенных мелких костей. Маленькие часовни по бокам так же были все заполнены костями. Алтари украшены иссохшими черепами с пустыми глазницами.

Митос сидел на одном из алтарей, читая Клаузевица.

Он захлопнул книгу, поднял голову и, улыбнувшись, отложил меч в строну.

— Так и думал, что ты придешь.

— Отвратительное место, не мог выбрать получше?

— Нет, — ответил Митос, — держи, это тебе.

Он кинул Дункану пакет. Тот поймал и заглянул вовнутрь.

— Что за…?! Это что, Poggia?

— Да, издание 1456 года. Я подумал, тебе должно понравиться.

Маклауд без труда узнал и вторую книгу, поскольку и «Liber Facetiarum Poggia», и «Eikon Basilike» были прекрасно известны любому антиквару. Первая, написанная на латыни, была сборником непристойных анекдотов и рассказов — определенно, только для взрослых, — настолько неприличная, что ее перевели на доступный для простых людей язык лишь через двадцать лет после смерти автора. Подарок с намеком?

Мак усмехнулся.

— Я так понимаю, Дуглас еще не появлялся?

— Ни слуху, ни духу… А, помяни черта.

— Вот вы где, — Дуглас с обнаженным мечом стоял в дверях.

В своем свободного покроя пальто он выглядел великаном, с плечами шире амбарных ворот. В руке бессмертный держал фонарь.

— Рад, что ты все-таки пришел, Пирсон. Я тебя недооценил. Выйдем?

— Веди.

Маклауд сжал зубы и вышел следом за ними, готовясь к худшему.

Дуглас потопал ногами, определяя, на какой поверхности ему предстоит сражаться; пару раз взмахнул мечом и, сняв пальто, бросил его на землю. Митос тем временем листал свою книгу.

— Можешь с ней попрощаться, — рявкнул Дуглас. — Пора начинать.

Митос поднял на него глаза, начал было говорить, но передумал. Наконец, после долгой паузы он произнес, тщательно выговаривая слова, как для дефективного ребенка:

— Мы не можем драться здесь, это святая земля.

Дуглас скрипнул зубами.

— Ничего подобного!

— Катакомбы — это святая земля.

— Катакомбы — лишь исторический памятник, — тяжело дыша, возразил Дуглас. — Древние каменоломни, инженерные сооружения, инфраструктура!

— Они ими были, пока сюда не перевезли все эти кости.

— Это не святая земля!

— Это могильник. Здесьпокоятся семь миллионов парижан.

— Это парижская клоака! — взревел Дуглас.

— Готов поставить на это свою жизнь? Я — нет.

— Тогда мы найдем другое место!

— Хорошо, веди, — согласился Митос. — Так куда?

— Да в любой переулок или аллею, — рев перешел в крик, — тебе не удастся отвертеться!

— Слишком много смертных. Над нами район кафе и ресторанов, забыл?

Это была правда.

— Какой-нибудь склад, думаю, мы сможем найти! — Дуглас оборвал себя на полуслове, боясь сморозить глупость.

— Фехтовальный зал, — бросил он коротко. — Это недалеко.

— Что ж, замечательно, — любезно сказал Митос.

Весь путь до выхода, который находился напротив станции метро Denfert-Rochereau, Дуглас прошел в мрачном молчании. Митос следовал за ним вразвалку, весело насвистывая. Даже Мак мог слышать, как Дуглас скрипит зубами. Лишь один раз он открыл рот.

— Защита д’Эона, что ты упоминал. Конечно, я ее знаю, просто из головы вылетело.

— Да, конечно, — согласился Митос.

Стоя у входа в подъезд здания, тот молча наблюдал, как Дуглас роется в карманах и перетряхивает каждую складку своей одежды.

— Если у тебя нет ключа, я могу вскрыть замок, — не выдержал наконец Маклауд.

— Проклятье, — процедил Дуглас сквозь зубы. — Он у меня был, был, я уверен! Вот!

Его лицо было пунцовым от ярости и унижения. К счастью, ключ подошел. Дуглас взлетел по лестнице, отпер дверь в зал, едва не выломав ее при этом, скинул ботинки и обнажил меч прежде, чем Митос и Маклауд переступили порог.

— Начинаем, сейчас же! — рявкнул он. — Хватит откладывать.

— Даже и не думал, — сказал Митос спокойно. — Где я могу положить свою книгу?

— Просто брось ее куда-нибудь!

— Хорошо, — он снял пальто, кинул его Маклауду. Потом наклонился и аккуратно положил книгу на пол около двери. Дуглас ждал. Митос вступил на дорожку в своих тяжелых шипованных ботинках.

Мак заметил, что его ученик, ярый поборник правил, при виде такого кощунства едва сдержал яростный вопль. Хоть и с усилием, но ему удалось взять себя в руки, выкинув из головы все, кроме предстоящего поединка. Подняв меч, он сделал шаг вперед и превратился в живую иллюстрацию к учебнику фехтования. На лице Дугласа застыло выражение холодной ненависти, взгляд сконцентрировался на противнике. Он слегка поклонился и атаковал.

Мечи запели.

Перевод. На мгновение они разошлись…

— Давай побыстрее закончим, я голоден, — сказал Митос беспечно. — И, пожалуй, не прочь отведать тукана в том новом бразильском ресторане, напротив рынка.

— Заткнись и сражайся!

— Никогда не пробовал? Представляешь, в процессе готовки мясо этой птицы становится ярко-голубым.

— А тебя никогда не заставляли проглотить собственный язык?

Мечи зазвенели быстрее.

Маклауд несколько раз видел, как дерется Дуглас, и знал, что должно произойти. Первые фразы поединка будут проверкой — фехтование как по учебнику. с большой долей осторожности. Затем, когда Дуглас изучит врага, он начнет проводить атаку за атакой с такой яростью и натиском, что противник вскоре будет смят. И как только его сопротивление ослабеет, Дуглас нанесет смертельный удар. Его методы всегда были беспроигрышными.

Именно так он сейчас и сражался, сохраняя темп и дистанцию. Его контратаки были предельно точно сориентированы, вызовы заставили бы заплакать от зависти тренера олимпийской сборной. В то же время Митос защищался и атаковал с широкой улыбкой на лице. Раз споткнувшись и едва не упав лицом вниз во время выпада, он рассмеялся и заметил:

— Последний раз, когда я так сделал, то чуть не лишился головы. Эй! Держи локоть прямее!

Дуглас бросил на него злобный взгляд.

— Poco a poco, — сказал Митос. И начал декламировать, нанося удары в такт словам:

— Кости сухие!

Слушайте слово Господне!

Так говорит Господь Бог костям сим:

Вот, Я введу дух в вас, и оживете.

И обложу вас жилами,

и выращу на вас плоть,

и покрою вас кожею,

и введу в вас дух, и оживете,

и узнаете, что Я Господь.^[6]

«Сирано де Бержерак, — подумал Маклауд, едва не произнеся это вслух. — И нос для полного сходства».

— У-у-у-у-у-у-у-упс! — говорил в это время Митос. Он выполнил захват, заставив Дугласа в замешательстве отскочить. Но вместо того, чтобы воспользоваться преимуществом, остановился и начал разглядывать собственные ногти.

— Мне нужны перчатки, — громко провозгласил он. — И вообще, физические упражнения пробуждают аппетит. Мак! Что ты думаешь насчет тушеной медузы^[7] с гарниром из чечевицы?

— Что я думаю? — мрачно переспросил Маклауд. — Я думаю, это поинтереснее урока фехтования.

Слова явно задели Дугласа. Его лицо исказилось гневом, и он снова атаковал.

Теперь он фехтовал настолько эмоционально и плохо, что исход поединка был предопределен. Он начал делать ученические ошибки — сражался не с той скоростью, оказывался слишком близко к противнику, выполняя обманные вызовы, парировал четвертой защитой, в то время, как Митос атаковал в шестой сектор. И Митос еще больше снизил темп, следуя непреложному правилу: соперник медлит — подстегни, действует быстро — замедли. Это в конец разозлило Дугласа. Он сделал вызов раньше, чем было нужно, — откровенная ошибка новичка — и понял ее в тот же миг, как совершил. Но тем не менее повторил это снова, зная, что не прав. Потом он и вовсе потерял голову, сделав это в третий раз, — вызов в верхнюю позицию, так соблазнительно близко от своего незащищенного горла. Дункан мог видеть последовательно выполненные парирование, рипост, бандероль и попытку укола в шею. Митос нанес удар под углом, продолжая атаковать на нижней линии, и вонзил свой меч прямо Дугласу в живот.

Маклауд был больше не в состоянии на это смотреть. Он повернулся и направился к двери.

Позади него Митос вздохнул.

— Подожди минутку, Мак.

И, обращаясь к Дугласу, подвывающему от боли на полу, произнес:

— Достаточно, малыш. Можешь потом поблагодарить своего учителя за этот урок.

Он догнал Маклауда уже на улице. Тот взглянул на него мрачно.

— Так тебе не нужна его голова?

— Я уже поужинал, — ответил Митос.

Акт третий: Sentiment de fer^[8]

— Ты не должен был его унижать, — сказал Маклауд два дня спустя.

Он был сонным и расслабленным, потому что провел весь вечер и большую часть ночи, чествуя своего старого друга Митера. В ресторане Мориса они начали с того, что «уговорили» две бутылки лучшего шампанского, поднимая тосты за процветание нового фехтовального зала, и попробовали все самые дорогие блюда в меню. После чего перешли к вещам еще более ценным и крепким. В конце концов, пьяные как короли, они, пошатываясь, добрались до берега Сены, где бурно распрощались, заверяя друг друга в вечной братской любви, крепче, чем между Давидом и Ионофаном, крепче, чем… ну, и тому подобное. После этого Митер ушел, а Маклауд свалился в Сену.

Бодрящая холодная ванна чудесным образом протрезвила — в глазах перестало двоиться. (Маклауд знал, насколько ему повезло не наткнуться в таком состоянии на случайного противника). Его катана вряд ли пострадала от купания, к тому же, Бог свидетель, она и раньше бывала мокрой.

Он выжал полы своего плаща и вытряс капли из волос. Все-таки короткая стрижка имела ряд преимуществ. В ботинках хлюпало. Между тем, квартира, которую снимал Митос, как раз находилась поблизости. Мак вылил воду сначала из одного ботинка, потом из другого и пошел в том направлении, оставляя за собой мокрый след.

Через несколько минут он был на месте. Дверь оказалась незапертой. Он открыл ее, даже не потрудившись постучать. Сделал три шага вперед и остановился.

Квартира состояла из одной-единственной комнаты. В голубом водянистом свете, лившемся из окон, предметы в ней казались высеченными из мрамора, металл блестел как ртуть. Все тонуло в тенях. Митос, растянувшись, лежал на кровати, скрестив босые ноги у лодыжек, правая рука покоилась на рукояти меча. Полностью расслабленный. На нем не было абсолютно ничего. Он был одет лишь в свет и тьму — обнаженный человек с обнаженным мечом.

— Чай на кухне, — проговорил Митос, не открывая глаз.

— Ты всех своих гостей так встречаешь? — Маклауд снял промокшее пальто, оглядел и, вытащив из него катану, бросил на пол в прихожей. Скинул ботинки.

— Ты не гость, — Митос приоткрыл глаза. Посмотрел сначала на брошенные вещи, потом более внимательно на Маклауда.

— Хелло, ты что, побывал в драке?

— Нет. Просто во всех ночных клубах Парижа, — чайник начал свистеть, и Мак его отключил. Поскольку никто не собирался проявлять гостеприимства, он сам заварил чай.

— Где чашки?

— Там, рядом. Если не хочешь чая, в морозилке пиво.

Из чистого любопытства Маклауд заглянул в холодильник. Там не оказалось ни тукана, ни фазаньих мозгов, ни медуз, ни морских ежей. Единственным экзотическим продуктом была конина, но ее можно было купить в нескольких магазинах в Париже. Похоже, Митос также любил йогурт.

— Думаю, лучше чай, потому что если я еще хоть немного выпью, то вряд ли доберусь до дома без приключений, — он разлил чай и начал копаться в кухонных шкафах.

— Чувствуй себя как дома, — сказал Митос. Он потянулся, перевернулся на живот и положил голову на сложенные руки, следя за Маклаудом блестящими глазами.

У изножья кровати находился большой дубовый сундук. Мак открыл его и начал рыться там.

— М-м-м. Так ты не видел Дугласа с поединка?

— Нет.

— Хорошо, — он перешел к ящикам стола, — ты не должен был его унижать… Он хороший человек, Митос. Его честь — это его жизнь.

— Ему оставили его жизнь. Он должен тебя за это благодарить. Какого черта ты там ищешь?

Вот. Масло и ткань для полировки мечей.

— Так ты поэтому не забрал его голову? Чтобы доставить мне удовольствие?

— Нет. Просто не хотел тебя огорчать, — перекатившись по кровати, Митос поднялся с мечом в руке, сразу обретя равновесие. Как танцор, как актер, как греческий воин. Как парень с рекламного плаката.

— Я не собираюсь учиться доставлять тебе удовольствие. Маклауд, ты редкий мерзавец, но между нами что-то есть.

— Значит, ты думаешь, что доставляешь мне удовольствие, просто будучи собой?

— Точно.

Они стояли друг напротив друга — двое мужчин с мечами. Мак оглядел Митоса с ног до головы.

— Я могу сказать то же самое о любой парижской шлюхе. Но, по крайней мере, они не вызывают у меня желания вышибить им зубы.

— В этом часть моего шарма.

— Митос, ты обладаешь всем шармом монгольской орды, — Маклауд сел на кровать и откупорил бутылочку с маслом для полировки.

Смочив им кусочек ткани, он с бесконечной любовью и заботой провел по клинку своей катаны.

— И не говори со мной, как учитель! Чему ты можешь меня научить?

Митос положил свой меч Маклауду на колени и тут же отошел, бросив через плечо:

— Уважать старших?

— Я всегда уважал старших бессмертных, — сказал Мак.

— Конечно, это даже в твоих хрониках отмечено. Как же такое пропустить. Зато они пропустили твоего друга.

— Я думал, Наблюдатели никогда ничего не упускают.

— Я говорил тебе, ты их переоцениваешь. В твоей истории нет ни слова о Ките Дугласе, видимо, ты был осторожнее обычного, когда учил его. Кто те люди, что следят за нами?

— Понятия не имею, я тебя хотел спросить.

— Это не Наблюдатели, — сказал Митос, — по крайней мере те, которых я заметил. У них другие намерения.

— Может, следят за Дугласом. Не могу сказать…

— Мак. Хватит за него беспокоиться.

— Разве я за него беспокоюсь? — закончив с катаной, он осмотрел меч Митоса и принялся его полировать. — Похоже, он единственный мой ученик, который до сих пор жив. Я возлагал такие надежды на Ричи — и посмотри, что случилось. Скажи, мы все так часто теряем учеников?

Митос вздохнул, извлекая из ящика длинную заношенную сорочку — она была вполне приличной, так как надетая, доставала ему почти до колен.

Он прикрыл глаза и процитировал:

— То, что происходит между учителем и учеником, может показаться любовным романом, но это не так. Сексуальные связи между бессмертными мимолетны и несерьезны. То, что действительно важно, это отношения учитель — ученик. Необходимы дальнейшие наблюдения.

Маклауд остановился, моргнул и начал хохотать.

— Неужели так и написано? — выдавил он наконец.

— О, да. Это из руководства для Наблюдателей. Но после того как ученик возьмет свою первую голову, что делает мудрый учитель?

— Отсылает его прочь.

— И когда ты сделал так с Ричи, то Ричи, без сомнения, решил, что это для твоей безопасности, Мак, — коль скоро он раз попробовал квикенинг. Но на самом деле мы отсылаем своих учеников прочь для их собственной безопасности. Потому что как только они начинают получать квикенинги, нам становится трудно противостоять искушению.

— Да, — нахмурившись, Маклауд вернулся к своему занятию, — и ты думаешь…?

Митос снова вздохнул.

— Мак, нет ничего, чего бы я в свое время не сделал смертным. Ни одного зверства, которого бы я в их отношении не совершил. Насилие, убийства, каннибализм. Все.

Маклауд застыл с тканью для полировки, зажатой в руке.

— Но, — продолжал Митос, — мы не можем угрожать смертным тем, чем угрожаем друг другу — высосать их души. Квикенинг. Мы как вампиры, кормящиеся друг от друга. Но никто из нас не в состоянии сделать подобное со смертным. Их души бессмертны, наши же — нет. Но и смертные также не могут угрожать нам.

— Они убили Дария.

— Но его квикенинг остался нетронутым. Дункан, позволь Дугласу жить его собственной жизнью. Время его ученичества у тебя закончилось. Теперь, когда он вырос, единственное, что ты еще можешь с ним сделать, это взять его голову.

— Митос… ты когда-нибудь убивал ученика?

— Да, — ответил тот. — Иди домой, Мак, и перестань волноваться.

Он ушел домой, немного успокоенный.

На автоответчике было пять сообщений от Дугласа. Последнее из них — в два часа ночи, состояло только из одного предложения: «Я докажу, что тебе нечего меня стыдиться».

— Я погиб, — прошептал Митер.

Его лицо исказилось от горя и гнева.

— Погиб, погиб, разорен и погиб! — голос сорвался на крик. — Мне остается пойти побираться на улицу!

Митер взлохматил волосы так, что они встали дыбом, рванул воротник пальто, лишив его сразу нескольких пуговиц, и начал ходить взад вперед по тротуару, весь растерзанный, будто, в самом деле, собирался начать просить милостыню прямо здесь и сейчас.

— О, прекрати, — сказал Маклауд сочувственно и слегка удивленно, — а то если женщины начнут подавать, жена тебя бросит. Получишь страховку и начнешь все заново.

В здании, напротив которого они стояли, раньше находился маленький фехтовальный зал — гордость Митера. Теперь это был обугленный кирпичный остов, который все еще слабо дымился.

— А дети! — воскликнул Митер. — Малютка Катерина, Грета и моя храбрая девочка Аделина! Все погибло! Бедные сиротки!

— Митер, дети не могут стать сиротами, пока ты жив.

— Сироты, — повторил тот мрачно, — мои лучшие три шпаги. Я дал им имена. Грета, Катерина и Аделина.

Чуть ниже по улице, за пожарными заграждениями, Дуглас разговаривал с парой полицейских, один из которых что-то записывал в блокнот. Пожарные все еще продолжали заливать руины водой. Вокруг собралась небольшая толпа зевак, охочих до бесплатного развлечения. Маклауд был прекрасно знаком с таким типом людей, существующим во все времена. Любители поглазеть на место преступления или аварию. Разве что теперь они не собирались на публичных казнях. Дуглас, похоже, закончил разговор с полицией и теперь направлялся к ним.

Он избегал взгляда Маклауда. На его лице появились новые морщины, и некогда длинные волосы были коротко острижены.

Поддавшись порыву, Мак схватил его за руку.

— Ты ужасно выглядишь, Дуги.

— Это точно, не принимай близко к сердцу, — Митер резко оборвал свои шумные изъявления горя, — пусть страховые агенты рыдают и скрежещут зубами, поскольку это им придется платить.

Дуглас вырвал руку.

— Страховка? Не будет никакой страховки, — огрызнулся он, скользнув безразличным взглядом по вытянувшемуся лицу Митера. — Я не получу ничего, но мне плевать! Я сам поджег чертово здание.

— Недурной офис, — сказал Маклауд.

Он стоял у широкого окна со светоотражающим стеклом и смотрел вниз с тридцатого этажа. Позади него, за огромным, как корабль, столом сидел Дуглас, шурша бумагами. Пол был покрыт турецким ковром яркой расцветки. За деньги, вложенные в произведения искусства, висящие по стенам, можно было десять раз купить баржу Маклауда со всей обстановкой.

— Я теперь обеспеченный человек, — сказал Дуглас. — «Человек со средствами», — он немного грустно улыбнулся, — не тот нищий оборванец, которым был когда-то. Я повязан с адвокатами, бухгалтерами и не вправе распоряжаться своим собственным временем. Иногда я скучаю по старым добрым временам.

— Antiquitas saeculi, juventus mundi, — рассеянно сказал Маклауд. Он думал о Митосе.

— Добрым старым временем была юность мира? Полагаю, что так. Забавно. Когда я был твоим учеником, мы казались ровесниками. Теперь же ты кажешься старым и мудрым, Мак. Гораздо старше, чем я когда-либо смогу стать, — он сложил бумаги в аккуратную стопку, тщательно выровняв края. — Ты сердишься на меня за фехтовальный зал?

— Митер практически разорен, Дуги, не надо было…

— Митер? О, не волнуйся, Мак, я ему все компенсирую, начнет где-нибудь в другом месте.

— А как же Катерина, Аделина, Грета?

— Кто?

— Его призовые рапиры. Ты разрушил его мечты, Дуги.

— Мы бессмертные, мы можем делать, что хотим, — заявил Дуглас с категоричностью, которая заставила Маклауда замолчать. — В конце концов, его мечты мимолетны. А что случилось с твоим другом Пирсоном, Мак? Я думал, вы повсюду ходите вместе.

— Я бы не привел его сюда, — ошарашенно ответил Маклауд. Почувствовав неловкость, он опустил глаза и уперся взглядом в бумаги, все еще разложенные на столе. Всмотрелся в них внимательнее.

— Что это такое?

— Это? — Дуглас начал поспешно сгребать листки. — О, просто одно старое дело.

— Это отчеты детективного агентства! — Маклауд наклонился над столом, схватил Дугласа за запястье и держал, пока тот не выпустил бумаги. Мак взял их в руки и быстро просмотрел. Адреса, номера телефонов, любимые магазины — все.

— За ним следят!

— Не нужно тебе было в них заглядывать.

— Ты охотишься за ним, чтобы убить.

— И ты меня не остановишь! — Дуглас ударил ладонью по столу. — Ты мне больше не учитель, Дункан!

— Он выиграл. Все кончено…

— Он жульничал! Он нечестно сражался. В следующий раз все будет по-другому.

— Следующего раза не будет. Дуглас, это неправильно.

Бессмертный оскалился.

— Это Игра. В ней нет морали! Нет правил. Каждый из нас — добыча для другого.

— Неправда!

— Я убью его, — продолжил Дуглас, — и тебе меня не остановить. Он древний и сильный, я это чувствую… ты не можешь вмешиваться, Мак. Не имеешь права. Ты сам мне говорил — помнишь? — между бессмертными не может быть ни любви, ни дружбы. Только Игра, только Игра…

Он внезапно замолчал, задумавшись.

— …если только…

— Если что? — с нажимом спросил Маклауд.

— Я не знаю другого способа, — прошептал Дуглас. Он опустился на свой стул и крепко сцепил руки.

— Игра безжалостна… она делает из нас монстров.

— Так не должно быть, Дуги.

— Научи меня, Мак.

— Что?

— Покажи мне лучший путь, — сказал Дуглас. Он поднял глаза — они были красными и нездорóво блестели. — Ты когда-то отослал меня прочь, но я не научился у тебя всему, чему мог. Ты сильный, однако тебе удается жить в мире с собой. Неужели я ошибся с выбором дороги? Укажи мне верную. Учи меня снова, Дункан.

Выйдя на улицу, Мак первым делом набрал номер на своем мобильном. Включился автоответчик.

— Это Маклауд, — сказал он в трубку. — Будь начеку, Дуглас выслеживает тебя.

Закрыв телефон, он пару минут простоял, барабаня пальцами по крышке. Потом, повинуясь внезапному порыву, снова открыл и набрал международный код.

— Мак! — раздался радостный голос Джо с другого конца земли. — Как поживаешь, друг?

— Я уверен, тебе регулярно докладывают, — ответил Маклауд. — Джо, нужно проверить одно имя. Кит Дуглас.

Повисшая пауза была настолько долгой и красноречивой, что Мак все понял прежде, чем Джо успел ответить.

— Знаешь, Мак, не в правилах наблюдателей давать бессмертным информацию о других…

— Ладно, — сказал Маклауд, захлопнул телефон и положил его в карман.

Потом закрыл глаза и начал вспоминать.

Какой же это был год?

1860. Дуглас в бешенстве метался по комнате, каждый раз вырываясь из рук Маклауда, пытающегося его успокоить, будучи не в силах даже внятно говорить от ярости.

— Он убил меня, проткнул насквозь, я снова умер! О боже! У меня не было шансов. Никаких шансов против него. Он заставил меня почувствовать себя сопливым мальчишкой, Мак! Мак, он разбил меня в пух и прах, убил и даже не потрудился взять мою голову.

Его лицо горело от стыда. На щеках были видны следы слез. Дуглас вцепился себе в волосы, рот скривился от злости и глубокой обиды. Маклауд осторожно отвел его руки.

— Ты был слабее. Поблагодари Бога, что оказался ему неинтересен. Все кончено, Дуги.

— Я никогда не проигрывал в дуэлях раньше. Никогда в моей смертной жизни, — еле слышно пробормотал Дуглас.

— Та жизнь закончена. Это был неравный поединок. Ты ни разу до этого не дрался с бессмертным. Пройдут века, прежде чем ты сможешь принять…

— Я найду его. Я найду его и убью.

— Тогда ты умрешь, Дуглас, — Маклауд ясно помнил эти слова, сказанные ученику, который не хотел его слушать. — Ты должен научиться отступать. Если не научишься, то погибнешь.

Дуглас возвратился к нему месяцы спустя. Мак обернулся на звук, почувствовав приближение другого бессмертного, в каком-то полутемном зале, где он в тот момент тренировался… Дуглас стоял в дверях. Постаревший и потрепанный Дуглас, который выглядел так, будто исколесил вдоль и поперек всю Европу и Азию. В чем-то неуловимо изменившийся. Более опасный, более сильный. Гордость и радость победы читались в его глазах, когда их взгляды встретились. По этому единственному взгляду Маклауд понял — его ученик впервые убил.

И слова, которые он вынужден был произнести, горькие, как полынь, комом встали у него в горле. Древние слова, известные каждому учителю.

— Ты взял его голову.

— Сегодня на рассвете, — сказал Дуглас. — В Люксембургском саду.

— Дуги, ты должен уйти…

Что бы Дарий сделал на его месте?

Маклауд стоял, глубоко задумавшись, пока охранник не вышел из вестибюля и не начал подозрительно его оглядывать, но он этого не заметил. Да, пожалуй, он сможет это сделать. Мак развернулся и пошел обратно в здание.

В то время как у него дома звонил телефон, Митос готовился проникнуть в штаб-квартиру Наблюдателей. Сделать это было просто. В шесть часов вечера, когда весь штат секретарей (а даже секретные общества нуждаются в секретарях) покидал свои рабочие места, он подошел прямо к главному входу. У него был за плечами рюкзак, набитый книгами, старая черно-синяя ветровка, в которой он выглядел лет на двадцать, и невинное выражение лица.

После встречи с Маклаудом он подстригся очень коротко, приведя свой внешний вид в большее соответствие с видимым возрастом. До этого, играя с наблюдателями, он одевался и вел себя, как студент. Было важно не выделяться, казаться молодым и безобидным, годным только для работы в архиве, но никак не в поле. Митос мог варьировать свой возраст в пределах двадцати лет только за счет прически и манеры держаться. Изображая юношу, нужно было лишь помнить, что грусть или скорбь изменяют лицо и это может его выдать. Таким образом, пока он избегал сильных эмоций, никому и в голову не приходило задавать вопросы.

Вот и сегодня он взлохматил волосы, опустил плечи и подставил лицо ветру, чтобы на щеках появился румянец, и охранник сразу пропустил его внутрь, улыбнувшись, как старому знакомому.

Срезав путь через Архив Митоса (восемь больших комнат, до потолка забитых хрониками, манускриптами и дневниками), он оказался в главном зале. Митос веселился всякий раз, проходя через отдел библиотеки, посвященный его собственной легенде. Кто будет новым главой проекта теперь, когда он уволился?

Хроники должны были быть расставлены по алфавиту, но только в теории. На практике все заимствовали их друг у друга, и библиотекари рвали на себе волосы, не в силах справиться с возникшей путаницей. В каталоге значилось пять томов хроник Кита Дугласа (фото прилагалось), родившегося в г. Данди в 1828 году. Два из них оказались на месте, но стоящие вверх ногами и с несколькими вырванными листками, всунутыми между страницами. Митос потратил час, чтобы найти еще два. Пятый был у кого-то на руках, но это не имело значения. Он перенес книги на стол и начал просматривать.

Дуглас был одним из многих бессмертных, о чьем происхождении наблюдатели почти ничего не знали. Впервые он был обнаружен обычным путем — когда выиграл поединок с известным бессмертным, и потом удалось восстановить часть его биографии. Но никто так и не связал его с Дунканом Маклаудом. Он активно участвовал в Игре, часто сражался. Будучи обеспеченным человеком, занимался благотворительностью, хорошо относился к молодым бессмертным, но учеников не брал. Однако мало кто начинал учить, не достигнув хотя бы пятисотлетнего возраста. (Ах, дорогой Маклауд, даже здесь ты поспешил). Дуглас был неутомимым путешественником, побывал почти в каждом уголке земного шара. И куда бы ни приезжал, он разыскивал старых бессмертных и набивался к ним в ученики.

Вдруг щеки Митоса что-то коснулось. Сердце подпрыгнуло, и он с криком выпрямился. Но это оказалась всего лишь библиотечная кошка, беззвучно крадущаяся по столу, черная Миналуша^[9] с на редкость длинными усами. Она была старым другом. Вздохнув с облегчением, Митос погладил ее по спине и пощекотал за ухом. Кошка потерлась щекой о его подбородок, урча, как маленький трактор.

— Хорошая киса. Киса, киса, киса… Напугала меня до смерти, вот что ты сделала.

— А, вот ты где, Минни. Помогаешь Адаму в его работе? Привет, Адам. Я думал, ты уволился.

— Питер…

Это был Питер Вильмингтон, наблюдатель Артемисии Галикарнасской, древней и могущественной бессмертной, уже много лет запертой в психиатрической лечебнице. Так что у Вильмингтона оставалась масса свободного времени, чтобы болтать с коллегами в библиотеке, перемывая косточки знакомым.

— Нашел на чердаке пару книг, вот… решил вернуть…

— Да, ты никогда не мог отказать себе в удовольствии порыться в библиотеке. Что на этот раз? М-м-м… Кит Дуглас?

— Мне показалось, я видел его на днях, — осторожно сказал Митос.

— Да, он в Париже. Дуглас, Дуглас… А, я его помню. Просто произведение искусства, не правда ли?

— Он всегда убивает своих учителей?

— Насколько я знаю, ни одного не пропустил. Для бессмертного это практически равноценно отцеубийству… Сначала он всеми силами добивается их расположения, а потом, когда они пытаются отослать его прочь — чик!

И Вильмингтон красноречивым жестом провел пальцем по шее.

Акт четвертый: Corps a corps^[10]

Рано утром, незадолго до рассвета, Маклауд поднялся на палубу своей баржи и облокотился о перила, глядя на вырастающий перед ним Нотр Дам. Было холодно, в воздухе висела изморозь, но Мак был уверен, что погода разойдется. Весна была у него на душе и покой в сердце. Он был счастлив.

Бессонная ночь. Дуглас нуждался не в обучении фехтованию; они проговорили всю ночь напролет. Тренироваться можно начать и позже. Маклауду недоставало спарринг-партнера. Чтобы оттачивать мастерство, необходим противник; но среди смертных не было достойных бойцов, а бессмертных, которым он мог доверять, было наперечет, и все далеко. Ему не терпелось узнать, каким трюкам и уловкам успел научиться Дуглас, пока они не виделись. Но никакой спешки не было. Ведь его ученик нуждался не в обучении фехтованию. Дуглас готовил кофе внизу. Где-нибудь через неделю они смогут отправиться в поход или просто в какое-нибудь уединенное место, может быть, на святую землю на несколько дней. Может быть, в пеший тур вверх по побережью Англии до Шотландии. Только они двое, их мечи и море времени, чтобы разговаривать и думать.

И тут появился Митос.

Дункан спустился по сходням, прошел по набережной и встретил его наверху лестницы. Он намеревался увести Митоса подальше от баржи.

— У меня Кит Дуглас, — сказал он в качестве объяснения, — давай прогуляемся.

Митос не сдвинулся с места.

— Он все еще хочет мою голову?

— Я не знаю. Я только знаю, что не хочу видеть вас вместе, пока не буду уверен… Я не хочу, чтобы ты убил его, вот что я знаю.

Митос насмешливо улыбнулся.

— Психологическое доминирование — вещь замечательная и страшная. Я достаточно хорошо играю в покер, чтобы рискнуть и сделать ставку на то, что он не попытается напасть в ближайшее время. Не волнуйся, обещаю вести себя хорошо.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас погиб, — повторил Дункан.

— Я же сказал, что буду вести хорошо.

У Мака в кармане зазвонил мобильный. Слегка нахмурившись, он выудил его и сказал в трубку:

— Маклауд. Джо? Привет. Что-то случилось? — Дункан замолчал, слушая. — А, хорошо, но я не… Ладно, ладно, дай мне пять минут.

— Пойдем, — коротко бросил он, складывая телефон.

— Ты не сможешь всегда держать меня на расстоянии, — сказал Митос.

Дуглас сидел на полу баржи, скрестив ноги, и пил кофе, рядом дымилась вторая чашка. Увидев Митоса, он вскочил и схватился за меч. Они стояли и молча смотрели друг на друга. Ни один не двигался. Смерив обоих тяжелым взглядом, Мак пересек каюту и включил маленький факс, стоящий на столе в дальнем углу. Через секунду он зажужжал.

— Пойдем, пройдемся, — сказал Митос, обращаясь к Дугласу.

В это время Маклауд как раз вынул из факса первый лист и пробежал его глазами. Вдруг его лицо окаменело.

— Нет, стой там, где стоишь, я хочу… — резко начал он.

Но Митос уже вышел за дверь.

Спустившись на набережную, он услышал позади звенящий яростью голос Маклауда и обернулся. Дуглас выскочил на палубу с обнаженным мечом, Мак следовал за ним по пятам, что-то громко крича на ходу. Недобро улыбнувшись, Митос тоже выхватил меч и, приняв боевую стойку, приготовился драться.

Маклауд встал между ними. В его кулаке была зажата целая пачка мятых листков факсовой бумаги. Он размахнулся и ударил ими Митоса по лицу.

— Какой-то анонимный доброжелатель послал это Доусону, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Кто бы это, интересно, мог быть?

— Если это счета, то у него крепкие нервы, — последовал хладнокровный ответ. В это время Дуглас попытался обойти Маклауда, но тот преградил ему путь рукой. Митос вздохнул.

— Жаль, но, похоже, поезд ушел.

— Да, уходи, — сказал Маклауд. Он разжал кулак, и листки разлетелись во все стороны. — Уходи! — повторил он громче. — И не возвращайся!

— Ладно, — пожал плечами Митос.

Не успел он сделать и двадцати шагов, как Маклауд нагнал его и схватил за руку. Митос развернулся, одновременно убирая меч в скрытые ножны за полой своего пальто.

— Что?!

— Я тебя знаю, — сказал Маклауд, — и хочу, чтобы ты пообещал, что не будешь с ним драться.

— Ты хочешь слишком многого, отпусти.

— Пообещай!

— Ладно, ладно, обещаю! Но будь осторожен, — проговорил Митос, чеканя каждое слово, — ты можешь случайно получить то, что просишь.

Потом Маклауд собирал по всей набережной разбросанные листки. Нашел только три — остальные унесло ветром. Но позвонить Доусону и попросить повторить у него не хватило духу. Три листа бумаги, отправленные за океан и вернувшиеся обратно, — фотокопии страниц из хроник Дугласа.

Он вытащил телефон и набрал номер Митоса. Нет ответа. Сюрприз.

Маклауд разгладил бумагу и начал перечитывать написанное. Дуглас сидел на сходнях, обхватив руками поднятые колени, словно большой подросток, и терпеливо наблюдал за ним. Мак свернул листки, засунул их в карман и пошел обратно на баржу.

— Что было в факсе?

— Ничего. Это касается Пирсона, не тебя. — Поднимаясь на палубу, он слегка коснулся рукой плеча Дугласа.

На этот раз на соседних крышах не было ни одного соглядатая с биноклем.

— Люди, которые наблюдали за мной, — сказал Маклауд. — Ты нанял их так же, как и тех, что следили за Пирсоном?

Повисла длинная пауза.

— Да, — ответил наконец Дуглас, — но я рассчитался с ними и отпустил. Ты… ты сердишься на меня?

— О, не будь ребенком. Конечно, я не сержусь, это все не важно…

— Значит, об этом было в факсе? И его прислал Пирсон.

— Нет, — сказал Маклауд, — просто я за него волнуюсь.

— И как долго ты намерен плясать вокруг него? — проворчал Дуглас. — Он выиграл только потому, что сжульничал. Вот уж и вправду «защита д’Эона».

— М-да, действительно, — Маклауд никогда не слышал об этой защите, но когда-то был такой знаменитый дуэлист д’Эон. Шевалье д’Эон. — Однако не стоит недооценивать его мастерство. На самом деле, я однажды…

Мак оборвал себя. Да. Вот оно. В Секуовере, во время той истории с Кристин, они с Митосом устроили спарринг, он выиграл, использовав прием, неизвестный противнику. И позже против Кристин Митос применил тот же самый прием, хотя видел его лишь раз и в пылу схватки.

— Заметь, ты снова о нем думаешь! — резко прервал его размышления Дуглас.

— Прости. Скажи мне кое-что, Дуги. Когда я отослал тебя прочь, после того, как ты взял свою первую голову, что ты почувствовал?

— Боже мой, Мак, столько времени прошло, разве я помню?

— Иди домой, Дуглас, увидимся позже.

Когда он ушел, Маклауд облокотился о поручни, прикрыл глаза и предался воспоминаниям.

… В те годы Европа сходила с ума по всему японскому. Арии из «Микадо»^[11] звучали во всех гостиных Англии и Франции; японские мотивы украшали интерьер каждого уважающего себя дома, повторяясь на обоях, занавесках и вазах. Хризантемы и цветы сакуры. Дункан привез семена из Нового света, из горных районов Невады, где он путешествовал, заодно производя изыскания. Он нашел серебро и немного золота, спустил все это за одну сумасшедшую ночь в казино… Аманда, смеясь, выплатила, наконец, свой долг и отблагодарила его потом тем, что дороже серебра и золота. Ибо любовь бесценна.

Мак перевез эти семена через океан, во Францию, забыв на дне собственного кармана. В Париже он заплатил гончару, чтобы тот сделал специальные кадки — точные копии горшков для бонсай, которые он помнил еще по Японии. С полдюжины посаженных семян взошло, и они начали расти, медленно, медленно, словно бессмертные. Это были семена остистой сосны^[12], которая, как говорят в Калифорнии, не может умереть от старости, а лишь становится крепче и кряжистее со временем. Самые жизнестойкие деревья в мире. Когда подрастут, он отдаст их Дарию.

Миниатюрные ножницы, чтобы подрезать веточки и формировать бонсай. Пара камней с шотландского нагорья для украшения горшков. Медная проволока, которой притягивают побеги к веткам, придавая кронам форму, определенную древним обычаем. Многие часы кропотливой, но приятной работы…

Потом он оглянулся через плечо и спросил:

— Дуги?

Дуглас медленно вошел в залитую солнцем мансарду, где Маклауд держал свои бонсай. Он автоматически снял шляпу и начал оглядываться по сторонам.

— Доброе утро, Мак.

— Дуглас. Что привело тебя сюда?

Дуглас взглянул Маклауду в лицо, и тот с удивлением заметил в его глазах слезы. Прошло несколько недель с тех пор, как они расстались.

— Что привело?.. Ностальгия, полагаю. Мак, скажи честно, почему ты меня отослал?

— Время пришло. Ты уже взрослый, Дуги. Мне больше нечему тебя учить, и ты сам должен найти свое место в жизни.

— Но я хочу продолжать учиться! — прозвучало почти с мольбой. — Я еще столько всего не знаю. Любой из нас, кто старше и опытнее, может взять мою голову, даже не успев вспотеть. Ты должен научить меня, как противостоять им, Мак. Моя жизнь в опасности, и я… я так одинок, — последнюю фразу он произнес едва слышно. — Неужели у нас даже нет надежды завести друзей среди себе подобных?

— Они появятся со временем, — Маклауд начал обрызгивать свои крошечные деревья водой из пульверизатора, одолженного у знакомой. Потом обернулся и с улыбкой посмотрел на своего бывшего ученика.

— Так же, как вернется твоя уверенность в себе. В смертной жизни ты всегда стремился быть первым. Ты будешь им снова.

— Но мне нужно учиться, — Дуглас схватил его за руку.

— Дуги, ты найдешь других учителей…

— Мне нужен только ты!

Когда Маклауд попытался отстраниться, Дуглас вдруг судорожно вцепился в него. Одна из хрупких маленьких сосен закачалась и рухнула на пол вместе с горшком, который разбился вдребезги. Деревце осталось лежать в груде земли и осколков, сломанное пополам.

В Маклауде начал подниматься гнев, что отразилось у него на лице и в голосе.

— Отпусти, Кит, — он резко сбросил с себя руки молодого бессмертного.

Но разве на долю секунды ему не почудилась, что тот был готов напасть?..

Дункан сегодняшний не был в этом уверен. Возможно, он истолковал слова и действия Дугласа неправильно. Кто знает. Но, стоя сейчас на палубе своей баржи, жмурясь от холодного утреннего бриза, дующего в лицо, он чувствовал, как по его спине ползут мурашки.

Он звонил Митосу несколько раз в течение последующих двух дней, но каждый раз натыкался на автоответчик.

— Я рад, что ты пришел.

Митос стоял в дверях. В распахнутых полах его длинного пальто были видны старые потертые джинсы и растянутая черная водолазка. Походные ботинки были заляпаны грязью, а тяжелое, настороженное выражение лица делало его почти чужим в глазах Маклауда. Вскинув голову, он смотрел на что-то, находящееся за плечом шотландца. Там, в большом зале, рабочие устанавливали зеркала, несколько человек что-то обсуждали, склонившись над архитектурными планами. Среди них были Митер и Дуглас. Зал загромождали ящики — промышленные картонные, с известными лейблами, и деревянные, с именами знаменитых мастеров, написанными на них простым маркером. Последние содержали рапиры, сабли и шпаги, аккуратно завернутые в промасленную ткань. Торчащие в нескольких местах из потолка пучки проводов ждали электриков — в зале все еще не было освещения.

— Он похож на тебя, — заметил Митос, буравя Дугласа взглядом. — С этой короткой прической он похож на тебя.

— Он строит Митеру новый зал, больше и лучше, чем прежний. И все за свой счет, — Маклауд сделал неловкий жест. — Я хочу, чтобы он жил, Митос.

— Спасибо, что отдали за него свой голос. Черт. Кажется, он направляется сюда.

Дуглас шел к ним неторопливой походкой. Его костюм из итальянского шелка, галстук, ботинки, платиновые часы — все стоило, должно быть, раз в сто дороже поношенной одежды Митоса. Дуглас оглядел его и улыбнулся с явным превосходством. Потом его лицо помрачнело.

— Ради моего учителя, — сказал он и протянул руку.

Митос и не подумал ответить на рукопожатие.

— Veni, vidi^[13], — усмехнулся он, — в любом случае, это публичное место, правда?

— Адам, — предостерег Маклауд.

— Ладно, ладно, я обещал. Друзья?

— Друзья, — кивнул Дуглас. — Теперь, если вы меня извините…

— Что-то все слишком хорошо, — пробормотал Митос. Они с Маклаудом посмотрели вслед молодому бессмертному, который вернулся к ожидающим его подрядчикам и продолжил дискуссию как ни в чем не бывало. Однако время от времени он бросал в их сторону быстрые взгляды.

— Ты пообещал, — напомнил Маклауд.

— Да, да, да… Он убивает своих учителей, Мак. Я читал его хроники. Он узнает все их секреты и уловки, а когда они пытаются его отослать — убивает.

— Я не верю в это!

— Поверь. Лучше бы я его тогда прикончил, лучше бы ты сказал ему, кто я… И когда ты все-таки решишь это сделать, о великий, но чересчур доверчивый шотландский герой, просто предупреди меня заранее.

— Я не собираюсь говорить ему, кто ты! — воскликнул Дункан.

Его слова камнем упали в омут тихой беседы. И тут же привлекли внимание бизнесменов, которые, дружно повернув головы, с любопытством уставились на Маклауда. Митос едва заметно улыбнулся. А Дуглас сказал:

— Убирайтесь.

На него с изумлением взглянули несколько пар глаз.

— Но… — начал Митер, подняв руку.

— Разговор окончен, — обрезал Дуглас, — уходите, все вы!

Они начали что-то лепетать.

— Вон!

В одну минуту зал опустел — ушли все, кроме троих бессмертных. Последний рабочий осторожно прикрыл за собой дверь.

Дуглас приблизился быстрым шагом. Вскрыв по дороге ящик и вынув одну из сабель, он взвесил ее в руке, проверяя баланс. В это же самое время Митос вытащил свой меч.

— А теперь скажи, — процедил сквозь зубы Дуглас, — сколько должен прожить бессмертный, чтобы начать скрывать свое имя от других?

— Я это предсказывал… — заметил Митос со вздохом.

— Дуги, не делай этого! — перебил Маклауд.

— Не вмешивайся!

— Ты мне обещал…

Дуглас атаковал в четвертый сектор, Митос парировал, захватив клинок и отведя его с линии атаки.

— Обещания ничего не значат, — возразил Дуглас. — Предвидел это!

Он снова сделал выпад, и Митос снова отбил, резко сменив угол и сжав рукоятку обеими руками для увеличения силы удара.

— Все мы предсказуемы, — сказал он, делая два шага назад, — как и наши хроники.

— Хроники? — переспросил Дуглас. — Что это за бред? Мак, ты не можешь вмешиваться.

Он опять атаковал. На этот раз сабля встретилась с катаной.

Как судья в поединке на шлегерах, Маклауд оттолкнул его клинок в сторону с резким взвизгом стали. И Митос мгновенно отступил, убирая меч. Дуглас бросился вперед, намереваясь покончить с ним одним ударом, но Мак силой оттеснил его обратно.

— Проклятье! — взревел Дуглас. — Пусти, я доберусь до него!

— Назад, назад, я сказал! Бой закончен, Дуги.

Дуглас развернулся, нанося короткие обманные удары в стороны, и его сабля в очередной раз оказалась отбита катаной.

— Дуги, всекончено!

— Ты не можешь вмешиваться, — прошипел Дуглас и попытался обойти Маклауда, но тот схватил его за запястье. Он с проклятьем выдернул руку.

— Ты всегда… не делай этого! Только не снова…

Клинки скрестились и с тихим скрежетом скользнули один вдоль другого. Дуглас отвел руку и нанес укол, метя Маклауду в шею.

С колотящимся сердцем Дункан инстинктивно парировал полукруговой защитой, его меч описал дугу, отводя смертоносное острие от горла. Действуя сильной частью своего клинка, он прижал саблю Дугласа книзу.

— Дуги, не делай этого. Ты не хочешь драться со мной.

В глазах бессмертного появился безумный блеск.

— В конце, — сказал он, — хороший учитель умирает за своего ученика.

— Это неправильно! Мы не соперники…

Ярость и жажда крови. Дуглас размахнулся и едва не снес Маклауду голову. Тот сумел спастись только благодаря passata sotto^[14] — вовремя нырнув под клинок. Он выпрямился, продолжая защищаться.

— Ты не смеешь мне сопротивляться, — закричал Дуглас.

Повторная атака, ремиз, реприз.

— Я не хочу тебя убивать, — выдохнул Дункан.

Дуглас бросился вперед, на мгновение они оказались corps a corps и начали бороться, каждый пытался силой вынудить соперника опустить меч.

— Дуги, остановись!

— Черт возьми! Я хочу твою голову!

Дуглас атаковал, раскрывшись на внутренних линиях. Мак сделал выпад с переводом в четвертый сектор…

— Туше^[15], — прошептал Дуглас и начал медленно сползать по клинку. Его глаза были широко распахнуты, как у младенца.

Маклауд выдернул меч и нанес последний, решающий удар по шее.

Мир взорвался огнем квикенинга.

Буря начала стихать, и он упал на колени, низко опустив голову. Все тело саднило как от удара молнией… он все еще чувствовал, как энергия бродит в нем, пробирает до костей, струится с кровью. Это единственная боль, которая сразу не отпускает бессмертных: боль от квикенинга.

Наблюдатели, будучи по сути своей обществом вуайеристов, похоже, считали квикенинг сексуальным опытом, неким эквивалентом оргазма, Джо даже спрашивал об этом пару раз. Что толку говорить, как далек он был от истины.

Это вовсе не чувственный опыт. Это экстатическая агония, сильнейший удар по разуму и эмоциям.

Он смотрел, как Митос пересек зал, переступив через обезглавленный труп. (Крови не было: огонь квикенинга прижег рану). Потом наклонился и коснулся его щеки.

— Ты знаешь легенду об Идеальном ученике? — тихо спросил Маклауд.

— Да.

Митос помог ему подняться на ноги, и лишь на мгновение обняв за плечи, поцеловал в лоб. Все закончилось прежде, чем Маклауд успел понять, что произошло.

— Ты мой идеальный ученик, — сказал Митос.

Митос шел по парижской улице, нагруженный пакетами. Солнце ярко светило над головой. Он купил вино, багет, filet mignon^[16] и все ингредиенты для брускетты^[17] с грибами. Сабайон^[18] и мандарины на десерт. Не то что у него был повод для праздника, но если есть возможность приобретать хорошие, свежие продукты в достатке (и фрукты круглый год), то почему бы не устраивать себе пир каждый день?

Когда Зов предупредил о присутствии другого бессмертного, он остановился и начал оглядываться по сторонам. В нескольких шагах ниже по улице, лениво прислонившись к столбу и держа в каждой руке по мороженому, стоял Маклауд.

Какое-то время Митос просто смотрел на него. Потом опустил на землю свои пакеты и протянул руку. Мак вручил ему один из рожков и вдруг улыбнулся.

Они ели мороженое, наслаждаясь каждой каплей…

— Спасибо, — сказал, наконец, Маклауд. — Митос, чему ты можешь меня научить?

Тот на секунду задумался.

— Как сохранять невозмутимое лицо при игре в покер?

— Мне уже пора смириться с тем, что случилось с Ричи, да? Дуглас был похож на Ричи, — Мак поймал Митоса за рукав, — он был похож на меня.

— О, нет никого, похожего на тебя.

Немного сконфуженно Маклауд убрал руку, вернувшись к мороженому. Митос вздохнул, вытер лицо рукой и грустно уставился в пустой рожок. Видимо, он был одним из тех людей, которые съедают содержимое, но пренебрегают вафлей. Потом он сказал:

— A vous l'honneur!

Маклауд медленно опустил свой рожок в позицию.

— Par obeissance!

— Faites!

Казалось, солнце, вдруг вспыхнуло ярче. Маклауд имитировал выпад, чувствуя себя немного глупо без меча в руке. Он отдал салют, автоматически встав в стойку: локоть правой руки согнут под углом в сорок пять градусов, позиция кисти ладонью вверх, пятка правой ноги прижата к пятке левой. Растаявшее мороженое тонкой струйкой льется на тротуар… Митос отсалютовал в супинации^[19], потом в пронации^[20], так же как Маклауд несколько дней назад, когда фехтовал с Митером, в то время как он от нечего делать наблюдал. Каждое его движение было предельно точным. Воображаемые клинки скрестились. Выпад с переводом из четвертого сектора в шестой. Парирование шестой защитой, затем вниз, во второй сектор. Выпад, шестое соединение.

Совершенный танец оружия. Выпад с переводом из шестого сектора в четвертый, парирование четвертой защитой и переход в седьмую позицию, с кистью ладонью вверх. Выпад, четвертое соединение. Митос двигался так, будто он повторял гранд-салют дважды в день. Те же два перевода, финт с парированием третьей защитой. Изящное движение вафельных рожков. Два коротких обманных выпада, выполненные одновременно. Возврат в стойку. Салют налево, салют направо. В стойку. Семь точных движений, продиктованных салютом, и четвертое соединение в конце.

Они поменялись — Митос перешел к защите. За четырьмя переводами последовал еще один двойной и удар с углом.

Солнце светило на них с высоты. Проходящие мимо девушки остановились и разразились восхищенными возгласами, аплодируя удивительной картине, которую представляли собой двое мужчин. И Маклауд вдруг поймал себя на том, что улыбается.

Это было как раз то, чего он хотел. То, что Митос мог ему дать. Союз равных. Кто-то, кого не надо учить или защищать. Кто-то, с кем можно играть, разговаривать, фехтовать, не поддаваясь. Спорить. Кто-то, кто скорее переживет его, чем наоборот.

Доверять и пользоваться доверием.

Двойной аппель. В стойку. Снова два одновременных обманных выпада. Салют налево, салют направо. В стойку — руки прямые. Митос встретился с ним взглядом, и его лицо было открытым, любящим. Маклауд вернулся в классическую позу дуэлянта — рука согнута и оружие направлено точно вверх. Его сердце было полно радости.

— Но я слишком стар, чтобы иметь учителя, — воскликнул он.

Митос ткнул его в лоб рожком от мороженого, где тот, прилипнув, остался торчать, как рог у единорога.

— Правда? А я купился, — усмехнулся он.

©Перевод: Nirva

Nirva Три сестры, или Leave the Horsemen

— Уф-ф-ф… Тяжелый…

— Заткнись и тащи, далеко еще.

— Я не пойму, это кости, что ли, столько весят?

— Больше тут нечему, похоже.

— А чего нас за этим послали? Получше найти не могли?

— Так это уже четвертый, предыдущие не подошли. Фух…

— Вон в соседней деревне полно, любых, на выбор, приходи и бери, а этого пока нагнали, упарились, еще и тащим теперь на себе.

— Те обыкновенные, а вождь хочет, чтоб неубиваемый был, говорит, если и дочери такие же будут, нас никто победить не сможет.

— Нас и так никто еще не победил.

— Отставить разговоры! Вождь сказала этого — значит этого.

— А те трое чем не угодили?

— А ты не знаешь? Ах, да, ты же в рейде была. Мы сначала здорового загнали, еле завалили, три колчана стрел на него перевели без толку. Вождю он вроде поначалу понравился, говорит, девчонки крепкие будут. А он как увидел наш табун, про все остальное забыл. В общем, она поутру его застала… он с лошадью целовался, с нашей лучшей кобылой… Пришлось спровадить эту бестолочь восвояси. Он еще и жеребенка с собой прихватил.

— А второй?

— Второй… тот вообще какой-то ненормальный оказался, вождь ночью просыпается, а он над ней с ложкой и ножом стоит, еще и тряпку на шею повязал… еле отбилась от него, все укусить норовил. С третьим вообще беда — он пока у нас жил, половину девочек на свою сторону перетянул, говорил, собирается женский батальон организовать, наобещал с три короба, что сможем весь мир завоевать, нужно только его слушаться и так далее. Ну, тут кто-то вождю шепнул. Шуму было… она так орала, уши закладывало. Еще бы, чуть было переворот не проспала. Часть наших головой поплатилась, а этого лидера новоявленного с обрыва столкнули, уж не знаю, сколько он оттуда выбирался, только через пару недель лазутчики доложили, что тех опять четверо. Если и этот не подойдет, придется обычных брать, пока мы все не вымерли.

— Да ты на него посмотри, не представляю, как он еще и высший командный состав обслуживать будет, больно тощий.

— Наше дело притащить, пусть сами с ним разбираются.

— А чего у него с лицом? Дети тоже наполовину синие будут?

— Дура, это краска!

— Тогда отмыть надо, что ли, там ручей впереди есть, а то подумают еще…

— Ладно, тогда и передохнем, у меня уже руки отваливаются.

— А что мы его на лошадь не загрузили?

— Велено было втихую, а лошадь в кустах не спрячешь. Ладно, девочки, кладем тут.

— А ты уверена, что он оклемается?

— Ну, не оклемается, не велика потеря, это же мужчина, одним больше, одним меньше…

— С ума сошла? Вождь с нас головы поснимает, на кой ей труп. Надеюсь, этот такой же, как те…

— Слушайте, а давайте проверим, чтоб уж наверняка? Если что, тихонько закопаем и скажем, что не поймали..

— А если сбежит? Полдня загоняли, чтобы смылся?

— Так свяжем.

— Ох, не нравится мне это. Ладно, давай веревку.

— Ноги получше связывай.

— Без тебя знаю.

— Давай стрелы вынимать, держи крепче, пока я выдергивать буду. Уй…

— Осторожнее, мои отравленные были.

— Раньше сказать не могла?

— А может, пусть дальше ногами топает? Чего надрываться.

— Нет уж, один уже топал, так и не поймали…

— Ой, девочки, я вот думаю, а как они это делают?

— Что?

— Ну… обслуживают… чтобы дети появлялись?

— А кто их знает, вождь никогда не говорит, начальницы тоже. Меньше знаешь, крепче спишь.

— Я как-то спросила подругу, у нее сестра прислуживает одной из командного состава, говорит, это, видимо, больно очень. В прошлом сезоне у той мужчина целую неделю был, она так орала ночами, бедняга…

— Ужас, хорошо, что мы еще не дослужились…

— Все равно придется рано или поздно… Не отвертишься.

— О, гляди, кажется, очухивается.

— Уф, слава богам!

— Ну что, нож в сердце и потащили дальше?

— Не, погоди… я хочу его получше рассмотреть…

— Это зачем?

— Интересно, я еще живого мужчину так близко не видела.

— Насмотришься еще, если подойдет, он до следующей луны у нас пробудет.

— Ну да в шатре у вождя…

— Она права, нож в сердце всегда успеется, а так хоть посмотрим, что это такое. Он говорить-то умеет?

— Те трое разговаривали…

— Эй, ты! Тебя как зовут?

— Так он тебе и сказал.

— Давай у него спросим, он раньше женщин обслуживал?

— Тс-с-с-с-с-с-с-с! Что ты несешь!

— А что? Сразу и выясним, может, ему тоже лошади больше нра…

— Так! Замолчали обе! Я сама спрошу!

— А чего ты?

— Потому что я пока что здесь главная. И вообще, отойдите вон туда за пригорок, видите, как он на вас смотрит, глаза того гляди выпадут, боится, наверное…

— Бр-р-р-р. Холодно тут, чего она там так долго. Надо было хоть шкуры прихватить, завернуться.

— Они стрелять мешают. Нет, действительно, что можно делать столько времени, слушай, может, он там ее того…?

— Что того?

— Убил…

— Он же связан.

— Ну, мало ли.

— О, идет, наконец-то. Ну, выяснила? Эй, что это с тобой?

— Ой, девочки-и-и-и-и…

— Ты что, его там одного оставила??

— Да не сбежит он, не переживай, я ноги ему пока развязывать не стала…

— А руки???

— …

* * *

— Подожди, Митос, я не понял, так ты что, больше к Всадникам не вернулся?

— Нет, Джо. Но и к амазонкам в лагерь тоже не попал. Эти трое, как только выяснили, что к чему, сами решили туда не возвращаться.

— Ну и Казанова, а еще тихим прикидывается.

— Я бы посмотрел, Маклауд, что бы ты сделал, когда перед тобой дефилируют три дамы, на которых из одежды только колчаны со стрелами и кожаные ремешки… К тому же, как выяснилось позже, они сами охотятся и отменно готовят. Ты будешь смеяться, но они даже пиво делать умели. Так что я прекрасно прожил с ними последующие пятнадцать лет, катаясь, как сыр в масле. Кроме того они были очень воинственными, так что первое время я даже и разницы особой не почувствовал — были братья, стали сестры… На самом деле я не собирался так долго с ними оставаться, но потом втянулся… все-таки перемена окружения идет иногда на пользу… ну а лет через десять они поостыли, им захотелось домашнего уюта… ну как обычно у женщин. Так я и подумал, какого черта… тем более к тому времени их племя разрослось до небольшого государства с матриархатом, по крайней мере, они думали, что это матриархат. Мне тоже захотелось осесть, пожить спокойно… Триста лет без единого поединка… Так что можно сказать, что меня изменили женщины. Правда, по их законам приходилось каждые десять лет заново жениться, но не то, что это мне сильно мешало… Однако с тех пор я очень разборчив, а то пару раз такое попадалось, что лучше бы я себе сам голову отрубил… Что, Аманда? Я что-то не то сказал?

2008 год

Нэлль Безоружные

Раз − Питер Уингфилд/Митос/доктор Бенджамин Адамс в «Горце», Новый Орлеан, 1808 г.

Два − Питер Уингфилд/доктор Роберт Хельм в «Королеве мечей», испанская Калифорния, Санта-Элена, 1817 г. Найдите десять отличий.

Эти вечерние визиты не входили в обязанности доктора Хельма. Строго говоря, нужды в его присутствии у полковника не возникало с тех самых пор, когда по городу прокатилась эпидемия лихорадки. И все же раз в семь-восемь дней, когда в маленькой церквушке уже отслужили комплеторий, а воздух был напоен ароматом ночного жасмина, доктор Хельм появлялся на пороге его кабинета. Монтойя поднимал глаза от бумаг и кивал доктору на кресло.

Под открытым окном фыркали лошади, переговаривались часовые, неумолчно трещали цикады. Полковник и доктор потягивали кальвадос, обсуждали цены на специи, сроки прибытия кораблей из Испании, военные действия на мексиканской границе. Легкий ветерок шевелил занавеси на окне. В такие минуты глаза доктора Хельма казались полковнику удивительно мудрыми − и такими древними, как будто видели и Тридцатилетнюю войну, и гибель Непобедимой армады, и все те исторические события, о которых он рассуждал, задумчиво щурясь поверх бокала.

− Вы говорите так, словно лично присутствовали в той зале, − заметил однажды Монтойя, когда у них зашла речь о модном придворном художнике и портрете некоей маркизы, который выставлялся на званом вечере около двадцати лет назад.

Хельм сдержанно улыбнулся.

− Чтобы распознать гения, не требуется видеть лично каждую из его работ. Поверьте, полковник, этот малый действительно безумец, но картины его принадлежат вечности.

− При всем уважении, доктор, я достаточно разбираюсь в живописи, чтобы отличать талантливые работы от мазни ярмарочного фигляра. «Капричос»! Оскорбление вкуса, общества и здравого смысла − вот что такое эти «Капричос»!

− О, когда-нибудь люди будут отдавать большие деньги, чтобы хоть один раз взглянуть на них.

Монтойя пренебрежительно хмыкнул.

− Ну что ж. Полагаю, мы этого никогда не узнаем.

− Не узнаем, − согласился доктор Хельм с непонятной улыбкой и перевел разговор на другую тему.

Полковник несколько раз тайком наводил справки, используя своих осведомителей в Испании и Британии, и, казалось бы, узнал о Роберте Хельме все, что было возможно. Ему доставляло удовольствие намекать, пускаться в воспоминания о знакомых, воевавших на Иберийском полуострове, и ловить на лице доктора следы тревоги.

Темнело, неловкий молодой адъютант приходил зажечь свечи в бронзовых подсвечниках и принести ужин. Доктор Хельм не всегда отказывался от угощения, и Монтойя ловил себя на мысли, что смотрит, как ловко его руки отделяют крылья от запеченного со специями цыпленка, а жареное мясо − от костей. Когда-то эти руки обтирали его пылающий в лихорадке лоб и держали рапиру у его горла. А совсем недавно зашивали и перевязывали глубокую рану на плече, которую нанесла ему эта hija de puta, Королева мечей.

− Может быть, вам стоит оставить ее в покое? − осведомился Хельм, отрезая подходящий по длине кусок суровой нитки.

− Отступиться? Думайте, что говорите, доктор! Я могу расценить такие слова как измену и пособничество опасной преступнице.

Монтойя сидел, опершись здоровой рукой на столешницу и вытянув раненую руку вдоль тела. Кровь медленно стекала в таз с розоватой водой.

− Как пожелаете, − пожал плечами Хельм и не очень-то нежно вонзил иголку в край раны. − Сейчас будет больно.

Разумеется, Монтойя знал, что доктор помогает этой девчонке. Как еще иначе объяснить, что она как ни в чем не бывало гарцевала на коне после столкновения с десятком солдат, получив две-три серьезные раны? Кто-то снабжает ее сильным обезболивающим, и вряд ли этот кто-то − крестьяне. Монтойя ничего не говорил доктору о своих подозрениях, хотя и догадывался, что тот знает. Пусть все идет как идет. Рано или поздно они сделают ошибку, и тогда полковник получит не только Королеву мечей, но и рычаг давления на доктора − едва ли тот останется таким дерзким, когда перед ним замаячит петля.

А пока они улыбались друг другу над бокалами амонтильядо и разговаривали об искусстве войны, живописи и медицины, и в глазах доктора поблескивали темные загадочные искорки.

Около одиннадцати часов Хельм поднимался, отвешивал полковнику легкий поклон и желал доброй ночи. Монтойя смотрел из окна, как он идет по улице, отвечая на кивки солдат и припозднившихся прохожих.

Однажды полковника попытались отравить − молодая женщина из деревни, чьего жениха угнали работать в шахту. Яд был сильный, а Монтойя успел выпить довольно много, прежде чем почувствовал неладное. Войди к нему в тот момент, например, капитан Гришем, песенка полковника была бы спета, но молодой адъютант понял все и бросился за доктором мгновенно, оставив Монтойю лежать на полу в луже собственной рвоты.

Следующие несколько дней слились для него в туманную полосу и подернулись пеленой боли. Мучительные судороги скручивали тело, тошнота не проходила даже после того, как желудок исторгал все свое содержимое и снова сворачивался тугим узлом. Сквозь муть в глазах Монтойя видел над собой склоненное лицо доктора Хельма, осунувшееся и серьезное, а иногда − серые платья служанок и синие солдатские мундиры.

На третий день пелена немного рассеялась. Полковник впервые почувствовал под собой мятые, влажные от пота простыни и увидел на столике мутную масляную лампу из толстого стекла. Голоса появились позже, как будто выплыли со дна омута: доктор Хельм бранился с кем-то в дверях, второй голос отвечал ему напыщенно и высокомерно.

− Но позвольте…

− Нет и нет, говорю вам! Моему пациенту нужен покой. Я пошлю за вами, когда потребуется ваше присутствие.

Наконец неведомый посетитель убрался, доктор Хельм запер дверь и со вздохом вернулся к креслу возле кровати.

− Как вы себя чувствуете, полковник?

Монтойя сделал попытку приподняться на подушках.

− Кто… это был?

— Капитан Гришем ждет не дождется, когда сможет расположиться за вашим письменным столом.

− А… оставьте его, доктор… Гришем − тщеславный дурак… Вы поймали мерзавку, которая меня отравила?

− В последнее время я был немного занят, − сухо ответил Хельм и взял с ночного столика стакан. − Выпейте.

− Что это? − подозрительно нахмурился Монтойя. Режущая боль в животе ушла, оставив смутное воспоминание, но он по-прежнему чувствовал себя слабым − таким слабым, как будто только что пережил лихорадку. Монтойя поморщился от неприятного воспоминания.

− Если бы я хотел вашей смерти, я бы и не подумал возиться с вами все это время. Не испытывайте мое терпение, полковник. Пейте.

Монтойя взял дрожащей рукой стакан и понял, что не может поднять голову от подушек. Доктору Хельму пришлось поддержать его под затылок. Густая беловатая жидкость пахла камфорой, Монтойя с трудом проглотил горький комок.

− Господи…

− Тише. − Хельм уложил полковника обратно и забрал у него опустевший стакан. − Вот так. А теперь, может быть, расскажете, почему эта девушка решила вас отравить?

Монтойя усмехнулся, стыдясь минутного приступа слабости. Вот уже даже добрый доктор начинает забывать свое место.

− Потому что она преступница, которая будет поймана и осуждена в соответствии с законом.

− И, полагаю, повешена?

− Как того требует закон, − с нажимом повторил Монтойя.

− Бросьте, полковник, всем известно, что в Санта-Элене закон — это вы.

Монтойя не ответил. Некоторое время оба молчали.

− Вы никогда ее не найдете, − тихо сказал доктор Хельм. − Королева мечей об этом позаботилась.

Полковник изумленно посмотрел на него снизу вверх, потом расхохотался.

− И, конечно же, она сделала это без всякой помощи с вашей стороны? Вы играете в опасные игры, доктор.

− А вы только что побывали на краю могилы. Как ваш врач, я советую вам поменьше думать о преступниках и побольше отдыхать.

− Я достану ее, − прошептал Монтойя, чувствуя, как волнами накатывает тошная слабость. − Я притащу эту девчонку на главную площадь и сорву с нее маску. И тогда, может статься, мы все будем очень удивлены.

− Возможно. − Доктор Хельм отвернулся, перебирая что-то на столе. − И все же почему вас отравили?

− В шахтах снова не хватает людей.

− Я предупреждал, чтобы вы не загоняли работников до смерти.

Монтойя утомленно прикрыл глаза.

− А я обещал прислушаться к вашим рекомендациям, доктор. Простите. Возможно, вам следует наведаться туда еще раз.

− Так и сделаю, − пообещал Хельм. − Все-таки вы мерзавец.

Монтойя улыбнулся, не открывая глаз.

− Да вы и сами не промах, доктор.

Прохладная ладонь опустилась на его липкий от пота лоб, и Луис Монтойя поплыл по волнам дремоты.

Когда его пациент уснул, доктор Хельм прикрутил фитилек лампы и откинулся на спинку кресла. За окном клубилась душная калифорнийская ночь, сухая и совсем не похожая на пахнущие сеном и болотом ночи Нового Орлеана.

Доктор Хельм мог бы многое рассказать Монтойе. О том, как на самом деле выглядела гибель Непобедимой армады. О том, почему полковник никогда не избавится от Королевы мечей − если только не сумеет поймать ее и отрубить ей голову. О том, каким был мир, когда человечество и не помышляло еще о порохе и пушках.

О том, что когда-нибудь война на юге закончится, и испанцам придется отсюда уйти. Впрочем − из своего обширного опыта доктор Хельм знал − это будет еще нескоро. Монтойя успеет сполна удовлетворить свои амбиции и жажду власти − или потерять все, если не будет достаточно осторожен. Добрый доктор останется рядом с ним еще несколько лет, до тех пор, пока по городу не поползут слухи. Санта-Элена стоит вдали от больших дорог, но все же новости путешествуют теперь гораздо быстрее, чем каких-нибудь двести лет назад.

По улице с приглушенным грохотом проскакал конный ночной патруль. Монтойя беспокойно заворочался во сне.

Митос зевнул, потянулся и тоже закрыл глаза. Здесь его никто не найдет, разве что болван Гришем вздумает вломиться… Положив руку на эфес сабли полковника, Митос позволил себе задремать. Тусклый огонек лампы освещал постель больного, кресло, стол и молодое, мягкое, чуть насмешливое лицо доктора Роберта Хельма.

Джей Трайфанстон (Jay Tryfanstone) Открытки

Маленькая зарисовка по итогам просмотра фильма «Люди Х — 2»

Секувер

Дункан Маклауд поперхнулся попкорном.

Сингапур

Ким Сан смотрел фильм по большому плазменному телевизору, стратегически расположенному между двух встроенных в стену аквариумов. В отличие от девушки, усевшейся Ким Сану на колени, разворачивающееся на экране действо нисколько не интересовало снующих в аквариумах акул. Когда вдруг ее бесцеремонно столкнули и Ким Сан торопливо прокрутил запись вперед, девушка недовольно вскрикнула.

Ли Чину очень не повезло, потому что он записал на ДВД один только фильм, без финальных титров со списком актеров. То, что произошло в результате, вызвало у акул живой интерес.

Секувер

Джо тоже поперхнулся. Дункан встал, не обращая внимания на раздавшийся сзади недовольный шепот.

Барселона

Мерседес, наблюдательница Кассандры, заметила странное состояние своей подопечной, только когда фильм закончился. Та замерла, невидящим взглядом уставившись на экран, и продолжала так сидеть, даже когда зал опустел. Мерседес пришлось спрятаться за спинки кресел, чтобы остаться незамеченной. Осторожно лавируя между плевками сальсы и буритос, она подкралась ближе, скорчившись за три ряда от Кассандры и радуясь невероятной возможности оказаться так близко. Услышав странный неприятный звук, Мерседес не сразу поняла, что та скрежещет зубами.

Четыре часа спустя они летели высоко над Атлантикой.

Секувер

Дункан посмотрел на Джо. Тот взглянул на него в ответ. Дункан сел, забыв закрыть рот.

Вьетнам

Фильм показывали на натянутой в одном из школьных классов простыне. Запись, сделанная с плохонькой копии, присланной чьим-то родственником с Тайваня, была мутной. Но Хуинх был уверен, что вовсе не качество записи заставило трех бывших вьетконговцев, которые всегда охотились вместе, вскрикнуть в унисон. Всякий раз, когда эти трое появлялись в деревне, Хунху становилось не по себе. На этот раз он встревожился еще больше — они приставили ему к горлу меч и заставили крутить фильм снова и снова, далеко заполночь.

Секувер

— Ручка есть? — громко прошептал Дункан.

Рядом раздался торопливый шорох.

— Нет, — ответил Джо и все равно полез в карман, зная, что найдет там лишь корешок билета и алюминиевое колечко от газировки.

Момбаса

В маленьком арт-деко-кинотеатре, расположенном недалеко от рынка, царила удушающая жара. Зал был забит до отказа, но даже детишки, рассевшиеся на полу перед экраном, сидели тихо, завороженно наблюдая за сюжетом. Крик госпожи Ясбет переполошил всех. Госпожа Ясбет была крупной женщиной, облаченной в брюки из батика, вроде тех, какими она торговала на рынке. Ее голос разнесся по помещению как из треснувшего громкоговорителя, висевшего в новой мечети. Сидящий рядом Бено начал обмахивать госпожу оказавшимся под рукой экземпляром «Дейли нейшнл» и, не желая упускать возможность, прижался к ее восхитительно пышным формам.

Он очень удивился, когда она открыла глаза и ему в горло уперлось острие ножа.

Секувер

— Достань ручку, — сказал Маклауд, не отрывая взгляд от экрана. Джо никогда не слышал, чтобы его друг говорил таким тоном. Он молча встал и пошел искать ручку.

Париж

Аманда смотрела фильм в маленьком кинотеатре на Монпарнасе, где днем показывали порнографические короткометражки. Одно лишь пребывание здесь будоражило ей кровь не хуже бокала хорошего красного вина, что она держала в руке, и сидящего рядом Ника. Хотя бы в этом она была готова отдать должное французам — они понимали толк в хорошем времяпрепровождении перед экраном, не опускаясь до так называемых «здоровых» стандартов и пива в пластиковых стаканчиках.

Сорок минут спустя, когда она промакивала разлитое вино с саржевой юбки сидящей рядом матроны, отмахиваясь от остреньких зубов соседкиного пекинеса, ей было уже не так приятно. Хуже того — им пришлось сидеть там, облитым вином и пристыженным, до самых титров.

Нью-Йорк

Ренн очень удивился, когда его подопечный бессмертный внезапно снялся с места, бросил небольшой уютный коттедж в Cомерсете и перебрался в Нью-Йорк. Наверное, решил, что пришло время сменить обстановку. Или что прожить тридцать лет, ни капли не изменившись, слишком странно. Ренн наблюдал за ним с момента выпуска из академии, и задание было совсем не сложным, поэтому сейчас его просто распирало от возбуждения. Однако Ренн очень скоро обнаружил, что метро совершенно ему не по душе, что понять, как люди в Нью-Йорке умудряются ходить на свидания, совершенно невозможно, и ужасно соскучился по своему саду и соседскому коту, который всегда встречал его у ворот. И ему совершенно не понравилось, когда однажды его бессмертный ринулся из огромного кинокомплекса прямо в аэропорт. Он едва успел развернуть вторую шоколадку.

Секувер

Джо принес две салфетки, выпрошенные у продавца хотдогов, и две ручки, ради которых очаровал билетершу — та обожала Дункана и знала, что где Дункан, там можно найти и Джо. Он взял на себя вторую половину титров, и они с Маклаудом принялись торопливо записывать в полутьме.

Лос-Анжелес

Майкл О’Мара был очень удивлен, а такое случалось нечасто. Он по праву гордился годами наработанной прозорливостью и в своем деле был как рыба в воде. Нужны билеты на послеоскаровскую вечеринку «Вэнити Фэйр»? Спросите Майкла. Надо шепнуть что-то на ухо Лукасу? Запросто. Но он и представить не мог, что первый же фильм его последнего контрактника вызовет такой отклик. У парня была крошечная роль! Да, его персонаж упомянули в титрах отдельно, но роль все равно была почти эпизодической. Но, несмотря на это, все телефоны в офисе просто разрывались. Из-за долговязого парня, который заявился с улицы и развел Майкла на контракт.

О’Мара нахмурился и опустил трубку. Он многое повидал в жизни, но даже ему некоторые вопросы показались очень странными. В порыве великодушия он подумал, что надо бы организовать его новому подопечному охрану. Хотя тот и настаивал, чтобы его адрес давали всем желающим по первому требованию. Тут прибыл курьер с макетом статьи из «Нэшнл Инкуайер», и Майкл забыл обо всем.

Секувер

— Питер Уингфилд, — сказал Дункан ткнув в салфетку со списком. — Это он.

— У него должен быть агент, — сказал Джо, но Маклауд уже поднял трубку.

Барселона — Нью-Йорк — Лос-Анджелес

Еще в самолете, обмениваясь коротенькими сообщениями с другими наблюдателями, Мерседес с удивлением обнаружила, что многие из них будут в Нью-Йорке тем же вечером, что и она. Она стояла в очереди на три человека позже Кассандры, и ей удалось забронировать номер в «Шератоне». Когда та сразу же по прибытии купила билет на ближайший рейс в Лос-Анджелес, Мерседес ужасно разозлилась. И снова удивилась, когда оказалось, что двое друзей, с которыми она планировала, но не смогла пообедать, летят тем же рейсом.

Секувер

Посадив Маклауда на самолет и вернувшись из аэропорта, Джо понял, что опоздал. На огромных, от пола до потолка, картах мигали красные огоньки, жужжали телетексты, факсы выплевывали длинные полосы сообщений, а в спертом воздухе витал запах черного кофе и тестостерона.

А Мак был в воздухе, с выключенным телефоном.

Аэропорт Лос-Анджелеса

Сэнди был уверен, что наступил худший день его жизни. Когда рентгеновский сканер высветил первый меч, он проверил документы и разрешение владельца и благополучно его отпустил. Увидев второй меч, он удивился, а когда появился третий, заподозрил неладное. Когда через сканер поехал пятый, служба безопасности сообщила о двух странных происшествиях в разных частях аэропорта.

Сэнди проглотил таблетку от головной боли и подозвал следующего пассажира с мечом, чей бесстрастный взгляд напомнил ему взгляд богомола — он мельком видел такого накануне в передаче о дикой природе.

Когда дело дошло до двенадцатого меча, Сэнди сидел, откинувшись в кресле под мерцающими лампами, и бездумно таращился на ксерокопии документов. Жена вечно твердила ему, что иногда он не видит то, что лежит у него прямо под носом. В этот момент Сэнди был бы рад согласиться.

Секувер — Лос-Анджелес

Летя на высоте тридцать тысяч футов над Огайо, Маклауд размышлял, по-прежнему ли Митос бредет в ванную по утрам, выходит оттуда с торчащей изо рта или заткнутой за ухо щеткой и неторопливо направляется варить кофе. Он не встречал больше никого, кто умел бы так хорошо прикидываться сонным, и совершенно точно знал, как быстро того может разбудить легчайшее прикосновение к гладкой коже на бедре или к маленьким соскам и каким требовательно-нетерпеливым тот становится. Он улыбнулся и стиснул зубы. На этот раз он не упустит свой шанс, чего бы это ни стоило.

Беверли Хиллс, отель «Софитель»

Митос с комфортом расположился в ванной. Как и отель, ванна была роскошная и очень большая. С пурпурной кромкой и золотыми кранами, с маленькими полочками, на которые удобно ставить масла, класть мыло или ножи. Старейший бессмертный слушал, как щелкает в спальне автоответчик, улыбался и что-то насвистывал.

И чистил меч.

©Перевод: Weis

Ишафель (Ishafel) Снова в пути

С обивки сиденья чертовски трудно смыть кровь, а такое рано или поздно замечают. Митос бросил джип где-то в южной Калифорнии, попрощавшись таким образом с Адамом Пирсоном. Он оставил на пассажирском сиденье видавшие виды диски, в бардачке — потрёпанные карты; оставил и старенький рюкзак с потёртыми джинсами и кипой дешёвых книг в мягких обложках — на удачу. Теперь, когда Джо был мёртв, ничто не удерживало его здесь, ничто не привязывало ни к западному побережью, ни к двадцать первому веку. Квикеннинг, который он получил по пути в Лос-Анжелесский аэропорт, был только бонусом, своеобразным залогом того, что пути назад нет.

Он отдавал себе отчёт в том, что на стюардесс он производит впечатление человека, только что покинувшего грандиозную попойку — но это его вполне устраивало. Несмотря на жару и отличный дорогой костюм, купленный в дьюти-фри, его бил озноб. Он не снимал тёмные очки, скрывавшие круги под воспалёнными усталыми глазами. Он не спал с тех пор, как потерял Джо, и под его ногтями всё ещё была чья-то кровь. Единственное, о чём он мог думать — как выбраться из страны и убраться куда подальше; и ещё о том — что чем старше он становится, тем труднее уходить и терять.

А ведь это была почти земля обетованная, так долго ожидаемое будущее, в котором всё должно было быть проще. Человечество справилось с полиомиелитом и оспой, человечество забыло, что такое цинга, но так и не научилось излечивать рак. Люди смогли создать оружие, убивающее на громадном расстоянии, но так и не открыли секрет, как спасать от смерти тех, кто был им дорог, кто был дорог ему, Митосу… Он осознал это за последнее столетие; этот безумный век не был к нему более жесток, чем предыдущие, но понимание того, что и эта рана исчезнет без следа, вовсе не делало ее менее болезненной.

Он несколько успокоился к тому времени, когда самолёт сел где-то за пределами Буэнос-Айреса. Он пришёл в себя и стал кем-то другим. Квикеннинг, который он получил, словно растворился в нём и помог ему обрести новый образ, новое имя, которое Джо никогда не узнает. Возможно, через столетие-другое его занесёт в Сикувер, проездом, и он сможет улыбнуться, вспомнив о нём. Не вечно же он будет скорбеть о смерти лучшего друга. Он знал это, потому что такое уже случалось. Но от этого ему было не легче.

©Перевод: Lu-cy

Марина Ученик

История ученичества молодого бессмертного в Советской России 30-х годов прошлого века. Оригинальные герои, не связанные с каноном сериала «Горец».

^{_{Коллаж автора}}

Тот бог, что мир громами сотрясает,

К Данае сходит золотым дождем,

Он Леду видом лебедя прельщает,

Он Мнемозину ловит пастухом,

Драконом Прозерпину обнимает,

А сестрам Кадма предстает быком.

Мой путь иной: едва лишь мысль взлетает.

Из твари становлюсь я божеством

Джордано Бруно

Часть 1

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР, генеральный комиссар государственной безопасности тов. Г. Г. Ягода поставил перед начальниками республиканских, краевых и областных управлений Наркомвнудело задачу подготовить дороги к вывозу социалистического урожая.

Сообщение ТАСС. «Правда», 23.06.1936

Свет?

Свет просачивался сквозь закрытые веки. Так не могло быть — так не должно было быть. Человек открыл глаза. Туннель, вернее неширокий лаз, оканчивался сияющим от яркого света проемом. Лианы спускались с его краев на белые известняковые глыбы. «Как экран кинематографа», — возникла отстраненная мысль.

«Стоп, что же это такое», — это не сон, что-то было совсем необычно, что-то кроме этого нереального подземелья.

В голове был полный сумбур. Он попытался сосредоточиться, и вдруг вспышкой пришло осознание: «Вижу, и ничего не болит». Он прислушался к себе: попытался ощутить руки. Сжал и разжал пальцы правой, потом левой руки. Ноги тоже не болели. И он их чувствовал. Осторожно потянулся. Сладкая ломота прошла по позвоночнику — так было когда-то в детстве.

Человек вскочил на ноги.

И тут пришла боль.

Голова раскололась от резкого удара о низкий свод пещеры. Он рухнул на лежанку, отдышался, провел пальцами по голове и ощутил неприятную, липкую жидкость: «Ничего себе врезался». Через несколько мгновений шум в голове от удара прошел. Он опять ощутил свое тело. Совершенно здоровое тело.

И это был не сон.

Теперь он отчетливо вспомнил кошмар последних дней.

Какой невыносимой была боль! Он смирился с тем, что это конец, даже пытался скрыть от Раи свое понимание, делал вид, что не замечает сестру и врача, что приходили к нему.

Кто он?

Вернулось имя — Николай, Николай Островский.

Так он что — умер? Это — рай? Или ад? Пещера какая-то.

Николай осторожно, помня о низком своде, поднялся и сел на лежанке, застеленной бараньими шкурами. Долго и с удивлением рассматривал пальцы рук. Ощупал суставы. От воспаления не осталось и следа, правда, казалось, под кожей совершенно не было мышц, какая-то вялая масса.

«Этого не может быть», — подумал Николай, но все же сделал еще одну попытку встать. В первый раз у него ничего не получилось. Он едва не упал на камни, но уже понял, что может подняться. Наконец это удалось, и он осторожно направился по узкому проходу к выходу. Ноги дрожали от слабости, соскальзывали с камней, устилавших пол тоннеля. Несколько раз он падал, с трудом поднимался, но продолжал двигаться вперед. Тоннель резко оборвался, и над головой закачались деревья, прикрывая прозрачное, изумрудно-голубое небо юга.

Сколько лет он не видел неба? Шесть или семь.

Это определенно был Кавказ. Только таким он не видел его никогда. Он жил с людьми, зависел от людей, от Раи, мамы, когда она бывала у них, от сестер и нянек в больницах и санаториях. Он видел горы и море, субтропическую растительность: влажные Колхидские леса подступали к дороге, по которой его везли в Мацесту в ту последнюю поездку, когда он еще что-то видел; но этот сияющий мир, что открылся сейчас, тогда был где-то далеко. Все заслоняла боль, стремление побороть ее, доказать себе и окружающим, что он еще жив…

Жив!

А теперь он жив?

Странное ощущение ударило его по нервам. Размышления прервались, и Николай оглянулся по сторонам, пытаясь понять, что проиcходит.

Из-за камня, прикрывавшего метрах в пяти вход в пещеру, показался человек. Войлочная шапочка на голове, мягкие сапоги, патронташ. Черные лукавые глаза улыбались на заросшем недельной щетиной лице.

— А, очухался!? Я уже думал, что придется-таки пустить тебя на закуску.

— На закуску? Вы кто? И где это я, … мы?

— Не все сразу. Есть хочешь? Я тут кое-что сообразил. Вылезай скорее.

Человек снова скрылся за глыбой. Странное ощущение, возникшее перед его появлением, ослабело, почти исчезло. Вопрос же о еде вдруг пробудил зверский аппетит. Сколько же времени он не ел?

И Николай пошел за незнакомцем. За валуном открылась небольшая поляна на склоне горы, куски белого известняка высовывались сквозь буйную зелень лиан и трав, покрывающих склон. Высокие, уходящие колоннами в небо, буки делали поляну похожей на фантастический храм. Странное ощущение вернулось, и Николай вновь увидел незнакомца. Тот выкладывал из торбы хлеб и сало на белую скатерку, постеленную на толстом поваленном стволе.

— Бери, ешь, а то видок у тебя! Хоть ты теперь от голода и не помрешь, но …

Не обращая внимания на странные слова незнакомца, Николай, с трудом сдерживая себя, принялся за еду. Только минут через десять, с удивлением обнаружив, что внушительный шматок сала исчез, он почувствовал на себе изучающий, насмешливый взгляд выразительных глаз странного человека.

— Наелся!? Теперь можно и поговорить. Ну, судя по твоим успехам с салом, ты, наверное, понял, что мы не на небесах. Это всего лишь окрестности Сочи. Километров пятнадцать от Хосты. Это насчет последнего вопроса. Он был самым простым.

То, о чем поведал незнакомец далее…

Это никак не могло уложиться в голове.

Николай некоторое время сидел молча, пораженный услышанным. С тоской поднял голову к сияющему небу, но восторга, что ощутил, выбравшись из пещеры, больше не было. Была растерянность, боль, не та знакомая физическая боль, что пожирала его последние годы, а какая-то внутренняя, пустотой поселившаяся глубоко в груди.

— Зачем Вы это сделали?

— Как зачем? Да я от скуки тут уже закис, а потом, если бы ты не восстановился, то твоей энергией можно было бы и воспользоваться. Не пропадать же добру! — человек усмехнулся. В глазах вспыхнул недобрый огонек. — Кстати, если ты мне не понравишься, я, может, и воспользуюсь твоей силой. Когда она чуть увеличится.

— Ах ты, контра недобитая! — кулаки Николаясжались, и он попытался вскочить.

— Да ладно, я пошутил, — человек властно остановил его движение. — И насчет контры, ты эти штучки брось. Ну, был я лет двадцать назад русским графом, так кем я уже только не был. Сам-то от контры не зарекайся. Проживешь лет сто, столько личин поменяешь… Может и буржуем когда-нибудь станешь, если кто голову раньше тебе не снесет.

Человек поднялся с дерева.

— Кстати, меня зовут Джордано, я когда-то был итальянцем. Это мое настоящее имя, по крайней мере, меня так звали в первой жизни. А здесь, на людях, если они появятся, называй меня Аванес, Аванес Саркисян. Я егерем в заповеднике работаю. Ты племянник моего сослуживца, в гости приехал, работу ищешь. С твоим дядькой мы воевали на Дальнем Востоке.

— Я никогда там не был.

— Ничего, бог даст, побываешь. И это моя легенда, я был на Востоке. Твою легенду еще придумать надо.

Джордано-Аванес негромко свистнул. В ближайших кустах что-то зашевелилось, и на поляну выбралась некрупная лошадь местной, привычной к горным склонам, породы.

— Бывай. Я завтра попытаюсь приехать. Из еды что-нибудь достану.

Он подошел к лошади, покопавшись в седельной сумке, бросил к ногам Николая небольшой сверток.

— Это тебе. Не ешь все сразу, мало ли что меня задержит. Если появятся люди, лучше спрячься, а то твои партийные товарищи не слишком доверчивы. Представляю историю, как знаменитый писатель помер, а потом воскрес в пещере! — Джордано усмехнулся. — Вариант Иисуса в твоем случае не пройдет!

Джордано громко рассмеялся, крутанул коня и пустил его вниз по едва приметной тропинке.

Николай остался один. Поднял сверток, там оказалось немного хлеба и спички. Времени прошло, как оказалось, немало. Здесь в лесу должно было рано темнеть, а ночью становилось прохладно. Бессмертный пошел собирать хворост.

Мы стоим на пороге введения новой Конституции.

В нашей великой стране не найдется ни одного гражданина, трудящегося, который не приветствовал бы от всей души сталинскую Конституцию.

Я — стахановец на производстве в ответ на обнародование проекта новой Конституции обязуюсь добиться выполнения новых норм на 230–240 процентов (сейчас даю 200 %).

Весь свой опыт передам рабочим, чтобы вырастить новых стахановцев.

Долбежник паровозного отдела паровозостроительного завода.

«Правда», 23.06.1936

Зачем ему это бессмертие, какая-то Игра, рубка голов? Чертовщина какая-то.

Николаю казалось, что эти мысли не дадут заснуть. Но на поиск хвороста и разжигание костра в пещере ушли все небольшие силы. Лишь только его тело оказалось на лежанке, пристроенной в глубине грота в пещере, как глаза закрылись.

Он проснулся от холода и ощущения присутствия вчерашнего человека.

— Ну, ты даешь! Так и проспал весь день?

Николай открыл глаза. Джордано разжигал хворост. В отличие от вчерашнего на нем был прорезиненный, непромокаемый плащ.

— Там дождь?

— Нет никакого дождя. Завтра поедем в горы. Мне участок обойти надо, записи сделать, проверить, не было ли чужих. Ночи в горах холодные, а мерзнуть я не люблю. Вон тебе бурку привез.

Николай поднялся намного увереннее, чем вчера, вышел из пещеры по малой нужде. Было еще светло, но солнце уже спряталось за противоположную гору. Неужели проспал целые сутки? В теле ощущалась легкость и сила. Воздух, напитанный влагой и прогретый солнцем, свободно вливался в легкие. Голова кружилась, но не от слабости — от ощущения красоты открывшегося мира. Так не было никогда, по крайней мере, он этого уже не помнил. Опять захотелось есть.

Возвращаясь, у входа в пещеру увидел Джордано. Холодная сталь сверкнула и замерла у горла.

— Что? Решил убить? — Николай поднял глаза на бессмертного.

В них читалось ожидание чего-то. Действия, слова?

— Убери железку, — Николой отвел клинок и прошел вглубь пещеры. — Еду привез?

— А ты ничего держишься. Играешь почти убедительно.

Джордано вложил саблю в ножны и аккуратно положил у стены грота, начал доставать из принесенной торбы продукты.

— Хотел бы убить, не ждал, пока я проснусь, да и не возился бы со жратвой, бурку вон привез.

— Оружие тоже тебе, — бессмертный улыбнулся. Небритая физиономия сморщилась, как у скалящейся собаки.

Николай протянул руку за саблей, вынул из простых, потертых ножен. В неверном свете костра мягко блеснула благородная сталь. Островский никогда не держал в руках такого оружия. Необычный изгиб клинка, тянущаяся вдоль лезвия витиеватая надпись на незнакомом языке, пальцы непроизвольно погладили блестящий металл.

— Нравится! — в оскале Джордано опять показалась мордочка хищника.

— А Ваш где?

— Увидишь, когда время придет.

В котелке над костром забулькала вода.

— Ладно, давай чай пить.

Некоторое время ели молча.

— Это ощущение в вашем присутствии… — Николай поднял голову, прислушиваясь к чему-то в себе. — Так всегда бывает?

— У разных людей Зов немного разный, как отпечатки пальцев у смертных.

— А таких, как мы, много?

— Достаточно чтобы научиться беречь свою голову.

— Почему вы назвали свое настоящее имя?

— Если меня убьют, кто-то или ты…, поставишь свечку в храме.

— Я атеист.

— А меня когда-то сожгли как еретика.

Николай вздрогнул, пристально взглянул на собеседника.

— Сожгли?

— Ну, Святая Инквизиция не любила еретиков. Твои вон партийные товарищи тоже устроили охоту на ведьм. Троцкисты, уклонисты. Кто там у Вас еще?

— Ты партию не трогай.

— А ты глазами-то не жги. Не я это придумал. А ты не святой. В одном дерьме сидим.

Джордано вздохнул. Разлил по кружкам остатки кипятка. Достал из кисета по щепотке какой-то травы. Бросил в чашки. Терпкий и пряный запах разлился по гроту.

— Нравится?

Николай только кивнул.

— Это я лет десять назад с Тянь-Шаня привез. Красные нас тогда из Самарканда выбили. Дружки-белогвардейцы в Китай и Монголию подались. Да надоели они мне, и нашего брата, бессмертных, там много, кто покоя и знаний по святым местам ищет, а кто и охотой промышляет.

— И после всего приехал сюда? Сволочь!

Николай вскочил, схватил, казалось, тщедушного итальяшку за грудки, но в момент оказался на жесткой лежанке.

— Остынь мальчишка. Не суди, чего не понимаешь.

Джордано сел на место, на небольшой чурбан, стоящий в противоположном углу грота. Взял в руки кружку. Потянул носом воздух.

— Белые, красные. Теперь вон еще коричневые. Сумасшедшие времена начались. Даже иезуиты перед этим слабаки, — потянул терпкую жидкость. Откинулся к стене, блаженно прикрыв глаза. — Лет через пятьдесят от своих партийцев плеваться будешь, если с такой гордыней голову сохранишь.

Николай перевел дух. В голове шумело, опять припечатался к глыбе, нависшей над лежанкой. Но он уже понял, что боль тела — быстро проходящие мелочи в сравнении с тем, что творил этот хлипкий на вид монстр с его душой, его идеалами, со всем, чем он жил последние десять лет.

Николай закрыл глаза. Почему тогда, десять лет назад, он не пустил себе пулю в лоб, зачем связался с этой девочкой? Изгадил только ей жизнь.

Рая, Раечка. Теплая, уютная, она несла покой, каким-то образом снимала боль. Даже в последние дни ее руки дарили ему тепло, даже когда он мерзко хамил ей. Интересно, как она выглядит. Сволочь! Не этот итальяшка, белогвардеец недобитый, он сам сволочь. Николай открыл глаза:

— А самоубийцы воскресают?

Джордано отделился от стены, с интересом взглянул на собеседника:

— Смертные нет. Это когда ты собирался?

— Лет десять тому назад, — Николай вздохнул.

— И книжку бы свою не написал, себя бы не узнал, что ты можешь.

— Зачем мне было это узнавать?

— Книжка, между прочим, хорошая, дружки твои, правда, используют ее по полной. Как и тебя, кстати. А насчет, зачем узнавать? Всякое знание и умение когда-нибудь да пригодится.

Некоторое время сидели молча.

— Пошли, подышим воздухом. Хворост ты мокрый собрал, чадит.

Джордано поднялся, сбросил тяжелый плащ, и легко перепрыгивая с камня на камень направился к выходу. Николай подождал минуту, взял саблю и пошел следом. Бессмертный сидел на давешней поляне спиной к входу, казалось, созерцал тонкий ручеек, вытекающий из-под камней. Николай осторожно подошел, вспомнив кавалерийские тренировки с рубкой лозы, замахнулся и… со всего маху шлепнулся спиной на камни. Клинок опять оказался у его горла, нога бессмертного прижимала его грудь, а ставшие жесткими глаза опасно светились.

— Ну, как!? Попробовал?

Он убрал оружие, ногу.

— Перевернись на живот аккуратно.

— Зачем это? — Николай попытался подняться.

Нога моментально вернулась на место.

— Сказал, аккуратно, на живот.

Пришлось подчиниться: Джордано опустился на колени рядом, и его руки начали ощупывать спину и позвоночник.

— Мышцы у тебя совсем слабые, выбьешь позвонок, возись потом с тобой, хоть ты и бессмертный.

Спина Николая непроизвольно расслабилась, предательски заныло выбитое при падении плечо. Итальянец положил руки на лопатку:

— Расслабься!

Николай ощутил тяжесть тела врачевателя, резкий рывок. Через несколько мгновений боль прошла.

— Вставай, саблист!

Николай поднялся. Стоял, опустив голову. Чувствовал, как краска заливает лицо. Джордано опустился на поваленный ствол.

— Так и будешь стоять столбом? Иди, садись, — в его голосе не было ни злости, ни прежней насмешки, только усталость.

— Не переживай, научишься еще мечом махать. А графа моего в шестнадцатом на германском фронте шлепнули, с беляками я уже доктором, мелкопоместным дворянчиком шатался.

— Зачем Вы мне морочите голову? Зачем Вам нужно злить меня?

— На реакцию твою смотрел. Да и фанатиков не люблю, а ты несколько фанатичен.

Опять помолчали. На поляне гасли последние отблески света. Густые тени покрывали склон. Запели цикады. Джордано поднялся, посвистел, показались лошади, одна под седлом, а другая вьючная.

— Расседлай лошадей.

Николай молча подчинился. С непривычки долго возился с упряжью. Итальянец терпеливо ждал. Когда тюки и седло оказались на земле, забрал уздечки и увел лошадей ближе к входу пещеры. Привязал их там к дереву. Вернулся за седлом.

— Пошли, завтра рано вставать.

Костер в пещере почти прогорел.

Пока таскали хворост и воду, разбирали привезенные торбы, вновь разжигали костер, совсем стемнело. Добравшись до лежанки в гроте, Николай почувствовал слабость, сил опять не было, мышцы болели. Джордано заставил его что-то съесть и велел ложиться.

Сам еще сходил покормить лошадей, расстелил в гроте попону и долго сидел, опустив голову на колени, глядел на догорающий костер.

По сообщению агентства Рейтер из Германии Тельман вчера был заслушан как свидетель по делу Эдгара Андре. Тельман давал показания в тюрьме.

Сообщение ТАСС. «Правда», 24.06.1936

Поднялись затемно. При неровном свете коптилки Джордано поставил чайник и котелок с водой на костер, отправил Николая седлать лошадей:

— Второго седла нет. Груз распредели так, чтобы охлюпкой можно было ехать.

Пока варилась каша, Джордано придирчиво следил за работой Николая.

— Я давно не ездил на лошади.

— Да уж! Ничего. Поедешь на оседланной, там, — он кивнул на восток, — у меня схрон есть, достанем второе седло.

— Зачем мне ехать.

— Мясом тебя кормить надо, а тут я и хлеба достаточно тебе не достану. В горах охотиться будешь, приведешь себя в порядок. Мне время надо, чтобы документы тебе выправить.

— Вы что, бросите меня одного?

— Ну, ты же не ребенок! Тебе месяца два — три надо, чтобы научить мышцы подчиняться. Сейчас вон кисель, я даже не пойму, как ты двигаешься. Вообще физиология бессмертных странная штука… он помолчал. Осенью я за тобой приеду. Там видно будет, что дальше делать.

Потом началась дорога…

Джордано помог Николаю подняться в седло, скептически оглядел:

— В седле сам удержишься? А то привяжу для верности.

— Удержусь, — буркнул в ответ Николай.

Итальянец в ответ усмехнулся, вскочил на своего покрытого одной попоной коня, и они двинулись.

Джордано объяснил, что им нужно спуститься к морю, так как вверх по ущелью конной тропы нет. Вначале они действительно спускались вниз, но потом Джордано повернул влево вдоль по восточному склону, сказав, что они выйдут к морю у следующей большой реки. Почти сразу Островский понял, что ему едва хватает сил удерживаться в седле. Он, что было сил, сжимал ногами лошадиные бока, рука постоянно тянулась вцепиться в луку седла. То ему казалось, что лошадь, осторожно ступавшая по влажным камням, не удержится на крутом склоне, то — что предательски закружится голова, и он просто сам свалится под копыта. Ко всему он понял, что ориентироваться в горном лесу совершенно не в состоянии. Хотя до побережья было всего-то километров пятнадцать, Николаю казалось, что им никогда не выбраться из этих зеленых дебрей.

Спуск сменялся подъемом, они переходили вброд какие-то ручьи и речушки, лошадиные копыта проваливались в расщелины между камнями. Напряжение все нарастало, мышцы свело до бесчувствия. Николай, стиснув зубы, все сильнее прижимал ноги к бокам лошади и практически уже ничего не видел вокруг себя. Осталось, как обычно, одно ничем неистребимое упрямство, а неторопливо ехавший впереди Джордано все чаще останавливался и терпеливо ждал, пока Николай справится с лошадью и собой, но так ни разу и не предложил остановиться.

Только к полудню выбрались к побережью. Поднявшись по очередному склону, Джордано остановился, как обычно ожидая Николая. Тот подъехал и вначале просто тупо удивился тому, что они продолжают стоять. Тогда, оторвав голову от созерцания тропы под копытами, он увидел, что они остановились на краю открытой площадки — горы кончились. В просвете между деревьями, до самого горизонта расстилалось море. Солнце отражалось в воде мириадами бликов, бурые и зеленые пятна водорослей проступали в прозрачной воде, обломки скалы, должно быть, когда-то сорвавшейся вниз, просвечивали в глубине.

— Слазь! Здесь передохнем, — Джордано спустился на землю.

Николай несколько мгновений не двигался, потом попытался привстать и перекинуть ногу через седло. Джордано едва успел его подхватить.

Оказавшись на земле, Николай дернулся было освободиться от поддерживающих его рук, но голова кружилась, и он привалился к лошади.

— Не дури! Обопрись на меня, — Джордано помог ему усесться на камень, выступающий у отвесной стены, ограничивающей площадку.

— Спасибо, — Островский, не сдержавшись, с блаженством откинулся к прогретой солнцем скале, вытянул ноги, и тут же сжался, как от пощечины, от скользнувшей по губам Джордано усмешки.

— Я, кажется, таки не смогу дальше ехать, — виновато произнес он, подняв глаза на бессмертного.

— Это еще почему?

— Вся кожа, должно быть, растерта.

Джордано весело рассмеялся:

— Сними штаны!

— Зачем?

— Проверишь сохранность своей шкурки!

Николай недоуменно смотрел на бессмертного.

— Я тебе дело говорю. Заодно узнаешь, как быстро у тебя происходят процессы регенерации.

— Чего?

— Восстановления! Поспеши, а то вообще ничего не увидишь!

Сбросив брюки, Николай таки успел пронаблюдать, как глянцевая красная корочка посветлела и действительно обрела вид нормальной кожи.

— Не плохо, правда!? Расслабь мышцы и радуйся жизни.

— Ну, ты садист!

— А мне нравится, когда ты злишься. Забываешь выкать. А ноги натирать будешь еще не один день, наверное. Двигательные функции у нас тренируются почти как у обычных смертных. Я же говорил, что у тебя не мышцы, а тряпки. Ты ими сколько не пользовался? Вот теперь и расплачиваешься.

Николай встал и на все еще немного сведенных от напряжения ногах подошел к краю площадки. Долго стоял, смотрел на море.

— Как объяснили мое исчезновение?

— Я занимался тобой, агентуры в городе у меня нет. Так что этого я не знаю. Пока сообщений о твоей смерти нет.

— Если Рая пострадает, я тебя убью. Чего бы это мне ни стоило.

— Ладно, посмотрим, — Джордано усмехнулся. — Проблемы, наверное, будут, но, — он на минуту задумался, — в доме было достаточно много людей, совершить убийство никто не мог (а даже если бы и убил, то это почти акт милосердия), а уж зачем прятать труп — вообще не понятно. Я думаю, что компетентным органам не захочется раздувать скандал. Все-таки героический пролетарский писатель. Похоронят пустой гроб с почестями бригадного комиссара и дело с концом. И с барышней твоей все будет нормально.

— Нормально!?

— Послушай, успокойся. Проблемы у твоих близких были бы и без моего участия. Ведь не я сделал тебя потенциальным бессмертным. Я не знаю, что хуже — просто пропажа трупа, или некая чертовщина, происходящая с этим трупом.

— Что ты имеешь в виду?

Джордано вздохнул, подошел к обрыву и тоже посмотрел на море:

— Твой случай довольно сложно спрогнозировать. Это долго объяснять. Давай искупаемся, пообедаем, а потом я постараюсь рассказать все, что знаю.

Николай промолчал.

Привязав лошадей чуть ниже по тропинке, у просачивающейся сквозь камни воды, они налегке спустились к морю, перебрались через железную дорогу.

Море было удивительно спокойным, галька, нагретая солнцем, обжигала, и окружающий Николая мир был ирреально красив. Он ослеплял яркостью красок, оглушал шепотом моря, шелестом леса, ветер шумел в ушах. Этот мир, казалось, кричал: — «Живи! Радуйся жизни, забудь о прошлом!» И рядом был дух искуситель. Он смеялся над его прошлой жизнью, над страхом и непонятностью нового существования и звал за собой. Как сейчас, когда, сбежав со склона и сбросив рубаху и башмаки, кинулся в воду и, вынырнув метрах в двадцати и отряхнувшись, как собака, спросил с насмешкой:

— А плавать-то ты умеешь?!

Николай не удосужился ответить, просто последовал примеру итальяшки.

Они долго плыли вдаль от берега. Вода, вначале охладившая разгоряченное солнцем тело, оказалась теплой, пахла йодом и водорослями.

Джордано опять смеялся, что так не плавают даже собаки, и показывал, как двигать руками, ногами, как поворачивать голову, вдыхая воздух при следующем гребке. Вначале у Николая ничего не получалось, сбивалось дыхание, он хлебал горьковато-соленую воду, злился. Потом неожиданно почти получилось, он поймал ритм и минуту или две плыл, казалось, как положено. Дальше не хватило дыхания, он остановился и посмотрел на Джордано.

Тот лениво шевелил конечностями, лежа на спине чуть впереди:

— Уже лучше, брызгаешься сильно. Дальше не плыви, возвращайся назад. А я тут задержусь минут на пятнадцать, — развернулся и резко ушел под воду.

Николай почувствовал, что зов, сопровождавший присутствие бессмертного исчез. Он оглянулся, берег был далеко, стало видно, как за крутым склоном, по которому они спустились, поднимаются горы.

Назад плыть пришлось довольно долго, периодически он оглядывался, но Джордано не было видно, и только, когда был у самого берега, почувствовал зов. Двигаясь немного боком и загребая одной рукой, Джордано догнал Николая и вытащил на берег довольно внушительную рыбину. Опасливо оглянулся по сторонам:

— Сырую рыбу ешь? — увидев отвращение у того на лице, ухмыльнулся. — Я тоже не большой охотник до таких экстравагантностей. Тогда сгоняй, собери дерева для костра. Шторм недавно был, так что тут понабросано достаточно. А я изображу какое-нибудь удилище. Нагрянет еще кто ненароком …

Минут через двадцать, когда они еще жарили рыбу на углях, действительно показался всадник.

— Здоров, мужики!

— И тебе того же, дорогой, — в речи Джордано прорезался легкий кавказский акцент.

— А, это ты, Аванес!

— Садись с нами, — Николаю показалось, что приглашение прозвучало достаточно обреченно.

— Кто это с тобой? — спросил мужик, доставая из переметной сумы внушительный сверток и бутылку домашнего вина.

— Племянник друга, Николаем зовут.

— Федор, — мужик протянул руку. — Давно тут?

— Да нет. Вот решил показать ему побережье, — Аванес кивнул на Николая.

— Ну и как, нравится?

— Да, тепло тут у вас, и море замечательное.

— Наше море самое теплое, вон, сколько народа теперь ездит сюда. Всесоюзная ударная стойка у нас теперь, как Днепрогэс. Санатории да дома отдыха строим, — мужик заулыбался от удовольствия и принялся разворачивать сверток, в котором оказалась домашняя колбаса и пирожки. — Раньше тихо было.

— А ты, видно, далеко собрался!? — то ли вид продуктов несколько примирил Аванеса с присутствием Федора, то ли он просто взял себя в руки и пытался перехватить инициативу с вопросами, но его вид излучал полнейшее дружелюбие.

— В контору, в Сочи. Опять с материалами задержка вышла. О чем они там думают? Поздно только выехал. Не успею сегодня обернуться. Так что придется ночлег в городе где-то искать…

— Кто бы прибеднялся!

Федор ухмыльнулся.

Пока Аванес выкладывал рыбу на срезанные листья лопуха, гонял Николая к оказавшемуся рядом источнику за водой и доставал кружки из вещмешка, Федор успел рассказать кучу новостей о делах на стройке детского санатория, где он работал мастером молодежной бригады отделочников. Оказалось, Джордано был достаточно осведомлен в делах этого коллектива, девушки которого были дочками и невестками их общих с Федором знакомых. И после кратких сетований на безголовость Галины — комсомольского вожака бригады, протолкнувшей предложения о немыслимых сроках сдачи бальнеологического корпуса, из-за которого, кстати, Федор и ехал в город обсуждение плавно перешло на амурные дела девушек.

После второго куска рыбы и пространных рассуждений о том, что прошлогоднее вино Федора ничем не уступает пойлу, которым торгует какой-то Савик, выдавая его лопоухим отдыхающим за настоящее грузинское вино, Николаю показалось, что Аванес совсем расслабился.

Сам Николай молчал. Слушал и молчал, грелся на солнце. Почему-то подумал, что раньше, до болезни, уже давно бы высказал Федору, что тот не прав, а сейчас в какой-то момент просто понял, что Галина — дочь мастера. И он не ругает, а гордится ее настырностью, смеется над ее проделками по заморачиванию голов окружающих пацанов, и никак не может решить, кто из ребят годится его девочке в мужья.

После того, как бутылка опустела, а рыба и колбаса были съедены, Аванес заявил, что пирожки Федор должен оставить на завтра, и, не слушая его возражений, вернул в сумку хозяина. Затем достаточно ловко спровадил подвыпившего мужика дальше, так и не дав тому возможности поинтересоваться, с кем он шаболдается по побережью и каково происхождение съеденной рыбы.

— Да, подзадержались мы с тобой! — задумчиво произнес Джордано, глядя вслед удаляющемуся Федору.

— Ты обещал рассказать о проблемах с моей смертью.

— Обещал… Но, похоже, позднее. Нужно спустить лошадей в долину. Собирайся, пошли наверх.

Послеобеденное путешествие прошло для Николая намного проще. Страх перед слабостью почти исчез, он увереннее сидел в седле. Казалось, тело вспоминало старые навыки.

Спустившись в долину, они пересекли крохотную деревушку, расположившуюся на берегу очередной горной речки, и долго ехали вдоль берега. Когда впереди опять показалась река, Джордано свернул на дорогу, уходящую в сторону гор. Начинало темнеть, и Джордано торопился, но двигаться быстрее не мог. Он все чаще оглядывался на опять начавшего отставать Николая, наконец остановился, ожидая, когда тот приблизится вплотную.

— Что, совсем устал?

— Нет, ничего.

— Я поведу твоего Буцефала. Держись за луку и доверься лошади, а то ты ей только мешаешь.

Они спустились почти к самой реке. На небольшой поляне у склона горы в ставших совсем серыми сумерках показался небольшой охотничий домик.

— Все. Добрались, — Джордано спрыгнул у порога дома.

В этот раз слезть с лошади Николаю удалось самостоятельно, но усталость была страшная. Не сделав и нескольких шагов, он опустился на траву.

Джордано зашел в дом, разжег в очаге огонь. Выглянул в открытую дверь и бросил Николаю ведро.

— Принеси воды. Источник — вон за домом, у большого камня. Вначале нам, потом напои лошадей, но смотри, не пои холодной.

Пришлось подниматься, таскать воду, расседлывать лошадей и разгружать поклажу. Рядом с домом оказался небольшой загон, куда Джордано притащил за это время свежее сено и засыпал овес в кормушки. Устроив лошадей, они вошли в дом. Обстановка оказалась вполне цивильной. В центре достаточно просторной комнаты стоял стол с зажженной керосиновой лампой, на плите булькала гречневая каша, и свистел закипевший чайник.

— Иди, садись. Сейчас есть будем.

Николай опустился на стоящую у стола лавку и с интересом разглядывал окружающее.

В домике было две комнаты. Первая, с печью, какие кладут в хатах выходцы с Украины по всему Приазовью, Крыму и Кубани, служила, должно быть, столовой, во второй, с расчетом человек на десять, расположились двухъярусные солдатские койки. В первой комнате кроме печи, стола и посудной полки, прикрытой цветастой занавеской, стоят буфет, заставленный колбами, пробирками и чашками Петри. На полках буфета, подоконниках и просто на полу высились стопки распухших папок с бумагами.

— Это что за дом такой? — удивленно спросил Николай.

— Да так. База противомалярийной лаборатории. У них тут недалеко плантация. Эвкалипты выращивают. — Джордано, раскладывавший кашу по тарелкам, вдруг оживился. — Представляешь, эти деревья лучше всяких насосов высасывают воду из местных болот, и главное, похоже, выживают при случающихся зимой заморозках, — в его голосе послышалось восхищение.

Изумленный реакцией Джордано, Островский только и мог спросить:

— Ну и что?

— Как, что? Да уже сейчас здесь почти не осталось болот, комары перевелись. А, между прочим, знаешь, от чего в русской армии в здешних местах были основные потери?

— Ну, тебе-то малярия не угрожает?

— Ты издеваешься? Тут ведь уникальное место. Даже в Альпах такой красоты не увидишь! — Джордано обижено замолчал и принялся за кашу.

— Прости, я думал ты тут просто отсиживаешься. Егерь, что за занятие в наше время?

— По-твоему, только шашкой махать достойно человека? А те люди, что возились с тобой после ранения и потом?.. Они в бирюльки играли?

— Не слишком удачно возились, — зло пробурчал Николай. — Да и если все, что происходит сейчас — реальность, то и не надо было меня лечить.

— Не все рождаются на свет бессмертными.

Некоторое время ели молча.

— Ты обещал рассказать о проблемах с моей смертью.

Джордано поднял голову, криво усмехнулся:

— Тебе интересно?! Ну ладно, — он помолчал, — при нашем знакомстве я, кажется, сказал, что потенциальный бессмертный воскресает только после насильственной смерти. И, кроме того, состояние его здоровья остается на том уровне, какой был в момент его первой смерти.

— Так значит, ты не дал мне нормально умереть?

— Да, немного ускорил этот процесс. Но твоя болезнь была вызвана насильственными действиями, и потом были операции… Так что дать сто процентную гарантию, что ты был бы сейчас мертв, нельзя.

— Ты хочешь сказать, что я бы продолжал жить в прежнем состоянии?

— Да, и, вероятно, это могло продолжаться достаточно долго.

— Но сейчас ведь не осталось никаких следов от прежних воспалений!

— Не осталось. Видишь ли, есть маленькая поправка к утверждению о состоянии здоровья впервые воскресшего бессмертного. Причем термин «воскрешение», на мой взгляд, не верен, я бы говорил о восстановлении или регенерации.

— Какая разница, как называть.

— Может и никакой. Только с термином «воскрешение» ассоциируется вмешательство в процесс бога или дьявола, а мне не симпатичны ни тот, ни другой.

— Эк тебя занесло, — Николай усмехнулся. — Давай, по сути.

— Как скажешь! Поврежденные клетки бессмертного восстанавливаются в том состоянии, каком находились на момент повреждения. Другое дело, клетки уничтоженные, они регенерируются организмом в том виде, каком им надлежит быть, как бы это сказать — по проекту. Такой же механизм работает у всех живых существ. Дело в скорости процесса. Кроме того, у обычных людей на результат восстановления сильно влияет необходимость борьбы с инфекциями.

— Подожди, если орган уничтожить, то он восстановится, и это восстановление может омолодить разрушенную часть организма?

— А ты на редкость сообразителен для человека, окончившего церковноприходскую школу, — Джордано улыбнулся.

— Я и потом, между прочим, не в лесу жил!

— Не обижайся.

— Да я и не обижаюсь. Просто интересно. В моем организме, по-моему, не оставалось ни одного здорового места, а убить можно, просто заколов ножом.

— Ты действительно неплохо соображаешь! Подумай теперь, зачем мне было тащить тебя в пещеру?

— Там уединенное, защищенное место…

— И там с тобой можно было делать все, что угодно, и столько времени, сколько мне на это бы ни потребовалось.

— Что же ты сделал?

— Вот это тебе пока не к чему, результат видишь, неприятных ощущений не помнишь. Чего тебе еще? Радуйся тому, что получил.

— Какое сегодня число?

— Восемнадцатое.

— Значит трое суток…

Николай встал и подошел к окну. Его просто использовали как вещь для своих не слишком понятных и, наверное, не слишком благовидных целей.

За окном шумела река. Блики лунного света просвечивали сквозь листву, и причудливые тени танцевали на оконном стекле. Вечный мир не интересовали проблемы двух людей, волей судьбы или прихоти одного из них оказавшихся в крохотном домике на берегу горной речушки.

И родившаяся злость разбилась о спокойствие южной ночи. Он видел этот мир, луну, деревья, все то, о чем уже даже и не мечтал. Какая разница, что было сделано с его телом, если чудо свершилось. Не важно, какая цена будет запрошена, так или иначе за все надо платить. Как пришлось платить за мечту о всеобщем счастье. Вспомнилась фраза, написанная для книжки: «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Нет, он и теперь не считал, что революция — цель его жизни была ошибкой. Что с того, что последующая жизнь так наказала его, ведь все они, кто шел в революцию за чистой идеей, не ждали благ для себя.

Правда он обманул, обманул женщину, что была ему дороже других, пообещав светлое будущее, а в итоге она получила годы откровенной нищеты, годы его нескончаемой болезни, тяжкого труда. Даже если Джордано прав, и он на самом деле фанатик, она-то не была фанатиком! Она, должно быть, любила! А теперь, что будет с ней после его исчезновения?

Вернуться, объяснить, как все произошло! Но в черном окне отражался тощий, растерянный молодой человек, почти подросток. Как доказать, что изможденный болезнью, совершенно немощный человек и он — одно и тоже лицо. Даже Рая его бы не узнала, может быть, только мать, но кто будет слушать старую женщину!

Николай глухо застонал:

— Что же ты наделал, — слезы бессилия брызнули из глаз.

Джордано неслышно подошел сзади, положил руку на плечо.

— Ну, успокойся. Может быть, я и последняя скотина, но не было стопроцентной гарантии, что ты нормально умрешь!

— Если ты такой благодетель, — Николай в бешенстве обернулся, — ты же мог просто меня убить!

— Отрезать голову!? Ты представь, что было бы потом! Или мне в приступе полного благородства нужно было остаться на месте преступления? Извини, но с чего бы меня интересовали проблемы смертной женщины? Не моей женщины!

Джордано вернулся за стол.

— Заметь, я и так все сделал аккуратно. В доме не осталось ни следов борьбы, ни следов насилия. Я только дверь дома и калитку оставил открытыми. Потом запутал следы, ни одна собака не пройдет по моему следу, — бессмертный ухмыльнулся, — и, кроме того, прошла почти неделя после твоего исчезновения, а власти молчат. Ни местная пресса, ни слухи не обсуждают произошедшее.

Николай тоже вернулся к столу:

— Откуда ты знаешь?

— Газеты я вчера в Хосте читал, а слухи… Если бы что-то было, нам бы Федор сегодня все уши прожужжал. Он обычно знает все сплетни побережья.

Джордано поднялся, стал собирать тарелки:

— Ладно, давай кончать препирательства, отправляйся спать. Завтра нам еще далеко ехать.

По сообщению агентства Гавас, мятеж возглавляют генералы Капас и Франко. Главную силу мятежа образует Иностранный легион, прославившийся свирепым подавлением октябрьского восстания в Астурии.

По сведениям агентства Гавас из Танжера: силы мятежников насчитывают 18 500 человек

«Правда», 20.07.36

Следующее утро выдалось сырым и серым. Тяжелые тучи затянули вершины гор. Клочья тумана тянулись вдоль ущелья.

Проснувшись и не почувствовав присутствия Джордано в доме, Николай вышел на порог, ежась от утренней прохлады и сырости. Он все еще никак не мог привыкнуть к реальности того, что опять может видеть окружающий мир. Вот и теперь он слышал неумолкающий шум воды, видел капли росы на траве вдоль дорожки, ныряющей в глубину ущелья и противоположный склон, поросший прилепившимися на камнях деревьями, и в нем просыпалось неведомое раньше ощущение чуда.

В загоне тепло, по-домашнему фыркали лошади, терлись головами друг о друга. Николай поднялся в дом, достал из буфета два куска сахара и вернулся к загону. Протянул сахар животным и ощутил прикосновение мягких, осторожных губ, увидел внимательные, немного настороженные глаза. Когда в последний раз он мог вот так покормить и погладить коня?!

Потом к Островскому вернулась, тоже становящаяся неотвязной, мысль о том, что эта жизнь — предательство тех идеалов, которым он служил, и предательство его Раечки. Чем дальше он уходил вслед за Джордано, тем больше он укреплялся в этой мысли, но… Но десять лет он не жил нормальной человеческой жизнью и понимал свою совершенную беспомощность в реальном мире, и свою полную зависимость от человека, который его убил… Что правда и что ложь в словах Джордано? Как разобраться и как обрести свободу?

Вот сейчас бессмертного нет рядом, а лошади тут, в загоне. Вскочить на коня, увести второго, но куда идти? Документов нет, даже собственного лица, по сути, нет. Что он скажет первому встречному постовому? Несмотря на болезнь он хорошо представлял реалии своей страны. Да он сам бы, не задумываясь, отправил человека, рассказавшего историю с ним приключившуюся, куда следует. И в лучшем случае это был бы дурдом.

Может быть, изобразить амнезию. Пройти через все проверки, больницы, получить новые документы и жить нормальной жизнью, завербоваться на стройку, может быть, снова вступить в партию… Только эта жизнь уже никогда не будет нормальной, угроза встретить себе подобного, угроза Игры, она ведь никуда не денется. Николай отчетливо понял, что он не хочет просто так умереть. Если эту новую жизнь дал ему даже сатана, он не отдаст ее за здорово живешь первому встречному. Он должен жить и умереть достойно. Неужели тогда, немощным и больным, он врал самому себе о недопустимости бесцельно прожитых лет! Нет ведь, он думал так! А теперь судьба дает ему шанс начать все сначала. Почему он решил, что это дар сатаны?

Николай вздохнул. Еще раз погладил морду коня и, отвернувшись от загона, огляделся вокруг.

Куда мог запропаститься Джордано?

Неширокая, разъезженная машинами и телегами дорога вела вдоль склона и выходила, должно быть, к той долине, откуда они вчера приехали. За домом располагались посадки фундука, а вверх и вниз по склону росла обычная кавказская растительность — каштаны и буки. Внизу шумела река и узкая тропинка, уходившая к обрыву, вела туда.

Николай решил спуститься вниз.

Спуск оказался скользким и крутым. Приходилось держаться за выступающие корни и камни. Поэтому, когда внизу он остановился перевести дыхание, то не сразу обратил внимание на усилившийся шум воды, а когда обернулся к противоположному склону…

По узкому, прорытому за тысячелетия каналу вниз срывалась белая пенная стена. Водная пыль клубилась у круглой заводи, откуда вода через каменистый порог, бурля и пенясь, попадала в основной поток, несущийся к морю. Вспомнилось чье-то высказывание о белом клипере и танцующей женщине. Этот водопад был сродни тем вечным сущностям, ради которых стоило жить.

Прислонившись к отвесному склону, Николай не мог оторваться от созерцания падающей воды. Потом, ощутив некое беспокойство, понял, что чувствует зов Джордано. Он поискал глазами, и на отмели у порога в разорванных клочьях тумана увидел танцующего человека. В руке человека был меч.

Медленные отточенные переходы сменялись стремительностью выпадов. Грация и сила дикой кошки ощущалась в невысоком и хрупком на вид существе. Николай замер в полном восторге, зачарованно глядя на этот гимн красоте дикого мира и человека в этом мире.

Поднимающееся из-за гор солнце разгоняло утренние тучи и вдруг осветило отмель у водопада. Водная пыль засверкала арками радуг и белый туман, стлавшийся над рекой, истаял, раскрывая прозрачность отливающих сталью струй. Джордано остановился, церемонно поклонился в сторону поднимающегося солнца, бросил насмешливый взгляд змея-искусителя на глядящего на него Николая, в знак приветствия помахал рукой.

Николай подошел к воде и в нерешительности остановился. Не слишком глубокий, но бурный, широкий поток отделял его от отмели. Вода, казалось, кипела, перекатываясь через камни.

Пока Николай рассматривал реку, Джордано с ловкостью кошки взобрался по почти отвесной стене на карниз у кромки падающей воды и скрылся за ее завесой. Николай даже не успел удивиться этому исчезновению, как тот вернулся нагруженный седлом и свертком. Сбросив все вниз, он спрыгнул сам и уже через несколько минут, переплыв на правый берег, вытащил из воды сброшенные шмотки.

— Что смотришь? Бери седло, пошли наверх.

— Что это было?

— Где?

— Вы, там, на отмели…

— Считай, что это ритуал поклонения Солнцу! — Джордано смеялся. — Идем.

Часть 2

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР, генеральный комиссар государственной безопасности тов. Г.Г. Ягода поставил перед начальниками республиканских, краевых и областных управлений Наркомвнудело задачу подготовить дороги к вывозу социалистического урожая.

Сообщение ТАСС. «Правда», 23.06.1936

К альпийским лугам они поднимались еще три дня. Джордано почти сразу свернул с проезжей дороги в горы и вел Николая по местам заповедным. Он отыскивал лисьи и волчьи норы, считал щенков, пару раз показал Николаю медведицу с забавными, уже подросшими медвежатами, делал пометки в затасканном блокноте. По выбранной дороге, похоже, он проходил не раз, так как к вечеру они оказались на удобной стоянке вблизи ручья. В первый вечер Джордано всю хозяйственную работу перепоручил Николаю. Сам же, пристроив смоляной факел, вырвал пару страниц из блокнота и достал толстый журнал из свертка, который забрал в тайнике за водопадом. Уткнувшись в книгу, он, казалось, забыл об окружающем мире. Даже ужин проглотил, не глядя в миску. Наутро другого дня Николай, увидев, как Джордано аккуратно прячет в прорезиненный мешок журнал, не выдержал и спросил:

— Что это ты читаешь?

Джордано показал обложку, на которой красовалось: «Physical Reviews».

— Ну и что это такое?

— «Physical Reviews».

Увидев недоумение Николая, Джордано пояснил:

— Это американский журнал по физике.

— Тебе интересно?

— Я редко читаю то, что меня не интересует.

— А зачем ты его в тайнике прятал?

— В публичной библиотеке Сочи такие не выдают.

— Где ж ты его взял?

— Мне их приятельница в Стамбуле выписывает. Я ее раза два в год навещаю и забираю литературу.

— За границей навещаешь?

— Конечно! А что меня может остановить?

Николай озадаченно замолчал, а Джордано неожиданно привиделись горячий мрак семитских глаз «приятельницы»…

Дохнуло пылью, вонью и духотой тесного средневекового квартала ближневосточного города. Его жеребца зажало в толпе, уступающей дорогу под напором стражников, сопровождавших небольшой караван дорогих рабов, двигавшийся к главному батистану.

Женщина на ослике приподняла накидку, чтобы лучше рассмотреть, кому принадлежит зов.

Тогда он был молод и почти не представлял, что из себя может представлять бессмертная женщина. Какой черт надоумил его, бывшего монаха купить бессмертную рабыню? Спасло его только чудо. Если бы верил в бога, поставил свечку.

Когда-то он избавился от веры, вернее пришел к логическому выводу, что если акт творения мира и состоялся с помощью высшей силы, которую люди называют Богом, то было это далеко не так, как описывают священные книги.

Но вера верой, а предрассудки своего времени — это предрассудки. И всю свою жизнь до костра он свято считал греховной плотскую любовь к женщине. В своих книгах он страстно рассказывал о благе возвышенной, духовной любви, той любви, что приближает человека к познанию мира, познанию человека в мире. Оставив монастырь и скитаясь по странам Европы, он встречал авантюристок, тянувшихся как мотыльки на свет его популярности, но случайные связи, что позволял он себе, так и не расцвели цветком страсти, приносящей боль и блаженство, и уж тем более не подарили чувства, перерастающего в теплоту человеческих отношений. На Востоке же женщина была просто товаром. Обладание красивыми, юными рабынями было одним из признаков богатства и благополучия, ими хвастались, как породистыми жеребцами, и прятали, как сокровище, за высокими стенами гаремов. Для поддержания реноме удачливого авантюриста ренегату европейцу, каким становился в те дни Джордано, красивые женщины были просто необходимы. Но кто сказал, что начинать надо с приобретения бессмертного экземпляра?

А она оказалась действительно бесподобной. Настоящая одалиска, томная, нежная, ловящая всякое его желание и каприз. Путая арабский со средиземноморским жаргоном европейцев, она поведала ему душещипательную историю своей первой смерти в гареме жестокого турецкого судовладельца. Он почти поверил.

Через неделю они вышли в море. Погода стояла великолепная, и его хорошо вооруженный шебек послушно летел под легким бризом к берегам Греции. В ночь, когда до ближайшего порта оставался один дневной переход, все и случилось. В ту ночь Зарема, тогда ее звали Зарема, была особенно нежной, а он, как довольный, сытый кот, мурлыкал ейнежные глупости. Он почти засыпал, утомленный любовной игрой, когда острый как бритва стилет оказался у его горла.

Как он успел увернуться и как справился с визжащей от бешенства фурией, в которую превратилась минуту назад таявшая от любви красотка? Взбешенный ее предательством и болью — она таки успела пырнуть его раза три кинжалом — он, отобрав оружие, зверски избил ее.

Потом ставшее безвольным тело пробудило в нем животную похоть. И он, человек, гордившийся своим аскетизмом, обрушил на нее все дичайшие фантазии, копившиеся внутри годы и годы. Когда же утро позолотило витражи его каюты, он увидел в ее глазах сытость и восхищение. Розовый язычок облизывал засохшую кровь на искусанных ночью губах.

— Ты силен, неверный! — женщина сладко потянулась.

Это его доконало. Он соскочил с постели, достал из-за сундука с книгами отброшенный ночью стилет и бросил ей на грудь.

— Убирайся! Вон!

Женщина неторопливо поднялась, начала одеваться.

— А ты знаешь, неверный, что еще никто не уходил от моего кинжала?

— Попробуй, повтори снова.

Она достала запутавшееся в простынях оружие и нежно погладила украшенную финифтью рукоятку.

— Зачем же сейчас?! Ты мне понравился!

Лошадиное копыто соскользнуло с камня. Джордано обдало водой: они вброд переходили очередную речку, и он, чертыхаясь от неожиданности, вернулся к действительности.

Он встряхнул головой, как лошадь, отгоняющая овода. Нахлынувший поток воспоминаний был реалистичен, как будто все происходило вчера. А ведь он научился жить без нее. Он, оказывается, даже научился, встречаясь с ней, держать себя в руках, но стоило, как сегодня, воспоминаниям соскользнуть на грязные улочки ближневосточного порта, и цепочка ассоциаций вела его в хитросплетения их мучительных взаимоотношений.

«Только этого сейчас и не хватало», — обреченно подумал Джордано. Чтобы отвлечься, оглянулся назад. Лошадь Николая шла в двух шагах, и сам Николай выглядел почти уверенно.

«Вот еще грыжу себе организовал, с этим теперь возись», — Джордано опять вздохнул. Эйфория от удачно осуществленного проекта прошла, а сам проект, как обычно после реализации, казался не стоившим потраченных усилий, последствия же требовали теперь внимания и заботы. Джордано уже почти злился на самого себя. Он ведь никак не мог найти надежного канала для получения приличных документов для переезда в центр даже для себя, а теперь предстояло доставать документы еще и мальчишке.

Вообще-то, Джордано знал, что сегодняшние воспоминания, тоска и раздражение имели вполне конкретную причину: ночные бдения над «Physical Reviews» никогда не проходили даром. Ощущения потерянного времени и бессмысленности существования с каждым разом давили все сильнее. Время утекало сквозь пальцы. Где-то кто-то совершал переворот в понимании мира, а он сидел в этой дыре, считал приплод лесного населения, пил домашнее вино с мужиками, рассуждал о близости войны… Чушь собачья!

Он зря вернулся в Советскую Россию. Надо было тогда, летом двадцать восьмого, ехать дальше на Запад. В Италии у Ферми замечательная лаборатория, в Кембридже — у Резерфорда… Даже во Франции… Этот мальчишка, Фредерико Кюри, открыл искусственную радиоактивность.

«Но, наверное, и наши не сидят без дела?» — Джордано скрипнул зубами.

«Наши!» — в этом было все дело. Что привязало его к этой, в сущности, чужой земле?

«Нет у меня другой земли!» — опять с непонятной злобой ощутил бессмертный.

Он остановил коня на крутом повороте тропы. Внизу шумела река, а сквозь разорванную раму из листвы буков открывался вид на череду хребтов, покрытых белыми шапками. Кавказ! Когда-то он заворожил Джордано.

Нелегально пробравшись в Батуми летом двадцать восьмого, он думал, что не задержится здесь надолго. Только и нужно было связаться с указанными Заремой людьми, получить хоть какое-то удостоверение личности и двигаться на север.

Уже восемь лет двигается! Джордано усмехнулся. Тогда он подумал, что может же позволить себе немного расслабиться. Эти горы были храмом, легендой. Он легализовался маленьким человеком и наслаждался свободой и независимостью: летом бродил по заповедным лесам, иногда организовывал охоты и пикники с кавказской экзотикой партийным и комсомольским бонзам, зимой, когда снега заносили горные тропы, немного развлекался биологией — лаборатории заповедника имели кое-какое оборудование, а сотрудники были наивны и доверчивы. Потом, когда свобода уже немного поднадоела, случайно наткнулся на предбессмертного.

Джордано чуть развернул лошадь, давая Николаю возможность остановиться рядом.

— Смотри!

Внимательно пронаблюдав за реакцией мальчишки, удовлетворенно хмыкнул.

— Поехали!

— Это хребты Большого Кавказа?

— Нет еще. Вот выше подымимся, в хорошую погоду будет виден один из пятитысячников.

— А ты там бывал? — Николай кивнул в сторону гор.

— Нет. Пока не довелось.

Некоторое время ехали молча. Ущелье, по которому они поднимались, неожиданно кончилось, открылась небольшая долина. Теперь лошади неспешно трусили рядом, и Джордано исподтишка наблюдал за мечтательным выражением лица мальчишки. Похоже, тот впервые начал ощущать новые возможности своего состояния. Да, это замечательно освободиться от боли, что испытывал долгие годы.

«Стоп!» — Джордано опять остановил себя. Второй раз за день свалиться в яму воспоминаний было уже слишком.

— Слушай, а почему бессмертные должны убивать друг друга?

— А почему это делают обыкновенные люди?

— Ну как, классовая борьба, империализм, фашизм.

— Добавь религиозную рознь, дележ сфер экономических интересов, и будет агитка из ваших марксистских учебников.

— Разве это не так?

— Почти так. Только почему сейчас в Советской России коммунисты убивают коммунистов?

— Врагов убивают, они передали партию! Выступают против ее линии.

— А кто сказал, что линия партии — истина в последней инстанции?

Николай промолчал.

«Надо же, кажется прогресс, а в первый день чуть в драку не лез!»

— Ты считаешь, что коммунизм невозможен? — в голосе Николая опять был вызов.

— Знаешь, идея всеобщего счастья не слишком нова. Только в христианской интерпретации она существует почти две тысячи лет.

Дальше Джордано понесло. Он рассказал мальчишке о политической ситуации на окраинах Римской Империи во времена Нерона и династии Флавиев, об идеологии, уставах и образе жизни первых христианских общин, о разрушении Иерусалима и проповедях первых пророков.

— Теперь сравни ситуацию с Российской Империей начала двадцатого века!

Николай озадаченно смотрел на бессмертного:

— Ты так давно живешь?

Джордано засмеялся.

— Нет, конечно. Но я когда-то занимался богословием, философией. Кое-что об истории той эпохи люди узнали в прошлом веке.

— По-твоему получается, что все зря?

— Почему же зря! Вы сломали хребет царизму. Старой России больше нет, и, я думаю, никогда не будет. Политика, экономика ведущих стран мира строится, исходя из факта, что в СССР у власти — большевики.

Некоторое время опять молчали. Теперь Николай о чем-то напряженно думал, казалось, совсем не замечая окружающего.

— Джордано!

— Да!

— Ты говорил, что сотрудничал с белогвардейцами. Зачем ты сейчас здесь?

— Пойдешь в НКВД сдавать?

— Нет, я просто хочу тебя понять!

— Я сам себя не всегда понимаю, — Джордано усмехнулся. — Ну да ладно. Раз уж я навязал тебе свое общество, то ты вправе задавать вопросы.

Бессмертный замолчал и, похоже, задумался.

— Ну!

— В самом конце 90-х в Петербурге мне на воспитание оставили девочку. За год до революции она вышла замуж. Он был хорошей партией: уже капитан, гвардеец, хорошего рода, блестяще образованный. Они очень любили друг друга.

— Причем тут этот роман?

— Ее мать просила меня оберегать девчонку. Правда, когда в конце шестнадцатого меня подстрелили, я уже не мог этого делать как отец. Но Елена знала, кто я такой, и я восстановил с ней отношения. Потом — революция. Ее муж вернулся с фронта. У них должен был быть ребенок, но… Зима восемнадцатого была ужасна. Лену на улице напугали какие-то бандиты, случился выкидыш. У нее была страшная депрессия, а Константин, Лениного мужа зовут Константин, решил, что он обязан бороться. Он отправился на Дон, она за ним. Тогда я считал, что должен ехать с ними. В Петрограде делать было нечего…

— А потом?

— Потом все как у всех. Бег через всю Россию. Нас занесло в Иран. Летом двадцать восьмого совершенно без средств мы оказались в Турции. Там мне повезло. Встретилась давняя знакомая, мы с ней когда-то немного пиратствовали, — Джордано мечтательно улыбнулся. — Она субсидировала моим ребятишкам дорогу во Францию, а я подался сюда.

— Зачем?

— Знаешь, я как раз сегодня утром пытался ответить на этот вопрос.

Николай взглянул на Джордано, полагая, что тот опять ерничает, но лицо бессмертного было сосредоточенным и печальным.

— Я привык к России.

— А большевики?

— Большевики! Надо принимать ту власть, что выбрал народ, — теперь Джордано ухмыльнулся. — Вот ты же выбрал «диктатуру пролетариата»?

— Я-то из нормальной пролетарской семьи!

— А стал ты кем, пролетарий? Писакой!

— Если бы я мог работать…

— То после бурной юности стал бы функционером партии. Опять пролетарий не получается!

— Ну, ты, контра! — Николай остановил лошадь.

Джордано тоже остановился. Его физиономия опять изображала сарказм. Николай слез с лошади и по оставшимся на траве следам пошел прочь. Бессмертный постоял некоторое время, глядя вслед удаляющемуся мальчишке, потом развернул лошадь и направился к реке устраиваться на ночлег.

Он развел костер, наловил и запек форель, обнаруженную в неглубокой стремнине и, как в прошлую ночь, устроился читать. Внешне он был совершенно спокоен, лишь иногда напряженно прислушивался к своим ощущениям. Уже глубоко за полночь на пределе слышимости он уловил зов.

Подождав еще некоторое время, Джордано встал и вдоль реки направился в сторону Николая.

Тот сидел на валуне и смотрел на воду. Когда Джордано опустился рядом, он никак не отреагировал. Некоторое время молчали.

— Что, доволен?

— Чем?

— Я заблудился.

— Отчего же заблудился? Вот сидишь здесь, сумел вернуться!

— Ты считаешь меня дерьмом?

— Нет. Я ведь просто хотел сказать, что у народа, прошедшего через гражданскую войну, всегда минимум две правды.

— Так не бывает. Если ты вернулся сюда, то …

— Ну да, либо я принял всем сердцем Советскую власть, либо тайный агент империализма!

— Ты же сам сказал, что бываешь в Стамбуле!

— А у меня что, не может быть своих собственных интересов в этом городе?

Николай пожал плечами.

— Каша у тебя, парень, в голове. Одной из частей коммунистической доктрины диалектический материализм числится, не так ли?

— Да, а что?

— А ты мне не напомнишь основные положения диалектики?

— Причем тут диалектика?

— Подумай, что следует из перехода количества в качество, или из закона отрицания отрицания.

— Ты думаешь, будет время, когда я сам перестану считать, что поступал правильно?

— Это худший из вариантов развития событий. Но, что случится наверняка, если ты проживешь достаточно долго, так это — ты увидишь, как какое-то из новых поколений смертных откажется от идеалов твоей юности. И как к тому времени ты сам будешь относиться к нынешним временам — неизвестно.

— А ты отрекался от своих взглядов?

— Я их корректировал.

— Часто?

— А ты — настырный нахал! — Джордано нервно хохотнул. — Ну да черт с тобой!.. Первый раз это было до первой смерти, когда, отказавшись от христианской доктрины, я почти построил свою. Между прочим, мне всегда было интересно наблюдать, как приверженцы разных философских течений пристраивали элементы этой доктрины к своим личным взглядам.

— И ты просто наблюдал?

— Что же я мог сделать? Меня, того смертного, что разворошил муравейник, ведь больше нет! А когда у меня появилась просто возможность думать о вещах, из-за которых Ватикан до сих пор считает еретическими взгляды той моей самой первой реализации, оказалось, что мир и я изменились. Самое смешное, что, если отбросить бредни средневекового философа, то построенная мной тогда картина мира все еще местами коррелирует с современным научным мировоззрением.

Джордано замолчал. Когда Николай, ожидавший продолжения, взглянул на бессмертного, тот сидел, отрешенно глядя на воду… Дух-искуситель, танцующий у водопада, исчез. Здесь, ночью у шумного горного ручья сидел человек, смертельно утомленный жизнью. Очередной вопрос Николая так и не прозвучал.

Сыромятные, намоченные в соли ремни, высыхая, все глубже врезались в тело, не давая сдвинуться, хоть как-то защититься от пламени. Огонь пробивался сквозь настил помоста, лизал пятки, руки, лицо.

Вначале человек привычно, как во время пыток, еще пытался отключить сознание от боли тела, но вскоре это стало невозможно. Он выдержал прелюдию перед костром, дальше играть было ни к чему. Тело, а вместе с ним и сознание должны были умереть, жаждущая крови толпа фанатиков осталась за стеной огня. Эта стена теперь защищала его ото всех, кто хотел увидеть его поражение. Он теперь свободен, он вправе принять эту невыносимую боль. И он кричал, извивался, изрыгал проклятия. Потом поток пламени ворвался в легкие, огонь разлился по внутренностям, сознание взорвалось от болевого шока и спасительно угасло…

Он так и не смог отелить процесс умирания от кошмара возрождения, в полной темноте осознав, что пытка продолжается. Огонь жег его изнутри. Вырывался изо рта пеной отторгнутых обгорелых тканей. Огонь был и снаружи. Сморщенная, истончившаяся как пергамент под огнем кожа лопалась, казалось, сочилась кровью. Судороги изгибали корчившееся на полу трюма тело. Кричать не было сил, и только непонятно откуда бравшиеся слезы текли из выгоревших глазниц.

Сколько времени продолжалась пытка: час, ночь или вечность? Когда он открыл регенерировавшиеся глаза, узкие полосы света лежали на присыпанном тонким слоем сена полу. Ему хотелось посмотреть, откуда падает свет, но подняться он не смог, лишь перевернулся на живот, свернулся калачиком и уснул мертвецким сном. Сквозь сон он слышал, как завывала разыгравшаяся к ночи буря, и волны глухо ударяли о борт. Волны перекатывали корабль, человек скатывался из одного угла в другой, но не просыпался.

К утру буря начала утихать. Джордано разбудил промозглый холод и сырость. Он сел, подтянув голые колени к груди. Попытался унять дрожь. Сквозь узкие щели в полу верхней палубы просачивался свет, делая темноту, сгущавшуюся по углам, совершенно непрозрачной.

«Значит, казнь отменили!?»

Его, должно быть, опять перевозят в какую-то из отдаленных тюрем. Но что значит тот страшный сон с сожжением? Все было слишком реальным — ночное бдение в тюремной капелле, слащавая жалость этих проходимцев в рясах, дорога на Кампо ди Фьоре… Костер! Он закрыл глаза и явственно увидел языки пламени, рвущиеся к небу. Воспоминания нахлынули с такой силой, что он закричал от ужаса и прижался спиной к влажной стенке борта. Холод немного привел в чувство. Он вспомнил, как после лишения сана и отлучения от церкви ему срезали кожу с пальцев. Прошло почти десять дней, но раны последнее время не заживали, гноились. Он протянул руку к свету, рассматривая пальцы. Кожа на руках была совершенно здоровой — не осталось даже следов от кандалов — только вымазана каким-то черным маслянистым налетом. Джордано замер в недоумении.

В это время за стеной послышались голоса, заскрежетал отмыкаемый замок, дверь открылась. В камеру ввалилось четверо в турецких одеяниях. Двое держали в руках ятаганы, у третьего были кузнечные принадлежности. Четвертый, в дорогом шелковом халате и высоком тюрбане, подойдя к пленнику, протянул ему холщевые штаны и на почти чистом итальянском произнес:

— Прикрой наготу, неверный.

Джордано подчинился, удивляясь не столько тому, кем оказались хозяева судна, сколько свободе своих движений. В последнее время передвигаться самостоятельно он почти не мог — вывернутые на дыбе суставы воспалились, и тюремщикам приходилось таскать его под руки.

Потом Джордано заковали по рукам и ногам. Цепи закрепили так, что он мог только сидеть. Оставить какой-нибудь еды и напоить узника тюремщики не удосужились.

Потянулись бесконечные дни плавания. Он давно привык к ощущению голода, но отсутствие воды сводило с ума. Уже к вечеру первого дня у Джордано начались галлюцинации. Ему то казалось, что он сидит в воде и надо только наклониться, чтобы пить, пить и пить. Он заваливался на бок, облизывал сухие, пыльные доски. Позже казалось, что поток воды стекает по борту. Он тянулся к стене, выворачивая руки из суставов так, что терял сознание. Вообще сознание возвращалось все реже. Окружающий мир звенел каким-то оглушительным прозрачным звоном. Человека окружали фантастические монстры, тянули руки, лапы, оттесняли от текущего за их спинами потока.

Когда тюремщики вернулись, отстегнули цепь, удерживавшую узника в сидячем положении, и попытались пинками поднять его на ноги, Джордано, повалившись на пол, лишь глухо стонал. Наконец появился давешний человек в тюрбане. Джордано окатили ведром воды. Это привело его в чувство, и он начал жадно слизывать, образовавшуюся на полу лужу. Чей-то сапог грубо отшвырнул его в сторону. Видеть воду и не пить было выше человеческих сил. «Воды!» — попытался попросить Джордано, но из груди вырвался лишь нечленораздельный стон. Стражники, окружающие пленника, весело заржали, однако последовал окрик начальника, и через минуту узнику протянули миску с водой.

Потом была еще дорога через пустыню. Закованные руки Джордано цепляли на короткой веревке к луке седла либо начальника каравана Мустафы — человека в тюрбане, либо одного из его старших воинов. Основная масса пленников, выгруженных с корабля, шла свободно, люди несли поклажу, только несколько самых сильных мужчин были закованы в ножные кандалы. Вечером рабы разбивали общий бивуак, разжигали костры, варили какую-то похлебку. Джордано оставался у палатки Мустафы, ему давали лепешку и кружку воды, затем обездвиживали. Утром еще раз поили.

Такое обращение позволяло почти полностью гасить сознание пленника. Бег за лошадью отнимал все силы, главной задачей было не отстать от крупа коня, не сбиться с ритма, не упасть. В первый день Джордано это никак не удавалось, он оступался на острых камнях, падал на колени, и его тащило за лошадью, обдирая колени (упасть полностью он не мог, веревка была короткой). Стражник останавливался, бил его плетью, заставляя подняться. Бег продолжался вновь. Вечером, едва сумев проглотить лепешку, он погрузился в сон. Лишь в короткие мгновения просветления Джордано сознавал удивительные изменения, произошедшие с ним: голодный, получающий лишь жалкие капли воды, он выдерживал бег за лошадью, а кожа, содранная кандалами за день почти до костей, успевала полностью восстановиться к утру.

На четвертый день пути стало легче. Он уже не сбивался с ритма, четче воспринимал окружающее. После полуденного привала он заметил, что караван приближается к оазису. Когда начальник пришпорил коня, обгоняя колонну, а потом поскакал во весь опор навстречу кавалькаде, встречающей караван, он сумел удержаться на ногах.

Поравнявшись с встречающими, Мустафа резко осадил коня, резво спрыгнул на землю и опустился на колени перед человеком на высоком, благородных арабских кровей вороном жеребце.

— Приветствую тебя, бей Ахмед!

Тот, не торопясь, спешился, благосклонно позволил Мустафе подняться, что-то спросил.

— Твое приказание выполнено, — Мустафа поклонился.

Джордано, наблюдавший за встречей, понял, что речь идет о нем по направленным в его сторону взглядам. И еще непостижимым образом к нему пришло ощущение, что появившееся при приближении к свите Мустафы странное чувство то ли чужого присутствия, то ли взгляда, связано с беем. Один из стражников, сопровождавших Мустафу, обрезал веревку, привязывавшую Джордано к седлу, и подтолкнул его навстречу Ахмеду.

— Вперед, свинья! Пади ниц! — он толкнул Джордано на колени.

Джордано поднял голову и встретился взглядом с Ахмедом. Медленно поднялся и расправил плечи. В глазах бея мелькнула легкая усмешка:

— Что же ты мочишь? Поприветствуй хозяина! — Ахмед-бей заговорил по-латыни.

— Господин! Он не может говорить.

— Что!?

Мустафа упал на колени:

— Прости господин!

Ахмед впился глазами в Джордано:

— На самом деле не можешь?

Джордано отрицательно мотнул головой и пожал плечами.

— Открой рот!

Ахмед властно опустил пленника на колени, запрокинул ему голову и заставил открыть рот.

— Странно, — произнес он по-арабски, потом, насмешливо издеваясь, перешел на латынь. — Лучше быть немым воином, чем болтливым философом!

Джордано вскочил.

— Вели снять с него железо, — приказал Мустафе, поднимаясь в седло, — Да, и покажи остальной товар.

С трудом, оторвав взгляд от воды, Джордано поднял глаза к небу и погрузился в созерцание разлившегося молоком света спирального рукава Галактики. Боль воспоминаний медленно отступала. «Дурак, совсем контроль потерял! Моя-то игра продолжается! — он подмигнул сияющей Веге. — А интересно было бы на рожи тех святош посмотреть, дав почитать им статьи Хаббла, что ли», — он вздохнул, усмехнулся. Глупо было вести спор с давно умершими противниками, а нынешние их наследники отлично уживались с миром, пережившим несколько мировоззренческих революций.

Наконец он позволил себе взглянуть на Николая.

— Тебе плохо? — в глазах мальчишки застыли изумление и тревога.

— А ты пожалел? — Джордано усмехнулся.

— Я не должен был спрашивать. Прости.

— Ерунда. Просто первая смерть у всех — не слишком приятное событие…

Джордано опять взглянул на небо. Скоро начнет светать.

— Да, и еще! — голос бессмертного стал холодным и жестким. — Чтобы научиться владеть мечом, тебе нужен учитель. Я могу взять тебя в ученики, но… сегодняшний фортель, должен быть последним.

— У меня есть выбор?

— У человека всегда есть выбор.

— А если я не соглашусь?

— Ты сможешь пожить у Георгия, пока я подготовлю твои документы, потом — свободен как птица.

— Когда я должен дать ответ?

— Сегодня вечером.

— Я могу ответить сейчас…

Джордано молчал. Николай поднялся с камня.

— Джордано Бруно! Я прошу Вас стать моим учителем!

За осуществление героического беспримерного дальнего перелета по маршруту Москва — Северный Ледовитый океан — Камчатка — Николаевск-на-Амуре в исключительно трудных условиях Севера, за проявленные при этом выдающиеся мужество и мастерство — ЦИК Союза ССР постановляет:

Присвоить звание Героев Советского Союза и вручить орден Ленина, согласно «Положения о звании Героя Советского Союза».

Чкалову В. П. - командиру экипажа АНТ-25;

Байдукову Г. Ф. - второму пилоту;

Беляеву А. В. - штурману.

«Правда», 24.07.1936

Лето Николай провел на горных пастбищах. Георгий, еще крепкий человек лет семидесяти, с легкостью управлялся с небольшой отарой, которую охраняли два огромных кавказских пса, совершенно добродушных к людям. Помощник старику был не нужен, но он согласился принять Николая с условием, что тот не будет попадаться на глаза колхозным проверяльщикам, наезжающим периодически в горы, и пограничным разъездам, тоже иногда появляющимся в этих местах.

В первый день за ужином он сказал, глядя в глаза Джордано:

— Слушай, Аванес! Я не знаю твоих дел. Неприятностей мне не надо. Я старый человек и мне уже ничего не страшно, но ты знаешь, что дочка у меня в Батуми на партийной работе, и сын — танкист в Белоруссии. Твой парень мне не помешает, но если им кто заинтересуется, то я его не знаю. Пришел неизвестно откуда и идет неизвестно куда.

— Он будет делать все, как ты скажешь. И я тебе даю слово, что он не враг и не бандит с большой дороги.

— О тебе тоже никто дурного слова не сказал, но это ты принес мне известие с той стороны.

— Ты же его ждал.

— Ждал, — старик глубоко вздохнул, — но лучше бы он умер, как другие.

Джордано опустил глаза.

— Я знаю.

Потом, вспоминая первое лето новой жизни, Николай не мог отделаться от двойственного ощущения, что это время было самым беспечным, но и одновременно психологически самым тяжелым в его жизни.

Он с трудом, ломая себя, мирился с недоверием старика, выслушивая почти каждый вечер рассуждения о том, каким должен быть настоящий мужчина, и что, если сделал нечто неподобающее, то надо уметь достойно принять наказание. А перед кем был виноват Николай? Чувство вины в той первой, настоящей жизни он испытывал только перед Раей, но тогда была ясная цель, что оправдывала его существование, а теперь… Кем все же он был теперь? И что могло оправдать эту новую жизнь? Много раз он испытывал искушение рассказать Георгию правду, спросить совета, но всякий раз его останавливал то ли приказ Джордано, данный в день отъезда, то ли рождавшееся собственное понимание бессмысленности и опасности подобных откровений.

С утра он уходил в горы. Старик велел избегать открытых мест, и Николай бродил вдоль бурных горных речушек, купался в водопадах, учился взбираться по скальным выступам, выслеживать и ловить населяющую окрестности живность. Огнестрельного оружия он с собой не брал. Горы только казались безлюдными, и выстрелы могли привлечь чье-то внимание.

Иногда вечерами к нему возвращались образы, недописанного романа. Он опять выстраивал отношения своих комсомольцев, но где-то на грани сна и яви всплывала физиономия Джордано, и все, что было простым и понятным, смещалось и путалось. Он почему-то вспоминал глаза, однажды увиденной им, барышни в каракулевой шубке, мобилизованной на рытье окопов. В них не было ненависти, а только изумление и непонимание происходящего. Теперь он сам был в положении этой запутавшейся барышни.

В начале августа неожиданно вернулся Джордано. Николай в сумерках возвращался к кошаре, когда увидел чужих лошадей у коновязи. Он уже собирался вернуться в лес и поискать какое-нибудь место для ночлега, когда сообразил, что возникшее чувство тревоги связано с ощущением чужого присутствия. Он вначале осторожно двинулся вперед, а потом, узнав в одной из лошадей джорданову, чуть не бегом бросился вперед. Одиночество настолько вымотало Николая, что он готов был, почувствовав зов, кинуться учителю на шею. Когда же он чуть не налетел на вышедшего навстречу Джордано, то испытал неловкость от охватившего его порыва и остановился, даже не зная, что сказать.

— Ну, здравствуй! — Джордано улыбнулся. — Отлично выглядишь.

— Здравствуй! Что-то изменилось?

— Да, об этом позднее. Лошади отдохнут, и можно ехать.

Они выехали еще до рассвета. Старик не скрывал удовлетворения, что избавляется от опасного гостя.

По дороге в город Джордано рассказал, что документы готовы — осталось только вклеить фотографии, и, главное, подворачивается очень удачное место, где можно замечательно провести осень и зиму без оглядки на окружающих.

В стране развертывалась сеть метеостанций. Нужды армии, промышленности и сельского хозяйства требовали умения прогнозировать погоду, а Кавказ был одним из ключевых мест, где формируются атмосферные фронты и циклоны, отвечающие за погоду в южных районах страны. Аванес договорился, что его командируют на такую станцию. Нужен был напарник, и он предложил кандидатуру племянника своего друга — молодого парня из маленького таежного хутора, решившего перебраться на юг.

Вообще оказалось, что у Джордано по легенде — почти героическая биография. Аванес воевал в партизанском отряде в Приморье, куда его, почти мальчишку, студента естественного факультета московского университета сослали на поселение за какие-то связи с эсерами. После освобождения Приморья и фронтов гражданской войны Аванес решил вернуться домой в теплые приазовские степи, но занесло на Кавказ. Когда Николай спросил, откуда Джордано откопал такую историю, тот рассказал, что в Туркестане он пытался вылечить красного пропагандиста, попавшего в плен к басмачам. Медикаментов почти не было, а у пленника развилась гангрена. Можно было попробовать ампутировать ногу, но тот, настоящий Аванес вначале не согласился, потом стало поздно.

— А чего это бандиты решили его лечить?

— Им нужен был обмен. Поймали одного из их главарей. Я думаю, красные бы на это не согласились. Слишком долго гонялись за бандой, а бед она натворила — немерено.

— И что? Этот красный рассказал тебе свою историю?

— Не мне. Он рассказывал ее Лене. Она была сестрой милосердия в нашем лазарете. Если б он выжил, и его удалось вытащить из банды, может быть, все было бы иначе.

— Иначе — это как?

— Не уехала бы Ленка в Париж…

В этот раз до Сочи они добрались к полудню следующего дня. Можно было и быстрее, но лошадям нужен был отдых, и Джордано избегал открытых шоссейных дорог.

Оставив лошадей на конюшне на территории главного корпуса заповедника, Джордано, не тратя времени, отвел Николая к старику фотографу. Вечером тот принес в джорданову хибарку готовые фотографии. Уже через час, приклеив фотографии, расставив печати и немного поколдовав с химикалиями, придавшими бумагам естественный, немного потертый вид, Джордано протянул Николаю паспорт, военный и комсомольский билеты и еще несколько бумажек.

Николай с внутренним содроганием взглянул на красную книжечку с головой Ильича, не решаясь взять ее в руки.

— Зачем это нужно?

— Как зачем? Ты же нормальный советский молодой человек. Как без комсомола? Отслужил в армии, вернулся, решил мир посмотреть.

Николай осторожно открыл книжечку, рассматривая штампики об уплате членских взносов.

— Это ложь!

— Слушай! Не принимайся за старое. Что такое ложь в нашем положении? Ты не разделяешь взглядов членов союза коммунистической молодежи?

— Разделяю…

— Вот и раздели их завтра вечером у секретаря городского комитета партии.

— Что?! Он же меня знает! Знал…

— Когда он тебя видел в последний раз?

— В мае, когда я сюда приехал. Тогда вся городская верхушка меня встречала.

Джордано задумался. Потом встал, порылся на полке и положил перед Николаем вырезку из какого-то журнала с портретом Островского и зеркало. Николай некоторое время разглядывал свое обветренное, загорелое лицо.

— Ну что, похож? Если бы не залысины, тебе и двадцати не дашь, а так не больше двадцати пяти. Запомни, — Джордано постучал пальцем по портрету, — этого доходяги больше нет.

Николай еще раз перевел глаза с зеркала на портрет и обратно, провел пальцами по чуть округлившейся щеке.

— Жуть. Кулацкая рожа.

— Так сразу и кулацкая, просто — справный хуторской парубок. И легенда это подтверждает. А то, что ты секретаря знаешь — это просто замечательно, значит, не сморозишь какой-нибудь глупости.

Весь оставшийся вечер Джордано выстраивал схему поведения Николая вначале у начальника метеорологического проекта, а потом в горкоме партии, осуществлявшем его курирование. Следующий день прошел благополучно, ученик выполнил все, что от него требовалось. Только Джордано видел, как у мальчишки в кабинете секретаря от напряжения дрожали пальцы, и ручеек пота стекал по вискам. Но это были мелочи, которые легко объяснялись простым волнением.

Когда они вернулись домой, Островский не раздеваясь лег на выделенный ему Джордано топчан и так и не сказал ни слова до самой ночи.

Часть 3

В Москве на опытном заводе Центрального НИИ машиностроения и металлообработки закончен пробный монтаж грандиозной скульптурной группы, сделанной из нержавеющей стали. Группа изображает молодых рабочего и колхозницу. В своих поднятых руках они несут эмблему Советского Союза — серп и молот. Автор скульптуры — В. И. Мухина. Группа завершит высотную часть советского павильона на Парижской выставке.

«Комсомольская правда», 14.03.1937.

Джордано разжал пальцы Николая и вынул из его руки саблю. Смотреть на изумление, застывшее в глазах ученика, и вытекающий изо рта ручеек было тошно. Вздохнул. Еще мгновение помедлил. Перетащил тело на чистый от крови участок тренировочной площадки, расстегнул пропитавшуюся кровью рубаху ученика и оголил грудь. Конечно, лучше бы все это делать в доме, на столе, но времени не так много, а самое интересное должно быть в начале.

Джордано еще раз вздохнул, взглянув в лицо Николая, и вскрыл грудную клетку, раскрыл сердце и увеличил разрез от сабельного удара на левом желудочке. Дальше времени на рассуждения просто не было. Он доставал из заранее приготовленного ящика пронумерованные баночки, колбочки и предметные стекла, через равные промежутки времени делал срезы тканей сердечной мышцы, ребер, плевральных тканей, наносил кровь на предметные стекла. Полученные образцы аккуратно возвращал в ящик на определенные им места.

Когда вся приготовленная тара была заполнена, взглянул на часы. Удовлетворенно хрюкнул. В отведенный себе норматив он уложился. Да и этап регенерации сердца, похоже, соответствовал тому, что Джордано предполагал, готовясь к этому мероприятию. Бессмертный свел края рассеченных тканей внутри грудной клетки, соединил разведенные ребра. Этого было достаточно, чтобы дальнейшая регенерация протекла без внешне видимых изменений. Джордано застегнул рубашку ученика и закрыл ящик.

Бессмертный поднялся, засунул ящик с образцами тканей в снежный сугроб на краю тренировочной площадки, вернулся к залитому кровью месту падения ученика, поднял брошенное оружие и спустился к реке. Снял пропитавшуюся своей и чужой кровью рубаху, разбив тонкий ледок все еще появляющийся по утрам, засунул ее в воду и придавил камнем. Смыл кровь с себя, сел на лежащий рядом у кромки воды камень так, чтобы видеть тело, и стал ждать.

Только теперь он позволил себе немного расслабиться, и придушенные мысли понеслись, перепрыгивая с предмета на предмет.

«Надо же! Попал-таки в желудочек!» — он ощутил слабое удовлетворение тем, что за почти десятилетие «растительной жизни», как сам называл свое нынешнее существование, прошлые навыки, похоже, не исчезли.

«Все-таки хорошо бы отнести тело в тепло…» — мысль Джордано переключилась на все еще лежащего без движения ученика, состояние которого после потери крови, последовавших экспериментов и переохлаждения обещало быть на редкость паршивым. Но делать этого он не стал, даже не пошевелился, решив, что раз уж затеял игру, то надо играть до конца. Все равно мальчишка не примет заботы после того, что с ним сделали.

«Интересно, мне его теперь нужно бояться?» — очередная отрывочная мысль всплыла в голове, вызвав слабую усмешку.

Он ждал достаточно долго, прежде чем увидел, как судорога выгнула дугой грудь Николая, тогда достал из кармана мел, завернутый в бархотку, начал, изобразив невозмутимое спокойствие, полировать клинок. Краем глаза он видел, как Николая тяжело рвало ошметками крови, наполнившей легкие, как потом он повалился на покрытую изморосью жухлую, еще зимнюю траву и никак не мог отдышаться.

Когда, пошатываясь, ученик спустился на берег, Джордано успел окончательно замерзнуть. Взглянув в глаза Николая, он жестко велел, не давая тому опомниться, привести в порядок себя и оружие.

— Скотина, монстр. Что ж не добил? — Кулаки Николая сжались в бессильной сейчас ярости.

Джордано поднялся:

— Да, я монстр. Только не забывай, что и ты такой же. Твое присутствие здесь и сейчас тому яркое подтверждение! А теперь послушай и постарайся понять. Я тебе не давал указания закончить бой. В другой, реальной ситуации вон там, — Джордано указал на площадку для тренировок, — валялся бы цыпленок с открученной головой.

Похоже, ему удалось сбить накал ярости ученика:

— Но я же достал тебя!?

— И что с того! Что, эта царапина должна была остановить меня?! Меня, бессмертного монстра, как ты сам сказал! Такие вещи только разжигают противника, а ты, как дурак, раскрылся.

— Но…

— Что но! — Они бешено смотрели друг на друга. — Это ты допустил две ошибки.

— Две!?

— Да две. О первой я тебе уже сказал — ты раскрыл свою защиту, а вторая была потом, после моего удара.

— Ну, ты даешь! Что я мог сделать после такого удара?

— Сколько секунд ты еще воспринимал окружающее? Ты стоял, когда я выдернул клинок.

— Ну, — на измазанном лице Николая отразилось полное изумление. — Стоял… Увидел кровь, и изо рта хлынуло. Тогда стало больно. Потом ничего не помню.

— Так сколько прошло времени?

— Секунды две — три…

— Так быстро не умирают. Секунд десять ты держался на ногах, а если бы ты не испугался крови, то было бы больше. Для нашего мозга даже полное прекращение поступления кислорода не так катастрофично, как для мозга смертных.

— Ну, допустим, и что я мог сделать?

— У тебя за спиной была река!

— Так я должен был еще и утонуть?

— Ты должен был спасать свою голову, а место, где ты очнешься — это вопрос десятый. Постарайся это запомнить.

Он развернулся и, ни разу не оглянувшись, ушел в дом. Там подбросил в топку дрова, поставил котел с водой на огонь. Выглянул в окно, удостоверился, что ученик выполняет его указание.

«Упрямый таки мужик, толк, наверное, будет».

Залез в кладовке на верхнюю полку стеллажа, где в дальнем углу хранился спирт, выданный для «производственных надобностей», отлил стакан. Подумал, что самому тоже не мешало бы принять, но удержался. Опять выглянул в окно. Николай сидел на земле, прислонившись спиной к валуну.

— Черт, — Джордано вытащил шкуру из сваленной у дверей стопки и вернулся к реке.

— Ты что, загорать тут собрался? — он поднял дрожащего крупной дрожью ученика, завернул в шкуру и повел в дом. Там, усадив его у теплого бока печи, снял ботинки и засунул ноги в таз с горячей водой. Николай только замычал.

— Ничего, сейчас легче будет, — Джордано достал второй стакан, наполнил его красным вином. — Бери, выпей.

Прислонившись к печке, Николай сидел, закрыв глаза, и ни на что не реагировал.

— Черт, — еще раз повторил Джордано. — Красна девица, а не бессмертный.

Сел рядом, оторвал от теплой стенки и слегка встряхнул, заставляя открыть глаза:

— Да пей же, я сказал. Тебе зубы ножом раздвигать!? — угроза подействовала. Николай начал пить, а к концу даже взял стакан в руку.

— Вот и молодец! — Джордано разделил спирт пополам и разбавил его теплой водой.

— До лежанки сам дойдешь?

Как сомнамбула Николай перебрался на расположенную в углу у окна широкую лавку, покрытую овчиной. Сжался калачиком, кутаясь в шкуру.

— Погоди, перевернись на живот, — Джордано стащил с Николая шкуру и завернул ею распаренные ноги, потом снял промокшую рубашку и начал растирать ученика спиртом. Сначала спину, потом грудь. Шрама на груди уже не было видно. Джордано вытащил вторую шкуру и накинул ее на Николая, сверху еще укрыл одеялом.

Ученик на мгновение открыл глаза.

— Потерпи. Это от потери крови. Прости, что так получилось, — но Николай, похоже, уже опять ничего не слышал. Глаза закрылись, дыхание выровнялось, ученик спал.

С ликвидацией последствий утренней тренировки Джордано провозился почти весь день. Отстирать рыжее пятно с рубахи Николая так и не удалось, это его несколько расстроило. Лишней одежды не было.

Один съем параметров он пропустил. Вечером перед выходом на связь с базой пришлось заняться аппроксимацией утренних данных, и, вдобавок ко всему, он чуть не опоздал с передачей. Отстучав суточные данные, он опустился за стол. Сидел, устало глядя на догорающий в печи огонь и пытаясь ни о чем не думать. К вечеру все рассуждения о допустимости утреннего эксперимента казались мерзостью.

Однообразно, на одной ноте, с минарета кричал муэдзин. Горячее пятно солнечного света от затянутого решеткой отверстия под самым потолком лежало в центре камеры, заливая ослепительным светом корчившееся в судорогах тело. Наконец мучения начали отступать. Нехотя возвращающееся сознание тупо повторяло крик муэдзина: «Нет Бога кроме Аллаха, и Муххамед пророк его».

Джордано открыл глаза и тут же зажмурился от слепящих лучей. Собравшись с силами, он отполз к стене камеры на брошенную охапку свежей соломы. Отстраненно подумал, что раз заменили подстилку, значит, дрался он сегодня удачно. Некоторое время лежал, прислушиваясь к своим ощущениям, и вспоминая бой.

Противниками сегодня были новые, сильные молодые воины. Наверное, их цена была достаточно высока, все были в латах. Правда и скорость движений это снижало так, что двоих Джордано сумел вывести из строя, прежде чем третий рассек ему правый бок. Это придало Джордано злости, он не мог позволить себе выйти из боя. Висеть на дыбе до полуночи и быть в очередной раз выпоротым так, что кожу, казалось, просто заживо содрали со спины, было выше его сил. Когда это случилось последний раз три дня назад, он регенерировался только к утру. С трудом заставил себя подняться и выйти на плац. Но сил хватило только на то, чтобы отработать обязательные упражнения. Потом просто свалился в обморок.

Джордано усмехнулся: этого видно никто не ожидал. Сам Ахмед спустился вниз на плац, пнул безучастного раба сапогом по почкам и, не увидев никакой ответной реакции, кроме безвольно мотнувшейся головы, начал визгливо орать на Мустафу. Тот, упав на колени, пытался как-то оправдаться. Джордано оттащили назад в камеру, принесли полную миску горячего бараньего плова и две спелых грозди винограда. Вечером, когда Джордано окончательно пришел в форму, Мустафа приказал ему подняться на плац. Там у стены надзиратели выстроили пятерку его вчерашних противников. Ахмед сидел в кресле на помосте для наблюдений. Джордано толкнули на колени перед помостом. Мустафа встал рядом и поклонился бею.

— Объясни мне, что вчера произошло. — Ахмед обратился к охраннику.

— Твой раб, господин, не бился в полную силу, как подобает воину. Он подставился противнику, позволил тому нанести удар в левое легкое и прекратил сопротивление.

— Джордано, подними голову! Мустафа говорит правду?

Джорданоотрицательно мотнул головой. После костра он на самом деле долго не мог говорить, а потом, когда понял, что вернулась способность произнести что-то связное, решил, что показывать это кому-либо — ни к чему. Знал, что его немота злит Ахмеда, и это доставляло немного радости.

— Значит, он лжет?

Джордано опустил глаза, ждал, когда последует наказание.

— Так… — Ахмед поднялся, подошел к шеренге вчерашних противников. — Кто нанес тебе последний удар?

Джордано обреченно указал на стоявшего в центре человека. На свободе он наверняка был воином. Крепкий, с широкими плечами и открытым взглядом светло-серых глаз он нравился Джордано.

— Если Мустафа лжет, убей его!

Джордано поднялся, взял протянутый Мустафой меч и направился к центру площадки для поединков.

— Нет, драться надо было вчера. Сейчас ты должен просто убить врага.

Джордано остановился, обернулся к Ахмеду и отрицательно покачал головой.

— Ты должен просто убить. Иди сюда.

Джордано попятился и упал на колени, униженно согнул спину.

— Если ты не можешь, они умрут все.

Джордано еще униженнее припал к земле и услышал натужный выдох Ахмеда. Замах и голова крайнего пленника глухо ударилась об утоптанную землю плаца. Тело казненного осело рядом. Джордано готов был закричать от ужаса и безысходности, но где-то на краю сознания вспыхнула мысль, что ведь в его руках меч, даже если Ахмед действительно такой же урод, как он сам, и его нельзя убить, то причинить ему боль, это ведь в его силах. Джордано внутренне напрягся и затаился, пытаясь ничем не проявить своих мыслей. Он чувствовал, как взгляд хозяина остановился на его согнутой спине.

— Иди сюда.

Джордано медленно поднялся, не поднимая глаз, чтобы не выдать принятого решения, двинулся вперед и остановился напротив сероглазого пленника.

— Ну же! Чего ты ждешь?

Джордано начал движение, плавно переводя направление удара в сторону Ахмеда. Он не рассчитывал на такую скорость ответной реакции. Меч Ахмеда, казалось, сам выскочил из ножен, отражая удар, а сзади в спину ударили тяжелые арбалетные стрелы. Упав лицом в пыль, Джордано не смог сдержать вскрик отчаяния и боли.

Очнулся он опять подвешенным на дыбе. Ахмед сидел в кресле на помосте, скучающе рассматривал бьющееся в судорогах тело, дождался, когда раб затих и открыл, наконец, глаза, потом неторопливо подошел к дыбе, острием кинжала поднял его голову.

— Что, поиграть захотел? Да ты муху не догонишь, а туда же. Еще подобная выходка, и я буду резать из твоей шкуры ремни! — Их глаза встретились.

Джордано все еще ощущал во рту привкус крови от в очередной раз разорванных легких, и он плюнул в ненавистную рожу. Клинок Ахмеда полоснул его по лицу.

— Бешеная собака! Ты будешь висеть здесь, пока эти сволочи не сдохнут. — Ахмед указал на четыре креста с распятыми пленниками.

Но провисел он только до вчерашнего полудня. После того как муэдзин прокричал призыв на молитву, Мустафа вышел на плац и подошел к Джордано.

— Ты не надумал прекратить пытку для тех несчастных? — Охранник кивнул в сторону распятых.

Джордано вопросительно вскинул глаза на Мустафу.

— Ты согласен закончить пытку?

Джордано в знак согласия опустил веки. Мустафа приказал отпустить блоки дыбы и спустить бессмертного на землю. Стоя на коленях и ожидая, когда охранник развяжет его руки и ноги, Джордано потянулся вначале левым, а потом правым плечом, заставляя вывихнутые суставы встать на место. Даже не обратил внимания на удивленный взгляд охранника. Когда его освободили окончательно, протянул руку за ножом и решительно направился к крестам. Джордано не стал ждать, когда их опустят, и с ловкостью кошки взобрался вначале по кресту с ударившим его пленником. Тот был еще в сознании. Поймав полный боли взгляд казненного, одними губами без звука Джордано произнес по латыни: «Прости» и перерезал пленнику горло, потом убил трех остальных.

Он бросил нож под ноги Мустафе и, не оглядываясь, ушел в свою камеру.

Джордано закрыл глаза и вытянулся на соломе. Боль окончательно ушла, хотя от потери крови он не сможет нормально двигаться еще часа три-четыре. Сегодня он достал четверых, а пятый сзади всадил клинок точно ему в сердце.

Интересно, они принесли ему что-нибудь поесть и попить? Осторожно, чтобы не закружилась голова, он сел и посмотрел в сторону двери. Там на столике с короткими ножками стоял кувшин и что-то из еды. Джордано знал, что пока не пройдет тошнота и головокружение, лучше не есть, а вот выпить было жизненно необходимо. Поднявшись, он подошел к двери и опустился на соломенную подстилку в углу у столика. Взял кувшин, отхлебнул. Оказалось молодое, только отбродившее красное вино. Джордано выпил половину, прислонился к стене, поставив недопитый кувшин рядом, и опять прикрыл глаза.

Скоро год как он находился в руках этих людей. Пытки инквизиции оказались детской забавой в сравнении с изощренностью его новых хозяев. Сколько раз ему казалось, что выдержать невозможно, но…

Когда-то он, наивный еретик, говорил, что живые существа могут быть бессмертными. Они — ангелы, не ведающие первородного греха, живут на далеких звездах в единении с Богом. Не с ограниченным богом христианства, а с Богом, что незримо разлит во всем бесконечном мире. Он — бессмертен, так он теперь что и есть тот ангел?

Джордано горько истерически засмеялся. Нет, именно теперь он знал, что такое грех, теперь, когда из него методически делали машину убийства, бездумную и бесчувственную. Вчера он впервые убил четверых и сегодня даже не испытывал сожаления. Кто выживет из его сегодняшних противников, он, скорее всего, даже не узнает. Все эти люди, используемые для его натаскивания, — смертники. Вопрос заключался лишь в том, когда каждый из них умрет. Позавчерашний демарш был совершенно бессмысленным, и его еще раз пнули носом в то, что любые попытки пожалеть противников приведут лишь к удлинению их страданий, реальных страданий смертных тел.

Единственно ради чего стоило затевать протест, это вырвавшееся у Ахмеда: «Бешеная собака». Джордано усмехнулся. Ради этих слов и удара кинжалом по роже, можно было поэкспериментировать еще. Втайне Джордано надеялся, что когда-нибудь Ахмед сорвется и убьет его. Он почему-то совершенно не верил в то, что таких, как он, действительно нельзя уничтожить, вот только нужно узнать, как это сделать.

В углу завозился Николай, сбросил одеяло и высвободился из шкур, но так и не проснулся. Джордано несколько раз в течение дня поил мальчишку остатками разведенного водой вина с медом. Сейчас он, наверное, был еще и изрядно пьян. Правда, раз ему стало жарко, значит, процесс восстановления окончательно закончился.

Джордано, с трудом отогнав запретные воспоминания, встал, разгреб угли в печке, подошел к двери, открыл ее и с минуту постоял на пороге, вдыхая предвесенний, чуть морозный воздух и слушая гул уже разбуженной реки. Потом, скользя по обледенелой дорожке, спустился на тренировочную площадку и забрал ящик с образцами.

Ежась от холода, он вернулся в дом, поставил ящик на стол, подошел к Николаю, убрал разбросанные шкуры. Попытался растормошить ученика:

— Вставай! Давай в кровать перебираться, — на станции у них было по крохотной комнатке, где помещались лишь кровать и что-то вроде сундука для немногих личных вещей.

Николай открыл глаза, сел на лавке, но окончательно не проснулся. Так, полусонного, Джордано и перевел его на кровать, укрыл одеялом. Возвратившись к столу, он зажег масляную лампу и сел.

В неровном свете почему-то привиделся Петербург — шпиль Адмиралтейства с корабликом, как их было видно из окон одной из последних его петербургских квартир. Хорошее было время. Образ приват-доцента, а потом и профессора Императорского Санкт-Петербургского университета ему всегда очень нравился, нравился больше всех других его ипостасей. Лаборатория на Васильевском острове, либерализм, студенческие коллоквиумы с рассуждениями о путях развития науки двадцатого века. Даже компания бессмертных, околачивавшихся в то время в городе, была почти безобидна, что там говорить, некоторые были почти друзьями.

Джордано встряхнул головой, отгоняя воспоминания. Какая связь между магрибским рабом, петербургским профессором и сегодняшней подлостью?

«Но он должен был почувствовать, как происходит регенерация!»

«Причем тут мальчишка. Ты же все подстроил!»

«Подстроил, ну и что? Да и не совсем подстроил, парень за зиму чему-то таки научился, — он удовлетворенно улыбнулся этой мысли. — Что тут такого, если я должен был посмотреть, как это происходит. Со стороны, не на собственной шкуре, да еще и собрать эти дурацкие образцы».

«Ну, ты и скотина! Был еретиком, им и остался».

«Еретик, так еретик. Кто б спорил. И я отлично знаю, как это — регенерация на собственной шкуре!»

Джордано выпрямился, и привычная саркастическая усмешка скривила губы. Вот она — правда. Она в этих рассортированных по времени кусочках тканей и размазанных по предметным стеклышкам каплях крови бессмертного. Он должен проанализировать, как происходит регенерация. Ему нужно было посмотреть на регенерацию здорового бессмертного, а не доходяги, каким был Николай прошедшим летом. Да тогда еще все было смазано действием опия. Опыт должен был быть доведен до конца.

Он раскрыл ящик. Чтобы сохранить все полученные образцы, предстоящая ночь должна была быть долгой.

Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановил: за выдающиеся заслуги в деле культурного обслуживания красноармейцев и командиров, рабочих и колхозников — присвоить заслуженному артисту Республики тов. Александрову А.В., художественному руководителю Краснознаменного ансамбля красноармейской песни и пляски СССР, звание народного артиста СССР.

«Комсомольская правда», 15.03.1937.

Проснувшись утром, Николай понял, что учителя нет. Он вздохнул с облегчением. Видеть этого дьявола не хотелось. Вообще-то с ним, Николаем, все было в порядке. В полном порядке, если не считать того, что было в его голове.

Зачем Джордано его убил, зачем он его так убил?

Вчера он впервые достал учителя, честно достал. Он увидел кровь, выступившую на рукаве. За всю зиму Джордано ни разу не причинил ему боль. Они с самого начала занимались с боевым оружием. И ни разу, какие бы глупости ни совершал Николай, острие джорданова клинка даже не коснулось его кожи. Он всегда останавливался, в миллиметре, но останавливался. Вчера, когда в запале боя со всей накопившейся за полгода силой, Николай рассек руку учителя, то на мгновение растерялся.

Правда последний месяц ему стало казаться, что во время тренировок, Джордано как бы включает другой темп. Он убыстрялся, его ответы следовали автоматически. Вспоминая начало их занятий, Николай теперь понимал, что раньше после каждого движения ученика Джордано как бы раздумывал, что сделать в следующий момент. Теперь он не думал, он двигался так, как подсказывали ему инстинкт и многолетний опыт, как двигался в поразившем Николая танце у водопада. Исчезла ленивая скука кошки, притащившей полузадушенную мышь котенку. Он превращался в по-настоящему охотящуюся кошку. И эта новая игра, похоже, доставляла Джордано истинное удовольствие. Николай успел увидеть, как огонь зажегся в глазах бессмертного, когда он сделал тот последний выпад.

Значит с ним теперь можно играть в настоящую игру. Он все-таки чему-то научился. Потом в памяти всплыли слова: «Кстати, если ты мне не понравишься, я, может, и воспользуюсь твоей силой. Когда она чуть увеличится». Черт, он и впрямь когда-нибудь воспользуется. Николай испугался. Он знал, что его тело с этим новым опытом движения будет тянуть в игру раз за разом. Он не сможет больше остановиться, не сможет отказать бессмертному в продолжение игры, и чем это кончится не известно, вернее известно — один из них умрет.

«Если меня убьют, кто-то или ты…, поставишь свечку в храме», — насмешливый голос дьявола опять звучал в голове Николая. Не в силах больше думать обо всем этом, он выскочил из дома и бросился к реке, окунулся в ледяную воду и бешено поплыл против течения. Движение успокаивало, и берег стоял на месте, даже чуть смещался вперед. Николай счастливо засмеялся, перевернулся на спину и понесся вслед за течением вниз к порогам, где можно было спрыгнуть или быть смытым в прозрачную заводь. Там река превращалась в небольшое озерцо, течение уходило в сторону, омывая огромный валун, почти перекрывавший дорогу потоку в следующее ущелье.

Этот дьявол заставил его научиться плавать, и драться его научил. А еще… Да еще были их занятия, когда старый бес насмехался над беспомощностью ученика в тригонометрии или решении систем линейных уравнений, когда он рассказывал, почему светят звезды, и как подъемная сила позволяет орлу парить в небе. И тогда глаза дьявола светились также как вчера в момент удара.

— Еще посмотрим, господин еретик, сможешь ли ты меня убить. А я пока погожу убивать тебя.

Николай выбрался из воды, цепляясь за ветки и корни деревьев, взобрался наверх и, не сбавляя выбранного темпа движения, побежал назад к их дому. Нужно было еще кое-что проверить, да и движение было ему теперь просто необходимо.

Вернувшись на станцию, Николай увидел на столе незамеченную записку. Джордано сообщал, что отправился на охоту, пока не выпал новый снег. Он думал, что к вечеру будет буря, советовал не пропускать измерений и ничего не напутать в записях.

Взглянув на часы, Николай чертыхнулся — до первого съема оставалось всего минут пять. Он всегда изумлялся, как Джордано почти точно определяет время. Надо бы поинтересоваться.

Всю первую половину дня свободного времени не было. Пока занимался измерениями, записывал их в журнал, таскал воду и готовил обед (вот уж за отсутствие еды после целого дня в горах учитель точно бы взгрел), утренние эмоции улеглись. К полудню злость и обида почти улетучились, зато появились вопросы. Проведя очередной съем параметров, часа два Николай прокручивал вчерашний бой на тренировочной площадке. Кое-что так и не сложилось. Получалось, что все же время для размышлений у бессмертного было. И Николай решил, что, по крайней мере, попытается выяснить у того правду…

Все случилось после трехчасового съёма параметров. Николай, возвратившись с последними записями, только открыл журнал, как услышал зов. Он еще успел подумать, что Джордано возвращается слишком рано. Дверь открылась, на пороге стоял незнакомый мужик. Бессмертный… Николай кожей ощутил нависшую угрозу. Этот не собирался церемониться. В его руке сверкнул меч, а свой меч Николай после тренировки бросил на лавке — метра четыре и между ними стол. Сколько раз Джордано предупреждал его, что оружие всегда должен быть рядом!

— Что, птенчик, поиграем!? — мужик наступал.

И тут опасность включила наработанные реакции. Швырнув стол в нападающего, Николай допрыгнул до лавки, дальше ласточкой выпрыгнул в окно и занял боевую позицию у двери. Надо было выманить врага на тренировочную площадку, там у него будет шанс.

Боя он почти не запомнил. Когда голова врага слетела, и вырвался смерч энергии, Николай замер в немом изумлении. Потом его смяло под напором силы, и он остался лежать на берегу реки, так и не выпустив меч. Он умер, умер как вчера, только сознание никуда спасительно не уходило. Он не знал, сколько пролежал на земле, потом заставил себя подняться и потащился к дому.

Вчера закончилась мартовская сессия АН СССР. На заключительном заседании академик С.И. Вавилов сделал доклад о строительстве физического института Академии наук и завода точных приборов…

«Правда», 16.03.1937.

До станции оставался один переход мимо прикрывавшей их ущелье горы, когда в направлении станции Джордано увидел вспышку. Остановившись на мгновение, он сбросил с плеч добытого козла и бегом пустился вперед.

Он оставил мальчишку одного. Теперь все было кончено. Забыв обо всем, он нёсся по крутой тропе, не разбирая дороги. Ярость задушила даже зачатки анализа. Мысль о том, что выброс силы был слишком силен для полугодовалого бессмертного, лишь коснулась его сознания. Только выскочив на площадку и увидев труп, он остановился. Сел на пятки, тяжело переводя дыхание. Прислушался. От тренировочной площадки до станции было достаточно далеко, и зов слышался на самом пределе. Николай был в доме один. Джордано спрятал меч.

К станции он подходил медленно, анализируя следы произошедшего здесь поединка. На уровне фона родилось удивление, что ученик не вышел его встречать.

Открыв дверь, он увидел полный разгром в комнате и не сразу в полумраке разобрал, где сидит Николай. Прижавшись к печи и продолжая сжимать рукоять клинка двумя руками, тот, похоже, был в полной прострации.

Джордано подошел, сел рядом и стал, как вчера, разжимать сведенные пальцы. С трудом отобрал оружие. Судорога или рыдание прошли по позвоночнику ученика.

— Ну, успокойся, все уже закончилось.

— Зачем ты ушел? — Николай поднял глаза. — Ты ушел, а я его убил. Теперь я такой же, как ты! Я теперь тоже монстр, да!?

— Всего лишь — монстрик.

— Ты смеешься!?

— А что, надо плакать? Барышня девственность потеряла! Или ты в прошлой жизни никого не убивал?

— Ты не понимаешь! — Николая била крупная дрожь, и Джордано даже растерялся, не зная как прервать готовую разыграться истерику.

— Послушай, парень, ты вкалывал последние полгода как негр на плантациях, терпел мои выходки, чтобы сделать то, что произошло сегодня. И судя по выбросу энергии, тот тип, — Джордано кивнул в сторону тренировочной площадки, — впервые воскрес не вчера. Так что работал ты, похоже, не зря. И мне нужно тебя теперь пожалеть!?

Глаза Николая широко раскрылись:

— Ты думаешь?

— Я думаю — ты молодец, да и я, кажется, не зря тратил время. — Джордано улыбнулся. — А интеллигентское самокопание оставь на потом. У нас еще много дел на сегодня. Давай, поднимайся!

Джордано видел, как ученик начал приходить в норму, дрожь прекратилась, и в глазах появилось осмысленное выражение.

— Иди, проверь кабели, работает ли антенна и передатчик. Если все в порядке, сними показания. Еще не хватало без связи остаться, — озабоченно проворчал Джордано, переворачивая на место стол и поднимая разбросанные табуретки.

— Да ты встанешь сегодня!?

— Уже встал, — в голосе Николая послышалось раздражение, он действительно поднялся и направился выполнять указания.

Когда через час Николай вернулся в дом, убедившись, что мачта и кабель, по крайней мере, на вид целы, сняв показания приборов и запустив дизель, то застал учителя за довольно странным занятием. Одежда убитого валялась на полу и Джордано, сидя рядом с кучей барахла, сосредоточенно прощупывал швы на одежде.

— Для чего ты это все притащил?

— Похоже, ты сегодня шлепнул на самом деле зверя.

— Что еще случилось?

— На, смотри, — Николай увидел на ладони Джордано простенькие золотые сережки с капельками бирюзы.

— Что это?

— Это… Помнишь Федора на пляже, летом?

— Да, но…

— А к осени его Галина собралась замуж, и он подарил ей такие же.

— Ты думаешь?!

— Ничего я не думаю. Смотри дальше, — Джордано поднялся, положил на стол пистолет и протянул Николаю документы убитого. — Вот сюда на фотографию смотри. Видишь!

— Ну и что тут?

— Срез не ровный. Эта липа хуже твоей. И, вот еще, — Джордано протянул трубочку, из которой торчал кончик папиросной бумаги.

— Ни черта себе!

— Так что, надо быстро пристроить эту дохлятину подальше от наших апартаментов.

— Зачем?

— Ты что, совсем дурак? К утру, крайний срок к завтрашнему вечеру, тут будет куча народу. И ты собираешься им рассказать, как снес голову этому типу?

— Но ведь все это надо отдать! — Николай кивнул на компромат, разложенный на столе.

— Отдать!?

— Они же должны знать!

— Да они уже знают суть! Лучше подумай, что они узнают дополнительно.

Николай опустился на табурет, тяжело вздохнул.

— Ты считаешь, что это нормально всю жизнь врать и изворачиваться?

— Так… Послушай меня внимательно! Когда будешь жить один, можешь делать, что захочешь. А здесь пока распоряжаюсь я, — похоже, последнее терпение начало оставлять бессмертного.

— Да я молчу!

— Передатчик проверил?

— Уже иду!

Оказалось, что передатчик не работает, кабель где-то подгорел. Когда Джордано, бросив разбросанные на полу тряпки, чертыхаясь, отправился прозванивать линию, Николай решил, что он совершенно никчемный человек. Ему хронически не везло, он совершенно не понимал своего учителя. Нет, проблемы с трупом до него дошли сразу, и то, что за ним наверняка идут, было понятно, а собственные проблемы с документами вообще не обсуждались, но… Но дух противоречия заставлял спорить с Джордано, спорить несмотря даже на то, что вчерашний урок сегодня, похоже, спас ему жизнь.

Еще раз вздохнув, он встал и направился в кладовку, где хранились запасные детали, некоторые измерительные приборы и главное: бухта с запасным кабелем. Уже достав нужный ящик, он услышал, как запищал оживший приемник, и вернувшийся Джордано с порога крикнул:

— Давай быстрее отправляй и прими сообщения.

— Я думал, придется новый тянуть.

— Не сегодня. Там немного прогорело, и я так соединил. Если будут сильные помехи, тогда поменяем. Ветер поднимается, снег точно пойдет.

Некоторое время каждый занимался своим. Когда Николай принимал сообщение, Джордано, прислушиваясь, подошел к столу и стал читать выползающую из телетайпа ленту.

— Смотри! Вот о твоем типе. Завтра утром отряд будет здесь, если ночью снег их не задержит.

— Что будем делать?

Джордано нервно побарабанил пальцами по столу.

— Надо его так пристроить, чтобы товарищи его нашли, а до нас он вроде как не дошел… А башку, хорошо бы, волки отъели.

— Может лавина?

— Может и лавина. Только нужна вчерашняя или сегодняшняя. Или камнепад…

— Давай на Каменную речку!?

— Что он там забыл?

— Ну, заблудился.

— Заблудился! — Джордано передразнил Николая. — Разве что заблудился! Он должно быть идиот!

Джордано нервно пробежался вокруг стола. Остановился у кучи барахла, все еще валяющейся на пороге.

— Ладно. Каменная речка, так Каменная речка…

Домой они вернулись часам к четырем утра, пристроив труп в расселине у камнепада, свалив ему на голову полутонный валун и присыпав более мелкими камнями.

За ночь на станцию через разбитое окно намело снег, ледяной ветер гонял по полу обрывки бумаги и шевелил листы журнала наблюдений, брошенного открытым на столе. Негнущимися от холода пальцами Джордано зажег лампу. Обвел комнату взглядом, задержавшись на посеревшем от холода и усталости лице Николая, опустившегося на лавку у двери.

Единственным желанием самого Джордано было залезть в пусть даже холодную постель и выспаться, но принимать завтрашних, нет, уже сегодняшних гостей в этом разоре было нельзя, и, вздохнув, Джордано погнал мальчишку вытаскивать осколки разбитого стекла.

К шести утра снег и мусор из комнаты были убраны, стекло вставлено, а в печи горел огонь и закипал чайник.

— Ну что, парень? Шмон мы навели, крестника твоего прибрали. Считай, к приему готовы. Одно плохо, кормить незваных гостей нечем. Что там у нас осталось, пшено? Попотчуем твоих коллег как уток! — Джордано наконец разделся и плюхнулся на лавку у окна.

— С чего это они мои коллеги?

— Ты ж вроде в ЧК служил?

— Теперь это НКВД называется. А служил я в реввоенкоме.

— Нi вмер Данiло, так болячкой задавiло.

— У тебя ж заначка на чердаке — кусок солонины, и сала кусок еще есть.

— Сало? А ты не помнишь, мы сегодня завтракали?

— Мы и вчера не обедали, — Николай улыбнулся, ощутив, что есть хочется больше чем выспаться, — Я, между прочим, вчера кулеш сварил.

— Да ты что? — Джордано вскочил с места и направился к печке. — То-то я все вспоминал, какую из обязанностей моя Золушка вчера не выполнила. Я, надеюсь, вы его с дружком не сожрали? Где он у тебя?

У Николая от проворства учителя аж язык зачесался, и он не удержался:

— Так горшок вчера разбился!

Джордано как будто натолкнулся на стенку и обернулся к Николаю:

— Ну, ты — гад!

Николай несколько мгновений держался, глядя в обиженные глаза Джордано, потом засмеялся:

— Да целый он. В печке, — и Николай поднялся за тарелками.

Часть 4

Лондон 16. Сегодня утром пять самолетов мятежников бомбардировали Барселону. Бомбардировке подвергся порт. Одна бомба упала близ французских военных судов. Убито 4 человека, ранено 13.

«Комсомольская правда», 14.03.1937.

Когда часов в одиннадцать Джордано открыл глаза, в окно заглядывало солнце, было тепло от еще не прогоревшей с утра печки и раннего завтрака. Он выбрался из-под одеяла и подошел к окну. О ночной буре напоминал лишь снег, вновь по-зимнему укрывший станцию и повисший на ветках окружающих низкорослых сосен и пихт. Белизну окружающего мира не портили даже утренние следы Николая, протоптанные к будкам с метеорологическими приборами.

Бессмертный натянул штаны, рубаху и вышел в общую комнату. Прислушался, из чуть приоткрытой двери комнаты Николая слышалось тихое посапывание ученика. Похоже, надо было возблагодарить бога за посланного им сумасшедшего бессмертного, так удачно погасившего неизбежный, казалось, конфликт.

«Надо же, а я, оказывается, по-настоящему привязался к мальчишке», — подумал Джордано, отчетливо вспомнив ощущение пустоты и бессилия, охватившие его в момент, когда он подумал, что Николай убит.

«А как бы ты отомстил, особенно учитывая позавчерашнее!» — но даже сарказм вечного оппонента не испортил ему настроения.

Накинув полушубок, он взял журнал наблюдений, прихватил ведра для воды и отправился снимать показания приборов. Когда вернулся, Николай уже встал и чистил вытащенные из подвала полведра картошки, мурлыкая бодрый революционный мотивчик. На сковородке скворчало сало.

— Ты чего меня не разбудил?

— Спал ты, как сурок, — ему хотелось добавить что-нибудь о пользе отсечения голов для крепкого сна бессмертных, но, глядя на радостное возбуждение ученика, он промолчал.

— Слушай, а может надо им навстречу выйти? Вдруг, что случилось?

— Угу, стадо бессмертных набежало и порубало мужиков в крошку, — Джордано вдруг осекся, ощутив приближение чужого зова.

— О, черт! Это еще откуда? — он точно знал, что во властных и силовых структурах всех прибрежных районов вплоть до Сухуми не было ни одного бессмертного. Откуда взялся еще один? Два экземпляра за неполные сутки — явно было перебором.

«Если кто из малолеток постреволюционных, то греха не оберешься. Весь отряд можно положить», — Джордано с тревогой взглянул на своего «малолетку», напрягшегося и готового вскочить за оружием.

— Уймись! Тебе вчерашнего мало!

— Но ты же сам говорил…

— Мало ли, что я говорил! Чисть картошку! Люди замерзли, их накормить надо.

Джордано, не спеша, поставил ведра на лавку у входа, бросил на стол журнал, снял полушубок и расположился в полуметре от пирамиды с оружием.

В дверь постучали, и тут же в нее просунулась голова в лохматой бараньей шапке:

— Живые есть?

— Ну, ты даешь, парень! А если б тут кто чужой был?

Дверь открылась, и в нее ввалился молодой мужик с древним дробовиком в руках. Джордано его знал по заповеднику. Остальные егеря удивлялись непутевости и бесшабашности этого человека, но то, что он умудрялся выходить сухим из воды, было фактом.

— Ты с ума сошел, Лешка! А если б подстрелили? Мне вчера сообщение о бандитах передали.

— Да брось ты! Мы ж их стоянку нашли! Постреляли они друг друга!

— Лешка! Да, я тебя, дурака, подстрелить мог. Откуда я знаю, кто прется.

В открытую дверь Джордано увидел, что, оставив внизу, у реки, группу человек в пять, по тропинке поднимаются двое. Один был местным — районный милицейский уполномоченный, а второй… Джордано вгляделся. В энкаведешной шинели, лихо перетянутой ремнями и сидящей так, как будто ее шили в 14-м году в модном салоне на Невском, к станции подходил плотный человек татарской внешности. Несколько удивившись, Джордано облегченно перевел дух.

— Алексей Иваныч! Алексей Иваныч! Погодите, — смотритель догонял спускавшегося по лестнице Джордано. — Я Вас с обеда все выглядываю! Вам тут пакет передали, — запыхавшийся старик протянул запечатанный конверт.

— Так я ведь ассистента предупреждал, что в подвале буду. Там установку собрали.

— Ассистента? Это которого, не Петра Николаевича?

— Его. Что ж он Вам не передал?

— Запамятовал он, должно быть.

— Запамятовал! Опять барышня к нему приходила?

Старик молчал.

Джордано рассматривал конверт без подписи.

— Ладно, Семеныч. Спасибо, что передали. Кто приносил, не приметили?

— Мальчонка, посыльный, — старик потоптался на месте, — Алексей Иваныч! Вы ж Петра не ругайте. Дело молодое.

Джордано улыбнулся.

— Да ладно. А как думаете, дело у них сладится?

Старик облегченно улыбнулся. Баламута Петьку, несмотря на его подначки, на кафедре все любили.

— Да, хорошая у него барышня, серьезная.

— Ну, до завтра, Семеныч.

Джордано вышел из подъезда и под тусклым фонарем вскрыл конверт. Достал два билета в ложу Императорского Мариинского театра на завтрашний спектакль. Давали «Баядерку» с гастролировавшей в Петербурге Павловой в партии Никии. Кроме билетов в конверте не было ни записки, ни визитки.

«Это ж кто меценатствует?» — недоуменно подумал Джордано.

По дороге к Дворцовому мосту, не встретив ни одной пролетки, он перебирал всех возможных кандидатов подобного приглашения. Отбросив мелкую шушеру, у него получилось трое претендентов, постоянно проживающих в городе, еще парочку могло занести из Москвы. Но никто из выбранных не интересовался балетом. Да и зачем затевать выяснение отношений прилюдно, тем более предлагая придти на встречу не одному.

Наконец у самого моста он остановил первого повстречавшегося извозчика.

— На Гороховую!

Откинувшись на сиденье, он еще раз достал письмо.

«Причем тут Елена, ведь ясно, что приславший приглашение о ней знает». — Перед знакомыми петербургским бессмертными он никогда не афишировал своих семейных отношений. Правда и особо скрывать не стремился, так что в основном все знали о его дочери.

«Как в большой деревне», — Джордано грустно улыбнулся и почему-то вспомнил, как на поминках Сашеньки Хан отговаривал усыновлять девочку, а у него перед глазами стояла ободранная каморка Сашиной тетки, и звучал ее визгливый голос, что нечего было ждать от актерки, и видеть она не желает принесенное в подоле наследство. Так что все наследство досталось Джордано: пара балетных костюмов, стоптанные пуанты, почти стертые воспоминания о хрупкой женской фигурке, танцующей Жизель у кромки прибоя, и непоседливое, не в меру любопытное ясноглазое создание, ставшее его дочерью.

Стоп! Хан. Хан ведь тоже сейчас в Петербурге. За последние четырнадцать лет они виделись с десяток раз. Последний раз, когда Джордано только вернулся в университет из Казани на нынешнюю должность, они вместе пообедали в новомодном кабаке на Большом проспекте. И еще, Хан знал, что последняя партия была у Сашеньки в «Баядерке».

«А я тогда обещал познакомить его с Леной».

«Черт! Если это действительно от Хана, то Ленку нужно таки вести в театр. Да, а вечернее платье?» — Джордано с ужасом подумал о том, что его девочка уже совсем взрослая барышня, а он не следит за тем, как она выглядит. Бросил все на экономку, добродушную, но практичную особу, которая по-своему, похоже, даже любит Лену, но неизвестно, что смыслит в капризах петербургской моды, а главное, сколько считает нужным тратить на прихоти ребенка. С возвращением в Петербург он со всей определенностью ощутил, насколько ему не хватает женской руки в воспитании девочки. Даже наставницы Смольного института не могли привить его бесенку в юбке лоска светских манер, но найти женщину, достойную быть матерью его дочери, он не сумел. Хотя скорее не слишком стремился, боясь ошибиться, да просто что-то менять в ставшем за несколько лет привычном и теплом мире, наполненном заботами о человеческом детеныше и в очередной раз увлекшей его работой.

Извозчик остановился у парадного подъезда современного многоквартирного дома в стиле модерн. Здесь, в третьем этаже, Джордано снимал большую и удобную, но не слишком элегантную квартиру. Поднимаясь к себе, он удрученно думал, что необходимость заниматься завтра приведением к соответствующему эталону своего с дочерью внешнего вида прельщает его меньше, чем перспектива перерезать кому-нибудь глотку. А ведь на завтра планировался первый эксперимент с новой установкой.

Однако сколько бы он ни потешался над собственным глупым человеческим желанием предстать перед приятелем в респектабельном виде, но методично провел операцию по его реализации. Одевшись с изысканной небрежностью стареющего светского льва, он самолично повез дочь в магазин парижских мод мадам Дюклэ на Морской. Там, представив Елену провинциальной родственницей, наследницей приличного состояния, они разыграли с дочерью спектакль одевания Золушки на бал. Девчонка, унаследовала-таки от матери некоторые актерские способности и, несмотря на вечернюю перепалку с утверждениями, что она не желает представлять собой светскую куклу, вначале честно играла простушку, а потом увлеклась изобилием заграничных тряпок так, что пришлось напоминать о светской кукле.

В итоге бурной утренней деятельности, под звук последнего звонка по центральной лестнице Мариинки поднимались немного потертый временем, но исполненный собственного достоинства петербургский профессор и изящная девушка с холодноватым взглядом «мохнатых» серых глаз и высоко поднятыми русыми волосами, заколотыми старинным, с крупными жемчужинами гребнем. Струящийся блеск шелка и нитка такого же старинного, как на гребне, средиземноморского молочного жемчуга на точеной шейке подчеркивали юную свежесть ее лица. Джордано исподтишка любовался своим произведением.

Заказанная ложа была пуста. Устроив дочь и усевшись, Джордано, рассеяно слушая вступительную увертюру, разглядывал зал. Он не был здесь со времён смерти Александры. Как все нормальные люди его круга, Джордано достаточно часто бывал в театрах, водил дочь на модные премьеры, даже футуристические безумства посещались и обсуждались вечерами в кругу приходивших к нему на чай аспирантов и старшекурсников. И только Мариинский театр оставался под непонятным ему самому запретом. Размышления прервало ощущение зова и тихий шорох открываемой двери.

В ложу вошла высокая темноволосая женщина в светлом вечернем туалете. Отблески неверных огней рампы мягко отражались изумрудами на шее и в ушах незнакомки. Следом, поддерживая спутницу под локоть, в ложу прошел Хан в генеральском мундире. Поднимаясь навстречу вошедшим, Джордано мысленно восхищенно присвистнул. Его собственное недавно полученное профессорское звание явно меркло на фоне успехов Хана в деле борьбы с подрывными элементами. Они взаимно представили дам и уселись в глубине ложи, но обменялись лишь парой малозначительных светских фраз, когда спутница Хана зашипела, призывая к тишине.

Пришлось ждать окончания первого акта. В антракте отправились в буфет, где заказали дамам пирожных и шампанского. Хан рассказывал Лене, что знал ее маленькой девочкой, смеялся и шутил, вспоминая их с Алексеем похождения «молодости». Потом, проводив женщин в ложу, они оставили их развлекать друг друга и, извинившись, вернулись в буфет. Заказали графинчик коньяка и некоторое время сидели молча. Джордано не выдержал:

— Ты меня сюда пригласил похвастаться генеральскими погонами?

— А что, не нравятся? — Хан самодовольно ухмыльнулся. — Ты ведь тоже кое-чего достиг.

Джордано передернул плечами и промолчал, услышав непонятную угрозу в последних словах.

— Так уверился в собственной неуязвимости, что голову потерял?

— Это ты о чем? — Джордано испытал искреннее недоумение.

— А кто летом гонял цыганку в Сестрорецке на заливе?

— Цыганку? Ну и что? Тебе-то это откуда известно?

— На, полюбуйся! — Хан протянул пару аккуратно сложенных листков бумаги.

Донесение некоего агента описывало произошедший инцидент между бессмертным объектом наблюдения и неизвестным мужчиной, по виду состоятельным дворянином, приехавшим со студенческой компанией на берег Финского залива на пикник.

В донесении сообщалось, что цыганки гадали молодым людям, готовившимся позавтракать на берегу. Одна из девушек, по виду горничная, отдала цыганке за гадание колечко, а когда гадалки удалились, принялась плакать. Молодые люди ходили в табор, искали женщину, забравшую колечко, но ничего не добились. Через некоторое время к компании присоединился господин, катавший девушек на лодке по заливу. Одна из девушек по виду была его дочь. Горничная плача кинулась к вернувшемуся господину и его дочери. Девочка тоже расстроилась и стала о чем-то просить отца. Тогда господин пошел в табор, запретив молодым людям следовать за ним. Там долго говорил с бароном, а потом встретился с женщиной, забравшей кольцо, и предлагал ей деньги. Та отказалась, а когда высказавший ей некую угрозу господин возвращался через лесок на берег, последовавшая за ним, цыганка метнула в него нож, от которого господин на удивление легко для своих лет увернулся. После этого он догнал цыганку и заколол ее же ножом. Затем дождался воскрешения и вновь потребовал вернуть кольцо, что та согласилась сделать. Получив кольцо, господин бросил нож под ноги цыганке и вернулся к своей компании.

Прочитав, Джордано с недоумением взглянул на Хана:

— Это что?

— Я думаю, это описание примера глупости некоего, как тут написано, господина дворянской внешности.

— Да я что, знал о бессмертной в таборе? Но откуда ЭТО у тебя?

— А ты о Стражах ничего не знаешь?

— Слышал. И ты как-то говорил. Но бумажка их как к тебе попала?

— Это другая история. Ты понимаешь, что тебя ищут?

— Судя по твоему появлению, пока не нашли.

Хан улыбнулся:

— Сообразителен. Подставляться так я бы не стал.

— Может, и не найдут, да и что у них на меня есть, не я же умирал. Я даже не порезался.

— И не допускаешь, что можешь порезаться?

— Зря ты драматизируешь. За предупреждение спасибо, конечно… — Джордано замолчал и сосредоточился на разглядывании рюмки с коньяком.

— «Спасибо, но…» Что ты хотел сказать?

Джордано оторвал взгляд от коньяка и посмотрел в глаза Хана:

— Ты что, имеешь доступ к документам этой организации? К спискам бессмертных?

— Ну, имею. И не только к их спискам.

— А моей персоны в этих списках нет. И тебе не нужно, чтобы я там появился. Так?

— Так.

— Почему?

Хан молчал.

— Почему, Хан! Насколько я понимаю, Стражи не угрожают жизни бессмертных. Собирают сведения, да и только. Вообще, бессмысленный орден.

— Стражи живут не в пустоте, а мир меняется.

— Так я попал в круг твоих доверенных лиц, но ты не скажешь по какой причине?

— Не скажу. Я не готов к этому.

Джордано рассматривал холеную физиономию Хана.

— Ладно, не готов так не готов. Я постараюсь быть внимательным, но уничтожить эту реализацию сейчас я тоже не могу. И не только из-за Елены.

— Этого я у тебя и не прошу. Просто анализируй окружающее. Я же не говорю, что ситуация критическая. Два месяца все же прошло, но чем черт не шутит.

Еще посидели молча.

— Ладно, господин профессор. За нашу удачу! — Хан поднял рюмку и улыбнулся.

— За удачу, Ваше превосходительство! Зачем бы ты это не делал.

Они выпили.

Подхватив полушубок, Джордано отодвинул Лешку плечом и вышел навстречу офицерам.

— Макарыч! Вы что ж олуха вперед пустили?

— Здоров, Аванес! Так он проводником вызвался. Горазд по горам лазить. Разве угонишься! — Макарыч крепко пожал протянутую Джордано руку. — Знакомься — краевой представитель.

Энкаведешник козырнул и протянул руку:

— Капитан Гасанов. Руководитель контртеррористической группы.

— Начальник метеостанции, Аванес Саркисян.

Они на мгновенье дольше положенного задержали рукопожатие.

— Что тут у вас? Никто не появлялся? — спросил Макарыч.

— Тихо. Вчера, как сообщение пришло, оружие достали. Где стоянку нашли?

— Недалеко, у излучины.

— Что ж так друг друга и перестреляли?

— Да слушай ты больше, — Макарыч кивнул в сторону станции.

— Один ушел, — капитан взглянул на Джордано.

— Станцию он вряд ли незаметно обойти мог, — с задумчивым видом произнес Джордано. — Другой дороги зимой к перевалу нет. Может, вниз пошел?

Капитан чуть заметно кивнул.

— Так мимо нас тоже негде было пройти, — произнес Макарыч, входя в дверь станции.

Пропустив вперед капитана, Джордано прикрыл дверь, исподтишка наблюдая за выражением его лица.

— Знакомьтесь, товарищи! Это мой напарник — Коля Емельянов.

Гасанов, сохранив невозмутимый и доброжелательный вид, пожал протянутую Николаем руку, лишь заметив:

— А вы тут замечательно устроились, — и обвел взглядом помещение станции.

— Макарыч! Ваши люди должно быть совсем замерзли. Ночь то, какая была. Даром, что конец марта.

— Да… Мы ведь вечером чуть под лавину не попали! Капитан, оказывается, у нас везунчик! Только к Каменной речке подходить стали, а он велел назад под стенку вернуться. На Леху, вон, пистолет навел.

— Правда, правда, — Леха согласно закивал головой, — Я думал, он меня точно убьет, если на камни полезу. Только успел назад отскочить, как она и понеслась!

— Почудилось мне. Удивительно даже, ведь в горах я ни разу не был.

«Артист! Врешь, как сивый мерин. А когда заливал про Аланию, так все расписывал? Это если только Кавказ в расчет брать, — мысленно огрызнулся Джордано в ответ на простодушие офицерика. — Только я тебя не почувствовал. Правда, не до того было».

— Так пусть мужики поднимаются, обсушатся, поедят. Николай, вон, картошку варит.

— Щас, щас, — Макарычзасуетился.

Пока станция наполнялась гомоном обрадованных теплу людей, паром испарений от промокшей одежды, Джордано выскользнул в сарайчик с дизелем. Через пару минут дверь открылась, и вошел Хан:

— Здравствуй еще раз. Я рад тебя видеть, живым и в России, — произнес он, протягивая руку.

— И я тебе рад.

Они обнялись.

— Живой, чертушка! — Хан засмеялся, — Я слышал, что ты к Деникину подался?

— Ты, Ваше превосходительство, тоже будешь выяснять мою благонадежность?

— А кто еще выяснял?

— Пацан мой! Он, знаешь, какой идейный!

— Догадываюсь. Слушай, ну, ты и номер с ним отколол. Кто б сказал, в жизни не поверил!

— Да, а это не на тебя ли он в Сочи наткнулся? Где-то в первых числах августа.

— Девятого. Шустер он у тебя. Ушел. Как заяц сбежал, в море сиганул.

— А я всех в городе перешерстил.

— Погоди с пацаном. Ты Янека Ляха видел?

— Это был Лях? Я его лично не знал.

— Так ты его убил?

— Не я, Николай!

— Николай?! Врешь! В прошлом веке Лях считался одним из лучших фехтовальщиков Малороссии.

— Ну, чего с переляку, как говорят в той же Малороссии, не сделаешь!

— С переляку — это он в Сочи от меня пер! С переляку только собственные головы отлетают!

Джордано усмехнулся.

— Куда вы труп дели?

— А сам не догадываешься?

— Ах, ты, сволочь! А если б отряд под лавиной размазало?

— Мы б с тобой до лета не увиделись точно. — Джордано отошел за дизель и, отодвинув одну из досок, достал сверточек.

— Ну, ты… — в голосе Хана послышалась угроза.

— Да не злись ты! Сами ноги едва унесли. Я даже тебя не почувствовал. А что ты мне прикажешь с дохляком делать? Показывать твоему Макарычу расчлененный труп? — Джордано вернулся к двери. — На вот! — и он протянул сверток Хану.

Хан развернул содержимое.

— Это ты у Ляха забрал?

— Да. Хотел узнать, кто он был и куда шел, — Джордано вздохнул. — Возвращайся на станцию, а то мы тут заболтались.

Хан уже приоткрыл дверь сарайчика, собираясь уходить, но обернулся:

— Еще одно, чтоб ты знал. В конце декабря урну с прахом одного не безызвестного тебе писателя похоронили в стене на Новодевичьем кладбище, — Хан развернулся и ушел.

Джордано, ощутив бесконечную усталость, прислонился к стене и закрыл глаза.

В большеземельской тундре расположена метеостанция Хоседа-Хард. Она помещается в землянке. Здесь же живет 22-летний метеоролог Витязев. Недавно его оставил товарищ, не пожелавший работать в тундре…

Много гидрометеостанций разбросано по просторам нашей страны. На них работают сотни молодых наблюдателей, ведущих с большим упорством, а подчас и с героизмом свою кропотливую, но чрезвычайно важную для страны работу. В 1937 г. на гидрометеостанции придет еще 1500 наблюдателей.

«Комсомольская правда», 17.03.1937.

Когда Джордано прервался на полуслове, Николай удивился, потом, почувствовав внезапно присутствие еще одного бессмертного, испугался. Вчерашний бой и ощущения, возникшие при получении силы, вернулись вдруг с прежней силой, как будто все произошло несколько мгновений назад. Неужели вчерашний кошмар повторится снова? Внутри все похолодело, и Николай внутренне подобрался, как бывало перед боем в далеком двадцатом. Лишь окрик Джордано привел его в чувство, заставил осознать, что этот бессмертный пришел не один. Вокруг будут обычные люди, и схватки, по крайней мере немедленной, не будет. Он заставил себя успокоиться и подумал, что не всегда же встречи бессмертных кончаются поединком. Тот вчерашний на него напал, и рассуждать было не о чем. А человек, пришедший с отрядом? Он же не враг! Надо же, он как-то и не удосужился выяснить у учителя, как обычно складываются отношения у бессмертных, если они не враги.

Потом он очумело смотрел и что-то даже отвечал вошедшему на станцию Лешке, а сам ждал, напряженно ждал появления незнакомца.

Холодное спокойствие капитана, глядевшего на него, несмотря на внешнюю вежливость знакомства, как на пустое место, раздосадовало и, на удивление, разозлило. Умом он понимал, что перед людьми отряда капитан и должен был вести себя так: уверенно и спокойно. Кем был для него пацан на этой затерянной в горах станции?

С усилием заставив себя оторвать взгляд от пришедшего бессмертного, понимая на сколько это глупо и странно выглядит со стороны, он поискал глазами в ставшей тесной от людей комнате Джордано. Тот о чем-то говорил с милицейским начальником. Словно почувствовав взгляд Николая, он обернулся к ученику.

— Коля! Что же ты сидишь! Помоги людям и с завтраком поторопись.

Ни тон, ни поведение учителя не говорили об опасности. С капитаном они не обменялись и парой фраз. Николай окончательно пришел в себя. Раз ничего не случилось, значит, не случилось. Он ведь утром был весь в ожидании прихода отряда. Полгода монашеского отшельничества, отсутствия людей были для него сложным испытанием, ведь даже в годы болезни он не оставался один. И утром, когда опасность разоблачения его сущности, казалось, отступила, он был так рад, что вокруг появятся обычные люди. Если эти двое — Джордано и капитан ведут себя, как ни в чем не бывало, то он, и подавно, может себе это позволить.

Поставив на плиту казан с картошкой, Николай стал помогать пришедшим развешивать мокрую одежду и накрывать на стол, куда выкладывались из вещмешков походные запасы милиционеров. Он не сразу сообразил, что капитан с Джордано исчезли. Опят накатила тревога.

Когда же через некоторое время капитан вернулся один, Николай почувствовал панику. Куда исчез учитель? Как бы ни складывались их отношения, за прошедшее время Джордано стал Николаю самым близким человеком. Остаться совсем одному! Это было… От ужаса он закрыл глаза. Стоп, и о чем же он думает. Так просто без эффектов такие, как они, не умирают! Вчерашнее проявление «эффектов» настолько зримо встало перед глазами, что парень вздрогнул. И это таки вернуло его к реальности.

Капитан, о чем-то переговорив с Макарычем, направился к Николаю:

— Товарищ Емельянов! У вас передатчик в рабочем состоянии?

Пытаясь скрыть свое состояние, тот лишь утвердительно кивнул.

— У нас на базе договор был, что мы, когда сюда доберемся, свяжемся с городом. Так что, включите передатчик, а я вам минут через десять текст дам, — Николаю показалось, или на самом деле, в холодных глазах капитана мелькнула насмешка.

— Передатчик от дизеля работает, — Николай пристально взглянул в глаза бессмертного.

— Ну, так иди дизель включай! Что же ты ждешь?

«Из дома выпроводить хочет!» — от бессилия и злости сжались кулаки. Еще мгновение и …

Скрипнула входная дверь. На станцию вошел Джордано.

— Аванес! Где же ты ходишь? Нам передатчик нужен, — районный уполномоченный направился к вошедшему хозяину.

— Так, в чем задержка? — он развернулся в сторону Николая, их глаза встретились.

Ученик почувствовал, как спина и виски покрываются потом, не взглянув на капитана, он чуть не бегом кинулся включать дизель.

Запустив двигатель, Николай несколько минут собирался с духом, чтобы вернуться в дом. Вначале он думал, что Джордано зайдет и скажет все то, что почудилось ученику во взгляде учителя. Он знал, что пара насмешек или просто разнос были бы лучшим лекарством от испытанного стыда. Но Джордано не пришел, и пришлось возвращаться, так и не узнав, что же о нем думает этот уверенный в себе, холодный бессмертный. И как теперь поправить пусть и не совершенную, но такую очевидную глупость.

Задержавшись у входа еще на мгновение и набрав воздуха как перед прыжком в воду, Николай открыл дверь и сразу направился к передатчику. У стола Гасанов дописывал шифрограмму. Ученик включил передатчик, настроился и поднял глаза на бессмертного. Тот, как ни в чем не бывало, протянул ему записку, дождался окончания передачи, прислушиваясь к тому, что выстукивает радист. Когда Николай закончил, удовлетворенно кивнул:

— Хорошо! Не выключайте. Минут через двадцать будет какой-нибудь ответ.

— Товарищ Гасанов, Николай! Идите к столу. Стынет все, — Джордано подошел сзади. — Когда будет ответ, мы услышим.

За обедом Макарыч рассказал Аванесу с Николаем подробности происшествия на побережье.

Подрывная группа должна была, по видимости, взорвать строившуюся недалеко от Адлера плотину для небольшой гидроэлектростанции. Кроме того, что из-за взрыва оказались бы сорваны планы по вводу в строй весной трех крупных санаториев, два из которых принадлежали военным, вода затопила бы и ближайший рабочий поселок. На счастье курортного городка террористическая группа наткнулась на не в меру любопытных комсомолок. Девчонки подались в горы за распустившимися рододендронами. Дело было тайное — природу надлежало беречь, а не обдирать охапками заповедный кустарник. Но у одной из девчачьих подружек родился первенец, а это грех было не отметить чем-нибудь необычным. Взяли в лесхозе лошадей, прихватили для надежности охотничье ружье — вдруг в лесу волк или медведь встретятся и отправились. На беду слишком крупный встретился зверь.

На этом месте рассказа Макарыч надолго замолчал, мужики-милиционеры, потупившись над тарелками, перестали даже жевать.

— Ну, и?

— Девчата заметили в лесу чужих людей. Время, сами знаете, какое! Галинка младшей, Машухе велела затаиться, а они вдвоем с Нюрой взялись последить. Да, куда там! Заметили их видно сразу, еще и в каньон заманили. Подстерегли они девушек, одним словом, — Макарыч опять вздохнул и на время совсем замолчал.

— Ну? — повторил, напрягшийся, как струна, Джордано.

— Да, что ты нукаешь, не запрягал! — Макарыч зло потянул носом. Наконец продолжил. — Хоть Галина и заметила неладное, даже из ружья пальнула в одного из бандитов, но… Одной только младшенькой Машухе удалось уйти. Она чуть в стороне от старших была, ее сразу не заметили. Так что, пока бандиты с Галей и Нюрой разбирались, сбежала она, да по дороге лошадь ногу повредила. Ночью уже на жилье вышла. Пока по тревоге народ собирали, пока то, да се. Только к обеду на место и попали. В общем споганили они их. Мучили сильно, прежде чем убить…

Макарыч снова молчал, и Николай, за время рассказа не оторвавший от него взгляд, перевел глаза на Джордано. Ему почудилось или это было на самом деле, что зов учителя усилился. Он увидел посеревшее лицо человека, взгляд которого светился такой ненавистью и болью, что Николаю стало страшно. Инстинктивно ему захотелось заслонить учителя, чтобы никто не заметил его состояния. Он обвел взглядом собравшихся, но милиционеры были заняты собственными воспоминаниями страшной картины, и только капитан неотрывно смотрел на Джордано. Казалось он, что-то хотел сказать или сделать.

Звяканье ключей и скрежет отодвигаемой решетки были теми ставшими почти единственными условными сигналами, что возвращали Джордано к действительности. С обычной силой пришли ощущения голода, жажды и того сводящего с ума морока, единственным, но временным избавлением от которого было пойло, которым его поили раз в два или три дня и дополнительно в качестве поощрения после каждого удачного боя. Наказывали тоже пойлом, вернее его отсутствием. Тогда от боли, что сводила его тело, он не мог нормально перейти в спасительное состояние прострации и ничего не чувствования, которое стало его единственной целью. Но сегодня отпирали решетку не его камеры. Бессильная злоба наполнила все его существо. Если бы не колодки, стягивающие за спиной руки и ноги, он бы кинулся грызть решетку, отделявшую его от остального помещения трюма. Колодки, стягивающие локти, появились года три назад хотя он давно уже даже не пытался вести счет времени, после того, как, научившись выдергивать руки из обычных кандалов, задушил двоих охранников.

Поняв, что сегодня ему ничего не дадут, Джордано попытался вновь отключить сознание, но странный инородный звук то ли писк, то ли плач, да слишком явное возбуждение в соседних камерах вдобавок к боли, сводившей его тело, от окончившего свое действие наркотика не давали расслабиться. Он открыл глаза и попытался сосредоточиться на том, что происходило в трюме.

В неровном свете двух принесенных масляных ламп, подвешенных на крюках у входа, он увидел женщин: одну в мужском платье дворянина-европейца, другую в платье служанки из состоятельного дома. Кафтан дамы был разорван в клочья, и она, тщетно стараясь прикрыть обнаженную, потемневшую от синяков грудь остатками рубашки, затравленно глядела на освобождаемых одним из стражников от цепей колодников. Молоденькая служанка, едва ли достигшая пятнадцатилетнего возраста, прижимаясь всем телом к госпоже, тонко на одной ноте скулила.

Колодники, содержавшиеся в трюме с Джордано, не были рабами. Это были проштрафившиеся члены пиратского экипажа, попадавшие сюда за долги, дикие драки с резней, бунт против капитана. Их выпускали, когда команда шла на дело.

Сейчас, образуя все теснее сжимавшийся круг, они скалились на невиданный в этом месте товар. Мало кто из здешнего сброда даже по пьяни мог мечтать о женщине высшего круга. Попав в плен, подобная женщина была не по карману людям дна, и они стремились поскорее сбыть ее с рук, урвав лишнюю горсть монет. Но этих привели к ним на растерзание, и они все теснее сжимали круг, разжигались похотью.

Когда казалось, что еще мгновение и сброд кинется на женщин, в трюм, стуча каблуками, влетел Мустафа, размахивая саблей и горящим факелом, визгливым от злости голосом пытаясь остановить колодников.

Пришедший несколько в себя от невиданного действа, Джордано безразлично отметил, что выглядит Мустафа потасканным старым сморчком, смешно размахивающим сабелькой. Но следом он вначале ощутил, а потом и увидел, спускающегося в трюм Ахмеда. От чувства опасности у Джордано поджались уши, и он почти прикрыл глаза, стараясь ничем не привлечь внимания хозяина. Хозяин же был мертвецки пьян, едва держась на ногах. Он втащил бочонок вина и кинул его прямо в толпу:

— Пейте, гады, угощаю! Чтобы мне от стервы этой — места живого не осталось!

— Что же ты творишь, господин! Смилуйся, денег ведь она больших стоит! — Мустафа вцепился в колени хозяина.

— Ты! Мне указываешь? — Ахмед поднял, как тряпку, управляющего с колен, встряхнул. — Мне указываешь! К девкам отправляйся, старая развалина!

Бессмертный столкнул Мустафу в трюм, пьяно заржал, пошатнулся и вперил-таки взгляд в раба, открывшего от изумления глаза.

— А, и ты очухался. Хочется сладенького? Если от этих господ что останется, так и быть, и тебе перепадет! — Ахмед опять заржал, пошатываясь, развернулся к выходу.

— Эй, тащите бургундское! — крикнул кому-то на верх. Чуть не упал, потеряв равновесие. Стражник, отпустивший колодников, подхватил пьяного хозяина и потащил на палубу.

В трюме на мгновение наступила гробовая тишина. Колодники, казалось, размышляли с кого начать: с ненавистного, минуту назад всевластного помощника капитана, отданного им на расправу, или с замолкших от ужаса женщин.

Потом по трюму прошел вой, и толпа разделилась. Одни кинулись на Мустафу, цепями выбили из его рук саблю, повалили. Другие, отталкивая друг друга и дерясь, набросились на женщин. Минут через пять тело Мустафы окровавленной кучкой осталось лежать вблизи решетки джордановой камеры. Сабля, почти до последнего мгновенья не выпущенная из рук, валялась рядом с телом, а вся толпа скопилась у выхода из трюма, где насиловали женщин.

Джордано обессилено закрыл глаза: если бы ему на мгновение эту саблю. Только на мгновение! Он завыл страшно, по-волчьи, на одной ноте. Ни один из колодников, увлеченных своим делом, даже не обернулся. Но сломанное, избитое и изрезанное ножами тело управляющего зашевелилось. Джордано увидел, как тот ползет к решетке. В окровавленной руке зажат ключ. Мустафа попытался встать, раз, другой. Упал, дернулся, ключ выпал из обессилившей руки.

Джордано снова взвыл. Если бы можно было высвободить хоть одну только руку. Но нет, сколько раз он старался проделать это — ничего не получалось! В который раз бессмертный напрягся, расходуя последние силы. Вывихнутое плечо щелкнуло, стало на место, резкая боль свела провернувшееся на сто восемьдесят градусов в тугих браслетах кандалов предплечье и запястье. Джордано осторожно, пытаясь обмануть боль, перевел дух. Начал осторожно сжимать и разжимать пальцы, пытаясь вернуть кровообращение. Если бы не сведенные за спиной локти! Он почувствовал как по щекам впервые за долгие, долгие годы текут слезы, бессильно опустил голову на провонявшую мочой и калом подстилку.

— Ползи сюда!

Он что, бредит? Джордано поднял голову и встретился с горячечными глазами, оказывается, все еще живого Мустафы. Извиваясь, мучительно медленно он двинулся к решетке, думая лишь о том, что может не успеть: или умрет Мустафа, или кто-то из колодного сброда оторвется от своего занятия, или явится сам Ахмед.

Джордано не знал, сколько времени ему потребовалось, чтобы оказаться у решетки. Прислушался. Клокочущее дыхание вырывалось из груди умирающего.

— Мустафа!

Тот поднял голову. Джордано рывком перевернулся, подвинулся так, что его закованные локти оказались у самой решетки напротив руки Мустафы. Опять бесконечные минуты ожидания. Сердце билось так, что, казалось, эхо отдавалось в трюме. Наконец щелкнул замок. Локти были свободны, и он, сдирая кожу до самых костей, на одном дыхании выдернул кисть правой руки из колодки и из кандалов сцеплявших запястья.

Джордано рывком вновь перевернулся к решетке. Голова Мустафы уткнулась в пол, по подбородку стекал кровавый ручеек. С ним все было кончено. Но у самой решетки валялись спасительная связка ключей от его кандалов и ключ от самой камеры. Он в последний раз сосредоточился, вырвал левую руку из колодки. Дальше все понеслось галопом.

Колодники даже не успели сообразить, что происходит, они так и остались лежать, как поваленные снопы, у ног изнасилованных женщин. Младшая была мертва. Джордано для верности пощупал пульс на сонной артерии, потом осторожно закрыл ей глаза и прикрыл куском оборванной юбки. Старшая — дворяночка еще живая глядела одним, как у дикой птицы, глазом. Второй был выколот.

Он опустился перед ней на колени, погладил по руке. С трудом подбирая забытые французские слова, произнес:

— Прости, сестра! Я не успел.

Ему показалось, что женщина улыбается.

— Спасибо тебе. Добей меня.

Он задохнулся от жалости, хотя давным-давно разучился жалеть.

Отвернулся, поискал глазами, замеченный у одного из колодников кинжал. Поднял и точно всадил в сердце гордой женщины.

Долго сидел перед ней на коленях не в силах сдвинуться с места. Откуда-то сверху неслись ругань и пьяные выкрики, визжали женщины. Время уходило, а он не мог заставить себя подняться и вновь идти убивать ради ставшей такой близкой свободы. Потом почувствовал, что тело начала сводить знакомая боль. Организм после пережитого с новой силой требовал наркотика. Времени почти не осталось. Бессмертный резко поднялся, выдернул кинжал из начавшего холодеть тела. Осторожно, пытаясь не шуметь, поднялся вверх по трапу. Люк выходил на нижнюю палубу. До свободы было еще три перехода…

Уловив слабое движение джорданова ученика, Хан перевел на него глаза.

— Ничего… — Николай понял, что это предназначалось только ему, капитан как будто просил его о чем-то. — Ничего! Вот найдем этого последнего гада. С него и спросим.

Он поднялся, с шумом отодвинув табурет, достал из внутреннего кармана кителя плоскую стальную фляжку.

— Помянем, товарищи, девушек, комсомолок. Жаль, не удалось наказать бандитов как положено. Но смерть наших товарищей, подруг не была напрасной. Жизнью своей они предотвратили преступление, большую беду.

Николай дернул под столом Джордано за руку. Тот, беспомощно моргнув, начал приходить в себя, возвращаясь к действительности. Как сомнамбула поднялся, подставил кружку под разливаемый Гасановым спирт. Николай сбегал, принес в кувшине чистой воды. Но народ оказался крепким. Никто не потянулся за водой. Молча выпили, постояли минуту и опустились на свои места.

На лицо Джордано начала возвращаться краска.

Приподнятое утреннее настроение отряда ушло. Люди мрачно вздыхали:

— Ушли гады, — смерть бандитов от рук одного из членов террористической группы была не понятна и раздражала.

Вскоре застучал телетайп. Николай сорвался с места к передатчику. Остальные поднялись было за ним, но Гасанов властно приказал остаться на месте.

В 1934 году колхозы получили 3 758 000 руб. денежных доходов, в 1935 году — 8 654 000 руб., в 1936 году — 13 880 000 руб. В прошлом году колхозникам выдали на трудодень почти в два раза больше, чем в 1935 году.

«Правда», М. И. Калинин, 18.03.1937

Поздно вечером, когда оставшиеся на станции милиционеры уже спали, Джордано спустился к реке. Часть группы, с Николаем в качестве проводника, Хан по договору с центром отправил вверх, к перевалу, где Макарыч должен будет встретиться с поисковой группой, поднимающейся с северной стороны хребта. Если все будет нормально, то к завтрашнему вечеру Николай вернется, проводив отряд мимо лавиноопасного участка. Дальше милиционеры пойдут самостоятельно. Теперь же на станции осталось всего трое смертных, которым предстояло обследовать лавину на каменной речке.

После ухода основной группы Джордано показал оставшимся дорогу на склон, выводивший к тому участку лавины, где, может быть, можно было отыскать следы пропавшего члена банды, в случае если он собирался идти к перевалу верхней, летней дорогой. Эта экскурсия окончательно вымотала людей, так что Джордано не сомневался — до утра на станции будет тихо.

Стоя на берегу, он ждал Хана. Не умолкая, шумела вода, вырываясь из под ледяного купола, перекатываясь на камнях, и срываясь вниз небольшим водопадом. Вчерашней бури как небывало, и яркие, как будто нарисованные звезды освещали склоны кажущихся неприступными Кавказских гор. Похоже, период растительного существования близится к концу. И может быть эта льдистая, наполненная звездным светом и шумом весенней воды ночь будет одной из последних перед прыжком в неизвестность — в реальность того мира, что строит выбранная им для жизни страна. Джордано улыбнулся.

Наверху чуть слышно скрипнула дверь станционного домика. Фон зова усилился. Наконец Хан спускался к реке. Джордано не обернулся и, подойдя, Хан тоже не сказал ни слова. Задрав голову кверху, он некоторое время рассматривал рисунок весенних созвездий.

— Умеешь ты, однако, выбирать места для отшельничества! — Хан выжидающе взглянул на Джордано, но тот лишь улыбнулся в ответ. — И на сколько времени ты тут решил обосноваться?

— Предполагалось, что до весны. В мае заканчивается договор. Сюда обещали подобрать людей для постоянной работы, — Джордано на мгновение замолчал. — Зачем ты спрашиваешь? Наверняка ведь в городе ознакомился с документами.

— С чего ты взял?

Джордано впервые с начала беседы обернулся к Хану и взглянул в изображавшие честное простодушие глаза энкаведешника.

— Да ладно, не смотри. Конечно, ваши бумажки я внимательно проштудировал. Документики, между прочим, не плохо сработаны. Если б не твоя физиономия, даже я бы липу с ходу не предположил.

Джордано кивнул и вновь отвернулся к реке.

— Эй, не отворачивайся! На паспорт дашь взглянуть?

Джордано вновь кивнул:

— Паспорт тоже не плох был. Я его, правда, потерял. Размок он у меня в воде при благовидных обстоятельствах. Так что, теперь у меня настоящий. — Хан чувствовал, что Джордано смеется.

— И кто тебе это произведение искусства делал?

— Ты что, издеваешься! С чего б я тебе это сказал?

— Это кто-то из наших?

Джордано обернулся и опять посмотрел Хану в глаза:

— Я похож на твою шестерку? Ты и так слишком много узнал.

Хан отвел глаза.

— Ладно, сам выясню.

— Вот и хорошо. Занимайся своими делами сам.

— Это пожелание относится ко всем моим делам?

— А у тебя есть стоящие идеи?

— Идеи всегда есть. Но до мая можешь продолжать загорать на этом курорте.

— Премного благодарен, Ваше превосходительство! Барское решение, надо заметить.

— Не ерничай!

— Ладно, не обижайся. Если честно, то мне тут порядком надоело. Только из-за Кольки связался с этим райским местом.

— По-моему, ты с ним слишком долго возишься. Разбалуешь мальчишку.

— Но ему нужно было время, чтобы адаптироваться к изменениям.

— А другим оно не бывает нужным?

Джордано вздохнул и промолчал.

Хан тоже помолчал.

— Давай, что ли, в твой сарай с дизелем подымимся. Что-то холодно тут. У меня еще спирт остался.

— Ты думаешь, под спирт я лучше колоться буду? — Джордано засмеялся. — Идем. Я уже тоже замерз.

Они поднялись в сарайчик, хозяин зажег керосиновую лампу и, на минуту задумавшись, извлек пару стопок из-за груды ветоши и инструментов на одном из стеллажей.

— Вы тут с Николаем сами у себя выпивку, что ли, воруете? — удивился Хан.

— Нет. Мужики из бригады, что строили и оборудовали станцию, здесь жили. Вот посуда и осталась.

Они устроились в углу у верстака. Хан разлил остатки спирта. Выпили.

Предательское тепло поползло по телу. Джордано потянуло прислониться к стене и закрыть глаза. Третья бессонная ночь давала себя знать. Но спать было нельзя, иначе Хан, точно, его на чем-нибудь подловит. На Хана алкоголь никогда не действовал.

— Ты чего ухмыляешься?

— Да так, вспомнил, как ты бутылку шампанского в окне третьего этажа на спор пил.

Хан самодовольно улыбнулся:

— Дурак, конечно, но ведь получилось!

— Что ты хотел еще из меня вытрясти? — с ходу меняя тему, спросил Джордано.

— Ты куда торопишься?

— Хан! Если я сейчас закрою глаза, то — уже до утра.

— Давай поговорим завтра.

— Завтра вернется Николай, а с утра ты будешь заниматься официальной деятельностью. Так что, закончим сегодня!

— Потом ты скажешь, что я на тебя давил.

— Не скажу. — Джордано улыбнулся. — Продолжай!

Хан помрачнел, опустил глаза:

— Мне показалось, или ты действительно бываешь в Турции.

— Ты был у меня в доме?

— Был.

— Один?

— Слушай, профессор, ты-то меня за кого держишь?

— Извини, но я тоже кое-чего не понимаю!

— Например?

— Например, как царский генерал, не армейский, заметь, а человек, охранявший основы государства, оказался «защитником» Советской власти? — от непонятно почему вспыхнувшей злости сон с Джордано совершенно слетел.

Хан, глядя в ему в глаза, спросил:

— Я никогда не замечал за тобой особого пристрастия к идеям монархизма.

— Ты прав, пристрастия к монархизму у меня как не было, так и нет до сих пор. Но вопрос не в моих пристрастиях к каким-то идеям. Вопрос в тебе? Это ведь ты из реализации в реализацию защищал монархию.

— Погоди! Есть две разные вещи: Россия и система управления этой страной. Тебе-то должно быть понятно: от того, что сменилась система управления, Россия ведь никуда не делась. Даже не Россия, а эта территория, тип людей, которые тут живут.

— И ты поддержишь любую власть, которая будет на этой земле?

— Нет, конечно, — он на мгновение остановился и с какой-то опаской в голосе спросил: — Ты зачем сюда вернулся?

Джордано с интересом разглядывал Хана. Злость ушла, но азарт остался, хотя игра и становилась опасной.

— А что, не просто шлепнуть приятеля, если его взгляды не соответствуют твоим?

Хан напрягся, готовый вскочить, впился в глаза полные насмешки. Потом отвел взгляд:

— Я заставлю тебя уехать.

— Мне некуда ехать, Хан! — Джордано расслабился, прислонился к стене, усмехнулся: — Ты в своем максимализме на мальчишку моего похож. Он, правда, сбежать собирался.

Хан молчал и продолжал смотреть на приятеля.

— Черт с тобой! Я сейчас достану то из-за чего бываю в Стамбуле.

Он поднялся, залез на один из стеллажей и достал прорезиненный мешок.

— На! Ищейка! — мешок полетел в Хана.

Поймав тяжелый мешок, Хан мгновение держал его в руках:

— Книги, что ли?

Он развязал узел и извлек один из журналов.

— Ты в своем репертуаре! Дурак, он дураком при любой власти остается. Ты хоть знаешь, что тебя посадят за один экземпляр этой макулатуры?

— Догадываюсь.

— И много у тебя подобного дерьма?

— Здесь только это.

— Слушай! — Хан поставил мешок у стенки и вальяжно прислонился к стене сарая, — А хочешь, я тебе расскажу, чем бы кончилось ваше с Николаем приключение с трупом, если бы следователей привел не я? А если б они тут еще и немного поискали. Это ведь не единственная дрянь, — он указал на мешок, — из-за которой ты тут место пригрел.

— Да брось! Ту расщелину, где мы труп пристроили, лавина не завалила, завтра своих ребят можешь прямо туда и вести. Так что, все было бы нормально. — Джордано вернулся к верстаку, сел на табурет и прислонился к стене.

— Умник! А зачем все это практически в доме хранить?

— Не драматизируй, тоже еще защитник нашелся! Чтобы начать искать — повод нужен, а повода я не давал. Хотя, ты прав, макулатуру надо было в другом месте спрятать. Но далеко лазить лень. Нет ведь здесь никого. А вчера вымотались, вот и забыл про журналы.

— Забыл! — передразнил Хан. — Слушай, у тебя есть, чем горло промочить? А то ты меня в гроб вгонишь.

Джордано отлепился от стены.

— Ладно. Сейчас принесу.

У самой двери Хан окликнул Джордано:

— Погоди, бумагу какую-нибудь захвати. План нарисуешь, где труп искать.

Пока хозяин ходил за выпивкой, Хан извлек из мешка журналы и стал просматривать содержание. Потом, присмотревшись, выбрал те, что казались более зачитанными, и открыл в местах, где они не раз открывались. Прочитал аннотации и выводы. Вздохнул. Еще раз заглянул в пустой мешок: за макулатурой далеко лазить мерзкому итальяшке было лень, а вот засунуть куда-то собственные записи он, как всегда, не поленился. Хан еще раз вздохнул, достал папироску и закурил.

Скрипнула дверь. Вернулся Джордано.

— Тебя за смертью посылать!

— А ты быстро справился, — Джордано, выкладывая на верстак хлеб, солонину, соленые огурцы и капусту, и налитую на три четверти пол-литровую банку со спиртом, кивнул на отставленный к стенке мешок и оставшиеся открытыми два американских журнала со статьями Бора и Дирака. — Что скажешь?

— Что в этой ахинее я все равно ни черта не понимаю. Так что, жду твоих комментариев. А еще, что не понимаю: с чего ты решил экономить на спирте?

— А ты не знаешь, который сейчас час? Хороши мы будем с утра с перегаром, когда твои подчиненные проснутся трезвые как стеклышко.

— Ладно, уговорил, напиваться не будем, — улыбнулся Хан, разливая по стопкам спирт. — Но согласись, от твоих фортелей грех не напиться. Это надо же, выяснять: с чего я поддерживаю Советы! Да еще тон — оскорбленного отца русской демократии.

Джордано рассмеялся в ответ…

До половины ночи они болтали.

Хан таки объяснил причины, по которым в марте семнадцатого, почти сразу после отречения Николая II, исчез один из царских генералов, а в Красноярске объявился ссыльный поселенец, поддерживающий большевистскую фракцию социал-демократов. То, что Джордано определял для себя лишь на уровне чувств, принимая решение вернуться в Россию летом двадцать восьмого, Хан знал и мог обосновать фактами в самом начале того кровавого пути, который вел от России к Советскому Союзу.

Потом они говорили, осторожно нащупывая точки соприкосновения, об обстановке, складывающейся в стране и мире, о странном лозунге усиления классовой борьбы по мере строительства социализма.

— Пройдет время, и все попытаются свалить на неадекватность Сталина, но он и сам лишь механизм в запущенной машине.

— Я ведь не спорю. Подобное уже было во времена французской революции. Там тоже змея пожирала свой хвост. Меня тревожит лишь то, что такие, в сущности, не глупые люди, как Колька, например, начинают задумываться лишь, когда колесо наезжает на них самих. Но и при этом остаются уверенными, что идеалы революции выше их собственной жизни.

Хан, жевавший по ходу дела ломтик мяса с капустой, остановился и с насмешкой уставился на Джордано.

— Ну и, что теперь я не так сказал?

Хан проглотил мясо:

— Ты действительно этого не понимаешь?

— Этого — нет.

— Прости, но себя ты не узнаешь?

Джордано мгновение молчал, мрачнея:

— Это разные вещи!

— В чем же разница?

— Католический догмат душил Европу. Все прогнило!

— И поэтому нужно было умирать за идею!

— Что я мог сделать? Они же были фанатиками!

— Они? А ты сам? Кем был ты? Что осталось от твоей философии? А католический догмат, как процветал, так и процветает.

— Как это, что осталось? Разве ничто не изменилось за эти годы?

— А если бы ты просто отрекся, то ты считаешь, что мир так и оставался бы средневековым болотом?

— Если бы все отрекались, то сейчас не средневековье, а палеолит бы процветал!

— Ну, и?

— Что ну?

— Что ж ты другим отказываешь в том, что позволяешь себе?

Черные глаза Джордано горели как два угля. Хан усмехнулся.

Бывший еретик вскочил и, хлопнув дверью, выскочил на двор. Хан некоторое время смотрел ему вслед, достал из плошки огурец, откусил, прожевал. Потом, вздохнув, направился следом за Джордано. Тот сидел на бревне спиной к порогу станции. Хан подошел, сел рядом. Джордано отодвинулся и отвернулся.

— Слушай, тебе может шпагу вынести!?

— Да пошел ты! — дальше последовала столь витиеватая тирада с упоминаниями матушки Хана и его ближайших родственников, что Хан в изумлении аж заслушался, а потом начал ржать.

Джордано обернулся к нему. Хан еще пару раз хрюкнул:

— А говорят, что я главный матерщинник! — он смотрел в ставшие почти спокойными глаза. — Прости меня.

Джордано отвел взгляд:

— Что прощать? Ты ведь правду сказал!

Он поднялся, засунув руки в карманы, прошел несколько шагов вниз по тропинке к реке. Остановился, постоял некоторое время, вглядываясь в черный мрак хребта. Вернулся назад и сел рядом с Ханом.

— Когда тебе будут говорить о чистой идее белого движения, не верь. Она вся сгорела. Остался лишь пепел, обломки человеческих жизней. Когда они говорят о неправедности Советской власти и преступности ее верхушки, им нечего противопоставить взамен. Скопище несчастных, все потерявших людей.

— И ты решил вернуться?

— И я вернулся!

— А где твоя Лена?

— Уехала с Константином в Париж.

— Ты ее отпустил?

— Хан! Она была мне дочерью. А я все же священником когда-то был. Да и нужны они друг другу. Она родила ему ребенка. В Туркестане. Он тогда был очень озлоблен на всех. Она уговорила его прекратить бессмысленную борьбу.

— Иногда ты ведешь себя как блаженный.

— Причем тут блаженный. Что можем мы дать смертным женщинам? — Джордано задумался. — Да и потом, куда я мог ее взять. Сюда? Сейчас ей почти сорок. Женщине нужна нормальная жизнь. С Константином во Франции она у нее, наконец, есть.

Некоторое время они молча сидели рядом.

— Нормальная жизнь… Это ты точно выразился. Пройдет время и, когда угли этого пожара совсем прогорят, потомки тех, кто уехал, соскоблят пепел, расправят белые крылья и опять будут говорить о чистоте помыслов, о святости монархии и неправедности большевизма.

— Ты думаешь, люди ничему не учатся?

— Это ведь ты помнишь, зачем взошел на костер. А потомки нынешних строителей коммунизма забудут, по какой причине их деды и прадеды шли брат на брата, а потом надрывали животы на стройках индустриализации.

— Интересную ты перспективку нарисовал.

— Да ладно, до этого еще далеко! Идем спать. — Хан поднялся.

— Идем. — Джордано тоже поднялся, — Сейчас только жратву и журналы уберу.

— Смотри, спирт не оприходуй. Мне не дал, а сам вылакаешь!

— Да пошел ты …

Мы должны иметь многие тысячи любительских коротковолновых радиостанций. Целесообразно организовать слеты любителей по радио и всевозможные соревнования радиолюбителей. Нужно учредить звание рекордсмена Союза по радио и заслуженного деятеля радиофронта…

Если фашисты нападут на нашу родину, десятки тысяч радиолюбителей будут работать на оборону…

Из письма Э. Кренкеля к радиолюбителям.

«Комсомольская правда», 19.03.1937.

Весь следующий день Хан с тремя оставшимися на станции милиционерами провозился в районе указанной Джордано расщелины. Джордано не пошел с отрядом к лавине, предоставив Хану самому осуществлять поиски. Занимался обычными делами на станции. Ждал Николая.

Лавина расщелину не завалила, и при внимательном осмотре склона милиционеры почти без наводки обратили внимание на камнепад, который, наверное, и вызвал сход лавины. Осталось только проследить его траекторию, и был замечен труп человека, присыпанный камнями. Но добраться до трупа за весь день так и не удалось. Снег на склонах днем таял, за ночь превращался в лед. Для скалолазания по покрытым льдом камням не подходила ни амуниция отряда, ни, как оказалось, опыт людей его составляющих. С Ханом осталось трое молодых парней, которые выросли на побережье в теплом климате кавказских субтропиков. Хотя все они с детства излазили окрестности кто Сочи, кто Адлера, парни почти не представляли, как себя вести зимой на верхней границе альпийских лугов.

Вернулись в сумерках уставшие, промокшие и голодные. За ужином обсуждали, как спуститься в расщелину и осмотреть останки. Джордано вначале слушал предложения внешне совершенно безучастно. Потом, видя, что Хан начинает злиться, получив с десяток наивных предложений, решил вмешаться.

Принес бумагу, нарисовал схему крепления страховочных веревок. Объяснил, как забивать колья, чтобы спускающийся человек не сорвался вниз. Про себя подумал, что если бы они с Николаем в день убийства возились со страховкой, то не только ничего не успели, но и под лавиной бы размазало не Ляха, а их самих.

Хан, выслушав Джордано, оживился, но все еще мрачно заметил, что нужны колья и веревки.

— Это как раз не проблема. В дизельном сарае найдете все необходимое, чтобы сделать приспособления.

После ужина Джордано отвел парней в мастерскую, дал инструменты. Сам вернулся передать метеоданные на базу. Потом, сходив выключить дизель, спустился к реке. Через некоторое время подошел Хан.

— Нервничаешь?

— Горы — всегда горы. Ошибок они не любят.

Хан прислушался, спросил:

— Мне уйти?

— Бесполезно. Твой фон с любой точки станции слышно.

Хан кивнул: зов молодого бессмертного не мог быть слишком ярким. Любые помехи его размазывали.

Помолчали.

— Ну, что твои Кулибины? Справились?

— Нет еще. Угробят они завтра друг друга.

— Давай спущусь я.

— Тебе не положено. Мне самому надо туда лезть.

— Насколько я понял, твой персонаж в горах впервые.

— Впервые. Но он начальник, а приказ, как известно, — закон.

Они еще помолчали.

— Слушай! Откуда ты узнал про Ляха?

— Их группу мы внизу почти нагнали, но они мост через ущелье взорвали. Пришлось в обход идти. Тогда мне показалось, что в группе есть кто-то из наших. А на Ляхова наблюдателя у меня наводка была. Он был связан с англичанами. Так что, когда на трупы наткнулись, вопросов уже не было.

— Ты решил, что Лях идет ко мне?

— Была такая мысль. Тем более, что ты шатаешься за море.

— Но ты же был искренне рад встрече!

— А я играл! — Хан усмехнулся, — Но если честно, то политические пристрастия любого из нас еще не повод хвататься за клинок. Я тебе уже говорил, что был бы удовлетворен просто твоим отъездом из страны.

— Интересная позиция! А когда ж ты решил, что я не причем?

— А сам не догадываешься?

— То, что я отдал Ляховы бумажки — ерунда. А вечером в «чистоте помыслов» всерьез ты усомнился лишь раз, — Джордано задумался. — Из-за случая за обедом? Но вопросы морали и работа на чужую разведку — разные вещи.

— Ты не учел еще один фактор — своего ученика.

— Причем тут Колька?

— Он не стал бы учеником своего врага. А в тебя он, мне кажется, просто влюблен, как кисейная барышня.

— С чего ты взял?

— Он испугался, когда утром ты задержался. Еще б чуть-чуть и кинулся выяснять отношения.

— Ты преувеличиваешь. Причиной такой реакции могло быть все что угодно! Он просто не знает, не понимает, как к тебе относиться. А насчет врага — ты, наверное, прав.

— Брось! Я прав по обоим пунктам. Второй раз он кинулся тебе на помощь как раз за обедом.

Джордано вздохнул, зябко поежился:

— Отшельничество, как ты это назвал, расслабляет. Теряешь контроль над собой.

Хан взглянул на Джордано. Что-то хотел сказать, но промолчал.

— Мне кажется, я знал одну из девочек. Галя, дочка Федора Петренко?

— Да… Ее отец — Петренко, — Хан озадаченно смотрел на Джордано. — С чего ты взял?

— Сережки. У Ляха были ее сережки, — голос Джордано стал глухим и невыразительным. — У Федора она была светом в окошке.

Джордано замолчал, потом подошел к самой кромке воды, опустился на корточки и засунул руки в ледяную воду.

Хан молчал. О замужестве девушки было известно, так что попытка приятеля объяснить «потерю контроля» была не убедительна, тем более Хан наблюдал подобное не впервые и знал, что у Джордано такие состояния только провоцируются внешними событиями.

— Не оправдывайся.

Джордано обернулся к Хану. Их глаза встретились.

Хан тоже спустился к воде, уселся на валун и, глядя в пространство, сказал:

— Вся эта история, какая-то нелепая. Лях не был идиотом, а те источники, которые указывали на связи его наблюдателя, не дают оснований предполагать такого развития событий. Убить девчонок — да, но остальное… Просто верх непрофессионализма и глупости. И эти бумажки, что ты мне отдал!

Джордано плеснул в лицо пригоршню воды, потом поднялся, стряхнул воду с мокрых ладоней и засунул руки в карманы. Подошел и сел на камень рядом с Ханом.

— Это точно. Зачем было убивать напарников и лезть на рожон незнакомому бессмертному? Может где-то есть другие документы?

— Ты хорошо смотрел?

— Как ты учил! Вы что-нибудь нашли у остальных?

— Ничего… Только оружие, английское.

Джордано присвистнул.

— Такое впечатление, что он хотел умереть, — задумчиво произнес Хан.

— А что он делал в гражданскую?

— Не знаю. — Хан пожал плечами. — Перед мировой войной, году в 13-ом мне попадала информация, что Лях вел тихуюжизнь, был вполне благополучен: имел где-то на юге то ли сахарный, то ли мукомольный заводик, семью…

— Может, он мстил?

— Мстил?

Джордано достал из кармана сережку и, глядя на качающуюся капельку бирюзы, произнес:

— Я помню, Федор рассказывал, что в гражданскую служил в продотряде.

Хан вдруг резко выхватил серьгу и поднялся.

— Вторая где?

Ни слова не говоря, Джордано отдал ему вторую.

— У тебя электричество только для передатчика? Свет нормальный организовать можешь?

— Могу, — Джордано поднялся. — Пошли, дизель включу. Да глянем, что твои орлы делают.

Сразу рассмотреть сережки Хану не удалось. Пришлось разбираться с изделиями «орлов». Крепления для страховочных веревок получились более-менее нормальными, а вот колышки для стены вышли коротковатыми, да и концы у них нужно было еще спиливать и спиливать, чтобы можно было забить в щель между камнями. Парни устали и пытались убедить Хана, что и так все будет нормально.

Критически оглядев плоды их трудов, Хан велел довести работу до конца.

— Да что, мы первый день в горах? — самый молодой из милиционеров, Яшка Серов, пытался уговорить Хана. — Нормальные колья! И так вобьются.

— Вобьются! — передразнил Хан. — Так же как вы сегодня носом по льду катились. Если завтра кто без разрешения куда полезет, то взыскания от вашего начальства я вам обеспечу. Товарищ Саркисян с нами пойдет, и вы как один подчиняетесь ему.

Парни насупились. Яков что-то бубнил про себя.

— Товарищ Серов! Повторите приказание!

Яшка вскочил, вытянулся:

— Слушаюсь, товарищ капитан! Есть выполнять указания товарища Саркисяна.

— Вольно! Так-то лучше.

Хан обернулся к Джордано, тот со спокойной уверенностью, без тени усмешки смотрел на парней. Согласно кивнул и пошел запускать дизель.

На станции Джордано включил шестидесятиваттную лампочку, достал лупу. Пока Хан рассматривал сережки, сидел, облокотившись о стол, следил за Ханом.

— Ты откуда про сережки узнал?

— Федор показывал перед свадьбой. Сказал, что подарит.

— А где взял не говорил?

Джордано мгновение помолчал, вспоминая разговор с Федором.

— Что-то невнятное, про бабу из бывших и барахолку.

— Работа действительно старая. Вот, смотри клеймо. — Хан протянул Джордано лупу и сережку.

— Черт, я думал, что это недорогая поделка начала века. Бирюза — копеечная стоимость.

— Стоимость то копеечная. Только, похоже, не для Ляха и этой девочки — Гали.

Хан поднялся, подошел к окну, открыл форточку и закурил. Сквозь фон присутствия Джордано почудился дополнительный оттенок. Хан посмотрел на приятеля. Джордано тоже поднял голову.

— Похоже — мальчишка твой?

Джордано кивнул. Он тоже поднялся и подошел к окну.

— Жаль, что ты не один, — произнес, задумчиво глядя в темноту.

— С чего это?

— Можно было бы показать Николаю «мельницу».

Хан, казалось, не услышал, молча докурил папироску, выкинул в форточку.

— Щенков этому не учат.

— Кто сказал, чему надо учить щенков.

Хан обернулся и в упор, глядя на Джордано, спросил:

— Мальчишка тут не причем. Это ведь нужно тебе?

— А даже если и так. Что с того? Ты боишься?

Хан хищно усмехнулся:

— Ладно, поглядим.

Часть 5

Уроки вредительства в равной мере необходимо извлекать во всех отраслях работы, во всех отраслях промышленности Предательская деятельность троцкистов задела и партийные организации. Троцкисты в ряде случаев проникли в партийный аппарат, его руководители не сумели разоблачить волков в овечьей шкуре…

Доклад т. Жданова об итогах Пленума ЦК ВКП(б).

«Правда», 21.03.1937

На следующий день Джордано помог спуститься в расщелину вначале Хану, а потом и милиционерам из его группы. Осмотрев труп, капитан убедился, что это пропавший член банды, но вытащить тело из-под камней не удалось. Было это слишком опасным из-за возможной дальнейшей подвижки оползня. Так что, осторожно осмотрев доступные карманы, Хан извлек документы и оружие, погибшего бандита. Покрутившись, милиционеры присыпали тело мелкими камнями.

При подъеме наверх произошел небольшой, но неприятный инцидент: капитан подвернул ногу. Он с трудом добрался до станции. Нога распухла так, что думали, придется разрезать сапог, едва сняли. Аванес осмотрел ногу и сказал, что, скорее всего, это сильное растяжение, но, возможно, и разрыв связки. Приложили солевой компресс. Аванес посоветовал капитану отлежаться до возвращения той части группы, что ушла с районным уполномоченным к перевалу.

Гасанов связался с городом, доложил сложившуюся ситуацию и результаты по поиску банды.

Оба старших бессмертных со скрытым любопытством наблюдали за немым изумлением Николая. После ужина, когда Джордано пошел снимать показания приборов, ученик не удержался и подался следом.

— Как он это сделал?

— Кто, что сделал? — Джордано обернулся от коробки с приборами.

— Да Гасанов твой.

— С чего это он мой! — Джордано усмехнулся. — Капитан ногу подвернул и порвал связку.

Глаза ученика наполнились обидой.

— Зачем ты так. Кто он такой?

— Обычный человек, а ты в его присутствии натянут как тетива. Это недопустимо, даже если брать в расчет только статус его нынешней реализации. И кто он в реальности, ты никогда не узнаешь при таком отношении.

Плечи Николая опустились, он отвел глаза:

— Извини, учитель. Я не подумал.

Он развернулся, собираясь уйти.

— Погоди!

Николай остановился, но даже не повернул головы.

— Зайди на станцию, достань пару чистых тряпок, возьми там казан с кипяченой водой и жди меня в дизельном сарае.

Ученик обернулся, посмотрел на Джордано. Тот улыбнулся:

— Иди! Сейчас доделаю измерения и приду, покажу, как подобные фокусы организуют.

Глаза Николая ожили и засветились:

— Сейчас!

— Постой! Там на полке, над верстаком банка со спиртом. Кинь туда лезвие от бритвы, и где-то там скальпель лежит.

Через десять минут Джордано зашел к ожидавшему его Николаю, критически осмотрел приготовленные учеником предметы. Смел с верстака мусор, оставшийся после вчерашней работы гасановских ребят, и расстелил чистую тряпку, принесенную Николаем. Заглянул в банку со спиртом и стал задумчиво оглядывать содержимое полки.

— Ты что ищешь?

— Да, пинцет где-то валялся.

— В доме он, на полке над печкой. Сходить?

Джордано отрицательно мотнул головой.

— Не надо, так обойдемся. Слей мне на руки, — он по локоть закатал рукава и склонился над прилепившимся в углу рукомойником. — Эй! Много не лей. Чтоб тебе воды хватило.

— Зачем все это? — спросил Николай, обильно намыливая руки вонючим хозяйственным мылом под внимательным взглядом учителя.

— Мне как-то байку рассказывали. В Антверпене свирепствовала холера, почти весь город вымер. И один из наших заразился. Он умирал четыре раза… Не трогай ничего! — прикрикнул Джордано, останавливая Николая, потянувшегося за полотенцем. — Стряхни и дай высохнуть. Учти ничего нельзя трогать!

— А потом? — Николай заинтересованно смотрел на Джордано.

— Что потом?

— Ну, с тем, холерным?

— Да ничего. Его дружок «из жалости» зарезал, чтоб не мучился.

Джордано поставил казан, достал из спирта скальпель, положил на тряпку, зачерпнул немного спирта и протер ладони и пальцы.

— Ну, что ты застыл как изваяние? Иди смотреть! — позвал Джордано, усаживаясь на табурет.

Николай, помедлив еще мгновение, сдвинулся с места и уселся на второй, стоящий у верстака табурет.

— А если б не убил? — глаза мальчишки расширились и, казалось, впились в бессмертного.

Джордано улыбнулся в ответ:

— Ну, иммунитет должен был бы выработаться, как у обычного человека, переболевшего холерой. Почему после первой же смерти не оказалось иммунитета трудно сказать. Стремительно протекала? Да и не понятно, что с водно-солевым балансом после воскрешения происходит, — Джордано замолчал, выражение его лица на мгновение стало отсутствующим. — Это интересно было бы посмотреть, — протянул он задумчиво.

— И что, ничего нельзя сделать?

— Что делать? Ждать надо было, лечить, как обычных людей лечат. Только тогда не знали надежных методов лечения, и это было бы очень долго и мучительно, — Джордано еще помолчал. — В ту эпоху самое простое, что можно было сделать, это удалить зараженные вибрионом внутренние органы. Механизм регенерации бы запустился, и дело с концом.

— Но это?..

— Да, не слишком приятная процедура, но лучше, чем остаться без головы или умирать десяток раз.

Джордано достал лезвие, разломил его пополам и половинки аккуратно положил рядом со скальпелем. Оторвал кусок от чистой тряпки, засунул его в оставшийся спирт. Отжал тряпку. Взглянул, улыбнувшись, на Николая:

— Вообще-то, тут достаточно чисто, в смысле бактерий и вирусов, но лучше соблюдать элементарные правила антисептики. Вляпаться с заражением крови не слишком большое удовольствие.

Николай сидел, затаив дыхание, следил за бессмертным, уже понимая, что тот собирается сделать.

— Возьми салфетку. Подашь сразу, когда разрежу, а то набрызгаем тут. Скальпель сразу заберешь, чтобы не вымазать.

Джордано аккуратно надрезал кожу над суставом левой кисти.

— Тряпку давай! Да, что ж ты на меня уставился! На руку смотри!

Джордано сам отложил скальпель на тряпку, отобрал у ученика намоченную в спирте салфетку и зажал разрез.

— Чучело! Смотри, сколько из-за тебя налилось, а если придет кто?

— Прости, я уберу все! — ученик смотрел на зажатую руку Джордано, и переводил дух.

— Понятно, что уберешь! Не мне же с этим дерьмом возиться. Дальше-то показывать?

Николай вновь поднял глаза на Джордано, как зачарованный кролик, и кивнул. Учитель вздохнул:

— Только делай, что говорю! — он сдвинул салфетку. — Держи, чтобы на стол не капало.

Сам вновь взял скальпель.

— Смотри, — он указал на края разреза, — это клетки делиться начали. Так быстро у животных только опухолевые клетки растут.

Джордано углубил разрез и согнул руку так, что стали видны белые основания сухожилий, прикрепляющие мышцы к суставной сумке.

— Видишь! Если тут разрезать, то можно всунуть лезвие. Но будет долго срастаться — минут двадцать, а потом еще доставать… Я под кожу засуну. Так проще, — он сделал надрез, отделяющий кожу от внутренних тканей, кончиком скальпеля приподнял кожу. — На, держи.

Когда Николай взял скальпель, поднял кусочек лезвия и засунул внутрь.

— Все, отпускай!

Николай не двигался. Джордано отобрал скальпель, положил его на место и зажал руку остатком сухой, не залитой кровью тряпки. Перевел дух. Только потом взглянул на ученика. Тот подозрительно побелел и, казалось, пытался что-то проглотить.

— О боги! — Джордано поврежденной рукой, не отрывая правую, зажимающую рану, вздернул ученика с табурта, задирая ему голову. — Дыши! Глубже дыши!

Николай сглотнул и задышал. Краска начала возвращаться на лицо.

— Ну, слава богу! А третьего дня, когда голову отрезал, между прочим, не блевал.

Николай вывернулся из руки учителя и сел к верстаку. Теперь он был пунцовый.

— Показывай дальше! — произнес он глухо.

Джордано тоже опустился на табурет.

— А ты, между прочим, молодец. Руками ничего не облапил!

Николай поднял глаза на бессмертного. У того, несмотря на ровный, насмешливый тон, на висках блестели капли пота, а зрачки были расширены, как у кошки в темноте.

— Зачем ты это сделал? Убери ты эту дрянь скорее!

— Ты же хотел знать!

— Зачем на себе показывать? — угрюмо произнес Николай, отводя глаза.

— А что, на тебе надо было?

— Мог же просто рассказать.

— Одно дело слышать, а другое увидеть.

— Как же так можно!? — голос ученика почти сорвался на крик.

Джордано улыбнулся в ответ:

— Это совершенно безопасно для нас. А боль? Не больнее, чем многое другое. Гасанов, кстати, сустав повредил еще ночью. Пойди его пожалей!

Николай опять отвел глаза от лица бессмертного и взглянул на зажатую тряпкой руку. Джордано убрал правую руку с раны, стер кровь.

— Вот смотри! Сейчас рубец исчезнет и внешне ничего видно не будет, — он протянул руку ученику. — Проведи пальцами.

— Чувствуешь, под кожей практически ничего не заметно. Если бы это было не лезвие с острыми краями, то через день тут было бы лишь небольшое уплотнение, практически не мешающее жить. А так, края острые, будут повреждать внутренние ткани. К завтрашнему утру рука распухнет.

— Ты собрался так оставить? Зачем.

— Если ты не уберешь, так и останется!

— Что уберу?

— Лезвие.

Николай вновь уставился на Джордано.

— Давай режь, — Джордано положил руку на стол. — И учти, лезвие тонкое, будешь не осторожен, — развалится на куски…

На станцию Николай вернулся мокрым как мышь и все еще немного бледным. Ему таки удалось удалить лезвие, даже не обломив ни одного края. Он выбросил в печку окровавленные тряпки, глупо улыбнулся, сидящему на лавке у окна Гасанову и присел к столу, где что-то оживленно обсуждали милиционеры.

Вечером, при повторном выходе на связь, из центра передали, что Гасанову нужно передать найденные документы старшему из оставшихся с ним милиционеров и утром срочно отправить группу вниз. Группа, ушедшая на север, успешно встретилась за перевалом с вышедшими им навстречу людьми. Из-за трудностей повторного перехода через перевал было принято решение о спуске вниз по северному склону хребта.

Разоружив Лузина Н.И., президиум Академии наук дал ему возможность на честной работе исправить свои преступления перед родиной. Но предостережение получил не только академик Лузин. Ему принадлежит, может быть, первое место среди врагов советской науки и советской страны — первое, но не единственное…

От советской науки требуется величайшая бдительность, особенно от тех советских ученых, работы которых непосредственно связаны с практикой социалистического строительства.

«Правда».

Ночью Николай спал плохо. Свою комнату он уступил псевдобольному капитану, и теперь, устроившись на кошме у входа в Джорданову комнату, ворочался, обдумывая события последних дней: свою смерть и воскрешение, убийство бессмертного, приход милиционеров и Гасанова, свое отношение к этому человеку. Как бы Джордано не пытался успокоить его по отношению к капитану, от того веяло опасностью, и Николай постоянно чувствовал присутствие его зова. С ощущением учителя все было по-другому: когда Джордано не было рядом в присутствии других людей, появлялось чувство неуверенности. За эти дни Николай понял, что он, прежде заводила любой компании, с трудом находит общий язык с обычными смертными людьми. Он, похоже, стал совершенно другим человеком. И человеком ли?

Николай вздохнул, опять перевернулся. Скачущие в полусне мысли, вдруг высветили обрывок давнего разговора в домике противомалярийной лаборатории, когда Джордано объяснял, что такое регенерация. Только теперь Николай отчетливо понял, что же проделал учитель с ним самим. Понятным стало и Джорданово замечание о чертовщине, происходящей с трупом, и обычные методы разрешения проблем с такими, как Островский: доходяг просто убивают. Николай усмехнулся, осознав, что подумал о себе прежнем в третьем лице.

Он поднялся и сел на кошме. Трое смертных молодых ребят спали. Их мир был прост и понятен. Они и не подозревали о странных особенностях своего командира и хозяев затерянной в горах станции.

«Интересно, зачем он решил остаться? А зачем это нужно Джордано?»

За дверью послышался скрип койки Джордано, через мгновение его дверь бесшумно открылась.

Увидев сидящего Николая, Джордано чуть слышно прошептал:

— Что не спишь? У тебя совесть есть?

Николай пожал плечами.

— Быстро ложись и спать. Чтоб я тебя не слышал!

— Ты чего?

— Ну же!

Николай подчинился.

Джордано подошел к двери Гасанова и проскользнул внутрь. Николай приподнялся, прислушиваясь. Сквозь неплотно прикрытую дверь угадывались голоса. Николай услышал, что Гасанов встал, и ученик стремительно нырнул под одеяло, закрыв глаза.

Сквозь полуопущенные веки видел, как учитель и слегка прихрамывающий капитан прошли к выходу. Уснул он, так и не дождавшись их возвращения.

Поднялись затемно, проводить уходивших вниз милиционеров. Вещмешки и документы были уже упакованы. Люди спешили, рассчитывая к вечеру добраться до обжитых мест. Капитан напоследок что-то долго объяснял старшему группы. Потом еще Джордано показывал по карте наиболее лавиноопасные участки. Температура росла, снег подтаивал. Нужно было быть осторожными.

Бессмертные остались одни.

Почти сразу начали оправдываться нехорошие предчувствия Николая о намерениях капитана и учителя. То, что происходит нечто необычное, Николай понял по странному утверждению Джордано о необходимости достаточного количества мяса для проведения игры. В план на день, как оказалось, входила охота на туров. И Николай впервые увидел в глазах капитана живой огонек вместо привычного холода. Посвящать же ученика в дальнейшее, похоже, никто не собирался. Бессмертные были возбуждены и внутренне к чему-то готовились, правда, это их поведение все-таки не походило на поведение людей, собирающихся сойтись в смертельной схватке.

Предложение такой охоты удивило Николая по двум причинам.

Во-первых, за всю осень и зиму Джордано ни разу не позволил Николаю убить тура, сказав, что сто килограммов мяса за раз — непозволительная роскошь для их компании. Обычно, примерно раз в месяц они охотились на серн, обитавших на скалистом склоне ближайшего леска. При этом Джордано с самого начала запретил убивать половозрелых самок, и, когда в середине зимы, промотавшись почти двое суток по заснеженному лесу, сорвавшись со скалы и обморозившись, Николай подстрелил самку, Джордано вышел из себя. Тогда он впервые орал на ученика: что себе дороже давать в руки оружие людям, у которых вместо головы неизвестно что.

Во-вторых, уже давно, еще с середины осени, когда, закончив строительство и оснащение станции, ушли строители, и учитель понял, что Николай стал достаточно самостоятельным, они с Джордано ходили в горы поодиночке. Идти втроем за одним животным, хоть и на скальный участок, и за туром, на взгляд Николая было совсем не обязательно.

Турье стадо обитало километрах в десяти и метров на пятьсот выше их метеорологической станции на скалистом склоне ущелья, промытого потоком, впадавшим в речку, на берегу которой стояла станция. Расстояние туда было даже ближе, чем до скалы, облюбованной сернами. Но, чтобы туда добраться, нужно было вначале перебраться через этот поток, за всю зиму замерзший лишь на пару недель в самые лютые морозы, а дальше путь шел круто вверх на вершину каньона, глубина которого местами превышала пятьдесят метров. Еще по осени Николай несколько раз поднимался наверх, посмотреть на потрясающую панораму окрестных хребтов и узкой долины, ведущей к перевалу.

Оказалось, что оружие и вещмешки с охотничьим и кое-каким горным снаряжением были приготовлены ночью. Так что, захватив хлеб и остатки окорока, они вышли из дома через полчаса после ухода милиционеров. Рассвет еще только окрасил небо, и горные склоны тонули в сумраке. Неожиданно для Николая Джордано свернул на тропу, ведущую вглубь каньона вдоль левого берега потока. Эта дорога, лишь слегка поднимаясь вверх, шла по не широкому карнизу, прикрытому от снега нависающей скалой, и выводила к водопаду. Как помнил Николай, осенью там не составляло труда перебраться на правый берег, но дальше пути не было: вверх поднималась отвесная семидесятиметровая скала.

Карниз был почти чист от снега и льда, начавшийся поход напоминал легкую прогулку. К водопаду они подошли, когда лучи солнца, поднявшегося из-за гор, осветили узкий каньон ущелья. Резкие голубые тени легли на склоны. Над заводью, покрытой легким туманом, поток падающей воды рождал холодные радуги. Вокруг заводи выросли огромные в человеческий рост наледи, а противоположная стена метров на десять была сплошь покрыта льдом.

Они остановились и долго стояли, глядя на фантастическую картину из переливов радуг и бриллиантового сияния льда.

— Да… — протянул капитан. — И ты предлагаешь лезть здесь?

Джордано некоторое время молчал, рассматривая обледеневшую скалу:

— Черт! Я и не думал, что стена так обмерзнет.

— Ладно, раз привел — первым полезешь!

Николай молчал. Он с трудом представлял, как по этой стене можно было бы взбираться даже безо всякого льда, хотя еще осенью Джордано показал ему элементарные приемы скалолазания. Да и потом вначале зимы, когда они монтировали дополнительную мачту для радиопередатчика чуть ниже по течению реки, пришлось достаточно полазить по скальным выступам, закрепляя растяжки мачты. Но там не было такой высоты, да и склон не был как здесь сплошной стеной.

На правый берег перебрались без приключений — над потоком, как обычно, образовался прочный снежный купол. Сбросив вещмешки и ружья, Джордано и капитан долго рассматривали стену в бинокль, прикидывая путь.

— Твоих двух веревок до верха не хватит. Короткие.

— Вон смотри! Кажется площадка, — Джордано отдал бинокль капитану.

Тот долго вглядывался в указанном направлении.

— Да. Там вполне можно закрепиться, и до верха останется всего метров пятнадцать, не больше. Нужна еще нижняя точка.

— Угу. Смотри, вон там льда уже нет и скальный выступ.

Они еще немного посовещались о трассе. Наконец Джордано обернулся к ученику, молча выслушавшему все обсуждение:

— Коль! У тебя в мешке кошки. Доставай!

Николай достал кошки, и первые протянул Гасанову:

— Держите, товарищ капитан.

Тот задержал взгляд на джордановом ученике, усмехнулся:

— Да уж, товарищ! Можешь называть меня Фархатом.

Краем глаза Николай увидел гримаску, мелькнувшую на губах Джордано, и, не удержавшись, спросил:

— Это ваше настоящее имя?

— Имя!? — Хан свирепо взглянул на Джордано, изобразившего невинность. — Может ты, в таком случае, скажешь ученику, сколько живых знают то имя, которым ему назвался!

Николай посмотрел на учителя.

— Я думаю с десяток.

— Многочисленная компания! А сколько из этого десятка знают, кто этот Джордано?

Джордано на мгновенье задумался:

— Четверо, — и будто про себя добавил, — Если, конечно, с той сволочью никто не разобрался без меня.

— Что тогда тебя не устраивает в «Фархате»?

— Мне кажется, что ты сам объяснишь Николаю, какая категория бессмертных знает тебя под этим именем. Мне же это просто не нравится.

— Не нравится! — передразнил капитан. — Ты ведь тоже знаешь это имя. И себя относишь к той категории?

Джордано промолчал.

— Ладно, не переживай! Скажу, если нужно будет, — он перевел взгляд на Николая. Усмехнулся. — А тебе, парень, еще доказать надо, что можешь относиться к этой нелюбимой твоим учителем «категории». Я ведь, можно сказать, аванс выдал, — напоследок пробурчал Фархат, опускаясь пристегнуть кошки.

Николай стоял, переводил взгляд с учителя на Фархата. Пара вопросов крутилась на языке, и разрасталось глухое, непонятное раздражение против капитана.

— Ну, что ты застыл? — Джордано протянул руку за кошками…

На верхней площадке, еще внизу облюбованной старшими бессмертными, Николай оказался часа через два с половиной, поднявшись по веревкам, проложенным вначале Джордано, а потом капитаном. Уступ оказался таким узким, что он носом упирался в стену, а плечом отодвигал практически висящего на страховке Фархата. Как Николай ни старался, руки, вцепившиеся в веревку, предательски дрожали.

— Хорошо. Передохни немного.

Николай попытался посмотреть на Фархата и зацепил взглядом лежащую под ногами пропасть…

Когда открыл глаза, Фархат всем телом прижимал его к стене.

— Вниз не смотри, — он осторожно отодвинулся.

Николай с трудом заставил себя успокоиться и немного расслабился. Совершенно замерзшие, деревянные пальцы, наконец, перестали дрожать. Все происходящее было каким-то бредом. Карабкаясь по скале, он сто раз проклял туров, всех бессмертных на свете и эти горы в придачу. А теперь этот гад… Он глубоко вздохнул, приводя в норму, все еще колотящееся сердце, и все-таки посмотрел на Фархата. Нет, в его взгляде не было ни насмешки, ни жалости. Похоже, он тоже устал и замерз.

— Давай меняться местами. Я тебя закреплю и полезу вверх.

Николай отрицательно мотнул головой: этого еще не хватало.

И он опять упрямо полз вверх. Как автомат вбивал крюк, крепил веревку, подтягивался и опять вбивал крюк. Не чувствовал ни рук, ни ног, но в голове просветлело и злость ушла. Главное было подняться вверх, не важно зачем. Теперь он был уверен, что не сорвется.

Вертикальный подъем как-то плавно перешел в покатый, обледенелый склон. Пришлось продолжить вбивать страховочные колья, пока не перебрался через небольшой бруствер и не оказался на практически горизонтальной, покрытой снегом площадке. Он повалился на снег. Только когда почувствовал, что немеет щека, прижатая к снегу, приподнялся на колени и подполз к обрыву подергать веревку, чтобы напарники могли подниматься. Здесь нос к носу столкнулся с уже подтягивающимся на последних уступах Джордано. Он протянул руку учителю и помог вылезти наверх.

— Ты что, уснул? — спросил Джордано, распрямляясь и сбрасывая вещмешок, смотанную веревку и ружье. Пригляделся к физиономии ученика:

— Ну и видок! — Джордано ухмыльнулся. — Не думал, что тебя так развезет.

— Ты о чем?

— Да так. И сбрось, наконец, шмотки. Передохнем тут!

Джордано обернулся к обрыву, присел, протягивая вниз руку. Через мгновение на площадку выбрался и Фархат. Тоже освободился от оттягивающих плечи вещей, опустился на снег. Взглянул на опять прилепившего к нему взгляд Николая.

— А ты молодец, настырный, — он улыбнулся, глядя ему в глаза.

Это было просто невыносимо. Да когда же кончится это наваждение? Почему присутствие Фархата так выводит его из себя? Стоило ему опять появиться рядом и темный морок поднимается внутри.

Ученик отвел глаза, рывком поднялся и подошел к краю пропасти. Ведь ему всегда казалось, что он не боится высоты. За полгода сам и вместе с Джордано он облазил окрестные скалы вдоль и поперек, ну разве что по отвесным стенкам как сегодня не карабкался. Он обвел взглядом противоположный склон каньона, водопад и ряд дальних вершин, поднимающихся за нешироким плато, на которое они взобрались. Муть, корежившая мысли, начала отступать.

С противоположной скалы поднялся орел и, расправив крылья, медленно поплыл над ущельем. В солнечных лучах было видно, как шевелятся под напором ветра перья птицы. И вдруг вернулось ощущение свободы. Он, как эта птица, — часть огромного вечного мира. Ощущение чужого зова отодвинулось и больше не мешало чувствовать ветер, тепло солнечных лучей, бесконечность окружающего простора. Не оборачиваясь к учителю и Фархату, он с опаской прислушался к себе. Зов не исчез, он, как всегда, чувствовал их обоих, но это был просто факт, такой же, как снег под ногами. И подняв вверх, к небу, голову он счастливо и, наверное, глупо улыбнулся солнцу.

…В 1913 г. в Цивимском уезде Казанской губернии страдали трахомой 70 % жителей. В отдельных волостях болело трахомой все население от мала до велика…

Чувашский обком партии решил полностью ликвидировать трахому к концу второй пятилетки, т. е. в 1937 г. Намечена постройка санатория на 150 коек для детей, больных трахомой. Количество коек для нуждающихся в стационарном лечении будет увеличено с 665 до 945.

М. Гинден. г. Чебоксары.

«Комсомольская правда», 21.03.1937

Джордано озабоченно следил за Николаем. Слабые всплески эмоций, проявлявшиеся усилением его зова последние дни на станции, здесь в горах вдруг похоже стали почти не контролируемы, вытягивали из ученика силы.

«Монстр. Бессмертный монстр», — сколько раз он так называл Джордано, не подозревая, насколько это может оказаться правдой по отношению к нему самому. После убийства Ляха Николай сильно испугался, не понял произошедшего с ним. Внешне, казалось, все осталось по-прежнему. Даже на следующий день, когда появился Хан, Джордано не заметил ничего кроме естественного любопытства и ощущения опасности. Что-то изменилось вчера.

Джордано не помнил, как добрался до постоялого двора, поднялся к себе в комнату и повалился на постель. Заходила Фатима, тоненькая, как точеная статуэтка, девочка-подросток — дочка хозяина постоялого двора. Что-то ему говорила, улыбалась, предлагала ужин. Одно упоминание о еде вызвало отвращение, и он грубо отослал девчонку. Она лишь взглянула на него в полном недоумении и обиженная убежала. Потом появился Симон. Он опустился рядом, с удивлением и тревогой смотрел на компаньона.

— Что произошло? У тебя украли жемчуг?

— Жемчуг? Причем тут жемчуг?

Но этот простой, меркантильный вопрос немного привел его в чувство. Он поднялся на кровати, расстегнул камзол и потрогал драгоценный мешочек — цену их с Симоном независимости. Все было на месте. Значит, завтра можно будет завершить сделку…

Последняя мысль отозвалась новым приступом ужаса. Он ведь даже не удосужился проверить: жив ли раис.

— У… — Джордано схватился за голову.

Может, сейчас его ищут, его и Симона. Никто ведь не знает, что произошло в конторе раиса на самом деле. Если раис убит, то не сидеть здесь надо, а уносить ноги. Им — еврею и необрезанному европейцу не стоит даже пытаться объяснить произошедшее.

— Собирайся быстро, уходим!

Видя состояние напарника, Симон, привыкший за последние два года ему безоглядно доверять, вскочил и уже готов был кинуться в свою комнату за нехитрыми пожитками судового врача, сошедшего на берег для краткого отдыха, когда на лестнице послышался шум. Джордано вскочил на ноги, схватил шпагу, в бессилии оглядел узкие, похожие на бойницы окошки под самым потолком комнаты.

Успел подумать, что еще одного рабства просто не вынесет — окончательно сойдет с ума, потом вдруг, почти не играя, непринужденно рассмеялся и бросил шпагу в ножны. Никакого рабства не будет: их просто разорвут на части. Так что вопрос с бессмертием решится на удивление просто.

В дверь вежливо постучали.

Джордано кивнул Симону на резное, итальянской работы креслице, сам улегся на кровать, закинув ноги на спинку, и до конца расстегнул камзол.

— Войдите!

Согнув спину и низко кланяясь, в дверь вошел хозяин заведения — принявший мусульманство раб мавританского капитана.

— К Вам пришли, господин! — хозяин склонился еще ниже, отступая в сторону и пропуская высокого, сероглазого янычара из личной охраны адмирала Хасана. В дверях были видны несколько воинов, сопровождающих офицера.

Янычар почтительно поклонился:

— Филипп де Эрвиль, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь! — Джордано поднялся с кровати и склонил голову в вежливом поклоне, поспешно застегивая камзол.

— Мой адмирал приглашает вас на ужин.

— Я польщен столь лестным приглашением, — Джордано поклонился, — но мы с другом имели другие планы на нынешний вечер.

— Я думаю, что от подобных предложений не отказываются!

— Это означает, что я должен следовать за вами?

— Нет, но адмирал ждет Вас в восемь вечера у себя на флагмане.

Янычар поклонился и уже в дверях добавил:

— Адмирал будет рад видеть также вашего друга.

Когда за хозяином гостиницы закрылась дверь, Джордано тяжело опустился на кровать.

— Что все это значит? Может, мы еще сумеем уйти? У нас в запасе три четверти часа! — в голосе Симона звучала неуверенность.

— Приведи лучше себя в порядок для званого обеда!

— Что все-таки произошло?

Что произошло! Джордано попытался навести порядок в растрепанных мыслях. Они с раисом Аруджем обсуждали сделку на веранде внутреннего дворика его конторы. Тихий плеск фонтана, фрукты и легкое вино. Здесь в центральной части Алжира все было мило и по-восточному изящно. Говорили на французском. Бумага, скрепляющая покупку сорокапушечного шебека, уже была полностью обговорена и написана. Жемчуг, которым Джордано расплачивался за корабль, взвешен, и качество жемчужин было по достоинству оценено. Осталось только поставить подписи. Остальной жемчуг Джордано должен был отдать Аруджу при передаче судна.

Дальше произошло то, что просто было невозможно предположить в центре города, в хорошо охраняемом доме. Банда нападавших была многочисленна и хорошо вооружена, главарь был бессмертным. Джордано не помнил, когда последний раз так дрался, вернее…, помнил слишком хорошо, только запретил себе вспоминать. Когда вокруг осталась лишь неподвижные тела, его глаза на мгновение встретились с глазами главаря, излучавшего зов такого накала, что Джордано показалось сейчас у него закружится голова. Он лишь краем глаза увидел, что к дворику подтягивается внутренняя охрана дома, когда они начали короткий бой.

— Почему ты мне не сказал, что происходит в момент убийства? — Джордано в отчаянии смотрел на Симона.

— Но… — Симон замялся, — я же этого не знаю! Мой учитель сказал, что будет вспышка святого огня, — Симон виновато смотрел на друга, беспомощно хлопая длинными как у девушки ресницами, — я же сам этого никогда не делал!

— Это не просто огонь. Это… как будто в тебя льют раскаленное масло или входят демоны. А вокруг все горит, горит… И внутри все горит.

Джордано сидел без движения, закрыв лицо руками.

— Ты сейчас тоже светишься.

Джордано поднял голову и посмотрел на Симона долгим, непонимающим взглядом.

— У меня есть настойка корня валерианы. Хочешь, я тебе ее принесу? Смертным помогает успокоиться.

Он отрицательно мотнул головой:

— Не известно, что еще случится у адмирала. Я слышал разговоры, будто Арудж — его сын от одной из итальянских наложниц.

— Там остался кто-то живой?

— Арудж отбивался достаточно долго, но в конце я его не видел, а потом там начался пожар.

— А жемчуг то как ты успел забрать? — Симон вдруг улыбнулся, — Ну, ловок!

— Не помню…

Симон достал луковицу голландских часов, открыл крышку.

— Если через пятнадцать минут мы не выйдем, наши головы не спасет даже чудесное спасение Аруджа.

— Ты думаешь, он мог остаться в живых? — в голосе Джордано мелькнула слабая искра надежды.

— Если бы адмирал считал тебя виновником гибели сына, нас бы уже расстреляли через эти амбразуры, — Симон кивнул в сторону узких проемов окошек.

— Это слишком просто, если он решил отомстить.

— Велика птица, чтобы тебе еще и мстить! Кончай киснуть. Нам пора идти!

Под бой корабельных склянок они поднимались на борт адмиральского фрегата. Охрана безмолвно их пропустила, лишь предложив отдать оружие, и сам Хасан спустился с юта на несколько ступенек. Джордано и Симон низко склонились перед адмиралом, тот кивнул в ответ и жестом велел следовать за ним. Они вошли в адмиральскую каюту, где оказался стол, накрытый на троих.

— Садитесь, господа!

Вежливая форма обращения не скрывала жесткости тона, не терпящего возражений.

— Извольте объяснить, что произошло в доме капитана Аруджа?

Джордано изложил правдоподобную версию случившегося.

— Как оказалось, что вы были вооружены?

— Я не был вооружен в момент нападения.

В глазах адмирала мелькнуло недоверие. Он щелкнул пальцами и в каюте появился давешний офицер из его личной охраны.

— Разоружите его!

Джордано поднялся, поклонился хозяину, сбросил кафтан. Выйдя из-за стола, поклонился готовому к бою янычару. Начиная движение, отметил кошачью грацию движений молодого воина, успел подумать, что жаль губить такую красоту.

Через пару мгновений человек лежал с заломленными руками лицом на палубе, сабля валялась рядом. Джордано перевернул тело, дотронулся до сонной артерии. Поднимаясь, кивнул Симону:

— Он, кажется, жив. Посмотри!

Адмирал остановил врача:

— Не стоит. Он проиграл бой.

— Адмирал! Я видел вашу гвардию. Они достойные воины, но кто из них лучше Селима?

Лицо адмирала пошло пятнами. Человек на полу слабо застонал, и Симон кинулся к нему.

Через пару минут приведенный в чувство Селим склонился на коленях перед адмиралом. Правая поломанная рука бессильно висела вдоль туловища.

— Прочь с глаз, собака!

Даже не поднявшись с колен, Селим выполз из адмиральской каюты. Джордано следил за происходящим с каменным лицом.

— Я назначу тебя начальником охраны!

Заставив себя вернуться к реальности, Джордано отвесил адмиралу очередной поклон:

— Премного благодарен за оказанную честь, но я не могу принять это предложение, — он видел, как бешенство закипало в адмирале. — Позвольте спросить! Капитан Арудж мертв?

Адмирал заставил себя успокоится:

— Капитан Арудж жив! Пара ожогов!

— Адмирал! Я безмерно счастлив, и смею напомнить, что мы подписали соглашение. Правда, в пылу схватки я был вынужден забрать жемчуг, — Джордано достал мешочек и высыпал жемчужины перед адмиралом. — Я надеюсь, вы позволите нам завершить сделку!

Хасан поднял самую большую жемчужину, покрутил в пальцах и посмотрел на просвет. После долгой паузы произнес:

— Позволю. Вы свободны, господа.

На третий день, набрав всего двадцать человек команды и рассчитавшись по счетам, Джордано и Симон вышли в море.

Вот тогда Джордано и ощутил, что творится нечто неладное. Вернее первый звоночек прозвенел накануне за ужином.

Рассказывая Симону о похождениях прошедшего дня и выслушивая его ответный отчет о подготовке к отплытию, он вдруг понял, что напряженно прислушивается к зову приятеля, и помимо воли всплывали глаза убитого бессмертного. Тогда он решил, что перевозбудился за день и поспешно простился, сославшись на то, что ему еще нужно просмотреть чертежи судна. Поднявшись к себе и раскрыв бумаги, он успокоился и даже забыл о случившемся.

И вот они одни на корабле. До Сицилии, где Джордано собирался пополнить экипаж, несколько дней пути, если не спадет ветер, и они не лягут в дрейф из-за отсутствия гребцов. Даже их каюты расположены рядом.

К ночи он был совершенно измотан. Он сбежал на нос, сидел, прижавшись к бушприту. Это было страшнее ломки. Тогда, после побега, выброшенный на берег, он должен был лишь перетерпеть. Теперь соблазн был рядом, смотрел на него доверчивыми глазами, что-то говорил, отзывался зовом с почти любой точки корабля. И Джордано почти физически чувствовал, как сила вливается в его тело.

Он очнулся от вновь раздирающей его силы зова, когда над горизонтом поднялся Кит. Увидел, что к нему приближается Симон со шпагой в руке.

«Хоть бы не промахнулся», — совершенно спокойно подумал Джордано. Но, подойдя, Симон протянул ему шпагу эфесом вперед, опустился на колени и склонил голову.

Глядя на друга дикими глазами, Джордано застонал, замахнулся и всадил клинок себе в живот…

До Сицилии они благополучно добрались вместе через неделю.

Симон погиб через пять лет, уговорив Джордано оставить его в охваченном холерой порту, от руки залетного гастролера. Убивать он так и не научился.

Стараясь приглушить собственные эмоции, Джордано следил за Николаем, прислушиваясь к его зову. Занятый мрачными мыслями он не заметил подошедшего Хана. Так что на несильный толчок в бок последовала несколько неадекватная реакция: Хан отлетел в сугроб, а неудержавшийся на ногах Джордано последовал за ним.

— Ты меня чуть вниз не свалил! Идиот, и шутки у тебя идиотские, — Джордано поднялся и протянул руку провалившемуся в снег Фархату.

Тот в ответ потянулся к руке Джордано, а потом резким рывком повалил его в снег рядом с собой.

— Да что ты резвишься как выпущенный на волю щенок! — Джордано попытался вылезти из сугроба.

— А ты зачем меня сюда вел?

— Ты вроде собирался охотиться, а не в снегу валяться.

— Ну, одно другому пока не мешает.

Не поднимаясь, Фархат потянулся в снегу как кошка, раскинул руки и закрыл глаза.

— Скажешь, как станет мешать, — Джордано с помощью Николая выкарабкался из снега.

— Идем, перетащим все к воде. Может там какая коряга все же есть.

Николай увидел, что Фархат приоткрыл глаза, но так и не встал.

Они с учителем перетащили мешки и оружие на берег запруды перед водопадом, где камни прогревались на солнце и даже уже обсохли. Джордано покрутился по берегу, но так и не нашел никакого дерева для костра.

— Черт! Придется, все холодное есть.

Джордано достал из вещмешка Фархата мясо и хлеб.

Когда бутерброды были нарезаны, рядом опустился Фархат.

— Приземленный ты человек, профессор! Чуть что и сразу за еду, — он достал фляжку и протянул Джордано. Тот усмехнулся:

— Нам спирт, вообще-то, для других целей выдавали.

— Что-то ты сегодня ворчишь? Согреться надо!

— Не надо было в сугробе кувыркаться, до сих пор по спине течет, — Джордано зябко повел плечами, сделал глоток и протянул фляжку Николаю.

— Это ж сколько контактов нужно протереть, чтобы твой баллон по целевому назначению выплюхать?

Николай отхлебнул из фляжки и, оценивающе взглянув на Фархата в расстегнутом куцеватом джордановом ватнике, откусывающего бутерброд, произнес:

— Оказывается, это вас не хватало.

— Точно, парень! Профессура, она сроду не знает, как полезными вещами распорядиться.

Фархат забрал у Николая фляжку, отхлебнул и спрятал за пазуху.

Джордано, продолжавший следить за учеником, немного успокоился. Фон его зова заметно ослаб, да и настроение, кажется, изменилось.

— И где обещанные туры? — поинтересовался капитан, дожевывая последний кусок мяса.

— Ты, кажется, никуда не спешил.

— Так вы ж еду затеяли. Собак перед охотой, между прочим, не кормят.

— Я не собака. И когда замерзаю, хочу есть.

— Это известно, что в голодном состоянии ты готов съесть окружающих.

Николай в ответ на это замечание капитана улыбнулся.

Джордано покосился на ученика:

— Так, еще один обглоданный мной экземпляр. Стадо вон на том склоне обычно пасется, — он указалнаправление на скалу, расположенную еще вверх и правее от плато, на которое они взобрались.

— Тогда кончайте перекус и вперед.

Фархат поднялся, сходил напиться воды, потом застегнул ватник, надел вещмешок и, закинув на плечо карабин, стоял, ждал собирающихся напарников.

— А если напрямую пойдем, то звери нас заметят? — спросил Николай, закидывая на спину вещмешок.

Фархат скривился.

— Напрямую идти нельзя. Снег еще мягкий. Утонем.

С минуту они оглядывали окрестности. По кромке плато, где ветер выдул снег, можно было пройти к подножью ближайшей скалы. Осенью там была проходимая тропа к указанному Джордано склону.

— Там, над скалой, смотрите, какой слой снега висит. Если туда сунуться — свалится.

Джордано и Фархат посмотрели в указанном Николаем направлении.

— А меня однажды с товарищем на Алтае засыпало, — будто про себя произнес Фархат, разглядывая готовую сорваться лавину. — Удовольствие было ниже среднего.

— И как вы спаслись?

Фархат усмехнулся:

— А я, когда выбрался из завала, дружка откопал и всю обратную дорогу им питался.

Глаза Николая расширились, и он уставился на бессмертного, пытаясь понять, как относится к сказанному. Физиономия Хана превратилась в непроницаемую маску.

— Ты что несешь!?

Фархат перевел глаза на Джордано:

— Что несу? Разве такого не могло быть?

— Отчего же. В тайге такое случается.

— Но это… — в голосе Николая было почти отчаяние. Он переводил взгляд с одного бессмертного на другого.

— Успокойся, мальчишка! — Фархат вздохнул и грустно улыбнулся. — Человечину я в своей жизни не жрал. Не могу почему-то. Но не думай, что от этого у меня сейчас крылышки прорежутся.

Джордано облегченно перевел дух:

— Ладно, все, закончили! Идем напрямую. Только учтите, у нас не больше двух часов в запасе.

Фархат взглянул на солнце.

— Я так понял, что по этому пути мы возвращаться не будем?

— Вечером мы тут не спустимся.

До подножья скалы они добрались сравнительно быстро. Оказалось, что под свежим снегом лежал слой плотного хорошо выдерживающего нагрузку наста. Но дальше опять начались проблемы: лед и скальные выступы. В дело опять пошли кошки, крючья и страховка.

Не доходя десяток метров до последнего уступа, прикрывающего турий склон, Джордано велел остановиться.

— Все. Дальше идем тихо. Иначе звери уйдут.

Фархат отстегнул от пояса веревку, спрятал ледоруб и осторожно, по кошачьи, полез вверх по уступу. Джордано и Николай последовали за ним. Они остановились у вершины и осторожно высунулись, оглядывая открывшийся скальный участок, покрытый кое-где пучками бурой зимней травы.

Вначале показалось, что туров тут нет. Джордано достал бинокль и начал, было, осматривать склон, когда вдруг Фархат толкнул Джордано в бок и указал на небольшой уступ в полукилометре от их стоянки.

Крупный самец с широко расставленными, загнутыми назад рогами стоял и смотрел в их сторону. Люди вжались в камни.

— Далеко, — почти беззвучно прошептал Фархат.

— Нужно ждать. Смотри выше… И там!

Почти на вершине склона, как часовые, вглядывающихся в даль, появились еще два рогатых существа. Ниже несколько грациозных самок и молодых животных щипали траву, лишь иногда приподнимая головы и прислушиваясь. Периодически они легко перепрыгивали с камня на камень, медленно продвигались вперед к уступу, скрывающему людей.

Николаю показалось, что он даже перестал дышать от напряжения и почувствовал усиление зова напарников. Он взглянул на Фархата и учителя и понял, что стрелять ему сегодня не придется. Два карабина уже были готовы, и оба лишь ждали момента, когда кто-то из козлят-первогодков перепрыгнет роковую черту трехсот метров.

Выстрелы прозвучали почти одновременно. Молодой годовалый тур споткнулся раз, другой, упал на передние ноги, еще попытался подняться, но перевернулся и начал сползать по склону, пока туша не зацепилась за камень. Остальное стадо со склона сдуло точно ветром. Фархат, сам почти как горный козел, выскочил на склон и понесся к упавшему животному.

— Черт! Вот бешеный, — выругался Джордано, вылезая и направляясь следом.

Он добрался до Хана, только когда тот уже осматривал упавшую тушу. Николай вообще безнадежно отстал.

— Ну, и сколько отверстий?

— Два. Где чье, правда, не узнаешь.

Хан достал кинжал, собираясь спустить кровь.

— Будешь?

— Что?

— Перед завтрашней игрой сегодня лучше больше не есть, а вот выпить можно, — он кивнул на турью тушу.

— Слушай, гад, ты решил Кольку достать? Зачем ты его провоцируешь?

— Ну, не хочешь солью так. Хотя жалко, что добро пропадет! — Хан ухмыльнулся и перерезал глотку убитого животного.

— Зачем тебе это надо?

— Чтобы мясо не испортилось! — Хан попытался отшутиться, но опять наткнулся на жесткий взгляд Джордано. — Да, не психуй ты. Играть будет интереснее.

— Он тебе не игрушка!

— Вот именно. Я предпочитаю людей, умеющих держать свои желания в узде.

Они замолчали при приближении ученика.

Когда туша была разделана, до захода солнца оставалось не больше часа. С собой забрали шкуру, килограммов тридцать мяса и ливер: Джордано отобрал у Хана из рук печень: ему показалось, что тому таки неймется слопать кусок сырого мяса.

До темноты успели спуститься к кромке леса и разбили стоянку на краю очередной лавины. Из валежника развели костер.

— Ты так и настаиваешь на посте или шашлык все же сообразим? — спросил Джордано у Хана, заканчивающего возится с костром.

Хан оторвался от своего занятия и поднял глаза на Джордано:

— Я тебе, если хочешь, все изжарю, только завтра не жалуйся!

— Ты вначале доберись до моего брюха.

— Постараюсь!

— Это еще посмотрим.

— А мне молодой человек поможет, — Хан кивнул на Николая, замершего у костра.

Джордано тоже взглянул на вновь насторожившегося ученика и ухмыльнулся.

— Слушайте, вы мне все-таки объясните, что собираетесь делать.

— Завтра узнаешь! Куда торопиться? — Хан снисходительно улыбнулся. — Лучше не сиди, а достань из моего мешка лук, да почисть.

— Джордано!

— Что тебе? Фархат велел заняться луком, значит, им и занимайся.

— Да кто он такой! — Николай все-таки сорвался, и его понесло. — Ты ведешь его в горы, организуешь охоту, и после этого он заявляет…

— И что ж он такое заявляет? — нескрываемая насмешка звучала в голосе Джордано.

— Что? — ученик остановился на мгновение, но, взглянув в глаза Фархата, упрямо продолжил, — Что вы завтра собираетесь устроить поединок.

— Допустим, собираемся. Что в этом предосудительного? — Хан улыбнулся. — Мы не встречались с твоим учителем уже двадцать лет, а не выясняли возможностей друг друга со времен, когда ты, должно быть, еще под стол пешком ходил. И теперь должны, что ли, на это у тебя разрешения спрашивать?

— Но…

— Парень, послушай, я не знаю, какой процент общепринятого в наших кругах бреда и в какой интерпретации преподнес тебе Джордано, но ответь на простой вопрос. Как ты думаешь, кто имеет большие шансы победить, если один имел сто побед, но последняя произошла, скажем, лет пятьдесят назад, а другой — десяток, но на протяжении последнего года?

— Так ведь смотря кого убил этот последний…

— Смотря кого… — передразнил Джордано. — Тьфу! Лук где?

Николай осекся и взглянул на учителя:

— Так вы будете просто тренироваться?

— Я сейчас твою голову сниму! И скажу, что так и было.

Мальчишка еще мгновение смотрел на Джордано, перевел глаза опять на Фархата и, кажется, поверил. Джордано чувствовал, как уходит его напряжение.

— Да, сейчас достану.

Следующий час они занимались турьей печенкой. Дожидаясь, когда прогорят угли в импровизированном мангале — обложенной камнями яме, Фархат замариновал печень с луком и лимоном, а Джордано очистил березовые веточки под шпажки. Потом, маясь от ожидания и в вожделении принюхиваясь к запаху маринующейся печени, Фархат припомнил петербургского повара из какого-то кабака на Большом Проспекте — большого мастера в приготовлении всяких печеночных закусок под коньячок и под водочку, а Джордано рассказал, какой замечательный паштет из гусиной печенки готовила его петербургских же времен кухарка.

Николай, слушая их излияния, мрачно молчал, прикидывая про себя, кем же был Фархат в петербургской жизни, раз гулял так кучеряво, уж не пролетарием — точно. От очередных вопросов он, правда, пока воздержался. Два бутерброда, всухомятку прожеванные еще утром на снежном плато, были что коню дробина, и есть хотелось ужасно. Он с усмешкой подумал, что если сейчас что-нибудь скажет, то эта спевшаяся парочка оставит его без ужина, как провинившегося школьника.

Наконец, костер почти прогорел, и Фархат, перемешивая угли, кивнул Джордано, чтоб тот нанизывал мясо. Через пару минут шашлык, наконец, был водружен над углями.

— Граждане бессмертные, а вода? Про чай то мы и забыли. Коль, дуй за снегом.

— А ручья тут рядом нет?

Джордано лишь отрицательно пожал плечами и принялся устанавливать колья под котелок над большим костром.

— Может, и кулеш сварим? Я картошку еще брал, — Джордано вопросительно взглянул на Фархата.

— Лучше уж испеки в золе.

Пока Николай растапливал снег, наполняя котелок водой, сжарился шашлык, и Фархат вручил Джордано с Николаем по благоухающей шпажке, оставив для себя пару лишь слегка обжаренных.

Глядя, как Фархат жмурится от удовольствия, Джордано с усмешкой спросил:

— Что, надул меня все-таки.

— Зачем мне тебя надувать? Я что, не могу раз в столетие на охоте съесть кусок мяса?

— Ну, да! Залил мальчишке уши изысками французской кухни, а теперь удовлетворяешь первобытные инстинкты.

— Почему первобытные? Скажем мягче — охотничьи, — Хан улыбнулся. — А, кстати, товарищ писатель, ну-ка скажи мне, что тебя больше шокировало: французская кухня или эта полусырая печень?

Николай дожевал кусок, поднял глаза на Фархата:

— Вкусно, между прочим. А вы, оказывается, для меня концерт давали? Я могу считать, что поваром в том кабаке были вы.

— О как! Это что, особая форма благородства?

— Какая там форма! Джордано вон тоже с белогвардейцами якшался. И у вас, должно быть, были на это свои причины.

— Профессор! А ты, оказывается, умеешь быть убедительным, — Хан ухмыльнулся. — И ты, мальчик, проглотишь, если я скажу, что за моей спиной виселицы красных комиссаров?

Кровь отлила от лица Николая, шпажка с недоеденным шашлыком сломалась.

— Вы лжете! — он смотрел в глаза Фархата. — А если это правда, то я сделаю все, чтобы вас убить, как бы к этому не относился Джордано.

— Что ты делаешь, Фархат?

— Отстань! Он все равно узнает правду, — Хан даже не взглянул в сторону тоже побледневшего Джордано, — Да, я солгал насчет комиссаров. В мае семнадцатого я вступил в большевистскую партию и всю гражданскую мотался по красным фронтам. Даже орден Боевого Красного Знамени сподобился получить. Только это ничего не значит потому, что весной двенадцатого года по высочайшему приказу Его Императорского Величества Николая II мне было присвоено звание генерал-майора. И ты, наверное, знаешь чем занималось Третье Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии?

— Знаю, — совсем тихо произнес Николай.

Наступила звенящая тишина, только трещал костер, и искры разлетались в темноту ночи.

Николай потер виски. Поднялся.

— Простите. Я пойду, прогуляюсь, — он беспомощно взглянул на Джордано.

— Погоди! Он еще не кончил. — Джордано вздохнул. — Ну, остальное будешь выкладывать?

Хан усмехнулся.

— Чего уж теперь. Мелочи остались!

Остановившийся Николай молча, как кролик на удава, смотрел на Фархата:

— И последнее, что ты должен знать. Как видишь, я — не европеец. Я — тюрк. На Русскую равнину впервые пришел в XIII веке с ордами Батыя. Был тысяцким. Мои воины штурмовали Золотые ворота Киева, а потом мы сожгли город со всеми, кто остался в живых.

Хан поднялся.

— Я думаю, этих фактов из моей бурной биографии тебе будет достаточно, чтобы в общих чертах представить остальное, — он помолчал, хищно ухмыльнулся. — А завтра мы будем играть. Партия два часа. Двое против одного. Через десять минут партнеры меняются. Ты будешь иметь фору — у тебя на защиту будет пять минут.

Николай обвел взглядом обоих бессмертных, вздохнул, достал с мангала еще одну порцию шашлыка из отложенных Ханом для себя и сел на место.

Хан хмыкнул, подмигнул Джордано и тоже достал еще шашлыка.

Оба приятеля некоторое время молча наблюдали за мальчишкой.

— Ну и как? — не выдержал Джордано.

— Есть можно, но — дрянь!

— А тебе это и не предлагали.

23 марта в 10 часов 30 минут по приказу начальника строительства, заместителя наркома внутренних дел тов. М. Д. Бермана начался спуск последнего из четырех донных щитов колоссальной волжской плотины. В 10 часов 37 минут 175-тонная железная заслонка задвинулась наглухо. Великая русская река впервые за свое существование прекратила вековечное течение, покоряясь великой, всепобеждающей воле большевизма.

На строительстве канала Волга — Москва

«Комсомольская правда», 24.03.1937

Вернувшись утром на станцию, Джордано и Фархат, казалось, забыли о предстоящем поединке. Николаю, как обычно, пришлось снимать показания приборов и править журнал. В десять утра предстояло выйти на связь, объясниться о причине пропущенного сеанса: Джордано велел передать, что были проблемы с одной из растяжек мачты после прошедшего снегопада. Сам с Фархатом разбирал поклажу, потом они возились с мясом и завтраком. Фархат перетряхнул всю их продуктовую кладовку в поисках завалявшихся там специй, замариновал мясо на ужин, часть оставшихся кусков натер извлеченными из кладовки приправами, о существовании которых Николай даже не подозревал, часть они с Джордано отправили в подвал, на ледник. Завтрак оказался спартанским: чаек с какими-то галетами из запасов все той же кладовки, и Николай понял, что вечерний треп все-таки предполагает конкретные действия. После завтрака до десяти оставался еще час. Фархат ушел организовывать костер для копчения мяса, а Джордано подошел к Николаю — проверить успехи с корректировкой данных за пропущенный день, удовлетворенно кивнул.

— Сойдет. Какое распределение ты взял для разброса параметров?

— Гаусса, как обычно.

Джордано опять кивнул:

— Досчитывай скорее.

Он дождался, когда в журнале была дописана последняя строчка. Собравшись уходить, вздохнул:

— Еще баню протопить надо, и воды на троих натаскать.

— Это зачем сегодня?

— А где ты предлагаешь смывать кровищу? Здесь? — и улыбнулся, глядя в расширившиеся зрачки ученика.

Николай тряхнул головой, мрачно пробурчал:

— Могли бы сразу по-человечески объяснить.

— Вот и объясняю. Твоя задача сегодня не подставиться. Если продержишься двадцать минут, до своей очереди, то считай, что у тебя все получилось на сто процентов. А потом, мы с Фархатом будем драться. Старайся ни на что не реагировать, просто смотри и не вздумай влезть.

Глаза ученика остановились на какой-то ведомой только ему точке. Джордано накрыл ладонью руку Николая:

— А Фархата убить все еще хочется?

Рука под ладонью вздрогнула, глаза метнулись, остановились на учителе:

— С чего ты взял? — краска ползла по щекам.

— Это естественно после получения силы. Так становятся охотниками.

— Но ты же не охотишься?

— Специально нет, но ведь это не значит, что я не убиваю, а тем более, что ничего не чувствую при этом.

— Может мне лучше не драться сегодня.

— А что изменится завтра?

— Ты хочешь сказать, что это желание будет всегда?

Джордано вздохнул, похлопал Николая по руке и поднялся:

— Передашь сводку и спускайся к реке. В одиннадцать хорошо бы начать.

Он направился к выходу.

— Постой!

Джордано остановился и обернулся.

— Если все это знают, то зачем Фархат вчера…

— Спроси у него сам или подумай немного.

— Но…

— Коля! У меня мало времени.

Опять эта сакраментальная, набившая оскомину фраза, будто он глупый мальчишка и не прожил свою пусть короткую, но не слишком легкую жизнь. Кто дал им право?.. Но Джордано велел думать, и он думал. Думал еще раз после наполненной призраками прошлого ночи в горах у догорающего костра.

Все было просто в детстве и ранней юности: холеная рожа, дорогая одежда, и человек — твой враг; еще проще, когда смотришь на человека через щель винтовочного прицела. Сложно стало потом, когда оказалось, что настоящими большевиками могут быть выходцы из дворянских фамилий с идеально правильной речью и изысканными манерами, а, казалось бы, свои рабочие парни превращались в кичливых, зажравшихся ублюдков. А теперь… Он легко представил Фархата в обличье царского генерала, в этот образ так органично вписывались самоуверенность, холодность и дворянский лоск капитана, что Николаю стало страшно. А кошачья грация в горах, по-азиатски косой разрез татарских глаз и нелепый джорданов ватник! Николай опустил веки и увидел Фархата в лисьем малахае, войлочном халате верхом на мохнатом, невысоком степном коне. Черная лава с диким визгом неслась по степи. Видение отозвалось четко различимым ощущением зова Фархата. Николай открыл глаза, отгоняя наваждение. Как же избавиться хотя бы от этого желания, бреда, сумасшествия, почти лишающего его возможности трезво относиться к Фархату.

Зачем он рассказал о своем прошлом, мог ведь промолчать. Промолчал бы, если б стыдился этого прошлого, или, что еще невероятнее, боялся молодого бессмертного.

Неожиданный писк проснувшегося передатчика вернул Николая к реальности.

Первая группа девушек, откликнувшихся на призыв Вали Хетагуровой, получила вчера путевки на Дальний Восток… Подъем, вызванный письмом, велик. Девушки отказываются от своих комнат в Москве и только просят об одном:

— Поскорее отправляйте! Время и работа там не ждут!..

М. Родин, «Комсомольская правда», 25.03.1937

В одиннадцать на краю тренировочной площадки были установлены десяти- и пятиминутные песочные часы. Смена противников должна была происходить, когда защищающийся переворачивает часы следующего участника. Подходя к площадке, Николай видел что-то обсуждающих Джордано с Фархатом, но стоило ему ступить на площадку, как они прервали беседу. Джордано ободряюще улыбнулся ученику, а Фархат лишь кивнул, одев на мгновение назад оживленное лицо привычную маску бесстрастия.

А еще через два часа Николай сидел на пороге баньки и ждал, когда эта чертова парочка его учитель и Фархат придет в себя после удачно проведенной игры. Джордано предупреждал не напрасно, и кровищи действительно оказалось много.

Вначале все еще было в некоторых рамках. В первую десятиминутку защищался Фархат, и учитель пытался направлять действия Николая. Фархат лениво отмахивался. Минут через пять ему это начало надоедать, он слегка увеличил темп и Николай получил первую царапину: неглубокий порез на левой руке. Он не сдержался и сбился с ритма. Если бы Джордано не подстраховал ученика, этим его игра бы могла и закончиться. Через мгновение Николаю удалось восстановить скорость, но Фархат не понял Джордано, выругался:

— Какого черта! Держи его темп! — и еще немного ускорился.

Николай забыл о поврежденной руке, но чувствовал, что так долго не выдержит. В какой-то из моментов он невольно взглянул на часы, просыпающие последние крупицы песка первой десятиминутки, и тут же оказался наказанным: клинок Фархата прошелся по его щеке. Он отскочил.

— Назад! — вскрик Джордано, как удар бича, хлестнул по нервам, заставляя отбросить вспыхнувшую огнем боль. Еще плохо соображая, Николай заставил себя вернуться в игру.

В то же время Джордано попытался отсечь противника от часов. От Николая все еще толку было мало, и Фархат, перебросив клинок в левую руку, отпрыгнул от Джордано, перевернул часы.

— Смена!

Николай оказался лицом к лицу, неприкрытым перед Джордано. Хищная, не предвещавшая ничего хорошего улыбка скользнула по губам учителя, он сделал выпад. Николаю таки удалось увернуться, но, отскакивая, он оступился, едва удержался на ногах. Это было бы концом, но Фархат успел напасть на Джордано сзади.

— Вперед, Колька! Вперед!

Николай подчинился. Он не чувствовал уже ничего. Слышал только приказы Фархата, подгоняющие его: «Вперед! Держи темп!» Еще пару раз его достал клинок Джордано. Николай даже не обратил на это внимания.

Зловещее изменение обстановки он ощутил только, когда понял, что они оба против него. Он не знал, пришло ли это осознание в момент, когда Джордано перевернул часы, или все же некоторое время он дрался с двоими. Еще попытался трепыхнуться, но Фархат глубоко рассек его правую руку. Пальцы разжались, оружие выпало. Левой рукой он зажал рану, потянулся за клинком, все еще готовый к продолжению, ощетинившийся, как загнанная в угол собака.

Мгновенно все изменилось. Джордано подобрал выпавшее оружие, а Фархат неожиданно искренне улыбнулся и хлопнул Николая по левому плечу:

— Молодец!

Николай согнулся от боли в еще не затянувшемся порезе на левом предплечье. Бессмертные переглянулись и начали ржать, а Николай вдруг, ощутив свою полную беспомощность, опустился на землю. Почувствовал, что глаза наполняются слезами, сжался, спрятал лицо в коленях.

— Оставь его, забери железку. Мы ведь собирались продолжить?

Уплывающее от перенапряжения и потери крови сознание поглотило ответ Джордано.

Он не знал, когда смог вернуться к реальности и понять, что игра бессмертных продолжается и достаточно давно. Противники уже начали уставать, но скорость и отточеность их движений все еще поражала. Волны зова сражающихся наполнили все окружающее пространство, отзываясь в молодом бессмертном всплесками желания. Николай заворожено следил за смертельным танцем.

Силы Фархата и учителя были практически равны, и казалось, что поединок не кончится никогда. Развязка наступила неожиданно. Выпад Джордано, ответный удар Фархата, еще несколько мгновений они неподвижно смотрели друг на друга. Николаю показалось, что он не выдержит силы выплеснувшихся наружу эмоций. Он зажал голову руками, но не мог заставить себя отвести взгляд от происходящего. Черное пятно вспухало на груди Фархата, он сделал пару шагов назад и без звука упал лицом вниз. Джордано согнулся, зажимая глубокую рану в правом боку, и тоже опустился на землю. Фон зова резко упал.

Николай впал в ступор. В голове родилась шальная мысль, что сейчас он может безнаказанно взять голову Фархата. И учителя… Воображение довело все до логического конца. Ему стало мерзко. Крупная дрожь била тело. Чтобы не закричать, он впился зубами в левую руку, прокусил и даже не почувствовал боли, только соленая теплая жидкость наполнила рот.

Кажется, он тоже на какое-то время потерял сознание, а когда открыл глаза, увидел, что Джордано пытается перевернуть тело Фархата на спину. Ученик встал и, нетвердо держась на ногах от потери крови, побрел на помощь. Он перетащил Фархата в баньку, уложил. Джордано добрался до бани сам. Николай хотел ему чем-то помочь, но тот неожиданно грубо выгнал ученика за дверь.

И вот он сидит на пороге, прикрыв глаза от слепящего солнца высокогорья. Странные, тянущие ощущения в регенерирующихся порезах, спонтанно всплывающие воспоминания мгновений прошедшего боя. Только боль в рассеченной щеке реальна, и как в далеком двадцатом в голове расцветает горячий алый цветок, и теплый голос невидимой медсестры зовет: «Откройте глаза, больной». Хочется встать, спрятаться от солнца, от этого голоса… Но нет сил шевелиться, да и ставшее привычным ощущение зова, четко отзывается в сознании мыслью: «Все это сон, только навязчивый сон».

Скрипнула дверь, на пороге появился Фархат. Николай открыл глаза, оторвался от теплых досок перилец, сбрасывая полудрему, поднял голову. Фархат немного постоял, щурясь на солнце, потом опустился на ступеньку рядом с Николаем. Был он еще немного бледен, но уже вымыт, в чистой нательной рубахе, в форменных галифе. Достал из кармана папиросы. Протянул Николаю. Тот отрицательно мотнул головой.

— Ну и правильно делаешь. Никчемная привычка, но моему образу соответствует, — он улыбнулся.

Странно, но сейчас Николай не ощутил в нем никакой надменности. И ставшего за эти дни привычного чувства опасности тоже почему-то не было. Так, обычный мужик.

— Что смотришь? — Фархат опять улыбнулся. Оглядел ученика с головы до ног.

— Простите, — Николай отвел глаза.

— Да смотри, мне не жалко. Только лучше сходил бы, в порядок себя привел. Вода совсем остынет.

— Меня Джордано выгнал, — почему-то признался Николай.

— Он спит. Иди.

Николай поднялся. В нерешительности помедлил.

— Иди, иди. Шмотки в предбаннике на полке.

Николай зашел внутрь, огляделся. На полке действительно лежали чистые вещи: его и Джордано. В углу стояло ведро холодной воды. Теплая была внутри.

За время, проведенное на крыльце, Николай изрядно замерз, хотя, сидя на пороге, ему казалось, что солнечные лучи обжигают. Должно быть, знобило после регенерации: ощущение озноба было и в прошлый раз. Идти внутрь не хотелось, чтобы не будить учителя, и он перелил холодную воду в таз и полез за мылом. Внезапно понял, что Джордано — в предбаннике. Оглянулся.

— Чего дуришь? Иди внутрь.

— Фархат сказал, что ты спишь.

Джордано усмехнулся:

— Не сплю. Заходи!

Он пропустил ученика внутрь, закрыл дверь. Неожиданно спросил:

— Что ты чувствовал, когда запустилось сердце?

Николай взглянул на учителя, не слишком понимая, к чему тот клонит. Ему совершенно не хотелось ни то что говорить, вспоминать о той проклятой тренировке. Сегодняшняя ноющая боль в затягивающихся порезах не шла ни в какое сравнение с произошедшим тогда. Но требовательный взгляд Джордано не допускал возражений.

— Вначале, как удар током, — он замолчал.

— А потом?

— Потом… Мышцы свело во всем теле, — он помолчал. — Так больно не бывало никогда… — ученик опять молчал. Джордано ждал, не сводя с него глаз. — Даже раньше.

— Ладно, не мучайся. Просто запомни: при воскрешении никто не способен контролировать свои действия. Фархат сильный мужик, почти сразу взял себя в руки. Я сделал вид, что спал и не слышал, — Джордано улыбнулся. — А он поверил.

В полутьме бани Николай отчетливо не видел выражения глаз Джордано, но по тону понял, что тот доволен полученной информацией.

Если честно, то он совершенно не понимал, как после сегодняшнего поединка они с Фархатом будут общаться друг с другом, и зачем вообще все это было нужно. Он слишком хорошо помнил свою обиду на учителя после той тренировки с убийством: это действительно было слишком больно. Николай вздохнул, но ничего не стал спрашивать, утреннее «Подумай!» тоже было еще слишком живо.

Джордано ушел одеваться, ученик не спеша смывал с себя последствия боя, пытаясь выкинуть из головы ничего не дающие мысли. Неожиданно вернулся Джордано:

— Помоги мне, пожалуйста!

Николай обернулся. Джордано стоял обмотанный вдвое сложенным куском полотна:

— Затяни и закрепи тряпку, — он протянул иглу с суровой ниткой.

— У тебя что, еще не восстановилось? — Николай был изумлен. Почти все его порезы уже затянулись. Только на щеке, когда умывался, еще чувствовался тонкий рубец и во рту ощущался привкус крови, а еще, перед тем как войти в полумрак бани, он заметил, как глаза Фархата скользнули по оставшемуся красному следу на прокушенной руке.

— Да саданул, паразит, со всей дури по печени. Спасибо кровотечение минут за пятнадцать до его воскрешения остановилось.

— Так чего ты бродишь? Отлежался бы.

— Фархату ни к чему знать, что он так постарался.

Николай затянул полотно и, закрепляя бандаж, не выдержал:

— Зачем вы это устроили?

— У меня уже восемь лет не было нормальной практики. Если последний труп можно считать практикой. В жизни он, видно, был зеленым, наглым сопляком. И до этого было совсем не густо. Сегодняшнее порезанное брюхо — это как раз последствия.

— Ну ладно ты, а Фархат?

— Фархат? Да кто его знает, может в гражданскую и порезвился, а так… Он достаточно серьезно относится к своим реализациям, чтобы погореть на случайном трупе. До революции он предпочитал избавляться от врагов другими методами, а о малолеток-охотников руки давно не марает. У него на них какие-то свои виды.

Почувствовав, что ученик закончил возиться с бандажом, спросил:

— Все?

— Да!

— Спасибо. Вымоешься, наведи здесь порядок к завтрашнему.

Николай замер:

— К завтрашнему?

— А ты думаешь, что сегодня всю науку превзошел. Так, только попробовал.

Джордано ушел.

Киев, 25. Сегодня днем в районе моста им. Евгении Бош начались съемки кадров вступления Богучаевского полка во главе со Щорсом в Киев. В первый день режиссером были сняты волнующие эпизоды встречи Богучаевского полка с трудящимися города. В съемках принимало участие до 3000 чел.

«Комсомольская правда», 26.03.1937.

Выйдя на порог бани, Джордано прислушался. Удивился, почувствовав близкое присутствие Хана, и спустился к реке.

— Я думал, ты пошел мясо жарить.

— Какое тебе мясо? Раньше вечера и не заикайся.

Джордано осторожно опустился на валун. Увидел кривую усмешку Хана:

— Доволен?

— Не нервничай! Играли бы всерьез, это тебе ведь не помешало бы закончить начатое.

Некоторое время сидели молча, слушая, как шумит река. Джордано чувствовал, что его предательски развозит. Нужно было встать и уйти…

— Поднимайся, идем!

Джордано поднял глаза на Хана.

— Давай! — Хан помог ему подняться. — Я тебе желчный пузырь, что ли, задел?

— Не думаю. Было бы хуже.

Хан хмыкнул:

— А так просто замечательно! Идти сможешь? А то у меня голова тоже еще едет.

— Идем.

Войдя на станцию и опустившись на лавку у входной двери, Джордано рассмеялся:

— Поиграли!

— Хочешь, скорректируем правила? — Хан тоже сел, переводя дыхание.

— А тогда какой в этом смысл?

— Для Кольки твоего по любому смысл будет.

Джордано усмехнулся.

— А ты кое-что новое использовал. В гражданскую хорошо погулял?

— Ты, небось, тоже не особо рожу воротил, если что подворачивалось?

— Я ведь тебе говорил, что был врачом.

Хан вопросительно смотрел на приятеля:

— То есть хочешь сказать, что почти десять лет заварухи просто профукал!

Джордано молчал.

— Черт с тобой, я еще пару раз подохну, если тебе это поможет. Только учти, так просто ты этого не получишь.

— Это я уже понял, — Джордано усмехнулся, вставая.

— Ты куда?

— Показания надо сходить снять.

— Вечером снимешь.

— Положено через три часа.

Хан только вздохнул.

Надев кожух, забрав со стола журнал наблюдений и уже открыв дверь, Джордано на минуту остановился:

— С обедом все же что-нибудь сообрази. Кольку надо накормить. И тебе чего ждать?

Дверь закрылась, и Джордано лишил себя возможности насладиться сентенциями Хана на свой счет.

Часть 6

Мартеновцы завода «Красный Октябрь» с большим успехом провели вчера стахановскую вахту. За сутки 25 марта мартеновский цех выплавил 2379 тонн стали при технической мощности печей — 2335 тонн… 56 сталеваров перекрыли мощности своих агрегатов. Прекрасно работал молодой сталевар тов. Калинин. Он снял 12,2 тонны стали с квадратного метра пода печи.

«Комсомольская правда», Сталинград, 26.03.1937

Хан таки пошел кормить Николая «обедом», правда, не придумав ничего лучшего, чем сырое замаринованное мясо для вечернего шашлыка. (Самым любопытным для Джордано оказалось то, что ученик мясо таки съел). Потом помог убрать баню, натаскать свежей воды и отстирать «рабочую одежду».

В положенное для очередного съема параметров время Николай зашел на станцию, но, даже не заглянув в комнату Джордано, забрал журнал для измерений и ушел. Джордано слышал, как ученик возился в комнате, хотел встать — регенерация почти закончилась, но лишь перевернулся на бок и закрыл глаза. Когда проснулся, в комнате было серо.

Прислушался. На станции никого не было. Фон зова ощущался откуда-то со стороны тренировочной площадки. Чертыхнувшись, он слетел с кровати, наспех натянул рубаху и, схватив кожух, выскочил из станционного домика.

На краю тренировочной площадки горел костер. Николай сидел на бревне, а Хан ворошил угли в мангале, сбивая последний огонь. Рядом лежали нанизанные шампуры.

Джордано остановился как вкопанный, ругая себя за идиотский порыв, перевел дух, сбивая накал эмоций, который, должно быть, уже отозвался всплеском зова. Не торопясь, надевая на ходу кожух, спустился к площадке, сел рядом с Николаем.

— … Тегина только я и откопал, он рядом со мной ехал, — рассказывал Хан. — Остальных лавина унесла. Главное лошади погибли, а тегина сильно придавило. До ночи с ним провозился, ногу раздробленную кое-как сложил, какой-то ночлег организовал. Всю ночь он метался, к утру затих, я думал — умрет. Но он в себя пришел. Я опять в лавину полез, нашел труп своего коня. Там в тороках было немного крупы, вяленое мясо. В общем, на первое время продукты были.

Хан прервался, чтобы положить шампуры на мангал.

— А потом? — глаза Николая, казалось, светились в густых сумерках.

— Потом? Потом волки пришли, нашли тушу. Когда я их отогнал, от коня, считай, одна шкура и обглоданные кости остались. Нужно было уходить, а у тегина только жар спал. Он был совсем слаб, да и нога…

Джордано тихо хмыкнул. Хан вопросительно на него уставился.

— Прости, — Джордано едва сдержал усмешку. — Тотем сожрал ваше мясо. Ты ж вроде должен с ними делиться. Считай братья все-таки, а ты их отогнал. И с каким счетом?

— Ну и что, что волк — тотем. Да, волчица — мать рода, но тюрки не были тотемистами, как это сейчас понимают. Так и римлян можно считать тотемистами.

— Я понял.

Хан отвернулся повернуть мясо над углями и замолчал. Николай вздохнул.

— Фархат, ну я — дурак, не разбираюсь в системе ваших религиозных воззрений.

— По-моему, это ты сегодня должен был просвещать меня в том, в чем разбираешься.

— Я ведь и не отказываюсь. Но дорасскажи, а то Николаю надо данные сходить передать!

Хан обернулся, взглянул на ученика Джордано.

— Ладно. Рассказывать почти что и нечего. Соорудил волокушу и потащил через перевал, больше месяца выбирались. Царевич, к счастью, выжил. Чем я его кормил, лучше не вспоминать. Бумын-хан объявил меня приемным сыном.

— Так вы стали тоже царевичем? — Николай с любопытством смотрел на Хана.

Хан улыбнулся:

— Нет, конечно. В наследовании не принимали участие даже незаконнорожденные сыновья тюркской аристократии. Но формально я опять принадлежал к роду Волка — Шоночино. Китайцы называли нас ордой Ашина.

Николай поднялся, чтобы идти на станцию, но на мгновение задержался.

— Фархат, вас спросить можно?

Хан кивнул:

— Спрашивай.

— А эта орда, кто они?

Хан хмыкнул. Посмотрел на Джордано.

— Слушай, а он разницу между турком и тюрком понимает?

Джордано ухмыльнулся в ответ:

— Если ты не сказал, то нет. Товарищ Энгельс об этом не писал, — он посмотрел на ученика, но тот, похоже, был слишком заинтересован, чтобы прореагировать на шпильку учителя.

Зато прореагировал Хан:

— Не расстраивайся. Лет шестьдесят назад твой профессор тоже этого не знал, пока в Среднюю Азию, а потом в Тибет не попал. А тюрки — просто один из многих кочевых народов. Их родиной был Алтай. В VI веке они организовали огромный каганат — империю кочевников, охватившую весь центр Евразии, считай, от Тихого океана до низовий Волги и Кавказа.

— Я об этом даже не слышал!

— Ты много о чем не слышал! — Хан с легкой усмешкой смотрел на молодого бессмертного.

— Коль! Иди скорее, опять опоздаем с передачей.

Ученик развернулся уходить, но его задержал Хан:

— Погоди! — и, обращаясь к Джордано, спросил: — Где будем есть: здесь или на станции?

Джордано посмотрел на костер, лизавший пару внушительных коряг, на безоблачное небо, с загоревшимися первыми звездами, и улыбнулся Хану. Несмотря на то, что к ночи опять подморозило, тому сегодня явно не хотелось сидеть в помещении.

— Коль! Будешь возвращаться, захвати тарелки, хлеб, ну и еще, что найдешь.

Ученик кивнул и ушел. Джордано проводил его взглядом, потом некоторое время следил за Ханом. Тот, казалось, был полностью поглощен процессом жарки шашлыка.

— Ты соизволил с ним говорить?

Хан, не отрываясь от своего занятия, пожал плечами:

— А почему я должен этого не делать?

— Ты так активно настраивал мальчишку против себя?

— Он должен был сделать выбор.

— Должен был, но усложнять все было зачем?

— От общения с тобой, я думаю, у него сложились несколько односторонние представления о бессмертных.

— А ты решил это исправить?

Хан с улыбкой обернулся:

— Разве я не похож на типичного представителя?

Джордано вздохнул и промолчал. Хан отвернулся к мангалу, сбрызнул мясо и угли водой, сбивая вспыхнувшие от жира язычки пламени. Неожиданно спросил:

— Мне показалось, или ты на самом деле видишь подобное со стороны впервые?

— С чего ты взял? — пробурчал Джордано, отводя глаза.

Хан хмыкнул.

— Наблюдать за твоими реакциями даже интереснее, чем за мальчишкой. У него все на редкость предсказуемо.

Через несколько мгновений неожиданно повисшего молчания Хан удивленно спросил:

— Ты чего скис?

— Прости! Я мог тебя подставить, уговорил сыграть в рулетку.

Хан оторвался от мангала и обернулся к Джордано:

— Слушай, что ты себе возомнил! Какая рулетка! Я действительно как-то иногда забываю, что ты, в сущности, еще тоже щенок. Но я-то не вчера родился, чтобы не просчитывать трехходовые комбинации! — он увидел, что задел Джордано, но все же добавил: — Тем более, что у меня есть виды на твоего мальчишку.

— Что ты хочешь этим сказать? — Джордано поднялся и подошел к Хану, — Слухи о Фархате — правда?

— Слухи?

— О том, что бессмертные оказываются в зависимости.

Хан хмыкнул:

— Ты, например?

— Это не смешно!

— Не смешно, — взгляд Хана стал холодным и отстраненным. — Ты ведь знаешь, чем я занимался по роду деятельности своих реализаций. И тебя это мало смущало. Что сейчас? То, что я упомянул твоего мальчишку? Но ведь он и не твоя собственность?

— Причем тут моя собственность? — не понял Джордано.

— А ты, благодетель, просто преподал ему пару приемов фехтования!

— Но…

— Но ты не будешь возражать, если я скажу, что хотелось бы, чтобы люди, подобные нам, были способны не только бессмысленно уничтожать друг друга?

Джордано усмехнулся:

— Хотелось бы, да…

Хан отвел взгляд:

— Вот и успокойся. Никто твоего Кольку силком никуда тащить не будет. Когда время придет — сам выберет, — он опять поднял глаза на Джордано. Помолчал и добавил: — Если выживет.

Некоторое время они напряженно смотрели в глаза друг друга.

Вновь вспыхнувшее на углях пламя начало лизать мясо. Хан чертыхнулся. Сбрызнул угли водой, еще раз перевернул шампуры.

— Вам до какого состояния жарить?

— До съедобного! Мы с Колькой — не волки! — в тоне Джордано звучало плохо скрытое раздражение.

Хан перевел взгляд на приятеля и многозначительно хмыкнул:

— Сам тогда посмотри. Тоже мне, травоядное! На мой вкус — почти готово!

Джордано надрезал кусочек мяса.

— Еще минут пять.

— Пять, так пять.

Когда Николай вернулся с тарелками и закуской, Джордано с Ханом в молчании сидели у передвинутого к костру в качестве импровизированного стола пня. Кастрюля с маринованным луком и шашлыком прогревалась на углях.

— Долго возишься. Фархат сейчас кого-нибудь из нас вместо шашлыка съест.

Ученик в недоумении взглянул на учителя, потом перевел взгляд на Хана.

— Не нервничай, не съем, — Хан поднялся, забрал у Николая тарелки и начал раскладывать мясо.

Некоторое время ели молча. Прервались только, когда закипел подвешенный над костром чайник, высыпать пачку заварки, пучок зверобоя и еще какой-то травы из заначки Джордано. Через пятнадцать минут от трех с лишним килограммов мяса остались жалкие ошметки. Хан выгреб из кастрюли остатки лука себе в тарелку.

— Тут еще два куска. Кто будет?

Глаза Николая были совсем осоловевшие, и он лишь слабо мотнул головой.

— Доедай! — на физиономии Джордано мелькнула усмешка.

Хан взглянул на мясо, потом на Джордано:

— Ты знаешь, — он отвел глаза, — я совсем забыл, что после регенерации так хочется есть.

— Доедай. Завтра просто позанимаемся с Колькой и отработаем сегодняшние хвосты. Согласен?

— Вроде есть из чего выбирать! Уже обожрались! — он вздохнул и извлек из кастрюли последние куски. — Да, когда я в последний раз вляпался, такого курорта не было.

— В гражданскую?

Хан кивнул.

— А мне, считай, всю гражданскую везло. Ни одного серьезного эксцесса, — задумчиво произнес Джордано.

— Ты мне лучше скажи, что в шестнадцатом произошло? Как ты на передовой оказался?

— Это просто стечение обстоятельств. Мы же для армии нашу установку делали. Повезли на испытания. Все прошло как по маслу: прием, передача. Военные в восторге. Вечером возвращались на базу я с ассистентом и два офицера, до передовой километров тридцать. И тут аэроплан. Бомба в метре от лимузина разорвалась. Ехавших со мной людей в клочья разорвало. А мне крупно повезло: придавило, оглушило, но труп целым остался. В себя пришел, когда тело на телегу к остальным бросили. Слышал, как мужики-возницы обсуждали результаты налета, — Джордано передернул плечами. — Мерзость.

Помолчали.

— Передатчик жалко, тоже в машине был. Так что все пропало.

Хан смотрел на помрачневшего приятеля. Хотел съязвить, но сдержался. Только спросил:

— С чего ты взял?

— Так взгляни, на чем Колька работает. Ничего от наших разработок. А двадцать лет прошло!

Джордано опять замолчал.

Хан вздохнул. Взглянул на притихшего Николая:

— Коль! Давай чифирь наливай! — и все же усмехнулся: — Документацию, значит, не оставил нормальную.

— Все я оставил, как полагается. Только тему из-за отсутствия средств и основных исполнителей закрыли, а потом эта революция…

Николай разлил по кружкамзаварку из чайника.

— Почему ты меня после этого не нашел?

— Ты у нас что, эксперт по техвооружению?

— Ну, придумали бы что-нибудь, если тебе была так важна эта разработка.

Джордано усмехнулся:

— Я только в марте вернулся в Питер. Тебя уже не было в городе.

Опять замолчали. Пили терпкий, не разбавленный кипятком чифирь.

— Прелесть! — Хан зажмурился от удовольствия. — После этого можно еще по кусочку мяса.

Джордано с Николаем рассмеялись.

— Ты так всего козла за три дня слопаешь!

— Не придирайся! Скажи, что ты ищешь в этой импортной литературе.

— Пока ничего всерьез. Просто отслеживаю тенденции.

— И какие на твой взгляд сейчас тенденции?

— Тенденции? — Джордано задумчиво крутил в руках кружку, согревая пальцы. Неожиданно мечтательно улыбнулся: — Знаешь, если верить расчетам (я проверил), получается, что через пару десятков лет люди могут овладеть неисчерпаемым источником энергии.

Хан вопросительно смотрел на Джордано.

— Если соединить четыре атома водорода, получается гелий. И выделяется столько энергии, что стакана воды хватит на обогрев такого города, как, скажем, Москва в течение, может быть, недели.

Физиономия Хана перекосилась, как будто у него заболел зуб.

Джордано усмехнулся:

— Не криви рожу.

— Слушай, сколько раз тебя надо сжечь, подорвать, не знаю, еще что сделать, чтобы ты стал реально смотреть на вещи?

Джордано помрачнел, на губах мелькнула привычная саркастическая усмешка, он весь подобрался как готовый к прыжку зверь.

Глядя в глаза готовому сорваться Джордано, Хан отставил кружку и тоже внутренне собрался:

— Не лезь в бутылку. Пойми, меня интересует не фантастика, а реальные вещи! Мир идет к войне. Какой она будет? А ты несешь чушь, как облагодетельствовать человечество!

— Какое ты циничное, натасканное на войну животное!

Хан улыбнулся и кивнул:

— Высказался? Давай ближе к делу.

— Ближе? — Джордано вновь усмехнулся, но, казалось, успокоился — Что ты слышал о современных теориях строения вещества?

— Что электрон неисчерпаем, — Хан опять скривился. — Конспекты «классиков» тут потребовалось обновить. А если серьезно, то что-то о планетарной модели атома.

— Начало века. Эта модель неустойчива, и сейчас представления несколько иные. Но в основном этого достаточно. Главное, что атомная масса элемента определяется составом ядра, а химические свойства — его электронной оболочкой.

— Ну и?

— Реакции горения, взрыва зависят от химических свойств элементов и их соединений. Они не затрагивают ядер. О радиоактивности слышал?

— Да. Рентгеновские аппараты.

Джордано кивнул.

— Это естественная радиоактивность: ядра некоторых элементов неустойчивы, происходит распад, или цепочка распадов, пока не образуется устойчивое ядро. Это сопровождается рентгеновским излучением. Есть еще искусственная радиоактивность. Устойчивое ядро бомбардируют элементарной частицей, образуется ядро с новой структурой — другой химический элемент. Если он окажется неустойчивым, то распадется и выделится энергия. Для тяжелых ядер, если их расколоть, и если их концентрация в образце достаточно высока, может начаться цепная реакция. Выделившаяся энергия будет колоссальной. Для грамма вещества — на порядки выше, чем при взрыве эквивалента тротила.

Джордано замолчал и перевел дух. Хан тоже молчал, что-то сосредоточенно соображая.

— Бред какой-то, алхимия!

— Это не бред, не алхимия и не фантастика. Это ядерная физика.

— Этим занимаются серьезные люди?

— Вполне. Есть лаборатории в Кембридже, Риме, Париже.

— А у нас?

— Извини! Я читаю иностранную литературу. Советской у меня нет. Несколько раз встречались вроде как наши фамилии, но может они из эмигрантов?

— Кто занимается раскалыванием ядер?

— Пока никто. Ближе всего к этому подошел Ферми в Италии. Я думаю, как только будет получено экспериментальное подтверждение — все публикации прекратятся.

Хан встал, прошелся по площадке. Остановился у пня, на котором с утра так и остались стоять песочные часы. Перевернул баллончик и долго стоял, смотрел, как сыплется песок. Неожиданно стукнул кулаком по пню и вернулся на свое место:

— Так что, супербомба, говоришь!

— Это сказал ты, не я.

— Как быстро ее можно сделать?

— А когда по твоим оценкам начнется серьезная война?

— Лет через пять — шесть, хотя может быть раньше.

Джордано мотнул головой.

— Нет, к этому времени еще ничего не будет.

Некоторое время сидели молча.

— Отчего тебя заинтересовали тенденции?

— Меня интересует, какой будет эта война. Гражданская война и разруха, эмиграция интеллигенции, то, что творится сейчас… Мы и в четырнадцатом не были страной с мощной экономикой, успеем ли мы теперь? Мне становится страшно.

— Тебе?

— Иногда я думаю, что я не на тех поставил. Но остальные ведь были просто не в состоянии удержать готовую к полному развалу страну.

— Ну, а развалилась бы на части Россия. Что тебе с того?

Хан угрюмо молчал.

Нарком тяжелой промышленности в связи с окончанием приемки и сдачи в эксплуатацию второй очереди Арбатского радиуса московского метрополитена премировал легковыми автомобилями…

«Комсомольская правда», 26.03.1937.

Николай не посмел даже словом вмешаться в вечерний разговор бессмертных, а они, казалось, забыли о его присутствии. Поздней ночью, наконец, забравшись в постель, он опять не мог уснуть, несмотря на, казалось, смертельную усталость. Этот длинный, почти бесконечный день стал для него еще и днем многих откровений.

Главное, что впервые за последние три дня его совершенно не раздражал Фархат, вернее ощущение его присутствия. Это было настолько приятно, что даже вещи совершенно неприемлемые в другое время, сейчас воспринимались спокойно. Хотя Николай не знал, чем бы кончился в другое время и с другим человеком разговор о ядерной физике, плавно перешедший в анализ положения в советской армии. Сейчас после кошмара прошедших дней он не мог позволить себе необдуманно реагировать на мелочи.

Если бы кто-то сказал ему, что он определит подобное как мелочи…

Содержание журналов, впервые увиденных еще в летнюю поездку в горы, не было для ученика секретом. Достаточно часто, в долгие осенние и зимние вечера, Джордано доставал что-нибудь из мешка, хранящегося в дизельном сарае, читал, засиживаясь до глубокой ночи над непонятными расчетами и схемами. Потом листы с записями по нескольку дней валялись на столе, иногда бесследно исчезая, иногда появляясь вновь.

Когда еще осенью Николай попытался выяснить, что значат странные записи, то в ответ получил долгий оценивающий взгляд и предложение ответить на пару вопросов, вылившееся в неприятный экзамен по математике, основам физики и химии. Через полчаса он сидел перед Джордано, ощущая свое полное невежество.

— Ну, и что, а главное, как я могу тебе рассказать, если ты в арифметике делаешь ошибки? — спросил Джордано, глядя в измаранный листок с задачками на проценты и вычисление средней скорости.

Николай порывисто поднялся:

— Не хочешь говорить — не надо! — он развернулся уйти.

— Сядь на место!

Николай обернулся, но за стол не сел. Стоял, хмуро смотрел на Джордано.

— Сядь! Я сказал.

Он подождал, пока ученик усядется. Еще некоторое время сосредоточенно смотрел в бумажку, потом поднялся, обежал комнату и сел на место.

— Извини! Я был не прав. Это, в сущности, не мое дело, что ты знаешь, а что — нет, — Джордано еще мгновение помолчал.

Потом, до глубокой ночи, терпеливо подбирая слова и понятия, он продирался сквозь мешанину обывательских представлений Николая, чтобы объяснить принципы странной физики, порожденной двадцатым веком.

В конце разговора Николай таки не удержался и спросил:

— Зачем людям это новое представление о мире, если в обычной, повседневной жизни эти свойства даже не видны?

На что получил в ответ взгляд, полный удивления и укора:

— А зачем ты делал революцию? — и, не дав ученику открыть рот, продолжил, — Свобода, равенство и братство, между прочим, появляются тогда, когда люди свободны и независимы экономически. Так ведь и твои «классики» утверждают. Только эта экономическая независимость во многом определяется тем, сколько лошадиных сил приходится в обществе на душу населения…

С того вечера Джордано стал заниматься с Николаем не только фехтованием. Натаскав ученика примерно за полтора месяца в элементарной математике, они перешли к основам анализа, линейной и векторной алгебры. Когда Джордано бывал в благодушном настроении, то рассказывал вечерами ученику байки из жизни ученых и исследователей прошлого. Открывавшийся мир непривычных страстей и стремлений был чем-то похож на светлый мир героев Жуль Верна.

Занятия окончательно примирили Николая с учителем, и все эти месяцы он прожил в мире, где вся борьба вновь как в годы болезни была борьбой лишь с самим собой. Правда, в этот раз вместо горечи поражений он учился радоваться победам.

Все закончилось неделю назад. Внешний мир раньше времени влез и грубо разрушил сказку, обнажив перед Николаем истинное лицо зверя — его собственное лицо. Чего ему стоило последние дни хоть как-то загонять этого зверя в клетку. И вдруг после поединка он ощутил звенящую пустоту. Нет, как и прежде, он ощущал присутствие себе подобных. Ему даже показалось, что стало легче определять направление на чужой зов, а вот уровень воздействия уменьшился, и отступило это мерзкое, сводящее с ума желание окунуться в поток чужой вырывающейся наружу силы, раствориться в ней и ощутить лишающее сил блаженство и ужас.

Неожиданно наступивший после поединка внутренний покой принес такое облегчение, что молодому бессмертному показалось: идиллия прошедшей зимы вполне может возвратиться. Надо только принять Фархата таким, каков он есть и не пытаться оценивать его слова привычными критериями. Почему-то была странная уверенность в том, что стоит только позволить раздражению или гневу наполнить душу, и кошмар последних дней вернется. И он вначале принял предложенную Фархатом помощь, а потом, вечером, с интересом слушал историю воина древнего забытого народа.

Шестой век. Николай не думал, что Фархат настолько старше Джордано. Даже времена татаро-монгольского нашествия были для него умопомрачительной древностью. Но когда в горах Фархат упомянул тринадцатый век, все внимание молодого бессмертного было направлено только на то, кем был Фархат для людей Руси того времени. В истории тюркского воина он почувствовал другое. Это было четырнадцать веков назад. Николай прибавил эти века к текущему времени, получил середину четвертого тысячелетия и ужаснулся. Каким будет тот мир, и чем будут для людей той эпохи стремления и проблемы людей сегодняшних. Кто вспомнит о давней революции, которая обещала всеобщее счастье, а была лишь вспышкой человеческих страстей в бесконечном потоке времени, как империя, созданная народом Фархата…

Осознание открывшейся бесконечности, ощущение затерянности в ней людей подобных Фархату, Джордано и ему самому если он сумеет выжить, настолько поразили Николая, что он продолжал обдумывать свое открытие даже за ужином, вернувшись после передачи дневных данных на базу.

Наверное, поэтому он не сразу среагировал на вдруг возникшее между Фархатом и Джордано напряжение. Когда усилившееся давление зова старших бессмертных вернуло его к действительности, ему почудилась лишь насмешка Фархата над занятиями Джордано, а потом он удивился странному выводу Фархата и его реакции на вопрос к тому моменту уже успокоившегося бывшего еретика.

Если бы обычный человек сказал и половину того, что вылил Фархат на Джордано о положении в партии и армии, Николай считал бы его личным врагом. Но звенящие всплески зова, местоимение «мы», сказанное в отождествлении себя с людьми России, и почти год самого Николая, прошедший в общении с Джордано… И он молчал, слушал, впитывая, как губка, факты, аргументы и мрачные прогнозы человека, который видел, как падала, должно быть не только империя его собственного народа.

«Народ Фархата». Да, он сказал, что опять принадлежал к роду Волка, но о себе он говорил, как уже о бессмертном. Какая по счету была у него тогда реализация? А теперь? Кем осознает себя он в России, в Советской России? Почему он, царский генерал, воевал за советскую власть, а теперь связал свою реализацию с НКВД?

Николай опять перевернулся на мерзко скрипнувшей узкой солдатской кровати. Тревожно прислушался к тишине станции и к своим обострившимся чувствам. Учитель и Фархат спали. Завтра, скорее уже сегодня, опять тренировка. Ему тоже нужно выспаться, иначе эти два черта снова отделают его под орех. Мальчишка улыбнулся, глядя, как по стеклу в лунном свете движутся тени от голых веток горной березы. Уже совсем засыпая, он подумал, что у него еще будет время проверить предсказания Фархата.

15 марта. Ленинградская счетная механизированная фабрика приступила к обработке первых материалов по переписи населения Карельской АССР. Фабрика, оборудованная 350 машинами советского производства, должна обработать статистических данных по переписи населения на 60 млн человек.

«Комсомольская правда», 26.03.1937

На второй день игры они начали бой в положенное время, и после вчерашнего Николаю казалось, что он все делает на редкость правильно. Как и в первый день, вначале защищался Фархат, только не прошло и пары минут поединка, как ученик услышал резкий, возмущенный возглас Джордано:

— Это же черт знает, что такое!

В тот же момент Фархат выбил оружие из руки Николая, и его клинок оказался у горла ученика.

— Да ты что, щенок, тут балет собрался устроить? Мне больше делать нечего?

Николай, от неожиданности не успевший даже испугаться, растерянно перевел глаза на учителя, но выражение лица того не предвещало ничего хорошего.

— Ты кто такой и для чего взял в руки оружие? — Фархат сделал шаг вперед, острие клинка скользнуло по шее, оставляя тонкий порез. Глаза бессмертного впились в Николая, не давая сдвинуться с места, и ученик почувствовал, как волны чужого зова захлестывают его сознание. Он отскочил, озираясь в поисках отлетевшего клинка, и чувствуя, как в ответ, срывая все запреты, вырываются давешние желания.

— Держи! — Джордано перебросил ему оружие. — Продолжаем! — и краем глаза, уже бросаясь вперед на клинок Фархата, Николай успел заметить хищное удовлетворение на его лице.

Он сумел увеличить темп в свою пятиминутку, пропустив лишь пару серьезных ударов. Боли даже не почувствовал. Все заглушали, выпущенные из-под запрета, злость и жажда силы. Если бы ему в тот момент удалось добраться до кого-то из противников, он вряд ли сумел бы остановиться. В следующие парные раунды он настойчиво лез вперед и, кажется, был успешен. Вторая пятиминутка была не столь удачна: он пропустил удар по ребрам, но вновь сумел сдержаться, представив, как вливается в него поток силы. Ему хватило сил на третий круг парных раундов. Только мгновениями представлялось, что тяжелеет рука, и противник вдруг отдаляется. Усилием воли он заставлял себя представить поток поддерживающей его живительной силы.

Когда Джордано переворачивал часы на третьем круге, Николай снова потянулся за этим потоком и мир, наполнившийся вдруг оглушительным звоном, поплыл и неожиданно померк. Он потерял сознание…

Николай открыл глаза в собственной постели. Солнечные лучи лежали на досках пола, забирались на кровать. Убаюкивающе тикали ходики на стене, показывая без четверти четыре. Ученик прислушался: оба бессмертных были в центральной комнате станции. Фон их эмоций был ровный и спокойный, но Николай отчетливо различал каждого, несмотря на то, что находились они практически рядом.

Он что, проспал три с лишним часа? Проспал! Серьезных повреждений ведь не было?

Николай в недоумении поднялся, спустил ноги с кровати, оглядел себя, пытаясь безуспешно восстановить утренние события. Сумел лишь отчетливо вспомнить ощущение холода стали у горла, и это воспоминание мгновенно отозвалось всплеском эмоций. Сознание опять предательски начало уходить. В испуге он заставил себя расслабиться, опустился на подушку и закрыл глаза. Дождался, когда окружающий мир вновь стал устойчивым. Черт с ним, он сейчас ни о чем не будет думать.

Снова прислушался к происходящему за дверью комнаты. Услышал, как там звякнули посудой. Понял, что как всегда после поединка хочется есть.

Войдя через пару минут в центральное помещение станции, он увидел идиллию с чаем и Фархата, ковыряющего ложкой в наполовину опустошенной банке сгущенки.

— Доброе утро! — Джордано улыбнулся. — Садись! Все уже давно остыло.

Джордано поднялся налить ему супу.

— Спящая красавица! — Фархат усмехнулся, наблюдая, как ученик с опаской оглядывает окружающее.

— Почему так получилось, что я сделал не правильно? — спросил Николай, садясь за стол и глядя в глаза Фархата.

— Все правильно. Ешь! — Джордано поставил перед ним тарелку.

— Ты достаточно эмоционален и намеки понимаешь с полуслова, — Фархат, глядя на ученика, почесал себя под подбородком.

Николай, непроизвольно напрягаясь, откликнулся вспышкой зова.

— Фархат! Остановись, — Джордано поднялся, подошел к Николаю и стал массировать сведенные мышцы спины. — Успокойся, расслабься.

Отошел на место, только когда почувствовал, что уровень фона ученика вернулся к норме.

— Все, на сегодня хватит.

Фархат пожал плечами:

— Хватит, так хватит. Только последнее, — он смотрел на Николая, — ты должен научиться управлять уровнем зова по собственной воле, а не под властью обстоятельств и чьих-то провокаций.

— Это как? — Николай вопросительно посмотрел на Фархата, потом на учителя.

Тот усмехнулся:

— Ну, примерно вот так, — Джордано перевел взгляд на Фархата, и ученик ощутил вспышку.

Для Фархата это оказалось несколько неожиданно. Он вскочил, жестянка с молоком смялась в руке, но он поймал взгляд тоже поднявшегося на ноги Джордано, и уровень его зова практически сравнялся с уровнем противника.

Николай ощутил давление на виски, даже более сильное, чем вчера во время их поединка. Он сжал голову руками и закрыл глаза. Николаю казалось, что сейчас между бессмертными проскочит искра, и тот смерч энергии, что обрушился на него в момент убийства Ляха, прорвется вновь. Но фон начал плавно спадать. Ученик с опаской открыл глаза: вдруг опять окружающее начнет расплываться. Фархат, чертыхаясь, облизывал вымазанные сгущенкой пальцы, Джордано, откинувшись на стуле, переводил дух.

— Гад! Продукт перевел. Надо ж предупреждать.

— В следующий раз обязательно, — Джордано довольно улыбнулся. — Да, сходи руку отмой, а то все сладкое будет!

Фархат оторвался от сгущенки, подняв глаза на Джордано, и неожиданно резко швырнул в него банкой. Сам невозмутимо направился к висящему у входа рукомойнику. Джордано, уворачиваясь, слетел со стула, банка врезалась в угол печи, разбрызгивая остатки молока.

— Коль! Подбери учителя с пола!

Николай обалдело наблюдал за происходящим, не зная, как на это реагировать. Глядя на то, как с трудом поднимается Джордано, он не выдержал и рассмеялся.

— Смейся! Сейчас доешь и пойдешь молоко отмывать! — бессмертный поднял перевернутый стул и сел.

— Не пойду, я к нему никакого отношения не имею!

— Правильно говоришь, — Фархат зашел в кладовку, достал еще пару банок молока и опустился на свое место. — И не вздумай, когда научишься делать подобное, повторить этот эффектный трюк, если не уверен на сто — двести процентов, что бессмертный перед тобой заведомо слабее тебя, и у него нет никакого режущего предмета.

Николай перестал смеяться, смотрел на Джордано. Тот кивнул:

— И даже если уверен, все равно не делай. Инициатор удара теряет на этом слишком много сил. Вспомни ощущения после получения силы. Здесь удовольствия чуть, а последствия почти одинаковые.

— А в сегодняшнем поединке что получилось?

— Да почти тоже и получилось. Фархат тебя испугал, разозлил. Твои реакции ускорились, но и сил ты стал терять больше. Нельзя весь поединок вести на эмоциях, а тем более подпитывать их из источника силы.

Джордано вздохнул, глядя на Фархата, открывающего очередную банку молока, и поднялся убрать раздавленную жестянку.

Прокуратурой СССР закончено расследование по делу о систематической задержке выплат заработной платы и грубом нарушении финансовой и плановой дисциплины администрацией предприятия «Чистый мох» Ярославского государственного торфтреста. Директор торфпредприятия Крезов Ф. М. и главный бухгалтер Евгеньев Е. С. привлечены к уголовной ответственности.

Сообщение ТАСС. «Труд», 27.03.1937

Во время вечернего сеанса Николаю передали сообщение о необходимости принять данные для капитана Гасанова. Перестроившись на нужную частоту, он некоторое время ждал, когда телетайп начнет выстукивать уже знакомую по предыдущим сеансам колонку цифр, размышляя, что такого могло случиться, раз сообщение пришло по закрытому каналу связи. Потом, глядя на выползающую телетайпную ленту, Николай прислушался, пытаясь определить, где находятся старшие бессмертные. Джордано, похоже, был где-то рядом с домом, а Фархат… Ученик чувствовал его присутствие, только не мог точно определить направление. Выключив аппаратуру, он переписал цифры на листок. Еще раз прислушался. Нет, он не мог сказать, где находится Фархат, видимо, было слишком далеко. Положив листок в карман, он пошел выключить дизель, да и зов Джордано наверняка исходил из дизельного сарая.

Учитель действительно был там: наматывал якорь для движка давно задуманного самописца. Николай выключил дизель и выжидающе остановился у верстака, положил перед Джордано листок с принятым сообщением:

— Где Фархат?

Джордано досчитал витки до ближайшего десятка, зажал пальцем обмотку, посмотрел на принесенный листочек.

— На речке был, — он прислушался. — Зря двигатель выключил. Может еще придется работать.

— Что это может быть?

— Откуда я знаю? — Джордано с интересом взглянул на ученика. — Ты чего-то боишься?

Николай опустил глаза, промолчал.

Джордано усмехнулся:

— Иди, отдай бумажку.

Ученик спустился к реке. Зов стал ощущаться четче, и Николай с ходу повернул в сторону порогов. В густых сумерках он не сразу увидел бессмертного. И только присмотревшись, заметил силуэт Фархата, стоящего лицом к заводи на камне посреди бурлящего, срывающегося вниз потока. Тот никак не прореагировал на появление молодого бессмертного.

Чертыхаясь, перепрыгивая с камня на камень и рискуя сорваться в воду, Николай добрался до границы первого порога и остановился у пенной, белеющей в темноте кромки воды. Фархат все еще делал вид, что его не интересует присутствие Николая. Ученик вздохнул. Из-за шума воды звать Фархата было бесполезно, а в темноте перепрыгнуть по камням к Фархату и не упасть в воду было практически не реально.

«Гад! — почти беззлобно, просто как факт, мелькнуло в голове ученика. — Его ж бумажка и намокнет, если в воду слечу!»

Николай еще раз вздохнул. Шлепнуться в воду перед Фархатом было бы унизительным. Ученик знал, что это ребячество, глупость. Но и то, что делал сейчас старший бессмертный, было, по меньшей мере, глупостью. С чего бы Николай без дела пошел его искать? Следовало развернуться и уйти, гори оно все ясным пламенем. Но в сообщении наверняка было что-то важное. И наверняка оно требовало ответа.

Николай присмотрелся к едва различимым в темноте камням и прыгнул. На последнем валуне он поскользнулся, Фархат успел его поймать и за шиворот втащил на свой камень.

— Что случилось? — голос бессмертного звучал буднично, как будто они встретились мимоходом.

— Вам сообщение, — Николай протянул записку.

— Черт! Погоди.

Фархат чиркнул спичкой. Водная пыль, поднимающаяся над порогами, напитала воздух влагой и, едва вспыхнув, огонек погас.

— Черт! — повторил Фархат.

Он еще пару раз повторил попытку зажечь огонь. Следующая тирада была более откровенной. Он поднял глаза на Николая:

— Цифры помнишь?

Ученик задумался. Произнес первые четыре числа, еще помолчал:

— Нет, больше не помню. В конце, кажется, 4738 и 3275.

Фархат вздохнул.

— Идем на станцию! — на секунду приостановился, услышав презрительное хрюканье мальчишки.

— Ну уж, извини! Я не люблю, когда мне мешают.

Он обошел Николая и перепрыгнул на ближайший камень по направлению к берегу. Николай едва успевал за бессмертным, который, казалось, видел в темноте, как кошка.

Необходимо помнить и никогда не забывать, что капиталистическое окружение является основным фактом, определяющим международное положение Советского Союза.

Помнить и никогда не забывать, что пока есть капиталистическое окружение, будут и вредители, диверсанты, шпионы, террористы, засылаемые в тылы Советского Союза разведывательными органами иностранных государств, помнить и вести борьбу с теми товарищами, которые недооценивают факта капиталистического окружения, которые недооценивают силы и значения вредительства.

Из доклада т. Сталина И.В. на Пленуме ЦК ВКП(б).

«Комсомольская правда», 29.03.1937.

Когда они вернулись на станцию, Джордано уже включал передатчик. Хан, не останавливаясь, прошел к телетайпу и оторвал ленту сообщения. Сел к столу. Минут через пять он скомкал ленту, бросил в жестянку, заменявшую пепельницу, и некоторое время сидел, сосредоточенно глядя на бумажный комочек. Потом поднял глаза на выжидающе застывшего у окна Николая.

— Давай сюда твою бумажку.

Листик с переписанными цифрами последовал за лентой, Фархат, не спеша, достал папиросы, закурил, поджег бумажки с сообщениями и еще некоторое время сидел молча, глядя на догорающую бумагу.

Загасил окурок о край банки.

— Коль! Сходи, выключи дизель. Сеанс — завтра утром.

Николай отделился от стены. Взглянул на кивнувшего ему Джордано и, не оглядываясь, вышел.

Джордано выключил передатчик, подошел к столу и опустился на стул.

— Ну, и?

Хан поднял на него глаза. Грустно усмехнулся:

— Похоже, мой герой свалял дурака.

Джордано молча продолжал смотреть на Хана.

— Провалил капитан операцию. Упустили банду.

— Что ты мог сделать?

— Нельзя их было выпускать в горы.

— Ты, что ли, руководил операцией?

Хан отрицательно мотнул головой.

— Нет. Местные принимали решения сами, но свалят на меня.

— С чего ты взял?

Хан молчал.

— Есть что-то еще?

— Две недели назад арестовали командующего N-ским округом и пару его командиров дивизий.

Джордано удивленно поднял брови.

— Один из этих генералов знает о моей сущности еще с 19-го. Дважды помогал мне с документами.

— Он может о тебе ляпнуть на допросах?

— Да нет, там не до меня будет. Дело в его девчонке и моей глупости. Не ожидал от себя такого. — Хан криво усмехнулся и закурил еще одну папиросу.

Хлопнула дверь, вернулся Николай.

Джордано посмотрел на ученика:

— Коль! Погуляй с полчаса.

Николай вспыхнул, обвел взглядом бессмертных и ушел, хлопнув дверью.

Хан обернулся, посмотрел на дверь и вздохнул.

— Что за девчонка?

— Тебе это тоже ни к чему. Ну, сменю реализацию! — Хан поднялся и подошел к окну. Открыл форточку и остался стоять, отвернувшись от Джордано.

— Ни к чему? — в голосе хозяина звучал откровенный сарказм. — А тебе не кажется, — он поднялся следом и почти вплотную подошел к Хану, — что в случае твоего провала, нам с Колькой тоже придется менять реализации. Только в отличие от тебя у меня нет сейчас и здесь никакого канала для получения новых документов. Если меня возьмут, то выйти на изготовителя Колькиных документов — это дело времени. Так, что придется бежать из страны, и мальчишке тоже. Что он будет делать в Турции с его коммунистическим бредом в голове, не зная языков и без гроша в кармане?

— В лучшем случае сидеть в тюрьме, — Хан отвернулся от окна и впервые за вечер улыбнулся. — А что тебе даст сохранность моей текущей сущности? — он выбросил окурок в окно и вернулся за стол.

— Мою реализацию и так пора менять. Документы Николая не выдерживают никакой критики. На них просто никто внимательно не смотрел. Я рассчитывал на тебя.

— Это я должен был сделать в знак благодарности за то, что ты меня вчера шлёпнул и завтра рассчитываешь сделать это еще раз?

— Извини, а ты что ничего не хотел с меня стребовать за свое такое быстрое согласие на эту игру?

Хан ухмыльнулся:

— Да, я предполагал немного пошантажировать тебя вашим с учеником бедственным положением, если б ты сам не начал разговор о документах.

— Так сделай это сейчас.

— Теперь это почти бессмысленно. Самому придется документы доставать. Тебе я ничего не успею подготовить.

— Почти… Что тебе нужно, чтобы спасти реализацию?

— То, что я уже не успею сделать. — Хан вздохнул. — Нужно найти основную группу, которую прикрывали люди Ляха.

Джордано ухмыльнулся:

— Так найди ее!

Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. Хан отвел глаза:

— Ты сошел с ума.

— Хан! Я думаю, современные тюрьмы немного комфортабельней средневековых, — глаза Джордано смеялись.

— Идиот! Ты соображаешь, что говоришь?

— Если это не займет много времени, и ты выведешь из-под удара мальчишку, то я могу попробовать.

Хан молчал.

— Я пойду, позову Николая. Обсудим детали. — Джордано поднялся.

— Да погоди ты! — Хан вскочил и заметался по комнате как загнанный зверь, — Это все может оказаться бессмысленным, будь ты трижды резидентом! — он вновь остановился у окна спиной к Джордано.

— Из-за генеральской девчонки?

Хан помолчал и тихо произнес:

— Да!

Джордано хмыкнул:

— А сейчас, ты бы повторил свою глупость?

Хан молчал.

— Значит тоже: «Да»?

Хан обернулся и со злостью сказал:

— Да! Ты это хотел услышать?

Вдруг он как-то сник. Вернулся к столу и сел, закрыв лицо руками.

— В начале двадцать пятого мы с Василием пересеклись в Туркестане. Он тогда был командиром полка. Познакомил меня с женой и дочерью. Его жена была изумительной красоты женщиной. Катюшке было лет шесть. Они приезжали из Ташкента в часть. А через два дня, возвращаясь в город, нарвались на засаду. Спасти удалось только девчонку.

Глаза Джордано изумленно расширились.

— Тогда все становится на свои места.

— Что становится, — не понял Хан.

— Почему красному удалось уйти. Мой зятек был вне себя!

Хан поморщился и ошарашено посмотрел на Джордано:

— Твой зятек? Начальником штаба у Ибрагим-бека был муж Елены?

Джордано кивнул и засмеялся:

— О боги, как тесен этот мир! Хорошо все же, что мы тогда не встретились! А командир отряда басмачей, захвативших женщину, ползал у Константина в ногах и уверял, что красный был шайтаном, что в него попали три раза, он упал, а потом поднялся, подхватил бабу и девчонку и ускакал. Сам он шайтаном не оказался.

Хан усмехнулся:

— Да уж! Встреться мы тогда… Я тогда убивал безо всякой оглядки на правила, — он помолчал, — А попали в меня два раза. Одна пуля досталась Софье. Я ее не довез. Она умерла в степи.

Некоторое время они сидели молча.

Джордано встал, сходил в кладовку и вернулся со стаканом спирта. Отлил половину во второй стакан.

— Тебе разбавить?

Хан отрицательно мотнул головой. Джордано протянул ему стакан. Они выпили, не чокаясь.

Джордано вернулся на место, сел и, усмехнувшись, произнес:

— Теперь Катерина выросла и стала похожа на мать, а ты забыл о том, что тебе не двадцать пять и даже не первая сотня.

— Заткнись! — кулаки Хана сжались. Он в бешенстве смотрел на Джордано.

Дверь хлопнула, и в комнату влетел Николай:

— Что тут у вас происходит?

— Коля! Не лезь не в свое дело, уйди. Когда будет нужно, мы тебя позовем, — голос учителя был холодным, но уровень его зова почти не превышал обычного состояния.

Лица Хана ученик не видел, но, видно, почувствовал, как начал спадать поток выплеснувшихся наружу эмоций.

— Уйди! — повторил Джордано.

Ни слова не говоря, Николай вышел.

— Налей еще!

— Хватит с тебя, а то озвереешь еще.

— Скотина — ты!

— Угу! И белогвардейская морда.

— Скорее белогвардейский прихвостень, — Хан неожиданно улыбнулся. — Кстати, о русском лекаре Ибрагима среди местных ходили легенды.

— Спасибо. Вот уж не думал, — на губах Джордано мелькнула грустная улыбка, а глаза на мгновение стали отрешенными. — Я их просто лечил. Чем было.

Они опять молчали. Наконец Хан продолжил.

— Понимаешь, какая-то мразь, позвонила в институт декану Катиного факультета и сообщила об аресте. Девчонку вызвали. Она в кабинете хлопнулась в обморок. А на следующий день собрали собрание, чтобы исключить ее из комсомола…

— А ты влез?

Хан кивнул.

— Исключили?

Хан улыбнулся:

— Нет!

— Герой!

Хан молчал, только уровень его зова опять стал подниматься.

«О боги! Он, похоже, действительно влюбился. В восемнадцатилетнюю девочку!»

Джордано знал, что, несмотря на то, что Хан никогда не отказывал себе в удовольствии приударить за хорошенькими, что смертными, что бессмертными мордашками, у него была женщина, которую он любил всерьез. Джордано ни разу ее не видел и не знал, как ее зовут. Знал лишь имя ее последней реализации, услышанное от молодого бессмертного, вернувшегося в Петербург после Крымской кампании, и зверски избитого Ханом, пытавшимся узнать, что случилось с бессмертной сестрой милосердия. Когда же выяснилось, что она была на затопленном англичанами транспорте с ранеными, казалось, он сошел с ума. Больше года Хан пил горькую, лез на рожон на каждую подворачивающуюся саблю и угробил три реализации. Потом его понесло на Кавказ, где дебоши и пьянки сменяли дерзкие до наглости вылазки, за одну из которых он получил золотое георгиевское оружие. При штурме Гуниба он таки нарвался на чеченскую пулю и исчез на несколько лет…

— Извини! — Джордано вздохнул и, поднявшись, отошел к окну, опустился на лавку. — Делать то, что будем?

Хан все еще обижено молчал.

— Если эта девочка для тебя что-то значит, то спасай реализацию.

— Да, причем тут девочка! Она еще ребенок, дочь друга. Ты меня за идиота поведшегося на юбке держишь?

У Джордано не возникло желания даже ухмыльнуться в ответ на его оправдания. Он откинулся к стене, закрыл глаза и ждал.

— Ладно, зови мальчишку…

Часть 7

В Москве на опытном заводе Центрального НИИ машиностроения и металлообработки закончен пробный монтаж грандиозной скульптурной группы, сделанной из нержавеющей стали. Группа изображает молодых рабочего и колхозницу. В своих поднятых руках они несут эмблему Советского Союза — серп и молот. Автор скульптуры — В. И. Мухина. Группа завершит высотную часть советского павильона на Парижской выставке.

«Комсомольская правда», 14.03.1937.

Николай бежал по кромке гряды, стремясь не увеличивать разрыв между собой и преследующими его милиционерами на расстояние большее винтовочного выстрела. В висках стучало, смертным наверняка было хуже, они начали отставать. Он остановился, перевел дух, огляделся. Кажется это то место, где можно начать спуск: люди вряд ли сходу решатся спускаться следом, а мишень из него будет отличная и пропасть такая, что лезть за трупом, тем более на ночь глядя, не будут.

Он очнулся глубокой ночью. Попытался пошевелиться, и тело закричало от боли. Замер. Осторожно втянул воздух. Ребра точно были поломаны, но раз не было судорог, значит, он не умирал. И на том спасибо. Но его проблемы на эту ночь еще далеко не кончились.

«Падать тоже надо уметь. Что, интересно, еще поломано, и сколько времени теперь уйдет на регенерацию?»

Осторожно, стараясь глубоко не дышать, Николай оторвал от земли лицо, голова нестерпимо звенела, а во рту ощущался привкус крови.

В расщелине было совершенно темно, перед глазами плавали только радужные пятна, как будто он вновь ничего не видел. Как спасительно память умеет, кажется, навечно забывать прошлое, но вдруг все возвращается липким, как теперь, страхом.

«А если это не ночь?»

Стоп. Он закрыл глаза. Нужно успокоиться, забыть о боли и трезво оценить обстановку. Ничего плохого с ним не случится, просто не может теперь случиться.

Он выровнял дыхание, дождался, когда успокоилось бешено заколотившееся сердце. Не открывая глаз, попытался приподняться на руках. Получилось. Встал на четвереньки и сел. Конечности были целы, а вот внутри…

Его стошнило какой-то гадостью с кровью и желчью. Голова закружилась, и он опять упал лицом вниз.

Когда во второй раз открыл глаза, перед носом в сером мареве проступали стебли темной засохшей травы и тоненькие зеленые стрелочки.

Рассвет!

А он так и лежит у подножия обрыва. Который теперь час? Если кто-то остался караулить, то может увидеть, что он шевелится. Тогда все пропало. Он же клятвенно обещал учителю и Фархату, что сделает всё, как договорились! И так неудачно упасть!

Медленно, очень медленно он приподнял голову и посмотрел в сторону протекавшего по дну расщелины речушки. Оказывается он на самом краю. Чуть сдвинуться и можно упасть в воду. Речка, наполненная талой водой, была достаточно полноводна, да и скорость приличная: шум воды наполнял всю расщелину.

И он соскользнул в воду. Если наверху кто-то и есть, то не пялится же он в такую рань на валяющийся внизу труп! Его действительно потащило вниз. Николай не сопротивлялся. Если кто-то за ним и следил, пусть подумает, что труп просто сам собой съехал в воду.

В трехстах метрах от места падения был невысокий водопад, внизу круглое глубокое озерцо. Здесь надо было все сделать аккуратно. Николай поднырнул, сместился к центру потока, вытянул вперед руки и вместе с потоком, даже успев оттолкнуться от края, спрыгнул вниз. С силой, загребая руками, опустился к самому дну вслед за течением от оказавшегося в озере водоворота, затягивающего часть воды в пещеру. Только бы не дало себя знать давешнее сотрясение мозга. Но, слава богу, все обошлось. Держась у самого дна, он подплыл к скальному выступу, нависавшему над водой, и выбрался на берег.

С вершины обрыва здесь его не будет видно. Нужно только дождаться темноты и можно уходить.

Через десять минут сидения на берегу, он понял, что это простое решение не слишком удачно. Тяжелая зимняя одежда начала превращаться в ледяную корку. Еще немного и он тоже промерзнет насквозь, превратится в сосульку. От холода ведь тоже умирают! Николай представил, как его «свежезамороженное» тело втаскивают на станцию, и… Он оттаивает!

Это могло бы быть смешно. Только сколько времени он продержится в сознании на этом холоде? Нужно уходить.

Но бессмертный не сдвинулся с места. Что-то его останавливало. Что-то было вчера такое из-за чего никуда нельзя уходить от этого озера. Голова отказывалась думать, начало клонить в сон. Он встал, не гнущимися пальцами стал стаскивать с себя одежду, горные ботинки. Когда полностью разделся, на удивление стало теплее. Немного попрыгал, подвигался. Сон отступил. Он выкрутил рубаху, штаны, разложил на камнях, вылил воду из ботинок. Рассчитывать на то, что вещи высохнут, не приходилось. Солнце в эту дыру не попадало даже днем. Делать было хронически нечего, а помочь могло только движение. Николай решил начать с привычной дыхательной разминки.

Сознание понемногу приходило в норму, да и холод почти не чувствовался. Что же вчера случилось такое, что не давало покоя? И вдруг Николая осенило: собака, лаяла собака. Он остановился, прислушался. Людей с собаками придется ждать здесь. Оставлять следы вдоль берега нельзя. Он огляделся. Крохотное известняковое плато под карнизом, дальше из озера вытекал ручей, подмывающий голую скальную породу. На другой стороне потока россыпь крупных камней. Совершенно открытое пространство, хорошо просматривающееся сверху. Спрятаться некуда.

Оставалась вода. Сколько времени он может провести в ледяной воде? Николай обреченно смотрел на озеро. Кажется, придется утопиться. Еще б придумать, как потом этому утопленнику выбраться на берег.

«А водоворот? Там должно быть есть пещера?»

«Нет! Без света ты из нее никогда не выберешься!»

«А со светом выберешься, как же! Нужно аккуратно, держась вдоль стеночки?»

«Бред!»

«Надо попробовать».

Николай спешно начал натягивать обледенелые вещи.

«Интересно, как потом в этом выгрести против течения? — он остановился, задумался. — Сколько теперь может быть времени? И где милиционеры?»

Бессмертный посмотрел вверх. Внизу, в ущелье было сумрачно, солнце тут показывалось разве, что когда было в зените, но узкая кромка противоположного склона была освещена.

«Часов семь… Или восемь?»

От места его вчерашнего падения до входа в ущелье было около часу хода, это если знать где он находится. Поиски могли занять часа два. До захода солнца в момент падения оставалось не больше получаса. Так, что добраться до ущелья вчера люди не могли даже с проводником.

Николай удовлетворенно усмехнулся: погонять народ по горам он умудрился на славу. Правда, теперь, пока сюда доберутся, наступит полдень. Искать труп или его следы оперативники будут не меньше трех — четырех часов. Так, что все может затянуться и до завтрашнего утра. Это была катастрофа. Он точно подохнет от переохлаждения, даже если пещера в скале есть, и он в ней спрячется.

«Ладно! Джордано говорил, что так быстро не умирают. Искать пещеру, так искать. Главное не сидеть на месте».

Он не стал надевать ботинки и бесполезный, намокший кожух, нацепил лишь ремень с притороченным ножом. Еще раз огляделся. С его стороны у берега торчал приличных размеров валун, разделяющий поток на две части. Одна уходила в водоворот, а другая вытекала из озерца. Весенний поток был силен и полностью покрывал пороги, отделяющие один берег речки от другого.

Бессмертный подсунул кожух под камень в воду. С противоположного берега его видно не будет. Люди же, если сюда доберутся, вряд ли будут перебираться на эту сторону: вымокнешь только, а берег под скалой пустой, и бурлящую, уводящую внизворонку с того берега должно быть хорошо видно. Он разбросал башмаки: один оставил на своем берегу, а другой закинул на противоположный, и решительно нырнул в воду.

Минут через пять он вернулся. Выбрался на берег и некоторое время лежал без движения, отдыхая. Оказалось, подземный поток вначале попадал в небольшую полость, над которой был воздушный колокол. Но там из-за низкого потолка можно было лишь едва высунуть голову. Дальше вода проваливалась куда-то вниз, проход был слишком узким для человека. Николай попробовал в него протиснуться, едва не застрял и как пробка выскочил на поверхность подземной камеры. Единственным достоинством этой первой пещерки было то, что под водой четко было видно светлое пятно выхода наружу.

Отдохнув, бессмертный поднялся и огляделся вокруг. Чертыхнулся, увидев показавшийся из-за камня кожух. Пришлось опять лезть в воду, собирать камни, набивать ими ставшую помехой верхнюю одежду. Наконец неподъемный кожух он спустил на дно у входа в подземное русло. Поднялся на берег и критически осмотрел результаты. На глубине в полтора человеческих роста белело нечто, похожее на застрявшее туловище. Головы и конечностей видно не было, но в темной воде вряд ли приходилось ожидать увидеть что-то более определенное. А так все было вполне реалистично.

Николай взглянул на противоположный склон. Солнце осветило его почти до половины. Все, тянуть дальше было нельзя, нужно было уходить.

Закончить в 1937 г все производственные цехи автозавода им. Сталина с доведением производственных мощностей автозавода до 100 тысяч грузовых автомашин и 15 тысяч легковых машин и строительство кузнечного, литейного и кузовного цехов на заводе им. Молотова, с доведением производственных мощностей до 200 тысяч грузовых автомашин и 50 тысяч легковых машин…

Из народно-хозяйственного плана СССР на 1937 г.

«Комсомольская правда», 30.03.1937

В густых сумерках, когда темнота полностью прикрыла вход в подземное русло, и лишь светилось глубоким аквамарином небо над ущельем, на поверхности воды появилась голова. Человек осторожно, без единого всплеска, прижимаясь к скале, выбрался на берег.

На противоположном берегу горел огонь. Двое сидели у костра спиной к Николаю. Бессмертный опустился за валуном, прислушался. Некоторое время было тихо, лишь продувающий ущелье сквозняк доносил запах варящейся над костром похлебки. Это было настоящим издевательством. Спазм свел желудок так, что казалось невозможно терпеть. Но мало ли, что ему казалось. Вот с утра он думал, что не переживет этот холод. И ничего, живой пока. Сознание, правда, пару раз за день терял в этом чертовом каменном мешке, а теперь двигался как сонная муха в замедленном кино, но его организм как-то умудрился подстроиться под окружающие условия.

Зачем смертные остались на берегу ночью? Нужно было подобраться поближе, послушать.

Вдруг один из людей поднялся, помешал варево.

— Давай котелки! Готово.

Голос на удивление слышался четко, и бессмертный остался за своим укрытием.

Люди разлили похлебку, принялись есть.

— И чего Макарычу надо было нас тут оставлять. Утопленник то не всплывет. Видел, как его в расщелину затянуло.

— Да, он говорил, что завтра какой-то краевой эксперт подъедет. Труп вытащить попытаются.

— Эксперт, не эксперт. Что искать?

— Доктор говорит, что парень живой был. Труп бы в воду не сполз.

— Там на камнях видел, сколько крови натекло! Может, не сразу умер, но кто ж после такого выживет?

— Это их дело. Пусть ковыряются. Гляди, что и найдут.

Мужики замолчали, только звякали ложки.

А замершему в напряжении Николаю расхотелось даже есть. Придется освобождать от камней кожух. Это, правда, было не к спеху. Ночь длинная, можно подождать пока милиционеры уснут.

— А Аванес, то! Кто ж о нем и подумать мог? Такой мужик…

— Да! Всяко, видишь, бывает. А может, и не они это вовсе. Начальству надо по делу отчитаться.

— Да, что ты мелешь! Не они! Ты видел Аванеса, когда его брали. Чего он драться полез? И парень сразу деру дал, когда мы на станцию пришли.

— Не знаю, — в голосе человека слышалось сомнение, — Аванес всю гражданскую, говорили, прошел. Кто б сдержался, когда тебе такое предъявляют? А парень испугался, вот и сбежал.

— Испугался! А зачем оружие забрал?

— Ну, и забрал. Ни разу ведь не выстрелил, а мог.

— Ружье нашли?

— Куда ему деваться! У водопада в камнях застряло.

Мужики говорили еще о чем-то, спускались к воде вымыть посуду. Николай сидел, сжавшись у камня, и уже ничего не слушал. Почему все рассыпалось как карточный домик. Он так и не понял до конца плана Фархата, не понял, какая была необходимость так рисковать учителю, да и ему… Он слишком устал и не мог ни о чем связно думать. Осталась только непонятная горечь и граничащее с безумием упрямство: он сделает все, как обещал, чего бы это ему не стоило.

Бессмертный дождался, когда люди уснули. Спать, то должен был один, а другой должен был караулить, но приведений он видно не боялся так, что через пятнадцать минут после напарника караульный спал сном праведника. Николай вошел в воду и вновь нырнул к входу пещеры. С трудом, но освободил кожух от камней, потом протиснулся в первую камеру, всплыл на поверхность воздушного мешка. Немного передохнул и опять погрузился в воду. Опустившись на самое дно, к воронке, затягивающей воду вглубь горы, он протиснул одежду внутрь. Непослушная напитавшаяся водой шкура вначале не хотела сворачиваться и, казалось, застрянет в узком проходе. Потом воронка чмокнула, и добыча утекла внутрь горы. Бессмертный развернулся и из последних сил поплыл против течения.

Выбравшись на берег, Николай упал животом на камни. Голова была свинцовая, сердце молотом колотилось в горле, он понял, что сил теперь действительно не осталось. Но для него эта ночь только начиналась, и уйти ему надо как можно дальше от этого места. Он тяжело поднялся и, скрываясь в тени скалы, подошел к порогу, отделявшему озеро от вытекающего из него ручья. Оглянулся на спящих у догорающего костра людей. Все было тихо. Николай посмотрел на темную воду. Нет, с ходу можно поскользнуться. Он опустился на землю, спустил ноги в воду, нащупывая устойчивые камни, начал подниматься. И не удержался. Нога соскочила, его потащила вода, и беглец во всего маху шлепнулся в воду. Всплеск показался подобным грому, бессмертный, даже не пытаясь подняться, прижался к камням. Лишь бы его не потащило дальше!

Краем глаза Николай видел, как у костра задвигались тени, огонь вспыхнул ярче. Кто-то с факелом ходил по берегу. Он не слышал, о чем переговаривались люди, так от усталости и страха стучало в висках. Вскоре все успокоилось: факел погас, тени у костра затихли. Выждав еще некоторое время, Николай, не поднимаясь на ноги, на руках выбрался на середину ручья и так: то перебирая руками по дну, то почти плывя, стал удаляться от злополучного озера.

Полиция продолжает производить аресты членов раскрытой шпионской организации, в которой участвовало много троцкистов из ПОУМ.

Валенсия. ТАСС. 19.06.1937

Тонкие стебли качались у лица, орали кузнечики. Огромная стрекоза зависла в воздухе над ближайшим стебельком цикория. Запах полыни, тёрпкого степного зноя и близкой реки кружили голову. Вдалеке кричали мальчишки купающие лошадей. Сквозь кружево тополиной кроны было видно, как огромное кучевое облако медленно трансформируется из носорога в собаку, у которой на месте ушей отрастают лебединые крылья.

Двигаться не хотелось. Он будет плавиться на этом берегу день, неделю или вечность, а ночью, когда в воде отразятся звезды и лунная дорожка побежит в бесконечность, можно будет погрузиться в парную воду, забыв о запахе реки и остывающей от жара степи, и стать частью бесконечной вселенной. И тогда стоит протянуть руку, и коснешься огненной поверхности шара кипящей плазмы, где просочится темное горячее пятно, вспухнет, прорвется языком протуберанца. И вот уже его язык тянется к руке, обвивает тело и тянет в пучину термоядерного котла. Он пытается вырваться, закричать, и неожиданно понимает, что это не огненный шар Солнца, а всего лишь вспучивающийся темный пузырь на месте головы врага, и его мозг и тело сейчас затопят волны силы.

Бессмертный вздрогнул, резко открыл глаза и тут же зажмурился. Белая гора облака успела распасться на мелкие тучки, лебединые крылья растянулись в тонкие прозрачные белые перья. Солнце било по глазам, а зов приближающегося Хана давил на нервы. Итак, это Хан. Всего лишь Хан. А он плевать хотел на Хана, на тысячу Ханов! За последние три месяца он смертельно устал от Хана. Образ привидевшегося бреда опять неожиданно ярко встал перед глазами. Джордано приподнялся на песке, высунув голову из густой травы, встряхнул головой как лошадь, отгоняя наваждение. Заставил себя не обернуться к резвящемуся как пацан другу-противнику. Нервишки явно сдавали, похоже, он переоценил свои возможности, и Хан был прав, когда не хотел принимать его предложение. Хотя теперь, когда все получилось в сущности как нельзя лучше, нужно только дождаться отъезда Хана и попытаться забыть все как дурной сон.

Уровень зова стал спадать. Хан удалялся. Джордано вздохнул, забрался глубже в заросли ивняка и травы и, опустившись животом на песок, закрыл глаза. Ему ведь даже упрекнуть Хана не в чем. Свою часть действа тот реализовал на удивление корректно, ни разу не унизив противника. Джордано и побили то всего пару раз, считая ту драку, что произошла при задержании. А потом была честная интеллектуальная игра и, если кто и применял запрещенные приемы, то это был он сам. Хан лишь бледнел, откликался вспышками зова и в его глазах застывал холод. Так, что позавчерашний расстрел бывшего эсера, а потом красного пропагандиста, почему-то оказавшегося завербованным английским агентом, был вполне обоснованным концом Аванеса Саркисяна. Любая власть ведь вправе уничтожать своих идеологических противников.

Джордано опять перевернулся и сел. Спать больше не хотелось. И отгонять недавние воспоминания он больше не мог.

Нужно было отдать должное бюрократической машине карательных органов советской власти. Оперативность была такой, что позавидуешь: в четверг объявленный приговор реализовали без проволочек в пятницу. В два часа последовала команда на выход. То, что все приближается к концу он понял еще в обед, когда не получил обычную миску баланды. Его и четверых заключенных без вещей вывели под усиленной охраной во двор тюрьмы и запихнули в фургон с надписью «Хлеб», внутри которого была оборудована клетка. В фургоне было темно, и он так и не рассмотрел лиц своих попутчиков. Наверное, они были из тех двенадцати, кому вместе с ним выносили приговор. Люди сидели молча. Один вначале что-то бубнил: то ли молитву, то ли причитание, но кто-то с угрозой пнул его в бок, и человек замолчал, только изредка слышались сдержанные всхлипывания.

Ехали часов пять. Куда-то заезжали, останавливались, в клетку добавляли очередных жертв. Джордано сидел в углу фургона, прижавшись спиной со связанными руками к прутьям решетки, и почти безуспешно пытался загнать себя в гипнотический транс. Мгновениями ему удавалось расслабиться, очистить сознание от мрачной действительности, но ужас и безысходность, исходившие от окружающих людей, давили на психику. Готовое к бою тело бунтовало против сознания, приказывающего терпеливо дождаться конца игры. И ведь что стоило сбросить эти дурацкие веревки, развязать остальных. Сколько будет охранников там, на месте: взвод, не больше? Какую угрозу им представляют эти связанные люди? А он, неужели он не успеет справиться с этими наверняка не готовыми к реальному отпору конвойными? Да, и эти… помогут. Сколько человек при побеге погибнет? Это уж точно мелочи! Смерть в бою уж верно не сравнить со смертью на бойне.

Джордано закрыл глаза, заставляя себя в очередной раз расслабиться. Откинул голову к решетке и глубоко вдохнул. Взбешенные чувства тут же вздыбились от вони давно не мытых тел и запаха свежей крови (кто-то, видно, сопротивлялся перед тем как его сюда загнали). Бессмертный скрипнул зубами в бессильной ярости: нет, он не выпустит на свободу зверя, сегодня он никого не убьет, даже не попытается этого сделать. А эти люди, так или иначе, вольно или не вольно — враги или жертвы нынешней власти, и он не будет вмешиваться. Власть вольна распоряжаться их жизнью и судьбами, как католическая церковь была вправе распорядиться жизнью своего врага.

«Но ты же отомстил?»

«Церкви я никогда не мстил! Только конкретному человеку! И не за подпись под решением трибунала».

«А ты уверен, что дожил бы до сегодняшнего дня, если бы он тебя не продал?» — Джордано аж дернулся от этой крамольной мысли.

«Об этом в следующий раз».

«А если бы здесь были Лена и Константин».

«Ну, уж этого … я бы точно не кинулся вытаскивать! Он свой сук заслужил. А Лены здесь, слава богу, нет».

Машина, урчавшая на крутом подъеме, вскоре остановилась, очевидно, на КП. Хлопнула дверца. Фургон дернулся, проехал еще метров пятьдесят и опять встал. Протопали шаги конвоя, щелкнул замок фургона. Двое с автоматами вошли внутрь. Клетку открыли и приказали выходить по одному.

Фургон стоял у кромки карьера. Приговоренного подводили к площадке на краю обрыва и ставили на колени лицом к обрыву. Исполнитель приговора стрелял в голову. Джордано был шестым. Он попытался на мгновение раньше времени упасть вниз, но, распрямляясь, почувствовал, как пуля обожгла между лопаток. Земля провалилась.

Очнулся он на берегу речушки. Воняло сыростью, над головой неслись разорванные тучи: то заслоняя, то вновь открывая бледный диск луны. Все окружающее пространство звенело от слишком близкого присутствия другого бессмертного. Сдерживая все еще бьющееся в судорогах тело, он окончательно открыл глаза и попытался подняться.

— Лежи! — сильные руки удержали его движение.

Хан сидел перед ним на корточках и смотрел с непонятной тревогой.

— Сволочь! — рот наполнился кровью, накатила очередная волна, выворачивающая наружу все внутренности.

Хан прижал его к себе, удерживая голову так, чтобы Джордано не залил себя и подстилку, а потом, когда пройдет спазм, мог свободно вздохнуть. Джордано неосознанно вцепился в руку Хана.

Пытка продолжалась минуты две, и когда Хан уложил его, сил совершенно не было. Хан высвободил свою руку, ободряюще улыбнулся:

— Все! Только помолчи.

Джордано закрыл глаза. Хан притащил из реки воду и начал его обтирать. Потом бросил тряпку и выругался. На вопросительный взгляд Джордано сказал:

— Тебя надо выкупать. Козлом воняешь.

Джордано слабо усмехнулся и одними губами произнес:

— Не на курорте был.

— Я тебе сказал, помолчи!

Хан поднялся и опять куда-то ушел. Джордано попытался поднять голову и проследить за Ханом, но опять накатила волна, и он едва сдержался, опустил голову на землю. Вернулся Хан, присел на корточки, опять вытер Джордано губы.

— Ты русского языка совсем не понимаешь? У тебя вмятина в голове, рожа еще вся синяя.

Джордано молчал. Смотрел на Хана.

— В пять утра ты должен быть как огурчик, ну самое позднее в шесть. Иначе вся станица наш приезд обсуждать будет. А Ивановне тебя в таком виде показывать нельзя.

Хан вздохнул. Джордано больше не пытался двигаться.

— Я тебя перенесу в воду. Постарайся не двигать головой.

Через пятнадцать минут Хан затащил вымытого и переодетого Джордано на заднее сиденье видавшего виды «Опеля».

— Лежи, не вставай. Будет тошнить, делай на пол, чтоб не вымазаться.

— Кто ж такая эта твоя Ивановна, что ты так ее боишься? — длинна фраза почти не вызвала последствий, только в голове продолжало звенеть.

Хан понял, что Джордано уже стало лучше, и улыбнулся:

— Узнаешь! — захлопнул дверцу, вернулся на берег.

Джордано закрыл глаза. Как они отъехали, он не запомнил, чувствовал только, что машину трясет на ухабах разъезженного степного проселка. Потом выехали на тракт, и он окончательно уснул.

Проснулся от возобновившейся тряски, когда начало сереть. Хан даже не обернулся, сосредоточенно объезжая рытвины. Въехали в балку. Хан остановил машину, достал из ящичка на передней панели бумаги и протянул Джордано.

— На! Это тебе на ближайшую неделю. Потом приедешь в город, получишь уже свои.

Джордано открыл паспорт, потом развернул командировочное удостоверение некого Филиппа Григорьевича Янделя, деятеля из райпотребкооперации. Филипп Григорьевич объезжал деревни, собирал заявки на мануфактуру за сданные колхозниками молоко и мясо. Условия были грабительскими, но в обычных магазинах не было и этого, да и денег у колхозников практически не было.

Хан дождался, пока Джордано перелистал документы, перекинул из-под переднего сидения потертый портфельчик, набитый бумагами.

— Это тоже тебе. Учти, Филипп Григорьевич — реальный человек. Мне нужно вернуть ему бумаги. И чтоб договоры заключил. Так, что на месте не сиди, не волынь.

Джордано вопросительно взглянул на Хана.

— Я ему с любовницей отдых организовал, а он бумагами поделился. Теперь дальше. Ивановна, Анастасия Ивановна — мать генерала Василия и бабка Кати. Я здесь достаточно часто бываю. Тебя подобрал по дороге.

— Ты не осторожен, — Джордано усмехнулся.

Хан всем телом обернулся к заднему сиденью:

— Послушай! Моя шпага всегда к твоим услугам! — Джордано почувствовал, как угрожающе нарастает уровень зова Хана, готовый вырваться из-под контроля.

— Ты совсем сошел с ума? — Джордано прижал пальцы к вискам. Голова начала предательски раскалываться. Он не мог сосредоточиться.

Хан хлопнул глазами, приходя в чувство. Его фон резко вернулся к норме. Чертыхаясь, он отвернулся и опустил голову на руль. Джордано с облегчением откинулся на сиденье.

— У меня, между прочим, даже ножа нет, не то что шпаги. Так что, это моя голова полностью в твоих руках.

— Извини! — Хан поднял голову, его голос звучал глухо, — Твое оружие в багажнике.

Некоторое время они молчали.

— Ты собирался к пяти быть на месте.

— Уже почти приехали.

Хан потянулся к ключу зажигания, вдруг остановил движение и опять обернулся к Джордано:

— Ты знаешь! Я понимаю людей, которые тебя сожгли!

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Джордано грустно улыбнулся:

— Это воспринимать как комплимент?

— Как хочешь! Да, кстати, забыл, — Хан вновь залез в «бардачок» на передней панели, что-то достал и протянул Джордано, — Держи на память.

Джордано развернул завернутую в носовой платок пулю.

— Спасибо…

Пять минут спустя они были у ворот дома на краю небольшого хутора. Хан нажал на сигнал и вылез из машины. Через минуту от крыльца к воротам неслась, как ветер, босоногая стриженная под мальчишку девочка. Она откинула засов, распахивая калитку, выскочила наружу и как вкопанная остановилась перед Ханом.

Джордано вновь ощутил изменение фона Хана, и понял, что за голову бессмертного покусившегося хоть на прядь волос этой деревенской девчонки не поставит и полушки.

— Ты что-нибудь узнал? — широко открытые серые глаза смотрели на бессмертного с тревогой и надеждой.

Хан вздохнул.

— Почти ничего.

Плечи девочки опустились:

— Почти?

— Я не один.

Джордано вылез из машины.

— Знакомься! Это… — Хан обернулся к Джордано.

— Филипп Григорьевич, — Джордано выступил вперед, протягивая Катерине руку, — Товарищ Гасанов любезно согласился подвезти меня к вам в станицу. Я безнадежно застрял на дороге.

Катя вопросительно взглянула на Хана, а Джордано показалось, что порыв ветра задул горящий огонек. Но она лишь в ответ протянула нежданному гостю ладошку:

— Катя. Только от нас еще далеко до станицы.

Джордано, улыбнулся, пожимая на удивление сильную девичью руку.

— Я доберусь. А если у вас тут на хуторе много дворов, то могу вначале…

— Катерина! Приглашай гостя. И позавтракать нам бы чего-нибудь.

— Да, что же я! — девушка смутилась, — Заходите!

Она отступила, пропуская Филиппа Григорьевича во двор. Хан тем временем остался, пристроить машину у забора. Из-за угла дома показалась высокая статная старуха, вытирающая руки чистым передником.

— Кого это принесло? Ты, что ли Камиль? Здравствуй, здравствуй, зятек!

Джордано оглянулся на Хана, фактически впервые услышав вот так неофициально имя его нынешней реализации.

— Здравствуйте, Анастасия Ивановна! — Хан входил в калитку. — Не вовремя? Извините, я еще и человека по дороге подобрал, — Хан как-то виновато, не похоже на себя, улыбнулся.

— Что ж, раз подобрал, пусть заходит, — женщина оглядела Джордано. — Зачем сюда пожаловал?

Джордано стал объяснять, а она продолжала оценивающе его рассматривать. Под ее властным хозяйским взглядом он, не зная, как сейчас выглядит, ощущал тревогу и неудобство.

— Ну, что ж. Покажешь свой договор, может, и я подпишу. Вот внучке к осени в город на учебу возвращаться, гардероб обновить надо будет.

— Я сейчас! — Джордано потянулся открыть портфель.

— Да, не спеши! Сейчас Катя молоко процедит, и вам вынесет. Идите к столу, — женщина указала на летний стол с лавками, расположившийся в увитой виноградом беседке.

Хан и Джордано послушно последовали за женщиной, Катерина, лишь взглянув на бабку, убежала на задний двор. Старуха села на лавку и оперлась все еще высокой грудью о стол, продолжая разглядывать Джордано.

— Зовут то тебя как?

— Ох, извините, я и не представился! — у Джордано возникло навязчивое желание показать ей документы. — Филипп Григорьевич, — он осекся, встретившись с ней взглядом. — Можно просто Филиппом.

— А меня Ивановной люди называют. Да, ты уже слышал.

Она перевела взгляд на Хана:

— Что-то тощеват твой попутчик для кооператорщика? Болел что ли?

— Болел, — с готовностью ответил Хан.

— И где ж ты его по дороге ночью подобрал?

Джордано с любопытством взглянул на Хана, не отводившего взгляда от выпавшего сучка на столешнице из струганных досок.

— Еще у Краснодара.

— Что же тебя в ночь понесло, милок? — женщина опять перевела взгляд на гостя. — У этого, как-никак, хоть причина есть! — она кивнула в сторону Хана.

— Так командировка ведь! — Джордано уже с закипающей злостью взглянул на «зятька».

Хан, усмехнулся, поднял голову и решился, глядя в глаза хозяйке:

— Анастасия Ивановна! Я хотел Вас просить, разрешить Филиппу пожить здесь с неделю.

— Просить? С вранья начал, привез человека, как тать, огородами. А машина сколько верст прошла?

Хан молчал.

— Ладно, оставайся, — старуха усмехнулась, взглянув на Джордано. — Понадеюсь, что вы оба знаете, что делаете. Катерина молоко принесет, пейте и идите на сеновал, отоспитесь. А я Саньку разбужу, он вашу «антилопу гну» вымоет.

Она поднялась уйти.

— Анастасия Ивановна! — Хан тоже поднялся. — Спасибо Вам.

— Не за что! — женщина вздохнула, вышла из-за стола и развернулась уйти.

— Анастасия Ивановна!

— Что тебе еще? — она обернулась.

— По моим сведениям Василий три дня назад был жив. Он ни на кого не дал показаний.

Глаза женщины метнулись на Джордано потом назад на Хана.

— Вот оно как. Ну, ладно. Что об этом говорить. Будем ждать.

Итак, все закончилось. Все в прошлом: заключение, день казни, да и день вчерашний: с пустыми хлопотами пустого человечка, подсунутого Ханом в качестве персонажа прикрытия. И все осталось…

Безмерно счастливы, получив ваше приветствие, и рады вместе с вами и своим народом очередной победе советской авиации. Сталинский маршрут проложен. Задание своего правительства мы выполнили несмотря на исключительно сложные затруднения, связанные с полетом.

Исключительная настойчивость у нас выработана большевистской партией и вождем народа т. Сталиным.

Сердечное спасибо за крепкое большевистское воспитание, которое способствовало очередной победе.

Чкалов, Байдуков, Беляков, из Портланда, 21.06.1937

За весь вчерашний день Джордано с Ханом так и не поговорили. Вначале Катерина, уходившая в станичную амбулаторию, где она помогала местной фельдшерице, забрала «Филиппа» с собой, и тот был вынужден представиться директору конезавода, сходить на силосную станцию и в птичник, задушив все эмоции, смеяться с женщинами, подписывая дурацкие бумажки. Вечером Хан ловко отправил Джордано на растерзание бабке Анастасии, а сам с девчонкой куда-то сбежал и, появившись только под утро, зарылся в сено и, похоже тут же уснул, предоставив Джордано самому выкарабкиваться из болота растрепанных чувств. С утра он уговорил Катерину отпроситься у фельдшерицы и утащил их обоих в этот поход на речку.

Джордано вздохнул. Все еще сидя, вытянулся, пытаясь отыскать глазами Хана и девушку. Не нашел, еще раз вздохнул и, опустив голову на колени, опять отрешенно принялся созерцать, качающиеся у глаз головки кашки и дикого горошка.

Да, не стоило сомневаться Хан прекрасно чувствовал, что пробудило заключение в голове приятеля. Не зря же он вскинулся на почти безобидные слова: «Ты не осторожен», и все же привез его сюда, к людям, которые были ему не просто не безразличны. Как будто говорил: «Я открыт перед тобой, и я тебе доверяю».

«Доверяю…»

А может, у него сейчас просто не было места, где пристроить Джордано, ведь бывший еретик уж в любом случае не должен был бы шантажировать его этими людьми. «Не должен…», Джордано криво усмехнулся. Об этом действительно речь не шла, но, с другой стороны, кто может что-то гарантировать после произошедшей встряски. Он ведь сам себе доверять сейчас не в состоянии, особенно если учесть еще и бред, привидевшийся несколько минут назад.

Джордано еще раз вздохнул, поднялся на ноги. Выбрался из прибрежных зарослей на идущую вдоль речки тропинку и обвел взглядом открывшееся безбрежное пространство степи, задержав взгляд на двух всадниках, кажется, играющих в пятнашки: утром оказалось, что не слишком далеко от места, где они собрались расположиться, мальчишки купали небольшой — голов в двадцать табун двухлеток с конезавода. Хан, устроившийся было на песке вместе с Катериной, некоторое время с вожделением следил за красавцами дончаками, потом резко поднялся:

— Проехаться хочешь? — спросил у Джордано.

Тот отрицательно мотнул головой.

Хан ушел к мальчишкам и минут через десять, за армейский нож и обещание покатать на автомобиле привел двух лошадей. Оказалось, что девчонка даже без седла крепко держится на коне. Они с Ханом вначале немного покрутились по берегу, а потом унеслись в степь.

Дело шло к полудню, возвращаться парочка, похоже, еще не собиралась, и Джордано вернулся на берег, сел у воды. Нахлынувшее ощущение пустоты не уходило. Зачем было ввязываться в эту вымотавшую все нервы авантюру? Что и кому хотел доказать? Обещанные Ханом бумажки не стоят и дня этого нового-старого опыта. Что с того, что он увидел оборотную сторону медали советской России. Пока стоит мир, и люди создают государства, все будет повторяться вновь и вновь. Не обязательно вздергивать человека на дыбе и ломать кости в испанских сапогах, чтобы заставить сломаться или просто унизить.

Но у него не стерлись из памяти лица людей, с которыми его свела тюрьма. Из них лишь один был действительно осознанным противником власти, один — фанатиком-коммунистом по глупости совершившим преступление, стоившее человеческой жизни, а остальные — просто людьми, чем-то недовольными в повседневной жизни, что-то кому-то ляпнувшими или перешедшими кому-то дорогу. Все было вполне обычно и естественно. Что заставило его выйти из равновесия? Почему он чувствовал, что случись поединок с Ханом не три месяца назад, а сейчас, и он не знал: смог бы удержаться от искушения?

Они знали друг друга двести с лишним лет. Хан был чуть слабее… Вернее, ему чего-то не хватило для победы в их первом с Джордано поединке. Может быть звериной жажды жизни и стремления, когда-нибудь все-таки отомстить. Потом сумбурный: жестокий и изысканный, восемнадцатый век. В России он особенно занятно шарахался от варварства к вершинам просвещения. Их с Ханом пути иногда пересекались, и, что удивительно, они ни разу не оказались по разные стороны баррикад: ни в годы войн, ни в годы смут, переворотов и народных бунтов. Может быть потому, что в те времена Джордано не лез особо в русские дела, оставаясь в своих реализациях всегда иностранцем: сторонним, хотя уже и не безразличным наблюдателем. А Хан, казалось, наблюдал за ним, не пер на рожон, помня, что однажды уже получил отпор, не стремился к общению, но и не отвергал случайных в те годы контактов.

Потом была Отечественная война… Так случилось, что году в десятом-одиннадцатом Джордано впервые влез в шкуру русского, а когда началась Наполеоновская кампания 12-го года был вынужден в общем порыве все еще не своего, но уже и не чужого общества пойти в ополченцы. В начале августа, во время боев под Смоленском Джордано наткнулся на французского драгуна, дерущегося с раненым артиллеристом у разбитой русской пушки с перебитой прислугой. Силы русского были совсем на исходе, хотя дрался он отчаянно. В последний момент Джордано успел выстрелить. Когда француз упал, Хан, а артиллеристом оказался именно он, прежде чем потерять сознание еще мгновение с изумлением смотрел на внезапно осевшего врага.

Так в ту войну они оказались вместе. Отступление, Бородино, сгоревшая Москва. Привычная обыденность войны: смерти, поездки за фуражом и продовольствием, ночи с голодным желудком, редкие попойки после боев, когда жизнь, вино, случайные на марше женские глаза казались особенными и неповторимыми. И упорство русских: в каждом, почти в каждом… Рядом был Хан. Они прикрывали друг друга в бою, хоронили друзей, пили после пережитой опасности. Все было, как всегда на войне, но в Хане, как и в смертных русских, казалось, сжималась пружина до самого оставления и пожара Москвы.

Тогда сентябрьским вечером Джордано сидел в крестьянской избе, измотанный кровавым месивом Бородина, вспыхнувшей было призрачной надеждой, а потом отступлением с нескончаемым людским потоком беженцев, повозок с ранеными, домашним скарбом, с руганью, конским храпом, детским и женским криком. В окне плясали отблески горящей соседней деревни. Тупая, черная безысходность затягивала как в омут. Неожиданно, с бьющим по нервам от злого возбуждения зовом, в комнату влетел Хан:

— Идем! Идем, посмотри!

Он потащил Джордано на улицу.

— Смотри!

Вдали, у горизонта разгоралось еще одно пожарище. С холодным спокойствием Джордано понял — горит Москва. Из изб выскакивали офицеры, простые гусары отрывались от своих дел. Стояли молча, мрачно смотрели.

— Что ж это деется, братцы? — денщик Джордано истово перекрестился.

— Все. Мышеловка захлопнулась, чуть слышно, для одного Джордано произнес Хан, и новый всплеск зова, ударил по нервам.

— С чего ты взял?

Хан усмехнулся:

— Спорим на первую голову?

— Я тебе две отдам, если ты прав. Только…

— Только попробуй отказаться! — глаза Хана горячечно блестели.

Когда через два месяца Джордано притащил, даже и не напомнившему ни разу о споре, Хану, двух голодных, ободранных, не способных держать в руках оружие французов, тот оглядел их с мрачным интересом, хмыкнул и велел денщику достать последнюю заначку коньяка и выменянный у платовского казака кусок окорока. Через два часа обалдевшие от выпивки и жратвы бессмертные, отправились с конвоем по обычному пути французских пленных.

Поводив глазами удаляющуюся в сумерках колонну, Джордано вслед за завернувшимся в мужицкий тулуп Ханом стал устраиваться у костра на ночлег. Голодный в очередной раз желудок злобно урчал.

— Ты зачем их отпустил? Да еще и последние продукты отдал. Уйдут ведь и угробят кого-нибудь.

— Если угробят, то далеко не уйдут, — Хан вылез из-под тулупа, встряхнул головой, сгоняя сон, и обвел взглядом укутанные рано выпавшим в тот год снегом деревья, Да и некуда им сейчас идти.

Потом был еще заграничный поход. Вместе они дошли до Парижа, и однажды там — так получилось — Джордано назвал Хану свое имя. Там же, во Франции он узнал и имя, использовавшееся приятелем для самоидентификации, «Хан». А уже перед самым возвращением в Россию произошел случай, неприятно поразивший Джордано. Он искал Хана за каким-то мелким делом и нашел в его любимом трактире в отдельном кабинете вместе с незнакомым бессмертным: на вид приличным, молодым человеком в статском костюме. Джордано не ожидал встретить еще кого-то себе подобного и достаточно бесцеремонно ввалился в кабинет. Увидев незнакомца, он готов был тут же уйти, но Хан указал ему на стул:

— Assieds-toi. Nous aurons fini.^[21]

Он позвонил в колокольчик и бросил появившемуся официанту:

— Du vin au monsueur offisier!^[22]

Пока исполнялся заказ, незнакомый бессмертный приветствовал Джордано с ужасающим южнорусским акцентом, и они обменялись парой ничего не значащих фраз. Хан молчал, тянул молодое вино. Когда официант принес кувшин и наливал Джордано, собеседник Хана судорожно глотнул. Стол перед ним был пуст.

— Вам налить? — спросил Джордано, переходя на русский.

— Обойдется! — резко бросил Хан.

— Продолжай! — приказал он, как только дверь за официантом закрылась.

— Я сейчас вам все объясню, Фархат!

Он не успел закрыть рот, как его накрыла вспышка зова Хана. Бессмертный, теряя всякое достоинство, сполз со стула и, склонившись перед Ханом, начал в чем-то сбивчиво оправдываться на незнакомом Джордано восточном языке сродни татарскому. Хан слушал с каменным выражением лица.

— Черт с тобой. Убирайся, — дальше, похоже, прозвучала угроза или приказ. Статский, поднявшись с колен, боком осторожно прикрыв за собой дверь вышел из кабинета.

Некоторое время Хан молчал под взглядом Джордано.

— Ну, что ты смотришь? Он просто мой должник.

— Он не умеет держать в руках шпагу?

— От чего же? Умеет, — Хан усмехнулся, — но это средство не всегда помогает справиться с долгами. Я не прав?

Джордано никогда не тешил себя иллюзией, что до конца понимает Хана, уж тем более — знает, чем тот занимается. Но ведь он и сам никогда не говорил Хану всего о себе. Так что основная деятельность большинства из реализаций Хана за последние сто лет, воспринимались Джордано спокойно. Вот и теперь, разве при встрече весной он хоть в мыслях осудил Хана? Нет, ведь. Сам же и предложил «выход из затруднения».

Что же он должен думать о Хане?

«То же, что и раньше», — отвечал трезвый голос рассудка. Правда, почему-то это стало трудно делать.

Нарастающее давление зова заставило бессмертного обернуться.

Хан и Катерина возвращались к реке неспешным шагом. Кони встряхивали гривами, почти касались головами друг друга. Девчонка с ореолом растрепанных ветром стриженных под мальчишку русых волос, прилипшей ко лбу челкой, в батистовой с прошвами промокшей от пота кофточке, облепившей тонкую, гибкую фигурку, голыми ногами сжимала крутые конские бока и, должно быть, совершенно забыла о том, что даже здесь за станицей в степи есть глаза и уши. Они не успеют вернуться к ужину, а бабке уже донесут весть о том, что внучка, забыв уж всякий стыд, как последняя городская шпонь каталась одна с приезжим. И долго станичники будут обсуждать вопрос: сделал ли городской вертопрах предложение, или сошлась Катерина с энкаведешным офицериком, чтоб не держать ответ за арестованного в конце зимы отца.

Джордано отвернулся к воде, но услышал, как соскочивший с коня Хан что-то сказал девушке, и она увела лошадей. Через мгновение Хан опустился рядом на песок.

Некоторое время они сидели молча. Хан грыз травинку, высасывая сок из полого стебля, его босая нога разгребала горячий песок, пытаясь докопаться до влажного слоя. Уровень зова был совершенно спокойным и ровным. Наконец Джордано не выдержал и, подняв голову, посмотрел Хану в лицо. Тот не отвел взгляда и даже никак не прореагировал, только выплюнул травинку.

— Что, надумал драться? — его вопрос прозвучал бесцветно, без единой эмоции, и даже темные, как угли, глаза остались спокойным, а Джордано захлестнул ужас: они вплотную подошли к точке, откуда уже не будет возврата. Бессмертный с трудом сдержался, чтобы всплеск зова не вырвался наружу.

— С чего ты взял? — ответил он вопросом на вопрос.

Хан криво усмехнулся и вдруг не сдержался, и бешенство вырвалось вспышкой зова:

— С..ный интеллигент! Я что, дурак? Ничего не вижу?

Джордано на мгновение опешил: он никак не ожидал, что настолько задевает Хана. Или причина была в самом Хане? Он отчетливо вспомнил их беседу за ужином в день поединка.

— Успокойся! — Джордано не отвел глаз, пытаясь своим спокойствием погасить его злость. — Сейчас ведь Катя вернется.

Хан побледнел, тяжело задышал, но уровень фона стал падать. Джордано облегченно перевел дух:

— Ты действительно упертый дурак, вообразил неизвестно что, — он попытался улыбнуться, только глаза стали грустными, как у побитой собаки. — Просто мои ассоциации оказались слишком сильны. Мне нужно время, чтобы прийти в норму, а конкретно ты тут не причем.

Хан не поверил:

— «Ты не причем!» — он передразнил Джордано. — Конечно! Ты же — чистенький! Для тебя недопустимо служить в организации подобной НКВД!

— Да, какая разница, что считаю я допустимым для себя! Ты-то для себя сам обосновывал выбор и сделал это не вчера. Значит, на это были и есть причины. А я…

Джордано вдруг замолчал и медленно через силу произнес:

— Что ты знаешь о том, с чем можно жить, а с чем нет! — он уже не мог себя контролировать. — У меня просто нет морального права, кого-то судить.

Повисла звенящая тишина.

Не глядя друг на друга они переваривали произошедшее.

Утекали минуты. Вот-вот должна была вернуться Катя, Хан вечером должен уехать в Краснодар, а они так ни о чем и не поговорили, только перегрызлись, будто два глупых молодых кобеля.

Джордано раньше не замечал у Хана склонности сомневаться в правильности своих решений и теперь пытался оценить вероятность того, что тот его просто провел, заставив сорваться на оправдания и выболтать, то о чем запрещал себе даже вспоминать. Правда, в последний год запретные воспоминания навязчиво раз за разом всплывали в памяти.

«Если я только узнаю, что…» Джордано про себя хмыкнул: да, его нужно будет отделать когда-нибудь потом, после того как отдаст подготовленные документы для новой реализации. И бессмертный решился взглянуть на соседа. Тот, почувствовав его движение, тоже зашевелился, залез в карман и достал сложенную бумажку:

— На, черт тебя задери! Прочитай и отдай назад мне.

Джордано расправил помятый листочек. Там оказались имя, адрес и схема, показывающая как добраться до указанного места. Запомнив схему, Джордано вернул бумажку, и Хан, чиркнув спичкой, сжег листок.

— По указанному адресу тебя будут ждать вечером в субботу. Там будут документы, легенда и инструкция. Отдашь бумаги Янделя и можешь или сразу уйти, или остаться до утра. Лучше останься, чтобы спокойно прочитать документы, ни к чему все тащить с собой. Прочитаешь и лишнее уничтожишь.

— Не маленький! — пробурчал Джордано. — Что за человек — хозяин квартиры?

— Вор. Мастерский вор! И провокатор. Он чуть младше тебя и никогда не утруждал себя праведным заработком, но по-своему — честен. Если что-то обещает, то делает, Хан усмехнулся, взглянул в глаза Джордано, Если его бес не попутает, и пройдешь проверку на вшивость.

Джордано усмехнулся в ответ:

— Компания у тебя, однако!

— Вроде в прошлый раз документы ты доставал у субъекта другого пошиба. Саргиз-Кахетинец, насколько я знаю, еще генуэзцам правил подложные бумаги, сбывал низкопробные камни, а дерьмовые железки с липовым узором продавал крестоносцам за хорасанские клинки. Да и с врагами предпочитал расправляться, подведя под топор палача.

— О боги! Ты действительно невыносим! — Джордано хрюкнул, слегка отходя от пережитого напряжения.

А Хан, довольный произведенным эффектом, удовлетворенно улыбнулся.

— Все, кончай рассуждения. Вон Катерина возвращается, — и он поднялся навстречу девушке, неспешно бредущей по колено в воде вдоль берега.

— Погоди! Ты знаешь, что с Николаем?

Хан обернулся:

— Мог бы и раньше поинтересоваться, хренов учитель! Может его уже и укоротили, а ты только о собственном эго печешься, — его глаза смеялись.

— Я тебе таки морду начищу!

— В следующий раз — обязательно!

И больше не обернувшись Хан ушел навстречу Кате, а Джордано, вновь положив голову на колени, следил за ним глазами: «Все! Затянувшаяся встреча заканчивается».

Они еще будут сегодня о чем-то говорить, смеяться, прикончат завернутый старухой полдник. Потом вернутся на хутор. Перед отъездом Хан не забудет об обещании покатать мальчишек. А потом он уедет…

Публикуемые в печати материалы, вскрывающие коварные методы и приемы иностранных разведок, с огромным интересом изучаются трудящимися Ленинграда…

Некоторые заводские многотиражки публикуют материалы о методах вредительства и шпионской работы на их предприятии. Ряд статей о методах вредительской работы в Балтийском пароходстве печатает газета «Советская Балтика».

Корреспондент «Правды». 28.06.1937

Вечером в конце следующей недели Джордано подошел к небольшому дому на окраине Краснодара. Калитка оказалась открытой, и он зашел во двор, поднялся на крыльцо, постучал. Дверь открыл высокий жилистый парень, излучавший отчетливое недовольство. Он мрачно оглядел Джордано и в ответ на условленные слова отступил на шаг, пропуская внутрь крохотной верандочки.

— Давай портфель, документы сейчас вынесу, — бессмертный бесцеремонно потянулся к янделевскому портфелю.

Ощущая его скрытуюугрозу Джордано усмехнулся в ответ:

— Вначале документы.

Парень скептически оглядел с головы до ног пришедшего, его губы презрительно скривились. Он отлепился от стенки, освободив проход внутрь дома. Хмуро бросил:

— Ну, заходи.

Они прошли через большую, заваленную барахлом веранду и кухню в комнату. Хозяин задернул занавеску, отделяющую следующую комнатку с разобранной кроватью. Джордано четко ощутил, что показавшееся ему еще на пороге присутствие дополнительного фона не плод разыгравшегося воображения: из-за занавески исходил зов второго бессмертного. Он про себя чертыхнулся, недобро помянув Хана.

— Подожди здесь. Сейчас достану, — и хозяин прошел за занавеску.

Возился он довольно долго. Джордано успел оглядеться. Комната была небольшая, посредине стоял стол, накрытый на двоих, с остатками ужина и пустой бутылкой водки. Джордано показалось, что за занавеской о чем-то спросил женский голос. Кажется, он помешал, и враждебность имела простое объяснение. Правда, это не улучшало складывающегося положения.

Джордано отодвинул посуду, очистив кусок стола, выдвинул стул и сел так, чтобы вышедший хозяин прикрывал собой дверь комнаты с занавеской. Портфель засунул под стул.

Наконец появился хозяин с внушительных размеров папкой и еще небольшим свертком.

— Я тебя не приглашал к столу! — в голосе бессмертного слышалась уже неприкрытая угроза.

— Положите документы на стол. Я их просмотрю, потом отдам портфель.

— Может тебе еще и вина налить?

— Надо будет, нальете. До утра еще много времени.

— До утра?! — бессмертный сделал угрожающий шаг вперед, но ему мешала папка.

— Фархат сказал, что вы примите меня до утра, — в голосе Джордано была сама любезность, фон зова придушен до минимума.

А хозяин, похоже, совсем вышел из себя:

— Мне Фархат не указ! Вот твои бумажки, — он бросил папку на стол, — и убирайся от греха!

— Я ему это могу передать?

— Еще минуту будешь испытывать мое терпение, и тебе никогда не удастся это сделать, — в руке бессмертного была финка.

Джордано усмехнулся. Глядя в глаза хозяина и чуть увеличив уровень собственного фона, неторопливо потянул к себе документы:

— Попробуй.

Сознание как в замедленном кино зафиксировало мгновения глупого, не слишком умелого нападения. Противник был достаточно быстр, и в драке с простыми смертными должно быть привык иметь успех, но ему мешали эмоции. Похоже, он даже не сообразил, что с ним происходит, когда хрустнули кости предплечья руки держащей финку, а сам он оказался повернутым лицом, как живой щит, к дулу пистолета своей подруги, стоящей на пороге спальни.

Через мгновение, ощутив психический удар Джордано, направленный на держащую пистолет женщину, он, не сдержавшись, слабо вскрикнул и, не известно к кому обращаясь, произнес:

— Не надо! — и тяжело обвис на руках у Джордано.

Женщина у занавески на мгновение отшатнулась, рука с оружием дрогнула, но она справилась с собой и не выпустила пистолета.

— Что ты делаешь, гад? — в ее голосе слышалось отчаяние и последняя решимость. — Петр Иваныч ведь ничего плохого не хотел, только чтоб вы ушли.

Она сделала неуверенную попытку двинуться вперед. Пистолет дрожал, но все же был упрямо нацелен на Джордано.

— Стой, где стоишь!

Она остановилась.

— Петр Иванович! — в голосе было неподдельное волнение. — Что вы с ним сделали?

У Джордано, глядя на эту на вид еще совсем молоденькую девушку, возникло желание рассмеяться, но пальнуть по дурости она была вполне способна.

— Брось пистолет!

Девушка как будто вспомнила, что держит в руке оружие, опустила руку, но вдруг вновь подняла, направляя в грудь Джордано:

— Отпустите Петра Иваныча!

— Как тебя зовут?

Она с изумлением взглянула на Джордано:

— Даша.

— Брось пистолет, Даша. В меня ты все равно не попадешь, а дырку в своем Петре точно сделаешь. Ему сейчас и так не слишком хорошо.

Она колебалась:

— Отпустите его!

— Так он же упадет! — Джордано таки улыбнулся.

В ответ Петр слабо зашевелился. Девушка выронила оружие и бросилась к бессмертному:

— Петя!

Джордано отпустил тело ей на руки, а сам моментально подобрал финку, и оставшийся валяться у занавески пистолет. Потом вернулся к практически пришедшему в себя Петру, прижимающему к груди поломанную руку, и склонившейся над ним Дарье.

— Дай сюда руку.

Петр заматерился, пытаясь подняться и отталкивая от себя девушку:

— Уйди, дура!

— Заткнись и дай мне руку. Кости сместились, смотри, так и срастется.

Бессмертный с недоверием, но протянул Джордано руку.

— Дарья, держи его крепко сзади.

Девушка переместилась, как ей велели.

— Руку левую назад, за спину. Дарья, держи, чтобы он ее не высвободил.

Джордано склонился над поломанной рукой. Сведенные в месте перелома мышцы согнули предплечье градусов под тридцать, кожа была горячей, почти алой. Процесс регенерации начался. Джордано ругнулся, начал осторожно прощупывать место перелома. Петр скрипнул зубами и весь напрягся. Джордано поднял на него глаза, потом перевел взгляд на Дашу:

— В доме ложка деревянная есть?

— Есть. А что?

— Давай быстро. И спирта можешь ему полстакана налить.

Девушка вскочила и убежала на кухню.

— Ты давно ее подобрал?

— Тебе то что? Только попробуй пальцем ее тронуть! У-у-у-у! — бессмертный дернулся под руками Джордано, продолжавшего ощупывать место перелома.

Джордано оглянулся на вернувшуюся Дарью. В руках она держала стакан и ложку.

— Водка только есть.

— Молодец! Отдай ему стакан. Пей!

Петр без возражений взял стакан и выпил.

— Дарья! На место! Ложку ему в зубы и держи левую руку. Вот так — хорошо!

Дарья только успела обхватить Петра сзади, прижавшись к нему всем телом, как бессмертный выгнулся дугой, пытаясь вырваться и глухо зарычал. Девчонка едва его удержала.

— Молодец девочка! Все уже! — Джордано зажимал двумя руками место перелома. — Найди мне еще для лангета что-нибудь.

Она вопросительно взглянула на Джордано.

— Да досточку мне принеси и чем примотать. Я ж не буду так до ночи сидеть, руку твоему красавцу держать.

Петр практически пришел в норму. Повел плечами, пытаясь высвободился из объятий Дарьи, и слегка скривился от напомнившей о себе руке, удерживаемой оказавшимся слишком рьяным пришельцем.

— На веранде там, в углу посмотри.

Девушка опять убежала.

Петр рассматривал Джордано.

— А я думал хиляк, малолетка, — он осторожно улыбнулся.

— Индюк тоже думал…

— Фархату расскажешь?

— Про девушку?

— И про нее…

— Я Фархата теперь долго не увижу. — Джордано примирительно улыбнулся. — А про Дарью сам расскажи. Тебе с ней не справиться. Только погубишь в своем болоте.

— Ну, ты! — зов Петра откликнулся возмущенной вспышкой.

— Дурак, — беззлобно произнес Джордано. — Ты прогони-то в своей памяти сегодняшний инцидент.

Вернулась Дарья. Джордано перевязал руку Петру. Девушка торопливо собрала со стола грязную посуду.

— Я вам сейчас ужин соберу.

— Спасибо.

Джордано уселся за стол, раскрыл папку. Там оказались копии личного дела и медицинской карты на капитана Кочетова Сергея Васильевича, пара тетрадок в дерматиновых переплетах, письма, фотографии, вырезки то ли из книг, то ли журналов и еще какие-то бумаги. В свертке лежал комплект документов. Джордано нагнулся, достал из-под стула портфель и, не глядя, поставил на стол:

— На, проверь, что все документы на месте.

Хозяин сел напротив, притянул к себе портфель, но даже не сделал попытки открыть. Вошла Даша с глубокой миской благоухающего борща и поставила её на стол, придвинула к Джордано, остававшуюся на столе хлебницу, откинув прикрывавшее её полотенце:

— Поужинайте!

Джордано улыбнулся, повторил:

— Спасибо, — и он отодвинул уже было открытое личное дело.

— Дарья! Достань там, в буфете еще бутылка. Выпьем-таки за знакомство.

— Не нужно!

Дарья остановилась на полпути, оглянулась на Петра. У того опять метнулся уровень фона:

— Брезгуешь?

— Не дури! В следующий раз встретимся, выпьем. — Джордано жестко смотрел на Петра. — Мне у тебя не в игрушки играть до ночи. За ужин спасибо, а пить я сегодня не буду.

Хозяин криво усмехнулся:

— Не будешь! Ну, и черт с тобой, а я напьюсь. Дарья давай бутылку!

— Петь! Тебе тоже уже не надо бы было, — девушка с просьбой смотрела на бессмертного.

— Помолчи женщина! Велено бутылку — давай бутылку!

Она вспыхнула:

— Да, пошел ты! — развернулась и ушла в соседнюю комнату.

Хозяин мрачно смотрел на качающуюся занавеску, потом поднялся, принес из буфета початую бутылку и плеснул себе в стакан.

— Ты прав. Действительно стерва растет. Поучить её вожжами бы надо было.

Джордано в ответ усмехнулся:

— Поучи! Дождешься, что твоей же финкой тебе глотку ночью и перережут.

Петр выпил. Минуту помолчал, что-то соображая.

— Оружие не отдашь? — произнес почти утвердительно.

— Уходить буду, пистолет так и быть отдам. А финка — законный трофей и мне пригодиться, — Джордано отставил опустошенную миску.

— Даша! Спасибо! — крикнул в пространство за занавеской и придвинул к себе документы, всем своим видом давая понять, что отвлекать его больше не стоит.

28 июня на совещании в главном управлении металлургической промышленности Наркомтяжмаша обсуждался вопрос о развитии производства феррованадия из титано-магнетитовых руд.

Как выяснилось на совещании, Первоуральское, Кусинское, Гороблагодатское и другие месторождения титано-магнетитов являются крупными сырьевыми базами для получения феррованадия. Светскими специалистами разработана технология извлечения феррованадия из титано-магнетитов. Полностью освоил металлургический процесс получения ферритованадия Чусовской завод.

ТАСС. 30.06.1937

Далеко за полночь Джордано окончил читать историю жизни Сергея Васильевича Кочетова, 1901 года рождения, из рабочих. Факты чужой биографии, собранной с дотошной тщательностью, прочно улеглись в голове. Только как напялить их на себя, он пока представить не мог. Вот для Кольки — это был бы почти идеальный вариант. Только Хан подсунул это ему, а не Кольке.

Итак. В 1915 Сергей Кочетов поступил учеником на Сормовский завод. Член Союза рабочей молодежи III Интернационала, он защищал советскую власть в Поволжье: оборона Царицына, конная армия Думенко, потом опять бои за Царицын. В январе 20-го Кочетов стал членом в РКП(б), был тяжело ранен и демобилизован из рядов РККА. Его направили на учебу. В 1925 Сергей женился, в двадцать шестом у него родился сын. В том же двадцать шестом окончил Московское высшее техническое училище. Два года стажировался в Германии, с 1928 работал на Сталинградском тракторном заводе. Зимой тридцать третьего его беременная вторым ребенком жена умерла от воспаления легких. Сергей восстановился в рядах РККА, служил на Дальнем Востоке. В марте 1937 реальный капитан Красной Армии, танкист Сергей Васильевич Кочетов погиб в боях под Гвадалахарой. А подкорректированный образ Сергея Кочетова был там только лишь ранен, но служба в действующей армии ему теперь не светит. После госпиталя, Джордано посмотрел в командировочное предписание: через день, нет, уже завтра он должен явиться в N-скую часть для переподготовки и получения окончательного назначения.

Интересно, как Хан представлял себе все это?

Джордано ведь танки видел в лучшем случае в кино и на фотографиях. А товарищ Кочетов не просто танкист, он был инженером, специалистом по колесным и гусеничным машинам. Джордано открыл одну из мельком пролистанных в первый раз тетрадок: эскизы узлов, схемы, расчеты нагрузки и надежности, а вырезки из журналов — статьи инженера Кочетова в специализированных изданиях, одна на немецком. Джордано усмехнулся: да, пожалуй, для Кольки это слишком. Он то, по крайней мере, худо-бедно понимает, что здесь нарисовано и написано.

А еще интересно, как Сергей Васильевич убедил кадры в необходимости возврата в армию? Ведь не рядовой пешкой был он к тридцать третьему году на заводе, а в войсках начинал почти с нуля. Джордано опять взялся за личное дело. Нет, не командиром взвода он оказался. Техническое обслуживание танковой бригады. Действительно, все вполне логично. Но в Испанию то, что его понесло? Все то же: обслуживание, ремонт техники, помощь испанским товарищам в организации ремонтных мастерских. А убит был случайно. Случайно, как все случайно в жизни и на войне.

Невидящим взглядом Джордано смотрел в пространство перед собой.

Избитая, разъезженная дорога, машину с еще по-летнему откинутым верхом подкидывает на ухабах и установленный посредине заднего сиденья тяжелый ящик передатчика при каждом прыжке ощутимо толкает в бок. Сосны по бокам вдоль дороги, мелкий осенний дождь. Запах хвои и палых листьев перебивает дымом от горящего невдалеке хутора. О чем-то забавном рассказывает, полуобернувшись назад, сидящий на переднем сиденье гвардейский полковник, и ассистент профессора, по другую сторону ящика, смеется армейской шутке. Крылатая, почти бесшумная тень выныривает из-за леса, пронзительный свист гранаты, земля, вздыбившаяся перед капотом, и удар в грудь… Почему-то запоздалый звук разрыва. Он лежит на земле. Сквозь клочья тумана над головой колышутся сосны, и в медленном бесшумном вальсе осыпается хвоя и песок на лицо…

Джордано вздрогнул, отгоняя наваждение.

— Что дочитал? — голос Петра, пристроившегося в углу на диване, окончательно возвратил к реальности. — Ну, ты и вляпался с этими документами, — в голосе бессмертного звучало искреннее сочувствие. — Фархат совсем с ума сошел. Зачем ему это понадобилось?

— Причем тут Фархат, — Джордано досадливо поморщился. — Я его сам просил о чем-то подобном.

— О подобном? — кажется, Петр был окончательно сбит с толку. — Зачем тебе это надо? Я, было, подумал, что ты приблажный, но вроде нет — нормальный, — он бросил выразительный взгляд на сброшенную повязку.

Джордано усмехнулся в ответ и кивнул:

— Нормальный… Слушай! Налей-таки и мне чего-нибудь?

Петр с сарказмом улыбнулся:

— Созрел, наконец! Это запросто, — он поднялся к столу, разлил по стаканам остатки водки. — Грех не выпить за твое приобретение.

— Ты полегче, не ерничай. — Джордано тоже встал, потягиваясь, и подошел к Петру, принимая стакан.

— Мне что? Я молчу, — это твои проблемы.

Джордано согласно кивнул:

— Действительно мои. И я с ними разберусь как-нибудь.

— Ладно уж. Не лезь опять в бутылку, — Петр приподнял стакан. — Светлая память товарищу Кочетову, — и опрокинул его в глотку.

Джордано взглянул в лицо хозяина. Похоже, тот был серьезен.

— Светлая память, — задумчиво повторил Джордано и тоже выпил. — Ты что-то знаешь об этом Сергее?

Павел усмехнулся:

— Так сведения в Сталинграде я собирал.

Джордано вопросительно взглянул на хозяина:

— А это становится интересно, — он задумчиво помолчал. — На первый взгляд материалы достаточно полные, но ведь наверняка осталось что-то за кадром.

Петр поставил стакан и вернулся на свой диван:

— Все существенное ты уже прочитал.

— А не существенное?

На физиономии бессмертного, глядящего на Джордано снизу вверх, мелькнула насмешка, которую он сменил на изображение скучающей независимости:

— Мужик, как мужик, — он пожал плечами.

— Очень содержательно!

Петр хмыкнул:

— А что ты хочешь услышать? Все что нужно — проверено и перепроверено. Фархат в подобных делах брака не терпит. Чистая биография — родственников считай никого. Так что и проблем никаких.

Джордано усмехнулся:

— Не считая сына, сослуживцев и специалистов в его области техники. С любым из которых Кочетов может встретиться когда угодно.

— Ты всерьез собираешься продолжить заниматься танками?

Джордано промолчал.

— И ты предлагаешь мне поверить, что это твоя идея?

Джордано усмехнулся:

— Конкретное направление деятельности я оставил на усмотрение Фархата.

— Оставил на усмотрение… — передразнил Петр. — Ему только оставь чего. Заглотнет и не подавится. — Он немного помолчал, потом, как бы про себя, пробурчал. — Нужно быть совсем безголовым, чтобы лезть в подобное, а еще говорить, что ты свободен в выборе решения.

— Об этом не тебе судить, — на удивление флегматично огрызнулся Джордано.

И Петр, не почувствовав в ответ эмоциональной вспышки, похоже удивился.

— Странный ты человек.

Джордано пожал плечами и вернулся к своему месту за столом.

Петр молчал, глядя, как тот рассовывал личные документы в портмоне и по карманам, а оставшиеся бумаги распределил на две стопки. Тетрадки и несколько фотографий вновь сложил в похудевшую папку, остальное завернул в пакет. Достал из кармана брошенный Дашей пистолет и положил на стол.

Поднял глаза на хозяина.

— Все. Спасибо за прием и документы.

Петр поднялся с дивана.

— Погоди! Пошли, я покажу, где можно сжечь бумаги. И расскажу, что узнал о его семье и сыне.

В глазах Джордано мелькнуло сомнение:

— Мне утром надо уехать. В шесть поезд.

— Успеешь.

Республиканская артиллерия, расположенная близ реки Эбро, обстреливала позиции мятежников, находящихся в замке Вильяфранка, и заставила их приостановить фортификационные работы.

В районе Терруэлля мятежники усилили атаки на позиции республиканцев. В операциях участвовало 20 фашистских самолетов. Республиканцы сохранили свои позиции почти во всем районе. 25 июля республиканцы изменили в этом районе свою линию фронта и укрепились на более прочных позициях.

ТАСС, корреспондент «Правды». 26.07.1937

Через месяц у раскрытого окна в коридоре скорого поезда «Грозный — Москва» стоял человек средних лет с военной выправкой в штатском.

За окном пробегала бесконечная скифская степь, покрытая квадратами колхозных полей. Как маленькие букашки, по золоту спелых хлебов ползли трактора с прицепленными комбайнами, а у переезда мелькнула колона грузовиков груженых зерном. На станциях неизменные пирожки размером с ладонь, ведра огурцов и яблок, девчонки лузгающие семечки. В открытом купе молодой артиллерийский офицер с юной женой, возвращающийся из отпуска в часть, и командированный инженер, пытающийся изображать солидность в неполные тридцать лет.

Человек у окна, подставляет лицо врывающемуся степному ветру, приправленному запахом паровозной гари. Обрывки разговора доносят до него историю женитьбы артиллериста и характеристики новой нефтеперегонной установки, монтаж которой курировал московский конструктор. Человек не оборачивается, но знает, что все эти замечательные характеристики нового оборудования молодой инженер произносит, глядя на юную женщину, что, высунувшись в окно на последнем полустанке, для нее он купил ведро яблок и высыпал их на стол: «Угощайтесь!» А девушка ему улыбается, но прижимается щекой к гимнастерке мужа и наконец шепчет тому: «Идем в ресторан. Я есть ужасно хочу». Инженер остается, последние деньги он отдал за ненужные яблоки, а до Москвы еще сутки пути. Он вздыхает, поднимается, выходит в коридор и тоже становится у окна. Щурит близорукие глаза под порывами ветра. Спрашивает у попутчика:

— А вы далеко едите?

— Нет, до Харькова.

— По делам?

Человек, немного помолчав, улыбается:

— На службу, — и вновь замолкает.

Примечания

1

Зат — оружие из вселенной ЗВ. Первое попадание лишает сознания, второе — убивает, третье — аннигилирует тело.

(обратно)

2

Absence de fer (фр.) — позиция в фехтовании, когда клинки не соприкасаются. Намеренный уход от атаки противника, с целью его дезориентировать.

(обратно)

3

Момени — средневековое английское блюдо, представляющее из себя что-то вроде густой винной похлебки с кусочками мяса или курицы. Вот один из рецептов, правда, совершенно нетипичный: взять мясо каплунов или кур, хорошо обсушить и мелко нащипать. Затем взять густое миндальное молоко, положить в него вышеупомянутое мясо и хорошо помешивать над огнём. Приправить сахаром, порошком кассии, мускатным цветом, перцем-кубеба, засахаренным анисом и так подавать.

(обратно)

4

Capretto incaporchiato (итал.) — особенным образом приготовленная козлятина. Новорожденного козленка привязывали к телу матери, чтобы он мог питаться только молоком, не доставая до травы.

(обратно)

5

Гончая небес — Большой Пес — это бессмертная Небесная гончая, которая вечно преследует меньшего Пса, недопса, человека в физическом воплощении. Эта погоня увековечена для нас Фрэнсисом Томпсоном в «Гончей Небес»:

(обратно)

6

Книга пророка Иезекииля. Табличка с цитатой висит на входе в парижские катакомбы.

(обратно)

7

Игра слов: jellyfish — медуза — это так же слабак, размазня. Тушеная медуза с чечевицей — древнеримское блюдо. Все вместе выглядит как прямое оскорбление.

(обратно)

8

Sentiment de Fer (фр.) — чувство клинка (оружия). Особое чувство фехтовальщика, дающее ему возможность предугадывать удары противника.

(обратно)

9

«Кот и луна». Уильям Йейтс

В данном случае не кот, а кошка.

(обратно)

10

Врукопашную, лицом к лицу (фр.).

(обратно)

11

«Микадо» — комическая опера. Автор музыки — Артур Салливан. Была впервые поставлена в Лондоне в 1885 году. Ее действие происходит в Японии.

(обратно)

12

Остистая сосна. Одно из самых древних живущих растений на земле. Самому старому экземпляру ок. 5000 лет. Произрастает в Восточной Неваде.

(обратно)

13

Veni, vidi, vici (лат.) — пришел, увидел, победил.

(обратно)

14

Passata sotto, или inquartata (итал.) — шаг назад сзади стоящей ногой вместе с опусканием корпуса вниз под приходящий клинок, опуская левую руку на землю для опоры.

(обратно)

15

Туше (фр.) — «попал, задел», термин, означающий момент поражения.

(обратно)

16

Filet mignon (фр.) — бифштекс из вырезки.

(обратно)

17

Брускетта — состав: 4 ломтика ржаного хлеба, 3–4 спелых томата, несколько листочков базилика, 2 зубчика чеснока, 4–6 ст. ложек оливкового масла. Но начинка может быть и другой.

(обратно)

18

Сабайон — сладкий винный соус со взбитыми желтками.

(обратно)

19

Супинация — захват рукоятки рапиры, когда пальцы или ладонь направлены вверх.

(обратно)

20

Пронация — то же самое, только когда суставы направлены вверх или ладонь направлена вниз.

(обратно)

21

Садись, мы сейчас закончим (фр.).

(обратно)

22

Вина господину офицеру! (фр.)

(обратно)

Оглавление

alla Легенды и мифы Бессмертных: теоретические изыскания и практические аспекты

alla Заклятые друзья

alla Трое

Бранд Ноосферное явление

Li_Liana Рождественский сюрприз

Li_Liana Кошачьи пакости

Ариана Деральте (Ariana Deralte) В мире

Сильвия Волк (Sylvia Volk) Идеальный ученик

  Акт первый: Absence de fer[2]

  Акт второй

  Акт третий: Sentiment de fer[8]

  Акт четвертый: Corps a corps[10]

Nirva Три сестры, или Leave the Horsemen

Нэлль Безоружные

Джей Трайфанстон (Jay Tryfanstone) Открытки

Ишафель (Ishafel) Снова в пути

Марина Ученик

  Часть 1

  Часть 2

  Часть 3

  Часть 4

  Часть 5

  Часть 6

  Часть 7

*** Примечания ***