КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Записки Летчицы [Зулейха Сеидмамедова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ЗУЛЕЙХА СЕИДМАМЕДОВА, «ЗАПИСКИ ЛЕТЧИЦЫ», БАКУ, 1963 ГОД

Имя Зулейхи Сеидмамедовой, прошедшей славный боевой путь от летчицы Бакинского аэроклуба до министра социального обеспечения Азербайджана, широко известно в нашей республике и за ее пределами. В своей книге она живо и увлекательно рассказывает о том, как в числе первых девушек-азербайджанок стала летчицей, училась в Военно-воздушной Академии, встречалась с В.Чкаловым, М.Расковой и другими видными летчиками. В годы Великой Отечественной войны З.Сеидмамедова была штурманом женского истребительного авиаполка и храбро сражалась с немецко-фашистскими захватчиками. В книге приводятся воспоминания о боевой деятельности полка, воспоминания о боевых подругах и летчицах.

«Летать в небе – разве это женское дело?»

Детство… Вижу себя маленькой худенькой девочкой. Ранним, ранним утром, услышав гул мотора , выбегаю во двор, прикрывшись ладонью от солнца, долго гляжу в синеву неба, провожаю взглядом самолет. Пытаюсь представить себе храбреца, который летит высоко над землей, один в бескрайнем пространстве. Кто он, осмелившийся взлететь выше птиц?

Я любила высоту. Каждое лето мы с родителями выезжали в пригородное селение Шувеляны, на дачу. Там росли инжировые и тутовые деревья. Я взбиралась на самые высокие. Мне нравилось смотреть сверху на плоские крыши домов, на сады и виноградники, на море, отороченное у берега белым кружевом прибоя.

— Зулейха! – обеспокоенно звала мать. – Где ты, Зулейха?

Притаюсь среди зеленых ветвей, молчу. Но мать хорошо знала мои повадки.

— Думаешь, не вижу? – кричала она. – Слезай сейчас же! – И вздыхала, разглядывая свежие царапины на моих ногах и руках: – В кого ты уродилась такая? Лазаешь всюду как мальчишку.

И еще я любила быстроту.

У наших соседей была лошадь, прозванная за буйный нрав «Сумасшедшей». Я часто поглядывала на нее: очень хотелось прокатиться на этой норовистой лошадке. И вот, как-то вижу: стоит «Сумасшедшая», запряженная в коляску, а в коляске никого нет. Не долго думая, я прыгнула в нее, гикнула. «Сумасшедшая» рванулась с места и понесла. Взрослые повыскакивали из дома, кричат в ужасе «Стой! Стой!», бегут за коляской. Какое там! Лошадь несется во весь опор – только мелькают дома, заборы, деревья. Никогда не забыть мне этой бешенной скачки по ухабам…

Мое детство и юность прошли в Баку. В те годы нефтяная промышленность республики оснащалась современной техникой. Ее бурный рост требовал новых молодых кадров. В моей семье считалось само собой разумеющимся: я окончу среднюю школу и поступлю в нефтяной институт, стану инженером-промысловиком.

Но судьба распорядилась по-иному. Вернее, я сама распорядилась своей судьбой, избрав другой путь.

Однажды солнечным апрельским днем наш школьный учитель физики Джумшуд Эфендиев организовал экскурсию на Бакинский аэродром. Мы, семиклассники, во все глаза глядели на самолеты. Впервые я увидела их так близко – они мне казались удивительно красивыми, непостижимыми. Живые крылатые существа! А ведь это были всего лишь старенькие монопланы «К-5» или, иначе, «Катюши», доживающие свой век.

Я залезла в кабину самолета, несмело коснулась рукой приборной доски…

— Эй девочка, трогать ничего нельзя!

Услышав грозный окрик, проворно спрыгиваю на землю. Вижу: в кабину одного из самолетов забрался летчик, молодой парень в шлеме и комбинезоне. Другой стоит на земле, держась за конец пропеллера. Я слышу загадочные слова:

— Контакт

— Есть контакт!

Тот, что на земле, отскакивает в сторону. Рев мотора, вихрь ветра… Самолет побежал – все быстрее, быстрее… Вот его колеса оторвались от земли – чудо, свершившееся у нас на глазах!

Учитель Эфендиев объясняет почему, почему самолет летает, как держится в воздухе, какие силы действуют на крыло. Я слушаю и не слушаю. Зачарованно смотрю на крылатую машину, уходящую в просторное небо. Незнакомое прежде чувство, беспокойное и сильное, возникает в глубине души. Оглядываюсь на Бегим Бабаеву, лучшую мою школьную подругу. У Бегим широко горят глаза. Мы понимаем друг друга без слов: мы обе во власти общего чувства…

Но прошло еще немало времени, прежде чем мечта превратилась в реальность.

Когда я сказала матери, что хочу стать летчицей, она испуганно уставилась на меня. Летчицей?! Этого еще недоставало…

Мать выросла в совсем другое время. Тогда девочка-азербайджанка и мечтать не смела ни о чем таком. В десять лет ей навсегда закрывали лицо чадрой. А потом, спустя три – четыре года, ее, в сущности еще ребенка, выдавали замуж – просто напросто продавали за шелк и золото. Безмолвная, бесправная, она скользила неслышной тенью по дому за глухим забором, за слепыми стенами комнаты. Подать, принести, убрать… Повинуйся мужу – вот все, что от тебя требуется.

Беспощадно солнце Востока, – говорили иные мудрецы. – Оно преждевременно старит, иссушивает женщину.

Нет, солнце востока здесь ни при чем. Много ли солнца видела женщина, с головы до ног закутанная в черную чадру? Жестокие законы шариата, работа без отдыха, жизнь без радости – вот отчего преждевременно состарилась женщина.

Живительный воздух революции развеял кошмары прошлого. Женщина-азербайджанка воспрянула к новой жизни. Девочки в нашей семье, конечно, не знали никакой чадры. Мы учились в советской школе, носили красные пионерские галстуки, и все дороги были для нас открыты – выбирай любую.

В семье было решено, что я буду учиться на инженера-нефтяника. Моя мать, Мина Алескеровна, радовалась этому: пусть дети вырастут образованными. Она и сама тянулась к учению: записалась в кружок ликбеза, стала учиться грамоте. Но когда я высказала матери свое сокровенное желание, она испугалась:

— Что ты, что ты, Зулейха? Разве это женское дело – летать в небе? И не думай даже!

Я решила молчать до поры до времени. Шли годы. Я переходила из класса в класс, готовилась поступить в институт. Но беспокойное чувство, которое я испытала в тот ветреный апрельский день на аэродроме – не забывалось. Правда мне и самой становилось страшновато, когда я пыталась представить себя летчицей в самолете. А не закружится ли у меня голова там наверху? Да и вообще – возьмут ли меня такую маленькую на самолет?

Студенческий аэроклуб

Школа, прощай! Я студентка промыслового факультета Азербайджанского нефтяного института им. Азизбекова. Новые заботы поглотили меня – и отодвинули на время мечту об авиации. Забот было много: семинары, первое знакомство с высшей математикой и конечно, гроза первокурсников – начертательная геометрия.

Но вот однажды, ясным осенним днем, заявляются во время перерыва в нашу группу Володя Ткаченко, член институтского комитета комсомола, и студент-энергетик Николай Шестопалов.

— Ребята, – говорит Володя. – В выходные организуем экскурсию на аэродром. Есть у вас желающие?

Аудитория отозвалась гулом заинтересованных голосов.

— Тихо! – крикнул Володя. – В общем, кто хочет, записывайтесь у Николая. – Он хлопнул Шестопалова по плечу. – Знаете его? Он у нас старый авиатор.

«Старый авиатор» усмехнулся. Он был на курс или на два старше нас, а к авиации имел такое же отношение как и мы.

Так я втрой раз попала на Бакинский аэродром. И вновь меня охватило знакомое беспокойное чувство, когда я увидела крылатые машины и услышала буйную песню пропеллеров.

Шумной, веселой гурьбой мы ходили по полю, слушали объяснения летчиков и техников аэроклуба. А потом… Потом наступило главное: аэроклубовцы «катали» нас на самолетах «У-2».

Подошла моя очередь. Круглолицый, краснощекий летчик Виктор Ивлев смерил меня критическим взглядом:

— Маму звать не будешь?

— Нет, – прошептала я.

— Ну, залезай.

Я поставила ногу на крыло самолета и взобралась во вторую кабину. Ивлев крепко привязал меня ремнями к сиденью. Дал мне шлем и очки.

Взревел мотор. Я сидела как во сне, боясь пошевельнуться. Самолет побежал по взлетной полосе. Упругий ветер бил в лицо, врывался в легкие. Не помню, не заметила, как наш «У-2» оторвался от земли. Помню только странное ощущение: будто что-то оборвалось во мне.

Самолет набирал высоту. Я сидела, вцепившись пальцами в сиденье, и, кажется, ничего не видела, кроме круглой головы Ивлева, обтянутой шлемом. Ивлев обернулся, взглянул на меня, ободряюще улыбнулся. Что-то крикнул – я не услышала в реве мотора, в свисте ветра. Он мотнул головой, показал жестом – мол, смотри вниз.

Я выглянула из-за борта кабины и увидела, как далеко внизу медленно плывет земля – желто-серая земля Апшерона. Мне показалось, будто она расчерчена на квадраты и прямоугольники. А потом, я увидела море. Огромное, синее, гладкое… У меня дух захватило от красоты. Я просто глаз не могла оторвать от моря.

Ивлев был лихим пилотом. Вдруг он стал резко набирать высоту. Я и опомниться не успела, как повисла на ремнях вниз головой. Это была «мертвая петля»…

В общем, «покаталась» я на славу. Ивлев посадил самолет, отстегнул ремни, спрашивает, открыв в улыбке плотные белые зубы:

— Страшно было?

— Нет, говорю. А сама еле пальцы отодрала от спасительного сиденья.

— Ну, молодец, – говорит Ивлев. – А что ты видела сверху?

— Степь видела. Домики… и море.

— А железную дорогу видела, как электричка шла?

— Нет…

А сама думаю про себя: никогда не смогу я летать как этот летчик. Куда мне…

На следующий день в институте только и было разговоров, что о Воздушном Флоте. С интересом слушали мы Николая Шестопалова. Этот студент-старшекурсник, из рабочих парней, был главным энтузиастом. Он просто бредил авиацией.

Кажется, в тот самый день и возникла мысль – создать студенческий аэроклуб.

Авиационная горячка охватила институт. Будущие летчики стали собирать деньги на самолет – потому что, какой же это аэроклуб без собственного самолета? Конечно, студенческие стипендии – не слишком обильный источник средств. Но нам помогает Осоавиахим, помогает дирекция института.

И вот через некоторое время создан первый студенческий «воздушный флот»: один самолет «У-2», три планера и два парашюта. Ну что ж, с этим уже можно было начинать штурм неба…

Укомплектовано шесть летных групп, четыре планерных и одна парашютная. Можно приступать к занятиям. 6 января 1934 года – знаменательный день для нашего института: в этот день состоялось торжественное открытие студенческого аэроклуба. Его начальником утвердили все того же неугомонного Шестопалова.

А затем последовало всесоюзное признание. Николай Шестопалов был послан в качестве представителя АКНИ – единственного в советском союзе втуза с собственным аэроклубом.

Занятия в летных группах поначалу носили достаточно условный характер: не было специальной литературы, не было приборов и схем. Мы срисовывали в тетрадки схемы, который чертил мелом на доске наш инструктор, понемногу осваивались с авиационной терминологией – словом, хоть и с грехом пополам, но все же теоретические занятия продвигались. Хуже было в планерных группах: из-за отсутствия инструктора занятия там вскоре прекратились. В парашютной же группе они и вовсе не начинались.

— Напрасная затея, – ворчали наши скептики – Ничего у вас не получится с вашим аэроклубом.

Но время показало, что затея не была напрасной.

Мы – учпилоты

Весной того же 1934 года Бакинский аэроклуб получил собственный аэродром возле поселка Забрат. Вернее, это был просто участок степи, кое-где поросший жесткой верблюжьей колючкой и усеянный камнями.

Мы сами очищали поле: таскали на носилках камни, ворочали валуны, разравнивали бугорки. Ведь аэродром должен быть ровным и гладким, как стол. Бывало, поднимешь камень, а под ним – скорпион.

Почти все свободное время мы, комсомольцы-аэроклубовцы, пропадали на Забратском аэродроме. А когда началось лето, решили организовать свой студенческий авиалагерь. Бюро Пролетруда и Азкомитет союза нефтяников помогли нам добыть необходимые средства. Бакинский аэроклуб тоже охотно помогал нам. Мы получили еще один учебный самолет, а кроме того – палатки для жилья. Если добавить к этому новенькие синие комбинезоны и шлемы, которые раздобыл Сережа Осипян, энергичный заместитель начальника нашего аэроклуба по хозяйственным вопросам, – то следует признать, что снабжены мы были отлично.

В начале июля открылся наш студенческий авиалагерь. Неподалеку от аэродрома забелели палатки, в вечернее небо взметнулось пламя костра, и далеко по степи разнеслись веселые песни.

Учпилоты – ученики-пилоты – так мы теперь назывались.

…3 часа 30 минут утра. Бодрый звук трубы плывет над лагерем. Подъем! Поеживаясь от ночного холодка, выскакиваем из палаток. Еще темно. Зарядка, умыванье. После немудрящего завтрака мы выкатываем из ангара самолеты. Идет осмотр и проверка. Инструктор и техник садятся в машину, взлетают и делают круг над аэродромом.

А вот и солнце. Оно серебрит плоскости самолета, мягко освещает степь и нас, учпилотов в синих комбинезонах. Мы стоим на старте и ждем своей очереди.

Первые показные полеты… Мне очень хотелось, чтобы инструктором у нас был Ивлев – тот самый летчик, который «катал» нас во время экскурсии. Но и я и мои подруги попали к другому инструктору – Нарышкину.

Когад мы впервые увидели его – маленького, тщедушного – мы расстроились. Он показался нас стариком, хотя ему, должно быть, не больше тридцати. Да и Нарышкин, помнится, не испытал особой радости от знакомства с нами.

— Черт знает что, – ворчал он. – Дали каких-то девчонок на мою голову.

«Девчонок» было пять: Нина Таланкина, Тася Краева, Бегим Бабаева, Нина Габелова и я. Мы все жили в одной палатке. Я была самой младшей и к тому же – самой маленькой. Подруги считали своим долгом всячески меня опекать.

— Зуля, будь осторожна в воздухе.

— Зуля, не заплывай далеко. (Это когда мы ездили купаться в море).

— Тоже мне учпилот, – пробурчал Нарышкин, иронически прищурясь на меня. – Подросла бы немного чтоли…

И вот подходит моя очередь. Нарышкин берет меня в показной полет. Я залезаю в заднюю кабину и, перекинув ремни через плечи, пристегиваюсь к сиденью.

Приготовления закончены.

— Контакт!

— Есть контакт! От винта!

Заработал мотор. Самолет, покачиваясь и вздрагивая всем корпусом, стоит на красной черте, ожидая сигнала стартера. Взмах белым флажком – путь в воздух открыт. Машина бежит по взлетной полосе, набирая скорость. Рев мотора резко усиливается. Костыль чертит сухую землю аэродрома, волоча за собой облако пыли.

Но вот костыль отрывается от земли, хвост поднимается, машина бежит на колесах, беря полный разбег. Уходит, уходит земля… Мы в воздухе.

Хорошо ведет машину Нарышкин! Он сидит передо мной, в своей кабине, как-то легко и непринужденно точными движениями управляет самолетом. Должно быть, здесь, в воздухе, он чувствует себя лучше, чем я на земле…

Летим над промыслом. Высота небольшая – метров триста. Невольно думаю: не задеть бы колесами верхушки нефтяных вышек. Нарышкин оглянулся, весело посмотрел на меня. Затем он отдал ручку чуть вперед и, повернув влево, ввалил машину в глубокий вираж. Вот это да! Левое крыло нацелилось в землю, правое – в небо. Нос как бы бежит по линии горизонта, описывая правильную окружность. Дух захватывает!

Машина выравнивается, набирает высоту. Ровно гудит мотор. И меня вдруг охватывает такая радость, такое счастье и ощущение полета, что и передать не могу…

Кое-что мы, учпилоты, уже знали из теоретического курса. Теперь начинается практика. От шлема Нарышкина к моему шлему тянется резиновая трубка, она вставлена в дырочку возле самого уха. (Теперь не могу вспомнить без улыбки это примитивное средство связи). Слышу скрипучий голос Нарышкина:

— Внимание! Отпускаю управление, бери на себя!

Впервые моя рука ложится на ручку управления, нога ощущает упругую педаль. Я стараюсь точно выполнять команды Нарышкина. Я веду машину, и она мне повинуется! Она послушно взмывает кверху, когда я беру ручку на себя…

— Спокойно! Не рви! – командует Нарышкин, – Теперь отдай вперед…

Он терпеливо учит меня управлять самолетом. Понемногу я привыкаю, и с каждым полетом чувствую себя уверенней в воздухе.

Мы поначалу обхаживали самолеты как диких зверей, которых надо укротить. Знакомились с их повадкой, с их капризами. Иногда это ознакомление проходило небезболезненно. Помню, возвратился из очередного полета Виктор Ивлев. Он ловко посадил машину у красной черты, выключил мотор и выпрыгнул из кабины. Мы стояли рядом и Нина Габелова тронула рукой остановившийся пропеллер…

Не трогай! – заорал Виктор, но было уже поздно.

Мотор вдруг чихнул и, и пропеллер, сделав полоборота, ударил Нину по голове. Нина упала, потеряв сознание. Мы страшно перепугались. Пострадавшую увезли в ближайшую больницу – Сабунчинскую. На другой день мы с девочками навестили Нину. Она уже оправилась от удара и вышла к нам в коридор. Мы так и ахнули: не узнать нашу Нину Габелову. Голова обрита, лицо чудовищно распухло… Мы утешали ее как могли.

— Понимаешь, – объясняли мы наперебой, – оказывается, пока мотор горячий, за пропеллер браться нельзя. В цилиндрах есть еще остаток смеси, и если двинуть пропеллер, мотор может «чихнуть», и пропеллер крутанет в обратную сторону, понимаешь?

Нина кивала, в глазах у нее стояли слезы, и от наших сбивчивых объяснений ей легче не стало. И вообще никогда, никогда больше она близко не подойдет к самолету…

Через несколько дней Нина, как ни в чем не бывало, появилась в своем синем комбинезоне на поле аэродрома. Она продолжала летать, и в дальнейшем благополучно окончила летную школу.

Дни проходят в напряженной учебе. Над Забратским аэродромом не смолкает гул моторов. А вечерами, после полетов, когда смолкает дневная жара, мы собираемся возле палаток. Звучат мандолина и тар, шутки перемежаются взрывами смеха. Учпилот Алескеров трогает струны игитары, и возникает песня. Голос у Алескерова сильный, красивый.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Чтоб одолеть пространство и простор…

Мы дружно подхватываем припев:

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц…

Мы очень любили эту песню. Казалось – она сложена о нас. Ведь каждый из нас мечтал об этом – одолеть пространство…

Дальние перелеты… В те годы они только начинались.

В том самом ,1934 году, Михаил Громов продержался в воздухе без пополнения горючего 75 часов, пролетев более двенадцати тысяч километров и установив международный рекорд полета по замкнутому кругу. Мы без конца говорили об этом чуде, и я втайне мечтала о том, как я совершу когда-нибудь свой дальний перелет. Многие мои заветные желания осуществились, я стала летчицей и налетала много тысяч километров, но этой мечте – о дальнем беспосадочном маршруте – увы, не суждено было сбыться.

Нам, девушкам-учпилотам, хорошо были известны имена первых советских летчиц – Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко, Веры Ломако, сестер Казариновых и других. Они, как теперь принято говорить, служили для нас маяками.

Я уже испытала свои силы и была убеждена, что смогу летать не хуже наших парней.

Одна в воздухе

Инструктор Нарышкин по-прежнему ворчал и чертыхался, вышучивал свою «девчоночью команду», но я знала: он был доволен мной. Я много летала, пожжет быть, больше других учпилотов. Одной из первых в студенческом аэроклубе я подготовилась к самостоятельному полету.

Этому предшествовала длительная проверка и нудные, на мой взгляд, но необходимые испытания. Сначала со мной летал, как обычно, инструктор, потом командир отряда и наконец – начальник летной части. Летчики гражданской авиации, шефствовавшие над аэроклубом, были требовательны и придирчивы. Когда все убедились, что я умею летать, мне было разрешено совершить первый самостоятельный полет.

Что и говорить, я ожидала этого дня с большим волнением. И вот он наступил – голубой безоблачный день октября 1934 года. Восемь часов утра. Мой «У-2», тщательно проверенный и осмотренный, на красной черте старта. Я одна в кабине. Нарышкин стоит на земле возле самолета, дает последние наставления. Милый наш Нарышкин, он здорово волнуется: ведь я впервые отправляюсь в полет без него…

Стартер взмахивает белым флажком. И вместе с этим привычным взмахом ко мне сразу приходит спокойствие. Автоматическим движением даю опережение и газ. Машина побежала, все быстрее, быстрее. Оторвалась от земли. Набираю высоту. Делаю разворот. Машина слушается меня великолепно.

Одна в воздухе! Передо мной не маячит голова инструктора в кожаном шлеме. Инструктор где-то там, внизу, в белок кругу аэродрома. Стоит и волнуется должно быть: как сядет Зулейха без его помощи?

А мне весело. Я лечу над апрельской степью, над поселками, промыслами, садами. Я вижу бескрайнее море. Вижу как бежит по ниточкам рельсов электричка. Вижу рыбачьи баркасы на синей глади Каспия.

Лечу одна! Мне хочется петь от счастья. Хочется лететь и лететь в голубую даль – я будто слышу ее властный зов…

Но пора возвращаться. Делаю над аэродромом традиционную «коробочку» и иду на посадку. Сажаю машину прямо к знаку «Т». Ко мне бежит Нарышкин. Машет мне рукой, лицо у него смеющееся, радостное…

Той осенью учпилоты становились пилотами. Вот и мои подруги совершили свои первые самостоятельные полеты. Полетела и Тася Краева, моя однокурсница, тоненькая, хрупкая девушка.

С Тасей приключилось забавное происшествие. Однажды она отправилась в очередной полет. И вдруг мы, ожидавшие на старте, видим: Тася не выполнив задания, идет на посадку. Что случилось? Со всех ног бежим к приземлившейся машине. У Таси лицо белое, испуганное…

— Ой, девочки! – говорит она плачущим голосом, – Мышь в кабине…

Полевые мыши водились на аэродроме в изобилии, и мы всегда проверяли самолеты перед вылетом: не забилась ли мышь под педали или еще куда-нибудь. Тася тоже, конечно, осмотрела машину, но мыши не заметила. Она увидела ее, уже взлетев, когда стала давать газ, – мышь притаилась возле педали, у самой Тасиной ноги, и дрожала от страха. Но Тася испугалась еще больше – она панически боялась мышей. «Я готова была выпрыгнуть из машины», – говорила она нам.

А вот со мной произошел другой случай, отнюдь не забавный, и лишь по счастливой случайности закончившийся благополучно.

Помню, был холодный ветреный день. Я, вырулив на старт, взлетела и стала подниматься в направлении электрической железной дороги. Вдруг – что за черт?! – мотор «закашлял» и резко сбавил обороты. Машина клюнула носом и стала снижаться. «Шурую» сектором газа. Даю газ до отказа – не помогает. Что делать? Я испугалась: мой «У-2» вот-вот врежется в железнодорожное полотно. С трудом перетянула через колею. Земля мчится навстречу, и вместе с нею –телеграфный столб… Сейчас налечу на него правым крылом… Даю сильный крен влево – столб мелькнул под крылом. Пронесло… Удар о землю. Еще… С трудом выравниваю машину; она, подскакивая, бежит по траве прямо на другой телеграфный столб и останавливается в каких-нибудь метрах от него…

Почему же отказал мотор? Ведь я проверила его исправность перед вылетом.

Да, мотор был исправен. Но вот прогрела я его при запуске недостаточно. А на холодном моторе подниматься опасно: он сосет бензин, который не успевает испаряться. И когда в цилиндр засасывается неиспарившийся бензин, мотор снижает обороты.

Еще счастье, что машину удалось благополучно посадить. На всю жизнь запомнила я этот урок: никогда больше в холодную погоду не вылетала, не прогрев хорошенько мотор.

То был год славной челюскинской эпопеи. Мы восторженно говорили о храбрых летчиках, которые глухой полярной ночью летели сквозь пургу, сажали тяжелые машины на торосистый лед и вывозили челюскинцев на Большую землю. Как мы ликовали, когда семерке отважных – Водопьянову, Молокову, Ляпидевскому, Леваневскому, Доронину, Каманину и Слепневу – правительство присвоило высокое звание Героев Советского Союза! Это были первые, самые первые кавалеры Золотой Звезды.

И я, помню, впервые задумалась тогда о том, что профессия летчика обязывает ко многому. Постоянная готовность к опасности, к бою, к подвигу – вот что значит быть летчиком. Сумею ли я: Хватит ли у меня душевных сил?

С еще большим рвением и упорством я стала учиться летному делу. Дважды в шестидневку занималась теорией, изучала мотор, сидела за чертежами. А один раз в шестидневку – полеты. Учеба в институте, конечно, шла своим чередом. Нелегко давалось мне это совмещение. Но я была комсомолкой и не искала легких путей.

Я окончила летную группу на отлично и получила звание пилота.

Вот оно, новенькое удостоверение! Как много, как давно я мечтала об этой минуте – вот она наступила. Я – летчица!

Под куполом парашюта

Впрочем, какая же я летчица, если ни разу еще не прыгнула с парашютом?

— Опасное дело, – говорил мне кое-кто из друзей. – Стоит ли рисковать?

Попробую, – отвечала я. – Не боги же горшки обжигают…

В те годы парашютный спорт – один из самых молодых видов спорта – переставал быть чисто мужским занятием. Всей стране уже были известны имена девушек-парашютисток. О них писали в газетах, им посвящали стихи, и я пристально вглядывалась в их фотографии. Они улыбались мне с газетных полос, молодые, веселые, и будто приглашали меня последовать их примеру: прыгни и ты Зулейха, право же, совсем не страшно…

11 августа 1934 года совершила рекордный прыжок с самолета Зоя Бушева. Через два дня Нина Камнева побила этот рекорд: оставив машину на высоте три тысячи метров, она раскрыла парашют только на высоте триста метров от земли – это был новый всесоюзный рекорд затяжного прыжка.

Затем студентка Ленинградского института физкультуры Вера Федорова установила рекорд высотного прыжка без кислородного прибора: она прыгнула с высоту 6357 метров.

Но и этот рекорд продержался недолго. В 1935 году ленинградка Т.Куталова совершила прыжок с высоты 7750 метров, затем Т.Пясецкая и А.Шишмарева – с высоты 7923 метра. Это уже были не только всесоюзные, но и мировые достижения. Почти восемь километров! Такая высота казалась нам чуть ли не фантастичной.

А затем последовал знаменитый групповой прыжок: шесть девушек – С.Яковлева, М.Барцева, А.Николаева, М.Малиновская, Н.Бабушкина и С.Блохина прыгнули с высоты 7035 метров. О славной шестерке много писали в газетах, весть о них перешагнула рубежи, разнеслась по всему миру. В адрес отважных парашютисток хлынул поток восторженных писем. Среди них попадались и курьезные. Один американец без всяких околичностей предложил девушкам – на выбор – свою руку и сердце. «Прежде всего, кто я такой?», писал он. «Я – юноша, 26 лет, блондин, с голубыми глазами, мой рост – 1 метр 73 сантиметра. Я – владелец одного автомобильного завода в Америке, который приносит мне 1 миллион долларов прибыли в год… Напишите, кому из вас понравилась моя внешность, так как я ищу себе подругу жизни».

Девушки посмеялись, прочитав письмо, и так ответили богатому американскому «жениху»:

«Для нас, советских девушек, Вы слишком бедный, слишком убогий жених, потому что если вы в вашей Америке являетесь хозяином одного автомобильного завода, то мы, в своей советской стране, являемся хозяйками всех фабрик, всех заводов, всех полей. Ни одной из нас вы в женихи не подойдете…».

Я начала заниматься в группе парашютистов. Мы быстро прошли необходимый теоретический курс и в мае 1935 года приступили к практике парашютных прыжков.

Солнечный майский день. Я сижу в кабине самолета, перетянутая парашютными лямками, с ранцем за спиной. На душе радостно и тревожно. Одно дело – теория, другое – выпрыгнуть из самолета на высоте 800 метров…

Накануне мне пришлось выдержать нелегкий разговор с матерью. Мать понемножку привыкла к мысли, что я летаю на самолете, но теперь никак не может понять, зачем мне понадобилось еще и прыгать с самолета.

— Готова? – спрашивает летчик, он уже инструктор парашютного дела Саша Казарин.

Поднимаю правую руку: готова.

Самолет взлетает, набирает высоту. Плывет внизу знакомый пейзаж: город у синей бухты, промысла, зеленые пятна виноградников.

Смотрю на приборную доску. Стрелка альтиметра подползает к цифре «6», затем показывает семь и наконец останавливается восьми. Пилот сбавляет газ – мотор резко меняет тон. Машина ровно идет по прямой.

— Выходи, – командует Казарин.

Вылезаю из кабины. С сильно бьющимся сердцем стою на крыле самолета, держась рукой за борт. Ветер хочет столкнуть меня, сорвать с крыла. Какой бешенный ветер…

— Прыгай!

Прежде всего повинуется рука: она автоматически отстегивает распорку. Но как оторвать вторую руку от борта?

Вижу: Казарин в упор смотрит на меня. И тогда решительно отпускаю руку и делаю шаг в голубую пустоту.

Стремительное падение. Сердце вот-вот выскочит из груди. Раз… Два… Три! Дергаю вытяжное кольцо. Рывок. Тяжелое шуршание шелка – и над головой вырастает большой белый купол. Все в порядке.

Теперь можно посмотреть вниз… Как быстро приближается земля! Отчетливо вижу фигурки, бегущие по серой площадке мне навстречу.

Так, теперь поджать ноги… Приземление. Толчок. Я валюсь на землю и слышу, как кто-то радостно кричит:

— Молодец, Зулейха!

А несколько дней спустя над северным берегом Апшерона проплыл гидроплан. Жители приморского селения Бузовны, нефтяники ближних промыслов смотрели, как он медленно кружил над морем, набирая высоту. Вдруг гул мотора как бы оборвался, и тогда произошло неожиданное: от гидроплана отделилась какая-то точка и полетела вниз. Тут же над ней возник маленький белый зонтик. Люди на берегу встревожились: парашютист, раскачиваясь на ветру, падал прямо в море…

Ага, вон катер помчался к месту его падения. Не опоздает ли? Ведь долго ен продержишься на воде в одежде, с намокшим, отяжелевшим парашютом…

Катер не опоздал. Он принял парашютиста на борт и побежал к берегу. Зря беспокоились люди. Каково же было их изумление, когда парашютист оказался не рослым здоровяком, как представлялось их воображению, а маленькой худенькой девушкой…

Прыжок над морем не был случайной оплошностью пилота: он входил в программу моей подготовки.

Прыжки с парашютом были тогда в новинку для бакинцев. По выходным дням на аэродром приезжало много горожан. Они с интересом наблюдали за прыжками и награждали парашютистов аплодисментами. Особенно тепло приветствовали девушек – первых парашютисток республики – Олю Сосанову, Литвиному, меня.

Я готовилась к Всесоюзному слету парашютистов. Нужно было иметь не менее десяти прыжков, чтобы получить право на слет, в Москву.

Мой десятый прыжок запомнился мне на всю жизнь. В тот день на аэродроме было много народу. Один за другим парашютисты поднимались в воздух и прыгали. Подошла моя очередь. Занимаю свое место в кабине. Самолет поведет Саша Костыгов – один из лучших и, пожалуй, самый отчаянный летчик Бакинского аэроклуба.

— Готова? – спрашивает Саша, улыбаясь мне горячими темными глазами.

Мы в воздухе. Костыгов поднимает руку: вылезай! Привычно взбираюсь на крыло. Тугой ветер бьет в лицо. Держась руками за борт, пробираюсь к задней кромке плоскости, вставляю ногу в скобу на фюзеляже.

— Приготовиться!

Берусь рукой за вытяжное кольцо. Напряженно жду последней команды…

— пошел!

Сразу отпускаю левую руку от борта, отталкиваюсь… Лечу вниз головой в пустоту, и уже не гул самолета слышу, а шум крови в ушах.

С трудом подавляю желание выдернуть кольцо: нужно сделать затяжку до десяти секунд. Ничего не вижу: лечу сквозь облачко… Считаю до десяти. Не считаю – строчу, как из пулемета. Наверное, и двух секунд не прошло, а я уже крикнула: «Десять».

Нет, так нельзя. Снова: три, четыре, пять… Вдруг увидела землю – она летела мне навстречу откуда-то сбоку. Над собой вижу собственные ноги. Земля приближается со скоростью около двухсот километров в час.

Надо было переменить положение тела… Кровь шумит в голове… До земли – метров пятьсот. Пора! Выдергиваю кольцо. Рывок. Что-то с силой ударяет меня по лицу. Я почти оглушена. Какие-то круги под глазами, из носу хлещет кровь…

Но парашют раскрылся, и я приземляюсь благополучно. Ко мне бегут друзья, лица у них встревоженные…

А произошло вот что: я раскрыла парашют при неправильном положении тела, и пряжка с лямками ударила меня по лицу.

Еще один памятный урок. Ох, много еще надо мне учиться.

Первый Всесоюзный слет парашютистов

В августе 1935 года я, в составе закавказской команды, прилетела в Москву на Первый Всесоюзный слет парашютистов. У меня уже было на счет 15 прыжков – не очень то много. Остальные члены команды совершили большее число прыжков: инструктор Бакинского аэроклуба Быковский – 25, тбилисский парашютист Инцкирвели – 30, инструктор Саркисян из Армении – 34. Я уж не говорю о капитане нашей закавказской команды, начальнике Бакинской парашютной станции Саше Казарине – он был первоклассным парашютистом.

Итак, Москва! Впервые я приехала в столицу. Что и говорить, я была на седьмом небе от радости. Но и волнений было, конечно, немало. Ведь я-единственная девушка, которой доверено защищать спортивную честь трех закавказских республик.

Кажется вся Москва устремилась в тот день на Тушинский аэродром. Начались шестидневные соревнования парашютистов – необычайный и редкий по красоте спортивный праздник. Парашютные команды Москвы, Ленинграда, Киева, Белоруссии, Закавказья, Горького, Одессы, Иванова, Свердловска, Дальнего Востока готовились продемонстрировать свое искусство.

Праздник начался оригинальным прыжком спортсмена Жижина: опускаясь под куполом парашюта, он сыграл на фанфаре торжественный марш.

Затем прыгали пионеры парашютного спорта Леонид Минов и Яков Мошковский. Мы их видели всегда вместе. Молодые спортсмены гурьбой ходили за ними, влюблено смотрели на замечательных мастеров. Минова называли «дедушкой советского парашютизма», а Мошковский в шутку именовал себя – соответственно – «бабушкой».

Константин Кайтанов, Сергей Ефимов, Николай Гладков, Сергей Щукин и Петр Полосухин показали живую диаграмму роста достижений советского парашютизма в затяжных прыжках – они падали, не раскрывая парашютов, один дольше другого. Это было необычайно красиво. Нина Камнева объясняла по радио зрителям, какие рекорды иллюстрирует диаграмма.

В конце праздника на аэродром был сброшен большой парашютный десант, в котором приняла участие закавказская команда, в том числе и я.

В небе будто яркие цветы расцвели. Какое множество парашютов! А внизу – залитое солнцем поле Тушина и огромное пестрое море голов и зонтиков. Воистину, незабываемое зрелище…

На следующий день начались командные соревнования. Вначале – прицельное парашютирование. На поле начерчена мишень – окрыжность радиусом 150 метров. Нужно приземлиться в эту мишень, быстро и правильно сложить парашют. Нашей команде не повезло – только двое приземлились в кругу. Меня – самую маленькую и легкую в команде отнесло на 800 метров от мишени.

Затяжные прыжки. Трудная военизированная игра: надев противогазы, с мелкокалиберными винтовками за плечами, мы выбрасывались из самолетов и старались приземлиться в мишени, быстро укладывали парашюты и укладывали их в условленное место. Затем – десятикилометровый бег по пересеченной местности. Мы переплывали Москву-реку, преодолевали полосу препятствий, стреляли из винтовки по мишеням.

Командные прыжки с высоты 600 метров. «АНТ-14» совершает круг над аэродромом. Пилот держит курс по указаниям капитана прыгающей команды. Наш капитан Казарин учел ошибки предыдущих групповых прыжков и заново составил график: кому когда прыгать.

— А ты, Зуля, – говорит он мне, – прыгнешь через пять секунд после того как последний из нас выбросится. Через пять секунд, ясно? А то опять унесет тебя за километр…

Я киваю. Мне очень хочется не подвести нашу команду. Я очень старательна. Отсчитываю пять секунд и последней оставляю самолет. Вижу: все наши парашютисты в кругу. Ребята, задрав головы, смотрят, как я снижаюсь. Не подведу, ребята! Я приземляюсь в самом центре мишени. Правильно рассчитал Саша Казарин! Трибуны взрываются дружными аплодисментами.

А теперь расскажу, как я, сама того не желая, выкупалась в Москве-реке.

Это было в предпоследний день слета. Большая группа парашютистов, в том числе и я, поднялась в воздух на четырехмоторном тяжелом бомбардировщике «ТБ-3». Никогда еще эта машина не поднимала столько людей. Мы не могли поместиться в просторном фюзеляже, и некоторым пришлось расположиться в утолщенной части крыла, примыкавшей к корпусу корабля.

Прыжок предстоял одновременный, мы все должны были выброситься из двери фюзеляжа, из люков и с обоих крыльев. Дверь выходила на правый борт, и попасть на левое крыло можно было лишь перебравшись через фюзеляж. Вот почему, мне перед прыжком пришлось совершить короткое, но богатое ощущениями путешествие: вслед за несколькими другими парашютистами я вылезла через люк пулеметной турели на фюзеляж и, ухватившись за поручень, поползла к левому крылу. Мощный, упругий поток воздуха обрушивается на нас; чуть расслабишь руку – мигом сорвет с самолета. Да, это тебе не «У-2»!.

Добрались. Стоим на крыле, прижавшись к фюзеляжу и крепко держась за поручень. Сигнал! Один за другим прыгают мои товарищи. Быстро иду след за ними и оказываюсь у края крыла. Оттолкнулась. Пошла вниз. Выдергиваю вытяжное кольцо, привычно шуршит шелк за спиной. Будто могучая рука рывком останавливает мое падение. Надо мной раскинулся светлый купол. И сразу – тишина.

Я восторженно гляжу вниз на Москву. Какая она красивая! Бесчисленные крыши, пустая зелени парков, ровная стрела Ленинградского шоссе, синяя-синяя излучина Москвы-реки…

Тут я спохватываюсь: меня же несет прямо к реке. Залюбовалась Москвой и забыла расчет приземления… что же делать? Скользить уже поздно. Перекрещиваю лямки, разворачиваюсь по ветру, изо всех сил тяну в строну от реки. Еще мгновенье – и я валюсь на берег у самой кромки воды. Но купол ложится на воду и тянет меня за собой. Я отчаянно цепляюсь за какие-то доски, за траву – какое там! С пучками травы в обоих руках я оказываюсь в воде. Барахтаюсь, пытаюсь освободиться от подвесной системы… Чьи то сильные руки вытаскивают меня из реки.

Еще один урок на будущее: не зевай в воздухе Зулейха!

А вечером, когда наша команда ужинала в столовой, я принялась разрезать свой ростбиф – и чуть не вскрикнула от острой боли в правой руке. Я выронила нож и уставилась на руку. Она заметно опухла.

— Что случилось? – обеспокоено спросил Саша Казарин.

Вот невезение. Еще в Баку, приземляясь после очередного прыжка, я растянула правую ногу. А теперь еще и рука… Это я сегодня, когда меня несло в Москву-реку, цеплялась за что попало на берегу – и вот повредила руку.

Саша встревожился: завтра предстоит групповой прыжок, – если команда выйдет не в полном составе, будет потеряно важное очко…

Я чуть не плакала от обиды. На ночь мне сделали компресс, а рано утром Саша кинулся со мной в поликлинику. Рентген показал небольшую трещину…

— Ну, – упавшим голосом сказал Саша, – ничего не поделаешь. Ты выбыла из игры.

Не говори глупостей, – сердито возразила я. – я буду прыгать.

— Зуля, ты с ума сошла! Ты же не сумеешь выдернуть кольцо…

— Буду прыгать! – повторила я.

Саша только посмотрел на меня. Он знал мое упрямство.

Мне туго забинтовали руку, – одни пальцы торчали. Как тревожились за меня наши ребята! Но все сошло благополучно. Кажется, я даже не ощутила боли, когда выдергивала в воздухе кольцо. Потом, после прыжка, рука ужасно разболелась – это я помню…

В те памятные дни мы часто видели на Тушинском аэродроме сухощавого, подтянутого пожилого человека в сером костюме и белой фуражке. Парашютисты окружали его, почтительно отвечали на его вопросы. Это был Глеб Евгеньевич Котельников, создатель современного авиационного парашюта. Он рассказывал нам об истории своего выдающегося изобретения. В 1910 году на его глазах в Петербурге погиб один из первых русских летчиков – Лев Мацикевич. Потрясенный этой нелепой гибелью, Глеб Евгеньевич решил во что бы то ни стало найти верное средство для спасения жизни авиаторов при воздушных авариях.

Еще в конце пятнадцатого века Леонардо да Винчи сделал чертеж «летательной машины» – конусообразного купола со стропами. А в XVIII веке знаменитый воздухоплаватель Жозеф Монгольфье совершил храбрый прыжок под зонтообразным куполом с высокой башни. Несколько позже французский физик Ленорман создал аппарат из матерчатого купола и строп. Он же назвал его парашютом: от французских слов «parer» – предотвращать и «chute» – падение. Это было спасательное средство, вполне пригодное при полетах на воздушном шаре. Парашют Ленормана крепился к гондоле воздушного шара в полураскрытом виде. Перед прыжком человек прикреплял его к себе стропами.

Но начался век авиации, и выявилась полная непригодность парашютов Ленормана для спасения жизни летчиков. Было предпринято много попыток усовершенствовать его – они окончились безуспешно.

И вот в 1911 году Глеб Евгеньевич Котельников создает оригинальную конструкцию авиационного ранцевого парашюта. Котельников запрятал стропы и купол в специальный ранец – теперь летчик, имея такой ранец за спиной, в любой момент мог покинуть самолет. Достаточно выдернуть кольцо – и купол «выстреливался» из ранца.

Ранцевый парашют блестяще выдержал испытание, но был отклонен царским военным ведомством. Лишь в 1914 году было изготовлено 70 парашютов для снаряжения экипажей тяжелых бомбардировщиков «Илья Муромец».

В годы Советской власти парашют получил самое широкое применение. Котельников усовершенствовал свое детище, создал ряд новых моделей. Парашют Котельникова надежно надежно служит авиаторам и в наши дни.

…Слет закончился. Закавказская команда заняла первое место по точности приземления. ЦК ВЛКСМ наградил ее почетной грамотой и премировал нас ценными подарками. Мне было присвоено звание инструктора-парашютиста.

Радостные, окрыленные, мы возвратились из гостеприимной столицы в родной Баку.

Массовка на Забратском аэродроме

После Тушинского – каким маленьким и невзрачным показался мне Забратский аэродром. Но вот настает день, когда он празднично принаряжается, расцветает флагами. 6 октября 1935 года на аэродроме – большой праздник. У нас гости – делегатки Первого республиканского съезда женской молодежи.

Гремит оркестр,не смолкают песни.

Делегатки – молодые работницы и колхозницы, учительницы, студентки – живо интересуются самолетами, парашютами. Кажется, совсем немного времени прошло с тех пор, как и я вот так же, глазами новичка, с любопытством взирала на незнакомую жизнь аэродрома. Теперь – совсем другое. Меня окрыжают делегатки. Сыплются вопросы.

— Товарища Зулейха, – спрашивает девушка-колхозница, – и не страшно тебе подниматься так высоко в воздух?

— А мертвые петли ты умеешь делать? – интересуется другая. – Да? Ой, неужели не боишься?

— Я тоже хочу летать, – заявляет Камиля Мамедова, чулочница из Геокчая. – научи меня, Зулейха!

Многие выражают желание подняться в воздух. Конечно, невозможно удовлетворить все просьбы, но все же, мы покатали на самолетах большую группу делегаток.

А после полетов по радио было объявлено о прыжках с парашютом.

Все взгляды устремились в небо. Там, над аэродромом, кружат три самолета. И вдруг от них отделяются три точки и камнем летят вниз. Над ними раскрываются купола парашютов, и все трое плавно приземляются на поле аэродрома.

Голос диктора:

— Только что опустились на парашютах делегатки съезда женской молодежи – летчица и первая парашютистка республики Зулейха Сеидмамедова, парашютистка Безменова и летчица Литвинова…

Мы отстегиваем ремни подвесной системы, а вокруг – толпа. Радостные, улыбающиеся лица. Возгласы одобрения… Вдруг вижу: одна женщина, одетая не по городскому, с ужасом глядит на меня и, вскрикнув, пускается бежать прочь. Ее догоняют, спрашивают, в чем дело. Она указывает на меня (а я в честь праздника была в очень нарядном красном комбинезоне) и говорит:

— Шайтан… Шайтан спустился сверху…

Дружный хохот покрывает ее слова. Женщине объясняют, что нечистая сила здесь совершенно ни при чем и что она сама, если захочет, может научиться вот так же вот прыгать с парашютом…

Уже стемнело, когда закончилась массовка. Многие девушки, уезжая с Забратского аэродрома, призадумались об авиации и парашютизме. Одна решительно заявила: «Хочу быть летчицей», другая – «хочу прыгать с парашютом!». А колхозницы Агджабединского района попросили меня помочь им организовать у них курсы парашютистов.

В этом смысле массовка на Забратском аэродроме имела немалое значение. Десятки юношей и девушек подавали заявления о приеме в Бакаэроклуб. Среди них были и девушки-азербайджанки – особенно знаменательный факт. Ведь до сих пор я была первой и единственной азербайджанской, поднявшейся в воздух на самолете, первой парашютисткой республики…

Впоследствии парашют много раз был моим верным спутником в воздухе. Жизненный опыт научил меня высоко ценить его.

Широко известны многочисленные случаи, когда парашют спасал людям жизнь, помогал выйти из затруднительного положения, и не только в бою, но и в трудовой деятельности – скажем, при тушении лесных пожаров, при оказании срочной медицинской помощи в труднодоступных местах, при снабжении продуктами дальних экспедиций и зимовок.

Не стану повторять общеизвестное. Хочу только вот еще что сказать. Мне кажется, в последние годы молодежь проявляет куда меньше интереса к парашютному спорту, чем проявляло мое поколение. А жаль. Парашют – превосходный спортивный снаряд. «Купание» в воздушном океане закаляет молодежь физически, вырабатывает такие моральные качества, как смелость, сила воли, настойчивость. Спортсмен-парашютист не падает духом в трудном положении, сохраняет бодрость при любых обстоятельствах.

Как убежденная энтузиастка парашютного спорта, я была бы рада, если бы эти страницы хоть в какой-то мере вызвали отклик среди молодых читателей.

Незабываемый день

В Москве устраивался прием по случаю минувшей 15-летней годовщины советского Азербайджана. Как я была счастлива, когда узнала, что включена в состав делегации знатных людей республики!

21 января 1935 года. Мы в Кремле. В просторном Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца ждем, волнуясь, выхода руководителей партии и правительства. Должно быть, я волновалась больше всех: ведь я была самой молодой в делегации, почти девчонкой. Меня окружают действительно заслуженные люди. Вот стоит известный мастер-нефтяник. Вот ученый с седыми висками. Знаменитый поэт. Прославленная хлеборобка. А я? Чего я такого совершила? – спрашиваю себя. Ну первая парашютистка. Одной из первых полетела на самолете. Кого-то повела за собой… Мало, мало еще сделано!… и во мне крепнет решимость: все силы, сколько есть, отдам служению моему народу, мой стране. А если понадобится – то и жизнь отдам. До последнего вздоха, до последнего удара сердца…

Начинается прием. И как-то сразу проходит волнение, исчезает скованность. Простота и заинтересованность, с которой руководители страны расспрашивают посланцев Азербайджана, создают атмосферу непринужденности. Идет большой товарищеский разговор – о добыче нефти, о сборах хлопка, о строительстве новой жизни на берегах Каспия, о росте национальной культуры республики. Помню, как тепло отозвался Серго Орджоникидзе о Бакинском рабочем классе, помню некоторые его замечания о путях дальнейшего развития нефтяной промышленности Азербайджана.

Больше двух часов длилась беседа. Я, конечно, помалкивала, но зато слушала, стараясь не проронить ни слова. И все же на какой-то миг оказалась в центре общего внимания.

Начали преподносить подарки. Дошла очередь и до меня.

— А вам остались самые маленькие часики, – слышу чей-то голос.

Ворошилов, улыбаясь, замечает:

— Ничего, она сама тоже маленькая.

В зале веселое оживление, все на меня смотрят – а я не знаю, куда деваться от смущения. Вечно меня маленький рост подводит…

Что было потом? Руководители поздравили в нашем лицеев всех трудящихся Азербайджана с 15-летием советской власти в республике и пожелали новых больших успехов. Республика была награждена орденом Ленина, Михаил Иванович Калинин вручил нам ордена. Под сводами древнего дворца гремит овация.

У меня на груди новенький орден «Знак Почета». Первая награда…

Возвратившись в Баку, мы, члены делегации, много раз выступали на заводах, в колхозах, институтах, рассказывали своим слушателям о встрече в Кремле, делились впечатлениями. Помню, выступала я перед рабфаковцами, перед трудящимися женщинами Баку. Меня тепло принимали, и понемногу я научилась преодолевать естественное смущение, которое охватывает неискушенного человека перед многолюдной аудиторией.

Мне приходилось отвечать на бесчисленные вопросы – главным образом о том, как я стала летчицей-парашютисткой. В газетах появились одно – два стихотворения, посвященных «первой крылатой дочери Азербайджана». И х авторы – молодые поэты – не скупились на возвышенные эпитеты. Что и говорить, все это было приятно и радостно, – но я знала, твердо знала, что обязана много и напряженно работать и учиться, что бы по настоящему оправдать доброе расположение моих земляков.

Инструктор

Я окончила специальные курсы в аэроклубе и стала инструктором-летчиком. Мне дали для обучения группу учлетов. Группа была небольшая, потому что я продолжала учиться в институте и не могла все свое время отдавать аэроклубу.

В группе у меня восемь человек. Особенно радует, что среди них есть и девушки: студентка педагогического института Гаибова, Митрофанова, Алиева. Четверо парней. А вот восьмой учлет неожиданно оказывается старым знакомым: это Джумшуд Эфендиев, мой школьный учитель физики. Несколько лет назад, он привел нас, школьников, на экскурсию на Бакинский аэродром. Собственно говоря, именно ему я обязана первым знакомством с авиацией. И вот теперь он стоит, улыбаясь, передо мной, глядит на мой шлем, на голубые петлицы с крылышками…

— Ну здравствуй, Зулейха! Вот ты какая стала. Даже не знаю, как тебя называть: на «ты» или на «вы»…

— Что вы, Джумшуд-мюэллим! Конечно на ты.

— Много о тебе слышал, читал в газетах… Поздравляю тебя с орденом.

— Спасибо, Джумшуд-мюэллим.

— Первый, но не последний, я думаю… Научишь меня летать, Зулейха?

— Научу!

И бывшая ученица становится учительницей…

Снова, как бывало, из передней кабины «У-2» в заднюю тянется резиновая переговорная трубочка – от инструктора к учлету.

— Внимание! – командую я. – Берите на себя управление.

Джумшуд Эфендиев старательно выполняет мои команды – так же старательно, как я еще недавно выполняла указания инструктора Нарышкина.

Я много летала со своими учлетами. Кк я волновалась за них, когда подошло время самостоятельных полетов – право же, гораздо больше волновалась, чем перед собственным первым полетом.

Одним из первых самостоятельно полетел Эфендиев. Полетела Гаибова, Митрофанова и другие мои учпилоты. Как говорится, оперились орлята, обрели крылья…

И вот уже я обучаю новую группу.

Продолжаю учиться и сама: у нас в аэроклубе есть специальные дни командирской учебы. Осваиваю слепой полет, иначе говоря – учусь летать в самолете с закрытой кабиной, ориентируясь по приборам. Это очень важно: ведь пилот, вылетевший в хорошую погоду, никогда не гарантирован от того, что не встретит на пути грозы, тумана или сплошной облачности. Тут-то, во избежание неприятных сюрпризов, и требуется умение идти слепым полетом.

Кроме того, усиленно упражняемся в высшем пилотаже. Теперь у нас командир отряда – Саша Костыгов, превосходный летчик. Никому не удается бросить свой «У-2» в стремительный иммельман и красиво выходить скольжением на крыло, как это делает Саша. Когда он в воздухе, мы стоим на старте, задрав головы: любуемся. Но и командир Саша требовательный, просто беспощадный.

— Инструктор должен быть артистом в своем деле, – любил он повторять нам.

Редко кого хвалил Костыгов. Но однажды я удостоилась этой чести.

В тот день я вылетела с одним из моих учлетов. Мы долго пробыли в воздухе, и когда я наконец пола на посадку, то увидела вдруг на поле аэродрома вместо знака «Т» крест, запрещающий посадку. Возле креста было много народу. Что случилось? Не могу понять. Прошла бреющим над полем, разворачиваю машину – и тут увидела тучи пыли, несущиеся по земле. Ага, вот в чем дело: штормовой ветер. Знаменитый Бакинский норд…

В воздухе, на высоте, его обычно не чувствуешь. Зато на земле он причиняет нам немало неприятностей: приходится привязывать самолет – за крылья и хвостовой костыль. Бывали такие ураганы, что вырывало из под крыльев дужки, к которым крепились канаты.

Так вот. Садиться при таком ветре опасно: недолго и перевернуться. Но садиться все-таки надо. Кружа над аэродромом, вижу, что люди выстроились двумя шеренгами. Понятно, надо посадить машину в этот живой коридор, чтобы они могли сразу подхватить ее, не дав ей перевернуться под бешенным порывом ветра. Странновато. Уж очень тонкий и точный расчет требуется.

Решаюсь наконец. Вывожу самолет на прямую и сбавляю обороты. Машина резко снижается, почти падает – прямехонько в коридор. Толчок. Сразу выключаю мотор, чтобы сократить разбег. Машину встряхивает, она замедляет бег – и тут ее хватают с обеих сторон за крылья. Ну, теперь беря не опрокинет ее. Можно вылезать.

Тогда-то Костыгов и объявил мне благодарность за отличную посадку в трудных условиях.

Мы летали не только с учебной целью. Если память мне не изменяет, это было в 1936 году: с юга, из Ирана, налетела саранча. Нас, аэроклубовцев, попросили помочь сельскохозяйственной авиации. Мы вылетели втроем в Агджабединский район: Костыгов, Фоменко и я. На наших «У-2» установили баллоны с ядовитой (для саранчи) жидкостью. Нажмешь ручку баллона – и за самолетом возникает мощная струя опылителя. Несколько дней мы носились бреющим полетом над колхозными полями.

Впоследствии Саша Костыгов ушел в военную авиацию. Мне довелось увидеться с ним в дни битвы на волге, в 1942 году. Но об этом потом.

Под крылом – ночной Баку

Я лечу над ночным Баку. Как он красив сверху! Под крылом моей машины – бухта, четко ограниченная подковой огней. Красные и белые фарватерные мигалки будто подмигивают мне дружелюбно, будто предупреждают нас: не сбейся с пути, Зулейха. Золотая россыпь городских огней под крылом. Мой город спит после трудового дня. Гудит в вышине одинокий мотор, и я кажусь себе самой бессонным часовым. Как часто впоследствии приходилось мне летать над затемненными городами, охраняя их от вражеских налетов! Как часто вспоминала я в годы войны эти первые мои ночные полеты над мирным спящим Баку…

Лечу и пытаюсь угадать среди моря огней мою улицу – тогда она называлась Тараской, а теперь носит имя Н.Ккрупской. Где-то там – дом, в котором мы живем. Мать, конечно, не спит. Не может спасть, когда у меня ночные полеты. Много беспокойства доставляем мы своим матерям. Такое уж нынче время – беспокойное, зовущее…

А ты, мама? Разве ты не слышишь зова времени? Ведь это ты чуть ли не первая на нашей Татарской улице скинула с себя чадру, не побоялась косых взглядов. Ты записалась в кружок ликбеза, выучилась читать и писать, и серебряные нити в твоих волосах не мешают тебе думать о вечерней школе и даже институте.

Ты не беспокойся за меня, мама! Это только кажется, что мой мотор одиноко гудит над спящим городом. Посмотри, сколько девушек пошло за мной, и с каждым годом их все больше, крылатых…

После ночных полетов я обычно звонила домой по телефону и оставалась ночевать на аэродроме. Но однажды ночью что-то случилось со связью, и я не смогла дозвониться домой. Конечно, мать всю ночь не сомкнула глаз, а рано утром с первой электричкой на аэродром приехал мой младший брат Халил.

Я увидела его возле комендантского здания, подбежала к нему.

— Мама тебя послала?

— Да. – Халил засмеялася. – я ей говорю: «Ничего с Зулькой не случится». А она: «Поезжай, да поезжай…». Ну как ты тут? Все летаешь?

А сам смотрит во все глаза на самолеты, которые выкатывают из ангаров.

Озорная мысль приходит мне в голову.

— Слушай, Халил, хочешь покататься на самолете?

— А с тобой не опасно? – Это он, конечно, в шутку спрашивает. Я-то знаю: Халил – мальчишка не из робкого десятка.

— Будь спокоен, – замечает один из наших летчиков, услыхав его слова. – Не выронит тебя сестричка.

— Ну раз так – полетели, – говорит мой Халил. И добавляет шутливо-торжественным тоном: – Прощайте, товарищи!

Я поднимаю в воздух свой «У-2». В зеркальце, прикрепленном к бортовой стойке, вижу Халила. Он сидит неподвижно, ухватившись руками за борта. Ладно! Набираю высоту, вхожу в облака. А теперь погляжу, придутся ли моему братцу по вкусу фигуры высшего пилотажа…

Вваливаю машину в глубокий вираж. Ну как, Халил? Ничего, сохраняет спокойствие. Боевой разворот. Еще один. Лицо у Халила напряженное, руки крепче вцепились в борта. Так, теперь держись, братишка! Беру ручку на себя. Машину с воем взмывает вверх. Мертвая петля…

Выведя самолет на прямую, оглядываюсь на Халила. Побледнел, бедняга. Я улыбаюсь ему, показываю вниз: посмотри, мол, над морем летим. Но он смотрит прямо перед собой, не шевельнется, не улыбнется… Так и не выглянул из кабины.

Сажаю машину у знака «Т». Халил отстегивает ремень, выбирается из кабины.

— Понравилось? – спрашиваю.

— Ничего, говорит. – Неплохо полетали…

У нас сегодня будут прыжки с парашютом. Хочешь посмотреть?

— Хочу, – отвечает Халил. – Подожду тебя, потом вместе домой поедем.

Когда прыжки закончились, мы сели в электричку, поехали в город. Я рассказываю, как прыгали мои ученики.

— Трое, – говорю, – хорошо прыгнули. А с одним новичком просто замучилась. Стал вылезать на крыло, занес одну ногу, а другой в кабине стоит, никак оторваться не может. А сам здоровый такой парень. Наконец вылез на крыло и, вижу, хочет еще перед прыжком парашют раскрыть. Еле спихнула его.

Халил смеется. И вдруг говорит:

— А знаешь, Зуля, почему я моря не видел? Я как сел в кабину, так и сидел, боялся пошевельнуться. Думаю – нарушу еще равновесие…

И еще пуще захохотал. Всю дорогу мы смеялись, вспоминая наш полет.

А выходя с Сабунчинского вокзала, я спросила:

— Доволен ты, что полетал на самолете?

— Ты – моя гордость, – тихонько шепнул мне в ответ Халил.

Чтоб одолеть пространство и простор

18 августа 1936 года. В Баку впервые празднуется День воздушного флота. Электропоезда увозят тысячи и тысячи бакинцев к Забратскому аэродрому.

Мы с Олей Сосановой выбираемся из переполненного вагона электрички.

— еще легко отделались, – говорит Оля, озабоченно осматривая свое платье, тщательно выглаженное накануне. – Ну и давка!

Оля – работница завода имени Парижской Коммуны. В последнее время я подружилась с этой вечелой курносой девушкой. Она – тоже летчик-инструктор и парашютистка, и так де, как и я, влюблена в авиацию.

Поле аэродрома запружено пестрой нарядной толпой. А мы с Олей чувствуем себя хозяйками праздника: ведь и нам предстоит сегодня показать свое искусство.

Как буря, налетает Саша Костыгов:

— Где вы пропадаете? Ну-ка, – быстро по машинам!

— Чего торопиться? – Поддразнивает его Оля. А сама глаз не может отвести от Саши…

Голос диктора мощно звучит над аэродромом:

Сейчас вы увидите затяжные прыжки с парашютом. Прыгают летчики-парашютисты Константин Быковский и Александр Казарин.

Над полем кружат два маленьких самолета. Наши старые, добрые, неприхотливые «У-2», машины, незаменимые для аэроклубов. (Теперь их называют «По-2», в память их конструктора Николая Николаевича Поликарпова). Вот от самолетов отделились два комочка. Секунда. Вторая… Пятая… Всегда захватывает дух, когда смотришь с земли на затяжной прыжок… Откроют они, наконец, парашюты? Сколько можно падать в пространстве?

Я любила сильные ощущения. Увлекалась верховой ездой и ездой на мотоцикле, заплывала далеко в море, летала на самолете. Но ни с чем не сравним затяжной прыжок, когда падаешь камнем с огромной высоты, и земля стремительно несется тебе навстречу.

Прошло не менее двенадцати секунд прежде чем Быковский и Казарин раскрыли свои парашюты. В напряженной тишине сверху донеслись, почти одновременно, два гулких хлопка. И тотчас – гром рукоплесканий над аэродромом.

В тот день я несколько раз поднималась в воздух. Участвовала в групповых полетах и групповом прыжке. И вот радио объявляет затяжной прыжок инструктора Зулейхи Сеидмамедовой…

На высоте две тысячи метров покидаю самолет. Сразу чувствую: высота великовата. Считаю вслух: семь… восемь… девять. Скорость падения увеличивается. Тяжело дышать. Двенадцать… Четырнадцать… Продолжаю считать, не слыша собственного голоса. Двадцать один… Двадцать шесть… Двадцать восемь! Выдергиваю кольцо. Парашют раскрывается, натянулись стропы. Ух, как бьется сердце! С трудом перевожу дыхание.

Опускаюсь, сидя на лямках подвесной системы, и вижу: к месту моего приземления бегут фоторепортеры и кинооператор.

Это – мой сорок седьмой прыжок…

Идут годы, и вот уде не за горами государственные экзамены в институте. Что же будет дальше? – спрашиваю себя. Работа инженера на нефтяных промыслах – да, это по-прежнему привлекает меня. Но – надо признаться самой себе честно – сердце мое давно уде принадлежит авиации. Конечно, можно и в будущем совмещать основную работу с деятельностью летчика-общественного инструктора. И все же…

Дальние перелеты советских летчиков, как и раньше, поражали мое воображение. Знаменитый перелет в июле 1936 года Валерия Чкалова, Георгия Байдукова и штурмана Александра Белякова, покрывших 9374 километра без посадки по маршруту Москва – Николаевск-на-Амуре. А через год – героический прыжок этой же отважной тройки из Москвы в Портленд (США) через Северный полюс. Месяцев позже – в июле 1937 года – новый мировой триумф советской авиации: перелет М.Громова, А.Юмашева и С.Данилина по маршруту Москва – Северный полюс – Сан Джасинто (Америка). Десять тысяч километров без посадки, 62 часа в воздухе…

Названия и цифры дальних маршрутов звучали для меня как музыка. Никогда я не могла уйти от зова открытых воздушных пространств.

«Чтоб одолеть пространство и простор»… От любительской авиации я взяла все что можно. Я налетала около 700 часов. Освоила слепые, ночные и групповые полеты, фигуры высшего пилотажа – боевые развороты, глубокие виражи, штопор, бреющий полет. Я стала командиром звена и за три года инструкторской работы подготовила 75 летчиков и 80 парашютистов. Бакинский аэроклуб был отличной школой. Теперь оставалось сделать решительный шаг к авиации профессиональной.

И я послала заявление в Военно-воздушную ордена Ленина академию им. Н.Е.Жуковского.

Вперед и выше

Вскоре пришел ответ. Помню: вытащила из конверта письмо с официальным грифом – и буквы запрыгали перед глазами. «Командование Военно-воздушной академии извещает Вас… Женщины на штурманский факультет не принимаются…». И подпись начальника академии комдива Померанцева.

Я стояла как потерянная. Значит, все кончено? Прощай, мечта…

Нет! Так легко я со своей мечтой не расстанусь. Иду в ЦК комсомола Азербайджана.

— Ладно, Зулейха, попробуем помочь твоему горю…

И в Москву отправляется новое письмо с адресом: «Наркому обороны..».

То ли руководители комсомола республики нашли очень убедительные слова, то ли нарком обороны просто вспомнил маленькую школьницу-летчицу, которой тогда на приеме в Кремле, кинул шутливое слово, – так или иначе, он разрешил мне, в виде исключения, поступить на штурманский факультет академии.

Начало августа 1938 года. Я еду в Москву, еду по путевке комсомола. Скоро, скоро распахнутся передо мной голубые дороги воздушного океана…

Но что это? Пассажиры в поезде взбудоражены, на ближайшей станции настоящий штурм газетного киоска. Я прислушиваюсь к разговорам, к взволнованному голосу радиодиктора. Наглая провокация японской военщины. Бои в районе озера Хасан…

Пороховой гарью потянуло с дальневосточных рубежей. Нет, не безоблачной небо ожидает тебя, Зулейха. Похоже, ты не ошиблась, сменив комбинезон аэроклубовца на армейскую гимнастерку…

Чже перед самой Москвой кто-то из соседей врывается в купе, размахивая газетой:

Выбили! Дали самураям по зубам! Слава тебе Особая Дальневосточная!

Вот и Москва. Здравствуй, столица, теперь я надолго к тебе…

Прямо с Курского вокзала еду в академию. Через день предстоит первый экзамен.

А 9 августа в «Правде» впервые появляется моя фотография. Подпись гласит: «В Военно-воздушной академии имени Жуковского начались приемные испытания. На снимке: т.т. Сеидмамедова и Сотникова, поступающие в академию». Я очень рада. Долго гляжу на четвертую страницу газеты с моим портретом. Наконец, переворачиваю ее, просматриваю первую страницу – и вижу коротенькую информацию: вчера в Кремле Калинин вручил ордена Ленина отважным летчикам – капитану Полине Осипенко и старшему лейтенанту Марине Расковой «за успешной выполнение задания правительства по беспосадочному перелету Севастополь – Архангельск на одномоторном самолете «МП-1» и проявленную при этом доблесть». Такое совпадение – в одном номере газеты! – мне кажется знаменательным. Первые летчицы Страны Советов как бы напутствуют молодых…

Надо ли говорить, с каким напряженным вниманием мы, слушатели академии, вместе со всей страной следили через полтора месяца за героическим полетом Гризодубовой, Осипенко и Расковой на самолете «Родина» по маршруту Москва – Дальний Восток. Как волновались мы за штурмана Марину Раскову, когда ей пришлось, перед посадкой самолета, спуститься с парашютом и провести десять дней в глухой тайге.

Раскова явила для нас, будущих штурманов авиации, блестящий пример профессионального умения, выдающегося мужества. Мы говорили о ней с восторгом, мечтали познакомиться с ней. Но прошло еще немало времени, пока мне довелось встретиться с Мариной Михайловной.

Итак – я слушатель Военно-воздушной академии. На мне гимнастерка с голубыми петлицами, берет со звездочкой, новенькая поскрипывающая портупея. Над левым карманом – «Знак почета» и значок парашютиста. Я единственная женщина на штурманском факультете. Но – не единственный орденоносец. Есть у нас слушатели, награжденные за боевые дела, понюхавшие, как говорится, пороху. Вот Василий Рогов. Не очень-то охотно рассказывает он нам, за что его наградили орденом Красного Знамени. Но мы и без того знаем: за Испанию. Он нам кажется настоящим героем: ведь Василий сражался с фашистами в испанском небе…

Я и не подозревала, как много нужно знать штурману авиации. Высшая математика, аэронавигация, метеорология… в прекрасно оборудованных кабинетах академии меня обступают приборы и инструменты, с которыми прежде мне приходилось редко встречаться: аэропланшет, секстант, визир, креномер, ветрочет, указатель поворота…

Мы летаем вначале на «Дугласах», затем на средних бомбардировщиках и на дальних, скоростных. Учебные полеты – дневные и ночные. Лучшие штурманы страны – Герои Советского Союза Спирин и Беляков – учат нас прокладывать курс воздушным кораблям.

Комбриг Иван Тимофеевич Спирин – начальник штурманского факультета и один из старейших организаторов штурманского дела советской военной авиации. Люди, знакомые с биографией Спирина, всегда поражались настойчивости, более того – одержимости, с которой неграмотный рабочий парень из Коломны прошагал к вершинам знаний.

В 1918 году Иван Тимофеевич пошел добровольцев в Красную армию и вскоре был зачислен в эскадру воздушных кораблей «Илья Муромец». Должно быть, уже тогда, лтая на этих тяжеловесных тихоходах, Спирин задумывался о невиданных скоростных самолетах, о небывалых дальних маршрутах. Он много и жадно учился. Отказывая себе в отдыхе, не давая себе ни малейшей поблажки, он яростно вгрызался в науку. Можно смело сказать, что Спирин в какой-то мере олицетворял собой класс пролетариев, вместе с революцией мощно поднявшийся к знаниям, к творчеству, к высотам культуры.

Вечерний рабвак, институт. Первые полеты по маршруту. В 1927 году молодой штурман Спирин участвует в большом европейском перелете советских летчиков, а через два года устанавливает союзный рекорд дальности полета. Сбывается юношеская места: быстрее и выше! Уже испытывается новая туполевская машина «АНТ-20», а за ней последуют и великолепные «АНТ-25», которым суждено проложить маршруты через Северный полюс в Америку. Пытливая конструкторская мысль мужает вместе с мастерством пилотов и штурманов.

Продолжается покорение воздушного океана. В 1932 году Спирин участвует в большом восточном перелете Москва – Севастополь – Анкара – Тегеран – Кабул – Ташкент – Москва. В 1934 году – совершает вместе с Михаилом Громовым знаменитый 75-часовой полет по замкнутому кругу.

А в 1937 году флагштурман Спирин прокладывает курс эскадрилье воздушных кораблей к Северному полюсу. Вместе с Михаилом Водопьяновым он первым приземлился на ледяном поле, в той самой заветной точке, к которой упорно стремился Фритьоф Нансен, на пути к которой погиб отважный Георгий Седов, в которую некогда прибрел со своими спутниками измученный Роберт Пири. Так был завоеван полюс и началось систематическое изучение Центральной Арктики.

И вот этот замечательный человек, чья биография – живая история советской авиации, ныне обучает нас штурманскому искусству.

… Мы летим по маршруту. Мы не видим земли, окутанной сплошной облачностью. Перед нами карты и штурманский инструмент – параллельные линейки, транспортиры. Комбриг Спирин, невысокий, коренастый, суровый, прохаживается по кабине.

— Самолет ложится на курс 44 градуса, – говорит он негромко. – Высота две тысячи. Ориентируйтесь.

Мы склоняемся над картой. Скорость самолета нам известна по тахометру. Теперь снимаем с ветрочета скорость ветра, вносим поправку на ветер. Мы старательно прокладываем курс. Нам очень хочется, чтобы Иван Тимофеевич одобрил нашу работу…

В начале 1939 года комбригу Спирину была присвоена ученая степень доктора географических наук и степень профессора. У меня сохранился номер «Известий» за 6 января с фотографией: профессор Спирин беседует с группой слушателей академии об экспедициях советской авиации, среди слушателей стою и я. Мне очень дорог этот снимок.

Часто летал с нами и начальник кафедры штурманской службы Герой Советского Союза Александр Беляков. Имя этого замечательного аэронавигатора, участника героических чкаловских перелетов, широко известно. Александр Васильевич охотно делится с нами своим огромным штурманским опытом, рассказывал о различных случаях из собственной практики, когда приходилось прокладывать курс в невероятно тяжелых метеорологических условиях.

— Главное – не терять самообладания, – говорил он нам. – Даже если пилот нервничает, штурман должен сохранят спокойствие. Представьте себе пургу, земля закрыта тучами, никаких ориентиров. Ураган сбивает вас с курса. Падает атмосферное давление. Стоит штурману растеряться – и неизвестно, где и как закончится ваш полет. Ориентироваться в любых условиях, любыми средствами уточнять свое место, держать в узде собственные нервы – и вы победите. Спокойствие, и еще раз спокойствие…

Под руководством таких преподавателей мы овладеваем искусством самолетовождения. Мы упорно тренируемся на быстроту расчетов. Сложные приборы уже не пугают нас – они становятся нашими друзьями. Мы узнаем, как может влиять температура на металл, из которого они сделаны. Мы учимся прокладывать курс, ориентируясь по радиопеленгатору и по астрономическим приборам.

«Вперед и выше»! Недаром так называется академическая многотиражка. Вперед и выше! Это наш девиз.

Депутат Моссовета

Аэродромом, с которого мы отправлялись на учебные полеты, пользовались и летчики-испытатели. Не раз, бывало, когда мы, слушатели академии, стояли на старте, ожидая вылета, подходил к нам широкоплечий человек среднего роста, в меховом комбинезоне и унтах. У енго резкие черты лица, взгляд исподлобья.

— Ну, академики, – говорит он густым басом. – Как дела у вас?

— Ничего, Валерий Павлович, – отвечаем ему. – Собрались вот полетать немного.

— Правильно, ребята! – Чкалов усмехается. – полетайте, проветрите малость мозги. А то, небось, засиделись за книжками…

Он перешучивается со знакомыми летчиками. Потом взглянет на часы, кивнет нам головой:

— Ну, прощай, ребята.

И неторопливой, валкой походкой идет к старту испытателей.

Мы, затаив дыхание, смотрим, как взлетает Чкалов, как его машина стремительно уходит в сторону леса, скрывается, и вдруг уже с другой стороны, снова появляется над полем аэродрома, и снова уходит…

Так было и в морозный день 15 декабря 1938 года. Вернее, так началось: Валерий Павлович, как обычно, перекинулся шуткой с нами, взглянул на часы, приветственно помахал нам рукой и неторопливо пошел к новому истребителю, стоявшему на старте.

А потом…

Больно сжимается сердце, когда я вспоминаю это…

Самолет взлетел, пошел к лесной опушке, и не успел он набрать высоту, как вдруг из патрубков повалил черный дым. Резко оборвался рев мотора, и мы с ужасом увидели, как самолет врезался в землю на границе аэродрома. Мелькнуло пламя, взметнулся столб дыма…

Чей-то пронзительный крик полоснул пл ушам:

— Чкалов!… Чкалов разбился!

Вмиг все пришло в движение на аэродроме. Прекратились полеты. Мы сломя голову побежали к месту катастрофы. Нас обгоняли машины, тревожно завывая сиреной, пронеслась санитарная карета…

Чкалов лежал на почерневшем снегу, и лицо у него было чистое и белое – только через висок тянулась кровавая полоса…

Великий летчик нашего времени был мертв.

Я плакала навзрыд. И не только я. Люди, побывавшие в боях, люди сильные и суровые, бесстрашные летчики плакали, не стыдясь своих слез.

Колонный зал Дома Союзов. Гроб с Чкаловым утопает в цветах. Звучат траурные мелодии. Мы, слушатели академии, стоим в почетном карауле. И я смотрела, окаменев от горя, как текла, текла мимо гроба великого летчика Москва…

Славное имя Валерия Чкалова стоит в одном ряду с именами былинных богатырей. Оно навеки вписано в историю советской авиации и живет в нашей памяти как могучий призыв к новым дерзаниям и подвигам во имя Родины.

И когда я думала о первом космонавте недалекого будущего, в его незнакомом тогда еще облике мне чудились чкаловские черты…

Учеба в академии шла своим чередом. Под крыльями наших боевых машин проносились подмосковные леса и поля, перекрестки дорог, города и села. С каждым полетом увереннее чувствуют себя молодые штурманы. Мы учимся стрельбе по конусу и бомбометанию. Мы знаем: на Западе тревожно, Гитлер бряцает оружием. Да и на Дальнем Востоке подозрительная возня: битые японские милитаристы жаждут реванша. Мы учимся напряженно, понимая, что в любой момент нужно быть готовым сменить учебные снаряды и бомбы на боевые…

8 марта 1939 года я писала в своей заметке в «Правде»:

«Дни сейчас проходят в сложной учебе. День начинается в 9 часов утра. До трех часов в стенах академии. Перерыв до вечера, а потом, до часу ночи опять за книгами, чертежами, тетрадями. И как часто в тиши серьезной работы над научной книгой или в час прогулки по широкой алее Петровского парка вдруг задумаешься и мысленно спросишь себя:

— А что, если бы не было Советской власти? Как бы выглядела я? Какой была бы моя жизнь?

И ясно представляешь себе: черная чадра, кухонные горшки, обреченность… Жизнь, которая хуже смерти. Жизнь угнетенной, зависимой, темной рабыни, которой еще живут миллионы женщин Востока за рубежами Советского Союза…».

Часто приходили письма из родного Баку. Я знала, что мама окончила медицинский институт, и от души радовалась этому: вот как шагает наша жизнь! Ведь еще два десятка лет тому назад азербайджанская женщина не смела мечтать о таком.

У меня тоже было чем порадовать своих родных. За отличную учебу меня занесли на Доску почета и избрали в бюро комсомольской организации факультета. Преподаватели и товарищи-слушатели чудесно ко мне относились.

Запомнился такой случай. Однажды, принимая ванну, я сильно отравилась газом. Меня отвезли в больницу. Только я немножко пришла в себя, как вдруг распахивается дверь и в палату входят встревоженный комбриг Спирин, комиссар факультета Архипов, начальник курса Максимов…

Меня будто теплой водой окатило. А на следующий день чуть ли не весь курс заявился ко мне в больницу. С цветами, фруктами…

Мы много занимались споротом. По выходным дням вместе с Милей Казариновой, слушательницей командного факультета, и Олей Ямщиковой, с инженерного, мы ездили на тренировки в плавательный бассейн. Участвовали в различных соревнованиях. Помню, 8 марта 1940 года мы приняли участие в массовом женском кроссе – десять километров по улицам Москвы.

Мне, южанке, почти не видевшей прежде снега, особенно трудно было выучиться ходить на лыжах и бегать на коньках. Ничего, выучилась. И еще одно дело было мне в новинку: собирать грибы. Тут у меня даже конфуз вышел. Как-то осенью, пригожим воскресным днем, группа слушателей академии с женами отправилась на автобусе за город, по грибы. Я поехала тоже, предварительно пообещав своей соседке по квартире привезти полную корзину грибов.

— Чудесно, Зулечка, – сказала соседка. – Соберите побольше, а я их замариную.

Вот и лес. Я, не теряя времени, принялась за дело. Оно мне вовсе не показалось таким уж трудным: грибов было сколько угодно, только успевай кидать в лукошко. Довольно быстро я набрала полную корзину. Но тут в нее заглянули мои подруги, удивленные такой быстротой…

— Боже мой, Зулейха! Что ты насобирала? Сплошные поганки!

Раздался взрыв хохота. Я была смущена и растеряна, но – что поделаешь? – посмеялась вместе со всеми и выбросила «грибы» из корзины. Оказывается, и в таком деле – собирать грибы – требуется умение и сноровка…

Декабрь 1939 года. В академии – предвыборное собрание избирателей. Идет выдвижение кандидатов в депутаты Московского Городского Совета. Вот поднимается на трибуну один из наших слушателей, Кириллов, – и я просто ушам своим не верю…

— Предлагаю выдвинуть кандидатуру комсомолки-орденоносца Зулейхи Сеидмамедовой…

Я слышу аплодисменты, кто-то горячо пожимает мне руку…

Простая девушка-азербайджанка удостаивается высокой чести – депутатского мандата Московского Совета. Я заседаю в одном зале с виднейшими деятелями страны, со знатными людьми столицы. Впервые, так сказать, прикасаюсь к государственным делам.

Впрочем, впервые ли? Разве все, чем я занималась до сих пор, моя учеба, мои полеты – не принадлежат государству? Дорогая родина, тебе – все наши помыслы, наш труд и огонь сердца. По первому твоему зову, Родина, я, дочь твоя, готова идти в бой.

23 февраля 1940 года, в День Красной Армии, мне присвоено первое командирское звание – младший лейтенант. Волнуюсь, я произношу перед строем чеканные слова военной присяги. Я торжественно клянусь быть верной воинскому долгу.

На Западе бушует вторая мировая война. Она приближается к нашим границам. Мы еще ничего не знаем, но ощущаем тревожность положения – хотя бы потому, что нам приходится экстренно сдавать государственные экзамены: основы марксизма-ленинизма, специальные предметы, английский язык. Помню, на экзамене по английскому я избрала темой моего ответа: «моя семья, мой любимый Баку». Экзаменатор, пожилой полковник, одобрительно похлопал меня по плечу и сказал: «Вери гуд».

В мае 1941 года мы получили дипломы об окончании Военно-воздушной академии.

Второй раз я в Калуге. В зале заседаний Верховного Совета я сижу среди выпускников и преподавателей военных академий. Нас напутствуют, нам желают успехов в военной службе.

Из Баку сыплются поздравительные телеграммы…

Солнечным июньским утром я отправляюсь на Курский вокзал, чтобы встретить брата Кямала: он приезжает с намерением поступить в военное училище. Улыбающийся Кямал прыгает с подножки вагона, обнимает меня. Как я соскучилась по нему! Засыпаю его вопросами: как родители, как сестра, как Халил?

— Подожди! – взмолился Кямал. – Все расскажу, дай мне только вздохнуть…

Смеясь, перебивая друг друга, мы выбираемся из пестрой толпы и выходим на залитую солнцем площадь перед Курским вокзалом. Но что это? Огромная притихшая толпа у столба с репродуктором. Мы прислушиваемся, и улыбки гаснут на наших лицах.

«Вероломное нападение немецких фашистов…» – несется над площадью. Море голов вокруг. Суровые лица. Война…

Рождение женских авиаполков

Война придвигалась к Москве. Оперативные сводки становились все тревожнее, и вот уже замелькали ы них Волоколамское и Можайское направления…

Гитлеровцы, страшась превращения пресловутого «блицкрига» в затяжную войну, не считаясь с потерями, яростно рвались к Москве. Беспримерная стойкость советских воинов срывала расчеты фашистских стратегов, ломала их планы и сроки. Но грозная опасность нависла над столицей. Москва была объявлена на осадном положении.

Никогда не забуду Москву тех дней. Ночные воздушные тревоги, тяжкий грохот танковых колонн, уходящих на близкий фронт. Мешки с песком у витрин, надолбы, пулеметные точки на уличных перекрестках. Слепые окна, заклеенные крест накрест полосками бумаги…

После окончания академии меня назначили штурманом эскадрильи истребителей в учебном авиаполку академии им. Жуковского. В первый же день полк был переформирован в боевой и поставлен на охрану воздушных подступов к столице.

В те дни истек мой кандидатский стаж, и я подала заявление о приеме в члены партии. «Хочу идти в бой коммунистом», – писала я.

Однажды июльским вечером на аэродром прибежал посыльный:

— Звонили из политотдела: завтра утром вас вызывают на парткомиссию.

Долго не могла я уснуть. Вспоминала, год за годом, свою жизнь, придирчиво проверяла себя.

Что ж, я не искала легкой жизни, готовила себя не к обывательскому счастьицу, а к борьбе. Мечтала о дальних перелетах… И вот настало время, когда мои знания, полученные в академии, и опыт летчицы понадобились стране – не для мирных перелетов, а для боя. Да, я готова.

И все же – никак не могу уснуть. Слишком взволнована вызовом на парткомиссию. С детства я привыкла с величайшим уважением относиться к высокому званию члена партии. Достойна ли я его? Что-то будет завтра?

И наступает большой день в моей жизни. Партийная комиссия проводит свое заседание прямо на аэродроме, возле дежурных самолетов. Несколько летчиков уже принято в партию. Подходит и моя очередь. Я отвечаю на вопросы членов парткомиссии. Вопросов немного.

— Знаем ее.

— Верно. Знаем…

Секретарь парткомиссии поднимется из-за стола:

— Товарищ Сеидмамедова, вы приняты в члены большевистской партии. Поздравляю вас и желаю боевых успехов…

Он заключает свои слова сильным рукопожатием.

…Массированные налеты на Москву продолжаются. По ночам на воздушных подступах к столице наши истребители ведут героическую борьбу с армадами фашистских бомбовозов.

В те дни я часто видела на нашем аэродроме, на который базировались и другие полки истребителей, молоденького лейтенанта. У него было узкое худое лицо и светлые добрые глаза. Он выглядел почти мальчиком. Кто мог предположить, что у этого мальчика душа богатыря? Звали его Виктор Талалихин.

В ночь на 7 августа мы наблюдали с аэродрома за воздушным боем. В небе тревожно метались лучи прожекторов. Гул многочисленных самолетов, треск пулеметов, разрывы зенитных снарядов…

Вдруг кто-то выбежал из командного пункта, крикнул:

— Талалихин пошел на таран!

Оказывается, Виктор передал по радио: «Боеприпасы кончились, иду на таран…». Отважный орленок не пожелал выйти из боя, он врезался в немецкий бомбардировщик. Вражеская машина рухнула на землю. Это был первый таран в воздушном бою.

Талалихину присвоили звание Героя Советского Союза. В последующих вылетах он сбил еще пять фашистских самолетов. Виктор погиб в воздушном бою над Москвой в октябре 1941 года…

В двадцатых числах октября первое наступление немцев на Москву было остановлено. Именно в эти дни определилась моя дальнейшая военная судьба.

Кто-то из слушателей академии сказал мне:

— Вас ищет Герой Советского Союза Раскова.

Я кинулась бежать по коридорам. Запыхавшись, сбегаю по лестнице в вестибюль. Мне навстречу идет женщина в военной форме. Хорошо знакомое по газетным портретам лицо, высокий лоб, суровый взгляд, гладкие темные волосы, разделенные прямым пробором. Берет со звездочкой, две «шпалы» на голубых петлицах…

Останавливаюсь, влюблено глядя на нее. Раскова улыбается,берет меня за руку:

— Сеидмамедова? Зулейха?

— Да.

Мы крепко обнимаемся с Мариной Михайловной – как старые друзья, хоть и впервые увидели друг друга. Мы поднимаемся по лестнице наверх.

— Послушай, Зулейха, – говорит Раскова. – У меня к тебе серьезное дело. Мне поручено сформировать три женских авиаполка.

— Женские авиаполки?!

— Да. Бомбардировочный, истребительный и, очевидно, полк «ПО-2» ля ночных действий. Так вот: ЦК комсомола нам поможет, обратимся с призывом к девушкам. Но прежде всего нам надо сколотить ядро из опытных летчиц. К нам придут девушки из аэроклубов страны. Ну и конечно, те, кто окончил военно-воздушную академию. – Раскова пристально смотрит на меня. – Ты согласна, Зулейха?

Согласна ли я? Да я и мечтать не осмеливалась о таком счастье: служить под командованием Марины Расковой!

— Конечно, согласна, Марина Михайловна!

— Ну, вот и хорошо. – И, промолчав, Раскова добавила со сдержанной силой: – Мы должны показать всему миру, на что способны женщины Советской страны.

В те дни мы еще ничего не знали о Зое Космодемьянской и Лизе Чайкиной. Еще не совершили своих подвигов Мария Смирнова, Людмила Павличенко, Ульяна Громова и другие героини Отечественной войны. Но уже тысячи, десятки тысяч безвестных рядовых тружениц месили наравне с мужчинами грязь осенних фронтовых дорог, под огнем выносили раненых с поля боя, спасали жизнь солдат на операционных столах, проникали с секретными заданиями в тыл врага, рыли противотанковые рвы под Москвой и Ленинградом.

Теперь в осажденную столицу, в распоряжение майор Арины Расковой стекались женщины, которым предстояло повести в бой боевые самолеты. Среди них много москвичек – воспитанниц Центрального аэроклуба им Чкалова – Валерия Хоямякова, Евгения Прохорова, Раиса Беляева, Лидия Литвяк и другие. Из Свердловского аэроклуба приехали летчицы Рая Сурначевская и Тамара Паматных, из Средней Азии – Дуся Бершанская. Из выпускниц Военно-воздушной академии, кроме меня, были направлены в распоряжение Расковой Миля Казаринова, Ольга Ямщикова, Шура Муратова и другие.

К нам пришли по путевкам комсомола молодые работники московских заводов, студентки университета, авиационного и педагогического институтов, комсомольские работницы. Горячие патриотки своей Родины, они с энтузиазмом приступили к неслыханному, небывалому в истории войн делу – формированию боевых авиаполков. «Слабый пол» готовился опровергнуть стародавнюю «истину» о том, что воевать в воздухе – не женское дело.

Марина Михайловна подолгу беседовала с каждой девушкой. Мы всегда видели нашего командира бодрой, подтянутой, энергичной.

И вот группа формирования укомплектованная летным, техническим и политическим составом. Мы грузимся в теплушки и отбываем на восток. Там предстоит боевая учеба.

Медленно-медленно тянется наш состав. Чуть ли не две недели добирались мы до Волги. Продовольствия было в обрез, зато песен в избытке…

Шинели, портянки и девичьи косы

Наш эшелон долго стоял в Саратове. Наконец он тронулся и медленно вполз на мост. Раздвинув двери теплушек, мы смотрели, как плывет под нами замерзшая Волга, как приближается низкий, затянутый морозной дымкой левый берег.

Вот и Энгельс – старинный левобережный городок. Приземистые дома, снежные сугробы…

Приехали! Мы выгружаемся из эшелона. Некоторое время живем в местном Доме Красной армии, наскоро оборудованном под общежитие, потом перебираемся в помещение авиашколы.

Получено обмундирование. Наши девушки тонут в шинелях больших размеров. Маленькой веселой студентке МАИ Гале Рабинович никак не удается подобрать подходящую шинель. Гимнастерка доходит ей почти до пят, а шапка – до подбородка. Еще хуже с сапогами. Да и что сказать, никак не могло интендантское ведомство предвидеть, что в армии появятся солдаты такого роста. Галя дурачится, то одно примеряет, то другое, а девушки прямо помирают со смеху.

Наконец, уладили неприятности с обмундированием. Понемножку овладели великим искусством наворачивать портянки. Правда, не все успевали обываться при внезапных ночных тревогах: кое-кто прямо «нырял» голыми ногами в сапоги, а потом приплясывал на морозе. После отбоя тревоги Галина Рабинович очень смешно изображала в лицах, как они безуспешно пытаются навернуть портянки, как дрожат и подпрыгивают от холода…

Смеху было много, но когда Раскова приказала коротко остричь волосы – не обошлось и без слез. Мы, военные летчицы, давно уже носили короткие прически, но у большинства девушек были длинные косы.

— Одеты мы как мужчины, – жаловались они, – одно только и осталось у нас от женского обличья – волосы, так и те надо резать… и потом, шея будет мерзнуть…

Марина Михайловна была непоколебима. Терпеливо объясняла:

— Мы готовимся к боям. Ваши косы будут помехой., девушки. Разве сможете вы причесывать да укладывать их при боевой тревоге? Какие же вы будете тогда бойцы? Ничего, ничего, после войны отрастут снова ваши волосы.

И ножницы парикмахеров безжалостно охватили девичьи косы.

Забегая вперед скажу что многие наши девушки даже в самых тяжелый боевых условиях ухитрялись оставаться женственными, даже нарядными – и это нисколько не мешало им храбро воевать. Я вспоминаю нашу общую любимицу – милую, хорошенькую Лиду Литвяк. Когда летчицам выдали комбинезоны и меховые чулки, Лида спорола с комбинезона коричневый воротник и вместо него пришила мех с вывернутых чулок. Получилось очень красиво – синий комбинезон с белым воротником. Наш суровый комиссар полка – Куликова – отругала Лиду и велела ей перешить все, как было раньше. Лида повиновалась. Но подводить брови и красить волосы перекисью водорода Куликова не смогла ей запретить. Лида Литвяк одна из первых освоила новый истребитель – «ЯК-1» – и отлично выполняла боевые задания…

Закончено формирование трех полков – истребительного, дневных скоростных бомбардировщиков и легких ночных. Командиром истребительного плка назначена Тамара Казаринова, а я – ее заместителем и штурманом полка.

Начинаются учебные полеты, хотя погода не очень то им благоприятствует. Зима стоит метельная, с трескучими морозами. Аэродрома, строго говоря, нет. Есть посадочная площадка с плотно утрамбованным снегом. Садились мы не на лыжах, а на колесах. Я убедилась на собственном печальном опыте, что это было довольно рискованно – ввиду частых снегопадов.

С инструктором Смирновым я вылетела на двухместном «УТИ-4». Это был один из первых тренировочных полетов. Мы сделали несколько кругов. Земля слепила своей белизной, хорошо, что у нас были темные очки. Пошли на посадку. Самолет побежал по площадке – и вдруг зарылся колесами в рыхлый снег и перевернулся. Мы повисли в своих кабинах на ремнях, вниз головами. Не очень-то приятное ощущение. Наверное, минут десять мы висели, пока не подбежали люди.

Но если летчикам приходилось трудно, то, пожалуй, не легче было нашим девушкам – механикам, мотористам, оружейникам. Большинство из них пришли со студенческой скамьи, многие даже гаечного ключа прежде в руках не держали. А тут еще такие морозы, что металл даже сквозь рукавицы обжигает как огонь.

Ох уж эти морозы! Мы летали, с головы до ног закутанные в мех – только глаза и нос оставались открытыми. И все равно… Стоит приземлиться, кК уже кричат подруги: «Три щеку! И другую тоже! Крепче растирай!». И трешь изо всех сил, чувствуя под пальцами какое-то каменное затвердение. Я однажды отморозила пальцы. До сих пор помню, какую дикую боль я испытала, держа руки в холодной воде, чтобы быстрее «отошли». А Тамара Памятных вылетела как-то без меховой маски и здорово обморозила себе щеки. Долго мучилась потом от ожога.

Но мы не унывали, хоть и трудно было. По вечерам пели, читали, устраивали целые диспуты о книгах. По рукам ходила «Война и мир» – почему-то в те дни особенно хотелось перечитать ее. Зачитывались «Тремя мушкетерами», затрепанными донельзя, Аркадием Гайдаром, Джеком Лондоном. Спорили об уме и коварстве королевы Марго. Гурьбой ходили в Дом Красной Армии смотреть саратовскую оперетту и ленинградский цирк.

Никогда не забуду, какое ликование царило у нас в общежитии 6 декабря – в день, когда радио сообщило о разгроме немцев под Москвой. Это был настоящий праздник.

— Ну, теперь конец отступлению, – радостно говорили девушки. – Теперь двинем на запад!

Конечно, мы не знали еще тогда, какие суровые испытания войны еще предстояли нам.

Истребительный полк готовится к боям

Наш полк перебрался в небольшой поселок. Здесь мы расположились уже надолго.

Жили в землянках поблизости от аэродрома. В одной землянке со мной – мои подруги: начальник штаба полка Саша Макунина, инженер по вооружению Тоня Скворцова, инженер по приборам Щербакова, полковой врач Рая Бенгус.

Мы летаем на истребителях «И-16». Наши летчицы упорно овладевают искусством дневных и ночных полетов, учатся стрелять по воздушным и наземным мишеням. Многео нужно уметь истребителю! На тяжелых машинах – экипажи из нескольких человек: пилот, штурман, стрелок-радист. А летчик-истребитель – один в трех лицах…

Днем и ночью я на аэродроме. Для отдыха в теплой землянке остаются считанные часы. На моих плечах – штурманская подготовка полка. Усиленно обучаю летчиц ориентироваться в боевом полете. Учусь и сама: ведь мне, как штурману полка, предстоит водить группы истребителей по большим маршрутам. Ответственность огромная…

Полк получает новейшую по тому времени материальную часть – истребители «ЯК-1».

Новые истребители! Как жадно ожидал их фронт! Как тяжко сказывался на ходе боевых действий количественный перевес немецкой авиации в первый период войны…

Быстроходные, маневренные «ЯКи» были первой ласточкой, предвещавшей господство в небе советской истребительной авиации. Из создал один из крупнейших авиаконструкторов страны Александр Сергеевич Яковлев. В то время, как в мировом самолетостроении наметилась тенденция к утяжелению истребителей за счет вооружения, советский конструктор не только не увеличивал веса и размера своих машин, но. Напротив, стремился всячески облегчить их.

Скорость! Главное – скорость. Истребитель, имеющий превосходство в скорости, всегда овладеет инициативой в воздушном бою, всегда догонит врага или, в случае необходимости, уйдет от преследования.

И началась борьба за скорость, своего рода война конструкторской мысли – Яковлев против Мессершмитта!

Гитлеровские стратеги, как известно, рассчитывали на молниеносную войну и, следовательно, были убеждены, что их авиация выдержит такую войну, не нуждаясь не только в новых марках машин, но и в модификациях существующих.

Советская армия опрокинула самоуверенные расчеты фашистов. Война приняла затяжной характер, и появление на фронтах новых советских истребителей грозило свести на нет первоначальное превосходство немецкой авиации. И уже на второй год войны гитлеровцы были вынуждены приступить к модификации боевых самолетов, прежде всего истребителей.

Конструкторы фирмы «Мессершмитт» заменили мотор на своих истребителях более мощным, чтобы увеличить скорость, и поставили две дополнительных пушки.

Увеличение вооружения сделало «Мессершмитт-109» менее маневренным, утяжелило машину и ухудшило ее взлетно-посадочные качества. Тем не менее, приходилось считаться с ростом скорости немецкого истребителя.

А.С.Яковлев в то время отвечал за нашу авиацию не только как генеральный конструктор, но и как заместитель народного комиссара авиационной промышленности по опытному самолетостроению. Он немедленно поднял вопрос об увеличении мощности мотора, стоявшего на наших истребителях. Молодые советские конструкторы в кратчайший срок выполнили эту важнейшую задачу. И «ЯК» вновь победил «Мессершмитта», – в борьбе за скорость он оказался более быстроходным и маневренным. Кроме того, Яковлев решил и другую задачу, остро вставшую в ходе войны перед истребительной авиацией, – задачу повышения дальность действия. Для того, чтобы летать дальше, истребителю требовалось всего лишь иметь дополнительное горючее. Но это «всего лишь» было далеко не простым делом, ибо серийное производство резко тормозится, если прибегнуть к основательной перестройке технологического процесса. Конструктор нашел правильное решение: он заменил деревянные лонжероны металлическими и получил в крыле место для дополнительных баков с бензином.

Всю зиму и весну 1942 года мы усиленно занимались боевой подготовкой. С помощью военинженера Соколова изучили материальную часть истребителя «ЯК-1». Ежедневно и еженощно – тренировочные полеты. Девушки-истребители овладевают оружием воздушного боя.

…Самолет-буксировщик тянет за собой на длинном тросе конус – воздушную мишень. Встречный поток, проходя через отверстия большого и малого оснований, туго надувает конус. Истребители, один за другим, атакуют эту мишень. Рыча моторами, они устремляются к ней снизу и сбоку, сваливаются сверху. У крыльев возникают длинные огненные стрелы – и спустя несколько секунд до земли доносится короткий басовитый лай ШКАСовских пушек и стрекот пулеметов, похожий на треск разрываемого холста. Пули и снаряды решетят полотнища конуса.

Марина Михайловна Раскова командовала полком тяжелых бомбардировщиков. Но она нередко приходила к нам, наблюдала за полетами истребителей.

— Хорошие машины, – говорила она. – Завидую вам, девчонки. Мне-то уж на таких не летать: привыкла к тяжелым машинам и никуда от них не уйду… Учитесь, девчата, метко стрелять. Докажите, что можете владеть оружием не хуже мужчин.

И мы учились ловить в перекрестке прицела воздушные и наземные цели. Учились атаковать при свете солнца и в ночном мраке, когда цель освещена прожекторами.

Истребительный полк готовился к боям.

Посадка запрещена

Не могу не рассказать о случае, происшедшем со мной во время одного из тренировочных полетов на «ЯК-1».

Подлетаю к аэродрому, выпускаю шасси и собираюсь посадить машину. Вдруг вижу: на посадочной площадке какая-то беготня. Финишер размахивает красным флажком, потом бросается к «Т», срывает поперечное полотнище и выкладывает крест – знак того, что посадка запрещена.

И тут я замечаю: на приборной доске горит красная лампочка. Вот оно что: одна «нога» не вышла…

Даю газ. Взвыл мотор, выбросив из патрубков клубы дыма. Поле аэродрома уплывает вниз, фигурки людей превращаются в еле различимые точки, исчезают.

Набрав высоту, начинаю возиться с «ногой». Включаю лебедку аварийного выпуска шасси – безуспешно. Красный огонек не гаснет.

Что же делать? Горючее в баках не исходе. Рискнуть и садиться на одну «ногу»? Нет, при такой большой посадочной скорости не получится…

Делаю еще несколько попыток выпустить застрявшую «ногу» с помощью аварийной лебедки. Но красный глаз, недобрый, немигающий, продолжает в упор смотреть ан меня.

Кружу над аэродромом. Покинуть машину, выброситься с парашютом? Со злостью отбрасываю эту мысль. Вон под крылом проносятся деревни, еще неизвестно, куда врежется брошенная машина, каких бед натворит. Нет, только не это. А что еще?

Кажется, только теперь доходит до меня сознание грозной опасности…

Остается одно: фигуры высшего пилотажа. Создать такие центробежные нагрузки, чтобы проклятая «нога» вырвалась из железной хватки замка.

И я начинаю яростную схватку со своей охромевшей машиной. Я бросаю ее в в мертвую петлю. «Бочка» следует за иммельманом. Мой «ЯК» с ревом проносится вниз и круто взмывает кверху, кувыркается через крыло. В этом бешенном, головокружительном вихре я не заметила, когда погам зловещий глаз и вспыхнул зеленый. Веселый, дружелюбный зеленый огонек! Я прямо себе не поверила, когда увидела его наконец.

Посмотрела вниз – креста на поле нет, знак «Т» на месте.

Сажаю машину, а ко мне со всех сторон бегут наши девушки. Саша Макунина порывисто обнимает меня:

— Ох, Зуля! Как мы переволновались…

А вот с Клавой Нечаевой, одной из наших летчиц, приключилась целая история. Вылетела Клава в ночной полет, и уже в воздухе обнаружила, что бензина а баках маловато. Нечего было и думать о том, чтобы дотянуть до аэродрома. И Клава стала выбирать место для посадки, благо ночь была, к счастью, не темная. Где-то под Саратовом очень удачно она посадила свою машину на картофельное поле. Выпрыгнула Клава из машины и стала размышлять: что же делать теперь, как сообщить в штаб полка о вынужденной посадке?

Размышления были прерваны появлением группы женщин-колхозниц. Они приблизились с некоторой опаской, в руках у них были палки, а одна наставила на Клаву охотничье ружье и крикнула:

— Сдавайся, фриц!

— Господи, какой я фриц? – Клаве даже смешно стало. – Своя я, своя, русская!

Женщины смотрели недоверчиво. Самолет не похож на советский («ЯКи» тогда еще были в новинку), да еще летчик, судя по голосу и лицу, оказался женщиной, – поди разберись тут!

— Врешь! – сказали колхозницы. – Врешь, чертова немка! Ишь, белобрысая какая, чистая арийка…

— Ну что вы, бабоньки, – убеждала их Клава. – Русская я, советская. Нечаева моя фамилия.

— а почему здесь села?

— Бензин у меня кончился.

Неизвестно, к чему бы привел этот неприятный разговор, если бы не подоспела пожилая женщина – председатель сельсовета. Она проверила Клавины документы, потом оставила двух колхозниц сторожить самолет, а Клаву повела к себе в сельсовет. Позвонила в Саратов, оттуда запросили аэродром, и вот в трубке раздался радостный голос нашего оперативного дежурного:

— А мы тут волновались! Где Нечаева? Дайте-ка ей трубку…

Уж как извинялись перед Клавой эти славные женщины-колхозницы. Не6 знали прямо, куда усадить, чем угостить.

К окрестных селах пошла молва об отчаянных девушках, которые ходят в мужской одежде и наравне с мужчинами летают на боевых самолетах.

Мы и посылки получали «мужские»: кисет с табаком, лезвия для безопасной бритвы…

Над Волгой

Начинается боевая работа истребительного полка. Нам поручено охранять Саратов от налетов вражеской авиации. Кроме того, мы патрулируем военные эшелоны и санитарные поезда, лидируем особо важные самолеты к линии фронта и в глубь страны.

Лидирование, или иначе говоря – сопровождение и охрана в воздухе самолетов с видными военными и гражданскими руководителями, – часто было связано с полетами на большие расстояния. Многие летчики из мужского истребительного полка, стоявшего на том же аэродроме, скептически относились к летному искусству наших девушек.

— На месте этого генерала, – говорил кое-кто из скептиков, – я бы не рискнул на такое почетное сопровождение.

— Вы вначале дослужитесь до генерала, – «отбивали» наши девушки, – а уж потом будете выбирать себе сопровождение.

— Да вы не сердитесь, девчата, – улыбается летчик. – Если бы вы, скажем, на земле нас сопровождали – мы бы, поверьте, с полным удовольствием. А в воздухе…

Но вскоре всем тем, кто не принимал всерьез наших летчиц, пришлось убедиться, что женскому истребительному полку можно смело доверить не только лидирование, но и любое боевое задание.

…Получен приказ: шестерке истребителей сопровождать особо важный самолет в Куйбышев. Я назначена командиром группы и штурманом перелета.

Мы тщательно готовимся к лидированию. Я делаю прокладку маршрута на карте, инструктирую своих девушек. Механики докладывают: «ЯКи» к полету готовы.

На старте – все начальство: новы командир нашего полка майор Гриднев, комиссар Куликова, начштаба Макунина, инженеры служб и другие.

Сигнал. Я взлетаю, за мной моя ведомая Мария Кузнецова. Поднимаются остальные две пары и пристраиваются к нам. Особо важный самолет вылетает последним.

Ложимся на курс. Под нами синяя лента волги. День ясный, солнечный, – летный день. Надо смотреть в оба. Все внимание, конечно, приковано к особо важному: мы ни на один миг не должны терять его из виду, не отходить от него далеко, но и не приближаться слишком близко. Зорко наблюдаем за воздухом. Кроме того, мне как командиру шестерки надо следить и за своими ястребками – все ли у них в порядке.

Внизу проплывают Жигули. Широкий волжский плес. А вот и Куйьышев. Выходим к аэродрому. Особо важный первым производит посадку, за ним по очереди садимся и мы.

Что это? Почему так много народу на аэродроме? И все – в авиационной форме. Оказывается, летчики куйбышевского гарнизона откуда-то узнали, что шестерку «ЯКов» пилотируют девушки из женского авиаполка, и пришли нас встретить. Мы выбираемся из своих машин и видим вокруг улыбающиеся лица, слышим рукоплескания и возгласы:

— Молодцы, девчата!

— Привет истребителям!

— Ишь, соколята, научились летать!

Наутро наша шестерка вылетает обратно. Делаем прощальный круг над Куйбышевым, любуясь красавцем-городом, вставшим у излучины волги.

Беру курс на Саратов. Планшет у меня перед глазами, но все же хорошо, что ясная погода сегодня: можно свериться с земными ориентирами. Сбиться с курса на большом маршруте вещь опасная: ведь на истребителе горючего куда меньше чем на тяжелых воздушных кораблях.

Почти все время летим берегом Волги. Я решаю проверить радиосвязь с группой:

— Соколы, как меня слышите?

И сразу в шлемофонах хор голосов:

— Хорошо!

Кто-то из девушек затягивает песню. Прислушиваюсь – ну, конечно, это наша певунья и затейница Клава Панкратова поет свое любимое «Вниз по матушке Волге…».

Волга-матушка выводит нас к аэродрому. Перелет закончен. Майор Гриднев, выслушав мой короткий доклад, пожимает нам руки и зачитывает приказ командира дивизии. За отличное выполнение задания нам объявлена благодарность.

— Ну, а теперь, землячка, расскажи о перелете подробнее, – говорит мне Гриднев, направляясь в штаб-землянку.

Да, мы с майором Гридневым земляки: он до войны служил в Баку в военной авиации, Бакинский аэродром ему хорошо знаком. Да и наш аэроклубовский Забратский аэродром…

Вести из Баку

У меня щемит сердце, когда я вспоминаю Баку. Хоть бы одним глазком заглянуть… Как они там, мои родные, поживают? Где-то мои институтские и аэроклубовские друзья, как воюют, живы ли?

Скупо, редко приходят ко мне весточки из родного Баку. Знаю: мать по прежнему работает врачом, а отец – бухгалтером в Доме пионеров. Знаю, что брат Халил воюет где-то на Северном Кавказе. Еще не знала я тогда, что Халил был тяжело ранен в боях под Моздоком и отправлен в тыловой госпиталь…

Вспоминаю раннее сентябрьское утро. Мое дежурство на аэродроме. Первая готовность. Я и моя ведомая Маруся Кузнецова сидим в своих «ЯКах», готовые взлететь по первому сигналу. В те дни фашистские самолеты часто появлялись над Саратовом: по ночам бомбили, днем прилетали разведчики.

Вдруг видим: над командным пунктом взвилась синяя ракета. Воздушная тревога! Взлетаю, и Маруся привычно пристраивается ко мне. Небо затянуто легкой дымкой, с востока ползут густые облака. Тускло поблескивает Волга.

Получаю по радио с командного пункта данные о противнике, разворачиваю машину и ложусь на заданный курс. Ага, вот и немец. «Дорнье» идет на большой высоте, направляясь к Саратову. Злость разбирает меня. Рука ложится на сектор газа. Набираю высоту и скорость…

Немец, видимо, заметил нас. Встреча с двумя истребителями ему явно не по вкусу: «Дорнье» меняет курс, ныряет в облака… Уходит на большой скорости, удирает, не выполнив задания.

В шлемофонах – голос земли:

— Соколы, идите на посадку!

Мы сажаем свои машины. Только яы выключила мотор, как вижу: бежит мой механик Луценко, а в руке у него письмо.

Письмо из Баку! Торопливо вскрываю конверт. Знакомый почерк отца. Пробегаю первые строчки…

«…Мы победим, – пишет отец, – победим той силой, которую никто не может сломить, – безграничной верой в правое дело. Я призываю тебя, дочь моя, и твоих боевых подруг смело и беззаветно биться с лютым врагом… я верю, дорогая Зулейха, что твоя боевая машина не упустит врага… До свидания, крепко обнимаю тебя, твой отец».

Милый папа, спасибо тебе за добрые пожелания. Ты можешь быть уверен, что твоя Зулейха выполнит свой долг воина. Но было бы лучше, если бы ты просто написал мне, как вы там живете, есть ли вести от Халила, и вообще – что нового в Баку. Ох, если бы ты знал, как я соскучилась по вас, мои дорогие!..

Но однажды я получила живой привет из Баку.

На нашем аэродроме приземлился транзитный «Дуглас», летевший в Москву. Пока его заправляли горючим, пассажиры вышли размяться. Видят – по полю ходят девушки в летных комбинезонах. Поинтересовались: кто такие?

— Здесь стоит женский авиаполк, – отвечают им. – А вы откуда летите?

— Мы из Баку летим.

— Из Баку? А у нас тут есть одна бакинка.

— Кто такая?

— Сеидмамедова Зулейха, штурман полка.

— Где она? – всполошились бакинцы.

А я как раз была в воздухе. Только села я, вырулила, смотрю бегут к машине какие-то люди, гражданские и военные. Никого из них прежде я не знала, но так радостно было увидеть бакинцев. Как будто они мне привезли немножко бакинского солнца…

Мы проговорили до самого отлета «Дугласа». Одного из них – Теймура Касумова, он тогда был военным инженером – я попросила по возвращении в Баку позвонить домой, на улицу Крупской. Касумов записал номер телефона и, как я потом узнала, позвонил моим родителям, передал им привет от меня.

Валерия Хомякова открывает счет полка

Грозные лето и осень 1942 года. Мы с горечью случаем по радио оперативные сводки. Гитлеровцы бешено рвутся к волге и на Северный Кавказ. Им мерещится бакинская нефть. Они замыслили глубоким обходным маневром отрезать Москву от юга страны и Урала. В излучине Дона идут гигантские танковые бои. Наступление дивизий Паулюса на Сталинград сопровождается беспрерывными налетами немецкой авиации на приволжские города. Все чаще появляются бомбардировщики и над Саратовом.

Чуть ли не каждую ночь – воздушная тревога. Наши девушки-истребители вылетают навстречу фашистским бомбардировщикам. Не раз немцы поворачивали обратно, не долетев до объектов и беспорядочно сбрасывая свой груз, но бывало и так, что бомбы попадали в цель. Особенно страдало от бомбардировок население жилых кварталов города.

В одну из таких ночей, 24 сентября 1942 года, ушла в боевой полет наша летчица Валерия Хомякова, командир звена. Валерия была москвичкой, инженером-химиком, воспитанницей Центрального аэроклуба им. Чкалова. Ее имяч прогремело на всю страну 18 августа предвоенного 1940 года, когда она с четырьмя своими подругами продемонстрировала на самолетах «УТ-4» высший пилотаж в группе. Тогда по праздничному Тушинскому аэродрому из края в край прокатилась овация.

Теперь было черное небо исполосованное прожекторами и наполненное недобрым гулом чужих моторов. Валерия, взлетев, напала на след немецкого бомбардировщика «Юнкерс-88», она увидела искры, вылетающие из его выхлопных патрубков. На боевой скорости Валерия устремилась к врагу. Мы наблюдали снизу, с поля аэродрома, этот воздушный бой. Мы досадовали, что ведомая Валерии отстала от своей ведущей. Мы увидели, как скрестились в черноте ночи струи трассирующих пулеметных очередей. Езще очередь. Так… Бей, Валерия!… Еще и еще сухой треск воздушных пулеметов – и «Юнкерс», охваченный огнем, падает в голубом свете прожекторов. Мы слышим взрыв, где-то неподалеку взметнулся сноп огня – и сразу тишина.

Что творилось у нас на аэродроме! Мы на руках вынесли Валерию из кабины «ЯКа», мы стянули с нее шлем и целовали, целовали ее, и горячо поздравляли с победой.

Так был открыт боевой счет женского истребительного полка. Валерию Хомякову – первую в истории женщину-летчицу, сбившую ночью вражеский бомбардировщик, — наградили орденом Красного Знамени. Саратовцы, собравшиеся на городской митинг, от всей души чествовали и поздравляли молодую героиню.

А вскоре мы потеряли нашу Валерию…

Была темная безлунная ночь. Валерия поднялась в воздух по тревоге. Обычно наши летчицы сразу включались в радиосвязь с командным пунктом, докладывали, что набирают высоту, спрашивали, видит ли их земля, где противник. Но тут мы на командном пункте не услышали голос Валерии…

— Сокол-16, Соколо-16, почему молчите? – взволнованно повторяла в микрофон наша радистка Минц. – Сокол-16!

Валерия не откликалась. Текли минуты. Прошел час. Второй…

— Лера, — кричала Минц срывающимся голосом. – что ж ты молчишь, Лера!

Ни звука в наушниках. Мы то и дело выскакивали из землянки, прислушивались: не гудит ли знакомый мотор, не идет ли на посадку самолет Хомяковой. Мы все еще надеялись. Ох, как мы ждали…

Минц оповестила посты ВНОС:

— Самолет не вернулся на аэродром. Сообщите, кто знает. Сообщите, кто видел…

Никто не видел, никто не знал.

— Лера… Лера… почему молчишь?..

На рассвете солдат-связист отправился проверить линию телефонной связи. За границей аэродрома, неподалеку от дороги он вдруг увидел искореженные куски металла. Втулка. Самолетное шасси… Еще несколько шагов – и связист остановился как вкопанный: на земле, схваченной ранним морозцем, лежал, скрючившись, летчик в полушубке и унтах. Связист окликнул его, потормошил. Мертвыми глазами глядело на него девичье лицо…

Вскрикнув, солдат побежал назад, включился в линию:

— К северу от аэродрома… Лежит мертвая летчица…

Мы вскочили в машину и помчались к указанному месту…

Что же произошло в эту страшную ночь? Потеряла Валерия ориентировку на взлете и упала, не сделав разворота? Случилось ли что-либо с мотором? Не знаю. Когда вот так вот погибают летчики, они уносят с собой тайну своей гибели.

Мы похоронили ее с воинскими почестями. Это была первая потеря у нас в полку. И какая ужасная потеря!

Никогда не изгладится в моей памяти светлый образ храброй летчицы Валерии Хомяковой…

В небе над Волгой

Нашим летчикам часто приходилось сопровождать особо важные самолеты Волжской линии фронта.

Помню, однажды мы вылетели вчетвером – я с Женей Прохоровой и Лида Литвяк с Катей Будановой. Уже издали мы увидели черную шапку дыма над героическим городом. Горели целые кварталы. Внизу – сплошные пожарища и развалины. Кажется, ни одного уцелевшего дома…

Впрочем, нам некогда смотреть на разрушенный город. В воздухе – десятки, а может быть, сотни самолетов. Трудно отличить свои от вражеских…

Откуда-то сбоку выскакивают «Мессеры». Мы с Женей не имеем права отойти от особо важного, наша задача, охранять его и не подпускать к нему самолеты противника. А Лида и Катя перехватывают немцев, вступают в бой с «Мессерами». Рычат пулеметы, начинается карусель воздушного боя. «Мессеры» не выдерживают и уходят один за другим.

Особо ванный благополучно приземляется на аэродроме. Мы улетаем, чтобы через день или два снова лидировать самолеты в огонь и грохот Волжской битвы.

Наступил ноябрь. Ударили морозы, белые метели замели аэродром. Мы поставили свои самолеты на лыжи.

В один из редких летных дней на наш аэродром прилетел полк истребителей – полк ассов, как его называли. Я была утром на стареет, когда они приземлялись. Вдруг слышу:

— Зулейха! Зулейха!

Голос определенно знакомый. Подбегаю к приземлившемуся «ЯК-1» и вижу: из кабины вылезает широкоплечий летчик в меховом комбинезоне. Удивительно знакомо щурит в улыбке темные глаза…

Саша Костыгов! Я прямо глазам свои не верю. Саша, смеясь, обнимает меня:

— Вот где привелось свидеться!

Господи, как давно это было: Бакинский аэроклуб, полеты на «У-2», прыжки с парашютом… я испытываю сложное чувство: радость встречи с земляком и в то же время острый укол тоски по родному городу, по далекому мирному времени…

Но предаваться воспоминаниям – некогда.

— Улетаем на Волгу, — говорит Костыгов. – а ты, значит, тоже воюешь?

— Саша, говорю я торопливо, — ну как ты? Где Оля?

Я знала, что Саша еще перед войной женился на моей подруге Оле Сосановой.

— Ольга в Москве. Сын у нас, Виталька, мировой пацан растет! А я – видишь, эскадрильей командую… Ну Зуля, будь здорова! Может еще где-нибудь встретимся.

— Счастливо, Саша…

Полк ассов улетел. А поздним вечером того же дня кто-то из наших девушек прибежал в мою землянку:

— Зуля, твой бакинец в санчасти лежит! Умирает…

Не чуя под собой ног, бегу в санчасть. Костыгов лежит на операционном столе, забинтованный с головы до ног, одни щелки для глаз оставлены.

— Саша, что с тобой?! – вырывается у меня.

В ответ – слабый хриплый стон. Похолодев от ужаса, я оборачиваюсь к врачу. Та разводит руками:

— Страшные ожоги… Сделали что могли. Одна надежда на крепкий организм…

А случилось вот что. Подлетая к волге, эскадрилья Костыгова вступила в бой с немецкими самолетами. Майор Костыгов сбил два «Юнкерса» и, когда у него вышли боеприпасы, пошел на таран. Он врезался в третий «Юнкерс» и выбросился с парашютом из своей горящей машины. Но лицо его, грудь и руки были страшно обожжены. Героя подобрали и немедленно на самолете перевезли к нам.

Два дня Костыгов находился между жизнью и смертью. Его поили жидким шоколадом, беспрерывно дежурили возле него, поддерживали деятельность сердца. А на третий день его увезли в Москву.

Саша Костыгов выжил благодаря своему могучему сердцу. Он выжил и даже летал после этого. Я знаю, что Оля Сосанова оказалась ему настоящим другом.

Хмурым ноябрьским морозным днем, услышав позывные Москвы, мы обступили радиоприемник в штабной землянке. «В последний час!» — торжественно звучал голос Левитана. «На днях наши войска, расположенные на подступах к Сталинграду, перешли в наступление против немецко-фашистских войск…».

Долгожданное наступление! Мы обнимаем друг друга и повторяем замечательные слова сообщения Совинформбюро:

— Продвинулись на 60 – 70 километров!

— Окружили!

— Разгромлены шесть пехотных дивизий и одна танковая!…

Музыка победы звучит в душе каждой из нас. Мы бесконечно счастливы: ведь наш полк вложил скромную долю своего труда в великую победу на Волге!

Прощание с Волгой

Получен приказ – перебазироваться на другой аэродром. Стояла ранняя весна 1943 года. А для летчика смена времен года всегда сложный вопрос. Зимой наши самолеты стоят на лыжах, летом на колесах. А весной, когда то подтает, то подморозит – какие «башмаки» надевать? Нередко бывало так, что вылетишь с одного аэродрома в мороз, а на другой приходится садиться в дождь и слякоть.

Решили, что надо менять лыжи на колеса.

Итак, прощай аэродром! Прощайте обжитые землянки. Прощай, красавица-Волга! Мы улетаем на запад.

Впрочем, с Волгой мне пришлось попрощаться особо. Я вылетела и взяла курс к реке, как вдруг, на высоте триста метров забарахлил мотор моего «ЯКа». Возвращаться на аэродром? Нет, не дотяну. Самолет теряет высоту, надо где-то садиться. Это нелегкое и опасное дело – садиться вне аэродрома: посадочная скорость «ЯКа» велика, пробег длинный, тут недолго налететь на что-нибудь, угробить машину…

Волга – вот единственная площадка, пригодная для вынужденной посадки. Надеюсь, что лед еще крепок. Хорошо, что самолет на лыжах, а не на колесах.

Снижаюсь, напряженно всматриваясь в ледяное зеркало реки. Сверху оно кажется ровным и гладким, а каково на самом деле?… Сажусь в вихре снежной пыли, машина легко скользит, слегка подскакивая по волжскому льду. Так. Обошлось, вроде бы, благополучно. Вылезаю на фюзеляж, осматриваюсь. И с ужасом замечаю, что лыжи моей машины вязнут в хлюпающей кашеобразной массе битого льда. Трещина!

Я соскочила на лед. Самолет пока держится на широких лыжах, но сколько может он продержаться — вот вопрос!

К счастью, товарищи заметили с воздуха мою вынужденную посадку. Минут через десять прилетел на «У-2» военинженер Соколов. Покружился надо мной, оценил обстановку, покачал крыльями – мол, все ясно – и умчался на аэродром. А еще через некоторое время на низком левом берегу появился трактор. Вокруг заметно осевшего «ЯКа» захлопотали наши солдаты. Заведен мощный буксир, и трактор потянул самолет к берегу.

Мой механик Луценко был очень расстроен: ни разу до сих пор мотор не отказывал в полете. Но оказалось, что Луценко не виноват: дефект был такой, что механик никак не мог его обнаружить перед вылетом.

На следующий день я перелетела на новый аэродром, и Волга прощально сверкнула под крылом моей машины.

Воронеж

24 января 1943 года войска Воронежского фронта под командованием генерала Ф.И.Голикова перешли в наступление. 25 января над Воронежем взвился красный флаг. Развивая успех, войска фронта продвинулись на запад и вместе с войсками Брянского фронта окружили пол Касторным несколько фашистских дивизий. Наступление развивалось стремительно, и 8 февраля был освобожден Курск.

Так образовался знаменитый Курский выступ, которому было суждено стать плацдармом одного из величайших сражений Отечественной войны.

Ранней весной 1943 года наш авиаполк перебазировался под Воронеж. Аэродром был в ужасном состоянии: залит талой водой и к тому же густо минирован. Саперы разминировали узкую полосу длинной метров в двести – двести пятьдесят, и вот на эту дорожку нам приходилось сажать свои скоростные машины. Ошибешься при посадке, вылезешь за ограничительные красные флажки – наверняка нарвешься на мину.

Одна наша летчица из нового пополнения чуть ли не в первый день, идя по аэродрому, наступила на мину «хлопушку», — сразу взрыв, фонтан песка и щебня, у девушки лицо залито кровью… Еще счастье, что жива осталась.

Взрывы то и дело раздавались и в Воронеже. Аэродром был расположен неподалеку, и мы ясно видели разрушенный, истерзанный войной город. Мы возмущались подлостью и изуверством гитлеровцев, которые и после своего бегства из Воронежа продолжали напоминать о себе разрывами мин в домах и на улицах, кровью женщин и детей.

Понемногу мы обжились на новом месте, привели в порядок аэродром и здание бывшей летно1 школы.

Мы охраняем небо Воронежа. Весна стоит дождливая, по прежнему нам приходится лидировать особо важные самолеты, и непогода часто заставала нас в полете.

Помню, однажды я получила приказ: доставить в дальний гарнизон офицера по особо важным поручениям. А погода выдалась на редкость скверная: небо сплошь заволокло тучами, ни просвета. Моросил дождь. Наша метеослужба слышать ничего не хотела о полетах:

— С ума надо сойти, чтобы выпустить в такую погоду самолет…

Не знаю, какое поручение имел офицер, но, видимо, от его срочнйо доставки зависело многое.

Он вопросительно взглянул на меня:

— Что скажет пилот?

— Раз такое срочное задание – полетим, — не раздумывая ответила я и зашагала к старту.

Правду сказать, мне и самой было страшновато вылетать в такую непогоду. Долго ли сбиться с курса и потерять дорогое время на вынужденную посадку в каком-нибудь глухом углу, вдали от дорог и населенных пунктов. Но я рассчитывала на свой штурманский опыт.

Офицер забрался в заднюю кабину, и я подняла «У-2», мокрый от дождя в воздух. «Главное – выйти к реке, — думала я. – увижу город, а там и аэродром поблизости…».

Облачность тяжело навалилась и прижимала самолет к земле. Я летела над самыми верхушками деревьев и трубами деревенских изб. Я видела, кК из домов выскакивали ребятишки, размахивали руками и бросали вверх шапки, и эти шапки – ей-богу, я не шучу – чуть ли не долетали до меня…

Дождь резко усилился, перешел в ливень. Боковой ветер сбивал меня с курса, заставлял вводить поправки на снос. С трудом разглядела я сквозь потоки воды тусклую поверхность реки. Теперь ориентироваться было уже легче. Я увидела город и минут через двадцать вышла к аэродрому…

Мой пассажир крепко пожал мне руку. А командир соединения, вышедший нам навстречу, удивленно спросил:

— Как вы долетели?

Я пожала плечами:

— Долетели как видите.

— Вот отчаянный пилот! – Он засмеялся. – прямо актриса в воздухе…

И еще один памятный полет. Группа наших истребителей – четыре «ЯКа» — сопровождала особо важный самолет. Погода была скверная: густая облачность, туман. Не без труда разыскали мы нужный нам аэродром. Передали «подшефный» самолет другой группе, заправили свои машины, приготовились к обратному перелету. А как вылетишь, если погода совсем испортилась?

— Вот что, девочки, — говорю я подругам. – я поднимусь, посмотрю, можно ли пробить облачность. А вы тут ждите меня.

Взлетела я и сделала несколько кругов. Сплошное молоко, ничего не видать. И самое ужасное – не могу найти аэродром с которого только что вылетела. Земля будто серым одеялом закрыта. Отчаянное положение. Долго я металась над районом и наконец решила лететь на свой аэродром, в Воронеж. Что еще оставалось делать? Легла на компасный курс, вычислила, сколько времени надо лететь, зная расстояние и скорость своего самолета. К счастью, удалось на подходе к Воронежу связаться по радио с полком. Видимость и здесь была паршивая, но все же в разрывах облаков нет-нет да и мелькнет земля. В баках у меня оставалось совсем мало бензина, когда я наконец посадила машину на аэродром.

Можно было представить себе, как волновались летчицы, ожидавшие моего возвращения. Я тоже страшно волновалась, места себе не находила. Как только облачность слегка рассеялась, я тут же вылетела на «ПО-2» к своим. Девочки бросились обнимать меня. Они просто плакали от радости:

— Ох штурман, а мы уже боялись, что никогда больше вас не увидим…

Над Воронежем и Касторным то и дело появлялись фашистские бомбардировщики. Наши девушки-истребители вступали с ними в бой. Боевой счет полка увеличивался.

Как-то раз мы с Марусей Кузнецовой – моей верной и неизменной ведомой — патрулировали над крупным военным объектом. Вдруг слышу в наушкниках голос нашего начальника штаба Макуниной:

— Соколо-11! Сокол-11!! К северу от вас на высоте четыре тысячи идет самолет противника!

Осматриваюсь. Действительно, недалеко от нас, но гораздо выше, встречным курсом идет «Юнкерс», очевидно, замечает нас – встреча с истребителями не очень то ему по вкусу. Он увеличивает скорость и ныряет в облака. Ну нет, так просто ты от нас не уйдешь! На полном газы мы мчимся вдогонку. Сближаемся… «Юнкерс» открывает огонь. Вижу: у его крыльев бешено замигало желтое пламя. Я ловлю нос вражеской машины в перекрестие прицела. Нажимаю на гашетку. Маруся тоже ведет прицельный огонь. Тяжко, упруго стучат пулеметы. Длинная очередь… Черный дымок потянулся с правого крыла «Юнкерса». Ага, мотор горит! «Юнкерс» с воем входит в крутое пике – у уже не выходит из него. Он врезается в землю,столб дыма и огня встает над местом его гибели.

Мы с Марусей делаем круг над догорающим фашистским самолетом. Мы счастливы: еще одной боевой машиной меньше у Гитлера!

А через пятнадцать минут, вернувшись на свой аэродром, я рапортую Гридневу:

— Товарищ майор, задание выполнено, самолет противника сбит…

Двое против сорока двух

Голубым апрельским утром я дежурю на командном пункте полка. Телефонный звонок: пост ВНОС сообщает, что с юга, из-за линии фронта, на высоте около четырех тысяч метров идет большая группа бомбардировщиков «Ю-88» и «Д-215» курсом на железнодорожный узел Касторное.

По моему сигналу тут же поднимается в воздух дежурная пара истребителей.

Не прошло и получаса, как жители Ново-Касторного и пехотинцы соседней воинской части стали свидетелями необыкновенного воздушного боя. Они увидели, как два краснозвездных истребителя «ЯК-1» дерзко врезались в армаду вражеских машин. Двое против сорока двух. Казалось смельчаков ждет неминуемая гибель: слишком уж неравны силы…

Но что это? Два «Юнкерса» загорелись и камнем понеслись к земле. И снова в гул моторов врываются отрывистый лай авиационных пушек, сухой треск пулеметов. Снова атакуют «ЯКи». И еще два бомбардировщика вываливаются из строя и, густо дымя и теряя высоту уходят к линии фронта.

В третий раз юркие, маневренные ястребки бросаются в атаку. Строй бомбардировщиков нарушен. Беспорядочно сбрасывая бомбы, они выходят из боя и один за другим ложатся на обратный курс.

Вдруг один из наших истребителей загорелся и стал падать. Люди, наблюдавшие за воздушным боем с земли ахнули: сбили сокола… Но тут же они облегченно вздохнули, увидев, как от падающего самолета отделилась фигурка, а над ней вырос белый купол парашюта. Второй истребитель кружил над парашютистом, охраняя его от «Юнкерсов».

К месту приземления парашютистов прибежали солдаты и жители соседнего села. Второй истребитель сел на поляну, пилот выскочил из кабины и побежал к своему товарищу.

И люди, обступившие летчиков, с изумлением увидели, что это вовсе не могучие парни, как им казалось еще минуту назад, а молодые девушки в летных комбинезонах. Одна из них, худенькая, белокурая, озабоченно помогала другой погасить парашют, освободиться от лямок.

— Родненькие мои , — проговорила пожилая колхозница, вытирая уголком платка выступившие слезы, — да неужто это вы были?… Какие же вы молоденькие…

Да, неравный бой с четырьмя десятками немецких бомбардировщиков вели летчицы нашего полка – заместитель командира эскадрильи Тамара Памятных и ее ведомая Рая Сурначевская. Им обеим незадолго до этого было присвоено звание младших лейтенантов.

За мужество и отвагу, проявленные в этом воздушном бою, Тамара и Рая были награждены орденами Красного Знамени и именными золотыми часами.

А вот другой пример замечательного мужества и возросшего боевого мастерства наших девушек. Оля Яковлева в бою была ранена, осколок снаряда перебил ей руку, сломал кость. Храбрая летчица пересилила страшную боль и продолжала одной рукой управлять самолетом. Она смогла благополучно посадить на аэродром свою изрешеченную машину.

Были в полку и потери, мы больно переживали гибель наших боевых подруг. Погибла командир эскадрильи Рая Беляева, прекрасная летчица, человек с красивой и чистой душой. Мы похоронили нашу Раю близ аэродрома, и два истребителя из ее эскадрильи кружили над могилой, прощаясь со своим командиром. Обнажив головы, глотая слезы, мы стояли над гробом Раи Беляевой. Мы поклялись отомстить за нее врагу.

На Курской дуге

На рассвете 5 июля 1943 года нас разбудил отдаленный гул канонады. Мы побежали на аэродром. Мы не знали еще, что делается на фронте, но чувствовали: началось большое сражение.

С командного пункта вышел майор Гриднев. Лицо у него было озабоченное.

— Немцы начали наступление из районов Орла и Белгорода, — сказал он. – Вклинились в нашу оборону. Очень много танков… — И, промолчав добавил: — Объявляю готовность номер один.

Гитлеровское командование решило взять реванш за Сталинград. Оно сосредоточило у северного и южного оснований Курского выступа 9-ю и 2-ю армии, 4-ю танковую армию и оперативную группу «Кампф», — вся группировка насчитывала более полумиллиона человек, 2700 танков и самоходных орудий, около 2 тысяч самолетов. Ударами с севера и юга, нацеленными на Курск, гитлеровцы стремились уничтожить находящиеся там советские войска.

Завязались ожесточенные бои. Каждый метр продвижения доставался немцам ценой огромных потерь. Натиск их бронированных полчищ в первые же дни разбился о стойкость советской обороны. Не помогли немцам хваленые тяжелые танки «Тигр» и новые самоходные орудия «Фердинанд», — они горели факелами, подожженные нашими танкистами и бронебойщиками.

Первый день исторической битвы на Курской дуге мы провели у себя на аэродроме в напряженном ожидании боевого приказа. Приказ пришел на второй день: нам поручили охранять с воздуха крупный железнодорожный узел, через который шли к Центральному и Воронежскому фронтам, оборонявшимся на Курской дуге, подкрепления в людях и технике.

Мне было приказано во главе группы перебазироваться поближе к Курску.

Прежде всего мы с майором Гридневым вылетели на двухместном «УТ-2», чтобы осмотреть аэродром. Собственно, это была небольшая травянистая поляна, окруженная лесом. Раньше она служила так называемым «ложным аэродромом» и была изрыта воронками от авиабомб. Мы несколько раз прошли бреющим над этим пятачком, потом сели и долго рулили, лавируя между воронками. Я еще не видела более скверной посадочной площадки. Но другого выбора не было. Мы с Гридневым отметили флажками воронки и овраг и улетели. На аэродром была переброшена часть нашего батальона аэродромного обслуживания, чтобы хоть немного привести площадку в порядок. Отправили туда несколько техников.

Затем я вылетела со своей группой – всего шесть пар истребителей. Еще перед вылетом я предупредила своих девочек: «Садиться будем на пятачок с коротким разбегом, будьте внимательны и осторожны». Я села первой, отрулила в сторону и стала наблюдать за посадкой группы. Прекрасно, как всегда, приземлилась моя Марийка Кузнецова, за ней Тамара Памятных, и остальные летчицы. Поставили машины под маскировочными сетями и стали обживать новое место.

Тут и там на лесной опушке стояло несколько почерневших от времени хижин, вернее – будок. В этих будках мы и поселились. Жутковато было нам в первую ночь в этой глуши.

А наутро, получив приказ по радио, я подняла свою группу в воздух.

Под крыльями наших машин плывет опаленная огнем курская земля. Черный дым пожарищ стелется по ней – запах гари достигает даже кабин самолетов. В воздухе много машин. Рвутся зенитные снаряды. Мы ходим большими кругами над объектом, держа радиосвязь с командным пунктом. В эфире очень шумно. То и дело слышу в наушниках голоса незнакомых мне летчиков, отрывистые команды:

— Атакую, прикрой!

— Внимание, слева «мессер»!

Это ведут бой истребители из других частей. Воздушное сражение разрастается, небо раскалывается от рева моторов и пушечно-пулеметного огня, одна команда с земли сменяется другой.

Сквозь шум и треск в шлемофонах слышу голос одной из летчиц моей группы:

— Соколы! Впереди, ниже нас, самолеты противника!

Осматриваюсь. Да, большая группа «Юнкерсов» идет – не к нашему ли объекту подбирается? Не менее двадцати машин… но считать некогда. Быстро принимаю решение:

— Атакуем!

Боевой разворот. Мой «ЯК» стремительно сближается с одним из «Юнкерсов» и заходит ему в хвост.

Испытываю знакомое возбуждение боя, ловлю немца в прицел. Нажимаю на гашетку. Кто-то из наших летчиц одновременно со мной атакует вражескую машину. Бьем длинными очередями. В наушниках взволнованный голос Маруси Кузнецовой:

— Бей Зулейха, прикрываю!

Отчетливо вижу черные кресты на плоскостях «Юнкерса». Пропороть ему брюхо! Снова длинная очередь. Неуязвимый он, что ли, проклятый «Юнкерс»?… я уже почти вплотную сблизилась с ним. Стреляю и думаю: «Если не собью, буду таранить…».

И тут вижу: «Юнкерс» окутался клубами дыма. Волоча за собой черный шлейф, он пошел вниз.

Не помня себя от радости, кричу своей ведомой:

— Марийка, одного сбили!

Не слышу в шлемофонах ответа. Оглядываюсь – и вижу, как от моей машину отвалил «Мессершмитт». В пылу боя я и не заметила, как он зашел ко мне в хвост. Но Маруся Кузнецова была начеку. Она вовремя прикрыла меня огневым щитом и отразила атаку «Мессершмитта».

Вот спасибо тебе Марийка! Но только на земле, посадив машину и увидев, как изрешечены пулями ее ланжероны и рули, я поняла, какая опасность мне грозила…

Крепка боевая дружба связывала нас с этой чудесной девушкой, мы были неразлучны не только в воздухе, но и на земле.

В атаку, девчата!

Не проходит и недели, как немецкое наступление захлебывается. Считанные километры удалось им пройти, а нагромоздили они горы трупов своих солдат и целые кладбища машин.

12 июля наши войска перешли в контрнаступление на севере и на юге Курской дуги. Советские танковые колонны устремились к Орлу и Белгороду. Днем и ночью тяжелый молот артиллерии дробил немецкую оборону. Враг отчаянно сопротивлялся. Он бросал воздушные эскадры на города, освобожденные Советской армией, на железнодорожные узлы.

Наши «ЯКи» по-прежнему висят над станицей, надежно укрывая ее от бомбовых ударов.

Днем, патрулируя в воздухе, мы чувствовали себя прекрасно. Но по ночам, не скрою, нам было страшно и тревожно. Черный лес шумел за окном. То где-то ракета взовьется, то ночная птица крикнет. Помню, сидели мы как то вечером у меня в тесной будке, при тусклом свете свечи играли в домино. Вдруг Рая Сурнаневская как вскрикнет:

— Ой, девочки! Кто-то заглянул в окно…

Мы выскочили из будки. Вокруг темнота, хоть глаз выколи. В лесу сова ухает. Жутко. В такие ночи мы нет-нет, да и вспоминали, что мы, хоть и боевые летчики, а все-таки «слабый пол»…

Девушки-техники, которым приходилось по ночам охранять машины, тоже чувствовали себя неважно. Галя Рабинович как-то прибежала ко мне:

— Товарищ капитан, я боюсь ночью одна дежурить.

— Надо, Галочка.

— Знаю, что надо, только страшно…

Но наступил вечер, и Галя заступила на дежурство.

Страх вещь естественная, но вся штука в том, что солдат должен уметь побороть его.

В один из последних дней Курской битвы шестерка истребителей патрулировала в небе, я вела командирский самолет.

Мы вовремя увидели в небе, выцветшем от зноя, большую группу немецких бомбардировщиков. Я насчитала тридцать машин. Тридцать «Юнкерсов», груженных бомбами, шло к нашему объекту…

Медлить было нельзя: станция забита воинскими эшелонами. Будет просто ужасно, если бомбовозы прорвутся к ним…

— Соколы, видите противника? – спрашиваю я.

— Видим!

— Внимание! В атаку, девчата!

Уже не в первый раз мы вступаем в бой, но никогда еще не было на моих плечах такой огромной ответственности, как в этот раз. Лучше умереть, чем пропустить врага!..

Наша шестерка устремилась в лобовую атаку. Все ближе и ближе серо-желтые тела «Юнкерсов»! Мы с ходу врезались в их строй, черные кресты возникли в прицелах, заговорили пушки и пулеметы.

И вот уже загорелся и штопором пошел к земле один «Юнкерс». Следом за ним рухнул, объятый пламенем, второй. Строй бомбардировщиков распался. Наши быстрые «ЯКи» атакуют беспрерывно. И враг не выдержал дерзкого натиска. Не долетев до объекта, «Юнкерсы» сбросили куда попало бомбовый груз и повернули восвояси.

5 августа, ровно через месяц после начала битвы на Курской дуге, наши войска вошли в Орел и Белгород. И Москва впервые салютовала в честь великой победы артиллерийскими залпами.

Победа под Курском оказала решающее влияние на дальнейший ход Отечественной войны. Пришел в движение весь огромный фронт, отбрасывая фашистские полчища на запад. Последняя отчаянная попытка гитлеровцев вернуть себе стратегическую инициативу потерпела полный крах.

Многие летчицы и механики нашего полка были награждены боевыми орденами. Мне был вручен орден Отечественной войны 2-й степени.

Корсунь-Шевченковский

Глубокой осенью женский истребительный авиаполк перелетал в Киев, недавно освобожденный от гитлеровцев. По дороге совершаем посадку. Аэродром буквально забит авиацией, радостно видеть столько новых боевых машин. Да, это не сорок первый год. Великая армия, оснащенная могучей техникой, уверенно идет вперед.

Пользуясь передышкой, наши девушки устраивают грандиозную «головомойку». Война войной, а раз в неделю надо помыть голову… Воды поблизости, правда нет, но зато есть снег. Мы разогреваем ведра со снегом на моторе «Дугласа». Нам весело. Девушки перешучиваются, а москвички утверждают, что в Центральных банях куда хуже мыться: там давка, народу полно, а здесь свободно.

И ведь никто не простуживался от такого мытья на свежем воздухе…

Летим дальше. Под крыльями наших машин плывет земля Украины, израненная войной, в пожарищах, в грудах щебня, в глубоких рубцах противотанковых рвов.

Мы повидали много развалин. Город на волге, Воронеж, Курск… Теперь – города Украины. Разрушенный крещатик… к этому нельзя привыкнуть! Ужасно лицо войны. Непримирима наша ненависть к тем, кто ее развязал, к фашистским палачам и убийцам.

Полк стоит на аэродроме, близ Киева. Патрулируем над городом. В небе, в общем, спокойно. Редко-редко, когда к Киеву проскочит какой-нибудь назальный немецкий самолет-разведчик. Девушки даже роптать начали: «Ну что это такое? Дежурим у своих самолетов, вылетов мало…». Даже предъявили претензии командиру дивизии:

— Почему не даете нам летать?

— Хочу поберечь вас, — улыбаясь отвечал комдив. – Видели, сколько у нас мужских полков? А вы, товарищи женщины, уже свое дело сделали. Война идет к концу. Чего же я буду посылать вас в пекло, под шальную пулю? Дежурьте, патрулируйте над городом, и будет с вас…

Но все же мы приняли участие в еще одном крупном сражении – битве под Корсунь-Шевченковским.

Корчунь-Шевченковский – районный городок Черкасской области на правобережной Украине. Это край с суровым и славным прошлым. Триста лет назад он стал ареной одного из первых и решающих сражений в освободительной войне украинского народа против шляхетской Польши. Здесь, под корсунем, 16 мая 1648 года пятнадцатитысячное войско Богдана Хмельницкого наголову разгромило двадцатитысячную королевскую армию и взяло в плен польских гетманов Потоцкого и Калиновского.

Есть и иная слава у этого края, овеянного романтикой освободительной борьбы. В трех десятках километров от Корсуни, в селе Моринцы, родился Тарас Григорьевич Шевченко. Здесь прошли его детские годы. Здесь, в городе Каневе, на высоком берегу Днепра, покоится прах великого кобзаря Украины.

Зеленые холмы и рощи этого края, тихая речушка Рось, несущая свои воды в Днепр, полны поэтического очарования. Но мы попали в эти места в иное время, и нам было не до красот природы…

В результате осеннего наступления советских войск на правом берегу Днепра, южнее Киева, в районе Корсунь Шевченковского, линия фронта изогнулась глубокой впадиной. Этот «мешок» был опасен для немцев, но в то же время они возлагали на него некоторые надежды: Корсуньский выступ был подходящим плацдармом для подготовки контрнаступления на Киев. Немцы располагали здесь очень значительными силами.

1944 год, год полного изгнания немецко-фашистских захватчиков из пределов нашей Родины, начался сокрушительным ударом советских войск под Ленинградом. А затем наступила очередь Корсунь-Шевченковского. Войска 1-го и 2-го Украинских фронтов с двух сторон прорвали фашистскую оборону и 28 января соединились в районе Звенигородки, окружив Корсуньскую группировку противника. 3 февраля над Москвой прогремел салют в честь этой новой победы.

В гигантском «котле» оказались два немецких корпуса, в состав которых входили десять полнокровных пехотных дивизий, одна моторизованная бригада и другие части помельче. Окруженная группировка насчитывала 80 тысяч солдат и офицеров, около 400 танков и самоходных орудий и множество другой боевой техники. Командовал ею генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман.

От Умани и Кировограда на помощь окруженной группировке спешили немецкие танковые корпуса. Изнутри кольца противник предпринимал яростные попытки прорвать окружение.

А зима стояла на редкость гнилая. Таял снег на полях. Пушки и танки увязали в грязи раскисших дорог, пехота скапливалась для атак в размытых водой окопах и оврагах. И все же советские солдаты упорно шли вперед, ломая сопротивление врага, сжимая кольцо окружения.

Несмотря на нелетную погоду, наша авиация активно помогала наступающей пехоте. Штурмовики бреющим полетом проходили над немецкими позициями, поливая их пушечно-пулеметным огнем. И сразу после штурмовки следовал бросок стрелков…

Истребители нашего полка летали в разведывательные полеты. Кроме того, наши «ЯКи» использовались как штурмовики. Мы проходили бреющим над скоплениями боевых машин, поливая их пушечно-пулеметным огнем, зажигали немецкие склады с горючим.

Ассы из мужских полков сбивали в день по 3 – 4 «Фокке-Вульфа 190», или, как их обычно называли, «рамы».

В начале февраля у истребителей появилась новая обязанность: воздушная блокада «котла». Немцы лишились множества складов горючего, продовольствия, боеприпасов. Гитлеровское командование бросило на помощь окруженной группировке транспортную авиацию.

Летчик-истребитель одного из полков старший лейтенант Суриков однажды, барражируя над «своим» квадратом обнаружил колонну транспортных самолетов «Юнкерс-52». Под прикрытием «мессеров» они шли на посадку внутри кольца. Суриков немедленно сообщил об этом по радио на свой командный пункт, а сам кинулся на своем «Лавочкине» в атаку. С первого же захода он пушечной очередью поджег один из приземлившихся «Юнкерсов». Прежде чем «Мессершмитты» навалились на него, Суриков успел зажечь и второй «Юнкерс». Тут над аэродромом появились другие «Лавочкины», а вслед за ними – штурмовики «Ильюшины». Пока наши истребители дрались с «мессерами», штурмовики старательно засыпали сериями бомб немецкие транспортные машины.

С этого дня борьба с транспортными самолетами стала главной задачей наших истребителей. Поля и холмы под Корсунью были просто усеяны «металлоломом» — остатками сбитых «Юнкерсов-52». Черный дым стелился над полем боя.

Многодневное сражение подходило к концу. Все туже сжимались стальные тиски. Мрачное настроение безысходности охватило немецких солдат. Но все же, перед самым концом, враг успел совершить страшное злодеяние…

Ночью 13 февраля эсесовцы из бригады «Валлония» подожгли Корсунь. Озверевшие пьяные факельщики швыряли в дома гранаты, обливали бензином мирных жителей. По улицам с криками метались живые факелы. Грохотали взрывы, рушились дома, зловещее зарево встало над городом.

Корсуньская трагедия длилась всю ночь, а на рассвете грянуло могучее русское «ура!», и наша пехота сквозь снежный буран двинулась на штурм города.

К утру 17 февраля над Корсуньскими полями легла глубокая тишина. Четырнадцатидневное сражение, не утихавшее ни днем, ни ночью, закончилось. И снова салютовала Москва славным воинам, выигравшим одну из крупнейших битв Отечественной войны.

Много лет прошло с той поры, но пылающий Корсунь и сейчас живет у меня в душе тревожным воспоминанием. И когда я читаю в газетах, что то или иной фашистский палач в генеральском мундире достиг высокого положения в Западной Германии, меня охватывает гнев. Не играйте с огнем господа боннские реваншисты! Наш народ не злопамятен, но и не беспамятен. Мы помним все, что было.

Номер «Вышки»

— Товарищ капитан! Вам письмо.

Я выскакиваю из помещения штаба полка и выхватываю из рук солдата-почтальона письмо. Наконец-то! Два месяца я не получала вестей из Баку и очень тревожилась.

Вскрываю конверт и вижу газету, сложенную вчетверо. «Вышка»?. Приятно видеть знакомую с детства Бакинскую городскую газету, но для чего прислал мне ее отец? Разворачиваю «Вышку». Вторая страница посвящена Дню авиации. Взгляд останавливается на заголовке «Отважная летчица». В заметке мелькает моя фамилия…

Неужели обо мне?

Читаю: «среди отважных дочерей нашей Родины Зулейха Сеидмамедова занимает почетное место. Десять лет тому назад шестнадцатилетняя Зулейха совершала смелые полеты и прыжки с парашютом. «Дочь неба», как назвали Зулейху ашуги, скоро поступила в Военно-воздушную академию. Накануне Отечественной войны, в мае 1941 года, она закончила штурманский факультет академии. Сеидмамедова получила назначение в истребительную авиацию противовоздушной обороны. Она защищала ряд крупнейших городов нашей страны, работала штурманом прославленного полка майора Гриднева, который мужественно бил немецко-фашистских стервятников во время боев под Курском…».

— Что за газета у тебя, Зулейха? – слышу голос Маруси Кузнецовой.

— Наша, Бакинская. – я показываю ей «Вышку».

— О, про тебя пишут! – Маруся пробегает заметку. – Какие молодцы, не забывают своих земляков. Поздравляю, Зуля!

Из этого же номера «Вышки» я узнаю о том, как воюют на разных участках фронта другие крылатые бакинцы. Вот пишут о летчиках Краснознаменного Балтийского флота – и я не знала что среди них так много моих земляков. Я много слышала о знаменитом летчике Нельсоне Степаняне – дважды Герое советского Союза, который одним из первых, еще в начале войны, совершил сверхдальний рейс к Берлину и сбросил бомбы на фашистскую столицу. Оказывается, и он бакинец! Храбро сражались в небе Ленинграда Герой Советского Союза Евгений Цыганов, Гусейн Бала Алиев, Ризван Зейналов, Александр Шитов и многие другие. Еще дальше на север залетел другой Бакинский сокол – Павел Климов. Молодой истребитель отважно дрался с фашистами в небе Заполярья и был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Юсуф Кулиев, штурман скоростного бомбардировщика, участвовал в обороне трех городов-героев – Ленинграда, Одессы и Севастополя.

Просто замечательные у меня земляки! Я читаю и перечитываю номер «Вышки», делюсь своей радостью с подругами.

— «Дочь неба!» — восхищаются они. – Здорово тебя прозвали. Зуля, а кто такие ашуги?

И я рассказываю девчатам о народных певцах моей солнечной республики, о далеком Баку, о синем Каспии. Сколько лет уже не была я дома! Наплывают воспоминания. Снова вижу старенькие «У-2» на Забратском аэродроме, веселых ребят из нашего студенческого аэроклуба, и чудесный Бакинский приморский бульвар, и родителей, заждавшихся свою дочь…

А за окном светит жаркий августовский полдень, и вдали за полем аэродрома, виднеются дома Бухареста. Здесь, в Румынии, закончил свой боевой путь 586-й истребительный женский авиаполк.

Встреча в Кремле

Можно было бы поставить на этом точку. Но я не могу не рассказать еще об одном памятном событии в моей жизни.

8 марта 1960 года ЦК КПСС, Президиум Верховного совета СССР и Совет Министров СССР устроили прием в честь 50-летия Международного женского дня. В Москву приехали женские делегации из всех республики, краев и областей страны. я возглавляла делегацию женщин Азербайджана.

Днем в Кремле большой группе женщин – передовикам промышленности и сельского хозяйства, деятелям науки и культуры, работникам партийных, советских, комсомольских организаций – были вручены правительственные награды. Я была награждена орденом Ленина.

В Большом Кремлевском дворце состоялось торжественное заседание. Буря аплодисментов пронеслась по дворцу, когда руководители партии и правительства заняли места в президиуме. Мы тепло приветствовали ветеранов революции Е.Д.Стасову, А.В.Артюхину, С.И.Гопнер, выдающегося деятеля международного коммунистического движения славную Долорес Ибаррури. После торжественного заседания мы сфотографировались вместе с членами Президиума ЦК КПСС.

А вечером мы были гостями на правительственном приеме. Екатерина Алексеевна Фурцева, открывая примем, провозгласила здравицу за советских женщин, за солидарность женщин всего мира в борьбе за мир, за счастье детей. Никита Сергеевич Хрущев сердечно поздравил женщин со славным 50-летием Международного женского дня и отметил исключительную роль советских женщин в годы гражданской войны, Великой Отечественной войны и в годы мирного строительства.

Выступали на приеме женщины – Герои Социалистического Труда, они тепло благодарили партию и правительство за внимание и заботу.

Я сидела недалеко от президиума. Вдруг вижу: по приглашению Е.А.Фурцевой к столу президиума подошло несколько женщин в военной форме – представительницы Вооруженных Сил. И я с изумлением узнаю в одной из них Ольгу Ямщикову – бывшую летчицу нашего полка, командира эскадрильи. А вот и Маара Орлова, бывший инженер нашего полка. Обе продолжают служить в авиации.

Я с трудом удержалась, чтобы не броситься к фронтовым подругам. Неудобно… Кто-то из них произнес коротенькую речь, и вот они отходят от стола президиума. Сейчас пройдут мимо меня…

И тут я не выдержала, встала им навстречу. Ольга Ямщикова увидела. Ахнула и кинулась обнимать меня. И Маара Орлова…

— Девочки, дорогие мои…

Слезы радости у нас на глазах. Мы даже толком поговорить не успели.

В президиуме заметили наши бурные объятия.

— Что случилось, товарищи? – улыбаясь спрашивает Е.А.Фурцева.

— Извините на, Екатерина Алексеевна, — отвечает Ольга. – Мы тут фронтовую подругу встретили. Воевали вместе…

— Что же вы не подошли к нам? – спрашивает меня товарищ Фурцева. Ну-ка рассказывайте. Где вы работаете?

— Я – министр социального обеспечения Азербайджана, — отвечаю.

— Вот как! А воевали вместе с ними?

— Зулейха была у нас штурманом, — сообщает взволнованная Ольга.

Выслушала нас товарищ Фурцева, уж не знаю, как она разобралась в наших отрывочных объяснениях, а потом поднялась и провозгласила во всеуслышание:

— Товарищи женщины! Давайте поприветствуем одну из представительниц Советского Азербайджана, летчицу, участницу Великой Отечественной войны Зулейху Сеидмамедову. Она была штурманом женского авиаполка, имеет на своем счету более сорока боевых вылетов. А теперь товарищ Сеидмамедова – министр, государственный деятель своей республики…

Гром аплодисментов. Смущенная неожиданным тостом, я поблагодарила тов. Фурцеву и хотела отойти к своему столу, но тут Никита Сергеевич говорит мне улыбаясь:

— За ваше здоровье!

Я подошла к нему, поблагодарила. Со всех сторон ко мне бокалы тянутся…

Словом, радостный это был день для меня.

По возвращении в Баку я получила много поздравительных телеграмм. Но одна из них особенно меня порадовала. Вот она: «с чувством большой радости и гордости поздравляю Вас с правительственной наградой. Желаю еще больших успехов в работе на благо Родины. Эфендиев Джумшуд».

Мой школьный учитель физики не забыл о своей ученице. Спасибо вам, Джумшуд-муэллим!

Не забудем

Ежедневно газеты приносят вести из всех уголков мира. Героическая Куба мужественно отстаивает независимость. Гремят выстрелы в деревнях Анголы и песках Йемена. Бьет последний час колониализма.

Я с гордостью думаю о своей социалистической родине – могучем оплоте борьбы угнетенных народов за свободу и независимость. Я не могу даже представить себе, как сложилась бы судьба моего Азербайджана, не будь Советской власти. И разве исключительна моя личная судьба? Разве в ней не отразились, как в капле воды, великие завоевания Октября, открывшие угнетенным народам бывшей России широкую дорогу к государственности, к индустриализации, к бурному взлету национальной культуры?

Я с благодарностью думаю о своих учителях и наставниках – об инструкторах Бакинского аэроклуба и преподавателях академии. И, конечно, о дорогой моему сердцу Марине Михайловне Расковой. Ее нет сегодня среди нас, она погибла в начале 1943 года, и урна с ее прахом покоится в кремлевской стене. Но славное имя ее живет и будет жить, пока существует на земле авиация.

С болью думаю я о моих фронтовых подругах, чьи могилы остались вехами боевого пути женского истребительного авиаполка от берегов Волги до земли Украины. Наши храбрые комэски Раиса Беляева и Евгения Прохорова, летчицы Валерия Холмякова, Лидия Литвяк, Екатерина Буданова, Клавдия Нечаева, Евдокия Носаль, Евгения Руднева, Нина Лебедева, Любовь Губкина, Анна Яровская – вы отдали свои молодые жизни за Родину, вы не дожили до великого часа победы. Но пусть ваши имена и ваше беззаветное мужество не будут забыты!

Какими старыми, даже древними кажутся сейчас наши поршневые самолеты рядом с нынешними могучими реактивными птицами. Но помянем добрым словом боевых ветеранов – они сослужили нам верную службу в годы войны!

Выросло новое поколение пилотов. Они летают быстрее и выше нас. Они перешагнули звуковой барьер. А лучшие из них – Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев и Павел Попович поднялись в такие выси, о которых еще недавно и не смело мечтать человечество. Я горжусь, что первый прыжок в космос сделал советский человек. Жаль, что Валерий Чкалов не дожил до бессмертного подвига Гагарина…

Записки летчицы заканчиваются. Хочу сказать еще только одно: я рассталась с военной службой, с авиацией, но на службе партии я останусь до последнего вздоха.


Оглавление

  • ЗУЛЕЙХА СЕИДМАМЕДОВА, «ЗАПИСКИ ЛЕТЧИЦЫ», БАКУ, 1963 ГОД
  • «Летать в небе – разве это женское дело?»
  • Студенческий аэроклуб
  • Мы – учпилоты
  • Одна в воздухе
  • Под куполом парашюта
  • Первый Всесоюзный слет парашютистов
  • Массовка на Забратском аэродроме
  • Незабываемый день
  • Инструктор
  • Под крылом – ночной Баку
  • Чтоб одолеть пространство и простор
  • Вперед и выше
  • Депутат Моссовета
  • Рождение женских авиаполков
  • Шинели, портянки и девичьи косы
  • Истребительный полк готовится к боям
  • Посадка запрещена
  • Над Волгой
  • Вести из Баку
  • Валерия Хомякова открывает счет полка
  • В небе над Волгой
  • Прощание с Волгой
  • Воронеж
  • Двое против сорока двух
  • На Курской дуге
  • В атаку, девчата!
  • Корсунь-Шевченковский
  • Номер «Вышки»
  • Встреча в Кремле
  • Не забудем