КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Шут герцога де Лонгвиля [Татьяна Евгеньевна Шаляпина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Татьяна Шаляпина Шут герцога де Лонгвиля

Пролог

В тот самый день, 24 января 1588 года, на Париж упал необыкновенный туман.

Было воскресенье, но в тот день Бог отнял у людей солнце, а птицы падали на лету. И в этом странном тумане невозможно было различить друг друга, даже идя рука об руку.

Проклятье свершилось необыкновенно, удивительно и страшно. Те, которые знали о нем, падали замертво, а непосвященные были охвачены тревогой и ждали Конца Света.

Нет, в тот день не пришел Антихрист. Не был это и гнев Божий. То вышла из равновесия чаша человеческого правосудия и свершилась ужасная месть, над смыслом которой задумался сам Господь.

Потому и опустился непроницаемый и темный туман на Париж и его окрестности, чтобы скрыть от глаз людских их нелепую справедливость и жалкий гнев.

Говорят, в этот день освободились чистые души, выпорхнув на просторы Безграничности, словно невесомые прозрачные мотыльки, а темные, отягченные ненавистью сущности камнем канули в Бездну…

Не станем спорить, можно ли увидеть это, а лучше задумаемся над своими делами и поступками, над мыслями и намерениями и отправимся в далекую Францию XVI века в один из вечеров за несколько месяцев до упомянутого воскресенья 1588 года…

Глава 1

Упавшие на землю и сгущавшиеся с каждым мигом сумерки быстро поглощали остатки животворного солнечного света, а на побледневшем тускнеющем небе начинали робко проступать первые звезды. Изредка налетал теплый ветерок, несмело нарушая духоту августовского вечера. И казалось, будто земля покрывается огромным куполом, и вправду сотворенным из лучшего хрусталя, так он был прозрачен и светел.

Но вечер уже отступал в небытие, давая власть царице Ночи.

На горизонте стали пропадать розовые полосы вечерней зари. По пыльной, выжженной степи все чаще порывами проносился освежающий ветер, то и дело обгоняя одинокую повозку, которую тянула пара тощих престарелых лошадей. Четвероногие трудяги тяжело, с рабским безразличием тащили кибитку по разбитой дороге и, если бы не погонщик, подхлестывающий их, они тотчас бы остановились. Животные шли, едва переставляя ноги, с тупой покорностью пережевывая удила и ничего не различая своими глазами, помутневшими от старости. Казалось, они погружены в размышления, сколько же им довелось пройти в жизни таких вот лье, волоча за собой эту повозку по испепеленным солнцем и раскисшим в дождь французским дорогам.

В темноте повозки раздался голос:

– Альфонсо, не пора ли остановиться?

Судя по чистоте и звучанию, голос принадлежал молоденькой девушке.

– Не вижу смысла останавливаться посредине степи вдали от жилья, – откликнулся на это голос пожилого мужчины.

Кто-то встал и зажег фонарь. Тусклый свет едва пробивался сквозь покрытое копотью толстое стекло, но даже в этом освещении было видно, как гневно сверкнули глаза круглолицей молодой красавицы.

– И не смотри на меня столь сурово, – добавил полноватый высокий мужчина, поправляя фонарь.

– Ты совсем не бережешь нас! – пожаловалась девушка. – Меня так растрясло за день, что я даже не знаю, как завтра буду играть! У меня скоро начнется мигрень! – красавица скривила губы.

– Ну, хорошо, – сдался мужчина. – Сделаем остановку.

– До утра! – Взвизгнула девушка и крикнула. – Дени! Хватит выбивать пыль из этих хвостатых мешков, иди отдыхать!

– Лошади устали, – подтвердил Альфонсо. – Надо их пожалеть!

– А кто меня пожалеет?! – надулась девушка и вдруг запела громко и радостно. – Прохладный дует ветерок…

– Карменсита! Уймись! – воскликнул из темноты молодой мужской голос. – Ты меня разбудила!

– У меня прилив вдохновения! – отрезала девушка.

– Ты всегда думаешь только о себе!

– А о ком мне еще думать! О тебе, что ли?

– О нас обо всех. Ложись и спи.

Карменсита вздохнула:

– Здесь так душно и все время трясет. И копыта стучат!

– Если бы ты работала, как мы и уставала за день, ничто бы не было тебе помехой для сна. И вообще… лучше бы ты не пела никогда.

– Это еще почему?

– Не умеешь, не пой!

– Ты много в этом смыслишь! – огрызнулась девушка. – К тому же с тобой никто не разговаривает.

Во время этой словесной перепалки возница остановил животных и на ощупь влез внутрь повозки.

– Ой! Увалень! – взвизгнула Карменсита. – Ты зачем меня ущипнул?!

– Да так… хотел потрепать по щечке… – попытался оправдаться Дени. – Но тут так темно…

– …Что ты спутал щеку с кое-чем другим… – вставила девушка.

Она ждала ответа, но Дени молча пробрался между тюками и хламом на свое место, где принялся устраиваться, подсовывая под изголовье какие-то тряпки.

– Эй, нахал! – опять вскрикнула девушка. – Ты зачем взял мою нижнюю юбку? Чтобы ее изгадить и превратить невесть во что?!

– Он любит, чтобы голова во время сна была повыше! – отозвался все тот же молодой голос.

– Да, – подтвердил Дени.

– Он боится кошмаров, – добавил голос. – Известно, что когда кровь приливает к голове, нас посещают всякие чудовища и злодеи.

– Да, – снова сказал Дени.

– Неужели? – ерничая, заявила Карменсита. – А ну верните мне мою юбку и больше к ней не прикасайтесь! Я требую бережного обращения с предметами моего туалета!

– На, забери, – пробурчал Дени. – постыдилась бы…

– Мне стыдиться нечего! – гордо ответила девушка, приняла из его рук юбку и принялась деловито рассматривать ее в тусклом свете фонаря.

– Ну вот! Я так и знала! – с возмущением воскликнула Карменсита. – Почти изгадили и почти помяли! Кто ее будет мне гладить?

– Ты сегодня угомонишься? – не выдержал голос.

– Спи и не слушай!

– Ты мертвого из могилы поднимешь, на это у тебя особый талант!

– Талант? – Карменсита засмеялась. – Приятно знать, что ты талантлива! Спасибо за комплимент!

– Пожалуйста. И заткнись, наконец!

Девушка оставила последнюю фразу без колкого ответа, который так и вертелся у нее на языке. Она скомкала отвоеванную юбку и сунула себе под голову.

Затем долго что-то искала в полумраке.

– Где мое одеяло?

– Подо мной, – отозвался голос.

– Немедленно отдай!

– Не отдам! Мне оно нужнее.

– Это еще почему?

– Я сплю на полу, а ты на лавке. Тебе тепло, а тут дует в щели.

– Вот и найди себе что-нибудь другое, чтобы щели затыкать.

– Сама себе ищи. Возьми мою куртку и успокойся.

– Я не могу.

– Что, тебе трудно снять куртку с гвоздя?

– Нет, мне не трудно, но я же девушка.

– Да? И в чем связь?

– А ты мужчина.

– Ну.

– Если я укроюсь твоей одеждой, не будет ли это означать, что…

– Что?

– Признайся, ты же в меня влюблен!

– В тебя влюблена только ты сама!

– Грубиян! – фыркнула Карменсита, дотянулась до куртки, загасила фонарь и легла.

Девушка забралась вся, с ногами, под куртку и свернулась калачиком. Она долго прислушивалась к мирному посапыванию своих спутников, к биению своего сердца… И вот, наконец, сон охватил ее и понес в неведомые края, в таинственный замок, и там она увидела себя в богатом платье среди величавых знатных мужчин.


Он подошел к ней первым – самый красивый, самый богатый из всех благородных кавалеров.

– Я ослеплен вашим величием и красотой, – сказал он ей. – Кто вы?

– Я? – Карменсита на миг задумалась, но тут же ответила. – Я – герцогиня из другой страны. Очень далекой и прекрасной.

Он улыбнулся и протянул ей руку в дорогой перчатке:

– Не желаете ли вы потанцевать со мной?

Они закружились в неведомом танце, и, подхваченные волшебным вихрем, оторвались от пола и зависли в воздухе. Она смотрела в лицо своему кавалеру. Его прекрасные карие глаза с длинными ресницами были рядом – близкие и любимые. Она читала в них вопрос: «Вы хотите быть моей женой? Моей женой? Женой!» И хотя он не произносил этого вслух, ей хотелось крикнуть ему в ответ – на весь зал: «Да! Конечно же! Я не могу жить без вас! Я хочу быть вашей супругой!»

И вдруг вихрь разлучил их. Карменсита осталась парить над залом, а он, ее возлюбленный, опустился на зеркальный пол, и прекрасная девушка с рыжими волосами заняла его внимание. Карменсита хотела оказаться там, внизу, с ним, но воздух под нею стал тверд, как лед, и она могла лишь сквозь него созерцать чужое счастье.

А потом она увидела, как огромная мраморная колонна, подпиравшая потолок дворца, разломилась пополам и нижняя ее часть медленно падает на танцующих…

Рыжая соперница оставляет своего кавалера и уходит в потайную дверь… Колонна падает… Все люди покидают зал, а он, ее возлюбленный, остается один внизу, у подножия страшной колонны. Карменсита чувствует, что воздух становится размягченным, и ноги погружаются в него, как в воду… Она медленно и неотвратимо начинает падать со страшной высоты… Вниз… на зеркало пола…

Она отчаянно закричала…

Он повернул к ней лицо…

Обрушившаяся колонна откликнулась диким эхом…


Карменсита открыла глаза и ничего не увидела – вокруг стояла кромешная темнота. Тяжело и глухо колотилось внутри и отдавалось в ушах сердце.

Неподалеку слышалось недовольное сопение.

– Какой ужасный сон! – громко сказала девушка, чтобы ощутить себя в реальности.

– Какая же ты громкая, когда спишь, – отозвался насмешливый голос незримого собеседника. – Уж лучше бы ты бодрствовала.

– Дурачок ты, Анри, – как можно спокойнее ответила Карменсита. – Ничего в жизни не понимаешь.

– А ты?

– Да!

– И что же, к примеру, ты понимаешь?

– А то, что нужно пользоваться тем, что жизнь тебе предлагает, – Карменсита погрузилась в мечты. – Представь, удачное выступление на подмостках, и тебя замечает одна знатная особа…

– Меня?

– Нет, я для примера.

– Тебя, значит!

– А почему бы меня не заметить? – с вызовом заявила девушка. – Я замечательная актриса и очень привлекательная молодая женщина.

– Глупо надеяться, что какой-нибудь старый развратник с тугим кошельком сделает тебя своей любовницей.

– А может быть, и не старый, и не любовницей.

– Тогда кем? – Анри продолжал издеваться над Карменситой.

– Ты просто ревнуешь! – стараясь не показать обиды, сказала девушка. – Боишься, что я достанусь кому-нибудь другому, а не тебе. Ты ведь тайно сохнешь по мне, а признаться боишься. Трусишка несчастный!

– Хватит врать, Карменсита. Я слишком молод для тебя.

– Это ты врешь, мы одного возраста!

– Женщины стареют раньше мужчин!

В ответ на это девушка набросилась на Анри с кулаками. Он только смеялся и уворачивался от ее ударов.

Выбившись из сил, Карменсита брякнулась на лавку и перевела дух.

– Я еще до тебя доберусь, – пообещала она и прислушалась. – А эти спят, – сказала девушка и услышала в ответ недовольные голоса:

– Нет, мы не спим, – проворчал Альфонсо.

– Мы ждем, когда же вы заткнетесь, – добавил Дени.

Анри хихикнул и замолк. Карменсита, смирившись, тоже, наконец, легла и задремала.

В повозке установилась благодатная тишина, которая бывает только ночью.

А ночь была поистине величественной и прекрасной. Стояло новолуние. Земля и небо будто слились воедино. И невозможно было отыскать ту самую границу между ними, где кончались владения людей и начиналось царство птиц и летучих мышей. Высоко над землей горели августовские звезды, некоторые из них срывались и скользили вниз. Стояла звенящая тишина. Только изредка она нарушалась всхрапываньем лошадей и слабым сонным голосом Карменситы, – ей, наверняка, опять снилось, что она на балу.

Все замерло. На земле и в небе, распустив свои звездные крылья, царила мрачно-торжественная красавица Ночь…

Глава 2

Карменсита проснулась оттого, что почувствовала, как кто-то водит по ее лицу травинкой, норовя пощекотать в носу. Сквозь закрытые веки девушка ощущала солнечный свет. Было утро. Невдалеке раздавались голоса Альфонсо и Дени, возящихся с лошадьми.

Карменсита сделала вид, что еще спит, а когда досужая былинка снова приблизилась к ноздре, девушка внезапно взвизгнула и вскочила, цепкой хваткой вцепившись озорнику в волосы.

– Отпусти, бешеная! – закричал тот уже знакомым нам голосом.

Это был темноволосый молодой человек, он стоял на коленях перед ложем Карменситы и тщетно пытался освободиться от ее хватки.

Карменсита держала его крепко, он изворачивался ужом и крутил головой в разные стороны.

– Ладно, ты победила! Отпусти! – сдался он, наконец.

– А если не отпущу? – спросила девушка и сильно дернула за одну прядь.

– Эй! Осторожнее! – молодой человек поднял на нее искаженное болью лицо.

– Это плата за вчерашнее.

– А ты, оказывается, злопамятна! Ну, хватит, освободи меня из плена! Я устал стоять перед тобой на коленях. Карменситочка, детка!

– А кто вчера обзывал меня старухой!?

– Кто?! Не припоминаю.

В ответ на это Карменсита еще больше дернула его за волосы.

Молодой человек испустил оглушительный вопль, от которого Карменсита в ужасе отдернула от него руки.

В этот миг в кибитку заглянуло добродушное, слегка насмешливо лицо Альфонсо:

– Что здесь происходит?

За ним появился и Дени.

Их взору предстала картина: Карменсита с огромными глазами, округленными испугом, стоящая на скамье, а на полу, держась за голову, сидел несчастный Анри и вид у него был такой, будто он что-то потерял.

– Так что тут произошло? – повторил свой вопрос Альфонсо.

Анри медленно повернул к нему покрасневшее в борьбе лицо и тоном мученика ответил:

– Никогда не шутите с женщинами. Это то же самое, что заигрывать с шаровой молнией или с бодливой козой. Господа, зовите священника, я буду исповедоваться…

И с этими словами он вытянулся на полу.

Карменсита разразилась безудержным смехом. Альфонсо и Дени захлопали в ладоши.

– Им все весело! – обиженно сказал Анри. – А вы знаете как больно!

И попытался скроить мину великомученика, но не выдержал и рассмеялся вместе со всеми.


Чуть позже Анри, уже будучи один, ползал по полу кибитки и собирал волосы, вырванные Карменситой из его головы.

– Сорок два! – ужаснулся он. – Придется примириться с этой дикой кошкой, иначе вскорости придется пользоваться накладной прической.

– Анри! Любимый! – прозвучал за его спиной напевный голос Карменситы, и она сама заглянула внутрь повозки. – Я пришла узнать, не хочешь ли ты просить у меня прощения?

– С какой ста… – вырвалось у молодого человека, но он тут же осекся и ласково добавил. – Дорогая! Об этом я мечтаю целую вечность!

– Поцелуй эту ручку, и твоя мечта осуществится!

Анри облобызал протянутую ему белую ручку актрисы, и Карменсита мечтательно устремила глаза к небу:

– О, Анри! Знаешь, что мне снилось сегодня?

– Горы сладостей? Или спутник влюбленных с его золотыми стрелами?

– Не угадал! Тебе всегда не хватает фантазии! Мне снился зал… огромный белый зал с громадной мраморной колонной и… мужчины… Мужчины! Да все такие красивые! А самый благородный и самый красивый танцевал со мной, умолял выйти за него замуж!.. Мы с ним долго-долго танцевали.

– Ну?

– Ах, этот восхитительный танец…

– Что ты ему ответила?

Карменсита с недоумением посмотрела на Анри:

– Какая разница? Ведь это было во сне. Там даже я была герцогиней!

– А ты, оказывается, даже во сне мечтаешь все о том же! – Анри презрительно хмыкнул.

– А он был… – не замечая колкостей молодого человека, продолжала Карменсита. – Он был прекрасен, как ангел! Высокий, в дорогих одеждах… и его глаза!..

– А крылышек у него не было? – вставил молодой человек.

– Вечно ты шутишь невпопад! – рассердилась девушка. – Это был мой идеал: высокий жгучий брюнет с карими глазами…

– Не обожглась?

– Что?

– Ну, когда танцевала с этим жгучим брюнетом?

– Противный мальчишка! – взорвалась Карменсита и попыталась вновь поймать Анри, но он мгновенно выпрыгнул из повозки и уже снаружи крикнул:

– А я теперь знаю, почему ты ко мне пристаешь!

– Кто пристает?!

– Потому что твой идеал – я, ты только что сама в этом призналась!

– Что ты мелешь, глупец?! – смутилась Карменсита.

– Конечно! – не унимался Анри. – Я же высокий брюнет с карими глазами! И если надо, могу быть жгучим, как крапива. Так что, Карменситочка, сознайся, это ты меня видела в своем сне! Наверное, потому так и кричала – от радости!

Девушка хотела было кинуться вдогонку, но подумав, решила не возобновлять драку. Анри в какой-то степени оказался прав: она действительно домогалась его любви, потому что он казался ей красивым.

– Но у него дурной нрав, – сказала Карменсита самой себе, чтобы успокоиться. – К тому же он еще глуп и ничего не понимает в любви! Поэтому не стоит обижаться на мальчишку. И вообще, – добавила она уверенно. – Я всегда успею оттрепать его за уши, ведь никуда он от меня не денется.

– Можно ехать! – провозгласил Дени, беря вожжи в руки.

– Который час? – поинтересовалась девушка.

Дени, сощурив левый глаз, взглянул на солнце, на тень, отбрасываемую повозкой, и уверенно сказал:

– Около восьми. Надо торопиться, скоро опять станет жарко.

В это время в повозку, кряхтя на все лады, взобрался Альфонсо.

– Где Анри? – спросил он.

Карменсита отстраненно пожала плечами.

– Анри! – позвал Альфонсо. – Не валяй дурака! Мы уезжаем!

В ответ он не уловил ни звука.

– Вот олух!

– Не волнуйся, не пропадет! – успокоил его Дени. – Вечно он со своими розыгрышами.

И замахнувшись кнутом, он весело подхлестнул лошадей, выбив из их боков столбики пыли. Животные, отдохнувшие за ночь, теперь везли повозку куда быстрее, чем вчера вечером. Их подбадривала утренняя свежесть и легкий встречный ветерок.

Дени нравилось исполнять обязанности кучера. Иногда ему даже начинало казаться, что он управляет не только лошадками, впряженными в бродячий сарай на колесах, а и всем окружающим миром, ведь всё вокруг движется из-за него, всё послушно его руке, его кнуту и, в зависимости от его желания, земля покорно открывается ему.

Кто-то схватил его за ногу. Из-под днища повозки выкарабкивался Анри, цепляясь за что попало.

– Ты? – вырвалось у Дени, но Анри умудрился дать ему знак замолчать, а сам быстро полез обратно.

– Что там, Дени? – спросила Карменсита, садясь рядом с возницей.

– Я лишь хотел спросить, это ты? – нашелся тот.

В это время Альфонсо рассматривал свой «голодный» башмак, прикидывая, как его починить. Позади повозки что-то мелькнуло. Альфонсо оглянулся, но ничего не увидел, лишь только ему показалось, как над головой что-то треснуло.

– Анри? – неуверенно позвал он. – Где ты прячешься?

– Да, куда ты пропал, ненормальный? – подхватила девушка.

И тут с потолка кибитки донеслось:

– Ах, Карменсита, я ж тебя любил!

Но ты мне изменила с тем мужчиной!

И для тебя в душе я дверь закрыл,

Хоть можешь обозвать меня противным!

– Давай спускайся, дурень! – крикнула девушка, но в ответ прозвучало:

– Я не прощу измены никогда,

Пусть даже ты во сне мне изменяла.

Сейчас уйду и скроюсь навсегда,

Забуду про тебя и всё начну сначала.

– Слезай, болван! – рассердилась Карменсита. – Слезай, я тебе говорю, – и с этими словами она схватила какую-то палку и ткнула ею в потолок кибитки.

Ткань треснула, и Анри провалился внутрь повозки.

– А ты ведьма, – сказал он Карменсите.

Она замахнулась на него палкой, но Анри взглянул на девушку с таким равнодушием, что она в бессилии остановилась.

– Так! – громко объявила Карменсита, чтобы ободрить себя. – Альфонсо! Ты собираешься меня кормить сегодня? Сами, небось, с утра набили свои животы, а я ведь еще не завтракала!

– Посмотри, там что-то еще осталось, – Анри протянул ей тощую сумку с провизией.

Девушка быстро обследовала ее содержимое и не могла скрыть разочарования:

– Не густо! Кусок хлеба, луковица, вареные утиные яйца, яблоко… – но тут же воодушевилась. – Так и быть, хлеб я съем, но лук есть ни за что не стану!

– Ты меня разочаровываешь! – съязвил молодой человек.

– Для тебя же, дурень, стараюсь! – огрызнулась Карменсита. – Сам подумай, ты полезешь целоваться, а от меня будет нести луком!

– Да, это так великодушно с твоей стороны! Ты всегда помнишь о ближнем!

– Ну а кто о тебе позаботится, как не я! Я же тебе и за сестру, и за мать, и за…

Девушка на миг запнулась.

– За кого же? – уточнил Анри.

– Противный неблагодарный мальчишка, сам догадайся, – кокетливо мурлыкнула Карменсита и принялась уплетать черствую краюху.

Анри посмотрел на нее, проглотил слюну и стал следить за дорогой.

Обширная, покрытая волнами ковыля степь вскоре сменилась мелким кустарником, затем начали попадаться немногочисленные деревья, высохшие под солнцем и покрытые толстым слоем пыли. Потом повозка въехала в небольшую рощицу, наполненную щебетаньем птиц и шелестом листьев, прогремела по камушкам мелкого ручья и остановилась.

– В чем дело? – раздался недовольный голос Карменситы.

Дени спрыгнул на землю, снял с крючка ведро и пошел к ручью.

– Что? Вода? – осведомилась девушка, выглядывая наружу.

Дени уже поил лошадей.

– Я тоже хочу пить! – капризно сказала Карменсита и легонько пнула Анри, сидевшего без дела. – Принеси мне воды!

– А то ты так обессилела, что не можешь сделать пару шагов… – в тон ей добавил молодой человек и выбрался из повозки.

Он подошел к воде, выбрал место, где не было мусора и песка и наполнил флягу, которую прихватил с собой. Потом опустился на колени и, прильнув лицом к воде, стал пить.

Рядом с ним что-то шумно плюхнуло. Дени зачерпывал воду ведром. Затем он подошел к повозке и повесил ведро на прежнее место – под днищем на изогнутый гвоздь.

Анри поспешил к кибитке.

– Все на месте? – осведомился Дени.

– Все! – ответил Альфонсо, едва вздремнувший на скамье.

– Принес? – спросила Карменсита.

Анри молча протянул ей флягу. Карменсита припала к горлышку и вдруг фыркнула, разбрызгивая воду.

– Спятила? – уточнил молодой человек в то время как девушка заливалась смехом.

– Ну не надо меня убеждать, что это особенная веселая водица, – начал развивать мысль Анри. – Если бы это было так, то сейчас громче всех нас ржали бы лошади, они нахлебались ею изрядно…

– Какой ты смешной! – сквозь смех наконец смогла вымолвить Карменсита.

– Ну вот… – молодой человек вздохнул и торжественно объявил. – Господа! Поздравляю! Карменсита сошла с ума! Это означает, что ум у нее все-таки был, а вы еще спорили об этом!

– Ха-ха-ха! – заливалась девушка. – У тебя нос… ха-ха-ха…

– Да, у меня и нос, и уши, и глаза, – подтвердил Анри. – А еще у меня есть и руки, и ноги…

– Нос в грязи! – Карменсита, продолжая смеяться, завалилась на спину.

Анри с поспешностью выхватил флягу из ее рук, с недоверием провел ладонью по лицу.

Посмотрел на грязную ладонь и вытер лицо рукавом.

– Нос как нос, – подытожил молодой человек, а Карменсита все еще хохотала…

Повозка катилась дальше. Дорога тянулась вдоль леса. Приземистые широкие дубы обступали ее по бокам, неуклюже шевеля ветвями, и озорной ветерок весело играл их порыжелыми листочками, а солнце кидало блики на лакированные бока маленьких желудей.

В узком промежутке между косматыми верхушками деревьев виднелось яркое, словно праздничная лента, голубое небо, от воздушной синевы которого веяло свежестью и свободой.

День стал клониться к вечеру. Косые тени от стволов упали на дорогу, положив на ней причудливый рисунок. Стайки лесных птиц со звонким щебетанием носились над дорогой.

Анри уже зашил порванную ткань навеса и теперь сидел на скамье и штопал рубашку. Повозка постоянно подпрыгивала на ухабах, и Анри то и дело всаживал иголку в палец. Карменсита грызла яблоко и повторяла вслух одну из ролей:

– «Милый! Я буду ждать тебя этой ночью у дверей спальни! Не обмани моих надежд, а то я умру от любви!»

– Лучше умереть от любви, чем от любовных болезней, – заметил Анри.

В ответ на это в него полетел старый башмак. Юноша втянул голову в плечи, башмак просвистел мимо.

Карменсита продолжала:

– «Если бы ты знал, как мне тяжко без тебя, как мучительно долго тянутся дни, когда я не вижу тебя, а часы, проведенные с тобой, всегда кажутся мне одним мигом. Я не могу дождаться, когда ты вновь посетишь меня, как ангел, как дыхание весны…»

– А весна приходит не чаще раза в год, – добавил молодой человек и получил вторым пущенным башмаком точно в лоб.

Альфонсо чинил декорации, а Дени все погонял и погонял вымотанных за день лошадей.

– Сушь какая, – пробормотал Альфонсо. – Ничего в лесу нет. Ни грибов, ни ягод.

– Откуда тебе знать, – спросила Карменсита. – Ты ведь сидишь тут, а не ходишь по лесу.

– Достаточно одного взгляда на эту порыжевшую траву, на потрескавшуюся землю. Сейчас бы дождь…

– Чтобы у нас колеса в грязи завязли? – недовольно молвила девушка. – Лично у меня нет ни малейшего желания толкать эту телегу. Я слишком хорошо помню, как мы ее тащили в прошлый раз, а вся жижа, вся мерзость, именуемая грязью, налипала на меня, и конца этому аду не было видно!..

– Девочка моя, – спокойно ответил Альфонсо. – Все на свете питается влагой, которую посылают нам небеса. Не будет дождя, не будет и жизни! Человек всегда был зависим от Бога.

– Ты так интересно говоришь, – сказала Карменсита. – Можно подумать, будто ты собственными глазами этого бога видел.

– Его не надо видеть, в него надо верить, ощущать его незримое присутствие.

– Верь – не верь, а все равно похоронят нас, как безбожников, за пределами кладбища, – грустно заметил Дени.

– А тебе не все равно, где тебя похоронят? – спросила девушка.

– Когда умру, наверное, будет все равно, а пока жив, хочется быть человеком, как все.

– Друзья мои! – вдруг изрек Альфонсо после некоторых раздумий. – Представляете, сколько можно было бы собрать с земли, если бы вдруг зарядили дожди! Изобилие! Все люди были бы сыти и счастливы!

– Сомневаюсь, – скептически проговорил Дени. – Когда дождей слишком много, никакого урожая не бывает вообще. Странно, что ты, Альфонсо, об этом не знаешь.

– А помните, как в прошлом году деревья цвели два раза, – вступила в разговор Карменсита. – Это было так красиво!

– Да, но некоторые люди говорили, что это не к добру… – тихо сказал Дени.

Повозка вновь подпрыгнула, Анри еще раз вонзил иглу в руку, перекусил нить и сложил швейные принадлежности в шкатулку Карменситы, где та хранила пуговицы и фальшивые драгоценности.

Анри подошел к Дени:

– Ты, наверное, устал, давай я тебя сменю.

Дени молча уступил ему свое место, молодой человек взял вожжи и кнут и, мгновенно вообразив себя королевским кучером, принялся нещадно хлестать лошадей по их впалым бокам. Но вопреки ожиданиям доморощенного возницы, те постоянно сбивались с шага и вскоре даже покрылись пеной.

Случайно выглянувший из повозки Альфонсо увидел это безобразие и приказал немедленно остановиться.

– Ты что делаешь? – набросился он на Анри. – Хочешь их загнать и потом тащить кибитку на себе?

– Я только думал проверить их прыть…

– И как?

– Проверил… Эти свое отслужили, пора подумать о новых.

– И не мечтай. И так едва концы с концами сводим… Дени! – позвал Альфонсо. – Распрягай!

– Вечно этот Анри с его глупыми фокусами! – из глубины повозки Карменсита погрозила молодому человеку кулаком.

Анри пожал плечами.

Дени распряг уставших лошадок и отвел их под деревья.

Неподвижная жалкая и беспомощная повозка замерла посреди лесной дороги, словно дом улитки, лишенный своей хозяйки.

Над повозкой метались ласточки.

Глава 2

Около полудня кибитка бродячих актеров въехала в небольшую деревню, несмотря на свои размеры, удивительно опрятную.

Альфонсо выкарабкался из повозки и пошел собирать зрителей, да заодно прикинуть, какой спектакль здесь примут лучше. Анри помогал Дени приспосабливать актерскую повозку под сцену. Конечно, это было все не по-настоящему, – так считали сами артисты, но на аренду другой площадки не было средств. Этих самых средств не хватало даже на пропитание, поэтому актеры театра Альфонсо отличались изяществом и хорошей пластичностью. Сам же Альфонсо в недавнем прошлом тоже был тонок и звонок, но с возрастом что-то с ним произошло и он, по необъяснимым причинам, стал раздаваться вширь. «Старость», – понял Альфонсо. Вместе с этим он также почувствовал, что его актерский век заканчивается, еще три-четыре года, и он уже не сможет играть на сцене. Ему все труднее было переносить тяготы бродячей жизни, а по ночам он начинал задыхаться. Еще он понимал, что если в ближайшее время ничего не изменится и его труппа не пополнится новыми людьми, про выступления можно будет забыть, ибо и сейчас каждому приходилось играть по нескольку ролей в спектакле или выбирать пьесы, где действовали только три-четыре персонажа. И, главным образом, Альфонсо страдал от мысли, что по этой причине не может поставить полноценную пьесу, полную драматизма. Поэтому в репертуаре труппы были исключительно комедии: веселые, остроумные, пошлые и глупые – в зависимости от того, кто приходил на представление. К сожалению, чаще всего приходилось играть пошлости и глупости, потому что зритель раз от разу попадался всё непритязательнее и любил «простое». Альфонсо чувствовал, как с каждым спектаклем опошляется его труппа, как неуклюже острит Дени, а ведь когда-то он был замечательно умен. Как, сыграв дюжину распутниц, Карменсита невольно становится похожей на своих героинь. Даже он сам изменился не в лучшую сторону. Только, пожалуй, Анри еще удерживал себя на достойном уровне, но это, вероятно, из-за того, что в пьесах ему приходилось играть наивных глуповатых героев, сносящих побои и насмешки от других персонажей – к величайшему восторгу публики. А может быть, потому что он был несносно упрям и на всё имел свое мнение.

«Что делается с народом! – каждый раз после спектакля горестно причитал Альфонсо. – Он вырождается! Что за интересы и вкусы! Друзья, мы присутствуем при падении нравов!»

«Я бы не сказал, – обычно возражал Анри. – Думаю, мы пожинаем плоды прошлых поколений. Пошлую комедию любят потому, что впитали эту любовь с молоком матери, а от нового будут шарахаться, как от чумы до тех пор, пока не вырастет новое поколение, вскормленное чистыми и высокими помыслами».

«Прости, мой мальчик, – на подобные рассуждения Альфонсо обычно улыбался. – Ты вдаешься в философию, но она слишком далека от реальности и вряд ли поможет нам!»

Потом они долго спорили: старый актер убеждал молодого в том, что тот еще плохо знает жизнь и поэтому идеализирует ее, а Анри доказывал, что жизнь не может быть идеализирована просто потому, что она справедлива, гармонична и прекрасна – в ней поровну и плохого, и хорошего. А посему, считал он, необходимо очищать свои пьесы от скверны и грязи. Альфонсо вздыхал и разводил руками. Он знал больше, он имел актерский опыт, гораздо превосходящий жизненный опыт Анри. Карменсита, словно маленькая птичка, пряталась куда-нибудь подальше от глаз и из своего укрытия следила за спором своих товарищей. Ей нравилось, как они говорят, и, хотя она ощущала, что Альфонсо тысячу раз прав, ей так хотелось поверить Анри, поверить в то, что на земле есть Высшая Справедливость, Великий Разум и еще что-то такое, чего она даже и понять-то толком не могла. У Дени же подобные споры вызывали одну-единственную реакцию: едва заслышав слова «что делается с публикой…», он оставлял спорящих и отправлялся на поиски корма для лошадей. Его, пережившего множество потерь, утомляли рассуждения о Высшей Справедливости, в которую он давным-давно перестал верить.

Итак, к тому времени, когда Альфонсо вернулся, почти все уже было подготовлено к представлению.

– Какие новости? – спросила его Карменсита. – Что будем давать?

– Не спрашивайте! – устало отмахнулся Альфонсо. – Тут нужно нечто среднее между глупостью и озорством.

– Понятно, – быстро сообразил Анри. – Играем «Свинью-невесту». Роли все помнят?

Дени поморщился, Карменсита хихикнула, а Альфонсо с удивлением посмотрел на Анри:

– Ты что, и вправду хочешь показывать этот бездарный бред?

– Смешное, в отличие от пошлого, не бывает бездарным! – парировал молодой человек.

– Но я уже вышел из того возраста, когда можно убедительно сыграть глупого воздыхателя! – не унимался Альфонсо. – Я не готов роли. Не готов!!!

– Ах, мой друг! Тебе всегда хочется славы! – Анри был предельно ироничен. – Но, увы, сегодня ты отдыхаешь. Играть буду я.

– Ты ведь никогда… – начал Альфонсо и осекся.

Анри широко улыбался ему.

– Без репетиции…

– Чем меньше репетиций, тем больше простора для импровизации! – заявил молодой человек.

Карменсита засмеялась. Даже Дени выдавил улыбку.

Альфонсо рассердился:

– Ты, Анри, вероятно, считаешь, что достаточно знать содержание пьесы, чтобы ее сыграть?

– Конечно! А разве нужно что-то еще?

– Ты – не комик! Ты ничего в этом не смыслишь и не сможешь добиться истинного успеха у публики!

– Ладно, мастер, комик – ты, – неожиданно вставил свое слово Дени. – Не тряси руками в воздухе, скоро спектакль, лучше дай парню совет. Может, это ему пригодится.

– А то как завалю всё ко всем чертям! – закончил Анри и заключил Альфонсо в объятья.

Против таких аргументов старому актеру было нечем возразить. Он махнул рукой и ушел за сцену.

– Ничего, – сказал Дени молодому человеку. – Ты парень сообразительный и хочу, чтобы ты меня послушал. Запомни мои слова: ты сыграешь эту роль. Пошли расставлять декорации.

Пьеса, любимая публикой в незапамятные времена, была рассчитана всего на трех исполнителей и рассказывала о том, как несчастный юноша, влюбившись в знатную даму, ухаживает за нею, ничуть не подозревая о том, что у дамы есть богатый и знатный любовник, в дуэте с которым она любит подшутить над бедным воздыхателем. Спектакль был наполнен целым каскадом шуток, от которых публика обычно покатывалась со смеху. Кульминацией всех злоключений главного героя была свадьба со знатной дамой в церкви, где выяснилось, что молодой человек женится… на свинье. Он со всех ног бежит из церкви к реке, решает утопиться, ибо не в силах снести такого позора. Но, упав с моста вниз, он поднимается весь в грязи и болотной траве: река обмелела, и утопиться не удалось. Тогда несчастный решается на более мужественный шаг: он хочет жениться на служанке своей дамы сердца. В брачную ночь дама подсовывает ему в постель поросенка, а ничего не подозревающий жених шепчет возлюбленной слова нежности и любви и клянется в вечной преданности…

Альфонсо уже зазывал зрителей, когда мимо повозки проехала чья-то дорогая карета с гербом над дверью и опущенными шторами на окнах, которая, отъехав несколько дальше площадки для публики, остановилась.

Анри очень любопытно было увидеть, кто появится из этой кареты, но Карменсита бесцеремонно отвлекла его от наблюдения.

– Посмотри, как я выгляжу! – сказала она, поворачиваясь во все стороны.

– Неотразимо! – ответил Анри, не глядя в ее сторону, но его это не спасло.

– А моя прическа? Похожа я на графиню?

– И на графиню, и на графин…

– Что ты все время отворачиваешься? – возмутилась девушка. – Лучше взгляни на меня, я тебе нравлюсь?

– Взглянул, нравишься!

– Тогда поцелуй меня вот сюда, – красавица подставила щечку.

– Господи, как же ты мне надоела! – скрипя зубами, воскликнул молодой человек и впился ей в губы.

– Фу, какой ты слюнявый и противный! Весь грим мне испортил! – воскликнула девушка, вырываясь.

– Это все страсть, – нашел объяснение Анри.

– Это все ты, болван! – сказала Карменсита и побежала к зеркалу поправлять свой туалет.

Тут же за кулисы заглянул Альфонсо.

– Все готовы? Можно начинать?

– Карменсита доводит себя до совершенства. А все остальные только ждут сигнала к началу представления, – Анри на мгновение сбросил браваду. – Не подскажешь, как мне выглядеть посмешнее?

– Нарисуй себе усы, – сказал Альфонсо. – Это будет очень смешно.

Анри побежал к зеркалу, за которым царила Карменсита, и, зачерпнув сажи, провел в стороны от носа две длинные черные полосы.

– Думаешь, так ты будешь выглядеть взрослее? – не удержалась от колкости девушка.

Молодой человек проигнорировал ее замечание, потому что в этот момент Альфонсо возвестил о начале представления.

Вначале зрителей было немного, но потом люди начали прибывать, прибывать… Приносили скамейки, садились на землю… Все были захвачены незатейливой историей, разворачивающейся перед ними на подмостках нищего театра.

Альфонсо был «на подхвате»: изображал свинью, обливал Анри грязной водой. И все же кое-что увидеть ему удалось, и увиденное исторгло из его глаз слезы счастья.

От Анри невозможно было оторвать взора. Он овладевал вниманием зрителя сразу и навсегда, заставляя забывать обо всем. Он не просто играл, не просто дурачился, он проделывал головокружительные трюки, то свешиваясь сверху, как летучая мышь, то выделывая ногами такие чудеса, что даже Дени и Карменсита едва удерживались, чтобы не зааплодировать ему.

Альфонсо слышал живую реакцию публики и шептал себе под нос:

– Он прав! Он совершенно прав! Они чувствуют разницу между пошлым и смешным! Театр может помочь им измениться…

Он не знал, что где-то в Англии один его юный коллега уже не на словах, а на деле, закрутил земную ось в сторону Наивысшей Культуры…

Спектакль закончился под восторженный рев публики и монеты полетели в исполнителей.

– О! – воскликнула Карменсита, увертываясь от града денег. – Такого урожая я никогда не собирала!

– Еще было бы хорошо, если бы все эти «плодов» не оказались фальшивками, – скептически заметил Дени.

– Ну что, Альфонсо, – спросил Анри, переводя дыхание за кулисами. – Я не очень провалил спектакль?

Альфонсо схватил хвастунишку за ухо и слегка потрепал его.

– Если ты меня сейчас не отпустишь, я смогу зарабатывать себе на жизнь, показывая людям уши разной величины, – хладнокровно заметил молодой человек.

– Мальчик мой! – воскликнул Альфонсо. – Я никак не ожидал открыть в тебе такой талант!

– Спасибо, дорогой друг!

– Но я не понимаю, как тебе удалось?..

– В каком смысле, Альфонсо?

– Ты же не комик! Ты смешил не по правилам!

– А это уже не важно! – засмеялся молодой человек. – И вообще, я жалею, что не заключил с тобой пари!

– Неважно! Я признаю себя побежденным! – Альфонсо принялся обнимать юношу.

– Ну, вы тут тискайтесь, а я займусь деньгами, – невинно сказала Карменсита.

– Теперь я могу спокойно умереть, – прошептал старый актер.

– Что за глупости! – возразил юноша. – Рано сходить в могилу, мне еще нужно многому у тебя научиться!

Мужчины сворачивали балаган и складывали реквизит, Карменсита искала брошенные монеты и складывала их в мешочек. Занятый работой Анри не сразу заметил ЕГО: сутуловатого человека лет сорока пяти с густыми, тронутыми сединой волосами и двумя резкими морщинами на впалых на щеках. Одет он был в черный костюм лакея. Он ждал момента, пока Анри случайно не уронил на него свой взгляд. Тогда он сделал призывный жест рукой.

Анри подошел.

– Господин актер, мой хозяин, герцог де Лонгвиль, хочет с вами поговорить. Подойдите к карете с гербом.

Анри вопросительно взглянул на Дени, тот ответил:

– Иди, может, еще денег дадут.

И молодой человек последовал за лакеем.

Через опущенные шторы не было видно того, кто находился внутри кареты, но судя по голосу, это, вероятно, был пожилой мужчина.

– Сколько вам лет? – спросил он Анри.

– Восемнадцать.

– Да?..

Видимо, герцог был разочарован, он на мгновение умолк, но затем возобновил расспросы:

– Вы давно играете в этом… – он замялся, подыскивая слово.

– В театре я всю жизнь, сколько себя помню.

– А вы бы не хотели сменить способ существования?

– Простите, – на этот раз трудности возникли у Анри. – Я не понял вашего вопроса, господин герцог.

– Ну… одним словом… я предлагаю вам поступить ко мне на службу.

– На службу? К вам? – молодой человек в отчаянии посмотрел в сторону своих друзей, надеясь на то, что кто-нибудь из них увидит, как юноша разговаривает с дворянином и хотя бы из любопытства присоединятся к беседе, но они занимались своими делами и не смотрели в его сторону.

– У вас есть театр? – выдавил юноша.

– Я понимаю ваше беспокойство, – ровный тон герцога завораживал. – Мое предложение может показаться вам несколько необычным или даже в чем-то, возможно, оскорбительным, однако попробуйте воспринять его с позиции разума… – герцог явно желал расположить к себе молодого человека.

– Что же это за предложение? – все внимание Анри было с его друзьями, он тянулся к ним, а они этого не замечали. Ему нужна была их помощь, черт возьми!

– Дело в том, что… – голос герцога звучал иронично. – Вы мне очень понравились, и я открою вам один секрет. Дело в том, что недавно меня постигла утрата…

– Я соболезную вам, – со всей искренностью посочувствовал Анри. – Но почему вы мне об этом рассказываете?

– У меня умер один слуга. Более того, мой любимый слуга! Сами понимаете, нелегко расставаться с верными людьми…

Анри кивнул, хотя не был уверен, видит ли его герцог через темные шторы кареты.

– И вы понимаете, – продолжал тот, – насколько вы смогли мне сегодня понравиться, если я предлагаю вам служить у меня и заменить скончавшегося…

– Я польщен вашей благосклонностью, господин герцог.

– Вы принимаете мое предложение?

– Но… я не знаю, что вы мне предлагаете… не знаю, что вы от меня хотите… кем вы видите меня в своих владениях. Я неплохо шью, сапожничаю, могу быть плотником, хотя…

– Да, я понимаю, что в вас множество талантов, дорогой мой юноша, но беспокойтесь об этом, – герцог внутри кареты засмеялся. – Я не хочу, чтобы вы шили или стучали молотком. Я предлагаю вам весьма непыльную должность, которая непременно должна вам понравиться. Вы любите быть на виду и то, что я смею вам предложить, польстит любому бродячему актеру.

– И что же это за должность? – терпение Анри подходило к концу, он то и дело поглядывал в сторону повозки, где его друзья уже заканчивали складывать вещи.

Герцог тихо засмеялся, затем выждал паузу и негромко уронил:

– Идите ко мне… шутом…

Последнее слово прозвучало тише остальных, но Анри оно хлестнуло, как пощечина. На мгновение забывшись, молодой человек хотел наговорить знатному господину кучудерзостей, но, сдержав свое самолюбие, он медленно, с кривой от обиды улыбкой, сказал:

– Я польщен, господин герцог. Но я, пожалуй, недостоин подобного снисхождения вашей милости. Я – всего лишь бродячий актер и быть шутом знатной особы мне раньше как-то не приходилось. Благодарю вас, но я не могу дать вам согласия…

Откланявшись, он побежал к друзьям. Щеки его горели от волнения и стыда. Сердце хотело вырваться на свободу, потому что ему вдруг стало тесно в груди.

В это время лакей залез на подножку кареты и дал знак кучеру трогать, но тут из-за занавески показалась рука в перчатке с дорогим перстнем и сделала знак остановиться.

– Посмотрим, что будет дальше, – сказал за шторами бархатный голос господина де Лонгвиля.

Анри подошел к повозке и, пряча глаза, попытался перенести что-то вместе с Дени.

– Ну что? – настиг его вопрос Карменситы. – Много денег дал тебе этот господин в черной карете?

– Он не за этим меня звал, – пробормотал молодой человек.

– А зачем? Скажи-ка скорей! – любопытство девушки было несносно.

– Господин герцог хотел мне лично выразить свое восхищение. Я ему очень понравился, – процедил Анри.

– Это неправда! – воскликнула та, и ее щечки вспыхнули ревнивым румянцем возбуждения. – Лучше всех играла я!

– Да, конечно, но у тебя не хватает этого… как его… – Анри даже сейчас не упускал момента, чтобы не кольнуть свою подругу. – Обаяния! Вот чего тебе не хватает! А у меня его предостаточно!

– Хвастун!

– Да, и ваш покорный слуга!

– Что, он совсем ничего тебе не заплатил? – спросил подошедший Альфонсо.

– Нет, – ответил Анри и отвернулся.

– Вот она, загадка мироздания: чем богаче человек, тем неохотнее он расстается со своими деньгами! – Альфонсо вздохнул. – Хотя за сегодняшнее представление не заплатить – это смертный грех!

– Альфонсо! – воскликнула Карменсита. – Мне не терпится узнать, сколько мы заработали!

– Вот деньги, сама и посчитай.

– Спасибо, ты ведь знаешь, что я это люблю! Нет ничего занятнее, чем перебирать эти маленькие кружочки. Анри, пойдем со мной.

– Ты же не умеешь считать и все время сбиваешься! – подал голос Дени.

– А вот это не твое дело! – отозвалась вежливая Карменсита и, схватив кошелек с деньгами в одну руку, а рукав Анри – в другую, полезла в повозку.

– Зажги фонарь! – приказала девушка, когда они оказались внутри. – Тут темно, как в аду.

– К твоему сведению, в аду светлее, чем днем – от огня, на котором мучаются грешники, – молодой человек зажег лампу.

– Перестань болтать, – девушка высыпала на колени содержимое кошелька и принялась считать.

Анри следил за ее мучениями, за тем, как она старательно шепчет, выбирая из кучки очередную монету… В конце концов это ему надоело, он разжал ладонь Карменситы, в которую та отсчитывала деньги, и бросил монеты в подол, где лежали остальные.

Девушка чуть не расплакалась от обиды: сколько сил потрачено впустую!

Но Анри сказал:

– Отсчитываешь десятками и откладываешь в сторону кучкой. Сколько кучек наберется, посчитаешь. Я не думаю, чтобы тебе для этого счета не хватит пальцев.

– Ты что, хочешь сказать, что я считаю по пальцам? Нахал! – сказала девушка и принялась отсчитывать монетки новым способом, предложенным Анри.

Молодой человек покорно опустился на пол подле нее.

– Девяносто семь! Потрясающе! – провозгласила она.

– Теперь я могу идти? – спросил Анри, поднимаясь.

– Погоди, я тебя сперва спрошу! – Девушка прильнула к уху молодого человека и прошептала: – Я всегда удивлялась, откуда ты так хорошо считаешь?

– Альфонсо тебе все расскажет.

– А о чем ты болтал с этим, из черной кареты?

– Так… пустяки.

– Не хочешь говорить?

– Не хочу.

– Почему?

– Потому что в мои планы не входит разлука с вами.

– Что? Что?! Герцог предлагал тебе работать у него?!

Анри промолчал.

– Счастливый! – сказала Карменсита. – Мне еще никто такого не предлагал.

– Поверь мне, и не предложат! Один я удостоился такой великой чести!

– Ты смеешься надо мной?

– Мне не до веселья.

– Глупый! На твоем месте любой бы радовался!

– Я бы не был так уверен.

– Тебя послушать, покажется, будто герцог предложил тебе нечто ужасное.

– Для меня это действительно ужасно, даже еще хуже!

– Ты кокетничаешь и только! Что могло тебя так встревожить? Что он тебе предложил?

– Ну… Какая тебе разница?.. Я же отказался, – Анри проглотил комок, застрявший в горле, и сдавленным голосом добавил. – Я не хочу изменять себе. Не хочу быть… даже у самого короля…

– Да кем же?

Анри не хотел говорить, но вдруг услышал свой собственный голос:

– Я актер, я не могу быть… шутом! Даже у господа бога!

– Кем? Шутом? – глаза Карменситы расширились от удивления.

Анри кивнул. Ему показалось, что девушка сочувствует ему.

Но вдруг она засмеялась звонко и заразительно:

– Шутом? И ты отказался, безумный?

– Чему ты смеешься, никак не пойму!

– Поистине, ты сам не знаешь себе цену! – Она отсмеялась и продолжала вполне серьезно. – Жаль видеть, как выдающийся шут тратит свой бесценный талант на сцене нищего бродячего театра.

– Карменсита! – Анри от негодования сжал кулаки. – Ты что, издеваешься надо мной?

– Вовсе нет! Подумай сам! Ты получаешь возможность остаться на одном месте, иметь свой дом, хозяйство…

– Какое хозяйство, черт возьми!

– Неужели тебе не надоело разъезжать по городишкам и деревням, выступать перед всяким сбродом за жалкий кусок хлеба, а потом жевать этот хлеб пополам с дорожной пылью? Не мыться неделями?

– Нет!!! Не надоело! Я всю жизнь в театре!

– Ты болван!

– Возможно! – ответил Анри и с его ресниц сорвались и упали на пол кибитки две крупные соленые капли.

– Конечно, ты болван! – упрямо повторила Карменсита и вдруг воскликнула, обрадованная внезапной догадкой. – Я поняла, почему ты не хочешь нас покинуть! – она сделала театральную паузу и выпалила. – Потому что ты безумно влюблен! В меня!!!

– Что?! – воскликнул молодой человек.

– Да, да! Ты же не мог при своей природной скромности и деликатности сказать об этом герцогу. Вот ты и стал изображать из себя оскорбленного гения! Не отрицай очевидного – ты любишь меня!

– Ложь!!! – Анри готов был кинуться на нее с кулаками.

– Нет, это правда!

– Правда? Ну так я тебе докажу!

– Что ты мне докажешь?

– Вот возьму и…

– Нет! – снова засмеялась Карменсита, да так обидно, что сжалось сердце. – Это снова твои шуточки! Ты не сделаешь этого хотя бы потому, что герцог твой давно уехал. Не станешь же он ждать того момента, когда ваша милость соблаговолит дать ему утвердительный ответ.

– Ну посмотрим! – и Анри стремглав выскочил из повозки.

– Вот что, Альфонсо, – задыхаясь, осведомился он. – Сколько нужно денег, чтобы купить новых лошадей?

– Не самых плохих – пистолей пятьдесят-семьдесят…

– Они у вас будут! – воскликнул Анри, краем глаза заметив, что, на счастье, черная карета еще не уехала. – Я устраиваюсь на хорошую службу. – Присутствие черной кареты подхлестнуло его самолюбие. – Прощайте, дорогие мои! Надеюсь, вы сумеете найти мне достойную замену!

– Постой, ты куда? – опешил Альфонсо.

– Никак, нашел новую работу? – спросил Дени, который вечно слышал все после всех.

– О! Еще какую! Жалованье просто сказочное! Пропитание, крыша над головой! И все это только за то, чтобы я ходил колесом и говорил невпопад разные глупости! – веселился Анри.

– Слушай, мальчик мой, – сказал Альфонсо. – Если я тебя правильно понял, ты хочешь нас покинуть?

– Да, дорогой друг! Ненадолго! Вот ты – настоящий комик! – усмехнулся молодой человек. – А я – всего-навсего шут, и больше ничего! Но я умею смешить!

– Не болтай глупостей!

Анри увидел, как лакей машет ему рукой с запяток кареты и поспешил распрощаться со своими друзьями.

– Анри, вернись! – воскликнул Альфонсо. – Если ты уходишь, мне хочется кое-что дать тебе в память о нас.

Старый комедиант порылся в шкатулке Карменситы, которая до этого принадлежала его покойной супруге, открыл двойное дно, и, к удивлению присутствующих, достал какой-то маленький предмет.

– Возьми, – протянул он его молодому человеку. – На удачу! Когда-нибудь ты достанешь это, вспомнишь о нас и захочешь вернуться. Вернуться никогда не поздно. Мы, ты знай, всегда будем тебе рады, мальчик мой!

Анри принял из рук старого актера вещицу и мельком взглянул на ее. Это был кулон с нежно-фиолетовым камнем. Прекрасная безделушка. Юноша понимал, что если бы она хоть чего-то стоила, она бы не лежала в шкатулке. Ее давно бы прожили и проели.

– Спасибо, дорогие мои! – воскликнул юноша. – Я обязательно вернусь к вам! Прощайте!

Затем он запрыгнул на запятки кареты, и она с мелодичным пощелкиванием покатила прочь.

Карменсита рыдала, уткнувшись в широкую грудь Альфонсо:

– Это он из-за меня! Мне назло!

– Ну что ты, девочка! – успокаивал ее старик. – Просто в каждой жизни бывает момент, когда приходится все начинать сначала. Наш Анри молод, пусть он все испытает сам. Может, это придаст ему мудрости. А мудрость – ох как необходима актеру!

– Да вы хоть знаете, на какую службу он пошел? – Вдруг спросила девушка.

– Ну? – выразил интерес Дени.

– Шутом! – выпалила Карменсита, и сама же испугалась собственного голоса.

– Шутом? – переспросил Альфонсо.

Эта весть прямо-таки подкосила его. Он присел и, уставившись в одну точку, каким-то чужим голосом сказал:

– Надо его вернуть. Не годится актеру…

– А как ты его вернешь? – со слезами воскликнула девушка. – Я же не знаю имени этого проклятого герцога!

– Но там, кажется, над дверью был какой-то герб?

– Если бы я знала, что так получится, я непременно бы разглядела и запомнила его.

– Его надо вернуть, – еще тише пробормотал Альфонсо.

– Я его верну! – воскликнул Дени.

Он тут же распряг лошадей и поскакал в том направлении, куда уехала черная карета. Одна лошадь была под седлом, другая бежала рядом.

– Не волнуйся, милый Альфонсо! – успокаивала старика Карменсита. – Все будет хорошо, вот увидишь!

– Дай Бог!

– Ведь так не бывает – было хорошо и вдруг сразу стало плохо!

– Да, ты права, моя дорогая, так не бывает… Так не должно быть… – ответил бесцветный голос Альфонсо.

Его неподвижные глаза смотрели вслед удаляющемуся Дени.

Глава 3.

Слуга отворил дверь и жестом пригласил Анри войти.

Они очутились в небольшой комнате, плохо освещенной слабым потоком солнечных лучей, пробивающихся через маленькое окошко. С противоположной стороны находилась еще одна дверь.

– Наружная, – объяснил слуга.

Комната была обставлена более чем скромно: стол, скамья, маленькая кровать, – и более всего напоминала собачью конуру. Низкий потолок нависал над головой, и Анри, подняв руку, легко дотянулся до него.

– Это и есть моя комната? – осведомился молодой человек.

– Да, – коротко ответил слуга и вышел.

Анри быстро осмотрел свои новые владения, сел на кровать и только теперь осознал, насколько она мала, будто была рассчитана на ребенка.

И вдруг, словно снежная лавина, обрушилась на него череда мыслей и воспоминаний.

«Что я выиграл из-за собственного упрямства? – подумал он, – Раньше хоть я был свободен и волен распоряжаться собой, как мне заблагорассудится, а что теперь? Кругом – незнакомые лица, и ни одного близкого человека. Пожалуй, я вскоре затоскую даже по дракам, которые устраивала мне эта глупышка Карменсита».

Он вытащил из кармана вещицу, подаренную ему Альфонсо, и подошел к свету, чтобы лучше ее рассмотреть. В солнечном столбике пылинок камень заиграл своими гранями, и Анри с удивлением заметил, насколько эта безделушка была похожа на настоящую драгоценность. Большой фиолетовый камень с отлично отшлифованными гранями был заключен в замечательную оправу. «Наверное, это все, что осталось у Альфонсо от его жены», – решил Анри, – Конечно, он очень любит меня, раз отдал такую вещь именно мне».

Затем он спрятал подарок обратно в карман. И вовремя.

Дверь отворилась, вошел слуга и равнодушным тоном сказал:

– Господин герцог хочет вас видеть.

– А зачем? – спросил Анри.

Слуга ничего не ответил, поэтому молодой человек вынужден был проследовать за ним в полном неведении.

Они прошли по узкому коридору, поднялись по винтовой лестнице, преодолели несколько комнат и переходов, тускло освещенных маленькими окошками, и остановились перед тяжелой дверью из красного дерева. Слуга отворил ее и Анри вступил в незнакомый зал, – так молодой человек назвал его про себя. «Незнакомый зал» оказался спальней герцога.

В просторной комнате, обставленной изысканной мебелью, на великолепном мягком ковре стояло кресло, в котором восседал сам владелец всей этой роскоши – герцог де Лонгвиль.

Увидев его, Анри тут же склонился в глубоком поклоне.

– Подойди ко мне, – раздался властный бархатный голос.

Анри несмело приблизился.

– Оставь нас одних, – приказал герцог слуге, и тот послушно закрыл за собой дверь. – Я очень рад, что ты воспользовался моим предложением… – казалось, герцог был доволен не только собой, но и каждым словом, которое ронял на этот мягкий ковер. – Теперь давай знакомиться ближе. Расскажи о себе.

Этот вопрос немного смутил молодого человека, но, несмотря на непонятно откуда взявшуюся робость, он ответил:

– Мне известно о себе немного, разве только то, что все привыкли звать меня Анри, а родители мои были актерами.

– Это уже кое-что. Но ты сказал «были». Их что, нет в живых?

– Да, я их даже не помню.

– Это прекрасно! – по лицу герцога растеклась счастливая улыбка.

В этот миг он показался юноше каким-то хищным зверем, запускающим когти в жертву и получая от чужих мучений неслыханное удовольствие.

– Дело в том, – продолжал герцог, – Что я собираюсь взять тебя к себе не на год, не на десять лет, а навсегда…

– Я не могу обещать вам… – Анри чувствовал, будто его окатывают с головы до ног ледяной водой: он вдруг осознал всю обреченность своего положения.

– А мне не нужны твои обещания, голубок, – улыбнулся герцог. – У меня все поступают так, как я этого хочу. Да в конце концов, не истязать же я тебя здесь буду!

«Кто вас знает!» – подумалось Анри.

– Тебе понравилась твоя комната?

– Да… благодарю, но…

– У тебя есть возражения?

– Только по поводу кровати…

– Ах да! Ты прав, – герцог снова улыбнулся. – Кровать будет заменена. А теперь взгляни, – он указал на стену.

Анри посмотрел в указанном направлении и увидел небольшую картину, выполненную маслом и заключенную в овальную позолоченную раму. На картине был изображен горбатый человечек в пестром костюме, нелепых красных башмаках и в головном уборе, украшенном бубенцами. Всю безвкусную пестроту изображения дополняла поза горбуна: правая рука и нога подняты, а ужасное одноглазое лицо смотрело прямо на зрителя. Через немногочисленные желтые клыки из открытого рта свешивался на бок тонкий красный язык, по цвету совпадающий с алыми башмаками. Хищный нос непомерной величины, клочковатые брови и торчащие уши довершали ужасный облик. Казалось, что горбун вовсе не одноглаз, а просто подмигивает Анри.

– Кто это? – спросил молодой человек, хотя ответ был очевиден.

– Мой прежний шут, – молвил герцог. – Его звали Шарль. Он скончался несколько дней назад. Нравится? По-моему, он получился великолепно. Как живой! Прекрасная работа!

«Да, – подумал Анри. – Если он нарисованный столь ужасен, то каким же тогда был на самом деле?»

– Вот уже нет его со мной, но мне порой кажется, что сейчас мой старый шут оживет на этой картине, захохочет, как прежде и спрыгнет ко мне в комнату.

– А вы не опасаетесь, что это может осуществиться, господин герцог? – осторожно поинтересовался Анри. – К примеру, во сне? Или в самый темный час – перед рассветом…

– Ты фантазер, мой мальчик! – герцог засмеялся. – Впрочем, это хорошо… Ты не обижаешься, что я тебя называю по-свойски на «ты»? Я всех слуг называю на «ты», и для тебя не буду делать исключения. Но ты получишь мое снисхождение в соответствии с твоей должностью: ты можешь отпускать колкости в мой адрес, придумывать каламбуры и шутки, но… Я знаю, что ты парень неглупый, поэтому, принимая это во внимание, я порой буду и принимать некоторые меры наказания…

– Тогда зачем отпускать остроты на ваш счет, зная, что за это можно поплатиться? Не лучше ли выбрать другой объект для насмешек? – спросил Анри

– Ты – мой шут и будешь делать, как скажу я. Понял? – герцог на мгновение задумался и сказал. – Хочу открыть тебе еще один секрет, почему я выбрал именно тебя. У меня есть дочь, графиня. Сейчас она воспитывается в одним из монастырей… Так вот, очень скоро она вернется сюда, и ей будет нелегко перенести потерю своего любимца, поэтому я хочу сделать ей подарок. Ты мне понравился, несмотря на то, что у тебя нет такой броскости, как у Шарля…

– Господин герцог, – попробовал вставить Анри. – Я, признаться, боюсь не оправдать вашего выбора… Если такое случится, вы меня отпустите?

– Конечно, мой хороший. Я и сейчас тебя не держу. Но тебе необходимо подготовиться к приезду графини. Она будет здесь дней через пять-шесть. Иди к себе. Если ты мне понадобишься, я тебя позову. Эй! – герцог хлопнул в ладоши и в комнату вошел слуга. – Отведи этого человека на кухню, пусть его накормят.

От герцога Анри уходил со странным осадком в душе. Личность его была ему несимпатична, он бы с радостью все бросил и убежал отсюда. Но непонятная ему сила, словно паук, уже втягивала его в свои железные сети, и молодой человек успокаивал себя мыслями о том, что он не успел еще ничего увидеть в этом величественном замке, почти что городе, окруженном рвом с водой. А еще Анри ощущал себя придавленным к земле собственным ничтожеством, словно на него сверху кто-то надел колпак и поймал как бабочку. Сердце в груди будто разделилось пополам, и одно стучало мелко и тревожно, а другое замедлило свой бег и отзывалось в ушах ровным гулким боем. Анри почти осязал, как неведомая сила подхватила его и понесла вперед, не разбирая дороги. «Сорвался в пучину!» – услышал он в своей голове.

В это время они оказались на площади замка, пересекли ее и остановились перед лестницей, ведущей в подвал.

– Сюда, – коротко сказал слуга и удалился.

– Добрый вечер! – Анри шагнул внутрь подвального помещения и поначалу ничего не мог разобрать в сумраке среди густого пара, стелящегося сплошной завесой.

– Добрый вечер, – ответил женский голос. – Проходи, мальчик.

Молодой человек силился различить дорогу среди гор котлов, горшков и кастрюль.

– Ну, что же ты? – спросила женщина.

И тут Анри увидел ее, в облаке пара стоящую около плиты, пожилую сухощавую и достаточно высокую.

– Меня прислал господин герцог… – сказал юноша.

– Зачем? – быстро спросила кухарка.

– Ну… – Анри замялся. – Я теперь буду служить у вас в замке…

– Чего? – удивилась женщина.

– Я теперь служу у господина герцога, – повторил молодой человек.

– Мы все у него служим, – кухарка что-то пробормотала быстро и зло, а потом спросила. – А ты, с позволения сказать, кем служить собираешься?.. Тощий какой! – она бесцеремонно осматривала своего гостя. – И зачем он набирает таких худосочных! Мальчишек на побегушках! Каждый день новых! Поручений, видать, много, вот и нанимает мальчишек… А ты их корми!

– Я не посыльный, хотя цель моего визита вы угадали правильно, – у Анри от запахов начинали течь слюнки.

Кухарка, не спеша, продолжала разглядывать молодого человека:

– Кто же ты тогда? Руки у тебя, вижу, не знают ни молотка, ни лома.

– Неправда, – возразил Анри. – Гвозди я отлично забиваю!

– Все равно это не твоя работа. Угадала?

Юноша кивнул.

– Ладно, хватит зыркать по котлам, садись, – кухарка усадила молодого человека на скамью и, взяв миску, отвернулась к плите, чтобы положить еду; заодно спросила. – Как зовут тебя?

– Анри.

Женщина поставила миску с едой, ложку и кусок хлеба на стол перед юношей, и тот с жадностью накинулся на угощение.

– А я Фантина. Кормлю здесь всяких бездельников.

– Я не бездельник, – сообщил молодой человек. – Я ваш новый шут.

– Что?! – кухарка чуть не уронила нож. – Шут?

Было непонятно, что так взволновало ее.

– Мальчик, – наконец вымолвила она. – Ты знаешь, что они с ним сделали?

– С кем?

– С бедным Шарлем! Они – сущие звери, а не люди!

– Кто звери?

– Герцог наш и его покойный папаша, черт бы его взял, грешника проклятого! Спасибо, бог того наказал, да и нынешнего тоже накажет! И все отродье их помрет страшной смертью! Это я тебе говорю, потому что знаю.

– Но почему? – ложка замерла в руке Анри.

– А вот ты послушай историю. Я сама все это помню, на моих глазах все происходило, хоть я и была маленькой девочкой. Такое не забывается! У старого герцога, отца нынешнего, в услужении был один молодой человек, у которого жена рано умерла, оставив ему младенчика – сына. Вскоре и герцогиня принесла на свет дитя. Да только не выжила после этого. А я тебе скажу по секрету: тяжело рожать ядовитых детей!

– Ядовитых? – усмехнулся Анри.

– Вот именно! Потому что из них вырастает всякое зверье, как наш теперешний господин де Лонгвиль, чтоб ему пусто было!.. Но ты на ус мотай, да помалкивай. Понял меня?

– Понял, – юноше было интересно дослушать до конца эту страшную историю, которая обычно бывает в каждом замке – про упырей, привидений и хозяев-кровососов, которые по ночам открывают фамильный склеп и грызут косточки предков.

– Так вот, – кухарка присела рядом с молодым человеком. – Тому слуге было не с кем оставить своего сына, потому он порой просто привязывал его за ногу где-нибудь в отдаленной комнате, давал погремушку и уходил. Но ребенок рос!.. Вот уж не помню, сколько ему тогда было… Одним словом, отвязался он и пошел по всему господскому дому. Забрел на детскую половину, а там наш нынешний хозяин спать изволили. Мальчонка взял какую-то из его игрушек, да уронил. Тот проснулся и заорал, словно его кипятком ошпарили! Все переполошились. Бедный ребенок тоже испугался, побежал, но споткнулся об игрушку эту проклятую. А наш герцог настиг его и стал бить по лицу, чем под руку попалось. Когда люди сбежались, увидели они, что маленький герцог весь в крови – хотя это вовсе и не его кровь была, а рядом с ним – чужой ребенок и тоже окровавленный. Папаша-герцог незамедлительно велел высечь, как он выразился, «наглого воришку». Ребенка высекли, да не рассчитали, детские косточки хрупкие, а они его – по хребту, по хребту… Одним словом, был ребенок, стал урод. Горб у него расти начал, и в довершении ко всему он, когда на злополучную игрушку падал, глаза лишился и нос сломал. А может, и герцог постарался в драке. Как ты думаешь, каково было отцу мальчика?

– Полагаю, несладко.

– Верно! А потому он спрятал однажды большой кухонный нож и пошел к папаше нынешнего герцога. Но убить не успел. Тот сильный был, как дикий кабан. Да и похож он был на кабана… – кухарка вздохнула. – Увезли несчастного куда-то в город, больше его мы и не видели. Наверное, расправились с ним там. Шутка ли – покушение на столь знатную особу!

– А ребенок? – спросил потрясенный Анри. – Как он мог оставаться здесь после всего, что с ним сделали?

– Ха! – женщина гордо взглянула на молодого человека. – Он остался, чтобы мстить! – внезапно она понизила тон до шепота и продолжала. – Когда Шарлю исполнилось пятнадцать, старый герцог умер. По непонятной причине! Этого безобразного буйвола, который мог выпить больше, чем целая рота солдат, нашли мертвым в собственной спальне. Он умер без покаяния, совершенно один!

– Его отравили?

– Нет, говорили, что это удар. Герцог был найден в спальне с подушкой в закостенелых скрюченных пальцах и с гримасой ужаса на мертвом лице. Видимо, кто-то его смертельно напугал.

– Вы думаете, Шарль?

– Никто ничего не видел, поэтому обвинять было некого… Что ему там привиделось…

– А что было потом? – молодому человеку не терпелось узнать продолжение этой истории.

– Потом наш герцог, тот, что ныне здравствует, женился на какой-то баронессе. И у него родились дети – двойняшки. Но это я помню довольно смутно, тяжело болела тогда и обо всем знаю со слов других людей. Но один ребенок сразу пропал, а роженица тут же умерла.

– Тоже удар?

– Отравление. Сама отравилась! А может, удавилась, я точно не помню. Наш герцог совсем ополоумел, дал зарок никогда не жениться… А жениться было необходимо и мальчика родить, чтобы добро завещать.

– И женился?

– Неоднократно, да только жены почему-то детей от него рожать не успевали, прости меня, грешную. Одна с лестницы оступилась – насмерть; другая взбесилась и ее отослали, куда следует. А с третьей, по-моему, он только обвенчался, у нее тут же в церкви отнялись руки-ноги. Как ты считаешь, могли все эти случаи быть сами по себе?

– Наверное, нет…

– Вот и я так думаю! – кухарка посмотрела вверх и угрожающе потрясла половником. – Я говорю, проклятый это дом! Господь его проклял!

Потом она встала, помешала что-то в кастрюле и вдруг хихикнула:

– Герцог-то понял, что ему ничего не остается, как найти потерянного ребенка. Все монастыри объездил, всех допрашивал, безумный! Вот как ему наследник понадобился!

– А этот потерянный ребенок разве не девочка?

– Мальчик! – с важностью сообщила кухарка.

– Не нашел?

– Конечно, нет… Я вот иногда размышляю, был ли он вообще… Его ведь никто в глаза не видел, только Шарль. Других живых свидетелей не осталось. Шарль и сказал герцогу о сыне… Ну, теперь понял, куда попал?

– Понял.

– Так что смотри в оба, чтобы герцог не обошелся с тобой так же, как с Шарлем.

– Я постараюсь. Спасибо за угощение.

Он поднялся и хотел идти, но тут кухарка подскочила к нему и с нескрываемым злорадством шепнула в ухо:

– Говорят, вскоре приедет дочь нашего хозяина. Посмотришь на эту злодейку!.. Всем им гореть в пекле на адском огне!

– Извините, – сказал молодой человек. – А почему вы так желаете гибели всем в этом роду? Мне кажется, молодая графиня вовсе не обязана платить за грехи своего деда.

– За такие грехи должно пролиться море крови!

– Даже если пострадают невинные?

Кухарка окинула юношу испепеляющим взглядом и изрекла:

– Нет человека, который бы не натворил такого, за что его следовало бы его наказать!

– Наказать смертью? По-моему, то, что вы говорите, ужасно!

– Я не сказала – убить, я сказала – наказать. И пусть виновные поплатятся!

– Хорошо, тогда скажите, чем были виноваты те несчастные женщины, которых судьба привела в этот дом?

– Не знаю. Но уверена, что за преступления отдельных негодяев должны отвечать все члены их семейства и даже те, кто связан с ними дружбой или добрым расположением.

– Это жестоко, – сказал Анри и сделал шаг по направлению к выходу.

– Это справедливо… – кухарка опустила половник в кастрюлю и стала яростно что-то там перемешивать.

– А если бы вам сказали, – не выдержал молодой человек. – Что двоюродный прадед брата знакомого вашего мужа из ревности утопил в реке свою жену, а вам за этот чужой грех надлежит принять смерть от мышьяка, в этом случае вы бы тоже ратовали за справедливость?

– Постой-ка, как ты сказал? Двоюродный прадед брата знакомого моего мужа?.. – женщина засмеялась. – А о каком муже идет речь? Одного я похоронила, другой жив, хвала Создателю!

– Я говорю о том, что в могиле.

– А-а… – кухарка задумалась.

– Можете не отвечать, – сказал Анри. – Потому что даже Господь Бог не даст ответа на такую задачу. Эту глупость люди придумали.

– Ладно, болтун, – усмехнулась женщина. – Иди на все четыре стороны, ты мне мешаешь. А если я тебе понадоблюсь, спрашивай тетушку Фантину, меня все знают.

– Спасибо, дорогая тетушка Фантина. Вы очень хорошо стряпаете!

– Да! Готовлю я превосходно! – кухарка от смущения опустила глаза.

– Как?! Вы тоже любите, когда вас хвалят? – неожиданно спросил молодой человек.

Эти слова почему-то ужасно взбесили Фантину.

– Ах ты, негодный мальчишка! – воскликнула она, хватая кочергу. – Дерзкий молокосос!

– Что вы делаете? – Анри одним прыжком оказался у порога и там остановился. – Вот вы меня убьете ненароком, а потом тот, кто после вас возьмется за эту кочергу, будет расплачиваться за вас и рыдать кровавыми слезами, согласно вашей интересной теории о справедливости…

– Убирайся вон! – закричала кухарка. – Еще одно слово, и я больше никогда-никогда не буду с тобой разговаривать! И кормить тоже!

– Благодарю вас, тетушка Фантина! – воскликнул юноша и скрылся в лучах света, бившего в дверной проем.

Он вышел на вымощенную булыжником площадь и с любопытством огляделся.

Его взору открылось прекрасное здание из серого камня с длинным прочным балконом во втором этаже. Здание было четырехэтажным и очень внушительным. Оно находилось как раз напротив дворца герцога. Дворец же с его солидными великолепными украшениями, являл собой подтверждение благосостояния и знатности своего владельца.

В разгар дня не стучали молотки, никого не было видно. Только через зарешеченное окошко Анри удалось разглядеть плотника, работающего в своей мастерской. «Видимо, герцог не любит шума, – решил молодой человек и усмехнулся. – Тогда непонятно, зачем он взял меня?»

Анри уже хотел идти к себе, но тут же понял, что не найдет своей каморки без посторонней помощи. И как только эта мысль пришла, сразу же он заметил, как из-под арки ворот ему навстречу двинулся человек, в котором без труда можно было узнать того самого слугу, сопровождавшего его сегодня к герцогу и на кухню. Очевидно, он поджидал юношу все то время, покуда тот находился у Фантины. Слуга жестом приказал следовать за ним и повел к каменной стене, в которой находилось несколько дверей. Остановившись у одной из них, слуга достал ключ, отпер замок и передал ключ Анри.

Молодой человек вошел в комнату, которая теперь, по велению судьбы, принадлежала ему. Очутившись там, он обнаружил в обстановке некоторые изменения. Уже стояла новая кровать. На стене висело небольшое зеркало, которое без искажений отразило в себе мрачную физиономию юноши.

– Ну что, мой ненаглядный? – спросил Анри у собственного отражения. – Вот мы и сели на мель, как разбитая посудина. Где теперь мои друзья, что сейчас делают?.. Кого после моего ухода терзает Карменсита?..

И вдруг он почувствовал, как на глаза наплывают слезы, а внутри все пылает огнем, и захотелось кричать, подпрыгнуть до неба, сделать что-то невозможное – пробить стену, вызвать ураган, – но только чтобы они услышали его стон, его тоску: «Друзья мои! Я не могу без вас! Я умру без вас!»

Он бросился на постель и беззвучно заплакал.

Он плакал до темноты, а затем забылся коротким темным сном.

Глава 4

Эту первую ночь в замке Анри провел беспокойно. Непривычно мягко было его ложе. И удивительная, глухая душная тишина стояла вокруг.

Долго он ворочался с боку на бок, стараясь найти удобное положение, и это никак ему не удавалось. И когда уже сквозь окошко стали пробиваться первые признаки утра, его осенила простая идея лечь на полу. Он немедленно исполнил свое решение и, несмотря на то, что пол был холодным, каменным, Анри заснул на нем почти мгновенно, будто сон только того и поджидая, навалился на него и обволок своими непроницаемыми молочными лапами. Молодой человек проспал часа три, не больше, и был разбужен топотом шагов и громкими голосами в коридоре. Он открыл глаза и прислушался.

Разговаривали двое. Один из говоривших был в летах, тогда как другой принадлежал к тому разряду, которых Фантина называла «мальчишками на побегушках».

– Ты когда-нибудь научишься рано вставать, лежебока? – вещал пожилой голос. – Служишь герцогу целый месяц, а все никак не постигнешь простой истины: у нас день начинается с восходом солнца!

– Но… – пробовал возразить мальчишка.

– Никаких оправданий! – перебил его пожилой. – Ты меня вывел из себя! Я могу пожаловаться на тебя герцогу, и он вышвырнет тебя за ворота, как шелудивого пса.

– Простите, господин Жан! – воскликнул молодой голос. – Я прошу вас не делать этого! Вы же знаете, что мне некуда идти! Я сирота, моя мать умерла много лет назад, а мой отец не сумел заплатить долги своего покойного брата и попал в тюрьму. Я один могу выручить его, мне нужно скопить необходимую сумму и уплатить за него долг.

– Мне это известно так же, как и то, что ты продаешь то, что тебе не принадлежит, а это воровство, – «господин Жан» повысил голос. – Ты торопишься к своему отцу – в тюрьму?

– О, я верну все! – взмолился юноша. – Только прошу вас не выдавать меня!

Послышался какой-то глухой звук, видимо, молодой человек упал на колени.

– Хорошо, – нехотя ответил пожилой. – Я буду молчать. До поры до времени, но с условием, если ты поделишься со мной.

– Чем? – воскликнул юноша. – Господин Жан, у меня ничего нет!

– Врешь, гаденыш! Ты успел скопить немного денег!

– Но они нужны мне для спасения моего отца!

– Ему они уже не понадобятся, – хмыкнул пожилой. – У меня племянник служит надзирателем в той тюрьме, и он рассказал, что Антуан Дежере умер недавно от чахотки. Ведь твоего отца звали Антуан?

Молодой человек ничего не ответил. Молчание затягивалось.

Пожилой первым нарушил его:

– Теперь тебе надо позаботиться о себе самом. Ведь ты только начинаешь жить, а за воровство господин герцог по головке не погладит. Стоит мне сказать ему только одно слово, и тебя…

– Не делайте этого, господин Жан! Умоляю, пощадите! Я знаю, вы добрый человек, вы не станете говорить герцогу!..

– Только если ты будешь благоразумным!

– Да, я буду, буду благоразумным. Вот… возьмите все, что у меня есть. Я клянусь вам, что больше никогда ничего не возьму…

Послышался звон рассыпанных по полу монет.

– Ну почему же, – высокомерно произнес «господин Жан», – Каждый может воровать сколько угодно, только надо уметь не попадаться. Мы все здесь – не ангелы, так что терзаться душевными муками не стоит, мой хороший. Я прощаю тебя. Отныне ты – под моим покровительством и под моей вечной защитой.

На некоторое время он замолчал, очевидно, подбирал и пересчитывал деньги.

Потом разочарованно сказал:

– И ради этой суммы я так унижался перед тобой? Признавайся, щенок, где ты спрятал остальное?

– Нет, господин Жан, я ничего не утаил, это все, что у меня есть… Все, что было…

– Врешь, наверное, змееныш! Ну ничего, погоди, я до тебя еще доберусь!.. Понабрали… Селить некуда!..

Послышались мягкие удаляющиеся шаги, и наступила тишина.

Анри уже решил, что в коридоре никого нет, но тут послышался легкий шорох и приглушенное всхлипывание.

Он осторожно подошел к двери в коридор, неслышно отодвинул щеколду и выглянул…

Спиной к нему у противоположной стены сидел на коленях какой-то тщедушный юноша и тихонько плакал горючими слезами. Вся его маленькая фигурка в одежде непонятного цвета вздрагивала от сдерживаемых рыданий.

Анри протер глаза и, потянувшись, спросил:

– Ты чего?

Молодой человек вздрогнул от неожиданности и повернул к Анри свою русую голову с порозовевшим от слез лицом.

– Ты чего плачешь? – повторил Анри.

– А ты откуда взялся? – в свою очередь спросил юноша.

– Я здесь живу, вот в этой комнате.

– Как! – на физиономии юноши отразился испуг.

– А чего тут удивительного?

– Это же комната шута господина герцога! – громким шепотом произнес молодой человек.

– Естественно, – Анри пожал плечами. – Моя комната.

– Не может быть! – юноша забыл о своем горе и поднялся на ноги. – Ты что, новый шут?..

– Вроде того. А почему это всех так пугает? Наслушались сказок тетушки Фантины про проклятья и страшную месть?

– Ну… – молодой человек замялся; видимо, вопрос Анри попал в цель. – А тебе-то самому не страшно жить в комнате покойника?

– Нет, не страшно.

– А вот я бы на твоем месте не был бы так беспечен.

– Да что ты говоришь. По-твоему, это как-то должно отразиться на мне?

– Не знаю…

– Тогда и не будем обсуждать этот вопрос. Давай знакомиться. Анри.

– Франсуа, – молодой человек пожал протянутую ему руку.

– Будем друзьями. А теперь скажи, что ты такого натворил и почему тебя достает «господин Жан»?

Франсуа снова всхлипнул:

– Я служу чуть больше месяца. У меня…

– Я все слышал. Извини, это получилось невольно…

Тут произошло нечто странное. Молодой человек снова брякнулся на колени и умоляюще забормотал:

– Не губи меня! Мне нечем тебе заплатить!

– Да хватит тебе! – воскликнул, опомнившись от неожиданности, Анри. – Черт возьми, с чего ты взял, что я доносчик и подлец?

– Ты не будешь меня выдавать?

– Клянусь!

– Правда?

– Зайдем ко мне, – предложил Анри.

Он твердо взял юношу за руку, завел в свою комнату и усадил на кровать. Сам опустился перед ним на пол.

– Ну, теперь рассказывай.

– Мой отец попал в долговую яму… – начал Франсуа. – Дело в том, что когда умер его брат, мой дядя, после него осталось множество долгов. Их следовало выплатить в очень короткий срок, и мой отец… Он был мельником… – юноша задумался и повторил снова, но с какой-то скорбной интонацией. – Был… Все пришлось продать, но денег все равно не хватило. И его забрали…

– Его посадили в тюрьму, а ты, чтобы помочь отцу, поступил на службу к герцогу, – закончил за собеседника Анри.

– Да.

– А здесь ты начал красть и продавать?

– Нет же, нет! – Франсуа чуть не плакал. – Эта вещь принадлежала мне. Одежда лакея. Один человек, здешний, он увидел ее на мне и попросил продать. Ему она была очень нужна. Нужнее, чем мне. Я его выручил…

– А господин Жан тебя прижал?

– Он видел, как мы совершали торг.

– И теперь ты ходишь в лохмотьях и боишься господина Жана?

– Да.

– Сколько денег ты ему отдал?

– Все… Мое жалованье за месяц и то, что удалось выручить с той продажи.

– Бесподобно! Ну что ж, готовься и дальше работать бесплатно.

– Почему?

– Да потому что господин Жан будет и впредь тебя шантажировать и отбирать жалованье. Какая мерзкая тварь! – Анри не выдержал, вскочил и прошелся по комнате.

– А что же делать? – Франсуа беспомощно развел руками.

– Не попадаться ему на глаза. Или уходить отсюда.

– Куда и как? – юноша моментально сник.

Это еще больше взбесило Анри.

– Скажи, ты ему и вправду поверил? – со злостью спросил он.

– А?

– Я спрашиваю, ты действительно поверил в то, что твой отец умер?

– Но господин Жан сказал… Он самый приближенный из слуг господина герцога. И очень влиятелен.

– Однако не всякое слово нужно воспринимать, как библейскую истину. Тем более, если это такой симпатяга, как Жан. Хоть я его в глаза не видел, но голос его и манера общения влюбляют в себя однажды и навечно!

– Значит, ты считаешь…

– Да, его слова еще нужно проверить.

– Но как? Здесь никого не отпускают без разрешения герцога. А господин герцог очень редко расположен к подобным просьбам.

– Вот как? – Анри на мгновение задумался. – Значит, мы все здесь, как в тюрьме?

– Как в тюрьме, окруженной со всех сторон водой.

– Чудесное уточнение.

– А еще говорят, что, если подойти с просьбой к герцогу в неподходящий момент, лучше сразу молиться о спасении души.

– Что, он такой опасный?

– Он странный человек! – воскликнул Франсуа и сам зажал себе рот, вспомнив, что поблизости мог оказаться «господин Жан».

– Ну ладно, о герцоге поговорили. Теперь о тебе. Кем служишь?

– Посыльным. Но меня, правда, отправляли с поручением всего однажды, отнести письмо в монастырь, где воспитывается дочь господина герцога. Остальное время я подметаю двор замка, мою крышу и слежу за канарейками госпожи Генриетты, но вскоре к канарейкам будет приставлен другой человек, мне говорили.

– А кто такая госпожа Генриетта? – с живостью спросил Анри.

– Дочь герцога. Она молода, хороша собой. Я ее мельком видел в монастыре, – Франсуа смущенно хихикнул. – Я бы даже сказал, что она красивая. У нее темные глаза и светлые волосы.

«А у Карменситы глаза синие», – некстати подумалось Анри.

– Она носит фамилию и титул по названию поместья, которое отойдет ей в приданое, – продолжал Франсуа.

– Какое поместье?

– Жанлис. Она баронесса.

– Странно, мне ее представили, как графиню.

– Она вскоре станет графиней. Уже десять лет, как она помолвлена с неким графом, который, говорят, омерзителен и в пять раз старше, но зато богат. Дело в том, что этот ее жених, как его… – Франсуа задумался, вспоминая. – …Граф до Лозен через месяц приедет сюда, и долгожданная свадьба состоится. Говорят, герцогу нужен наследник, – молодой человек вздохнул. – Я завидую богатым. Они такие счастливые: ездят на прекрасных лошадях в уютных каретах и делают это, когда им захочется; едят и спят, сколько угодно…

– А еще венчаются с незнакомыми людьми! – отрезал Анри. – Я бы свое ремесло не променял бы на сладкую богатую жизнь…

– Ремесло шута? – удивился Франсуа.

Анри вздрогнул, как от пощечины, и исподлобья посмотрел на собеседника:

– Запомни, я – актер, причем очень неплохой. А в шутах я числюсь только со вчерашнего дня. Решил заработать денег… То есть у меня была причина почти такая же важная, как у тебя… А если говорить правду самому себе… Желал кому-то что-то доказать… и просто-напросто свалял дурака, шут безмозглый…

– Что-то я не понял…

– Я и сам ничего понять не могу! – воскликнул Анри и вцепился руками себе в волосы.

– Не переживай, все будет хорошо, – попытался утешить его Франсуа.

– А может, мне удрать отсюда? – вдруг задал вопрос молодой человек.

– Как?

– А никак! – Анри заложил руки за голову и расхохотался, потом, отсмеявшись, сказал. – Не обращай на меня внимания. Все пути назад отрезаны… Я сам их себе отрезал, болван!

– Анри, – осторожно спросил Франсуа. – Сколько тебе лет?

– А тебе зачем? Говорят, восемнадцать.

– Я так и думал, что я старше тебя! – воодушевился юноша. – Мне уже почти двадцать.

– Вот как? – искренне удивился Анри, измеряя взглядом молодого человека. – Непросто в это поверить, но я буду стараться.

– Ничего, я буду твоим покровителем! – утешил его Франсуа. – Я тебе все здесь покажу.

– Благодарю вас, мсье! – ответил Анри, смешно раскланиваясь и шаркая ногами. – Значит, с этой минуты я оказываюсь под тройным покровительством, ибо надо мнойпокровительствуете вы, господин Франсуа, над вами – господин Жан, эта треклятая змея, а над ним – сам господин герцог. Как приятно ощущать на себя внимание всех этих выдающихся людей! – он сопровождал свою речь очень забавными жестами и гримасами, изображая то герцога, то Жана, то передразнивая Франсуа и, в довершении, повернувшись к зеркалу, закончил. – Я несказанно счастлив!

Франсуа смотрел на него, не мигая. Наконец дар речи вернулся к нему, и он изрек:

– О, ты настоящий шут!

Анри сразу сник:

– Ты думаешь, что сказал мне приятное?

– Но ты… ты такой… талантливый, удивительный человек! Я таких не встречал! Никогда не видел ничего подобного. Ты умеешь смешить, и тебе это ничего не стоит!

– Представь себе, стоит! И очень дорого. Что я могу сделать один!.. Эх, видел бы ты спектакли, которые давала труппа Альфонсо! Когда выступал сам Альфонсо, публика рыдала и падала наземь от смеха и от горя!.. О, Альфонсо! А Дени! А Карменсита!.. – молодой человек немного запнулся, но продолжал. – Она в жизни еще более смешная, чем на сцене. Все мечтает разбогатеть или устроиться в тепленьком местечке… Дурочка…

Он замолчал.

– Тебе больно вспоминать? – спросил Франсуа.

– Это единственное, что мне осталось, мой друг! – Анри быстро взял себя в руки. – Ну ладно, давай шлепай по делам, пока твой покровитель тебя не хватился.

– Не хватится! – уверенно заявил собеседник. – У меня же больше нет денег.

– Верно!

– И он меня не увидит! – заявил Франсуа и выскользнул за дверь.

Анри подумал о том, что неплохо бы позавтракать и смело направился к любезной тетушке Фантине, подозревая, что опять услышит ту же самую страшную сказку, которую та поведала ему накануне.

Глава 5

Днем он опять был у герцога.

Судя по всему, причина крылась в том, что новые люди в первое время своего пребывания в замке несколько скрашивали скуку его владельца.

– Ну, – заулыбался герцог вошедшему Анри. – Рассказывай, как ты находишь мой замок? Что тебе нужно для полного комфорта?

– Благодарю, я всем доволен. Ваш замок восхитителен, – вежливо ответил молодой человек.

– Готовишься ли ты к встрече со своей хозяйкой?

– Безусловно, – соврал Анри. – А когда прибудет госпожа баронесса?

Герцог уставился на юношу немигающим взглядом:

– Почему ты назвал мою дочь таким титулом? Здесь ее принято величать графиней…

– Да, потому что она давно помолвлена с неким господином графом, – без смущения продолжил Анри. – Простите меня, мой господин, я ничего не смыслю в высоких титулах и тонкостях придворного этикета.

Герцог по-прежнему буравил юношу тяжелым взглядом.

– С вашего позволения, я хотел бы, чтобы мне выдали несколько кусков ткани разных цветов для костюма, который я намереваюсь изготовить для себя самостоятельно к приезду вашей благородной дочери, – молодой человек тут же поспешно добавил. – Это не просьба, мною движет необходимость.

Герцог хлопнул в ладоши и сказал вошедшему слуге:

– Достань ему все, что он скажет. Разрешаю.

Слуга кивнул.

– Можешь идти, – не глядя, бросил герцог молодому человеку. – И не смей впредь беспокоить меня по пустякам.

«Он не терпит никаких просьб. Вот о чем меня предупреждал Франсуа», – подумал Анри.

Он поклонился и вышел.

В тот же день у него было все необходимое для того, чтобы осуществить свои творческие замыслы.

Разнообразные лоскутья лежали разложенным на полу, столе и кровати, а Анри стоял посреди комнаты и размышлял… В этот момент вошел Франсуа и замер на пороге. Его глаза округлились, рот открылся, и некоторое время молодой человек разглядывал всю открывшуюся его взору пестроту.

– Ну, как тебе все это? – нарушил молчание хозяин каморки.

– У меня прямо в глазах зарябило, – переведя дух, ответил гость. – Что ты собираешься делать?

– Хочу сшить себе одеяние по случаю приезда госпожи Генриетты.

– Ты будешь использовать все? Тут хватит на целый шатер! – Франсуа засмеялся.

– Идея хорошая, – одобрил Анри. – Но все-таки хочется сотворить нечто такое, от чего герцог начнет заикаться. Тогда он сразу меня вышвырнет, и я стану свободным.

– Для этого тебе придется очень сильно постараться. Обычно он применяет телесные наказания.

– Да? Полагаешь, что вместо свободы есть риск улететь на небеса? – молодой человек задумался.

– Это не исключено.

– Ладно, – Анри вновь оживился. – Тогда будем действовать иначе… Можешь найти мне черную краску?

– Зачем?

– Принесешь, узнаешь! – он подошел к столу и сосредоточенно уставился на кусок красной материи.

Франсуа неслышно выскользнул из каморки.

Анри взял ножницы.

– Сейчас начнется война! – провозгласил он, врезаясь ножницами в лоскут.

Ткань смачно похрустывала под лезвиями.

Хлопнула дверь.

– Я принес! – сообщил Франсуа.

– Что? – не отрываясь от занятия, сквозь зубы поинтересовался Анри.

– Черную краску, как ты просил, – молодой человек поставил на стол небольшую чашку, перевязанную сверху тряпкой.

Затем жестом фокусника извлек из рукава маленькую кисточку. Анри оторопел.

– Плотник поделился, – объяснил Франсуа.

– Я поражен твоей расторопностью!

– Ну, я же как-никак посыльный!

Анри был в восторге:

– Франсуа! Ты просто молодец! Про кисть я даже не подумал, а ты догадался!

– Теперь ты обязан рассказать, зачем тебе краска?

– А ты слышал древнюю мудрость: «Много будешь знать, скоро состаришься»?

Франсуа насупился.

Анри понял, что обидел друга и примирительно похлопал его по плечу:

– Ну, не кисни! Я просто беспокоился, чтобы ты не стал стариком раньше времени. Тайна очень простая. Раскрасим одеяние всякими кружочками-палочками-крестиками, чтобы всем господам плохо стало.

– Ты опять за свое?

– Нет. Орнамент придаст костюму гармонию.

– Ладно, мне пора идти, – сказал Франсуа. – Когда будешь рисовать, позови меня, хорошо?

– Само собой!

Он уже пошел к двери и вдруг остановился:

– А ты сам-то справишься с шитьем? Я тут знаю хорошую портниху…

– Не извольте беспокоиться, – успокоил приятеля Анри. – Еще не с таким справлялись.

– Ну, смотри, – дверь за Франсуа закрылась.

Молодой человек возобновил кройку и все приговаривал:

– А чего тут справляться-то! Сделать из дурацких тряпок дурацкую вещь! Это и каждый дурак сможет!

Он вырезал кусок необходимой формы, по нему выкроил точно такой же из лоскута другого цвета, затем продел нить в иголку, уселся на кровать и, тихо мурлыкая, принялся за работу. Стежки ложились ровно и аккуратно, так, как учила покойная тетя Лаура, жена Альфонсо, она ведь когда-то была белошвейкой.

Анри вспомнились ее уроки. Во время остановок бродячего театра она сажала всех актерских детей, вокруг себя, раздавала швейные принадлежности и заставляла штопать и вышивать, показывая каждому, как добиваться совершенства в этом нехитром деле. У Карменситы почему-то получалось хуже всех: ткань скользила в ее руках, нитка путалась и завязывалась противными узелками, а иголку она держала от себя, потому что была убеждена, что по-другому она воткнет ее себе в живот. Никакие увещевания тетушки Лауры на нее не действовали. «Посмотри на Анри! – говорила жена Альфонсо. – Он хоть и мальчик, но у него усидчивости побольше твоего будет. Ты не шьешь, а просто наматываешь нитки, все стягиваешь и при этом злишься. А здесь нужно терпение и любовь». «Мне это надоело! – хныкала маленькая Карменсита. – Ничего у меня не получается!» «А почему у Анри все отлично выходит?» «Потому что у него руки растут как-то по-другому, ему удобно иголку держать, а мне – нет! И вообще, я устала!» С этими словами девочка отшвыривала от себя рукоделие и с громким ревом убегала прочь.

«Карменсита… ленивая дурочка!» – подумалось молодому человеку.

Он вспомнил те времена, когда труппа была большой и шумной, как весело и хорошо им было всем вместе, дети резвились и подражали старшим, а взрослые мечтали о каком-то великом театре, способном делать людей счастливыми… Светлый детский сон!.. Прекрасный корабль, разбившийся о черные скалы мрачного небытия… Вечная боль потерь и несбывшихся мечтаний…

Боль от укола иглой вернула Анри к действительности. Он тяжко вздохнул и продолжил шить.


Прошло шесть дней пребывания Анри в замке. За это время не проходило и дня, чтобы герцог не вызывал его к себе, дабы расспросить, каково юноше в столь прекрасном месте. И непременно все визиты заканчивались разносом за то, что молодой человек приходит к своему милостивому господину совершенно без повода, беспокоит и утомляет его. Анри и Франсуа давно разрисовали разноцветный шутовской наряд и разложили его сушиться на крыше, благо дни стояли теплые и солнечные. Вдобавок приятель взял на себя труд оберегать костюм от посторонних глаз, так как Анри хотел сохранить свое облачение в тайне, вплоть до приезда молодой госпожи.

На шестой день вечером герцог в очередной раз вызвал молодого человека к себе.

– Анри! – сказал де Лонгвиль, лежа под балдахином в ночном колпаке. – Я счел своим долгом предупредить тебя, что завтра приедет моя дочь. Она еще не знает о смерти Шарля, и я могу себе представить, какой удар ей предстоит пережить. Она его обожала! Поэтому тебе придется постараться втройне, чтобы сгладить ее переживания. Ты меня понял?

Анри кивнул.

– Я забыл спросить, – ласково молвил герцог. – Есть ли у тебя какие-нибудь затруднения? Готов ли твой костюм или ты все это время лоботрясничал, а мне, как всегда, за всех все нужно помнить!

– Не извольте беспокоиться, все готово, – молодой человек поклонился.

– Тогда ступай вон, я буду спать. И не смей меня тревожить! – с этими словами герцог дернул за шнурок, и упавшая вниз волна тяжелой ткани скрыла его от взора юноши.

Анри уже взялся за дверную ручку, когда из-под балдахина раздался голос господина герцога:

– Я бы хотел посмотреть на твое платье. Ну, то, в чем ты собираешься предстать перед госпожой.

«А больше тебе ничего не хочется?» – со злостью подумал молодой человек, но вслух сказал, вежливо улыбаясь бархату балдахина:

– Если герцог хоть немного доверяет своему недостойному слуге, да позволит он сохранить это пока что в секрете. Уверяю вас, вы не будете разочарованы.

– Какие еще секреты! – возмутился герцог. – Я всё должен видеть заранее и самолично одобрить или отвергнуть!

– Понимаю, ваша милость, – Анри стоял на своем. – Но если я пойду у вас на поводу, то лишу вас удовольствия первого впечатления. Вы должны увидеть представление целиком, ничего не зная заранее. Так принято в театре.

– А у меня это не принято!

– Увы, в любом случае, я вынужден отказать вам.

Под балдахином воцарилась тишина.

«Ну, гони меня скорее из своих владений, я готов!» – подумал Анри.

– Да? – недоверчиво произнес герцог после небольшого молчания. – Хорошо…

«Когда уходить? Можно, прямо сейчас?»

– Я разрешаю тебе не показывать мне своего наряда.

Анри скрипнул зубами.

– Благодарю вас, – выдавил он из себя.

– Я доверяю тебе, хотя ты этого пока не заслужил.

– Я буду очень стараться…

«Не заслужить еще больше»

– И не показывай мне свой норов! – воскликнул герцог. – Оставь меня в покое! Что за привычку взяли: как ночь, они все лезут ко мне со своими просьбами!

– Позвольте напомнить, что вы меня сами пригласили в столь поздний час.

– Убирайся.

Анри с нескрываемым удовольствием закрыл за собой дверь спальни герцога и отправился к себе.

По дороге он зашел к Франсуа, чья комната находилась в том же коридоре, что и комната Анри.

Ему пришлось долго стучать, прежде чем из-за двери донесся сонный голос:

– Чего вам?

– Открой, это я.

– Кто?

– Я только что от герцога.

– Анри! – дверь немедленно отворилась, и заспанный Франсуа со всклокоченной шевелюрой возник на пороге. – Что случилось?

– Его дочурка приезжает завтра, – сообщил приятелю молодой человек.

– Генриетта?

– Вроде бы других дочерей у господина герцога пока не отыскалось.

– Спасибо, что предупредил, ты настоящий друг, – Франсуа собирался закрыть дверь, но Анри ловко подставил ногу в щель и приятель вновь был вынужден подставить лицо тусклому свету его фонаря. – Чего еще?

Ты недавно хвастался, что научился рано вставать.

– Ну?

– Если так, не сочти за труд, разбуди меня, как только встанешь.

– Хорошо, если не забуду.

– Постарайся не забыть.

– Ладно, разбужу. А тебе зачем?

– Спокойной ночи! – вместо ответа сказал Анри и отправился в свою комнату.

– Спокойной ночи… – отозвался Франсуа, непонимающим спросонья взглядом провожая фигуру товарища.

Анри, не раздеваясь, завалился на кровать и закрыл глаза. Он подумал о том, что будет завтра… Он чувствовал себя глубоко виноватым перед своими друзьями и расценивал ситуацию, в которой оказался, как расплату за собственную глупость и себялюбие. Возможно, он был прав, ведь что такое справедливое возмездие? В чем разница между испытанием и карой небесной? Как различить это простому смертному, запутавшемуся в собственных мыслях?

Грустные воспоминания опять выжали слезы из его глаз, он досадливо смахнул их рукой и решил думать о чем-нибудь прекрасном. Или о ком-нибудь.

Он принялся фантазировать и заставил себя представить баронессу. Упрямая барышня долго не желала приходить к нему, но потом все-таки сдалась, и перед мысленным взором юноши возник образ миловидной девушки с бледным худым лицом, прекрасными белокурыми волосами и теплыми карими глазами. Но едва только он захотел приблизиться к ней, видение мигом распалось, а сам он провалился в глубокую яму. Ветер засвистел в ушах. Все окружающее скрыла таинственная темнота, похожая на черный туман…

И тут он увидел ЕЁ: она была, как обычно, в дешевом платьице голубого цвета, с монистом из медяков вокруг шеи, и волнистые длинные черные волосы тяжело падали на плечи. Синие глаза смотрели пронзительно печально, но от них исходило удивительное тепло, будто этот синий огонь хотел обогреть своими лучами всю вселенную. «Карменсита», – прошептал Анри. И тут он почувствовал, как какая-то сила несет его навстречу этим бездонным глазам. Он летит с ужасающей скоростью, а они становятся все больше и больше, и он вот-вот утонет в них, как в глубоком омуте. Но его погрузило в их бездну спокойно и мягко, а Анри тотчас увидел перед собой две синие звезды и устремился к ним… «Анри!» – сказал ее голос, и многократное эхо разнесло этот вздох по звездному океану.

Ему было хорошо. Он спал, как спят маленькие дети, когда им снится полет. Он летал всю ночь, не зная отдыха. Всякий раз он пытался дотянуться рукой до синих озер или звезд, но что-то мешало ему, а он не отчаивался и вновь и вновь предпринимал попытки. Он был молод, и вся жизнь его только начиналась. Он ни о чем не задумывался, окрыленный неведомым чувством, метался по просторам своих снов и был в эту ночь одним из счастливейших людей на свете…

Другим счастливым человеком была Карменсита, потому что ей всю эту ночь снился Анри, они разговаривали одними глазами, и девушка плакала во сне от бесконечного тихого счастья…


Наутро Франсуа разбудил Анри:

– Вставай, сейчас господин Жан пройдет по комнатам.

– Мне-то что до него? – сквозь сон пробормотал молодой человек. – Я не вхожу в число его подчиненных.

– Я бегу на площадь подметать мостовую, так что вставай!

– Да чего ты от меня хочешь?

– Сам просил разбудить тебя, что я и делаю!

– Кто? Я? Наверное, это тебе приснилось!

– Ты сам вчера сказал: «Разбуди меня пораньше, потому что приезжает госпожа Генриетта»!

– Какая еще госпожа? – сонно промямлил Анри и вдруг вскочил. – Ой! Я же забыл… Спасибо…

– Все, я свое дело сделал! – сказал Франсуа и удалился.

Анри поспешил привести себя в порядок и тоже отправился на площадь.

Там царило необычное оживление. Повсюду сновали мастеровые, кухарки, прачки и слуги. Их было очень много. Для молодого человека это было столь неожиданно, что он не сразу пришел в себя, даже протер глаза, проверяя, не мерещится ли ему. Трудно было представить, где они до этого скрывались, ведь замок казался почти необитаемым. Тут взгляд его упал на открытое окно спальни герцога, и ему сразу же стала понятна причина такого ажиотажа: в оконном проеме, сверкая белизной ночной рубашки и колпака, томно зевал и потягивался сам господин де Лонгвиль. Позади него маячила одетая в черное фигура «господина Жана», – того самого лакея, что истязал Франсуа и того же, что пригласил Анри на первый разговор с герцогом, сидящим в черной карете. Сейчас Жан с расшитым домашним платьем в руках смиренно ждал своего господина.

«Понятно, – подумал молодой человек и улыбнулся. – Герцог желает самолично видеть то, как идет подготовка к столь важному событию. Наверное, он убежден, что сам принимает активное участие в общем деле, помогает всем и каждому. Куда мы все без него-то!» А еще Анри подумал о том, как скоро герцог снова ляжет под балдахин, чтобы досмотреть прерванные сны, и что ему самому не мешало бы сделать точно так же. Он чувствовал себя совершенно лишним на этой шумной площади. Воспользовавшись тем, что герцог его не заметил, он вернулся к себе.

Когда солнце уже катилось за горизонт, а в розоватом небе начала проглядывать белесая луна, Анри расслышал доносящиеся со стороны площади какой-то шум и топот копыт.

– Никак, высочество прибыли, – сказал он сам себе и быстро извлек из-под кровати разноцветный наряд.

В наружную дверь постучали.

– Что угодно? – спросил юноша, одним прыжком очутившись у замочной скважины.

– Открой, это я, – раздался голос Франсуа.

Анри впустил его, тот быстро зашел и, смешно тараща глаза (он так делал всегда, когда был взволнован), громким шепотом сообщил:

– Там графиня приехала!

– Ты хочешь сказать, баронесса?

– Да, она здесь! Хочешь посмотреть?

– Конечно!

Они выскользнули из комнаты и оказались на площади, запруженной людьми. Наверное, все без исключения обитатели замка высыпали туда, чтобы поглазеть на свою молодую госпожу. Их было еще больше, чем утром.

– Она! Графиня! Госпожа Генриетта… – неслось со всех сторон.

Посреди площади, запряженная в четверку вороных, стояла роскошная черная карета, украшенная золотыми завитками. Анри с иронией заметил о приверженности господ де Лонгвилей к черному цвету.

– Как ты думаешь, – по этому поводу спросил он приятеля. – В чем секрет?

Тот затруднился ответить.

– Наверное, так меньше заметна грязь, – сострил Анри.

Высокий лакей неопределенного возраста, тоже в черном, открыл дверь кареты и подал руку особе, сидящей внутри.

Анри протиснулся сквозь толпу и увидел ту, ради которой сегодня было столько бесполезного шума и возни. Опираясь на руку лакея, госпожа Генриетта сошла на мостовую и плавно двинулась в сторону дворца. Мимо Анри проплыли большие темные глаза, обрамленные пушистыми ресницами, слегка вздернутый носик, светло-каштановые с рыжеватым отливом волосы и круглое личико с нежным румянцем. Реальная баронесса совсем не походила на ночное видение Анри.

– Королева! – услышал юноша над своим ухом.

Он оглянулся и увидел кухарку. Она жадным взглядом следила за Генриеттой и причитала:

– Королева! Истинная королева! Красавица!

– Добрый вечер, тетушка Фантина, – поприветствовал ее молодой человек.

– Добрый вечер, мальчик мой, – с важностью отвечала та. – Тоже пришел взглянуть на свою госпожу?

– Да, как видите.

– Красавицей стала! А лицом – вся в отца! Наверное, и характер у нее такой же скверный!

– Ну, это еще предстоит узнать.

– Признавайся, она тебе понравилась?

Анри стало смешно, но он вида не показал:

– Конечно, такая девушка не может не нравиться. Но моя возлюбленная куда лучше.

– Возлюбленная? Чем же она лучше нашей госпожи? – кухарка ревниво сузила глаза.

– Хотя бы тем, что не рыжая!

– Не знаю, не знаю! – холодно молвила женщина. – А по мне, так редко встретишь девушку красивее Генриетты… Да и возлюбленная – вряд ли она у тебя имеется, – и вдруг она приблизила к юноше лицо и быстро прошептала: – Почему ты еще здесь, дурачок? Почему не слушаешь тетушку Фантину?

– Вы мне что, бежать предлагаете? – засмеялся Анри. – Куда и каким образом?

– Куда, не знаю, а насчет остального я бы тебе напутствие дала.

– Не могу! – заявил молодой человек, изображая серьезность. – Я слово дал.

– Кому? – не выдержала кухарка. – Герцогу? Не смеши меня, мальчуган!.. А если ты глупец, то это только тебе хуже!

– Может, я и глуп, но зато у меня есть чувство, которое не позволяет мне бросить людей в тот момент, когда на меня рассчитывают.

– И что это за чувство такое? Расскажи, может, оно и у меня есть?

– Совесть.

Фантина разразилась громким смехом, чем привлекла внимание окружающих. Но кухарку это не смутило.

– Ладно, глупый мальчик! – сказала она, отсмеявшись. – Не обижайся на старуху. Только свои глупости больше никому не рассказывай, а то еще, не дай Бог, кто-нибудь лопнет над тобой со смеху.

Народ потихоньку начинал расходиться.

– А на прощанье я тебе вот что скажу, – она склонилась над его ухом. – Все, что я тебе давеча говорила, все сбудется, вот увидишь.

И с этими словами отправилась восвояси.

Анри догнал ее.

– Тетушка Фантина, неужели вы и вправду верите в то, что вся эта чушь – правда? – спросил он. – Это нелепость какая-то: жить в ожидании, когда осуществится какое-то проклятье! Неужели это способно придавать вам сил?

Кухарка посмотрела на молодого человека долгим взглядом и наконец произнесла:

– Я никому не желаю зла. Моего мнения тут никто не спрашивает. В этом замешаны высшие силы. А если ты спрашиваешь меня, верю ли я в проклятье, то я скажу: я уверена в этом так же, как в том, что меня зовут Фантина.

И она удалилась, оставив молодого человека раздосадованным.

Анри вошел к себе и оторопел: в его каморке сидел любимый лакей господина герцога – Жан. И он бесцеремонно рассматривал его костюм…

– Где тебя носит? – осведомился Жан. – Я уже пять минут жду тебя.

– Честно говоря, я не помню, чтобы назначал вам встречу здесь. Как вы вошли? – спросил Анри.

– У меня ключи от всех комнат. Господин герцог велел тебе немедленно явиться к нему, чтобы предстать перед госпожой де Жанлис. Ты понял?

– Да.

– А это что у тебя такое? – поинтересовался Жан, теребя в руках костюм юноши. – Одежда прокаженного?

Анри был готов сбить его с ног и треснуть по башке скамейкой, но он только сжал кулаки и сказал:

– Идите наверх, там все увидите.

– Ну-ну, господин шут, встретимся с вами в розовом зале, – мстительно процедил Жан, направляясь к двери. – В розовом, – повторил он и вышел.

«Сейчас он явится к герцогу и наплетет невесть что. Нужно его опередить… – промелькнуло в мозгу молодого человека. – От меня до розового зала… А если бегом… Конечно, Жан понимает, что мне еще нужно время на переодевание, но он поторопится, чтобы наверняка выиграть время. Ну так что же! Господин Жан, вы еще не знаете настоящих актеров! Я буду там раньше вас!»

Анри переоделся в считанные мгновения – такая сноровка пришла к нему за годы выступлений, когда приходилось играть по три роли в спектакле – это не составило особого труда.

Итак, он облачился в свое «дурацкое тряпье», созданное по «дурацкому поводу», и помчался в дурацкий розовый зал…

Глава 6

Там уже был накрыт огромный стол, туда-сюда сновали поварята с тяжелыми блюдами, слуги и служанки старались угодить своим господам.

Баронесса была спокойна и холодна, как мраморное изваяние. Герцог отхлебывал вино из дорогого кубка и поглядывал на дверь. Наконец он, набравшись с духом, обратился к баронессе:

– Дочь моя, – начал он трагически. – Злая судьба заставляет меня сообщить вам одну печальную и важную новость.

– Уместно ли говорить о печали в столь радостный день? – хладнокровно парировала Генриетта.

– Бесспорно, вы правы, моя дорогая, и я никоим образом не желал бы испортить вам настроение, – поспешно пробормотал герцог. – Но, дочь моя, такова жизнь…

– Так что случилось, отец? – перебила его баронесса.

– О! Дело в том, что незадолго до вашего возвращения скончался наш любимый Шарль… – господин де Лонгвиль рассчитывал, что эти слова повергнут девушку в скорбную истерику, и уже собирался делать мину, будто плачет, но он ошибся.

Генриетта по-прежнему оставалась непроницаемой.

– Значит, сегодня нам не удастся развеять скуку? – осведомилась она.

– Вовсе нет! – спохватился герцог. – У меня для вас припасена и хорошая новость! Я приготовил вам подарок.

– Какой еще подарок? – баронесса одарила его злым взглядом.

– Я нанял нового шута.

– Столь же уродливого, как Шарль?

– К сожалению, нет…

– Он стар?

– Молод.

– И даже не горбат?

– Увы…

– Дорогой отец, я доверяю вашему вкусу, но боюсь, что ваш подарок не придется мне по вкусу,– Генриетта говорила с тем изысканным безразличием, которое отличает людей высших сословий. – А что если спустить его с лестницы… Как вы думаете, отец, тогда он станет хоть немного горбат?

Герцог засмеялся остроумию дочери, а она даже не улыбнулась.

В этот самый момент двери распахнулись, и в зал ворвалось странное разноцветное существо, которое сначала прошлось на руках до стола, потом высоко подпрыгнуло и буквально зависло в воздухе.

Оно было похоже на большую крапчатую бабочку. Опустившись на пол, оно трижды перевернулось через себя, а потом склонилось в низком поклоне перед господами, сидящими за столом.

– Что это? – Генриетта подняла одну бровь.

– Это наш новый шут, Анри, – с удовольствием сказал герцог.

В дверях возник побледневший от досады и злости «господин Жан».

Баронесса с любопытством разглядывала пестрое существо.

– Подойди сюда, – велела она.

Анри приблизился.

– Открой лицо, я хочу тебя видеть.

– Никак невозможно! – ответил молодой человек, через ткань созерцая госпожу.

– Почему?

– Так сшит костюм. Вы же хотите, чтобы я предстал перед вами в голом виде?

– Фи! – сказала Генриетта.

– Я с вами совершенно согласен, – сказал Анри.

– Не огорчайтесь, дочь моя, – герцог попытался успокоить баронессу. – Ты посмотришь на него позже…

– Хорошо, – смирилась госпожа. – А сейчас, – обратилась она к молодому человеку. – Развлекай меня!

– Какого рода развлечения вам предпочтительнее?

– Песни пой, сказки рассказывай!

– Если мне дадут лютню…

– Эй! – крикнула баронесса. – Слуги!

– Принесите лютню, да поживее! – распорядился герцог.

Слуги моментально разыскали музыкальный инструмент.

Анри попробовал звучание струн и обратился к Генриетте:

– Госпожа, какую песню вы бы хотели услышать?

– Веселую, конечно! – ответила та. – Я еще молода, чтобы скучать и тосковать.

– Прекрасно! – и Анри запел: -

Прохладный дует ветерок,

В лугах пасутся хрюшки,

А в стоге сена пастушок

Целуется с пастушкой.


На этих словах слуги прыснули со смеху. Генриетта слегка улыбнулась.


– Неподалеку был лесок

И разбежались хрюшки,

А в стоге сена пастушок

Шептал слова пастушке:


«Мари, Мари, Мари моя!

Любимая, прекрасная!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в лугах…»


Куплеты были одинаковые, менялись только слова припева:

– «Катрин, Катрин, Катрин моя,

Любимая, прекрасная!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в стогах…»


– «Мадлен, Мадлен, Мадлен моя,

Чудесная, красивая!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в лесах…»


Казалось, это будет продолжаться до бесконечности, но тут Анри завел последний куплет:

– Исчезло солнце за горой,

А волки съели хрюшек.

Но не забудет пастушок

Возлюбленных пастушек.


И будет он сидеть впотьмах

Один на стоге сена,

Ему не вырваться никак

Из сладостного плена:


«Мари, Мари, Мари моя!» – прошепчет он в тиши.

«Катрин, Катрин, Катрин моя!» – разносится в глуши.

«Мадлен, Мадлен, Мадлен моя!

Любимая, прекрасная!

Я всех вас встретил, встретил я…

Я не забуду вас!»


Популярная песенка, обожаемая Карменситой, произвела хорошее впечатление и на Генриетту. Зато, напомнив о друзьях, навеяла тяжесть на душе Анри.

– А что еще ты знаешь в этом же духе? – спросила баронесса.

– Знаю, госпожа.

– Спой скорее!

Но Анри исполнил то, что больше всего отвечало его настроению:

– Приди, весна, в далекий край,

Жизнь светом озари

И всем влюбленным открывай

Историю любви.


У южных ласковых морей

Жила любовь моя.

Он был красив, как Прометей,

Была прекрасна я…


Но ты уехал за моря,

А я осталась ждать,

Любовь жила во мне, горя,

Не смея остывать.


Как много лет сидела я

На камне у воды.

Истлело платье алое,

Что подарил мне ты.


А я ждала, всю жизнь ждала

Тебя, любимый мой.

Я клятву верности дала

В разлуке роковой.


Но рассказал о том народ,

Что есть на свете дом

И милый счастливо живет

С женой любимой в нем…


Приди, весна, в далекий край,

Жизнь светом озари

И гимн моей любви играй,

И счастье всем дари…


Анри замолчал, перебирая струны.

В розовом зале царило безмолвие.

А когда затихли последние минорные звуки, Генриетта тихо спросила:

– А ты мне будешь петь такие песни?

– Зачем? – возразил герцог. – Они заразят вас, дочь моя, своей меланхолией!

– Отец! – резко произнесла баронесса. – Я уже повзрослела, и мне самой решать, что слушать.

– Но я нанял его веселить тебя, а не …

– Я всё сказала! – заявила Генриетта, и герцог умолк.

– Человеческая душа так устроена, – негромко молвил Анри. – Что ей необходимо не только смеяться, но и плакать. А когда люди лишь веселятся и радуются, значит, они сошли с ума.

– А ты не дурак! – удивилась баронесса.

– Вы слишком добры ко мне, – юноша под покрывалом улыбнулся.

– Отец! Ты мне его даришь? – спросила Генриетта, и этот больно хлестнул Анри.

– Если вы пожелаете, я стану вашим преданным другом, – сказал он.

– Ерунда какая-то! – воскликнул возмущенный герцог. – Шут предлагает дружбу моей дочери! Вы слышали когда-нибудь о подобной наглости? Дочь моя, он ваш, я его уже подарил вам!

– С каких это пор я стал вашей собственностью? – теряя самообладание, спросил юноша.

– Ах, вот как ты заговорил! – взорвался господин де Лонгвиль. – С того момента, как ты принял мое предложение, ты мой! Вон отсюда, ничтожный шут, и не смей на глаза мне попадаться!

– С превеликим удовольствием! – ответил Анри, отложил лютню и, пройдясь колесом по залу, покинул помещение.

Герцог долго не мог прийти в себя:

– Я подобрал его, нищего бродягу, а он смеет вступать со мной в спор. Как у него рот открывается! Он что, возомнил себя ровней мне?! Я велю его выпороть и посадить в подвал, чтобы остудить его наглый плебейский пыл!

– А, по-моему, остыть нужно вам, дорогой отец! – внезапно отрезала Генриетта. – Не знаю, где вы его нашли, но отныне он под моей защитой, и вы с ним ничего не посмеете сделать.

– Но, дочь моя, он и с вами не станет церемониться! Ему необходимо указать на его место!

– Я пойду к себе, – баронесса встала из-за стола.

– Вы уже покидаете меня? А я надеялся поговорить с вами об очень важных вещах…

– О чем? – резко оборвала его Генриетта.

– Об обстоятельствах вашей свадьбы с графом до Лозеном.

– Мне совершенно безразличны эти обстоятельства, впрочем, как и сам господин граф! – заявила она и, не давая отцу опомниться, вышла из зала.

– На беду я приютил этого проходимца! – сам себе сказал герцог. – От него необходимо избавиться… И как можно скорее…

Он окинул помещение взглядом затравленного хищника.

У окна, сливаясь одеждой с чернотой сентябрьской ночи, стоял его лакей Жан.

Глава 7

– Он меня подарил! – бормотал Анри, лежа на кровати и уткнувшись носом в собственные ладони. – А потом передумает и еще продаст кому-нибудь! Это неслыханно! Я больше не принадлежу себе! Нужно найти способ убраться из этого славного места! Но как?..

Он убеждал себя в чем-то, досадовал и возмущался и в то же время сознавал, что не в силах противостоять неведомой могущественной силе, заманившей и удерживающей его тут.

– В конце концов, куда я побегу на ночь глядя? – спросил он самого себя и тут же принял решение, что с первым же лучом солнца покинет этот замок; почему-то его в этот момент совсем не заботили обстоятельства побега, хотя крылья у него пока еще не выросли.

Обманув самого себя ложными обещаниями, он спокойно уснул.

А приснившееся той ночью навсегда лишило его покоя.

Стены каморки медленно растворились в воздухе, стали подобны туману, но налетевший ветерок унес их с собой. Потолок нависал над ним и простирался во все стороны, насколько хватало зрения. Анри приподнялся на кровати и огляделся по сторонам. Его ложе покоилось на огромной черном столбе, уходящем в неведомую пропасть, где что-то гулко громыхало. Он захотел посмотреть, что же это могло шуметь, но только попытался это сделать, как встретился взглядом с Глазами. Они были сами по себе, голубые, чисты, как хрусталь и светились в темноте загадочным сиянием. Глаза с любопытством взирали на Анри. Он с ужасом смотрел в них, а они приближались, и он, не выдержав, воскликнул: «Господи! Что это?!» В тот же миг откуда-то издалека и одновременно отовсюду раздался голос, в котором Анри узнал свой собственный, но готов был поклясться, что никогда не говорил таких слов.

Мимо него плыли рваные облака и сгустки тумана, а голос тихо и внятно говорил странные, непостижимые вещи:

– …Люблю терзания, когда сердце разрывается в клочья, когда душа разматывается в тонкую нить, когда жизнь кажется конченной, а солнце перестает светить!..

Глаза смотрели на Анри.

– Люблю мучить себя воспоминаниями о неудавшемся, – продолжал голос. – Люблю сгорать в огне страсти и печали. Чем страшнее минуты скорби, тем радостнее проснуться от ужаса, ощутив счастье своего существования. Ведь если бы люди умирали от каждого пасмурного дня, человечество давно бы исчезло или остались бы одни сумасшедшие…

Казалось, потолок навис еще ниже.

Голос в отчаянии продолжал:

– Я счастлив от горя, я наслаждаюсь муками! Мне хочется петь, когда я теряю друзей! Я пою сквозь рыданья! Через клочья облаков светит солнце. Я не боюсь ничего! Нет ничего страшнее страха! Я убиваю страх! Я хохочу в лицо кошмарам жизни, мне весело, мне легко, я безгранично счастлив!

Глаза вдруг померкли, и из них скатились две слезы. Эти слезы упали и растеклись в воздухе, превращаясь в пол, стены… Голос еще что-то говорил, но за чьими-то рыданиями невозможно было ничего разобрать.

Анри проснулся с лицом, мокрым от слез и понял, что рыдания были его собственные.

В окно било солнце.

Он сел на кровати и осторожно попробовал рукой стену, затем также осторожно наступил на пол. Ему все еще казалось, что они растают, а он свалится в бездонную пропасть. Но полы и стены были совершенно реальными, шершавыми и холодными. Анри провел рукой по лицу, отгоняя последний осадок страшного сна. В этот момент из-за внутренней двери послышался ужасный грохот, словно что-то скатилось с лестницы. За грохотом последовали сдавленные стоны и чей-то тихий смех.

Анри выскочил в коридор.

Там, у основания винтовой лестницы в нелепой позе лежал Франсуа, зажав в руках помятое ведро. Волосы намокли от крови, кровь стекала по лицу. Светлые глаза слегка закатились и ничего не выражали. Казалось, юноша был без сознания. Он негромко постанывал. Анри осторожно взял друга за руку, и тот вскликнул и очнулся.

– Это ты? – спросил он прозрачным голосом.

– Да. Что с тобой? Что случилось?

– Помоги подняться.

Анри с трудом разжал пальцы Франсуа и отбросил в сторону ведро, затем подставил другу плечо, и они медленно двинулись по коридору.

– Рассказывай, как это произошло, – потребовал Анри, когда они добрались до комнаты Франсуа, и пострадавший лег на постель.

– Я и сам не знаю… – признался юноша. – Собирался идти на крышу, но тут наткнулся на этого…

– Никак на «господина Жана»? – догадался друг.

– Да… А как ты понял?..

– Слышал его милый смешок в тот момент, когда ты совершал свой героический спуск вниз головой.

– Да, он смеялся. Он смеялся надо мной! – из глаз Франсуа брызнули слезы.

– Ты что, по пути на крышу ему дорогу перешел?

– Он сказал, что не может далее терпеть в замке подобных мне лентяев, которые к тому же ходят черт знает в чем и позорят престиж господина герцога.

– А потом?

– Потом я упал…

– Что, сам по себе?

– Я оступился. Ты же знаешь, у меня зрение не очень важное, а когда я волнуюсь, то почти перестаю видеть, все будто пеленой закрывается.

– Ладно, главное, ты жив. У тебя есть что-нибудь для перевязки?

Франсуа вяло улыбнулся:

– Откуда

– Тогда тебе на помощь приходит друг! – оживился Анри. – Постой, я сейчас! – воскликнул он и скрылся за дверью.

Через мгновение он вернулся с ворохом разноцветных тряпок, оставшихся при кройке шутовского костюма.

Франсуа попытался что-то промямлить в знак протеста, но приятель с рвением взялся за дело:

– Не могу же я допустить, чтобы мой ближний истекал кровью! – он ловко обмотал голову юноши красной тряпкой, мимоходом заметив: – Знаешь, тебе очень к лицу!

И принялся за осмотр других частей тела. Франсуа иногда вскрикивал от боли, но Анри с видом человека, хорошо осведомленного в медицине, уже накладывал повязки.

Комната Франсуа была больше и просторней каморки шута, но была забита каким-то старым хламом, ломаной мебелью, рабочими инструментами и, вероятно, служила чуланом до тех пор, пока не получила жильца. Единственная рабочая мебель – кровать, на которой спал юноша, стояла посредине комнаты, словно островок среди скал и бушующего моря. Вокруг нее и к двери среди хлама была расчищена дорожка.

Спустя весьма непродолжительное время пострадавший уже лежал весь разноцветный от «бинтов». А Анри, отойдя к двери, с видом мастера своего дела взирал на деяние рук своих.

– Замечательно! – сказал он. – Досадно, что еще одна тряпочка осталась, но мы ей место найдем.

И он моментально пристроил тряпку-сироту в виде бантика на голове несчастного.

– Да! – с удовлетворением подытожил Анри. – Как раз не хватало зеленого на красном!

– И на кого я похож? – поинтересовался Франсуа.

– Ну… – приятель затруднился ответить.

– Понятно, я теперь как попугай!

Анри ждал, что друг начнет в сердцах срывать повязки и швырять их на пол, но тот неожиданно рассмеялся:

– Спасибо тебе! В нашей жизни так мало радостей, а ты меня хоть забавляешь время от времени.

– Всегда рад помочь другу. Только в следующий раз будь внимательным и держись за перила.

– Хорошо, я постараюсь. Тем более, что я и сам в этом заинтересован.

– Ну то-то же! – Анри присел на краешек кровати и вдруг тихонько спросил: – Франсуа, ты не знаешь, нет ли в этом замке какого-нибудь потайного лаза или подземного хода? Я слышал, когда строят такие сооружения, всегда делают нечто подобное на случай осады, например.

– Ты хочешь бежать?.. – глаза друзей встретились, Анри отвел взгляд. – Если это так, то тебе нужно спрашивать не у меня, а у тех слуг, которые тут давно…

– У «господина Жана», к примеру! – съязвил молодой человек.

– Я уверен, что если такой лаз существует, Жан им пользуется. Есть у меня кое-какие подозрения. И если за ним проследить…

– Что я слышу! Кто мне это предлагает! – удивился Анри. – А мысль хорошая!

– Я только об одном прошу… – Франсуа замялся и продолжил после паузы. – Если ты найдешь выход отсюда, не уходи один. Мне без тебя тут совсем житья не будет.

– Не волнуйся, в случае чего я тебя тут не оставлю! – друг похлопал раненого по плечу и тот болезненно поморщился. – Ладно, отдыхай, не буду тебе мешать.

– Не уходи, Анри, – попросил больной. – Лучше расскажи мне что-нибудь.

– «Что-нибудь» – что?

– Веселое.

– Глупые стишки сойдут?

– Давай!

И Анри начал, сопровождая повествование смешными гримасами и жестами:

– Приснилось мне однажды

(Не верьте глупым снам),

Что стал я весь бумажный:

И здесь, и тут, и там!


Хотел я прогуляться

(В лесочке подышать),

Но ветерок поднялся,

И мне пришлось летать.


Летел я над морями

(Их столько, что не счесть),

Но в поле и в вулкане

Мечтал на землю сесть.


Приснилось мне, что туча

(Вот ужас, вот беда)

Загрохотала с кручи,

И полилась вода.


Я мокрый весь, до нитки

(Хоть ниток-то и нет),

Поплыл по речке рыбкой,

Кляня весь белый свет.


Но туча отгремела

И высохла вода.

(А мне какое дело, -

Бумажный я, да, да!)


Иду, совсем понурый,

Весь мокрый и больной,

Отчаянный и хмурый,

С ободранной спиной.


На мне рисуют дети

Большой красивый дом…

И тут я просыпаюсь…

(Скажите, я о чем?!..)


Когда он закончил, замерев в позе глубокой философской задумчивости, Франсуа зааплодировал ему, и Анри раскланялся:

– Спасибо! А теперь услуга за услугу, помоги мне разобраться, в чем успех подобной чепухи?

– Ну… – раненый товарищ подумал мгновение и высказал свое предположение: – Потому что она веселая?

– Да, наверное, поэтому, – Анри сразу как-то сник.

– Э, почему ты опять загрустил?

– Да так… Задумался над тем, как выбраться из этого капкана… Не обращай внимание. У меня зачастую очень быстро происходит смена настроения.

– Ничего, я немного оклемаюсь, вместе будем искать выход.

– Благодарю тебя, мой друг! – смешно расшаркался Анри. – Я сделаю из тебя тайного разведчика и подошлю к герцогу… Кстати, вот еще один вопрос, который меня мучает: какой прок господину герцогу издеваться над прислугой? Или взять хотя бы твоего «господина Жана». Что за радость ему от твоих злоключений?

– Знаешь, – печально промолвил Франсуа. – Есть люди, которые живут до тех пор, пока в силах сделать другому зло. От своих гадких деяний им становится легко и весело на душе. Они могут дышать воздухом и слушать пенье соловья, только будучи уверены, что другому человеку в этот момент плохо. Но ничто для них не может идти в сравнение с непосредственным созерцанием человеческих мук и страданий. В этот момент они абсолютно счастливы. Проще говоря, милый мой, эти люди – хищники. Ихнельзя переделать. Их можно только истребить. Но таких много, а оружия против них еще не придумали. Так что есть два способа общения с ними: либо взбунтоваться, – что к хорошему итогу для тебя не приведет, – либо терпеть.

– Как это делаешь ты? – не выдержал Анри. – Мудрый философ, который предпочитает трястись от страха в углу, не смея вырвать у змеи жало!

– Смешной ты! – слабо улыбнулся приятель. – Я больше тебя был бит этой жизнью, поэтому слушай меня. Не вздумай сопротивляться!

– Это еще почему?

– Таких не любят.

– Вот и прекрасно! Может, я именно этого и добиваюсь! Герцог разозлится и вышвырнет меня!

– Боюсь, он распорядится тобой иначе. Ты только отсрочишь свой уход, либо сделаешь его и вовсе невозможным.

Анри, только присевший на постель, сорвался с места, сжав кулаки:

– Я его… Я не знаю, как с ним разделаюсь! Какое он имеет право?

– Кто богат и знатен, за тем и право! – спокойно продолжал Франсуа. – Он заплатит, кому следует, и тебя, горячного юнца, упекут на долгие годы за решетку… Ты ничего не докажешь. Тебя и спрашивать ни о чем не станут… А если герцогу станет жаль на тебя своих денег, он может…

– Да я ему даром достался! – неистовствовал молодой человек.

– Он похоронит тебя заживо в этом замке, истязая изнурительной работой и унижениями.

– Хорошо! Что ты предлагаешь? – сдался Анри.

– Надо быть хитрее и сдержаннее их.

– А это возможно?

– Неужели ты со своим талантом не сумеешь разыграть слепую покорность и рабское согласие.

– Каким образом?

– Изображай, что любая оплеуха не только не раздражает и не обижает тебя, а даже делает тебе честь их вниманием.

– Ну ладно, допустим, у меня это получится, тогда что?

– От тебя отстанут или посчитают за самого преданного слугу.

– Хорошо. А сколько нужно ждать результатов?

– Может, год, а может…

– А может, всю жизнь? Мне это не подходит! Да и тебе я бы не советовал тратить свои годы на раболепие и послушание, мой мудрый наставник!

– Анри! – попытался возразить Франсуа. – Ты хотя бы не высказывай своих возражений господину герцогу, я о другом уж не прошу.

– Должен тебя огорчить, дитя мое! – Анри состроил трагическую мину. – Твой совет несколько запоздал.

– В каком смысле?

– Я уже надерзил господину герцогу, поэтому вскоре мы станем свидетелями разворачивающихся событий. Теперь ты понимаешь, почему я тороплюсь найти отсюда выход?..

Франсуа смотрел на него взглядом человека, не понимающего, разыгрывают ли его или говорят правду.

– Да что ты на меня уставился? – Анри широко улыбнулся. – Я, в отличие от тебя, ничего не понимаю в жизни, и успел наломать дров!

– Готовься к расплате.

– Я только ее и жду!

– Ты безумец!

– Я болван! – Анри с гордостью стукнул себя кулаком в грудь.

– Теперь я даже не знаю, как тебе помочь… Ты сам себе вырыл могилу…

– Возможно! Но с такой свиньей, как благородный герцог…

– Говори тише пожалуйста! – взмолился Франсуа.

– Я церемониться не стану! – закончил Анри свою мысль.

– Какой ужас!

– А теперь я могу и песенку тебе спеть! – с невинным видом заявил молодой человек.

– К черту песни! Как ты не понимаешь… – Франсуа схватился за свою забинтованную голову. – Боже! Я теряю сознание! Ты меня убил!

– Тебе вправду плохо? – встревожился Анри, склоняясь над другом.

– Мне, вероятно, нельзя было волноваться, – простонал тот.

– Скажи, что лучше: намочить повязки или найти лекаря? В замке есть лекарь?

– Не надо!

– Хотя есть другой способ. Тебе поможет свежий воздух.

– Что?

– Гулять пойдем. Поднимайся! – Анри протянул товарищу руку.

– Куда?

– Пусть тебя это не беспокоит. Мы отправимся туда, где нас никто не найдет. На крышу! – он взваливал на себя раненого товарища. – Вперед, навстречу солнцу! Черт возьми!

– Не ругайся! У меня от этого голова сильнее болит! – предупредил Франсуа.

И они отправились в путешествие: постанывающий на все лады разноцветный больной, шаркающий ногами по каменному полу и его неуравновешенный друг, подставивший ему свое плечо. Они представляли собой уморительное зрелище, любой встречный свалился бы на пол от смеха. Но как на грех, а, может, и на счастье, никто в тот момент им так и не попался им по дороге.

Глава 8

Крыша оказалась горячей и скользкой. Друзья вскарабкались на нее и расположились у трубы дымохода.

– Вот видишь, – сказал Анри, удобно вытянув ноги. – Как тут замечательно: тепло, солнышко греет, птички летают, облака плывут.

– Можешь не рассказывать, – пробурчал Франсуа. – Я наслаждаюсь этим ежедневно, как только продеру глаза. Лучше взгляни на горизонт.

Приятель последовал его совету.

Вдалеке что-то вырисовывалось…

– Это что, лес? – с сомнением спросил Анри.

– Да. А если посмотреть налево, там можно различить город.

– Вон под той горой?

– Он очень далеко отсюда, – Франсуа вздохнул.

– Что за город?

– Это Париж… – молодой человек опять вздохнул. – Там мой отец…

– Теперь понятно, почему ты загрустил. А сколько туда добираться?

– Если пешком, то за несколько часов.

– А на лошадях?

Вместо ответа Франсуа всхлипнул.

– Перестань хныкать! Твой отец жив, запомни это! – вдруг Анри что-то заметил и резко перешел на шепот. – О! Смотри! – он показал пальцем на серое здание. Его приятель моментально затих и взглянул туда, куда указывал молодой человек.

С крыши высоченного герцогского дворца превосходно просматривались все окна соседнего строения. И в одном из них стояла неприступная и надменная баронесса де Жанлис.

– Она нас не видит! – прошептал Анри.

– Эх, сюда бы подзорную трубу наподобие той, в которую смотрят на звезды, – мечтательно завел Франсуа.

– У тебя ничего не болит? – неожиданно спросил его друг.

– Нет, – не ведая подвоха, ответил юноша.

– Кто бы мог предположить, что вид на чужие окна излечивают от падений с лестницы, – не удержался Анри. – Я уверен, если бы у тебя были сломаны кости, они тоже бы в одночасье срослись.

Франсуа надулся.

Они молчали некоторое время, пока вдруг Франсуа первым не нарушил тишину:

– А эта баронесса недурна собой…

– Да, я тоже это заметил, – подтвердил Анри.

– Интересно, чем знатные девицы отличаются от простолюдинок?

– Платьем, я думаю.

– А ты бы хотел стать знатным и богатым?

– С какой целью?

– Ты меня удивляешь! – воскликнул Франсуа, но спохватился, что их могут услышать, и продолжал уже шепотом, – Неужели ты не хочешь быть богатым? Представляешь: ты – в великолепных одеждах, красивый и блистательный, сидишь за одним столом с господином де Лонгвилем и его дочерью…

– Безумно заманчиво! – скептически заметил Анри. – Но это, с позволения сказать, счастье никаким образом на меня не свалится. Скорее, эта крыша рухнет под тобой. А неужели тебе не жаль герцога, ведь если я окажусь за его столом, как ровня ему, он же подавится насмерть!

– Точно! От злости!

– Только это все глупые сказки. А мы уже не дети, чтобы в них верить.

– А жаль! – пробормотал Франсуа и воззрился на окно баронессы.

– Как ты думаешь, – вдруг спросил он. – Сколько можно простоять без дела?

Он кивнул на Генриетту, все так же неподвижно стоящую в оконной амбразуре.

– А сколько можно на нее смотреть? – Анри подмигнул другу.

Они устроились поудобнее и продолжили наблюдение за своей госпожой.

Они увидели, как она, небрежно повернулась и щелкнула пальцами, кого-то призывая. Подошел слуга. Она дала ему какое-то распоряжение, и он удалился. Баронесса достала веер, и, нетерпеливо им помахивая, осталась стоять на прежнем месте.

Через некоторое время вернулся слуга и доложил ей о чем-то. Она неожиданно закрыла веер и бросила его на подоконник. Слуга поклонился и вышел, а Генриетта перегнулась через подоконник с какой-то тоской посмотрела вниз на мостовую.

– Ха! – вырвалось у Франсуа. – Она хочет прыгнуть вниз!

– С третьего этажа? Высота недостаточная для самоубийства, но вполне подходящая, чтобы переломать ноги! Зачем ей это? – рассуждал Анри. – Мой друг, ты ничего не понимаешь в женщинах! Она размышляет, в кого бы запустить своим веером. Подыскивает подходящую жертву. Но пока ей не везет: внизу никого нет.

– И долго ей ждать?

– Не знаю. Но я придумал, как ей помочь. Ты спустишься вниз и пройдешься перед ее носом. Заодно проверишь, верны ли мои предположения!

– Думаешь, испугал? – неожиданно с вызовом произнес Франсуа. – Дай мне только время спуститься!

И он, кряхтя и охая, полез в чердачное окошко. Анри остался лежать за трубой, наблюдая за дальнейшими событиями.

Он увидел, как на мостовой появилось разноцветное существо с красной повязкой, украшенной зеленым бантиком, на голове. Предусмотрительный Франсуа отошел подальше от окна Генриетты, готовый в любой момент дать стрекача.

Но добился того, что баронесса его заметила и крикнула:

– Эй! Подойди поближе!

Молодой человек с тревогой взглянул на крышу, где оставался его приятель, и несмелым шагом приблизился к серому зданию.

– Кто ты? – спросила Генриетта, когда юноша остановился под ее окном.

Франсуа не знал, что ответить, и только смешно теребил одежду. Баронесса засмеялась.

– Поднимайся ко мне! – велела она и скрылась из поля зрения молодого человека, который, в свою очередь, незамедлительно бросился исполнять ее распоряжение.

Анри было видно, как она отошла вглубь комнаты, затем там появился Франсуа. Они перекинулись несколькими фразами, при этом молодой человек неустанно кивал, один раз пожал плечами и, наконец, отрицательно мотнул головой. Затем он вышел, а баронесса вновь подошла к окну.

Анри захотелось свистнуть, да погромче, чтобы все голуби и вороны, гнездившиеся в замке, поднялись вверх, в солнечное небо… Он опять взглянул на горизонт. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались луга, на которых кое-где виднелись белые пятнышки овечьих стад…

– Анри! – раздалось из-за плеча.

Это был Франсуа. Он возник в чердачном окошке и делал отчаянные знаки следовать за ним.

– Что случилось? – спросил Анри, когда они оказались на чердаке.

– Ты представляешь!.. – глаза друга горели, как у кошки. – Она позвала меня к себе!

– Ну и что удивительного?

– Как? Ты не понимаешь? Меня удостоила своим вниманием знатная особа!

– Наверное, Карменсита на твоем месте тоже бы радовалась.

– Твоя подруга-актриса?.. – припомнил Франсуа и вновь воодушевился. – Но ведь госпожа баронесса пригласила меня к себе, в свои покои!

– Слышали. Что было потом?

В ответ на это молодой человек согнулся так, будто у него разболелся живот, и разразился хохотом.

Анри терпеливо ждал, когда прекратится приступ веселья, и Франсуа, наконец, сможет поведать о своих невероятных похождениях:

– Я поднялся к ней, а она улыбается мне этак… представляешь! И говорит: «Спой, мне скучно». А я говорю: «Знаете, я не могу». Она говорит: «Если тебе нужен музыкальный инструмент, так он здесь». И на лютню показывает… У нее на постели лютня лежит. Тут я начал догадываться, что она меня за тебя принимает, и говорю: «Госпожа баронесса, я не умею играть на этой штуке». «Как – не умеешь?» «Не умею». «Ты шутишь?» «Нет, – говорю. – не шучу». Она сразу в лице переменилась, говорит: «Твое имя – Анри?» «Нет», – говорю. Она даже рассердилась. «А как тебя зовут?» – говорит. «Франсуа». Она ко мне поближе подошла, а глаза мне взглянула и говорит: «А ты Анри знаешь?»

– И что ты ответил? – не выдержал собеседник.

«Да», – ответил. А она говорит: «Иди, Франсуа, увидишь Анри, пришли ко мне, он мне нужен!» Я и ушел.

– Наверное, ее смутил твой веселенький внешний вид…

Вместо ответа Франсуа снова согнулся пополам от хохота.

– Ты… пойди… к ней… – сквозь смех пролепетал он.

– Ну нет! – твердо произнес Анри. – Пусть помучается сегодня. А завтра – посмотрим.

От его слов приятель сразу же посерьезнел.

– Не дури! Господа этого не любят! – предупредил он и решительно направился в сторону лестницы.

– Ты куда? – окликнул его Анри.

– К себе. Болеть, – отозвался тот, спускаясь по ступенькам.

Франсуа запер за собой дверь на щеколду и принялся сдирать с себя нелепые тряпки. Однако, когда он попытался снять повязку с головы, он взвыл от боли. Молодой человек понял, что тряпку сначала придется хорошенько размочить, и стал искать ведро. Потом вспомнил, что оно осталось лежать возле лестницы, и побежал туда. Юноша набрал воды, снова заперся в комнате и принялся поливать повязку водой.

Анри вошел в свою каморку, залез с ногами на кровать и от нечего делать стал что-то напевать себе под нос.

Пропитавшаяся кровью ткань отставала неохотно, дело продвигалось медленно, и юноша терял терпение. Наконец злосчастная тряпка была снята с головы, Франсуа отмыл от крови волосы, в изнеможении свалился на постель и уснул.

Через некоторое время его разбудил стук в дверь.

– Кто это? – спросил молодой человек.

– Это я, Анри! У тебя случайно нет бумаги или карандаша?

– Надо поискать. А тебе зачем?

– Хочу сочинить донос на тебя «господину Жану», если ты мне сейчас же не откроешь!

Спустя непродолжительное время дверь отворилась.

Анри вошел в комнату. Франсуа полез куда-то под кровать и достал оттуда большой лист бумаги, чернильницу с плотно закрытой крышкой и два пера.

– Вот, самолично выдрал из крыла господского гуся! – похвастался он.

– Ты – хищник! – заметил Анри.

– Это еще почему?

– Чужие страдания вызывают у тебя улыбку… Да ладно, я пошутил! – сказал он, заметив, что его слова обидели приятеля. – Спасибо тебе!

– Вот, – Франсуа вложил в ладонь юноши небольшой ножик. – Будет, чем затачивать перышки.

– Ты настоящий друг!

Анри ушел, его товарищ продолжил свой сон, но через какой-то час в дверь снова постучали.

– Господи, да кто там? – взмолился юноша.

– Открывай, лежебока! – раздалось из коридора. – Я принес твои письменные принадлежности.

– Потом вернешь, я сплю!

– Сейчас пойду и обо всем доложу «господину Жану». Нельзя спать днем!

– Ну чего тебе от меня надо?! – Франсуа рассвирепел, но упрямо продолжал лежать, нервно покусывая губу.

– Цель своего визита я уже изложил.

– Оставь меня в покое!

– Ну, это смотря что называть покоем. Если покойник действительно находится в покое, значит, он неподвижен. А если в покое находится спящий, но при этом открывает глаза, значит, он жив!

– Отстань!

– Ни-ко-гда!

Анри стоял в коридоре с чернильницей в одной руке и исписанным листком бумаги – в другой. Оба пера нашли свое место за ухом молодого человека.

– Ты меня убиваешь! – пожаловался Франсуа. – Посоветуй, как мне от тебя отделаться?

– Все просто: встань и открой дверь.

– Было бы хорошо, если бы сейчас начался Всемирный потоп, а тебя бы смыло и унесло куда-нибудь подальше отсюда!

– Это тебе не поможет: я крепко держусь за дверную ручку.

Внутри комнаты послышались жалобные рыдания.

– Не плачь, мой друг, впусти меня, и я тебя развеселю! – пообещал Анри.

Рыдания смолкли. Через несколько мгновений загремела щеколда, и дверь, которую так долго пришлось штурмовать, наконец открылась.

– Чего ты ломился? – набросился Франсуа на своего настырного гостя.

– Да так… Хотелось посидеть рядом с тобой, – Анри бесцеремонно уселся на кровать, вручив ошеломленному хозяину его чернильницу. Внимай и восторгайся! – изрек молодой человек и зачитал:

– Птичка прыгает по травке,

А за ней ползут козявки!

– Ты полчаса ко мне ломился ради этого бреда? – возмутился Франсуа.

– Ты же сам говорил, что тебе нравится веселая чепуха. Я старался, а ты ругаешься! Лучше оцени глубину и легкость моего пера!

– Моего! – огрызнулся друг. – Я давал тебе два отличных перышка.

– Кстати, можешь их забрать. И ножик, – Анри выложил перед приятелем перечисленные предметы. – Ну, и как тебе мои стихи?

– Гнусная паршивая чушь! – отрезал Франсуа.

– Продолжай! – Воодушевился стихоплет.

– Почему у тебя птичка скачет по травке. У нее что, крыльев нет? – свирепел приятель. – А если козявки будут ползти за нею, она их склюет.

– Ты считаешь, было бы лучше, если бы козявки ползали по птичке? – глубокомысленно изрек Анри. – Хорошо, я обязательно это учту. А теперь послушай дальше:

В небесах парит корова,

Оглашая землю ревом…

– Сам придумал? – Франсуа с подозрением посмотрел на друга.

– Сам! – улыбнулся тот. – Таланта в мешке не утаишь!

– Уйди! – строго сказал хозяин комнаты.

– Не хочешь дальше послушать?

– Нет! Иди лучше к баронессе, а то ей скучно, порадуй ее прекрасным поэтическим слогом.

– Благодарю за идею! – воскликнул Анри и выскочил за дверь.

– Вот и ступай! К черту! И подальше! – крикнул ему вдогонку Франсуа, задвинул щеколду и опять лег.

Но сна уже не было.

– Вот болван! – пробурчал юноша. – Корова у него, видите ли, воспарила…

И тут он, неожиданно для себя самого, рассмеялся, представив парящую в небе рогатую тушу.

– Да, соколиная охота в данном случае оказалась бы бесполезной, – заметил он.

Франсуа постучал в дверь приятеля.

– Кто там? – донеслось из каморки.

– Я это, открывай.

– Кто?

– Франсуа!

– А-а! То-то я слышу, будто голос знакомый… Но я тебя не впущу! Я обиделся!

– Не дуйся, я пришел послушать продолжение.

– А кто тебе сказал, что оно существует? – Анри по другую сторону двери уселся на пол; беседа его забавляла.

– Ты же сам хотел читать дальше.

– Тогда у меня было вдохновение, а теперь оно улетучилось.

– Открой! А то я уйду!

– Нет, не уходи, мне будет одиноко. Твой голос поддерживает меня. Спасибо, друг!

Франсуа прислушался, но не различил ни шагов, ни бряцанья замка.

– Сколько еще ты меня будешь держать на пороге? – не выдержал молодой человек.

– Не знаю, – с трудом сдерживая смех, ответил Анри.

– Ты что, издеваешься надо мной?

– И в мыслях не было!

– Ну, с меня довольно!

Франсуа решительно повернулся, чтобы идти к себе, и в этот момент что-то тяжелое с шумом обрушилось на него, поволокло в каморку и бросило на кровать. Надо ли говорить, что это был Анри?

– Нет, ты явно перегрелся, пока лежал на крыше, – сказал Франсуа, немного отдышавшись после испуга.

Приятель вместо ответа спокойно присел рядышком с гостем и, ласково обняв его за плечи, спросил:

– Так зачем ты пришел?

Этот невинный вопрос привел визитера в бешенство:

– Стихи твои послушать! – проорал он.

– Так бы сразу и сказал, – почесав в ухе, сказал Анри и, достав заветный листок, стал декламировать с подвыванием и всхлипываниями:

– Птичка прыгает по травке,

А по ней ползут козявки…


– Я немного исправил, приняв во внимание твои замечания, – пояснил он и продолжил:

– В море синем петушок

Клад нашел и уволок.


В небесах парит корова,

Оглашая землю ревом,


А над ней под облаками

Блохи мчатся косяками…


– Это очень красивое зрелище, – снова сделал вставку автор.

– На заборе гордый крот

Кукарекает, как кот!


И в просторных шалашах

Люди едят на мышах!


– Солнечный удар! – заключил Франсуа, заходясь в приступе смеха. – Ты теперь баронессе это прочти. Ее горячка свалит!.. А продолжение будет?

– Ты и без продолжения уже вышел из игры, – снисходительно заметил Анри.

– Ха-ха-ха!

– Ну, если ты настаиваешь… – молодой человек прочел дальше, от каждой строчки гость взрывался хохотом. –

Козы ходят по дрова,

На стене растает трава…


На пеньке орел сидит,

Грозно носом шевелит.


– Мы прошлись по потолку, – подхватил приятель. – Филин…

– Филин нам сказал: «Ку-ку!» – закончил Анри.

– А усатая свинья…

– Укусила соловья! – тут они засмеялись оба.

– Ладно, хватит сочинять, – пытаясь вернуть серьезность, взмолился Франсуа, но его друг привычно продолжил мысль:

– А то мне пора в кровать…

В наружную дверь постучали.

– Допрыгались! – сказал Анри и пошел открывать.

На пороге стоял лакей, тот самый, которого друзья видели в комнате Генриетты.

– Здесь живет новый шут? – вежливо осведомился он.

– Да, здесь, – ответил молодой человек.

– Госпожа де Жанлис желает его видеть, – лакей повернулся и пошел прочь.

– Ну что, пойдешь – спросил Франсуа.

– Ничего не поделать, раз она меня желает… – Анри со вздохом принялся переодеваться. – Я опять предстану перед ней во вчерашнем одеянии, пусть помучается… – приговаривал он. – Небось, надеется, что я покажу ей свое лицо, дурочка.

– А если она велит тебе раздеться? – спросил друг.

– Неужели ты так плохо думаешь о своей госпоже? Она девушка порядочная, у нее и жених есть! Она не посмеет!

– Но почему ты решил сделать из своего лица секрет? – недоумевал Франсуа.

– Я просто забочусь о ней. А что если эта баронесса внезапно в меня влюбится?

– Если это произойдет, значит, у нее неплохой вкус.

– Спасибо! А что мне потом делать? Баронесса мне ни к чему! Все эти знатные господа, – рассуждал Анри. – люди с мозгами, заплывшими жиром, очень плохо относятся ко всем, кто хуже них одет и не живет во дворцах. Эта баронесса хочет, чтобы я предстал перед ней открытый, беззащитный, с обнаженной душой. Но я не доставлю ей такого удовольствия. Спрячусь за свою занавесочку и оттуда буду наблюдать за моей милой госпожой. Посмотрим, чья возьмет!

– Да… – сказал Франсуа после небольшого раздумья. – Ты красиво говоришь, но не забывай, что твоя уловка не будет помогать тебе вечно.

– К этому времени мы сбежим!

– А если нет?

– Да чего сейчас-то говорить об этом? Когда мое положение поменяется, тогда и будем думать.

– Иди, баронесса ждет. И будь поосторожней, – напутствовал друга Франсуа. – Не позволяй себе грубостей!

– Знаешь, чем хорош этот костюм? – оглядывая себя, сказал Анри. – Расчесываться не нужно.

– Да и умываться ни к чему, – скептически заметил друг.

– Ты меня понимаешь, как никто! Слушай, окажи услугу, я сейчас начну скакать, а ты посмотри, нигде у меня ничего не оторвалось?

– Прыгай.

Крапчатая бабочка перевернулась в воздухе, зацепив ногами потолок… Последовало сдержанное ругательство в адрес идиота, построившего этот замок, затем, согнувшись в три погибели, совершил вертикальный прыжок, после чего Анри сделал кувырок назад и остановился.

– Ну как?

– Все в порядке, – сказал Франсуа и поинтересовался. – А где ты научился так ловко кувыркаться?

– Нигде, – признался друг. – Моя школа – это наша побитая телега, в которой мы всегда путешествовали по городам и деревушкам. Она у нас со всех сторон латаная, а чтобы не развалилась, даже веревками перевязанная. Вот на них я и разминался во время долгих переездов.

– Как же ты это делал?

– Обыкновенно: совершал прогулки под днищем повозки, карабкался по стенкам. А кувыркаться я люблю с детства.

– Слушай, так если ты обладаешь таким умением, по стенам, говоришь, лазать можешь, тогда чего тебе этот замок! Выбери время, когда никто не видит, и перемахни на волю.

– К сожалению, ты преувеличиваешь мои скромные возможности. Я же не говорил, что умею взбираться по гладким отвесным стенам. Я ведь пока человек, а не какая-нибудь мышь летучая! И это здорово!

– А мне жаль, что я – не летучая мышь. – Франсуа вздохнул. – Летал бы себе в темноте, летал…

– Ты же в потемках ничего не видишь.

– А был бы мышью, все бы различал!

– Конечно, ведь эти твари общаются с ведьмами и колдунами! Может, и тебя с ними познакомить?

– Зачем?

– Если ты им понравишься, они превратят тебя во все, что угодно… Может даже в того, кого хочешь ты. Вообще, если не понравишься, произойдет тоже самое… – Анри хихикнул.

– Благодарю! А как потом обратно человеком стать?

– О, на этот случай все нужно делать разумно! Как только налетаешься в образе летучей мыши, возвращайся к ведьме, совершившей с тобой такое чудо, и вейся над ней, цепляйся за волосы! Только смотри не попади в котел, который она заваривает по случаю своего очередного колдовства, а то ты ей все дело испортишь! Если ты ей надоешь, она тебя превратит…

– В человека?

– Вот тут я ничего обещать тебе не могу!

Франсуа посмотрел на друга долгим взглядом и рассмеялся:

– Не понимаю, почему та чепуха, которую ты постоянно мелешь, так на меня действует… Ладно, тебе надо к баронессе.

– Я не спешу. Пусть помучается – в счет тех веселых минут, которые я подарю ей!

– Не надо смеяться над господами. Это неучтиво.

– Ну все, довольно, мне нужно идти, – поставил точку Анри. – И не вздумай смеяться в мое отсутствие!

– Почему?

– Понимаешь, после падения с лестницы в тебе что-то испортилось, ты постоянно хихикаешь. На кого я тебя оставляю? Кто придет к тебе на помощь? Помимо «господина Жана», разумеется?

Франсуа упал на кровать в новом приступе смеха.

– Ну вот, я же говорил! – Анри пожал плечами.

– Знаешь, что тебе не хватает в костюме? – корчась в конвульсиях, вымолвил друг.

– Чего?

– Длинный ушей с бубенчиками! И пера на макушке!

Раздался стук в дверь.

– Дохихикался? – спросил Анри у приятеля и пошел открывать.

– Госпожа ждет вас, – сообщил лакей баронессы, немного опомнившись от первого впечатления от нелепой крапчатой фигуры без лица, отворившей ему дверь.

– Доложите, что я сейчас же буду, – ответила фигура.

Лакей удалился, воровато оглядываясь на сомнительный костюм.

– Прошу вас, господин Франсуа, – Анри широким жестом указал на внутреннюю дверь. – Не сочтите за обиду, я собираюсь запереть этот маленький чуланчик.

Друг взглянул на него и снова засмеялся.

– Ну, на этот раз в чем причина веселья? – терпеливо уточнил хозяин каморки.

– Я представил, как ты пойдешь по площади в таком…

– Слушай, да ты сегодня просто кладезь превосходных идей! Не найдется ли у тебя накидку, в которую можно было бы завернуться?

– Да у меня есть все! – гордо заявил Франсуа, нехотя поднялся с кровати и отправился к себе. Через минуту он принес большой кусок линялой ткани серого цвета, с одного края посаженную на шнурок.

– Это что, занавеска – спросил Анри, рассматривая предмет.

– Это плащ! – в интонации друга сквозила обида.

– Ну, тогда спасибо и до встречи!

Завернувшись в ткань, молодой человек заметил, что ноги чуть ниже колена остались неприкрытыми, но его это не смутило.

– Может, у тебя и шляпа есть? – спросил он приятеля.

– И так хорош! – ответил тот.

– Ну что ж, тогда пожелай мне удачи.

– Желаю.

– Нет, так не годится, нужно сказать: «Анри, друг мой, желаю тебе удачи!»

– Анри, я желаю тебе удачи! – повторил Франсуа.

– Вот теперь хорошо! Я пошел!

Глава 9

– Добрый день, госпожа, – сказал Анри, оказавшись в комнате баронессы.

Генриетта все еще стояла у окна, словно показывала свой характер. Она ответила, не оборачиваясь, даже не шевельнувшись.

Голос ее звучал сдержанно и холодно:

– Наконец-то ты явился! Я тебя разыскиваю с самого утра! Как ты смеешь заставлять ждать свою госпожу?!

– Я прошу прощения у вашей милости, но должен признаться, что мне очень трудно привыкнуть к повиновению, ибо я всю жизнь принадлежал самому себе, – Анри склонился в поклоне.

– Хорошо, считай, что ты прощен, – уронила баронесса, точь-в-точь, как ее достославный папаша.

– Благодарю вас!

– А теперь возьми инструмент и играй!

– Что бы вы хотели услышать на этот раз?

– Ты провинился, поэтому должен поднять мое настроение, которое сам же испортил своим неподобающим поведением.

– Слушаюсь! – Анри взял в руки лютню, лежавшую на постели госпожи, устроился в глубокое кресло и запел. –

Надежды парусник стремится

Преодолеть морскую гладь.

Над ним суровый ветер мчится,

А туча прячется, боится,

И начала луна сиять.


Я слышал, вдалеке за морем

Есть дивный мир, счастливый сад.

За путь туда заплатишь горем,

Но если выдержишь, то вскоре

Награду Бог тебе воздаст.


Их было много, сумасшедших,

До денег алчных, кто хотел

Открыть в тот мир Ворота Грешных

И получить сполна, конечно.

Но был печален их удел.


Их корабли в волнах разбились,

Ушли в пучину господа,

И их мечты навеки скрылись…

Скажи, чего они добились?

Их вобрала в себя вода.


Но вновь надежда, словно птица,

Вперед уносит храбреца.

Пусть ураган над ним кружится,

Но вдалеке встает зарница –

И нет надежде той конца.


Тому герою нет преграды,

Кто сердцем и душою чист.

Лишь он найдет цветник отрады,

Но не возьмет себе награды,

А унесет опавший лист.


И за далекими горами

В родной и близкой стороне,

Отдав его любимой даме

С родными добрыми глазами,

Он скажет: «Вспомни обо мне…»


Анри замолчал. Генриетта продолжала стоять, но теперь казалось, она просто не хочет двигаться. Ею овладели какие-то чувства.

Анри подождал некоторое время и вновь стал перебирать струны.

– Подожди, – остановила его баронесса, поворачиваясь. – Спой мне это еще раз…

И тут она замолчала, внезапно разгневанная.

Когда дар речи вернулся к ней, она вспылила:

– Почему ты явился ко мне опять в этом ужасном костюме? Я приказываю его больше не надевать!

– Хорошо, госпожа.

– А сейчас пойди и переоденься!

– К сожалению, этого сделать я не могу, – Анри наблюдал за реакцией Генриетты.

– Почему же ты не можешь?!

– Я бы хотел умолчать о той щекотливой причине, которая заставляет меня рядиться в этот отвратительный наряд.

– Нет, я хочу знать! – баронесса стукнула веером по ладони.

– Мне, право, неловко… Но если вы так настаиваете, я попробую открыть… Дело в том, что утром я ловил своего друга, падающего с лестницы, а у него в руках было ведро, – врал Анри. – Одним словом, я оказался мокрым до нитки. Моя одежда сушится…

– А твой друг? – спросила Генриетта.

– Он уже переоделся… Я его переодел. Сам он не может… Лежит при смерти!

– Несчастный твой друг!

– Да, – печально вздохнул молодой человек.

Ему доставало удовольствие так нагло врать в лицо своей госпоже.

– Послушай, – баронесса что-то припомнила. – А не его ли я видела сегодня? Он еще был с такой приметной красной повязкой на голове?

– С зеленым бантиком?

– И весь обмотанный какими-то разноцветными тряпками?

– Он, госпожа.

– А почему ты только что сказал, что он при смерти? – удивилась Генриетта. – Это что – издевательство?

– Нет, это сказка.

– С каких это пор ложь именуется сказкой? – но против желания баронессы ее губы скривила усмешка. – Хорошо. Если ты знаешь сказки, рассказывай. Я жду.

– Рад угодить вам.

– Только я хочу такую, которую не слышала. Попробуй угадать.

– Слушайте, госпожа… Только должен предупредить, что сказка будет немножко страшная, зато конец окажется хорошим.

– Не тяни, рассказывай! – баронесса присела на кровать под балдахином и взяла ларец с украшениями, чтобы не скучать.

– Итак, – начал Анри. – Когда это случилось, не знает никто. Да и случалось ли вообще, тоже никто вам не ответит. Только в одной прекрасной и очень далекой стране жил красивый молодой человек, у которого не было ни отца, ни матери. Достался ему от них только перстень несказанной красоты, на котором лежало какое-то страшное проклятье. Сам юноша не знал, в чем именно оно заключается, потому что некому было поведать ему о тайне. Поговаривали, что родители, которых он не помнил, были съедены страшным Людоедом, который-то и оставил молодому человеку тот злосчастный перстень.

А в другой стране, среди гор и лесов, жила красавица-княжна, девушка благородной крови, но выросшая среди колдунов и цыган. И была у нее нянька, настоящая чертовка. А еще было у княжны волшебное зеркальце, в котором она могла увидеть свое будущее. Однажды посмотрела девушка в это зеркальце, и предстал перед ее взором прекрасный юноша, лучше которого она не встречала. Но сказало мудрое зеркало: «Если выйдешь замуж за этого человека, много бед и страха придется тебе пережить; если окажешься сильной, счастье обретешь, а если не выдержишь, пропадешь в руках страшного Людоеда, ибо он давно поджидает свою жертву». Девушка стала расспрашивать зеркало про Людоеда, и оно поведало ей ужасную тайну: «Жестокий Людоед наложил проклятье на перстень, которым владеет юноша… Бабка молодого человека была ведьмой, губительницей душ человеческих и так прогневала Всевышнего, что он спустился к ней и сказал: «Забираю твою черную душу, чтобы сбросить ее в бездну, но перед этим узнай ты, что дети и дети детей твоих будут расплачиваться за грехи твои!» И в тот же миг бабка пала мертвой. А вскоре, когда у ее сына родился сын, из заброшенных каменоломен выбрался на свет страшный Людоед и поглотил родителей ребенка. А затем склонился над мальчиком, опустил перстень у его изголовья и, сделав так, сказал ужасные пророческие слова: «Если ты возьмешь девицу в жены, не изведать счастья ей с тобой. Станет безобразнейшей из женщин в тот момент, как только этот перстень на руку наденешь ей». Так сказал и скрылся опять в трущобах. Зеркало замолчало. «Неужели столь ужасная участь ожидает меня? – заплакала девушка. – Неужели нет никакого выхода?» «Спасенье есть, – сказало волшебное зеркало. – Но оно потребует от тебя всех твоих душевных сил!» «Что за способ?» мудрое зеркало ответило: «Отправляйся в ту страну, где живет несчастный юноша, но в тот самый день, когда он назовет тебя своей невестой, ты должна оставить его, как бы трудно тебе это ни было, как бы он тебя не уговаривал. Уходи, ибо только в этом твое спасение, да и его спасение тоже. Ты должна будешь пробраться в Страну Злых Духов, населяющих Старое Кладбище, достать там точно такой же перстень, вернуться назад и надеть тот перстень на палец юноше». И вновь зеркало замолчало, а прекрасная девушка стала собираться в дальнюю дорогу. Увидела это нянька-ведьма, да и спрашивает: «Куда ты, девочка моя, засобиралась?» «Иду я, – отвечает княжна. – Навстречу судьбе моей. Живет мой возлюбленный в далекой северной стране, где в лесах растут корабельные сосны, а рыжие белки скачут по ним с дерево на дерево. В той стране холодные водопады обрушивают в голубые реки свои хрустальные брызги, и в лазурном небе летают диковинные птицы. Я иду в те земли, чтобы стать счастливой или погибнуть навеки». «Возьми и меня с собой, – говорит нянька. – Я хоть и стара, но могу тебе пригодиться».

И отправились они вместе в неведомые края, где снег лежит шесть месяцев в году. Как добирались они, мы не знаем. Но однажды все же они достигли заветной страны. В ту пору там стояла весна, и северные сады цвели пышно и красиво. В них и повстречалась княжна с прекрасным юношей. Он, как только увидел ее, влюбился без памяти. Да и она полюбила его еще больше прежнего, потому что он оказался еще красивее и лучше, чем могло показать волшебное зеркало. И так они друг другу понравились, что взгляда отвести не могли. Так и смотрели, ни одного слова не произнося. А когда сгустились сумерки, они остались под луной, и только яблоня склоняла к ним свои нежные ветки, усыпанные цветами. Над землей взошло солнце, а молодые люди все не могли наглядеться друг на друга. И в этот момент юноша назвал княжну своей невестой.

Словно прозрачная пелена сошла с глаз девушки. Она быстро поднялась на ноги и попыталась убежать. Но пылкий молодой человек успел удержать ее за руку. Девушке на миг показалось, что всё сказанное зеркальцем – сон, и только уж хотела она снова сесть на траву подле возлюбленного, но увидела перстень на его руке, и страх за себя и за юношу заставил ее вырваться из объятий молодого человека и скрыться среди деревьев. Несчастный пытался догнать княжну, найти, объясниться, но все напрасно. Она бесследно исчезла. Юноша сел на землю и заплакал о своей грустной доле…

А княжна, дождавшись темноты, решилась идти на Кладбище, в Страну Злых Духов. Старая нянька, конечно же, пошла с нею.

На Старое кладбище опустилась ночь. Девушка пошла за сухой травой, чтобы разжечь костер, как научило ее волшебное зеркало. Невдалеке она увидела небольшую охапку скошенной травы, нагнулась, чтобы поднять… И тут почудилось ей, что ее рука скользнула по чему-то живому. Прямо перед ней из кучи сухой травы захрюкала черная поросячья мордочка с маленьким пятачком и горящими во тьме глазами-угольками. Княжна отпрянула, вскрикнула и в испуге закрыла лицо руками. А когда открыла глаза, черта в траве уже не было. Возвращаясь к няньке с проклятой охапкой, княжна вновь испугалась: все Старое Кладбище горело красными огоньками чертячьих глаз. Но стоило девушке остановиться на месте и всмотреться, как видение исчезло. Костер горел жаркий и очень яркий, белый, веселый. А когда он догорел, нянька что-то всыпала в затухающие искры, и поднялся дым столбом – к самому небу. Когда он рассеялся, от места, где только что был костер, пролегла на Старое Кладбище дорога, выложенная из белых мраморных плит. Ночь выпала безлунная, кромешная, но их было видно даже в кромешной темноте. Княжне предстояло пройти по ним, чтобы потом спуститься под землю. Поначалу это показалось девушке весьма легким заданием. Когда же она сделала свой первый шаг, земля, на которой лежали белые плиты, вдруг ожила и задышала. Непросто было бедной княжне удержаться на гладкой каменной поверхности. Но мысли о любимом человеке заставляли ее упрямо двигаться дальше вперед. А вокруг в упругом воздухе метались летучие мыши, норовя вцепиться в волосы, и то и дело вспыхивали страшные кошачьи глаза. Протяжно взывала сова, на плиты норовили вскочить озорные черти, но каждый раз при такой попытке мрамор ярко вспыхивал и отпугивал непрошенных гостей. Когда девушка добралась до конца своего нелегкого пути, плиты стали отдаляться друг от друга, поэтому княжне едва удалось допрыгнуть до последнего камня. Но едва ее ноги встали на мрамор, как она почувствовала, что погружается вместе с плитой вниз, словно засасываемая трясиной. Ноги ее будто бы приросли к месту, она не могла ни спрыгнуть, ни убежать. Нянька, увидев, что происходит с ее любимицей, в один момент оказалась рядом, и их обеих поглотила бездна.

Это был ад. Но не такой, как вы думаете. Там происходила такая же жизнь, что и на поверхности. Когда женщины опомнились, они увидели себя стоящими у перекрестка, но указатель был сломан, и они не знали, куда идти. Тут мимо шел какой-то человек, у которого из шляпы торчали козлиные рога. Нянька спросила у него дорогу в Страну Злых Духов. Незнакомец стукнул копытом и указал своей козлиной бородой налево. Потом он оценивающе посмотрел на молодую княжну. Но рассмотреть не успел, потому что нянька вынула из кармана своего передника какой-то прутик, и обе женщины тут же исчезли. В тот же они очутились в Стране Злых Духов. Страшные дикие тени плясали на стенах, вокруг все ходило ходуном, и ни с чем не сравнимая душераздирающая музыка рвала горячий душный воздух.

Заветный перстень принадлежал самому Царю Тьмы, и он носил его на пальце, никогда не снимая. И тогда нянька решила обмануть старого Царя. Она обернулась княжной, а княжну сделала невидимой, и пошла к владыке. Едва тот увидел красавицу, сразу повелел ей остаться. Нянька согласилась, но только с условием, если Царь Тьмы отдаст ей перстень. Царь засмеялся. Смеялся он долго, а когда успокоился, сказал, что отдаст перстень, если красавица выиграет у него в карты. Няньке это было на руку: она всю жизнь с картами была дружна, гадала, предсказывала судьбы, а в искусстве шулерства с ней никто не мог сравниться. Но Царь-то об этом не знал, а она ему не сказала. И легко, без особого труда, обыграла его.

Но коварный Царь Тьмы отдал няньке фальшивый перстень. И сказал: «А теперь сыграем свадьбу». Нянька догадалась о подмене, потому как заподозрила, что Царь слишком легко расстался со своим сокровищем. Тогда она подсыпала ему в бокал сонного порошка, и когда Царь заснул, сняла с его отвратительных пальцев перстень настоящий, а фальшивый надела. Потом она приняла свой обычный облик, поэтому, когда Царь проснулся, он не узнал ее. А послал на поиски красавицы всех своих подданных. Но они никого не нашли, а нянька и невидимая княжна благополучно выбрались на поверхность.

На земле уже стоял день. Нянька поколдовала, и княжна снова стала видимой. А потом они пошли снова в тот чудесный сад, где под одной из яблонь сидел печальный юноша. Княжна подошла к нему, тихо взяла за руку и надела на его палец перстень Царя Тьмы. Молодой человек был счастлив, что его возлюбленная вернулась. И, в свою очередь, надел ей на палец перстень, когда-то проклятый Людоедом.

В небе сверкнула черная молния, раздался страшный грохот. То пали злые чары, и Людоед умер в своей заброшенной пещере. А на землю пролился теплый дождь. И влюбленные плакали от счастья, от того, что они вместе, и ничто на свете их уже не разлучит!

Анри закончил свою сказку и взглянул на Генриетту. Та сидела с остановившимся взглядом, и в руке ее тоже поблескивал перстень, о котором она забыла. Все мысли ее были где-то далеко. Быть может, в той неизвестной северной стране, где снег лежит полгода, а холодные водопады обрушивают в голубые реки свои хрустальные брызги?

«Наверное, она не такая уж плохая, – подумалось Анри. – Печальные истории и грустные песни на нее очень сильно действуют».

– А каким он был, этот юноша? – вдруг спросила баронесса.

Молодой человек даже растерялся.

– Ну… Может быть… Да, конечно! У него были светлые волосы, глаза небесного цвета, черные брови…

– Он и вправду был красив?

– Да! Высокий, прекрасно сложенный, умный!

– А она?

– Она была, как цыганка: огромные жгучие глаза, длинные черные волосы, тонкая талия.

– Странная сказка, – произнесла Генриетта. – Словно и не сказка, а что-то совсем другое. В ней все, как в жизни…

– Конечно. В сказке, как в жизни, а в жизни все, как в сказке.

– Неправда! – возразила баронесса.

– Правда! Само по себе жизнь – самая что ни на есть удивительная сказка, самая волшебная! В ней случаются такие чудеса, которые сочинителям сказок и во мне не снилось! Только говорят, в жизни не всегда все хорошо кончается. Но не верьте подобным слухам. Я-то знаю, что не бывает так, чтобы жизнь платила человеку злом за добро. Нет! Кто заслуживает счастья, тот его обязательно получит! – Анри говорил с убежденностью, горячо и воодушевленно.

– «Тому герою нет преграды, кто сердцем и душою чист?» – процитировала Генриетта.

– Да, главное надеяться! Чтобы было, как в песне – «И нетнадежде той конца»!

– Смешно…

– Ничего смешного! Не может быть, чтобы человек пришел в этот мир, в чарующий мир, полный звуков и красок, за одними мучениями и разочарованиями!

– А тогда за чем он приходит?

– За огромной радостью и счастьем.

– На всех радости не хватит.

– Хватит!

– Но ты же сам, помнится, говорил, что человеку нужно плакать, чтобы он становился лучше.

– Но можно плакать и от счастья.

– Я не понимаю, как от этого можно плакать.

– А вы когда-нибудь были несчастны? – неожиданно задал вопрос Анри.

Она ответила не сразу:

– А почему ты не спросишь, знаю ли я, что такое счастье?

– Я не…

– Может ли быть счастлив тот, кем распоряжаются другие люди? Отец совершил сделку с каким-то соседом, и теперь я должна идти к алтарю с неизвестным мне графом! Лучше бы меня выкрали тогда из покоев моей матери! – воскликнула Генриетта в отчаянии и вдруг зарыдала, закрыв лицо руками.

Анри с удивлением смотрел на ее сотрясающиеся от плача руки, на сгорбленную спину. И ему внезапно стало так жаль ее, что он с трудом удержался от того, чтобы не подойти к ней, успокоить.

Вместо этого он взял лютню и тронул струны:

– Прохлада жизни, души прохлада.

Как ты капризна, моя услада.

Прочесть разгадку я не стараюсь,

Нектаром сладким весь век питаюсь…


Юноша пел и слышал, что рыдания становятся все реже, баронесса приходит в себя.

Он сильнее ударил по струнам:

– Все пропадет, как будто не бывало.

Засохнут реки, высыплется свет.

Сгорит огонь, исчезнет покрывало,

Затмившее наш мозг на столько лет.


Какое счастье обретут живые,

Пылая в жарком адовом огне!

Скажите, люди, вправду это – вы ли?

И только хохот отзовется мне.


Потом он спел ей несколько забавных песенок…

А когда сгустились ранние осенние сумерки, и на небосводе заблестела вечерняя заря, они подошли к окну и напоследок Анри спел еще:

– Одна звезда в ночи мерцает.

Она замерзла и дрожит.

Заезда, что так тебя терзает?

Куда твой робкий свет бежит?


Слеза скатилась с небосвода,

Застыла где-то в темноте.

Беззвучно, мирно спит природа,

Забыв о бренной суете…


В этот миг черный небесный бархат перечеркнула падающая звезда, словно откликнувшись на слова песни…

– Прозрачный сумрак нас окружит,

Опутав нитями судьбы.

И отразятся в темной луже

Прямые черные столбы…

Когда Анри отложил музыкальный инструмент и собрался уходить, Генриетта как-то странно его окликнула. В ее голосе не было ни холода, ни надменности.

Так его могла окликнуть Карменсита, будь она рядом:

– Анри. Приходи завтра…

В темноте она не казалась ни баронессой, ни госпожой де Жанлис.

– Если вы просите, приду, – ответил молодой человек и сам подивился своим словам.

– Приходи. Я буду ждать.

И одинокая Венера подмигнула ему из ночного мрака.

Глава 10

Франсуа проснулся от стука в дверь. В комнате было темно. Спросонья он даже понял, утро это или ночь, и испугался, что старая каналья Жан опять подловил его на том, что он проспал.

Но из коридора донесся голос Анри:

– Франсуа, ты спишь? Открой, надо поговорить.

У несчастного гора с плеч спала. Он почти вприпрыжку побежал открывать и сходу обнял приятеля, от чего тот испугался:

– Ты чего издеваешься?

Анри был мрачен, против обыкновенного. Он молча прошел вглубь комнаты, присел на кровать и задумался, подперев подбородок.

Франсуа ждал, когда его приятель начнет обещанный разговор, но тот молчал, и молчание грозило продлиться вечность. Поэтому Франсуа решил первым нарушить паузу.

Он осторожно потрогал друга за плечо и тихо спросил:

– Ты не заснул? Что-нибудь произошло?

Анри медленно поднял глаза и посмотрел на Франсуа:

– Наверное, произошло, – тихо произнес он, словно через силу. – Со мной… Сегодняшней ночью меня кто-то посетил… Кто-то не из нашего мира.

– Тебе это приснилось!

– Да, он снился мне, показывал звезды и покрытые туманом лица.

– Что ты несешь? – усмехнулся друг.

Не замечая этого, Анри продолжал:

– Кажется, я мог взлететь и подняться высоко над землей. Мы разговаривали, и ОН мне показал такое, что невозможно описать на человеческом языке, а потом сказал: «Ты постигаешь Нечто, что мало кому удалось узнать». Я хотел спросить, что означает это Нечто, но проснулся. И было так тоскливо, точно завтра предстоит умереть…

– Чушь какая-то! – воскликнул Франсуа.

– Он сказал мне, что отныне я буду писать стихи. Я не смогу их не писать. Они меня переполняют, – говорил Анри, прислушиваясь к чему-то внутри себя. – Мне кажется, если я не смогу их записывать, я сойду с ума.

Друг все понял и полез за бумагой и чернилами.

Когда письменные принадлежности оказались в руках Анри, он на мгновение задумался, словно мысленно ловя конец нитки в клубке, а затем стал что-то царапать на бумаге. Строчки были тоненькие и неровные, будто шерстяные. Молодой человек писал быстро, почти не останавливаясь, не перечитывая написанное.

А потом он отложил перо и посмотрел на Франсуа:

– Хочешь послушать?

Тот недоверчиво пожал плечами.

– Только не перебивай, послушай до конца, – и при мерцающем огоньке свечи Анри прочел:

Расстилается Бездна.

Над чьей-то звездой

Расплываются темные крылья.

Царство Ужаса сладко манит за собой,

Царство Жизни совсем опостыло.


Льются прямо и ярко седые лучи,

Убегает мечта, отрываясь,

Растворяется в бархатном блеске Ночи,

И Луна смотрит вслед, удивляясь.


Унеслась карусель унижений и бед,

Прокатились обиды и слезы,

Все забыто навек и на тысячу лет,

Уплывают в неведомо грезы.


Пролетело, сбылось, отжило, родилось…

Непонятно, но тайно и мило.

Только Бездна – в руках,

Лишь Звезда – на глазах,

А в груди – Голубое Светило.


– Что скажешь? – спросил юноша, когда закончил чтение.

Франсуа снова пожал плечами.

– Тебе нечего мне сказать? – огорчился Анри.

– Это нечто странное, – вымолвил друг. – Я такого еще не слышал. Непонятное. Слова, слова, а представить ничего невозможно.

– Почему же?

– Как выглядит твоя Бездна? Или Мечта? Никак!

– Ошибаешься! – возразил Анри. – Просторная звездная Бесконечность Вселенной, в ней, как рыбы в воде, плавают облака Черной Смерти… Все движется, все парит и уносится вдаль. Ослепительные бриллианты звезд, рассыпанные на глубоком бархате Прекрасной Ночи. И они ей очень к лицу.

– Бред!

– У нее венок из странных на вид цветов: это наши муки, страдания, любовь и ненависть. Все они очень разные, но спокойно уживаются среди ее седых волос. Ночь держит в руках Безграничную Бездну: это некий сосуд, в котором нет дна, но он совсем не похож на дырявую бочку. Это изящный кувшин с тонким горлышком и плотной крышкой, с красивой ручкой и чудесным орнаментом. Не для всех открывает Бездну Царица Ночь…

– А тебе открыла? – съязвил Франсуа.

– Не знаю, – не замечая колкости, ответил Анри. – Ведь не это главное… У Прекрасной Ночи голубое сердце, оно просвечивает сквозь ее прозрачную кожу и черную одежду из космической дымки, и голубой свет разливается вокруг щедро и заманчиво…

– Ты сказал, что у Ночи седые волосы. Она что, старуха?

– Нет! Она молода и прекрасна! Вместо волос у нее снопы света, они переплетаются, сверкают и создают совершенно непередаваемую прелесть, – увлеченно рассказывал Анри. – Волосы Царицы Ночи совершенно удивительны. Их чрезвычайно много, и ее локоны спускаются вниз, покуда хватает глаз. Хотя понятие «низ» в данном случае неуместно. Там все движется, и то, что совсем недавно было «низом», может мгновенно сделаться «верхом». Звезды и чувства, планеты и лица купаются во Вселенной, как в безбрежной, спокойной и теплой реке.

– А что такое «Вселенная»?

– Это Ночь. Она смотрит на нашу Землю через серебристый шарик Луны и видит нас всех: плохих и хороших, злых и добрых, бескорыстных и жадных…

– А почему мы не видим ее?

– Мы можем ее видеть. Но только когда она нам показывается. И лишь малую часть ее облика.

– Почему?

– Она слишком прекрасна. Люди умерли бы от зависти к ее красоте и богатству. Она понимает это, и потому нам виден лишь ее отблеск, лишь малая часть ее убранства. На глазах она носит черную непроницаемую вуаль.

– Зачем?

– Она часто плачет. Мы порой видим ее слезы – они звездочками падают с неба. У Ночи потрясающие, ни с чем не сравнимые глаза. Если бы она не закрывала их вуалью, мы погибли бы от испепеляющего ужаса. Но она любит нас, хотя даже непонятно, за что. И жалеет. Чего я бы, например, не делал на ее месте.

– Ну хорошо, – сдался Франсуа. – Теперь я смутно представляю твои стихи. Но если говорить, положа руку на сердце, то успеха тебе не видать. Ты же не сможешь каждому разъяснять то, что привиделось тебе в твоем кошмаре.

– Это не кошмар!

– Все равно. Сочиняй нелепости, тогда тебя поймет каждый.

– Но я не смогу не писать о Непонятном.

– Хорошо, пиши, будешь читать мне, – разрешил Франсуа. – Мой тебе совет – не показывай это никому. За такое можно поплатиться. Лучше пиши и сжигай, либо закапывай в землю.

– Жаль, может быть, они кому-нибудь понравились бы, мои стихи…

– Слушай, Анри, а сможешь ли ты теперь сочинять глупую околесицу?

– Не знаю, давай проверим. Скажи что-нибудь…

Франсуа посмотрел на шершавый каменный потолок:

– Что сказать? Например, маленькая муха…

– По небу летит! – тут же подхватил Анри.

– Маленькая муха…

– В дырочку сопит!

– В какую дырочку? – засмеялся Франсуа.

– Ну, понимаешь, у человека таких дырочки две – это нос. А муха же должна чем-то отличаться от человека! – и молодой человек продолжил. – Не сопите, муха, в дырочку сейчас!

– Ведь сегодня, муха… – попытался продлить фразу его приятель, но остановился на полуслове.

– Ведь сегодня, муха, я женюсь на вас! – закончил за него Анри.

– На мухе? – захохотал Франсуа.

– А почему бы и нет?

– Идти к алтарю с мухой-невестой!

– Постой! – Анри поднял вверх указательный палец, призывая к вниманию, и медленно подбирая слова, произнес. – От невесты-мухи глаз не отведу… Для гостей и мухи речь я заведу…

– Какую речь можно говорить такой невесте? – покатывался Франсуа. – «Как люблю я ваши кошмарные глазки?»

– Вот именно! «Как люблю я крылья, как люблю глаза!»

– Конечно! И по лицу невесты скатится слеза!

– Правильно! Молодец! А теперь дай мне записать то, что мы сочинили.

– А как же конец?

– И конец будет! – успокоил друга Анри и принялся чирикать пером по бумаге.

Через некоторое время он встал и объявил:

– Всем богатым невестам-мухам посвящается! – и начал читать.

Франсуа падал от смеха, улавливая знакомые, только что сочиненные строчки. Но больше всего его интересовал финал необычного венчания.

И он услышал:

– «Как люблю я крылья!

Как люблю глаза!»

По лицу невесты

Скатится слеза!


Гости зарыдают,

В зале пол зальют.

Все сердца растают.

Мухи запоют.


Песенка польется,

Радостно гремя…

Муха улыбнется.

И скажу ей я:


«Дорогая муха,

Ну а я сейчас

Спрячу ваши деньги

Далеко от вас!»


– Веселенькая история! – воскликнул Франсуа. – Да это же брак по расчету!

– А как ты думал! – невозмутимо возразил Анри. – Ведь не стану же я брать в жены какую-то муху, да еще и без солидного приданого!»

– А куда ты спрячешь деньги?

– А вот не скажу! Вдруг ты захочешь раскопать и все унести с собой? А нам с мухой еще жить, да жить…

Тут оба приятеля расхохотались.

– Нет, определенно, мы немного тронулись умом, – заявил Франсуа.

– Ничего удивительного, – подхватил Анри. – Ты же вчера основательно ударился головой.

– А ты?

– А я – твой друг.

– Гляди! – воскликнул Франсуа. – Уже светает. Скоро Жан пойдет проверять, все ли проснулись.

– А поскольку ты уже давно встал, то можешь сыграть с ним подобную шутку, проверив, почему эта каналья дрыхнет до сих пор.

– Тебе хорошо так говорить, а мне нарываться на скандал неохота.

– Слушай! – неожиданно Анри схватил приятеля за руку.

– Больно ведь! – воскликнул Франсуа.

– Извини.

– Что случилось?

– Я вспомнил, мне же сегодня придется раскрыть свое инкогнито перед баронессой! Она запретила мне появляться в моем прекрасном наряде в ее апартаментах. Так что придется пустить его на тряпки.

– Как жаль! Красивая хламида!

– Вот и я говорю, что она ничего в искусстве не понимает. Как бы улизнуть от нее…

– От кого? – не понял Франсуа.

– Ну не от хламиды же! От баронессы. Пора готовить побег, – решительно сказал Анри. – Ты придумал план?

– Интересный ты человек, – друг покачал головой. – Только вчера принял решение бежать, а сегодня уже требуешь от меня…

– Ладно, пошли подметать! – Анри поднялся.

– Ты что – со мной? – удивился Франсуа.

– Ну, не умирать же от скуки!.. Одного не пойму, зачем каждое утро мести площадь, если по ней никто не ходит.

– Это не наше дело, герцог платит мне за это деньги, кормит…

– Да полно! Не смеши! А то я уже представил себе картину: ты сидишь на кухне, и господин герцог кормит тебя с ложечки.

Друзья взяли по метле и отправились на площадь.

Они вышли на холодную мостовую, не тронутую еще ни одним солнечным лучом. Небо, слегка окрашенное в тусклый розовый цвет, маячило грязно-серым полотном, нависая над угрюмыми стенами замка. Робко чирикали просыпающиеся птицы, прячась среди многочисленных щелей и отверстий величественных построек.

Внезапно Анри понял, почему при виде всего этого великолепия тоска начинала сдавливать грудь: в замке не было ни кустика, ни деревца, пробивающаяся трава тщательно выкорчевывалась…

«Могила, – подумал он. – Величественная, неприступная могила, в которой я сам себя похоронил».

– Давай, помогай! – донесся, как издалека, голос приятеля.

Анри отогнал мрачные мысли, и друзья на пару начали махать метлами, поднимая неизвестно откуда взявшуюся пыль.

– Признайся, Франсуа, это твоя работа?

– Что ты имеешь в виду?

– Это ты притащил сюда сор, грязь и мусор и раскидал по площади? Всю ночь старался?

– Нет, – юноша растерялся. – Я ничего такого не делал.

– Тогда объясни, откуда все это взялось? – напирал Анри.

И вдруг…

– Эй! Подойди сюда! – властный женский голос прогремел и разнесся по двору.

Друзья, как по команде, подняли головы.

В оконном проеме третьего этажа белела фигура баронессы. Госпожа была неодета и куталась в бледно-розовую накидку.

– Эй, я тебе говорю! – повторила Генриетта.

– Кому? – молодые люди переглянулись.

– Наверное, мне, – догадался Франсуа. – Я ей вчера понравился, и она хочет со мной побеседовать.

– Не обольщайся, мальчик мой, – шепотом посоветовал ему Анри. – Боюсь, что ты жестоко ошибаешься.

– Ну, ты разве не слышишь? – госпожа начинала выходить из себя. – Немедленно подойди!

– Я? – с надеждой спросил Франсуа, готовый сорваться и устремиться в покои баронессы.

– Нет! – получил он в ответ. – Мне нужен не ты, а ты – что стоишь рядом!

Анри косо взглянул на друга, который только разочарованно пожал плечами, и подошел к окну.

– Поднимайся наверх! – велела баронесса.

Анри еще раз посмотрел на Франсуа, и тот опять пожал плечами.

– Ну что ты стоишь, поднимайся! – властным тоном приказала Генриетта, и молодому человеку пришлось повиноваться.

По дороге наверх он быстро соображал, как вывернуться из ситуации, и когда вошел в спальню баронессы, уже знал, что делать.

– Здравствуй, – сказала госпожа, приветливо улыбаясь, Анри молча кивнул в ответ. – Ты кто, как тебя зовут?

Молодой человек изобразил растерянность.

– Ты что, забыл, как твое имя? – рассердилась баронесса.

Анри кивнул.

– А ну немедленно пой мне!

Юноша в ужасе отступил на шаг к двери.

– Пой! – приказала Генриетта.

Молодой человек с гримасой сожаления замотал головой.

– Не хочешь? – баронесса уже хотела выйти из себя, но, прочитав на лице юноши горькое, неподдельное сожаление, смягчилась.

– Не можешь? – спросила она.

Анри развел руками.

– Ты что, немой?

Молодой человек пожал плечами.

– Скажи, ты знаешь моего шута, только не того, который умер, а того, который у меня недавно?

Юноша устремил глаза к потолку.

– Вспомни, его зовут Анри, – подсказала баронесса.

Молодой человек отрицательно покачал головой.

– Ну как же ты его не знаешь! – в отчаянии воскликнула Генриетта.

Лицо Анри озарила счастливая улыбка.

– Вспомнил? – обрадовалась баронесса. – Если встретишь, скажи… – она осеклась и поправила себя. – Приведи его ко мне. Я буду ждать. Понял?

Молодой человек кивнул в знак согласия.

– Вот и прекрасно, ступай.

Анри поклонился с неуклюжестью деревенского парня и вышел.

Когда дверь за ним закрылась, баронесса упрекнула себя в том, что уже во второй раз так нелепо ошиблась. Проходя мимо зеркала, она взглянула в него и тут же похолодела. Ее, словно ледяным душем, окатила мысль о том, что она, знатнейшая из женщин, стояла перед своим слугой в таком непотребном виде. И только мысль о том, что парень был нем, немного успокоила ее.

Генриетта легла в постель с тем, чтобы продолжить прерванный сон, но тут же вспомнила, что разбудили ее два голоса, один из которых – она готова была поклясться, – принадлежал Анри. Баронесса откинула одеяло и подбежала к окну.

В тот момент Франсуа о чем-то пытался расспросить своего немого друга, а тот лишь размахивал метлой направо и налево. В итоге Франсуа с досады плюнул, бросил свою метлу и ушел. Немой с угрюмым видом продолжал подметать.

«Наверное, их было трое», – решила баронесса, прислоняясь спиной к оконной раме.

Вскоре молодой человек закончил работу и покинул площадь. Стало пусто и скучно. Генриетта подумала о том, что было бы неплохо одеться, ведь вскоре нужно выходить к завтраку, и дернула за бархатистый шнурок, на противоположном конце которого зазвенел колокольчик, призывающий слугу.

Глава 11

– Я и не предполагал, что ты зазнайка! – говорил Франсуа другу, сидящему рядом с ним на скамье в комнате Анри. – Оказывается, общение с благородными на тебя плохо влияет, ты становишься надменным и бесчувственным. Ты забываешь собственных друзей, считаешь ниже своего достоинства говорить с ними! Ты!..

– Угомонись, – спокойно сказал молодой человек. – И дай мне объясниться.

– Да что там объяснять! Мне все ясно!

– Выговорился? Теперь слушай…

– Не хочу ничего слушать! Ты меня обидел, да так, как ни один друг не может обидеть своего друга!

– Что?! Я тебе не друг?! – Анри внезапно рассердился. – Хорошо, в таком случае больше с расспросами ко мне не приставай!

– Как я испугался твоих угроз! – воскликнул Франсуа, но, заметив, что приятель никак не реагирует на его слова, заглянул ему в глаза. – Ладно, говори, что у вас там было?

Анри молчал.

– Что ты дуешься?

Никакого ответа.

Тогда молодой человек перешел на крик:

– Что ты из себя строишь?! Что ты дуешься? Рассказывай, почему она тебя так скоро отпустила? Ты ей пел?

На этот раз Анри расслышал слова приятеля.

Он лениво повернулся к другу и равнодушным тоном ответил:

– Нет.

– Почему?

– Ты же не хочешь этого знать.

– Хочу! Говори. Она просила тебя петь?

– Просила.

– А ты?

– А я не пел.

– Почему?

– Потому что я не дурак.

– Перестань говорить загадками. О чем вы с ней говорили?

– Ни о чем.

– Не верю!

– Лично я с ней не разговаривал. Ни слова не проронил.

– Как ты осмелился?! – Франсуа был изумлен. – И она, возмущенная твоей наглостью, выгнала тебя?

– Ты меня за кого-то другого принимаешь! – степенно отвечал Анри. – Она не только не злилась и не гнала меня, но и наверняка в данный момент умирает от жалости и сострадания ко мне, бедняжке! – он выдержал паузу и хитро посмотрел на друга. – Я сделал вид, что не могу говорить, она сразу и отстала.

– Ну ты… – Франсуа был ошарашен. – Как же теперь…

– Знаешь, – беспечно продолжал молодой человек. – Это была великолепная возможность подурачиться. К тому же баронесса ничего не заподозрила, готов поклясться.

– А тебе не страшно? Она ведь может здорово отомстить, когда обман раскроется.

– Да пусть мстит, я не возражаю.

– Анри… А как ты после всего этого собираешься предстать пред нею?

– Обыкновенно. Пусть падает в обморок, я разрешаю.

– Как бы тебе падать не пришлось, – скептически заметил приятель.

– Видел бы ты ее лицо, когда она пыталась заставить петь бедного калеку! А потом, когда поняла, что он даже собственного имени выговорить не может!.. – Анри покатился со смеху.

– Ты никогда не слушаешь моих советов! – с досадой произнес Франсуа. – Значит, я их больше не буду давать! – он решительно встал. – Все! Я ухожу к себе и можешь ко мне не стучать, не открою!

И прежде чем Анри успел сказать слово, он ушел, хлопнув дверью.

– Я же – болван! – вслед ему крикнул молодой человек и тихо добавил. – И этим все сказано…

В просторном зале, убранном золотистым шелком, за огромным великолепным столом, ломящимся всевозможными кушаньями, восседали господин герцог и его знатная дочь. Они расположились напротив друг друга – каждый на торце длинного стола, и, не спеша, отправляли вовнутрь все съедобное. Это был завтрак в духе де Лонгвилей. Когда-то отец и дед нынешнего герцога любили пировать в своем чудесном замке в обществе друзей и знакомых. В те добрые времена, было, что поесть и попить и что сказать друг другу. Каждая трапеза превращалась в пирушку, каждый день был похож на праздник, каждое появление нового гостя считалось событием. А вот теперь… Теперь время было другое. Хотя еды на столе по-прежнему хватало, но приемов уже не устраивали. Мало, кто посещал замок. И совершенно не о чем стало говорить за столом. Ели без аппетита. Это словно была какая-то работа, за которой удавалось убить полчаса невеселого времени, молча поглазев на домочадцев за скучным столом.

Герцог отпил вина из бокала и закусил отлично приготовленным молочным поросенком. Мыслей никаких не было, как и желания поделиться ими вслух.

Но неожиданно Генриетта нарушила молчание:

– Отец, – сказала она. – Вы очень добрый человек, гораздо добрее, чем представлялось мне всегда.

Сначала герцог даже не понял, что девушка обращается к нему, а когда смысл сказанного дошел до него, он понял, что ему справедливо польстили, и ответил:

– Да, конечно, моя дорогая дочь, я человек добрый и справедливый!

– Да, вы справедливы! Вы покровительствуете убогим, нуждающимся в защите!

– Каким убогим? – удивился герцог.

– Вы умеете жалеть и оказывать помощь! – горячо говорила баронесса. – Господь учил быть чутким к страданиям ближнего!

– Постойте, дорогая дочь. О чем вы говорите?

– Вы еще и скромны, отец! Я его видела, того несчастного юношу, который по утрам метет мостовую под моими окнами.

Герцог явно ничего не понимал:

– О чем вы говорите, дочь моя?

– Пусть сейчас же этого юношу приведут сюда, и вы вспомните, о ком я говорю.

Де Лонгвиль, недоумевая, подал знак стоявшему поодаль Жану, тот поклонился и вышел.

– Я была растрогана, – призналась баронесса. – Когда поняла, насколько вы чутки к людскому горю.

– Мне кажется, дорогая дочь, что монастырь вложил в вас слишком много богобоязненности!

– Вы пожалели несчастного, – не замечая слов отца, взахлеб продолжала Генриетта. – Я уверена, вам за ваше великодушие воздастся в мире ином, вы – на пути ангелов…

Герцог смущенно улыбнулся, мельком окинув взглядом стол, на котором оставалось еще очень много вкусного…

– Эй, бездельник! – Жан барабанил в дверь каморки Франсуа. – Открывай!

Испуганный юноша немедленно отодвинул щеколду.

– Ты чего запираешься? – накинулся на него слуга де Лонгвиля. – Немедленно одевайся и ступай к герцогу в желтый зал!

– Но…

– Я же сказал – немедленно!

Дверь за Жаном закрылась, а Франсуа стал лихорадочно искать, в какой одежде ему предстать пред строгими очами господина герцога. Вскоре он понял, что придется идти в том, что есть. И с тоской подумал о расспросах господ, о мести Жана, о том, что придется признаться в продаже ливреи.

Глубоко вздохнув, опечаленный Франсуа поплелся в желтый зал.

Он робко вошел и остановился у самых дверей.

– Пройди сюда, к столу, – сказал ему герцог и обратился к Генриетте. – Вы довольны, моя дорогая дочь?

– Но это не тот юноша! – заявила молодая баронесса. – Я его знаю. Его имя Франсуа. Он вчера падал с лестницы, не так ли?

– Вы настолько осведомлены о жизни наших слуг, дочь моя? – герцог был немало удивлен.

– Нет, так вышло, что вчера мне довелось беседовать с этим юношей, он мне признался, что он недавно пострадал от падения…

– У вас восхитительная память, дорогая моя! – воскликнул герцог, отрываясь от цыплячьей ножки.

– Но где же тот, другой, которого я хочу видеть? – не унималась баронесса.

– Да, где он? – обратился герцог к Жану.

Тот, не смутившись, ответил:

– С вашего позволения, вы приказали привести того, кто убирает мусор с площади…

– Как ты смеешь говорить о подобных вещах, когда мы сидим за столом? – господин де Лонгвиль поморщился.

– Я привел его. Он единственный исполняет эти обязанности, – невозмутимо закончил Жан.

– Но разговаривала-то я с другим! – настаивала баронесса.

– Кто еще утром подметал площадь? – спросил герцог у преданного слуги.

– Не могу знать!

Терпение Генриетты истощалось, и она сама обратилась к Франсуа:

– Скажи, кто этот юноша, который был с тобой, когда я вас окликнула?

Молодой человек молчал, не зная, что лучше: сказать правду или скрыть ее.

– Ну, что же ты не отвечаешь?

– Я был с другом, – вымолвил он едва слышно.

– Прекрасно, а как звали твоего друга? – в свою очередь поинтересовался герцог.

– Я не знаю, как его зовут. – Франсуа замялся. –У него нет имени…

– Так не бывает! – заключил де Лонгвиль.

– Бывает, отец! – возразила Генриетта. – Ведь тот юноша не может говорить, поэтому не в силах сообщить свое имя!

Франсуа кивнул.

– А где сейчас твой друг? – допытывался герцог.

– Я не знаю.

– Хорошо, ступай! – разрешила госпожа баронесса.

И когда молодой человек ушел, спросила герцога:

– Отец, а почему этот юноша, который только что был здесь, так плохо одет? Если уж быть щедрым, справедливым и мудрым, нужно быть им до конца и во всем. Прикажите выдать ему одежду, соответствующую слугам нашего замка.

Герцог сперва открыл рот, чтобы возразить, но потом передумал и подал знак Жану:

– Выполняй все, как приказала твоя госпожа.


Франсуа ворвался к Анри.

– Ваши частые визиты мня утомляют! – сообщил друг.

– Что я тебе сейчас расскажу! – выпалил молодой человек.

– Тебя произвели в лакеи?

– Твоя «немота» наделала дел! Я только что от герцога! Они ищут тебя!

– Я счастлив!

– Тебя ничего не тревожит?

– Нет.

– Ну смотри, я тебя предупредил! – с этими словами Франсуа ушел.

Анри остался в гордом одиночестве и принялся сочинять недостающие строки к песне, которую спел Генриетте накануне. Мысли шли бессвязные, рифма получалась корявой, и в итоге вышло что-то уж совсем безрадостное:

«Прозрачный сумрак нас окружит,

Окутав нитями судьбы,

И отразятся в темной луже

Прямые черные столбы.


Звезда, не плачь, не огорчайся,

Ты не должна о нас скорбеть…

Забудь про все, не возвращайся!

А мы от страха будем петь.


Пусть демон ночи и покоя

Услышит стоны и слова.

Пускай узнает, что такое –

«Жизнь на земле была мертва»…


Он пробежал глазами написанное и смял листок в кулаке. «Не всегда получается!» – сообщил он самому себе.

Весь долгий день Генриетта ждала его. Она хотела послушать этот голос, погрустить над странными песнями, но он все не шел!

И невольно мысли баронессы переключились на немого парнишку, которого ей довелось увидеть утром. «Я чуть было не приняла его за Анри, – размышляла она. – Но, как это часто и несправедливо бывает, красота дается тому, кому она совершенно ни к чему. Наверное, у этого мальчика только и осталось радости в жизни – его внешность. Обладай мой нареченный супруг таким обличьем, я бы безоговорочно его полюбила. Многие знатные господа готовы отдать свое богатство, чтобы перестать быть безобразными. За что Бог наказал несчастного юношу? Но ведь при том, что он не говорит, он ведь слышит! И это ужасно! Мне его жаль, очень жаль!» Генриетта и сама не заметила, как в сердце шевельнулся маленький червячок. Говорят, женщина способна полюбить из жалости. И вот, госпожа баронесса, даже не отдавая себе отчета, уже готова была влюбиться в безвестного калеку, даже имени которого не знала. Потом Генриетта подумала о том, что Анри, вероятно, стесняется своего лица и поэтому прячет его под покрывалом. «Наверное, он болел оспой и его кожа изуродована. Поэтому он не хочет меня разочаровывать или пугать, – думала баронесса. – И зачем я вчера так резко ему приказала не являться мне на глаза с маской на лице? Он теперь будет меня избегать… Хотя – я же его госпожа!.. Ах, если бы Анри был хоть немного красив, у него такой чудесный голос!..»

Стемнело. Генриетта уже начала подумывать о том, чтобы лечь спать, как вдруг дверь отворилась и вошел некто…

– Добрый вечер, госпожа, – сказал чудесный голос.

– Это ты, Анри? – спросила баронесса.

– Да.

– Я сейчас прикажу внести свечи.

– Не надо. Я намеревался рассказать вам одну сказку. А сказки лучше слушать, когда темно.

– Возможно. Но сперва скажи, где ты пропадал сегодняшний день?

– Я сочинял для вас.

– Для меня? – удивилась баронесса.

– Да. Только сказка моя получилась глупой и наивной, и совсем не страшной.

– Рассказывай! – приказала Генриетта.

– В одной стране, – начал Анри. – Которая издавна называлась Королевством Роз, стали происходить странные, непонятные, необъяснимые вещи: розы в королевском саду, которыми так гордилась юная принцесса, стали засыхать. И сколько бы их ни поливали, они все высыхали и высыхали. Несчастный королевский садовник день и ночь трудился над гибнущими розами, не жалея воды. Он лил и лил на них живительную влагу, но земля становилась потрескавшейся, а розы безнадежно сохли. В отчаянии садовник бежал из дворца.

На следующее утро завяли последние цветы, и опечаленная принцесса обратилась к придворному звездочету: «Ты умеешь читать по звездам и предсказывать будущее. Объясни, почему погибли мои любимые розы?» И ответил старый звездочет: «Дорогая повелительница! Приходи этой ночью в обсерваторию, там я покажу тебе движение звезд, и мы поймем, почему случилось такое несчастье с твоими цветами!»

Ночью принцесса пришла в обсерваторию. Звездочет недолго смотрел на таинственные божественные знаки и вскоре сказал: «Беда, принцесса! В твоей весенней стране появился злой и коварный волшебник, который ненавидит розы, он пришел, чтобы погубить всю нашу цветущую страну, и поселился на самой окраине Королевства. И победить его непросто. Есть у него заветный талисман – Костяная Роза. И покуда будет существовать эта Роза, будет жить и волшебник. Много горя принесет он нашему мирному Королевству…» В тот же миг принцесса позвала к себе своих преданных слуг, из которых выбрала двоих самых отважных и сильных. И, снарядив, как положено, отправила их туда, где, по указанию звезд, расположился коварный волшебник.

– А что стало с садовником? – спросила Генриетта, незаметно дернув бархатный шнурок вызова слуги.

– Садовник бежал, не разбирая дороги, куда глаза глядят. Он боялся гнева принцессы. Хотя и понимал, что ему пришлось столкнуться с настоящим черным колдовством, перед которым все его искусство цветовода было бессильно. Его подгоняла единственная мысль: «Подальше от дворца!» И вдруг он остановился, как вкопанный: перед ним стоял худощавый человек с растрепанными седыми волосами. Садовник оторопело посмотрел на незнакомца, а тот произнес: «Я знаю тебя. Ты – королевский садовник. Теперь ты будешь служить у меня». «Но… – хотел возразить садовник. – Что я буду делать у вас, во дворце я выращивал розы… Да и кто вы такой, чтобы мной распоряжаться?» «У меня ты будешь выращивать крапиву. Тебе придется хорошенько потрудиться, потому что крапивы потребуется много. Ты будешь выращивать столько крапивы, чтобы ее хватило на всю страну!» «А как же розы?» – спросил несчастный садовник. «Про розы можешь не вспоминать. В них нет ничего хорошего». Садовник продолжал недоуменно смотреть на незнакомца, а тот величественно продолжал: «Я – великий волшебник! И я сделаю так, что все Королевство Роз превратится в Царство Крапивы». «Но зачем» – невольно вырвалось у садовника. «Я уже сказал тебе, а ты опять спрашиваешь, зачем растить крапиву, – разозлился волшебник. – Розы – это колючки с острыми шипами, а крапива – полезное растение, оно лечит и его можно употреблять в пищу. Жители вашего королевства только спасибо мне скажут, когда я завершу мой главный труд». «Но ведь розы – это красиво!» – вновь попытался возразить садовник. «Чушь! Красота – удел фей. Это не для меня, – высокомерно произнес волшебник. – А ты впредь будешь называться не садовником, а крапивником». И они вошли в калитку. Хмуро и серо было у волшебника. Он любил серый цвет. В палисаднике росла одна крапива, покрытая толстым слоем серой пыли, которая совершенно не смывалась, точно приросла к листьям и стеблям растений. И начал наш садовник трудиться. Крапива росла удивительно быстро, а палисадник оказался тоже заколдованным: чем больше становилось крапивы, тем шире раздавался во все стороны и странный палисадник. Крапива жгла и кусала, но что оставалось делать бедному садовнику, у которого не было на свете ни единой близкой души, – только терпеть и думать…

В это время в спальню вошел лакей и внес канделябр с тремя зажженными свечами. Он поставил свечи на столик перед Генриеттой и удалился, а предусмотрительный Анри отошел в тень, отбрасываемую балдахином.

– Так что же было дальше? – спросила Генриетта, изнывая от желания рассмотреть лицо своего шута, но это было невозможно.

– Вы велели внести свечи, значит, вам неинтересно, – ответил молодой человек.

– Нет, напротив.

– Хорошо, я продолжу, – и Анри возобновил рассказ. – Посланные принцессой отважные храбрецы скакали во весь дух, подстегивая своих лошадей, навстречу неизвестности, которая поджидала их у самой границы королевства. Они знали, где искать волшебника, и держали направление прямо к нему. А в это время злой волшебник сидел в своем сером домике среди мебели, серой, точно с нее никогда не стирали пыль, и смотрел на часы. Часы у него были большие, искусно выполненные. Они были волшебные. Да и все, что было в доме, тоже было волшебным. Мягкое кресло с потертыми ручками служило своему хозяину ложем; в любой момент оно могло превратиться в роскошную постель; на гвозде висел плащ волшебника, который обладал весьма любопытной особенностью: стоило его надеть, как во всем королевстве начинался дождь. Стол на кривых ногах, за который любой крестьянин не дал бы и гроша, мог досыта накормить. А выдернутые ворсинки из ковра, который покоился на полу, помогали вызвать бурю в любой стране. В углу стояли неприметные совок и миска. Как-то садовник хотел их взять, чтобы подмести и убрать в комнате, но волшебник так прикрикнул на него, что у того вся охота к уборке мигом отпала. Видимо, даже в безобидных на вид вещах таилась злая сила. Итак, мы говорили о часах.

Волшебник сидел в кресле и смотрел на часы. Он прочел какое-то заклинание, циферблат сделался прозрачным, и на нем, как на отражении в зеркале, стали видны всадники, скачущие, чтобы сразиться с волшебником. Что, вы думаете, сделал коварный чародей? Он поднялся с кресла, подошел к часам, открыл крышку и, злорадно усмехаясь, взялся за часовую стрелку и начал яростно вращать ее назад. Изображение стало меняться: всадники буквально на глазах стали молодеть, постепенно превращаясь в младенцев, а потом и вовсе исчезли. То же самое произошло и с их лошадьми… Волшебник засмеялся и произнес еще одно заклинание. Изображение на циферблате исчезло. А где-то далеко во дворце принцесса ждала вестей от верных слуг. И вскоре весть пришла…

– А дальше что было? – спросила Генриетта, нетерпеливо ерзая на месте.

– Я расскажу коротко, иначе это придется делать много дней подряд – произнес Анри и продолжил. – Из-за волшебных часов к волшебнику никак не удавалось проникнуть. Но звездочет все-таки нашел с помощью звезд, как перехитрить злого мага. У старой колдуньи звездочет взял ожерелье, надев которое девушка становилась невидимой. И принцесса сама отправилась в трудный и опасный путь. Сколько ей понадобилось времени, чтобы пересечь все королевство, мы не знаем. Но она все-таки достигла дома, где обитал злодей. Он не углядел ее в своих волшебных часах, потому что она была невидимкой. Волшебник уже праздновал победу, считая, что всех одолел. Но главная битва была еще впереди. Попав в дом волшебника, принцесса первым делом улучила момент и испортила часы: вынула из них какую-то составную часть, от чего они сразу перестали крутиться назад. И тотчас к дому волшебника устремились войска храбрецов. Их послал мудрый звездочет, который узнал об успехах принцессы по звездам. Принцесса же оставалась невидимой и спрашивала садовника, не видел ли он, где волшебник прячет свой талисман. Они вместе взялись за поиски Костяной Розы, но тщетно. И вот, когда к дому волшебника приблизились войска принцессы, колдун засобирался, хотел удрать с помощью совка и миски, потому что если поставить миску на землю, а в нее положить совок, разольется море, а миска и совок превратятся в корабль с гребцами. Но принцесса и садовник заранее спрятали эти вещицы подальше от волшебника. Не найдя спасительных предметов, злодей помчался в палисадник – откапывать Костяную Розу. Он рыхлил почву, приговаривая себе под нос: «Нет, я еще могущественный чародей! Мой талисман со мной, он мой навеки!» Но тут его лопата ударилась обо что-то… Это и была Костяная Роза, которая сломалась от удара… Свет солнца застлал черный дым. А когда солнечные лучи снова упали на землю, на ней уже не было ни серого приземистого домика, ни крапивы в палисаднике, ни самого волшебника.

– И чем же закончилась эта история? – спросила Генриетта.

– Как закончилась? – Анри усмехнулся. – Свадьбой. Так все сказки кончаются. Принцесса полюбила садовника, садовник влюбился в принцессу. А мудрый звездочет, посмотрев на небо, сообщил, что все звезды ратуют за их любовь. Так что и эта сказка имеет счастливый конец.

– Скажи, Анри, а в жизни тоже должно все так заканчиваться? – улыбнулась баронесса.

– В жизни, к сожалению, все кончается смертью, – нехотя сообщил молодой человек. – В этом ее главное отличие от сказки.

– Ну зачем же так мрачно? – возразила Генриетта. – Тем более, не нам, молодым, говорить о печальном конце! У нас еще многое впереди. И плохое, и хорошее.

– Скорее, плохое.

– У тебя дурное настроение?

– Нет, дело в том, что после сказок не хочется говорить о человеческой жизни.

Воцарилась пауза, нарушаемая только потрескиванием горящих свечей.

– Зазвонила Судьба,

Убыстряя свой бег,

Колокольчик, как гром, отозвался.

Эхо стонет и рвется

На волю, на свет,

Огонек на свечи заметался, – прочел Анри.

– Это твои стихи? – удивилась баронесса.

– Мои. Нравятся?

– Красивые, но в них кроме звука, ничего нет. Например, как может звонить судьба?

– А как вы ее себе представляете?

– Не знаю.

– Тогда смотрите, – Анри оживился. – Перед вами стоят свечи. Вас окружает мрак. И в этом мраке происходят интересные, удивительные вещи. Ваша судьба сказала: «Мне пора!» И зазвонила в прекрасный мелодичный колокольчик, который, кроме вас, никто не слышит. Вы стремитесь к чему-то чистому, ради чего стоит жить. И несетесь, словно с горы на волшебных крыльях к исполнению своих желаний. Все обретает другие свойства, становится более значимым, весомым. Поэтому вполне возможно, что обыкновенный тихий колокольчик отзывается, как гром. И от этого потока обрушенного на свечи звука огонь заметался, будто стараясь оторваться и куда-то улететь. Может быть, вслед за вами? Но куда ему – ведь вас уже не догнать, не достать и не остановить – вас позвала сама Судьба. А ей необходимо повиноваться! Вы летите, ветер свистит у вас в ушах, и раскатистое эхо сопровождает вас в этом сказочном полете…

– Красиво… – медленно произнесла Генриетта.

– Вам не хочется прерывать полет… – продолжал Анри.

– Не хочется, ты прав, – баронесса внезапно рассмеялась. – Вот ты рассказывал, а мне и впрямь показалось, будто я куда-то лечу. Бред какой-то…

– И никакой не бред, – возразил молодой человек. – Нас несет на своих крыльях Фантазия. И чем крепче ее крылья, тем увереннее мы себя чувствуем, совершая необыкновенные перелеты от снов к реальности. – Анри на мгновение замолчал и после паузы сказал. – С вашего позволения, госпожа, я удалюсь.

– Чтобы завтра предстать предо мной! И как можно раньше! – сказала баронесса.

– Хорошо, я сделаю так, как вы желаете, – ответил молодой человек и быстро вышел, так что Генриетта не успела разглядеть его лица.

Глава 12

Анри лежал в своей комнате и размышлял. Еще один день был выигран! Юноша понимал, что это не может продолжаться до бесконечности. Но тянуть время, оттягивать «знакомство» ему нравилось, он обожал подобные фокусы. Франсуа, естественно, не одобрял его выкрутасов. Он был настоящим другом, а посему судьба товарища ему была далеко не безразлична.

Сегодня Анри понял, что Генриетта ничем не отличается от других женщин, только старается казаться не такой, какой она на самом деле является. И когда он осознал это, ему вдруг стало на мгновение жаль ее, потому что пришла и другая мысль: «А ведь она и впрямь несчастна! Ей никогда не быть свободной! Только разве в том случае, если она освободится от богатства, но эта свобода для нее будет равносильна смерти. Познавшие свое превосходство над другими никогда не захотят добровольно расстаться с подобными привилегиями». Потом Анри подумал о герцоге, но почему-то жалость к нему в душе молодого человека не проснулась. При мысли о де Лонгвиле накатили неприятные воспоминания, а затем в голове юноши начался тот неподдающийся контролю хаос,который обычно является вестником сна, и молодой человек погрузился в спокойную реку сновидений.

А наутро:

– Анри! Пойдем со мной!

– Куда? – не понял юноша, с трудом поднимая тяжелые веки.

– Я уже иду на площадь!

– Счастливого пути.

– Ты что, не пойдешь?

– Не-а, – зевнул Анри.

– Не хочешь помочь своему единственному другу?

– Понравилось, что ли? Неохота…

– Ну и оставайся! – по голосу было понятно, что Франсуа смертельно обиделся.

«Нужно принимать срочные меры!» – решил Анри и выскочил в коридор.

– Франсуа! – крикнул он вслед удаляющемуся другу. – Сам понимаешь, что мне лишний раз мелькать перед глазами баронессы…

– Ладно, – смягчился приятель. – Я тебя понимаю.

Вполне довольный собой Анри опять завалился на кровать – ведь его так рано разбудили – и проспал еще часа два. А проснувшись во второй раз, ощутил какое-то томление в животе и осознал, что там явно чего-то не хватает: тетушка Фантина, на помощь! Он открыл ключом дверь, выходящую на площадь и, стараясь проскользнуть под окнами баронессы незамеченным, быстро пошел к подвалу кухарки.

Но не успел он преодолеть и половины пути, как сверху донеслось:

– Доброе утро!

«Наверное, она нарочно караулила меня за портьерой». – решил Анри. Пришлось остановиться и изобразить предельное счастье.

– Ты куда идешь? – спросила баронесса, лежа на подоконнике и перевешиваясь вниз, словно какая-нибудь простолюдинка.

Анри неуверенно махнул рукой направо.

– Ты торопишься?

«Да», – был ответ немого.

– Хорошо, ступай, но потом приходи ко мне! – велела госпожа.

Молодой человек неуклюже поклонился и уже хотел двигаться дальше, но тут громкий – когда не надо! – вопль Франсуа настиг его, как меткая стрела быструю лань:

– Анри! Подожди меня!

Генриетта вздрогнула и вопросительно посмотрела на Анри. Тот немедленно отвернулся и сделал вид, что реплика Франсуа не имеет к нему никакого отношения.

Но дотошный приятель подбежал к нему и, кладя руку на плечо, спросил:

– Что же ты меня не подождал? Я тоже собирался на кухню, – на юноше была новенькая ливрея.

– Кретин! – сказал Анри и виновато раскланялся перед баронессой.

Только теперь Франсуа заметил в окне госпожу и понял свою ошибку.

– Прости, Анри, – негромко сказал он, однако его услышали…

Генриетта была разгневана.

– А ну-ка подойдите сюда оба! – приказала она.

– Зачем? – спросил Франсуа.

– Выполняйте, что вам приказали!

– Одну минуточку! – невозмутимо отозвался Анри и повернулся к другу, делая вид, что впервые его увидел. – Франсуа, мальчик мой! Что это на тебе?

– Я забыл похвалиться, – ответил тот. – Мне сегодня пожаловали… – он с любовью погладил ткань новой одежды.

– Поздравляю! Скажи спасибо господину герцогу, снизошедшему до твоего ничтожества! – ерничал Анри.

– Это я приказала одеть юношу, как подобает! – не выдержала баронесса. – К тому же, господин глухонемой…

– Только немой, с вашего позволения, – уточнил молодой человек.

– Так вот, вам тоже не мешает одеться, как следует!

– Но вы же сами отвергли мой замечательный наряд.

– Я тебе другой подарю. А сейчас, – Генриетта посмотрела на друзей. – Тот, который посветлее, пусть идет, куда шел, а тот, который страдает немотой, пусть поднимется ко мне!

– Я не дойду! – заныл Анри.

– Это еще почему? – не поняла баронесса.

– Умру от голода где-нибудь на ступеньках.

Генриетта рассмеялась:

– Ты удивительно непосредственен! Ладно, придешь ко мне через полчаса. А не явишься, пеняй на себя!

Анри глубоко вздохнул.

«Каков наглец! – размышляла Генриетта, нервно прохаживаясь по кабинету. – Решил поиздеваться над своей госпожой! А я ему еще благоволила!.. Негодник! Но какой остроумный! Это ж надо додуматься, изображать из себя человека, лишенного дара речи! Нет, он, конечно, заслуживает наказания, но розыгрыши простительны шуту… Я даже не знаю, как поступить». Баронесса на какой-то миг остановилась. «А ведь я втайне мечтала, чтобы Анри был хоть немного похож на того немого. Смешно! Он оказался потрясающе схож с самим собой!» – она захохотала так, как смеялась в исчезнувшем Детстве, когда безобразный Шарль прыгал перед ней и строил ужасные гримасы.

С тех пор, как Генриетта стала взрослой, а произошло это в двенадцать лет (так ее уверили), смеяться приходилось сдержанно и улыбаться там, где не смешно. Улыбаться было необходимо довольно часто, а смеяться – по совести сказать – ей не хотелось уже давно. В угрюмом монастыре, чем-то напоминавшем родовой замок, за смех сурово упрекали. Там занимались тяжелым и нужным делом: молились с утра до вечера и над останками святых проливали искренние слезы страха и благоговения. Девочек готовили к их Великой Доле – замужеству и материнству, учили женскому ремеслу и внушали беспрекословное повиновение мужчине. Генриетте все это было чуждо. Какое-то внутреннее упрямство и несгибаемая гордость побуждали делать все на так, как полагалось в священном месте. Она продолжала своевольничать и вырастала в надменную, норовистую особу, готовую дать достойный отпор любому, кто пойдет против ее воли.

Вернувшись, она нашла в своем отце те ненавистные черты, которые заранее возненавидела во всех мужчинах. И тут же, словно рыцарь, напустила на себя латы холодности и равнодушия. Каждое слово, сказанное герцогом, пыталось разжечь костер на ледяном щите ее терпения, только безуспешно. Лед не горит, он может лишь плавиться. Но кажется, маленькая искорка незнакомого и неведомого таланта, с которым ее столкнула Судьба, смогла бы растопить ледяной замок, где уже несколько лет обитало ее сердце.

По ее собственному убеждению, Генриетта не способна была любить. Она так думала, когда вспоминала о предстоящем замужестве. Ее гордость не позволяла вообразить будущего мужа красавцем. Она была убеждена, что жених достался ей такой, от которого отказались все девушки на свете; именно поэтому сделка совершалась без ее участия. Все в этом деле было отвратительно, начиная с самого жениха.

Генриетта вспомнила об одной юной виконтессе, с которой они вместе воспитывались в монастыре. Девушка звалась Марией и страстно мечтала поскорее выйти замуж. «Я чувствую, – говорила она Генриетте. – Что во мне столько любви, сколько звезд на небе, ее хватит на всех! Я знаю, что полюблю сразу, полюблю навсегда, полюблю любого, кем бы он ни был!» Так она убеждала своих подруг. А однажды Генриетта увидела, как любвеобильная Мария бьет несчастную приблудную кошку, утащившую у нее какой-то кусок, который та припрятала с обеда… Конечно, потом девица еще не единожды взахлеб рассказывала о своей любви ко всему сущему, но прекрасные слова, срываясь с ее лживых уст, тускнели и вяли, точно сорванные злым ветром лепестки розы… Генриетта видела, как почти человеческие глаза измученного животного жалобно смотрят в ее сторону, а Мария нещадно лупит тряпкой по впалым бокам кошки, у которой даже нет сил бежать или сопротивляться… Тогда Генриетта не вышла из своего укрытия, не вступилась… Осознание своей вины, может быть, еще более глубокой, чем вина злой и глупой Марии, пришло несколько позже, но укоренилось где-то в глубине души так прочно, что, возможно, оставило след на сердце.

Генриетта поклялась, что станет заступаться за каждого, кто нуждается в ее защите и покровительстве. В родительском доме, наконец, ей пришлось вспомнить о своей клятве. Именно здесь ледяная баронесса сала превращаться в Генриетту.

В тот момент она, не отдавая себе отчета в своих чувствах, совершенно не думала и не подозревала, что плутовка, названная Любовью, где-то совсем рядом и прячется, стараясь улучить подходящий момент, чтобы просочиться в прохладную кровь баронессы и сладкими, перехватывающими дыхание струями разлиться по всему телу. Генриетта не подозревала, что ледяной покров, под которым дремало ее гордое сердечко, дал трещину и быстро тает. Обычно, когда все внутри переполнено весенним паводком, эти капли выступают на глазах. Но пока баронесса не ощущала потребности в слезах – этой женской слабости, а может, и силе, – она ждала Его. Она думала, что сейчас он войдет, и она наговорит ему массу дерзостей, отомстив за ту отвратительную шутку, что он учинил накануне. И тут же необходимые слова складывались в гневные, обличительные фразу, полные негодования и обиды. Но время шло, никто не появлялся, запас красноречия шел на убыль, и с каждой новой попыткой баронессы повторить про себя то, что она Ему скажет, слов оставалось все меньше и меньше. И вот, когда, наконец, за дверью раздались торопливые шаги, баронесса с удивлением обнаружила, что совершенно не сердится на этого пройдоху.

Он предстал, как в сказке – высокий, красивый и грациозный. Генриетта впервые пожалела, что принадлежит к знатному роду. Какие только мысли не приходят в нашу голову, когда сердце переполняют чувства. Анри ждал, что сейчас в него будет запущен письменный прибор из серебра или что-то еще более увесистое, но вместо этого…

– Проходи, лгунишка! – ласково проворковала баронесса, располагаясь в кресле.

Молодому человеку было нечего сказать по этому поводу, и он тоже сел – в кресло напротив, повинуясь жесту госпожи.

Какое-то время они молчали и переглядывались. Баронесса смотрела на юношу, склонив голову набок, и золотистый локон, выпавший из прически, накручивала на палец, точь-в-точь как это делала Карменсита.

– А ты – ничего, – наконец вымолвила госпожа. – На тебя приятно посмотреть. И я не понимаю, зачем тебе было скрывать такую мордашку.

– Тому виной моя глупость! – ответил Анри с нарочитой покорностью. – Иногда я не в силах противиться ей…

И он вспомнил, что однажды так удачно разыграл из себя слепого, смешавшись с толпой калек, что люди с негодованием накинулись на Альфонсо, пытающегося доказать, что молодой слепец вовсе не так уж незряч, как это могло показаться. Альфонсо хотел увести Анри с базарной площади, а народ упрекал старого комедианта в жестокости и корысти – в желании обогатиться за счет несчастного калеки. Тогда им обоим едва удалось вырваться. С тех пор Анри заучил правило: «Не шути с толпой». Теперь он запомнил еще одно: «Не дразни знатных господ». Об был способным учеником в Школе Жизни и не нуждался в повторении пройденного урока.

– Ну что, так и будешь молчать? – осведомилась баронесса.

– А что мне сказать?

– Проси прощения!

«Как же она похожа на Карменситу!» – подумал Анри и сказал:

– Я смиренно прошу вас о снисхождении за мою пошлую нелепость, – он сделал паузу и добавил. – Но признайтесь, довольно глупо просить прощения за шутку, которая является моей работой, и которая мне весьма удалась, не правда ли?

Он припал на одно колено и с благоговением поцеловал руку госпожи. Баронесса оторопела. Ее и без того большие глаза сейчас еще сильнее округлились, она не находила слов и была похожа на рыбу, выброшенную на берег.

«Ишь ты, – отметил про себя Анри. – А глаза-то у тебя серые и холодные».

– Не тревожьтесь, – успокоил он ее. – Привыкайте к моей манере, и все у нас будет хорошо!

– Ты переходишь все границы! – выдохнула Генриетта. – Я обо всем расскажу герцогу, он накажет тебя!..

– Как вам будет угодно, – спокойно ответил Анри и развалился в кресле.

Сейчас он играл роль развязного грубияна, которую ему так и не удалось сыграть в театре. Нагловатый «фон-барон», небрежно закинув ногу на ногу, в роскошной позе покоился в кресле, а госпожа баронесса растерянно смотрела на своего слугу и не могла ничего сказать.

– Анри… – наконец выдавила она из себя.

– Да, я с вами, моя дорогая… – процедил юноша и, подумав, добавил. – Госпожа.

– Проходимец! Наглец! – взорвалась Генриетта.

– Я наглец? – молодой человек изящно и точно передавал манеру господина герцога. – Вовсе нет, и я требую к себе должного почтения, моя милая… госпожа.

– Да как ты смеешь?! – возмутилась баронесса.

– А чего особенного? – покойно удивился Анри. – Я вообще не понимаю, с чего шумим? У вас что-нибудь болит? У меня лично ничего не болит, поэтому я совершенно здоров, но вы можете подорвать мое здоровье своим невоздержанным криком и недостойным поведением. Вы хотите уложить меня в свою постель?

– Что-о?!

– Я спрашиваю, вам станет веселее, когда я свалюсь в горячке?

– Нет.

– Вот и прекрасно, тогда потрудитесь отвлечься на любую приятную тему. От прежней я слишком устал.

– Замечательно! – восхищенная такой бесцеремонностью Генриетта вскочила с места. – Тогда и ты перестань валять дурака!

– Договорились, – согласился Анри и тут же изобразил из себя воплощение скромности.

Метаморфоза была настолько неожиданной, что баронесса опустилась обратно в кресло и изумленно уставилась на молодого человека.

– Ну зачем вы на меня так смотрите? – взмолился Анри. – Я смущен. И к тому же вы можете меня сглазить.

– Не, ну каков нахал! – покачала головой Генриетта.

– Я – нахал? Вы назвали меня этим нехорошим словом? – переспросил юноша и вдруг заплакал.

Он умел это делать, когда на сцене приходилось обманывать людей. Но Генриетта не знала, что перед ней демонстрация актерского арсенала, и снова все восприняла всерьез.

– Не плачь, – попробовала она утешить сотрясающегося в рыданиях молодого человека. – Я не хотела тебя обидеть.

Анри безутешно и горько всхлипывал.

– Ну, хочешь, я попрошу у тебя прощения – вырвалось у баронессы, и она сама устыдилась сказанного.

– Ничего, сейчас пройдет, – ответил юноша.

Генриетта отвернулась от него.

– Если ты немедленно не прекратишь лить слезу, я тебя тотчас выгоню из кабинета, – строго заявила она.

Рыдания в тот же миг прекратились.

– Все, больше не буду! – как ни в чем не бывало, ответил Анри.

Баронесса величественно повернулась к нему и тут же, забыв о самоконтроле, приоткрыла рот: человек, который только что умирал от горя, сейчас деловито рассматривал письменный прибор на столе.

– Простите мое любопытство, а из чего он сделан? – Анри щелкнул пальцами по тяжелой подставке.

– Из серебра, – машинально ответила баронесса.

– Значит, все-таки серебряный, – отметил юноша. – Это хорошо.

– Почему хорошо?

– Если запустить этой штукой в безмозглого нахала, можно опытным путем установить, есть ли в пустой голове хоть частичка ума.

– Намекаешь на себя? – живо осведомилась Генриетта.

– Признайтесь, как вы догадались?

– Читаю по звездам, как тот звездочет из твоей сказки.

– Помните? – растрогался молодой человек. – А я думал, что подобные истории недостойны, чтобы о них говорили больше одного раза.

– Анри, расскажи что-нибудь, – попросила баронесса.

– Для вас я готов на все. Только боюсь, вы снова не поймете моего экспромта.

– А ты не бойся.

– Ну, смотрите, я предупредил! – Анри встал, сосредоточился и начал, не спеша, разматывать клубок очередного стихотворения.

Казалось, он считывал откуда-то эти малозначимые строки, или говорил, повторяя чужие слова.

Генриетта слушала, растворяясь среди странных словосочетаний, а спокойный голос нанизывал строку за строкой:

– Яркость безмятежного порыва

Голову навеки мне вскружила.

Надо мной проносятся движенья,

Ни в одном не вижу утешенья.

Красота, и броскость, и отвага

Ненадежны, тонки, как бумага.

Как забросить все на полдороге?

Но несут куда-то злые ноги!

Я свернуть пытаюсь, вырываюсь.

В чем-то виноват, и в этом каюсь.

У кого-то требую прощенья!

Я – насилья страсти воплощенье!..


– Дальше я еще не придумал, – в заключение сообщил молодой человек.

– Скажи, – попросила баронесса. – Открой тайну, как ты сочиняешь?

– Когда как, – усмехнулся Анри. – Иногда вымучиваешь, пытаешься подобрать нужное слово, подолгу бьешься над какой-нибудь жалкой строчкой. А бывает, как сейчас, оно приходит само: или в виде определенных образов, понятных тебе одному, или уже в готовом варианте, написанные чьей-то незримой рукой на прозрачной плоскости воздуха.

– Ты снова пытаешься меня разыграть?

– Вы спросили, я ответил на вопрос.

– Значит, это правда?..

– Да.

– Как там у тебя начинается? «Яркость безмятежного порыва голову навеки мне вскружила»? Признайся, у кого ты украл эти сточки?

– Я не знаю, – сказал Анри, задумавшись. – Возможно, – продолжил он после небольшой паузы. – Существует некая сфера, в которой, как в огромном стеклянном сосуде, хранятся все наши мысли. Художники собирают там свои замыслы и образы, музыканты – чудесные звуки и мелодии, а поэты – стихи. И когда необходимо, мы обращаемся к той сфере за помощью. В ее стенках есть маленькие дырочки, через которые просачиваются к поэту его творения. Время от времени сфера разворачивается, превращаясь в плоскость, и зависает над землей. И тогда мы можем узнать свое будущее или увидеть вещие сны.

– А ты веришь в сны?

– Я не знаю. Говорят, что бывают такие сновидения, по которым можно догадаться, что с тобой произойдет.

– Жаль, что мне такое не снится, – вздохнула Генриетта.

– Не огорчайтесь, – успокоил ее Анри. – Мне тоже в этом смысле не повезло.

И они опять замолчали, задумавшись каждый о своем.

Молодой человек снова вспомнил неугомонную подругу, которая утверждала, что она – цыганка и умеет гадать. Она брала людей за руки, рассматривала грязные ладони и что-то бесстыдно врала до тех пор, пока обладатель ладоней не платил ей за эту чушь. Карменсита всегда хвасталась, что вещие сны видит чуть ли не каждую ночь, только интересно, как она узнавала, что они – вещие? Соответственно, каждое утро девушка проверяла терпение Анри, сбивчиво рассказывая о приснившемся. В нее должна была влюбиться по меньше мере дюжина дворян, а человек восемь из этой компании были обязаны сделать ей предложение. Несмотря на это, верящая в сны Карменсита упорно домогалась расположения Анри. Люди так непоследовательны в своих желаниях!..

Генриетта думала о своем будущем. И ей до невозможности хотелось одним глазком посмотреть, заглянуть в дырочку той удивительной сферы, незримо плывущей над землей в соседстве с плоским блином луны.

– Анри, – обратилась баронесса к юноше. – А ты не знаешь, как прочесть свое будущее?

– Для этого существуют ведьмы и колдуны.

– Да где их искать! – Генриетта вздохнула.

– Я думаю, это не повод для печали. Давайте я вам что-нибудь веселое спою, – предложил Анри, и баронесса с радостью согласилась.

Это была уже известная нам песня о мухе, и Генриетта немного воспрянула духом. А потом Анри ушел… И госпожа баронесса осталась в тишине и одиночестве. Она сидела в торжественном полумраке кабинета, и у нее все время вертелась в уме странная рифма: «Яркость безмятежного порыва голову навеки мне вскружила…» «Еще бы знать, что она означает», – подумала Генриетта.

Глава 13

Потом был вечер, который они провели вдвоем. Ведь ничего предосудительного нет в том, что госпожа беседует со своим слугой? Анри рассказывал забавные истории из своей жизни, смешно изображая тех, оком говорил. Генриетта смеялась. Смеялась, позабыв о своем высоком положении. А может, она думала, что вскоре все для нее изменится, и смеяться уже не придется. Во всяком случае, так, как сейчас. Они расстались далеко за полночь. Генриетта никак не могла уснуть, все размышляла о Нём. В тот момент он казался ей единственным человеком на белом свете, с которым можно быть откровенной. Чем-то он близок ей. Юноша, ее сверстник, он так не походил на тот образ мужчины, к которому она привыкла, так резко отличался от ее отца. Он не мог не вызвать к себе ее интереса. И, конечно же, в девичьей груди зашевелилось мягкое предательство…

Она лежала в теплой тишине спальни, и безумные мечты стайками кружились над ее ложем. В уме рождались, загораясь яркими звездами, картины счастья. И хотя Генриетта понимала неосуществимость подобных идей, в тот вечер ей так хотелось забыть обо всем и, главным образом, о себе. «Какое счастье, что отец нашел его! – шептала она, беззвучно шевеля губами. – Какое счастье, что он согласился! Наверное, это судьба, и нам суждено было встретиться…» Она твердо решила, что Анри останется с ней навсегда, и до глубокой старости будет рядом, читая свои стихи и рассказывая сказки. Сладкая мысль защемила сердце, вскружила голову и увлажнила глаза. Генриетта заплакала – впервые за несколько лет. Соленые капельки защекотали щеки, а в сердце уже хозяйничала озорная девчонка ЛЮБОВЬ, выметая с души сор и выбрасывая из головы ненужные мысли.

Ну что, госпожа баронесса, попались в шелковые сети?

А ведь она еще не догадывалась, что влюблена. Ей было просто радостно и хорошо. Вот только сердце постукивало чаще обычного и никак не желало успокаиваться. Генриетта промечтала до рассвета, а потом забылась легким сном, в котором видела Его лицо, и оно было прекрасным…

…Их кружил неведомый танец, и Его глаза смотрели с такой нежностью, что хотелось плакать…

А что в это время было с Анри?

Он тоже не остался равнодушным. Расставание с женщиной впервые причинило ему скорбную боль. Такого переживать молодому человеку раньше не доводилось. Но, зная из книжных романов о подобных муках, он невольно насторожился. «Еще не хватало влюбиться в баронессу!» – подумал он. Эта идея ему поначалу не только не понравилась, но и порядком напугала. Чуть позже, поддавшись темноте и одиночеству, он прикинул в уме, что несет подобная слабость, коей имя «Любовь», и это его развеселило. В первую очередь, герцог будет не в восторге, а во-вторых, что станется с женихом, о котором Генриетта и раньше не желала знать? Конечно, он, Анри, не претендует на взаимность. Хотя, чем баронесса лучше него? Он попытался, как и несколько дней назад, представить ее, но смог увидеть отдельно овал лица, темно-серые глаза, пухлые губы, надменные брови, а в единый портрет все это никак не желало складываться. Что-то мешало… А, может быть, кто-то?..

Тогда молодой человек сел и взял в руки бумагу и перо. Он уже знал, что если на душе что-то есть, тяжелое или неспокойное, необходимо писать. Он зажал свечу между коленями, положил рядом бумагу и начертал первые строки:

«Я заболел – однажды и навеки!

Я заболел, и неба глубина

Смежает засыпающие веки,

И землю поражает тишина».


– Любопытно, что будет дальше, – сказал он сам себе. – Попробуем повторить слова «я заболел» и прилепить к ним еще чего-нибудь.

Получилось что-то смахивающее на «пастушьи грезы»:

«Я заболел – чудесно и привольно.

Я заболел. Но в роще соловей

Защебетал, и сердцу стало больно,

Но эта боль всех радостей милей».


– Что бы еще придумать? – поэт почесал в затылке и закусил губу. -

«Я заболел внезапно и прекрасно,

Я заболел томленьем и тоской.

Моя болезнь сильна, но не опасна,

Хоть не сулит больным она покой».


Потом он стал думать, какое четверостишие будет следующим, но вдруг разленился и решил заканчивать стихотворение. А ведь для этого нужна рифма. Хотя бы одна. Она долго не приходила. Анри перебрал массу слов, помучился, но тщетно. И тогда он сказал себе: «Запишу любую чушь, что первое придет в голову». Перо почти самостоятельно начертало двустишие:

«Я заболел болезнЕю такою,

Что называется любовИю людскою».

Анри прочитал, что получилось, и с досады отшвырнул листок.

– С поэзией надо кончать! – заявил он горящей свечке, и той нечего было ему возразить.

Он загасил огонь, лег и стал думать о чем-то. Может, о смысле жизни… Однажды, когда назойливая Карменсита довела его до слез, а это случилось после не особо удавшегося спектакля, он даже решил покончить с собой. Но подобный порыв оказался слишком… несерьезным, что ли? Об этом событии Карменсита сохранила его стихи (она любила собирать сочинения Анри):

«А мне сегодня захотелось умереть.

Бессмысленность вокруг, и сердце ноет,

Ушла надежда, счастья – ни на треть,

И только смерть мне душу успокоит…»

Сейчас, припомнив ту срифмованную глупость, он невольно улыбнулся. Карменсита считала его гением. Влюбленная дурочка! Гении если и существуют, то где-то очень далеко от нас. А там, где мы, гении не водятся. Так считал Анри и, возможно, был прав. Еще он понимал, что гению, чтобы стать гением, необходимо где-то втихомолку сгинуть и после смерти, обнаружив гениальные работы, растроганные потомки объявят его божеством. Подобная перспектива не устраивала Анри, славы он избегал, хотя порой ему и нравилось удивлять приятелей новыми опусами. Он любил обсуждать стихи, объясняя, почему написал именно так, а не иначе, доказывать свою правоту и подслушивать, как его скрытно хвалят. Похвалу в лицо он воспринимал, как оскорбление. Друзья это знали и старались делиться впечатлениями погромче, дабы и автор мог погреться в тепле добрых отзывов. Но то, что он сотворил сегодня, Анри решил никому не показывать. Разве что Франсуа… Ну, еще Генриетте, может быть… И Фантине…

Он заснул, недовольный собой, и все мучился мыслью, как переделать последнее сочинение. И во сне все крутилось в мыслях: «Гении там, где нас нет…» И кто-то возражал этому утверждению, быть может, сам Анри. А, может, кто-то другой, гораздо умнее него, мудрее, талантливее. Кто-то спорил с самим собой и с Анри. И, наверное, еще с кем-то. Строчки пролетали мимо его взора, как разноцветные полотнища, и не каждую удавалось разглядеть, тем более, понять. Может, снова великая Сфера творчества коснулась его:


Гении есть ли на свете

Средь миллионов людей,

Тех, что расставили сети

В поисках здравых идей?

Всё относительно в мире,

Но существует завет:

«Два на два будет четыре,

гении там, где нас нет».


Кто-то сияет, как солнце,

Думая звезды затмить:

Мелкое солнце в оконце –

Просто его погасить.

Он ведь, малютка, не знает

Мощности звезд и планет,

В свете пылинкой сверкает:

Гении там, где нас нет.


Скромности нам не хватает,

Смелости не достает,

Робость талант убивает,

Наглость в атаку идет.

Делаем, что в наших силах,

Ищем божественный свет,

Только пульсирует в жилах:

«Гении там, где нас нет».


Кто же сказал это людям?

Что за священный обет?

Но мы твердили и будем:

«Гении там, где нас нет…»


Среди ночи он вдруг проснулся с осознанием того, что ничего переделывать не надо, всё – гениально. И после этого опять устремился в Страну Снов.

Его окружали люди. Их было много. Они все поражали своими роскошными туалетами. Генриетта находилась среди них в чудесном платье зеленого бархата, по которому шла вышивка серебром. Ее золотистые волосы казались краснее обычного и придавали своей обладательнице восхитительную прелесть. «Утром напишу новые стихи, про нее», – проплыла туманная мысль. Сон продолжался… Генриетта протянула ему руку, и они закружились между танцующими. Им было так весело. Казалось, счастье стало осязаемым: одно движение, и можно его поймать.

Но чей-то отчаянный голос разорвал чарующее спокойствие. И в тот же миг черный занавес опустился перед глазами безнадежной стеной.

Анри проснулся. Сидя на кровати, он силился понять, что мог означать столь загадочный финал? Непонятная тревога долго не желала оставить его в покое.

И тогда неунывающий юноша вскочил, встал вверх ногами, подперев подошвами потолок и откашлялся.

– Меня подстерегает тайна! – изрек он громко и оценил. – Неплохая строка! Итак!

Меня подстерегает Тайна! Отгадать

Увидеть, лицезреть

Ее не в силах смертное творенье!

Одним лишь ангелам загадку отпереть

Сочтет возможным

Злое наважденье.

За тайну Тайна дорого возьмет

И заплатить потребует вперед!

– Чего ты орешь? – раздалось из-за двери.

– Доброе утро, Франсуа! – ответил Анри, вставая на ноги. – А ты опять чем-то недоволен? – осведомился он, открывая дверь.

– Будешь тут довольным, когда тебя с утра начиняют всякими «тайнами»,– пробурчал приятель, заходя в каморку. – Неужели нельзя было потише орать?

– Если бы я мог, я бы орал потише, – объяснил Анри. – А во-вторых, тайн много не бывает, она единственная, это секретов много.

– Ну а чем секрет отличается от тайны?

– У секретов есть ответы, а у тайны нету их!

– Ты уже окончательно дошел: говоришь стихами! – посочувствовал Франсуа.

– Так ведь это прекрасно!

– Больно видеть, как друг сходит с ума.

– Да, я сумасшедший, а ты – таракан, – сообщил приятелю Анри. – Забился в щелочку и сидишь, умирая от восторга, что никто тебя не тревожит. И все потому, что натура у тебя какая-то рабская. Не любишь ты доказывать свою правоту и добиваться справедливости.

– Я слишком хорошо знаю, чем это может закончиться!

– Победой добра над злом?

– Все сказки рассказываешь?

– Между прочим, сказки не так уж далеки от истины. Я всегда говорю: для того, чтобы жизнь стала справедливой, надо к жизни относиться, как к сказке, а к сказке, как к жизни.

– Ты хоть сам понял, что сказал?

– Конечно! А ты разве не понял?

– Нет.

– Кто укусил тебя с утра? – смягчился Анри, но Франсуа не шел на примирение.

– Ты!

– Шутишь!

– Шутить – это твой удел… – но не успел молодой человек вымолвить последнее слово, как был схвачен и приперт к стенке.

– До меня не дошло, что ты имел в виду?

– Отпусти, мне же больно! – Франсуа попытался освободиться, но ему это не удалось.

– Ах, тебе больно – со странной улыбкой произнес Анри. – А думаешь, мне от твоих слов не больно?

– Ну чего тебе от меня надо?

– За такое бьют по физиономии, но я тебя прощаю, – молодой человек отпустил приятеля и пробурчал. – Хотя ты этого не заслуживаешь, «господин покровитель»…

– Ладно, прости, – смущенно сказал Франсуа.

– Не унижайся. Кто я такой? Шут! Существо ничтожное, недостойное звания человека и, следовательно, человеческого обращения! – глядя в потолок, ответил Анри.

– Как ты можешь так говорить?

– Теперь я всё могу, потому что сегодня я потерял друга. С тобой я буду откровенен, я даже считал этого человека добрым, способным не предать в трудный момент… Я ошибался!

– Я…

– Молчи, я догадываюсь, что ты готов мне ответить, но дай мне договорить до конца. Этот человек посчитал ниже своего достоинства общаться со мной. А я горд и не хочу навязываться. Я и без друзей не пропаду. С меня достаточно меня одного. Знаешь, это очень удобно: я всегда здесь, на месте, всегда рядом с самим собой. Мне иногда бывает и трудно, не скрою. Но я очень люблю пообщаться с таким, как я. Я очень интересный собеседник, много знаю, много хочу узнать. Так что, верь мне, я не затоскую. Но вот будет ли веселее моему приятелю без меня, сказать точно не могу. Скорее он обречен умереть у себя в каморке от счастья и восторга, что освободился наконец-то от назойливой дружбы с буйно помешанным.

– Оставь меня в покое, иначе пожалеешь! – предупредил Франсуа, с трудом держа себя в руках.

– О чем я должен пожалеть?

– Я ухожу!

– Подожди, садись. Читай, – Анри вдруг изменился, моментально отбросив ту «маску» оскорбленной гордости, которая была на нем за мгновение до этого, поднял с пола стихотворение, которое сочинил ночью.

Франсуа, не спеша, пробежал глазами каракули и сказал:

– Где-то я уже видел подобное.

– Не понравилось, так и скажи!

– Постой, сперва признайся, в кого это ты влюбился? Уж не в баронессу ли?

– Ты и сам не прочь в нее влюбиться. Только никаких шансов у тебя нет!

– А у тебя, скажешь, больше? – парни продолжали цеплять друг друга.

– Я красивый и очень талантливый!

– Да, ты высокий…

– Женщин привлекает яркость, тонкий ум…

– Насчет твоего ума ничего не скажу, не видел.

– А ты хочешь, чтобы я пробил башку и показал тебе свой мозг? Вот для Карменситы я был идеалом, и ее вкусу можно доверять.

– Чего же ты тогда от нее сбежал? – неожиданно этот вопрос сбил с Анри всю спесь.

Юноша устало опустился на скамью:

– Ты прав, мой мудрый друг.

– Не вешай нос! – попытался успокоить его Франсуа.

– И ты тоже не бери в голову, – вымолвил Анри. – Найдешь себе достойную девушку. Не такую гордячку, как наша баронесса. А я пока еще не влюбился. Это так, – он небрежно махнул в направлении листка со стихами. – От нечего делать…

Он лукавил и понимал это сам. Он знал, что теперь связан коварными нитями, словно паутиной. И не хотел этого, но чувствовал, что стоит на краю обрыва, осознавая всю серьезность и опасность грядущего. И не может сделать ни шагу от страшной бездны.

Говорят, иногда человек сам стремится к собственной погибели. Что заставляет его жизненный челн нестись в бурном Море Жизни, рассекая волны, и видеть впереди ужасную скалу Смерти, но еще больше налегать на весла, ставить дополнительные паруса, зная заранее, что опасность слишком велика? Может быть, в тот момент у человека маячит надежда на другой финал? Проверка на удачливость? Глупость? Азарт? Неизбежность?

Анри понимал, что по какой-то, не зависящей от него причины, не может вырваться из того адова круга, в который занесла его Судьба. И объяснить это для себя не мог, как ни старался.

– Интересно, – неожиданно сказал Франсуа. – Могут ли любить баронессы?

– А как ты считаешь? – отозвался Анри. – Могут ли любить дрова в камине?

– Не говори глупостей!

– Любят! Даже пылая в огне!

– Чушь!

– Представляешь: два дуба влюблены, но им никогда не быть вместе, ни на шаг не приблизиться. Попробуй вообразить себя на их месте, тогда ты поймешь, до чего же им несладко! Поэтому оказаться дровами в камине – это их единственный шанс.

– Очередная красивая фантазия! – скептически заметил Франсуа.

– Опять ты за свое! – из последних сдерживался Анри. – Ты слишком погряз в земных заботах, так же нельзя! Нужно давать волю своему воображению…

– И летать в облаках, как ты!

– Ты не только не желаешь прислушаться к моим словам, но и специально злишь меня! Вспомни, о чем ты всегда говоришь?

– О чем?

– Я слышал недавно твою беседу с парнем из слесарной мастерской.

– Подслушивал, что ли?

– В этом не было необходимости, ты так орал, что было слышно в окрестностях замка. Так вот, запомни: нельзя тратить жизнь на разговоры о самой жизни! Постоянно пребывая в воспоминаниях, тем самым ты забираешь у себя настоящее. Никогда не плачь по прошлому, иначе у тебя не наступит счастья в будущем. Ты же молод! Всматривайся в даль. Мечтай, будь свободным и живи надеждой.

– Ты мне надоел своими нравоучениями!

– Конечно, зато сам любишь их отпускать направо – налево! Это потому, что ты старше и тем самым будто бы имеешь преимущество надо мной?

– Возраст здесь не имеет значение.

– А что имеет? – обозлился Анри. – Может быть, жизнь? Да кому она нужна – такая бессмысленная, убогая и грязная, как размытая ливнем дорога! Куда стремятся люди? Мы все похожи на приговоренных к смерти, которые знают, чем все для них кончится, но при этом стараются все успеть, все испытать и наладить за маленький временной отрезок. А зачем? Что заставляет их копить деньги и унижать ближнего, ведь в любой момент они могут стать неподвижным предметом, которому, кроме ямы в земле, уже ничего не понадобится?!

– Понеслась телега… – тихо проговорил Франсуа.

Анри продолжал рассуждать:

– И что дальше? Родятся новые искатели счастья, новые любители золота и собиратели драгоценностей. И так будет продолжаться во веки вечные. А в чем истинное предначертание человека?

– В чем? Я не знаю.

– Главное – стать лучше! – заявил Анри, расхаживая по комнате. – Воспитать себя хорошим человеком! И конечно же, оставить после себя добрую память.

– Это само собой! – Франсуа пожал плечами.

Анри резко обернулся:

– Само собой это не происходит. Ты когда-нибудь видел, чтобы дом сложился из камней и дерева совершенно самостоятельно?

– Неудачный пример.

– Мы каждый день складываем себя по кирпичу, по крупице, песчинке…

– От твоих бесед я проголодался, – сообщил Франсуа, собираясь уйти.

– Вот-вот! Ты занят только изучением собственных желаний и ненужных житейских подробностей: что кладут в суп, будет ли добавка…

– Ты словно с цепи сорвался.

– У нас разные взгляды на жизнь.

– Отстань, а? – взмолился Франсуа.

– Господи! – Анри воздел руки к полку. – И зачем я покинул своих друзей? Сидел бы сейчас и спорил с Альфонсо, он бы слушал меня, а где нужно, поспорил бы… Мы умели находить общий язык. А с таким, как ты… вообще говорить не о чем!

– Ну и сиди, разговаривай сам с собой! – ответил друг, и дверь за ним захлопнулась.

– Все равно ничего ты не понял! – крикнул ему вслед Анри.

И сразу на душе стало так мерзко, словно туда забралась холодная склизкая лягушка.

– Извиняться не пойду! – решил молодой человек. – Я перед ним ни в чем не виноват. Хочет – пусть обижается. Потом сам же первым прибежит…

Но чувство вины не проходило. Да еще полезли в голову мысли о Генриетте…

Франсуа он разыскал у Фантины. Та, как всегда, рассказывала какую-то страшную историю, при этом так размахивала половником, что и вправду становилось жутковато.

При виде вошедшего молодого человека приятель отвернулся.

– Поссорились, что ли? – заметила Фантина, прервав свой рассказ.

– Да, в некотором смысле… – ответил Анри.

– Ничего, помиритесь.

– У нас несовместимые взгляды на жизнь, – сообщил Франсуа, хлебая суп.

– Все мы – люди, а у людей случаются и споры, и драки, – Фантина схватила нож и набросилась на свежую рыбу. – Поспорили влюбленные, а у кого-то из них под рукой оказался кинжал. И нет счастливой пары! И не виноват никто! – ловким движением она отрубила рыбе голову.

– Человек должен отдавать отчет в своих поступках, – возразил Анри. – Если каждый начнет относиться к этому более строго, поймет, что менять мир нужно с самого себя, воров и убийц не останется…

– Снова сказки! – усмехнулся Франсуа.

– Думай о своей похлебке! – гневно выпалил друг. – В ней – смысл твоего никчемного существования.

– Мальчики! – испугалась Фантина. – Нельзя так! Друзья так себя не ведут!

– А мы уже не друзья, – хмыкнул Франсуа. – Я хожу по земле, а этот юноша летает в поднебесье. Разве могут дружить ворона и лошадь?

– Это я-то ворона? – обозлился Анри.

– Выбирай сам.

– Я шел к нему мириться… Эх ты! – молодой человек быстро направился к выходу.

– Прощай, любезный приятель. – Франсуа помахал ему вслед. – И учись следовать своим же советам, отдавай себе отчет в поступках…

Анри ушел со слезами на глазах и решил больше никогда не подходить к этому зазнавшемуся человеку.

– Какие вы глупые! – сказала Фантина, когда Анри покинул подвал.

– Вы ничего не знаете, – возразил Франсуа, доедая похлебку.

– А мне и не надо ничего знать. Я за свой век достаточно нагляделась подобных вещей. И могу тебе прямо сказать: держитесь друг друга, это вам обоим необходимо.

– Не думаю.

– Значит, вы еще не выросли, – вздохнула Фантина. – Внешне вы, конечно, вроде бы взрослые, а внутри – дети совсем. Слушайтесь моих советов, я дурному не научу.

– С меня и его советов достаточно! Спасибо за угощение, – угрюмо пробурчал Франсуа и из темноты кухни вышел наружу.

– Помириться вам надо! – донесся следом голос старой кухарки.

– Как бы не так! – сквозь зубы процедил юноша. – Я теперь ему слова не скажу! Пусть знает!

И размашистым шагом отправился в слесарную мастерскую.

Глава 14

Настроение было испорчено.

В душе Анри боролись два врага, каждый из которых доказывал свою правоту:

«Так нельзя обращаться с близкими людьми», – упрекал один.

«А кто мне близкий?» – огрызался второй.

«Ссора из-за недостойного пустяка! Как ты мог!»

«Я иного мнения!»

«Теперь уладить дело будет намного сложнее…»

«Мне вообще это не надо!»

«Стыдно!»

«Да ничуть!»

Анри наблюдал свой внутренний диалог и постепенно склонялся на сторону Рассудительности. «И вправду, чего я на него взъелся? – удивился он. – Чушь какая-то, а мы друг другу готовы были глотки перегрызть!»

Но задетое самолюбие нашептывало: «Первый шаг к примирению сделал я! А он это отверг, значит, отверг и нашу дружбу! Вероятно, он только искал повод, чтобы порвать со мной. Он не доверяет мне!»

Но любое воспоминание о Франсуа вставало на его защиту: «Он открывал мне свои секреты, не боясь, что я их разболтаю, значит…»

– Значит, надо мириться! – сказал кто-то внутри. Отголосок этого звука откликнулся в ушах, и Анри судорожно стиснул зубы, словно они у него внезапно заболели.

«Оказывается, я злой человек, – подумал он. – Странно! Хочу быть лучше, добрее, мечтаю, чтобы люди стали красивее и чище, а сам… Пишу и рассказываю о незапятнанном, о том, к чему нужно стремиться, и в то же время оказываюсь так безнадежно далеко от своей прекрасной цели. Получается, я не имею права никого ни к чему призывать. И сочинять стихи тоже не могу до тех пор, пока во мне остается хотя бы частичка Мирового Зла: иначе она будет присутствовать и в моих словах, и в мыслях, затем переселяясь в души ни в чем не повинных людей. Как стать лучше?! Как сделать себя иным?! Ко мне ответит?..»

– Я конченый человек! – в отчаянии решил Анри, не замечая, что начал говорить с собой вслух. – Я виноват! Почему так случается, что мы награждаем равнодушием и неблагодарностью тех, кто нам бесконечно дорог? Сегодня я обидел Франсуа. Да, да, нечего оправдываться – именно я его обидел, а не он – меня! Но если он близко, и я могу в любой момент поговорить с ним, то как попросить прощения у тех, кто отдален, у моих друзей-артистов? Как разыскать их?! Клянусь, я вырвусь отсюда и найду, найду их!

Он достал клочок бумаги и принялся сочинять послание к другу: «Франсуа, не сердись на болвана…»

К Генриетте он явился хмурый и подавленный. Баронесса сразу же заметила эти изменения и стала расспрашивать о том, что случилось.

Анри взял себя в руки и напустил на лицо маску безмятежной веселости:

– Не стоит вашего внимания. Я плохо спал этой ночью. Снилось всякое… – он склонился в низком поклоне.

Как ни странно, госпожа де Жанлис искренне заинтересовалась сказанным:

– Вот как? – переспросила она. – А что тебе снилось?

Молодой человек вспомнил ощущения от своего ночного сновидения и невольно смутился:

– К сожалению, это трудно передать словами…

– А мне во сне явился ты! – сказала Генриетта. – Это был какой-то просторный зал, ослепительно белый. Все в нем сверкало и переливалось, точно сделанное из лунного камня! Пол был подобен огромному зеркалу…

Анри в изумлении раскрыл рот, пораженныйсходством ее рассказа с тем, что привиделось ему.

– Мы танцевали одни, никто нам не мешал, – продолжала баронесса. – На мне было сияющее платье бесподобного зеленого оттенка.

«Платье было барханным, поглощающим свет… – чуть не вымолвил вслух молодой человек. – И нас окружало множество людей…»

– Блики зелеными зайчиками плескались вокруг, отражаясь на твоем лице, – продолжала госпожа. – А ты был одет в черное. Я и не знала, что этот цвет так идет тебе!

«Я его ненавижу!» – про себя высказался Анри.

– Ты, оказывается, неотразим, если немного над тобой потрудиться: завить, умыть…

«Раздеть», – мысленно продолжил юноша.

– …И облачить в богатое платье…

«А потом короновать!»

– Тогда с тобой было бы приятно появиться в обществе, – закончила свою идею баронесса.

– Я польщен! – соврал молодой человек, кланяясь в очередной раз.

– Во сне мне казалось, я могла бы тебя полюбить, – Генриетта поджала губы.

«Да ты уже влюбилась, голубка моя!»

– Признайся, ты мечтал о богатстве? – вдруг спросила баронесса.

– О чем?

– Неужели тебе никогда не хотелось сделаться знатным и счастливым?

– Наверное, у нас различное понимание счастья, – усмехнулся молодой человек.

– Счастье бывает только одно: когда у человека есть все, на сердце спокойно и мирно, и ничего не тревожит тебя.

– Получается, что все покойники – счастливчики? – предположил Анри.

– Что ты несешь? – возмутилась Генриетта.

– Я только последовал вашей логике и сделал соответствующий вывод: умершие безгранично счастливы, ибо их ничего не тревожит, на сердце спокойно и мирно, и у них есть все, что им необходимо.

– Рассуждая таким образом, ты обижаешь не только меня, но и усопших! – воскликнула баронесса.

– Но ведь шуту все дозволено! – парировал молодой человек.

– Вот сейчас ты похож на кривого горбуна, который служил здесь до тебя! – баронесса состроила мину, выражающую крайнюю степень омерзения.

– Неужели плохо быть похожим на своего предшественника, которого господин герцог постоянно приводил мне в пример? – отстаивал свою точку зрения юноша.

– Немедленно перестань! – приказала Генриетта. – Я ненавидела Шарля, и моей ненависти хватит еще на десяток ему подобных!

«Значит, любишь меня!» – понял Анри и ощутил превосходство над своей госпожой, потому что он знал о ней то, о чем она сама не подозревала, – о своих чувствах к нему!

Великая вещь – мужское самолюбие и гордость! Сейчас он, что называется, приценивался к госпоже де Жанлис. Может показаться, что это было слишком самонадеянным и вульгарным с его стороны. Но вспомним, о чем сами порой мечтаем, забрасывая жадные сети в запретный океан желаний. А потом наслаждаемся одними мечтами и мыслями, ведь их так много… и не беда, что ничему из этого не дано осуществиться. Человек – хищное, корыстное существо…

– Анри, – неожиданно спросила баронесса. – а ты не пробовал посвящать свои стихи кому-нибудь?

– Пробовал, – ответил молодой человек и пожалел о сказанном.

– Да? – протянула Генриетта. – А кто та, которая занимала твое воображение

– Я посвящал свои опусы Таинственности, Надежде и Тьме.

– А женщинам?

– Как-то не приходилось, – солгал юноша.

– Скажи, ты мог бы написать стихи для меня?

– Для вас? – Анри внимательно посмотрел на госпожу. – Я что бы вы хотели в них найти?

– Любовь.

– Чью любовь? – бесцеремонно уточнил молодой человек.

– Мне как-то трудно говорить на эту тему, – смутилась баронесса. – Ты должен отразить в стихах свои чувства, если они у тебя есть…

– Вы хотите, чтобы я в стихах сказал вам, люблю ли вас? – напрямую задал вопрос Анри, а про себя подумал: «Не подшутить ли над ней?»

– Может, я не умею выражать свои мысли… – Генриетта покраснела и потупилась.

– Напротив, я вас отлично понял! – успокоил ее юноша. – Я бы мог посвятить стихи вам, только… – он задумался. – Непонятное явление. Обычно мне ничего не стоило найти подходящие слова, но не сейчас… Простите, госпожа, я ничего не могу с собой поделать. Стихи не получаются!

– Но что-то же можно сделать? – допытывалась Генриетта.

– Если не возражаете, я попробую сказать опоэтизированной прозой. Это вас не оскорбит?

– Нет, напротив. Мне очень интересно.

– Хорошо! – молодой человек собрался с мыслями и начал. –

Мудрец спросил меня,

Бывает ли любовь.

Не знаю. Безмятежным сном

Дремало механическое сердце.

Тогда оно во мне качало кровь,

И я не знал, что будет все иначе.

Зажглась заря на небесах,

Сошли с земли туманы.

И сердце также очищалось,

Освобождаясь от ночного плена.

Бывает ли любовь,

Ответить не смогу. Не знаю,

Что называется любовью.

Но если лесть и похоть,

То значит, есть любовь.

А если – те терзания и муки,

И крик души, рыдания, – тогда

Отвечу – нет любви!

Ведь называется она прекрасной,

И к ней стремится каждый,

Желая испытать чудесный

Сладкий мед.

Но разве боль есть радость,

Ожидание – вершина счастья?

Иль люди поголовно все – безумцы,

Которые прославили страданья

И пытку поместили в ранг богов?

Любовь – кровососущий зверь,

Терзающий на тысячи кусков

Плоть беззащитности души.

Но полно! Пусть!

Отдамся я, как сотни до меня,

В когтистые бессмысленные лапы.

Пусть торжествует мир: еще один

Попался в мясорубку, в жернова!

Трясина тянет вниз,

Безжалостно засасывая глупость.

Пропало все, что окружало,

Кровавой пеленой покрылось.

Любовь – убийца и палач –

Все размышляет,

Как медленней убить очередную жертву.

Я утонул в пучине, в море яда,

Отравлен и загублен навсегда!..


– И это – посвящение любви? – неуверенно спросила баронесса.

– Вы обиделись! – виновато промолвил Анри. – Я никогда не думал, что смогу нагородить нечто подобное.

– Не извиняйся. Я слышала, что некоторые любовные песни повествуют о трагизме этого чувства. Но такого, что ты исполнил, мне слышать еще не доводилось.

– Вы не думайте, что все сказанное мной отражает истинное мое отношение, – оправдывался молодой человек. – Все поэты таковы. Их уносит ветер вдохновения, и они теряют контроль. Со мной получилось подобное.

– Интересное признание, – усмехнулась Генриетта. – А главное, снимает с тебя всю ответственность за сочинение.

– Я лишь хотел пояснить природу стихосложения…

– Хорошо, будем считать, что я тебя простила. А сейчас оставь меня, я должна кое-что обдумать.

Анри покорно удалился.

О чем размышляла госпожа баронесса, мы не знаем. Возможно, пыталась понять услышанное, а может, боролась сама с собой: так случается, когда сражаются рассудок и чувства.

В то же самое время Анри отправился к себе. Первым делом он проверил, подобрал ли Франсуа записку, которую молодой человек подсунул под его дверь перед своим визитом к баронессе. Записка оказалась на месте. Тогда молодой человек ушел к себе, размышляя, чем бы заняться и как воспримет приятель его новый шаг к примирению. Вскоре он услышал в коридоре шаги друга, звук открываемой двери, удивленное бормотание (вероятно, Франсуа нашел записку). Анри пытался представить, какое лицо у его приятеля в этот момент.

Через некоторое время в дверь постучали. Анри затаился, даже дыхание задержал. Стук повторился, но молодой человек себя не обнаружил. Тут он увидел, как в отверстие под дверью просовывается листок бумаги, и с трудом сдержался, чтобы не вскочить и не схватить записку. Сгорая от любопытства, он дождался, пока шаги удалятся и прогремят по лестнице (приятель отправился на крышу), и только теперь кинулся к бумаге.

Ответ был написал на обратной стороне его письма. Поэтому приведем оба послания.

Анри писал: «Франсуа, не сердись на болвана! Я глуп, и ничего с этим не поделаешь. Думай обо мне, что угодно, только не считай своим врагом. Кому, в таком случае, я буду читать стихи? Очень рассчитываю на твой ответ». Внизу стояла подпись: «Анри (болван)». Франсуа отозвался следующими словами: «Дорогой Анри (болван)! Мне очень жаль, если твои стихи останутся без слушателя. Поэтому считай, что мы никогда не ссорились. Я великодушно прощаю тебя. Твой покровитель».

– Ишь ты! – возмутился юноша, пробежав глазами ответ. – Он меня прощает! Покровитель!..

И тут же рассмеялся.

В коридоре снова раздались шаги и в дверь постучали.

– Франсуа! – воскликнул Анри и распахнул дверь настежь.

На пороге стоял лакей баронессы.

– Госпожа де Жанлис требует вас к себе, – сообщил он.

– Хорошо, – ответил упавший духом молодой человек и двинулся вслед за лакеем.


– Анри! – сказала Генриетта, когда юноша вновь появился в ее покоях. – Наедине я размыслила над твоими словами и поняла, что ты во многом прав. Запиши мне эти стихи.

– Я не могу, – растерялся молодой человек.

– Ну не упрямься!

– Я их не помню.

– Так не бывает. Поэт должен помнить свои творения!

– Я не поэт, госпожа. И даже не уверен, что читал вам свои стихи.

– То есть?

– У вас никогда не бывает чувства, что до вас кто-то что-то уже сказал, придумал, сделал?

– Выражайся понятнее.

– Я попробую. Видите ли, когда я сочиняю, меня часто посещает мысль, что сам я ничего не творю, а лишь воспроизвожу когда-то кем-то созданное, как заученное стихотворение.

– Как это возможно?

– Помните, я говорил вам о вместилище наших идей?

– Про некую сферу?

– Да. Не буду утверждать, но, вероятно, мне каким-то образом удается выуживать из этой сферы чужие мысли и чужие стихи. Вот почему я не ручаюсь за свое авторство.

– У тебя слишком хорошая память, вот тебе и мерещится всякое такое… – попыталась успокоить его Генриетта.

– Вы слишком добры ко мне. Да, я непроизвольно говорю и пишу целыми заимствованными фразами. Порой я даже могу назвать, откуда взяты цитаты. И авторов назову. Но зачастую только чувствую, что залез в чужой творческий карман…

– И что ты хочешь этим доказать?

– Я буду честен с вами, потому что вы – натура поэтическая, вы меня понимаете. Мне стыдно присваивать чужие произведения. И я всячески бегу от этого, но окончательно избавиться от использования чужого не могу.

– Напомню, что тебе только кажется, что это – чужое. Думаю, другой бы на твоем месте не испытывал никаких угрызений совести.

– А знаете, как я ловко извлекаю из воздуха чудесные строчки? – Анри почти приплясывал. – Не скрою, это величайшее наслаждение – «списывать с потолка»! Как будто кто-то незримый водит моей рукой по бумаге, а, пустой и глупый, затем с нескрываемым восторгом читаю то, что получилось. И верю, будто это написал я, да простят мне ангелы мою наглость!

– Ладно, хватит меня запутывать. Я хочу, чтобы последнее твое стихотворение было записано.

– Увы, оно не мое! – ответил молодой человек, низко кланяясь. – Оно выпорхнуло из меня, и теперь не является моей собственностью. Возможно, где-то на другом конце земли кто-нибудь поймает его, пропустит через себя и запишет на своем родном языке. Может, на испанском или на персидском…

– То, что ты мне давеча читал?

Тут Анри на мгновение застыл, а потом хлопнул себя ладонью по лбу:

– Какой же я болван!

– Что случилось? – не поняла баронесса.

– Конечно! Теперь я понял! – воскликнул молодой человек. – Хотите знать, почему у меня не желали рифмоваться те стихи?

– Почему?

– Они не мои! Точно! – радостно сообщил Анри. – Более того, они и написаны на другом языке! Или еще написаны, но будут!

– Ты бредишь? – с подозрением спросила Генриетта.

– Это здорово! Я впервые поймал в свои сети чужие стихи!

– Ты их запишешь или нет? Спрашиваю в третий раз! – баронесса была настроена воинственно.

– А я вам скажу, что на это у меня нет права! Довольствуйтесь воспоминаниями. Представьте себе, госпожа, что где-нибудь далеко отсюда в совсем другую эпоху на непонятном для нас языке кто-то вымучивает то, что я так свободно сегодня вам прочитал.

– Как же это может быть?

– Очень просто! Вечер. Или утро. Голубое небо. Солнце почти такое, как сейчас. Деревья. Камни. Трава.

– Поляна? – Генриетте понравилась игра, предложенная Анри.

– Луг. Бабочки. И страдающее сердце…

– Где?

– На лугу среди травы.

– Как прямо там и лежит?

– Ну что вы! Сердце в груди у какого-нибудь мечтателя. Он срывает зеленую травинку… Но, может, в другое время трава станет другого цвета, не знаю…

– Какого?

– Красного, например.

– Хорошо! Он срывает красную травинку…

– Подносит к хоботу…

– А у него и хобот есть? – удивилась баронесса. – Может, он еще и не человек?

– Кто его знает… – Анри пожал плечами.

– А может, он вообще живет на луне? – предположила Генриетта и прыснула от хохота.

– Я полагаю, это не исключено, – серьезно сказал юноша. – Итак, красная былинка зажата в хоботе. Юный поэт со слезами на глазах изрекает заветные стихи.

– В рифму?

– В рифму! А потом бежит к речке со всех ног…

– Со всех своих трех ног… – подхватила баронесса.

– И плюхается в воду! – завершил Анри.

– Какая жуткая история! – высказалась Генриетта. – конец просто ужасный!

– А что вам не понравилось?

– Речка. Зачем юный поэт со всех ног побежал к ней, тем более, после таких стихов? Не купаться же!

– Конечно, не купаться, – согласился Анри. – Он домой побежал. Он живет там.

– Да? – неуверенно переспросила баронесса и посмотрела на собеседника. – В речке?

– А то как же! – подтвердил тот.

– Ты безнадежный фантазер! – тут Генриетта громко расхохоталась.

– Напротив, фантазеры – самые надежные люди! – возразил молодой человек. – Если бы их не было, вы жили бы под открытым небом, потому что некому было бы строить ваш замок.

– Удивительный ты человек! – воскликнула баронесса. – с тобой не затоскуешь!

– Дорогая госпожа, если вы и дальше будете продолжать список моих талантов, я зазнаюсь! – скромно сказал юноша.

И Генриетта отозвалась новым приступом хохота.

Глава 15

Прошло несколько недель. Осень уже завладела природой и начала беспощадно разорять и раскрашивать не для нее и не ею созданное. Некоторые деревья сдались без боя, предательски напялив на себя ярко-желтые парики. Под жесткой щеткой первых ночных заморозков присмирела горделивая летней порой трава на лугах. Дольше всех держались дубы, но и они побурели от непосильной схватки с разноцветной распутницей. Небо рассердилось и сурово нахмурилось тяжелыми облаками, изредка выплевывая молнии. Осень открыто смеялась в лицо небу, от бессилия потевшему мелким дождем, орошая засыпающую природу.

Развезло дороги, и Анри частенько вспоминал друзей. Где они? Как зарабатывают на пропитание? Сейчас хорошо было бы остановиться на постой в какой-нибудь деревушке, снять хлев и показывать там свои спектакли. Конечно, зрителей собиралось бы немного, но можно каждый день давать что-нибудь новое… Дело упиралось в деньги, которые никогда не накапливались в дырявых актерских карманах. «Сидят она в какой-нибудь глубокой луже и проклинают меня последними словами», – думал молодой человек. Он по-прежнему ощущал свою вину перед ними, хотя любой бы на его месте откинул бы дурные мысли и считал бы себя вполне устроенным, счастливым человеком. Предстоящая зима не страшила, стычек с Франсуа не случалось, а с Генриеттой установились весьма теплые отношения, в которых можно было себе позволить даже фамильярность. Баронесса открыто обожала своего находчивого слугу, который позволял любить себя на расстоянии. Чувство предосторожности воспитывалось мудрым Франсуа и очень досаждало влюбленной даме. Сам же Анри совершенно позабыл разницу между сословиями и только ради приличия продолжал величать свою госпожу на «вы». Она была обыкновенная, даже заурядная, девица, которую просто не сумели окончательно испортить – вероятно, в силу ее неукротимого упрямства. Кстати, именно упрямство было общей чертой и Генриетты, и Анри. Они постоянно состязались в его проявлении, упражняясь то друг на друге, то на своем окружении: Генриетта – на собственном отце, Анри – на Франсуа. Герцог их не тревожил. Он не интересовался развлечениями баронессы и даже помыслить не мог, что между его дочерью и каким-то нищим возможна хоть какая-то привязанность, не говоря уже о любви…

Баронессе было весело и хорошо с Анри. Они проводили вместе целые сутки, читая романы о благородных рыцарях и рассматривая уродливые иллюстрации в книгах. А иногда он сочинял стихи или сказки, либо придумывал новую шутку, и они часами разыгрывали друг друга, по ночам тревожа своим смехом охотничьих собак из своры господина де Лонгвиля. Генриетта завела особую книжечку, в которую заставляла Анри записывать свои сочинения. Она, как когда-то Карменсита, очень трепетно относилась ко всему, что он делал, поражаясь его способности создавать прекрасное из ничего. Время от времени баронесса вспоминала те скучные ненавистные уроки в опостылевшем монастыре, где, она считала, были загублены лучшие годы ее юности, и усаживалась за рукоделие, терпеливо нанизывая на рисунок вышивки маленькие цветные бусинки. Она старательно и упорно накладывала стежок за стежком и, в конце концов, вышила обложку к той заветной тетради со стихами. Когда адская работа была закончена, баронесса показала ее молодому человеку, и тот признался, что его творения недостойны столь роскошной одежки. В ответ госпожа упрекнула своего слугу за ложь и лесть и поместила книжечку в сверкающий переплет.

Вы спросите, а как же Анри, любил ли он баронессу или ему только нравилось обращаться с ней, как с ровней, пользуясь ее мягкосердечием? Не, он ее любил. Но боялся. Ему порой казалось, что она может превратиться в огромную дикую кошку с чудовищными когтями… У нее были злые глаза, даже когда она говорила о любви. Вероятно, и тут сказывалась поэтическая фантазия молодого человека.

«Все женщины одинаковые, – убеждал впечатлительного друга Франсуа. – И в каждой из них сидит дикая кошка. А вот выпустит ли она когти или нет – это зависит только от нас, мужчин».

«Мне иногда кажется, что ты живешь на земле в сотый раз, – смеялся Анри. – Твоего жизненного опыта хватит на дюжину таких ослов, как я».

«Просто-напросто, я хочу прожить как можно дольше, – отвечал приятель. – А это получится только у того, кто осторожен и наблюдателен».

«И до какого возраста ты собираешься дожить?»

«До старости».

«А когда наступает старость?» – допытывался несносный Анри.

«Когда перестанешь переставлять ноги, тогда она и наступает», – недовольно отвечал Франсуа.

«Понимаю, значит, наши бедные лошадки, которых Альфонсо приобрел в пору своей молодости, цветут и пахнут».

«Сколько же они вам служили?»

«Не знаю. Но переставлять копыта они еще с грехом пополам могли…»

В подобных случаях Франсуа старался запустить в друга башмаком или чем-нибудь потяжелее. И Анри с виртуозностью ускользал от ударов.

Так проходили дни за днями. Генриетта не вспоминала о нареченном супруге, предаваясь развлечениям и беззаботности. Но однажды, во второй половине октября, господин граф решил напомнить о себе.

В замке топили камины и наглухо закрыли окна. Поэтому посторонние звуки почти не проникали в теплую тишину покоев Генриетты. Хотя… тишина здесь была нечастой гостьей.


Это случилось вечером, в послеобеденное время. Анри, как обычно, пришел к госпоже, но ее не оказалось на месте. Слуга баронессы сообщил, что герцог вызвал к себе дочь по неотложному делу: приехал посыльный от графа до Лозена. Больше ничего узнать не удалось, и юноша отправился к себе, надеясь расспросить Генриетту позже.

Он вошел в свою комнату, которая несколько изменилась за этот месяц, и присел на стул перед зеркалом, стоящим на столе. Он любил погримасничать, считая это полезным занятием, помогающим скоротать часок-другой. Теперь Анри уже не ходил в старой актерской одежде, когда-то купленной Альфонсо. Генриетта чуть ли не еженедельно дарила ему все новые и новые вещи. Кстати, и зеркало – это был ее подарок. К тому же теперь Анри получал жалованье, хотя совершенно в нем не нуждался. Они с другом решили, что будут копить деньги для освобождения отца Франсуа. А потом – на лошадей для театра.

Подурачась с полчаса, Анри от безделья лег на кровать, подложив под голову подушку, и сал изучать потолок. Если бы наш взгляд, подобно воде, был способен точить камень, над кроватью молодого человека образовалось бы отверстие, ибо Анри постоянно смотрел в одну и ту же точку. Так он лежа и сочинял.

От тишины, многократно повторенной в лабиринтах коридоров и лестничных проемов замка, в ушах отзывалось мелким дребезжанием. Анри даже показалось, что в воздухе разносится звон бубенчиков, мелодичный и печальный. Он складывался в грустную сказку из причудливых узоров, чарующим плющом таинственности опутывая юношу с головы до ног. Сказка эта была разноцветной и забавной. Теперь в ушах отдавалась целая плеяда колокольчиков, проносясь мимо волшебной полноводной рекой. Постепенно все затихло, и Анри словно очнулся…

Он отправился к баронессе и застал ее в слезах. Она плакала так же горько, как в один из первых дней их знакомства.

– Милый Анри! – сквозь рыдания сказала она. – Я погибаю! Я не знаю, что мне делать! Придумай что-нибудь, умоляю тебя!

– Чем я могу вам помочь?

– Он скоро приедет, чтобы познакомиться со мной!

– Кто?

– Мой жених! Он хочет на меня взглянуть, наверняка, чтобы убедиться, что ему не подсунут глупую дурнушку. А вот я видеть его не желаю!

– Он так безобразен?

– Не знаю. Известно только, что он лет двадцать как вдовец. Потом куда-то уезжал, а теперь вернулся…

– А я было подумал, что он все это время носил траур по усопшей супруге.

– Анри! Он старше моего отца!

– Но ваш отец – мужчина совсем не старый, если верить определению Франсуа.

– К черту Франсуа! Все к черту! – воскликнула Генриетта.

– Вы развязно ругаетесь, это не к лицу такой красавице, как вы, – сказал молодой человек.

– Сейчас мне надлежит готовиться к свадьбе… Вскоре мы с тобой поедем в Париж, – баронесса утерла слезы.

– А мне что там делать? – удивился юноша.

– Посмотреть на мир! Неужели тебе не надоело сидеть в нашей душной мышеловке? – Генриетта глубоко вздохнула. – Наверное, это будет последний мой выезд…

– Не расстраивайтесь. Будем надеяться, что все не так страшно, как вы себе нарисовали.

– Да, если ты меня не оставишь, мне будет не так страшно!

Генриетта посмотрела на юношу глазами, полными слез:

– Я безнадежно, безумно одинока! Зачем Бог покарал меня этой земной жизнью! Я обречена на затворничество, и никто не хочет меня понять и пожалеть!..

– Ну почему же, дорогая госпожа, – спокойно возразил Анри.

Он знал, что все женщины так делают: внушают всем, что несчастны, и даже сами начинают в это верить, чтобы их пожалели и поплакались рядышком. Таким образом они выявляют друзей и врагов. Попробуй не пострадать с ними за компанию…

– А ты никогда не ощущаешь одиночества? – спросила баронесса, растирая по лицу соленую влагу.

Анри задумался. В памяти промелькнули неясные видения, лица людей, бесконечно близкие и дорогие, все, что встречались юноше по жизни. Одних давно смыла волна времени, их образы потускнели и теперь были похожи на гравюры. Другие всплывали в мягкой гамме водяных красок, теплыми тонами лаская сердце молодого человека. Все закружилось спиралью и стало удаляться, с каждым мигом убыстряя свой бешеный ритм. За всю жизнь Анри страдал от одиночества только здесь, в каменной клетке герцога де Лонгвиля. Юноша вспомнил один из своих снов и будто вновь ощутил на себе пронизывающий взгляд кошмарных Глаз. Теперь он знал им название. Это была сама Смерть. Одинокая и тоскливая…

Строчки посыпались водопадом, закрывая от него действительность:

И Генриетта услышала:

– Одиночество пронизывает тело,

Словно беспощадный острый нож.

Будто птица, счастье улетело,

Да и было ль счастье – не поймешь.


Сердце разрывается на части.

Тягостно и душно, и темно.

А вокруг меня бушуют страсти…

Все меня покинули давно.


Нет веселья, заблудилось где-то,

Спряталось в доверчивой тиши,

Хоть погибни, не дает ответа,

Только эхом манит из глуши.


Умирает мир, умрет надежда,

Все поглотит ужас тишины.

Одиночество отбросило одежды

И манит к себе из глубины.


Одиночество подобно смерти.

Можно в жизни умирать не раз!

Душу в ад снесут шальные черти

Для своих забав и для проказ…


– Вот что я думаю об одиночестве, – после некоторой паузы тихо сказал Анри.

– Почему у тебя все такое мрачное и фатальное? – осторожно поинтересовалась баронесса.

– Потому что мир так устроен: мы не будет вечно живы…

– А ты бы хотел жить вечно?

– Наше существование бесплодно и бессмысленно. Человек уподобляется безмозглому насекомому, заботящемуся только о том, как добыть себе пропитание и между делом продлить род. Он ломает и рушит все, что ему попадается на пути и всегда оправдывает себя: ему необходимо построить дом, вырыть канал, чтобы река текла рядом с жильем… Он злобен и ленив. Он безнадежно жаден и завистлив. И никому не приносит пользы. Даже себе. Наверное, Богу понадобилось за что-то наказать землю, вот он и создал Адама, который разорил существующий до него мир, но не сумел построить новый. Так и живут его потомки на кучах мусора и обломков и едят друг друга…

– Какие ужасы ты говоришь! – воскликнула Генриетта, вскакивая.

– Человек мечтает о каком-то рае где-то над облаками, а не сознает того, что самолично разрушил райский земной сад, – упрямо продолжал Анри. – Церковь пугает нас мифом о преисподней, она обманывает людей, ибо человеческое земное существование и есть мучительный, страшный ад. Если бы люди узнали об этом, им стало бы нечего бояться, и тогда колесница мироздания помчалась бы под откос, управляемая необузданными, позабывшими о Боге существами. И настал бы Конец Света.

– Я боюсь! – воскликнула баронесса.

– Бойтесь людей без веры, без мечты. Ими повелевает ее величество Скука. Ради нее они пойдут на все!

– Замолчи!

– Если я не стану об этом говорить, ничего не земле, к сожалению, не изменится, – грустно промолвил юноша. – Нам не спасти Разум, разбуженный в звере. Остается лишь бросить весла и с безразличием наблюдать за тем, куда швырнет твою лодку Река Жизни. Пусть нас несет на камни и разбивает в щепки. Нам уже не выплыть. И не надо. Очищения не будет!

В этот момент в мозг Генриетты прокралось несмелое понимание того, что мир, жизнь и небо были созданы задолго до ее рождения и без расчета на ее появление. А ее пребывание в Реальности не имеет никакого значения для самой Реальности. Да, ни на одно страдание ее души или тела равнодушный мир не отзовется, не остановит свой бег быстротечное время. Генриетте стало жаль себя. И в то же время она ощутила безразличие к дальнейшим событиям собственной жизни.

Загадочный Человек! Как ты поступишь, когда тебе больно, но весело? Будешь хохотать сквозь рыданья? Или плакать сквозь смех? Непредсказуемый, непонятный зверь, самый опасный из всех существующих на земле! Добрый и бескорыстный, честный и милый, порой ты способен разорвать зазевавшуюся жертву, позабыв обо всем хорошем, что в себе есть. Сильный и мужественный, ты предаешь слабого и беззащитного – почему? Не ответишь! Пылая лютой ненавистью к самому себе, ты умиляешься до слез при виде того, кого любишь. Пытаясь выразить несогласие души с этим несправедливым мировым порядком, ты убиваешь свое тело. Но не надейся, этим никому ты ничего доказать не сможешь, только рассмешишь. Каменные, но мягкие, железные, но нержавеющие духом чудаки, зачем вы пришли в этот мир? Кто заронил в ваши бьющиеся сердца зерна мести? Кому вы отомстите за то, что он явился в мир одновременно с вами? За что вы деретесь и отравляете ядом ненависти напиток, который с подлой улыбкой подаете друзьям? Где смысл ваших действий? Где то, что древние именовали совестью? В каком потерянном месте вы закопали этот божественный дар?.. Странный, непонятный Человек!.. Бредешь к прекрасному – по колено в крови, находя брод там, где больше лежит костей братьев твоих, убитых тобою. Цепляешься за крылья ангелов, неосторожно спустившихся к тебе, чтобы наставить тебя на путь истинный. Ты хочешь взмыть вверх к желтому светилу? Не с тем ли, чтобы окрасить его в кровавый цвет, не смывающийся с рук твоих? Учишь других правде и искренности, тогда как сам не сказал ни единого правдивого слова даже себе самому! Учишь детей своих быть добрыми и внимательными, но не добьешься успеха, потому что в тебе самом нет и крупицы доброты! Обманщик и шулер! Вор, укравший счастье у самого себя! Ты проклинаешь Бога за то, что он не посылает тебе горы золота и легкую жизнь, а сам всегда прибегаешь к нему только когда в нем нуждаешься! До чего ты дошел, до чего ты довел себя? Будет ли искупление грехам твоим? Сумеешь ли забыть о себе, об ублажении своих бесконечных желаний? Остановишься, очнешься, одумаешься ли?.. Ответь, Человек! Проснись, загляни в себя! Может там, в пустынных недрах твоего сознания еще осталось хоть что-то, помимо врожденных звериных желаний? Раскопай мертвый песок, просей, пропусти его через руки свои. И может, тебе повезет, ты обнаружишь песчинку Разума? Только торопись! Как бы не оказалось слишком поздно пускаться на поиски!

Человек – несчастное, обреченное на падение существо… Пожалей ту землю, которая тебя терпит, кормит и дает приют! Не ради себя, ради нее – посмотри хоть раз в это чудесное синее небо, вспомни, что ты спустился оттуда, и упади на колени, слезно моля Создатели о прощении!.. Мне жаль, бесконечно жаль тебя, Человек…

Глава 16

Анри вернулся от баронессы расстроенный и уставший. Он потратил слишком много душевных сил на страшную исповедь, обличительное откровение…

Франсуа видел двадцатый сон, и беспокоить его не имело смысла.

Анри лег и задумался. «Интересная у меня теперь жизнь, – усмехнулся он мысленно. – Я только и делаю, что разговариваю и сплю, сплю и разговариваю. Что же со мной станет через год? Во что я превращусь?» Потом он вспомнил «господина Жана», отличающегося своеобразной добротой, и подумал, что все-таки следует проследить за ним. В замке было множество различных дверей, и от всех из них у Жана имелись ключи. Некоторые комнаты пустовали, и наверняка именно там Жан складывал то, что удалось отобрать у таких, как Франсуа.

И тут же на ум пришел разговор с Генриеттой, состоявшийся несколько дней назад. Она рассказывала о том, что во времена крестоносцев один из ее предков, соорудил этот замок и тут же был осажден своим задиристым приятелем. Возможно, это даже было пари. Но, так или иначе, де Лонгвиль каким-то непонятным образом выбрался из своей крепости, вырос из-под земли, оказавшись у дружка за спиной, и ударил ему в тыл. Легендарный предок тогда чрезвычайно прославился, как доблестный рыцарь. Побежденный приятель пытался распространить слух о том, что Лонгвилю помогали дьявольские силы. В действительности же дело обстояло совершенно иначе. Генриетта не сказала, что в замке имеется потайной ход, но догадаться об этом было нетрудно. Анри понял, что его предположения имели основание, и нужно искать…

Конечно, шансы на успех были невелики хотя бы потому, что еще неизвестно, имели ли место события, положенные в легенду, а если и имели, то за века, прошедшие с того момента, замок видоизменялся, надстраивался, и подземный ход вполне мог быть уничтожен.

«Одним словом, нужно сообщить Франсуа», – так решил Анри, засыпая.

Он провалился в темноту. В ней не светился ни единый лучик, в ней не было ничего. И его там не было. Но он все видел, он видел кромешную темноту. И вдруг…

В этой темноте открылась дверь. И на пороге стояла Женщина. Таких нет на свете. Лучи заходящего солнца, бившие из-за двери, высвечивали хрупкую фигурку. Это был Идеал…

Откуда явилась эта женщина? Анри не знал, но что-то в ней казалось ему удивительно знакомым… Может быть, глаза?.. Синие лучистые глаза, непомерно огромные – во все лицо. Тонкая улыбка. Маленькие яркие цветочки на синей шляпке. Необыкновенное существо! Платье неведомого покроя… Словно сотворенное из воздуха. Прозрачное тело.

Зазвучал голос. Он не распространялся, не бередил тишину. Но Анри слышал и понимал каждое слово. Голос звучал в нем самом:

– Я тебя знаю, Анри…

– А кто ты? – спросил юноша.

– Пока ты не знаешь меня, – отвечал ровный голос. – Некоторые проживают жизнь, но так и не видят меня. Я открываюсь не всякому. Я слышала твои слова. Я чувствую твои мысли. И знай, что я – твоя… – тут словно порыв ветра унес конец фразы, и Анри не удалось расслышать последний звук; голос продолжал: – Я скажу тебе то, что редко открывают смертным… Ты не бойся умереть, ибо ты еще придешь на эту землю. Ты не будешь сознавать свое рождение, вновь открывая тайны существования и краски мира. Ты повторишься не однажды, снова и снова… И каждый раз ты должен быть лучше и лучше. Ты обязан найти себя, разделив понятия о добре и зле, о правде и лжи, об отваге и трусости. Ты обязан сохранить меня, ведь я всякий раз буду с тобою. И в каждой из твоих новых жизней встанет перед тобою выбор – предать и спастись или погибнуть, но сохранить чистоту. Не воспринимай эти слова буквально, я говорю с тобой так, потому что тебе доступны тайны скрытого смысла. Не обязательно предавать кого-то, можно предать Идеал, Мечту, Любовь, предать себя. Человек сам делает свою судьбу. И ты будешь обязан все сделать правильно. И каждый раз тебе нелегко, тяжко покажется расставаться с этим миром, ибо он несправедлив, но прекрасен и неповторим. Выдержишь ли? Я всегда буду рядом, что бы ни произошло. А сейчас дай мне свою руку и смело шагай навстречу Судьбе. Очищение настало.

Длинная узкая прозрачная рука в голубой дымке одеяний протянулась через Время к Анри и коснулась его руки. Но прикосновения он не почувствовал. С удивлением провел ладонью по лбу и его тоже не почувствовал. Отвлекшись на миг, он вновь взглянул на Женщину, но она тихо растворилась в жидком Пространстве, и, задетая световым потоком дверь в Чудо с траурным звоном захлопнулась. Зажурчала музыка, похожая на ту, что почудилась давеча: грустная песня чьей-то загубленной судьбы. Во мраке сложилась фигура, вернее, один белый контур. В руках ее оказался легкий прозрачный шар, наполненный туманом. Анри взглянул на шар и почему-то сразу понял, что это и есть ОН – кладезь творческих мыслей и чувств. Из шара заструился туман и, подобно змее, обвил юношу с ног до головы. Замелькали образы, краски, лица, символы. Казалось, мозг не справится с непосильной работой и расплавится от напряжения. Это было подобно бурному морю, вихрю, катастрофе… Но вот белая фигура накрыла покрывалом таинственную сферу и шагнула в темноту.

Анри проснулся с тяжелой головой и ощутил в руках какой-то предмет. Это была та самая тетрадь, в которую он записывал стихи. Он силился вспомнить и не мог, как тетрадь оказалась в его комнате, более того, почему она была в его руках?

«Вероятно, кто-то надо мной подшутил», – решил он и машинально перелистал страницы.

Глаза его расширились от удивления и невольного страха: вся тетрадь до конца оказалась исписанной его рукой, причем попадались такие вещи, о которых он и не слышал, и не думал.

Одно стихотворение моментально врезалось в память и зазвучало в уме, непроизвольно ложась на мотив печального перезвона:

«Тоска безвыходных дорог

Меня обуревает.

А выход близок, но далек…

Так, может, не бывает?


Куда уйти, кому сказать,

Что сердце умирает?

Молчу, не в силах замолчать…

Так, может, не бывает?


Кто отзовется в темноте?

Кто жизнь свою скрывает,

Увидев ужас – в красоте?

Так, может, не бывает?


И вот конец пришел судьбе,

Но кто же замечает,

Что ты погиб в самом себе?

Так, может, не бывает?


Пропали звезды, тьма и свет,

Пространство исчезает,

Забыто «да», осталось «нет».

Так, может, не бывает?


Покрылись тленом города,

А там зверье гуляет.

Потухла разума звезда.

Так, может, не бывает?


Реальна плоть душевных мук,

И болью дождь играет.

На сердце – отпечатки рук.

И это – не бывает?!»


Анри захлопнул тетрадь. И тут же заметил в зеркале промелькнувшее движение. Ему стало как-то не по себе, он быстро оделся и выскользнул из комнаты.

Он постучал к Франсуа. Ему никто не ответил, и молодой человек понял, что друга нет в комнате. Выйдя на площадь, Анри застал приятеля за его привычным занятием.

– Привет! – сказал он, и Франсуа ответил ему тем же.

– Слушай, – бесцеремонно начал Анри. – До каких пор ты будешь заниматься не своим делом? – он указал на метлу. – Ты же посыльный! Так что твоя работа – посылать всех!

– Куда? – Франсуа невольно улыбнулся.

– К шуту! Ко мне, значит! – громко сказал молодой человек и добавил почти шепотом: – Нужно поговорить.

– Говори мне на ухо, – ответил друг.

– И никто не услышит? Может, лучше, пойти ко мне…

– Здесь, на площади, самое безопасное место.

– Ну, хорошо, – Анри нагнулся к уху приятеля.

Он обстоятельно поведал легенду, рассказанную Генриеттой, потом высказал мысль о Жане и его ключах и, наконец, предложил устроить этому милому господину сопровождение повсюду, куда бы тот ни отправился.

– Заодно узнаем и о его делишках. То-то герцог обрадуется!

– Отвечать на подлость подлостью? – Франсуа неодобрительно покачал головой.

Анри задумался. «Франсуа, как всегда, прав! Если я стану доносить на Жана герцогу, то чем же я буду отличаться от этого подлеца?»

– Знаешь, – сказал друг. – Легенда только подтвердила мои предположения. Думаю, мы можем рассчитывать на успех. Я уже даже знаю, где может быть этот самый лаз.

– Где? – воскликнул, забывшись, Анри.

– Я потом тебе скажу. И даже отведу туда.

– Смотри! Ты обещал!.. Кстати, Генриетта собиралась на днях съездить по делам в Париж. И, представь себе, хочет взять меня с собой, – похвастался молодой человек.

– Ты поедешь в Париж? – оживился друг. – Какое счастье!

– Не разделяю твоего восторга.

– Ты забыл, что там мой отец? Я надеюсь, что он еще жив.

– Ты хочешь, чтобы я пошел к нему?

– Навести его и узнай, что с ним, как он… А еще скажи, что, возможно, уже вскоре я сумею набрать необходимую сумму для его освобождения.

– Хорошо, я все сделаю.

– Ты отвезешь деньги, которые мы скопили, отдашь отцу…

– Конечно, конечно.

– Господи! Как бы мне хотелось с ним повидаться! – воскликнул Франсуа. – Я бы отдал за это весь остаток жизни!

– Представляю, каково тебе! – пробормотал Анри.

Он слишком хорошо теперь понимал, что такое разлука с близкими.

– Ты увидишь, он замечательный! Где ты видел, чтобы человек распродавал последнее имущество и шел в тюрьму ради спасения семьи покойного брата?

– А у твоего дяди осталась семья?

– Да, две девочки лет двенадцати-четырнадцати и больная вдова.

– Ты никогда не рассказывал.

– А зачем? История грустная. Девчонкам наверняка придется побираться… Или еще того хуже! А отец в долговой тюрьме. Будь он на свободе, он обязательно что-нибудь придумал.

– Что можно придумать в такой ситуации? – возразил Анри.

– Он мог бы заработать деньги! Он вообще умеет все!

– Так не бывает.

– Ты не знаешь моего отца! – гордо заявил приятель.

– Хорошо, будь по-твоему.

– Я расскажу тебе, как его разыскать.

Они отправились к Франсуа, где молодой человек дал подробное описание местонахождения тюрьмы и даже сделал чертеж. Потом они подсчитали деньги. Их не хватало ровно две трети до нужной суммы.

– Значит, освобождение оттягивается еще на три-четыре месяца, – вздохнул Франсуа.

– Может, продать то, что надарила мне Генриетта? – предложил Анри.

– Я не могу распоряжаться чужими вещами…

– Значит, решено! Пять новеньких платьев! Как ты думаешь, сколько следует за них просить?

– А ты не боишься обидеть баронессу?

– Да она ни о чем не узнает! – уверенно заявил молодой человек.

Он отправился в свою каморку, вытащил все наряды, которые намеревался продать и, не долго думая, свернул их и засунул в небольшой дорожный сундук, который остался от прежнего обитателя каморки.


Настал день поездки. Когда закладывалась карета, баронесса сама отдавала приказания, что из вещей и продуктов взять в путь. Анри понимал, что в такой момент проскочить мимо нее с сундуком не получится. Тогда он дождался момента отъезда, нахально затащил сундук с собой в карету и поставил его себе на колени.

– Что это? – спросила Генриетта, ткнув пальцем в багаж Анри.

– Это? – молодой человек замялся.

– Открой, я посмотрю.

– Тут мои запасные платья.

– Ты что, решил, что мы едем на месяц? Немедленно возвращайся к себе и оставь это дома, – распорядилась баронесса.

Пришлось подчиниться.

Франсуа увидел, как друг относит вещи обратно, и все понял. Они обменялись взглядами: «Я не виноват, так вышло…» «Ну что ж, придется немного подождать».

Карета прогремела по мосту, и ворота за ней закрылись.

Глава 17

Путь до Парижа составлял около двух часов езды на лошадях, и не казался утомительным.

– Мне необходимо заехать к ювелиру, – сказала Генриетта, когда они миновали городскую заставу.

– Сколько мы пробудем в Париже? – поинтересовался Анри.

– Какая тебе разница, ты ведь будешь находиться рядом со мной.

– Но мне хочется узнать о ваших планах.

– У меня есть намерение сшить тебе приличное платье, поэтому мы посетим портного.

Молодой человек устремил глаза к небу.

– И не гримасничай! – строго сказала баронесса. – Я сказала, значит, так и будет!

– Зачем мне еще одно платье?

– Такого у тебя еще не было! Я задумала заказать богатый костюм, под стать графу или герцогу.

– Но я ни то и не другое. К чему эта затея?

– А вдруг я захочу досадить своему будущему мужу и отправлюсь на какой-нибудь званый ужин с тобой, выдав за виконта или маркиза?

– А мне потом достанется от вашего будущего мужа!

– Не бойся, я сумею тебя защитить! Итак, я закажу костюм, и мы уедем только когда он будет готов.

– А где мы будем жить все это время?

– В гостинице.

– Там мыши водятся… – как бы между прочим уронил Анри, превосходно зная панический ужас своей госпожи перед маленькими серыми существами.

– Ну, если выскочит мышь, ты же ее убьешь! – нашлась баронесса.

– Конечно, если только в этотмомент буду находиться в вашей комнате.

– Что за дурацкие мысли? – рассердилась Генриетта. – Ты постоянно будешь в моей комнате.

– Как? – насторожился Анри.

– А ты что думаешь, для чего я придумала эту поездку? – баронесса засмеялась. – Мой любезный, ты будешь жить со мной и любить меня!

– Я буду жить в карете. Или уйду пешком обратно в замок, – пробормотал юноша.

– Дурачок! Другой бы на твоем месте радовался такому шансу!

– Не ожидал найти в вас такую перемену, – признался молодой человек. – Вы, оказывается, совсем другая…

– Глупенький мальчишка! Ты не знаешь женщин! Это страстные существа, способные спалить себя в один мин на костре страсти. Если мы влюблены, то забываем обо всем – о совести, о чести. Любовь! Ты ведь поэт и знаешь, что это такое. Под носом у отца я, естественно, не могла себе позволить вольности. Там каждый лакей – враг и доносчик. Но здесь… Никто не узнает.

– Зачем вам это? – спросил Анри.

– Чтобы показать всему миру, на что способна пылкая девушка! И еще… Когда мой жених узнает правду, от устроит скандал моему отцу, а брак будет недействительным. Ты меня понял?

– Понял. Вы жаждете позора.

– Болван! Мы освободимся от графа и всю жизнь будем любить друг друга.

– Дорогая госпожа, – юноша пристально посмотрел на нее. – А с чего вы взяли, что я вас люблю?

Прием, неоднократно применявшийся в общении с Карменситой, сработал и тут.

Бешеная злость загорелась в глазах Генриетты, она поджала губы и уставилась на молодого человека.

– Что ты сказал?

– Я пошутил…

– Ты решил посмеяться надо мной?! Ладно! Ты только что потерял половину моего расположения! Но к портному мы все равно поедем!

– Как вам будет угодно.

Весь оставшийся день они катались по городу. Посетили ювелира, у которого баронесса заказала несколько богатых украшений. Потом они побывали у портного, и тот замучил Анри своими расспросами и примерками. Генриетта распорядилась поторопиться с выполнением заказа, и они поехали в гостиницу.

– У меня есть в городе тетка по матери, – сказала баронесса, когда они сели в карету. – Можно было бы заехать к ней, навестить…

– Поедем, – предложил юноша. – Доставьте старушке радость.

– Ну, если ты так уж просишь…

Тетка баронессы занимала отдельный трехэтажный дом на окраине Парижа. Ее муж давно скончался, но она по-прежнему носила по нему траур и не появлялась в обществе. Ей было за сорок, но черный цвет одеяния прибавлял к ее возрасту еще десяток лет. Рано поседевшие волосы, вероятно, когда-то были белокурыми. И только живые серые глаза своими искорками освещали увядающее лицо.

Тетка несказанно обрадовалась, когда увидела племянницу, и искоса взглянула на Анри.

– Кто этот юноша? – спросила она Генриетту.

– Это мой будущий супруг, граф до Лозен! – заявила баронесса.

Молодой человек от этих слов чуть не упал в обморок. А пристальный взгляд тетки заставил поежиться.

– Очень приятно, граф, – ответила пожилая женщина. – Я никак не ожидала такой чести!

– Ничего особенного, – отмахнулась Генриетта. – Накануне свадьбы мы объезжаем всех родственников и друзей, – она перехватила взгляд тетки и зло добавила. – Не надо так впиваться глазами в дорожный костюм господина графа. Вы смущаете Анри!

– Простите, граф, – тетка опустила глаза.

– Что вы! Не извиняйтесь, прошу вас, – поспешно сказал юноша.

– Дорогая моя! – вдова растрогалась до слез, – Ты так похожа на свою мать! Бедняжка не дожила до этого счастливого часа, чтобы увидеть тебя невестой! Как бы она радовалась!

– Тетушка, а у вас сохранился портрет моей матушки? – спросила Генриетта. – Ведь после замужества с нее не успели написать портрета.

– Да, да, она ушла от нас слишком рано. Двадцать лет! Она была моложе меня на три года. Здесь есть ее изображение, когда мы еще были детьми. Я очень люблю эту работу. Ее делал один замечательный художник. Он и меня рисовал. Веселый такой. Все шутил. Это чтобы мы смеялись…

Женщина достала из заветной шкатулки небольшой портрет, заключенный в овальную золоченую раму.

– Здесь ей пять лет.

Генриетта и Анри долго рассматривали миниатюрное изображение маленькой девочки с черными кудряшками и ниткой жемчуга в непокорных волосах. Лучистые темно-голубые, как незабудки, глазки смеялись. Круглое личико с нежным румянцем, чудесные ровные зубки… Ребенок был прекрасен, но совершенно не напоминал Генриетту. Разве только формой лица.

– А вот это я, – сказала тетушка, протягивая Анри другой портрет, побольше, в прямоугольной раме. На нем была изображена девочка постарше, лет восьми-девяти, белокурая, с таким же круглым лицом и синеватыми глазами.

– Вы непохожи, – заметила баронесса.

– Да, мы часто даже пользовались этим, – засмеялась тетка. – Она – брюнетка, я – блондинка. Нас узнавали только по глазам. Моя сестра, твоя мать, была очень красива! Говорили, что она может рассчитывать на выгодный союз. И тут к ней посватался герцог! Моя сестра была баронессой, как ты, девочка моя. Де Лонгвиль ослепил ее своим величием и красотой. настоящий лев! Он даже внешне напоминал льва: золотистые, с рыжеватым оттенком волосы, карие глаза…

– Сейчас он уже не рыжий, а седой, – сообщила Генриетта. – И глаза словно выцвели.

– Что делает с человеком время! – вздохнула тетушка.

– Ничего не поделаешь, – встрял Анри. – Всему свой срок!

И вновь ощутил на себе пристальный взгляд пожилой дамы.

– Извините, граф, – сказала вдова. – Мгновением раньше вы мне напомнили отца вашей невесты!

– Какая чепуха! – воскликнула Генриетта.

– Да, да. Такой же высокий и красивый. Картинка, а не мужчина!

– Дорогая тетушка, у вас что-то со зрением!

– Возможно, милая племянница, – ответила вдова, все еще не сводя глаз с молодого человека.

– Ничего удивительного, на свете много похожих людей, – попытался разрядить обстановку Анри. – Мне, например, портрет вашей сестры тоже кого-то мне напомнил.

– Кого? – оживилась Генриетта.

– Не знаю, – ответил молодой человек и тут же поймал на себе ревнивый взгляд своей госпожи.

Последовал скромный ужин, а затем тетушка предложила «молодой паре» заночевать у нее.

– Я предоставлю вам уютные спальни, – уговаривала она. – Никакая гостиница не сравнится с ночлегом у родных людей!

Заслышав о комнатах, Анри мгновенно ухватился за предложение хозяйки дома:

– Да, да, дорогая тетушка, мы согласны!

– Мы? – переспросила его Генриетта.

– Конечно! – ответил молодой человек.

– Но я…

– Не спорь с будущим мужем, дорогая, – спокойно сказал Анри. – Будет так, как решил я. Тетушка, мы остаемся. Прикажите слугам перенести наши вещи из кареты в дом.

Женщины застыли на месте: тетушка – от счастья, Генриетта – от злости.

Комнаты, любезно предоставленные вдовой, находились почти рядом на втором этаже дома. Тетушка проследила за тем, чтобы слуги все приготовили для ночлега гостей, и, пожелав «молодым» приятных сновидений, удалилась в свою спальню.

Анри очень забавляло его нынешнее положение. Генриетта, сама того не подозревая, возвысила его до такой степени, что была вынуждена ему подчиняться. Или открыто признаться во лжи своей тетушке. Но это не входило в замыслы молодой госпожи… Ощущение победы развеселило молодого человека.

Баронесса лежала в комнате с зажженными свечами и с ненавистью смотрела на мерцающее пламя. Она не понимала, почему Анри избегает близости с ней, почему не отзывается на ее любовь любовью. Она родилась женщиной, и ей хотелось пользоваться успехом у мужчин. В отцовском замке ей казалось, что Анри был к ней достаточно привязан. Именно потому и родился в ее головке авантюрный замысел с выездом в Париж. Ей нужно было остаться с ним наедине. И чем он ей отплатил? Грубой издевкой! Наверное, родись Генриетта мужчиной, в ответ на эту наглость она проткнула бы обидчика шпагой. Но увы! Во-первых, она была женщиной, а во-вторых, будь она мужчиной, Анри не стал бы говорить ей подобные дерзости, потому что они последовали ответом на чисто женское домогательство.

Чувство жгучего стыда на миг горячей волной ударило в лицо. запылали лоб и щеки. Баронесса посмотрела на себя в зеркало, висевшее над камином и с неудовольствием увидела там побагровевшую от досады лупоглазую растрепанную девицу.

– Красавица! – сказала она своему отражению.

И тут ее посетила новая бредовая мысль…

Генриетта встала, взяла свечку и тихонько вышла из комнаты.

Подкравшись к двери спальни Анри, она тихонько постучала.

Сначала никто не откликнулся. Но после того, как она повторила стук, в комнате раздалось сонное бормотание, и заспанный голос сказал:

– Имей совесть, Франсуа, дай отдохнуть!

– Это я! – негромко произнесла Генриетта.

– Кто?

– Баронесса де Жанлис.

– Не морочь мне голову, откуда ей здесь взяться?..

– Дурак! А где, по-твоему, ты находишься? – с трудом сдерживая гнев, сказала Генриетта.

– В своей кровати, где же еще…

– А где твоя кровать?

– В моей комнате. Скажешь, не так? И перестань имитировать ее голос, у тебя это плохо получается.

– Я – Генриетта. Открой! – взмолилась госпожа.

– Генриетта? А чего тебе здесь надо? – осведомился полусонный Анри.

– А ты не догадываешься?

– Иди спать, уже очень поздно.

– Ты что не понимаешь, насколько это серьезно? – баронесса снова постучала в дверь.

– Хватит барабанить. Ночью люди спят. А воры воруют. Если ты хочешь меня обворовать, приходи утром, тогда я тебе открою, – Анри был в полусне, он постоянно погружался в какой-то дивный мир, а назойливый голос за дверью постоянно выдергивал его оттуда.

Генриетта закусила губу. Она выскочила босиком, и холодные полы леденили пятки. Она прислушалась. В спальне тетки было тихо. Но такая же мертвая тишина звучала и в комнате, где заперся этот наглец! Сдаться и уйти, прыгнуть под теплое одеяло, согреть замерзшие ноги или, как последняя распутница, ждать любви… Слезы обиды выступили на ее глазах.

В это время Анри незаметно погрузился в сон. Его взору предстал портрет матери баронессы, и он все мучился мыслью, кого же ему напоминает эта милая девочка… Ее улыбка обволакивала теплом и тихим счастьем. Он увидел двух маленьких девчушек, резвящихся на зеленом лугу. Одна была брюнетка, другая, постарше – блондинка. Их игрушки изумляли яркостью и красотой. Но не они привлекали внимание детей. Белый голубь, нежно ворковавший среди клумбы с розами. Младшая девочка стремглав бежала к нежной птичке. Она хотела погладить ее, прижать к сердцу. Но из цветника с отвратительным карканьем выпорхнула грязная ворона. Девочка заплакала. «Как Карменсита…» – подумалось Анри. Рыдания ребенка были настолько громкими, что он выпрыгнул из своего сна. Он снова оказался на границе между реальностью и сном.

– Проснись, душа моя! – плакала под дверью Генриетта.

– Это ты, Генриетта? – удивился Анри и снова погрузился в сон, где он находился в ее комнате, сидя в кресле, держал в руках лютню, а она высокомерно стояла у окна спиной к нему.

– Встань, мой дорогой.

Анри в своем сновидении сделал попытку встать, но ноги его обмякли, и он не сдвинулся с места. Мягкое кресло приятно облегало тело.

– Я не могу, – сказал он. – Мне здесь удобно, да и ты рядом. Чего ты хочешь от меня?

– Об этом нельзя говорить вслух! – ноги Генриетты замерзли окончательно, она плакала от жалости к себе.

Во сне баронесса повернулась к Анри, из глаз ее потекли слезы и обильным дождем пролились на молодого человека.

– Дорогая госпожа, не плачь, – бормотал сонный юноша. – Ты промочишь меня насквозь, я заболею, охрипну и не смогу петь тебе песни.

– Впусти меня! – свечка в руках баронессы дрожала, дрожали и руки госпожи.

Слезы продолжали литься, заливая инструмент.

– Я прошу тебя, Генриетта, не плачь. Я очень тебя прошу. Ты испортишь лютню!

– Ну хорошо!

Баронесса ушла к себе, заливаясь слезами. Она увлажнила ими всю наволочку, но, не взирая на мокрую подушку, быстро уснула.

Наутро за завтраком молодая баронесса выглядела неважно.

– Милая моя, тебе плохо спалось на новом месте? – заботливо осведомилась вдова.

– Нет, дорогая тетушка. Наверное, сказалась дорога.

– Понимаю вас, мои хорошие. Вам не терпится скорее обвенчаться… – женщина с любовью посмотрела на гостей. – Сейчас так редко можно встретить пример такой высокой морали!

– Какой морали? – «супруги» переглянулись.

– Я долго не могла заснуть, – призналась хозяйка. – Я все слышала.

– Что? – Генриетта напряглась.

– Как вы ворковали, словно два голубка, через запертую дверь.

Анри надолго задумался, но никак не мог взять в толк, о чем говорит тетушка Генриетты. Зато баронесса все хорошо помнила, но делала вид, что она здесь ни при чем.

– Помню себя молодой, – сказала тетушка, мечтательно глядя в потолок. – Так у меня тоже была романтическая любовь. Он любил меня без памяти, а мне он казался ангелом, сошедшим с облаков, чтобы украсть меня и унести далеко-далеко… Дети мои, – вдова неожиданно сменила тон. – А ты давно знакомы?

– Десять лет, – беззастенчиво солгала баронесса.

– Да? – удивленно переспросил Анри и посмотрел на Генриетту.

– Да, – подтвердила она.

– Надо же! Никогда бы не подумал, что так долго!

– Для тех, кто любит, время течет незаметно! – улыбнулась вдова

– И любим друг друга с момента знакомства, – подхватил молодой человек. – Это было, как удар молнии!

– Да? – удивилась баронесса.

– Конечно! – подтвердил юноша. – Мы десять лет как помолвлены.

– Когда приходит любовь – это прекрасно! – заключила тетушка.

– Знаете, – обратился к ней Анри. – Госпожа де Жанлис в детстве была чрезвычайно милой девочкой. Она и сейчас недурна, но тогда… Большеглазая, рыжая, в этаком платье… не таком, как у других баронесс… Мне все графы завидовали!

Тетушка в изумлении раскрыла было рот, но Генриетта прояснила обстановку:

– Граф до Лозен большой шутник. Он забавляет меня с детства. Может быть, за это я его и полюбила. Все люди как люди, а мой граф – не от мира сего!

– Я люблю остроумных мужчин! – воспрянула духом несчастная вдова. – Мой супруг был очень интересный человек. Любил подсмеиваться над другими. Многим это даже нравилось. А некоторые, – она вздохнула. – У которых было плохое настроение, дрались с ним на шпагах.

– Да что вы! – удивился Анри. – И что с ним стало?

– Ах, дорогой граф! Его убили, моего маркиза! – вдова тихо заплакала, и Генриетта укоризненно посмотрела на молодого человека.

Тот пожал плечами.

– Жестокая жизнь! Он не оставил мне ничего в память о себе! Даже ребенка!..

– Успокойтесь, дорогая тетушка! – попросила баронесса.

– Да, я постараюсь, мое дорогое дитя! Я люблю вас и благословляю на долгую счастливую жизнь! Раз уж не повезло моей бедной сестре, так пусть хоть дочь ее будет любима!

– Как? – удивился Анри. – Разве ваша сестра не была любима господином герцогом?

– Извини, дорогая племянница, – сказала тетушка и обратилась к юноше. – Граф, это случается нечасто, но есть люди, которые не могут любить никого, кроме себя. Они порой бывают на редкость привлекательны, могут воспламенять незащищенное сердце, но сами не платят любовью. Моей несчастной сестре не повезло. Герцог очаровал ее, но лишь сыграли свадьбу, забыл о ее существовании. Она мечтала вырваться на солнечный свет из семейного затворничества. Но ей не дано было освободиться. незадолго до смерти она сказала мне, что страстно хочет видеть свободными и счастливыми своих детей, потому что была уверена, отец не поделится с ними душевным теплом… О, Луиза! Она ведь умерла из-за мужа!

– Неужели она покончила с собой? – уточнил Анри.

– Не знаю, милый граф, и никто этого не знает. А моей любимой сестры нет! И Бог не вернет мне ее! Прости меня еще раз, дорогая Генриетта.

Старушка вновь горько заплакала.

Время способно лечить только безумцев, лишенных памяти. А для тех, кто вспомнил трагедии прошлого, лекарства нет. И опять заноют кровавые рубцы на истерзанном сердце, сами собой застелются слезами забывшие о чувствах глаза, и захочется все вернуть – такое недавнее… Вмешаться, исправить, рассудить по справедливости, доказать, что надо делать так, а не иначе, обнять не во сне – наяву – ушедших по чьей-то вине дорогих людей, выцарапать их из когтей смерти, вырвать из небытия, воскресить… И долго-долго плакать с ними от тягучего, устрашающего счастья… А потом – исчезнуть, развалиться на части, раствориться, подобно туману, если ничего нельзя исправить. Не надо воспоминаний! Упаси Бог! Лучше умереть! И так, чтобы никто о вас не вспомнил, чтобы никому не причинить боли и страданий! Так будет справедливо! Так будет правильно!

А мы устроены иначе. Наше глупое самолюбие исподтишка мечтает о том, чтобы как можно больше людей мучились, созерцали наши предсмертные терзания, а потом, когда вы уже затихли, давились слезами, травились, вешались, не сумев пережить вашу такую безвременную, такую страшную кончину, будто мир вместе с ней перестал существовать!..

Человек! Распадись на части, растворись, подобно туману – ведь все мы смертны и ничего нельзя с этим поделать!.. Прости… Человек…

В полдень Анри и Генриетта были у портного. И вновь тот довел молодого человека до полного изнеможения. Баронесса распоряжалась налево и направо, она оценила, насколько черный бархат с золотым шитьем к лицу юноше. И портной сделал ей комплемент – назвал Анри красавцем.

Затем последовала вереница покупок для госпожи де Жанлис. Одежда, модные аксессуары женского убранства и тому подобное было сложено в большой сундук и помещено в карету.

Потом они ездили к ювелиру, и Генриетта купила оставшуюся часть драгоценностей.

– Твое платье будет готово завтра, – сказала она, выходя от ювелира.

– Мы уезжаем тогда же? – уточнил Анри.

– Да, вероятно. А что, у тебя есть какие-то дела в Париже? – усмехнулась Генриетта.

– Мой приятель, который вам известен… – начал молодой человек.

– Франсуа?

– Да. Он просил меня зайти в одно местечко…

– Хорошо. Поедем вместе.

Анри смутился:

– Я не думаю, что вам будет удобно туда идти?

– Неужели это бордель? – удивилась Генриетта.

– Нет.

– И ты думаешь отвертеться? Не надейся! Мы все время будем вместе! – заявила баронесса.

Пришлось сдаться.

Когда они подъезжали к зданию тюрьмы, Анри попросил кучера остановиться и выскочил из кареты.

– Подожди! А я? – возмутилась баронесса.

Молодой человек с неудовольствием протянул ей руку.

– Это что? Тюрьма? – удивилась госпожа де Жанлис, оказавшись на твердой почве.

– Да.

– А зачем мы сюда приехали?

– Здесь находится отец моего друга.

– Понятно! – засмеялась баронесса. – Что-нибудь украл!

– Не думайте, что в тюрьму попадают только за преступления, – серьезно ответил Анри. – Он не сумел заплатить чужой долг.

– Зачем ему понадобилось платить его, раз он чужой?

– Это был долг его брата.

– Вот брат бы и платил! – для Генриетты все было просто.

– Хорошо, если бы законы издавали вы, – сказал молодой человек. – Его брат умер.

– И ты приехал, чтобы навестить отца друга? – баронесса в очередной раз удивилась.

– Я привез деньги.

– Да? – Генриетта восторженно взглянула на молодого человека. – Я и не знала, что ты богат.

– Это наше с Франсуа жалованье за месяц.

– Странный ты человек, – сказала Генриетта, пристально вглядываясь в Анри. – Идешь отдавать свои деньги человеку, чтобы тот мог выплатить чужой долг?

– Отец моего друга, выручая семью брата, попал в беду, а вы, госпожа, никак не желаете это понять!

– И сколько у тебя денег?

– Мало. Мне нужно еще два раза по столько же, – угрюмо ответил Анри.

– Хорошо, – вдруг сказала баронесса. – Я дам тебе денег, сколько нужно для освобождения этого человека. Но только завтра.

Молодой человек ответил не сразу:

– А почему не сегодня?

– Хорошо, а где он тогда будет ночевать?

– Вы жестоки! Разве непонятно, что день, проведенный в тюрьме, это – день, проведенный не на свободе! Поставьте себя на место заключенного!

– Хорошо, – сдалась после небольшого раздумья баронесса. – Бери деньги и отправляйся. Я жду тебя в карете. Помоги мне подняться.

Она забралась обратно в карету, а юноша пошел к зданию, где уже который месяц томился неизвестный ему отец его друга.

– Только бы он был жив! – твердил себе молодой человек, петляя по закоулкам тюрьмы.

Он узнал его сразу. Такой же светловолосый невысокий человек, правда, несколько крепче телосложением, чем его друг.

– Антуан Дежере, – грубо крикнул охранник. – Выходи! Освобождай место для других!

Тот решил, что ослышался.

– Да выходи! Не заставляй меня гнать тебя в шею! – охранник захлопнул за спиной ошеломленного узника дверь темницы.

Теперь они стояли рядом – Анри и отец его друга.

– Здравствуйте, – несмело начал юноша.

– Здравствуй, парень, – отвечал Антуан. – Ты что-нибудь понимаешь?

– Разве кое-что… Вы свободны и поедете к сыну.

– Что? – прозрачные круглые глаза посмотрели на молодого человека.

– Я – приятель вашего Франсуа. Он передал через меня деньги для уплаты долга.

– Как он, где? – сбивчиво стал спрашивать освобожденный.

– Он служит у герцога…

– Я знаю. С ним все в порядке?

– Да, конечно. Он замечательный человек и верный друг.

– Здоров?

– Конечно. Пойдемте со мной, и я привезу вас к нему. Его пока не отпускают, он слишком хорошо работает…

Они направились к выходу.

Глава 18

Анри подвел Антуана к карете, в которой дожидалась баронесса.

– А, это вы? – спросила та, выглядывая наружу. – Как тебя зовут? – поинтересовалась она у незнакомца.

Тот назвался.

– Прекрасно, а теперь поехали к тетушке. Анри, забирайся в карету, – скомандовала госпожа де Жанлис. – А ты становись на подножку, да поживее.

Антуан ничего не понимал, но послушано подчинился.

– Надо предупредить этого твоего знакомого, а иначе он все испортит, – сказала баронесса, когда карета мчалась к окраине города. – Объясни ему, кто ты, кто я, и как себя нужно вести. Хотя… мы его отправим с глаз долой, чтобы не мешал.

– Куда?

– Не твоя забота, мой дорогой. Здесь повелеваю я!

– Извольте, – ответил молодой человек и отвернулся к окну.


– Ну вот, милая тетушка, мы и приехали, – деланно заулыбалась вдове госпожа де Жанлис. – Мы тут кое-что приобрели. Куда отнести наши вещи?

– Наверное, удобнее всего в твою спальню, дорогая, – неуверенно пролепетала хозяйка, уставившись на незнакомца в одеянии бедняка, которого привела с собой ее дорогая племянница.

– Слышал? Пошевеливайся! – приказала Генриетта остолбеневшему Антуану, и тот не сразу сообразил, что обращаются к нему. – Возьми вещи и поднимайся на второй этаж.

После нескольких месяцев тюрьмы бывшему заключенному многое в жизни казалось довольно странным и неожиданным. Им распоряжались люди, о которых он понятия не имел, кто они вообще такие. Но приходилось подчиняться. И Антуан взялся за выполнение приказания баронессы.

– Это кто? – спросила обомлевшая вдова, когда тот поднялся по лестнице.

– Мой лакей, – нашлась Генриетта. – Он плохо слышит, поэтому приходится три раза повторять одно и то же.

– Но… этот наряд…

– Пустяки, дорогая тетушка! – баронесса извивалась, как уж на сковородке. – Он скуповат, поэтому экономит на платье. Боялся, что дорогой пойдет дождь, и его ливрея пострадает. А теперь ходит, как чучело. Мы оставляли его в гостинице с вещами…

– И вообще это мой лакей! – вдруг заявил Анри.

Обе женщины, раскрыв рты, посмотрели на него.

– Да? – переспросила Генриетта и сделала вид, что вспомнила о чем-то. – Ах да! Ну конечно, это лакей господина графа! Мы, видите ли, дорогая тетушка, так давно и близко дружим, что даже считаем своих слуг общими.

– Крепкая будет семья! – заключил Анри.

В это время Антуан спустился к расположившимся в гостиной господам.

– Ну что, дружище, выполнил задание? – просил его юноша.

– Да, – Антуан был в явной растерянности и не знал, как величать своего освободителя.

– Господин граф, – помогла ему баронесса.

– Все сделано, господин граф!

– Прекрасно! Теперь можешь быть свободен, – распорядился Анри.

– Тетушка, не могу ли я просить вас о любезности разместить этого человека, – Генриетта кивнула в сторону Антуана, – С вашей дворней?

– О чем речь, дорогая племянница, конечно, конечно же!

И вошедший по зову хозяйки слуга увел с собой новоявленного «лакея».

– Завтра же вас покинем, милая тетушка, – с маской грусти на лице проговорила госпожа де Жанлис.

– Уже там скоро? – встрепенулась вдова.

– Дела, к сожалению. Подготовка к венчанию…

– Понимаю. Очень жаль расставаться с вами.

– Ну что вы, дорогая тетушка! – засмеялась баронесса. – Как говорил один мой любимый поэт, – она лукаво взглянула на Анри, – «Не бойся расставаний».

– Что за поэт? – осведомилась тетушка.

– Вы отчасти с ним знакомы. Он занимательный человек, – Генриетта потешалась над романтически-наивной вдовой. – Правда, в его стихах много нелепостей. А вот если угодно, и все стихотворение…

И она прочла на память:

– «Не бойся расставаний,

Бойся скуки.

Она положит сущему предел,

Опутает твой разум,

Ноги, руки

И отвлечет от настоящих дел.


Не бойся расставаний,

Бойся злости.

Она разбудит зависть и расчет

И разыграет твою участь в кости,

Послав тебе богатство

И почет.


Не бойся расставаний,

Их немного.

И навсегда мы расстаемся только раз.

Настал момент. Влечет вперед дорога.

Скажи мне напоследок:

«В добрый час!»


– Хорошие стихи, – сказала вдова, внимательно выслушав племянницу.

– Вам понравилось? – искренне изумился Анри.

– Да. А почему это вас так тревожит, дорогой граф?

– Графу, в отличие от вас, они не доставляют удовольствия, – пояснила Генриетта.

– В таком случае, у вас предвзятый вкус! – заявила тетушка, обращаясь к молодому человеку. – Нельзя же слушать только пасторали!

– Я не ожидал, что прочитанное госпожой де Жанлис может затронуть чувства кого-либо.

– Обратитесь к философии, мой друг, – посоветовала пожилая женщина. – Всегда человечество стремилось всего достичь и все объяснить. Именно об этом и были стихи, которые только что прочла моя дорогая племянница!

Генриетта с трудом сдерживалась от смеха: старушка разъясняла Анри смысл его же стихов.

– А вот еще! – решив подлить масла в огонь, воодушевленно произнесла она. –

«За тем, чтоб человека умертвить,

Стремимся к оправданию поступка.

Не проще было сразу бы убить,

Мой милый голубок или голубка?


К чему пытаться сложный смысл найти

И для чего изыскивать причины?

Ведь сам ты до того сумел дойти,

Что, как чудовище, желаешь мертвечины?


Ты имя не забыл? Ты веру помнишь?

Чему ты поклоняешься, борец?

За что ты борешься и что ты гонишь?

Придет ли кровожадности конец?


Чем меньше в жилах крови, тем сильнее

Ты хочешь посмотреть на алый цвет!

А выпустишь чужую, так своею

Затопишь целый мир и белый свет!» – Что вы скажете на это, тетушка?

Вдова молчала, постигая смысл услышанного.

– Да глупость всё! – не выдержал Анри.

– Нет, любезный до Лозен, не глупость! – с невероятной серьезностью возразила женщина. – Это написано человеком думающим. Более того, человеком страдающим.

– И за что же он пострадал? – подавляя смех, спросила Генриетта.

– Не задавай таких вопросов, на которые я не знаю ответов, – с раздражением попросила тетушка. – Наверняка этот человек прожил долгую несчастливую жизнь. Возможно, много читал и думал, был монахом или отшельником. Он глубоко болел за судьбы людские!

Баронесса слушала, не скрывая улыбки.

– И вероятно, если его уже нет на свете, он умер с горя!

– Дорогая тетушка, – поинтересовалась Генриетта. – Вы в молодости увлекались гаданием?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Предсказание, сделанное вами, удивительным образом совпадает с судьбой несчастного поэта. Он умер несколько лет назад в изгнании, забытый всеми, больной. Но стихи, бессмертные мысли остались нам, чтобы мы их хранили и плакали над ними.

– Да, моя милая племянница, ты верно сказала, эти стихи стоят того, чтобы над ними плакать! – и тетушка взглянула на Анри, который уже был недалек от того, чтобы заплакать от сдерживаемого хохота.

Его влажные глаза не укрылись от проницательности вдовы, и та с гордостью заметила:

– Вот и вы, граф, поддерживаете меня! Если уж и вы плачете, значит, стихи гениальны. Мой муж писал небольшие сочинения. Мы любили вместе читать стихи поэтов прошлого. Уверена, среди них был и этот бесподобный автор! Мы зачитывались и подолгу обсуждали литературные шедевры. Вот отсюда и мой вкус к поэзии. Говорят, женщинам свойственно увлечение чтением того, что написали мужчины. Дорогой граф, вы не пробовали сочинять?

Генриетта прыснула со смеху.

– Неужели ваши творения заслуживают такую однозначную оценку? – по-своему трактовала ее реакцию вдова. – Прочтите что-нибудь из своего.

– Извините меня, – замялся Анри. – Я…

– Да чего уж, прочти, – разрешила баронесса.

– Как назло, все рифмы разлетелись, – пожаловался молодой человек.

– Это случается. Но смелее! – подбодрила его тетушка.

– Хорошо, – юноша собрался с духом, и на свет появилось нечто хромоного-корявое. –


Я говорю тебе: «Душа моя!»

Не верь. Я обращаюсь не к тебе.

Печальное вместилище идей,

Лишь тело ты, любимая моя.


Разрушатся строения, как дым,

И разнесет их время по земле,

Изменятся картины жизни.

И, может, вера в тот момент

Расправит крылья,

Но, поднимаясь к Богу в небеса,

Случайно эти крылья

На солнце опалит?


– Неплохо, граф, – похвалила старушка. – Но, конечно, признаемся, друг мой, это не мастерство! Вам долго придется работать, чтобы сравниться с настоящими поэтами хотя бы в подражании.

– Я не стану поэтом, – заявил Анри. – Я не люблю трудиться, подолгу корпеть над чем-то. Если сразу не получилось, значит, не дано! Гению все легко дается. А если не быть гением, то зачем мучиться, стараться над каждой строкой?

– Занятное суждение, – покачала головой тетушка.

– Он очень занятен, – поддержала ее Генриетта.

– Я не вправе советовать. Но поверьте мне, если бы никто не хотел трудиться, не рождалось бы новых поэтов и философов, художников и музыкантов.

– Одним словом, жизнь прекратила бы свое существование, – подытожил Анри.

– Да, дорогой граф! И хотя у вас другая судьба, настоящие поэты трудолюбивы. Особенно гениальные поэты.

– Да здравствуют гении! – воскликнул юноша.

– О, любезный граф! – вспомнила вдруг тетушка, поднимаясь с дивана, на котором сидела все это время. – Пройдемте в столовую. Пора кушать.

– Если только госпожа де Жанлис не будет больше читать стихи, – капризно скривил губы молодой человек.

– А я больше ничего наизусть не помню, – успокоила его баронесса.

– Благодарю вас, моя любимая, – и Анри поцеловал ее руку.

– Бестолковый избалованный граф! – возмущенно воскликнула Генриетта. – Вы заботитесь только о себе! Услаждаете лишь свои желания, забывая обо мне! Вы легко завоевали мою любовь. Но кто знает, насколько легко вы можете ее лишиться!

– О, не отнимайте у меня этого бесценного дара! – взмолился молодой человек, падая на одно колено перед баронессой. – Я не мыслю жизни без вас! Я погибну, оставленный светом ваших бесподобных глаз! Я кинусь с обрыва в пропасть, чтобы никогда не взирать на этот пустой мир, мир без вашей благосклонности!

Тетушка с трепетом следила за этой сценой.

Откуда ей было знать, что Анри разыгрывает один из своих монологов! Он делал это настолько эмоционально и искренне, что даже госпожа де Жанлис приняла все всерьез и пришла к заключению, что парнишка в порыве страстей открыл ей душу и посвятил в свои тайны и мечты.

Наивная женская натура! Играя с мужчинами, ты доверчиво полагаешь, что обманом завлеченный в твои сети друг отдает тебе сердце, жизнь и судьбу… Почему-то ты не допускаешь, что мужчина тоже может оказаться хорошим актером. Вы, словно дети, разыгрываете любовь, совершенно не догадываясь о ее полном отсутствии. Вам было нечем заняться?.. Не проходите мимо! Новый аттракцион! Игра в любовь! Плата – седые волосы, преждевременная смерть и потерянная вера в честь и совесть! Платите и ставьте на карту все, что имеете, помимо уже проданного. Играйте, если верите в успех! Он обязательно придет! Вы будете играть, пока не кончится терпение. Отличный аттракцион! Игра мужчин с женщинами! Игра женщин с мужчинами! Игра двух враждебных лагерей! Война! Разведка! Театр! Цирк! И все – в единственном аттракционе! Спешите! Платите и заходите! Увлекательнейший аттракцион, который вы никогда не сможете забыть!..

Глава 19.


В полдень следующего дня готовое платье замечательного черного бархата было доставлено в дом тетушки баронессы де Жанлис.

Генриетта немедленно заставила Анри облачиться в новый костюм, и когда молодой человек вышел к обеду в обнове, пожилая вдова окончательно обомлела, завороженная внезапным великолепием «будущего родственника». Ему действительно потрясающе шел черный цвет, так что порой снам надо верить…

– О, граф! – сказала тетушка, когда речевая способность вернулась к ней. – Вы бесподобно, ослепительно красивы! Если это было заметно и в дорожном костюме, надо было догадаться, насколько вы неотразимы в великолепии дорогого наряда!

– Слышали, граф? – обратилась к юноше баронесса. – Пусть мне все завидуют!

– Совершенная пара! – шептала вдова. – Сказочные существа! Мифологические боги! Как я завидую вашей молодости!

Потом был прощальный обед, трепетное расставание, во время которого чувственная тетушка вылила столько слез, сколько не могли бы наплакать Анри и Генриетта, вместе взятые. Вдова в глубине сердца даже, возможно, не сознавая этого, лелеяла надежду, что молодожены пригласят ее на свадьбу, хотя бы в качестве рядовой гостьи. Но надежда так и была похоронена в старческом сердечке, и на свет ей появиться оказалось не суждено.

Блестящая пара уехала, и печальный разрушающийся дом бывшего дуэлянта господина де Шани вновь погрузился в уныние вместе со своей хозяйкой. Антуан под видом лакея ехал на запятках.

Когда карета выехала за пределы города, Генриетта вдруг приказала кучеру остановиться и обратилась к Анри:

– Вылезай!

– Что? – не понял юноша.

– Я сказала, вылезай и переодевайся! Не хочешь ли ты пожаловать в замок в богатом платье?!

– Я понимаю вас, но не раздеваться же мне посреди дороги!

– Это уже не мое дело, выполняй, что тебе велят! – разозлилась баронесса, швырнув ему узел с дорожным платьем.

Анри вышел из кареты и на глазах изумленного Антуана принялся стаскивать с себя богатую одежду.

– Послушайте, господин граф, – начал было мельник. – Что вы делаете?

– Зачем задавать такие глупые вопросы? – с раздражением ответил юноша.

– Вы можете простудиться, – Антуан подошел к нему, желая оказать какую-нибудь помощь, но не знал, что предпринять.

– Мне не привыкать. Я всю жизнь дрожу от холода. Как-нибудь и в этот раз выдюжу.

– Но, господин граф…

– Какой я тебе граф! – усмехнулся молодой человек. – Меня зовут Анри, и никак иначе.

– Но в доме этой пожилой дамы вас величали графом, – попробовал возразить Антуан.

– Это очередная прихоть моей госпожи, той, что сидит в карете, – прыгая на одной ноге с намерением другой попасть в штанину дорожного костюма, ответил юноша. – Госпожа де Жанлис умеет замечательно развлекаться.

– Вы ее фаворит?

– Кто?

– Господин Анри…

– Я друг вашего сына, господин Антуан, обращайтесь со мной проще. Я же шут.

И снова это заколдованное слово подействовало – Антуан с онемевшим лицом, не мигая, смотрел на молодого человека.

– Я не разыгрываю вас, – ответил Анри на немой вопрос бывшего заключенного. – Я действительно состою в шутах при герцоге де Лонгвиле, отце баронессы.

– Кто тебя заставил так унизиться?

– Собственная глупость пополам с гордостью. Признаюсь вам, я вполне заслуживаю этого наказания за все мои мелкие подлости и неприятности, доставленные друзьям.

– А кем служит в таком случае Франсуа?

– О, он несравненно в более серьезном положении: занимает должность посыльного.

– Он мне не рассказывал.

– Да, он вообще если говорит, так только о ненужных вещах, а дела от него не добьешься, хоть пытай!

– Это он с детства такой, – улыбнулся воспоминаниям Антуан.

– Похоже на то. Давно и безнадежно испорчен. Я, возможно, немного огорчу вас, но скажу, что ему очень плохо в замке Лонгвиль. – Анри воровато оглянулся на карету и понизил голос почти до шепота. – Честно говоря, там никому не бывает хорошо, разве что негодяям. А ваш сын слишком беззащитен и раним. Вы его заберите оттуда. Ведь он только и работает, чтобы накопить нужную сумму для вашего освобождения.

– Но я же на свободе…

– Теперь-то да. Хотя Франсуа еще не знает об этом. Он не догадывается, что госпожа баронесса подарила мне деньги с тем, чтобы я вас выкупил из долговой тюрьмы.

– Она? – удивился бывший заключённый.

– Да, она. И это еще одна ее прихоть. Хорошо забавляться, когда есть деньги? – хмыкнул молодой человек, застегивая пуговицы на камзоле. – Поэтому ваше появление в замке станет полной неожиданностью для Франсуа. Но, надеюсь, неожиданностью приятной. И еще, – он склонился к уху Антуана. – Я прошу вас молчать о том, что вы видели в доме де Шани. В замке любят пикантные подробности, и я бы не хотел давать повод без повода…

– Я понял вас…

– Тебя, – поправил юноша.

– Хорошо, тебя, – сказал мужчина. – Об этом не узнает даже мой сын.

– Благодарю, – сказал Анри, забираясь в карету и подавая знак кучеру трогаться.

– О чем болтали? – спросила Генриетта.

– О жизни.

– О чем конкретно?

– Вас это очень интересует? – дерзко осведомился юноша.

– Да! – с вызовом ответила баронесса.

– Ладно, сами напрашиваетесь на откровение. Слушайте же. Он спросил, в какой из парижских мастерских шились мои замечательные шоссы, эти чудесные узкие штаны. Ну и, конечно, нижнее белье под ними, брэ.

– И что ты кричишь? – спокойной произнесла госпожа де Жанлис. – Можешь не орать. К тому же никогда не поверю, что на эту тему тебя прямо-таки засыпали вопросами.

– О, дорогая баронесса! – Анри нащупал живой нерв госпожи и теперь наигрывал на нем, как на музыкальном инструменте. – Вы мало понимаете в мужском белье, признайтесь же!

Генриетта молчала, покраснев до самых ушей.

– А это множество разных тонкостей: шовчики, шнурочки…

– Замолчи, бессовестный! – наконец воскликнула она, прикрыв ему рот ладонью.

– Ну вот, вы сами не хотите дослушать, – с расстроенным видом сказала молодой человек.

– Иногда думай, что говоришь!

– Но вы же сами просили. Конкретно…

– Дурак.

– Я рад вам угодить.

– Ну, а если серьезно, о чем говорили? – совсем другим тоном спросила баронесса.

– А как вы сами думаете?

– Думаю, что о Франсуа, – глядя в окно, с деланным равнодушием ответила Генриетта.

– У вас провидческий дар не хуже, чем у вашей тетушки! – воскликнул Анри. – Но, в отличие от нее, вы угадали правильно.

– Очень счастлива твоей похвалой! – сообщила баронесса. – Ведь насколько мне известно, дождаться ее от тебя совершенно немыслимое событие! Оно случается куда реже, чем землетрясение или наводнение!

– Как вы плохо обо мне думаете, – покачал головой молодой человек. – Не забывайте, что не мое это дело – хвалить господ. А только стараться не заслужить наказания, вернее, стремиться к этому.

– Ты правильно понимаешь свое назначение, – Генриетта поджала губы. – Эти три дня распустили тебя, мой голубчик, и ты уже возомнил, что тебе многое позволительно. Но ты ошибаешься. Такой вольности, какая была в доме моей тетушки, тебе больше не дождаться!

– А вдруг?

– Не смей мне так говорить! Иначе я обо всем расскажу герцогу!

– О чем? – не понял юноша.

– О том, что ты разговаривал со мной по ночам.

– Когда это я разговаривал?! – возмутился Анри.

– Не надо, не надо считать меня глупее, чем я есть! Вспомни, что говорила тетушка наутро после первой ночи, проведенной в ее доме.

– Она несла какой-то бред!

– Она несла правду, истинную правду о разговоре, который слышала под дверью моей спальни в глухую ночь.

– Ей приснилось от переизбытка чувств! Она ведь лет тридцать не принимала гостей!

– Очень даже возможно. Но ведь, если ее спросить, она расскажет любому о ночных похождениях, выдав их за чистую монету.

– А кто ее станет спрашивать?

– Кому будет интересно. Тот и спросит. А тебе понятно, каков ответ он получит? – Генриетта надменно смотрела на Анри, и в этот момент промелькнуло ее удивительное сходство с господином де Лонгвилем. – Ты соображаешь, чем это тебе грозит?

– Чем?

– О, ты даже не догадываешься?

Легкий смешок раздался в темноте кареты.

– Мягко говоря, неприятностями. – закончила свою мысль баронесса.

– Я понял. На что вы намекаете и, будьте уверены, приму все меры предосторожности для того, чтобы избежать вашей расправы, – Анри отвернулся к своему окну и замолчал.

Мерно постукивали копыта лошадей, шелестели колесные спицы.

В глухоте черной кареты красноречиво молчали двое. Каждый демонстрировал свое упрямство. Анри – к госпоже де Жанлис и вообще ко всему, что окружало его в тот момент. Генриетта ждала, когда жалкий слуга начнет просить у нее прощения. За что, спросите вы? Ну, может быть, за тот неудавшийся ночной разговор у тетушки. А, может, за ее внезапно нахлынувшую гордость. Скорее всего, за обманутые ожидания. Она так для НЕГО старалась, а ОН – вот неблагодарность! – даже будто не заметил ее подарков! Один из этих «даров» сейчас катится сзади на запятках кареты. Тоже ведь не отблагодарит, простолюдин невоспитанный! А ведь в этой истории она сделала больше, чем кто бы то ни был! Ужасные, отвратительные мужчины! Им всегда хочется только повелевать! Им надо доказывать свое превосходство над женщинами! Они, словно заядлые охотники, собирающие коллекцию убитых животных, считают количество загубленных женских жизней, вспоминая о покоренных девичьих сердцах… А дома безвинная жена, ни очем не догадываясь, соблюдает верностью супругу, боясь даже взглянуть на какого-нибудь красавчика, посетившего их дом. Конечно, если ей не жаль этого красавчика, она сможет на него искоса взглянуть. Этот косой взгляд послужит причиной для ревнивой дуэли, и будет лежать молодой неудачник, уткнувшись в окровавленную мостовую своим красивым, почти ангельским лицом…

«Ненавижу мужчин!» – решила Генриетта.

«Глупая взбалмошная девица!» – подумал про нее Анри.

А действительно, сидит сейчас, думает о чем-то таком, что заставляет ее кипеть от злости. И, небось, во всем обвиняет его, Анри. Думает, подцепила на крючок, как дурную рыбу, теперь он никуда от нее не денется! Святая наивность! Вот теперь-то она ничего не добьется от него, пусть хоть море слез выплачет, никаких чувств с его стороны не будет! Насмотрелся на женщин! Достаточно! Каждая хочет, чтобы ее любили без памяти, и для этого старается как можно больнее стукнуть по голове, чтобы эту память окончательно отбить. А как иначе, чем ударом по голове, можно назвать те сумасшедшие выходки, которые они себе позволяют чуть ли не ежедневно? Какой мужчина это вытерпит? Да и стоит ли она, ваша Дама Сердца, того, чтобы из-за нее драться на дуэли, топиться, травиться и уходить в монастырь? Хотя… редко встретишь мужчину, порвавшего с миром рад женщины. Обычно до такого не доходит. Это только мнительные женщины, стараясь не уронить себя в глазах друг друга, чешут языками, рассказывая душещипательные истории об ушедших от них в монастырь кавалерах и мужьях. С этим пора кончать! Нет ничего глупее взаимоотношений влюбленных! Каждый из них хочет, чтобы его любил тот, другой. И считают совершенно необязательным любить самому. И что же получается в итоге? Да ничего и не получается!

«Наверное, у нас такая любовь!» – подумал молодой человек.

И был недалек от истины.

Любовь – это состязание. Это не пари «кто кого обманет». Это что-то совсем другое. Но что? Почему люди тянутся навстречу друг другу? Когда обыкновенную тягу можно назвать любовью? Может быть, любовь сродни крепкой дружбе, когда готов отдать все для своего товарища? Наверное, не только это. Когда существуешь только потому, что есть на свете тот, кого любишь. Погружаешься в него, становишься им, а он в это время становится тобой. Неделимость души! Для того, чтобы любить, нужно уметь забывать о себе, но нельзя себя ненавидеть! Сложная непонятная любовь! Для одних ты есть, другие всю жизнь проживают вместе, обманывая себя мыслью о твоем присутствии, а кто-то ухитряется счастливо обойтись и без тебя. Каждому свое. Скажи, человек, зачем мучить себя какими-то мнимыми, неустойчивыми эмоциями? Неужели ты не в силах наглухо затворить свое сердце от посягательств пресловутой любви? Живи, Человек! Наслаждайся этим миром, ублажай тело, закаляй сердце равнодушием и спокойствием. Но останешься ли ты при этом человеком? Неужели Бог создавал мужчину и женщину для бойни, для того, чтобы они, доказывая что-то друг другу, разгорались ненавистью? И неужели этот союз создан для порока? Что мы думаем об этом? Всё сложно, но и удивительно просто. Человек! Не превращайся в животное, грубо пробивающееся по жизни, размахивая внушительными кулаками! Останься ребенком – светлым, чистым, внимательным, робким и добрым. Может быть тогда и появится Она – о которой мечтали десятки поколений? – трепетная Мука, ради которой стоит приходить в этот мир! Терзание, душевная боль, почти физическая, осязаемая, но в отличие от той почти неизлечимая! Любовь держит в руках хрупкое счастье – маленький стеклянный бокал, наполненный Уважением и Добротой к ближнему. Оно не имеет запаха, ибо у Счастья запаха не бывает, в отличие от Ненависти и Горя. Любящие! Возьмите эту хрупкость и нежно держите в сердцах всю жизнь. Осторожно относитесь друг к другу, ибо каждый из вас – подобный сосуд, который нетрудно разбить неосторожной грубостью и эгоизмом. Берегите друг друга, влюбленные! В ваших руках дар, который чего-нибудь да стоит, раз ему с самого дня Сотворения Мира посвящали свои песни гении человечества!

– Долго еще ты будешь молчать? – наконец спросила Генриетта.

– Жду вашего приказа, моя госпожа, – оскалился Анри.

– Чего ты из себя корчишь?

– Шута, дорогая баронесса.

– Ты глупеешь с каждым мигом!

– Рад доставить вам удовольствие позлословить.

– Противный человек! – в сердцах воскликнула Генриетта.

– Я делаю успехи, – ответил юноша. – Моя подруга… ну, вы помните, я рассказывал… Карменсита – называла меня просто «противным». А вы…

– Заставляешь меня ревновать?

– Ну что вы, как я смею! Вы – богатая знатная дама, к тому же помолвлены еще в прошлом веке с каким-то блестящим кавалером, который был, наверное, бодр и расторопен в ту пору. А сейчас от блеска у него осталась, пожалуй, только лысина…

– Опять ты несешь чепуху, за которую я могу на тебя и рассердиться!

– Помилуйте, я ничего не говорил! У вас, наверное, как у вашей тетушки, слуховой обман.

– Сколько можно говорить: я не желаю, чтобы меня сравнивали с моей чудаковатой теткой! Я за всю жизнь видела ее в третий раз! За время, прошедшее с нашей предыдущей встречи, она поглупела вдвое.

– Напрасно вы так думаете. По-моему, очень милая старушка, – возразил Анри. – Как она мне доказывала, что я не умею понимать мои же стихи.

– Да, со стороны это смотрелось увлекательно!

– Я думаю.

– Вот-вот, ты лучше думай! – Генриетта опять на что-то обиделась.

Молодой человек пожал плечами и снова замолчал.

Тишина опять повисла в воздухе.

– Чего затих? – нарушила молчание баронесса.

– Исполняю вашу волю, – отозвался Анри.

– Какую «мою волю»?

– Думаю.

– Хочешь меня доконать? Не выйдет! Давай-ка думай вслух.

– Пожалуйста! – с наигранным спокойствием сообщил юноша и начал. – Говорят, госпожа де Жанлис очень красивая девушка. Я бы так не сказал.

– Что?!

– Мне прерваться? – осведомился Анри.

– Нет-нет, продолжай, болтун.

– Продолжаю! Я бы не сказал, что она красивая. Да и не пойму, как это могло показаться другим! Нет, ну, он, конечно, яркая. Рыжая. Румяная, глазастая не в меру…

– Ну наглец!

– Фигура тоже, прямо скажем, не очень. Ног почему-то только две. Да и рук маловато. Ну и всего остального тоже хотелось бы побольше.

– Потрясающая вульгарность!

– Вы что-то сказали? – повернулся к госпоже молодой человек, обращая на нее свои глаза, полные невинности.

– Я давно уже это сказала и еще повторяю вновь и вновь – наглец!

– Я продолжаю думать?

– Вслух? Думай. Но только про себя!

– Как это можно совместить: чтобы и про себя, и в то же время вслух?

– Не про меня! Вслух не обо мне, о себе!

– Хорошо. Если взять, к примеру, меня, так я скажу просто: я не считаю госпожу де Жанлис красавицей…

– Ты что, не понял?

– Так я же про себя размышляю!

– Это ты называешь «мыслями про себя»? А почему там я?

– У меня вкус на женщин хороший, поэтому я считаю, что госпожа де Жанлис не столько…

– Думай не вслух!

– Ну вот, на самом интересном моменте! Оборвать такую мысль! Позвольте мне закончить1

– Не надо, это опять будет невесть что.

– Благодарю за разрешение! Я считаю, что госпожа де Жанлис не столько красива, сколь прекрасна и очаровательна, – скромно завершил Анри.

– Ну, тебя явно следует наказать, – улыбнулась баронесса.

– За что?

– За твое беспредельное, ни с чем не сравнимое нахальство1

– Я робкий, всего стесняющийся слуга вашей милости! – пролепетал юноша, заливаясь слезами.

– Полно, теперь ты меня не обманешь, притворщик, – сказала Генриетта. – Я изучила все твои выходки.

– Когда это ты успела? – неожиданно спросил Анри, бесцеремонно уставившись на баронессу.

Та замерла, не зная, что ответить. Этого выпада она никак не могла предусмотреть.

– Ну ладно, не расстраивайся, – успокоил ее молодой человек. – Если хочешь, я могу попросить у тебя прощения.

– Я?

– Прости меня, дорогая Генриетта. Я очень дурно себя вел. Но скоро исправлюсь. Если сумею, конечно. – сказал Анри, не моргнув и глазом.

На это баронессе ничего не оставалось, как захлопать в ладоши.

– Виват наглецам!

– Виват Генриетте! – поддержал ее молодой человек.

– Виват! – разнеслось по дороге. – Виват!!!

Глава 20.

– Проходите, – предложил Анри своему гостю, отворяя дверь в каморку. – Посидите здесь немного, сейчас я приведу Франсуа.

– А где он?

– Может быть, спит, или в мастерской у плотника.

– Только ты ему сразу не говори, что я здесь.

– Хотите сделать сюрприз? – усмехнулся молодой человек.

– Нет, он тебе не поверит и обвинит во лжи. Вы там проругаетесь до утра, а я здесь буду сидеть.

– А вы неплохо знаете своего сына.

– Да, он парень с причудами.

Анри улыбнулся. А кто не без этого?

– Ладно. Сейчас я его приведу.

Комната Франсуа оказалась незапертой, и Анри свободно вошел, освещая путь маленькой свечкой. Здесь никого не было. Во мраке юноша заметил некоторый беспорядок в комнате.

Он направился к плотнику. Франсуа предпочитал его общество, когда Анри был занят.

– Добрый вечер, Мишель, – поздоровался, заходя, молодой человек. – Мой приятель у тебя?

– Был. Утром. Но потом как пошел к Фантине, больше не забегал.

– Спасибо.

«Где его носит?» – размышлял юноша, подходя к подвалу кухарки. Там была маленькая комнатка, где и жила тетушка Фантина со своим немолодым супругом-сапожником.

Постучавшись несколько раз, Анри уже собирался уходить, как вдруг ему открыли.

– Мне нужна кухарка, – сообщил он сапожнику.

– Сейчас, – ответил тот и шагнул куда-то в темноту.

Послышалось ворчание. Кто-то ругался, вспоминая бога и черта. И наконец на пороге показалась полуодетая Фантина.

– Добрый вечер, – приветствовал ее Анри.

– Да ты уж пожелай спокойной ночи, – сказала недовольная кухарка. – Мы спать легли, а тут ты по ночам разгуливаешь!

– Вообще-то, до ночи еще далеко, – попробовал возразить молодой человек, но женщина его перебила:

– Для кого далеко, а для кого – она уже в самом разгаре. Говори скорее, за чем пришел, мне рано подниматься.

– Друга моего не видели?

– А как же! Видела! В обед приходил. А вечером его не было. Не знаю, почему не пришел.

– Где же мне его искать? – спросил Анри самого себя.

– Да где ему быть-то! Тоже, небось, спит.

– Нет, в комнате его нет.

– Надо же! Спроси, может, кто знает… Подожди! – вдруг вспомнила Фантина. – Слышала, разговаривал он с этим, скользким таким, в черном всегда ходит… Как его зовут?

– С Жаном?

– Как, говоришь?

– Жан.

– Вот-вот! С ним! Да громко так! А где говорили, не пойму. Голоса слышно, а самих не видать. Ругались они. Вернее, Жан кричал, а тот, наш, изредка что-то в ответ.

– Понятно. Когда это было?

– Еще засветло.

– Спасибо, тетушка Фантина.

– А что случилось?

– Да его отец у меня. Живой и здоровый.

– Как?! Он же в тюрьме! Сбежал, что ли?

– Нет, законно выпущен на свободу. Деньги за него уплачены. Приехал сына навестить.

– Вот радость-то будет парнишке!

– Конечно! Спокойной ночи, я пойду.

– Удачи тебе! И передай Франсуа, что я очень за него рада! – крикнула Фантина вслед юноше.

Решив не беспокоит отца друга, Анри расспросил еще нескольких людей, но ничего так и не прояснилось. Кто-то из них слышал небольшой грохот под вечер, словно где-то что-то проломилось.

Тревога усиливалась, и Анри, чтобы скорее ее развеять, полез на крышу. Конечно, это было опасное предприятие, ведь покатая скользкая и коварная даже днем, впотьмах она могла стать убийцей.

Молодой человек, осторожно передвигаясь, обследовал каждый ее участок, но вокруг стелилась темнота, мешавшая поискам. Только Анри собрался поворачивать назад, как вдруг ему показалось, что в одном месте крыша как-то странно чернеет. Он приблизился и остановился, пораженный.

Здесь зияло отверстие из разобранной черепицы. Дыра была достаточной, чтобы туда мог провалиться человек.

Анри подобрался к краю и позвал:

– Франсуа!

Ни звука не послышалось в ответ. Тогда юноша, держа свечку зажатой между носками туфель, цепляясь за выступы и подтягиваясь на руках, опустился вниз. Пришлось хвататься за какие-то перекрытия и рейки, а затем прыгать в темноту.

Пол оказался довольно близко. Свеча после головокружительного спуска горела неохотно, и Анри почти ничего не видел вокруг себя. Он наощупь двинулся по чердаку. Внезапно его левая нога уткнулась во что-то мягкое.

Остановившись, он осветил лежащий предмет и невольно вскрикнул от ужаса, отпрянув назад.

Тут на чердаке среди опилок и обломков черепицы лежало тело человека с разбитой головой. Череп лопнул, не выдержав удара о кирпичный пол, и что-то тошнотворно-беловатое, смешанное с густой кровью, выступало через ужасную рану.

Анри не решался прикоснуться к мертвому. Он боялся поверить, удостовериться в том, что остывший человек – это Франсуа.

В голове метались совершенно глупые мысли: «Может, Франсуа сейчас вернулся к себе, ищет меня, а я тут торчу… Господи, если ЭТО правда, что я скажу его отцу?!» Но последней из них была одна, кричащая, дикая в своей ярости и раздирающая сердце: «Кто?!»

И он уже знал, кто.

Непонятно, непостижимо было лишь одно: почему это случилось тогда, когда забрезжило Счастье? Какая подлая сила заставила всё повернуться в сторону Немыслимого Горя?

Он стоял, забыв о времени, стоял и неотрывно смотрел на лежащее в нелепой позе то, что только недавно, только днем еще, называлось человеком, и у этого человека было имя – Франсуа. И этот Франсуа был замечательным другом, который не продаст, не сподличает! Хороший человек. Он теперь лежал здесь, в таком ужасном месте, а его совсем недавно белокурые волосы плавали в страшной кровавой луже, разлитой по полу.

Анри стоял. Он ничего не понимал, да и не мог понять. А как можно заставить себя постичь непостижимое? Смерть не открывает своих секретов. Она всё делает, как хороший фокусник, и уследить за ее манипуляциями нет никакой возможности. Она стояла здесь же, рядом с Анри, спокойно посматривая на деяние собственных мерзких рук и, вероятно, была вполне довольна собой. Гнать ее уже не имело смысла. Она уверенно вступила в свои права.

Анри смотрел не тело, не в силах отвернуться или уйти. Оцепеневший, он закостенел в мысли, что всё это – ужасный сон. И мечтал скорее проснуться. Ведь так бывает, мы просыпаемся, и те, кто в наших снах умер, оказывались наяву живы! Но сон Анри продолжался до бесконечности.

Слезы сами собой быстро стекали по щекам, капая с подбородка во мрак.

Откуда-то, может, через отверстие в крыше, ветер донес до юноши обрывки бессмысленных фраз: «Я пою сквозь рыдания, когда я теряю друзей…»

Анри присел на пол и, взяв в свою руку одеревеневшую руку друга, молча зарыдал, не сумев разжать стиснутые зубы.

Он не слышал, что внизу Антуан расспрашивает людей о своем сыне и о нем, об Анри. Он не замечал, как лаяли собаки, почуяв чужого. Он не видел, как гаснут немногочисленные звезды в бездарном осеннем небе, и тусклая заря несмело вскарабкивается ввысь.

Их нашли на рассвете, проискав всю ночь.

Когда люди пытались увести Анри, им никак не удавалось вернуть его в чувство, заставить ощущать себя в настоящем. Он смотрел прямо перед собой какими-то полубезумными-полумертвыми глазами, не реагировал на пощечины и окрики. Он словно лишился души и уподобился мраморной статуе. Его буквально волоком унесли в его комнату, где с ним осталась как-то сразу постаревшая за одну ночь Фантина.

Антуан ушел сразу же, как только похоронил сына на кладбище де Лонгвилей среди могил преданных герцогских слуг. Он ушел, убитый судьбой, которая отняла у него все, даже последнее, даровав никому теперь не нужную свободу. И, наверное, несчастный отец решил бы свести счеты с жизнью, но иногда случается такое: когда вы уже не можете существовать на этой ненавистной земле, вдруг понимаете, что одна тоненькая, подобная волоску, нить еще удерживает вас в мире. Эта ниточка – Долг. Долг перед теми, кому вы нужны, для кого ваша смерть явится гибелью. Вспомните о Долге и забудьте о себе!

Антуан тоже вспомнил о нем и ушел от могилы единственного сына к осиротевшим детям, своим племянницам, чтобы облегчить их земную участь. Анри не видел его больше никогда.

Глава 21

Наступил день, обыкновенный предноябрьский серый день в бесцветной облачной завесе, через которую бессильное солнце не сумело пробиться и теперь смотрело на землю сквозь тучи, как заключенный смотрит на волю через зарешеченное окно темницы.

Ничего не происходило вокруг. Всё точно закостенело, а время позабыло о своих обязанностях.

Тоска. Мука. Безысходность.

Анри лежал, уставившись неподвижным взглядом в равнодушный камень потолка и не ощущал ничего, кроме нестерпимой давящей боли, терзающей истекающую кровью душу. Внутри накапливалась энергия ненависти. Она обретала смысл, размах, направленность. Она вытекала из груди, заполняя все тесное помещение каморки. Единственная искра могла взорвать всё.

И взрыв прогремел!

В глухоте коридора негромко отозвался голос человека, которого Анри в тот момент хотел убить. Этот еле слышный звук заставил юношу вскочить на месте и кинуться на своего врага.

Жан стоял к нему спиной и никак не ожидал нападения. Он разговаривал с одной из молоденьких девушек, которые обстирывали господина де Лонгвиля.

В мгновение девушка вскрикнула, а Жан оказался припертым к холодной стене коридора.

– Поговорим, негодяй?! – спросил бешеный от горя Анри.

– О чем? – сохраняя хладнокровие, осведомился Жан.

– Расскажи, как ты убил Франсуа?!

– Что ты несешь? Никто его не убивал.

– Так ты скажешь, что он жив?

– Ты болен, тебе нужно пустить кровь…

– Нет, это тебе необходимо ее пустить, что я сейчас и сделаю! – и молодой человек потащил упирающегося и вопящего лакея, с которого в тот момент вся бравада слетела, как шелуха с луковицы.

– Ну, ты будешь говорить? – спросил Анри, когда они оказались в каморке.

– Чего тебе от меня надо?

– Что ты хотел от Франсуа? Зачем ты его убил?

– Кто его убил? Он сам виноват, лазил по крыше, с его-то глазами!

– Так ты, выходит, знал, что у Франсуа зрение ухудшалось, когда он волновался. И ты воспользовался этим, погнал на дырявую крышу, чтобы заставить его навечно замолчать? О чем он должен был молчать?

– Ты бредишь, кретин! – Жан пытался взять контроль за ситуацией, и потому старался вернуть самообладание.

– Я добиваюсь правды, и ты ее мне скажешь! – юноша схватил стул и поднял в воздух. – Если ты и дальше будешь отмалчиваться, я разобью эту вещь о твою башку! – и он собрался исполнить свое намерение.

Жан побледнел:

– Остановись, дрянной мальчишка! Я скажу… – злость промелькнула в кошачьих глазах. – Я если и виноват в этой истории, то только тем, что расстроил Франсуа накануне его гибели.

– Чем?! – стул всё еще висел над головой лакея.

– Я спрашивал у него кое-что…

– Ты вымогал деньги?

– Он сам их предложил…

– Подлец! Лжец!

– Кто мог предположить, что ему вздумается лезть туда, где даже кошки не гуляют?

– Да он хотел спрятаться от тебя! Ты ему проходу не давал!

– Я за его глупые поступки не в ответе!

– Иди! – Анри распахнул настежь дверь в коридор. – Хотя я тебе не верю. Говорю перед лицом Бога – это ты убил моего друга! Это ты разобрал черепицу!

Жан тихо выскользнул из комнаты и уже издалека крикнул:

– Погоди, щенок! Ты меня еще попомнишь!

И беспристрастное эхо отдалось в узком каменном помещении.

На следующий день замок Лонгвиль принимал гостей. Прибыл друг господина графа до Лозена с печальным известием о внезапной болезни жениха.

Но вопреки ожиданиям, невеста ничуть не расстроилась и, подавив в себе радостные чувства, осталась невозмутимо-спокойной, с интересом рассматривая своего гостя.

Это был молодой человек лет тридцати, светловолосый шатен с зелеными глазами и тонкими чертами лица. Он привлекал к себе внимание благородной осанкой и ослепительной улыбкой (что считалось довольно большой редкостью). Темные усы и брови, словно подкрашенные (а, может, и на самом деле так оно и было), очень шли молодому человеку. Звали его маркиз де Шатильон, и он являлся одним из соседей господина до Лозена, а также его хорошим знакомым, почти приятелем.

В разговоре выяснилось, что незадачливый граф накануне травил лисиц на охоте и, будучи разгоряченным, попал под дождь, промокнув до костей. Немолодой возраст давал о себе знать, здоровье подводило, и теперь он лежал с простудой у себя дома и просил прощения за то, что его визит по этой досадной причине переносится на неопределенное время. Впрочем, так же, как и свадьба. Маркиз передал всё, о чем просил граф и хотел уже вежливо откланяться, но госпожа де Жанлис попросила гостя задержаться отобедать, пообщаться, познакомиться. Маркиз поломался недолго и согласился. Герцог весьма непродолжительное время составлял им компанию и вскоре удалился к себе, сославшись на неожиданную мигрень. Баронесса, пользуясь случаем, на правах хозяйки увела господина де Шатильона в свой кабинет.

О чем говорить с человеком, которого видишь впервые в жизни? О, это маленький женский секрет! У них был общий друг, граф до Лозен. Но он являлся прекрасным мостиком для близкого знакомства с тем, кто внезапно заинтересовал женское любопытство.

– Вы давно дружите с графом? – спросила баронесса.

– Нет, всего около месяца, – признался маркиз.

– А я его совсем не знаю. Расскажите мне о нем, – попросила Генриетта, и в ее тоне де Шатильон прочел: «Вы-то понимаете, что мне он не интересен!»

– Что я могу о нем поведать? – задумался маркиз. – Возможно, он смел и благороден…

– Говорят, даже когда-то был молод, – заметила баронесса.

– Госпожа изволит шутить?

– Госпоже хочется знать о будущем муже как можно больше.

– Хорошо, – и маркиз вновь задумался. – Он честен, любит охоту, но также любит всегда настаивать на своем, поэтому спорить с ним бессмысленно. Вот, впрочем, и всё, что я о нем знаю.

– Благодарю, любезный маркиз. Я теперь имею о графе самое ясное представление. Даже, возможно, вы разбудили во мне и любовь, – баронесса хитро взглянула на гостя. – И любовь настоящую.

– О, граф достоин любви красивой и богатой девушки.

– А вы?

– Что я? Разве речь обо мне? – деланно удивляясь, спросил де Шатильон.

– А, маркиз, вы еще не знаете моей манеры мгновенно переключать свое внимание с одной темы на другую. Пусть это вас не тревожит, привыкайте.

– К чему привыкать? Разве это я женюсь на вас?

– Ну конечно, не вы, милый маркиз! – Генриетта рассмеялась почти натурально. – Но я надеюсь, иногда, когда я уже стану госпожой до Лозен, вы будете посещать нашу семью. Тогда и пригодятся вам ваше умение общаться с женой вашего друга.

– Госпожа де Жанлис… – де Шатильон был в растерянности. – Я вижу в вас пример добродетели.

– Да, я воспитывалась в монастыре, где мне привили эти качества, – невозмутимо отвечала баронесса. – И я рада, что вы их заметили.

– Их трудно не заметить, если они есть, – глаза маркиза неотступно следили за каждым движением глаз госпожи де Жанлис.

– Любезный де Шатильон, – Генриетта заставила себя заняться рассматриванием веера. – Скажите по чести, почему именно вы приехали к нам в замок с поручением от графа до Лозена?

– Я оказался рядом, – маркиз невольно замялся.

– Пусть это не покажется вам оскорбительным, но, признайтесь, ведь вас влекло сюда обыкновенное любопытство.

– Как можно?

– Я знаю мужчин. Вы стремились увидеть меня?

– Не знаю, госпожа баронесса, – гость был смущен бесцеремонностью хозяйки. – Вы так прямолинейны в своих высказываниях.

– Вы принимаете меня за наивную дурочку, мой дорогой маркиз? – холодно осведомилась баронесса. – Но вскоре вы сможете убедиться в обратном.

– Хорошо, я буду откровенен с вами. Точно так же, как вы со мной, – быстро сказал де Шатильон. – Да, меня влекло любопытство увидеть собственными глазами безмозглую даму, согласившуюся на брак с этим грязным невежественным кабаном, свалившимся сейчас в лихорадке!

– Господин маркиз! – покачала головой Генриетта. – Вы так мило говорите со мной о моем женихе, заодно рассыпаясь в любезностях и ко мне.

– Простите, баронесса, но ваша красота придает мне силы!

– Она не для вас, дорогой де Шатильон!

– Да! И от этой мысли мне страшно.

– Любезный маркиз, вы женаты?

– Нет, потому что не люблю женских слез.

– О! Как мы с вами совпадаем во вкусах! – воскликнула Генриетта. – Ненавижу, когда плачут. Да и сама плачу очень редко.

– Теперь вам придется это делать регулярно, дорогая баронесса. Уверяю вас, это животное выпьет из вас все соки.

– Не говорите глупостей, маркиз.

– Возможно, что я болтаю, возводя напраслину на вашего жениха, но неужели вы выходите замуж, рассчитывая обрести любовь?

– Откуда мне знать! Ведь я еще не видела своего жениха, – небрежно бросила Генриетта.

– Как?! – маркиз был сражен наповал.

– А так!

– Но разве вы не давали согласие на этот брак?

– Кому было нужно мое согласие, раз в тот момент, когда заключалась сделка, мне было неполных десять лет?

– Кто принуждает вас к этому? Отец?

– Наверное, жизнь, – сказала баронесса, и тут, вопреки ее желанию, на глазах выступили слезы.

– Вы плачете? – вскричал де Шатильон.

– Не, дорогой маркиз! Не смотрите, отвернитесь! Это сейчас пройдет, – бормотала Генриетта, высушивая влагу обмахиванием веера.

– Я не могу это видеть!

– Вы свободны, маркиз, можете ехать.

– Ну нет! – вероятно, молодой господин тоже был наделен даром упрямства. – Я не оставлю вас в беде!

– Благодарю, любезный маркиз. Но боюсь, вы не сумеете ничего исправить. Да и зачем вам это?

– Вы достойны сострадания, дорогая баронесса. Я все сделаю для вашего спасения!

– О, только не говорите ничего графу! – взмолилась Генриетта. – Я слышала, он обожает поединки и может запросто вас убить. А мне бы этого не хотелось.

– Но баронесса…

– У меня так мало друзей, что я должна беречь каждого из них, – и лицо де Шатильона обдало теплым светом темно-серых глаз. – Вы позволите считать вас моим другом?

Это напоминало сказку.

– Да, – как сомнамбула, ответил маркиз. – Распоряжайтесь мною.

– Возможно, вы мне понравились.

– А вы…

– Вы – мой идеал. Загубленная судьба… Плачьте вместе со мной…

– Баронесса…

– Мое имя – Генриетта.

– Волшебный звук!

– Откройте мою тайну своего имени.

– От вас у меня нет тайн. При рождении Господь дал мне имя Альбер.

– Я счастлива быть знакомой с вами.

– Моя жизнь в ваших руках! Вы не достанетесь этой мерзкой жабе, клянусь вам!

– Не лукавьте, дорогой маркиз, – ласково прошептала Генриетта. – А лучше признайтесь, что вы намерены сделать?

– Чтобы лишить его возможности назвать вас его супругой?

– Можете говорить.

– Он не всегда приходит к тем, кто ее жаждет.

– Но я буду рядом с графом и надеюсь, судьба не оставит нас.

– Вы хотите умертвить графа?

– Я буду писать вам о течении его болезни.

– Я стану ждать ваших посланий, дорогой маркиз. Но главное, чтобы вас не заподозрили в злоумышлении.

– О, баронесса! – де Шатильон не мог оторваться от чарующего облика чужой невесты.

– Спасибо, спасибо вам, любезный маркиз! Вы совершаете подвиг во имя спасения беззащитности невинной девушки.

– Прекрасной девушки.

– Вы льстите мне!

– Я не в силах переоценить то, что божественно!

– Хорошо! – внезапно Генриетта изменилась в лице, и ее черты сразу же очерствели: атака была выиграна с блеском. – А теперь, Альбер, поговорим о вас.

– Обо мне?

– Да. У вас не будет тайн от меня, вы только что мне в этом клялись.

– О каких тайнах вы говорите? – не понял маркиз, смутившись неожиданной переменой в баронессе.

– Вы действительно хотите освободить меня из плена или желаете завладеть мною из самолюбия? Или?..

– О, баронесса! Как вы можете так обо мне думать!

– Вы – мужчина, господин де Шатильон. И этим все сказано. Вы дуэлянт, игрок, искатель легких побед. Скажите, в чем ваша сила, если вы собираетесь убить безобидного больного, страдающего от беспощадной лихорадки?

– Вы рассуждаете, Генриетта…

– Ответьте, не кривите душой! – потребовал суровый женский голосок.

– Я покорен вами…

– Ложь!

– Вы мне верите?

– А разве я похожа на тех сентиментальных дам, которые от умиления падают в обморок?

– Нет, не похожи.

– И я рада, что вы в этом убедились. Ну так – я жду ответа.

– Я не хочу, чтобы такой ценный алмаз попадал в грязные руки.

– Понятно, чувство соперничества взяло верх над вами. Это уже что-то. Ибо оно может сохраняться довольно долго в отличие от кажущейся любви. Я надеюсь, вы не обманите моих надежд.

– Верьте мне, баронесса.

– Хорошо, это будет наша маленькая тайна. – неожиданно Генриетта рассмеялась и, видя, что маркиз изумлен, пояснила. – Дорогой де Шатильон, я вспомнила одно забавное выражение: «У секретов есть ответы, а у тайны нету их»,

– Что за чушь?

– Так считает один молодой человек, кстати, очень занятный. Он говорит, что тайна потому и тайна, что не имеет разгадки.

– Он сумасшедший?

– Нет, он мой шут. Его нашел господин де Лонгвиль, чтобы сделать мне маленький подарок. С ним не скучно.

– Ваше высокое положение дает вам право держать кого угодно, – де Шатильон склонился в поклоне.

– Если хотите, я могу позвать его, – предложила баронесса.

– Я счел бы за услугу, – заготовленная фраза сорвалась с губ маркиза, хотя в этот момент он подумал: «Хвастаться уродцем? Мне они неинтересны и вызывают омерзение».

Генриетта позвонила, дернув за шнурок, и приказала вошедшему слуге позвать Анри. Слуга поклонился и вышел.

– А кто он, ваш шут? – без любопытства спросил де Шатильон.

– Да так, обыкновенный юноша, – ответила в тон ему баронесса. – В его внешности нет ничего необычного, но зато он порой может удивить, наговорив такого…

– Он дерзок с вами?

– Скорее откровенен. И мыслит довольно своеобразно.

– Это свойственно многим шутам, – кивнул маркиз. – К сему обязывает сама должность.

– Не думаю. Вы так рассуждаете потому что не знаете его. Поверьте, он достоин внимания. Он предан мне.

– Слуга обязан хранить преданность своей госпоже.

– Вы находите это утверждение здравым? А что вы скажете, если я приоткрою вам маленький секрет?

– Какой же?

– Он любит меня.

– Вы смеётесь надо мной? – улыбнулся маркиз.

– Нисколько.

– И он вам об этом говорил?

– Ну… То есть… он писал…

– Как? Он даже умеет писать?

– Конечно, разве может мой шут позволить себе быть неграмотным?

– И о чем же он писал вам? Это, конечно, были любовные записки? – голос де Шатильона опустился до шепота.

– Не угадали, мой дорогой Альбер! – засмеялась баронесса. – Он не посылает мне записок, даже любовных. Он пишет стихи вот в эту тетрадь, – она положила руку на дорогой ей предмет. – Он поэт, мой шут.

– Смешно, честное слово! – воскликнул маркиз. – Вы меня принимаете за легковерного глупца?

– Прочтите сами, – ответила Генриетта, протягивая гостю заветную тетрадь, раскрытую на нужной странице.

Де Шатильон принял из ее рук предмет и пробежал глазами страницу быстрого мелковатого почерка:

«Любовь – как облако

Из дыма и огня.

Любовь – безлюдная

И жаркая пустыня.

На неги высоту

Забросила меня.

И ветер по земле

ТВОЕ разносит имя!


Любовь – река,

В которой я – челнок,

Беспомощный,

Без весел и без цели.

Суровости ее

Противиться не мог.

И волны той реки

ТВОЕ мне имя пели.


Любовь – жестокий рок,

Несчастье и неволя,

Любовь – источник зла,

Насилье и разбой.

Влюбленным, как в аду,

Нет на земле покоя.

Но ты, моя любовь,

ЕЕ мне имя спой!»


– Вы не верите своим глазам? – усмехнулась баронесса.

– Никогда не поверю, что такое мог написать какой-то мальчишка! – воскликнул маркиз.

– Ну, Анри не совсем мальчишка. Я бы не рисковала так его называть. Впрочем, сейчас вы сами сможете его увидеть.

И словно в ответ на слова Генриетты открылась дверь, и вошел молодой человек с темными густыми волосами и пронзительными черными глазами на осунувшемся бледном лице. Маркизу показалось, что вошедшему лет двадцать-двадцать пять. Смущали резкие обострившиеся черты лица и суровая серьёзность, написанная среди этих черт. Молодой человек склонился в поклоне, приветствуя присутствующих.

– Здравствуй, Анри, – сказала Генриетта. – Мой гость, маркиз де Шатильон, очень захотел с тобой познакомиться.

– Это правда, – подтвердил маркиз.

– Я счастлив вашим вниманием к такой ничтожной персоне, как я, – бесцветным голосом ответил Анри, повторно кланяясь.

– Я бы хотела, чтобы ты что-нибудь прочел нам.

– В ваших руках моя тетрадь, – произнес молодой человек. – Я записал туда все свои мысли и чувства.

– Но я хочу услышать что-нибудь новое, – потребовала баронесса.

– Дорогая госпожа, я, с вашего позволения, больше не сочиняю.

– И давно?

– Со вчерашнего дня.

– А ты попытайся!

– Сейчас я ничего не могу сделать.

– Но как же так?! – Генриетта начинала сердиться. – Я тебя так нахваливала своему гостю, а ты! Нет, ты не отвертишься! Если ты не можешь сочинить сходу, тогда прочти что-нибудь из последних стихов.

– Я попытаюсь. Только еще раз прошу вас простить меня за мой выбор. – сказал Анри и вспомнил строки, пришедшие в его мозг тогда, когда он стоял там, на чердаке, один, и ему казалось, что это не Франсуа, а он сам лежит на холодном и грязном полу, без движения, без живительного тепла, без людской помощи.

В тот самый момент заплыли в голову чужие, но невероятно милые слова, которые кто-то очень близкий мог сказать своей возлюбленной.

И Анри прочитал их сейчас, впервые произнеся вслух:

– Когда погаснет последний луч

И веки ты сомкнешь,

Когда из низких свинцовых туч

А землю прольется дождь,

Когда в промозглой осенней тьме

Тебя охватит страх,

Когда пронесется призрак в окне,

Надежды ввергая в прах,

Когда забудешь про утро ты,

Не вспомнишь, что есть весна,

Когда ты оставишь свои мечты

И будешь совсем одна,

Когда ты поймешь, что незачем жить,

Что смерть – искупленье всему,

Когда будет нечем тебе дорожить,

Я к дому приду твоему.

Тогда на небе вспыхнет заря,

И высохнут слезы твои,

Тогда ты поймешь, что плакала зря,

И вспомнишь ты о любви,

Тогда, минуя оживший сад,

В котором гуляешь ты,

Оставлю тебя, улечу назад,

Туда, где растут цветы.

Тогда распростишься навек со мной,

Споет тебе песню рассвет,

Но мне уже видеть его не дано,

Мы больше не встретимся, нет.

– Этого мне ты еще не читал! – воскликнула Генриетта – Запиши немедленно в тетрадку, ведь ты же всё моментально забываешь.

Анри машинально открыл тетрадку, забыв, что она исписана до конца. И, пролистав до последней страницы, с ужасом уставился в текст.

– Что ты вылупил глаза? – бесцеремонно спросила баронесса и обратилась к де Шатильону. – Ну, теперь вы убедились в талантах моего слуги?

– О, да! – только и смог пробормотать маркиз.

А Анри всё еще смотрел на последнюю страницу тетради.

Там, как приговор, как черта, подведенная под всей его жизнью, четко и твердо занимало все пространство листа стихотворение, которое он только что читал.

– Когда я это успел? – воскликнул молодой человек.

И тут же вспомнил белый контур-фигуру со сферой в руках и странное пробуждение.

– Ты бредишь? – осведомилась Генриетта. – Что ты кричишь?

– Госпожа баронесса, – еще не придя в себя, ответил Анри. – Я не буду больше ничего сочинять. Всё уже написано. Вот здесь, – он ткнул пальцем в тетрадку.

– Бредишь, – подтвердила Генриетта и, чтобы доказать это, полистала тетрадь.

Но, чем дальше она листала, тем больше становились ее глаза, тем быстрее были ее движения. И, наконец, она захлопнула тетрадь с маской недоумения и страха на лице.

– Ты прав… – выдавила она из себя. – Я не пойму лишь одного, когда ты смог всё исписать?

– Не знаю. Это произошло как-то неожиданно. Может, даже во сне…

Маркиз с недоумением наблюдал со стороны диалог, казалось, помешанных существ, пребывающих в некоем особом состоянии, говоривших на своем собственном наречии, и никак не мог отделаться от желания выскочить за дверь и крепко запереть ее с той стороны. Но он был мужчиной, и к тому же довольно любопытным. Это качество он унаследовал от матери. Одним словом, он крепился, как мог! Но и его золотое терпение истощалось.

– Значит, ты уже написал все свои стихи? – продолжала странный разговор Генриетта.

– Думаю, да, моя госпожа.

– Ты уверен в этом?

– Каждый человек приходит в творчество, думая, что он неисчерпаем. Но увы, всему есть конец. И даже великий талант, гений творит именно столько, сколько ему отведено. А потом случается нечто. Нечто неожиданное для окружающих. Он умирает от внезапной болезни или превращается в умалишенного беднягу. И никто не может догадаться, что послужило причиной такому несчастью. А это просто: у него кончился отведенный на его долю запас творческой мысли. Он сделал всё, что мог. Для него закрылась заветная калитка в Тайну. Некоторые от бессилия кончают с собой. Но это не выход. Просто нужно рассчитывать свой запас на всю жизнь. Ведь один пишет быстро и много и живет долгую жизнь, умирая с убеждением незавершенности своих трудов. А другой не может закончить начатое. Загадка жизни и загадка творчества. Запас моего поэтического таланта, судя по всему, иссяк, и теперь я могу лишь читать уже созданное, мое или чье-то.

– Опять Тайна? Опять твоя умопомрачительная теория! – воскликнула Генриетта.

– Не волнуйтесь, госпожа, – спокойно ответил Анри. – Я исчерпал всё, и к уже созданному мне нечего добавить.

– Просто ты сегодня не в духе.

– Нет, причина в другом. Во мне как будто что-то обломилось. То, без чего, наверное, поэт не может оставаться поэтом! Тонкая хрустальная паутинка, светоч вдохновения.

– Ты мне объясняешь-объясняешь, твердишь, втолковываешь, а постичь не можешь, что я этого НЕ ПОНИМАЮ! – заявила баронесса.

– Это очень просто. – расстроился Анри. – Родник иссяк и больше не воскреснет.

– Ну вот, ты и назвал первую строчку будущего стихотворения, – обрадовалась Генриетта.

– Я боюсь, моя госпожа, вам возражать, – сказал молодой человек. – Но попытайтесь полистать тетрадь. Я уверен, что там оно уже есть.

– Ты меня принимаешь за сумасшедшую? – возмутилась госпожа де Жанлис и протянула тетрадь де Шатильону. – Поищите, маркиз, если вы верите подобной чепухе.

Тот наугад открыл первое попавшееся стихотворение и, сам себе не веря, прочел:

– «Родник иссяк и больше не воскреснет.

И не надейся, чудо не придет.

С самим собою будь хотя бы честен,

Всё поглотил земной водоворот…»

– Что?! – воскликнула Генриетта, выхватывая из рук маркиза тетрадь и впиваясь в текст. – Да… Ошибки нет! И дальше здесь:

«Померкло солнце, и луна пропала.

Заснули чувства, мысли и слова.

И полилась, в пути сметая скалы,

Пустая бесполезная молва».

– Изумительно и страшно! – тихо промолвил де Шатильон.

– Вы находите? – живо осведомилась баронесса.

– Я ничего не могу сказать… Я на своем веку не видел воочию людей, творящих подобные вещи, сочинителей стихов.

– Слыхал, Анри? Господин маркиз в восторге от твоих стихов. – Генриетта даже неприятно раскраснелась от волнения и гордости. – Можешь идти, Анри. Если понадобишься, я позову тебя.

– Одну минуточку! – воскликнул де Шатильон в тот момент, когда молодой человек уже собирался выполнить распоряжение госпожи. – Вы мыслите очень зрело. Я хотел бы знать, сколько вам лет? Я надеюсь, это не секрет?

– Нет, не секрет, – ответил Анри, берясь за дверную ручку. – Девятнадцать скоро будет.

И он вспомнил, как говорил о своем возрасте Франсуа: «Мне уже почти двадцать…»

– Я свободен? – осведомился юноша.

– Да, если у господина де Шатильона больше не будет вопросов, – сказала Генриетта, поглядывая на маркиза, но тот только отрицательно качнул головой в знак того, что он ничего не имеет против.

Когда дверь за молодым человеком закрылась, маркиз расширенными глазами взглянул на баронессу:

– Как? Ему всего девятнадцать?

– Неполных, дорогой де Шатильон, – улыбнулась госпожа де Жанлис. – А что?

– Но он выглядит гораздо старше. Я решил, что ему по меньшей мере лет на пять больше! И рассуждает он так, как не рассуждают юноши его возраста.

– Поэтому и обратились к нему на «вы»?

– Я не смог пересилить себя в общении с незаурядной личностью.

– Да, для бродяги он незауряден, – согласилась Генриетта.

– Как? Он нищенствовал? – изумился маркиз.

– Ну что вы! Хотя вы почти угадали. Он был недалек от нищего. Это актер бродячего театра, мой милый Альбер. И актер, поверьте мне, недурной. Хорошо, что он попал в надежные и заботливые руки и теперь ни в чем не нуждается. Он обожает меня разыгрывать и дурачить. С ним интересно…

– Надеюсь, он не переступает порога дозволенного?

– Нет, что вы. Но почему это внезапно так вас взволновало?

– Если бы он посмел оскорбить вас словом или поступком, я проткнул бы его насквозь!

– И вас не было бы его жаль? Не жаль незаурядного человека? – лукаво спросила Генриетта. – Ведь он же стоял бы перед вами беззащитен, слаб…

– Для меня это не имеет значения. Ведь враги и невежи не заслуживают сострадания! – с горячностью воскликнул де Шатильон.

– Вы мне нравитесь таким! – объявила баронесса. – И с вами мне ничего не страшно. Мне кажется, что я смогла бы даже вас полюбить.

– Вы говорите с сожалением?

– Да! Ибо я пока еще связана узами ужасного предстоящего брака.

– Но его можно избежать!

– Я хотела бы в этого. Но…

– Вы верите мне?

– Я сейчас верю вам, потому что человеку в трудный час необходимо хоть во что-то верить! Я верю в Бога. Но сегодня вы – мой бог! Я благословляю вас на спасение несчастной и заклинаю добиться успеха в этом нелегком деле!

– Я пойду ради вас на смерть! – провозгласил де Шатильон.

– Пишите мне, как обещали давеча, – спокойно ответила баронесса.

– Я обещаю это еще раз, моя несравненная, прекрасная Генриетта!

И воспламененный маркиз припал горячими губами к нежной ручке госпожи деЖанлис.

Глава 22

Прошло еще несколько дней, безрадостных и скучных. Наступил ноябрь, потекли темные бессолнечные недели. И каждое утро баронесса вставала с надеждой на известие от де Шатильона. Но он, видимо, не очень торопился с письмом. Генриетта нервничала, упрекала себя в легкомыслии и легковерии. Но не могла не признаться, что маркиз уже завладел ее сердцем и мыслями. Она во сне разговаривала с ним. Он неизменно клялся в любви и преданности, поэтому во сне Генриетта улыбалась, иногда даже смеялась, чем нередко пугала прислугу, дежурившую, в силу своих обязанностей, под дверью спальни госпожи. А наутро просыпалась с надеждой, что оно придет, сегодня, то самое, исписанное незнакомым почерком послание от НЕГО – благородного, чудесного, единственного ее Альбера! Но письма все не было, и она успокаивала себя мыслью о том, что, вероятно, маркиз занят какими-то неотложными делами.

Только случалось, что порой терпение изменяло ей. И в голову лезли обидные мысли о том, что ОН забыл о ней, бессовестно наврал, охладел и уже не вернется! Ее даже охватывала глупая ревность: а вдруг маркиз влюбился в какую-нибудь девицу…

Так проходили дни за днями, а Генриетта ничего не замечала вокруг. Наверное, теперь она действительно влюбилась. В груди то пела флейта, то царапались кошки. Не было аппетита, но, садясь за стол, баронесса съедала больше, чем когда-либо раньше. Она валилась с ног от усталости, но никак не могла заснуть, тщетно силясь до рассвета закрыть глаза.

Проклятое неуправляемое чувство! Теперь Генриетта частенько вспоминала стихи без рифмы, как-то оброненные Анри и так и ускользнувшие в неведомое Прошлое или Будущее… Страшно попадаться в когти Любви, это равносильно медленному самоубийству.

Ловушка, в которую угодила баронесса, знакома многим несчастным влюбленным, которые имели неосторожность отдать сердце человеку небрежному, ветреному, легкомысленному, не помнящему обещаний и своих клятв, произнесенных со слезами на глазах. Только в глазах в тот миг, кроме слез, ничего не было. Пусто. Или, как сказали бы в дальнейшем, вакуум.

И почему мы чаще всего попадаемся на дешевую приманку внешней привлекательности объекта любви? Он знает, что красив, а потому выжидает, не торопясь, подолгу играя с вами, оценивая вас, как товар. А вы в этот момент таете от неслыханного счастья, растворяясь в воздухе и теряясь из поля зрения вашего возлюбленного. Он пройдет через вас, даже не заметив, и устремится к новой жертве, оставив навсегда в вашей памяти мучительное и болезненного воспоминания о былых переживаниях. И утвердит в вас мнение, что любовь – это подлая жестокость в облике ангела. Вы поймете (если вы женщина), что все существующие на свете мужчины – ваши смертельные враги, с которыми нужно бороться – хитро и беспощадно. А если вы мужчина, вы отвернетесь от женщин, не доверяя ни одной из них, и будете обходить их стороной.

Но бывают люди, которые не отчаиваются после первой неудачи, этим господам опыт неведом, у них нет такой копилки, куда бы они складывали свои неудачи. С ними легко. Они наивны и доверчивы, как маленькие дети. Их просто обманывать и дурачить. На них можно рассчитывать, они редко подводят. Но к концу жизни они понимают, что не все в их судьбе удалось, что-то обошло их стороной. И, пролистывая назад прожитые годы, с ужасом понимают, что не удалось НИЧЕГО! Они всегда жили воспоминаниями о добром и хорошем. Они надеялись и трепетно ждали, что вот скоро, возможно, даже завтра, настанет Удача, Счастье, Любовь… И уговаривали себя, что все эти события были в их жизни. Порой они говорят беспощадную правду лишь на смертном одре, исповедуясь священнику, а заодно и себе. И наказывают детям своим и внукам не доверять каждому встречному. С тем и умирают…

Но Генриетта была не из таких. Она слишком трезво смотрела на жизнь. Но, что поделаешь, не сумела уберечься от властных мужских чар и утонула в бездонном омуте чувств. На Анри она уже не обращала внимания. Да и чем он теперь был для нее? Игрушкой? Разговаривающей куклой? Наверное, чем угодно, только не мужчиной, как ей казалось раньше, вначале. Он не писал новых стихов, значит, стал таким же, как все. Хотя Генриетта до сих пор не понимала причины упрямства, с которым он отказывался сочинять новые вирши. Как-то он объяснил ей, что в творчестве художник не только выражает себя, но и неизвестным образом рассказывает о своей жизни, и это он сам-то осознает, понимает, но другие не всегда.

– Творчество гения подобно труду летописца, заносящего в книгу события истории, – говорил Анри. – Каждый день поэт фиксирует на листе бумаги свою судьбу. Но не факты собственной жизни, а эмоции, стремления, настроения, мысли. Таким образом получается некая зашифрованная история жизни творца, если поставить хронологически в ряд все его произведения. Писатель растворяется в своих сочинениях, дробясь на различные персонажи и характеры, и никто из тех, кто будет жить после него, кто, не зная его близко, никогда не постигнет, каким же он был на самом деле – Автор? А он ведь может нарочно притворяться совершенно другим, чем был в действительности. И получится неразрешимая загадка…

– Тайна? – уточнила тогда Генриетта.

– Да, Тайна Творчества.

– А у тебя она есть?

– Какая у меня тайна, если я все давно всем рассказал? – грустно усмехнулся молодой человек. – Настоящий Талант, Гений не будет разглашать свои сокровенные секреты. Он останется вооружен ими до самой смерти, чтобы стать Истинным Гением.

– Ты говоришь, что всё мне разболтал, – сказала баронесса. – Но поверь мне, даже открытие Неизвестного не придаст другим того, чего они не имеют – Дара творить.

– Я не знаю…

– Зато я знаю! Неужели ты хочешь сказать, что я, наслушавшись твоих рассуждений, могу сделаться поэтом, художником, артистом?

– Я не знаю.

– Заладил одно и то же! Но ведь ты раскрыл мне Тайну, а стихи почему-то не текут мне в мозги! Наверное, тут надо еще кое-что иметь!

– Я не задумывался над этим. По-моему, вы просто не пытались услышать Сферу Творчества.

– Глупец! Как может слушать тот, кто рожден глухим?

– Это неудачный пример.

– А, по-моему, очень даже удачный. Заставь петь человека без голоса. Что ты получишь? Удовольствие? Сомневаюсь! Так и с твоими сочинениями. Возьмется за сочинительство бездарь – двух слов связать не сможет. А ты говоришь, Тайна! Помимо Тайны нужен еще и Дар.

– И Терпение, которого у меня не было никогда.

– Зато ты несносно упрям. Это компенсировало, и даже умножало Терпимость.

– Вам виднее.

– Конечно!

– Я не со всем согласен из высказанного вами, но кое в чём вы, несомненно, правы.


А что было в это время на душе у Анри? Ничего там не было. Так тоже случается. Словно внутри тебя все вычерпали, не оставив ни капли, ни песчинки, ни частички. Опустошенность. Поэтому Анри и решил, что исчерпал свой Дар. Эмоционально умер. Теперь его ничего не тревожило, не вдохновляло, ничего не хотелось, не к чему было стремиться и некого жалеть. Всё окружающее казалось ему непрочным и ненастоящим. Он ждал конца. Смерти? Нет. Когда прекратится это равнодушие. Но даже ожидание было спокойным и терпеливым. Он чувствовал, что взрослеет внутри, и что его скрытый возраст теперь раза в два превышает настоящий. Он беспрерывно думал, и от этого, кто угодно мог бы сойти с ума, но только не Анри. Он привык к подобным ситуациям, а потому легко переносил одиночество. Спал он спокойно, как проваливаясь, ничего ему не снилось. Он жил механически. И такое существование было элементарно просто, безответственно и не утомительно. Он теперь часто слонялся по замку, как одушевленный манекен, никого не видя, думая о чем-то и улыбаясь своим спутанным мыслям. Он был похож на умалишённого. Многие крестились, встречая его во мраке коридоров, шарахаясь в сторону, как от нечисти. Фантина плакала над переменами, происшедшими с «несчастным мальчиком», упрекая Анри в непослушании и глупости: «Я же здесь тебе рассказывала, когда ты только появился, я предупреждала тебя! Но ты же не хотел верить словам старухи. И что теперь с тобой сделалось? Ходячий труп! Вот во что они тебя превратили!»

– Не надо, дорогая тетушка Фантина, – с отсутствующей улыбкой говорил молодой человек. – Они ни в чем не виноваты.

– Да что ты говоришь? – передразнивала его кухарка. – Можешь мне не плести умозаключения, почему ты такой стал. Сама знаю. Друга потерять – это великое горе. Можно пережить пожар собственного дома, остаться без ничего, но такое несчастье даже сравнивать нельзя с потерей близкого человека.

– Тетушка Фантина, я вас прошу! – перебивал ее Анри.

– А я ничего и не говорила!

Старуха замолкала на некоторое время, но какое-нибудь движение или взгляд молодого человека вновь пробуждали в ней желание высказаться и посочувствовать.

Однажды она так разговорилась, что дошла до убеждения, что Анри необходимо покинуть замок.

– Представьте себе, у меня была подобная идея, – сообщил ей юноша, медленно набирая ложкой похлёбку.

– И чего ты ждешь? – спросила Фантина.

– Я не знаю, как выбраться отсюда.

– Ой! Нашел проблему! – громко рассмеялась старуха. – Вот Жан чуть ли не каждый день мотается из замка в деревню и обратно…

– Как? Зачем?

– Всё что-то продает, негодяй эдакий!

– А как же он ухитряется пробираться мимо караульного и преодолевать ров?

– Да зачем ему это надо? У нас подземный ход есть в замке!

Фантина сказала о подобной вещи настолько легко и свободно, что Анри посчитал, что ослышался.

– А где же тот ход? – переспросил он.

– Ну и хитрец же ты! Сам живешь рядом с ним и не знаешь!

– Откуда же мне знать?

– Сколько в вашем коридоре дверей?

– Три, – неуверенно сказал молодой человек.

– Ну вот и подумай.

– Где этот ваш ход?

– Три двери. Так? Одна ведет в незанятую комнату, одна – в твою, и еще одна…

– В бывшую комнату Франсуа, – с трудом выговорил Анри, все еще не понимая, куда клонит старуха.

– Ну вот! – победоносно заключила Фантина.

На какое-то время воцарилась тишина. Оба собеседника смотрели друг на друга. Кухарка сияла. Анри ничего не понимал.

– Что – «вот»?

Оказывается, этому остолопу еще придется объяснить…

Фантина сделала носом глубокий вдох, дабы сохранить самообладание и подытожила:

– Как раз из комнаты, что занимал твой друг, и идет подземный ход!

Анри словно ударили колоколом по лбу. На мгновение он буквально ослеп… Теперь всё становилось ясно. И преследование Жаном Франсуа, и непонятный беспорядок, обнаруженный наутро после гибели в комнате друга. И сама нелепая смерть. Парнишка мешал лакею заниматься своими делами. Мешал самим своим существованием, ведь он стоял на пути.

Анри не нужны были подробности. Он не понимал одного: почему Франсуа не всё ему рассказывал! Ведь он мог остаться в живых! И наверняка, в тот злополучный день он застал Жана в своей комнате, а тот потащил его на крышу, придрался к чему-то и даже, скорее всего, направляя юношу в наиболее опасное место для починки или приведения в порядок того участка крыши, где, возможно, руками лакея была разобрана черепица, и…

Дальнейшее Анри видел собственными глазами.

– Тетушка Фантина, – спросил он. – А еще кто-нибудь знает о существовании подземного хода?

– Да никто.

– А почему вам о ней известно?

– О, милый мой, я всю жизнь здесь, я тут всё знаю. А у Жана ключи от всех комнат. К тому же он узнал о ходе… В этом моя вина. Ведь когда его сюда взяли, он молодой был, всё по дому скучал. А родом он был из ближайшей деревни, тоже принадлежащей де Лонгвилям. Я и рассказала ему.

– Зачем, тетушка Фантина? – в отчаянии воскликнул юноша.

– Жалко мне его было. Все плакался, что невеста там у него, мать, сестренки… Правда, потом он уже про них и не вспоминал. Все только думал, как бы нахапать побольше чужого добра. Как люди меняются! – вздохнула старуха.

– А вы не боитесь, что я тоже стану другим? – угрюмо спросил Анри.

– Да не должен, – усмехнулась Фантина. – У тебя взгляд другой.

– Какой – «другой»?

– Какой бывает у хороших людей.

– Спасибо на добром слове.

– Да не стоит благодарности.

Молодой человек ушел от нее, и в его опустевшей душе робко затлел маленький уголек надежды.

А потом Анри увидел еще одного несчастного человека. Это была баронесса. Она вступила уже в такую фазу, когда начинают мыслить вслух.

– Значит, и сегодня ничего от него нет! – с горечью говорила она, быстро перемещаясь по кабинету. – Ну конечно, зачем ему чужая жена! Он свободен и не перед кем ни в чем не обязан!.. Наивная дура! Как можно верить человеку, который клянется в верности в первую же встречу, едва познакомившись с тобой! Неопытное сердце, доверчивость, будьте вы прокляты! И какой он мне урок преподал! Подлец! А я еще смела надеяться на его поддержку! Поделом, поделом тебе, глупая!!!

Тут она заметила Анри, тихо вошедшего и неуверенно стоящего у порога.

– Проходи, мой друг! – неожиданно ласковым тоном сказала баронесса, усаживая юношу в кресло и пристраиваясь у его ног. – Ты единственный человек, который мне предан в этом гнусном мире.

– Чем я могу вам помочь, госпожа? – спросил молодой человек.

– Чем? Ты спрашиваешь – «чем»? Мой добрый друг! Мне ничем уже не поможешь. Разве что посочувствуешь.

– Что-нибудь случилось? У вас горе?

– Я не знаю, наверное, мой злой рок преследует меня, заставляя подчиниться его воле, – проговорила Генриетта со слезами на глазах. – У меня была маленькая надежда на избавление, но увы, она оказалась обманом. Всё провалилось в никуда вместе с тем щеголеватым маркизом. Помнишь его?

– Маркиза?

– Да. Ну, который восхищался твоими стихами.

– Помню, хотя моими стихами восхищаются все, кому вы их читаете, чтобы вас не понапрасну не огорчать.

– Так вот, мой дорогой, – не замечая слов юноши, продолжала баронесса. – Он обещал мне писать. Но, как ты догадываешься, обманул меня, как глупую девчонку! Как он посмел, негодяй?!

– И что бы вы хотели сделать?

– Я? – баронесса повернула к Анри свое разрумянившееся лицо. – Я бы хотела убежать к нему! Или хотя бы послать ему тайную записку, о которой никто бы не узнал. Иначе это скомпрометирует меня в глазах общества. Ты меня понимаешь?

– Конечно, моя госпожа.

– Но всё бесполезно. Я умираю от ожидания, от обреченности! – и Генриетта уткнулась носом в его колено.

– Кажется, я смогу вам помочь, – нехотя сказал Анри, когда его штанина промокла насквозь, обильно орошаемая горячими слезами баронессы.

– Ты очень любишь меня, дорогой мой, поэтому хочешь меня успокоить и обманываешь, давая несбыточную надежду! – рыдала Генриетта. – А ты не знаешь, что подобная надежда убийственна для меня в моей ситуации.

– Помните, вы рассказывали мне о потайном ходе, с помощью которого ваш пращур одолел своего врага? – спросил молодой человек.

– Помню, но какое это имеет значение сейчас?

– Наверное, я знаю, где этот ход. И, пользуясь им, доставлю ваше письмо хоть на край света.

Генриетта посмотрела на него опухшими от чрезмерных слез глазами и несколько секунд не говорила ничего, обдумывая услышанное.

– Вы не верите мне? – уточнил юноша. – Хотя я бы на вашем месте попытался использовать подобный шанс.

– Да, да, мой дорогой Анри! – поспешно сказала баронесса.

От рыданий она могла дышать только ртом и забавно говорила в нос:

– Я поняла! Я верю тебе! Ты меня спасешь. И только ты отнесешь маркизу мое письмо.

Она сломя голову кинулась к столу и, вытирая слезы, застилавшие зрение, влажными руками схватилась за бумагу.

– Вы всё намочите! – сказал Анри. – Получится неровная поверхность, покоробленная слезами.

– Вот и пусть! – упрямо заявила Генриетта. – Пусть он видит, до чего довел несчастную девушку.

Молодому человеку впервые за последние полмесяца стало смешно при виде суетящейся, страдающей и от слез похожей на мокрую курицу красавицы де Жанлис.

Она, ёрзая на стуле от переполнявших ее чувств, сочиняла послание изменнику. Но и не забывала о том, что он может стать и ее спасителем, поэтому соблюдала определенную деликатность.

Письмо получилось длинное, местами окропленное слезами, размывшими некоторые буквы, но тем не менее, достойное сострадания и взывающее о помощи.

«Досточтимый господин де Шатильон! – писала баронесса. – Вот уже скоро три недели, как вы покинули замок Лонгвиль и, смею предположить, совершенно забыли, что когда-то судьба вас сюда забрасывала. Я очень сожалею, что у вас, несмотря на возраст, столь короткая память. Это очень прискорбно. Поэтому вынуждена напомнить, кто я такая, а то вы наверняка станете недоумевать, от кого сие послание. У вас есть один добрый знакомый по имени до Лозен. Он граф. И его поместья расположены где-то невдалеке от ваших. Но однажды этот ваш сосед простудился во время охоты на лисиц и заболел. Вас он послал в замок де Лонгвиль, чтобы вы освидетельствовали будущих родственников господина графа о его недуге. Вы прибыли к нам двадцать шестого октября. В Лонгвиле вы имели неосторожную беседу с молодой дамой, нареченной невестой до Лозена, которой легкомысленно кое-что обещали. Чувство такта не позволяет мне грубо напомнить вам, в чем заключалось данное обещание. Надеюсь, вы сами его вспомните. Дабы натолкнуть вас на правильные размышления, я помогу вам. У дамы был один молодой человек, ее шут, который читал вам свои сочинения. Может быть, теперь это натолкнет вас на воспоминания. А сейчас я открою вам свое инкогнито. Я и есть та самая дама, с которой вы имели удовольствие разговаривать в вышеупомянутом замке. Меня зовут Генриетта, баронесса де Жанлис. Я посылаю к вам свое доверенное лицо, молодого человека по имени Анри. Он доставит вам мое письмо и боль моего кровоточащего сердца.

Дорогой Альбер! Я умираю от ожидания! Каждый день я жду известий от вас! Если всё сказанное вами тогда, во время нашей встречи, остается в силе, если вы не отказываетесь от данных вами обещаний, я с трепетом жду ответа от вас. Вы не любите слез, я это знаю, но это не слезы размывают буквы в моем письме. Это воплощение скорби и мучений запечатлеются на бумаге, чтобы вы их могли воочию увидеть и убедиться собственными глазами в искренности моих чувств. Я люблю вас, Альбер! Я тоскую по вашему голосу! Я знаю, что вы явились в мой дом для моего освобождения!

Сжальтесь над несчастной, обездоленной вниманием и радостью, вырвите меня из каменной ловушки! Пока еще не совсем поздно! Остаюсь. Генриетта (пока еще) де Жанлис».

Чтобы текст был еще убедительнее, Генриетта послюнявила палец и нарочно размазала пару строчек.

Письмо было запечатано в плотный конверт с сургучом, на который баронесса поставила печать герба де Лонгвилей: в левом верхнем углу маленький крест.

Генриетта с бьющимся сердцем вручила письмо Анри, сказав напутственные слова:

– Дорогой друг! Нет никого на свете родней и ближе тебя! Я знаю, что ты скорее умрешь, чем позволишь себе не выполнить моего поручения. Слушай меня внимательно…

И она принялась рассказывать, где находится поместье до Лозена, и как найти путь к маркизу. Ее знания опирались на карту, висевшую в одной из гостиных замка, и на собственный опыт, полученный во время путешествия и монастыря. Получилось, что дорога займет не меньше суток, если добираться пешком.

– Что-нибудь придумаем, – сказал молодой человек.

– Ты придешь к господину де Шатильону и всё расскажешь, как я здесь, что ты видел, как я плачу по нему.

– Хорошо, госпожа баронесса.

– И не забудь дождаться ответа! Без ответа не приходи!

Тут взгляд баронессы скользнул по фигуре Анри, и Генриетта только охнула:

– Господи! Ты чуть не отправился в путь в таком тряпье!

– Это хороший костюм, – попробовал возразить юноша. Но госпожа сразу же перебила его:

– Для бродяги или разбойника! Ты возьмешь то платье, которое мы шили тебе в Париже. К тому же необходимо достать дорожный плащ, шляпу, сапоги и другие принадлежности. Иначе ты в дороге испортишь всё великолепие нового платья.

– А зачем оно мне вообще? – до Анри еще не доходил смысл готовящегося предприятия.

– Ты окончательно поглупел? – осведомилась Генриетта. – Ты должен явиться в дом маркиза в богатом наряде, чтобы тебя беспрепятственно впустили. Да и в дороге ты тоже облегчишь свое положение. Назовись бароном или виконтом.

– Каким бароном? – засмеялся Анри.

– Назовись моим именем – де Жанлис.

– Глупость какая!

– Хорошо, тогда скажи, что ты родственник господина де Лонгвиля.

– Еще смешнее.

– Ну, я не знаю, что тебе не смешно!

– Ладно, только раз я ваш родственник, было бы неплохо ссудить несколько монет на дорогу.

– Правильно! – с готовностью кивнула баронесса, бросаясь к кошельку. – Получай! Этой суммы должно с избытком хватить на твой путь, даже если ты будешь останавливаться в харчевнях и ночевать в гостиницах. Хотя по дороге к маркизу гостиниц нет, по крайней мере, на карте они не обозначены. И вообще постарайся обернуться поскорее. Я умру от нетерпения. Да и что я скажу отцу, если он спросит, где ты?

– Не спросит! – с уверенностью заявил молодой человек.

– Почему ты так решил? – поинтересовалась баронесса.

– Если он за два месяца не спросил, то и теперь не спросит!

– Будем на это надеяться.

И Анри удалился к себе.

Глава 23


С тех пор, как не стало Франсуа, его комната не запиралась. Да и зачем запирать то, что никого не прельщает?

Анри очень боялся, что Фантина нагородила чепухи и хода не существует. Поэтому он сначала проверил пол в каморке своего друга, и с удивлением обнаружил под кроватью, стоящей, как мы помним, посреди комнаты, длинный прямоугольный люк.

Тогда молодой человек бросился в свою каморку, быстро переоделся во все те тряпки, которые дала ему госпожа де Жанлис, и вошел в опустевшую комнату. Там он лег на пол, отодвинул крышку люка и быстро влез в дыру, не забыв, однако, вернуть крышку на прежнее место.

В подземелье было темно. Куда-то вели ступеньки поржавевшей от времени винтовой лестницы, и молодой человек, царапая руки о корявые стены, медленно стал спускаться во мрак. Он пожалел, что впопыхах не взял свечу. Но возвращаться он не решился: его могли заметить.

Сколько продолжался этот спуск по винтовой лестнице, неизвестно, но в определенный момент ступеньки кончились, и Анри пошел вдоль узкого коридора, который завершился гораздо быстрее, чем лестница, а потом был вновь подъем и опять коридор…

Он выбрался на поверхность среди деревьев оголенной осенью дубравы. Дубы упорно не желали раздеваться, но осень всё решила по-своему, разбросав их бурые листья по прибитой дождем траве.

Замок отсюда просматривался целиком. И молодой человек увидел его со стороны, впервые оценив торжественное и угрюмое великолепие старинного сооружения. Но любоваться на замок не было времени, и юноша пустился в путь. Он с трудом примирился со своим новым назначением и всё прикидывал в уме, как ему назвать себя, если кто-нибудь его об этом спросит. Но людям это не было интересно. Его подвозили на крестьянских телегах, на почтовых лошадях, и никому даже в голову не приходило расспрашивать о чем-либо молчаливого путешественника, скрывающего свое лицо под низко надвинутой шляпой. Все сразу видели в нем благородного господина, желающего остаться неузнанным.

Поздним вечером Анри подошел к незнакомому замку, гораздо менее роскошному, чем Лонгвиль, и попросил дежурившего у перекидного моста человека доложить о нем господину де Шатильону.

– Маркиз давно спит, проваливай, – вежливо откликнулся человек.

– Я требую, чтобы меня тотчас отвели к нему! – настаивал юноша. – У меня нет времени, чтобы болтать тут со всяким отребьем!

– Ишь ты, как разговаривает! – удивился стражник. – Хорошо, я сейчас позову кое-кого. Подождите, я скоро…

Он скрылся, и через некоторое время привел какого-то неодетого господина в колпаке и с одеялом на плечах. Анри повторил ему свои требования.

– А вы кто? – осведомился неодетый. – Как о вас доложить господину маркизу?

– Скажите, что прибыл посыльный от баронессы де Жанлис! – ответил юноша.

– Хорошо. Обождите здесь.

Прошло еще несколько долгих минут, возможно и полчаса, прежде чем мост опустился на внешнюю сторону рва и господин, который за это время уже успел одеться, сообщил Анри:

– Маркиз рад вас принять. Добро пожаловать в Шатильон!

Когда молодого человека провели в гостиную и к нему вышел маркиз в великолепном бирюзовом платье, которое ему очень шло, стало очевидно, что хозяин едва проснулся и не успел как следует прийти в себя: некоторые шероховатости в его туалете говорили за то.

Анри низко поклонился в знак приветствия, де Шатильон отвечал легким поклоном.

– Вас прислала госпожа де Жанлис? – поинтересовался маркиз.

– Да, я пришел по поручению баронессы. – с достоинством отвечал молодой человек. – Она хотела передать вам вот это письмо и узнать, почему господин де Шатильон не выполняет своих обещаний?

– Я не мог прислать тайного известия, – оправдывался маркиз. – Лонгвиль похож на неприступную крепость, в которую отважится пробраться разве что какой-то невидимка!

– Располагайтесь, – предложил он гостю, указывая на глубокие кресла.

Анри снял с себя тяжелую накидку, повесил ее на ручку кресла и сел, воспользовавшись полученным предложением.

– Я должен попросить вас любезный маркиз, написать ответное послание, ибо баронесса больше не в силах надеяться…

– Простите, а с кем имею честь?.. – де Шатильон спросонья никак не мог сориентироваться.

Богатый наряд гостя смутил его, и он с запозданием решил все же узнать имя посыльного:

– Вы дворянин?

– Нет. – ответил молодой человек. – Вы должны знать меня, мы виделись в Лонгвиле.

– Да? – удивился маркиз.

– Меня зовут Анри.

– Да, да я что-то припоминаю.

– «Родник иссяк и больше не воскреснет», – напомнил юноша.

Глаза де Шатильона озарила радость.

– Я вспомнил вас! – воскликнул он. – Вы – поэт…

– Не совсем.

– Не важно. Но как вы сумели пробраться через все каменные затворы? – восторженно продолжал маркиз.

– Пусть это будет моей маленькой тайной, – сказал Анри.

– Не желаете, не говорите.

– Простите меня, господин маркиз. Позволительно ли мне узнать, как идут дела у графа до Лозена?

– К сожалению, прекрасно. Он победил лихорадку. И нам нечем утешиться! Я неоднократно посылал людей с письмами к госпоже де Жанлис, но никому из них не удалось проскользнуть в проклятый замок, а передать через третьих лиц я не рискнул.

– Понимаю вас, господин маркиз.

– Я не знаю, что предпринять! Вызвать на дуэль старого прохвоста? Но где же повод для дуэли?

– Повод можно найти всегда.

– Но Генриетта запретила мне связываться с графом.

– Значит, нужно искать другой выход.

– Возможно, возможно, мой друг, – маркиз нервно ходил по комнате, наконец его осенило. – Надо вначале прочесть письмо!

Он разорвал конверт и углубился в чтение. Первая половина послания его явно развеселила. Он даже рассмеялся, но окончание заставило задуматься. Улыбка соскользнула с лица и канула в никуда.

– Если этот жестоких брак состоится, я себе никогда не прощу! – воскликнул он пылко.

– Дорогой маркиз! Что вы скажете на откровение прекрасной баронессы?

– Что я скажу? – де Шатильон немного удивился. – Вы так разговариваете со мной, будто имеете на это право! А ведь мы не ровня!

– Простите мою дерзость, – слегка кивнув головой, ответил Анри. – Мой костюм меня настраивает на определенный тон.

– Объяснитесь.

– Пожалуйста. Если это вас и вправду интересует.

– И заодно расскажите, откуда у вас… – маркиз осекся, заметив, что разговаривает с плебеем не так, как подобает человеку его ранга и поправился. – Где ты взял такое роскошное платье?

– Ну вот, теперь всё встало на свои места, – спокойно продолжал молодой человек, поднимаясь с кресла.

– Чего ты встаешь, сиди.

– Да нет уж, благодарю. Мы не настолько дружны с вами, чтобы я мог себе позволить рассиживаться в вашем присутствии. А теперь я объяснюсь относительно моего поведения. – Анри стоял перед де Шатильоном в богатом бархате, поблескивая золотым шитьем, и был замечательно красив в этот момент.

Он оказался несколько выше маркиза и, не стесняясь в незнакомой обстановке, казалось, снисходительно смотрел на гостеприимного хозяина.

– Наверное, вы слышали, что когда-то я был актером бродячего театра.

– Да, госпожа де Жанлис говорила.

– На сцене мне пришлось играть и богатых, и бедных. Порой у нас случалось по нескольку спектаклей за день, и в каждом из них мы исполняли две-три роли. Как вы думаете, легко ли актеру настроиться на роль?

– Не знаю, – пренебрежительно фыркнул маркиз. – Я никогда этим низменным ремеслом не занимался и не интересовался!

– Не обижайте искусство театра! – молодой человек сохранял спокойствие. – Оно не порочнее самой жизни! Мы только демонстрируем моменты из этой самой жизни, и некоторым почему-то не нравится видеть себя со сцены.

– Фиглярство, недостойное занятие!

– Я не имею права спорить с вами, потому что не дворянин, но знайте, будь на моем месте человек благородный, вы бы не ушли из этого помещения, не скрестив шпаги.

– Ты шут! Поэтому я прощаю твои дерзости! – от гнева тряся губами, заявил де Шатильон, которого слова простолюдина в одночасье взбесили.

– Я продолжу, – словно ничего не замечая, промолвил Анри. – Для нас, для актеров, каждый костюм – это маска, характер. В зависимости от того, что на нас надето, мы и ведем себя на подмостках. Поэтому и сейчас, вы уж извините, в такой роскоши, что на мне, я не могу заставить себя пресмыкаться перед вами, ибо я ничем не хуже вашего достоинства.

Маркиз просто задохнулся от неподражаемой вопиющей наглости безродного парня.

– Не надо волноваться, это так не идет вам, – посоветовал ему молодой человек.

– Я бы мог выгнать тебя вон, – проговорил де Шатильон, беря себя в руки. – Или натравить на тебя собак, чтобы они изорвали твой наряд!

– Ну зачем же? – с невозмутимым спокойствием продолжал дерзить Анри. – Ведь Генриетта так заставляла меня его надеть. И к тому же сколько денег ушло на его пошив! Нет, так нельзя. И вообще, дорогой маркиз, не надейтесь, я просто так не уйду. Я буду торчать у вас до тех пор, пока не получу ответа на письмо баронессы.

– Наглый негодяй! – бормотал маркиз, не в силах сносить вопиющее хамство.

– Не теряйте зря времени. Я должен завтра как можно раньше быть в Лонгвиле.

– А то тебе достанется! – со злорадством бросил маркиз.

– Нет, просто баронесса слишком долго ждала, и теперь у нее может кончится последний запас терпения.

– Хорошо. Оставайся здесь. Сейчас будет ответ.

Де Шатильон удалился в одну из дверей гостиной. И Анри не пришлось долго ждать. Вскоре маркиз вернулся и молча протянул ему конверт.

– На словах ничего не желаете передать? – осведомился молодой человек.

– Там всё написано, – сухо ответил де Шатильон и позвал слугу, который вежливо, без пинков и оплеух, выпроводил гостя из замка в глухую холодную ноябрьскую ночь.

Молодой человек отправился в обратный путь вначале пешком – до станции, где приобрел лошадь, а потом – верхом.

Ветер, бивший в лицо и старающийся сорвать шляпу, пронизывал насквозь, даже плащ не помогал.

Анри мчался обратно в каменную клетку, из которой упорхнул, подобно весенней птичке. Кто сумеет объяснить причину его возвращения? Что его заставляло, позабыв об обретенной свободе, вновь лезть в душную мышеловку? Может, любовь? Хотя, наверное, в его положении ее уже и след простыл, осталось лишь милосердие. Жалость сильного к слабому, мужчины к женщине. А еще он вез письмо…

Не проще ли было бы выбросить его и ускакать куда-нибудь подальше от Парижа, от Лонгвиля и от всех этих трижды проклятых господ, разыскать театр Альфонсо, вернуться к друзьям и зажить прежней жизнью, не вспоминая ни о чем? Ведь письмо, которое передал де Шатильон, скорее всего, не содержало ничего, коме обмена любезностями и сантиментами. Оно бы не спасло ситуацию, в которую попала Генриетта. Даже не утешило бы ее. И окажись Анри очень далеко отсюда, всё произошло точно так же, как и было запланировано задолго до его появления в замке. Запланировано до Лозеном и господином герцогом. А что такое маркиз? Соломинка, веточка для утопающего? Последняя надежда? Чем меньше мы знаем человека, тем больше на него надеемся. А вдруг поможет? Ведь даже разочарование не будет болезненным, дескать, чего можно ждать от неизвестно «принца»? И зачем де Шатильону чужая невеста? Запретный плод, вскруживший голову? Кто знает…

Но Анри спешил к Генриетте, втайне лелея мысль, что как только выполнит поручение, покинет ненавистный замок.

Утром от заехал в близко расположенную к Лонгвилю деревню, где продал какому-то крестьянину уставшую от ночного бега лошадь, тем самым вернув потраченные деньги.

Около полудня он был в замке. Как и ожидалось, никто не заметил его отсутствия. Фантина привыкла, что молодой человек редко вечерами посещает ее. А Жан не догадывался, что появился еще кто-то, знающий о потайном ходе. Итак, юноша осторожно выбрался из лаза, положил крышку люка на место, как было, и неслышно проскочил в свою комнату. Тут он позволил кинуться на кровать в одежде и несколько минут лежал неподвижно, радуясь долгожданному отдыху. Потом он вспомнил о том, что надо идти к баронессе. Но мгновенно расслабившееся тело не желало подчиняться хозяину, отыскивая поводы, чтобы остаться, полежать еще хотя бы часок, поспать с дороги после тяжелых суток путешествия. Лень сделала ноги неподъемными, а руки непослушными и чужими. И даже пробралась в мозг, обволакивая его обольстительными уговорами.

Анри почти было уже подчинился ей, как вдруг внезапная мысль молнией обожгла сердце. Ведь если кто-нибудь увидит его в таком наряде, потом не отвертеться от объяснений, а за ними и до правды недалеко. «А Жан может мне устроить большие неприятности, они по его части!» – подумал молодой человек и сразу вскочил с притягательного ложа. Он не собирался выбалтывать чужие тайны.

Конечно же, первым делом он снял платье и завернул его в плащ, спрятав между тканью и письмо де Шатильона. Облачившись в обычную одежду, он небрежно взял подмышку узел и спокойным шагом направился к госпоже де Жанлис.

И, естественно, когда мы этого очень сильно не желает, мы всегда встречаемся именно с теми, кого менее всего хотели бы увидеть в данный момент. Навстречу юноше попался Жан.

– Добрый день! – ласково улыбаясь, сказал ему молодой человек.

– Добрый. Куда идешь? – в глазах лакея горела злоба.

– По делу. А почему это вас так интересует? Хотите составить мне компанию?

– Что тащишь? – Жан кивнул на внушительный узел в руках молодого человека.

– Сами видите, белье.

– Куда?

– Баронессе. Она хотела его простирнуть, – улыбался Анри.

– Всё шутишь? – недобро усмехнулся лакей. – Ну давай, шути, шути…

– Мне больше ничего не остается, как послушаться вашего мудрого совета, господин Жан. Буду шутить.

– Иди куда шел!

– Спасибо на добром слове.

– Проваливай!

– Благодарю, – и Анри шикарно раскланялся, со всеми церемониями перебирая ногами и пританцовывая, а потом как ни в чем не бывало направился к дому Генриетты.

Жан долго провожал его взглядом, ожидая окончания розыгрыша, думая, что парень выйдет из дверей дома госпожи и свернет к прачкам, но этого не случилось.

Оставим его в ожидании, пусть хоть немного разнообразит свою полнокровную жизнь. А сами пойдем к Генриетте и узнаем, что было с ней в то время, когда Анри ездил к маркизу.

Глава 24

В эту ночь баронесса так и не узнала, что такое сон. Она терзалась подозрениями и догадками. То ей казалось, что все забыли о ее существовании и оставили, как выброшенную рыбу, умирать на берегу. И действительно, она осталась одна, последняя надежда рвалась, как тоненькая нить, и не на кого было больше положиться, и нечем утешиться.

Слезы не выступали на окаменевшем лице. И глаза, словно посыпанные песком, горели и резали.

Рассвет пришел, а ответа всё не было. Проснулся замок, над крышей зябко порхали голуби. Генриетта лежала под балдахином и не могла согреться от мелкого лихорадочного нервного озноба.

Она опоздала к завтраку, несколько удивив невозмутимого господина герцога. Металась по дому, не находя занятия, которое бы отвлекло ее от мучительного ожидания. Она пыталась гадать, но так как не умела этого делать, то карты не принесли ничего утешительного, а лишь запутали ее окончательно, смутив и без того смешанные мысли.

Она уже не знала, как поступить на тот случай, если негодный Анри не вернется. Миллионы всевозможных вариантов, опережая друг друга, проносились в ее воспаленном воображении, поднимая волны гнева и злости. Но негодный Анри, словно только и ждал, что о нем вспомнят, тут же появился пред затуманенным взором баронессы.

– Добрый день, дорогая госпожа, – сказал юноша.

– Ты был… у него? – заикаясь, вымолвила Генриетта.

– Конечно. Разве я мог обмануть ваши надежды?

– А ответ?

Молодой человек молча полез рукой вглубь узла с одеждой, но здравомыслящая баронесса остановила его:

– Нет, нет, пойдем в мою спальню. Сюда могут в любой момент войти без стука.

– Как вам будет угодно.

Ну, рассказывай, как он там? – нетерпеливо шептала она по дороге в спальню. – Он всё такой же?

– Кто? Граф? Граф выздоровел.

– Какой ужас! А маркиз?

– А маркиз здоров и вполне хорошо себя чувствует, хоть я и разбудил его среди ночи. Я даже залюбовался его бирюзовым платьем.

– Он прекрасен во всех отношениях! – воскликнула госпожа де Жанлис, и сама испугалась того, что сказала, будто звук собственного голоса оглушил ее.

– Возможно, – небрежно отозвался Анри. – Хотя на моем фоне он несколько потускнел. Золотое шитье на черном бархате – это, конечно…

– Заткнись, глупец! – цыкнула на него Генриетта.

– Я хотел возвести хвалу вашему вкусу, которому мы обязаны прекрасной одеждой, что вы сшили для меня в Париже. Но, оказывается, вам это неприятно, – пожал плечами молодой человек.

– Ты очень четко выразил свою мысль, а я ее превосходно расслышала, так что не стоит отпираться и выворачиваться, – усмехнулась Генриетта. – Ты получил заслуженное замечание.

– Понятно, значит «заткнись» теперь является замечанием. Хорошо, добавлю в свой словарь.

– Ты несносен!

– Я стосковался по речевой игре, называемой каламбуром, и отвечу, что «носить» вам меня не надо, я пока еще в силах передвигаться самостоятельно. К тому же я не девушка…

– Вот уж никогда бы не догадалась. Мозгов у тебя не то, чтобы как у девушки, а меньше, чем у курицы! – хмыкнула баронесса.

– Да, да, – подыграл ей молодой человек. – И не надо иронизировать. Может, чего-то и маловато, но всё мое со мной.

– Помолчи уже! – Генриетта начинала раздражаться.

– Я молчал довольно долго, теперь мне хотелось бы поговорить.

– Как-нибудь после, – баронессе не терпелось прочитать письмо.

Они вошли в спальню.

– Ну, давай его сюда! – воскликнула госпожа де Жанлис.

Анри покорно отдел ей конверт, переданный де Шатильоном.

Генриетта быстро распечатала его и достала письмо. Почерк у маркиза оказался, как она и мечтала, красивым, как и он сам – с чудесными завитками.

Маркиз писал ей:

«Дорогая госпожа де Жанлис, Генриетта!

Я сделал все, что от меня зависело, но, видно, счастье не на нашей стороне! Граф быстро поправляется и никого не принимает. Я об этом знаю понаслышке.

Я готов отдать жизнь за Вас! Но Вы так далеко от меня! И чем я сумею помочь Вам? Если я отважусь выступить против до Лозена, он убьет меня на месте, Вы это верно сказали во время нашей встречи, потому что ваш жених отчаянный человек и умелый дуэлянт. На его счету не одна смертельная победа. Наверное, в нашем положении ничего не остается, как смириться и ждать. В любой ситуации можно увидеть хорошее. Ведь, выйдя замуж, Вы окажетесь намного ближе ко мне, мой драгоценная Генриетта! Я стану частым гостем вашей семьи, мы сможем общаться, видеться! И потом, граф не вечен! Он уже сейчас в солидных летах. Быть может, вскоре он освободит нас от своего существования, а Вы обретете желанную свободу! Верьте звездам, рано или поздно, мы будем вместе!

Ваш покорный слуга, Альбер, маркиз де Шатильон».

– Негодяй! – процедила баронесса, разрывая в клочки письмо своего далекого друга. – Он и не пытался меня спасти! Трус! В нем нет ничего от рыцаря! Он не мужчина! Ну что ж, если некому меня защитить, я сама постою за себя!

– Что вы собираетесь делать? – спросил Анри.

– Писать графу! Молить его! Взывать к милосердию!

– Пожалуйста. Только на этот раз вам придется обойтись без меня, я это письмо не повезу, – заранее сообщил юноша. – С меня довольно и одной вылазки.

– Я найду более подходящую кандидатуру, – ответила баронесса. – В конце концов, это не тайная переписка, а письмо к моему жениху.

– Вы произнесли слово «жених» с таким видом, будто у вас заныл зуб, – подметил молодой человек.

– Не остри мне сейчас не до смеха.

– Хорошо, моя госпожа.

– А теперь выйди в соседнюю комнату, мне надо побыть одной, – велела Генриетта, и Анри исполнил ее приказ, в душе лелея мечту о том, чтобы добраться до кровати и заснуть хотя бы на часок.

Баронесса писала твердой рукой, тщательно подбирая выражения с трезвым расчетом пробудить в названном супруге человеческие чувства. Ну, или хотя бы нечто, отдаленно напоминающее добросердечие.

«Досточтимый граф! – так начиналось письмо. – Я слышала, что Вы тяжело больны, и очень боюсь за Вашу жизнь, ведь она по праву принадлежит не только Вам, но и мне. Ибо я – Ваша нареченная невеста, баронесса де Жанлис. Совершенно не знаю, как Вы сами относитесь к нашему будущему браку, но меня он пугает. Я молода, неопытна, ничего не видела в жизни и, простите, уважаемый граф, выходить замуж на всю жизнь за незнакомого человека? Это приведет в ужас любую девушку!

Дорогой граф! Давайте повременим со свадьбой, ведь прежде мы должны узнать хоть что-то друг о друге, познакомиться и подружиться. Нам необходимо проникнуться взаимной симпатией, добрыми чувствами и уважением, ведь в них основа будущих крепких отношений. Совместная жизнь без любви невозможна! Я желаю Вам скорейшего выздоровления и надеюсь на Вашу мудрость.

Баронесса де Жанлис».

Она перечитала письмо и осталась им довольна. Сколько было в немлюбви, такта и женской обольстительности! Генриетта решила, что граф не сможет не поддаться ее волшебным чарам, поэтому он должен, он обязан уступить!

Неуправляемое воображение уже рисовало диковинные картины отречения графа от их помолвки… Вот, вот он: стоит перед господином де Лонгвилем, большой, грузный, похожий на винную бочку, и виновато оправдывает свой отказ. Отказ от обязательств десятилетней давности! Конечно, герцог взбешен, он требует объяснений. «Объяснение только одно! – отвечает до Лозен. – У нас с баронессой нет главного, без чего немыслимы браки». «Чего у вас с баронессой нет?!» – кричит отец. «Любви, господин герцог! – с трепетом произносит граф. – Мы с вами заключили сделку, когда госпожа де Жанлис была совсем юной особой, мы не посчитались тогда с ее мнением, а ведь оно решает всё». «Это смешно! Кому интересно ее мнение!» – со смехом бросает герцог. «Да, это могло бы показаться смешным, но почему-то сейчас нам не весело! – и крупная слеза катится по огрубевшей изборожденной морщинами щеке старого графа. – Баронесса выросла в прекрасную женщину, которая составила бы счастье любому достойному мужчине». «Вы себя недооцениваете, граф! – вскричит де Лонгвиль. – Нет жениха для моей дочери достойнее вас, мой дорогой до Лозен!» «О, нет! – ответит благородный граф. – Я вижу, что старость не может составить пару молодости! Это будет несчастливый брак двух непонимающих друг друга людей. Я пожил на свете, повидал мир, схоронил много жен…»

Генриетта задумалась. А и вправду, скольким женщинам испортил жизнь ее женишок? Кровожадный паук, теперь расставивший свои липкие сети на нее! Нет, уж на этот раз у него не получится!

«Вы наговариваете на себя! – воскликнет герцог. – Я люблю вас, дорогой граф!» «Но меня не любит ваша дочь!» «Полюбит! Такого человека невозможно не полюбить!»

«Как бы не так!» – подумала Генриетта.

«О, дорогой господин де Лонгвиль! – скажет до Лозен. – Даже из благоговения перед вами, не просите, я не могу согласиться на ужасный насильственный брак с вашей прекрасной дочерью!» И он, конечно же, уйдет, не оглядываясь! И больше герцог о нем не услышит, сидя за толстыми стенами своего родового замка.

– И всё будет прекрасно! – подвела итог баронесса.

– Вы звали меня? – заглянул в комнату Анри.

– Нет, не звала, но всё равно проходи. – Генриетта на миг задумалась, но затем решительным жестом взяла в руки письмо. – Я хочу прочесть тебе текст моего послания к графу.

– Вы настолько доверяете мне? – искренне удивился ее откровенному порыву молодой человек.

– Глупец! Ну конечно, я доверяю тебе, хоть ты этого и недостоин, – сообщила баронесса. – Сиди спокойно и слушай.

Анри глубоко вздохнул и, подперев голову рукой, с безразличным видом сидя в кресле, выслушал шедевр женского хитроумия от начала до конца. Воцарилось молчание.

– Ну, что скажешь? – спросила госпожа де Жанлис.

– А что вы хотите, чтобы я сказал? – лениво вымолвил уставший юноша.

По правде говоря, все время, пока Генриетта читала послание, он мужественно и стойко боролся со сном. Ее голос достигал его ушей, словно через толщу воды, а смысл слов с трудом проникал в осоловевшие мозги.

– Не дури, говори, какого ты мнения об этом?

– Обыкновенного, – подавляя зевоту, сказал молодой человек.

– Что ты строишь из себя? – разгневалась баронесса. – Ты думаешь, что неуязвим, что на тебя нет управы?

– С чего вы так взволновались? – Анри силился удержать глаза открытыми, но это удавалось с большим трудом.

– Подлец! – не унималась госпожа де Жанлис. – Я знаю, что в твоих мыслях было сбежать втайне от меня, бросив свою госпожу на волю судьбы! Признайся, я угадала?

Обвинения, брошенные в сторону молодого человека, сорвали с него пелену сна. Несправедливость холодным копьем больно кольнула в самое сердце.

– Как вы плохо обо мне думаете! Разве я заслужил подобного обращения? Ведь я примчался к вам с ответным письмом от вашего друга. Даже не передохнув с дороги!

– Но переодеться ты, тем не менее, успел!

– Женская натура! – воскликнул в отчаянии молодой человек. – Как я же я мог показаться в замке в богатом наряде, который вы мне дали?!

– Ты тоже трус! – внезапно зарыдала Генриетта. – Проклятые мужчины!

Анри с удивлением смотрел на нее:

– Теперь вы о чем-то горюете! Я отказываюсь вас понимать.

– А тебя никто и не просит!

– В чем вы меня упрекаете? В преданности вам? Да я же и вправду мог больше не возвращаться в ваш замок!

– Проговорился?! – засмеялась сквозь слезы баронесса, злобно посверкивая глазами. – Ты считаешь, что от моего отца так просто уйти? Он влиятельнейшее лицо во всей Франции! Он почти наследный принц! И от него-то ты думал сбежать? Не получится. Он объявит тебя вне закона, и ты окажешься у него мгновенно, глазом моргнуть не успеешь: поймают и приведут к нему, где бы ты не находился!

– Что, так прямо и приведут? – переспросил молодой человек.

– Точно, не сомневайся.

– А как же люди узнают, что я – это я?

– Ты безнадежно глуп! На всех заставах будут поджидать человека с твоими приметами.

– Какими приметами? – засмеялся Анри.

– Приметы – это описание твоей внешности и возраста, имени и особенностей.

– Особенностей?

– Ну, пятна, клейма, шрамы.

– Какие пятна? Интересно было бы послушать, как бы это звучало.

– А ты сбеги, и когда тебя поймают, ты всё услышишь собственными ушами. Так ловят всех разбойников и воров.

– И я, значит, тоже разбойник и вор? – уточнил юноша.

– Ты хуже. Ты – неблагодарный слуга!

– Госпожа баронесса, – неожиданным капризным голосом сказал молодой человек. – Отпустите меня по-хорошему, куда-нибудь, только подальше от вашей милости. Мне надоело здесь, я соскучился по театру, по зрителям.

– Запел соловей! – усмехнулась Генриетта. – Наконец-то ты сам себя разоблачаешь! Вот появляются одна за другой твои тайные мысли! Я подозревала, что они у тебя есть!

– Я очень вас прошу, не держите меня!

– Познал волю?

– Неволю познал, хочу на свободу!

– Ничего не получится, мой дорогой, – заявила баронесса. – Ты что, желаешь покинуть меня в такой тяжелый для меня момент? Решается моя участь, моя дальнейшая судьба! У меня, может быть, осталось несколько дней…

– Несколько дней до чего?

– Не притворяйся, всё ты отлично понимаешь! Я относилась к тебе, как к другу!

– Но у вас теперь есть еще друзья, помимо меня.

– Кто?

– Ну как же! Маркиз и господин граф. Вы переписываетесь с ними, не жалея самых теплых слов.

– Паршивец!

– А это уже нечто новое! Вы расширяете словарный запас.

– Как ты смеешь болтать такие дерзости?

– Да, ваш друг де Шатильон тоже упрекал меня в этом.

– Ты успел и ему показать свое невежество? – вспыхнула баронесса.

– А пусть он не задевает небрежным словом ваш подарок мне.

– Что он задел? Какой подарок?

– Бархатный костюм.

– Наверное, ты сам что-нибудь сказал ему прежде?

– Ну, разве что про театр…

– Излюбленная тема! Ты и мне все уши прожужжал этим театром! Я одного не понимаю, что это за ремесло такое, которое не дает людям покоя ни днем, ни ночью?

– Как вы верно сказали! Да, театр не дает покоя ни днем, ни ночью тем, кто служит ему.

– Ради чего вы бороздите землю? – недоумевала Генриетта. – Ради кучки грязных монет? Ради аплодисментов и воплей ликования безмозглых зрителей?

– Вы почти угадали. – улыбнулся Анри. – Но не назвали главного. Мы готовы терпеть голод и нищету, зимний мороз и летнюю жару ради одного счастья – выйти на сцену.

– Безумие какое-то! – фыркнула Генриетта. – Нелепость!

– Вам не понять этого никогда, как не постичь тому, кто не любит театр, не уважает актеров и не умеет быть искренними. Это не понять тому, кто не испытал на себе восторга человека, побывавшего в неведомом зачарованном месте, именуемом театром. И ничего, что для нас театр – это бродячая повозка, в которой мы живем постоянно. Главное, мы занимаемся любимым делом, мы доставляем людям радость и возвращаем желание жить!

– Несерьезно!

– Да, некоторые принимают нас за дураков, потому что сами не умеют веселиться без посторонней помощи, прячась за маской благородного достоинства.

– Ты… – задохнулась от возмущения госпожа де Жанлис, а юноша продолжал, не обращая на нее никакого внимания; он был всецело поглощен своей мыслью, которую хотел обязательно высказать:

– Поверьте мне, напускная серьезность и нарочитая скромность далеко не всегда отражают истинный характер человека.

– Ты позволяешь себе неслыханные вещи!

– Я хочу быть искренним. О, если бы все люди стали искренними, убежден, что в мире всё пошло бы по-другому. Перестала бы литься кровь. Воры не смогли бы воровать, обострившееся чувство совести не позволило бы им этого делать. Прекратились бы браки по расчету. А дети не сумели бы обманывать родителей.

– И родители детей?

– Вы меня понимаете! – радостно воскликнул Анри. – Театр перевернул бы целый мир, разграничив зло и добро, свет и тьму, черное и белое. Не стало бы мстительных коварных и завистливых людей.

– Ты думаешь, что твоя сказка осуществится? – горько усмехнулась Генриетта. – Неисправимый фантазер!

– Моя сказка слишком прекрасна, чтобы не осуществиться! Было бы жалко, если бы она пропала даром.

– И ты считаешь, что человечество будет спасено театром?

– Да.

– А что для этого необходимо сделать?

– Я пока не знаю. Наверное, показывать всё чистое и светлое, что осталось в нашей безрадостной жизни.

– Но, может быть, наоборот, вызывать отвращение пошлостью и грязью, публично показывая это людям?

– И к чему мы придем?

– Нам захочется чистого и светлого?

– Конечно, можно попытаться и так пробиться к свету, – пожал плечами молодой человек. – Но мне почему-то кажется, что легче спуститься на зеленую землю с неба, чем добраться до травы сквозь кучу мусора. Во всяком случае, ощущать себя падшим куда более неприятно, чем парить в облаках. К тому же, под мусором травы может и не оказаться.

– Но как научить людей подняться ввысь? – спросила баронесса.

– А их не надо этому учить, – простодушно ответил Анри. – Люди не подозревают, что поднимутся в небо, как только освободятся от груза зла, ненависти и жадности, забудут о бренности мира и о жестокости.

– Ты слишком многого хочешь. У людей нет крыльев, они – не ангелы.

– Им так только кажется.

– Сумасшедший!

– Если всё заполнит доброта и честность, воздух станет прозрачнее, легче станет дышать. И люди даже сами не заметят, как воспарят.

– А может быть, им это только померещится? – хитро посмотрела на Анри Генриетта. – Ведь если им наговорить кучу глупостей, они поверят во всё и вообразят невесть что.

– Очень возможно…

– Скажите, а почему ты ушел из театра? – осторожно спросила баронесса. – Тебе там было плохо?

– Нет, мне было там так хорошо, как может быть хорошо человеку, который не мыслит своего существования вне театра.

– И тем не менее, ты здесь.

– Это моя роковая ошибка, – грустно сказал Анри. – Я не знаю, где сейчас мои друзья, в каком уголке Франции их искать. А, может, они подались на юг, в Испанию или куда еще…

– А ты хочешь их найти?

– Я обязан это сделать.

– А что тебя заставило их покинуть? Деньги? – допытывалась Генриетта. – Что привело тебя в наш замок?

– Скорее всего, меня подтолкнуло уехать с герцогом моя немыслимая безграничная глупость! Я вообразил себя обиженным и решил кому-то что-то доказать.

– Она была красивая? – неожиданно задала вопрос госпожа де Жанлис.

– Кто? – не понял молодой человек.

– Та, которой ты доказывал.

– А, Карменсита?.. Да, красивая.

– А ну-ка расскажи, как она выглядит! – потребовала госпожа де Жанлис.

– Она обыкновенная. Черные волосы, синие глаза, платье старое…

– Ты нарисовал изумительный портрет своей подруги.

– Она говорила, что ей нравятся богатые знатные красавцы с моей внешностью, – сообщил Анри.

– А она не глупа.

– Пожалуй.

– Вот как? А почему же ты сбежал от нее?

– Она хотела, чтобы я ее полюбил, и потому ежедневно била меня чем попало. В-основном, довольно сильно и больно. Кому это понравится?

– А ты не мог дать отпор?

– У нее кошачья хватка!

– Понимаю. Для тебя все женщины похожи на кошек.

– Я этого не говорил. И даже не задумывался об этом.

– Не рассказывай! Я всё про тебя знаю!

– Всего про себя никто не знает, – ответил молодой человек. – Тем более, кто-то другой про тебя.

– А я знаю! – настаивала Генриетта. – И теперь ты должен наконец сказать, что ты думаешь по поводу моего письма графу?

– Оно полно участливого сострадания, – выдавил из себя Анри.

– Хорошо, а что еще ты в нем нашел?

– Простота и душевная щедрость.

– Так, дальше.

– Ну, конечно же, захватывающая дух откровенность.

– Продолжай.

– Чуткость, манерность, трепетность, восторженность, обворожительность, обаяние…

– А ты понял, что я от него хочу?

– Наверное, он тоже этого не поймет!

– Наглец!

– И этого ему не понять.

– Издеваешься? Ну что ж, потом будешь извиняться. Вот как ты считаешь, граф проникнется ко мне состраданием?

– Он всем к вам проникнется. Если он осилит лихорадку, это письмо его прикончит. Он умрет от любви. На склоне лет пламенное чувство лекарями не рекомендуется.

– А мне не надо, чтобы он проникался любовью, – заявила баронесса. – Я хочу, чтобы он забыл обо мне, забыл о своих планах и, на худой конец, сошел в могилу.

– А на лучший конец – лишился памяти?

– Брось испытывать мое терпение.

– Госпожа, отпустите меня, я устал.

– Сиди. Я еще с тобой не договорила.

– Ну, госпожа, я голоден. Со вчерашнего дня ничего не ел.

– Потерпишь. Мне нужно еще кое-что у тебя спросить.

– Ну госпожа!

– Заткнись!

– Не могу.

– Ты знаешь, что я не всегда намерена терпеть твои выходки!

– Хорошо, на разговор со мной я даю вам еще пять минут.

– Нахал!

– Не ругайтесь, время бежит.

– Ну ладно. Потом я тебе всё скажу, что я думаю по поводу твоего поведения.

– Госпожа, вы меня удивляете, уже и думать научились? Когда это вы успели?

– Ну всё, с меня довольно!

– Минута прошла.

– Я хочу спросить, кого послать с письмом к до Лозену?

– Это вы у меня спрашиваете?

– А у кого же мне еще узнать? Ты лучше меня знаком с обитателями замка. Кто у нас посыльный?

– Был мой друг Франсуа.

– Но его уже нет с нами, – с пренебрежительной легкостью сказала баронесса. – Кто еще?

И тут смелая мысль пришла Анри, и он выпалил:

– Предлагаю Жана!

– Кто это?

– О, он достойнейший слуга вашего отца, преданнейший человек, умница и замечательный исполнитель!

– Но им распоряжаюсь не я, а господни герцог.

– И что? Подойдите к отцу, скажите, что видели дурной сон – ваша внешность говорит за то, что вы плохо спали нынешней ночью, и написали письмо жениху. Может, и господин де Лонгвиль захочет обменяться взаимными любезностями с будущим зятем? И тогда он пошлет Жана, как самого лучшего слугу. Вы попросите отца, он вам не откажет. А мне пора обедать и спать. – сказал Анри, направляясь к выходу.

– Как, ты уже уходишь?

– Простите, баронесса, я не железный. Можете потом меня хоть убить, но сейчас дайте выспаться и пожелайте спокойного отдыха тому, кто сутки напролет провел в дороге, исполняя ваше поручение.

– Хорошо. Спокойной ночи, друг мой! – улыбнулась вслед ему Генриетта.

Глава 25

Ответ от графа пришел скоро. В нем господин до Лозен просил будущую супругу не беспокоиться о его болезни, опасность осталась далеко позади, и он спешил сообщить, что почти совершенно здоров. Он признался, что письмо госпожи баронессы взволновало его, он полностью разделяет мнение дорогой невесты и для того, чтобы исправить положение, собирается на днях посетить замок Лонгвиль. Жених выразил надежду на взаимопонимание и ответную любовь к нему госпожи де Жанлис.


Письмо было наполнено чувственности и равнодушного внимания и повергло Генриетту в отчаяние. Теперь выхода не оставалось, и несчастная баронесса никак не могла свыкнуться с мыслью (ей было страшно), что ЭТО все-таки произойдет. Ей казалось, что до тех пор, пока она не смирится, кое на что можно надеяться.

С каждым мигом уверенности в счастливом исходе становилось все меньше. Она проплакала целый день, не появляясь на глаза герцогу. И Анри, которому пришлось провести с ней все это время, не знал, чем ее утешить.

В конце концов ему стало надоедать нытье госпожи, и он попытался потихоньку дезертировать с поля боя. Но Генриетта предугадала его коварные намерения и с еще большими рыданиями, способными вывернуть наизнанку и самое черствое сердце (не то, каким обладал Анри), упросила не оставлять ее в одиночестве.

– Ну чем же я вам могу помочь? – спросила молодой человек.

– Скажи, к кому мне обратиться за покровительством? – рыдала госпожа. – Кто откликнется на просьбу?

– Попытайтесь обратиться к де Шатильону, – предложил, пожав плечами, юноша. – Если он вас любит, он найдет способ, как спасти вас от ненавистного брака.

– Маркиза? Ну нет! – и глаза Генриетты зло блеснули. – Было время, когда я молилась на него, только в нем видела свое избавление. Но после его трусливого письма я не жалею больше знать этого господина.

– Дело ваше, – снова пожал плечами молодой человек. – Не берусь судить о маркизе, ибо на меня он не произвел впечатление отчаянно храброго человека, способного драться за любовь. Да и есть ли она у него…

– Тогда тем более! Я приказываю забыть о нем и не упоминать в этом доме его имени!

– Хорошо, госпожа.

Баронесса некоторое время еще плакала, потом спросила:

– Милый Анри, признайся честно, ты меня любил когда-нибудь?

– Разве это имеет какое-то отношение к вашему горю? – удивился юноша.

– Отвечай, когда тебя спрашивают! – настоятельно потребовала баронесса.

– Э, нет, дорогая госпожа, так не получится, – возразил молодой человек. – Вы же сами все портите

– Чем?

– Вы спросили, любил ли я вас, и спросили невежливо. Как же вы хотите, чтобы я дал вам утвердительный ответ?

– Почему ты так любишь злословить! Отвечай! – Генриетта топнула ногой.

Анри покачал головой. Госпожа де Жанлис оставалась верна себе. Но он не был жестокосердным.

– Отвечу искренне. Да, может быть, в определенные моменты вы мне нравились.

– Но я спрашиваю, любил ли ты? Меня.

– Не уверен.

– В чем?

– Не уверен, что не любил.

– Опять развлекаешься игрой слов?

– А вы меня не любите, я знаю.

– Ты смешной. У тебя нет права требовать любви от собственной госпожи.

– Я ничего не требую, я прошу отпустить меня на волю. Я ничего вам не должен.

– Ты предатель! – воскликнула Генриетта. – Не хочешь понять, что мне ты сейчас нужнее других! Мне необходима близкая душа, с которой можно поделиться несчастьем и болью, поплакать вместе…

– Неужели я обязан плакать вместе с вами? – хмыкнул Анри.

– Не иронизируй. Это не стоит твоих колкостей.

– Я не понимаю, госпожа. Дайте мне слово, что отпустите меня на все четыре стороны, как только покинете Лонгвиль.

– Ты хочешь сказать, когда я выйду замуж?

– Хотя бы.

– Жестокий человек! Ты предал меня!

– Я прошу только одного-единственного обещания.

– Если оно тебе дороже всего на свете, дороже любви и верности, получай его. Я обещаю!

– Что вы обещаете?

– Обещаю отпустить тебя сразу, как только покину Лонгвиль.

– Благодарю вас, госпожа. И надеюсь на вашу честность.

– Я, наверное, уйду в монастырь!

– Нет, вы придумаете что-нибудь иное. Никогда не поверю, что вы легко сдадитесь. И что вас прельщает аскетическая жизнь и затворничество. Да и веры в вас маловато.

– Ты угадал! Я придумаю другой способ, как избавиться от графа. – слезы окончательно высохли в глазах молодой госпожи.

– Позвольте, но ведь вы еще не видели вашего жениха. Почему же он вам так ненавистен?

– Не люблю, когда мною распоряжаются, как вещью. Когда не спрашивают моего мнения. И теперь даже если до Лозен окажется красавцем двадцати лет, я не смогу его полюбить. Хотя он далеко не красавец.

– И ему далеко за двадцать. Очень-очень далеко.

– Ты снова прав! Возможно, он понравился моему отцу, видимо, у них есть что-то общее.

– Дурной характер, – бросил юноша.

– Не суди о господах, жалкий лакей! – перебила его Генриетта и продолжала. – Одним словом, я буду являться залогом чьей-то дружбы, сувениром на память, охотничьим трофеем, который один удачливый охотник передает другому.

– И за который получает немалые деньги.

– Не бывает, я знаю, такого, чтобы нельзя было выбраться из западни! – внезапно сама себе сказала баронесса. – Если ничего не останется, я сбегу из замка. Вместе с тобой!

– Благодарю за доверие, госпожа, – поклонился Анри. – И нас сразу же поймают и приведут к вашему отцу.

– Но можно и скрыться!

– А если мы убежим, что подумают о вас в обществе? Побег с любовником?

– Какую чепуху ты мелешь!

– И что за наказание ждет меня после поимки? Нет, благодарю вас за то, что цените мое общество, дорогая госпожа. Но вы думаете только о себе.

– Это ты думаешь лишь о своей шкуре!

– Мне она почему-то дорога, представьте себе! Не ответите, почему?

Баронесса предпочла пропустить мимо ушей слова собеседника.

– Я убегу! – решительно заявила она. – Одна!

– Счастливого пути.

– А ты трус!

– Мне еще жить не надоело. Это тоже, возможно, странно звучит.

– Знаешь ли ты, умник, я тоже хочу жить!

– Так значит, решено. Мы бежим в разные стороны.

– Значит, выход есть!

– Если это вы называете выходом.

– Анри, поклянись, что не оставишь меня!

– Госпожа… – юноша был обескуражен.

Что еще выдумала баронесса?

– Клянись!

– Не буду я ни в чем класться! – молодой человек был готов выйти из себя.

– Вот как? – Генриетта уставилась на него своими огромными глазами.

Этот взгляд действовал на Анри, как удав на кролика.

– Я просто ваш слуга, – неожиданно для себя самого вымолвил юноша. – Повелевайте мною, как вам будет угодно.

– Трус! Несчастный трус!

– Что поделаешь, – Анри развел руками. – Мне от рождения не передали инстинктов благородства, так что прошу меня простить!

– Можешь болтать всё, что тебе вздумается! – сказала Генриетта. – Ты себе все позволяешь, да и я тебя распустила. Ну пожалей меня хотя бы притворно, но так, чтобы я не видела, что ты прикидываешься.

– Хорошо, госпожа. Я вас искренне жалею.

– Болван! Лучше спой мне что-нибудь.

– Старое?

– А что, появилось новое? – оживилась баронесса.

– Ну, приснилось кое-что. Только я сам не берусь объяснять смысла того, что сейчас вам исполню.

– Неси лютню, – приказала Генриетта.

– Слушаюсь, госпожа.

И сегодня баронесса услышала новую песню, в которой не было ни капли смысла. Мотив оказался грустным, и от этого опять на глазах ее выступили слезы.

Госпожа де Жанлис вдруг в очередной раз, но ярче обычного, вспомнила прошлое, детство…

Впереди ничего нельзя было рассмотреть:

– «Начало не прельщало

Завистливых врагов.

И временное жало

Не ведало оков.


Затем пришло сомненье:

Пустой круговорот,

Забывчивое мненье,

Тоскливый рой забот.


Конец казался страшным,

Кровавым и простым;

Посмешищем – несчастным,

Загадочным – слепым.


И завершилась мука,

И грешные уста,

И мрачная порука,

Что наша жизнь – пуста».


– Почему ты прервался? – спросила Генриетта, когда Анри замолчал.

– Потому что я закончил, – тихо ответил молодой человек.

– Но… Тут же нет продолжения! – воскликнула баронесса. – Ты всегда любишь песни с продолжением!

– Я не знаю его.

– Почему? Сочини! Придумай! Для тебя же не существует ничего невозможного, когда ты начинаешь писать стихи.

– Увы, бывает так, что мой рассудок бессилен что-либо сделать.

– Ты стремишься меня огорчить? Не противоречь, не ломайся!

– А чем бы вы хотели завершить эту унылую песенку? – спросил Анри.

– Откуда я знаю, ведь это дело твоих рук.

– Госпожа, продолжения не будет только потому, что после того, что вы уже услышали, ничего нет.

– Как же так?

– На земле уже ничего не происходит. Всё уносится в какой-то другой, мало знакомый мне мир, откуда мы возвращаемся совершенно иными. Мне даже порой кажется, будто я заглядываю в этот мир, но что там на самом деле, как можно существовать за пределами осязаемости, вам никто не скажет. Разве что люди, связанные с колдовством.

– Спасибо, Анри, – подумав, молвила баронесса. – Ты отвлекаешь меня от мыслей от ужасающей действительности.

– Я не преследовал подобной цели, но, если смог вам помочь, рад этому.

– Ценю скромность и находчивость, – сказала Генриетта. – Вижу в тебе преданного друга. Ты отказался поклясться мне в своей верности. Я расцениваю это так, что тебя оскорбило мое сомнение в тебе.

– Не совсем так.

– Я угадала! Прости меня, дорогой мой друг!

– Госпожа, зачем вы просите прощения, я ведь не ровня вам!

– Иногда мне хочется забыть об этой несправедливости.

– Если бы еще знать, что означает «справедливость»? – задумчиво произнес юноша.

– Ты философ! Этого у тебя не отнять, – засмеялась Генриетта. – Вот чем ты не похож на тех, кто меня окружает. Все они способны рассуждать только о бренной жизни, о развлечениях и увлечениях, но их совершенно не волнует смысл всего созданного Богом.

– Меня тоже не интересует, – признался молодой человек.

– Как это? Но ведь ты постоянно думаешь только о нем, лишь об этом! – изумилась баронесса.

– Он меня не интересует, – повторил Анри. – Наверное, я интересую его, поэтому вокруг что-то постоянно происходит, многократно меняясь и заставляя мой мозг соображать.

– Забавный, – сказала Генриетта. – Может быть, когда-нибудь я смогу думать так же, как ты. Но в конце-то концов мне это не нужно. Я богата, я женщина, в этом мой смысл.

– В этом ли? – возразил юноша. – Сперва объясните себе, почему над головой светит маленькое ослепительное солнце, а под ногами упрямо зеленеет трава. Тогда, быть может, вам станет ясно и ваше предназначение.

– Хорошо, я попробую. Потом.

Можно не успеть.

– Чушь!

– Такое откладывать на следующий день не надо. Это стремятся постичь сразу, в любой момент, когда оно вас настигло. Вот послушайте, – быстро проговорил молодой человек со страстью прочитал. –

Зачем приходим в этот мир?

Зачем град мук претерпеваем?

Неужто жизнь – бесцветный звук,

А мы зря голову ломаем?

Зачем родился человек,

Младенец крохотный и слабый?

Зачем родился в этот век?

Зачем ребенком, а не жабой?

Зачем он радостно глядит

На солнце, жгущее равнины?

Зачем, явившись в мир, кричит?

Какие у него причины?

Зачем растет и слабых бьет,

А то вдруг выручит кого-то?

И разве даст себе отчет,

Когда его всосет болото?

Зачем жестокая судьба

Полна любви и искушений?

Зачем призыв поет труба –

Печальный горн людских лишений?

Зачем о счастии скорбим,

Как о потере безвозвратной?

Зачем же злимся и молчим,

Терзаясь болью непонятной?

Зачем всё сущее? Зачем?

Неужто жизнь – кромешный ужас?

А рай не вымолить ничем?

И ураган в аду нас вскружит?

Ты беззащитен, человек,

Но ты не прост и не ничтожен!

Ты – неудача и успех!

Живешь и будешь уничтожен!

Проснись от лени, оглянись,

Очнись от жадности и гнева,

И ты поймешь, что значит жизнь,

И ты поймешь, что значит вера…»


– Я отказываюсь тебя понимать! Ты вконец сошел с ума!

– Или почти обрел его.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что человечество до тех пор будет сумасшедшим, пока все люди не начнут понимать друг друга.

– О, я догадалась! Ты говоришь о Вавилонском столпотворении, во время которого народы утратили способность говорить на едином языке? – воскликнула баронесса.

– Боюсь, что вы меня не так поняли. И вот теперь я поясню свои слова. Ведь мы не постигаем смысла речи даже тех, кто произносит созвучия, знакомые нам с детства, с рождения. Не можем, а порой не пытаемся, не заставляем себя понять!

– Ну, если это слова о любви…

– Вы меняетесь, дорогая госпожа, – с печалью промолвил Анри. – И не берусь судить, в лучшую или в худшую сторону.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что всё не может оставаться неизменным. Но почти все меняется к плохому.

– Что за меланхоличный тон!

– Радоваться нет повода!

– А ты постарайся.

– Не имеет смысла. Многое для меня потеряло изначальный смысл.

Надежда смысла не имеет,

Проколота насквозь.

Лишь уголек на сердце тлеет,

Проклятый острый гвоздь…

– Прочитай дальше.

– А разве необходимо что-то еще?

– Ты сегодня заладил одно: «Не имеет смысла! Не будет продолжения!» – возмутилась баронесса.

– Вдохновения нет, – признался юноша. – А без него я ничтожен.

– Похоже на правду. А скоро оно появится?

– Возможно, никогда.

– Как ты уверенно это произнес! Ты просто убежден!

– Да. Оно не появится здесь, в вашем замке. Мне необходимо переменить свою жизнь, чтобы всё было по-другому. Возможно, тогда я начну писать веселые песенки, как это было когда-то. А здесь меня тянет на рассуждения о смерти и о тленности всего земного.

– Хорошо, мой друг. Я обещала и держу слово. Ты покинешь замок навсегда. И больше никогда тут не появишься, и герцог не дотянется до тебя.

– И я не увижу господина герцога!

– И меня тоже. И скоро забудешь обо мне…

– Спасибо! Я благодарю вашу милость! – воскликнул Анри, а Генриетта тяжко вздохнула.

Глава 26.


Он прибыл, как и обещал, через несколько дней, точнее, через неделю. О был бодр, весел и здоров и жаждал поскорее познакомиться с будущей женой.

Могло показаться странным, откуда бралась юношеская энергия в таком грузном пожилом человеке, и вправду похожем на дикого кабана из заповедных лесов. Лишний вес мешал ему свободно дышать, и воздух с неприятным свистом вырывался сквозь раздутые круглые ноздри, подобно мифологическому огню, извергаемому чудовищем. Да и дыхание у графа источало драконий смрад. Неповоротливая фигура, плотно упакованная в дорогое платье, мелко колыхалась при ходьбе или, когда ее обладатель не мог удержаться от хохота. Немногочисленные волосы, словно кудри младенца, завивались мелкими колечками, и через них свободно просвечивала кожа. Так что можно было вполне определенно рассуждать о строении черепа господина до Лозена. Ничего не выражающие красноватые свиноподобные глазки, сыто щурясь, осматривали всё окружающее, как свою собственность. Руки в растопыренном виде, возможно, никогда уже не могли достать до тела, и теперь существовали как бы отдельно от остального, наслаждаясь своей независимостью. А ноги, напротив, несли всю почетную ответственность за владельца, важно и торжественно перемещаясь по твердой поверхности. Лицо имело вид поспевшего яблока с красными, ювелирно прочерченными прожилками в самых неподходящих местах. Как, к примеру, нос и надбровная часть были испещрены ими больше, чем подобает, тогда как щеки явно считали себя обделенными красным цветом и в отместку отливали зеленоватой желтизной. Нижняя же часть благородной физиономии имело сизый оттенок, исключительные полномочия на который были у голубей, гнездившихся на крышах Лонгвиля. Очарование графа не знало границ, а успех нетерпеливо поджидал его в замке, нервно покусывая ногти.

Вероятно, когда-то, некоторое, весьма отдаленное время назад, этот бесподобный кавалер обольщал впечатлительных женщин легким поворотом головы, лукавым взглядом тогда еще довольно трезвых и ясных глаз, полетом кудрявых локонов, небрежно брошенным словом или уместным комплиментом. Да, да! Сладостные воспоминания! Есть люди, которые считают, что время течет для других, но не затрагивает их персону. И они навечно остаются молоды и прекрасны, и даже ведут себя соответствующе. Юный образ, запечалившийся в старческой памяти, былой успех, слава дуэлянта и острослова уносят несчастного пожилого обольстителя в небеса, он не осознает всей смехотворности своего поведения. Лишь отражение в зеркале, этот жестокий враг наших грез, порой заставляет ненадолго поколебать уверенность в себе. «Неужели это я?!» Но всё быстро меняется, как только престарелый юнец отходит от проклятого зеркала и вновь кидается с разбега в мутную воду интриг.

Завидуем ли мы подобным людям? Их раскованности поведения? Общению с молоденькими девушками в непосредственной манере лукавого врага дамских сердец? А эта порхающая грузная походка! Ковыляющая грациозность!

Они обожают себя, считая собственную персону венцом божественного творения, совершенством – неуклюжее тело, в которое чуть ли не ежечасно в качестве поощрения за то, что оно существует, подкидывают неслыханное количество разнообразной снеди. И диву даешься, откуда берутся силы всё это переварить, и как всё это помещается в недрах древнего организма! А почему каждый раз новый прием пищи не является последним для необхватного обжоры?! Еще одна загадка, которую разрешить нам вряд ли под силу.

Стояло бесцветное ноябрьское утро, но двор замка Лонгвиль словно осветился, ослепленный великолепием и красотой долгожданного гостя. Памятуя о подвигах прошлого, господин жених прибыл в-одиночку, без свиты, верхом на лошади вороной масти. Неловко спустившись с коня и едва удержавшись на мощных с виду ногах в высоких охотничьих сапогах, заляпанных дорожной грязью, он приблизился к герцогу (который специально спустился к воротам, чтобы встретить зятя) и, смешно перебирая ногами, совершил ритуал приветствия, после чего знатные господа, почти родственники, почти ровесники (право, внешне трудно судить, кто из них был моложе), торжественно и вальяжно удалились во дворец де Лонгвиль.

Спустя считанные мгновения герцог прислал за баронессой одного из слуг. И растерянная Генриетта, не отдавая себе отчета в происходящем, почти бегом направилась на встречу с женихом. Ее несла непонятная страшная сила, словно бурная река, старающаяся разбить о камни беспомощное суденышко. Разум существовал вне тела, его как бы не было. В подобных моментах, когда эмоции перехлестывают через край, организм выключает сознание. Наверное, это защитный механизм, чтобы не сойти с ума. Стоит надеяться только на счастливую случайность, на Бога, на кого-нибудь, кто, быть может, спасет. А, может, помощь не придет никогда. Но это теперь не страшно! Всё равно тревоги существуют где-то в стороне, а вы можете лишь наблюдать за течением событий. Да, иногда надежды оказываются напрасными, рушится ваш мир и то, что было создано в вашем сознании вокруг этого мира. Такова жизнь – всеми проклятая, но удивительно притягательная, с которой так тяжело расставаться…

О чем говорили помолвленные? О предстоящей свадьбе ли, о деталях ли праздничного туалета – нам неизвестно. Проходила беседа за роскошно обставленным столом, яства которого неустанно обновлялись, а повара и прислуга сбивались с ног от усталости. Окончилась трапеза ближе к полуночи, и утомленный непростой дорогой граф с достоинством удалился на ночлег в специально отведенные для него покои.

Госпожа де Жанлис возвратилась к себе совершенно потерянная. Ее существо отказывалось понимать и принимать реальность, слишком уж похожую на страшную сказку, чтобы быть правдой. Пришло ощущение, что всё происходит с кем-то другим, посторонним, и равнодушие тихими шагами прокралось в ее сердце. Равнодушие к всему, что окружало и даже к себе самой. Всё казалось бессмысленным и пустым. Голова ужасно болела, хотелось спать. Но наутро… Впрочем, мысль о том, что будет утром, еще не появлялась. Сейчас Генриетта желала одного: поскорее уснуть, забыться, навеки оторваться от гнусного бесполезного мира. Чувство усталости от жизни захватило ее в свои мягкие когти и поволокло по неведомым землям равнодушие и опостылости. Всё, что хотелось немедленно забыть, сейчас всплывало из недр предательской памяти и, будто отражаясь в сотне тысяч зеркал, повторялось бесконечное число раз, не зная пощады. Мучительная горечь, желание избавиться от терзающих мозг воспоминаний, мысли о предстоящей адовой жизни, о том, что не у кого молить о защите, вытолкнули наружу дикое озарение покончить с собой: мерзкая старая жаба, ядовитая и нестерпимо гадкая отныне будет распоряжаться ею во всем! Даже мимолетная мысль о женихе заставила баронессу содрогнуться и ощутить капли ледяного пота, потоками стекающего по телу.

Она была слишком горда, чтобы сдаться. Она была слишком умна, чтобы доказывать свободу самоубийством.

«Я выживу! – зло усмехаясь про себя, подумала Генриетта. – Я выживу для того, чтобы умер он, противная человекоподобная тварь, в которой не осталось ни капли ума! Я слишком хороша для него! И от об этом узнает! Он испытает это на себе!»

Тут же она села писать послание де Шатильону, и через полчаса всё было готово. В письмо говорилось о том, что ненавистная свадьба назначена на канун Рождества, и, если господин маркиз мужчина, он непременно придумает, как избавиться от графа, тем более, если его клятвы остаются в силе, и он пока еще любит госпожу де Жанлис.

Письмо заканчивалось словами: «Вы – моя последняя надежда, моя любовь! Вы – единственный мужчина, который вторгся в мое сердце! Я жду ответа от Вас и Вашего подвига! Любящая Вас Генриетта».

Надо ли говорить, что тут же был приглашен Анри с тем, чтобы отнести послание по назначению…

Молодой человек крепко спал, и слуге баронессы пришлось довольно долго барабанить в дверь, прежде чем она отворилась.

К Генриетте Анри пришел весьма помятый и недовольный тем, что его разбудили среди ночи, в такой неподходящий момент!

– Сейчас ты отправишься к господину де Шатильону! – в ответ на претензии молодого человека жестко сказала Генриетта и протянула запечатанный конверт. – Отнесешь вот это.

– Госпожа, возможно, я спросонья ослышался, – помолвил юноша. – Вы сказали, отнести письмо господину маркизу?

– Да! И не заставляй меня повторять тысячу раз!

– Простите, но разве вы не запретили даже упоминать в этих стенах его имя? – пробовал возразить молодой человек.

– У тебя действительно слишком хорошая память!

– Это плохо?

– В данном случае, да! Не рассуждай, а бери костюм и отправляйся в дорогу!

Анри пытался осмыслить перемену в госпоже.

– Вы решили помириться с маркизом?

– А с чего ты взял, что мы с ним ссорились? – рассердилась Генриетта. – Не лезь туда, куда тебе не полагается, жалкий шут!

На мгновение воцарилось молчание, но через секунду Анри его прервал и сказал:

– Вы правы, моя госпожа. Я недостоин вашей снисходительности, и потому поищите кого-нибудь другого кто доставит ваше письмо адресату.

И с этим он повернулся и скрылся за дверью.

Баронесса была в панике. Ущемленная гордость не позволяла ей возвратить слугу, так нагло с ней поступившего, да еще и наговорившего дерзостей. Но тогда кто отнесет письмо?

«А вдруг этот трус де Шатильон еще и откажет мне?» – внезапно подумала Генриетта.

Вероятность подобного исхода была столь велика, что победила все доводы и разрушила радужно-нелепые планы. Да! Помощи ждать неоткуда!

Казалось бы, теперь стоило и тревожиться, но… Генриетта громко расхохоталась. Ей вдруг стало смешно. От того, что она попыталась просить маркиза ее спасти, от того, что Анри так метко ей ответил и поставил на место; даже от перспективы собственного брака с дряхлой развалиной. Она хохотала, как ненормальная, и слуги в ужасе то и дело заглядывали к ней, опасаясь за ее душевное здоровье.

Смех постепенно перешел в рыдания, и голос баронессы приобрел несвойственные ему оттенки. Шум из ее спальни доносился долго, пока Генриетта не почувствовала, что ей больше нечем плакать, да и горло заболело от надрывных всхлипываний.

Сон свалил ее грубо и неожиданно. Баронесса даже не успела раздеться, так и заснула в роскошном платье, в котором представала перед до Лозеном.

Ночь пролетела мгновенно, как мимолетная тень птицы, и вновь наступило утро. А зачем?

Зачем каждый раз после короткого отдыха ночи мы просыпаемся в разочаровании? Зачем солнце опять и опять освещает недостойную землю грубых, невежественных существ, давших себе название «люди»? Зачем на рассвете бывает нестерпимо прекрасно, и небеса балуются нежными красками? Зачем теплота от восходящего светила обливает поверхность земли трепетным, возбуждающим чувством доброты и спокойствия? Зачем даже в самую холодную пору мы так жаждем появления желтой звезды, зная, что не будет от нее счастья и огня. День обожжет пургой и ослепит снежными хлопьями, а осенью закидает полусгнившими листьями и окропит грязной дождевой водой из серой тучи. Но почему мы опять слепо верим каждому восходу и ожидаем чуда, вперяясь взором в горизонт восточной части земли? Мы смотрим на небо, надеясь на избавление? От чего? Не легче ли проспать этот волнующий момент, греясь в мягкой постели, теша себя волшебными грезами? Засни вечным сном, человечество, не мучь себя напрасностями и глупостью собственного разума. И, быть может, ты удостоишься легкости ангелов, порхающих над облаками в чистоте лазурного неба?

У каждого свой путь на земле. Кто топчется на месте, готовясь к прыжку, но каждый раз почему-то откладывая его до лучших времен. Кто петляет по узкой тропе среди непроходимых зарослей, в которых не видит и не слышит никого до самого горького своего финала. Кто, не спеша, шагает по проторенной мощеной дороге и приходит к своей цели, даже не замочив подошв. А кто несется вперед с диким от ярости лицом, сметая на пути все препятствия, не взирая ни на что и на кого. Хищный, безумный, жестокий человек! Ты – болезнь земли своей! Ее проклятье и боль. Не смотришь в небо, насмерть уставившись себе под ноги в надежде подобрать чужое и спрятать в свой карман, пока никто не заметил. Кто наградил тебя жадностью и безжалостностью? Мать-земля, давшая приют и богатство? Лучше бы навек оставался ты нищим и неразумным, бродя по лесам на четвереньках и пугая волков дикостью нрава. Просыпаешься только за тем, чтобы чего-нибудь получить, украсть, отобрать. Спи лучше, и пусть сон твой никогда не кончается!..

Генриетта проснулась совершенно спокойной за свое будущее. Она знала, что всё будет так, как решит она сама. А выход из создавшейся ситуации нашелся сам в тот момент, когда она открыла глаза.

В нашейсудьбе случаются эпизоды, во время которых мы знаем, что всё завершится для нас превосходно, несмотря на кажущуюся опасность или даже смерть. Мы словно прозорливцы, видим хороший исход и абсолютно не волнуемся на этот счет.

Кто-то подсказал баронессе, что свадьбе с до Лозеном не бывать. Уверенность казалась настолько осязаемой, мощной, что сомневаться в ней не приходилось. Правда, невеста еще не предполагала, что же станется с ее драгоценным женихом. Но в этом ли дело? Важен результат. А он мерещился весьма обнадеживающим. Счастье носилось над головой незримой бабочкой, и оставалось только поймать его умелой и твердой рукой.

Царства небесной благодати сладострастно распахивали двери перед мысленным взором Генриетты. Жизнь начинала казаться мудрой, доброй и справедливой сказкой с хорошим концом. И баронесса впервые за время своего пребывания в родовом замке ощутила всё правдоподобие того, что говорил ей так часто ее слуга Анри…

Глава 27

Прошло три дня.

Граф гостил у будущих родственников, и они не отказывали ему ни в чем, ибо жених был замечательно богат и напоминал герцогу о временах его отца и деда: много ел, пил, пошло шутил и оглушительно хохотал, будто стрелял из пушки.

– Госпожа баронесса, – однажды сказал де Лонгвиль. – А почему бы вам не пригласить сюда вашего шута?

Внутри Генриетты всё похолодело от ужаса. Во-первых, Анри мог бы отсутствовать, если бы она отправила его с письмом к маркизу, а во-вторых, это противоречило ее планам… Да, у нее созрела идея, как выпутаться из сложившейся ситуации, и баронесса холила ее и взращивала. А Анри играл в этой идее не последнюю роль.

– О, дорогой отец! – воскликнула госпожа де Жанлис. – Зачем здесь еще какой-то шут, если нам и без того достаточно весело? – и она заразительно засмеялась.

Граф с нескрываемым удивлением посмотрел в ее сторону, потому что это было первое проявление веселости баронессы за всё время визита до Лозена. Упражнения, прививавшиеся в проклятом монастыре, внезапно оказались полезными, смех был почти натуральным и довольно продолжительным.

Господин герцог истолковал его на свой лад: «Значит, Генриетта от графа в восторге, и не стоит им мешать». Тут же он весьма удачно изобразил внезапный недуг и покинул зал, опираясь на согбенную фигуру верного Жана, молча отдав слугам приказ ретироваться. Будущие супруги остались одни.

Разве мог опытный до Лозен упустить такой подходящий момент с тем, чтобы произвести на Генриетту такое впечатление, от которого бы она не спасла свое нежное (так он думал, наивный!) девичье сердце, до краев наполненное невинностью. Как он ошибался! Правда, этого он так и не понял, потому как госпожа де Жанлис, припомнив монастырские навыки прошлых лет, пустила их в ход все сразу. И началась атака с обеих сторон, битва, в которой нет победителей, а побежденный награждается любовью. Но, видимо, нет правил без исключений. Тайная война была известно только одной из сторон, а именно Генриетте. Она обольщала глупейшими увертками и ужимками, думая тем самым отвратить от себя господина графа. Но всё это действовало на графа совершенно иначе, чем рассчитывала баронесса, потому как, вероятно, он привык именно к такому общению с женщинами и теперь решил, что в ужимках и заключается искренность молодой дамы, и с готовностью включился в эту безумную игру. Строя из себя невесть что, они еще ухитрялись о чем-то разговаривать.

– Вы давно из монастыря? – мурлыкал до Лозен, посверкивая свиными глазками.

– О нет, – с придыханием отвечала баронесса, томно закатывая зрачки. – Всего несколько недель…

– Как вы прекрасны! – шептал жених, опьяненным взором раздевая будущую жену.

– Я в восторге, в неописуемом восторге от вас, дорогой граф! – врала госпожа де Жанлис, закусывая нижнюю губу.

– Я так счастлив, что мы вскоре будем вместе!

– О, как же мне передать вам те чувства, которые я испытываю к вам! – воскликнула Генриетта со всей искренностью, на какую была способна.

– Я благодарен судьбе!

– Я счастлива!

– Нежнейшее создание! – умирал от умиления старый повеса.

– Господин граф… – ласково обратилась к нему Генриетта. – Скажите, если это не секрет, сколько раз вы были женаты?

– От вас у меня нет и не должно быть никаких секретов! – с готовностью сообщил до Лозен. – Я трижды женился и трижды вдовец.

– А почему? – удивилась баронесса.

– Я слишком сильно любил их, – признался граф, потупив взор. – Я создан для страстной необузданной любви. И я люблю вас, дорогая Генриетта. Я десять долгих лет ожидал дня нашей свадьбы!

«Пожалуй, надо позвать кого-нибудь, чтобы это животное не забывалось», – подумала баронесса и позвонила в колокольчик.

– Зачем вы это делаете? – огорчился граф. – Нам будут мешать!

– Разве могут помешать какие-то слуги! – возразила Генриетта. – Они ведь нам не ровня!

– Но они нас стеснят.

– Напротив, с ними я буду чувствовать себя увереннее с вами.

– О, моя дорогая, вы меня не любите! – сказал до Лозен и капризно надул губы, словно малолетнее дитя.

– Подождите некоторое время, милый граф, и возможно, когда-нибудь я полюблю вас.

– Но ваши слова, полные душевного огня, которые вы только что источали…

– Восторг и восхищение еще не доказательство самой любви! – заявила Генриетта.

– Это выше моего понимания! – воскликнул незадачливый жених. – Какой смысл скрыт в ваших словах?

– Что с вами? – неожиданно холодно спросила госпожа де Жанлис. – Вы плохо себя чувствуете? Пойдите прилягте, последовав примеру моего отца. Ведь в вашем возрасте со здоровьем не шутят. Тем более удивительно, что вы после столь тяжелой лихорадки всё еще думаете безотлагательно жениться. Боюсь, это убьет вас!

Вошел лакей.

– Выйди, тебя никто не звал, – грубо бросил ему до Лозен.

Лакей поклонился и вышел.

– Как прикажете относиться к вашей выходке? – спокойно осведомилась Генриетта. – Я вызвала слугу, а вы, не спросясь меня, его отослали! Не кажется ли вам, что это форменная наглость?

– Она не наглее тех слов, которые вы только что имели удовольствие бросить в мой адрес, – так же спокойно ответил граф.

– А вы мстительны.

– Я не позволю себя оскорблять.

– По вашему виду можно сделать вывод, что вы желаете со мной разделаться, – сообщила Генриетта.

– Вы не ошиблись, моя дорогая, – подтвердил до Лозен с улыбкой людоеда. – Вы вскоре поплатитесь за свою грубость.

– Но я пока еще не ваша собственность, – воскликнула баронесса. – Я не намерена ею становиться! Лучше умереть, чем подвергаться вашим объятьям.

– Напрасно ты, дорогуша, так рассуждаешь! – сытые глаза господина жениха плотоядно сверкнули. – Всё давным-давно было оговорено, и тебе никуда, голубка моя, не скрыться от меня!

– Как вы смеете так со мной разговаривать?! – взорвалась госпожа де Жанлис. – Почему вы позволяете со мной подобные вольности!

– Потому что ты – моя! – щербато улыбнулся до Лозен.

– Какая мерзость! – Генриетта отвернулась, не в силах смотреть на эту довольную расплывшуюся рожу.

– Ты можешь сколько угодно показывать свое отвращение ко мне! Всё равно будет по-моему. Сделка с господином де Лонгвилем заключена, подарки сделаны, теперь остается лишь закрепить наши судьбы в стенах святой церкви, и всё уладится. Моя болезнь явилась так некстати, – пожаловался граф. – И даже сам не знаю, как это произошло. Подумаешь, попал под ливень, как будто такого не случалось раньше! Ну ничего, я снова в седле и вновь могу предаваться охоте.

– На беззащитных девушек? – вставила баронесса.

– О нет, моя крошка! Девушки не так беззащитны, как хотят казаться. В каждой из них сидит коварный дикий зверь, готовый в любой момент выскочить наружу и разорвать в клочки каждого, кто бы он ни был. Поэтому я знаю, поверь мне, знаю женщин, я умею их усмирять, этих необъезженных лошадок, – самодовольно произнес до Лозен и растекся в блаженной ухмылке.

– А не кажется ли вам, что вы грубы? – осведомилась Генриетта. – А еще вы мне противны, гадки и мерзки!

– Придется потерпеть, – заявил жених, осушая тяжелый бокал с крепким вином. – И вообще, вам пора привыкать ко мне и к моей манере общаться с женщинами. Ведь мы скоро обвенчаемся!

– Этого не будет! – вспылила баронесса, вскакивая из-за стола. – Лучше погибнуть от когтей дикого зверя, чем быть жалкой игрушкой в ваших жестоких руках!

– Напрасно вы тревожитесь, – спокойно возразил граф. – Ведь вам уже ничего не изменить! Бог свидетель! Да и ваш отец, думаю, не выкажет удовлетворения, когда узнает о нашем разговоре. Я ему расскажу.

– И хорошо, если расскажете! – выпалила Генриетта. – Передайте ему, как вы грубо со мной обращались!

– Передам. И еще прибавлю о вашем притворстве.

– Говорите, что хотите, только оставьте меня в покое, дайте хотя бы последние дни не ведать вашего присутствия в моей жизни, избавьте от счастья созерцать свое отвратительное лицо! – закричала баронесса, выбегая из зала.

– Какая горячая! – отметил граф. – Вот будет замечательная жена! Я отведаю с ней настоящее наслаждение!

Генриетта в очередной раз рыдала в собственной спальне, уткнувшись лицом в подушку. И сбившаяся прическа смешно сползла набок. Генриетта не могла удержаться от злости, переполнявшей всю ее, и в бессильном исступлении грызла подушку, рвала ее зубами, с удовольствием наблюдая за дырами, образованными ее укусами. С каким бы наслаждением она сейчас бы искусала своего будущего мужа! Нет, не мужа! Он не станет ей мужем! Никогда! В этом поклялась себе Генриетта вчера утром, и ей сразу сделалось легко и приятно. А сейчас сердце переполняло какое-то зверство. Наверное, там бьется дикое животное, попавшее в капкан, расставленный на него заботливым охотником….

В тот день Генриетта больше не встречалась с графом, а на следующий гость собрался уезжать.

Непонятно, рассказал ли он герцогу о ссоре с баронессой или нет, вероятнее всего, приберег это подарком к свадьбе. Господин де Лонгвиль намеревался дать прощальный завтрак дорогому гостю и известил об этом свою любимую дочь.

В один миг Генриетта приняла решение действовать. Она знала, как и что делать, и посему послала за Анри, а сама свалилась на кровать под балдахин в позе глубокой смертельной скорби. Услышав за дверью легкие быстрые шаги, она издала сдавленное всхлипывание и намочила глаза водой из бокала, припрятанного под кроватью.

– Вы меня звали? – услышала баронесса за спиной голос преданного друга.

– Да… – проскрипела она, дергая за шнурок балдахина и приподнимая тяжелую ткань так, чтобы юноша мог получше рассмотреть ее горе.

– Что-нибудь случилось? – осведомился молодой человек.

– Подойди ближе, – застонала Генриетта. – Я умираю.

– Может, будет уместно послать за лекарем?

– Нет, это не болезнь. Это совсем другое. Неизлечимое! Безысходность! – баронесса повернула к юноше свое залитое водой мокрое лицо.

– Вы плачете? – осторожно уточнил Ани, делая шаг к постели. – Опять из-за графа?

– Да, мой друг! Из-за графа! Он оказался настоящим чудовищем! Я даже не предполагала, насколько он безобразен! – и тут Генриетта впилась длинными ногтями в руки Анри, который, ни о чем не подозревая, приблизился вплотную к ложу, на котором мучилась баронесса, и горячо прошептала. – Дорогой мой! Спаси меня! Избавь от ужаса!

– Госпожа, как вы можете просить об этом меня, ничтожного слугу? – кривясь от боли, пробормотал Анри.

– Посуди сам, кого я еще смею умолять о спасении? – рыдала баронесса, проливая уже настоящие слезы.

– Как же я спасу вас? – недоумевал молодой человек.

– Я не знаю! – завывала госпожа де Жанлис. – Вызови его на дуэль и прикончи! Придумай что-нибудь!

– Простите, я не умею драться на шпагах. В театре мы бились понарошку, тупым оружием…

– Ничего, этому нетрудно научиться во время боя! – успокоила его баронесса.

– Но ведь у меня нет шпаги…

– В отцовском замке хранится сумасшедшее количество подобного хлама, я подобрала тебе! – и с этими словами Генриетта достала из-под кровати одежду, сшитую в Париже, и шпагу, самую настоящую, с хорошей дорогой отделкой. – Бери! И не мешкай! Сейчас граф пойдет завтракать, а потом отправится домой.

– Но я…

– Не перебивай меня! Ты подкараулишь его по дороге и скрестишь с ним оружие. Понял?

– Я не верю своим ушам! – пролепетал юноша. – Как смею я, простолюдин, нападать на благородного графа? Я ведь не бандит! Если вы про меня так хорошо думаете, это может сделать честь только вашей бурной фантазии…

– Не дерзи, на это нет времени! – перебила баронесса. – Неужели трудно назваться любым вымышленным именем, прикинувшись дворянином! Ведь по одежде он сразу подумает, что ты знатный господин. И не обманывай его ожиданий!

– Но откуда мне знать, какой дорогой он поедет? – слабо сопротивлялся молодой человек; стечение страшных обстоятельств уже захватило его и тащило навстречу смертельной опасности, неотвратимое и фатальное, как наводнение или извержение вулкана.

– Здесь одна дорога – через лес! И кончим глупый разговорю Отправляйся сейчас же! – деловито сказала Генриетта, и Анри ничего не оставалось, как подчиниться.

На миг он задержался и посмотрел ей в глаза:

– Вам не страшно?

– Что ты имеешь в виду? – удивилась госпожа де Жанлис.

– Неужели вы не боитесь за себя?

– Зачем ты ходишь вокруг да около, сразу бы спросил, почему я не жалею тебя!

– Ну, как я осмелюсь на такие расспросы! Я хочу понять, не боитесь ли вы вручать свою судьбу в такие руки, как руки вашего недостойного слуги? На это должны быть особые обстоятельства или невероятная смелость.

– Да, дорогой Анри, ты снова прав! Если тебя убьет эта жирная мерзость в человеческом обличье, мне ничего не останется, как принять яд. Так что смелость тут ни при чем. Ты – моя последняя надежда.

– Я польщен до глубины души! – ответил молодой человек, делая поклон. – Благодарю вас.

– Довольно этикета. Торопись! И постарайся, чтобы тебя никто не видел.

Анри направился к двери, держа в руках сверток, из которого гордо и правдиво торчала шпага, и вдруг остановился на пороге, обернулся.

– Чего тебе еще? – нетерпеливо промолвила Генриетта.

– Я хотел бы узнать, не желаете ли вы со мной проститься? – тихо произнес юноша.

– Прощай. А теперь ступай, ступай!

– Госпожа, неужели у вас не найдется ласкового слова для того, кто идет отдавать за вас жизнь?

– Жизнь слуги мало стоит, – бросила баронесса.

– Тогда, – Анри изменился в лице и со стуком швырнул в сторону сверток. – Я не собираюсь умирать из-за чьей-то глупой прихоти. Защищайтесь сами.

И дверь за ним хлопнула, как пощечина.

– Жерар! – воскликнула баронесса, призывая своего лакея. – Жерар, верни его сейчас же!

Заглянувший было в комнату слуга, быстро скрылся, а через считанные мгновения вернулся вместе с беглецом.

– Спасибо, Жерар, можешь идти, – сказала Генриетта и, выбираясь из постели, сказала Анри. – Не надо убегать и злиться. Ты пойми, что я настолько убита горем, что сама себе не отдаю отчета в собственных словах. Да, я была несносна и ужасно груба с тобой. Прости же! Пусть наша дружба не заканчивается столь нелепо. Ты бескорыстен, добр и преследуешь благородную цель. Бог будет тебя хранить, вот увидишь! Я свято верю в то, что ты уничтожишь этого человека.

– И сяду за решетку, – угрюмо промолвил юноша.

– Не говори глупостей! Никто не узнает, что это сделал ты.

– Почему-то я не разделяю вашей уверенности.

– Конечно, если ты станешь болтать о своих подвигах, – Генриетта развела руками. – Я тебе ничем не смогу помочь. Впрочем, – она засмеялась. – Тебе никто не поверит, даже если ты вдруг признаешься, что убил заядлого дуэлянта! Есть железное доказательство твоего вранья – замок Лонгвиль, из которого, это знают все – нет выхода.

– Хорошо, госпожа баронесса, – горько усмехнулся Анри. – Вы почти убедили меня в безнаказанности моих намерений. Теперь остается лишь убить кое-кого, и вы обретете свободу. Надеюсь, и я тоже?

– Иди, я очень волнуюсь за тебя!

Молодой человек вновь поклонился, заодно поднимая с пола брошенные вещи:

– Прощайте, баронесса. Если ваш жених меня проткнет, не слишком огорчайтесь, ведь господин герцог вскорости подыщет мне достойную замену, и вы не будете скучать.

– Как ты можешь так говорить! Я не переживу твоей смерти!

– Полно, милая госпожа! – усмехнулся Анри. – У каждого своя судьба. И если мне суждено умереть сегодня, так тому и быть.

– Было бы очень жаль! – прошептала Генриетта, когда юноша ушел. – Я к нему так привязалась…

Глава 28

Завтрак был плотен, продолжителен и оставлял приятные воспоминания. Герцог и до Лозен со слезами на глазах распрощались, граф галантно чмокнул пальчики госпожи де Жанлис и резво залез в седло с небольшой лестницы, любезно подставленной заботливым Жаном.

Норовистая графская лошадь сразу же огласила площадь замка звонким ржанием, всадник добродушно потрепал ее по холке и, напоследок махнув в сторону невесты пухлой рукой с отёчными пальцами, отправился в обратный путь. Опытный взгляд жениха не мог не уловить некое подобие тревоги на личине баронессы, но тут же самодовольство графа сочло это за проявление сердечной привязанности и нежелание расставаться с будущим мужем. Вчерашняя беседа была не в счет. До Лозен покинул Лонгвиль счастливейшим человеком. Он всегда это ощущал, когда одерживал какую-нибудь победу – над медведем ли, над кабаном, над свирепым волком или над женщиной. Да здравствует охота! Охота на Беззащитность! Это удивительно привлекательное занятие, особенно если ОНА не ждет вашего нападения! Подкрадитесь к ней сзади и накройте прочной сеткой, а потом можете шутить и смеяться, забавлять пленницу глупыми баснями и интересными случаями из вашей насыщенной приключениями жизни. Это укрепит вас в убежденности собственной исключительности: исключительная хитрость, исключительное коварство, исключительный цинизм! А потом убейте ЕЁ, как вам заблагорассудится, жестоко или щадяще, с кровью или с пеной у рта. И долго созерцайте на то, что осталось в ваших цепких руках – еще за мгновение до этого двигавшееся и имевшее теплоту и тягу к свету. Успеха вам, господа охотники! Удачной добычи! Только не окажитесь по случайности сами в положении жертвы. Так иногда бывает, когда вы слишком уверены в собственной безнаказанности. Вас может отыскать невежественный медведь или злопамятная когорта волков. И тогда уж вам будет не до охоты… Но не надо грустных мыслей! Мы обязаны всегда оставаться победителями – таковы правила охотничьего искусства, такова охотничья справедливость! Поэтому, дорогой господин граф, не берите в голову! Вы действительно одарены вниманием и заботой со стороны любящей невесты. И взаправду расставание с вами вызвало у нее тревожные чувства, волнение. Может быть, даже за вас…

Широкая, несколько раскисшая дорога вела всадника сквозь лесные заросли, значительно поредевшие от начинающихся холодов и злого осеннего ветра, мародерствующего на опустошенной земле. Лес казался покинутым домом, затянутым паутиной, из которого забыли вынести часть обстановки, обрекая ее догнивать под дырявой крышей неба. Шторы некогда богатых листвой веток были небрежно сдернуты с окон и болтались лишь кое-где, заслоняя скромную люстру-солнце.

Неинтересный, скучный путь. Граф пожалел, что из-за желания покрасоваться не прихватил с собой ни слуг, ни кареты.

– В конце концов, можно было оставить их в этом лесу! – мелькнула у него запоздалая мыслишка, но липкий страх тут же затормозил все мозговые процессы и заставил слегка приподняться в седле.

Впереди в сотне шагов от него выступила на дорогу высокая фигура человека в черном плаще. Плащ зловеще развевался на ветру, подобно свирепому флагу флибустьера, а под ним… Да, да! Ошибки быть не могло! Там торчала длинная шпага!

«Засада!» – метнулось внутри, и что-то жалобно екнуло в области переполненного желудка. Но от неожиданности неустрашимый граф даже не сообразил остановить лошадь или дать стрекоча обратно в замок. Поэтому с каждым мигом он оказывался все ближе и ближе к черному бандиту. Когда до неприятеля оставалось не более пяти шагов, граф вдруг опомнился и резко потянул за поводья.

Лошадь от подобного маневра встала на дыбы, и незадачливый всадник почувствовал, что падает. Руки, крепко державшие поводья, не сумели противостоять колоссальной тяжести тела, и господин до Лозен кувырком полетел из седла.

Когда спустя мгновенье он пришел в себя, то увидел, что черный разбойник подбежал к нему с явным намерением помочь поняться. Граф с презрением взглянул на его лицо, закрытое до самых глаз черной непроницаемой маской, а широкополая шляпа с густыми перьями цвета сажи скрывала всю верхнюю его часть. До Лозен достал из ножен кинжал, хотя, признаться, это было совсем нелегко, и взмахнул им в сторону человека в черном. Тот отошел.

Граф совершил попытку встать самостоятельно. В итоге это ему удалось, но не сразу и с большим трудом.

Теперь они стояли друг против друга. Вернее, враг против врага. Черный обнажил наконец-то оружие. Оказалось, что это шпага, как и предполагал граф. Но узор на ее эфесе говорил о том, что противник, желающий оставаться инкогнито, был очень богат и принадлежал к какой-то славной дворянской фамилии.

Теперь граф не трусил. Он, не спеша, прихрамывая на левую ногу, которую подвернул во время падения, подошел к своей лошади и вытащил из седельной сумки несколько мешочков золота.

Черный неподвижно следил за его действиями.

Граф молча протянул золото противнику, но тот не двинулся с места, словно не понимал смысла широкого жеста до Лозена. Это продолжалось несколько секунд. Наконец граф улыбнулся презрительной улыбкой и швырнул мешочки человеку в плаще. Туго упакованные кошельки, имевшие заметное портретное сходство с хозяином, грузно шлепнулись на землю. Граф ожидал, что этот его поступок взбесит врага, и тот сам полезет на острие его шпаги, которую он только что вынул из ножен и теперь поигрывал ею в прохладном жидком воздухе.

Но разбойник оставался недвижим.

Это вывело из равновесия терпеливого господина до Лозена, и он воскликнул с ненавистью:

– Кто ты, и чего тебе от меня нужно? Бери золото и убирайся к дьяволу!

Черная фигура приблизилась, из-под плотной ткани, закрывавшей лицо, раздался твердый голос человека, готового на всё:

– Оставьте ее, она не может принадлежать вам!

– Кто? – невольно переспросил граф.

– Та, с которой вы помолвлены вопреки ее воле. Вы знаете, о ком я говорю, – в глазах разбойника, темных и жестких, выразилась внезапная нежность.

– Но кто ты? – повторил свой вопрос до Лозен.

– Я прошу вас оставить ее, – словно не замечая его слов, повторил человек в плаще. – Она не сможет вас полюбить. Никогда! Вы вызываете у нее только отвращение. Если вы осмелитесь жениться на ней, она умрет.

– Это она тебе сказала? – уточнил граф и, ощутив эфес шпаги в своей руке, попытался совершить нападение на врага.

Только это получилось не очень удачным. Наверное, сказалось падение с лошади, а, может быть, количество съеденного за завтраком замедлило резвость опытного бойца. Противник же, в свою очередь, тоже взмахнул шпагой. Опомнившийся граф решил, что не подобает знатному господину драться неизвестно с кем, кто упорно уклоняется от того, чтобы открыть свое имя, и остановился.

Разбойник тоже замер, готовый отражать любой выпад господина до Лозена.

– Почему вы не продолжаете? – осведомился он у графа.

– Мы еще не успели как следует поговорить, – сдержанно заметил тот. – Вы так и не назвали, кто вы, откуда, кем приходитесь госпоже де Жанлис, а также не поведали о причине такого подлого нападения на меня: в лесу, один на один. Ведь подобные дела решаются в честном поединке с секундантами в качестве свидетелей. А иначе моя или… – он замялся, прежде чем продолжить, затем выдавил. – ВАША смерть будет расцениваться, как вероломное убийство на лесной дороге. Возможен довольно неприятный суд…

– Я не располагаю возможностью вызвать вас на дуэль.

– Почему? – моментально спросил граф.

– Потому что у меня мало времени.

– Вот как? И вы решили компенсировать его недостачу скорым и тайным убийством?

– Разговор идет о чести дамы, и не имеет никакого значения ни место, ни ритуал дуэли, – закончил свою мысль человек в плаще. – Защищайтесь!

– Но я не буду драться до тех пор, пока мне не станет известно ваше имя! – заявил граф. – Ведь вы должны меня понять, я обязан удостовериться, в равном ли положении находится в обществе мой неприятель! Знатен ли он! Не замараю ли я руки о недостойного?

– Позвольте не открывать вам, как меня зовут. Надеюсь, мой внешний вид внушит вам уверенность, что вы деретесь с человеком, который ничуть не хуже вас. – с этими словами черный резким движением сорвал плащ и зашвырнул его в облетевший кустарник, а потом снял шляпу, отправив туда же.

Длинные темно-каштановые волосы, спрятанные под полями шляпы, упали вниз и легли на плечи разбойника тяжелой шелковой волной.

Перед графом стоял грациозный худощавый мужчина в роскошном бархатном платье с дорогим золотым шитьем. Из разбойничьего на нем оставалась только маска. Но вот он сдернул и ее, явно стеснявшую его речь и движения. И господин до Лозен с некоторым удивлением заметил, что его неприятель совсем юн и наверняка неопытен.

На какую-то долю мгновения граф почувствовал внутри некое подобие оттепели и спросил:

– Молодой человек, признайтесь мне, как мудрому, пожившему на свете мужчине, где и как вы познакомились и влюбились в мою невесту? Я, возможно, найду в себе силы простить вашу неразумную выходку, если увижу, что вы сами загнали себя в эту глупую ситуацию.

Юноша несколько растерялся и молчал.

– Ну, не томите!

– Это признание не имеет значения, потому что я пришел сразиться с вами, умереть или убить, – твердо заявил юнец.

Его слова так задели господина до Лозена, что тот кинулся с новым бешеным приступом ярости на молодого человека, которого за миг до этого готов был пощадить и даже простить.

– Я проучу тебя, дрянь! – бормотал граф, задыхаясь от быстрого темпа, который сам же и задавал, позабыв про свой возраст.

Шпага господина до Лозена мелькала в воздухе, но никак не находила врага. Вскоре это начало удивлять. Противник искусно уходил от удара, совершая головокружительные маневры, и словно забывая, что в его руках тоже есть шпага. Он словно не осмеливался направить свое оружие в обширной тело неприятеля.

А граф был убежден в собственной неуязвимости и наглел с каждой секундой, посылая налево и направо страшные проклятья на трех языках, которыми владел в совершенстве.

Его враг дрался молча и, вероятно, у него не было достаточных знаний в ведении дуэли, и посему господин до Лозен, памятуя о тактике боя, начинал медленно теснить его с дороги в сторону кряжистых деревьев. Совершенно неопытный в этих тонкостях молодой человек даже не замечал хитрости графа, он только неотрывно следил за свистящим клинком шпаги, кровожадно рассекающим пустоту в поисках жертвы. В какой-то момент при неловком движении его собственная рука выпустила шпагу, и та, спружинив, улетела в сторону. Но он, казалось, этого даже не заметил. Все внимание было приковано к действиям противника. Так он отступал и отступил назад, покуда не уперся спиной в ствол дуба.

– Ну что, попался… глупец? – ликующе воскликнул запыхавшийся граф, готовясь нанести последний удар. – сейчас… я приколю… тебя… к этому… дереву, как… жалкое… насекомое!.. Насажу… на мою… острую… булавку!.. Можешь… молиться… если… успеешь!..

Дальше произошло то, что молодой человек запомнил отчетливо. Время будто растянулось в длинную раскрашенную скатерть: движения графа стали плавными и медленными, он гулко захохотал, обнажая омерзительные редкие зубы, и направил жало клинка прямо в грудь своего противника. Но что-то живое выскочило у него из груди с левой стороны, и багровое пятно завораживающе стало растекаться по его светло-серому камзолу из превосходной замши. Граф изменился в лице, краска отливала от щек, глаза закатывались, а руки, уронив шпагу, что-то хватали в воздухе. Клинок падал долго. Слишком долго. Казалось, он совсем не движется: вот его опасный острый конец проходит линию груди молодого человека, отклоняясь вправо и, словно желая на прощание отдать должное солнцу, задирает отточенный нос в небо, а потом смертельно раненой птицей опускается на помятую желтую траву, подскочив дважды от соприкосновения с землей, как от ядовитого укуса. А, может быть, это была агония? Шпага распростерлась по спокойному покрову травы и листьев, умиротворенно вытянулась и застыла…

Юноша не мог поверить своим глазам, он не находил в себе сил оторвать взгляда от лежащего на земле оружия. Мир остановился вокруг него. Секунда длилась час.

Вдруг чья-то тяжелая рука закатила ему такую увесистую пощечину, что мир сразу ожил, зазвенел, а реальность, придя в себя, вновь обрела устойчивость. Обернувшись, юноша увидел крепкого мужчину лет тридцати, вытирающего пучком травы сталь шпаги. Одет он был в потрепанный дорожный костюм с тяжелым плащом; широкополая шляпа была украшена лишь потускневшей медной пряжкой. Обветренное лицо незнакомца свидетельствовало о долговременно пребывании на воздухе.

– Очнулся? – дружелюбно осведомился тот и протянул ему клинок. – Бери и больше не роняй.

– Что вы сказали? – переспросил молодой человек.

– О, да тебя, возможно, задело, раз ты плохо соображаешь!

– Я что, потерял свою шпагу? – удивился юноша.

– Бывает! – миролюбиво сообщил мужчина. – Главное, жизнь не потерял, благодари Бога и меня!

– Что произошло?

– Наверное, ты совсем ополоумел! Просыпайся!

– Где граф?

– А, покойник? Да вон валяется.

И незнакомец небрежным жестом кивнул в сторону, где молодой человек с ужасом узрел распростертую по земле фигуру, похожую сейчас на брошенный мешок с углем, каких много бывает в порту или возле шахты, где добывают черное топливо. Ветер шевелил редкие кудряшки графа, и они словно о чем-то деловито переговаривались, как торговцы, уточняя цену, за которую можно выгодно продать ветру надоевшее жирное тело.

– А лошадка-то ничего! – донеслось до уха молодого человека. – Добрая лошадка! И хорошо, что черная. Можно без опаски брать ее с собой.

– Что?

– Да чего ты заладил! Брось ты этого старого дуралея, выкинь из головы!

– Я не понимаю, как это могло произойти, – бормотал юноша, оседая на жухлую траву.

– Да никак. Иду лесом, слышу шум. Ну, думаю, попался кто-то в мой капкан. Я и помчался. – мужчина деловито обследовал седло господина до Лозена. – Выскакиваю. О! Гляжу, сцепились! Один шпагой размахивает во все стороны, ни дать, ни взять мельница! А другой перед ним танцует – высоко так подпрыгивает, надеется, что первому понравится. А потом совсем очумел, шпагу выронил. Ну, конечно, тот, что потолще, времени зря не терял, прижал дружка к стволу и решил из него решето сделать. Я, конечно, не против. Мне-то какое дело! Но прикинул, до чего же несправедливо: тот, из кого вышло бы более знатное решето, хочет продырявить своего недруга. Вот я и вздумал исправить положение. Подошел спокойно сзади и всадил ему вашу шпагу по самую рукоятку. Надеюсь, вы не будете ничего иметь против?

– Вы напали сзади? – переспросил молодой человек. – Как убийца?

– А чего мне стесняться? – хохотнул незнакомец. – Ведь за мной и так тянется дурная слава. Я разбойник, дорогой мой господин.

– Да?

– Представьте себе! Наверняка и вы слышали обо мне. Меня зовут Гоннель. Клеман Гоннель. А как ваше имя?

– Зачем вам?

– Ну позвольте! Должен же я знать, кого спас от смерти? Может, мне на том свете зачтётся этот благородный поступок? Не каждый же день удается сделать что-то хорошее.

– Меня зовут Анри.

– И все?

– А что еще вам нужно?

– Хотя бы ваше звание и плата за спасение, вы ведь не из бедных.

Молодой человек неожиданно рассмеялся и повалился на землю, не в силах остановиться.

– Что с вами. Господин? – осведомился Гоннель.

– Я… Если ты… узнаешь, кого вырвал… из лап случайной гибели… – Анри хохотал.

– А что мне до вас?

– Ты не захочешь поверить мне!

– Некрасиво, господин, – попытался устыдить его разбойник. – Вы чему-то радуетесь, над чем-то смеетесь, быть может, надо мной, своим спасителем, а я, как дурак, должен смотреть на ваше веселье и думать черт знает что!

– Ладно. Клеман, я признаюсь тебе за кого ты столь доблестно сражался и с кого требуешь плату за спасение, – отсмеявшись и поднявшись с земли, сказал юноша. – Пусть не смущает тебя мое платье, постарайся поверить мне. Я служу баронессе де Жанлис, дочери господина де Лонгвиля, в окрестностях чьего замка сейчас мы находимся.

– Допустим, – кивнул Гоннель. – Но тогда откуда у тебя такой наряд? Это не одежда простолюдина. И сидит на тебе так, будто специально сшита по твоей фигуре. Будешь отрицать?

– Ты все верно подметил, – согласился Анри. – Просто моя госпожа очень любит кидать деньги на ветер и потому заказала сшить для меня вот такой маскарадный костюм.

– Ничего себе – маскарадный!

– А насчет денег – подбери те, что валяются на земле. – и молодой человек указал направление поиска.

Гоннель сию же секунду бросился за золотом и вскоре уже пересчитывал небольшие магические кружочки, способные кого угодно свести с ума.

– Ого, как тут много! – восхищался разбойник. – Да здесь хватит и на твою долю.

– Я не возьму.

– Почему?

– Мне нужно возвращаться в замок.

– Глупец! Бери, пока даю. Заметь, Клеман Гоннель не часто предлагает честно награбленное. Далеко не каждый смертный удостаивался за свою жизнь подобной чести. Бери. А то я раздумаю.

– Благодарю, – усмехнулся молодой человек. – Но я получаю жалование, мне его вполне достаточно. Прощай, мой дорогой спаситель. Я очень признателен тебе за ту услугу, которую ты мне оказал!

– Не стоит, не благодари, – откликнулся разбойник.

Он так увлекся изучением золота, что даже не заметил, как юноша, одетый во все черное, неожиданно, словно провалившись под землю, исчез из сумеречного леса, на который наплывали тяжелые тревожные облака – вестники предстоящей зимы.

Глава 29


Когда стемнело и в окнах Лонгвиля появились мерцающие светлячки канделябров, к Генриетте вошел молчаливый темный призрак. Он, не проронив ни слова, оставил на полу узелок, в котором что-то тихо звякнуло, и замер, прислонившись к стене рядом с дверью.

– Это ты, Анри? – осторожно спросила баронесса, опасаясь за то, что видение исчезнет.

– Я, госпожа. – ответил молодой человек прозрачным голосом. – Я принес ваши вещ, надеюсь, мне они больше не понадобятся.

– О, Анри! – воскликнула Генриетта. – Объясни, что случилось?

Всё теперь будет так, как вы хотели, – скупо произнес юноша.

– Значит, граф…

– Да, он отправился к праотцам.

– Это настолько великолепная новость, что мне трудно в нее поверить! – засмеялась госпожа де Жанлис, и молодой человек с отвращением взглянул на нее.

– Теперь мне некого опасаться! Я свободна! – хохотала баронесса, и слезы ликования выступили на ее красивых глазах крупными каплями.

Несколько успокоившись, Генриетта спохватилась, что необходимо узнать детали и подробности происшедшего.

– Говори, как это все было! – потребовала она у молодого человека.

– Я думаю, вам это будет неинтересно, – хмуро пробормотал Анри. – Убийство как убийство.

– Что? – переспросила баронесса с удивлением. – Ты назвал это убийством? Неужели ты победил это чудовище каким-то хитроумным способом?

– Ничего хитроумного.

– Так вы дрались или нет?

– Да, госпожа, дрались.

– Тогда зачем ты мне голову морочишь? – рассердилась Генриетта.

– Потому что граф был убит ударом в спину, – выдавил юноша.

– Что? В спину? Какая прелесть! Какой же ты молодец! – баронесса злорадно хохотала. – Почему молчишь?

– Потому что, если бы не этот предательский удар, вы бы меня больше не увидели. И в нем моей заслуги нет.

– Что-то я не понимаю. Рассказывай уже! Что там у вас произошло?

– Хорошо, госпожа. Дело в том, что господин граф нападал на меня столь стремительно, что я невольно растерялся, смущенный его яростью, и был не в силах обороняться. Я увертывался от его клинка, как мог. Но в конце концов он прижал меня к дереву с явным намерением убить на месте. Так что лежать бы мне там, в пустом и холодном лесу на добычу дикому зверю, если бы не провидение… Это я сейчас говорю столь спокойно, рассудительно, а тогда у меня ничего внутри не было, кроме опустошающего страха. И тут я увидел, что граф падает, сраженный неведомой твердой рукой, спасшей мне жизнь той самой шпагой, которую вы мне любезно предоставили и которую я непонятно как выронил во время бешеной атаки вашего жениха…

– Полно о женихах! – перебила Генриетта и с нетерпением произнесла. – Так что же было дальше?

– Ничего особенного, я поблагодарил спасителя и вернулся в замок.

– А кто он такой? Ты спросил его?

– Он сказал, что его имя Клеман Гоннель, и он разбойник. Признаться, я никогда не слыхал о нем.

– Ну хорошо, я надеюсь, теперь отец не станет мне докучать своими свадебными приготовлениями, – деловито промолвила госпожа де Жанлис. – И я смогу заняться всем, чем пожелаю. Анри! – вдруг воскликнула она. – Ты не представляешь, что значит – ощущать себя свободной! Когда никто не волен над тобой, а ты ни на кого не обращаешь внимания и смеешься над всеми с высоты птичьего полета. Эх, дорогой Анри! Разве тебе дано это вообразить!

– Мне казалось, госпожа, что когда-то я тоже всё прекрасно понимал, ценя свободу превыше всего. – усмехнулся молодой человек. – Но тогда вы не хотели посочувствовать мне. А сейчас вижу, вы вполне разделяете мое представление о вольной жизни, не зависящей ни от кого. И готов надеяться, что теперь-то, вкусив свободу, вы проявите щедрость и подарите мне хотя бы маленький ее кусочек.

– Что?! – внезапно обернулась к нему Генриетта, сердито нахмурив брови.

– Помните о нашем договоре, о вашем обещании?

– Обещании? О каком обещании идет речь?

– Вы говорили, что отпустите меня.

– Да, я это говорила.

– Теперь исполните его.

– Анри! Ты что-то путаешь, мой хороший! Я обещала отпустить тебя тогда, когда сама покину замок отца, выйдя замуж за до Лозена. Ведь так?

– Так… – пролепетал молодой человек, уже начиная понимать, к чему клонит баронесса.

– Ну и чего же ты теперь от меня хочешь? Я умею держать слово! Граф мертв, я остаюсь в Лонгвиле, свадьба не состоится, а ты по-прежнему будешь подле меня, развлекая и утешая мое часто меняющееся настроение.

– Но, госпожа!

– Полно! И хватит болтать на подобные темы! Мне наскучило доказывать свою правоту!

– Значит, я напрасно рисковал собою ради вашего освобождения!

– Почему же напрасно? Спасибо тебе, я благодарна за мужество и преданность! Я умею ценить заслуги! Но и достаточно! Чего еще тебе надо?

– Лучше бы мне было умереть, – сказал самому себе молодой человек, качая головой.

Генриетта услышала.

– Не говори глупостей! А мне тогда что бы оставалось делать? Умирать в неволе от тоски? – она капризно скривила губы.

Анри поднял на нее глаза. И невольно улыбнулся.

– Вот что я люблю в вас, так это то, что вы никогда не заботитесь только о себе!

– Да! – не замечая иронии, – самодовольно подтвердила баронесса. – И это делает мне честь.

– Позвольте мне удалиться? – жестко спросил молодой человек.

– Ну зачем же со мной так разговаривать? – ласково промурлыкала госпожа де Жанлис. – Я так рада, я так взволнована! Я переживала за исход твоей встречи с графом! Металась по комнатам, не находя способа успокоиться! Я, может быть, за сегодняшний день постарела на год!

– Благодарю вас, моя госпожа, за вашу чуткость, – поклонился Анри, сжав зубы.

– Конечно, вам, мужчинам, этого не понять! Женщины мучаются из-за них, плачут и ежесекундно молятся Богу, а они только знай себе машут гибкой сталью, норовя покалечить или, того хуже, убить друг друга! Наверное, женских слез пролилось ничуть не меньше, чем дурной крови вспыльчивых мужчин. И ты не лучше остальных, безрассудный!

– Но позвольте, госпожа, разве я по собственной приходи отправился на встречу с графом? – попытался воззвать к справедливости Анри, но баронесса не дала ему этого сделать; она говорила и говорила, не обращая никакого внимания на юношу:

– Конечно, мужчины дерутся из-за женщин. Но, на удивление, их совершенно не волнует, что испытывает при этом женщина, осведомленная о смертельной схватке из-за нее! Легкомысленные рыцари! Они мне кажутся смешными и бессердечными. Они совершают подвиги во имя Единственной и Прекрасной Женщины, становясь попутно убийцами и разрушителями судеб. Они удаляются всё дальше и дальше от дома, в котором осталась их Дама Сердца. Когда-нибудь, быть может, на склоне лет, напутешествовавшись, иссохший и больной, со старыми ранами на дряхлом теле, рыцарь возвратится домой, вспомнив о покинутой возлюбленной. Но уже не найдет ее. Потому что она либо уже в могиле, либо вышла замуж. Ну, а если она сумасшедшая, под стать своему кавалеру, то так состарилась, что даже безумный рыцарь не признает в согбенной ветхой старухе ту юную особу, которая воспламенила его сердце и сподвигла на безумства полвека назад… Никому, по сути, они не нужные, эти подвиги… Нет, нельзя доверять мужчинам, особенно тем, кто ратует за защиту женщин. Не верьте тому, кто решил пролить за вас свою кровь! Ещё неизвестно, пролил ли он ее, а потом будет укорять вас за эту жертву весь век!

– Дорогая госпожа, – вставил Анри, когда баронесса перевела дыхание. – Простите за то, что перебиваю вас. Я хочу спросить, вы еще до сих не сочиняли?

– Что? – не поняла Генриетта.

– Оды, стихи, к примеру.

– Я бездарна и богата, мне это ни к чему, – гордо ответила баронесса. – И не будем больше возвращаться к этому.

– А я бы на вашем месте попробовал. У вас появились занятные мысли, которые стоит записывать. Возможно, это взбудоражит потомков и заставит вспоминать вас.

– Что за форменная чепуха!

– Ну почему же? – настойчиво продолжал молодой человек. – Ведь никогда не знаешь, на что способен. А порой сочиняешь и сам собой восхищаешься, хотя, быть может, это и нескромно. Важно начать. Вот увидите, у вас получится интересно: забавно ипоучительно!

– Ну уж нет! – оборвала его Генриетта. – По части забав у нас ты! Я не собираюсь становиться посмешищем.

– Жаль, что вы так говорите.

– К тому же у меня может не выйти ничего стоящего, а ты знаешь, как я глубоко переживаю свои поражения. И вообще, я считаю, у кого нет потребности сочинять, тому и нечего браться за это неблагодарное дело!

– Неблагодарное?

– Конечно! Ты трудишься, пишешь с утра до вечера…

– Или с вечера до утра, – подхватил юноша.

– Да! Мучаешься, душу вкладываешь, мозги заставляешь взрываться, а потом какой-нибудь человечек, ничего не умеющий, ни на что не способный в этом мире и не создавший ни строчки, вдруг с презрением заметит, что ты плохой сочинитель, там-то и сям-то что-то сделал не так, а вот он бы написал иначе…

– И что? – поинтересовался молодой человек. – Каждый имеет право на свое мнение.

– А то, что я бы таких убивала вместе с их мнением. Публично, чтобы все видела. Казнила бы на площади!

Анри засмеялся:

– Вы слишком кровожадны, госпожа! Может, творчество таких, как, допустим, я, держится только потому что существуют подобные «человечки».

– Каким образом? – не поняла Генриетта.

– Они помогают творить лучше и лучше.

– Не понимаю. Разве недостаточно просто творить? Для себя, для любимых. А стремиться лучше и лучше – в чем смысл?

– Чтобы доказать «человечкам» всю их ничтожность.

– Ах вот как! – Генриетта засмеялась. – боюсь, они никогда этого не поймут. Более того, такие люди не способны честно взглянуть на себя. Они словно смотрят на мир с высокой горы, и все остальные мерещатся им маленькими букашками, тогда как они сами невозможно велики.

– Да, это точно!

– Даже странно! Откуда-то в голову поступают мысли, о существовании которых я и не подозревала! – призналась баронесса. – Наверное, ты заразил меня своим сумасшествием.

– Вряд ли это возможно. Но если и так, разве плохо?

– Не знаю. Во всяком случае, раньше было как-то спокойнее и понятнее. И жить было легче.

– А, может, вы начинаете постигать Тайну? – вкрадчиво спросил молодой человек.

– Откуда мне знать? – Генриетта пожала плечами. – Только теперь у меня в голове вечно что-то копошится, не давая спать.

– Бывает, госпожа. Но это быстро проходит. День-два…

– Хоть бы скорее прошло!

– Не беспокойтесь. Это наверняка от встречи с господином до Лозеном.

– Да он-то тут при чем? На редкость неприятный человек! – воскликнула госпожа де Жанлис. – Вот ты сказал, что он убит, а я до сих пор не могу до конца поверить в это чудо! Неужели в действительности всё это произошло, и ты мне сказал правду?

– Я не лгал. Если, конечно, граф не святой, не бессмертный, и не воскреснет.

– Будем надеяться, что волшебство осталось в сказках. Во всяком случает, иногда даже к лучшему, что жизнь несколько отличается от сказки. Не придет спаситель с живой водой и не окропит старого тела с дырой в черном сердце! – сказала баронесса. – И поцелуи его не вернут к жизни. Хотя я бы желала посмотреть на ту, что осмелится прикоснуться своими губами к его холодным и закоченелым…

– Вы фантазерка, госпожа! – произнёс Анри.

– Конечно! После того обилия ерунды которой я наслушалась от тебя, мне ничего не остается, как нести нечто подобное. – закончила Генриетта с победным видом.

– Можно спросить, госпожа, – вдруг молвил юноша. – Вам совсем не жаль вашего жениха?

– Кого? – удивилась баронесса.

– До Лозена. Ведь он, бедняга, лежит где-то в темноте, и над ним волки склоняют жадные морды…

– Не старайся меня разжалобить! Пусть лежит, где ему угодно, только не в моей постели!

И тут, словно порыв ветра налетел на свечи и едва не загасил их.

– Надо же! Как дует из камина! – сказала баронесса.

– Да нет, – тревожно произнес молодой человек. – Это не сквозняк.

– А что же еще это может быть, по-твоему?

– Смотрите! – и юноша указал рукой на кровать.

– Что это? – шепотом пробормотала Генриетта.

Балдахин раскачивался в полумраке комнаты так, словно внутри под ним кто-то большой и неповоротливый чего-то искал, но никак не находил.

– Что происходит? – еле слышно спросила баронесса, но юноша подал ей знак молчать.

Возня под балдахином продолжалась.

– Анри, я боюсь! – пискнула Генриетта, и на мгновение балдахин замер. Но затем вновь принялся за свое.

– Не надо бояться, – тихо сказал молодой человек. – Когда вы не одна, вам опасаться нечего.

– Но кто копошится в моей постели?!

– Тихо! Я могу только сделать предположение!

– Так делай его скорее!

– Наверное это ваш нареченный жених. Решил навестить вас напоследок, прежде чем отправиться в ад.

– Что ты болтаешь?

– Не хотите, можете не верить, – пожал плечами Анри, не отрывая взгляда от балдахина.

– Ну хорошо, – опять перешла на шепот госпожа де Жанлис. – А когда же он уйдет?

– Да кто его знает, насколько у него достанет сил оставаться на земле…

– А чего он там ищет?

– Вас, полагаю.

– Болван!

– А вы что думаете?

– Ничего!

– Да, по-видимому, вы правы. Именно только это он и находит, и это его бесконечно злит.

– Анри! – заныла баронесса. – Ну как же от него избавиться?

– Я не священник и не знаю способов умиротворения духов.

– Но, может, он боится света? – высказала предположение Генриетта. – Давай поднесем канделябр к самой постели…

– Я ценю вашу находчивость, но кто это сделает?

– Ты, конечно.

– Я не сомневался в вашем ответе и очень признателен за подобную честь, но с меня достаточно на сегодня и одной встречи с этим приятным мсье! К тому же если он при жизни доставлял столько неприятностей, сложно представить, на что он способен после того, как скончался…

– И что нам делать? Не хочешь ли ты, чтобы я отправилась в лапы к призраку?

– А что тогда делать? Давайте пойдем вместе.

Баронесса сочла последнее предложение вполне разумным, ибо оставаться в одиночку за столом без освещения, когда в комнате орудует призрак, желания не было.

Анри поднял канделябр, и они, крепко сжав друг другу руки, осторожно направились к раскачивающемуся балдахину.

На полпути им послышалось с противоположной стороны комнаты слабое позвякивание, словно десяток маленьких бубенчиков звенели за окном. Обернувшись на звук, Анри и баронесса увидели свои отражения в темной раме зеркала – испуганные, с неправдоподобно побледневшими лицами. Огоньки свечей, отразившись в зеркальной поверхности, стали быстро множиться. Там, в таинственной комнате за стеклом, росло пламя. Оно побиралось к колышущейся ткани балдахина, как вышедшая из берегов река, воды ее прибывали, с каждой новой волной издавая звон бубенчиков. Вот она достигла кровати и сладострастно лизнула краешек кружевного покрывала.

В тот же миг зазеркальная комната вспыхнула, и даже комната в реальности осветилась таинственным отблеском пламени из-за зеркала. И тут же в потусторонней спальне кто-то дико взвыл, так, что даже стекло не сдержало вопля. Что-то большое и неуклюжее вывалилось из-под балдахина, объятого пламенем, но не оказалось на полу, а провалилось сквозь него, будто не было ни пола, ни тяжелого ковра. Этот кто-то упал с диким криком, полным неподдельного ужаса, низвергнутый в преисподнюю. Звук этот удалялся и постепенно смолкал, пока не стал неразличим. Пламя, бушевавшее на постели, затухало, не оставляя следов своего вмешательства. И вскоре за зеркалом можно было видеть только пять горящих свечей в канделябре, который Анри держал в руке.

Генриетта обернулась к балдахину и вскрикнула. Там, у подножия кровати на ковре валялась на полу горка пепла в форме человеческого тела.

– Не бойтесь, – сказал Анри. – Видите, они с ним сами справились.

– Кто? – шепотом спросила баронесса.

– Не знаю. Наверное, те, что следят за грешниками в аду.

– Черти, что ли? – недоверчиво спросила Генриетта.

– Может, и черти.

Молодой человек приблизился к очертаниям тела на полу и коснулся его рукой. Тут же странный пепел без следа впитался в ковер, будто его никогда и не было.

– Господи! Как страшно! – вскрикнула Генриетта.

– Теперь уже всё позади, – ответил юноша.

– Скажи, мы, случайно, не спали? – неуверенно спросила госпожа де Жанлис.

– Не могу ручаться, но всё же, вероятно, это происходило наяву.

– А разве так бывает?

– Бывает. Особенно с сумасшедшими, – засмеялся Анри.

– Теперь я вижу, что действительно помешалась! – в ответ нервно захохотала Генриетта.

Глава 30


Дня через четыре замок облетел страшный слух о том, что жених госпожи де Жанлис, граф до Лозен, убит злодейской рукой и ограблен по пути домой. В родовом поместье Лозен подняли тревогу, когда хозяин, оповестивший о своем возвращении голубиной почтой, так и не явился в означенные сроки. На второй день приезжал посыльный с письмом от управляющего, уведомлявшим о тревоге за судьбу графа. А тут крестьяне де Лонгвиля случайно набрели в дубраве (а что они там делали, яснее ясного, воровали хворост!) на мертвое тело и сообщили герцогу. Раздувшаяся дородная туша была прикрыта разве что осенними листьями, видать, ветру и то было стыдно взирать на деяние рук человеческих, вот он и постарался… Мертвец был совершенно раздет и изрядно попорчен хищными животными. В частности, лицо было до такой степени обезображено, что в трупе совершенно невозможно было узнать того, кто числился в женихах молодой госпожи де Жанлис. Сопоставив печальные факты, а также размеры тела, решили, что найденный покойник, скорее всего, и есть несостоявшийся супруг несчастной баронессы. Других доказательств не оказалось в наличии. Ни вещей, ни лошади графа обнаружить не удалось, поэтому и пришли к выводу, что здесь не обошлось без разбойников. Пока шло следствие, которое вели люди, вызванные из Парижа, тело продолжало лежать в лесу под охраной солдат. Когда же в мертвеце признали графа, его дальнейшая судьба определилась.

Герцог настолько был подавлен неожиданным горем, которое беспощадно обрушилось на несчастный замок, что даже не стал карать жалких воришек, ищущих дрова в заповедном лесу, наткнувшихся на печальный трофей и растрезвонивших об этом по всей округе, тем самым сделав большое посмертное одолжение господину до Лозену, которому, право, вряд ли хотелось закончить земной путь в звериных желудках. И в тот день, когда стало официально объявлено о смерти графа, де Лонгвиль отправил в Лозен своего человека с сообщением о трагедии. Еще через пару дней прибыла траурная процессия, намеревающаяся увезти труп в родовое имение и там придать земле в фамильном склепе. Среди скорбных лиц, приехавших в Лонгвиль, был и маркиз де Шатильон, от одного вида которого у Генриетты вновь загорелись глаза и сердце.

Да и сам маркиз, казалось, был не прочь возобновить теплые отношения с бедной девушкой, еще до брака сделавшейся вдовой.

Когда хмурые личности торжественно вносили в замок то, что осталось от господина до Лозена, Генриетта прикинулась, что ей дурно, и де Шатильон, как достойнейший из достойных, кинулся ей на помощь…

Когда же они остались наедине, баронесса немедленно вскочила на ноги и, крепко вцепившись в маркиза своими пальчиками, с жадностью заглянула ему в глаза. От такого поворота событий бедный де Шатильон даже испугался и отпрянул.

– Дорогой маркиз! – страстно выдохнула Генриетта, терзая его пылким взором. – Где вы так долго пропадали? Почему я так давно вас не видела?

– Так, госпожа де Жанлис… – замялся де Шатильон. – У меня были неотложные дела. Да и потом, не мог же я постоянно торчать в замке той, которую уже просватали за другого…

– Как вам не стыдно, маркиз! – надула губы баронесса. – Надеюсь, вы говорили всё это в шутку? Тогда признайтесь, что сейчас вы прибыли в Лонгвиль из-за меня!

– Да, дорогая баронесса, вы не ошиблись! – и маркиз слегка покраснел от смущения.

– Я счастлива, дорогой! Я хочу, чтобы наши близкие отношения перешли в бурную страсть. Называйте меня по-прежнему, Генриеттой.

– Для вас я Альбер до конца своих дней!

– Вот и прекрасно! – деловито произнесла госпожа де Жанлис. – Скажите, дорогой Альбер, вы не отказались бы теперь назвать меня своей женой?

– Так сразу? – удивился маркиз.

– Сразу, наверное, не получится. Придется носить этот нелепый траур по безвременно скончавшемуся жениху! Ну, так вы этому рады?

– Я?.. Кстати, как же приключилась эта смерть? – переключил разговор на другую тему де Шатильон.

– Скажите еще, что она произошла сама собой! – уточнила Генриетта.

– Нет, но…

– И не разбойников тут надо благодарить, – продолжала баронесса. – А моего Анри. Это он избавил нас от назойливого пребывания на земле графа до Лозена.

– Анри? Тот, который?..

– Да, тот, который приносил вам от меня письмо. Он самый. Он любит свою госпожу сильнее, чем кто бы то ни был! – уронила Генриетта в надежде задеть самолюбие маркиза, и стрела попала в цель.

Де Шатильон, разрумянившись еще больше, принялся доказывать, что любовь слуги не может идти ни в какое сравнение с любовью благородного дворянина! Он даже для пущего доказательства раза три вынимал из ножен шпагу и размахивал ею, угрожая снести всё с туалетного столика госпожи де Жанлис. Наконец маркиз пришел в себя и успокоился.

– Я кое-что придумала, – тихо промолвила Генриетта. – И намерена посвятить в эту затею вас, милый Альбер.

– Я весь – внимание!

– Надо сделать так, чтобы я поехала вместе с вами…

– Со мной? – испугался де Шатильон.

– Нет, не конкретно с вами, а вместе со всеми – в Лозен.

– Ясно. Я всё понял.

– Да пока я еще ничего не сказала, – рассердилась баронесса. – Я должна поехать как бы для ритуала погребения любимого жениха, но потом…

– Что «потом»?

– Вы глупы, дорогой Альбер! – воскликнула в отчаянии Генриетта. – Неужели мужчина может быть столь недогадлив!

– Как? Вы хотите ко мне в Шатильон? – запоздало сообразил маркиз.

– Да, в Шатильон! – передразнила его госпожа де Жанлис. – И не заставляйте меня злиться!

– Хорошо, дорогая Генриетта!

– Далее, мы поставим в известность герцога…

– О чем?

– Что вы спросили?

– О чем поставим в известность вашего отца? – робко промямлил господин маркиз.

Собеседница некоторое время смотрела на него не то с сожалением, не то с недоумением.

– Да о нашей помолвке же! – не выдержала баронесса. – Или вы уже не хотите на мне жениться?

– Я, собственно, об этом еще не думал.

– Как, милый Альбер? Неужели вы не любите меня?

– Не знаю.

– Довольно! Можете идти и быть свободными от своих клятв, – властным жестом Генриетта указала на дверь.

– Но, дорогая… – попробовал возразить де Шатильон. – Я не знаю, о чем вы говорите. Я, возможно, и люблю вас. Но пока…

– Что «пока»?

– Я не успел очнуться от внезапной вести о гибели соперника…

– Да, вы бесподобны, дорогой Альбер! – покачала головой баронесса. – Если существует на земле живое воплощение наивности, то она сейчас стоит передо мной. Ладно, я вынуждена снова простить вашу бестактность. Но надеюсь, вы найдете способ вырвать меня отсюда. Теперь-то это будет сделать значительно легче, нежели прежде.

Маркиз кротко поджал губы.

Вечером того же дня траурная процессия покинула Лонгвиль. В ее числе были и безутешная вдова-невеста, госпожа де Жанлис, прихватившая с собой несколько дорожных сундуков, набитых до отказа. Конечно же, все они содержали в себе груды носовых платков, потому что баронесса, неустанно рыдала под плотной вуалью, за которой ничего нельзя было разобрать. Она не хотела, чтобы кто-либо видел ее заплаканное лицо. Как ни странно, герцог сам настоял на том, чтобы его дочь поехала в родовое имение жениха, дабы отдать тому последний долг. Естественно, во время подобной беседы госпожа Генриетта пару раз падала в обморок от горя, и напуганная прислуга приводила ее в чувство…

Перед самым отъездом баронесса пригласила к себе Анри.

– Я уезжаю, – сказала она. – Может, придется ненадолго задержаться.

– У де Шатильона? – с иронией осведомился молодой человек.

– Замолчи, дерзкая тварь, немедленно заткнись! – прикрикнула на него Генриетта. – Если всё у нас получится, как мы задумали, вскоре тебе придется оставить это место.

– Вы меня отпустите? – обрадовался юноша. – Спасибо, госпожа!

– Ты несколько превратно меня понял. Я собираюсь выйти замуж за маркиза и взять тебя с собой в Шатильон.

– Но, госпожа, не вы ли обещали отпустить меня, едва покинув замок?

– Я говорила о замужестве с до Лозеном, как ты помнишь! – закусив губу, сказала баронесса.

– Как вы жестоки! – тихо произнес молодой человек. – Значит, все ваши клятвы и заверения не более, чем пустой звук.

– Не ной! Если бы граф остался жив, ты бы мог убедиться в твердости моего обещания.

– Благодарю вас, я уже достаточно убедился, – ответил юноша и отвернулся, чтобы госпожа де Жанлис не видела невольных слез разочарования на его ресницах.

– Итак, я уезжаю. И очень скоро приеду за тобой.

– Когда же?

– Через неделю, быть может. Смотря сколько займет подготовка к погребению графского тела.

– Через неделю? А может, через месяц? – пробормотал Анри.

– Не дерзи! Я не намерена вечно терпеть твои издевки!

– Тогда отпустите меня!

– Ишь чего захотел! На слове пытаешься меня поймать! Не выйдет! Однако, мне уже пора, – сказала Генриетта, выглянув в окно. – Лучше напиши новое стихотворение к нашей свадьбе.

– До свидания, госпожа.

– До встречи, мой хороший. И не вздумай бежать. Я тебя из-под земли достану. Ты же знаешь, кто убил до Лозена, и суд об этом тоже может узнать, – баронесса скрылась за дверью.

Это был первый день декабря. Но ничем зимним он себя не обозначил. По-прежнему капал дождь, размазывая по лицу земли грязные ручьи слякоти. Несмело чирикали взъерошенные продрогшие воробьи, а над головой сурово нависал низкий купол серых туч, страдающих одышкой. Солнце погасло, так и не показавшись на глаза, и первый день зимы сразу съёжился и растаял, как снег на горячей плите, короткий зимний день.


Прошел месяц. Ничего не изменилось в замке. Всё такая же тишина, скорбное молчание, и люди снуют по своим норкам, как вороватые мыши.

Всё это время Анри прожил спокойно, однообразно и бессмысленно. Герцог не вызывал его к себе, возможно, не имея к нему расположения, а, может быть, и в качестве назидания дерзкому слуге, осмелившемуся когда-то резко заговорить со своим могущественным господином. В действительности же, вероятно, герцог просто-напросто напрочь забыл об Анри. Но так или иначе, молодой человек не мучился догадками и предположениями на этот счет и терпеливо ждал приезда Генриетты.

Почему он не бежал? Ведь спасительный лаз был рядом от него – в двух шагах! Боязнь быть пойманным? Скорее всего, опасение, что не сумеет найти своих друзей в обширной Франции. Действительно. Куда идти и где их искать? Или он ничего не делал по привычке, в угоду лени?

«Попался в клетку? Попался!» – горько упрекал он себя долгими зимними вечерами, молча споря с внутренним «я» и не находя ответа.

Прошло Рождество, наступил Новый год. В честь этого события небо соизволило послать горстку снега, который растаял задолго до прикосновения с почвой и оросил землю мелкими дождинками.

Генриетта не появлялась.

Герцог не беспокоился. Возможно, он догадывался, где может находиться его дочь. Или полагал, что она до сих пор скорбит у склепа господина до Лозена? Скорее всего, внутренне он полагал первое, но делал вид, что убежден во втором. Такова незамысловатая находчивость высокородных хитрецов: всегда изображать из себя то, что выглядит праведнее. Шутовство и маскарад!

Прошло еще две недели бесполезных дней и ночей. Холода и не думали наступать. Вместо снега землю обволакивало туманами, своей дырявой пеленой пытавшимися скрыть от дотошных глаз стыдливую наготу опустошенной природы. Время, будто старые разбитые часы на башне без крыши, отсырело в вечной влаге проклятой осени, задержавшейся дольше отведенного ей срока, и заржавело, забыв свои обязанности. Да и впрямь оно теперь не текло, не бежало и даже не ползло. Оно с трудом передвигало ноги, при каждом движении издавая такой жуткий скрип, от которого сводило челюсти и бросало в дрожь. Но ничего не поделаешь. Приходилось терпеть.

Минуло еще дня четыре, зыбких и похожих друг на друга, как близнецы. Вестей от госпожи де Жанлис не было. Наверное, убиваясь с горя, она забыла, в какой стороне находится родительский замок, и отправилась в путь, заблудившись среди незнакомой местности. «Медовый месяц затягивается, – размышлял Анри. – Конечно, у маркиза ей значительно лучше, чем тут, под крылом милого отца с его навязчивой заботой. И хорошо, что она сейчас далеко. Во всяком случае, главное, чтобы ей было весело и спокойно рядом с новым утешителем… А, может быть, уже и с мужем!.. Ведь времени прошло порядочно. Господи! Хоть бы она забыла про меня и отпустила на все четыре стороны! Упрямая девица! Злючка с бешеным характером! Бесцеремонная и наглая, как господин де Лонгвиль! А притворства сколько! Вот где актриса пропадает – подумал он. – Правда, играть рядом с подобной особой я бы никому не пожелал. Говорят, тут, кто играет в жизни, очень фальшив на сцене, ведь там он неприкрыт ничем, а потому лжив и ненатурален. Великая наука Театра! Правдивость и Честность, Искренность и Доброта, Бескорыстие и Порядочность! Чистота души! Вечные спутники Театра от момента, пока существует мир. Вы способны очистить черноту окружающих жизней, напоить Истиной и Любовью, разбудить Милосердие и Ранимость! Великий Театр! Тот, кто сумеет сделать тебя таким, навеки запечатлеется в Памяти Человечества! Грандиозное Чудо нищего и жалкого балагана! Ради тебя стоит родиться и умереть! Хрусталь людских душ! Ты каждый раз готов принять на себя любые муки, только чтобы они, твои зрители, были счастливы. Но не от чужой боли и страданий, а от безоблачного смеха, от того, что Добро побеждает, как бы туго ему ни приходилось! Зло не может взять верх, ибо черноту ночи всегда сменяет день, радостный и яркий! Зло не может исчезнуть, потому что, если не будет Зла, Добро постепенно само превратится в Зло, и начнется что-то страшное. Поэтому и живут они рядом, как ночь и день, как вода и пламя. Как Жизнь и Театр!..»

Глава 31

Человек счастлив до тех пор, пока ему верят, и он верит другим. Удивительно, не правда ли? Казалось бы, золото, любовь, постоянное жизненное везение – вот то, что необходимо для настоящего счастья. Но попробуйте прожить хотя бы день, обманывая всех и ощущая, как обманывают вас, и вы поймете цену Истине. Еще страшнее, когда вы не подозреваете, что тот, кого вы любите всем сердцем, бессовестно лжет вам в лицо, внутренне усмехаясь вашей доверчивости. Он испытывает в тот момент превосходство: вы крепко сидите на его крючке!

Ужасная Ложь! Кровавая пытка, унизительная расправа!

Говорят, что тот, кто умеет лгать, научился жить. Не верьте таким людям! Они смеются над искренностью и честью, они могут обвести вас вокруг пальца, но для того, чтобы победила справедливость на нашей многострадальной земле, научитесь говорить друг другу правду! Сделайте это смыслом жизни! Посадите дерево Веры и Доверия! Не оправдывайте ложь и не оправдывайтесь ложью! Ибо Истина дороже любого подарка. Не лгите в благодарность за что-то. Будьте справедливы. Так учат божественные законы, но как мы им следуем?

Мы непослушны, находчивы и, как нам кажется, умны. И каждый раз для собственной забавы разыгрываем друзей, доводя их порой до слез. Привираем на каждом шагу, желая произвести о себе наилучшее впечатление и даже не задумываясь над тем, куда нас заведет наша такая, казалось бы, бескорыстная ложь. Гораздо приятнее лгать намеренно, извлекая из этого выгоду. Мы умеем лгать, значит, кое-что поняли в этой тоскливой жизни! Жалкая Ложь! Нищенка с протянутой рукой, оказывающаяся в итоге переодетым монархом… Лгите, если хотите себя погубить! Но, начиная лгать, всегда помните, вам будет очень одиноко в нашем подлунном мире, очень… Мне жаль вас, лжецы.

В ту ночь Анри никак не мог заснуть. Было очень холодно, стены выделяли влагу, и молодой человек, промучившись до утра, забылся только на рассвете. Глубокий омут сна схватил его в свои объятья и увлек на самое дно беспамятства.

А в это время, словно карауля и выждав подходящий момент, наружная дверь, ведущая во двор замка, открылась, и на пороге возник Жан. Он, не стесняясь, прошел в каморку и принялся будить молодого человека, но тот просыпаться не желал. Тогда, видя крепкий сон юноши, Жан со сноровкой опытного вора принялся шарить по его карманам. Как назло, ничего обнаружить не удалось. Вспоминая чёрта последними словами, лакей полез прощупывать постель спящего. Неожиданно его рука наткнулась на маленький узелок, изготовленный из носового платка… Генриетты. Тончайшая ткань, искусная вышивка! Сомнений не оставалось!

«Прекрасно! – мысленно поздравил себя злопамятный человек. – Теперь можно уличить тебя в воровстве!»

Он быстро достал на свет узелок и принялся суетливо его развязывать. Платок развязался сразу, и Жан с удовольствием обнаружил деньги – жалованье за несколько месяцев. Вдруг что-то упало и покатилось по полу. Боясь, что звук падения разбудит Анри, лакей моментально нагнулся с тем, чтобы поднять упавший предмет и мельком взглянул на молодого человека, который по-прежнему крепко спал и ни о чем не подозревал. Жан подобрал вещицу, которую выронил и приблизил к свету. При первом взгляде он чуть не уронил ее снова. В это трудно было поверить! Он держал на ладони настоящую драгоценность!

Изначальным порывом было забрать эту штучку себе, но потом Жана осенила совершенно иная мысль. Отомстить! Отомстить любой ценой за оскорбление, которое этот бродяга нанес ему, почтенному пожилому человеку!

От дикого счастья принести кому-то вред, досадить, помучить бедняга Жан даже затрясся. Желание мстить перебило алчность, и он, быстро завязав деньги в платок, запрятал их обратно на место, где они лежали до встречи с ним. Затем, крадучись, он выскочил за дверь, не забыв, однако, ее запереть, и помчался к своему повелителю, господину де Лонгвилю.

Спустя полчаса за ним пришли. Два рослых лакея с безразличными лицами. Жан, конечно же, открывал им дверь. Они втиснулись в низкую каморку, бесцеремонно и крепко схватили Анри, всё еще спящего, и поволокли к герцогу.

Молодой человек ничего не мог понять, что происходит, куда, кто и зачем… Вскоре он это постиг.

– Ну что, дорогой голубчик? – ласково спросил его господин де Лонгвиль, щурясь в предвкушении расправы.

– Доброе утро, – только и сумел выдавить из себя юноша.

– Спасибо, мой хороший. А теперь объясни, где ты взял это?

В руках герцога появился тяжелый теплый сапфир в драгоценной оправе. Анри дернулся, скорее инстинктивно, нежели желая отобрать камень. Но бдительные лакеи предусмотрительно ухватили его за руки.

Герцог остался доволен.

– Узнал! – заключил он, с удовольствием рассматривая камень. – Такую вещь трудно не признать! А теперь рассказывай, как и зачем ты выкрал ее у баронессы?

– Что? – Анри решил, что ослышался.

– Не замечал, что у тебя плохо со слухом, – уронил де Лонгвиль. – Я жду признания.

Молодой человек молчал.

«Неужели Альфонсо подсунул мне настоящую драгоценность? Откуда она у него? Почему, имея такое сокровище, он не пустил ее в дело, не продал, не приобрел на вырученные деньги… много чего так необходимого нашему театру! Или он не знал об истинной цене этой вещи! – пронеслось в мозгу юноши. – Как бы там ни было, я всё равно не смогу ничего доказать. Что происходит? Или я до сих пор сплю?..»

– Хотел продать потихоньку, да не вышло? – воскликнул герцог, внезапно рассвирепев.

– А почему вы решили, что эта вещь принадлежит госпоже де Жанлис? – неожиданно даже для себя самого спросил Анри. – Драгоценностей на свете пруд пруди, и все они похожи!

– Каков наглец! – герцога захлестнуло море злости. – Да потому что я сам заказывал ювелиру этот кулон!

Он задохнулся от бешенства и приказал своим громилам:

– Под замок его, покуда он меня не довел до желания наградить его палочными ударами.

Лакеи потащили молодого человека вниз, в ледяной подвал, пока гнев господина де Лонгвиля не остынет, и тот не примет дальнейшего решения, куда девать вора.

В подвале было настолько холодно, что Анри сразу принялся стучать зубами, чтобы согреться. У дверей остался один из тех здоровяков, что привели его сюда. Молодой человек это понял, когда услышал, как один из них громыхает по ступенькам, поднимаясь наверх, а другой неприятно посапывает где-то поблизости.

Прошел час другой. Анри они показались днями.

Но дальнейших распоряжений герцога не поступало. То ли гнев остывал медленно, то ли герцог успокоился, найдя пропажу и тем удовлетворился, но Анри пришлось весь день просидеть в ледяной конуре. Один раз к нему впустили Фантину, и та, принеся ему еды, сняла с себя теплый шерстяной платок и сунула в руки молодому человеку. Обморозиться здесь было невозможно, но продрогнуть до костей – вполне. «Пусть это станет тренировкой перед предстоящей скитальческой жизнью», – решил юноша, кутаясь в подарок тетушки Фантины. Спасибо, платок оказался толстым, достаточно большим и не давал совсем закоченеть.

Так прошел день.

Караул у дверей сменился, было слышно, как стучали подошвы в коридоре, но теперь Анри не знал, кто его стережет, и не мог сказать об этом ничего определенного. В холодном подвале было совершенно темно, тут не существовало окошек и щелочек. Всё вокруг было каменное и сырое. Даже крысы здесь не водились, они предпочитали места поуютнее.

Наступила ночь, но Анри не знал об этом, потому как для него, сидящего в холодильнике, не существовало подобных понятий. Он пытался задремать, но ничего не получалось. Шаги за дверью мучили и раздражали его. Потом там же раздался кошмарный храп, сотрясающий стены, и узнику тем более сделалось не до сна. Он мечтал только об одном – чтобы пыточный аппарат храпуна затих хоть на мгновенье.

А когда чего-то сильно захочешь, желания сбываются! Шум и голоса на лестнице заставили «недремлющего стража» проснуться и вступить в дискуссию отборными ругательствами.

Оказывается, привезли нового узника. Его втолкнули в кромешную темноту и захлопнули дверь. Он что-то грозил и выкрикивал, стуча кулаками и пятками по двери, но это помогало разве только для того, чтобы не замерзнуть.

Наконец, обессиленный, он свалился на пол где-то в углу.

– Эй, ты жив? – спросил его Анри.

– Кто здесь? – испугался незнакомец.

– Твой сосед если не возражаешь.

– А я думал, что я здесь один.

– Нет, это теплое местечко уже обитаемо.

– Хорошо сказал – «теплое»! – хмыкнул неизвестный. – Пожалуй, в лесу сейчас теплее, чем тут!

– Я думаю!

– Черт возьми! Понесло меня сегодня! И предчувствия никакого не было!

– А что случилось? – поинтересовался молодой человек.

– А ничего! Теперь сижу здесь, как в мышеловке, жду, когда меня свезут в город!

– А зачем тебя свезут в город? Тебе туда надо?

– Болван! Мне-то туда ехать нет никакой необходимости. Но, черт побери! Я объявлен вне закона, и меня ждет суд! – послышалось раздраженное сопение.

– И за что тебя схватили? – осторожно спросил юноша.

– На такие вопросы не бывает ответов. – рявкнул незнакомец. – Их следует задавать тем, кто ловит, а не тем, кто пойман.

– В твоих словах есть смысл, – задумчиво проговорил Анри.

– Еще бы! На собственной шкуре проверено! Вот, к примеру, ты сам как считаешь: тебя сцапали справедливо?

– Меня?

– Да, отвечай!

– Нет, я так не считаю.

– Вот видишь! А почему?

– Ну, я даже…

– Вот также и со мной. Я ничего дурного сегодня еще не успел сделать, а на меня набросились какие-то колоды и принялись вязать! А прежде огрели чем-то по макушке, чтобы я вырубился, а им удобнее меня вязать было. Болваны! Наверняка боялись, что я не один. Да Клеман Гоннель всегда ходит на охоту в-одиночку!

– Кто-кто? – переспросил молодой человек.

– Гоннель. Это мое имя. А как тебя зовут?

– Анри, – пролепетал юноша.

– Ну вот и познакомились, – заключил разбойник, подползая на голос к молодому человеку. – Вот я и говорю, – продолжал он начатый рассказ. – Выехал я на дорогу. Ночь – непроглядная, лошадь – черная. И как только эти паршивцы меня углядели?

– Лошадь, значит, черная? – переспросил Анри.

– Как смоль. Их было, я полагаю, человек десять, и все огромные, словно их всю жизнь специально откармливали, быки, ни дать, ни взять! Я, конечно, дрался яростно. Надеюсь, им надолго запомнится наша встреча! Но их оказалось слишком много! Черт побери!

– Тебя-то в чем обвиняют?

– Да, – Гоннель в темноте с досадой махнул рукой. – Они утверждают, что я убил какого-то графа.

– Графа?

– Да. Даже не уточнили, когда, где. Я их столько уложил на своем веку! Вот последний и вправду оказался значительной добычей. Та же лошадка, которую он мне завещал – отличная, крепкая, выносливая и покладистая. Да и денежек мне досталось прилично. Только с тех пор уйма времени прошло…

– Полтора месяца, – тихо добавил молодой человек.

– Может и больше, – и тут разбойник запнулся на полуслове и после небольшой паузы осторожно спросил. – Откуда тебе это известно?

– У тебя память короткая, – ответил Анри. – Мы в тот день оба были там. Ведь у графа было рандеву не только с тобой.

– Да брось! – обрадовался разбойник. – Так ты – тот щеголеватый господин в богатом черном платье! Вернее, не господин, а…

– А совсем не господин.

– Допустим. И чего ты сейчас здесь делаешь?

– Это же очевидно: наслаждаюсь жизнью.

– Место для этого самое подходящее! А если серьёзно?

– Нелепость какая-то. Обвинили в воровстве, мною не совершенном.

– Ну это на них похоже…

– Ты о ком?

– О господах Лонгвилях.

– Ты их тоже знаешь?

– Еще бы мне не знать! – снова хмыкнул Гоннель. – Ведь я родился в этих проклятых стенах! Потом мой отец каким-то чудом сумел отвертеться от службы в замке, и мы вдвоем с ним перебрались в деревню. Мне тогда было лет десять-одиннадцать. Деревенские детишки пугались меня. Да и я их сторонился. Сам понимаешь, вырос в глухом одиночестве, без друзей и сверстников. Я уходил из деревни в лес и подолгу бродил там, только в проказах находя развлечение. Отец сердился на меня, ведь другие мальчики моего возраста уже давно помогали родителям. А мне было неинтересно. Я даже не мог пересилить в себе отвращения к крестьянам, таким безмозглым и тупым, для которых не существовало ничего, кроме их привычек. Они, словно покорные животные, весь день с рассвета до заката трудились, иногда прерывая работу принятием пищи, а добравшись до дома, развалившегося и почерневшего от гнили и нищеты, моментально засыпали. В этом они находили удовольствие от жизни. Мне же претило вставать ни свет, ни заря. Я любил не спать ночами, разыскивая на погостах старинные клады.

– Находил?

– Клады-то? Честно говоря, как-то не доводилось, – признался Гоннель. – Но я не отчаивался. Я мечтал стать богатым и сильным. А деревенские мальчишки прозвали меня «Угрюмым Клеманом» и между собой считали безумцем. Для них все, кто живет как-нибудь иначе, чем они – сумасшедшие! Соседи укоряли моего отца за то, что он плохо меня воспитывает, но он ничего не мог со мной поделать, как ни старался. Я решил стать разбойником. И, как видишь, исполнил мечту.

– Прости, ты говоришь, что вы жили вдвоем с отцом. Ты – сирота?

– Как сказать… – замялся разбойник; было заметно, что он не горит желанием затрагивать эту тему, но всё же собрался с духом и продолжил. – Моя мать осталась в Лонгвиле, герцог ее не отпустил. В то время он как раз собирался жениться, а при подобных обстоятельствах необходимо было иметь под боком повитуху. Моя мать, на свою беду, в этом деле была мастерицей. Поэтому даже и мечтать не смела об освобождении.

– А что было потом?

– Ну что… Герцог взял в жены хорошенькую дворяночку из столицы. И вскоре та родила ему ребенка, а сама скончалась, – Гоннель замолчал.

– Почему ты прервался? – спросил Анри после паузы.

– Проклятые воспоминания! – воскликнул собеседник. – У меня от них всегда начинает болеть голова!

– Прости.

– Да чего уж там! Моя мать, говорили, умерла в тот же час, что и роженица!

– Как же так? – удивился молодой человек.

– Не знаю! – огрызнулся разбойник. – Только потом по всей окрестности что-то разыскивали. На всякий случай, схватили отца. Думали, что и меня можно поймать, но – дудки! Я давно уже жил в лесах, только изредка наведываясь в деревню. Помню, немного позже после того случая неведомым образом в деревушке появился герцогский уродец, горбун. Он что-то предлагал крестьянам. Я тогда еще подумал, как он здесь оказался.

– В замке есть подземный ход. – чуть слышно сообщил Анри.

– Что?!

– Я им воспользовался тоже, тогда, во время нашей первой встречи.

– Да?.. Ну теперь всё понятно. Мне кажется, у нас есть возможность вырваться отсюда, – с воодушевлением сказал Гоннель.

– Надеешься на тайный лаз?

– Точно!

– Допустим. А как нам вырваться из этого благословенного помещения?

– Положись на меня и будь спокоен! – заверил разбойник. – Дождемся смены у дверей, там сейчас такой здоровущий болван околачивается – нам с ним не справиться!

– Ты надеешься, что другой будет поменьше и послабее?

– Нет, но неизвестность придаст нам силы!

– Интересная мысль!

– Как часто они сменяются, не заметил? – осведомился Гоннель.

– Наверное, часа через четыре-пять, а может и реже. Как проголодаются, – высказал предположение молодой человек.

– Точное наблюдение – скептически заметил товарищ по несчастью.

– Другого нет.

– Хорошо, значит, всё будет приблизительно на рассвете.

– Мне сложно ориентироваться по времени суток. И не совсем понимаю, зачем нам ждать, когда сменятся амбалы у дверей.

– Ну, твоя правда. Сейчас нам главное придумать, как заманить сюда охранника.

– Вдруг он окажется не дураком и не захочет войти?

– Захочет! Я хорошо знаю людей, – обнадеживающе сказал Гоннель.

– Тогда каков наш план? – спросил юноша.

– Сейчас, сейчас… Я его как раз дорабатываю…

– Где?

– В голове, конечно! Во всех подробностях. А ты пока вздремни немного.

– Сомневаюсь, что у меня это получится в таком леднике, – отозвался Анри.

– Ну, это уже на твое усмотрение. А нам не привыкать! И в холод, и в жару, и под открытым небом! – засмеялся разбойник.

– Я тоже когда-то вел бродячую жизнь, – признался молодой человек. – Был артистом. А теперь я шут.

– Да ну! – пробурчал собеседник, устраиваясь поудобнее на полу.

– Прошло вроде бы немного времени, меньше полугода, а сейчас кажется, что так давно всё было. Да и со мной ли это происходило? Страшно подумать, – Анри замолчал.

Воцарилась тишина.

– Клеман, – позвал он.

Никто не отозвался.

– Клеман, ты спишь?

Ровное посапывание было ответом на его вопрос.

– Ну спи, спи, если можешь, – произнес юноша.

Ему-то действительно сон никак не давался, глаза ломило, а мозг разрывался на сотни бесполезных клочков. Бредовая бессмысленность! Это напоминало калейдоскоп, состоящий из разнообразных фрагментов, совершенно не схожих друг с другом. Анри не знал, с чем сравнить свои ощущения. Мелкие разрозненные частички, сводящие с ума бешеным мельканием красок и чувств, треском мозговых суставов и неприятным журчанием крови, деловито снующей по всему телу. Не было никаких воспоминаний и мыслей, думать не хотелось и не получалось. Только одна короткая бессвязная мыслишка проскочила в сознание юркой тенью: «Разум умирает…» И это было похоже на правду, ибо в дремучих стенах тупого безделья Разум гибнет очень скоро, и его нелегко спасти. Придется долго и тщательно трудиться, забывая об отдыхе и изнемогая от изнурительной работы. Кто возьмется за спасение собственной мысли? В нас достаточно ума и лени, чтобы этого не делать. Останемся такими, какие мы есть. Но станемся ли?

Мельтешащие видения незаметно сморили молодого человека, и он забылся на мгновение, так ему показалось. Но вскоре Гоннель растолкал его.

– Тихо! – предупредил разбойник. – Недавно сменился караул, сейчас будем действовать.

– Каким образом? – шепотом спросил Анри.

– Подождем, когда он откроет дверь, и вырвемся наружу.

– Так он тебе и откроет!

– Даже не сомневайся! Я знаю, что говорю, – заверил Гоннель. – Подойди поближе к выходу.

– А где он?

– В той стороне, направо.

Анри на миг прислушался и различил в указанном направлении шумное дыхание охранника. Судя по этим звукам, их охраняла внушительная туша.

– Подойди и затаись. Дальше предоставь действовать мне, – сказал разбойник.

Анри тихонько подполз к двери, а его товарищ в это время принялся громко распевать песни, иногда в перерывах выкрикивая проклятья герцогу. Проклятья были цветистые, разбойник знал в этом толк.

За дверью чертыхнулись.

Гоннель продолжал.

– Заткнись, скотина! – раздалось из коридора.

– Пошел к дьяволу! – весело отозвался разбойник и снова принялся выводить свои рулады.

– Ты перебудишь весь замок! – крикнул страж.

– А мне какое дело! Здесь холодно, вы нас не кормите, что мне еще остается!

– Я приказываю тебе замолчать!

– Надо мной нет господина, который бы мне приказывал!

– Ну, негодяй, держись! – воскликнул охранник. – Пеняй на себя! Сейчас я сам тебе колыбельную спою.

Анри с удивлением услышал, как с той стороны отпирают замок.

Дальше всё произошло очень быстро, и молодой человек едва успел сориентироваться.

Дверь распахнулась. В тусклом свете фонаря, показавшемся узникам ослепительным солнцем, на пороге появилась чья-то массивная фигура. Анри увидел, как в тот же миг Гоннель кинулся вперед, и два тела покатились по ледяному полу комнаты. Что-то хрустнуло. Охранник не кричал. Разбойник вскочил и увлек за собой юношу. Они захлопнули дверь и помчались вверх по темной лестнице, шарахаясь от каждого шороха и блика. Очевидно, было часов пять утра, и все еще спали. Это играло на руку беглецам. Они проскользнули в коридор, в котором находилась заветная дверь к освобождению.

– Почему он не кричал? – шепотом спросил молодой человек.

– Я ему шею свернул, – свирепо усмехнулся разбойник.

Они осторожно приоткрыли дверь в бывшую каморку Франсуа и проскочили вовнутрь.

– Где твой ход? – тихо спросил Гоннель.

– Под кроватью, –ответил молодой человек.

– Действительно, тут что-то есть, – подтвердил разбойник, опускаясь на четвереньки.

– Лезь первым, – сказал Анри. – Мне нужно кое-что прихватить с собой.

– Ты что, совсем ополоумел? Еще собираешься бежать за барахлом?!

– Да никуда бежать не нужно, моя комната тут рядом. Это займет пару минут.

– Ладно, беги. Но я тебя ждать не буду! Встретимся на выходе, – предупредил Гоннель и нырнул в лаз, оставив крышку открытой.

Молодой человек неслышно вышел и быстро прошмыгнул к себе.

И замер на пороге: на его кровати сидел «господин Жан», развязанный платок лежал у него на коленях, а он с упоением пересчитывал деньги Анри. Юноша настолько опешил, что, забыв об опасности, кинулся на воришку, напугав того до полусмерти.

– Ты что здесь делаешь, старый мерзавец? – процедил сквозь зубы молодой человек, хватая Жана за ворот.

– А ты откуда взялся? – нашелся лакей. – Сбежал?!

И тут молодому человеку померещились шаги в конце коридора. Он выпустил вора вместе с деньгами и, быстро выскочив из комнаты, кинулся к спасительному лазу.

– Он здесь! – орал Жан. – Скорее поймайте его! Он пытался меня задушить!..

В гулком каменном коридоре дребезжали шаги погони.

Глава 32


– Вот этого удалось схватить! – услышал над собой Анри. – А другой удрал раньше.

Молодой человек открыл глаза.

Он лежал на полу перед герцогом в кабинете, а голова сильно болела.

– Пришлось треснуть его по черепу, – говорил один из лакеев, самый дюжий (второго здоровяка видно не было, наверное, и вправду Гоннель его прикончил). – А то больно прыток. Мы схватили его уже в тот момент, когда он норовил скрыться в какой-то дыре.

– Потайной ход? – спросил де Лонгвиль. – Давно он не напоминал о себе. Немедленно забить люк и дверь в комнату, чтобы ни одна живая душа больше не могла воспользоваться лазом!

Жан в бессилии сжал кулаки и с ненавистью посмотрел в сторону Анри.

– А что делать с этим? – осведомился громила, кивнув на юношу.

– Отправить в город, пусть там с ним разбирается суд, как с бессовестным бродягой, укравшим семейную реликвию у славной фамилии.

– Будет сделано, господин герцог!

– И постарайтесь, чтобы он не сбежал по дороге. Я не хотел бы больше слышать о нем.

– Хорошо.

– Он давно мозолит мне глаза. Уберите его сейчас же прочь! – поморщился де Лонгвиль и брезгливо отвернулся.

Лакеи подхватили Анри и быстро унесли.

Вскоре карета с преступником покинула замок и покатила в сторону Парижа.

Сквозь закрытые шторы ничего не было видно за окном, но молодой человек знал, что часа через четыре они окажутся на месте. Что ждет его там?

Под потолком проплыли чьи-то стихи, и Анри их прочел мысленно. В тот миг ему казалось, что кто-то с ним говорит:

– «Уходят в пустоту бессмысленные годы.

Всё ближе наш конец,

Всё ближе тот порог,

Когда замрут во времени

Проклятые невзгоды,

Потухнет солнце в глубине,

В неверии дорог…»


Его поместили в камеру к каким-то двум бандитам, который о чем-то долго спорили, не замечая нового соседа. Потом они принялись выяснять, за что сидят. И Анри, тихонько присев в уголке камеры, по их говору понял, что перед ним обыкновенные пьяницы, которым вино вышибло последние мозги:

– Тебя за что, я уже забыл!

– Ограбил одного ротозея.

– А, ну да, ты говорил, кажется.

– Ну вот, а он возьми, да и начни орать, звать на помощь! Покойник!

– Так ты его?..

– Ну а что мне оставалось делать, не глядеть же на него! Спасибо, нож под рукой оказался.

– Прирезал?

– Как зайца!

– А много ли денег взял?

– Да порядочно. Но вот толку-то мне теперь от них!

– Попался?

– Выследили меня, канальи! А ты за что здесь?

– Жену утопил.

– Да ну!

– Точно. И не жалею.

– Не любил?

– Напротив! Всем сердцем! Прикипел я к ней! А она, чертовка, с моим другом мне изменить вздумала!

– Вот дрянь!

– И я говорю! Нехорошо это с ее стороны! Как она меня обидела! Вот если б не обидела, я б ее пальцем не тронул. А так!.. Я с ней церемониться не стал. Как только застал их… ты понял, так сразу дружка этого проклятого…

– Тоже утопил?

– Топором!

– Да ты что!

– Ничего особенного, он даже испугаться не успел. Жена вот вопила. Да только не долго. До речки и вопила, а там и перестала.

– Что эти бабы вытворяют!

– И я удивляюсь! Ведь только одна тварь меня по дороге и попалась, а ведь донесла, черт бы ее побрал!

– Да я бы таких вешал повсюду. Клянусь!

– Подлецов надо вешать, а блудниц топить.

В это время один из них наконец заметил Анри.

– Парня видишь?

– Ну.

– Давай спросим, как он попался.

– Давай.

– Эй, парень!

Анри повернулся в их сторону.

– Тебя как звать?

– Расскажи, как тебя взяли.

– Расскажи, тут все свои!

– Да никак, – ответил молодой человек и отвернулся.

– Ты нам тут не дерзи! У нас расправа быстрая! – пригрозил один из бандитов.

– За что тебя взяли? – допытывался второй.

– А вам-то зачем?

– Ты, невежа, отвечай! – свирепел первый.

– Отвяжись от него, – тихо сказал ему второй. – Видишь, он в себя прийти не может.

Первый уставился на молодого человека, точно хотел прожечь его взглядом, потом встряхнул лохматой башкой:

– Пусть осваивается.

И бандиты снова забормотали о своем.

Странно, Анри было совершенно всё равно. Даже если бы они кинулись на него. Он знал, что сегодня ему ничего не угрожает.

В компании с этими двумя кретинами он встретил следующий день. Около полудня их увели, и молодой человек остался один.

Неожиданно он решил хорошенько выспаться и тут же исполнил свое намерение. Он проспал, наверное, сутки, и когда проснулся, увидел, что светает. «Где сейчас Генриетта? – подумал он. – Счастлива ли она? Если говорить обо мне, то моему счастью не позавидуешь. И главное, я даже не знаю, в чем виноват. Непонятный мир! То, что герцог мне мстит, я понял. Франсуа, мой несчастный друг, был трижды прав: герцог ничего не забыл, он, словно хищный зверь, только выжидал момент, чтобы получше заманить меня в ловушку. Теперь я надежно попался в его когти, как последний идиот! Представляю, как он разрисовал меня суду: вор, мошенник, бродяга! И они, небось, сейчас ломают свои жидкие мозги над тем, что со мной сделать! Уже и не помню, что полагается за воровство… Но уж одно я знаю наверняка: пути назад не будет. Удивительная штука – жизнь! Она подобна горной дороге, на которой чуть оступился и пропал навсегда, безвозвратно! Страшна жизнь! Научитесь строить мосты и обходить обвалы. Хитрите и изворачивайтесь! Кошмар наяву! Испытание разочарованием и искушением! Пустота!»


В то самое время, когда Анри размышлял о своем невеселом положении, в двор замка Лонгвиль въехала голубая карета, украшенная шелковыми цветами и лентами.

Нетрудно догадаться, что это вернулась Генриетта в компании с блестящим кавалером де Шатильоном.

Герцог давно ждал появления дочери, но не предполагал, что она прибудет не одна. Срочно все поварята и кухарки были подняты на ноги, все силы брошены на приготовление роскошного завтрака.

Генриетта вошла в розовый зал, где предполагался пир, рука об руку с маркизом и, лукаво улыбаясь, приблизилась к отцу, сидящему, подобно монарху, в высоком кресле во главе стола..

– Я рад принять в своем замке господина де Шатильона, – выдавил герцог.

– Дорогой отец! Я так стосковалась по вас! – удачно соврала дочь. – Мы с Альбером давно собирались посетить ваш гостеприимный дом!

– Что я слышу! – не понял де Лонгвиль. – Вы говорите так, словно приехали в гости!

– Да, дорогой отец! Вы правы!

– Господин герцог, – осмелился раскрыть рот маркиз. – Ваша дочь, баронесса де Жанлис, согласилась принять мою руку и сердце…

– Что?..

– Мы поженились, милый отец.

– Когда? Когда вы успели? – на герцога было жалко смотреть: он как-то сразу постарел и даже стал меньше ростом. – А я?

– Мы обвенчались сразу. Как только предали земле останки господина графа, – беспечно заявила Генриетта. – Я, конечно, день и ночь плакала. А маркиз пожалел меня и предложил пожить у него несколько дней, покуда я успокоюсь и отойду после такой утраты!

– Там мы и обвенчались в маленькой часовне, – вставил де Шатильон.

– Маркиз оказался на редкость добр, – промурлыкала госпожа маркиза. – С ним я сумела забыть о всех ненастьях и бедах? Отец! Я стала счастливой женщиной!

– О, дочь моя! Вы меня убили! – простонал де Лонгвиль. – Я умру!

– Не надо. Дорогой отец! – беспощадно ответила Генриетта. – От этого никто не умирает!

– Вы должны радоваться за нас, за своих детей, – вставил осмелевший маркиз.

– Правильно, Альбер! Теперь у вас, отец, есть сын! Я очень хочу, чтобы вы непременно подружились и полюбили друг друга.

– Что вы такое говорите! – возмутился герцог. – Вы нарушили священный обычай, поженились без согласия родителей! Или вы, дочь моя, думаете, что заранее заручились моим благословением?

– Да что с вами, дорогой отец? – закричала госпожа де Шатильон. – Неужели вы думаете, что вам удастся расторгнуть наш союз, скрепленный небом?

– Я не хочу с вами разговаривать! – поджимая губы, уронил герцог.

– Я разделаю ваше желание! – заявила Генриетта. – И не думайте, что я приехала из-за вас. Я вернулась, чтобы забрать Анри. Ему душно в вашем гнусном замке. Он мучается так же, как мучилась я недавно. Но, слава Богу, всё стало по-другому! Пошлите за моим шутом. И больше, даю слово, я вас не потревожу!

– Я его нет в Лонгвиле! – ядовито заметил герцог.

– То есть как? – не поняла маркиза.

– И напрасно вы за него заступались. Он наглый вор! Он украл фамильную ценность – ваш медальон с сапфиром!

– Не может быть! Анри не мог такого совершить! – воскликнула молодая женщина.

– И, тем не менее, вот доказательство! – де Лонгвиль подал знак слуге, и тот поднес ему коробочку, в которой лежал темный прекрасный камень, обрамленный светлым металлом. – Видите, дочь моя?

– Но… – Генриетта взяла в руки вещицу и неожиданно вскрикнула.

– Что с тобой, любовь моя? – заволновался маркиз.

– Отец, это не тот медальон, о котором вы говорите.

– Я не понимаю вас, дочь моя. Объяснитесь, – герцог даже привстал со своего кресла.

– У меня, право, даже голова кругом пошла.

– Вы плохо себя чувствуете?

– Напротив, я совершенно здорова! Я отдаю отчет в своих словах! На моем медальоне вот это зубчик, придерживающий камень справа, немного расплющен. Я сама надкусила его, будучи в состоянии досады.

– Генриетта, – лепетал де Шатильон.

– Да, Альбер, я говорю правду. Зуб потом даже некоторое время побаливал. И в конце концов, можно проверить… Принесите шкатулку с моими драгоценностями, что стоит у меня в спальне. Впрочем, я сама схожу туда! – сказала маркиза и взглянула на отца. – Чтобы не вышло чего…

Спустя несколько минут она с улыбкой ликования вновь появилась в зале:

– Ну что я говорила! Смотрите!

Герцог невольно передёрнул плечами, как в ознобе.

Перед ним лежали, почти абсолютно одинаковые вещицы, у одной из которых действительно был расплющен зубчик, тогда как другой не имел такой особенности.

– Видите, отец! Значит, Анри не виноват!

– Но позвольте, – подал голос маркиз. – Откуда у него взялась такая дорогая штучка? А вдруг Анри украл ее у кого-нибудь?

– Это исключено, – пробормотал де Лонгвиль. – Их было всего две. И вторая пропала. Давно, лет двадцать назад, как раз при рождении баронессы.

– Отец! – возмутилась Генриетта. – Мне всего лишь девятнадцать.

– Сие не столь важно, – на лицо герцога опустилась маска воспоминаний. – Я заказывал эти медальоны к нашей свадьбе с баронессой, твоей матерью, Генриетта. Один всегда находился у меня. Другой Луиза носила до самой смерти…

– Моя мать умерла в родах, – пояснила мужу маркиза.

– Но потом при ней не обнаружили этой безделушки, – продолжал де Лонгвиль. – Проклятая акушерка умерла, так ничего и не сказав. Только мой верный карлик рассказал мне, что злодейка дала роженице яду, сняла с нее медальон и…

– Продолжайте, дорогой отец! – попросила Генриетта.

– Шарль сказал, что у Луизы родилась двойня. Акушерка, движимая изуверской жаждой мести за то, что я разлучил ее с семьей, решила унести и спрятать второго ребенка. Конечно же, она это сделала, когда моя супруга была в забытьи. И даже взяла медальон, стоящий целого состояния. Она, пользуясь тайным лазом, отнесла ребенка в деревню, где жил ее муж. А потом вернулась в замок, как ни в чем не бывало. Но очнувшаяся к тому моменту Луиза, не обнаружив любимого медальона, поняла, что ее обокрали – про ребенка она не знала. И акушерка, чтобы скрыть следы, отравила несчастную! А затем пыталась вторично бежать, но мой верный Шарль догнал ее и заставил допить из того бокала яд, который та давала моей жене. Воровка умерла. Но с ней умерла и тайна второго ребенка, он пропал бесследно. Кто он был – мальчик, девочка – мне неизвестно. Я искал его везде. Я схватил мужа преступницы, но он притворялся, что ничего не знает! Проклятые фанатики!.. Иногда мне казалось, что все это Шарль придумал сам, но сейчас вижу, он говорил правду.

– Медальон остался у того ребенка? – осторожно спросил де Шатильон.

– Вероятно, да, – подтвердил герцог.

– Так что же получается? Выходит, Анри – мой брат? – сделала вывод Генриетта.

– Что? – переспросил господин де Лонгвиль. – Этот грязный бродяга?

– А чего здесь такого? – удивилась маркиза. – Да вы, дорогой отец, счастливейший человек! Только час назад у вас не было ни одного сына, а теперь обнаружилось сразу два. Есть кому завещать этот замок!

– Я не позволю делать из себя посмешище! – взорвался герцог.

– Отец! Вспомните, как вы мечтали о наследнике! – ласково мяукнула Генриетта. – Это ваш долг: вернуть потерянного ребенка в семью.

– Его вы называете ребенком?! Дочь моя! Да он здесь буквально всё разнес, когда пытался скрыться!

– О чем вы говорите, отец?

– Мои слуги поймали убийцу господина до Лозена, они давно за ним следили. И у моих парней достало ума посадить разбойника вместе с вашим любимцем!

– Позвольте, – хлопал глазами де Шатильон. – А разве не Анри убил графа?

– Альбер, помолчи, пожалуйста, – перебила его Генриетта.

– Что вы сказали? – переспросил герцог. – Графа убил Анри?

– Ну да! Дорогая, – повернулся к жене маркиз. – Ведь ты сама рассказывала. Как твой слуга из преданности и любви к тебе решился на такой поступок…

– Да нет же, ты что-то путаешь, милый Альбер! – возразила Генриетта. – Анри действительно сражался с графом, но убил его другой. Разбойник.

– Да? – неуверенно переспросил де Шатильон.

– Ну конечно.

– Значит, я ошибся.

В это время герцог, словно зверь из засады, наблюдал за диалогом молодоженов, и жгучая злость вновь огоньком вспыхнула в его глазах.

– И что было дальше, дорогой отец? – поинтересовалась Генриетта.

– Разбойник бежал, а ваш разлюбезный шут не успел. Его схватили и отправили в надлежащее место, где ему вынесут справедливый приговор.

– Отец! Вы его обязаны спасти!

– Каким образом? – сдержанно спросил де Лонгвиль.

– Напишите письмо.

– Куда?

– Я не знаю, куда. В суд, наверное. Скажите, что Анри не виноват и пусть его освободят. У вас, отец, такое влияние!

– А у вас доброе сердце, дочь моя, – одними губами улыбнулся герцог. – Я тотчас же выполню вашу просьбу. Пусть это станет подарком к свадьбе, соединившей молодые сердца!

– Благодарю вас, дорогой отец! – воскликнула со слезами на глазах Генриетта. – Я не знаю, чем отплатить вам за такое великодушие!

– Позвольте и мне выразить вам свою признательность, – подал голос де Шатильон. – Вы сделаете приятное моей супруге.

– Довольно, довольно, дорогие мои, – притворно засмущался герцог. – А теперь оставьте меня, я должен составить текст прошения. Это документ официальный, сами понимаете, над ним необходимо подумать.

– Да, да, отец, мы уже уходим! – поспешно проговорила маркиза.

И молодая чета оставила господина де Лонгвиля наедине с его тайными помыслами.

Слащавая улыбка мгновенно слетела с лица старого притворщика, не оставив ни следа на мраморной бесчувственности. Герцог ушел в свой кабинет, где и взялся за написание обещанного письма.

Странная, радостная злоба подстегивала перо господина де Лонгвиля, и оно словно само собой выводило строчку за строчкой, нанизывая одну на другую красивым вычурным узором. Письмо содержало в себе почтительное обращение к справедливым судьям, несколько любезностей, а дальше…

«На днях я прислал на ваш суд одного молодого человека по имени Анри. Он не хотел, чтобы кто-либо знал его настоящее имя. Но мой долг его раскрыть перед святейшим судом, потому что я не оправдываю воров и убийц, забывших о чести и совести. Итак, этот юноша является моим двоюродным племянником и носит титул барона. Пользуясь тем, что я много лет не бывал в его поместье и совершенно не знал в лицо молодого хозяина, он предпринял коварное и подлое предприятие. Он прибыл в мой замок и под видом слуги, не останавливаясь ни перед чем, пытался добиться любви моей дочери. Около десяти лет моя дочь, баронесса де Жанлис, была помолвлена с достойным дворянином, графом до Лозеном и была верна священному обету, дожидаясь момента вступления в брак. Вернувшись на родину после долгого путешествия, этот благородный господин собирался обвенчаться с баронессой и для организации предстоящего торжества прибыл в Лонгвиль. Но мой племянник, этот сумасшедший, сумел подкараулить господина до Лозена на обратном пути домой и предательски убить его ударом в спину. Затем он обокрал несчастного и надругался над его беззащитным телом. Заподозрив неладное, я отослал дочь к другу нашего дома, маркизу де Шатильону, который действительно любит мою дочь и вполне может служить ей достойной опорой в жизни. Оставшись один, племянник принялся бесчинствовать в моем замке, так что был вынужден распорядиться арестовать его. Но он пытался бежать через потайной ход, которым неоднократно пользовался для своих черных дел. Слава Богу, слуги схватили его. Я, как подобает человеку честному и благородному, не мог больше себе позволить держать в своем доме подобного человека и распорядился отправить его на ваше рассмотрение.

Неожиданно выяснилось, кем на самом деле является мнимый Анри, и я прошу достопочтенный суд вынести ему справедливый приговор, учитывая жестокость барона и его склонность к временным помешательствам. Я не называю его истинного имени, ибо не могу допустить, чтобы позор этого человека пал на честь целой фамилии, заслужившей славу в крестовых походах и честной борьбе на поле брани…»

Глава 33

За день в камеру никого не сажали, и Анри изнывал от одиночества, хотя, скорее всего, больше от того, что не находил себе дела.

И снова погас дневной свет. И опять пришло утро.

Сквозь зарешеченное окно можно было наблюдать, как в высоте расчищается небо, и уже начинает проглядывать почти забытая синева холодных небес. Веселое солнце пыталось прорваться в камеру через нагромождения тюремных построек, и это никак ему не удавалось. День обещал выдаться щедрым на свет и яркость. Но взамен он собирался сковать хрупким льдом оставшиеся после дождей лужицы. Чтобы дети могли с разбегу разбивать водяное стекло и радоваться мелодичному хрусту.

Послышались шаги, и вскоре к заключенному вошел человек, вернее даже ЧЕЛОВЕЧЕК, юркий и неуязвимый. Он напоминал насекомое. Особенно наталкивали на подобные ассоциации мерзкие усики непонятной окраски, когда-то считавшиеся черными, а сейчас покрытые сединой, словно владелец окунул их в сметану и забыл умыться.

– Ты будешь слуга господина де Лонгвиля? – осведомился человечек.

– Да, я, – ответил юноша.

– Ну, тогда слушай приговор! – торжественно произнес гость и полез в рукав за бумагой.

– А, собственно, в чем я провинился? – попытался выяснить Анри, но равнодушный служитель закона, не обращая внимания на его слова, принялся зачитывать бумажку.

– «Учитывая злонамеренность кражи, совершенной вышеозначенным человеком, справедливейший суд приговорил преступника, как вора, к смерти через повешение!» – победоносно завершил он свое чтение.

– Как же? – растерялся юноша. – Но ведь вы даже меня не спросили ни о чем, я же могу всё рассказать, откуда у меня драгоценность. Я ведь даже не знал, что она – драгоценная… Передайте судьям, что я хочу поговорить с ними!

– Ты думаешь, у них дел больше нет, как только выслушивать вранье всяких разбойников? – без доли жалости произнес человечек.

– Но ведь так не бывает! – воскликнул Анри. – Нельзя убивать ни за что!

– Казнь – не убийство! Это кара. Она всегда назначается судом, а, следовательно, справедлива. Честные люди сюда не попадают. И священный долг правосудия избавлять мир от скверны и мрази, чтобы люди могли спокойно жить – самодовольный человечек взглянул на Анри и с иронией заметил. – О, да вы, господин вор, оказывается, настолько чувствительны, что изволили плакать?

– С чего ты взял?! – зло спросил юноша, рывком смахивая с ресниц досадную влагу.

– Достаточно увидеть твой красный нос! – ответил слуга справедливости. – У меня уже глаз опытный. Немало вас бьется в истерике, услышав приговор! Многие рыдают. А кто-то и кончает самоубийством. Но стоит ли так себя утруждать, если через несколько часов ты и так оставишь этот мир? – он сдержанно засмеялся. – Зачем отягощать свою вину перед Господом еще одним грехом?

Молодой человек с ненавистью смотрел на него, а тот продолжал:

– Вот помню, в соседней камере какая-то девчонка, взятая за колдовство, так испугалась костра, что ночью изгрызла зубами руки и к утру вся истекла кровью… Ты б видел, сколько работы она всем нам задала, мерзость такая!

– Она так страшно умерла, а тебе ее не жаль? – воскликнул Анри.

– Еще чего! – спокойно ответил страж закона. – В моем сердце нет и никогда не будет места жалости! Жалость к преступникам само по себе уже почти преступление. Я не жалею таких, как ты! – он задумался на мгновение и добавил. – Но иногда я просто удивляюсь. Вот, например, удивляюсь тебе. Как ты мог, проходимец, позариться на фамильное достояние человека, приютившего тебя, подобравшего тебя с улицы, давшего тебе кров и пропитание! Щенок паршивый!

Анри молчал.

Гость собрался уходить, и уже стоя на пороге, кинул напоследок:

– Жить тебе до вечера, не скучай! – после чего дверь за ним с лязгом захлопнулась.

Но не прошло и четверти часа, как она вновь отворилась, и в полумрак камеры ворвалось нечто шелестящее, от которого за милю распространялся чудесный запах, аромат, уже позабытый молодым человеком, но теперь вселяющий надежду в сердце узника. Так пахло освобождение. Так пахло платье Генриетты.

Да, да, это была она – госпожа Генриетта. А он-то думал, что уже не увидит ее.

– Мой бедный Анри! – воскликнула неожиданная гостья. – Я уже знаю, что они хотели с тобой сделать! Негодники! Продажные бездельники! Как хорошо, что я успела вовремя!

– Вы мне не снитесь, госпожа баронесса? – спросил молодой человек, боясь поверить своему счастью.

– Нет, не спишь! – улыбнулась Генриетта. – Только теперь я уже не баронесса, я вышла замуж за маркиза де Шатильона.

– Поздравляю вас, моя госпожа! И смею предположить, что теперь вы любите своего избранника. У вас лицо счастливой женщины. Вы так и светитесь добросердечием, чего я в вас раньше не замечал.

– А ты всё такой же дерзкий, мой дорогой! – смеялась маркиза. – Я действительно переполнена радостью! Ты же ничего не знаешь!

– Что-нибудь еще случилось? – напрягся юноша.

– Представь себе, у меня нашелся родной брат!

– А разве у герцога были еще дети? – легкая тревога охватила тело молодого человека мягкой дрожью, он еще не знал, что скажет ему Генриетта, но мимолетное предчувствие уже гналось за ним по пятам, и мчались они к запретной дверце в неведомое.

– Отец рассказал нам все обстоятельства смерти моей несчастной матери, – глаза маркизы озорно блеснули. – Поэтому я здесь.

– Я ничего не понял.

– Сейчас поймешь! – и Генриетта протянула к Анри зажатый кулак. – Угадай, что внутри!

– Откуда мне знать?

– Она раскрыла ладонь, и молодой человек увидел свой медальон, тот, что отобрали у него слуги герцога.

– Узнаешь?

– А как же! – процедил юноша. – Ведь из-за этой безделушки я оказался здесь.

– Ну, не надо сетовать на судьбу! Теперь угадай, что в другой руке?

– Госпожа, вы насмехаетесь надо мной?

– Не отворачивайся, гляди и не падай!

Анри посмотрел на содержимое второй ладони и почувствовал, как у него двоится в глазах.

– И что ты теперь скажешь? – весело спросила Генриетта. – Хотя, что ты можешь сказать! Твой медальон – доказательство, что ты – мой брат! Он пропал вместе с тобой девятнадцать лет назад!

– Но мне нет девятнадцати.

– Чушь, тебе есть девятнадцать.

– Позвольте, госпожа, – испугался юноша. – Я не могу являться вашим братом хотя бы потому, что у меня были родители, я знаю!

– Чепуха! Они нашли тебя где-нибудь на дороге, а настоящим отцом у нас – герцог!

– Нет! Это герцог нашел меня на дороге! – яростно сопротивлялся Анри. – А родился я в театре, в семье актеров.

– Глупец! От чего ты пытаешься отказаться? – смеялась госпожа де Шатильон. – От денег и почета? От родных и близких?

– Это герцог мне «родной и близкий»? Да он же лопнет от злости, если увидит меня в своем доме, да еще в равном себе положении!

– Напрасно ты так думаешь! Между прочим, он был так добр к тебе, что даже написал прошение в суд, чтобы эти болваны отменили свой дурацкий приговор!

– Я не верю в милосердие де Лонгвиля, – высказался молодой человек. Он слишком горд, чтобы так упасть в собственных глазах.

– Да нет же! Он очень привязан ко мне и, разумеется, к тебе тоже, раз ты его сын!

– Привязан?

– Это был его подарок к нашей свадьбе с Альбером!

– Я не представляю, как стану жить с ним под одной крышей… – закричал юноша, быстро шагая взад-вперед. – Думаю, герцог такого же мнения!

– Милый, Анри! Не тревожься! Мы уедем в Шатильон и никогда не будем вспоминать о том, что когда-то с нами происходило в Лонгвиле.

– Госпожа! – взмолился молодой человек. – Признайтесь, зачем я вам нужен? У вас есть всё: престиж, богатство, юность, любящий супруг! Так чего вы еще хотите? Что я-то буду делать в Шатильоне? Развлекать вас, играть роль паяца?

– Ну что ты! С этим покончено навсегда! Я хочу, чтобы мой брат находился рядом со мной!

– Но я этого не хочу! – воскликнул Анри. – Ведь я не смогу жить в вашем скучном мире! Я обязан загладить свою вину перед друзьями. Я буду их искать и найду! Мое призвание – бродяжничать и валять дурака на публику! Добрая госпожа, отпустите меня!

Он свалился ей в ноги.

Маркиза никак не ожидала такого поворота событий и тихо вскрикнула, но тут же взяла себя в руки и твердо сказала:

– Мы с Альбером решили, что ты будешь жить у нас, и от своих решений не откажемся!

– Ну хорошо милая госпожа! Тогда я сам найду способ избавить вас от своего присутствия, – проговорил молодой человек.

– Неблагодарный!

– Да, госпожа!

– Бессовестный и глупый!

– Вот видите, сколько недостатков. И это – ваш так называемый брат? Гоните его прочь!

– Хитрец! – засмеялась маркиза. – Я знаю, знаю все твои увертки! Но сейчас это не важно. Главное, слушай меня внимательно и делай так, как я говорю. Я тут узнала, что пересмотр твоего приговора состоится не раньше сегодняшнего вечера. А значит, тебя освободят только завтра. Мы с Альбером остановились в гостинице и переночуем там, выспимся хорошенько. А завтра в обеденное время заедем забрать тебя отсюда.

– А почему вы решили воспользоваться гостиницей, тогда как тут дом вашей тетушки?

– О, я уже заранее знаю, чем это кончится, – замахала руками госпожа де Шатильон. – Она примется расспрашивать о тебе, об Альбере! А мне бы не хотелось портить себе хорошее настроение.

– Понято, – пробормотал Анри.

– Значит, ты все уяснил?

– Да.

– Тогда до встречи, – сказала Генриетта, целуя юношу в лоб, и тут спохватилась. – Ой! Чуть не забыла. Я привезла тебе костюм. Его сейчас принесут.

– Зачем?

– Ну, ты же теперь настоящий дворянин! Видишь, как кстати я заказала это платье!

– Благодарю, – мрачно ответил молодой человек.

– Очень рада была тебя увидеть!

Генриетта покинула узника совершенно восторженной. А через мгновение слуга внес в камеру сверток и положил рядом с неподвижно сидящим на полу Анри, который теперь не знал, что ему делать.

Перспектива стать наследником герцога де Лонгвиля повергала его в отчаянье. Это казалось пожизненным заключением. И, по сути, таковым и являлось.

Вдруг откуда-то налетело дыхание, окутав на мгновение полузнакомыми воспоминаниями того, чего не было в действительности.

– Можно предать Идеал, Мечту, Любовь, предать себя! – шептала тишина камеры. – Ты обязан найти себя, разделив понятия о Добре и Зле, о Правде и Лжи, об Отваге и Трусости… И каждый раз ты должен быть лучше и лучше. Человек сам делает свою судьбу… Очищение настало…

Завораживающий шепот безжалостно прервало лязганье двери.

Вошел тот же господин, только на этот раз он держал бумагу в руках и был предельно вежлив. Даже, как показалось Анри, чего-то остерегался, находясь наедине с заключенным, хотя за стеной стояла стража, готовая по первому зову ворваться и разорвать в клочья любого, кого потребуется.

– Вы принесли новое решение суда? – спросил юноша.

– Да, ваша милость.

От юноши не ускользнуло, что и обращаются к нему теперь иначе. Удивительно.

– Когда я смогу покинуть эти благословенные стены?

– Завтра, около полудня, – сдержанно сообщил человечек.

– Спасибо.

– А теперь, если позволите, я зачитаю приговор.

– Вы хотите сказать, заключение суда?

– Да, и если не возражаете, я исполню свои обязанности.

– Хорошо.

Страж справедливости повысил голос и зачитал:

– «Учитывая новые обстоятельства, поступившие в суд через письмо герцога де Лонгвиля, и по личной просьбе этого достойного господина, желающего сохранить в тайне часть обстоятельств, а также подлинную личность обвиняемого, почтенный суд Парижа изменил первоначальное заключение по делу некоего Анри, ранее обвиняемого в воровстве, и счел его непричастным к данному обвинению…»

– Я же вам говорил! – обрадовался молодой человек.

– «Суду открылись новые серьезные обвинения, кои полностью доказаны и освидетельствованы господином герцогом и еще несколькими уважаемыми людьми, а именно тяжкое преступление…»

– Что?

– «…Подлое убийство досточтимого графа до Лозена и дальнейшее злоумышление с целью овладеть его невестой, дочерью господина де Лонгвиля…» – бесстрастно продолжал слуга закона.

Анри что-то бормотал, кричал, возмущался, но тот спокойно читал дальше и дальше:

– «Посему, как вора и убийцу приговорил к смерти, но, учитывая неожиданно обнаружившееся дворянское происхождение преступника, суд вынес снисходительное решение…»

Он сделал короткую паузу, после которой уронил:

– «Обезглавить»,

Последнее слово странно подействовало на обоих присутствующих. Один как-то неестественно подался вперед всем телом, словно желая наброситься на судейского служителя, а второй, видя это, моментально юркнул в коридор и захлопнул за собой дверь. Щелкнул запор.

Анри, как подкошенный, свалился на пол, и дикий страх животного, предназначенного для бойни, заставил его зарыдать, забиться, царапая руками корявую стену и ломая ногти. Надежда растворилась быстрее дыма. Непостижимое стечение ужасных бед! Они словно всю жизнь гнались за своей жертвой и теперь, радуясь его промедлению, достигли его и набросились сразу все, разрывая на части беспомощное существо. Спасенья не было…

Но вот он снова наплыл на сознание – тот голос. Он напевал что-то чарующее, мирное и спокойное. Он колдовал, кружась веретеном по камере и осыпая всё вокруг таинственными лепестками неизвестных цветов.

– Я всегда буду рядом. Что бы ни случилось…

И как в видении, сквозь века и тысячелетия опять протянулась чья-то прозрачная рука, дававшая способность оставаться человеком.

– Я всегда буду рядом, что бы ни произошло…

Рука коснулась лица Анри, и щемящая тоска по чьей-то напрасно загубленной жизни выпорхнула из умирающего сердца и метнулась к окну: белая раненая птица со стоном вырвалась на волю. Так показалось юноше, но стоило ему перевести свой взгляд на птицу, как та окрасилась в черный цвет.

– …Что бы ни произошло,– вращалось внутри, повторяясь бесчисленное количество раз.

Из темноты звали незримые духи.

– Яркость безысходного порыва…

Потом всё стало пропадать куда-то, будто всасываемое чудовищной воронкой, крутилось и мелькало, тоскливо хныча и подвывая. Круг делался всё меньше, мелькание всё учащалось, сводя с ума и увлекая за собой в бездну. Но это не страшило. Оно манило и подбадривало. Дикое чередование тьмы и страсти. Оставалось сделать только шаг. И Анри уже хотел его сделать, как вдруг исчезли духи и призраки, сгинули разом в неизвестности, во тьме.

Уставший от напряжения пережитого, юноша опустился на солому и подивился переменам, происшедшим в камере.

Ведь казалось, только что на небе сияло солнце, а вдруг выяснилось, что давно стемнело – так незаметно и быстро!

Анри уже принялся устраиваться ко сну, как внезапно почувствовал, что в камере еще кто-то есть. Этот кто-то жалким комочком забился в угол и тихо всхлипывал.

– Ты чего плачешь? – окликнул его юноша, но тот не отозвался.

Пришлось подойти. В темноте было плохо видно, однако Анри рассмотрел его: хлипкий молодой человек, лица которого разобрать не удалось, он уткнулся им в колени, плотно обхватив их руками. Так любил делать и сам Анри, когда было грустно или одиноко.

– Эй! – снова позвал юноша и дотронулся до плеча незнакомца.

Едва он успел это сделать, как тот рассыпался в прах, подобно пеплу, оставшемуся после пожара, бушевавшего за зеркалом в спальне Генриетты.

– Призрак, – громко сказал себе молодой человек, чтобы ощутить себя в реальности, и отправился на прежнее место.

Там он лег на спину и закрыл глаза.

Когда же вновь открыл их, в камере опять кто-то был. Теперь «кто-то» стоял в длинной темной накидке и тяжело дышал. Анри снова поднялся и приблизился к привидению. На этот раз он действовал осторожнее, только пальцем легонько коснулся одежды…

Но ничего не произошло. Призрак по-прежнему стоял.

– Ты кто? – спросил молодой человек.

– Анри, – раздался голос из сказки. – Анри, милый!

– Кто это? – отпряну юноша.

– Ты не узнаешь меня? – «Кто-то» заплакал.

– Нет, а ты откуда меня знаешь? – молодой человек отступал всё дальше от таинственной фигуры.

Неожиданно ему показалось, что она достанет из-под накидки прозрачную сферу, и всё получится, как в том сне.

Но призрак вместо этого потянул за какие-то шнурки, и оболочка упала на пол с шуршанием, производимым только реальными предметами.

Там стояла женщина.

– Я не могла ошибиться, – шептала она. – Это ты, Анри? Ведь скажи, тебя зовут Анри?

– Да, – как сомнамбула, повторил юноша.

– Не убегай от меня, подойди, – попросила женщина.

Молодой человек несмело сделал несколько осторожных шагов навстречу и оказался лицом к лицу с непрошеной гостьей.

– Господи, как ты изменился! – заплакала та.

Волна искренности качнула болото таинства и словно смыла с его поверхности однообразную ряску равнодушия. Неожиданно юноша почувствовал, будто очнулся от глубокой дремоты.

– Карменсита? – с удивлением воскликнул он.

– Да, – кивнула девушка.

– Как ты очутилась здесь?

– Дорогой мой! Как много мне нужно сказать тебе. А у меня мало времени…

– Карменсита! – не верил собственным глазам молодой человек. – Как ты нашла меня? Где Альфонсо? Он тоже с тобой?

– Анри! – остановила его актриса. – Позволь, я присяду, я весь день шла сюда. Я всё расскажу.

– Да, да, пожалуйста, садись, – пробормотал юноша.

И почему-то вспомнил:

«Прозрачный сумрак нас окружит,

Опутав нитями судьбы,

И отразятся в темной луже

Прямые черные столбы…»

К чему эти сточки?

– Я долго искала тебя. С того самого дня, когда мы так нелепо расстались. Дени сразу же бросился в погоню за каретой, с которой ты уехал.

– Карменсита, почему ты вздыхаешь? – с тревогой спросил Анри.

– Не надо, не говори, ничего не произноси. Я слышу твой голос и начинаю плакать. Мне нельзя плакать, я должна говорить…

Полный мрак воцарился в камере. И там, в этой темноте, звучали чувства двух людей, так много чувств. И чем их больше, тем слов становится всё меньше, такая несправедливость!

– Я никого не обвиняю! – шептала девушка. – И тем более, тебя! Ты ни в чем не виноват… – Карменсита помолчала и через силу продолжила. – Дени нашли убитым. Лошадей не было. Я узнала об этом потом. Рассказывали…

– Кому понадобились наши дохлые лошади… – воскликнул Анри, но тут же осекся; до него дошел смысл сказанного.

Он ужаснулся.

– Я осталась одна.

– А Альфонсо?

– Альфонсо умер в тот час, когда ты бросил нас и укатил со своим новым покровителем. Старик не перенес такого удара…

– Но… А как же ты?

– Чего я только не пережила. Но не надо об этом! – Карменсита снова заплакала. – Потом я скиталась по свету, чтобы найти тебя. Я не знала, как это сделать, потому что не видела герба над дверцей роковой кареты…

– Крест в верхнем левом углу, – машинально пробормотал Анри.

– Я погибала от голода. Уже начались холода, и негде было достать пропитания. Так я дожила до начала нового года…

– Бедняжка!

– Я совсем ослабела и больше не могла тебя искать. Уже не оставалось сил даже на то, чтобы двигаться. Я упала неподалеку от какой-то деревушки у леса, и никому на свете не было дела до меня.

– Но как же ты выжила?

– Меня спас один человек. Он скакал мимо и случайно увидел мои лохмотья. Да, Анри! Если бы ты видел, во что превратилось то прекрасное синее платье!

– Этот человек повел тебя к себе в дом?

– О если бы у него он был! Он живет, как дикий зверь, людей не любит. Он выходил меня, хотя другой бы за это не взялся, кому нужна жалкая бродяжка! Недели две я возвращалась к жизни, он ночами куда-то уезжал, а утром возвращался с какой-нибудь добычей. А однажды он вернулся без лошади и весь избитый. Рассказал, как попался в лапы какому-то герцогу, с которым у него давно личные счеты.

– Постой, постой! Ты говоришь о разбойнике?

– Да, о Гоннеле, ты его знаешь. Он-то мне всё и рассказал про тебя.

– Да что он знает обо мне! Дважды встретились, но не до разговоров было.

– Он поведал о побеге из замка и назвал имя своего спасителя. Во мне вновь взорвался водопад надежды. А когда Гоннель припомнил, кем служит его освободитель, я поняла, что это точно ты! Это был ты! Я знала!

– Но как тебе удалось меня найти здесь?

– Помог Клеман. Он даже, как мне кажется, любит меня.

– Он хороший парень.

– Ты лучше.

– Неправда.

– Я нашла тебя. Но ты в тюрьме.

– Не страшно.

– Что тебе угрожает?

– Моя госпожа всё уладила. Я вне опасности, – с легкостью произнес Анри.

– А почему ты здесь оказался?

– Помнишь последний дар Альфонсо? Камень в оправе?

– Конечно, это же мой медальон.

– Как твой? – у юноши словно земля качнулась под ногами.

– Когда-то жена нашего Альфонсо подобрала его на дороге, красивая безделушка, а затем мы хранили его, как талисман. Он приносил нам удачу.

– И вы никогда не думали продать его, выручить деньги…

– Нет.

– Послушай, Карменсита. – серьезно сказал Анри. – Вспомни, подумай хорошенько, действительно ли было так, как ты мне рассказываешь?

– Да, конечно! Когда я росла, тетя Катрин всегда рассказывала мне историю, как нашли сверкающий камень. Мама часто подсмеивалась над ней! Камень всегда хранился в нашей шкатулке, как вещь чисто женская. А потом… – девушка вздохнула. – Потом мы попали в эпидемию чумы, вернее, не «мы», а часть труппы, которая играла с моим отцом. Мы, дети, в это время оставались с Альфонсо и его труппой, мы любили комедии…

– А потом среди вас появился я.

– Да, и я хорошо помню, как тебя привели к Альфонсо. Нас таких у него много было, осиротевших, испуганных… Тетя Лаура и Альфонсо были нам, как настоящие родители. Как тогда хорошо нам всем было… А ты всегда пытался доказать, что настоящий актер у нас только ты!

– У меня родители были актерами! – с гордостью произнес молодой человек.

– Ты смешной! Разве это важно? – дрожащим голосом сказала Карменсита.

– А что важно?

– Важно, какой ты сам. Важно, что завтра мы будем вместе… Дорогой мой! Даже рассмотреть тебя не могу.

– И я тебя не вижу.

– Это хорошо, я очень, очень некрасивая, ты меня испугаешься.

– Маленькая глупышка!

– Анри! Обещай мне одну вещь.

– Что именно?

– Скажи, что мы всегда будем вместе.

– Ну…

– Не бойся, скажи! Ведь тебе этого хочется. Ну, говори же!

– Да, я обещаю.

– Милый, добрый Анри! Сейчас я уйду, но мы встретимся завтра, чтобы уже никогда не расставаться. Я поняла, что страшнее разлуки ничего нет!

Молодой человек в темноте отрицательно покачал головой.

– Страшней разлуки чувство вины, которую не искупить. Она фатальна и угнетающа. За нее платят жизнью.

– Что ты такое говоришь, милый мой? – испугалась девушка. – Тут тебе плохо, я знаю, поэтому и мысли у тебя такие!

В дверь постучали.

– Мне надо идти, – засуетилась Карменсита, пытаясь нашарить в потемках свою накидку.

Анри поднял и отдал ей.

– Нет, я боюсь уходить. Боюсь, что снова потеряю тебя, и уже навсегда!

– Не бойся расставаний, их немного.

И навсегда

Мы расстаемся только раз.

Настал момент,

Влечет вперед дорога.

Скажи мне напоследок:

«В добрый час!», – прочел юноша.

– Это ты сочинил?

– Да.

– В добрый час, – повторила Карменсита. – До свидания.

– До свидания, – сказал молодой человек, и разверзшийся дверной проем поглотил темный закутанный в просторную накидку силуэт девушки.

Снова нагрянули пустота и леденящая тишь.

И было слишком больно и удивительно сладко. Внутри клокотало пламя. И имя ему было совесть. Оно жгло все внутри жарким огнем. Поднимая до глаз кипучие слезы, и в мозгу колотилось единственное слово – «наказание».

Луна кротко смотрела в крохотное окошко, словно убитая горемвдова. Луна была бледно-малиновой и взывала о помощи. Страшная, испепеляющая тоска защемила сердце, в воздухе почудился плач. Надрывный, мучимый мыслью о конце всего мира… Но кончается ли мир, когда его покидаем мы? Он только становится нищим и осиротевшим, когда уходят добрые, чистые, светлые люди. И тогда даже солнце смотрит с жалостью на покинутую землю. И греет не так. Не попадают его лучи в колодец опустошенности…

Он услышал в себе собственный голос, говоривший кому-то страшные, убийственные в своей правоте фразы. И это был конец…

– Я должен любить, я люблю… невыносимые терзания, когда сердце разрывается в клочья, когда душа разматывается в тонкую нить! Я счастлив от горя, я наслаждаюсь муками… Мне хочется петь, когда я теряю друзей!.. Я пою сквозь рыдания! Я не боюсь ничего. Я убиваю страх! Я хохочу в лицо кошмарам жизни, мне весело, мне легко, я безгранично счастлив!.. Я безумно рад…


Когда Карменсита разыскала Гоннеля, он предложил ей сразу же отправиться в обратный путь, но она рассказала хорошую новость об освобождении Анри. И разбойник принял единственное разумное решение – разойтись в разные стороны. Он пойдет своей дорогой, а девушка останется ждать, когда юноша выйдет из тюрьмы, ибо пребывание Гоннеля в Париже было небезопасным, его могли в любую минуту узнать и арестовать.

– Уходишь? – спросила девушка.

– Да, Карменсита, – разбойник сделал паузу и добавил. – Куда вы потом?

– Не знаю.

– Приходите ко мне. Я буду только рад.

– Что мы там сможем делать? Мы – актеры, дорогой Клеман, – улыбнулась девушка. – Спасибо тебе за всё! Я никогда не забуду твоей доброты.

– Прощай, Карменсита.

– Прощай, Клеман.

Они знали, что их судьба больше не сведет. Никогда в этой жизни.

Эпилог

Как зарождается легенда? Из домысла, из любопытного желания продлить, догадаться, узнать о чем-то, заслуживающем внимания. Порой хочется соединить несоединимое, приписать радость и доброту, разбудить счастливый финал у того, что закончилось как-то иначе. Вранье одного человека сделать правдой, преданием, в назидание грядущим поколениям. Или наоборот, забыть истину и рассказывать о чем-то совершенно ином, сказочном и грустном, где зло наказано, а любовь всё равно победила.

Легенды придумывают те, кто ничего толком не знает, но хочет, очень хочет казаться осведомленным: чтобы все завидовали и пытались понять причину этой осведомленности. Но легенда уже начинает существовать. И ей все верят, бережно храня в душе каждое ее слово, каждое ее чувство и мысль.

Одна из таких легенд ходила в давние времена и рассказывала о тяжелой мести, совершившийся над родом достославных вельмож, живших неподалеку от Парижа, и высшем знамении, которым Господь подвел черту под гнусной деятельностью этих господ. Никто никогда не пытался опровергнуть правоту этого предания, ибо истины не знала ни одна живая душа. Да и кому придет в голову докапываться до правды там, где ее, быть может, и никогда не было. Подумаешь, тщеславие победило разум. Это же легенда, значит, сказка.


На рассвете герцога разбудил странный звук. Казалось, что-то перезванивает, словно бубенцы. Мелодично и грустно пели серебристые погремушки, навевая смертельную тоску и пытаясь разбудить в жестком сердце сострадание. Тщетное занятие. Герцог давно не был в состоянии чувствовать что-либо.

Но сейчас он почувствовал – раздражение, и рывком дернул за шнурок балдахина. Ткань поползла вверх, и недовольный господин де Лонгвиль быстро оглядел спальню, пытаясь догадаться, откуда идет звук.

Неожиданно краем глаза он заметил нечто необычное, некую перемену в комнате. Чего-то не хватало.

Он вновь обшарил взором обстановку и вдруг издал сдавленный вздох испуга. Вот она, перемена в спальне, лишившая покои герцога яркости и веселости: портрет, на котором был изображен разноцветный карлик с разинутой пастью, сейчас пустовал, и чернота, заключенная в позолоченную раму, завораживала каким-то гипнотическим ужасом.

Но вот сильнее забряцали бубенчики, и этот звук донесся с противоположной портрету стороны комнаты. Герцог обернулся скорее машинально и увидел в зеркале свою побледневшую физиономию, а рядом с собой – совершенно живого, подвижного горбуна, беспечно болтающего ногами и потрясающего связкой бубенчиков, которыми он так забавлялся при жизни. Шум шел из-за зеркальной поверхности. В действительности же карлика не существовало. Так пытался внушить себе герцог, но из этого мало что получалось.

Неожиданно уродец отвлекся от бубенцов и посмотрел в упор из зеркала на бывшего своего хозяина.

– Ну что? – глухо спросил он. – Ты жив пока еще, проклятый господин? Я проклял твою душу, но тело не успел. Сейчас оно настанет, возмездие за всех, кого ты уничтожил в этом мире! Ты должен умереть. Ты переполнил чашу небесного терпения пролитой кровью невинных.

– Я не проснулся, это сон! – бормотал господин де Лонгвиль, ныряя под подушки.

– Я отомстил тебе! – продолжал разноцветный призрак. – Я лгал тебе тогда, когда сказал, что у твоей жены родилась двойня. У тебя никогда не было второго ребенка! А если бы этот юноша и вправду оказался твоим сыном, ты сделал выбор, беспощадно избавившись от него. Ты – конченная черная душа! Ты не спасешься. Я проклинаю весь ваш дом! Свершилась месть! Свершилась!

– Замолчи! – воскликнул герцог.

Но страшный голос продолжал выкрикивать проклятья, изредка и злобно позванивая бубенчиками. Это было невыносимо. Герцог зван на помощь, звал слуг, но они точно вымерли. Никто не приблизился к дверям спальни.

И тогда господин де Лонгвиль в отчаянии схватил первое, что попалось под руку, канделябр, и швырнул им в зеркало.

На мгновение всё заглушил звон разбившегося стекла, но тут же ликующий смех победителя пересилил его, и герцог в ужасе заметил, что в черноте зеркальной рамы веселится горбун, сотрясаясь от хохота. Тут же из-за разбитого зеркала выползла тонкая струйка белесого тумана, очень густая и очень тяжелая, и стала быстро заполнять спальню. Вслед за туманом в комнату выскочил карлик и с воплем радости прыгнул на ложе герцога.

До Лонгвиль струсил не на шутку. Да и было отчего: горбун сорвал с него одеяло и принялся душить бывшего господина.

Герцог хотел защищаться, и не мог, руки словно приросли к поверхности постели. Смрадный дух призрака отнимал последние капли воздуха, сворачивая комнату в тугой черный узел. Смех гремел над самым лицом, угасая с каждым мгновением. А потом завыли низкие воловьи жилы струн, и всё заволокло чем-то красным и мерцающим.

Когда герцог затих, его убийца весело подпрыгнул, снова захохотал и кинулся в окно, которое со звоном разлетелось на куски.

Туман, доставший уже до подоконника, свободно пролез в образовавшуюся дыру и вырвался на волю. Висящая на стене опустевшая картина свалилась на пол, по пути налетев на кресло и разорвавшись в клочья. Впрочем, этого уже не было видно, ибо всё погрузилось в сплошную белую реку тумана, хозяйски орудующего в проклятом замке, который уже начали покидать его обитатели. Они уходили через потайной ход, расшвыряв стражу и расчистив себе путь к освобождению. Они торопились, боясь захлебнуться в ползущем молочном облаке. Кто-то из этих людей впервые увидит свободу. Что она им даст?..


Толпа зевак спешила на площадь. Было воскресенье и ожидалось неплохое зрелище: опять кого-то казнили. На этот раз преступником оказался не простой разбойник, а как будто даже барон или герцог… Говорили разное. Хотя, кто его там разберет. Может, бастард какой-то или самозванец.

Люди рекой мчались вперед, к Гревской площади, сметая и увлекая за собой всё живое. Карменсита, жалкая в грубой холщовой накидке, не избежала этой участи и слилась с потоком, вскоре выбросившем ее на сушу ступенек одного из домов, окружавших место предстоящих событий. Мимо пробежало несколько человек с целью повыше взобраться и найти местечко, откуда бы можно было всё пронаблюдать. Один из них, смеясь, схватил Карменситу за руку и повлек за собой.

Едва они успели занять места у карниза на крыше трехэтажного дома, как толпа зашевелилась и о чем-то загудела.

Вскоре стало понятно, что произошло. Началось!

Где-то вдалеке, в конце одной из улиц, примыкавших к площади, затрещал сверчок барабана и начал приближаться.

Спустя четверть часа она появилась здесь, внушительная процессия, в центре которой находился осужденный. Солнце сияло сегодня не слабее вчерашнего, и всех присутствующих неприятно слепило золотое шитье на черном бархатном камзоле преступника. Складывалось впечатление, что это очень состоятельный человек, раз выбрал для подобного события столь роскошное платье.

Карменсита не могла разобрать и половины из того, что происходило, ибо процессия вышла из боковой улицы, а преступник оказался к девушке спиной, ей ничего не оставалось, как довольствоваться созерцанием его роскошного наряда. В таком платье любой дворянин мог бы ехать под венец или на прием к королю. Золото отделки переливалось на солнце чудесными зайчиками, и это было похоже не видение: звезды на черном бархате неба… Девушка неотрывно следила за осужденным, впрочем, как и остальные зеваки. Всем и каждому интересно, как страдают и умирают другие.

Вот он поднялся на помост.

Кто-то маленький, похожий на голодного комара, прочитал во всеуслышание приговор. Палач подал преступнику знак, и тот стал снимать камзол. Волшебный бархат упал на грубые доски, подняв при этом небольшое облачно пыли.

Карменсита с сожалением перевела взгляд с камзола на осужденного, который уже становился на колени, и теперь его лицо было отчетливо ей видно. Карменсита скользнула взглядом по этому лицу и в мгновение ока похолодела, как лед. Ноги словно судорогой свело.

– Господи! – прошептала девушка. – Неужели это он?

Этого не могло быть!

Нет!

Карменсита оцепенела от жгущего ужаса.

Страшный спазм вытолкнул из нее дикий душераздирающий крик.

Помочь! Остановить! Спасти!

Она вскочила на непослушные подгибающиеся ноги.

И там, внизу, он оглянулся. И, возможно, успел ее увидеть!..


Крик словно разорвал солнечную голубизну этого утра. Глубокий туман, давно захвативший власть в окрестностях Парижа, с приступом ярости теперь двинулся на город. Он как-то сразу накрыл площадь, лишив большинство зрителей того, зачем те сюда пришли. Он словно хотел предотвратить какое-то злодеяние…

В мокрой пелене что-то тяжко шлепнулось сверху на мостовую, наверное, неосторожная хозяйка, высунувшись из окна, уронила подушку или перину…

Туман поглотил звук падения как огромный голодный удав.

И сразу наступила ночь.

Спокойная, августовская, непроглядная, с яркими золотыми звездами на черном бархате небес.

Повозка в степи.

Мирное дыхание близких людей. И сверчок, примостившийся непонятно где, заботливо скребет лапкой по невидимым струнам.

Почти забытый давний сон вновь вторгается в окаменевшую память…

…Все покинули зал. А он, ее возлюбленный, остается один в просторном белом зале с зеркально натертыми полами. Один у подножья страшной колонны, подпирающей купол потолка.

Карменсита чувствует, что воздух размягчается, и ее ноги погружаются в него, как в ледяную воду. Она летит вниз со страшной высоты…

Колонна с хрустом обламывается и начинает падать на одинокую фигурку в ослепительно-белом костюме, а ОН ничего не подозревает об этом, там, на зеркале пола.

Карменсита отчаянно кричит…

Он поворачивает к ней лицо!..

И – грохот падения заслоняет всё…

Пустота жалобным эхом робко откликается из небытия…


Легкий ветерок издалека доносит грустную перезванивающую мелодию незнакомой песни. И яркий свет, пробившийся сквозь ставшие прозрачными стены, заглушает все голоса, все краски и желания мира.

Ощущение легкости и непомерной свободы заставляют подняться вверх – без крыльев, без ничего. Но ты поднимаешься всё выше и выше… И кто-то единственный и несказанно дорогой, незримый, догоняет пущенную в небо безмятежность.

Он говорит о чем-то, слов невозможно разобрать за потоком восторженной музыки. Но всё и так понятно.

Спокойное счастье.

Неделимость на долгие столетия.

Свет.

Куда ни посмотришь – отовсюду струится свет.

Чарующая песня буйного света!

Неведомая сила призрачным дуновением уничтожает последнюю крупицу страха. А они – неразлучные, которых соединила сама смерть, – сливаются воедино в тонкий белый луч и, подстегнув непослушную яркость, уносятся вперед, в неизведанные края, в глубины Тайны, в далекое свое будущее, вперед – навстречу Солнцу!..


Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 2
  • Глава 3.
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19.
  • Глава 20.
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26.
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • Глава 33
  • Эпилог