Знамение. Трилогия (СИ) [Тимур Ильясов] (fb2) читать онлайн

Пролог

Плоский телевизор, подвешенный на стене в гостиной нашей крохотной, но уютной квартиры на двенадцатом этаже добротного жилого комплекса, показывает новости. На экране около десятка людей суетятся вокруг трех космонавтов в белых скафандрах. Они только что приземлились на обожженной дочерна металлической капсуле, валяющейся неподалеку, словно пустая пивная банка. Ветер настойчиво теребит белую ткань парашюта, на котором капсула спустилась из космоса. Прямиком с зависшей на орбите международной космической станции.

Один из космонавтов откидывается на спину и устало улыбается в камеру. Он снимает шлем, подшлемник и с наслаждением вдыхает прохладный воздух казахстанской степи. Его мокрое от пота лицо — на весь экран. Внезапно улыбка сменяется гримасой напряжения. Мужчина тяжело кашляет. Люди вокруг него озабоченно машут в сторону руками. Подбегает бригада медиков. Я замечаю в нижнем углу экрана телевизора дату трансляции новости — 15 мая 2020 года.

Картинка меняется. Еще один новостной репортаж. Я вижу журналиста, молодую деловитую девушку в накинутом на плечи белом халате. Она вещает из приемной больницы.

— … состояние нашего космонавта Бакира Токтарова остается стабильным. Врачи центральной клинической больницы города Алматы делают все возможное, чтобы прояснить диагноз заболевания. По предварительным данным, которые мы получили от представителей больницы, космонавт может страдать от острого бронхита, вызванного перепадами температур на космической станции и снижением иммунитета от воздействия солнечной радиации. Мы будет держать вас в курсе…

Краем глаза я замечаю дату — 17 мая 2020 года.

Следующая новость. Та же девушка — репортер. Рядом с ней стоит долговязый худой мужчина в белом халате. Он то и дело проводит рукой по влажному от выступающего пота лбу. Мужчина заметно нервничает.

— Пожалуйста, сообщите зрителям канала КТК, имеются ли изменения в состоянии пациента? И был ли поставлен окончательный диагноз? — задает вопрос девушка.

— Ммм…, состояние пациента вызывает у нас тревогу. Были выявлены новые симптомы, которые требуют дополнительного изучения и анализов…

— О каких симптомах идет речь? — перебивает врача девушка.

— Ммм…, - мужчина растерянно смотрит в объектив камеры, снимает очки и трет покрасневшую переносицу, — неудержимый кашель, температура, потливость и головные боли у пациента прошли. Теперь мы имеем дело с симптомами другого рода: с сыпью, диареей и рвотой, весьма нетипичными для предполагаемого диагноза. Мы отправили пробы для анализов дерматологам и аллергологам республиканской клинической больницы в столице. У них есть нужное оборудование. Они проведут свои исследования и сообщат нам о них в ближайшее время. Пока результаты анализов не готовы, мне трудно говорить определенно…

— В обществе есть мнение, что Бакир Токтаров мог заразиться новым видом вируса, привезенным на землю из космоса, и еще не известным науке. Как вы относитесь к подобным слухам?

— Это вряд ли, — нервно смеется мужчина, — ерунда и домыслы. Нам нужно еще время, чтобы хорошо во всем разобраться. Я уверен, что со дня на день у нас будет полная картина заболевания и с этими слухами будет покончено. Мы также связываемся с врачами в Хьюстоне и Пекине, куда были отправлены два других космонавта, у которых были выявлены аналогичные симптомы. Они обещали предоставить нам результаты своих исследований, как только они будут готовы…

Его речь запинается. Мужчина притрагивается к губам, слегка кашляет, прочищает горло. Потом кашляет снова и снова, пока кашель не скручивает его пополам. Лицо врача при этом краснеет от напряжения, а глаза наливаются кровью. Перед тем, как передача прервалась, я замечаю дату трансляции — 30 мая 2020 года.

Картинка на телевизоре схлопывается и снова оживает. Опять новости. Я сразу обращаю внимание на нижний левый угол экрана — 2 июня 2020 года.

На экране — знакомая репортерша. Она стоит у широких стеклянных дверей в большое здание. Я знаю, что это та же больница, что и в предыдущих выпусках новостей. Лицо девушки наполовину закрыто медицинской маской. За ее спиной из дверей непрерывным потоком выходят люди. На лице каждого из них такая же белая с зеленым маска. Несмотря на полузакрытые лица, я замечаю, что люди напуганы. Страх виден в их глазах и по тому, с какой почти панической торопливостью они покидают здание клиники.

Репортерша смотрит в камеру. Она говорит, но так как нижняя часть ее лица скрыта маской, кажется, что это голос другого человека за кадром, а девушка лишь молча стоит перед камерой.

— … после того, как у пятерых врачей и медсестер, работавших в отделении интенсивной терапии, где проходил лечение заболевший космонавт, были выявлены похожие с пациентом симптомы, в отделении был объявлен карантин. По нашим данным, все заболевшие оставлены на лечение и врачебный мониторинг в том же отделении. К сожалению, все наши попытки связаться с администрацией клиники не увенчались успехом. Мы обратились к городским властям за комментариями, но они отказались от интервью. Как вы видите за моей спиной, несмотря на то, что карантин был объявлен только в одном отделении, персонал и пациенты всей клиники покидают территорию больничного комплекса. Давайте попробуем поговорить с кем-либо из них…

Репортер поворачивается к дверям, выискивая глазами нужного человека.

— Здравствуйте. Вы не будете против ответить на несколько вопросов для зрителей КТК? — обращается она к торопливо семенящей по ступеням женщине. Она волочит за собой девочку лет четырех. У девочки в правой руке болтается снятая с лица повязка. Она тянется к репортерше и с интересом смотрит в камеру.

— Нет! Нет!!! — испуганно отстраняется от журналиста женщина, резко дергая девочку за руку, — не волочись! Быстрее! — командует она дочери. Обернувшись назад, она замечает, что девочка держит повязку в руках. Женщина замирает. Ее глаза над маской расширяются. — Не снимай это!!! Не снимай!!! Одень обратно!!! — кричит она, выхватывает маску из рук дочери и крепко завязывает ее на голове девочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Репортерша поворачивается в другую сторону и направляется к только вышедшему через двери худощавому мужчине в больничной рубашке. В отличие от остальных — он без маски и никуда не бежит, а спокойно останавливается у края крыльца и неторопливо закуривает. Широкая саркастичная улыбка расплывается на его смуглом, изрезанном глубокими морщинами лице.

— Здравствуйте! Вы не будете против ответить на несколько вопросов для зрителей КТК? — задает вопрос журналист.

— Ничего не имею против, — глухим басом отвечает мужчина, выдыхая сигаретный дым из ноздрей.

— Вы пациент больницы?

— Да. Из хирургии.

— Вы можете с нами поделиться, что происходит в клинике?

— Могу, — отвечает он, плотоядно осматривая стройную фигуру девушки.

— По нашим сведениям, все пациенты и персонал покидают комплекс из страха заразиться неким неизвестным вирусом, которого называют «космическим». Что вы можете сказать по этому поводу? Это правда? — затараторила вопросами репортер.

— Это правда, красавица! Народ перепугался. Все в моем отделении разъезжаются кто куда. К вечеру, думаю, никого не останется. Говорят, что врачи заразились. Всех держат в карантине. Но это не помогло. Слышал, что и в других отделениях люди тоже стали кашлять, — неторопливо, растягивая гласные ответил тот.

— А вы не боитесь заразиться?

— Нет. Я уже ничего не боюсь. Я онкологический и мне терять нечего. Да и идти тоже некуда. Останусь тут. Посмотрю своими глазами, чем все закончится.

— А что вы слышали о заболевших?

— Ну… может это слухи, но в больнице говорят, что все началось с того космонавта. Вроде как он заразил врачей, а потом врачи заразили больных. Еще говорят, что космонавт этот покрылся сыпью и волосы его выпали. А потом он вовсе впал в кому…

Интервью прерывается нарастающими звуками сирен. Камера поворачивается в сторону автомобильной парковки возле главного входа в клинику. От дороги к больнице поворачивает череда автомобилей: выкрашенный в зеленое военный грузовик с тентом, сопровождаемый нескольким полицейскими легковушками. Автомобили на большой скорости преодолевают несколько десятков метров по территории парковки и останавливаются у главных ворот комплекса. Из грузовика, словно попкорн из сковородки, выпрыгивают люди в камуфляже и оружием наперевес. На лице каждого бойца — противогаз.

— Выключите камеру, — на мгновение в кадре показывается высокий мужчина в черном костюме. Трансляция тут же прерывается.

Телевизор снова оживает. Аккуратно причесанная девушка — диктор вещает из броско оформленной студии. На ее лице — повязка. Внизу экрана — 14 июня 2020 года.

Она ловко чеканит слова, нанизывая их в складные предложения.

— Теперь уже никто не сомневается, что мы имеет дело с неизвестным пока науке видом вируса, привезенным с международной космической станции. В настоящее время все ведущие лаборатории мира усиленно занимается его изучением и поиском вакцины. Но для этого понадобится время. По данным властей, зараженных в городе Алматы насчитывается от пятнадцати до тридцати тысяч. Многие специалисты сомневаются в верности таких цифр. Ими называются цифры в пятьдесят и даже семьдесят тысяч. По их мнению, число зараженных растет каждый день в геометрической прогрессии, и мы имеем дело с крупномасштабной эпидемией, быстро распространяющейся по всей республике. Наши корреспонденты из других регионов Казахстана сообщают о похожих заболевших в Шымкенте, Кызылорде, Караганде, Астане и Атырау. По сведениям, полученным от CNN и ССTV, аналогичные вспышки заболеваний зафиксированы в США и Китае, то есть в тех странах, куда были отправлены двое других космонавтов с того злополучного полета. С сожалением сообщаем, что и редакция КТК не избежала последствий эпидемии. Наш специальный корреспондент, Мирослава Корчевская, проводившая репортаж из клиники, где был размещен Бакир Токтаров, стала одной из жертв так называемого «космического вируса». Мы держим постоянную связь с ее родными и надеемся на ее скорейшее выздоровление.

Диктор поправляет на глазах очки и выдерживает паузу.

— Сегодня в редакцию поступило официальное сообщение Министерства по чрезвычайным ситуациям, которое мы уполномочены распространить. Каждый, кто чувствует следующие симптомы: повышенную температуру, кашель, потливость и головную боль, тому необходимо немедленно обратиться в ближайшее медицинское отделение для направления в карантин, где будет оказана неотложная помощь и обеспечено наблюдение. Также министерство рекомендует гражданам оставаться в домах и без веских причин не выходить на улицу и места скопления людей. Для защиты от вируса рекомендуется носить повязки и не контактировать с зараженными. Предприятиям предписано распустить работников и позволить им остаться в домах проживания. Все государственные учреждения, организации образования и муниципальные заведения будут закрыты начиная с завтрашнего дня вплоть до дополнительного уведомления…

Девушка наклоняет голову, прислушиваясь к сообщению в наушнике, скрытом за ухом. На невозмутимым лице ведущей проходит рябь недоверия и изумления.

— Только что мы получили весьма неоднозначное сообщение о том, что произошли изменения в состоянии Бакира Токтарова… Я не совсем понимаю, о чем может идти речь, и заранее прошу прощения за возможное недоразумение…, но как следует из полученной информации, пациент вышел из комы и…, я повторяю, что это, скорее всего, недопонимание и недоразумение… Вышел из комы и… напал на медиков. Предварительно в результате укусов пациента, повлекших разрыв глотки и брюшной полости, погибли трое врачей и две медицинские сестры. Также от рук…, вернее зубов… Токтарова погибли двое военных, охранявших отделение. Пациент прорвался через карантин и в настоящее время его местонахождение неизвестно… Внешность Токтарова претерпела изменения. По сведениям очевидцев, он полностью лишился волосяного покрова на голове, его кожа приобрела белесый оттенок, и он передвигался на четвереньках…

Сигнал прерывается. Белый шум. Я смотрю в экран и жду продолжения. Через мгновения экран оживает.

Снова та же девушка — диктор из предыдущих новостей. Знакомая студия. Метка — 29 июня 2020 года. На этот раз девушка не кажется аккуратной и уверенной. Ее правильно поставленный голос срывается. Она напугана. Я вижу страх в ее глазах поверх маски. Студия теперь выглядит заброшенной. Телевизионные панели позади ведущей отключены. Неоновая подсветка широкого изогнутого стола нервно моргает и гаснет.

— Наш канал уполномочен сообщить, что по решению правительства в стране вводится чрезвычайное положение и круглосуточный комендантский час. Всем гражданам следует сохранять спокойствие, оставаться в домах и ждать прибытия помощи. Эпидемия находится под контролем служб чрезвычайного реагирования и гражданам предписывается…, - девушка запинается, берет в руки лист бумаги, с которого читает текст, комкает и бросает в сторону.

— Какой бред!!! — выкрикивает она, — я не буду читать это, — она смотрит куда-то за камеру.

— Дорогие казахстанцы, — продолжает она после паузы, — очевидно, что эпидемия так называемого «космического вируса» захлестнула всю страну. Даже не страну, весь мир. Вы все об этом знаете. Достаточно взглянуть в окно. Я не буду тешить вас надеждами. Просто скажу — спасайтесь сами. Никто нам не поможет! Правительство капитулировало и разбежалось. Никто не предпринимает никаких мер по борьбе с эпидемией. Теперь каждый сам за себя. Все что ясно на данный момент, так это то, что вирус передается воздушно-капельным путем, а также через кровь. Первые симптомы заболевания похожи на обычную простуду: кашель, температура, потливость. Приблизительно через две недели после инфицирования указанные симптомы полностью прекращаются и появляются другие: ярко выраженное раздражение кожи, диарея и рвота. Также инфицированные лишаются всего волосяного покрова, кожа приобретает белесый, даже прозрачный вид, они бредят, перестают реагировать на внешние раздражители, а после впадают в кому. Приблизительно через две недели после погружения в кому, зараженные приходят в себя. После пробуждения инфицированные теряют какую-либо человеческую идентификацию, становятся крайне агрессивны и опасны для окружающих. Передвигаются они четвереньках. При этом, они обладают невероятной силой и быстротой в движениях. Если кто-то из ваших близких заражен, то вам следует немедленно прекратить любые с ними контракты, тем более на последней стадии инфицирования… Это может звучать жестоко, но для того чтобы выжить, вам возможно придется избавиться от инфицированных… В любом случае оставайтесь дома и никого не впускайте. Запасайтесь пропитанием и водой. И да поможет нам бог…

Сигнал прерывается. Я лежу на диване и продолжаю непонимающе смотреть на черный экран потухшего телевизора. Потом я перевожу взгляд на двух крошек-дочурок, пяти и трех лет. Они играют в куклы на ковре, расстеленном между зоной кухни и гостинной, и теперь обе вопросительно смотрят на меня. Потом я ловлю взгляд супруги. Она занимается ужином и также обернулась в мою сторону. Ее лоб пересекли ряды озабоченных складок, а руки с мокрыми овощами замерли в воздухе. Стало так тихо, что я кажется слышал, как капли воды срывались с помидоров и тяжело падали на кафель. Подкоркой сознания, самыми кончиками волос на руках я ощущал приближение чего-то жуткого. И совершенно необратимого, словно волну разрушительного цунами, накатывающую на тропический остров. А я со своей крохотной семьей стою на прекрасном песчаном пляже, возле цветастого лежака и широкого зонта, в руках — пинаколада и крем от солнечного ожога. И смотрю в темнеющий океан, который накатывается на нас огромной стеной. Бежать некуда и поздно. Оставалось только оцепенело смотреть ее стремительное приближение.

И тут я слышу, как откуда-то снизу за окном, тишину, словно хрустальный бокал, разбивает истеричный женский визг и странный скрипящий вопль, вибрация от которого неприятным эхом отдается в ушах. Я, словно встревоженная пружина, поднимаюсь со своего места, подхватываю на руки притихших девочек и направляюсь к супруге.

Окно

— Что это? — испуганно спрашивает меня она, всматриваясь в черный квадрат окна.

Я ничего не отвечаю. Подхожу и встаю рядом. Девочки тесно прижимаются ко мне и чувствую их сладкое от конфет дыхание и ощущаю биение их крохотных сердец. Мы вглядывается в очертания ночного города, вплотную прислонившись к кухонному шкафу, чтобы быть поближе к окну.

Наша квартира — на самом верхнем этаже жилой высотки, а окно кухни расположено на торце здания, из которого открывается широкий обзор на новую часть города с десятками кварталов строящихся и уже заселенных зданий. Мне подобный вид нравится. Он мне напоминает о старой мечте жить где-нибудь на Манхеттане, в Гонг-Конге или Дубай. В одном из небоскребов на высоком этаже и вечерами наблюдать за переливом мириадов огней у подножия своего убежища, чувствуя себя посреди пульсирующего океана людской жизни. Но супруга на такой вид ворчит и жалуется, что не любит смотреть, пока готовит еду, на копошащихся на огромной стройке внизу строителей и унылую вереницу их жилых вагончиков. Но теперь такой обзор позволяет нам рассмотреть, что происходит в городе.

По началу мы ничего особенного не замечаем. Привычный ночной пейзаж городского муравейника, череда огоньков от машин по широкой шоссе, обрамляющей городскую окраину и уходящей далеко на восток по направлению к аэропорту.

Но тут, сразу внизу, под нашим окном, мы замечаем, что заставленную автомобильную парковку пересекает большой светлый внедорожник с включенными фарами. Он едет намного быстрее, чем разрешено передвигаться по территории нашего жилого комплекса. Даже быстрее, чем обычные лихачи, распугивающие тревожных мам с детскими колясками.

Машина проскакивает мимо ряда мусорных контейнеров, подняв в воздух пару пустых пластиковых пакетов, и пролетает под высоким фонарем, свет которого позволяет разглядеть, что за лобовое стекло внедорожника зацепилось какое-то существо. Вроде человека без одежды… Или животного? Собаки? Обезьяны…?

В моем сознании я немедленно связываю это существо с новостями по телевизору и вспоминаю слова дикторши «…лишаются волосяного покрова…, кожа приобретает белесый вид…, после пробуждения теряют человеческую идентификацию…, становятся крайне агрессивны и опасны…, передвигаются на четвереньках…, обладают невероятной силой и быстротой…».

Приглядевшись я замечаю, что существо в яростных конвульсиях бьется в лобовое стекло, пытаясь прорваться внутрь салона. Автомобиль продолжает движение и через несколько метров на полном ходу врезается в припаркованный седан, отбросив существо далеко на асфальт. Седан по инерции касается соседнего автомобиля и оба разражаются обиженным ревом сигнализации.

Через мгновение водительская дверь внедорожника открывается и наружу выходит женщина. Она шатающейся походкой обходит свой автомобиль и подходит ближе к лежащему существу. Даже с высоты двенадцатого этажа я замечаю, что женщина испугана. Ее тело трясется, а голова покачивается из стороны в сторону, словно она не может поверить своим глазам.

Внезапно женщина дергается и кидается обратно к машине. Существо на асфальте поднимает безволосую голову, рывком встает на нижние конечности и издает знакомый скрипящий вопль. Женщина успевает скрыться в автомобиле и захлопнуть за собой дверь, прямо перед тем тем, как существо снова накидывается на внедорожник, а потом лбом и всеми четырьмя конечностями пытается раздолбать стекло и добраться до жертвы.

Мы в оцепенении наблюдаем за разворачивающейся внизу драмой и молчим. Рука супруги крепко охватывает мою и сильно сжимает. Краем глаза я отмечаю, что ее лицо бледнеет, а губы искривляются в гримасе ужаса.

Тишину прерывает старшая дочь.

— Папа! Кто это?!! Кто это, папа?!! Почему дядя хочет обидеть тетю? — высоким взволнованным детским голосом спрашивает она.

Я ничего не нахожу в ответ и продолжаю смотреть вниз, наблюдая как лобовое стекло, наконец, поддается под натиском животного и разбивается вдребезги, позволяя тому ворваться в салон внедорожника. Автомобиль раскачивается. Ночь раздирает безумный агонизирующий женский крик, сливающийся по тональности с ревом автомобильных сигнализаций, на который я, наконец, реагирую. Почти бессознательно. Каким-то нелепым и бессмысленным образом. Я отпускаю детей с рук и трясясь от страха и негодования, забираюсь ногами на кухонный шкаф, не обращая внимания на протесты супруги, открываю настежь окно и всей силой легких не своим голосом выкрикиваю вниз.

— Отвали-и-и от не-е-е-е-ё!!! Уро-о-о-о-о-од!!!!!!!!

Мой выкрик зычным эхом отдается по всей округе, пересилив сирену сигнализаций. Внедорожник внизу замирает и через секунду из него выбирается то серое существо. Оно одним ловким пружинистым движением взрослой гориллы запрыгает на крышу автомобиля и задирает голову вверх. По направлению к моему окну. С высоты моей квартиры я отчетливо вижу его злобную звериную морду, перепачканную красным, кровью несчастной жертвы. Пара сверлящих темноту желтых глаз свирепо смотрят на меня. Прямо мне в глаза!!!

Осознав, что я натворил, я в страхе закрываю окно, спрыгивая со шкафа на пол и с сожалением смотрю в глаза своей супруге.

— Зачем? — трагичным шепотом спрашивает она, протягивая руки к детям.

В ответ я лишь растерянно пожимаю плечами.

И принимаясь лихорадочно размышлять. В голове с бешеной скоростью проносятся вопросы, сомнения, образы, варианты, предположения, сожаления:

— закрыта ли входная дверь?

— прочны ли окна?

— а стекла?

— фрамуги лоджии в детской?

— ручка закрытия окна в спальной сломана и держится на скотче (как же так?!! надо было давно вызвать мастера);

— нет, то существо не сможет забраться на наш двенадцатый этаж, слишком высоко;

— а если оно пойдет через подъезд? Но ведь оно — просто тупое животное? Как оно догадается куда заходить и в какую дверь ломится?

— тупое животное? А вдруг нет? Откуда ты знаешь? Это инфицированный человек. Но все же человек!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- «…после пробуждения теряют человеческую идентификацию… становятся крайне агрессивны и опасны…».

- «…теряют человеческую идентификацию…». Что это значит?

— хорошо. Дверь. Входная чертова дверь! Самое слабое звено! Она из дешевой жести китайского производителя, установленная застройщиком, которую мы так и не поменяли на более надежную. Мы живем в этой квартире уже третий год и я мог бы в любое время заменить ее. Сколько раз я выкидывал рекламные объявления «надежные двери со скидкой», «защитите свой дом и спите спокойно», «от заказа до установки — пять часов». И дело было даже не в деньгах. Просто лень. Идиот!!!

— что я могу использовать в качестве оружия. Швабру? Она прислонена к задней стенке в ванной комнате;

— Тяжелый гаечный ключ? Он упакован в набор «сделай сам» вместе с кучей других инструментов, который я храню в шкафу слева от входной двери;

— Не пойдет. Все не то…;

— Мама! Она далеко! На другой стороне страны. В трех тысячах километрах от нас. Что будет ней, если она окажется в подобной ситуации?

— А друзья? Коллеги с работы? Завтра на работу… Какая на хрен работа?!!

Продолжая размышлять, я решаюсь снова забраться на кухонный шкаф и взглянуть вниз. То, что я там увидел заставило мое сердце замереть, а после заколотится в бешеном ритме. То существо ловкими прыжками, цепляется от карниза одного окна к другому, забирается по отвесной стене нашего двенадцатиэтажного здания.

И еще! Я заметил, что со стороны пустыря за мусорными контейнерами перед большой стройкой к нам стремительно приближаются еще несколько серых пятен, отчетливо видимых в свете вышедшей из-за туч луны. И вот они подбегают совсем близко, так что я могу отчетливо разглядеть их бегущие на четвереньках, словно собаки, обнаженные и безволосые фигуры. Они легко перепрыгивают через контейнеры, на мгновение останавливаются, задирают морды вверх, обращая ко мне свои жуткие желтые глаза, а потом кидаются на стену моего дома, цепляясь за карниз окна и следуя за первым. Который уже где-то на уровне пятого или шестого этажа.

— Что там?!! Что?!! Он там?!! Он нас достанет?!! Да?!! Да?!! — кричит супруга и я слышу истерические нотки в ее выкрике.

Я бросаюсь обратно в комнату. Несколько секунд в нерешительности смотрю по сторонам. Супруга хватает меня за обе руки и смотрит прямо в глаза, продолжая повторять и повторять свои вопросы.

— Да. Прячьтесь с детьми в ванной и запритесь, — упавшим, трясущимся от волнения и страха голосом отвечаю я.

— Как?!! Не-е-е-е-е-т!!!!! - она начинает плакать, бросается к детям, собирает их в руках, потом отпускает, кидается то в одну сторону, то в другую. Она — в панике!

Я же рывком хватаю всех за руки и бросаю в ванную комнату. Потом включаю там свет и громко захлопываю за ними дверь.

— Оружие! Оружие!!! Что мне использовать?!! Что же делать?!! — бормочу я себе под нос, ощущая, что трясусь всем телом. Вспотевшие руки беспомощно сжимаются. Спазм сковывает горло. Волосы на затылке поднимаются.

Мой взгляд падает на раковину, где супруга оставила большой кухонный нож. Я немедленно хватаю его и крепко сжимаю в кулаке. Замираю, весь внутренне сжавшись и приготовившись. Смотрю в окно, не моргая.

Я — статуя воина перед сражением.

Я — спартанец перед битвой на Фермопилах.

Я — несчастный глупец, вооруженный кухонным ножом против толпы жутких зверей.

Я — муж и отец.

Я — это все что есть между монстрами, пробирающимися в мой дом, и хрупкой девушкой с двумя крохотными детьми в ванной комнате.

Я — последняя надежда!

Я — должен защитить!!!

Секунда проходит за секундой. Окно остается нетронутым. Тишина. Абсолютная тишина! Только оглушительно громко капает вода из крана. Словно весь мир занял свои места в грандиозном колизее, замер в ожидании и смотрит на меня, ожидая финальной развязки.

И тут я слышу шум. Замечаю серу лапу, цепляющуюся за край окна. Мерзкое животное подтягивается снизу и устраивается на внешнем карнизе. Теперь я могу вблизи рассмотреть его. Существо внешне похоже на человека. Голова, туловище, пара рук и ног. Но, несмотря на такое сходство, человеком оно уже не было. У него почти прозрачная серая кожа, через которую просвечивают мышцы и кости. Оголенный череп в синих разводах вен. Оскаленная крысиная морда. Искривленый, вымазанный кровью рот. И жуткие желтые глаза, источающие лютую ненависть.

Зверь смотрит на меня и часто и тяжело дышит. В двух метрах от меня. Нас отделяет лишь тонкое стекло. В моей голове уже нет никаких мыслей. Полное и глухое оцепенение.

Я — статуя древнегреческого бога, обреченного на погибель.

Я — таракан, которого вот-вот прихлопнет огромная нога гигантского слона.

Я — песчинка в бушующем урагане.

Чудовище не двигается и продолжает смотреть на меня, и мне приходит в голову предательски трусливая мысль, что, может быть, он не станет нас трогать и уйдет.

Но стоило мне так подумать, как существо поднимает морду вверх, завывает своим оглушительным скрипящим воем и ударяет лбом в стекло.

Еще и еще.

Еще и еще!!!

Стекло и рама трещат, но держатся. Хотя я помню, что случилось с лобовым стеклом той несчастной женщины на белом внедорожнике.

Удар!

УДАР!!

Еще УДАР!!!

Теперь к ним добавляются удары длинных жилистых рук.

Я думаю, может быть, мне стоит резко открыть окно и скинуть монстра вниз одним уверенным ударом.

Но не решаюсь.

Наконец стекло не выдерживает и трескается. Все больше и больше, пока не появляется дыра. Стекла сыпятся внутрь, осколки режут руки животного, но он и не думает останавливаться.

Я — глоток чистого воздуха в газовой камере!

Я — полевой цветок перед ножом косильщика!

Я — последний кусочек пирога для идущего на казнь!

Я жду!

Я готов!!!

Давай!!!!

Позади раздается треск. Я готовился встретить врага из кухонного окна. Но видимо остальные звери подошли ко мне через тыл, проникая в квартиру через детскую, которая выходит на остекленную широкими окнами лоджию.

Я медленно отхожу на середину комнаты и смотрю вглубь детской, убедившись, что мои подозрения оправдались. Трое таких же чудовищ раздирали стекла лоджии. Один успевает пробраться внутрь и принимается за окно двери.

Раз, два, три, четыре, пять,

Хочешь в прятки поиграть?

Я глаза закрою быстро

До пяти считаю чисто,

А потом пойду к тебе,

Метку сделаю себе:

Где ходил, за кем, когда?

Кому он нужен иль нужна?

Будут ли искать тебя

Иль забудут навсегда?

Первый уже внутри. Он прыгает на пол кухни и готовится к следующему прыжку. Прямо на меня. Остальные тоже пробираются через обломки дверей и окон балкона в детской.

Еще секунда!

Еще чуть-чуть…

И все будет кончено…

Я зажмуриваю глаза… и…

просыпаюсь…

Средний палец

Я — в своей кровати. Рядом спит супруга. Между нами, широко раскинув руки и ноги, храпит старшая дочь. У ног, найдя уголок и скомкав одеяло под живот, сопит во сне младшая.

Проснулся я сразу, резко, без обычной утренней сонливости. Я моргаю глазами, осматриваюсь, пытаясь в полной мере осознать себя в новом пространстве. Белый потолок. Тишина. За окном занимается рассвет, освещая небо первыми розовыми лучами.

Тело неприятно холодит утренний бриз из полуоткрытого окна. А я весь мокрый от пота. Перед глазами все еще стоит картина из сна, как на нас нападают чудовища, а в ушах звенит от грохота ломающихся окон и разбивающихся вдребезги стекол. Именно в этой квартире. Именно тут….

Я вспоминаю свой ночной кошмар и восстанавливаю все в мельчайших подробностях. Удивительно точно и ярко картинки всплывают в моей памяти. Как будто и не сон это был, а реальность. Я никогда не видел подобных снов. Ярких и неотличимых от яви. Совсем никогда за свою сорокалетнюю жизнь.

Какие угодно, но только не такие. Даже когда сильно уставал и испытывал сильные волнения. Даже в детстве, когда летал, когда рос. Или в подростковом возрасте с первыми эротическими снами. Этот ночной кошмар был совершенно другим. Он был пугающе настоящим.

Может быть схожу с ума. Говорят же, что цветные сны видят только шизофреники. А мой сон был без сомнения цветной! Еще какой цветной!!! Супер-дупер 5Д IMAX с погружением в виртуальную реальность.

Я нашариваю на прикроватной тумбочке айфон и проверяю время.

7.15 утра. 15 мая 2019 года.

15 мая… 2019 года….

Эти цифры вспыхивают в моем сознании. Они что-то значат. Что-то очень важное. 15 мая. 2019 года.

Я пытаюсь понять почему. Что же есть такое важное в этих цифрах…?

И тут меня настигает озарение и я вспоминаю первый телевизионный репортаж, который я смотрел по телевизору во сне. Степь. Космонавты. Мокрое от пота лицо. Кашель. И дата — 15 мая 2020 года. Да-да!!! Именно!!! Ровно через год с сегодняшнего дня!

Какое странное совпадение. Какой странный кошмар…

Я осторожно встаю с кровати, чтобы не разбудить родных и решаю записать свой сон на бумагу, пока все хорошо помнил. И каким-то наитием я понимаю, что это очень важно — все точно записать. Каждую деталь. Каждую мелочь. Тем более эти даты… Да…, даты… Они — самые важные!

Несколько минут я мечусь по квартире в поисках бумаги и ручки и невольно в страхе осматриваясь. На то самое кухонное окно, которое сейчас стояло целое и невредимое, с видом на ту самую стройку, парковку, мусорные баки и на раскинувшееся позади застраиваемые улицы. На детскую комнату с лоджией. На игрушки выставленные в ряд на неиспользуемой девочками кровати. На надувного ослика, прислонившегося к двери. На россыпь прилепленных к стене флуоресцентных звездочек. На маленький детский шкаф с аккуратно сложенной одеждой (сколько усилий мне требовалось, чтобы добиться от детей такого порядка!)

Странно. Все очень странно…

Чистый лист бумаги нашелся среди кипы детских раскрашек, а ручку я заменил красным карандашом. Все равно. Нужно как можно быстрее все записать. И стремительным неряшливым почерком я восстановил весь свой ночной сон, почти без промедления и пауз, словно рука моя двигалась без участия сознания, движимая какой-то неведомой силой. Про репортажи, космонавтов, больницу и эпидемию. Про симптомы заражения, кашель, температуру, потливость. Про две недели после которых начинались раздражение кожи, диарея, рвота, потеря волос и кома. И еще через две недели — пробуждение в облике зверя. И про то, что в итоге надежда была только на самих себя…

Закончив с делом, я устало выдохнул, встревоженный и испуганный, но все же с облегчением, что смог сделать важное дело.

Потом я вернулся в кровать, сжимая в руках исписанный листок бумаги. До времени, когда нужно идти на работу оставался час и можно было поспать минут тридцать. Я вытягиваю под одеялом ноги, ощущая, как меня накрывает волна щемящего чувства любви к семье. И страха, что я я не смогу защитить их от того, что может произойти. От того, что было в моем ночном кошмаре.

И какое-то мерзкое чувство тяжелого предчувствия чугунной плитой оседает внутри моего живота, заставляя руку судорожно сжимать исписанный клочок бумаги.

Я смотрю на своих родных. На супругу — молодую девушку двадцати шести лет: хрупкую, нежную, тонкую. Которая имела неосторожность, будучи юной девятнадцатилетней студенткой, семь лет назад выйти за меня замуж, за мужика на тринадцать лет старше, который успешно загрузил ее тяготами и невзгодами семейной жизни, к которым она была не готова. Она спит на самом краю кровати, предоставив больше места девочкам, укрывшись в маленькое детское одеяло. Ее рот смешно открыт. Вена на изящной тонкой шее едва заметно пульсирует. Кожа на лице будто светится изнутри. Она — красивая и беззащитная. Я бесконечно люблю ее.

Мой взгляд переходит на детей. Двух спящих девочек трех и пяти лет. Моих птичек. Мои кошечек. Моих пончиков! Я осторожно глажу их крохотные розовые ножки, мягкие, словно резиновые, пальчики на руках, провожу пальцем по курносым носикам.

И стоило мне вспомнить сцену из кошмара, как я ничего не смог придумать лучшего, как запихать их в ванную комнату в нелепой попытке спасти от монстров, как пульс мой бьется быстрее, а на лбу выступает испарина.

На глазах наворачивается влага от бессильной злобы и обиды, перемешанной с тревогой и страхом. Я снова и снова прокручиваю свой сон от начала и до конца, пытаясь понять его значение. Пока не прихожу к выводу что он значит ровно то, чем являлся. Предзнаменованием! Предсказанием! Знамением! Я должен его услышать и обязан подготовиться к тому, о чем он предупреждает. И на это, по странному стечению обстоятельств, есть ровно год!

Пусть это безумие, нелепость, паранойя. Мне плевать! Если так, то хорошо, пусть я буду безумцем и параноиком, как те сумасшедшие сектанты, вечно готовящиеся к концу света, который никогда не наступает. Но если есть хоть один шанс из миллиона, что это был пророческий сон, то я должен быть готов. Я не имею права бездействовать. Я должен защитить свою семью. Я не могу позволить кому-либо разбить вдребезги мое счастье и растоптать мою жизнь!!! В моих руках будет далеко не кухонный нож, если (когда) настанет час икс, то врата в мое королевство будет охранять далеко не дешевая китайская дверь. Не на того напали, fuckers!!!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я — древнегреческий воин на страже своего полиса.

Я — зеленый оазис в выжженной солнцем пустыне.

Я — ноев ковчег, спасающий человечество!

Я — нагло торчащий средний палец на руке об который вы все споткнетесь!!! И выкусите!!! ВОТ!!!

Поезд

Рабочая неделя началась, как обычно. И к среде волнения той ночи начали терять свою изначальную остроту. Я помнил про обещание, данное себе в то утро, начать подготовку к часу ИКС. Про хрупкие окна, дешевую китайскую дверь, оружие… И несколько раз брал в руки исписанный красным карандашом лист бумаги, прочитывая неровные нервные строки.

Но в свете дня, находясь в офисе, болтая с коллегами за чашкой кофе, просматривая ленты социальных сетей и новостных порталов, листая бесконечный watsapp чат бывших сокурсников, пытающихся организовать встречу выпускников, управляя автомобилем по знакомым городским улицам, покупая продукты в местном супермаркете, в общем, проживая рутину жизни обыкновенного работающего горожанина, идея о том, что мне нужно готовиться к глобальному апокалипсису казалась все более и более невероятной и нелепой.

К концу недели я совершенно растерял свой былой пыл и вся затея уже казалось глупой шуткой и недоразумением.

Какой, к чертовой матери, апокалипсис?!!

Какие монстры?!!

Какой еще гребанный космический вирус?!!

Тебе сорок лет!!! Ты живешь в реальном мире среди реальных людей. И в реальном мире люди не мутируют в чудовищ из-за вируса, подцепленного на международной космической станции! Это все из сказок, страшилок и фильмов ужасов. Но никогда про обычную жизнь, где люди ходят на работу, воспитывают детей, забывают скидочные карты и внезапно умирают от инфаркта.

Я — оплот стабильности и разума в вечно качающимся мире!

Я — верблюд идущий к прохладному оазису на водопой!

Я — грязь под ногтями человеческой цивилизации!

Я — соль земли, придающая вкус хлебу и ягодам!

Я — кровь и пот на спине черепахи, держащей на плаву мироздание.

К выходным я окончательно забыл про случившееся и свои безумные планы. Однажды, перед сном, когда я шарился в прикроватной тумбочке, то снова наткнулся на тот самый измятый исписанный листок, напоминающий о прожитом неделю назад кошмаре. Но на этот раз я решил его не перечитывать, а лишь раздраженно скомкал в руках в тугой комок и швырнул в мусорное ведро.

Но той ночью случилось нечто странное, что снова вывело меня из привычного русла.

Я проснулся посреди ночи будто от толчка. Часы на руках показывали начало четвертого. Я лежал на боку, чувствуя как онемело правое плечо от неудобной позы. Мой взгляд направлен на слегка колыхающиеся от сквозняка плотные шторы, заслоняющее приоткрытое окно. В последнее время я предпочитаю спать в темноте. Возможно, меня пугает свет луны, который некоторыми ночами освещает спальню так ярко, что становится не по себе. Еще я где-то прочитал, что при слишком сильном освещении в организме не вырабатывается гормон сна, что способствует бессоннице. Да нет…, дело у меня не про гормон сна, мне просто не по себе от яркой луны…

В это ночь лунный свет все же просочился в комнату через незашторенную щель с правого края от окна. Этой щели хватило, чтобы спальня оказалась залита синеватым неоновым свечением. Именно таким, который меня и пугал.

Последние несколько недель я каждую ночь просыпаюсь среди ночи в похожее время. Между тремя и четырьмя часами. И всегда словно по включателю — резко, грубо, без обычного перехода от сна к бодрствованию. В отличии, впрочем, от утренних пробуждений — тяжелых, долгих и мучительных. Говорят, что все дело в каких-то ритмах, что если проснуться в фазе быстрого сна, то пробуждение будет легким, а если в глубоком — то с трудом сползешь с кровати. А может это просто возраст…

И тут я чувствую лёгкое движение за спиной. Нервно развернувшись я обнаруживаю старшую дочь, сидящую на кровати между мной и спящей супругой. Я не вижу ее лица, только спину и плечи с рассыпанными по ним волосами. Моими обожаемыми гладкими и блестящими волосами цвета коры на молодом дереве.

Неприятный холодок проходится по моему телу. Что-то было странное в этом.

Почему она проснулась? Она всегда спит по-детски крепко и очень редко просыпается среди ночи. Ей всего пять и у нее еще нет причин для бессонницы. Почему она капризно не хнычет, как обычно делает при пробуждении?

Я в нерешительности замираю, продолжая смотреть на неподвижную дочь со спины.

С каждой секундой напряжении во мне нарастает. Да что — напряжение? Страх!!! Страх собственной малолетней дочери! Картина — типичный шаблон из дешевого фильма ужасов. Поздняя ночь. Спальня в серебряном лунном сиянии. Маленькая девочка, молча и не шелохнувшись сидящая на кровати. Она медленно оборачивается и…

Может быть я снова вижу дурной сон, подумал я. Но доказательством реальности происходящего было то, что тишину нарушало привычное сопение младшей дочери, которая спала возле матери с противоположной стороны кровати, возле незанятой детской кроватки.

— Котенок, что случилось? — наконец шёпотом решился спросить ее я, осторожно притронувшись к хрупкой спинке.

На какое-то одно жуткое предательское мгновение мне показалось, что вот сейчас она обернется на меня и окажется чем-то невообразимо пугающим и чужим: монстром, зомби, призраком, захватившим мою сладкую малышку.

Но она ответила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Папа… мне страшно…, - еле слышно сдавленным голосом произнесла она.

Я с облегчением выдохнул, убедившись, что в моего ребенка не вселился демон, но в то же время меня неприятно удивили ее слова. Даже не слова, а интонация с которой они были сказаны. Она казалась совсем не такой, как как обычно жалуются дети: капризно и плаксиво, манипулируя родительской любовью, чтобы получить свое. А по-взрослому серьезной.

— Почему тебе страшно? — как можно мягче спросил ее я.

— Страшный сон, папа…, - она повернула ко мне свое милое детское пухлое личико. И я окончательно убедился, что это была моя дочь, а не злобный инопланетныйрепликант.

— Что тебе приснилось, милая?

— Ну…, я…., ну…., как будто вот я… и ты… и мама…и ляля. Мы в нашем домике… Ну в этом домике…

Она шепчет, с трудом подбирая слова. Ее глаза широко раскрыты, губы мелко дрожат. И мое сердце обливается кровью от понимания того, что возможно впервые в своей жизни моя пятилетняя дочь по настоящему напугана.

Я продолжаю слушать, боясь перебить. Я хочу узнать про ее сон и что ее так напугало. И я смутно догадываюсь о том, что она мне сейчас расскажет. Эта догадка меня страшит. Я словно вижу, как издалека ко мне приближается огромный многотонный поезд. А я лежу посреди путей. Привязанный к рельсам. И понимаю, что сбежать у меня не получится. И времени нет. И сил. И некуда.

Я молю про себя, чтобы она рассказала мне какой-нибудь обычный детский сон. Пусть страшный для детского восприятия. Что-нибудь про говорящего плюшевого мишку, страшный дырявый носок или горький какао. Но я уже знаю, что надежды на это нет.

Дочь тянет ко мне руки и я обнимаю ее. Она не плачет. Ее лицо утыкается мне в плечо, а потом она поднимает голову вверх и смотрит на меня глазами, до краев заполненными страхом, ища защиты. Яркой вспышкой я вспоминаю свой старательно забытый кошмар, когда я точно также, как и сейчас, обнимал своих дочурок в попытке защитить, и ловил на своем лице их сладкое дыхание.

Она начала рассказывать. Слово за словом, стремительно приближая многотонный состав. Он гремит, искрит колесами, орет оглушающим гудком, и все набирает и набирает скорость.

Я — щепка, отлетевшая от обрушенного землетрясением здания!

Я — фитилек от свечи, потушенный тропическим ливнем!

Я — волосок, смываемый после душа в канализацию!

Я — старый японский автомобиль под прессом утилизатора!

— … там были плохие люди… ну не люди…, а как чудища… такие страшные!!! Они сначала съели тетю внизу… там… где наша машинка. Тетя ехала, ехала, а чудище сидело на машине… хотело ее съесть, а потом тетя ударила машинку на другую машинку… ввууууххххх!!! Нуууу… все равно он тетю съел. А потом, ты, папа, крикнул чудищу, чтобы он не обижал тетю, а он стал злым на тебя… И начал лазать к нам… Прям вот так… по дому… И еще — другие егоные друзья прибежали. И все начали тоже лазать к нам… Лазать и лазать… Ты, папа, нас с мамой и лялей спрятал в туалете. Мы сидели тихо-тихо. Мама плакала и хотела идти к тебе. Но потом осталась с нами, потому что нам лялей было страшно…. Мы слышали, как ты кричал. И чудища обижали тебя… и съели…

Поезд с безумным грохотом пронесся через мое несчастное тело, разорвав его на мелкие куски.

Несколько минут я молча сидел, размышляя, осознавая, пытаясь понять, что это все значит и что делать дальше.

А потом рывком встал с кровати, прошел к кухне, достал мусорное ведро и на самом дне, под грудой отходов, нашел скомканный листок бумаги, исписанный мною неделю назад красным детским карандашом неровными нервными строками.

Шуруп

Что такое наша современная жизнь?

Выпуски новостей пять раз в день?

Просмотр нового youtube ролика от модного московского психолога, который вещает про шесть правил жизни?

Очередной террористический акт в Северной Африке?

Свадьба стареющей индийской суперзвезды и голливудского чудо-подростка?

Инстаграм-инфлюенсеры, рекламирующие супер гель для похудения?

Безглютеновый хлеб?

Безалкогольное пиво?

Безкофеиновый кофе?

Электронные сигареты?

Секс по вторникам и четвергам?

Поездка в Турцию в июле?

Чаты WhatsApp?

Цены на бензин?

Санкции?

Союзы?

Трамп?

Путин?

Саакашвили?

Меркель?

Зеленскиий?

Запуск спутников от Илона Маска?

Нотр-Дам в огне?

Что? Что?! Что?!!

Кажется наша жизнь незыблима, проста, тверда и однозначна. Кажется, что ничто и никто не может нарушить привычный ход вещей, разрушить наш знакомый мир. Ничто? Никто? Точно?!! А может быть все это лишь тонкий слой сахарной пудры, покрывающий жирный, бурлящий, огненный бульон под ним, который в любое мгновение может прорвать хрупкую защиту, взорваться и разнести ко всем чертям всю кухню! Может быть стоит одному неизвестному науке вирусу попасть на землю со спорой, прячущейся в легких космонавта с международной космической станции, как вся наша цивилизация рассыплется, словно вавилонская башня?!!

С этими мыслями я еду на работу. Утро. Яркое. Красивое. Летнее. Свежее. Я опоздал, поспешно включил компьютер на рабочем столе и создал видимость присутствия. А потом заперся в туалетной кабинке.

Теперь я сижу на закрытой крышке унитаза, слышу, как в соседней кабинке заканчивает свои дела мой коллега и жду пока останусь в туалете один.

Я сосредоточенно смотрю на шуруп, отошедший от крепления щеколды на двери кабинки. Он немного искривлен. Видимо его закручивали через силу и он все равно не вошел в дерево полностью как нужно. Я думаю об этом идиотском шурупе. О строителе, который закручивал его. Я представляю, как он напрягает руки. Как капля пота скатывается по его лицу. Он хочет побыстрее закончить работу и пойти на перекур. Потом он матерится и бросает дело на пол пути. Оставляя шуруп незакрученным до конца! И даже не понимает, что если вдруг случится худшее и в этой кабинке будет прятаться человек, спасаясь от нападения монстров, то его халатная оплошность может стоить кому-нибудь жизни…

От нападения монстров!!!

МОНСТРОВ!!! ЗВЕРЕЙ! ЧУДОВИШЬ!!! ЧУДИЩЬ (как назвала их моя дочь).

Теперь все. Не остановить. От этих мыслей не спастись. Черная вонючая жижа страха пробивает хлипкую плотину, состоящую из груды кривых шурупов, и обрушивается на зеленые, аккуратно возделанные поля, живописные деревеньки и луга мирной долины моей привычной жизни.

Так проходит минута, две, десять, пятнадцать, как я сижу и пережёвываю смердящие мысли в мозговой мясорубке, пытаясь найти в ней хоть какой-нибудь свет и надежду. В туалет заходит кто-то еще. Он проходит через помещение с раковинами, открывает дверь и входит в соседнюю кабинку. Последующие звуки говорят о том, что сосед обосновался там на долго.

Я мог бы спустить воду унитаза и выйти из своего укрытия, не вызывая подозрений, но не решаюсь, продолжая сидеть на своем месте, не шелохнувшись, слыша каждый звук, издаваемый соседом. Тем временем тот принимается за свой смартфон. Раздаются щелчки клавиатуры и тишину нарушает звук видео новостей.

— Казахстан, США и Китай готовятся к предстоящему через несколько месяцев запуску очередной ракеты-носителя Falcon 9 с кораблём Dragon и грузом для экипажа Международной космической станции. Запуск произведется с космодрома Байконур в Казахстане. Космонавт Бакир Токтаров прибыл на испытательный полигон для прохождения необходимых процедур подготовки… — вещает хорошо поставленный голос мужчины — репортера.

КОСМОНАВТ БАКИР ТОКТАРОВ!!! Имя космонавта из моего сна! Международная космическая станция! Байконур!

Щелчок и телефон переключается на следующую новость. Что-то про беспорядки в Париже. Но я их уже не слышу. Потными руками я достаю свой смартфон и прокручиваю ленту новостей. Через мгновение нахожу, что нужно. Все сходится. Космонавт. МКС. Ракета-носитель. Запуск запланирован на 7 июля 2019 года.

Я несколько раз перечитываю строки новостей. Потом захожу на один из авторитетных англоязычных порталов. На главное странице ничего нужного. Но по поиску я обнаруживаю, что искал. Много про Илона Маска. Про успех компании SpaceX. И дальше про запланированный полет американского космонавта Дага Бенкена 7 июля 2019 года. Вместе с двумя другими космонавтами из Казахстана и Китая.

ВСЕ СХОДИТСЯ. ОШИБКИ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ!!!

Я не сошел с ума. По какому-то непонятному стечению обстоятельств я умудрился увидеть сон, который оказывается пророческим! Еще моя старшая дочь! Она тоже видела во сне тот же самое! Если бы даже я сходил с ума, но уж точно не она — пятилетняя крошка! Странно! Непонятно! Жутко! Непостижимо! Но я был прав с самого начала, когда решил записать свой кошмар на бумаге, когда планировал подготовиться к часу икс. Заменить дверь. Усилить окна. Иметь под рукой оружие. Но и этого мало! Продукты! Вода! Альтернативные источники электричества! Запас лекарств! И много чего еще!!!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кровь приливает к моей голове. Перед глазами плывут красные круги. От волнения мне не хватает воздуха и кажется, что я задыхаюсь.

Пока я пытаюсь прийти в себя, сосед по кабинке заканчивает свои дела и уходит. Я же, наконец, решаюсь вернуться в кабинет и на большом стационарном компьютере тщательно изучить все, что можно по этому космическому полету. Но стоит мне прикоснуться рукой к дверной щеколде, чтобы открыть дверь, как в помещение заходит кто-то еще.

Я выругиваюсь про себя. Я хочу выйти из своего укрытия незамеченным.

Его шаги тяжелые. Шлепающие. Я замираю и весь обращаюсь в слух. Что-то совершенно не так с этими шагами. Все мужчины в нашем офисе одевают на ноги туфли. И ноги, одетые в туфли, шагающие по кафелю туалетной комнаты, издают совершенно другие звуки.

Тем временем шаги подходят ближе. И я улавливаю тяжелое дыхание. Частое. Хриплое. Звериное.

— Твою же мать!!! Что за фигня происходит!!!

В моей голове звенит. Колокола сталкиваются с друг другом, издавая чудовищную какофонию, разрывающую воздух на мельчайшие атомы. Я снова оказываюсь в своем ночном кошмаре. Монстры лезут по стене моего дома, вламываются в мою квартиру! Смотрят на меня с ненавистью своими жуткими глазами! Окружают меня, чтобы сожрать.

Но я же не сплю. Сейчас утро. Яркое. Красивое. Летнее. Свежее. Я в туалете своего рабочего офиса.

Как? Почему?!! Зачем?!!

Я что есть силы пальцами сдавливаю кожу на запястье, чтобы проснуться. Но ничего не меняется.

А потом дверь моей туалетной кабинки начинает греметь. С той стороны кто-то дергает ее, пытаясь открыть. Все сильнее и сильнее! Незакрученный шуруп на дверной щеколде дребезжит, шатается и падает на пол. Дверь опасно приоткрывается с верхней стороны. И я понимаю, что обречен. Ничего не остается, как выйти из убежища самому и глаза в глаза встретиться с тем, кто на той стороне.

Трясущимися руками я отвожу щеколду в сторону и резко открываю дверь.

И вижу… Марину. Техничку-уборщицу нашего этажа в офисе. Она в недоумении смотрит на меня. В одной руке швабра. В другой — ведро с водой. На ногах — резиновые мокрые калоши, которые и издавали те шлепающие звуки. А на лице — маска. Видимо простыла. Вот почему я слышал хриплое дыхание.

- Простите…, я решила тут никого нет. Дверь, думала сломалась. Я долго ждала снаружи! Никто не выходил…, - она краснеет, смущается и поспешно уходит прочь.

Я что-то бормочу в ответ. Негнущимися ногами подхожу к раковине. Умываю ледяной водой лицо, пытаясь охладить разгоряченные щеки. А потом, сделав глубокий вдох, выхожу из туалета…

Я подумаю об этом завтра

Рабочий день проходит стремительно, словно час за минуту. Я, как одержимый, вцепившись потной рукой в мышку компьютера, прилепившись глазами к монитору, выискиваю в Интернете любую доступную информацию о предстоящем космическом полете. Все найденное я скидываю в электронную папку облака google и распечатываю. Фотографии космонавтов. Их биография. Время полета. Запланированное время возвращения. Потом я внимательно штудирую статью Википедии про МКС, ее историю, конструкцию, системы безопасности и особенности функционирования. Все сходится… Все, его дери, сходится!!!

По мере того, как я продолжаю копаться в своей теме, накапливаются рабочие обязанности. Приходят люди с вопросами, которых я отправляю назад, сославшись на занятость. Трезвонит рабочий телефон, который я не поднимаю. Множатся встречи, которые я отменяю. Копятся имейлы, которые я игнорирую.

Я просто выключаюсь из офисной жизни и отгораживаюсь от коллектива, который привык меня видеть приветливым, эффективным и отзывчивым менеджером. Коллеги недоуменно смотрят на меня, не узнавая. Шепчутся по углам. Но мне все равно.

Разве работа имеет значение? Уважение шефа и коллег? Профессиональная репутация? Зарплата? Уволят — не уволят? Когда менее, чем через год, вся человеческая цивилизация рухнет в тартарары?!! Хотя зарплата мне, наверное, еще нужна… Имеющихся сбережений в пятьдесят тысяч долларов может не хватить на основательную подготовку к часу ИКС (Может уехать на северный полюс? Высоко в горы? На необитаемый остров? Купить яхту? Я подумаю об этом завтра (прямо как Скарлетт О’Хара). Что-бы я не придумал, на все нужны деньги). Так что нельзя терять головы, нужно следующий день посвятить полностью работе и подчистить долги. Деньги — это важный ресурс, по крайней мере до часа ИКС. После — уже не думаю…

Где-то ближе к обеду, распечатывая десятую по счету новость о полете и двадцатую фотографию ракетоносителя, я внимательно осматриваю своих коллег. Они сидят за рабочими столами, полукругом справа и слева от меня. Сосредоточенно смотрят в экраны мониторов. Сбитые с толку моей внезапной молчаливостью и замкнутостью. Не решаются спросить, что могло случиться, что столь разительно изменило мое поведение.

В нашем просторном кабинете с умопомрачительным видом на море через широкие панорамные окна нависла неловкая тишина. Только урчит воздух из сопел вентиляции и изредка клацают пальцы по клавиатурам. Чашки кофе из итальянской машины дымятся на столах. Фотографии детей улыбаются из рамок. Кто-то работает. А кто-то украдкой развлекается просмотром Youtube и интернет-шопингом.

Смешно. Нелепо. Гротескно. Жутко. С вероятностью 99,9 %, менее, чем через год, все они либо превратиться в кровожадных монстров, либо станут их едой.

Я — троянский конь, проникший в осажденный город!

Я — тупица, выигравший джек-пот в лотерее;

Я — Уилл Смит в «Я — Легенда», один — посреди вымершего Манхэттена;

Я — безумец, вопящий — ВОЛКИ!!! ВОЛКИ!!!

У всех моих коллег, без исключения, есть семьи. Родные. Любимые. Мамы и папы. Жены и мужья. Дети. Братья. Сестры. Друзья. Может быть — любовницы и любовники.

Что мне делать? Предупредить их всех? И что они подумают обо мне? Ведь не поверят? Ведь точно, не поверят! До этого я задумывался предупредить только маму и несколько близких друзей. Но ведь я могу спасти больше людей. Всех, кого знаю!!! Всех коллег, знакомых…

Да почему только их?!! Я же могу выйти на уровень страны, связаться с республиканскими каналами и новостными порталами. Черт возьми, я ведь могу предупредить всех! Всю землю! Все страны! Я даже могу попытаться вовсе предотвратить трагедию. Могу убедить правительства не отправлять космонавтов в этот гребаный полет. Могу предоставить доказательства. Мои записи! Даааа… Записи сна… Записки сумасшедшего…

Смешно… Кто же поверит моему безумному кошмару, записанному на оборотной стороне детской раскрашки красным карандашом. Представляю, как надо мной все будут смеяться. Выставлять идиотом. Очередным сектантом, поверившим в конец света, поющим песни и водящим хоровод в поле в ожидании прилета НЛО. Переселения душ. Спасения. Сколько таких было? Десятки! Сотни! Аум Сенрике. Пензенские затворники. Врата рая и секта Джима Джонса в Америке! И много-много других. Я сам всегда смеялся над подобными идиотами, верившими бреду умалишенных фанатиков про конец света, тративших все сбережения для постройки бункеров и убежищ, уходивших жить в отдаленные общины, кончавших жизни коллективными самоубийствами.

Что же теперь — сам стал таким же?!! Нет…, надо все обдумать, нельзя действовать сгоряча. Если буду трубить об этом на каждом углу, только сделаю хуже. Я подумаю об этом завтра (Спасибо, Скарлетт).

Попробую, для начала, рассказать жене. Посмотрим, как она отреагирует. Что скажет? Поверит ли? Или наоборот — разуверит меня. Она на тринадцать лет младше, из поколения девяностых, с совершенно другим складом ума. Еще она особо не заморочена, в отличие от меня. Я же многое принимаю близко к сердцу, всерьез, сильно увлекаюсь, читаю и изучаю, бывает кидаюсь в новое увлечение с головой. Будь то спорт, популярная психология, ведение Youtube влога или планирование путешествий. Часто хандрю. Ищу смысл жизни. Решаю экзистенциальные вопросы, которые никогда не смогу разрешить. Что-то постоянно хочу и куда-то стремлюсь. Рефлексирую. Она же просто живет. Смотрит сериалы. Песенные шоу на популярных каналах. Покупает новые босоножки и купальник к лету. Делает маникюр с педикюром. Заботится обо мне и детях. Вкусно готовит. Целует. Смеется. Любит. И она умеет приземлить меня на землю, когда нужно.

Вечером, забрав детей из детского сада, поужинав и отправив девочек играть в детскую (с планшетом), я решаюсь затеять разговор.

Как можно подробнее я рассказываю о своем ночном кошмаре. А после выкладываю на стол исписанный красным карандашом листок и распечатки новостей о предстоящем полете. Обращаю внимание на выделенные фломастеров подтверждающие мои предположения совпадающие факты: даты, имена, страны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что ты хочешь этим сказать?!! — она не может сдержать усмешку, перебирая руками ворох бумаг.

Она в коротком жёлтом сарафане. Начало июня. Жара. И кондиционер не справляется. Она — хрупкая, нежная, загорелая. Я — экскаватор на ее фоне. Выше на голову. И почти в два раза шире и тяжелее. Ее каштановые волосы собраны в пучок. Вена пульсирует на изящной тонкой шее. За восемь лет брака я до сих пор хочу только ее. И ни разу не позволил себе измены.

В любом другом случае, я бы не тратил время зря, а затащил бы ее в спальню, пока дети заняты.

Но сейчас мои мысли совсем не об этом.

— Я хочу сказать, что мне приснился пророческий сон, — отвечаю я, пытаясь выглядеть как можно более серьезным и спокойным, — Через год. В мае 2020 года мир будет заражен неизвестным вирусом, который превратит население земли в чудишь (зачем я сказал чудишь? Прозвучало совсем по-детски).

— В чудишь? — теперь она уже не сдерживается и начинает смеяться. Смотрит на меня, словно на ребенка.

— Ты мне веришь? — терпеливо спрашиваю я, — я серьёзно!

Она перестает смеяться. Пристально смотрит мне в глаза, осознавая, что это не розыгрыш.

— Так не бывает, — наконец после долгой паузы отвечает она.

— Что значит — не бывает?!! Что, ты разве не видишь все сама?!! Вот тут!!! — мой голос срывается в возмущении, я громко хлопаю рукой по кипе бумаг, — все тут написано. Разве ты не понимаешь?!! Вот ЭТО я написал сразу после того как проснулся 15 мая. А вот ЭТО — новости неделей позже!!! Ты видишь?!! Про полет?!! Все сходится!!! — я тычу рукой в бумаги и испытывающее смотрю на нее.

— Ну… не знаю… может…, ты увидел мельком где-то эти новости и потом, ночью твое подсознание… — она растерянно переводит взгляд между заметками.

— Нет! Ничего такого не видел! Не читал! Никакой игры подсознания! Смотри! Я записал свой сон 15 мая 2019 года. Смотри, что у меня тут. Три космонавта на МКС. Из США, Китая и Казахстана. А вот настоящая новость неделей позже. Смотри дату — НЕДЕЛЕЙ ПОЗЖЕ! И пишут, что в тот же день было принято решение изменить изначальный состав экипажа из граждан США, Японии и Казахстана. То есть заменить космонавта из Японии, по состоянию здоровья, на космонавта из Китая. Неделей позже! Как я мог об это знать или подсмотреть?

Она молчит. Ее высокий лоб сжимается складками (я столько раз говорил ей не морщится — заработает морщины раньше времени).

— Хорошо, ты не веришь российскому сайту новостей. Вот — то же самое — новости Euronews. Вот BBC! Вот New York Times! А вот выдержки из новостей с сайта NASA! — уверенно продолжаю я.

Потом замолкаю. Ей нужно время осознать услышанное. Но выдерживаю всего секунд десять и продолжаю давить дальше.

— Я знаю, как это выглядит. Я знаю, что кажусь сумасшедшим! Но скажи мне пожалуйста, — я говорю шепотом. С жаром. Четко выговаривая каждое слово. Поворачиваю свой стул и приближаюсь к ней лицом к лицу. Совсем близко, так что кончики наших носов почти касаются. И крепко обхватываю ее руки своими, — пусть это все хрень собачья. Пусть так. Но если есть хоть десятая или даже сотая доля вероятности, что это правда? Что каким-то образом мне дали возможность предвидеть то, что случится и приготовится к этому? Разве мы не обязаны принять это всерьез и подготовиться? Ааа??? Подумай о девочках! — я киваю в сторону детской комнаты, от куда раздаются громкие звуки очередного детского Youtube выпуска, где папа и его трехлетняя дочь играют вместе в зоопарк (и зарабатывают на этом десятки тысяч долларов в месяц).

Она открывает рот, чтобы что-то ответить. Я же не дожидаясь ее ответа, добиваю джокером, заранее спрятанным в рукаве.

— Дана! Пожалуйста, иди сюда! — я громко зову старшую дочь, пытаясь перекричать вопли, доносящиеся из динамиков планшета, который мы купили дочерям несколько месяцев назад (я знаю, это не педагогично, но они так просили…). Стекло планшета треснуло, а вся поверхность покрыта толстым слоем жира, сахара, шоколада и бог знает чем еще (и не важно как часто я его протираю). Планшет — бюджетная дешевка. Но его динамик работает словно концертная колонка с мегаватными усилителями.

К моему удивлению, звук планшета немедленно прерывается и дочь появляется на пороге. Обычно ее зубами не оторвешь от любимого развлечения и приходится звать снова и снова, а потом вырывать игрушку из рук, терпя крики, жалобы и истерики. А тут — совершенно другое дело!

— Ляля, не смотри без меня, ладно? Я сейчас приду…,- она обращается в глубь детской, к младшей. Потом подходит ко мне.

— Сладкая, расскажи, пожалуйста, маме тот свой сон.

Дочь не переспрашивает. Не кривляется. Не капризничает. А послушно рассказывает все как было.

Я же внимательно, даже торжествующе (я же говорил, а ты мне не верила) смотрю на супругу. В ее карие глаза. Зрачки которых все больше и больше расширяются от услышанного. На брови, которые поднимаются все выше и выше.

И я понимаю, что у меня получилось. Она мне поверила…

Бабочки

Календарь показывает конец мая. Больше двух недель после того сна! А я даже не начал готовится к часу ИКС. Все сомневался, переживал и рефлексировал. Взамен того, чтобы действовать! Весь вечер до поздней ночи, после того, как я смог убедить супругу в правдивости своих догадок, мы с ней составляли перечень того, что нужно сделать, чтобы подготовится. Теперь оба листка: первый, исписанный красным карандашом на обратной стороне детской раскраски моим корявым почерком о событиях часа ИКС, и второй — длинный номерованный список дел и задач, написанный ровным почерком бывшей отличницы, были заботливо спрятаны в тумбочке, ожидая дальнейших действий.

Май в нашем небольшом, окруженным желтой степью городе на самом западе Казахстана, у берега Каспийского моря, выдался необычным. То по-июльски жарким, то по-осеннему холодным и ветреным.

Еще были бабочки! Тысячи! Миллионы бабочек!!! Они были везде. Они покрывали цветастым орнаментом каждое дерево и куст, прятались в траве, облепляли фонарные столбы. Все дорожки, парки, детские площадки, тротуары были заполнены ими. Дети были в восторге. Они бегали сквозь кружевные облака и смеялись. Девушки постили красоту в Инстаграм. Даже суровые мужчины не могли не улыбаться, наблюдая за подобными затеями природы. Никто не помнил подобного ранее. Даже самые старые жители города.

Но что-то было в этих бабочках странное. Зловещее. Жуткое. По крайней мере для меня. Будто природа решила напоследок показать свой последний сюрприз. Накормить смертника, идущего на электрический стул, последним ужином. Сочным стейком с горкой хрустящего картофеля. Бокалом красного бордо. Кубинской сигарой на десерт. А потом — пожалуйте следовать по коридору к маленькой железной двери, за которой лежит последняя черта.

Я еду на машине вдоль моря на работу. По обоим краям дороги в ряд высажены тщательно ухоженные деверья. Все — покрытые тучами этих чертовых бабочек. Мне плохо от этих бабочек! Я их ненавижу!!!

Моя машина уверенно движется вперед и каждую секунду в салоне раздается еле слышный глухой стук. Это очередная бабочка врезается в лобовое стекло. Прямо перед своим лицом я вижу как в предсмертных конвульсиях колышутся разорванные крылышки, растекаются внутренности, крошечные глазки умирающих насекомых смотрят на меня. Я в который раз включаю дворники. Жижа размазывается по лобовому стеклу и мне приходится щедро пользоваться омывателем, чтобы вернуть стеклу прозрачность.

Вся дорога покрыта ими. Тысячами умирающих. Сбитых. Раздавленных насекомых. В то время, как тысячи их сородичей продолжают беспечно кружить в майском воздухе, танцевать от ветки к ветке, пока случайный автомобиль не снесет их на асфальт, а следующий не расплющит тяжелеными колесами их хрупкие тельца с цветастым орнаментом на крылышках.

Я где-то читал, что такие бабочки живут всего один день. Их тела даже не приспособлены, чтобы жить дольше: пищеварительные системы сделаны для удержания воздуха, к тому же у них даже нет рта. И все отведенное время они тратят на брачные танцы, спаривание и откладывание яиц для следующих поколений. Первым умрет после спаривания самец. Потом, после кладки — самка.

Жизнь — для одного танца любви!!! Как романтично!!! Давайте все умилятся и плакать от такой красоты!!!

Да ни черта подобного!!! Это ни на грамм не мило и не романтично!!! Это мерзко! Глупо! И нелепо!!! И до боли в зубах несправедливо!!!

Я — сгоревший трансформатор, вырубивший свет на выпускном вечере!

Я — тот, кто кричит «А король то — ГОЛЫЙ!»

Я — крохотная заноза на пальце, которую не вытащить.

Я — «крохотная язвочка на языке, которая бы зажила, если не трогать. Но ведь не удержаться!»

Тут я чувствую сладковатый запах. Отвратительно сладковатый запах. Я открываю окно и запах становится сильнее. Он обволакивает меня и душит. Так что даже тошнота подкатывает из глубины желудка. Я знаю этот запах. Помню. Он пришел ко мне от куда-то из далекого детства.

Мне — лет семь. Закат советской эпохи. Я провожу очередное лето у бабушки в одном из маленьких грязных индустриальных городов некогда великой страны. Мама отправила меня, словно посылку, в одном аэропорту, а встретила меня уже бабушка в другом. Только много лет спустя я понял почему мама отправляла меня каждое лето к бабушке. Ей не было и тридцати пяти, когда умер мой отец (меньше, чем мне теперь), и она хотела устроить свою личную жизнь (по видимому — безуспешно).

Я — вместе с бабушкой еду на старом трамвае. Он кряхтит и гремит на плохо подогнанных рельсах. Мы едем сквозь агонизирующую промышленную зону между старой и новой частью уродливого советского городка, мимо череды монтсроподобных корпусов химических и металлургических комбинатов, которые доживают последние годы перед тем, как с развалом союза развалиться и самим.

Мы едем вроде на сеанс в кино в какой-то потрепанный дом культуры каких-нибудь металлургов, шахтеров или строителей. Все фильмы в городских кинотеатрах мы уже отсмотрели, так что остались только дома культуры возле заводов. Я — маленький тиран обожающей меня бабушки. Делаю, что вздумается и получаю, что хочу. А когда не получаю, то раскидываю по квартире вещи, пока бабушка колдует над ужином для любимого внучка (впрочем, раскидываю с умом и ничего не ломаю. К примеру, аккуратно и тихо кладу лампу лежа на пол, а потом ударом стопки журналов об стену имитирую ее падение).

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Трамвай покачивается и едет вперед. Через открытые окна в салон проникает тошнотворный сладковатый запах.

— Это аммиак, внучек, — со знанием дела говорит бабушка и задумчиво смотрит на один из огромных серых корпусов от которого ввысь устремлены три колоссальных размеров трубы. Две из них — пусты, а третья изрыгает розоватый дым, стелющийся по направлению к нашему трамваю.

Я смотрю на эту уродливую трубу, на серые коробки химического комбината и понимаю, что именно так выглядит страх. Именно так пахнет смерть…

И теперь, более, чем через тридцать пять лет, я снова ощущаю этот сладковатый тошнотворный запах. Но я точно знаю, что тут не может быть никакого аммиачного завода. Что это может быть только моей иллюзией. Или нет?!!

Я плотно закрываю окно и запах пропадает. Но я ощущаю, что он все еще внутри. Он глубоко проник в меня. И я догадываюсь, что эти бабочки, и мой недавний кошмар, и то безумие, которое он предсказывал — все как-то связано. Пока невидимыми для меня нитями, но точно связано.

В ближайшую пятницу я напился. Нас с коллегами пригласили на дегустацию новых вин в местной винотеке. Я же превратил дегустацию в пьянку. Когда закончились бутылки на пробу я стал покупать сам. Первую, вторую, третью. Меня никто не остановил. А даже поддержали. Даже владельцы заведения.

По мере того, как я пьянел, казалось, что мне становилось легче. Я снова начал шутить и смеяться. И чернота в моей душе будто светлела, а запах аммиака выветривался. А кончился вечер тем, что я не помнил, как вернулся домой.

А на следующий день случилось кое-что еще. Опять же — совсем не связанное ни со знамением, ни с космическим вирусом, который уничтожит население земли менее, чем через год, ни с тучами бабочек-однодневок, танцующих последний танец любви, ни с запахом аммиака из детства.

Вроде бы не связанное. Кажется… А может быть и совсем наоборот. Может быть как раз таки и связанное. Просто нужно остановится. Осмотреться. Приглядеться. Увидеть скрытые символы и прозрачные нити…

Дом

Следующий день наступил с резкого болезненного пробуждения.

Я — старая калоша без пары на обочине дороги.

Я — мокрая половая тряпка, брошенная под раковину.

Я — старая плюшевая игрушка выросшего ребенка, заброшенная в пыльную коробку в подвале.

Я — рыба, плававшая в прохладных глубинах синего океана, а потом вдруг одним грубым резким взмахом выловленная на крючок и вытащенная на прожаренную солнцем поверхность. Я болтаюсь на леске. Жабры лихорадочно дергаются. Рот в агонии глотает сухой горячий воздух.

Я — лежу лицом вниз на диване. Без подушки. Без простыни.

Легкое одеяло, влажное от моего пота, скомкано в уродливые узлы.

За считанные секунды в голове мелькают события прошедшего вечера, последние часы которых я почти не помню. Тут же, как всегда бывает после попоек, на меня накатывает чувство вины. За то, что неприлично напился. За то, что провел вечер с полузнакомыми людьми и коллегами взамен того, чтобы провести время с семьей. За то, что потратил слишком много денег. И самое главное — за то, что договорился с женой, что на выходных начну готовиться к часу икс, как было запланировано предварительно составленным списком дел. А теперь страдаю от похмелья, лишив себя возможности активно действовать в первый день уикенда.

В комнате жарко. Окно закрыто. Кондиционер и вентилятор отключены. В горле — Сахара, а мочевой пузырь давит так, что, кажется, лопнет. Из полуоткрытой двери в спальню доносятся приглушенные электронные звуки. Видимо одна из дочерей уже проснулась и включила планшет. Остальные, кажется, спят.

На часах — начало двенадцатого утра. Суббота. 1 июня 2019 года. День защиты детей.

Я собираюсь с силами и встаю с дивана. Моя одежда разбросана рядом. Мысль, что прошлой ночью, в моменты алкогольного беспамятства, я мог потерять мобильный телефон и портмоне со всеми картами и документами, заставляет меня в панике проверить карманы джинсов и с облегчением убедиться, что все на месте (кроме, конечно же, всех имевшихся наличных денег).

Я включаю смартфон и обнаруживаю, что он пестрит пропущенными звонками и сообщениями от коллег по работе.

«Срочно перезвоните». «Возьмите трубку». «Шеф вызывает всех в офис».

Я в недоумении продолжаю открывать сообщения, пока не натыкаюсь на главное.

«На производстве умер человек».

Несколько секунд я смотрю на напечатанные слова и не могу осознать их подлинное значение. И даже когда осознаю, они поначалу кажутся шуткой. Но потом я понимаю, что все — правда. Звонки и сообщения пришли от нескольких коллег. И они не настолько близки, чтобы вдруг вместе решить разыграть меня субботним утром в первый день лета.

Это осознание приводит меня в чувство. В современном корпоративном мире неспособность нужным образом действовать, демонстрируя свою командную полезность, особенно в подобных случаях чрезвычайного характера, может быть губительно для карьеры. И наоборот, всем видимое рвение и нарочито правильное выполнение процедур (которых никто никогда заранее не читает) может быть трамплином для новых служебных высот. Я знаю это очень хорошо. Точнее моя «офисоно-планктонная» сущность.

И в который раз за эти дни я повторяю себе одни и те же вопросы. Имеет ли все это сейчас значение? Карьера? Признание коллег? Одобрение руководства? Служебные поощрения?

Имеет, — снова отвечаю я сам себе. По крайне мере пока. Ведь от работы зависят деньги. А деньги нам нужны. Для того, чтобы поставить галочки против каждого пункта в списке составленных дел по подготовке к часу икс.

Ватная голова светлеет. Разум концентрируется. Я смотрю на время получения сообщений и пропущенных звонков, и отмечаю, что был в «офлайне» не многим более часа. Это, конечно — не хорошо, но пока еще не совсем плохо. Еще не поздно, чтобы собраться, позавтракать и оказаться в офисе к полудню.

В подвале сознания острой стрелой проскакивает чувство вины о том, что я — бесчувственный мерзавец, что думаю о карьере, корпоративном соответствии, деньгах и своем спасении. Тут человек умер, а все мои мысли только о своей пятой точке. Где моя эмпатия, сочувствие, жалость? А вдруг я того человека знаю? Вдруг он мой близкий коллега? Хотя написали, что на производстве, а не в офисе. Хотя какая разница, где он работал и был ли мне знаком? Он все равно человек. У него остались родные и близкие. Но я то при чем? Каждый день на планете умирают сотни тысяч человек. Что же мне — потратить каждый день своей жизни на страдания по каждому из них? А почему я должен чувствовать себя виноватым? Может даже тем, кто уйдет сейчас повезет больше, чем тем, кто останется и станет свидетелем оглушительного крушения цивилизации, как того предсказывают мои зловещие сновидения.

При этом я все же еще не оставлял надежду, что мои предсказания не сбудутся. Все еще надеялся, что события окажутся случайными совпадениями. Что недоразумение прояснится и жизнь снова вернется на привычные рельсы. Мы с женой посмеемся и будет потом вспоминать случившееся, как забавный и странный случай, произошедший со мной в середине мая 2019 года. То ли от переутомления на работе. То ли от рано наступавшей в городе жары. То ли от съеденного жирного на ночь. Поэтому пока не стоит никому о моих домыслах распространяться. Время подумать и на холодную голову взвесить факты еще есть. По крайне мере до 7 июля, до даты на которую назначен запуск космического корабля.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Или времени уже нет и попытаться остановить запущенный маховик апокалипсиса нужно уже сейчас? Или уже вовсе поздно?

Список наших запланированных дел содержал пункты о том, что я (может быть) попытаюсь связаться с властями Казахстана, Японии, США, а также с NASA и ООН. Постараюсь убедить их не отправлять злосчастный экипаж в космос (очень наивная будет попытка), но все же я (может быть) обязан ее предпринять. Если (когда) из этого ничего не выйдет, я (может быть) даже выйду на средства массовой информации, чтобы предупредить людей подготовится. Почему «может быть»? Потому, что сам прекрасно знаю, что из этого ничего не выйдет. Никто мне не поверит. Только посмеются. Обзовут сумасшедшим. Опозорят в новостях и социальных сетях. Может даже расскажут по телевидению в рубрике «курьезы» или «городские сумасшедшие». Но ведь кто-то может поверит и спасется.

А что будем потом, если (когда) все окажется правдой? Что будет со мной и с моей семьей? Ведь про мои предсказания все тут же вспомнят, кок только начнётся эпидемия? Я в один миг стану самым упоминаемым и известным человеком планеты. Что тогда? Меня будут благодарить? Сожалеть, что не прислушались? Проклинать, что недостаточно убедительно призывал остановить полет? Ведь обязательно найдутся люди, которые посчитают меня мессией. А кто-то обвинит меня в случившемся и попытаются отомстить, навредив мне и моей семье. Попытается отыскать для того, чтобы заставить остановить заражение, поверив, что я каким-то способом причастен к его возникновению и, значит, в силах все исправить. А некоторые захотят меня просто убить. И мою семью в придачу! Торопиться нельзя! Нужно все хорошенько обдумать!

Рой этих невеселых размышлений вертелся в моей голове, кружился, образовывая воронки и спирали выводов, гипотез и спекуляций о возможных последствиях моих действий, разветвлялся, множился, открывая моему сознанию всю сложность, неоднозначность и непредсказуемость моего положения.

С этими мыслями я вышел из дома и, не замечая дороги, добрался на машине до офиса.

На работе все были почти в сборе. Шеф, кадровики, юристы, начальники производства, специалисты по безопасности, инженеры, помощники и переводчики. Человек двадцать собрались в небольшой душной переговорной комнате и обсуждали происшествие. На столе был разложен огромный лист бумаги, куда записывались имеющиеся данные и планируемые действия: от сообщений властям до визита к родственникам умершего.

Мои малодушные опасения о том, что работник погиб по причине производственного инцидента, не оправдались. Работнику производства — мужчине средних лет стало плохо, когда он сидел за офисным столом и заполнял заявление на отпуск. Сердце. Высокое давление. Инфаркт.

После обеда я, руководитель кадровой службы и шеф собрались навестить родственников умевшего дабы почтить его память, высказать слова соболезнования от лица компании и сообщить о намерении выплатить финансовую помощь (за которую между первой и второй женой, а также другими родственниками умершего впоследствии случилась некрасивая возня).

Жена шефа, энергичная молодая женщина, скучающая от вынужденного безделья домохозяйка, настояла, чтобы мы вернулись по домам и переоделись в подобающее для случая официальное и черное. Я догадывался, что это лишнее, но спорить не стал.

И вот, к часам четырем после полудни, когда по-июньски яростное солнце добивало через безоблачное небо беззащитный высушенный город, мы выгрузились из прохладного салона огромного белого внедорожника прямо в топку сорокоградусной жары.

Нужный адрес находился в старом районе обветшалых четырёхэтажных типовых многоквартирных домов. Когда-то, лет пятьдесят назад, эти дома, вероятно, были примером передового советского массового строительства. Теперь же они представляли собой жалкое и унылое зрелище. Открытые облезлые галереи, похожие на длинные лоджии на всю длину дома, опоясывали длинное прямоугольное здание, служившие своего рода коридорами для прохода к квартирам. Подъезд же был только один, в самой середине дома, без двери, тоже открытый улице через щербатую бетонную решетку на всю высоту здания.

Разношерстные двери квартир были на виду, как и вывешенные гирлянды сушившегося на ветру белья, прыщики кондиционерных блоков, спутниковых антенн и выставленный из квартир хлам. Цвет штукатурки коридоров перед квартирами был то жёлтый, то синий, то зеленый, в зависимости от вкуса и возможностей жильцов, безуспешно старающихся придать своему жилищу лучший вид.

От дома пахло теснотой, сыростью, вареным мясом, крысами, мочой и бедностью.

Унылое впечатление завершалось аляповатыми металлическими конструкциями детской площадки, нелепо вставленными в серую пыль плешивого двора перед домом, больше для вида, чем для действительных нужд детей.

Ну и, конечно, были бабочки. Они облепили каждый сантиметр чудом выросших в пустынном климате деревьев и кустов перед домом. Они плясали и кружили в своем жутком смертельном танце. И я чувствовал, что они тут неспроста. Что ничего хорошего меня в этом доме не ждет…

Мальчик

Мы втроем некоторое время стояли и смотрели на нависающее на нас здание, смущенные и оглушенные его убогостью, словно библейские праведники на чудовище-левиафана. Я с мрачной иронией оглядел нас, отметив трагикомичность ситуации, кричавший контраст между нами, высокооплачиваемыми, хорошо одетыми, бегло говорящими по-английски офисными служащими, и этим страшным нелепым домом.

Мне сразу стало за нас стыдно. И неловко. За стрелку на своих брюках и спортивные часы, отсчитывающие калории. За тёмно-бежевый костюм — футляр, аккуратно и почти без складок подчеркивающий стройную фигуру на фигуре моей коллеги. За поблескивающие полированной кожей туфли и твердый накрахмаленный воротник с галстуком на белоснежной рубашке у шефа, который держал его голову неудобно прямо, не давая опустить подбородок вниз.

Но хуже всего дела обстояли с супругой шефа. Я, коллега с отдела кадров и шеф (хоть и иностранец, но все же довольно бывалый кадр) были более или менее готовы к тому, что нас ждет. Но этого точно нельзя было сказать про нее.

На ней был нарядный атласный черный брючный костюм, видимо дорогой, хорошо отглаженный приглашенной горничной. Ее длинные, пропитанные бальзамами, масками и маслами черные волосы, блестели на жарком солнце и развевались на ветру, изредка обнажая драгоценный блеск изящных серег на ушах. А на руке сверкало крупным бриллиантом кольцо. От увиденного зрелища ее белоснежное, красивое лицо с обычно самодовольным и дерзким выражением растерянно скривилось (Я восемь лет жила в Москве. Меня называли чуркой, но я всех посылала. Так что у меня диплом по наглости — с бравадой и жаром любила говорить она).

По-видимому, она ожидала совсем другого. Некую торжественную сцену, где она, под руку со своим супругом, чинно пожимает руки вдове и другим родственникам. Все одетыподчеркнуто в черное. Дамы — в широкополых шляпах с вуалью. Мужчины в костюмах. В комнатах прохладно и много цветов. Все разговаривают приглушенно, почти шепотом. На фоне играет красивая классическая музыка.

Но реальность была почти диаметрально противоположной.

Все прошли за мной через густо пахнущий мочой подъезд на второй этаж к нужной квартире. Я уже с улицы догадался куда идти. Прямо к небольшой группе мужчин, деловито толпившихся возле распахнутой настежь двери.

— Похороны тут? — тихо, смущаясь спросил я у них.

Несколько секунд они недоверчиво осматривали нас, словно экзотических зверей в зоопарке.

— Да. Тут, — коротко ответил мне пузатый загорелый мужчина, первый протягивая мне поздороваться руку и прячущий вторую, за спиной, в которой дымилась сигарета.

Я ответил крепким хватом, пытаясь показать этим, что я свой, такой же парень, как и они, просто волею случая оказавшийся выше по пищевой цепи. Следом последовали рукопожатия оставшихся мужчин, таких же крепких, грузных, загорелых, с потными лицами и шершавыми ладонями.

— Мы с компании. С нами первый руководитель. Пришли высказать соболезнования, — мягко, успокаивающим голосом по-казахски сказала коллега, осторожно осматривая мужчин, оценивая уровень их враждебности и, как и я, опасаясь возможной агрессии со стороны родственников за случившуюся смерть их родного человека.

— Понятно, — закивали они, остановившись заинтересованными взглядами на шефе и его спутнице, — проходите в дом.

Я пропустил всех вперед. Не из вежливости, а больше из ребячливого желания внимательно рассмотреть, как шеф с его женой будут первыми вступать в этот незнакомый, совершенно чуждый для них мир. Мы сняли обувь в пыльном коридоре на щербатом полу, заваленном десятком пар стоптанной обуви людей, уже находящихся внутри (жена шефа сняла свои туфли на высоком каблуке и, скрючив стопу, брезгливо касалась пола только кончиками пальцев и пяткой).

Потом мы прошли в первую душную комнату, совершенно без мебели, по всем краям застеленную яркими матрасами на которых в ряд сидели женщины, немедленно, словно по команде, принявшимися громко причитать и плакать по усопшему. Мы опускались к их скрученным в гримасах плача лицам, неловко обнимали за плечи и негромко говорили скомканные слова, которые, как нам казалось, было принято говорить в таких случаях. А потом мы стояли и смущенно топтались на середине комнаты, не зная, что делать дальше.

В центре ряда сидела женщина, которая причитала громче всех. Еще она выделялась от остальных тем, что она не выглядела как оставившая все притязания на привлекательность тетя. У нее была приятная полноватость тела в тесно посаженном, не совсем тут уместном, выставляющим напоказ пышные формы платье с цветами. Круглое миловидное лицо было украшено полными губами в помаде и густо очерченными татуажем бровями.

Я догадался, что это именно она — вторая жена умершего, то ли законная, то ли гражданская, и сразу отметил не замеченное поначалу напряжение между ею и остальными женщинами. По чуть большему расстоянию между ней и сидящими рядом. По мимолетным презрительным взглядам. И по ней самой — с платьем, помадой и татуажем, одной на враждебной территории в попытке заявить о своих правах.

Видимо своим неожиданным визитом мы прервали течение их давным-давно начавшейся семейной драмы. И чтобы не выносить сор из избы и сохранить лицо, они все пытались спрятать от нас свои скелеты по шкафам. Но если присмотреться, то тут и там виднелись предательские косточки, грозящие в любой момент с грохотом вывалиться на самую середину комнаты.

Я не выдержал неловкости и первый вышел обратно в коридор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А он кто? — односложно спросил меня в коридоре по-казахски коренастый парень, и по голосу я узнал в нем старшего сына умершего, с которым мы разговаривали по телефону этим утром.

— Кто? — спросил я по-русски, не поняв вопрос.

— Ваш шеф…, - опять по-казахски слегка раздраженно уточнил он, как человек, не привыкший иметь дело с людьми, разговаривающими на другом языке. Взгляд его темных, обрамленных сеткой преждевременных морщин глаз, неприятно скользнул по мне и обдал плохо скрываемым пренебрежением.

— Канадец, — догадался о смысле вопроса я.

— Ааа, — протянул он уважительно. И тут настала моя очередь сдерживать свое раздражение на то, с каким примитивным благовением простые люди относились к западным иностранцам.

— А жена его? — осторожно кивнул он в сторону выходящей из комнаты супруги шефа.

— Азербайджанка, — ответил я, задержавшись взглядом на его смуглом лице и с интересом наблюдая за реакцией.

По стремительно сменяющимся теням в его глазах, я понял, что он был обескуражен, а потом все же сумел пристроить эту информацию в некую нужную мозговую ячейку. Он еле заметно кивнул сам себе, улыбнулся краем рта и скрылся в недрах второй комнаты, куда позвал и нас.

Во второй комнате, за длинным низким столом, сидели только мужчины. Лица у них у всех были твердые, угловатые и все еще подозрительные. Но после благополучного прохождения через комнату плакальщиц я был уже спокоен за то, что нас не разорвут на части, обвиняя в смерти родственника. И что причина зависшего напряжения была в интриге о сумме денег, которую мы пообещаем заплатить по случаю трагического происшествия.

Мы уселись на уложенные на полу вокруг стола матрасы, тесно бок о бок, беззащитные, растерянные, подавленные бедностью квартиры и перенесенным плачем женщин (который прекратился сразу, как мы вышли из их комнаты, словно выключили звук в колонке).

— Угощайтесь, — сказал нам самый взрослый мужчина, показывая на стол, покрытый выцветшей скатертью и уставленный нехитрой едой в разномастных тарелках. Потом он махнул рукой в сторону коридора и к нам вышли молодые женщины, ставя перед нами по тарелке горячего теста с картошкой.

Мы молчали и пытались сделать вид, что едим. На самом деле отломали лишь по кусочку от солоноватых лепешек и откусили по краюшку от невкусного слипшегося теста. Они же, сидевшие напротив нас, также притворялись занятыми едой, тоже молчали и изредка исподлобья поглядывали на нас.

И тут в комнату вошла пожилая полная женщина в туго завязанном на волосах платке. Она по-хозяйски села в кресло в углу комнаты и принялась говорить усталым скрипучим голосом. И нам немедленно стало понятно, что она — тут главная, и она будет вести разговор, ради которого мы все собрались.

— Горе какое! Сердце не выдержало. Он ведь пост держал, а на улице — жара… Вот так… И таблетки от давления не пил. Вот так…, - начала она издалека, но сразу свернула ближе к делу, — Я супруга. Законная, — с этими словами она еле заметно кивнула в сторону второй комнаты и ее одутловатое морщинистое лицо исказилось в гримасе отвращения, — вот сыновья мои старшие, без работы ходят, нигде не берут, — она указала рукой на двух мужчин за столом, — а вот младший, инвалид, несчастная душа…, а отец его кормильцем был, помогал с лечением…

Я обернулся за спину и только теперь заметил, что позади нас стоит мальчик лет восьми. Он стоял и смотрел на нас, не двигаясь, а лицо его безошибочно выдавало болезнь синдромом Дауна.

Черт побери, подумал про себя я, как будто этим несчастным бедным людям было мало невзгод, а тут еще и природа добавила.

Будто услышав мои мысли, мальчик собрал слабую ручку в кулаке и пригрозил мне им. Я тут же в смущении отвернулся от него.

Женщина держала напряженную паузу и смотрела на нас, ожидая ответа на незаданный, но висящий в воздухе вопрос.

Ответить ей по протоколу должен был бы шеф. Но он молчал, покручивая ложку в тарелке, видимо также смущенный и подавленный ситуацией, в которой мы оказались.

— От лица компании, нашего руководителя и всего коллектива мы выражаем вам и вашей семье глубочайшие соболезнования, — наконец выпалил я, не выдержав напряжения и не дожидаясь шефа с его высокопарным, неуместным тут английским, который мы бы долго и громоздко переводили, — и выплатим в помощь родственникам полмиллиона тенге.

От моих слов лица присутствующих заметно посветлели, расслабились. Даже в комнате, казалось, стало легче дышать. Женщина одобрительно кивнула и пальцем приказала женщинам разлить нам чай.

Через несколько минут, проглотив по глотку остывшего напитка с молоком, мы поднялись и засобирались прочь, с облегчением, что тяжелая задача выполнена и можно было уйти из этого душного, неуютного, бедного дома, заполненного чужими непонятным нам людьми.

И вот, когда мы одели обувь и направились выйти через входную дверь на улицу, я почувствовал лёгкое прикосновение к ноге. Посмотрев вниз, я увидел того мальчика. Он стоял возле меня и смотрел прямо в мои глаза своими странными круглыми глазами. И опять молчал.

Я подождал секунды три, а потом двинулся к двери, но он вдруг схватил меня цепкими крохотными пальцами за брюки. Обернувшись, я снова наткнулся на его взгляд.

Потом он подозвал меня руками к себе, а когда я опустился к его лицу, то он прошептал, совсем тихо, но совершенно отчетливо для меня. Одно слово, от которого приподнялись волосы на моем затылке и онемело лицо.

— Готовься…, сказал он, а потом снова пригрозил кулаком и ушел в глубину комнаты.

Что с тобой не так?!!

Вечером, после завершения этого безумного дня, когда мы ужинали коронным блюдом супруги — запеченной в духовке курицей с картофелем, я решил рассказать ей о том мальчике.

— Он говорит мне — «готовься», представляешь? — закончил я свой рассказ, ковыряя вилкой в тарелке и невольно подумав, сможем ли мы после часа «икс» позволить себе подобную еду.

— Ты думаешь, что он знает? — озадаченно спросила супруга, отпивая минеральную воду из ярко зеленого детского пластикового стакана.

Я пожал плечами.

— Может у него тоже был такой же сон, как и у меня? — предположил я.

Случившееся событие еще более затруднило мое понимание всей ситуации, добавив еще один крепкий узел в клубок не распутанной задачи.

— Получается, что он — третий, — добавил я, отправив в рот очередной кусок пышной, сдобренной приправами курицы, вкус которой я почти не чувствовал.

— Что это значит? «Третий?» — спросила супруга, внимательно взглянув мне в лицо. Ее красивое вытянутое лицо с острым подбородком, казалось, вытянулось еще сильнее в тонкий, узкий восклицательный знак.

— Первый — я. Вторая — наша старшая дочь. Ты же помнишь?

Она понимающе кивнула головой

- … и вот теперь третий.

— Но почему он сказал это именно тебе? — спросила она. Ее голос слегка задрожал, а на лице сквозь загар проступил румянец.

— Может он всем говорит. Но ему никто не верит. Он же ребенок. Ну и особенный, ты понимаешь… Вполне вероятно, что нас таких много…, получивших сигнал, — я отставил тарелку и принялся рассуждать, несколько отстранённо и по-менторски, как я часто позволял себе разговаривать с супругой, которая на тринадцать лет младше и, при всем уважении, имеет значительно меньший жизненный опыт, чем я.

— Представь, человечеству скоро грозит вымирание. Полное уничтожение. Абсолютно всего, что цивилизация смогла создать за тысячелетия своего существования. И вот, я не знаю, что: мироздание, природа, проведение посылает предупреждающие сигналы… Толи определенным людям по какому-то своему выбору? Толи спонтанно? А может и всем подряд в надежде, что кто-нибудь словит этот сигнал? Хотя кто знает, может твой муж — пророк! Мессия со священной задачей спасти весь мир? Ну типа супергероя…, — я не удержался и расплылся в самодовольной, саркастичной улыбке.

Она не улыбнулась в ответ и молчала, отведя взгляд от моего лица и уставившись на полированную поверхность стола.

Я продолжал.

— Есть теория о том, что во вселенной есть только два варианта существования. В единственном экземпляре и в бесчисленном множестве.

Я когда-то слышал об этой теории и теперь решил блеснуть ею перед женой. Теория, вроде, была связана с существованием внеземных цивилизаций. Что стоит найти хоть одну вторую жизнь в космосе, то открытие бесконечного количества других становится очевидным вопросом времени.

— Ну так вот! Или я один смог получить из космоса свое предсказание о конце света. В таком случае я — пророк и мессия. Или нас много… И я никакой не пророк, а просто один из плохо работающих радиоприемников, случайно принявших сигнал. Раз мы обнаружили уже третьего…, значит, я — простой радиоприемник…

Меня продолжало нести, пока фантастические и удивительные сценарии разыгрывались в моем воображении касательно возможной роли в надвигающемся событии, которое вдруг растеряло свою первоначальную зловещесть и обрело флер необычного приключения, как американцы показывают в голливудских блокбастерах в жанре «Апокалипсис».

— Еще, может быть, что сигнал приходит только группе избранных, которым нужно объединиться и предупредить людей о надвигающейся катастрофе. Кто знает, вполне вероятно, среди нас есть не только обычные люди как я, а известные политики, звезды шоу-бизнеса, мультимиллиардеры!!! Представляешь?!! Можно… можно… к примеру зарегистрировать на Фейсбуке страницу о предстоящем событии. Событии, вот прикол…, как будто о запланированной вечеринке или концерте, чтобы люди могли зарегистрироваться и прокомментировать. Можно сделать ее на английском, чтобы покрыть как можно больше людей. И тогда я смог бы найти этих других… Понимаешь? Круто да?!! А еще!!! Я мог бы написать об этом книгу… Целую повесть. Я бы выкладывал ее частями где-нибудь в интернете…, на сервисах самиздата. Не наших казахстанских, а на российских, где людей побольше… Я знаю пару таких… И кто-нибудь там, может быть, принял бы мою историю за правду. И начал бы тоже готовиться. Представляешь?

Я, наконец, замолчал, ожидая ее реакции. Но она сохраняла молчание и смотрела вниз. И даже не улыбнулась.

Тишина в гостиной нарушалась лишь приглушенным звуком телевизора, показывающим очередную серию Маши и Медведя, загипнотизировав дочерей на диване, словно сусликов в степи при свете автомобильных фар. Я тут же подумал, что нужно добавить в наш список покупку большого внешнего диска, где я сохраню побольше оцифрованных детских мультфильмов для девочек. Ну и фильмов и сериалов для нас. Еще и цифровые копий книг и журналов. Да и вообще, как можно больше всего, чтобы не сдохнуть со скуки, когда отключится Интернет. Электричество — тоже, рано или поздно, конечно, пропадет, но можно будет добыть генератор. Или лучше солнечную панель, чтобы не возиться с дизелем и не беспокоиться о шуме.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Да что я опять только о себе… Надо подумать о сохранении хотя бы части наследия цивилизации. Сделать свою личную Золотую пластинку «Вояджера», вроде так она называлась, когда американцы отправили в космос сообщение для внеземных цивилизаций с приветствиями и музыкой великих композиторов. Да…, Интернета, скорее всего, не станет совсем скоро, а потом разрушатся музеи, библиотеки и научные центры…

— Ну, что ты думаешь? — коснулся я ее плеча, воодушевлённый, нездорово веселый.

Так как она повела себя дальше было совершенно на нее не похоже. На нее, мою маленькую хрупкую, податливую, слегка инфантильную женщину, никогда не повышавшую ни на кого голос, прячущую взгляд и теряющую от застенчивости слова.

Она медленно повернула ко мне голову и тихо спросила.

— Ты кому-нибудь об этом уже сказал?

— О чем? — с нелепой дурашливостью спросил я, хотя прекрасно понял вопрос.

— Тимур. Не придуривайся, — зашипела она.

— Нет, но…, я…

— Так говорил или нет? — ее голос перешел в угрожающий шепот.

— Нет, — резко, громко почти выкрикнул я, опомнившись от удивления, возмутившись таким странным, новым, наглым поведением супруги.

— А вчера, когда бухал со своими коллегами. Когда мы должны были начать работать над покупками по списку? — продолжала расспрашивать она, опять же совсем непривычным твёрдым и требовательным тоном.

— Нет, — растерянно ответил я, моментально выпустив из себя весь воздух возмущения, осознавая, что виноват, и при этом лихорадочно вспоминая действительно ли я ничего никому не рассказал, учитывая, что последнюю часть вечера, утопленную в алкогольном тумане, я совершенно не помнил.

— Точно? — продолжала давить она.

— Точно! — с напускной уверенностью ответил я, всерьез опасаясь за свою безопасность, если скажу обратное, замечая как дрожат ее пальцы, удерживающие в правой руке острую вилку, которую, как мне показалось, она была готова была в любой момент вонзить мне прямо в глаз.

— Даже Гуле и Русулу? — испытывающее спросила меня она, попав в самое слабое место, зная, что они были моими близкими друзьями на работе, от которых я, как правило, ничего не скрывал.

— Нет, — ответил я, ощущая как когти сомнения скребутся у меня в желудке.

— Хорошо, — процедила она сквозь губы.

— Успокойся, ты чего так завелась? С тобой все нормально? — с нажимом спросил я, стараясь вернуть себе привычную мужскую инициативу и доминирование, и крепко взял ее за плечо.

— Со мной — все нормально! — неожиданно громко, даже истерично вскрикнула она, дернувшись и скинув мою руку, — а вот что с тобой не так?!!

Партнер

— Ты вообще, что несешь?!! Для тебя это игра?!! Страница в Фейсбуке?!! Рассказики в Интернете?!! Спасение цивилизации?!! Пророк?!! Супергерой?!! Супергеееероооой!!! - взвизгнула она и швырнула вилку об пол.

От удара железа об кафель неприятно зазвенел воздух.

— Мама? Что случилось? — спросила старшая дочь.

Обе малышки обернулись к нам, удивленно уставив в нас две пары круглых, словно пуговицы, глаз. Их тоненькие, хрупкие фигурки вопросительно вытянулись, сделал их похожими на фарфоровых кошечек из старинного серванта.

— Прости… прости…, я не права…, - потерянно и тихо прошептала супруга, вдруг превратившись обратно в знакомое мне создание, скинув с себя чужую маску лютой стервы.

Она виновато посмотрела на детей, на меня, подняла с пола вилку и осторожно вернула ее на стол. Потом закрыла глаза, выдержав в молчании несколько долгих томительных секунд, а потом открыла, и начала говорить. Шепотом, чтобы ее не слышали дети. Но при этом жарко. Сбивчиво. Умоляюще смотря мне в глаза.

— Послушай меня, Тимур, внимательно. Только послушай! Все эти дни я много думала о том, что ты мне сказал… Обо всем этом…, твоем… предсказании… Когда тебя не было… Сначала я тебе вроде поверила. Потом мы писали тот список и строили планы. А когда ты ушел на работу и загулял, то я начала сомневаться. Ну что такое?!! Какие зомби?!! Какие космонавты?!! Так в жизни не бывает! Ты же любишь этих зомби, смотришь фильмы про них. Вот и приснилось тебе всякое под впечатлениями. Ты же, на самом деле, мечтаешь, что так и случится. Вот и поверил. Помнишь даже, когда мы жили в Дубай в двенадцатом году? Когда родили Дарию? Ты в первый день после родов потащил меня на премьеру «Мировая война Z». Я перетянула полотенцем выпадающий живот, мы наврали родителям, что поехали в торговый центр за подгузниками, а сами поперлись в кинотеатр… Помнишь? На следующий день после родов!!!

— Помню…, - ответил я, кивнув. И приятные воспоминания, с привкусом вины за ребячество, о днях, когда к нам пришла наша первая дочка, нахлынули на меня, заставив внутренние уголки глаз предательски увлажнится.

— И про сон Дарии думала. Как же так получилось, что вам обоим приснилось одно и то же. Решила ее еще раз расспросить. А она уже все забыла. «Не помню» — говорит. Еще я перечитала распечатки новостей, которые ты принес работы. Ну про эти полеты, даты и замену космонавтов. Ну и сон твой, на листочке. Который ты записал. Прочитала. Знаешь, я ночь не спала, пока ты с гулянки отсыпался. Все думала, в Интернете копалась. Но там столько всего, в этом Интернете. Чего только не пишут. Ну короче, я начала думать, что так не бывает. Что тебе показалось. И решила, что не буду тебе ничего говорить и переубеждать, а буду просто ждать пока сам не успокоишься… А потом я начала сомневаться уже в том, что сомневаюсь… и совсем запуталась…

Я смотрел на супругу молча, не перебивая. Ее губы заметно дрожали, щеки горели румянцем от волнения, взгляд перебегал между мною и детьми, сидящими на диване в противоположном конце комнаты, а ее руки то касались меня за колено, то теребили край желтого платья.

И тут, к своему стыду, я осознал, насколько черств и слеп был по отношению к моей женщине. Я совершенно не почувствовал в каком состоянии она находилась после того, как я раскрыл ей свою тайну. Мне наивно казалось, что все должно быть просто, как в двухмерном детском рисунке. Это — папа. Это — мама. Папа показывает пальцем маме на солнце, а та кивает в ответ и улыбается. И совершенно упустил ее из внимания. Ее эмоции и переживания. Что она — женщина, которая по природе чувствует даже интенсивнее и глубже, чем мужчина. А я ведь тоже прошел такой же путь мучительных раздумий и сомнений, и не просек, пока она проходила свой. Путь от первого шока, протеста, недоверия к принятию.

Только теперь я отметил, что все эти дни она была необычно отстранена и задумчива, даже сегодня вечером, пока готовила свою курицу с картошкой. Стояла на кухне, отвернувшись от меня, не говоря ни слова. Тихо занималась своими делами и даже ни разу не спросила, как часто бывает, как прошел день, какой сериал будем смотреть перед сном… И вот эта необычная смена поведений. Неожиданная, не похожая на нее агрессивность. Ведь она все это время напряженно шла по своему мучительному пути. А я — черствый эгоист, ничего не заметил!

— И вот сегодня опять… про этого мальчика…, - скорбно, с болью сказала она.

А потом она закрыла лицо руками, сильно прижав пальцы к щекам, до белых костяшек. Потом вдруг дернулась, опала и согнулась пополам. По резким вздрагиваниям ее спины, я понял, что она плачет. Я в растерянности смотрел на нее несколько секунд, а потом аккуратно коснулся пальцами ее плеча, боясь сделать что-то не так. Она же поднялась, убрала с лица руки, обнажив утопленные в слезах глаза, и обняла меня, пересев со своего стула на мои колени, крепко, судорожно сжимая и разжимая объятия. На моей правой груди, куда уткнулось ее лицо, стало жарко и мокро от ее дыхания и слез.

Потом я понял, что мне нужно сделать. Я нашел губами ее висок и медленно поцеловал, стараясь этим поцелуем принести ей все свои извинения и без лишних слов передать насколько сильно я люблю ее.

Потом я поднял ее лицо к своему и поцеловал в губы, всем телом ощущая, как она обмякает, расслабляется и успокаивается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это был один из тех редких моментов между партнерами, когда время замирает, окружающий мир пропадает, а остается только чистая концентрированная любовь, в которой оба растворяются и сливаются в единое целое. Такие моменты чаще бывают в начале отношений, когда чувства остры и интенсивны. На первых свиданиях, после первой смски, первого провожания до подъезда, во время первого поцелуя, первого секса… Но со временем быт, время, привыкание заставляют краски отношений блекнуть, словно цвет рубашки, застирываемой день ото дня. И вот этот момент случился с нами опять. Через семь лет брака. Внезапно и без предупреждений, отбросив лохматься и пыль бытовухи, схватив нас крепкой горячей рукой за самый центр, за самое нутро, заставляя его снова пульсировать и изливаться соком.

Мы обнимались и целовались, забыв про детей и весь оставшийся мир. И я ощущал себя на самой вершине самой высокой горы. Абсолютно счастливым. Бескомпромиссно благодарным. Бесконечно любящим. И я точно знал, что она ощущает то же самое.

— Помнишь той ночью, когда мы писали список…? — прошептала она, когда, внезапный наш порыв немного утих.

— Да, — ответил я, жалея о том, что этот волшебный момент между нами заканчивается, и в мое сознание снова проникает реальность.

— Ты мне сказал, что если есть даже сотая вероятность того, что твое видение — правда, то мы обязаны принять его всерьез и готовится?

— Да, я так и сказал.

— Знаешь, ты прав…, коротко продолжила она ровным голосом, совершенно успокоившись и обхватив мое лицо руками, заглядывая в самую глубину моих глаз, — мы обязаны подумать о них, — она кивнула в сторону не обращающих на нас внимание детей, — о наших вонючках… Ты понимаешь, как может быть опасно распространяться об этом на каждом углу? Когда все, что предсказано начнется, то нас во всем обвинят… Будут искать и найдут… А потом, скорее всего, выкинут из убежища и завладеют запасами. А может и убьют!!!

Я молча кивнул, не решаясь перебивать, понимая, что она в точности повторяет опасения, которые и мне не давали покоя.

— Послушай меня! Послушай…, - продолжала она, — пожалуйста, я тебя умоляю…, ты никому ничего не скажешь… Мы будем сидеть тише воды — ниже травы. И будем готовиться. Осторожно… Потихоньку…, не привлекая внимание. Потом, ближе к дате, когда наши запасы будут готовы, то мы решим, что делать дальше… Кому сказать… Родителям, друзьям… Мы все обдумаем как и когда. Но только не сейчас!!! Хорошо?

— Хорошо, — согласился я.

— Хорошо? — с нажимом переспросила она меня, сжав руку и пригвоздив меня своим настойчивым взглядом.

— Да. Хорошо, — не смея перечить, заверил ее я.

Потом она говорила, что нам нужно устроить убежище в нашей квартире. Что никуда ехать не имеет смысла. Что наш городок удобнее всего подходит для выживания. Он не слишком большой, чтобы оказаться в эпицентре эпидемии, но и не слишком маленький, что позволит сохранить доступ к магазинам и складам. Вариант с яхтой она отбросила, так как море для нас, неподготовленных, может быть слишком опасно. Еще она предложила купить квартиру, входная дверь в которую находилась справа от нашей, в самом дальнем конце коридора. Участок коридора перед обеими квартирами можно было отрезать от остального подъезда стеной и общей крепкой дверью. Так у нас было бы больше места для хранения запасов, учитывая, что наша квартира была слишком маленькой для основательной подготовки.

Слушая ее, я думал о том, что пока я рефлексировал на работе, переживал и бухал с коллегами, она все, как оказалось, уже продумала и решила сама. Еще я понял, что совершенно не знал свою супругу. За все семь лет, что мы прожили вместе, у меня так и не было возможности узнать ее с этой неизведанной стороны. Когда дело касалось жизни и смерти. Когда речь шла о безопасности наших детей. Когда не оставалось места для моральных страданий и этических дилемм.

Теперь, когда прошла первая агрессия, истерика, слезы и трогательные поцелуи, на свет вышла ее новая грань. Спокойная и рассудительная. Я слушал и смотрел на нее, сначала с удивлением, потом с некоторой опаской, а после с уважением и даже облегчением, что рядом со мной вдруг оказался сильный человек, который сможет быть партнером в грядущем испытании…

Квартира

Идея о покупке соседней квартиры была хорошей. И чем дольше я про нее думал, тем лучше она казалась. Часы показывали начало одиннадцатого. Но поддавшись порыву энтузиазма после разговора с женой, я решил немедленно исследовать эту возможность.

Я вышел босиком в темный подъезд. Освещение, управляемое сенсором движения на потолке, не загорелось. Гребаные сенсоры… Они, признаюсь, всегда немного пугали меня непредсказуемостью своего поведения. Их было три по длине коридора, управляющие каждый своим светильником. Один — над лифтами, другой — между квартирами посередине площадки, и последний — непосредственно над нашей дверью. Бывает, когда выходишь из лифта и проходишь по коридору, то чувствуешь себя рок-звездой на сцене, за которым следуют вспышки софитов.

Но иногда эти сенсоры странным образом не срабатывают, как будто обижаются и перестают признавать тебя человеком. Бывает, что я выхожу из поющего классической фоновой музыкой лифта в черный коридор, машу руками, топаю ногами, но ничего не помогает. Потом направляюсь по памяти и на ощупь к своей двери, ожидая, что следующий сенсор сжалится и признает меня человеком. Но и он оказывается в сговоре с первым. С учащённым пульсом и холодной испариной на лбу, я продвигаюсь к территории влияния третьего сенсора — над нашей квартирой. И тот, будто самый родной и близкий, всегда протягивает мне свою руку (точнее — свет) помощи, вырвав меня из темноты, позволив найти ключами замок и скрыться в безопасности жилища.

А на этот раз и он меня подвел. Я топнул босой ногой о холодный кафель, свет желтой лапы над головой опомнился и с щелчком осветил площадку перед дверями обеих квартир. Эта площадка была от силы метра полтора на метр, отдельная от остального коридора проемом.

Я прошел дальше к лифтам, ожидая от остальных двух сенсоров привычного предательства. Но они решили на этот раз не шутить, и с послушным щелчком осветили все пространство просторного, вытянутого на пять квартир коридора.

Обернувшись, я осмотрел проем со стороны, и почти осязаемо представил в нем добротную, крепкую железную дверь, которая бы объединила обе квартиры в отдельное защищенное извне пространство.

— Отличная идея…, - прошептал я себе под нос, возвращаясь обратно.

Перед тем, как вернуться в квартиру, я внимательно осмотрел соседскую дверь. Она, в отличии от нашей, была дорогой, массивной и крепкой. Звонка не было, а его роль, вероятно, выполняло тяжелое, стилизованное под старину, кольцо, встроено ровно посередине, которым и следовало стучать, чтобы вызвать хозяев.

Поддавшись секундному ребяческому импульсу, я подошел ближе, поднял тяжелое кольцо и с гулким стуком вернул его обратно. Я знал, что дома никого не было. Соседская дверь была в метре от нашей. А наша дверь, от застройщика, была лишь хлипкой жестянкой, пропускающей каждый звук. Мы бы услышали входящих и выходящих людей. Последний раз мы помнили признаки жизни там около полугода назад. Бригада строителей делала ремонт, несколько недель стучала, пилила и сверлила, иногда варила бич-пакеты, приторный запах от которых заполнял нашу ванную комнату, видимо, делящую с соседями одну шахту вентиляции. А потом все стихло. Мы думали, что в квартиру кто-нибудь заселится. Хозяева или квартиранты. Но никто так и не появился.

Я поднял и опустил кольцо снова, продолжая внимательно осматривать крепкую дверь, словно древнеримский военачальник, осматривающий осажденный, но все еще не сдавшийся город. Прислушался к тишине. Подождал немного и вернулся в дом.

— Что ты там делал? — спросила супруга, занятая укладываем беспокойных детей спать на широкой разложенной поверхности дивана в снабженной кондиционером гостиной, на который мы всей семьи перебрались из душной спальни, как только лето за окном всерьёз зажарило и запыхтело.

Девочки ни в какую не желали спасть в своих кроватках в детской, а упорствовали на том, чтобы спать с нами. Эта была одна из одержанных ими побед. Наряду с доступом к планшетам, смартфонам и сладкому. Честно, мы пытались быть хорошими родителями, но проварились, малодушно избрав путь наименьшего сопротивления и позволив детям быть детьми, и, да — манипулировать нами, взрослыми. Ну и плевать. Я, на самом деле, сам рад засыпать, ощущая рядом тепло детей и улавливать их сладкое дыхание. Пусть это эгоистично, и непедагогично, и, возможно, — неэтично. Плевать. Я хочу ловить моменты рядом с ними, пока они еще маленькие, пока они еще хотят быть рядом с родителями. Я знаю по себе — это продлиться совсем не долго. Время песком утечет сквозь пальцы, они подрастут и перестанут в нас нуждаться. А пока я буду ловить эти моменты, столько, сколько смогу, нанизывая их разноцветными леденцами на ожерелье воспоминаний. Чтобы потом, под конец пути, во льдах одиночества, перебирать их по одной, смакуя и согреваясь воспоминаниями…

Вернее, я думал так раньше…, когда мир вокруг крепко стоял на своих ногах. Теперь же, в ожидании конца света, я даже слабодушно, к своему стыду, радовался, что мои детки от меня не уйдут, и мы будем всегда вместе. Не будет школы, подруг, парней, которые бы унесли моих девочек в поток самостоятельной жизни. Если предзнаменование верно, то наша жизнь кардинально изменится и все будет совсем по-другому. Как? Я не знаю. Не могу даже представить! Но совершенно точно — совсем не так, как было.

- Постучал к ним…, думал, может есть кто дома…, - ответил я супруге, кивая в сторону стенки, за которой находилась соседская квартира.

— Там никто сейчас не живет. Я видела как-то хозяйку, молодую женщину с детьми. Может, год назад… Напиши в группу нашего подъезда в WhatsApp. Может она там есть…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Точно, — пробормотал я себе под нос, отмечая про себя практичную сообразительность жены и мысленно хваля ее за это.

Я немедленно исполнил задуманное. Выдрал телефон с зарядки, нашел нужную группу в мессенджере, обычно мною игнорируемую, заполненную малоинтересной болтовней и нытьем по поводу прогревших лампочек и мусоре в лифтах.

И коротко написал:

«Ищу хозяев 410-ой квартиры. Мы соседи справа»

Сообщение ушло, а я все смотрел на экран. Время было позднее и ожидать от участников чата ответной реакции было наивно. Но я решил все же подождать.

И тут кто-то ответил.

«Что вы хотели?».

Я опешил от неожиданности, потом открыл профиль пользователя. На экран всплыла фотография молодой миловидной женщины с двумя детьми: девочкой постарше и мальчиком помладше, на вид — одного с моими детьми возраста.

Сохранив контакт, я набрал ответ в приватном чате.

«Я могу Вам завтра позвонить?»

«По поводу?»

«Хотел узнать, продаете ли Вы квартиру?»

Сообщение было доставлено. Но ответа не было. Через некоторое время, статус пользователя отобразил, что сообщение в процессе набора. Потом статус пропал. Снова набор. И опять тишина. Видимо человек на том конце связи пытался собраться с мыслями, определиться с ответом, несколько раз удаляя написанное.

После колебаний, ответ, наконец, пришёл.

«Позвоните утром».

«Ок», — ответил я, внутренне ликуя и делясь новостью с супругой, которая взяла у меня телефон и с интересом разглядывала фотографию женщины с детьми.

И тут лицо жены помрачнело, и я немедленно понял почему.

— Тимур, у нее дети… прямо как наши…, - после долгой паузы сказала она.

Ее бравурная идея о покупке соседние квартиры неожиданно быстро стала воплощаться в реальность. И она оказалась к ней не готова. Одно дело — жонглировать воздушными планами, а другое — смотреть в лицо реальной женщины и двух малышей с фотографии, жилье которых мы используем для спасения наших жизней, при этом осознавая, что они, вероятнее всего, обречены на ужасающую погибель…

Список

Потом мы снова корпели над списком для подготовки к часу «икс», переписывали его и дополняли, вычеркивали и вносили комментарии. Пока не обнаружили, что этот список превратился к длиннющую и запутанную мешанину из обрывочных и неразборчивых записей. Тогда мы решили перенести все данные в ноутбук, создав электронный документ, который можно было легко редактировать.

После обсуждения деталей, мы пришли к выводу, что с продуктами и медикаментами торопиться не стоит. Так как у них ограниченный срок годности, то ими нужно запастить поближе к в апрелю 2020 года, приблизительно за месяц до катастрофы.

А пока стоило сосредоточится на следующих пунктах:

покупка соседней квартиры — самый приоритетный пункт, от которого зависит размер площади, которую можно будет отвести для хранения припасов и оборудования убежища. Если задуманное получится, то нужно будет установить мощную звуконепроницаемую железную дверь в проеме перед нашими двумя квартирами, обеспечив надежную защиту. Если не получится, то придется ограничиться заменой двери в нашей квартире;

установить крепкие решетки на окнах и лоджии, чтобы не повторить сценарий событий из моего сна, когда мутанты без труда вломились через них в нашу квартиру;

получить лицензию на охотничье оружие и купить как можно больше ружей и патронов к ним. Еще купить топоры, большие ножи и биты, чтобы иметь возможность защищаться, когда патроны подойдут к концу;

обзавестись несколькими комплектами качественной походной одежды и рюкзаков на случай, если нам придется покинуть убежище и выбираться наружу. Найти и купить подходящее снаряжение для детей (существует ли такое?);

купить профессиональный бинокль, компас, водонепроницаемые механические часы, приспособление для высекания огня и готовки пищи на природе, мощные и компактные фонари, палатку и спальные мешки, опять же, на случай, если нам придется покидать квартиру. А может на случай, если мы окажется в степи или в море (нужно быть готовым ко всему…);

купить бытовую солнечную панель, которую нужно установить на лоджии, чтобы питать необходимые электроприборы. Пару вариантов я уже успел приглядеть на Aliexpress за совершенно приемлемые деньги. Идея о покупке дизельного генератора я сразу отбросил. Скорее всего у нас не будет возможности пополнять запасы топлива и, как я помню, такие генераторы неимоверно шумят, что исключает их использование в нашем положении;

купить радиопередатчик и рации для связи, когда наземная и сотовая связь выйдут из строя;

купить уловитель дождя, который можно будет выставлять из окон для пополнения запасов воды. Климат в нашем городе засушлив и дожди бывают крайне редко, но другого варианта для решения этой проблемы мы пока не нашли. Когда я штудировал интернет в поиске информации о предстоящем космическом полете, то наткнулся на технологию, которая позволяет перерабатывать мочу в питьевую воду. Но после я убедился, что подобное оборудование невозможно найти в свободной продаже, а те, что были — оказались промышленных размеров и с неподъёмным ценником;

фильтры для воды, самые лучшие и надежные (также, если нам все таки придется очищать мочу). Еще прибрести большой запас обеззараживающих таблеток для очищения загрязненной воды. Я читал, что они плохо справляются с очисткой и крайне вредны для здоровья, если пользоваться регулярно, но все же лучше запастить ими на экстренный случай;

купить самую компактную и эффективную систему для выращивания овощей и фруктов в домашних условиях с капельным орошением (для получения витаминов и минералов). Достать семена картофеля, лука, огурцов и помидоров. Может даже клубники, малины, апельсинов и лимонов (не уверен, что их получится вырастить, но опять же, лучше иметь, чем потом сожалеть, что заранее не запаслись);

придумать как оборудовать миниатюрную домашнюю птицефабрику, хотя бы для пары куриц. Тогда у нас будут яйца (источник белка). Еще закупить для них корм. Большая проблема, что его много не запасешь, еще и запах будет, вероятно, от куриного хозяйства отвратительный. Впрочем, вольер можно будет оборудовать на лоджии. Хорошо бы, если в соседской квартире она также была. А если задумка со второй квартирой не выйдет, то придется расположить вольер рядом с овощами на нашей лоджии. Может быть грядки подвесить выше, а снизу расположить куриц… Да, надо обдумать и просмотреть варианты в интернете. Работы предстоит очень много…

и, наконец, купить надежное хранилище цифровых данных и переписать туда все наши видео и фотографии с облачных сервисов и социальных сетей. Еще выкачать как можно больше нужных статей из Википедии, электронные журналы, книги и статьи (нам нужны будут знания, когда доступ к ним прекратится), а также фильмы, сериалы и музыка для нас и мультиков для детей (чтобы не сойти с ума от скуки). Потом нужно сохранить как можно больше оцифрованных общепризнанных шедевров культуры (не для нас, а для наследия, кто знает, может только благодаря мне до будущих археологов дойдут артефакты канувшей в лету цивилизации).

Закончили мы ближе к трех часам ночи. Возбужденные, уставшие, болезненно воодушевленные, с красными слезящимися глазами от просмотра сотен интернет страниц в поисках информации, стремительно заполнявшую папку в облаке Google многочисленными скриншотами, ссылками и фотографиями.

И чувствовал я себя странно. Также, как, вероятно, и супруга, судя по тому, как мы слажено действовали и рассуждали. Как похожи были наши повадки, движения и мысли. Будто мы оказались героями виртуальной игры или фильма, где нужно строить и защищать базу, пополнять ресурсы, защищаться от врагов и зарабатывать игровые очки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

За окнами мигал ленивыми огнями заснувший город, облизывая наши разгорячённые головы ночной прохладой из открытой форточки. Из слабо закрытого крана в гору немытой посуды капала вода. Электрической мухой жужжал вентилятор. С недовольным дерганьем включался и выключался холодильник. Недоеденная детьми шоколадка валялась в углу. Плюшевый медведь посаженный в детскую коляску смотрел в стену пластмассовыми глазами. Смартфоны щелкали уведомлениями новостей и сообщений. Все на вид выглядело привычно, обычно, обыденно. Но это была иллюзия. Тонкий слой пудры, из под которого просачивались наружу напечатанные строки, выстроенные, словно солдаты на построении, в таблицу с составленным нами список дел и закупок, подвешенную поверх белого пятна монитора. Вот это была наша новая правда. Наша новая реальность. И чем быстрее мы в нее поверим и окунемся, тем больше у нас будет шансов выжить.

Дети давно уснули, прямо на полу, со сжатыми в руках планшетами. Я поднял их и уложил в детской. Когда я нес старшую на руках, то она почти проснулась, принялась хныкать и вырываться. Я прижал ее к себе, ловя носом ее сладкий детский запах, слегка похлопал по спинке, и она успокоилась.

Завтра (уже сегодня) наступало воскресенье и не нужнобыло идти на работу. Я, плотно закрыв дверь в детскую, прошел к кухне, достал красного вина с полки под раковиной и разлил тягучую, терпкую рубиновую жидкость в два бокала (отмечая про себя, что нужно не забыть запастить вином).

Остаток ночи мы с женой любили друг друга. Долго, нежно, страстно, обливаясь потом и страстью. В моменты отдыха мы пили вино и я делал ей массаж, как она любила. Обильно пропитывая ее кожу маслом, я разминал ее и вытягивал, надавливал и прижимал. Начиная от головы к шее, спине, пояснице, ягодицам, бедрам, икрам и, наконец, к ступням, не пропуская ни сантиметра без внимания, расслабляя уставшие и затёкшие мышцы и связки, выжимая из ее рта стоны наслаждения и заставляя ее без конца повторять мое имя.

Изможденные и хмельные мы уснули, когда небо за окном подернулось первыми розовыми отсветами. Осторожно, на цыпочках, боясь потревожить наш сон, в город заходил новый день…

Соседка

— Вам посчитать деньги? — спросила нотариус.

Она сидела за большим, обтянутым кожей столом, на высоком стуле с пошлыми лакированными завитками, словно на троне. И смотрела на нас сквозь крупные, на половину лица, очки с завитками на оправе, такими же, как и на стуле, слегка задрав к нам голову. На ней была высокая рыжая прическа учительницы середины прошлого века, красные длинные ногти и толстые накрашенные в тон ногтей губы. Все в ее плотной и самоуверенной внешности говорило о прочном, тщательно охраняемом материальном положении, двухэтажном частном коттедже на две машины в приличном районе, муже — чиновнике на белом Прадо, и детей — в столичных университетах и при собственных квартирах. На нас, клиентов ее нотариального бизнеса, где она поддерживала социальный статус деловой женщины, она смотрела с плохо скрываемой надменностью, словно на некую помеху, мешающую жить совершенно не оглядываясь.

Может быть это было еще и потому, что было воскресенье и ее кабинет был единственным в районе, который работал по такому графику (неужели муж — чиновник на белом Прадо не смог оградить благоверную от переработок? А может никакого мужа на Прадо нет, а была только она — единственный кормилец и поддержка для (вероятно) большой семьи).

Невольно я подумал, что будет с этой женщиной менее, чем через год, когда начнется заварушка. С ее небольшим, но респектабельным бизнесом, с обтянутым кожей столом, с фикусами в громоздких кадках, с золочеными статуэтками орлов на высоких шкафах, с россыпью сверкающих сувениров, разложенных на подоконнике, с послушной угрюмой и прыщавой девушкой — помощницей в предбаннике? И вообще с ее жизнью? С домиком в хорошем районе? С мужем на белом Прадо? С детьми на последних курсах столичных университетов? Что будет с ее жизнью, когда привычный мир рухнет? Превратится ли она одного из жутких монстров? Будет ли разрывать плоть своих жертв своими мутировавшими длинными красными ногтями и будет ли капать кровь с ее обезображенных, со старыми следами от помады, губ?

На часах было начало четвертого пополудни. Голова моя все еще гудела, а горло пересыхало от последствий прошедшей бессонной, пропитанной сексом и вином ночи.

— Да, посчитайте, — ответила женщина, сидящая напротив меня.

Увесистая пачка долларов перешла из моих рук в цепкие когти нотариуса, которая со знанием дела уложила деньги в слот электронной машины. Устройство принялось с неистовой скоростью и шумом выплевывать купюры от отсчитывать их количество. Я не хотел связываться с наличными деньгами и предложил рассчитаться банковским переводом, но хозяйка, не объяснив причины, отказалась. Поэтому мы с женой все утро колесили по городу в поисках работающих в воскресенье банковских отделений и частями снимали сбережения с депозитов.

События этого воскресенья развивались быстро. Намного быстрее, чем я ожидал. Проснувшись и позавтракав, жена напомнила мне о том, что я обещал позвонить хозяйке соседней квартиры и обсудить потенциальную сделку. Я позвонил и к своему изумлению быстро договорился о встрече. Оказалось, что соседка не только не против обсудить продажу своей квартиры, а сама желает продать ее как можно скорее. Несколько дней назад она даже успела опубликовать объявление на сайте с предложениями о сделках с недвижимостью, но пока не успела ни с кем встретиться. Я был первым.

Это было странным совпадением. Неожиданной удачей. И я не до конца верил происходящему, ожидая в любой момент подвоха или затруднения. Может быть запрошенная цена квартиры окажется слишком дорогой и у меня не окажется нужной суммы (а с ипотекой не хотелось связываться, а может и стоило, раз менее, чем через год никаких банков, требующих возврата задолженности не останется, но ведь как-то все же стремно так делать). Или с документами не будет все в порядке. Или еще что. Но все срасталось как нужно, просто и без помех. Словно некая загадочная сила наблюдала за нами сверху, выпрямляла путь и устраняла препятствия.

Через тридцать минут после нашего разговора по телефону, соседка уже показывала нам свою квартиру вместе с правильно оформленными документами о собственности.

Хозяйкой оказалась женщиной средних лет. Худая, маленькая, бледная, с темными кругами под светлыми, словно высохшими глазами. С узкими бескровными и будто высохшими губами. С тонким белым лицом в сетке морщин, не глубоких, как у пожилых людей, а будто только недавно появившихся, как обычно бывает, когда человек переживает некую трагедию и горе немедленно отражается на внешности. Она была чрезмерно, даже болезненно сосредоточенна. Словно каждое движение и произнесенное слово приносили ей боль, которую она тщательно скрывала, чтобы не выдать свою слабость. Ее аккуратная голова была пострижена под мальчика и выкрашена в черное, что выдавали отросшие седые корешки у корней волос. Добротная, видимо дорогая одежда на ней казалось излишне свободной, словно на резко похудевшем теле, будто она не успела сменить гардероб под новый размер. Мне было почти физически больно смотреть на нее, настолько удручающее впечатление она производила на меня своим трагическим, драматичным видом. Будто некая печать стояла на ней незримым мрачным пятном. Печать отчаянья. Печать скорби. Печать смерти.

Я не спросил о причинах продажи квартиры. Мне этого не хотелось знать. Потому что я чувствовал, что причиной была некая драма, в пучину которой мне было страшно заглядывать. Но она рассказала все сама. Даже не спросив разрешения. Тихо, спокойно, монотонно, словно и не про себя даже.

Дело было в том, что год назад ее младшей десятилетней дочери диагностировали некую редкую и трудно неизлечимую болезнь глаз, которая стремительно прогрессировала к слепоте. Они с мужем пытались разобраться с болезнью в местных клиниках, но девочке становилось только хуже. Пару раз они выезжали в Южную Корею для срочных операций, где потратили все семейные сбережения. Денег у них не осталось и для последующего лечения они планировали переехать в столицу, где государство оплачивало часть расходов. Женщине пришлось бросить работу и ухаживать за дочерью, оставив в кормильцах одного мужа, которой, впрочем, вскоре их бросил, не выдержав невзгод, и женился на другой женщине, моложе и без житейских проблем. Женщина осталась одна. И единственным решением создавшейся ситуации было продажа ее квартиры и осуществление задуманного ранее плана переезда в столицу, где она надеется снять жилье и на вырученные со сделки деньги продолжать бороться за здоровье дочери.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

С тяжелым сердцем я прошел в квартиру и потерял дар речи от удивления. Планировка квартиры представляла собой точное зеркальное отражение планировки нашей квартиры. Даже лоджия находилась на том же, что и у нас месте, также застекленная коричневой под дерево фактурой. Окна квартиры выходили на противоположную от наших окон сторону и упирались в огромный длинный массив здания соседнего жилого комплекса, что ухудшало вид, но все же, благодаря высокому этажу, позволяло квартире оставаться хорошо освященной солнцем.

Жилье было уютным, аккуратным, современным, с качественным со вкусом исполненным ремонтом, полностью оборудованным новой встроенной мебелью и техникой. Было очевидно, что хозяева готовили квартиру не для продажи или аренды, а для себя, так внимательно и продуманно были исполнены даже самые мелкие детали. Еще оказалось, что в квартире даже никто еще не успел пожить.

— Сколько? — глухим, хриплым голосом спросил я, зажмурив глаза, ожидая услышать завышенную цену.

Женщина назвала цифру.

— Сколько? — переспросил я, не веря услышанному.

Женщина спокойно, не изменившимся тоном, повторила сумму.

Цена была на удивление ниже, чем я ожидал, и мне с лихвой хватало сбережений, чтобы совершить покупку.

— Мы берем, — коротко ответил я.

В голове подленькой молнией промелькнула мысль о том, что стоило бы поторговаться. Но я ее немедленно отбросил. Я просто не смог бы это сделать. Смотреть в худое, бледное лицо этой женщины, в ее выцветшие выплаканные глаза. И торговаться за товар, который и так продавался по цене ниже рынка.

Сделка была завершена быстро. Деньги посчитаны и пристроены. Документы подписаны и проверены. Так быстро, что мы не успели прийти в себя, как выскочили, словно пробка из бочки, из кабинета нотариуса, растерянные, до конца не верящие в происходящее. Со свежими бумагами в руках.

Несколько секунд мы втроем стояли на гремящей автомобилями улице. Смотрели друг на друга, собираясь с мыслями.

Первой опомнилась соседка. Она сунула тонкую руку в сумку, достала связку ключей и протянула их мне.

— Это ключи от входной и внутренних дверей. Еще ключ от детских замков на окнах.

Я протянул руку и взял связку, на мгновение коснувшись кожи ее руки. От этого прикосновения меня словно укололо осколком льда, настолько холодными показались ее руки.

— Спасибо, — пробормотал я, пряча свой взгляд под ногами.

— Вы, конечно, замените замки от входной… ну сами знаете, — пробормотала она.

— Да…, да…, спасибо…, - ответила супруга, такая же растерянная и смущенная, как и я.

— Вам спасибо. Счастья новом доме… До свидания…, - почти шепотом сказала она. А потом рывком развернулась и торопливо направилась в сторону стоявшего у обочины автомобиля. Потом села за руль и уехала.

Мы с супругой некоторое время стояли и смотрели вслед удаляющемуся вдаль автомобилю, пока он не пропал из вида за поворотом.

Я знал, что мы ощущали с женой одни и те же чувства. Гадкие чувства. Противные липкие чувства совершенной подлости. Хотя, казалось, что мы никого не обманули и были предельной честны. Но ведь это было не так…

— Надо было ей сказать…, - первая нарушила молчание супруга. Словами, которые вертелись и у меня на языке.

Я ничего не ответил. Только крепко взял ее за руку.

А потом мы пошли домой.

Дверь

К следующей среде, пятому июня 2019 года, первый эшелон защиты нашей крепости был готов. Я с плохо скрываемым ликованием, широко улыбаясь, словно школьник на последнем звонке перед каникулами, передал в испачканные строительной грязью руки мастера последнюю часть платежа за доставку и установку новой двери — железной махине бронированной толстым железом и покрытой шпоном под натуральное дерево.

Я — стражник средневековой крепости!

Я — последняя надежда умирающей цивилизации!

Я — хранитель святыни, охраняющей ее от нападения варваров!

Я — навигатор утлого суденышка, идущего прямо в жерло океанского тайфуна!

— Спасибо! Отлично получилось! — похвалил я мастера.

Мастер выглядел именно таким, каким мы обычно представляем мужчин, зарабатывающих на жизнь руками. Коренастый немногословный человек средних лет, в синей пыльной спецовке, с сигаретой за ухом. Его помощник был почти его полной копией, только немного моложе и субтильнее.

Они вдвоем за несколько часов умудрились встроить огромную железную дверь в проем между двумя квартирами, закрыв общий проход и создав общее защищенное пространство, мои ворота в собственное царство, убежище, ковчег, который должен спасти нас от надвигающейся угрозы. Именно эта дверь менее, чем через год, станет границей между между двумя мирами: миром хаоса, ужаса и смерти снаружи и крохотным островком жизни, безопасности и надежды внутри.

Я, словно завороженный, смотрел на эту огромную крепкую дверь, не веря своим глазам и не до конца осознавая, что у нас все получается, как задумывалось. Неровные щели между стеной и дверью были аккуратно заделаны изоляционной пеной, а поверх — цементной штукатуркой. Все было сделано профессионально и качественно.

Теперь размер нашего убежища удвоился и составлял около ста двадцати квадратных метров полезной жилой площади, которую можно будет использовать для хранения припасов и оборудования. Ну и конечно, чтобы поселить кого-то еще. Мы с женой ни разу не обсуждали эту возможность, но я чувствовал, что этот вопрос будто огромным неоновым знаком висел в воздухе. Мы оба думали об этом, каждый сам по себе, боясь первыми затеять разговор, понимая насколько чувствительной и щепетильной является эта тема.

Я думал о своей матери, которая жила в одиночестве в другом городе за три тысячи километров от нас. Жена, вероятно, думала о своих родителях, также живущих далеко. Абсолютно ясно, что наши родители, в их зрелом возрасте, в неведении о надвигающейся беде, обречены на погибель, если мы не решимся спасти их, предоставив укрытие в нашем убежище.

Вы спросите — в чем же проблема? Разве это вопрос — спасти от погибели собственных родителей? Может быть не вопрос для кого-то другого. Но для нас вопрос с большой буквы. Со всеми большим буквами.

Все дело в моей матери. В ее сложном и невротичном характере. Дело в том, что она, по своему обыкновению, в черную поссорилась с родителями жены, разорвав с ними любые контакты. Впрочем, она также поссорилась и с моей женой, с которой не разговаривала около года. Она так рано или поздно поступает с каждым человеком, который попадается у нее на пути и остается в зоне ее общения достаточно продолжительный период времени. Так бы закончилось и со мной, если бы я не был ее сыном и если бы наша связь не держалась на моих чувствах сыновней вины и долга, даже после очередных ее выходок и оскорблений, когда я клялся стереть ее номер телефона и никогда не звонить, но потом остывал и прощал.

Мысль о том, чтобы закупорить мою мать, родителей жены и нас в одном пространстве, словно селедок в консервной банке, казалась безумной, обреченной на ядерный взрыв, на грандиозный провал. Поэтому я не решался заговаривать на эту тему. И был благодарен супруге, что и она также тактично молчала. Время у нас еще есть. Мы еще успеем все обсудить и решить эту задачу. Но только не сейчас.

Сейчас передо мной стояла новая великолепная дверь. И она мне нравилась!

— Отлично получилось. Спасибо, — повторил я.

На мою похвалу старший мужик лишь молча пожал плечами, давая мне понять, что для них такие дела не представляют сложностей. Они оба ловко и быстро собирали в огромный зеленый ящик инструменты, каждый на свое место в определенное отделение.

Признаюсь, я всегда испытывал неловкость и даже робость при общении с людьми физического труда, простыми и конкретными, не умеющими много говорить, а предпочитающими и умеющими действовать. Я вырос почти без отца и никто в детстве не научил меня мужским штукам, вроде забивания гвоздей или прикручивания болтов. В итоге, почти всегда, когда мне приходилось волею судьбы сталкиваться с необходимостью мастерить что-то руками, результаты работы, за редкими исключениями, оказывались весьма плачевными. И я почти с благоговейным восхищением смотрел на мужчин, у которых руки росли из нужного места, а не из «задницы», как говорит моя мать.

Голос мамочки из детства выпрыгнул из темноты сознания и продолжил чеканить много раз произнесенные ею в моем детстве фразы:

Манипулятивное и угрожающее — «будешь плохо учиться — пойдешь работать дворником».

Мотивирующее — «ты не рукастый, тебе нужно учиться, чтобы выжить».

И одобряющее — «все, что ты умеешь, это работать головой».

«Спасибо мама, ты права, как всегда, но вот интересно — насколько умение работать головой будет полезно после часа «иск»? — ввязался я с ней в воображаемый диалог.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Ничего, ничего, сынок, мозги всегда сильнее рук», - ответила мама и я был вынужден с нею согласился.

Мама. Мама… Мама… Даже будучи за три тысячи километров от меня, ты на самом деле всегда рядом, готова вставить нужную фразу, колкое замечание, едкое сравнение, словно ткнуть тонкой острой иглой в мою мягкую попку. Только ты знаешь, как одним словом стянуть с меня штанишки для наказания и превратить снова в маленького, обиженного, беззащитного и плаксивого мальчика.

О мама! Как же мы справимся тут с тобой? Взаперти!!! Еще с родителями жены, людьми совершенно другого типа: наивными, простодушными, непрактичными растяпами, умудрившимися выжить в девяностые, и теперь живущие размеренной жизнью пенсионеров.

Я как сейчас помню, как полтора года назад, в приступе ярости и истерики ты, залив в себя пол литра водки, неистово орала в трубку: «Я тебя ненавижу, жирная жаба! Ты никакого права не имеешь в семье моего сына! Ты никто!!! И муж твой — вонючий баран!!!».

А какие исключительные по качественному наполнению концерты ты устраивала нам, когда гостила у нас. Ведь тебя никогда ничто не устраивает. Ты всегда на все жалуешься. Во всем нас обвиняешь. И всегда на все обижаешься. Мы никогда не хороши для тебя, потому что у тебя всегда найдутся для примера кто-то лучше. И еще, ты умеешь превратить любое с тобой общение, а тем более любое семейное торжество с твоим участием в выжженную токсичным ядом пустыню.

О мама… Мама… Я очень люблю тебя, но рядом с тобой моя жизнь превращается в ад. И причиной этому является то, что ты никогда не сможешь признать, что я имею право быть самим собой, сорокалетним мужчиной, мужем и отцом, зрелым человеком со своими взглядами на жизнь, которые могут расходиться с твоими. Что я больше не твой маленький сынок, а зрелый человек, который завел свою семью и успешно ее содержит. Я ведь понимаю, что тебе на самом деле неприятно видеть меня таким. Где-то глубоко внутри, на уровне подсознания. Ты на самом деле отрицаешь мое право быть отдельно от тебя, потому что тогда тебе придется признать, что у тебя больше нет надо мной власти.

Ты почти разрушила мой брак. Около года назад. После твоего очередного долгого визита в наш дом. Вернее я сам почти его разрушил. Потому, что к сорока годам я все не мог вырасти из под твоей юбки и позволял тебе грубо вмешиваться в нашу жизнь, в то, как нам с женой себя вести, что есть, что носить, как воспитывать детей. И чем больше мы с женой пытались тебе угодить, баловать, соглашаться, дарить подарки, отправлять на отдых, тем неблагодарнее мы оказывались и тем несчастливее оказывалась наша жизнь.

Кончилось та история тем, что у супруги случился нервный срыв на фоне переживаний на работе, во время которого она тебе, мама, все и высказала. Громко, истерично, уродливо, мерзко, от души, все что было спрятано и копилось семь долгих лет, все обиды, все скомканные, спрятанные слова, сконцентрированные временем и молчанием. Все обрушилось сразу одним сокрушительным потоком прорвавшейся плотины.

После той грандиозной ссоры у меня было лишь два пути. Развод с женой, о чем почти открытым текстом, по обыкновению манипулируя мною, настаивала ты. Что означало бросить в жертвенный костер болезненного, неутолимого, уязвленного твоего самолюбия мою самостоятельную семейную жизнь с человеком, которого я люблю, с которым завел прекрасных детей, мое достоинство взрослого человека, мое право жить, как считаю сам нужным. Или развод с тобой, мама. Не менее болезненный, но необходимый, чтобы наконец разорвать пуповину, отравляющую как мою жизнь, так и твою.

С этими мыслями, я пожал мастерам руки, и закрыл за ними дверь.

Да. Время все обдумать еще есть… Я, конечно, не оставлю мать одну, но детали решения можно решить позднее.

Решетки

Через месяц с небольшим, в субботу, 13 июля 2019 года, мы установили в обеих квартирах решетки. Крепкие, из толстого кованого железа, выгнутые снизу пивным пузом, ощетинившиеся сверху острыми копьями, словно шеренги пикинеров готовых к бою, глубоко и надежно утопленные во внешние бетонные стены дома. И так на всех четырех проемах окон и двух лоджиях.

Это был второй после железной двери барьер защиты нашего убежища. Наша Великая Китайская Стена. Второй заслон от надвигающейся беды. Оставалось еще около десяти месяцев до заражения, а самые первичные пункты подготовки к часу ИКС были выполнены. Я смотрел на решетки и мне становилось хорошо, спокойно, безопасно.

Я позволил себе на секунду вновь окунуться в тот сон, когда монстры без труда разодрали в клочья беззащитные окна кухни и лоджии.

— Теперь я такого не допущу! Выкусите, сволочи!!! — шептал я про себя, с наслаждением осматривая работу, поглаживая тугие рифленые прутья, приятно холодившие руку.

— Ты молодец, — жена услышала мои слова, подошла сзади и обняла меня двумя руками, плотно прижавшись ко мне всем телом, сначала слегка, потом вдруг сильнее, словно вложив в свои объятия все, что не могла выразить словами. А я был благодарен ей за это теплое, тесное и порывистое объятие. Оно словно окончательно покончило с нашей утренней ссорой, стерло ее и перезагрузило нас обоих, позволив вытравить из памяти обидные слова, сказанные сгоряча.

Все дело было в том, что в отличие от быстрой и безболезненной установки двери, с решетками нам повезло гораздо меньше. При чем я сам был во всем виноват. А именно, мое невротическое стремление сэкономить (привет маме). Сами решетки я заказал в крупной и приличной компании, а их установку решил поручить неизвестной бригаде с интернет сайта объявлений, которые запросили половину от средней стоимости подобных услуг на рынке. Я был доволен такой экономии, первое время, пока с бригадой установщиков не начались проблемы, и я не понял, что совершил ошибку.

Трое установщиков, деревенских молодых ребят, проработали два дня, не до конца установив двое из шести решеток, попутно погрузив наш дом в хаос. Они шумели, пилили, долбили, варили, мусорили, прерываясь каждые пятнадцать минут на перекур и каждые два часа на перекус, матерясь и плюясь, пропадая по часу в неизвестном направлении и бесконечно с кем-то разговаривая по телефонам. При этом проемы окон оставались уродливо открытыми, со снятыми рамами, словно кровоточащие раны, обнажая улице наше беззащитное жилище, прикрываемое хрупкой пленкой тонкого целлофана, приклеенного к краям липкой лентой.

Я же эти дни малодушно спасался от бытового ужаса тем, что уходил на работу, оставляя жену одну встречать горе-бригаду после развозки детей в школу и детский сад, а потом находится с ними целый день, обреченно наблюдая за бардаком, который они создавали. Мне, конечно, было тревожно за нее и за сохранность ценностей в доме (жена предусмотрительно спрятала все гаджеты и документы в дальнем углу спального шкафа). Но исправить что-либо с ситуацией было уже поздно. И мы лишь терпели, ждали пока неприятные хлопоты закончятся, работа будет доделана, дверь за охламонами будет захлопнута и мы сможем привести наше жилище в привычное состояние. Тем более, что мы все еще не обосновались на новых территориях нашего жилища. Купленная квартира оставалась все еще нетронутой, наполненной гулким эхом пустых комнат и шкафов, все еще чужая, словно падчерица у нелюбящей мачехи.

К концу второго дня установщики попросили аванс, сославшись на неприятности в семье (какой сюрприз!). Я согласился заплатить, несмотря на то, что понимал, что мне врут, и я поступаю неразумно (до сих не могу избавиться от дискомфорта говорить людям «нет», позволяя собой манипулировать). Конечно — они больше не пришли. Конечно — они перестали брать трубки, а потом вовсе их отключили. А я был даже рад такому исходу, несмотря на то, что заплатил больше, чем было выполнено работ. Я не хотел больше видеть их наглые тупые морды. И еще я пытался представить, что с ними станется после часа ИКС, злорадно надеясь, что они не выживут и превратятся в отвратительных упырей. Хотя потом пристыдил себя за подобные мысли.

На следующее утро мы решили, что хватит. Со вздернутым белым флагом капитуляции над головой, я позвонил в компанию изготовителей решеток за установкой (именно то, что я должен был бы сделать с самого начала). Когда я договаривался о деталях работ с девушкой — оператором, мне показалось, что она усмехается надо мной на том конце провода. Хотя, конечно, это было лишь в моем воображении.

«Скупой платит дважды» — слова известной поговорки, которую любит повторять моя мать, издевательски плясали у меня перед глазами, когда я записывал в блокноте сумму денег, которую нужно было приготовить для оплаты работ. Словно ты, мама, сама следуешь этому правилу… Как бы не так… Словно эту невротическую скупость я не впитал от тебя, мама… Хотя разве ты стала скупой по своей воле? Ты растила меня одна, без помощи родных в голодные девяностые. Разве у тебя был шанс стать другой? Нет… Хотя что я делаю? Нужно перестать перекладывать ответственность за свои поступки на других. Да, ты, мама, глубоко покопалась в моей голове, когда растила меня одна, в крохотном двухкомнатном домике с угольной печью, на отшибе большого равнодушного города. Но теперь я вырос и не обязан вести себя так, как ты меня научила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сомнение

Новые мастера, четверо собранных, молчаливых, одетых в чистые фирменные спецовки мужчин, как близнецы похожие на специалистов, которые установили нам новую дверь, закончили со всеми решетками в обеих квартирах за один субботний день, еще и переделав работу предыдущих «умельцев», выявив в их установке существенные недостатки.

- Они почти не утопили крепления в стене, — объяснил мне бригадир, — решетки могли бы выпасть даже от сильного ветра.

Он стоял возле открытого окна и со знанием дела указывал толстым в мозолях пальцем на отверстия в стене, в глубине которых прятались крепления решеток. Его лицо, твердое, крупное, немного детское, со слишком широко поставленными глазами, что противоречило некой симметрии и отличало красивых людей от обычных, было серьезным. Но верхняя губа, немного вздернутая в ухмылке, все же выдавала его насмешку надо мной. Над дурачком с высшим образованием и высокооплачиваемой работой, которого обдурили трое бездельников с местного базара. Кинули на деньги и смылись.

- Дааааа?!!! — совершенно по-идиотски протянул в ответ я, пристыженный, понимая как глупо выглядел в его глазах, а самое главное — в своих собственных.

Когда же я перестану так сливаться. Где же моя гребаная самооценка? Сейчас же найди ее и подними с пола! Какого черта мне не все равно, что думает про меня какой-то левый мужик! Я плачу ему деньги. Он делает работу. Конец истории. Я никогда больше не увижу его. Почему же мне так стыдно перед ним? Словно я — нашкодивший ученик перед учителем, наблюдаю снизу вверх за его вздернутой в насмешке губой, прокручиваю в голове слова, которыми он обзывает меня про себя. Скорее всего и не обзывает. Скорее всего ему вообще на меня все равно. Вероятнее всего, я для него — лишь очередной клиент, а все остальное я лишь себе навыдумывал.

— Да, — повторил он мой ответ с утвердительной интонацией, — лучше обращаться к авторизованным специалистам, чем к кому попало с улицы, — продолжил он.

И тут меня осенило, что мои догадки подтвердились. Этот мужик действительно смеялся надо мной. Наслаждался возникшей ситуацией. Своим временным превосходством. И мне, к сожалению, не было на это плевать.

— Серьезно что ли?!! — с сарказмом выпалил мой рот, сам по себе, без ведома головы, будто выстрелил пулями из раскаленного автомата. Я немедленно пожалел о сказанном, заталкивая обратно раскаленный комок возмущения, поднимающийся из глубины живота, вверх по пищеводу, через горло, угрожая захватить и воспламенить гневом сознание. Еще одно постыдное доказательство моей обидчивости, уязвленного самолюбия, яркое подтверждение тому, что я сам себя не люблю и не уважаю, раз любое сказанное чужим человеком слово может вызвать во мне острую обиду.

«Масштаб вашей личности определяется величиной проблемы, которая способна вас вывести из себя» — сказал Зигмунд Фрейд и был прав. Видимо масштаб моей личности совсем не велик. И это нужно срочно исправлять. Теперь это вопрос не праздного повседневного комфорта, а вопрос жизни и смерти. Надвигается время, когда я не смогу позволить себе размениваться на лишние эмоции, обиды и рефлексии. Также, как и с нашим убежищем, я должен приготовить и себя, свою голову, свою психику к грядущим испытаниям. Я должен превратиться в эффективный и жизнеспособный механизм, готовый отразить любые удары судьбы и защитить близких от угрозы. Без права на ошибку. Без скидки на слабости.

Что нас ждет впереди?

Ужас рушащегося на глазах мира?

Кошмар превращения человечества в орду кровожадных монстров?

Одиночество посреди безумия тонущей цивилизации?

Голод?

Жажда?

Болезни?

— Нам часто приходится переделывать установку других мастеров. Наши решетки сложные, тут нужны специальные инструменты и навыки. Вы правильно сделали, что вовремя обратились к нам, — как ни в чем не бывало ответил мужик, как будто (а может и действительно) не замечая мой сарказм, подавленный гнев, внутреннюю борьбу между противоречивыми чувствами и переживания о грядущих катаклизмах.

Стоило ему произнести эти слова как буря негативных эмоций, клокочущая в моем сознании немедленно успокоилась, уступив место щенячей симпатии к этому чужому человеку со смешным детским лицом. Я даже ощутил подступающую влагу на глазах (вот блин, королева драмы). Стоило мне понять, что передо мной был обычный мужик, прямолинейный и бесхитростный, скорее всего добрый и честный трудяга, как я осознал насколько заблуждаются в своей неприязни к нему.

И мне, как обычно бывает, стало стыдно.

Долбанные качели.

Вправо и влево.

В этом весь я.

Но к привычной дозе рефлексии добавилось горькое осознание собственной жадности и глупости, которая почти поставила под угрозу весь наш план, жизни членов моей семьи. Ведь страшно было даже представить, если в нужный момент, мои едва подвешенные решетки рухнули бы под первыми ударами вурдалаков.

Я — глупец, потерявший выигрышный лотерейный билет.

Я — растяпа, опоздавший на нужный рейс.

Я — дурак, променявший золото на медяки.

Я — ошибка в программном коде, заставившая зависнуть целый сервер.

Мне нужно перестать быть таким. Я не могу позволить себе этого. Цена моих ошибок может быть слишком высокой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я глубоко и скорбно выдохнул.

— Вы у себя дома тоже такие поставили? — спросил я мужика, окончательно успокоившись.

Я надеялся, что тот ответит утвердительно.

— Зачем мне это? Я на третьем этаже живу. К нам никакие воры не доберутся…., - ответил он, широко улыбнувшись, обнажая два ряда желтых прокуренных зубов, — с третьей женой живу и дочерью ейной, — зачем-то добавил он.

— Ну… все равно как-то спокойнее с решетками…, - не унимался я, будто надеясь переубедить этого простака, чтобы к следующему лету у него был хоть небольшой шанс спасти себя, свою третью жену и приемную дочь.

Он озадаченно посмотрел на меня, зажал в задумчивости двумя пальцами кончик широкого вздернутого носа, словно пытался лучше понять меня, определить, с каким чудаком он имеет дело, а потом после долгой паузы громко гэкнул и снова расплылся в улыбке, еще шире предыдущей.

— Вы меня простите… Не мое дело… Вам эти решетки зачем? На двенадцатом-то этаже? — он глянул через окно вниз, в пропасть, где далеко внизу, словно пластмассовые игрушки виднелись фигурки людей и машин.

Мне захотелось тут же все ему выдать, вывалить на стол все что знаю. Но я вовремя себя остановил, вспомнив уговор с супругой не гнать горячку и не создавать проблем.

Не найдя нужных слов в ответ, я только пожал плечами, наблюдая, как он убирает за собой мусор на полу, протирает чистой белой тряпкой пыльные разводы на окне и перебрасывается репликами с двумя другими мастерами, которые заканчивали работу в соседней комнате.

— К концу света готовитесь? — корячась на корточках, повернув ко мне голову вверх, все еще добродушно улыбаясь спросил он.

— Что? — я замер и похолодел от его слов.

— К концу света готовитесь? — повторил он и добавил, — от космического вируса?

Я ошарашенно смотрел на него, широко раскрыв глаза и замерев от неожиданности…

Взгляд

— Вы…, вы…. о чем….? — пробормотал я, изумленно всматриваясь в глаза мужика.

Выражение его лица оставалось мультяшно-добродушным, а рот все также растягивался в широкой улыбке. Но его глаза цвета намокшей древесной коры вдруг насторожили меня. Его взгляд неожиданно стал острым, испытывающим, хитрым. Словно этот чудной мужик разыгрывал передо мною комедию, притворяясь простаком, а глаза выдали то, что показывать он не планировал.

Мужик не отвечал, застыв в неудобной позе на корточках, с задранным ко мне вверх лицом, с зависшей в воздухе рукой с белой тряпкой. Его странный взгляд держал меня словно на крючке, заставив замереть на месте, не отрывая глаз.

Секунда за секундой тянулось молчание, длинная пауза, словно густая и тягучая патока со столовой ложки.

— Я говорю — мне смету готовить? Оплатить установку? — прервал молчание он, при этом взгляд его глаз неожиданно снова стал прежним, взглядом добродушного простака.

— Вы же сказали… — я попытался собраться с мыслями и разобраться в своих ощущениях.

Ведь я не мог ослышаться. Она сказал «К концу света готовитесь? От космического вируса?» Я не мог не расслышать. Он сказал эти слова. Абсолютно точно сказал. Пусть не прикидывается. Почему он их сказал? Он тоже знает? Неужели? Откуда? Он тоже видел сон, как и я?

Тут я вспомнил о своей гипотезе, которую обсуждал с женой в начале лета, что некая сила посылает предупреждающие сигналы тем, кто их может получить (особо чувствительным, склонным к ярким сновидениям, детям, людям с особенностями мышления или группе избранных, отобранных по некоему алгоритму).

Я вспомнил мальчика, которого встретил в доме погибшего работника с предприятия. Того пацана с синдромом Дауна, когда он сказал мне фразу, которая насторожила и испугала меня. Что же сказал он мне? Какое-то одно слово. «Жди»? «Это будет»? Нет. Как я мог забыть?!! А!!! Да!!! Он сказал «Готовься». Точно.

А потом была моя старшая дочь с ее сном, который точь в точь повторил последние фрагменты моего сна, когда монстры «съели тетю внизу, а потом залезли в нам, обидели нас… и съели…»

Что же это может быть? Уже четвертый случай? Или нет? Послышалось?

— Что я сказал? — непринужденно спросил мужик, выпрямляясь во весь рост и уставившись на меня вопросительно своим обычным, совершенно плоским и невозмутимым взглядом.

— Вы сказали по другому, — упрямо настаивал я, ощущая, как из глубины моего живота снова поднимается волна возмущения. От того, что мне приходится оправдываться и что он опять вынуждает меня ощущать себя дураком.

— Я так и сказал, — спокойно ответил он не меняя интонации, — то есть спросил — «Готовить ли мне смету на оплату?». А вам что послышалось?

— Мне не послышалось, — тихо, с трудом подавляя злость, процедил я сквозь зубы.

Мы стояли возле окна. Друг против друга. Словно боксеры перед боем. И наши взгляды снова сцепились. При этом его глаза на на несколько мгновений повторили свой прежний трюк. Они вдруг опять стали глубокими, потемнели в оттенок намокшей древесной коры, будто начав жить своей жизнью, отдельно от всего остального лица. Но на этот раз я не чувствовал себя парализованной жертвой. Напротив, благодаря контролируемому огню возмущения, который горел у меня внутри, я стал полноправным соперником, смело бросая ему вызов.

Теперь он сдался первым, погасив свой странный взгляд, отвернувшись и засобравшись к выходу.

— Ну если наличных нет, то ничего страшного. Оплатите установку напрямую компании. Помните телефон? Позвоните им. Они вам скажут банковские реквизиты. И тип-топ…

Потом, как мне показалось, он излишне поспешно подхватил на руку собранную сумку с инструментами, стремительно вышел в гостиную, на ходу коротко кивнув двум другим мастерам, закончившим работу, рывком открыл входную дверь и пропал из вида в недрах подъездного коридора. За ним, также поспешно, последовали двое других. Я растерянно смотрел на этот исход, безуспешно ловя глазами взгляды уходящих мужчин.

Через считанные секунды мы с женой остались в квартире одни. И меня понесло…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Загадка

— Ты представляешь, что он мне сказал? — накинулся я на супругу.

— Что? — не оборачиваясь ко мне, продолжая заниматься уборкой, спросила она.

— Он спросил — готовлюсь ли я к концу света от космического вируса!!!

— Что? — супруга, наконец, оставила свои хлопоты и обернулась ко мне.

— Готовлюсь ли я к концу света от космического вируса!!! — громко и нервно повторил я.

Признаюсь, меня раздражает особенность некоторых людей постоянно переспрашивать собеседника, даже если они прекрасно расслышали вопрос. Я подозреваю, что они так делают для того, чтобы выиграть время на обдумывание полученной информации и для подготовки ответа. Очень неприятно, если честно. Неужели они не могут не переспрашивать? А просто помолчать. Взять тайм-аут. Переварить данные и ответить в своем темпе, что впрочем также весьма мерзко, но все же более терпимо, в отличии от постоянных переспрашиваний, заставляя собеседника повторять уже сказанное и тратить свою энергию впустую.

Моя супруга — великолепная девушка и я люблю ее, стараясь принимать всю целиком, со всеми особенностями характера (так, впрочем было не всегда, было время, когда я изводил ее своей критикой, но потом, благодаря почерпнутой мудрости из книг хороших психологов, я так поступать перестал, и меня отпустило…).

Все же, иногда меня несет и я не могу удержаться от раздражения на нее, но по крайней мере я теперь не высказываю (почти никогда) свое недовольство вслух, продолжая работать над собой, что, как мне кажется, не раз спасало корабль моего брака от столкновения с рифами семейной жизни. Как говориться в отношениях есть три варианта поведения: первый — принять человека, перестать париться и жить счастливо; не принять и свалить, позволив обоим найти путь в жизни получше, там где все нравится; и не принять и не уйти, пожертвовав самым ценным, что у нас есть — временем и жизнью, на бесконечное страдание, рефлексию и неврозы. Я выбрал первый вариант…

Супруга долго ахала и охала, все переспрашивая одно и то же, заставляя рассказывать ей снова и снова детали моего диалога с тем странным мужиком.

— Ты знаешь, мне он тоже показался странным. А эти двое других, представляешь, за все время не сказали ни слова… Хотя я спрашивала у них про решетки. Ну, крепкие они или нет? Можно ли распилить или сломать. Они просто молчали. Странные какие-то… Может по-русски не говорили? Да вроде русские были. Очень странно. Ты думаешь, что они что-то знают?

Она продолжала стоять посреди комнаты, с детским розовым стульчиком в одной руке и шваброй в другой. Ее узкое бледное красивое лицо исказилось гримасой озабоченности, обозначив привычные морщинки на высоком лбу. Эта была еще одна ее особенность, которая меня раздражала. Моя супруга совсем не была многозадачна. Главное слово — «совсем». То есть она не могла выполнять два действия сразу. К примеру — кушать и вести диалог. Заниматься домашними делами и обсуждать что-нибудь. Стоило ее отвлечь, хоть пустяковой фразой, так она застывала на месте и сосредотачивалась исключительно на новом предмете внимания, словно сурикат при свете фонаря в степи.

И тут у меня возникла идея, которую я немедленно принялся исполнять.

— Что? Что ты делаешь? Куда ты звонишь? — донимала меня она, пока я искал телефон, а потом набирал нужный номер.

Я решил не тратить время на объяснения, решив, что она сама сейчас все поймет.

В телефоне зашумело, затрещало, потом динамик сорвался на длинный гудок. Первый, второй, третий….

Что за фигня?!! Почему они не берут трубку?!!

Я с трудом сдерживал свое волнение и нетерпение, заметив, что пальцы на правой руке принялись сами по себе отстукивать на столе мелкую дробь.

На шестом гудке я почти отчаялся. Но звонок вдруг наконец приняли. Динамик ожил знакомым голосом девушки — оператора.

— Здравствуйте. Я хочу оплатить установку решеток. Ваши мастера только что закончили у нас работу. Да…. Адрес правильный. Да… Как? Я не понимаю… Они ведь только что у нас были?!! Как это может быть? ….. Да… Да…. Нет… Я ничего не платил… Они сказали, что я могу оплатить у вас через компанию. Банковским переводом. Так вы не работаете? Да… Я не понимаю…. Хорошо… Я понял… Спасибо….

Я медленно, негнущейся рукой положил телефон на стол, ощущая как кровь отливает от головы и пол уходит из под ног.

— Что? Ты звонил в строительную компанию? Зачем? Что они сказали? — словно заведенная, сыпала вопросами жена, продолжая удерживать в руках детский стульчик и швабру.

— Они сказали, что наш заказ на установку решеток было отменен. Якобы я сам позвонил и отменил. И они никаких мастеров к нам не отправляли…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Цифры

— Что?!! — переспросила супруга, снова взявшись за свое.

Я не нашел сил ответить. Лишь молча, ватными ногами подошел к окну, пристально осматривая проделанную мастерами работу.

Догадки, гипотезы, варианты словно осы в разбуженном улье, кружились в моей голове, не давая надолго сосредоточиться ни на одной из них.

Как же так получилось, что кто-то отменил мой заказ на установку решеток. А после кто-то, может быть тот же самый человек все же сделал работу. Это было тот странный мужик? Скорее всего… А зачем? Что ему с этого? Какая ему разница? Еще его слова… Про конец света от космического вируса. Он ведь точно сказал их. Без сомнения. Это все не просто так… Это все как то связано между собой… Сказал…. Я точно услышал и не могу ошибаться.

Надо об этом подумать… Хорошенько подумать. Хотя, впрочем, какая разница? Главное, что решетки стоят!!! Вот они!!! Реальные!!! Качественные!!! Крепкие!!! Профессионально установленные!!!

Черт возьми!!! А может быть все еще сложнее? Может быть и первая бригада, те охламоны, которые пропали и не доделали работу, как то связаны со всем остальным? Может быть они не сами решили смыться? Может им помогли? Устранили, чтобы не позволить установить решетки халтурно? Может быть, так было подстроено? Получается кто то за нами присматривает?

Кто?

Зачем?

Почему?

Именно за мной?

Вопросов так много!

И нет никаких ответов!

Впрочем опять же, на самом деле, сейчас никакой разницы нет…

Главное, что все получилось как нужно! Мне нужно было установить хорошие решетки? Да. Нужно было! Вот они и стоят!!!

Я поделился своими переживаниями с супругой, которая, наконец, оставила в покое детский стульчик и швабру и подошла ко мне.

— Да! Да!!! Какая разница!!! Все равно, — соглашалась она с моими выводами, кивая головой, сжимая в гармошку свой высокий светлый лоб, — и деньги целее…, - добавила она, улыбнувшись.

— Это точно…, - усмехнулся в ответ я, чувствую благодарность ей за поддержку и за то, что смогла своей шуткой снизить градус моей тревоги.

Еще я отметил про себя, что именно так бы, наверное, отреагировала бы моя мамочка.

Как же ты умудрилась, подумал я, сама того не желая перенять от моей матери эту ее мелочную практичность, граничащую со скаредностью? Ты же ее на дух не переносишь? Я помню, ты такой не была, когда мы с тобой познакомились. Ты была маленькой неподготовленной к жизни девочкой. Впрочем, ты такой в целом и осталась, но в тебе точно не было этой вороватой практичности. А я не могу себя понять, нравится ли мне это? Твоя новая особенность пойдет на пользу нашему партнерству по выживанию в наступающем апокалипсисе. И это хорошо. Но то, что ты скопировала поведение моей матери — мне однозначно не нравится. Прости мама…

Я до сих пор отчетливо помню, как в время моей ранней юности, моя мать случайно проглотила во время еды рыбную кость, которая намертво застряла в глотке. Я и бабушка безуспешно пытались справиться с проблемой дома сами, народными средствами, но ничего не помогло и пришлось ехать в больницу. В приемном отделе скорой помощи, ожидая очереди к хирургу, моя мать сидела с прямой спиной, едва шевелясь и с трудом дыша, боясь, что кость проколет пищевод и станет намного хуже. Рядом же, на скамейке, лежал оставленный кем-то зонт, который привлек внимание матери. Стоит ли говорить, что она, несмотря на свое состояние, аккуратно подсела к зонту и положила его в свою сумку. Девяностые года. Может начало двухтысячных. Вдова, воспитывающая сына одна, в эпоху экономических катаклизмов, без чьей либо помощи. И тут — хороший японский зонт! Дорогая и качественная вещь. В хозяйстве пригодится…

Мы с женой еще некоторое время простояли возле окна, успокоившиеся, принявшие случившееся как данность. Потом обошли все другие окна, закованные в такие же крепкие решетки, словно в броню. Зрелище было приятным.

— Теперь я такого не допущу! Выкусите, сволочи!!! — пробормотал я себе под нос, вспоминая свой сон.

— Ты молодец, — сказала жена, плотно прижимаясь ко мне всем телом, растворяя последние нотки тревоги и напряжения.

И тут я заметил кое-что в окне. Что-то странное. То, что не должно было быть там…

Я пригляделся к чисто вымытому стеклу и обнаружил, что нам нем виднелись какие-то знаки. Как будто бы цифры. Я подошел вплотную, стараясь смотреть на стекло под таким таким углом, чтобы следы были видны лучше.

Это были цифры. Они были весьма отчетливо нанесены на стекло. Скорее всего пальцем.

43,630188, 51,172650.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эврика!!!

— Что это? — супруга, сморщив лоб и оттолкнув меня в сторону, рассматривала знаки на стекле.

— Откуда мне знать…, - с едва скрываемым раздражением ответил я.

У нее была такая привычка. Отталкивать меня в сторону. И задавать бессмысленные вопросы.

— Цифры какие-то…, - задумчиво протянула она, не обратив внимания на мой ответ.

Я заметил, как она воодушевилась. Как заблестели ее глаза. Я вспомнил, что она любит такое. Загадки, цифры, ключи. Школьная отличница, победитель математических олимпиад, обладатель диплома инженера-сметчика. Жаль, что ей пока не пришлось ни дня проработать по специальности (и я знаю, такая нереализованность гнетет ее).

А тут цифры… На стекле… Оставленные тем странным мужиком, который задал мне вопрос про космический вирус, а потом сбежал с двумя такими же странными подельниками.

43,630188, 51,172650.

Мы с женой продолжали таращиться на цифры, со всех возможных сторон, просматривая их на свет, на темную поверхность соседнего здания.

Ошибки быть не должно. Это были несомненно цифры, а не случайная мазня, оставленная грязными руками.

Жена что-то бормотала, выкрикивала фразы, обращаясь ко мне. Я же ничего не слышал, полностью погрузившись в собственные размышления.

Я — Робинзон Крузо, заметивший на морском горизонте силуэт проплывающего корабля

Я — ученый, обнаруживший рабочую формулу после долгих лет неудач.

Я — древнегреческий астроном, впервые нашедший новую звезду в ночном небе.

Я — дикий абориген, вертящий в руках последнюю модель айфона.

— …. надо записать…, - уловил я отрывок речи супруги.

Точно. Как я сразу не догадался. Молодец. Надо записать эти цифры. Срочно. Мало ли что может случиться. Может быть в комнате измениться температура, влажность или еще что…, и надпись пропадет.

Пока жена носилась по квартире в поисках клочка бумаги и ручки, не обращая внимания на истошные вопли детей, требующих то ли воды, то ли еды, то ли вытереть попу после туалета, я догадался взять смартфон и попытался запечатлеть надпись в фотографии. По началу ничего не выходило. Надписи оказывались не видны, смазаны, засвечены, забликованы. Наконец, с десятого, наверное, раза, я нашел правильный ракурс и получил нужное качество изображения.

Супруга, не обращая внимания на мои старания с фотографированием, записывала цифры в найденный в детской комнате блокнот. Пусть. Вернее будет, подумал я.

43,630188, 51,172650.

Что это может быть? Шифр? Код? Цифры нужно сложить? Разделить? Разгадать послание по очередности букв в алфавите? Что бы оно ни было, это было очень важно. Это был ключ!!! Ключ к разгадке всех странностей, которые происходили в последнее время в моей жизни. Почему мне так казалось, я не мог объяснить. Может просто хотел в это верить…

Я отставил телефон в сторону и снова уставился на цифры. От волнительных, тревожных мыслей в голове застучало. Меня кинуло сначала в жар, потом в холод, а перед глазами закрутились белые мошки. Идеи, догадки, сомнения кружились в моем разгоряченном сознании, словно безумный рой пчел. Этот рой крутился, жужжал, вскипал по нарастающей, грозя свалить меня в обморок, пока каким то чудом, я не ухватился за одну догадку, которая вмиг остановила хаос, заставив все встать на свои места.

— Это географические координаты!!! — громко выкрикнул я, наблюдая как от изумления расширяются глаза супруги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лада

На следующий день, 14 июля 2019 года, я проснулся рано, в начале девятого утра. В квартире было тихо и спокойно. С улицы, через полуоткрытое окно доносились приглушенные звуки просыпающегося дня. Воздух в комнате будто был подернут прозрачной дымкой, а знакомые вещи и предметы мебели словно выглядели по новому, свежее и новее, как если бы за ночь их кто-то выстирал и протер.

Мы все вчетвером спали эту ночь вместе, вповалку, перемешавшись, словно новорожденные котята в коробке, среди скрученных груд одеял и подушек. По выходным в нашей семье с дисциплиной было плохо (да и по будням, если честно — не намного лучше). Так что дети заснули с нами, широко раскинув свои пухлые розовые ножки и ручки, заставив супругу вплотную прижаться к самому краю кровати. В детской у девочек были свои места, но нам было трудно (на самом деле — лень) приучать к ним детей. Да я и рад этому. Пройдет время и детки станут самостоятельными, перестанут тянуться к нам. А потом совсем вырастут и оставят нас, чтобы начать свои собственные взрослые жизни. А пока — мы были молодыми родителями двух крошек — девочек. Шести и четырех лет. Мы были нужны им. И это было прекрасно.

Я лежал и прислушивался к сопению спящих рядом детей и жены. Не двигаясь, боясь шелохнуться и разрушить эту утреннюю воскресную негу. Словно ночью на моем теле некие волшебные создания построили хрустальный замок, прекрасный, но настолько хрупкий, что первое мое движение немедленно обрушит всю конструкцию. Я хотел продлить этот момент. Словить на кончик языка и посмаковать, словно хорошее сложное вино. Прощупать каждую молекулу ощущений, запомнить их, отложить в самых глубоких и надежных тайниках памяти, чтобы когда-нибудь через много лет достать их наружу, стряхнуть пыль, раскрыть и снова вдохнуть ароматы этого момента.

Я все лежал, не двигаясь, вдыхая детский аромат, неуловимо разлитый в воздухе, осторожно поглаживая девочек за их мягкие ладошки и пяточки. Потом посмотрел на жену, на ее узкое лицо, безмятежное и красивое.

Потом я закрыл глаза в попытке заснуть снова, чтобы поспать подольше перед рабочей неделей. Но тут я разом все вспомнил. Все переживания прошедших дней. Свой кошмар. Грядущий апокалипсис. Нашу подготовку к нему. А особенного события вчерашнего вечера. Это осознание в один момент вернуло меня к суровой реальности, разогнав остатки сна и обрушив в мелкие осколки мой хрустальный замок волшебного момента семейного счастья.

Я осторожно выбрался из кровати и принялся действовать. Голова была удивительно ясной, несмотря на то, что мы с женой уснули поздно, обсуждая дальнейший план действий. Самое главное, что мы обнаружили, прочесав данные google карт, что координаты, оставленные на стекле сходились на точке совсем недалеко от нас, в пределах населенного пункта, где мы живем.

К югу от центра города, там, где городские кварталы огибают уходящий в синеву моря мыс, у основания естественной бухты, располагался единственный в стране яхт-клуб. При слове яхт-клуб в воображении, наверное, представится образ роскошной морской марины где-нибудь на средиземноморье, облепленной, словно ягоды облепихи, рядами белоснежных яхт. Наш же яхт-клуб имел мало схожего со своими старшими средиземноморскими собратьями. И назывался он глупее не придумаешь. Яхт клуб «Бриз».

Представлял он собой огороженную невысоким железным забором территорию. Со стороны города в ряд были расположены одноэтажные разномастные строения и гаражи, а у кромки моря на различных сваях, стойках и креплениях торчали два десятка лодок самых разных размеров, от крохотных суденышков до полноразмерных яхт. Новые, блестящие и полированные. И старые, дряхлые с облезлыми растрескавшимися боками. Заботливо укутанные в брезент и открытые солнцу и ветрам. А с самого дальнего края виднелся бетонный рукав уходящего в море пирса, основанием которого служило самое большое строение яхт-клуба — помещение администрации.

Вот именно на этом помещении сходилась точка найденных нами координат.

С высоты птичьего полета, а точнее с высоты спутниковой фотографии google maps, здание выглядело обычным ярко-синим квадратом на фоне желтизны окружающего ландшафта. Простым незамысловатым квадратом. Ночью, когда мы с женой обнаружилили находку, то довольно долго всматривались в найденное изображение, отмечали детали, приближали и отдаляли масштаб, пытаясь разглядеть на карте что-нибудь особенное. Будто бы в этом изображении скрывался некий смысл, ключ к разгадке нашей тайны.

Наскоро приготовив себе завтрак, я как можно быстрее запихал его в себя, стараясь не шуметь и не разбудить домашних. Перед собой я поставил смартфон, на экране которого продолжал рассматривать спутниковое изображение яхт-клуба с заветным синим квадратом.

Полный решимости выяснить тайну загадочного послания, я пулей выскочил из квартиры, чуть не забыв запереть за собой дверь. Спустившись на лифте вниз, я сел в машину и, не прогрев двигатель, полупустыми, все еще по-утреннему прохладными улицами повел ее по направлению к пункту назначения. К яхт-клубу с идиотским названием «Бриз».

По пути я невольно осматривался по сторонам. Замечал редких воскресных прохожих. Бодрых бабушек-пенсионерок, деловито торопящихся по своим делам. Молодых мам с колясками, сидящих на скамейках, окрикивающих непоседливых малышей. Долговязых подростков, шумными группами перебегающих дорогу в неположенных местах. Неулыбчивых мужчин лениво развалившихся в салонах автомобилей, потягивающих сигареты, взгляды которых я умудрялся ловить в моменты, когда наши автомобили останавливались на красных сигналах светофоров.

Открывались и закрывались двери магазинов и кафе. На балконах домов сушилось белье. Слышались разговоры, возгласы, крики, смех. Мелькали лица людей. Озабоченные, улыбающиеся, скучающие, злящиеся. Наш небольшой уютный город постепенно просыпался, лениво потягивался, стряхивая с себя сонную муть, собирался с силами, готовился провернуть еще один круг предстоящего дня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Наблюдая за обыденной городской суетой, ход моих мыслей принялся за старое.

Что же будет со всем этим?

Со всеми этими людьми?

С бодрыми бабушками?

Молодыми мамами?

Беспечными детьми?

Серьезными мужчинами?

С кафешками?

Магазинами?

С улыбками?

Смехом?

Неужели менее, чем через год все это исчезнет?!!

И прежде чем эти мысли смогли утянуть меня в омут привычной рефлексии, в зеркале заднего я заметил синий автомобиль, вроде Лады Приоры, который подозрительным образом в очередной раз оказался позади моей машины…

Приора

Кажется, впервые я увидел эту машину возле своего дома, когда выезжал со двора на основную улицу. Обыкновенная машина, каких в городе сотни, с самым обыкновенным внешним видом, наверное купленная в кредит для заработка извозом с Яндекс Такси. Об этом свидетельствовала фирменная желто белая наклейка, приклеенная на заднюю дверь.

Потом мы остановились на ближайшем перекрестке и Лада пристроилась прямо за мной, что также не пока вызывало у меня подозрений. После я свернул по продольнуй улицу в сторону моря и заметил, что синяя машина также повернула за мной. Мало ли? Город наш небольшой. Дорога вдоль моря менее загруженная, чем центральная улица, и по ней куда приятнее ехать. Может быть, водитель-незнакомец также знал об этом и следовал такому же правилу.

Когда я выехал на приморский бульвар, синяя Приора затерялась в потоке и я забыл про нее. Так я проехал почти весь город, преодолев большую часть расстояния от дома до пункта назначения, занятый своими мыслями и наблюдениями за мирской суетой воскресного города.

Свернув на второстепенную улицу возле парка развлечений, я снова заметил незнакомца. Синяя Приора пристроилась вплотную за мной, нарушая разумные правила о минимальной дистанции между автомобилями.

Это было странно. Даже возмутительно. И не выглядело случайностью. Этот придурок реально ехал в считанных сантиметрах от моего заднего бампера. Я вспомнил, как мой друг, когда учил меня водить много лет назад, советовал в таких случаях резко давить на тормоза, тем самым отпугивая подобных нахальцев. Но в моем случае, такой финт привел бы к неминуемому столкновению.

Я постарался рассмотреть водителя за лобовым стеклом, но полуденное жаркое солнце, пригвожденное к макушке безоблачного синего неба, оставляло салон автомобиля в непроглядной тени, резко контрастирующей с ярко освещенной улицей.

Мои руки неприятно вспотели от волнения, а пульс завелся в ускоряющемся ритме. Я вытер взмокшие руки о джинсы и глубоко выдохнул в попытке унять сердечный ритм.

Что же мне делать? Остановиться и попытаться по мужски разобраться с обидчиком. Но такие способы решения конфликтов никогда их не решают, а только усугубляют. Я — офисный профессионал на хорошей корпоративной должности, интеллигентный, разумный, образованный человек, прочитавший много литературы про эмоциональный интеллект и методы цивилизованного разрешения конфликтов. Я не могу вести себя как неандерталец.

После некоторых раздумий и колебаний, я решил, что оптимальным решением возникшей ситуации будет немного поддать газу, чтобы попытаться оторваться от Приоры, в надежде, что недоразумение само собой разрешиться и тот тип перестанет меня преследовать, направившись по своему маршруту.

Но какое было мое удивление и возмущение, когда я увидел, как приора также поддала скорость и снова пристроилась за мной. Ошибки или совпадения быть не должно. Этот урод целенаправленно преследовал меня. И не пытался это даже скрыть, что было неприкрытым выражением агрессии.

Коктейль из эмоций: злости, страха, возмущения, захлестнул мое тело, опустив белую пелену перед глазами и ускорив сердечный ритм. Я резко поддал газу, превысив максимальную допустимую скорость. Приора невозмутимо сделала то же самое и снова заняла свое место прямо за мной.

Я не глядя пролетел нерегулируемый перекресток, где должен бы был пропустить проезжающих по главной дороге. Маневр удался. Дорога оказалась пуста. А Приора продолжала меня преследовать, приклеевшись за мной, не отрываясь ни на метр.

Скорость на спидометре приближалась к отметке 100 километров в час и мы неслись по узкой трассе в сторону индустриального пригорода, давно проехав нужный поворот на яхт клуб. По какому-то чудесному стечению обстоятельств, оба встречных перекрестка были пусты и горели зелеными сигналами светофора.

Я понимал, что поступаю глупо. Что в любой момент наша погоня может закончится плачевно. Случайный пешеход может внезапно выскочить на трассу. Машина может выехать со второстепенной улицы, заблокировав дорогу. Или мой очередной лихой маневр по обгону попутных автомобилей закончится неудачей. Но я все ждал и надеялся, что преследователь, наконец, отстанет, что у водителя не выдержат нервы, а может быть, в конце концов, у него перегреется двигатель, это же все таки гребаная Лада Приора!!! Но не тут то было. Он не уступал мне в безрассудстве, продолжая нашу безумную гонку. Нам даже ни разу не встретился на пути экипаж дорожной полиции, хотя я помню, что они часто патрулируют эту часть города.

Обгоняя очередную порцию попутных автомобилей, я заметил впереди желтую коробку камеры-радара. И подумал, что на этом все! Хватит!!! Теперь точно нужно остановиться. Я не буду настолько идиотом, что заработаю штраф за превышение скорости только потому, что испугался гребаной Приоры. В самом деле, зачем я убегаю? Чего я боюсь? К тому же, вдалеке виднелся очередной перекресток с крупной междугородней магистралью, который я однозначно не смогу проехать, не остановившись.

Секунда! Еще одна! И еще!!! Все! Теперь!!! Хватит!!! Останавливаюсь!!!

Моим первым импульсивным желанием было остановить машину колом, нажав всей силой на тормоза, позволив Приоре со всей дури въехать мне в зад. Его ведро с гвоздями не должно пережить такого удара в область двигателя. Моему же свежему японскому внедорожнику удар в багажное отделение не принесет проблем. А потом я смогу спокойно уехать, оставив врага обездвиженным, истекающим маслом и тосолом. Но это было бы глупо, целенаправленно повреждать свой автомобиль, тем более сейчас, когда мне он был нужен, чтобы исполнить план подготовки к часу икс.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я с трудом остановил себя от подобного безумства. И когда до зоны действия радара оставалось несколько десятков метров, я принялся постепенно тормозить, позволяя преследователю также синхронно снижать скорость, продолжая находится в близкой дистанции от меня.

Когда наша скорость снизилась до минимума, я съехал на обочину, остановился, поставил коробку передач на парковочный режим, убрал ноги с тормоза, снял руки с руля и уставился в зеркало заднего вида, в котором отражалась Приора и загадочный водитель, все также скрытый в тени салона.

— Ну, гребаный урод! Что дальше? — зло процедил я себе под нос, чувствуя, что еще немного и я не удержусь, выскочу из машины, подбегу к Приоре, вытащу мерзавца их салона и надаю ему по мордам.

Ничего не происходило. Приора продолжала стоять на месте и никто из нее не выходил.

Меня же начало трясти от ярости, руки дрожали, во рту пересохло. Я подождал еще немного, не отрывая взгляда от Приоры. Потом все же не выдержал напряжения, рывком открыл дверь и пружиной выскочил из машины. Полный решимости, сжимая кулаки, я направился к обидчику.

Когда до Приоры оставалось лишь несколько шагов и я отчетливо начал различать очертания лица водителя, машина резко дернулась, круто с визгом покрышек развернулась, прямо передо мной, почти проехав по ногам и в считанные секунды скрылась из вида, свернув с главной дороги в какой-то проезд.

Я стоял на месте, растерянный, сбитый с толку. Потом было кинулся к машине в стремлении нагнать обидчика, но потом остановился, передумав, решив, что из этого ничего дельного не выйдет.

Несколько минут я сидел за рулем, не двигаясь, с успокоившейся головой обдумывая случившееся и заключив, что этот случай с Приорой как-то связан со всем остальным. Мой сон, сон дочери, мальчик с похорон, установщики решеток, цифры на стекле, и теперь эта странная синяя Приора — все это элементы пазла, которые нужно собраться воедино, чтобы увидеть разгадку. И кажется, что разгадка могла быть там, куда я направлялся.

Я аккуратно развернул машину обратно, в сторону города, и, не превышая скорости, направил автомобиль в сторону яхт-клуба «Бриз».

Яхт-клуб «Бриз»

На обратном пути в сторону города я только заметил, что совершенно взмок. Так, что моя футболка неприятно прилипла к холодеющей спине. Окна машины были наглухо закрыты, в машине было душно, а из за переживаний погони я совершенно забыл включить кондиционер.

Открыв окно с водительской стороны в попытке проветрить салон, я почувствовал как мое лицо обдало полуденным жаром. Я поскорее закрыл стекло и на полную включил кондиционер. Машина в ответ недовольно загудела, но все же выпустила поток приятной прохлады. Так было намного лучше. Если бы я догадался сделать это раньше, тогда, во время погони, может быть, я поступил бы иначе. С холодной головой. В буквальном смысле слова. Может быть я бы заставил его остановиться раньше, зажал бы в потоке, прижал бы к бордюру, заставил бы объясниться, сдал бы ментам… Но точно не допустил того, что случилось в итоге. Я попросту упустил его, оставшись наедине со своими неотвеченными вопросами.

Кто был этот водитель?

Что он хотел от меня?

И самое главное — связан ли он со всей остальной историей о грядущей эпидемии?

Когда я приезжал мимо поворота, где скрылся преследователь, то немного притормозил, посмотрел в сторону уходящей вдаль дороги, которая быстро заполнялась автомобилями, и с трудом остановил себя от импульса повернуть в ту же сторону в попытке отыскать злодея. Я понимал, что это было бы бесполезно. Я лишь потерял бы время и силы.

И тут меня осенило! От досады я даже стукнул себя ладонью об лоб.

Я не запомнил его номер!!!

Это было бы самым логичным и необходимым в моем положении. Запомнить, записать номер, чтобы потом попробовать пробить его в базах данных и выяснить кто мог бы быть водителем той приоры.

От злости на самого себя я крепко сжал руками руль, так что заскрипела кожаная обмотка.

Я — космический долбан!!! Тупица!!! Баран!!! Овца!!! Как можно было не додуматься?!! В каждом фильме, сериале, рассказе или романе, который я когда-либо смотрел или читал, где была сцена преследования незнакомым автомобилем, герои первым делом записывали регистрационный номер!!! Все!!! Но стоило такое случиться со мной в реальной жизни, так я все напрочь забыл!

Что же делать?!! Возможность упущена! Я попытался вспомнить, выловить из памяти заветные цифры. Но бесполезно. Проблемой было то, что большую часть преследования автомобиль ехал слишком близко к моей машине, так что номерной знак не показывался в моем зеркале заднего вида. Но ведь были моменты, когда плашка была в поле моего зрения, особенно в начале пути.

Что же там было? Что же?!! Кажется это был местный номер. В противном случае я бы обратил внимание на знак другого региона. Кажется, там была цифра «пять», еще «три», или «семь». На этом все! Я не помнил больше ничего. И, конечно, у меня не было видеорегистратора. Я всегда считал подобную приблуду прерогативой нудных комсюков, всяческих задротов, на дороге и по жизни, к которым не хотел себя относить. Но сейчас я впервые пожалел, что пренебрег этим гаджетом и упустил возможность записать погоню и преследователя на видео. Хотя видеорегистраторы, обычно, устанавливают на переднюю сторону, а не назад. Впрочем, есть типажи, которые записывают и обе стороны.

С этими мыслями я доехал до места назначения. Припарковался у ворот яхт-клуба, в свободной нише между плотно поставленными автомобилями, и вышел на солнцепек.

Яхт-клуб представлял собой совершенно иное зрелище, чем то, каким я в последний раз застал его в середине зимы: спящим, безжизненным, обиженно оскалившимся в холодное ветренное небо десятком мачт, завернутых в облезлый брезент лодок, совершенно покинутым и безлюдным, мрачную тишину которого нарушало только нервное стаккато растяжек объявлений о почасовой аренде прогулочных яхт, трепыхавшихся на ветру, словно заложники, привязанные к забору.

Сейчас яхт-клуб и окружающая местность вместе с прилегающем диким пляжем бурлили жизнью. Десятки людей, в основном семьи с детьми, облепили полоску замусоренного песка, расположились на циновках и полотенцах, загорали и плавали, кушали, пили пиво и курили, наслаждаясь летом и морем, коротким пляжным сезоном в три-четыре месяца, когда вода прогревалась до купальных температур, ветер успокаивался и город становился похож на милое курортное местечко.

На территории у самого же клуба также кипела праздная суета. Подъезжали и парковались автомобили, выпуская из салонов стайки праздных, по летнему одетых людей, предвкушающих водные развлечения. У проходной, в неказистой беседке, также толпились ожидающие своего времени посадки на яхты веселые, смеющиеся люди, с разноцветными сумками, шляпами, шлепанцами на босые ноги. Изредка ворота огороженной территории клуба открывались, впуская и выпуская груженые машины, в которых сидели деловитые, в бронзу загорелые мужчины, делающие бизнес на всеобщем летнем празднике жизни.

А в море, совершенно изумрудного цвета, почти карибского разлива, были разбросаны более десятка лодок, яхт, шлюпок, катамаранов, водных мотоциклов, рассекающих водную гладь, отдавших якоря подальше от берега и причаливающих или отчаливающих от пирса.

Как бы мне хотелось присоединиться к всеобщему беззаботному веселью, забыть все свои переживания и тревоги, взять семью и пойти отдыхать на море, как, вероятно, сделали большинство жителей города в этот прекрасный жаркий воскресный день.

Но яркое июльское солнце не могло развеять тьму в моей душе. Ведь все эти люди, менее, чем через год погибнут, или превратятся в пожирающих живую плоть монстров. И я, в отличии от всех них, знаю это! И как после этого я мог бы беззаботно веселиться, плескаться и смеяться?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я подошел к воротам, внимательно всматриваясь внутрь огороженной территории.

Что мне нужно искать?

Почему оставленные загадочным мастером на стекле координаты указывали именно на это место?

Что в нем было особенного?

Рядом со мной в беседке громко смеялась веселая компания женщин, ожидающая посадки на яхту.

— Мужчина, вы, случайно, не наш капитан? — игриво обратилась ко мне полная блондинка средних лет, в синей шляпе с широкими полями, закрывающими половину лица очками, огромными, вывалившимися наружу из блузки грудями и обширными бедрами, обернутыми в яркое пляжное парео.

Остальные женщины громко и вульгарно засмеялись, заинтересованно рассматривая меня с ног до головы.

— Боюсь, что нет, девушки…, - мрачно, даже неприветливо отрезал я, заставив померкнуть заигрывающие взгляды дам.

— Мы так и подумали…, - надменно протянула другая, демонстративно, обиженно отворачиваясь от меня.

— Как можно пройти внутрь? — спросил я женщин, сменив тон на более дружелюбный и жалея о том, что не подыграл их флирту, и не воспользовался шансом присоединиться к их компании, тем самым получив возможность пройти на закрытую территорию клуба.

— Спросите того мальчика на проходной… — уже безразлично, сквозь зубы, копаясь в сумке, кинула в меня ответом полная блондинка.

— Спасибо, девушки, — как можно теплее поблагодарил я, в который раз обещая себе перестать вести себя как мерзкий сноб.

За воротами я заметил подростка. В коротких шортах, белой майке без рукавов, загорелого до черноты, так что даже русые волосы на макушке выцвели до оттенка соломы, и наглым лицом типичного дворового хулигана. Когда я увидел его, то внутри у меня что-то невольно передернулось. Именно подобные типы создавали мне проблемы в детстве. Задирали и наводили страх на нас, обычных пацанов, менее спортивных и наглых. Удивительно, что несмотря на то, что прошло больше тридцати лет, как закончилось мое детство, типаж этих пацанов совершенно не изменился.

Ну уж нет. Мне сорок два года. Я не собираюсь пугаться этого сопляка.

Я подошел вплотную к воротам. Парень сидел на стуле, в тени соседнего здания, курил и занимался просмотром своего смартфона. Я же лихорадочно обдумывал дальнейшие действия. Очевидно, что внутрь территории просто так не пройдешь и единственным способом осуществить задуманное было придумать повод, связанный с арендой яхты.

— Приветствую! — громко обратился я к парню, стараясь приветливо и непринужденно улыбаться.

Парень поднял на меня глаза и лениво кивнул, не удостоив меня вербальным ответом. Какая же сволочь!!!

— Хочу поговорить по аренде лодки!!! — сказал я самое первое, что пришло в голову.

— Уже договаривались? — нагло протянул парнишка.

— Нет, — ответил я, стараясь сохранить приветливый тон.

— Там телефоны. Звоните, — он не глядя, безразлично указал пальцем на рекламные вывески, привязанные к забору.

— Может я сразу тут поговорю, если хозяева яхт на месте? — еще раз попробовал удачу я.

Парень снова поднял на меня глаза. И к моему изумлению нехотя поднялся со стула. А потом открыл ворота.

— Идите в капитанский домик. Там…, возле пирса…, - ответил он, плюхнулся обратно на стул и снова уткнулся в свой смартфон.

Я же, не веря удаче, поспешил пройти через ворота, и направиться вглубь территории…

Девочка

Я шел как можно медленнее, внимательно осматриваясь по сторонам. Мимо ряда разномастных гаражей, некоторые из которых были открыты, обнажая улице свои внутренности.

По пути мне встретились двое мужчин, они копошились над разобранным на земле устройством, вроде двигателя, и смачно матерились, разжимая тугие детали и раздвигая внутренности железного механизма. Они не обратили на меня никакого внимания.

Дальше я встретил молодую девушку, скорее все еще подростка. Долговязую, в круглых очках и рваных по моде джинсах. Она прошла мимо, уткнувшись лицом в смартфон, и также не удостоила меня своим вниманием.

Я же продвигался дальше, сканируя окружающее пространство, пытаясь отыскать знаки, которые бы помогли мне отгадать загадку таинственного послания, оставленного на окне. Но ничего примечательного не замечал. Все выглядело обычно и не вызывало подозрений.

Я повернул за угол, в сторону пирса, пропустив группу людей, видимо только что сошедших с яхты после морской прогулки. Они были иностранцы — европейцы. Крикливые, лысоватые и полноватые мужчины средних лет, видимо работники местных нефтегазовых предприятий. Еще их спутницы, скорее жены, не менее громкие, с типичной для европеек манерой с вызовом обращаться с мужьями, разбавленные двумя девушками из местных, намного моложе, миловиднее и скромнее остальных. А также небольшая стайка разновозрастных детей, бегающая между взрослыми, безудержно галдящая и требующая внимания родителей.

Скрыв взгляд за зеркальными очками, я внимательно осматривал их, заглянув каждому в лицо. Но ничего необычного не заметил. Стандартные обыватели.

Но когда я уже почти разминулся с этой группой, то неожиданно уткнулся во взгляд маленькой девочки, лет шести, по виду — ровестнице моей старшей дочери. Она шла поодаль от остальных, держа в руках небольшую розовую детскую сумку. Ее милое веснушчатое лицо, обрамленное копной мокрых спутанных каштановых волос, было по взрослому серьезно и сосредоточено, в отличии от остальных детей. И она ответила мне на взгляд, хотя не могла заметить, что я наблюдаю за ними через свои непроницаемые очки.

Я внутренне замер, соображая как поступить дальше. Мало ли девочка засмотрелась… Может быть задумалась о своем… При чем тут я? При других обстоятельствах я бы даже не обратил на нее внимание. Но теперь, учитывая ситуацию, я не мог не напрячься от этого наблюдения. Напрячься — еще слабо сказано. Я — испугался. Может быть это были нервы, переживания последних месяцев. Но все же…, все же…

Я продолжал идти дальше, оставив всю компанию позади. Но, как это иногда бывает, продолжал спиной, а точнее затылком, чувствовать взгляд той девочки. Я каким-то образом был уверен, что она остановилась, развернулась и продолжала таращиться на меня своими круглыми детскими глазами — пуговками, словно что-то знала, о чем не ведали все остальные.

Мои тело словно превратилось в кусок дерева. Я с трудом передвигал ноги, заставляя себя совершать шаг за шагом, в то же время продолжая ощущать затылком сверлящий взгляд.

Я должен был повернуться и проверить, не показалось ли мне.

Я должен собраться силами и проверить…

Я должен взять себя в руки!!!

Должен!!!

И, наконец, я решился и повернул голову назад.

Каково было мое потрясение, когда обернувшись, я увидел, что девочка действительно стоит посреди дороги, прилично отстав от беспечных родителей, обернувшись в мою сторону всем телом и пристально смотрит мне в глаза. Я весь похолодел от неожиданности и ужаса, несмотря на прожаренный солнцем воздух.

Это выглядело, словно типичная сцена из триллера. Главный герой ищет ответы на полные загадок вопросы. И его необъяснимая, мистическая встреча с посланником неведомых сил, способным ответить на эти вопросы, как правило с ребенком, животным или городским сумасшедшим. И тут я снова провел явно напрашивающиеся параллели между этой девочкой и тем пацаном с синдромом Дауна, а еще и со своей дочерью и ее сном.

Секунды проходили за секундой. Медленно, тягуче, неестественно растягиваясь. Девочка же продолжала таращиться на меня. И было в ее взгляде, позе, наклоне головы, что-то неуловимо зловещее, нечеловеческое, жуткое, от которого хотелось бежать прочь, не оборачиваясь, закрыв уши и глаза.

Я все не мог сдвинуться с места, словно пригвожденный к земле ее гипнотическим взглядом, мысленно умоляя родителей обратить внимание на отставшую дочь и заставить ее отпустить меня.

Когда я почувствовал, что больше не могу терпеть нарастающего напряжения, и что еще немного, то попросту заору на эту мерзкую жуткую девку, то она неожиданно отвернулась и побежала прочь вслед удаляющимся родителям.

Напряжение моментально меня отпустило. Я с трудом удержал свои ноги в прямом состоянии и не рухнул на землю.

Это было просто смешно! Нелепо! Позорно!!!

Так испугаться какой-то крохотной девченки!!!

И почему? Потому что она решила потаращиться на меня?

Мало ли зачем?

А я распереживался!!!

Но все же…, все же… Странно…, все странно…, с утра та приора, теперь еще это…

Я чувствовал себя совершенно усталым и сбитым с толку. Хотелось вернуться домой и забыть о дальнейших планах. Но в таком случае пришлось бы идти обратно к парковке, и возможно снова встретиться с той девчонкой. Ну уж нет!!!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ощущая степень собственной ничтожности, взяв себя в руки, я развернулся и направился в сторону пирса и виднеющегося правее капитанского домика…

Капитанский домик

Мой внедорожник бесшумно пожирал серый, горячий от палящего солнца асфальт дороги. Справа и слева пролетал пейзаж города. Мутный, расплывающийся, бесформенный. В фокусе оставался только небольшой квадрат прямо перед глазами, непосредственно перед лобовым стеклом. А я чувствовал себя гончей лошадью с шорами на глазах, позволяющими смотреть только вперед, не отвлекаясь на посторонние факторы.

То что случилось в том капитанском домике в яхт-клубе было нелепым и странным, как, впрочем и все, что случалось со мной в последнее время. Теперь мне нужно было вернуться домой, закрыть за собой дверь и хорошо все обдумать. Возможно даже укрыться от домашних в ванной комнате одному, постоять под горячими струями душа, попытаться уложить все события в какую-нибудь одну стройную линию, все по своим местам, чтобы придумать что делать дальше.

А произошло вот что.

После того, как напугавшая меня девочка окончательно исчезла вдали, догнав своих родителей, я направился в сторону пирса и небольшого белого с синей крышей здания, называемого «капитанским домиком».

В сторону дороги здание смотрело сплошной стеной, выкрашенной в белую, кое-где облупленную краску, в сторону моря смотрела пара широких с синими наличниками окон, защищенных решетками, и крепкая железная дверь между ними. Перед входом был устроен высокий навес с длинным деревенским столом для летних застолий.

Я подошел к закрытой двери и постучал. Никто не ответил. Дернул ручку. Было закрыто. Потом изучил окна, которые с внутренней стороны оказались плотно занавешены шторами. Никого. Только, вроде, или мне показалось, что прямо перед тем, как я приблизился ко второму окну, штора внутри немного дернулась. Как бывает, когда человек прячется и пытается подглядеть за тем, кто снаружи.

Я снова подошел к двери, пытаясь обнаружить дверной звонок, который мог не заметить с первого раза. Безуспешно. Постучал снова. Ответа — нет.

— Это по поводу яхты!!! — крикнул я, пытаясь привлечь к себе внимание.

Никто не отозвался.

Я обернулся по сторонам, надеясь найти кого-нибудь поблизости. Но эта часть территории была безлюдна. Только вдалеке, на пирсе, виднелась группа женщин, с которыми я столкнулся ранее на входе в яхт-клуб. Девицы суетливо, громко смеясь и театрально визжа, грузились в лодку, а парень — штурман, заботливо принимал каждую за руку на борт, попутно загружая объемные разноцветные сумки и пакеты.

— Ну все… Делать нечего… Никого нет…. Домой, — прошептал я себе под нос, чувствуя даже облегчение от того, что никого не застал и что мне не придется больше испытывать этот день на дальнейшие сюрпризы.

Направившись назад, я по ходу в последний раз взглянул на глухо зашторенные окна.

И замер на месте!!!

Что за чертовщина!!!

Потом рванул обратно к двери!!!

И снова обомлел!!!

Как я мог сразу этого не заметить?!!

Это же было прямо перед моими глазами!!!

Решетки на окнах были новые, свежеустановленные. И они были идентичными тем, которые красовались в моей квартире.

Более того!!! Железная дверь, в которую я безуспешно стучался также была такой же, как и дверь, которую я установил у себя в начале прошлого месяца.

Я внимательно осмотрел дверь и решетки еще раз: фактуру железа, ручку, наличники, узоры и крепления. Ошибки быть не могло!

Как это понимать?!! Что это значит?!!

Совпадение?!! Я случайно заказал одну и ту же модель двери и решеток у одного поставщика? А может быть те же модели, но у разных поставщиков?

Или что?!! Это не совпадение?!!

Я постарался вспомнить, как я нашел компании, которые сделали работу с дверью и окнами? Вроде я выбирал из нескольких найденных в интернете. Искал надежную, с хороший сайтом и положительными отзывами. Неудивительно, что компании с репутацией пользуются популярностью.

Но есть два упрямых «но». Бригада установщиков решеток оказалась подделкой. И кто-то еще позаботился, чтобы работа была сделана без моей оплаты, в отличии, впрочем от установщиков двери, там все произошло без сюрпризов и деньги с меня взяли… Но самое необъяснимое и загадочное — знаки на окнах, которыепривели меня сюда… Против такого аргумента не попрешь!!!

— Откройте!!! Слышите, откройте!!! — завопил я, принимаясь яростно стучать по решетке. Но безмолвие здания было непреклонно.

Покрутившись еще немного, весь взвинченный, на нервах, я бросил эту затею и быстрым шагом направился прочь. Стремительно, ни на кого не смотря, прошел всю территорию яхт-клуба, вышел на парковку, буркнув скомканное «спасибо» парню на входе, сел в машину и помчал домой…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

День Дурака

Прошло восемь с лишним месяцев. Словно один день. Я пишу эти строки 1 апреля 2020 года. Первого, гребаного, апреля! В день дурака! Давайте посмеемся! Поржем!!! Представим, что все, что происходит и то, что произойдет — всего лишь шутка.

Но начнем по порядку. Прежде всего хочу сразу сказать, что всяких странностей, вроде чудных незнакомцев, вещих снов и знаков на стекле больше не происходило. Хотя сны мне снились почти каждую ночь, когда я засыпал в районе трех часов, в постоянном сражении с бессонницей, с колющем от переживаний сердцем (пока не додумался начать принимать снотворное, на которое основательно подсел).

Снились мне, конечно же, кошмары. Тонкие черви, которые я один за одним выковыривал из под кожи раскровавленными ногтями, вилками, ножами, отвертками, сходя с ума от боли и отвращения. Или то, как будто мое лицо в отражении зеркала переставало быть моим, становилось одутловатым, незнакомым, а потом я принимался выдавливать из него через жирные прыщи кровавый вонючий гной, бесконечными длинными потоками, наблюдая, как опухлось спадает и лицо приобретает знакомые черты.

Жена же рассудительно старалась сохранять видимость нормальной жизни. Отправляла меня на работу, развозила детей в школу и садик, готовила еду, стирала и убирала, старалась отвлечь меня от навязчивых мыслей о подготовке к часу икс. В то время, как я постепенно, но неуклонно съезжал с катушек, добавив к снотворным приличную дневную дозу аптечного успокоительного, которое, впрочем, помогало все меньше.

Несмотря ни на что, за прошлое лето, осень и зиму мы почти подготовились по нашему с супругой списку.

Соседняя квартира была куплена и успешно переоборудована в хранилище.

Решетки обустроены на всех окнах.

Железная дверь защищала общее с двумя квартирами пространство.

Два месяца бюрократических процедур, проверок здоровья, волокиты заняло получение разрешения на приобретение двух дорогих нарезных карабинов, трех тысяч патронов к ним и сейфа для хранения. Еще нужно было обустроить к сейфу централизованную сигнализацию, как требуют нормативы. Ко мне даже приходил молчаливый неприветливый полицейский, чтобы проверить все ли в порядке с оружием, сейфом и сигнализацией, подозрительно смотрел на меня, заполнял какие-то формуляры, заставлял меня на них расписываться.

Все равно! Пусть делают, что хотят, придет время и все эти формальности будут не важны. Главное, что у меня получилось. Два охренительно красивых, черных, надежных карабина успокаивающе блестели в своих безупречных футлярах, вместе со штабелями коробок с патронами, которые, когда придет время, будут запущены в мерзкие морды оборотней, разворотят их вонючие кишки и защитят нас от погибели.

Также я запасся в местном спортивном магазине тремя бейсбольными битами, четырьмя охотничьими ножами, огромным кухонным тесаком и длинным, с широкой ручкой топором. Я помню с каким недоумением смотрела на меня кассирша, пробивавшая покупки. А мне было все равно. Ничего противозаконного я не совершал. Так пусть же выкусит!!!

Ассортимент товаров в единственном местном охотничьем магазине не внушал уважения, да и цены были на порядок выше, чем в городах покрупнее. Так что по два комплекта походной экипировки и рюкзаков для каждого члена семьи я заказал в интернете, прождав около десяти дней, пока заветная коробка не дошла до моих дверей.

Еще я купил два профессиональных бинокля, походные часы, двадцать блоков охотничьих спичек по десять упаковок в каждой, три мощных электрических фонаря (два ручных и один налобный) на аккумуляторных батареях, одну большую палатку и четыре спальных мешка.

Также через интернет я приобрел пять портативных солнечных панелей, способных заряжать по два устройства через USB разъемы. Никогда бы раньше не подумал, что подобные товары можно без каких-либо затруднений найти в продаже, по совершенно небольшим ценам. Но у меня все вышло как нужно.

Еще я обзавелся радиопередатчиком (с которым еще предстоит разобраться), сотней фильтров для воды и десятью пачками обеззараживающих таблеток. Задачу по пополнению запасов питьевой воды в нашем засушливом климате я пока не решил. А все, что находил в интернете совершенно для меня не подходило. Я даже начал подумывать о переезде в родной город, к маме, где дожди шли как минимум раз в неделю. Но потом отбросил эту идею, вспомнив о том, что безопаснее находиться в маленьком городке, чем в двух миллионном мегаполисе, который намного быстрее превратится в кровавые джунгли.

Все приобретения я складировал во второй квартире, в шкафах, на полках, в ванной, на балконе или просто на полу в комнатах, штабелями, стараясь сохранять хоть какой-то порядок.

Также на местном строительном рынке я заказал и после подвесил к самой свободой и длинной стене гостиной второй квартиры три ряда полок, на которых разместил пять десятков вместительных пластиковых лотков для выращивания овощей, прикрутил ряды инфракрасных ламп для освещения, приготовил двенадцать мешков самых разнообразных семян овощей и фруктов, которые смог найти на местных рынках, а также привез двадцать мешков качественного магазинного чернозема. Закупить больше я не мог, слишком много места они занимали, угрожая совершенно занять собой все отведенное под хранение пространство.

Еще одной нерешенной проблемой оставалось обустройство мини-птицефермы. Я продолжал штудировать интернет в поисках правильного и долгосрочного решения, но пока не нашел того, что искал. И главной загвоздкой был корм. Его должно было быть много. А хранить его, в условиях обычной квартиры, было негде.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Последнюю неделю я посвятил покупке трех самых дорогих, надежных и вместительных внешних дисков, выкачал все свои фото и видео с облачных сервисов, фейсбука и инстаграма и сутками скачивал на них с торрентов фильмы и сериалы, статьи из Википедии, книги, музыку и мультфильмы.

Все это оборудование и запасы уже успели превратить вторую квартиру в труднопроходимый склад, хотя ближе к дате еще предстояло закупить продовольствие и медикаменты. Несколько раз я был близок поддаться соблазну начать складировать в нашей квартире, но вовремя останавливался. Наш дом должен был оставаться домом…

И еще… В конце марта, примерно за две недели до запланированного полета космонавтов на МКС, назначенного на 12 апреля 2020 года (какая ирония, в день космонавтики СССР) после долгих споров с женой, метаний и сомнений, я все же решился попытаться предупредить человечество о надвигающейся катастрофе. Я написал текст со своим предсказанием, максимально снабдив его всеми фактами и деталями, и отправил его с анонимного почтового ящика в адрес министерств обороны и космических агентств Казахстана, еще в Английском переводе по адресам аналогичных организаций нескольких других стран, имеющих отношение к предстоящему полету, такие же анонимки отправил на адреса главных новостных агентств мира.

Очевидно, что мне никто не ответил, не приняв сообщение всерьез.

Ну и идите все в жопу!!! Когда загорится пожар, то будет уже поздно. Я сделал все что мог…

Еще я решил писать о том, что со мной происходит онлайн, вести своего рода дневник или даже превратить его в повесть, представить как выдумку, фикцию, фантастику, чтобы защитить себя от нападок, но все же дать возможность тем, кому повезет, прочитать, откликнуться, задуматься, поверить. Думал про фейсбук или инстаграм, но отбросил этот вариант, так как эти площадки не подходят для длинных историй. В итоге нашел сайт самиздата litnet.com, где принялся выкладывать свою историю по чуть-чуть, глава за главой, по мере того, как разворачивались события.

И самое главное… В конце 2019 года, под самый новый год, на земле началась вообще какая-то ерунда!!! Некая пандемия нового неизвестного вируса, родом из китайского города Ухань, названного COVID-19, охватившая к началу апреля почти весь мир, закрыв целые города и страны на карантин, в том числе и родной Казахстан, обрушив мировую экономику, заразив уже около миллиона человек и отняв жизни у более шестидесяти тысяч человек.

По мере того, как распространялась инфекция, разгоралась немыслимая истерия в средствах информации, я все больше недоумевал от происходящего, учитывая, что в середине мая 2020 года я ждал свою эпидемию, намного серьезнее и страшнее этой, которая должна прийти из космоса, а не эту подделку возникшую от того, что на базаре в Китае торговали летучими мышами. И еще, я в своем пророческом сне не помнил никаких упоминаний про этот COVID-19. Что это может значить? И может быть поэтому моей анонимке никто не поверил? Кто будет воспринимать всерьез историю про эпидемию, превращающую людей в монстров, когда по всему миру гибнут тысячи людей от нового штамма гриппа? Видимо никто!

Во всем мире, одержимом социальной изоляцией, в попытке остановить скорость распространения вируса, отменялись массовые мероприятия, чемпионаты, выставки, конференции. Перестали летать самолеты, ездить поезда, закрывались трассы. Я думал, может отменят и тот злополучный полет на МКС, и все образуется. Но нет, новости говорили об обратном. Полет все же должен был состояться несмотря на бушующую эпидемию.

Я даже не успел перевести маму к себе!!! Три недели назад я купил ей авиабилет к нам, но ко времени, когда нужно было вылетать, то ее город закрыли на карантин, а рейс отменили. И теперь мать осталась запертая в другом городе и я не был уверен, что карантин снимут до того, как к концу мая начнется уже «моя» эпидемия. Родителей же жены мы решили не трогать, подумав, что они вдвоем имеют шанс выжить, а моя мать в одиночестве — вряд ли.

И мы пока не решили, кого решимся предупредить о том, что начнется в мае. Малодушно решили взять еще один таймаут в неделю…

Трусы…

И вот… эти строки я пишу сидя с семьей дома, в домашней изоляции, переведенный на удаленную работу, пытаясь разобраться во всем…

Что за фигня происходит?!!

ЧТО ЗА НЕМЫСЛИМАЯ БЕЛИБЕРДА?!!

ЧТО ЗА ДЕНЬ ДУРАКА?!!

Байконур

8 апреля 2020 года.

Утро. Часы бесшумно отстукивают знакомый путь к указателю десяти часов. Семья все еще спит и будет спать минимум до часа дня, так как весь город, вся остальная страна и большая часть мира — на карантине, в школу и детский сад дети не ходят и наш график нарушен. А мне приходится вставать в девять утра и продолжать работать дистанционно, отвечать на почту, участвовать в унылых никому не интересных телеконференциях, притворяться занятым и нужным.

Я выпил после пробуждения желчегонный чай и шрот расторопши (когда настанут времена апокалипсиса, хорошее пищеварение и здоровье мне пригодятся), потом забил желудок обезжиренным творогом и приготовил огромную чашку растворимого кофе (бледного подобия профессионального кофе из дорогой кофе-машины у нас в офисе).

Десять часов утра. Я закрываю все рабочие окна на лаптопе, кроме окна youtube. Долгожданная трансляция начинается в запланированное время. Минута в минуту. Ну что сказать: дьявол точен в деталях и дотошно пунктуален.

Я чувствую себя странно, двойственно, противоречиво. С одной стороны мне жутко и портивно, что сценарий, предсказанный моим сном, начинает абсолютно реально и физически сбываться. А с другой стороны я ощущаю некую нездоровую страсть. Как будто даже хочу подтолкнуть маховик судьбы, наблюдая за ним осведомленным соглядатаем, священным свидетелем, посвященным жрецом.

Мир и так сходит с ума с этим китайским вирусом, проглотив всю человеческую цивилизацию в трясину паники, информационной истерики и изоляции. Ха!!! Подождите еще немногим больше месяца!!! Вы все увидите, что этот китайский вирус, убивающий жалкие 2–3 процента от зараженных, даже в подметки не годится тому, что еще грядет!!!

Картинка на мониторе с названием «Онлайн-конференция экипажа МКС-63 — LIVE» оживает. Описание стрима анонсирует участие трех членов экипажа МКС-63 из Казахстана, США и Китая. Запуск корабля Dragon к международной космической станции состоится, как было запланировано, 12 апреля 2020 года.

Какие же они идиоты!!! Ведь я присылал им предостережения!!! Видимо моя депеша затерялась в папке «спам» каких-нибудь младших помощников четвертых замов по управлению входными дверями. Ну-ну…

— Как вы расцениваете решение не переносить срок полета, учитывая эпидемию COVID-19 и объявленный карантин в Казахстане? — спрашивает бойкий женский голос за кадром, видимо заданный онлайн, учитывая, что пресс-конференция с космонавтами происходит без физического участия журналистов.

Камера наезжает на угловатое, носатое, загорелое лицо мужчины в синей униформе с американский флагом на левом плече. Его резкий говор янки со среднего запада резко контрастирует с мягкой русской речью журналистки, задавшей вопрос.

— Мы около месяца следуем правилам очень строго карантина и мы все чувствуем себя замечательно, — уверенно отвечает янки, хотя я вижу, что глубоко в его серых глазах прячется страх и неуверенность.

Правильно боишься, ковбой!

— Всегда принимаются меры, направленные на то, чтобы члены экипажа с заболеваниями не попали на станцию. А в этот раз эти меры были еще более объемными. Мы последний месяц жили в звездном городке на карантине. И в соответствии с планом подготовки к полету, заключительный этап предусматривает сдачу многочисленных экзаменов, и традиционно, по завершению, экипаж обсуждает результат с комиссией, но в этот раз даже это общение было сведено к общению через стекло. Кроме того, в этот раз на Байконур к нам не приехал никто из наших близких и наш круг общения здесь был чрезвычайно ограничен. Так что волноваться не о чем, — добавляет второй космонавт, постарше, более расслабленный, довольный, лысый, с широким скуластым лицом. Я узнаю в нем Бакира Тохтарова, казахстанского космонавта, героя моего вещего сна.

Знал бы ты, что не этого вируса вам нужно бояться, а того, что вы сами втроем привезете с собой из космоса!!!

Глупцы, неведающие какую роковую волну последствий вы запустите на Земле!!!

Троянские кони враждебной инопланетной заразы, впущенные в укрепленный полис человеческой цивилизации!!!

Три всадника апокалипсиса, предсказанные на заре истории!!!

Еще один мужской голос журналиста, противно высокий, со слащавым энтузиазмом продолжал сессию вопросов и ответов.

— С психологической точки зрения, насколько сложным было процесс тренировок вдали от дома, зная, что вы покидаете планету в разгар пандемии?

На этот раз ответил третий космонавт, китаец. Бледное плоское лицо с глазами без складки на веке было почти неподвижным, непроницаемым, беспристрастным. Он с чувством собственного достоинства взял долгую паузу и ответил, медленно перебирая слова.

— Мы, как экипаж, конечно пострадали от того, что наши семьи не были с нами, но мы понимаем, что весь мир стал жертвой этого вируса. Наша ежедневная жизнь не отличалась от тех обычных правил карантина о которых упоминал мой коллега. Сейчас мы можем общаться только через камеру, а если бы этого кризиса не было, то мы бы общались вживую.

Еще один неведущий!!! Наивный!!! Опять про семью говорит!!! Беспокоится за них! Волнуется за детей, жену, родителей. Переживает… Еще учитывая, что эпицентр коронавируса был именно в Китае. Наверное, он даже ощущает чувство вины перед остальными космонавтами, что его народ стал причиной вспышки пандемии. Не о том ты волнуешься… Только подожди… То ли еще будет…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Камера выхватила еще одно мужчину, в черном костюме, в тонких очках, с жирным лицом с наплывающей на белый воротник рубашки шеей, видимо функционера из числа администрации космодрома. Он передал вопрос, видимо полученный онлайн от очередного журналиста.

— Берете ли вы с собой книги, бумажные, для личного чтения? И еще, не скучно ли на борту? — он самодовольно улыбался, очевидно наслаждаясь своим положением и вопросом, который был им озвучен.

Я же истекал желчью, наблюдая за этим самодовольным котярой, и злорадно предвкушал банальный ответ на банальный вопрос.

Микрофон снова взял американец, который все более нервничал, ерзал на стуле и беспокойно озирался по сторонам.

— Да, в этот раз я беру с собой книгу, бумажную, Ричарда Матесона, «Я — легенда», - ответил он, безуспешно разглаживая короткий ежик каштановых волос, — надеюсь, что у меня будет время ее прочитать. В этот раз экспедиция у нас длинная, но на борту не скучно абсолютно, потому что у нас много дел…

Услышав его ответ, я по началу, потерял дар речи, а потом громко, в голос засмеялся, с трудом подавляя дальнейшие спазмы нездорового смеха, боясь разбудить спящих в спальне родных.

Он сказал «Я — легенда»!!!

Он это сказал!!!

Он будет читать историю, про то как пандемия выкосит все человечество и превратит всех в кровожадных вампиров?!!

Серьезно?!! Мне это не послушалось?!!

Какая ирония?!!

Высший пилотаж!!!

Троллинг космического уровня!!!

Следующий вопрос был от одного из новостных агентств, который заставил меня перестать биться в конвульсиях от смеха и с вниманием прислушаться.

— В прошлых экспедициях выход в космос был отменен и перенесен на неопределенное время ввиду различных технических трудностей. Планируется ли выход в открытый космос в этот раз, во время предстоящей экспедиции?

Ответ снова взял Бакир Тохтаров, широкой ладонью взяв микрофон в руки и с вызовом посмотрев в объектив видеокамеры.

— Планируется выход для замены панели регулятора жидкости ФГБ, а также по американской программе, выполнение процедуры ВКД, в случае отказа жизненно важного оборудования, — ответил он, ловко и самоуверенно жонглируя специальными терминами, вероятно рассчитывая на благоговейное уважение к его специализации со стороны не сведущий в технической стороне полета журналистской аудитории.

Какими бы он красивыми аббревиатурами не прикрывался, ясно одно — они будут выходить в космос. И скорее всего, именно во время этих выходов и подхватят заразу.

Мне захотелось заорать на них в монитор! Остановить!!! Предупредить!!! Сесть в машину и рвануть через карантинные кордоны в Байконур!

Идиоты!!!

Кретины!!!

Что вы делаете?!!

Но это было бесполезно. Хоть и я находился в Казахстане, где-то в тысяче километров от Байконура, добраться до этих людей было невозможно.

Трансляция закончилась, а я все продолжал пялиться в опустевший экран.

Все кончено. Надежды больше нет. Красная кнопка нажата. Адский сценарий запущен. Дьявольские механизмы закрутились и завертелись. Первый прямоугольник домино четким и точным щелчком пальца был отправлен в нокдаун, запуская цепную реакцию. Сцена готова. Актеры пудрят носики и поправляют костюмы. Прожекторы выставлены. Декорации на местах. Зрители собрались, расселись и притихли. Свет в зале потушен.

Первый акт начинается…

Запуск

12 апреля 2020 года. Воскресенье. 11:05 по московскому времени. День космонавтики СССР. День, когда пятьдесят девять лет назад, в 1961 году, советский космонавт Юрий Гагарин на космической ракете «Восток-1» впервые за всю историю отправился в космос, проведя на околоземной орбите один час сорок восемь минут.

Какая ирония! Какой сарказм! Какой злой рок!!!

То, что свидетельствовало о величайшем достижении человека в науке и технике, теперь запускает механизм уничтожения цивилизации. Впрочем, как правило, достижения прогресса, облегчая жизнь людей, попутно неизбежно направлены на постепенное истребление всего живого на планете. Мы производим горы токсичного мусора, сжигаем природные ресурсы, вырабатываем углекислый газ, отравляем воду и воздух, придумываем оружия массового поражения. Словно в самой природе человека, в его глубинном геноме, заложен код самоуничтожения. Словно мудрая и всезнающая природа-Земля, на самой заре происхождения человека, когда он только начал немного отличаться от обезьяны, прямо ходить, брать в руки камень и палку, позаботилась о себе, заложила код самозащиты, понимая, какая угроза таится в неуклюжем, слабом и безобидно выглядящим куске волосатой неприкрытой плоти. Природа, будто бы понимала, что создала самую страшную силу — энергию человеческого разума, прекрасного, непостижимого, самосовершенствующегося от покололения к поколению, способного создавать шедевры, перекраивать ландшафты планеты, строить немыслимые города, но и злобного, пагубного, вредного, который убивает все, что находится рядом и до чего может дотянуться.

Я лежу под тонким вафельным одеялом на диване в гостинной. Слева спит старшая дочь, широко раскинув в стороны руки и ноги и, как всегда, сбросив одеяло. Жена с младшей дочерью сопят в спальне. Из полуоткрытого окна над раковиной веет утренним весенним сквозняком. Того самого окна, через которое в нашу квартиру заберутся вурдалаки из сна. Но мне лень подняться и закрыть его, и я лишь плотнее укрываюсь и укутываю дочь.

Проснулся я первым, как и каждое утро в последнее время. За пять минут до сигнала будильника. Сразу, по рывку, с ясной головой и с щемящей тревогой в сердце.

Надел в уши наушники и укрылся с головой. С ухмылкой вспомнил историю, связанную с этим широким и длинным вафельным одеялом, как года два или три назад мы веселой компанией пили на чьей-то квартире вино, пели и танцевали, потом отправились на набережную и устроились прямо возле воды, среди камышей, а одна девушка принесла из машины это одеяло, которое мы расстелили на камнях. Потом мы забрали его с собой постирать, но так и не отдали хозяйке. Хорошие были времена. Веселые, хмельные, душевные. Что же будет с нами всеми??? Сможем ли ли мы испытать вновь эти моменты счастья? Общения с приятными людьми? Вечеринки и посиделки под хорошую музыку? Или все, что нас ждет впереди — это тьма, страх, смерть, ужас и изоляция? Неужели все, что мы любим и знаем канет в лету?!!

С трудом отвязавшись от грустных мыслей и воспоминаний, я сосредоточился на деле. Открыл на смартфоне youtube, нашел нужную трансляцию и принялся ждать, почти не моргая, с гулко бьющимся сердцем, отдающим удары по всему телу, и, кажется, даже по всей поверхности дивана.

На экране светилась картинка. Синее небо в белых разводах размазанных, словно масло по куску хлеба, облаков, пара уходящих вдаль рельс. Справа — аккуратный, выкрашенный в белое состав поезда, на вид — пассажирского. Слева — странная зеленая конструкция на платформе, ощетинившаяся к небу огромным полукругом, вроде держателя, на котором, вероятно, совсем недавно перевозили нечто большое и продолговатое, наверное — ракету.

И по самому центру картинка разрывалась пополам видом самой ракеты, поставленной стоймя, острым верхом в небо, в которое она и намеревалась вторгнуться.

Начинался второй акт трагедии. Или, более вероятно — трагикомедии, ведь рано или поздно любая драма превращается в фарс. Также и эта история….

Внезапно тишину космодрома прервал резкий шум, срывающийся на раскатистый рев. Так шумят самолеты перед взлетом. Я догадался, что у ракеты включились двигатели.

И тут, без всякого предупреждения, отсчета секунд, как обычно бывает, вертикальные держатели ракеты откинулись, огненное пламя запылало под ракетой и оранжевая дымка окутала площадку. Ракета же, медленно, неохотно, с трудом преодолевая гравитацию, толкаемая вверх неимоверной по силе энергией сгораемого топлива, принялась подниматься вверх. Выше и выше, оставляя за собой сияющий хвост пламени.

Этот же момент был показан еще с нескольких фиксированных ракурсов сбоку, поближе, снизу, совсем близко и сзади, смакуя священный момент торжества человека над природой, и еще, без сомнения, демонстрацию сил политических держав, не оставивших амбиции о доминировании в космосе даже во время бушующего урагана пандемии коронавируса.

Следующая картинка сняла пуск в движении, задирая камеру вверх, следя за удаляющейся от земли ракетой, которая все уменьшалась и уменьшалась в размерах, пока не превратилась в сияющую точку на фоне голубого неба.

Трансляция прекратилась, а я все продолжал пялиться в опустевшую картинку на смартфоне.

Теперь точно — все. Обратного хода нет.

Волнение сменилось неестественно тяжелой усталостью, несмотря на то, что я только проснулся. Я отбросил смартфон, снял наушники, закрыл глаза, позволив тяжести без сопротивления заполнять мое тело, словно водой пустую пластиковую бутылку, без остатка, начиная с кончиков пальцев на ногах, потом выше, достигнув живота, груди, заполнив обездвиженные руки и, наконец, достигнув шеи и головы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Будь — что будет…, уже ничего не исправишь…, - подумал я, отключаясь и проваливаясь в сон…

ВКД

14 апреля 2020 года. 13:28 по московскому времени.

Долгая и изнуряющая работа за бортом была почти закончена. Электронные часы, обернутые вокруг толстого рукава скафандра «Орлан-МК» и застегнутые на самую последнюю дырочку в ремешке, показывали начало пятого часа ВКД, или внекорабельной деятельности. Или еще проще — нахождения в космосе. Для замены вышедшего из строя узла на одном из американских модулей международной космическом станции.

За бортом он был один. С ним должен был выходить американец, но в последний момент тот почувствовал себя плохо. У напарника поднялась температура. Так что согласно нормативам безопасности, американец до выхода в открытый космос был не допущен, максимально изолирован, а информация о его состоянии была немедленно передана на Землю. Он представил какой переполох эти сведения поднимут в центрах управления полетами!

«Неужели они умудрились так прошляпить ситуацию, что пропустили коронавирус в зону подготовки космонавтов?» — спрашивал себя он, от досады морща широкий лоб, который давным давно покрылся бы потом, если бы не поток прохладного воздуха поддуваемого из сопла шлема в скафандре, охлаждающий лицо, подающий кислород для дыхания и поддержания давления, а также не позволяющий запотеть обзорному стеклу.

«Черт знает что происходит!!!» — с почти детской обидой пробормотал Бакир, повернув голову в сторону Земли, которая огромным голубым шаром, закрывая все нижнее пространство обзора, висела под его ногами, словно подвешенная за невидимую веревку, такая спокойная и безупречная на вид, но на самом деле испытывающая времена серьезных катаклизмов.

Он заметил, что станция пролетала над Центральной Азией и немедленно, без ошибки, определил местонахождение родного города, между двумя голубыми каплями озер, одного поменьше, другого — крупнее, опоясанного буграми заснеженных на пиках горных вершин, там, где он оставил своих престарелых родителей, супругу и четверых детей возрастом от двух до шестнадцати.

В сердце его больно екнуло и он в который раз за полет почувствовал сомнение в том, что поступил правильно, решившись следовать за своей мечтой, и не отказался от экспедиции, когда была удобная возможность, несмотря на долгие и мучительные споры с супругой.

Супруга его беспокоилась не за себя или за детей. Она, будучи умной и проницательной женщиной, боялась за него, что в период пандемии что-нибудь обязательно пойдет не так, либо в центре управления полетами, либо на станции. И что произойдет непоправимое и он не вернется. Ведь все понимали. И космонавты. И инженеры. Каждый в звездном городке, что упорное стремление не отменять запланированный полет движется не сухим рациональным расчетом, а слепой эмоциональной амбицией руководств космических агентств вовлеченных стран с одной стороны и надеждами влиятельных бизнес структур, инвестировавших миллионы долларов в экспедицию. Слишком много было поставлено на кон. Слишком много судеб, карьер и денег. И все были готовы рискнуть. Впрочем, рискнуть не собственными жизнями. А чужими жизнями трех космонавтов…

И он это все понимал. Знал, что они втроем являются пешками в чужой большой игре, манипулируемые и испытываемые, словно лабораторные крысы. Но и он знал во что ввязался. Он мог отказаться от участия в проекте в любой момент. Но не сделал этого. Потому, что ему было почти тридцать шесть и его возраст уже выходил за допустимые пределы допуска к полетному отряду. Поэтому эта экспедиция была его последним шансом увидеть космос, исполнить мечту всей жизни. В его детстве все мальчишки на вопрос «кем ты хочешь стать?» отвечали как один «космонавтом», потом, повзрослев, они все забыли об этом. А он не забыл. Напротив, он целенаправленно лез вперед, выбрался из крохотного городка в северном Казахстане, поступил в летное училище, прошел жернова военной службы и, наконец, добился своего.

Так что он не сомневался, что поступал правильно, невзирая на жертвы и риск. Он хорошо знал самого себя, что смалодушничав, испугавшись, отказавшись от полета, он потом бы никогда бы не простил себя за слабость, и провел бы остаток жизни в сожалениях.

Но теперь, успешно пережив запуск, шестичасовой полет и стыковку со станцией, когда волнение и эйфория от достижения заветной мечты поутихла, вволю налюбовавшись видами Земли из иллюминаторов, он вдруг беспристрастным взглядом оглядел тесный лабиринт станции, пропахнувшей гарью от работы электроники и двигателей, и еще едким, въевшимся в перегородки за долгие годы эксплуатации запахом мужского немытого тела. И впервые почувствовал предательское сомнение в том, что усилия и риск стоили того.

И еще, если признаться, даже космические виды Земли, с придыханием описываемые всеми предыдущими космонавтами, не вызвали у него той глубины восторга и благоговения, которую он ожидал. Да, это было красивое, необычное, из ряда вон выходящее зрелище и ощущение, но, как оказалось, он был готов к нему, с самого детства любящий рассматривать спутниковые фотографии земных ландшафтов и материалы из космических экспедиций.

Но самое горькое, неприятное и разочаровывающе было то, что пустота и чернота космоса навевали на него какую-то неожиданную тоску, и еще даже отвращение от того, что эта бездушная бездна, лишенная воздуха — мертва, и веет от нее могильным холодом смерти.

Разразившаяся же на Земле пандемия добавила ему дополнительную порцию тревог и сомнений. Ведь он на месяц оставил родных одних, запертых в закрытом на карантин городе, где, не дай боже, в любое время могут начаться перебои с продовольствием. А мысли о престарелых родителях, входящих в группу риска, совершенно добивали его, хотя он позаботился о том, чтобы у них был достаточный запас еды, масок, антисептиков и лекарств от давления, чтобы не требовалось часто выходить на улицу. К тому же в городе оставалась его старшая сестра, на которую можно было положиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он продолжал смотреть на проплывающий внизу родной город, частично скрытый лоскутами облаков, ощущая всю нелепую абсурдность своего положения. Он висел, как забытая высохшая груша на обмерзлом дереве, на высоте трехсот километров от Земли, сражаясь с неповоротливым скафандром, тратя неимоверные усилия на починку какого-то регулятора жидкости для подачи воды то ли в раковину, то ли в унитаз в американском сегменте МКС, в то время когда он был нужен своей семье, вероятно так, как никогда прежде…

Почувствовав, что негативные эмоции захватывают его и вспомнив занятия по самоконтролю и психологии поведения в космосе, он постарался освободить разум от деструктивных мыслей, закрыл глаза, пять раз глубоко вдохнул и выдохнул, прислушался к тишине внутри, пытаясь найти точку опоры, а потом, вернув в нужное положение крепление на внешнем корпусе станции и внимательно осмотрев законченную работу, направился в обратный путь…

Космос

После четырех часов нахождения в открытом космосе его тело ныло от напряжения, словно его перемолотили и выплюнули из огромной электрической мясорубки. Каждая мышца будто звенела, совершая усилия, одно за другим, напрягаясь, чтобы продвинуть корпус еще немного вперед. Вроде бы он совершал обычные движения. Для Земли. Но в условиях космоса, будучи зажатым в громоздкий и неповоротливый скафандр, каждое такое движение давалось ему с неимоверным трудом. Особенно манипуляции руками в перчатке. Все потому, что скафандр находился под давлением. И чтобы преодолеть это давление, приходилось давить пальцами с такой силой, как на Земле приходится сдавливать теннисный мячик для проверки его целостности.

Он аккуратно сделал шаг вперед по поручню, закрепил карабин страховочного троса, продвинул корпус, потом подтянул ногу, при этом крепко прижимаясь как можно ближе к обшивке станции, зная, что стоило совершить даже небольшой неловкий толчок от станции, как он может отлететь в черноту космоса. И тогда его жизнь будет зависеть только от надежности страховочного троса. Потом он сделал еще один цикл такой же последовательности действий, чтобы передвинуться еще немного дальше, на этот раз преодолев особенное крупное сплетение инженерных узлов и проводов.

«Только бы ничего не зацепить», подумал он, больше беспокоясь о целостности станции, чем о своей безопасности.

Хотя в глубине его сознания все же всплыла известная всем космонавтам история о том, как 1991 году у одного из американских космонавтов на «Атлантисе», во время выхода в открытый космос, крохотный стержень внутри скафандра проколол одну из перчаток. Космонавт не заметил прокола, так как прут блокировал разрыв, а произошедшее обнаружили только на борту при инспекции оборудования. Неимоверная удача! Один шанс из десяти? Сотни? Тысячи? Поцелованный в лоб судьбой счастливчик! А остальным, менее везучим, при таком стечении обстоятельств грозила бы гипоксия и быстрая мучительная смерть, если не успеть быстро вернуться на борт корабля.

Преодолев несколько метров из оставшихся тридцати или сорока, он решил немного передохнуть, надежно закрепив карабин за очередной пролет поручня. Он больше не думал ни о родных, ни о проплывшем внизу городе, ни о мучивших его сожалениях и сомнениях. Он сосредоточился на деле.

Несмотря на активное охлаждение внутри скафандра и постоянный приток прохладного воздуха, он почувствовал, что потеет. Станция совершила очередной виток по орбите Земли и окончательно выскочила на светлую сторону. В черноте космоса ослепительной вспышкой сияло солнце, погасив свет всех до одной звезд. Он знал, что солнце на светлой стороне светит так интенсивно, что температура за бортом доходит до плюс сто пятидесяти, в то время, как на темной стороне температура опускается до минус двухсот.

Но ведь он не мог ощутить перепада температур. Ведь скафандр должен был надежно защищать его как от лютого холода на темной стороне, так и от пылающей жары на светлой. Однако факт оставался фактом. Ему стало жарко. Он снова закрыл глаза в привычной медитации, пытаясь успокоиться и определить действительно ли скафандр не справлялся с поддержкой нужной температуры. Или это его волнение заставляет тело перегреваться.

Он посмотрел на электронный блок на груди, где был расположен пульт управления скафандром и дисплей. Его ощущения подтвердились. Температура внутри скафандра действительно поднялась на несколько градусов выше нормы. Он перевел нужный тумблер из автоматического режима в ручной и вывел требуемый показатель. В ответ, за его спиной, агрегаты и узлы питания систем обеспечения жизнедеятельности усиленно зажужжали. Манипуляция сработала. Воздух, обдувающий лицо, действительно стал холоднее, а также по разгоряченному телу прошла волна приятной свежести.

Индикатор температуры на мониторе пришел в норму. Остальные показатели систем также не вызывали беспокойства.

«Ничего страшного… Все в порядке… Под контролем… Надо не забыть проверить автоматику скафандра после возвращения на станцию» — пробормотал он про себя, решив, что нужно двигаться дальше.

— Бакир… у тебя все в порядке? Ты переключил контроль температуры на ручной режим? — прошипел в радиопередатчике звонкий, даже сквозь помехи, женский голос с сильным американским акцентом.

Это была Джессика. Американка. Единственная женщина на станции. Она была тут с конца сентября 2019 года и считалась почти ветераном, если не брать в расчет еще одного космонавта, который находился на станции с середины прошлого лета. Джессика страховала его выход, предельно педантично контролируя все детали и внимательно мониторя со станции каждое его движение. Даже слишком педантично и внимательно, слишком по-женски, словно круглая отличница, сдающая экзамен. И он не мог отделаться от мысли, что это его раздражает.

Он вырос в классической патриархальной семье, с властным отцом — добытчиком и мягкой матерью — домохозяйкой, и перенес те же нравы в свою семью. И несмотря на прекрасное светское техническое образование, давний переезд из глухой провинции в продвинутый мегаполис, он все же оставался по своей натуре традиционным ретроградом, не признающим проявления феминизма, и тем более женщину в типично мужской профессии космонавта.

— Температура поднялась на три градуса выше нормы. Ты разве у себя не заметила? — ответил он, несколько резче, чем того стоило, упрекнув ее в невнимательности. Он знал, что его реплика будет болезненно воспринята женщиной, перфекционисткой, ежечасно доказывающей мужскому коллективу, что она по полному праву занимает место на станции, не уступая никому в профессионализме, и заслуживает своей роли не по причине увлечения американцами равноправием полов и инклюзивностью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да, я зафиксировала, — ответила она и он почувствовал в ее голосе металлические отголоски.

«Никто тебе не обещал, что будет легко, девочка. Назвался груздем — полезай в кузов», с сарказмом подумал он.

— Отлично. Но можно было и мне сказать…, - проворчал он, немного смягчив голос.

— Ты прав. Прости. Моя ошибка, — сквозь помехи послышался ответ женщины. И он почувствовал, что она действительно сожалеет о своем промахе. Хотя и промаха ее никакого не было. Это он должен был внимательнее наблюдать за показателями работы своего скафандра. А она, согласно регламенту, должна сообщить о проблеме, если только показатели вышли бы за пределы нормы, тогда как повышение температуры на три градуса все еще было в рамках допустимых значений.

— Забыли. Ничего страшного. Сам должен был следить, — совсем смягчил свой тон он, улыбнувшись и ощутив укол стыда, что набросился на человека, который может быть находился, с его точки зрения, не на своем месте, но все же на хорошего человека, приятного в общении, и более того являющегося привлекательной женщиной.

В радиопередатчике повисла пауза. Но он был уверен, что на том конце связи женщина также улыбнулась.

— Возвращаешься? — спросила наконец она..

— Да. Еще метров тридцать пять…

Он проторчал в открытом космосе почти пять часов, впервые в своей жизни, после долгих часов тренировок в глубоком бассейне на точном макете МКС, и, казалось, ему был знаком каждый сантиметр и каждый провод станции. Он долгие годы предвкушал этот момент, ждал и готовился. Однако в реальности космос обманул его ожидания. В нем не было ничего красивого или торжественного. Он оказался пустым и холодным. И ему хотелось быстрее вернуться на станцию.

Он достал губами пластиковую трубочку и отпил несколько глотков прохладной воды из пакета, скрытого в кармане в районе груди, потом почесал нос о небольшую выпуклость, которая зажимает ноздри и помогает космонавтам продуть и выровнять давление в скафандре. Потом он глубоко вдохнул и шумно через рот выдохнул, собирая силы.

И вдруг, за мгновение до того, как он должен был начать движение в сторону шлюза, он услышал короткий приглушенный хлопок, а потом почувствовал неожиданную острую боль в левом бедре…

Прокол

Его тело, замурованное в скафандр, от удара дернулось и по инерции оттолкнулось прочь от станции. Он что есть силы ухватился в перчатке за поручень и с неимоверным усилием удержал себя на месте.

«Что за черт? Что это было? Сбой? Обрыв одного из узлов скафандра? Обрыв системы поддержания давления? Или системы охлаждения? Или, неужели, обрыв от внешнего воздействия? И что с ногой? Вроде боль успокоилась и не чувствуется, что течет кровь. Значит все не так страшно….» — вихрем пронеслись мысли у него в голове.

А еще, он ощутил, как в глубине живота собирается, ширится и поднимается вверх токсичный комок паники, готовый пережать спазмом глотку, взвинтить до предельных высот давление крови и заглушить голос рационального мышления.

«Неужели вот так?!! Вот она — смерть?!! Вот такая?!! Пришла ко мне?!! К тому, кто не прожил и сорока лет? Оставив родных на Земле?!! Оставив детей! Жену!!! Как последний идиот?!! Нет!!! Нет!!!!!! Нееееееет!!! Я не хочу так!!! Я не хочу умирать?!! Я хочу снова увидеть лица детей!!! Хочу выбраться отсюда!!! Из этого гребаного скафандра!!! Из этого гребаного космоса!!!»

Еще немного и он готов был заорать в слепом беспомощном ужасе!!! Но в последнее мгновение сумел взять эмоции под контроль и вспомнить навыки, наработанные сотней часовтренировок.

«Никакой паники. Мужик. Ты — мужик. Успокойся. Успокойся… Тебя этому учили. Паника только погубит. Будешь мандражировать — погибнешь. Действуй четко по регламенту… Включи голову и действуй по регламенту… По регламенту…» — успокаивал себя он, глубоко дыша и выравнивая ритм сердца.

Осторожно, стараясь не двигаться слишком интенсивно, боясь усугубить возможное повреждение скафандра, он осмотрел левую ногу. Посреди бедра, с внешней стороны, белую поверхность скафандра украшала дыра, не больше сантиметра в диаметре.

«Прокол скафандра!!!» — подумал он, — «Ну надо же а?!! В первый же выход!!! Просто счастливчик! Сколько было нештатных ситуаций на МКС при выходе в космос за более, чем двадцатилетнюю историю эксплуатации?!! Раз? Два? И тут на тебе!!! У меня прокол!!! Но, видимо, не серьезный. Давление немного падает, но все еще в норме. Что там? Что нужно делать? Да. Сначала нужно предотвратить расширение воздуха в легких и желудке из за падения давления. Да, чувствую. Раздувает. Надо резко выдохнуть. Иначе их может разорвать, а в кровь поступят крупные пузыри воздуха. И кирдык. Все… Выдохнул… Дальше… Потом надо начать вытравливать больше кислорода из баллонов, чтобы компенсировать потерю давления. Вот так. Вот так… Все верно. Работает… Теперь нужно быстрее добраться до станции. Сколько у меня есть времени? Индикатор показывает четыреста бар давления в баллонах. Получается, если верить таблице, нарисованной на перчатке — хватит минут на тридцать максимум. С учетом того, что в шлюзовой камере нужно провести минут двадцать для выравнивания давления, получается, что остается только минут на десять. Если не успею, то начнется форменный цирк! Удушье от гипоксии. Вода в мышцах вскипит, меня раздует вдвое, кожа начнет разрываться и сгорать в ультрафиолетовых ожогах. Потом кровь забулькает, а сердце остановится. Потом все! Фарш! Но все выглядит в порядке. Давление — стабилизировалось… Отверстие небольшое и дополнительный воздух из баллонов справляется с утечкой».

Он осмотрелся вокруг. Аккуратно нащупал рукой в перчатке края дыры. Ничего не указывало, что разрыв произошел от того, что поверхность скафандра зацепилась за одну из выступающих узлов корабля. Значит, оставалась только одна причина — столкновение с космическим мусором. И это было невероятное, почти непрогнозируемое стечение обстоятельств!!!

Так как станция движется на относительно низкой орбите, то у нее и у вышедших в открытый космос космонавтов есть крошечная вероятность столкновения с космическим мусором. Отлетевшими объектами от самой станции, оставшимися на орбите ракетными ступенями, обломками вышедших из строя спутников, остатками горения топлива из двигателей или даже мелкими метеоритами. Учитывая скорость движения на орбите, доходящую до восьми километров в секунду, даже самая мелкая частица может лететь в десяток раз быстрее, чем пуля на Земле. И может нанести значительный урон МКС, а тем более скафандру вышедшего за борт космонавта.

«Прокол!!! Мать его так!!! Космический мусор!!! Дери его за ногу!!! Один шанс на миллион!!! Супер-приз на барабане! Бинго!!! И именно для меня, родимого!!!» — в сердцах возмущался про себя он. Но при этом волнение почти полностью покинуло его сознание. Он чувствовал себя спокойно, мысли текли ровно и рассудительно. Он превратился словно в хорошо смазанную и отрегулированную машину, которая точно контролировала ситуацию и безошибочно знала, что делать дальше.

«Теперь надо вызвать станцию. Ну, Джессика! Не подведи!».

Он набрал в легкие немного воздуха и вызвал на связь МКС.

— Станция! У меня ЧП.

— Что случилось? — прохрипел в динамике взволнованный голос Джессики.

— Разрыв скафандра…, - с мазохически злорадной улыбкой ответил он, представляя насколько шокирующей эта информация будет воспринята женщиной.

«Теперь посмотрим на что ты способна…» — подумал он, — «Спасай меня, женщина! Действуй!»

На том конце радиопередачи на пару секунд воцарилась тишина. Бесконечная! Звенящая! Кричащая!

— Есть возможность оценить величину разрыва? — наконец нарушила тишину Джессика.

Он оценил ее реакцию. Она почти не позволила себе взять время на смятение. Ее голос стал спокоен и деловит. Ему это понравилось. Значит его шансы на спасение увеличиваются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не больше сантиметра. Предположительно — от мелкого космического мусора.

— Ясно. Я вижу, что немного упало давление…

— Да, я тоже вижу. Я его выравниваю. Стравливаю из баллона.

— Правильно.

— Я знаю…, - снова не удержался от язвительного комментария он.

На несколько секунд в эфире опять повисла неловкая тишина. Он подумал, что ему стоит перестать троллить Джессику. Ведь от слаженности их усилий зависит его жизнь.

— Есть телесные повреждения? — словно не заметив его сарказм, спросила она.

— Может быть. После удара ощущалась боль. Теперь все в порядке. Видимо повреждений нет. Или они незначительны.

— Ясно. Я попрошу приготовить медицинский юнит.

— Спасибо. У меня есть минут десять, чтобы вернуться к шлюзу. Так что я пошел.

— Удачи… Я тебя тут жду…, - ответила она, неожиданно тепло, с придыханием, словно между ними была особая связь мужчины и женщины.

Усмехнувшись и даже немного смутившись от ее слов, он осторожно двинулся в сторону входного шлюза…

Шлюз

Один шаг. Второй. Третий. Контролируя каждое движение. Крепко держась за поручни. После каждого шага переставляя страховочный трос. Однако намного быстрее, чем позволяют регламенты безопасности. Рискуя совершить ошибку. Потому, что знал, что в нормальном темпе обратный путь может занять минут пятнадцать-двадцать. Но у него их не было. В его распоряжении было только минут десять…

Он ни о чем не думал. Ни о чем не сожалел. Ничего не боялся. Просто продвигался вперед, проталкивая громоздкий неповоротливый скафандр, по перилам, закрепленным к обшивке станции, преодолевая углы, перепады, узлы, ответвления, выпуклости и впадины МКС.

А космос смотрел на него всевидящими, но пустыми и мертвыми глазами. Словно на ползущего таракана. Беспомощного. Жалкого. Глупого. Стоило бы только космосу захотеть, так он бы смахнул его с места огромным тапком и раздавил. Но, видимо, космосу было лень вставать с дивана и он решил наблюдать что маленький и глупый таракан будет делать дальше.

Часы на рукаве показывали, что прошло двенадцать минут, как он начал добираться до шлюза. А до конца пути оставалось еще метров десять, через перепад стыковочного узла между модулями и препятствием в виде уходящего в сторону блестящего крыла солнечной батареи.

Он в который раз посмотрел на указатель давления. Все пока было в норме. Но показатель кислорода в баллонах катастрофически быстро снижался.

— Джессика, у меня давления в баллонах осталось на двести бар с небольшим. Ушла почти половина. Может не хватить… Есть предложения как сократить время шлюзования? — спросил он в радиопередатчик.

— Будем действовать по ситуации. Если нужно будет тебя откачивать, то все тут готово. Все в сборе. Ждут. Откачаем, — уверенно ответила женщина, но потом вдруг тяжело с хрипом закашлялась.

— Хорошо. Принято, — ответил он, настороженно прислушиваясь к тому, как Джессика с трудом справляется с приступом спазмов.

— Вы там что ли все коронавирусом заразились? — озвучил свои опасения он.

— Не знаю…, только началось…, температура вроде… и этот кашель… — смущенно ответила Джессика, когда кашель, наконец, отпустил ее.

«На станции нас шестеро. Трое находились на МКС примерно с середины прошлого 2019 года, еще до вспышки эпидемии коронавируса на Земле. Новая команда из трех космонавтов, в чьем составе и я, прибыла 12 апреля 2020 года, два дня назад. Сегодня, перед запланированным выходом в космос, с температурой слег американец из моей группы. Значит от него заразилась Джессика… А значит и я, как и все остальные на станции. У меня симптомов пока нет. Но могут скоро появиться. Есть шанс, что это обычный штамм вируса гриппа. Неприятно, но не критично. Но есть вероятность, что наша группа, несмотря на строгие протоколы карантина в звездном городке, занесла на МКС коронавирус Covid-19. Вот тогда — жопа!!! Нужна будет немедленная эвакуация…. Ладно, будем решать проблему по мере их поступления», - размышлял он.

Еще семь минут понадобилось ему, чтобы закончить путь и ухватиться рукой за люк входного шлюза.

— На месте. Давление в баллонах сто тридцать. Давление в скафандре — в норме, — отрапортовал он в передатчик, и не слушая ответа, принялся, прилагая отчаянные усилия, отвинчивать замок на шлюзовом люке. Тот поддавался с трудом. Руки дрожали от усталости и напряжения. Через долгих пять поворотов, люк, наконец, дрогнул и раскрылся.

Он протиснулся внутрь шлюза. Захлопнул за собой люк. Развернулся, глубоко вдохнул и шумно выдохнул, собираясь с силами. Потом принялся крутить замок на люке в обратную сторону. От усталости и напряжения в его глазах поплыли темные пятна и в ушах зазвенело. Он немного ослабил усилия, опасаясь того, что может потерять сознание. А время шло. Секунда за секундой. И показатель кислорода снижался все ниже и ниже, приближая роковую развязку.

Наконец, люк был закрыт. Теперь оставалось самое последнее. Самое сложное. Почти невозможное. За одиннадцать оставшихся минут успеть выровнять давление между атмосферой в шлюзе и в остальной станции. Согласно нормативам на это требуется минут тридцать, в минимуме — двадцать. А если этого не сделать, то люк между шлюзовым отсеком и станцией из за перепадов давления ему ни за что не открыть. Он будет намертво запечатан, даже если ему удастся раскрутить замок. И никто ему не сможет в этом помочь. Выровнять давление в шлюзе может только он. На этой стороне. И у него на эти манипуляции оставалось слишком мало кислорода.

В стекле небольшого иллюминатора виднелись лица остальных членов экипажа. Они по очереди просовывали свои лица в круглое окошко и смотрели на на него испуганными глазами. Передатчик изредка доносил их слова, обрывки фраз, слов, возгласов, которых он почти не слышал и не воспринимал.

Он понимал, что наиболее вероятно умрет тут. В шлюзе. От гипоксии. На глазах у других членов экипажа. И последнее, что он увидит в своей жизни будет искаженное в ужасе лицо Джессики, малознакомой женщины, американки… Или лицо одного из других членов экипажа. Таких же незнакомцев. От осознания этого ему стало не по себе. Как будто ему было стыдно умирать перед чужаками. Тем более вот так, разыгрывая свой последний спектакль в жизни. В агонии. С синеющим лицом. С высунутым языком. С вытаращенными из орбит глазами.

«Да пошли вы в жопу!!! Не дождетесь!!!» — почти крикнул в окошко он и почувствовал как яростная, первобытная жажда жизни стремительно напомнила его истерзанное усталостью тело и передало ему непонятно откуда взявшуюся энергию. И он принялся действовать.

Он нащупал выступающий из стены тумблер управления подачи кислорода в шлюзе. И включил его, наблюдая за показателем барометра. Не моргая. Теряя терпение. Ощущая, как адреналин почти с осязаемым шумом прокачивается по артериям, пропитывает сердце, заставляя его тяжело ухать, заглушая голоса, доносящиеся из радиопередатчика.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Вот и все братан… Тут мы и посмотрим чего ты стоишь!» — злорадно думал он про себя, наблюдая, как давление в барометре медленно тянется к указателю двухсот бар. Из шестиста необходимых.

Когда стрелка достигла двухсот, он вернул тумблер в первоначальное положение, перекрыв поток воздуха. По инструкции, нужно было теперь ждать около десяти минут, чтобы проверить насколько упадет давление в шлюзе.

Десяти минут у него не было. Он решил ждать две. Учитывая, что кислорода в баллоне оставалось минут на восемь и впереди еще предстояло повторить процедуру, когда давление в шлюзе достигнет необходимых шестиста бар.

Он внимательно смотрел на бегущую стрелку механических наручных часов, пока она преодолевала свой заданный путь в два оборота. Завороженно. Не моргая. А в подкорке его сознания, словно обрывки старых фотографий, разлетающиеся на ветру, пролетали воспоминания о его недолгой прожитой жизни. Забор из окрашенной в синий сетки рабица, который окружал его детский сад. Высокие тополя, растущие во дворе дома, где он провел детство. Морщинистые руки бабушки, гладящие его перед сном. Лица родителей на первой линейке в школе. Мальчишеские драки. Первая сигарета на заднем дворе. Первый глоток пива на скамейке в парчке. Глаза девушки после первого поцелуя. Школьный диплом. Переезд в другой город. Университет. Служба. Карьера. Женитьба. Рождение детей…

Как только стрелка часов отсчитала ровно две минуты, он взглянул на показатель давления в шлюзе. К счастью, стрелка сдвинулась с двухсот не более, чем на десять бар. Значит возиться с герметизацией шлюза нужно будет меньше и его шансы выжить немного повысились.

Он резко дернул тумблер назад, снова пустив поток кислорода в шлюз. При этом, краем глаза отметил, что воздуха в баллонах для дыхания оставалось минуты на четыре.

Долгие минуты три понадобилось, чтобы давление в шлюзе достигло нужных шестиста.

И тут он почувствовал быстро нарастающее удушье и понял, что кислорода в баллонах не осталось. Ждать больше было нельзя. Времени на стабилизацию давления в шлюзе у него больше не было.

Превозмогая обрушившуюся на него слабость, он упал на колени и отчаянно принялся раскручивать замок на входном люке, бормоча про себя слова молитвы. Забыв, что является атеистом. Как мог, как помнил, как слышал когда-то в детстве от бабушки. Умоляя всевышнего помочь ему выжить, сделать так, чтобы давление между шлюзом и станцией чудным образом сравнялось и чтобы люк открылся.

Прокрутив нужные пять оборотов, почти ничего не видя перед глазами от того, что лицо залило потом, а зрение поплыло темными пятнами, он ухватился за ручку и дернул.

Люк остался безразлично неподвижным. Словно камень.

Он с трудом встал на ноги и кинулся к показателю барометра. Сквозь пелену, он едва различил, что давление упало на шестьдесят бар. Поэтому люк не открывался. Потом трясущимися руками в неповоротливой раздувшейся перчатке он включил тумблер подачи давления, решив оставить его включенным и продолжать дергать люк в надежде, что судьба или всевышний сжалятся над ним, и позволят люку открыться до того, как он потеряет сознание.

Остальное ему казалось произошло словно во сне. Слабеющими руками он вроде некоторое время сражался с ручкой люка. Потом провал. Толчок. Провал. Чьи-то руки. Провал. Щелчок открытия шлема. Провал. Снова чьи-то руки. Провал. Голоса. Провал…

И последнее, что он помнил — это нависшее над ним улыбающееся лицо Джессики…

Тридцать дней до часа ИКС

15 апреля 2020 года

Четверг.

В нашем городе вторую неделю, как ввели карантин, и запретили без надобности выходить из дома. Все сидят по домам, словно кроты в норах. Все закрыто, кроме аптек и продуктовых магазинов. По опустевшим улицам, словно весенние ласточки, летают доставщики готовой еды из ресторанов. И таксисты.

Я все еще притворяюсь, что работаю из дома. На самом деле сплю до десяти, лениво просыпаюсь, за пару часов по быстрому отвечаю на нужные рабочие имейлы. Иногда, укрывшись с головой в любимое вафельное одеяло, вишу на видеоконференциях, отключив микрофон и камеру.

Мне даже нравится. Дети рядом. Жена рядом. Никакой будничной шелухи. Никаких ранних подъемов по утрам. Никаких лихорадочных сборов сонных детей в школу и садик. Потом сборов обратно домой. Никуда идти не нужно. Не нужно спешить. Бежать. Успевать. Не нужно притворяться активным и разносторонним. Ходить на фитнес, в кинотеатры, на вечеринки, чтобы чувствовать себя в теме. Можно просто плотно закрыть дверь квартиры, защитившись от внешнего мира угрозой вируса, гуляющего, словно призрак, где-то снаружи, налипшего невидимой пленкой на руках и лицах прохожих, на кнопках лифтов, на поручнях лестниц и дверных ручках. Ничего не осталось, кроме нашего маленького мирка на шестьдесят квадратных метров. Как будто бы прошлый образ существования никогда не существовал. Будто бы он был лишь сном…

Как бы не были тревожны новости и предупреждения об опасности, бесконечным водопадом льющиеся из каждого утюга, мне становится как-то предательски хорошо и спокойно. Как будто я нашел в себе скрытого, прячущегося всю прошлую жизнь, интроверта. Перезагрузился. Сбросил все настройки на заводские. Отбросил ненужное. Перестал притворяться. Обнулился.

Я знаю, что так думать плохо. Ведь мир страдает в агонии. Люди умирают, лишаются работы, теряют бизнесы. Но все же, это не отменяет того, что карантин позволил на многие вещи взглянуть с другого ракурса. К примеру, понять, что материальные вещи — не главное. Что хорошие отношения с родными — ценны на вес золота. И что планете Земля на самом деле лучше без нас.

Да и вообще, вся эта истерия по коронавирусу — всего лишь разминка перед главным событием, которое грянет в середине мая. Вроде как судьба, провидение или еще что-то дает людям знак. Позволяет им приготовиться к тому, что будет. Ровно через месяц. Ровно через тридцать дней. Совсем скоро. Осталось совсем чуть-чуть.

Что я сейчас чувствую по этому поводу?

Да? Что?

Я закрываю глаза и смотрю внутрь себя. И знаете? После месяцев тревог, переживаний и бессонных ночей до боли в сердце, я чувствую, что не боюсь. Больше не боюсь. Я чувствую себя спокойно и уверенно. Я точно знаю, что смогу пережить грядущую катастрофу. Смогу выжить и защитить свою семью.

Откуда такая уверенность? Да хрен его знает…. Скорее всего эта уверенность — всего лишь иллюзия о собственных силах и возможностях. В собственной неуязвимости. В том, что я смогу подготовиться и все предусмотреть. Ведь я с трудом могу сейчас представить, какие трудности нас ждут. Ведь мои представления о будущем ограничиваются только обрывистыми сновидениями годичной давности, острота восприятия которых давно притупилась. И вероятнее всего, с моей стороны является большой ошибкой недооценивать наступающую угрозу.

Я в который раз за утро направился прогуляться по второй квартире. Вид разложенных в ней запасов и оборудования придает мне уверенность. Крепкие решетки на окнах. Железная дверь. Два карабина с патронами в сейфе. Биты, ножи, тесак и топор. Палатка, спальные мешки, походная одежда и рюкзаки. Бинокли, часы, фонари и другие охотничьи мелочи. Солнечные панели и радиопередатчик. Фильтры и таблетки для воды. Полки для выращивания овощей и мешки с черноземом.

Не хватало главного. Воды. Еды. И медикаментов.

После долгих поисков информации в Интернете, я нашел несколько производителей и дистрибьюторов относительно недорогих аппаратов, которые вырабатывают воду из атмосферы, по той же технологии как обычные кондиционеры выделяют воду при охлаждении воздуха. Проблемой было то, что таким устройствам нужно стабильное и мощное электричество. И регулярное обслуживание. Всего этого после часа ИКС не будет. А мои возможности ограничивались лишь парой портативных солнечных панелей, которые могут справиться с зарядкой разве что смартфона. Или, как максимум, ноутбука.

Поэтому я отбросил эти идеи и решил закупить как можно больше питьевой воды. Может быть двести бутылей по двадцать литров в каждой. Может больше. Получится — минимум четыре тысячи литров. Четыре тонны. Если учитывать среднюю потребность человека в воде, что около двух литров в день, то получится, что запасов хватит минимум на пятьсот дней. На полтора года. Если не тратить воду на мытье, а только пить.

Для хранения бутылей с водой я решил отвести целую комнату в новой квартире. Самую маленькую. Также, как и в нашей квартире, служившей детской. Ее можно будет полностью освободить от мебели и сложить там бутыли. Сколько влезет. Рядами, один ряд над другим. До самого потолка.

Еще я решил купить большой рулон прочного строительного целлофана. Эту идею я подсмотрел в одном из старых фильмов ужасов, где отец и дочь прятались в своей квартире во время зомби апокалипсиса в Лондоне. И отец расстилал целлофан на крыше дома, таким образом собирая дождевую воду, которая помогала им выжить.

Наша квартира находилась на последнем этаже. А на лестничной клетке был проход на чердак через сваренную из железных прутьев лестницу. Как-то, около года назад, нашу квартиру затопило. Оказалось, что система водоснабжения дома расположена на том чердаке, позволяя воде спускаться сверху к нижним этажам, обеспечивая давление. Так вот, накопитель воды дал течь и вода залила квартиры снизу. Пришли ремонтники и все быстро починили. Было много криков и эмоций, как со стороны владельцев квартир, так и со стороны обслуживающей организации. Но ущерб оказался незначительным. Немного эмульсии и час работы одного маляра привели наш потолок в исходное состояние. Так я узнал, что где-то над нами расположен резервуар с водой. И еще, что где-то там, на чердаке, должен быть доспуп на крышу…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пару дней назад я вышел на лестничную клетку и внимательно осмотрел проход на чердак, который был наглухо закрыт на висячий замок. Я поднялся по лестнице и рассмотрел преграду, решив, что когда будет нужно, то без труда смогу вырвать крепления и сломать замок.

Я успокоил себя тем, что это был мой план «Б». На тот неизбежный случай, когда вся чистая питьевая вода из бутылей будет израсходована. Конечно же, это был плохой план. Ведь я не мог знать насколько безопасно можно будет проходить на лестничную клетку и дальше вверх. Останется ли хоть сколько-нибудь воды в резервуаре? И как часто будут идти дожди в условиях нашего засушливого климата?

Но другого плана у меня не было.

С едой дела обстояли не лучше. Идея обустроить домашнюю птицеферму оказалась невыполнимой. Погрузившись в тему, я понял, что мы, городские жители, никогда не жившие в деревне и никогда не сталкивавшиеся с необходимостью ухода за живностью, не справились бы с задачей в условиях нашей небольшой квартиры. Уход за птицефермой оказался весьма требовательным и своеобразным занятием, требующим нужного освещения, корма, ухода и навыка. Ну и запах! Боюсь, что мы бы его не вынесли. Так что я отбросил эту затею, решив не занимать попусту время и ресурсы.

Нам придется ограничиться тем, что сможем купить готовым. Едой самого длительного хранения. Крупами, консервами, сушеными фруктами и макаронами. Закупить их как можно больше. В как можно более широком разнообразии и питательности. На год вперед. Может на два, если получится. А что будет потом, я не знаю…

Еще нужно не забыть про алкоголь. Про мое любимое красное испанское вино. Купить ящиков тридцать по шесть бутылок в каждой. Еще, на всякий случай, виски и водку ящиков десять. Больше не нужно. Чтобы не спиться…

И, наконец, медикаменты и средства гигиены. Обезболивающие в ампулах и таблетках, средства от расстройства желудка, от простуды, от кашля, противоаллергенные средства, спазмолитики, антибиотики в виде мазей и таблеток, средства от давления, противогрибковые, перекись водорода, хлоргексидин, йод, бинты, пластыри, жгуты, вата, повязки, шины для фиксации переломов, противоожоговый крем, кровоостанавливающие средства, сердечные. Мыло, шампунь, стиральные и чистящие порошки. Еще аптечные мультивитамины и минералы для взрослых и детей. Потом воротник для фиксации головы при повреждении шеи, хирургическая пила (страшно представить, если ею придется воспользоваться), средства для прижигания ран, хирургические ножницы, шприцы, скальпели, капельницы, физрастворы и спирт. Как можно больше. С наибольшим сроком годности.

Это все нужно будет закупить за оставшиеся тридцать дней до дня ИКС.

Я вернулся за кухонный стол, где был обустроен мой офис на время карантина. Прокрутил на компьютере новостную ленту, забитую до отказа тревожными сводками о коронавирусе, падении цен на нефть, крушении курса акций и валют. Я знаю, что нужно искать. Я точно знаю, что нужная новость должна быть где-то. Отбрасываю один новостной портал и берусь за другой. За третий. За четвертый. Пока не нахожу то, что искал.

Медленно, смакуя каждое слово, читаю сухие куцые строки. И, почему-то, улыбаюсь. Невеселой улыбкой. Злой и саркастической. Ведь самая важная новость за всю историю человеческой цивилизации опубликована едва посещаемым отраслевым сайтом российского космического агентства, закопанная тоннами мишуры других новостей.

«МОСКВА. 14 апр.

На борту Международной космической станции, при выходе космонавта Бакира Токтарова в открытый космос для проведения штатных технических работ, произошел инцидент с незначительным разрывом скафандра. Неисправность была вовремя обнаружена и космонавт успешно вернулся на борт. Также на станции проводятся штатные мероприятия по мониторингу за состоянием здоровья экипажа».

Я немедленно осознаю, что означает эта новость. Действительно означает… Что останется, если смахнуть ворох типовых канцелярских строк и оставить самую суть. Что в ней по настоящему написано. А вернее, что не написано…

А означала эта статья, что Аннушка разлила масло. Что Токтар Бакиров сыграл свою роковую роль в мировой истории. Множество, казалось бы, несовместимых кусочков пазла сошлись в одну картину. Произошел идеальный шторм. Столкновение нескольких уникальных событий, породивших монстра.

Раз. Выход космонавта в открытый космос. Разрыв скафандра и заражение космонавта неким космическим вирусом.

Два. Амбиции космических держав. Их упрямство во что бы то ни стало завершить запланированную программу полетов на МКС.

Три. Пандемия Covid-19 на Земле. Проваленный карантин в звездном городке. Заражение космонавтов коронавирусом.

Четыре. Мутация двух вирусов в одном супер-вирусе, который за две недели после заражения превратит людей в кровожадных, питающихся сырой плотью зверей.

Вот такая невеселая считалка получается…

Полоска

Я проснулся от резкого и высокого звука.

Сознание с трудом возвращалось к реальности после тяжелого сна и бурной вечеринки прошлой ночью, словно с трудом приподнимало тяжеленную чугунную плиту, чтобы вырваться из темноты на белый свет. Мы, четверо коллег-друзей с работы, тридцатого апреля, в канун ничего не значащего для нас праздника единства народов (как сейчас называется день первого мая), закатили небольшую вечеринку, где напились вина и пива, и до костей обсудили всех и каждого (впрочем, у меня еще получалось держать самую свою сокровенную тайну в секрете).

В условиях карантина и закрытых заведений, мы умудрялись перед выходными собираться по домам и даже по салонам наших машин, повинуясь заработанному годами рефлексу корпоративных служащих спускать пар после рабочей недели. Специалисты говорят, что пить раз в неделю — тоже алкоголизм. Некий «отложенный» алкоголизм. Ну да и ладно. Оставим эти тонкости и морализаторства психологам. Нам нравится и все тут…

Тем более, что возможностей и обстоятельств для подобных посиделок вскорости может не остаться. Ведь кто знает, когда нагрянут плохие времена, сможем ли мы вот так собираться. Беззаботно болтать. Делиться сплетнями. Выпивать. И при этом не бояться громко смеяться.

Кто знает… Может быть совсем скоро нашими первостепенными задачами будет примитивное выживание. Задача не быть съеденными. Укушенными. Обращенными в монстров. Так что я наслаждался! Последними хорошими деньками. Пусть слегка омраченными карантином и коронавирусом! Я смотрел. Слушал. Шутил и кривлялся. Запоминал, стараясь аккуратно складывать приятные мгновения в ячейки памяти. Чтобы потом вспоминать каждое из них, доставая из этих ячеек, осторожно крутить в руках, разглядывать, словно ценные музейные экспонаты, любуясь их красотой и совершенством. Тогда, когда мрак падет на землю и всем нам будет не до смеха.

— Аааааааа!!!! — снова донесся звук. На этот раз я определил, что это был крик. Женский истеричный крик. А точнее крик моей супруги.

От количества выпитого накануне вина голова раскалывалась на куски, так что этот крик вызвал во мне только раздражение, а не желание спасать супругу от некой угрозы. К тому же, я был уверен, что никакой угрозы не было. В крайнем случае — ей кружка упала на ногу или одна из девочек нечаянно, в порыве детских игр, ткнула рукой матери по лицу.

— Ааааааа!!! — крик снова повторился. На этот раз он стремительно приближался ко мне, вместе со своим источников в виде моей жены.

Я отвернулся к стенке и зажмурился.

— Тимур! Посмотри!!! — орала она, кажется прямиком в ухо, будто разрывая в клочья мои барабанные перепонки.

— Куда? — промычал в подушку я.

— Сюда! Посмотри сюда!!! — продолжала визжать она и по тону ее крика я понял, что дело было не в упавшей на ногу кружке или неловком тычке в лицо от одной из девочек. И даже не в испачканной красным вином рубашке.

— Что? — рыкнул я, морщась и теснее прижимаясь лицом к подушке.

— Ну вот тут! Посмотри. Я решила проверить. И тут…, - упавшим голосом, сменив истеричные тона голоса на слезно-просительные, продолжала настаивать она.

Я поднялся с подушки. С трудом разлепил глаза и обнаружил перед своим носом тонкую белую полоску в протянутой в мою сторону руке супруги.

— Что нам делать? Я не хочу! Я боюсь! — бормотала она.

— Что делать с чем? Что ты не хочешь? Чего боишься? — недовольно, не понимая сути проблемы, проворчал я.

Но через доли секунды до меня дошло.

Мы планировали это больше года. Сдавали анализы и проходили обследования. Высчитывали нужные сроки в особых календарях. Проверяли температуру и считали комбинации лунного календаря. Пили витамины и минералы. Я даже бросал пить любимое красное вино на пару месяцев. Ничего не помогало. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. А потом, когда началась свистопляска с эпидемией коронавируса, мы как-то молча, не сговариваясь, решили повременить, взять паузу, дождаться пока обстановка не устаканиться.

И тут такое!!!

На белой узенькой полоске, пропитанной особым реагентом, совершенно четко и безапелляционно, словно заявление гражданина о вступлении в политическую партию, горели две полосы.

Супруга была беременна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Новая статья

— Ты думаешь, что мы сможем родить? — почти плача спросила меня она.

Лицо супруги сжалось. Она смотрела на меня влажными и умоляющими глазами. В надежде получить поддержку. Опору. Чтобы удержаться на ногах от неожиданного удара судьбы. От усмешки коварного случая. Хотя — удара ли? Усмешки ли? Ведь мы хотели, чтобы это произошло. Планировали. Мечтали, чтобы у двух немного подросших сестричек появилась еще одна ляля. Крохотный братик или сестренка с которым или с которой они будут играть. Чей младенческий смех наполнит пространство нашей небольшой уютной квартиры. Но будет ли она оставаться уютной после того как мы забарикадируем входную дверь? После того, как прекратиться подача воды и электричества? А за окном начнется кошмар, свидетелем которого не становилось ни одно из живших прежде на планете поколений людей.

Впрочем, я хорошо знал свою женщину. Она никогда не сможет, сама, по своей воле избавиться от ребенка. Для нее это слишком болезненная и чувствительная тема. Тем более после двух выкидышей, которые она пережила весьма болезненно.

Я знал, что мне нужно делать и что говорить.

Я взял ее мягко за руку и посадил рядом, ожидая пока иссякнет поток ее испуганных, обрывистых слов.

— Мы не сможем… Мы не сможем!!! Когда случится твой вирус… Я не знаю… Что делать?!! Это же…, это же…, нам будет нужен роддом, а если нет, то…, как принимать роды тут…? Как? А если не получится? Если я не смогу? Если ты не сможешь? А даже если получится? Как потом? С маленьким в таких условиях? Его нужно будет купать… Кормить… Делать прививки… Осматривать у педиатра…, - она опускала голову все ниже и ниже, почти к самым коленям, бормоча свои скомканные слова, а в конце добавила, — а где будем брать памперсы…

От упоминаний памперсов я не сдержался и засмеялся. Она, кажется, даже не заметила моей реакции.

— Послушай меня, — глубоко вдохнув и выдохнув начал я, пытаясь сформировать в голове цепочку нужных фраз, которые она от меня ждала.

Моя роль была ясна. Помочь ей успокоиться. Помочь принять ситуацию. Отбросить эмоции и позволить придумать план дальнейших действий. Сказать правильные слова, которые она ждала от меня. Как от самого родного ей человека. От мужа. Мужчины на тринадцать лет старше ее. Слова, которые из моих уст звучали бы более убедительно, чем сказанные ею самой.

Я не верю в астрологические прогнозы. В гороскопы. В знаки зодиака… В эту псевдонауку для людей, которые, как я считаю, не способны сами взять под контроль свою жизнь. И которые готовы верить нелепым предсказаниям шарлатанов и аферистов, делящих все население земли на двенадцать категорий. Но удивительное соответствие наших с супругой характеров описаниям знаков зодиака испытывало мой скептицизм на прочность. Я — козерог. Трудяга, не боящийся рутинной работы. Планировщик и зануда. Реалист и материалист. Склонный к рефлексии. Думающий слишком много не о том, что нужно. Пессимист склонный к депрессии. Достигатор ищущий постоянных свершений. Человек — большой тяжелый камень. Все, как описывают козерогов астрологи. Жена же — близнецы. Воздушная и переменчивая. Немного безалаберная лентяйка. Не рвущая жилы. Не живущая в режиме состязания. Не воюющая. Эмоциональная и спонтанная. Меняющаяся решения на ходу. Будто ветер, обтекающий камень, рисующий над ним узоры из облаков. Не заморачивающаяся слишком долго на обстоятельствах, которые не могла изменить. Идущая по жизни легко и непринужденно. Все сходилось. И наши характеры сходились. Дополняя друг друга, даря каждому то, чего не хватало самому.

— Послушай. Да — страшно. Да — непонятно. Впереди — только неизвестность. Как? Что? Где? На что? И все такое… Что мы можем сделать с этой неизвестностью? У нас есть два варианта. Мы можем испугаться. Сдастся. Сложить лапки. Можем позволить страху перед неизвестностью взять контроль над нами, лишить права принимать свои решения. А можем с холодной головой все разложить по полочкам, взвесить обстоятельства и сделать так как мы хотим. Зайди во в ту квартиру. Посмотри! Ты же все видела!!! Я почти все закупил. Осталось самое простое. Мы без затруднений продержимся в нашей квартире минимум год, а может и больше…

— Там нет еды и воды. И лекарств! И памперсов!!! — взвизгнула супруга, вскинув голову и посмотрев на меня отчаянным взглядом.

— Памперсы? Серьезно? Ты думаешь, что памперсы — это самый важный стратегический ресурс?!! У нас месяц в запасе! Я куплю тысячу памперсов! Мы будем кушать их на завтрак, эти памперсы!!!

— Не говори так…, - она хлопнула меня по колену. Я понял, что сказал не то, что хотел. И поторопился отбросить возникшую в воображении безумную картину, где мы, голодные и одичавшие, оставшиеся без еды, жадно разрываем оболочку прокладок подгузников и поглощаем их начинку в попытке насытить пустые животы.

— Все будет хорошо. За оставшийся месяц я куплю большой запас еды и воды. И нужных лекарств. Все купим, что требуется для родов. Там, всякие тазы, щипцы, капельницы…

— Какие тазы и капельницы!!! Ты сошел с ума! — опять крикнула она.

— Да не важно, как это все называется. Ну, все, что нужно для родов. Найдем в интернете информацию о том, что нужно. И я все куплю.

— А как ты будешь принимать роды?

— Ничего. Справлюсь. Распечатаем с интернета инструкцию. Повесим на стене. Я буду заранее учить. Вместе будем учиться. Время у нас будет. Все получится. До нас все поколения людей как-то рождались без роддомов. В степи. В горах. В лесу. Без медикаментов и докторов. И ничего! Как-то выживали!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты дурак! Дурак!!! Дурак!!! — запричитала она, схватив меня обеими руками за голову, — ты вообще не знаешь о чем говоришь. Ты помнишь, что было когда я рожала старшую? Ты стоял за перегородкой и почти сознание потерял. А как ты собираешься роды сам принимать? У тебя ничего не получится! Вот ты дурак!!!

— Не правда. Я не терял сознание. Немного, может переволновался и все. Это был первый опыт для меня. С третьим будет спокойнее. Да и выхода не будет у меня другого. Я уверен, что справлюсь. Помнишь, раньше я боялся уколы делать. А теперь — легко.

— Уколы делать. Сравнил, блин, уколы с родами.

— Да знаю я, что это не то же самое. Это просто к примеру. Послушай! Мы справимся! Я тебе точно говорю. Поверь мне. Ведь мы давно хотели третьего. Верно? У нас не получалось и не получалось. И вдруг — «хоп» и получилось, хотя мы перестали даже стараться. Кто знает — может быть это знак. Ты же веришь в это… — я сделал паузу и наблюдал как действует мой последний аргумент, моя так называемая тяжелая артиллерия в амуниции манипуляции супругой.

Подействовало. Ее лицо разгладилось. Уголки губ немного поднялись.

— Ты дурак! — повторила она, но тон ее голоса уже смягчился. Она сдалась. Она приняла.

— Хорошо. Дурак. Доктор Дурак. Акушер высшей категории — Дурак.

Она посмотрела на меня. Усмехнулась. Прижалась ко мне боком. И обняла…

Так, в нашем списке появилась новая статья. Акушерские приспособления и медикаменты для родов

Готовность номер один

10 мая 2020 года

Воскресенье.

За три прошедшие недели я закончил с закупкой воды, провизии и медикаментов по нашему с супругой списку. Теперь вторая квартира была полностью, до самого последнего квадратного сантиметра завалена припасами, оборудованием, одеждой и снастями. Прекрасная новая мебель и бытовая техника, оставленная старой хозяйкой, которая не могла служить приспособлением для хранения, была сдвинута по углам. Все свободное же пространство было занято штабелями, кучами и полками с коробками, мешками и пакетами.

Я — из тех мужчин у которых руки растут не из плеч, а из места пониже и сзади. Еще я из тех, которые, если разбирают устройство, то при обратной его сборке у них всегда остаются лишние детали. Вот так. Что поделать… Наверное, издержки воспитания матерью-одиночкой.

Так что несмотря на старания сохранять порядок и систему хранения, я сумел лишь отделить пищевые запасы от непищевых. И единственным моим достижением эргономичного использования пространства оставались три ряда прикрученных к стене гостиной полок с пластиковыми лотками для выращивания овощей. Можно было приспособить такие же полки к остальным стенам, чтобы аккуратно разместить коробки и мешки. Но не вышло. Это нужно было делать в самом начале, когда вещей было немного. Теперь же, такая задача была невыполнима. Я бы с ней не справился. А вызывать мастеров в помощь также было поздно. Слишком подозрительно выглядели мои запасы. А я не мог рисковать, позволив посторонним людям задавать ненужные вопросы и делать ненужные выводы. Ну вы сами понимаете…

По итогам закупа, вторая квартира, до самой прихожей и туалетной комнаты, превратилась в труднопроходимый лабиринт. Также и детская комната, полностью освобожденная от мебели, была под завязку забита двумястами тридцатью шестью бутылями с водой. Чтобы не вызывать подозрений, мне пришлось заказывать воду в пяти различных компаниях. Также на мою руку сыграли требования бесконтактной продажи. Оплату приняли онлайн. А груз сгружали перед входной дверью. Вся операция заняла трое суток. А моя спина все еще ноет от количества перенесенных и разложенных в нужном порядке литров воды, что компенсируется наслаждением для глаз, когда я открываю дверь в детскую и наслаждаюсь зрелищем вертикальной голубой стены перед лицом, целого бассеина воды, упакованного до самого потолка в полупрозрачную голубоватую тару. Квинтэссенцией нашего будущего. Гарантией того, что мы будем жить. По крайней мере, пока не иссякнет последняя бутылка…

В отдельном месте мы сложили небольшой пакет с препаратами для родов. Оказалось, что по большей части у нас все почти уже было куплено. Так что закуп не занял много времени и не потребовал значительных затрат. Докуплены были внутривенные катетеры, седативные средства для расслабления при схватках, спазмолитики, анальгетики, утеротоники для ускорения родов, препараты для сокращения матки и глюкоза. Также я выкачал из Интернета и распечатал подробные инструкции о том, как принимать роды.

Размышления о том, что может возникнуть нужда проводить кесарево сечение и эпидуральную анестезию, мы с ужасом отбросили. Я никогда не смог бы справиться с подобными задачами. Слишком опасно. И требует слишком значительных профессиональных навыков. Так что мы понадеялись на крепкий и молодой организм супруги. И на тот факт, что роды двух девочек прошли стандартно и без осложнений. Опять понадеялись на авось… Опять оставили незакрытым риск… Но что же делать..? Ничего другого не остается…

В тайне от жены я также купил средства для провоцирования медикаментозного выкидыша. На случай, если что-то пойдет не так до родов. Я знаю о чем говорю. Мы с супругой — бывалые родители… Проходили… Плавали… Знаем… Так что рисковать я не был намерен. Ну как рисковать не был намерен… Смешно, конечно. Слишком громко сказано. Как вообще можно говорить о степени риска, если беременность будет протекать на фоне жути зомби-апокалипсиса и изоляции в пределах небольшой городской квартиры? Вдруг у нее случатся осложнения, с которыми я не смогу справится? Внематочная беременность? Гестоз? Выкидыш с необходимостью выскабливания? Анэмбриония или замершая беременность? Тем более, что две последние напасти с ней уже случались…

Опятьже…, что поделаешь… Нам вдвоем придется играть с картами, которые будут выданы. Судьбой. Провидением. Удачей… Пусть она к нам будет благосклонна…

Ко всему этому нельзя будет забывать о двух девочках-малышках. О том, как они смогут пережить грядущие испытания… Сможем ли мы обеспечить им нормальные условия для жизни? Много вопросов. Слишком мало ответов. Так что меньше раздумий. Больше действий. Только вперед. Ведь до часа икс оставалось все меньше и меньше времени.

Я, печатая эти строки, сидя за кухонным столом, взглянул на супругу и дочерей. Они лежат вповалку, в разных позах, втроем на диване. Мои любимые. Мои сладкие. Мои котята. Мои птички. Мои конфетки. Мои мармеладки и шоколадки…

Младшая расположила свое худое хрупкое тельце на плоской и широкой спинке дивана и уткнулась головой в планшет, наблюдая в ютубе за чьей-то игрой в популярную детскую многопользовательскую игру. Ее глазки-пуговки иногда смешно моргают. Крохотная ножка подергивается. А мышиный хвостик стянутых на затылке волос покачивается из стороны в сторону.

Супруга и старшая дочь занимаются домашними заданиями перешедшей на дистанционное обучение школы. Дочь старательно выводит ручкой слова в тетради. Лежа на животе. Беззвучно шевелит пухлыми губами. Ее шикарные длинные блестящие каштановые волосы с рыжим отливом спадают на лицо. На белый листок бумаги. Мешают работе. Но она упорно отказывается собирать их в узел. Жена нервничает и изредка повышает голос. Мне это не нравится. И мы уже не раз говорили о том, что ей нужно держать свои эмоции под контролем. Но однажды я сам примерил роль школьного учителя и понял сколько терпения нужно, чтобы обучать первоклашку. Поэтому я сдался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дочери нужно было выполнять задачи на бумаге, а жене потом отправлять фотографии решений онлайн через специальный сервис. Задания по языкам. Математике. Изобразительному искусству. Науке. Познанию мира. Даже физкультуре (от нас требовали снимать выполненные упражнения на видео). Сущая пытка, нужно признаться!

Как-то мы хотели малодушно бросить эти странные занятия, учитывая, что в скором времени никаких школ не останется и некому будет слать фотографии тетрадей и видео прыжков в длину. Но после, обдумав, решили, что не смотря ни на что, будем продолжать заниматься. Подобный опыт обучения будет нам в помощь, когда цивилизация рухнет и только от нас будет зависеть смогут ли наши дети получить образование. Хоть какое-то. Вопрос — нужно ли оно им будет — оставался неясным. Скорее всего — да.

Когда мир падет, именно такие выжившие апокалипсис как мы, возможно, если все получится, будут строить основу будущего миропорядка. Будущего общества. Нового мира на обломках старого. А наши дети станут носителями знаний канувшей в лету цивилизации. Вот так вот! Пафосно и претенциозно!

Невыполненным оставался еще один пункт из моего списка. Предупредить близких людей о надвигающемся событии. Точный круг тех, кто будут этими людьми, мы так и не определили. Это должен быть список из лиц, которые смогут нам поверить, а после, когда грянет катастрофа, не станут угрозой, зная, что мы готовились заранее и у нас есть припасы.

Ну и последнее — как перевести мать из все еще закрыто на карантин города? Новости говорили о том, что некоторые авиарейсы в стране постепенно возобновлялись. Но пока сообщение между нашими городами было все еще закрыто.

Иногда я клял себя в малодушии, что не решил задачу с предупреждением близких заранее. Что, скорее всего, моя информация будет для них запоздалой, так как люди уже не смогут нужным образом подготовиться. Все дело было в моей проваленной в конце марта попытке предотвратить полет на МКС. Я ведь отправил предупреждения не совершать тот злосчастный полет с Байконура нескольким министерствам обороны, космическим агентствам, а также в ведущие новостные службы мира. Никто так и не ответил. Никто не поверил… Никто не принял информацию всерьез… Почему же должны поверить мои друзья? Только потому что они меня давно знают? Возможно, любят? Уважают? Ценят? Но скажем прямо — то, что я им скажу для любого адекватного человека покажется форменной дичью. Я это хорошо понимаю…

Жена решила моральную дилемму со своими родителями сама. Она сказала, что повременит с сообщением. Дождется пока мое предсказание не начнет однозначно сбываться. То есть до 15 мая, когда с МКС вернутся космонавты и можно будет сверять реальные события с моим сном годичной давности, записанным на листке бумаги.

Я поначалу немного обиделся, заподозрив ее в недоверии мне. Но после, обдумав, решил, что такой подход разумен. И также решил подождать….

Лифт

15 мая 2020 года.

Пятница.

Вечер.

Утром и днем, несмотря на все еще действующий в городе карантин, я в вынужденном порядке, находился по работе в офисе. Как можно быстрее покончил с рутиной. А потом, дождавшись первой развозки, наскоро нацепив опротивевшую маску и протерев руки вонючим антисептиком, поторопился домой.

Все потому что, как подсказывали новостные ленты, приземление спускаемого с МКС аппарата было запланировано на 16 часов 16 минут и 16 секунд по времени Москвы. Вам не кажутся странным эти повторяющиеся цифры? Да еще и шестерки с однерками? Вот как можно оставаться скептиком в таких ситуациях? Издевательство какое-то! Три, ядреный хрен, шестерки!!! Знак библейского апокалипсиса? Число зверя? Просто совпадение? Очередное, уже не помню какое по счету, совпадение?!! Эти люди с центра управления полетами? Они в своем уме?!! Они разве не могут дать журналистам информацию, что приземление произойдет одной минутой или секундой раньше или позднее, чтобы не светить подобной сатанисткой атрибутикой?!! Они бы еще на корпус спускаемого аппарата наклеили рисунки перевернутого креста. Или пентаграмму!

Разница времени с Москвой у нашего региона — плюс два часа. Значит первых новостей нужно было ожидать в четверть седьмого вечера.

В начале шестого, приблизительно за час до запланированного приземления, я выпрыгнул из развозящего сотрудников компании микроавтобуса и, под стук тревожно бьющегося сердца, почти побежал в сторону дома. Через претенциозную входную арку нашего жилого комплекса, обрамленную парой сидящих в мраморе львов (краем глаза я впервые за много лет обратил внимание на их жуткие пустые глазницы). Через длинный проход во внутренний двор сквозь смотрящее на центральную дорогу здание (опять же, впервые обратив внимание на одинокую памятную табличку о почившем в мир иной жителе). Прошел через внутренний двор, заполненный гуляющими людьми: женщинами с колясками, играющими на детской площадке детьми, стайками крикливых подростков (какого лешего?!! Карантин же!!!).

Внезапно я услышал, как кто-то выкрикнул мое имя. Обернувшись, я увидел знакомого, коллегу с работы. Я не видел его «вживую» около месяца. Только в виде корпоративного аватара в мобильном приложении, когда мы участвовали в одних и тех же телеконференциях во время карантина. Значит, меня ждал не просто обмен парой дежурных приветствий, а полноценный диалог.

Он шел по направлению ко мне с неизбежностью снежной лавины, накрывающей горнолыжный поселок. С закрывающей пол лица маске. Широко улыбаясь узкими щелями глаз. Смешно семеня ногами. Как некстати…. Времени до приземления оставалось все меньше. А теперь мне придется тратить его на пустую болтовню.

— Здравствуйте! — с деланной вежливостью поздоровался я, обдумывая как поскорее отделаться от него.

— Да…, приветствую, уважаемый коллега…, - в свойственной ему вычурной манере ответил тот.

— Давно Вас не было видно… Как ваш карантин? — спросил его я, решив взять быка за рога и самому начать неизбежный обмен ничего не значащих вопросов и ответов.

— Вас тоже не видно. А карантин хорошо. Дома сижу…, соблюдаю правила. А вы, смотрю, гуляете…, - прищурившись, колкостью ответил тот.

Он всегда так разговаривает. Криво. С подковыркой. Я давно к этому привык и в обычных обстоятельствах не обратил бы внимания. Но в этот раз, когда я был на взводе и спешил, то с трудом подавил желание нагрубить в ответ.

— На работу вызвали, — коротко ответил я, поблагодарив надетую на лицо маску, которая, надеюсь, скрыла истинную реакцию моего лица на его реплику.

— Ааа…, ну да…, понимаю… Знаете, коллега…, как хорошо, что я вас встретил. Мне нужно с вами о кое-чем посоветоваться… Может, пройдем и сядем…, - он указал рукой на ближайшую скамейку.

О боже! Нет! Только не это! — ужаснулся про себя я, вспомнив, что этот тип знаменит тем, что может долгими, путанными и пространными описаниями своих надуманных проблем украсть тонну времени. Нет! Только не это!

— Вы знаете…, меня дома супруга ждет… Она…, она…, у нее назначен зубной врач через пол часа и мне нужно сменить ее дома с детьми. Давайте поговорим в другой раз, — придумал на ходу я, радуясь своей сообразительности.

— Конечно, конечно! Идите, дорогой коллега. Спешите домой. Мой вопрос подождет… Он совсем пустяковый…

— Спасибо за понимание. Увидимся. Счастливо, — с облегчением сказал я и направился к своему подъезду.

— Бегите…, бегите…, - я услышал брошенные в мой след слова. Ощутив укол вины за сказанную ложь. За то, что не смог уделить время человеку. Я ведь знал, что он тут один, на заработках. Что его семья с взрослыми детьми — студентами живет в другом городе, а он раз в несколько месяцев навещает их. Ему и до карантина было одиноко, а в условиях изоляции и подавно. Еще я знал, что он выпивает. Хорошо выпивает. И, кажется, для него это становится проблемой, которая пока не сказывалась на работе, но которая грозила скоро таковою стать.

Что со мной не так? Ведь я должен думать о важном. О главном! О себе и своей семье! А не тратить время на посторонних людей. Тем более в такой важный момент!!!

С этими мыслями я добрался до нужного подъезда. Заходя в проем двери я чуть не сбил с ног выходящую навстречу взрослую женщину.

— Аккуратнее, молодой человек! Чуть не убил старушку!!! — проскрипела высоким голосом она, недовольно зыркнув на меня блеклыми, глубоко посаженными глазами на морщинистом лице.

Скомкано извинившись, я позволил ей выйти первой, а потом поскорее прошел в дверь сам, все еще слыша, как бабушка продолжала вслух возмущаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что за напасть такая! Не могу добраться до квартиры. Сначала тот придурок с работы. Теперь бабка. Без маски. Вышла на улицу. Хотя ей то обязательно нужно сидеть дома.

Я подошел к лифтам, ощущая как нарастающее волнение мощным, будто электрическим напряжением наполняло мое тело. Туго сжимало некую тугую струну у меня в груди. Напрягало стенки живота. Стягивало гортань.

Цифры на панели вызова лифтов показывали, что они оба находились на шестом этаже. Что было довольно странно. Они работали в связке и вызывался тот, который находится ближе всего к нужному этажу, чтобы забрать пассажира. Так что они очень редко оказывались на одном этаже одновременно. И еще. Опять эти гребаные шестерки. Вот дела…

Я нажал кнопку вызова. Локтем, как нас сейчас учат, чтобы не подхватить коронавирус. Правый лифт, тот который поменьше, с едва слышным гулом двинулся ко мне, через некоторое время прибыв на первый этаж.

Створки лифта, словно пасть хищника, раскрылись, приглашая зайти внутрь. Отделанные полированной нержавеющей сталью поверхности стенок поблескивали в свете скрытых за панелями в потолке светильников. Звучала приглушенная музыка. Как правило, сервисная компания ставила в лифтах нейтральную классическую музыку. Сейчас же звучало совершенно другое.

Гитарный ритм. Стиль восьмидесятых. Глухой низкий мужской баритон поет на английском:

«And the perverted fear of violence chokes a smile on every face

And common sense is ringing out the bells.

This ain't no technological breakdown

Oh no, this is the road to hell...»

Я узнаю песню и исполнителя. Крис, мать его, Ри. Road to Hell.

Да вы издеваетесь надо мной. Road to hell? Точно? Дорога в ад?!!

Я смотрел на раскрытую внутренность лифта, не решаясь войти. Глупая ситуация. Нелепая. Я боялся. Тревожная струна внутри груди сжалась еще сильнее. В спазме загудел желудок. Дыхание участилось. Мне показалось, что нечто странное было в этом лифте. Я даже подумал о варианте отправить лифт пустым на любой другой этаж и вызвать второй. Или вовсе подняться на двенадцатый этаж по лестнице. Но потом одумался, решив, что бояться лифта собственного дома — это слишком…

С этими мыслями я прошел внутрь. Нажал локтем на кнопку нужного этажа. Дверцы с хлопком закрылись, словно захлопнулась крышка гроба. Я оказался заперт со всех сторон в металлической коробке. Лифт дернулся вверх. Крис Ри продолжал тянуть свой хит про дорогу в ад. Цифры на панели сменяли друг друга. Второй этаж. Третий. Четвертый. Как долго. Невыносимо терпеть. Быстрее! Пожалуйста, быстрее!!!

Сердце стучало так гулко, что казалось заполнило собой всю грудь и живот. Дыхание сбивалось. На лбу и спине выступил пот.

Пятый этаж.

«Oh no, this is the road to hell...»

Шестой этаж…

И тут! Лифт внезапно остановился. Если кто-то вызвал его на шестом этаже и направлялся выше, то дверцы должны были открыться. Но лифт просто встал на месте. На шестом этаже. На гребаном шестом этаже!!!

«Oh no, this is the road to hell...»

Мелко трясущимся пальцем, наплевав на антивирусные предосторожности, я снова нажал на кнопку двенадцатого этажа. Лифт не отреагировал. Я нажал снова. Ничего. Лифт просто стоял на месте, а Крис Ри продолжал повторять и повторять припев своей жуткой песни.

Я нажал на кнопку вызова диспетчера. Из динамика в ответ раздались щелчки и бульканья. А потом я услышал, что и оттуда полилась та же музыка. Та же дорога в ад!!!

Oh no, this is the road to hell...»

Это было слишком!!! Что это значит?!!

Я достал из кармана телефон, решив позвонить жене, чтобы она вызвала бригаду техников из обслуживающей компании. Но сотовой связи в лифте не было.

И стоило мне вернуть смартфон на место, как, словно по щелчку, выключился свет. И я оказался в кромешной темноте, освещаемой только красной цифрой «шесть» на панеле с кнопками этажей.

Крис Ри, казалось, уже не просто пел, а ревел не своим голосом.

«Oh no, this is the road to hell!»

«Oh no, this is the road to hell!!»

«Oh no, this is the road to hell!!!»

Мои ноги подкосились. Я сорвал с лица маску и кинулся к дверям, прижав потные ладони к прохладе полированного металла. Нащупав края, я попытался пальцами разжать створки. Бесполезно. Они не двинулись ни на миллиметр.

В отчаянии я упал на колени и, зажмурив глаза, принялся молиться. Как мог. Как умел. Секунда проходила за секундой. Минута за минутой. Ничего не происходило. Темнота. Ревущая музыка про дорогу в ад. И красная светящаяся шестерка.

И, когда мое сознание было готово уже либо сорваться в безумство паники или выключиться в бессознание, свет вдруг зажегся. Крис Ри замолк, сменившись привычным Моцартом. А лифт, как ни в чем не бывало, двинулся вверх.

Седьмой этаж.

Восьмой.

Я, не вставая с колен, неморгающим взглядом смотрел на сменяющиеся цифры, умоляя судьбу покончить с играми и выпустить меня на свободу.

Девятый.

Десятый.

Все шло хорошо.

Одиннадцатый.

Двенадцатый.

Лифт чуть слышно ухнул. И остановился.

Казалось, что прошла вечность, пока дверцы оставались закрытыми, раздумывая выпускать меня из плена или нет.

А потом, с электрическим жужжанием, створки открылись…

Час Икс

— Что случилось? — спросила супруга, когда я, словно мешок с картошкой, ввалился в квартиру. С квадратными от страха глазами. С мокрым от пота лицом.

Я — муха, прилипшая к мухоловке.

Я — капля дождя, сброшенная с лобового стекла взмахом автодворника.

Я — подхваченный ветром полиэтиленовый пакет.

Я — досадная опечатка в журнальном тексте.

— Ничего. Все хорошо…, лифт застрял…, - бросил я в ответ, скидывая с ног обувь, отодвигая супругу в сторону и проходя прямиком в ванную.

Краем глаза я отметил, что девочки, по обыкновению, лежат на диване и втыкают в планшеты. В других обстоятельствах я бы попытался отвлечь их от гаджетов, расшевелив своим появлением. Но сейчас мне было не до этого. Пусть сидят и не мешают.

Еще я не был готов рассказать супруге о произошедшем в лифте. По крайней мере не сейчас. Что она подумает про меня? Что я свихнулся? Что я испугался застрявшего лифта? Да и разговоров и расспросов будет слишком много. Не сейчас….

— Лифт?!! Как? — продолжала расспрашивать меня она, словно прочитала мои мысли.

— Физически. Взял и застрял. Это не важно. Забудь, — отрезал я, тщательно моя с мылом руки и лицо. Больше пытаясь смыть с себя пережитые впечатления, чем выполняя антивирусные меры защиты.

— Ты звонил диспетчеру?

— Пытался. Не сработало.

— Как не сработало! Почему мне не позвонил?

Она стояла посреди гостиной. В одной руке — полотенце. В другой — мобильный телефон.

— В лифте не ловит сотка. Ты же знаешь… Послушай! Это все не важно. Лучше скажи — новости были?

— Пока нет. Вот… я все подготовила. Смотрю и жду…

Я, стремительно переодевшись в шорты и в домашнюю растянутую футболку, сел за круглый обеденный стол на котором стоял включенным ноутбук. На экране, в трех разных окнах, в Youtube эфирах шли трансляции новостей. Крупный европейский канал. Местный республиканский. И популярный российский.

— Ты молодец. Хорошо подготовилась, — похвалил ее я, отметив, что время на часах показывало двадцать минут шестого.

Получается, что с того момента, как я выскочил из развозки и направился через двор домой, потом встретился с коллегой, столкнулся со злобной бабкой, а после застрял в лифте, прошло не больше, чем пятнадцать минут. Невероятно!!!

— Пока новостей нет. Только нашла статью, что приземление ожидается в 16 часов и 16 минут по Москве.

— … и шестнадцать секунд, — добавил я.

Супруга оставила мою реплику без внимания.

— Остался час. Я успею приготовить ужин. Будем кушать и смотреть.

С этими словами она отвернулась в сторону кухонной зоны со шкафами и раковиной, где, как я только заметил, была разложена посуда, пакеты с продуктами и связками овощей. Еще я только заметил, что в духовом шкафу, под уютным желтоватым светом, томится курица с картофелем. Мое любимое и ее коронное блюдо.

Я с удивлением взглянул на супругу. Она, казалось, как и я была взбудоражена происходящим. Но не настолько, чтобы забыть об ужине. Еще ее фраза «будем смотреть и кушать» говорила о том, что она либо не воспринимает ситуацию всерьез, принимая ее за развлечение. Или же она, осознавая значимость происходящего, не теряет хладнокровия и самообладания. В отличии от меня…

Я развернулся на стуле в ее сторону, стараясь взглянуть в ее лицо, чтобы понять что с ней происходит. Безуспешно. Она, отвернувшись, ловко орудовала кухонными принадлежностями, собирая в огромной стеклянной бадье ингредиенты для салата.

Я позвал ее по имени.

Она не отреагировала.

Я произнес ее имя еще раз.

Стук ножа, методично ударяемого о дерево разделочной доски, был мне ответом.

Кажется я понял, что с ней происходило.

Я встал со стула, подошел к ней со спины и приобнял, опасливо смотря на лезвие ножа.

Она дернула плечами и сбросила мои руки.

Я обнял ее снова, немного крепче, сковав ее движения, заставив выпустить рукоятку ножа.

Тут ее тело конвульсивно вздрогнуло и резко опустилось. Потом еще раз. А после мелко затряслось. Наконец, она повернулась ко мне, показав скомканное в гримасе боли лицо. И глаза, полные слез, словно пара лесных озер ранней весной, набухшие дождями и талыми водами.

— Не обращай внимания… — срывающимся, глухим голосом сказала она, вырываясь из моих объятий, — пусти…, я нормально… у нас будет курица с картошкой. И салат, как ты любишь. Детям варю пельмени. Сейчас сядем. Будем кушать и смотреть.

Я, не обращая внимания на ее слова, продолжал крепко обнимать ее, потом немного присел в коленях, чтобы наши лица были ровно напротив друг друга в попытке встретиться с ней взглядом. Она продолжала вырываться и избегать контакта глазами. Но стоило мне поймать ее взгляд, словно степную птицу в капкан ловкого охотника, она вдруг обмякла, повисла на моих руках, и заплакала, позволив слезам выплеснуться через ресницы и пролиться, сначала на щеки, потом ниже на подбородок, а после капая мне на плечи, оставляя расплывающиеся темные пятна на моей футболке.

— Неужели это происходит? — чуть слышно спросила она.

— Сейчас узнаем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мне страшно….

— Мне тоже, — признался я, поцеловав ее в белую полоску пробора на голове, глубоко вдохнув шоколадный аромат ее волос.

Следующий час с лишним мы провели словно в неком артхаусном, полным сюрреализма, иррациональности и символизма фильме некоего безумного режиссера.

Наш стол был заставлен свежей вкусной едой. Возглавлял пиршество лоток румяных куриных ножек на облаке из долек пряного картофеля, облитых поверху лавой из расплавившегося пармезана и присыпанных щепоткой морской соли и перца. Прямиком из духовки. Пылающие жаром и ароматом. Поддержку ему оказывала огромная бадья салата из танцующих основную партию огурцов и помидоров. С подтанцовкой из мелко нарезанного зеленого лука, рукколы и кубиков солоноватой брынзы. Щедро приправленный оливковым маслом и соевым соусом. Апофеозом нашей трапезы являлась початая бутылка красного испанского вина, чудом уцелевшая в глубинах кухонных шкафов, и пара бокалов с рубиновым напитком. Детский стол был скромнее. Девочки с редким для них аппетитом поглощали источающие пар пельмени в молочном океане из свежей сметаны.

А эфир новостей показывал новости круглосуточного европейского канала, который первым показал репортаж, который мы ждали.

И тут я поймал себя на мысли, что уже ощущал эти эмоции. Дышал этим воздухом. Испытывал эти же переживания. Да. Ровно год назад. В своем сне, где впервые увидел картинки из предсказанного будущего. Воспоминания прожитых год назад впечатлений нахлынули на меня с удивительной силой. Я не помню, что я делал в своем сне. Сидел ли также с супругой за ужином, поглощая ароматную курицу с картофелем и запивая терпким красным вином? Были ли рядом дети, с аппетитом поедающие дымящиеся пельмени? Еще сами новости про приземление тогда транслировал телевизор, а не как сейчас — экран небольшого серебристого макбука, которому едва нашлось места на кухонном столе. В остальном же — все казалось таким же.

Я медленно, словно боясь вспугнуть наваждение, повернул голову в сторону стены с подвешенным к ней плоским телевизором, почти ожидая, что он вдруг чудесным образом включится и примется показывать картинку приземления космонавтов. Но поверхность его экрана оставалась черна. Телевизор не работал. И не мог работать. Мы отключили кабельное телевидение больше полугода назад и теперь он играл роль больше художественного оформления, чем работающего бытового прибора.

Я возвратил взгляд на макбук, ощутив как супруга, сидящая рядом, нащупала мою руку и принялась в сильном волнении сжимать и разжимать ее…, в то время, как около десятка людей суетились вокруг трех космонавтов в белых скафандрах. Один из космонавтов откидывается на спину и устало улыбается в камеру. Он снимает шлем, подшлемник и с наслаждением вдыхает прохладный воздух казахстанской степи. Его мокрое от пота лицо — на весь экран. Внезапно улыбка сменяется гримасой напряжения. И мужчина тяжело кашляет…

Час Икс

Он проснулся словно по хлопку. С трудом разлепил глаза. Но поспешил снова их закрыть, ослепленный ярким светом. Голова загудела так, что он чуть снова не провалился в черноту бессознания.

Некоторое время он лежал без движения, сохраняя веки плотно сомкнутыми, прислушиваясь к своему телу, пытаясь определить где он находился.

На короткое мгновение он подумал, что умер, очутившись в неком загробном мире. Но тут же отбросил подобные мысли. Слишком реальной была острая неутихающая боль в голове.

В помещении, где он находился, было тихо. Только где‑то, совсем близко, что‑то негромко жужжало и щелкало.

Он пошевелил пальцами ног. Потом попытался приподнять руку. Но не смог. Они оказались чем‑то туго связаны. Еще он почувствовал неприятное жжение на внутренних сгибах рук. Он пошевелил плечами, пытаясь избавить от этого ощущения, но от этого жжение только усилилось.

Еще ему было жарко. Очень жарко. И он был весь мокрый от собственного пота. А то, на чем он лежал, как он предположил – на матрасе с простынью, были также насквозь мокрыми.

Он попробовал открыть глаза снова. Совсем чуть‑чуть. Чтобы попытаться узнать больше о том, где находился. Но стоило ему это сделать, как на него накатила очередная волна острой головной боли. Как будто в его черепную коробку залили раскаленный металл, который принялся разрывать и выворачивать внутренности наружу.

Еще он ощутил мерзкую, звенящую ломоту в теле, как бывает при сильной простуде. Он попытался подтянуть к животу ноги, но обнаружил, что и они были крепко связаны, не давая ему двинуться с места.

В его сознании проскользнула мысль, что его могли отравить. И даже похитить. Но, рассудив, он также отбросил подобные догадки, решив, что, вероятнее всего, он находился в больнице. А если так, то где‑то рядом должны были быть врачи и медицинские сестры. И значит можно было позвать их на помощь.

Некоторое время он собирался с силами. Раздумывал о нужных в подобных ситуациях словах. Потом открыл рот и пошевелил пересохшими губами, словно рыба пойманная в сеть и вытащенная на берег. Он немного набрал в легкие воздух и выпустил его обратно в попытке выкрикнуть слово «сестра». Но в результате у него получился лишь чуть слышный хриплый стон.

Он решил попробовать снова. Набрал через нос воздуха чуть больше. Но тут его дыхание сперло, в легких защемило и зажало, не давая вдохнуть полной грудью, и его скрутил кашель. Мучительный, разжигающий нестерпимую боль. Будто выламывающий ребра.

Когда приступ кашля, наконец, закончился, он решил лежать без движения, не пытаясь заговорить, боясь спровоцировать очередную волну спазмов. Понемногу, события прошедших дней начали проявляться в его сознании. Он не был уверен в том, какой был сегодня день, но последнее, что он помнил, вроде происходило пятнадцатого мая. В тот день, когда он и еще двое космонавтов, завершили миссию на международной космической станции. А после приземлились в степях южного Казахстана. Недалеко от космодрома Байконур.

Он прокрутил шестеренки памяти немного дальше, и в его сознании всплыли картинки событий, произошедших на станции. Выход за пределы корабля. Равнодушная чернота космоса. Проплывающая под ногами Земля. Прокол скафандра. Заканчивающийся кислород в баллонах. Шлюз. Борьба с люком. И красивое лицо американской женщины с именем Джессика.

Теперь он вспомнил все. Кто он и что он. Где он был и что он делал. И от осознания себя, прошедших событий и достижений, он, превозмогая боль, улыбнулся. Почувствовав за себя гордость. Что все‑таки сделал то, к чему стремился. Что он покорил этот гребаный космос, оказавшийся совсем другим, чем он ожидал. Хотя теперь он твердо понял, что ненавидит его. Этот космос. И что никогда больше туда не вернется. Наверх. В пугающую пустоту. Даже если такая возможность когда‑либо подвернется снова. Но несмотря на разочарование и на то, что он почти погиб там, на станции, он все же был благодарен. Судьбе. Проведению. Богу. За то, что смог выжить и закрыть тему с космосом. Тему, которая заняла добрую половину его жизни.

Он попытался восстановить в памяти, что было после. Но дальнейшие воспоминания теряли фокус и рассеивались. Они вроде успешно приземлились. Их встретили, как нужно. Необычным ему показалось количество врачей на земле. Их было точно больше, чем обычно. И еще, они были в странных костюмах. Будто в скафандрах, почти как у них самих – космонавтов.

Врачи возились с ними, как с прокаженными. Поместили в чумные боксы. Как он понял из разговоров с центром, все потому что были подозрения, что на станцию с Земли занесли коронавирус и весь экипаж был заражен. Да! Теперь он вспомнил! Американец из его экипажа заболел, вроде, первый. Не вышел с ним в космос, как планировалось. А потом начала кашлять Джессика… За собой же он не замечал каких‑либо симптомов.

Что было дальше, он помнил лишь отрывочно. Их вроде долго куда‑то везли. Потом перетащили на самолет. И там! Да! Там! В самолете! Он теперь вспомнил! В самолете ему стало хуже. А дальше – темнота…

– Вот б…, ‑ с трудом шевеля губами, шепотом, грязно выругался он, осознав, что именно они, трое космонавтов из экспедиции отправленной на МКС 8 апреля, умудрились заразиться знаменитым коронавирусом и занести его на станцию.

Симптомы сходились. Жар, головная боль, ломота в теле, кашель и затрудненность дыхания. Все, как тысячу раз, как он помнил, говорили по новостям.

На всякий случай он сглотнул слюну в пересохшем горле. Чтобы убедиться, что не был подключен к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Нет. Горло было свободно. Значит его дела были не так уж плохи.

Прошло еще некоторое время, пока он лежал без движения, ожидая, когда боль в голове и теле немного отступит. Потом он предпринял еще одну попытку открыть глаза. Осторожно. На этот раз у него получилось. И увиденное оправдало его ожидания.

Он находился в больничной палате. На кровати. Его руки и ноги были зафиксированы резиновыми бинтами. Вероятно, чтобы не дать ему смахнуть установленные на обеих руках капельницы и другие приспособления для поддержания жизнедеятельности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Справа от него он заметил громоздкий аппарат, окутанный сетью проводов и трубок. Именно этот аппарат издавал жужжащие и щелкающие звуки, которые он отметил сразу после пробуждения. Некоторые трубки тянулись к его правой руке, заканчивая путь где‑то под слоем медицинского пластыря, закрепленного к вене.

Слева же стояла обыкновенная ржавая стойка для капельницы, к которой была привязана гроздь бутылей, от которых к его левой руке змеями тянулись еще пара трубок.

Место, где была расположена его кровать, было огорожено стенами из плотной, почти непроницаемой пленки. От самого потолка до пола. Посреди одной из этих «стен» угадывалась своеобразная «дверь», надежно закрытая на «молнию».

Сквозь пленку он смог разглядеть движение теней. Видимо врачей, работающих на той стороне от «стены». Они были совсем близко. Но у него уже не было сил пытаться докричаться до них.

Потом его взгляд упал на потолок. Высокий. Безупречно белоснежный. И на люминесцентную лампу, подвешенную ровно над его головой. И тут он обратил внимание, что по лампе ползет мошка. Крохотная мошка. Она неуверенно продвигалась сначала вперед, а потом назад, словно раздумывая о дальнейших действиях.

Он продолжал внимательно рассматривать ее. Головку с двумя выпученными красноватыми глазами. Передние ножки, короткие и мохнатые, которыми она деловито потирала перед собой. Остальные две пары ножек, подлиннее, которыми она цеплялась за поверхность лампы. И на полупрозрачные крылышки с затейливым узором.

И тут, он поймал себя на мысли о том, что так быть не должно. Да, у него было отличное, почти стопроцентное зрение. Но даже с таким зрением, он не мог разглядеть эту крохотную мошку в мельчайших деталях с расстояния трех с лишним метров. Разглядывать ее словно в микроскопе.

Это открытие, которому он не мог найти логичного объяснения, обескуражило и взволновало его. Но от такого волнения его скрутила очередная волна спазмов. И он был вынужден снова закрыть глаза. Стоило ему это сделать, как он ощутил, как проваливается в сон.

Засыпая, он подумал, что обязательно разберется с этой загадкой. Первым делом, сразу, как проснется…

Но он не знал, что эта самая мысль была последней в его жизни…

Человеческой жизни…

Доктор

Его ноги подкашивались от усталости. В глазах рябило. А руки мелко дрожали. Он был рад, что двенадцатичасовая смена, наконец, закончилась. Что он снял опротивевший душный герметичный защитный костюм. И стянул с лица защитную маску‑респиратор, которая была нелепейшим образом натянута поверх его оптических очков.

После недолгого перерыва, часов шесть назад, он, возвращаясь в «грязную зону», неудачно подогнал маску на лице. А потом до конца смены не имел возможности ее поправить. Так что теперь, его переносицу украшал пурпурный нарыв, а также две длинные красные полосы на скулах, повторяющие форму маски.

– Японский городовой! На кого же ты похож! – устало усмехнулся он, остановившись и взглянув на свое лицо в широкое зеркало, встроенное в стену больничного коридора. Коридора, отделявшего «грязную» и «чистую» зону бывшего кардиологического отделения главной городской клинической больницы, наспех переоборудованного в отделение для лечения пациентов с подозрением на Covid‑19, и с уже подтвержденным диагнозом.

– Морда… страшная…., надо было послушать Галю…, ‑ пробормотал себе под нос он, продолжая рассматривать свое осунувшееся, серое, с тяжелыми мешками под глазами лицо, вспомнив, что жена предлагала ему пристраивать под края маски какие‑то скользкие наклейки, которые она называла «патчи», и которые должны были защитить его лицо от раздражения. Он высокомерно отмахнулся от ее женских штучек. Очевидно, что зря…

Он с нежностью вспомнил о жене. Ее красивое, чуть пополневшее к сорокапятилетнему возрасту, лицо. Ее высокую сочную фигуру. Ее мягкие нежные руки. И самое главное – глаза! Большие, по‑восточному раскосые (спасибо татарке – матери). Светло‑карие, когда она была в духе и темнеющие в смоль, когда она злилась.

Как же ему хотелось убежать отсюда домой. К ней. Обнять ее, долго целовать в губы, щеки, уши, волосы, вдыхать знакомый аромат духов, а потом заняться сексом. Жадно. Где придется. Закончить один раз, покурить, а потом заняться снова, пока не кончатся силы.

Он работал одну двенадцатичасовую смену через двое суток отдыха. Но не мог попасть домой к жене, возвращаясь после каждой смены в оборудованный неподалеку от клиники отель для «ковидных» врачей. И так уже чуть больше месяца. Так что для него, все это время, начиная с момента когда его отделение по приказу правительства было переоборудовано в ковидно‑инфекционное, а им запретили контактировать с родными, превратилось в одну долгую, мучительную, бесконечную смену.

Он хотел было поднести руку к лицу, но тут же одернул ее, повинуясь вновь обретенному рефлексу не прикасаться к лицу руками. Даже несмотря на то, что не прошло и пяти минут, как он прошел через полную санитарную обработку в так называемом «шлюзе», при выходе из «грязной» зоны. Где снял всю экипировку, отдал ее в обработку, принял душ и надел чистую одежду.

– У рыбки‑гуппи больше мозгов, чем у вас, шеф…, ‑ вдруг кто‑то весело, со смехом, произнес прямо за его спиной.

Он обернулся и заметил, что мимо него, по направлению к «шлюзу», проплыла одна из медицинских сестер. Танюша. Чуть полноватая, миловидная девушка лет двадцати пяти, только что с медуниверситета, устроившаяся к ним ординатором за несколько месяцев до того, как начался весь этот сумасшедший дом.

Его лицо расплылось в довольной улыбке. Он нисколько не обиделся на подобную шутку от подчиненной, так как всегда старался сохранять в их преимущественно женском коллективе дружелюбную и свободную атмосферу, которая при этом не сказывалась негативно на рабочей дисциплине. За эту его способность быть одновременно и требовательным руководителем и понимающим человеком, его все в клинике любили и уважали. По крайней мере, так ему казалось. И эта его особенность была особенно важна именно сейчас, когда два десятка врачей, медбратьев и медсестер в его подчинении перестали быть просто медиками. А превратились в настоящих солдат на передовой. Когда нервы были на пределе. Когда на их глазах гибли люди. И еще, когда не было возможности вернуться домой и обнять родных, чтобы вспомнить, что существует нормальная жизнь.

– Ох как ты права, Танюша…, ‑ ответил он вслед удаляющейся девушке, вспоминая как сегодня, при заступлении на смену он забыл закрепить скотчем правый рукав на защитном костюме. А девушка вовремя заметила его оплошность, за считанные секунды перед тем, как он бы прошел в «грязную» зону.

– Отдыхайте, шеф…, ‑ мягким голосом сказала она ему перед тем, как скрыться за дверью «шлюза», на секунду обернувшись в его сторону, ловко перенеся через проем свое изящное тело.

Он знал, что он ей нравился. И что она с ним флиртовала. С самого первого дня, как появилась в его отделении. Впрочем, и она ему нравилась. Очень нравилась. Потому что была удивительным образом похожа на его Галю в те года, когда они только познакомились. Про себя он недоумевал о том, как он, взрослый, несвежий и уставший мужчина, мог привлечь внимание такой молодой, красивой и цветущей девушки, как она. Даже иногда позволял себе побаловаться фантазиями о том, что этим можно было воспользоваться. Но после всегда отбрасывал подобные мысли. Из уважения к любимой женщине. К своей профессии. И к самой девушке…

Пусть флиртует, немного радости в это суровое время для них всех было жизненной необходимостью, подумал он, и направился по коридору дальше, в сторону своего кабинета, через два лестничных пролета, которые дались ему так тяжело, словно он был семидесятилетним стариком.

Добравшись до места, он поспешил захлопнуть за собой дверь кабинета, щелкнул рычажком, заблокировав замок, прошел за стол, заваленный бумагами, и с выдохом облегчения упал в старое, просевшее кресло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его глаза закрылись сами по себе, под тяжестью век. Но это не принесло ему отдыха, так как по внутренней стороне век сначала поплыли красные круги, а потом, словно на экране телевизора, заплясали картинки‑воспоминания о прошедшей смене. Вереницы карет скорой помощи. Замурованные в скафандры врачи. Носилки, анализы, капельницы, томографы. Искаженные от боли и жара лица пациентов. Крики и мольбы о помощи. Смерть, пляшущая свой коварный и зловещий танец. В каждом кашле. В каждой бусинке пота. В каждой капле крови. В каждой слезе. И в каждом взгляде.

Кромешный ад. Ад!!! Его персональный, личный ад!!!

Ну или чистилище. Испытание, которое он должен выдержать. Чтобы доказать кому‑то, что он достоин звания врача. Что, может быть, он всю жизнь шел к этому моменту. Что был рожден для него. Чтобы сейчас день за днем стоять на передовой в то время, как кругом падают гранаты и свистят пули…

На самом деле – нет. Дело было не в этом. Не в этих красивых словах о призвании и долге. На самом деле, все было для того, чтобы вымолить прощение…

Это осознание тонкой мучительной иглой словно проткнуло его тело насквозь. От самой макушки до пят. Да…, вымолить прощение… Потому, что виноват. За то, что не уберег. За то, что отпустил и позволил случится тому, что случилось…

В его памяти, очень ярко и четко, вспыхнул образ сына. Веселое веснушчатое лицо. Непослушные светлые кудри. Упрямый подбородок. Глаза, то светло‑карие, то черные, прямо как у матери. Единственный их с супругой сын. Мальчик, который слишком быстро вырос и уехал от них. Их душа! Их свет! Их радость! Которого они отправили прямо в лапы чертовой смерти… Пять лет назад. Когда он погиб в глупейшей автомобильной аварии, после того, как уехал учиться на кардиолога, как отец, в Германию. На историческую родину, с надеждой остаться там работать.

От этих воспоминаний, с трудом пережитая скорбь, вроде наглухо запертая в подземелье памяти, снова чуть не выплеснулась наружу токсичным водопадом на его израненную душу. Как будто и не прошло пяти лет с того черного дня. Как будто и не было уже пролито море слез, выкурены тысячи сигарет и отмучены сотни бессонных ночей.

Он с силой обхватил руками голову, чтобы не поддастся желанию разбить голову в кровь об стол или расцарапать ногтями руки. А потом, он рывком открыл тумбочку и нащупал в ней стеклянный прохладный бок, достал початую бутылку водки, припасенный там же стакан и плеснул на донышко пахучую жидкость. Одним глотком жадно выпил налитое, ощущая как спасительный жар медленно растекается от желудка по всему по телу, разжимая в груди некую тугую пружину.

Уставившись невидящим взглядом на рекламный постер средства от гипертонии, он вдруг подумал, что будет продолжать делать свою работу. Несмотря ни на что. Делать хорошо. Спасать пациентов. Каждую смену. Без жалоб и нытья. И может быть, когда он спасет сотого человека. Тысячного. Десятитысячного. То тогда ему будет даровано прощение. И он, наконец, перестанет видеть в глазах каждого молодого парня, попадающего к нему в отделение, своего сына.

Дождавшись пока секундная стрелка на часах пройдет еще один круг, он отправил бутылку и стакан обратно в темноту тумбочки. Потом, глубоко вздохнув, включил компьютер и принялся заполнять формуляры данных о пациентах, поступивших за смену, состоянии аппаратуры и имеющихся неисправностях, для того, чтобы окончатлельно сдать смену и вернуться в отель.

Заполняя фамилии и имена поступивших, он остановился на одной записи. На фамилии и имени их самого знаменитого пациента. Космонавте. По какой‑то бюрократической ошибке или иному недоразумению госпитализированном не в столичном военном госпитале или в клинике администрации президента, а в их отделении для «простых». Может быть «наверху» почему‑то подумали, что их «ковидное» отделение лучше справлялось со своими задачами. Как бы то ни было, он был тут. Занимал одно из самых хорошо оборудованных коек. Был причиной того, что возле отделения каждый день крутилисьрепортеры. И еще, его состояние вызывало у него тревогу. И не потому, что он требовал дополнительной терапии, как тяжелый «ковидный» больной. А по другой причине…

Немного покружив курсором мыши по полю ввода дополнительных комментариев о состоянии пациента, он принялся печатать, неумело перебирая одними и теме же пальцами по расхлябанной клавиатуре, оставляя послание врачу, заступающему на смену:

«ВНИМАНИЕ: Бакир Токтаров. Тридцать пять лет. Поступил 17 мая 2020 года с симптомами двухсторонней пневмонии. Подтвержден диагноз Covid‑19. Впоследствии к стандартным симптомам добавились нетипичная обширная сыпь по всему телу, а также неудержимые диарея и рвота. Требуется отправить дополнительные пробы для дерматологических и аллергических анализов в республиканскую клинику. Также рекомендую связаться с врачами из США и Китая, куда были отправлены два других космонавта. Необходимо объединить работу по клиническому анализу для выяснения полной картины заболевания.»

Закончив с набором текста, он перечитал написанное, хмурясь, несколько раз прокручивая факты, связанные с этим знаменитым пациентом, которые каким‑то неуловимым образом выбивалась из общей картины и тревожили его. Потом он несколько раз кивнул сам себе, решив, что сделал свой долг как нужно, отметив странности в симптомах и дав нужные указания.

Через пять минут, когда он, выходя из здания клиники, нарвался на очередного репортера, то решил не капризничать и отдать этому дню свою последнюю жертву, согласившись дать интервью.

– Пожалуйста, сообщите зрителям канала КТК, имеются ли изменения в состоянии пациента? И был ли поставлен окончательный диагноз? – задала вопрос девушка‑журналист, тыкая ему в лицо микрофоном, пока оператор наводил на него камеру.

– Ммм…, состояние пациента вызывает у нас тревогу. Были выявлены новые симптомы, которые требуют дополнительного изучения и анализов…, ‑ ответил он, при этом ощущая, как из глубины легких на него накатывает кашель…

Дура

Она почти бежала вниз по лестнице, не держась за поручни, крепко сжимая влажную и липкую руку пятилетней дочери, которая не поспевая за матерью, волочилась за ней, путаясь ногами и перескакивая через ступеньки. Платок на голове женщины сбился. Волосы растрепались. А разношенные сандалии на ее ногах трещали, грозясь в любую секунду разойтись по швам.

Когда на ее пути попадались врачи в белых халатах, пациенты в пижамах, приходящие посетители, все с завязанными на лицах масками, то она пугливо шарахалась от них, словно от прокаженных, будто в каждом встречном она видела непосредственную угрозу их жизням.

Она сквозь зубы проклинала саму себя, что решила прийти в больницу в такое время. Что решила навестить престарелую свекровь, после того, как ту, пару дней назад, увезли в кардиологическое отделение центральной городской больницы с разбившим старуху гипертоническим кровоизлиянием в мозг.

– Дура! Дура! Поперлась! И дочь взяла! Дура! В городе кругом вирус! А я пошла!!! С едой, банками и склянками, как проклятая! Думала, что голодать будет бабка на казенных харчах, и никто из ее гнилых родственников ее не навестит. Только я! Дура!! Дура!!! Из‑за кого, спрашивается, метнулась?!! Из‑за полоумной выжившей из ума ведьмы, которая отравляла мне жизнь десять лет? Пропади она пропадом! Она и ее бездельник сын!!! О, боже!!! Дура! Дура!! Дура!!! О ребенке даже не подумала!!! Надо было хотя бы девочку у соседей оставить!!! Нет же! Поперлась! Через половину города! На автобусе!!! Когда все вокруг заразные! Дура! Дура!! Дура!!!

Каждый раз, когда она произносила очередные слова ругательств, в намокшую от ее разгоряченного дыхания маску, то пустые банки и бутылки в сумке на ее плече, в которых она привезла для свекрови домашнюю пищу, звонко стукались друг о друга и ударялись женщине в бок. Но она этого не замечала. Все, о чем она думала, это о том, что им нужно как можно быстрее выбраться из здания больницы, добраться через охваченный эпидемией коронавируса город до дома, закрыть за собой дверь, а потом сесть и подумать что делать дальше.

– Что она мне наговорила, злобная старуха, а?!! Ну ведь умом тронулась же! И так была конченная сука, а теперь, когда кровь извилины залило, то совсем сбрендила!!! О боже, сохрани нас господь!!! Что же это, а?!! – продолжала злобно бормотать она, резко дернув дочь за руку, заметив, что та в очередной раз замешкалась на повороте.

Когда очередной встречный случайно перегородил ей дорогу, то женщина истошно, истерично вскрикнула, словно выплеснув через край переполненной бурлящей кастрюли варево из злости, обиды и страха, едва умещающегося в ее уставшем от тяжелого быта и истерзанном неудачным браком теле.

Когда ошарашенный мужчина, с круглыми от удивления глазами поверх маски, обошел ее мимо, то она остановилась, чтобы перевести дыхание, и, вдруг, ощутила, как слезы, без какого‑либо предупреждения, непроизвольно брызнули из ее глаз.

Она прислонилась к стене, аккуратно сняла маску и ей же торопливо принялась вытирать глаза, стыдясь показать окружающим свою слабость.

– Мама…, почему ты плачешь? – тоненьким голоском спросила девочка, недоуменно смотря на мать снизу вверх.

– Ничего! Маску крепко держи! – рявкнула та на дочь в ответ, вытирая остатки влаги на лице и приспосабливая маску на место.

А потом, ощутив укол вины перед дочерью, что отыгрывает на ней свои взрослые проблемы, то опустилась к ней и крепко обняла, ощутив грудью ее крохотное тщедушное тельце.

– Мы сейчас побыстрее пойдем домой, хорошо детка! Ты главное держи маску на месте и не мешкай, хорошо? – смягчив тон сказала она девочке в ее маленькое полупрозрачное ушко, украшенное серебряным гвоздиком, – твоя мама обо всем позаботиться, она справиться, не нужен нам никто. Ни твой отец, ни твоя бабка…

– А с бабушкой все будет хорошо? – спросила девочка.

– Да что с ней случиться, с твоей бабкой! Она нас всех переживет, – с горечью ответила мать, вспоминая о том, что ей пришлось пережить.

Пережить два дня назад…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Старуха

В один из будних дней, когда она возвращалась вечером со службы. Уставшая. С красными от утомления глазами. Вынужденная, по приказу работодателя. выходить на работу в офис в период карантина. После долгих часов обработки цифр на бухгалтерских документах. С сумкой, полной продуктов, в одной руке. Держа пятилетнюю дочь во второй, забрав ее из местного муниципального детского сада. Преодолев долгий путь из центра города, сначала через десять станций на метро, потом через двенадцать остановок в переполненном и душном автобусе, рискуя подхватить знаменитую заразу. В их отдаленный неблагополучный пригород, тесно застроенный полулегальными частными домами приехавших из провинций бедолаг. Таких же, как она, ее муж и свекровь, живущих в домах, наспех построенных из подручных, бог знает каким образом доставшихся материалов.

Ее супруг уже как неделю не появлялся дома, после того как его выгнали за пьянство с последнего места работы охранником в магазине. С работы, за которую он не держался. И которую он даже с радостью потерял, освободив время для друзей‑бездельников, к которым немедленно присоединился, уехав на чью‑то дачу, якобы, чтобы помочь строить баню. А на самом деле, чтобы целыми днями и ночами пить с ними водку и играть в карты. Ещё проигрывать деньги на спортивных ставках, которые умудрялся на кабальных условиях получать займами в мутных ростовщических конторах. Оставив ее одну обслуживать его почти не ходячую восьмидесятилетнюю мать, смотреть за дочерью и домом и успевать ходить на работу. При этом, принося в дом единственный небольшой источник дохода, за исключением мизерной пенсии старухи, которая та до копейки отдавала сыну, чтобы он их тут же спускал на выпивку и ставки.

Бабка же, с первого дня, как они с ее сыном поженились и как он привел ее в их неказистый, трехкомнатный, отапливаемый углем дом, невзлюбила ее, при любом удобном случае унижала и заставляла работать по дому без права на отдых. Даже когда она, после трех выкидышей, родила дочь, пережив пять лет безуспешных попыток зачать. Но и тогда она не получила похвалы от свекрови, обвинившей ее в том, что ее чресла способны только давать гниль или выплевывать девок, тогда как она надеялась получить внука.

Наверное, как она думала, бабка вела себя таким образом из ревности к единственному сыну. Или из простой природной вредности. А может потому, что и над бабкой в свое время измывалась ее свекровь. И теперь та брала назад то, что отдала, когда была молодой.

Такова была ее жизнь. Трудная. Лишенная радости. Полная агрессии и несправедливости. Жизнь, заставляющая ее, все еще молодую тридцатилетнюю девушку, выглядеть на все сорок. Но другой жизни она не знала. Так как и сама была из похожей семьи, из которой сбежала, как только встретила первого предложившего жениться парня.

Женщина прошла знакомым путем от главной дороги к своему дому. Вдоль покосившегося забора, освободив руку и выудив из сумки нужные ключи от калитки и дома. И с удивлением обнаружила, что калитка была настежь открыта.

Пройдя во двор, она взглянула в сторону крыльца, где по обыкновению, каждый теплый день устраивалась бабка, на своем привезенным из деревни старом рассохшемся деревянным стуле, ожидая ее прихода с работы, готовая выдать снохе новую порцию поручений и унижений.

Но на крыльце никого не было.

Женщина пересекла двор и поднялась на крыльцо, на котором стоял пстой бабкин стул. Она подошла к двери и дернула за ручку. Дверь была закрыта. Попытки открыть дверь ключом также не увенчались успехом. Дверь была закрыта не на замок, а на щеколду с внутренней стороны.

– Бабуля!!! – выкрикнула она, пытаясь привлечь внимание старухи.

Никто не ответил.

Оставив девочку на крыльце, она подошла к ближайшему окну и всмотрелась внутрь дома. Не обнаружив движения, она обошла дом и всмотрелась в другое окно.

– Бабуля, открывайте! Мы пришли! Вы закрыли дверь изнутри. Откройте! – продолжала выкрикивать она, ощущая как нарастает тревога и предчувствие того, что с бабкой случилась беда.

И тут, она заметила внутри движение.

– Бабушка! Я тут! – радостно завопила она, увидев старуху в темноте коридора между комнатами.

Та вела себя странно. Бабка стояла посреди коридора и бормотала бессвязные фразы. Будто оглохшая и ослепшая. Безуспешно пытаясь пойти по направлению к голосу снохи. Словно обезглавленная курица, она тыкалась сначала в одну сторону, уткнувшись в стену, а потом в другую, уперевшись в шкаф. Выражение ее лица было необычно беспомощным, слабым и просящим. Словно лицо ребенка, вымаливающего прощение у строгого родителя. У нее. У снохи. У самого бесправного члена их семьи.

– Я тут! Я тут! Бабушка! Я тут! – кричала женщина, размахивая руками, но бабка продолжала топтаться на месте, растерянно озираясь по сторонам.

И тут она поняла, что с бабкой случился либо инсульт, либо кровоизлияние в мозг. Она помнила, что старуха, сколько она ее знает, страдала от высокого давления, и каждый день принимала таблетки от гипертонии. Это у них было семейное. И от чего, как правило, умирала вся их родня, в основном в промежутке между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами жизни. Так что было даже удивительно, что бабка протянула до восьмидесяти.

– Дверь откройте! Дверь!!! – не оставляла попытки докричаться до свекрови она, дергая руками решетки, установленные на окне, а также и на всех остальных окнах дома, не позволяя забраться через них внутрь.

Что она чувствовала тогда в тот момент? Она и сейчас не могла в себе разобраться. Прежде всего, страх. Больше от неожиданности произошедшего. И еще от того, что если бабка умрет, то только на ее плечи лягут похоронные заботы и все связанные расходы. Еще и жалость к старухе. Несмотря на долгие годы унижений, ей все же было больно видеть ее такую, непривычно беспомощную и страдающую. Но еще, она услышала в себе стыдный и предательский голосок злорадства. Что, наконец, бабка получила, что заслуживала. Что ее конец настал. Что она избавиться от злобной ведьмы, которая только и делала, что пила ее кровь. И что теперь, она сможет освободиться от обязанностей по уходу за ней и начнет жить свободно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потом была беготня, звонки и призывы о помощи. Дверь пришлось выламывать соседским парням. А бабку через час увезли на скорой в больницу. С кровоизлиянием в мозг, как она и предположила.

А двумя днями позже, она, не надеясь на других родственников, а тем более на мужа, чей телефон перестал принимать звонки, примчалась проведать ту в больницу. Невзирая на опасность передвижения в зараженном «ковидом» городе. Несмотря на то, что ненавидела старуху всем сердцем. Несмотря на то, что доктора по телефону отговаривали ее от посещения, учитывая сложную ситуацию в городе и больнице. Просто она не могла поступить по другому. Ее воспитали таким образом, что нужно уважать старших. А после замужества чтить и заботиться о свекрови. И она пошла, словно заведенная кукла, выполняя сценарий, придуманный другими. Сварив суп и пельмени, распределив еду по банкам. Прихватив дочь, которую не с кем было оставить дома.

Она добралась до больницы. Прошла через карантинные кордоны. Через жесткий контроль при входе в отделение. Облачилась в халат и надела маску.

И впервые за два дня увидела старуху. В палате на три кровати. У стеночки. Лежащей на спине. Ровно и аккуратно. Укрытая ровно до середины груди больничным одеялом. Будто мертвая в гробу. С закрытыми глазами. С серым лицом с глубоко впавшими скулами. С сухими губами.

Но стоило женщине подойти ближе, то старуха немедленно открыла глаза, словно чутко ждала ее появления.

От неожиданности женщина отпрянула, словно испугалась ожившего покойника. А потом, взяв себя в руки, подошла вплотную к кровати….

Сорок один камень

– Пришла…, ‑ тихо прошептала старуха сухим скрипучим голосом, словно кто‑то провел гвоздем по заржавелому железному забору, – думала сдохну…? а вот на тебе…! Выкуси…! Не дождешься…!

Услышав подобное приветствие, женщина закусила губу, стараясь удержаться от того, чтобы не кинуть бабке сумку с едой в лицо и не выбежать прочь из палаты.

Напротив, взяв себя в руки, она вежливо спросила.

– Как вы себя чувствуете, бабушка?

– А тебе есть дело, что ли? – огрызнулась старуха, злобно улыбнувшись и обнажив ряд неровных почерневших зубов.

Женщина не ожидала встретить бабку в подобном здравии, с четкой речью и ясным сознанием, помня из рассказов знакомых, что пережившие кровоизлияние в мозг зачастую умирают, а если и выживают, то очень медленно восстанавливаются, зачастую учась заново говорить и двигаться. Также и лечащий врач, с которым она успела поговорить перед тем как пройти в палату, упомянул, что пациентка на его удивление сохранила ясность сознания, несмотря на обширное кровоизлияние и преклонный возраст.

«Точно ведьма» – подумала про себя женщина, осторожно, с опаской смотря в лицо свекрови.

– Я волновалась за вас…, вот еды вам принесла из дома, – пыталась оправдаться она, проклиная в мыслях себя за то, что снова позволяет старухе манипулировать собой, используя ее чувство вины и долга перед по сути чужим ей человеком.

Старуха улыбнулась еще шире и сдавленно закряхтела в недобром смехе.

– Волновалась она! Аж на третий день пришла… Сначала довела меня до могилы, а потом, посмотрите‑ка на нее, начала волноваться?!!

– Как я довела вас? Что же я сделала?

– Она спрашивает – «что она сделала?», вы только посмотрите…, да потому что ты – сука! Гнилая сука! Я все про тебя, сука, знаю… ты ведь пришла в мой дом чтобы обокрасть меня и свести в могилу, а потом дать под зад моему сыну и жить с награбленным, трахаясь с уличными мужиками! Потому что ты еще и шлюха! Шлюха‑а‑а… Шлюха‑а‑а‑а…, ‑ свирепо хрипела бабка, разбрызгивая капли слюны по подбородку, исказив лицо в гримасе ненависти, сузив глаза до двух полыхающих злостью узких полосок.

Женщина смотрела на свекровь, окаменев. Поначалу растерявшись от подобной неоправданной агрессии. А после решив, что, если бабка сейчас подохнет от повторного кровоизлияния, тратя силы на проклятия, то пусть так и будет. Ибо поделом ей.

Но та внезапно, словно кукла с закончившимся заводом, закрыла веки и замолчала.

В тишине прошло несколько минут. Неловких. Томительных. Мучительных. В течение которых женщина начала опасаться, что бабка могла либо действительно испустить дух, либо просто заснуть.

Прождав в тишине еще некоторое время, она положила на тумбочку пакеты с едой, осмотрелась по сторонам на две оказавшимися пустыми больничные кровати и на пыльные окна, занавешенные наполовину казенными шторами в мелкую клетку.

Бабка же продолжала лежать неподвижно, с закрытыми глазами, будто холодная мраморная статуя.

И тут, когда женщина решила, что прождала достаточно долго, и начала движение в сторону выхода из палаты, то бабка тут же открыла глаза и рявкнула.

– Стой, дура! Куда пошла?!!

– Вам, бабушка, нужен отдых. Еда тут на тумбочке. А я пойду. Меня дочь на проходной ждет. Ее внутрь не пустили. Волнуюсь…, ‑ в оправдание пробормотала женщина.

– Заткнись! – отрезала бабка, – и слушай…

Тонкое больничное одеяло на старухе зашевелилось и из под него показалась рука, смуглая до черноты, морщинистая, с изуродованными артритом пальцами, оканчивающимися длинными, давно не стриженными ногтями. В руке у бабки показался небольшой мешочек. Хорошо знакомый снохе мешочек, в котором старуха хранила свои камни для гадания. Сорок один камень в форме небольших фасолин мутно‑сероватого оттенка. С желтоватыми прожилками. Такие старые, что казалось они были родом из средневековья. Кое‑где потрескавшиеся и сколотые. Но в остальном гладкие, отполированные десятками, а может сотнями лет использования. Они чуть слышно брякнули в мешочке, словно проворчали, что их покой снова посмели потревожить.

Женщина помнила, как старуха частенько после ужина удалялась в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь, и долго не выходила, не беспокоя сноху поручениями, давая ей возможность немного отдохнуть от бытовых обязанностей. Как‑то, когда бабка с сыном ушли в гости, то она, снедаемая любопытством, пробралась в старухину комнату, и после недолгих поисков, между подушками на кровати, наткнулась на этот мешочек, развязала узелок и высыпала на руку россыпь камней, догадавшись, что бабка использует их для старого народного гадания на сорок одном камне. Покрутила их в руках, подивившись странному ощущению на коже, когда прикасалась к этим камням, а потом сунула на место.

– Слушай меня! Внимательно слушай! – продолжала шептать старуха, выпустив мешочек из рук и костлявыми пальцами больно схватив женщину за локоть, заставив ту низко наклониться над ней, приблизив свои ссохшиеся губы женщине к уху, – мне на тебя, сука, все равно, что ты сдохнешь или нет. Мне до этого нет дела. И знаю я, что и сынок мой – пропащий. Да, пропащий. Признаю… признаю… Но девочку маленькую жалко… Мою крохотулечку… Кровиночку… Жеребеночка моего… – тут, к удивлению снохи, голос бабки дрогнул, и ей показалось, что старуха, никогда не позволявшая себе показывать кому‑либо свою слабость, была готова заплакать…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Бабушка, я слушаю, говорите, – ответила женщина, по заученной привычке проглотив оскорбления в свой адрес, и чувствуя, что старуха готова ей сказать что‑то действительно важное.

– Гадала я на камнях моих, в тот вечер, когда ударило меня давлением. Открывала я будущее, смотрела, когда умру и что будет с сыном моим после смерти. Хотела еще тебя проверить, сука, будешь ли ты верна моему сыну или сбежишь от него со всем нажитым. Но открылось мне другое. Страшное! Слушай меня внимательно и запоминай! Камни ложь не говорят. И сказали мне камни, что скоро будет на земле большая порча. Даже больше то, что сейчас творится. Темнота опустится. Солнце почернеет. И люди все будут сильно болеть. И никто не сможет вылечиться. И станут от этой хвори люди зверями, питающимися плотью, страшными дьявольскими демонами… И не останется больше ничего на Земле, только смерть и страдания. И будут бродить стаи этих зверей в поисках оставшихся людей, чтобы насыщаться ими…

Услышав подобные откровения старухи, сноха невольно отпрянула, решив, что бабка все же не в себе, раз говорит подобную нелепицу.

– Поди, сука, сюда, и слушай меня, – вновь схватила старуха ее за локоть на удивление сильными твердыми пальцами, опять притянула к себе, и зловещим шепотом продолжала, – я отсюда уже не выйду, конец тут мне, и сыну моему конец, я знаю… Пусть… Но ты спаси внучку! Только спаси мою внучку. Заклинаю тебя! Умоляю! Только на тебя надежда… Пожалуйста, последняя просьба моя к тебе… Не откажи! Знаю, что суровой к тебе была… Но как по‑другому?!! Ну прости меня! Хочешь на колени встану перед тобой!?? Хочешь?!! – жалобно запричитала старуха, дёрнувшись под одеялом в безуспешной попытке сползти с кровати, – а не послушаешь меня и погубишь девочку, – голос старухи снова стал твердым и угрожающим, – то знай, что с того света тебя достану и отомщу, сука ты окаянная…

На этот раз сноха резко отбросила руку старухи и подальше отошла в сторону от кровати. Старуха же попыталась дернуться за ней, но не смогла сдвинуться с места, продолжая бормотать сухими губами, сверля сноху злобным безумным взглядом.

Постояв в нерешительности на месте несколько секунд, женщина, не сказав старухе больше ни слова и не прислушиваясь к ее бредням, решительно подошла к тумбочке, достала из сумки банки с едой, вывалила содержимое в пару казенных, оставленных кем‑то на тумбочке тарелок, а после бросилась с пустой сумкой к выходу из палаты. Пробежала через длинный коридор к выходу из отделения, рванула на себя дверь, обнаружив дочь послушно ожидающую ее на выходе, схватила ту за руку и направилась к лестничному пролету по направлению вниз.

Когда они выбрались из здания больницы, то женщина заметила, как к ней приближается молодая девушка в маске и с микрофоном в руке, а позади нее показался долговязый парень с видеокамерой на плече.

– Здравствуйте. Вы не будете против ответить на несколько вопросов для зрителей КТК? – спрашивает та у нее.

– Нет! Нет!!! – испуганно отстраняется от журналиста женщина, резко дергая девочку за руку, – не волочись! Быстрее! – командует она дочери. Обернувшись назад, она замечает, что девочка держит повязку в руках. Женщина замирает. Ее глаза над маской расширяются. – Не снимай это!!! Не снимай!!! Одень обратно!!! – кричит она, выхватывает маску из рук дочери и крепко завязывает ее на лице девочки…

Когда через два квартала, они добежали до автобусной остановки, то женщина вдруг почувствовала острое першение в горле. Остановилась отдышаться, а потом согнулась пополам в скрутившем ее кашле…

Шедевр

Тридцатое мая 2020 года. Суббота.

Мелкими глотками я пью терпкое, пахнущее запекшейся кровью и ржавым железом красное вино. Из высокого стеклянного бокала, принесенного из дома. Каждый его глоток будто начинает всасываться в плоть еще в полости рта, распускаясь на языке цветком из лесных трав и диких ягод. Чтобы потом юркнуть по пищеводу к желудку. И там, маленькой тепловой бомбой, взорваться и раствориться по всему телу.

В ногах болтаются три винные бутылки. Одна из них чернеет печальной пустотой. Две остальные – непочатые и полны обещаниями, что вечер только начинается. Чуть слышно играет музыка. Вечереет. Отсветившее свое за день солнце торопится завалиться за горизонт ярко‑синего моря, словно уставший работник спешит упасть на мягкую подушку.

Все еще по‑весеннему прохладно. Но воздух уже начинает дышать отголосками грядущей в июне жары. Жары, надвигающейся на город, словно ревущий, пышущий огнем локомотив. Через день наступает лето. Время детских каникул. Отпуска. Пляжа. Загорелой кожи. Песка в сандалиях. И нормальной жизни с присущей ей суетой и простыми радостями.

Когда… мир снова встанет на привычные рельсы. Когда закончится истерика по поводу «ковида». Когда на полную откроются города и регионы. Когда заработают аэропорты. Полетят самолеты. И покатят поезда.

Но откроются ли?

Заработают ли?

Полетят ли?

Покатят ли?

Может, стоит говорить не «когда»? А «если»…

Если нормальная жизнь вернется…

Если у нее будет шанс вернуться…

Если!!!

Потому что настоящая проблема не в «ковиде». А в том, что нас ждет после него. В том, что сейчас, в эту самую минуту, в этот самый миг, в то время как в мой желудок попадает очередной глоток красного вина, где‑то в трех больничных отделениях в разных точках мира, куда положили космонавтов с того проклятого полета, зреет, мутирует и готовится напасть на человечество зло.

Настоящее, лютое, неразбавленное и безжалостное зло. Которое сотрет с лица планеты человеческую цивилизацию. Заставит людей превратиться в диких зверей. Матерей заставит нападать на собственных детей. Мужей растерзать любимых жен. Дедов пожрать ненаглядных внуков.

Может именно сейчас, в крови этих космонавтов, на молекулярном уровне, происходит этот жуткий необратимый процесс. Тихо, незаметно, невидимо человеческому глазу природа создает свое самое жестокое оружие массового поражения.

Ваяет свое лучшее произведение искусства.

Свой шедевр.

Свою Джоконду.

Своего Давида.

Клеточка за клеточкой. Ниточка за ниточкой. Словно адская швея, она распутывает и разглаживает замысловатые клубки структур двух вирусов: местного, земного «ковида» и совершенно нового, незнакомого «чужака» и «пришельца», завезенного из космоса. Она готовит в теле «чужака» место для сркрещения. Потом протягивает ниточку внутрь от одного к другому, заставляя два вируса слиться воедино, крепко обняться, словно давно не видевшие друг‑друга любовники, сплестись в один целый замысловатый узор из молекул кислот, белков и мембран. Создавая совершенно новый тип вируса, неведомый человеческому иммунитету, разрушительный и коварный по своей силе. Вирус намного страшнее оспы, чумы и холеры, покосившие когда‑то целые города и народы. Вирус, не просто убивающий жертву, а заставляющий его в муках переродиться в кровожадное чудовище…

Из своего сна я помню, что к этому дню, к тридцатому мая 2020 года, у первых зараженных космонавтов пройдут первые симптомы болезни, схожие с признаками пневмонии. И на смену им придут сыпь, диарея и рвота. А ко второму июня они впадут в кому. Чтобы потом, четырнадцатого июня, словно под оглушительный рев победных фанфар, громыхнуть финальной сценой чудовищного превращения человека в зверя, в итоговое звено дарвиновской эволюции. Когда они проснутся из комы и начнут нападать…

До этого дня оставалось две недели. Четырнадцать дней…

И словно ничего подобного не происходит, я, как ни в чем не бывало, сижу с двумя коллегами‑друзьями, парнем и девушкой примерно одного со мной возраста, на заднем сиденье автомобиля, припаркованного возле моего жилого комплекса. Кафе и рестораны в городе хоть и недавно открылись, но пока работали только до семи вечера и с дикими ограничениями. Поэтому вот так, по студенчески, мы иногда за время карантина проводили наши выходные вечера. В машине. С пивом. Вином. Пиццей. И разговорами допоздна. До часу. До двух. Что, впрочем, к нашему удивлению, никак не влияло на душевность посиделок, количество высказанных откровений и литров выпитого алкоголя.

Сплетни о работе журчали и переливались бойкими ручейками. Мне было хорошо и пьяно. Я увлеченно спорю и выражаю свою точку зрения на очередную актуальную тему. Смеюсь во все горло над удачной шуткой. До слез. До боли в животе.

И на какое‑то время я забываю обо всем… О том, что нас ждет. О том, что где‑то далеко, в трех больничных отделениях лежат три космонавта, будто три троянских коня, завезенных на Землю врагами, в крови которых готовится смертельный бульон для нового вируса, тикает дьявольский механизм, отсчитывая минуты до взрыва. К чему я готовился целый год. Оборудовал железную дверь, укрепил окна и по горло запасся едой, водой, медикаментами и снаряжением.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А эти двое, улыбающиеся, смеющиеся, подвыпившие ребята, мои хорошие друзья, даже и не догадывались обо всем этом. И я им за этот год ничего не рассказал. Не предупредил. Побоялся, что не поймут. Что сочтут дураком. Поднимут на смех. А может быть не сказал, потому что не хотел раскрывать им информацию о своем подготовленном укрытии. Вот так… Стыдно… Малодушно… Трусовато… Зато честно… Честно перед самим собой…

Хотя с другой стороны я все же написал те безумные сообщения с предсказаниями по адресам министерств обороны, космических агентств и новостных агентств мира. И мне никто не ответил. Еще я выкладывал свою историю, как есть, без прикрас на сайте самиздата litnet.com. Опять же, судя по комментариям, мне никто не поверил, приняв историю за художественный вымысел.

Я сделал, что мог. Я – простой человек. Маленький гражданин. Что еще я могу? Разве только, что первым запланированным рейсом купил билет до нашего города для своей матери. Ну еще убедил супругу, которая, как мне кажется, до сих пор сомневается в моих предсказаниях, попросить ее родителей закупить еды впрок. Это все…

И тут поток моих мыслей прервался. Приятель, дождавшись пока предыдущая тема разговора будет исчерпана, вдруг невзначай спросил. Отвлеченным, расслабленно пьяным голосом.

– Слышали новости! Сегодня где‑то прочитал… Вроде в стране ожидается вторая вспышка вируса…

Автомобиль

– Ну вас, Денис! Хватит уже с нас вирусов…, ‑ капризно выкрикнула девушка, пьяно ударив ладонью по велюру автокресла, – вечно вы что‑то придумываете…, или вычитываете где‑то, сами не знаете откуда… Распространяете конспирологию и неподтвержденные фейки. Из ваших ютубов и телеграммов… Знаю я вас…

С этими словами она выпрямила спину и вытянула шею, задрав подбородок и голову вверх. Ее губа немного затряслась в показном возмущении, а указательный палец на правой руке закачался в воздухе, словно указка строгой учительницы младших классов. Мне была хорошо знакома ее подобная реакция. Я видел ее много раз на работе. Реакцию чуть вздорной и своенравной женщины – карьеристки, достаточно зрелой и достигшей определенных профессиональных высот, управляющей десятками сотрудников, научившейся каждый день преодолевать предубеждения мужчин к женщине‑руководителю, умеющей четко и громко заявлять о своем мнении. Впрочем, иногда, слишком громко…

Подобное развитие разговора моментально разогнало хмель в моей голове. Заставив нервно замереть в напряжении. Ведь я совсем забыл, что, если верить моему сну годичной давности, записанному на скомканном клочке бумаги, именно сегодня, тридцатого мая 2020 года, должны были выйти новости об ухудшении состояния космонавтов.

Я закрыл глаза и выудил из чердаков памяти воспоминания о пережитом кошмаре. Девушка‑репортер. Долговязый мужчина – доктор в белом халате. Он нервничает и опасливо поглядывает в объектив камеры. И обрывистыми казенными фразами докладывает о состоянии больного космонавта. Что у пациента пропали первоначальные симптомы и появились новые. Сыпь, диарея и рвота. Потом говорит, что пробы анализов были отправлены в столицу. Репортер спрашивает оправданы ли слухи о том, что космонавт мог заразиться новым видом вируса в космосе. Врач же высокомерно отмахивается от подобных домыслов. А потом он начинает кашлять…

Я украдкой взглянул на часы. Вечерние новости уже давно прошли, но их можно было посмотреть в записи на сайте телекомпании или на канале в Ютубе. Я мог бы выйти из автомобиля под предлогом похода в туалет и тайком посмотреть выпуск со смартфона. Но что‑то подсказывает мне, что этого можно и не делать. Что новости сами придут ко мне.

– Это не фейки! Какие еще фейки??! – обиженно выпалил Денис, – я читал где‑то на сайте новостей…

От возмущения необоснованным обвинением он весь встрепенулся своим грузным телом на переднем водительском сиденье, так что даже качнул корпус автомобиля, в котором мы сидели. Повернул крупную, круглую, коротко стриженную голову назад, в нашу сторону, показав нам свое лицо, такое же крупное и круглое, которое могло бы показаться простым и грубым, если бы не пара зеленых, редкого малахитового оттенка глаз, которыми он пользовался, заигрывая с молодыми девчонками из офиса.

– Не обижайтесь. Но я скажу правду, что думаю, – продолжила девушка, удерживая образ школьной учительницы, отчитывающей нашкодившего хулигана, старательно собрав лицо в серьезную мину, именно такую, с какой она отчитывала своих подчиненных на работе, – так будет правильно. Сейчас много чего пишут и много врут. Я в начале все читала и верила. Даже по ночам нормально спать перестала. Просыпалась посреди ночи и уже не спала. Ужас, как устала от всего этого. От всех новостей про смерти, заговоры и версии. Еще о том, что карантин не снимут еще год, пока не выпустят вакцину. Устала!!! И приняла решение, что ничему такому верить не буду, – с этими словами она рассекла воздух взмахом руки, задев подвешенный пакетик с автомобильным ароматом, – а буду верить только официальным данным. И вам того же советую! Пусть они, может быть, и врут. Но врут точно меньше, чем всякие ваши непонятные телеграммы или Ютуб каналы, которые ведут все, кому не лень… Или еще эти ватсапп рассылки! Еще та гадость!!! Как вы только им, Денис, верите! Это же неправильно!!! Что вы, Тимур, подленько так сидите и молчите?!! Вот всегда вы так! Скажите, что думаете! – в приказном тоне обратилась она ко мне.

Я же сидел без движения, задержав дыхание, ощущая как алкогольные пары окончательно покидают голову, освобождая место опротивевшей, надоевшей за прошедший год, неприятной, липкой, слово холодная слизь, тревоге.

– Я что говорил, что это из ватсапа или телеграмма? Я же говорю, что читал в новостях! Сейчас найду и прочитаю… Вы опять, не дослушав, сразу наезжаете…., ‑ обиженно ворчал Денис. Впрочем, было видно, что он не берет обиду близко к сердцу и слегка ухмыляется, давно привыкнув к подобным выпадам подруги.

Пока он рылся в своем смартфоне в поиске информации, я все продолжал молча сидеть, застыв на месте с полным бокалом вина в руке.

– Тимур! Что с вами? Вам плохо? – обратилась ко мне девушка, заметив перемену в моем настроении.

Она аккуратно взяла меня за руку и вгляделась в мое лицо, которое, вероятно, черт знает что выражало.

– Тимууууууур! Может вам воды? – испуганно засуетилась она, принявшись искать в ногах потерявшуюся бутылку минералки.

– Нет. Все нормально…, ‑ пробормотал я, осознавая, что просто так она от меня не отстанет. Что мне придется объясниться с ними. Именно сейчас.

– Вот! Смотрите! Нашел! – гаркнул Денис, победно вытянув с переднего водительского сиденья свою увесистую волосатую руку, в которой держал смартфон с подсвеченным в темноте экраном. Прямо под наши глаза.

– Хорошо. Что там? – злорадным, недоверчивым тоном, спросила девушка, приняв смартфон в свои руки, – только пусть это будет не очередная чушь про китайские вирусные лаборатории, вышки 5G или чипирование Билла Гейтса…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Читайте! Читайте! – с самодовольной усмешкой ответил тот.

Как я и ожидал, она прочитала новостную статью про состояние здоровья нашего космонавта. Журналист цитировал слова доктора, видимо именно того, которого я видел в своем пророческом сне. Статья упоминала смену симптомов заболевания и направленные в столицу образцы крови. А в конце был добавлен вывод, что это может быть признаком «второй волны» эпидемии. С новыми, более серьезными проявлениями…

Какая чушь!

И тут меня прорвало. Я что‑то громко и резко выкрикнул, заставив девушку заткнутся. И начал говорить. Говорить долго. Быстро. Без остановки. Путаясь и исправляясь. Обо всем, что я знал. Обо всем, что мне пришлось пережить за последний год.

По мере того, как слова выходили из моего рта, их глаза расширялись, а рты приоткрывались от удивления и недоумения.

Когда поток моих слов иссяк, я почувствовал себя неимоверно уставшим и словно сдувшимся, как проколотая покрышка на колесе, будто все сказанные слова занимали в моем теле свое определенное место, а теперь я внутри стал совершенно пустой и потерявший форму.

Я изможденно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

В салоне же автомобиля воцарилась тишина. Они молчали. И даже с закрытыми глазами я знал, что они продолжали таращиться на меня своими округлившимися глазами. Словно на какого‑то сумасшедшего. Словно на чудика. На фрика…

Не в силах больше терпеть эту их тишину, я открыл глаза, толкнул наружу дверь машины и вышел на улицу. А потом пошел по направлению к дому…

Сожалея о содеянном…

Сигарета

Ему хотелось курить. Очень сильно. До ломоты в костях. До хруста в ногтях. Есть расхожее выражение, про заядлых курильщиков, что они готовы убить за сигарету. Образно выражаясь. В переносном смысле. Но ему сейчас казалось, что никакого образного и переносного смысла нет. Он бы действительно сейчас убил бы за сигарету.

Ео мысли одержимо крутились вокруг картины, где он зажимает между губами тонкую белую палочку с желтым основанием. Чиркает зажигалкой. Подносит огонь к кончику сигареты. Глубоко вдыхает и втягивает в легкие слегка обжигающий, торкающий ударом дыма по легким терпкий аромат. Под легкое потрескивание сгораемой бумаги и скрученных табачных листьев. С наслаждением закрывает глаза и выдыхает дым из легких обратно. Ровной плотной струей, которая витиевато клубится, образуя причудливые кольца и вихри. И медленно растворяется в воздухе.

А потом, через секунд пять или шесть после первой затяжки, особенного после долгого воздержания, в голову попадает никотин. И словно буддистский монах шарахает деревянным молотом в огромный бронзовый гонг. Голова гудит, становится мягкой, словно желе. Мысли растекаются. Растворяются. Теряются. Разбегаются. И волна расслабления расходиться по телу.

Впрочем этот эффект длиться совсем недолго. Может минуту. Или максимум – две. Потом, организм, насытившись никотином, принимает очередные дозы, как должное, чтобы запустить где‑то в груди маленькую коварную воронку, которая будет раскручиваться, быстрее и быстрее, чтобы через некоторое время после того, как первая выкуренная сигарета отправится в урну, превратиться в смерч, зияющую голодной и прожорливой пустотой дыру, требующую новых жертв. И тогда будет выкурена вторая сигарета. А потом третья. И четвертая… И так далее больше и больше…

Он знал как это работает, выучив все стороны и грани своей никотиновой зависимости за сорок лет курения. Когда бросал и начинал заново. Бросал снова и начинал вновь, словно катался на американских горках вверх и вниз. Однажды бросал даже на месяц. Но потом, как всегда, срывался…

И докурился…

До рака легких…

Вот так…, невинная школьная привычка, однажды подхваченная на заднем дворе школы, прилипла к нему на всю жизнь. И устроила ему подобный коварный сюрприз. За год до того, как ему должен был бы стукнуть полтинник. До которого он, возможно, не доживет…

Вот так…Если бы он знал, заходя сорок лет на этот «киносеанс», что задержится в кинозале на долгих сорок лет… Он бы ни за что не купил билет. Но сейчас жалеть об этом было уже поздно…

И смешно… И грустно… И обидно…

А жить ему хотелось. Жить… Вдыхать и выдыхать воздух… Смотреть на деревья в окне… На лица медсестер… Трогать указательным пальцем фарфоровый стакан, нащупывая скол на его краю. Прикасаться пальцами на ногах к прохладной никелированной ножке больничной кровати. Жить… Просто жить…

Казалось бы ради чего? Скажи кому – посмеются… Жена бросила его лет десять назад, когда он начал пить и лишился работы. Взрослые дети уехали в Москву и Питер, и перестали выходить с отцом на связь. Квартиру же свою он сдал в аренду гастарбайтерам, чтобы были деньги на выпивку. А сам переселился сначала к приятелю, а потом, как стало тепло, и вовсе стал шататься по бомжевским подвалам, тусуясь среди таких же бродяг, как и он, опустившись на самое городское дно, оказавшись среди тех, кто сдался тягаться с жизнью, и искал утешения на дне бутылки.

Не жизнь, а сплошное мучение… Драма… Его личная драма. Драма маленького человека, потерявшего жизненные ориентиры…

Глупая и пошлая драма…. Для него, когда‑то молодого подающего надежды инженера. Красивого парня с тугими кудрями, на которого засматривались девушки на потоке в университете. Где теперь эти кудри…? Где тот красавчик? Где те томно вздыхающие поклонницы? Все ушло. Растворилось. Унеслось с ветром девяностых, когда большая страна с кроваво‑красным флагом на флагштоке, где он провел свое детство, юность и раннюю молодость, рухнула, словно колосс на глиняных ногах, погребя под своими завалами миллионы судеб. В том числе и его, лишив карьеры блестящего гидротехнического инженера.

Некоторое время он зарабатывал на подработках, в небольших фирмах, сомнительных и мутных проектах. Даже иногда добивался некоторых успехов и денег. Но все же не смог стабильно удержаться на переменчивых волнах нового времени, найти свое место под новым солнцем, требующим новых навыков и соблюдения правил, которые ему были чужды.

Он в итоге опустился. Спился. Потерялся…. И как бы и жить больше ему было не зачем. Но все равно жить хотелось. Все равно как… Без работы. Без близких… Одному…. На улице… В подворотне… Пить водку со случайными собутыльниками. Жрать просроченную еду из местного магазина…. Утолять жажду из дождевой лужи… Все равно… Просто жить…

Онпонял эту простую и одновременно сложную истину только тогда, как после долгих мучений с непрекращающимся сухим кашлем, болью в груди и одышкой, он случайно попал в государственную поликлинику, где он все еще состоял на учете. И где его, грязного и плохо пахнущего, все же приняли. Проверили сначала на флюорографии. А потом, после дополнительных анализов, выдали диагноз. Рак легких. Рак, мать его, легких!!! И все из‑за гребаных сигарет!!!

Вот так… Рак легких… Два слова и девять букв. Буквы, которые могли сложиться в любую другую комбинацию слов. Но которые сложились вдруг именно так. Словно он вытянул некую черную пиратскую метку. И теперь ему нужно было собрать свои пожитки и двинуться прочь с вечеринки, слыша как за спиной остальной народ продолжает веселиться и танцевать…

Сначала он все отрицал, продолжая курить и бухать, отмахнувшись от предложения сердобольного врача положить его по бесплатной квоте в больницу на удаление метастаз и на химиотерапию. А когда приперло, закашлялось кровью и замутило до тошноты, то пошел. Как миленький, прибежал в поликлинику, взял у врачихи заветную бумажку и лег в больницу. Прямо в то время, когда в стране и в городе началась заварушка с коронавирусом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И теперь он лежал тут, уже вторую неделю, в переполненной палате хирургического отделения, с пятерьмя другими бедолагами, ожидающими операций. В главной городской больнице, стоящей сейчас на ушах в связи с эпидемией «ковида». Когда их, «хирургических», «уплотнили» до двух палат, освободив место для инфекционных больных.

Раз в день к ним приходили сестра и врач. Оба – в странных и жутко выглядящих «чумных» костюмах и масках. Словно космонавты. Они ставили капельницы. Давали таблетки. Задавали дежурные вопросы о самочувствии. Просто чтобы спросить, а не для того, чтобы услышать ответ. И уклончиво отвечали на его вопросы о том, когда его будут оперировать.

Но он на них не злился. Он все понимал. Им было не до него… И еще он видел в глазах этих врачей страх. Первобытный панический страх…, такой очевидный, что будто в любую минуту каждый из них готов был броситься наутек прочь из больницы и спасать свои собственные жизни, нежели исполнять долг клятвы Гиппократа.

Его кровать находилась прямо возле двери и он слышал, как по коридору носились люди. Гремели тележками. Кричали и ругались. И с каждым днем этот шум и хаос становился все очевиднее. По больнице ходили слухи, что в главное инфекционное отделение поместили знаменитого космонавта с коронавирусом. И что его состояние было самым тяжелым. Еще говорили, что сами врачи подхватили вирус и их начали держать на карантине. Но некоторые из них бросили работу и разбежались по домам, игнорируя запреты.

Все это было странно и непривычно. Он должен бы был бояться за свою жизнь. Тревожиться, что ему вовремя не сделают операцию и не посадять на «химию». Что он умрет так, беспомощный, захлебнувшись гноем гниющих легких. Но потом он отпустил ситуацию и принял очередной финт своей судьбы, как есть. Смирился…, наблюдая за окружающим цирком, как посторонний соглядатай. Посмеивался и подшучивал над происходящим. Терять ему уже было нечего…

Так что еще немного покрутив в голове навязчивые мысли о сигарете, прокашлявшись слизью с кровавыми прожилками, дождавшись когда резь в груди немного затихнет, он встал с кровати и пошел по направлению к выходу из больницы. Чтобы там, на крыльце, стрельнуть у кого‑нибудь сигарету и покурить…

Когда он проходил через больничные коридоры, его никто не остановил. Врачи и медсестры носились по отделениям словно безумные, и не обращали на него никакого внимания. Когда же он преодолел последний лестничный пролет, ведущий на первый этаж, то столкнулся с женщиной с ребенком. Та бежала по лестницам, сломя голову, не замечая никого вокруг. И ударившись об него своим грузным телом, вдруг истошно заорала.

– Простите, мадам…, ‑ галантно извинился перед женщиной он.

Та же ничего не ответила. Только таращилась на него своими округлившимися от страха глазами над маской. И тяжело дышала.

Он, пожав плечами, обошел ее стороной и пошел дальше. Но сделав пару шагов, он вдруг услышал странный звук. Обернулся и увидел, что женщина осталась на месте. Она прислонилась к стене и плакала. Смешно икая и скуля. Потом она сняла с лица маску и резкими, нервными движениями вытерла ею лицо.

Он хотел было подойти к той женщине, спросить что случилось и, может быть, успокоить. Но потом передумал. Еще раз пожал плечами и направился дальше.

Возле выхода он стрельнул сигарету у торчащего на проходной молодого парнишки – охранника, краем глаза наблюдая как та женщина с ребенком обогнала его и вышла на улицу первой.

Выйдя сам на крыльцо, он зажмурился от яркого солнечного света. Глубоко вдохнул горячий июньский воздух, отмечая, что его губы непроизвольно растягиваются в блаженной улыбке.

А первый месяц лета гремел всем своим могучим оркестром. Чириканьем птиц. Шелестением зеленых листьев на деревьях. Жаром прогретого асфальта. И ему это нравилось…

Он с торжественной медлительностью достал сигарету и зажигалку. И закурил…, наблюдая прищуренным глазом, что по направлению к нему движется миловидная девушка‑журналист с микрофоном в руке, сопровождаемая оператором…

Сборы

Их грузовой Урал несся по одной из центральных улиц города в сторону главной городской больницы. Надрывно ревя мощным двигателем, изрыгающим через выхлопную трубу в жаркий июньский воздух сизые струи выхлопных газов. Под истеричный вой трех полицейских патрульных легковушек, которые мчали впереди колонны, распугивая попутный поток транспорта и заставляя редких прохожих оборачиваться на шум и провожать их долгими взглядами.

Он сидел у самого заднего края кузова. На конце длинной деревянной скамьи, прикрепленной по периметру. У хлопающего на ветру незакрепленного края брезента, который плотно покрывал оставшуюся поверхность кузова, защищая людей от палящего солнца, но заперев внутри движение воздуха, превратив кузов в импровизированную русскую баню.

Спецодежда на нем, по уставу полностью застегнутая и собранная, от выступившего по всему телу пота неприятно прилипала. Рука, сжимающая автомат, скользила по прикладу. Ноги, обутые в наглухо зашнурованные берцовые ботинки, горели будто в огне. А надоевшая маска натирала щеки и в складке за ушами.

Он протянул голову как можно ближе к щели, откуда его мокрое от пота лицо немного охлаждалось поступающим потоком прохладного воздуха. И через неприкрытую заднюю часть кузова наблюдал за проносившимся мимо городским пейзажем. За редкими прохожими в масках. За необычно полупустыми улицами, как правило в такое время забитыми транспортом, стоявшим в пробках.

Каждая улица, каждый перекресток, дом, фонтан, скамейка, магазинчик или кафе, мелькающие мимо для него были хорошо знакомы. Это был район, где он вырос. Где он учился в школе. Где тусовался подростком и получил свой первый жизненный опыт. Старый, красивый и ухоженный центр города. Города, который он считал лучшим на Земле. Самым подходящим для человека, который хочет быть счастлив. И сейчас, ему было больно видеть свой город таким. Опустевшим. Испуганным. Загнанным в тесные квартиры. С обезлюдевшими парками, скверами и детскими площадками. И обезображенным закрытыми дверями заведений.

За последние месяца два, каждый день новости передавали тревожные вести, которые они жарко обсуждали с ребятами в роте. Забыв о привычных разговорах о женщинах и планах на очередные увольнительные. Статистика жертв коронавируса продолжала расти угрожающими темпами. И даже у них в батальоне, как поговаривали шепотом, оказалось около десятка зараженных, которых в одну ночь без предупреждения увезли куда‑то, вероятно в военный госпиталь. Командование же, по обыкновению, молчало, ничего не признавая и не комментируя. Но правду скрывать было все труднее…

Еще говорили, что все больницы трещат по швам от количества поступающих пациентов. Про то, что люди умирают, не дождавшись помощи. Что не хватает медикаментов и аппаратов. Про то, что заболевают врачи и разбегаются по домам. И до скорой помощи не дозвониться. А еще, что морги переполнены. И что половина состава правительства заражена, а ситуация в стране выходит из под контроля.

Еще он слышал, что в той больнице лечится знаменитый космонавт, недавно вернувшийся с задания на международной космической станции. И что он, вроде бы, заболел от вируса. То ли от «ковида», то ли от какого‑то «космического» вируса, подхваченного там, на станции. Или даже от обоих вирусов одновременно. И вроде то, что он в коме и возможно не выживет.

Он не знал, чему верить, а чему нет. Но по крайней мере был рад, что их направили на задание в центральную городскую больницу. По крайней мере там, в самой крупной клинике страны, он сам окажется в эпицентре событий и собственными глазами увидит, что происходит.

Размышляя обо всем этом, он иногда ловил себя на подлой мысли, что, может быть, даже хорошо, что его родители умерли в прошлом году. Друг за другом. Отец – зимой от инфаркта. А мать – весной от инсульта. Так что они не увидели того лютого бреда, который начал происходить в стране и в мире с началом нового две тысячи двадцатого года. Также он был все еще не женат в свои двадцать четыре года. И беспокоиться ему было не о ком. В отличии от некоторых других ребят в роте, которые места себе не находили, переживая о родных, живущих в области или в других регионах страны, к которым они никак не могли вырваться.

Благодаря полицейскому сопровождению, их грузовик, не сбавляя скорости, пролетал перекрестки один за другим, игнорируя красные сигналы светофоров. Иногда машина надсадно и резко тормозила, скрипя колодками, когда на каком‑нибудь перекрестке на пути оказывалась преграда, редкий зазевавшийся автомобиль, не успевший вовремя уйти с пути колонны. Тогда их почти подбрасывало вверх и кидало вперед. И им приходилось что есть силы удерживать себя руками за скамью, чтобы не проломить голову, улетев в сторону кабины, или не налететь всем весом на соседа.

Их было в кузове около двадцати. Все – молодые ребята, недавно, как и он, призванные по контракту после учебы в училище в спецназ. Он знал их почти всех. Некоторых ближе, а некоторых только по имени.

И это было их первое «боевое» задание.

«Боевое задание» – так и сказал их командир, когда час назад поднимал роту по тревоге.

Он, услышав эти слова, ухмыльнулся. Поначалу разочарованный, что их первым заданием будет охрана объекта. Точнее – обеспечение карантина. Чтобы никто не входил и не выходил в больницу без соблюдения мер защиты и регистрации. И возможно, как он догадывался, чтобы приглядывать за «ковидными» врачами, чтобы те не разбегались по домам и возвращались после смен в отведенные комнаты в ближайшей гостинице. А немного поразмыслив, решил, что им там сейчас и место. В самой горячей точке страны, которая вела войну не с врагами или с преступниками, а с невидимым глазу вирусом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Они хотят поставить нас вахтерами…, ‑ словно услышав его мысли, недовольно проворчал сосед, сидящий рядом слева от него крепко сбитый и смуглый до черноты парень. С этими словами тот снял с лица маску, смахнул широкой ладонью с лица капельки пота и шмыгнул искривленным переломанным носом.

– Маска! Мать твою!!! – тут же послышался оглушительный рык командира. Профиль его холеного, с жесткими, словно высеченными из камня чертами лица, показался в небольшом окошке, отделявшем кабину от кузова.

– Слушаюсь, – покорно протянул парень, неохотно натягивая маску на место, и чуть слышно бормоча ругательства в адрес командира, проклиная его способность замечать мельчайшие детали происходящие в роте, невзирая на расстояние и обстоятельства.

– Да нормально…, тоже работа…, время сейчас такое…, с этим коронавирусом…, ‑ попытался поддержать соседа он.

– Коронавирус – коронавирус – коронавирус!!! Запарили уже все с этим коронавирусом! Что за хрень такая – этот коронавирус!!! Не верю вообще я в него! Пиндосы все придумали, чтобы свои дела мутить! Или китайцы! – злобно, сквозь зубы прошипел тот.

– Ладно, братан, остынь. Побереги пыл для задания.

– Какого задания?!! Врачей охранять? Больных пугать?!! Имел я в то место такое задание!!! – не унимался парень, нервно дернув плечами.

– Сейчас приедем на место и узнаем. Может не зря спецназ туда позвали. Может там сейчас – жара…

И тут их грузовик начал останавливаться, а потом поворачивать с дороги. Он осмотрелся и убедился, что они приехали на место.

Грузовик проехал через помпезные арочные ворота с колоннами, заехал на широкую автомобильную парковку перед основным корпусом клиники и остановился.

– Вперед пацаны! Все оцепить! Гражданских очистить! И ждать дальнейших указаний! – прогремел приказ командира, первым выпрыгнувшего из кабины грузовика.

Он же спрыгнул на прогретый солнцем асфальт вторым, потратив считанные секунды, чтобы выпрямить затекшую спину и осмотреться по сторонам.

Задача, поставленная командиром, казалась ему проста. Широкая парковка перед госпиталем стремительно пустела. Испуганные, нервные люди, с завязанными на лицах масками, с округлившимися от страха глазами, поспешно покидали больницу. Старики. Матери с детьми. Пациенты с гипсовыми повязками на ногах и руках. Некоторые все еще в больничных пижамах. Потом они поспешно рассаживались по автомобилям и уезжали прочь.

Когда он направился по направлению к главному входу в клинику, то его почти сбила с ног грузная женщина в цветастом платке на голове и с маленькой девочкой, которую та тащила за руку. На какую‑то долю секунды их глаза встретились. И он будто ошпарился от ее взгляда. Настолько безумным он ему показался.

Дальше, на крыльце, он увидел журналистов. Девушку – репортера и парня – оператора.

– Выключите камеру, – громко скомандовал он, с некоторым наслаждением от полученной власти наблюдая, как журналисты послушно выключают технику и торопливо уходят по направлению к своему микроавтобусу.

Еще он заметил на крыльце высокого худого мужчину в больничной пижаме. Он стоял в стороне, расслабленно поставив одну ногу на бордюр. И смотрел на него прищурившись. При это он медленно и глубоко затягивался сигаретой, выпуская в воздух клубящиеся облака дыма. Еще тот мужик улыбался, всем своим видом разительно отличаясь от окружающей обстановки паники и страха.

От вида этого мужика ему также захотелось закурить. После двух лет отказа от сигарет и ежедневного контроля за собой, чтобы не сорваться.

Впрочем, если бы он знал, что совсем скоро, его человеческая жизнь оборвется, а потом начнется совсем другая, ничего с человеческим общего не имеющая, то он, вероятно, подошел бы к тому улыбающемуся мужику и закурил бы с ним вместе… Также бы улыбался… Щурился глазами. И пускал бы в прогретый июньский воздух затейливые клубы сигаретного дыма…

Решение

Как показывали подвешенные к стене щербатые механические часы, которые, как казалось, находились на своем месте с самого первого дня работы больницы в середине прошлого века, шел десятый час смены. Ее смены. И оставалось до окончания смены еще немногим более двух часов.

Она устала. Смертельно устала. Измоталась. Больше даже эмоционально, чем физически.

Кто бы сказал ей пару месяцев назад, когда она устраивалась прямиком с последнего курса медицинского университета на прохождение штатной ординатуры в городскую больницу, что ей придется пережить вот такое… Что взамен легкой, мало чем обязывающей практики, скучного сопровождения докторов при осмотрах пациентов, заполнения бюрократических бумаг, она будет вынуждена оказаться в самом крупном «ковидном» отделении города. Словно на переднем краю военного фронта. Там, куда каждый час привозят новых раненых и где каждый день гибнут люди.

На ее глазах. На ее руках…

Мать, когда узнала о подобном повороте событий, то приказала ей немедленно все бросить и вернуться домой. Она же с трудом подавила в себе желание так и поступить. Малодушно последовать приказу матери. Как послушная девочка. Как хорошая дочь. Позволить перенести ответственность с себя на родителя. Прикрывшись ее авторитетом. А на самом деле испугавшись. Спрятавшись за мамкину юбку. Расписаться тем самым в своей инфантильности и лишиться перед матерью права отстаивать свои права взрослого человека.

Нет. Она так поступить не могла. Так что, невзирая на угрозы и причитания матери, она осталась на службе. Хотя бывали моменты, когда она жалела о подобном решении. Особенно однажды. Когда ей, двадцатипятилетней молодой девушке пришлось самой принять решение. Страшное решение… Решение о том, кому выжить, а кому – нет… Примерить роль бога, которую она не просила и не добивалась. Но которая досталась ей вот так. Внезапно и без предупреждения. В миг разрушив ее эмоциональное равновесие, одним щелчком превратив ее из легкомысленной девчонки во взрослого человека, заставив плохо спать по ночам, просыпаясь в холодном поту от воспоминаний того жуткого момента. Момента, который, как она была уверена, останется в ее памяти на всю жизнь…

В ту смену было «жарко». По настоящему «жарко». К шестидесяти четырем уже принятым пациентам к вечеру того дня в отделение доставили еще пятнадцать, которых начали размещать в коридорах, так как свободных коек уже не хватало. Врачи и медсестры работали в аврале. Невзирая на усталость. В нервном напряжении. На износ… Не обращая внимание на запотевшие изнутри от пота маски, которые нельзя было протереть. Изнывая от жажды, с опустевшими бутылками с водой, прикрепленными на двухсторонний скотч к внутренней стороне защитных костюмов с протянутыми к маскам трубками.

Когда ближе к полуночи привезли еще двоих, молодых парня и девушку, как она поняла – супругов, она оказалась в приемном отделении из врачей одна, самой старшей по «званию», в то время, как два других врача были заняты в операционной с критическими пациентами.

Парень и девушка были очень плохие. В запущенной стадии после недели домашнего самолечения. Они хрипели и бредили от жара, и могли задохнуться от недостатка кислорода в любую минуту.

Медсестра вопросительно посмотрела на нее, ожидая ее решения.

– Куда везем? – через маску, спросила та.

Он растерялась, будучи не готовой подобному повороту.

– Я не знаю…, ‑ растерянно ответила она медсестре.

– Решайте, доктор! Вы сейчас – старшая! – почти приказным тоном произнесла медсестра, высокая плотная женщина средних лет, которая по возрасту годилась ей в матери.

– Почему я? Надо спросить врачей – попыталась оправдаться она, махнув рукой в сторону, где дальше по коридору находилась операционная с врачами.

– Милочка! Все остальные врачи заняты. Вы сейчас – врач! Решение, по инструкции, принимать вам! – безапелляционно отрезала женщина, осуждающе смотря на нее сквозь маску, – хотели стать врачом, вот теперь и становитесь им. Работайте, окончилась ваша учеба… – уже немного мягче добавила она.

Девушка знала, что свободных коек в отделении не осталось, а положить новеньких в коридор, ожидая, что оборудованные всем необходимым места освободятся, означало подписать молодой паре смертельный приговор. Ведь даже без анализов было ясно, по тяжелому хриплому дыханию, что их легкие были критично поражены, а концентрация кислорода в крови была скорее всего угрожающе мала.

Она понимала, что долго без искусственной вентиляции они не протянут. Казалось бы, молодые ребята, которые не входили в зону риска. А вот так с ними вышло… С ее ровесниками, судя по регистрационной карте, полученной от экипажа скорой.

– Есть куда положить? – спросила она медсестру, больше для того, чтобы протянуть время для раздумий, чем для того, чтобы услышать ответ, который она сама прекрасно знала.

– Только в коридор. На лист ожидания, – безапелляционно ответила ей медсестра, сузив глаза в тонкие щелочки, показывая ими свое раздражение тем, что она позволяет себе тянуть драгоценное время, тогда как сама прекрасно понимает сложившуюся ситуацию в отделении.

– Подождите тут. Я сейчас, – с этими словами девушка рванулась в палату, где лежали пациенты на искусственной вентиляции легких.

Некоторое время она бродила между койками. Всматривалась в болезненно‑серые лица. Прислушивалась к хриплым, поддерживаемым аппаратами дыханиям введенных в наркоз пациентов. Их было пятнадцать. В основном – взрослые мужчины и женщины после шестидесяти. С букетом хронических заболеваний. Из них самые тяжелые и возрастные были двое. Двое мужчин за семьдесят. Они поступили больше недели назад и улучшений показателей их легких все не наступало. Ухудшали картину диабет и проблемы с сердцем у обоих, которые почти не оставляли шансов на выживание.

Она понимала, что должна была сделать этот выбор.

Немного помешкав, она подошла сначала к одному, а потом к другому. Вгляделась каждому в лицо, стараясь честно, безжалостно к самой себе, запомнить этих стариков, каждую черточку их лиц. А потом шепотом извинилась перед каждым, решительно вышла из палаты и сухим голосом отдала медсестре нужные распоряжения…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда тех стариков увозили на тележках в сторону морга, то она, будто случайно, отвернулась в другую сторону, притворившись, что читает формуляры, прикрепленные на стене.

Ей невыносимо хотелось в тот момент спрятаться где‑нибудь, снять опротивевшую маску и проплакаться. Навзрыд. В голос. Чтобы немного сбросить навалившийся груз и облегчить невыносимо обжигающее чувство вины. Но это было невозможно. Снять маску было нельзя. И плакать тоже…

В ту ночь ей впервые снились кошмары. Те старики, которых она убила. Как она снова подходила к их койкам, хватала обеими руками за трубки с живительным кислородом и вырывала их из хрипящих глоток. Старики же, проснувшись в агонии, таращились на нее своими безумными глазами, открывали и закрывали рты, словно выброшенные на сушу рыбы. И медленно затихали, продолжая смотреть на нее… Испуганно… Беспомощно… Осуждающе…

Она пыталась отвлечь себя. Как могла. Стараясь перестать воспринимать происходящее близко к сердцу. Даже принялась неистово заигрывать с одним из врачей. С заведующим их отделения – немного нелепо выглядящим худощавым мужчиной средних лет, которого все в больнице знали и уважали. Таким умным, мудрым и понимающим, что, как ей казалось, именно таким должен был бы быть ее собственный отец, который умер до ее рождения, но о котором очень много рассказывала мать.

Она флиртовала просто так. Без какого‑либо умысла и без дальнейших намерений. Просто, чтобы напомнить себе, что нормальная жизнь продолжается. И что в ней осталось что‑то еще, кроме страдания и боли…

Заканчивая осмотр пациентов, она под маской улыбнулась сама себе, вспомнив как сегодня перед сменой снова встретила того заведующего. И как он растерялся и покраснел, когда она сказала ему какую‑то милую глупость.

Но тут, ход ее мыслей прервался неожиданным резким шумом. Будто на кафельный пол упало что‑то большое и тяжелое. Она развернулась в сторону предполагаемого источника шума.

В нескольких метрах от нее была оборудована особая койка. Изолированная от остальных пациентов слоем герметичной пленки. Койка их самого знаменитого и особо наблюдаемого пациента – космонавта, который две недели назад неожиданно впал в кому и, озадачив необычными симптомами врачебный персонал, покрылся сыпью и лишился волос.

В тишине палаты, прерываемой лишь электронными сигналами аппаратов, снова раздался шум…

Нулевой пациент

Шум исходил со стороны огражденной с трех сторон целлофановой пленкой койки. Пленки такой плотной, что через нее было невозможно рассмотреть то, что происходило внутри. Разве что, если бы объект на той стороне оказался бы совсем близко к преграде, то его силуэт бы мог отразиться на поверхности пластика темным отличимым пятном.

Когда девушка распознала источник шума, что он был в той стороне, где лежал космонавт, то первой ее реакцией было немедленно рвануть к пациенту, который, как она предположила, вышел из комы и нуждался в помощи. Она была уже готова подойти ближе, распахнуть импровизированную дверь, застегнутую на «молнию», и войти внутрь, чтобы оказать необходимую помощь больному.

Но она остановила себя от подобного импульса, помня наставления старших врачей, что этот пациент требовал особого наблюдения. И ей не следовало самой проводить осмотр и принимать какие‑либо решения.

В ту же секунду, когда она решила бежать в сторону ординаторской и звать врачей, внутри окруженного пластиковой пленкой квадрата снова что‑то громко шлепнуло. Будто кто‑то с размаху ударил мокрой пятерней по гулкому кафельному полу.

А потом она расслышала еле слышный, неприятный скрипящий звук, похожий на скрежет старой двери по плохо смазанным ключицам. Этот скрип тянулся и тянулся, начиная с низкой ноты и заканчивая на более высоких, а потом сваливался снова на низкие, иногда прерываясь на какие‑то неестественные для живого существа бульканья и клокотания.

Девушка замерла на месте, с поднятой ногой, чтобы шагнуть в сторону двери в коридор. Озадаченная подобным шумом, который не мог издавать ни один из находящихся в палате аппаратов.

– Что это? Кто там? – громко спросила она в пустоту, обернувшись в сторону покрытого клеенкой бокса. И не узнала свой голос. Таким неестественным, чужим и сдавленным он ей показался.

Никто ей не ответил. Она и сама не ожидала ответа. Ведь то, что издавало тот звук не могло быть существом, способным вступить с ней в диалог.

Скрипящий звук снова повторился. Как и ранее, он начался с низких звучаний и медленно, с искаженными переливами, дошел до высоких нот, более высоких, чем ранее. А также значительно усилив свою свою громкость.

И тут она ощутила, как ее тело парализовывает страх. Хотя она никогда не считала себя трусихой. Никогда, с самого раннего детства, не боялась темноты и не верила в страшилки. А повзрослев, превратилась в бесстрашную молодую женщину, отъявленного скептика и прагматика. Но все же, было в этом странном и жутком скрежете что‑то чужое. Что‑то совершенно незнакомое. И нечто кричащее об опасности. Об очень близкой смертельную опасности…

Она почувствовала этот новый для себя страх даже не головой. Не сознанием. А нервными окончаниями на позвоночнике. Ногтями на пальцах на руках и ногах. Каким‑то своим вновь обретенным и неожиданным животным, примитивным инстинктом самосохранения, унаследованном, вероятно, от первобытных предков, знавших за каким кустом или деревом скрывалась угроза.

При этом скрип на некоторое время затихнув, вновь поднимался, наливался силой, захлебываясь клокотанием. Теперь к нему можно было совершенно не прислушиваться, так отчетливо и громко он звучал в прохладном воздухе палаты, словно царапая его молекулярную ткань некими своими длинными и острыми когтями.

«Беги» – вдруг услышала она в себе свой же внутренний голос, который заставил мышцы ее тела напрячься и зазвенеть упругой пружиной, в готовности броситься прочь из палаты.

Но тут в ней проснулся другой голос. Знакомый голос разума. Голос дерзкого, самонадеянного и смелого молодого врача.

«Бог ты мой, чего я так испугалась?!! Прямо как маленькая девочка… Побежала к врачам, как ребенок бежит к родителям, когда видит мышку. Это же просто пациент. Он болеет и ему плохо… А я – врач! И я обязана помочь этому пациенту выздороветь. Ведь этому меня и учили в мединституте… Я не могу вечно прятаться за спинами других. Мне пора взять ответственность в свои руки. Я тут именно за этим! Научиться быть настоящим врачом!» – твердо сказала она себе, заставив первобытные импульсы своего тела утихомириться и подчиниться голосу сознания.

С этими мыслями, она повернулась в сторону огороженной пластиком койки. И, набравшись смелости, подошла к ней ближе, в то время как скрипящий звук внезапно прекратился.

И в палате наступило безмолвие. Звенящее. Тревожнее. Прерываемое лишь стуком ее растревоженного сердца и щелканьем медицинских аппаратов.

Нашарив рукой скрытый под подложкой металлический замочек от «молнии» откидной «двери» бокса, и уже приготовившись дернуть за него и раскрыть вход внутрь, она вдруг неожиданно заметила нечто. Вроде большой черной тени, которая пронеслась перед ее глазами по поверхности пластика.

Она не была уверена, что это ей не показалось. Она допустила, что может быть, от усталости, ее зрение начало подводить ее. Но все же, это было малоубедительным объяснением. И страх, лихо сметенный привычной бравадой, снова предательски захватил ее сознание.

Она замерла на месте, с застывшей в воздухе рукой, сжимающей металлический замочек, борясь с эмоциями, не решаясь открыть преграду и смело войти.

И тут, сказав себе уверенное «хватит» и рассердившись на свою трусость, она решительно дернула за «молнию», раскрыла вход в бокс и вошла внутрь.

Там было темно. Она посмотрела на потолок и обнаружила, что неработающая лампа дневного света была свернута со своего места и висела на проводе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В остальном же, все предметы и оборудование стояли на своих местах. Аппарат искусственной вентиляции легких. Больничная кровать. Капельницы. Тумбочка. Небольшой шкаф.

Все, кроме самого пациента… Которого в кровати не оказалось.

При этом одеяло и подушка лежали на кровати скомканными и разбросанными. А простыня сбилась и свешивалась краями до самого пола.

– Мужчина. С вами все в порядке? Я – врач… Я могу помочь…, ‑ выкрикнула она, отмечая про себя нелепость высказанных слов, учитывая, что забыла имя пациента и то, что внутри бокса никого не было.

Однако присмотревшись внимательнее, она заметила, что сброшенная краем на пол простыня немного шевелится. И она тут же поняла, что пациент находился под кроватью, скрытый от ее взгляда сброшенной на пол простыней.

«Беги! Беги!!! Беги!!!» – снова заорал ее внутренний первобытный импульс, почти перекрикивая голос разума. Голос, который несмотря на сопротивление инстинкта, заставил ее подойти вплотную к кровати и поднять простыню. И к ужасу увидеть, что под ней, на четвереньках, часто дыша всем телом, словно дикий загнанный зверь, сидел ее пациент.

Первое, что бросилось ей в глаза и поразило, была его кожа. Она никогда, ни в одном медицинском учебнике не видела подобного симптома, чтобы кожа выглядела подобным образом. Совершенно нечеловеческим образом. Белесо‑серой. И будто прозрачной. Через которую просвечивали лиловые вены. И еще у него не было волос. Совершенно. Ни на голове, ни на руках или ногах.

А потом существо подняло на нее голову. Звериную. Крысиную. Оно открыло пасть и издало тот скрипящий звук, щелкая неестественно искривленными и удлиннившимися зубами. И посмотрело на нее глазами с ярко желтыми белками. Глазами, источяющими ненависть!

Последнее, что она помнила в своей жизни, было грохотом опрокинутой кровати, тяжесть накинувшегося на нее скользкого вонючего тела. И острая, невыносимая боль в горле и в животе, которые принялся разрывать зверь.

Зверь, совсем недавно бывший человеком…

Вахтер

Ему было скучно. И обидно. И стыдно. Но все же больше просто скучно. Торчать вторую неделю на проходной перед входом в инфекционное отделение. Сидеть, как пригвожденный на жестком стуле и обеспечивать «контроль периметра», как назвал его работу командир. А на самом деле – просто служить обыкновенным вахтером. Охраняя проход в «грязную зону» инфекционного отделения больницы. Охранником между двумя дверями. Одной – ведущей в общий коридор. И другой – ведущей в комнату, называемую «шлюзом», где врачи переодевались и облачались в свои защитные костюмы, чтобы пройти дальше, в «грязную» зону, где находились палаты с «ковидными» больными.

Он со скукой оглядел небольшое, выкрашенное в грязно‑зеленую краску помещение, три метра на два, с одним узким окном, расположенным так высоко, что через него невозможно было выглянуть наружу. И на панцирную кровать с больничным матрасом, на которой он спал после окончания наряда. Больше предметов в помещении, которые могли бы отвлечь его от скуки, не было. Разве что рация на столе и служебный автомат у ног.

– Обрыдло!!! Все, на хрен, обрыдло!!! – сдавленным шепотом выдавил он из себя, сжав кулаки загорелых рук с отбитыми костяшками пальцев. И стукнув ими о поверхность деревянного стола за которым сидел, совсем недавно, вероятно, служившим местом работы для вредной старушки‑вахтера, охранявшей вход в бывшее кардиологическое отделение.

Стол, потемневший и потрескавшийся от старости, недовольно крякнул под весом его увесистых кулаков, грозя развалиться на куски и заставив подпрыгнуть лежащую поверх стола рацию.

Первое время он развлекал себя флиртом с молоденькими медсестрами, которые проходили через его пост. Он заставлял их показывать ему свои служебные удостоверения. Брал удостоверения в руки и крутил, в поисках несуществующих неточностей. Сверял фотографии и лица. Каждый раз. Хотя с первого дня великолепно заполнил всех работников отделения в лицо. Не потому, что рьяно старался выполнять свои обязанности, а потому, что пытался таким способом отвлечь себя от рутины сидения на одном месте. Ну и, конечно, надеясь завязать приятное знакомство с одной из медсестер.

Но к его огорчению, ни одна из девушек не поддержала его старания. Они все, городские фифочки, высокомерно воротили от него нос. От него, простого деревенского парнишки, добившегося в юношестве некоторых успехов в спорте, получившего мастера по борьбе и почти попавшего в олимпийскую сборную страны. А потом, получившего травму и вынужденного, за неимением других перспектив, протянуть несколько лет в военном училище, а после устроиться в спецназ.

Дома, в его родном поселке, его ждала жена – девятнадцатилетняя дочь местного фермера, на которой он женился по‑дурости. Не раздумывая. От ребяческого куража, предложив той выйти за него замуж и получив неожиданное «да» в ответ. Сразу после того, как вернулся в родные края с заново собранным врачами плечом. К жене он, впрочем, каких‑либо чувств не испытывал. Семейная жизнь для него оказалась разочаровывающе серой и безрадостной, что даже долгожданно регулярный секс его не скрашивал. И шестимесячный мальчик‑малыш, зачатый сразу после свадьбы, не вызывал у него ничего, кроме раздражения и брезгливости.

Так что при первой же возможности поступить по «сельской квоте» в военное училище в южном мегаполисе, он тут же, без сожалений и раздумий, собрал вещи и уехал.

И теперь, впервые находясь долгое время на «гражданке» после нескольких лет казарменной жизни, он не мог думать не о чем другом, как о женском внимании. А если точнее – о сексе. С одной из симпатичных медсестер, которые каждый день проходили через его пост. И к его разочарованию, недоумению, а в итоге – к злости, не обращали на него никакого внимания.

Особенно одна. «Танюша», как ее все звали. Высокая. С пышными формами. Красивая, как с обложки журнала. С копной светлых волос, которые она небрежно завязывала в тугой хвост.

Он почти терял дар речи, когда она проходила мимо него. Такая удивительно ослепительная в своей непринужденной, но исключительной женской привлекательности, которую он, несмотря на отсутствие опыта общения с подобными женщинами, отчетливо чувствовал.

И, конечно, она не замечала его. Не замечала даже больше, чем не замечали остальные девушки. Проскальзывала взглядом, словно пустое место. Дежурно улыбалась, спеша отделаться от него и пойти дальше.

Так было и в эту смену. Немногим более десяти часов назад. Когда она прошла мимо него, привычным жестом руки вытянув в его сторону служебное удостоверение, скользнув по нему невидящим взглядом и пройдя дальше в «шлюз».

– Сука! – выдавил из себя он, продолжая сжимать кулаки.

Потом, шумно выдохнув, он взглянул на ручные часы. Шел десятый час вечера. И он помнил, что до конца текущей смены оставалось около двух часов. И Танюша снова должна будет пройти мимо него в обратную сторону, возвращаясь со службы.

И тут ему пришла в голову мысль о том, что эти оставшиеся два часа он потратит на то, чтобы придумать, что он ей скажет, когда увидит. Что‑нибудь особенное, что привлечет ее внимание. Какой‑нибудь оригинальный комплимент. Или остроумную шутку.

Он даже открыл последнюю страницу регистрационного журнала и принялся записывать варианты своих реплик. Неловко сжимая ручку в мозолистой руке, щурясь и морщась от мыслительных потуг. Неровным, корявым, почти детским почерком. Но потом сразу зачеркивал написанные фразы, сбрасывая их со счетов, как слишком банальные, на его взгляд. Или вульгарные.

Когда в подобных его стараниях прошло еще минут десять, из инфекционного отделения за дверью вдруг послышался едва слышный, но все же отчетливый женский крик…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Крик

Повинуясь отработанному за годы военной подготовки рефлексу, он, услышав крик, немедленно опустил под стол руку и нащупал холодную сталь автомата. Напрягся, замер и прислушался, пытаясь приготовиться, если крик повториться. Чтобы удостовериться, что это был действительно крик. Женский крик. И по возможности определить направление, откуда он мог исходить.

И тут крик повторился. Еще более различимый, высокий и продолжительный.

Услышав его, он дернулся всем телом. И пружиной вскочил со стула, крепко сжимая в руках оружие. А потом схватил со стола во вторую руку рацию, подумав о том, что нужно передать сигнал тревоги другим ребятам на постах. Но потом передумал, зацепив рацию на поясе, опасаясь, что если крик окажется «ложной тревогой», то пацаны из роты засмеют его, сочтя трусом и паникером.

«Ну наконец‑то» – подумал он, – «хоть какая‑то развлекуха…, врачихи, видимо, веселятся у себя в отделении. Может выпили перед концом смены и начали отношения выяснять…» – ухмыльнулся он, представив в своем воображении картинку из когда‑то виденного порнографического фильма, где девушки, одетые в короткие халатики, чепчики с медицинскими крестами, со стетоскопами на шеях, заигрывали друг с другом, целовались и занимались дальнейшим непотребством.

«Может быть Танька там… Выпила… и стала подоступнее…» – фантазировал он, с нетерпением открывая дверь в «шлюз» и входя внутрь, ощущая как от навязчивых фантазий крепко набухает у него в штанах и чаще бьется сердце.

В помещении никого не было. И резко пахло хлором. Вдоль передней стены шеренгой стояли огромные пластиковые чаны для утилизации использованной медицинской спецодежды: «скафандров», масок, перчаток и бахил. Рядом – несколько тазов с темнеющим внутри растровом, видимо хлором, которым врачи обрабатывали обувь. А у другой стены – ряд шкафов для хранения личных вещей персонала.

На некоторое время он остановился возле шкафов, пытаясь определить, где могла бы хранить свои вещи Таня. Смакуя хулиганскую мысль о том, чтобы утащить с собой какую‑нибудь мелочь. Может быть, ее нижнее белье, если повезет…

Но его размышления прервались еще одним звуком, донесшимся из отделения. Вроде где‑то далеко на пол грохнулось что‑то большое и тяжелое. И, кажется, еще послышался звон разбитого стекла.

«Ого! Девки разошлись…» – плотоядно улыбнулся он, и решил, не теряя времени, двигаться дальше.

Перед тем, как прикоснуться к ручке двери, чтобы пройти в «грязную» зону отделения, он на несколько секунд замер, обдумывая правильно ли поступает, что пренебрегает мерами защиты, заходя в отделение в обычной одежде, а не в «скафандре», как это делали все врачи и медсестры.

– Да пошли вы со своим коронавирусом! Заманали!!! – грязно выругался он, стараясь быть верным своим убеждениям махрового «ковид‑диссидента», но все же не решаясь сделать решительный шаг внутрь.

– Что испугался что‑ли, чепушило? – пробормотал он себе под нос, задирая и подначивая самого себя, – будь мужиком! Ты же – спецназ! Вперед!!! Давай!!!

С этими словами, он дернул дверь на себя, впервые за время пребывания в больнице оказавшись внутри «ковидного» отделения.

За дверью же показалась обыкновенная, глухая, выкрашенная в знакомую грязно‑зеленую краску стена. Никаких радиоактивных излучений. Или слизи, свисающей с потолка, он, вопреки своим представлениям, не встретил.

Осмотревшись по сторонам, он обнаружил, что налево вдаль уходил длинный коридор, ярко освещенный люминесцентными лампами. С вереницей дверей по правую и левую сторону. Вероятно, ведущих в палаты с больными.

В отделении было тихо. Удивительно тихо. Неестественно тихо. Неправильно тихо. Как не должно быть тихо в работающем инфекционном отделении главной городской больницы. Во время пандемии.

Он хотел было громко окликнуть персонал, который должен был находиться внутри, согласно его журналу – двух врачей и пятерых медсестер. Но что‑то внутри него подсказало ему этого не делать. То ли навык профессионального военного. То ли некая интуиция.

– Что за муйня…, ‑ шепотом выругался он.

Неслышно перебирая ногами в бесшумных резиновых ботинках, он, отбросив прежнюю браваду и фантазии о пьяной вечеринке медсестер‑лесбиянок, направился в глубь коридора. Осторожно. Чуть согнув колени и пригнув спину. Контролируя каждое свое движение. Крепко сжав в правой руке автомат, приготовившись в любой момент вскинуть дуло и пальнуть по мишени.

С правой стороны виднелись четыре двери, а слева – три. При этом все двери были плотно закрыты. Кроме самой последней справа. Которая была настежь отворена. И еще, онзаметил, что возле той открытой двери на полу что‑то темнело. Вроде небольшого предмета. Но с его местоположения он не мог разглядеть тот предмет точнее.

Он подошел к первой закрытой двери справа, переложил автомат в левую руку и свободной правой рукой аккуратно надавил на ручку вниз. Которая с оглушительным щелчком, прогремевшим в тишине коридора, разблокировала защелку и позволила двери открыться в его сторону на несколько сантиметров.

Он выругался про себя и замер на месте, прислушиваясь к тишине. Убедившись, что шум разблокированной дверной защелки не создал для него проблем, он приоткрыл дверь еще немного, и, не заходя внутрь, рассмотрел скрытое за стеной помещение.

То, что он увидел, не вызвало у него подозрений. В больничной палате, освещенной неярким дежурным светом, виднелось несколько коек с лежащими на них пациентами. В основном – стариками. Их серые, отрешенные лица едва показывались за масками и связками трубок. Аппараты монотонно щелкали и мигали огоньками, поддерживая в пациентах медицинский сон и едва теплющуюся, словно фитилек свечи на ветру, жизнь.

С усилием надавив на ручку вниз, он закрыл дверь, и вернул защелку на место, не позволив той, на этот раз, издать ни звука.

«Хрень собачья тут происходит…, надо доложить ребятам…» – сказал он сам себе, ощущая вес рации на ремне, и борясь с желанием немедленно ею воспользоваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Подожди… Сначала убедить, что кипишь того стоит… Если обосрешься на первом задании, то ребята тебя потом с говном съедят…» – тут же отговорил он себя.

Тем временем, он приблизился к следующим двум дверям. расположенным друг против друга. Немного помешкав, он решил начать обследование с левой. Повторив трюк с дверной ручкой и бесшумно открыв дверь, он обнаружил внутри помещение с диваном, креслами, стульями, микроволновой печью на тумбочке и шкафами с книгами и стаканами. В помещении никого не было.

«Ординаторская» – вспомнил он нужное название, несколько раз услышанное от врачей.

Помещение также не вызывало тревоги. За исключением того, что белый фарфоровый стакан с надписью «Лучшему Доктору» на столе был опрокинут. И белесая жидкость, вероятно – чай с молоком, разлилась по полу жирной неровной лужей.

И тут он услышал еще один звук. Странный неприятный скрип. Будто скрежет несмазанной деревянной двери. Который длился несколько секунд, поднявшись с низких нот на более высокие. А потом внезапно замолк, под конец отчетливо чавкнув…

Рация

Он медленно повернул голову в сторону коридора, в то время как звук еще несколько мгновений затихал гулким эхом, отражающимся от голых, выкрашенных в грязно‑зеленую краску стен. Его глаза прищурились, а губы оскалились в подобии улыбки, как всегда бывало с ним, когда он испытывал крайнюю степень напряжения.

Капля пота, собравшись из испарины на его лбу, сорвалась ниже, через висок к щеке, которую он смахнул нервным взмахом плеча. Рука, держащая автомат, слегка задрожала в треморе. И он, заметив это, усилием воли заставил ее успокоиться.

– Хрень собачья…, да пошло оно…, ‑ прошептал себе под нос он, обдумывая дальнейшие действия, и решив, что скроется в ординаторской. Чтобы оттуда все же связаться по рации с остальными постами. И сообщить, что в инфекционном отделении твориться неладное.

Этот жуткий неестественный звук пробрал его насквозь, растворив без остатка его пацанскую браваду. В одно мгновение вернув его в детство. В маленького, испуганного и беззащитного мальчика. Который долгими деревенскими вечерами его детства, когда солнце садилось и на степь опускалась ночь, превращая очертания знакомых предметов в пугающие призраки, сидел у матери на коленях. Пока та занималась шитьем. И слушал ее бесконечные истории. Умело рассказываемые. Смешивая народную мифологию и собственный вымысел. Про вампиров, вурдалаков, духов и чертей, населяющих ночь. Готовых выкрасть зазевавшегося ребенка.

Ему тогда было страшно. Но перестать слушать эти рассказы он был не в силах. Украдкой, с содроганием, он поглядывал в темные углы комнаты, не освещенные настольной лампой. Выше подтягивал под себя ноги, чтобы они не слишком свешивались вниз, в область, где свет сдавался под натиском темноты. И откуда могли показаться злобные морды описываемых матерью существ.

Повзрослев, он забыл те истории. Но все же запомнил, будто на подкорке своего подсознания, тот свой липкий детский страх перед мистическим и неизвестным. И поэтому никогда не любил смотреть фильмы ужасов, предпочитая комедии и боевики. И вообще не воспринимал даже малейшие намеки на паронормальное, отмахиваясь от подобного, как от глупых детских выдумок. Но на самом деле – просто боялся. Обвинял про себя мать, никогда, впрочем, не позволив себе высказать свои обвинения ей вслух, что та «украсила» его детство своими страшилками. Наградив его, крепкого бесстрашного парня, прошедшего сотни уличных драк и спаррингов на ринге, подобной «уязвимостью».

И вот сейчас, услышав тот ненормальный скрежет из пустоты больничного коридора, он снова ощутил тот своей детский страх. И вернулся в детство. На колени к матери. В темную комнату, скудно освещенную небольшой настольной лампой, оставляющую длинные тени, где испуганная фантазия размещала мифологических тварей, задумавших напасть на него.

Он снова с усилием прищурил глаза и оскалил губы в натянутой улыбке, пытаясь отогнать от себя наследие детских воспоминаний и сосредоточиться на работе.

Потом, открыв дверь ординаторской шире, он приготовился бесшумно протиснуться внутрь.

И тут, он внезапно услышал еще один звук. Будто кто‑то звал его. Сдавленным женским шепотом.

– Помогите…. Мы здесь!!! Помогите!!!

Он обернулся на звук и обнаружил, что дверь напротив была немного отворена и из образовавшейся щели показалось испуганное женское лицо.

– Пожалуйста, мы тут!!! Помогите!!! – шептала ему девушка, прятавшаяся за дверью.

Ее рот был искривлен в гримасе ужаса. Красная помада размазалась, оставив следы на подбородке. Глаза «потекшие» тушью, молили о помощи.

Он кивнул ей утвердительно. И осторожно, не издавая ни звука, пересек коридор и пробрался в помещение, где скрывалась девушка.

В помещении он обнаружил еще одну палату с десятком лежащих в коме «ковидных» стариков. Совершенно похожую на прежнюю, которую успел осмотреть ранее.

– О слава богу! Вы тут!!! – бросилась на него девушка, принявшись судорожно обнимать его, трясясь всем телом, истерично всхлипывая и захлебываясь в обрывках фраз.

– Успокойся. Успокойся. Что случилось? – близко поднеся губы к ее уху, шепотом спросил ее он.

– Он…, он…, врачи… туда пошли…, там… был…, тот…, пациент…, космонавт… и…, мы тут спрятались…, пожалуйста…, умоляю…, спасите нас…, ‑ сбивчиво прошептала она ему в ответ, показав дрожащей рукой в сторону, где, как он только заметил, находились еще две девушки‑медсестры. Спрятавшиеся под койками с лежащими поверх пациентами.

Увидев его, они торопливо выбрались из своих убежищ и также бросились к нему, каждая пытаясь рассказать ему о том что с ними произошло.

Смотря на них, он невольно отметил про себя, что среди них не оказалось Тани. Еще то, что все три медсестры, невзирая на меры безопасности, стянули с себя защитные маски, оставаясь в мешковатых «чумных» костюмах, которые были также расстегнуты и болтались свободными краями. Ну и еще, он не мог злорадно не ухмыльнуться над тем, что эти три молодые городские красотки совсем недавно даже не замечали его существования. А теперь бросались к нему на шею со слезами в мольбах о помощи.

– Стоп! По одному! Ты говори! – оборвал он их сумбурные, обрывистые рассказы, и показал взглядом на ту, которая встретила его в коридоре. И которая, как ему показалось, была чуть спокойнее остальных.

– Тот пациент! Ну космонавт… Он очнулся. Понимаете! Очнулся! И потом… О боже!!! Потом!!! – начала рассказывать девушка, крепко схватив его рукой за локоть, смотря ему прямо в глаза, снизу вверх, не мигая, мучительно кривя ярко накрашенными губами, – Таня! Бедная Таня! – и тут она всхлипнула, уронила голову и зарыдала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Тихо! Что ты орешь! – зашипел на нее он, освободив свой локоть из ее руки, и обратившись взглядом на вторую девушку.

– Да, Таня! Наша бедная Таня! И доктора! Что же происходит?!! – сбивчиво затараторила вторая, часто хлопая круглыми глазами и судорожным движением руки убирая назад прядь черных волос, время от времени падающую ей на лоб, – вы должны спасти нас! Вы обязаны! – жарко, с нажимом продолжала она, – вы спецназ! Вы тут для того, чтобы нас защищать. У вас оружие есть! Вы сможете его убить! И защитить нас! Вот и защите! Где вы вообще ходите?!! Тут нас всех уже почти перебили!!!

– Твою ж мать!!! Как перебили?!! Что у вас произошло?!! – раздраженно выпалил он, стараясь сдерживать голос в шепоте и обратившись взглядом к третьей медсестре, молодой девушке с детским лицом без малейшего намека на косметику, покрытым россыпью рыжих веснушек.

Та же, глубоко вдохнув, начала рассказывать.

– Мы все, врачи и медсестры отдыхали в ординаторской. Чай пили после смены. Татьяна, медсестра наша, ее очередь была, пошла совершать ночной обход больных. А мы остались с двумя врачами. Потом услышали, что кто‑то закричал. Подумали, что с Таней что‑то случилось. Может, упала или еще что… Мужчины – врачи побежали искать ее. И Дина, старшая сестра – за ними. А потом…, потом…, ‑ всхлипнула она и зажала рот рукой, стараясь остановить себя от рыданий.

– … потом слышим – грохот! Топот! – продолжила она, оторвав руку от рта, – Еще опять крик! Мы испугались и вышли в коридор, чтобы посмотреть что произошло. Подбежали к дальней палате. Там, где космонавт лежит. А там!!! Там!!! Танюша лежит на полу. И заведующий наш рядом. Оба кровью истекают. Горло и животы разодраны. Лежат!!! Мертвые!!! А там тот космонавт!!! Он стоит на четвереньках возле них. Словно зверь. Волк!!! Облезлый! Посеревший! Страшный! Морда жуткая. Скалится на нас. И звук такой издает… Вроде как скрипит зубами. Вы же слышали! Слышали этот звук!!! Да?!!

– Да слышал, – утвердительно кивнул он головой, пытаясь понять о чем говорит девушка.

– Мы выбежали из палаты и спрятались тут…, ‑ продолжила она. – Пытались сбежать через окна, но они все закрыты на замки из‑за мер безопасности. Да и третий этаж у нас… Вы же нас спасете? Спасете? Пожалуйста! Не оставляйте нас тут! Умоляю! У нас дома семьи ждут! Вы же спасете? Да? Да?!! Вызовите подкрепление! Вас же много. Я видела, вас целая грузовая машина приехала. Зовите всех. Зовите!!! – снова начала всхлипывать девушка, схватив его за воротник формы.

Он резким движением оттолкнул ее, бряцнув накинутым на плечо автоматом. Потом сорвал с пояса рацию, нажал на кнопку вызова связи и прислушался. Рация же не отозвалась ожидаемым треском радиоэфира. Он недоуменно уставился на аппарат и несколько раз встряхнул его, в надежде, что она включится и заработает. И тут он обнаружил, что кнопка включения рации был повернута в противоположную от нужной сторону. И рация была отключена.

Грязно выругавшись, прокляв свою неосторожность и неумелых производителей, которые сконструировали рацию таким образом, что рычажок включения аппарата мог легко отходить от нужного положения при случайном контакте с ремнем или одеждой, он дернул за него и вернул в нужную позицию.

Рация в ответ немедленно взорвалась искаженным помехами эфиром…

Существо

Радиоэфир, словно гром среди ясного неба, разорвал тишину отделения.

Он торопливо снизил громкость рации до минимума и прислушался к переговорам в эфире.

«… свободным постам…. Повторяю – свободным постам… Проверить второй этаж главного корпуса. Инфекционное отделение. Повторяю – второй этаж. Инфекционное отделение. И, черт его дери, найдите Ивана! Он там сдох что‑ли?!!» – послышался узнаваемый через помехи недовольный голос командира.

«… командир, что там?» – ответил один из постов.

«… да ерунда какая‑то. Просто сходите, ребята, кто рядом. Посмотрите что там у них происходит. Тут у меня врач и медсестра. Несут какую‑то нелепицу… Пациент, вроде напал на них. Еще двое остались на месте. Говорят, что погибли… Да бросьте… Не буду пересказывать… Просто идите и разберитесь… И Ивана отыщите! Я его, сучоныша, на гаувхахту за осталение поста оттправлю…»

«Слуш‑ш‑ш‑аюсь, командир…» – ответили ему. И по этому специфически четкому и затянутому произношению буквы «ша» в слове «слушаюсь» он немедленно узнал знакомого сослуживца, с которым он ехал бок о бок в машине на задание.

Закусив губу и зажмурившись, подготовившись к реакции командира на его появление в эфире, он нажал на кнопку и вышел на связь.

«Командир. Четвертый пост с инфекционного отделения докладывает…»

«Мать твою» Где тебя носит?!! – перебив его, прогремел рык командира.

«Я на месте. Были неполадки с рацией…»

«Потом с тобой разберемся. Докладывай – что у тебя!!!»

«Я – в отделении. Веду обход «красной» зоны отделения. Слышал крики и шум. Сейчас со мной трое гражданских. Медсестры. Говорят, что на врачей было совершено нападение. Говоря, что один из пациентов очнулся после комы. Медсестры сбежали и спрятались. Продолжаю обход…».

Эфир в ответ замолчал. Секунда проходила за секундой. И он подумал, что рация снова случайно отключилась. Когда он уже дернулся, чтобы проверить все нужные кнопки, то рация ожила и раздался голос командира.

«Объявляю боевую тревогу. Всем постам. Первый, второй и третий посты – заходите в инфекционку с улицы. Пятый, шестой, седьмой – с внутреннего коридора. Иван! Тебе – ждать подкрепления и не высовываться.».

«Слушаюсь» – ответил он и отключил связь с эфиром.

– Слава богу! О‑о‑о!!! Слава богу!!! Спасибо вам! Спасибо!!! Подкрепление… – запричитали девушки, снова накинувшись на него, повиснув на шее, спозлая вниз к его ногам, обнимая его за бедра.

И тут в тишине отделения снова послышался знакомый скрипучий звук.

«Так‑так‑таак‑таак‑таак‑тааак‑тааак‑тааааак‑тааааак‑та‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑к…» – заклокотало где‑то из глубины коридора, постепенно ускоряясь в темпе, и закончив безумное стаккато хлюпаньем и резким хлопком.

От услышанного звука, девушки, как одна, охнули и упали на пол, давясь в рыданиях и мелко трясясь всем телом.

– Ждать подкрепления и не высовываться? – повторил он приказ командира, – он меня за труса держит? За салагу? – пробормотал он себе под нос, отделавшись от девушек и подойди вплотную к закрытой двери, ведущей в коридор, за которой снова воцарилась тишина.

И тут он решил, что будет действовать. Что пойдет дальше, не ожидая подкрепления. Таким образом, может быть, он сможет искупить перед командиром свою оплошность, допущенную, когда он случайно позволил своей рации отключиться. И когда не успел отреагировать на первые сигналы о тревоге. Еще он вспомнил о Тане. Представляя в своем воображении, что находит ее в той палате. Без сознания. Спасает от некой опасности. А потом приводит ее в чувство, слегка хлопая по розовеющим щекам. Она просыпается. Осознает, что опасность миновала. И смотрит на него с благодарностью… И это будет началом их отношений…

К тому же, он был уверен, что ничего опасного там, в той крайней палате, не должно было быть. Никаких разорванных горл и животов. Никакого космонавта, превратившегося в облезлого волка. Никаких страшных сказок. Потому, что эти сказки давно закончились. В его далеком детстве. Ему было уже давно не пять лет и мать со своими россказнями уже не имела над ним власти. Вероятно, пациенту просто стало плохо, и он повел себя агрессивно, напугав персонал. А у него было его крепкое подготовленное тело, умеющее постоять за себя. И автомат, умеющий стрелять точно и в цель.

– Сидеть здесь и не высовываться! – прошептал он трем девушкам, поймав себя на мысли, что повторяет когда‑то услышанную шаблонную фразу из американского боевика.

Усмехнувшись этому обстоятельству, он осторожно открыл дверь и вышел в коридор.

На первый взгляд, ничего в коридоре с того момента, когда он скрылся за дверью палаты, где прятались три медсестры, не изменилось. Те же грязно‑зеленые стены, ярко освещенные люминесцентными лампами. Та же открытая дверь в крайнюю палату справа. Но все же, чего‑то не хватало.

И через мгновение до него дошло, что не хватало того темного предмета, который лежал возле открытой двери. На этот раз, пол возле двери был пуст…

Он, осторожно передвигая ногами, крепко сжимая автомат в правой руке, слегка согнув колени и пригнув спину, направился вперед по коридору по направлению к открытой двери, решив на этот раз не отвлекаться на обследование других помещений.

По мере того, как он подходил ближе, ему открывался более широкий ракурс обзора за пространством, скрывающимся за открытой настежь дверью. И теперь, он снова заметил тот небольшой темный предмет. На этот раз сместившийся чуть дальше.

Подойдя ближе, он понял, что тем темным предметом был черный резиновый сапог. Такие сапоги надевали члены медицинского персонала перед тем, как пройти в «красную» зону отделения.

И к его изумлению, этот сапог не просто лежал на полу неподвижно. А весьма заметно дергался.

Иван остановился. Прищурился. И пригляделся получше.

Сомнений для него не оставалось. Сапог отчетливо дергался. Вероятно его владелец, который лежал дальше за дверью, в пространстве, все еще скрытом от его глаз, по какой‑либо причине подергивал ногой, обутой в сапог.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вскинув автомат вперед, Иван подошел еще ближе. Стараясь не обращать внимания, на холодный пот, который собравшись из испарины на лбу, скатился через бровь и веко в его правый глаз. Обжигая слизистую. Заставив глаз заслезиться, мешая зрению и концентрации внимания.

Когда до двери оставалось не больше пятнадцати метров, ему, наконец, открылась вся картина.

За дверью лежало тело врача в медицинской экипировке. Иван узнал в нем заведующего отделением. Доброго, немного чудаковатого мужика, который относился к нему лучше всех в отделении, каждый раз, проходя через его пост, уделяя ему немного внимания, расспрашивая о службе, семье и других мелочах жизни.

И вот теперь он лежал там на полу. Навзничь. С мертвецки побледневшим лицом. С открытыми, уставившимися в потолок, ничего не видящими глазами в больших роговых очках, съехавших с нужного места и едва висевших на одной дужке. С пачкой сигарет, вывалившейся на пол из внутреннего кармана. Измазанный в алой крови, резко контрастирующей с белоснежным цветом врачебной экипировки.

В то время, как на его груди сидело голое, едва напоминающее человека, лишенное какой‑либо растительности на теле и голове, существо…

Битва

В ярком, беспристрастном, не оставляющем теней, свете люминесцентных ламп, он увидел то существо. Оно сидело к нему спиной. На груди бедняги доктора. Низко опустив голову вниз, которую Иван пока не мог разглядеть, за исключением облезлого затылка, который дергался вверх и вниз, заставляя тело доктора синхронно дергаться в ответ.

Он больше с изумлением, чем со страхом рассматривал то существо, настолько оно было не похожим ни на что, что он когда‑либо видел в своей жизни.

Спина чудовища, будто высохшая, потерявшая жировую прослойку, бугрилась и секлась мышцами, изредка, при движении рук, обнажая острые лопатки. Ноги и руки, такие же сухие и жилистые, дрожали от звериного возбуждения. Сероватая кожа, потерявшая растительность, была настолько тонкой, что просвечивала насквозь, обнажая плоть и аномально выделяющуюся лиловую сетку артерий.

Шли секунды. Одна за другой. Пока он стоял, словно вкопанный, все еще не осознающий смертельной опасности, нависшей над ним. Уставившись на зверя. Пытаясь определиться со своим положеним.

За считанные секунды в его голове пронесся вихрь обрывистых мыслей.

«Мать твою за ногу! Что это за хренотень?!! Человек?!! Животное?!! Если человек, то каким боком он так выглядит? Как такое возможно?!! Если животное, то какое?!! Собака? Волк? Обезьяна? Как оно могло тут, черт его дери, оказаться? Как могло пройти через мой пост?!! В защищенную по периметру больницу с гребаными протоколами безопасности? Получается – это пациент! Человек! Человек? Человек?!!!!! Выходит девки были правы?!! Получается, что эта хренотень – их знаменитый космонавт?!!»

От этой догадки он сморщился, словно от боли, скривив губы, ощущая как пол под его ногами начинает двигаться и съезжать в сторону, а пространство коридора удлиняться в перспективе и плыть, теряя твердую структуру.

«Ты что, чепушило, надумал сознание терять? Как молодая целочка перед брачной ночью? Возьми себя в руки. Давай! Давай!!! Не теряй голову! Решай, что делать! Решай, сука, что делать!!! Думай, мужик, думай!!! Бежать? Спрятаться вместе с девками в дальней палате, пока он меня не заметил? И ждать подкрепления? Или, черт его дери, дать этому уроду оторваться! Показать, что значит – спецназ? Автоматом в него пальнуть, чтобы мало не показалось?!!».

Не успел он принять свое решение, как рация, подвешенная на ремне, внезапно проснувшаяся разбуженным эфиром, приняла решение за него.

«… пятый подходит. Прием. Как обстановка..?» – раздалось из динамика. Едва громко. Но достаточно для того, чтобы зверь немедленно прекратил свои движения на груди доктора. Замер и одним резким поворотом головы обернулся в сторону парня.

Теперь Иван смог увидеть врага в лицо. И обомлел, ощутив, как кровь одним махом схлынула с его лица и прилила к животу, который принялся часто и гулко пульсировать, в такт биению растревоженного сердца.

Неестественно вытянутая и деформированная крысиная морда, почти ничем не напоминающая мужское человеческое лицо была обращена в его сторону. А желтые, будто светящиеся фосфором, глубоко посаженные глаза, смотрели прямо в его глаза. Словно пригвоздив его невидимым парализующим лучом. Безумным, лютым взглядом голодного зверя…

Некоторое время они смотрели друг на друга. Не шелохнувшись. Словно хищник и жертва. Застигнутые в момент, когда хищник, заметив жертву, осматривает ее, оценивая обоснованность своих усилий. Принимает решение напасть и мобилизует физические способности своего организма, чтобы совершить один единственный решающий бросок. Который сокрушит жертву и позволит хищнику вцепиться жертве точно в горло, обрекая ту на верную погибель.

При этом, Иван чувствовал себя не хищником. А жертвой…

Тем временем, существо двинулось первым.

Зверь, шумно втянув в рот стекающую вниз по подбородку кровь лежащей на полу жертвы, разинул пасть с двумя рядами аномально выступающих зубов, окаймленными спереди четырьмя длинными и острыми клыками. И издал звук. Знакомый Ивану скрипящий звук. Но на этот раз этот звук был похож на неудержимое и громкое икание.

«Ик… – иккк – иккк – иккк – иккк – иккк – иккккк – иииииииикккккккххххххх…» – раздалось по коридору.

При этом, существо, издавая очередной икающий звук, дергало и щелкало пастью, продолжая сверлить Ивана своими желтыми фосфорирующими глазами.

А потом, звук, издаваемый существом, сорвался в оглушительный свистящий вопль, будто режущий острыми стеклянными осколками по барабанным перепонкам.

«И‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑кпппппкх!!!!!!» – донеслось под конец, резко хлюпнув и чавкнув.

Замолкнув и закрыв пасть, измазанную кровью, существо рывком спрыгнуло с груди доктора, одним махом оказавшись корпусом вперед в сторону Ивана. Приземлившись по звериному, на четыре точки. А потом, оно прижалось к полу, спружинив руки и ноги, готовясь к прыжку.

И тут для Ивана время словно остановилось. Замедлилось. Вытянулось. Настолько, что секунда, как ему казалось, тянулась в десятки раз дольше положенного. Словно в фантастических боевиках, в сценах боя главного героя со злодеем, в моменты смертельной опасности, когда хронометраж фильма замедляется, позволяя зрителю насладиться каждым отдельным кадром происходящего, а камера, кружась вокруг героев, отмечает все мельчайшие детали и нюансы битвы.

Повинуясь неконтролируемому разумом рефлексу, он вскинул автомат вверх, зажатый в правой руке. Потом точным движением пальцев на левой руке снял предохранитель.

И нажал на курок…

В ответ, пространство коридора разорвалось грохотом разрываемого в капсулах пороха и свистом вылетающих пуль. Под огненные вспышки, изрыгаемые дулом автомата.

Его ноги стояли крепко и надежно, словно древнегреческие статуи, подпирающие своды огромного античного здания.

Его рот был открыт, издавая рев, почти такой же нечеловеческий, какой издавало существо.

Использованные гильзы вылетали из магазина автомата. И со звоном падали на пол, перед этим несколько раз отскочив и перевернувшись в воздухе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Зверь же, прыгнув на парня, был на половине пути свержен вылетающими из автомата пулями. Которые с почти слышимым хрустом вонзались в корпус, разрывая сероватую полупрозрачную кожу, выплескивая фонтаны лиловой жидкости, которая разбрызгивалась по стенам и по полу коридора, а также по лицу и одежде парня.

Зверь всей тяжестью своего тела рухнул перед Иваном, сокрушенный огнем его оружия.

И снова наступила тишина, нарушаемая лишь звенящим эхом отгремевших выстрелов.

И в воздухе едко пахло пороховой гарью…

Иван тяжело дышал, смотря на распростертое перед его ногами мерзкое тело зверя. Измазанное алой кровью доктора. И собственной кровью существа – ярко лилового оттенка.

Потом он, поддавшись безрассудной мальчишечьей браваде, замахнулся правой ногой, чтобы пнуть зверя. И смачно, с гулким звуком, ударил существо жестким носком ботинка в серую плоть между головой и плечами.

Зверь же, еще долю секунды лежащий неподвижно, подав парню надежду, что его враг побежден, вдруг дернулся. В один миг подпрыгнул на конечности. И вонзил свои зубы парню в правое бедро.

Следующее, что помнил Иван была острая боль, которая пронзила его ногу. И топот шагов позади него, когда по коридору в его сторону бежали его сослуживцы с подкреплением.

Зверь, разжавший челюсти, выпустил его кровоточащее бедро. Потом он одним прыжком оказался в дальнем конце коридора. Проломил закрытую дверь, ведущую в другие отделения больницы. И скрылся в образовавшемся проеме, откуда донеслись крики людей и короткие очереди автоматов.

Последнее, что он случайно, на короткий момент увидел через открытую дверь палаты, перед тем, как отключиться, когда его взяли за руки и ноги и потащили к выходу, было лежащее на полу женское тело. Тело Тани… Его Тани… Ее руки и ноги были раскинуты по сторонам. Месиво из растерзанной плоти оставалось от того, что прежде было ее грудью и животом.

А ее бледное безжизненное лицо с открытыми стеклянными глазами, было все еще прекрасным…

Часы

Старые советские наручные часы лежат на полу. В запыленной щели под все еще работающим аппаратом искусственной вентиляции легких, который размеренно мигает разноцветными огоньками и щелкает. У одной из коек в больничной палате. Среди десятка других таких же коек, рядами выстроенных вдоль стен палаты и ровно по центру. И возле еще одной койки, опрокинутой вместе с оборудованием, устроенной возле правой стены, под измазанным красными пятнами колпаком сорванного с петель целлофана.

Часы размеренно и равнодушно тикают невесомыми стрелками, отмеряя секунды, минуты и часы. И показывают начало шестого вечера. Крохотные окошка с зеленоватой подложкой отмечают дату: 29.06.2020.

Металлические бока часов слегка поблескивают, отражая солнечный свет самого зачина летнего вечера, падающий в палату сквозь широкие запыленные окна. Стекло на часах в одном месте слегка треснуло, но старательно заполировано. Также и правый бок, скол которого затерт и обработан. По‑видимому эти часы достались своему хозяину давно. И он очень любил их. Бережно ухаживал, продолжая пользоваться, несмотря на то, что они давно состарились и вышли из моды.

Если бы солнечный свет попал на обратную сторону часов, то на крышке можно было бы увидеть затейливо выгравированную надпись:

«1985 г. Любимому сыну на окончание медфака».

А часы все шли. Невозмутимо и безразлично отмеривая текущее в бесконечность время. И не было в живых ни того отца, который в далеком 1985 году потратил половину дня, отпросившись с работы, добравшись до знакомого часового мастера, чтобы успеть к вечеру домой вместе с подарком для любимого сына. Который успешно, с красным дипломом, закончил кардиологическое отделение крупного и уважаемого медицинского института. Также уже не было в живых и сына. И часовых дел мастера, который искусно наваял гравировку. И многих других людей, лица которых отражались в стеклышке часов за долгие тридцать пять лет их ношения. Часы лежали, старые и потрепанные, но все еще целые и невредимые, готовые работать еще очень много лет. А людей уже не было…

Часы были с первого взгляда – механические. Но на поверку – электронные, движимые зарядом крохотной батарейки, встроенной в корпус. В противном случае они бы остановились, где‑то через сутки, после того, как сорвались с запястья высокого худощавого врача – заведующего отделением, когда на него напало жаждущее плоти существо. Напало в том месте, где сейчас красовалось огромное, темно‑бурое пятно засохшей крови, тянущееся разводами в сторону прохода через дверь дальше в коридор. Чтобы там размазаться еще одним бурым пятном, побольше, формой напоминающей Африку.

Часы продолжали безучастно тикать. В то время, как совсем рядом послышался женский визг, взрорвший тишину, словно разбитая вдребезги о каменный пол хрустальная ваза. Потом грохот открываемой с размаху двери, с треском ударившуюся об стену. Шум пары быстро бегущих ног по коридору, следом за которым донесся частый мягкий топот, будто от бега своры диких собак. Стаккато мчащихся по кафельному полу ног и лап пронесся мимо открытой в коридор двери и унесся дальше, немного затихнув. А потом, через некоторое время, топот резко прервался шумом падающего тела. И воздух больницы огласился еще одним криком. Отчаянным, полным боли воплем. Постепенно угасающим. И, наконец, затухшим совсем.

Далее, по пустым, отдающим эхом коридорам больницы, донеслось скрипучее и ускоряющееся «так – так – таак – таак – таак – тааак – тааак – тааааак – тааааак – та – а ‑ а – а ‑ а – а ‑ а – к…!!!» – по началу исполняемое одной глоткой. А после – второй. И – третей. И – четвертой. И – пятой. Разрывая воздух омерзительной какофонией диссонирующих друг с другом звуков от которых дребезжали стекла на окнах.

Скрип продолжался некоторое время. А потом смолк, сменившись звуками звериной возни, а потом треском разрываемой в клочья ткани и плоти. Казалось, что прошла вечность, пока эти звуки не утихли, и частый топот лап не удалился дальше по коридору. Пока совсем не пропал.

На короткое время в палату вернулась тишина. И в этой тишине снова стал слышен размеренный ход стрелок старых наручных часов.

Когда минутная стрелка перевалила через шестерку, отмеривая начало второй половины шестого часа вечера, то за окном палаты, выходящим на главную улицу, послышался приближающийся рев автомобильного двигателя. Шум быстро приближался, свидетельствуя о том, что автомобиль двигался на очень большой скорости. Потом, с улицы донесся истеричный визг тормозов и протяжный стон колесных покрышек. И грохот сминаемого в сильном ударе металла. На некоторое время звуки умолкли. Но после послышится хруст открываемой автомобильной двери. Резкие мужские выкрики. Глухие удары. А потом три громких, отдающих эхом, ружейных выстрела. И еще отдаленный, чуть различимый женский плач, прерываемый едва слышимым мужским окриком.

Минутная стрелка часов совершила еще один полный оборот вокруг своей оси, подтолкнув часовую стрелку на одно деление дальше по циферблату, когда до палаты донесся еще один шум. Вроде низкого утробного гула, который с течением времени нарастал все сильнее и сильнее. Пока не превратился в оглушительный рев, заставив все плохо закрепленные поверхности и предметы палаты: окна, стекла, подоконники, тумбочки, стаканы и тарелки на них, затрястись в испуганном треморе. Словно стая травоядных доисторических животных, застигнутых врасплох надвигающимся на них, словно лавина, стадом хищных тиранозавров.

Грохот прокатился над больницей, едва не сорвав со здания крышу. И в чистом синем небе, совсем близко от земли, показался огромный пассажирский самолет, поблескивающий в вечернем солнце серебряными крыльями. Он, неестественно накренившись носом и одним крылом вниз, летел к земле чистой геометрической линией, будто начерченной карандашом и линейкой умелой рукой опытного архитектора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пролетев в своем пике около километра вдаль от корпусов больницы, в сторону лабиринта жилых многоэтажек, он, низко ухнув и колыхнув воздух в радиусе многих километров вокруг, с неимоверным грохотом рухнул на один из домов. И немедленно взорвался, подняв в воздух грибообразное огненное марево.

В это же время, словно разбуженная грохотом упавшего самолета, высохшая рука в лиловых венах под прозрачной сероватой кожей одного из лежащих на койках пациентов, дернулась. Тонкие запавшие губы оскалились, обнажая отросшие во рту клыки. Грудь в спазматическом порыве вздернулась вверх, сбрасывая на пол выпавшие с головы клочки седых волос. А потом оно открыло глаза, светящиеся изнутри фосфорирующим желтым сиянием.

Сорвав лапой с лица маску и сплетение проводов, оно, щелкая челюстями и издавая чуть слышный скрипящий «так‑так‑так», приподнялось на кровати и одним сильным и резким движением ссохшейся лапы сдернуло с себя больничную распашонку, испачканную рвотой и калом. А потом, играя просвечивающими через кожу мышцами, оно по‑звериному ловко прыгнуло на четыре точки с кровати на пол.

И тут же, рядом на койках, зашевелились и другие…

Ковчег

29 июня 2020 года. Вечер.

И это снова происходит!

дежа‑вю!

Дежа‑вю – с большой буквы!!

ДЕЖА‑ВЮ – со всеми большими буквами!!!

С небольшими отличиями, если сравнить с моим пророческим сном годичной давности, записанном на скомканном клочке бумаги.

Первое отличие – новостной репортаж я смотрю не на телевизоре. А с экрана компьютера.

Второе отличие – мои дочурки успели за год подрасти. Им уже не три и пять, а четыре и шесть.

И третье, самое серьезное отличие – в моем предсказании не было никакого COVID‑19. Впрочем, если подумать, по сути это ничего не поменяло. А напротив, «ковид» объяснил многие неясности и выявил недостающие детали.

В остальном – все также.

Декорации расставлены.

Свет наведен.

Актеры – готовы.

Будто нет у нас никакой собственной воли. А мы лишь безвольные марионетки, которыми забавляются некие могущественные силы, дергающие за ниточки и заставляющие нас крутиться по сцене им на потеху.

Как и в моем сне, я лежу на диване.

На широком красном ковре, расстеленном на полу, девочки играют в куклы.

А супруга на кухне готовит ужин.

Компьютер лежит на моих коленях. Он включен и настроен на «онлайн» выпуск вечерних новостей.

На экране – студия. В центре кадра – девушка. Ведущая. Она выглядит немного растрепанной и не такой идеально прилизанной, как обычно. Как, прочем, и сама студия, которая кажется поспешно покинутой и заброшенной. Телевизионные панели позади нее отключены. Неоновая подсветка широкого изогнутого стола нервно моргает и гаснет.

На лице девушки‑ маска. По ее глазам я вижу, что она испугана.

Она начинает говорить и ее голос дрожит и срывается.

– Наш канал уполномочен сообщить, что по решению правительства в стране вводится чрезвычайное положение и круглосуточный комендантский час. Всем гражданам следует сохранять спокойствие, оставаться в домах и ждать прибытия помощи. Эпидемия находится под контролем служб чрезвычайного реагирования и гражданам предписывается…, ‑ девушка запинается, берет в руки лист бумаги, с которого читает текст, комкает и бросает его в сторону.

– Какой же бред!!! – выкрикивает она, – я не буду читать это, – она смотрит куда‑то за камеру.

– Уважаемые сограждане! Все кто меня слушает и смотрит! – продолжает она после паузы, – как вы сами знаете, с начала 2020 года мир страдает от захлестнувшей его пандемии вируса Covid‑19. А к весне, на Землю, вместе с космонавтами, завершившими миссию на международную космическую станцию, был занесен еще один вирус. Ранее незнакомый науке. Который, как считают эксперты, мутировал с Covid‑19 и превратился совершенно новый «супер‑вирус», последствия заражения которым являются катастрофическими для человека!

– Я не буду тешить вас надеждами. Просто скажу – спасайтесь сами! Никто нам не поможет! Правительство капитулировало и разбежалось. Никто не предпринимает никаких мер по борьбе с пандемией. Теперь каждый сам за себя. Все что ясно на данный момент, так это то, что новый вирус передается воздушно‑капельным путем, а также через кровь.

– Я напомню: первые симптомы заболевания похожи на обычную простуду. Кашель, температура, потливость. Приблизительно через две недели после инфицирования указанные симптомы полностью прекращаются и появляются другие. Ярко выраженное раздражение кожи, диарея и рвота. Также инфицированные лишаются всего волосяного покрова. Их кожа приобретает белесый, даже прозрачный вид. Они бредят, перестают реагировать на внешние раздражители. И в итоге впадают в кому.

– Приблизительно через две недели после попадания в кому, зараженные приходят в себя. После пробуждения инфицированные теряют какую‑либо человеческую идентификацию, становятся крайне агрессивны и опасны для окружающих. Передвигаются они четвереньках. При этом, они обладают невероятной силой и быстротой в движениях.

– Если кто‑то из ваших близких заражен, то вам следует немедленно прекратить любые с ними контракты, тем более на последней стадии инфицирования… Это может звучать жестоко, но для того чтобы выжить, вам возможно придется избавиться от инфицированных…

– В любом случае оставайтесь дома и никого не впускайте. Запасайтесь пропитанием и водой. И да поможет нам бог…

Выпуск прекращается.

Девочки вопросительно поднимают на меня головы.

Супруга также поворачивается ко мне. Ее руки повисают в воздухе. С мокрых овощей, зажатых в ее пальцах, капает вода. Мы встречаемся с ней взглядами. Ее лицо искажено гримасой ужаса и отчаяния. Она вот‑вот заплачет.

В квартире тихо.

Так тихо, что я слышу, как капли воды срываются с помидоров и тяжело падают на пол.

Я жду, что произойдет дальше…

Жду…

Жду…

Жду…

Своей кожей я ощущаю ход каждой пройденной секунды.

И дожидаюсь…

Откуда‑то снизу за окном, тишину, словно хрустальный бокал, разбивает истеричный женский визг и скрипящий вопль, вибрация от которого неприятным эхом отдается в моих ушах.

На этот раз я точно знаю, что мне делать.

Я – готов!

Не спеша отложив в сторону компьютер, я встаю с дивана. Прохожу в прихожую. Выхожу на небольшую площадку перед двумя моими квартирами.

И на все три крепких замка запираю огромную железную дверь…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Белый внедорожник

На этот раз никто из нас не удивлен. Не озадачен. Не застигнут врасплох.

Супруга молча бросает готовку, подбегает к детям, хватает их за руки и оттаскивает в ванную комнату. Я слышу, как она просит детей сидеть тихо и ни в коем случае не выходить из укрытия. Дети возмущаются и протестуют. Но замолкают, получив в руки по смартфону.

Потом она плотно закрывает дверь ванной комнаты и подходит ко мне.

Мы стоим, чуть облокотившись вперед животами о кухонную столешницу, обустроенную перед открытым настежь окном, открывающим вид на ночной город. Из окна редкими порывами в квартиру залетает едва прохладный после жаркого дня ветер. Он стремительным, нервным сквозняком бьет нам по лицам. А потом, делая по пути поворот налево, вылетает обратно на улицу через открытое окно в спальне.

В отличии от вида из кухонного окна, который я помню из своего пророческого сна, городской пейзаж развернувшийся сейчас перед моими глазами за год с лишним успел значительно измениться. Большинство строек было завершено. На обширных пустырях выросли новые жилые кварталы. Сияющие электрическими огнями квартир и эффектным фасадным освещением. С шеренгами уличных фонарей, обустроенных вдоль новых дорог. С броско оформленными неоновыми вывесками продуктовых магазинов. А прямо перед нашим домом, там, где год назад в желтой земле уродливой дырой зиял огромный котлован с только начинающими подниматься вверх бетонными структурами и неряшливой кляксой лагеря строителей, сейчас сверкал новизной только построенный, но еще не введенный в эксплуатацию спортивный комплекс.

Но несмотря на разительные перемены ландшафта, небольшая дорога, окаймляющая наш жилой комплекс с северной стороны, и превращенная жителями в стихийную автомобильную парковку, находится на своем месте. Именно та дорога, где, если верить моего пророчеству, с минуты на минуту должен появиться большой белый внедорожник…

Мы ждем. Стоим, взявшись за руки. Будто Адам и Ева, впервые осматривающие просторы райского сада. В ожидании того момента, когда священная длань ударит в гонг и старый мир тут же прекратит существовать. Дав место новому миру. Нашему новому миру.

Рука женынемного подрагивает и изредка сжимает мою. Через кожу пальцев я ощущаю электрические разряды ее волнения, которые передаются и ко мне. Даже кажется, что мы дышим в унисон. Что сердца наши бьются в такт. И мысли в голове одни на двоих. Словно сплетенье наших рук превратило нас в сиамских близнецов, у которых только конечности свои, а все остальное – общее.

Мы волнуемся. Переживаем. Но не боимся. По крайней мере сейчас. Напротив, даже с вызовом смотрим в будущее, будто солдаты, утомившиеся и заскучавшие в учебных тренировках, и спешащие теперь попасть на первый настоящий бой.

И тут, как в хорошо разыгранном спектакле, на сцене появляется большой белый внедорожник. Он впрыгивает в зону нашего обзора с левой стороны. И едет на большой скорости вправо. Намного быстрее, чем позволяют правила передвижения по внутрирайонным дорогам. С включенными фарами, высвечивающими из темноты блестящие корпуса припаркованных автомобилей и вереницу выставленных у края мусорных баков. Подняв в воздух пару пустых пластиковых пакетов, которые в причудливом танце продолжают плясать в ветренном воздухе, улетая прочь, в сторону нового спортивного комплекса.

Мы замечаем на лобовом стекле внедорожника большое сероватое тело. Очертаниями похожее на полностью обнаженного человека.

‑ Привет…, старый знакомый. Вот мы и встретились…, ‑ говорю я, заслужив удивленный и неодобрительный взгляд супруги.

Ей этого не понять. Она не была там, в моем кошмаре, который повторялся сейчас с исключительной и педантичной точностью. Она не видела того, что видел я. И не вступала с тем серым существом в неравный бой. Который я тогда проиграл…

Существо в яростных конвульсиях бьется об лобовое стекло, пытаясь прорваться внутрь салона. Автомобиль же продолжает движение. И проехав еще несколько метров, он на полном ходу врезается в припаркованный седан, отбросив существо на асфальт. Седан по инерции стукается о корпус соседнего автомобиля и обе машины взвизгивают сработавшими сигнализациями.

Потом водительская дверь внедорожника открывается и из него выходит женщина. Ее походка шатается. Она, зажав рот рукой, подходит ближе к лежащему на асфальте существу. И отскакивает обратно. Качает головой из стороны в сторону. Пятится к машине. В то время, как существо, распластанное на асфальте, поднимает безволосую голову, рывком встает на нижние конечности и издает знакомый скрипящий вопль. Женщина тем временем успевает скрыться в салоне автомобиля и захлопнуть за собой дверь. За секунду до того, как существо снова, яростно накидывается на лобовое стекло ее внедорожника.

Мы продолжаем смотреть вниз за разыгравшейся драмой. Не пытаясь вмешаться. Понимая, что мы ничем не можем помочь. Ожидая момента, когда наши герои должны будут выйти на сцену.

Лобовое стекло сдается под натиском существа. Оно вдребезги разбивается и со звоном рассыпается на мелкие кусочки. Существо одним рывком прорывается внутрь салона автомобиля. Машина раскачивается. Ночь раздирает безумный агонизирующий женский крик, сливающийся по тональности с ревом автомобильных сигнализаций.

На этот раз я не реагирую. Теперь я знаю, что кричать бесполезно. А продолжаю ждать, гадая что будет дальше. Обратит ли то существо на нас внимание? Или на этот раз мы останемся для него незамеченными, позволив предсказанному течению событий оборваться и пойти новым руслом?

Женский крик прерывается. На самой высокой ноте. Словно стебелек, скошенный лезвием острой косы. Внедорожник же продолжает дерганно раскачиваться, позволяя моему разгоряченному воображению только представлять то, что происходит в его салоне.

Мы ждем… Мы готовы…

Через некоторое время внедорожник перестает раскачиваться. И существо снова нам показывается, выпрыгнув из салона на капот через образовавшуюся дыру в лобовом стекле. Потом существо одним ловким пружинистым движением взрослой сильной гориллы спрыгивает на асфальт и замирает без движения. И принимается осматриваться по сторонам. И я уверен, несмотря на приличное растояние между нами, что оно, словно охотничья собака, обнюхивает воздух, чтобы попытаться найти нас. Да. Именно нас!!!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И тогда, когда я уж было решил, что опасность нас миновала, существо вдруг повернуло голову вверх. В нашу сторону. И я впервые наяву встретился с ним взглядом…

Первая кровь

Злобная звериная морда, перепачканная кровью жертвы, скалится. Пара желтых глаз светятся в темноте двумя яркими фосфорирующими точками. От этого взгляда у меня в животе неприятно тянет и ноет.

«Но почему?» – спрашиваю себя я, – «Мы – сидим тихо. Я не кричу и не привлекаю внимание. Почему оно посмотрело именно в мою сторону? Вокруг светятся сотни окон, в которых, вероятно, на шум показались и другие жильцы. Но посмотрел он именно в сторону нашего окна на двенадцатом этаже. Никуда более. Словно знал, куда смотреть и кого искать…».

Не найдя ответа на эти вопросы, я принялся в мыслях проводить своеобразную инвентаризацию мер нашей защиты от нападения существа. На этот раз, в отличии от моего сна, я почти на все пункты отвечаю удовлетворительно.

«Закрыта ли входная дверь?» – «Да».

«Прочная ли она?» – «Да».

«Закрыты ли окна?». «Черт! Нет!»

Я прошу жену помочь и она бросается по комнатам, откуда я слышу, как с громкими хлопками захлопываются окна. Я протягиваю руку к открытому окну кухни и крепко закрываю на поворачивающийся замок и его.

И самое главное:

«Оружие?» – «Есть».

Открыв нижний кухонный шкаф под раковиной, я достаю приготовленное заранее охотничье ружье. Оно заряжено двумя патронами. Еще двадцать ждут своей очереди в коробке, которую я также достаю из шкафа и ставлю перед собой.

Потом, также, как и в своем сне, я забираюсь ногами на столешницу, чтобы увеличить обзор и взглянуть вниз. И мрачно ухмыляюсь тому, что вижу. Существо на четвереньках подбегает к отвесной торцовой стене нашего дома, откуда смотрит наше кухонное окно. Одним ловким сильным прыжком оно цепляется, словно орангутанг, за торчащий «прыщ» блока кондиционера возле окна второго этажа. Потом подтягивается вверх. Встает лапами на коробку. И прыгает еще выше, цепляясь за карниз третьего этажа. Опять подтягивается. Встает лапами на карниз. И допрыгивает еще на один уровень выше.

«Что тебе от нас нужно, тварь?!!» – шепчу я себе под нос, наблюдая за ловкими движениями монстра.

Вспомнив хронологию событий сна, я отвожу взгляд от лезущего вверх существа на пространство за мусорными контейнерами перед корпусом спортивного комплекса. Все верно. Словно – по нотам. Я замечаю, что со стороны близлежащих с севера блоков нового жилого комплекса к нашему дому стремительно приближаются несколько серых пятен, отчетливо различимых в свете вышедшей из‑за туч луны.

За считанные мгновения они пересекают пустырь, раскинувшийся перед спортивным комплексом. И я уже могу разглядеть их в деталях. Их пятеро. У них такие же, как у первого, обнаженные и безволосые фигуры. Они бегут по земле на четырех лапах, словно дикие звери. Легко перепрыгивают через мусорные контейнеры. На мгновение останавливаются, поворачивают морды в сторону стоящих неподалеку трех разбитых автомобилей. Отворачиваются. И издают короткие скрипящие звуки, похожие на жалобное собачье скуление.

Услышав их позывы, существо, которое приближалось к нашему окну и находилось уже на уровне пятого или шестого этажа, останавливается, закрепившись на одной из коробок кондиционеров. Оборачивается к сородичам. Вытягивает морду и скрипуче завывает в ответ.

Как один, те синхронно поднимают морды вверх, замечая первого. А потом в три‑четыре прыжка также оказываются возле стены моего дома и начинают восхождение следом.

– Что там?!! Что?!! Он там?!! Он нас достанет?!! Да?!! – взволнованно спрашивает супруга. На этот раз я не отмечаю в ее голосе нотки паники. Только хорошо контролируемую тревогу человека, готового вступить в бой.

– Они лезут, – коротко отвечаю я.

– Что мне делать?

– Ничего. Будь с детьми.

– Дай мне второе ружье! – говорит мне она. И я чувствую непривычную сталь в ее голосе.

Я некоторое время обдумываю ее предложение. Насколько безопасно дать неподготовленному человеку ружье. Хотя и я сам далеко от супруги с подготовкой не ушел. Все моя боевая тренировка заключалась в изучении инструкций по эксплуатации к карабинам и просмотру нескольких роликов на Youtube. Это все. Я даже ни разу не попробовал выстрелить из ружей. И теперь лишь надеялся, что теоретические познания будут достаточны, чтобы в нужный момент воспользоваться оружием по назначению.

– Держи. Осторожно. Ружье снято с предохранителя. Левую руку держи снизу на цевье. Правую руку – на шейке приклада. Указательный палец – мягко на курке. Приклад расположи на плече. Держи дуло прямо в окно, – даю я ей те инструкции, которые знаю, жалея о том, что не позаботился об инструктаже заранее, – если увидишь его – тут же стреляй…

Покончив с одним из самых коротких курсов обучения по стрельбе из охотничьего оружия за всю историю стрелкового дела, я бросаюсь в сторону коридора, за считанные секунды добираюсь до второй квартиры, где в дальнем углу, за завалами одежды и припасов, расположен сейф со вторым ружьем. Лихорадочно набираю код на железной двери, распахиваю сейф и выуживаю на свет второе ружье. Потом бросаюсь назад, боясь не успеть к тому моменту, как звери начнут штурм квартиры.

К счастью – успеваю. К тому моменту, когда я встаю бок о бок с супругой, со вторым оружием наперевес, зверь успевает добраться лишь до уровня восьмого или девятого этажа. В то время, как оставшиеся находились еще ниже.

Мы стоим, будто две мраморные древнегреческие статуи богов войны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В ожидании.

Напряженные.

Наготове.

Секунда проходит за секундой. Окно остается нетронутым. Тишина. Абсолютная тишина! Только оглушительно громко капает вода из под крана. Словно весь мир занял свои места в грандиозном колизее. Замер в предвкушении. И смотрит на нас, ожидая зрелищной битвы.

И тут я слышу шум. И замечаю серу лапу, цепляющуюся за край окна. Мерзкое животное подтягивается снизу и устраивается на внешнем карнизе. Теперь я могу впервые наяву вблизи рассмотреть его. Существо внешне похоже на человека. Голова, туловище, пара рук и ног. Но, несмотря на такое сходство, человеком оно уже не было. У него почти прозрачная серая кожа, через которую просвечивают мышцы и кости. Оголенный череп в синих разводах вен. Оскаленная крысиная морда. Искривленный, вымазанный кровью рот. И жуткие желтые глаза, источающие лютую ненависть.

«Какой же ты урод!» – с ненавистью думаю я, крепко сжимая ружье.

Зверь, словно читая мои мысли, злобно смотрит на меня и часто дышит. На этот раз, кроме слоя тонкого прозрачного стекла, нас разделяют крепкие прутья решеток. Чудовище не двигается и продолжает сверлить меня взглядом. Поднимает морду вверх и завывает скрипящим воем, на который отзываются другие.

– Стрелять? – сдавленно спрашивает супруга, уверенно держа дуло ружья прямо в сторону зверя.

– Подожди. Я сам, – отвечаю я ей, не решаясь пальнуть, и выбирая нужный для этого момент.

Тем временем, существо с размаху ударяет головой в окно. И, застряв ею между прутьями решеток, взвывает от неожиданности и боли.

– Что?!! Не ожидал такого, сука?!! – злорадно выкрикиваю ему я, начиная сгибать палец на курке. И в самый последний момент останавливаюсь, подумав о том, что пуля, выпущенная из ружья, возможно не достигнет цели. Или срикошетит, если на пути окажется стекло закрытого окна. Об этом я не подумал. Как не подумал я о том, что если стекла окна будут разбиты, то я не смогу их после заменить.

– Что ты делаешь? – удивленно спрашивает супруга, наблюдая как я подхожу вплотную к окну, где на той стороне существо тщетно продолжает пытаться просунуть голову между прутьев.

– Надо открыть окно. Я не смогу починить стекла…, ‑ коротко объясняю ей я.

– Пожалуйста, осторожно…, ‑ отвечает она, немедленно ухватив суть, и не задав больше вопросов.

Наши со зверем лица – в десятках сантиметрах друг от друга. Перепачканное кровью морда зверя шипит и хрипит, клыки щелкают, ноздри раздуваются, а глаза неотступно следят за каждым моим движением. Мощными лапами оно дергает за решетки. Они звенят и стонут от его ударов, но остаются невредимыми.

Я же рывком открываю настежь окно и без дальнейших раздумий, поднеся дуло ружья почти в упор к груди зверя, нажимаю на спусковой крючок.

Яркое пламя вылетает из дула и в квартире раздается оглушительный выстрел.

Зверь открывает пасть, будто удивившись неожиданным поворотом событий. Разрывающий удар пули приходится прямиком в середину его груди, отбросив назад. Он, беспомощно размахивая руками, срывается и падает вниз.

Услышав шум из другой комнаты, я перезаряжаю ружье, кладу еще три патрона из коробки в карман, и направляюсь в детскую, где обустроена широкая застекленная лоджия, также защищенная крепкими прутьями решеток.

И вовремя.

Словно гроздья винограда, на решетках лоджии повисают еще трое зверей, злобно сверкающие желтыми зрачками и щелкающие клыками.

Я разбираюсь с ними также быстро и хладнокровно, как и с первым. Открываю окна и шмаляю в упор, сбрасывая монстров вниз. И еще с двумя, нацелившимися на окно нашей спальни.

За считанные минуты все было кончено.

Я сажусь на пол посреди гостиной, уставившись невидящим взглядом в стену, все еще сжимая в руках ружье, щурясь от пороховой гари и ожидая, когда затихнет звон в ушах.

Жена садится рядом, положив свое ружье на пол. Обнимает меня. И целует в щеку…

А я улыбаюсь, чувствуя ребяческую гордость за себя. Что словно первобытный неандерталец на заре времен, смог защитить свою семью от нападения хищников. Что не смотря на то, что являлся «асфальтовым» горожанином, справился с задачей. И что мой наивный, казалось бы обреченный на провал план, начинает работать…

Как быстро!!!

В ту ночь мы не спали. Взбудораженные происходящим, мы сидели за обеденным столом перед компьютером. И будто одержимые, один за одним смотрели прямые эфиры. Читали сводки новостей. Листали отчаянные посты в социальных сетях. Наблюдали, как мир рушился на наших глазах, пожираемый пандемией нового вируса, который стремительно, словно раковая язва, расползался по городам и странам, уже ослабленным эпидемией коронавируса.

Правительство Казахстана первое время пыталось сохранять контроль в стране. Во всех регионах и городах был установлен режим чрезвычайной ситуации, комендантский час, введены войска для отстрела «обратившихся». Но их количество стремительно увеличивалось и очень скоро, как казалось, превысило количество здоровых. И к утру 30 июня правительство Казахстана капитулировало и разбежалось, оставив своих граждан на растерзание банд мародеров и все разрастающейся армии «обращенных».

Похожая ситуация развивалась в нескольких штатах США и в западных районах Китая, где находились еще два крупных очага распространения нового вируса. Их власти, наученные опытом борьбы с коронавирусом, первое время, как казалось, эффективно справлялись с задачами, вводили жесткие карантины, выжигали целые городские районы, безжалостно истребляли обращенных и изолировали контактных, чтобы остановить заразу. Но последние новости из этих стран свидетельствовали, что и там обстановка быстро ухудшалась.

Другие страны пытались полностью закрываться, чтобы не допустить инфекцию на свои территории. Но несмотря на усилия, она все равно проникала, и новые очаги заразы появлялись все в новых точках на мировой карте.

Я несколько раз подолгу разговаривал по видеозвонку с матерью. Показывал детей. Старался поддержать ее. С трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться от отчаяния. Ведь она осталась в другом городе одна. Я не успел ее вывести к нам до того, как снова перестали летать самолеты. И я понимал, что ей самой будет почти невозможно выжить одной в охваченном хаосом городе. Но я успокаивал себя тем, что до того, как началась заварушка, я успел заказать для нее доставку приличного запаса еды, воды и медикаментов, которого должно было хватить на месяцев шесть полной изоляции. А потом я бы что нибудь придумал…

Она вторую неделю болела двусторонней пневмонией. Но судя по развитию симптомов, к счастью, шла на поправку, не заразившись поверх коронавируса новой заразой. И я уговорил ее немедленно, во время нашего звонка, чтобы я видел своими глазами, наглухо забаррикадировать дверь и плотно зашторить окна. И ни в коем случае не выходить больше на улицу. Даже если ее будут просить о помощи родственники или соседи. Она слушала меня, улыбалась, кивала головой и просила за нее не волноваться, призывая лучше побеспокоится о детях, чем о ней.

В начале второго часа дня, во время нашего очередного видеозвонка с матерью, связь на смартфоне вдруг оборвалась. Я посмотрел на значок антенн сотовой сети и обнаружил, что покрытие пропало. Значки антенн некоторое время двигались вниз и вверх, показывая попытки аппарата вернуться в «онлайн» режим, а потом сдались, сменившись обреченной надписью «нет связи».

Еще я заметил, что перестал гудеть холодильник.

– Электричество отключили…? – упавшим голосом то ли спросила, то ли констатировала случившийся факт супруга, выйдя в гостинную из спальни, и держа в руках свой, также ставший бесполезным смартфон.

Я подошел к ближайшему ко мне настенному выключателю освещения в ванной комнате и несколько раз пощелкал кнопкой. Никакой реакции. Электричество действительно пропало. Одновременно с сотовой связью. И, соответственно, вместе с проводным интернетом.

«Как быстро…» – подумал я. С тяжелым сердцем прошел в темное помещение туалетной комнаты и дернул за ручку подачи воды в раковину. Из круглого отверстия крана зашипело и плюнуло несколькими каплями. А потом затихло. Я одобрительно взглянул на ванную, которую заблаговременно наполнил водой до самых краев. И подумал, что подобная предусмотрительность даст нам дополнительную фору в борьбе за выживание.

Потом я прошел к кухонному крану. Дернул и его. Он же не удосужил выдать мне даже малейшего шипения. Просто ответил пустотой.

– Воды тоже нет?

– Нет, – ответил я супруге, не оборачиваясь на нее, сильно зажмурив глаза и сжав кулаки, стараясь не поддаваться панике, только теперь по настоящему ощущая истинный вкус случившейся катастрофы. Кислый вкус ржавого железа. Или прикушенной до крови губы….

– Папа! Папа! Папа!!! – ко мне подбежали девочки, просовывая в руки пару планшетов.

– Что случилось, красотки? – спросил их я наигранно непринужденным тоном, прекрасно понимания, что им нужно.

– Не работает! Не работает! Папа! Не работает! Почини!!! – требовательно выкрикивали они, подпрыгивая на своих тоненьких ножках.

– Девочки…, ‑ я сел перед ними на корточки, так чтобы мое лицо было на одном уровне с их лицами. Взял ставшие бесполезными теперь устройства из их рук и отложил позади себя. Потом крепко обнял их, утопая носом сначала в волосах одной, а потом второй дочери, вдыхая их сладкий неповторимый аромат, – ваши планшеты больше работать не будут… Вам придется теперь играть со своими игрушками…

– Нееееет!!! Тогда дай свой телефон! – капризно возмутилась старшая.

– Мой тоже не работает. И мамин тоже. Вообще никакой телефон больше работать не будет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Услышав мои слова, их лица удивленно вытянулись.

– Почему? – спросила старшая, перекрикивая хныканья младшей.

Мы переглянулись с супругой взглядами. Потом она, словно уловив мой телепатический сигнал, подошла к нам, также присела перед детьми на корточки и обняла нас, образовав некий клубок из переплетенных рук.

Так мы простояли еще некоторое время, прислушиваясь к дыханию друг друга и улавливая биения наших сердец.

– Пойдемте, поиграем в домино, – наконец игриво сказала детям супруга. И потом увела их, увлеченных новым развлечением, в детскую комнату.

Оставшись один, я снова залез на кухонную столешницу и взглянул вниз, стараясь рассмотреть на асфальте перед окнами останки того существа, которого я ранее сбросил с карниза выстрелом из ружья. Но ничего не обнаружил. Прошел к окну спальной и осмотрел пространство и под ним. Также ничего.

А потом, подняв глаза, осмотрел всю площадь опустевшего внутреннего двора нашего жилого комплекса, окаймленного с трех сторон двенадцатиэтажными жилыми высотками. И с первого взгляда не заметил ничего необычного. Пока не присмотрелся к некоторым окнам. И к лестничным пролетам, выведенным наружу, в доме напротив нашего…

Дом

В доме справа. На уровне шестого этажа. Где‑то в третьем или четвертом подъезде, один из застекленных балконов был раскурочен. Стекла разбиты. А створки оконных фрамуг вывернуты наружу, свисая вниз на одних петлях. Я постарался приглядеться получше и рассмотреть пространство внутри квартиры. Но ничего более разглядеть не смог.

Тремя этажами выше и левее виднелось окно еще одной квартиры. Оно было целым. Но светлая штора за ним закрывала лишь нижнюю не ровную половину окна, видимо сорванная с петель. И еще, мне показалось, что светлая ткань шторы была испачкана красными пятнами.

После мой взгляд уловил быстрое движение на выведенном на внешний фасад здания лестничном пролете между этажами в доме напротив. Стремительное движение сероватого пятна за чередой декоративных балясин, украшающих лестничный переход. Будто большая серая собака пробежала по пролету и скрылась в темноте подъезда.

Потом я услышал крик. Человеческий крик. И замер, прислушиваясь, стараясь лучше уловить источник шума. Как мне показалось, кричал мужчина. Где‑то в нашем доме. Вероятно справа и снизу. На уровне девятого или десятого подъезда. Чтобы лучше расслышать, я открыл окно, впустив в комнату жаркое дыхание июльского ветра. Где‑то в одной из нижних квартир действительно кричал мужчина. Громким, испуганным басом, изредка переходящим в высокие истерические вопли.

– А‑а‑а‑а! А‑а‑а‑а!!! Люда, что с тобой?!! Очнись, любимая! Что ты делаешь?!! Что ты, мать твою, делаешь, Люда! Люда! Люда!!! Пожалуйста!!! А‑а‑а‑а‑а!!! Останови‑и‑и‑и‑и‑ись!!! Это я, Люда! Твой Толик!!! А это твой сын!!! Очнись, Люда, пожалуйста! Умоляю тебя, Люда!!!

Если бы не текущие обстоятельства, я бы подумал, что соседи устроили семейные разборки. Мужик, как бывает, крепко провинился и теперь пытается успокоить разгневанную супругу. Они бы немного покричали, поскандалили, а после успокоились, скрепив мир примирительным сексом. Но к сожалению, вряд ли это теперь было так. Вероятно, что жена бедолаги заразилась и обратилась первой, напав теперь в зверином обличьи на членов собственной семьи. Если женщина загрызет родных насмерть, то это будет даже хорошим для них исходом. А если те выживут, то через определенное время однозначно обратяться, пополнив армию плотоядных зверей.

Я невольно подумал, что будет с нами, если и мы окажемся в подобной ситуации? Если кто‑то из нас заразится? Я или супруга? Или дети? Что будет с нами? И как мы можем защититься от заразы? Если мы будем безвылазно сидеть в квартире, то будет ли это достаточной мерой защиты от инфекции? В новостях говорили, что зараза передается через кровь и воздушно‑капельным путем. С передачей через кровь все понятно. Человека кусают и он безусловно заражается. А опасно ли дышать одним воздухом с зараженным? Насколько заразен такой воздух? Можно ли свободно открывать окна? Или зараза может передаваться из квартиры в квартиру по общей системе вентиляции? И через поток воздуха, циркулирующий по жилому комплексу?

Поддавшись подобным мыслям, я с трудом подавил в себе желание захлопнуть створку окна обратно. Но обдумав, решил, что в почти сорокаградусной жаре, без кондиционера, мы в закупоренной квартире попросту задохнемся.

Мои размышления прервались послышавшимся с той же стороны, что и мужские крики ранее, грохотом. Я предположил, что грохот был от опрокидываемой в той квартире мебели. Еще частый топот ног. Чьи‑то сдавленные всхлипы, вроде детские, закончившееся резкий тонким взвизгом.

– М‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑м‑а‑а‑а!!! – пронзительно, будто распарывая надвое материю разгоряченного июльского воздуха, закричал ребенок. Крик резко замолк, словно оборванный резким ударом хлыста. И на несколько секунд воцарилась тишина.

А через считанные секунды тишина вдребезги разбилась внезапным высоким скрипом.

«Так‑так‑таак‑таак‑таак‑тааак‑тааак‑тааааак‑тааааак‑та‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑к…» – скрипуче засвистело и заклокотало, постепенно ускоряясь в темпе, начиная снизу и повышаясь в тональности. И под конец, на самом пике, разразившись омерзительным «Ка‑а‑а‑р‑к‑кккк…!!!».

А потом снова затихло.

Я обернулся на движение воздуха позади себя и заметил, что супруга с детьми вышли из детской и теперь стояли за мной, также прислушиваясь к доносящимся по жилому комплексу звукам. Казалось, что узкое бледное лицо супруги вытянулось еще сильнее. Ее широкие брови сдвинулись озабоченным домиком, собрав кожу на лбу в преждевременные к ее возрасту морщины. Детки стояли рядом с ней, обхватив мать за ноги. И испуганно смотрели на меня снизу вверх, хлопая глазами с длинными ресницами.

– Папа! Ты сейчас опять стрелять будешь? – спросила старшая, крепче прижимаясь всем телом к матери и кивнув в сторону гостиной, где на крышке холодильника, высоко, чтобы не добрались дети, были оставлены пара ружей.

– Нет, любимая… Мы шуметь больше не будем. А будем сидеть тихо. И слушать…, ‑ ответил ей я, приложив к губам указательный палец.

– Это хорошо папа. Мы не будем шуметь… Мне совсем не понравилось, когда ты стрелял. Мне было страшно… И воняло плохо…, ‑ понимающе, почти по взрослому, ответила дочь, кивая головой и часто моргая испуганными, удивленными глазами, в очередной раз заставив мое сердце тесно сжаться липкой жабой, осознавая всю горькую, жестокую и несправедливую реальность, обрушившуюся на них, маленьких невинных созданий, в одночасье стерев знакомый добрый мир, в котором они жили.

Секунда шла за секундой, пока мы стояли в тишине нашего огромного многоквартирного дома. В тишине, которая, как я был уверен, являлась лишь зловещей прелюдией для готовящихся к развитию событий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Так и случилось. Не прошло еще и нескольких секунд, как до нас снова донесся знакомый мужской голос, услышав который я даже удивился, будучи уверен, что с мужиком было уже все кончено.

– Не подходи! – заревел он, – Люда! Что ты наделала, Люда!!! Ты убила его!!! Убила своего сына!!! Не подходи ко мне! А‑а‑а‑а‑а‑а!!! Не подходи!!!

Послышался звон разбитого стекла. Потом что‑то гулко ухнуло и треснуло, словно на пол с размаху опрокинули огромный платяной шкаф. А потом снова донесся мужской крик, постепенно переходящий в затихающий стон, который еще некоторое время доносился до нас, пока не пропал вовсе.

Позади меня послышался сдавленный всхлип. Я обернулся от окна и встретился взглядом с супругой. Она стояла, чуть согнув колени, будто боясь разогнуться и привлечь к нам повышенное внимание. Длинными худыми руками она обнимала детей. И плакала, широко раскрыв от ужаса глаза, позволяя слезам свободно струиться по ее щекам, шее, теряясь под белой майкой, пачкая воротник темными, расплывающимися мокрыми пятнами.

– Нет. Не надо…, ‑ прошептал я ей, кивая на детей, умоляя взять себя в руки и не пугать девочек.

Она в ответ мелко закивала головой и быстрым движением руки вытерла на лице слезы..

Следующее, что я услышал был снова звук разбитого стекла. И глухой хлопок. На этот раз шум исходил из дома напротив. Я присмотрелся и обнаружил, что в одной из квартир, ближе к правому краю, на седьмом этаже, было разбито окно. А внизу, под окном, на асфальте, валялись разбросанные в разные стороны деревянные щепки. Я догадался, что с окна, разбив стекло, скинули какой‑то небольшой деревянный предмет мебели, возможно прикроватную тумбочку.

В образовавшейся дыре показалась чуть полноватая женская фигура. В широкой белой юбке, задранной сзади. И с абсолютно голым верхом. Женщина задом забралась на подоконник, держась лицом к квартире, а спиной к улице. Удерживаясь руками за фрамуги окна.

Даже с расстояния моей позиции, я заметил, что тело женщины крупно трясется. Голова ходит взад и вперед. А спутанные волосы топорщятся слева неряшливым пучком, оставаясь справа стянутыми в резинку.

– Н‑е‑е‑е‑т‑т… Н‑е‑е‑е‑е‑т…, ‑ едва послышалось до меня ее сдавленные причитания, в то время, как женщина все дальше попятилась назад, опасно повиснув половиной тела в пропасти.

– Я спрыгну!!! – вдруг пронзительно закричала она, отпустив руки от фрамуг окна, А потом, сделав еще один крошечный шаг назад, поскользнувшись, и словно в замедленном кадре кино начав опрокидываться назад, в последний момент взмахнув руками, будто подстреленная на лету птица, пытаясь снова ухватиться за опору. И будто тяжелый камень, ухнула вниз, не издав больше ни звука, через доли секунды приземлившись внизу на асфальте с омерзительным мокрым шлепком раздавленного всмятку гравитацией тела.

От увиденного меня замутило и я поспешил отойти от окна, сев на край кровати, а потом посмотрел на родных, которые стояли посреди спальни в тех же позах, что и минуту назад.

А после весь жилой комплекс ожил множеством различных звуков, будто разбуженное осиное гнездо. Со всех сторон начало грохотать, разбиваться, трещать и ухать. Прогремело несколько ружейных выстрелов. То тут то там кричали люди. Визжали безумными голосами. Просили о помощи. Умоляли о спасении. Проклинали и матерились. И изредка слышались знакомые скрипящие и чавкающие вопли, по одному, а все чаще сливаясь в отвратительную и оглушающую какофонию из нескольких звериных глоток.

Не в силах больше терпеть этот адский шум, я, невзирая на жару, подошел к окну и все же крепко закрыл его, в попытке оградить себя от происходящего. И старательно занавесил шторы… А потом, уронив голову в пол, устало побрел в гостиную…

38,3

На следующее утро я проснулся с тяжелой головой. И с трудом разлепил глаза. Липкий и потный от духоты и жары в квартире. Без привычно работающего кондиционера и вентилятора. С тяжелой головой от похмелья, которое заработал, выпив прошлой ночью две бутылки красного испанского вина из запасов, в попытке отвлечься от того ада, который произошел вокруг нас.

Вино помогло, на определенное короткое время, притупить чувство страха и нарастающего отчаяния от нашего положения. Перестать нервно вслушиваться в очередной вопль или крик, раздающийся по двору нашего жилого комплекса. Мне даже удалось, на самом пике алкогольного опьянения, посмотреть на ситуацию с некой положительной стороны ребяческого куража. Почувствовать нездоровую эйфорию. Представив себя героем компьютерной игры, где я должен выжить в экстремальной среде постапокалипсиса, собирая и сохраняя ресурсы, обустраивая убежище, прокачивая умения и защищая семью.

Но стоило мне проспаться, а парам алкоголя выветриться, как мрак с новой силой обрушился на мое сознание. Словно большая, тяжелая и холодная плита опустилась на мою голову и спину, подавляя любую положительную эмоцию, нагнетая тревогу и ощущение безнадежности нашего положения.

«Мы не выживем… Мои попытки собрать припасы и подготовится, все эти идиотские бутыли с водой, фонарики и консервы – все чушь…. Это лишь оттянет неизбежный конец… Мы просто дольше помучаемся… и все…. Конец – один… Еда закончится. Или вода. И мы умрем от голода или жажды. Или мы уже заразились, подхватив споры через воздух из окна или вентиляции. Пройдет пара недель и все… Кто обратится первым? Я? Супруга? Дети? Пусть уж лучше мы обратимся одновременно и не станем нападать друг на друга. Черт… Ужас какой… Лучше уж, наверное, смерть…, чем обращение…» – думал я, поглаживая мягкие, влажные от духоты ножки девочек.

«Перестань хандрить…, выше нос!!!», ‑ остановил я поток своих негативных мыслей, «у тебя, в отличии от всех других, был год на подготовку. И ты сделал все, что мог. А теперь, в самый важный момент, нельзя расклеиваться. Нельзя сдаваться… И бухать надо перестать. От алкоголя утром один депрессняк. А ты должен быть сильным. Хватит валяться. Вставай и делай что‑нибудь!!!»

Эту ночь я спал на диване в гостиной, вместе с девочками, которые вповалку расположились рядом, такие же мокрые от пота и страдающие от жары, как и я. Я взглянул в сторону спальни, где на нашей двуспальной кровати спала супруга, лицом ко мне, даже во сне сжав губы и сморщив в напряжении лоб, прижав согнутые руки в локтях к ушам, словно пытаясь защититься от некой угрозы.

«Бедная женщина», ‑ подумал я, «мне, наверное, не понять, что приходиться переживать ей, с ее обостренным материнским инстинктом… А может быть этот инстинкт наоборот помогает ей не отчаиваться и держаться бодрячком….. Пусть спит, набирается сил…. По крайне мере, сон сейчас для всех нас – это единственное спасение. Возможность забыться и отключиться от ужасов окружающей реальности…»

Я освободил затекшую левую руку и посмотрел на экран электронных смарт‑часов на запястье. Все еще работающих от наполовину израсходованного аккумулятора. Которые через пару дней сядут. И тогда останется надеяться только на портативные солнечные панели с USB разъемами, которыми я запасся ранее.

Часы показывали начало второго дня. Так что на поверку я проснулся далеко не утром. Впрочем, никакого смысла соблюдать график, дисциплинировать режим сна и бодрствования уже не было. Какая разница, было ли утро, день, вечер или ночь. Торопиться нам все равно уже было некуда…

Я заставил себя подняться и сесть на диване. Тяжело и устало вздохнул, подождав несколько секунд, пока спазм в голове немного утихнет, прежде чем встать на ноги. Прислушался, стараясь различить отголоски вчерашних воплей, криков и стонов. Но в доме вокруг царила гробовая тишина. Словно все кто мог умереть – уже умерли. А те, которые должны были восстать – еще не восстали.

Собравшись силами, я прошел в ванную комнату и на автомате нажал на кнопку включения освещения. Который отозвался пустым щелчком, оставив внутренности ванной комнаты в прежнем полумраке.

– Аххх, да…, ‑ с огорчением выдохнул я, ругая себя за нерасторопность и неспособность быстрее привыкнуть к изменившимся обстоятельствам.

Потом я подошел к унитазу и опустошил мочевой пузырь. И снова по привычке нажал на кнопку слива воды из туалетного бачка в унитаз. Которая щелкнула холостым ходом и свободно провалилась внутрь.

– Мхммммм…, ‑ огорченно промычал я. И достал из под раковины пластиковую чашу. Зачерпнул запасенную воду из ванной и вылил в жерло унитаза. Желтизна мочи до конца не смылась. Так что мне пришлось потратить еще одну полную чашу воды, чтобы привести унитаз в порядок, что добавило к моего первому «утру» новой жизни дополнительное переживание о том, как мы будем следить за чистотой туалета, когда вода в ванной закончится.

Потом я подошел к раковине и опять же, на автомате, дернул за ручку крана, чтобы помыть руки с мылом. Чертыхнулся. Зачерпнул из ванной еще одну чашу воды и с горем пополам, жонглируя чашкой и куском мыла, умудрился успешно завершить задачу.

– Мда…, ‑ озадаченно протянул я себе под нос, оглядывая отражение своей помятой морды в зеркале над раковиной. Провел мокрой рукой по щекам и лбу. И замер, оглушенный пугающей догадкой, ощутив как сердце, будто на несколько секунд перестало биться, а потом с трудом, нехотя запустилось снова перекачивать кровь по артериям.

Я прижал тыльную сторону ладони ко лбу. Ощупал щеки и шею. Потом на негнущихся ногах прошел на кухню, открыл верхний ящик шкафа, где мы хранили початые медикаменты. Нашарил в одной из коробок пластиковую палочку электронного термометра. Достал его из прозрачного чехла. Нажал на кнопку включения. Сбросил прежнее показание. И сунул металлическим кончиком себе в левую в подмышечную впадину.

Секунды тянулись густой патокой, пока я смотрел, отвернув воротник майки, как растут показания цифр на крохотном экране термометра. Показания стремительно перешагнули порог тридцати пяти градусов. За считанные мгновения проскочили промежуток до тридцати шести. Потом, не сбавляя скорости, равнодушно перешагнули за заветные тридцать шесть и шесть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тридцать семь…

Тридцать семь и пять…

От подобного зрелища мои ноги подкосились. Холодная испарина выступила на лбу. И я попятился назад, в сторону обеденного стола, нащупав рукой стул и тяжело опустившись на него, продолжая напряженно, не мигая смотреть на растущие цифры на экране термометра. В ужасе осознавая, что каждая вновь преодоленная десятичная доля градуса забивает еще один гвоздь в гроб моей надежды, что мы не подхватили тот новый жуткий вирус.

Тридцать восемь – показали цифры.

«Ну все! Хватит! Пищи! Сигналь, что все! Хватит расти!», ‑ умолял я градусник завершить свою работу. Но температура продолжала подниматься. Не так стремительно, как ранее, но все же подниматься…

Тридцать восемь и один…

Перед моими глазами снова пробежали сцены просмотренных пару недель назад новостных репортажей, где рассказывали, что именно с подобных симптомов начинается проявление «космической» заразы, маскируясь под обычный грипп или под «ковидный» коронавирус.

Тридцать восемь и два…

Выходит, что причина головной боли, с которой я проснулся, вовсе не выпитые вчера полтора литра красного вина.

Тридцать восемь и три…

Наконец, термометр издал электронный писк, знаменующий окончание измерения температуры.

Просидев несколько минут без движения, обдумывая дальнейшие действия, я, вынув градусник из подмышечной впадины и положив его мелко трясущимися пальцами на стол, поднялся и нашел там же, в верхнем шкафу, в одной из коробок, старый ртутный градусник. Все еще надеясь на чудо, что электронный градусник сбился, сломался и перестал выдавать верные результаты. А старый добрый ртутный покажет, что все со мной в порядке.

Но повторив процедуру с ртутным градусником, я убедился, что надежды нет. Показатели были такие же, как и у электронного. У меня была лихорадка. И теперь надежда оставалось на то, что эта лихорадка возникла из‑за обычного сезонного гриппа, или из‑за уже кажущегося безобидным «ковидного» коронавируса. Но только не из‑за того, я что я подцепил «космическую» заразу, которая превращает людей в плотоядных тварей… А если это заразу подхватил я, то она была и у жены с детьми…

Я опустил голову на стол, ощущая глубочайшее презрение к самому себе. Что несмотря на то, что имел год на подготовку к этому моменту, не смог воспользоваться возможностью. И все профукал…

Так, я просидел еще минут десять, утопая в сожалениях и переживаниях. А потом, встряхнув тяжелой головой, решив бороться до конца. Пока оставался хотя бы малейший шанс, что мы выживем.

Вера

– У меня температура, – тихим, обыденным тоном сказал я супруге, дождавшись пока она проснется.

– Что? Как?!! – она сощурилась спросонья, часто заморгала и сжала в гармошку высокий бледный лоб.

– Тридцать восемь и три.

– Что?

– Температура… Тридцать восемь и три, – повторил я.

– О нет! – выдохнула она, взяв паузу, наконец поняв о чем я ей говорю, привстав на кровати и испуганно посмотрев мне в глаза.

– Это еще ничего не значит. Давай не будем паниковать…, ‑ я сел на край кровати и осторожно коснулся ее плеча.

– Точно?

– Точнее не бывает. На двух градусниках измерил. На электронном и ртутном.

Она прикоснулась тыльной стороной своей ладони к моему горячему лбу. Потом ощупала свой лоб.

– У меня нет. Ты проверял у детей?

– Нет еще. Они спят.

– Что будем делать? – срывающимся голосом спросила она, рывком сев на кровати, всплеснув руками и собрав брови домиком, – а вдруг это тот вирус… Еще же ляля…, ‑ она бережно обняла обеими ладонями низ своего живота.

– Давай мы не будем паниковать. И включим логику. Скорее всего у меня и …. у нас… коронавирус. Вряд ли что‑то еще. Помнишь, я выходил из дома две недели назад? Помнишь? За продуктами, в банк и в аптеку? Это было минимум за неделю до того, как началось заражение тем другим вирусом. И вспышка была за три тысячи километров от нашего города. После этого я из дома не выходил. И вы с детьми не выходили. Получается, что это точно коронавирус. Как раз прошло две недели. Как и говорили врачи. Помнишь? Про инкубационный период? Ну или это просто обычная сезонная простуда. Она же никуда не делась. Правда же…?

– А как же ляля? – повторила свой вопрос она, продолжая поглаживать низ живота, – вдруг будет выкидыш? Даже от простого гриппа бывает. Тем более от коронавируса… Или пусть лучше будет! Пусть будет! Как мы сами с родами справимся?!! Мы же не справимся! Мы… Мы… Я не знаю…, ‑ почти заплакала она, – что делать? Что делать?!!

– Я же тебе говорю, что мы не должны паниковать. Зачем переживать о множестве маловероятных развитий событий, как будто они уже случились. Мы будем справляться с проблемами по мере их поступления, хорошо? И мы должны верить и надеяться на лучшее. Ведь у нас нет другого выхода… Мы должны постараться жить дальше. Несмотря ни на что. Потому что жизнь должна продолжаться. Хорошо?

Она закивала головой в ответ, отпустив живот и перенеся руки к губам, зажав их пальцами, словно пытаясь заглушить в себе крик, зарождающийся в глубине ее глотки.

– У меня жар, – продолжил я, – как при коронавирусе. Все как доктор прописал. Так что спокойно…. Мы знаем что делать.Давай наблюдать. Измерять температуру. Если поднимется выше тридцати восьми и пяти, то буду сбивать жаропонижающими. Их у нас вагон и маленькая тележка в запасах. Если не будет сбиваться, то начну пить антибиотики. Еще разжижающие кровь таблетки. Они у нас тоже есть. Все нормально. Это точно не тот вирус. Точно… Точно…, ‑ повторял я слово «точно», будто мантру. Пытаясь убедить больше себя, чем супругу. А на самом деле ощущая, как внутри груди сжимаются холодные тиски страха, что моя зараза может на самом деле оказаться не обычной простудой, и даже не коронавирусом… А заразой, которая превратит меня… и нас… в плотоядных монстров..

– Хорошо…, хорошо…. Ты прав, – она оторвала руки от губ, встряхнулась и выглядела теперь спокойной и готовой к практическим действиям, – пойдем завтракать, – решительно добавила она и встала с кровати.

Мы достали из холодильника свежий хлеб, молоко, кефир, сметану, творог, овощи, зелень и сыр. Все – скоропортящиеся продукты. Электричество пропало более полусуток назад. И холодильник успел «остыть». И этим продуктам оставалось «жить» в тепле совсем недолго. Так что мы решили съесть их первыми.

Еще мы осмотрели морозильную камеру, все еще хранящую холод, заледеневшую по краям, где были аккуратными рядами сложены пакеты с замороженной курицей, рыбой, пельменями и мантами. И поспешили закрыть створку обратно, надеясь сохранить холод в камере подольше. На случай, если мы сможем придумать способ, как приготовить замороженные полуфабрикаты. Без неработающей электрической плиты. До того, как морозильная камера полностью разморозиться и все продукты испортятся. Если же мы ничего не придумаем, что наиболее вероятно, то всегда сможем избавится от испорченных продуктов, попросту скинув их из окна.

Хрустящие хлопья мы залили молоком. Творог смешали с кефиром и сметаной. Сыр порубили ломтиками и разложили по хлебцам. Помидоры, огурцы, лук, укроп, петрушку и шпинат нарезали в салат, заправив его перцем, солью и оливковым маслом. И молча прнялись кушать, каждый погрузившись в свои мысли.

Я пережевывал еду как можно тщательнее и осознаннее, прислушиваясь к ощущениям, пытаясь не обращать внимание на ломоту в теле и мышцах от высокой температуры, стараясь запомнить мельчайшие оттенки вкусов, текстур и ароматов свежей еды, зная, что подобная роскошь возможно нам более не представится.

Супруга, судя по ее сложенным в домик бровям, наверное, переживала за свою беременность. Я краем глаза наблюдал за ней, как она изредка опускала глаза на живот и поглаживала его, что‑то едва слышно бормоча под нос.

Когда проснулись дети, мы прежде всего измерили им температуру, убедившись, что они здоровы. Это немного приободрило меня, учитывая, что «ковидный» коронавирус не трогает детей, а «космическая» зараза косит всех без разбора. И, соответственно, вероятность того, что нас «пронесло» значительно повысилась.

Мы накормили девочек, оправдываясь, что не можем предложить им на завтрак привычную кашу и омлет, пытаясь убедить их съесть последние две пачки сладкого сырка, которые вот‑вот начнут портиться без хранения в работающем холодильнике.

Девочки поначалу капризничали. Отказывались слушаться. Требовали выдать смартфоны для просмотра любимых каналов на Youtube или включить мультфильмы на телевизоре. И я было испугался, что с ними в новых условиях жизни будут проблемы. Но после первой волны недовольств, они успокоились, послушно съели приготовленную еду и увлеклись рисованием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тем временем я чувствовал себя все хуже. Слабость, головная боль и ломота в теле нарастали и огромная чашка едва заваренного на теплой воде травяного чая с малиновым вареньем нисколько не помогли улучшить мое состояние.

Измерив температуру, я обнаружил, что жар достиг тридцати восьми и пяти. И от слабости я уже не мог продолжать удерживать себя вертикально, устроившись на кровати в детской, изредка прикладывая к разгоряченному лицу и груди мокрое полотенце, приготовленное супругой.

– Парацетамол? Ибупрофен? Давай а? – настаивала супруга, вручая в мои руки очередную порцию теплого питья.

– Нет, – театрально закрывая глаза, отвечал я ей, помня о том, что температура является показателем того, что организм борется с инфекцией, тогда как жаропонижающие, приносят лишь кратковременное облегчение, «размазывают» и усугубляют течение инфекционной болезни. Допустить мысль о том, что мое состояние вызвано «космическим» вирусом я не мог. Просто не мог себе этого позволить. В противном случае абсолютно все теряло смысл. Поэтому я терпел и верил в лучшее…

Сны

Я лежу на кровати, сжавшись в позе зародыша. Лицом к стене. Сбросив с себя одежду и одеяло. Оставшись в одних трусах. Потея и страдая от жары. Изредка отключаясь в прерывистое тревожное забытье. Полное смутными образами и тенями. С чередой хаотичных картинок, сменяющихся друг за другом, будто в калейдоскопе, который, стоит его потрясти, собираются из множества разрозненных элементов в новую сцену, никак не связанную с предыдущей. Сцен, часть из которых мною были действительно пережиты, а в остальном, являющимся видениями, никак не связанными с реальными воспоминаниями.

Мне снятся звериные морды «обращенных» существ. Их длинные кривые клыки, измазанные кровью. Их желтые фосфоресцирующие глаза. Цепкие лапы с выступающими лиловыми венами. Как они снова вламываются в нашу квартиру через окна кухни и лоджии. Как накидываются на меня, жену и детей. Как я отчаянно кричу. А потом просыпаюсь в холодном поту, уставившись в белый потолок. И благодарю небесные силы, что наше положение еще не так плачевно.

Потом я отключаюсь снова, повторно окунаясь в темные и липкие воды очередного кошмара. Будто тону в трясине вязкого вонючего болота. И вижу, как зверь терзает женщину за рулем белого внедорожника. Как она кричит и молит о помощи. А потом затихает, потеряв жизненные силы.

Как другая женщина, обратившаяся первой, со звериным рыком кидается сначала на собственного ребенка, а потом на мужа, раскидывая мебель, перескакивая через преграды, раскрамсывая тела родных в кровавые рваные ошметки разорванной плоти. Муж умоляет супругу одуматься и остановится. Но в холодных желтых глазах существа, некогда бывшего его любимой женщиной, светиться только звериная ярость и неутолимый голод.

Еще одна женщина. Взрослая. Полноватая. Она в отчаянной истерике носится по роскошной, со вкусом обставленной квартире, пытаясь скрыться от внезапно очнувшегося из комы супруга. Она, застигнутая в тупик в одной из комнат, забирается на подоконник. Открывает окно. Плачет. Заламывает руки. Умоляет не убивать ее. А потом делает шаг в пустоту. И срывается вниз…

Я просыпаюсь. Разлепляю глаза. Перекладываю почти высохшее полотенце на область чуть ниже по груди. Меряю температуру, которая стабильно держится немного выше тридцати восьми и шести. Сдавленно постанываю от ломоты в голове и теле, стараясь не пугать родных. И снова вырубаюсь в черноту болезненного дрема.

Мне снится большая белая ракета, тонкой иглой летящая вверх, пронизывая синеву чистого неба. Космонавт в скафандре. Его широкое скуластое лицо за стеклом шлема. Он стоит, зацепившись за ощетинившуюся антенами, бугрящуюся узлами и переходами, космическую станцию, подвешенную в невесомости космоса, будто пылинка в залитой солнечным светом комнате. Он с грустью смотрит на проплывающую внизу голубую планету. Его лицо вдруг искажает гримаса боли и он озабоченно осматривает ногу. Потом ползет к шлюзу. Торопится, переставляя страховочный трос. Задыхается. Его потное, покрасневшее лицо искажено гримасой боли и страха. Он из последних сил, отчаянными рывками раскручивает замок крепко затянутого люка. Вваливается внутрь. Падает на протянутые к нему руки. И смотрит на красивое лицо женщины, которая говорит ему что‑то, что он не может расслышать через преграду скафандра.

Потом мужчина в белом халате. Худой, бледный и уставший. Он идет по длинному коридору. И вдруг расплывается в улыбке. Говорит что‑то миловидной молодой девушке, проходящей мимо и через мгновение скрывшейся за дверью. На следующей картинке снова он. Мелко дрожащими пальцами он открывает плоскую бутылку водки, шепча под нос чье‑то имя. Плещет немного прозрачной жидкости в граненый стакан. И залпом, не морщась, выпивает. И на следующей картине опять он. Лежит навзничь. Бездыханный на щербатом кафельном полу. Белый халат на нем почти полностью вымазан красным. Его горло разорвано. А глаза смотрят вверх мертвым, невидящим взглядом.

Я снова всплываю на поверхность сознания. Мой взгляд упирается в светло‑коричневое дерево перегородки кровати. С оторваной пластиковой лентой, окаймляющей края фурнитуры. Я переворачиваюсь на другой бок. Осматриваю плотно задернутые шторы на окне, металлически серые, почти не пропускающие солнечный свет с улицы. И думаю о том, что мне стоило бы встать, выйти на балкон и осмотреть двор перед домом, чтобы узнать что происходит снаружи. Но я не удерживаюсь на плаву и снова проваливаюсь в болото забыться.

Следующим я вижу старуху. Она лежит на больничной койке и смотрит мутными, подернутыми катарактой глазами на женщину, сидящую на стуле рядом. И зло, кривя ртом, бросает той какие‑то отрывистые фразы. Достает из недр одеяла небольшой мешочек. Рассыпает на кровать горсть камней. Кривыми пальцами раскладывает их в затейливые комбинации. И снова говорит что‑то женщине рядом. Хватает ее за локоть. Кричит, извиваясь всем телом, пытаясь выбраться из кровати. А потом сдается и опадает.

После я снова вижу ту молодую женщину. Она бежит по коридору, удерживая за руку крохотную девочку. Бормочет себе под нос. Срывает маску с лица. И плачет, прислонившись к стене, вытирая судорожными движениями влагу с лица.

Следующим образом была девушка во врачебном обмундировании. Молодая. Красивая. Чуть полноватая. Со светлым лицом без единой щербинки. С большими голубыми глазами. Такими открытыми и прозрачными, кажущимися немного удивленными, как часто бывает у детей. Она бродит среди больничных коек. Всматривается в болезненно‑серые лица лежащих пациентов. А потом, приняв некое свое решение, обращается к кому‑то рядом. И уходит прочь, сжимая руки в перчатках. А после я вижу ее лежащей на полу. С раскинутыми по сторонам руками и ногами. С развороченными в мясо грудью и животом. И глаза ее, все еще прекрасные, невидящим взором смотрят куда‑то вдаль. Туда, куда отлетела ее страждущая молодая душа.

После показались два молодых парня. Одетых в военный камуфляж. С оружием в руках. Они едут в кузове большой машины и разговаривают друг с другом. Их лица скрыты масками. На их лбах выступают бусинки пота, которые срываются вниз на глаза, когда грузовик подпрыгивает на дороге. Потом один из них, пониже ростом и покоренастее, с широким смуглым лицом и искривленным носом, сидит за небольшим столом в плохо освещенном помещении, теребит короткими пальцами страницы журнала. А после срывается с места, подхватив рукой автомат. И следующее, что я вижу, как он пробирается по пустому, залитому ярким электрическим светом коридору, согнув колени, подняв дуло оружия вперед. И нажимает на курок, выкрикивая нечренораздельные ругательства под свист вылетающих из дула пуль и звон падающих на пол гильз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И последнее, что мне приснилось, были часы. Старые наручные часы. С небольшой затертой трещиной на стекле. Они лежат на щербатом боку под каким‑то большим и громоздким предметом, отражая проникающий в помещение яркий солнечный свет. И равномерно отсчитывают секунды.

После мне ничего уже не снилось. Мое воспаленное жаром сознание сжалилось надо мной и подарило мне свободный от видений отдых. Свободный от жутких сцен и образов, большинству которых я никогда не был свидетелем. Но которые, я точно знал, произошли на самом деле…

Адам и Ева

Следующим утром я проснулся рано. В начале восьмого. Открыл глаза. Прислушался к своему телу. Ощупал лицо и шею. И осознал, что лихорадка прошла. Широко улыбнулся, ощущая как тревога внутри отпускает, разжимая свои тесные холодные тиски. И даже в комнате с плотно зашторенным окном, казалось, стало светлее.

Я засунул в каждую подмышечную впадину по термометру. И убедился, что мои ощущения меня не обманули. Но обоих гордо красовались эталонные показатели в «тридцать шесть и шесть».

Продолжая лежать на кровати, я старался вспомнить детали симптомов «космической» болезни о которых передавали в новостях. Инфекция начинала проявляться, маскируясь под обычную простуду или грипп. Симптомы длятся две недели, а потом сменяются сыпью, диареей и рвотой. После, через два‑три дня выпадают все волосы не теле и инфицированный впадает в кому. А еще через дней десять‑двенадцать он просыпается в «обращенном» состоянии.

Получается, что если у меня на второй день прошла лихорадка, то о никакой «космической» болезни речи быть не могло. Вероятно я испытал проявления «ковида», оказавшись среди счастливчиков, которые могут перебороть болезнь практически без симптомов.

«Надо проверить обоняние и вкус!», ‑ подумал я, сев на кровати, с наслаждением глубоко вдохнув полной грудью, убедившись, что легкие и носоглотка чисты. Опустил ноги на пол, ощущая приятную бодрость в теле и желание занять себя активностью, требующей физического усилия. И прошел через гостинную, где на диване спали супруга и дети, в ванную комнату.

Там, среди флаконов и бутыльков, выставленных на полках в шкафчике, справа от зеркала над раковиной, я отыскал один из своих одеколонов. Подаренный мне тещей три года назад. Которым я воспользовался лишь раз, пожалев об этом, после того, как коллеги с работы начали подозрительно и брезгливо коситься на меня, намекая на нестерпимый аромат. Такой насыщенный и резкий, что мог бы легко свалить на смерть взрослую кошку.

Я брызнул ядовитую жидкость на правое запястье. Поднес его к носу. И ничего не почувствовал. Вообще ничего! Уткнул нос плотно к еще влажной коже от не успевшей испариться спиртовой основы одеколона. И опять ничего! Я вообще ничего не чувствовал, тогда как по всем показаниям мои ноздри должны были гореть синим пламенем от рези дешевого аромата и спиртовых испарений.

От подобного открытия, я даже подпрыгнул на месте, смотря на свое довольное лицо в отражении в зеркале, помня о том, что потеря обоняния является самым верным признаком коронавирусной инфекции.

– Это ковид! Ковид!!! Ковид!!! – пропел я себе под нос, переиначив слова известной песни.

Далее по плану, я решил проверить вкус. Прошел на кухню, немного помешкав в размышлениях о том, какой продукт лучше использовать для проверки. И, определившись, достал из кухонного шкафа банку с солью. Отвинтил крышку, намочил слюной палец и глубоко окунул его белый песок. А потом положил палец в рот, прислушиваясь к ощущениями. И снова ничего. Вообще никакого вкуса! Невероятно!!! Фантастика!!!

– Ура! Ура!! Ура!!! ‑ почти выкрикнул я, ощущая себя самым счастливым человеком на свете.

«Какая ирония», ‑ подумал я, – «радуюсь как ребенок, тому, что заболел коронавирусом. Вот это да… Вот это времена пошли…»

Вернув банку с солью на место, я ринулся к дивану, желая как можно скорее поделиться радостной новостью с супругой.

– Проснись! Проснись! – теребил я ее за плечо. Возбужденный и радостный. Словно школьник, получивший пятерку за экзамен по сложному предмету.

– У меня ковид! Слышишь?!! Ковид!!! Запаха и вкуса нет! Ты понимаешь?!! Ковид!!!

Супруга открыла глаза. Недовольно поморщилась спросонья. Некоторые время непонимающе смотрела на меня, часто моргая. А потом ее лицо засияло. Когда она поняла истинное значение моих слов.

– А температура? – спросила она меня, приподнявшись на локте.

– Прошла. Тридцать шесть и шесть. Пронесло…

Она судорожно вдохнула, будто не могла в один вдох полностью проглотить осознание хорошей новости. А потом обняла меня, изредка прижимаясь ко мне еще сильнее, отпуская хват, и прижимаясь ближе снова.

– У тебя как? Есть температура? – спросил ее я.

– Нет. Вроде нет, – ответила она, ощупав тыльной стороной руки свой лоб.

– Значит ты вообще переносишь бессимптомно. Ты же еще в графе «до тридцати». Молодая кобылка…, ‑ усмехнулся я.

– Значит так…, ‑ широко улыбнулась она в ответ, пропуская мой ироничный комментарий.

– Я же говорил, что все будет хорошо. Говорил? – спросил я, продолжая улыбаться ее улыбке. И смотреть в ее глаза, светящиеся счастьем.

– Да. Да. Да. Все хорошо. Все хорошо. Хорошо… – шептала она мне в ухо, – ты молодец…., ‑ она уткнулась мне в плечо и я ощутил кожей, через футболку, ее горячее дыхание, подумав о том, что все действительно хорошо. Что есть мы вдвоем. Есть дети рядом. И пусть все рухнуло вокруг. И, казалось бы, надежды нет, но мы остались целы и невредимы. Вместе. Словно небольшая елочка на склоне горы, которая чудом уцелела после схода смертоносной лавины. И так сладко стало от этих мыслей. Так уютно. Так приятно осознавать, что мы тут, в нашей крохотной квартирке, забаррикадированы от внешнего мира. С запасами, чтобы прожить, по крайней мере достаточное время, пока не придет помощь или что‑нибудь еще не подвернется. И никуда не нужно ехать. Никуда не нужно спешить. Нет больше ничего. Вообще ничего не осталось. Только мы… Будто Алам и Ева перед райским садом…

– Не я – молодец. Мы молодцы, – ответил я, уткнувшись ей в волосы, запах которых, к сожалению, хотя вовсе нет – к счастью, не мог ощутить.

Она повернула ко мне лицо. Посмотрела на меня своими большими миндалевидными глазами цвета выдержанного коньяка, подернутыми влажной поволокой. И закивала головой.

– Мы молодцы. Мы молодцы… Мы все молодцы… Все будет хорошо…, ‑ шептала она, закрыв глаза, и ища губами мои губы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы продолжили сидеть обнявшись. Целуя друг друга. Счастливые. Умиротворенные. Влюбленные. Словно пара на первом свидании. Изредка посматривая на спящих рядом детей. На их крохотные милые мордашки. Похожие друг на друга, как могут быть похожи сестры, рожденные с небольшой разницей в возрасте. Заснувшие в одинаковых позах. Закинув ноги и руки друг на друга. Скомкав в ногах ненужные в духоте квартиры одеяльца.

И тут, будто кто‑то подслушал наше воркование и не смог вынести зависти к нашему идиллическому счастью, в считанных сантиметрах от нас, в стену, к которой был вплотную приставлен диван на котором мы сидели, с обратной стороны нечто с силой ударило.

«БУ‑У‑У‑УХ» – донеслось от стены, которая от удара, как мне показалось, слегка завибрировала…

Глазок

От подобного удара, счастливая идиллия, в который мы находились, в момент разбилась вдребезги, вернув нас в суровую реальность, которая на короткий момент вроде спрятала свой злобный оскал, дав нам считанные минуты оказаться в ложном ощущении спокойствия и безопасности, но снова показала свое истинное лицо, напомнив о том, что расслабляться не стоит и за пределами нашей квартиры не райские сады Эдема, а сущий ад.

– Сидим тихо…, ‑ прошептал я жене, отпустив ее объятия, выпрямившись в спине, обернувшись лицом к стене, откуда донесся удар.

Шли секунды. В полном молчании и тишине. Я продолжал сосредоточенно смотреть на стену, украшенную пошловатыми цветочными узорами вышедших из моды обоев. Напрягшись, весь обратившись в слух, стараясь даже дышать тише, чтобы не привлечь внимание угрозы, которая находилась там, на той стороне от стены. Там, где находилась соседняя к нам квартира.

«БУ‑У‑У‑УХ» – стена снова завибрировала от мощного удара. Сильнее прежнего. Такого мощного, что я на мгновение усомнился в крепкости железобетонных перекрытий здания. Допустив, что нечто, на той стороне, сможет проломить дыру в стене и пробраться к нам в убежище.

– Что это? – еле слышно прошептала жена, пригнув спину и сжавшись, по обыкновению собрав в гармошку лоб и подняв «домиком» брови.

– Тшшшшш‑ш‑ш…, тихо…, ‑ шепотом ответил я ей, прикоснувшись указательным пальцем к своим губам.

Далее послышался уже знакомый мерзкий скрип. Приглушенный преградой в виде сплошной железобетонной стены, но все же отчетливо различимый. Что свидетельствовало о том, что существо, издающее звук, находилось в считанных сантиметрах от нас, непосредственно на той стороне от перегородки.

«Так‑так‑таак‑таак‑таак‑тааак‑тааак‑тааааак‑тааааак‑та‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑к…»!!!

Я старался не поддаваться панике. И думать холодным разумом. Это был звук одного из тех существ. За почти двое суток с момента нападения на наш жилой комплекс, те существа, вероятно, добрались до жильцов большинства квартир. Также, вероятно, что определенное количество «обращенных» появилось среди самих жильцов в результате воздушно‑капельного инфицирования. Так что к этому утру все три дома должны кишмя кишеть стаями «обратившихся». И оставалось лишь надеяться, что кроме нас на этажах еще остались выжившие.

Большую часть времени, за четыре года, которые мы проживали в нашем доме, соседняя квартира пустовала. Я несколько раз сталкивался на лестничной площадке и в лифте с хозяином. Коренастым парнем, примерно одного со мною возраста. Мы здоровались, перекидывались ничего не значащими фразами. Но ни разу не обменялись телефонами. И имени его я вспомнить сейчас бы не смог.

Как я понял, он сдавал квартиру в наем. Некоторое время, года два назад, из квартиры по ночам доносились страстные женские стоны, которые не давали покоя нам перед сном. Не потому, что мы были ханжами или стоны мешали нам спать. А потому, что мне было неловко перед женой, что мои мужские способности не способны доводить ее до подобных оперных высот. А ей, вероятно, было неловко за меня. Секрет раскрылся довольно скоро, когда однажды в нашу дверь постучал незнакомый парень, который, когда я спросил что ему нужно, ответил, что ищет квартиру с «работающими» девушками. Я рассмеялся и указал ему пальцем на соседнюю дверь, немедленно разгадав загадку «ночных арий». И поспешил поделиться новостью с женой, тем самым защитив перед ней свою мужскую репутацию.

Потом, на некоторое время, квартира опустела. Пока с прошлой зимы я не начал встречать на лестничной площадке новых жильцов. Молодую пару с младенцем в коляске. Мы кивали друг другу при встрече. Но не познакомились, как это часто бывает с городскими жителями, обитателями многоэтажек.

А теперь я сидел, сжавшись на диване, возле смежной между нашими квартирами стены. И напряженно гадал. Что там могло происходить? На той стороне? За преградой? Квартира была пуста, когда существа пролезли внутрь через окно? Или крышу? Или через соседний балкон? А та молодая пара с ребенком благополучно сейчас пережидают апокалипсис где‑то у родителей в другом городе? Или все хуже. Существа пробрались в квартиру и растерзали ее обитателей? Или они «обратились» сами? А теперь рыщут в поисках пропитания?

И почему? Почему удар в стену пришелся именно в то место, где на нашей стороне от преграды находились мы? Показалось? Случайность? Совпадение? Такое же совпадение, когда две ночи назад, одно из существ, после того как оно расправилось с несчастной женщиной из белого внедорожника, без всякой на той причины, повернуло свою морду именно в сторону окон нашей квартиры на двенадцатом этаже? Такое же совпадение, как и то, что я предвидел апокалипсис за год до его наступления?

Странно. Странно… Об этом нужно подумать. Позже. Когда решиться текущая проблема. Со зверем, который бьется в стену нашей гостинной.

Шум с противоположной стороны стены утих. Воспользовавшись передышкой, я, стараясь не издавать лишние звуки, встал с дивана и пробрался в коридор. Аккуратно отодвинул защелку на двери, прежде бывшей входной. И на цыпочках прошел дальше, в небольшой «предбанник» перед двумя нашими объединенными квартирами. Отодвинул в сторону крышечку на глазке новой железной двери и посмотрел в прозрачное отверстие.

По началу я ничего не увидел, кроме пустой черноты. Электричество в доме было отключено и освещение не работало. И даже если бы электричество было, то сенсоры под потолком, включающие лампы, сработали бы только, если бы зафиксировали движение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но присмотревшись, благодаря солнечному свету, скупо проникающему из небольшого окошка в двери, разделяющей лестничную клетку от подъездного коридора, я все же смог различить темные контуры пространства, очертания входных дверей соседних квартир и отблески хромированных поверхностей двух лифтов.

Я продолжал смотреть, ожидая, что произойдет дальше. Будучи почти уверенным, по зову некой своей вновь обретенной интуиции, слишком часто за последний год проявляющей себя, что нужно ждать.

Так и вышло. Дверь слева, ведущая в соседнюю квартиру, откуда доносились удары, с размаху открылась, будто от сильного пинка, и с грохотом ударилась внешней стороной об стену.

Я смотрел… Задержав дыхание. Не моргая…

Часть подъездного коридора, перед открытой настежь дверью, осветилась неровным квадратом солнечного света, проникающим из открытой квартиры. И после, в середину квадрата, держась низко к полу, на согнутых лапах, по звериному, на четвереньках, выползло оно. То существо, которое ранее растерзало женщину на белом внедорожнике. Которое пыталось проникнуть в нашу квартиру. Пролезло на подоконник кухонного окна. И в которого я в упор шмальнул из ружья. Я догадался об этом по уродливому лиловому шраму посреди его груди, видимого мне даже со стороны. Зажившему удивительно быстро. Нечеловечески быстро…

Существо стояло на месте. Будто решаясь что ему предпринять дальше. Его синеватые безволосые конечности иногда вздрагивали. Оно вытянуло испачканную чужой кровью крысиную морду вверх. Потом, как мне показалось, глубоко вдохнуло ноздрями воздух.

И!!! Развернулось своим облезлым, кажущимся склизким телом по направлению к двери, за которой я стоял. Наставив желтые фосфоресцирующие глаза прямо в мои. Через окуляр дверного звонка. Словно не было между нами огромной железной двери. Будто он мог видеть меня сквозь солидную преграду.

Потом существо медленно, продолжая подрагивать конечностями при ходьбе, будто промокшая кошка, подошло к двери, за которой я стоял. Вплотную. Так близко, что я услышал звук трения его мерзкого тела о железную поверхность.

А я все смотрел. Внимательно. Не отрывая взгляда.

Существо оказалось ниже обзора дверного глазка. И теперь я лишь смог наблюдать его задние лапы и часть тощей откляченной задницы.

Мы были менее, чем в десяти сантиметрах друг от друга. С существом, впервые появившимся в моем вещем сне более года назад. Два старых заклятых врага. Это было оно. Я знал это абсолютно точно. И я знал, что он это знает про меня. Еще я знал, что оно пришло ко мне намеренно. Оно искало меня. Чувствовало меня. Отыскав среди тысячи домов нашего города. Среди сотен жилых ячеек жилого комплекса. Унюхало меня, словно зверь, охотящийся на добычу…

И следующее, что произошло, заставило меня проглотить собственный язык от неожиданности…

Жди

Совершенно внезапно, словно по хлопку затвора, обзор окуляра дверного глазка перекрылся желтизной. Будто яичным желтком, разбитым на сковороде для приготовления омлета. В середине которого плавал опрокинутый полумесяц еще более ядовито‑желтого оттенка с черной червоточиной посередине.

От внезапности произошедшего, я отпрянул назад, с трудом удержав себя в равновесии. В недоумении, еще не успев испугаться от осознания, которое пришло ко мне секундами позже.

Это был его глаз!!!

Существо подошло к моей двери вплотную и заглянуло в дверной глазок с обратной стороны. Оно знало, что я наблюдаю за ним. И оно смотрело на меня. Хотя, казалось, это было невозможно. Дверные глазки устроены таким образом, что они не просматриваются с внешней стороны. Но не смотря на это, я знал, что оно видело меня!

Мне стоило бы затаиться. Спрятаться в глубине квартиры. Перестать провоцировать зверя. Но я сделал обратное. Будто совершая действие, которое должно было произойти по некому, написанному не мною сценарию. И не было моей воли противостоять этой силе. Или это было лишь моим ребяческим импульсом, когда не можешь удержаться, чтобы не сорвать засохшую корку с поцарапанного колена. Или когда стоишь у обрыва и тебя тянет подойти еще немного ближе, чтобы заглянуть в бездну и проверить себя на «слабо».

Контролируемый этим смутным позывом, я снова прильнул к глазку. Чтобы убедиться, что зверь все еще там. Смотрит на меня. Своим лютым фосфорицирующим взглядом. Прямо мне в глаза.

А потом существо на противоположной стороне двери негромко утробно заурчало, заикало и забурлило, переходя в нарастающее и щелкающее «Так‑так‑таак‑таак‑таак…», похожее на трещание старого, плохо смазанного дизельного двигателя.

«Что же ты хочешь от меня, сволочь?», ‑ сказал про себя ему я, не надеясь на ответ.

«Открой дверь», ‑ неожиданно ответил тот мне. И его сипящий голос, словно сухое трещание гнезда, полного ядовитых змей, прозвучал внутри моей головы. Не в виде звука, проникнув через уши и барабанные перепонки. А попав сразу в мое сознание, сотворившись там из ниоткуда.

«Нет», ‑ ответил ему я, продолжая этот странный мысленный диалог.

«Ты не сможешь сидеть там вечно. В своей вонючей норе. Мы все про тебя знаем… Давно про тебя знаем… Ты – ошибка. Ты не должен был знать… И ты думаешь, что тебя спасут твои гнилые запасы? Они тебе не помогут. Мы все равно достанем тебя. Рано или поздно. Сожрем и тебя. И твою тощую сучку. И твоих крикливых соплячек…»

Мне показалось, что немигающий глаз существа на той стороне окуляра глазка засиял еще ярче. Своим токсично‑желтым свечением. Полыхая злобой и ненавистью ко мне. А черная червоточина посреди глаза сжалась в крошечную точку, будто черная дыра, сконцентриров необъятную галактическую тьму на кончике швейной иголки.

«Выкуси. Я тебя сам сожру, тварь!», ‑ неожиданно для самого себя ответил я, продолжая наш безмолвный телепатический диалог. Будто и не я был хозяином этих слов.

Мой внутренний голос, чужой мне, словно принадлежащий третьей силе, на удивление был спокоен и даже отрешен. Как реплики сонного чревовещателя, манипулирующего безвольной деревянной куклой. Выдавливая слова, не сочетающиеся с интонацией. Будто отвечая на рутинное приветствие кассира в продуктовом магазине.

И еще, меня странным образом не удивило, что он знает про меня. Про мое предвидение. И про мою подготовку и убежище, устроенное в квартире.

«Ха‑ха‑ха», ‑ зашипел тот в ответ, «Мы не торопимся… Ты посиди тут… Кушай. Пей… Спи хорошо… Копи мясо. Собирай жирок. Мы тебя оставим на потом… Когда с остальными червяками разберемся. А потом мы придем… Придем… Придем… Обязательно придем…»

«Я тебя буду ждать», ‑ ответил я, также спокойно, словно зачитывал состав продукта на этикетке пачки от молока.

«Жди…», ‑ прошипел тот. И ядовитая желтизна пропала из окуляра глазка.

Я оставался на месте, продолжая наблюдать за пространством перед дверью.

Существо снова показалось в обзоре. Оно, на полусогнутых лапах, подрагивая лиловыми конечностями, отошло от моей двери ближе к лифтам. Повернуло морду в сторону открытой настежь соседской двери и громко щелкнуло кривой пастью.

На его призыв на площадке показалось еще одно существо. Немного крупнее. С круглой головой, будто обрубленной спереди плоской орангутаньей мордой. С остатками оборванной одежды на лиловом теле. С куском джинсовой штанины на задней лапе. С болтающимися на спине ошметками белой ткани, вероятно некогда бывшей мужской футболкой. И я узнал его. Моего несчастного соседа. Обращенного в нечеловеческое создание. Того, чье имя я не помнил. С кем пару раз перекидывался ничего не значащими фразами при встрече. Того, кто недавно был человеком. Мужем. Отцом…

Стоило мне подумать о его семье, как следом из квартиры вышло еще одно существо. Заставив меня вздрогнуть от ужасающей догадки. Существо меньше в размерах. На котором почти целиком сохранилась человеческая одежда. Женская одежда. Васильковое платье в горошек на туловище, нелепо волочащееся по полу, как будто надетое на собаку ради шутки. Лапы в высоких носках с оборванными концами. И болтающийся на тощей шее светлый платок. Его жена! Которую я помнил, как миниатюрную, миловидную и молодую девушку, занятую ребенком каждый раз, когда я ее заставал. Лица которой я не мог вспомнить, как не старался. Будто это воспоминание теперь имело значение… Когда то, что от нее осталось теперь стояло на четырех лапах, обнюхивало воздух, вертело мордой и скалилось, изредка поскуливая и разевая пасть, обуреваемое только одной жаждой. Жаждой крови.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А последним вышло крошечное создание. От вида которого у меня перехватило дыхание. Оно выглядело словно недоношенный крысиный выкидыш. Крохотный. Склизкий. Мелко дрожащий. Едва перебирающий лапками. С такой же тонкой лиловой кожей в пульсирующих венах, как у родителей. Со слежавшимися клоками выпадающих с макушки волос. Со мелкой звериной мордочкой. Широко открывая и закрывая пасть в которой виднелись два ряда неестественно длинных клыков. Щелкая ею и издавая едва слышные скрипящие поскуливания.

Представив, что похожая судьба может ждать и мои детей, мои руки похолодели, кровь схлынула с лица и в животе закрутило в рвотном спазме. Мне захотелось оторваться от жуткого зрелища и перестать смотреть на них. И постараться забыть увиденное.

Но несмотря на отвращение к развернувшейся перед глазами картине, я продолжал смотреть. Не в силах оторвать взгляд от глазка, будто допивая отравленную чашу до дна. Наблюдать, как те четверо стояли посреди подъездной площадки, сбившись в стаю. Как трое из соседской квартиры вопрошающе смотрели на первого, словно на вожака, ожидая команды. Пока тот решал, что им предпринять дальше.

Вожак тем временем покрутил мордой по сторонам, задерживая взгляд на закрытых дверях двух оставшихся квартир, на створки лифтов и на полуоткрытую дверь, ведущую на лестницу вниз. И потом в сторону моей двери, задержавшись на ней взглядом.

«Жди…», – снова эхом послышалось у меня в голове.

А потом зверь низко пригнулся на лапах и одним упругим прыжком оказался возле двери, выходящей на лестницу. И через мгновение все они, будто свора диких собак увидевших легкую жертву, под аккомпанемент скрипящего скуления, один за одним скрылись в темном проеме, оставив меня в оцепенелом недоумении, пытающегося в полной мере осознать все увиденное…

Нора

После насыщенного событиями июля, месяца, который прокатным станком разрезал нашу жизнь на «до» и «после», первая неделя августа прошла без происшествий. Словно один бесконечно долгий, однообразно нудный день.

Мы настроили нашу новую жизнь, привыкнув к ней на удивление быстро. Будто подобрали сброшенный с балкона роскошный рояль, казалось бы не подлежащий восстановлению. Но собрав его из обломков, прикрутив детали, приколотив досточки, натянув кое как струны, криво приклеив на клейкую ленту клавиши, все же соорудили жалкое подобие прежнего великолепного музыкального инструмента, которое умудрялось издавать жалкие и фальшивые, но все же звуки.

Мы, закоренелые совы, вставали теперь рано утром, между семью и восемью часами утра, выспавшиеся, лишенные электричества и развлечений, которые бы заставляли нас бодрствовать по ночам и просыпаться поздно. В полутьме ванной комнаты чистили зубы. Экономя воду, умывали лица. Завтракали овощами и мясом из консервов. Разводили с водой сухое молоко, запивая им еду и заправляя кукурузные хлопья для детей. Принимали по щедрой горсти мультивитаминов и минералов, опасаясь, что скудное питание скажется на нашем здоровье, за поправкой которого мы никуда не сможем обратиться. Потом ложились спать снова. Чтобы ближе к полудню устроить обед, почти не отличающийся в разнообразии и ассортименте еды от завтрака.

Все потому, что ко второму дню холодильник и морозильная камера полностью разморозились, свежие и замороженные продукты, хранящиеся в них, испортились, и мы с тяжелым сердцем собрали их в один большой черный пакет и скинули из окна, как моряки скидывают в море с корабля труп погибшего сотоварища, кого смерть застигла посреди открытого океана.

Я клял себя на чем свет стоит, что вовремя не запасся походной плитой на газовом баллоне, которая бы позволила нам использовать эти продукты. И в последствии готовить горячую еду из имеющихся полуфабрикатов и кипятить воду для чая и кофе. Но что не сделано – то не сделано. Не продумал. Забыл. Профукал. Что с меня взять? С паркетного горожанина. От куда у меня взяться нужному опыту? Не каждый же день мне приходилось готовиться к всемирному апокалипсису.

После обеда мы играли с детьми в настольные игры и увлекали их рисованием красками и карандашами, что оказалось самым ярким и приятным впечатлением дня. Лишенные гаджетов, интернета, новостей и социальный сетей, все мы, взрослые и дети, стали будто под другим углом смотреть друг на друга. Видеть то, что не видели раньше. И ощущать друг друга будто ближе и чутче. Я могу отвечать не только за себя и свои ощущения. Я чувствовал то же самое и в супруге. И в детях, которые задавали нам неожиданные вопросы. А мы с полным к ним вниманием отвечали. И когда мы разговаривали, разговаривали, разговаривали. Долго и осознанно. Обсуждая самые разные темы, не отвлекаясь на прежде вездесущий шум внешнего мира.

К концу третьего дня заточения, мои девочки, казалось бы родившиеся с планшетом в одной руке и со смартфоном в другой, уже не вспоминали про них, не спрашивали, а попросту переключились на доступные «аналоговые» развлечения, чем несказанно удивили меня, внутренне готовящемуся к долгому и изматывающему противостоянию с ними на тему отказа от гаджетов.

Более того, две городские девочки, семи и четырех лет, привыкшие с рождения к обилию впечатлений и развлечений, частым поездкам, походам в торговые центры и к постоянному доступу к свежей и вкусной еде, опять же, к моего приятному недоумению, без затруднений подстроились под новую реальность. Они просыпались вместе с нами, кушали вместе с нами то, что мы им предлагали, и поддерживали общие занятия. Почти всегда они прислушивались к нашим словам, не капризничали и не устраивали привычных драм и истерик. Впрочем, иногда они просили сладкое. Но и это не оказалось проблемой. Мы смогли с ними «по‑взрослому» договориться о дневной дозе конфет и печений. И в итоге такая договоренность была спокойно принята и исполнялась с их стороны без каких‑либо нареканий или протестов.

Я смотрел на девочек и не узнавал в них своих капризных и избалованных детей, недоуменно обсуждая подобную перемену с супругой, когда нас не было им слышно. Что могло быть причиной такому? Их природная детская способность подстраиваться под изменяющиеся ситуации? Или талант именно наших детей, имеющих исключительную особенность к разумному приспособлению? Льстя сами себе, как их отец и мать, мы малодушно склонялись ко второму. Радовались этому. Потом одергивали себя, боясь сглазить, в любой момент ожидая окончания действия «магического» перевоплощения. Но несмотря на наши опасения, девочки продолжали изо дня в день вести себя как нужно. И ближе к концу недели мы окончательно успокоились на этот счет.

Ужинали мы поздно. Ближе к девяти вечера. Когда скупой солнечный свет, едва пробирающийся сквозь щели в плотно задернутых шторах на окнах, окончательно гас. И я зажигал припасенную свечу. Мы сидели за нашим круглым белым столом из Икеи в сгущающейся темноте, освещаемой лишь неровным пляшущим светом тоненького фитиля, поставленного ровно посреди стола, чтобы каждый из нас был в равном справедливом расстоянии от его свечения. Молча ели, изредка посматривая друг на друга, больше не желая разговаривать, чувствуя, что с наступлением темноты наша изоляция становится еще более болезненно ощутимой и нарастающе тревожной.

После ужина супруга кое‑как мыла посуду в воде, ранее использованной для умывания, а после предназначенной для смыва унитаза. И мы ложились спать. В гостиной. На широком диване. Все вместе. Словно семейство диких зверьков, ушедших в зимнюю спячку в земляной норе. Скрутившись в один клубок. Прижимаясь друг к другу, несмотря на духоту и жару закупоренной наглухо квартиры. Остро нуждаясь в тесном контакте. В ощущении нашего общего человеческого тепла и пусть мнимой, но безопасности. Чувствуя себя будто пережившие кораблекрушение бедолаги, оказавшиеся на необитаемом острове, где на многие тысячи морских миль вокруг была лишь бескрайняя холодная пустота. И лишь дух наших горячих тел доказывал небесам, что жизнь на планете Земля все еще теплится. Что посреди мёртвой пустыни все еще есть одна слабая мерцающая точка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И что надежда на возрождение еще осталась…

Бинокль

Иногда, посреди дня, но чаще поздно ночью, из страха быть замеченным, когда мои женщины засыпали, я подходил к одному из окон. Осторожно, пытаясь не колыхать ткань штор, открывал себе небольшую щель и осматривал то, что мог увидеть за пределами нашего ковчега. Со стороны спальни и детской – три больших высоких дома нашего жилого комплекса, образующие закрытый с трех сторон «колодец», широкий двор с небольшим парком и фонтаном, детской площадкой и автомобильной парковкой. Со стороны кухонного окна – обзор на десятки новостроек, пустырь со строительным котлованом и новый спортивный комплекс. Все здания – во тьме. Без единого огонька.

В отличии от тойкошмарной ночи, когда наши дома подверглись нападению существ извне и когда настало время «обратившимся» жителям квартир просыпаться, все теперь казалось вымершим и покинутым. Никого не было видно вокруг. Ни души. Пустые окна. Пустые улицы. Покинутые автомобили. Некоторое открыты настежь. Некоторые разбиты. И тот большой белый внедорожник все также стоял на своем месте, раскуроченный, с расколотыми окнами, воткнутый передком в бок другого автомобиля. И безжизненная детская площадка с качелями и песочницами, ядовито разноцветная, предназначенная привлекать внимание детей, выглядевшая сейчас особенно нелепо и жутко в своей резкой контрастности с окружающим зловещим запустением.

Лишь пластиковые пакеты, разнесенные ветром из мусорных баков, будто пьяные танцовщики балета нервно кружили в августовском воздухе между монолитных махин домов, празднуя свой зловещий праздник. Торжествуя свою темную вакханалию. Свой мрачный карнавал торжества зла над добром.

И, конечно же, было много крови. Бурые пятна то здесь, то там. На стеклах нескольких окон и лоджий. Алые брызги на нескольких шторах. Высохшие лужи на асфальте перед подъездами. Перепачканные скамейки. Разводы на детской качельке, исполненной в виде улыбающегося дельфина. Подтеки, отчетливо отличимые на брусчатке между припаркованными автомобилями. И красные кляксы на стёклах и корпусах самих автомобилей.

Ну и они… Жертвы… Погибшие… Я насчитал их немногим более двух десятков. Помимо той несчастной женщины, падению которой я был свидетелем. Они лежали жалкими, растерзанными, размозженными и видимо уже смердящими останками по всему двору, виднелись на внешних лестничных пролетах дома напротив и сваливались, словно тряпичные куклы, из открытых дверей автомобилей. Однажды днем я заставил себя, с трудом сдерживая тошноту, их всех внимательно рассмотреть. Через окуляры припасенного бинокля. Будто желая отдать им свою дань. Как выжившей отдает дань падшим. И, может быть, извиниться перед ними за то, что благодаря моему знанию мы спаслись. А они – нет. Чтобы больше не смотреть на них никогда. Тем более по мере того, как процесс гниения будет обезображивать тела все больше. А потом я научился их вовсе не замечать. Проскальзывать взглядом таким образом, будто их и не было вовсе.

Я подолгу стоял и всматривался в окна, балконы и лоджии через бинокль. Пытаясь разглядеть движение в любом из них. Определить угрозу или заметить выживших. Но все было безуспешно. Некоторые окна и лоджии были разбиты и раскурочены, но подавляющее большинство выглядели совершенно обычно. Словно мир вокруг не окунулся в адский котел апокалипсиса. Затейливые узоры на шторах и тюлях, аккуратно собранные по сторонам. Силуэты люстр и шкафов. Цветочные горшки на подоконниках. Вывешенное на балконах белье. Будто хозяева квартир вот‑вот вернутся с работы. Поставят разогревать ужин и чайник на плиту. Дети кинутся к телевизору. Супруг выйдет на балкон и закурит сигаретку. А супруга будет ворчать ему из кухни, что сигаретный дым заходит в квартиру обратно и что он совсем не думает о здоровье детей.

Лишь пару раз, как мне показалось, когда я шарил взглядом, усиленным линзами бинокля, по окнам домов, я вроде бы краем глаза замечал проскользнувшее движение, колыхание жалюзи или занавески, мимолетный отблеск отражения. Стремительно возвращал взгляд обратно. Но так и ничего не обнаруживал, как не всматривался до рези в глазах и не приглядывался.

Также было и с шумами. После той страшной ночи, когда квартиры в наших домах громыхали и грохотали, когда гремели ружейные выстрелы, кричали и визжали люди, скрипели и чавкали орды нападающих монстров, сейчас в округе было тихо. Лишь изредка в течение дня до нас доносились далекие одинокие вскрики и приглушенные стуки. Я тут же кидался к окну, пытаясь определить источник шумов. Старательно прислушивался, пытаясь снова уловить отголоски звуков, с одной стороны желая их повторения, а с другой – опасаясь этого. Но никогда ничего не обнаруживал.

А ближе к концу недели пропали даже редкие шумы. И стало совершенно, абсолютно тихо. Такая тишина, наверное, бывает после кровавой битвы на ожесточенном военном фронте, когда обе враждующие стороны понесли тяжелые потери, земля в несколько слоев покрыта мертвыми бойцами, а в воздухе пахнет металлически‑кислым духом смерти. Не слышно ни звука. Ни чириканья птицы. Ни журчания ручейка. Ни шелестения травинки. Ничего. Будто мать‑природа смотрит в оцепенении на поле боя, недоумевая произошедшему, оплакивая своих падших детей, на некоторое время не в силах продолжать вдыхать энергию в течение бытия. Проводя невидимыми руками по искаженным агонией бледным лицам павших воинов. Вдыхая запах вытекшей из тысяч ран крови. Собираясь с силами, чтобы закончить свой прощальный ритуал. А после снова воспрять и начать новый цикл жизни.

И, конечно, я не забыл про свою недавнюю встречу с тем монстром. Вторую встречу, если учитывать наше первое знакомство более года назад, в чертогах моего пророческого сновидения. И теперь уже наяву, ранив того из ружья и сбросив с кухонного карниза. Я не забыл про его, как я был уверен, демонстративную для меня акцию устрашения. Когда он показал мне свои возможности, использовав для этого несчастную семью соседей. Показав, то, что он может с нами сделать. И как он странным образом разговаривал со мной. Телепатически. Угрожал мне и обещал добраться до нас. Но всего более было удивительно, как я ему отвечал. Нагло. Спокойно. Самонадеянно. Не своими словами. И также, используя только силу мысли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что это было? Я не знал. Как это объяснить? Также – ни малейшей догадки. Может, со мной что‑то не так? Я – болен? Галлюцинирую? Схожу с ума, не выдержав эмоционального напряжения последних дней? Или это некая моя реальная вновь обретенная способность? И может она каким‑то образом связана с тем пророческим сном, с которого все началось? Надо будет об этом подумать. Но только не сейчас… Потом… Когда настанет нужное время… И когда на руках будет больше фактов…

На расспросы супруги я рассказал ей лишь про то, что видел через дверной глазок одного из существ. Которое, вероятно, и беспокоило нас стуком в стену. Еще упомянул про соседей. Что они, скорее всего, «обратились». Но не более. Ничего про телепатический разговор. Про угрозы монстра и мои ответы. Не хотел пугать ее. Ну еще боялся спровоцировать ее на подозрения в моем здравом уме. У нее и без этого хватало хлопот, учитывая еще и стремительно округляющийся живот. Который словно бомба замедленного действия, пока вроде не беспокоила, но через точно определенное время займет все наше с супругой внимание.

В любом случае, что я мог предпринять в ответ на угрозы монстра? Испугаться и сбежать из квартиры? Искать другое убежище, неизвестное ему? Нет и еще раз нет. Наш ковчег был не идеален. И я понимал насколько хрупка наша безопасность. И что даже если стены и окна устоят натиску монстров, наши припасы еды и воды рано или поздно истощатся. И нам придется искать новое убежище. Но все же не сейчас. И не завтра. И даже не через несколько месяцев, учитывая как экономно мы распоряжаемся с ресурсами.

А за пределами нашего ковчега был огромный новый мир. Вроде с поверхности выглядящий как знакомый город. Вроде кажущийся пустынным. Но на самом деле скрывающий смертельные опасности, встретиться лицом к лицу c которыми я пока готов не был…

Пазл

Следующая неделя оказалась точной копией предыдущей. Дни пролетали стремительно, словно карты в колоде, умело раздаваемые руками опытного крупье. Казалось, стоило встать с дивана, пройтись по комнате и открыть шкаф, так очередной день уже подходил к концу.

И, как было ожидаемо, на меня навалилась хандра…

Хандра, с которой я попытался справиться тем, что из недр склада во второй квартире выудил переносную солнечную батарею, ранее купленную на Aliexpress. С целью зарядить ноутбук и отвлечься с супругой просмотром записанных ранее фильмов или сериалов (представляю в каком шоке будут дети, уже свыкшиеся к жизни без гаджетов, когда увидят в моих руках рабочий компьютер).

Ближе к полудню одного из дней, рискуя привлечь к себе внимание, я вышел на лоджию. Развернул пластины, стараясь, чтобы солнечный свет равномерно попадал на их поверхность. Понажимал на кнопки пульта управления. Но успеха не добился. Крохотная лампочка работы устройства иногда вроде мигала, намекая на поток электрического заряда, но немедленно гасла. Я оставил устройство на солнце на весь оставшийся световой день. И когда под вечер пробрался на лоджию снова, чтобы проверить успешность затеи, то к своему разочарованию убедился, что индикатор заряда не поднялся даже на один показатель.

Минут тридцать я в отчаянье сидел на пыльном полу лоджии, крутя в руках изделие китайских умельцев, остервенело нажимая на кнопки и изучая инструкцию по эксплуатации. И тихо и зло матерился. Проклиная далекий китайский завод. Пользователей, оставивших положительные отзывы к товару на сайте. Но больше всего на самого себя. Что не проверил аппарат заранее и не убедился в его работоспособности.

Еще я стал часто пить вино. Игнорируя ворчания супруги. Каждый вечер. По бутылке. А иногда по две. Стремительно опустошая запасы. Вино, которое, вроде бы, на короткое время, высветляло мрак, в котором погрязло мое сознание, дарило передышку от мучительного прокручивания одних и тех же мыслей и редкий всплеск надежды на светлое будущее. Но на следующее утро, сразу после пробуждения, тьма с новой силой накрывала меня без остатка. Благодаря похмелью, голова становилась вдвое тяжелее. Ну и общему состоянию здоровья организма такая привычка вовсе не способствовала. Так что после некоторых раздумий и вняв уговорам жены, я решил баловство с вином прекратить, ограничив себя одной бутылкой в неделю.

Еще одним серьезным испытанием для меня стало отсутствие возможности принимать душ. Для меня, который привык мыться по два, а то и по три раза на дню. Я ведь так любил прийти с улицы. Скинуть одежду. И нырнуть под хлесткие горячие струи чистой воды. Перезагрузиться. Почиститься. Больше эмоционально, чем физически. Постоять минуты три, отмокая, позволяя потоку смыть с меня первый слой грязи и пыли. Густо намылить хозяйственным мылом мочалку и за секунд двадцать энергично пройтись ею по всему телу, оставляя на коже красные следы. Потом смыть пену и убедиться, что я чист до такой степени, что палец скрипит по коже. После намылить шампунем голову. Смыть душистое облако. И промыть бальзамом, даже если длина волос не превышала пары сантиметров. Все равно. Для полноты процесса. Или принять душ перед выходом из дома. Даже если на улице был мороз. Чтобы приободриться. Позволить воде смыть с меня остатки ленной домашней дремы. Подготовить меня к новому дню и новым свершениям. Напитать свое тело текучей и искрящейся энергией. Весь ритуал занимал у меня обычно не более пяти минут. Но значил для меня, как оказалось, так много, что лишившись его, я теперь с горечью вспоминал утерянное блаженство.

Мы, впрочем, нашли решение проблемы тем, что раз в день, перед сном, обтирались промоченными в спирте ватными дисками. Что поддерживало нас в относительной санитарной чистоте, но являлось лишь бледным суррогатом прежней роскоши.

Запасенной же воды в ванной для всех наших бытовых нужд хватило ровно на неделю. Как мы ни старались, как казалось, экономить. А на самом деле, еще не успев перейти к экстремальному режиму экономии, который и был самым верным в нашей ситуации. Первую неделю мы, по привычке, часто мыли руки и лица. Дети после каждого похода в туалет требовали полосканий. Но больше всего воды ушло на две партии ручной стирки белья. Стремительно скопившегося после того, как мы после каждого прошедшего дня, по привычке, меняли одежду на свежую. Какая наивная расточительность! Как будто вид несвежей майки был теперь кому‑либо важен!

К началу второй недели, осушив чашу ванной до дна, мы осознали свою непростительную глупость. И твердо решили менять наши привычки. С торжественней тревогой я прикатил из второй квартиры на нашу кухню первый бутыль воды, тем самым распечатав наш «стратегический запас». Я прочно схватился обеими руками за горловину огромной двадцатилитровой емкости. Немного присел в коленях, глубоко вдохнул и одним точным рывком корпуса, плеч и рук приземлил его на поверхность диспенсера.

Мы с супругой стояли и смотрели на этот бутыль с водой, все еще колышущийся от мини‑урагана, вызванного моим броском. Наблюдали, как диспенсер прожорливо булькает, пропуская порции жидкости в систему. Как жирные пузыри поднимаются выше. И как поверхность воды постепенно успокаивается, превращаясь в безупречную глянцевую гладь.

Да… Мы теперь твердо решили экономить воду…

Еще, от недостатка движения, свежего воздуха, солнечного света и привычных развлечений, отупленный монотонностью существования, я почти всегда чувствовал себя как в полудреме. Вяло и апатично. Будто призраком того парня, которым был ранее. Плохой ксерокопией с оригинала. Даже хуже. Копией с плохой копии с оригинала. Голова была неизменно тяжелой, будто мешок, плотно набитый мокрым песком. Перед глазами плавали темно‑красные круги. И постоянно хотелось спать. В то время, как невесёлые мысли тянулись в моем сознании, словно густая патока, наматываясь вокруг одних и тех же вопросов, связанных с нашим незавидным положением, неизменно заканчиваясь тупиком, не находя какого‑либо решения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что нам делать дальше?

Где искать помощи?

Есть ли кроме нас выжившие?

Остались ли на планете места, где сохранился порядок?

Есть ли на планете города или страны, которых эпидемия не коснулась?

Остались ли правительства, оказавшиеся эффективнее других, смогшие сдержать эпидемию?

Сохранилась ли жизнь на отдаленных островах в океане?

Высоко в горах?

На круизных лайнерах?

На территории военных баз?

И если да, то как туда добраться?

И к этим десяткам вопросов о неизвестностях окружающего мира добавлялась приличная куча вопросов о том, что произошло именно со мной. О моем пророческом сне. О том, что старшая дочь необъяснимым образом также видела его той же ночью. О мальчике‑инвалиде на похоронах год назад, который сказал мне «готовься». О странных мастерах, усыновивших нам бесплатно окна и решетки. О координатах, оставленных ими на стекле. О погоне от синей Лады Приоры. О «капитанском домике» в яхт‑клубе, где я обнаружил такую же дверь и решетки на окнах, как и установленные у нас в квартире. О монстре из сна, который пришёл за нами наяву. И, конечно же, о нашем с ним необъяснимом телепатическом диалоге…

По несколько раз на дню, я в своем растревоженном сознании садился над воображаемым столом, вываливал на него кучу разрозненных паззлов не отвеченных вопросов, необъяснимых происшествий и странных обстоятельств. Брал в руки отдельные элементы. Крутил их в пальцах, пытаясь найти совпадения, параллели и сходства. Чтобы в итоге в очередной раз бросить затеянное без какого‑либо успеха.

И каждый раз, когда я затевал эту свою рутинную безрезультатную экзекуцию, то на подкорке сознания, на границе между реальным и иллюзорным, ощущал, как над моей несчастной разгоряченной головой кружатся бабочки. Бабочки из прошлого мая. Безумные бабочки, живущие один день. Беспечно танцующие в воздухе свой нелепый танец. Обреченные быть раздавленными колесами проезжающих автомобилей. Или, истощив короткий жизненный ресурс, упасть на землю без сил, чтобы медленно затухнуть.

А еще тошнотворно‑сладковатый запах родом из детства. Где был маленький индустриальный городок. Высокие заводские трубы. Тонкая, неровная, блестящая линия рельсов, проложенная между водохранилищем и забором гигантского комбината. Гремящий железной дряхлостью трамвай. И я – семилетний. Ехавший в том трамвае вместе с покойной сейчас бабушкой. На киносеанс в заштатный дом культуры на окраине города. В то время, как из окна трамвая до нас просачивался тошнотворно‑сладковатый запах аммиака.

И я был уверен, что именно так на самом деле пахнет смерть…

Окно

К началу третьей недели изоляции, рутина нашего существования была прервана неожиданным событием.

В очередной раз, по заведенной новой привычке, сразу после ужина, я пробрался на лоджию. Осторожно, не издавая лишних звуков, я приспособил стул и устроился на нем таким образом, чтобы снаружи была видна только макушка моей головы и бинокль, закрепленный на краю парапета.

Справа от меня находилась груда бытового хлама: заполненные непонятно чем коробки, мебельные доски неясного происхождения, швабры и пара старых набитых зимней одеждой пыльных чемоданов. Оглядывая неприглядную кучу, я вдруг похолодел. В ужасе о того, что впервые за много лет вспомнил что находилось под этой кучей. А под ней был расположен пожарный выход из квартиры, исполненный проектировщиками дома в виде незамысловатой железной дверцы в полу, открыв которую можно было попасть через вертикальную лестницу на этаж ниже. Пожарный выход, устроенный таким образом больше «для галочки», чем для практического применения. Я знаю, что многие жители попросту заваривали сваркой подобную дверцу, обеспечивая приватность своих жилищь. Нашу же можно было свободно открыть, как я и сделал единственный раз лет пять назад, когда мы только вселялись в квартиру, обнаружив доступ на соседскую лоджию уровнем ниже. Позже, навалив сверху на дверцу кучу хлама, мы решили таким образом проблему частной неприкосновенности. Пусть не изящно, но, как тогда казалось, не менее надежно. И только теперь я вспомнил об этом проходе. Проходе, защищенном достаточно хорошо для «мирного времени». Но не для теперешнего «осадного» положения.

Кто знает, что там под нами? В квартире ниже? Может быть соседи снизу «обратились». И теперь, стоит им узнать об этом проходе, они смогут без труда проникнуть к нам в убежище, сбросив завал?

Я грязно выругался сквозь зубы.

Какой прокол!!!

Какая непростительная оплошность!!!

Какая преступная забывчивость!!!

Имея в запасе год на подготовку, укрепив в нашем убежище очевидные прорехи в виде окон и двери, я совершенно забыл про чертов запасной пожарный выход! И теперь я растерянно смотрел на эту кучу. Совершенно сбитый с толку. Озадаченно подергал доски, коробки, чемоданы и швабры, оценивая их возможную устойчивость и вес. И, поразмыслив, решил, что зря беспокоюсь. Веса в куче должно было быть прилично. Возможно более двухсот килограмм. Достаточно, чтобы намертво припечатать створку и не позволить никому пробраться к нам наверх.

Согласившись с собой на этот счет, я успокоился, осмотрелся и провел пальцами по изящным изгибам бинокля. Роскошный охотничий аксессуар, стоивший мне небольшое состояние, позволял мне в деталях рассматривать объекты, находящиеся в сотнях метрах от меня, как будто они находились непосредственно перед моим носом. Я помнил из когда‑то просмотренных военных боевиков, что линзы биноклей бликуют, тем самым выдавая врагам местоположение своего владельца. И, тем самым, я вроде рискую привлечь к себе внимание. Но что я мог поделать с этим? Бросить использовать бинокль? Зачем я тогда его покупал? Может в таком случае мне вообще не высовывать наружу и носа? Как делает, на удивление без всякого затруднения, супруга? И окончательно свихнуться от заточения, впустив в свое нутро нетерпеливо топчущуюся у порога моего сознания депрессию. Позволить ей утопить себя в ней? Ну уж нет! Я оставлю себе хоть это, весьма спорное, но все же удовольствие. Рассматривать в бинокль внешний мир. Тем самым каждый раз доказывая самому себе, что он, этот внешний мир, все еще существует.

Несколько минут я сидел и смотрел по сторонам, повременив с биноклем. И тут, за считанные мгновения, постное вечернее освещение вдруг внезапно сменилось. И я заворожённо уставился на панораму слева. На широкий пустырь. И дальше, вдалеке, на ощетинившееся в небо нагромождение новостроек. Садящееся за горизонт солнце, которого мне не было видно, закрытое сплошной стеной дома справа, щедро залило городскую панораму и высокое небо в редких облаках мягким закатным золотистым свечением. С множеством отраженных оттенков, начиная от бледного светло‑розового до насыщенного кирпично‑оранжевого. Свечением таким неестественно эффектным, что казалось пропущенным через фильтр профессионального фоторедактора. Даже серо‑желтый уродливый пустырь со строительным котлованом, начинающийся у нашего дома и доходящий до самых первых домов ближайшего микрорайона, выглядел теперь красиво и экзотично, словно поверхность высохшего океана на Марсе.

Как‑то давно, я прочитал в Интернете статью, что японские школьники, помимо стандартных предметов, изучают науку созерцания. Они всем классом выходят в ближайший к школе парк, рассаживаются на траве, и минут сорок молча смотрят вокруг, наслаждаясь видами природы. Мне это тогда показалось глупой тратой времени. Некой милой восточной забавой, которая не имеет рационального применения. Но со временем, стремительно проскочив через приличный кусок своей жизни, доверху наполненный хаотичными, суетливыми и неосознанными событиями и впечатлениями, и неожиданно для себя разменяв четвертый десяток, я вдруг понял идею. Японцы учат детей быть счастливыми. Здесь и сейчас. Не жить прошлым или будущим, которых на самом деле не существует. А быть физически и ментально в текущем моменте. Наслаждаться собственным осознанным бытием, не омраченным сожалениями о сделанном (или не сделанном) и не терзаться страхами или ложными надеждами о предстоящем.

Так вот и теперь, наблюдая, как августовское солнце зажгло в небесах пожар, поливая своим пламенем лежащий внизу город, я вдруг ощутил, как живу. Живу полноценной жизнью. И меня отпустило. И стало хорошо и спокойно. Я вдруг четко осознал, что прекрасное – всегда где‑то очень близко. Стоит только позволить этому прекрасному быть по настоящему увиденным. И вроде не так страшно, что человеческая цивилизация рухнула со всеми своими удобствами и возможностями. Что погибли миллиарды людей. А те, что не погибли – превратились в пожирающих плоть зверей. И что я не имею ни малейшего представления, что произошло с моей мамой, родственниками и друзьями. Несмотря на весь этот ужас, в моей жизни еще осталось многое, чем можно восхищаться и за что стоит держаться. За улыбку моих девочек. За их бархатные щечки. За глаза моей жены цвета изнанки древесной коры. За наш потный и отчаянный секс, который мы несмотря ни на что как можно чаще практикуем. За еду, пусть консервированную и холодную, но все же вкусную и питательную. И за этот безумный золотистый закат, который взорвал наше небо. К началу третьей недели изоляции…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Через считанные минуты волшебство закончилось. Также внезапно, как и началось. Видимо солнце зашло за горизонт и выключило свое неистовое марсианское свечение. И вся округа стала постепенно погружаться в обыкновенные серые сумерки.

Разочарованно вздохнув, я отвел глаза от новостроек, прильнул к окулярам бинокля и принялся за работу. Осматривать двор, парковку, окно за окном, балкон за балконом, лоджия за лоджией. В поисках выживших и ответов на свои вопросы.

Я начал снизу. Со двора. Прошелся взглядом по небольшому парку со скамейками и фонтаном, по детской площадке и по автомобильной парковке, искусно увиливая от мест, где, как я помнил, гнили человеческие останки. Потом принялся за нижние этажи домов. Слева на право. Пройдя через закрытые железными ролл‑ставнями фасады двух продуктовых магазинов, салона красоты, аптеки и двух офисных помещений, назначение которых для меня всегда было загадкой. Отметив, что ставни на третьем продуктовом магазине, где мы покупали еду чаще всего, не были закрыты.

Этот третий магазин выглядел снаружи совершенно обычно. Как всегда в подобное время суток. В те, «прежние» времена. Вход в магазин защищала целая стеклянная дверь на которой я рассмотрел все еще висящую табличку «открыто». Внутри помещения я рассмотрел знакомые полки с аккуратно разложенными пачками продуктов, фрагмент кассовой стойки и, слева от двери, вереницу «припаркованных» один в один продуктовых тележек. Казалось, что стоит моргнуть глазом, как стеклянная дверь распахнется. И из недр супермаркета вывалится недовольная грузная тетя с гроздью заполненных едой пластиковых пакетов в пухлых руках.

Я отметил для себя этот магазин довольно давно. И каждый день проверял измениться ли его состояние. Окажется ли однажды разбита или выломана дверь, разворочена касса и сброшены с полок продукты. Но нет. Изо дня в день, магазин стоял на удивление целый и невредимый, словно мираж в пустыне, будто работающий автомат с ледяным мороженным посреди жаркой Сахары.

– Отлично…, ‑ довольно пробормотал себе под нос я, вспоминая об обилии продуктов и бутилированной воды, хранящейся в магазине. И успокаивая себя тем, что если будет нужно, у нас имеется план «Б», где можно будет пополнить припасы.

Я продолжил осмотр, проходя снизу вверх этаж за этажом, скользя по веренице хорошо уже знакомых окон, балконов и лоджий. Выискивая по‑иному, чем день назад, отдернутую штору. Вдруг переставленный на подоконнике горшок с комнатными цветами. Или движение в глубине квартир. Так я дошел до седьмого этажа дома напротив. Проскочил разбитое окно из которого две недели назад выпала несчастная женщина, чье тело до сих пор гниет на внизу асфальте. Прошелся взглядом в окуляре бинокля правее.

Одно окно…

Второе…

Стоп!!!

Назад!!!

От неожиданности мое сердце на мгновение перестало биться. Я рванул окуляр обратно!

И…!!!

Увидел в окне женское лицо!!!

Лицо

Круглое бледное лицо. Большие круглые оптические очки. Она смотрит прямо на меня. И трясет над головой большим листом бумаги. На котором написаны огромные красные буквы. Потом прижимает свой лист к поверхности стекла, как будто я уже не успел отлично прочитать написанное.

«ПОМОГИТЕ!!!»

Я отвел глаза от окуляров бинокля. Зажмурился. Моргнул пару раз, чтобы убедиться в верности своего зрения. И присмотрелся снова.

Все по прежнему. Окно на седьмом этаже. Круглое бледное женское лицо в очках. Призыв о помощи. Лист бумаги трясется над головой девушки, будто белый флаг капитулируемого корабля после боя. Настойчивый в своей беспомощности.

И что мне теперь делать? Я сам по своей воле каждый день сидел на своем посту. С моим чертовым биноклем, высматривая выживших. Надеясь, что мы остались не одни. И вот я нашел, что искал. Однако я не подумал, что буду делать в дальнейшем, когда найду.

Мои первым малодушным импульсом, завидев лицо в окне, было вернуться в комнату, закрыть за собой дверь лоджии, плотно зашторить занавеску за собой и забыть о находке. Словно ее и не было. Но я знал, что так поступить было уже невозможно. Это лицо в очках там находилось. Как огромный жирный восклицательный знак. И от него мне уже было не отвертеться.

Благодаря увеличительным способностям бинокля, я смог рассмотреть лицо в окне в малейших деталях. Словно мы находились в одном метре друг от друга. Небольшой вздернутый нос. Уставшие карие глаза. Глубокие темные круги под ними. И потрескавшиеся губы, беззвучно двигающиеся, как у сурдопереводчиков новостей, произносящие слова, которые мне не были слышны.

И тут меня пронзило озарением. Круглое лицо с заострённым подбородком! Крупные черные очки в роговой оправе! Вздернутый кверху нос. Я узнал ее! Свою коллегу с прежней работы. Она трудилась со мной в одном офисе переводчиком с английского. И за несколько месяцев до моего перехода на новую работу вышла в декрет. После я встречал ее несколько раз в нашем дворе, выяснив что она с семьей сняла жилье в соседнем доме напротив. Я попытался выудить из недр своей памяти ее имя. Но не смог. Что‑то короткое и начинающееся на «Б». Да, у меня отвратительная память на имена. Но в противовес этому недостатку, я с патологической точностью запоминаю массу мелких и несущественных деталей о людях. Их запахи. Манеру разговаривать. Форму их ногтей. Царапины на руках. Слова, которые они мне когда‑то сказали. И то, что я чувствовал, когда они говорили мне слова, которые сказали.

Так что ее имя ничего бы не поменяло. Лицо в окне напротив уже превратилось из ничего не значащего для меня лица незнакомого человека. В лицо человека, который немедленно превратился в полноценного персонажа с плотью и кровью. С которым я был лично знаком. С кем мы обедали несколько раз в рабочих перерывах. С кем выходили покурить (когда я еще курил) на задний двор офиса, поболтать и посплетничать о коллегах.

Моя коварная, неуместно педантичная память подкинула мне еще несколько фактов о ней. О том, что я был подписан на ее страницу в Инстраграм. О ее поездке в Европу прошлым летом, фотографии о которой была битком забита ее лента и «сторис». Особенно я помнил один жирно отретушированный кадр. На нем, судя по «геотегу», был южный берег Испании. Она лежала звездочкой на пляжном песке. Довольная. Улыбающаяся. И короткая подпись под фото с россыпью эмодзи и теплыми приветами домашним. Также из ее ленты я вспомнил лицо ее мужа. Пухлый парень с круглым лицом. Похожий на супругу, как становятся похожими муж и жена после нескольких лет замужества. Он вроде работал инженером в одной из иностранных нефтяных компаний региона. Часто мотался в командировки, оставляя ее дома одну. О боже! С двумя детьми. Коварная память не знала ко мне пощады, подкидывая мне один новый жареный факт за другим, словно горячую картошку из костра в руки сидящих кружком туристов. И дети ее были приблизительного одного с моими возраста. Тоже девочки. Еще я вспомнил, как мы встретили ее с детьми на детской площадке. Разговорились. Вспомнили прошлое. Похихикали. И ее детки были с ней рядом. Такие же пухлолицые, как и их родители.

Боже! Боже!! Боже!!!

Теперь мне точно не отвертеться! И где теперь они? Эти крошки? И где ее муж? Если бы он был с ней, то показался бы в окне, не позволив супруге самой просить о помощи. Он погиб? Обратился? Не доехал до дома, застряв в очередной командировке, когда все случилось? Ладно с мужем! Где дети? Они с ней?!!

Будто услышав мои мысли, соседка ответила на мой вопрос. Она опустила лист бумаги. Наклонилась куда‑то вниз. И подняла на подоконник, одну за одной, двух девочек. Моя память была преступно точна. Две крохи. Одна чуть старше второй. На вид – ровесницы моих дочерей. Все, как я и помнил. Только сейчас они выглядели и вели себя совершенно по другому. Они послушно, не капризничая, стояли и смотрели в мою сторону. Худые. Притихшие. С посеревшими и осунувшимися лицами. Так же, как и у матери, их губы растрескались и под их глазами красовались трагичные черные круги.

Не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться. Они голодают. И у них нет воды. От подобного осознания, у меня внутри, по стенкам живота, будто заскреблись взбесившиеся кошки.

Желтая карточка! Запрещенный прием! Удар между ног!

Дети! Голод! Обезвоживание!!!

Наконец, она сняла девочек с подоконника. Снова наклонилась куда‑то под окно. И через некоторое время прилепила к стеклу новое послание, слово в слово повторяющее мои страшные подозрения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«У НАС НЕТ ВОДЫ И ЕДЫ!!!»

Я смотрел на эти огромные красные буквы. Вроде такие простые и короткие. Но от которых несло черно‑белыми хрониками Второй Мировой Войны, где на дергающихся полустертых кадрах, едва стояли, держась за забор, узники концлагерей. В ветхих полосатых лохмотьях. Истощенные. Сломленные. Со вздувшимися от голода животами.

Соседка опустила лист бумаги. Снова скрылась. И появилась с новым плакатом.

«ТИМУР! ПОМОГИ!!!»

Вот и все! Контрольный удар! Нок‑аут!!!

Она назвала меня по имени! Это означает, что она также меня узнала! Может даже целенаправленно высматривала меня в окнах. Хотя нет… Она не знала в какой именно квартире я живу. И не могла быть уверенной наверняка, что я выжил… Просто ей повезло показать голову из окна в нужное время и случайно заметить меня…

Ее рот беззвучно повторял слова, написанные на бумаге: «ТИМУР! ПОМОГИ!!!», «ТИМУР! ПОМОГИ!!!», «ТИМУР! ПОМОГИ!!!». И не нужно было уметь читать по губам, чтобы понять это.

Потом она вдруг уронила лист бумаги, внезапно вскинув вверх руки, будто поскользнулась на скользком льду. Закрыла одной ладонью лицо, сбросив с лица очки. И затряслась всем телом.

Я понял, что она плачет… Плачет не на показ, чтобы разжалобить меня. А от крайнего, животного отчаянья перед непреодолимыми обстоятельствами. Словно смертельно подстреленная волчица, которая скулит и воет, лежа на окроплённом ее кровью снегу, оплакивая обреченных волчат, оставшихся в логове.

И когда она подняла свое лицо, раскрасневшееся, с опухшими от слез глазами, я твердо решил, что помогу.

Я молча кивнул ей и жестом показал, чтобы она ждала меня. Потом вернулся в комнату. Открыл тумбочку с детскими раскрасками и отыскал рисовальный альбом. Нашарил в глубине полки синий фломастер. И крупными неровными буквами написал на одной из пустых страниц.

«Я ПОМОГУ. ЖДИ ЧАС»

Когда я показал соседке свое послание, то та снова заплакала. Теперь от облегчения и благодарности. Сухими губами повторяя: «спасибо», «спасибо», «спасибо».

Я с трудом сдерживал свои слезы. С тяжелым сердцем от того, что своим решением взял на себя ответственность за три чужие жизни, я вернулся в квартиру. Встал посредине комнаты. Будто оглушенный. В растерянности. С гулко бьющимся от волнения сердцем.

Без малейшей идеи что мне делать дальше…

Идея

– Что там?

Фигура супруги показалась в проеме двери. Ее брови стояли вопросительным «домиком». С рук на пол капала вода. Видимо она закончила разбираться с посудой после ужина и услышала мою возню в соседней комнате.

– Я видел человека! – бросил я ей без предупреждения.

– Что? Как? Кого?!! Живого?!! Где?!!

Крыши ее «домиков» взлетели еще выше. Череда быстрых вопросов визгливой автоматной очередью просвистели в мою сторону.

Ох уж эти её визги! Как же я их не люблю! Впрочем, она всегда так себя вела в подобных случаях. Так уж она устроена. Стоило чему‑то пойти не по плану и малейшему неожиданному стрессу омрачить ее сбалансированное существование, так она сразу теряла самообладание и начинала вот так визжать. На меня. На детей. При людях. В публичных местах. По малейшим пустякам. Было время, когда мы ругались по этому поводу. Точнее я, пользуясь авторитетом в семье, отчитывал ее, а она оправдывалась. Обещала контролировать свои сиюминутные эмоции. Но на поверку ничего не менялось. А потом, прочитав несколько хороших книг по психологии семейных отношений и прослушав пару отличных лекции на эту же тему в Ютубе, я смирился с ее излишне «реактивной» психикой. И принял ее «как есть». Со всеми особенностями характера. Приятными и не очень.

– Бывшую коллегу по прежней работе, – сдавленным, почти издевательским тоном ответил ей я, ощущая как давление крови в моих артериях подскочило до красного деления.

– Что? По какой работе?!! – продолжала взвизгивать она.

– Послушай! Какое конкретно слово тебе не понятно в моем ответе? – медленно и злобно ответил я ей вопросом на вопрос, словно выдавил остатки высохшей зубной пасты из использованного тюбика.

Через считанные мгновения, после того, как эти саркастичные и язвительные слова сорвались с моих губ, я немедленно пожалел о них. О том, что позволил себе сорваться на супруге. Ведь она ни в чем не виновата. Не она создала проблему. Это не она сидела каждый вечер на балконе и высматривала в окнах оставшихся в живых. И это не она дала обещание в течение часа придумать способ передать еду и воду той девушке с двумя детьми в доме напротив. Так что нужно быть честным. Я был раздражен сам на себя, использовав «любимый» недостаток супруги, чтобы осуществить перенос своей вины на нее.

– Я не поняла…, ‑ смущенно пробормотала она, вернув «домики» на место.

Почувствовав себя паршиво перед женой, я подошел к ней. Приобнял за тонкие острые плечи. И всё спокойно и обстоятельно объяснил. Она молча слушала и понимающе кивала головой. Потом мы вышли на лоджию и я показал ей в бинокль нужное окно, в котором до сих маячило лицо соседки. И рассказал ей про детей, на что бледное вытянутое лицо супруги вытянулось еще сильнее, а глаза увлажнились.

– Мы должны помочь ей, – в итоге сказала она мне, дождавшись, пока я покончу с рассказом.

– Да. Но как нам ей помочь? На улицу не выйдешь… Я думаю, что и за дверь лучше не высовываться. Так что я не знаю как?

– Давай пустим их к нам! – горячо выпалила супруга, схватив меня за руку.

– Ты шутишь? Ты слышала, что я только что сказал?

– Давай позволим ей с детьми к нам прийти! – произнесла она так, будто не расслышала моего вопроса.

– Это исключено! Если бы она и смогла до нас добраться в целости и сохранности, то что дальше? У нас тут нет места. И еды с водой не так много… Мы должны экономить. И вообще, так нельзя…, ‑ защищался я, стараясь каждым сказанным аргументом отгородиться от подобной перспективы.

– У нее дети… – тяжело выдохнула супруга, еще крепче сжав мою руку и взглянув мне прямо в глаза.

– И что? Ради её детей мы теперь должны рисковать жизнью собственных? – выпалил я то, что вертелось у меня на языке. Аргумент слишком некрасивый и жестокий, но который должен был на нее подействовать.

– Ну мы же можем их взять? Можем же!!! У нас много еды. И воды – целая забитая комната…, ‑ не сдавалась она.

Я смотрел на нее. На ее широко распахнутые глаза цвета изнанки древесной коры. На бледную тонкую кожу, которая слегка розовела на скулах. На тонкую венку на шее, учащенно трепыхающуюся, словно подбитый рогаткой воробушек. В этом была вся она. Ее несдержанная эмоциональная реактивность имела обратную сторону. Добрую. Нежную. Сентиментальную. Эмоциональную. Сочувствующую. Не человек, а «британская роза», как когда‑то назвала ее одна из моих коллег. И именно за эту наивную импульсивную нежность я ее и полюбил.

– Просто посчитай, – настойчиво сказал ей я, – нас тут двое взрослых и двое детей. А ты, в добавок, еще и беременна. Плюс еще один взрослый и двое детей. Всего, в итоге, нас будет восемь. Значит наши запасы закончатся минимум на треть времени раньше. А что будет дальше, когда все закончится, ты подумала? Что будет с нами. С нашими детьми? Ты готова пожертвовать их жизнями, чтобы немного продлить жизни чужих детей?

– Ну что ты!!! Как можно так говорить?!! – супруга отпустила мои руки и с осуждением посмотрела на меня.

– Ты знаешь, что я прав. Любимая, всех не спасти…, ‑ смягчив тон продолжал я, – может быть все это напрасно. И мы лишь отдаляем неизбежный конец. Может те, кто ушел раньше, им повезло даже больше, чем нам. Никто не знает, сможем ли мы выбраться целыми из этой передряги и есть ли у наших детей будущее. Но все же, раз уж так вышло, что у нас есть реальный шанс выжить, то мы не имеем право им пренебрегать. Так что брать пассажиров мы не можем. Это слишком большой риск. Пойми, настали времена, когда каждый сам за себя…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– И что?!! Мы так и оставим их там умирать? – тихо, упавшим голосом, спросила меня она, продолжая вглядываться мне в глаза, словно выискивая в глубине моей души отклик на ее отчаянный призыв.

– Нет. Я обещал через час придумать, как передать ей еды и воды. И попытаюсь сделать это. Но на этом все…

Супруга устало села на край детской кровати. Низко опустила голову, обняв руками колени. И замолкла. Вся сложившись и съёжившись, словно пляжный матрас из которого сдули весь воздух.

А я продолжил говорить, озвучив еще один аргумент, который припас, чтобы использовать в самом конце. Чтобы подействовало на супругу наверняка. Ощутив при этом в груди вроде укола. Острого и едва ощутимого. Но все же достаточно чувствительного. Укола совести. К которому, впрочем, постарался не прислушиваться. Потому что не имел на это права. Ведь самым комфортным для внутреннего голоса совести выходом из сложившейся ситуации было поступить так как предлагала жена. Но она может себе позволить подобную роскошь. Поглаживать свою эту совесть, словно милую пушистую кошечку, пригретую на коленях. Оставаться для себя «хорошей». При этом, задним умом, вероятно понимая, что рядом есть я, который возьмет на себя ответственность быть «плохим» и сможет сделать то, что нужно сделать, руководствуясь принципом целесообразной разумности, а не из сентиментального сострадания.

– Еще, знаешь… Может они заражены? Вполне возможно, что она и ее дети – на ранней стадии инкубационного периода. И впустив их к нам домой, мы тоже заразимся. Ты понимаешь, что мы не можем так рисковать…?

Услышав эти слова, она, наконец, подняла голову, показав мне свои потемневшие от слез глаза. А потом кивнула в знак согласия со мной.

– У тебя дрон заряжен? – неожиданно спросила она меня через паузу.

– Что? – на этот раз настала моя очередь «штокать».

– Твой дрон. У него остался заряд?

– Не знаю. Надо проверить батареи. Я вроде всегда держал их заряженными. А зачем он? – недоуменно спросил я, не понимая куда она клонит.

– Мы прицепим пакет с едой и водой к твоему дрону. И так отправим им, – тихо, уставшим и безцветным голосом произнесла супруга.

Потом она встала с кровати и вышла из комнаты, оставив меня в одиночестве медленно впитывать сказанные ею слова. Которые поначалу казались нелепыми и безумными. Но поразмыслив, я все же оценил ее идею. Вспомнив технические характеристики своего довольно мощного дрона, я допустил, что задумка сможет сработать…

Дрон

Я кинулся в спальню. Добрался до платяного шкафа, где наверхней боковой полке хранил коллекцию своих гаджетов. И вытащил наружу сумку с дроном и его принадлежностями. Купленного за большие деньги пару лет назад, чтобы попробовать свои силы в видео‑блогерстве. Нашарил в сумке зарядную панель с тремя аккумуляторными батареями. И, затаив дыхание, проверил заряд. Световые индикаторы замигали веселыми зелеными огоньками!

Бинго!!! Заряд на всех батареях был полон!!!

– Ты гений!!! – радостно и опрометчиво громко выкрикнул я вслед жене. И, испугавшись своего крика, замер и прислушался к тишине дома, опасаясь, что мог привлечь к нам нежелательное внимание.

За последние три недели мы привыкли жить в тишине. Словно ожившие в реальности герои фильма «Тихое место». Не шумели. Громко не разговаривали и не смеялись. Тихо выясняли отношения. Даже дети, по обыкновению шумные и крикливые, на удивление быстро приняли новые правила, без лишних объяснений почувствовав, как нужно впредь вести себя.

– Что ты орешь! – сдавленно зашипела жена, показавшись в проеме двери. А за ней выглянули девочки. Их круглые глаза‑пуговки смотрели на меня в озадаченном недоумении.

– Прости. Вырвалось, – попытался оправдаться я, продолжая прислушиваться к дому вокруг. Ожидая, что в любой момент тишину прервет знакомый мерзкий скрип, который бы означал, что мое неосторожное поведение выдало наше местонахождение.

Но секунда проходила за секундой. И дом, казалось, не обратил внимания на мою выходку. И, прождав для верности еще минуту, я продолжил возиться с техникой, чтобы подготовить ее для задуманных целей.

Ровно через час, как было уговорено, я снова вышел на лоджию. С дроном и пультом управления к нему в руках. И с белым пластиковым пакетом, нагруженным поллитровой бутылкой воды, мясной консервой и небольшой пачкой кукурузных хлопьев.

Мы бы положили в пакет больше провизии, но после «тестового заезда» дрона по комнате поняли, что груз тяжелее одного килограмма он не потянет, как я не старался экспериментировать с настройками и управлением. Мы решили, что если авантюра окажется успешной, то мы сможем повторить заезд еще раза три, пока не истощится заряд всех батарей.

Взглянув в окуляры бинокля, я убедился, что соседка находилась на своем месте. Ее лицо показалось мне еще более бледным и осунувшимся, чем ранее. Вероятно, она не отходила от окна весь прошедший час, ожидая пока я не вернусь с обещанной помощью. Может она сомневалась во мне. Переживала, что я их брошу. Молилась о спасении. Терзалась муками раздумий о том, что их ждет, если помощи не будет. И увидев меня, она вся будто вспыхнула. Заулыбалась. Замахала руками. Говоря что‑то назад, через плечо, видимо находящимся позади нее в глубине квартиры детям.

Я поднял дрон высоко над головой. Так, чтобы она увидела его и поняла мою затею. Потом зацепил белый пакет с провизией за две ручки к креплениям пропеллеров дрона и поднял всю конструкцию над головой снова. Лицо соседки недоуменно вытянулось. Она прищурила глаза, пытаясь рассмотреть предмет в моих руках. И развела руками в стороны, сигналя, что не поняла задумки.

Отложив аппарат в сторону, синим маркером я вывел послание на альбомном листе бумаги.

«ДРОН. ЕДА И ВОДА В ПАКЕТЕ»

Приложив лист бумаги к стеклу, я снова прильнул глазами в бинокль. Она, наконец, поняла. Снова заулыбалась. Часто закивала головой. И показала в мою сторону сжатую в кулаке кисть с вытянутым вверх пальцем.

Я нацарапал еще одну строчку на листе бумаги и показал ей.

«ОТКРОЙ ОКНО. ПОСТАРАЮСЬ ЗАЛЕТЕТЬ»

Она закивала головой еще чаще, тут же настежь открыв свое окно, достаточно широкое, чтобы мой дрон, при аккуратном пилотировании, смог без труда залететь в квартиру.

Далее я старался действовать четко и аккуратно, осознавая, что малейшая неосторожность обречет всю затею на немедленный провал. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что двор пуст, я широко распахнул окно своей лоджии, внимательно изучив ширину между прутьями решеток. Потом установил дрон на середине комнаты. Нажал на кнопку включения, заставив его ожить и приветственно замигать световыми индикаторами. Настроил связь аппарата с пультом управления. И, взглянув в обеспокоенные глаза стоящей рядом супруги и вытерев об футболку вспотевшие руки, бережно нажал пальцами на рычаги джойстика.

Дрон, в ответ на мои манипуляции с пультом управления, незамедлительно завел свои четыре пропеллера и дернулся к потолку, с некоторым усилием подхватив за собой пакет с провизией. При этом спокойствие комнаты было нахально разбужено резким и неистовым жужжанием крутящихся лопастей, похожим на стрекотню огромного роя насекомых. От этого шума я весь сжался, втянув голову в плечи, едва преодолев трусливое желание немедленно отключить технику, чтобы вернуть безопасную тишину и забыть о безумной затее.

– Громко? – срывающимся голосом спросил я жену.

В ответ она лишь пожала плечами. При этом «домики» ее бровей взлетели так высоко, что грозили хозяйке малодушным бегством с поверхности лица.

Я понимал, что выбора не было. Нужно было действовать дальше.

Аппарат завис в воздухе, ожидая дальнейших команд. Груз, равномерно распределённый по опорам двух его креплений, держался ровно и не позволял дрону перекоситься в какую‑либо сторону. Поддав пальцами вперед и влево по рычагам пульта, я бережно вывел дрон через балконную дверь на лоджию. Филигранно лавируя между прутьями самого широкого проема решеток и пройдя лопастями в миллиметрах от них, я вывел дрон из помещения, ощущая, как мое сердце бьется так сильно, что казалось оно готово в любой момент выскочить из груди через горло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оказавшись на улице, я выровнял положение дрона, направив его «головой» в нужную сторону. Немного подождал, пока устройство «поймает» сигналы спутников, чтобы обеспечить ему стабильное положение в воздухе и защиту от порывов ветра. И, напряженно вперив глаза в изображение, передающееся с камеры дрона на небольшой монитор, встроенный в пульт управления, пустил аппарат в путь.

Моя «стрекоза», с подвешенным снизу белым пакетом, уверенно разрезала вечерний августовский воздух, успешно преодолевая метр за метром. А я боялся оторвать глаза от монитора на пульте управления, куда передавалась картинка с камеры на дроне, направленной на нужное окно в доме напротив. Боясь потерять контроль над устройством. А еще больше опасаясь, что привлеченные издаваемыми пропеллерами дрона шумом, из своих «нор» полезут «существа». Точно также лихачи‑водители, совершая опасный маневр автомобиля на дороге, отворачивают глаза от зеркал заднего вида, в попытке сохранить для себя иллюзию своей безопасности и неуязвимости.

– Что там? Есть кто‑нибудь? – глухим шёпотом спросил я рядом стоящую супругу.

– Никого нет, – тут же ответила она, без объяснений поняв, о чем я спрашиваю.

Менее, чем через минуту моя «стрекоза» достигла пункта назначения. Я подвел дрон как можно ближе к нужному окну. Немного выправил его положение, чтобы держать дрон ровно посереди оконных рам, чтобы ненароком не коснуться их лопастями. А после, одним мастерским маневром занырнул дроном в комнату, безупречно приземлив его на бежевый ковер.

«Миссия успешно выполнена!» – яркими неоновыми буквами вспыхнуло у меня в голове.

Я оторвал окоченевшие пальца от рычагов пульта управления. И шумно выдохнул, ощущая, как сходит звенящее напряжение мышц моего тела…

Стрекоза

– Ты – молодец! – прошептала мне на ухо супруга.

Она повернулась ко мне и обняла за плечи, прижавшись к груди. Потом отпустила руки и подняла свое лицо к моему. Наши взгляды встретились. И потом она поцеловала меня в губы. От чего моя эйфория от успешно выполненной задачи расцвела еще более буйным цветом. Я будто засиял изнутри. И словно даже чуть приподнялся над полом, почувствовав себя выше ростом.

Ощущая солоноватый привкус на губах жены и вдыхая шоколадный запах ее волос, я думал о том, что нет ничего слаще для мужика заметить в глазах родной женщины ее одобрение твоих свершений. Ее восхищение твоими сугубо мужскими достижениями. Ловкостью, силой, выносливостью и находчивостью. Вероятно, это пришло к нам от предков, живших в мире, где мужчина был в полном смысле слова воином и добытчиком, от способностей которого зависело выживание семьи.

Прошло более сотни лет, как человеческая цивилизация вступила в эпоху индустриализации. Создала человеку рукотворный комфорт и независимость от прихотей стихий, отодвинув физические умения мужчин на второй план значимости. И вот теперь мы снова оказались один на один с природными силами. Голые и беззащитные. Для полноты образа нам не хватало только набедренных повязок из шкуры бизона и дубинки в руках. И стало неважно как быстро ты можешь печатать на клавиатуре компьютера, как эффектно рисуешь графики в презентациях и как успешно совершаешь «холодные звонки» потенциальным клиентам. А важными снова стали старые, добрые и примитивные физические способности.

– Я – молодец…, ‑ самодовольно повторил я ее слова, перекатывая во рту эту приятную мне фразу, словно конфету, которую перекладывают с языка сначала под одну щеку, потом под вторую, позволяя сладкому сиропу пропитать каждый из вкусовых рецепторов.

В течение следующих пятнадцати минут я совершил еще три «заезда». К моему удивлению, исчерпав заряд только одной батареи, и имея в запасе еще две. Таким образом мы уже успели передать соседке три бутылки воды, четыре мясные консервы, пачку кукурузных хлопьев и пакет сухого молока.

– Может хватит? – спросил я супругу, наблюдая как она накладывает в пакет очередную партию провизии.

– У нее дети. У нас много. Дадим еще…, ‑ отрезала она, обдав меня осуждающим взглядом и продолжив свое занятие.

– Много, потому мы запасались на долгий срок. Для себя…, ‑ попытался возразить я.

– Мы дадим еще, – повторила она, словно не слышала моих доводов.

Я открыл рот, чтобы добавить аргументов о том, что разумно сохранить две оставшиеся батареи от дрона про запас. На случай, если он понадобится для других целей. И что дополнительные порции еды и воды мы можем передать соседке позже, как у той закончится уже переданная провизия. Так было бы спокойнее. Вернее. Экономнее. Чем за раз отдать с лихвой, тем самым необдуманно расходовать жизненно важные ресурсы. При этом я отлично помнил, что четыре коробки с консервами были уже пусты и мы принялись за четвертую. Также пару дней назад я вскрыл третью бутыль воды. И от мысли, что с каждым днем наши припасы тают, мне становилось не по себе.

Однако наблюдая за супругой, как она бережно складывала еду и воду в пакет. За ее упрямо поджатыми губами. И за тем, как она озабоченно посматривала в окно дома напротив, я решил, что перечить мне в этом деле не стоило.

Завершив приготовления, я запустил дрон в четвертую «экспедицию». Следуя отработанному алгоритму последовательных манипуляций. Действуя намного увереннее и смелее, чем в первые разы. Позволяя себе толику самонадеянности в маневрах. Перестав беспокоится, что шум от пропеллеров аппарата привлечет к нам внимание.

Дрон летел назначенным курсом. Прямиком к нужному окну, где маячило довольное, широко улыбающееся лицо соседки. За неполную минуту успешно преодолев расстояние между нашими домами и подлетев вплотную к цели.

Окно соседки было по‑прежнему широко открыто, в ожидании, что «стрекоза» в очередной раз залетит в квартиру. Я поправил положение дрона в воздухе, чтобы пролететь точно между рамами окна. И уверенно нажал на рычаг пульта, пустив «стрекозу» в проем.

Через долю секунды случилось то, от чего волосы на моих руках приподнялись, а грудь тесно стянуло, заперев дыхание в полувздохе.

Первое, что я услышал был треск, какой бывает, когда наступаешь ногой на кучу сухих веток в парке. На заднем фоне своего сознания, работающего автономно и намного быстрее, чем основное мышление, с запозданием запускающее в мозг электромагнитные импульсы, превращающие их в эмоции, я хладнокровно констатировал факт, что дрон коснулся правым пропеллером рамы окна. А раздавшийся треск означал, что одни из пропеллеров от удара о препятствие разлетелся на куски.

Равномерное жужжание «стрекозы» немедленно оборвалось. Дрон нервно дернулся в воздухе. И после рухнул вместе с пакетом вниз. Следующим звуком в звенящей тишине двора был звон развивающейся вдребезги стеклянной бутылки с водой и глухой удар жестяных банок, столкнувшихся с каменным карнизом под окном.

На этом приключения «стрекозы» и привязанного к нему пакета не закончились. Будто в замедленной финальной сцене драматической трагедии с покорителями Эвереста, тяжелый пакет первым перевесился с карниза и сорвался вниз, утягивая в бездну за собой обломки дрона. Они падали и кружились в воздухе, будто сбросившиеся со скалы в море несчастные любовники. По пути ударились о выпирающий от здания блок кондиционера. И закончили свой последний путь громогласным эпическим столкновением об асфальт перед домом. Раскидав обломки и осколки на многие метры вокруг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я остолбенел, не решаясь даже моргнуть. Не отрывая глаз от погасшего монитора на пульте управления. Все еще до конца не осознавая последствия случившегося. Беспомощно и обреченно ожидая последствий. Как их ожидает крохотная горнолыжная деревушка у подножья склона, за секунды до того, как ее снесет гигантская снежная лавина.

Последствия не заставили себя долго ждать…

Вопль

Дом справа от нашего проснулся первым. До меня донесся приглушенный расстоянием скрип. Он отдавался эхом по «колодцу» опустевшего жилого комплекса, отражаясь от бетонных стен, беспрепятственно отталкиваясь от твердых поверхностей, собирая силу и наращивая громкость. Знакомый. Лютый. Пробирающий насквозь. Звук зла, неосторожно разбуженного в обесточенных лабиринтах квартир. Зла, который пойдет по нашему следу. И неумолимо настигнет…

«Началось… Доигрался…», ‑ обреченно подумал про себя я.

Тем временем, скрип заклокотал, продолжая стремительно наращивать темп и громкость. И достигнув оглушающего апогея, когда уже казалось, что если еще чуть громче, то лопнут барабанные перепонки, скрип неожиданно оборвался, так же внезапно, как и начался.

Супруга схватила мою руку и крепко ее сжала. Она не сказала мне ни слова. Только шумно и судорожно вдохнула в легкие воздух. Хотя могла бы вывалить в мою сторону поток обоснованных жалоб. И это после того, как считанные минуты назад я наслаждался самодовольством о своей мужской ловкости. Как бы не так!!!

Раздавленный, растерянный, испуганный и пристыженный, я продолжал удерживать во второй руке бесполезный теперь пульт от дрона и смотреть на пустой экран его монитора. Будто стоило мне посмотреть во двор, так последствия моего неосторожного поступка немедленно бы обрушились на нас со всей своей безумной силой. Словно игнорируя реальность, я смогу защититься от нее. Как поступают дети, когда по ночам укрываются одеялом с головой. Веря, что тонкая прослойка ткани сможет защитить их от воображаемых ночных монстров.

После оглушительного скрипящего и клокочущего крещендо, наступила тишина. Тишина громкая. Звенящая. Тревожная. Какой бывает раскаленная на плите докрасна сковорода, готовая взорваться яростным шипением, стоит подбросить в нее хоть капельку масла.

И тут послышался второй скрип. В отличии от первого, он казался исходящим из источника намного к нам ближе. По моим ощущениям, откуда‑то из нашего дома. Может с этажей прямо под нами.

«Так‑так‑таак‑таак‑таак‑тааак‑тааак‑тааааак‑тааааак‑та‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑к…» – заклокотало в безветренном воздухе треском старого дизельного двигателя, от чего влажная ладонь супруги сжала мою руку еще сильнее. А после к тарахтению прибавились еще три или четыре скрипа с других сторон. Со стороны дома напротив. И откуда‑то от снизу от нас и правее. Соединившись всеми звуками в омерзительную какофонию, будто исполняемую обезумевшими музыкантами оркестра, которые решили обвалить своды театра, неистово терзая и рвя струны и клавиши инструментов. Казалось, эти звуки раскаленным потоком лились через уши прямиком мне в мозг, взрываясь внутри головы тысячами микровзрывов, начиненных крошечными шипами и осколками. И как и прежде, когда выносить этот нечеловеческий вопль стало уже невозможно, то он, достигнув наивысшей точки, резко прекратился.

Мы давно не слышали этих звуков. Почти три недели, после той встречи с «существом» из соседней квартиры через стенку. Все это время мы жили в нашей берлоге в тишине и относительном покое. Я каждый день выходил на лоджию, прислушивался и высматривал в округе признаки жизни. Дружественной или враждебной. И иногда мне казалось, что бояться уже нечего. Что напавшие три недели назад на наш жилой комплекс «существа» ушли. А те, кто «обратился» из числа жителей, примкнули к новым «сородичам» и также убрались восвояси в поисках жертв в других районах города. И вроде можно было свободно выйти из квартиры и пройтись по двору. Проверить свой автомобиль, который я по глупости оставил на дальней от нашего дома парковке, находящейся вне поля зрения окон нашей квартиры. Даже выбраться на основную дорогу, чтобы посмотреть как обстоят дела в районе ближе к морю. И самое главное – добраться до продуктового магазина, манящего доступностью своей незащищенной стеклянной двери, чтобы пополнить запасы воды и еды.

Теперь все стало совершенно понятно. Ощущение безопасности оказалось мнимой иллюзией. Моя бдительность самонадеянно притупилась. Что в итоге привело к ошибке, которая теперь лежала на тротуаре перед домом напротив в виде размазанного об асфальт дрона вместе с ошметками белого пакета и его содержимого.

От оцепенения меня разбудил шум, донессшийся из‑за спины. Я нервно обернулся и обнаружил дочерей, которые стояли вплотную за нами. Я не заметил, как они появились и не знал как долго они ожидали нашего внимания. Они стояли, взявшись за руки. Две хрупкие тростиночки. С босыми ногами. В одних трусиках и маечках, перепачканных остатками от шоколадных печений. С такими же шоколадными разводами вокруг ртов. С лохматыми нечесанными волосами. Обе – худые. С выпирающими ключицами. С жирком, чудом оставшимся только на все еще пухленьких детских щечках.

– Родители! Куда вы ушли? Нам страшно…, ‑ тонким жалобным голоском пожаловалась старшая, заставив меня ощутить острый укол вины перед детьми за свое не чуткое поведение. За то, что я временами пренебрегал ими, принимая их послушание за данность. В полной мере не осознавая, что им, крохотным и беззащитным деткам, намного сложнее приспособиться к ужасам «нового мира», чем нам – взрослым.

– Мои конфетки, шоколадки, мармеладки! Идите в комнату и сядьте тихо. Мы с мамой скоро будем, – шепотом ответил ей я, отложив в сторону пульт и наблюдая, как девочки послушно отошли от нас. И немного потоптавшись на середине комнаты, скрылись в полумраке гостинной.

Убедившись, что дети ушли, я принялся действовать. Я захлопнул окно и присел на корточки, притянув за собой вниз супругу, чтобы нас не было видно со двора. Потом прильнул к окулярам бинокля, пристроенного к балконному бортику.

Стоило мне настроить бинокль и повернуть его в сторону квартиры соседки и убедиться, что та успела захлопнуть свое окно и наглухо закрыть его шторами, как воздух сотряс грохот и скрежет. Я повернул бинокль в сторону, откуда донесся шум. И увидел, как с уровня второго этажа дома справа, один за одним, в клочья проломив фрамугу окна, словно поджаренные зерна кукурузы в печке для «поп‑корна», на тротуар спрыгнули «звери».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Их было в шестеро. Оказавшись на земле, они встали группой. На четырех лапах. Будто волчья стая. Скалясь, хрипя и щелкая клыками. Впереди всех был тот, что покрупнее. По видимому – вожак. С массивной орангутаньей головой и толстой шеей, на которой болталось нечто блестящее, оказавшееся при рассмотрении золотой цепочкой, чудом оставшейся от прежней жизни. Остальные держались позади него. Ожидая команды вожака. Двое самцов. Двое самок. И один, судя по небольшому худому телу, – подросток. Почти все – в болтающихся обрывках человеческой одежды.

Осмотрев каждого из них через бинокль, я убедился, что среди них не оказалось «существа», помеченного мною ранее выстрелом из ружья и с кем я вел странный телепатический диалог через дверь. Также среди них я не обнаружил членов «обращенного» семейства из соседней квартиры. Что только доказывало, что вероятнее всего, наши дома кишмя кишели монстрами. И я напрасно утратил бдительность.

Тем временем, вожак по‑волчьи поднял голову высоко вверх. Открыл пасть. И издал скрипящий призывный вопль…

Орда

На его призыв откликнулись десятки резких и коротких скрипящих вскриков. Со всех сторон. Снизу, справа и слева. По всему жилому комплексу. И тут же, во двор между домами, из подъездов, окон, щелей и дверей, будто тараканы, привлеченные рассыпанным на полу кухни сахаром, принялись выскакивать сереющие в вечернем воздухе фигуры существ. Один за одним. Все больше и больше. Собираясь небольшими стаями. Кучкуясь и сбиваясь в группы.

Я смотрел на разворачивающееся передо мной зрелище и не верил своим глазам. Чувствуя, как неприятно холодеет спина и покалывают кончики пальцев. Ощущая, как супруга теснее прижимается ко мне горячим боком. И ее тело мелко дрожит.

– Давай уйдем, – сдавленно прошептала она, пятясь в сторону балконной двери, ведущей в квартиру.

– Иди к детям. Я буду здесь, – сдавленным шепотом ответил ей я, взглянув в ее расширившиеся от ужаса глаза.

– Нееет. Пожалуйста, пойдем со мной… Не нужно тут быть…, ‑ умоляюще потянула меня за собой она.

– Я должен это видеть. Не волнуйся. Я буду осторожен.

– Нет. Нет! Нет!!! Пойдем!!! – не сдавалась она, впившись пальцами в мое предплечье.

– Все хорошо. Иди! ‑ твердо отрезал я, освободив свою руку.

Когда я вновь вернул взгляд во двор, то обнаружил, что существ высыпало на порядок больше. И они продолжали все прибывать и прибывать. Коротко и пронзительно щелкая, чавкая и скрипя уродливыми искривленными мордами. Выгибаясь тощими и куцыми спинами. Кучкуясь вокруг главарей. По звериному переминаясь с лапы на лапу. Самцы. Самки. Подростки. Дети. С ошметками человеческой одежды на серых жилистых телах с лиловыми разводами вен. Сверкая желтыми глазами в сгущающихся сумерках. Их должно быть было больше двух или трех сотен. Они заполнили собой автомобильные проезды перед подъездами домов. Территорию со скамейками вокруг фонтана. Детскую площадку. Широкую мощеную пешеходную площадь посреди двора.

И у меня не оставалось сомнений, что все они были «обращенными» жителями наших домов. Моими соседями. Которых я мог встречать каждый день в течение последних нескольких лет, как мы переехали в этот жилой комплекс. Возвращаясь с работы домой. Пересекаясь у кассы в придомовых продуктовых магазинах. С чьими детьми на детской площадке играли мои дети. Сотни людей. Настоящих. Живых. Чувствующих. Переживающих. Любящих. Волею рокового поворота судьбы «обращенных» теперь в оскотинившуюся орду плотоядных тварей. Которые каким‑то непостижимым для меня образом, все три недели, прошедших со дня нападения, не давали о себе знать. Или, может быть, они были заражены и только теперь проснулись из коматозного сна, пройдя инкубационный период в три‑четыре недели, о котором ранее говорили в новостях.

И вот теперь эта жуткая и свирепая орда вся явилась перед моими глазами. Во всем своем жутком «великолепии». Спровоцированная допущенной мною оплошностью с дроном. Красноречиво показывая степень моей наивности и самонадеянности, когда я полагал, что опасность миновала. Что дома и квартиры покинуты. И что можно подумывать о том, чтобы начинать изредка выбираться из убежища.

Твари копошились внизу, под окнами, словно месиво трупных червей на гниющей плоти. А я завороженно, едва дыша от страха, продолжал рассматривать их через бинокль, останавливаясь окуляром то на одной мерзкой скалящейся морде, то на другой, выискивая среди них моего «старого знакомого» с отметиной на брюхе.

И тут серая орда, словно музыканты по взмаху дирижерской палочки, в один момент прекратила движение, замерла и замолкла. И все твари обратилась мордами в одну сторону. Их желтеющие в сумерках взгляды собрались на одной точке, находящейся где‑то подо мной, на уровне первого этажа дома, куда не доходил обзор бинокля.

И тут я допустил мысль о том, что супруга была права. А я выдал своё расположение. И вся свора сейчас ринется в подъезд и направится штурмовать нашу квартиру. От этой перспективы я замер и перестал дышать, в ужасе ожидая дальнейших действий орды. Но спустя несколько секунд мои опасения развеялись. Причиной внимания тварей оказалось существо, медленно вышедшее на широкую мощеную площадку посреди двора.

Я немедленно узнал его. Это был он. Мой «старый приятель» с отметиной от ружья на брюхе. Под сопровождение абсолютной тишины и сотен взглядов сородичей, он добрался до самой середины площади и остановился. Покрутил мордой по сторонам. Ощерился пастью, показав острые кривые клыки, дрожа сухими конечностями и перекатывая под тонкой серой кожей жилами и мышцами. А потом высоко поднял к темнеющему небу морду и заклокотал, щелкая челюстями.

«Так‑так‑таак‑таак‑таак‑тааак‑тааак‑тааааак‑тааааак‑та‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑к….!!!»

Ему никто не ответил. Сотни тварей вокруг лишь смотрели на него, не шевелясь, похожие на армию мифологических горгулий, застывших в холодном сером мраморе.

«Так‑так‑таак‑таак‑таак‑тааак‑тааак‑тааааак‑тааааак‑та‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑к….!!!», ‑ заклокотал он еще раз, разнося свой скрипящий вопль по округе, который отдавался и множился эхом в безветренном и мягком вечернем воздухе.

«Так‑так‑тааа….» – он начал было в третий раз изрыгать свой скрипящий вопль, но внезапно оборвал его в самом зачатке. Потом повернул свою морду влево и наверх. В сторону дома напротив. Я также перевел окуляры бинокля в нужную сторону. И вдруг понял, что привлекло его внимание. Это было окно на седьмом этаже. Окно выжившей соседки с двумя детьми. Ее круглое бледное лицо в больших черных роговых очках отчетливо показалось между полотнами слегка приоткрытых штор. Соседка, как впрочем и я, не смогла удержаться и высунулась из укрытия, чтобы увидеть собственными глазами вакханалию, происходящую во дворе между домами. Только в отличии от меня, удачно спрятавшегося за балконной перегородкой и снабженного биноклем, она выдала себя. И, осознав оплошность, она поспешно скрылась из вида, вернув закрытую штору на место.

Но было уже поздно…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Так‑так‑таак‑таак‑таак‑тааак‑тааак‑тааааак‑тааааак‑та‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑к….!!!» – с новой силой завопил монстр. И спружинивлись на четырех лапах, прыгнул в сторону нужного подъезда дома напротив. Потом, за четыре мощных прыжка достиг цели и скрылся в черной дыре прохода.

Остальные твари, под разбуженное скрипящие улюлюканье и чавканье, немедленно пришли в движение. И сплошным серым потоком, обгоняя и сбивая друг друга, ринулись следом за вожаком.

В отличии от остальных двух домов, подъезды дома напротив были спроектированы таким образом, что передняя часть лестничных пролетов была выведена за пределы здания в виде выступающих наружу вытянутых в длину балконных переходов. Так что я мог воочию наблюдать, как плотный серый поток тварей, зажатый в узких пролетах, стремительно преодолевал этаж за этажом, будто неумолимо поднимающийся столбик термометра у лихорадочного больного.

За неполные пару минут серый поток достигнул уровня седьмого этажа. И вскоре, судя по тому, что он остановился, создав столпотворение на верхних уровнях, я понял, что твари достигли цели. Нужной двери, за которой скрывалась соседка и ее двое детей…

Девочка

Я было хотел дернуться с места. В инстинктивном порыве броситься девушке на помощь. Но остановился. Понимая, что ничем не смогу помочь несчастной.

Боясь лишний раз моргнуть, с трудом удерживая в нужном положении бинокль от того, что руки мелко подрагивали в такт учащенному биению взволнованного сердца, я продолжал наблюдать за происходящим. За серым месивом из омерзительных склизких тел, заполнивших лестничные пролеты. За звериной нервной возней отупевших от плотоядного зова существ. Толкающихся и огрызающихся друг на друга. Скалящихся крысиными мордами. Пытающихся пробраться ближе к цели. Скулящих, скрипящих, хлюпающих и чавкающих.

Я не мог видеть то, что происходило в недрах дома. Перед дверью соседки. И мог лишь только догадываться о той драме, которая там развернулась. Задавая себе вопросы, на которых у меня не находилось ответов. Прочна ли ее дверь? Сможет ли она сдержать натиск орды? Если дверь качественная и крепкая, то у соседки могут быть шансы остаться в безопасности. Если же нет, то жутко представить, что их ждет, когда орда существ прорвется внутрь. И еще, почему твари не решились штурмовать квартиру соседки через незащищенные решетками окна? Как было прежде, в случае с нашей квартирой? Может быть, причиной тому послужила моя успешная оружейная контратака, когда я уверенно расстрелял лезущих к нам через окна тварей? Может быть. А может и нет…

Не найдя ответов на поставленные вопросы, мое возбужденное воображение принялось в ярких красках представлять, как армия существ штурмует ту невидимую мне квартирную дверь. Как мощные и резкие удары сыплются один за одним. Как разъяренные животным голодом звери кидаются на препятствие. Как несчастная девушка сидит в своей квартире. Заперевшись в одной из комнат. Или закрывшись в туалете. Как она, испуганная и отчаявшаяся, судорожно прижимает к себе двух малюток и с содроганием прислушивается к каждому удару по двери. Она плачет. Обнимает испуганных детей. Пытается успокоить их словами любви, в то время как ее терзают муки отчаяния. И молит о помощи. Которая не придет…

Я безуспешно прислушивался в попытке уловить характерные звуки ударов о дверь. Но скрипящий и чавкающий гвалт нескольких сотен возбужденных охотой зверей не позволил мне расслышать хоть что‑либо с моего расстояния.

Так текли минуты. Одна за другой. Медленно. Мучительно. Как с ложки стекают капли густого меда. И мне начинало казаться, что все уже кончено. Что ждать чуда не стоит. Дверь соседки проломлена. Твари хлынули в ее квартиру и растерзали девушку и ее малюток.

Но стоило мне подумать об этом, как штора на окне соседки неожиданно отдернулась. Окно широко распахнулось. И в проеме появилось знакомое круглое лицо в больших черных роговых очках. Бледное. С округлившимися от ужаса глазами. С искривленным в гримасе панического страха ртом.

На один короткий миг мы встретились с ней взглядом. Который обжег меня до самой глубины души. Испуганный. Безумный. Обвиняющий. Да – обвиняющий! За то что она – там, в осажденной монстрами квартире. А я тут, у себя, в безопасности. С идиотским биноклем. Цинично рассматриваю, как она бьется в предсмертных конвульсиях.

Что было дальше, заставило меня обомлеть от изумления.

Соседка на несколько секунд скрылась в комнате. И снова появилась в проеме окна, держа в руках некий белый сверток, который оказался при внимательном рассмотрении скрученным куском длинной белой ткани. Потом она подняла на подоконник свою старшую дочь. Крохотную девочку. Испуганную и притихшую. Которая молча слушала наставления матери и без сопротивления позволила ей обвязать вокруг себя на область пояса край белой ткани.

Я же недоуменно наблюдал за манипуляциями соседки через окуляры бинокля и все еще не понимал, что происходит. В то время, как девушка, удерживая руками край скрученной ткани, принялась осторожно спускать дочь с окна вниз.

И тут я все понял. Соседка связала и скрутила простыни, сделав некое подобие веревки. И теперь решила попытаться спастись из осажденной монстрами квартиры, спустившись таким образом в квартиру этажом ниже.

Я перевел окуляры бинокля вниз на уровень шестого этажа и наткнулся на наглухо закрытое окно. Опустил взгляд еще ниже. Также. Закрытое и плотно зашторенное окно. Еще ниже на четвертый этаж. И, как мне показалось, окно на четвертом этаже было слегка приоткрыто. Но уверенности в этом не было.

Пока мать медленно и осторожно спускала ребенка вниз, я гадал о том, понимает ли соседка, что делает? Уверена ли она, что окно шестого этажа не будет закрытым? А если будет, то что сможет сделать семилетняя кроха. Выбить стекло ногами? Вряд ли у испуганной и ослабленной от голода и жажды девочки это получится. И почему она пустила первой старшую дочь? Может следовало сначала спуститься самой? Хотя нет! В таком случае, кто бы удерживал веревку! Молодец. Все правильно. Старшую нужно спускать первой. Потом младшую. А после умудриться спуститься самой. Впрочем, если она не надумала принести себя в жертву, оставшись в квартире. А дальше что? Даже если девочке удастся проникнуть в квартиру этажом ниже? Что ее там ждет? Очередное логово «обращенных»? Или, все же, пустая и безопасная квартира в которой можно переждать, пока опасность не минует? А если мать погибнет, то что будет с девочками?!!

Тем временем, кроха поравнялась с окном на шестом этаже. Нащупала ножками карниз. Ухватилась тоненькими ручками за край выступа. И посмотрела вверх. На мать. Которая что‑то взволнованно говорила в ее сторону.

Девочка в отчет молча кивала головкой. Куцый хвостик ее стянутых на затылке в резинку волос болтался из стороны в сторону. Ее короткое, мятое и испачканное платьице слегка колыхалось подолом на слабом вечернем ветру. Девочка казалось совершенно спокойна. Как будто она не стояла на узком карнизе у многометровой бездны. В то время как сотни заполнивших дом разъяренных зверей осаждают их квартиру, где осталась ее мать и младшая сестра.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Девочка опустилась на колени, чудом уместившись на ширине карниза, и толкнула стекло окна. Оно не поддалось. Она толкнула еще несколько раз. Безуспешно. Потом она повернула голову вверх. В сторону матери. На что та подала дочери знак и принялась стравливать веревку еще ниже.

Кроха опустила одну ножку в пустоту. Удерживаясь за выступающий край карниза. Опустила вторую. И тут, внезапно соскользнула вниз, сорвавшись на некрепких ручках. Веревка из простыни стремительно полетела вниз. А я в ужасе закрыл глаза, не в силах смотреть, как крохотная девочка разобьется об асфальт. Но раскрыв глаза, я увидел, что мать все же удерживала свой край простыни. А девочка висела на другом конце туго натянутой веревки. На уровне пятого этажа.

Прямо напротив еще одного плотно закрытого окна…

Сестры

Веревка, будто огромный маятник, натянуто раскачивалась на слабом ветру из стороны в сторону, вместе с девочкой, которая повисла в воздухе над многометровой пропастью. И, кажется, я мог расслышать, как натужно скрипят узлы, которыми были связаны к друг другу простыни, готовые в любой момент развязаться, не выдержав тяжести и напряжения.

Прошло несколько тревожных секунд, когда девочка не двигалась, продолжая словно тряпичная кукла безвольно висеть на конце веревки, заставив меня предположить, что она потеряла сознание. Но потом она вдруг неловко вскинула ручки, с третьего раза зацепившись за карниз окна. И задрала голову вверх, ожидая дальнейших инструкций от матери. Которая обеими руками, свешиваясь через окно, удерживала свой край скрученной в веревку простыни.

Я переводил окуляры бинокля вверх и вниз, наблюдая сначала за действиями матери, а потом за дочерью. Ощущая себя трусливым подонком. Мерзким зевакой. Падким до зрелищ соглядатаем. Из тех, которые никогда не пройдут мимо горящего в огне дома. Или места дорожного происшествия с раскрученными автомобилями и несчастными жертвами, зажатыми внутри салонов. А остановятся, постараются подойти поближе к месту событий, мешая пожарным и полиции. Даже начнут снимать происшествие на камеру телефона. Чтобы насладиться смачными подробностями чужой трагедии. И после, с притворно скорбным видом рассказывать об увиденном знакомым, цокать языком и делать многозначительные театральные паузы, прикидываясь сочувствующим и сопереживающим.

Я попытался честно спросил себя. Прямо. Не оправдываясь. Не стыдясь возможных неприятных ответов. Чтобы лучше понять кем я был теперь? В этом новом жестоком мире? Ведь я был уже не «белым воротничком» на новенькой иномарке с хорошей работой в стеклянном офисном центре. Теперь я был первобытным воином, выживающим во враждебном мире, где царит запустение и смерть. Защитником и кормильцем семьи. Не в рафинированном и переносном смысле. А в прямом и буквальном значении этого слова. И стоило ли мне мучить себя, держась за устаревшие стандарты морали канувшей в лету цивилизации, павшей под натиском страшной эпидемии? Наверное – нет. Нет! И еще раз – нет!

И что я мог сделать? Бежать к соседке на помощь? Орать дурниной, как тогда, в своем ночном кошмаре, с которого все началось, чтобы попытаться отвлечь орду от преследования девушки и ее детей? Ну и что дальше? Что я этим докажу? Чего достигну? Я никого не спасу. И, более того, в добавок погублю себя и близких! Так что нужно думать только о нашей безопасности, отсекая любые действия, которые могут поставить ее под сомнение. И на этом точка!

Тем временем, девочка умудрилась закрепиться на карнизе окна. И тонкими ручками толкнула стекло во внутрь. К моему удивлению и облегчению, створка окна легко поддалась и окно распахнулось. Девочка же проворно перекинула свое хрупкое тельце через карниз и подоконник, и скрылась в темноте чужой квартиры.

Подняв бинокль вверх, вслед за поднимаемой обратно веревкой, я встретился глазами с матерью. Ее очки едва удержались на переносице. Лоб блестел от пота. Губы были плотно сжаты. А лицо застыло в неестественном выражении, напоминая плохо изготовленную гипсовую маску, на котором было неясно заплачет ли сейчас человек или засмеется.

Не выдержав взгляда матери, трусливо опасаясь, что я вдруг прочту в нем обвинение за свое бездействие, я вернул бинокль вниз, на окно пятого этажа. Уткнувшись окуляром в темный просвет окна, в котором минуту назад скрылась девочка.

Квадрат окна был пуст. Только в самой глубине скрытой в темноте квартиры угадывались очертания платяного шкафа и большого многорожкового потолочного светильника. А на противоположной стене виднелась картина с морским пейзажем. В той чужой незнакомой квартире могла скрываться опасность. Ловушка. Семейство «обращенных», которое растерзает легкую жертву, волей случая попавшую к ним в сети. Или обезумевший от звериного голода одиночка.

Песчинки в невидимых песочных часах срывались вниз, отсчитывая проходящее время. В оглушительной тишине замершего мира. Одна за одной. Одна за одной. Еще и еще. С каждым отсчитанным моментом прокручивая регулятор напряжения все правее, опасно приближаясь к ярко‑красной отметке максимума, когда все устройство неминуемо разорвет на куски.

Я уже перестал опасаться, что меня заметят. И выпрямился на балконе во весь рост, выставив бинокль свободно перед глазами. Сосредоточившись на темном квадрате окна. Опрометчиво понадеявшись, что двор между домами остается пустым, пока все звери заняты штурмом квартиры соседки. Мне стало важно только одно – чтобы в темном квадрате окна снова появилась тонкая фигура смелой девчонки!

И тут она появилась!!! Свесилась через подоконник окна. И замахала вверх, в сторону вспыхнувшей от радости матери. Которая тут же скрылась за занавеской и через некоторое время снова показалась, выставив в окно младшую дочь с привязанным вокруг ее талии концом скрученной в веревку простыни.

Я навел бинокль на личико младшей девочки. Похожее на запятую в школьной тетради. Маленькое. В обрамлении спутанных волос, выбивающихся из двух коротких косичек. С пятачком едва заметного вздернутого носика. Крошка была удивительным образом похожа на мою младшенькую. Кажется, одного с ней, четырехлетнего, возраста. Только в отличие от моей дочери, она выглядела изможденной и истощенной. С черными кругами вокруг глаз. С потрескавшимися губами. Несчастное невинное создание, едва понимающее тот ужас, которые происходил вокруг нее. Смотрящее на окружающее с испуганным изумлением забитого в норку зверька.

Мать крепко обняла дочь, нашептывая той в ушко слова наставления. А потом принялась аккуратно и медленно спускать кроху вниз. Я же удерживал в бинокле запятушку детской мордашки и заметил, что глазки четырехлетки сжались, а ротик скривился. Я понял, что девочка вот‑вот заплачет. Чего нельзя было допустить!

– Малютка, только не плачь! Не плачь! Тихо, крошка…. Тебя не должны услышать… Все будет хорошо, детка… Просто делай, что сказала тебе мама. И совсем скоро ты будешь вместе со старшей сестрой. А чуть позже придет и мама. Только не плачь, милая… Не плачь…, ‑ шептал себе я под нос, как будто сила моих мыслей может хоть как‑то повлиять на исход дела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Может небеса услышали мои призывы. Кроха сдержалась и не разрыдалась, позволив матери успешно спустить себя на два этажа вниз, стравив веревку таким образом, чтобы девочка оказалась напротив нужного окна.

Старшая сестра выставила наружу ручки и на удивление уверенно и ловко поймала болтающуюся в воздухе младшую. Притянула ту к себе, стараясь втащить худое тельце внутрь комнаты. Но у нее не вышло. Привязанный к талии девочки край скрученной в веревку простыни,держащейся на максимально возможной длине, удерживал кроху на месте.

Я дернул бинокль на два этажа выше. Найдя в окуляре мать, которая низко свесилась с подоконника, стараясь опустить веревку как можно ниже, чтобы дать дочери возможность благополучно спуститься через окно в квартиру. Но длины веревки все же для этого не хватало. Тогда она подала старшей дочери знак развязать узел на поясе младшей, удерживая ту стоя на карнизе.

Вернув бинокль вниз, я убедился, что девочка послушно принялась выполнять задание матери. Она поднялась с ногами на внутренний подоконник. И, удерживая себя в равновесии одной рукой за фрамугу окна, другой рукой стала пытаться распутывать огромный узел, завязанный на поясе младшей сестры.

Я с учащенно бьющимся сердцем смотрел на неловкие манипуляции старшей девочки. И робкие попытки младшей помочь сестре с задачей. Осознавая внушительный размер и крепость туго затянутого сплетения ткани. Заглушая в себе упрямый и холодный голос разума, что развязать тот узел семилетней девочке не по силам. Даже с двумя свободными руками. А тем более с одной, когда вторая занята удержанием себя и сестры от падения вниз.

С оцепеневшим ожиданиям развязки, я смотрел на двух девочек, стоящих на карнизе. Как они безуспешно возились над упрямым узлом. Деловито переговаривались с друг с другом, обсуждая совместные действия. Корчили в усилиях рожицы. Пыхтели и кряхтели.

А потом наступил тот страшный и роковой в своей неизбежности момент….

Который я обреченно ждал…

И дождался…

Наблюдая за девочками, словно в замедленной киносъемке…

Как старшая отпустила руку, удерживающую их за раму окна…, сосредоточившись на проклятом узле…

Совершила одно неуклюжее и резкое движение…

И повалилась на младшую…

Которая поскользнулась на узком карнизе и стала падать навзничь …

Как два крохотных тельца обнялись в темнеющем воздухе…

И рухнули вниз….

Через секунду все было кончено…

Я не ощущал слезы, текущие из моих глаз….

Я не слышал, как набатом рвется мое сердце…

Я не слышал дикий истошный визг обезумевшей матери…

Я лишь увидел, как вслед за дочерьми в пустоту падает еще одно тело…

Крыша

И в этот же самый момент сумерки схлопнулись. Воздух враз потемнел. И черное кофе ночи окончательно растворило остатки молока ушедшего дня. Словно на сцену упал занавес, когда последний акт трагедии доигран и зритель оставался один на один с самими собой, чтобы в полной мере впитать драму, которую ему была показана.

Я вытер влагу с глаз и отвернулся от окна. Опасаясь, что случайно разгляжу в темноте три тела под окнами дома напротив. На плоском сером бетоне. Размазанные о равнодушную твердь тонкие ручки и ножки. Свернутые в неестественных позах тела. Осколки костей… Кровь и мозги…

Нет! Я не мог смотреть туда. Это было бы слишком больно… Тогда я бы никогда не отделался от той картины и каждый раз бы вспоминал ее, когда смотрел на своих детей.

Из оцепенения меня вывел неожиданный удар в спину. Я обернулся. Позади меня стояла супруга. Она сжимала обе кисти в кулаках. Так сильно, что костяшки ее пальцев стали белыми. И по‑боксерски держала руки перед собой. Как будто вызывала меня на драку.

Ее лицо пылало ненавистью. Я помнил это ее лицо. Когда пару лет назад у нее случился нервный срыв. И когда она вдруг кинулась на меня вот так. С кулаками. С таким же лицом.

– Это ты!!! – яростно прошипела она, сверкая глазами и продолжая сжимать перед моим носом свои кулачки.

– Что – «я»? – издевательски спокойно спросил ее я, чувствуя как закипает давление в моих венах в ответ на ее нелепое и необоснованное обвинение.

– Ты мог их спасти!

– Как?

‑ Она была одна! Одна! Понимаешь? Одна с ее масюсями… Они упали!!! Если бы ты…, если бы ты… не стоял тут…, они бы спаслись, – с нажимом выдавливала она из себя одно слово за другим.

– Как бы я ее спас? Скажи мне конкретно. Что я мог сделать?

– Ты просто стоял и смотрел. В свою бандуру!!! – она перевела взгляд с меня на бинокль, который я все еще держал в правой руке.

– Что еще за «бандура»? – удерживал оборону я, против своей воли, не в силах удержаться от того, чтобы продолжить раздражать ее своими саркастическими вопросами, понимая, что подобная тактика лишь усугубляет ситуацию.

– Вот эта «бандура»! – выкрикнула она, вырвала из моей руки бинокль и швырнула его в открытое окно. Оставив мне лишь возможность беспомощно наблюдать за возможной траекторией полета бинокля. И за тем, как он со звонким шлепком столкнулся с асфальтом подъездной дороги и вдребезги разбился на мелкие куски.

Стрелка указателя моего кровяного давления подскочила до предела и я был готов взорваться ядерной бомбой в ответ на столь идиотскую выходку супруги. Но резкий и пронзительный скрип, донессшийся со стороны дома напротив моментально сбил мой порыв.

Пока мы с женой были заняты разборками, обстановка за окном кардинально изменилась. Привлеченные предсмертным криком соседки, а после – звоном разбитого об асфальт бинокля, двор снова стал наполняться существами. Они плотным серым потоком, выделяющимся в темноте ночи по бесконечной веренице желтых фосфорирующих глаз, высыпали во двор, заполняя пространство между домами.

– Я – дура…. Прости…, ‑ прошептала супруга, поймав мою ладонь и тесно сжав ее в своей горячей руке.

Я примирительно погладил большим пальцем ее запястье, внимательно всматриваясь в мешанину серых тел и в блуждающие в темноте десятки желтых глаз, пытаясь предугадать дальнейшие действия орды.

Тем временем, существа скучковались посреди двора, собравшись в неровный круг, окружив кольцом одного из них. Я постарался рассмотреть того, кто оказался в центре, но сгустившаяся темнота не позволила мне сделать это. В отличии от всех остальных, которые судя по движениям серых масс и желтых огоньков, суетливо, словно стая голодных диких псов, передвигались из стороны в сторону, коротко поскуливали, хлюпали, икали и чавкали, он стоял без движения. Будто бронзовая статуя. И пара его глаз замерла на месте, обращаясь, как мне казалось, куда‑то в сторону трех распластанных на бетоне тел.

Я не смог бы объяснить причину своего убеждения. Ведь было темно, чтобы я смог разглядеть его. Но я был уверен, что тот кто стоял столбом по центру – был он. Мой «старый приятель». Мое убеждение не основывалось на результате рационального мыслительного заключения разума. Нет. Я чувствовал это кожей на спине. Холодком прошедшим по низу живота. Легким покалыванием на затылке. Это был – он!

И я совсем не удивился, когда существо повернуло голову в мою сторону, уперев пару ядовито желтых глаз прямо в меня, и в моей голове из ниоткуда послышался сипящий, словно сухое трещание гнезда ядовитых змей, голос.

«Настала твоя очередь…» – сказал он, гипнотизируя меня взглядом, словно проникая им в самое мое уязвимое нутро, в область чуть ниже груди, возле сердца, там где под защитой ребер был спрятан мой детский иррациональный страх, похожий на мягкий, нежный и беззащитный клубок белой ваты.

«Попробуй достань…» – ответил ему я, пытаясь запрятать свой ватный клубочек еще глубже, туда, где зверь не сможет до него добраться.

«Ха‑ха‑ха», ‑ сухо заскрипел он, как скрипят на ветру обглоданные холодом деревья в разгаре суровой снежной зимы.

И тут он поднял морду вверх и завопил истошным скрипящим воплем, который поддержали десятки других, подвывая и поскуливая, разнося отвратительный звериный гвалт по темнеющей округе. А потом он прыгнул и кинулся в сторону нашего подъезда, поведя за собой остальных, которые сплошной серой рекой ринулись следом за ним.

– Это я виновата? Это я? Что кинула бинокль? Да?!! – жалобно запричитала супруга, выпрямившись во весь рост и схватив меня за руки.

– Нет. Они и так знали, что мы здесь…, ‑ тихих спокойным голосом ответил ей я.

– И что? Что они будут делать?!! Они доберутся до нас?!!

– Успокойся. У них ничего не получится. У нас крепкая железная дверь и решетки на окнах. Они до нас не доберуться, – уверенным тоном ответил я, сам не веря своим словам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Точно? – всхлипнула супруга, впиваясь ногтями мне в кожу на руках.

– Абсолютно точно. Спрячь детей. А я пока достану ружья…

Через пять минут мы были готовы. Детям в пустой чаше ванной мы устроили «домик», разложив по дну подушки, прикрыв сверху плотным покрывалом, осветив их убежище крошечным детским фонариком. Окна были крепко закрыты. Шторы плотно занавешены. Мы с супругой стояли наготове посреди гостинной. Так, чтобы находится в месте, откуда просматривалась бы как входная дверь, так и все остальное пространство квартиры. Сжимая в руках по ружью. Распихав по широким карманам на штанинах охотничьих брюк приличный запас патронов. Закрепив на головах по включенному налобному фонарю, которые я берег и не пользовался, экономя запас энергии в аккумуляторных батареях.

С того момента, как мы закончили наш очередной телепатический разговор с моим «старым приятелем» и как он повел орду зверей в сторону нашего подъезда, прошло минут десять. За это время, существа должны были добраться до нашей двери, преодолев двенадцать лестничных пролетов. Но в доме было тихо. Никто не штурмовал наше убежище. Не бился в дверь. Не пытался пролезть через окна. Только от куда‑то издалека до нас доносился едва различимый шум скрипящей возни. Словно орда забыла про нас и занялась преследованием новой жертвы.

Домашние часы, подвешенные на стене гостинной издевательски безразлично отсчитывали секунды. Нарезая мое тревожное ожидание на одинаково тонкие и филигранно прозрачные ломтики отсчитываемого времени. Я стоял и ждал. Чутко прислушиваясь. Слыша неглубокое и отрывистое дыхание прижавшейся ко мне боком супруги. Вглядываясь сначала в сторону входной двери, потом переводя взгляд в сторону каждой из комнат, чтобы после снова повторить этот своеобразный «обход».

От напряжения мои ноги затекли. А мышцы рук, удерживающих тяжелое ружье, онемели. Но я не решался сменить позу. Будто стоило мне сдвинуться с места, как хрупкая тишина тут же бы разбилась грохотом атакующих нашу квартиру зверей.

В комнате было уже по‑ночному прохладно и свежо. Но воздух казался мне тяжелым и липким, с трудом проникающим в легкие и с усилием выходящим наружу. Сердце же мое надрывно ухало, стремительно прогоняя потоки крови по венам и застилая адреналином глаза. Ватный клубок детского страха в глубине моей груди сжался до крохотного комочка, дрожащего и трепещущего под ударами бьющегося в лихорадке сердца. Я пытался образумить его, успокоить, пригладить. Но он сжимался все сильнее, вырезав во мне кровоточащую воронку паники и ужаса, раскручивая ее все сильнее, угрожая подчинить паническому импульсу тело и сознание.

Секунда проходила за секундой. Ничего не происходило. И тогда, когда тревожное ожидание готово было кажется окончательно свести меня с ума, я вдруг ощутил запах… дыма…

… и заметил на поверхности шторы в спальне оранжевый всполох.

Несколько секунд я недоуменно принюхивался к запаху и непонимающе рассматривал обрывки оранжевых отблесков на занавеске, а потом страшное осознание в один момент обрушилось на меня со всей своей беспощадностью и неумолимостью.

Я повернулся к супруге и тихим обреченным голосом сказал ей:

– Они подожгли крышу… Мы должны бежать…

Конец

Знамение. Вертиго

Немезида

Уважаемые читатели!

Перед Вами третья книга серии «Знамение».

Для того, чтобы начать историю с самого начала, перейдите на книгу «Знамение. Начало»

За первой книгой серии следует вторая книга серии «Знамение. Час Икс».

Я повернул голову вверх и заметил, как над нашими головами, через вентиляционное отверстие под потолком, извиваясь плотными кольцами и спиралями, квартиру заполняет дым. Его горьковатый запах был пока едва ощутим, только слегка раздражая слизистую носа. Но не нужно было иметь степень по физике, чтобы понять, что совсем скоро в помещении будет невозможно дышать.

После заряженной адреналином готовности, которой были наполнены мое тело и разум, теперь, когда я осознал коварный замысел тварей и представил, что нас ждет, меня охватила дикая отупелая слабость. Холодный липкий пот выступил у меня на лбу и на спине между лопаток. Ноги и руки ослабли, будто кости, на которых держалось тело, вдруг обмякли и грозили обвалить ставшей непосильной ношу.

Я ощутил себя не в силах больше ни о чем думать. Сражаться. Принимать сложные решения. Искать выходы из затруднительных ситуаций. Мне нестерпимо захотелось лишь прилечь куда‑нибудь. Хоть на пол, там же где стоял. Закрыть глаза. И забыться пассивным неведением. Отгородиться от надвигающейся катастрофы. Признать ее неумолимость и сдастся.

«Если ничего не можете изменить, то просто лягте и получите удовольствие» – вспомнил я скабрезную и сексистскую шутку про женщин, подвергнутых сексуальному насилию. И горько усмехнулся.

Наша игра была кончена. Карты – биты. Шах и мат. Я осознал, что наши попытки безопасно укрыться внутри квартиры были смешны и несуразны. Мой план был изначально обречен. И мой «старый приятель» был прав, когда сказал, что наше убежище – лишь вонючая нора. Что нас не спасут мои гнилые запасы и что они всё равно достанут нас. Рано или поздно. Они лишь позволили нам какое‑то время посидеть тут в мнимой безопасности. Сохранили нас про запас. Дали нам возможность немного покушать, попить, поспать и набрать жирка. Чтобы поиграться, как балуется сытая кошка с пойманной мышью, оттягивая тот момент, когда она решит наконец покончить с добычей. И вот они пришли за нами. Пришли взять свое…

Их план был изящен в свой простоте. И неимоверно жесток в своих последствиях. Наша квартира находилась на последнем двенадцатом этаже дома. Поверх были лишь чердак и крыша. Я помню, как пол года назад, когда обдумывал как решить проблему с запасами воды, то залез на тот чердак, найдя наверху огромный встроенный резервуар с питьевой водой, обеспечивающий давление в трубах. Тогда я решил, что тот накопитель будешь нашим планом «Б», когда закочится запас воды к квартире.

Какой же я был дурак! Ведь я не придал тогда значения, что вся кровля дома держалась на сложном каркасе из деревянных балок. Целом частоколе из сухих деревянных опор. Которые, если нужно, могут быть использованы для разведения грандиозного пожара, который первым делом спалит наше убежище уровнем ниже.

И теперь мы сидели в нашей квартире, словно в запертой снаружи духовке. Ожидая, когда жар разыграется и мы спечемся заживо. Чтобы потом попасть прямо на стол к голодным тварям. Словно курочки на гриле. Румяные. Спелые. С дымком. С поджаристой золотистой корочкой.

Даже безумный и неудавшийся план побега соседки из дома напротив через окно был нам недоступен из‑за установленных решеток, сквозь которые никто из нас пролезть не смог бы. Выход из квартиры оставался только один. Через входную дверь. Выход, который вел прямо в лапы и пасти голодных существ.

Сдавшись под натиском слабости и беспомощности, я тяжело опустился на пол, положив ружье рядом и невидящим взглядом уставился в черный квадрат подвешенного на стене плоского экрана телевизора. Такого нелепого в своей теперешней ненужности.

– Что ты сидишь! – взвизгнула жена и дернула меня вверх за локоть в безуспешной попытке поставить меня вновь на ноги.

– Сейчас. Сейчас. Дай мне минуту…, ‑ пробормотал ей я в ответ блеклым и безжизненным голосом.

– Какой «сейчас»?!! Какая «минута»?!! Что ты сидишь?!! У нас дети!!! Ты не можешь вот так сидеть!!! Вставай!!! Сейчас же будет пожар!!! Ты должен придумать, куда нам бежать!!! – вопила она, продолжая дергать меня за локоть.

– Я не знаю…, ‑ тихо ответил ей я и посмотрел на нее снизу вверх, в последний момент поймав за хвост едва не слетевшее с моих губ обвинение в том, что она сама была виновата в произошедшем. Что нечего было требовать от меня спасать соседку и ее детей, создавая для нас проблемы. И что она сама после закатила истерику на балконе, у всех врагов на виду. Вот теперь пусть она и находит выход, раз сама заварила кашу. А я ей – не вечный решала. И не дед мороз, дарящий подарки. И что ей пора перестать быть инфантильной дурочкой. Стоит научиться шевелить собственными мозгами. Что хватит ей по привычке перекладывать на меня всю ответственность, раскрывая каждый раз клювик в ожидании очередной конфетки. Ей уже не девятнадцать лет. А почти тридцатник…

Но я сдержался и ничего этого ей не сказал. Потому что понимал, что эти слова были бы сущим «дерьмом» в сложившейся ситуации. Может даже и правдой. Но правдой ненужной. Вредной. Однобокой. Гнилой. Вывернутой наизнанку. Сказанной в самое неподходящее время. И потом, что бы я доказал, если бы высказал жене эти обвинения? Лишь то, что я сам таков. Инфантильный, трусливый, не берущий на себя ответственность дурак, впавший в детскую истерику перед лицом смертельной для семьи опасности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Жена же взглянула в мои потухшие уставшие глаза. Потом вдруг дернулась телом и брезгливо отбросила мою руку. Будто внезапно осознала, что удерживала мерзкую извивающуюся змею. И мне стало перед ней горько и стыдно. За свою слабость. За то, что в самый решающий момент перестал бороться. За ее вот этот брезгливый взгляд. За всплеск руками.

Но что я мог сделать? Что я мог придумать? Куда я мог их увести?

Мы смотрели друг на друга. Она – стоящая надо мной любимая женщина. Похожая на Немезиду, древнегреческую богиню возмездия. С расширяющимися от ненависти ко мне глазами. С мелко трясущимися от клокочущей в ней ярости плечами. Шепчущая слова проклятия в мой адрес. И я. Внизу. Сидящий на полу. Сгорбленный и сломленный. Униженный своей неспособностью спасти свою семью от погибели.

Не в силах сдержать ее взгляд, я отвернулся, обратившись лицом в сторону гостинной. Которая была уже отчетливо освещена неровным отражением оранжевого пламени, пляшущим нервным и безудержным танцем на внешней стороне плотно закрытых штор. Пламени, который жадно разгорался где‑то поверх окна. Словно огненная роза, которая стремительно набухала силой и мощью, раскрываясь все сильнее, распахивая лепестки широко по сторонам, озаряя округу свирепым и губительным сиянием…

Пожар

Я – глупая мышь, пойманная в мышеловку.

Я – дикий олень, загнанный в вырытую умелым охотником яму.

Я – средневековый город, стены которого осаждают вражеские силы.

Я – закованный в кандалы заложник, обреченный на погибель.

Я – аквалангист на дне океана, запас кислорода у которого внезапно подошел к концу.

И я задыхаюсь… Задыхаюсь… Задыхаюсь… Задыхаюсь…

Я затравленно смотрю на отражение пламени, который гонится за мной по пятам, словно дьявольский пес из преисподней. Закрываю глаза и малодушно мечтаю о том, что если бы я мог вырваться из оболочки своего тела, подняться ввысь и выдернуть нас всех из кипящего котла неразрешимой и катастрофической проблемы. Завидуя обычному столбу, который в этот же самый момент стоял где‑нибудь у дороги на безопасном расстоянии от нашего дома и бед не знал. Или птице, которая может быть пролетала над нашим городом, вольная и безмятежная, паря среди облаков, краем глаза наблюдая за темнеющим под ней пятном опустевшего города, в черном чреве которого, в клетке типовой квартиры, были заперты мы.

Я что есть силы зажмурил глаза. И принялся отчаянно воображать, что если сжать веки достаточно крепко и искренне пожелать, то когда веки раскроются, проблема окажется сном. Или решение чудесным образом найдется, сотворившись из воздуха, и услужливо упадет мне на руки.

Я открыл глаза. Но все оставалось по‑прежнему. Презирующая мужа супруга по прежнему стояла надо мной. Дети прятались в ванной, словно только родившиеся котята не передержке. Комнаты стремительно заполнялись дымом. А оранжевые всполохи разгорающегося пламени все ярче освещали темноту квартиры. Теперь и со стороны детской комнаты.

И тут я решил молиться. Я, упертый и циничный атеист, прежде кокетливо зовущий себя агностиком. Который не знал слов ни единой молитвы. И не ведал как следует обращаться к божественной силе. И стоило мне отправить зов внутрь себя с этим отчаянным запросом, как в моем сознании вдруг всплыло лицо покойной бабушки. Смуглое. Сморещенное. С побитыми годами желтыми зубами. С глубоко посаженными выцветшими глазами, подернутыми катарактой.

Лицо бабушки смотрело на меня с любовью. Именно так, как она всегда смотрела на меня, пока была жива. И будто теплые заскорузлые руки коснулись моих стянутых спазмом плечей, опустились на разгоряченную голову, коснулись гудящих от напряжения коленей. А в ушах прозрачным эхом, словно отражаясь от сотен зеркальных стен, отозвались ее слова ко мне. Которых я не был в состоянии расслышать. Но которые будто успокаивали меня, как давным давно, в далеком детстве, когда бабушка гладила меня перед сном. А я был самым счастливым внуком на свете, окруженным теплотой и безопасностью, засыпая под мягкий и неразборчивый сквозь дрему говор любящего человека.

«Бабушка! Помоги мне! Помоги, пожалуйста!!! Это я, твой единственный внук. Которого ты любила до последних минут своей жизни. И моя супруга, которую ты может быть не помнишь, но которую люблю я. Еще твои правнучки. Две милые крошки. Маленькие и беззащитные конфетки. Мы – в беде. У нас больше нет надежды. Нет выхода. На тебя уповаем мы. На тебя надеемся. Спаси свою кровь. Своих отпрысков. Спаси…. Спаси… Спаси…!» – забормотал я, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Вспомнив, что однажды я уже обращался вот так к духу покойной бабушки.

Это было года четыре назад. Когда мы с семьей путешествовали по Италии. На арендованной малолитражке. Старшей дочери тогда было года три, а младшая все еще поспевала в животе матери. И вот, доехав кажется до Флоренции и оставив автомобиль на дальней парковке, мы втроем пешком добрались до главной городской достопримечательности. К огромной махине кафедрального собора с грандиозным красным куполом, занимающим целый квартал средневекового городища. Народу на соборной площади была тьма. Туристы, продавцы сувениров, проходимцы и карманники. Беспокойный человеческий муравейник. К входу в собор змеей тянулась длиннющая очередь, которая начиналась от входа в здание, огибала собор неровным кольцом и заканчивалась где‑то позади строения. Мы послушно заняли свое место в конце очереди, глазея по сторонам, набрав воды из фонтана, нащелкал пару фотографий, обменявшись с женой впечатлениями и понемногу продвигаясь вперед.

Все было замечательно, пока в один момент я вдруг не осознал, что дочери с нами не было. Она вроде только что стояла возле нас и я держал ее за руку. Но вдруг она пропала. Я крутился вокруг оси, всматриваясь в яркую мешанину людской толпы и не находил ее. Мир тут же перевернулся в моих глазах кверху ногами. Ледяной ужас сковал меня от мысли, что в праздной толпе незнакомого города в чужой стране я никогда не смогу найти свою трехлетнюю дочь. Что ее могли похитить торговцы‑цыгане. Бездомные беженцы из Африки. Пустить на органы. Отправить в рабство. Или бездетная итальянская пара решила таким образом уладить свою проблему. Две или три минуты, казавшиеся мне бесконечными, я словно безумец носился по площади, выискивая глазами свою девочку. И также, как и сейчас, я принялся молиться бабушке, чтобы та помогла мне в столь критический момент и вернула бы дочь. Кончилась та история тем, что дочурка стояла там, где мы ее случайно и оставили. У фонтана с питьевой водой. В четырех метрах от того места, куда мы переместились вместе с двигающейся вперед очередью. Стояла и непонимающе смотрела на нас, идиотов‑родителей.

И вот опять… Опять я обращался к бабушке с очередной отчаянной просьбой…

– Ты все знаешь…, ‑ неожиданно донесся до меня ласковый голос жены, который я было принял за ответ духа покойной бабушки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я осторожно и чуть боязливо поднял глаза на супругу, как поднимают глаза молящиеся на картину святого. Жена же села передо мной на пол. И ее глаза больше не горели ненавистью. А снова стали мягкими и любящими. Она взяла в свои горячие ладони мои холодные щеки. Подтянулась к моему лицу. И прикоснулась своими губами к моим губам. Долгим и влажным поцелуем. Словно прощением. Словно благословением. От чего мне захотелось то ли плакать, то ли смеяться. Как бывает у приговоренного к смертной казни преступника, которому даруют помилование за минуту до восхождения на голгофу.

– Я сейчас успокою детей и начну собирать в рюкзаки вещи. А ты возьми себя в руки и придумай, как нам отсюда сбежать…. У тебя получится. Ты все сможешь. Ты спасешь нас. Я знаю… – спокойным, размеренным и певучим голосом сказала мне она. А потом встала на ноги и скрылась в темноте ванной комнаты, где были спрятаны дети.

И тут я ощутил в себе внезапный прилив сил. Некую непонятно откуда взявшуюся уверенность, что смогу найти выход из создавшейся ситуации. То ли это было по причине волшебного воздействия духа бабушки, то ли от того, что моя женщина снова поверила в мою мужскую возможность взять ситуацию под контроль. Но как бы то ни было, туман в моей голове прояснился, слабость в теле рассеялась, кости снова крепко держали корпус и конечности, а мышцы слегка загудели, требуя активных действий.

Я одним резким прыжком вскочил на ноги. И первым делом направился к входной двери. Отчетливо расслышав, как за дверями, в глубине подъезда, скрипят, щелкают и хрюкают десятки голодных тварей. Я открыл первую дверь и прошел к внешней железной двери, пропустив перед этим вперед супругу, которая проверив девочек и надев налобный фонарь, деловито устремилась теперь в недра второй квартиры, служившей складом, чтобы начать готовить рюкзаки к планируемой эвакуации.

Прислонившись к двери, я вгляделся в окуляр глазка. Как я и ожидал, чернота межквартирной площадки была нашпигована десятками пар желтых фосфорирующих глаз. Твари кружились перед нашей дверью, словно стая голодных диких волков. Они беспокойно возились за дверью на некотором расстоянии, не позволяя себе кидаться на нашу дверь в попытках штурма. Словно не решались действовать без указки главного, который пока не дал им приказ кинуться в атаку.

Убедившись, что единственный очевидный путь к спасению был отрезан, я направился в детскую комнату. Отбросил тяжелые шторы. Раскрыл балконную дверь и смело вышел на лоджию, больше не опасаясь быть замеченным. И тут же мои легкие сжались и загорели от горечи. А глаза в момент заслезились. От того, что все пространство лоджии было заполнено завесой плотного едкого дыма, который мощными тугими струями проникал через щели в потолке.

Я схватил грудину футболки и натянул ее себе на нижнюю часть лица, пытаясь соорудить некое подобие респиратора, который бы защитил дыхание от дыма. И, нащупав ручки окна, распахнул створки лоджии и свесился верхом туловища наружу, надеясь, что свежий уличный воздух спасет меня от удушья. Но стоило мне так поступить, как на меня дыхнуло жаром и обдало пеплом. Сильный огонь разгорался где‑то вверху, вне поля моего зрения. Но я мог отчетливо слышать его зловещий сухой треск. И заметить отражение его зарева на стеклах окон соседних домов, ярко освещавшее темноту округи.

Я неловко повернулся корпусом, чтобы вернуться в квартиру. И задел краем футболки торчащую концом ручку швабры, воткнутую в кучу хлама, сваленного в правом углу лоджии.

И тут меня осенило!!!

…

Путь к спасению у нас оставался!!!

…

Какая ирония!!!

…

Я вспомнил, что под кучей бытового хлама был спрятан ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД!!!

Дверца

Несколько мгновений я стоял и смотрел на швабру. Старую. Глупую. Пыльную. Сломанную. Место которой давно было на помойке. И на кучу других таких же ненужных старых и унылых вещей. Пару забитых невесть чем коробок, несколько мебельных досок и два огромных заполненных ненужной одеждой пыльных чемоданов. Под которыми скрывался наш выход к спасению. Наш единственный шанс на выживание.

Мой рот невольно скривился в глупой и неестественной в моем положении улыбке в ответ на осознание собственной забывчивости и несообразительности. Ведь прошло всего лишь несколько дней, как я вновь обнаружил этот пожарный выход. Вспомнив, что когда мы заезжали в квартиру и нашли этот странный проход на лоджию квартиры ниже, то решили навалить поверх железного люка как можно больше ненужных и громоздких вещей, тем самым обеспечив неприкосновенность своего жилища. А после, когда я готовился к часу ИКС, то совершенно забыл про этот выход, оставив тем самым брешь в нашем убежище. И выходит – не напрасно. Получается, что моя нерасторопная забывчивость в итоге сыграла с нами хорошую службу!!!

– За дело! – сказал я себе и решительно дернул рукой за швабру, вытянув ее из кучи, словно матадор, который вытаскивает шпагу из спины поверженного на корриде быка.

Потом я со скрипом стянул с себя намокшую потом футболку и наспех накрутил ее вокруг головы, защитив нос и рот от сгущающегося дыма разгорающегося на крыше пожара. И взялся за дело. Со слезящимися глазами я принялся раскидывать по сторонам собранный в кучу хлам. Безжалостно расталкивая, отпинывая и выламывая сгруженное барахло. При этом, расцарапав внешнюю сторону предплечья об торчащий из мебельной доски гвоздь и не обратив внимание на рану, пока по коже не скатилась липкая струйка крови.

Но я не мог позволить себе отвлечься на обработку царапины. Не мог ждать. Не мог потратить драгоценное время на что либо, кроме той заветной железной дверки в полу лоджии. И за неполную минуту я добрался до цели!

Небольшой, квадратный, плохо покрашенный в казенную коричневую краску и местами подернутый ржавчиной лист железа невозмутимо и нагловато смотрел на меня, поблескивая краями, отражая луч света, льющийся из моего налобного фонарика сквозь сизую завесу сгущающегося дыма. Я задумчиво смотрел на него в ответ, чувствуя себя будто Алиса в Зазеркалье, встретившаяся на пути крохотную дверь, через которую можно пройти, если предварительно выпить нужное волшебное зелье.

Когда я взялся рукой за прохладную ручку дверцы, небрежно изготовленную из скрученного металлического прута и приваренную сбоку, то мое неровное дыхание невольно остановилось. И я застыл в неудобной позе, с напряженной спиной и звенящей от усилий рукой, готовой дернуть дверцу вверх и раскрыть для нас путь к побегу.

Я так сильно был поглощен задачей добраться до заветной дверцы, что только подумал о том, что же будет дальше? После того, как я дерну за ручку? Может сосед снизу успел за прошедшие годы заварить дверцу со своей стороны? А может в квартире ниже нас ждет неприятный сюрприз в виде семейства обращенных тварей, которые за милую душу примут нас в гости и направят прямиком к себе в голодные пасти? Гадать можно было бесконечно долго. И по сути – бесполезно. Другого выхода у нас не было. И оставалось лишь надеяться, что выход окажется открыт, а квартира этажом ниже – безопасна.

Наконец, собравшись с духом, я рывком потянул ручку дверцы на себя. Она же в ответ легко и плавно поддалась, отворившись в сторону и обнажив моему взору темный сплошной квадрат. Я навел луч фонаря ближе, низко наклонив голову, но квадрат оставался по прежнему темным и сплошным, не обнажив, как я надеялся, силуэты находящейся внизу лоджии соседской жилой квартиры.

Мое сердце больно екнуло. И ноги едва не подкосились от накатившего горького разочарования.

– Ну конечно…, о чем я только думал… Не все же такие, как я…. Косорукие… – обречено сказал себе я под нос, думая о соседе с одиннадцатого этажа, которого я никогда не видел, но представлял себе эдаким рукастым мужичком средних лет с огромным чемоданом строительных инструментов, который предусмотрительно не тронул «заводскую» дверь пожарного выхода, но сумел мастерски заварить проход своим собственным изготовлением в виде толстого, вырезанного под размер прохода, листа прочного металла.

Совершенно не надеясь на положительный исход попытки, я опустил руку в проход и дотронулся до препятствия, ожидая ощутить холодное прикосновение намертво приваренного с противоположной стороны листа железа. Но мои пальцы неожиданно коснулись некого материала, который на удивление податливо прогнулся под тяжестью моей руки.

Я поднажал и опустил руку еще ниже. И преграда, выгнувшись сильнее, к моему великому удивлению треснула и с негромким сухим хлопком порвалась на две части.

В ответ на столь неожиданный подарок судьбы, нездоровый гомерический хохот смачным, жирным пузырем поднялся из недр моего живота и вырвался изо рта вулканическим гейзером.

– Ха‑ха‑ха‑ха! Ну надо же!!! Он прикрыл дырку куском обоев. Обоями, Карл!!! Вот лошара же а?!! – хрипел я, не справляясь со спазмами смеха и в ошметки раздербанивая остатки бумажной перегородки в виде кусков запыленных темно‑бежевых обоев с пошловатым цветочным орнаментом, – а я думал…!!!…. что я один такой!!! Криворукий!!! Нет же!!! Есть еще на свете гении!!! Он прикрыл дыру обоями!!! Ха‑ха‑ха!!!

И тут откуда‑то сверху до меня донесся резкий, громкий и сухой хлопок, который враз срезал мой нездоровый смех, заставив опасливо прижаться на корточках к полу. Повернув голову к потолку, я увидел как длинный белый пенопластовый плинтус, обрамляющий щель между стеной и бетонным перекрытием лоджии, отскочил от своего места и торчал теперь из стены выгнутой оборванной струной. И через обнаженную щель в помещение заструились новые тугие потоки сизого дыма. А еще я заметил, что крашеный в белую эмульсию потолок лоджии принялся стремительно желтеть, трескаться и пузыриться от жара огня, который подбирался к нам со стороны крыши все ближе. И я понял, что времени до того, как наша квартира превратиться в пылающую жаром духовку остается еще меньше, чем я думал ранее…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я распластался голым потным животом по полу и решительно опустил голову в темную дыру, больше не защищенную преградой в виде кое‑как приклеенного куска бумажных обоев. И всмотрелся в неизведанную черноту соседской лоджии, которая нехотя, скудными кусками, выхватываемыми светлым кругом моего налобного фонарика, обнажала для меня свои недра…

Набат

От пожарной дверцы вниз спускалась лестница с редкими, выполненными из необработанных кусков арматуры, ступенями. На прутьях арматур я заметил нечто серое, с первого взгляда похожее на свисающих морских медуз или слизней. Но присмотревшись, я понял, что это были половые тряпки, старательно развешанные сушиться некой незнакомой аккуратной хозяйкой.

Впритык к лестнице был приставлен большой квадратный предмет, в котором я угадал бытовой холодильник. А поверх него в свете фонаря проблеснула батарея выставленных в ряд стеклянных банок. Еще один безмолвный признак, что в квартире когда‑то правила хозяйственная женская рука.

Повернув голову влево, я выхватил из темени детский трехколесный велосипед и розовый самокат, лежащие на боку посреди лоджии, почти такие же, какие были и у наших девочек. Они лежали небрежно, будто кинутые в спешке, выбиваясь из общей картины аккуратности всего помещения. А в крайнем левом углу виднелся раскрытый «журавль» стойки для сушки одежды, завешенный гирляндами белья.

Обычная картина обычного балкона обычной городской квартиры.

Я еще раз оглядел все эти тряпки, холодильник, банки, детские принадлежности и развешанное сушиться белье. И снова ощутил острый укол ностальгии об утраченном мире. Мире, в котором домохозяйки все еще по‑провинциальному консервировали соленья на зиму, развешивали белье и сушили на балконах влажные половые тряпки. Когда мужья ходили на работу, пили пиво и смотрели футбол. А дети гоняли по двору на велосипедах и самокатах, заставляя матерей ворчать за грязь, налипшую на колесах. Нет теперь этих матерей. И отцов. И детей… И только эти глупые вещи, оставшиеся от их прежней жизни, застыли на своих местах безмолвным напоминанием об ушедшей эпохе, призраками умершей цивилизации, окаменелыми останками канувших в историю судеб.

Тут я неожиданно вспомнил, как однажды, когда был студентом, случайно обнаружил в дальнем углу платяного шкафа у матери в комнате пластиковый пакет. Старый и выцветший. Но все же достаточно прочный и непроницаемый, чтобы надежно скрывать содержимое. Своим видом пакет отличался от всех остальных хранящихся в шкафу вещей, словно альбинос в племени чернокожих. И я почувствовал, что он хранил в себе нечто необычное. Нечто, что мать, вероятно, хотела скрыть от посторонних глаз. И, в том числе, от меня.

Обуреваемый любопытством, я открыл пакет и вытащил наружу содержимое, которым оказался сверток плотной ткани в крупную коричневую клетку. Я развернул сверток и обнаружил, что это был мужской пиджак. Большого размера. Пижонского фасона, некогда бывшего на пике моды. Но теперь выглядящий старомодно. На удивление идеально сохранившийся. Лишь слегка лежалый, пахнущий затхлостью и нафталином долго хранимой в темноте и тесноте шкафа вещи.

Я тут же догадался чей это был пиджак. Я узнал его по старой черно‑белой фотографии, хранящейся в семейном альбоме. Где неизвестный фотограф запечатлел моего много лет назад ушедшего отца. Тогда, как и я в то время, студента начальных курсов университета. На выцветшей фотографии отец сидел в развалочку, нога на ноге, на парковой скамейке в обнимку с молоденькой девушкой (наверное по этой причине мать хранила фотографию не приклеенной к странице альбома, а в подкладке задней обложки). Отец широко и самодовольно улыбался. Юный. Счастливый. Красивый. Обаятельный. С легкостью парящий на крыльях беспечной молодости. С наивной уверенностью смотрящий в будущее, которое казалось ему тогда светлым и многообещающим. Может быть за секунды до щелчка фотоаппарата, мой отец выдал остроумную шутку и всех рассмешил. Девушка же едва смогла успокоиться от смеха, чтобы выглядеть на снимке более или менее прилично. И сидела в кадре также широко улыбаясь, прижимаясь к отцу, польщенная вниманием и очарованная обаянием моего отца.

Именно этот пиджак был на нем в тот ушедший в историю солнечный день.

Я смотрел на прекрасно сохранившийся пиджак из пакета в недоумении. Ощущая острый приступ жалости и ностальгии, вперемешку с отвращением. Как может так быть, думал я, что этот идиотский пиджак, по сути – глупый кусок ткани, пережил тридцать с лишним лет и ни на грамм не потерял своего «товарного» вида. Как будто с того запечатленного на снимке момента, когда мой отец легко и эффектно носил его на своих широких плечах, прошел лишь день, а не тридцать с лишним лет. А теперь и солнечный день тот давно сгинул в зыбучих песках прошлого. И даже воспоминания о том дне угасли. И лавочки той наверное уже нет. И девчонка, вероятно, превратилась к тому времени во взрослую тетю с выводком детей, и может даже внуков, если оставалась жива.

И отца уже давно нет…

А этот пиджак – есть…

Разве это справедливо?

Разве в этом вообще есть хоть капля смысла?!!

Я помню взял тогда большие ножницы и разрезал идиотский пиджак на мелкие куски. Потом засунул их в помойное ведро, рядом со стекающими жирными отходами от завтрака. А после скинул все в мусорку, не сказав матери о своей выходке ни слова. Туда, где этому пиджаку давно было место…

Также и эти вещи… На балконе незнакомых мне соседей с нижнего этажа… Людей нет… А вещи остались…

Я тряхнул головой, выбираясь из ловушки токсичных мыслей, которые были неуместны и даже губительны в моей ситуации, заставляя меня медлить и рефлексировать. Только не сейчас, подумал я. Только не тогда, когда счет идет на минуты. Когда за спиной семья, которая ждет моих решительных действий. И когда на кону – наши жизни! В столь критический момент, подумал я, нужно полностью отдаться животным инстинктам. Довериться первобытному предку, чья кровь текла в моих венах, который смог выжить в кишащих доисторическими хищниками джунглях. Он смог выжить, значит и я смогу!

Глубоко вдохнув и выдохнув, я словно прыгнул и отдался стремительному потоку адреналина, мощными перцовыми струями растекающемуся по моим разгоряченным жилам, заставляя сердце колотится языческим набатом. И будто опытный серфер ловко прыгнул на доску, обуздал набирающую силу волну, и позволив ей понести меня вперед.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – прогремело в набат!

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – удары сердца били по ушам так сильно, что почти заглушали любые другие звуки.

Словно дикое и ловкое животное я повторно окинул новым взглядом обстановку на соседской лоджии. Больше не думая ни о чем лишнем. А оценивая ситуацию только с позиции холодного охотничьего расчета. Различая в привычных предметах скрытую опасность. Предвидя последствия на несколько ходов. Усматривая скрытый нетривиальный ресурс привычных вещей.

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – долбили в барабан первобытные охотники, умывшие свои обнаженные тела кровью жертв, танцующие зловещий танец смерти вместе с языками пламени костра, призывая духов природы помочь им в их деле.

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – бой барабанов звучал в унисон с биением моего сердца.

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – сквозь толщу сотен тысяч лет я будто протянул руки к своим доисторическим предкам, кружившимся у костра.

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – и вот и я танцую первобытный танец вместе с ними, измазанный жертвенной кровью, с гирляндой из клыков на шее, с закатившимися в белки в ритуальном экстазе глазами…

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – гремело и свистело в моей голове, подгоняя кдальнейшим действиям!!!

Волна

Я помню один голливудский фильм. В нем главный герой, неудачник и тормоз по жизни, принимает особую таблетку, которая вмиг превращает его в гения мысли и сообразительности, позволяя принимать решения в десятки раз быстрее и продуктивнее, чем обычно. Так вот, я почувствовал себя героем того фильма. Принявшим волшебую таблетку. Или персонажем компьютерной игры на выживание. Супер‑реалистичной игры. Где игрок погружен в виртуальную реальность посредством специального костюма и шлема, а все органы чувств его подключены к игровому процессу, обманывая мозг в том что реальность, а что – нет.

Да…, реальность происходящего казалась мастерски совершенной. Железный край открытого пожарного хода, в который я просунул голову, больно царапал мою оголенную грудь. Ссадина на внешней стороне предплечья, полученная от гвоздя на мебельной доске, ощутимо болела. Из темноты лоджии этажом ниже тянуло легким запахом пыли. А со стороны нашего этажа доносился едкий дым, который через через рот и ноздри проникал в легкие и заставлял их судорожного сжиматься в спазмах. Мой потный затылок ощущал нарастающий жар близкого огня. А трескотня пожара становилась все громче, становясь похожей на мотоциклетный рокот банды байкеров, несущихся на большой скорости по пустынному шоссе. И плюс ко всему этому, за дверями нашей квартиры копошилась армия обращенных нелюдей, готовящихся к штурму…

На одно короткое мгновение я усомнился в правдивости происходящего. Тонкой предательской стрелой в моей голове пронеслась мысль, что такого быть не может! Ну не могут такие вещи происходить в реальности! Эпидемии! Монстры! Катастрофы! Только в кино! В фантастической книге! В ночном кошмаре! В компьютерной игре! Но не по‑настоящему!!! Может надо только сказать нужное кодовое слово и игра закончится? Или нашарить в пространстве невидимую кнопку отключения сети? Или дернуть себя побольнее и проснуться? И наша прежняя жизнь вернется! Мы с семьей позавтракаем. Я соберусь и поеду на службу в офис. Жена развезет детей в школу и садик. И в середине рабочего дня, за обедом, я вдруг вспомню свой странный и жуткий сон, удивлюсь его реалистичности, поделюсь впечатлениями с коллегой. А потом забуду…

Но тут резкий хлопок над головой, вероятно от очередного потолочного плинтуса, отскочившего от жары от стены, заставил меня убедиться, что все происходящее – правда. И мне нужно продолжать скользить на серфинговой доске по раздувающейся волне адреналина в моих разгоряченных венах, позволив первобытному животному, обитающему в недрах ДНК, взять надо мною контроль и спасти нас от погибели.

Мои мысли понеслись упорядоченно и быстро. Словно пули, ровной уверенной полосой летящие из дула пулемета. Глаза выхватывали главное, при этом, не упуская деталей. Мозг же анализировал поступающую информацию, формировал взвешенные решения и планировал дальнейшие действия.

Батарея пустых стеклянных банок, если их задеть, могут нас выдать предательским звоном. Но при необходимости дать бой, их можно разбить и осколками отбиваться от нападающих. Обыкновенный, оставленный на балконе холодильник, мог служить и преградой от врагов и источником еды и воды. Сушилка с навешенными на ней гроздьями белья может скрывать прячущееся существо. А если вырвать из креплений прутья, то она может сгодиться как колющее оружие. И еще, небрежно скинутые посреди лоджии детский велосипед и самокат могут быть знаком, что рядом происходила борьба… и нужно быть начеку…

Я не мог знать, безопасна ли квартира этажом ниже. Пуста ли она. Мертвы ли жильцы. Либо «обратились». Была бы моя воля, я бы никогда не решился вот так испытывать судьбу, пролезая в темноте на незнакомую территорию. Но выхода не было. И риск оправдывал ставки…

Да и плана особого у меня не было. Только грубый и приблизительный набросок. Пробраться вниз. Если в квартире ниже безопасно, то переждать опасность там. Если же огонь не остановится на двенадцатом этаже и потянется вниз, то попробовать спуститься через такой же пожарный выход на этаж ниже. Если пожар настигнет нас и там, то попробовать пробираться еще ниже, пока мы не найдем для себя безопасного места для передышки. Если же пожарные проходы будут закрыты, то придется выбираться через подъезд, надеясь, что все существа останутся на верхних этажах и выход будет свободен.

Если у нас получится выбраться живыми на улицу, то укрыться можно в продуктовом магазине в доме справа, который много дней кряду манил меня своими незащищенными дверями. Если в магазине будет безопасно, то он станет для нас хорошим временным убежищем, где без сомнения остались приличные запасы для пропитания. Если же в помещении магазина мы обнаружим тварей, то мне придется дать им бой и зачистить пространство. Если при этом остальные твари не узнают о наших передвижениях и новом укрытии, то у нас будет шанс выжить.

«Если»…, «если»…, «если»… Как много этих «если»…!!!

Да… План безумный! Но другого у меня не было… Надо было действовать… И как можно скорее выбираться из ловушки нашей квартиры… Так что убедившись, что путь на одиннадцатый этаж для нас открыт, я втянул голову обратно вверх и поднялся на ноги….

Выпрямившись во весь рост, я макушкой головы, обнаженными плечами и спиной ощутил покалывающий кожу жар, дыхание которого исходило от потолка. Прищуренными и слезящимися от дыма глазами я взглянул вверх и сквозь сизую завесу рассмотрел, как некогда выкрашенное в белоснежную эмульсию верхнее перекрытие лоджии обуглилось и почернело, а остатки краски свисали вниз жалкими обгоревшими ошметками. Также еще несколько потолочных декоративных плинтусов, не выдержав температуры, отскочили от стен, и свисали теперь вниз ощерившимися заостренными концами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ощутив недостаток кислорода, я попытался глубоко вдохнуть через ткань закрученной вокруг головы футболки. И тут же зашелся в сдавленном кашле от порции ядовитого дыма, проникшего в легкие, который не смогла сдержать тонкая фактура хлопчатобумажной ткани. И я понял, что пройдет совсем немного времени, может быть считанные минуты, и безопасно находиться в лоджии станет совершенно невозможно.

Подгоняемый тревогой о том, что мы не успеем покинуть квартиру до того, как ее окончательно охватит огонь, или до того, как мы задохнемся и потеряем сознание от дымового отравления, я кинулся обратно в комнату, гадая по пути о том, готова ли супруга и дети к скорейшей эвакуации…

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – неистово гремели барабаны у меня в ушах!

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – в животном экстазе танцевали первобытные охотники!!!

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – от каждого удара барабанов волна адреналина раздувалась и увеличивалась все больше и шире, ускоряя движения серфа и заставляя его опасно балансировать на краю развернутой пропасти!!!

И среди этого безумного хаоса, огня и дыма, в моем воспаленном сознании вновь всплыло лицо бабушки. Смуглое. Сморещенное. С побитыми годами желтыми зубами. С глубоко посаженными выцветшими глазами, подернутыми катарактой. Она снова смотрела на меня с любовью, ее теплые заскорузлые руки гладили меня, успокаивая, а губы шептали слова, которые я не мог уловить…

Благодарный за подобную поддержку со стороны сил, которым нет объяснения, ощущая в себе дух и уверенность, я дернул дверь лоджии и вернулся в квартиру…

Золушка

Зайдя внутрь, я с облегчением обнаружил, что воздух в помещении квартиры был пока еще довольно чистым и прохладным. Значит время на сборы у нас еще оставалось. Однако задрав голову с закрепленным ко лбу фонарем вверх, я заметил, что потолок детской комнаты пожелтел по краям. И коричневатая желтизна на моих глазах разливалась по сторонам и тянулась к середине, будто разбухающая лужа, стремящаяся заполнить любое встретившееся на пути свободное пространство.

Я спустил на шею самодельный респиратор, сооруженный из обернутой вокруг головы футболки. Попробовал вдохнуть воздух полной грудью. И убедился, что несмотря на сгущающуюся сизую мглу, дышать в квартире возможно было пока без затруднений. В особенности в контрасте с «духовкой», в которую успела к тому времени превратиться помещение лоджии.

Стянув с шеи свернутую футболку и наспех натянув ее на себя обратно, я быстрым шагом направился в гостиную, ощущая нарастающее нетерпение, перемешанное с раздражением от уверенности в том, что супруга, скорее всего, все еще возилась со сборами. И мне, как часто бывало, придется взять задачу в свои руки.

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – отстукивали барабаны, подталкивая меня в спину и заставляя двигаться быстрее.

Заряженный праведным недовольством к жене за нерасторопность и одержимый жаждой действий, я на полном ходу танком влетел в гостиную и лоб в лоб столкнулся с супругой. Она же стояла посреди комнаты в полной «боевой» экипировке, которую я когда‑то купил, готовясь к часу икс. На ней был надет добротный охотничий костюм цвета «хаки» с отстегивающимся капюшоном, военные ботинки на высокой шнуровке, кепка с широким козырьком, а за спиной – заполненный вещами походный рюкзак. За обе руки ее держали девочки. Притихшие. Прижимающиеся к матери. Не задающие вопросов. Также, как и мать, одетые в полное походное обмундирование. Даже с крохотными рюкзачками за спинами, теми самыми, которые я в свое время мучительно выискивал среди десятков Интернет‑магазинов, а потом долго ждал доставки до нашего города. В руках супруга держала походную одежду и для меня. А возле ее ног стоял наготове мой рюкзак и пара мужских ботинок.

«Жена декабриста…» – удивленно подумал про супругу я, все никак за почти девять лет нашей супружеской жизни не привыкнув к ее «качелям». Когда она непонятным для меня образом совмещала в своем поведении черты инфантильной девочки и решительной и мудрой женщины, сменяя эти личности в только ей понятном порядке.

– Мы готовы. Я нашла одежду, которую ты купил. Вот – все одела… В рюкзаки положила еду и воду…

Она стояла с прямой спиной. Чуть приподняв голову. И с твердым, уверенным достоинством, и даже вызовом, смотрела мне в глаза. Наставив мне в лицо луч своего налобного фонаря. И чуть приподняв плечи в лямках рюкзака.

А лицо ее… Лицо… Что это было за лицо!!! Тонкое. Светлое. Безупречное. С горящим румянцем на скулах! Оно было таким красивым в неровных оранжевых всполохах огня, рисующего пылающие орнаменты на внешних сторонах оконных штор, что я чуть не подавился собственным языком. Лицо одновременно знакомое и незнакомое. Сильное и слабое. Непоколебимое и уязвимое. И слава всем богам! Уже не такое, каким оно было совсем недавно, презрительным и брезгливым, когда я сидел на полу и собирал по крупицам остатки своего мужского достоинства, признаваясь в неспособности найти выход из сложного положения.

Моя воительница!

Моя охотница!

Моя Немезида!

«Посмотри на меня! Я не инфантильная дурочка, какой ты привык меня видеть! Я могу порвать тузика на грелку, если нужно… И не все лавры тебе, дорогой муженек. Так что не нужно передо мною рисоваться. Я и сама могу дать жару!.. И, кстати…, ты придумал, как нам спастись?» – словно говорила мне она всем своим видом.

«Браво! Брависсимо! Вы – великолепны, душа моя!» – постыдно поясничная, произнес про себя я ей в ответ, поймав себя на мысли, что веду себя как конченный мудак, который даже перед лицом смертельной опасности не может унять свое уязвленное эго и оставить старые добрые игры супружеской власти мужчины перед женщиной.

– А технику? – ненавидя самого себя, сварливо спросил ее я, в глубине души мелочно надеясь, что жена оплошает со сборами гаджетов. И я смогу отомстить ей за свое недавнее перед ней унижение.

– Я взяла из той коробки, где ты все хранил. Компас. Второй бинокль. Внешний диск, куда ты закачал файлы. Планшеты девочек. Твой ноутбук и наши смартфоны. Вдруг мы найдем электричество… Я не знала, что еще брать… Палатку и спальники не взяла… Или надо?

И тут она сдулась. Ее брови вскинулись «домиком», лицо обмякло, губы опустились, и она в миг превратилась обратно в неуверенную в себе девочку, ищущую одобрения мужа. В золушку, обернувшуюся в замарашку, стоило курантам лишь пробить двенадцать.

Я бы мог воспользоваться ее слабостью. Мог бы сплясать знакомый танец на ломких костях ее изредка проявляющейся силы. Я так делал много раз… Манипулируя и самым поганым образом эксплуатируя эту ее хрупкую беззащитность. Чтобы казаться в своих глазах больше и значительнее. Но хватит, сказал себе я! Так больше нельзя!

В пылком порыве виновной нежности к любимой женщине, я бросился к ней и обнял, заставив девочек отпустить руки матери. Я прижимал ее к себе всем телом, вдыхая носом слегка химический запах новой камуфляжной ткани ее охотничьего костюма. Обнимал плечами. Грудью. Ладонями. Шеей. Лицом. Стараясь слиться с ней в единое целое. Пытаясь этим безмолвным тесным объятием извиниться перед ней за все мною сделанное и не сделанное. И дать ей обещание больше никогда не позволять себе глумиться над ее слабостями, высасывая ее силу и уверенность для подпитки собственной самооценки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А она будто все поняла без слов. Повернула мое лицо к своему, «клацнув» нашими налобными фонарями. Посмотрела в мои глаза пристально и мягко. И понимающе кивнула головой…

– Папа? Папа! Папа!!! – я почувствовал, что старшая дочь настойчиво дергает меня за ногу.

Я отпустил объятия и посмотрел вниз.

– Папа, папа! Скажи, мы умрем? – спросила меня дочь.

Крохотный носик на ее слегка пухловатом ангельском личике чуть морщился. Глазки смотрели на меня открыто и доверчиво. Она часто моргала, чтобы защитить их от дыма. И пышные реснички на ее веках мило хлопали. А из‑под капюшона выбивались локоны ее роскошных шелковистых каштановых волос, за которыми я обожал ухаживать.

Я опешил от ее вопроса. Таким нелепым и немыслимым он показался из ее детских и невинных уст. И столь шокирующе нейтральным тоном он был задан. Будто речь шла о том, какой мультфильм ей стоит посмотреть!

«Она что, понимает о чем спрашивает? Понимает, что мы все можем погибнуть? Что она сама может погибнуть? Она что, готова к этому?!! Готова к смерти?!! Вот так?!! Просто?!!» – подумал я про себя и ужаснулся.

И тут мы с супругой синхронно опустились к детям, притянули девочек к себе и обнялись, шепча им в ушки слова поддержки и ободрения. Именно такие слова, которые, наверное, сказали бы каждые родители в подобной ситуации, стремящиеся убедить детей в том, во что сами не верят.

– Мы не умрем! Мы выберемся. Все будет хорошо. Вы только ничего не бойтесь, держитесь рядом и слушайте родителей. Чуть‑чуть надо потерпеть и мы будем в новом домике…, ‑ шептала дочерям супруга и вопросительно посмотрела на меня, без слов спрашивая, действительно ли мы сможем выбраться.

Я же утвердительно кивнул ей в ответ, шепнув лишь два слова: «пожарный выход», на что ее лицо сначала омрачилось гримасой удивления и непонимания, а потом просветлело…

Рюкзак

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – барабаны принялись грохотать с неистовой силой, запустив таймер последнего отсчета. Прямо как в классической сцене старого фантастического фильма ужасов, где главная героиня минирует космическую станцию в попытке прикончить монстра, и в финальной сцене бежит к спасательной шлюпке, чтобы в последние секунды вырваться из пламени взрыва.

– Ты отлично собралась. Ждите меня тут. Я сейчас… Быстро возьму, что еще нужно…

С этими словами я прыгнул на ноги. В считанные мгновения облачился в приготовленный супругой костюм и ботинки. Потом подхватил свой рюкзак. Перевернул его, вывалив на пол с десяток консервов и бутылок с водой, решив, что продуктами мы можем запастись в соседнем магазине, куда я планировал добраться. И с пустым рюкзаком бросился в соседнюю квартиру, по пути прихватив с холодильника ружье и початую пачку патронов.

Добравшись до места, сквозь тесный, заполняющийся дымом лабиринт нашего склада, столь старательно в свое время мною собранный, а теперь обреченный сгинуть в огне, я принялся наспех наполнять рюкзак нужными вещами. Молниеносно решая, что нужно взять, отбирая из завалов только самое, на мой взгляд, критичное и незаменимое.

Портативную, складывающуюся в небольшой рулон палатку.

Три тугих ролика спальных мешков.

Бейсбольную биту.

Переносной радиопередатчик.

Несколько пачек таблеток для очистки грязной воды.

Набор для разведения огня.

Две рации.

Четыре шерстяных свитера, на всю семью, на тот случай, если погода испортится и похолодает.

По паре походных носков на каждого.

Комплект нижнего белья для детей. Такой же комплект для себя и супруги.

И пакет с медикаментами, самый большой, один из пяти или шести имеющихся, схватив его наугад, без разбора, надеясь, что под руку попадется самое необходимое.

Рыща глазами по завалам склада, мой ошалелый взгляд вдруг случайно упал на отдельно стоящую в дальнем углу коробку. И тут я вспомнил то, о чем совершенно забыл в кутерьме происходящих событий. К своему стыду! О том, что супруга находилась на четвертом месяце беременности! В последнее время мы об этом не говорили и живот ее пока еще не был заметен. Вот я и забыл! А в стоящей в дальнем углу коробке, отдельно от остальных медикаментов, хранилось множество специальных медицинских средств и приспособлений для домашних родов, к которым мы когда‑то приготовились.

Я пулей кинулся к коробке. Раскрыл ее и обреченно взглянул на россыпи ампул, пачки таблеток, упаковок, груду железяк, креплений и скальпелей. Понимая, что при всем моем желании я не смог бы взять с собой и десятую долю содержимого. В отчаянии я принялся лихорадочно перебирать в руках ампулы и таблетки, пытаясь в свете налобного фонаря, сквозь сгущающуюся сизую мглу, разглядеть надписи на упаковках и вспомнить для чего они предназначены.

Секунды шли за секундами. Таймер обратного отсчета неумолимо отсчитывал драгоценные мгновения. Комната наполнялась дымом. Дышать становилось все труднее. В лоджии, через которую лежал выход из ловушки, к тому времени, вероятно, становилось все жарче и жарче. А я беспомощно хватал в руки одну пачку препаратов за другой, суетился и медлил, не в силах решить как поступить. Рискнуть, потратив время, чтобы разобраться в предписаниях и названиях, и взять с собой хотя бы самые важные и небольшие по размерам лекарства, которые могут понадобиться для принятия родов? Или бросить все и спасаться?

Препаратов было много. В коробочках самых разных размеров, цветов и форм. С длинными труднопроизносимыми наименованиями. Описания и показания были напечатаны на на них мелкими буквами. Мой фонарь дрожал. Глаза слезились от дыма. Времени оставалось все меньше. А я ничего не мог понять и разобрать! Я было принялся разрывать упаковки, вытаскивая наружу сложенные во много раз листы аннотации, но сразу понял, что из этого ничего не выйдет. Бумага рвалась в трясущихся пальцах, а шрифт на них был еще более мелким, чем на упаковках.

Когда я боролся с очередной пачкой таблеток, совсем близко что‑то сухо и громко треснуло. Я повернул голову к окну и увидел, как сверху, со стороны крыши, вниз рухнул огромный горящий фрагмент кровли. А следом еще один. И сразу после этого я отчетливо услышал гул окончательно разошедшегося огня, получившего приток свежего воздуха. Гул яростный, низкий, устрашающий, как бывает гудит жарко натопленная топка. Он гудел бешеным диким животным. Огромным и разъяренным быком на корриде. Который несется на несчастного тореро с налитыми кровью глазами.

Еще я расслышал слабое потрескивание. Посмотрел вверх и увидел, что штукатурка на потолке на глазах сжимается, желтеет и осыпается от жара, просачивающегося через бетонное перекрытие.

– Да пошел ты…!!! – отчаянно крикнул я в сторону потолка, обращаясь к пожару, словно к одушевленному существу.

Потом я в ярости опрокинул коробку на пол, пнул ее в картонный бок, проделав в нем дыру, и отправил обратно в угол. Подхватил набитый вещами рюкзак и кинулся во вторую комнату, где находился сейф со вторым ружьем и запасом патронов.

Долгую минуту я боролся с кодовым замком сейфа, грязно матерясь и проклиная все на свете. А прежде всего – самого себя. Дрожащими потными руками прокручивал железный диск замка для набора заданной комбинации шифра, несколько раз промахиваясь мимо нужных делений, и справившись с задачей только с третьей попытки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Еще секунд двадцать понадобилось мне для того, чтобы впихнуть в уже переполненный рюкзак второе ружье, оставив его приклад торчать наружу сквозь щель между ремнями, чтобы в любой момент смочь вытянуть его и использовать по назначению. Также взял несколько пачек патронов, которые рассыпались из хлипких рвущихся бумажных коробочек по всему рюкзаку, с сожалением взглянув на оставшиеся пачки, которых вместить мой рюкзак был не в состоянии.

Еще некоторое время ушло на то, чтобы утрамбовать рюкзак, который раздулся от содержимого во все стороны и трещал по швам, и с натяжкой затянуть верхний нахлест. Бейсбольную биту я закрепил на ремнях сбоку. Охотничьи водонепроницаемые часы я одел на запястье. Второе ружье взял в руки. Потом с усилием, охнув, взвалил рюкзак за спину. Бряцнув содержимым. Столь тяжелый и оттягивающий плечи, что я засомневался о правильности решения тащить с собой все собранные вещи.

По пути, проходя мимо железной входной двери, я вгляделся в глазок и убедился, что картина на лестничной площадке не изменилась. В черноте подъезда все также кружили десятки пар желтых фосфоресцирующих огоньков. Что означало, что твари все также поджидали нас. Потирали ручки. Точили клыки. Истекали слюной. В ожидании, когда добыча сама вывалится из прожаренной духовки прямиком в их голодные глотки.

– Суки! Не дождетесь! – злобно процедил я сквозь зубы и двинулся дальше.

Я вернулся в нашу квартиру, когда верхние края обоев на стенах гостинной принялись тлеть и дымиться, от чего погруженная в темноту комната казалась украшенной новогодними гирляндами. А дым стал таким густым, что дыхание становилось тяжелым и затруднительным, а в носоглотке и легких жгло и саднило.

Супруга с детьми ждали меня на оговоренном месте. Возле холодильника и двери, ведущей в детскую комнату.

– Как вы? – спросил я жену, которая опустившись на корточки, возилась с девочками, прилаживая к их лицам маски, которыми мы когда‑то пользовались во времена эпидемии «ковида». На ее лице также была надета маска, закрывающая нижнюю половину лица, от чего ее большие миндалевидные глаза под домиком вздернутых бровей казались еще больше и трагичнее.

– Быстрее, уходим отсюда! Пожалуйста!!! – всхлипнула она, умоляюще посмотрев на меня снизу вверх, – тут нечем дышать! Страшно за детей… Я смочила маски водой и для тебя приготовила! – она выпрямилась и достала из кармана четвертую маску.

– Да! Да!! Да!!! Сейчас же уходим. Я готов!!! – успокоил ее я, тряхнув рюкзаком за спиной, натянув на лицо предложенную влажную маску и смахнув со лба капли пота, которые то и дело попадали в глаза, заставляя их слезиться еще сильнее, усугубляя раздражение от едкого дыма, окутавшего квартиру.

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – оглушительно грохотали барабаны, отсчитывая последние секунды таймера обратного отсчета до того, как космическая станция с «чужим» на борту разорвется на миллионы частиц, чтобы на короткий миг осветить пустую черноту безжизненного космоса ярким цветком ослепительной плазменной вспышки…

Единорожка

Зацепив ружье за ремнем и схватив за руки девочек, я направился через детскую комнату по направлению к лоджии. Супруга, замешкавшись, провозившись с лямками своего рюкзака, двинулась за нами последней. Когда мы проходили мимо кровати, то младшая принялась дергать меня за руку.

– Что такое, детка? – сдерживая раздражение за очередную задержку, спросил я дочь.

Она тянула меня в сторону кровати, которой никто из детей никогда не пользовался по прямому назначению, а которая служила лишь местом для хранения детских вещей: игрушек, альбомов, книжек и других принадлежностей.

– Ендддошка…, ‑ обиженным голоском произнесла кроха, хлопая круглыми глазками‑пуговками поверх маски. Ей только исполнилось пять и она все еще не умела полноценно выговаривать сложные и длинные слова. К тому же нарастающий гул огня, проникающий сквозь потолочное перекрытие, а также маска, закрывавшая рот девочки, усложняли задачу расслышать ее просьбу.

– Что такое? Почему остановились? – истерично взвизгнула супруга, испуганно переводя взгляд с меня на детей.

– София что‑то хочет… Я не знаю… Не понимаю, что она говорит. Не важно! Времени нет! Идем! – я пожал плечами и дернул дочь вперед, ощутив ее сопротивление.

– Ендддо‑о‑о‑о‑ошка!!! – протяжно захныкала та, готовясь зарыдать. И из ее глазок, как по команде, брызнули первые слезы.

– Да что такое!!! – выкрикнула супруга, схватив младшую дочь за вторую руку и потянув ее в сторону выхода на лоджию, от чего та окончательно разразилась плачем и капризно плюхнулась на пол.

– Только этого сейчас не хватало! София!!! – еще громче и истеричнее закричала супруга, безуспешно дергая дочь за руку.

– Ляля, что ты хочешь? Скажи мне…, ‑ мягким нежным голоском спросила сестренку старшая, опустившись на пол и по родительски приобняв ту за хрупкие тонкие плечики.

– Ендддо‑о‑о‑о‑о‑о‑о‑о‑ошка‑а‑а‑а‑а‑ааа!!! – повторила та для сестры, заливаясь горькими и обиженными рыданиями.

– Папа! Мама! Ну что вам не понятно?!! – отчитавающим учительским тоном обратилась к нам старшая, поднявшись на ноги, – она хочет взять свою единорожку! Единорожку!!!

Я нервно хмыкнул, пристыженный своей недогадливостью и вместе с тем гордый за старшую дочь, которая в свои семь лет все чаще проявляла самостоятельный и решительный характер. Потом подошел к кровати и вытянул из плотного ряда плюшевых зверят и кукол, выставленных в линеечку, словно на сцене, перламутро‑розового единорога, любимого мультипликационного персонажа младшей дочери.

– Держи родная! Прости, что сразу не понял. Но носить его будешь сама, – вверил я игрушку дочери, которая вмиг перестала рыдать, вытерла тыльной стороной ладони слезы и поднялась на ноги.

Я взглянул на пустое пространство в плотном ряду плюшевых игрушек, больше не занятое розовым единорогом. Оглядел остальных. И мне на долю секунды показалось, что пластиковые глазки двух великолепных принцесс, собачек, кошечек, зайчат и слоников осмысленно смотрели на меня с обидой, за то, что я оставляю их на погибель сгореть в надвигающемся пламени. Потом я осмотрел всю детскую комнату, взглянул в сторону гостинной, и сердце мое екнуло от осознания, что я прощаюсь со своим домом, где наша семья провела шесть счастливых лет жизни.

– Все! Идем!!! – громко выкрикнул я семье, не желая, чтобы предательская ностальгия ослабила мою решимость.

Я подошел к балконной двери, откинул плотные шторы… И невольно отвернулся, ослепленный ярким пламенем огня, который освятил нас сквозь обнаженные стекла. Полыхала вся верхняя часть лоджии. Пластиковые перекрытия, которыми был обшит «остекленный» балкон горели, словно свечи. И огонь, брызжа химическими испарениями, подбирался по ним все ниже, плавясь по пути жирными тяжелыми каплями. Огонь еще успел подобраться к большой картонной коробке, брошенной мною ранее в левом углу, на крышке которой плясал ансамбль огненных язычков, оставляя за собой скукоженные черные горелые ошметки, и к чемодану рядом, который пока еще упрямо дымился, сопротивляясь натиску стихии, но который был готов в любой момент сдаться, позволив огню спалить его в серый пепел.

Супруга громко ахнула и отпрянула от окна. Обернувшись, я увидел, что в ее наполненных ужасом немигающих глазах отражается пламя. Она хотела было что‑то мне сказать, но не смогла, а лишь тесно сжала мою ладонь.

– Все держимся за руки. Идем как можно ниже! Согнувшись. Капюшоны не снимать! Маски не снимать! Я иду первый. За мною будешь ты, поняла? – обратился я к старшей дочери. Она послушно кивнула в ответ и натянула на голову капюшон. – Потом София, – я перевел глаза на младшую, которая стояла возле нас будто потерянный котенок, прижимая к груди плюшевого единорожку, и смотрела на нас круглыми глазками‑пуговками, – и последняя – мама!!! – выдал я указания семье, и повторил, – держимся за руки! Не отпускаем!!!

Глубоко вдохнув через маску кислый от дыма воздух квартиры, который вероятно покажется нам сладким, после того, как мы окажемся на охваченной огнем лоджии, я повернул ручку двери вниз, разблокировав замок, и дернул ее на себя.

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – барабаны отстукивали неистовое и безумное стокатто, заставляя мое сердце биться с ними в унисон. Таймер на обреченной космической станции отсчитывал последние секунды. Героиня завела двигатели спасательной шлюпки и всем телом нажимала на рычаг газа, разгоняя аппарат, чтобы в последний момент вырваться из смертельной западни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Стоило двери лоджии распахнуться, как нас обдало яростным жаром, будто мифологический огнедышащий дракон дохнул на нас огнем из разъяренной пасти, решив показать нам свою устрашающую силу.

Я было дернулся в секундной панике, испугавшись, что мы не сможем пробиться через охваченную огнем и дымом лоджию, но быстро взял себя в руки. Согнувшись в коленях и сгорбив спину, стараясь держаться как можно ниже, я прошел внутрь, ведя семью за собой.

Стоило мне оказаться внутри лоджии, как жар с усиленной втрое мощностью атаковал мои кожные рецепторы, без труда проникая сквозь плотную ткань костюма и капюшона. Как я и предполагал, воздух в лоджии был словно кипяток, обжигающий, как бывает, когда неосторожно отпиваешь глоток горячего чая, к тому же удушающе горький из‑за испарений горящих пластиковых перекрытий. Глаза же нестерпимо резало от яркого огня и плотного едкого дыма, так что веки приходилось держать сжатыми, оставляя лишь тонкие щели, для того чтобы ориентироваться в пространстве.

Понимая, что долго находиться в подобном помещении смертельно опасно, тем более для детей с их нежными легкими, я старался действовать быстро и дышать как можно реже. Я добрался до пожарного выхода, зацепившись по пути за что‑то торчащим из ремня прикладом ружья, рывком снял со спины тяжелый рюкзак и сбросил его в темную дыру прохода. При этом услышав, как внизу вдребезги разбиваются разлетевшиеся пустые стеклянные банки, которые, как я помнил, были выставлены рядами на крышке холодильника, стоящего вплотную к пожарной лестнице.

«Опрометчиво… Рискованно… Непродуманно…» – подумал я. Если внизу кто‑то есть, то он, или они, теперь точно знают о нашем появлении. Но сделать что‑либо с этим было нечего. Роскоши медлить и осторожничать у нас не было.

Вслед за рюкзаком, вниз по пожарной лестнице спустился я, снова зацепившись по пути о торчащий сбоку приклад ружья, проклиная себя за неуклюжесть, и вспоминая надежно ли я выставил на нем предохранитель. Оказавшись на месте и встав ногами на холодильник, уже очищенный от занимавших место пустых банок, теперь валяющихся внизу разбитыми осколками, я бегло оглядел лоджию и убедился, что помещение вроде выглядело без изменений и угрозы не представляло. Потом я принял передаваемую сверху старшую дочь, а потом младшую. Последней же спустилась супруга.

Когда все оказались на месте, целые и невредимые, сняв маски и отдышавшись свежим прохладным воздухом, я снова поднялся по лестнице и плотно закрыл за нами железную крышку люка…

Вонь

Я спустился по лестнице, осторожно слез с холодильника и встал рядом с супругой, которая носками ботинок откидывала в сторону осколки битых банок, разбросанных на полу, опасаясь, что что дети порежут ноги. Девочки же остались сидеть на крышке холодильника, свесив ноги вниз и прижавшись к друг другу, обнимая единорожку, каждая со своей стороны.

На соседской лоджии было тихо. И едва ощутимо пахло сладковато‑приторным духом. Отчего мне стало не по себе и в глубине груди чуть ущипнуло, будто этот слабый запах всколыхнул на дне болота памяти неприятные, старые, полузабытые воспоминания. В лоджию почти не проникал гул пожара, который вовсю разгорался уровнем выше. И дым пока не успел просочиться на этаж. Однако, взглянув направо, через стекло, я увидел, как в десятках окон дома напротив отражается огромное огненное марево, которым была охвачена добрая половина крыши нашего дома. Свет от которого ярко, словно днем, освещал всю ширину двора жилого комплекса и прилегающую округу.

Двор казался пустым. Тварей нигде не было видно. И я решил, что вся орда скопилась в нашем подъезде, ожидая пока огонь «выкурит» нас из убежища. И стоило мне подумать о тварях, как в моем сознании материализовался знакомый голос, будто джин из бутылки из сказки про тысячу и одну ночь.

«Выходи‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и…» – зашипел он готовящейся к нападению гадюкой.

Я было хотел дерзко ответить, но закусил язык и замер, продолжая рассматривать на стеклах окон дома напротив причудливые отражения пожара, которые словно в сломанном калейдоскопе переливались, множились и струились всеми оттенками красного и оранжевого.

Я решил молчать и не вступать со «старым знакомым» в «телепатический» диалог, опасаясь, что тем самым обнаружу для врага наше местонахождение, и выдам, что мы сумели выскользнуть из ловушки. Пусть думает, что мы все еще в квартире, подумал я, представляя в воображении, как выстраиваю в голове кирпичную стену, которая защищает мои мысли от вторжения извне.

«Пора‑а‑а‑а‑а…. Выходи‑и‑и‑и‑и‑и‑и‑и…» – зашипел тот снова, и от этого шипения по всему моему телу прошла неприятная нервная дрожь, от которой зачесалось на ступнях, ладонях и в пояснице.

Кирпичная стена в моей голове приросла вширь и в высоту. Я сжал губы, стиснул зубы и закрыл глаза, стараясь выдавить мерзкий голос из своего сознания. И когда стена достигла неимоверной высоты и толщины, превратившись в исполинское и неприступное сооружение, змеиный голос ослабел, а после и вовсе затих.

Из оцепенения меня вывел другой звук. По началу едва слышный, но набирающий громкость, который в итоге превратился в голос супруги, которая пыталась вывести меня из ступора.

– … что с тобой? Ну же…!!! Что с тобой?!!

– Что? – спросил ее я, сфокусировав взгляд на ее озабоченном, перепачканном сажей лице.

– Дети испуганы. Давай зайдем внутрь…, ‑ кивком головы она показала на виднеющуюся в темноте дверь, ведущую в квартиру.

– Да… Да….. Нет! Будьте пока здесь. Я должен проверить…, ‑ я прислушался к своему сознанию, убедившись, что голос оставил меня в покое. Расправил затекшие плечи. Покрутил головой, хрустнув шеей, сбрасывая остатки липкого морока. Потом достал из под ремня ружье и осторожно двинулся вперед.

Первым делом я попытался осветить налобным фонарем пространство квартиры, которое могло просматриваться сквозь выходящее на лоджию окно. Однако обзор закрывала плотная штора на окне внутри комнаты, в которую уперся луч фонаря, освещая лишь два горшка с увядшими комнатными цветами, выставленными на подоконнике.

Сжимая в потной ладони приклад ружья, я продвинулся дальше, осторожно обойдя брошенные посреди лоджии самокат и велосипед. Внимательно оглядел широко раскрытый «журавль» стойки для сушки одежды, завешенный гирляндами белья. Убедился, что в нем никто не прячется. Потом вплотную подошел к двери, ведущей в комнату.

Через квадратное окошко, встроенное в дверь, я разглядел соседскую спальню. Выглядящую старательно ухоженной. Луч света выхватил из темноты край ровно застеленной широкой двуспальной кровати. Прикроватную тумбу, заставленную тюбиками и баночками. А у противоположной стены внушительной махиной стоял платяной шкаф нежно розового оттенка с огромным встроенным зеркалом, в котором отражался луч фонаря и мое осунувшееся и испуганное лицо. Чуть левее виднелся открытый дверной проем в другую комнату, но там фонарь смог лишь осветить уходящий вдаль фрагмент пола, выложенного мозаикой бежевого паркета.

Я ухватился за ручку двери, потянул ее вниз и нажал от себя, опасаясь, что дверь может быть закрыта изнутри и мне придется разбивать стекло, чтобы проникнуть в квартиру. Но дверь легко поддалась под весом моего тела, позволив мне беспрепятственно попасть внутрь.

Первое чувство, которое я ощутил, оказавшись в чужой квартире, была тошнота. Она накатила на меня немедленно, стоило мне вдохнуть воздух комнаты. Тот легкий, едва ощутимый сладковато‑приторный душок, который я уловил на лоджии, в помещении квартиры оказался в разы интенсивнее. Вонь тяжелым облаком ваты проникла мне в легкие, опустилась к животу, разлилась по венам, будто притупляя чувства, обволакивая душным туманом, от чего хотелось тут же избавиться, взбодриться и очнуться.

Слыша в ушах, как мучительно гулко бьется мое сердце, перекачивая ставшую вдруг густой кровь, стараясь глубоко не вдыхать воздух квартиры, я тщательно осмотрел комнату. Пройдя фонарем от пола до потолка, по всем предметам мебели, останавливаясь в каждом углу и щели. Даже опустился на колени и заглянул под кровать. Первое впечатление меня не обмануло. Комната была аккуратно прибрана. А порядок нарушал лишь стул, придвинутый к стене справа, который я ранее не приметил, на спинку которого была небрежно накинута пара мужских джинс, а на сиденье виднелись два небольших скрученных куска черной ткани, в которых я признал торопливо сброшенные с ног носки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Неприятный сладковатый запах к тому времени немного рассеялся. Или я к нему смог привыкнуть. Но как бы то ни было, мне удалось побороть слабость и вернуть сознанию относительную ясность и чистоту.

Стараясь как можно бесшумнее передвигать ногами, я продвинулся к середине комнаты. Остановился. Прислушался к тишине квартиры. Потом двинулся дальше, к проходу в остальную часть дома. Через несколько шагов остановился снова. Прислушался. Убедившись, что мои передвижения не вызывают проблем, я приблизился еще ближе к открытой двери, за которой угадывалась большая комната, аналогичная нашей гостинной этажом выше.

Но стоило мне подойти к проходу вплотную, как тишину нарушил неожиданный звук.

«Так‑таак‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑к…» – негромко пронеслось по квартире, от чего я застыл на месте и нервно сглотнул слюну во рту, которая с трудом прошла вниз по пересохшему горлу…

Гнездо

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – барабаны в ушах притихли, задрожали, завибрировали, сокращая амплитуду, при этом наращивая темп, чтобы в нужный момент взорваться еще более оглушительным грохотом.

«Так‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑кхххххх…» – снова повторилось в тишине. И затихло.

Я стоял на месте. Не шевелясь. Ожидая, что скрип послышится снова. Закрыв луч налобного фонаря ладонью, опасаясь выдать себя раньше времени. В неудобной позе. С одной ногой, закинутой вперед в прерванном шаге. С затекшей поясницей. Не решаясь двинуться, чтобы не привлечь внимание скрытого в темноте квартиры врага. Лихорадочно обдумывая дальнейшие свои действия.

Безопасным решением было бы бесшумно вернуться назад. На лоджию. И попробовать удачу на этаже ниже. Но пожарный проход на десятый этаж блокировал холодильник, который был вплотную приставлен к пожарной лестнице. Чтобы сдвинуть его с места понадобилось бы время. Еще я не знал насколько он был тяжел и смогу ли я бесшумно передвинуть его в сторону. Ну и самое главное – я не знал получится ли у меня открыть крышку прохода вниз. Вполне возможно, что удача, улыбнувшись мне на нашем этаже, не будет больше ко мне благосклонна. Вполне возможно, что крышка попросту заварена сваркой. Или закрыта на замок, ключ от которого я никогда не смогу найти в темноте незнакомой квартиры.

Поэтому я решил идти вперед. И, если придется, дать врагу бой.

Убрав ладонь с фонаря и выпустив на волю круг света, проведя большим пальцем по холодному рычажку возле ружейного курка, убедившись, что он снят с предохранителя, я высоко поднял дуло перед собой и вошел в гостинную.

Оказавшись в новой комнате я снова ощутил удушье от тошнотворно‑сладковатого духа, который показался мне еще более густым, чем в спальне. Решив не испытывать судьбу и помня, что зараза передается также и воздушно‑капельным путем, я достал из заднего кармана брюк снятую ранее маску и вернул ее на лицо, тем самым более или менее защитив себя от токсичной вони и, как я надеялся, от заражения. Осмотрелся вокруг, обшарив лучом фонаря по незнакомому помещению, в любой момент ожидая, что скрип повториться. При этом, стараясь не терять бдительности и быть наготове к возможному нападению.

Комната была пуста. Продолговатая. Широкая. С одним окном. Схожая по габаритам с гостинной нашей квартиры этажом выше. Но совершенно непохожая во всем остальном. Выполненная с изысканным вкусом. В минималистичном восточном стиле. Почти пустая и свободная от лишних вещей. Со светлыми однотонными обоями, украшенными вставками, выполненными из уложенных рядами бамбуковых стеблей. С тремя огромными, низко висящими белоснежными бумажными светильниками японского фасона. Со стоящим посреди комнаты, почти на уровне пола, журнальным столиком из куска неокрашенного дерева, на котором красовалась широкая белая чаша, казавшаяся изготовленной вручную. И с широким, таким же низко поставленным, диваном светло‑фисташкового оттенка. Идеально‑образцовая гостиная из модного журнала по дизайну интерьера!

Безупречность обстановки нарушалась лишь грязно‑бурой кляксой, красующейся на краю декоративного настила из циновки, которым был застелен пол поджурнальным столиком. Я безошибочно признал в этой кляксе пятно крови. Старое. Засохшее. Пропитавшее циновку насквозь, заставившее ее прилипнуть к листам паркета. А еще, на широком диване, скрученными узлами, похожими на раскуроченное гнездо птицы, валялись покрывала и одеяла, перепачканные бурыми, желтыми и зеленоватыми пятнами и разводами.

И тут я снова услышал приглушенный скрип, который доносился до меня откуда‑то слева, из смежной комнаты, которая была скрыта от меня за закрытой дверью.

«Так‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑кхххххх…» – негромко заклокотало по квартире и я в очередной раз отметил про себя, что этот чавкающий и хлюпающий звук был намного слабее и выше, чем те, которые я слышал от тварей ранее.

Пройдя на середину комнаты, я остановился в нерешительности. Обдумывая как поступить далее. Или сначала дать бой зверю, прячущемуся в соседней комнате. Или же первым делом проверить входную дверь, и выяснить безопасен ли путь наружу через подъездную лестницу вниз.

Дождавшись, пока скрип умолкнет и тишина снова наполнит квартиру, я решил все же начать с входной двери, рассудив, что лучшим выходом из положения, раз уж тварь пряталась в закрытой комнате и не пробовала прорваться в гостинную, было вообще не вступать с ней в бой. И если проход через подъезд чист, то проскользнуть через квартиру незамеченными, без необходимости шуметь, стреляя из ружья, и тем самым привлекая к себе внимание тварей, которые, как я надеялся, все еще сторожили меня этажом выше.

Определившись с подобным планом, я бесшумно двинулся к коридору, уверенно ориентируясь в чужой квартире, узнавая нужные повороты по знакомой планировке комнат. Приблизившись к массивной входной двери, обшитой мозаикой деревянных панелей, я опешил, заметив, что она была приоткрыта. Широкая щель сантиметров в десять или пятнадцать в ширину зияла тревожным черным прямоугольником, и по мере того, как я подбирался к ней ближе, то из этой щели до меня доносился монотонный шум, состоящий, если прислушаться, из «ансамбля» приглушенных чавканий и хлюпаний.

Еще до того, как подойти к входной двери вплотную, я уже понял, что путь спасения через подъезд был для нас закрыт. Они были там. И их было много. Их было так много, что часть орды, очевидно, не поместилась на площадке двенадцатого этажа и осталась в хвосте на одиннадцатом, а может растянулась и на этажах ниже. От осознания того, что ловушка вокруг нас сжимается и варианты выбраться из нее стремительно сокращаются, у меня тяжело потянуло под ложечкой, а кровь схлынула с похолодевшего лица.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Подойдя к двери, я осторожно прильнул к глазку. И убедился, что мои опасения были оправданны. Они действительно были там. Десятки мерзких тварей. Их желтые, светящиеся в темноте глаза, зловеще дрожали в черноте подъезда, поджидая меня. Выжидая, когда я сдамся и попаду в их вонючие лапы и пасти!

Потом я взялся за ручку двери и медленно потянул ее на себя, мягко закрыв входную дверь. И умудрился даже беззвучно справиться с защелкой, которая надежно заблокировала дверь, тем самым защитив мой тыл.

Покончив с входной дверью, я прошел обратно в гостиную, по пути случайно наступив в засохшее пятно крови на циновке. Вблизи осмотрел диван с кучей скомканных грязных одеял, от которых, как оказалось разило рвотными массами и калом, вонь которых проникла мне сквозь маску. Еще я обнаружил клоки черных волос, слежавшиеся среди одеял и застрявшие в щелях между подушками.

С отвращением я отвернулся от мерзкого зрелища и прошел к двери, ведущей в последнюю неисследованную мною комнату квартиры, за которой, как я предполагал, скрывалось существо, издававшее слабые хлюпающие звуки.

Я приготовился. Собрался. Глубоко вдохнул и выдохнул. Крепко сжал в руках ружье, с трудом подавив в себе внезапный ребяческий импульс прикинуться героем типичного американского боевика и с размаха ноги, обутой в тяжелые охотничьи ботинки на высокой подошве, одним ударом выбить тонкую межкомнатную дверь. Это было бы слишком громко. И глупо…

Напротив, я мягко взялся за ручку двери и медленно распахнул ее настежь…

Артем

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – вопили, орали и трещали барабаны, проверяя мое сердце на прочность, которое неистово колотилось, словно двигатель гоночной машины, входящей в последний круг перед финишем, когда водитель безжалостно давит на педаль газа в попытках выжать из болида последние силы.

Указательный палец моей правой руки нервно дрожал на курке, готовый в любую секунду выпустить пулю из ружья. Еще я подумал о том, что нужно было захватить с собой биту, которую я оставил в рюкзаке на лоджии. Орудуя битой, а не ружьем, у меня бы было больше шансов остаться неуслышанным для тварей, которые поджидали нас на лестничной площадке. А если мне придется стрелять, то план выскользнуть незамеченными из ловушки может быть сорван.

Но размышлять об этом было уже поздно.

Дверь открылась, слегка скрипнув на петлях, и глухо стукнулась обратной стороной об стену.

Это была небольшая комната. Детская комната. Комната для младенца. Судя по тому, как был оформлен интерьер – комната мальчика. И я снова поймал себя на мысли, что восхищаюсь вкусу незнакомой мне хозяйки. Стены комнаты были окрашены в светло‑голубой цвет с белыми полосами, имитирующими кроны деревьев в лесу. Красивая аппликация, изображающая огромный мультяшный воздушный шар, украшала одну из стен от пола до потолка. Слева, у окна, виднелась палатка, стилизованная под индейский вигвам. Справа стояла деревянная кроватка, украшенная декоративной доской для серфинга, прикрепленной стоймя к задней стороне кроватки, на которой была выведена большая красивая надпись:

«Артем. 26/03/2019».

А над кроваткой свисала игрушечная карусель из разноцветных, перепачканных грязными разводами, погремушек.

«Так‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑кхххххх…» – снова слабо залепетало в темноте. И я безошибочно определил, что звук исходил из недр кроватки, которая не просматривалась моим фонарем сбоку, так как деревянные рейки были закрыты с внутренней стороны слоем ткани.

«Так‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑кхх‑ кхххх‑ кхххххх…» – опять закряхтело нечто, находящееся в кроватке.

И тут я все понял…!!! Элементы загадки сложились воедино. Скомканные и испачканные рвотой и калом одеяла в гостинной. Клоки волос на диване. Оставленная открытой входная дверь. И нечто, слабо пищящще в детской кроватке… Вся картина разом открылась мне, как бывает в историях про Шерлока Холмса, который методом дедукции раскрывает тайну убийства, считывая информацию с мелочей обстановки места преступления. Выходит, что семья заразилась. Родители слегли в коме на диване в гостинной. И, пройдя инкубационный период, «обратились», оставив своего ребенка в квартире одного, а сами примкнули к орде…

Осознав все это, я опустил ружье вниз. И медленно прошел через комнату к детской кроватке. С комком в горле. С тяжестью в сердце. Боясь того, что увижу. И опасаясь испытания, которое мне предстоит пережить.

То, что я увидел там…, на дне кроватки, когда плотный круг света от налобного фонаря опустился вниз, было хуже, чем я того ожидал.

Это был крохотный, голый, склизкий, безволосый кусок липкой плоти. Он лежал на спине и мерзко пищал, протягивая ко мне свои тощие ножки и ручки, обтянутые серовато‑фиолетовой кожей в сетке лиловых вен. Его глазки светились фосфорной желтизной, а пасть скалилась едва пробившимися из десен клыками. Он пытался дотянуться до меня, перевернуться на живот. Но не мог. И лишь продолжал извиваться и дергаться, тянуть кверху конечности и омерзительно пищать, не сводя с меня своих ядовито‑желтых глаз. Похожий на крысеныша, родившегося в сточной канаве и оставленного матерью‑крысой умирать без пропитания. Но несмотря на жуткие мутации, произошедшие с телом, это все же был ребенок. Изменившийся почти до неузнаваемости, но все же младенец человека. Совсем недавно бывший здоровым розовощеким крепышом, умиляющим родителей своими смешными выходками и хохочущий по пустякам на радость окружающих.

Стоило мне чуть ниже склониться над кроваткой, как сквозь маску мне в нос ударил концентрированный тошнотворно‑сладковатый смрад, исходящий от тела существа, а также от скомканных одеяльца и простынки, измазанных и пропитавшихся зеленоватыми рвотными массами и испражнениями. И я инстинктивно отпрянул и поправил на лице маску, опасаясь, что вдыхая этот «аромат», допущу инфицирование заразой.

Это было отвратительное, неописуемое по своей пугающей невообразимости зрелище!!! Я уже видел однажды «обращенного» ребенка. С месяц назад. В тот день, когда впервые общался со «старым приятелем», который на моих глазах выводил из соседней квартиры «обращенное» семейство. Но тот ребенок был постарше. А сейчас – младенец!!! Человеческий младенец! Изуродованный заразой и похожий на вонючую крысу. Но все же – младенец!!!

– Привет, Артем…, ‑ глухим шепотом обратился я к существу, снова взглянув на надпись, нарисованную на декоративной серфинговой доске, и осознав, что если цифры означали дату рождения, то сегодня было ровно пять месяцев со дня рождения мальчика.

Какая ирония! – мрачно ухмыльнувшись, подумал я…

В ответ младенец мерзко крякнул, оскалив рот, блеснув желтизной глаз и снова безуспешно вскинул вверх ножками и ручками. А я все продолжал внимательно рассматривать его, вглядываться в его лицо, стараясь разглядеть остатки человеческих признаков.

Мои сознание и память ко мне безжалостны. Они вообще – редкостные суки. Они сделали со мной свой коронный финт. Они вытянули из пластов моей памяти фрагмент воспоминания и предательски подсунули мне его под глаза. Самый неподходящий к этому случаю фрагмент. О тот дне, первом дне, когда я стал отцом. Когда я впервые взял в руки своего первенца, не обращая внимания, как соленые слезы ручьями скатывались по моему лицу. Свою старшую дочурку. Крохотную. Красную. В крови и слизи. Истошно вопящую первыми в своей жизни криками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Усилием воли я подавил в себе эти воспоминания. Понимая, что они помешают мне сделать то, что я должен сделать. Они заставят меня смягчиться и поддаться слабости меланхолии и неуместной сентиментальности.

Поэтому я решительно отошел от кроватки, чтобы ни секундой более не смотреть на того ребенка. Положил на пол ружье, освободив руки. И принялся шарить по комнате в поисках нужного предмета. В детской комнате я не смог ничего найти подходящего к моим целям. Вернулся в гостинную, прошел к кухонной зоне и принялся осматривать шкафы, перебирая в руках щипцы, ножи, вилки и скалки, выбирая, что из них подойдет лучше всего. И остановил выбор на огромном разделочном тесаке, сверкающим в свете фонаря широким и острым лезвием.

Определившись с орудием, не теряя времени, я кинулся обратно в детскую. Подошел в кроватке и занес над ней тесак. Завидев меня, младенец с новой силой зашипел и затрещал, сверкая наполненными ненавистью ко мне желтыми глазами, безуспешно вскидывая тощими конечностями.

Я приблизил к нему кончик тесака, пытаясь наметить место для удара, от чего тот яростно затрясся в беспомощной конвульсии и зашипел, злобно и часто щелкая пастью. Я поднял тесак снова вверх, чтобы размахнуться и со всей силы ударить ножом в грудь существа, чтобы наверняка покончить с тяжелой задачей. Но замахнувшись, вдруг передумал. Отложил тесак. Взял в руки небольшую подушку, забившуюся в нижний край кроватки, схватив ее правой рукой за чистую сторону. А потом осторожно положил ее на голову существа, заблокировав нос и рот, постепенно надавливая и наваливаясь на него тяжестью своего тела.

Существо сдавленно хрипело под подушкой, вскидывая ножками и ручками, пытаясь выбраться и помешать мне. Но через секунд двадцать или тридцать дело было сделано. Существо затихло и обмякло.

А потом я подобрал с пола ружье и под аккомпанемент изрыгающих громогласную какофонию барабанов в моих ушах, на негнущихся ногах вышел из комнаты…

Штурм

Когда я вернулся на лоджию к родным, то обнаружил их на прежнем месте. Супруга сидела на полу и держала детей на коленях, крепко их обнимая, так что в темноте они показались мне одним большим и бесформенным силуэтом.

Налобный фонарь супруги был отключен.

– Что с фонарем? – шепотом спросил жену я, открывая рюкзак и пытаясь найти в пакете с медикаментами бутылек с медицинским спиртом, чтобы как можно скорее обработать руки, на случай, если на них остались следы заразы.

– Почему ты так долго? – сдавленным шепотом ответила она мне вопросом на вопрос, вскинув брови высоким домиком.

– Все уже нормально…, ‑ процедил я сквозь зубы, решив, что не буду рассказывать ей о том, что мне пришлось только что пережить.

– Что нормально? Что ты ищешь в рюкзаке? – громко, неожиданно перейдя с шепота, спросила она.

– Не кричи, – попытался оборвать я ее эмоциональный порыв, продолжая суетливо шарить в рюкзаке, вытаскивая наружу мешающие поискам вещи, и с горечью подумав о том, что если на руках осталась зараза, то теперь я измазал ею весь рюкзак и его содержимое.

– Они там?!! Да?!! Ты видел их?!! Я что‑то слышала! Скажи мне? – она схватила меня за локоть и впилась в него ногтями, снова показав мне свою истеричную и инфантильную сторону характера.

– Да. Там был один. Но я с ним разобрался… Так что в квартире теперь безопасно – уклончиво ответил я, – сейчас только обработаю руки… и мы двинем… Только держи себя в руках… Пожалуйста… Сейчас мы должны действовать с холодной головой…, ‑ убедительным и нарочито ровным тоном ответил я ей, призывая ее вторую натуру, мудрую и решительную, которая была нужна мне в столь сложной ситуации, вернуться и занять лидирующее место.

Она посмотрела на меня долгим и изучающим взглядом. И, наконец, решив что‑то про себя, кивнула в знак согласия.

– Сказал был мне… Вот возьми… – сбавив тон, прошептала она, достав из кармана тюбик с дезинфектором и передав его мне, – мы тут сидели в темноте, ждали тебя, я не знала что и думать…, ‑ оправдываясь за свой всплеск эмоций ворчливо добавила она.

Под удивленным взглядом супруги, истратив добрую треть флакона со спиртом, я обработал аэрозольным распылителем ладони и руки почти до локтей, лицо, а также содержимое и поверхность рюкзака, понимая, что подобные действия выглядят нелепо и бессмысленно, так как если зараза переносится спорами через воздух, то у нас все равно не будет шансов остаться не зараженными. Но все же, если вирус передается только через прямой обмен жидкостями и контакты с загрязненными поверхностями, то подобные меры могут быть оправданы.

– Теперь вы…, ‑ передал я супруге флакон и она без дальнейших расспросов принялась обрабатывать спиртом свои руки и руки детей, а еще вернула себе и детям на лица снятые ранее маски.

– Девочки, маски не снимайте, хорошо? Ни в коем случае не снимайте!!! Слышите?!! Ничего не трогайте… И никогда, слышите, никогда не касайтесь руками лица и рта! – мягко, но с нажимом обратилась она к детям, которые безмолвно, словно куклы, сидели у нее на коленях, тесно прижавшись к ней, и лишь кивали головами и испуганно моргали глазками.

Когда приготовления были закончены, я, подхватив на плечи воняющий спиртом рюкзак, повел семью в помещение квартиры. Оказавшись в спальне, я было решил разместить детей на безупречно прибранной широкой кровати, но передумал, рассудив, что на покрывале могли остаться следы заразы. А поэтому усадил их ровно посередине комнаты, на светлый длинноворсный ковер, которым был застелен пол. Супруга же без слов поняла причину подобных моих действий и села рядом с детьми, подняв голову и вопросительно посмотрев на меня снизу вверх. Я, немного поколебавшись, закрыв плотно дверь, ведущую в остальные помещения квартиры, также решил сесть с семьей рядом. Отложил в сторону ружье. Спустил рюкзак. Тяжело опустился на пол лицом к детям и тяжело выдохнул, ощущая как напряжение медленно и неохотно отпускает меня, а дыхание выравнивается.

– Что с твоим фонарем? – снова спросил супругу я.

– Батарейки сдохли, – прошептала она, удобно устраиваясь и поправляя маски на лицах детей.

– Так быстро?

– Наверное просроченные… Хорошо, что твои фонарь еще работает…

– Ничего… Доберемся до магазина и найдем там новые батарейки…

– До какого магазина? – удивленно спросила меня она.

– До «Оазиса», ‑ произнес я название нашего любимого продуктового магазина, расположенного на первом этаже соседнего дома, который стоял сейчас, словно жирная уточка на кишащем болоте с крокодилами, защищенный лишь хрупкой стеклянной дверью.

– Что? До «Оазиса»? Так вот какой у тебя план? – спросила меня супруга, и я не смог точно определить был ли в ее вопросе сарказм. Впрочем, у меня не было сил выяснять и разбираться.

И я рассказал ей все, что сумел придумать. Про то, что пока переждем тут, в соседской квартире, если огонь и дым не перекинутся на одиннадцатый этаж. Что попробую сдвинуть в сторону холодильник и проверю пожарный проход на этаж ниже. Если проход будет заблокирован, то будем ждать, когда очиститься путь выхода через подъезд. И будем надеяться, что у нас что‑либо да получиться…

– А они…? Эти твари…? Они огня бояться? И дыма? – неожиданно спросила меня супруга, поставив этим вопросом меня в тупик, – … если они еще там…, возле дверей нашей квартиры…, ‑ она показала указательным пальцем вверх, – … то получается, что не боятся…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда я вернулся на лоджию к родным, то обнаружил их на прежнем месте. Супруга сидела на полу и держала детей на коленях, крепко их обнимая, так что в темноте они показались мне одним большим и бесформенным силуэтом.

Налобный фонарь супруги был отключен.

– Что с фонарем? – шепотом спросил жену я, открывая рюкзак и пытаясь найти в пакете с медикаментами бутылек с медицинским спиртом, чтобы как можно скорее обработать руки, на случай, если на них остались следы заразы.

– Почему ты так долго? – сдавленным шепотом ответила она мне вопросом на вопрос, вскинув брови высоким домиком.

– Все уже нормально…, ‑ процедил я сквозь зубы, решив, что не буду рассказывать ей о том, что мне пришлось только что пережить.

– Что нормально? Что ты ищешь в рюкзаке? – громко, неожиданно перейдя с шепота, спросила она.

– Не кричи, – попытался оборвать я ее эмоциональный порыв, продолжая суетливо шарить в рюкзаке, вытаскивая наружу мешающие поискам вещи, и с горечью подумав о том, что если на руках осталась зараза, то теперь я измазал ею весь рюкзак и его содержимое.

– Они там?!! Да?!! Ты видел их?!! Я что‑то слышала! Скажи мне? – она схватила меня за локоть и впилась в него ногтями, снова показав мне свою истеричную и инфантильную сторону характера.

– Да. Там был один. Но я с ним разобрался… Так что в квартире теперь безопасно – уклончиво ответил я, – сейчас только обработаю руки… и мы двинем… Только держи себя в руках… Пожалуйста… Сейчас мы должны действовать с холодной головой…, ‑ убедительным и нарочито ровным тоном ответил я ей, призывая ее вторую натуру, мудрую и решительную, которая была нужна мне в столь сложной ситуации, вернуться и занять лидирующее место.

Она посмотрела на меня долгим и изучающим взглядом. И, наконец, решив что‑то про себя, кивнула в знак согласия.

– Сказал был мне… Вот возьми… – сбавив тон, прошептала она, достав из кармана тюбик с дезинфектором и передав его мне, – мы тут сидели в темноте, ждали тебя, я не знала что и думать…, ‑ оправдываясь за свой всплеск эмоций ворчливо добавила она.

Под удивленным взглядом супруги, истратив добрую треть флакона со спиртом, я обработал аэрозольным распылителем ладони и руки почти до локтей, лицо, а также содержимое и поверхность рюкзака, понимая, что подобные действия выглядят нелепо и бессмысленно, так как если зараза переносится спорами через воздух, то у нас все равно не будет шансов остаться не зараженными. Но все же, если вирус передается только через прямой обмен жидкостями и контакты с загрязненными поверхностями, то подобные меры могут быть оправданы.

– Теперь вы…, ‑ передал я супруге флакон и она без дальнейших расспросов принялась обрабатывать спиртом свои руки и руки детей, а еще вернула себе и детям на лица снятые ранее маски.

– Девочки, маски не снимайте, хорошо? Ни в коем случае не снимайте!!! Слышите?!! Ничего не трогайте… И никогда, слышите, никогда не касайтесь руками лица и рта! – мягко, но с нажимом обратилась она к детям, которые безмолвно, словно куклы, сидели у нее на коленях, тесно прижавшись к ней, и лишь кивали головами и испуганно моргали глазками.

Когда приготовления были закончены, я, подхватив на плечи воняющий спиртом рюкзак, повел семью в помещение квартиры. Оказавшись в спальне, я было решил разместить детей на безупречно прибранной широкой кровати, но передумал, рассудив, что на покрывале могли остаться следы заразы. А поэтому усадил их ровно посередине комнаты, на светлый длинноворсный ковер, которым был застелен пол. Супруга же без слов поняла причину подобных моих действий и села рядом с детьми, подняв голову и вопросительно посмотрев на меня снизу вверх. Я, немного поколебавшись, закрыв плотно дверь, ведущую в остальные помещения квартиры, также решил сесть с семьей рядом. Отложил в сторону ружье. Спустил рюкзак. Тяжело опустился на пол лицом к детям и тяжело выдохнул, ощущая как напряжение медленно и неохотно отпускает меня, а дыхание выравнивается.

– Что с твоим фонарем? – снова спросил супругу я.

– Батарейки сдохли, – прошептала она, удобно устраиваясь и поправляя маски на лицах детей.

– Так быстро?

– Наверное просроченные… Хорошо, что твои фонарь еще работает…

– Ничего… Доберемся до магазина и найдем там новые батарейки…

– До какого магазина? – удивленно спросила меня она.

– До «Оазиса», ‑ произнес я название нашего любимого продуктового магазина, расположенного на первом этаже соседнего дома, который стоял сейчас, словно жирная уточка на кишащем болоте с крокодилами, защищенный лишь хрупкой стеклянной дверью.

– Что? До «Оазиса»? Так вот какой у тебя план? – спросила меня супруга, и я не смог точно определить был ли в ее вопросе сарказм. Впрочем, у меня не было сил выяснять и разбираться.

И я рассказал ей все, что сумел придумать. Про то, что пока переждем тут, в соседской квартире, если огонь и дым не перекинутся на одиннадцатый этаж. Что попробую сдвинуть в сторону холодильник и проверю пожарный проход на этаж ниже. Если проход будет заблокирован, то будем ждать, когда очиститься путь выхода через подъезд. И будем надеяться, что у нас что‑либо да получиться…

– А они…? Эти твари…? Они огня бояться? И дыма? – неожиданно спросила меня супруга, поставив этим вопросом меня в тупик, – … если они еще там…, возле дверей нашей квартиры…, ‑ она показала указательным пальцем вверх, – … то получается, что не боятся…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Я не знаю…, ‑ задумчиво пробормотал я после паузы, удивляясь тому, что сам не догадался озадачиться этим обстоятельством.

И тут, будто некие силы решили ответить на наши вопросы. Мы услышали неожиданный шум. Со стороны подъезда, за входной дверью, будто разбуженные неким призывом, истошно заскрипели, завопили, заклокотали и защелкали десятки тварей.

«Пора‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑а‑а….!» – зашипело в моей голове и я опять ощутил, как по телу прошла дрожь, отчего у меня неприятно зачесались ступни, ладони, живот и спина.

Я плотно закрыл глаза и снова использовал трюк, который уже помогал мне защититься от зова монстра. Крепкая толстая стена немедленно взметнулась вверх, надежно защитив мое сознание и не позволяя твари копаться в моих мозгах.

И это сработало. Сипящий голос тут же затих.

И последнее, что я уловил, было зловещее:

«Мы иде‑е‑е‑е‑е‑м‑м‑м‑м…».

А потом, сверху, со стороны нашей квартиры этажом выше, что‑то тяжело и гулко ухнуло. А потом загрохотало снова. Методично и сокрушительно. Удар за ударом! Удар за ударом! От чего, как мне показалось, даже слегка задребезжали железобетонные перекрытия и стены нашего дома.

– Папа! Мне страшно! – жалобно пропищала старшая дочь и прильнула к матери.

– Что это? – испуганно спросила меня супруга, обхватывая руками детей, прижимая их к себе, как будто это сможет защитить их от яростной и безжалостной силы, которая беснуется этажом выше.

– Они ломают нашу дверь…, ‑ сдавленным хриплым голосом ответил я ей, вздрагивая всем телом от каждого доносящегося сверху удара…

Дочь

БАМ‑БАМ‑БАМ!!! – в ушах снова затрещал безумный оркестр из языческих барабанов, напомнив, что переводить дух рано и опасность для нас не миновала.

В нервном возбуждении я вскочил на ноги, будто мне нужно было бежать куда‑то. Но бежать было некуда… И я снова сел на пол.

– Спокойно… Пусть ломятся…, ‑ прошептал я супруге, стараясь дышать глубоко и ровно, чтобы обуздать вновь забившееся в тревоге сердце.

– Папа! Папа! Они нас убьют? – жалобным срывающимся голоском спросила меня старшая дочь.

– Нет, родная. Не бойся. Они нас не найдут… – попытался успокоить ее я, ощущая как от жалости к испуганной дочери сдавливается мое дыхание. И от того, что по сути дела я не был уверен в том, что ей говорил. Мне самому, взрослому мужчине, было страшно. И я мог лишь догадываться каково было ей, семилетней крошке, проходить через подобные испытания.

– Точно?!! – ее глазки наполнились слезами, – потому что…, потому что…, я видела дядь и теть…., они там…, во дворе лежат…, они их убили…. И та тетя с деточками…, которым ты отправлял покушать… Они тоже умерли… Я видела…, ‑ задыхаясь в приступе накатывающего на нее плача, сумбурно, путая слова, бормотала дочь.

Мы встретились с супругой глазами, без слов поняв друг друга, оба осознав, что старшая дочь, к нашему сожалению, понимала о происходящем намного больше, чем нам казалось и хотелось. И осознать это было горько. Это означало, что мы, как родители, не смогли оградить детей от творящихся вокруг ужасов.

– Точно. Любовь моя. Крошка моя. Деточка моя сладкая. Ничего не бойся… Нас никто не тронет. Я не позволю никому вас обидеть. Обещаю…, ‑ я притянул девочку к себе, крепко обнял и поцеловал нежную тонкую кожу под ее левым ухом, ощущая, как ее трясет и она с трудом справляется со спазмами рыданий.

С трудом успокоившись, дочь сняла с лица маску, чтобы стереть с лица выступившие слезы, и тут же поморщилась.

– Фууууу…, воняет…, ‑ брезгливо протянула она, зажав пальцами ноздри.

– Да, детка. Одень побыстрее маску. Тут плохой запах… – ответил ей я, вспомнив про тошнотворный «аромат» в квартире.

Супруга, слушая наш с дочерью диалог, также сняла маску и втянула в себя воздух.

– Какой запах? Я ничего не чувствую…

– Как не чувствуешь? Воняет же! Приторно… Как будто аммиаком, – удивленно спросил ее я, сняв и свою маску, чтобы проверить обоняние. И тут же убедился, что вонь никуда не делась.

– Нет. Я не чувствую…, ‑ она свободно и глубоко вдыхала и выдыхала воздух квартиры.

– Может ты потеряла обоняние от «ковида»? – предположил я.

На что супруга достала из кармана початый флакон со спиртом, отвинтила крышку, поднесла открытую бутылочку к носу и тут же ее отдернула.

– Нет. С обонянием все в порядке…

– Запах спирта очень сильный. Попробуй что‑нибудь другое. Понюхай свой костюм. Он новый и должен пахнуть свежей краской.

Она поднесла к носу воротник охотничьей куртки.

– Чувствую… Хорошо чувствую…, ‑ ответила она, недоверчиво взглянув на меня.

Потом она повернула к себе младшую дочь, которая все это время тихо сидела на коленях у супруги, обнимая мать своими тоненькими ручками. И стянула розовую маску с ее лица.

– Ляля? Скажи, у тебя в носике воняет?

Та непонимающе переводила свой взгляд между нами троими, моргала глазками и не отвечала.

– София, крошка? Скажи, тебе сейчас плохо пахнет? – сделал еще одну попытку я.

И тут младшая дочь, поняв что от нее хотят, отрицательно покачала головой. И едва слышно, тонким голосом ответила.

– Не‑е‑е‑т…

– Она сказала: «нет». Значит мы со старшей чувствуем эту вонь. А вы с младшей нет, – сделал вывод я, озадачивший подобной загадкой, не имея даже домыслов о том, каким образом так вышло и по какой причине.

Тем временем, звери продолжали неистово биться о входную дверь нашей квартиры. После каждого удара я ждал, что раздастся громкий треск, который бы означал, что дверь не выдержала натиска и звери пробрались внутрь. Но дверь держалась. А мы продолжали сидеть на полу, вернув маски на лица, тесно прижавшись к друг другу, словно потерявшиеся в степи зверьки, которых врасплох застигла непогода, озадаченные последним открытием, прислушиваясь к шуму и ожидая, какие испытания нас поджидают далее.

Наученный прошлым опытом, я продолжал удерживать воображаемую высокую и толстую стену вокруг своего сознания, опасаясь, что если отпущу ее, то позволю зверю узнать, что нам удалось выскользнуть из западни, и штурм нашей квартиры бесполезен. Иногда я отвлекался, задумавшись о другом, но тут же напоминал себе о стене и возводил ее снова, пытаясь приучить себя навыку держать ее постоянно в неком «фоновом режиме».

А они все долбили в дверь и долбили… Все сильнее и яростнее. И свирепые визги и вопли десятков беснующихся тварей разносились по дому, легко проникая сквозь бетонные перекрытия, заставив нас закрыть детям уши, чтобы хоть таким образом защитить их от ужаса, который вызывал этот устрашающий шум.

Время шло. Минута за минутой. Мы молча сидели и ждали, каждый окунувшись в собственные переживания происходящего. Старшая дочь успокоилась и затихла. И в сумерках комнаты, освещаемых лишь лучом моего налобного фонаря и слабыми отблесками проникающего сквозь плотные шторы пожара, я незаметно наблюдал за выражением её лица. Оно было бледным. Испуганным. Затравленным. Осунувшимся. И что самое для меня горькое – смирившимся с доставшимся ей испытанием. Младшая же, после особо громкого удара, принялась было капризно хныкать. А старшая, по‑взрослому уверенным и спокойным тоном, успокоила ее, сказав пару нужных фраз. И та стихла… Тоже испуганная и подавленная, но все же по‑детски, не сполна понимая серьезность нашей ситуации.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И, наконец, мы дождались…

Послышался треск. А следом грохот.

Я понял, что «все»! Моя железная дверь, в прочность которой я столь свято верил, сдалась и рухнула, не выдержав натиска обезумевших тварей. А следом послышались возбужденные скрипящие визги зверей, которые словно шакалы кинулись в нашу квартиру, чтобы первыми добраться до добычи и отхватить себе куски пожирнее.

Мы все, как один, подняли головы вверх, в сторону потолка, за которым находилась наша квартира. А там, на той стороне от бетонного перекрытия гремела падающая мебель, звенели разбиваемые вдребезги стекла и посуда. Вопли десятков зверей, крушащих нашу павшую крепость, слились в один обезумевший от разочарования и ярости скрипящий вой.

– Они поняли что нас там нет…, ‑ сдавленным бесцветным шепотом констатировал я происходящее над нами, крепче обняв родных, ниже пригибая к полу спину и сжимая плечи, при этом мысленно сосредоточившись на воображаемой стене, держа на ней концентрацию, опасаясь, что именно сейчас, когда звери поняли, что нам удалось скрыться из ловушки, мой «старый знакомый» вновь попробует вызвать меня на контакт.

А следом случилось то, что заставило приподняться волосам на макушке моей головы. Старшая дочь вдруг встрепенулась. Высвободилась из моих объятий. Растерянно посмотрела на меня. На мать. Часто заморгала глазками. И удивленно произнесла, будто ответив на не расслышанный мною чей‑то вопрос.

– … мы здесь…

Стена

– Сладкая, с кем ты говоришь? – медленно, тихо, осторожно выговаривая каждое слово, спросил ее я, начиная смутно догадываться о том, что происходит с дочерью.

При этом я заметил, что скрипящий звериный вой на верхнем этаже умолк, будто твари затихли и выжидали, чем закончиться диалог девочки с ее невидимым собеседником.

Не обращая внимание на мой вопрос, дочь отвела отстраненный и помутневший взгляд в сторону. Тряхнула головкой. Сморщила переносицу. И снова ответила в пустоту.

‑ … здесь…. Мы спрятались внизу… На нижнем этаже от нашего домика…, ‑ бесцветным голосом сказала она.

И стоило ей произнести эти слова, как наверху, в нашей квартире, затаившиеся было твари завизжали и заскрипели с новой неистовой силой и яростью. Опять загрохотала опрокидываемая мебель, застучали лапы десятков возбужденных, жаждущих крови существ, вероятно сбивающих друг друга с ног и сталкивающихся в проходах. Судя по перемещению источника шума, орда ринулась из квартиры обратно в подъезд, а потом кинулась на этаж ниже, к квартире, где мы прятались.

Барабаны остервенело заколотили по моим ушам. Кровь разогналась в моем теле с такой силой, что я почти почувствовал ее напор и горячее трение о стенки артерий. И в моей груди будто сорвался вниз тяжелый и холодный булыжник, который с размаху приземлился внизу живота и распространил по телу свинцовое ощущение неотвратимости грядущей катастрофы. А безжалостный и зловещий секундомер обратного отсчета снова был запущен, отмерив нам короткий промежуток времени для того, чтобы справится с очередной смертельной ловушкой.

Но прежде, чем искать выход из квартиры и спасаться от наступающей орды, мне нужно было решить первостепенную задачу, которая не могла терпеть промедления.

– С кем ты говоришь? – на этот раз громко и с напором спросил я дочь, тряхнув её за плечи.

– Ай! Папа, больно…, ‑ жалобно протянула та. Ее взгляд прояснился и сфокусировался на мне. А потом она принялась расчесывать себя, теребя руки, ноги, живот и шею.

– С кем ты разговариваешь? – я притянул дочь к себе вплотную, приблизил наши лица, удерживая ее взгляд, чтобы она вновь не ускользнула от меня в свой диалог с невидимым собеседником.

– Папа… В моей головке дядя говорит… Он шипит так…, как…, ну…, я не знаю…. И тихо… И громко тоже… Прямо тут! – сбивчиво и взволнованно она пыталась описать мне свои ощущения, показав пальцем себе на висок, – ну… еще чешется от него… Плохо… Мне не нравится…

Мое страшное подозрение подтвердилось. Я набрал в легкие воздух и начал горячо и взволнованно говорить.

– Милая…, милая моя девочка…, ‑ забормотал я, – ты не должна разговаривать с этим дядей! Ни в коем случае не отвечай ему. Он плохой… Понимаешь? Это чудище! Монстр! Он – их всех главный. Тех, которые убили всех наших соседей. Убили тетю и ее деток из дома напротив. Помнишь их? А теперь они хотят убить и нас.

– Папа прости‑и‑и…, я не знала… Он меня спросил «где ты?» и моя головка стала такой…, такой… мягкой… И я будто перестала вас видеть… И такое все белое в головке стало… И я сказала ему, что мы тут… Внизу… Я сделала плохо, да? Теперь мы умрем, да? Это я виновата, да?!!

Она тяжело всхлипнула и бесшумно зарыдала, отстраняясь от моих объятий.

– Ты не виновата, – как можно мягче и убедительнее прошептал я ей прямо в ушко, удерживая дочь в руках и крепко прижимая ее к себе, – послушай меня… Он и со мной говорил. Этот голос…, ‑ дочь перестала вырываться и повернула ко мне свое заплаканное лицо с мокрой от слез маской, – и знаешь, что я делаю? Каждый раз, когда я слышу голос этого плохого дяди, то я строю вокруг своей головы стену. Я представляю, какая она большая и высокая. Помнишь, как та, которую мы видели в старом городе, когда ездили последний раз в отпуск? Помнишь?

Она утвердительно кивнула головой.

– Так вот, – продолжил я, – ты делай также. Если ты опять услышишь тот страшный голос, то сразу строй вокруг своей головы стену. И представляй какая она огромная. Какая длинная и высокая, твоя стена. И как хорошо она защищает твою головку. Хорошо?

Дочь снова утвердительно кивнула головой.

– Я не поняла…, ‑ супруга недоуменно смотрела на нас, ожидая объяснений нашему странному с дочерью поведению.

– Я тебе все потом расскажу. А сейчас мы должны выбираться отсюда, – бросил я ей и рывком встал на ноги.

И в этот же самый момент со стороны входной двери в квартиру послышался первый тяжелый удар. Потом второй. И третий. И четвертый! Орда бросилась на штурм двери и я уже знал по свежему опыту, что преграда долго не протянет.

Не теряя больше ни секунды впустую, я бросился обратно на лоджию, добрался до стоящего в углу холодильника, блокирующего проход вниз, ухватился за него обеими руками и рванул на себя. Железная махина чуть колыхнулась на ножках и вернулась на прежнее место. Я рванул его на себя снова, вложив в рывок всю силу, которая у меня имелась. От усилий в пояснице щелкнуло. Жилы натянулись. Мышцы натужно зазвенели. Но я продолжал отчаянно тянуть, в какой‑то момент испугавшись, что у меня при всем желании не получиться справиться с задачей.

Но к моей радости, железная тяжесть холодильника вдруг поддалась, оторвалась задними ножками от пола и опрокинулась в мою сторону. Крепко ухватившись за неудобные выступы дверцы холодильника, я снова потянул ношу на себя и сдвинул его на несколько сантиметров вперед. Немного передохнув, сдвинул еще, пока не вытянул махину на середину лоджии, освободив доступ к заветной цели. Потом я забрался на холодильник и спустился на пол с обратной стороны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пусть будет открыто. Пусть будет открыто. Пусть будет открыто…, ‑ бормотал я про себя, словно мантру, замерев на секунду перед тем, как направить луч налобного фонаря на железную дверцу в полу, которая могла бы быть и открытой, и намертво завареной сваркой, и попросту запертой на суровый неприступный замок.

Когда я опустил голову вниз и осветил пространство у ног, то к своему ликованию убедился, что внизу находилась абсолютная близняшка той дверцы, которой был оборудован пожарный выход из нашей квартиры. Такой же небольшой, квадратный, плохо покрашенный в казенную коричневую краску и местами подернутый ржавчиной лист железа с приваренной ручкой, изготовленной из скрученного металлического прута.

И никакого намека на замок!

И края дверцы вроде слегка торчали вверх, плохо подогнанные под границы прохода. Что свидетельствовало, что дверь не была заварена.

С колотящимся в горле сердцем, я сел на корточки, схватился за шершавую ручку и потянул ее на себя…

Передышка

Дверца со скрипом поддалась и, дохнув мне в лицо прохладой, открылась.

– Спасибо. Спасибо. Спасибо. Спасибо! – пробормотал я слова благодарности неким силам, которые продолжали присматривать за нами, подкинув вторую по счету подряд удачу с пожарным выходом. В который раз нам везло. В который раз силы спасали нас от погибели и давали шанс выскочить из очередной ловушки. А я все продолжал выпрашивать больше и больше.

С опасливой надеждой, я осветил фонарем пространство лоджии десятого этажа. Гадая о том, какие трудности нас могут ожидать в незнакомой квартире. Будет ли она пуста и безопасна? Или в темноте комнат мы встретим семейство обращенных тварей?

Фонарь высветил ряды картонных коробок, сложенных стенкой, а еще несколько поставленных друг на друга белых пластмассовых ведер. Распластавшись на полу и опустив голову вниз, я рассмотрел лоджию целиком. Ряды коробок и ведер тянулись по всей длине помещения, вдоль внешней и внутренней стены, доходя почти до высоты окон. Судя по рисункам на коробках и ведрах я предположил, что в них находились строительные материалы. Кафельная плитка, ламинатные доски, краска и эмульсия. Вероятно, хозяева занимались в квартире ремонтом, и подобная догадка вселила в меня луч надежды о том, что жилище, скорее всего, должно быть пустым.

Окрыленный подобными мыслями, я поспешил обратно к семье.

Когда я вернулся в комнату, то услышал, как глухие удары в дверь теперь сопровождались звонким железным треском, что могло свидетельствовать о том, что входная дверь вот‑вот поддастся под натиском тварей. Что металлические петли съезжают с креплений, а штыри засовов выгибаются. Значит таймер обратного отсчета вымерял самые последние секунды перед тем, как существа вломятся в квартиру.

– Ну? Что?!! – обратилась ко мне супруга, отчаянным взглядом посмотрев на меня, опасаясь плохих новостей. Девочки стояли по сторонам от матери, прижимаясь к ее ногам, и также вопросительно подняли на меня глазки.

– Все отлично. Проход есть, – поспешил успокоить ее я. – Надо торопиться. Уходим! Они сейчас прорвутся…

Подобрав ружье с пола, я немного помедлил, обдумывая как с ним поступить. И принял решение положить его в рюкзак, рядом с другим ружьем, а взамен ему заручиться помощью бейсбольной биты, которая все это время торчала увесистой деревянной ручкой из рюкзака, и в наших обстоятельствах позволила бы мне обороняться от врагов без лишнего шума. Я заложил биту за ремень, набросил на спину рюкзак и повел семью к пожарному выходу.

Мы спустились по пожарной лестнице вниз по отработанной ранее схеме. Сначала я скинул вниз рюкзаки, потом спустился сам, принял старшую дочь, младшую, а последней спустилась супруга. Напоследок, я снова поднялся по лестнице вверх на покинутую нами лоджию и потратил драгоценную минуту, чтобы приставить холодильник как можно ближе обратно к стене, чтобы скрыть следы нашего побега. Потом, спустившись, вернул дверцу на место, при этом услышав как наверху отчаянно загрохоталои завизжало. И после послышался тяжелый звериный топот лап десятков возбужденных охотой тварей, которые ринулись в покинутую нами за считанные секунды до вторжения квартиру.

Мы нашли свободный пятачок среди нагромождений коробок и ведер, и присели на холодный пол. Я выключил налобный фонарь, чтобы не привлекать к нам внимание, на случай, если в квартире мы были не одни. И стал слушать, как неистово беснуется наверху орда, снова позволившая нам проскользнуть у них под носом.

Мы молча обменивались взглядами, вздрагивая от особо яростных звуков. Девочки же вскоре закрыли глаза, тесно прижались к нам, подобрали ноги, свернулись калачиками и закрыли ладошками уши, пытаясь по‑своему, по‑детски защититься от ужасающих обстоятельств, в которых мы все находились. А я, ожидая, что «старый знакомый» вновь попытается выйти со мной на «связь» проверил высоту и целостность моей воображаемой стены, которая стояла крепко и внушительно, защищая от проникновения зверя.

– Милая, ты не забыла про стену? – шепнул я в узкую щелку между ладошкой и ухом старшей дочери.

Она молча мотнула головой в знак, того, что не забыла. Я был уверен в ней. Она не забудет…

Так прошло некоторое время. Может – минут пятнадцать. Может больше. Девочки притихли у нас на коленях и перестали вздрагивать. Супруга также закрыла глаза и положила голову поверх рюкзака. Стена в моем сознании крепко стояла на нужном месте, не позволяя врагу добраться до нас. И звери на верхнем этаже вроде тоже умолкли, не найдя добычи. И теперь до нас доносились лишь их редкие и отрывистые скрипы и пощелкивания.

Я сидел, облокотившись спиной на стену, поглаживая тощие спинки дочерей и рассматривая в витражном окне кусок беззвездного ночного неба и несколько видимых с моего ракурса этажей дома напротив, отметив, что судя по поблекшим отблескам огня, отраженного на стеклах окон, пожар на крыше затухал, не перекинувшись на остальные этажи здания.

В нескольких метрах от нас виднелась ручка закрытой двери, ведущей в квартиру. Я изредка посматривал и на нее. И, казалось, она также посматривала на меня в ответ. Она ждала нас… Надменно и издевательски подмигивала мне блестящим никелированным боком. Наглая и уверенная в том, что мы никуда от нее не денемся. Что нам рано или поздно придется поднять наши задницы и прокладывать путь вперед, через дверь очередной лоджии в темные недра очередной чужой квартиры.

Но как же мне не хотелось подходить к той ручке! Входить в ту квартиру! Думать! Решать! Биться! Убивать! Выживать!!!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Барабаны в моих ушах также притихли. И теперь лишь едва слышно, кончиками палочек, набивали нервный ритм. И лишившись их адреналиновой энергии, я ощутил как свинцовая тяжесть опустилась на мое тело. Голова помутнела. Ноги и руки обмякли. Веки потянулись вниз. И я понял насколько сильно устал и хочу спать.

Стоило мне поддаться слабости и закрыть глаза, как темнота немедленно принялась окутывать мое сознание толстым и душным одеялом. И в тот момент, когда сон бы окончательно захлопнул мой разум, я нашел в себе остатки сил и скинул одеяло дрема, встрепенулся, раскрыл глаза и снова уставился на блестящую в темноте ручку двери, ведущей в квартиру.

Почувствовав мои шевеления, очнулись и родные. Супруга подняла голову от рюкзака и вопросительно посмотрела на меня. Девочки также проснулись и сверкнули в темноте глазами.

Я тяжело поднялся на ноги, ощущая себя семидесятилетним стариком, и принялся действовать. Первым делом я включил налобный фонарь и осветил пространство в правом краю лоджии, где должен был находиться пожарный выход на этаж ниже. Передвинув в сторону коробки, я быстро обнаружил, что искал. Однако дернув за ручку железной дверцы, я убедился, что на этот раз проход был закрыт. И даже не заблокирован висячим замком. А надежно заверен сваркой. Чего я и опасался.

– Закрыто…, ‑ разочарованно прошептал я супруге, когда пробрался через коробки к родным обратно.

– Что теперь? – спросила меня она и ее лицо трагично вытянулось, а в неровном свете фонаря темные круги под ее глазами, казались, разлились до середины щек.

– Будем выбираться через подъезд…, ‑ ответил я, устало улыбнувшись и пожав плечами.

Она задержала на мне свой взгляд и лишь кивнула в ответ, оставив меня в неведении относительно того, приняла ли она всерьез мой план дальнейшего спасения, или попросту не нашла нужным со мной спорить.

Далее, я направил луч фонаря сквозь стекло окна комнаты, осветив помещение, куда вела дверь лоджии. На этот раз окна не были закрыты шторами и я смог беспрепятственно осмотреть пространство.

Это была комната, таких же размеров и габаритов, как и комнаты на двух этажах выше, но абсолютно пустая, с голыми бетонными стенами, ворохами электрических проводов свисающих с потолка, и с полом, наполовину уложенным ламинатными досками. Мои догадки оправдались. В квартире действительно шел ремонт. На дальней стене зиял темный проем, ведущий в центральную комнату. Но фонарь смог выхватить из темноты лишь похожую картину незавершенного строительства.

Когда я дернул за наглую, дождавшуюся меня никелированную ручку и открыл дверь, ведущую в квартиру, то снова, через полотно лицевой маски, ощутил знакомый тошнотворно‑сладкий запах…

И притихшие было барабаны в моих ушах задребезжали с новой силой…

Комок

В комнате было тихо и сыро, как бывает в помещениях, где ведется ремонт. Я вытянул из‑за ремня биту, вложил ее в правую руку, перекинул ноги через дверной проход и опустил их на бетонный пол, отчего по комнате прошелся гулкий стук, отразившийся от голых серых стен.

Замерев на месте, я прислушался к тишине, стараясь уловить малейшие колебания в воздухе, которые бы свидетельствовали, что мы в квартире не одни. Тишина ответила мне лишь эхом биения собственного сердца. И даже скрипы и щелканья орды, притихшей этажом выше, хорошо слышимые на лоджии, не нарушали тишину квартиры.

Лучом фонаря я обшарил щербатые бетонные стены, бугры и неровности на которых зловеще вытягивались от падающего на них света причудливыми пугающими тенями. Прошелся по потолку, с которого лианами свисали спутанные нити электрических проводов, уходящие концами за декоративное полусобранное потолочное перекрытие, останавливаясь и изучая каждый крупный моток, опасаясь, что за ним может скрываться угроза.

Покончив с осмотром помещения, я направил луч фонаря в сторону прохода в центральную комнату. На высокий прямоугольник со рваными бетонными краями, который строители не успели обустроить межкомнатной дверью. Чернеющий неизвестностью и зловещий в своей молчаливой опасности. Напоминающий своими очертаниями гробовую яму, сквозь которую мне совсем не хотелось проходить.

От вида этого темного прохода мне стало не по себе и туго стянуло внизу живота. Сглотнув слюну по пересохшему горлу, я издалека, не подходя близко к проему, попытался высветить пространство за проходом, держа биту наготове, на случай, если из тьмы выскочит зверь и мне придется отбиваться от его нападения. Но как и прежде, я не смог разглядеть ничего, кроме серого бетонного пола и куска грубой неоштукатуренной стены.

Барабаны в моих ушах снизили громкость и мелко застрочили в тревожном учащенном ритме, готовясь яростно взорваться, когда звенящее ожидание сменится драматичной развязкой.

Я – Алиса из сказки, попавшая в кроличью нору и падающая в неизвестность.

Я – мышь, отпущенная в вольер со змеями, которая стоит посреди клетки и трясется от страха, ожидая, когда хищники незаметно подползут к ней и кинутся в смертельном броске.

Я – заблудившийся в лесу путник, оказавшийся зажатым в болоте, опасающийся провалиться в пучину из‑за одного неосторожного шага.

Я – исследовательский колониальный корабль, впервые вступающий в неизведанные и опасные воды Амазонии.

Чтобы лишний раз удостовериться, я на секунду приспустил маску с лица и вдохнул прохладный, влажный и воняющий аммиаком «аромат» комнаты, который коротким тупым ударом вонзился в мои ноздри.

– Еще одно «гнездо»…, ‑ пробормотал я, поспешив вернуть маску на место, и испугавшись своего же шепота, который показался мне излишне громким.

Не нужно было быть гением, чтобы связать одно с другим. И понять, что именно так и воняют обращенные «существа» и выделения их тел. Этот запах я впервые почувствовал в предыдущей квартире. Так воняло от перепачканного калом, слизью и рвотой дивана в гостинной. От «гнезда», как я для себя его назвал. И от детской кроватки, в которой лежал несчастный обращенный младенец. Этим же запахом был сейчас пропитан воздух незнакомой квартиры.

И тут я вспомнил, что эта душная сладковатая вонь проникла в мою судьбу намного раньше сегодняшнего дня! Удивленный, что сразу не связал одно с другим, не увидел очевидную связь между событиями, я вытянул из закутков памяти два воспоминания.

Первым был случай из дальнего детства, уже в который раз за прошедший год всплывающий из глубин памяти, когда также тошнотворно сладко пахло из окна трамвая, который гремя железными колесами, вез нас с бабушкой из одной части умирающего индустриального городка в другой. А потом эта вонь повторилась совсем недавно, в прожаренном солнцем прошлогоднем мае, когда все безумие только начиналось… В тот день, когда я ехал по приморской дороге на машине, в облаке беспечных, хлопающих крылышками бабочек, которые попадали под колеса, размазывались об лобовое стекло, и гибли десятками, падая на горячий асфальт, пока другие, еще живые, продолжали плясать в прогретом воздухе свой короткий танец неотвратимой и близкой смерти…

– Да…, эти чертовы бабочки…, ‑ сказал я себе, в который раз смутно догадываясь, что эти бабочки не случайны. Что они также являются одним из многих кажущихся разрозненными кусочков пазла, который мне только предстоит собрать в одну картину, наряду с десятком других неразгаданных пока загадок. К которым сейчас добавилась тайна причины того, что я и старшая дочь чувствуем вонь от «гнезд» обращенных, а супруга и младшая дочь – нет.

– Я подумаю об этом потом…, ‑ оборвал я свои размышления и, крепче обхватив ручку бейсбольной биты, сосредоточился на происходящем. На чернеющем проходе, похожем на могильную яму. На зловещей влажной тишине незнакомой квартиры. И на том, что тошнотворная вонь мне подсказала, что в одной из комнат могут находиться «обращенные».

Несколько секунд я продолжал стоять без движения, опасливо вглядываясь в пугающую глубину прохода, обдумывая тактику дальнейших действий. О том, верным ли было решение оставить ружье и заменить его бейсбольной битой? И, может, стоило выключить фонарь и зайти в центральную комнату не привлекая внимания.

Поразмыслив и убедив себя, что поступаю верно, я все же двинулся вперед, ощущая, как руки и спина покрываются «гусиной кожей». Прошел сквозь проход. Остановился посреди широкой комнаты. И суетливо крутанул головой по сторонам, выхватывая из темноты чернеющие углы, опасаясь, что звери накинуться на меня, стоит мне оказаться к ним спиной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но никто на меня не кинулся. Тишина продолжала дребезжать в воздухе комнаты, словно холодный жирный студень. А барабаны в ушах отбивали мелкую дробь по моим натянутым нервам.

Еще раз, медленнее и внимательнее, я прошелся фонарем по стенам и углам. Также, как и комната из которой я вышел, помещение было оставлено в состоянии незавершенного ремонта. Голые стены были оштукатурены и выровнены с одной стороны, а три остальные оставлены в грубой бетонной стяжке. Гипсокартонный фальш‑потолок с отверстиями для лампочек был почти закончен и ожидал лишь покраски. По всем углам стояли грязные, измазанные цементом ведра и корыта. Справа у стены высилась широкая стремянка, небрежно прикрытая слоем плотного и пыльного строительного целлофана. А проход в третью комнату был на этот раз плотно закрыт сплошной деревянной дверью.

Убедившись, что комната не вызывала опасений, я позволил себе немного перевести дух. Но стоило мне облегченно выдохнуть, как со стороны, где стояла стремянка, до меня донесся слабый шорох… Моя голова немедленно повернулась и свет фонаря выхватил из мрака нужный кусок помещения.

Снова раздался шорох и нечто шелохнулось под стремянкой, слегка шевельнув край клеенки. Нечто скрытое от меня за ножкой конструкции и мелким строительным мусором. Мои пальцы так сильно сжали рукоятку вскинутой наготове дубинки, что, казалось, вросли в древесину. Дыхание в легких сдавило. А барабаны в ушах приготовились шарахнуть на полную мощность!

Стараясь держать луч фонаря ровно, я попытался разглядеть угрозу.

И тут! Сквозь электрический луч и полотно полупрозрачного целлофана я вдруг разглядел две крошечные желтые точки. А потом снова раздался шорох. Края пленки задрожали. Нечто визгливо скрипнуло, царапнув по барабанным перепонкам…И из‑под стремянки на меня стремительно выскочил небольшой серый комок!

Я не действовал благодаря своему физическому умению или навыку. А скорее сработал, повинуясь животному рефлексу, данному от природы.

Будто профессиональный игрок в бейсбол, я широко замахнулся битой и одним сильным и четким ударом влепил смачный удар в летящее в моё лицо серое нечто, отбросив его на противоположную стену комнаты.

Потом приблизился к комку. Навел на него круг фонаря. И обнаружил небольшое, облезлое, безволосое создание с маленькой уродливой и деформированной головкой. С тонкой полупрозрачной сероватой кожей под которой виднелась сетка лиловых вен. С тощими лапами, на концах которых виднелся веер острых когтей.

Оно лежало на боку и тяжело и часто дышало, издавая сквозь расквашенную, кровоточащую лиловой жижей пасть, жалкие скрипящие всхлипы. Его шея была неестественно свернута, а конечности подрагивали в конвульсиях. Желтые глаза существа все еще горели, обращенные в сторону стены, и мне казалось, что оно безуспешно пыталось перевести свой лютый предсмертный взгляд на меня.

Совсем скоро существо затихло. И погасло фосфорное свечение его зрачков…

Я поспешил с отвращением отвернуться от неприятного зрелища. Тем более, что тварь источала тяжелый и концентрированный «аромат» аммиака, проникавший мне сквозь маску в нос.

Я понял, чем являлось это существо. Точнее, чем оно было до того, как превратиться в изуродованную мутацией тварь.

Я понял, что когда‑то это была обыкновенная домашняя кошка…

Поворот

Надо было откинуть смердящие останки в дальний угол, чтобы дети не испугались, когда станут проходить мимо. Но тогда пришлось бы касаться кошки ботинком, что не вызвало у меня энтузиазма. Поэтому я лишь передвинул ногой одно из полупустых ведер и загородил им ненужный обзор.

Осмотрев бейсбольную биту, на одной из ее сторон я обнаружил прилипшую к ней слизь и мелкие кусочки костей и плоти, и преодолевая рвотные спазмы опустевшего желудка, я как мог почистил ее об кусок ветоши, валяющейся на бетонном полу, пообещав себе быть внимательным и не касаться испачканного места руками, а также не позволять прикасаться к заразе никому из членов семьи.

Узнав знакомую планировку квартиры, я безошибочно нашел путь через коридор к входной двери. Прильнул к дверному глазку и осмотрел подъездную площадку перед квартирой.

Площадка показалась мне свободной. Не веря удаче, я продолжал всматриваться в темноту, выискивая светящиеся желтым пары глаз, что означало бы, что проход заблокирован. Но как тщательно я ни смотрел, заметить что‑либо подозрительное у меня не вышло. И когда я было подумал, что дверной глазок попросту заклеен с обратной стороны, то все же сумел разглядеть очертания дверей соседних квартир, электрического щитка и лифтов, освещенные слабым свечением луны, которое проникало через распахнутую дверь на лестницу. Пространство перед дверью действительно было пусто!

Следующей задачей было убедиться, что я смогу открыть входную дверь. Что она закрыта лишь на ручной замок, а не на ключ, которого у меня не было. Пошарив по пговерхности двери фонариком, я обнаружил поблескивающую полированным металлом задвижку, и медленно, опасаясь издавать громкие звуки, повернул ее влево. Задвижка мягко и бесшумно поддалась. Я опустил ручку и слегка толкнул дверь от себя.

И о чудо!

Дверь послушно, беззвучно двинувшись на хорошо смазанных креплениях, съехала наружу и приотворилась на несколько сантиметров, чего было достаточно, чтобы убедиться в том, что мой кажущийся неосуществимым план спасения начинает обретать реально выполнимые очертания.

Закрыв дверь обратно и заблокировав замок, я, преисполненный надеждой и верой в удачу, вернулся в центральную комнату.

По пути к семье я остановился возле закрытой двери третьей комнаты, единственной оставшейся мною не исследованной, обдумывая дилемму о том, стоило ли мне в нее заходить.

Малодушный трусливый голосок у меня в голове заискивающе зашептал: «Зачем тебе это нужно? Что ты там найдешь? Да хоть еще сотню мутировавших кошаков или обращенных младенцев! Не испытывай судьбу… Не ищи проблем на «вторые девяносто»… Хватай семью и спасайся, пока можешь…».

Я же заставил этот голос заткнуться. Так как знал, что он меня обманет. Что это голос моей слабости. Он лишь ищет легкий, короткий и трусливый путь, игнорируя при этом голос холодного рационального разума. А разумным было изучить квартиру полностью, чтобы наверняка обезопасить семью от угрозы, когда мы будем отходить к выходу из квартиры, с двумя малыми детьми, уязвимые для возможного нападения с тыла.

Так что собрав остатки угасающей энергии, преодолевая усталость от бесконечной и полной ужасов ночи, вскинув в одной руке биту, я щелкнул ручкой и толкнул дверь, ведущую в третью комнату…

Как только дверь раскрылась, то круг моего налобного фонаря немедленно выхватил из тьмы тела существ. От неожиданности, я отпрянул и хотел было захлопнуть дверь обратно, защищаясь от казалось бы неминуемого нападения. Но тела оставались на месте…

Их было двое. Они лежали друга возле друга на огромной двуспальной кровати, все еще упакованной в магазинную пленку и обернутую по краям в куски защитного картона. Луч фонаря выхватил из темени их сухие серые тела, изрезанные лиловыми венами, осветил оборванные остатки перепачканной одежды, в которых я сумел признать строительную униформу.

Их изуродованные мутацией перекошенные и обрубленные лица смотрели вверх. Глаза были закрыты. Но даже с моего расстояния я смог заметить, что кадыки на горлах существ заметно дергались, глазные яблоки под полупрозрачными веками лихорадочно двигались, а тонкие запавшие губы скалились, обнажая в пасти заострившиеся зубы.

Они спали… Двое существ… некогда бывших, судя по обрывкам униформы, мастерами‑строителями, которых зараза застала в тот момент, когда они занимались ремонтом в этой квартире. Они заразились и заснули, найдя себе «гнездо» на новой хозяйской кровати. Заразились, вероятно позже остальных в доме. И процесс их мутации не был пока завершен. Но судя по конвульсиям, до завершения «обращения» ждать оставалось немного.

Передо мной вновь встала дилемма. Или придумать способ быстро и эффективно убить тварей пока они не очнулись. При этом, рискуя, что они внезапно проснуться и нападут на меня. Или, не создавая излишних трудностей, оставить все как есть, выйти из комнаты и закрыть плотно за собой дверь. А потом, надеясь, что твари продолжат спать, бесшумно вывести семью из западни, пока проход оставался свободен.

В нерешительности я продолжал рассматривать в свете фонаря тела несчастных жертв вируса, стараясь не светить им в лицо, опасаясь, что тем самым смогу поспособствовать их пробуждению раньше положенного срока, заметив на кровати и на обрывках одежды клоки волос, а также сгустки рвотных масс, слизи, кала и мочи.

– Да пошло оно к той матери! – выругался про себя я, приняв решение оставить тварей в покое и не связываться с задачей, с которой мог не справится. Еще я не мог избавиться от опасения, что в случае контакта с зараженными на меня попадут их омерзительные выделения, тем самым заразив опасным вирусом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Так что я поспешно покинул комнату, беззвучно прикрыв за собой дверь, и вернулся к семье, ожидающей меня на лоджии, по пути обдумывая обстоятельства предстоящего нам побега, по лестнице на десять этажей вниз, а потом через двор до заветного продуктового магазина.

Родные находились там, где я их оставил. На свободном от сложенных рядами коробок и ведер со строительными материалами пятачке пола лоджии. Однако высветив фонарем низко согнутую спину супруги, и увидев младшую дочь, которая сидела на коробке рядом и растерянно хлопала глазками, меня охватило предчувствие беды…

Что‑то было не так…

– Я не знаю, что делать! Тимур! Помоги мне! Помоги!!! Почему ты так долго?!! Я не знаю…, ‑ истерично запричитала супруга, подняв ко мне свое лицо, которое в свете фонаря показалось мне настолько бледным, что походило театральную маску.

Супруга сдвинулась в сторону… и я все увидел…

Старшая дочь лежала на полу. Без сознания. Ее милое детское личико казалось мне еще более бледным, чем лицо матери. С ее рта шла кровавая пена, которая стекала с губ на подбородок. А глаза закатились вверх, обнажив белки.

Долгую бесконечную секунду я в оцепенении стоял и смотрел на любимую и ненаглядную дочь, чувствуя как внутри моей груди, будто в серванте, заполненном хрустальными бокалами, орудует огромный молот, который вдребезги разбивает хрупкое стекло, разбрасывая по сторонам острые осколки, вонзающиеся мне в плоть, заставляя ее сжиматься и кровоточить.

Пережив эту мучительную секунду первого шока от увиденного, я бросился на колени и поднял дочь на руки…

Я – победила!

Ее легкое тельце безвольно выгнулось назад. Испачканная кровью слетевшая с лица маска, приземлилась на пол, словно осенний лист, сорванный ветром с высокого дерева. Прижимая дочь к груди, я прислушивался к ее прерывистому дыханию. Потом ослабил объятия, испугавшись, что мешаю дочери дышать. Проверил глотку, убедившись, что она чист и ее язык не запал. Приложился губами ко лбу, проверяя температуру, убедившись, что у дочери был жар.

И снова начал молился. Всем богам сразу! В который раз обращаясь к духу покойной бабушки. Умоляя, чтобы помогли. Чтобы не губили невинное создание. Сокрушаясь, что так не должно быть. Что так несправедливо! В особенности после всего того, что мы пережили!

– Она заразилась, да? – взвизгнула супруга, нервно подпрыгивая на месте и заламывая руки.

«Неужели тебе самой не ясно…» – язвительно ответил я ей про себя, – «мы все заразились… Мы обречены….».

– Что ты молчишь? – не унималась супруга, пытаясь вырвать дочь из моих рук, как будто она могла чем‑либо ей помочь.

«Что мне тебе ответить? Это – конец. Все. Приехали…» – снова про себя ответил ей я.

Продолжая удерживать дочь в руках и обреченно всматриваться в ее бледное лицо, я медленно, опираясь спиной о стену, сполз на пол, ощущая, как отчаянье и апатия накрывают меня с головой, лишая остатков энергии.

И когда мои руки были уже готовы в конец ослабнуть, отпустив девочку, сдавшись, перестав бороться и надеяться на лучшее, лицо дочери вдруг порозовело, яблоки глаз опустились, вернув зрачки на место. Дочь приподнялась на локтях, оперевшись об мои колени и осмысленно посмотрела на меня.

– Папа, я победила, – сказала она мне ровным спокойным голосом.

– Что? – ошеломленно в один голос спросили ее мы с супругой.

– Я победила. Ну, помнишь стену, которую ты сказал мне построить… Ну…, в головке… Я победила. Дядя пришел опять и хотел сломать мою стену. Он ее бил и бил… А я ее держала и строила опять, если она ломалась. Он так кричал! Так кричал! А я его все равно победила! – самодовольно ответила она мне, освободившись из моих объятий, как ни в чем не бывало встав на ноги, отряхнув от пыли одежду, стерев с лица кровавую пену и вернув на лицо маску.

Я шумно выдохнул, стерев со лба холодный пот и облегченно улыбнулся, немедленно догадавшись, что произошло.

– Ты молодец, красавица моя. Ты справилась! – ответил я ей, поняв, что зверь, не обнаружив нас в квартире на этаже выше, предпринял яростную попытку пробиться в сознание девочки и выведать у нее информацию о нашем местонахождении.

– Опять ваши «стены»! Что вообще это такое? – супруга повернула дочь к себе и принялась суетиться вокруг нее, ворчливо и озадаченно бормоча себе под нос, поправляя девочке волосы, сняв ей маску и оттерев с подбородка дочери остатки кровавой пены.

– Все хорошо, не переживай. Она в порядке… Я тебе все объясню, когда выберемся отсюда. А теперь нам нужно идти – ответил я супруге, продолжая улыбаться и про себя благодарить неведомые силы, что в который раз прислушались к моим молитвам и спасли нас от очередной роковой опасности.

Мы собрали рюкзаки и двинулись в путь. Прошли через одну комнату. Через вторую, где в углу я спрятал тельце убитой мною ранее кошки. Проходя в сторону коридора, я обернулся и посмотрел в сторону двери, ведущей в третью комнату, убедившись, что она оставалась закрытой.

Прежде чем выйти из квартиры, я внимательно осмотрел подъездную площадку перед входной дверью через глазок. Лунный свет еще ярче, чем прежде, освещал ее, выхватывая из темноты очертания помещения. К счастью, проход оставался свободен.

Потом я опустился на колени и обратился к дочерям.

– Девочки. Сейчас мы должны как можно тише и незаметнее выйти на улицу и попасть в наш любимый продуктовый магазинчик. Помните же его? – они обе утвердительно кивнули головами. – Ничего не бойтесь, а если увидите что‑нибудь страшное, просто закройте глазки и продолжайте идти, не отпуская нас за руки…

– Возьми лучшее младшую на плечи, – дрожащим голосом предложила супруга. Она стояла рядом, с вытянувшимся от страха лицом, вскинутыми «домиками» бровей и прислушивалась к звукам, исходящим из подъезда за закрытой дверью.

– Да, хорошая идея. Получается, сначала иду я с лялей на плечах. Потом вы со старшей. Держимся за руки. Идем как можно тише и быстрее. Все ясно? – супруга и старшая дочь утвердительно кивнули головами. Младшая лишь непонимающе смотрела на меня, моргала круглыми глазами и теребила пальчиками за край своей куртки.

Покончив с последними приготовлениями я в последний момент решил отключить налобный фонарь, луч которого мог выдать нас тварям и положился на помощь лунного света. Потом закинул младшую дочь на плечи, которая послушно устроилась на своем месте и крепко вцепилась липкими ручками в мои волосы. Тряхнул тяжелым рюкзаком за спиной, переложил бейсбольную биту в левую руку, а правой открыл знакомый дверной замок. И толкнул дверь от себя, которая послушно широко открылась.

Из гулкой подъездной темноты мне в лицо дунуло прохладным сквозняком, тянущимся, вероятно, из открытой двери на первом этаже до которой нам было нужно добраться.

Барабаны в моих ушах снова тревожно задрожали, выплеснув в кровеносную систему моего тела, истерзанного кошмарной бессонной ночью, очередную порцию адреналина, прогоняя сонливость, заставляя сердце учащенно биться, а чувства обостриться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сделав первый шаг по выложенному кафелем полу подъезда, я остановился, прислушиваясь к темноте, отмечая, как на верхних этажах потрескивает и пощелкивает затихшая орда. Но стоило мне сделать еще один шаг, то в тишине квартиры, в одной из комнат позади нас, я вдруг услышал, как нечто громко стукнуло и зашуршало.

– Что это? – с ужасом спросила супруга, больно сжав мою руку.

– Идем! Идем! Идем! – я дернул ее за собой, в мыслях ругая самого себя на чем свет стоит за то, что не обезвредил двух «обращенных» ремонтников, которые остались в третьей комнате и которые, вероятно, и издавали испугавшие нас шумы.

В тот момент, когда мы преодолели по площадке несколько метров и оказались возле лифтов, то за нашими спинами раздался грохот и треск, что могло означать только одно. Те двое тварей действительно проснулись и теперь выламывали хлипкую межкомнатную перегородку.

– Не останавливайся! – сдавленным шепотом сказал я жене, продолжая идти вперед, удерживая в одной руке бейсбольную биту, а в другой руку супруги, которая в свою очередь, тянула за собой старшую дочь.

Когда мы добрались до выхода на лестничную клетку, то за нами снова треснуло и ухнуло. А после послышался частый тяжелый топот по полу.

Эти двое были позади нас! И они вот‑вот до нас доберутся, решил я.

Мой мозг отчаянно и лихорадочно работал, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, пока не выдал план, показавшийся безумным и обреченным на провал. Однако других вариантов у меня не было. И я принялся за его выполнение…

Скорпион

Можно было рвануть сломя голову по лестнице вниз. Но твари, оставшиеся позади, наверняка бы без затруднений нагнали нас, обремененных рюкзаками и двумя малыми детьми. За двумя последовали бы остальные, и в таком случае у нас вообще не осталось бы ни одного шанса к спасению.

Тем самым, словно отчаявшийся азартный игрок, я поставил все фишки на «зеро». Затолкал сопротивляющуюся и не понимающую моей задумки супругу, вместе со старшей дочерью, за одну узкую створку металлической двери, отделяющую лестничную клетку от приквартирной площадки, спрятав их в небольшом пространстве за открытой створкой и стеной. А за второй створкой двери спрятался сам, удерживая на шее младшую дочь, прислушиваясь к ее учащенному дыханию, опасаясь, что та вот‑вот начнет хныкать и капризничать, выдав нас тварям.

Сквозь стеклянные окошки на створках двери я наблюдал за лицом супруги. Она поняла мой замысел и теперь молча смотрела на меня округлившимися от страха глазами, прижимаясь к стене, стараясь спрятаться за узкой створкой двери как можно надежнее, чтобы никакая часть ее тела не выглядывала наружу. Потом она посмотрела под ноги, вероятно на младшую дочь, стоявшую ниже обзора окошка, и сползла вниз.

Я также последовал ее примеру и опустился на корточки, опираясь спиной об стену, поджав под себя ноги, чтобы они не торчали и не были видны со стороны.

Дочурка, сидевшая на моей шее, вдруг тяжело всхлипнула и слабым, тоненьким и капризным голоском пролепетала мне в левое ухо.

– Пап‑а‑а‑а…. Едно‑о‑ошка‑а‑а‑а…

Десятки трехэтажных матерных ругательств, словно разгоряченные спортивные автомобили, остановленные на пути неожиданной автомобильной пробкой на перекрестке, готовы были слететь с моих губ. Я сжал зубы и осторожно, не издавая лишних шумов, снял дочь с плеч, положил на колени, крепко обнял и прикрыл ладонью нижнюю часть ее лица, закрытую тканью маски, предотвращая возможные рыдания о потерянном ею в пылу побега плюшевом единороге.

Стоило мне завершить свои приготовления, как частые, шлепающие по кафельному полу звуки, настигли нас. И совсем рядом, в считанных сатниметрах от моего уха, за тонкой металлической перегородкой, я услышал тяжелое свистящее дыхание. К которому присоединилось еще одно. А потом тяжелая лапа одной из тварей ненароком ударила по перегородке, за который мы прятались. И железный край дверцы с размаху врезался в мое колено, отчего мою ногу пронзила резкая и острая боль, будто от вонзившейся в плоть иглы. Мне пришлось до крови закусить губу, чтобы не охнуть от боли. По крайней мере, подумал я, когда боль немного стихла, нам повезло, что я закрыл дочь телом и удар пришелся не по ней.

При этом снова запахло плотной омерзительной аммиачной вонью. От чего в носу запершило и заслезились глаза. А твари все стояли в дверях и шумно вдыхали и выдыхали воздух, будто чуяли, что мы совсем рядом.

«Так‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑к…» – негромко затарахтел плохо смазанным дизельным двигателем один из зверей. Вслед за первым заскрипел и второй, настолько близко, что я мог расслышать каждый слюнявый чавкающий всхлип, которым начиналось и заканчивалось скрипение невидимой мне через перегородку пасти.

Под моей ладонью, прикрывающей рот дочери, влажной от ее горячего дыхания, я ощутил судорожные всхлипы. В худом и костлявом тельце девочки я ощутил нарастающее сопротивление, так что мне пришлось сильнее сдавить ладонь и туже сжимать объятия, чтобы не позволить девочке издать ни звука.

Мы бесшумно боролись с дочерью, и я чувствовал, как она продолжает усиливать сопротивление. При этом я знал, что рано или поздно, несмотря на мое внушительное физическое превосходство, она вырвется из моих объятий и завопит в полную глотку, тем самым немедленно раскрыв наше убежище. Крохотная четырехлетка. Милейшее и нежнейшее на вид создание. Но кому знать лучше, чем мне самому, что за видимой «мимишностью» любимой младшей дочери скрывается «цельнометаллическая оболочка» удивительно сильного и упертого характера, первостатейной «королевы драмы», образцового «скорпиона» по знаку зодиака.

Барабаны остервенело колотили по моим ушам, пока я удерживал звереющую дочь в руках, умоляя судьбу сжалиться надо мной и распорядиться так, чтобы твари оставили нас в покое. И когда мне казалось, что сдерживать дочь я больше не в силах, так остервенело она кусала мою руку и дергаясь всем телом вырывалась из объятий, как со стороны верхних этажей послышался громкий шум, будто от падения тяжелого предмета. И твари, удовлетворенно крякнув, шлепая босыми лапами, бросились к лестнице.

И через считанные мгновения мы оказались в тишине…

– Ляля…, если ты сейчас будешь орать, то плохие монстры нас съедят…, ‑ шепотом обратился я к дочери, понемногу ослабляя тиски своих рук, все еще удерживая ладонь, прикрывающую ее губы.

Почувствовав некоторую свободу в движениях, она остервенело заколотила ножками и ручками, чуть не стукнув ими об железную створку двери, при этом продолжая кромсать мою ладонь.

– Все…, спускаемся…, ‑ прошептал я в сторону, обращаясь к прячущимся в метре от нас супруге со старшей дочерью.

– Да…, ‑ послышалось утвердительное в ответ.

Продолжая прижимать дочь к груди, заглушая ее обиженные всхлипы, при этом стараясь не блокировать для девочки свободное дыхание, я рывком поднялся на ноги, натуженно щелкнув в коленях. Потом вложил мешающую биту за ремень, поправил рюкзак и направился в сторону лестницы, которая змеей вилась вниз, хорошо освещенная серебряным светом луны, проникающим сквозь небольшие прямоугольники форточек, обустроенные высоко, почти под потолком. За мной двинулась супруга, двигаясь на полусогнутых ногах, держа за руку растерявшуюся и притихшую старшую дочь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда я преодолел первые ступени вниз, то почувствовал, как холодеет спина. Я был почти уверен, что нас тут же обнаружат. Что наш безумный самонадеянный план будет немедленно раскрыт. Что твари, заполонившие два верхних этажа, немедленно обратят на нас внимание и бросятся вслед. А если не так, то по пути вниз, на лестнице, мы встретим отставших от орды тварей, которые примут нас «за белые ручки». Однако шаг за шагом, ступенька за ступенькой, проход оставался чистым, а позади не слышалась возня погони.

Мы преодолели первый лестничный пролет, а после второй, благополучно оказавшись на девятом этаже. Мои руки при этом одеревенели от усилий, а поясница ныла так сильно, что казалось в нее влили раскаленное олово.

Решив, что я физически не смогу преодолеть еще шестнадцать лестничных пролетов, удерживая в руках сопротивляющуюся дочь, я решил, воспользовавшись передышкой, спустить ее на ноги и попытаться решить детскую драму.

Крохотное личико дочери было мокрым от пота и слез, и покрыто красными пятнами. Она сдернула маску и всхлипнула, скривив губы. И к нашему счастью, не стала кричать, а лишь тихо и злобно прохрипела.

– Едно‑о‑о‑ожка!!!

– Что ты мне раньше не сказал…, ‑ супруга просунула под свою куртку руку и вытащила спрятанную игрушку, – она уронила ее в квартире, а я подобрала… Вот, ляля! Твоя единорожка! Больше не теряй…

Девочка подпрыгнула на тонких ножках, выхватила плюшевого единорога из рук матери и заулыбалась.

Тем самым проблема была решена. Младшая дочь мирно устроилась на нужном месте на моей шее, крепко вцепившись в волосы. И мы цепочкой, держась за руки, двинулись дальше, вниз по освещенной лунным свечением лестнице…

Колено

Без каких‑либо происшествий мы преодолели еще два лестничных пролета, держа друг друга за руки и цепляясь за деревянные перила, которыми были обрамлены ограждения лестницы. Чистые выкрашенные в свежую желтую краску стены, почти нетронутая жителями кафельная плитка, которой был выложен пол и ступени, а также гулкая пустота лестничных пролетов создавали впечатление обыденного порядка, будто никакого апокалипсиса и в помине не было, а все нам лишь привиделось.

Как мы ни старались, но тяжелые охотничьи ботинки, обутые на наших с супругой ногах, при каждом сделанном шаге вниз на новую ступень, издавали негромкий стук, который в тишине лестничного пространства отдавался неизбежным эхом, отражающимся от пустых бетонных стен. И я каждую секунду ожидал, что шум, который мы издавали, привлечет внимание орды, затаившейся на верхних этажах, которая немедленно погонится за нами вслед. Но ступенька за ступенькой, метр за метром, расстояние, отделявшее нас от врагов, увеличивалось, а наши шаги становились все уверенней.

Когда мы добрались до площадки восьмого этажа, я подошел к закрытым створкам двери, отделяющей лестничный пролет от межквартирного коридора с лифтами. И несмотря на протесты супруги, которая пыталась оттащить меня от незапланированного отхода от маршрута, из любопытства рискнул взглянуть сквозь стеклянное окошко. И убедился, что площадка восьмого этажа была погружена в почти полный непроглядный мрак.

Никаких желтых глаз…

Никакого щелканья…

Никакой вони…

В темноте были видны только едва заметные отблески металлических ручек входных дверей квартир и слабое отражение лунного свечения на полированных створках лифтов.

– Зачем ты останавливаешься?!! – недовольно прошипела супруга, поймав мою руку и притянув ее к себе.

– Я хотел проверить этаж…, ‑ попытался оправдаться я.

– Зачем? Ты же сам говорил, что нужно спуститься как можно быстрее. А сам…

– Да… Да… Все… Идем…, ‑ согласился я с доводами супруги и направился к очередному лестничному пролету, ведущему вниз.

Спокойная обстановка пройденного отрезка пути заставила оркестр языческих барабанов в моих ушах затихнуть и почти умолкнуть. А скрученная пружина тревоги, будто туго сжатая где‑то в глубине моего впавшего от голода живота, слегка расслабилась, позволив сердцу восстановить нормальный ритм.

И я позволил себе предположить, что самое сложное для нас позади, а оставшийся отрезок запланированного пути будет безопасным.

Это было ошибкой… Расслабляться мне ни в коем случае не стоило…

Проходя второй лестничный пролет, ведущий к площадке седьмого этажа, моя правая рука, цепляющаяся за перила, и тем самым страхующая равновесие тела в потемках подъезда, вдруг потеряла опору. Непрерывная линия перил вдруг внезапно оборвалась. От неожиданности я неловко поставил ногу на самый край ступеньки, обувь поскользнулась, я взмахнул руками вверх, отпустив руку супруги. И полетел вперед! А потом с размаху, всем весом девяносто килограммового тела, смачно приземлился на одну из ступеней внешней стороной левого колена. Покатился кубарем вниз. И под конец проехал пузом по холодному скользкому кафелю.

Каким‑то невероятным чудом, во время моего нелепого падения, я умудрился скинуть ребенка с шеи, вытянуть вперед руки, удерживая в них дочку, и осторожно приземлить ее на поверхность пола таким образом, что только несколько волосков слегка колыхнулись на ее голове во время падения.

В итоге я лежал на животе. В моих глазах сверкал фейерверк звезд. В голове зазвенело, будто в ней вдребезги разбили бутылку. А левое колено словно вспыхнуло ядерным взрывом ослепляющей боли. И ударная волна от этого взрыва неистовыми волнами расходилась по телу, заставляя его содрогаться и корчиться в спазмах.

Лежа лицом вниз, я открыл рот, чувствуя на губах подъездную пыль, и попытался судорожно вдохнуть. Но звенящая боль позволила мне сделать лишь крохотный глоток воздуха, сжав легкие и не отпуская хватку.

Когда боль все же немного унялась, а звон в голове затих, я смог скинуть со спины рюкзак и услышать возле уха взволнованный и озабоченный шепот супруги.

– …как ты… ну что же… ляля… больно… не сломал… нога… аккуратно…, ‑ доносились до меня обрывки ее слов.

А я с содроганием прислушивался к темноте, пытаясь угадать, выдал ли я нас орде своим грандиозным падением. Но к счастью, я не уловил каких‑либо подозрительных шумов, которые бы свидетельствовали, что орда пробудилась. Тишина подъезда оставалась нетронутой…

Следующие минут десять мы потратили, чтобы привести меня в относительный порядок. Мы убедились, что нога не была сломана, судя по тому, что немного передохнув, я смог встать на левую ногу и, чуть хромая, пройтись. Хотя, ощупав колено сквозь ткань штанины, я все же почувствовал, что коленная чашечка заметно распухала. И это меня не на шутку испугало!

– Ничего. Мы дойдем до места и я разберусь с твоим коленом. Не переживай… – успокаивала меня супруга, заметив как сильно я был расстроен, понимая мою озабоченность тем, что в наших экстремальных условиях любые травмы, связанные с потерей мобильности, могут привести к самым плачевным последствиям.

– Прости…, я такой неосторожный…, ‑ я искал глазами глаза супруги, которая продолжала суетиться вокругмоей ноги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ты не виноват. Посмотри…, ‑ ответила мне она и показала рукой на сорванный отрезок лестничных перил, а также на обломки пластика и стекла, лежащие разбросанными в углу, которых я только заметил, – это сломанный телевизор…, ‑ добавила она и повернулась к младшей дочери, поправляя на ней одежду и убирая за уши выбившиеся пряди волос с ее лица.

Посмотрев вверх, в сторону уходящей ввысь спирали лестничных пролетов, посреди которых зияла сплошная пустая дыра, заканчивающаяся где‑то внизу, на первом этаже, потом на обломанный участок поручней, а также на кучу обломков, среди которых виднелись куски микросхем, я понял, что произошло. По неведомой причине кто‑то когда‑то скинул с верхних уровней телевизор, который рухнул на перила и проломил их, образовав брешь, а потом разбился на куски, часть из которых осталась на площадке. И вот много дней, а может недель спустя, следы чьей‑то канувшей в лету драмы, привели к тому, что я почти сломал свою левую ногу…

– Пожалуйста, будь осторожней… – супруга заботливо положила свою руку мне на плечо, подошла вплотную, повернув свое лицо к моему, а потом обняла, шумно и влажно выдохнув мне в шею. А рядом подошла старшая дочь, которая подняла на меня глаза и озадаченно тронула за штанину.

Я пристыженно кивнул супруге в ответ, не найдя слов в оправдание, также обняв ее за худые плечи. И остро ощутил степень нашей уязвимости. То, насколько хрупким был некий мостик, отделявший нас, четверых, живых, чудом оставшихся целыми и невидимыми на фоне разразившегося мирового апокалипсиса, от полного краха и погибели.

– Пойдем…, тут опасно…, ‑ шепнул я супруге, отстранил ее объятия и принялся собираться в дальнейший путь, взвалив младшую девочку на шею и закинув за спину рюкзак.

Как и уровнем выше, я снова подошел, хромая левой ногой, к закрытым створкам двери, за которыми скрывалась межквартирная площадка седьмого этажа, и также не заметил там ничего подозрительного…

Ужин

Когда мы спускались к площадке шестого этажа, то в сухой и прохладной подъездной тиши, я вдруг уловил слабое поскрипывание, доносящееся снизу. И тут же остановился, подняв руку вверх, показав супруге, шедшей за мной знак, что впереди может скрываться угроза.

Всматриваясь в мрак, едва освещенный лунным свечением, я не заметил ничего подозрительного. Перед нами находился очередной выложенный плиткой квадрат с приоткрытыми створками дверцы, ведущей в межквартирный коридор с лифтами.

«Так‑таак‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑к…» – послышалось снова в тиши, на этот раз чуть громче, доказав, что ранее мне не послышалось.

Я невольно поджал колени и пригнул спину, лихорадочно соображая о том, как поступить далее. В итоге, оставив родных на месте и спустив младшую дочь с плеч, я прокрался на площадку пятого этажа и на цыпочках подошел к неплотно закрытым створкам двери. Едва дыша от волнения и страха, я всмотрелся в стеклянный проем окошка и в черной густоте коридора заметил едва заметное движение теней. А также несколько пар желтых глаз, которые казались зависшими во мраке, в метре с лишним от уровня пола, похожие на огромных тропических мотыльков, чьи крылья, благодаря форфоризирующему эффекту, светятся по ночам и пугают заблудших путников.

Одна пара «мотыльков» дернулась было в мою сторону и я обомлел от неожиданности, будучи уверенным, что меня раскрыли. Но «мотыльки» остановились на половине пути и застыли на месте, не «долетев» до дверцы, за которой я скрывался. А потом «мотыльки» принялись покачиваться из стороны в сторону, кружиться на месте и дергаться по сторонам.

Пока нам везло. Патологически везло! Раз за разом. Мы будто шагали по самому краю бездонного, осыпающегося зыбкими краями обрыва, и оставались невредимыми. И я не мог избавиться от суеверного опасения, что сплошная череда удач рано или поздно прервется. Поэтому, не испытывая судьбу, стараясь не шуметь, я попятился обратно к лестнице.

– Что там? – сдавленно прошептала супруга прямо мне в ухо.

– Они… Быстро сматываемся отсюда! – ответил ей я, поднимая младшую дочь себе на плечи.

В полном молчании мы спустились еще на один лестничный пролет вниз, отдаляясь все дальше от тварей, скрывавшихся в коридоре шестого этажа. Но стоило нам начать преодолевать второй пролет навстречу к площадке пятого этажа, как в гулкой подъездной тишине я услышал треск, который прозвучал будто яростным раскатом грома посреди спокойного летнего вечера. И к своему ужасу я понял, что источник внезапного шума находился прямо позади меня!

Остановившись и обернувшись назад, я осмотрел супругу и старшую дочь, чьи округлившиеся от страха глаза поверх масок говорили сами за себя. Я опустил голову вниз и увидел источник проблемы. Левая ножка дочери была все еще поднята в воздухе, зависшая над раздавленным неосторожным шагом куском пластика. Вероятно отколовшегося от разбитого на этаже выше телевизора. Я сам не заметил его в темноте и чудом прошел мимо, не наступив. А дочери не повезло…

Мы втроем застыли на месте, словно группа мраморных статуй, слушая как эхо от изданного обломком пластика треска затихает в лабиринте лестниц на самых дальних этажах подъезда, отражается от пустых бетонных стен и возвращается к нам обратно.

И на этот раз наша выходка не прошла незамеченной.

Содрогаясь всем телом, я услышал, что они проснулись! Завизжали. Заскрипели. Захлюпали. Зачавкали. На верхних этажах, успешно пройденных нами. Резкие оглушительные вопли мощными раскатами разбили бетонную подъездную тишину, оглушая мне слух и сотрясая сухой и прохладный воздух.

Барабаны в моих ушах будто ждали своего выхода! Готовились к своей следующей сцене! Они немедленно громыхнули и часто застучали, снова пустив мое уставшее сердце в нервный галоп.

Я затравленно осмотрелся вокруг в поисках новой идеи для спасения от нависшей угрозы. И мой взгляд снова упал на очередную двустворчатую дверцу на площадке пятого этажа, полную копию других, установленных на остальных уровнях дома, в том числе той, которая уже спасала нас ранее, позволив спрятаться за ней от тварей. На этот раз она была открыта настежь, словно гостеприимно приглашая нас себе в гости. А в черноте дверного проема я, как мне показалось, не заметил проклятых желтых «мотыльков», которые, впрочем, могли скрываться дальше, в глубине коридора. Но роскоши выбора у нас, к сожалению, не было. И мне опять пришлось поставить все фишки на «зеро», надеясь на лихую удачу, что коридор пятого этажа окажется «чистым».

– Прячемся за дверями! – озвучил я план супруге, двинулся вниз и потянул семью за собой, слыша, как со стороны верхних этажей доносился частый топот множества звериных лап, шлепающих по подъездному кафелю, со стремительной быстротой и неумолимостью приближающихся к нам.

Как и прежде, мы разделились. Супруга со старшей дочерью кинулись к правой створке дверцы. А я с младшей дочуркой – к левой.

Рванув дверцу на себя, готовясь расположиться в узком пространстве между створкой и стеной, я вдруг увидел то, от чего волосы приподнялись на макушке моей головы. В закутке за дверью находился человек! Он сидел на полу, облокотившись спиной на стену, вытянув вперед ноги и низко опустив голову на грудь. Во мраке я не смог хорошо рассмотреть его и определить был ли человек инфицирован, обращен или вовсе мертв. И у меня на это не было времени.

Так что подавив отвращение и инстинкт самосохранения, выставив вынужденные приоритеты между двумя угрозами, и снова понадеявшись, что удача не отвернется от нас, я прошел вперед и расположился в закутке, поставив свои ноги между ногами бедняги и прижавшись к стене, вплотную приложив свою задницу к его голове.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Зажмурив глаза, я ждал, что тот тип вот‑вот «проснется», оказавшись «обращенным», поднимает свою голову и вопьется мне клыками в ягодицы, услужливо выставленные прямо перед его мордой, будто праздничный ужин на сервировочной тарелке. Но лукавая удача вновь не оставила меня на произвол судьбы. Мужик продолжал сидеть без движения. И судя по холодку, который я чувствовал своими «булками», я решил, что человек был мертв…

Тем временем, шум от бегущих по лестнице вниз тварей приближался. Скуля и поскрипывая, будто голодная стая волков, они неслись к нам, скользя по кафелю, и через считанные секунды оказались на площадке пятого этажа…

Сосед

Как мне казалось, их было трое. Судя по издававшимся звукам, первый добравшийся до нашего укрытия остановился в проеме двери, между двумя створками, за которыми мы пряталась. Его пасть хищно щелкала в считанных десятках сантиметрах от нас, на противоположной стороне от тонкого слоя металла. А я мог лишь надеяться на то, что он не расслышит стук моего сердца, которое, как мне казалось, гремело на весь подъезд.

Дочь на моих плечах сидела тихо, не издавая ни звука. Но судя по тому, как сильно она сдавливала ножками мою шею, я смог понять, что несмотря на малый возраст, она все же осознавала опасность ситуации, в которой мы находились. И вела себя соответственно. Решив все же убедиться, что дочь в порядке, я поднял руку и нащупал ее липкие ручки, одной из которых она цеплялась за мои волосы, а другой удерживала и прижимала к себе плюшевую игрушку.

«Молодец…» – подумал я и опустил руку вниз.

Случайно, по неосторожности, пальцем я задел маску, натянутую на лице, смахнув ее в сторону и обнажив одну ноздрю. И в нос тут же ударила интенсивная аммиачная вонь. То ли от бедняги, сидевшего на полу подо мной. То ли от преследовавших нас тварей. То ли от обоих одновременно. Я осторожно поправил маску и снова облачился в слух, прислушиваясь к шумам, доносящимся от преследовавших нас существ.

Тем временем, невидимая мне лапа скрипнула по кафелю. Потом снова. Будто существо осматривалось по сторонам в поисках добычи. А к тому времени первого нагнали еще двое. Они встали возле сородича, также щелкая зубами и утробно поскрипывая. А после, к моему ликованию, они все двинулись дальше, в сторону межквартирной площадки. И из глубины коридора послышалась их звериная возня, как они рыскали по помещению, наталкиваясь друг на друга, шумно вдыхая воздух и шлепая лапами по полу.

Если бы не труп, лежащий у моих ног, я бы смог осторожно развернуться и сквозь щель между створкой двери и наличником разглядеть происходящее за спиной, определить чем заняты твари и, возможно, найти подходящий момент, чтобы выйти из укрытия и увести семью дальше, по лестнице вниз.

Но возня то отдалялась, то приближалась. Твари шлепали по полу, натыкались на двери квартир и лифтов, а я все не решался действовать, при этом ощущая, как все сильнее ноет и распухает поврежденное колено.

Наконец, я услышал, как позади меня нечто щелкнуло и стукнуло. И в этих звуках я узнал щелчок разблокированного замка и открываемой настежь двери, которая стукнулась внешней стороной о стену. А после шум возни отдалился настолько, что я почти перестал его улавливать.

«Неужели они смогли открыть дверь одной из квартир?» – спросил себя я, недоумевая неожиданной сноровке тварей, чей разум, как мне казалось, не превосходил интеллекта дворовой собаки, в отличии, впрочем, от того существа, который умудрился пролезать к нам с дочерью в сознание, вступая с нами в диалог и пытаясь выведать наше местоположение.

Как бы то ни было, подьезд снова окутала спасительная тишина, и препятствий к тому, чтобы продолжить побег более не оставалось. Поэтому я, подождав еще несколько секунд и окончательно убедившись в том, что твари оставили нас, оторвал свою задницу от головы лежащего под ногами мужика и двинулся прочь из укрытия.

Но стоило мне пошевелиться, как я ощутил под собой движение!

А потом нечто холодное коснулось моей лодыжки!!!

Одним стремительным прыжком, игнорируя меры предосторожности и забыв, что держал на шее младшую дочь, я выскочил из закутка, ожидая, что на меня тут же набросится внезапно оживший труп. Я выхватил из‑за ремня биту и встал в боевой стойке, готовясь отразить нападение. Однако нападения не последовало. Из закутка за дверцей торчала лишь пара обутых в резиновые сланцы ног.

Я решился включить налобный фонарь. Отрегулировав его яркость до минимального значения, я направил луч света на лежащее за дверью тело.

В темноте, освещенной лишь светом луны, проникающей сквозь небольшую форточку под потолком, я ранее не смог тщательно разглядеть лежащего. Но теперь, в свете фонаря, для меня открылась полная картина.

Я не ошибся. Это был действительно мужчина. Средних лет. Возможно, одного со мною возраста. В порванных по городской моде джинсах и оранжевой хипстерской худи с веселым орнаментом на груди. И в резиновых сланцах на босую ногу. А за спиной у мужика виднелся полупрозрачный пакет, набитый бытовым мусором, которого я ранее не заметил.

«Божечки мои! Так тебя застал апокалипсис в тот момент, когда ты выбрасывал мусор что‑ли?» – мрачно усмехнулся я про себя, представляя обстоятельства, при которых бедняга оказался за этой дверью и в подобном виде.

Когда я направил луч фонаря на лицо мужика, то заметил, что его кожа была неестественно землисто‑серой, покрытой слоем слизи и словно нитями паутины, а на щеках и лбу резко выделялась сетка лиловых вен. Он не выглядел так, как выглядели остальные «обращенные» существа, напоминающие своим жутким видом увеличенных в десятки раз канализационных крыс, полностью потерявших прежний человеческий вид. Он все еще выглядел человеком. Но процесс необратимой мутации все же был заметен невооруженным глазом. Помимо серого цвета лишенной жировой прослойки кожи и лиловых выступающих вен, его лицо начинало заметно деформироваться. Челюсть принялась выдаваться вперед, по‑звериному вытягивались назад скулы, а пальцы на руках неестественно удлинялись и искривлялись, становясь похожими на суставы звериных лап. Те пальцы, которые, как я был уверен, коснулись моей лодыжки несколько секунд тому назад…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А потом он открыл глаза… Сначала на ширину едва заметной щелочки. А потом шире. Все еще человеческие глаза, лишь слегка подернутые желтоватым свечением.

«Надо обработать задницу на штанах спиртом…» – подумал я, вспоминая, что вплотную контактировал с зараженным, прислонившись задней точкой к его голове и, вероятно, перенеся опасные «бациллы» себе на одежду.

Готовясь отразить атаку, я было занес биту высоко над головой. Но стоило мне заметить, как тот едва поднял правую руку, на несколько сантиметров над полом, и обессиленно опустил ее снова, я осознал, что опасаться мне его не стоит. По крайней мере пока процесс «обращения» не был завершен окончательно.

Он открывал и закрывал глаза, фокусируя взгляд на мне, теряя фокус и находя его снова. И было ясно насколько серьезные усилия ему приходилось прилагать, чтобы совершить даже малейшее движение.

Потом он открыл рот и попытался сказать мне что‑то, шевеля своими высохшими губами.

Я не смог его расслышать. И ощущая как во мне борятся с одной стороны брезгливость и чувство самосохранения, а с другой – сочувствие и любопытство, я придвинулся к лежащему мужику немного ближе, при этом не опуская биту и стараясь не терять бдительности.

– …умммбииеййии…, ‑ снова пробормотал он сухим ртом.

– Он говорит – «убей», ‑ неожиданно послышался голос супруги.

Она стояла позади меня. Я не заметил, как как они со старшей дочерью вышли из укрытия и все это время наблюдали за нами.

– Убей его…, пожалуйста. Так нельзя… Он страдает… Отдай мне лялю. Мы спустимся вниз, а ты убей… И выключи фонарик… Нас заметят, – сказала она тихим и ровным тоном, скорбно подняв брови «домиком»

Она помогла спустить младшую дочь с плеч и потом увела девочек к лестнице ведущей вниз, отворачивая рукой лицо старшей дочери, которая все смотрела, не отрываясь, на лежащее в углу тело, умоляющее закончить его страдания.

У меня в руках была крепкая деревянная бита. Я прикладывал ее к несчастному, выбирая самый, по моему мнению, действенный и бесшумный способ убийства. К изможденному лицу. К впалой груди. К животу. А он все смотрел на меня, следя взглядом за моими глазами и движениями рук. Мне было тошно и противно от его взгляда. И я сокрушался и возмущался о том, что он смотрел на меня вот так!

Что он хотел сказать мне этим своим взглядом?!!

Зачем он делал мою участь еще более сложной, какой она и без этого являлась?

Впрочем, я уже убивал. Того «обращенного» младенца в одной из квартир. Его звали – «Артем». Но то было другое… Тот уже стал тварью. И глаза его были желтыми‑желтыми, будто в них разлился яичный желток. Глаза того младенца были к тому времени уже не человеческими, а звериными… А с этим мужиком получалось совершенно другое…

Будто прочитав мои мысли, бедняга наконец закрыл глаза и затих, ожидая расправы, которая бы избавила его от страданий.

Осознавая, что чем дольше я тяну время, тем больше мучений я приношу и себе и несчастному, я решительно взялся двумя руками за рукоять биты, прицелился обратной стороной к участку шеи, чуть ниже выступающего кадыка, и весом всего тела принялся давить.

Тонкая кожа на его шее на удивление легко прорвалась, выпуская наружу потоки лиловой крови. А бита податливо, без труда преодолевая сопротивление ослабевшей плоти, вонзалась в горло. Все глубже и глубже…

Он было вскинул руками и ногами. И дернулся телом. А потом снова открыл глаза и посмотрел на меня долгим стекленеющим взглядом.

– …спссиппоо…, ‑ захлебываясь в крови прохрипел он, а я поспешил отвернуться от него и присоединиться к родным, которые ждали меня на лестнице.

По пути я решил оставить биту, на добрую половину длины испачканную кровью несчастного.

Оставшийся путь до первого этажа мы преодолели без происшествий. Мы шли молча и быстро, насколько мне позволяло раздувшееся и ноющее колено. А супруга не задала мне ни одного вопроса о случившемся.

Я шел вперед, поглаживая крохотную ножку младшей дочери, болтающуюся возле моего лица. Ощущал а руке теплоту ладони старшей. Слышал дыхание любимой супруги, шедшей за мной. И говорил себе, что только это имело значение. Только мы. Только наши теплые и живые тела. Дыхание наших легких. Биение наших сердец.

А не тот. Мертвый. С серой полупрозрачной кожей. Покрытый вонючей слизью. С пробитым насквозь горлом.

Ведь он – на той стороне, где царит мрак и смерть. Вместе со всеми остальными тварями. А мы – на этой! И пусть так будет всегда! И если мне придется убивать ради этого, я буду это делать. А мои руки будут крошить и кромсать, рвать и метать, стрелять и рубить, только для того, чтобы подобный «статус‑кво» оставался неизменным.

Достигнув цели, я толкнул от себя подъездную дверь, ведущую во двор.

Стоило мне приоткрыть створку, как свежий воздух августовской ночи дыхнул прохладой в мое разгоряченное лицо.

И ощутив его на коже, мне стало намного лучше…

Двор

Однако стоило мне оказаться на улице, впервые за много дней, как словно для страдающего агорафобией, открытое пространство вдруг стало давить на меня и пугать. Луна, освещавшая ранее наш путь по лестнице вниз, внезапно пропала, спрятавшись за сплошную пелену туч, будто солдат оставивший пост, стоило закончиться времени караула. И черная смоль глубокой непроглядной ночи разлилась в прохладном воздухе, такая плотная и всеобъемлющая, опасная и тревожная, что мне захотелось снова оказаться посреди твердых стен, на которые можно было облокотиться и за которыми можно было спрятаться.

Пожар, полыхавший на крыше нашего дома, к тому времени погас, и перестал освещать оранжевым пламенем округу. А его наследием оставался лишь осыпающийся нам на голову пепел и изредка налетавший запах гари.

Ветер гонял по двору освежающий воздух нервными рывками, одергивая нас за одежду, словно опытный аниматор в старомодной комнате страха, который хватает проходящих по темному коридору посетителей за рубашки, вытаскивая в нужный момент из скрытой щели руку и вызывая у клиентов ожидаемые всплески испуганных визгов. А три высоких дома, возвышающихся исполинскими стенами, глядели на нас сотнями чернеющих глазниц окон, будто мифическая гидра, за каждой из которых, как мне казалось, скрывались враждебные нам силы.

Темные силуэты припаркованных автомобилей, дворовой беседки, скамеек и уличных фонарей также выглядели устрашающе, словно прятали тварей, следящих за нашими движениями и готовящихся к нападению. Однако на поверку, желтых светящихся пар глаз нигде не было видно. И двор, несмотря на мои опасения, оказался чист.

Держась как можно ближе к стене дома, мы быстрым шагом шли к цели. Мимо темных провалов подъездов, огибая выступающие на узкий тротуар лестничные выходы и торчащие металлическими остовами мусорные урны.

По пути нам изредка попадались на глаза лежащие на асфальте придомовой дороги, на детской площадке и между беседками темные бесформенные пятна и кучи. Спасительный мрак не позволял рассмотреть их в деталях. Я и сам старался не вглядываться и отворачивал лицо младшей дочери в сторону, зная о том, чем те кучи являлись. Однако обходя их стороной, несмотря на плотный материал лицевой маски, закрывающей рот и нос, я все же улавливал от них тяжелый трупный смрад разлагающейся человеческой плоти. И торопился дальше, прочь от жуткого зрелища, опасаясь, что старшая дочь, идущая следом, начнет задавать ненужные вопросы или сама догадается обо всем. Я тянул ее за собой, крепко держа за руку, изредка ощущая ее сопротивление, когда она пыталась затормозить и обратиться ко мне с расспросами. Однако я неумолимо продолжал идти вперед, не сбавляя темп и не обращая внимания на пульсирующую ноющую боль в распухшем колене.

Сплошная вереница автомашин, которыми был заставлен придомовой проезд, вызывал мои самые серьезные опасения. Ведь мы были зажаты в узком пешеходном проходе между сплошной махиной жилого дома с одной стороны и железными боками автомобилей с другой. И каждый темный автомобильный салон мог скрывать в себе угрозу в виде притаившихся в них тварей, ожидающих, пока мы поравняемся с автомашиой, чтобы неожиданно накинуться и разорвать нас. Окна нескольких седанов были разбиты. А дорожка, по которой мы шли, местами была усеяна стеклянной крошкой, которая громко и предательски хрустела под нашим ногами.

Проходя мимо огромного роскошного внедорожника, сияющего новой красой и хромированными деталями кузова, я отметил, что его дверь с противоположной от нас водительской стороны была выломана и торчала полуоткрытой, слегка покосившись на креплениях, а за рулем виднелся темный силуэт. Казалось, что водитель решил лишь немного передохнуть, положив руки на руль и опустив вниз голову. Заметив эту картину, я притормормозил, всматриваясь в салон и определяя стоит ли нам готовиться к нападению. Но стоило мне приблизиться, как мне стали видны рваные раны на спине и на руках сидящего в салоне человека, а также синюшный цвет кожи на его вздувшихся от трупного гниения руках.

– Папа! Там… это… – возбужденно прошептала старшая дочь, сжимая мою ладонь, пытаясь высказать свои опасения от увиденного. Я обернулся к ней. Она же смотрела в сторону внедорожника, на сидящую в водительском кресле фигуру. И ее глаза, широко раскрытые и часто хлопающие, говорили за нее лучше любых слов.

– Отвернись. Смотри только вперед, – резко оборвал ее я и дернул вслед за собой.

Пройдя еще дальше и поравнявшись с первыми подъездами дома, я издалека заметил еще одно препятствие. На сетчатом козырьке, который обрамлял периметр дома на уровне высоты второго этажа и защищал пешеходов от падения предметов с этажей выше, лежало еще одно тело, которого я ранее не замечал с моей точки обзора на балконе двенадцатого этажа. Тело было небольшим, вероятно принадлежащим ребенку. Оно лежало поперек козырька, так что тонкая ножка немного выглядывала за край. А на бетонной дорожке, прямо под телом, виднелась огромная темная клякса, видимо пятно от крови, которая долгое время стекала вниз и разлилась почти на всю ширину прохода. И в темноте, сквозь промежутки между звеньями сетки, я смог разглядеть, что упавший лежал вниз головой. То есть, если бы мы продолжили идти заданным путем, то вынуждены бы были пройти непосредственно под телом, и, возможно, увидеть его обезображенное лицо.

За доли секунд приняв нужное решение, я сменил маршрут и двинулся в обход, решив по подъездной дороге обогнуть нежелательное место. И был готов к вопросам и протестам со стороны супруги. Однако семья никак не отреагировала на новый маневр и молча последовала вслед за мной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Шаг за шагом мы приближались к заветной цели, к продуктовому магазину на первом этаже соседнего дома, стоящего лицом к нам, который едва различался в темноте, лишь поблескивая случайным отражением на стеклянной двери, которая, как я помнил, была там и ждала пока мы доберемся до нее. Подойдя еще ближе я начал различать очертания броской вывески, некогда ярко освещенной изнутри неоновыми лампами, а теперь навеки погасшей. Пять изогнутых пальм в круге на фоне очертаний тропического острова и замысловатый вензель названия. Вывеска, нелепо смотревшаяся на фоне окружающего запустения, как бледный призрак ушедшей в лету прежней жизни.

Когда мы приблизились к магазину вплотную, то мой тревожный блуждающий взгляд вдруг выхватил мимолетное движение в одном из окон дома, на первом этаже которого был устроен магазин. В окне третьего этажа мне показалась фигура. Она скользнула на фоне шторы и отошла в глубину комнаты. А после снова показалась. При этом я не останавливал шаг и продолжал пробираться вперед, ведя семью за собой, решив, что если начну медлить, то лишь усугублю ситуацию, учитывая насколько мы были уязвимы, на открытом пространстве, с двумя крошками‑девочками и без готового оружия в руках.

Когда до магазина оставалось лишь несколько метров и от него нас отделяло лишь полотно подъездной дороги, я снова посмотрел вверх, проверяя не стал ли я жертвой обмана зрения. Но снова заметил его. Совершенно четко. На фоне светлой занавески. Он оставался в пределах моего обзора лишь секунду перед тем, как я подошел вплотную к дому. Но этой секунды мне хватило, чтобы узнать в той фигуре своего старого коллегу по работе…

Магазин

Несмотря на мрак, я был уверен, что не ошибся и это был он. И, как мне показалось, он не был заражен. Я теперь вспомнил, что квартира, где он жил со своей семьей, находилась именно в этом доме, в крайнем подъезде справа, на третьем этаже. Еще я вспомнил одну из наших последних с ним встреч. В конце мая, когда я, он и наша общая подружка выпивали в салоне его автомобиля, обсуждали последние офисные сплетни и наслаждались общением друг с другом. В тот день я им двоим рассказал свою историю, спонтанно, спутанно и эмоционально, как смог… Они мне не поверили. Приняли мои россказни за безумный бред. Проигнорировали мои предостережения. А я после пожалел, что раскрыл свои знания без какой‑либо от этого пользы.

Что теперь стало с нашей гордой и принципиальной подружкой? Я хорошо помню, какой модницей она была и как тщательно относилась к своему внешнему виду, для каждого рабочего дня подбирая уникальный ансамбль из сотни платьев и тысяч единиц аксессуаров, имеющихся в ее огромном гардеробе. Выжила ли она, заперевшись в своей квартире? Одинокая в нашем городе, без близких родственников, которые бы могли помочь ей в критической ситуации. Или она заразилась и примкнула к орде, и теперь «обращенная» рыщет по городу в поисках жертв, чтобы насытить животный неутолимый голод?

А что стало с парнем? И с его семьей? Я знал его супругу и трех детей, возрастом чуть младше наших. И как‑то гостил у них дома. В просторной светлой квартире, купленной в ипотеку и обставленной новой мебелью, заказанной из каталога Икеа. Его старшая дочь дружила с моей старшей. Маленькая, бойкая, говорливая и неугомонная кроха, сводившая с ума родителей своей бьющей через край энергией. Наши дочери часами могли носиться по двору, увлеченные детскими играми, вовлекая в забаву целую толпу других детей. А его супруга – худая, бледная, всегда выглядевшая чуть уставшей девушка, не отрывающая голову от Инстаграма? Что стало со всеми ними?

Неоднозначным было впечатление, которое произвела на меня знакомая фигура коллеги в окне. Будто он давно заметил меня и следил за нашими перемещениями. Но в тот момент, когда и я заметил его, то он уже отвел глаза от нас и смотрел тогда в сторону, словно задумавшись о своем.

Мне захотелось было вернуться назад, снова отыскать коллегу в окне и попытаться поговорить с ним, выяснив как он смог пережить катастрофу и в порядке ли его семья. Но после я решил, что это было бы неразумно, так как каждая лишняя минута, которую мы проводили на открытом пространстве, увеличивала для нас степень риска быть обнаруженными.

Так что не рассказав супруге о странной встрече и пообещав себе подумать о новом обстоятельстве позже, я спустил рюкзак со спины и младшую дочь с плеч, и принялся осматривать стеклянную дверь магазина, сквозь которую виднелись очертания помещения торгового зала.

– А вдруг там…, внутри кто‑то есть? – прошептала супруга и вплотную приблизила лицо к стеклу, пытаясь лучше рассмотреть обстановку в магазине.

– Мы никогда не узнаем точно, пока не зайдем внутрь, – ответил ей я, схватившись рукой за ручку двери, дернув ее на себя и обнаружив, что дверь была закрыта, чему, впрочем, я совершенно не удивился.

– Что теперь? – жена тронула меня за руку и вскинула брови, не обращая внимание на младшую дочь, которая терлась об ее ногу, просясь матери на руки.

– Буду ломать стекло.

– А если услышат…?

– У тебя есть другие предложения? – раздраженно прошипел в ответ я, чувствуя, что наше промедление становится все более опасным, а супруга совершенно не помогает и лишь задает нелепые вопросы, мешающие мне действовать.

– Хотя бы включи фонарь! – она кивнула головой в сторону темнеющего за дверью помещения и я признал, что ее совет был дельным.

Неожиданно яркий после долгого нахождения во мраке луч фонаря послушно вырвался из круглого сопла и выхватил из черноты хорошо мне знакомые фрагменты обстановки магазина. Слева показалась кассовая стойка, заваленная мелкими сладостями, жвачками, зажигалками и другим мелким товаром, что всегда раздражало меня тем, что этот хлам занимал почти все пространство столь нужное для укладки покупок в сумки. За кассой на стене виднелись ряды с разноцветными пачками сигарет и новомодными устройствами нагрева табака, от вида которых мне захотелось курить и, будто по велению рефлекса собаки Павлова, во рту собралась слюна, которую я с трудом сглотнул по пересохшему горлу. Напротив виднелась стойка с пачками и бутылями с чаем и кофе. А справа – стеллаж с игрушками и сладостями.

Похоже, что ничего не изменилось в магазине с того дня, когда я в последний раз покупал для семьи продукты. Товар был аккуратно разложен на полках. Не видно было следов запустения или борьбы. И если на секунду забыть о том хаосе, в котором погряз окружающий мир, то могло показаться, что стоит дождаться утра, как появятся продавщицы, включат в зале свет и начнут очередной трудовой день.

Однако стоило мне скользнуть лучом фонаря по полу, так в проходе, который вел вправо в сторону невидимой с моей точки обзора основной части торгового зала, я заметил валяющуюся стеклянную банку. Она лежала на боку расколотая пополам, и ее содержимое, вроде похожее на маринованные огурцы, разлилось широкой мокрой лужей.

«Рано радовался…», ‑ с горечью сказал я сам себе, осознавая, что та разбитая банка, лежащая на полу, означает, что нам нельзя терять бдительности и что в магазине может быть опасно.

Как я не старался высветить чуть больше в пространстве торгового зала, обустроенная в форме лабиринта форма помещения не позволяла мне этого сделать. И убедившись, что другого выхода у меня не оставалось, я решился, не взирая на возможно скрывающуюся внутри магазина опасность, выломать стеклянную вставку в двери и через образовавшийся проем забраться внутрь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я много раз видел, как ломают стекла в кино. Сильные и волевые мужики – герои боевиков одним четким ударом локтя выбивали преграду, и под восхищенный взор очаровательной спутницы, без какого‑либо затруднения оказывались в нужном месте.

– Что ты делаешь? Ты же порежешься! Сначала нога, теперь, вот, решил и руку повредить! Подожди… – недовольно заверещала супруга, не признавая во мне героя боевика, увидев как я опрометчиво подставляю локоть к поверхности стекла. Она наклонилась к рюкзаку и принялась копаться в нем, а после вытащила наружу плотный шерстяной свитер, – оберни им руку…, ‑ протянула она его мне.

– Спасибо, – пристыженно буркнул в ответ я, понимая, что зря жаловался про себя на нерасторопность супруги и насколько нелепо выглядел я в ее глазах, собираясь ломать стекло почти голыми руками.

Накрутив толстую ткань вокруг правой руки, начиная от кисти и до плеча, я удобно пристроился к двери, замахнулся и ударил локтем в стекло, ожидая, что оно тут же рассыпется. Однако в ответ раздался лишь глухой стук, а стекло оставалось невредимым. Я долбанул еще пару раз, до боли в локте, несмотря на защитный слой ткани, обернутой вокруг руки. Но преграда опять не поддалась, будто оно было сделано не из хрупкого стекла, а из твердого металла.

Я продолжал стучать, в промежутках между попытками пугливо озираясь по сторонам и всматриваясь в темноту торгового зала, каждую секунду ожидая, что звук моих неумелых ударов привлечет внимание и на нас вот‑вот нападут. Но удача все же не оставляла нас, неким чудесным образом прощая нам ошибки и раз за разом позволяя выскакивать невредимыми из очередной ловушки или затруднительной ситуации.

Однако несмотря на мои отчаянные усилия, стекло все же оставалось целым.

– Оно, наверное, армированное…, ‑ тяжело дыша пожаловался я жене, которая стояла рядом, скомкав лоб озабоченными складками, вскинув «домиком» брови и по‑детски зажав кулаки, будто от этого мои усилия оказались бы более эффективными.

И тут я услышал, как позади нас, вдалеке, со стороны нашего подъезда, в прохладной тишине, к которой мы успели привыкнуть, раздался скрипучий вопль.

«Так‑таак‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑к…», ‑ прокатилось эхом по колодцу двора между домами.

Взглянув назад, на темнеющий массив здания, я ощутил как от страха немеют кончики пальцев на моих ногах.

«Так‑так‑так‑так‑таак‑таак‑таак‑та‑а‑а‑а‑а‑к…», ‑ раздалось снова, еще громче и протяжнее, снова всполошив оркестр из тревожных барабанов у меня в ушах.

– Ломай ногой! – взволнованно прохрипела супруга и я немедленно принялся выполнять ее приказ.

Скинув с руки ненужный мне более свитер, я поднял правую ногу в тяжелом ботинке, перенеся вес тела на левую сторону, спровоцировав вспышку боли в опухшем колене, повернул подошву обуви напротив нужного фрагмента двери и резко ударил вперед. Однако стекло лишь снова издало глухой стук и не поддалось.

– Боже! Да что же ты!!! Ломая же ее! Ломай!! – взвизгнула супруга, когда в плотном окружающем нас мраке снова раздался скрипящий вопль, на этот раз намного ближе, чем прежде.

Собрав оставшиеся силы, я в отчаянии снова занес ногу вверх и, не надеясь на успех, долбанул по стеклу…, которое наконец издало долгожданный треск и сверкнуло в темноте образовавшейся трещиной.

Через считанные секунды проход был свободен. Я отбросил в сторону осколки стекла и торопливо забросил в помещение рюкзаки, пролез вперед первым, принял детей и дождался, пока супруга также окажется с нами.

– Надо закрыть ставни! – тяжело дыша обратилась ко мне она, выпрямившись во весь рост и кивнув в сторону цепочной веревки, которые виднелась на стене, справа от двери, которую я никогда не замечал, но которая не обошла внимание супруги.

Дрожащими руками я схватился за цепочку и потянул ее вниз, удивившись насколько легко поддается моим манипуляциям сложная и массивная конструкция. Под низкое утробное урчание, тяжелые рольставни послушно опускались с наружней стороны от входной двери. И дернув за цепь еще несколько раз, я захлопнул ставни окончательно, обеспечив защиту нашего нового убежища от тварей, скрипящих снаружи.

Несколько секунд мы стояли молча, прислушиваясь к окружающему пространству, привыкая к новой обстановке, нервно оглядываясь по сторонам.

Помня о верном способе проверить безопасность помещения, я стащил с носа маску и глубоко втянул воздух торгового зала.

В нос немедленно ударил тяжелый неприятный запах, в котором я признал смрад от испорченных продуктов, гниющих в оставленных без электричества холодильниках мясных полуфабрикатов и покрытых плесенью фруктов и овощей.

А еще, к огромному своему сожалению, я уловил тошнотворно‑сладковатый «аромат» аммиака…

Шоколад

– Смотри! – чуть слышно просипела мне в ухо супруга, показывая рукой на разбитую банку с огурцами.

– Я видел… Оставайтесь тут…. Я проверю…, ‑ шепотом ответил ей я, озираясь по сторонам и прислушиваясь к тяжелому, будто мешок с мокрым песком, безмолвию помещения.

‑ Пожалуйста, осторожно! – взмолилась она, опускаясь на корточки, сползая по краю кассовой стойки и притягивая к себе обеих девочек, – ты думаешь тут кто‑нибудь есть?

– Я думаю, что да.

– О боже! Ну сколько можно? Я не могу больше так! Я устала! Что они от нас хотят? Что мы им сделали?

Ее лицо скривилось в жалобной гримасе, внутренние края век приподнялись, а внешние опустились, сделав ее глаза похожими на две горестные запятые. Ее руки нервно теребили складки на куртках девочек, будто две пойманные в капкан куропатки, тщетно пытающиеся вырваться из ловко выставленной западни. А кончик нос заметно подрагивал.

У моей Немезиды начиналась истерика. И я не мог на нее за это быть в обиде. Она держалась всю эту бесконечную кошмарную ночь достойно и выдержала ее почти до конца. Да я и сам был настолько вымотан и растерзан переживаниями, что происходящее начало казаться мне смутным сном, липким нереальным кошмаром, когда ты знаешь, что спишь, но проснуться не в силах. Голова моя гудела и разрывалась в висках спазмами. Зияющий пустотой желудок болезненно пульсировал, а печеночная желчь будто прожигала стенки брюшины и то и дело отдавала в пищевод неистовой изжогой.

На одну предательскую долю секунды, когда я смотрел на отчаявшуюся супругу, сжавшуюся передом мной в трусливый комок, я подумал, что бороться дальше бессмысленно. Что по своей сути, даже не важно, смогу ли я и на этот раз избавить нас от участи быть съеденными тварями. Все равно нам не выжить. Без проверенного и надежного убежища. Вынужденные бежать из обжитой квартиры навстречу пугающей неизвестности. Ведь рано или поздно удача отвернется от нас. Или попросту я промахнусь, не смогу бежать, тащить и толкать, как меня заставляет нужда. И я не смогу больше бороться. Не важно – сегодня, завтра или послезавтра, но наша участь предрешена. Так стоила ли игра свеч? Нужно ли продолжать терпеть и ползти, выжигая нервы и вытягивая жилы? И мучать себя, жену и детей?

И тут младшая дочь отвернулась от матери, подняла на меня голову, поправила плюшевую единорожку, спрятанную за пазухой и хрупким пальчиком крохотной ручки прикоснулась к моему опухшему колену.

И тонким, едва слышным голоском спросила.

– Папа‑а‑а! Тебе больно?

Я посмотрел на нее, освещенную лучом налобного фонаря и некоторое время не понимал о чем она спросила, будто рассматривал инопланетянина, обращающегося ко мне на неком неземном языке. А когда понял, то мне стало стыдно за свою слабость. За то, что маленькая четырехлетка умудрялась переносить вызовы сегодняшней ночи и при этом не забывала побеспокоиться о родителе. А мы с женой, два взрослых лба, ответственных за жизни детей, позволяем себе истерить и опускать руки.

– Все хорошо, моя сладкая ляля. Папа твой в полном порядке, – ответил ей я и после перевел взгляд на супругу, которая, как мне казалось, испытывала то же самое чувство неловкости за допущенное малодушие, которое будто окатило нас ледяной водой, заставив немедленно прийти в себя.

– Мы будем ждать тебя здесь. Иди и проверь все… – лицо супруги оправилось, оставив на месте только привычные «домики» бровей и тревожные складки на лбу.

Я кивнул ей в ответ. Поворачиваясь по сторонам, я попытался найти подходящий предмет, который можно было использовать в качестве оружия, взамен оставленной в подьезде биты. О том, чтобы вытащить «на волю» ружье речи быть не могло. Ведь я понимал, что стоило мне пальнуть из него хоть раз, так грохот выстрела немедленно привлечет к нам рыскающую в поисках нас орду тварей.

И тут мой взгляд упал на нишу слева в углу, перед кассовой стойкой, прямо под полками с кормом для домашних животных. Ниша была заблокирована «колодой» из магазинных тележек, вложенных одна в одну. И возле самой стены, за тележками, я рассмотрел очертания длинной деревянной палки.

Стараясь не греметь колесами тележек, я передвинул их в сторону, освободил доступ к интересующей меня нише, протянул руку и достал швабру. Добротную, с толстой увесистой ручкой, в отличии от современных пластиковых аналогов. И взвесив ее в руках, приготовился выдвигаться на исследование торгового зала.

– Давай я пойду с тобой? – послышался шепот супруги, которая к тому времени сумела окончатлеьно прийти в себя и настроиться на последний рывок перед тем, как мы наконец сможем передохнуть после бессонной ночи.

– Нет. Как ты оставишь одних детей? – ответил вопросом навопрос я. Она же не решилась со мной спорить и лишь крепче притянула к себе девочек.

– Мама, можно Киндер‑сюрприз? – послышался неожиданный вопрос старшей дочери, которая через плечо тянула руку к стенду, заполненному рядами сладостей.

– Милая, потерпи пожалуйста, нам нельзя шуметь, детка…, ‑ терпеливо ответила мать отдергивая руку дочери от любимого лакомства.

Мой же пустой, истерзанный голодом желудок в очередной раз взвыл утробным ревом.

– Мама, давайте все поедим немного шоколада. Что‑то намного лучше Киндер‑сюрприза. Чуток сахара для энергии нам сейчас не повредит, – предложил я и достал с полки знакомую синюю плоскую упаковку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Раскрыв лакомство без лишних шумов и хлопот с оберткой, я поделил плитку на четыре части и раздал каждому члену семейства по положенному кусочку. Дети не стали капризничать и требовать свое, а послушно приняли шоколад из моих рук.

Теплая, терпкая, приторная сладость мягко таяла на моем языке, заполняя рот и обволакивая небо. Никогда, даже в самом раннем детстве, я не был большим фанатом шоколада, предпочитая другие разновидности десертов. Но я помнил, как однажды, во время долгого похода в горы, когда запас сил моего организма иссякал и энергии подниматься по склону не оставалось, мне помог оживиться темный шоколад, предложенный одним из друзей. Вот и сейчас, стоило сладкой приторной патоке добраться до моего страждущего желудка, впитаться в кровеносную систему и добраться до мозга, как фокус в глазах усилился, сознание прояснилось и мышцы тела, как казалось, принялись сжиматься и разжиматься намного легче, чем прежде, выполняя требуемые движения.

Покончив с шоколадом и перед тем как начать исследовать пространства магазина, я лучом фонаря прошелся по белому потолку, обустроенному квадратами фальш‑перекрытий и оборудованному неработающими сейчас лампами дневного света, думая о том, что все что находилось ниже представляло собой лабиринт из торговых рядов, которые могли бы с легкостью скрывать в своих недрах смертельную для меня опасность.

Все что я мог предпринять, чтобы подготовиться к сложной задаче, так это закрыть глаза и попытался представить в воображении схему расположения тех рядов, чтобы быть готовым к нападению и постараться не оказаться застигнутым врасплох.

Магазин был небольшим, площадью квадратов в сто, с тремя продольными рядами, плотно заставленными полками с провизией. С двумя входами у противоположных стен дома, обеспечивающими сквозной проход для покупателей. И теснота помещения, сложный план расположения торговых рядов, а также неизвестность относительно того, как обстоят дела со вторым входом, усугубляло мое и так уязвимое положение.

Я не хотел идти туда…

От черного безмолвия казалось бы хорошо знакомого помещения веяло смутной угрозой.

И еще проклятая характерная вонь аммиака…

Однако преодолев страх, я все же двинулся в путь…

Мария

Расколотая банка с огурцами лежала на моем пути, сверкая в свете налобного фонаря острыми краями стекла. Липкая лужа растеклась, занимая всю ширину прохода, так что мне пришлось сделать длинный шаг, чтобы не вляпаться в нее ногами. Проходя мимо я заметил, что края лужи успели высохнуть, образовав на полу белесое кольцо соли, а огуречные плоды покрылись слоем плесени, что являлось верным знаком того, что тот, кто скинул банку с полки, сделал это достаточно давно.

Преодолев преграду, я оказался на своеобразном перекрестке. Налево вдаль уходил длинный проход с полками, заставленными печеньями и чипсами, а с обратной стороны – занятый огромным холодильным шкафом с овощами и фруктами. Броские упаковки с закусками с их яркими рисунками, зазывающими покупателя немедленно приобрести товар, выглядели при текущих обстоятельствах нелепо, словно невеста в свадебном наряде, оказавшаяся по воле случая с киркой в руке в глубокой угольной шахте. Прямо находилась секция солений и маринадов, с коротким проходом, заканчивающимся тупиком, уходящиим влево, в сторону еще одного длинного ряда. В ровном ряду банок не хватало одной, и полка выглядела будто человеческая челюсть с недавно вырванным зубом. Той самой банкой, которая видимо и лежала расколотая на полу.

Я поочередно осветил фонарем каждый из рядов. И, поколебавшись, решил исследовать помещение начиная со своего внешнего края, после углубляясь вперед, приближаясь к выходу из магазина с противоположной стороны.

Пройдя вперед и преодолев несколько метров мимо стойки с маринадами, я оказался возле еще одного перекрестка. Налево, вглубь магазина уходил узкий проход с полками с бытовой химией, а справа виднелась приоткрытая дверь с прибитой поверх табличкой с надписью «Администрация». И стоило мне приблизиться к той двери, как аммиачная вонь с усиленной интенсивностью ударила мне в нос, без труда проникая сквозь ткань лицевой маски.

– Так вот ты где, мой цветочек аленький! – прошептал я сам себе, злобно усмехнувшись, и крепче сжал в руках рукоятку длинной швабры.

Дверь жалобно скрипнула на плохо смазанных петлях, когда я толкнул ее концом швабры и заставил открыться шире. Моему взору открылся небольшой хозяйственный закуток, почти полностью занятый небольшим столом, на котором лежали папки с бумагами и погасший компьютерный монитор. А чуть правее, в воздухе находилось нечто, что заставило меня отпрянуть от неожиданности. Нечто похожее на кошку или собаку, повернутую ко мне спиной, зависшую в полуметре от пола.

Это был не полтергейст. Не призрак. Не фантомное видение. Приглядевшись, я убедился, что это была лишь человеческая нога, обутая в носки с аляповатой расцветкой и резиновые сланцы. Самого человека мне видно не было. Он находился справа от двери, за стеной, выставив в проход лишь одну свою ногу.

Не зная чего ожидать от находки, я решил не лезть на рожон, передвинулся левее, стараясь с безопасного расстояния осмотреть скрытую часть подсобки. Прижавшись вплотную к полкам с детскими подгузниками, я рассмотрел скрытого прежде от меня человека.

И увидел ее… Это была молодая женщина. Она лежала на низко опущенном в спинке офисном кресле, положив ноги на большую коробку. На ней была надета униформа продуктового магазина, ярко красного цвета, с «пальмовым» логотипом на груди. Голова была покрыта шапкой, такого же ядовито‑красного цвета с именем магазина на всю ширину лба.

Также, как и парень, которого я ранее встретил сидевшего за створкой двери в подъезде, того, кого я «освободил» от мучений, эта женщина также казалась «обращенной» лишь частично. Процесс мутации успел отразиться на ее внешнем виде даже меньше, чем на предшественнике. Изменения, видимо, начались не так давно и были далеки до завершения, пока не деформировав человеческий облик. Однако ее лицо и свисающие к полу руки были землисто‑серыми, покрытыми слоем слизи и будто тонким пухом, похожим на паутину. Кожа была покрыта сеткой фиолетовых вен, которые, как мне казалось, интенсивно пульсировали, свидетельствуя об активных процессах, происходящих в организме.

Она была красива. Чертовски красива! Правильные черты ее лица были спокойны, будто она лишь спала. Веки в поволоке длинных ресниц чуть дрожали. Небольшой рот с полными губами слегка приоткрыт. Высокая грудь поднималась и опускалась, следуя за глубоким дыханием. А копна густых рыжих волос выбивалась из под шапки, рассыпаясь огненным дождем по униформе.

Продолговатая золоченая бирка, прикрепленная к униформе, подсказала меня ее имя. «Мария» – было выгравировано красными заглавными буквами на светлом фоне.

Разумом я знал, что мне нужно сделать. Но все же я не мог представить, что у меня хватит духа повторить с этой невероятно красивой девушкой то, что я уже совершал. Взять в руки палку, найти ее концом мягкое место чуть ниже горла, и надавить всем телом. А потом избавиться от трупа, скинув его за пределы магазина.

Несколько раз я пытался заставить себя совершить нужное дело, представляя к горлу девушки конец швабры, пыжился и потел, подбадривая себя призывами к действию. Но все же не смог. И сдался. Вернулся к своим и коротко рассказал жене о находке, соврав ей, что «обезвредил» зараженного.

Потом я нашел на кассовой стойке пачку с медицинскими перчатками, натянул их на руки, чтобы уменьшить риск заражения, вернулся в подсобку и выкатил девушку вместе с креслом в торговый зал, постоянно держа ее в поле зрения, чтобы не упустить момент, если та проснется и решит напасть.

Однако она продолжала спать, не реагируя на мои манипуляции. Ее голова и руки безвольно болтались из стороны в сторону, а ноги волочились по полу, потеряв по пути оба резиновых сланца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Докатив тело до входной двери, я встретился взглядом с глазами супруги, которая с ужасом таращилась меня, а потом на девушку, пытаясь что‑то сказать, но так и нашла подходящих слов, а лишь отпрянула в сторону, оттаскивая от прохода детей.

Потом нужно было сделать главное. Избавиться от девушки, выставив ее вместе с креслом на улицу. Я открыл входную дверь и приставил ухо к металлическим ролл‑шторам, которыми был прегражден вход в магазин, опасаясь, что услышу скрипы и возню тварей во дворе.

К моему счастью, я ничего не расслышал. И собравшись с силами, немного приподнял ставни, готовясь немедленно их захлопнуть обратно, если бы я заметил угрозу. Осмелев, я поднял ставни на высоту чуть выше метра, достаточно для того, чтобы дать креслу с сидевшей на нем девушке выкатиться за пределы помещения.

Потом я толкнул кресло от себя и несколько секунд наблюдал, как оно вместе с «пассажиром» катится по асфальту, отдаляясь от меня все дальше и дальше. Когда кресло остановилось ровно посреди автомобильного проезда, я закрыл ставни и с выдохом облегчения повернулся к семье…

Ссора

– Зачем ты так? А вдруг она бы проснулась? – неожиданно недовольно зашипела на меня супруга, стоило нам встретиться с ней глазами.

– Я не смог…

– Что ты не смог? – не унималась она, сорвав с лица маску.

– Убить ее.

– Она уже была мертва. Хуже, чем мертва. Ты не понимаешь что‑ли? – супруга стояла напротив меня, прижимая к себе дочерей, образовав с ними единый монолит, будто противостоящий мне, и ее глаза в свете фонаря сверкали, словно извергая искры.

– Что ты так завелась? – устало спросил ее я, недоумевая зачем она усложняет наше и без этого нелегкое положение, особенно теперь, когда мы добрались до нужного места, успешно пережили долгий день и безумную ночь, и по видимости оказались, наконец, в безопасности.

– Я завелась? Ты действительно считаешь, что я «завелась»? Это ты так называешь? Как будто мы обсуждаем какую скатерть купить для кухонного стола?

– Если ты такая крутая и смелая, что же ты сама ее не прикончила? По твоему, я один должен делать всю грязную работу, а ты будешь только наблюдать и критиковать?

– Что за бабский базар? Кто у нас мужик? Я что‑ли? – фыркнула она, окинув меня презрительным и брезгливым взглядом

– Просто скажи мне прямо о том, что тебя так завело? Просто скажи, как есть! – я медленно вдохнул и выдохнул, стараясь сдерживать в узде свое поднимающееся негодование столь неуместным и несправедливым поведением супруги, понимая, что это лишь реакция ее психики на события прошедшей ночи, и если я буду спорить и вступать в конфликт, то сделаю лишь хуже.

– Я хочу сказать, что ты поставил меня с детьми в рискованное положение. Ты должен был сразу ее убить. Как того типа в подъезде. Своей этой палкой… или шваброй… что там у тебя… А ты так не сделал. Ты выкатил ее «живой», прокатил прямо передо мною и детьми, зная насколько это небезопасно.

– Что ты имеешь ввиду – «небезопасно», ‑ спросил ее я просто для того, чтобы потянуть время и придумать нужные слова, чтобы разрешить конфликт.

– Ты прикалываешься? – взвизгнула в ответ она.

– Нет, а тебе не стоит так кричать. Вдруг мы тут все еще не одни.

– Оооо… Так вот теперь ты начал беспокоиться о нашей безопасности, да? – вскрикнула она и тонкая венка на ее лбу часто запульсировала.

– Так ты мне скажешь, в чем на самом деле проблема? – примирительно, менторским, нарочито спокойным тоном переспросил ее я.

– А ты не догадываешься?

– Ты знаешь, дорогая, я черт его дери устал, спасая наши задницы из пожара. За одну сегодняшнюю ночь мне пришлось пережить столько, сколько я не переживал за всю прошлую жизнь. Я голоден и хочу спать. И еще – как ты можешь видеть, в моих руках не имеется волшебного шара оракула. Так что давай я не буду «догадываться». Давай ты мне просто скажешь в чем твоя проблема и нам этом мы закончим? – язвительно, четко выговаривая каждое слово ответил ей я с издевательски нейтральной тональностью в голосе, которая нарочито контрастировала с ее возбужденными истерическими вскриками.

– Ооо! Волшебный шар оракула! Как же ты складно говоришь? Считаешь себя самым умным что ли? А я для тебя какая‑то дурочка, да?!!

– Нет. Ты не дурочка. Ты – моя жена.

– И что это, по твоему, значит.

– Только то, что я сказал.

– Я – дурочка только потому что, вышла замуж за такого тупого осла, как ты? – злобно выдавила она из себя, брызнув мне в лицо капельками слюны.

– Ты уверена, что ты действительно считаешь так, как сказала? – сдавленным шепотом ответил ей я вопросом на вопрос, чувствуя как теряю контроль над своим терпением и как ярость вскипает внутри меня, словно бурлящий кипяток в стоящем на огне чайнике.

– Да! И что? – кинула она в меня коротко и вызывающе.

– А то, что у тебя не хватает яиц сказать мне то, что на самом деле тебя возмутило.

– Ну конечно! Ты думаешь, что яйца есть только у тебя. Два твоих маленьких яичка с которыми ты носишься, словно с писанной торбой, от которых, впрочем, нет никакого толка.

– Что ты несешь, вообще? Ты сама себя слышишь?!!

– Я себя слышу. Отлично слышу. И к твоему сведению, у меня есть яйца. Два гребаных яичника! Которыми я и сделала наших детей. И выкормила! И вырастила! Ими и вот этими сиськами! – она схватила себя за грудь и принялась яростно трясти ими, – А вот этими руками я мыла, кормила и драила, много лет подряд, обслуживала вас, обстирывала и подтирала ваши жопы – она вскинула руки и скользнула острым ногтем по моему носу, – а где ты был все то время? Где угодно, только не с нами. Вечно шатался вне дома и приходил поздно, в то время, когда весь дом, дети и твоя идиотка мать были на мне. И вот теперь не надо относиться ко мне, как к маленькой дурочке! Понял меня! Хватит!!! Я – не дурочка!!! И у меня есть яйца, которые побольше твоих будут!!!

– Это просто невообразимо, что ты все свалила в одну огромную кучу. Кони, люди, все у тебя смешалось!!! – выкрикнул я, сжимая кулаки и окончательно теряя самообладание, – я не сомневался в твоих яичниках! Я хотел сказать, что ты вот сейчас начала эту гребаную ссору на пустом месте и даже не можешь сформулировать и высказать мне причину своего недовольства. Хотя я и сам знаю в чем твоя проблема.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– О да! Ты у нас такой умный! Такой продвинутый! Образованный! За границей учился! Не то, что я, да? Куда мне до тебя! Да‑да. Я это много раз уже слышала от твоей матери, – она окончатлеьно перешла на крик и теперь визжала так громко, что если бы мы в магазине были не одни, то к тому времени обязательно бы накричали на себя беду.

– Послушай. Давай выдохнем…, ‑ ответил я уже спокойнее, понимая насколько глупо мы оба себя ведем и что если я первым не пойду на примирение, наша внезапная ссора может для всех нас стать роковой, – ты же так не думаешь на самом деле. Ты просто устала. И я устал. Мы все устали. У нас были долгие и сложные день и ночь. И теперь ты просто срываешься на меня.

Будто вмиг растеряв запал, она вдруг отвернулась и заплакала. Ее острые худые плечи дергались вверх и вниз, а пальцы на руках нервно сжимались и разжимались. Дети же молча стояли возле нее, хлопая глазками и непонимающе переводя взгляды от матери ко мне.

– Ты не убил ее, потому что она – молодая и красивая, а я уже нет. Мне почти тридцатник и я стала страшной, – жалобно всхлипывала она, уткнувшись в воротник своей куртки.

Я все понимал сам. И ей не нужно было ничего мне объяснять. И увидев ее слезы, мой гнев также моментально растворился и мне стало за себя стыдно.

– Ты меня ревнуешь в зомби? – примирительно, с вымученной улыбкой на лице, спросил ее я.

Она в ответ кивнула головой.

– Ты же понимаешь, что это нелепо?

Она снова кивнула.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя.

Опять кивок.

– И только тебя?

Кивок.

Потом я подошел к ней вплотную и обнял, стянув со своего лица маску и ища губами ее губы. Она тесно прильнула ко мне и подняла свое лицо к моему.

Мы поцеловались. И снова стали родными людьми, дружными партнерами у которых одна цель – выжить и спасти детей.

– Прости… Наверное это гормоны… Скажи спасибо, что меня не терзает токсикоз…, ‑ жарко прошептала она мне в ухо, когда наши губы, наконец, оторвались друг от друга. И я почувствовал себя еще более виноватым от того, что снова забыл, что она была беременна и то, что в ее положении ей приходилось намного сложнее, чем мне…

Простояв так еще минуту, обнимая друг друга и целуясь, мы, наконец, принялись за дело…

Рассвет

– Родители! Я хочу кушать… и спать…, ‑ строго обратилась к нам старшая дочь, недовольно смотря на нас снизу вверх.

– Я тоже…, ‑ пискнула младшая, поддержав старшую сестру, капризно плюхнувшись попой на пол и обняв плюшевого единорога.

– Сейчас все будет, – нарочито бодрым тоном ответил им я, глубоко вдыхая воздух помещения, отмечая про себя, что мой нос улавливал лишь запах гниющих продуктов, но никакой сладковатой аммиачной вони.

– Конфетка моя, сними, пожалуйста, маску и понюхай тоже воздух, – обратился я к старшей дочери, которая послушно выполнила мою просьбу.

– Папа, воняет…, ‑ ответила она, сморщив крохотный носик.

– Чем воняет? Как тогда, в тех домиках?

– Нет, папа. Воняет, как из нашего холодильника…

Я ухмыльнулся и погладил дочь по волосам, вспомнив насколько «своеобразно» несло из нашего домашнего холодильника, после того, как в квартире пропало электричество и начали портиться замороженные полуфабрикаты в морозильной камере. Потом я кратко рассказал супруге о моей гипотезе, что мы со старшей дочерью обладаем особенностью чувствовать запах тварей, в отличии от нее и младшей девочки. Супруга же молча выслушала меня и лишь устало кивала головой, не задавая вопросов.

– Поняла. Пожалуйста, проверь все тут. А потом, нам действительно нужно поесть и поспать… Я больше не могу…, ‑ пробормотала она, вскинув брови мучительным «домиком».

Почувствовав себя несколько уязвленным тем, что супруга либо не воспринимает мои догадки всерьез либо не придет им значения, я осекся, но все же согласился, что слова могут подождать, а дело было все еще не сделано.

Оставив семью на месте, я занялся обходом оставшиеся неисследованными торговые ряды магазина. Как и я предполагал, помещение оказалось «чистым». На удивление нетронутые, безупречно разложенные ряды продуктов и товаров лежали на своих местах, именно так, как они и были оставлены с мирных «довоенных» времен. Я прошел мимо сверкающей броскими этикетками секции с бытовой химией и детскими игрушками. Далее шел ряд с хлебобулочными изделиями, позеленевшими и заплесневелыми. Сектор с сухими завтраками и бакалеей. По низу была устроена шеренга из холодильных витрин с замороженными овощами, стоящие в лужах, потекшие без электричества. По правому краю высился вино‑водочный стенд, под завязку набитый бутылками со спиртным, с нижней полкой, где в темном уюте поблескивал рядок с моим любимым красным испанским вином, до которого я пообещал себе добраться, когда настанет нужное время.

Дойдя до противоположного конца магазина и второй кассовой стойки, я убедился, что сквозной выход был крепко защищен ставнями, что вселило в меня еще больше уверенности, что мы находились в безопасносности.

Окончательно осмелев и оставив швабру, я без опасений прошелся по остальным рядам. Мимо угла, заставленного витринами с пивом и безалкогольными напитками, отсеков с молочными продуктами и замороженным мясом, от которых невыносимо несло тухлятиной, холодильника с овощами и фруктами, также зеленеющего и воняющего. И, совершив полный круг, вернулся к своим, отрапортовав супруге, что «периметр» безопасен.

– Мы не сможем в этой вони спать. Надо избавиться от протухшей еды. Я тебе помогу…, ‑ неожиданно заявила супруга, удивив меня непонятно откуда взявшимися энтузиазмом и энергией, тогда как я был уверен, что у нее остались силы лишь для того, что найти для себя удобный уголок и провалиться в сон.

Еще около часа у нас заняла изнурительная работа по очистке холодильников от протухших продуктов, расфасовыванию их по пакетам и выбрасыванию во двор сквозь приоткрытую узкую щель в ставнях, в которой я каждую секунду опасался увидеть лапу пролезающего в наше новое убежище зверя.

– Ты видел, что там? – спросила меня супруга, когда мы покончили с работой, показывая рукой в сторону закутка, замаскированного за одним из огромных холодильных шкафов.

– А что там? – хрипя осипшим от усталости голосом спросил ее я.

– Там душевая, – невозмутимо ответила она.

– И что? Душевая? Все равно воды в трубах нет.

– Зато посмотри сколько воды есть в бутылках, – ее палец был направлен в сторону длиннющей вереницы из пятилитровых бутылей с питьевой водой, выставленных на полу, вдоль одного из торговых стендов.

– И что? – я действительно не мог сообразить к чему она клонит.

– Мы почти месяц не мылись. У нас скоро вши появятся. Посмотри на нас, на меня, на детей, на свою почерневшую и заросшую морду! Нам нужно помыться…

Как будто очнувшись от забытья, я будто впервые оглядел нас непредвзятым взглядом. Осмотрел свое темное, давно небритое лицо в хромированном отражении одного из шкафов. На свои руки, обожженные, грязные, мозолистые, с черными полукружиями ногтей. Взгянул на супругу, чье лицо также было покрыто сажой с потными разводами. На детей, чумазых, с клоками нечесаных и немытых волос, похожих на лесных зверьков. Ну и конечно, запах от наших немытых тел, вероятно, был также соответствующим… Как бы мы ни старались держать себя в чистоте, когда прятались в нашей квартире, протираясь ватными тампонами, смоченными в спирте, этого все же было недостаточно. Ну а «приключения» последней ночи в конец завершили процесс превращения нас в семейство уличных бомжей, годами живущих под мостом.

Так что несмотря на неимоверную усталость, я не стал спорить, почувствовав даже нездоровый прилив сил, словно второе дыхание, вдруг открывшееся во мне и позволяющее продолжать действовать и мыслить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы истратили семь пятилитровых бутылей с водой. И мне нисколько не было их жаль, учитывая как много их еще осталось в магазине, и еще помня о запасе воды, оставленной в квартире, которую я столь усердно экономил, и которая, впоследствии, попусту пропала в пожаре.

Мы помылись по очереди. Сперва я, а потом супруга с детьми. И это было сущим блаженством, несмотря на то, что вода в бутылках была холодной, а прогреть ее не было возможности. Наслаждением было снова чувствовать себя умытым чистой водой и душистым туалетным мылом и шампунем. Со скрипящей от чистоты кожей и волосами. Свежевыбритым и приятно пахнущим…

Одежду мы также решили постирать. Больше беспокоясь о заразе, которая могла «зацепиться» за ткани. В найденном под стойкой кассы ведре, щедро бухнув в воду самый дорогой из имеющихся на полках стиральных порошков. А потом развесили одежду сушиться размашистыми гирляндами, зацепив краями за верхние полки.

Мое колено, к удивлению, на поверку оказалось в лучшем состоянии, чем мне казалось. Оно распухло и пожелтело в наливающемся синяке, но все же более не болело и не причиняло неудобств.

Когда с банными и прачечными процедурами было покончено, то мы встали в рядок, слегка растерянные своим нелепым положением, с босыми ногами на холодном полу, мокрые, озябшие, в одних трусах, в кругу света под зацепленным сверху фонариком. И младшая дочь вдруг посмотрела на нас, проказно заулыбалась, а потом засмеялась колокольчиком, да так весело и заразительно, что мы все также стали улыбаться и смеяться. И принялись обниматься и целоваться. А дети, будто юркие рыбки в мелкой воде, кружили вокруг нас, вырывались из рук и продолжали звонко и заливисто хохотать.

И мне так стало хорошо внутри. Тепло. Спокойно. Как будто все, что с нами произошло было лишь игрой, а впереди нас ждали лишь развлечения и радости. И мне хотелось остановить это прекрасное мгновение, насладиться глотком счастья, столь неожиданным и ценным в нашем положении. Но когда я скользнул глазами по одной из внешних стен, то в узком окне над потолком заметил слабый розоватый проблеск.

Я насторожился. Пригляделся. И понял, что бесконечно долгая ночь подошла к концу. Как подходит к концу абсолютно все в нашем бренном мире… Не важно – хорошее или плохое…

И это был рассвет…

Палатка

Нежно‑розовое свечение, отраженное на поверхности стекла окошка, вначале едва заметное, на глазах усиливалось и проявлялось, не оставляя для меня больше сомнений, что кошмары бессонной ночи остались позади. Я с недоумением смотрел на это свечение, завороженный и застигнутый им врасплох, как будто не ожидал в своей жизни когда‑либо еще встретить утро.

– Рассвет…, ‑ произнес я растерянно, обращаясь к стоящей позади семье, только вспомнив о своих новых охотничьих часах, которые я оставил на одной из полок перед тем, как идти мыться. Нашарил их в потемках, надел на руку и взглянул на циферблат, отметив, что стрелки показывали двадцать с лишним минут до семи.

– Уже утро…, ‑ протянула супруга. И интонация ее голоса не позволила мне определить задала ли она вопрос или утверждала о наступившем факте.

– Да… Уже утро…, ‑ повторил ее слова я, ощущая странное оцепенение в теле и мыслях, которое бывает, когда вдруг оказываешься в одиночестве и в тишине после долгого нахождения среди шумной публики.

– Давай перекусим и спать…, ‑ зевнула супруга, оглядываясь по сторонам в поисках удобного места для ночлега. И ее серое, с огромными кругами под глазами лицо, говорило о ее состоянии лучше любых слов.

После того, как я переоделся в чистое белье, припасенное в рюкзаке, то за несколько минут создал нам условия для «ночевки». Из найденных листов картонных коробок я соорудил мягкий настил, расположив его в самом широком проходе между торговыми стеллажами, недалеко от секции с холодными напитками. Достал из рюкзака палатку и на удивление легко и быстро разложил ее поверх настила. А потом раскрутил четыре спальных мешка, превратившиеся в почти полноценные, мягкие и удобные ложа.

Детки, наблюдая за моими манипуляциями, как на их глазах сооружается настоящее походное жилье, восхищенно суетились под моими ногами, визжа от удивления и восторга, забравшись в «домик» как только все было мною устроено.

Отыскав полку с батарейками, я починил налобный фонарь супруги, который ранее вышел из строя, и под очередные восторженные возгласы детей подвесил его за крючок, соорудив в нашей палатке импровизированную люстру.

Девочки суетливо крутились, забираясь и выбираясь из своих спальных мешков, с интересом осматривая детали палатки с расширенными от удивления глазами, полные энергии, несмотря на бессонную ночь, как может быть только у детей.

После я взял корзину для покупок и деловито прошелся по рядам магазина, выбирая для семьи подходящую еду для перекуса. Пачку соленых крекеров, косичку сушеного сыра, пакет пастеризованного молока, кукурузные хлопья, четыре чудом уцелевших яблока, орехи, сухофрукты и бутылку импортной минеральной воды.

Стоило мне вернуться в палатку и выложить «добычу» на «стол», как супруга и дети накинулись на еду, будто дикари, и стали жадно и громко чавкая поедать ее, неаккуратно запивая молоком прямо из пакета. Я также присоединился к пиршеству, запихивая закуски в рот и проглатывая, почти не жуя, ощущая как сжавшийся в голодном спазме желудок постанывает от нетерпения и покалывает от объема внезапно поступившей в него пищи.

Наш «ужин» закончился за неполные минут пять, а после супруга и дети закутались в свои спальные мешки и в один момент уснули, оставив меня одного, дожевывать орехи и запивать их остатками Боржоми.

И тут я вспомнил о заветной полочке с красным вином. Чувствуя себя беспомощным бороться с искушением, я выбрался из палатки и добрался до стойки со спиртными напитками, успокаивая себя тем, что после всего, что мне пришлось пережить, я без сомнения заслужил небольшую и почти невинную награду.

Когда я сделал первый глоток терпкого и пахнущего засахаренными лесными ягодами напитка, из хлипкого шуршащего тонким пластиком стаканчика, который впрочем не помешал мне в полной мере прочувствовать аромат вина, то не сдержался и утробно замычал от удовольствия. Я устроился за стойкой в кресле кассира, задрав ноги на прилавок и уставившись в сторону окошка под потолком, стекло которого отражало уже в полную силу полыхающее в утреннем небе зарево восходящего солнца. И чувствовал, как с каждым сделанным глотком мое тело расслабляется, стянутые связки на руках и ногах смягчаются, а сжатые в спазме мышцы опадают.

После третьего стаканчика меня потянуло закурить. И я снова не удержался от очередного соблазна, проклиная свою слабость перед более года назад брошенной вредной привычкой. Как назло, стойка с сигаретами, выложенными рядами, повернутыми наружу нижними сторонами пачек, стояла прямо за моей спиной и стоило мне только протянуть руку, как плотная коробочка с двадцатью раковыми палочками уже удобно лежала в моей ладони. Рядом на стойке услужливо располагалась еще и стойка с плотно выставленными бок о бок к друг другу разноцветными зажигалками, не оставляя мне в итоге ни единого шанса избежать душных объятий своего старого «никотинового друга».

Забравшись ногами на стойку, я дотянулся до окошка и смог приоткрыть его, позволив дыханию летнего утра проникнуть в темное и непроветриваемое помещение. Сквозная тяга свежего воздуха потянулась в нужном направлении, так, чтобы сигаретный дым смог выходить из окошка, не нарушая покой спящих в палатке родных.

Так что я сдался своей слабости и закурил, сладко и глубоко вдыхая в легкие подзабытый за год воздержания вкус горького сигаретного дыма, который за считанные секунды добрался до моего мозга и взорвался там маленькой никотиновой бомбой, заставив мое сознание, с непривычки, поплыть и растечься, будто стаканчик вафельного мороженого в безоблачный полдень жаркого летнего дня, еще более расслабив мое истерзанное усталостью тело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я пил и пьянел. Курил и пускал вверх тугие струи сизого дыма в сторону окошка, позволяя сквозняку ловко его подхватывать и уносить прочь сквозь приоткрытую створку. И отстраненно наблюдал за собой, словно со стороны, за своим развалившимся усталым телом. И за мыслями, которые будто проплывали мимо меня, уносимые ленивыми водами некой реки, меня, сидящего на ее берегу, отстраненно наблюдающего за происходящим.

Мысли о прошлом….

О маме… Друзьях… Коллегах…

О нашей странной судьбе…

О побеге из полыхающей квартиры… и всех ужасах, которые встретились нам по пути к новому убежищу…

О монстре, который пытался контактировать со мной и дочерью…

О высокой и толстой «стене», которую мы держали вокруг сознания, чтобы не позволить зверю снова вторгнуться в наши головы…

О настоящем…, олицетворенном в виде небольшой палатки с четырьмя спальными мешками. И спящими в них красавицами…

А еще о смутном и неопределенном будущем… О том, что я и понятия не имею, что нам делать дальше… Куда идти..? Бежать..? Как дальше жить..? Куда стремиться и на что надеяться..?

Когда закончилась первая бутылка вина, то я, не раздумывая, открыл вторую, ощущая как дерзкие и пьяные чертики заплясали у меня перед глазами, окончательно заглушив тревогу и страх, создав иллюзию силы и безопасности, как часто бывает у пьяного человека.

Просидев еще около часа, покончив со второй бутылкой вина и выкурив еще пару сигарет, я, наконец, ощутил себя окончательно расслабленным, будто потерявшим опору в костях, и с трудом передвигая отекшие ноги, добрался до палатки, пролез в «норку» спального мешка и моментально отключился, утонув в пучине тяжелого пьяного сна…

Гость

В первые секунды после пробуждения я безуспешно пытался понять где находился. Синий брезент, туго натянутый над головой, едва пропускал свет, и пространство вокруг меня было окрашено в чернильно‑синий. Вдобавок к этому, застойный, с привкусом крашеной синтетики и несвежих алкогольных паров воздух казался мне настолько невыносимым, что каждый мой вдох давался с трудом, с трудом проходя сквозь носоглотку, и вызывая лишь чувство усиливающейся мути, угрожающей вылиться в полноценную тошноту, со всеми вытекающими последствиями.

Странно, но на долю секунды мне показалось, что я вернулся в детство. Будто мне снова лет одиннадцать и я долговязый нелепый подросток, который в очередной раз приехал погостить на лето к бабушке, в маленький неухоженный индустриальный городок на северном отшибе страны, заполненный унылыми лабиринтами серых, однотипных бетонных коробок‑домов в окружении гигантского промышленного комбината, ощерившегося, будто готический монстр, десятками чадящих ядовитым дымом труб.

От летней жары, при отсутствие роскоши кондиционера, я устраивал для себя лежанку на открытом балконе, прикрытую поверх натянутым слоем простыни, сооружая подобие шатра, чтобы спасаться от комаров, и при этом наслаждаясь ночной прохладой. Однако на утро, я просыпался от неизменной жары и духоты, и сплошь покрытый липким потом выбирался из «норы» на свежий воздух, будто червяк из высыхающего яблока, недоумевая о разительных переменах условий прохладной и приятной ночи и душного, излишне светлого утра.

Еще несколько секунд мне понадобилось, чтобы понять, что мне не одиннадцать лет, а сорок два, и я не в гостях у бабушки в крохотном северном индустриальном городке. Потом разом, ударом водопада пришло осознание цепочки событий прошлой ночи. Того, каким образом я оказался под темно‑синим шатром палатки, установленной посреди покинутого продуктового магазина, с жутким похмельем, страдая от духоты и жажды. Вспоминая о прошедших событиях, я отметил, что на утро они более не казались мне настолько ужасающими, как прежде, будто сбавили настройку яркости. Впрочем, мне всегда казалось это удивительным. Это «магическое» воздействие ночного сна, который разделяет один день от другого, и будто перелистывает очередную страницу жизни, позволяя «сбросить» избыточные переживания прошедшего дня и подготовить психику к впечатлениям грядущего. Так было и в этот раз. Эмоции от прошлой ночи вспыхивали в моей памяти, однако уже не так ярко, как прежде, будто каждое из воспоминаний за ночь смогло «устаканиться» в моей голове, каждое найти нужную ячейку и ровненько уложиться в нее, не мешая при этом другим впечатлениям, и образуя некую всеобщую гармонию, позволяющую с готовностью войти в новый день.

Я обернулся по сторонам. Рядом никого не было. А также было подозрительно тихо, что заставило нервные струны в моем животе тревожно сжаться, допуская возможность того, что за то время, пока я спал пьяным сном, с родными случилось нечто страшное, а я остался один. Однако в следующий момент я смог расслышать приглушенные голоса детей. И с облегчением выдохнул.

Скрипя затекшими конечностями и вдыхая глотками душный воздух, будто рыба, выкинутая на сушу, я выбрался из палатки и осмотрелся. Мои девочки мирно играли с игрушками в нескольких метрах от меня, усевшись друг против друга, на растянутой по кафельному полу циновке, возле «разграбленной» стойки с детскими принадлежностями. Они непринужденно щебетали, увлеченно ковырялись в деталях «пряничного домика», переставляли с места на место пару кукол и выглядели самыми счастливыми детьми на свете.

– Папа! Ты проснулся! – обернулась ко мне старшая дочь и, не дождавшись моего ответа, отвернулась обратно к сестренке, снова погрузившись в игру.

Супруга же находились поодаль и наводила в помещении порядок, орудуя шваброй и метлой, считая с кафельного пола полувысохшие разводы от потекших холодильных камер, очищенных нами прошлой ночью от испорченных продуктов.

– Привет, – виновато обратился к ней я, доставая с ближайшей полки бутылку с водой.

– Привет, – на поверхности миролюбиво, но на самом деле со скрытой иронией и обвинением ответила она, остановившись, с мокрой тряпкой в одной руке и шваброй в другой, окинув меня долгим оценивающим взглядом – повеселился вчера…? – она кивнула головой в сторону мусорного ведра, где лежали две пустые винные бутылки, покрытые россыпью сигаретных окурков.

– Да…, ‑ неуверенно протянул я, ощущая себя нашкодившим школьником перед строгой учительницей.

– Курил?

– Курил.

– Будешь теперь курить? – с горечью в голосе уточнила она.

– Нет, больше не буду…

– Уверен?

– Уверен.

– Ты столько держался… У тебя печень… Аллергия… Поджелудка… Ну ты как хочешь… Как я могу тебя остановить? Только помни, что больниц больше нет…и ставить тебе капельницы больше некому, – с нарочито ровной, даже бесцветной интонацией в голосе бросила мне она простые односложные фразы, которые, впрочем, смогли донести до меня больше, чем тысяча слов.

– Прости…, я – «все»… ‑ ответил ей я после того, как в один глоток осушил целую бутылку воды, чувствуя себя неимеверно пристыженным, желая немедленно поменять тему, как можно быстрее привести себя в порядок и включиться в рутину нового дня.

– Помоги мне. Нужно передвинуть полки…, ‑ в знак примирения попросила меня она и я был благодарен ей за то, что она не стала давить на меня и дальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

После того, как я наскоро позавтракал приготовленным супругой рационом из сухофруктов, орехов и пастеризованного молока, следующие несколько часов мы провели в обустройстве нашего нового жилища. Открыв узкие форточки под потолком, с двух противоположных друг другу концов магазина, мы сумели освежить воздух, выветрив запаха сигаретного дыма и позволив сквозняку немного охладить духоту помещения. Мы переставляли полки и стеллажи, освобождая пространство, отбирали продукты с долгим сроком хранения и перекладывали их в одно место, откладывая остальное по дальним углам. Собрали в одном шкафу всю имеющуюся питьевую воду. Внимательно осмотрели три небольших хозяйственных и складских помещения. И в итоге убедились, что при бережном использовании ресурсов, сможем протянуть в магазине достаточно долгое время. Может быть, несколько месяцев. Или даже больше.

Несколько раз, отвлекаясь от работы, я забирался на кассовые стойки, поставив ноги на пирамиды из блоков двухлитровых газировок, и робко, стараясь не привлекать к себе внимания, наблюдал за происходящим во дворе и перед домом, со стороны центральной улицы.

К счастью, тварей нигде не было видно. Как внутренний двор, так и видимый участок улицы с противоположной стороны дома казались опустевшими. И только пластиковые пакеты, носимые ветром, летали по прозрачному жаркому августовскому воздуху, будто фантомы привидений, распоясавшиеся от того, что оказались единственными хозяевами вымершего города.

Покончив с хлопотами, когда мои наручные часы показывали начало шестого вечера, то мы уселись возле нашей палатки, на найденной супругой непонятно где циновке, и принялись ужинать. Дети, будто почувствовав, что опасность миновала, снова принялись привычно капризничать, не желая кушать то, что приготовила им мать. На что супруга привычно эмоционально реагировала, обижалась и расстраивалась. А я смотрел на них и удивлялся тому, что ничего на самом деле не меняется. Мир вокруг, может быть, и рухнул, но мои дети продолжали быть мелкими и капризными манипуляторами, особенно младшая дочь, умевшая выводить мать на счет «раз‑два». А моя горячо любимая супруга все также поддавалась на провокации детей и срывалась, показывая себя в роли обычной несдержанной домохозяйки‑истерички.

Когда семейные склоки, столь нелепо выглядящие на фоне окружающей обстановки, достигли такой степени напряжения, что младшая дочь принялась в голос реветь, размазывая по лицу и одежде остатки еды, а супруга истошно визжать, бросая себе под ноги упаковку с провизией, то случилось то, что, наверное, и должно было случиться, чтобы отсудить наш пыл и напомнить, что расслабляться не следует.

В железо наглухо закрытых ставней со стороны дворового входа постучали!

По‑началу коротко и чуть слышно. Но после громче и настойчивее…, заставив ушедший было на покой барабанный оркестр в моей голове вернутся на рабочее место и заняться «законным» делом.

Супруга осеклась на полуслове, в момент побледнев, уставившись на меня широко распахнутыми глазами, умоляющими простить ее за крики и шум, которые, вероятно, и привлекли внимание непрошенного гостя. И пятилетняя дочурка замолкла, словно разом выключили громкость на электрическом устройстве, застыв на месте с широко разинутым ртом, из которого по подбородку стекало молоко, которое и стало причиной раздора с матерью.

– Не ходи…, ‑ едва дышапрошептала мне супруга.

Я и сам не горел желанием бежать и проверять дверь, лихорадочно прикидывая в уме насколько крепки были железные ставни и засовы, которыми они блокировались от открывания.

Тем временем, в ставни снова постучали. Еще более настойчиво и громко, придавив меня от страха к полу. Но одновременно с этим, я ощутил, как внутри меня всколыхнулась волна нездоровой злости. От того, что некто, находящийся на противоположной стороне от входа в магазин, лишает нас законного покоя и бесцеремонно дубасит по ставням, требуя нашего к себе внимание. Хотя, впрочем, глупо было требовать соблюдения приличий от озверевшего мутанта.

– Я посмотрю…, ‑ дернулся я, нарвавшись на «страшные» глаза супруги и на ее руку, которая крепкой хваткой схватила меня за локоть, не пуская сдвинуться с места.

– Сиди…, он уйдет…, ‑ прошипела она, повернув лицо в сторону злополучной двери.

– Я только посмотрю! – вырвался я из ее захвата, «заработав» от ее ногтей еще одну царапину на предплечье, возле другой едва затянувшейся царапины, оставшейся после «приключений» вчерашней ночи.

На цыпочках, стараясь не издавать ни звука, я прошел через ряды и добрался до входа в магазин. Приложился ухом к стеклу тонкой пластиковой двери‑перегородки, которая отделяла внутреннее помещение от короткого «предбанника», оборудованного «гармошкой» железных ролл‑ставней.

И тишина…

Ни звука…

Будто некто издевался надо мной, только что колотя ставни, а теперь, стоило мне подойти вплотную, затихнув, испытывая мое терпение и нервы.

Когда я начал было думать о том, что кто бы ни был на той стороне, если он все таки был, то он уже ушел и освободил нас от необходимости отвечать на его бесцеремонные призывы, то я услышал нечто, что заставило меня задержать дыхание от неожиданности.

Не доверяя своему слуху, я снова прильнул к стеклу и прислушался.

Мне не послышалось!

Кто‑то на той стороне… называл мое имя…

Слон

Мне был знаком этот голос! Голос моего коллеги, силуэт которого я заметил в окне прошлой ночью, когда мы пробирались по двору, убегая от преследовавшей нас орды. Еще я вспомнил то свое странное впечатление, которое он произвел на меня, будто тот давно заметил нас, бегущими к магазину, однако в последний момент словно отвел взгляд, сосредоточившись на собственных отвлеченных мыслях.

Образ коллеги моментально предстал в моем воображении. Грузный, среднего роста, с небольшим животом, который, впрочем, органично смотрелся на фоне крепкого телосложения, как часто бывает у зрелых мужчин, которые профессионально занимались в молодости спортом, но после забросили и обленились. С коротко стриженой крупной круглой головой. И зелеными глазами редкого малахитового оттенка, которые выгодно выделяли его среди массы других среднестатистических мужиков его возраста. С простым и по‑мужски хозяйственным нравом. Немногословный и любящий работать руками. Отличный парень, на которого можно положиться. Признаюсь, мы никогда не были особенно близки, слишком разные мы были по типажу личностей. Однако, соблюдая некоторую дистанцию друг от друга, мы могли тем не менее душевно и честно общаться, как по рабочим, так и по личным вопросам.

Тогда, прошлой ночью, когда я заметил его мельком в окне, он, кажется, выглядел здоровым. По крайней мере, если доверять моему мимолетному впечатлению, которое могло быть как верным, так и нет. Поэтому я решил не лезть на рожон, молчать и ждать, что произойдет дальше.

Он также умолк. И неловкая пауза повисла между нами, разделенными лишь тонким листом железа и хлипкой пластиковой перегородкой. Однако я отчетливо мог расслышать, как он перебирает с ноги на ногу. И даже, кажется, уловил шум его дыхания, будто он курил, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Я знаю, что вы здесь. Я видел вас прошлой ночью, – наконец послышалось мне, и после этих слов мои сомнения в том, что нас навестил мой коллега, окончательно развеялись.

Его голос не показался мне взволнованным или испуганным, как могло быть ожидаемо в подобной ситуации, при которой один переживший глобальный апокалипсис мужчина приходит к другому выжившему, и просит последнего о помощи. Напротив, интонация его голоса слышалась так, будто он совершал легкую вечернюю прогулку по двору и спонтанно решил наведаться к знакомому в гости, чтобы разузнать как дела и потрепаться ни о чем.

– Привет, – ответил ему я, морщась от отвращения к самому себе за произнесенную банальность. Однако другого, более подходящего обстановке приветствия, я найти не смог.

– Ну наконец‑то! «Превед‑медвед», ‑ ухмыльнулся он, – значит живые?!!

– Да. Живые, – ответил я, растерявшись от его «превед‑медведа» и собираясь с мыслями относительно того, как мне стоило далее вести наш неловкий и странный диалог.

– Молодцы… Ты, вообще – красавчик. Всегда таким был…, ‑ небрежно произнес он и я уловил в его словах иронию и даже сарказм, смешанные с горечью обреченности и напускной безразличностью человека, которому нечего терять, – надо было тебя тогда послушать, ты ведь дело говорил…, я мы тебе не поверили…, ‑ наконец, добавил он.

Еще одна долгая, липкая и мучительная пауза повисла между нами, которую я хотел прервать, однако не мог подобрать нужные слова. Я понимал, что он, скорее всего, хотел, чтобы я впустил его к себе. Однако я не мог так поступить, осознавая, что тем самым навлек бы необоснованный риск для своей семьи. Ведь я не знал наверняка, здоров ли был коллега и стоило ли нам опасаться контакта с ним.

Будто услышав мои мысли он то ли задал вопрос, то ли констатировал свершившийся факт.

– Не пустишь меня…

– Прости…, ты же понимаешь…, ‑ начал оправдывать я, ощущая себя последним подонком.

– Не извиняйся, – неожиданно резко отрезал он, – ты правильно делаешь. Я бы тоже не пустил, будь я на твоем месте…

После еще одной паузы, которая заполнялась лишь шумом совершаемых коллегой затяжек, я решился и задал ему вопрос, который более всего беспокоил меня, и который будто слон посреди гостинной висел между нами и требовал немедленного ответа.

– Вы заразились?

В ответ послышался короткий смешок.

‑ «Заразились ли мы…?» – спрашиваешь ты. Как бы тебе сказать… Зависит от того, про что ты спрашиваешь. И «да» и «нет».

– Я не понял… Поясни.

– Да, вроде в порядке все. Особенно я сам. Ничего не замечаю. Чувствую себя великолепно. Вот – хожу‑брожу. Вышел во двор. Давно не выходил…, знаешь… С того самого дня… Надоело в четырех стенах сидеть… Крыша едет… На пофиг вышел… А тут, прикинь, никого нет… Зря, короче, я дома сидел. Надо было не бояться!

– Как жена и дети? – уточнил свой прежний вопрос я, заметив, что коллега уклоняется от темы.

– Да нормально все с ними! Говорю же!. Я в этом уверен. Правда, немного они приболели. Но это другое… Слышишь? Другое! Не то, что ты подумал! Просто, может простудились или съели просрочку. Они скоро поправятся. Я им даю лекарства, антибиотики всякие…, горячее питье…, ну то, что «доктор прописал»…

– Я рад это слышать. Очень рад, – пробормотал я, ощущая недосказанность в словах коллеги, и, вроде как, едва уловимую нездоровую неадекватность, как бывает, когда разговариваешь с человеком, страдающим легким психическим расстройством.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Передай жене и детям привет, от меня и супруги, – произнес я и от сказанной нелепицы во рту моем даже стало будто кисло.

– Передам‑передам, когда поправятся… Сейчас они пока не совсем выздоровели… И я их привязал, чтобы не разбежались. Но когда придут в себя, то обязательно передам.

– Что?!! – поперхнулся сделанным вдохом я.

– Что? – невозмутимо переспросил он.

– Ты сказал «привязал». Что это значит?

– Привязал – значит привязал. Помнишь, нашу детскую гимнастическую стенку в коридоре? Как я с ней неделю парился и крепил к несущим перекрытиям? Не зря парился. Пригодилась. Вот к ней и привязал. Что в этом такого? Я же говорю, чтобы не разбежались. Надо только переждать сейчас, может пару дней, пока острая фаза гриппа или отравления пройдет. А потом отвяжу. И делу «тип‑топ»!

В нашем разговоре повисла еще одна долгая неловкая пауза. Однако «мяч» был на моей стороне, ведь он ждал моей реакции на его последнее признание. Однако я не мог выговорить ни слова, растерянно открывая и закрывая рот, пытаясь понять суть сущего бреда, который нес коллега о его супруге и двух малолетних детях, которых он, по его словам, привязал к шведской стенке, чтобы «не разбежались».

– Твоя жена и дети… они точно в порядке? – наконец спросил его я, не найдя более удачных способов сформулировать вопрос, и в то же время не желая злить коллегу, который вел себя, как я начал догадываться, без сомнения болезненно, и в подобном состоянии, учитывая его физическую крепость, мог бы доставить нам проблем.

– Они в порядке! Я тебе уже говорил! Ты сомневаешься что‑ли? – в его все еще миролюбивом голосе завенели метталические нотки.

– Вовсе нет! – поспешил успокоить его я, решив более не задавать прямых вопросов и вести беседу так, как разговаривают с капризными детьми, отвлекая их от «опасных» тем, но при этом выуживая сведения наводящими вопросами.

– Ну вот и все! Они в порядке! В порядке! – вдруг вскрикнул он, но потом сбавил тон и уже спокойнее, с напускной небрежностью продолжил, – дочка подхватила сезонную простуду в школе, притащила вирус домой, заразила сестренку и мать. Ну ты знаешь, как это бывает. Мы справимся. У жены, как ты помнишь, дома целая аптека лекарств…

– Конечно справитесь… Ты хороший муж и отец. Ты все делаешь верно. Правильно, что привязал, разбежались бы…, потом не соберешь… сейчас это опасно… Ну и, кто его знает…, может быть и на друг друга напали бы… Или на тебя…, ‑ затаив дыхание, закинул удочку я, ожидая ответной реакции.

Снова возникла пауза. И когда я был почти уверен, что коллега разгадал мой трюк и вот‑вот последует немедленный всплеск его агрессии, он вдруг снова заговорил, на этот раз тусклым голосом, медленно выговаривая каждое слово, будто они давались ему с трудом.

– Да… Они и напали… Сначала жена… Потом дети… Мне пришлось их связать…, чтобы… ну…, чтобы не покусали…

Когда он, наконец, произнес эти слова, то от понимания того, что мои самые страшные подозрения оправдались, у меня затряслись руки и похолодел лоб. Яркая и жуткая картина предстала в моем воспаленном воображении. В которой дети и супруга коллеги первыми заразились вирусом, за месяц превращающим человека в монстра, по неясной причине оставив мужика либо не зараженным, либо позволив процессу его «обращения» прогрессировать медленнее, чем у остальных членов семьи, заставив его наблюдать за страшной мутацией родных, а в итоге стать жертвой их нападения.

И вот теперь он стоит тут, через перегородку от меня, рассуждает о гриппе и отравлении просроченными продуктами, надеется на антибиотики и жаропонижающее, заковав семью в оковы, день за днем, ночь за ночью находясь с ними в одной квартире, теряя рассудок и связь с действительностью.

– Я могу тебе чем‑то помочь? – наконец спросил его я, заставив свой голос звучать ровно, не выдавая бурю эмоций, которая клокотала у меня в сознании.

– Да. Можешь. Я и пришел к тебе за этим… У меня «стики» заканчиваются. Ну, эти…, картриджи для электронных сигарет… У тебя там, за кассой, они должны быть… Подкинь пачек десять, пожалуйста, по‑братски…

И тут я вспомнил, что коллега последние несколько лет курил электронные сигареты, бросив обычные, веря, что тем самым снижает риск для здоровья. Еще я вспомнил сколько раз мы вдвоем стояли на крыльце перед нашим офисом и я «стрелял» его устройство, чтобы побаловаться игрушкой.

– Конечно, дружище, подожди! – ответил ему я и бросился в глубину магазина, к кассовой стойке, чувствуя облегчение от пустяковости его просьбы.

Упаковав в пластиковый пакет гору упаковок с картриджами для электронных сигарет, которые стояли рядами на торговом стенде, на самом видном месте, красочно и модно оформленные, я вернулся к входу. На несколько сантиметров приподнял ставни и просунул пакет с грузом, который ловко подобрали с обратной стороны.

– Спасибо. Большое спасибо, – донеслось с обратной стороны от преграды.

– Не за что, – ответил я, проглатывая комок, предательски подступивший к горлу.

– Еще возьму курицу, которую вы выкинули, окей?

– Проблем нет, бери конечно, – ответил я, вспомнив о нескольких забитых протухшим мясом тележках, которые я выставил перед магазином прошлой ночью, решив не задавать вопросов относительно того, для чего ему понадобилась смердящая тухлятина.

– Ну будь здоров. Я пошел, – произнес он, шурша пакетами.

– Счастливо, дружище. Еще увидимся, – ответил я, понимая малодушную неискренность своих слов.

– Счастливо. Удачи вам…, ‑ ответил он, и судя по удаляющемуся шуму шагов, направился в сторону своего подъезда…

Рация

Прошла неделя. Незаметно. Тихо. Спокойно и без происшествий. Минуты складывались в часы, а часы в дни, похожие друг на друга. Словно целая неделя была одним долгим нудным днем, как скучный полнометражный фильм, на который ты купил дорогой билет в кинотеатре, и вынужден теперь досмотреть его до конца, ожидая, что вот‑вот в сюжете случиться что‑то интересное, но этого так и не происходит.

Будто заведенные мартышки, мы спали, ели, пили и ходили в туалет, почти не разговаривая с друг другом, перекидываясь с супругой лишь короткими утилитарными фразами, связанными с нашим унылым и серым бытом.

В первые дни мы пытались разнообразить наши дни настольными играми, найденными на полке среди игрушек, что спасало нас от скуки ранее, во времена, когда мы скрывались в нашей покинутой квартире. Однако «запала» хватило не надолго. От недостатка солнечного света, ограниченного пространства и дефицита движения, нам с супругой постоянно хотелось спать, что мы и делали при каждом удобном случае. И от подобного образа жизни, к середине недели на меня навалилась полноценная апатия, опасно граничащая с депрессией.

Я мог часами лежать в палатке, рядом с сопящей во сне супругой, и смотреть вверх, на натянутый слой брезента, опускаясь все глубже в трясину мрачных размышлений и воспоминаний, будто погружал ладонь в широкий кувшин, наполненный небольшими полированными камушками, перебирая их, ощупывая их гладкие бока. И каждый такой камешек являлся воспоминанием о прежней, навсегда канувшей в лету жизни. О матери, о родственниках, друзьях и коллегах. И как только тяжесть от этих невеселых размышлений достигала некой критический отметки, угрожающей безопасности всей «системы», то включался «предохранитель» и отключал сознание, позволив мне выпасть в сон, который давал мне спасительную передышку и не позволял окончательно скатиться с «катушек».

Супруга, казалось, переживала заточение намного легче, чем я. Будто зверек, привыкший выживать в экстремальных условиях, она словно даже была довольна тем, что могла спать без ограничений, что, признаюсь, раздражало, так как для меня катастрофически не хватало живого человеческого общения.

Впрочем, у нее было веское на то оправдание. Неожиданно, довольно поздно, вопреки стандартным правилам, на шестнадцатой неделе беременности у нее начался токсикоз, какого не было ранее, при первых двух беременностях. По утрам ее рвало от любого резкого запаха, а бывало и после приема пищи, и спустив еду в унитаз, она измученная торопилась дойти до палатки, забраться в свой спальный мешок, отвернувшись в «стенке», и заснуть.

Дети же оставались детьми. Удивленно и озадаченно они смотрели на нас, вечно спящих, сонных, невеселых и отстранившихся от ухода за ними родителей. Девочки будто махнули на нас рукой и сами взяли ответственность за свои свое благополучие. Они зачастую сами добывали себе еду и питье, рыща по полкам и доставая нужные пакеты, коробки и бутылки, неизбежно увлекаясь сладким, о чем свидетельствовали кучи пустых упаковок от конфет и печений, а также горы початых бутылок от газировок. И развлекались с игрушками, коих было на наше счастье множество в детском отделе магазина. В общем, им вдвоем было хорошо. И мне было хорошо, когда я украдкой наблюдал за ними, увлеченными собой, находящимися в своем воображаемом детском мире, где не было места для тех ужасов, которые на самом деле нас окружали. Я же радовался и даже завидовал им, что их было двое, двое девочек, почти погодок, которым никто больше не был нужен, чтобы получать удовольствие от жизни и не чувствовать себя одинокими, чего, прочем, я сам был лишен, будучи единственным ребенком в семье.

К слову, как‑то в детстве, когда мне было, может быть, лет десять или около того, я просил мать купить мне собаку или кошку, чтобы было с кем играть и о ком заботиться. Она же неумолимо отказывала, ссылаясь на трудности, связанные с уходом за домашним питомцем. И тогда, одним весенним вечером, придя со школы, я придумал себе воображаемого щенка, оборудовав ему под табуреткой ложе, нарезав дефицитную колбасу в блюдце и налив в миску молока. А потом ушел играть с дворовыми пацанами. Когда же я вернулся домой, несколькими часами позже, то застал мать в состоянии дикого возмущения и тревоги. Вернувшись с работы и увидев мою «инсталляцию», она принялась рыскать по квартире в поисках зверя, намеренная немедленно его изгнать из нашего дома. Каково же было ее удивление, когда на ее требовательные вопросы, я ответил, что никакого зверька нет и вся эта история лишь плод моего воображения. Не знаю, что она тогда подумала и какие выводы для себя сделала, но через месяц у меня появился питомец, вредный, царапающийся и не дающийся в руки, но настоящий и живой котенок…

Больше для того, чтобы немного развлечь себя, чем в целях проверки безопасности окружающего периметра, я иногда подходил к выходам из магазина, прикладывал ухо к железным листам ролл‑ставней и прислушивался к происходящему снаружи. Как правило, в округе было тихо. Лишь иногда я улавливал далекие одиночные скрипы и щелканья, которые доказывали, что твари никуда не делись и продолжают ожидать, пока мы совершим ошибку и выдадим себя.

И, конечно, я не забыл про «старого приятеля», который любил наведываться «в гости» к нам со старшей дочерью, пытаясь разузнать, где мы прячемся. Помня о подобной опасности, я научился держать «стену» вокруг своего сознания на постоянной основе, а также несколько раз обсуждал эту тему с дочерью, которая также убеждала меня, что делает то же самое. Может быть мы были действительно успешны в наших стараниях, а может «старый приятель» пока решил отстать от нас, но дальнейших «атак» с его стороны не последовало, и с каждый проходящим днем у меня все сильнее складывалась иллюзия нашей безопасности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Однажды поздно ночью, к концу первой недели пребывания в магазине, мучаясь от бессонницы, копошась в своем горестном горшке с черными гладкими камушками, пытаясь найти выход из казалось бы тупикового положения, я вдруг вспомнил, что при побеге из нашей квартиры закинул в рюкзак две портативные рации на батареях, и совершенно забыл о них.

Будто ошпаренный этим открытием, я выскочил из палатки, чуть не разбудив родных, и кинулся к рюкзакам. Две небольшие портативные полупрофессиональные рации действительно лежали на самом дне моего рюкзака, поблескивая в свете моего налобного фонаря пластиковыми деталями и небольшим стеклянным окошком.

Повертев одну из них в руках, я понял, что не понимаю, как ею пользоваться. Однако вспомнив сцены из фильмов, я догадался, что два больших закругленных рычага, расположенных поверх корпуса, являлись основными способами управления устройством. Один рычажок отвечал за включение и громкость, а другой переключал связь между шестнадцатью запрограммированными радиочастотами.

Покрутив рычажки, я ничего не добился. Рация молчала. Расстроенный, я решил сменить батарейки, которых у меня в запасе было множество, и после минутной возни с устройством случилось чудо! Экран рации засветился и негромкое шипение раздалось из встроенного динамика.

Глупо улыбаясь своим достижением, я принялся крутить второй рычажок, переключая каналы, которые, как один, отвечали мне однотонным унылым шипением вымершего радио‑пространства.

И внезапно, когда я переключился на одну из последний из оставшихся не проверенными частот, то совершенно отчетливо услышал человеческий голос!

«Сорок три, запятая, шесть, три, ноль, один, восемь, восемь. Пятьдесят один, запятая, один, семь, два, шесть, пять, ноль…»

Прием

От неожиданности я выронил рацию из рук. Увесистый аппарат упал прямиком мне на большой палец левой ноги, спровоцировав ослепительную вспышку боли, которая заставила меня оцепенеть, а артерии, ведущие к ноге запульсировать, отбивая тяжелый такт в ушах. Грязно выругавшись, я все же оценил иронию закономерных случайностей, отметив, что как и царапина на предплечье, которую я заработал, когда выбирался из балкона нашей квартиры, так и колено, которое я повредил, спускаясь по лестнице подъезда, все оказались на левой стороне моего несчастного измученного испытаниями тела.

Когда боль утихла, я подобрал рацию с пола, надеясь, что жертва в лице моего скорее всего чернеющего от крови под ногтем пальца на ноге, была не напрасна, и аппарат остался цел. Рация оставалась в порядке. Мужской голос, интонация которого смутно мне была знакома, продолжал повторять одни и те же цифры.

«Сорок три, запятая, шесть, три, ноль, один, восемь, восемь. Пятьдесят один, запятая, один, семь, два, шесть, пять, ноль…»

Нащупав кнопку исходящей передачи, я начал взволнованно говорить, приложив губы к поверхности рации, туда, где по моему мнению должен находиться микрофон.

– Мы…, мы…, мы… здесь…! Выжившие…. Мы выжили! Кто это? Есть кто там…?

Я был уверен, что передаю послания неправильно. Вроде как, судя по фильмам, нужно было называть позывной, говорить коротко и ёмко, а после произносить «прием», чтобы собеседник знал, когда наступала его очередь отвечать. Мое же невнятное и сумбурное бормотание скорее всего могло лишь насмешить того, кто мог меня слушать. Хотя, учитывая что на Земле вероятнее всего едва оставалась даже тысячная доля от прежнего количества населения, то этикет радиосообщения был уже не важен. Ведь главной являлась цель – выжившим найти друг друга.

– Прием…, ‑ все еще дико смущаясь и наверняка краснея, добавил я и отпустил кнопку, напряженно прислушиваясь к эфиру.

Ответом мне было продолжающееся без пауз, невозмутимое перечисление цифр, которое повторялось раз за разом, будто на заевшей пластинке. И я с разочарованием понял, что слушаю не человека, а предварительно наговоренную запись, которую поставили на повтор.

«Сорок три, запятая, шесть, три, ноль, один, восемь, восемь. Пятьдесят один, запятая, один, семь, два, шесть, пять, ноль…» – повторял голос и вслед за разочарованием меня осенила серия ярких озарений, будто ошпарив кипятком сознание, одно сразу следом за другим, каждое цепляющее ассоциативным рядом следующее.

Цифры, которые повторялись на записи являлись теми же цифрами, которые были когда‑то оставлены чудным мастером на стекле моего окна после его установки. Цифрами, оказавшимися географическими координатами. Мастером, который появился непонятно откуда, а после исчез не ясно куда, не взяв с меня за работу денег.

Память послушно вытащила из дальнего ящика памяти его лицо. Массивное, твердое, крупное, мультяшно‑детское, со слишком широко расставленными глазами, с комично вздернутым носом по форме напоминающим картофель. Еще мне вспомнилась сцена нашей нелепой беседы, когда я почти с ним поругался, оскорбленный его поведением, уже не помню по какой причине. И неоднозначное свое о том мужике впечатление, который казался вроде простоватым и добродушным, но иногда будто случайно показывал истинное свое нутро, словно двойное дно в шкатулке фокусника, будто тот мужик знал нечто, чего не хотел говорить и хотел выглядеть тем, кем на самом деле не являлся.

Да…, да…, я вспомнил его глаза, которые жили отдельной от остального лица жизнью. Глаза цвета намокшей древесной коры: острые, испытывающие, хитрые… И его слова, как он спросил меня: «к концу света готовитесь, от космического вируса?». А потом не признавался в заданном вопросе, морочя мне голову идиотской игрой слов. Вот поэтому я на него и разозлился…

А после была поездка в яхт‑клуб, который находился по указанным координатам. И погоня от синей Лады Приоры, гнавшейся за моей машиной всю дорогу. И маленькая девочка – иностранка, отставшая от беспечных родителей, таращившаяся на меня в лучших традициях мистических хорроров. И то, что я ничего особенного не нашел в том яхт‑клубе, кроме разве что того, что железная дверь и решетки, оборудованные в капитанской домике, были идентичны тем, что были установлены в нашей квартире.

И конечно этот голос. Приятный, мелодичный, едва заметно шепелявый, был голосом того мужика. Я был уверен в этом на все сто процентов!

Давняя история снова вернулась ко мне, припомнив старые долги, будто незакрытый гештальт у клиента психотерапевта. Я опять встретился с теми цифрами, оставленными на оконном стекле. И с тем странным мужиком. В свое время я не смог решить эту загадку. Однако теперь настало время вернуться к ее разрешению.

Сидя на холодном кафельном полу, уставившись на черный пластиковый брусок рации, и слушая из раза в раз повторяющиеся слова, прорывающиеся сквозь шум радиопомех, я улыбался, ощущая как подступает сентиментальная влага на глазах, и как тревога, будто натянутая в животе тугой струной, ослабевает, позволяя сердцу стучать спокойнее, а легким дышать ровнее.

Потому что это была не просто рация. И не просто слова, передаваемые через океан радиоволн. Это было надеждой. Надеждой на то, что нас впереди может ждать кое‑то лучше, чем душная темница продуктового магазина. Что наша судьба еще сможет вырулить на светлую дорогу. Что где‑то там, как минимум в пределах действия сигнала рации, есть некто, кто оставил это послание и ждет пока мы его прослушаем. И как бы наивно это не звучало, я был уверен, что послание было адресовано именно мне…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Мы выжили. Ищем помощи. Семья из двух взрослых и двоих детей. Сообщите – кто вы? Прием, – сказал я в рацию, собравшись с мыслями и уже намного увереннее, чем в первый раз.

При этом у меня мелькнула идея о том, что, может быть, следовало добавить наш точный адрес. Однако, поразмыслив, я передумал, решив, что если нас слушают враги, то не стоило открыто выдавать наше местонахождение.

Ответа же не последовало. Записанное послание продолжало монотонно повторяться без прерываний.

– Ответьте! Меня кто‑нибудь слышит? Ответьте! Прием, – повторил свой призыв я, напряженно ожидая, что на том конце радиосвязи наконец отзовутся.

Однако никто не отзывался. И ослабевшая было струна тревоги вновь натянулась, вслед за сгущающимся туманом сомнений относительно того что, человек, оставивший послание, возможно уже мертв, погиб или «обратился», тогда как передаваемые в радиоэфир координаты продолжали крутиться в записи заевшей шарманкой.

Я просидел над рацией, может, еще час, или даже два. В тысячный раз слушая послание, изредка выходя на связь, призывая отозваться, однако так и не получил обратной связи.

Когда в чуть приоткрытую форточку над потолком заглянули первые фиалковые язычки рассвета, начавшие робко растворять чернильную темноту уходящей ночи, то я все еще сидел, сгорбившись над рацией, одуревший от усталости и бессонницы, проклиная все на свете, безгранично разочарованный и озлобленный. Однако как бы я не желал, чтобы мне отозвались, реальность оставалось плоской и суровой пустыней, не позволяющей прорасти даже малейшему зеленому ростку, который позволил бы моей едва зародившейся надежде окрепнуть и стать чуть сильнее.

Чертыхнувшись, я, наконец, решил идти спать. Однако, подумал, что дам рации еще минут десять поработать, зацепив ее во включенном состоянии за ремень, а пока покурить в форточку, забравшись ногами на кассовую стойку. Помня свое обещание жене не позволять вредной привычке вновь захватить меня, я все же не смог противиться искушению расслабить себя сигаретой после переживаний мучительно‑бессонной ночи. Хотя я прекрасно знал, по своему многолетнему опыту борьбы с вредной привычной, что курение – лишь обман, иллюзия обещаний, которые никогда не сбываются, а сигареты – древнегреческие сирены, издали – прекрасные девы, привлекающие заблудших моряков сладкими песнями, но на самом деле кровожадные чудовища.

Как бы то ни было, я послушно побрел в сторону стойки с сигаретами, беспомощный против одержимой идеи закурить, впервые после первой ночи, которую мы провели в магазине. Идеей, засевшей у меня в сознании глубокой занозой, которая принялась жонглировать моим мышлением, играя в растревоженном недостатком сна воображении нездоровыми мысленными конструкциями, столь, наверное, знакомыми любому человеку зависимостью. Что между сигаретой и рацией есть невидимая связь. И стоит мне покурить, так рация оживет и мне ответят. Хотя логичнее, в таком случае, была бы связка между моей силой воли и ожидаемым результатом, что если я сдержусь и не буду курить, то именно тогда рация оживет, будто убедиться, что я пожертвовал достаточно для долгожданной цели и достоин получить приз.

Забравшись на кассовую стойку с початой пачкой сигарет и зажигалкой в руках, и отмахнувшись от назойливых, будто комары в камышах у русла пресной реки, параноидальных мыслей истерзанного переживаниями сознания, я закурил, с наслаждением невротика пуская дым в сторону форточки, помня о том, что только первые несколько затяжек приносят ожидаемое удовольствие, а после неизбежно следует осознание обманутых надежд и горькое сожаления о содеянном.

Когда белая палочка почти была мною выкурена, поглощенная до основания силой контролируемого затяжками тления, то случилось нечто, чей уровень иронии я действительно смог оценить по достоинству.

Стоило мне затушить окурок, как монотонная речь, доносящаяся из рации, внезапно прервалась.

– Яхт‑клуб на связи. Прием…, ‑ вдруг коротко отозвался мужской голос…

Перст

От неожиданности произошедшего мои ноги подкосились и я чуть не свалился с кассовой стойки.

– Выходите в эфир. Яхт‑клуб вызывает. Прием, – зажужжала рация, отдавая вибрацией по поясу на брюках.

Внутренне ликуя, ощущая будто из середины моей груди выстреливают канонады разноцветных фейерверков, я все же дал себе время осторожно спуститься вниз, выдвинуть стул и устроиться на нем, чтобы начать важный для меня диалог в более удобной обстановке.

– Выжившие на связи. Прием…, ‑ ответил я, нажав и отпустив кнопку исходящего сигнала, борясь с собственным волнением, морщась от нелепости сказанных мною слов, пытаясь удачнее подбирать дальнейшие слова, которые должен сказать, а также определяя те, которые говорить не должен, чтобы не вспугнуть того мужика и не перечеркнуть забрезживший для нас шанс на спасение.

– Что вы так долго? Ждали, пока я окончательно допекусь? Прием, – коротко и неожиданно фамильярно прозвучало в рации, сбив меня с толка и возмутив бестактной прямолинейностью.

Мне было не ясно, что он имел в виду под своим «окончательно допекусь». И я хотел бы ответить ему резко, доходчиво объяснив, что мы чуть не погибли, выживая среди вымершего жилого комплекса, кишащего мутантами. Но все же, мужик был не виноват в том, что мы оказались в нашем затруднительном положении. Что твари подожгли крышу и нам пришлось бежать, чудом найдя новое убежище в продуктовом магазине. И он был прав про рацию. Она все это время была под моей рукой, а я только догадался включить ее в поисках работающего сигнала. Так что я решил не хамить и оставить бестактный комментарий без ответа.

– Мы знакомы? Прием, – начал я нейтрально и издалека, давая возможность собеседнику объяснится самому.

– Конечно. Я вам окна и дверь ставил. Вы приезжали к нам в яхт‑клуб, стучались, рыскали по округе, выпрашивали… Забыли? Прием, – я не мог видеть выражение лица собеседника, но мог ручаться, что тот улыбался, лукаво щурясь широко расставленными глазами цвета намокшей древесной коры.

– Здравствуйте. Я понял, что это вы. Если вы видели, что я ищу вас, то почему дверь не открыли? Прием, – не сдержав раздражение, выдавил из себя я.

– И вам – «здравствуйте». Как хорошо, что мы, наконец, встретились. Ну, как встретились? Еще не встретились, конечно. Но пока хоть бы так… онлайн… Ох…, как же я долго ждал, пока вы выйдете на связь…, ‑ тяжело выдохнул он, – думал, грешным делом, что не дождусь… Начал сомневаться в ваших возможностях. Недоумевал «почему?». Все таки, целый год был у вас на подготовку… Хорошие окна с дверью для вас сделал. А вас все нет и нет… Хотя, признаюсь, уважаемый, идея закопаться в квартире на двенадцатом этаже была так себе… На двоечку. Прием, – прошипел сквозь помехи в рации мужик, проигнорировав мой вопрос и вскопав плодородную почву для десятков новых вопросов, которые я решил «запарковать» до лучших времен, до момента, когда я встречусь с загадочным собеседником лицом к лицу.

– Благодарю, что ждали. Вот, теперь я – здесь! У вас есть на меня планы? Прием, – спросил я, пытаясь вывернуть наш диалог в более конструктивное русло.

– О да! У меня есть на вас планы, – закряхтела рация и я понял, что собеседник засмеялся, – мы с вами, уважаемый, кажется, единственные, кто выжил во всем городе. Да и, может быть, во всей стране. А кто его знает, вполне возможно, что и во всем мире! По крайне мере вы – первый с кем я разговариваю с Того дня…, ну вы понимаете…. Так что планы у нас одни на двоих… Если, конечно, вы соизволите к мне присоединиться… Прием.

– Я не один. Со мной семья. Жена и двое детей. Прием, – коротко ответил я, отметив про себя, что был еще один человек, который обращался ко мне подобным высокопарным образом, называя «уважаемым», которого я пока не мог вспомнить.

Эфир замолчал. Сквозь треск радиопомех едва прорывалось неровное дыхание собеседника. Я не мог знать наверняка, о чем думал тот человек, вполне возможно сидевший неделями в полном одиночестве, вероятно лишившись близких и родных, и как он мог отреагировать на мои слова о том, что у меня получилось спасти свою семью в полном составе. Возможно он теперь ненавидел меня за это, сравнивая со своей незавидной судьбой, и мне стоило опасаться человека, оказавшегося в подобной ситуации.

– Безусловно…, ‑ наконец послышалось в рации, – я хорошо вас помню. Прекрасная семья. Красивая жена и две очаровательные дочери. Вы, надеюсь, уважаемый, понимаете, что вы – счастливый человек? – просипел он, оправдав мои опасения относительно его зависти к моей удаче. – Сохранить семью во времена, когда сама Вальгалла спустилась с небес на землю, большого стоит! Хотя нет же, что я говорю?!! Совсем не Вальгалла, а сущий Ад. Геенна огненная. Тартар! – взволнованно затараторил мужик, повысив голос, позволив мне наконец вспомнить своего чудака‑коллегу, которого я в последний раз встретил во дворе нашего дома во времена «ковидного» карантина в городе, и который также имел привычку высокопарно обращаться ко мне «уважаемый».

Эфир замолчал снова. Мужик не завершил реплику ожидаемым окончанием «прием», чтобы предоставить возможность начать говорить мне. Поэтому я ждал, пока он заговорит снова, озадаченный его столь эмоциональным выпадом, который свидетельствовал о том, что произошедшие катаклизмы не прошли даром для психики мужика. Возможно, как я предположил, он действительно остался в полном одиночестве, запертый в своем капитанском домике, один на один со своими мыслями.

Мужик же продолжал молчать. И сквозь свистящие радиопомехи я мог слышать его частое и неровное дыхание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Мы этого заслужили, уважаемый… Мы – все… К этому давно все шло… Вот к такому концу… Наше гребаное тупое человечество получило сполна!!! По заслугам… Но все же, уважаемый, я премного благодарен вам за ваше своевременное предостережение… Если бы не вы, то я не придал своему сну должного значения, сочтя его за обыкновенный кошмар.

– Какое предостережение? Какой сон? Прием, – спросил его я, не дожидаясь своей очереди говорить, позволив своему любопытству перебить поток его пространных и отвлеченных рассуждений.

‑ Не нужно прикидываться глупее, чем вы на самом деле являетесь, уважаемый. Вы – мой спаситель. Знайте это. Когда я увидел в конторе ваш заказ на установку решеток для квартиры на двенадцатом этаже, то интуиция мне подсказала, что это не спроста. А позже, после того дня, как мы с вами впервые познакомились, то я начал читать вас в Интернете. Вашу повесть «Знамение». С самого начала. С первого же дня, как вы принялись за нее… Вы должно быть горды собой. По крайнее мере, вы смогли спасти одного человека от смерти… Сейчас я уверен, что вас послал мне Бог. Привел меня к вам, указывая божественным перстом. Сначала позволил заметить заказ на решетки, а после показал мне вашу повесть. И заставил прочитать… И поверить… Хотя, подобная литература не в моем вкусе… Что скажете на это, уважаемый? Прием.

Стоило ему высказаться, как мне стало многое понятно. Несколько разрозненных фрагментов пазла сошлись воедино. Давняя загадка с этим мужиком, когда‑то бесплатно установившим в нашей квартире окна и решетки, и с цифрами, оставленными им на стекле, наконец, разрешилась.

– Лада Приора – ваши проделки? Прием – спросил его я, нарушая собственное намерение оставить расспросы на потом, чувствуя нездоровое удовольствие от того, что мучившие меня вопросы стали находить нужные для них ответы.

– Можно сказать, что мои. Уж простите, уважаемый. Это был – Пашка, племянник мой, царствие Небесное. Я попросил его проследить за Вами, чтобы не сбились с пути. Правда, что водил он свою Ладу, как черт, гонял словно безумный, напугал, наверное, вас своим норовом… Впрочем, это уже не важно. Была Пашка и сплыл… Прием.

– Он погиб? Прием, – зачем‑то решил уточнить я, прекрасно понимая, что так и произошло, и осознавая, что подобными расспросами мог потревожить незажишвие душевные раны собеседника.

Он не отвечал. Лишь часто и неровно дышал, позволяя электрическим радиоволнам искажать шум его дыхания, превращая его в то рычащий вой, то в визгливые всхлипы, похожие на предсмертные вопли мифического дракона, погибающего в бурлящем котле огненной лавы.

– Погиб, несчастный, – через долгую паузу ответил он, – Как и все остальные, кого я знал. Ну, как погиб! Не совсем… Бегает теперь, укушенный, словно зверь по округе. Хотел было подстрелить его, когда была возможность. Рука не поднялась… Прием…

– Вы сказали про сон. Вы тоже его видели? Прием, – решил я задать еще один вопрос, который требовал ответа, будто повиснув на кончике моего языка.

– Видел. Почти такой же, что и вы описали в своего книге. С новостями про будущее, будь оно неладно… В общем, замечательно, что вы выжили… Вы опять меня спасли, уважаемый. Я уже думал все…, один остался… и нет смысла дальше бороться… Сегодня утром приготовился…, поел хорошо, последнюю сигарету выкурил, ружье почистил…

Он не закончил реплику. И некоторое время мы молчали, каждый погруженный в свои мысли. А я не решался прервать это молчание, позволив мужику на том стороне радиосигнала справится со своими эмоциями не отвлекаясь на мои вопросы.

– Скорее приезжайте ко мне, – вдруг прервал свое молчание он, – у меня тут яхта под боком. Нам пятерым места хватит. С едой и питьем тоже проблем нет. Вместе веселее будет. Прием.

– А что дальше? Куда вы планируете плыть? Прием, – уточнил я, опасаясь доверять нашу судьбу в руки незнакомого человека, психическое состояние которого вызывало у меня сомнение.

– По берегу поплывем. В сторону больших городов. Будем сканировать радиополе, может нам повезет и мы кого‑нибудь найдем… Прием

– Мы приедем, – не раздумывая ответил я, оглядев темное помещение опостылевшего продуктового магазина, понимая, что оставаться на месте мы не можем, и что рано или поздно нас тут найдут. – Ждите нас завтра. Будем на связи. Прием, – закончил я переговоры и отложил рацию.

Потом я устало, но с чувством облегчения, откинулся на спинку кресла, ощущая, как от осознания грядущих перемен, сулящих смену обстановки, мои легкие будто задышали легче, а кровь словно живее побежала по венам…

Едем

– Ты ему веришь? – спросила супруга, готовя для меня порцию позднего завтрака, когда я, разбитый и невыспавшийся после бессонной ночи, проснулся ближе к полудню и рассказал жене о произошедшем поздней ночью.

Я был уверен, что она обрадуется новостям и разделит мое воодушевление. Однако супруга отнеслась к новым планам с подозрением и опаской.

– Да. Я ему верю. А у нас разве есть выбор? – с жаром, захлебываясь кукурузными хлопьями, замоченными в пастеризованном молоке, ответил ей я, недоумевая от её, как мне показалось, возмутительно необоснованной реакцией на образовавшуюся возможность.

– Выбор у нас есть. Мы можем остаться здесь. Разве нас кто‑то отсюда гонит? Разве мы тут не в безопасности? – широко развела руками она, показывая на заполненные провизией и бутылками с водой полки.

– Послушай, я тебя заверяю, что это лишь иллюзия безопасности. Мираж!!! Попытка принять желаемое за действительное. Это сущее чудо, что твари до сих пор до нас не добрались, учитывая сколько их тут вокруг. Я даже не говорю про нескольких сотен тварей, которых мы уже видели, когда выбирались из нашей квартиры. Представляешь сколько еще тварей к ним присоединилось за то время, пока мы находимся тут. Присоединилось из числа тех, которые «обратились» позднее. Ты только подумай, вокруг нас, в этом огромном жиломкомплексе, наверное, тысяча квартир. В каждой из них в среднем жили по три человека. То есть, получается, что не менее трех тысяч «обращенных» сейчас где‑то там…, ‑ я покрутил в воздухе поднятым вверх указательным пальцем. – И они все хотят жрать! И после этого ты считаешь, что тут безопасно?

От моих слов ее лицо вытянулось, а лоб сжался в гармошку. Я понял, что мои доводы оказали на нее должное воздействие.

– Не знаю… Ты, наверное, прав…

– Не «наверное – прав»! А «несомненно – прав»! Еще вот что! Ты же помнишь, что вытворял их главный, когда пролезал к нам со старшей в голову. Как она билась в конвульсиях, защищаясь от урода, который хотел выяснить где мы находились? Так вот! Пока нам везет. И тут вырисовываются два варианта. То ли мы с дочкой действительно научились держать наш мозг под замком. Но, скорее всего, сейчас лишь затишье перед бурей, перед новым нападением! И тогда…, когда он выяснит где мы прячемся, то твари прибегут сюда, и в считанные секунды разнесут к чертям собачьим двери в магазин…! И тогда все!!! Ты же все сама видела своими глазами, на что они способны!

От напора моих доводов ее лицо вытянулись еще сильнее, а темные круги под глазами показались темнее.

– Ну и не забывай про моего коллегу, который заходил к нам в гости, – добавил последний аргумент я, – учитывая его положение, он рано или поздно «обратиться». И что тогда? А тогда он может по старой памяти прийти прямиком сюда, призвав остальных То есть, как ни крути, нам тут конец…

Замолкнув, я продолжал смотреть на жену, изучая меняющееся выражение ее лица, которое вроде совершенно смягчилось, но вдруг снова собралось в упрямую гримасу.

– Но я не доверю тому типу. Он мне не понравился… Не хочу к нему… Не хочу!!! Только не к нему…

– Почему? Что тебя беспокоит? Конкретно? Кроме твоего необоснованного каприза? – вспылил я, повысив голос.

– Не разговаривай со мной так! – резко и коротко огрызнулась супруга, и ее бледное худое лицо стало еще более твердым и упрямым.

– Прости, я не правильно выразился, – сдал на попятную я, поняв, что зашел в давлении на супругу слишком далеко, – я вовсе не хотел обесценивать твои чувства и страхи. Ты имеешь на них право, и они также важны, как и мои. Но ты сама посуди. Вполне возможно, мы остались одни в этом городе. Мы и тот мужик. И он ждал нас, пока мы выйдем на связь. Крутил по кругу радиопослание… У него в распоряжении яхта. На ней мы сможем дернуть отсюда подальше и найти место по настоящему безопасное… Ну и хорошо…, если мы останемся. Представь, что нас здесь ждет…?

Супруга продолжала упрямо смотреть на меня, но по едва уловимым изменениям в чертах ее лица, я заметил, что она сдается.

– Вдруг он нас обидит? – наконец бросила она в ответ тоном маленькой капризной девочки.

– У меня есть ружья. И я ему не позволю, – ответил ей я как можно более невозмутимо и уверенно.

Она промолчала и отвернулась, занявшись раскладкой пакетов с едой и сбором одноразовой пластиковой посуды. Однако я понял, что она лишь притворилась занятой, для того, чтобы не показать мне свою реакцию на мои слова, свое недоверие к моим возможностям защитить ее и детей. Хотя, возможно, мне лишь это показалось.

– Ты сомневаешься во мне? – решил добиться ответа на свои подозрения я, ощущая поднимающуюся из живота, вдоль горла, прямиком к голове, горечь обиды за ее недоверие к моим мужским возможностям, учитывая череду немыслимых препятствий, которые я смог преодолеть, вызволяя нас из западни горящей квартиры.

Она резко повернулась ко мне и опустила обе руки немногим ниже пупка, подобным жестом без слов дав мне понять основную причину своего беспокойства. При этом, ее темно‑карие глаза предательски заблестели от выступившей влаги, а губы мелко задрожали.

– Не надо так…, ‑ мягко и жалобно пробормотала она, – если ты уверен, то я – с тобой. Хоть на край земли… Мы же с тобой вместе… Так было всегда, и так будет… Так что, куда я от тебя денусь…? – ломающимся от переполнявших ее эмоций голосом продолжила она, – но ты должен быть уверен, понимаешь? Точно уверен в своем плане! Подумай, как мы туда доберемся? Через весь город? До яхт‑клуба? Это, вообще, возможно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Преодолев сопротивление жены и заставив ее капитулировать перед моими доводами в пользу предложенной мною авантюры, настала моя очередь сомневаться. Я опустил голову к тарелке, отведя глаза, и лишь кивнул в ответ, молча признаваясь сам себе, что на самом деле не уверен в успешности затеи и не могу ручаться, что рисковое мероприятие окажется более безопасным вариантом, чем просто оставаться на месте, не ставя на кон то, что уже имеем.

– Мы выдвенемся сегодня, – после затянувшегося раздумья ответил ей я, дав себе время вспомнить о дочерях, все еще мирно спящих в палатке, о грядущих зимой родах супруги, о ее участившихся приступах токсикоза, а еще о приблизительно десяти километровом расстоянии, которое нам придется преодолеть, чтобы добраться до цели, – я найду подходящую машину, мы погрузим в нее провизию и двинемся…

Она подошла ко мне, сидящему за тарелкой, вплотную, и опустила ладонь поверх моей обросшей, кудрявой, полуседой головы, будто говоря этим жестом, что все еще сомневается в успешности моего плана, однако несмотря на это, готова поддержать меня ни смотря ни на что.

– У нас получится… Должно получиться… Я уверен…, ‑ будто оправдывался я, подняв вверх глаза, на стоящую надо мной супругу, – дороги должны быть свободны. Может будут… пара заторов и кое‑где брошенные машины. Но я буду ехать медленно и тихо. И нас не заметят… А тот мужик… Тот мужик ждет нас…. Он – нам не враг. Зачем ему, в противном случае, ставить нам дверь и решетки. Ведь он также, как и я, все давно понял. Тогда, больше года назад. А теперь он остался один и сходит с ума от одиночества. Так что мы нужны ему даже больше, чем он нужен нам со своей яхтой.

Супруга продолжала гладить меня по волосам, изредка кивая головой и едва заметно улыбаясь ускользающей ухмылкой Джоконды.

– Да. Едем, – наконец тихо сказала она и убрала руки с моих волос…

Язык

Когда солнечный свет, проникавший в помещение магазина через узкую форточку под потолком, окрасился в золотисто‑оранжевый, знаменуя наступление вечера, я, наконец, решился на вылазку.

– Будь очень осторожен. Если хоть что‑то услышишь, то сразу возвращайся, – наставляла меня в путь супруга.

Мы всей семьей столпились возле двери, выходящую на лицевую сторону дома и смотрящую на главную улицу. Позади супруги прятались девочки. Они молча смотрели на меня удивленными глазками‑пуговками, недоумевая зачем их отцу понадобилось выходить из безопасного убежища наружу.

– Буду осторожен. Обещаю. Мне нужно только осмотреться. Перед домом паркуются машины, помнишь? Надо найти одну открытую, вместе с ключами…

– Не пойму, на что ты надеешься? Никто у нас ключи в машинах не оставляет! Мы не в американском кино. Они все будут закрыты! Это бесполезно! – внезапно запротестовала супруга, ухватившись за мой локоть, пытаясь удержать меня на месте.

– Что ты тогда предлагаешь? Как мы доберемся, по твоему, до яхт‑клуба? Пешком? – возмутился я ее неожиданному сопротивлению казалось бы уже согласованному плану действий.

– Не знаю. Не знаю! Но только не так! Тебя там убьют! Не уходи! Надо придумать другой способ! – горячо настаивала на своем она, по привычке скорбно подняв «домиком» брови и больно вонзив ногти мне в кожу на руке.

– Папа, не уходи! – пискнула младшая малышка, теребя в руках перламутро‑розового единорога, который за последнее время изрядно испачкался и истрепался.

– Папа! Зачем ты уходишь? – обиженно насупившись, присоединилась к матери и сестре старшая дочь, вытянув руки прямо вниз, сжав ладони в маленькие недовольные кулачки.

Они втроем стояли передо мной единым фронтом, объединенной женской силой, монолитной стеной, противостоящей мне и моим дерзким и самонадеянным планам выбраться из магазина, вооружившись для защиты лишь ружьем, чтобы найти автомобиль, на котором мы сможем доехать до яхт‑клуба.

– Девочки мои, так нужно! Я найду хорошую и большую машинку, и быстро вернусь. А потом мы на ней поедем к одному дяде, который увезет нас отсюда на красивой яхте, – ответил я дочерям, поглядывая на супругу.

– Яхта? – восторженно вскрикнула старшая, всплеснув руками, сменив настрой с недовольного на воодушевленный.

– Да. Настоящая яхта! – подтвердил я, радуясь тому, что сумел перетянуть старшую дочь на свою сторону.

– А там есть бассейн? – принялась фантазировать она.

– Не думаю, что там есть бассейн. Но мы сможем прыгать с яхты и купаться в море.

– Я не хочу море…, ‑ встряла в наш диалог со старшей дочерью младшая.

– Не хочешь, так и не нужно, – уклончиво, с напускной легкостью, ответил ей я.

– Я хочу! Я буду купаться. Мы возьмем купальник и круг. И нарукавники. Ура! Ура! Ура! – радостно завизжала старшая, окончательно сменив свой настрой.

– Дурак! – незлобно выдавила из себя супруга, наблюдая за нами, отпустив мою руку, вернув брови на место и слегка сгорбившись, всем своим видом показывая, что она сдалась.

– Какой есть, – огрызнулся я, поглаживая расцарапанный ногтями супруги локоть.

– Надо было взять ключи от нашей машины. Вот я дура! Не подумала о них! Теперь не пришлось бы вот так… искать непонятно что…, ‑ сжав лоб в гармошку, с горечью выдавила из себя супруга, с опаской поглядывая на лежащее на соседней полке ружье, приготовленное мною для предстоящей вылазки.

– Даже если бы мы их взяли, то как бы я добрался до нашей машины? Она припаркована на противоположной стороне жилого комплекса, за нашим подъездом. Как бы я туда добрался? Это же слишком далеко и опасно! – резко ответил ей я, взял с полки ружье и потянув вверх за ручку рольставней.

– Подожди! – остановила меня жена, снова схватившись за мой локоть.

– Что?

– Будь осторожен. Помни, что если с тобой что‑нибудь там произойдет, то мы тоже погибнем. Мы вчетвером…, ‑ она знакомым уже жестом провела руками по низу живота, который за последнюю неделю заметно округлился, отчетливо выступая через одежду.

– Поэтому мне и нужно это сделать. Ради всех нас, – ответил я.

После я медленно, стараясь не издавать лишнего шума, приподнял ставни, которые с мягким гулом отъехали вверх, образов проход, достаточно широкий, чтобы я смог протиснуться сквозь него.

Распластавшись на полу лицом вниз, я осмотрел панораму, открывающуюся сквозь образовавшуюся щель. Кусок выложенного коричневой плиткой пешеходного променада перед домом. За ним – кроны деревьев, мерно колышущиеся на ветру, высаженные полосой на приподнятых над уровнем земли декоративных клумбах, отделяющих придомовую территорию от узкой полосы второстепенной дороги, и дальше – от городского тротуара и широкой автомобильной трассы.

Именно там, вдоль второстепенной дороги и у края трассы, жители дома, которым не доставалось парковочного места внутри жилого комплекса, оставляли свои автомобили, формируя длинную сплошную вереницу из плотно поставленных друг к другу автомобилей.

Обстановка за пределами магазина, по крайне мере в зоне моего обзора, выглядела не вызывающей опасений. Однако от волнения и страха, мое сердце колотилось так сильно, что, казалось, отдавало молотом по кафельному полу, на котором я лежал. Я себя знал. Чем дольше я бы готовился к выходу, тем труднее мне бы дался первый шаг. Так что не позволив себе раскиснуть, я подтянулся вперед руками и в два коротких и мощных рывка оказался снаружи, протащив свое тело сквозь проход.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ослепленный все еще ярким солнцем, которое, утопая в оранжевом зареве, закатывалось за крайнюю границу темнеющего моря, я встал на ноги и вытянулся во весь рост, прижавшись спиной к закрывшимся за мной ставням на дверях магазина.

Впервые за очень долгое время я оказался при свете дня снаружи. Там, где было слишком светло, а периметр моего окружения не был очерчен границами стен и потолков. И будто хронического агорафоб, я ощутил накативший на меня приступ неконтролируемой паники. Перед открытым пространством. Перед порывами ветра, ласкающими мои разгоряченные щеки. Задуманный план немедленно показался мне провальным. И единственное, чего я пожелал, это как можно быстрее забраться обратно в темную, душную, но безопасную нору, из которой я только что вылез.

Закрыв глаза и сделав несколько глубоких циклов дыханий, я немного успокоился.

– Спокойно. Спокойно. Дыши ровно. Ты сможешь. Сможешь…, ‑ шептал я под нос, будто мантру, настраивая себя на нужный лад.

Окончательно свыкнувшись с новой обстановкой и смотревшись по сторонам, я убедился, что опасаться было нечего.

Если бы не запустение и не звенящая тишина, то округа выглядела обыденно, словно ничего особенного не произошло. Пешеходный променад, окаймленный клумбами, был чист и убран, кроме разве что нескольких вездесущих пластиковых пакетов, загнанных ветром под скамейки. Обернувшись вверх, на возвышающуюся над головой двенадцатиэтажную махину жилого дома, ощетинившуюся прыщщиками кондиционеров и дисками спутниковых тарелок, я также не заметил ничего подозрительного. Однако присмотревшись получше, я все же заметил, что вдали, у дальнего от меня края дома, на сетчатом козырьке, обрамляющем здание, виднелось большое темное пятно. И по прежнему опыту я знал, то то темное пятно скорее всего было телом человека, сброшенного или выбросившегося с одной из расположенных выше квартир. На этом все. Никаких более видимых признаков случившейся катастрофы мне видно не было.

Однако стоило мне позволить себе слегка расслабиться, так будто по заказу, чтобы удержать мою бдительность наготове, со стороны соседнего справа жилого массива, до меня донесся приглушенный расстоянием шум упавшего и разбившегося предмета. А сразу после – отрывистый скрипящий всхлип, заставивший застыть кровь в моих венах, пригнуться в коленях и сильнее вжаться спиной к ставням, чтобы казаться более незаметным, чем я был на самом деле. Скрип же резко прервался, еще несколько секунд затихая призрачным эхом, отражающимся между высокими башнями жилых домов.

Прождав некоторое время, прислушиваясь к тишине, сжимая побелевшей в костяшках пальцев рукой ружье, и убедившись, что округа затихла, я решился двинуться дальше. Мелкими перебежками фронтового разведчика, в два захода, прячась за клумбами и скамейками, я пересек пешеходный променад и добрался до второстепенной дороги, которая, как я и ожидал, была плотно заставлена припаркованными автомобилями.

Широкое городское шоссе, уходящее на север, в сторону центра города, туда, где за десять километров на нас находился пресловутый яхт‑клуб, было абсолютно пустым. И только вдалеке, на большом перекрестке с другой городской дорогой, я заметил несколько оставленных прямо посреди развилки автомобилей, видимо столкнувшихся друг с другом, и так и брошенных водителями не месте аварии.

Пригнувшись к земле и спрятавшись за массивным корпусом черного внедорожника, я обернулся назад, имея возможность оглядеть фасад жилого дома с достаточного расстояния. И с горечью отметил, что последствия катастрофы оказались намного серьезнее, чем мне ранее показалось. Множество стекол на балконах были разбиты. Занавески на окнах сорваны с петель. А с одной из лоджий вниз свисала самодельная веревка, скрученная из белых простыней. Она болталась на ветру, цепляясь узлами за декоративные элементы фасада, напоминая мне о несчастной соседке и ее детях, которым я столь неудачно пытался помочь выжить.

Однако самым шокирующим обнаружением был открытый балкон на одном из верхних этажей. Там виднелось, кажется, мужское тело, которое безвольно висело, подвешенное веревкой за шею, будто глупая и безвольная тряпичная кукла. Тело висело лицом ко мне. И даже с большого расстояния мне казалось, что я могу разглядеть выпученные в муках удушья глаза, и багровый опухший язык, высунувшийся из искаженного гримасой смерти рта.

Передернувшись от отвращения, я решил не медлить, и как можно быстрее пройтись по ряду припаркованных машин, чтобы завершить намеченную миссию…

Чайка

Пассажирская и водительская двери черного внедорожника, за которым я прятался, были закрыты, а стекла тонированы до черноты, не позволяющими мне рассмотреть хоть что‑либо в салоне автомобиля.

Следующим в очереди стоял серебристый седан со приспущенным колесом. Также закрытый на все замки дверей. Такая же история случилась и с тремя соседними автомобилями: темно‑синим паркетником последней модели, потрепанной Ладой с покривившимся на бок бампером и трещиной на лобовом стекле, и белой японской легковушкой с огромным логотипом местной компании по заказу такси на корпусе.

С каждой проверенным автомобилем, пробираясь на полусогнутых ногах от одной к другой, я все отчетливее и громче слышал в ушах слова супруги, которая утверждала, что моя затея бессмысленна, что я не смогу найти ни одну открытую машину, а тем более с оставленными в салоне ключами.

Закусив от досады губу, я все же решил не сдаваться и пройтись по ряду припаркованных автомобилей еще дальше, понимая, что опасно отдаляюсь от нашего убежища. И если случится неприятность, то мои шансы успешно добежать до магазина с каждым пройденным метром неумолимо сокращаются.

Я обернулся назад, взглянув на видневшуюся сквозь колышущиеся ветки деревьев вывеску магазина, ставшую за последнии дни столь родной. На группу изогнутых пальм на фоне размытых очертаний. Только теперь я внезапно осознал, что рисунок символизировал не тропический остров, а оазис посреди пустыни, безопасное прибежище посреди опасной стихии. Ведь магазина так и назывался – «Оазис». И причудливый символизм его названия, учитывая обстоятельства в которых мы находились, заставил меня горько ухмыльнуться.

– Кем бы ты ни был…, ‑ приподняв лицо к темнеющему глубокой синевой небу, отрывисто дыша, прошептал я, обращаясь к высшим силам, – я оценил твою иронию… Очень смешно…

И будто в ответ, в прозрачной дали, в стороне синеющего сверкающим сапфиром моря, я заметил крупную белую птицу. Наверное – чайку. Она летела с высоты вниз, сложив крылья, похожая на сверхзвуковой истребитель, заходящий на посадку. И через считанные секунды пропала, скрывшись за башней соседнего здания, напоследок громко и пронзительно крикнув. И крик ее был словно последний вскрик девушки‑самоубийцы, бросающеся навстречу смерти со скалы в обрыв.

Также как и ранее, со звуками доносившимися со стороны соседнего жилого комплекса, в могильной тишине опустевшего города крик птицы показался мне предательски оглушительным. Еще некоторые время крик отзывался нехотя затихающим эхом в лабиринте бетонных стен, над пустым, покрытым сентябрьской пылью асфальтом, под плоским темно‑синим безоблачным небом. И тонкой иглой проник мне в уши, засвербив неприятной вибрацией в самой глубине моей головы. Отчего моя спина похолодела, а кожа на руках покрылась гусиной коркой.

– К черту все! – сдавленно пробормотал я себе под маской, решив немедленно вернуться в убежище, суеверно решив, что крик птицы был предостерегающим знаком о смертельной опасности моего глупого мероприятия.

Борясь с собственными эмоциями, тяжело дыша и взмокнув, я опустился на асфальт, оперевшись спиной о прохладную сталь корпуса легковушки, позволив двум противоборствующим голосам в моем сознании вступить в битву и определиться с победителем. Осторожный и трусливый голос тянул меня назад, убеждая, что каждая лишняя минута нахождения на улице увеличивает степень риска. А другой, смелый и самонадеянный, утверждал, что без решительных действий шансы на спасение и без того будут равны нулю.

При этом, я вдруг смог посмотреть на себя со стороны, удивившись мрачной гротескности открывшейся картины. Забившийся в угол между автомобилями, будто на дне свежевырытого погоста, идиот. Бормочущий бессвязные фразы. Потеющий словно дественник перед первым сексом. Сжимающий трясущимися руками бесполезное ружье. В то время, когда в нескольких десятках метрах позади, его ждут двое детей и беременная жена.

И от этого зрелища мне стало противно от самого себя. Я встрепенулся, тряхнул головой, сбрасывая липкий трусливый морок, и одним резким движением поднялся на ноги, решив все же действовать по изначальному плану.

Следующей на очереди стояла крохотная красная малолитражка с двумя знаками «Туфелька» и «Ребенок в салоне», прилепленными к заднему стеклу. Чувствуя себя увереннее и спокойнее, я пробрался к ней поближе. И к своему ликованию заметил, что водительская дверь автомобиля оказалась немного приоткрыта. Чтобы проверить салон, я приподнялся и взглянул внутрь, сквозь стекло пассажирской двери.

И в ужасе отпрянул!

Будто на мою незавидную долю было недостаточно погибших и обратившихся детей!

Будто я уже не испил эту горькую чашу до дна!

На заднем сиденье, в двух детских креслах, стянутые пристегнутыми ремнями, находилось двое существ. Они тутже заметили меня сквозь прозрачное стекло и принялись яростно и безуспешно вырываться из пут, похожие на земляных слизняков, извиваясь тощими тельцами. И приглушенно и коротко поскрипывать кривыми, перепачканными кровью, гноем и еще непонятно чем ртами.

Дети. Не старше четырех или пяти лет. Судя по длине полувыпавших ошметков волос – мальчик и девочка. Полуистлевшие, разорванные, пропитанные слизью обрывки одежды едва держались на сухих тельцах с полупрозрачной кожей в сетке лиловых вен. Крохотные головки были деформированы так сильно, что лица стали похожи на крысиные морды. А их глаза! Ярко‑желтые вытаращенные две пары зрачков, излучающие фосфорное свечение, сверлящие меня взглядами, излучающими голод и ненависть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они тянули в мою сторону свои тощие ручки и злобно щелкали челюстями, не в силах добраться до меня, не имея способностей разобраться с замками, которые накрепко удерживали их ремнями на месте.

Я же отпрянул назад, опасаясь, что твари смогут выбраться из оков и напасть на меня, или неким образом дадут сигнал о моем местонахождении другим существам. Но секунда проходила за секундой. И ничего не происходило. Обращенные дети продолжали скалиться и безуспешно тянуться в мою сторону. Так что осмелев, я решил внимательнее осмотреть салон автомобиля. И выпрямившись во весь рост, я смог увидеть то, что лежало под пассажирским креслом, в ногах у «обращенных» детей.

А под креслом находилось нечто, от вида чего меня замутило так сильно, что я с трудом сдержал порыв выбросить наружу недавно съеденный мною обед. Полусгнившее, изуродованное, с глубокими черными и рваными ранами тело человека, опрокинутое лицом вниз, протягивающее иссохшиеся руки к малышам…

Судя по длинным волосам, а также по насквозь перепачканной запекшейся кровью и испражнениями одежде, я смог догадаться, что тело принадлежало женщине, видимо матери «обратившихся» детей.

Мое воображение тут же принялось рисовать картину произошедшей в салоне автомобиля драмы. О том, что дети обратились первыми, и, «пробудившись», захотели жрать. А заразившаяся мать, все еще не потерявшая сознание, понимая, что ее дни в человеческом обличии сочтены, решает «накормить» собой детей, приняв тем самым смерть выбранным ею способом.

С тяжелым сердцем, я отвел свой взгляд от жуткой картины, проглотил слюну по иссохшемуся горлу, и двинулся дальше, для «галочки» приоткрыв водительскую дверь малолитражки. Из салона автомобиля мне в нос, плотно прикрытый маской, ударила концентрированная тошнотворная трупная вонь, смешанная со сладковато‑приторным «ароматом» аммиака от обращенных. Убедившись, что ключей в замке зажигания не оказалось, я поскорее закрыл дверь, допуская, что ключи от машины могли находится в кармане несчастной погибшей. Однако даже мысль о том, что мне придется искать ключи среди смердящих останков матери, а потом избавляться от ее тела, а также от «обращенных» детей, чтобы использовать машину по назначению, была немыслимой.

Следующие четыре автомобиля были наглухо закрыты. А возле пятой, у открытой настежь водительской двери, лицом вниз лежало тело мужчины. Грузное. С распластанными в стороны руками и ногами, будто человек прыгнул с экскурсионного самолета и летит к земле, наслаждаясь свободным полетом, выжидая нужный момент, чтобы выпустить парашют. Все бы ничего, но картину портила невообразимо огромная лужа запекшейся крови, в который лежал человек. Также зрелище дополнял вид на глубокую разорванную рану на задней стороне короткой и толстой шеи погибшего. И еще, даже с расстояния двух метров мне были отчетливо видны на открытых участках тела трупные струпья, копошащиеся в гниющей плоти, а также рой мух, суетящихся над мертвым телом.

Еще одна трудность заключалась в том, что автомобиль толстяка был припаркован к высокой стенке клумбы с деревьями так близко, что протиснуться между ними к следующей машине не представлялось возможным. Так что единственным доступным путем продолжить путь был обход автомобиля спереди. Там, где я бы оказался на виду у всех окон возвышающегося рядом дома, при этом мне нужно было бы перешагнуть через омерзительное тело распластанного на асфальте мужчины.

Грязно и многоэтажно проматерившись, глотая судорожные вдохи сквозь опротившевшую и намокшую от дыхания маску, я стоял в нерешительности, пригнувшись в коленях и сжимая в руках ружье, снова отчетливо слыша в ушах слова супруги о безуспешности своей затеи. Теперь, когда я отошел от спасительного знака Оазиса так далеко, что он перестал быть мне виден, правда слов жены мне стала очевидна. И перешагивать через того толстяка, чтобы продолжить исследование бесконечного ряда автомобилей, мне совсем не хотелось.

И опять, словно услышав мои пораженческие мысли, гробовую тишину округи разорвали внезапные звуки. Со стороны правого конца стоящего позади дома, там где на сетчатом козырьке лежало замеченное мною ранее упавшее с верхних этажей тело, донесся пронзительный сприпящий всхлип.

Сильнее поджав колени и прижавшись к корпусу стоящего рядом автомобиля, я попытался рассмотреть источник шума в просветах веток деревьев. И смог рассмотреть фигуру, стоящую на козырьке, там, где недавно лежало казалось бы мертвое тело упавшего с верхотуры человека.

Фигура по‑звериному стояла на четвереньках и слегка покачивалась из стороны в сторону, поворачивая головой, и, как мне показалось, обнюхивая воздух в поисках добычи.

– Я все понял… На этом хватит…, ‑ прошептал я сам себе, в полной мере осознав свою ошибку, и поняв, что то тело на козырьке, принятое мною за мертвеца, на самом деле лишь ожидало окончания процесса «обращения». И то, что оно голодно и будет искать пропитания!

Двигаясь как можно бесшумнее, я попятился назад, стараясь не выпускать из обзора проснувшегося монстра. А тот, хоть, как мне казалось, не заметил меня, однако словно мне назло, последовал за мной, вышагивая по карнизу параллельно траектории моего движения.

Когда я протискивался за багажником красной малотитражки, то услышал в салоне автомобиля возню. Это были обращенные дети, которые, вероятно, почувствовали мое приближение.

А потом они истошно и сприпуче заскулили и зачавкали!!!

Громко и пронзительно!!!

Будто гнездо озверевших цыплят перед угрозой утопления!!!

Взглянув сквозь ветки деревьев, я увидел, как обнаженное серое тело, одни упругим прыжком оказалось на асфальте!

А дальше я уже не смотрел!

А побежал!!!

Сломя голову, оголтело перепрыгивая через препятствия, и кончиками своих приподнявшихся на макушке волос ощущая шлепающий по асфальту топот настигающих меня позади четырех бегущих лап.

Будто в кошмарном сне, когда пытаешься бежать, а ноги не слушаются, и словно тонут в ватном воздухе, я выдавливал из мышц своих ног все что мог. Однако, все равно, как мне казалось, бежал медленно, позволяя преследовавшей меня твари сокращать расстояние между нами.

Когда между мной и заветным логотипом с пальмами оставались считанные метры, топот преследовавших меня лап слышался так близко, что я был уверен в своей неминуемой гибели.

В отчаянии, следуя больше животному инстинкту, чем голосу разума, я остановился, вкопавшись на месте, развернулся, вскинул ружье и, зажмурившись, наугад, будучи не уверен, что оно выстрелит и что предохранитель был снят, дернул за курок.

Послышался грохот последовавшего выстрела… и шум упавшего на брусчатку тела…

Когда я открыл глаза, то увидел перед своими ногами распластавшееся монстра с разможженной всмятку головой.

Ошарашенный случившимся, с трясущимися коленями, оглушенный выстрелом, слыша только протяжный звон в ушах, я бросился в объятия приоткрытых ставней, за которыми маячили машущие мне руки супруги.

И упав в темное лоно убежища, рухнул без сил на пол…

Мелодия

Искаженное гримасой ужаса лицо супруги висело надо мной белым пятном. Ее руки судорожно сжимали мои плечи. Она беззвучно открывала и закрывала рот, будто рыба, выброшенная на сушу, пытаясь мне что‑то сказать. Хотя слова были лишни. Масштаб созданной мною катастрофы был и без этого понятен.

Тонкая и хрупкая, словно хрусталь, тишина будто оказалась зажата между слоями уплотняющегося и утяжеляющегося воздуха, который давил на ломкую поверхность все сильнее, приближая момент неминуемого разрыва. Мое болезненно‑возбужденное воображение даже позволило расслышать, как трещит это стекло…, рассыпается стеклянной крошкой…, расходится по сторонам паутиной….

И, наконец, тишина прорвалась грандиозным и фееричным взрывом!!!

Со стороны внутреннего двора раздался протяжных вой, истошно захлебнувшийся скрипом и хлюпаньем. Его поддержал второй, откуда‑то справа! И третий – слева! И следом – сверху, со стороны находящихся уровнями выше этажей! К воплям примкнули множество других, сливаясь в один отвратительный скрипящий, щелкающий, чавкающий и скулящий ор. Пока вся округа сплошь не наполнилась омерзительной какофонией!

– Дети! Где дети?!! – отчаянно прохрипел я, обращаясь к супруге, вставая на ноги и шаря взглядом по темному помещению.

– Они тут! Тут…, ‑ задыхаясь, ответила мне супруга, показывая на девочек, которые спрятались, будто замерзшие зверьки, между коробками в углу магазина.

Рванув к малюткам, я схватил их в охапку и прижал к себе, вдыхая аромат их кожи и волос, шепча под нос слова извинений за содеянное. За то, что вытворил их глупый и самонадеянный папаша. К переплетному кому из наших тел присоединилась и супруга, опустившись к нам и крепко обняв, судорожно подергиваясь телом, борясь с разрывающими ее рыданиями.

Тем временем омерзительные и пронзительные голоса существ приближались и становились громче, пока один из монстров, судя по доносящимся звукам, не добрался до порога магазина, и не оказался перед входными ставнями, там, где минуту назад я одним выстрелом в голову прикончил одного из их собратьев.

Шум звериной возни, частый и нетерпеливый топот лап, казался был совсем рядом от нас, в считанных метрах, за тонкой металлической перегородкой рольставней. А после послышался грохот! Грохот удара тяжелого сильного тела озверевшего животного, с остервенением бьющегося в ограждение.

С противоположного конца магазина, со стороны второго входа в помещение, послышались скрипящие визги нескольких подоспевших тварей, а следом – удар в металл и по вторым рольставням помещения.

– Выходи…, ‑ приглушенным змеиным шепотом послышалось у меня в голове, в то время, как неистовые удары долбились в перегородки с обоих входов в магазин, под треск металлических креплений, удерживающих ставни на месте.

Вспоминая выученный навык защиты от «старого приятеля», я сконцентрировал мысли на воображаемой стене вокруг головы. Закрыл глаза и представил ее толстой и высокой, визуализируя нерушимую крепость каждого кирпича, не позволяя голосу врага усилиться и захватить цитадель моего сознания.

В ответ на мои усилия, голос затих и растворился….

Очнувшись от приложенных усилий, я обратил внимание на то, что тело старшей дочери напряглось и принялось трястись в мелких судорогах. Отпрянув и ослабив объятия, я наблюдал за страдающей дочерью. Беспомощно смотрел, как лицо малютки бледнеет. Как между ее плотно сжатых губ показывается розоватая пена, стекающая пузырями на подбородок.

– Боже! Опять! – истерично вскрикнула жена, включив налобный фонарь и направив его на девочку, глаза который закатились вверх, обнажив белки, что означало, что монстр, не пробившись в защищенную крепость моего сознания, теперь пытался прорваться к дочери, что он уже пытался предпринять неделей ранее.

Понимая, что я ничем не смогу помочь малышке и ей придется попытаться самой справиться с атакой, я лишь обнял ее, приблизил губы к ее уху и принялся бормотать слова поддержки, не уверенный в том, что и на этот раз ребенок сможет справиться с натиском врага.

– Доченька! Доченька!!! Моя малышка…, котенок…, сладкая конфетка…, умница и красавица… Это плохой «дядя»… Не пуская его к себе… Я знаю, что ты снова сможешь его победить…. Держи свою стену! Высокую и крепкую… Как я тебя учил! Держись, родная! Ты сможешь! Ты сможешь! Ты сможешь…, ‑ повторял я, будто мантру, допустив предательскую мысль о том, что приложенные усилия девочки могут быть бесполезны, так как твари все равно уже выяснили наше местонахождение и с минуты на минуту прорвут защиту и окажутся внутри магазина.

Супруга истерично металась возле нас, всхлипывая, причитая и выкрикивая нечленоразденные возгласы, то пытаясь вырвать дочь из моих рук, то отпрыгивая от нас, подбегая к ставням, наблюдая, как от частых и мощных ударов деформируется металлическая перегородка и сыпется по стенам штукатурка.

Хрупкое тельце дочери принялась еще с большей силой биться в конвульсиях, столь интенсивно, что я с трудом мог удерживать ее в руках.

– Я знаю, что ты здесь… Не нужно бороться… Твоя борьба бессмысленна… Вы проиграли… Мы все равно достанем тебя… и сожрем…, ‑ несмотря на защиту в виде стены, в моих ушах опять сотворился ненавистный шипящий голос.

Ставни продолжали сотрясаться от ударов!

Неистовые скрипы и вопли скопившихся у обоих входов в магазин зверей сотрясали душный спертый воздух!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тело дочери тряслось в конвульсиях!

Младшая малышка жалобно скулила, удерживая сестру за руку!

Супруга бессвязно бормотала над ухом, дергая время от времени меня за плечи!

Мои онемевшие кисти рук бессильно сжимались и сжимались!

Струи пота текли по моему лицу, попадая в глаза, обжигая их солью, смешиваясь со слезами!

Мысли путались. Возникали и терялись, не успев образовать хотя бы единственную разумную идею о том, как можно выбраться живыми из возникшей ситуации!

И тут…!!! Когда, казалось бы, не оставалось даже шанса на спасение, сквозь остервенелую какафонию скрипов тварей и грохота ударов по перегородкам, я расслышал странные, неуместные окружающей обстановке переливы…

Поначалу они показались мне лишь звуковой галлюцинацией. Игрой больного, истерзанного мучениями воображения.

Однако стоило странным переливам продержаться в окружающем гвалте и грохоте еще немного, как звери внезапно затихли, будто также, как и я, прислушиваясь к неожиданному мелодичному трезвону.

И тревожное, липкое и напряженное безмолвие снова опустилось и пропитало окружающий мир, освободив звуковое пространство исключительно для возникшей из ниоткуда мелодии, которая в образовавшейся тишине зазвучала отчетливо и громко.

Жертва

– Я – тут, су‑у‑ук‑и‑и‑и‑иии!!! – следом послышался дерзкий и яростный мужской выкрик, в котором я узнал голос коллеги, – за мной, сволочи‑и‑и‑иии!!! – орал он.

Мне не было видно, что происходило во дворе. Однако воображение нарисовало для меня жуткую, но в то же время карикатурную картину, в которой сосед – грузный взрослый мужик с весом под сто килограмм, верхом на детском велосипеде катится по середине двора, и выкрикивает ругательства под аккомпанемент трелей детской мелодии, издающейся из динамика, встроенном на красном пластиковом руле.

– Тут я!!! Берите меня, суки‑и‑ии! Бери‑и‑и‑тее!!! Что?!! Боитесь?!! – продолжал орать он, а после принялся дурным басом напевать первые строки куплета пафосного и размашистого государственного гимна.

Существа еще некоторое время сохраняли молчание, словно недоумевая неожиданному развитию событий. Однако потом вдруг все разом снова завопили, захлебываясь в омерзительных скрипах, каркая, хлюпая и чавкая.

Мне немедленно стало ясно в чем была задумка коллеги. И от этого осознания мое сердце защемило от сожаления, а также от благодарности той жертве, которую принес он ради нас, вероятно понимая, что сам он заражен и обречен, решившись на поистине благородный поступок, пытаясь спасти нас, не зараженных, от неминуемой погибели.

Лапы зверей зашлепали по асфальту и брусчатке. И, судя по удаляющимся шумам, кинулись вслед за орущим коллегой, оседлавшим детский велосипед, оставив штурм дверей магазина, в котором мы прятались.

Тем временем, коллега продолжал выкрикивать слова гимна, дойдя до второго куплета. И… оборвался на половине слова, на излете высокой ноты, которую он, фальшивя, пытался взять отчаянным дерзким басом. А следом замолкла и детская мелодия… Она поначалу исказилась, заиграла быстро, потом медленно. А под конец совсем угасла, утонув в звериных скрипах и чавканьях.

Так что все было кончено очень быстро… Так же быстро, как и началось…

– Спасибо тебе, дружище…, ‑ прошептал я, понимая, что он не сможет услышать мои слова, однако чувствуя себя все же обязанным их произнести, при этом спрашивая себя, смог бы я сам принять подобное решение, оказавшись в аналогичной ситуации, и как всегда – не нашел честного и прямого ответа.

Впрочем, я понимал, что оправданность жертвы коллеги еще не была ясна. Вполне возможно, что разделавшись с ним, существа тут же вернуться штурмовать двери нашего магазина. Поэтому я продолжал напряженно прислушиваться к шумам со двора, напряженно ожидая появления признаков новой атаки.

Звери же не появлялись. Я мог расслышать лишь их отдаленные скрипящие поскуливания. Минута шла за минутой, и даже редкие скрипы вскоре пропали, растворившись в благодатной вечерней тишине, в который были теперь слышны лишь шумы моего отрывистого учащенного дыхания.

Отвлеченный последними событиями, я только заметил, что дочь перестала биться в конвульсиях, и теперь спокойно и расслабленно лежала в моих объятьях, с полузакрытыми веками, изможденная и все еще бледная, но пришедшая в сознание.

Вытерев кровавую слюну с ее подбородка, я приложил тыльную сторону своей ладони ко лбу малышки, горячему и мокрому от покрывающего его пота.

– Папа… Я – уже хорошо…, ‑ слабым голоском обратилась она ко мне, недовольно хмуря брови и отстраняя мои руки от своего лица.

– Ты его опять победила? – спросил ее я, ощущая прилив нежности к дочери, которая несмотря на трудности, выпавшие ей на долю, проявляла себя как стойкий и смелый маленький герой.

Она серьезно и деловито кивнула головой в ответ, выбралась из моих объятий и отошла вместе с младшей сестрой к матери, которая засуетилась вокруг детей, ощупывая их и поправляя на них одежду.

Я же подошел к деформированным ударами зверей двери, ведущей во двор, и прислушался, стараясь уловить любые звуки, которые бы означали, что опасность не миновала. Однако двор жилого комплекса был по прежнему погружен в безмолвие, и чем больше времени проходило в тишине, тем увереннее я себя чувствовал, убеждаясь, что предсмертный трюк коллеги на самом деле сработал.

Прислушавшись к себе и слегка опустив высоту воображаемой стены вокруг сознания, я также не уловил голоса «старого приятеля», недоумевая с одной стороны о его мощи, способной прорвать мою и дочери защиту. А с другой стороны об отсутствии разумного мышления у остальных тварей, которые по сути вели себя словно стая злобных, но глупых собак, которых можно было отвлечь от основной цели любым посторонним отвлекающим маневром.

Пройдя ко второму входу и вслушавшись к улице, я также не расслышал ни одного подозрительного звука. Потом я встретился глазами с супругой, которая сидела с детьми на полу возле кассовой стойки, наблюдая за моими движениями. С фонарем, закрепленным к ее лбу, сквозь свечение которого я смог видеть выражение ее лица. Скорбного, обвиняющего, но в то же время уставшего, сочувствующего и снисходительного.

Но тут она встрепенулась. Поднялась на ноги и энергичным шагом направилась к двум рюкзакам, которые мы взяли из горящей квартиры, стоящим в углу с полу‑распакованным грузом.

Судя по прыгающему лучу фонаря, отчетливо различимого в потемках магазина, супруга долго и упорно выискивала нечто в недрах одного из рюкзаков, вытаскивала наружу мешающие ей вещи, шарила по внешним карманам, и, наконец нашла то, что искала.

Подойдя ко мне вплотную, она протянула мне в лицо правую ладонь, в которой виднелся плоский темный предмет с продетым на конце металлическим кольцом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Что это? – недоуменно пробормотал я, тщетно пытаясь разглядеть и узнать этот предмет.

– Ключ от нашей машины! Я взяла их! Думала, что не взяла… Решила проверить. И, оказалось, что взяла…, ‑ ответила она упрямым и сухим тоном.

Я принял предмет из рук жены, осматривая его в свете фонаря, будто драгоценный алмаз, найденный нищим старателем в мутной африканской реке. Черный продолговатыйкусок плотного пластика удобно лежал в моей ладони, напоминая о прежней жизни, когда я каждый день держал его в кармане, заводя любимый паркетный внедорожник, и наматывая десятки километров по городским дорогам.

Ключ представлял собой брелок с тремя кнопками, ответственными за дистанционное открытие и закрытие дверей, а также багажника. Брелок работал на батарейках, однако в углублении прятался обычный металлический ключ, которым можно было открыть двери, если электроника не работала.

Нажав на одну из кнопок, по не отозвавшемуся красным сигналом индикатору, я понял, что батарейка в брелке сдохла, что однако не было проблемой, учитывая обширную их коллекцию, имеющуюся в магазине.

Наскоро, хорошо знакомым способом, заменив элементы питания, я убедился, что брелок все же работал как нужно.

– Утром… Мы выезжаем рано утром… Ты подвезешь нашу машину к магазину, мы погрузимся и поедем…, ‑ тихо и глухо произнесла супруга. И, не дождавшись моего ответа, отвернулась от меня и вернулась к детям…

Дорогие мои уважаемые читатели!

Третья книга цикла «Знамение» подошла к концу.

Четвертая книга обязательно будет и она, по моему плану, вас должна удивить и захватить!

Но пока, до конца года, я решил сделать небольшой для себя перерыв, набраться сил и вдохновения, а потом снова приняться за дело…

Спасибо,

Тимур

Конец

Оглавление

Пролог

Окно

Средний палец

Поезд

Шуруп

Я подумаю об этом завтра

Бабочки

Дом

Мальчик

Что с тобой не так?!!

Партнер

Квартира

Список

Соседка

Дверь

Решетки

Сомнение

Взгляд

Загадка

Цифры

Эврика!!!

Лада

Приора

Яхт-клуб «Бриз»

Девочка

Капитанский домик

День Дурака

Байконур

Запуск

ВКД

Космос

Прокол

Шлюз

Тридцать дней до часа ИКС

Полоска

Новая статья

Готовность номер один

Лифт

Час Икс

Час Икс

Знамение. Вертиго