было просто и удобопонятно –
где открытая сцена
и публики рой,
музыкант зажегся пламенем необъятным,
ему далекое чудилось за его игрой.
а когда уже нечего было бить в тарелки
корнет-а-пистон не запел вновь,
дрогнуло сердце земное, мелкое,
как от пощечины твоей, любовь!
музыкант, вдохновленный нестерпимо,
кинул тарелку медную
где небо раскалено –
пусть это будет
тысяча первое
имя,
что сонцу уже дано! –
сонце! не тебя ли славили
в своей молитве пророки,
не тебя ли в боги
поставили
и сетями словили?
но смеешься над всеми путами,
идешь путями
крутыми,
даже мгновенными минутами
не выпытать
твоего имени!
всегда в голубом пространстве,
Господняго боясь кнута,
летишь каким то неистовым танцем,
желтая тарелка вскинутая.
а город на тебя не смотрит,
он занят собой очень. –
красные пришли дни,
красные ночи.
переполненных площадей
гранит
тащит людей
тысячи сотен
взбунтовалась солдатская земля
кто против, а кто за.
город вооружился.
идет рота солдат.
рабочие несут красный флаг,
бухает пушка, как набат,
как в доски гвоздики
вбивает пулемет «пак, пак».
«слушайте наш голос,
растущий сквозь улиц крик,
взрывчатый, как сама свобода!
мы, мальчики с бумагопрядильных фабрик,
мы, плавильщики оружейного завода,
и мы, пулеметчики первой роты.
и мы, крестьяне
и мы,
мы,
выпущенные из тысячелетней тюрьмы,
требуем последняго переворота!»
«слушайте и наш голос,
хриплый под подушкой времени,
мы – культурная буржуазия;
почти не осталось в нас
белого мужского семени,
а вы надвинулись,
как разоренная Азия. –
нашей партьи мало вам разве?
в ней два превосходных слова
народ, свобода,
звучат, хотя и не слишком ново,
зато, как какая нибудь ода!
всегда одинаково свободно,
для всех одно и тоже,
Сонце!
ты летишь и сегодня,
смелое, Божее.
даже у самых черствых,
у тех, что никогда не трепетали,
несколько осколков жестких,
как сердца у подростков
растаяли.
уже запуталось в деревьях высоких
заплел паутинку золотой паучек,
маленькое!
ты согреешь наш город
сто крыший, тысячеокий,
как восем каштановых почек.
скошенная улица поет «свобода!»
как губами чмокает пулемет,
пусть и меня берет
поток моего народа!
становитесь
под красный флаг,
Коля, Машенька, Витя,
прошлое, как дворцы, спалите,
а если не знаете как, –
у сонца спросите!
у города – веселой харчевни –
асфальты тихи всегда.
над набережной предвечерней,
кажется, простоишь года.
откажись от всего что было.
высокому сонцу
отдай сердце.
когда придет время
лечь в могилу
ты будешь знать как тебе одеться
а покаместь сонце научит
работать
радоваться
и петь.
лови же всякий солнечный лучик,
стремящийся улететь!
вам женщины и девушки
тщедушный,
одетые. как куклы, всегда –
и вас, обезьянок города,
переделает сонце не душное,
золотое сонце. Да!
вы, идущия
походкой шатающей,
узкоплечия Венеры Невы,
с каким трудом вы теперь тащите
вашей шубки мех
темнокоричневый.
на шляпе зеленая птица,
а губы не те,
что могут
в милого
впиться –
только презрительно кривите.
сломанных пальцев белизна,
под которой не видна кровь
о! какая печальная тризна,
когда играете в любовь!..
брызнет
зеленый полдень,
сквозь платье прожжет вас гонце
верьте! настанет день,
чтоб сделать смуглее бронзы
вас
и резин сильней!
тогда и я, вдохновитель мира,
поправлю шляпу,
вскину на плечи котомку. –
чтоб и последняго кумира
не оставить потомкам,
снова отыщу мой посох,
пойду на мою реку,
как другие уходят к сохам,
а рабочие к своему станку.
Петроград. Март 17 г.
нет! нет! но надо, надо
сказать последнее прости
и, выехав из Петрограда,
навеки сердце унести.
мы растеряли чувства разом
на поскользнувшейся площадке,
когда моргнул нам поезд шаткий
своим зловещим, желтым глазом.
не страшен пятидневный путь
и встречных станций суматоха:
мы их поборим как нибудь
ценой подавленного «оха».
друзей запомним разговор,
запрем мы сердце на запор. –
но кто нас выучит поплакать
когда повсюду эта слякоть?..
на утро ветер слижет лужи,
чтоб поражала синева,
и снова стянется потуже
меж набережными Нева.
но туфель твой не станет резче,
от блеска солнечного мокрый,
твой желтый зонтик не расплещет
по Невскому немного охры.
а вечером в кругу друзей
мы папироску не закурим,
затем, что вечно балагурим
и жизнью платимся своей.
не правда ль, зло непоправимо
и нам любезна тишина? –
но больно, вспомнив у окна
твое коротенькое имя.
какая странная игра,
когда нам дарят, будто в шутку,
не жизнь, а грустную минутку,
верней – жестокое «пора».
покойно спи. В твой милый гробик
кладем цветы у детских плечь,
что-б было мягче в землю леч,
чтоб оттенить твой мертвый лобик.
каким пустынным стал наш дом,
но ждем, но верим – не на-вечно:
здесь ты не встретишься, конечно,
там – мы тебя опять найдем.
