Времена [Вячеслав Михайлович Панкратов] (fb2) читать онлайн

В. М. ПАНКРАТОВ

ВРЕМЕНА: ОЧЕРКИ, СТАТЬИ

Если для возведения здания счастливого человечества необходимо замучить всего лишь ребеночка, согласишься ли на слезе его основать это здание?

Ф. Достоевский

Надо навсегда покончить с поповско-квакерской болтовнёй о священной ценности человеческой жизни.

Л. Троцкий

ОТ АВТОРА

Кажется, это был 1990-й или 1991 год. В кабинете печати, что находился в здании «Горьковской правды», — яблоку негде упасть: здесь представители центральной, областной, местной прессы, телевидения, радио. Когда-то такое общение журналистов было регулярным, но происшедшие в конце 80-х — начале 90-х годов события как-то разделили журналистский корпус, многие издания были озабочены только тем, как выжить в этих условиях — не было уже идеологического диктата, но начала душить экономическая удавка.

Собравшиеся в кабинете печати бурно обсуждали дела и политические, и журналистские, радовались, что наконец-то после длительного перерыва удалось встретиться — словом, шум, гам, хохот…

Вдруг дверь открылась, и в кабинет вошел в сопровождении секретаря областной журналистской организации Натальи Скворцовой человек, одетый в черную рясу, на голове — малиновая скуфейка. Большинство из нас прежде никогда не имели контактов с представителями культа, как тогда именовали духовенство, — ведь средства массовой информации и пропаганды являлись официальным рупором органов коммунистической партии и советской власти, и журналисты рассматривались ими как проводники их линии в массы. И странное дело, шум как-то разом прекратился, все встали, приветствуя гостя. Мне не раз доводилось бывать на разных мероприятиях, где принимали участие работники обкома партии. Поверьте, не всегда и сскретарей-то журналистская братия приветствовала стоя. А тут… Мы даже не знали, кто это, но, видимо, само появление священнослужителя благотворно подействовало на нас.

То был митрополит Нижегородский и Арзамасский Николай (Кутепов). Он мягко улыбнулся, поздоровался и сел за стол, приглашая тем самым и нас садиться.

— Я понимаю, что вы сейчас в затруднении и не знаете, как ко мне обратиться, — начал разговор владыка. — Не сомневаюсь, что вы читали «Трех мушкетеров» Александра Дюма и помните, как там обращались к кардиналу Ришелье.

— Ваше высокопреосвященство, — послышалось со всех сторон.

— Вот так же можете обращаться и ко мне. Или просто — владыка. Ну, а кто по убеждениям не может так обратиться, пожалуйста, по имени-отчеству: Николай Васильевич.

Насколько помню, никто так и не обратился к владыке по имени-отчеству. Думаю, что он подкупил публику своим откровением, рассказом о своей жизни и о том, как пришел к мысли посвятить себя служению Церкви. Особое впечатление произвело то, что владыка — участник Сталинградской битвы. Позже я узнал, что он был ранен, получил обморожение обеих ног, и ему были ампутированы пальцы на ногах. И поражался, как этот человек простаивал службу, и никто никогда не слышал от него стенаний. Только мужественный человек способен на такой подвиг. Ведь подвиг совершается не только в бою. Место подвигу есть и в повседневной жизни.

Владыка Николай на Горьковскую кафедру получил назначение в 1977 году. Сюда он был переведен из Владимирской епархии. Спецслужбы уведомляли партийное руководство, что новый архиерей значится в списке непримиримых. Но каково было удивление горьковских властей, когда архиепископ Николай нанес свой первый визит не секретарю облисполкома, курировавшему взаимоотношение с Церковью, а секретарю обкома партии. Согласитесь, это в ту пору был поступок.

Во время встречи с журналистами владыка не скрывал того трудного положения, в котором находилась Русская Православная Церковь. У меня не сохранился блокнот с записями беседы, поэтому не могу привести цифры, которые называл владыка. Но есть официальные данные на июнь 1977 года (когда Николай заступил на кафедру): в епархии насчитывалось 60 человек духовенства, 43 прихода. Не было монастырей, духовных учебных заведений, печатных изданий. Во вновь открываемые храмы ставились священниками люди, окончившие светские вузы.^[1]

И вот кто-то из журналистов поинтересовался у владыки:

— Скажите, чем мы можем помочь вам в этой ситуации? Может, стоит нам писать на духовные темы?

— Боже вас упаси писать на эти темы. Может статься, что вы, не имеющие специальной подготовки, нанесете больше вреда, чем пользы. Пусть духовно просвещают людей священники. А если вы предоставите свои газеты для таких публикаций, то спасибо. И хорошо, если бы вы обратили внимание на «белые» пятна нашей истории, в том числе и на взаимоотношения Церкви и государства.

Слова митрополита Николая запомнились мне. Вот почему эта тема в последние годы стала для меня особой. Мы все в неоплатном долгу перед теми, кто, не предав веру, не отрекшись от Христа, претерпел мученическую смерть.

Другая важная для меня тема — это судьбы людей, о которых в прежние годы просто запрещалось говорить в печати. Например, один из очерков этой книги посвящен нижегородскому губернатору Н. М. Баранову. И представлен он не таким, каким был известен прежде по Ленину — один из «знаменитых российских помпадуров».

Третье направление моей краеведческой деятельности — репрессии. Но в отличие от «шестидесятников», видевших корень всех бед только в Сталине, считаю, и это документально подтверждено многими серьезными публицистами и историками, что террор против русского народа развязали Ленин и Троцкий. Именно они первыми заговорили о концентрационных лагерях, о расстрелах «контры», о карающем мече пролетариата. Однако именем народа большевики только прикрывались, «пламенные революционеры» готовы были принести русский народ в жертву мировой революции.

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) говорил:

«С высоты прошедших столетий все кажется простым и ясным, соблазн поделить людей на „хороших“ и „плохих“, „наших“ и „чужих“ оказывается столь силен, что незаметно для себя живую и сложную историческую ткань русской жизни начинают безжалостно кроить и мять в угоду предвзятой, безжизненной схемы. Лишь обогатившись духовным опытам Церкви, познанием тайн, лежащих в основе жизни мятущегося человеческого сердца, можно разорвать порочный круг „черно-белого“ исторического сознания, приблизившись к пониманию его действительного, ненадуманного многоцветия. Вглядываясь в прошлое, взгреем в себе любовь и милость, покаяние и сочувствие, и оно отдаст нам свои секреты, увидев в нас друзей и продолжателей, а не прокуроров и судей».

ГРАД　БЛАГОСЛОВЕННЫЙ

Всему начало здесь,

В краю моём родном.

Н. А. Некрасов.

Слово об Арзамасе

В этом городе жизнь моей Родины

Отразилась, как в капле воды.

Владимир Аполлонов.

Арзамас… Древний город Нижегородчины. История его уходит в глубь веков. Он возник как город-крепость на местах древних мордовских поселений. По замыслу Ивана Грозного, город должен был служить не только крепостью, защищающей русских от набегов татар, но и стать центром распространения христианства среди мордовских племен.

Издревле повелось на Руси: основывался город, ставился храм, а затем вскоре возникал и монастырь. Вряд ли какой уездный, да и не всякий губернский город насчитывал за всю историю своего существования такое количество церквей и монастырей, как Арзамас.

В городе и Арзамасском уезде в разное время существовало до 10 монастырей. Только в Арзамасе их было пять. Первый мужской монастырь — Спасский — возник в 1556 году, а первый женский — Николаевский — ведет свой отсчет с 1580 года.

Арзамасцы никогда ничего не жалели для прославления имени Господа. Со второй половины XVIII века в городе с небывалым размахом воздвигаются один за другим храмы. Купечество строит их на собственные средства, соревнуясь меж собой в украшении и внося богатые вклады в церковную утварь.

Вершиной Арзамасского церковного зодчества стал величественный Воскресенский собор. Он воздвигнут по решению общего всесословного собрания жителей города в память об избавлении России от наполеоновского нашествия и напоминает потомкам о беспримерном народном подвиге, верности и любви к Отечеству. Здесь, в соборе, хранилось знамя арзамасских ополченцев, под которым они бились с французами в Силезии, Богемии и Пруссии.

В Арзамасе в разное время, по разным обстоятельствам побывали многие знаменитые люди России: цари и поэты, патриархи и государственные мужи, и все они отмечали в жителях чувство доброты, духовной крепости и красоту архитектурного ансамбля города.

Современник Пушкина князь Владимир Соллогуб писал: «Много видел в Москве церквей, а в Арзамасе кроме церквей ничего не видел». Ему вторил П. И. Мельников-Печерский, посетивший город в 30-х годах XIX века: «В России не много губернских городов, которые при таком счастливом местоположении были бы так красивы, как Арзамас». Константин Паустовский, останавливавшийся здесь в 1916 году, вспоминал: «Куда ни взглянешь — всюду было такое обилие золоченых, похожих на яблоки куполов, что казалось этот город вышит в золотошвейной мастерской руками искусных женщин».

Пронесшиеся над Россией «вихри враждебные» оставили свой разрушительный след и на Арзамасе. Его храмы и монастыри сполна разделили всю трагедию Русской Православной Церкви: поругание святынь, изъятие церковных ценностей, использование храмовых помещений под культурные и хозяйственные нужды, разрушение церквей, уничтожение колоколов. Из монастырей повыгоняли монахов и монахинь: кто угодил в тюрьму, кто разбрелся по России. И как в насмешку в женском Алексеевском монастыре расквартировали пехотный полк, Николаевский монастырь назвали Комсомольским городком, а Воскресенский собор превратили в музей атеизма. Существовал также проект перестройки собора под Дом Советов.

И хотя в 1940 году закрыли последний храм в городе, духовная жизнь продолжалась в сердцах людей, хранивших верность православию. Должно быть, по вере этих чистых сердец свершилось чудо: в 1944 году в музей атеизма вновь вошла Вера! Это радостное событие стало возможным благодаря трудам Святейшего патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского), уроженца города Арзамаса.

Пройдет еще полвека, как в город постепенно начнет возвращаться былая духовная жизнь. Николаевский монастырь вновь обретет монахинь и послушниц. Соборная площадь расстанется с чужим именем. Начнут восстанавливаться арзамасские храмы.

Полвека стены Святодуховской церкви слышали стук типографских машин. Сегодня уже мало кто помнит те партийно-политические брошюры, что печатались здесь. Но, глядя на чудом сохранившуюся Святую Троицу, что смотрит на нас с небес Святодуховского храма, вспоминаешь академика живописи Александра Васильевича Ступина. Это он, староста Святодуховской церкви, со своими учениками расписал ее. Восстановление этого храма, как и Николаевской женской обители, началось с благословения митрополита Николая.

Затем православные горожане взялись за реконструкцию церкви Иоанна Богослова, которая, по преданию, была заложена самим Иваном Грозным. С принятием программы «Арзамасские купола» началось восстановление и других храмов.

Сто с лишним лет не ставились в Арзамасе церкви. И вот в конце XX века, как и в былые времена, всем миром возвели в городе крестильню.

Арзамасцы верят, что обретет новую жизнь и Спасо-Преображенский собор. Видимо, Богу было угодно, чтобы долгие годы здесь находился архив, сохранивший потомкам не только документы старины, в том числе и по истории арзамасских храмов и монастырей, но и фрески, относящиеся к XVII веку.

Когда говорят об Арзамасе, обычно добавляют благословенный. И даже не потому, что к началу XX века в городе было почти 40 церквей, часовен и монастырей. Прежде всего имеется в виду то, что город находится на пересечении трех центров духовной культуры. С одной стороны — Большое Болдино, где творил Александр Сергеевич Пушкин. С другой — Большое Мурашкино. Из этих краев родом патриарх Никон, великий церковный реформатор, и знаменитый борец за «старое благочестие» протопоп Аввакум. А с третьей стороны — Дивеево и Саров, прославившиеся благодаря преподобному Серафиму.

Много великих подвижников дал из среды своей русский народ, но среди них особо стоит преподобный Серафим Саровский. В нем была редкая победа духа. Он был и именем, и духом Серафим — «пламенный», тем духовным огоньком, у которого отогревалась вся Россия. Не раз посещал батюшка Серафим Арзамас, предсказав городу большое будущее.

Прославление угодника Божия Серафима летом 1903 года стало для арзамасцев, как и для всех православных россиян, знаменательным событием. Тогда проездом в Дивеево сделал остановку в Арзамасе император Николай II. Мало кто знает, что некоторые события в жизни царя неразрывными нитями связаны с нашим городом. В мае 1896 года в Успенском соборе Московского Кремля Николая II венчал на царство митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Палладий (Раев), уроженец земли Арзамасской. А последним духовником царя, находившегося под арестом в Екатеринбурге, был выходец из старинной арзамасской купеческой семьи отец Иоанн Сторожев. За два дня до расстрела отец Иоанн отслужил обедницу, ставшую последней в жизни императора.

Сегодня древний Арзамас, как и вся великая Россия, переживает духовное возрождение. Ведь политическая крепость государства прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Этим настроением русский народ жил целые века, оно помогало ему устроить его внутреннюю жизнь, сплотить и упрочить государственный порядок. Сильные верой никогда не ропщут, они упорно делают свое великое дело, вдохновляя других беззаветным примером. Они знают, что многое зависит от доброй воли людей, от чистоты их помыслов. И если горят лампады в церквах, монастырях и наших домах, значит, крепка вера православная, и Россия выстоит. Народ, у которого есть вечные непреходящие ориентиры, — непобедим.

… Над Арзамасом, как и сотни лет назад, звучит колокольный звон, радуя сердца людей. Испокон веков на Руси считалось, что колокола отгоняют всякую нечисть и напоминают людям о нерушимой связи времен, очищают душу от суетного, укрепляя в сердцах веру в добро, в незыблемость национальных традиций.

И как завет великих предков звучат слова: «Православие до скончания века да сияет в Арзамасе. И под сенью величественных храмов арзамасских да процветает благочестие!»

Рисунок графа на флаге города

В 2007 году городская Дума утвердила флаг города Арзамаса. Принимая это решение, депутаты учитывали то, что геральдическая комиссия Нижегородской области, геральдический совет и Государственная геральдическая палата согласились с предложением, что на флаге Арзамаса может быть помещен герб города. Тем более, что такая практика существует. Например, в Свердловской области у 90 процентов городов изображения герба и флага совпадают.

Однако по-прежнему арзамасский герб так и остается не «расшифрованным», хотя попытки предпринимались не раз.

Автор первой версии Н. Щегольков предполагал, что «герб Арзамаса… указывал на то, что тогда в этом городе женщины ткали тесьмы или ленты из шелка и вот этого было достаточно, чтобы занести эти ленты в городской герб». Но Арзамас был известен и другими промыслами и ремеслами, почему бы не их отразить? Или, к примеру, гуся — ведь слава об арзамасских гусях дошла и до Санкт-Петербурга. К тому же изображение животных, птиц и рыб не противоречит принципам геральдики, и они присутствуют в гербах других российских городов.

Своеобразную версию выдвинул Г. Кирсанов: разделенное стропилами на четыре части золотое поле означает, что город-крепость стоял на пересечении четырех важнейших дорог — на Москву, Нижний Новгород, Саранск и Симбирск; красное стропило олицетворяет, что город, прежде деревянный, «в давних временах сгорел»; зеленое нижнее стропило свидетельствует, что в Арзамасской провинции было в изобилии хлеба, рыбы, лесов. Приводит автор еще одно мнение: красное стропило означает, что Арзамас принадлежал к русским поселениям, а зеленое — цвет мордвы.

Существует и третья версия, высказанная герольдмейстером нижегородского дворянства И. Макаровым, а также кандидатом филологических наук Ю. Курдиным. В сжатой форме она формулируется так: герб Арзамаса отражает победу Московского государства над Казанским ханством. И хотя у историков нет единого мнения о дате создания города, они сходятся в одном: город возник в результате третьего похода Ивана Грозного на Казань. Вот почему верхнее стропило окрашено в красный цвет — цвет гербового щита Москвы, а нижнее, означающее побежденного, имеет зеленый цвет — цвет ислама.

Необходимо помнить, что Франциск де Санти специально не «писал» герб Арзамаса, его рисунок предназначался для полкового знамени. Как известно, Военная коллегия при активной поддержке Екатерины I продолжила петровскую реформу в отношении формирования русской армии. Еще Петр I предполагал расположить армию на «вечные» квартиры по провинциям, переименовав все полки согласно их дислокации по названиям провинций и городов. Новые названия должны были получить и гарнизоны — по именам тех провинций, на доходы которых они бы содержались. Начало этому было положено еще в 1708 году, когда Россия была поделена на восемь губерний, каждая из которых содержала полки. Общее переименование полков Военная коллегия произвела 16 февраля 1727 года. Тогда-то в Русской армии появились сразу два Арзамасских драгунских полка — в каждом по 10 рот.

Тогда же было решено учредить новые знамена для полков. И сделали это следующим образом: первые роты в полках стали иметь белые знамена с изображением российского герба, остальные — цветные знамена с изображением провинциальных или городских полков. Подготовку проектов новых знамен и возложили на Ф. Санти. Уже 27 февраля 1727 года Военная коллегия направила в Геральдическую контору реестр полков, знамена которых необходимо создать. Причем были перечислены полки не только состоявшие к тому времени «прежними званиями по городам», но и те, которым «вновь звание назначено» — к ним относились и Арзамасские драгунские полки. Характерно, что изображения, имеющиеся на печатях городов, не принимались во внимание при составлении эмблем полков. К примеру, на знаменах Тобольских полков изображалась пирамида со знаменами и барабаном, в то время как на печати города Тобольска, по росписи 1692 года, изображены «два соболя, меж ими стрела». Впоследствии знаменная эмблема становится гербом Тобольска.

Однако Екатерине I довести до конца реформу армии не удалось: 6 мая 1727 года она скончалась, а новый император Петр II «вечные» квартиры отменил. 13 ноября того же года 1-й Арзамасский драгунский полк был переименован в Ревельский драгунский, 2-й Арзамасский драгунский — в Киевский драгунский.

Но рисунок для знамен Арзамасских полков де Санти все-таки успел сделать. Стоит признать, что он прекрасно справился с непростой задачей, увековечив в гербе Арзамаса одно из важнейших событий истории государства Российского.

Официально же вариант этой эмблемы в качестве герба города Арзамаса был утвержден 16 августа 1781 года, когда правительство Екатерины II проводило реформу местного самоуправления. В ходе ее и были пожалованы российским городам гербы.

И вот городская Дума «исправила» ошибку Петра II, поместив рисунок графа де Санти на флаг города Арзамаса.

Архивы рассказывают

Казалось бы, о Воскресенском соборе нам известно уже все благодаря трудам Н. М. Щеголькова. В написании истории храма он использовал кроме различных документов летопись Мерлушкина, дневник отца Стефана Пименова, книги протоиерея Федора Владимирского и архимандрита Макария. Свою лепту внес в это дело и П. В. Еремеев, представив нам в очерке «Зодчий Поволжья» автора проекта собора М. П. Коринфского.

Во всех краеведческих работах говорится, что над проектом храма архитектор трудился весь 1813 год. Однако обнаруженные недавно В. М. Чараевой в Российском государственном историческом архиве (С.-Петербург) документы свидетельствуют, что Коринфский замыслил этот величественный собор задолго до того, как к нему обратились земляки. Об этом красноречиво говорит следующая резолюция под проектом: «Удостоверил от Р[оссийской] А[кадемии] Х[удожеств], ободрил профессор А. Воронихин. 18-го января 1812 г.» (РГИА, ф. 835, оп. 1, д. 500).

Обратите внимание на дату: 18 января 1812 года. То есть за полгода до начала Отечественной войны — французы перешли русскую границу 12 июня.

П. В. Еремеев приводит в своем очерке постановление совета Академии художеств, датированное 27 августа 1810 года. В нем указывается, что профессор Воронихин представил совету «планы, фасады и профиль церкви для города Арзамаса, деланные арзамасским мещанином Михайлом Петровичем сыном Коринфским».

Заметьте, в документе не называется храм, над проектом которого работает Коринфский. Но нам хорошо известно, что по его проекту в городе сооружен только один собор — Воскресенский. Стало быть, уже в 1810 году молодой архитектор работал над ним.

Известно также, что в 1811 году Михаил Петрович решает принять участие в конкурсе на золотую медаль. И можно предположить, что он намеревался выйти на конкурс со своим проектом храма для Арзамаса, к которому члены совета Академии отнеслись очень благосклонно и нашли «представленные планы весьма изрядно уже сделанными». Однако по семейным обстоятельствам Коринфский был вынужден, не закончив курса, в сентябре 1812 года вернуться в Арзамас.

Ну, а когда арзамасцы пожелали в честь победы над Наполеоном возвести новый храм, то Коринфский и представил им проект, над которым трудился последние годы. Глянулся проект не только горожанам, но и нижегородскому епископу Моисею. Был утвержден он после некоторых доработок Академией художеств. А торжественная закладка нового Воскресенского собора состоялась 14 июля 1814 года.

Возведение храма длилось до 1842 года. И все потому, что не хватало средств. Ведь строился собор на пожертвования арзамасцев. Сильно подкосил их материальное положение пожар, случившийся в ночь на 7 августа 1823 года, когда в нижней части сгорело 120 домов и многие кожевенные заводы.

Финансовые затруднения не позволили осуществиться некоторым планам, связанным со строительством Воскресенского собора. Например, в 1829 году был составлен проект, по которому пол в храме предполагалось сделать чугунным. Тогда же Симон Соколов представил проект ограды вокруг храма: с воротами, башнями, железной решеткой. Но эти планы так и остались на бумаге. Денег с трудом набрали на сам собор, занимали у богатых людей, покупали стройматериалы в кредит.

Вот так, благодаря директору нашего архива Вере Михайловне Чараевой удалось «прочитать» еще одну страницу истории Воскресенского собора.

И воспоют хвалу «звонящие иконы»

Колокольный звон в традиционной русской культуре испокон веков воспринимался как «глас Божий». Колокол звал к церковной службе — благовестил, призывал к общей молитве, объявлял общий сбор. Колокольным звоном встречали победителей с войны, знатных лиц. Набатный всполох поднимал народ на борьбу с врагом, торопил на пожар, извещал о смерти.

Арзамасский краевед А. С. Потехин рассказывал: «В селах обязательно звонили в зимние снежные метели. Не одну человеческую душу спас так называемый „метельный“ звон: блуждая в поле, заплутавшие выходили к жилью на прерывистый звук большого церковного колокола. К этому добавим, что в середине XIX века какой-то умный человек придумал и сделал специальное приспособление „самозвон“, когда в сильный ветер колокол стал звонить сам, без приставленного звонаря».

К колоколам на Руси относились почти как к живым существам: им давали имена, их узнавали по голосам, им вырывали языки, их даже ссылали… В истории колоколов ярко преломилась трудная история нашего Отечества. Примеров тому — множество.

История отечественных колоколов насчитывает менее десяти веков. Первые мастера-литейщики приглашались из-за границы, но в конце XII века появились уже русские мастера. К началу XX века только на 20 крупных предприятиях отливка колоколов составляла 100–200 тысяч пудов в год. В России сложились особые традиции колокольного звона, уникальность которого состоит в том, что в его основе лежит ритм, темп и тембр. «Звонящей иконой» называли иностранцы русские колокола.

Как отмечает действительный член Ассоциации колокольного искусства России С. Нарожная, российские просторы требовали колоколов большого веса, хотя отливались и малые, которые создавали очарование мелодии.

Славился колокольным звоном старинный Арзамас. Говорили, что когда звонили колокола всех городских церквей, слышно было далеко по всей округе.

Впервые Арзамасская земля услышала колокольный звон во времена Ивана IV Васильевича, когда московское войско шло на Казань. Позднее, когда отстроилась крепость, появился осадный колокол. Колокола привозили из Москвы, с Макарьевской ярмарки, где для торговли был оборудован специальный павильон. Жители города и окрестных сел различали голоса колоколов по их звуку. Постепенно храмы начали обзаводиться большими колоколами.

В 1785 году для Рождественской церкви в Москве мастером Калининым был отлит колокол весом в 212 пудов. А в 1789 году по заказу графа камергера Василия Петровича Салтыкова, владельца Выездной слободы, для Смоленской церкви московский мастер Асон Струговщиков отлил колокол весом в 250 пудов. Позднее, в 1863 году, выездновцы подняли на древнюю шатровую колокольню колокол весом 837 пудов. Доктор медицины К. В. Бебешин, уроженец Арзамаса, так писал об этом колоколе: «Особенно хорош тут звон, когда он тихими летними вечерами мягко плыл далеко-далеко по речному понизовью…»

В 1849 году в память об именитом купце Петре Ивановиче Подсосове старанием его сыновей установили на Воскресенском соборе колокол в 510 пудов, который изготовил ярославский мастер Мартынов (прежний-то весил всего 170 пудов). За двадцать пять верст слышался его благовест.

Однако самый большой колокол имел Благовещенский храм. Весил он 654 пуда. А изготовил его мастер из Воронежа Василий Степанович Самохвалов.

В середине XIX века начал изготовлять колокола арзамасец Василий Дмитриевич Язычков. В октябре 1858 года он отлил для Владимирской церкви колокол весом 345 пудов. Его колокола были установлены на Троицкой церкви, церкви Александра Невского при тюрьме, чуть ли не на половине колоколен Арзамасского уезда. В 1880 году на средства купца Петра Алексеевича Рукавишникова для Спасского монастыря отлили колокол в 206 пудов.

А потом наступили иные времена. «Вихри враждебные» пронеслись над Россией. Новая власть всей своей мощью обрушилась на Русскую Православную Церковь, на храмы, выстроенные на народные деньги.

Дальше наш рассказ пойдет о том, как «расправились» с колоколами в Арзамасе после революции 1917 года.

Но прежде приведу цитату из статьи великого русского философа И. А. Ильина «За национальную святыню», в которой он объясняет, что же произошло с Россией в начале XX века: «Крушение наше последовало потому, что мы не жили Богом в наших сердцах и делах: погасили в себе Его огонь, растеряли в себе Его искры и разложили первоосновы нашей жизни». Вот почему безбожная власть не очень-то церемонилась с Церковью, осуществляя свою политику: разделяй и властвуй. Властвуй над умами, сердцами и душами.

В апреле 1929 года в Арзамасе началась кампания по запрету колокольного звона в городе. В президиум горсовета начали поступать ходатайства от рабочих, служащих и студентов о запрете колокольного звона. Так, 9 октября общее собрание 51-го стрелкового Иваново-Вознесенского полка 17-й дивизии, занимавшего здания Алексеевского женского монастыря, в своем обращении утверждало: «…Существование церкви в черте казарм не как не вяжется в умах бойцов. Начинается до начала подъема звон в церкви, в мертвый час гудит в ушах бесполезный звон, все это лишь вызывает раздражение бойцов и ругательства по адресу церкви и ее служителей». (Сохранены стиль и орфография документа. — В.П.)

Понятно, что все эти «петиции» родились не сами по себе, и вся эта кампания была тщательно срежиссирована органами власти. Достаточно сказать, что по акту обследования городских церквей в 1928 году в церковных общинах официально состояло 3342 человека, хотя в действительности большая часть населения Арзамаса была верующие. В секретном докладе Союза воинствующих безбожников приводились такие факты по стране: среди школьников до 92 процентов — верующие, среди призывников в армию — 70 процентов, половина населения — верующие.

Поначалу, в 1929 году, горсовет запретил колокольный звон на Пасхальной неделе. Тогда же закрыли семь церквей, колокола с которых решением горсовета от 4 июня 1929 года передавались Рудметаллторгу. Общий вес конфискованных колоколов составлял 3124 пуда 11 фунтов — почти 50 тонн. Вырученные средства Совнарком СССР рекомендовал горсовету использовать на «покрытие расходов по школьному и больничному строительству».

Но уже 15 мая 1931 года президиум горсовета постановил: «…Признать необходимым колокольный звон в городе запретить… Колокола за ненадобностью снять и передать на нужды промышленности».

Такое решение местных властей вызвало у верующих арзамасцев негодование и возмущение. Община Воскресенского собора обратилась по этому поводу во Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Москва спустила жалобу в Нижний Новгород. Но, похоже, в краевом исполкоме не знали, как поступить в данной ситуации, а потому президиум 5 июля принял «соломоново» решение: до издания ВЦИК специального положения о регулировании колокольного звона вопрос об утверждении постановления президиума Арзамасского горсовета оставить открытым.

И, тем не менее, колокольный звон в городе запретили…

В Арзамасском архиве сохранился датированный 30 марта 1929 года акт осмотра восьми городских колоколен, с которых должны были снять колокола. Этот документ интересен тем, что дает нам возможность представить величие арзамасских звонниц, и как предлагалось снять с них колокола. Поэтому приведем его почти полностью:

«1) На колокольне церкви Крестовоздвиженской имеется ПЯТЬ колоколов, из них большой весом 158 пудов 30 фун., а в общей сложности всего 274 пуда. Для съемки колоколов является слуховое окно, в которое большой колокол свободно проходит… Колокольня имеет высоту 12 сажен — вполне исправная.

2) Спасской церкви: Большой колокол весом 95 пудов 12 фун., всего 6 колоколов, в общей сложности 164 пуда 24 фун. и также для съемки будет служить слуховое окно… Высота колокольни — 10 сажен — исправная.

3) Владимирская церковь: Имеется шесть колоколов, самые большие весом — 345 пуд. и 149 пудов 20 фун., в общей сложности — 656 пудов. Колокольня имеет трещину, а также в одну из сторон замечено накренение. Для съемки большого колокола необходима выемка слухового окна около 800 миллиметров… Спуск из колокольни затруднительный — высота колокольни 14 сажен.

4) Благовещенская церковь: На колокольне имеется 8 колоколов, больших — 4: 1. в 654 пуда, 2. 250 пуда, 3. 152 пуда 20 фун. и 4. 104 пуда, в общей сложности с мелкими — 1214 пуд. 20 фун. Самый большой колокол в слуховое окно не проходит, и должна быть сделана выемка на 600 миллиметров… Колокольня исправная, высоту имеет 19 сажен.

5) Введенская церковь: На колокольне имеется 5 колоколов, общий вес — 147 пудов 02 фун., большой колокол весом — 81 пуда 13 фун., в слуховое окно не проходит на 300 миллиметров… высота колокольни — 10 сажен — исправная.

6) Церковь Николаевского монастыря: На колокольне 5 колоколов. Общий вес — 291 пуд 15 фун. Разрезка слухового окна в 200 мм, высота колокольни — 14 сажен — исправная…

7) Духовская церковь: Колокольня исправная… Высота — 8 сажен, большой колокол — 102 пуда 19 фун., всего пять колоколов, общий вес — 142 пуда 24 фун. Съемка через слуховое окно.

8) Церковь Иоанна Богослова: Общий вес колоколов — 297 пуд. 20 фун. Большой колокол — 133 пуда 35 фун., в слуховое окно не проходит. Колокольня исправная…Высота 14 сажен.

Все колокола на упомянутых церквах с железными языками, повешены на железных болтах…

Общий вес колоколов: 3187 пудов 28 фун.»

Профессор Д. А. Шмидт, в конце XIX века сосланный за свои политические взгляды в Сибирь и ставший позднее заведующим отделом картинной галереи Государственного Эрмитажа, писал: «Знаменитый силуэт Арзамаса, запечатленный в столь выдающихся произведениях, как в известных картинах Ступина, является одним из самых важных памятников исторической городской архитектуры не только территории СССР, но и по всей Европе вообще…»

Но власть не вняла голосу известного искусствоведа. В 1940 году закрыли последнюю в городе церковь — Рождества Христова. Многие храмы были уничтожены, колокольни разобрали или взорвали, колокола посбрасывали, разбили и отправили на лом. На долгие годы Арзамас лишился «гласа Божия».

И только когда отмечалось 1000-летие принятия христианства на Руси, колокольный звон вновь поплыл над городом. Звонили малые колокола на чудом уцелевшей колокольне Воскресенского собора. А потом ожили колокола и на Святодуховской церкви. И верится, что придет время, когда мы начнем восстанавливать не только храмы, но и колокольни. И, как встарь, «звонящие иконы» воспоют хвалу не только Небесам, но и православному русскому народу.

Не угасает дух милосердия и просветительства

В 2006 году исполнилось двадцать лет, как в новейшей истории России начали отмечать День славянской письменности и культуры. «Первопроходцем» движения стал Мурманск. А в 1990 году по инициативе Русского клуба, в который вошли патриоты-интеллигенты Арзамаса, горожане впервые чествовали просветителей Кирилла и Мефодия. И только через два года этот праздник отметила Москва.

В том, что Арзамас стал одним из первых российских городов, вспомнивших о братьях-миссионерах, нет ничего удивительного. Перед глазами членов Русского клуба был добрый пример наших предков. Еще в 1870 году в Арзамасе возникло благотворительное общество — Кирилло-Мефодисвское братство. Вдохновленные примером подвижнической деятельности Кирилла и Мефодия, члены арзамасского общества ставили своей целью служение гуманности, благочестию и просветительству.

Как сообщает автор «Исторических сведений о городе Арзамасе» Н. М. Щегольков, мысль об учреждении братства была подана жившим в нашем уезде помещиком Александром Николаевичем Карамзиным — сыном известного русского писателя, автора «Истории государства Российского» Николая Михайловича — и его супругой Натальей Васильевной. Милосердные жители города единодушно отозвались на столь благородное предложение. Особое усердие в сборе пожертвований на новое дело, в создании благотворительного союза и организации его деятельности проявили известные и уважаемые в Арзамасе люди — купцы Николаевы. Душою всего дела был Алексей Иванович Николаев, «неусыпно заботившийся о братстве 35 лет». Первым председателем совета братства стал архимандрит Спасского мужского монастыря магистр богословия Макарий.

Братство ставило перед собой самые возвышенные и гуманные пели, они были достойны памяти великих просветителей, имена которых значились в названии. Как и равноапостольные братья, всю жизнь отдавшие укреплению в народе христианской веры, а вместе с ней высокой нравственности и благочестия, Арзамасское Кирилло-Мефодиевское братство своей деятельностью способствовало возвышению духовной жизни города, утверждению православия с его гуманными заповедями.

Общество существовало исключительно на пожертвования горожан. Значительная часть собранных денег шла на оказание помощи обучающимся детям из бедных семей. Им бесплатно раздавались обувь, одежда, назначалось учебное пособие. Н. М. Щегольков отмечает: «…Братство сослужило народному образованию великую службу. Не сотни, а тысячи бедных детей имели возможность посещать школы в зимние холода, в грязь и распутицу только благодаря выдаваемым братством одежде и обуви. Сотни людей могли кончить образование в городском училище и женской гимназии также лишь при помощи братства, платившего за их обучение».

Содействовало братство и открытию в городе учебных заведений: школы для обучения духовной музыке, новых зданий духовного училища и Екатерининской женской гимназии, школы ремесленных учеников, реального училища, учительской семинарии.

Кроме того, при приходском училище братство открыло бесплатную народную библиотеку-читальню, оказывало помощь в деятельности духовной публичной библиотеки при Крсстовоздвиженской церкви, общественной библиотеки имени Н. А. Некрасова.

Под заботой арзамасского братства находился крупнейший в городе храм — Воскресенский собор.

В дореволюционное время ежегодно в день святителей Кирилла и Мефодия братство отмечало в соборе свой праздник, в котором принимали участие учащиеся всех арзамасских училищ — до 1500 человек.

И хотя братство во время революции распалось, однако утверждавшийся им дух милосердия, благотворительности и просветительства вопреки многим пагубным условиям продолжал жить в Арзамасе. А с созданием в городе отделения Международного фонда славянской письменности и культуры дух этот стал широко проникать в сознание арзамасцев. Сегодня благотворную просветительскую деятельность ведут педагогический институт, музеи, библиотеки, музыкальный колледж, отделение Всемирного Русского Народного Собора, которые тесно контактируют с Фондом славянской письменности и культуры.

Истоки духовного просвещения

Доподлинно известно, что первое учебное заведение в городе — подготовительную школу — основал в 20-х годах XVIII века Нижегородский архиепископ Питирим. Именно этого иерарха следует считать «первым насадителем просвещения в Арзамасе».

Преосвященный Питирим первым из иерархов возымел намерение открыть духовное училище в своей епархии, нуждавшейся, по его мнению, в духовном просвещении. Он доложил об этом царю Петру I и в 1721 году при своем архиерейской кремлевском доме «завел две грамматические школы, еллиногреческую и славянорусскую». При них была и певческая школа.

Позднее Питиримом были основаны еще тринадцать школ, в том числе и в Арзамасе. Выпускником этой школы был дьякон Арзамасского Воскресенского собора Ефим Яковлев. В 1782 году он пел басовые партии в архиерейском соборе города Владимира.

Как отмечает преподаватель музыкального колледжа Ю. Ю. Быстрова в своей работе «Из истории музыкальной жизни старого Арзамаса», в собрании Российского Государственного архива древних актов сохранились рукописи XVII века, которые дают наглядное представление о церковно-певческих традициях арзамасцев. Именно тогда Василий Репский, получивший музыкальное образование, будучи за границей в составе посольства боярина Ордын-Нащокина, ввел в Арзамасе многоголосие при отправлении церковных служб. Это был прекрасный вокалист и музыкант, приведенный на царский двор с Украины еще в детстве. За отказ петь в театре боярина Матвеева его сослали в Арзамас.

И все же главное предназначение школы, основанной Питиримом, заключалось в подготовке детей духовенства к семинарскому образованию. Как долго она просуществовала и действовала ли постоянно, сведений нет.

В 1815 году положено начало Арзамасскому духовному училищу. За два года на собранные средства для училища был выстроен каменный корпус на территории Спасского монастыря. Руководил этими работами архимандрит Александр, за что и был представлен к ордену святой Анны. Обустройство училища продолжалось еще в течение пяти лет.

Обучаться в духовном училище должны были не только дети священнослужителей, но и юноши, которые уже служили сельскими дьячками и пономарями. Но так как помещений не хватало, то по началу в нем учились только дети младших возрастов.

В полном объеме обучение в училище началось 11 сентября 1822 года. Именно в этот день состоялось торжественное открытие приходского духовного училища. В 1824 году архимандрит Александр писал в Москву своему другу священнику Георгию Беляеву: «Слава Богу! Есть кому петь в монастырском храме: в моей Арзамасской академии с лишком 200 мальчиков».

Духовное училище (со временем его преобразуют в епархиальное) было сословным, в нем обучались только дети духовенства. Выпускниками его были патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский), выдающийся русский педагог В. П. Вахтеров. 7 августа 1897 года на Сальниковой улице состоялась закладка нового здания училища. В нем сейчас располагается педагогический институт. Училище просуществовало до 1918 года, когда сюда въехал штаб Восточного фронта Красной Армии. Тогда же была ликвидирована домовая церковь, первая в Арзамасе, которую новая власть пустила «под нож».

В 1837 году открылось еще одно духовное училище — уездное.

Управление над обоими училищами епархиальное начальство поручило архимандриту Александру. Эти обязанности он осуществлял вплоть до 1842 года. Будучи уже в довольно почтенном возрасте, архимандрит попросил освободить его от обязанностей смотрителя училищ. Благородные труды отца Александра были высоко оценены — золотым кабинетским крестом, который он завещал в пользу братии, но монахи передали его в ризницу на вечное хранение.

Архимандрит Александр был заметной фигурой среди арзамасского духовенства. Истинный монах-подвижник, он управлял Спасским мужским монастырем 35 лет и остался на многие годы в памяти жителей города как великий праведник. К нему шли за советом или наставлением со всей округи, и для каждого он находил ободряющее слово или утешение.

В начале 1860-х годов в Арзамасе были созданы еще два приходских училища — Софийское и Крестовоздвиженское. Они располагались в здании бывшего магистрата. ПозднееКрестовоздвиженское училище переименуют в Троицкое, Софийское — в Ильинское и переведут их в районы одноименных церквей. В 1866 году откроется еще одно мужское приходское училище — Владимирское, а в 1870-х годах — Рождественское, Кирилло-Мефодиевское, Троицкое. Таким образом, в городе стало пять приходских училищ, в которых мальчики имели возможность получать бесплатно образование.

Как свидетельствуют архивные материалы, в октябре 1894 года в городе действовало уже девять училищ, в уезде — 48.

В духовных училищах большое внимание уделялось не только обучению грамоте, но и церковному пению. Ведь многие учащиеся затем поступали в Нижегородскую семинарию, после окончания которой служили батюшками в церквах. Таким путем прошли известные в нашем городе и в губернии священники Страгородские, Владимирские, Архангельские, Введенские и другие.

В 1870 году при Воскресенском соборе было учреждено братство святителей Кирилла и Мефодия, «имеющее целью содействовать распространению религиозно-нравственного воспитания среди населения». Братство организовывало в храме торжественные богослужения, приуроченные к памятным датам православного календаря. Активное участие в них принимали воспитанники всех духовных училищ — а это почти 800 человек. В программу торжественных богослужений включались произведения В. Титова, Д. Бортнянского, Г. Львовского и других русских композиторов.

В памяти горожан сохранились имена священнослужителей, способствовавших развитию певческой культуры в Арзамасе.

«Редкостный бас, иногда ведь и не верилось, что это человеческий голос так гудит под сводами храма», — такую запись оставили современники о дьяконе Благовещенской церкви Алексее Асафовиче, которого приезжали слушать даже издалека. Удивлял своим «громогласным» басом и Николай Симагин, который пел в архиерейском хоре в Нижнем Новгороде, а затем в Воскресенском соборе. Как отмечают музыковеды, хор Воскресенского собора отличался высокой техникой пения, культурой исполнения. А регентом его в 80-е годы XIX века был Михаил Городецкий, известный не только в Поволжье. Знатоком и любителем церковного пения считался Андрей Ястребский, служивший священником в Ильинской церкви с 1853 по 1893 год (позднее он примет монашество под именем Макарий и станет архимандритом монастыря). Его стараниями обучено много арзамасских певцов.

В 1895 году в Арзамасе возникло городское общество любителей церковного пения. В числе его основателей был протоиерей Павел Введенский, который внес немалый вклад в обучение псаломному пению, за что и был отмечен архиепископом.

Первая же церковноприходская школа для мальчиков в соответствии с распоряжением правительства в Арзамасе была открыта при Крестовоздвиженской церкви 14 сентября 1889 года. Купец А. И. Николаев пожертвовал на обустройство ее мебель и внес 500 рублей. Позднее эта школа находилась около Ильинской церкви.

Надо заметить, что напрасно вслед за Н. А. Добролюбовым мы так долго называли купечество «темным царством». Местные предприниматели Будылины, Подсосовы, Бебешины уже в 1860-е годы по совету инспектора А. И. Раевского,^[2] стоявшего во главе арзамасского педагогического персонала, направляли своих сыновей в Московскую академию коммерческих наук.

Одновременно городское начальство и духовенство позаботились и об организации учебы для девочек. В сентябре 1862 года было открыто женское училище. Старанием А. Н. Карамзина, сына известного российского историка, и его жены училище было взято под покровительство принцем П. Г. Ольденбургским. В память об умершей дочери принца оно и получило на звание Екатерининское. Через десять лет его преобразуют в прогимназию, через четверть века для него приобретут дом на улице Сальниковой; в начале XX века это будет уже гимназия, где обучалось 700 учениц. Сегодня в этом здании располагается средняя школа № 1.

8 октября 1897 года открылась церковноприходская второклассная женская школа, которая должна была готовить учительниц для сельских школ. Для нового учебного заведения городскими властями был куплен дом вблизи Алексеевской общины.

С развитием духовных училищ и церковноприходских школ возникает потребность в открытии новых библиотек — прежде они существовали лишь при монастырях. 3 октября 1859 года стараниями священника Виктора Никольского была учреждена, а на следующий год начала действовать духовная публичная библиотека при Крестовоздвиженской церкви. Помощь в ее организации оказали прихожане.

Через десять лет по инициативе архиепископа Макария открылась библиотека при духовном училище. Средства на ее организацию — 102 рубля 40 копеек — дали наставники училища из расчета 2 процента от жалования. На второй год собрали уже 187 рублей 53 копейки. Книги были пожертвованы из личных библиотек учителями, преосвященным Иеремией, бывшим епископом Нижегородским и Арзамасским, и архиепископом Макарием.

В 1896 году в Арзамасе начала работать бесплатная народная библиотека, на которую в год решено было выделять по 106 рублей, при этом аренда за помещение не взималась.

Народная память и архивные документы сохранили для нас имена священнослужителей, которые заложили в городе фундамент образования. В их числе протоиреи Воскресенского собора Иоанн Сахаров, Стефан Пименов, протоиереи Алексеевского монастыря Иоанн и Николай Страгородские, протоиерей Николаевского монастыря Авраамий Некрасов, архимандриты Спасского монастыря Алексий и Василий (до назначения в наш город был ректором Вологодской духовной семинарии), строитель Высокогорской пустыни архимандрит Антоний. Все они были столпами арзамасского духовенства и просветителями.

…Что мы имеем в виду, когда говорим о возвращении к национальным истокам? Прежде всего, думаю, возрождение духовности, национальных традиций. Но не только. Проблема гораздо шире — необходимо духовное просвещение людей. На это должна быть направлена деятельность и светских учреждений культуры и образования, и священнослужителей. Только тогда мы сможем повторить вслед за епископом Иаковом слова, сказанные о нашем городе еще в середине XIX века: град благословенный.

По повелению императрицы

12 августа 1786 года правительство Екатерины II утверждает «Устав народных училищ». Так в России было положено начало общеобразовательным школам. В губернских городах предписывалось открывать главные училища с четырехлетним обучением и малые народные училища. По одному малому народному училищу должны были иметь и уездные города.

Первое народное училище в Арзамасе открылось в 1787 году. Оно размещалось в доме владельца чугунолитейного завода Ивана Ивановича Белянинова. Это был первый в городе каменный дом — двухэтажный, с мезонином. Позднее в нем почти полтора века находилась почтово-телеграфная контора. Дом сохранился и ныне (улица Космонавтов).

В нашем архиве имеется документ, относящийся к 1791 году, в котором купец Белянинов просит магистрат дать ему справку о том, что в его доме малое училище имело постой. Сам же Иван Иванович жил в деревянном доме, который впоследствии перешел к дворянам Чемодановым.

В 1804 году по распоряжению правительства произошло реформирование системы образования, и малое народное училище было преобразовано в уездное. В это время училище уже располагалось в бывшем доме воеводы. Это были большие боярские хоромы, стоявшие напротив дубовой пыточной башни, которую снесли после отмены пыток Екатериной II.

В августе 1808 года в Арзамас приезжает нижегородский губернатор действительный статский советник Андрей Максимович Руновский.

Интересно, что одно из первых дел, которым пришлось заняться ему сразу же после вступления в 1802 году в должность, касалось Арзамасского уезда. Два крестьянина-ходака сообщили губернатору об убийстве отставным поручиком Авдеевым дворовой девки Стефаниды Васильевой. Однако уездный пристав, расследовавший дело, прислал отчет, где указывалось: смерть наступила от апоплексии. Правда, отмечалось, что на теле умершей имеются многочисленные синяки.

Срочно посланный губернатором чиновник по особо важным делам, осмотрев труп и опросив свидетелей, нашел, что причиной смерти было жестокое обращение с крепостной. Андрей Максимович доложил рапортом о случившемся в Сенат, требуя суда над помещиком. Но за отставного поручика заступились двадцать дворян уезда, которые просили губернатора оставить Авдеева в покое. Тем не менее, заручившись поддержкой со стороны тогдашнего министра юстиции поэта Гаврилы Романовича Державина, Руновский незамедлительно направил дело в уездный суд. Авдеев был признан виновным в умышленном убийстве, его лишили дворянства, чинов и отправили на каторжные работы в Сибирь.

Конечно, городские власти помнили об этой нашумевшей истории. Знали и о том, как жестко наводил губернатор порядок в благоустройстве Нижнего Новгорода. Умел Руновский подметить недостатки и спрашивал за них сурово. Вот и в Арзамасе Андрей Максимович обратил внимание, что училище не соответствует его высокому предназначению. Бывший дом воеводы к началу века сильно обветшал и требовал значительных средств на ремонт. У города же лишних денег не было. Об этом и доложил губернатору городской голова, купец первой гильдии Иван Алексеевич Попов.

— Найти деньги всегда можно, — парировал Руновский. — Было бы желание. Почему бы купечеству не тряхнуть мошной? Неужто так обеднели?

Задели, видимо, слова губернатора за живое, махнул рукой городской голова и пообещал выстроить новое училище за свой счет.

Разработку проекта здания поручили местному землемеру Орлову. Губернское начальство проект одобрило. И уже к сентябрю 1809 года двухэтажное каменное здание было готово, остались лишь штукатурные работы. В 1812 году, когда Арзамас стал центром формирования пехотных полков для Русской армии, Андрей Максимович по служебным обязанностям приезжал в город и немало порадовался, увидев новое училище.

Летом 1835 года здание расширили. И до наших дней оно дожило почти в первозданном виде. Утрачены только боковые крылья ограды с воротами и каменными рустованными арками для калиток.

Многие годы в этом здании размещалась средняя школа № 2. В годы Великой Отечественной войны помещение отдали под военный госпиталь, о чем напоминает нам мемориальная доска.

Первых учителей малого народного училища приютил у себя купец Иван Федорович Скоблин (чтобы не путать с младшим братом, его называли Иван-большой). Отец его Федор Никитич имел кожевенный завод, который считался одним из крупных. Потомки Федора Никитича более ста лет жили на этой же улице, она и получила потому название Скоблинской (ныне Угодникова). Скоблины никогда не имели особенно больших капиталов, но они почти всегда, как отмечал летописец города Н. М. Щегольков, были в числе первых, кто откликался на всякое благое общественное дело.

История донесла до нас имена первых учителей училища и их преемников.

Писатель и краевед П. В. Еремеев обнаружил в архиве документ за 1783 год, то есть за четыре года до указа об открытии народных училищ, в котором солдат Михаил Герасимов обращается к гарнизонному начальству Нижнего Новгорода отпустить его «для обучения детей российской грамоте в свой родной город Арзамас».

Так как город в ту пору своих учителей не имел, то они присылались, как правило, из Нижнего. В 1794-95 учебном году занятия в училище вели Сергей Васильевич Подобетов и семинарист Нижегородской духовной семинарии Краскевич. Потом по настоянию правителя нижегородского наместничества приезжает в город Андрей Золотницкий, который в 1798 году становится учителем высшего 1-го разряда, а в начале XIX века исполняет и должность смотрителя народного училища. Вместе с ним работал Иван Иванович Красков.

Надо отметить, что в училище работали интересные личности. Например, четверть века, с 1811 года, проработал учителем рисования Иван Алексеевич Лебедев, выпускник школы живописи академика А. В. Ступина. В 1809 году Лебедев получил от Академии художеств серебряную медаль, и помещик Свищев в тот же год дал ему вольную.

Учителя принимали самое активное участие в изучении Арзамасского края. Так, в 1814 году Батарчуков поместил в «Казанских известиях» описание Арзамаса, а в 40-х годах Петр Иванович Пискарев опубликовал свои заметки об истории города и уезда в «Нижегородских губернских ведомостях».

Краеведением занимался и учитель русского языка Иван Алексеевич Фаворский, переведенный в Арзамас из Нижегородского уездного училища и проработавший здесь с 1839 по 1847 годы. Это он первым рассказал Ступину об ученике училища Василии Перове. Юноша, родители которого жили в Саблукове, квартировал у Фаворского, и учитель заметил, как только выдастся свободная минута, Перов тут же рисует и рисует.

Василий Григорьевич на всю жизнь запомнил своего учителя, о нем он говорит и в своих воспоминаниях. К сожалению, художник запамятовал его имя-отчество, и во всех последующих работах, посвященных творчеству Перова, искусствоведы упоминают Фаворского только по фамилии.^[3]

Добрую память оставил о себе и А. И. Раевский. С 1859 по 1869 годы он исполнял обязанности инспектора народных училищ в Арзамасе и зарекомендовал себя как прекрасный педагог и неутомимый организатор школьного дела в уезде. Раевский добился того, что в 1873 году число начальных школ в Арзамасе значительно превысило число школ в Нижнем, население которого в 4,5 раза более Арзамаса, а число школ только в 2,5 раза.

Учителя Арзамасского училища, используя свой педагогический опыт, являлись и авторами учебников. Два учебника подготовил Алексей Петрович Владимирский (к сожалению, не удалось уточнить, происходит ли он из знаменитого в городе рода Владимирских), который учительствовал в 1860-е годы. С. Фаминский в 1887 году издал в Арзамасе «Учебник русской грамматики».

Необходимо вспомнить и Петра Петровича Цыбышева, выпускника этого училища, а позднее учителя геометрии, инспектора. Уже в советское время он был назначен директором школы второй ступени, которая располагалась в том же здании, что прежде училище.

История, по словам В. О. Ключевского, это фонарь, обращенный в прошлое для того, чтобы заглянуть в будущее. И вот, оглядываясь более чем на 200-летнюю историю народного училища, мы можем сегодня оценить, как же далеко шагнуло образование в Арзамасе, и отдать дань великого уважения всем, кто стоял у его истоков.

Так пришла вода в Арзамас

22 января 1912 года. То был радостный и торжественный день для Федора Ивановича Владимирского — открытие водовода.

Общественность города, вознамерившись отблагодарить протоиерея Владимирского, преподнесла ему наперсный крест с украшениями. В приветствии от цеха ремесленников говорилось: «Земно кланяемся Вам, глубокоуважаемый Добрый Пастырь, да продлит Господь Вашу деятельную жизнь еще на многие годы для служения бедному, страждущему люду». Благодарственные адреса вручили и другие цеха.

В тот же день городская Дума присвоила отцу Федору звание почетного гражданина Арзамаса.

А потом из-за границы пришло письмо от Горького. Алексей Максимович писал: «Дорогой отец Федор, прочитал я в „Нижегородском листке“ об открытии водопровода, вспомнил героические труды Ваши, наше хождение по лесу, вокруг „Мокрого“, лицо Ваше и речи; вспомнил все и радостно заплакал: такой праздник душевный, все это так прекрасно… Ярко встала предо мною Ваша жизнь, Ваша добрая работа! Вы простите меня, что пишу Вам, старшему, в таком тоне, но — Боже мой, как мало на Руси людей, Вам подобных, и высока цена жизни, велико желание работы этаких людей!

И это Вам должны сказать люди „Спасибо!“ за Ваше к ним отношение, такое редкое и поистине пастырское, за Ваши заботы о них — заботы отца».

Как не расчувствуешься от таких слов!..

А ведь Горький знал, каких трудов стоил водовод отцу Федору. Будучи в ссылке в Арзамасе, писатель видел того за работой на Мокром овраге, ведал о хлопотах в городской управе. В письме к своему другу К. Н. Пятницкому Горький даже назвал отца Федора арзамасским Моисеем: только Моисей мог добыть воду одним ударом палки о камень, а Владимирский положил на это не один десяток лет.

Вода для Арзамаса всегда была проблемой номер один, со времен Ивана Грозного горожане пили воду из прудов. Тот же Максим Горький писал:

«… Жители бедные пьют некую рыжую жижицу из оврага „Сороки“, жижица сия образуется от стока вешних вод и разной дряни с усадебных мест. Она скверно пахнет и даже на глаз представляет собой бульон с микробами».

Владимирский не был первым, кто задумался, как обеспечить город хорошей питьевой водой. Еще в 1849 году красносельский помещик Николай Яковлевич Стобеус пригласил за свой счет инженера с целью исследовать Рамзайские пруды, чтобы проложить от них водопровод. За разрешением строительства он обратился в городской магистрат. Ответ «отцов города» удивил: «Пусть г. Стобеус, прежде чем строить городской водопровод, внесет капитал, вполне достаточный, чтобы процентами с него на вечные времена содержать имеющий быть выстроенный им городской водопровод».

Словом, похоронили идею.

Отец Федор об этой истории знал от самого Николая Яковлевича, с которым не раз имел беседы о необходимости строительства водопровода.

К осуществлению своей идеи Владимирский приступил в 1874 году, когда благодаря реформам Александра II было создано городское самоуправление. Именно на него теперь возлагались заботы о населении. А посему с первых же заседаний Федор Иванович, будучи гласным городской Думы, стал выступать «в пользу водопровода».

К сожалению, с местными властями не всегда удавалось найти общий язык. В городской управе и Думе находились и те, кто считал, что отец Федор лезет не в свои дела: пусть больше печется о пастве. А тот писал епископу Нижегородскому Назарию: «Облегчение нужд бедняков я считал и считаю своим священным долгом, нисколько не сомневаясь, что совершаю дело святое».

Желая пробить брешь непонимания, Федор Иванович обращался за помощью в губернское присутствие, в министерство внутренних дел. «Сверху» указали Думе, что следовало бы ей заняться более полезным делом для города — вопросом о водопроводе, а не козни строить отцу Федору.

Неистощимая наблюдательность, изучение не только местности, но и обширной литературы по географии, естествознанию, специальных трудов по залеганию грунтовых вод убедили Федора Ивановича, что источником питьевой воды для Арзамаса должен стать не Рамзай (так как местность значительно оголилась, и водоносный слой ослаб), а Мокрый овраг, расположенный близ города, защищенный лесным массивом и являющийся частью обширного Окского водного бассейна.

Летом 1890 года по ложу главного оврага и боковой вершине были проложены дренажные каналы. Двадцать колодцев давали воду, которая оказалась очень хорошей. Но для устройства водовода ее, как выяснилось, недостаточно. Последующие два года были засушливые, источники Мокрого ослабли. И вновь горожане заговорили, что отец Федор затеял пустое дело. А тот при поддержке городского головы Ивана Ивановича Потехина продолжал свой груд.

Потом, когда устройство водопровода станет явью, инженеры и ученые дадут высокую оценку проекту Владимирского. В 1913 году он выступил с докладом о водопроводе в Арзамасе на XI Всероссийском водопроводном съезде, который состоялся в Риге. Интерес был огромный. Кто-то заметил, что метод собирания воды, предложенный Федором Ивановичем, не нов, он уже используется 20 лет в Германии. Но выяснилось, что отец Федор начал применять этот метод на пять лет раньше немцев. Просто поразительно, как он, не имея специального образования, сумел не только теоретически обосновать, но и составить технический проект снабжения города питьевой водой.

Конечно, если бы не благодеяния именитых арзамасских купцов, устройство водовода значительно бы затруднилось. Деньги городу на это строительство пожаловали Иван Степанович Белоусов и Петр Иванович Серебренников.

В 1923 году, к 80-летию отца Федора, президиум уездного исполкома постановил: «Признать Ф. И. Владимирского, инициатора и устроителя Арзамасского водопровода, как единственно научно-опытное лицо по заведованию Арзамасским водопроводом и водосбором…» Так вплоть до кончины и состоял Федор Иванович при водоводе.

Мало кто знает, что по одному из вариантов строительство автозавода планировалось в Арзамасе. Но встал вопрос о воде. Того, что давал Мокрый, явно не хватало для города. Хотя и были предприняты меры по увеличению подачи воды (в частности, в 1932 году оборудовали дополнительный бассейн емкостью 10 тысяч кубометров на Мокром). Изыскательская партия Волжского гидрологического института под руководством профессора Прошина, работавшая по обследованию рек Сережа, Пьяна, Вадок, верховьев Шамки, Акши, не дала положительных результатов. И все же геологи пришли к заключению, что лучше Пустынских озер источника не найти. Но тянуть водовод было далеко, на это требовалось время и деньги, а потому и решили автозавод строить в Н. Новгороде.

Для городских же властей обеспечение водой по-прежнему было проблемой. К 1939 году проложили второй водопровод с Мокрого. Одновременно в планах последней предвоенной пятилетки намечалось выделение средств на водовод от Пустынских озер.

Уже после войны геологи, обследовав Цыбышевские овраги, пришли к заключению, что если в русле оврага построить земляную плотину, то можно будет создать водохранилище объемом до полмиллиона кубометров воды. Да и расстояние от города — всего 7 километров.

Последовавшее в 50–60 годы бурное развитие промышленности в Арзамасе вновь обратило взоры властей в сторону Пустыни. 17 июня 1954 года Совет Министров СССР в списке других важных объектов принял постановление о строительстве водовода Пустынь-Арзамас. Не один год ушел на изыскательские и проектные работы, и 7 января 1958 года Совет Министров РСФСР включил в государственный план строительство водовода, определив срок окончания работ — 1962 год. Стройка была объявлена народной.

И вот 28 октября 1962 года пустынская вода пришла на очистные сооружения — началась промывка трубопровода по всей трассе. А через несколько дней, 5 ноября, она поступила в водопроводную сеть города.

Арзамас запел частушки, сочиненные Александром Плотниковым:

В 70-е годы город раздвинул свои границы. Появились новые жилые микрорайоны с многоэтажными домами, выросли корпуса промышленных предприятий, здания школ, больниц, детских дошкольных учреждений, объекты коммунального и бытового назначения. Если в 1962 году численность населения составляла 46,4 тысячи, то теперь в городе проживало в два с лишним раза больше людей. Понятно, это потребовало дополнительного расхода воды.

Надо сказать, что еще в 50-е годы некоторые ученые утверждали, что Арзамас стоит на подземном море. Последовавшие затем разработки подтвердили этот факт, и в январе 1976 года началось строительство водовода Слизнево — Арзамас. Уже к 400-летию города, в сентябре 1978 года, завершилось строительство первой очереди, а через 20 лет протянули вторую нитку водовода, что позволило обеспечить доставку в город 60 тысяч кубометров воды в сутки.

Так окончательно была решена проблема водоснабжения Арзамаса.

ИМЕНА

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу.

А. С. Пушкин.

Государев наместник

Военные и экономические реформы, предпринятые Петром I, потребовали и проведения административных преобразований. Поначалу царь-преобразователь пытался влить новое вино в старые меха. Однако прежняя система: царь с Боярской думой — приказы — местная администрация в уездах — не отвечала новым задачам ни в обеспечении военных потребностей материальными ресурсами, ни в сборе денежных податей с населения. Да и сам Петр, желая иметь под рукой необходимые рычаги управления, зачастую создавал новые, руководствуясь сиюминутными потребностями.

И вот 17 января 1707 года Петр I издал указ об образовании губерний. Так началась реформа областного управления. Россия делилась на восемь губерний. Во главе ее стоял губернатор, наделенный административно-судебной властью и одновременно являвшийся главнокомандующим расположенных на вверенной ему территории войск. Губернии, в свою очередь, делились на провинции, во главе которых стоял воевода. А провинции делились на уезды, где управление возлагалось на земских комиссаров. Столкнувшись в первые годы своего царствования с приказной волокитой, Петр стремился детально регламентировать деятельность всех учреждений и каждого чиновника.

И тем не менее уже на начальном этапе административная реформа дала сбой. Губернии были столь огромны, что управпять ими было крайне сложно. Разукрупнение решено было начать с Казанской губернии: 26 января 1714 года Сенат издал указ о преобразовании Нижегородской провинции в губернию. Он гласил: «… Великий Государь Царь и великий князь Петр Алексеевич всея великия и малыя и белыя Росии сомодержец, указал: Нижегородцкой губернии быть особо. В ней городы: Нижней, Алатарь, Балахна, Муром, Арзамас, Гороховец, Юрьев Повольской, Курмыш, Василь, Ядрин. Губернатору быть Андрею Петрову сыну Измайлову, и о том к нему Андрею, а для ведома Казанскому губернатору, послать Великого Государя указы. А что в той Нижегородцкой губернии порознь во городам дворового числа, и окладных, и неокладных, табельных и сверх табеля других прибылых доходов о том в канцелярию Сената прислать известие…»

Андрей Петрович Измайлов, находившийся в ту пору на дипломатической службе, в Нижний Новгород прибыл в феврале. Управлял губернией он не более трех месяцев. В июле Сенат получил известие: «Нижегородский губернатор Андрей Измайлов волею Божиею умре».

В июне в Нижний Новгород был назначен Степан Иванович Путятин. Указ Петра определял: «Стольнику князь Степану княж Иванову сыну Путятину быть в Нижегородской губернии ландратом,^[4] и тое губернию во всем ведать и отправлять всякие дела с прежними ландратами обще… покамест в тое губернию определен будет губернатор или вице-губернатор». Но и по прошествии времени нужного человека на должность губернатора или вице-губернатора Сенат так и не подыскал, а потому и утвердил Путятина вице-губернатором. В течение почти трех лет Степан Иванович управлял губернией.

Исследователи отмечают, что назначение во главе губерний вице-губернаторов было не такой уж редкостью. Дело в том, что финансовое положение государства было расстроено, вот царь Петр и экономил на всем, где только позволяли обстоятельства. Денежное жалование губернатора — 1200 рублей, а вице-губернатора — в два раза меньше.

Князь Степан Иванович Путятин в административных делах был не новичок. Его отец Иван Федорович без малого два десятка лет служил стольником при дворе царя Алексея Михайловича. Службу он оставил в 1678 году, когда почувствовал, что занемог, и удалился на покой в родовое имение — под Арзамас. Степан Иванович место отца занял в 1682 году. Место при дворе он получил не столько по наследству, сколько по знатности и древности рода — был прямым потомком Рюрика в двадцать восьмом колене.

Путятины — княжеский род,^[5] отрасль князей Друцких. Предок их, князь Иван Семенович Друцкой, прозванный Путята, в 1422 году подписал трактат Литвы с меченосцами. Он был сторонником Свидригайла. Его сын князь Дмитрий был воеводой киевским; от другого сына его, Ивана, происходит ветвь, поселившаяся в Новгородской области. В роду князей Путятиных были воеводы, наместники, послы, губернаторы.^[6]

Известно, что в марте 1611 года, в самый разгар смуты, жители Владимира послали князя Ивана Семеновича Путятина в Казань с грамотой, в которой призывали казанцев к освобождению Москвы от поляков. В 1613 году он подписался в числе выборных дворян от Арзамаса под грамотой об избрании на царство Михаила Федоровича Романова.^[7]

В 1614 году Путятин назначен воеводой в Уржум. А в 1615 году князь Иван перед походом на казанских татар и на луговую черемису собирал дворян и детей боярских в Арзамасе.

Эти два факта — участие в выборе царя от арзамасского дворянства и сбор людей на казанских татар и черемису — свидетельствуют о том, что Иван Семенович Путятин имел прямое отношение к Арзамасу, что уже тогда здесь было у князей Путятиных родовое имение. Скончался князь Иван в мае 1624 года в Коломне, где был воеводой.

Но вернемся к Степану Ивановичу Путятину. До своего назначения в Нижегородскую губернию он уже поднаторел в административных делах: десять лет прослужил при дворе, а с 1693 года — воеводой в Томске. Его политес, как говорили тогда, совпал с восхождением на престол Петра Великого.

Вне всякого сомнения, князь Степан был верным проводником в Сибири петровской ломки традиций и уклада жизни старой Руси, а потом и в Нижегородчине. Тем более что в Нижнем у него был сильный помощник — архимандрит Питирим, присланный прежде Путятина сюда из столицы. До приезда князя, а он прибыл в Нижегородскую губернию только в сентябре 1714 года, все административные дела справлял Питирим.

Не успел князь Степан Иванович оглядеться на новом месте, как последовал царский приказ: всех опытных строителей (каменщиков, плотников, кровельщиков и прочих мастеровых людей) собрать со всей губернии и прислать в строящийся Санкт-Петербург. То же Петр требовал и от других губерний. Путятин же не торопился исполнить волю царя. Многоопытный царедворец, князь Степан знал, что не всякое дело можно быстро справлять. Как говорится в народе, спешка нужна при ловле блох. Вот и предшественник князя наломал дров, выполняя незамедлительно Петров указ. Желая жителей империи заставить осваивать морское дело, царь повелел вместо мостов наладить переправы на яликах, лодках и плотами. Переусердствовавший губернатор Измайлов приказал сжечь в Нижнем Новгороде понтонный мост.

В 1715 году произошел пожар, выжегший Нижегородский кремль. Степан Иванович намеревался начать отстраивать его, но осенью пришел указ: возведение каменных зданий в империи запрещается под страхом лишения собственности. Исключение составлял Петербург. И туда российский самодержец требует все новых мастеров. Так, по именному указу Путятину необходимо было отправить в столицу в распоряжение прапорщика С. Кишкина двести татар и мурз, «искусных в плотничестве и распиловке досок». Степан Иванович сунул было царскую грамоту под сукно в надежде, что Петр забудет. Да только просчитался князь. В середине января 1716 года прискакал в Нижний царский курьер с наказом: спешно направить в столицу плотников. А прежде очередной разгонный указ был получен: «…Писал к нам казанский вице-губернатор, что в Нижегородской губернии не нанимаются рубщики леса». И потребовал царь силою брать крепких мужиков в уездах и посылать их на лесоповал.

На сей раз князь Степан не посмел ослушаться самодержца, хотя у самого нужда была в мастерах крайняя. По повелению Петра он обязан был надзирать и за строительством кораблей в Нижнем Новгороде и Балахне. А не доглядел, так царь устроил ему нагоняй. От такой царской «милости» не вдруг оклемаешься — Петр, известно, мог и батогом «приголубить» своего подданного, не слишком-то разбирал, где князь, а где крепостной.

Однако князь Степан Иванович, как ни старался, а все не выходило у него с кораблями, что и говорить, человек он сухопутный, с морским промыслом прежде дела не имел. Раздосадованный вконец Петр прислал из адмиралтейства опытного корабельщика, которому поручалось обучение нижегородских судостроителей. Он же должен был обеспечить отправку готовых кораблей на Балтику.

Не успевал Путятин одно дело справить, как от царя шло новое предписание: провести заготовку юфти для армейских сапог, да еще с припиской: «…Чтоб сей указ был весма исправлен». А еще губернский начальник отвечал за набор в армию и на флот. И, конечно же, за сбор податей. К тому ж от предшественника долг остался, о чем Петр предупреждал А. П. Измайлова: «…Принуждены вы будите жестокий ответ дать».

Но и с этим у Степана Ивановича не все получалось, как требовал Петр. А виной всему были раскольники. Глухой заволжский край губернии был одним из крепких российских центров раскольничества. Архимандрит Питирим,^[8] человек умный, твердый и энергичный, поддерживавший политику Петра и видевший в раскольниках немалую опасность для Православной Церкви, вступил со старообрядцами в теологические беседы. Но если отец Питирим должен был убедить раскольников поменять убеждения, то Путятин должен был обеспечить сбор податей. Старообрядцы ни в какую не хотели брить бороды, а по царскому указу за это налагалась бородовая пошлина, введенная в 1708 году. Но и пошлину они не платили, ссылаясь, что она непомерная. А деньги край как нужны были — шла Северная война.

Противостояние Питирима и раскольников достигло наивысшего предела в 1716 году. Не смог ничего поделать с ними и князь Степан Иванович. Позднее, назначив нового губернатора капитан-поручика лейб-гвардии Преображенского полка Юрия Алексеевича Ржевского, царь дал ему наказ: «Буде возможно явную вину сыскать, кроме раскола, таких с наказанием^[9] и вырезав ноздри ссылать на галеры». Новый губернатор оказался круче Путятина и вскоре сообщал: «Ныне до Вашего Величества послал раскольников необратных^[10] и замерзелых,^[11] они же и указу твоему учинились противны, положенного окладу платить не хотят и за что биты кнутом и вынуты ноздри и посланы в каторжные работы числом 23 человека… да женского полу 46 человек замерзелых послал в девичьи монастыри, положенного окладу платить отреклись, и за что учительницы их биты кнутом 13 человек».

Последнее царское поручение, данное Степану Ивановичу, — снарядить в адмиралтейство 50 опытных прядильщиков канатов. А 19 марта 1718 года в Нижний пришел указ о смещении князя с поста вице-губернатора по причине болезни. Но еще более полугода он исполнял обязанности наместника губернии.

Выйдя в отставку, старый и больной князь Путятин поселился в своем арзамасском имении. Позже оно перешло во владение двух его сыновей. Как можно судить по «Историческим сведениям», сыновья нижегородского наместника С. И. Путятина были людьми богочестивыми. Н. М. Щегольков упоминает их в числе благотворителей, способствовавших возобновлению Тихвинского монастыря, который был построен заново, но не на прежнем месте, а на самой вершине Высокой Горы, отчего и получил новое название Высокогорский, а по главному храму — Вознесенский.

Из рода Чемодановых

В преданиях водоватовцев сохранилась память о помещиках Чемодановых. Да и в архивных документах можно найти «следы» этого старинного дворянского рода, мужчины которого верой и правдой служили самодержцам российским.

Так, в Арзамасских поместных актах за 1615 год записано, что указом государя Михаила Федоровича в 1615 году деревня Водоватово, а также земли севернее реки Тёши, на которых сейчас расположены Костылиха, Лидовка, Свободное, пожалованы Ивану Ивановичу Чемоданову.

Прежде тридцать лет Водоватово числилось «государевым дворцовым селом». То был один из тяжелейших периодов в истории села. Его постоянно разоряли и русские разбойники, и черемисы, и татары. Они сжигали жилища, а ограбленные семьи выкидывали на улицу. Местной защиты у водоватовцев не было, так как село находилось в непосредственном государевом подчинении. Потому и бежали крестьяне, куда глаза глядят — подале от насиженного места. О своем тяжелом положении водоватовцы доносили царю,^[12] били челом о надежной защите. Вот и дал им Михаил Федорович верного своего слугу Ивана Ивановича Чемоданова.

Чемодановы — старинный русский дворянский род, происходящий от «выезжего» из Полыни в 1449 году к великому князю Василию Васильевичу «мужа честна, именем Ворочана», которого великий князь наградил «многими поместьями и вотчинами». Старший сын его, Иван Большой, был родоначальником семьи. Младшего сына, тоже Ивана, звали Иван Меньшой. Их сыновья и внуки служили стольниками, стряпчими, воеводами.

Кроме того, во времена Михаила Федоровича было два Ивана Ивановича Чемоданова. Сведения о них имеются в разных источниках, в том числе в «Нижегородской родословной книге» и в архиве департамента герольдии (дело о роде Чемодановых).

Один из них упоминается в исторических хрониках как Иван Иванович (стряпчий с ключом). Именно он в 1598 году во время похода царя Бориса Федоровича Годунова в Серпухов против крымского царя Казы-Гирея был оставлен в Москве при царевиче Федоре Борисовиче в качестве дядьки. Других сведений о деятельности Ивана Ивановича за время правления царей Бориса и Федора Годуновых до нас и не дошло.

Во времена Лжедмитрия I, в 1605 году, вотчина Чемоданова в Московском уезде была отписана на государя. Отсюда видно, что Чемоданов не держал сторону самозванца. Царь Василий Иванович Шуйский вернул Ивану Ивановичу вотчину и назначил его воеводой в Пермь Великую, на Чердынь. Это назначение состоялось, должно быть, в самом конце царствования Шуйского, в 1610 году.

И. И. Чемоданову пришлось действовать на Чердыни в один из труднейших моментов русской жизни. Пермь, искони бывшая важным торгово-промышленным и политическим центром северо-востока России, в смутную эпоху московского разоренья сделалась для него центром объединительных стремлений, ярко и определенно выраженных Нижним Новгородом. Воеводы пермские часто писали в Устюг, в Казань, в Вятку о том, чтобы всем им быть со всею Землею в любви, совете и единении — против врагов, разорителей христианской веры, польских и литовских людей «стоять за один и всею Землею идти под Москву в сход к боярам», очищать Московское государство от врагов.

Во второй половине 1612 года Чемоданов уже оставил Пермь В 1613 году его подпись встречается на грамоте об избрании на царство Михаила Федоровича Романова. Свою придворную службу Чемоданов продолжал и при царе Михаиле Федоровиче, который 30 мая 1614 года пожаловал его в стряпчие с ключом.

Свою непоколебимую верность молодому царю Иван Иванович особенно проявил в 1618 году, находясь вместе с царем на Москве в осаде во время прихода польского королевича Владислава; за это царь наградил его впоследствии вотчиной. В чине стряпчего с ключом Чемоданов получал чуть ли не самый большой денежный и поместный оклады. Из его предшественников, как указывается в хронике, одному только Константину Ивановичу Михалкову^[13] они даны были в таком же размере.

Иван Иванович Чемоданов (стряпчий с ключом) умер бездетным 15 февраля 1630 года, постригшись в монахи под именем Иосифа.

Второй Иван Иванович (стряпчий и стольник) — племянник стряпчего с ключом Ивана Ивановича Чемоданова, сын Ивана Меньшого Чемоданова, бывшего постельничим при царе Михаиле Федоровиче. Во время войны с королевичем Владиславом был в полках у воевод и за Московское сиденье пожалован вотчиной. При бракосочетании царя Михаила Федоровича с княжной Марией Владимировной Долгорукой а потом и на второй свадьбе государя с Евдокией Лукьяновной Стрешневой он был в числе лиц, несших каравай, т. е. именитых гостей.

Приблизительно с конца 1644 года до половины 1646 года Чемоданов был воеводой на Усерде и, должно быть, принимал участие в удачной для русских битве с татарами под Городенском (в Рыльском уезде). С 1649 года, а может быть, с половины 1648 года и до 1651 года Чемоданов был вторым воеводою в другом пограничном городе — Путивле. В 1654–1656 годах принимал участие в войне с Польшей и Литвой. 6 мая 1656 года государь Алексей Михайлович указал стольнику Ивану Чемоданову, пожалованному еще раньше наместником Переславля Залесского, да дьяку Ивану Постникову идти послами в Венецию. Посольство оказалось неудачным, потому что не удалось достичь того, чего хотелось. Но это нельзя приписать промахам Чемоданова или его бездарности. Исторические хроники указывают, что промах допустило московское правительство, наивно предположившее, что венецианцы из одного бескорыстного расположения к царю ждут только удобного случая положить к его ногам свои несчетные ефимки.

К тому же часть посланных для продажи ста пудов ревеню из приказа Государевой Большой Казны и десяти сороков соболей из Сибирского приказа во время переезда из Архангельска была попорчена водой. Очень мало было продано по указанной цене, а значительную часть пришлось издержать на содержание посольства, оказавшегося в стесненном положении из-за недостатка денег.

Хотя во время поездки в Венецию Чемоданов, по словам итальянцев, был еще крепкий мужчина лет шестидесяти, однако о службе его после 1657 года сведений не сохранилось. Год его смерти неизвестен.

Между тем, село Водоватово благодаря стряпчему и стольнику Ивану Ивановичу было спасено от окончательного разора. При нем жизнь заметно улучшилась. Стали возвращаться в родные края ранее бежавшие крестьяне. В 1620 году Чемоданов перенес поселение на новое место, где оно находится ныне.

Небезынтересно будет знать арзамасцам и о стряпчем Федоре Ивановиче Чемоданове — родном брате Ивана Ивановича (стряпчего и стольника). Он был у Михаила Федоровича стряпчим с платьем и, судя по высокому поместному окладу, пользовался особым вниманием у царя и при дворе.

В 1615 году, по случаю войны со Швецией, стряпчий Ф. И. Чемоданов был послан в Арзамас — собирать людей для войска, выставленного под начальством Ф. И. Шереметева и князя В. П. Ахамашукова-Черкасского против шведов.

В 1623 году Федор Иванович был назначен воеводой в Саратов, где пробыл до половины 1626 года. Возвратившись из Саратова в Москву, Чемоданов продолжал свою службу при дворе уже в звании дворянина московского. В ноябре 1627 года указано бытьдворянину Ф. И. Чемоданову вторым воеводой в Вязьме, вместе с князем Иваном Михайловичем Барятинским. В начале 1629 года Барятинский и Чемоданов были отпущены к Москве, и уже 7 апреля Федор Иванович был у государя за столом в столовой избе. Довольно часто приходилось Чемоданову, у которого был в Москве двор, выставлять до пяти человек «даточных в цветных платьях» во время торжественных выездов в Москву чужеземных послов. С конца 1630 до марта 1631 года Федору Ивановичу пришлось быть в приставах при голландских послах во время их пребывания в России.

18 апреля 1632 года государь указал Чемоданову быть объезжим головой в Китай-городе «для береженья от огней и от всякого воровства». Но уже 8 июля 1632 года Федору Ивановичу велено было быть на воеводстве в Вязьме. Однако, как говорится: «Сказка была, а посылки не было». Чемоданов на воеводство в Вязьму прибыл только в 1633 году, где в следующем году умер.

Еще один представитель этого рода — Федор Иванович (думный дворянин). Он — сын Ивана Ивановича Чемоданова, ездившего при царе Алексее Михайловиче послом в Венецию. 17 сентября 1673 года пожалован в стряпчие, а 5 августа 1676 года — в стольники. Чемоданов, должно быть, ничем не выделялся, так как о службе его дошли до нас только случайные сведения. Известно, что он сопровождал царей Федора и Петра Алексеевичей в их путешествиях по окрестностям столицы в 1676, 1683 и 1689 годах, а в 1690 году пожалован в думные дворяне.

В 1693 году Федор Иванович находился в свите Петра I во время первого путешествия царя в Архангельск. Из Архангельска Петр отправил Чемоданова с письмом к матери, царице Наталье Кирилловне. Письмо было очень коротко: Петр извещал только, что все благополучно, полный же рассказ о пребывании царя в Архангельске царица должна была услышать от самого Федора Ивановича.

Близость Чемоданова к Петру очень хорошо характеризуется коротенькой припиской в конце письма князя Ф. Ю. Ромодановского к Петру за границу (начало 1698 года): «Последний пьяный Федька Чемоданов, вспоминая вас за пипкою,^[14] челом бьет». В 1706 году Ф. И. Чемоданов принимал участие в церемонии по случаю погребения царевны Татьяны Михайловны.

Местный краевед А. Ф. Макаров в своей «Летописи села Водоватово» пишет, что неизвестно, как долго владел селом И. И. Чемоданов, наследовали ли его поместье потомки, каким образом и почему перешло оно в середине XVIII века статскому советнику А. В. Мессингу,^[15] генерал-лейтенанту А. И. Михайловскому-Данилевскому^[16] и Ящурову. По одному из сохранившихся в Водоватове поверий, имение было проиграно в карты Мессингу, который затем некоторую часть продал Данилевскому и Ящурову.

Сведения о том, что водоватовское имение перешло от Чемодановых в другие руки в середине XVIII века не совсем верно — это произошло позднее. Утверждать так мы можем на основании того, что в соответствии с документами областного архива коллежский асессор Алексей Иванович Чемоданов, вице-губернатор Нижегородской губернии, выйдя в отставку, проживал в родовой вотчине, где и скончался весной 1794 года и был погребен в семейной усыпальнице.

Вот о нем-то, Алексее Ивановиче, внуке думского дворянина Федора Ивановича Чемоданова, близкого к царю Петру, и пойдет далее речь в очерке.

В 1718 году у Ивана Федоровича Чемоданова родился сын, которого нарекли Алексеем. По заведенному царем Петром правилу, как и тысячи дворянских детей, он был определен на военную службу. В тридцать с небольшим лет Алексей Иванович майор. В марте 1754 года выходит в отставку. Однако продолжил службу уже на гражданском поприще. Он был направлен на должность губернского товарища^[17] в Нижегородскую губернию. И, вероятно, не без протекции. При дворе еще были сановники, помнившие старших Чемодановых и их заслуги перед государями. Вот и поспособствовали отставному майору перебраться поближе к родовому имению. И государеву службу вести будет, и за вотчиной присматривать станет.

Алексей Иванович был третьим, кто занимал эту должность. Прежде него были коллежский асессор Василий Бородавкин, коллежский советник Михаил Михайлович Бобрищев-Пушкин. На этом посту он прослужил почти десять лет — при губернаторах действительном статском советнике Александре Ивановиче Панине, статском советнике Максиме Ивановиче Макшееве и действительном статском советнике Сергее Ивановиче Измайлове. Тем не менее, особо себя Чемоданов не зарекомендовал, он был весьма посредственным администратором, да и репутация его оказалась подмоченной в самом начале гражданской карьеры.

Алексею Ивановичу в Нижнем Новгороде была предоставлена квартира в доме купца Андрея Щепетильникова. Такому квартиранту купец поначалу обрадовался. Да только тот отказался платить за постой и устроил к тому ж Щепетильникову всякие «утеснения», о чем купец и донес Сенату. Сенат повелел «губернаторскому товарищу Чемоданов з двора вышеписанного бургомистра Щепетильникова свесть немедленно и при этом ему дивить, что ежели своего двора не имеет, квартиру, где надлежит, нанимая здоровой ценой… Щепетильникову и прочим обывателям дать отдохновение».

Позднее Сенат «стругал» Чемоданова и за другие провинности: то задержит на год и боле важные финансовые отчеты, то надолго отлучится без всякой причины из канцелярии… Словом, к делам относился он весьма прохладно. К тому же у него не сложились добрые отношения с чиновниками, коих он шпынял зачастую без всякой нужды. А то устраивал против неугодных заговоры.

Очередной скандал, связанный с Алексеем Ивановичем, разразился в 1756 году. Солдат Свейского полка Роман Тимофеев отправил в Юстиц-коллегию донос, где говорилось, что нижегородской корчемной конторы коллежский асессор Петр Иванович Юрасов «с падчеричей своей Лизаветой живет блудно». Началось расследование. Допросили Юрасова. Тот же, опровергнув обвинения, сообщил, что солдат оклеветал его по наущению губернаторского товарища Алексея Ивановича Чемоданова. Разбирательство показало, что Трофимов действительно наплел насчет сожительства чиновника с падчерицей. Тем дело и завершилось. Хотя Сенат все же предупредил Чемоданова: «… Губернской канцелярии впредь во всех делах поступать осмотрительней под опасением штрафа».

Над Алексеем Ивановичем уже сгущались тучи, как в Нижний Новгород был назначен вице-губернатором Макшеев, бывший командир полка. Человек он был малосведущий в гражданских делах, поэтому во всем стал полагаться на губернаторского товарища Чемоданова. А тот быстренько выхлопотал себе четырехмесячный отпуск и укатил в Санкт-Петербург. Вот когда Макшеев почувствовал себя без Чемоданова как без рук.

В 1762 году Чемоданов попросил годовой отпуск для поправки здоровья. Разрешили на шесть месяцев. Вернувшись из отпуска, Алексей Иванович подал прошение об отставке. Сенат просьбу удовлетворил.

К тому времени Чемоданов овдовел, а потому решил поселиться в своем Водоватовском имении. При нем жили три сына, отставных офицера, и не вышедшие замуж дочери. После того, как старший сын, отставной секунд-майор Егор Алексеевич, отделился, за Алексеем Ивановичем и жившими с ним остальными детьми осталось почти пятьсот душ крепостных. По документам областного архива видно, что вел он жизнь спокойную, покупал и продавал крестьян, наиболее беспокойных отдавал в рекруты. Охотился. Время от времени вел межевые споры с соседями.

Скончался А. И. Чемоданов в 1794 году. Вместе с сыновьями Алексей Иванович внесен в Дворянскую родословную книгу Нижегородской губернии. Семейство Чемодановых записано в так называемую Бархатную книгу, им выданы были дворянская грамота и герб.^[18]

Арзамасский держиморда

В 1817 году приказом из Санкт-Петербурга в Арзамас был назначен новый городничий Егор Степанович Бабушкин. Это мало обрадовало жителей города, они наслышаны были о новом городничем такого, что приводило людей в трепет.

Это был могучего телосложения крепыш, чрезвычайно жестокий, циничный и грубый, способный только на то, чтобы держать и не пущать да направо и налево орудовать своими кувалдоподобными кулаками. За чудовищную силу и тупость жители Нижнего Новгорода, где он до этого был полицмейстером, прозвали Бабушкина презрительной кличкой — Голландский бык. Что только и умел — так это выбивать передние зубы у подчиненных и у арестантов. К тому же был он своекорыстен, занимался поборами. Жалобы шли на него косяками. Вот и решило нижегородское начальство убрать Бабушкина подальше из губернского города.

Арзамасцы недовольно бурчали: «Мало нам было его отца здесь, так еще и этого на нас повесили. Ну, теперь они всех в оборот возьмут. Мало никому не покажется».

Действительно, в ту пору в Арзамасе после ухода из флота уездным судьей служил отец нового городничего Степан Васильевич, а судебным исполнителем — кузен Н. И. Симанский. Да известные своим норовистым характером Я. Г. Мартос и В. П. Бетлинг приходились ему родственниками.

Стоит заметить, что по судейской части состояли на службе еще три брата Степана Васильевича: Александр в соседнем Ардатовском уезде, Василий — в Макарьеве, Аркадий — в Верхнем земском суде Нижегородского наместничества.

Все они пользовались недоброй славой, современники отмечали в них жестокость и платили братьям ненавистью. Известен случай, когда в 1804 году в доме Александра Васильевича произошел пожар, никто из многочисленной толпы не пытался погасить огонь, а наблюдали, злорадствуя. И даже намеревались убить судью, да только спасла его от гнева людского воинская команда.

Не оправдывая злых поступков братьев Бабушкиных, все же хочу отметить, что жестокими и бессердечными они стали в результате серьезных обстоятельств.

Дело в том, что в июле 1774 года, удирая от правительственных войск, отряд Емельяна Пугачева захватил город Алатырь, который в ту пору был уездным центром Нижегородской губернии. Начались погромы, грабежи, казни дворян и чиновников. Бунтовщики повесили и отставного фурьера лейб-гвардии Измайловского полка Василия Васильевича Бабушкина вместе с женой и четырнадцатилетней дочерью. Подробности о той казни дошли до нас в записках внука В. В. Бабушкина — П. Е. Михайлова. Из них известно, что Василий Васильевич перед смертью простил своих мучителей и старосту деревни Конабеевки Луку, выдавшего взбунтовавшейся черни своего барина. Известно и то, что наводить порядок в имении взялся сын повешенного Аркадий Васильевич. И он не церемонился с бунтовщиками.

В записках П. Е. Михайлова читаем: «…Целый день шло разбирательство: кто прав, кто виноват. Виноватых оказалось только двое, они были сродни Луке. На другой день господа распорядились было по-военному и хотели прогнать их сквозь строй, но потом нашли удобнее сечь розгами. Когда Луку стали раздевать, он обратился к господам и сказал: „Жаль, что вы ускользнули от Пугача, а то и вам было бы место на виселице“, — и стал ругать господ. Его привязали к бревну плашмя и начали стегать с двух сторон наши дворовые. Сначала он кричал и ругался, потом затих. Когда его отвязали от бревна, он был уже мёртв. Тело его по приказанию Аркадия Васильевича было брошено в Басурманский овраг на съедение волкам».

Так что нечему удивляться, что Бабушкины, к тому же не одно поколение, люто ненавидели чернь.

Будущий арзамасский городничий Егор Степанович, служа в Нижегородском пехотном полку, к тридцати годам достиг чина майора и подал в отставку. И стал пробивать себе дорогу на гражданской службе. Коллежский асессор Бабушкин сперва добился места ардатовского земского исправника, наверное, не без участия дядюшки-судьи, в 1809 году получил место нижегородского полицмейстера.

Ведома была арзамасцам одна история, которая приключилась в доме полицмейстера Егора Степановича. Пригласил он как-то в гости судебного заседателя кузена Симанского. Тут же за столом были племянник хозяина Бетлинг и родственник сестры Мартос. Выпили, как водится, закусили. А после потребовал Бубушкин от судебного чиновника изъять из следственного дела весьма важную жалобу. Симанский заартачился. Бабушкин и Бетлинг скрутили упрямца в бараний рог, зверски избили его, а когда тот потерял сознание, бросили в хлев.

Эта история наделала много шума. Запахло уголовным делом. Однако скандал удалось замять. Родственники уговорили Симанского и Бабушкина помириться.

И вот этого держиморду губернское начальство сунуло в Арзамас.

Интересные записи об арзамасских городничих оставил нам летописец Н. М. Щегольков. В документах Арзамасской мещанской управы он обнаружил любопытный документ, датированный 1804 годом, где подробно расписано, когда, по какому случаю совершались подношения городничему. Например, на Сырной неделе его одарили хлебом, осетром, в коем весу пуд с полуфунтом, бочонком свежей икры весом 33 с половиной фунта, принимал по праздникам он также по сахарной голове, штофу спирта да фунту чая. Примечательно, что в день Сретенья Господня городничему снесено было снеди на 9 рублей 87 копеек, тогда как духовенству отдано за приведение к присяге выбранных из купечества и мещанства только 25 копеек.

Характеризуя арзамасских городничих, летописец указывает: «Это были те же типы, которые в общих чертах давно уже описаны нашими классическими писателями… Городничие даже не удостаивали приносящих своего лицезрения: у них подарки принимались особыми приставленными к тому лицами, с заднего крыльца… Что же касалось деловых сношений с начальством, то, при получении каждой ничтожной бумажки, нужно было давать и писцам, и секретарям, и так далее».

Но вернемся к Егору Степановичу Бабушкину. Его деятельность на посту городничего оставила «заметный» след в делах губернской канцелярии и Нижегородского губернского суда: сотни жалоб от купцов и мещан на бесчинства, поборы, зуботычину.

В своем стяжательстве он не знал предела. Не брезговал даже тем, чтобы нагреть руки на родственниках. Кузен городничего П. Е. Михайлов оставил воспоминания, в которых. Бабушкину дается весьма нелестная характеристика. Не пожалел он даже родную сестру Ольгу Степановну Мартос. После того, как она овдовела, Егора Степановича назначили опекуном над имением. За четыре года «опекунства» Бабушкин ограбил сестру и ее дочерей на двадцать одну с половиной тысячу рублей.

Тем не менее у начальства городничий значился усердным служакой. Ну, как же, на его счету числились пойманные беспаспортные крестьяне, дезертиры, картежные шулеры…

В Арзамасском архиве сохранились документы за его подписью, требующие от купцов выплаты сполна в казну за использование ямских лошадей.

Казалось, все шло в жизни Бабушкина, как по накатанному — и деньги к рукам прилипали, и повышали в чинах, и отличали орденами. И никак не думал Егор Степанович, державший город в узде, что найдется-таки человек, который сумеет противостоять ему. И кто?! Уездный штаб-лекарь. Можно представить себе, вспомнив гоголевского городничего, как честил в гневе арзамасский держиморда вставшего на его пути поповича-лекаришку, при каждом удобном случае выказывавшего потомственному дворянину крайнее пренебрежение. Однако выпускник Московской медико-хирургической академии Алексей Иванович Остроумов, побывавший почти во всех сражениях 1805–1807 годов, участник боев в 1812 году под Тарутиным, Малоярославцем, Красным, нимало не боялся грозного городничего.

Весной 1826 года уездный штаб-лекарь обратился к Бабушкину с настоятельным требованием прекратить деятельность местной знахарки Голнощаковой, которая лечила мещанку Елену Степанову парами киновари — ядовитого соединения ртути. Городничий махнул на рапорт рукой, мол, все это придирки Остроумова. Дело же кончилось тем, что в результате «лечения» 16-летняя пациентка преставилась. Тут уж Алексей Иванович потребовал специального расследования, и приехавший в Арзамас акушер констатировал, что смерть наступила по вине знахарки, деятельность которой не пожелал прекратить городничий. Были вскрыты и другие факты покровительства местным знахарям.

Через пару месяцев, дабы как-то разрядить обстановку, губернское начальство перевело Бабушкина в Балахну. Но уже в мае 1828 года Егор Степанович вернулся на должность городничего Арзамаса. Пройдоха сумел воспользоваться промахами своего арзамасского преемника Щиржецкого и убедил начальство назначить его на прежнее место.

Однако осмотрительнее Егор Степанович не стал. Еще крепче зажал он уезд в ежовых рукавицах. Да вот только опять споткнулся о тот же камень — медицину.

В 1829 году некто Тархов взялся лечить поручика Баженова и так «накачал» барина слабительными и другими снадобьями, что тот чуть концы не отдал. Благо лекарь И. И. Оберлинг сумел «откачать» поручика. А в Нижний Новгород ушел рапорт, который подписал, кроме Обердинга, и новый уездный штаб-лекарь И. А. Костомаров.

Как только Бабушкин прознал про это, тут и хватил его удар — он утратил дар речи и способность двигаться. Так под присмотром жены и сиделки провел в постели остаток жизни в родовом имении — селе Худошино Ардатовского уезда.

А через два года открылось судебное дело в отношении бывшего арзамасского городничего за хищение денег и имущества у сестры О. С. Мартос и ее детей. Имение Бабушкина, состоявшее из девяти безземельных крепостных, описали. Стоимость крестьян, дома и скотины составила 2175 рублей. Долги же превышали тридцать тысяч.

Опозоренный Е. С. Бабушкин скончался осенью 1834 года.

Что и говорить, строго карает Господь своим гневом.

А разоренная и оставшаяся с тремя детьми в великой нужде вдова обратилась за помощью к родственникам. Никто не отозвался на мольбы. Только племянницы Мартос, которых обворовал бывший опекун, согласились на отсрочку денег, похищенных у них.

Впрочем, известны два случая, когда Егор Степанович поступил по чести и совести. Первый — когда сдержал слово, данное отцу, лежащему на смертном одре, что даст вольную восьмерым крепостным. Второй — в 1823 году дал разрешение монахам Высокогорского монастыря построить каменную часовню и подворье у самой московской заставы, а городское общество отвело им под постройку безвозмездно землю.

Пленник судьбы

Фёдор Михеевич Стремоухов. Что мы знаем о нем?

Начальник Арзамасской дружины государственного ополчения, сформированной в 1812 году. В 1815 году после возвращения из боевого похода он передал знамя дружины на хранение в Воскресенский собор. Вот и все сведения, которые донес до нас летописец Арзамаса Н. М. Щегольков.

Немногое добавил к биографии Фёдора Михеевича писатель и краевед И. В. Еремеев. Что отличился майор Стремоухов в октябре 1813 года, когда заменил в бою тяжелораненого командира полка. Что за успешное проведение боевых операций и личную храбрость был награжден орденом Святой Анны.

Работая над книгой «За землю Русскую», посвященной участию арзамасцев в Отечественной войне 1812 года, я тогда тоже не нашёл ничего, что могло бы пролить новый свет на личность Ф. М. Стремоухова. Но одно стало ясно: Фёдор Михеевич — не коренной арзамасец, иначе бы Щегольков рассказал о нём более подробно; да, видимо, и он не знал, как сложилась дальнейшая судьба Стремоухова.

На протяжении ряда лет мои поиски ничего не дали. И вот, как это часто бывает, помощь пришла со стороны. Известный нижегородский краевед Т. Н. Виноградова, с которой у нас установились хорошие отношения, однажды сказала, что среди вице-губернаторов Нижегородской губернии ей встречалась фамилия Стремоухова. Тот ли, которого я ищу, или однофамилец? По крайней мере, это была хоть какая-то зацепка. Она и привела в областной архив.

Уже первое знакомство с документами говорило, что я на верном пути: начальник Арзамасской дружины ополченцев и нижегородский вице-губернатор — это одно и то же лицо. Собранный материал оказался очень интересным и позволил написать очерк о Ф. М. Стремоухове — подлинном герое Отечественной войны, честном и благородном чиновнике, радевшем о государственном благе больше, чем о личном благосостоянии.

В 1764 году в семье капитана Михея Петровича и Лукерьи Прокофьевны Стремоуховых родился сын, которого нарекли Фёдором.^[19]

Старший Стремоухов верой и правдой служил Отечеству, он был из тех, о ком говорили: слуга царю, отец солдатам. Михаил Петрович славно сражался с пруссаками при Егерсдорфе, Церендорфе и Берлине, при штурме Кракова в 1769 году был ранен в голову, в 1770-м принимал участие в войне с турками. Спустя шесть лет Михаила Петровича признали непригодным к полевой службе — ранения сильно подорвали здоровье, и он был переведен в Нижегородский гарнизонный батальон. Скончался Михаил Петрович прямо на плацу во время учений, так и не дослужив до отставки.

Фёдор Михеевич был единственным сыном в семье, и поэтому все отцовское наследство перешло к нему. Прошедший сквозь огонь и воду Стремоухов-старший не нажил большого богатства.

Стремоухов-младший начал свою военную карьеру в одном из гвардейских полков и очень быстро получил чин сержанта. Вскоре его переводят капитаном в артиллерию. Но в артиллерийском полку Фёдор Михеевич прослужит недолго. Возможно, он разочаровался в воинской службе, а может, были иные причины, но, так или иначе, капитан Стремоухов подает рапорт об отставке. Начальство рапорт удовлетворило, и 25-летний помещик уезжает в свое родовое имение — село Корино Ардатовского уезда (ныне оно относится к Шатковскому району).

Мы уже говорили, что Фёдору Михеевичу наследство досталось — кот наплакал. А жить молодому человеку на что-то надо было. А потому, подобно многим офицерам-отставникам, он поступает на гражданскую службу — стряпчим Перевозской округи. Должность — так себе, невелика: судебный присяжный, ходатай по делам. Но недаром говорилось: дело не малое, ищи хорошего стряпчего, сам не находишься по судам. Так что от толкового стряпчего зависело многое. Вот и стал постигать бывший капитан азы юридической науки.

Должно быть, Стремоухов за год работы стряпчим здорово поднаторел в делах, если ардатовское дворянство избрало его заседателем земского суда, открыв ему двери для дальнейшей карьеры чиновника. Спустя пару лет Фёдор Михеевич уже в должности земского исправника. В 1804 году ему был пожалован чин коллежского асессора, что по табелю о рангах соответствовало восьмому классу. А вскоре получил и новое назначение — судьи Ардатовского уезда.

Законодательство Российской империи отличалось своей стабильностью, что давало возможность людям, подобно Фёдору Михеевичу, не имеющим специального образования, не только быстро познать азбуку юриспруденции, но и вникнуть в ее тонкости — было бы желание и терпение.

В 2002 году вышла в свет книга «Знаменитые люди Ардатовского края XVI–XXI веков. Биографический словарь-справочник», в котором рассказывается более чем о семистах знаменитых людях уезда и района. К сожалению, там ни словом не упоминается о Ф. М. Стремоухове, чьими подвигами и делами могли бы гордиться ардатовцы. Возможно, авторам словаря-справочника ничего не было известно об этом замечательном человеке. А возможно, сказалась «советская установка», заимствованная еще из классической литературы, когда людей судейского звания и полицейских считали чинодралами, лихоимцами. Что ж, были и такие. Но были честные, неподкупные судьи и полицейские, верой и правдой служившие букве и духу закона.

Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая гражданская служба Фёдора Михеевича, может, так бы и остался ардатовским уездным судьей до выхода в отставку, если бы не Отечественная война 1812 года. Вскоре после опубликования царского манифеста о создании народного ополчения Стремоухову поручили возглавить второй батальон третьего Нижегородского пехотного полка. Сформирован он был из уроженцев Арзамасского уезда. Арзамасцы выступили под своим знаменем. На одной стороне окрашенного холста, обрамленного зеленой ветвью, обозначающей вечную жизнь, изображен вверху красный олень — символ герба Нижегородской губернии, воинские атрибуты; на другой стороне золотом — вверху в центре крест, по бокам его буквы «Н» и «О», означающие «Нижегородское ополчение»; ниже креста — корона и вензель императора Александра I с надписью «За Веру и Царя» и указанием, что это знамя 2-го батальона 3-го полка.

Подготовке ополченцев, которые до этого никак не были связаны с военной службой и были приставлены к оружию прямо от сохи, уделялось особое внимание. В короткий срок требовалось обучить ратников элементарным навыкам стрельбы, действиям в строю и в боевых порядках.

В основу обучения ополченцев легли правила, разработанные лично М. И. Кутузовым: «Ружье учить только заряду и способности действовать штыком. Маршировать фронтом, взводами и по отделениям, не искать в сем марше никакой красоты». Дисциплина и стойкость в бою, говорил Главнокомандующий, «есть главное начало, связующее всякое регулярное войско и дающее ему преимущество над необразованными толпами».

Майор Стремоухов ежедневно проводил в окрестностях Арзамаса полевые занятия, воспитывая в ратниках выносливость, терпеливость и храбрость. Особенно уделял внимание коротким маршам с полной выкладкой по пересеченной местности, вне дорог, что потом пригодилось во время похода.

…Вот и настал час выступать. Идут арзамасские ратники, на плечах — пики, ружья. Настроение бодрое, пришел и их черед постоять за матушку Россию, бить ненавистного супостата Наполеона.

А путь неближний: через Муром, Орел в Волынскую губернию. Там со всего Отечества великие силы народные собираются. Вся Земля Русская выставила своих сынов против французов.

Боевое крещение нижегородцы получили под Дрезденом. В течение октября 1813 года не выходили ополченцы из боев. Самым жарким для арзамасских ратников стал бой у местечка Рехенберг, что произошел 25 октября. В этом бою командир третьего полка получил тяжелое ранение и его заменил батальонный начальник Ф. М. Стремоухов. До глубокой ночи полк атаковал осажденного неприятеля. И никто тогда не знал еще, что именно этот бой станет решающим для судьбы засевших в Дрездене французов. Через пять дней гарнизон капитулировал. За этот бой Фёдор Михеевич был награжден орденом Святой Анны.

Потом арзамасцы, как и другие полки нижегородского ополчения, примут участие в осаде Гамбурга.

В ноябре 1814 года вышел указ о возвращении ополченцев на родину. Чем ближе Россия, тем сильней тоска по родному дому. И вспоминают товарищей, которым уже никогда не суждено вернуться к своим матерям, женам, ребятишкам. Немало кровушки русской пролито. Уходило в поход почти тринадцать тысяч нижегородских ратников, а вернулось чуть больше половины. Через полтора месяца арзамасский батальон был расформирован. Офицеры вернулись к гражданской службе, солдаты — к прежним владельцам.

Фёдор Михеевич после заграничного похода получил новое назначение — советника Нижегородской казенной палаты. На этой должности, помимо юридических знаний, необходимо было знать экономику и бухгалтерское дело. В его обязанности входило давать необходимые советы вице-губернатору. Сперва он служил под началом вице-губернатора А. С. Крюкова, который затем стал губернатором. Это был опытный администратор, и оплошности, которые на первых порах мог допустить Стремоухов, он исправлял быстро и твердо. Затем Крюкова на посту вице-губернатора сменил П. И. Моллер. Фон Моллер, как отмечали современники, оказался примером ненавидимого русскими немца-выскочки: действительный статский советник был туповат и до неприличия ленив. Можно представить, как боевому офицеру и бывшему судебному деятелю Ф. М. Стремоухову служилось под началом «покровителя казнокрадов». Тем не менее, старания Фёдора Михеевича были отмечены чином коллежского асессора. И тут же новое назначение — на должность управляющего Нижегородской удельной конторы.

Однако не успел он принять дела на новой службе, как 15 июня 1822 года последовал указ Сената о назначении вице-губернатором. 3 июля Фёдор Михеевич приступил к исполнению новых обязанностей.

Судьба, казалось, благоволила Стремоухову. Он в расцвете сил, полон энергии и желания работать. И первое, что ему было поручено — претворение в жизнь сенатского указа, запрещающего печатание книг без разрешения предварительной цензуры. С присущей ему ревностью новый вице-губернатор взялся за наведение порядка в сфере цензуры, которая распространялась на духовные и светские издания. Тогда, в первой четверти XIX века, цензура еще не была карательной. Это позже, в 1865 году, будет установлена судебная ответственность за нарушение цензурных правил.

А вот на другом деле Фёдор Михеевич наломал дров. И связано это было с распространением лотерейных билетов. История же была такова.

После смерти в 1821 году графа Н. Н. Головина его жене и двум дочерям по завещанию перешли имения в Нижегородской, Орловской, Тульской губерниях с общим числом крепостных 4700 ревизских душ. Однако огромное наследство было обременено многомиллионным долгом, и вдова сочла необходимым отказаться от прав наследования. К решению вопроса подключилась специальная правительственная комиссия, которая должна была найти выход из сложного положения и помочь вдове рассчитаться каким-то образом с кредиторами покойного графа. Так родилась идея разыграть головинские имения в лотерею. Министерство финансов выпустило 170 тысяч лотерейных билетов на общую стоимость 8,5 миллиона рублей.

Было предусмотрено только два выигрыша. Обладатель счастливого билета получал имения графа. А тот, кто приобретет последний билет, получит в качестве приза графский деревянный дом с надворными постройками и огородом в Нижнем Новгороде на Малой Печерской улице.

Распространение лотерейных билетов среди населения России поручили вице-губернаторам. В Нижегородской губернии этим занимался Ф. М. Стремоухов. По воспоминаниям современников, Фёдор Михеевич принял в этом мероприятии самое деятельное участие. Позднее выяснится, что губернский секретарь Базилевский не устоял перед искушением: он украл из выручки от продажи билетов 96 рублей 58 копеек. Было возбуждено уголовное дело. Ответ держать пришлось и Фёдору Михеевичу — ведь Базилевский был его доверенным лицом по продаже билетов. Стремоухову ставилось в вину, что он допустил ротозейство, слишком передоверялся губернскому секретарю.

А тут еще разразился грандиозный скандал вокруг хищений в Нижегородском уездном казначействе. В ходе следствия выяснилось, что уездный казначей И. М. Попов за шесть лет украл 730 тысяч рублей. Замешанным в деле оказался предшественник Стремоухова фон Моллер. Да и Фёдора Михеевича это дело не обошло стороной. Его подпись, тогда еще советника казенной палаты, среди других стояла под аттестатом, выданным в сентябре 1821 года, в котором Попов характеризовался отличным и ревностным чиновником и рекомендовался для дальнейшей работы в должности нижегородского уездного казначея.

Почему Фёдор Михеевич поставил свою подпись под злополучным аттестатом, мы не знаем. Возможно, злую шутку сыграло то обстоятельство, что в числе подписантов были вице-губернатор Моллер, губернский казначей И. Н. Николаев, которые в чиновничьей иерархии стояли выше. Кстати, Николаев окажется тоже порядочным казнокрадом, действовавшим вкупе с Поповым. Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что Попов был протеже А. С. Крюкова: именно он в декабре 1815 года назначил Попова казначеем Нижегородского уездного казначейства. А ссориться с первым лицом в губернии было не с руки. Так или иначе, но хвалебный аттестат сыграет злую шутку со Стремоуховым, и он дорого заплатит за это — креслом вице-губернатора. Впрочем, почувствовав, что попал как кур в ощип, Фёдор Михеевич сам подал прошение об отставке, которое было удовлетворено 1 августа 1823 года. Таким образом, в должности вице-губернатора он прослужил чуть больше года.

Однако выйти сухим из истории с Поповым Фёдору Михеевичу не удалось, как, впрочем, и фон Моллеру, назначенному петербургским вице-губернатором. На обоих был наложен штраф: на Моллера в размере почти 258 тысяч рублей, на Стремоухова — в размере более 121 тысячи.

Напрасно Фёдор Михеевич взывал к справедливости, подавая прошения в Сенат, где указывал, что не украл из казны ни копейки. Земля при деревне Корино и 174 ревизские души мужского пола были проданы в счет погашения долга. Отошло в казну и имение фон Моллера с 225 крепостными в Ямбургском уезде.

Так боевой офицер Ф. М. Стремоухов оказался заложником судьбы. Точнее, заложником мздоимцев и казнокрадов, которым хотя и не потакал, но, как оказалось, сел не в свои сани.

Последние годы своей жизни Фёдор Михеевич провел в родовом поместье. Скончался он 12 мая 1837 года.

Несмотря на такое печальное завершение карьеры, Ф. М. Стремоухов останется в памяти арзамасцев как славный защитник Отечества, с честью выполнивший свой священный долг на поле брани.

Почитатели Пушкина

Борец за свежий воздух

В 1855 году на должность губернатора Нижегородской области был назначен генерал-майор Федор Васильевич Анненков. Нижегородцы подивились решению Сената: по российской традиции чиновник такого ранга должен быть родом из другой губернии — дабы не проявлял своей пристрастности к одним и неправедно вершил дела других. А Федор Васильевич — уроженец Арзамасского уезда. Еще в начале века его отец, выйдя в отставку коллежским советником,^[20] поселился в своем небольшом имении близ Арзамаса.

Биография Федора Васильевича мало изучена, имеются только отрывочные сведения. Служил в конной гвардии, в 1850 году его определили вторым комендантом Москвы, и в этой должности он пребывал до назначения нижегородским губернатором.

Служба генерал-майора Анненкова в первопрестольной совпала с торжествами по случаю 25-летнего царствования Николая I. Если в Санкт-Петербурге проходило официальное празднование, то в Москве, где император венчался на царствование. мероприятиям придали не толью торжественность и пышность, но и народный характер. Словом, губернские власти постарались на славу. Монарх остался доволен и щедро отблагодарил организаторов торжеств. Были замечены и старания Федора Васильевича.

А когда в 1854 году нижегородский губернатор генерал-лейтенант князь М. А. Урусов получил назначение на должность генерал-губернатора витебского, могилевского и смоленского, то при дворе вспомнили о Ф. В. Анненкове. В связях с декабристами не состоял, от масонских организаций держался в стороне, исполнительный, дельный, энергичный чиновник — чем не подходит на роль губернского начальника?

Однако, как утверждают многие авторы публикаций об Анненкове, в должности губернатора он себя никак не проявил и заметного следа о себе не оставил. Был, как говорится, ни то ни се. Один из современников, который знал трех нижегородских губернаторов — М. А. Урусова, Ф. В. Анненкова и сменившего его А. Н. Муравьева, — отмечал: «Первый — мало говорил, но много делал; второй — мало говорит и мало делал; третий — мало делал, но много говорил».

По-видимому, в этом была доля истины. Но управлял-то Анненков губернией неполные два года — слишком малый срок, чтобы сделать что-либо существенное. Тем не менее, память о себе Федор Васильевич все же оставил.

По сведениям автора популярных краеведческих книг Д. Н. Смирнова, окна в домах нижегородцев в те времена были заделаны наглухо, и в помещениях стояла безобразная духота Федор Васильевич первым устроил в губернаторском доме форточки в окнах и приказал сделать то же во всех присутственных местах. Так благодаря Анненкову и в жилых нижегородских домах появились форточки. Иные сегодня посмеиваются: вот, дескать, главная заслуга бесцветного губернатора. Но попробуй оставить их без свежего воздуха возопят: «Безобразие!..»

Посмеиваются иные биографы и над строительством по приказанию губернатора летних беседок-фонариков в стиле французской директории. Дескать, всего три и возвели: в Кремлевском саду, у Черного пруда и на Откосе. А тогда гуляющая публика была довольна.

Под высоким покровительством

Вообще Ф. В. Анненков готов был услужить людям, особенно близким. Было, к примеру, у него два любимца: Дмитрий Иванович Климов и Василий Клементьевич Мичурин. Оба купцы, оба почетные граждане города Нижнего Новгорода, оба хлеботорговцы. Оба дважды избирались на должность городского головы. И оба оказались замешанными в довольно-таки непривлекательную историю с финансовыми махинациями. И случилось это как раз при Анненкове.

Тогда городским головой был Климов. Ему по должности надлежало определять подрядчиков на заказы по устройству города. Правда, утверждать этих подрядчиков должен был губернатор. Будучи человеком достаточно опытным в административных делах, Климов быстро сориентировался в обстановке и сумел сделать так, что все выгодные городские подряды получали два предпринимателя — Климов и Мичурин.

Нет-нет, Д. И. Климов хлопотал не за себя и не за своего предшественника на посту городского головы В. К. Мичурина, а за ближайших родственников, которые носили те же фамилии.

И все было бы ничего, если бы выбранные подрядчики работали честно и добросовестно. Однако их махинации и непорядочность стали известны не только всей губернии, но и за ее пределами. Однажды министр финансов сказал нижегородскому губернатору: «Как вам не стыдно просить за заведомых мерзавцев?» На что Анненков смиренно ответил: «Мы все мерзавцы, ваше высокопревосходительство!»

Говорят, Федор Васильевич любил повторять: «Закон в России, как железо. Когда вынут из печи, так до него пальцем дотронуться нельзя, а через час хоть верхом садись на него».

Да вот только долго «просидеть верхом на законе» губернатору Анненкову не удалось: в сентябре 1856 года его «ушли» в отставку. И, конечно же, не за покровительство мерзавцам-предпринимателям. История знает немало примеров, когда нижегородским губернаторам сходило с рук даже казнокрадство. А в этом Федор Васильевич оказался чист. Просто пришло новое время, в которое он, старый николаевский служака, не вписывался. Наверное, не случайно, что ему на смену пришел А. Н. Муравьев, о котором говорили: «Не выдохся и к старости в нем якобинский дух». Было время, когда полковник Генерального штаба Муравьев примкнул к заговорщикам и даже предлагал убить царя. От виселицы или ссылки спасло то, что порвал вовремя с декабристами.

Биограф И. А. Макаров пишет о Ф. В. Анненкове: «Остаток жизни он провел вдали от эпохальных преобразований Александровского царствования. Имя этого человека время от времени поминается только в связи с жизнью и деятельностью его брата Павла, известного русского критика, оставившего после себя немалое литературоведческое и эпистолярное наследие, подготовившего первое научное издание сочинений А. С. Пушкина».

И сохраненная судьбой,

Быть может, в лете не потонет…

Да только, оказывается, ошибается биограф. И не таким уж бесцветным был Федор Васильевич, как считали и считают некоторые нижегородцы. Он стоит того, чтобы мы, арзамасцы, гордились земляком. Как и его братьями.

У известного исследователя творчества А. С. Пушкина Н. Эйдельмана читаем: «Посмертное, одиннадцатитомное собрание сочинений Пушкина было завершено в 1841 году. Нового издания дожидались 14 лет, пока за дело не принялись два блестящих генерала — Иван и Федор Анненковы, любившие и почитавшие Пушкина, вопреки положенному им генеральскому пренебрежению к памяти поэта.

Генералы были дружны с другим генералом, П. П. Ланским (вторым мужем Натальи Николаевны Пушкиной), и однажды сообщили ему и семье его о своем желании осуществить новое, настоящее издание Пушкина — неполнота и несовершенство посмертного одиннадцатитомника были слишком очевидны!

Получив согласие, братья-генералы заключили с Ланским формальный контракт, и вслед за тем к ним прибыл целый большой сундук, набитый пушкинскими тетрадями и бумагами.

Генералы Анненковы достаточно почитали Пушкина, чтобы понять, как мало у них знаний и опыта для подготовки образцового научного издания, но они сумели уговорить (не без труда!) своего младшего брата, 36-летнего литератора Павла Анненкова.

Павел Васильевич Анненков перевез к себе сундук с бумагами осенью 1850 года, поработал три года, еще год потратил на печатание и цензуру (связи старших братьев, конечно, помогли) и в 1855 году выпустил шесть томов (в 1857 г. — дополнительный, 7-й том), в которых было много новых или исправленных текстов.

Первый том своего издания Анненков назвал „Материалы к биографии А. С. Пушкина“, и хотя уже больше столетия прошло, как вышел этот том и очень многое в нем устарело, но все же сегодня это одна из лучших, если не самая лучшая, биография поэта».^[21]

Как видим, Федор Васильевич сыграл не последнюю роль, подвигнув брата Павла к исследованию биографии Пушкина.

Здесь уместно будет сказать более подробно о братьях Федора Васильевича.

Иван Васильевич Анненков, окончив в 1833 году курс в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (позднее стало Николаевское кавалерийское училище), вышел прапорщиком в лейб-гвардии Конный полк, где оставался до 1852 года и дослужился до чина полковника. Состоя в 1852 году при особе государя, Анненков выполнял ряд высочайших поручений, после чего, в апреле 1853 года, назначен вице-директором инспекторского департамента военного министерства. Два года спустя Иван Васильевич произведен в генерал-майоры, зачислен в свиту императора. В январе 1860 года Анненков принял начальство над 1-м округом корпуса жандармов, в 1861 году получил чин генерал-лейтенанта, в марте 1862 года вступил в должность Санкт-Петербургского полицмейстера и пять лет спустя был назначен петербургским комендантом. 20 мая 1868 года Ивану Васильевичу было пожаловано звание генерал-адъютанта, в 1878 году произведен в генералы от кавалерии и вслед за тем назначен членом Александровского комитета о раненых. За время пребывания в Конном полку Анненковым составлена обширная история полка, от 1731 до 1848 года.

В одном из изданий о Павле Васильевиче Анненкове сказано: «Большая часть из того, что им написано, не выдержало испытания временем и нынезабыто. Современному читателю Анненков известен главным образом как мемуарист. Он оказался свидетелем ряда крупных исторических событий в общественной и литературной жизни России и Западной Европы, был хорошо знаком с Белинским и Гоголем, Герценом и Некрасовым, Тургеневым и Л. Толстым; он был лично знаком с К. Марксом и находился с ним в переписке. Однако Анненков не смог полноценно распорядиться всем богатством своих жизненных впечатлений. И это объяснялось прежде всего его идейной ограниченностью, мешавшей ему правильно увидеть и оценить различные явления общественной жизни. В 40-е гг. Анненков был близок к кружку Белинского, сотрудничал в „Отечественных записках“ и „Современнике“. В 50-е гг. он эволюционировал вправо… порвал с „Современником“ и начал активную борьбу против „партии Чернышевского“ и гоголевского направления в русской литературе».

И далее автор комментария к воспоминаниям П. В. Анненкова о Н. В. Гоголе выносит приговор: «Будучи по своим идейным убеждениям дворянским либералом, Анненков не смог исторически верно воссоздать образы тех великих людей, с которыми ему приходилось соприкасаться».^[22]

Вот так всегда: если чего-то автор не понимает и если это расходится с его идейными представлениями, то припечатывается клеймо. Как в данном случае: дворянский либерал — и думай, как хочешь.

Меж тем, имя П. В. Анненкова прочно связано с двумя важными эпизодами в истории русской литературы: в мае — июле 1841 года он переписывает под диктовку Гоголя шесть глав «Мертвых душ», в июне — июле 1847 года он живет с Белинским в Зальцбурге, будучи единственным свидетелем его работы над знаменитым письмом к Гоголю. Воспоминания Анненкова об этих эпизодах исключительно важны, во многих отношениях сохраняя до сих пор значение первоисточника.

Вот такими они были, братья Анненковы.

Крестный путь отца Иоанна

Могильная плита, железная доска,

В густой траве врастающая в землю, —

И мне печаль могил понятна и близка,

И я родным преданьям внемлю.

Иван Бунин.

Как же удивительно все в жизни переплетено!..

В мае 1896 года Николая II венчал на царство митрополит Палладий, уроженец села Пешелани Арзамасского уезда. А последним духовником царя, находящегося под арестом в Екатеринбурге в доме Ипатьева, был уроженец Арзамаса отец Иоанн Сторожев.

Я не знаю, как объяснить взаимосвязь между этими фактами — а то, что она существует, вне всякого сомнения, — но, думаю, так было угодно провидению.

На юридическом поприще

Иван Владимирович Сторожев родился 16 марта 1878 года в старинной купеческой семье. Рано лишившись отца,^[23] детство провел вместе с матерью и сестрой в Дивеевском монастыре. Воспитанный в непосредственной близости с монахинями, отличался любовью к Церкви, и, казалось, дальнейший путь его определен — семинария, а там — и духовная академия. Однако путь его в священники оказался намного длиннее и сложнее.

Сторожев поступает в Нижегородский Дворянский институт, причем, не имея никакого покровительства и протекции. А по окончании его продолжает учебу на юридическом факультете университета святого Владимира в Киеве. Так что своим славным будущим он всецело обязан своим дарованиям и своему труду.

В 1903 году Поступает на государственную службу — назначен судебным исполнителем в село Воскресенское Нижегородской губернии.

Не знаю, был ли Сторожев на канонизации Серафима Саровского. Видимо, нет, иначе в семейных воспоминаниях этот факт сохранился бы. Так что встреча с Николаем II была еще впереди.

Молодой, подающий надежды юрист, всегда одетый по моде, со щегольскими усиками, привлек внимание Марии Дмитриевны Тихонравовой — натуры тонкой, тянущейся к искусству. Она была талантливой пианисткой, превосходно рисовала, особенно удавались портреты. Участвуя в семейных концертах, не раз аккомпанировала молодому Федору Шаляпину. Но, выйдя замуж, Мария Дмитриевна всю себя отдала воспитанию четверых детей.

Заметив незаурядные способности Ивана Владимировича, начальство направляет его товарищем прокурора^[24] Екатеринбургского окружного суда. Это произошло в 1909 году. Но уже через два года Сторожев переходит в присяжные поверенные. Это было время, когда в судебных процессах блистали адвокаты Федор Никанорович Плевако, Анатолий Федорович Кони. Вот и Сторожев начинает делать успехи на адвокатском поприще. Когда он выступал в суде, зал всегда был полон: талантливый оратор силой своих убеждений и привязанностью к истине глубоко воздействовал на присяжных и публику.

Его ожидала блестящая карьера.

Проповедник-миссионер

И вдруг 30 августа 1912 года неожиданно для знавших его Сторожев был рукоположен Преосвященным Митрофаном, епископом Екатеринбургским и Ирбитским, в дьяконы, а затем и в сан священника.

Но почему же «вдруг»? Случайно в жизни ничего не делается…

Ивану Владимировичу, когда он решился на этот шаг, круто изменивший его жизнь, шел тридцать пятый год. Несомненно, должно было произойти нечто особенное, что подтолкнуло сменить фрак на рясу, шляпу — на камилавку и стать проповедником-миссионером.

Оказывается, как вспоминала дочь отца Иоанна Елизавета Ивановна, был в его адвокатской практике такой случай. Накануне заседания суда Сторожев зашел в тюрьму к своему подзащитному. То был вор, из крестьян. Иван Владимирович попросил его рассказать, как все произошло, а тот, пав на колени перед адвокатом, начал плакать и клясться в своей невиновности. Так ничего не добившись, но поверив человеку, Иван Владимирович ушел, а на суде произнес такую речь, что присяжные его подзащитного оправдали.

Уже выходя из здания суда, Иван Владимирович услышал, как кто-то его окликнул. Обернулся — подзащитный. Смеется и говорит:

— Ну что, здорово мы с тобой их облапошили!..

Можно представить, что творилось в тот момент в душе адвоката Сторожева. Выходит, что и прежде могло происходить подобное, и преступник вместо того, чтобы понести наказание по справедливости, благодаря его, Сторожева, красноречию гуляет на свободе, посмеивается над Фемидой и, может, что самое страшное, замышляет новое зло.

С того самого дня Иван Владимирович больше не выступал в суде.

А вскоре ушел в священники.

К 1917 году отец Иоанн Сторожев становится настоятелем Градо-Екатеринбургского собора. И теперь не было для него высшего счастья, чем Божием словом помогать страждущим и падшим.

«Служил он истово, отчетливо выговаривая каждое слово, создавая молитвенное настроение у паствы, — читаем в одном из воспоминаний. — …После исповеди отца Иоанна большинство уходило от него в слезах».

Отца Иоанна отличали скромность, высокая требовательность к себе и своим домочадцам, постоянное желание оказывать людям посильную помощь. После его проповедей прихожане расходились в глубоком молчании, многие плакали.

Несомненно, помнил отец Иоанн по рассказам матери о пастырских деяниях настоятеля Спасского монастыря отца Александра, которого почитали не только жители Арзамаса, но и всей округи, за богочестивость, всегдашнюю отзывчивость, желание откликаться на нужды людские. То был прекрасный образец для подражания.

Последний акт трагедии

30 апреля 1918 года в Екатеринбург были доставлены Николай II, императрица Александра Федоровна и их дочь великая княжна Мария. Царских детей Ольгу, Татьяну, Анастасию и Алексея привезут из Тобольска только 23 мая.

25 мая на железных дорогах страны от Пензы до Владивостока восстали части Чехословацкого легиона. 29 мая военный комиссар Уральской области Шая Голощёкин на заседании городского Совета потребовал введения военного положения в Екатеринбурге,

31 мая Николай II запишет в дневнике: «…Днем нас почему-то не выпускали в сад. Пришел Авдеев^[25] и долго разговаривал с Евг. Сер.^[26] По его словам, он и Областной Совет опасаются выступлений анархистов и поэтому, может быть, нам предстоит скорый отъезд, вероятно, в Москву! Он попросил подготовиться к отбытию. Немедленно начали укладываться, но тихо, чтобы не привлекать внимание чинов караула, по особой просьбе Авдеева.

Около 11 час. вечера он вернулся и сказал, что еще останемся на несколько дней. Поэтому и на 1 июня мы остались по-бивачному, ничего не раскладывая».

2 июня по инициативе доктора Боткина в Ипатьевский дом приходят священник И. В. Сторожев и дьякон В. А. Буймиров, чтобы совершить службу.

Второй раз отец Иоанн посетил «дом особого назначения» 14 июля. Как проходила эта последняя обедница для Николая II и его семьи, есть свидетельство самого священника. Оно опубликовано в книге Н. А. Соколова «Убийство царской семьи» (М., 1990): «Став на свое место, мы с дьяконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено на определенном месте прочесть молитвословие „Со святыми упокой“. Но на этот раз дьякон вместо прочтения запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое, духовное утешение, которое дает разделенная молитва. Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высокопоэтических, трогательных словах выражалась мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест… Когда я выходил и шел очень близко от бывших великих княжён, мне послышались едва уловимые слова: „Благодарю“»…

Ночью с 16 на 17 июля императорская семья, а также доктор Е. Боткин, горничная А. Демидова, повар И. Харитонов и лакей А. Трупп были расстреляны.

На чужбине

Из Екатеринбурга отец Иоанн с семьей ушел с частями белой армии. В 1919 году они оказываются в Приморье, а затем — эмиграция. Он думал, что уезжает из России ненадолго. Но человек предполагает, а Бог располагает. Судьба испытывала отца Иоанна на прочность: в дороге заболел старший сын, и ехавший в поезде доктор В. Казем-Бек заявил, что срочно нужна операция. Отец Иоанн с семьей сошел в Харбине. Когда же Володя поправился, о возвращении на родину не могло быть и речи.

В ту пору в Харбине было много русских — и бежавших от большевиков, и работающих на Китайско-Восточной железной дороге, в других российских учреждениях. Здесь было немало православных церквей, некоторые возводились и содержались на средства КВЖД. В том числе и Свято-Софийская, куда в сентябре 1920 года настоятелем был определен отец Иоанн Сторожев, а с февраля 1923 года — настоятелем Алексеевского храма.

В этот период он ведет активную просветительскую деятельность: законоучитель коммерческих училищ КВЖД и Новой смешанной гимназии, создатель Алексеевской школы, где обучалось более 70 русских детей; принимает участие в организации Христианского Союза молодых людей при гимназии. Не изменив убеждениям служения Истине, отец Иоанн являл собой пример бескорыстного труда, в которое вкладывал свое горячее сердце и отзывчивую душу.

Иван Владимирович Сторожев скончался в ночь на 5 февраля 1927 года — от повторного кровоизлияния в мозг. Ему шел 49-й год. Его похоронили на кладбище в Харбине. Местная пресса писала о потере талантливого педагога, великолепного проповедника, доброго наставника и уважаемого человека.

В том же году семья Сторожевых перенесла еще одну утрату: в возрасте 20 лет скончался средний сын Дмитрий. Он подавал большие надежды как художник. Достаточно сказать, что известный американский художник Рокуэлл Кент приглашал Дмитрия стажироваться в США.

Несмотря на все тяготы, Мария Дмитриевна^[27] сумела дать детям образование. Владимир, старший сын, который владел в совершенстве, помимо русского, японским, китайским и английским языками, впоследствии работал переводчиком в Организации Объединенных Наций. Младший, Серафим, прекрасно рисовал, его резьба по дереву удивляла специалистов. Братья женились на сестрах священника Николая Пономарева из Перми и в 40-х годах переехали в Америку. Дочь отца Иоанна, Елизавета, в 50-е годы вернулась с семьей на родину и жила в Самаре.

Параллели

Последний Российский император Николай II и последний его духовник отец Иоанн Сторожев скончались в одном и том же возрасте.

По преданиям, именно в Дивееве, где воспитывался отец Иоанн, Николай II узнал о своем трагическом пути, предсказанном еще Серафимом Саровским.

Ипатьевский дом, где расстреляли Николая II, был впоследствии снесен. В 60-е годы, в период «культурной революции», власти Китая уничтожили кладбище, где покоились отец Иоанн Сторожев, жена его Мария Дмитриевна и сын Дмитрий.

История одного покушения

В «Очерках истории Арзамаса» читаем: «В 90-х годах XIX века в Арзамасе появились первые тайные революционные кружки, в состав которых входили, главным образом, представители передовой интеллигенции. Известно, что в 1890 г. группа учителей и служащих (человек 10–12) объединилась в революционный кружок под названием „Братство протеста“ под руководством письмоводителя податного инспектора В. М. Владимирова. В кружке изучали политическую литературу, сочиняли прокламации и даже пытались распространять их среди населения. Своей целью члены этого кружка ставили борьбу за демократическую республику в России, допуская в этой борьбе индивидуальный террор против царских сатрапов. Через несколько месяцев о существовании кружка узнала полиция, за его членами был установлен негласный надзор, подготавливалось уголовное дело. Кружок распался. Владимиров уехал из Арзамаса и вскоре, после неудачной попытки убить нижегородского губернатора, был арестован и осужден».

Итак, один — революционер, борец за счастье народное, другой — царский сатрап, душитель свобод, самодур. И это еще не все нелестные эпитеты, которыми пересыпаны анекдотические истории о губернаторе Баранове (а именно на его жизнь покушался Владимиров), рисующие того тупым служакой, ярым врагом прогресса, нагонявшим страх на обывателя.

Честно говоря, вокруг этой истории с покушением немало дыма. Поэтому попробуем реконструировать события более чем вековой давности, основываясь на документах.

Благородство «сатрапа»

Как отмечал писатель А. П. Мельников, Николай Михайлович Баранов завел такое правило, что каждый в случае надобности имел право явиться к губернатору на прием или же обратиться к нему по телефону. Этим и воспользовался террорист.

21 августа 1890 года Владимиров, имея при себе револьвер, пришел в кабинет губернатора, который находился на Нижегородской ярмарке. Через какое-то время внимание дежурного чиновника и швейцара привлек неожиданно раздавшийся грохот падающей мебели. Когда они ворвались в кабинет, то увидели, как злоумышленник пытался задушить губернатора. На полу валялся револьвер, которым террорист не успел воспользоваться, так как Баранов выбил оружие из рук Владимирова.

Злые языки ловко использовали эту историю, чтобы опорочить губернатора. По городу поползли слухи, один анекдотичнее другого. Досужие кумушки сплетничали о любовной связи губернатора с красавицей сестрой террориста. Демократическая интеллигенция посмеивалась: как тщедушный и чахоточный Владимиров мог душить Баранова, обладавшего чудовищной силой. Третьи таинственно шептали: мол, губернатор сам выстрелил в пол, проверяя оружие террориста, а пуля дважды рикошетом отлетела от стен и вонзилась у ног губернатора.

Владимирова схватили и препроводили в Нижегородский тюремный замок. Баранов же стал принимать поздравления со счастливым избавлением от опасности — от подчиненных, от уездных городов и даже от московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова. По этому поводу писатель А. П. Мельников замечал, что такое изъявление чувств, не всегда вызванное должностным положением, служит примером проявления обыденного сознания.

Попытаемся ответить на вопрос: что же побудило Владимирова покушаться на жизнь государственного чиновника? Для этого посмотрим (и не с карикатурно-демократических позиций), что же представлял собой Николай Михайлович Баранов.

Боевой морской офицер. Будучи гардемарином, участвовал в отражении нападения англичан на Кронштадт. Служил командиром батареи в Кронштадте, занимался конструированием оружия. «Барановские» ружья пришли на смену шестилинейной винтовке образца, находившегося на вооружении русской армии с 1856 года. А сам конструктор был удостоен ордена святого Владимира IV степени и премии в 10 000 рублей.

В турецкую кампанию 1877–1878 годов командир корабля «Веста» Баранов прославился тем, что вышел победителем в неравном бою с турецким броненосцем «Мерсина» и пленил броненосец «Фехти-Буленд», который был доставлен в Севастополь. За что получил чип капитана I ранга, звание флигель-адъютанта и орден святого Георгия IV степени.

Но нашлись завистники, которые обвинили Баранова в трусости — мол, «Веста» просто-напросто удирала от турецкого броненосца, а захватили корабль неприятеля, когда он расстрелял весь боезапас. По этому поводу у Баранова произошла стычка с морским министром, его предали суду, но он был оправдан. Однако с флота вынужден был уйти.

До своего назначения в Нижний Новгород в 1882 году Николай Михайлович, не без протекции императора Александра III, исполнял обязанности петербургского градоначальника, ковенского и архангельского губернаторов. Намекали, что со столицей пришлось расстаться из-за каких-то «чудачеств», но толком никто ничего не знал.

А вот о нижегородских «чудачествах» губернатора Баранова известно немало. Мы расскажем лишь о некоторых.

В мае 1883 года на Сормовском заводе из-за трехмесячной задержки заработной платы началась стачка. Депутация рабочих была направлена к губернатору. Узнав о требованиях бастующих, Баранов тут же телеграфировал министру внутренних дел графу Д. А. Толстому: «…претензии рабочих справедливы, а заводы не имеют денег». В итоге — рабочие получили деньги, конфликт был исчерпан.

Когда в 1891 году центральные районы России, в том числе и Нижегородскую губернию, поразила засуха, то Баранов к борьбе с голодом подключил писателя-демократа В. Г. Короленко, ссыльного статиста И. Ф. Анненского, фотографа М. П. Дмитриева. Первые два считались политически неблагонадежными, и начальник жандармского управления был против того, чтобы они ездили по губернии. Н. М. Баранов стоит на своем и пишет министру внутренних дел: «За что пострадали они в прошлом — не знаю. Сочувствуют ли они нынешнему порядку вещей, — не думаю. Но что в настоящее время они приносят только пользу своим участием в борьбе с народной бедой и не воспользуются этим для какой бы то ни было смуты — ручаюсь».

А когда через год из Астрахани на Нижний начала наступать холера, Николай Михайлович распорядился срочно построить инфекционные бараки, переоборудовать под лазареты 14 барж, в губернаторском дворце поставить 400 коек. Когда же мещанин Китаев начал распространять слухи о том, что врачи нарочно придумали мор, Баранов приказал направить того в состав санитарных служителей плавучего госпиталя, чтобы тот сам удостоверился, что больных живыми не хоронят и по возможности облегчают их страдания. А на страницах газеты «Волгарь» он предупредил возможных зачинщиков беспорядков: «…Зачинщиков и подстрекателей повешу немедленно на месте, а участники жестоко, на глазах у всех, будут наказаны. Знающие меня поверят, что я исполню обещание».

Нижегородские демократы возмутились подобными заявлениями губернатора. В том числе и Короленко, который гневно стал обличать действия Баранова. Но когда в Нижний пришла холера, никакой паники не случилось: Николай Михайлович оказался в данной ситуации прозорливее Владимира Галактионовича.

И вот что еще поразительно: Короленко критикует нещадно Баранова, а тот шлет министру внутренних дел графу Толстому рапорт за рапортом, предлагая освободить писателя из ссылки. И добивается того, что писателю разрешено проживать в любом городе империи, в том числе и в Петербурге.

Позднее искушенный в административных делах Баранов даст Николаю II такой рецепт: «…Всякие своевременные аресты лиц, желающих совершить злодеяние, есть вовремя срезанный гриб на сырой стене. Постоянное занятие этим делом может дать чистую поверхность, но на ней не замедлят вырасти новые грибы. Наблюдение, сыск и охрана, безусловно, нужны, но для радикального излечения нашего отечества нужна просушка площади, производящей плесень. Правильно проставленная и направленная школа и сердечное, а не кабинетное отношение… к жизни людей — …рецепт к излечению болезни века».

Да, Николай Михайлович бывал строг: нарушителей общественного порядка подвергал порке, а полицейские, плохо исполнявшие свои обязанности, получали от него зуботычину…

Но вот случилась беда у афганских купцов, впервые приехавших на Нижегородскую ярмарку: молния ударила в баржу с товаром, что они набрали, — и все сгорело. Прознав про это, Баранов собрал русских купцов и уговорил их сброситься, чтобы погасить убытки афганцев. И что думаете? Порядка 200 тысяч рублей дали.

Вот такой он был, Николай Михайлович Баранов, «царский сатрап» и «самодур».

Революционер или безумец?

О Василии Владимирове, к сожалению, известно немного. Но и это малое дает нам возможность представить, что это был за человек.

Обер-офицерский сын, участковый писец. После окончания уездного училища не смог получить дальнейшего образования и был вынужден оставаться писцом второго разряда, получая по вольному найму не более десяти рублей.

На допросе он показал, что лично против губернатора ничего не имеет и знать его не желает, но «должен был убить его как представителя гнусного романовского режима».

При задержании Владимирова была обнаружена памятная книжка «Братство протеста против существующего строя», в которой имелись такие записи: распространение идей братства среди сельской молодежи с помощью либеральной молодежи Арзамаса; программа привития детям 9-11 лет и крестьянской молодежи ненависти к царю и настоящему правительству.

И здесь же указание, как этого можно добиться: «… либерализму Александра II противопоставить деспотизм его сына, из последнего сделать убийцу отца (выделено мною — В.П.) и врага его либеральных начинаний».

Вы понимаете, о чем пишет террорист Владимиров? Оказывается, это не «борцы за народное дело» убили Александра II, а его сын, Александр III.

На допросе Владимиров говорил: «… Вся страна покрыта сетью новой революционной организации; каждые две-три губернии имеют свою областную организацию, во главе которой стоят лидер и четыре его помощника». Владимиров в Нижегородской губернии как раз и был четвертым помощником.

Показания Владимиров давал охотно. Он весьма эффектно описывал деятельность «Братства». Но в Арзамасе при обыске у близких к нему людей — членов кружка — ничего противозаконного не нашли. Возможно, хорошо спрятали. А может быть, прав был губернатор Баранов, который, ознакомившись с показаниями террориста, писал министру внутренних дел И. Н. Дурново: «… в показаниях Владимирова есть большая доля вымысла». Иными словами, или организации вообще не существовало, или она была бессильной.

Из чего же губернатор сделал такой вывод? Во-первых, уж очень словоохотлив был Владимиров, рассказывая о «Братстве». Во-вторых, театральность, которую демонстрировал арестованный, не свойственна террористам. В-третьих, покушение не было повторено, хотя такая возможность у Владимирова имелась. В-четвертых, такие документы, как памятная книжка с подробным отчетом о деятельности «Братства», обычно прячут в тайниках, а не таскают с собой.

Владимирова приговорили к пяти годам тюремного заключения, по отбытию которого назначалась высылка на жительство в Восточную Сибирь сроком на пять лет под надзор полиции.

Уже находясь в одиночной камере Петербургской тюрьмы, Владимиров пишет покаянные письма нижегородскому губернатору, взывая к человеколюбию и милосердию. Он пишет, что виной всему его «несчастная искалеченная жизнь» и что Баранов прав, видя в нем «более несчастного безумца, чем преступника».

Баранов проявил милость и направил министру юстиции Н. А. Манасеину обращение, в котором просил к прошению Владимирова о помиловании «присоединить и мое всеподданнейшее ходатайство».

До государя это прошение не дошло. Товарищ министра внутренних дел указал, что «ввиду особой важности преступления… находит меру взыскания достаточно снисходительною, и признал Владимирова не заслуживающим смягчения наказания». В помиловании было отказано. Об этом террористу сообщил сам Баранов, да еще 25 рублей передал.

Вот и вся история. Ну, а выводы из нее делайте сами.

Что скрывала особая папка

Отец Федор спешит к Горькому

В очерке М. Горького «Леонид Андреев» читаем: «Приехав в Арзамас под надзор полиции, я застал его (Ф. И. Владимирского — В.П.) в конце работы по собиранию источников. Этот человек, истощенный каторжным трудом и несчастиями, был первым арзамасцем, который решился познакомиться со мной, — мудрое Арзамасское начальство, строжайше запретив земским и другим служащим людям посещать меня, учредило, на страх им, полицейский пост прямо под окнами моей квартиры.

Отец Федор пришел ко мне вечером, под проливным дождем, весь — с головы до ног — мокрый, испачканный глиной, в тяжелых мужицких сапогах, сером подряснике и выцветшей шляпе, — она до того размокла, что сделалась похожей на кусок грязи. Крепко сжав руку мою мозолистой и жесткой ладонью землекопа, он сказал угрюмым баском: „Это вы нераскаянный грешник, коего сунули нам исправления вашего ради? Вот мы вас исправим! Чаем угостить можете? — В седой бородке спрятано сухонькое личико аскета, из глубоких глазниц сияет улыбка умных глаз. — Прямо из леса зашел. Нет ли чего переодеться мне?“

Я уже много слышал о нем, знал, что сын его — политический эмигрант, одна дочь сидит в тюрьме, „за политику“, другая усиленно готовится попасть туда же; знал, что он затратил все свои средства на поиски воды, заложил дом, живет как нищий, сам копает канавы в лесу, забивая их глиной, а когда сил у него не хватало, Христа ради просил окрестных мужиков помочь ему».

Меня всегда интересовало, где, когда и от кого наслышан был Горький об отце Федоре и его детях. К тому же так подробно. Сам Алексей Максимович об этом умалчивает. Но то, что он знал о Владимирских еще до своего приезда в Арзамас, несомненно. И второе. Что за нужда гнала отца Федора в проливной дождь к Горькому — даже не зашел к себе домой, который находился неподалеку, чтобы переодеться? Очень хотелось познакомиться с молодым писателем? Ведь имя его в ту пору уже гремело — он вошёл в русскую литературу размашисто, твёрдо, его произведения вызывали горячий спор; его сравнивали с освежающей струёй воздуха над поверхностью застоявшихся вод: «всю Россию охватило лихорадочное возбуждение, словно Тибет, когда там находят нового Далай-ламу», — писал критик.

По популярности Максим Горький соперничал с Антоном Павловичем Чеховым. Не случайно же тогда появился шарж: Горький и Чехов перетягивают опутанного верёвкою читателя.

Несомненно, отец Федор, у которого в домашней библиотеке рядом с церковной литературой стояли и художественные книги, был знаком с произведениями Горького.

И всё же, думал я, не мог отец Федор просто так, даже ради знакомства со знаменитостью, завалиться вечером в грязной и мокрой одежде к Горькому — ведь по своему сану он, протоиерей, согласно табелю о рангах приравнивался к чину полковника. Значит, была у Владимирского особая причина.

Ответы на мучившие меня вопросы я нашёл благодаря Татьяне Павловне Виноградовой, большого знатока нижегородской старины, автора книги «Нижегородская интеллигенция: вокруг Н. А. Добролюбова», известной многим по телепередаче «Нижегородская открытка».

Владимирские и Рюриковы

Горький в Арзамас приехал в мае, а незадолго до этого в Нижнем Новгороде произошло событие, которое не могло оставить отца Фёдора равнодушным.

22 апреля там хоронили Бориса Рюрикова. Имя его широко было известно в революционно-демократических кругах Нижнего, а потому похороны вылились в яркую политическую демонстрацию.

Борис приходился двоюродным племянником Николаю Александровичу Добролюбову — критику-демократу, властителю дум русской интеллигенции и прежде всего молодёжи.

Одновременно Борис приходился двоюродным племянником и Фёдору Ивановичу Владимирскому. Дело в том, что двоюродная сестра отца Федора, Мария Николаевна, была замужем за дьяконом Иваном Александровичем Рюриковым, выходцем из Тольского Майдана, что близ Лукоянова. Эта женитьба родственными узами связала семейства Добролюбовых, Рюриковых и Владимирских.

Так что без всякого сомнения можно утверждать, что о Владимирских Горький мог быть наслышан или от самого Бориса Рюрикова, с которым находился в дружеских отношениях, или от его товарищей.

В тот день, когда проходили похороны Бориса Рюрикова, Горького в Нижнем не было: он вернулся из Крыма лишь 26 апреля. Однако о происшедшем Алексей Максимович мог в подробностях узнать от общих знакомых. И доказательством тому — сцена похорон революционера-интеллигента Егора Ивановича в романе «Мать», которая в точности напоминала события 22 апреля.

Вот и торопился отец Федор на Сальникову улицу, чтобы узнать подробности того апрельского дня. Не мог же он оставаться безучастным к судьбе родственников. Тем более, что в жизни Владимирских и Рюриковых было много общего.

Иван Александрович Рюриков с начала 80-х годов служил дьяконом Сретенской церкви (её ещё называли Тихоновской — по улице, где она находилась), что в самом центре Нижнего Новгорода — напротив кремля. Незадолго до смерти, в 1913 году, был рукоположен в священники.

Отец Фёдор, бывая в Нижнем по разным делам, всегда стремился попасть на богослужение в Сретенскую церковь. Дьякон Иван Рюриков был крепок, статен, с большой окладистой бородой; он обладал красивым басом, что и привлекало в церковь купцов, приезжавших на ярмарку. Говорят, послушать сретенского дьякона заходил сам Фёдор Иванович Шаляпин.

Как и Михаил Владимирский, старший сын отца Федора, первенец Рюриковых Борис, закончив обучение в Нижегородской духовной семинарии, пошел не по духовной стезе. Михаил уехал учиться на врача, а Борис поступил в ветеринарный институт в Казани. И в дальнейшем Борис последовал примеру Михаила, включившись в активную революционную деятельность. И как результат — в 1901 году исключение со второго курса института, арест, семь месяцев в казанском остроге, где и «подсадил» сердце. По возвращении в Нижний Новгород Борис познакомился С Максимом Горьким, сблизился с революционно настроенной молодежью, что окружала писателя, и часто стала бывать на Звездинке, где проживали Рюриковы.

Стоит сказать, что молодые социал-демократы, желая оградить дьякона от возможных неприятностей, собирались в отсутствие Ивана Александровича, о чем доносил филер в жандармское управление.

Похороны Бориса

Из Германии пришло письмо от Михаила. Тот сообщил, что по завершении учебы на врача он намерен вернуться в Россию. Федор Иванович, понимая, что в Москву сына не пустят (в 1899 году того за политическую деятельность выслали из первопрестольной), приехав в очередной раз по водопроводным делам в Нижний Новгород, решил заодно узнать, нельзя ли будет исхлопотать Михаилу место в губернском центре или в каком ином городе губернии.

Остановился отец Федор у младшего брата — Павла, служившего дьяконом Верхне-Посадской Троицкой церкви, что стояла на Большой Печерке. От него-то и услышал о горе, постигшем семью Рюриковых.

В середине февраля 1902 года Борис был арестован, заключен в одиночную камеру Нижегородской тюрьмы. Там его здоровье резко ухудшилось. Иван Александрович постоянно ходил то к тюремному, то к жандармскому начальству, хлопоча, чтобы смягчить жесткий режим.

Отец Федор поспешил к Рюриковым — морально поддержать родню. Помнил, какие душевные муки довелось самому пережить, пока в Бутырках сидел Михаил.

В середине апреля Бориса Рюрикова из тюрьмы все же выпустили. И не потому, что мольбы Ивана Александровича дошли до ушей начальства — здоровье молодого арестанта так ухудшилось, что побоялись, как бы не умер в остроге. Он скончался 19 апреля, через четыре дня после освобождения.

День похорон Бориса Рюрикова пришелся на воскресенье. Однако прокурор и полицмейстер, несмотря на просьбы отца и других родственников, заявили: «Полиция в этот день будет слишком занята перенесением Оранской иконы Божией Матери из монастыря в собор. Подождите до понедельника…»

Секреты жандармского управления

В архиве Нижегородского губернского жандармского управления сохранилась особая папка, где собрано немало документов, относящихся к похоронам Бориса Рюрикова. И среди них «Летучий листок» № 4 — прокламация, изготовленная на гектографе нижегородскими социал-демократами, в которой подробно отражено, как проходили похороны. Без всякого сомнения, Горький читал «Листок» — на это опять-таки указывает сцена похорон в романе «Мать».

В папке жандармского управления сохранился еще один любопытный документ — секретный протокол, составленный нижегородским полицмейстером подполковником бароном Таубе.

Некоторые с недоверием относятся сегодня к материалам, носящим «печать» революционности, считая их пропагандистскими. Поэтому я решил процитировать выдержки из протокола полицмейстера, а не «Летучего листка»:

«22 апреля 1902 года проходили похороны скоропостижно умершего бывшего студента Бориса Рюрикова. Предварительно было решено отпевать тело умершего в Тихоновской церкви, но по моему настоятельному требованию это решение было отменено…^[28] Для отпевания и предания земле тело было вынесено в восемь часов утра из дома Гогина по Звездинской улице в кладбищенскую Петропавловскую церковь. К выносу тела в квартире покойного собралось 60 человек молодежи обоего пола, значащихся в прилагаемом списке.

…Когда священник Тихоновской церкви Н. Троицкий и дьякон И. А. Рюриков, отец покойного, вышли из квартиры, собравшиеся к выносу взяли гроб с умершим и на руках понесли его на кладбище через Ново-Базарную площадь по Полевой улице. Венки были возложены на гроб и один — на катафалк. На углу Полевой улицы и Всехсвятского переулка процессия остановилась. Младший брат Рюрикова Николай и Леопольд Израилевич взяли с гроба венки с лентами, снабженными надписями: „И ты погиб, не требуя венца“, „Не нужно плакать, а мстить“, „Ты не щадил в борьбе усилий честных, не забудем твоей гибели, товарищ“».

По окончании отпевания студент Борис Морковкин выступил с речью, содержание которой так передает барон Таубе: «…Покойный был борцом за свободу и пал, не дождавшись зари свободы, но она уже близка и скоро настанет…»

А уже после погребения «бывший вольнослушатель Московского университета Михаил Дмитриев Галонин сказал речь примерно такого содержания: студент-товарищ, мы знаем, за что ты пал, нас здесь немного, тебя понимающих и сочувствующих, но придет время, настанет заря свободы, тогда весь русский народ поймет, за что ты пал». Потом пропели на мотив «Марсельезы»: «Вставай, поднимайся, наш русский народ. Вставай, поднимайся, голодный наш брат, вперед, вперед».

На выходе с кладбища начались столкновения с полицией, которая сделала все, чтобы участники похоронной процессии не прошли по центральным улицам.

На следующий день начальник Нижегородского губернского жандармского управления направил секретное предписание подполковнику Отдельного жандармского корпуса Попову приступить к выяснению «участвующих лиц и степени их виновности в означенном демонстративном проявлении».

В особой папке жандармского управления есть полный список участников политической акции. Среди них значится и курсистка Елизавета Владимирская, дочь арзамасского протоиерея Федора Владимирского. Та самая, о которой Горький писал, что она усиленно готовится попасть в тюрьму «за политику».

Потом последовали аресты. Правда, никого из семейств Рюриковых и Владимирских не тронули: все же родственники покойного.

…Как видим, было отчего спешить отцу Федору в дождь на Сальникову улицу.

Под крылом — Арктика

1.

В середине февраля 1934 года весь земной шар облетела телеграмма: «„Челюскин“ затонул. Экипаж парохода высадился на лед». И далее шли подробности катастрофы, в результате которой погиб завхоз Могилевич, а 104 человека высадились на льдину, среди них десять женщин и двое детей. Положение пострадавших было трагично. На следующий день после гибели корабля была создана правительственная комиссия под руководством заместителя Председателя Совнаркома СССР В. В. Куйбышева, на которую возложили все работы по спасению челюскинцев.

По всей стране посыпались заявления добровольцев, желающих принять участие в спасении полярников, многочисленные проекты спасательных работ и экспедиций.

Попытки пробиться к лагерю О. Ю. Шмидта на собачьих упряжках закончились неудачей. Надежды на ледоколы тоже было мало: подсчитали, что когда они достигнут лагеря, льдины могут растаять. Наиболее вероятный путь спасения — воздушный. На это же указывал Шмидт, радирую в Москву: «Самолеты всего реальней…»

Сегодня хорошо известны имена первых Героев Советского Союза Сигизмунда Леваневского, Анатолия Ляпидевского, Ивана Доронина, Маврикия Слепнева, Михаила Водопьянова, Николая Каманина, Василя Молокова — летчиков, принявших участие в спасении челюскинцев. И при этом редко вспоминаем тех, кто был с ними рядом, от кого зависела безопасность полетов — штурманов и бортмехаников.

Уверен, мало кто из арзамасцев знает, что в отряд Каманина входил нижегородец Матвей Шелыганов, юность которого прошла в нашем городе. Даже в газете «Арзамасская правда» за 1934 год этот факт обойден вниманием.

Однако в том, что два самолета из пяти отряда Каманина сумели сквозь яростные атаки Арктики пробиться в Ванкарем, большая заслуга штурмана Матвея Шелыганова. Позднее в книге «Летчики и космонавты», вышедшей в 1972 году, генерал-полковник авиации Николай Петрович Каманин дал высокую оценку своему штурману. Вот что он писал:

«В задней кабине моего самолета сидел штурман Шелыганов. Десятки и сотни раз он доказал свое штурманское искусство. Штурман умел видеть через густую пелену облаков. Самые темные ночи не притупляли его зрения. В любых условиях, в любое время Шелыганов знал, над какой точкой земной поверхности находится самолет. Я был уверен, что и на этот раз (имеется в виду первый полет в лагерь О. Ю. Шмидта — В.П.) он выведет самолет точно к дрейфующей льдине, затерянной среди бескрайних ледяных торосов, морских просторов, где нет никаких наземных ориентиров».

2.

В эскадрилье завидовали Каманину и Шелыганову, командированным на выручку челюскинцам. Прощаясь, командир и комиссар сказали: «Ведите себя так, чтобы все видели, что вы люди военные». В отряд спасателей были включены и военные летчики, и гражданские.

Секретарь партячейки Шелыганов не скрывает: нравится ему этот двадцатидвухлетний летчик Каманин, которому доверено возглавить отряд. Вон ведь как без колебания принял решение об отстранении от полета гражданского летчика Фариха, когда тот не согласился лететь в строю. Отстранил — и никаких дискуссий.

Каманин напоминает ему одного из командиров, участника Гражданской войны, который приходил к ним в школу: аккуратный, подтянутый. Он был подрывником. Когда весной Теша взбунтовалась, ему поручили опасную задачу: взорвать серединные сваи, чтобы река не снесла мост целиком. Ребятишки залезли на ближайшие крыши и наблюдали за командиром. Вот он с гранатами опускается к мостовым сваям, раздается щелчок ударника. Командир быстро карабкается вверх и отбегает в сторону, затем сразу — оглушительный взрыв. Потом на занятиях он говорил, что трезвый расчет — вот что должно лежать в основе всех действий. И, конечно же, точность и аккуратность. Эти слова он, Матвей, запомнил на всю жизнь.

К обязанностям штурмана отряда Шелыганов начал готовиться еще на пароходе «Смоленск», на котором они вместе с самолетами двинулись из Владивостока на Север. Даже во время сильного шторма, когда многие члены отряда мучились от морской болезни, он просматривал и готовил карты, намечал курс. Десятки карт, но среди них не было ни одной, вполне годной для самолетовождения. К тому же многие из них противоречили друг другу. Самые подробные имели только очертания береговых линий и приблизительную наметку прилегающих к берегу хребтов, нанесенных, по-видимому, с моря. Но даже береговые линии во многих местах были начерчены пунктиром. Населенные пункты вообще не обозначены. Да к тому же их в этих северных краях мало, и отстояли они друг от друга на сотни километров.

Помощник капитана парохода Стауде говорил Шелыганову:

— Ничего удивительного. На всем Чукотском полуострове едва ли более 25 тысяч человек. Многие названия означают только то, что здесь стоит фактория или одна-две чукотские яранги.

Много интересного почерпнул для себя штурман из бесед с Молоковым. Василий Сергеевич — опытный полярный летчик. Север он знает лучше их. Летал по протокам Енисея — Курейке и Нижней Тунгуске, когда началось освоение тунгусского угля, искал оленей в тундре, возил на Игарку инструмент для лесозаводов, а обратно — пушнину, в Карском море вел разведку льдов.

Позднее, когда в Анадыре Арктика взяла отряд в свой плен на неделю — снег стоял сплошной стеной, погребая под собой самолеты, — люди нервничали (Каманин уж на что всегда такой уравновешенный, спокойный, а и тот не находил себе места), Молоков терпеливо советовал:

— На Севере надо уметь выжидать погоду. По себе знаю, как трудно удержаться, если задание срочное. Но выдержка необходима. Лететь в пургу непростительно. Зато, если выдался хорошийдень — летай до обалдения.

Пренебрегать мнением Василия Сергеевича нельзя. К тому же они уже потеряли двоих — Бастанжиева и Демирова. Ну, Бастанжиев задержался в Майна-Пыльгене — ремонтировал пусковое приспособление. А вот Демиров…

Они шли над Пальпальским хребтом, над скользкими остроконечными горами, взметнувшимися к небу, как обрушился ветер, да с такой мощной силой, что, казалось, вот-вот машину ударит о землю. Строем идти рискованно. Разомкнулись и пошли друг от друга метрах в пятидесяти. А тут еще зловеще стали надвигаться облака. Покачав самолет с крыла на крыло, Каманин дал сигнал: «Сомкнись!» и нырнул в облака. Не видно ни зги — даже крыльев собственного самолета.

Минут через двадцать ночь кончилась, и столь же внезапно наступил светлый день. Следом вырвались еще два самолета. «Молоков и Пивенштейн», — определил Шелыганов. Ему видно, как Каманин вертит кабинное зеркало — хочет увидеть машину Демирова. Матвей высунул голову из кабины, смотрит назад. Напрасно…

— Может, не выдержал, вернулся, — словно прочитав мысли штурмана, сказал летчик. — Он ведь мало тренировался для полетов в облаках. А может, разбился?..

Верить в худшее не хотелось, хотя они действительно попали в такую круговерть, что, казалось, живыми не выберутся. И все из-за взбесившегося могучего и неугомонного ветра, ударившего в лоб с большой силой, как только самолеты пошли на Ванкарем. Ничего не оставалось, как повернуть назад, на Анадырь. После они узнали, что Демиров просто потерял в облачности самолеты и вынужден был сесть около корякского селения на речке Опуха и пробыл там шесть дней, до 28 марта. Затем он вылетел в Майна-Пыльген, где и встретился с Бастанжиевым, который тоже являлся пленником непогоды. А потом голодные и полузамерзшие трое суток шли по тундре, не встретив на своем пути ни одной живой души до самого Анадыря.

3.

Однажды, когда отряд под завывание пурги коротал долгий вечер, Молоков сказал:

— А все-таки в интересное время мы живем. Я завидую Каманину. Что я в детстве видел? Когда отец умер, осталось нас четверо голодных ртов. Так с девяти лет и начал работать — и по людям, и по мастерским. Кем только не был: коробки клеил, молотобойцем был, слесарем. Первый год моей работы совпал с 1905 годом. До Октября я даже не писал и не читал. А как я обалдел, когда увидел низко летящий аэроплан Сергея Уточкина. Аэроплан скрылся, а я стоял ошеломленный и прислушивался к затухающему гулу. Впечатление осталось какое-то смутное… Казалось мне, будто человек сидит на тонких жердочках. Мне, чтобы добиться своего — летать, сколько пришлось претерпеть. Вот почему я завидую Каманину.

«Говорят, Молоков молчаливый. Нет, пожалуй, это не так, — подумал Матвей Шелыганов. — Он рассудительный. А что касается мечты, то она осуществилась и у меня не так просто и быстро».

Когда Матвей окончил начальное училище, обрадованный отец, работавший на небольшом Первомайском заводике плотником, подарил ему стамеску. А сыну хотелось продолжить учебу. Но ближайшая школа второй ступени была только в Арзамасе. И ушел он из дома, ушел с другом Сашей Шмелевым. Тому напекли на дорогу белых пирожков. Вещи его лежали на подводе. А Шелыганов шагал рядом — как был в сапогах и одной рубахе. Уставая, снимал сапоги, нес подмышкой. Только на вторые сутки прибыли в Арзамас. Шел по тихим улочкам города и горевал о единственной рубахе, запачканной сапогами, и бранил себя за неаккуратность.

Здесь, в Арзамасе, он и сдружился со Славой Стрижовым.

А тут произошло еще одно важное событие в его жизни. Летом, когда приехал на каникулы домой, на Первомайский завод, увидел впервые аэроплан. Это был агитсамолет из Нижнего Новгорода. Как были впечатляющи летчики в крагах! А самолет — пропеллер гудел и резал воздух с такой силой, что казалось, будто ветер рвет траву. Не отрываясь, смотрел он, как катали на аэроплане старых рабочих.

Осенью, вернувшись в Арзамас, в школу, рассказал об этом Славе. Оба тут же решили: будем летчиками!

В последний год учения уездный комитет комсомола направил Шелыганова и Стрижова на приемную комиссию в воздушный флот. Поехали они с риском — в путевке было указано, что непринятые возвращаются за свой счет. Уверенный в своем здоровье, Матвей никак не мог предположить, что «погорит» на мелочи — у него были слабые глазные веки. Отбор же был очень строгий. Не прошел медкомиссию и Стрижов. Так что пришлось друзьям возвращаться. А денег — ни копейки. Пытались ехать «зайцами» — их высаживали с поездов. На толкучке продали Славкин пиджак с блестящими пуговицами. И все-таки последние пятьдесят километров топали по шпалам. А в школе их стали звать летчиками. Конечно же, в шутку.

Славе Стрижову так и не удалось стать летчиком. Да и мечта Матвея сбылась не сразу. Прежде окончил артиллерийскую школу ВЦИК при Кремле, только потом поступил на курсы воздушного флота. И вот последние два года служит он в Дальневосточной военной авиации.

4.

Стихия еще не раз испытывала их на прочность. И все-таки два самолета Р-5 из пяти долетели до Ванкарема. Короткая передышка — и первый рейс в лагерь Шмидта. Надо было спешить. День уже клонился к вечеру, когда вылетали назад. В самолет Каманина рядом со штурманом Шелыгановым посадили зоолога В. Стахова и радиста В. Иванюка. Молоков в заднюю кабину посадил троих — кочегара С. Киселева, помощника повара Н. Козлова и матроса Н. Ломоносова. Потом двухместные самолеты Каманина и Молокова «переоборудовали» в шестиместные.

О мастерстве штурмана Шелыганова говорит красноречиво такой случай. Это произошло в один из полетов в лагерь Шмидта. Матвей, как всегда, рассчитал расстояние, силу ветра и высчитал время полета. За десять минут предупредил Каманина о подлете к лагерю. Затем предупредил вторично — за три минуты. Но минуты прошли, а лагеря нет.

— Время вышло, лагеря не вижу, — предупредил он летчика. При этом чувствовал себя неловко, смущенно — так опростоволосился. Но глянув в зеркало, увидел, что Каманин улыбается:

— Можно бомбить по расчетному времени!

Летчик разворачивает самолет к посадке, и Матвей видит сигнальный дым и черные точки лагеря, которые были закрыты от него фюзеляжем. Лагерь был под ними.

В последний раз в лагерь они вылетели 13 апреля. Летчики — народ суеверный. Знаю об этом, так как служил в политотделе авиационного полка. Но обстановка диктовала свои условия, и тут уже было не до суеверий. Вот как описывает этот полет Николай Петрович Каманин:

«Небо было сумрачным, закрытым облаками. Видимость плохая. Немудрено, что Водопьянов не смог найти лагерь и вернулся. Но в этом полете у меня на душе было спокойно. Знал: Шелыганов со мной — значит, лагерь найдем.

Как и в первом рейсе, услышал по телефону спокойный, уверенный голос штурмана:

— Через тридцать минут будет лагерь Шмидта!

И действительно, ровно через 30 минут мы увидели лагерь. Но уже никто не махал нам руками. На льдине валялись полуразбитые ящики, доски, скарб, какой остается в доме, покинутом хозяевами.

Спокойно забрали в самолет людей, имущество. Я взял боцмана Загорского, восемь собак. Взлетел и, как полагается в таких торжественных случаях, сделал над аэродромом три прощальных круга».

Так завершилась операция по спасению челюскинцев.

Уже на обратном пути на мысе Уэлен радист передаст Шелыганову телеграмму от отца. Там было всего несколько слов: «Поздравляю и горжусь сыном».

Правда Петра Еремеева

«Стремлюсь объять необъятное… Я по природе океанист, а не ручейкист», — сказал как-то Е. Евтушенко. Не уверен, что прав критик, определив: «Поэзия Евтушенко — зарифмованная кардиограмма сердцебиения страны». Уж если кто и дал «кардиограмму сердцебиения страны», так это писатели Ф. Абрамов, В. Белов, Б. Можаев, В. Распутин, П. Проскурин, М. Алексеев и другие мастера так называемой «деревенской прозы». Те, чья родовая пуповина накрепко связала их с предками и потомками, кому Россия — родина-мать, а не мачеха и не место вынужденного проживания.

Вот и Пётр Еремеев из этого числа писателей. Его герои — это братья и сёстры всё тех же Ивана Африкантовича и Михаила Пряслина, Фёдора Кузькина и Захара Дерюгина. Такие Матёру не бросают, а если и вынуждены уехать — так она в душе навсегда останется и будет болью, не отпуская, отдаваться в сердце.

Вопреки дьявольским соблазнам, как массовая и элитарная культура, П. Еремеев сохранил в себе инстинктивно, на генетическом уровне, тягу к родникам и истокам духовно-нравственной чистоты русского человека. Он по своей природе — не «океанист», его герои — приземлённые люди, живут буднично, радуются и страдают, смеются и плачут — и нет им, по большому счёту, дела до забот вселенских масштабов. Да и сюжеты еремеевских повестей и рассказов взяты из гущи народной жизни.^[29]

Безыскусная прозаическая правда — оселок всего творчества Петра Еремеева. Это литературная критика поделила правду на «большую» (правду явления) и «малую» (правду факта). А для него она одна. И за эту правду страдают его герои. Далеко не случайно, предваряя книгу «Чулымские повести», П. Еремеев выносит эпиграф: «Всякая правда помнится. Крестьянская память на всё долга».

Разрабатывая свою «золотоносную жилу» и свою — еремеевскую — интонацию, Пётр Васильевич предлагает нам, как он сам говорит, «не только событийность пережитого, не только материал крестьянской мысли давних лет», но и героизм терпения православного человека, присущие ему духовную и нравственную высоту, его извечное неприятие всякого зла и насилия.

Писатель ценит в людях из глубины идущие доброту, ласковость, мягкость характера, сердечную отзывчивость, нравственное начало, удерживающие его от дурного поступка. Этими качествами наделены почти все его герои, причём они, эти качества, не декларируются абстрактно, а обрастают плотью, проступают в конкретных делах и поступках.

Таков Иван Касьянович из рассказа «Кулацка морда». Казалось бы, на кой чёрт он полез в болотину за телком. Ведь не малец-несмышлёныш, чтобы не знать обманчивости плавучей травки. А скотинка казённая, в цене ещё малой, директор совхоза списал бы её гибель. Никто бы и не подумал даже притянуть старика к суду за недогляд — времена не те, когда за колосок с колхозного поля отправляли по этапу.

Так нет, услыхал, как «такое родное, всегда близкое, всегда рядом живущее существо в надежде громко кричало о помощи, взывало к главному — к человеку», — и ринулся. Думал бычка из болотины выволочь, да сам угодил в беду: вдвоем и ушли в трясину…

Безрассудный, выходит, поступок? А это как посмотреть.

Из рода в род деды и прадеды Касьяныча крестьянствовали. Отец был крепким хозяином, любил землю и, когда начался разор деревни, не стерпел — выплеснул всё в глаза горлопанам-сельсоветчикам, ну и сослали вместе с ребятишками подале от родных мест — куда Макар телят не гонял.

С младых ногтей уяснил Иван Касьянович, что скотинка «большой смысл жизни даёт. Она кормит, одевает и обувает, и нет в ней зла людского». Вот и взял заповедный крестьянский смысл жизни верх над рассудком.

В повести «Травы размётные» писатель размышляет «об извечном наличии двух начал, которым дано имя Добра и Зла»: «Две главные силы в мире, а всё остальное — поле их действа… Высоко взметнулись эти силы, не могут они ужиться — они слишком разные, и потому вековечно борются. И борьба эта, проходя через умы и сердца людей, становится судьбой всех и каждого».

Вот она — главная тема творчества Петра Еремеева, ею он мерит все дела и поступки своих героев.

Старая Лешачиха, которую в Сосновке считали ведуньей, в досаде бросает жестокий упрёк односельчанам: «Нищие вы духом и верой. То в ноги падают, то в спину плюют». И Кузьма Андреевич, старовер, туда же: «Падает у людей вера в Бога… Трудно вершить духовный подвиг, жить по заповедям Божьим».

Об одном и том же говорят — о вере, да только проявляется это у них по-разному. Лешачиха подмечает: человек может отогреться лишь подле другого; это по заповеди: возлюби ближнего, как самого себя. Ослеплённый же злобой — дочь полюбила сына Лешачихи, — Кузьма Андреевич избивает сперва её, а потом поджигает дом ненавистной ему старухи. Но Господь охранил ту от огня, дав возможность умереть спокойно, на руках ближних. А вот в своём бессилии — перед любовью дочери, перед Лешачихой, перед наступающей новой жизнью — Кузьма сжигает себя, запершись в доме, как делали староверы в никоновские времена.

В Нагорной проповеди прозвучало: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящих вас». Печальная практика меж тем свидетельствует, что в подавляющем большинстве случаев враг за любовь не платит любовью, а другая щека не гасит его злобу и ненависть.

Но наряду с этим Христос сказал: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». Это и есть то, что получило наименование «золотое правило нравственности». Провозглашалось оно ещё в Ветхом Завете.

Однако знает Еремеев и то, что человек, лишённый нравственной основы, духовной крепости, способен на любую подлость. Таков председатель сельсовета Синягин из повести «Сухарники». Глянулся ему дом односельчанина Фролова — подвёл под раскулачивание справного хозяина. Мало того, боясь возвращения сына Фролова, написал в лагерь на парня донос. Так и сгинули Фроловы навечно.

У власти, известно, — у сласти. И выговаривает дед Савелий сыну своему-активисту: «В бедности, в безвестье были вы мужики как мужики. Пошто сейчас в свободе, в сытости озлобились на своих же деревенских, так изгалялись над ними — спросите-ка себя по совести! Умом вы зашлись, активисты, такой непрощёный грех взяли на душу — такова на деревенских памятях не было… Старики, а дети-то в чем перед вами, властями, повинны, их-то вы за что на погибель? Нет, будет вашему делу и оборот, вам не сойдёт, попомни мои слова, есть Бог! Эх, кабы вам своим умом жить, а не чужой подсказкой…»

Таков и директор шпалозавода Васиньчук из повести «Солдатка», чувствующий себя полновластным царьком в посёлке. Всё в руках у него: хлеб, деньги, промтовары, дрова, каждый выходной рабочего. И кланяются ему люди. А он «из бабьей нужды закатывает себе сладкие праздники». Вот и к Александре Лучининой, муж которой на фронте, подкатывает с намёками на грязное, когда та приходит просить лошадёнку привезти сено. Отринула притязания — и не дал лошадь. Так с сыном по морозу и тащили воз, впрягшись в сани, подбадривая друг друга присловицей: «Вперёд оно вымчато, да назад-то замчато».

Так откуда ж у него, директора, такие барские замашки? Из простых работяг выскочил в начальство, в Александру в молодости был влюблен. Скособочили душу мужика ненасытная жажда власти, уязвленное самолюбие.

Но откуда тогда озлобленность у мальчишек из рассказа «Мой первый, мой голубой костюм» по отношению к сверстнику? С первого сентября стал его новенький костюмчик бельмом в глазу школяров — и нет никакого прохода. Так в конце концов и заляпали они костюм чернилами, и мать вынуждена была выкрасить его в черный цвет.

Да было бы завидовать чему: «И материал-то — дешевая дерюжка, потому и „безподкладошный“ как писала уборщица сельпо… Самый средненький костюмчик»… И на него-то с трудом наскребли денег. Потому как было в их барачном жилище одно богатство — «вековечная мудрость материнских слов, что были переданы ей как благословение отцами и дедами — вечными крестьянскими трудниками».

На всю жизнь запали Петру Еремееву материнские слова: «Зависть, она до добра не доведет. Не держи зла на ребят, если присмотреться, в корень-то взглянуть — война всему первой виной». И еще мать сказала: «Как сможешь, до старости храни чистые слезы и благодари Всевышнего за них. В ком слеза есть, в том человек жив!»

Вот бы нам всем помнить эту простую христианскую истину.

Нет, неспроста вспомнил писатель ту историю о костюме из далекого 43-го года и поведал нам. Отсутствие душевного тепла, черствость и эгоизм, давшие свои первые ростки в детских сердцах, больше всего потом бьют по состарившимся матерям. И насколько же беззащитны бывают матери перед этими ударами.

Но П. Еремеев, тонко понимая самые сокровенные глубины человеческого сердца, дает нам и другой пример — бескорыстия, бесхитростности, открытости и всегдашней готовности русского человека прийти на помощь ближнему и дальнему. Такими предстают перед читателем Александра Лучинина («Солдатка») и Варя Синягина («Сухарники»). Одна, у которой дети с голодухи вот-вот начнут пухнуть, просит мастера за немок, которых привезли из Поволжья: упроси директора, пусть им картошки где добудет — ребятишки же у них. Другая, насобирав кой-каких харчишек, отправляется за дальние километры к землякам-ссыльным — кто им там поможет, обголодались, небось.

У каждого в жизни свой крест. Да не всякий способен донести его до своей Голгофы. Только тот, у кого душа не замутнилась, не озлобилась от выпавших на его долю трудностей, выдюжит все ниспосланные ему испытания.

Петр Васильевич Еремеев верил в это свято. И своими произведениями завещал нам жить по совести, по правде, творить добро и оберегать себя и род свой от худой прилипчивой славы.

Военная тайна «товарища Семена»

В 1997 году в интервью «Арзамасской правде» начальник городского отдела Управления Федеральной службы безопасности Ю. А. Григорьев впервые официально сообщил о том, что осенью 1942 года в район Арзамаса была заброшена группа агентов абвера. В ней находился некто Бестужев, которого позднее советские чекисты использовали в радиоигре. Кто он, Бестужев? До недавнего времени его подлинное имя было засекречено.

В соответствии с планом генерального наступления фашистские войска, захватив Сталинград, должны были двинуться на север и в середине сентября сорок второго года занять Арзамас — важный стратегический узел — с тем, чтобы перекрыть железнодорожные магистрали, идущие на Урал и в город Горький. Однако гитлеровское командование просчиталось. Лишь к 12 сентября фашистам ценой огромных жертв удалось приблизиться к Сталинграду на расстояние десяти, а местами и двух километров.

Между тем Гитлер считал, что ситуацию удастся переломить, а поэтому немецкая разведка активно вела заброску своих агентов в наш тыл. Только при армейских группировках «ЮГ-А» и «ЮГ-Б», как свидетельствуют архивные донесения, было создано 7 разведывательных команд и 15 абвергрупп для заброски в Сталинградскую, Куйбышевскую и Горьковскую области. Одна из таких групп и была направлена в район Арзамаса. 16 сентября парашютисты явились в отдел НКВД и добровольно сдались властям. Среди них находился и агент Бестужев.

Из протокола допроса Бестужева:

Вопрос: Когда и с какими задачами вы были переброшены на территорию СССР?

Ответ: В ночь с 15 на 16 сентября я с группой разведчиков в 6 человек был сброшен с немецкого самолета в Горьковской области в районе г. Арзамаса.

Задание перед нами поставлено: разведка движения войск по железной дороге, водным и шоссейным путям, где формируются воинские части, их возраста, командный состав, вооружение, работа промышленности, транспортировка грузов и вооружения. Разведка военных складов, аэродромов.

Вопрос: Какими путями вы должны были собирать данные и как пересылать их?

Ответ: Сведения я должен был черпать из личных наблюдений, а также путем извлечения этих данных от лиц, имеющих непосредственное отношение к разведываемым объектам.

Вопрос: Как вы должны были сообщать получаемые данные немецкой разведке?

Ответ: Только по радио, при помощи рации. Для этого я специально обучен зашифровке телеграмм по известному мне коду.

Вопрос: Когда и как вы приняли решение сдаться добровольно органам НКВД?

Ответ: За все время пребывания в плену я постоянно думал и искал случай вернуться на территорию СССР. Вот поэтому, как только я приземлился, я пошел искать ближайший орган НКВД, чтобы явиться с повинной, что мной и было сделано 16 сентября.

О заброшенной разведгруппе доложили по инстанции. Когда же сообщение поступило в Москву, то там были немало удивлены: оказывается, Бестужев — это никто иной как «товарищ Семен», командир советского разведывательного отряда, заброшенного на самолете в ночь с 13 на 14 августа 1941 года за линию фронта. Вернуться они должны были на другой вечер, предварительно проведя разведку в районе Житомира-Новограда-Волынска. Однако в назначенное время отряд не вернулся.

Как водится в таких случаях, начались допросы и проверки. «Товарищу Семену» пришлось подробно рассказать, что произошло с ним и отрядом и как он оказался завербованным абвером.

Злоключения начались с того, что инструктор, обеспечивающий сброс отряда, оказался пьян, поэтому только с одним грузовым парашютом прокопался минут двадцать. Ну, а в результате разведчики были выброшены далеко друг от друга и не в том месте.

Проплутав часов пять, «товарищ Семен» сумел отыскать лишь двух разведчиков из тринадцати. А потом повстречали группу вооруженных людей — человек 25–30. Кто они? Не желая рисковать своими товарищами, командир, «товарищ Семен», приказал им спрятаться, а сам пошел навстречу. Если партизаны, то хорошо, ну, а если бандиты… Радист и второй боец будут спасены для выполнения спецзадания.

Неизвестные довели «товарища Семена» до деревни, где, как они сказали, расположен партизанский штаб. И только когда они начали его избивать, догадался: бандеровцы. Жена одного из бандитов ударила даже вилами. От боли потерял сознание, на всю жизнь так и остался хромым.

Когда очнулся, начался допрос. Поняв, что отпираться бессмысленно, не стал отрицать, что был заброшен как разведчик. Правда, ничего конкретного не сообщил. Назвался рядовым Наливко Иваном Андреевичем, 1903 года рождения, уроженцем села Сторожевое. До войны работал физруком. Смекнул, что если не поверят и будут проверять Наливко, то в Сторожевом люди подтвердят, что жил такой. «Товарищ Семен» в детстве бывал в этом селе и Наливко знал.

Вскоре бандеровцы передали разведчика немцам, но он был так избит, что фашисты были вынуждены положить его в лазарет. Чуть-чуть оклемавшись, «товарищ Семен» задумал побег, уговорив медсестру принести ему штатскую одежду. Но, видимо, что-то заподозрив, немцы переправили его в лагерь для военнопленных. Он снова пробует бежать из эшелона. И… опять неудача.

Его переводят из одного лагеря в другой… В марте 1942-го в Холмский лагерь, где тогда находился «товарищ Семен», приехал немецкий ротмистр. Беседуя с военнопленными, он у каждого интересовался: желаешь ли работать против большевиков? «Товарищ Семен» дал согласие. Позднее в НКВД он так объяснил свое решение: «Я согласился, так как видел в этом деле перспективу либо бежать, либо работать на пользу своей родины — СССР».

Отобранных заключенных отвезли под Варшаву. Здесь, в разведшколе, он во второй раз прошел курс спецподготовки. Пять месяцев учили топографии, агентурному делу, методам работы НКВД, организации Красной Армии, и, конечно, физическая подготовка.

12 августа — ровно через год после заброски в немецкий тыл — «товарищ Семен» окончил разведшколу абвера.

В НКВД ему поверили. Во-первых, потому, что «добровольно явился с повинной, сдал радиостанцию, оружие, деньги, документы и дал ценные показания о сотрудниках и методах известных ему разведорганов германской армии», как сказано в оперативной справке. Во-вторых, показаниями других агентов Варшавской школы характеризовался положительно. Он сумел еще в школе убедить двух радистов-агентов сдаться чекистам, как только они перейдут линию фронта, что те и сделали.

24 октября 1942 года по указанию заместителя наркома внутренних дел СССР В. Н. Меркулова «товарищ Семен», он же Бестужев, был освобожден из-под стражи.

Однако на этом его роль как «немецкого агента» не завершилась. Советская контрразведка с первых же дней войны активно занималась радиоиграми, снабжая вражеское командование дезинформацией. Осенью же сорок второго у органов контрразведки не было ответственнее задачи, чем отвлечь внимание немцев от готовящегося наступления наших войск иод Сталинградом. Непосредственным участником одной из таких игр стал и «товарищ Семен».

Для этого на основании полученных инструкций он перешел на легальное положение, прописался в Горьком по фиктивным документам на имя Карева, встал на военный учет, на Мызе устроился работать в подсобное хозяйство. Естественно, все это было сделано не без помощи чекистов. В немецком центре регулярно стали получать информацию от «надежного источника», которая предварительно утверждалась в нашем Генеральном штабе. Так началась радиоигра.

Подкармливая вражескую разведку целый месяц «дезой», чекисты одновременно разработали план, в соответствии с которым немцы должны были прислать к агенту своего курьера. Для этого, выходя в эфир, сделали вид, что ничего не слышат — сели батарейки. К тому же в Варшавский центр дважды ушло сообщение: «Ваши передачи слышу только при включении двуханодных батарей. Передавать не могу…» После этого передатчик вообще замолчал. Впрочем, немцы успели все же получить явочный адрес для курьера.

Для встречи с агентом в Горький прибыли два связника: Бирюк и Родин. С собой они привезли новые батареи, 130 тысяч рублей и фиктивные документы. Две недели вели они наблюдение за явкой и, только убедившись в надежности, пришли в гости к Бестужеву. Когда все трое сели за стол, чтобы отметить удачный исход операции, нагрянули чекисты…

28 декабря 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР «товарищ Семен» был награжден орденом Отечественной войны II степени. Стоит отметить, что радиоигра с его участием продолжалась до конца 1944 года. Лишь стремительное наступление Красной Армии вынудило немцев передислоцировать свой разведцентр в глубь Германии, откуда связь с горьковским агентом поддерживать было уже невозможно.

Так кто же он, этот загадочный «товарищ Семен» — Бестужев-Наливко-Карев, которому награду вручил лично сам начальник «Смерш», комиссар госбезопасности второго ранга Абакумов?

Это Семен Афанасьевич Калабалин.

Вам что-нибудь говорит эта фамилия? А между тем так или иначе каждый из нас знаком с ним заочно. Люди старшего поколения, возможно, помнят, как в 40–50 годы гремело на всю страну имя супругов Калабалиных. Учителям, изучавшим отечественную педагогику, это имя тоже должно быть известно. Ну, а читатели «Педагогической поэмы» знают его, как Семена Карабанова. Как и другие герои романа, он фигура реальная: бывший вор, позднее ставший надежной опорой А. С. Макаренко в детской трудовой колонии им. М. Горького. А «списан» Семен Карабанов с Семена Калабалина.

С 1928 по 1941 годы Семен Афанасьевич работал в колониях и детдомах на Полтавщине, в Виннице, Киеве, Ленинграде, Москве. И всюду его сопровождала жена и верный помощник Галина (у Макаренко выведена как «Черниголовка»), В тридцать восьмом году Калабалина арестовали, обвинив в антисоветской агитации среди воспитанников. В тюрьме провел месяц: спасло то, что началась короткая вспышка реабилитации.

В июне сорок первого Семен Афанасьевич был директором Московского детдома № 60 для трудных детей. И хотя по состоянию здоровья призыву в армию не подлежал, Калабалин попросился на фронт добровольцем. Его направили в спецлагерь военной разведки. Враг уже подходил к Москве, поэтому учеба была недолгой: на освоение радиодела, организации диверсий, ведения разведки дали всего лишь десять дней.

Уходя на фронт, Семен Афанасьевич обратился к бывшим воспитанникам детдома № 60 с письмом:

«Дорогие хлопцы и девчата!

Вот вы и выросли. Стали хорошими людьми: инженерами, врачами, педагогами, рабочими, а многие — командирами Красной Армии.

…Коварный враг, садист Гитлер, напал на наш мирный труд и дом. В первые дни войны я получил сотни писем и телеграмм: иду на фронт бить фашистских собак; вылетаю со своим звеном долбить гада Гитлера…

Дорогие дети! Призываю вас к беспощадной борьбе с врагом. Глушите его, проклятого, всей своей силой. Будьте смелыми, скромными, дисциплинированными. Соревнуйтесь, кто больше истребит гитлеровцев, кто больше выведет из строя их техники и окажет больше помощи своим товарищам.

Вперед, ребята! Наше дело правое, победа будет за нами. Русские, советские люди непобедимы. Час победы близок».

11 августа отряд особого назначения прибыл в штаб Южного фронта — в местечко Бравары, что под Киевом. Как сложилась судьба отряда и его командира «товарища Семена», вы уже знаете…

Семен Афанасьевич нашел эвакуированный детдом в маленьком уральском городке Катай-Ивановске. Руководство им взяла на себя жена Галина.

Насколько хватало сил, супруги Калабалины работали в детдомах г. Кутаиси, Подмосковья. Оба были удостоены звания «Заслуженный учитель РСФСР». Известный советский прозаик Ф. Вигдорова посвятила им трилогию «Дорога в жизнь».

…Только спустя пятьдесят пять лет, и то когда уже не стало в живых Калабалина (умер в 1972 году), Центральный архив ФСБ России рассекретил «товарища Семена».

Малоизвестный портрет

Однажды, «гуляя» в Интернете по картинным галереям и музеям, увидел в Уфимском художественном музее имени М. В. Нестерова неизвестный мне прежде портрет работы В. Г. Перова.

В 70-е годы XIX века Василием Григорьевичем написано много портретов. Одни — более удачны, другие — менее. Широко известны его портреты А. Н. Островского, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, В. И. Даля, А. Н. Майкова, С. Т. Аксакова, которые выделяются глубиной психологической характеристики деятелей русской культуры. Именно по ним мы их сегодня и представляем.

Но, как правило, Перов писал людей, известных русской публике, и чаще всего по заказу. А тут — молодой человек, лет двадцати: вряд ли чем успел уже прославиться. Значит, у художника была своя, особенная причина, чтобы писать портрет юноши.

Все прояснило уточнение, что на портрете изображен Андрей Павлович Мельников, сын писателя П. И. Мельникова-Печерского. Портрет поступил в музей в сентябре 1940 года из Московской закупочной комиссии. Написан предположительно в 1875 году.

Что же могло, в таком разе, единить художника с мировым именем и юношу, вступающего на порог жизни? А ларчик, оказывается, открывается очень просто. Достаточно только «окунуться» в их биографии, и мы обнаружим точки соприкосновения. Прежде всего — Московское училище живописи, ваяния и зодчества. В 1872 году Мельников поступил сюда учиться. Перов, получивший звание профессора, преподает здесь с марта 1871 года. Окончил училище Андрей Павлович с малой серебряной медалью. И в том была, несомненно, заслуга учителя.

В своей биографии А. П. Мельников писал: «В училище моими ближайшими товарищами были впоследствии крупные известности, как Левитан, Нестеров, Клавдий Лебедев, Рябушкин, и в числе преподавателей — знаменитый В. Г. Перов, у которого я был учеником и в то же время с которым находился в дружеских отношениях».

Особенно сдружился Мельников с Михаилом Васильевичем Нестеровым. Став маститым, художник впоследствии нередко гостивший у Мельникова в Нижнем Новгороде, писал в своих воспоминаниях: «Андрей Павлович, мой школьный товарищ, еще в школе прослывший великим чудаком, оригиналом, был постоянной мишенью для острот В. Г. Перова, да и мы не оставляли чудака в покое, но Андрей Павлович был неуязвим, смотрел на все наши проделки сверху вниз, как истинный мудрец, философ…

Опишу его наружность: среднего роста, коренастый, приземистый, с большой рано залысевшей головой, крупными чертами лица, с окладистой рыжеватой бородой. Его „шекспировский“ лоб был постоянно погружен в думы…»

Таким Мельникова мы и видим на портрете работы Перова.

В отличие от Василия Григорьевича судьба с раннего детства благоприятствовала Андрею Павловичу. Восприемницей при его рождении была А. О. Смирнова-Россет, прославленная поэтами А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым, которой восхищался Н. В. Гоголь. В доме П. И. Мельникова-Печерского бывали начинающий писатель А. П. Чехов (его брат Николай был приятелем Андрея), известный историк и организатор Высших женских курсов К. Н. Бестужев-Рюмин (отсюда и название — Бестужевские), академик В. П. Васильев, ученый статистик Н. И. Второв, поэт А. Н. Майков, композитор В. С. Серов, знаменитый В. И. Даль, с детства покровительствовавший Андрею.

В «Кратких сведениях о моей жизни» Андрей Павлович писал: «В 1883 году, получив звание неклассного художника, я должен был оставить Академию, т. к. подошел последний срок отсрочки по отбыванию воинской повинности, и переселился в Нижний к только что овдовевшей моей матери. Здесь на первых порах, очарованный восхитительной природой Поволжья, я весь отдался своему искусству, разъезжая по Волге, Оке…»

По воспоминаниям председателя Нижегородского научного общества по изучению местного края С. И. Архангельского, в местном историко-бытовом музее и краеведческом музее в 1928 году находилось на хранении до ста рисунков А. П. Мельникова, изображающих природу, жизнь и нравы местного края. Он являлся участником всех нижегородских художественных выставок. В. Г. Короленко так отозвался о работах Андрея Павловича: «У него есть крупные недостатки, но его заслуга в том, что он обращается с любовью к вопросам родной и близкой природы».

Однако из-за расстройства зрения Мельников вынужден был оставить искусство и с головой уходит в изучение родного края. В нижегородском краеведении, этнографии и архивном деле он — одна из выдающихся фигур. А. П. Мельников из тех, кого называют подвижниками.

М. В. Нестеров вспоминал: «Имя отца, Павла Ивановича Мельникова-Печерского, хорошее образование самого Андрея Павловича, далеко не глупого от природы, хотя и чудака, открывают ему путь к служебной карьере: он поступает чиновником по особым поручениям при Нижегородском губернаторе-эксцентрике Николае Михайловиче Баранове, и с тех пор едва ли не десяток „их превосходительств“ приезжали и бесславно покидали Нижегородское губернаторство, а Андрей Павлович, не спеша, без особых переживаний оставался на своем скромном посту. Он нужен был им в редких „дипломатических“ случаях, когда в Нижний на ярмарку приезжал какой-нибудь знатный путешественник, иностранец, пожелавший ознакомиться с Нижегородским краем, с знаменитым „всероссийским торжищем“, со всеми особенностями этого своеобразного государственного торгово-финансового аппарата огромной страны, захотевший узнать не только казовую (показную — В.П.) сторону этого торжища, но и его интимную жизнь. Вот тогда-то „принципал“ и вспоминал об Андрее Павловиче, вызывал его, давал указания, программу действий, а он, неглупый, образованный, владевший отлично языками,^[30] крепко любивший свой край и Волгу от Нижнего до Каспия, зная жизнь, обычаи и свычаи Поволжья, он был незаменимым „гидом“ для такой заморской персоны. Провозившись с ней столько-то, показав ярмарку, ее торговый размах, показав все, чем дышала широкая грудь ярмарки, свозив своего клиента за Волгу, в леса на Керженец, на Светлояр-озеро, в места былых скитов, прокатив гостя вниз но Волге, Андрей Павлович доставлял его целым и невредимым нижегородскому владыке, получал похвалы и благодарность от той и другой стороны, удалялся в свой „флигель“ при губернаторском доме, снова зарывался в свои книги и пыль, их покрывающую, до следующего вызова».

Неизвестно, встречался ли Василий Григорьевич Перов с Андреем Павловичем Мельниковым после работы над портретом. Предполагаю, что да. И вот почему.

Как сообщала жена художника Елизавета Егоровна Перова (Друганова), идея картины «Никита Пустосвят», вероятно, Явилась у Василия Григорьевича под влиянием П. И. Мельникова-Печерского, с которым Перов познакомился незадолго до этого и очень много беседовал о расколе. Павел Иванович, большой знаток жизни старообрядцев, автор книг «В лесах» и «На горах», доставил ему нужные для левой стороны картины портреты.

Всего труднее художнику было найти подходящего натурщика для самого Никиты Пустосвята. Наконец, он нашел такого среди бродяг. Но тот все никак не мог придать своему лицу того выражения, какое требовалось для картины. Это выражение Перов как-то увидел во сне, конечно же, под влиянием долгих дум, и тут же, ночью, зажег огонь и наскоро зарисовал его, а потом внес в картину. Эта картина, так хорошо передающая, по словам знатоков, самый смысл раскола, была лебединой песнью художника. Он работал над ней даже тогда, когда уже едва был в состоянии держать кисти в руках.

Василий Григорьевич к работе над картиной «Никита Пустосвят» приступил в 1881 году. Андрей Павлович в ту пору еще не перебрался в Нижний Новгород. В Москве, вероятнее всего у сына, и познакомился П. И. Мельников-Печерский с художником.

Ища точки соприкосновения биографий Мельникова и Перова, я обратил внимание на такой факт: детство Василия Григорьевича прошло в Пиявочном, Саблукове и Арзамасе, а у матери Андрея Павловича в Арзамасском уезде было имение. Могли ли они здесь пересечься? А почему бы и нет?!

Летом 1870 года Перов приехал в Арзамас, чтобы отвлечься от тяжких дум — смерти первой жены и двух детей. Это уже не был мечтательный юноша, которым он изобразил себя в автопортрете, вступавший на трудный жизненный путь, а маститый художник, профессор живописи, много повидавший и познавший. Думается, немало было арзамасцев, желающих привлечь к себе внимание живописца. А он, стесняясь своей популярности, не искал мимолетных встреч. Он, если судить по автопортрету, написанному по возвращению из Арзамаса, словно хотел глубже заглянуть в себя.

Еще одна интересная деталь, которая красноречиво говорит об отношениях А. П. Мельникова к своему учителю. В Екатеринбургской картинной галерее хранится принадлежавший прежде А. П. Мельникову этюд М. В. Нестерова, написанный по памяти, где изображен больной Перов. Вполне возможно, что Михаил Васильевич, зная, как дорог и близок был Василий Григорьевич Андрею Павловичу, и подарил тому этот этюд.

«Мне в Перове нравилась не только показная сторона, сколько его „думы“, — писал Нестеров. — Он был истинным поэтом скорби. Я любил, когда Василий Григорьевич, облокотившись на широкий подоконник мастерской, задумчиво смотрел на улицу с ее суетой у почтамта, зорким глазом подмечал все яркое, характерное, освещая виденное то насмешливым, то зловещим светом, и мы, тогда еще слепые, прозревали…»

То же самое вслед за Нестеровым мог сказать и Мельников.

И. Н. Крамской вспоминал об одной истории во время работы над картиной «Майская ночь»: «Работаю я себе мирно однажды, ломаю голову, как бы это справиться с луной, как вдруг И. Н. Шишкин и Перов! Я струсил. Ну, думаю, попался. Но он — ничего, расхвалил так, что я уже и нить потерял, что нужно делать и как нужно делать. Словом, приехал „папа“ московский!^[31] Кисти в сторону, позавтракали да к Ге.^[32] Ну, там уже Перов присмирел и от впечатления не говорил». Строгость и искренность суждений Перова ценились его товарищами.

Павел Михайлович Третьяков, известный московский меценат, одним из первых увидел в Перове тонкого психолога, умевшего на лету схватывать характерные черты лица и переносить их на полотно. Начиная писать чей-нибудь портрет, он старался проникнуть в душу этого человека, поймать его характерную черту, потому так и живы его портреты.

Портрет А. П. Мельникова как раз из этой серии.

«Твоя любовь оградила меня»

Так писал 9 мая 1915 года Сергей Писаревский своей жене Елене.

Сергей Сергеевич и Елена Васильевна Писаревские. Все, кто знал эту супружескую пару, искренне завидовали их чистым отношениям, светлым чувствам, которые они испытывали друг к другу и пронесли через всю жизнь.

Август 1939 года.

…Солнце только что закатилось, и его последние лучи залили облака приятным ярко-оранжевым светом. Вдали, четко выделяясь на фоне заката, высятся, затянутые дымкой, гряды монгольских сопок.

Тишина ночи временами нарушалась лишь окриками часовых: «Стой! Кто идет?», что напоминало о том напряженном положении, в каком находился сейчас этот суровый край.

Внезапно, как будто взрыв снаряда, в тишину ночи врезался зловеще унылый звук колокола: его, сначала отчетливо разграниченные друг от друга удары сменились частыми, сливающимися в один сплошной. Тревога!..

В раскрытой двери вагона, быть может, в последний раз мелькнула знакомая станция… Я стоял у двери, механически считая мелькавшие столбы. Вдруг почувствовал, что на плечо легла чья-то рука. Я обернулся. Передо мной стоял друг.

Ну вот, Сергей, дошла очередь и до нас. — Он помолчал, а затем еще тише добавил: — А умирать не хотелось бы…

…Поезд обновился на пограничной станции. Сразу повеяло близостью фронта. Только тут я понял, как мало, ничтожно мало сделано. Но ведь досадно умереть, оставив все в завязке. Все оборвется незаконченным и непонятным. А она… Она ведь никогда не узнает, как я ее любил. Как глупо, как досадно уходить из жизни, не раскрыв тайников своего сердца…

Приближается осень. Вместе с ухудшающейся погодой падает настроение. Хочется конца…

И он пришел. Он пришел, как приходят обычно — внезапно. «Перемирие заключено!» — эта весть, как вихрь, распространилась мгновенно.

Это отрывки из дневника Сергея Сергеевича Писаревско-го, заместителя политрука роты. Тогда, в августе 39-го, весь мир следил за развитием военного конфликта между Японией и Монголией, помощь которой оказывал Советский Союз. Победа на Халкин-Голе обеспечила безопасность наших дальневосточных границ.

В армию он был призван в мае 1938 года. Солдатом проходил неделю. А потом комсомольца Писаревского вызвал комиссар отдельного стрелкового батальона и сказал: «Политически вы подкованы, значит, быть вам замполитрука роты».

Выбор комиссара был не случаен. До призыва Сергей успел поработать три месяца помощником директора школы трактористов по политической части. Было это в Минусинске, куда он, гонимый романтикой, сам напросился направить его после окончания Арзамасского техникума механизации и электрификации сельского хозяйства.

13 декабря 1939 года.

Привет, Лена! Ты удивляешься?.. Да, я знал, что мое письмо будет для тебя неожиданностью. Четыре года, отделяющие нас от того момента, когда подобные письма являлись для нас обыденным увлекательным делом, безусловно, не могут не создатьвзаимного интереса к жизни каждого из нас.

Это было в 1936 году. 30 января, когда мы в последний раз, пожав друг другу руки, расстались друзьями. За это время произошло немало изменений, и эти изменения так или иначе нашли отражения как в твоей, так и в моей жизни, на наших теперешних отношениях.

Ты знала и изучила меня больше, чем кто-либо… Я избегал с тобой встреч, но вместе с тем я тянулся и рвался к тебе, как умирающий от жажды тянется к холодному источнику.

Это письмо было адресовано Лене Чикиной. Той самой, что сидела когда-то с ним за одной партой в Выездновской семилетней школе. Той, что станет потом верной подругой жизни. Той единственной женщине, которой он отдал весь жар своей души, всю трепетность любящего сердца.

Конечно, они раньше переписывались. Первое свое письмо она написала ему в 1934 году — на второй день, как приехала в Павлово, куда поступила в фельдшерско-акушерскую школу. Уже одно то, что она делилась с ним своими заботами, говорило о том, что Сергей Писаревский ей не безразличен.

В 1937 году, когда Сергей Сергеевич работал механиком в Минусинском совхозе, у него украли вместе с другими вещами все ее письма и фотокарточку. О вещах он не тужил — дело наживное. А вот письма и фото… Это была единственная ниточка, что связывала их.

25 ноября 1941 года.

Привет из Арзамаса! Добрый день, милый Сережа!

Сегодня исполнилось больше двух недель с момента твоего отъезда, а весточки до сих пор никакой.

Я просто устала ждать. Конечно, я не хочу тебя обвинять, я знаю, все это почему, но ты пойми, что ретивое рвется на части, нет терпения столько времени не знать ничего о тебе: как ты добрался, в какие условия попал и прочее, прочее. Вплоть до мелочей все интересует…

Сегодня отдала твое фото увеличить за 75 руб. Через две недели будет готово.

Десятый день работаю в 1-м отделении госпиталя…

Это первое ее письмо ему на фронт. Обратите внимание на дату: 25 ноября 1941 года. На фронт его проводила 8 ноября. Писала, не зная даже адреса.

В эту пору в Арзамасе стали разворачивать госпитали. На базе хирургической больницы № 1 создали госпиталь № 2823. Елене Васильевне поручили организацию операционно-перевязочных пунктов. Хирург Александр Васильевич Сперанский знал, кому можно доверить это ответственное дело. С Писаревской он начинал новое в Арзамасе дело — создал службу скорой медицинской помощи. Помимо нее, в этой службе были еще два фельдшера, прошедшие Первую мировую войну. Затем и Гражданскую. У них за плечами — опыт, у нее — знания. Не раз приходилось ей принимать самостоятельные решения, что спасло не одного человека от смерти.

А когда стали прибывать раненые, Елене Васильевне, старшей хирургической сестре, поручили первичную их обработку.

3 декабря 1941 года.

Дорогое сердечко мое, Ленушка! Здравствуй!!!

Ну, что же ты, дорогая моя, молчишь и ничего не пишешь? Моим ожиданиям должен наступить конец. Ведь уже 24 дня, как я не вижу и не слышу тебя…

Неужели в этом на самом деле виновата почта? Тогда как же быть? Ведь не можем же мы лишить себя даже этой возможности общаться друг с другом.

Это было уже шестое его письмо к ней. Но она не получила еще ни одного.

Письма порой подолгу блуждали, пока доходили, наконец, до адресата. Он стал нумеровать их. За годы войны Сергей Сергеевич написал Елене Васильевне свыше трехсот писем. И их она получила.

Действительная служба для замполитрука роты Писаревского завершилась в мае сорок первого. Только прибыл, чуток огляделся… Страшное слово «война» разрушило все счастливые планы. Но именно тот грозный 41-й навсегда соединил сердца двух любящих, одному из которых суждено было уходить в бой, на долю другого выпало мучительное ожидание.

Они понимали, что очень рискуют. На фронт могли взять и ее, медицинского работника. Но и расстаться просто так они не могли. Когда он уходил на войну, она уже носила под своим горячим и любящим сердцем его будущего сына. И назовет она его Сергеем — в честь папы, в честь своего «моиньки»,^[33] как она его любовно называла.

9 июля 1942 года.

…Вчера вечером пришел с тактических учений весь мокрый от пота. Я не хочу скрывать от тебя неизбежность для меня фронта. Он, конечно, будет… Мы готовимся для того, чтобы идти в бой, чтобы бить врага. Мы идем не умирать, а побеждать! Мы любим жизнь, мы хотим жить и во имя этого деремся — за право любить, строить, созидать!

В кровавых схватках побеждает тот, кто презирает смерть, кто верит в победу, кто справедлив. Значит, должны победить мы, русские…

…Когда я вернусь с фронта — а это будет обязательно! — тогда слова «Моя Родина», «Моя семья» я буду произносить с особым пафосом и воодушевлением, потому что я их отвоевал, я их защитил, дал жизнь им.

Поэтому, Ленушка, на фронт идти надо даже потому, что вот ты, родная и незаменимая для меня, и сын мой маленький ждете защиты моей, и я должен — обязан! — защитить вас. А сколько таких семей, что с тревогой читают сводки Информбюро, что ожидают защиты от великого черного зла — гитлеризма! Много этих семей, много. И я их также должен защитить.

Он пишет ей о тактических учениях, хотя их стрелковая дивизия уже давно стоит на одном из опаснейших направлений — под Ржевом. Сообщает, что уже несколько раз пытаются хоть сколько-нибудь продвинуться вперед. Но немец обрушивает такой сплошной заградительный минометный и орудийный шквал огня, что атаки постоянно захлебываются.

Во время одной из таких атак в августе 42-го миной «зацепило» комиссара роты Писаревского, а осколком другой мины он получил ранение второй ноги. С поля боя вытащили ординарец и санитарка…

Потом пошли госпитали. Рана на ноге зажила быстро — осколок прошел по касательной. А вот тот, что прошел тазовые кости, хирурги извлечь не брались.

А между тем в Арзамасе его жена хлопотала перед своим госпитальным начальством о переводе мужа. Здесь он будет под ее присмотром, здесь она окружит его любовью и заботой. И, наконец, он увидит своего сына. Не сразу, но она добилась перевода. Здесь, в Арзамасе, доктор Сперанский тот злополучный осколок и удалит.

Семь месяцев лечения — и снова на фронт. Замполитом стрелкового батальона. Начались бои за освобождение Белоруссии.

27 декабря 1943 года.

Дорогая, незабываемая ни на одну минуту Ленуша моя, здравствуй! Целую тебя и маленького Сережика несчетно раз. Поздравляю вас с Новым годом…

Теперь мы долго не увидимся с тобой, но вечного ничего нет. Нет, когда-нибудь будет конец и нашей разлуке. Будем надеяться на то, что новый 1944-й год принесет нам эту встречу, а вместе с ней и счастье. Только не забывай меня, сердце мое и радость жизни моей, не забывай, как я не забываю вас.

Еще долгих два года будут они жить вдали друг от друга. Только в 1946 году, когда его оставят служить в Германии, он приедет в Арзамас за ней, Ленушей. И больше они никогда не расстанутся.

Но впереди еще были бои за Польшу и в Германии.

30 января 1945 года.

…Счастье в жизни у каждого человека может быть лишь одно. Правда, оно бывает выражено по-разному: для одних — это деньги, для других — слава, для третьих — нечто иное. Для меня счастье — твоя любовь, твоя верность. Короче, счастье моей жизни — это ты!.. Знай и верь — до гроба я твой, безраздельно предан и верен тебе!

3 апреля 1945 года.

…Ты, наверное, уже слышала приказы для нашего фронта о взятии Гдыни и Данцига. Снова движемся на запад. Теперь путь на Берлин. Это будет путь к концу войны, путь к встрече, путь к счастью. Боже, как хочется пробежать это расстояние быстро, молниеносно!.. Милый Ленок, не точи сердце своей напрасной грустью. Я уже прошел много испытаний, пройду и эти последние и, уверен, останусь живым.

За Данциг он будет награжден орденом Отечественной войны I степени. Орден Отечественной войны II степени он получил еще в Польше. А первая награда Писаревского — медаль «За боевые заслуги» — за Ржев.

9 апреля 1945 года.

...В какой чудесной обстановке нахожусь я сейчас. Приехала фронтовая агитмашина, и вот мы зазвали к себе в комнату баяниста. Ты знаешь мою страсть к музыке. Баянист ночевал у нас и долго-долго играл. Музыка, как всегда, чаровала меня, она будила во мне самые лучшие воспоминания, эти воспоминания, естественно, о тебе…

Музыка сопутствовала ему всю жизнь. В детстве обучился игре на балалайке, которую затем сменила гитара. И когда они, Сергей Сергеевич и Елена Васильевна, пели дуэтом, их слушали с замиранием сердца. Особенно они любили романсы.

17 апреля 1945 года.

…Вот и Одер. Красив его весенний разлив. Но вместо чаек над разлившейся рекой летят снаряды, рвется шрапнель, визжат пули. Там, по ту сторону, за дымом и туманом притаились немцы…

Вчера утром я вышел умыться к реке. Была необыкновенная тишина. В распускающихся плодовых деревьях, растущих на берегу, звонко и радостно щебетали птицы. Не верится, что тут где-то рядом ходит смерть. Но скоро все кончится: останется эта река, останутся эти звенящие звуки птичьего говора, это восходящее оранжево-багровое солнце — все это будет…

9 мая 1945 года.

…Вот и наступил желанный день Победы. Я выжил. Сбылись мои слова, моя вера во всепобеждающую силу твоей любви, оградившей меня от опасности. Винтовка снята с плеча. Теперь жить…

В Германии он прослужит до 1949-го. Затем были другие назначения — такова судьба военного человека. А потом последовало увольнение в запас.

И приехали Писаревские в Арзамас. Вскоре Сергей Сергеевич стал секретарем исполкома горсовета — тринадцать лет отдал этой работе. А Елена Васильевна стояла у истоков здравоохранения на «Автопроводе».

В семейном архиве Писаревских сохранилось одно очень интересное письмо. Такие письма-исповеди пишут только тем, перед кем можно открыть душу. И священнику-то не каждому доверяют люди самое потаенное, сокровенное. А вот ведь, выходит, были в Советской Армии такие политработники, чья жизнь являла собой пример для подражания.

Автор этого письма бывший фронтовик. С Сергеем Сергеевичем его свела судьба уже после войны в Германии. И перевернула та встреча душу молодого солдата из глухой чувашской деревни. В бою все было ясно: вот враг — бей его. Но рано или поздно придет и твой срок демобилизации — и с чем ты войдешь в мирную жизнь, что станет твоей точкой опоры? И шел солдат Иван Семенович Семенов со своими тревогами, сомнениями за советом к Писаревскому.

Спустя десять с лишним лет бывший солдат писал ему: «Когда мне становится трудно, всегда вспоминаю вас, и в душе появляется радость… Если сравнить мое отношение к вам с кем-либо, то скорее всего подходит отношение Ивана III, государя всея Руси, к Иону.^[34] Вы и есть мой Иона».

Сергей Сергеевич был немало удивлен тому, что фамилия бывшего солдата стала не Семенов, а Писаревский. Вот как этот факт объяснил сам «крестник». «Сменил я фамилию на Вашу после XIX съезда партии перед обменом партбилетов. В жизни я не встречал подобного Вам человека. ВЫ мой учитель, отец и все, что хотите. По закону я должен был спросить разрешение у Вас, но не было Вашего адреса. В документах об этом я указал и тоже писал в Главное политуправление, когда разыскивал Ваш адрес».

Было, когда дети «врагов народа» отказывались от фамилии отца. А тут чужой человек берет фамилию товарища. Иван Семенович, когда решился на этот шаг, был взрослым человеком, работал уже в аппарате Президиума Верховного Совета Чувашской АССР — референт, заведующий информационной группой. Значит, действительно Сергей Сергеевич Писаревский был для него святителем Ионой. И это не удивляет, Сергей Сергеевич был удивительно деликатным, чутким и порядочным человеком, от которого исходило душевное тепло.

ЧРЕЗВЫЧАЙЩИНА

Вглядишься в помятые лица,

в одно и другое лицо,

и вспомнишь: войны колесница! -

и ахнешь: времен колесо!

С. Ю. Куняев.

Чего испугались большевики

В книге «Исторические сведения о городе Арзамасе», указывая важнейшие события, происшедшие в 1903 году, Н. М. Щегольков пишет: «23 марта открыто Арзамасское Александро-Невское общество хоругвеносцев».

Коротенькая запись. Как бы на память для современников и потомков. Но если для современников Николая Михайловича не надо было объяснять, что это за общество и чем оно занималось, то нынешнему поколению арзамасцев мало что ведомо о хоругвеносцах. Разве что заглянет любопытствующий в словарь и прочтет: церковная хоругвь — священное изображение, носимое при крестных ходах на древке. Стало быть, хоругвеносец (а в старину, как отмечает В. И. Даль, хоруговник) — тот, кто носит хоругвь. Но стоило ли в таком случае создавать общество?! Разве не было в начале прошлого века в городе, известном своей благочестивостью и почитанием Господа, желающих носить хоругви? Неужели перевелись к тому времени последователи первых арзамасских хоругвеносцев Ивана Григорьевича Ичаловского и крестьянина деревни Пушкарки Ивана Егоровича Котенкова, положивших в 1860 году начало ношению хоругвь?

Нет, дело же, конечно, было в другом. В конце XIX-начале XX века либеральная российская интеллигенция уже не просто «болела» нигилизмом. Шло формирование атеистического мировоззрения молодежи, негативное отношение к Церкви стало проникать в различные слои общества. Радикально-революционные идеи нашли почву даже в духовных семинариях. Как отмечал митрополит Евлогий (Георгиевский), около половины семинаристов «ничего общего с семинарией не имеют: ни интереса, ни симпатии к духовному призванию…»

И Церковь первой забила тревогу. Достаточно вспомнить, что по инициативе Церкви были организованы Петербургские философско-религиозные собрания, целью которых являлось привлечение на свою сторону столичной интеллигенции, богемы. Председателем собраний был уроженец Арзамаса, ректор духовной академии епископ Сергий (Страгородский). Принимал в них активное участие со стороны духовенства и другой наш земляк — профессор этой же академии П. И. Лепорский. Было это в 1901 году.

«Метастазы» атеизма под воздействием социал-демократической пропаганды стали «разъедать» и рабочих. Особенно это коснулось больших городов. Вот почему, почувствовав опасность разрастания «болезни», арзамасские священники, купцы и предприниматели решили создать общество хоругвеносцев, принявшее имя святого благоверного князя Александра Невского. Таким образом, арзамасцы последовали примеру нижегородцев, которые в конце ноября 1889 года организовали общество хоругвеносцев имени великого князя Георгия Всеволодовича, основателя Нижнего Новгорода (его еще называли Святогеоргиевское общество).

Открытие Арзамасского духовного общества приурочили к 50-летию освобождения крестьян от крепостной зависимости. Инициативная группа, в которую входили несколько самых уважаемых в городе купцов, возглавляемая священником Федором Ивановичем Владимирским, взялась за разработку устава будущего общества. Священный Синод соответствующие документы утвердил, и 23 марта 1903 года состоялось первое заседание Александро-Невского общества, в которое вошли 62 человека. Они и стали монолитным духовным ядром новой организации. Первым председателем общества хоругвеносцев избрали купца А. М. Чичерова, его заместителем и делопроизводителем — члена арзамасской мещанской управы Н. М. Щеголькова.

Своей целью общество ставило укрепление веры и православия через участие арзамасцев в крестных ходах, через духовно-просветительскую деятельность. Довольно быстро общество хоругвеносцев разрослось до полутораста членов, став неотъемлемой частью духовной жизни Арзамаса. О том, что общество хоругвеносцев пользовалось среди горожан уважением, красноречиво свидетельствует такой факт. Почтенные граждане, желавшие видеть своих сыновей достойными людьми, приводили их в общество. Так была создана группа детей-хоругвеносцев.

Нижегородский краевед И. А. Макаров в очерке, посвященном Н. М. Щеголькову, отмечает, что «арзамасцы никогда не копировали порядков и норм поведения Святогеоргиевского общества, их деятельность заметно отличалась от деятельности нижегородских собратьев. В противоположность нижегородцам они были далеки от чисто политических акций, их заботили общественно-полезные и богоугодные деяния. Ближе арзамасцам по духу оказались их соседи, муромские хоругвеносцы».

Арзамасских хоругвеносцев отличало от нижегородцев и то, что они были едины в своем стремлении, меж ними не было свар и скандалов. В Нижнем же при каждом удобном случае одна часть хоругвеносцев старалась провалить предложение других. Несомненно, в том, что арзамасцы были более терпимы друг к другу, большая заслуга Н. М. Щеголькова, к мнению которого прислушивались все. Он был прост и мудр, умел убедить словом всякого сомневающегося.

Как известно, начало Арзамасскому духовному обществу положили крестные ходы с иконой Оранской Богоматери, которая являлась списком с чудотворной Владимирской иконы Божией Матери. Ежегодное посещение святой иконою Арзамаса с 1791 года утверждено было указом преосвященного нижегородского епископа Дамаскина (Руднева), хотя наш город и относился тогда к Владимирской епархии. Но арзамасцы постепенно раздвинули границы деятельности общества. Они стали участниками практически всех общегосударственных торжеств.

Достаточно вспомнить, что именно хоругвеносцам мы обязаны тем, что не канула в Лету память об арзамасцах, погибших 30 марта 1608 года под Зарайском в битве с польскими интервентами. В 1908 году по инициативе Н. М. Щеголькова торжественно было отмечено 300-летие этой героической битвы. Николай Михайлович в обращении к землякам писал: «Вспомните, братья-сограждане, что, очень может быть, в числе этих 300 страдальцев у каждого из нас мог быть хоть один родной человек, может быть, даже предок, а если даже ни одного родного, то все же ведь все они были наши арзамасцы. Почтим же их память!»

Память почтили. И на братской могиле в Зарайске установили памятник. И поездки хоругвеносцев на поле славной брани стали регулярными. Правда, в советское время традиция была нарушена. Но, к счастью, теперь вновь восстановлена.

Вспомним и о патриотическом порыве арзамасцев, вызванном празднованием 100-летия Отечественной войны с Наполеоном. Тогда по призыву Н. М. Щеголькова хоругвеносцы взялись за приведение в порядок братской могилы умерших от ран и болезней воинов 1812 года. Они соорудили внушительную ограду из соединенных цепями дубовых столбов, а на могиле поставили чугунный крест каслинского литья, изготовленный на деньги Николая Михайловича. К несчастью, ни могилы, ни креста не сохранилось, они были уничтожены, как и Всехсвятское кладбище. На этом месте теперь городской парк. Но сегодня принято решение оборудовать в районе бывшей кладбищенской церкви мемориальную зону, которая напоминала бы арзамасцам и о славных делах предков, и о досточтимых земляках.

Стоит вспомнить, как во время Германской войны арзамасские хоругвеносцы взяли на себя обязанности санитаров-носилыциков. На железнодорожных станциях они выгружали раненых из вагонов и доставляли их в госпиталь. На средства общества содержалась одна госпитальная койка.

Резко негативную реакцию большевиков вызвало тогда решение городской управы, которую возглавлял Н. М. Щегольков, о запрете, по предложению общества хоругвеносцев, гуляний с музыкой и пением, работы кинематографа и других увеселительных учреждений перед церковными праздниками. Большевиков не устраивало, что власть таким вот образом проявляет заботу о нравственности молодежи.

Однако дело тут было не только в церковных праздниках. Предложение общества хоругвеносцев было продиктовано и тем, что летом 1915 года русская армия понесла огромные потери при наступлении германцев. Арзамас к этому времени был уже заполонен беженцами, которых не знали, куда разместить. До празднеств ли, когда льется кровь, гибнут люди? Но неудачи на фронте только радовали большевиков, которые с самого начала войны вели подрывную деятельность в армии, разлагая се изнутри.

Еще один показательный пример. События 1904–1906 годов. Русско-японская война. Первая русская революция. Смятение и хаос вызвали они в головах многих людей. В том числе и среди членов нижегородского Святогеоргиевского общества хоругвеносцев. Однако арзамасские хоругвеносцы не поддались смятению. Они не только молились о скорейшем прекращении национального хаоса, но и помогали оказавшимся в беде: всем миром собранные средства передали на нужды раненых и увечных солдат. Тогда же, в 1906 году, общество хоругвеносцев восстановило заброшенную церковь на Тихвинском кладбище, освятив ее в честь преподобного Серафима Саровского.

Духовные общества, подобные арзамасскому, существовали и в других городах России. Александро-Невское общество, например, тесно общалось с Муромским обществом хоругвеносцев: в общероссийских мероприятиях, как и в крестных ходах, всегда находились друг подле друга. Некоторые общественные деятели России даже предлагали на основе таких духовных организаций создать общероссийскую народную партию. Щегольков же к разного рола партиям относился скептически, он не видел в них чего-либо заслуживающего внимания. «За веру, царя и Отечество!» для него было не просто лозунгом, а нормой поведения. Потому и держался он подальше от политики и поближе к Богу. А его примеру следовали и другие члены общества хоругвеносцев.

Не случайно, когда Николай II отрекся от престола и на политическую сцену вышли временщики-либералы, Щегольков подал в отставку с должности городского головы. Оставаясь принципиальным противником насилия, Николай Михайлович обратился к горожанам с призывом отнестись «спокойно к переживаемым событиям». А в телеграмме на имя управляющего губернией П. А. Демидова (губернатор А. Ф. Гирс и вице-губернатор Н. В. Ненароков были арестованы) он сообщал: «Желая более всего на свете общественного спокойствия, покорнейше прошу освободить от обязанности начальника города и должности городского головы».

Щегольков хорошо помнил печальные события, происшедшие в городе после манифеста 17 октября 1905 года. Мирная демонстрация, в которой приняли участие социал-демократы и эсеры, обернулась кровавой драмой. Руководители манифестантов тут же объявили виновниками членов Александро-Невского общества, назвав их черносотенцами. Городская Дума, собравшаяся на экстренное заседание, вынуждена была признать, что непоправимое произошло по вине пьяных, которые не имели никакого отношения к обществу хоругвеносцев.

В политических стычках, манифестациях и митингах не заметили, как к власти пришли большевики и началась вакханалия пролетарского насилия, волной пошли обыски-грабежи, аресты и расстрелы. Но даже в этих сложных условиях общество хоругвеносцев в Арзамасе пыталось еще как-то существовать, хотя уже не было действенным, как прежде.

В мае 1918 года после полуторагодовалого перерыва было проведено собрание. Н. М. Щеголькову вынесли благодарность за безупречную пятнадцатилетнюю службу и избрали его пожизненным членом общества. А жить ему оставалось чуть более года. С его смертью заглохло и общество хоругвеносцев. Да и новая власть не давала его членам возможности собраться. Потом и вовсе объявила о его ликвидации.

Вполне понятно, что в советское время Александро-Невское общество хоругвеносцев подвергалось критике. Например, в «Очерках истории Арзамаса», вышедших в 1981 году, читаем: «Церковь всеми мерами старалась укреплять обывательско-мещанские интересы людей, насаждать суеверие и отвращать от свободомыслия. В городе под эгидой властей и церкви действовали религиозно-просветительские общества и братства „святого креста“, „трезвости“, хоругвеносцев, ежегодно проводивших до 13 массовых крестных ходов с различными „животворящими“ крестами и иконами и устраивавшие коллективное изучение библейских текстов и слушание душеспасительных бесед. В эти общества входили люди из мелкобуржуазных кругов и части интеллигенции».

Членов общества хоругвеносцев называли в некоторых публикациях черносотенцами — «агрессивными реакционерами». И только в последние годы удалось реабилитировать этих людей, снять с них клеймо «негодяев». Ведь откровенными черносотенцами были великие русские мыслители В. В. Розанов, П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков, художник В. М. Васнецов. Будущий патриарх Тихон руководил отделом «Союза русского народа» — в Ярославле и Владимире был во главе черносотенцев. Писатель-патриот В. В. Кожинов в своей книге «Революция и черносотенцы» пишет: «Все лучшие черты этих людей как раз и объясняются тем, что они были черносотенцами… Все они ясно понимали, что революция — это чудовищный катаклизм, который в конце концов ударит и по тем, кто ее делает».

Я думаю, что сегодня нам нужно оценивать деятельность общества хоругвеносцев не с политических и классовых позиций, а исходить из того, какую пользу оно принесло городу Арзамасу и его жителям.

Чрезвычайщина

1 февраля 1918 года в Арзамасе состоялся уездный съезд Советов. В его резолюции записали: «Мы открыто заявляем, что хозяином земли русской является только пролетариат и беднейшее крестьянство. Поддерживая советскую власть, мы приложим все силы к созданию и укреплению последней на местах…»

Однако последовавшие затем события показали, что представители волостей, прибывшие на съезд, выражали, отнюдь, мнение не всего населения уезда.

Уже во второй половине апреля обстановка в городе резко обострилась. Ежедневно возникали митинги, на которых жители выражали недовольство деятельностью уездного Совета. Меньшевики и правые эсеры требовали перевыборов нового органа местной власти с участием всех граждан.

22 апреля в торговых рядах у трактира «Огонек», где скопилась большая масса людей, возник митинг. Шумели часа два, выражая негодование в адрес уездного Совета, руководители которого побоялись выйти к народу.

И тогда разъяренная толпа с выкриками «Бей коммунистов!», «Громи Совдепию!» двинулась к гостинице Стригулина — в соседнем здании размещался Совет. В окно полетели камни. Митингующие попробовали было войти в помещение, но двери оказались закрытыми. Их взломали. Бросились искать председателя Совета Зыбина, секретаря уисполкома Гоппиус, политкомиссара Цыбышева. Однако те успели вовремя скрыться.

На усмирение бунтующих вызвали вооруженный отряд красноармейцев. Кто-то из толпы их обстрелял. Солдаты открыли огонь из пулемета, но стреляли поверх голов.

Властям понадобилось несколько часов, чтобы с помощью солдат усмирить митингующих и восстановить порядок в городе. Организаторы митинга были арестованы, в том числе лидер арзамасских меньшевиков Ростовский.

Вечером состоялось экстренное заседание Совета. В повестке дня стоял один вопрос: «Обсуждение контрреволюционного выступления меньшевиков и правых эсеров с убийством и избиением четверых красноармейцев и обстрелом здания Совета». Постановили: для стабилизации положения в уезде немедленно ввести осадное положение, создать военно-революционный комитет, пресечь пропаганду меньшевиков и эсеров, всеми мерами воспрепятствовать перевыборам Советов. Уничтожить представительство меньшевиков и эсеров в Совете, все имущество у убийц конфисковать в пользу семей убитых.

Это было уже не первое выступление в Арзамасе против новой власти. Еще в январе уездный учительский съезд резко осудил политику Советов. Тогда детонатором взрыва послужила задержка заработной платы учителям, перебои с топливом, снабжением продовольствием. Как свидетельствуют документы Арзамасского архива, в городе в то время ощущался острый недостаток хлеба, соли, спичек, керосина, обуви. На учете в уисполкоме состояло 20 тысяч голодающих (население уезда составляло около 180 тысяч человек).

В селах вспыхивали беспорядки. Так, крестьяне Ломовки, Мотовилова, Чернухи растащили спирт со складов спиртзавода. Жители Коваксы, Пиявочного, Котихи похитили дрова, заготовленные для Москвы. Неспокойно было в Семенове, Красном, Абрамове. По свидетельству инструкторов губернского провинциального отдела, в функции которого входило наблюдение за состоянием уездов, «картина резко изменилась с начала весны. Буквальная голодовка раскачала фундамент советской власти в деревне».

Из городов двинулись в деревни продовольственные отряды рабочих и красногвардейцев. За зиму 1918–1919 годов в Арзамасском уезде ими было взято 270 тысяч пудов ржи, 1,3 миллиона пудов картофеля.

Справедливости ради надо признать, что арзамасские большевики понимали, какой миной замедленного действия для них является продовольственный кризис. А потому за пределы губернии отправили делегации для закупки хлеба, попробовали установить общественный контроль над распределением продовольствия и других товаров первой необходимости. Милиция вела борьбу с мародерством и воровством. В апреле Арзамас даже проявил стремление стать самостоятельной губернией, мотивируя это тем, что город из Нижегородской губернии ничего не получает.

В условиях угрозы голода, анархии, бессилия власти неизбежно должны были появиться чрезвычайные органы. Первым таким органом в Арзамасе стал военно-революционный комитет. Несколько позднее — Чрезвычайная комиссия, которая уже в мае раскрыла организацию во главе с офицерами Горевым и Перяковым, готовившую, как говорилось в донесении, вооруженное восстание и проводившую диверсионную работу на железной дороге. Наиболее жестко ЧК действовала в период «красного террора», объявленного после покушения на Ленина.

Сохранился интересный документ, который хранился под грифом «Секретно», — «Доклад о деятельности Нижгубчека, уездных ЧК и комиссаров Нижегородской губернии за сентябрь 1918 года». В нем есть раздел, посвященный Арзамасу. Документ точно передает атмосферу и дух того времени. Давая характеристику Арзамасу, авторы доклада сообщают: «Преобладающий элемент всего населения — зажиточное мещанство, купцы, торговцы и промышленники. Само собой разумеется, все они являются врагами революции, идущими явно против советской власти». Обратите внимание, мещан, купцов, торговцев, промышленников скопом записали врагами народа — только по классовой принадлежности.

Необходимо помнить, что с приходом в город штаба Восточного фронта местной ЧК оказывали помощь разведчики, занятые исключительно розыском контрреволюционных элементов, и красные латышские стрелки.

Когда началась мобилизация в Красную Армию, участились массовые протесты сельских обществ. Как отмечается в докладе, «главными застрельщиками к массовому протесту явились крестьяне села Новый Усад. Когда была объявлена советской властью мобилизация, в Н[овом] Усаде был созван сельский сход, на который собрались со всей волости как подлежащие поступлению в армию согласно приказу, так и почти все мужское население. На этом многолюдном сходе выступил в качестве оратора некий капитан Белогузов. В своей пламенной речи он призывал крестьян не давать людей в Красную Армию, объясняя, что большевики повезут мобилизуемых в Германию, где их ждет неминуемая гибель. В дальнейшем он убеждал организовать отряд и отправиться в другие волости уезда с призывом не подчиняться приказу о мобилизации и, объединившись, выступить против советской власти с целью свержения ее.

Присутствовавшие на сходе кулаки заявили об их готовности дать „на это дело“ необходимые денежные средства. Сход все это одобрил и по предложению все того же капитана согласился „закрепить постановление“ подписями присутствующих. Мобилизуемые оцепили сход, чтобы никто не смог уйти, не подписав приговора. Тут же были распределены роли некоторых отдельных лиц и выработан план действий. В случае „тревоги“ постановили ударить в набат, и по первому набатному все должны собраться, вооружившись, кто чем может.

Некоторые сознательные крестьяне пытались было уговаривать толпу образумиться, не затевать смуты, но их не слушали и угрожали самосудом. Никакие доводы благоразумной части во внимание не принимались.

Агитаторами-белогвардейцами такие же сходы созывались во многих других волостях. Где им удалось достигнуть желаемых результатов, волостные сходы выносили резолюции отказаться от мобилизации и присоединиться к белогвардейской организации с целью выступления против советской власти. Повстанцы имели [цель] двинуться в условный день к Арзамасу из 5 ближайших к городу волостей. Городская организация имела [план] выступить первой.

Но все планы мятежников были разбиты. Организация была вовремя раскрыта. За несколько дней до предполагавшегося выступления были произведены как в городе, так и по всему уезду массовые аресты, и в первую очередь арестованы почти все члены организации, ее главнейшие руководители.

Было арестовано несколько сот человек. Начались массовые расстрелы. Весь уезд был терроризирован. Беднейшее крестьянство деятельно помогало отрядам комиссии, указывая на участников заговора и на всех, кто вызвал подозрение».

Обратите внимание на следующие фразы документа: «начались массовые расстрелы» и «весь уезд был терроризирован». За что? Только за то, что люди имели намерение выступить против власти большевиков. За то, что они не хотели больше воевать.

И возникает другой вопрос: а разве большевики не агитировали солдат в Первую мировую войну втыкать в землю винтовки и расходиться по домам? Выходит, когда им было выгодно, они призывали бросать окопы, а как почувствовали, что земля уходит у них из-под ног, тут же стали вновь рекрутировать мужиков на войну. Только уже не с германцем, а со своим, русским братом. Причем, делали это бестолково, не разъясняя всего положения вещей. Как видно из доклада ЧК, тот же капитан Белогузов агитировал куда как ярко и доступно. К тому же многие крестьяне, вчерашние солдаты, бежавшие с фронта, наслышаны были о большевиках-немецких шпионах, о деньгах, которые ссужали им на революцию германские банкиры.

О масштабах арзамасского заговора говорит тот факт, что еще в сентябре чекисты продолжали выявлять его участников. За месяц в городе и уезде арестовали 303 человека, 59 из них оказались причастными к летнему заговору, 38 человек ЧК расстреляла, 15 заключили в тюрьму, остальных отправили в концентрационный лагерь.

Кроме того, за агитацию против мобилизации расстреляли еще пятерых. Семеновскую, Абрамовскую, Каменскую, Коваксинскую волости, которые общим сходом отказались от мобилизации, подвергли штрафу по 50 тысяч рублей, Чернухинскую, Красносельскую, Выездновскую — по 100 тысяч.

В заключение составители доклада сообщали: «В данное время с подавлением неудавшегося восстания арзамасцы смирились, и их строптивость проявляется в очень редких случаях. В назидание другим проявляемая такими лицами строптивость карается самым строгим образом».

А из приказа № 18 Арзамасской ЧК следует, что «зачистка» контрреволюционных элементов продолжалась и в октябре. В соответствии с этим приказом большую группу жителей уезда подвергли штрафу, несколько человек отправили в концлагерь, подвергли тюремному заключению. А троих расстреляли: бывшего штабс-капитана Ивана Чикина — за участие в белогвардейской организации, правого эсера Григория Глазова — за активную агитацию против мобилизации в Красную Армию, Андрея Плакунова — за участие в контрреволюционном заговоре, за агитацию против мобилизации и за вооруженное выступление против советской власти.

По мнению исследователей, излишняя жестокость, введение «красного террора» были признаком слабости власти. Не случайно же осенью 1919 года губернские власти отказались от террора. Мотивировка была следующая: «Необходимо усилить работу, т. к. она исключает „красный террор“, который не всегда достигает цели и от которого сплошь и рядом страдает мелкая сошка. Для „красного террора“ прошло время…»

Карающий меч ударил по крестьянам

Коллективизация в селе Каменка началась в декабре 1929 года, когда было организовано товарищество по совместной обработке земли. В марте 1930 года оно объединяло 28 хозяйств и было преобразовано в колхоз «Наша сила». Население Каменского сельсовета в то время на 38 % состояло из бедняков, на 59 % из середняков и на 3 % из кулаков. В 1931 году провели раскулачивание и три семьи кулаков выслали в Сибирь.

Из книги «Край мой Арзамасский».

А вот как отложилось то время в памяти жительницы Каменки Марии Николаевны Дуняхиной (в замужестве Родиной) и что слыхала она от родственников.

Обычно говорят, что в колхозы вступали добровольно. Кто-то, действительно, шел по собственной воле — в основном бедняки, а кого-то загоняли, создавая невыносимые условия для жизни — особенно это касалось крестьян, имевших крепкое хозяйство.

Я тогда была девочкой и помню, как плакала мама, когда семье было приказано вступить в колхоз. Папа даже думал, что она сойдет с ума, и он, успокаивая ее, говорил: «Маша, не надо плакать. Все пойдут в колхоз — сейчас такое время». А в хозяйстве у нас были лошадь, корова, другая живность. И все-таки он ее убедил, что никуда от колхоза не деться, и увел в колхоз лошадь. Корову, правда, оставили. И сам стал работать в колхозе.

Однажды — говорили, что это был 1937 год — наши деревенские возвращались с сенокоса. Доехали на лошадях до сельмага, как вдруг подкатил к ним воронок.^[35] Вышли милиционеры, остановили лошадей и сказали: «Нам Бубнову Машу, что у вас зовется Плетнихой». Та слезла с телеги — ее в воронок. «А кто Глухова Катя?» Отозвалась. «Садись в машину!» — приказали, и дверца захлопнулась. Женщины загомонили: «Куда вы их увозите?! Что они сделали?!» «Куда надо, туда и отвезем», — был ответ. Воронок развернулся и укатил. И ведь не посмотрели, что у Глуховой сын и дочь — было ли им тогда пятнадцать-то лет?! Так одни и остались. У Бубновой, правда, с двумя дочерьми муж остался — хоть какой присмотр.

А надо сказать, что обе они были из богатых. У родителей Плетнихи был двухэтажный каменный дом, стоял на болоте. При коллективизации его отняли. Что с отцом-матерью тети Маши сталось, не знаю. Она перебралась с детьми в маленький домик. А в том, каменном, в войну был детдом, куда свезли ребятишек из разных мест. После его отдали под детский сад. У родителей тети Кати Глуховой дом тоже крепкий был. Клуб потом в нем устроили. Был он из кирпича, двухэтажный. Теперь его сломали. Поселилась тетя Катя с семьей в небольшом доме. Да и это не спасло ее. Где-то уже после войны, году в сорок восьмом, обе они вернулись. Но где все эти годы находились, не говорили — вообще ничего не рассказывали.

Я уже тогда после семи классов в колхозе работала. Бывало, в сенокос усядемся на лугах, чтобы отдохнуть, а народу много было, кто-нибудь и спросит Бубнову-Плетниху: «Маш, ну как там было?» А она: «Мне велено молчать». Молчала и тетя Катя Глухова.

Во время войны сына тети Кати, Геннадия, призвали в армию. Ушел — и погиб. Так и не увидел он больше матери. Сестра его Нюра осталась одна. Была в хозяйстве коровка. Нюра научилась косить, запасала сено. Но ведь тяжело одной. Хорошо, что помогать ей стал наш каменский мужчина — дядя Вася. А чтобы протопить зимой дом, она стала пускать на посиделки молодежь. Но поставила условие: приходить со своими дровами. Так одна и продержалась до приезда матери.

У моего папы был двоюродный брат — Шелёнков Иван Иванович. Тоже жил крепко. У него был полон двор скотины, стояло каменное помещение — там били масло. И вот, в те же 30-е годы, его с семьей выслали из Каменки в Челябинскую область. В тюрьме он не сидел, был на поселении.

Мужчина он был с головой, работы никакой не боялся. Зарекомендовал он себя хорошо, и когда там у них создавали колхозы, то его назначили председателем. Да, хозяин Иван Иванович был настоящий, с крестьянской хваткой и смекалкой. Вот ведь как произошло: здесь раскулачили, а там колхоз доверили. Хотя, наверное, не все так просто было. Могли заставить стать председателем: не пойдешь — на Колыму покатишь. С переселенцем не стали бы церемониться. Много позже мой папа ездил туда и подивился: какой богатый колхоз!

Мои дедушки — Степанов Алексей Иванович (по линии мамы) и Дуняхин Иван Иванович (по линии отца) — тоже были крепкими крестьянами, держали скот, торговали мясом, колбасой. А к коллективизации относились по-разному. Иван Иванович спокойно-рассудительно: против силы не попрешь. А вот Алексей Иванович… Когда прошел слух, что придут забирать зерно, он заявил: «Ничего не отдам. Сами как жить станем?! По миру, что ли, идти?!» Ночью, как мне рассказывала мама, всей семьей выкопали яму, ссыпали туда зерно, а потом взяли да подтащили на это место баню — мужики-то сильные были. Так и спасли хлеб. А лошадь и скотину все-таки забрали.

И вот еще какая история была. Брат моей мамы в Гражданскую войну получил орден Боевого Красного Знамени. Правда, после Гражданской он прожил недолго. Осталась его жена, тетя Паша, одна; и жила она с сестрой моей мамы, которую я называла няня Таня. И надо же, забрали у них коровенку, оставили героя Гражданской войны без прокормления.

Няня Таня пошла в Арзамас, в райсовет, поведала, что случилось. Там выслушали и написали: вернуть корову. Отправилась она сразу на абрамовские луга, где пасли стадо, показала пастуху бумагу. «Верните, — говорит, — мне буренку». «Что ж, коли есть документ, забирай», — отвечает он.

«Стоим, калякаем с пастухом, — рассказывала мне няня Таня, — а корова услышала мой голос, подбежала, положила голову на плечо. Я стою, плачу. Смотрю, и у нее из глаз крупные слезы катятся. Я надела на нее веревку, а она, видимо, поняла, что домой ведут, и тянет меня. Я за ней не успеваю. Тогда намотала веревку на рога и отпустила. Она — домой сломя голову».

А тетя Паша слышит, кто-то сильно в ворота стучится. «Господи, надо посмотреть, кто там», — открыла: корова стоит.

Вот ведь какое время пришлось людям пережить. И страшнее всего, что произвол исходил от властей.

Расстреляны по разнарядке

Май 1938 года. Восьмая районная партийная конференция. На трибуне — начальник райотдела НКВД И. И. Крайнов:

«Мы раскрыли в районе крупную церковно-контрреволюционную организацию. Надо сказать, что многиекоммунисты не замечали контрреволюционной деятельности попов. Считали, что попа в деревне уже никто не слушает и что он в настоящее время никакой опасности не представляет. Факты показывают, что эти товарищи глубоко ошибались. Церковники-контрреволюционеры создали значительную контрреволюционную организацию, главной, основной задачей которой являлось — сколотить контрреволюционные силы из попов, бывших кулаков, монашек и воспитать так, чтобы в нужный момент повести их против советской власти. Они вредили, подрывая колхозное хозяйство. Контрреволюционная организация церковников в своей подрывной деятельности использовала политическую беспечность ряда наших товарищей. Нечего скрывать, что у нас есть еще люди, которые равнодушно смотрят на деятельность церковников, вместо того, чтобы вести с ними борьбу. Вот, например, товарищ Ерышов, кандидат партии. Председатель Медынцевского сельсовета. Он не порвал еще связи с церковными элементами. Поп приходил к нему в кабинет. Сам Ерышов посещал квартиру дьякона. Для чего? Что может быть общего у коммуниста-председателя сельсовета с церковными элементами? Другой факт. При аресте попа в Каменке, оказавшегося злейшим врагом народа, была найдена записка комсомольца-секретаря сельсовета, в которой было написано: „Товарищ Садовский — это поп-то товарищ?! — окрестить ребенка разрешаю, так как он зарегистрирован“. В Саблукове комсомольцы после похорон вместе с попом устраивали танцы».

Крайнов на минуту оторвался от бумажки, обвел зал пристальным взглядом и продолжал: «Для воспитания кадров в антисоветском духе попы-контрреволюционеры собирали отрицательные материалы о некоторых колхозах и общественных организациях, особенно в кооперации, опубликованные в газетах, и разносили контрреволюционные слухи среди населения».^[36]

Изобличение «диверсантов и террористов в рясах» началось еще в 1937 году. Начальник управления НКВД по Горьковской области майор госбезопасности И. Я. Лаврушин,^[37] избранный по Арзамасскому округу в Верховный Совет СССР, в статье, приуроченной к 20-летию ВЧК-ОГПУ-НКВД, сообщал: «Во главе преступной деятельности церковников нашей области стоял митрополит Феофан. Давая отцам духовным предписания о диверсиях, митрополит и сам непосредственно организовывал их. Он поджег десять крупных колхозных построек, 85 дворов сельского и колхозного актива, он организовал поджоги промышленных предприятий».^[38]

Какой же надо обладать буйной фантазией, чтобы представить митрополита, мечущегося по области и ночами поджигающего дома, скотные дворы, заводы. И уж если подобное вменялось в вину митрополиту Феофану, то что говорить о других священнослужителях?!

Сотрудники районного отдела НКВД Крайнов, Гусев, Прытков, Калачев в 1937 году сообщали: «В Арзамасском районе вскрыты две крупные церковно-фашистские и диверсионно-террористические организации, руководимые попами Черноуцаном и Силунским. В одну из этих организаций Черноуцаном было вовлечено до 80 человек. Попом Персидским организован и совершен поджог колхозного конного двора. Сгорело 7 жеребят и лошадь. Поп Лебедев хранил яд для отравления колхозного скота, а поп Зефиров и кулак Кусков в целях выведения из строя колхозной сложной молотилки закладывали в снопы металлические зубья».^[39]

Для большинства священнослужителей аресты в 1937 году уже не были первыми. Так, Александр Минич Черноуцан попал под наблюдение ЧК еще в 1918 году за участие в собрании 200 мирян и представителей духовенства, на котором было принято обращение к православным людям.^[40]

В обращении говорилось о тяжелом материальном положении, в котором оказалось духовенство, лишенное казенного жалованья, а заштатное и сиротствующее — пенсий; о необходимости «возвратить причтам отнятую у них землю и восстановить в полной мере все нарушенные в революционное время способы их материального обеспечения». Говорилось о том, что у сельского духовенства отняты земельные наделы, а это было их главное средство существования.

«Церковь взывает к вам о помощи: ей нужны школы для подготовки пастырей — дайте средства, у нее много бедных, престарелых — дайте им возможность широко развивать благотворительность… Все, все откликнитесь на зов Церкви. „Ночь убо пройде, а день приближися“. Посему „облечемся во вся оружие Божия“, чтобы смело, безбоязненно выдти на дело строительства церкви Нижегородской», — взывали участники собрания к православному люду.

Когда в губчека стряпали дело на организаторов собрания епископа Балахнинского Лаврентия (Е. И. Князева) и протоиерея Нижегородского собора А. А. Порфирьева (он приходился родственником писателю-демократу Н. А. Добролюбову), из библейского выражения «облечемся во вся оружие Божие» выкинули одно лишь слово «Божие», и фраза изменила смысл. Обоих обвинили в распространении воззвания с призывом восстать против советской власти и расстреляли.

Положение и духовенства, и монашествующих было очень тяжелым. В нашем архиве сохранилось прошение, с которым обратилась 5 ноября 1918 года в Арзамасский Совдеп игуменья Евфросинья: «Считаю долгом выяснить оному Совдепу, что во вверенном моему управлению Арзамасском Николаевском монастыре неработоспособных, больных, престарелых и дряхлых приблизительно 100 человек, есть неподвижнобольная. Ввиду чего прошу и умоляю граждан и товарищей оставить нас во вверенном мне монастыре, хотя бы в качестве богадельни в двух корпусах, иначе мы обречены на голодную смерть. Здесь, по крайней мере, есть запас капусты и картофеля. Каждый может себе представить, как тяжело и невыносимо выйти из родного гнезда прямо на воздух, на мороз, прожив в обители 50–70 лет. Граждане! Сжальтесь над нами, беспомощными, беззащитными, брошенными на произвол судьбы. Мы такие же гражданки. Я прошу немногого — оставьте нас, престарелых, в нашем гнезде. Я и сама немощная, болезненная, мне 68 лет, а есть старицы по 90 лет. Куда я с ними денусь и чем кормить? Умереть прежде назначенного — не умрешь, хотя бы и хотелось умереть. Сжальтесь, оставьте, или, по крайней мере, дайте мне с некоторыми помещение здесь в городской богадельне. Жду ваших милостей и, надеюсь, не откажете».^[41]

Читаешь этот документ, и мурашки по коже. Власть, кричащая о свободе, равенстве и братстве, зовущая к строительству рая на земле, выгоняет больных старух на мороз.

В 20-е годы под прицелом у ОГПУ оказался кружок по изучению марксизма и материализма. Входили в него протоиереи, священники и миряне-преподаватели. В числе его членов был и А. М. Черноуцан, имевший академическое образование. Но если в 1918 году он присутствовал на собрании как мирянин, то теперь он уже священник — рукоположен в 1923 году.

Сообщение секретного осведомителя очень заинтересовало начальника Нижгуботдела ОГПУ Г. И. Леймана, и он запросил санкцию на арест членов конспиративного кружка, желая при этом разыграть выгодную для чекистов карту. Лейман планировал завербовать из числа кружковцев осведомителей, «захватить на этом собрании митрополита Сергия — что дает нам лишний козырь для нажима на него», а часть членов кружка выслать, что «отразится благоприятно на развитии обновленческого движения». Арестованным ставилось в вину, что они прослушали доклады о марксизме, происхождении мира и Евангелий и готовили другие доклады. Десять человек, в том числе и протоиерей А. М. Черноуцан, были приговорены к административной ссылке.^[42]

Александр Минич был выслан в Воткинск. Здесь он близко сошелся с В. М. Пылаевым, будущим епископом. Это был очень интересный человек. Участник Первой мировой войны, с августа 1918 года служил красноармейцем. Они вместе состояли в кружке. Несмотря на некоторые противоречия во взглядах на церковную деятельность, их объединяла искренняя вера и отсутствие в поступках прагматических соображений. Оба видели, как новая богоборческая власть всей силой своего репрессивного механизма обрушилась на Русскую Православную Церковь, но именно в эти годы они приняли решение связать свою судьбу с Церковью.

Даже в ссылке А. М. Черноуцан не отрывается от церковных дел. Однажды в 1928 году при обыске у него и Пылаева был изъят православный журнал «Вера и жизнь», который издавался в Латвии, и письмо протоиерея Н. Ф. Фигурова. В письме, в частности, говорилось: «А не сладко живется и нашим братьям по вере (имеется в виду в Прибалтике — В.П.). Но они, если когда их ущипнут, могут, по крайне мере, крикнуть „ой, больно“. Наша участь… блаженне ихней. Ибо мы прямо подобны Христу, который молчал почти все время и у Анны, и у Каиафы, и у Пилата, и у Ирода, и на Голгофе».^[43]

Уполномоченному ОГПУ по Арзамасскому уезду было поручено арестовать Фигурова. За антисоветскую деятельность он получил три года ссылки. Верующие Арзамасского уезда вступились за протоиерея, направив в его защиту письмо, под которым одни подписи занимали четыре страницы. Уполномоченный ОГПУ дает такую характеристику священнику: «В прошлом — неистовый антисемист (надо полагать, антисемит — В.П.) и черносотенец, ныне ортодоксальный „тихоновец“ (приверженец патриарха Тихона — В.П.), продолжающий вести реакционную деятельность под флагом религии». Ныне мы понимаем, что Н. Ф. Фигуров был истинным светильником веры православной, и все то, что ставилось ему в вину, на самом деле свидетельствует о силе его духа, о приверженности Церкви.

Сигналом гонений на священников послужила телеграмма И. В. Сталина от 3 июля 1937 года о необходимости репрессирования антисоветских элементов и административного проведения их дел через «тройки».^[44] Органам НКВД предписывалось арестовать в прошлом репрессированных церковников и показать, что они заняты антисоветской деятельностью.

«Обнаженным мечом пролетарской диктатуры мы разили и будем разить всех, кто протянет подлые руки к завоеваниям Великой Октябрьской революции, всех, кто попытается посягнуть на нашу счастливую, радостную и зажиточную жизнь», — заявляли сотрудники Арзамасского райотдела НКВД.

Процессы над священниками Горьковской области в 1937–1938 годах были наиболее громкими в ряду аналогичных судилищ, проходивших тогда в стране. Это было вызвано особым «вниманием» со стороны НКВД к митрополиту Сергию (И. Н. Страгородскому), в ту пору заместителю патриаршего местоблюстителя. Предпринималось все, чтобы доказать, что нити «заговоров» тянутся к нему.

Выше уже говорилось о существовании кружка духовенства по изучению марксизма и материализма. На Сергия было заведено специальное дело. В справке, которая имеется в деле, указано, что он «отбывал годичное наказание, виновен в том, что знал о существовании организации духовенства и присутствовал на одном из собраний кружка, но не принял мер к предотвращению его деятельности и не донес о существовании его».^[45]

Отметим также, что Сергий арестовывался и в 1925 году, и дважды в первом полугодии 1926 года, и в декабре того же года, когда начнет исполнять обязанности патриаршего местоблюстителя, — за попытку письменного опроса иерархов по выбору патриарха.^[46]

Рассекреченные документы свидетельствуют о том, что дело священников, начало которому было положено арестом митрополита Горьковского Феофана (В. С. Тулякова) и благочинного Н. И. Лаврова 24 июля 1937 года, было сфабриковано начальником 4-го отдела УГБ УНКВД по Горьковской области Н. Н. Мартыновым. Материалы «следствия» доказывали, что митрополит Феофан являлся руководителем областной церковно-фашистской организации и входил в состав Московского антисоветского церковного центра, возглавляемого митрополитом Сергием. Церковно-фашистские организации, говорилось в материалах дела, существовали почти в каждом приходе, их деятельность сводилась к террору, диверсиям, шпионажу, подготовке восстаний, антисоветской агитации. Деньги на эти нужды шли от английской и японской разведок.^[47] Шпионские сведения, собранные этими группами, передавались митрополиту Сергию через сестру его Анну Николаевну Архангельскую,^[48] а им — в зарубежные миссии.

В январе 1957 года сотрудник УКГБ при Совете Министров СССР по Горьковской области полковник Сошников, рассмотрев дело в отношении митрополита Феофана, пришел к выводу, что владыка был арестован и осужден в 1937 году без достаточных на то доказательств. Было выявлено немало облыжных фактов, фигурировавших в деле.

В частности, в деле говорилось, что «в Арзамасском районе участники организации готовили контрреволюционное выступление. Организатором такого выступления являлась активная церковница Будылина, которая готовила антисоветское воззвание с целью оглашения его на массовом собрании верующих г. Арзамаса.

При проверке этого факта выяснилось, что Будылина Мария Александровна действительно подготовила текст выступления пред верующими в связи с получением разрешения Президиума ВЦИК открыть церковь в г. Арзамасе. Написанный ею текст, который был приобщен к делу по обвинению Будылиной М. А., антисоветским не является.

Допрошенная в 1956 году в качестве свидетеля Будылина М. А. показаний об антисоветской деятельности Тулякова (митрополита Феофана — В.П.) не дала. Не дала она показаний и о существовании в Арзамасском районе антисоветской организации в 1937 г.»^[49]

6 сентября 1956 года начальник следственного отделения УКГБ при Совете Министров СССР по Арзамасской области майор Рудаков дал справку, в которой указано, что данными о вражеской деятельности И. Н. Страгородского (патриарха Сергия) УКГБ не располагает.^[50]

13 мая 1957 года военный трибунал Московского военного округа прекратил дело за отсутствием состава преступления в отношении священника А. М. Черноуцана и других арзамасцев (всего 75 человек), репрессированных в 1937 году. Это дело, как свидетельствуют документы, было сфальсифицировано сотрудниками Арзамасского районного отдела НКВД и прежде всего его начальником И. И. Крайновым, который подписал документы на арест, лично допрашивал арестованных, утвердил обвинительное заключение и доложил на заседании «тройки». В результате 37 человек, в том числе А. М. Черноуцан, были расстреляны, остальные на длительные сроки заключены в лагеря.^[51]

Когда знакомишься с материалами проверок, волосы встают дыбом. Оперуполномоченные избивали обвиняемых, добиваясь подписания чистых бланков протоколов допросов, куда затем вписывались сочиненные сотрудниками НКВД признательные показания. Протоколы допросов корректировались, в них вносились нужные следствию данные.

Один из руководителей УНКВД по Горьковской области Моисей Абрамович Примильский признал, что практиковались извращенные методы следствия в широких масштабах. Избиения плеткой, палкой, проволокой. Выдергивание усов, волос на голове, поджигание бород… Террор и беззаконие по отношению к народу не знали границ. По сути, шло массовое и сознательное истребление различных слоев и групп населения.

Когда же сотрудники НКВД успешно выполнили свою очистительную миссию, настал и их черед. Постановлением СПК СССР и Политбюро ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года упразднялись внесудебные «тройки». 25 ноября снят с работы нарком Н. Ежов, позднее расстрелян. 27 ноября 1940 года военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к расстрелу начальник УНКВД по Горьковской области Лаврушин.

Революции требовались новые жертвы…

РАЗДУМЬЯ

Золотые уста, да уж больно цена дорога!

Побелела глава, и усохла, застыла рука.

Взор безумен — о, Боже! —

когда, наклонившись к листу,

О насущном глаголет отчаянно, начистоту.

Неизвестный пророк он, а вовсе и не судия

Легендарного, пошлого — всяческого бытия.

О, затворнику древнему дали такие видны!..

Я и жизнь заплатил бы, а меньше и нету цены.

Валерий Черкесов.

Политическое противоборство

Общеизвестно, что победа революции в октябре 1917 года в большей мере была обусловлена Первой мировой войной. Уставшие от войны солдаты, матросы, рабочие, крестьяне сделали свой выбор — к власти пришла партия большевиков, на революционном знамени которой ярче всех прочих требований было требование мира. Но историческая ситуация показала, что революция и мир, во всяком случае для России начала XX века, — явления несовместимые. Общий ход политического, социального и экономического развития неизбежно вел общество к непримиримому (и не только к классовому) противостоянию.

Начало 1918 года выдалось бурным. 2 января (по старому стилю) в адрес Арзамасской городской управы поступила следующая телеграмма: «10 января в Москве созывается Всероссийский съезд губернских уездных городов, земств, желательно волостных. Программа — защита Учредительного собрания и муниципальные вопросы. Родина гибнет, призываем земства, города обязательно командировать по два представителя. Московский областной съезд состоится двенадцатого. Делегатам предлагаем прибыть десятого. Союз городов, Московская управа, Московское и Петроградское городские управления».

А 4 января — новая телеграмма. От председателя Московской губернской земской управы: «Двенадцатого января губернским земством созывается в Москве областной съезд самоуправлений по вопросам государственного устроения центральных областей и организаций Московской области и ближайших задачах земских объединений. Просьба прислать представителя. Председатель управы Ховрин».

7 января состоялось чрезвычайное собрание Арзамасской городской Думы, на котором присутствовали 23 гласных.^[52] Вопрос один — как реагировать на телеграммы.

Необходимо отметить, гласные городской Думы придерживались разных политических взглядов. Тут были и кадеты, и эсеры, и меньшевики, и даже один большевик, а также те, кто не примкнул к какой-либо партии. Тем не менее, за участие представителей Арзамаса в работе съездов высказались 14 гласных, один был против, остальные воздержались. При этом большинство гласных (один против и четверо воздержавшихся) дали наказ делегатам: «В своих решениях руководствоваться телеграммой, посланной Учредительному собранию, принятой Думой в заседании ея 13 декабря 1917 года». К сожалению, журнала того заседания не сохранилось, но изучение других архивных документов дает основание считать, что Арзамасская городская Дума в декабре семнадцатого года высказалась в поддержку Учредительного собрания.

Вот и в январе не получило большинства голосов предложение большевика П. Цыбышева о том, что «организации власти и жизни на местах в Российской Республике принадлежат Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Зато пятнадцатью голосами (против было восемь) поддержали предложение А. Копылова, который высказался, что «организация власти Великороссии должна принадлежать демократическим органам, избранным на основе всеобщего избирательного права».

Не прошло и второе предложение П. Цыбышева: «Делегаты, командированные на съезды, должны проводить мысль, что Учредительное собрание должно работать в духе Советской власти».

Между тем, тогда, 7 января, в Арзамасе еще ничего не знали о событиях, происшедших накануне в столице.

5 января в Петрограде большевики расстреляли демонстрацию рабочих, шедших под лозунгом «Вся власть Учредительному собранию». Под давлением обстоятельств большевики вынуждены были уступить, и в тот же день в Таврическом дворце открылось Учредительное собрание, депутатов которого избирала вся Россия.^[53] По этому поводу в беседе с В. Бонч-Бруевичем В. Ленин так сказал утром 5 января: «Если сделали такую глупость, что пообещали собрать эту говорильню, то мы должны открыть ее сегодня. Но когда закроем — об этом история пока помалкивает».

Говоря так, вождь большевиков имел в виду обещание созвать Учредительное собрание, данное партией в ночь на 25 октября, которое содержалось в воззвании «Рабочим, солдатам и крестьянам!» А ведь именно то, что Временное правительство недопустимо затянуло с Учредительным собранием, и было основным козырем большевиков при обосновании свержения Временного правительства.

История «помалкивала» всего 23 часа 40 минут. Этого времени хватило, чтобы «дать болтунам вволю наговориться», а большевикам спровоцировать депутатов Учредительного собрания против нового правительства. И тут главную роль сыграл председатель ВЦИК Я. Свердлов. В самом начале заседания Учредительного собрания он прогнал с трибуны старейшего по возрасту депутата — эсера С. Швецова и предложил депутатам утвердить чехом все постановления Совнаркома, принятые с октября 1917 года. Учредительное собрание расценило это как ультиматум. Депутаты возмутились тем, что большевики, имеющие всего 24 процента мест, диктуют свои требования собранию, в состав которого избрано 715 человек. Однако в день открытия Учредительного собрания в Таврическом дворце находилось 410 депутатов, из них больше трети — большевики и левые эсеры, входившие в тот период в политический союз с РСДРП(б) и имевшие в правительстве три портфеля. Партия кадетов, у которой было 16 процентов депутатских мест, большевиками была запрещена, многих ее руководителей арестовали.

И когда в первом часу ночи зал заседаний покинули депутаты от РСДРП(б) и полтора часа спустя левые эсеры, председатель Совнаркома Ленин тут же подписал декрет о роспуске Учредительного собрания. Вот тогда-то на политическую авансцену и вышел матрос Железняк — анархист Анатолий Железняков и произнес: «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал…»

По мнению исследователей, Учредительное собрание было картой в политической игре как для большевиков, так и для их противников. Сам факт его созыва спустя девять месяцев работы Временного правительства говорит о том, что собрание обрело ценность для него (Временного правительства) лишь тогда, когда оно потеряло власть. Для большевиков же, напротив, Учредительное собрание имело значение лишь до тех пор, пока они утверждали свою власть.

На следующую ночь после разгона «учредилки», как пренебрежительно называл собрание Ленин, в Мариинской тюремной больнице зверски были убиты пьяной матросней арестованные депутаты, члены партии кадетов А. Шинтарев и Ф. Кокошкин. Началось жестокое, целеустремленное преследование меньшевистской, право-эсеровской, а также других социалистических партий. Так, в январе 1918 года президиум Нижегородского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов запретил меньшевистско-эсеровскую конференцию в Сормове. Правые эсеры, меньшевики — «не защитники, а отбросы народа» — таков был вывод из доклада большевика Цубревича на заводе «Новая Этна». По всей стране начались гонения на движение в защиту Учредительного собрания.

8 и 9 января в Арзамас из Москвы пришли телеграммы, которые сообщали, что намеченные на 10 и 12 января съезды откладываются на неопределенное время. А уже в марте Арзамасский исполком Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов упразднил городскую Думу.

Первый русский революционер и марксист Г. Плеханов решительно и публично осудил разгон Учредительного собрания, расценив это как насилие над избранниками народа и назвав шагом к Гражданской войне.

Обращает на себя внимание тот факт, что в ходе политической борьбы никто даже и не думал о возможных компромиссах. И левые, и правые считали себя единственными выразителями чаяний народа. Но и те, и другие меньше всего думали о народе.

«Мы не должны пролить ни одной капли народной крови», —  заявил председатель Учредительного собрания правый эсер В. Чернов, зная, что уже фактически развязана Гражданская война.

«Вопрос о власти… окончательно будет той самой гражданской войной, которую никакими заклинаниями никаких Черновых остановить нельзя…» — это говорил уже Н. Бухарин.

Доктора исторических наук, профессора Нижегородского государственного университета Г. Набатов, А. Медведев, С. Устинкин в своей работе «Политическая Россия в годы Гражданской войны» отмечают, что взятие Зимнего в октябре 1917 —  это лишь увертюра к взятию власти большевиками. Подлинная точка в политической борьбе была поставлена в январе 1918 года. Но это и точка отсчета другой кровавой страницы истории России — Гражданской войны.

В борьбе обретете вы счастье своё

Думаю, надо исправить историческую ошибку. Я имею в виду то обстоятельство, что площадь Святейшего патриарха Московского и всея Руси Сергия, находящаяся в окружении православных храмов, упирается в улицы, носящие имена исторических фигурантов, которые были ярыми противниками православия и сторонниками террора против своих политических оппонентов. Это — «пламенные революционеры» Урицкий Моисей Соломонович и Володарский (Гольдштейн Моисей Маркович).

Сегодня мало кто знает, даже среди старшего поколения, что представляли собой эти люди. Сведения о них в различных источниках советского периода совершенно не вяжутся с той информацией, которая стала доступной в последние годы. Поэтому я и хочу раскрыть арзамасцам моральный облик этих «пролетарских вождей».

В. Володарский (Гольдштейн) начал революционную деятельность в организации Бунда (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России), которая по определению лидера большевиков Ленина являлась оппортунистической мелкобуржуазной националистической партией. Затем примкнул к меньшевикам. В апреле 1917 года, вернувшись в Россию из США, вошел в созданную Л. Троцким (Лейбой Бронштейном) Петроградскую организацию «межрайонцев», колебавшуюся между большевиками и меньшевиками. С переходом Троцкого к большевикам, к ним примкнул и Володарский. Он был назначен в 1918 году комиссаром печати, пропаганды и агитации, редактором «Красной газеты» и стал активно продвигать в жизнь Декрет о печати, принятый Совнаркомом 27 октября 1917 года, который В. Короленко (прежде именовавшийся социалистами писателем-демократом) расценил, как «попытки партии наложить печать молчания на остальные, инакомыслящие».

Был предпринят целый ряд мер против «контрреволюционной печати разных оттенков». В 1917-18 годах закрыли 337 газет, которые большевики определили как буржуазные и мелкобуржуазные. Только в Питере ведомство Володарского закрыло 150 газет общим тиражом около 2 миллионов экземпляров. Не случайно ЦК партии эсеров назвал Володарского душителем свободы слова и печати.

20 июня 1918 года Володарский был убит. По версии большевиков, эсером Сергеевым. По другой версии, за то, что пустил часть порученных ему партией ценностей «налево».

31 августа 1918 года эсером был убит главный чекист Петрограда Моисей Урицкий. «Красная газета», вышедшая в тот же день, писала в статье «Кровь за кровь»: «Мы сделаем сердца наши стальными… чтобы не проникли в них жалость, чтобы не дрогнули они при виде моря вражеской крови. И мы выпустим это море. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови. Не стихийную, массовую резню мы им устроим. Организационно, планомерно, мы будем вытаскивать истинных буржуев-толстосумов и их подручных… За кровь т. Урицкого, за покушение на тов. Ленина, Зиновьева, за неотмщенную кровь товарищей Володарского, Нахимсона пусть прольется кровь буржуазии и ее слуг. Больше крови!»

В другой статье говорилось: «Завтра мы заставим тысячи их жен одеться в траур. К стенке буржуев! Через трупы к победе».

Разворот этого номера газеты пестрит заголовками: «К мести!», «Кара», «Пуля в грудь каждому…», «К стенке!», «На фонарь!», «На белый террор контрреволюции мы ответим красным террором революции», «Пора уничтожить врагов народа» и так далее, и тому подобное — все в том же духе.

В газете Лев Сильберг называет Урицкого «борцом за социализм», «вождем пролетариата». По данным «Красной газеты», явно заниженным, Урицким (а председателем ЧК Петрограда он был несколько месяцев — с марта по август 1918 года) расстреляно свыше 5 тысяч русских офицеров, уцелевших после Первой мировой войны. Так он «стоял в первых рядах борцов». Пролетариат был обманут! Ему навязали «вождя Урицкого», который никогда им не был. Так же, как не был и видным деятелем революционного российского движения.

Сын купца, корреспондентах меньшевистской газетенки, эмигрант, он и к большевикам-то примкнул в 1917 году. А до этого год боролся против большевистской партии вместе с Троцким.

Однако в некрологе читаем: «…После февральской революции тов. Урицкий возвращается в Петроград и вступает в межрайонную организацию, куда вступили тов. Троцкий, Безработный, Иоффе и другие эмигранты-интернационалисты не большевики. В дни Октябрьского переворота и в течение 9 месяцев Урицкий стоял в первых рядах борцов. На убийство своего вождя пролетариат должен дать достойный ответ. Спи спокойно, дорогой товарищ, — этот ответ будет дан».

В ответ на убийство Урицкого происходили массовые расстрелы без суда и следствия, взятие заложников, которых затем расстреливали. Страна покрылась сетью концлагерей. Об этом позаботился первый «президент» России Свердлов, объявивший 5 сентября о начале «красного» террора.

Правда, начало репрессиям было положено месяцем ранее. В приказе № 10 от 8 августа 1918 года, подписанном председателем Революционного военного Совета Л. Троцким, говорилось: «Всем, всем, всем… В поезде Наркомвоена, где пишется этот приказ, заседает Военно-революционный трибунал, который снабжен неограниченными полномочиями. Назначенный мною начальник обороны железнодорожного пути Москва-Казань т. Каменьщиков распорядился о создании в Муроме, Арзамасе и Свияжске концентрационных лагерей, куда будут заключаться темные агитаторы, контрреволюционные офицеры, саботажники, паразиты, спекулянты, кроме тех, кто будет расстреливаться на месте преступления или приговариваться трибуналом к другим мерам…»

В Арзамасе власти даже место определили для концлагеря — бараки у Всехсвятского кладбища. Но отступавшие из Казани части Красной Армии заполонили город, поэтому бараки отдали «полкам Троцкого», как говорится в одном документе, а потом под лазарет.

Здесь в самую пору добавить всего один штрих к моральному облику Троцкого, которого еще Ленин называл политической проституткой, и других «пламенных революционеров». Газета «Вечернее время» (Новороссийск) 3 февраля 1920 года поместила копию рапорта Исполнительного Комитета Нижнего Новгорода министру юстиции А. Ф. Керенскому от 31 марта 1917 года, в котором сообщается, что «Исполнительный Комитет, производя обыск в жандармском отделении ст. Нижний Новгород железнодорожной линии Москва-Нижний, захватил список агентов охраны, исключенных со службы». Среди них значились: Бронштейн Лейба (Лев Давидович Троцкий), Луначарский Анатолий Васильевич, Носарь Георгий Степанович (прозвище Хрусталев).

«Список этот, — сообщается в копии рапорта, — подтверждается документами, посланными в Московское Охранное Отделение, и бумагами почти всех агентов, упомянутых в списке. Но т. к. документы 3-х вышеуказанных агентов не были приложены, а также ввиду значения перечисленных лиц Комитет просит не опубликовывать пока этого списка, сообщив о нем только ЧХЕИДЗЕ и БУРЦЕВУ. Председатель Комитета Николай Радвов. С копией верно: капитан Роллен».

Здесь же пометка: «Настоящий рапорт, подлинник которого сообщен в Разведывательное Отделение, был найден в Московском Императорском Дворце большевиком Мандельманом в личном столе Керенского после его бегства в октябре 1917 года».

Документ очень интересен. И вряд ли он нуждается в каком-либо комментарии. Но возникают вопросы. Почему ему не был дан ход? Кто помог Троцкому избежать ссылки, а затем стать большевиком? И чем можно объяснить тот факт, что, по рекомендации Свердлова, пост наркома по иностранным делам достается Троцкому?

В середине сентября 1918 года, после убийства Урицкого, на заседании коллегии Петроградской ЧК выступил председатель Петроградского Совета Зиновьев и потребовал немедленно вооружить всех рабочих с предоставлением им права самосуда. Напирая на классовое чутье, он призывал к расправе над «контрой» прямо на улицах, без суда и следствия.

Того требовали не только газеты, но и товарищи по борьбе. Из телеграммы Зиновьеву от Смилги, Лашевича, Бела Куна: «Убийство Урицкого не может остаться безнаказанным… Бейте правых эсеров беспощадно, без жалости, не нужно ни судов, ни трибуналов», «…и незачем гнаться за доказательствами. Достаточно одного подозрения. Пусть лучше пострадают невинные…» (Красная газета, 1 сентября 1918 года).

Вот телеграмма Ленина Э. Склянскому, заместителю Троцкого (обратите внимание на ее тон!): «Надо усилить взятие заложников с буржуазии и с семей офицеров… Сговоритесь с Дзержинским. Позором было бы колебаться и не расстреливать за неявку» (Ленин В. И. ПСС, т. 50, с. 353).

Так по-большевистски била новая власть по контрреволюционерам. А контрреволюционерами, помимо тех категорий, которые обозначил Троцкий, заместитель председателя ВЧК Лацис считал «юнкеров, офицеров, студенчество и всякую учащуюся молодежь». (М. Лацис. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М., Знание, 1921, с. 13).

Зампред ВЧК Лацис со своими «красными латышами» оставил кровавый след в Арзамасе. Самым беспощадным образом были подавлены народные выступления в Медынцеве, Панове, Новом Усаде, Красном, Кичанзине, Выездной слободе, Семенове, Водоватове, Мотовилове, Ломовке и других селах, выступивших против продразверстки и мобилизации в Красную Армию. Только в сентябре 1918 года Прифронтовой чрезвычайной комиссией было арестовано 303 человека, расстреляно — 38, заключено в тюрьму — 15, оштрафовано — 144 (НОЦДНИ, ф. 1, оп. 1, д. 157). А ведь была еще и городская ЧК! И тоже работала, не покладая рук.

В своей книге Лацис откровенно признается: «Нам, как израильтянам, приходится строить царство будущего…» И большевики строили его на костях и крови. Например, говорят, что при возведении нового корпуса завода «Легмаш» сносили двухэтажный дом, в котором в 20-е годы находилась ЧК, и там были обнаружены зарытые человеческие останки.

Красноречиво о терроре над народами России лиц, оседлавших революцию в 1917 году, сказал на XV съезде ВКП(б) еще один «пламенный революционер» Д. Мануильский: «Что означают наши десять лет? Важно то, что сейчас эти 10 лет оправдывают не только наше социалистическое строительство в глазах европейского пролетариата, но они оправдывают и голод, и военный коммунизм, и наши расстрелы…»

Вот так вполне откровенно организаторы расстрелов свидетельствуют о своей преступной деятельности.

Репрессивный характер власти очень ярко проявился и во время голода в Поволжье в 1921–1922 годах. Тогда умерли миллионы крестьян. Советское же правительство по существу затрудняло (по идеологическим и политическим причинам) распределение среди голодающих международной помощи и одновременно направляло продовольствие в неголодающие Казахстан, Закавказье и даже в Турцию.

Стоит вспомнить и «расказачивание», проведенное Свердловым и Троцким. По некоторым данным, было уничтожено 2 миллиона человек. Подобная политика властей была своеобразной расплатой с крестьянством за его оппозицию.

В целях сохранения своих позиций новая власть зачастую была вынуждена расправляться и с рабочим классом, от имени которого управляла. Только в ходе подавления рабочей забастовки в Перми весной 1918 года было казнено 800 человек, а в Астрахани в марте 1919 года (Троцкий дал указание «расправиться беспощадно») были расстреляны тысячи рабочих.^[54]

О подавлении свободомыслия в рабочей среде говорил и писатель В. Г. Короленко в ставших теперь известными письмах к еще одному «пламенному революционеру» — наркому просвещения Луначарскому.

Многие историки сегодня считают, что тогда была предпринята радикальная политика стирания национальной самобытности. Первым под удар попал русский народ, его культура, а также другие славянские народы. Для уничтожения исторических традиций, значительной части материальной и духовной культуры были необходимы самые жестокие меры. И эту задачу возложили на представителей других национальностей. В частности, на латышей. В ВЧК, например, из непосредственных служащих в 1919 году три четверти составляли латыши. Являясь по сути в тот период «иностранцами» (существовала Латышская республика), не избавившиеся от комплекса «инородца», плохо знавшие даже русский язык, они были идеальными «борцами» с классовыми врагами.

И вот результат: население страны сократилось к 1923 году на 13 миллионов человек, а с учетом снижения рождаемости мы недосчитались, вероятно, более 25 миллионов человек.^[55] Чудовищные репрессии первых лет революции разбросали русскую нацию по всему свету.

И что самое страшное — новые правители давали указание убивать и грабить от… имени народа. Например, в «Обращении ВЧК», № 154 от 3 сентября 1918 года, подписанном заместителем Дзержинского Петерсом, читаем: «Представители буржуазии должны почувствовать тяжелую руку рабочего класса», «Мы уполномочены рабочим классом и беднейшим крестьянством» и так далее.

5 сентября 1918 года представители дипломатического корпуса в Петрограде выразили свое возмущение против «красного террора», направив ноту председателю Петроградского Совета Зиновьеву: «…С единственной целью утолить ненависть против целого класса граждан, без мандатов какой бы то ни было власти, многочисленные вооруженные люди проникают днем и ночью в частные дома, расхищают и грабят, арестовывают и уводят в тюрьму сотни несчастных, абсолютно чуждых политической борьбе, единственным преступлением которых является принадлежность к буржуазному классу, уничтожение которого руководители коммунизма проповедовали в своих газетах и речах. Безутешным семействам нет возможности получить какую бы то ни было справку относительно местонахождения родных. Отказывают в свидании с заключенными и в доставлении им необходимой пищи.

Подобные насильственные акты непонятны со стороны людей, провозглашающих стремление осчастливить человечество, вызывают негодование цивилизованного мира, осведомленного теперь о событиях в Петрограде».

«Пламенные революционеры» наплевали на мнение мировой общественности. Геноцид, массовое истребление людей без всякого повода продолжалось. Ведь приказ Лациса гласил: «Не ищите никаких доказательств какой-либо оппозиции Советам в словах или поступках обвиняемого. Первый вопрос, который нужно выяснить, это к какому классу и профессии принадлежал подсудимый и какое у него образование». Этот приказ чекисты выполняли буквально.

Поневоле задумаешься, так ли уж необходимы нашему городу улицы, носящие имена палачей, у которых руки по локоть в крови, на счету которых тысячи загубленных русских людей?!

Нет, негоже «пламенным революционерам» находиться под сенью золотых куполов и под «боком» у Предстоятеля Русской Церкви. Им было уютно лишь рядом с остовом оскверненных церквей.

Когда говорят, что улицы с именами «пламенных революционеров» — это наша история, я готов спорить: это — не наша история, это — насаждение русскому народу «вождей», это — культ революции. Да и какое отношение оба товарища Моисея имеют к городу Арзамасу и его истории? Разве что к захватившему наш город и уезд «красному террору», последовавшему сразу же после их убийств.

Летят «утки»

Падальщики

Пару лет назад Союз правых сил решил «осчастливить» русскую молодежь правдой о коммунизме. А тут как раз в Париже вышел объемистый «труд» — «Черная книга коммунизма». Затем ее напечатали в России, предисловие написал один из идеологов «демократии» господин Яковлев. А что, уж он-то знает всю «правду» о коммунизме — как-никак бывший член Политбюро ЦК КПСС, не одну пару штанов протер в кабинетах на Старой площади, где обретался с 1953 года.

По сообщениям прессы, СПС профинансировал выпуск 100 тысяч экземпляров «Черной книги». Их бесплатно передавали в школьные, вузовские и публичные библиотеки. Какая трогательная забота о молодежи! Аж слезу вышибает. Но так ли бескорыстны «благодетели», и с чьего голоса поют эти сладкоголосые сирены «демократии»?

Западные «историки» уже давно заявляют, что Вторую мировую войну выиграли США и Англия при содействии СССР. И вот теперь, словно стервятники-падалыцики, наши потрошители набросились на историю. В одном из учебников русским ребятишкам внушают: войну выиграли союзники. А то, что они вступили в войну лишь в 44-м, когда советский солдат воевал уже за пределами своей страны, об этом стыдливо умалчивают. Нет в этом учебнике упоминаний о таких героях, как Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Виктор Талалихин…

В одной из газет прочитал как-то: чего это ради так возносят Талалихина, ведь не он совершил первым воздушный таран? Да, в первый же день войны пошли смело на таран летчики Д. Кокорев, И. Иванов, Л. Бутелин, П. Рябцев, А. Протасов, Е. Панфилов, А. Данилов, И. Ковтун. Наши летчики применяли тараны и в Испании, и на Халкин-Голе, и в Китае в конце 30-х годов. И уж если до конца быть точным, то первым использовал таран в Первую мировую русский авиатор П. Нестеров. Талалихин же впервые в тактике воздушного боя применил ночной таран.

Командующий германскими сухопутными силами Гальдер писал: «Русские дерутся до последнего человека. Фанатики. Они не знают страха смерти». Этот тезис немецкого генерала о слепом фанатизме, бессмысленных жертвах в Великую Отечественную войну потом повторили и наши последователи Геббельса. В их числе генерал Волкогонов, бывший одним из главных идеологов Советской Армии, которому, словно гоголевскому Вию, нечисть приподняла веки, и он «прозрел». И поведал «правду», и ее подхватили в прессе, на телевидении, в кино. И пошло, поехало… Где правда, а где наглая ложь — не разберешься сразу, этим и пользуются «гробокопатели» от истории,получая свои дивиденды за грязь и помои.

«Нестандартная» история

По телевидению демонстрировался сериал «Красная капелла», который, несомненно, был приурочен к 60-летию Победы. Что и говорить, эта страница Второй мировой войны прежде была окутана тайной. Но даже скупые данные, что в свое время были опубликованы об этой организации, при просмотре фильма наводили на грустные размышления: где та грань, что отделяет историческую правду от вымысла создателей сериала?

Видимо, авторы его считали, что никого из советских разведчиков, о которых рассказывается в «Красной капелле», нет в живых, а посему не стоит обременять себя правдивым повествованием, точностью событий. Главное — «закрутить» сюжет. Да только просчитались господа телекиношники: оказывается, жив еще единственный из участников «Красной капеллы» А. М. Гуревич.

Вот что пишет в «Российской газете» Анатолий Маркович: «К большому сожалению, события, о которых рассказано в фильме, абсолютно не похожи на те, что были на самом деле. Оказались искажены место действия, биографии разведчиков, в карикатурном виде была показана их личная жизнь. Тяжелая, изматывающая работа наших разведчиков, которые каждый день рисковали жизнью, была изображена как занимательная зарубежная поездка… От реальных событий остались только имена.

Конечно, если целью было опорочить работу нашей разведки перед началом и во время Второй мировой войны… то эта цель достигнута».

Можно говорить, что фильм «Красная капелла» — это художественная лента, и создатели имеют право на творчество. Ио какова цена этого «творчества»? Мне показалось, что фильм этот из сериала о Джеймсе Бонде.

Вспомните «Семнадцать мгновений весны». Можно ведь сказать, что не было такого советского разведчика Максима Исаева (Штирлица). Но почему-то никто не пеняет создателям фильма за это, и у нас не возникает даже сомнения, что фильм основан не на конкретных фактах. И все потому, что он проникнут исторической правдой, патриотическим настроением, национальным духом. А это как раз и отсутствует в «Красной капелле». Да, думаю, создатели и не ставили перед собой такой цели. Главное для них — чтобы сюжет был «нестандартный», чтобы он «выпирал» из истории войны.^[56]

Правда и ложь об «объекте 808»

На глаза попалась статейка «Объект 808», опубликованная в одной из областных газет. Публикация была снабжена пометкой: «Генштаб руководил боевыми действиями из Арзамаса». Ее автор некто Сурков, тоже из числа «правдоискателей», пишет: «Осень 1941-го. Фронт приближается к Москве. Совнарком принимает решение эвакуировать правительство из столицы. Аппарат ЦК ВКП(б) и министров отправили в Куйбышев. А где спрятать военачальников? Долго не могли определить. Следовало соблюсти два принципа: надежный тыл и относительная близость к фронту. Большинство сходилось на мысли, что лучше места, чем Горький, найти сложно. Но чья-то здравая голова подсказала: в городе много предприятий, ориентированных на фронт, немцы об этом знают. Значит, обязательны массированные бомбардировки. И под осколками бомб, неровен час, сгинет весь цвет РККА».

Тон начала статейки уже подсказывал: жди какого-нибудь очередного «открытия». Автор утверждает, что специально под Генеральный штаб Красной Армии в Арзамасе было построено здание с тремя надземными и тремя подземными этажами и коммуникациями; что возводил его штрафбат, состоящий из заключенных ближайшего лагеря; что потом их отправили на фронт под Малоярославец и никто из них не вернулся; что на трассе Горький — Арзамас через каждые 10 километров поставили по зенитной батарее, и в воздухе постоянно дежурила эскадрилья истребителей; что все наступательные операции периода осени 41-го — осени 43-го разрабатывались в Арзамасе; что до завершения Курской битвы никто из маршалов-генералов не отваживался показаться в Москве — им удобно было в Арзамасе; что здесь, под боком у Генштаба, находился и штаб ПВО Московского округа.

Тут что ни «факт», то «открытие». И попробуй проверь — автор не привел никаких документальных доказательств, посчитав, что читатель и так проглотит наживку.

Что ж, попробуем отделить правду от кривды. Начнем с секретного «объекта 808», как называет Сурков здание, в котором якобы размещался Генеральный штаб Красной Армии. До середины XX века в Арзамасе трехэтажных зданий было по пальцам пересчитать. Одни из них построены еще до революции, другие в 20-30-е годы. Они и ныне стоят. И каждый житель города их знает.

А вот здания с тремя этажами над и под землей, построенного осенью 1941 года, в городе вообще не существует. Да и не было. Во-вторых, это сколько же надо было нагнать в город заключенных и техники, чтобы за один месяц построить здание в шесть этажей. Такую стройку никак нельзя было спрятать от глаз жителей. Да и с воздуха заметно было бы. Как вспоминают многие арзамасцы, летом и осенью 41-го над городом кружили немецкие самолеты-разведчики — с земли были видны кресты на крыльях. Кроме того, штрафные батальоны летом и осенью 1941 года еще не существовали. Так что «полет» свободной фантазии далеко увел автора от истины.

О маршалах и генералах. До войны Арзамас был небольшим городом, и люди хорошо знали друг друга, каждый новый человек не мог остаться незамеченным. Тем более такие известные в стране маршалы, как С. Буденный, К. Ворошилов. Ну, разве что, выходя на улицу, надевали шапки-невидимки. Если бы г-н Сурков потрудился заглянуть в хронику Великой Отечественной войны, то узнал бы, кто из маршалов (их было тогда всего пять) и генералов осенью 41-го где находился. И не пришлось бы наводить тень на плетень и выдумывать, что они отсиживались в Арзамасе. А так выходит, что это не Буденный командовал 7 ноября 1941 года военным парадом на Красной площади, что не Ворошилову было поручено как члену Ставки командовать в тот же день парадом в Куйбышеве на случай непредвиденных обстоятельств в Москве.

Впрочем, «правдорубу» Суркову правда не нужна. Для него важнее всего накрапать «нестандартный» материал о войне. Вот он заявляет, что вслед за Генштабом в Арзамас в полном составе прибыло Главное разведывательное управление, и сюда же переместили элитную разведшколу. И опять — все высосано из пальца. Разведшкола для подготовки радистов, забрасываемых в тыл врага, была создана в июле 41-го в Москве, и в октябре передислоцировалась в Горький. В Арзамасе начала базироваться с 8 февраля 1945 года. Эти сведения взяты из брошюры «Истоки формирования и будни Горьковской школы разведчиков». Ее автор полковник А. П. Стретович служил в разведшколе со дня ее образования и прошел путь от командира взвода до начальника школы.

Теперь относительно Главного разведуправления. Мне доводилось слышать, что будто бы в Арзамас планировалось перевести ГРУ и что в районе Соловейки были начаты строительные работы. Лет пять назад я побывал в тех местах, беседовал с местными стариками, которые помнят те события. Один из них рассказывал, как в войну он, мальчуган, на лошади возил воду для строителей. Работали в основном местные жители и было немного солдат. Они рыли землю, видимо, под фундамент. Сюда в лес была протянута ветка железной дороги от центральной магистрали. На рельсах стояло несколько вагонов, там жили военные, и, видимо, было какое-то оборудование. Руководил этими работами, как говорили мои собеседники, полковник. Но в ноябре 41-го, как только обстановка под Москвой стабилизировалась и началось потом контрнаступление, все работы под Соловейкой были завершены, и военные уехали.

Место стройки за более чем полвека заросло, хотя очертания котлована просматривались. И еще одно свидетельство кратковременного пребывания военных в Арзамасе — аппаратура телефонной связи, которую передали городу.

Ряженные в чужие обноски, «клеветники России» (выражение А. С. Пушкина) стремятся заляпать грязью белые одежды советского солдата, спасшего от фашизма не только свой родной дом, но и вычистившего от фашистской нечисти Европу. Что ж, на большее они не способны.

«Аргументы» без фактов

Сегодня о патриархе Сергии (Страгородском) пишут много. В этом можно убедиться, зайдя в Интернет. Свое мнение высказывают светские историки и богословы, атеисты и верующие, сторонники проводимой им политики и противники. Пишут разное. То, что одни расценивают как прозорливость Сергия, для других совершенно неприемлемо. Ему ставят даже в вину, что не спас от расстрела свою сестру Александру.

То, что интерес к личности Сергия возрос, вполне объяснимо. Мы пытаемся понять для себя роль его в истории не только Русской Православной Церкви, но и государства.

К сожалению, иные авторы в погоне за сенсацией выдают «на-гора» такие факты, что просто диву даешься. Один обласканный телевидением и печатью «историк» поведал миру о том, что именно Сергий, тогда еще епископ, ректор Санкт-Петербургской духовной академии, ввел в дом императора Николая II Григория Распутина. Подоплека проста: вот, дескать, кому Россия обязана тем, что Распутин «прописался» в царских покоях. А значит, на нем вся ответственность за «распутинщину».

На деле же было все гораздо прозаичнее. Тобольский владыка письмом просил Сергия помочь с кровом в столице монаху Григорию. Что епископ Сергий и сделал. Больше никаких контактов у них не было. Что же до знакомства с Домом Романовых, то из воспоминаний современников известно, что императрица Александра Федоровна не жаловала владыку.

Другой автор утверждает, что Сергий был духовником царской семьи, и что именно в эту пору «зарождается противоречивость личности Сергия, отражающая собой кричащее расхождение проповедуемых христианских идеалов и действительности». Но Сергий никогда, даже в тяжелейшие годы репрессий, не сомневался в правде Христовой, в богоустановленности Церкви. Достаточно вспомнить его знаменитое высказывание в начале XX века: «…Российская Империя может быть сметена надвигающимися событиями, но Церковь погибнуть не может».

Доводилось читать и о том, как с размахом гуляло у епископа Сергия нижегородское землячество, в которое входили митрополит Петербургский Палладий (Раев), обер-прокурор Синода генерал-адъютант Алексей Петрович Ахматов, сенатор Николай Александрович Зверев, начальник главного управления по делам печати архимандрит Панкратий.

Как описывает автор, стол ломился от закусок. Тут были анисовая настойка, зверобой, старка, петровская, херес, сухое белое и красное вино, коньяк, расстегаи, селедочка, осетрина с хреном и отваренная в шампанском, рыжики, стерляжья уха, пятнадцатислойная кулебяка, форель, суфле, кофе, сигары… Вот за этим-то столом и вел Сергий философско-религиозные беседы с земляками.

Однако люди, близко знавшие патриарха, отмечали в нем простоту во всем, в том числе и в пище. Конечно, ему как иерарху оказывались почести, но не более. Это во-первых.

Во-вторых, митрополит Палладий скончался в 1898 году, а архимандрит Сергий с 1897 года нес пастырскую миссию в Японии и вернулся в Россию в 1899 году.

В-третьих, в годы, когда епископ Сергий руководил духовной академией, обер-прокурором Синода был Константин Петрович Победоносцев. Алексей Петрович Ахматов же был обер-прокурором в 1862–1865 годах, а Сергий родился в 1867 году. Удивительно, как за этот стол автор не усадил профессоров С.-Петербургской духовной академии Петра Ивановича Лепорского, также уроженца Арзамаса, и Александра Львовича Катапского, учившего семинариста Страгородского. Видимо, не знал о них. Кстати, зачем нужно было городить весь этот огород с пиршествами, спросите вы? Думаю, автор таким образом хотел представить Православную Церковь в негативном свете: вот, мол, как шиковали архиереи.

Что касается сестры патриарха, Александры Николаевны Архангельской, то и вокруг нее много чего наплетено. Не раз доводилось слышать и читать, что, являясь фактически главой Русской Православной Церкви, Сергий об аресте сестры не мог не знать. У меня нет документальных свидетельств, что это не так. Но, рассуждая логически, каждый может понять, что Сергий об этом факте не знал. Александру Николаевну арестовали 9 октября 1937 года. 23 октября решением тройки НКВД она была приговорена к высшей мере наказания, а 4 ноября расстреляна в городе Горьком.

Как видим, все происходило очень стремительно. Если учесть, что митрополит Сергий сам был под наблюдением, то вполне возможно, что и его переписка просматривалась. Он не мог вмешаться в судьбу сестры. К тому же скольких иерархов, священников арестовали в том году чекисты, не поставив в известность патриаршего местоблюстителя. Так же, как не ставили в известность патриарха Тихона об аресте митрополитов, архиепископов и епископов.

Конечно же, как каждый человек, патриарх Сергий тоже ошибался. Он признавал это сам и говорил об этом открыто. Ошибкой было, в частности, отпадание его от Патриаршей Церкви и приход в обновленчество. Но прежде чем судить Сергия за связь с обновленцами, надо знать, чем он руководствовался тогда. Есть свидетельства (о них говорит историк Русской Церкви Д. Поспеловский), что митрополит Сергий и архиепископ Серафим (Мещеряков) — они хорошо были знакомы еще по духовной академии — пошли на этот шаг в надежде возглавить Высшее Церковное Управление и повернуть обновленцев в каноническое русло, «спасти положение Церкви, предупредить анархию в ней».

Но этого им сделать не удалось. Последовавший затем отход Сергия от обновленцев нанес ощутимый удар по раскольникам. Не смогла помочь им оправиться от этого удара и власть, стремившаяся всячески поддерживать «Живую церковь».

Много споров и сегодня вызывает Декларация, подписанная Сергием в 1927 году. Но она была подписана не только митрополитом Сергием, а всеми членами Синода. Об этом говорил будущий патриарх Алексий I, возглавлявший в ту пору ленинградскую кафедру: «Мы все Временным Синодом подписали с ним Декларацию 1927 года в полном убеждении, что выполняем свой долг перед Церковью и паствой».

Прежде чем судить Сергия и Синод за Декларацию, необходимо хорошо представлять ситуацию, в которой оказалась Церковь в те годы. Когда не удалось свалить Патриаршую Церковь руками обновленцев, в ГПУ-НКВД созрел новый план действий: внести раскол среди иерархов. На роль первого лица Церкви претендовало сразу несколько человек. Это вносило сумятицу в церковные дела и могло обернуться развалом.

Одновременно НКВД, требовавший от Церкви признания лояльности к государственной власти, всячески препятствовал принятию Декларации, первый вариант которой был подготовлен в июне 1926 года.

В этих условиях митрополит Сергий решил тайно провести выборы патриарха — путем сбора подписей среди иерархов. К ноябрю было собрано 70 подписей, но «заговор» был раскрыт, сфабриковали дело о «контрреволюционной группе». Сергия и еще 117 архиереев арестовали.

Лишь в марте 1927 года митрополита освободили из-под стражи под подписку о невыезде из Москвы, и он приступил со своими единомышленниками к составлению Декларации. Да, он вынужден был подчиниться продиктованным ему условиям, так как борьба церковных группировок за власть ослабила его позиции. Однако и большевики тоже уступили кое в чем. В частности, разрешили образовать Синод.

Находившийся в заточении митрополит Петр (Полянский), который по завещанию патриарха Тихона являлся патриаршим местоблюстителем, поддержал Декларацию, «находя, что это — единственный выход при существующих… условиях», свидетельствовал митрополит Елевферий (Богоявленский). «Соловецкие узники-иерархи, — писал он далее, — за исключением трех… все с митрополитом Сергием».

Вот так обстояли дела.

Кстати, однажды прочитал, что Сергий после ареста в 1926 году был отправлен на лесоповал в Надым. Очередная чушь. С 30 ноября 1926 года до марта 1927 года он находился в Бутырской тюрьме. А она, как известно, всегда стояла в Москве.

В одной из местных газет появилась статья «Сергий Страгородский: свет и тени». Конечно, каждый имеет право высказывать свое мнение о той или иной исторической личности, однако это должно иметь под собой какую-то почву.

А что автор статьи? Он сыплет «аргументы», которые не столько проливают свет на роль патриарха Сергия в сохранении Церкви, сколько бросают тень на его деятельность.

Ставя в вину Сергию участие в обновленчестве, автор заявляет, что это «означает участие против Православной веры». К тому же в статье говорится, что владыку вернули в православие большевики, поняв бесперспективность обновленцев. Напомню, покаяние Сергий принес патриарху Тихону, а обновленчество в середине 20-х годов еще было полно сил.

17 февраля 1925 года архиепископ Финляндский и Выборгский Серафим (Лукьянов) писал председателю Архиерейского собора Русской Православной Церкви за рубежом митрополиту Антонию (Храповицкому): «На днях мне удалось получить некоторые точные сведения о церковных делах в России, но эти сведения не могут быть оглашены в печати.

Митрополит Сергий просил патриарха благословить ему служить с ним в Донском [монастыре]. Патриарх отказал, ссылаясь на то, что он был в „живой“ церкви. Митрополит Сергий стал доказывать, что он не согрешил, и патриарх согласился допустить его к служению без публичного покаяния. Когда митрополит явился в Донской и стал надевать мантию, дабы вместе с другими архиереями идти навстречу патриарху (там завелся такой порядок), то архиереи заявили ему, чтобы он не выходил навстречу и не служил с патриархом. Он стал ссылаться на благословение патриарха, тогда они заявили, что если он будет служить, то они все и священники не будут служить и оставят их вдвоем, так как решение, данное патриархом, считают незаконным. Вместе с тем они предложили митрополиту Сергию сначала принести публичное покаяние, а потом уже служить. Митрополит Сергий вынужден был подчиниться».

Так при чем же тут большевики?

Не приводя ни одного факта, автор статьи утверждает, что «самое страшное — церковь стала филиалом НКВД. Главным доносчиком церковь стала при Сергии Страгородском».

Хорош «филиал», членов которого жестоко уничтожали чекисты. Загляните на подмосковное Бутовское кладбище, и вы увидите не одну сотню фамилий священнослужителей, которые были расстреляны, сгноены в темницах. Сегодня раскрыты архивы и в них немало документальных свидетельств, как, отводя беду от других, священники брали вину на себя. Достаточно вспомнить, что арестованный патриарх Тихон, когда его спрашивали, кто помогал составить ему гневное письмо советскому правительству в 1918 году, не назвал никого. Хотя известно, что его читал и вносил правки митрополит Сергий (Страгородский).

А вот выдержки из протокола допроса расстрелянного священника Покровской церкви города Горького А. Н. Бенедиктова (1937 г.):

«Вопрос. Вы лжете, следственным материалом ваше участие и ваша активная к.-р. деятельность (контрреволюционная деятельность — В.П.) в организации подтверждены полностью. Еще раз требую дать правдивые показания.

Ответ. Я не лгу и еще раз говорю, что я членом к.-р. церковно-фашистской организации не состоял. И о той к.-р. организации я не знал и ни от кого не слыхал.

Вопрос. Скажите, с кем вы имели связь из духовенства? Ответ. Связи я ни с кем не имел».

Говоря о связях священнослужителей с НКВД, автор риторически восклицает: «Сколько поломанных судеб, искалеченных биографий… Сколько молодых способных людей не смогли поступить в вузы и техникум…»

Но почему же автор игнорирует опубликованное еще в 70-е годы письмо митрополита Сергия, где он обличает власть в том, что дорога в вузы и техникумы закрыта детям духовенства? А потому, что такие документы не добавляют света в образ патриарха Сергия. Нужно побольше теней. И он констатирует: «… Деятельность Русской Православной Церкви под руководством Сергия Страгородского прямо противоречит самой сути, смыслу христианства, заповедям Иисуса Христа».

Из чего следует этот вывод, не ведаю. Зато располагаю данными о том, что накануне войны в ЦК ВКП(б) стекалась с мест информация, свидетельствующая «о возрастании активности церковников», что в Пасхальные дни множество колхозников не выходило на работу, что «крестили своих детей даже „видные коммунисты“».

Приехавший из-за границы митрополит Пантелеймон (Рожновский) рассказывал, что когда они с Сергием отправились осматривать московские храмы, местоблюститель сказал ему на ухо: «Владыко, помолитесь прежде, не я вас везу храмы осматривать, а нас везут… Куда нас везут, сам не знаю».

Вот и выходит, автор «теней», сам того не замечая, действует методом сотрудников НКВД: те облыжно обвиняли Сергия в организации и руководстве контрреволюционной церковно-фашистской организации, а критик, не приводя никаких фактов, обвиняет его в превращении Церкви в филиал НКВД.

Известный историк и искусствовед О. И. Подобедова вспоминала, как однажды в канцелярию Патриархии в сопровождении конвоя вошел архиепископ Филипп (Гумилевский), которого с митрополитом Сергием связывала многолетняя дружба. Владыку везли в тюрьму в Ростов. Ввиду особой милости ему разрешили попрощаться с Сергием, но местоблюститель уехал на службу в Подмосковье. В распоряжении Филиппа было несколько минут. Поняв, что Сергия ему не дождаться, он попросил листок бумаги и написал прощальное письмо. Через три часа местоблюститель вернулся, прочел письмо, поцеловал и спрятал на груди со словами: «С таким письмом и на Страшный суд предстать не страшно!» Потом прошелся несколько раз по комнате, вынул письмо, прочел его вслух и сказал: «Сережа (дежурный по канцелярии отец Сергий Лебедев — В.П.), после моей смерти будут всякие толки, и трудно будет понять, что я вынужден был делать в это страшное время, чтобы сохранить Литургию. Возьми письмо, подшей в мое личное дело».

Вот это письмо: «Владыка Святый, когда я размышляю о Ваших трудах для сохранения Русской Церкви, я думаю о Вас, как о святом мученике, а когда вспоминаю о Ваших ночных молитвах все о той же Русской Церкви и всех нас, я думаю о Вас, как о святом праведнике».

«Никакие слова недостаточны, чтобы передать то положение, в котором находились верующие, а следовательно, Церковь в целом в то время. Много говорится сейчас о правильности и неправильности (последнее чаще!) позиции, занятой в те дни иерархами Русской Православной Церкви, но почти никто не представляет себе состояние мученичества и повседневного исповедничества, в которое они были поставлены. А главное, никто не хочет понять положение мирян, стремившихся бывать в храмах, нуждавшихся в руководстве духовников, в причащении к Св. Таин», — отмечала О. И. Подобедова.

И еще одно свидетельство света деяний патриарха Сергия. Патриарший экзарх в Прибалтике митрополит Сергий (Воскресенский) писал: «Посильно замедлить, затормозить предпринятое большевиками разрушение Церкви всегда было главной задачей Патриархии. Она стремилась ограничить догматическую чистоту и каноническую верность Православия, одолеть схизмы, сохранить каноническое законное преемство высшей церковной власти, удержать канонически законное положение Российской Церкви среди прочих автокефальных церквей и довести таким образом Церковь до лучшего будущего, когда, после крушения большевизма, Церковь могла бы снова воспрянуть».

Я думаю, что к всякого рода мифам надо относиться очень осторожно, потому что они только мешают понять масштаб личности Святителя Сергия и его деяний. Не надо писать с него «икону». Но не стоит и принижать его заслуг перед Церковью и Отечеством.

Сказано же в Писании: «Свет и во тьме светит…»

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Октябрь 2007 года. В Нью-Йорке Неделя российского кино. По просьбе американцев открывал ее фильм А. Кончаловского «Глянец». Почему выбрали американцы именно этот фильм, стало понятно, когда просмотрел его. Куда там фильму «Сволочи», пронизанному ненавистью к отечественной истории, до «Глянца»: такого откровенного русофобства в кино, признаюсь, не приходилось еще видеть.

Поразительно, но Кончаловский не находит ничего положительного в российской жизни, он мажет все и вся грязью. Он представляет русских в своей картине быдлом: они только и знают, что жрать водку да драться. Ну, понятно, г-н Кончаловский хоть и живет в последние годы в России — живет вполне комфортно (об этом мы можем судить по телепередаче «Едим дома», наблюдая, как «мечется» по кухне его жена Высоцкая, готовя обеды из таких продуктов, стоимость которых превышает месячную пенсию) и пользуется всеми благами, положенными «сильным» мира сего (как же, его папа, автор Сталинского, Брежневского и Российского гимнов, президента за столом принимает, а лучи папиной славы и на детей свет проливают), — но все-таки остался духовным сыном Запада.

Как можно представить русского человека «неполноценным»? Да очень просто. Кончаловский, например, вводит сцену, где мордоворот в Ростове избивает физически слабого еврея и забирает у него триста долларов. Избивает за то, что тот написал нечто нехорошее о нем. Или походя один из героев фильма с сексуальным отклонением позволяет себе кощунственные высказывания о Боге.

Режиссер представил миру Россию в искаженном виде. Д. Васильчиков в «Политическом журнале» по этому поводу заметил: «…В фильме проработано главное — он показал всем, и прежде всего своим западным друзьям, что „русский мир“ — это клоака, что Русь умирает…

Благодаря опустошению незыблемых ранее ценностей и возведению в ранг ценностей пустых понятий происходит глобальное мифотворчество. Реальные ожидания людей, готовых послужить родине, наталкиваются на равнодушие и стремление некоторых сил потрафить Западу. Поэтому на один фильм „Остров“ приходится десяток „Сволочей“ и „Глянцев“. Люди, отвечающие сегодня в России за идеологию, не умеют ничего, кроме воспроизводства западных стандартов, поэтому из букв русского алфавита у них складывается „Макдоналдс“, из исторических фактов — „новая хронология“…

И в этой неразберихе, в подмене одного другим чудовищные „шедевры“ создают те, на ком поставлена „печать качества“ на Западе. Пользуясь этим, они воспроизводят свои мирки, навязывая их в качестве русской рефлексии».

Беда в том, что свои «мирки» Кончаловские навязывают молодежи. По неофициальным данным, до 80 процентов населения России сегодня называют себя православными. А по опросу фонда имени Питирима Сорокина, вера в Бога входит в число базовых национальных ценностей для современной молодежи страны. Одобрительную оценку православию дали молодые люди как либеральных, так и консервативных взглядов. Даже атеисты за лояльное отношение к Русской Православной Церкви.

Потому-то и опасны фильмы тина «Глянец»: они дают молодежи вместо веры в ценность жизни веру в ценность вещи. И это все происходит на фоне больших перемен в духовной жизни России — миллионы тянутся к церковной жизни, два-три раза в год подходят к причастию, исповедуются, погружаются в православную культуру и православный быт. А вот это-то как раз и раздражает приверженцев «общечеловеческих» ценностей. Они противятся духовному сплочению русского народа, потому что видят в этом крах своих устремлений.

Позитивные изменения есть, и произошло это прежде всего благодаря возрождению Церкви как полнокровного института. И лучшее тому свидетельство — массовое восстановление и строительство храмов.

Помнится, когда только начинали реализовывать программу «Арзамасские купола», одна бывшая партийная активистка сказала: «Зачем нужно восстанавливать церкви? Есть в городе три действующие — собор, Святого Духа и в монастыре, ну и достаточно».

Что ж, можно рассуждать и так. А можно посмотреть и другими глазами. Почему, погнавшись один раз по чуждому для русского национального самосознания, ложному пути, мы должны и теперь тащиться в «обозе» западных ценностей. Мы хотим чувствовать себя великой нацией? Значит, нам необходимо единение. Единение гражданского общества. А это возможно только на основе возрождения национальных традиций и патриотизма.

Однако от частого повторения этих слов может произойти девальвация понятий «национальные традиции» и «патриотизм». На Востоке говорят: хоть сто раз повтори «халва», слаще от этого во рту не станет. Любовь к Отечеству — это чувство настолько естественное, что даже не понимаю, как можно учить и воспитывать ему. Что-то в этом есть искусственное, привитое. Высокие слова, громогласные заклинания, патетические восклицания — все это не срабатывает, напротив, подвергается язвительным усмешкам и не имеет ничего общего с проявлением патриотизма.

Уверен, что юный арзамасец Антон Никонов, который в 2007 году в числе ста детей и взрослых принял участие в акции «Алтарь Отечества» и прошел историческим маршрутом Мининского ополчения, осознал себя потомком тех, кто защитил Россию от польских интервентов, спас ее от разорения; понял: призыв Минина «Купно за едино!» звучит сегодня особенно актуально.

Точно так же почувствовали связующую нить поколений школьники — участники викторины и молодежного форума, посвященных 140-летию со дня рождения Святейшего патриарха Сергия (Страгородского). Именно эта незримая нить позволяет понять необходимость преемственности; ведь патриотизм — это любовь к родным корням, к земле, на которой родился, к людям, которые прославили свое Отечество.

Вы обратили внимание на то, что на всех каналах телевидения, по радио говорили: 4 ноября Россия отмечает два праздника. Один светский — День народного единства, в память о победе ополчения Минина и Пожарского и о преодолении Смуты. Второй церковный — в честь иконы Казанской Божией Матери, особо почитаемой на Руси. И никто не задумывался, что фактически это один праздник, вобравший в себя два события 1612 года.

Вот что говорил по этому поводу архимандрит Кирилл (Павлов):^[57]

«Войска взяли с собой икону Божией Матери, именуемую Казанскою, и, предводительствуемые ею, приблизились к Москве, и был объявлен пост, когда весь наш народ и воины три дня постились и пред Казанскою иконою Божией Матери молились о даровании им победы. И Царица небесная услышала молитву их и Своим предстательством испросила победу».

Вот и выходит, что наши предки, непоколебимые в вере Христовой, учредили день особого прославления чудотворной иконы в память об освобождении Москвы. А мы норовим поделить единство праздника.

Выросло целое поколение без коммунистического догмата в голове. Но смогли ли мы наполнить их сердца нашими национальными духовными и культурными ценностями? А без этого не может быть осознания особой миссии России.

Ноябрь 2007 года.

Примечания

1

По состоянию на июнь 2001 года, когда отошел в мир иной митрополит Николай, в епархии значилось 485 человек духовенства, 376 приходов, 9 монастырей, духовная семинария, два духовных училища и два училища катехизаторов, 107 воскресных школ для детей и взрослых, 20 печатных изданий, 3 православные теле- и радиопередачи.

(обратно)

2

В статье П. В. Еремеева «Истоки. К истории народного образования в Арзамасе» (Арзамасская правда, 1989, № 171) инспектором народных училищ ошибочно назван Дмитрий Федорович Раевский. Д. Ф. Раевский был священником в Христорождественской церкви и скончался в начале 1850-х годов.

(обратно)

3

На протяжении лет десяти я пытался установить, как звали Фаворского. Года три-четыре назад в «Нижегородской правде» была опубликована статья об учителях из Шаранги Фаворских. Связался с ними, но об арзамасском Фаворском они никогда не слыхали. А недавно в нашем архиве совершенно случайно наткнулся на документ, где упоминался И. А. Фаворский.

(обратно)

4

То есть губернским советником.

(обратно)

5

Существовал еще графский род Путятиных.

(обратно)

6

Герб рода князей Путятиных представляет собой щит, имеющий голубое и красное поля, на котором изображены золотой крест и под ним два серебряных соединенных вместе стропила наподобие буквы W. Щит покрыт мантиею и шапкою, принадлежащим княжескому достоинству.

(обратно)

7

В «Исторических сведениях о городе Арзамасе» Н. М. Щегольков указывает, что «выборным человеком от города Арзамаса был игумен Спасского монастыря Иов», который в числе других принимал участие в избрании на царство Михаила Федоровича. Почему не упоминает о князе Иване Путятине, неизвестно. Возможно, что он этого не знал.

(обратно)

8

Будущий архиепископ Нижегородский.

(обратно)

9

Битье кнутом.

(обратно)

10

Необратимых.

(обратно)

11

По Далю: замерзить — делаться противным, гадким; замерзеть — начать становиться мерзким, погрязнуть в мерзости; замерзелый — померзевший вовсе.

(обратно)

12

Донесения помещены в Арзамасских поместных актах за 1615 год.

(обратно)

13

Ныне известные поэт Сергей Михалков и его дети кинорежиссеры Никита Михалков и Андрей Михалков-Кончаловский — потомки К. И. Михалкова.

(обратно)

14

Трубкою.

(обратно)

15

Во время Крымской войны в 1855 году Александр Васильевич Мессинг возглавил Арзамасскую дружину государственного ополчения в тысячу ратников.

(обратно)

16

Александр Иванович Михайловский-Данилевский — участник Отечественной войны 1812 года (был тяжело ранен в сражении при Тарутино), Турецкой войны 1828–1829 годов, Польской войны 1831 года (был ранен). В 1835 году назначен сенатором и председателем Военно-цензорного комитета. Автор исторических книг об Отечественной войне 1812 года и других военных кампаний.

(обратно)

17

Так тогда называли советника губернской канцелярии, то есть вице-губернатора.

(обратно)

18

Герб рода Чемодановых: щит разделен на четыре части. В первой в золотом поле изображена рука в латах, выходящая из облака, с поднятым мечом и над ним голубая восьмиугольная звезда. Во второй части — в голубом поле радуга. В третьей части — в красном поле воин в серебряных латах, держащий в руках булаву, сражающийся с единорогом, и между ними золотой крест. В четвертой части — в серебряном поле видна часть ковчега, на котором сидит голубь с зеленой ветвью. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою на нем короною и тремя страусиными перьями. Намет на щите красный, подложенный серебром. Щит держат два воина.

(обратно)

19

Герб рода Стремоуховых: щит разделен горизонтально на две части; верхняя часть разрезана перпендикулярною чертою: в правом голубом поле — три серебряные стрелы, обращенные остроконсчием вниз; в левом красном поле — половина единорога. В нижней части в золотом поле — шишак с перьями, под ним — копье с Саблею, панцирь, поставленный на лук. Щит увенчан дворянским шлемом с короною. Намет на щите голубого и красного цветов, подложенных золотом. Фамилия Стремоуховых образована от грека Афоносия Строматороса, из Царьграда, прибывшего в 1362 году к Великому князю Василию Васильевичу.

(обратно)

20

В табели о рангах — чин 6-го класса, соответствовал воинским чинам полковника и капитана первого ранга.

(обратно)

21

Н. Эйдельман. По смерти Петра I… «Прометей» — историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Изд. ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», М., 1974 г., том 10.

(обратно)

22

Гоголь Николай Васильевич. Литературные мемуары. Гоголь в воспоминаниях современников. (Часть I).

(обратно)

23

Владимир Рувимович Сторожев остался в памяти арзамасцев как наиболее ревностный защитник Спасского монастыря, когда вдруг в 1878 году поднялся вопрос о закрытии обители и передачи его зданий под духовное училище. Монастырь удалось отстоять, а для духовного училища было построено новое здание на Сальниковой улице — ныне в нем размещается педагогический институт. В. Р. Сторожев скончался в том же 1878 году. Похоронен на кладбище Спасского монастыря.

(обратно)

24

То есть помощником прокурора.

(обратно)

25

Комендант «дома особого назначения», которого вскоре заменят Юровским.

(обратно)

26

Доктор Боткин.

(обратно)

27

Скончалась в 1941 году.

(обратно)

28

Иначе пришлось бы нести покойного по многочисленным улицам.

(обратно)

29

В данных заметках речь не идёт о произведениях, рассказывающих об исторических личностях.

(обратно)

30

А. П. Мельников знал французский, немецкий, латинский, греческий, древнееврейский, санскритский языки.

(обратно)

31

Так звали за глаза В. Г. Перова.

(обратно)

32

Художник Николай Николаевич Ге.

(обратно)

33

От слова «мой».

(обратно)

34

Иона — первый русский митрополит, фактически независимый от Константинопольского патриарха. Иван III ценил митрополита за ум и поддержку в его государственных делах.

(обратно)

35

Воронок или черный воронок — так в народе прозвали милицейские машины.

(обратно)

36

Арзамасская правда, 1938, 6 июня.

(обратно)

37

Лаврушин И. Я., образование 4 класса, член ВКП(б) с 1918 года, работал в должности начальника УНКВД по Горьковской области с мая 1937 года.

(обратно)

38

Арзамасская правда, 1937, 23 декабря.

(обратно)

39

Арзамасская правда, 1937, 20 декабря.

(обратно)

40

Архив УФСБ РФ по Нижегородской обл. Д. 8299, л. 9-10.

(обратно)

41

ГАНО-2. Ф. Р-23, оп. З, д. 64.

(обратно)

42

Архив УФСБ РФ по Нижегородской обл. Д. 5298, л. 2.

(обратно)

43

Архив УФСБ РФ по Нижегородской обл. Д. 5298, л. 2.

(обратно)

44

Приказом наркома внутренних дел Н. И. Ежова Горьковской области было дано задание репрессировать за четыре месяца 4500 человек, из них 1000 подлежали расстрелу, остальные — аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет. — Забвению не подлежит: неизвестные страницы нижегородской истории (1918–1984 годы). Книга вторая. Н. Новгород, Волго-Вятское книжное изд-во, 1994, с. 224.

(обратно)

45

Арзамасская правда, 1937, 20 декабря.

(обратно)

46

Архив УФСБ по Нижегородской обл. Д. 5928, л. 127.

(обратно)

47

Забвению не подлежит. Книга вторая, с. 272.

(обратно)

48

Архив УФСБ по Нижегородской обл. Д. П-8951, л. 82–84.

(обратно)

49

Коренной арзамасец А. Н. Перетрутов рассказывал мне, со слов своей родственницы Калиновской, что у А. Н. Архангельской, когда ее арестовали, болели ноги, и сотрудники НКВД везли ее на телеге.

(обратно)

50

Заключение УКГБ по Горьковской области об отмене постановления «тройки» в отношении В. С. Тулякова. — Архив УФСБ по Нижегородской обл.

(обратно)

51

Забвению не подлежит. Книга вторая, с. 246.

(обратно)

52

Так тогда назывались депутаты.

(обратно)

53

По существующим данным, в 68 округах (а всего их было 78) голосовали 44 миллиона 443 тысячи человек.

(обратно)

54

(Мельгунов С. П. Красный террор в России).

(обратно)

55

(В. Кожинов. Правда и истина. «Наш современник», 1988, № 4, с. 165).

(обратно)

56

Правду о «Красной капелле» можно узнать в «Российской газете» за 5 ноября 2004 года.

(обратно)

57

Архимандрит Кирилл — в миру Иван Павлов, защитник Сталинграда, его именем назван «Дом Павлова». После войны учился в семинарии, принял монашество, стал духовником Троице-Сергиевой лавры.

(обратно)

Оглавление

ВРЕМЕНА: ОЧЕРКИ, СТАТЬИ

  ОТ АВТОРА

  ГРАД　БЛАГОСЛОВЕННЫЙ

  Слово об Арзамасе

  Рисунок графа на флаге города

  Архивы рассказывают

  И воспоют хвалу «звонящие иконы»

  Не угасает дух милосердия и просветительства

  Истоки духовного просвещения

  По повелению императрицы

  Так пришла вода в Арзамас

  ИМЕНА

  Государев наместник

  Из рода Чемодановых

  Арзамасский держиморда

  Пленник судьбы

  Почитатели Пушкина

  Крестный путь отца Иоанна

  История одного покушения

  Что скрывала особая папка

  Под крылом — Арктика

  Правда Петра Еремеева

  Военная тайна «товарища Семена»

  Малоизвестный портрет

  «Твоя любовь оградила меня»

  ЧРЕЗВЫЧАЙЩИНА

  Чего испугались большевики

  Чрезвычайщина

  Карающий меч ударил по крестьянам

  Расстреляны по разнарядке

  РАЗДУМЬЯ

  Политическое противоборство

  В борьбе обретете вы счастье своё

  Летят «утки»

  «Аргументы» без фактов

  ПОСЛЕСЛОВИЕ

*** Примечания ***