Луна над Таити [Люциан Воляновский] (fb2) читать онлайн

Люциан Воляновский
ЛУНА НАД ТАИТИ

*

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

LUCJAN WOLANOWSKI

KSIEZYC NAD TAHITI

WARSZAWA, 1963

Книга подготовлена к печати при участии

Института этнографии имени Н. И. Миклухо-Маклая

Перевод с польского (с некоторыми сокращениями)

Э. Василевской

М., «Мысль», 1967.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ, ИЛИ ПОТЕРЯННАЯ СУББОТА

Господину Мишель Дюран Виль, директору представительства «Эр Франс» и «Т.А.И.» в Польше, Варшава, ул. Круча, 21.

Имею честь сообщить Вам о весьма неприятном случае, который произошел со мной во время путешествия по маршруту «Вокруг света», обслуживаемому представляемыми Вами агентствами. Реактивный самолет, стартовавший после полуночи в пятницу 7 июля с аэродрома Фаа на Таити (острова Общества, Французская Полинезия), через несколько часов полета прибыл на аэродром в Нанди (остров Вити-Леву, архипелаг Фиджи), где уже было воскресенье 9 июля. Стало быть, субботы 8 июля 1961 года в моей жизни не существовало. Как вытекает из моих личных записей, именно на этот день у меня было запланировано много дел. Я собирался писать репортаж для редакции и письма друзьям в Варшаву. К сожалению, потеря этого дня во время перелета спутала все мои планы. Мое объяснение, что я перешагнул международную линию смены дат было воспринято в Варшаве как попытка манкировать профессиональными и общественными обязанностями. Прошу возвратить мне потерянный день. С глубоким уважением

Люциан Воляновский.

Еженедельник «Свят», Варшава, Польша

13 приложений.

Приложение 1,

или О средствах транспорта

Было бы преувеличением утверждать, что журналист, отправляясь в кругосветное путешествие, больше пишет перед отъездом, чем после возвращения. Однако я и до отъезда развернул оживленную деятельность на творческом поприще. Я писал заявления нашим всемогущим представителям печати, в банк, в консульства, в таможню, заполнял формуляры, делал профилактические прививки, покупал лекарства от малярии и паразитов печени. В консульстве Соединенных Штатов в Варшаве меня взвесили (в фунтах) и измерили мой рост (в футах). В канадском консульстве госпожа консул тоже проявила трогательную заботу о моем здоровье. И наконец наступил день, когда в доме на улице Круча, где размещается отделение «Эр Франс», начал стучать телетайп, соединенный с Парижем, заказывая для меня место в самолет следующий из ВАВ, то есть Варшавы, в ЛАКС, то есть в Лос-Анжелес.

Так началось мое путешествие. К 45 тысячам километров кругосветного маршрута по расписанию прибавилась еще вылазка в Таиланд через Камбоджу, затем в Сянган (Гонконг) и обратно в Таиланд, прибавились перелеты по Австралии (один был равен расстоянию Мадрид — Москва). В Австралии я ездил в автобусах дальнего следования, в Полинезии летал на гидропланах, плавал на почтовом пароходе от острова к острову. Я летал на самолете авиационной скорой помощи над безбрежными просторами западного Квинслэнда. Плавал под парусом на джонке, несколько километров проехал на слоне (слон — средство передвижения с очень плохими рессорами, все четыре ноги ведущие, работает на фруктово-овощной смеси, с дистанционным управлением, осуществляемым при помощи острой палки, передние буфера из настоящей слоновой кости, просторный кузов, обитый слоновой кожей и прикрепленный к шасси одним ремнем возле крыла, а другим возле выхлопной трубы), плавал на пироге вокруг Борабора. В итоге счетчик настучал 63 тысячи километров…

О путешествиях по Океании я расскажу на страницах этой книги. Но и впечатления от самого перелета были — как мне кажется — тоже интересны: я узнал, что в одной из стран разработан закон, согласно которому преступлением считается «вход или попытка войти в самолет, находящийся в воздухе». Я видел часовню на международном аэродроме, предназначенную для пассажиров всех вероисповеданий, но разгороженную пополам стеклянной перегородкой. Ибо, хотя перед лицом бога мы все равны, таможенники разделяют человечество на тех, кто уже прошел таможенную проверку, и на тех, кому она еще предстоит. И я слышал «анекдот с конца света», вернее, с другой стороны нашей планеты: реактивный самолет пролетает над островком в Тихом океане. Маленький людоедик, закинув вверх курчавую головку, спрашивает у мамы-людоедки: «Это птичка? Это можно есть?» «Нет, деточка. Это вроде кокосового ореха… Скорлупа несъедобна, едят только то, что в середине!»

Приложение 2,

или Рассказ о двух братьях

Отцом первого был француз, который, переодевшись мусульманским пилигримом, попал в Мекку. Мать тешилась надеждой, что хотя бы один из двух ее сыновей станет священником… Однако судьбе было угодно другое. Старший из братьев Фулашье — Людовик стал пилотом и во время войны сражался против немцев. Американские пилоты не могли выговорить его трудную фамилию и называли его просто «Флаш». Он попал в лагерь в Бухенвальде, где потерял 40 килограммов веса, но приобрел — на этот раз у заключенных — кличку «Тот, который не подыхает». Потом он возвращается в гражданскую авиацию, ломает себе ребра в аварии над Африкой и продолжает летать в металлическом корсете. В 1952 году Людовик снова садится за школьную парту. На этот раз он кончает школу пилотажа реактивных самолетов «Эр Франс». Брат Генрих, моложе Людовика на 17 лет, тоже заболел гражданской авиацией. Он летает в качестве пилота «Т.А.И.». Получилось так, что старший брат доставляет пассажиров на самолете «Эр Франс» из Парижа через Монреаль в Лос-Анжелес, а оттуда через Тихий океан их везет самолет, управляемый младшим братом.

Маршрут этого сложного полета над сушей и морями составлен по специальному расписанию, исключающему непредвиденные ситуации. Куда более рискованно было пробираться в Париже через реку автомобилей, когда мы под вечер ехали на аэродром в Орли. На аэродроме бортмеханик задает своим коллегам 72 вопроса, чтобы определить, все ли в порядке. Потом начинают работать моторы. Еще на земле они каждую минуту съедают чуть ли не 100 килограммов горючего. Потом мы мчимся по летному полю, разгоняемся, и наконец на 29 секунде, когда стрелка спидометра показывает 252 километра в час, капитан привычным жестом, не изменившимся со времен, когда первый человек оторвался от земли в аппарате тяжелее воздуха, тянет к себе рули. Париж убегает из-под колес. Я улетаю на север, а вернуться должен с юга…

Приложение 3,

или Девушка с Таити

В Лос-Анжелесе нас ждет ночлег. В восемь утра — снова в путь. Вначале садимся мы, транзитные пассажиры. Затем, выстроившись в ряд, парами штурмуют самолет американцы, жаждущие увидеть Южные моря.

Обедаем уже в Гонолулу на Гавайских островах. И там, пока мы дожидаемся, когда самолет кончит пить горючее, происходит первая встреча с Южными морями. Среди моторов реактивных самолетов, среди цистерн и автомобилей, нагнетающих кондиционированный воздух в кабины самолетов, затерявшаяся в гуще современной цивилизации, стоит девушка с Таити, одетая в развевающееся «паро», в сандалиях на босу ногу и с амулетом в ожерелье. Это новая стюардесса. Еще вчера она прилетела со своего родного острова, и теперь ее темная кожа и черные волосы резко выделяются на блестящем туловище реактивного самолета. «Боже мой, как это романтично», — вздыхают путешественники, начитавшиеся книг Джека Лондона и насмотревшиеся картин Гогена. Романтика рассеивается сразу же после старта, когда девушка берет микрофон и на французском и английском языках объявляет: «Команда капитана Фулашье приветствует пассажиров. Уважаемые господа, международные правила предписывают нам проинструктировать пассажиров. Над креслом находятся кислородные маски, которые в случае необходимости автоматически откроются, под креслом — спасательные жилеты, как ими пользоваться я покажу вам сейчас».

Приложение 4,

или Горечь расставания

Аэродром Фаа на Таити построен совсем недавно. Поверхность острова гориста, и на нем не нашлось необходимого места под аэродром для реактивных самолетов. Стартовое поле (3600 метров длины, 70 метров ширины) пришлось построить на коралловом рифе, куда подъезжают по узкой насыпи с острова.

Не могу сказать, чтобы я был пресыщен отлетами и прилетами. Напротив — это зрелище, на которое можно смотреть часами, и я вовсе не удивляюсь, что в прошлом году на аэродром Орли в Париже было продано больше входных билетов, чем в Лувр. Большой международный аэродром — это драма и комедия в цветном широкоэкранном варианте. И тем не менее я до конца жизни не забуду, как улетал с Таити. Для островитянина самолет или пароход это нечто большее, чем просто средство транспорта. Это как бы нити, связывающие его с далекой страной, которой он никогда не видел, она манит островитянина, возбуждает его воображение. Два раза в неделю из Таити стартует реактивный самолет в Европу. Один раз — через Гавайские острова, Калифорнию и Канаду. Другой раз — через Австралию и Индию. Я вылетаю на втором.

Когда приближается время вылета, кажется, будто весь город прибыл на аэродром. По узкой дамбе мчатся автобусы и автомобили, трещат мотороллеры. Появляются знакомые журналисты из местной газеты, их девушки, знакомые этих девушек и знакомые этих знакомых. Я и другие пассажиры теряемся в толпе провожающих с букетами, гитарами и венками. Кроме жандармов, таможенников и персонала контрольной башни — весь аэродром танцует и поет. Каждого улетающего целуют, вешают на него венки благоухающих цветов. Толпа бросается в буфет, чтобы выпить с отлетающим другом сок молодого кокосового ореха или что-нибудь покрепче. Потом пассажир со сжимающимся сердцем слушает голос рассудка и репродуктора, в третий раз объявляющий посадку — кто не займет место сейчас, потеряет билет. Он подает свой паспорт жандарму в шортах, еще раз пожимает руки мужчинам и подставляет щеку дамам, чтобы поцеловали его про запас. Затем он поднимается по трапу и там, согласно ритуалу, срывает с себя венки и бросает их на землю.

Заранее предупрежденный, я сажусь в кресло и опускаю спинку, чтобы случайно не взглянуть в окно. Ибо — как говорят островитяне — кто хотя бы один раз оглянется назад, тот больше никогда не вернется на Таити.

Приложение 5,

или Воспоминания девяти ночей

Именно между Таити и Фиджи мы потеряли день жизни. Но и другие наши приключения тоже заслуживают внимания. Прежде чем приземлиться, мы получили анкеты, составленные британскими колониальными властями. Они предлагали — под угрозой уголовной ответственности — точно назвать место, где вы провели последние девять ночей. Я человек пугливый, приученный слушаться сильных мира сего, но некоторых пассажиров такое вторжение в их личную жизнь привело в бешенство, и они понаписали такие вещи, что страшно было читать. Не только где они провели эти девять ночей, но даже с кем и даже как… Все это, однако, не было такой бессмыслицей, как могло бы казаться. Инкубационный период холеры, например, пять дней. Стало быть, если ты летишь из местности, пострадавшей от эпидемии, а уже девятая ночь и ты жив, значит, ты здоров… На Тихом океане санитарный контроль проводится очень тщательно, любой живой цветок, любые фрукты отнимаются у пассажиров и уничтожаются. Пассажиров пугают листовками с призывом: «Не разрешай, чтобы вместе с тобой путешествовала без билета зараза». Из этих листовок мы узнаем, что грозную эпидемию, распространенную среди свиней, приволок в Канаду эмигрант из Италии, который провез контрабандой бутерброд с салями. Шкурку этого лакомства съела канадская свинка, заразила других, и так началось бедствие, которое обошлось государству в миллионы долларов.

На страницах этой книги вы найдете очерки об архипелаге Фиджи. Разумеется, я не побывал на всех его 300 островах, а только на самом большом под названием Вити-Леву. Но его проблемы характерны для всего архипелага.

Приложение 6,

или К вопросу о транспортном сообщении

Мы приземляемся на Вити-Леву. Из аэропорта до центра британской колонии Фиджи — Сувы приходится добираться приблизительно так же, как из Варшавы в Кельце — по ухабистой и узкой дороге. Это, вероятно, самый длинный путь в мире от аэродрома к столичному городу.

Дело в том, что аэродром Нанди лежит на так называемой сухой части острова, где американцы во время войны построили аэродром, принимающий теперь реактивные самолеты. Столица же расположена во влажной части острова — там почти всегда моросит, а если не моросит — то льет. Те трое суток, что я провел в Суве, город непрерывно омывался теплым душем тропического дождя.

Езда ночью через джунгли сначала в такси, а потом в автобусе доставила очень много интересных переживаний. Если бы я так не торопился, то полетел бы на рассвете самолетом. Есть такие маленькие машины, которые приземляются рядом с Сувой на болотистом лугу, называемом аэродромом. Именно таким образом я попал в Нанди на обратном пути.

Фиджи покидают без всяких церемоний. Надо просто подписать печатное письмо к губернатору, в котором вы сообщаете, что не зарабатывали на Фиджи денег и что ваше пребывание длилось меньше месяца. Потом по предъявлении билета (авиалинии более подозрительны, чем губернатор) и без таможенного осмотра вы садитесь в самолет. Следующий этап путешествия — Новая Каледония. Следуя с аэродрома в главный город острова — Нумеа, автомобиль сначала поднимается на горный перевал и оттуда спускается на противоположную сторону острова, где расположена столица. А мы еще жалуемся, что на варшавский аэродром Окенце ведет шоссе с выбоинами…

Теперь мы на территории принадлежащей Франции, на Новой Каледонии, сверкающей никелем. Здесь и остров Сосновый — место казни политических ссыльных, участников Парижской коммуны, и острова Луайоте, где можно встретить канаков, спешащих из джунглей к отправке рейсового самолета, и Новые Гебриды, очень странные острова, принадлежащие двум государствам. Обо всем этом вы прочтете ниже, а когда дочитаете до конца, кончится и сама книга. Однако мое кругосветное путешествие все еще продолжается…

Приложение 7,

или Зима без доплаты

На аэродроме Кингсфорд Смит в Сиднее в Австралии мы встречаемся с новым аттракционом, не требующим, однако, дополнительной платы. А именно — я получаю добавочную зиму в моей жизни. Одним прыжком из знойного сухого Нанди или приятного тепла Новой Каледонии я оказываюсь в Сиднее, где просто холодно, а вблизи горы Костюшко наш автобус попадает даже в снежный сугроб, и мотор глохнет. Вызванная по радио скорая техническая помощь помогает нам выбраться. Морозными июльскими вечерами мы греемся у камина маленькой гостиницы для рабочих. Лыжный сезон близится к концу, на рождество здесь будет очень жарко. А когда я, лечу из Сиднея в Дарвин, наш реактивный самолет находится в воздухе пять часов (тысяча километров в час), прежде чем его шасси касается стартовой площадки аэродрома в Северной Австралии. Здесь стоит невыносимая жара, хотя это все та же Австралия, одна и та же страна…

Приложение 8,

или Прошу не пугать!

На перелете из Дарвина в Джакарту и из Джакарты в Сайгон не произошло ничего особенного. В Бангкоке я вышел из самолета, гордо размахивая разрешением на проезд. Но у меня тут же отняли этот ценный документ, а также бронь на гостиницу, билет и паспорт. Местный представитель «Эр Франс» начал сражение за пассажира, которое прекратилось в три часа утра со счетом 0:1 в пользу таиландской полиции. Полицейские заперли меня в пустом зале ожидания для пассажиров — до восьми утра аэродром не принимает никаких самолетов. Моим товарищем по несчастью было лишь одиночество. Они проявили столь трогательную заботу, чтобы эта ночь стала для меня и в самом деле незабываемым событием, что даже выключили электрические вентиляторы. Зал ожидания имеет 138 шагов в длину и 45 в ширину. Когда измеряешь ширину, надо быть очень осторожным: полицейский, вытянувшийся на кушетке у входа, просыпается и окидывает меня мрачным взглядом.

Большой аэродром интересен, даже когда он спит. Куклы сидят в застекленных витринах киоска, рекламы прохладительных напитков говорят ночью только громадными полотнищами надписей, но вдруг наступает рассвет и показывает нам искусно изображенные художником бутылки, покрытые изморозью, будто их только что вынули из холодильника. Появляются, позевывая, уборщики, потом собирается остальной персонал аэродрома, и меня первым утренним самолетом отправляют в Камбоджу. Ибо Таиланд не признает ни Польшу, ни ее паспорта. Из столицы Камбоджи лечу самолетом в Сием-Реап, а оттуда к руинам Ангкор-Ват, заросшим джунглями.

Потом снова Пном-Пень. Прыжок в Гонконг. И «Часовая бомба». Вернее, детектив с таким названием. Издательство печатает часть тиража на тонкой бумаге специально для «Эр Франс». Фирма раздает книги пассажирам, чтобы те не скучали. Потому что, когда летишь на высоте 11 тысяч километров, пейзажи очень ограниченны. Наряду с духовной пищей сюда из далекой Франции завозят даже воду в консервных банках. Кто станет пить воду из Гонконга или Камбоджи… «Часовой бомбы» хватает до самой посадки. Еще остается время причесать вставшие дыбом от страха волосы, и мы на аэродроме Каи Так.

Приложение 9,

или Репортеры были правы

Гонконг — это конец моего путешествия. Отсюда я возвращаюсь в Европу. Гостиницы в Гонконге дороги. Наконец нахожу конуру, мрачную, зато недорогую. Через несколько часов пребывания в гостинице раскрывается тайна дешевизны номеров. Оказывается, утверждение, будто эта гостиница пользуется двусмысленной репутацией, было бы решительно несправедливым. Она пользуется вполне определенной репутацией. «Не утомил ли вас этот адрес?» — заботливо поинтересовался служащий «Эр Франс», когда согласно предписаниям я сообщил ему перед отлетом свое местожительство в Гонконге, краснея при этом, как застенчивый гном из фильма Диснея.

Объективно говоря, грязь и паразиты замучили меня, но отель имел и свои положительные качества. В перерывах в работе девушки приходили поболтать на всякие интересные темы. Ни учет торговых судов Ллойда, ни оперативный отдел британского адмиралтейства не разбирается так досконально в продвижении флота в Тихом океане, как эти дамы. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что за четыре дня (и ночи) стоянки в Гонконге матросы одного только авианосца американского седьмого флота обменяли в обменных пунктах миллион долларов.

Сажусь в самолет, летящий из Токио через Гонконг в Европу. Однако Европа еще очень далеко… Экипаж состоит из стюардесс французских, японских и камбоджийских. Все сообщения передаются по репродукторам самолета сперва на французском, потом на японском, кхмерском и в последнюю очередь на английском языке. Среди пассажиров заметно мало белых лиц. И мне вспоминается заголовок репортажа в журнале «Свят», описывающего перемены нашей эпохи: «Извините, но Вы не самый главный».

Приложение 10,

или Прежнее расписание было лучше

Нанизанные на нить невидимых путей, мелькают бусы аэродромов: Пном-Пень, Бангкок (как приятно увидеть давних друзей), Нью-Дели в Индии, Тегеран в Иране, Тель-Авив в Израиле, а потом уже прыжок без посадки в столицу Франции. Нас будят рано утром, когда самолет, вынырнув из ночи, летит над Монбланом. Рассвет над Монбланом воспевали поэты, и не мне этим заниматься — даже с высоты 11 километров.

В Париже приходится расстаться с Боинг-707 — реактивным самолетом для дальних маршрутов. Кстати, этот самолет — герой комедии «Боинг Боинг», которая уже полтора года не сходит с афиши одного из парижских театров. В ней рассказывается о приключениях некоего господина, который ведет дружбу только со стюардессами. Их взаимоотношения зависят целиком от расписания полетов: когда Брижит в Нью-Йорке, молодой человек уделяет время Энн-Мэри, которая во второй половине дня только что вернулась из Бомбея, когда Энн-Мэри улетает в Монреаль, появляется Жаннет из Манилы, которая в свою очередь уступает место прибывшей из-за океана Брижит. Весь этот порядок рушится, когда вводят новое расписание полетов — реактивные самолеты в один день совершают перелет за океан и обратно. Современная техника грубо разрушает тихое счастье парижанина…

Приложение 11,

или Снова дома

«Каравелла» из Парижа доставляет меня домой. Удивительная страна, где можно пить воду из крана, где все люди белые, а улицы, после запруженных толпами городов Дальнего Востока, кажутся пустыми и тихими.

Запираются в шкафу сандалии, запылившиеся на дальних дорогах. Уже второй раз они облетели вокруг земного шара. В прошлом году я надел их, когда летел самолетами с поршневыми моторами. Теперь эти самолеты исчезли с трасс, их место заняли реактивные. А как будет завтра?

Приложение 12,

или Дюжина

Если мне и удастся дожить до глубокой старости, все равно никто меня не поймет. Вечерами буду слушать в одиночестве записи старомодного рок-н-ролла. Может, только внуки снисходительно отнесутся к воспоминаниям дедушки, который облетел весь мир с ничтожной скоростью тысячи километров в час или — даже стыдно сказать — медленнее звука.

Приложение 13,

или В последний час

Моя жалоба на потерю одного дня жизни, которой я начал этот репортаж, дождалась ответа. Остроумный француз, занимающийся обслуживанием пассажиров на авиалинии, написал в редакцию журнала «Свят» в Варшаве, где печатались мои очерки. Он писал, что потеря моя настолько велика, что о возмещении ее со стороны его фирмы не может быть и речи… К сожалению, констатирует лукаво парижанин, они просто не в состоянии возместить такую безвозвратную потерю. Поэтому они предлагают мне купить билет их авиалинии на маршрут вокруг света — только в обратном направлении… Тогда я выиграю один день жизни и все будет в порядке!

ПОДАЛЬШЕ ОТ СУЕТЫ БУДНЕЙ

«Подальше от суеты будней» — призывают рекламные плакаты бюро путешествий в Лос-Анжелесе. Под этим призывом нарисован типичный горожанин за письменным столом. Над головой буржуа в виде облака изображена его мечта: остров в Южных морях. Плакат сделан с выдумкой, он действует на воображение.

Что представляет собой на практике «Подальше от суеты будней», можно увидеть на островах Южных морей и лучше всего на Борабора — одном из островов Общества. Остров этот воспет в прозе и в стихах, его красоты превозносили американские солдаты. Крупный американский гарнизон располагался здесь во время боев с японцами. Не удивительно поэтому, что туристы охотно съезжались сюда, желая познакомиться с местами, столь прославленными пером писателей и проспектами бюро путешествий. Богатые американцы летят на французском реактивном самолете из Калифорнии через Гавайские острова на Таити, а оттуда добираются до Борабора на гидроплане. Единственная на острове приличная гостиница всего за 40 долларов в день предоставляет молодым супружеским парам (обычно это молодожены, совершающие свадебное путешествие) возможность увидеть все красоты Южных морей.

Разговоры с попугаем

Итак, призыв «Подальше от суеты будней» становится осязаемой реальностью. Он означает бунгало, снабженное электрическими вентиляторами, холодильником, душем, туалетом с письменной гарантией ежедневной дезинфекции, маленьким душем для ног, чтобы обмывать соленую воду после морских купаний. Окна и двери закрываются герметически. Металлические сетки защищают от нашествия комаров, а на ночном столике стоят химикаты, предназначенные для уничтожения нежеланных гостей из мира насекомых. В маленькой ванной комнате бунгало установлены розетки разного устройства, так как нельзя предугадать заранее, какой электробритвой пользуется кандидат в отшельники.

В гостиничном ресторане подают деликатесы исключительно французской и американской кухни. Каждый вновь прибывший гость получает в номер кокосовый орех со срезанной верхушкой, полный сладковатого, освежающего сока. Однако, поскольку пить непосредственно из скорлупы считается негигиеничным, нектар положено тянуть через целлофановую соломинку, тоже с надписью, гарантирующей дезинфекцию. Не знаю, подвергались ли дезинфекции также и девушки, что прохаживаются среди бунгало…

Наш столик под номером шестым предназначен для одиночек. Молодожены сидят отдельно. Они говорят друг другу «сладость моя», держатся за руки и, просматривая три раза в неделю сообщения самых солидных бирж мира, мечтают о завтрашнем дне. За нашим столиком сидит молодой архитектор из Парижа, занятый скрещиванием архитектуры Полинезии с требованиями современного устройства гостиниц; японец, весь состоящий из трех фотографических аппаратов, одной кинокамеры, магнитофона и неизменной улыбки; симпатичный дантист из Филадельфии, который приехал, чтобы снова увидеть остров, где он в качестве рядового морской пехоты США провел несколько военных месяцев. Так называемый слабый пол представлен антипатичной особой из штата Колорадо, впрочем определение «слабый» не совсем подходит к этой полной кипучей энергии особе. Даже жара не сломила ее, и баба придирается ко всем. Сначала досталось французу за то, что он чересчур громко смеется. Затем — претензия ко мне: книга, которую я одолжил ей вечером, оказалась скучной. Японец пытался завоевать ее расположение снимком, сделанным аппаратом «Поляроид», сразу же дающим готовый отпечаток, но пожилая красотка сказала, что на этой фотографии она получилась плохо. Американец заметил, что снимок — химическая реакция и, стало быть, объективное отражение действительности, за что его обозвали грубияном. Мы мечтали уговорить эту даму искупаться за коралловым атоллом, где кишмя кишат акулы, но не решились и продолжали страдать в молчании. Наконец баба оставила нас на минуту в покое и занялась попугаем, что, никому не мешая, раскачивался на своей трапеции в углу зала. «Пегги хочет печенья, очень хочет печенья», — внушала она птице.

По поводу печенья попугай не ответил ничего определенного. Зато он сделал пожилой даме некое встречное предложение, от которого все присутствующие покатились со смеху. В результате официант быстро унес попугая на кухню, сконфуженная госпожа ушла сама, и мы могли спокойно беседовать.

Вы великолепны

Совсем недавно в передаче французского радио из цикла «Вы великолепны» предлагалось одинокому мужчине из Парижа поселиться на безлюдном острове Тихого океана. Кандидату полагалось быть старше 30 лет, занимать неплохую должность, и он обязан был без промедления по первому же вызову выехать в любом направлении. Ему разрешалось взять с собой 30 килограммов багажа, но нельзя было брать продовольствие. Условия эти принял тридцатишестилетний Жак Талерик. Компания «Эр Франс» доставила его на аэродром близ Папеэте, а затем на моторной лодке жандармерии он был переправлен на остров Маупити, где обучался пользоваться рацией. В багаже у него находились рыболовные снасти, охотничье ружье, плотничий инструмент и одежда.

Он провел на безлюдном острове три недели, причем компанию ему составляла лишь его собака. Этот «обыкновенный француз из большого города» (Талерик служил в фирме по производству масла) охотился на диких свиней и диких кошек, ловил рыбу и гулял по острову. Он потерял счет времени. Ел, когда был голоден, спал, когда чувствовал сонливость, однако вовсе не был счастлив. Вернувшись в цивилизованный мир, Талерик сказал, что с людьми иногда бывает тяжело жить, но еще труднее жить без них…

Вот тема, которую мы долгими часами обсуждали на прекрасном острове Борабора. Потому что миф Южных морей жив и по сей день. Это он привлек в прошлом году тысячи туристов на Таити. «Многовато», — вздыхают давно поселившиеся здесь французы… Они опасаются, что Полинезию ждет судьба Гавайских островов, этого «асфальтированного рая», где кокосовые орехи подвешивают на нейлоновых нитках, чтобы они создавали декорацию в стиле Южных морей, но не падали на землю… Дело в том, что Таити становится теперь модным, там все чаще появляются звезды экрана и миллионеры. В портовых кабаках можно увидеть больше акул промышленного мира, чем морских волков. Разговоры ведутся не о штормах или шквалах, а только о том, как Мартин Кэрол отшила на аэродроме Фаа журналистов (не рискую привести ее подлинные слова); что певец Шарль Тренэ («Поющий безумец») упал из пироги в воду и потом утюжил брюки и промокшие денежные купюры; что спекуляция участками, годными для постройки гостиниц и вилл, приобрела на Таити невиданные размеры.

По ту сторону земного шара

Все, в конце концов, зависит от воображения… Например, если бы мы на Замковой площади в Варшаве стали бурить вертикальную скважину и пробуравили бы всю землю насквозь, выход скважины оказался бы как раз по другую сторону нашей планеты — на улице генерала де Голля в Папеэте на Таити. Стало быть, мы снова вернулись к исходной точке наших рассуждений.

Таити не только по своему географическому положению находится по другую сторону земного шара. Это даже не другая страна. Это, пожалуй, другой мир…

Таити — одна из последних территорий, открытых на нашей планете. Остров был открыт накануне Французской революции. Таити сравнительно недавно соприкоснулся с нашей цивилизацией, он имеет свои традиции и население, которое ведет свою родословную от местной расы, в настоящее время сильно перемешанной с белой и желтой. К тому же следует помнить, что, несмотря на географическое положение, климат Таити умеренный, так как, кроме безбрежного океана, ничто не отделяет остров от южного полюса. Средняя годовая температура колеблется около 26 градусов по Цельсию. Похолодание наступает в июле, самый теплый месяц — январь.

Плоды хлебного дерева

Этот остров прославился благодаря женской красоте. Таитянские женщины выделяются своей осанкой и гибкостью движений. Молодые девушки, как правило, стройны — чрезмерная полнота, к сожалению, неотъемлемое свойство более зрелых женщин. Таитянки обычно очень чистоплотны. Из кокосового масла они умеют приготовлять благоухающие притирания, а живые цветы в волосах служат им великолепным украшением.

Как живет женщина на Таити? Мы не имеем в виду, разумеется, тех, кто манерами и поведением напоминает своих белых сестер, эту все еще немногочисленную армию служащих на почте или в пароходстве, ни тех таитянских женщин, которые временно нанимаются в домашние работницы к белым жителям Папеэте.

Мне бы, скорее, хотелось описать обычный день в маленькой деревушке где-нибудь на острове, показать роль женщины в обыденной жизни деревни под кокосовыми пальмами. Впрочем, здешние деревни построены не так скученно, как наши, — они сильно разбросаны, и порой приходится догадываться, к какой именно деревушке принадлежит стоящая на отшибе хижина.

Таитянский рыбак неохотно отправляется за добычей в открытое море, предпочитая небольшие заливы. Там, еще задолго до рассвета, он ловит рыбу. Он ловит ровно столько, сколько нужно, чтобы утолить голод своей семьи. В этом климате, если нет льда или холодильника, все должно быть съедено немедленно, иначе пропадет.

К завтраку таитянская женщина раскалывает два еще молодых, содержащих молоко, кокосовых ореха. Эту жидкость она смешивает с кофе, выращиваемым на острове. Жаль, что таитяне не экспортируют свой кофе, он просто великолепен.

Гостя из Польши может несколько шокировать, что кофейные зерна хранятся в старом… носке, однако это обстоятельство не лишает аппетита никого из хозяев.

После завтрака начинается уборка двора. Старой острогой, некогда служившей для ночной ловли рыбы, женщина собирает, нанизывая на острие, все листья, что упали с ближних пальм. В это время ее муж срывает с хлебного дерева четыре довольно больших плода — это будет обед.

Десять часов утра. Плоды (их надо еще испечь) вместе с пойманной рыбой и спелыми бананами кладут в печь, стоящую снаружи хижины.

Тем временем хозяйка отправляется в китайскую лавчонку. Торопись она — покупка нового фитиля для лампы или какой-нибудь приправы отняла бы три минуты. Но на Таити никто не спешит, и к тому же посещение лавчонки дает возможность обменяться светскими сплетнями с другими женщинами. В этом отношении обычаи на Таити особо не отличаются от обычаев северных стран.

Обед составляет, в сущности, единственную основательную трапезу островитян. Готовую еду вынимают из печи и едят, доставая пальцами куски повкуснее. Завтрак и ужин являются скорее лишь добавлением к тому, что испеклось в печи в отсутствие хозяйки. После обеда, согласно местному обычаю, все домочадцы укладываются спать на циновках.

Занятия хозяина

Двух часов легкого сна оказывается вполне достаточно. Потом хозяин отправляется в деревню — помочь односельчанам строить дом: когда крытая пальмовыми листьями хижина будет построена, его ждет богатое угощение. Или — если у него появится охота — он отправляется высоко в горы, где растут дикие апельсины. Нужно обладать большой физической силой и недюжинной выдержкой, чтобы после многочасового путешествия по бездорожью вернуться домой с грузом терпких, благоухающих апельсинов.

Когда поздним вечером хозяин вернется домой, то непременно застанет свою жену стоящей на коленях на полу и занятой глажкой белья. Многие путешественники недоумевали, почему таитянки гладят всегда ночью. Ответ весьма прост: жар, идущий от утюга, значительно труднее переносить в знойный день, чем вечером, когда легкий морской бриз несет прохладу.

Ради верности истине, я должен упомянуть, что хозяин не всегда возвращается домой совсем трезвым. Иногда ему случается невзначай забрести к приятелю, который вдали от бдительных глаз господина жандарма гонит самогон из апельсинового сока. Это строго карается, еще более суровое наказание применяет колониальная администрация за изготовление алкогольного напитка из срезанной верхушки кокосовой пальмы, которая, как правило, после такой процедуры погибает.

Пьянство на Таити является, к сожалению, фактом. Раньше островитяне развеивали скуку танцами и пением на больших языческих праздниках, а также отправлялись на своих пирогах в отчаянно смелые странствия по южной части Тихого океана. Теперь поездки к дальним незнакомым островам забросили совсем, танцуют редко, развлекаясь лишь пением довольно грубоватых по содержанию песенок.

Тупапу и лампа

Поздно ночью все засыпают вповалку на разостланных на полу циновках, лишь маленькая лампа никогда не гаснет. Она защищает дом от злых духов. Таитяне суеверны. Они ни за что на свете не ступят на землю, где некогда стояли языческие храмы или находились святые камни. Считается, что на этой земле водятся духи и каждый, кто решился бы ступить на нее или — немыслимое дело — построить там хижину, навлечет на себя гнев богов в виде болезни или внезапной смерти во время ловли рыбы в заливе. Лампы в домах и должны отпугивать тупапу, или духов, число которых, по поверию таитян, всегда во сто крат больше, чем живых людей. Особенно опасной может быть встреча с тупапу в джунглях ночью: дух охотно принимает образ домашнего животного или даже человека. Узнать его можно по тому, что в лунном свете он не отбрасывает тени. Вблизи озера Теме на острове Муреа, куда меня привели странствия, будто бы появляется собака, издали похожая на маленького щеночка, но стоит вам очутиться рядом с ней — и собака становится больше лошади. На острове Борабора духи, по словам таитян, вызывают опухоль головы (?!). Духи показываются в джунглях, как правило, таитянам, которые немного подвыпили; пожалуй, этим и объясняются всякие странные явления…

Островитяне считают, что тупапу истребляются другими духами, на чье присутствие в джунглях указывает либо странный свет, либо падающая звезда… И только утром по каплям крови на узкой тропинке можно узнать место, где бедный тупапу был съеден чудовищным привидением.

Таитяне утверждают, что существует три способа борьбы с тупапу. Так, когда он встретится вам в джунглях, нужно громко выкрикивать имя известного в окрестностях духа, который ест тупапу, тогда тот испугается и удерет. Также отпугивающе действует, если размахивать в воздухе бамбуковой палкой, при этом получается характерный свист — тупапу в испуге убегает. И наконец, если вас преследует тупапу, нужно плевать через плечо… тупапу очень любопытен, он обязательно остановится и обнюхает каждый плевок, а у вас будет время убежать…

В дом, если там горит огонек, тупапу никогда не войдет — поэтому не забывайте про лампу!

Продолжение сюрпризов

Если вы, собираясь на острова Французской Полинезии, запаслись литературой об островах Южных морей, лучше всего оставьте этот багаж в камере хранения— в шкафчике «Так Было Некогда»…

Во-первых, не следует думать, будто острова эти малонаселенные. Проведенная ровно 100 лет назад перепись населения Таити показала, что там жили 7169 туземцев и 650 европейцев. Теперь на Таити насчитывается 45 тысяч человек. Предполагают, что в течение ближайших 15 лет число жителей удвоится.

Другим сюрпризом является многочисленное китайское население. Первые китайцы прибыли на Таити не по своей воле — их привезли в качестве кули в 1864 году для работы на хлопковых плантациях, ныне больше не существующих. Сейчас китайцы практически контролируют чуть ли не всю торговлю на острове и почти все отрасли бытового обслуживания. Вся торговля овощами в Папеэте полностью принадлежит им, ряд импортных предприятий тоже находится в их руках. За 100 лет некоторые китайские семейства проделали громадный путь — от влачащих нищенское существование кули, до зажиточных лавочников и предпринимателей, которые, однако, исчисляются лишь единицами.

Официально китайцы на Таити поддерживают марионеточное правительство Тайваня. Консул, присланный с этого далекого острова, — единственный официальный консул на Таити. В большинстве китайских предприятий висят портреты Чан Кай-ши. А что же в действительности скрывается в сердцах жителей Таити китайского происхождения? На этот счет у французов есть довольно определенное мнение. Они редко высказываются на эту тему, но «по делам их узнаете их». Так вот китайцам очень неохотно предоставляют гражданство Французской Республики, полагающееся им, как рожденным на французской территории. Только очень богатые китайцы добиваются документа о французском гражданстве. «Те, кого нельзя заподозрить в коммунизме», — объясняет мне знаток местных условий.

Стало быть, мы попадаем в самую точку. Богатые китайцы жесточайшим образом эксплуатируют своих бедных земляков. В конкретном известном мне случае, отнюдь не единичном, а, напротив, вполне типичном, молодая китаянка обучалась ремеслу в большой портняжной мастерской в Папеэте. Считается, что хозяин обеспечивает ее жильем, поместив вместе со своей семьей. На практике это означает, что она работает от шести утра до десяти вечера, спит на циновке в магазине, два раза в день получает мисочку риса с куском рыбы. Даже в свободное время, а его так мало, она не имеет права отлучаться из дому без согласия хозяина. За все это она получает в год около четырех долларов…

Поэтому нет ничего удивительного в том, что китайскую молодежь подозревают в крайне левых взглядах. Она их не афиширует, так как у колониальной полиции есть свои способы сводить счеты с неблагонадежными элементами, к тому же не имеющими французского гражданства. Каждый, кто не желает быть выселенным в течение нескольких часов, предпочитает молчать. Но вечно ли будет длиться молчание? Вот тема для раздумий.

Бедный белый

И еще один миф, который мне хотелось бы разоблачить: безвозвратно миновала эпоха очаровательных бродяг, появлявшихся на Таити без гроша за душой. Я имею в виду «банановых туристов», которые годами жили в примитивных условиях на прекрасном острове, руководствуясь принципами, описанными еще Бугенвилем:

«Каждый может срывать плоды с любого встретившегося ему на пути дерева, брать их в любом доме, куда он вошел. По-видимому, на предметы первой необходимости у них нет права собственности, и все принадлежит всем…»

Трогательно до слез. Однако прежде всего необходимо сказать, что у каждого бананового дерева есть свой хозяин. «Ничьих» деревьев не существует. Есть дикие апельсины с чудесным горьковатым привкусом, но они растут высоко в горах, и коренные таитяне отправляются за ними словно на охоту. Сырное дерево (мапе) сыра не производит. Плоды хлебного дерева по вкусу скорее напоминают каштаны, чем булочки, и перед тем, как есть, их все равно надо испечь. Ловля рыбы в лагуне — при наших способах ловли — означает для рыбака голодную смерть, если только он не поймает какую-нибудь разновидность ядовитой рыбы, которую могут отличить лишь коренные таитяне, и не погибнет в страшных муках от отравления.

Чтобы окончательно предостеречь нежеланных «бедных белых» от соблазна остаться в этом земном раю, как называют Таити, господа жандармы при въезде на остров требуют предъявить обратный билет или оставить им соответствующую сумму.

Импорт — экспорт

Зато в эпоху реактивных самолетов великолепно развивается другая разновидность белых пришельцев, в обиходе называемых запросто «импорт-экспорт». Это господа, загримированные под американцев, каких можно увидеть во второсортных фильмах. Среди них есть, конечно, и настоящие американцы, но это не суть важно. Главное в том, что для этих людей Таити лишь совершенно случайное местопребывание. Они появляются здесь, чтобы делать деньги, и живут ли они на Таити или на Гавайских островах — им глубоко безразлично. Они считают, что развивающийся туризм создает самые благоприятные условия для поставок любого рода. Этим и объясняется, что в Папеэте на 20 тысяч жителей существует 56 мелких предприятий категории «импорт-экспорт» и число их постоянно растет. Наблюдается также вторжение крупного капитала Соединенных Штатов, в частности в строительство гостиниц. Когда я был на Таити, произошел курьезный случай: выяснилось, что совещание владельцев гостиниц велось исключительно на английском языке, как единственно понятном большинству участников.

Как видно, спустя 200 лет после кругосветного путешествия Бугенвиля (1768) здесь изменилось оченьмногое. И не узнал бы почтенный капитан Кук этого острова, который в 1772 году описал в своем «Втором кругосветном плавании»; встреча, какую уготовили экспедиции на острове, повлияла на судьбу одного из членов команды, который решил там остаться… На этом лучшем в мире по климату острове он нашел не только все необходимое для жизни, но и изобилие всевозможных жизненных благ.

Перестал ли Таити быть раем? Утверждать так я бы не решился. Таити имеет свои достоинства. Климат не изменился, но получить входной билет в этот рай очень трудно, да и все лучшие места в нем давным-давно заняты.

Однако миф Южных морей живет по сей день… В Пётркуве Трыбунальском или в Бяла Подляской сентиментальные девушки мечтают о Таити, о пальмах, раскачивающихся на ветру, о шуме морского прибоя. На Таити и Борабора темнокожие девушки танцуют с пришельцами из дальних стран и, прильнув к ним в танце, мечтают вслух: «Возьми меня с собой в Европу, где в декабре холодно, где большие многолюдные города…» Ибо человеческой натуре свойствен» но желание побывать там, где мы еще не были…

ЛУНА НАД ТАИТИ — РЕАКТИВНЫЕ САМОЛЕТЫ ТОЖЕ

Послушайте, пожалуйста, рассказ, привезенный мною с Таити. Это старинная полинезийская легенда «Те тамаити и теи таи и те ата о те авае», или «Дитя, которое плакало, чтобы получить луну…» Впервые я услышал ее знойной июльской ночью на напевном таитянском языке: «Те таи ра те хое тамаити ити и му та ихора и те ата о те авае тана е ите ра и рото и те ваи…» Маленький ребенок плакал, он захотел однажды получить луну, отражение которой виднелось в воде. Он рассердился на свою няню, что та не хотела достать ему луну. Узнал об этом отец, очень любивший свое дитя, отругал няню за то, что она допустила, чтобы пролились детские слезы. Та ответила: «Разве мне удастся добыть луну, чтобы передать ее твоему ребенку? Если бы ты учил его требовать возможных вещей, он не злился бы без причины…» Эти слова пристыдили отца. И он постарался сделать так, чтобы в будущем его ребенок не сердился понапрасну.

Полторы тысячи книг

Этот таитянский рассказ о далекой луне, куда можно попасть только при помощи техники, более совершенной, чем та, какой располагают островитяне на Таити, — заставил меня вспомнить старую, некогда очень модную песенку, слащаво воспевающую красоты «луны над Таити».

Эта песенка славила конфетные прелести далекого острова, пробуждала мечты у жителей задымленных фабричных городов и местечек. А ведь эта самая «луна над Таити, что золотой лампой сверкает», была лишь крохотной частицей великой легенды, в течение двух столетий создаваемой людьми вокруг острова в Южных морях.

Придя в Париже в большую библиотеку, чтобы перед дальней поездкой ознакомиться с литературой по Таити, я попросил библиотекаря предоставить мне список книг, посвященных этому острову. Библиотекарь снисходительно улыбается… Оказывается, что в фондах одной только парижской библиотеки содержится полторы тысячи книг о Таити, притом он отнюдь не собирается утверждать, что этим исчерпывается вся литература об этом острове. Пожалуй, нет другого острова, расположенного вдали от большой политики, который до такой степени привлекал бы всеобщий интерес.

Добрые дикари

История любит сыграть иногда странную шутку, и вот мы стали свидетелями того, как Таити, тысячелетиями остававшийся неизвестным европейским мореплавателям^[1], вдруг почти одновременно подвергается нашествию экспедиций трех самых могущественных колониальных держав того времени — Великобритании, Франции и Испании. В июне 1767 года у берегов прекрасного острова появляются корабли капитана Уоллиса. Француз Бугенвиль прибыл в апреле следующего года, капитан Кук в июне 1769 года, а Боенечеа в 1772 году.

Путешественники, которые в наше время отправляются в среду вечером из Парижа на пассажирском реактивном самолете и через сутки полета в обстановке изысканного комфорта и без каких-либо приключений приземляются на Таити, испытывают радость или, скорее, возбуждение, попав на остров. Можно ли удивляться, что матросы старых парусных судов, плававшие годами в самых примитивных условиях, вдали от родной страны, ничего не зная о своих близких, месяцами не видевшие земли, свежей пищи и женщин, — были потрясены и ошеломлены, внезапно очутившись среди темнокожих людей, так радостно их приветствовавших.

Отсюда и пошли, вероятно, в первых рассказах об острове эти изысканные названия, как Новая диадема; они, наверное, навеяли Дидро мечты о добрых дикарях, сохранивших все черты, присущие жителям золотого века.

Максиме Родригес был, пожалуй, первым белым человеком, который провел на острове год, выучил язык и передал нам изрядное количество сведений о Таити 1775 года. Мы узнали, что в то время на острове было неспокойно, лишь иногда наступали периоды временного затишья в бесконечных кровавых распрях между девятью «провинциями» острова.

Жители острова жили отнюдь не в бесклассовом обществе. Там существовали арии — сословно-кастовая группировка наследственных вождей и знати, раатира — землевладельцы, манахуне — простонародье, а также тахуа — жрецы. Французы, увлекающиеся изучением истории Таити, говорили мне, что целые поколения вели борьбу за место на побережье острова, где рыбная ловля спасала жителей от голодной смерти, столь часто угрожавшей тем, кто жил в горах.

Вселенная — это скорлупка

Большой интерес представлял вопрос религиозных верований на Таити. Каждая семья обычно воздвигала нечто вроде алтаря, посвященного домашним божествам. Одновременно существовал великий бог Таароа, чье имя произносилось с глубочайшим почтением. О нем сохранилось следующее предание:

«Он был. Звался Таароа, пребывал в пустоте: ни земли, ни небес, ни людей. Таароа бросает вызов на четыре стороны света. Никто не отвечает. Существует только он один во всем мире. Таароа — это единство, это зародыш, это основа. Вселенная — лишь скорлупка Таароа. Он приводит ее в движение и творит гармонию».

Здесь есть некоторые аналогии с библией. А вот бога солнца звали Раа, как в Египте. Существовало божество, благодаря которому из морской пучины вынырнул остров.

Первый человек Ти’и создал из песка женщину по имени Ахуонё, от которой имел дочь Хина. Дочь приглянулась Ти’и, и их преступную любовь выследила Ахуоне — обманутая жена и заодно мать девушки. Пристыженная Хина поселилась на луне, которой дала свое имя. С луны она управляет некоторыми событиями в жизни женщин.

Вся эта цивилизация существовала и процветала всего лишь 200 лет тому назад. Потом пришли белые, привели своих миссионеров и решили «осчастливить» островитян.

Вот как почти два столетия тому назад известный путешественник Бугенвиль описывал свои впечатления от встречи с жителями Таити, этого прекрасного острова на Тихом океане, впоследствии воспеваемого писателями и художниками^[2]:

«…Здоровье островитян, живущих в открытых всем ветрам домах и спящих на едва покрытой листьями земле, безмятежное существование без всяких болезней, когда до глубокой старости сохраняется острота всех чувств, исключительная красота зубов — что может быть лучшим доказательством целительных свойств воздуха и пользы режима, которому следуют все обитатели острова…

…Основная их пища — овощи и рыба. Мясо они едят редко, а дети и молодые девушки — никогда, и этот режим, несомненно, предохраняет их от всех наших болезней. То же я могу сказать и о напитках — они не пьют ничего, кроме воды: один лишь запах вина или водки вызывает у них отвращение, так же как и табак, пряности и вообще всякие острые вещи…

…Дома они или нет, днем или ночью, их жилища никогда не запираются. Каждый может срывать плоды с любого встретившегося ему на пути дерева, брать их в любом доме, куда он вошел…

…Очень большим достоинством острова является полное отсутствие здесь полчищ отвратительных насекомых, что превращает в пытку жизнь в странах, расположенных между тропиками; не видели мы здесь и ядовитых тварей…»

Теперь, во второй половине XX века, небезынтересно будет рассказать, какие изменения произошли на этом острове. Скорее всего, это будет невеселый рассказ. Белые принесли на Таити болезни, совершенно там незнакомые, которые, проникнув в лишенные иммунитета организмы, сразу убивали. На островах Океании обычный насморк бывал часто смертельной болезнью. Венерические болезни, завезенные белыми, не уничтожены, в сущности, и по сей день. Туберкулез косит наповал. Китайские рабочие, привезенные некогда на плантации, принесли с собой проказу. Сегодня на острове открыт лепрозорий — специально отведенные изолированные места для больных проказой.

Путешественник Бугенвиль не видел насекомых-паразитов. Сегодня они стали бичом острова, в особенности комары, носители «слоновой болезни», чудовищно уродующей конечности. С кораблей белых людей проникли сюда крысы, ставшие теперь бедствием острова.

На Таити мне довелось быть свидетелем довольно необычного зрелища. В элегантной вилле во время ужина я вдруг увидел двух громадных крыс, беззаботно раскачивающихся на шнуре от оконных штор. Хозяин, заметив мое недоумение, проследил за моим взглядом, затем спокойно взглянул на часы и деловито объяснил: «Сейчас семь, в семь часов они всегда выходят на прогулку…» Коротко и ясно.

Прекрасные зубы — тоже принадлежность прошлого. Островитяне едят консервы, вследствие чего с детства страдают авитаминозом и теряют зубы. Отказом от традиционной пищи, вероятно, вызваны и чирьи: от них страдают все, особенно молодежь. Островитяне пьют водку. Срывать плоды с первого попавшегося дерева сейчас тоже не приходится. У каждого дерева свой хозяин.

Принято говорить: человек — подмастерье, а мастер — страдание. С этим мастером раньше не был знаком островитянин, беззаботно и привольно живший в настоящем земном раю. Однако сей «золотой век» давно уже миновал. Белые люди завладели прекрасным островом Таити, принеся с собой «благодеяния» своей цивилизации.

К сожалению, я не имею возможности представить здесь более полную картину прежней жизни на острове. Нехватка места вынуждает меня перейти сразу к современности. Белые люди не только не служили примером, а, напротив, запутали таитян в свои, не совсем благородные политические интриги. Достаточно вспомнить, что, хотя в 1940 году администрация Таити признала Свободную Францию, то есть де Голля, тем не менее дело здесь дошло до распрей, приобретавших порой прямо-таки опереточный характер. Так, на крохотном островке Маупити (350 жителей) трое белых создали «правительство», поддерживающее марионеток из Виши, назвали одну из улиц острова именем маршала Петэна и стали дожидаться прибытия из Индокитая воинских частей, подчиненных правительству Виши.

Те таитяне, которые после героического участия в сражениях в Северной Африке и в Италии в рядах Тихоокеанского батальона вернулись в Океанию, привезли не слишком лестные рассказы о нравственности белых людей. Постоянный наплыв навязываемых Парижем колониальных чиновников, людей большей частью весьма серых, вызвал в послевоенные годы первую волну возмущения среди островитян.

Пирогой на Борабора

В 1961 году скончался в ссылке во Франции некий узник. Это был плотник Пувана-а-Оопа, политический вожак населения Таити. Французский суд приговорил его к тюрьме за попытку поджечь Папеэте — якобы в знак протеста против колонизаторов. Все это дело представляется мне не совсем ясным, тем не менее факт, что колониальная администрация предпочла выслать приговоренного во Францию, чем держать его на Таити, свидетельствует, что с его популярностью приходилось считаться.

Мнения относительно этого политика очень различны. Французы правых убеждений, поборники традиционного колониализма, осуждают его полностью; они презрительно отзываются о нем, выражая удивление, как человек, не знающий французского языка, мог быть избран депутатом французского парламента. Французские левые на острове — таковые существуют и пользуются большим влиянием — обратили мое внимание на то, что, хотя плотник Пувана был, пожалуй, демагогом и не имел конкретного политического плана, однако от него и взял начало нынешний национализм таитян, который, вероятно, со временем примет характер народно-освободительного движения. Пувана в Париже отнюдь не считал себя марксистом, он, скорее, принадлежал к правому крестьянству, а его популярность на Таити была завоевана небывалым подвигом еще во время войны. Преследуемый жандармами, Пувана бежал с острова Хуахине и на пироге добрался до острова Борабора. Это было путешествие под стать старинным маорийским плаваниям, если учесть, что дистанция между островами равна приблизительно расстоянию между Варшавой и Краковом, а нрав Тихого океана далеко не всегда соответствует его названию…

Куда лежит путь?

Итак, подобно тому плотнику, плывущему в пироге по бурным волнам океана, мы тоже в своих рассуждениях внезапно очутились в быстрине современной политики. Ибо от политики не уйти нигде — даже на островах Южных морей…

Красоту бабочек можно сохранить, только предоставив им свободу, все попытки создать на Таити подобие резервации заранее обречены на неудачу. Реактивные самолеты значительно приблизили остров к остальному миру. Таити может больше приобрести от международных контактов, чем от своей весьма иллюзорной изоляции.

Назрело множество проблем, требующих своего решения. Население все больше рассчитывает на импорт продовольствия, магазины завалены консервами из Австралии, пивом из Голландии, бензин завозят из Соединенных Штатов. Бурный рост строительства отелей на Таити, связанный с расширением туризма, вызывает много возражений, в особенности в левых кругах. Ибо он ставит экономику острова в зависимость от американского туриста, известного своими капризами и непостоянством увлечений; по его милости сегодняшние капиталовложения могут завтра оказаться выброшенными на ветер.

Все чаще раздаются голоса, что и перед Таити открывается путь к полной независимости. Мол, придет время — и французы с таитянами будут жить в согласии, как равные. По-видимому, этот остров, находящийся в 18 310 километрах от Парижа, рано или поздно пойдет по пути полной независимости, по тому самому пути, который уже раньше избрали гораздо более близкие к метрополии французские владения в Африке.

Конец прекрасной сказке…

Таити, острову шестидесятых годов, над которым не только сияет луна, но и с шумом проносится реактивный самолет, предстоят тревожные годы.

Французская Полинезия — 130 островов и островков — занимает едва 4 тысячи квадратных километров, выступающих из Тихого океана. На них живет более 80 тысяч человек, причем четверть из них в городе Папеэте. Все это население дремало, оторванное от времени и пространства, без радио и газет. Редким событием было прибытие судна из Европы, после долгих месяцев пути причалившего в этот рай. Однако даже в раю появились экономисты и принялись считать и суммировать цифры.

Население за 25 лет удвоилось. Предполагают, что в 1980 году здесь будет 160 тысяч жителей. Стало быть, население увеличивается. А ресурсы уменьшаются…

Не хватит ни копры, ни фосфатов, ни ванили, чтобы обеспечить экономическое благосостояние населения французской территории в Океании.

Кокосовое дерево в опасности! Это чудесное дерево, растущее где попало — на коралловых рифах, на песчаных дюнах, которое удовлетворяется даже морской водой. Кокосовое дерево утоляет жажду и кормит, поставляет масло для блестящих волос женщин и жир на мыло. И это дерево — основа богатства острова — стареет! Три четверти кокосовых деревьев Полинезии насчитывают больше 35 лет, а это никак не лучший возраст для кокосовой пальмы!

Падает в цене копра, вытесняемая синтетическими жирами. Химия преследует также и ваниль: в 1949 году ее было вывезено еще 300 тонн, в последнее же время — лишь половина этого количества… Да и цена снизилась наполовину. Окупится ли в дальнейшем раз-ведение этой культуры? Перламутр вытесняется с мировых рынков изделиями из заменителей.

Остается туризм. Прошу никому не передавать, но радужные планы туристского бизнеса могут потерпеть полный крах. Конечно, можно было за два года увеличить число гостиничных номеров на Таити с 60 до 400. Можно было построить аэродром для реактивных самолетов на коралловом атолле, где вскоре смогут приземляться даже несколько пассажирских реактивных самолетов в день, доставляя ежегодно около 40 000 туристов. Можно было среди этого множества туристов привлечь располагающих долларами туристов из США.

Но даже самые выдающиеся умы не смогут отодвинуть от Французской Полинезии остров Рождества или еще какие-нибудь другие, служащие атомным полигоном. И все усилия пойдут насмарку, ибо не может быть отдыха в тени термоядерных грибов.

Фью!!!

Кто сказал, что таитяне не умеют работать? Достаточно побывать в порту Папеэте — порт этот, к великому сожалению матросов, отнюдь не заинтересованных в том, чтобы сокращать свое пребывание в столице Таити, по скорости перегрузок вручную считается первым во всем Тихом океане. Темнокожие докеры суетятся в дьявольской спешке, шлепая босыми ногами по трапу. Вдруг один из них подходит к хозяину, вытирает пот со лба, получает зарплату и тут же уходит… «Фью», — объясняет он на прощание.

Дорожные рабочие действуют быстро и ловко. Они рысью катят груженые тачки, которые стучат на металлических стыках. Мастер выполняет здесь иную роль, чем в Европе. Он не руководит работой, а выступает, скорее, по художественной части. Присев на корточки в тени дорожного катка, он рассказывает рабочим множество забавных вещей. Это сплетни о попаа, или белых, безжалостно разоблачающие их странности и привычки, рассказы о похождениях местных красавиц, изложенное собственными словами содержание ковбойского фильма, который вчера показывали в кино. Рабочие торопятся скинуть груз с тачки на отведенное место и побыстрее вернуться — послушать, что было дальше! А именно, что ответил девушке по имени Поля (буквально: изголодавшаяся) ее попаа, когда та упрекала его, что своим мощным храпом он спугнул пиифаре (кошку, или, буквально, «животное, которое шумит дома»), И как развивался спор между старым Вириаму и его соседом Тихоти из-за того, что пуаанибо (коза, или, буквально, «рогатая свинья») первого исподтишка съела фаре ниау (хижину из пальмовых листьев) второго. Или про фильм, где два попаа гнались друг за другом на пуаахорофеуна (лошадь, или, буквально, «свинья, которая мчится по земле»), пока один не догнал другого, свалил с седла и топтал лежавшего ногами. Он уже собирался уходить, когда тот, поваленный, выстрелил в него и оставил истекать кровью в кустах. Наверное, у белых свои благородные обычаи, ведь о них так заманчиво рассказывает священник в миссионерском костеле.

И все же работа по починке дороги протекает вполне исправно, пока кто-нибудь из рабочих не остановится на бегу и не произнесет: «Фью!»

Прием не состоится

Хотя Индокитай давно уже не существует, банк Индокитая не только процветает во французских владениях на Тихом океане, но даже является эмиссионным банком. Я не специалист по денежным вопросам и, если ошибаюсь, прошу меня поправить, однако мне не приходилось слышать о какой-либо другой стране, где частный банк имеет право выпускать деньги.

Как бы то ни было, господин де ла Рок, директор банка Индокитая, — личность первостепенного значения. Однажды утром мне довелось присутствовать при диалоге между госпожой де ла Рок, изысканной супругой директора, которая всю жизнь провела в колониях, и босой темнокожей девушкой — служанкой по имени Сара (миссионеры называли своих овечек библейскими именами). Служанка согласно местным обычаям говорит «ты» всем, включая собственную хозяйку.

— Сара, сегодня у нас вторник. В субботу в шесть часов придет несколько человек к обеду. Будет господин главный прокурор, господин директор морского пароходства, будет инженер из фосфатных копей, будет…

— В субботу? Нет, нельзя. В субботу ко мне придет мой жених и, наверное, останется ночевать. Понимаешь сама, что у меня нет времени для твоих гостей. В воскресенье буду отдыхать, значит, воскресенье тоже не в счет. Пусть приходят в понедельник, приготовлю им что-нибудь вкусное…

Вопрос исчерпан, и белая госпожа звонит по телефону местным знаменитостям, перенося приглашение на понедельник. «В противном случае, — объясняет она мне, — Сара скажет «фью», и я больше ее не увижу…»

Словечко «фью» не имеет эквивалента в европейских языках. Это нечто среднее между «хватит», «плевать я хотел» и «надоело». Его применяют, впрочем, не только, когда надоедает работа, но и в случаях более интимного характера.

На Таити супружества делятся на две категории: «повенчанные — повенчанные», то есть оформившие свой союз, и «повенчанные» — пары, живущие на основании обоюдной договоренности.

Мои друзья «повенчанные». Мы соседи через забор. Он — интересный высокий блондин из далекой Нормандии — принадлежит к старинной французской аристократии. Его предки столетия тому назад совершали походы против неверных. Он же, рассказывает, смеясь, живет за счет прибывающих на реактивных самолетах американцев, сдирая с них семь шкур за туристские услуги. Девушку зовут Тоти, она родилась на ближнем острове Муреа.

Тоти, вернись!

Ранним утром, когда я снимаю с веревки высушенное белье, Тоти обычно сидит перед домом и расчесывает свои черные блестящие волосы. Тоти совсем неплохо говорит по-французски, ей немногим больше 15 лет и, не прислушайся она к голосу сердца и не отпеть на ухаживания нормандца «те ноуноу ней зу» — мне тебя хочется», — наверное, продолжала бы успешно учиться в школе.

Наши диалоги скорее монотонны.

— Как спалось, Люсьен?

— Плохо, потому что одиноко, Тоти!

— Тебе надо как-нибудь заехать к нам, на остров Муреа, там девушки лучше, чем на других островах Общества.

Тут обычно из дому выходит сам обладатель этого сокровища с намыленным для бритья лицом и, разыгрывая ревность, говорит:

— Ну как, влюбленные, на мужа никакого внимания?

Но это только так, для вида, потому что мы симпатизируем друг другу. Иногда в полдень меня приглашают к завтраку. Тоти великолепно приготавливает сырого тунца бонито. Мелкие куски рыбы обильно смачиваются соком маленьких лимонов. После трех часов рыба настолько пропитывается кислотой, что даже теряет запах. Тогда ее поливают молоком кокосового ореха, добавляют соль по вкусу и едят. А вот фафару я бы не советовал есть — это тоже рыба в сыром виде, только маринованная в морской воде. Воняет нестерпимо — в здешнем климате разложение происходит так быстро, что я не в состоянии был съесть это блюдо, когда оно простояло больше двух часов. Я пытался это сделать, зажав нос прищепками для белья, но, несмотря на злорадство сотрапезников, с аппетитом уплетавших рыбку двухдневной давности, не мог отважиться на столь рискованный поступок. Зато я оказался незаменимым, когда надо было сгонять мух с еды.

После еды, если жара была не чересчур удручающей, Тоти ставила пластинки с записями «Мазовше», которые я подарил ее возлюбленному, и, босая, прикрытая только хлопчатобумажной повязкой, исполняла нам танцы белых племен с берегов Вислы в своей собственной интерпретации.

Иногда она приставала ко мне с нелепым требованием спеть соло «Кукушку» или «Гей, пролетела птичка», однако я объяснил ей, что в вокальном отношении как правительство, так и общество на меня не возлагают никаких надежд. Тем не менее у них было очень приятно, и я охотно являлся каждый раз, когда меня приглашали.

В тот день я все утро провел в городской библиотеке, разыскивая следы польских путешественников в Океании, а в полдень прибыл на званый обед к соседу в хижину под пальмами. Но там царила странная тишина и не слышно было пения хозяйки.

Охваченный худшим предчувствием, я вошел на кухню, чтобы повязаться передником и включиться в домашние занятия. Нормандец одиноко стоял у плиты и грустно открывал банки с новозеландской говядиной и фасолью. В кастрюле булькало содержимое какой-то другой банки — покойница корова с австралийского пастбища передавала аромат своих останков овощному супу.

Не дожидаясь расспросов, хозяин объяснил, что произошло:

— Сегодня она проснулась, как всегда, рано утром, сладко потянулась и стала собирать свои вещи. «Ты очень мил, — сказала она, — но я ухожу навсегда. Возвращаюсь на Муреа». «Тоти, — говорю, — что за шутки, почему ты решила уйти?» «Фью», — отвечает она. «Тоти, — сказал я, — поезжай к родным, если тебе нужно, только возвращайся…» «Пожалуй, я не вернусь, — говорит она, — фью…»

Австралийские лакомства из банок — говоря стилем нашего сатирика Анатоля Потемковского — съедобны лишь наполовину. Даже отменный кофе — гордость местных плантаций, который, однако, никуда не экспортируется, — не поднял настроения двух попаа в маленькой хижине. И причиной были, конечно, не гастрономические проблемы. Нам не хватало веселой и жизнерадостной девушки с острова Муреа.

Нормандец рассказывал, что никакие уговоры не помогли. Она лишь попросила отвезти ее в порт на машине. Там села на пароход, который должен был отчалить через несколько часов, заперлась в каюте и не захотела ни с кем разговаривать.

Ситуация, говорил хозяин, неясная. Возможно, у Тоти есть планы, связанные с кем-нибудь другим, тогда, конечно, все пропало. Но если Тоти страдает женским недомоганием, известным также и в Европе, — то есть сама не знает, чего хочет, — ей станет очень скучно в хижине среди джунглей и она затоскует по бурной жизни в Папеэте. Ему, как лицу непосредственно заинтересованному, не очень удобно узнавать, что все-таки произошло… К тому же он работает и не может уехать когда вздумается… Если бы третье лицо, кто-нибудь свободный от субъективных предубеждений, заглянул туда, можно было бы спокойно подумать, что делать дальше.

«Третье лицо» это был я. Вначале я пытался убедить друга, что ничто не вечно, и страдает он скорее оттого, что она ушла, а не он порвал с нею. Однако у меня создалось впечатление, что, хотя нормандец держался с достоинством, он болезненно переживает разрыв, и я решил, что, в конце концов, меня не убудет, если займусь этим делом. Кстати, подумал я, выступив в роли Купидона, которому предстоит помирить поссорившихся любовников, увижу жизнь на острове Муреа, настоящую, совсем не такую, какую видят туристы.

Плавание на «Бениции»

Морское путешествие из Таити на остров Муреа никак нельзя считать подвигом. В погожий день с Таити можно различить невооруженным глазом выступающие из моря очертания этого острова. Удобнее всего добираться на Муреа на десантной барже — пенсионерке, которая после бурных дней битвы в Коралловом море и других боев в Тихом океане доживает свои последние дни, перевозя под трехцветным флагом пассажиров и мелкие грузы.

Однако все несколько осложнилось, потому что киноэкспедиция Метро Голдвин Майер зафрахтовала на два дня баржу. Надо было доставить груз в деревню, где снимался фильм. Но энергичный китаец, ведающий продажей билетов на пароходы местных линий на маленькой улочке возле порта в Папеэте, не отпускает так просто пассажиров. Я дал себя уговорить и согласился поехать на другом пароходе, тем более что билет стоит гораздо дешевле, чем на десантную баржу.

Я запланировал все свои действия примерно так: в июле, в самый разгар таитянской зимы, солнце заходит около 17.30 — закат наступает так внезапно, словно кто-то выключил свет на сцене театра. В 19.00 я отплыву и еще до полуночи попаду на Муреа. Все путешествие будет проходить ночью, и, стало быть, я сумею избежать жары. Как следует высплюсь уже на Муреа, а утром, бодрый и отдохнувший, начну действовать.

Еще за полчаса до назначенного отъезда я прибыл в порт и присутствовал при последних — как мне казалось — этапах погрузки. В трюм парохода спускали ящики с консервами, на палубу ставили мопеды и мотороллеры пассажиров. Потом появились какие-то сундуки и мешки с рисом.

Наконец я решил, что пора занять свое законное место. Несколько минут я бродил по пароходу, желая отдать билет и найти место. Однако билетом никто не интересовался, а на мою просьбу показать место — члены команды, состоящей из китайцев и таитян, отвечали очаровательной улыбкой, а также изысканными выражениями на языке, популярно называемом «негритенок».

Каюта господина капитана — крохотный оазис света среди погруженного в темноту парохода. На стене висит портрет Чан Кай-ши, а также изображения всех остальных святых с Тайваня. Над ними на всякий случай повешены вырезанные из газеты портреты генерала де Голля и генерала Эйзенхауэра. Другая стена носит не столь воинственный характер. Вместо генералитета там радуют глаз снимки из китайских фильмов, производимых в Гонконге; их показывают в кинотеатрах на островах Тихого океана. Звезды с раскосыми глазами, одетые в сказочно яркие наряды, смотрят на скромную китайскую каюту.

Господин капитан уже пожилой мужчина, одетый в клетчатую рубаху и шорты. Видно, что он свыкся со стихией, ибо не обнаруживает ни малейшего волнения перед предстоящим путешествием. Напротив, на вопрос, отчалит ли пароход в назначенное время, господин капитан только еще больше щурит глаза и изображает на своем лице безграничное удивление, как будто я спросил у него что-нибудь касающееся аграрного вопроса в Риме времен Нерона… Он пожимает плечами, — мол, все будет хорошо и нечего беспокоиться.

Второй вопрос касается моей каюты. Господин капитан разглядывает билет с обеих сторон и на свет, затем возвращает мне его с жестом, свидетельствующим, что мест хоть отбавляй. Насколько я его правильно понял, надо действовать оперативно. Командование парохода придерживается мнения, что в деле выбора места следует предоставить пассажирам наибольшую самостоятельность. Господин капитан почесывает левую лопатку — знак, что прием окончен, и направляется к трапу. Некоторое время спустя его худощавая фигура исчезает во мраке портового квартала.

Без капитана мы не отплывем, стало быть, времени у нас еще много. Осматриваюсь в поисках удобного места. В первом чулане — ибо каютой его не назовешь — весело хрюкают черные длинноногие поросята. В другом, напротив, тихо и спокойно — там в нескольких ящиках путешествует домашняя птица, в это время погруженная, разумеется, в глубокий бодрящий сон. Следующую каюту заняли несколько белых господ. Наконец натыкаюсь на удобное место — верхняя койка свободна, на нижней уже есть пассажир. Происходит знакомство, сосед-китаец оказывается владельцем небольшого обувного магазина в Папеэте. Сейчас он едет на Муреа разузнать, нельзя ли там открыть небольшое торговое дело его зятю.

Все каботажное плавание во Французской Полинезии, как и почти вся торговля, находится в руках китайцев или же их подставных лиц — французов.

«Счастливое путешествие»

Китаец сносно говорит по-французски. В приятной беседе проходят минуты, они соединяются в часы. Уже девять — нам полагалось отплыть два часа тому назад, а мы все еще стоим в порту.

Выхожу на минуту поговорить с капитаном. Но капитана нет. В его каюте какая-то девушка расчесывает перед зеркалом свои длинные черные волосы.

Когда я возвращаюсь в свою каюту, хозяин обувного магазина сладко спит. Залезаю на верхнюю полку. Постельного белья нет, обтрепанное одеяло должно служить постелью. В помещении очень душно и жарко, сон не приходит. Погрузка нашего парохода все продолжается, слышатся голоса. Издалека доносится музыка из портовых таверн. Через вентилятор в каюту проникает запах копры и жарящейся где-то в кухне рыбы.

В полночь капитана все еще нет. Остальные морские волки не понимают моего нетерпения. В час ночи заглядываю снова в капитанскую каюту — черноволосая девушка, свернувшись клубочком, спит в неубранной постели. Не возвращаюсь в свою кабину, брожу по палубе, натыкаюсь на каждом шагу на расставленные в темноте предметы.

Капитан появился на палубе во втором часу. Он был в прекрасном настроении и полностью меня обезоружил, когда, пожав мою руку, спросил: «Как дела?» Собственно, это я должен был его спросить, но теперь по крайней мере стало ясно, что скоро отчаливаем.

Однако на самом деле это было не так уж ясно. В три часа утра дверь в капитанскую кабину была старательно прикрыта, а голоса, доносившиеся через окошко над дверью, указывали на то, что сейчас не самый подходящий момент для наведения справок об отъезде. В любовном пылу сына Южных морей таяли прекрасные планы моего пребывания на Муреа. Окончательно расстроенный, я снова пошел на палубу, чтобы наглотаться про запас свежего воздуха перед сном.

На палубе было тихо и спокойно. Трап еще не сняли, но он не гудел больше от топота босых ног. Удобно растянувшись на циновке, дремал темнокожий юноша из команды. Измученным, робким голосом я спросил про наш отъезд.

— Нашли бы себе какую-нибудь девочку, тогда и время не так бы тянулось, — пробормотал матрос и повернулся на другой бок.

Сраженный таким советом, я покорно отправился спать. Я понял: ни я, ни кто-либо другой из пассажиров, время от времени встречавшихся мне в моем ночном путешествии по палубе, не смогут повлиять на поведение этих людей, которые никогда не торопятся…

Проснулся я около восьми утра. Был прекрасный солнечный день, наше гордое судно находилось уже в открытом море. Я вышел на палубу, разминая онемевшее в прокрустовом ложе тело. Пароход двигался очень медленно, машины шумели, задыхались и трясли нас с неистощимой энергией. При дневном свете пароход предстал перед моими глазами во всей своей красе. Прогулявшись по палубе, я спустился в машинное отделение, заглянул во всевозможные углы, и итог этого осмотра оказался вовсе не веселым: надо было вконец лишиться разума, чтобы сесть на что-либо подобное!!! Теперь я понял, как могло случиться, что другая гордость флотилии Южных морей — «Терёора» (буквально «Счастливое путешествие») в такую же прекрасную погоду отплыла от Папеэте к ближайшему острову Раиатеа, и по сей день не нашли даже одной доски от этого парохода.

Опасный архипелаг

Теперь я понял, почему на рейде Папеэте торчат из воды мачты «Маоаэ», который однажды вечером, полный сил и бодрости, запросто утонул в несколько минут… Я понял также, почему мои французские друзья, много лет, а иногда с самого рождения проживающие на прекрасном острове Таити, никогда не плавали на другие острова Океании. Дело в том, что, будучи разумными и привязанными к жизни людьми, они никогда не ступили бы на палубу подобного сооружения. И еще я понял, почему единственные белые лица, кроме меня, на палубе — исключительно американцы. Подобно мне, они смутно представляют себе опасности плавания по Южным морям…

Вы только подумайте! Если применять сухопутные понятия, получается примерно так, будто на малолитражный автомобиль «Сиренка» поставить кузов громадного автобуса и отправить его в дальний путь. Впрочем, сравнение получилось не совсем удачным — ведь из автомобиля, если он отказывает, можно обычно выскочить на твердую почву, в нашем же случае земля находилась на глубине нескольких километров, отделенная от нас колыхающимися волнами. Там скрывались акулы и другие рыбы, охотно добавляющие в свое однообразное меню закуски из человечьего мяса.

На утлом корпусе нашей скорлупы высилась надстройка в два этажа. Стены были до такой степени изъедены ржавчиной, что создавалось впечатление, будто все держится только благодаря толстому слою краски, маскирующей изъяны бортов и палубы.

Тихий океан получил свое название по воле Магеллана. О покойниках не положено отзываться плохо, и поэтому я лишь упомяну, что указанное название не исключает для мореплавателей необходимости преодолевать коралловые рифы, бороться с морскими течениями самых неожиданных направлений, с внезапными порывистыми ветрами — все это встречается постоянно в районе Туамоту, некогда именовавшегося Опасным архипелагом…

Люди в холодильнике

Моему легкомыслию нет оправдания, тем более что зрелище, свидетелем которого я был несколько дней тому назад на Таити, должно было натолкнуть меня на кое-какие выводы.

Я поехал на аэродром Фаа возле Папеэте, чтобы присутствовать при встрече гидроплана «Бермуда», доставившего с Борабора трех человек, лица которых были отмечены страхом и усталостью. Эти трое ступили наконец на землю родного острова, хотя восемь длинных дней и ночей все говорило за то, что им никогда не вернуться на Таити.

Мы молча разглядывали Рене Кимитет — владельца «Матирохе», Франсиса Сименона — механика и шестнадцатилетнего пассажира Джекоба Паркера. «Матирохе» выплыл 6 июня 1951 года из порта в Папеэте, имея на борту кроме этих троих еще одного пассажира и трех матросов. На рыболовном судне под палубой находилось что-то вроде холодильника или, точнее, громадного ящика из очень легкого синтетического материала. В этом баке объемом 8 кубических метров хранилось 3200 килограммов льда, приготовленного для перевозки рыбы на обратном пути.

7 июня отказал один из моторов. Море было бурное, дул сильный ветер. До четырех часов утра следующего дня команде все еще не удалось починить двигатель, судно с трудом и очень медленно направлялось к острову. Вдруг, без какой-либо видимой причины, треснула дощатая облицовка на носу, и вода ворвалась внутрь судна, которое в четыре минуты пошло ко дну.

Хотя катастрофа застигла двух членов экипажа во сне, всем удалось вовремя покинуть судно. На воду была спущена спасательная шлюпка, тот самый ящик-холодильник, несколько мешков с продовольствием и 20 литров пресной воды. Холодильник великолепно держался на поверхности, синтетический материал был гораздо легче воды.

После 36 часов дрейфа обе скорлупки подплыли так близко к Макатеа, что потерпевшим крушение стал хорошо виден весь остров. Однако в последний момент их подхватило течением и отбросило от острова. Трое из них — те, кто находились в шлюпке, соорудили примитивный парус из полотна и оторвались от экипажа холодильника, двигавшегося по милости волн.

Тем временем обеспокоенный отец шестнадцатилетнего пассажира поинтересовался судьбой судна. И тогда ровно неделю спустя после отплытия «Матирохе» с Таити обнаружилось, что никто даже не заметил, что судно не достигло места назначения. Была объявлена тревога на всех островах Полинезии, жертв кораблекрушения искали на побережьях, летные патрули в поисках следов опускались над безлюдными островками, тысячи которых разбросаны в этих местах Тихого океана.

Через десять дней шлюпка под парусом причалила к Борабора. Холодильника же больше никто не видел… «Тамара» и «Лотос» искали потерпевших еще много дней, гидроплан «Бермуда» гудел над волнами Тихого океана, но четыре человека с «Матирохе» никогда уже не вернулись на Таити.

Иллюзии не вернут жизнь

Вероятность обнаружить с воздуха серый ящик из пластика, выступающий на 60 сантиметров над поверхностью волн, очень невелика.

Иное дело, конечно, спасательные судна. Если бы только они имели другую скорость… Но «Лотос» тянет 11 узлов, «Тамара» еще меньше… Потому и должны были погибнуть четыре человека с «Матирохе»…

Ни у одного из этих судов нет на борту радио, впрочем, удивляться здесь нечему: на Таити радиосвязь осуществляется только несколько часов в сутки, и, стало быть, на этот раз SOS в четыре утра все равно не был бы принят. Судовладельцы и слышать не хотят о другом радио, отказываются купить спасательный катер за 100 тысяч франков, не намерены снабдить экипажи хотя бы сигнальными ракетами, заметными ночью на расстоянии 80 километров.

Спасательная служба тоже стоит денег. Гидроплан «Бермуда» принадлежит частному лицу, и один час его патрулирования обходится в 65 тысяч франков. Судовладельцы после непродолжительных поисков «Матирохе» со странной поспешностью решили, что все пропало, и отозвали гидроплан на базу. А в порту метался в отчаянии капитан Рене Кимитет, по прозвищу Папи, и доказывал, что люди его еще живы, они дожидаются помощи, и ему надо только чуть-чуть поспать, и он опять выйдет в море на поиски потерпевших…

И все же Муреа

Печальная судьба «Матирохе» была известна нам всем плывущим на Муреа… И вдруг в открытом море наш мотор заглох… Чудесно светило солнце, море было спокойно. Через несколько минут сам господин капитан спустился в машинное отделение. Вскоре он вернулся. Загадочная улыбка на его лице говорила о необходимости смириться с волею судеб. Он пробормотал несколько слов, сообщая нам, что мотор отказал… «Что он говорит?» — забеспокоились американцы, расположившиеся на палубе; они комментировали события минувшей ночи.

«Он говорит: мотор не действует, неизвестно, в чем заключается поломка», — перевел я.

Мои спутники мгновенно обсудили новость. Их охватило радостное возбуждение. Вот и приключение, которого они ждали всю жизнь. Будет о чем рассказать дома…

Веселый адвокат из Питтсбурга заявил своим соотечественникам, что, как самый старший по возрасту, он принимает командование над ними и закрепляет за собой красивую госпожу О’Грэйди из Бруклина, совершающую свадебное путешествие с супругом. Господин О’Грэйди горячо протестовал, но ему было объявлено, что за сопротивление, оказанное власти, он будет повешен на рее, что нас всех окончательно успокоило, поскольку на корабле не было ни одной реи.

Не прошло и четверти часа, как игра в потерпевших кораблекрушение всем надоела. Море все более бесцеремонно раскачивало беззащитное судно, голодные свинки и курицы все настойчивей домогались еды… В этой обстановке пассажиры посовещались между собой и приступили к действиям. Адвокат из Питтсбурга хотя и числился в военно-морском флоте, но служил в штабе, и починка мотора превышала его возможности. Зато другой пассажир был хозяином станции обслуживания автомашин, а товарищ его состоял некогда в морской пехоте, и они вместе принялись за работу в машинном отделении. Я остался на палубе с дамами, рассуждая, что в случае несчастья лучше оказаться на необитаемом острове в обществе, которое выберу себе сам.

Через 20 минут мотор приступил к исполнению своих обязанностей. Из машинного отделения вынырнули герои дня; жаждущий славы адвокат начал убеждать капитана, что, согласно морскому закону, раз мы, пассажиры, привели в движение судно, покинутое экипажем в открытом море, судно принадлежит нам.Капитан на миг даже поверил в это положение, но у переводчика, то есть у меня, было такое радостное лицо, что шутка не удалась.

На Муреа мы, как и было запланировано, прибыли в 12 часов. Правда, вместо полуночи был полдень, но это уже не столь важно. Время в Тихом океане понятие весьма относительное. Во всяком случае, когда я зашел за своими вещами, владелец обувного магазина сладко спал, сохраняя полное безразличие к событиям. При этом он блаженно улыбался, возможно, ему снилось, что к нему в магазин пришла богатая сороконожка подобрать себе подходящую обувь.

Одиннадцатый белый

Рассказывают, что на Самоа обычная семья островитян состоит из папы, мамы, четырех детей и американского этнографа, который заглядывает им в кровать и в кастрюлю, записывает отдельные слова и поговорки, находясь, так сказать, в самой гуще народа.

После прибытия на Муреа, я немного отдохнул на постоялом дворе под названием «Таверна одного цыпленка». Такое название придумал один американец, которого каждый раз, когда он просил есть, неизменно потчевали цыпленком. Другие блюда считали здесь, по-видимому, недостойными желудка попаа.

Затем я взял напрокат велосипед в китайском гараже и поехал в маленький, благоухающий ванилью поселок. Я расспрашивал про Тоти у местного жандарма, у работниц, готовящих ваниль для отправки, но никто ничего не знал. Наконец старик, по имени Таароа, занятый потрошением пойманных рыбаками тунцов, показал мне дорогу через джунгли. По узкой тропинке, чаще ведя велосипед, чем пользуясь им по назначению, я проделал несколько километров и очутился перед одинокой хижиной на берегу лагуны.

На Муреа в отличие от других островов почти нет белых. Если уйти в глубь острова, по целым неделям не увидишь белого лица. Хижина, где я наконец разыскал Тоти, расположена немного на отлете. Ни сама Тоти, ни многочисленные ее родственники ничуть не удивились моему прибытию. Ведь в этих краях наше общепринятое «что слышно!» выражается словами «хаэрэ ма таимаа», что просто-напросто значит: «иди есть». Воспитанный человек должен, разумеется, ответить «аита, паиа роа», «нет, у меня полный живот»…

Кстати, три миллиарда франков, бездейственно дожидавшиеся в кассах Индокитайского банка, когда их пустят в оборот, вложены туда исключительно белыми или китайцами. Островитянам совершенно чужда идея бережливости, у них даже существует 14 выражений для определения скупости. И поэтому на Муреа, где на три тысячи жителей приходится десять белых (я был одиннадцатым), меня встретили как еще одного фетии. Так называют здесь нечто среднее между прихлебателем и двоюродным братом или кузеном.

Хижина стоит на сваях, которые должны защищать ее от снующих кругом черных длинноногих свиней, домашней птицы и сухопутных крабов. Внутри стоят три ложа в стиле «Отель Эксцельсиор — Бердичев 1911», причем только одно немножко разваливается. Посередине — какой-то шкафчик, две керосиновые лампы и одна керосиновая плита.

Население хижины очень многочисленно. В первый вечер я так и не смог разобраться в родственных связях домочадцев. Со временем я, однако, установил, что пожилая пара нечто вроде Филемона и Бавкиды Южных морей — это, вероятно, дедушка и бабушка Тоти. Три мальчика и две девочки, должно быть, ее братья и сестры. Ее отец — как она сама мне рассказывала — уехал куда-то очень далеко — в Паго-Паго, и Тоти не видела его много лет. Мать Тоти жила в настоящее время с местным рыбаком, всегда молчаливым и угрюмым, чем он странно выделялся среди веселых и разговорчивых островитян. В доме проживал еще жизнерадостный юноша. Он однажды появился здесь три года назад, назвав себя кузеном с архипелага Туамоту. Семья — это святыня, и кузен был принят под крышу из пальмовых листьев. Он много спал, обладал отменным аппетитом, но лишь очень редко удавалось уговорить его взяться за какую-нибудь работу.

Кажется, я был принят в дом на берегу лагуны на правах дармоеда, которого нельзя прогнать. Тоти обрадовалась моему приезду, так мне, во всяком случае, показалось. Островитяне очень прямолинейны, это не Япония, где улыбка часто маскирует чувства, весьма далекие от дружбы и участия.

Песни Южных морей

Памятуя о своей миссии, я внимательно оглядывался кругом, пытаясь незаметно выяснить, свободно ли сердце Тоти, или же кто-нибудь занял в нем место моего доверителя и друга. Послеобеденное время мы провели вместе у самого моря, помогая готовить снасти для рыбной ловли, назначенной на рассвете. Это занятие не требует особого внимания, и мы могли свободно поговорить. Я умело навел разговор на достоинства столичной Жизни на Таити, но воспоминания не растрогали Тоти. «Вчера — это сон», — говорят островитяне.

Возможно, потому ее не радовало воспоминание о приятных вечерах в кабаке Леа, где мы пили коктейль «Молитва девицы»… «Ужасная гадость», — сказала она.

Она никак не могла понять, почему меня так рассмешил рассказ Маитере, вышибалы этого кабака. Однажды Маитере, который, согласно требованиям своей профессии, имеет 190 сантиметров роста и весит 120 килограммов, пригласили в Париж. Он вернулся через неделю, то есть следующим самолетом. Столица Франции не произвела на него впечатления. «Там когда люди едут автобусом, то совсем не поют», — рассказывает он шокированным слушателям. Чтобы понять это, надо увидеть автобус на Таити! Один пассажир поет, другой играет на гитаре, третий потрошит громадного тунца, четвертый развлекает беседой водителя и отгоняет пальмовой веткой мух от его потной физиономии. Каждый занят, чем ему вздумается… Мелодию запевалы подхватывают временами все. Ну разве можно путешествовать без пения?

А что поют? Прекрасно понимаю, что наживаю себе врагов, разрушая мифы о Южных морях, но мне кажется, что тексты песенок о Таити, написанные в Кракове или Варшаве, не совсем соответствуют таитянской действительности… Я привез с собой оригинальные таитянские записи и прошу меня не ругать, но в шестидесятых годах островитяне поют песни несколько отличные от тех, какие, по нашим представлениям, им бы полагалось петь…

«Мам ити э папа э…» «Папа сказал маме, что через дыру в кармане он потерял все заработанные деньги. И потому сегодня вечером мы сидим одиноко в нашей хижине под пальмовым листом, в то время как вся деревня пошла на ковбойский фильм».

«Вахинэ хаапаораа арэ…» «Демон ревности зелеными глазами посмотрел на примерную таитянскую пару. «Уходи, — кричит жена, — пусть тобой восторгается та женщина, с цветами питатэ в волосах. Я старая любовь, которую оставляют одну в покинутом и запущенном доме».

«Мэрэти маа…» «Песня о пустой тарелке».

«И вахо…» «Я влюбилась впервые и пою об этом, чтобы узнал весь атолл…»

«Аорэ топои тэ пеу…» «Вот вам приключения бедного таитянина, без гроша в кармане попавшего в китайский ресторан. Он наелся досыта, а потом бросил в пустую миску принесенного с собой таракана. Он по-называет таракана хозяину и, полный благородного возмущения, покидает помещение, не уплатив по счету».

«Пуааторо хеллабы…» «Нет, мой мальчик, ты не проявил себя и потому не получишь ничего вкусного — самое большее банку говядины. Но если сегодня ночью ты сделаешь меня счастливой, возможно, получишь что-нибудь повкуснее».

«Та матэтэ…» «Воскресным утром все в Папеэте спешат на базар, чтобы запастись свежей рыбой, поросятами, фруктами… Там шум и суматоха — еще бы, ведь каждому хочется сделать покупки и узнать новейшие сплетни…»

Вот песни Южных морей шестидесятых годов. Их распевают в автобусах на острове, где нет ни поезда, ни трамвая. Такой именно автобус курсирует между Папеэте и расположенным в десяти километрах от центра города кабаком «Лафайет». После полуночи автобус мчится в город, нагруженный подвыпившей публикой. Плату за проезд взимают с пассажиров на половине пути. Это глубоко гуманно: ведь выброшенному из автобуса пьянице легче пройти, чуть покачиваясь, пять, чем десять километров.

Однако, повторяю, Тоти вовсе не улыбалась при этих воспоминаниях…

Когда поют петухи?

В июле на Таити зима, и в шестом часу было уже совсем темно. Три часа спустя жители хижины на берегу лагуны погрузились в глубокий сон. Спала чета стариков, детвора и кузен из Туамоту, лишь только попаа — белый человек ворочался на своей постели, прислушиваясь к голосам морского прибоя и шепоту джунглей.

Курятники — сооружение в Океании неизвестное. В сумерках курицы и петухи садятся на ближние кусты. Какое-то время еще слышится кудахтание, но вскоре эту некогда ввезенную из Европы птицу одолевает сон. И вдруг среди ночи раздается громкое пение петухов… Растерявшийся попаа пытается найти часы в своих вещах рядом с постелью, чтобы определить время… «Спи, спи, — кричит из другого угла комнаты Тоти, также разбуженная пением, — эти петухи все еще продолжают жить по французскому времени…» Странная память у птиц, встречающих на островах Океании рассвет Бретани или Гаскони.

Наконец рассвет наступил и для нас. Приятно проснуться в маленькой хижине на острове Южных морей. Сразу же спешим к ближнему ручью — искупаться… Не надо, пожалуйста, верить открыткам, рассказывающим, будто островитяне купаются в море. В здешних краях, где вода кишит акулами, это было бы очень неразумно. Точно так же не доверяйте другим открыткам с изображением прелестей отдыха под кокосовыми пальмами. Плодоносная кокосовая пальма имеет более четырех этажей в высоту, вес кокосового ореха— до 20 килограммов и, стало быть, если он упадет на человека с такой высоты, то может его убить. Правда, таитяне утверждают, что у кокосовых орехов есть глаза и что они падают только на дураков, но мне кажется, что это скорее всего меткое определение неосторожных людей, которые забывают об опасности… Мне рассказывали, как жандарм, только что прибывший из Франции в Папеэте, сторожил группу заключенных, работающих на строительстве дороги. Они работали под палящим солнцем, а жандарм уселся в тени кокосовой пальмы, не внимая предостережениям говорящих на своем родном языке заключенных. Уже через час на него упал кокосовый орех. Перепуганные заключенные положили пострадавшего на тачку и быстро доставили его в местную больницу. Благодаря немедленной помощи жандарм остался жив, хотя у него оказался перелом основания черепа… А когда на Таити берешь напрокат автомобиль, к ключу бывает прикреплена бирочка с предостережением: «Просим не ставить машину на стоянку под кокосовым деревом. За ущерб, причиненный вследствие падения орехов на кузов, отвечает пользующийся машиной». Итак, очень прошу, никогда не садитесь под кокосовой пальмой.

Горчица на листочке

Кругом уже совсем светло, когда мы все вместе садимся завтракать. Сотрапезники пробуют первое блюдо и начинают привередничать. Все несоленое!

Сестра Тоти получает соответствующее указание и рысью мчится в деревню, чтобы купить соль. Делать какие-либо запасы здесь считается весьма неразумным и зазорным для уважающего себя человека. Держать дома самые необходимые приправы и то не принято. Ведь куда удобнее по мере надобности, а стало быть не менее трех раз в день, бегать в китайскую лавчонку. Там можно минут пятнадцать посудачить с другими жителями деревни и заодно купить соль, горчицу или перец на листочке… Торговля на щепоти, как мне кажется, практикуется только на островах Океании. Насколько мне удавалось разобраться, сравнивая рыночные цены соли с крохотными порциями, отвешиваемыми хозяйственным китайцем по системе «пи умноженное на глаз», таитяне переплачивают по меньшей мере в десять раз за свои покупки.

Однако у меня не было времени заниматься проблемами розничной торговли. Островитяне готовились к ловле рыбы, мне предстояло выполнить мою миссию, и я обдумывал лучшие методы действия.

…На Муреа, как и на других островах Полинезии, кормление домашней птицы считается совершенно излишним. Куры живут сами по себе, устраиваются на ветвях ближних кустов, питаясь чем попало. Конец их жизненного пути тоже чисто случаен: когда я без предупреждения явился в маленькую хижину на берегу лагуны, прогуливавшаяся по тропинке курица была незамедлительно приглашена в кастрюлю.

Но на этот раз курицы и петухи сопровождали нас на берег. Рыбаки отправились на ловлю, известно, что рыбу потрошат сразу же на берегу — можно будет полакомиться вкуснейшими потрохами… Деревенские дворняги тоже тащились за нами следом. Впрочем, эти сообразительные существа сами удивительно проворно ловят рыбу в мелкой воде, и наш выход для них скорее светское развлечение. Игривая дворняга пытается сорвать металлическую пряжку на моей сандалии. Я косо глянул на пса. Китайский купец на Макатеа сказал мне, что теперь как раз сезон собачины, собак лучше всего есть зимой, то есть в июле… Смотри, собачка, как бы тебе не попасть в меню под рубрику «шеф-повар сегодня рекомендует»…

Клюет ли рыба?

Сегодня к обеду будет свежая рыба. Это знаменательное событие так как, к сожалению, население Океании в последние годы все меньше потребляет традиционную пищу. Вместо сырой рыбы и свежих фруктов — полинезийцы едят консервы.

Мы дожидались возвращения рыбаков в тени перевернутой пироги: Тоти, я, курицы, птица и собаки. Где-то вдали шумно резвились дети, мы были одни, и я подумал, что наступил момент для решительного разговора… Лениво играя острым ножиком, который должен был служить для чистки рыбы, я лавировал среди пустяков, готовясь к лобовому удару.

Опасаясь, что мое вторжение в личные дела может быть встречено в штыки, я напрямик спросил Тоти, не собирается ли она вернуться на Таити к моему соседу… Я некоторым образом опередил ее ответ, описывая, как это будет чудесно, когда в порту в Папеэте будет ждать ее милый, а вечером мы все вместе пойдем танцевать. Я говорил довольно долго, от волнения покрывшись весь потом, но Тоти оборвала мое красноречие.

— Фью, — сказала она. Стало быть — кончено… И вежливо объяснила, что через несколько месяцев ждет ребенка и поэтому не вернется на Таити.

Я был потрясен. Как же так — не хочет вернуться к отцу ребенка, ведь он его отец…

— Конечно, — согласилась Тоти, — а кому еще им быть?

«Июльский» ребенок

Урок таитянских нравов продолжался… Нам может показаться странным, что девушка без какой-либо важной причины покидает мужчину, от которого она ждет ребенка. Но ведь дело происходит на Таити, а не в Европе… А впрочем, как однажды сказал судьям некий адвокат: «Господа, кто из вас не убил свою жену и не растворил ее тело в ванне с серной кислотой, пусть бросит камень в обвиняемого».

Наши европейские трагедии нежеланных детей совсем незнакомы на Таити, где больше 60 процентов детей — это, по нашим понятиям, незаконнорожденные дети.

Уже нашлось множество желающих усыновить ребенка, который должен родиться у Тоти. «Вот видите, — скажут торжествующе белые моралисты, — какова материнская любовь в Полинезии». Ребенок в Полинезии самый желанный гость, будущая роженица принимает визиты подруг и соседок, умоляющих ее отдать им ребенка. Он будет считаться своим в приемной семье, станет невероятно избалованной игрушкой, которую все обожают и которой дозволено все. Разумеется, если в свою очередь Тоти придется по сердцу чей-нибудь новорожденный, она получит его, стоит ей попросить как следует. Признание отцовства протекает там по-другому, чем у нас. Французские чиновники, ведающие актами гражданского состояния, рвут на себе волосы; нет никакой возможности разобраться, кто с кем состоит в родстве, тем не менее полинезийцы в этой путанице родственных связей чувствуют себя как рыба в воде.

Таитянская девушка, если она не собирается отдать своего ребенка, сообщает в письме друзьям о предстоящем событии. Те в свою очередь, часто по телеграфу, обращаются с просьбой признать их отцовство, ибо ребенок здесь, повторяю, самый желанный гость. Мэрия признает отцом того, кто первый отправил телеграмму или кто самолично предъявит свои права на ребенка. У Сары, таитянской служанки изысканной госпожи де ла Рок, о которой я рассказывал в начале моего повествования, «июльский» ребенок. Собираясь в город, она заходит в гостиную или любую другую комнату, где находится в это время хозяйка, и кладет ей на колени своего малыша. Разве можно допустить, что кто-нибудь отказался бы от удовольствия поиграть с настоящим ребенком? То обстоятельство, что госпожа де ла Рок, может быть, как раз занята беседой с гостями, ничего не меняет…

Чуть было я не забыл объяснить, что такое «июльский» ребенок. 14 июля — день французского национального праздника — таитяне считают и своим большим праздником. И празднуют его в Полинезии три недели подряд. Эти торжества наиболее подходящий случай для бурных развлечений и интимных встреч.

Барабаны в Фаа

Около полуночи в ночной тишине вдруг раздается звук барабанов из Аруе, затем из Пирае, потом их глухой шум подступает все ближе и ближе и, наконец, взрывается грохотом в Фаа, совсем рядом с моим домом на Таити…

Долго репетируют по ночам танцоры, готовясь к выступлению в предстоящие три недели празднеств. Часами можно сидеть на стволе поваленной пальмы и глядеть на это странное зрелище. У девушки, однообразными гибкими движениями бедер изображающей извечный роман Южных морей, сладострастно полузакрыты глаза, она не обращает внимания на окружающих… Вместе с ней в этом же ритме танцуют часами другие девушки… Должно быть, так плясали здесь и в те времена, когда «большие пироги» белых людей причаливали к островам Океании и матросы смотрели на странные обряды островитян.

Глядя на танцующих, невольно чувствуешь себя захваченным их стремительной, неистовой пляской… А ведь у этой девушки, исступленно пляшущей в ритме, отбиваемом пальцами на деревянных барабанах, странно знакомое лицо… Да это же продавщица из фотомагазина, куда я отдал чинить свою камеру… Она стоит за прилавком, улыбающаяся и молчаливая… Но так бывает днем… Сейчас ночь, и все готовятся к празднеству, к 14 июля…

В самой Франции этот национальный праздник не отмечается так торжественно. Здесь же три недели подряд длится безумие, без удержу, без оглядки. Отсюда и берутся «июльские» дети, чье отцовство определить нельзя: через девять месяцев после праздника больница в Папеэте готовится принять новый многочисленный отряд новорожденных.

По удивительному стечению обстоятельств, еще во времена независимости Таити, как раз на июль приходились языческие торжества, происхождение которых теряется во мраке истории. Поэтому не стоило труда уговорить таитян отмечать 14 июля, французский национальный праздник. В школах Полинезии дети затвердили, что празднуется годовщина штурма Бастилии. Но объяснить островитянам, не интересующимся политикой, что Бастилия была крепостью и тюрьмой, объяснить роль аристократии и простонародья, осветить роль короля Франции невозможно. Это недоступно пониманию живущих здесь веселых, жизнерадостных людей… В кинотеатрах Таити показывают фильмы с английскими диалогами, которых никто не переводит — фантазия зрителей создает легенду на канве картины. Подобное произошло и «со взятием Бастилии»…

Мэа хаама

Никак нельзя подходить к событиям таитянской жизни с нашей европейской меркой, нельзя применять к ним наши моральные критерии, раз у островитян есть свои, особые.

«Мэа хаама» обозначает — «Стыдно». Стыдно отказать пришельцу в угощении за собственным столом. Стыдно бить ребенка. Стыдно быть скупым. Однако вовсе не стыдно развлекаться с матросами, чтобы получить платье.

У морали здесь свои традиции. Супружество в нашем понимании никогда не существовало в давнем обществе островитян. Таитянское супружество заключалось в обоюдном согласии заинтересованных лиц. Ухаживание продолжалось очень недолго, никакого религиозного обряда для утверждения союза не устраивалось. Приданого невесты в деньгах и вещах не существовало. Собственно, его нет и по сей день. Она приносит в супружество собственную молодость, немного белья и хлопчатобумажных платьев. Он приводит ее в дом своих родителей. Это все.

Однако сейчас шестидесятые годы. Язычества больше не существует на островах Полинезии. По крайней мере, теоретически. Католические и протестантские миссионеры вырывают друг у друга овечек, в каждой деревне есть миссионерская церквушка. Тем не менее, пожалуй, прав был Отто Коцебу, когда в своем «Новом путешествии вокруг света» (1823–1826) писал о влиянии христианства на жителей Таити: «Такого рода религия, запрещающая любое невинное удовольствие, убивающая дух и отнимающая все силы почти беспрерывным повторением предписанных молитв, является клеветой на божественного творца христианства…

Правда, фальшивое христианство миссионеров вызвало на Таити кое-какие перемены к лучшему, но зато оно же породило там много плохого. Так, уничтожив нелепое идолопоклонство и языческие суеверия, оно заменило их новыми заблуждениями. Оно насадило ханжество и лицемерие, а также ненависть и презрение ко всем инаковерующим — черты, которые прежде были совершенно чужды прямодушным и доброжелательным таитянам».

Свадьба каждые пять лет

Уже первое соприкосновение таитян с новой верой было не очень ободряющим для миссионеров. Француз Виктор Сегале, судовой врач и писатель, рассказывает, как они объясняли туземцам основы христианства. Таитяне все досконально поняли и немедленно принесли новому божеству в жертву человека, причем главный жрец произнес следующие слова: «О Иисус, в знак приветствия приносим тебе в дар этот вот человеческий глаз, истинно небесное лакомство, дабы ты с этих пор оставался на небе над Таити…»

Нынешние миссионеры прекрасно сознают всю недолговечность таитянских браков. Они хорошо знают, что зачастую из семи детей какой-нибудь женщины каждый ребенок принадлежит иному отцу. И оберегать целомудрие женщин — труд, кстати напрасный и в Европе, — в Полинезии полнейшая бессмыслица.

В этом вопросе миссионеры заняли довольно оригинальную позицию, однако более логичную, чем их предшественники. Они не только не уговаривают туземцев оформить брак, но даже, напротив, пытаются склонить супругов, как следует пересмотреть свои матримониальные намерения. На некоторых островах преподобные отцы сочетают желающих узами брака только раз в пять лет, и таких находится немного. Священники более охотно дают свое благословение многодетным парам, считая, что взаимная привычка является большей гарантией прочности союза. Некий благочестивый миссионер с островов Общества отказался освятить союз пары, которая могла уже похвастаться многочисленным потомством. Он сказал при этом, что грех сожительства может быть прощен, в то время как таинство брака отменить нельзя, ибо оно неотвратимо. И миссионер крестит ребятишек, а родителям велит подождать еще несколько лет.

В стране, где мальчики созревают в двенадцать, а девушки в десять лет, такая точка зрения вполне разумна. Я видел пары, когда семнадцатилетняя женщина имела уже троих детей и ожидала четвертого. Мораль белых людей не звучит убедительно для островитян.

Тоти, девушка с Муреа, не захотела вернуться к мужчине на Таити и совсем не пугалась, что ей придется рожать ребенка вдали от его отца. Ее не привлекали ни людные бульвары портового города Папеэте, ни музыка, долетающая ночью из кабаков и дансингов. Она бегала босиком по тропкам джунглей и по песку пляжа. Удобной вилле на окраине Папеэте предпочла тесную хижину на берегу лагуны. Почему? Почему?

Через несколько дней я вернулся в Папеэте. «Почему? Почему?» — спрашивал у меня покинутый белый мужчина, чей ребенок через несколько месяцев должен был увидеть свет в маленькой хижине на Муреа. Мужчина был молод, красив и симпатичен. У него, наверное, был счет в банке и другие блага. А все-таки Тоти ушла, и с этим ничего нельзя было сделать. Кто знает, — может быть, она ушла именно потому, что предпочитала жить вдали от банков и других благ белых людей. Женщин вообще трудно понять, в том числе и таитянок. Надо было сразу принять во внимание ее искреннее и ясное «фью» и отбросить всякую надежду.

ЭМИЛЬ, НАЗЫВАЕМЫЙ ГОГЕНОМ

В Папеэте, главном городе острова Таити и всей Французской Полинезии, среди осевшего там давно французского населения нетрудно увидеть черты маленького провинциального города «прекрасной Франции». Я, разумеется, не имею в виду туристов, появляющихся лишь на короткое время, или господ, действующих в области «импорт-экспорт».

Однако, повторяю, осевшие на Таити французы — иногда это даже потомки живших здесь нескольких поколений — сохранили обычаи, будто целиком перенесенные из маленьких французских городов. Во-первых, конечно, всевозможные кружки, которые объединяют всех, начиная от филателистов и кончая любителями истории. Местный книготорговец, у которого я спросил про таитянские публикации, связанные с польской тематикой, направил меня в правительственную типографию, где находится полный комплект официального издания «Вестник Таити», или, на местном языке — «Тэ Вэа Но Таити».

Причитается пять франков…

Сознаюсь, что в редакции этого журнала я пережил шок, неизбежный для жителя истерзанной войнами Европы, где все старинные публикации ценятся на вес золота.

Подумайте только… Я вежливо спросил у старичка в черных нарукавниках, словно перенесенного сюда из какого-нибудь провинциального городишки во Франции, можно ли мне посмотреть номер журнала восьмидесятилетней давности от 13 июля 1882 года. По-видимому, мои намерения были расценены как проявление скупости, как маневр, рассчитанный на то, чтобы отнять время у служащего и самому сэкономить деньги… Ибо старичок быстро поднялся по лестнице, прислоненной к большому шкафу, из-за пыльной кипы журналов вытащил нужный номер, кинул его сверху на стол передо мной и деловито объяснил:

— Причитается пять франков…

Я вышел, прижимая к груди свое приобретение. «Вестник Таити», который, как сообщалось на его первой полосе, выходит по четвергам в три часа дня. В купленном мною номере можно было найти сообщение о том, что почтовый бриг 17 июля принимает корреспонденцию в Сан-Франциско, можно было прочесть очередную главу романа «Филипп Мессарос, или Сыновняя преданность». Меня, однако, больше всего интересовал отчет о похоронах инженера Адама Кульчицкого, кавалера Иностранного легиона, умершего 11 июля 1882 года в возрасте 63 лет. Журнал сообщал, что все население сопровождало останки «почтенного старца» к месту вечного покоя, и добавлял, что, «несмотря на преклонный возраст, Адам Кульчицкий никогда не бросал свои научные труды и смерть застигла его в момент, когда он знакомился с новейшими открытиями в мире».

Над могилой Кульчицкого проникновенную речь произнес господин Роберт — директор дорог и мостов. Он напомнил, что покойный в течение 30 лет занимал ответственные должности, отличился как своим трудолюбием, так и своими успехами. Он составил карты Таити и Муреа, а в качестве директора отдела по делам аборигенов сделал очень многое для администрации колонии и в то же время «был горячо любим таитянами». При всем этом, продолжал француз, господин Кульчицкий никогда не оставлял научную работу, которая была его жизненной страстью, особенно в области астрономии. Его переписка с французскими астрономами — свидетельство того огромного уважения, каким он пользовался у них… Он работал самоотверженно. Всего несколько дней до смерти самолично произвел подсчеты для вычисления орбиты новой кометы. И можно сказать, что окончил свою жизнь на поле боя.

Дальний путь

Еще до моего отъезда на Муреа я встретился с продавцом книг в Папеэте. Он сообщил мне дополнительные подробности о том самом поляке, который проделал весьма длинный путь, прежде чем попасть на одинокий остров в Тихом океане.

Адам Иоахим Кульчицкий родился в Польше 2 октября 1809 года. По-видимому, во Франции он очутился после восстания 1831 года. Первое упоминание о пребывании его на Таити относится к 1850 году — когда Кульчицкий производил обмер острова. В этом же году он отправляется на Гавайские острова, чтобы провести наблюдения за полным затмением солнца. В 1858 году ему было поручено заниматься проблемами коренного населения Таити. В 1859 году он попадает в Новую Каледонию, где в Пор де Франс (нынешняя Нумеа) занимается проблемами туземного населения, а затем получает назначение на должность директора обсерватории. В этой должности он остается вплоть до ухода на пенсию, в 1865 году. Год спустя возвращается на Таити и продолжает заниматься наблюдением за небесными светилами. Именно там в один из июльских дней смерть настигла заглядевшегося на звезды путешественника…

Поздним вечером я возвращаюсь в мою хижину под пальмами. Под ногами скрипит морской песок, некоторое время сохраняющий следы тех, кто шел здесь до меня. Следы ног остаются до тех пор, пока их не задует ветром или не размоет водой прилива. И мне подумалось, что, возможно, по этому самому морскому пляжу 100 лет назад шел одинокий поляк, заброшенный на чужбину, и смотрел на звездное небо. А ведь хотя мы находимся как раз по другую сторону Варшавы, эти же звезды видны погожими вечерами и на небе Мазовии.

Лицей и тюрьма

Мнения по этому вопросу расходятся. Местный аптекарь господин Шакье, знаток истории острова Таити, сказал мне, что улица Малая Польша в Папеэте была названа в честь живших там некогда поляков, которые служили в русской армии, были взяты в плен французами в Крымскую войну и затем вывезены в колонии.

Другой авторитет в этой области — книготорговец господин Рауль Тесье опроверг утверждение своего уважаемого друга, как не подкрепленное документами. В молодости господин Тесье сам слышал, будто там некогда жил польский матрос, содержатель небольшого кабака, — такова еще одна версия происхождения названия улицы.

Как бы то ни было, в настоящее время этот вопрос интересует лишь меня — польского журналиста, потому что несколько лет назад улицу переименовали. Одни возмущались, что воздаются почести стране «за железным занавесом», иные просто-напросто искали объект для нового, более актуального названия. И потому улица Малая Польша теперь носит имя Поля Гогена.

Этот великий художник многое сделал для прославления красот острова. Канули в прошлое его распри с администрацией колонии, запечатленные на века в преисполненных горечи письмах к друзьям. Имя Поля Гогена носит не только улица в самом центре Папеэте, оно присвоено и лицею. Там учатся молодые французы и все чаще можно встретить таитян, которые еще в начальной школе, склонив свои темные лица над учебниками по истории Франции, читают вслух: «Наши предки галлы…» А когда в лицее держат экзамены на аттестат зрелости, то письменные работы, аккуратно запечатанные лаком в больших полотняных конвертах, отправляются авиапочтой в Париж. Там выставляют оценки, и уже через три недели пассажирский реактивный самолет привозит из далекого Парижа результаты взволнованным лицеистам.

Лицей, носящий имя великого художника, размещается в современном импозантном здании. Неподалеку, по другую сторону улицы, почти на границе города, стоит более скромный, одноэтажный дом. Его не увековечили именем Гогена, тем не менее он связан с ним… В мрачной камере этого дома отбывал свой очередной срок последний оставшийся в живых сын Поля Гогена.

«Меня нужно простить»

Во вторник 13 июня 1961 года суду в Папеэте предстояло рассмотреть обычную порцию мелких дел. Драка в портовом кабаке, грубое нарушение дорожного движения, ссора между соседями. Затем был вызван обвиняемый по следующему делу: Эмиль, называемый Гогеном.

«Господин судья, у меня одиннадцать детей, господин судья, я без работы, меня нужно простить, господин судья…» Зал встретил эти слова смехом: старый человек не вызывал сочувствия. Судья с каменным лицом призвал подсудимого не говорить, пока его не спросят.

Эмилю, называемому Гогеном — так официально подчеркивается внебрачное происхождение подсудимого, — уже далеко за шестьдесят. Он не умеет ни писать, ни читать. В сущности, не умеет и считать. Он только кивал головой, когда в перерыв судебного разбирательства журналисты сообщили ему, что как раз три года тому назад одна только картина кисти его знаменитого отца — «Натюрморт с яблоками» была продана в Париже за четыре миллиона франков. Тогда это была самая дорогая картина из выставленных на продажу.

Эмиль, называемый Гогеном, только кивал головой и улыбался — возможно, причиной была большая сумма, а может, воспоминание о яблоках. Эмиль редко наедается досыта. Он зарабатывает плетением и продажей маленьких корзинок. Таитяне, поймав рыбу, часть улова опускают в этих самых маленьких корзинах в море. Рыба плавает в своей стихии, а когда кому-нибудь захочется свежей рыбы, ее достают оттуда.

Матери Эмиля давно нет в живых. Ей будто бы было одиннадцать лет, когда он родился, впрочем, никто не знает этого наверняка, так как акты гражданского состояния ведутся в колонии с небрежностью, свойственной колониальной администрации всех островов Южных морей. Зато каждый знает, что Эмиль, гордясь своим знатным происхождением, позирует туристам на улице Жанны д'Арк, а затем протягивает руку за медяками.

Туристы увозят потом домой снимки смуглого толстяка в грязной расстегнутой рубашке и в дырявой шляпе на лысеющей голове. Они объясняют друзьям, что это и есть тот самый Гоген, сын знаменитого… Эмиль, называемый Гогеном, не слышит этих комментариев. Несмотря ни на что, он считает себя счастливым человеком. Когда ему становится грустно — выпивает. Если, конечно… находится на свободе.

Бегство в джунгли

Дело в том, что справедливость попаа — белых людей — временами лишает его свободы. Мне рассказывал господин Стотту, директор местного отделения французских авиалиний, что, когда весной 1961 года на аэродроме Фаа возле Папеэте ожидалось прибытие первого пассажирского реактивного самолета из Парижа, участвующие в торжественном полете журналисты просили организовать встречу с сыном великого художника.

В Папеэте все знают друг доуга, и не стоило большого труда установить, что Эмиль уплыл на ближний остров Муреа, где живет в доме одной из своих жен. Жандарм на Муреа — единственный представитель колониальной власти на этом прекрасном острове — получил соответствующее распоряжение. Он надел служебную фуражку, прикрепил к поясу служебный пистолет и на служебном велосипеде покатил сообщить Эмилю об ожидающих его почестях.

Однако Эмиль при виде подкатывающей власти перепугался и нырнул в джунгли. Лишь два дня спустя удалось уговорить его вернуться к цивилизации. Эмиль не знает, что такое реактивный самолет и пресс-конференция — зато он знает, что жандарм запирает людей в тюрьму. В конце концов он поверил заверениям и разрешил увезти себя на Таити. Там Эмиля держали наготове, словно рыбу в садке, чтобы он был под рукой, когда у господ из прессы возникнет желание его увидеть.

Он заработал довольно много денег, позируя для фотографий. И когда вечером того же дня шагал по улице Альберта I в Папеэте, был уже крепко под мухой. Что же произошло дальше? Обвинение гласит, что Эмиль начал приставать к проходящей мимо китаянке, потом вырвал у нее сумку и обратился в бегство.

Эмиль, называемый Гогеном, защищается как умеет. «Аита мони» — нет денег, — повторяет он. «Э мэа хаама» — стыдно, — признает он, когда господин судья объясняет ему, что он стал теперь просто-напросто таата римарима — человеком с гибкими пальцами, как образно определяет вора таитянский язык.

Господин судья вытирает платком потный затылок и читает приговор. Эмиль прощается со свободой на целых два месяца. Покидая зал между двух жандармов, он бросает публике «парахи оэ», что значит буквально: «я ухожу, а ты остаешься…» Ибо мы остаемся, а он уходит туда, где нельзя лежать часами на солнце, нельзя играть на гитаре, ни петь, ни любить, ни танцевать.

Эмиль, называемый Гогеном, прямо из зала суда направляется в тюрьму, минуя по пути величественное здание лицея, где на фронтоне золотыми буквами высечено имя его знаменитого отца…

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЗА МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ

Отыскать Рери, девушку с Таити, незадолго до войны выступавшую в польских фильмах, было отнюдь не легким делом. В Папеэте еще не додумались до точного учета населения, когда Рери уже давно перестала быть центром внимания Таити эпохи реактивных самолетов. Можно сказать, что она уже перестала быть местной знаменитостью, но все еще продолжала возбуждать любопытство. Богатые француженки, с давних пор живущие на острове, знают ее и наслышаны о ней. Они презрительно кривят губы: ее можно зиять, но с ней не принято общаться… Богатые французы, с давних пор живущие на острове, используя момент, когда их супруги заняты обсуждением столь важного события, как открытие косметического кабинета, шепчут мне на ухо: «Иди к Кинюсу, или в кабак «Голубой воротник», или в какой-нибудь матросский притон — там ее наверняка можно найти…»

Рери, пожалуй, не ведет больше разгульной жизни, раз я четыре вечера просидел в кабаке «Голубой воротник» и ее не встретил. Не собираюсь жаловаться, — много чего мне довелось увидеть в этом притоне, куда запрещен вход несовершеннолетним девушкам. В кабаке нет двери, только занавес из колыхающихся на сквозняке шнуров с нанизанными бусами. Из-за занавеса доносится шум оркестра, нарушая тишину таитянской ночи, ударяет в нос перегар пива и виски, вырываются клубы табачного дыма.

Девушки из «Голубого воротника» ведут спокойную и однообразную жизнь, напиваясь здешним пивом или даже — если попадется посетитель пощедрее — датским или голландским. Идиллию иногда нарушают полицейские патрули в шортах и расстегнутых рубахах. Полицейские становятся у стойки бара, сдвигают фуражки со лба, обильно покрытого потом, пристально оглядывают зал. Кивком подзывают какую-нибудь девушку.

— Сколько тебе лет, соплячка?

Девушка, которую назвали соплячкой, нехотя высвобождается из объятий светловолосого матроса, поправляет на груди паро, сдвинувшееся во время прелюдии матросских ухаживаний. Она встает перед начальником патруля, кокетливо проверяет, на месте ли большой алый цветок, приколотый к ее блестящим черным волосам. Полицейский без особой уверенности проверяет, на месте ли она сама…

— Сколько тебе лет, соплячка? — повторяет он.

— Восемнадцать, мсье.

— В планах на будущее или сейчас?

Девушка не понимает шутки. Она слабо знает французский. Об удостоверении личности она, разумеется, не слышала никогда в жизни. Вчера только прибыла с архипелага Туамоту, подстегиваемая удивительным инстинктом островитян — ее далекие предки пересекали океан вдоль и поперек на своих лодках. Девушка села на принадлежащее китайцу судно, спала на палубе. Днем бродила по улицам Папеэте, разглядывала прекрасные витрины. Вечером ее приманила сюда музыка.

Полицейский окидывает взглядом стройную фигурку. Он пожимает плечами, здесь ничего не добьешься. Видно, другие девушки успели внушить ей простую истину: мол, белые люди не позволяют любить слишком рано, но этого запрета не следует принимать всерьез. Полицейский кивает товарищам, и они исчезают за завесой, отделяющей спокойную улицу от шумного мирка матросского кабака.

Добрый вечер, пани!

Итак, Рери вовсе не бывает там столь часто, как это кажется не особенно симпатизирующим ей людям. Но только она появилась, бармен сразу показал мне ее. Здешний бармен — это, пожалуй, коктейль из всевозможных рас. Какой-нибудь предок из прекрасной Франции, несомненно, передал ему любовь к деньгам, столь чуждую островитянам. Глаза у него явно раскосые, должно быть, его бабушке очень захотелось иметь ситец из китайской лавки, но у нее как раз не было с собой денег. Зато от своих таитянских предков он унаследовал коричневую кожу, мускулистую фигуру и любопытство дитяти природы.

Бармен никак не мог взять в толк, почему я так добиваюсь встречи с бывшей звездой экрана. Открыв очередную жестянку с пивом, он долго разглядывал на свет стакан и, протирая его быстрыми движениями маленького полотенца, терзался неудовлетворенным любопытством. Постоянные посетители тоже строили всяческие предположения. Кто-то решил, что, возможно, Рери провинилась и я пришел из полиции. Девушки подозревали всякие сердечные дела. Они молча переживали, что белый попаа не обращает внимания ни на одну из них, поджидая не первой уже молодости Рери. Таксист, высматривающий клиентов среди матросов, высказал как-то вечером догадку, что, вероятнее всего, Рери должна мне деньги. Это предположение постоянные посетители пропустили мимо ушей. Здесь Рери пользуется репутацией солидной особы.

Как бы то ни было — нашей встречи дожидались с интересом. И однажды вечером она состоялась. Балансируя ведерком со льдом, бармен, не без волнения, показал мне полную высокую женщину в небольшой ложе за столиком, с которого не успели еще убрать добрый десяток жестянок от пива, выпитого большой компанией. Эта самая компания как раз отчалила неуверенной походкой в «Вайма» или какой-нибудь другой кабак поблизости.

Я подошел к столику. «Добрый вечер, пани!» — сказал я по-польски. Рери посмотрела на меня каким-то странным взглядом. Мне показалось, будто она перенеслась вдруг в другой мир. Губы у нее вздрогнули, глаза стали влажными. Она ничего не говорила, и молчание продолжалось довольно долго.

Как раз в это время бармен очутился возле нас. Его взгляд, устремленный на меня, красноречиво говорил, что гостеприимство может скоро прекратиться, причем весьма стремительным образом. Он многозначительно вытирал о передник свои волосатые лапищи. Татуированная над запястьем девушка колыхалась на буграх мышц бармена. Для него ситуация была совершенно ясной. Молчаливый пришелец наконец открыл рот и обидел Рери. За такое во всех матросских кабаках принято бить по зубам.

Однако в тот вечер в кабаке «Голубой воротник» не дошло до кровопролития и никто не лишился зубов. Рери обрела дар речи и по-таитянски перевела бармену странное слово на странном языке, значение которого она запомнила еще с тех давних времен.

Нет, Рерц уже не говорит по-польски и понимает лишь немногие отдельные слова. Она помнит еще песенку, которую пела когда-то в Польше. Следом за ней эту песенку исполняли певицы танцевальных оркестров в городах и городках, пытаясь украсить иностранным акцентом родную речь и намеренно повторяя грамматические ошибки певицы Рери.

«Табу», которое продолжается

Всяэта удивительная история началась очень давно. 7 июля 1929 года на Таити прибыли два господина. Их звали: Фредерик Мурно и Робер Д. Флэрти. Они составляли акционерное общество под гордым названием «Мурно — Флэрти продуксьон», которое должно было снимать фильмы на островах Южных морей. Финансовые основы общества были крепкими, однако здоровье его компаньонов оставляло желать лучшего — пароход с экспедицией на борту угодил в ураган.

Сценарий был предельно прост. Речь в нем шла о судьбе девушки-островитянки, которую вождь отметил проклятием или табу.

Господа Мурно и Флэрти отдохнули после невзгод путешествия и стали подыскивать девушку, которая подошла бы к их сценарию. И тогда-то они встретили Рери.

Рери исполнилось 17 лет. У нее было продолговатое лицо с классическими чертами, волосы цвета вороньего крыла и фигура нимфы. Она любила жизнь и красивых парней, не знала забот и болезней. И она согласилась сниматься в фильме под названием «Табу». Господа Мурно и Флэрти на ломаном англо-французском языке объяснили ей роль. Рери считала все происходящее замечательной игрой и даже не предполагала, что вступает на путь, который белые люди определяют как головокружительную кинокарьеру.

Рери обладала врожденным сценическим талантом. В то же время она не имела малейшего понятия о регулярной работе. По здешнему обычаю, она шла спать, когда чувствовала сонливость — независимо от времени дня. Однажды, к примеру, после сложной подготовки начались съемки сцены, происходящей на рассвете, — и тут обнаружилось, что звезда пропала. Ее разыскивали далеко от места съемок, когда солнце стояло уже высоко в небе. Она танцевала и пела на маленькой полянке, казалось очень счастливой и радостно встретила взбешенных компаньонов. Она искренне их любила и не могла понять, почему они сердятся, когда мир так прекрасен и так чудесно жить на свете…

В любовных сценах Рери проявляла столько изобретательности, что господам Мурно и Флэрти пришлось урезонить ее актерский темперамент, не то могли бы возникнуть неполадки с цензурой. По сценарию актриса должна была покинуть Таити и уплыть, спасаясь от табу, на другой остров, где ей предстояло влюбиться в молодого искателя жемчуга. Постановщики облегченно вздохнули, когда Рери вместе с ними села на нанятый пароходик. Здесь она была под рукой, кончились ночные поиски непутевой артистки. Съемки быстро двинулись вперед.

«Табу» снимался полтора года. За время съемок случались драматические моменты, когда, например, крах на нью-йоркской бирже лишил компаньонов средств. У господина Мурно, равно как и у господина Флэрти, не было денег, чтобы выкупить белье из прачечной. Хуже того, у них не хватало даже на пиво…

И все-таки наконец они приступили к монтажным работам, которые велись тоже на прекрасном острове. «Табу» — драма, показывающая не только чудесную природу, но и тяжкий будничный труд человека. Фильм был восторженно принят критикой. Рери получила приглашение в Соединенные Штаты и целый год выступала там в большом ревю.

В маленьком домике на окраине Папеэте, где Рери живет со своей семьей, я рассматриваю газетные вырезки. Рери показывает мне свои старые снимки, они висят на стенах комнаты рядом с сувенирами, привезенными с войны ее шурином, который добровольцем Тихоокеанского батальона сражался в рядах Свободной Франции на фронтах второй мировой войны.

Фотографии собраны также во всевозможных коробочках и вклеены в альбом. На них печати фотоателье Кракова, Закопане, Крынице и Варшавы. Это воспоминания другого этапа жизни девушки с Таити. Рери пригласили в Польшу. Вместе с известным актером Эугениушем Бодо Рери выступает в фильме «Черная жемчужина». Очень скоро она завоевывает популярность — возможно, благодаря своему обаянию, а может быть, как воплощение легенды о далеких островах Южных морей, той самой легенды, что со времен капитана Кука продолжает жить в сердцах европейцев.

Племянницы Рери выглядят теперь так, как, наверное, некогда выглядела она сама. Они очень привязаны к своей знаменитой тете, втайне мечтают повторить ее карьеру и снисходительно отзываются о ее слабостях — из Польши Рери привезла кроме прекрасных воспоминаний любовь к горячительным напиткам, столь пагубную для островитян Южных морей, впрочем, не только для них…

Тем же мягким голосом, которым в тот вечер она успокоила бармена, защищавшего ее от воображаемого врага, Рери рассказывает теперь мне и своим племянницам о том странном мире — Варшаве тридцатых годов. Где сейчас все те, кто вместе с Рери встречали рассвет, поднимающийся над стенами города на Висле? Что сталось со всеми, кого сохранила память Рери?

Итак, пришло время и этого вопроса. Пришло, ибо иначе быть не могло. Почему их нет в живых? Трудно объяснить это островитянам Южных морей, когда над пальмами мерцают звезды таитянской ночи, а издали доносятся звуки танцев, которые разучивают юноши и девушки к празднику 14 июля. Как объяснить Рери, почему гитлеровцы убили великого актера Михала Знича? А ответить надо. Ее круглое лицо выражает безграничное удивление: почему его убили, ведь он был такой хороший человек?

И сразу возникает множество вопросов, множество проблем. Говорю, что Знич погиб, убитый в гетто или — этого я не знаю точно — в концентрационном лагере. Что такое гетто? Что такое концентрационный лагерь? Почему строили газовые камеры? Ожесточенные споры белых людей остаются непонятными для островитян, которых даже теперь на Западе иногда называют дикарями… Мне кажется, что, когда я покинул маленький домик, Рери раньше обычного потянулась к шкафчику, где стоят пузатые бутылки. Наверное, этой ночью она пила больше, чем всегда, вспоминала настоящий снег и людей, которых видела в далекой стране, а может, вспоминала и свою молодость. Рери не проливает слез над своей судьбой. Но в дни, когда владелец кинотеатра достает коробки со старой, донельзя потрепанной лентой «Табу», в зрительном зале появляется Рери и в сотый раз следит за действием фильма.

Постоянные зрители, знающие, кто эта немолодая женщина, переводят глаза с экрана на нее, с нее на экран. Возможно, они задумываются над тем, что и красота умирает… А Рери спокойно глядит на свое изображение, запечатленное сразу же после того дня, когда, получив приглашение участвовать в игре, называемой съемкой фильма, она сказала, показывая в улыбке свои белые зубы: «Прекрасно, мистер Флэрти».

Трехмачтовое судно

с кондиционированным воздухом

…Собираясь в далекую заокеанскую страну, красивая девушка с Борабора Таритатуми а Тариипая купила первые за девятнадцать лет своей жизни туфли на высоком каблуке… Она неуклюже ковыляла в них: ведь девушки с островов ходят обычно босиком или в сандалиях… А когда самолет, в котором она летела, должен был по пути в Лос-Анжелес приземлиться на Гавайских островах и поздним вечером кружил над Гонолулу, Таритатуми а Тариипая, первый раз увидев освещенный город ночью, воскликнула: «Они забыли потушить свет на ночь!»

Я хотел бы рассказать поподробней об этом приключении красивой девушки с островов Полинезии, дабы читатели знали, что и в шестидесятых годах деятели кино охотно посещают Таити.

…Каждое утро в Папеэте на Таити после восьми ча сов я спешил к морю полюбоваться незабываемым зрелищем. В небе с ревом проносились реактивные самолеты, на море виднелись белые силуэты пассажирских пароходов и серые туши французских военных кораблей, а среди них во всем величии минувшей эпохи горделиво плыл трехмачтовый корабль. Казалось, он попал сюда прямо со старинной гравюры.

У меня нет возможности рассказать полностью необычные приключения корабля его королевского величества «Баунти», чья команда взбунтовалась в Южных морях в XVIII веке. Это очень длинный, хотя и захватывающий, рассказ. В Голливуде решили сделать фильм об этом, и Метро-Голдвин-Майер — крупная киностудия — ассигновала миллион долларов на натурные съемки. И тут-то начинаются приключения, ничем не уступающие настоящему «Мятежу на «Баунти», как должен был называться фильм.

Внимательный наблюдатель непременно заметит, что гордый трехмачтовый корабль, точное повторение настоящего «Баунти», воссозданный на верфи по оригинальным чертежам, взятым из архива британского адмиралтейства, мчится по волнам со свернутыми парусами… Дело в том, что практичные американцы израсходовали на строительство корабля полмиллиона долларов, оснащая его устройствами, которые даже присниться не могли матросам его королевского величества в те давние времена и без которых сегодня настоящий мятеж немыслим.

«Баунти» располагает двумя дизельными двигателями в 300 лошадиных сил каждый, он развивает скорость 12 узлов. На корабле находятся радиостанция и радарная установка. В каютах, где живут 9 офицеров и 22 матроса, — кондиционированный воздух, под палубой — турбины, питающие все электрические установки — холодильники и другое оборудование, без которого господа из кино не представляют себе жизни даже на мятежном корабле…

Мятеж начинается в 9 утра и длится несколько часов. Дольше бунтовать не разрешают строгие правила профсоюзов. Около 16 часов «Баунти» возвращается из ближней рыбацкой деревни Таутира, где построены пироги для нападения на судно, а также смонтировано приспособление для искусственного дождя… Корабль пришвартовывается на своем обычном месте, вблизи лучших кабаков Папеэте.

По трапу, возглавляемая режиссером, спускается вся съемочная группа Метро-Голдвин-Майер. Продюсер мистер Аарон Розенберг, в венке из живых цветов на вспотевшем лбу, садится за руль своего лимузина и едет в ближайший кабак. Там на террасе он составляет планы на следующий день. Мистер Марлон Брандо — исполнитель главной роли — направляется в Пунаауиа, в свою скромную двенадцатикомнатную хижину с установкой для кондиционирования воздуха, где после трудового дня бунтарств девушки-островитянки помогают ему перенести горечь поражения.

Повар был лучше

А теперь вернемся к красавице с Борабора. Путь к славе Таритатуми а Тариипая, которой поручили главную роль, отнюдь не был устлан розами. Согласно международным обычаям, господа из кинофирмы должны были, разумеется, познакомиться с девушкой поближе, прежде чем ей была выделена скромная доля из бюджета фильма. В последнее время она дружила с самим господином Брандо, однако девушки Южных морей не настолько увлечены мифом Голливуда, чтобы простить господину Брандо его всевозможные капризы и привычки, чуждые островитянам. Однажды прекрасная Таритатуми ушла навсегда с… поваром из местного отеля. Повар парень хоть куда и не страдает никакими причудами…

Все жители Таити были взволнованы этим событием. Марлон Брандо окунулся в водоворот низкопробных развлечений. «Чтобы забыться», — твердили знатоки из портовых кабаков. Его, правда, предупреждали о возможных последствиях, однако он не прислушивался к советам. На Таити шестидесятых годов любовь может быть опасной. «По нашим сведениям, господа кинодеятели из Метро-Голдвин-Майер, пользуясь перерывом в съемках, улетели в США, захватив с собой сувениры, за которые таможня США не взимает пошлины», — писала с «лукавым юмором» местная газета.

Пальмы и кольца

Кокосовые пальмы — богатство Таити. Согласно правилам, на стволе кокосовых пальм должны быть укреплены на определенной высоте металлические кольца для защиты кокосовых орехов от нашествия крыс и сухопутных крабов — этого бича острова. Предохранительные кольца закрепляют таитяне. Ни один французский рабочий не сможет залезть так высоко на пальму. Местный плантатор рассказывает мне: «До сих пор я платил за укрепление одного кольца 5 франков, теперь даже за 20 никто не хочет браться за работу. Американцы платят статистам за съемку гораздо больше…

Если к этому прибавить, что господа кинодеятели заняли лучшие гостиницы и забрали себе лучших девушек — то можно не удивляться, почему в один прекрасный день на улицах Папеэте появились надписи: «МГМ, убирайтесь домой!» Сделал надписи некий Фрэнк Фэй, местный журналист. У него, разумеется, французское гражданство, но только в первом поколении, так. как его родители были… американцы. Фрэнк Фэй предстал перед судом, он обвинялся в повреждении общественных дорог, на которых сделал красками 23 надписи.

Смоет ли дождь?

Рассказывая мне о своих злоключениях с Фемидой, Фрэнк Фэй был в чудесном настроении. Суду он привел закон, согласно которому его поступок подлежит наказанию только в том случае, если краска окажется стойкой. Между тем месье Буске — руководитель Службы общественных работ в Папеэте — показал, что краску удалось смыть водой. Он добавил, что эта операция обошлась в 9272 тихоокеанских франка.

Тогда обвиняемый заявил, что надо было дождаться дождя, который бесплатно смыл бы краску. Он добавил также, что политические лозунги прошлого референдума держатся уже два года и никто их не смывает… Суд приговорил журналиста к 23 штрафам (за каждую надпись отдельно) и возмещению расходов за смывание краски. Итого — 25 579 тихоокеанских франков. Журналист апеллировал в вышестоящую инстанцию.

Прежде чем дошло до повторного судебного разбирательства, я вернулся в Европу. Что было дальше — не знаю, но я пессимист. Ибо хотя и принято изображать Фемиду с завязанными глазами, но в некоторых судебных процессах один глаз у нее лишь немного прищурен…

АД НА ИСХОДЕ

Быстроходное судно «Островная птица», курсирующее между островами Общества и островами Туамоту, ловко маневрируя, отчаливает от берега.

Острова архипелага Туамоту, те 60 коралловых островов, где навигация так сложна, что Бугенвиль назвал их Опасным архипелагом, — со стороны моря кажутся необитаемыми. Деревни расположены в глубине. Ни в одной нет естественных источников пресной воды, и потому на крышах домов установлены хитроумные приспособления для накапливания дождевой воды. Землю привозят на баржах с Таити. Местные жители существуют за счет сбора кокосовых орехов и рыбной ловли. Коренные жители, которых здесь около 7 тысяч, даже среди полинезийцев считаются нелюдимыми. А вот Макатеа — другое дело… Вроде бы тоже остров архипелага Туамоту, но совсем нетипичный… Некогда его называли Тихоокеанским адом. Под лучами палящего солнца здесь работали, добывая фосфаты, вьетнамцы, завезенные со своей родины. Если они не погибали в этом климате, то возвращались на далекую родину с подорванным здоровьем, но зато и со сбережениями. Потому что на Макатеа не на что тратить деньги. Впрочем, теперь Тихоокеанский ад теряет право на это название. Климат, правда, не изменился, но огонь в преисподней медленно потухает. Это очень интересная история…

Говорит «радио» «Кокосовая пальма»

Говорит «радио» «Кокосовая пальма». Передаем вечерний выпуск новостей для острова Макатеа! Новый попаа, прибывший вчера на почтовом судне, поселился у дантиста Женнэ и сегодня провел весь день с рабочими фосфатных копей. Он фотографировал, много спрашивал и записывал, а во время обеденного перерыва поехал в клуб, где находится и сейчас. Как нам стало известно, новый попаа не нанялся на работу на Макатеа, он приехал сюда на короткое время, пока не прибудет ближайшее судно, возвращающееся на острова Общества…

Для точности следует заметить, что на Макатеа единственный радиопередатчик находится в местном жандармском посту и никаких радиопрограмм здесь не передается. Также и этот отрывок, касающийся вашего корреспондента, никогда не попал в эфир… «Радио» «Кокосовая пальма» явление очень распространенное на всех островах Французской территории в Океании: это передаваемый молниеносно из уст в уста бюллетень о наиболее интересных местных событиях, особенно тех, которые касаются попаа — белых людей. Известно, что их странные обычаи являются неиссякаемым источником веселья для полинезийцев. Информационная служба «радио» «Кокосовая пальма» опирается на самые последние сообщения как случайных ротозеев, дремлющих в тени причаливших к берегу пароходов, так и темнокожих девушек, у которых с попаа более тесное знакомство.

«Радио» «Кокосовая пальма» слушают все знающие таитянский язык. Наиболее интересные сведения переводятся на французский и делаются доступными самим попаа, которые случайно заглянули в китайскую лавчонку за банкой консервов или покупают билет на пароход в транспортном бюро. Таким образом, порой самые что ни на есть скрытые привычки какого-нибудь попаа, кто еще мало знаком хозяйке дома, но должен присутствовать у нее на званом ужине, бывают обнародованы по «радио» «Кокосовая пальма».

Впрочем, на Южных островах Тихого океана и с настоящим радио происходят странные вещи. Радиоволны ведут себя так, что, например, на островах Луайоте с трудом удается поймать передачи близкой Каледонии, в то время как великолепно слышны все далекие австралийские станции. На Таити же бывают такие дни, когда из всех европейских радиостанций слышна хорошо одна… Москва! Признаюсь, я был несколько ошарашен, когда однажды вечером, прогуливаясь по улочкам Папеэте, где в окнах, конечно, нет стекол, я вначале услышал кремлевские куранты, а затем московские последние известия на французском языке, идущие под местный аккомпанемент морского прибоя, шелеста пальмовых листьев и доносящегося издали боя деревянных барабанов.

Наряду со слушанием передач «радио» «Кокосовая пальма» излюбленным развлечением полинезийцев является кино. На Таити существует лишь одна единственная дорога, проложенная вокруг острова. Это весьма упрощает проблемы, связанные с определением адреса. Итак, на семнадцатом километре этой дороги находится кино «Бамбуковый побег». В нем 70 сидячих мест и 35 стоячих. Кроме скамеек есть еще два плетеных стула и одно деревянное кресло. Впрочем, кинотеатр, словно близнец, напоминает кинотеатр на Макатеа, возможно, не столько оборудованием, сколько репертуаром. Ибо полинезийцы решительно отказываются от психологических фильмов или таких, где много разговаривают. Любовные истории тоже не делают сборов, ибо роман на островах Южных морей укладывается, как правило, в короткий метраж, а бесконечные ухаживания белых людей, которые усложняют себе жизнь вздохами и другими штучками, сначала смешат полинезийцев, но вскоре им надоедают. Знание французского языка отнюдь не всеобщее явление: этот язык знает не больше десяти процентов жителей, английский здесь вовсе не знаком. Но, несмотря на это, фильмы из Голливуда или парижских киностудий демонстрируются без каких-либо комментариев в оригинальной версии. Воображение островитян присочиняет захватывающий сюжет. Самое главное для таитян — чтобы в фильме много стреляли и обязательно была погоня на лошадях. Когда владелец кинематографа прогорит на какой-нибудь чересчур утонченной картине, он тотчас же достает из железного репертуара хороший ковбойский фильм двадцатых годов, и, хотя местные завсегдатаи помнят его наизусть, они обязательно придут, зная, что им обеспечено настоящее развлечение.

В этом что-то есть

Миссионеры жалуются, что фильмы толкают молодежь на путь преступлений. В то же время преступления на маленьких островках явление чрезвычайно редкое, а мелкие нарушения носят довольно необычный характер. Во время моего пребывания на Макатеа был пойман молодой воришка, который, незамеченный, украл рубашку, вывешенную перед магазином. Он попался лишь на следующий день и только потому, что девушка воришки раскритиковала ту самую рубашку как мало элегантную. Тогда юноша украл другую в этом же магазине. Его поймали в тот момент, когда он аккуратно вешал на прежнее место первую, неэлегантную рубашку… Местным жандармам облегчает борьбу с преступностью еще особая черта характера таитян — воришка редко когда устоит перед соблазном немедленно похвастаться ворованными часами или велосипедом перед знакомыми девушками в «Голубом воротнике» или каком-нибудь другом портовом кабаке. Стало быть, с влиянием кино как школы преступности в Полинезии дело обстоит не так уж трагически.

«Сегодня вечером показываем снежную лавину» — гласит афиша на таитянском и французском языках, рекламирующая один из кинофильмов. Для людей, никогда не видевших снега, перспектива посмотреть снег очень заманчива, само действие фильма — дело второстепенное. «Наша картина идет уже третий день, в этом что-то есть» — расхваливает фильм киноафиша. Ибо на этом островке шедевры кинематографии демонстрируются самое большое два дня…

Все началось с птичек

Я живу в Макатеа у местного дантиста. Он здесь один в радиусе 200 километров. Работы у него невпроворот, страдающих сильной болью или заслуживающих особого отношения пациентов он принимает в пять утра, когда еще совсем темно и довольно прохладно. «Тогда я не устану, и вы не устанете», — поясняет он.

На здешнем образном наречии, кстати заметно отличающемся от таитянского, дантиста господина Жен-нэ называют «человеком, который сперва делает плохо, а потом хорошо». Чтобы не было недоразумений, у него на вывеске красуется изображение зуба с корнем. В те дни, когда причаливает пароход с Таити, дантист работает с особой спешкой. Здесь нет зубного техника, и все заказы на протезы приходится отправлять на Таити.

Господин Женнэ давно уже уехал из Франции, странствовал по Африке и в конце концов осел навсегда в Полинезии. С Таити он привез темнокожую девушку, имеет от нее сына. Господин Женнэ не собирается возвращаться во Францию или в Европу. Он ест местные блюда и только в честь гостя ставит на стол французские вина и более крепкие напитки.

Дантист из Макатеа просит рассказать ему о Польше. Вскоре после окончания войны, демобилизованный, Женнэ побывал в Польше с молодежной делегацией. Теперь он узнает, что не все поляки пьют водку к завтраку и что с 1945 года кое-что в Польше изменилось. Что гостиницы не охраняются часовыми с автоматами, что Варшава отстроена. Господин Женнэ интеллигентный жизнерадостный человек, но газеты он читает редко. Пресса из Франции поступает нерегулярно, таитянская печать вести из Европы сообщает петитом, в сокращенном виде.

Один из директоров Французского общества фосфатов Океании тоже был в Польше. Правда, он ездил туда не по собственной воле — его привезли в концентрационный лагерь. В лагере ему разрешили оставить при себе часы, и он умеет красиво спросить по-польски, который час, и отвечает, правильно называя цифры. Как настоящий француз, он произносит без ошибок «прекрасная паненка». Очень странно увидеть на другом конце света, как этакий пожилой господин с животиком, в белых шортах и сетчатой рубашке, поминутно вытирая пот со лба, произносит фразы из репертуара местечковых донжуанов с берегов Вислы.

Макатеа насчитывает 2,5 тысячи жителей — 90 процентов из них находится в непосредственной зависимости от Французского общества фосфатов Океании.

Я познакомился, пожалуй, со всеми белыми на острове. Прежде всего, разумеется, с местными силами жандармерии количеством в три человека. Меня торжественно пригласили на жандармский пост, и сам шеф — страничка за страничкой — листал мой паспорт. На островках Океании властям очень редко попадает в руки настоящий паспорт «оттуда». Шеф дольше всего задержался на странице, где власти из самого Папеэте выражали свое согласие на мое свободное передвижение по Полинезии. Шеф вздохнул и отдал мне паспорт на глазах двух своих подчиненных, внимательно следивших за проверкой. Он расстегнул воротник рубахи, взмахнул несколько раз пальмовым листом, точно веером, и обратился ко мне:

— Весьма сожалею, но у нас нет оснований арестовать вас…

— Мне очень неприятно, что я вас подвел, — ответил я и поинтересовался, почему шеф хотел видеть меня за решеткой; он не производил впечатления кровожадного.

— Очень просто. Нас здесь трое. Если бы вы сели, у нас до прихода следующего парохода был бы четвертый для игры в бридж…

В конце концов, жандарм все же утешился, тем более что я обещал заглянуть при случае и сыграть в бридж, так сказать, в качестве свободного человека. Мы разговорились. Жандармы на Макатеа, как и на других островках Океании, прозябали бы в бездействии, занимайся они исключительно охраной порядка. Им же приходится быть в одно и то же время бюро обмена валюты, таможней, регистрировать браки и сообщать статистические данные. Эта последняя функция очень меня заинтересовала. И коль скоро я оставался на положении свободного человека, роли несколько изменились — теперь я в свою очередь учинил допрос господам жандармам. Из моего протокола следует, что на Макатеа существует один католический костел, один протестантский собор и пять молитвенных домов различных сект. Гордостью острова является буддийский храм, который посещает единственный оставшийся здесь вьетнамец.

Островитяне гордятся также источником пресной воды, дающим ежедневно 300 тысяч литров той самой жидкости, которую у нас в Европе принято считать чем-то вполне обычным, но благодаря которой этот остров выделяется среди других островов архипелага Туамоту. Особенно Макатеа славится залежами фосфатов. Начиная с 1908 года из Макатеа было вывезено 8 миллионов тонн этого ценного удобрения. Сейчас здесь добывают 350 тысяч тонн ежегодно стоимостью в 400 миллионов тихоокеанских франков. 120 миллионов возвращается после экспорта фосфатов в виде зарплаты для рабочих. Итак, единственным богатством Макатеа являются фосфаты, причем здешние залежи одни из богатейших в мире. А ведь все началось с птичек… в частности, с бакланов!

Лунный пейзаж

В Китае бакланов приучили ловить рыбу для человека. В дрессировке этих птиц китайцы достигли совершенства. Однако на Макатеа бакланы занимались рыбной ловлей, так сказать, частным образом, для себя. Тем не менее уже много тысяч лет тому назад они начали способствовать будущему обогащению французских предпринимателей…

Весной самки бакланов танцевали на скалах крохотного островка Макатеа, своим танцем они пытались обольстить самцов и склонить их основать главную ячейку общества — семью. При этом они забавно крякали и заигрывали столь усердно, что даже скала не устояла бы, но самцам было не до них. Они интересовались только рыбой, которой и объедались без удержу.

Бакланы, бакланихи и маленькие бакланята (самки все же танцевали не зря) очень любили рыбу. Рыба трепыхалась в птичьих клювах, потом попадала в желудок, а затем еще дальше. Бакланы никому не пачкали шляп, поскольку в то время остров был почти безлюдным. И только высоко в скалах остались могилы людей, которые попали сюда неизвестно каким образом, жили неизвестно как и вымерли неизвестно когда. Тысячелетиями в расселинах и трещинах кораллового рифа, на котором образовался остров Макатеа, откладывались тысячи тонн вещества, изысканно называемого гуано. Теперь его добывают. Японские суда регулярно заходят в порт Макатеа, увозя птичью продукцию для удобрения островов Восходящего Солнца.

Но люди так жадны, что никакая птица не в состоянии удовлетворить их спрос. По нынешним подсчетам через восемь лет добывать будет уже нечего, все население придется переселить на остров Науру — если при конкуренции химической промышленности добыча фосфатов будет по-прежнему выгодной. Говорят, что тогда огонь в аду Тихого океана потухнет навсегда и останется лишь лунный пейзаж, прославивший Макатеа на всю Океанию.

Поезд господина Мажино

Еще до рассвета уезжаю на работу вместе с шахтерами. На Макатеа съехались многие жители соседних островов. Люди, чьи отцы не имели представления о регулярном труде, обслуживают современные машины — зарождается пролетариат южной части Тихого океана.

У островитян появляются искусственно насаждаемые потребности. Хочешь купить мотор для пироги? Хочешь есть досыта? Поезжай на Макатеа!

Там приходится тяжко работать. Подниматься надо до рассвета. У меня перед глазами стоят китайские лавчонки, где при мерцающем свете раскосые девушки подают завтраки мускулистым темнокожим шахтерам. Рабочие, еще не проснувшись как следует, едят молча, угрюмо. Потом они надевают белые защитные каски на курчавые головы и медленно направляются туда, где между пальмами поблескивают рельсы. Это единственная в Океании железная дорога.

Если бы рельсы могли думать, они, наверное, удивлялись бы, что лежат под знойным солнцем Южных морей. Ведь их с самого начала обрекли на вечную темноту. Они были куплены по распоряжению господина министра Мажино, который упрятал оборону Франции в подземные крепости, соединенные сложнейшей системой подземных железных дорог, по которым должны были подвозить боеприпасы из подземных складов к подземным пушкам, обслуживаемым бледными от пребывания под землей людьми. Господин Мажино предвидел все: в крепостях были собственные электростанции, собственные продовольственные склады, собственные больницы и собственные колодцы. Одного только не предусмотрел господин Мажино — что немцы не захотят пойти навстречу пожеланиям военного министерства Франции и не полезут прямо на эту систему подземных сооружений, носящую имя своего создателя.

Больше нет линии Мажино, но есть железнодорожная линия, купленная по случаю ликвидации оборонной линии. Небольшие паровозики перевозят сегодня шахтеров, эти лоснящиеся от пота горы мускулов. Шахтеры грузят в вагоны птичью продукцию, вагончики извилистыми путями, через джунгли, спешат в порт, где их уже ждут японские суда.

У меня на лице, гладком после утреннего бритья, проступает пот. Рубашка прилипает к телу, хотя до полудня еще очень далеко. Фотографический аппарат оттягивает плечо, — а ведь он весит ничтожно мало по сравнению с тачкой, груженной фосфатами. Приходится идти очень медленно: неловкий шаг грозит увечьем или даже смертью. Выходим на поляну. Здесь не уцелело ни одно дерево. Вся поляна изрыта ямами, откуда добывают фосфаты. Ямы очень глубокие — над ними перекинуты доски без каких-либо перил, по доскам бегают рабочие. Все это скорее напоминает цирковые номера, чем работу. Каждый рабочий совершает чудеса акробатики: сам киркой добывает фосфаты, лопатой кидает их в тачку, а затем рысцой бежит к раскачивающейся ленте транспортера. Хороший работник за восемь часов добывает и нагружает на тачку 79 тонн фосфатов. Невероятно, но факт. К тому же еще жара, от которой европейский рабочий погиб бы, проработав всего несколько часов.

Транспортер подходит к железнодорожным рельсам. Каждый вагончик забирает десять тонн фосфатов. Машинист дает сигнал, и сокровища Тихоокеанского ада направляются к порту. Там ждет пароход — долго ждать ему не приходится. Японские матросы поглядывают на часы. Прежде чем маленькая стрелка дважды обежит циферблат, в люк парохода погрузят 12 тысяч тонн фосфатов.

Остров «трех автомобилей»

Современная механизация существует только в порту. В фео — яме, откуда добывают фосфаты, — приходится работать вручную. У каждой ямы иная форма, иная глубина. Фео может иметь до 75 метров глубины.

После рабочего дня усталые мужчины заваливаются в постель. Население обеих деревень острова рано погружается в сон. Не слышно музыки, не видно танцующих. А ведь это тоже Полинезия… Зато в субботу, единственный день, когда разрешается продажа алкогольных напитков рабочим, когда на следующее утро им не предстоит изнурительный труд, огни китайских лавчонок горят до поздней ночи. В эту ночь жандармы заняты наконец своей непосредственной работой. На рассвете в воскресенье китайские лавочники подсчитывают купюры, оставленные расточительными островитянами.

На единственной, изрытой ухабами дороге острова нужно быть очень осторожным. Площадь острова Макатеа всего лишь 30 квадратных километров, а на них — три безобидных автомобиля и несколько сот опаснейших мопедов. Последние бешено мчатся напропалую. Остров невелик, и ехать некуда… Владельцы мопедов крепко упираются босыми ногами в педали, машины с ревом носятся взад и вперед… Ведь это воскресенье…

В клубе для служащих и техников пьют пиво из холодильника. Я подсаживаюсь к столику. На веранде играют в бильярд, мужчины глядят вслед каждой проходящей мимо девушке. Скука благоприятствует интригам, сплетни расползаются по крохотной территории островка, отталкиваются от морских берегов, возвращаются. Говорят, кого-то видели на рассвете, когда он забирался в окно чьего-то дома, говорят, будто та дама, чей муж уехал по делам в Париж, изменяет ему с таитянским мастером, говорят…

Громко играет радио, купленное у японского матроса. Выпит еще один стакан холодного пива, прошел еще один день, истрачены заработанные за день деньги. Через несколько лет, говорит один из собеседников, вернемся пенсионерами во Францию или будем искать новых залежей на новых островах. Здесь ничего не останется, понимаете? Пустыня, лунный пейзаж. Останутся только могилы, вырытые высоко в прибрежных скалах…

Газета на Фиджи

После Макатеа мой путь лежит к архипелагу Фиджи. Архипелаг состоит из 300 островов. Главный — Вити-Леву, на котором расположена Сува, главный город британской коронной колонии. В Сува в небольшом здании, принадлежащем редакции «Фиджи тайме», ежедневно, кроме субботы, в 17.30 начинает работать телетайп, принимающий из Сиднея, из далекой Австралии, последние известия со всего света. Через каждую секунду — слово… Сообщения агентства Рейтер из Лондона, спортивные события, курсы акций на бирже в Сиднее и, конечно, прежде всего волнующие каждого настоящего подданного Ее Королевского Величества сообщения с ипподрома.

Разумеется, сведения, поступающие от агентства, никак не могут заменить в уважающей себя газете местную хронику. На страницах газеты, печатающейся ежедневно в количестве 5100 экземпляров, можно найти много занятного. Скоро, в 1969 году, газета будет праздновать 100 лет своего существования. Целый век для газеты — это заслуживающий внимания юбилей. Состав самой редакции до некоторой степени отражает расстановку сил на Фиджи. Газета принадлежит австралийскому концерну, журналисты — преимущественно шотландцы, персонал типографии — индийцы, а сами фиджийцы занимаются распространением газеты. Секретарши редакции — разве можно их не упомянуть! — это так называемые евроазиатки, происходящие от смешанных браков британцев с индианками. Очень красивые, но несчастные существа. Они считают себя выше аборигенов, однако белые господа не очень хотят на них жениться.

В редакции мне рассказывали, что англичане, проживающие на отдаленных островках архипелага, получают почту не чаще одного раза в неделю. Они принимаются за чтение газет, соблюдая установившуюся традицию — начинают не с последнего из полученных экземпляров, а с самого раннего и ежедневно читают очередной номер, пока не прибудет следующий пароход с новой порцией газет…

Почетное место в газете — наряду с рассказами о жизни и приключениях скаковых лошадей в Великобритании и Австралии — занимают письма читателей, например, такое: «Господин Лолома Матаэле, владелец магазина в Нукуалофа, на островах Тонга, прислал письменное заверение в своей лояльности по отношению к британской и тонганской королевским семьям, а также сообщение, что он располагает полным ассортиментом товаров высокого качества по доступным ценам…»

Вот ненароком мы затронули щепетильную тему… Дело уже не в том, что королева Сялотэ Тупан осуществляет на Тонга монархическую власть под британским протекторатом, и не в том, что там издается бюллетень, который никак не может конкурировать с такой солидной газетой, как «Фиджи тайме». Эта издаваемая в Сува газета носит гордый подзаголовок: «Самая первая в мире газета». Дело в том, что Сува лежит в 600 милях от 180 меридиана по Гринвичу, где меняется дата, и поэтому день начинается неподалеку от Фиджи… В Варшаве наступил всего лишь воскресный полдень, когда на Фиджи уже понедельник…

Однако приоритет «Фиджи тайме» находится под угрозой. Время на островах Тонга сейчас на 13 часов опережает время Гринвича! Географическое положение Тонга — как утверждают обеспокоенные утратой своего преимущества фиджийцы — требует, чтобы в этой колонии было такое же время, как и на Самоа, стало быть, надо переходить на более позднее, а не более раннее время… Подданные королевы Салотэ (вернее, те, кто за них думает) согласились бы с этим предложением, если бы подобное изменение не повлекло за собой возникновения двух дней 31 декабря! Не говоря уже об осложнениях юридического порядка, таких, как дни рождения, банковские проценты, два новогодних бала тоже превышают скромные возможности обитателей островов Тонга. Другими словами, если в Нукуалофа когда-нибудь возникнет вместо бюллетеня настоящая газета, подзаголовок «Фиджи тайме» потеряет право на существование…

Без визы над Сиднеем

Когда я был в Сува, однажды утром возле Королевской набережной мы увидели пароход «А. И. Воейков», после двенадцатимесячного плавания прибывший сюда прямо из Владивостока. «Ого! — сказали местные журналисты. — Русский опять что-нибудь выстрелит…» Они рассказали мне, что в этом году советский пароход уже один раз был в Сува, перед самым полетом Гагарина, и что на нем находилось 70 ученых, располагавших приборами, назначение которых неясно даже британцам, народу мореплавателей.

Другой пароход под флагом с серпом и молотом «Ю. М. Шокальский» тоже дважды побывал в Сува, проводя исследовательские работы. Сюда заходил и «Витязь», имеющий 12 научных лабораторий, — хорошо известный в портах архипелага Фиджи. Председатель иностранной комиссии австралийского парламента сэр Уилфред Кент Хьюз даже призывал «пристально наблюдать за советскими судами на юге Тихого океана». Его призыв сопровождался кислым комментарием газеты, — мол, пока будет существовать свобода морей, вряд ли удастся это выполнить.

С «Ю. М. Шокальским» весной произошло целое событие. Как только он выплыл из Сува, в погоню за ним отправились новозеландские гидропланы, которым было поручено следить за продвижением судна. С запозданием выяснилось, что советское судно покинуло столицу Фиджи вполне законным путем и что капитан порта был крайне удивлен поднятой тревогой. Справедливости ради я должен добавить, что журналистские прогнозы моих коллег из «Фиджи тайме» по поводу намерений русских оказались отнюдь не столь уж фантастичными.

Вскоре после моего отъезда из Сува я прибыл в Сидней. А там как раз было объявлено, что над городом пролетел русский, по фамилии Титов, и передал жителям сердечный привет…

Виноваты миссионеры

Однажды я сидел в хижине деревенского старосты, близ Сува. На стенах были развешаны картинки, свидетельствовавшие о многолетних связях семьи этого должностного лица с миссионерами, присланными на Фиджи лондонским миссионерским обществом. На раскрашенных фотографиях можно было увидеть и хозяина дома в миссионерской школе и в армии. Миссионеры были на Фиджи авангардом империи, они несли новую веру курчавым фиджийцам. Это их, миссионеров, должен благодарить сэр Геркулес Робинсон за тот самый исторический день 10 октября 1874 года, когда архипелаг Фиджи был передан во власть королевы Виктории и на мачте над архипелагом стал развеваться британский флаг.

Миссионеры дорого расплачивались за свои победы. Оскар Уайльд, который — как известно — был неверующим, заметил как-то, что у миссионеров все же есть большие заслуги. Жена писателя, очень огорчавшаяся атеизмом супруга, обрадовалась и попросила его развить это положение. Оскар Уайльд уточнил свою мысль.

— Итак, моя дорогая, — сказал писатель, — когда создатель замечает, что какому-нибудь племени людоедов угрожает голодная смерть, он в своей неизмеримой милости, чтобы облегчить этим бедным людям их судьбу… посылает туда толстощекого миссионера…

В свою очередь я добавлю, что всего два года назад на Фиджи скончался некий почтенный старец, принимавший участие в большом пиру, когда был съеден английский миссионер. Блюдо из человечины называется на местном наречии «длинная свинья»…

Кава

Те из миссионеров, кто не попали в котел, занялись созданием письменности фиджийского языка. Орфография его очень странная: «б» выговаривают как «мб», «г» как «нг». Для примера скажу, что самый большой аэродром на Вити-Леву называется Нанди, но пишется это Нади, а название шнура «маги-маги» выговаривается «манги-манги». Местные радиостанции на всякий случай вещают на английском, хинди и фиджийском языках. Однако не только странная орфография вызывает нарекания островитян, у них есть и другие причины обижаться на миссионеров…

Я рассматривал картинки в хижине фиджийского старосты, дожидаясь кавы. У старосты как раз готовили этот напиток. Его приготовляют из верхней части корня растения, имеющего научное название Piper methesticum — дикий перец.

Этот напиток, обладающий дурманящим свойством, мне доводилось встречать почти на всех островах южной части Тихого океана, но пил я его лишь один раз, именно на Фиджи. Впрочем, у разных племен на разных островах есть свои способы приготовления напитка, называемого — смотря по местности — также ава, арва или ява. На Новых Гебридах, например, корни этого растения полагается пережевывать девушкам, в чьей слюне якобы находятся вещества, улучшающие качество одурманивающего напитка. Пьют его очень торжественно, а потом мужчины — ибо это исключительно мужское развлечение — погружаются в состояние блаженства. Однако иногда случается — ведь известно, что такое женщины, — что жены, пользуясь состоянием своих мужей, тоже ищут упоения, только не посредством кавы, а в объятиях очаровательных юношей. Проблема — кава или жена — еще не нашла правильного разрешения. Как бы то ни было, мужья не могут простить миссионерам, что те добились отмены «мужских домов». В этих интернатах всегда находились девушки, которые как бы по роду своей работы утешали тоскующих молодых канаков, и мужья могли спокойно пить каву. Много беспорядка внесли белые люди, насаждая свою мораль на островах Тихого океана.

На Фиджи приготовление дурманящего напитка происходит совсем по-иному. И отнюдь не потому, что девицы являются там дефицитным товаром, просто — как мне объяснил староста — пропускная способность жующей девушки невелика и не соответствует спросу.

Пока мы сидели в хижине, корни растерли громадным деревянным пестом в деревянной миске, потом их залили грязноватой водой и тщательно размешали. После этого старик, приходящийся дедом нашему хозяину, принялся бормотать над напитком длинное заклинание. Бытьможет, он молил богов джунглей, чтобы ядовитые змеи поскорее уничтожили белых людей, нарушающих спокойствие этих островов, а возможно, говорил о чем-то совсем другом…

Как бы то ни было, два новозеландца и я смиренно дожидались результатов процесса ферментации и сопровождающих его заклинаний. Старик зачерпнул немного жидкости в деревянный кубок, еще ни разу не оскверненный мытьем, потом пригубил питье беззубым ртом и дал нам по очереди отведать. Непостижима логика белых людей, которые платят громадные суммы за чистые помещения в гостинице и еду, приготовленную по всем правилам гигиены, лишь бы только уберечься от тропических заболеваний желудка! Выпивая залпом жидкость, по вкусу напоминающую зубной порошок, я старался даже не думать об этом, хотелось поскорее попасть в состояние опьянения и забыть о неаппетитном старике и его горячительном лакомстве.

Наркотические видения не приходили. Я зевал от скуки, отгонял налетающих насекомых, а наркотик все не оказывал действия. Новозеландцы тоже были неприлично трезвы. Отвратительное пойло урчало у нас в животах. Стремясь очутиться в стране мечты, мы мрачно поглядывали на удивительно будничную обстановку фиджийской реальности. Разве для этого мы больше часа пробирались по узкой тропе через джунгли, разве для этого платили втридорога старейшине, чтобы теперь смотреть на жалкие горшки и почесывающих голые спины фиджийцев? Мы вполголоса переговаривались. А что, если кава уже один раз была в употреблении? До чего же нам все-таки не повезло!

С₁₂Н₂₂О₁₁

Это та самая химическая формула, которая должна сделать нашу жизнь сладкой — формула сахара. Однако на Фиджи даже кава не заслоняет ни от кого горечи выращиваемого там сахарного тростника.

Сахар, как известно, можно выделывать из сорго, из клена, а также из нашей свеклы. Мы же поведем речь о сахарном тростнике на Фиджи.

С тех пор когда сандаловое дерево, это давнее богатство острова, было полностью истреблено на архипелаге бездушными людьми, именно сахарный тростник приобрел решающее значение в экономике этой колонии. Плантации расположены преимущественно в западной и северной частях Вити-Леву. Единственная на Фиджи железнодорожная линия принадлежит Колониальному обществу рафинирования сахара (CSRC), которое по этой дороге перевозит тростник на сахарный завод и заодно бесплатно подвозит пассажиров в поселки, расположенные вдоль железной дороги. Утверждают, будто это единственная бесплатная дорога в мире.

Пожалуй, только в данной области взаимоотношения CSRC с населением складываются столь идиллически. Случаи саботажа против CSRC бывают часто. Об этом свидетельствуют взрыв котла на сахарном заводе, попытки пустить под откос поезд с сахарным тростником, нападения на плантаторов… Население Фиджи — это индийцы и коренные фиджийцы. Они враждуют друг с другом, ведя нескончаемые споры по принципиальным и второстепенным вопросам, вполне, впрочем, разрешимым. На французских островах Луайоте местный жандарм, охраняющий туземные резервации, сказал мне, что французы должны здесь остаться, потому что аборигены «могут съесть друг друга». На Фиджи также принято утверждать, что, не будь здесь англичан, могло бы дойти до кровавых столкновений между отдельными группами населения.

Нельзя бесконечно запугивать обе группы населения, внушая им, что только колониальный уклад может обеспечить им спокойствие и сосуществование. В открытых выступлениях рабочих требования независимости выдвигаются вместе с требованиями работы и хлеба для всех. Уже в 1943 году начались волнения, а после знаменитых событий 1959 года больше было перепуга среди лавочников, чем настоящих столкновений. Свидетели последних событий рассказывали мне, что полиция, хотя ее не просили об этом, решила… «помочь» демонстрирующим на улицах столицы рабочим. В результате шествие около 800 демонстрантов сопровождало почти столько же полицейских…

В приближенных к губернатору кругах все были возмущены поведением белого человека, который шагал в первой шеренге демонстрантов. Это был доктор Б. Л. Бернар — бритийский фабианец. Он обратился с речью к собравшимся и должен был войти в состав делегации, направляющейся к британскому государственному секретарю по делам колонии, однако делегация так и не предстала перед лицом сановника.

Возможно, подобные случаи редки, но я встречался с ними уже на французских территориях в Океании: если человек, принадлежащий к касте колонизаторов, признает во всеуслышание, что нужно добровольно уйти — он может остаться. Противоречие здесь только кажущееся. Французы на Таити говорили, что те, кто поддержат освободительное движение местного населения, наверняка останутся среди него как соблюдающие равноправие друзья, также и тогда, когда колониальным порядкам придет конец.

Опасен ли зонтик?

Пока еще действуют силы, направленные на срыв освободительного движения. Силы эти действуют тихо и незаметно. Мне кажется, что наши представления о Селом господине сагибе, который с кнутом в руках гонит на работу толпы цветных, давно пора сдать в архив. Они пригодны для португальцев, которые в своих владениях делают все возможное, чтобы задеть национальную гордость народов колоний. Но ведь в самой Португалии форма правления колеблется между фашизмом и святой инквизицией, XX век еще не проник туда. Англичане более интеллигентны, лучше разбираются в ситуации, больше считаются с духом времени.

Путешественник, приземлившись в международном аэропорту на Фиджи, напрасно стал бы искать там белого человека. Черные полицейские, черные таможенники, черные инспектора службы здоровья. Только когда формальности подходят к концу, где-то в глубине холла замечаю белого господина. Он спокойно сидит в комнатке с установкой кондиционированного воздуха, все видит, но сам остается почти незаметным. Это ему докладывают о своих наблюдениях полицейские с короной на воротниках, а он дергает за невидимые веревочки и решает по-настоящему важные дела.

Мне думается, что за такие же веревочки дергают специалисты из губернаторского управления в городе Сува, административном центре архипелага Фиджи. Внезапно там появляются «агитаторы». Они даже не пытаются внушить демонстрантам, призывающим к забастовке, что CSRC — учреждение, заслуживающее уважения и поддержки. Они только мимоходом напоминают, что участники забастовки 1943 года попали в лапы к ростовщикам и еще долгие годы спустя с трудом расплачивались с долгами, сделанными в тяжелое время… «Агитаторы» уверяют, что у индийца нет большего врага, чем фиджиец. В соседней деревне, где население состоит из коренных островитян, другие «агитаторы» заверяют, что только англичане могут спасти фиджийцев от индийского рабства.

В сентябре 1960 года в колонии вступили в действие новые законы. Были введены суровые наказания за устные и письменные угрозы, за вход в магазин с намерением ограбления, за публичный сбор денег на мероприятия политического характера. Значительно было расширено понятие оружия — согласно новым правилам, даже зонтик мог быть подведен под это понятие, если только был принесен с намерением применить его для нападения.

Проекты насильной высылки тех, кто выступает против колониального порядка, губернатор отклонил как нереальные, поскольку единственной страной, куда можно бы сослать подданного коронной колонии, является Великобритания.

«Оживи вновь»

Из округа Наидронга поступают странные сведения. Четыре деревни — Эмури, Камбиси, Вакадра и Тонгареве — создали общину под названием «Буля тале» — «Оживи вновь». Они организовали общую кухню для питания сельскохозяйственных рабочих. Жители добровольно отказались от питья кавы и отменили кере кере. Что такое кере кере? Это старинный обычай, по которому ни в чем нельзя отказать родственнику или близкому другу. К примеру, возвращается в свою деревню рабочий после долгих лет тяжелой работы в городе; он приоделся, купил часы, велосипед или слесарные инструменты. Но вскоре появляются родственники, и через неделю часы носит один кузен, инструменты забрал второй, которому они, кстати, вовсе не нужны, костюм донашивает дядя… Молодая девушка, покинув джунгли, освоила профессию телефонистки. Получив первую зарплату в своем почтовом отделении, она подвергается нашествию родственников, которые объедают ее, как саранча. Кере кере, в сущности, убивает честолюбие, при этой системе у молодого человека нет никакой перспективы когда-либо что-либо приобрести. Сознание того, что ему не грозит голодная смерть, что всегда кто-нибудь из родственников даст ему поесть, не для всякого является достаточным стимулом для деятельности.

В общине «Буля тале» выращивают главным образом тростник, а также овощи и фрукты. Взрослые мужчины работают шесть часов в день, женщины по очереди готовят еду на всех, больные и кормящие матери получают особую еду. По утрам каждую деревню тщательно подметают, затем наступает обязательное купание для всех жителей.

Все это началось в первые месяцы 1961 года, когда я был на Фиджи, и представляло странную смесь утопического социализма с китайской коммуной. Власти и плантаторы пристально следят за развитием общины, а население островов говорит: «Такого еще не было».

Сахар с кооперативных полей Океании! Какой длинный путь прошла эта культура! Магеллан видел сахарный тростник на Филиппинах, из Америки он попал на Гавайские острова, затем некий шотландец, по фамилии Томас Элисон Скотт, с предусмотрительностью, свойственной его соотечественникам, провел сравнение между сахаром из свеклы и сахаром, получаемым из тростника. Из одного гектара этого тропического растения получается вдвое больше сахара, чем с гектара свеклы. Шотландец в двадцатых годах прошлого века поехал на Таити, чтобы уговорить таитянского короля Помаре заняться выращиванием сахарного тростника. Король не знал, что такое тростник, зато он знал и очень любил напиток, называемый ромом, который — как ему объяснили матросы, поставщики этого лакомства, — вырабатывается из сахарного тростника. Помаре получил собственный тростник и, когда стал самостоятельно производить ром, спился, бедняга, насмерть. Но тростник продолжал шагать дальше, и в 1842 году с островов Фиджи попал в Австралию…

То были давние колониальные времена. Тогда никому не снились забастовки и кооперативы на островах архипелага. Тем, кто отвечает за сохранение для Великобритании этой колонии, живется отнюдь не сладко в стране сахарного тростника. И часто им трудно решить, какое следует издать распоряжение, ибо оно может оказаться последним.

Корона против Ханайя

— Ваша светлость изволит, — сказал старший детектив Десмонд Гордон Стакки из научного института уголовной следственной службы Нового Южного Уэльса, — обратить внимание на странности письма, представленного мне на экспертизу. Автор этого письма не в ладах с английской грамматикой, в частности в таких предложениях, как «это позиция труса» или «это пойдет как по маслу». Еще более заметна беспомощность пишущего в предложениях: «вам со мной никогда не справиться» или «я им насолил». А вот еще и другие ошибки, если ваша светлость изволит обратить внимание, на этот раз вытекающие из неумения печатать на пишущей машинке…

Мистер Стакки вытирает пот со лба и передает судье, возвышающемуся в своем кресле над залом, представленные ему страницы машинописи с подчеркнутыми абзацами. Прежде чем чернокожий полицейский с курчавой шевелюрой вернул румяному господину Стакки плоды его трудов, со своего места встает сам мистер Льюис, от имени Короны обвиняющий Ханайя Ляля. Мистер Льюис поправляет белый парик с искусно уложенными над блестящим от пота лбом локонами, завязанная тесемкой косичка поднимается н опускается в такт жестам прокурора.

Его фигура в мантии очень типична. Он сам и судья, мистер Хэммет, выглядят точно так, как выглядели британские судьи и прокуроры, столетия назад заседавшие в залах трибуналов, где звучал возглас «Да свершится правосудие!».

Однако туманный Альбион находится очень далеко отсюда. Здесь не бывает ненастья и тумана, невыносимый зной льется через затененные занавесями окна, три больших вентилятора в форме пропеллеров укреплены под потолком. На полицейских надеты алые куртки, но все они в юбках с зубчатым узором, позаимствованных из старинных нарядов меланезийцев. Мы находимся в зале верховного суда Фиджи.

Не виновен

Все началось с того, что в Сува трое суток шел тропический ливень. Изнывая от безделья, я связался с местной редакцией.

На следующее утро вместе с судебным репортером «Фиджи тайме» я на весь день отправился в здание трибунала. Как и положено настоящему судебному репортеру, высокий шотландец с костлявым лицом недолго сидел со мной на скамье прессы. Вскоре после открытия заседания он вышел «на минутку», и больше я его здесь не видел. Зрелище колониальной справедливости, захватившее меня необычайным сочетанием британской традиции с местными обычаями, для него было будничной говорильней, на которой приходится присутствовать, пока не наступит время пенсии и возвращения на родину.

Рядом с судьей Хэммет сидят три заседателя. Полицейские-фиджийцы — воплощение физической силы и спокойствия. Адвокат и переводчик — индийцы. Индийцы на Фиджи уже перестали быть меньшинством. Прибывшие 90 лет тому назад в качестве рабочих из другой жемчужины короны — Индии, сегодня они по численности превосходят коренных жителей Фиджи. Их родина уже обрела независимость. Сами они добились здесь многого: практически контролируют почти всю торговлю и ремесло архипелага, занимают видные посты в администрации и системе народного образования.

На барьере, окружающем возвышение для свидетелей, лежит несколько книг. Я успел спросить моего провожатого об их назначении.

Тут и Библия, и священная книга на языке хинди, и другие религиозные тексты, на которых свидетели приносят присягу. Ханайя Ляля обвиняется Короной в написании письма с угрозами комиссару полиции господину Бомон. Письмо содержит угрозу смерти. Разбирательство проходит в жестокой борьбе между Короной и адвокатом из-за почти каждой буквы письма. Детектив, «взятый напрокат» из Австралии и выступающий в роли эксперта, буквально обливаясь потом, разъяснял сомнения и отвечал на вопросы, которыми засыпали его представители сторон, воюющие друг с другом под неусыпным наблюдением судьи с бесстрастным лицом. К концу процесса три заседателя единогласно решили: «Не виновен». Из-за отсутствия улик обвиняемый был оправдан.

О рекламе

Рекламы на островах Южных морей! Сколько фантазии и поэзии, какое глубокое знание человеческой души и ее недостатков! «Нет, нет — наши цены не снижены, их, собственно, уже вообще не существует» — гласит сказочно яркая вывеска индийской лавчонки в Нанди, где рубашку на заказ шьют в присутствии заказчика, а дюжину рубашек доставляют в гостиницу через три часа после снятия мерки. Мужской костюм китайские и индийские портные на Фиджи шьют за три часа; если костюм не понравится, его можно вернуть, ничего не заплатив.

Однако вернемся к рекламе, на этот раз к кино-рекламе: «Когда в зале гаснет свет, полотно нашего экрана вздымается от страстей». Неплохо, а? Или вот такое: «На тридцать девятой минуте нашего боевика герой жестоко избивает рыжую героиню…» Сколько в этом доброжелательности к зрителю! Вместо того чтобы мучиться в страшной жаре и духоте зрительного зала три часа, пока длится скучный эпос, зритель, желающий узнать, как надо поступать с рыжими женщинами, появляется именно на 39 минуте — и приобретает нужный опыт. Или еще другая реклама: «За один шиллинг увидишь, как слон топчет мисс Индию 1959 года!»

Электрическая ловушка

Сумерки спускаются около шести часов вечера, сейчас ведь июль, самая середина зимы. И когда темнеет, жители гостиницы в Коро-Леву на южном побережье острова Вити-Леву прекращают свои занятия, чтобы поглядеть на сборище гавайских жаб. Даже игроки в бинго, то есть в обыкновенное лото, которое сейчас делает карьеру в англосаксонских странах как дозволенная форма азарта, покидают зал, где самозабвенно искали счастья в игре. Замолкают возгласы: «Начинайте бинго!» или «Смотрите вниз», издаваемые по горластому микрофону неутомимым затейником этого инфантильного развлечения. Гавайские жабы на полчаса привлекают к себе всеобщее внимание.

Не думайте, что их привезли на Фиджи для того, чтобы они в юбочках из морской травы танцевали по вечерам упоительное хула-хула под колыхающимися на ветру пальмами. Эти твари были завезены сюда несколько лет назад. Их задача, которую они до сих пор выполняли безупречно, заключается в уничтожении паразитов сахарного тростника, главного богатства острова. Излюбленным лакомством гавайских жаб является, в частности, крохотный жучок, его характерное шуршание служило для плантаторов сигналом тревоги, означающим, что сахарный тростник подвергался нападению паразита.

Итак, союз человека с жабой развивался гармонически. Однако несколько месяцев назад что-то начало портиться в их отношениях…

Дело в том, что появился несложный прибор, импортированный из США и носящий странное название «насекомоубийца». 11 таких аппаратов, каждый ценой около 80 фиджийских фунтов, были установлены вокруг гостиницы в Коро-Леву.

Приспособление, вызвавшее революционные перемены в обычаях гавайских жаб, завезенных на Фиджи, совсем простое. На невысоком столбе на высоте двух метров от земли закреплена обычная лампа дневного света. Вокруг нее натянута обычная сетка из тоненьких проволочек, через которые начиная с сумерек и до утра пропускается электрический ток. Лампа привлекает насекомых, истинный бич этих мест. Сонмы насекомых атакуют манящую их среди ночи приманку и погибают, сгорая на предательских проволочках. За одну ночь такое приспособление будто бы убивает миллион насекомых, причем стоимость потребленного электричества практически ничтожна. Я, разумеется, не подсчитывал жертв в рядах фиджийских насекомых и за цифру миллион не ручаюсь. Однако факт, что с каждого такого «насекомоубийцы» непрерывно сыплется дождь опаленных крылышек и прочих жалких комариных остатков…

Сейчас в радиусе нескольких десятков метров от этих приспособлений можно спокойно усесться в кресле и наслаждаться ночной тишиной, не подвергаясь опасности быть съеденным легионами комаров. Однако этот продукт современной техники больше всех пришелся по душе жабам…

Кто этого не видел, тот не знает, что такое смеяться до упаду! В сумерках отовсюду выползают тысячи жаб. Они спешат занять места под самыми столбами, на которых только что были включены электрические устройства для уничтожения насекомых. Достаточно — если ты жаба — широко разинуть пасть, и лакомство попадает туда само.

Как это бывает не только среди жаб, ближе всех к кормушке пристраиваются громадные толстые экземпляры, с трудом передвигающиеся от пресыщения. Чем дальше от электрической сетки для комаров, тем размеры жаб меньше. На краю жабьего сборища толкаются смиренные маленькие жабки и восторженно таращат выпуклые глазищи на могучих представителей своего рода. Тщедушные, худые, они открывают пасти в надежде, что им перепадет печеное комариное крылышко, комариная ножка или, возможно, — ведь каждому разрешается мечтать, — головка, грубо срезанная тонкой проволокой ловушки…

Белые господа, которым принадлежат плантации сахарного тростника, отнюдь не в восторге от электрического прибора. Ибо оказалось, что жабам пришлось по вкусу печеное комариное мясо и сейчас ни одна уважающая себя гавайская жаба не выйдет ночью на поле сахарного тростника.

Стало быть, плантаторы окрестных плантаций не разделяют восторгов по поводу сообразительности жаб. Их позиция в вопросе — кто должен быть съеден: обитатели гостиницы комарами или сахарный тростник насекомыми — не вызывает никаких сомнений. Они с отвращением глядят на ночной банкет жаб, возвращаются в бар, и курчавый босой бармен-фиджиец, одетый в традиционную юбку и белоснежную куртку, быстро наливает им двойную порцию напитка, привезенного из Шотландии. Белые господа вздыхают… «Не везет нам!» Цены на сахар по-прежнему остаются низкими, и нет никаких видов на хорошую войну, которая исправила бы положение. Много хлопот доставляют рабочие на плантациях — сперва эти двухдневные волнения в декабре 1959 года в столице архипелага — Сува, затем шествие демонстрантов по улицам города 7 марта 1961 года, когда лавочники поспешно запирали лавки при виде транспарантов с надписями: «Требуем справедливости — наши семьи голодают». Теперь, когда нужно определить планы продукции на следующий год, поступают сообщения о нападениях на плантаторов. Ночью бунтари поджигают постройки, обстреливают плантаторов и исчезают еще до рассвета… Когда появляется полиция, оказывается, что окрестные жители ничего не видели, ничего не слышали… Говорят, будто в Сингапуре целый месяц держали наготове двести британских солдат, чтобы по первому знаку губернатора перебросить их самолетами на Фиджи… «Неужели это должно обозначать, что обучаемые годами за деньги налогоплательщиков части фиджийских солдат и полицейских не заслуживают доверия, что на них нельзя положиться?» — спрашивают плантаторы, потягивая в баре ледяные напитки из запотевших стаканов.

Одни заботы, одни огорчения… К тому же еще эти проклятые жабы! Кто бы мог ожидать, что они предпочтут жаркое натуральной пище и что из-за изменчивости их вкусов вредители безнаказанно будут жужжать в сахарном тростнике… Бармен! Бармен! Еще одно виски!

РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ

Десять с лишним минут полета из Новой Каледонии, и самолет приземляется на поляне в самом сердце джунглей. Остров невелик, он имеет форму четырехугольника размером приблизительно 17 на 14 километров.

Этот остров сравнительно недавно соприкоснулся с цивилизацией белых людей — 26 сентября 1774 года его увидел капитан Кук. Мореплаватели заметили в первую очередь высокие сосны, от них и получил он название острова Соснового, хотя канаки по сей день употребляют старое меланезийское название Куни.

Из тысячи островов Южных морей именно этому не суждена была идиллическая и спокойная жизнь вдали от исторических событий, вдали от великих споров белых людей. 16 июня 1792 года возле острова Соснового появился еще один парусник под командой Антуана Д’Антркасто.

После французских матросов приплыли французские миссионеры. Началась борьба протестантских миссионеров с Британских островов против католических миссионеров из прекрасной Франции. Борьба, которая никак не укладывалась в рамки спора за души языческих канаков.

Весной 1853 года к адмиралу Феврие Депуэнт прибежал запыхавшись преподобный отец Монрузье: «Мне необходимо сейчас же поговорить с вами, адмирал, дорога каждая минута! Если, конечно, вы желаете опередить англичан на острове Сосновом. Я получил от одного натуралиста из Сиднея ящик с саженцами и письмо. Все это должно было прибыть на корабле «Гарольд», который по пути пристал в Норфольке для ремонта после аварии. Посылку передали на другое судно, а я узнал, что этот самый «Гарольд» должен завладеть островом Сосновым…» Не успел преподобный отец договорить, как адмирал воскликнул громовым голосом: «Поднять пары, поднять пары!»

Французские суда быстро достигли лежащего в 50 километрах от Новой Каледонии острова Куни, однако там уже находился «Гарольд» под британским флагом. Капитан де Бовис, командующий судном «Тюлень», поспешил на палубу «Гарольда», чтобы выразить свое уважение, а также разведать обстановку в лагере соперника. Англичанин радушно встретил гостя, извинялся, что принимает его на столь плохо содержащемся судне.

— Но, — сказал он, — это корыто вполне подходит для моих целей, так как мне велено возить с острова на остров собирателей трав.

— Нам же, — вежливо сказал де Бовис, — велено поставлять пищу миссионерам, если их самих до этого еще не съели…

— Кто этот старик на палубе вашего корабля? — поинтересовался британец.

— Это тоже собиратель трав, правда французский, тем не менее столь же одержим, как и ваши…

В то время как на корабле шли вежливые разговоры, на суше плелись сложнейшие интриги. Англичане нажимали на местного вождя, чтобы тот отдал им остров, не ведая, что французские миссионеры еще раньше успели окрутить сего вождя канаков. Святые отцы знали, что французская эскадра должна непременно явиться, и потому уговаривали вождя тянуть с ответом британцам. Когда приплыл «Тюлень» и стал на якоре возле Куни, преподобный отец Шапуи украдкой доставил ночью вождя на борт французского судна, а там сам адмирал вручил канаку французский флаг, чтобы тот вывесил его над своей жалкой хижиной… О том, что произошло дальше, сообщала ровно сто лет тому назад парижская газета «Морское и колониальное обозрение».

На следующий день вождь Вандегу отправился со своей внучкой на борт «Гарольда». Обоим была устроена сердечная встреча, их осыпали подарками, посадили за стол британского командующего. Командующий, не зная ничего о договоренности вождя с французами, предложил ему, когда тот собрался уходить, взять с собой британский флаг.

— Но у меня уже есть один флаг, я получил его от французов и даже вывесил над своей хижиной, — заявил вождь. Ответ поверг англичан в смятение. Был дан отбой. Англичанин, который держал девочку на коленях, не столько ссадил, сколько сбросил ее на землю. У гостей отняли подарки и прогнали их с таким же воодушевлением, с каким вначале встречали…

Англичане отчаливали от берегов Куни в тот момент, когда орудия французского флота 21 залпом приветствовали трехцветный флаг, развевающийся над хижиной вождя, а адмирал в парадной форме спускался на землю, которая стала французским владением. По слухам, британский командующий пустил себе пулю в лоб, когда его корабль, не выполнив задания, возвращался в Сидней.

Послушный вождь был окрещен именем Людовика-Филиппа. Его дочь миссионеры нарекли именем Гортензия и дали впридачу мужа Самуила, сына вождя племени Гаджи. Супружество было бездетным, что весьма упростило проблему власти на этом острове, которому так и не дано было остаться на обочине истории. Ибо в 1872 году, или 90 лет тому назад, в порту острова Куни появился французский фрегат «Даная», везущий узников в кандалах. Это были коммунары, жертвы мощной волны репрессий, последовавшей после удушения Парижской коммуны.

СТРАНИЧКА МРАЧНОГО ПРОШЛОГО

…С незапамятных времен острова служили местом ссылки. Во времена Римской империи Циклады, потом Патмос, потом остров Пианосо, куда был сослан Агриппа. Португальцы, открыв остров Мадейру, тотчас превратили его в штрафной лагерь. Остров Святой Магдалины был местом заключения таинственного лица, называемого Железной маской. На островке Иф возле Марселя томился в заключении Мирабо. Во французских колониях печальной славой пользовалась колония на Мадагаскаре. Во Французской Гвиане лишь после 1946 года было ликвидировано место ссылки. На Сахалине царская Россия держала в 1903 году свыше 28 тысяч заключенных. У итальянцев был известный лагерь на острове Пантеллерия, у Мексики — Мария Мадре, у Бразилии — остров Фернандо де Норонья. Остров Норфольк на Тихом океане был столь ужасным местом ссылки, что австрийский ботаник Хюбнер определил его как «ад, расположенный в раю». Наполеона сперва держали на Эльбе, затем на острове Святой Елены, куда позже были сосланы пленные, взятые во время бурской войны.

На Куни (он же остров Сосновый) содержалось в заключении около 4 тысяч коммунаров. Их привозили сюда в ужасающих условиях. Например, Луиза Мишель, одна из выдающихся женщин Парижской коммуны, заключенных на Куни, была привезена в клетке, содержащейся в трюме парусного судна «Дева».

В клетках на «Деве» везли в ссылку 22 женщины и 65 мужчин, осужденных за участие в коммуне, а также 60 алжирцев, выступавших против колониальных властей. Все алжирцы умерли на острове Сосновом, амнистия не коснулась их. При жизни они состояли в переписке со своими семьями на родине и всячески хвалили коммунаров. А когда много лет спустя в Тунисе скончался член научной экспедиции, сын коммунара, дружившего некогда в ссылке с алжирцами, на похороны явилась делегация арабов, несущих венок с надписью: «Сыну справедливого человека…»

В 1878 году на острове Сосновом разгорелся бунт канаков. Накануне восстания канаки прибыли на место ссылки попрощаться с Луизой Мишель. Они никогда не сомневались в ее расположении к ним, и тысячи канаков провожали ее в порт, когда она возвращалась во Францию.

В Новой Каледонии большинство нынешних белых поселенцев — потомки ссыльных уголовников. С острова же Соснового — после амнистии для коммунаров в 1880 году — почти все вернулись во Францию. В Нумеа, центре Новой Каледонии, я разговаривал с адвокатом Гастоном Бурдина, потомком коммунара, оставшимся навсегда в Океании. Адвокат Бурдина поддерживает прогрессивные традиции своей семьи; я многое почерпнул из материалов, которые он мне предоставил.

Письма, которые прибыли

после смерти адресата

Прибыв на остров Сосновый спустя 90 лет после коммунаров, я остановился в единственном здешнем отеле. На острове царит тишина и спокойствие. Три раза в неделю появляется маленький самолет из Новой Каледонии, доставляющий почту, товары и немногочисленных путешественников, желающих отдохнуть на ослепительно белом песке пляжа Святого Иосифа или Святого Маврикия. К пляжу ведет дорога, построенная заключенными. Отдохнуть можно также в Вао, неподалеку от католической миссии. Миссионеры не особенно перегружены работой; после того неудачного восстания, подавленного при содействии морской пехоты и линейных орудий, канаки окончательно уверовали в превосходство бога белых людей.

Жандармы — команда поста в Куто — тоже не могут жаловаться на перегрузку. Они обслуживают радиостанцию, проверяют специальные пропуска, которые должны предъявлять иностранцы, лишь изредка появляющиеся на острове. Каждые два года состав жандармов меняется; отслужившие свой срок возвращаются во Францию. Они мало что могут рассказать про каторгу, которую здесь отменили давно, когда их еще не было на свете.

Возле моей гостиницы можно увидеть то, что осталось от тюрьмы в тюрьме. Это карцеры, где содержали коммунаров, нарушивших законы ссылки. Тесные, узкие камеры, некогда опаляемые солнцем, сегодня затенены растительностью буйно разрастающихся джунглей. Джунгли разрушают одноэтажные здания в центре небольшого дворика, окруженного высокой стеной. В камерах, где заключенные когда-то смотрели через решетки на небо над островом Сосновым, сегодня предприимчивый владелец гостиницы держит птицу для своих немногочисленных гостей.

В баре отеля бутылки хорошо замороженного в большом холодильнике аперитива покрылись инеем. Скука колониальных будней засасывает людей, и тех, кто считает дни возвращения во Францию, и тех, кто хочет здесь остаться, кого не привлекает борьба за кусок хлеба в далекой метрополии.

Тем для разговоров не так уж много. Поэтому понятен интерес к человеку, разыскивающему следы былой каторги. Известно, каждый человек, прибывший сюда издалека, чем-то интересуется… Узнаю, что в прошлом месяце здесь был англичанин, он целыми днями гонялся за бабочками. Был бельгиец — собирал улиток; говорят, здешние улитки — большая редкость…

«В джунглях, — рассказывают мне, — можно увидеть много зданий времен каторги. Хотите попасть туда, где в бараках содержались заключенные сразу по их прибытии из Франции? Надо нанять нескольких канаков с ножами. Канакам придется прорубать дорогу через джунгли, перерезать лианы, подрубать кусты. Здесь джунгли наступают после каждого дождя, здесь нельзя ничего от них уберечь. За этот жалкий курятник, что вы видели, тоже надо воевать, иначе сплошь зарастет…

В Уро, на четвертом километре пути между Куто и Гаджи, находится старинное кладбище ссыльных. Добраться туда неимоверно трудно. Последний раз кто-то ходил на кладбище больше десяти лет назад. На могильных камнях значатся только номера — таково тюремное правило. В Нумеа в Новой Каледонии сохранились тюремные архивы, в которых эти номера «расшифровываются». Но разве сейчас это может кого-нибудь интересовать, скажите?»

Мне думается, пожалуй, даже лучше, что джунгли так ревностно охраняют доступ к земле, хранящей прах коммунаров. После шума и грохота сражений на баррикадах Парижа они покоятся в тишине, и снится им всеобщее братство и мир без войн. Их замучили невзгоды, переезд в клетке в трюме, болезни, истощение, плохо залеченные раны. Были еще и другие причины, приведшие к смерти…

Коммунар Бердур, узник острова Соснового, скончался от тоски и горя. Каждый раз, завидев парусник, он бежал в порт, но ни одно судно не привезло ему желанного письма. Почта для него прибыла уже после его смерти. Целая пачка писем — по ошибке они попали по другому адресу; когда ошибку исправили, адресата уже не было в живых.

И сегодня на островах Южных морей люди живут от прибытия к прибытию почты. Сонные почтовые отделения оживают на несколько часов, когда на таблице появляется объявление, что почта в Европу уходит вечером, а поступившая будет сортироваться до обеда… Островитяне внимательно изучают эти таблицы, а ведь это уже не та давняя почта, которая месяцами путешествовала из Франции и была гостем куда более редким, чем пузатые мешки, доставляемые теперь каждые несколько дней прямо из Парижа…

В ожидании Джона Фрума

Луизы Мишель тоже давно нет больше среди живых, но записанные ею подлинные рассказы передают настроения и верования людей, живших до того, как остров стал колонией.

Приход белых людей изменил многие термины в канакских легендах. В них появились такие слова, как радар и радио, холодильник и электрический вентилятор. Меняется характер их примитивного представления о счастье.

Когда в 1957 году с близлежащих островов — с Новых Гебридов поступили известия о бунте канаков, из Новой Каледонии был срочно вызван французский социолог Жан Гиар. Он считается знатоком обычаев канаков. По его совету колониальные власти несколько утихомирили прыть протестантских и католических миссий, которые беспардонно вторгались в жизнь канаков, ниспровергая их старинные обычаи и заставляя слепо следовать чуждой их понятиям морали белых людей.

Социолог подтвердил также то, что давно уже было известно колониальным властям: восставшие канаки, так же как и население нескольких других островов в этой части Тихого океана, ждут прихода Джона Фрума…

Насколько можно определить теперь, легенда эта возникла примерно в начале 1940 года. Американцы строили на островах военные базы против японцев. Они перебрасывали на кораблях и самолетах значительные пополнения из США, строили современные аэродромы в джунглях, оснащали новой техникой порты. К этим работам привлекали даже канаков с самых отдаленных островов. Островитянам впервые в жизни довелось столкнуться с современной военной техникой, служащей войне. Среди этих рабочих был канак, по имени Манехиви. Он первый увидел человека с темной, как у меланезийцев, кожей. Тот человек назвался братом Рузвельта и предупредил, что должен ехать дальше, но непременно вернется к канакам. «Настанет день, — рассказывал дальше Манехиви, — и тот темнокожий человек по имени Джон Фрум вернется на большом белом корабле. Корабль привезет канакам холодильники, чтобы они могли хранить пойманную рыбу, привезет множество радиоаппаратов и автомобилей, чтобы они могли танцевать вволю и не калечили себе ступни в джунглях. И каждый канак получит в свое распоряжение десять белых женщин, исключительно блондинок. А когда Джон Фрум появится на островах среди канаков, им все станет понятным и канаки постигнут всю премудрость и все секреты белых людей».

Джон Фрум был, вероятно, негром из морской пехоты США. Ибо единственная оставшаяся после него память — эмалированный значок санитарной службы этого соединения. Сей черный Мессия воздействовал на воображение канаков — ведь, будучи черным, как и они, он тем не менее постиг все тайны белых людей.

Новую веру стали распространять пророки Джона Фрума, среди которых было много бывших католических семинаристов и воспитанников протестантских миссий^[3]. А потом, когда начались открытые выступления против миссий и все движение приняло явно освободительный характер, пророк Манехиви был арестован и приговорен к трехлетнему тюремному заключению и пятилетней ссылке. Белый судья приговорил его за насилие. Однако в свете местных нравов дело было не совсем так. Жители острова Тана покупают себе девушек у их отцов, когда тем исполняется 13 или 14 лет. Для мужчины, желающего обосновать семью, это серьезный расход, примерно 3,5 доллара (кстати, столько же стоит специально выращиваемая на островах свинья с закрученными вверх клыками). Так или иначе, Манехиви, по-видимому, сговорился с какой-нибудь девушкой, не заплатив отцу. Тому посоветовали подать жалобу, что было очень на руку местным властям.

Разумные люди, а таких нетрудно найти в Новой Каледонии, считают, что освободительное движение имеет свои вполне объяснимые причины и пресечение его полицейскими методами ни к чему не приведет.

После того как удалось несколько урезонить прыть миссионеров, напряжение спало. Теперь, говорят, необходимо еще, чтобы канаки поняли, что для постижения современной техники вовсе не нужен Мессия, ее можно изучить без колдовства и заклинаний. И что дождь из пепла вовсе не признак гнева Джона Фрума, а неизбежное явление в окрестностях вулкана. Что катастрофическое падение цен на копру было не наказанием господним, а только последствием окончания войны в Корее. И что ожидание белого корабля Джона Фрума — это лишь еще одна разновидность мечты о счастье. И что вторая половина XX века всего лишь ввела в эти мечты новые элементы, о которых мечтала узница Луиза Мишель, когда в своей камере на острове Куни записывала услышанные легенды канаков.

ОЧЕНЬ СТРАННЫЕ ОСТРОВА

Время не стоит на месте, и мне кажется, что не помешало бы немного осовременить наши представления об островах Южных морей. Конечно, иные из них ничуть не изменились со времен Джека Лондона. Многие еще по-прежнему остаются безлюдными или только временно обитаемыми. Все это верно, но…

В то же время в Новой Каледонии, например, современный никелевый завод работает в три смены, чтобы успеть справиться с заказами. А вот на острове Мбенга архипелага Фиджи все еще можно увидеть людей, свободно ступающих босыми ногами по раскаленным углям, а на острове Кандаву женщины на рассвете отправляются на берег моря громко выкликать громадных черепах. И по их зову выходят из волн гиганты морей… Этим искусством владеют также мужчины на острове Коро — том самом, где некогда накануне большого наступления на Японию морская пехота Соединенных Штатов готовилась к высадке на Соломоновы острова. Остров Эфате (архипелаг Новые Гебриды) ежегодно начиная с 1962 года грузит на корабли по 100 тысяч тонн марганцевой руды. Над коралловыми рифами, над волнами океана, который кишит акулами, сейчас перебрасывают мост, построенный в ФРГ по чертежам французского конструктора, мост, по которому будет доставляться руда к прибывающим издалека судам.

Началось с ошибки

Японские рыбаки, нанятые английскими и французскими предпринимателями, доставляют тунца, пойманного в новогебридских водах, прямо в современные холодильники, построенные недавно на берегу залива Палекула. Новые Гебриды перестают быть островами, живущими примитивной обработкой земли и случайными уловами. Там зарождается промышленное производство.

Но Новые Гебриды будут представлять интерес также и по другой причине — вы только послушайте…

В середине прошлого века едва не дошло до войны между Францией и Великобританией из-за островов в Океании и интриг миссионеров, представляющих также весьма земные интересы крупных держав. В конце концов южная часть Тихого океана была разделена на сферы влияния обоих государств. Вследствие непростительной халатности при дележе были забыты Новые Гебриды. Проблема не казалась настолько важной, чтобы необходимо было тотчас же исправлять ошибку. Рекламации были предъявлены только через полвека, когда весь спор разгорелся с новой силой.

Австралии потребовались рабочие на плантации. Австралийские суда появлялись у берегов Новых Геб-ридов, похищая канаков, которых потом превращали в рабов. Французские военные корабли задерживали суда и расправлялись с похитителями. Британский флот в свою очередь считал, что ему одному дано право владеть этими островами, расположенными за две тысячи километров от Австралии.

Лишь в 1906 году Франция и Великобритания пришли к соглашению, создав некую административную нелепицу, существующую до сих пор^[4]. Возник кондоминиум — одновременное правление обоих заинтересованных государств. Французские поселенцы должны были подчиняться своим властям, британцы — своим. Канаки же, разумеется, должны были слушаться как одних, так и других.

Импортированный граф

В связи с этим нововведением несколько осложнился вопрос судоустройства. Ибо если с самого начала было ясно, что французов будет судить судья их национальности, а британцы предстанут перед судьей в белом парике и традиционной мантии, — то кому же следовало разрешать споры обитателей Новых Гебридов, принадлежащих к другим национальностям?

Был создан международный трибунал, где британские и французские судьи должны были вершить правосудие под председательством судьи, назначаемого королем Испании и, стало быть, нейтрального. Заведование канцелярией было поручено голландцу. Бельгия поставила адвоката, уполномоченного защищать интересы местного населения.

Король Испании отправил в Порт-Вила одного из грандов, графа Буона Эсперанса, который построил роскошный замок для себя и значительно более скромный — для суда. Все шло складно до самого 1939 года, когда гранд уложил свои вещи и вернулся в Испанию. Преемника должен был назначить король Испании, но ведь еще вначале мы сказали, что время не стоит на месте, и это утверждение в такой же мере относится к Испании, где в настоящее время известны лишь короли пиковый, червонный, бубновый и трефовый. Ни один из них, однако, не былуполномочен выслать на Новые Гебриды председателя суда.

Господа судьи из Великобритании и Франции сумели договориться друг с другом только относительно перевода суда в здание, оставленное грандом-репатриантом. Лишь потом, после долгих переговоров и споров, было решено, что третьим судьей будет заседатель, избираемый из числа уважаемых граждан острова. Итак, в суде заседает лавочник из угловой лавки — один раз британский, другой раз французский.

В настоящее время чуть ли не каждый месяц на островах южной части Тихого океана происходят события, недвусмысленно свидетельствующие о стремлении этих островов к самоопределению. С 1957 года на Новых Гебридах действует Совещательный совет, в котором заседают также и канаки. «Это всего лишь марионетки, они вовсе нас не представляют», — часто повторяют жители Новых Гебридов. Так или иначе, первые шаги к созданию хоть какого-то самоуправления уже сделаны, знатоки местных условий утверждают, что стремление аборигенов к обретению независимости уже остановить нельзя. Подорваны позиции мелких европейских посредников, которые скупали копру у канаков, производящих половину этого продукта — пока еще главного богатства острова. Минуя их посредничество, канаки все чаще поставляют свою продукцию оптовикам. Возникшие здесь марганцевые рудники способствуют некоторому подорожанию рабочей силы на островах, где в течение полувека наемная рабочая сила на кофейных плантациях или на переработке кокосового ореха ни во что не ценилась. В то же время в Эспириту-Санто и Порт-Вила возникли игорные дома с очень высокими ставками. Там по сей день живы еще плантаторы, скромно сознающиеся, что никогда не пили ничего, кроме шампанского.

Вчера и послезавтра

Мода среди канаков Новых Гебридов не подвержена большим колебаниям. Дамы не надевают почти ничего, кроме юбочки, мужчины носят украшения из кости в носу, английскую булавку в ухе, а чехол из кокосовых волокон служит для прикрытия более интимных частей тела. Они очень любят слушать музыку по транзисторам, которыми пользуются белые господа.

Геологи, прибывающие из дальних стран, тщательно маскируются друг перед другом. Они выступают как миссионеры, коллекционеры бабочек или искатели жемчуга — ни в коем случае не подавая виду, что их могут интересовать благородные металлы. Тайна этих маскировок станет более понятной, если принять во внимание, что по французскому закону богатства недр можно добывать только по государственной концессии, в то время как британский закон гласит, что владелец территории является одновременно владельцем шахты, пройденной в границах его владений.

Урегулирование вопросов о шахтах заняло всего лишь два года дискуссий между Лондоном и Парижем. Знатоки считают это рекордом скорости, другие вопросы остаются по-прежнему нерешенными. Беспрестанные споры французских и британских властей острова служат неиссякаемой пищей для шуток 60 тысяч жителей Новых Гебридов.

Коровы, шум и возмещение убытков

Французские авиалинии поддерживают постоянную связь между Новыми Гебридами и Новой Каледонией — давним французским владением. Самолеты, летающие до Порт-Вила, еще до недавнего времени вынуждены были приземляться на лугу, принадлежащем некоей пожилой англичанке. Сначала приходилось сгонять со стартовой площадки коров. Старая госпожа не любила самолетов и производимого ими шума, и она требовала возмещения убытков, вызванных тем, что из-за шума авиационных моторов якобы снижался удой молока.

Когда наконец англичанку лишили ее луга и решили строить настоящий аэропорт, выяснилось, что французам нужен аэропорт со стартовой дорожкой длиной в 2,5 километра, в то время как англичан полностью удовлетворяет 1800 метров… То же самое было и с шоссе. Раньше на Новых Гебридах были только полевые дорожки, перегороженные калитками в тех местах, где путь пролегал через территорию отдельных плантаторов. Теперь англичане требуют, чтобы шоссе имело шесть метров ширины. Французы же считали, что четырех метров будет вполне достаточно. Когда после продолжительных споров стороны наконец пришли к соглашению, возникла проблема ухода за этой новой дорогой. Кого-то осенило, что поскольку на Новых Гебридах теннисный корт используется один месяц французами, другой — англичанами, то пусть один месяц шоссе чинят французы, другой — британские специалисты.

Является ли кот французом?

Общеизвестно, что движение во Франции — правостороннее. Подданные же английской королевы ездят по левой стороне. Национальная гордость велела сохранить эти обычаи на улицах Порт-Вила, и автомобили постоянно наезжали друг на друга.

Упрямство побеждало. Рассказывают, будто месье Росси, владелец гостиницы, однажды преспокойно ехал в своем автомобиле, когда прямо перед собой увидел другой лимузин, где за рулем восседал комиссар британской полиции мистер Сиго. Оба автомобиля затормозили, а водители стали ждать, как дальше развернутся события. Мистер Сиго, просидев в автомобиле два часа, вышел из него и пешком отправился на службу. Когда после конца рабочего дня он вернулся к своей машине, месье Росси все еще продолжал ждать. В конце концов, когда обнаружилось, что французских автомобилей вдвое больше, чем английских, было введено правостороннее движение.

Свои неразрешимые проблемы есть также и у живодера. Чья администрация должна платить за содержание бездомных собак? Как отличить национальность собаки, у которой нет никакого номерка на ошейнике или вообще нет даже ошейника? Путем тщательных исследований было установлено, что каждая собака является британской, а кошки — французскими.

Когда после страшного циклона 1959 года началось восстановление города Порт-Вила, разгорелись споры вокруг строительства музея. Строить обязательно! Только какой? Какие экспонаты должны быть в нем выставлены, чтобы обе стороны остались довольны? И вот залы все еще пустуют. Лишь у входа стоит добытый с морского дна якорь французского корабля, потонувшего в XVIII веке. Британцы не возражают: ведь это свидетельство неудачи, постигшей французов.

Хелло или алло?

На Новых Гебридах существует один военный корабль. Его название «Росинант». Это единственное в мире морское судно, плавающее под двумя флагами.

Только когда были введены автоматические телефоны, прекратился спор, на каком языке телефонистки должны говорить «алло»… На почте в двух окошках продаются два вида почтовых марок, имеющих одинаковое хождение. Марки с изображением королевы приобретаются за австралийскую валюту. Во французском окошке прибегают к высшей математике: стоимость французских марок определяется в золотых франках, французской денежной единицей является новогебридский франк. Сдачу же возвращают или в австралийской валюте, или марками. Отправка письма в Париж занимает больше 20 минут…

Канаки против канаков

В магазинах сдачу с французских денег дают спичками или жевательной резинкой.

В состав двух армий Новых Гебридов, по 20 человек каждая, входят те же канаки. Одной командует французский жандарм, другой — британский офицер. У каждой армии своя форма.

Особенно рьяно ополчаются они друг против друга по случаю всевозможных национальных праздников. Канаки во французских мундирах запирают в арестантской своих братьев в английских мундирах, когда те излишне веселятся на британских праздниках.

Продавать канакам водку запрещено. После долгих споров британцы согласились продавать им пиво. Тогда запротестовали французы: раз пиво разрешается, почему должно быть запрещено вино?

И теперь, пожалуй, понимаете сами, что на Новых Гебридах, даже без испанского гранда, трудно договориться британцам с французами по вопросу об аборигенах. Как знать, может, еще при нашей жизни канаки сами договорятся друг с другом и будут сами управлять своей собственной страной?

С НОВЫХ ГЕБРИДОВ ЧЕРЕЗ ЛУАИОТЕ В НОВУЮ КАЛЕДОНИЮ

Перед бараком — единственным строением аэродрома на острове Лифу (архипелаг Луайоте) — в искусно сплетенных лукошках кудахчет живой груз, дожидаясь архаического самолета, три раза в неделю соединяющего Лифу с Нумеа — главным городом Новой Каледонии.

Аэродром на Лифу расположен вдали от резервации аборигенов, на небольшой равнине, недавно отвоеванной у джунглей. Сюда не заглядывает никто, кроме одичавших свиней, далекого потомства европейских свиней, привезенных первыми миссионерами и поселенцами. Эти свинки, преимущественно черные, бегают на своих длинных ногах так невероятно быстро, что только специально обученные собаки могут их догнать и поймать. Три раза в неделю аэродром оживает на целый час. Длинноногие свинки-брюнетки удирают в джунгли, и на аэродроме появляется почтмейстер, начальник аэродрома и представитель местной авиалинии — все они в лице одного босоногого джентльмена с коричневой кожей и симпатичной улыбкой, вполне пригодной для рекламы зубной пасты. В шортах и рубашках цвета хаки прибывают господа жандармы, служебные фуражки которых напоминают на этом острове, окруженном безбрежными волнами океана, о величии Французской Республики. Автомобили, преждевременно состарившиеся на здешнем бездорожье, перевозят помимо грузов также и пассажиров, главным образом миссионеров и монахинь или рабочих, вылетающих на работу на Большую землю — как тут принято называть Новую Каледонию.

Под полуденным солнцем сверкают великолепные перья петухов из Лифу. Они тоже полетят на Новую Каледонию, полетят так высоко, словно в этом предсмертном подвиге захотели бросить вызов законам природы, согласно которым петухи относятся к разряду куриных, обреченных на пожизненные и прозаические странствия пешком по земле. Билеты петухов действительны только в одном направлении. Эти лукошки с птицей отправляют рабочим, занятым на никелевом заводе в Новой Каледонии, их родственники. Кудах-тающая посылка прямо из затерявшихся в джунглях деревень свидетельствует о соблюдении неписаного закона канаков с островов Южных морей, который велит заботиться о своих земляках, где бы они ни находились.

36 языков и «негритенок»

Кажется невероятным, что племена, обитающие в Новой Каледонии, пользуются 36 языками, часто настолько разными, что канаки из двух соседних деревень общаются друг с другом при помощи странного гибрида, возникшего во французских колониях и называемого в обиходе «негритенком». Это предельно упрощенный и лишенный грамматики французский. Одно время издавалась на языке уаилу газета «Вирхери Кае», или «Добрые известия», на остальных же 35 языках не существует никаких письменных текстов или печатных изданий.

Большая земля была открыта почти 200 лет тому назад капитаном Куком. Он назвал остров Новой Каледонией, так как ее горы напоминали ему о родной Шотландии. Потом долгие годы остров время от времени навещали только торговые суда в поисках благородных пород деревьев; лишь в 1840 году лондонское миссионерское общество направило сюда миссионе'ров, которые, как известно, не раз уже прокладывали дорогу колониальным войскам империи.

В этой связи в Париже внимательно прислушивались к вестям из Тихого океана. И вот накануне сочельника 1843 года французский военный корабль «Буцефал» высадил на Большую землю католических миссионеров. Канаки, не особенно вникая в сущность превосходства католического бога над протестантским, нападали на обе миссии. Они не изгоняли, а просто убивали миссионеров и уничтожали имущество миссий. Так же беспардонно вырезали они команды кораблей «Королева островов» и «Тайна», когда те отправились в глубь острова в погоне за женщинами. И все же адмирал Феврие Депуэнт поднял на мачте трехцветное знамя, и поныне развевающееся над Новой Каледонией.

Первый губернатор, Тарди де Монравель, наметил место для строительства главного города колонии, названной им Пор-де-Франс. Это название впоследствии было заменено на Нумеа, так как почтовые служащие в далеком Париже, и без того замученные географией заморских владений, постоянно путали столицу Новой Каледонии с Фор-де-Франс на Мартинике. Одна буква — и столько хлопот!

Встреча с Нумеа производит прямо-таки странное впечатление. Вы вдруг будто попадаете в маленький городок на юге Франции. Пожалуй, одна-единственная ратуша в колониальном стиле соответствует рассказам Джека Лондона. Названия улиц и площадей на каждом шагу напоминают, что некогда тут была крепость с крепостными постройками. Здесь есть улица маршала Фоша, улицы генералов Манжен и Гальени, есть улица Севастополя, холм Артиллерии и долина Выстрелов… Так и ждешь, что вдруг прозвучит рожок и по улицам побегут зуавы в своей яркой одежде… Благоустройство города совсем не соответствует великолепию названий, восхваляющих величие минувшей эпохи. Гостиницы очень дороги, неудобны и тесны — век реактивных самолетов обошел их стороной. Мне рассказывали, что, когда весной 1961 года первый пассажирский реактивный самолет привез из Парижа сотню пассажиров, часть их пришлось разместить на ночлег в больнице.

Остров не был чертовым

Лишь в 1898 году окончательно прекратилась высылка уголовных заключенных на Новую Каледонию. А первый транспорт ссыльных прибыл на крохотный островок напротив Нумеа 9 мая 1864 года, стало быть, почти сто лет тому назад.

По-разному толкуют причины, почему 11 декабря 1894 года из Парижа была отправлена телеграмма губернатору Повой Каледонии Фейлетту, в которой сообщалось о намерениях правительства республики прекратить дальнейшую высылку преступников на Новую Каледонию. Одной из предполагаемых причин этого решения является то обстоятельство, что в отличие от знаменитого Чертова острова (Французской Гвианы), куда французы ссылали преступников, климат Новой Каледонии замечателен. И я самолично убедился, что там нет тех климатических прыжков и сюрпризов, которые делают столь трудным пребывание белого человека на других островах Южных морей.

В то время как политических заключенных, в частности борцов Парижской коммуны, ссылали на ближний остров Куни, Новая Каледония принимала уголовных заключенных. Другое дело, что в те времена многолетней, иногда и пожизненной ссылкой наказывали за такие нарушения закона, которые сегодня караются административным взысканием, штрафом или арестом. А то, что ссыльные подводили тюремную администрацию, живя в хорошем климате острова дольше, чем то было предусмотрено, это уже, разумеется, совсем иное дело…

Щепетильные проблемы

Так или иначе, очень многие из осевших в Новой Каледонии французских поселенцев — это потомки тех, кого привезли сюда в нечеловеческих условиях, закованных в кандалы, запертых в клетки в трюмах кораблей. Хотя самые уважаемые семьи Австралии происходят от потомков заключенных и проституток, схваченных насильно на улице и сосланных в далекую страну, тем не менее здесь, в Новой Каледонии, не принято говорить о том, что прадед господина X был карманником в Дижоне, а прабабушку привезли из Марселя и выставили в Бураи на продажу в железной клетке…

Другой проблемой, возможно не столь щекотливой, как вопрос прошлого местной знати, но все же довольно-таки щепетильной, является проблема вьетнамцев. В январе 1961 года премьер Демократической Республики Вьетнам приветствовал в порту первый транспорт вьетнамских репатриантов из Новой Каледонии, прибывших на судне «Королева Востока», нанятом специально для этой цели. Играли оркестры и тысячные толпы стояли на набережной, когда 568 репатриантов спускались на родную землю, которой большинство из вновь прибывших никогда не видело.

Еще до второй мировой войны вьетнамцев в качестве дешевой рабочей силы перебрасывали из одной французской колонии в другую, так они попали из тогдашнего Индокитая в Новую Каледонию. После долгих лет сложных переговоров французская администрация решила провести репатриацию вьетнамцев. Оказалось, что в апреле 1960 года в Новой Каледонии было 4300 вьетнамцев, в том числе 2390 в возрасте моложе 21 года. Из этого количества 3550 потребовали репатриации в Демократическую Республику Вьетнам, 270 в Южный Вьетнам, а остальные решили остаться пока в Новой Каледонии.

Отъезд столь многочисленной группы с небольшого острова стал событием, отразившимся не только на статистике. Сперва администрация была поражена выбором, сделанным подавляющим большинством вьетнамцев. Затем вдруг обнаружилось, что местные футбольные команды — футбол очень популярный вид спорта на островах Южных морей — потеряли своих лучших игроков. Еще больший ущерб понесли местные учебные заведения, когда оказалось, что способнейшие ученики, занимавшиеся значительно лучше французов, избрали Демократическую Республику Вьетнам страной своего будущего…

Корабль, который отплыл пустым…

Три раза курсировал корабль «Королева Востока» между портами Новой Каледонии и Демократической Республикой Вьетнам, каждый раз перевозя большую группу пассажиров-репатриантов с семьями. 28 апреля 1961 года репатриационное судно отчалило пустым. Репатриация была внезапно прекращена.

Вьетнамцы дожидались в порту со всем своим багажом. Они продали все, что нельзя было перевезти или не годилось для жизни в «старой стране», куда они направлялись. Распоряжение колониальной администрации перечеркнуло все их надежды. Они остались без работы, без имущества, без каких-либо перспектив.

Будет ли возобновлена репатриация? Когда? Этого никто не мог сказать. Вьетнамцы принялись скупать свое проданное имущество. Они продали его за гроши, теперь же с них запрашивали втридорога и торговались, зная, что несостоявшиеся репатрианты находятся в безвыходном положении.

Почему была остановлена репатриация? Никаких официальных разъяснений не последовало. Неофициально же стало известно, что правительство Южного Вьетнама таким путем выразило свое недовольство недвусмысленными результатами референдума среди вьетнамцев в Новой Каледонии. Были пущены в ход интриги, заработал аппарат нажима. Сотни людей вдруг лишились сбережений всей жизни. Но об этом говорить не положено.

Открытие инженера Гарнье

и его последствия

«Твоя быть умная много слишком» — скажет мне теперь на языке «негритенок» нетерпеливый читатель, считая, что я не выяснил как следует, кто такие адресаты кудахтающих посылок, перевозимых самолетами на Новую Каледонию.

…Однажды в один из редких промежутков между очередными кровавыми боями французских колониальных войск против защищающих свой остров канаков в Новую Каледонию явился некий господин Жюль Гарнье. Этот инженер первым заглянул под поверхность негостеприимной земли. С тех пор Гарнье и считается открывателем залежей никеля; он разработал также методы добычи этого ценного металла. Здесь нашли и хром, по добыче которого Новая Каледония занимает шестое место в мире. В земле этого острова хранятся еще кобальт, железо, медь, марганец, золото, а также нефть.

Как и на других островах Океании, в Новой Каледонии произрастают кокосовые пальмы, а прекрасные кофейные деревья дают кофе сортов арабика и робуста.

На севере острова, на территории, отторгнутой у джунглей посредством искусственных пожаров, пасутся многочисленные стада скота. Коллеги из еженедельника «Коралловое обозрение» рассказывали, что на этих фермах, занимающихся производством мяса и насчитывающих иногда несколько тысяч голов скота, зачастую пьют консервированное молоко, завезенное из Новой Зеландии. Кому захочется доить коров, бродящих по необъятным пастбищам? И где взять рабочих, которые хорошо и дешево выполнили бы эту работу? Такая узкая специализация хозяйства на островах Южных морей озадачивает приезжего из старой Европы…

Растительность на острове такая буйная, климат здесь так великолепен, что порой случаются вещи, не предусмотренные человеком. Однажды в 1868 году скучающая госпожа губернаторша выписала на остров пару оленей. Олени были украшением резиденции в Нумеа, однако уже их первое потомство избрало свободу. Прямо с ухоженных газонов при губернаторском замке олени помчались в чащу джунглей.

В Новой Каледонии существует много чудес природы, однако здесь совершенно отсутствуют крупные хищники, которые в наших лесах регулируют численность оленей. Поэтому вскоре олени стали бедствием острова. Во время войны американские солдаты охотились на них с автоматами; экспорт оленьих шкур стал — по необходимости — отраслью местного хозяйства.

Но это лишь второстепенные моменты. Новая Каледония для историка — место ссылки участников Парижской коммуны, для экономиста же — кладовая никелевой руды, залежи которой ставят маленький остров рядом с такими гигантами, как СССР и Канада. Осматривая ночью обширную территорию современного никелевого завода в Нумеа, я понял смысл местной поговорки: когда идет никель — все ладится.

По заводу меня водил инженер Ян Щеневский. Судьба привела его сюда из Польши через поля сражений во Франции 1940 года. Теперь он технический директор новокаледонского никелевого завода.

Лучшая смена — с 3 до 11 часов утра: тогда жар плавильных печей не усиливается еще солнечным зноем. А завод работает круглые сутки, надо торопиться, заводы ждут никеля. Без никеля нельзя вооружаться! В порту пароход из ФРГ разгружает кокс из Рура; японские суда привезли из Иокагамы груз электродов, раскосые капитаны расхаживают по мостику, наблюдая, как идет загрузка никелевых слитков в трюмы парохода. Романтику островов Южных морей спугнул грохот машин и дым металлургических печей.

Уплывает никель, приплывают деньги. Нумеа богатеет и преуспевает. Сонный в прошлом городок переживает период процветания, уже второй за прошедшие годы. Первая волна была искусственной и обманчивой, ее принесли крупные американские гарнизоны, появившиеся здесь в годы войны, чтобы защищать остров и его никель от посягательств японской империи. Вокруг гарнизонов возникли селения, живущие спекуляцией, черным рынком, проституцией и обманом. Тогда-то и было принято покупать виски у уличных продавцов по следующей системе: солдат, которому до зарезу нужно было выпить, одной рукой хватал продавца за галстук, другой наливал себе прямо в рот из бутылки несколько глотков напитка. Если виски оказывался настоящим — солдат отпускал галстук и платил, если же в бутылке была подкрашенная вода — он разбивал бутылку о голову обманщика…

Когда никель — король

Обществу «Ле Никель» принадлежат шахты и металлургические заводы, электростанции и фермы, а также акции. Оно, разумеется, имеет собственное строительное предприятие и даже занимается ловом рыбы в открытом море.

За тридевять земель, в далекой Европе, в Гавре, общество «Ле Никель» имеет собственный завод, где перерабатывает каледонийский металл; у него есть завод и в Бельгии; в местности Исерлон в ФРГ вы найдете «Никель А. Г.», контролируемый обществом «Ле Никель». Когда в Юрокен Хилл в Австралии началось строительство завода по обработке никеля, и тут, разумеется, не обошлось без «Ле Никель».

В уютных кабинетах в Париже можно найти людей, которые распоряжаются судьбами островитян Новой Каледонии и островов Луайоте. Барон Ротшильд волен решить, оставаться канаку из Лифу в джунглях или же для него найдется работа на металлургическом заводе в Нумеа.

Господин Рене Мейер, хотя он уже больше не премьер республики, тем не менее часто наведывается в реактивном самолете на Новую Каледонию. Акционеры «Ле Никель» должны быть спокойны, что их вклады умножаются за счет ископаемых острова и работы далеких островитян. Господин Мейер забирает с собой в Париж папку с отчетами, которые будут прочитаны на общем собрании акционеров: «Ле Никель» испытывает трудности с ценами, канадская конкуренция дает себя знать, однако портфель заказов все разбухает и работа идет по плану… Сейчас и Банк Индокитая ищет медь в Новой Каледонии, да общество «Тиебаги» значительно усилило эксплуатацию залежей хрома, с тех пор как перешло из британских рук в американские, однако в области никеля Франция властвует нераздельно…

…Люди, встречающиеся нам в наших ночных странствиях по заводу, появляются в ярком блеске льющегося металла. Инженеры и мастера преимущественно французы. Пройдет несколько лет, и они снова вернутся в родные края или продлят контракт еще на некоторое время. Рабочие же попадают сюда с соседних островов; это им присылают из дальних деревень дородных петухов, путешествующих самолетами в лукошках.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Земляки помнят о ближних на металлургическом заводе. Так велит обычай. И когда после многих лет тяжелого труда рабочий наконец возвращается на свой остров, лениво дремлющий в тени раскачиваемых ветром кокосовых пальм, ему наверняка уготовлена радушная встреча соскучившихся родственников. Его ждет роскошный пир. Неокольким длинноногим свинкам придется трагически погибнуть, чтобы пирующим было что есть, будут танцы и пение, да и выпьют как следует. Вот последнее уже что-то совсем новое. Ведь еще недавно существовал запрет продажи алкоголя канакам. Однако на острове ввели всеобщую воинскую повинность; а раз человеку велят умирать за Францию — нельзя же ему запретить напиться!

После изысканного пиршества начинается осмотр добра, нажитого годами работы на металлургическом заводе. «У тебя красивые часы», — говорит один из родственников. «У тебя хороший велосипед», — восторгается другой земляк. «Мне нравится твой чемодан», — говорит третий… По мере того как нарастает волна восторгов членов семьи, сам герой никнет и становится все печальнее. Потому что поклонник часов бесцеремонно снимает их с руки хозяина и надевает себе на запястье, на велосипеде уезжает тот, кому пришлось по душе это средство передвижения. В чемодан аккуратно складывают остатки пиршества и кое-какие мелочи из одежды. Они, несомненно, порадуют в далекой деревне тех из родственников, кто не прибыл на угощение. В конце концов металлург остается голым и босым, у него не уцелело почти ничего из того, что он приобрел на заработанные деньги в богатых магазинах далекой Нумеа.

Подобные обычаи я видел на Фиджи и Таити. Таковы все еще нравы населения островов Южных морей, где не погибают от голода, где старые привычки приходят в столкновение с той жизнью, какую изведал металлург, подавший прямо из джунглей на современное промышленное предприятие в Новой Каледонии.

И независимо от того, нравится нам это или нет, на островах Французских территорий в Океании исподволь образуется новый класс — промышленные рабочие. Перешагивая через эпохи и фазы развития, канаки с курчавыми шевелюрами появляются на металлургическом заводе. Из странного мира тайн, мира языческих мифов и колдовства, они вдруг попадают в мир Большой Тайны Белого Человека. У меня все стоят перед глазами их ловкие фигуры, движущиеся вблизи огнедышащих великанов с такой свободой, будто лунной ночью они поддерживают огонь на берегу моря, ожидая уплывших за тунцом рыбаков. Мускулистые, блестящие от пота коричневые руки так ловко обращаются с металлическими инструментами, точно это остроги, какими уже тысячелетия островитяне при свете факелов пронизывают больших рыб прибрежных вод. Внимание! Мы являемся свидетелями того, как народы Океании медленно, но необратимо включаются в современность…

Именно для этих канаков из далеких островов «Ле Никель» строит хижины из пальмовых листьев, точь-в-точь такие же, к каким они привыкли в родной деревне где-нибудь на маленьких островках архипелага Луайоте.

Уже наступил день, когда мы с инженером Ще-невским попадаем в поселок, состоящий из этих примитивных хижин. Солнце пробивается сквозь дым заводских труб, золотит волны океана, на которых покачиваются корабли, прибывшие за никелем.

Оставив позади заводские цехи, мы медленно проходим между хижинами из листьев. Их жители, уставшие от ночной работы, спят теперь вповалку на полу. Мне не узнать, мечтают ли они о прохладной синеве воды в заливе родного островка или же спят крепко, без сновидений, как очень уставшие от работы люди… Среди хижин неожиданно вырастает какое-то странное здание, заметно отличающееся своими металлическими стенами от хижин, чья форма не изменилась за многие тысячелетия. Что это за барак? Я получаю ответ, в котором видна, пожалуй, вся суть изменений, происшедших в шестидесятых годах на островах Океании. «Это, — говорит директор Щеневский, — ангар вертолета, который быстро доставляет нас на дальние объекты предприятия…»

Гибель пробкового шлема

Давайте вернемся-ка снова на острова Луайоте.

Сильно потрепанный самолет местной линии так низко пролетает над джунглями, что на миг кажется, будто шасси заденет колыхающиеся на ветру верхушки кокосовых пальм. Он находит вырубленную среди деревьев коричневую полосу посадочной площадки и вскоре уже подпрыгивает на неровной почве стартовой дорожки.

Жаркий воздух врывается в открытую дверцу, когда по лесенке мы спускаемся на землю Лифу. Остановка непродолжительна. Босоногие и темнокожие пассажиры забираются в кабину с легкостью детей природы. Багажное отделение заполняется посылками, отправляемыми на Новую Каледонию: здесь и громадные ракообразные, шуршащие в плетеных корзинках, и тунцы с блестящей кожей и отрезанными хвостами и плавниками и, наконец, беспокойно кудахтающая домашняя птица. Через четверть часа шум моторов заглушает прощальные восклицания провожающих и крик петухов, которых никто не провожает. Самолет делает круг над аэродромом и исчезает за горизонтом.

Остров Лифу на три дня погружается в тишину и спокойствие. Начальник аэродрома запирает на ключ комнату с радиостанцией, собственный письменный стол и изысканный туалет — три символа цивилизации белых людей, до прибытия следующего самолета они никому не понадобятся в этой пустоши. Потом он грузит в машину мешок с почтой, какие-то свертки, два ящика консервов и меня, нажимает ногой, обутой в сандалию, педаль стартера, и мы двигаемся по ухабистой дороге, ведущей через джунгли.

Спустя полчаса мы останавливаемся перед небольшим побеленным зданием у самого моря. Над зданием развевается трехцветное знамя, сверкает на солнце мачта радиостанции. «Жан! Жан! — зовет мой проводник, — служебное дело!» Вскоре в дверях показывается жандарм, мгновенно исчезает и снова появляется, на этот раз во всем блеске формы. На нем шорты, толстые гольфы, рубашка с короткими рукавами и фуражка. Он наклоняет свое гладко выбритое лицо над моим паспортом и специальной бумажкой, призывающей власти архипелага Луайоте оказывать мне всяческую помощь и разрешающей посещений резерваций.

Фуражка отправляется на полку. Пробковый колониальный шлем отошел в прошлое на островах Южных морей. За время моего путешествия я встретил сию непременную когда-то принадлежность этих краев всего лишь дважды. Один раз на острове Вити-Леву на голове босого старика, носившего этот головной убор лихо сдвинутым на левое ухо. Второй раз на Таити, где гордая молодая мама посадила свое темнокожее дитя на пробковый шлем, который несложным путем был приспособлен для гигиенических целей. Я не принадлежу к искателям символов, но это унижение великолепного некогда головного убора так и просилось в записную книжку.

Не прошло еще и сотни лет с тех пор, как французы окончательно расправились с британской конкуренцией и вооруженной силой сломили сопротивление племен, населяющих острова Луайоте и насчитывающих около 12 тысяч человек, из которых почти половина живет на Лифу. Богатство острова — это кокосовая пальма, недостаток — отсутствие пресной воды. Здесь нет ни источников, ни ручьев и приходится собирать дождевую воду.

Кто кого поймает?

Острова Луайоте уже 100 лет служат местом, где сталкиваются интересы католических и протестантских миссий. Добродушные канаки, искушаемые по очереди священниками разных церквей, давно перестали разбираться, чей бог лучше. Они постепенно усваивают правила игры, умело используя не столько науку миссионеров, сколько их запасы продовольствия.

Вот, к примеру, идет по деревне прямо к зданию католической миссии девушка, стараясь хоть как-нибудь прикрыть руками прорехи в своем паро. Она объясняет добрым братьям, что, как существо верующее, испытывает глубокий стыд из-за своего костюма, но ей больше нечего на себя надеть… Через 15 минут девушка выходит и отправляется домой с отрезом ситца для себя и своих родных. Здешняя радиостанция «Радио» «Кокосовая пальма» сообщила, что в местную миссию прибыл транспорт мануфактуры из Франции, предназначенный для раздачи среди островитян.

Назавтра та же самая девушка отправляется в ближнюю деревню, где наносит визит пастору. Гладко выбритый, аккуратно одетый в тропический костюм, пастор с одухотворенным лицом внимательно выслушивает свою гостью. То, что он слышит, звучит музыкой для его ушей. Ибо девушка объясняет, что хотя она и католичка, но в последнее время у нее стали возникать серьезные сомнения…

Пастору не надо повторять этого дважды. Он щедро снабжает ее религиозной литературой своей веры и, чтобы еще больше углубить сомнения, прибавляет несколько банок сгущенного молока, которое этим утром привез самолет из Новой Каледонии. Этот факт, разумеется, не ускользнул от внимания информационной службы «Радио» «Кокосовая пальма», сообщившей его своим слушателям в вечерних известиях.

Канаки очень набожны. Они охотно посещают церковь, большое просторное помещение, в каменных стенах которого значительно прохладнее, чем в хижинах… И тем не менее на рассвете, когда наступает время ловить рыбу, канаки служат настоящий языческий молебен богу морей, покорно прося его дать им несколько рыбин из своих владений… Солнце, поднимаясь над лагуной, освещает коричневые тела этих простых людей, которые — как и за тысячи лет до этого— обращаются с молитвой к своим святым камням…

Бог белых людей, объясняют они, хорошо помогает при зубной боли, чириях, при простуде. Это так. Но для рыбной ловли он не годится. Когда они молились богу белых людей — ходили голодные. И дело не только в этом — все было куда сложнее! Надо видеть, как на островах Луайоте ловят рыбу. Мужчины прыгают в воду у входа в залив, шумят, бушуют, устраивая нечто вроде облавы и загоняя рыбу на более мелкую воду, где и расправляются с ней острогами или даже палками. И вот бог морей, рассердившись, что они без его ведома и согласия забирали рыбу из принадлежащих ему вод, велел акулам напасть на канаков-рыболовов сзади. Рыбаки из ловцов превращались вдруг в жертв, акулы собирали кровавый урожай.

Зато теперь все довольны. Канаки приоделись в миссионерскую одежду, едят вкусную рыбку и запивают ее сгущенным молоком. Миссионеры благополучно выполняют нормы и пишут в далекие столицы белых людей отчеты, исполненные радости по поводу так хорошо протекающей кампании обращения заблудших язычников… Кажется, такое положение вещей устраивает всех, кроме, пожалуй, рыб. Но ведь рыбы существа безмолвные.

Брак вчетвером

Наш автомобиль удаляется от Шепенене — главного города острова Лифу. Мы мчимся по скалистым взгорьям и долинам, живо напоминающим старинные гравюры Густава Доре, иллюстрирующие первые издания «Путешествия на Луну» Жюля Верна. Мой спутник посвящает меня в тайны семейной жизни местного вождя, гостем которого мне предстоит быть во время моего пребывания здесь. У него три жены, но, чтобы избежать брюзжания компетентных духовных лиц, супружеским званием пользуется жена номер 1, остальные выступают как служанки.

Несколько шокированный, что столь элементарные, казалось бы, вопросы требуют разъяснения, водитель говорит, что все три дамы остаются друг с другом в очень хороших отношениях. Самая старшая — настоящая хозяйка дома, ей подчиняется кулинарный отдел, отдел снабжения и касса. Жена номер 2 посещала миссионерскую школу и хорошо знает французский, она ведает дипломатическим протоколом, внешней торговлей (продажа копры), а также отделом просвещения. Детей поставляет в настоящее время самая младшая жена, которой весьма симпатизируют обе старшие подруги за то, что она освободила их от необходимости рожать каждый год. Все три сообща подыскивают четвертую, чтобы та подменила несущий сейчас бессменное дежурство объект любовных порывов их господина, то есть жену номер 3. Они так и ходят втроем по деревне, высматривая подходящую кандидатуру. У женщин глаз наметан на изъяны особого рода, и их не обмануть хитроумно заколотой бумажной рубашкой, которая должна скрыть недостатки фигуры… Известно, ревность — изобретение белых людей. И не только ревность…

Вождь принимает меня в своем доме. Это приземистый, крепкий мужчина лет около сорока, под его коричневой кожей при каждом движении играют мускулы, свидетельствующие о недюжинной физической силе. В войну он был добровольцем и плавал матросом «Свободной Франции» на Средиземном море. Один раз побывал вместе с конвоем в Мурманске. «Руски харо-шо», — говорит он.

Наглядно объясняю ему различие между русскими и поляками. Он внимательно слушает, но мне кажется, этот вопрос интересует его столько же, сколько нас разница между племенами островов Южных морей. Как бы то ни было, с войны он привез неплохое знание французского языка и проблем большого мира. Он завоевал признательность подданных своим умом. Он первым заинтересовался разведением земляного ореха, считая продукцию копры ненадежным делом из-за колебания рыночных цен.

К обеду был печеный поросенок, вареная птица и морская рыба. Хорошее обслуживание за столом обеспечивали три жены. Они не отличались — во всяком случае в моих глазах — особой красотой. Но ему нравились, а это самое главное… Разомлевшие от жары и сытного обеда, мы улеглись на кокосовых циновках, разостланных под навесом из плетеных пальмовых листьев.

Сжальтесь над белыми!

Мы разговаривали словно лорды в клубе — обо всем и ни о чем. От легковесных тем мой хозяин перешел к принципиальным вопросам. Он отнюдь не страдал комплексом неполноценности, скорее, даже напротив…

— Вас нельзя принимать всерьез, — сказал он, подумав. — Вы, белые люди, несерьезны. Всю жизнь играете…

Я подумал, что, возможно, он неточно выразил свою мысль по-французски, но вождь быстро вывел меня из заблуждения.

— Играете в войну. Мы раньше убивали, когда были голодны, теперь — когда защищаемся. Вы убиваете для развлечения, потопляете суда, которые могли бы плавать еще многие годы, сжигаете богатые и красивые города. Играете в наряды, надевая неудобные костюмы, потому что они кажутся вам красивыми. Играете в любовь, покупая женщин или обманывая их красивыми словами. Я, когда мне встретится красивая девушка, зову ее прийти в сумерки на поляну за деревней. Там я буду тебя любить так, говорю, что будешь метаться, как рыба на песке, и визжать как поросенок, которого режут… Придет — хорошо. Придет, если сама захочет. Но я не обманываю ее, как белые люди, не покупаю за деньги…

Но охотнее всего вы, белые люди, играете в работу… Работаете до поздней старости, чтобы купить неудобные тряпки и женщин, которые совсем не хороши…

Я пытался ввернуть, что за деньги можно купить, например, лекарства, но мой собеседник возмутился… Он протянул руку за двумя кокосовыми орехами, ловко срезал ножом верхушки. Мы пили прохладный сок. Вождь продолжал.

— Мы вовсе не просили у вас лекарства. Вы приволокли к нам проказу и сифилис. Ваш обыкновенный насморк убивал у нас целые деревни… Ваши крысы и мухи разносили болезни по нашим островам.

Дискуссия утомила вождя. Он почесал волосатый живот, лег на спину и мгновение спустя спал уже сном человека, хорошо проведшего день. Самая старшая жена опустилась рядом с ним на колени, отгоняя мух от его крупного тела.

Через несколько дней я снова был в Новой Каледонии. Коллеги из местного двухнедельника пригласили меня на прощальный ужин. Там был главный редактор, был заведующий отделом репортажа — уже из третьего поколения французов, поселившихся на острове, — а также его очаровательная жена. Играл хороший оркестр, а вина из далекой прекрасной Франции разжигали кровь. Но философские взгляды островитян, изложенные вождем, не давали мне покоя. Мне казалось, что галстук жмет, что глупо иметь отутюженные брюки, что наши разговоры — искусственны.

— Жозетт, — спросил я во время танца у своей прекрасной партнерши, — скажите мне откровенно, могли бы вы полюбить мужчину, если бы он сказал рам, что вы будете в его объятиях трепыхаться как рыба и визжать как поросенок, которого режут?

— Право, вы начинаете меня интересовать… Скажите, я должна рассматривать это как предложение и пожаловаться мужу или…

— Да нет, дело в том, что на острове Лифу…

— Понимаю. Вы слишком много были на солнце. А ведь я вас предупреждала, что это очень опасно и вы потом будете болеть. Не отвезти ли вас сразу домой?

Итак, меня, к сожалению, не поняли… А через несколько недель я вернулся в Европу. И вот теперь заканчиваю писать мои воспоминания об островах Южных морей, увиденных в эпоху реактивных самолетов. Сейчас ночь, Варшава давно уже спит, за окном моросит дождь, а осенний ветер срывает мертвые листья с ближнего каштана…

В такие ночи мне вспоминается беседа с вождем на острове Луайоте. Мы разговаривали в самый полдень, когда с неба лил зной, а море шумело, упорно ударяя о берега острова. Если бы мой собеседник увидел меня теперь, стучащим ночью на пишущей машинке, он наверняка улыбнулся бы, оскалив белые зубы, и сказал бы, лениво потягиваясь: «Надо сжалиться над белыми, их нельзя воспринимать всерьез… Ведь они всю жизнь играют…»

Фью!!!

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Вид на Папеэте — центральный город острова Таити

Деревня на острове Фиджи

Чтобы спастись от жары, фиджийские школьники занимаются по пояс в воде

Побережье острова Таити

С рыбной ловли (остров Фиджи)

Тюремные карцеры и лагерная ограда, сохранившиеся с тех времен, когда Новая Каледония служила местом ссылки участников Парижской коммуны.

class="book">Молодые полинезийцы

Город Сува на острове Вити-Леву

Горняк из Макатеа (остров Туамоту)

Макатеа. Горняки отправляются на фосфоритный рудник

Транспортер на фосфоритном руднике Макатеа

Последние сообщения «радио» «Кокосовая пальма»

Девушка с Таити

Национальный танец таитянок

На острове Фиджи живет немало индийцев

Таитянка Тариба, снимавшаяся в голливудских кинофильмах

INFO

Воляновский, Люциан

В 72 Луна над Таити. Пер. с польского Э. Василевской. М., «Мысль», 1967.

144 с. с илл. (Путешествия. Приключения. Фантастика).

2—8–3/209-67

91 (И9)

Воляновский Люциан

ЛУНА НАД ТАИТИ

Редактор Д. Н. Костинский

Младший редактор В. А. Мартынова

Художественный редактор А. Г. Шикин

Технический редактор Э. Н. Виленская

Корректор О. С. Карцева

Сдано в набор 10/Х 1966 г. Подписано в печать 27/I 1967 г. Формат бумага 84х108 1/32. № 2. Бумажных листов 2,25 + 0,25 вкл. Печатных листов 7,56 + 0,84 л. вкл. Учетно-издательских листов 7,71. Тираж 30 000 экэ. Цена 45 коп.

Заказ № 937. Темплан 1967 г. № 209

Издательство «Мысль». Москва. В-71, Ленинский проспект, 15. Ордена Трудового Красного Знамени Первая Образцовая типография имени А, А. Жданова Главполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров СССР. Москва, Ж-54, валовая, 28.

Примечания

1

Здесь автор допускает некоторую неточность. На самом деле остров стал известен европейцам еще в 1603 году. — Прим. ред.

(обратно)

2

По русскому переводу: Л. Бугенвиль. Кругосветное путешествие на фрегате «Будёз» и транспорте «Этуаль». М. 1961.

(обратно)

3

Движение Джона Фрума принадлежит к числу так называемых милленаристских, мессианских движений, широко распространившихся во всей Океании со второй половины XIX века. Эти полурелигиозные по форме стихийные движения протеста против колонизаторов вообще характерны для территорий, населенных культурно отсталыми племенами. Вожди этих движений обычно проповедуют, что в скором времени наступит день, когда все богатства белых колонизаторов перейдут в руки аборигенов, а сами колонизаторы будут изгнаны или уничтожены. С ростом политического самосознания эти движения перерастают в открытую политическую борьбу против колонизаторов и установленных ими порядков. Подробнее об этом см.: Питер Уорсли. Когда вострубит труба. М., 1960.— Прим. ред.

(обратно)

4

Однако задолго до договора 1906 года между двумя державами были подписаны соглашения (в 1878 и 1887 годах), фактически предрешившие судьбу архипелага. — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ, ИЛИ ПОТЕРЯННАЯ СУББОТА

ПОДАЛЬШЕ ОТ СУЕТЫ БУДНЕЙ

ЛУНА НАД ТАИТИ — РЕАКТИВНЫЕ САМОЛЕТЫ ТОЖЕ

ЭМИЛЬ, НАЗЫВАЕМЫЙ ГОГЕНОМ

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЗА МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ

АД НА ИСХОДЕ

РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ

СТРАНИЧКА МРАЧНОГО ПРОШЛОГО

ОЧЕНЬ СТРАННЫЕ ОСТРОВА

С НОВЫХ ГЕБРИДОВ ЧЕРЕЗ ЛУАИОТЕ В НОВУЮ КАЛЕДОНИЮ

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

*** Примечания ***