Дикая одиссея. 6 000 км по Сибири, Китаю и Монголии с моими собаками [Николя Ванье] (fb2) читать онлайн

Николя Ванье Дикая одиссея 6 000 км по Сибири, Китаю и Монголии с моими собаками

Выражаем особую благодарность литературному агенту Анастасии Лестер за помощь в приобретении прав на публикацию этой книги.

Предисловие

Вы уже слышали рассказы нескольких человек, которым довелось стать участниками описываемых в этой книге событий. Это были во многом разные и даже в чем-то противоречащие друг другу истории, поскольку данные события воспринимались их участниками через призму пережитых эмоций.

Пусть те, кто сопровождал меня в этой авантюре и благодаря кому я смог ее подготовить и осуществить, не обижаются на то, что я редко упоминаю о них в своем повествовании.

Я редко говорю о них, потому что все то, что довелось пережить Пьеру и Арно, отвечавшим за материально-техническое обеспечение, а также Фабьену и Алену, занимавшимся выбором и подготовкой маршрутов, весьма далеко от того, что пережил со своими собаками лично я.

В предыдущей книге, «Белая одиссея», я предоставил возможность высказаться одному из моих спутников, чтобы он поведал о путешествии через Скалистые горы на мотосанях, осуществленном тогда, когда я находился со своими собаками далеко от него. Я мог бы и в этой книге выборочно привести эпизоды из приключений — и злоключений — Алена, Пьера, Арно и Фабьена, как уже сделал это в «Сибирской одиссее», однако, как ни пытайся сделать произведение наиболее полным, хоть что-нибудь да упустишь.

Поэтому на этот раз я решил рассказать только об одной серии приключений — той, которой уже давно мечтал поделиться с вами и которую, описывая, хотел испытать заново. Я имею в виду серию приключений, которую пережил со своими собаками.

Это ничуть не умаляет того, что мои спутники (к числу которых добавились кинооператоры Маню и Дамьен) привнесли в данный проект. Без них «Дикую одиссею» было бы невозможно ни организовать, ни довести до успешного завершения.

И я их горячо за все благодарю.

1

21 декабря, 31 °C ниже нуля

— А ну-ка тихо, собачки!

Собак этих — десять.

Расставленные в колонну по две, они крутят мордами, лают и всем своим видом выражают нетерпение и желание быстрее отправиться в путь.

Они знают, что это уже не просто очередная тренировка.

Они это чувствуют. Они это видят.

В санях теперь имеется весьма необычный груз, а именно мои эмоции, которые стали почти осязаемыми, и мои собаки чувствуют их лучше, чем кто-либо другой. А еще они видят толпу из трех десятков человек, которые дружно пришли проводить меня, потому что в этой маленькой дальневосточной деревушке, называющейся Датта и затерянной на берегу Тихого океана, какие-либо события происходят редко.

В общем, все признаки свидетельствуют о том, что вот-вот начнет происходить нечто необычное. Собаки так взволнованы, что некоторые из них — например, Дарк и Вольф — кусают постромки, пытаясь освободиться от удерживающих их пут.

Они уже не могут ждать.

— Дарк! Вольф!

Пойманные с поличным, эти два безобразника смотрят на меня с таким видом, будто хотят сказать: «Ну ладно, ладно, больше не будем, но когда же мы все-таки тронемся в путь?»

Я глажу их, пытаясь хоть немного успокоить. Тщетно… Мне прекрасно известно, что после того, как на собак наденут упряжь и подсоединят с помощью постромок к потягу, они успокоятся лишь тогда, когда отправятся в путь. Им сейчас хочется только одного — бежать, бежать, бежать…

Я прохожу вдоль всей упряжки до Бюрки — собаки, стоящей самой первой. Она единственная, кто не подпрыгивает и не выражает каким-либо другим образом свое нетерпение. Бюрка смотрит на меня оценивающим взглядом, следит за моими действиями. Она обращает внимание на малейший из моих жестов, скрытый смысл которых ей понятен. Она знает, что раз я еще не встал позади саней, то надеяться пока не на что. Ей хотелось бы объяснить это остальным, но те не хотят ничего понимать. Кажется, что она сообщает мне это с немного усталым и чуточку снисходительным — но тем не менее доброжелательным — видом. В конце концов, остальные собаки всего лишь подростки!

Я пристально смотрю на Тихий океан, чтобы получше запомнить символический вид. Именно здесь находится исходный пункт этого — немного безумного — проекта, который мне удалось организовать, — «Дикая одиссея», шесть тысяч километров от побережья самого большого океана до берега самого большого в мире озера. Через Дальний Восток, Маньчжурию, Северный Китай, Монголию и Сибирь.

— Бюрка, знаешь ли ты, осознаешь ли, что нас ждет?

Она смотрит на меня глазами, полными любви, словно пытаясь сказать, что, даже если и не понимает точного смысла моих слов, она все равно мне всецело доверяет и без раздумий отправится со мной куда угодно…

— Я рассчитываю на тебя, красавица моя. Ты мне будешь очень нужна.

Я обнимаю Бюрку. Она закрывает глаза от удовольствия. Квест, которую я поставил в пару с Бюркой, ревниво пытается привлечь к себе мое внимание. Я приближаю лицо к ее носу и легонько дую ей в ноздри.

— Я рассчитываю и на тебя, Квест.

Я ласкаю ее, и она реагирует на это в характерной ей жеманной манере — елозит задом по снегу. Я иду назад вдоль упряжки, чтобы взглянуть на двух братьев — Хэппи и Кали. Они самые юные в моей шайке искателей приключений.

Затем я иду к Камику — козлу отпущения всей своры. Рядом с ним я поставил Казана, тоже довольно покладистого пса, который сейчас, однако, не может усидеть на месте и скулит от волнения, едва не переходя на лай.

Наконец я подхожу к Юнику — трудяге, который стоит в паре с Мивуком. Мивук тоже отличается неутомимостью в беге. Он прирожденный марафонец.

По мере того как я приближаюсь к саням, собак все больше охватывает истерика. Тон задает Дарк: он не может больше терпеть и принимается исступленно выть. В свою очередь Вольф, вожак, делает сильные рывки вперед, тем самым пытаясь сдвинуть сани, но они удерживаются на месте с помощью веревки, снабженной фиксатором.

Она в конце концов не выдержит, эта веревка, какой бы крепкой ни была, если я не тронусь в путь в ближайшие минуты! И стартовать мне, похоже, придется не на санях, а прямо-таки на настоящей ракете!

Собачья упряжка, запряженная парным способом

Сани удерживаются на месте с помощью веревки, снабженной фиксатором

а) фиксатор: б) деталь фиксатора: 1 — нужно дернуть за веревку; 2 — фиксатор открывается: 3 — веревка отпущена; в) функционирование фиксатора

На первых километрах путь будет пролегать по труднопроходимой местности, на которой полно препятствий: скалы, стволы рухнувших деревьев, лед… Однако отступать поздно. Для начала своего путешествия от берега океана я не нашел ничего лучшего, чем эта «хаотичная» местность. Теперь я об этом жалею, но что-то менять времени уже нет. В крайнем случае мне придется еще не раз и не два сталкиваться с подобными трудностями, пока я буду преодолевать те шесть тысяч километров, что отделяют меня от озера Байкал.

Является ли такое начало путешествия символичным?

Когда я занимаю свое место и аккуратно ставлю ступни сверху на полозья саней, из всех собак ко мне поворачивает морду одна лишь Бюрка. Она ждет приказа, который, как она догадывается, вот-вот прозвучит. Собаки в коллективном приступе истерии ударяют лапами по замерзшей земле. Биение моего сердца резко ускоряется, его удары совпадают с ударами собачьих лап о землю, эхом отдаваясь в висках. Мое волнение растет. Его усиливает стресс, неизменно возникающий перед самым началом подобных путешествий…

Я дергаю за фиксатор и в то же мгновение радостно кричу: «А ну-ка, собачки, вперед!»

Произнеся эти слова, я замечаю, что в моем голосе отчетливо ощущаются перемешавшиеся друг с другом волнение, радость и тревога… Я осознаю, что этот денек будет нелегким. По крайней мере, его первая половина.

Собаки устремляются вперед, словно наконец-то выпущенные из натянутого лука стрелы. Где-то за спиной я слышу радостные крики зевак, собравшихся посмотреть на то, как мы отправимся в путь. Согнувшись, напрягшись и поставив ногу на тормоз, чтобы подправлять направление движения саней, я концентрируюсь на том, чтобы умело выполнить первый поворот, за которым тут же следует второй. Я едва не налетаю на большой пень, когда мы мчимся по тропе, на которой то и дело выпирают из земли покрытые льдом камни. Бюрка прекрасно знает команды, относящиеся к изменению направления движения: «джи» — «направо», «йап» — «налево».

— Джи! Да, хорошо, Бюрка. А теперь — йап!

Бюрка идеально выполняет команды, понимая, по-видимому, что местность тут вообще-то опасная. Невзирая на это, мы движемся довольно быстро, и мне не удается притормаживать упряжку, потому что тормоз не может погрузиться достаточно глубоко в тонкий слой обледеневшего снега. Сани поворачиваются на одном из полозьев, скользят по льду, ударяются о валун в тот момент, когда собаки начинают совершать новый поворот, и это каким-то чудесным образом восстанавливает равновесие и уберегает меня от очень опасного падения.

Я делаю еще два довольно крутых поворота, а затем — к моему облегчению — начинается длинный прямолинейный участок пути слегка в гору, который собаки преодолевают так резво, будто бегут вниз по склону. Они замедляют ход лишь после того, как оказываются на голом льду, покрывающем реку Тумнин, по которой нам предстоит проехать более двадцати километров, прежде чем свернуть в горы.

Поначалу я намеревался преодолеть по льду расстояние в несколько сотен километров, однако недостаточно сильный мороз, отнюдь не характерный для начала местной зимы, сделал передвижение по льду этой реки, как и многих других рек, весьма опасным занятием. Отправляться в путь по ледяному покрову, в котором имеются участки незамерзшей воды или который слишком тонок, — это своего рода самоубийство. Поэтому не может быть и речи о том, чтобы ехать по льду реки Тумнин дальше, чем на расстояние в эти первые двадцать километров по тропе, проложенной каким-то охотником. Этот охотник пометил палочками участки ледяного покрова, на которых благодаря отсутствию сильного течения слой льда стал достаточно толстым. И в самом деле, эта река, приближаясь к морю, течет все медленнее и медленнее. Правда, я не стал испытывать судьбу на льду в том месте ее устья, где пресная вода смешивается с водой соленой и где в результате имеется много «ловушек», а предпочел проехать по твердой земле, пусть даже тропа и была здесь очень извилистой и усыпанной камнями.

Голый лед чередуется с участками, на которых голубоватый ледяной покров реки немного присыпан снегом. Собаки чувствуют себя неуверенно на этой очень скользкой поверхности, а потому замедляют ход. Они опять побегут быстрее, как только поверхность под их лапами станет не такой скользкой.

Я тоже чувствую себя неуверенно, поэтому частенько поглядываю на тонкий ледяной покров реки, который все-таки выдерживает наш вес. Пока еще выдерживает… Мне очень не нравится, что запас прочности льда по отношению к нам такой маленький. Сани тяжело загружены: более ста килограммов имущества плюс мой вес, который помимо личных девяноста килограммов включает еще и пятнадцать килограммов одежды.

Собаки чувствуют, что лед под нами не ахти какой крепкий, а потому подчиняются мне с неохотой и все время норовят свернуть к берегу. Но берег настолько густо покрыт растительностью, что проехать по нему попросту невозможно. Кроме того, чем ближе мы смещаемся к берегу, тем больше шансов провалиться под лед, поскольку течение у берега зачастую сильнее, чем на середине реки. Лед на таких участках образуется позднее, поэтому и более хрупкий.

— Не-э-э-эт, Бюрка! Джи! Джи!

Бюрка не хочет бежать по тропе, которая иногда попросту исчезает, особенно на участках голого льда, на которых мотосани охотника не оставили следов. Многие из собак, поскольку их лапы скользят на льду, тоже пытаются изменить направление движения и выбраться вместе с санями на твердую землю.

К общему хаосу добавляется еще опасность, связанная с тем, что я не имею возможности выбирать исключительно лучшие участки льда, поскольку собаки слушаются меня плохо. Я не сержусь на них за это, ведь их с самого собачьего детства тренировали в Веркоре^[1] и они видят замерзшую реку впервые в жизни. Хотя мой друг Фабьен находился здесь вместе с собаками с начала ноября (меня задержала во Франции необходимость рекламировать фильм «Белль и Себастьян»), у него не было возможности приучить их бегать по льду — ранее неведомому им типу поверхности. Слой льда на реке стал достаточно толстым лишь несколько дней назад, когда температура все-таки опустилась до уровня, соответствующего середине декабря.

Я то подбадриваю собак, то суровым голосом отдаю приказы, стараясь подавить вспыхивающую у них панику, когда они время от времени слышат, как потрескивает лед, по которому они бегут…

— Все в порядке, собачки! Все в порядке… А ну-ка, поднажми, моя Бюрка! Молодец, Квест…

Квест на долю секунды поворачивает ко мне голову, чтобы продемонстрировать, что она благодарна мне за то, что ее я хвалю, а ее соперницу призываю бежать быстрее. Нужно быть осторожным относительно того, какие слова я говорю. Сплоченность внутри своры в определенной степени зависит и от таких вот ошибочек, которых лучше избегать. Похвалу и понукание нужно распределять между собаками равномерно. Ни одна из них не должна почувствовать себя важнее другой, и все они нуждаются в том, чтобы их хвалили.

— Хорошо, Дарк! Хорошо, Юник!

Я поочередно хвалю всех собак, и каждая из них, реагируя на мои слова, тем или иным способом выражает радость по этому поводу.

Преодолев несколько километров по сомнительному льду, мы наконец сворачиваем в слепой рукав реки, ледяной покров которого намного толще, более того, он покрыт тонким слоем снега, на котором лапы собак уже не скользят! Собаки с радостью резко наращивают скорость, и я позволяю им это делать, чувствуя себя счастливым оттого, что мчусь со скоростью ветра по прекрасной белой ледяной поверхности.

У меня появляется возможность в течение нескольких секунд спокойно наслаждаться огромной радостью, которую я испытываю оттого, что все-таки отправился в это грандиозное путешествие. Сбылась мечта, которую я лелеял уже давно. В ее реализацию я вложил немало средств и за ее осуществление много боролся, решая всевозможные организационные, финансовые и материальные проблемы, возникавшие одна за другой. Пьер и Арно, два моих верных товарища, мне в этом очень помогли. Прошлой зимой они приехали сюда и провели своего рода длительную изыскательную экспедицию с целью определить маршрут и выяснить, в каких деревнях можно будет делать остановки, предварительно разместив там запасы пищи для собак. В начале этой зимы, отличавшемся беспрецедентным за последнее столетие отсутствием сильных морозов и снегопадов, нам, к сожалению, пришлось пересмотреть свои планы. Прежде мы полагали, что можно будет передвигаться по замерзшим рекам и ручьям, которые превращаются зимой в естественные дороги, однако ситуация сложилась так, что зачастую мне придется избегать водоемов и двигаться по твердой земле, через тайгу и горы, где почти нет троп, по которым можно без особого труда проехать на собачьей упряжке. Пьер и Арно, к счастью, сумели найти для первого этапа моего путешествия тропу, используемую местным охотником Николаем, с которым мне еще предстоит встретиться в горах.

В конце данного этапа, рассчитанного на несколько дней пути, я должен буду добраться через горы до маленькой деревушки, расположенной возле Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Эта магистраль была построена как альтернатива стратегической Транссибирской магистрали, которая, по мнению русских, очень уязвима, поскольку пролегает довольно близко от границы с Китаем. Пьер и Арно продолжат поиски подходящего маршрута: они разведают лесные тропы, которые связывают деревни, раскиданные вдоль этой железнодорожной магистрали. Ален и Фабьен, которых мы на жаргоне нашей экспедиции называем «первопроходцами», займутся более детальным изучением этих троп и, возможно, даже проложат новые на еще никем не исхоженных участках.

Мы в сердцах ругаем природу за ее капризы, однако с подобными капризами мы сталкивались уже не раз, и ни один из этой четверки не входит в число тех, кто может опустить руки. Я знаю, что, двигаясь впереди меня, они прилагают все усилия для того, чтобы экспедиция могла продолжаться. Ален и Фабьен подружились с Николаем и уже немало потрудились вместе с ним ради того, чтобы проложить в снегу глубиной в один метр тропу на втором участке нашего маршрута в горах. Если на равнине — на уровне моря — снежный покров сейчас очень тонкий, то в горах его толщина весьма значительна, потому что осенью все осадки в этой местности выпадают в форме снега, устилая горные склоны на высоте более восьмисот метров над уровнем моря толстым белым покровом, глубина которого в некоторых местах равна человеческому росту.

Здесь, на льду реки, снега почти нет, и мы снова и снова оказываемся на участках голого льда, вызывающего у собак неприязнь. Это видно по их поведению: напряженные, встревоженные, неуверенные в себе, они скользят по льду, то и дело замедляя бег, сосредоточенно ищут взглядом, нет ли поблизости какого-то другого пути. Тем не менее никаких альтернатив пока нет, и нам приходится и дальше двигаться по льду, толщина которого в разных местах различна. Я объясняю это собакам, когда мы делаем коротенькую остановку позади островка, где — поскольку там имеется защита от ветра — накопилось немного снега. Собаки едят его, чтобы утолить жажду.

Они, разумеется, не понимают того, что я им объясняю, однако хорошо улавливают подбадривающие нотки, которые звучат в моем голосе, когда я уговариваю их приложить усилия.

— Еще каких-нибудь пять километров, собачки, и мы уйдем с этой реки на твердую землю, причем на хорошую тропу. Вот увидите, это будет прекрасно!

Собаки чувствуют мою веру в них и в будущее, и это дает им надежду.

Они снова отправляются в путь — с таким рвением, как будто им не терпится побыстрее добраться до места назначения. Лед на реке кое-где залит водой. Мы огибаем такие места, потому что они внушают собакам страх.

Наконец мы подъезжаем к двум деревянным хижинам, построенным на северном берегу реки. Где-то неподалеку начинается та тропа, которую проложил Николай. Собаки, радуясь вместе со мной тому, что мы все-таки оказались на твердой земле, бросаются вверх по довольно крутому склону с такой прытью, словно бегут по горизонтальной поверхности. Вольф и Дарк, находящиеся непосредственно перед санями, теперь могут немного потрудиться и тем самым продемонстрировать свою мощь. Эта возможность дать выход бурлящей энергии вызывает у них радостное рычание.

Четверть часа спустя мы уже оказываемся там, где начинается вышеупомянутая тропа, проложенная в лесу среди осин, берез и хвойных деревьев. Тропа эта, то и дело петляя, устремляется то вверх, то вниз по очередному крутому склону, наводя на мысль об американских горках.

Я бросаю последний взгляд на долину, в глубине которой блестит ледяная змея реки, которую мы только что покинули, и с радостью понукаю собак.

— Я же вам говорил, собачки! Здесь бежать уже интереснее, да?

Собаки вместо ответа бросаются вперед, опьяненные запахом зайцев и куропаток, следы которых мы видим повсюду.

Мне трудно даже поверить в то, что я таки начал это путешествие. Мне трудно поверить, что сейчас я нахожусь со своими собаками здесь, на востоке России, очень далеко от дома, и совершаю грандиозное путешествие, о котором мечтал уже давно, а именно с тех пор, когда прочел в детстве несколько рассказов о малозаселенных регионах Восточной Сибири и Маньчжурии, где свирепствует самый большой в мире представитель семейства кошачьих — грозный амурский тигр, которого я надеюсь увидеть. К этому проекту я добавил еще один, заключающийся в том, чтобы пересечь север Монголии — малозаселенную степную и гористую местность, где живут горделивые наездники, потомки Чингисхана. Вот таким образом и нарисовался маршрут этой экспедиции, в ходе которой предполагается преодолеть более шести тысяч километров и на подготовку которой ушло более года.

Последние несколько недель подготовки, когда как раз вышел мой фильм «Белль и Себастьян» и возникло много неожиданных проблем, связанных с данной экспедицией, стали для меня особенно трудными, однако сейчас я уже могу наконец вздохнуть с облегчением и насладиться текущим моментом.

— Вперед, собачки!

2

В первый день экспедиции собаки «пожирают» километры так, будто это вкусные куски мяса. Когда после трех часов бега я пытаюсь устроить коротенькую остановку, они тут же начинают лаять и мотать мордами, показывая тем самым, что останавливаться им совсем не хочется…

Ну и ладно! Мы снова трогаемся в путь.

Мы мчимся то вверх, то вниз по склону, пересекаем покрытые редколесьем участки местности, которые поражают своим великолепием и на которых виднеется множество следов животных — оленей, лосей, косуль, кабанов… Теперь я понимаю, почему Николай построил охотничью хижину именно здесь. Собаки испытывают восторг, и Квест, обладающая, несомненно, самым тонким обонянием в своре, водит носом из стороны в сторону и принюхивается.

Преодолев более пятидесяти километров, я решаю сделать остановку на берегу маленькой незамерзшей речки, из которой собираюсь набрать воды, чтобы напоить собак. Они, хоть и нехотя, согласились с моим неуемным намерением остановиться. Исключением стал Дарк, который принялся безудержно лаять. Это действует мне на нервы и мешает собакам в полной мере успокоиться.

— Тихо, Дарк, перестань!

Он смолкает минуты на две, а затем, после того как я отхожу немного в сторону, начинает лаять еще громче. И вдруг к нему присоединяется Юник… Я в конце концов сдаюсь и отправляюсь в путь быстрее, чем хотелось бы. Интересно, сколько еще километров и дней придется путешествовать, прежде чем они станут спокойнее?

Я делаю вид, что проявляю недовольство, однако в глубине души радуюсь их желанию бежать как можно дольше, которое канадцы применительно к собакам называют will to go^[2]. У моих собак такого желания сейчас хоть отбавляй. Ну что же, тем лучше: наш маршрут — очень длинный! В жизни редко случается так, что человек и животные испытывают одинаковое удовольствие от какого-то занятия. Я, пересекая на собачьей упряжке огромные заснеженные пространства, испытываю такое же удовольствие, какое испытывают собаки. Я не смог бы сказать, кто из нас — то ли я, то ли они — счастливее в это утро, когда мы наконец-то начали наше путешествие, и кто из нас больше жаждет открыть для себя эти территории и увидеть пейзажи, полные новизны и сюрпризов. Эта общая страсть делает из нас своего рода сообщников, в результате чего укрепляются дружеские связи между нами, возникшие сразу после рождения этих собак и поддерживающиеся благодаря совместным приключениям. Однако на высокогорных плато Веркора, где проходили наши тренировки, собакам в конце концов стало скучно, поскольку они быстро запомнили там каждый километр пути, каждый поворот, почти каждое дерево… Им, правда, по-прежнему очень нравилось бегать, и они никогда не отказывались этого делать, даже если дул сильный ветер или лил дождь, но их радость при этом была все же не такой, как сейчас: они, как и я, любят открывать для себя что-то новое и жаждут приключений.

Теперь мы мчимся по более-менее открытой местности, линия горизонта которой скрывается где-то вдалеке. Растительность, попадающаяся на пути, выглядит уже более скудной и состоит исключительно из берез и хвойных деревьев, на верхних ветвях которых я иногда замечаю глухарей. Когда они неожиданно взлетают с веток, собаки, которые до этого, несмотря на сложный рельеф местности, неслись вперед с одинаковой скоростью, заметно ускоряются.

По мере того как солнце спускается к линии горизонта и заходит за гору, мы начинаем длинный спуск и после резкого поворота, которым он заканчивается, оказываемся в довольно густом еловом лесу, а затем выскакиваем на поляну. Посреди этой поляны находится хижина Николая.

И вот я вижу этого охотника, внешность которого мне описывали Ален и Фабьен. У него открытое, жизнерадостное лицо, и взглядом знатока он оценивает мускулатуру собак.

— Быстро домчались твои собаки!

Николай проходит от одной собаки к другой, с восхищенным видом покачивая головой. Будучи очень хорошим охотником, он способен по достоинству оценить крепость мышц собаки. Он рассказывает мне, что территория, на которой он ставит капканы и которую оберегает от браконьеров, изобилует дичью. Он проводит здесь очень много времени как летом, так и зимой, ночуя в хижине, что стоит в одном дне пути на мотосанях от маленькой деревушки Страсхион, где живут его жена и двое сыновей. Крепко сложенный и привыкший к физическим нагрузкам, связанным с жизнью в лесу, Николай говорит, что чувствует себя по-настоящему счастливым только здесь, в тайге, и я понимаю его лучше, чем кто-либо другой.

Я рассказываю ему поочередно о каждой из своих собак, отмечая роль, которую играют Вольф, вожак своры, и головные собаки (то есть те, что бегут во главе упряжки) — Бюрка, Квест и Мивук.

— А разве вожак своры бежит не во главе упряжки?

Я объясняю, что так бывает редко. Вожак своры — это собака, которая занимает высшее место в иерархии и заставляет остальных подчиняться. Обычно таковой является самая сильная собака или, по крайней мере, та, которую все признают главной. Это наглядно проявляется в демонстрации «доминирования — подчинения», что имеет для своры ездовых собак такое же значение, как и для волчьей стаи.

Собак, двух или всего одну, которым предоставляется право бежать во главе упряжки, выбирает человек, тогда как вожак захватывает власть в своре сам, без какого-либо вмешательства со стороны людей. Головные собаки обычно представляют собой очень общительных существ, легко вступающих в контакт с человеком и обладающих тем уровнем интеллекта, который позволяет им быстрее других научиться понимать сначала простенькие команды, относящиеся к изменению направления бега, а затем и более сложные, связанные с выполнением поворота на сто восемьдесят градусов и преодолением трудных участков пути. Это собаки, способные проявлять инициативу, например, на замерзшей реке, крепкий лед на которой образовался не везде; тогда погонщик собачьей упряжки предоставляет им право самим выбирать маршрут. Некоторые из головных собак обладают незаурядными способностями, среди моих, к примеру, можно выделить четырех: Очум, Вульк, Чип и Таран.

Бюрка и Квест — хорошие головные собаки, однако они еще слишком молоды, им не хватает жизненного опыта и, возможно, таланта для того, чтобы претендовать в данное время на какую-либо «незаурядность» (качество, которое некоторые погонщики собачьих упряжек совершенно необъективно приписывают любой собаке, способной поворачивать по приказу человека направо или налево). Мивук еще только учится, но он хороший ученик.

Моя собачья упряжка состоит из молодых собак в возрасте от полутора до трех лет. Данная экспедиция является их первым путешествием за пределами истоптанных тропинок Веркора, и им предстоит здесь очень многое узнать и много нового для себя открыть. Каждый день им придется сталкиваться со множеством непривычных ситуаций, что будет способствовать обогащению в плане опыта, заставит их повзрослеть и приобрести большую уверенность в себе. Примером тому может служить сегодняшний день, когда им впервые в жизни пришлось бежать по голому льду.

Сегодня вечером, разгружая сани, которые я снарядил в той же манере, в какой неизменно делаю это вот уже тридцать лет, и на которых всегда лежат одни и те же предметы, я совершаю привычные для себя движения и произношу привычные для себя слова — так, будто продолжаю все то же непрерывное путешествие, предыдущими этапами которого были Аляска, Канада, Лапландия, Сибирь…

У меня складывается впечатление, что по мановению волшебной палочки куда-то исчезает вся та — совершенно другая — жизнь, в которой я не мчусь на собачьей упряжке по заснеженным просторам. Мне кажется, что здесь я сбрасываю с себя свой тесный костюм — а заодно и все то, что связывает меня с ним невидимыми ниточками, — и облачаюсь в удобную одежду путешественника. Еще мне кажется, что с помощью каких-то волшебных приемов создания коллажей все мои путешествия склеиваются в одну грандиозную одиссею, состоящую из нескольких сменяющих друг друга этапов. У меня возникает ощущение, что я, однажды отправившись в путешествие, никогда из него не возвращался: уж больно легко во мне восстанавливаются выработанные ранее навыки, позволяющие действовать быстро и эффективно, когда я снова начинаю заниматься тем, что надеваю упряжь на собак, нагружаю сани, развожу костер, плавлю лед или готовлюсь к ночлегу под открытым небом. Я нахожусь здесь, на Севере, то есть у себя дома. Да, это мой дом, и я чувствую себя здесь так же хорошо, как в другой своей жизни, той жизни, к которой вернусь через несколько месяцев.

Во время этого путешествия я буду спать там, где придется: иногда в какой-нибудь деревне, иногда в тайге, иногда в хижине охотника — такого как Николай. В Монголии мне, быть может, доведется поспать и в юрте. Иногда у меня будет возможность встретиться с Аленом и Фабьеном и благодаря этому переночевать в палатке, обогреваемой небольшой дровяной печкой, которую они везут с собой. Однако чаще всего я буду ночевать под открытым небом в спальном мешке, положенном на подстилку из еловых ветвей. Люди часто удивляются, когда я рассказываю им, что иногда сплю при температуре ниже пятидесяти градусов мороза. Собственно говоря, спать при такой температуре — для меня отнюдь не проблема. Я привык выдерживать низкую температуру воздуха, и теплый спальный мешок согревает меня так же хорошо, как согревает собак их мех, а ведь собаки в любое время года и в любую погоду ночуют на открытом воздухе.

Везти с собой палатку было бы бессмысленно, потому что она утяжелила бы сани, к тому же зимой не идут дожди, а следовательно, нет риска промокнуть. Единственное преимущество палатки заключается в том, что в ней можно было бы греться с помощью дровяной печки, но эту печку тоже пришлось бы везти с собой, а мои сани и без того уже в начале этапа длительностью в одну неделю весят в нагруженном виде больше ста восьмидесяти килограммов. На кормление собак ежедневно требуется, по меньшей мере, полтора десятка килограммов еды (что составляет более сотни килограммов в неделю). К этому добавляется мешок со сменной одеждой и запасной парой сапог (на случай, если мои сапоги промокнут). Еще в одном мешке лежит все, что мне необходимо для собак: аптечка; ремонтный комплект, позволяющий чинить шлейки, постромки и потяг; несколько запасных элементов упряжи; стейк-аут, используемый ночью; миски…

В задней части саней находится термос, в котором я готовлю смесь из воды и сухого корма «4008 Роял Канин». Еще я везу большой котелок, чтобы растапливать снег, а также маленький котелок, предназначенный для приготовления пищи, топор, пилу, пассатижи, проволоку для ремонта саней, запасные части полозьев. В средней и задней части саней лежат рюкзаки с едой для собак и один рюкзак с едой для меня (моя еда — это разнообразные высушенные продукты), а также спальный мешок. Все это идеально упаковано, разложено и закреплено в моей традиционной манере. Поэтому я нахожу большой котелок за какую-нибудь долю секунды, и для этого мне не приходится рыться во всей поклаже. Высвободив трех собак — Бюрку, Юника и Камика, — я иду вместе с ними к ручью, в котором намереваюсь набрать из полыньи воды. По дороге нам попадаются совсем свежие следы большой рыси. Собаки взволнованно обнюхивают их, однако остаются возле меня и, идя одна за другой по тонкому снегу, слегка рычат друг на друга. Поведение Бюрки не оставляет никаких сомнений относительно того, в каком состоянии она сейчас пребывает. Мне придется за ней приглядывать, если я не хочу, чтобы через пару месяцев она родила щенят. В этом заключается неудобство того, что в своре имеются самки, и подобные проблемы могут возникать два раза в год. В обычной обстановке вполне достаточно отделить самцов от самок на период течки, длящийся одну неделю, однако сейчас, во время путешествия, такое не представляется возможным, и к нескольким неизбежным потасовкам добавляется рассеянность собак, которые теперь думают только об этом.

Предстоящая неделя обещает быть трудной, однако потом я смогу чувствовать себя спокойно аж до самого конца путешествия.

Ночь наступает очень быстро. На небе — ни звездочки. Они все скрылись за густыми облаками, которые вызывают у меня беспокойство. Я просыпаюсь несколько раз и в четыре утра объявляю, что пора отправляться в путь. Начинается снег, который угрожает покрыть тропу, а ведь еще предстоит преодолеть два больших перевала, прежде чем я спущусь в долину, по которой проходит Байкало-Амурская магистраль, по ту сторону горного массива.

Я поспешно надеваю упряжь на собак, но, когда я трогаюсь в путь, в свете фонаря, направленного вперед, видны уже очень большие падающие снежинки. Вперед! И побыстрее… Пока тропу еще видно.

— Вперед, собачки! Вперед, Бюрка!

Собаки бросаются вперед. В условиях ночной темноты я с трудом вписываюсь в первые — но довольно крутые — повороты, которые собаки преодолевают на большой скорости. У меня почти не получается их сдерживать.

Мне еле-еле удается не врезаться в деревья. В конце концов я выезжаю на более широкую и менее извилистую тропу, которую проложил Николай.

За час мы преодолеваем добрых полтора десятка километров, но к этому времени тропа уже покрыта десятисантиметровым слоем снега. Вскоре толщина этого слоя увеличивается до двадцати сантиметров.

Мчащаяся во главе упряжки Бюрка удивляет меня тем, что умудряется находить тропу, уже полностью скрывшуюся под снегом. Кое-где ветер надул большие сугробы, которые при их преодолении снежной пылью разлетаются в стороны. Время от времени я становлюсь перед упряжкой и сам прокладываю путь. Собаки — по грудь в снегу — решительно следуют за мной. По мере того как солнце все выше поднимается над горизонтом, снежная буря постепенно успокаивается. Мы движемся по склону, где снега чуть меньше. Собаки даже находят на этом участке почти исчезнувшую тропу, и я тоже кое-где вижу ее еле заметные очертания.

Затем тропа становится видна отчетливее благодаря тому, что Николай в компании с Аленом и Фабьеном несколько раз проехались туда-сюда из ближайшей деревни, чтобы утрамбовать путь, занесенный снегом в результате бури. Я решаю сегодня дальше уже не ехать. Собаки бежали по довольно толстому снежному покрову в течение нескольких часов, и это их утомило, а потому имеет смысл подождать, пока утрамбованный мотосанями снег не замерзнет в течение ночи. Завтра мы тронемся в путь по хорошо заледеневшей тропе.

Я считаю, что данное место прекрасно подходит для того, чтобы сделать остановку. Рядом ручей, где я смогу набрать воды. Вокруг нас лес, полный валежника и елей, ветви которых станут хорошей подстилкой. Надо видеть, как собаки виляют хвостом, когда я подхожу к ним с большой охапкой еловых ветвей с гибкими иголками. Ветки эти станут мягким матрасом, изолирующим их от исходящего от земли холода. При сорокаградусном морозе такой матрас придется очень даже кстати и позволит собакам хорошо отдохнуть. Некоторые собаки — такие как Юник и Дарк — очень тщательно готовят место для ночлега. Помогая себе челюстями, они старательно оборудуют настоящее «гнездышко», уделяя просто потрясающее внимание малейшим деталям. Удовлетворившись своей работой, они располагаются там, чтобы проверить, насколько это удобно, но почти сразу встают и начинают все с начала, пытаясь расположить все по-другому. Так может происходить раз, два, три… Иногда подобная процедура длится несколько минут, кажущихся вечностью соседним собакам, которые рычанием выражают свое недовольство, поскольку чрезмерно привередливые соседи своей возней мешают им спать.

Когда ночь постепенно уступает место дню, мы снова отправляется в путь. Нас ждет длинный подъем, в конце которого мы окажемся на тропе, идущей по гребню горного хребта. Дарк и Вольф, которые, как обычно, оказываются в паре непосредственно перед санями, пребывают в прекрасной физической форме и подзадоривают всю остальную свору, хотя та, впрочем, в этом не очень-то и нуждается. Сегодня утром только у Казана и Камика упряжь не натянута, как струны скрипки, и Юник, размещенный рядом с Камиком, несколько раз показывает клыки, чтобы дать понять: ему не нравится, что его сдерживают в стремлении бежать быстро. После этого Камик начинает делать вид, что усердно тянет свою постромку.

Поднимаясь по склону горы все выше и выше, мы видим вокруг удивительный пейзаж: карликовые березы с узловатыми стволами, расположенные довольно далеко друг от друга; вдалеке — несколько сосен. Когда смотришь на них, становится понятно, как сильно здесь дует ветер во время снежной бури. Ветер, кстати, настолько уплотнил снег на земле, что тропу, проложенную Николаем, почти не видно. Однако для Бюрки находить ее — просто детская забава. Чем выше мы поднимаемся по склону, тем все большее пространство можем окинуть взглядом. Перед нами открывается панорамный вид окружающих гор и долин, и я взволнованно любуюсь этим великолепным зрелищем.

Сегодня утром термометр показывал сначала минус 35 °C, а затем столбик опустился до минус сорока. При такой температуре волосяной покров на моем лице очень быстро покрывается инеем. Мне приходится несколько раз снимать перчатки и с помощью пальцев заставлять таять малюсенькие кусочки льда, которые образуются на моих ресницах, склеивая их и мешая нормально видеть. Собаки, как и я, привыкли иметь дело с инеем. Некоторые из них — как, например, Хэппи и Кали — похожи сейчас на маленькие белые кусты. Они окружены чем-то вроде пелены, состоящей из очень маленьких частичек, образовавшихся от их дыхания. Частички эти моментально зависают в морозном воздухе и поблескивают в солнечном свете прекрасного утра.

— Замечательно, мои волчата!

Я всегда называл своих собак то волчатами, то собачками — даже тогда, когда управлял упряжкой из тяжеловесных и мощных ездовых собак, родившихся в результате скрещивания моего первого пса Очума с гренландской собакой по имени Ска. Те собачки были строптивыми, задиристыми и очень крепкими физически, но при этом невероятно преданными. Два последующих поколения слегка поубавили в весе благодаря крови аляскинских хаски, которую я все время добавлял, чтобы повысить скорость бега моих питомцев. Четвертое поколение молодых собак сегодня по скорости не уступает лучшим упряжкам ездовых собак в мире. Именно на них я рассчитываю в ближайшие годы, намереваясь принять участие в двух самых грандиозных мировых гонках на собачьих упряжках — «Юкон Квест» и «Айдитарод». Эти гонки на трассе длиной более чем тысяча шестьсот километров — своего рода регата «Ванде Глоб» для погонщиков собачьих упряжек. Они не только представляют собой соревнование очень высокого уровня, но еще и связаны с грандиозными приключениями. Аляскинского хаски нельзя назвать собачьей породой в обычном смысле этого слова. Ее специально вывели для этих гонок. Она является результатом селекции собак, родившихся после скрещивания ездовых собак с собаками других пород. С точки зрения постоянного улучшения аляскинский хаски никогда не позиционировался как тип собаки, воспроизводимый внутри ограниченной группы особей в соответствии со стандартами определенной собачьей породы. К нему всегда добавлялось все то, что могло повысить его скорость и выносливость. Эти собаки, в кровь которых чего только ни мешали, представляют собой северных собак, способных выносить низкие температуры и тяжелые условия обитания, пусть даже в их ДНК и имеются несколько генов борзых, пойнтеров и легавых.

По примеру погонщиков-чемпионов — таких как норвежец Роберт Сорли, канадец Себастьян Шнуэль и француз Жан-Филипп Понтье — я приобретал аляскинских хаски, чтобы скрещивать с лучшими из моих собак, и получал в результате все более быстрых четвероногих.

Моя упряжка, состоявшая сейчас из молодых собак, обладающих телосложением настоящих марафонцев, — это упряжка высокого уровня, с которой я могу тешить себя амбициозными мечтами.

Кроме удовольствия открыть для себя новые территории и пережить интересные приключения, данная экспедиция имеет целью дать возможность собакам приобрести опыт, который они могут получить только в ходе подобного путешествия.

Амортизатор — своеобразная система поглощения ударных нагрузок, которая позволяет собакам делать рывки и прыгать вперед без нанесения вреда позвоночнику

3

Мы добираемся до вершины горного хребта, где тянется нужная нам тропа, как раз в тот момент, когда кроваво-красный диск солнца только начинает выползать из-за линии горизонта, тянущейся вдоль темно-синей поверхности Тихого океана. Я вижу этот океан вдалеке, по ту сторону небольшой горной цепи, по склонам которой мы взбирались в течение трех дней и снег на которой сейчас блестит в лучах утреннего солнца. В некоторых бухточках вода скована льдом, но в целом на поверхности моря льда нет.

Зрелище, безусловно, сказочное. Собаки и без моей команды остановились, как будто их тоже поразило великолепие этого момента и этого пейзажа. Я тут же вгоняю якорь в затвердевший снег.

Во время остановок сани ставятся на снежный якорь, который не позволяет собакам тащить сани вперед без согласия погонщика

а) снежный якорь; б) снежный якорь удерживает собак; в) действие якоря: 1 — веревка; 2 — снежный якорь

Якорь, подобно ручному тормозу автомобиля, не позволяет саням скользить по снегу и лишает собак возможности потащить их вперед без согласия погонщика собачьей упряжки.

Я становлюсь впереди упряжки и веду ее на вершину хребта, с которой открывается панорамный вид на пейзаж, включающий в себя море, горы изаснеженные леса, поражающие своей красотой.

Собаки щурятся, глядя на восходящее солнце, и принюхиваются к запахам, которые приносит со стороны моря легкий ветерок и среди которых отчетливо чувствуется запах йода.

Начиная с этой точки нашего маршрута, после того как мы двигались строго на север, мы отправимся на запад, повернувшись спиной к океану. Его я в ходе этого путешествия больше не увижу. Следующим большим водным массивом, который нам доведется увидеть, станет озеро Байкал — впечатляющий водоем, в котором содержится двадцать процентов всей пресной воды на нашей планете.

Я долго разглядываю пейзаж, насыщаясь этой дикой красотой. Собаки, явно утомленные долгим бегом по довольно крутому склону, улеглись на землю, и лишь неисправимый Дарк повизгивает и вертит головой, демонстрируя желание снова отправиться в путь.

— Дарк, помолчи! Прекрати дергаться!

Он успокаивается, но ненадолго.

— Дарк!

Будет ли это путешествие достаточно долгим и трудным для того, чтобы Дарк удивил меня тем, что — хотя бы разок! — лег на землю и вел себя спокойно во время остановки? Что-то я в этом сомневаюсь, но тем не менее меня это не столько раздражает, сколько забавляет. В такого рода путешествиях, как и во время гонок на собачьих упряжках, непоседа типа Дарка предпочтительнее симулянта вроде Камика, не пользующегося симпатией со стороны других собак…

Едва я делаю шаг, чтобы снова забраться на сани, как все мои собаки — в том числе и Камик — бросаются вперед в едином порыве и вырывают якорь из снега. Мы мчимся по вершине горного хребта, распугивая белых куропаток и глухарей, прилетевших сюда на рассвете, чтобы поживиться почками на ветках ольхи, торчащих из снега. Здесь, на Севере, растения как будто осознают, что слишком короткое местное лето не позволит им полностью пройти весь цикл листообразования, а потому на многих из них почки образуются еще осенью. Чтобы защититься от зимних морозов, эти почки вырабатывают специальное вещество, предохраняющее их от замерзания. Такие почки — ну просто манна небесная для птиц и млекопитающих, поскольку служат им пищей в течение долгих холодных и голодных месяцев.

Куропатки, которых мы спугнули, оставляют в воздухе свой запах, и это возбуждает собак. Мы движемся на большой скорости, преодолевая отдельные сложные участки на довольно крутых склонах и на краю впечатляющих обрывов.

— Потихоньку, собачки! Потихоньку!

Это один из тех приказов, которые молодые собаки воспринимают примерно так же, как балующиеся во время игры дети призыв успокоиться…

Мы преодолеваем пятнадцать километров по вершине горного хребта менее чем за час, и это не позволяет мне вдоволь насладиться лицезрением окружающих пейзажей, которые — в какую сторону ни глянь — представляют собой грандиозное зрелище. Затем мы начинаем спускаться вниз по склону. Тропа, проложенная мотосанями, не очень-то удобна для десяти собак, тянущих за собой сани. Наша упряжка достигает почти двадцати метров в длину, и на ней практически невозможно вписываться в крутые повороты между деревьями, не задевая последних. Несмотря на холод, я весь в поту, поскольку приходится прилагать немало физических усилий для удержания саней на тропе. Я использую весь свой вес и всю свою силу, наклоняя повозку сначала в одну сторону, а затем в другую таким образом, чтобы кончики обоих полозьев заставляли сани делать нужные мне повороты, тогда как потяг тянет их во внутреннюю часть этих поворотов.

Снежный тормоз помогает уменьшить скорость движения саней по снегу или остановить их

Сошлись две противодействующие силы — сила десяти собак, тянущих сани, и моя сила, с помощью которой я то успешно, то не очень пытаюсь направить сани по нужной траектории движения. Это занятие — ужасно утомительное. Правда, самое худшее заключается в том, что собак, похоже, это забавляет и они мчатся по извилистой тропе среди деревьев на максимально возможной скорости.

Чем дальше мы спускаемся, тем сложнее становится работа, которую мне приходится выполнять. Тропа суживается насколько, что в некоторых местах сани едва протискиваются по ней между деревьями, задевая по дороге множество ветвей, которые под тяжестью снега опустились почти до горизонтального положения, преграждая нам путь. Более того, тропа становится все более и более извилистой. Некоторые повороты настолько крутые, что я не могу избежать столкновения с деревьями. Несколько раз мы наталкиваемся на стволы, хоть я и прилагаю буквально нечеловеческие усилия для того, чтобы этого не произошло.

— Потихоньку, собачки! Потихоньку!

Но они не умеют бежать потихоньку.

И тут случается нечто по-настоящему ужасное: столкновение саней с обледеневшим выступом грунта приводит к такой встряске, что снежный якорь выскакивает из своего кожуха и вонзается в дерево. Я, не успев понять, что произошло, и потеряв равновесие, лечу по инерции вперед над санями и падаю на Дарка и Вольфа. Упряжь заставляет собак так резко остановиться, что шлейки буквально врезаются им в грудь, тогда как я в своем молниеносном падении больно ударяюсь животом о дугу саней, выполняющую роль руля.

Я с трудом поднимаюсь на ноги, со страхом думая, что, возможно, сломал ребро или даже два. Однако несколько толстых слоев одежды существенно смягчили удар, и я отделываюсь лишь тем, что меня начинает сильно тошнить, в результате чего я изрыгаю из себя ту не очень-то обильную пищу, которую съел на завтрак.

Зловонная жижа не остается без внимания окружающих меня четвероногих. Дарк и Вольф, которые хоть и не меньше меня ошарашены происшедшим инцидентом, быстренько съедают все до последней крупицы, вызывая негодование у других собак, которым ничего не достается.

Чтобы высвободить якорь, два заостренных зуба которого, словно ледоруб альпиниста, вонзились в дерево, мне необходимо добиться ослабления натяжения упряжи, но собаки, жаждущие снова тронуться в путь, упорно натягивают ее до упора. Те несколько сантиметров, которые я, громко покрикивая на собак, чтобы они успокоились, умудряюсь «отвоевать» одной рукой, они тут же «забирают» обратно, едва я на чуть-чуть ослаблю натяжение. Когда я слегка ослабляю веревку с целью высвобождения якоря, они воспринимают это как сигнал к началу движения и пытаются рвануться вперед. Мне в десятый раз приходится все начинать сначала, я нервничаю, ору на собак, пытаюсь заставить их успокоиться, но ничего не помогает… Должен признать очевидное: чтобы высвободить якорь в подобной ситуации, мне необходимо действовать по-другому. Наверное, многие из читателей этого не поймут… Неужели, подумают они, ездовые собаки до такой степени непослушные, что невозможно заставить их сдать назад и ослабить натяжение? Вообще-то, ездовых собак, способных на такое, очень мало (или же вообще нет!), а особенно среди ездовых аляскинских хаски, дрессировка которых с самого раннего возраста заключается в том, чтобы приучать их никогда не ослаблять натяжение своей постромки и потяга. Начиная с того момента, когда к шлейке присоединяется с помощью карабина постромка, подсоединенная другим концом к потягу, требование к ездовой собаке, чтобы она, как говорят альпинисты, слегка «ослабила» веревку, покажется аляскинскому хаски абсолютно противоестественным и таким же невообразимым, как, например, требование к утке лететь спиной вниз!

Почему же я тогда нервничаю?

Это абсолютно нелепо и абсолютно бессмысленно.

Я задумываюсь. Может, снять с собак упряжь? Нет, это займет слишком много времени.

Лучше всего в данной ситуации — это срубить дерево. Я устанавливаю фиксатор, чтобы удержать упряжку и сани в тот момент, когда якорь будет высвобожден, и рублю дерево топором. Наконец все становится на свои места. Однако дальнейший путь вызывает у меня опасения. Чтобы спускаться по такой тропе, мне нужна не упряжка из десяти сильно разволновавшихся собак, а маленькие сани с тремя собаками.

Мы стартуем со скоростью ракеты — а то и быстрее. Я еле удерживаю равновесие, едва не опрокидываясь на каждом вираже и не цепляясь за деревья, опасного столкновения с которыми нам удается избегать с большим трудом. Кроме того, путь зачастую оказывается перегороженным ветками, пусть даже Николай, Ален и Фабьен обрубили большую их часть. Я едва не нанизываюсь на один из обрубков подобных веток со скошенным кончиком, когда делаю резкий поворот на девяносто градусов. Я обливаюсь потом. Такая езда уже начинает действовать мне на нервы. Она может в конце концов печально закончиться. Я не могу быть уверенным на сто процентов в том, что со мной не случится ничего плохого. Риск слишком велик. Но что же делать?

Я вгоняю в снег якорь и иду отсоединять карабины хвостовых постромок — веревок, соединяющих шлейку с потягом.

После того как я это сделаю, собаки, удерживаемые теперь в упряжке только шейными постромками — веревками, соединяющими их ошейники с потягом, — будут развивать меньшую мощность, и это позволит мне эффективнее притормаживать сани.

Однако этого недостаточно для того, чтобы полностью восстановить контроль над ездовыми собаками: эти чертяки используют свои ошейники как шлейки и тянут потяг изо всех сил.

— Потихоньку! Потихоньку!

Как только ситуация позволяет это сделать, я становлюсь на тормоз. Собаки в конце концов немножко успокаиваются, но тут же набирают скорость, когда я ослабляю тормоз для того, чтобы вписаться в поворот (что мне не очень-то помогает). Если нужно, чтобы сани описали дугу определенной крутизны, не следует тормозить их очень сильно. Сани должны двигаться так же быстро, как движутся собаки, а иначе они начнут «сжирать» внутреннюю часть дуги.

На спуске или при опасном повороте, чтобы заставить собак замедлить бег, можно отсоединить хвостовые постромки от шлейки и привязать их к потягу

1, 4 — хвостовая постромка: 3, 6 — шейная постромка: 2, 5 — потяг

Эластичное соединение для крепления шлейки

Стейк-аут* — приспособление для размещения собак.

Железные колья забиваются в снег с двух сторон, между ними натягивается трос, к которому на веревках пристегиваются собаки

1, 3 — веревка 15 м; 2 — металлический трос

Ими нужно управлять так же, как гоночным автомобилем: притормозить перед началом поворота, а затем регулировать ускорение при совершении поворота, чтобы можно было описать оптимальную траекторию и удерживать автомобиль под контролем. Однако автомобиль послушно притормаживает или же ускоряется по воле водителя, тогда как сила собак зачастую направлена не туда, куда направлена сила погонщика собачьей упряжки, единственными имеющимися органами управления у которого являются тормоз, голос (в некоторых случаях) и умение заставить собак подчиняться. Только они и позволяют ему как-то влиять на скорость собачьей упряжки. Мои собаки еще слишком молоды, энергия из них так и прет, а вот опыта, позволяющего правильно понять смысл приказа на то или иное замедление бега, у них еще маловато. А еще они не видят никакого смысла в том, чтобы притормаживать. Бежать, бежать, бежать, бежать как можно быстрее — вот что является сейчас их единственной целью на этой тропе, опасность которой они попросту не в состоянии оценить.

Наконец, когда силы уже начинают меня покидать, спуск становится гораздо более пологим и мне удается лучше управлять санями. Тропа — более утрамбованная и менее извилистая. Я чуть раньше ударился плечом об одно из деревьев, и эта боль меня немного беспокоит.

Полчаса спустя мы начинаем подниматься вверх по довольно крутому склону, у основания которого растут величественные сосны. С их ветвей срываются и улетают прочь несколько больших глухарей. Я подсоединяю хвостовые постромки, и мы, снова начав спускаться, оказываемся уже на другой, более широкой тропе, где я наконец-то могу перевести дух и позволить собакам бежать так, как им заблагорассудится.

По моим расчетам, остается преодолеть еще около пятидесяти километров, чтобы добраться до деревни, в которой ждут Пьер и Арно и где я займусь организацией следующего этапа своего путешествия. Я не знаю, какое принять решение: то ли сделать остановку в двадцати километрах от этой деревни и спокойно приехать туда завтра в середине дня, то ли попытаться добраться в эту деревню сегодня. Меня охватывают сомнения, потому что я не знаю наверняка, где именно она находится. Прибытие на собачьей упряжке в незнакомый населенный пункт и передвижение по неизвестной местности всегда вызывают у меня определенные опасения, поскольку подобные населенные пункты, какими бы маленькими они ни были, зачастую таят в себе те или иные опасности. Мои худшие воспоминания о езде на собачьей упряжке редко когда связаны с движением по неосвоенным человеком территориям — они больше имеют отношение к прибытию в маленькие поселки и деревни, в которых собаки, коровы, автомобили, покрытые льдом улицы и бетонные площадки представляют собой реальную опасность и не раз вызывали у меня большой страх.

Тем не менее я останавливаю свой выбор на втором варианте, потому что отнюдь не опережаю запланированный график движения. Мне необходимо вовремя прибыть на китайскую границу, так как таможенный пост в конце декабря закрывается и тогда у меня уже не будет возможности пересечь границу в нужном месте.

Тропа, по которой мы движемся, вливается в довольно широкую дорогу. Автомобили продавили на ней четкую колею, поверхность которой прихватило морозом. На санях по такой дороге двигаться не очень удобно: то один, то другой полоз проваливается в глубокие рытвины. Затем тропинка, отсоединившись от этой дороги, некоторое время спустя вливается в другую тропу, более утоптанную. По ней мы и доедем до деревни.

По мере того как мы приближается к этой деревне, все больше дорожек и тропок пересекают путь, по которому мы едем и который, по-видимому, является здесь главным. Впрочем, скоро я начинаю в этом сомневаться. Я останавливаюсь в нерешительности у развилки, расположенной возле развалин заброшенной деревушки: передо мной расходятся в разные стороны еще несколько более-менее утрамбованных дорожек. Я выбираю ту, которая выглядит наиболее притоптанной, надеясь встретить на ней кого-нибудь, кто сможет подсказать, в каком направлении мне следует ехать.

При приближении к так называемому «очагу цивилизации» Квест и Хэппи поднимают носы повыше и принюхиваются к запахам, переносимым ветром. Они рыскают глазами по местности, пытаясь найти какие-то признаки жизни, но ничего не обнаруживают. Бюрка ведет себя настороженно. В этом лабиринте тропинок и развилок я то и дело — иногда в самый последний момент — предоставляю ей право выбирать, по какой тропинке двигаться. Она, похоже, поняла, что мы сейчас делаем, и, если я не даю никаких дополнительных указаний, бежит по главной тропинке, внимательно прислушиваясь.

Проехав более пятидесяти километров и не встретив ни единой живой души, я наконец вижу впереди железнодорожную линию — ту, вдоль которой, по словам Николая, нужно двигаться километров двадцать, чтобы добраться до деревни. Может ли быть так, что в данном случае Николай очень сильно ошибся относительно расстояния, которое мне необходимо преодолеть, тогда как все другие пояснения, которые он давал, были исключительно точными?

Я уже еду вдоль железнодорожного полотна, когда вижу вдалеке поднимающиеся вверх дымки. Деревня?

Я решаю сделать остановку и попытаться связаться с Арно по спутниковому телефону. О чудо! Он отвечает мне после третьего гудка:

— Ты где? Железная дорога справа от тебя или слева?

Я отвечаю на его вопрос.

— Ну тогда ты на правильном пути. Поезжай вдоль железной дороги. Километров через десять-двенадцать ты увидишь деревню. Я буду ждать на въезде в нее.

Его слова успокаивают и поднимают мне настроение. Уже начинает темнеть, и я совсем не горю желанием приехать на ночь глядя в неизвестную деревню, не зная, к кому там нужно обращаться.

Мое приподнятое настроение передается собакам, и они, можно сказать, галопом преодолевают расстояние, которое, как мне кажется, составляет не менее двадцати километров. Сегодня, похоже, все расстояния удваиваются!

Я вижу рабочих, которые что-то ремонтируют на железнодорожном полотне и, завидев меня, машут в знак приветствия руками. Затем перед моим взором все-таки предстает деревня.

Я таращу глаза, пытаясь высмотреть Арно. Он должен быть где-то на въезде в селение, но там… никого нет!

У меня есть несколько вариантов того, как въехать в деревню. Я выбираю самый прямой и короткий путь, поскольку земля заледенела, а собаки, которых при виде домов охватило сильное волнение, мчатся как угорелые. Глядя на них, трудно даже поверить, что они преодолели почти без остановок более ста двадцати километров.

Я надеюсь, что Арно не очень далеко, иначе я не буду даже знать, куда направиться. Тут полно непривязанных собак, лошадей и движущихся тракторов, а потому у меня нет ни малейшего желания колесить на своей упряжке по деревне.

Мы влетаем, как ураган, на что-то вроде главной улицы, едва не столкнувшись с впряженной в телегу лошадью и с большим трудом вписавшись в поворот, который я заметил лишь в самый последний момент.

«Арно, куда же ты, черт побери, запропастился?»

Я выскакиваю на своей упряжке в самый центр какой-то площади, которая, по всей видимости, является главной в этой деревне, поскольку примыкает к большому административному зданию.

— Бюрка, джи-и-и-и!

Я направляю упряжку к насыпной земляной площадке, которая покрыта толстым слоем снега и на которой растут несколько осин. Здесь мне удается наконец-таки остановиться. Я с силой нажимаю на якорь и звоню Арно.

Собаки непонятно почему начинают безудержно лаять.

— Арно! Я уже приехал! Ты где?

— Я в ста метрах от условленного места, сейчас приду!

— Давай быстрее, а то мне трудно удержать собак!

Проходят десять минут. Я не вижу никого, кроме нескольких ротозеев, которых привлек лай собак и которые теперь с большим интересом меня разглядывают.

— Француз?

Затем следуют неизбежные вопросы: «Откуда ты? Куда ты едешь?»

Я снова звоню Арно. Он ничего не понимает. По его словам, он находится на площади, но не может меня найти. У меня вдруг возникают кое-какие подозрения, и я поспешно спрашиваю одного из местных:

— Как называется эта деревня?

— Келасканье.

Я говорю об этом Арно, и выясняется, что он в селе Красное, расположенном в восьмидесяти километрах от того места, где нахожусь я! Получается, что я приехал совсем не в ту точку Байкало-Амурской магистрали, в какую нужно было, и затем двигался вдоль нее на запад, тогда как мне следовало ехать в противоположном направлении!

Я тут же прошу одного из мужчин, разглядывающих мою упряжку, встать на тормоз и тем самым удерживать собак на месте в течение времени, которое потребуется, чтобы я установил то, что называют стейк-аут¹. Он представляет собой прочный трос, к которому привязаны десять веревок — по одной на каждую собаку. Веревки эти достаточно короткие, чтобы собаки не имели возможности вступать в контакт друг с другом. Этот двадцатиметровый трос удлинен в обе стороны с помощью двух веревок и карабинов, позволяющих натягивать его между двумя точками крепления. Выбрав два дерева, я натягиваю между ними стейк-аут и привязываю собак. Мне помогает один из собравшихся вокруг местных жителей. Их уже человек двадцать. Некоторые из них — представители местной администрации, до которых удивительно быстро дошли слухи о моем появлении.

Когда я «припарковал» своих собак и щедро напоил водой, эти функционеры тут же пригласили меня «на чашку чая», что в понимании местных жителей означает выпить и наесться до отвала. Последнее будет очень даже кстати, поскольку я умираю от голода: по своей давнишней привычке я, позавтракав утром, в течение дня ничего не ел.

Хозяева ведут меня на ночлег в натопленную избу, дают мне свежеиспеченного хлеба и мяса, а для моих собак — два огромных замороженных лосося и сено в качестве подстилки. Не знаю, кто радуется этому больше — я или мои собаки, — поскольку я с огромным удовольствием кормлю их рыбой и делаю подстилку из сена, на которую они, блаженно позевывая, ложатся.

Кто же, не помню, сказал, что давать приятнее, чем получать?

По отношению к людям так происходит не всегда, но по отношению к собакам — только так, ибо им не свойственны расчетливость и неблагодарность…

4

27 декабря, 43 °C ниже нуля

Собаки бегут по обледеневшей дороге, полностью лишая меня возможности определить, кому принадлежат широкие и глубокие следы, которые, возможно, оставил Грааль, которого я разыскиваю, — Великий Ван. Хозяин тайги. Легендарный амурский тигр.

Мы некоторое время назад вторглись в самый центр его владений. Он, как я уже заявил, не дает покоя моему воображению, и я мечтаю встретить этого огромного представителя семейства кошачьих, вес которого может достигать трех сотен килограммов. Свирепый хищник, которым восхищаются и которого боятся, поскольку он иногда убивает и пожирает людей. Услышу ли я хотя бы ночью его ужасное рычание, приводящее в ужас всех других обитателей леса? Это — мое заветное желание и, конечно же, главная причина пребывания здесь. Я специально выбирал маршрут своего путешествия так, чтобы он пролегал по северу Китая, вдоль реки Амур и вообще по тем местам, где обитают последние амурские тигры. Их, как считается, осталось около пяти сотен. Подвид этого тигра — маньчжурский тигр — вообще не встречается в дикой природе. Во всяком случае, никто его там не видел на протяжении вот уже более двадцати лет. Я собираюсь пересечь самые дикие места, в которых вроде бы могут обитать последние особи маньчжурского тигра… Однако если возможность встретить амурского тигра вполне реальна, то мои шансы увидеть тигра маньчжурского — примерно такие же, как шансы встретить марсианина. Но кто знает? Удача улыбается тому, кто умеет ее не упускать…

Поэтому мне нужно искать тигриные следы на снегу. Такие следы я встречу не раз. Это станет подтверждением того, что мне уже сообщили местные лесничие. Я путешествую по самому центру территории, на которой сконцентрирована популяция амурских тигров, и, поскольку они постоянно передвигаются по лесу, охотясь на кабанов и косуль, наверняка натолкнусь на свежие следы их лап. Мне хотелось бы получить возможность приложить ладонь к тому месту на снегу, куда тигр поставил свою лапу, почувствовать своими пальцами ширину его подушечек и длину его когтей, ощутить огромные размеры и свирепость Великого Вана, восхититься его мощью, оценить его вес, начать свое знакомство с ним…

Однако собаки движутся уж слишком быстро по этой красивой местности, и не может быть даже речи о том, чтобы задействовать якорь и покинуть сани ради того, чтобы рассмотреть тот или иной след. На замерзшей земле якорь не сможет надежно удерживать сани, а потому собаки, чего доброго, еще вырвут его из грунта и помчатся дальше уже без меня. Может показаться удивительным, что собаки, которые очень общительны и преданы мне, вдруг вздумают бросить меня подобным образом ради удовлетворения своего желания продолжить бег, однако внутри своры имеет место соперничество, и если отдельно каждой собаке, возможно, и не пришло бы в голову продолжить путь без меня, то, как только они оказываются в упряжке, они становятся своего рода гоночными машинами и подзадоривают одна другую.

Подобная манера поведения с возрастом ослабляется, но сегодня я не могу и не должен подвергать себя такому риску, пусть даже и промчусь без остановки мимо следов тигра. Именно так, похоже, и будет чаще всего происходить на тянущихся передо мной нескольких сотнях километров пути, где я встречаю не только многочисленные следы кабанов, косуль и лосей, но также иногда более глубокие и более крупные следы, похожие на отпечатки лап огромной рыси. Однако рысьи следы, насколько мне известно, не такие большие…

Я ужасно разочарован тем, что у меня нет возможности пойти и проверить. Пожалуй, при движении на крутых подъемах или на более заснеженных участках несколько раз появлялась возможность остановить собак и надежно закрепить сани, однако там, как назло, не виднелось ни одного «подозрительного» следа. Может, сегодня вечером мне все же повезет?

Собаки бегут Так энергично и так дружно, что это радует глаз. Даже Камик не сачкует сегодня и старается выдерживать ритм бега, задаваемый его соседом Юником, который, повернув по своему обыкновению нос к потягу, усиленно работает лапами, не позволяя себе отвлекаться ни на что другое. Дарк ведет себя иначе. Да и Квест тоже. Эти двое то и дело крутят мордами из стороны в сторону, не упуская из зоны своего внимания абсолютно ничего. Сухого листка, подгоняемого легким ветерком, достаточно для того, чтобы вызвать у них восторг! Настоящие сорванцы, обладающие очень живым темпераментом и радующиеся всяким пустякам. Время от времени я — просто ради приличия — призываю их к порядку, но делаю это без особой убежденности в своей правоте, потому что мне нравится такое неугомонное и недисциплинированное (даже можно сказать, детское) поведение, которое напоминает мне о собственном детстве.

— Квест! Эй! Мне хотелось бы, чтобы ты целый день бежала, глядя перед собой, а ты то и дело норовишь отклониться от потяга в сторону и понюхать какие-то запахи в десяти метрах от него. Ты тем самым досаждаешь своим товарищам!

Квест со смущенным видом возвращается на тропу, с которой отбежала в сторону, чтобы понюхать следы зайца. Она, конечно же, не поняла ни единого слова из того, что я сказал, однако мои интонации — а особенно та интонация, с которой я произнес слово «Квест!» (прозвучавшее как «Нет!»), — не оставили у нее ни малейших сомнений относительно того, что я хотел сказать. Я смеюсь. Нужно видеть, как она пристыженно пытается заставить меня забыть о своем «разгильдяйстве», налегая на ремни вдвое сильнее, чем необходимо, глядя строго перед собой и уже не отклоняясь от тропинки ни на шаг. Я знаю, что продлится это недолго. Минут через пять ее природная сущность возьмет свое, однако я, подобно учителю, воспитывающему своих учеников, должен поддерживать определенный уровень дисциплины и время от времени давать понять, что командую здесь я. И если я, откровенно говоря, порой веду себя как ребенок по отношению к своим собакам, то пытаюсь маскировать это тем, что иногда призываю их к порядку.

Хэппи и Кали (две самые молодые собаки во всей упряжке, являющиеся детьми Квест) вызывают у меня удивление. Они размещены в паре, и невозможно не заметить, как они, неизменно глядя прямо перед собой, стараются изо всех сил.

— Хорошо, Хэппи! Хорошо, мой Кали!

Братья приподнимают морды, показывая тем самым, что услышали и оценили мою похвалу. Остальные собаки тут же, словно невзначай, поворачивают головы, чтобы напомнить мне о своем существовании. Это их немного холуйское поведение наводит меня на размышления о политике (к сожалению, путешествуя по заснеженной глуши, очень часто сбиваешься на посторонние мысли), в частности о политических сборищах, на которых каждый пытается привлечь к себе внимание шефа, восторгается сделанными им заявлениями и всячески старается добиться хоть немного признания по отношению к своей особе.

— Да-а, хорошо, мои собачки!

Я перечисляю одну за другой их клички, однако не повторяю похвалу, потому что они, в принципе, не сделали ничего особенного. Комплименты, как и упреки, ценны только в том случае, если их используют редко и, самое главное, уместно.

Увлекшись наблюдением за собаками и высматриванием возможных следов тигра на снегу, я не оценил должным образом крутизну склона, по которому уже начал спускаться. На этом склоне имеется длинное углубление, чем-то похожее на бобслейную трассу, и именно по этому углублению — опасному тем, что его поверхность полностью покрыта льдом, — мы сейчас и движемся. Собаки, увлекаемые скоростью движения саней, становятся неуправляемыми и бегут все быстрее и быстрее. Я наваливаюсь всем своим весом и использую всю свою силу для того, чтобы заставить тормоз впиться в грунт, однако при температуре сорок градусов ниже нуля лед стал твердым, как бетон, и от моих усилий очень мало толку.

Ледяной тормоз помогает контролировать движение саней по льду

а) ледяной тормоз; б) деталь ледяного тормоза

Я начинаю бояться за собак, да и за самого себя. Вскоре случается неизбежное: двигаясь на огромной скорости, я больше не могу управлять санями. Их заносит на замерзшем грунте, и, натолкнувшись на ледяной выступ, они переворачиваются. Я тяжело падаю, но не выпускаю рулевую дугу, пытаясь, по крайней мере, не допустить того, чтобы сани, продолжая двигаться вперед, наехали на собак. Я знаю, с каким доверием собаки ко мне относятся, и на мне лежит забота об их безопасности. Мне не следует направлять их на тропинки, на которых появляется риск утратить управление санями. Я бы очень сильно на себя разозлился, если бы эта конструкция весом в сотню килограммов наехала сзади на моих четвероногих друзей. Они стеснены упряжью в своих перемещениях, и им не так-то просто уклониться от стремительно надвигающихся саней. Поэтому я упорно пытаюсь сдерживать сани, но при этом неровности обледеневшего грунта считают, так сказать, мои ребра. Якорь, болтаясь на конце веревки, шлепается в нескольких сантиметрах от моей головы, угрожая ее пробить. Я высвобождаю одну руку (другой я по-прежнему цепко держусь за рулевую дугу) и блокирую якорь между санями и обледенелой поверхностью земли. К скрежету тормоза, вонзающегося в лед, добавляется длинный вопль, который я издаю, приказывая собакам остановиться:

— Хо-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

Собаки наконец-то поняли, что что-то не так, и, чувствуя сопротивление, которое оказывают им якорь и вес завалившихся на бок саней, замедляют бег.

— Хо-о-о-о-о! Хо-о-о-о, собачки!

Стоп. Наконец-то! Я осторожно бросаю взгляд поверх саней и вижу собак, сбившихся в кучу позади Бюрки, которая остановила всю упряжку.

— Хорошо, Бюрка! Хорошо, собачки!

Я встаю, блокируя так крепко, как только это возможно, якорь под санями, которые по-прежнему лежат на боку, и поспешно направляюсь к собакам, чтобы отвязать некоторых из них.

— Сделаем остановку, собачки!

Все — за исключением, само собой разумеется, Дарка — на этот раз охотно повинуются, переводят дух и, чтобы утолить жажду, начинают глотать недавно выпавший снег чуть в стороне от тропы. Они бежали на огромной скорости с самого начала этого ужасного спуска, и их пульс достиг своего максимума. Пора дать им время, чтобы немного успокоиться!

Поскольку я уже падал позавчера, упал только что и, кроме того, ударялся о деревья, я почти весь покрыт синяками. Как долго бедное тело старого погонщика собачьих упряжек — все-таки пятьдесят два года от роду — сможет выдержать, если я буду ежедневно подвергать его подобной нагрузке?

Я усаживаюсь среди своих собак и поочередно уделяю внимание каждой из них: дразню их, играю с ними, массирую им спины (что собакам очень нравится), чтобы немного снять нервное напряжение и подбодрить тех, у кого такой стремительный спуск вызвал легкую панику.

— Все хорошо, собачки! Остаток этого этапа пути мы преодолеем так, как это делают мастера — а мы ведь мастера! Мы будем двигаться аккуратно и держать все под контролем. Вот увидите!

Собаки смотрят на меня доверчивыми взглядами. Им передается мое хорошее настроение, и вскоре они начинают выказывать желание снова отправиться в путь.

— Ну вы и неугомонные!

Первым начинает это делать, разумеется, Дарк. Его примеру тут же следует Хэппи, никогда не желающий быть последним, а затем подключается и вся остальная упряжка. Я отсоединяю все хвостовые постромки и подкручиваю винты на тормозах так, чтобы тормоза лучше впивались в лед. И вот мы снова продолжаем наш путь. Вторую половину этого спуска, которая уже не настолько крутая и, самое главное, на которой я веду себя осмотрительнее, мы преодолеваем без проблем, пусть даже некоторые повороты и были слегка неидеальными. Я злюсь на себя за то, что заставил собак бежать по такому крутому спуску, до конца не оценив связанные с этим риски. Совесть взывает ко мне: «Если хочешь совершить длительное путешествие, Николя, нужно постараться не совершать подобных ошибок. Они могут остаться без последствий ну раз, ну два, но не больше…»

Я всегда внимательно прислушиваюсь к подобным призывам быть осмотрительным, особенно когда речь идет о собаках. Как это часто бывает, внутри меня соперничают и спорят друг с другом два «я». Им зачастую трудно прийти к согласию. Иногда я подолгу терзаюсь сомнениями, прежде чем приму какое-то решение, пытаясь сделать беспристрастный выбор между авантюризмом, без которого (если быть честным) не обойтись, и здравым смыслом, который необходимо проявлять, когда совершаешь путешествие, особенно такое продолжительное.

Мое внимание привлекает что-то похожее на облачко, поблескивающее в лучах солнца и находящееся чуть дальше на склоне горы. У его нижней части я замечаю на белом снегу черную движущуюся точку, от которой исходит легкий парок, как от влажной ткани под жарким солнцем. Это блестят на солнце маленькие облачка пара, которые выдыхают животные, собравшиеся там, на склоне горы. Кабаны! Целое стадо. Их там не меньше дюжины — взрослые, подростки, малыши. Меня охватывает чувство гордости: я в кои-то веки заметил диких животных еще до того, как их учуяли мои собаки! Объяснение этому простое — ветер дует от нас в сторону кабанов, а не наоборот. Лишь Квест немного позднее уловила этот запах и принялась рассеянно смотреть по сторонам, не понимая, откуда он исходит. Однако все другие собаки пока даже носами не повели! Это уже в который раз подтверждает неоспоримое превосходство Квест над всеми остальными моими подопечными по части обоняния. Чуть позже мы спугиваем стадо косуль, но на этот раз все собаки не только заранее почувствовали их запах, но и увидели, как косули бросились прочь от нас в лесную чащу. Мне пришлось несколько раз крикнуть «Нет!», чтобы не позволить собакам помчаться, как свора гончих, вслед за этими аппетитными животными, прыгающими через стволы упавших деревьев.

Сделав очень большой крюк по склону горы и преодолев несколько ущелий ради того, чтобы обойти обрывистый участок со скалистыми склонами, мы продолжаем мчаться по заснеженной лесной тропе, которая теперь снова тянется вдоль железнодорожного полотна примерно в ста метрах от него. Вокруг нас раскинулся великолепный березовый лес, некоторые деревья имеют прямо-таки гигантские размеры. Я оцениваю их возраст примерно в двести с лишним лет. На ветвях этих старых великанов, словно пытаясь найти у них защиту, уселись глухари. Они покинут их с наступлением сумерек, чтобы провести ночь на ветках отдельно стоящих высоких сосен, похожих в темноте на темно-зеленые пятна, которые я иногда замечаю вдалеке.

Мне так приятно находиться в компании с моими собаками в этой глуши, что я даже забываю об усталости и синяках. А также о том, что нужно выбрать место для ночлега. Я сейчас всецело отдаюсь удовольствию езды на собачьей упряжке и, подобно своим четвероногим друзьям, ищу взглядом животных, следы которых видны повсюду.

Мое внимание привлекает большое и красивое засохшее дерево. Рядом с ним мы и заночуем, чтобы использовать сухие ветки в качестве дров для костра. Как только я останавливаю собак, все начинает происходить как бы автоматически в соответствии с давно выработанной и тысячу раз повторенной процедурой, которая позволяет мне действовать без раздумий и потерь драгоценного времени. Я отвязываю собак. Они обожают этот момент, когда их выпускают на свободу и появляется возможность порыскать по окрестностям, принюхаться к местным запахам и побегать по следам, оставленным на снегу зайцами. Затем они возвращаются ко мне, чтобы напроситься на ласку или же — как, например, Камик и Казан, которые держатся вместе, — насладиться заслуженной едой на комфортабельном ложе из еловых ветвей у основания ствола большого хвойного дерева.

Пока собаки отдыхают, я натягиваю стейк-аут, развожу костер, растапливаю в котелке снег и готовлю собакам еду, состоящую из сухого корма, размоченного теплой водой. В момент раздачи еды я пристегиваю собак к стейк-ауту, чтобы каждая могла индивидуально получить свою порцию и затем отдохнуть.

Как только собаки укладываются, я поочередно подхожу к каждой, чтобы приласкать и проверить состояние их лап. Они это обожают, хотя некоторые и боятся щекотки. Камик и Юник, например, вертятся во все стороны, когда я наношу крем между подушечками на их лапах.

Юник — очень своеобразный пес, о котором даже особо нечего говорить, потому что он безупречен. Слишком безупречен. Он старательный, трудолюбивый, не склонный к рассеянности, не задиристый. Он чем-то похож на лучшего ученика класса, который на переменках не балуется, а повторяет домашнее задание. Приходится даже науськивать его, чтобы он хоть иногда позволял себе какие-нибудь шалости. В его физическом состоянии тоже нет никаких изъянов и слабостей. У Бюрки, например, хрупкие лапы. У Вольфа иногда побаливает плечо. А вот у Юника все идеально! Его главный недостаток заключается в том, что у него нет недостатков. Он, правда, немного боится щекотки, но можно ли считать это недостатком?

На ночлег я устраиваюсь на толстой подстилке из еловых ветвей. Я забираюсь полностью одетым в спальный мешок, в который уже положил шерстяные стельки из своей обуви, чтобы на следующее утро не обнаружить их ставшими от мороза твердыми, как древесина. Прежде чем заснуть, я уделяю большое внимание подготовке того, чтобы завтра быстро развести костер. При температуре сорок градусов ниже нуля пальцы замерзают очень быстро, а потому нужно суметь развести огонь с первой спички. Иначе могут быть тяжелые последствия. Вплоть до смерти… Я не помню, чтобы мне когда-нибудь не удалось развести зимой костер с первой спички. У меня всегда при себе коробок со спичками и маленькая свечка, которую я зажигаю и ставлю под заранее приготовленные сухие веточки и хворост, тщательно подобранный и разрубленный на легко загорающиеся щепки. Разведение костра — это своего рода ритуал, который я никогда не нарушаю, и напарники частенько насмехаются над моей педантичностью в данном вопросе, тем более что во всем остальном я особой скрупулезностью не отличаюсь. Но когда я путешествую не один, я не доверяю разведение костра никому другому.

Мороз — не очень-то суровый, и вытерпеть его не так трудно, как может показаться, тем не менее допускать ошибок не следует. Я сравниваю пребывание на сильном морозе (то есть при температуре минус сорок градусов по Цельсию и ниже) с вождением автомобиля на скорости триста километров в час. И при движении на огромной скорости, и при пребывании на сильном морозе необходимо все время быть бдительным. Кто угодно может вести машину на скорости триста километров в час. Кто угодно может выживать на пятидесятиградусном морозе. Однако если впереди появляется крутой поворот, а дорога немного скользкая, то только опытный водитель может вписаться в него. При пятидесятиградусном морозе тоже можно «не вписаться в поворот». В качестве примера вспоминаются немцы, которые, находясь в Юконе, были найдены мертвыми в обогреваемой печкой палатке, где имелось вполне достаточно дров, еды и всего того, что необходимо для выживания в условиях сильных морозов. В этой трагической истории много поучительного.

Их было четверо. Они имели в своем распоряжении палатку из толстой ткани, дровяную печку и всевозможное оснащение, купленное за немалую цену в Анкоридже: очень теплые и удобные спальные мешки, куртки, теплое белье, высокие теплые сапоги и т. п.

Они долго готовились к этому путешествию на мотосанях. Во второй вечер они выпили за ужином немного алкоголя, находясь в хорошо нагретой палатке, в которую не поленились натаскать побольше сухого хвороста.

В конце концов они заснули. Огонь в печке через некоторое время погас, и температура постепенно опустилась до минус сорока пяти градусов. Это не было проблемой, потому что их спальные мешки были рассчитаны на подобную температуру, а потому все четверо крепко спали в своих спальных мешках, которые они поначалу оставили приоткрытыми, но затем предпочли застегнуть до упора.

Рано утром один из них просыпается. В палатке — ледяной холод, все покрыто инеем. Он выбирается из спального мешка, и его тут же начинает бить дрожь. Он достает зажигалку, на поиски которой уходит довольно много времени, обжигается о ледяной металл, когда открывает дверцу печки, и окончательно утрачивает чувствительность ладоней, из которых уже отхлынула кровь, когда хватается за рукоять топора, чтобы нарубить щепок (никто из них не подумал с вечера запастись щепками, необходимыми для разведения огня). Поскольку его пальцы задеревенели от холода и даже пошевелить ими он уже не может, он будит кого-то из своих товарищей и, дрожа всем телом, залазит обратно в спальный мешок, надеясь, что его товарищ разведет огонь. Замерзшими пальцами он, конечно же, не может застегнуть молнию своего спального мешка, однако отвлекать внимание разбуженного товарища на это не хочет, полагая, что сейчас нужно как можно быстрее развести огонь.

Второй немец начинает колоть дрова на щепки, но его пальцы тоже очень быстро стынут от холода. Он с трудом вырывает несколько листков из записной книжки и пытается воспользоваться зажигалкой, но бензин в ней замерз. Он начинает нервничать и лихорадочно вспоминать, где же лежат спички.

Третий немец, проснувшись, сообщает, что они лежат в рюкзаке, который находится среди прочих вещей на обычных санях, привязанных к мотосаням.

— Ты можешь за ними сходить? У меня замерзли пальцы, я не могу ничего сделать!

Третий немец встает и, не надев куртки, выходит из палатки в поисках спичек, которые в конце концов находит. Однако к тому моменту, когда он возвращается в палатку, кровь уже отлила от его ладоней и он не может даже пошевелить пальцами. Тот, кто встал вторым, — в точно такой же ситуации. Они будят четвертого, впопыхах объясняют ему, что произошло, и просят развести огонь. Затем эти двое, дрожа от холода, залазят в свои спальные мешки, моля Богао том, чтобы их товарищу удалось развести огонь, который согреет их и поможет восстановить работоспособность онемевших конечностей. Им, как и первому, не удается застегнуть молнию на своих мешках, и они, как и он, допускают грубую ошибку, игнорируя это, и не просят помощи у четвертого, который является теперь единственным человеком, который может справиться с застежкой… А не закрыть спальный мешок на молнию — это все равно что оставить в сильный мороз окна дома открытыми…

Четвертый немец встает и пытается развести огонь, но подожженные им листы бумаги сгорают попусту, так как нарубленные щепки слишком большие, а потому не загораются. Поэтому четвертый немец пытается наколоть более тонких щепок. Но не успевает он это сделать, как кровь отливает и от его ладоней. Почувствовав это, мужчина забирается в спальный мешок, чтобы немного согреться, но остальные трое сообщают ему, что им этого не удалось сделать, потому что, раз молния не застегнута, ледяной воздух проникает через щель внутрь их спальных мешков.

Он отвечает, что у него тоже не получается застегнуть молнию на своем спальном мешке и он не сможет закрыть ее на их мешках: у него тоже уже онемели от холода руки.

Нетрудно себе представить, что произошло дальше. Пять дней спустя всех четверых нашли мертвыми в расстегнутых спальных мешках…

Данное событие будет «воссоздано» и снято в виде короткометражного фильма в ходе обстоятельного расследования, которое начала проводить канадская полиция. Я всего лишь позволил себе вообразить, какими могли быть разговоры между этими четырьмя в то трагическое утро…

В ходе одной из своих экспедиций я нашел замерзшего до смерти индейца, который отправился куда-то на мотосанях, не прихватив с собой снегоступов. Его мотосани сломались, и он смог пройти по очень глубокому снегу лишь десять-двенадцать метров… А этого оказалось недостаточно для того, чтобы добраться до деревьев, на которых он смог бы обломать ветки и развести костер, чтобы продержаться до тех пор, пока его разыщут.

Эти два примера — а я знаю их очень много — свидетельствуют о том, что, пребывая на природе в условиях сильного мороза, нельзя допускать никаких ошибок. Для того, кто хорошо оснащен, имеет определенный опыт и ведет себя осмотрительно, холод не так уж опасен, как может показаться. Однако легкомысленное поведение может привести к трагедии.

В течение многих лет, частенько вспоминая индейца, замерзшее тело которого я увез на своих санях и передал его родственникам, я приучился быть мнительным, как какая-нибудь старая обезьяна.

5

К раннему утру собаки стали похожи на большие белые шарики. А еще — на знаки препинания, расставленные с обеих сторон линии, образуемой хорошо натянутым стейк-аутом. Я обожаю манеру, в которой они сворачиваются клубочком, аккуратно поджимая лапы и защищая густой шерстью хвоста от холода нос и подушечки лап — самые чувствительные к холоду части тела. Густой мех даже при самых низких температурах служит для их тел надежной защитой от всепроникающей стужи, позволяя им сохранять тепло. Когда они лежат подобным образом, единственным признаком жизни является белый пар, который поднимается столбиком вверх в ледяной воздух от мордочки, прикрытой шерстью хвоста. Если бы не этот пар, собаки могли бы показаться мертвыми, ибо лежат они абсолютно неподвижно, не издавая ни звука.

Когда я выбираюсь из спального мешка, который играет для меня такую же роль, как для диких животных их шкура с густым мехом (ибо эволюция постепенно лишила человека такой шкуры и он заменил ее одеждой), некоторые из собак — в том числе Бюрка, Дарк и Мивук — открывают один глаз. Открывают они именно один глаз, а не оба, и не делают при этом никаких движений, в результате которых холодный воздух мог бы добраться до уязвимых частей тела (потягиваться они начнут намного позднее)… Пока что они просто внимательно наблюдают за мной, замечая каждое из движений, в которых заложен какой-то смысл. Я развожу костер, завтракаю, готовлю питьевую воду и их похлебку. Собаки встают лишь тогда, когда я начинаю раздавать теплую воду, в которую добавлено несколько крокетов. Это что-то вроде очень легкого завтрака: с полным животом они бежать не смогут. Чуть позже я надеваю на них шлейки, позволяю немного побегать неподалеку, чтобы они размяли лапы, готовлю сани и затем с помощью постромок присоединяю шлейку собак к потягу, поочередно подзывая каждую из них, чтобы они не пытались самостоятельно подходить и занимать свое место в упряжке.

Мои собаки в ходе данного путешествия уже не раз демонстрировали, что без труда могут, так сказать, рвануть с места в карьер — что мы сейчас и делаем. Рассеянный синеватый свет, появившийся у линии горизонта, свидетельствует о том, что скоро наступит рассвет. Меня радует, что сегодня утром очень холодно (почти пятьдесят градусов ниже нуля): нужно, чтобы мороз покрепче сковал льдом реки и ручьи, по которым будет пролегать мой дальнейший путь.

Нижняя часть моего лица очень быстро покрывается инеем, и несколько малюсеньких сосулек уже свисают с ресниц. Приходится сдавливать их теплыми пальцами, заставляя растаять, чтобы можно было открыть глаза. При такой температуре нескольких секунд вполне достаточно для того, чтобы руки занемели от холода, поэтому я быстренько снова натягиваю огромные рукавицы, которые сам сшил из кусков шкуры койота, купленных у приятеля-охотника в Юконе. За время, в течение которого кровь возвращается в мои пальцы, на ресницах снова образуются сосульки, и опять приходится избавляться от них с помощью тепла пальцев. Так продолжается до тех пор, пока не наступает день и температура воздуха не повышается. А повышается она совсем немного. Мое лицо — высокоточный термометр с очень надежными индикаторами: начиная с температуры минус тринадцать, у меня появляются льдинки в бороде; минус двадцать — они видны не только в бороде, но и в усах; минус тридцать — на щеках кое-где появляется иней. При минус сорока на ресницах образуются малюсенькие сосульки, которые при минус пятидесяти начинают слипаться друг с другом. При минус шестидесяти на любом участке кожи, не защищенном одеждой, через несколько минут возникает ощущение ожога. Другие индикаторы — такие как плотность пара, исходящего от струи мочи, или размеры ледяной корки, образующейся за ночь вокруг капюшона спального мешка, — дают мне представление о температуре окружающего воздуха. Просыпаясь утром, я запросто могу приблизительно определить, какая сейчас температура, а затем уже перепроверяю свое предположение с помощью более точных средств. Погрешность моих предположений никогда не превышает пяти градусов, а этого вполне достаточно для того, чтобы принять решение, каким образом следует одеться и как защитить от холода собак, если температура опустилась ниже сорока пяти градусов. При таком морозе главная опасность для бегущих в упряжке собак заключается в том, что самцы могут отморозить половой член. Однако существуют различные специальные защитные приспособления для этой части их тела, сильно выступающей и поэтому уязвимой. У меня также имеются полярные шерстяные собачьи попоны, которыми я укрываю собак ночью при температуре ниже тридцати пяти градусов мороза и — при очень сильной стуже — перед отправлением в путь. Это, правда, касается лишь некоторых собак — таких как, например, Квест, шерсть у которой не очень густая.

Моя первая упряжка, состоявшая из таких великолепных собак, какими были Вульк, Торок, Байкал и Нанук, явно уступала в скорости бега нынешней упряжке, но зато все те мои задиристые собаки довольно легко переносили холод. В частности, мне вспоминается трехсоткилометровая гонка, которая входила в число отборочных соревнований перед престижной гонкой «Юкон Квест» и в которой я принимал участие. Ту гонку организаторы решили остановить на середине, потому что тогда в Юконе была зарегистрирована ночью температура пятьдесят восемь градусов ниже нуля! В большинстве собачьих упряжек имелись потери: у многих собак случились обморожения. Такой лютый холод стал для всех настоящей катастрофой — для всех, кроме меня и моих собак. Мы были, можно сказать, свежими как огурчики, и нас очень разочаровало то решение, потому что оно лишало нас возможности преодолеть вторую часть маршрута при северном сиянии, являющимся настоящим чудом.

Я находился на съемках фильма в Доусоне, поблизости от границы Аляски, когда в январе 1988 года температура упала до рекордных шестидесяти четырех градусов ниже нуля. На ближайшей метеостанции «Проспект Крик» была официально зарегистрирована температура минус шестьдесят два градуса по Цельсию. Мы в тот день тренировали собак на маленькой дистанции, и я снимал их на кинокамеру против света. Кадры получились изумительные: собачья упряжка убегает вдаль в облачке пара, который на фоне красного диска солнца становился похожим на огонь. Эти кадры были позже куплены производителями одного из сортов американского виски и использованы в рекламе, которая, насколько я могу судить, получилась удачной.

Сегодня мороз довольно приятный, пусть даже и немного кусает кончик носа. Ветра совсем нет. Солнце вскоре выйдет на несколько часов из-за гор, которые мы пересекаем, и согреет воздух.

Всем тем, кто путешествует вместе со мной, это прекрасно известно. Я отнюдь не боюсь мороза — я его люблю. Я люблю естественное освещение, которое создается только при больших морозах. Я люблю похожие на настоящую музыку звуки трения полозьев саней о снег и лед. Я люблю белое безмолвие, которое не вызывает у меня, как у некоторых других людей, чувства пустоты, а наполняет своеобразным ощущением радости. Все мои органы чувств становятся очень восприимчивыми ко всему, что происходит вокруг, — к малейшим движениям, малейшим звукам… При таком сильном морозе, при таком безмолвии, при такой белизне возникает ощущение, что я прохожу через фильтр, очищаюсь и оставляю позади все наносное, чем покрывает меня повседневная жизнь и что похоже на сорную траву, которой кое-где зарастает земля. Я добиваюсь просветления в своей жизни и в своих отношениях с людьми, начинаю смотреть на некоторые эпизоды своего существования уже под другим углом зрения, при котором на них падает больше света. Я мысленно оказываюсь рядом с разными людьми — с друзьями, с родственниками, со всеми теми, по кому скучаю. Не проходит и дня, чтобы я с удовольствием не вспоминал время, проведенное с детьми. Стоит только нахлынуть таким воспоминаниям, как мое лицо — даже если оно застыло от холода — невольно расплывается в счастливой улыбке.

После детей я начинаю вспоминать о жене, братьях, маме, о тех, кто уже ушел в мир иной, — об отце, бабушках и дедушках, о некоторых из моих друзей…

Я, получается, путешествую также и внутрь себя, внутрь своей души.

Сегодня утром из состояния мечтательной задумчивости меня выводит длинный и утомительный подъем по склону горы. Мне приходится активно помогать собакам: стоя одной ногой на полозьях саней, я с силой отталкиваюсь другой, помогая собакам тащить тяжело нагруженные сани вверх по склону. Иногда я вообще соскакиваю с саней и бегу позади них, а затем — через несколько десятков метров — снова запрыгиваю на сани, чтобы перевести дух. При таком ритме движения даже при сорока градусах мороза мне вскоре становится жарко. Даже слишком жарко. Именно в этом и заключается настоящая опасность холода, поскольку пот на теле и даже малейшая влага на одежде пропускают через себя холод так же хорошо, как сталь и вода проводят электричество. Поэтому я расстегиваю многочисленные застежки-молнии, которые имеются на всем, что я ношу. Моя одежда, сшитая на заказ компанией «Эгль», прекрасно выполняет свою функцию. Я могу регулировать температуру и делаю это так, чтобы уж лучше было немножко холодно, чем слишком тепло.

Завершив подъем на перевал, я предусмотрительно застегиваю все молнии, чтобы не позволить холоду впиться в меня когтями во время предстоящего длительного спуска.

Невольно возникает соблазн позволить собакам помчаться вниз по склону во всю прыть, однако это было бы большой ошибкой. Нагрузку на собак — как и температуру тела — следует контролировать. Не может быть и речи о том, чтобы перегреть их или позволить ритму их сердца стать слишком быстрым. Чрезмерное ускорение вызывает одышку, которая при сильном морозе может привести к обезвоживанию, а вот его-то как раз необходимо избегать. Во время остановок я имею привычку, лаская собак, захватывать в пригоршню кожу на их спине, а затем отпускать ее: степень эластичности кожи позволяет довольно точно определить, в порядке ли у собаки водный баланс. Если кожа, когда ее отпускаешь, не принимает сразу же исходную форму, это означает, что она слишком сухая. Еще один признак потери воды — суховатая слизистая оболочка. При обнаружении любого из этих признаков нужно срочно принять меры против обезвоживания.

Такому марафонцу, каким являюсь я, нужно грамотно распределять свои силы и средства и твердо придерживаться следующего простого правила: тот, кто хочет преодолеть значительное расстояние, должен уделять больше внимания животным, на которых он едет. При спуске на собачьей упряжке с горы я очень редко позволяю собакам бежать во весь опор, предпочитая ограничивать максимальную скорость их бега восемнадцатью километрами в час.

Впрочем, мне случалось позволять собакам мчаться с максимально возможной скоростью, если у них возникало желание это делать, при условии, что их не принуждает к этому скорость движения саней, скользящих вниз по склону, а также при условии, что температура достаточно низкая для того, чтобы не допустить их перегрева. И в самом деле, семьдесят пять процентов энергии, выделяемой при беге, уходит на выработку тепла. Данное явление, конечно же, имеет прямое отношение к терморегуляции. Сильная нагрузка, которая поддерживается в течение слишком долгого времени и которая не рассчитана на конкретные возможности некоторых собак, может привести к перегреву животного, который часто называют тепловым ударом.

При температуре сорок градусов мороза такой опасности не существует. Я не столкнусь с ней аж до марта, когда, по-видимому, уже вернусь туда, где климат не такой холодный.

* * *

К концу утра бледно-оранжевый диск солнца появляется из-за сосен, образующих своего рода зеленую бахрому на гребне горы, и немного нагревает ледяной воздух, обволакивающий нас с самого рассвета. Я выбираю хорошо освещенное солнцем место, чтобы сделать короткую остановку. Собаки это одобряют — все, кроме Дарка, который, конечно же, не может сдержаться и выражает свое недовольство.

— Дарк, замолчи!

На этот раз я, рассердившись, обламываю ветку березы и угрожаю отхлестать ею Дарка по морде. Он тут же это понимает, и его лай сменяется тихим недовольным рычанием. Однако я не позволяю ему даже рычать, потому что он мешает отдыхать другим собакам: восприняв его рычание как сигнал того, что пора снова тронуться в путь, они с недовольным видом встают.

— Дарк! Посмотри на меня… Замолчи!

Я ложусь на снег, наглядно показывая собакам, что они должны сделать то же самое. Дарк отказывается повторять за мной. Его примеру следует Квест: она, поерзав на снегу, но так и не сумев удобно улечься, предпочитает остаться на ногах и стоит неподвижно, наполовину прикрыв веки, будто дремлет.

Когда я через десять минут встаю, все собаки в едином порыве поднимаются, начинают лаять и натягивают свои постромки, желая немедленно отправиться в путь. Собственно говоря, мы так и поступаем, как только я принимаюсь высвобождать якорь. Собаки буквально вырывают его из снега, поскольку угол, под которым натянута веревка, позволяет им это сделать. Погонщику собачьей упряжки нужно быть готовым к сильному и резкому рывку, чтобы не потерять равновесия и не упасть. Когда одной рукой держишься за якорь, а другой — за рулевую дугу саней, устремляющихся вперед, словно стартующая ракета, удержать равновесие не так-то просто!

Я почти одновременно размещаю якорь в его гнезде и нажимаю ногой на тормоз, чтобы немного снизить скорость собак и заставить их бежать резвой рысью, но не галопом.

Мы мчимся километр за километром, двигаясь то в горку, то под горку. Нам то и дело приходится сильно напрягаться, совершая сложные маневры и вписываясь в крутые повороты.

Вскоре после полудня перед моим взором предстает длинная и широкая долина, на которой вдоль железнодорожного полотна тянется дорога. Она ведет к деревне, которая видна вдалеке благодаря столбам дыма, поднимающимся в абсолютно безоблачное небо.

Собаки, улавливая исходящие от этого поселения запахи и предчувствуя долгую остановку, начинают бежать быстрее. Я позволяю им это, потому что дорога прямая, без поворотов. Нам навстречу попадается грузовик, нагруженный бревнами. Его водитель дружески машет мне рукой, но я не успеваю ответить, потому что мы мчимся на большой скорости.

При совершении поворота направо погонщик собачьей упряжки переносит свой вес на левый полоз, чтобы сани не занесло в наружную сторону поворота

При совершении поворота налево погонщик собачьей упряжки переносит свой вес на правый полоз, чтобы сани не занесло в наружную сторону поворота

— Потихоньку, собачки! Потихоньку! — кричу я.

Но я зря стараюсь. Собаки резвятся, как мальчишки, которые после хорошего снегопада пришли покататься на санках с горки. Мы врываемся в деревню, где, насколько мне известно, нас уже ждут. В подтверждение этого перед моим взором предстает небольшая группа людей, которые жестами показывают, чтобы я остановился возле деревянного забора. Увидев людей, собаки быстро успокаиваются и останавливаются, зная, что их ждут еда и питье. А может, им дадут еще и подстилки, чтобы было удобнее лежать.

6

Сегодня утром я буду долго поглаживать собак, дожидаясь, пока не растает в поставленном на огонь котелке снег. Я удивлен тому, как сильно вырос и окреп малыш Кали.

— Ну что же, смотри-ка, тебе это путешествие пошло на пользу!

Кали извивается, чтобы насладиться ласками, и прогибает поясницу, когда я массирую ему спину.

Бюрка, находясь на другом конце стейк-аута, поднимается и смотрит на меня пристальным взглядом. Глазами, шерстка вокруг которых покрыта инеем, она умоляет меня ее не забывать. Вот ведь артистка!

Я медленно подхожу к ней, гладя по дороге каждую из собак, и при этом успеваю проверить состояние суставов Казана и Камика, которых вчера вечером долго массировал с помощью бальзама «Альживаль» — удивительного средства, очень хорошо помогающего при проблемах с суставами. Я проверяю суставы собак, заставляя их сгибаться и разгибаться на пределе эластичности. Они, похоже, больше не болят.

— Идеально! Теперь вы готовы к новым нагрузкам!.

Подойдя к Квест, находящейся рядом с Бюркой, я делаю вид, что забыл про Бюрку, направляюсь к костру и лишь потом поворачиваюсь к ней. Меня охватывает приступ смеха, когда я вижу расстроенное выражение на морде Бюрки. Однако она немедленно приходит в радостное настроение, как только понимает, что это была всего лишь шутка. У собак что, есть чувство юмора? Я этого не знаю, но, глядя сначала на расстроенную, а затем на счастливую физиономию своей собаки, невольно начинаю думать, что эти четвероногие иногда могут понимать шутки. Бюрке вообще-то не помешает этот маленький урок, а то она в течение всего дня требует уж слишком много внимания, дружеских взглядов и ласк.

— Бюрка, ну ты и забавная девчонка! Ну кем бы я был, если бы забыл о тебе?!

Этого не могло произойти, потому что, заподозрив хотя бы на миг, что я могу обойти ее вниманием, Бюрка тут же напомнила бы о себе, да еще и как! Ее поведение похоже на поведение кошки: она крутится на спине, ходит вокруг меня и трется о мои ноги, пока я не приласкаю ее. Она пускает в ход все свои чары, чтобы удержать меня рядом подольше. И хотя я понимаю потребность Бюрки в ласке и оказываю ей немного дополнительного внимания, не может быть и речи о том, чтобы обделять вниманием остальных. Когда-то я дорого заплатил за подобную ошибку. Очум — пес, которого я любил больше всех других своих собак, — из-за такой ошибки погиб: его загрызли из ревности три его собственных сына. Они не смогли стерпеть особых отношений, которые сложились у меня с этой необыкновенной собакой. Нам оставалось разве что еще начать друг с другом разговаривать. Будучи вожаком своры и головной собакой, Очум в течение жизни то и дело совершал героические поступки, проявляя при этом и мужество, и интеллект. Кроме того, что он по меньшей мере один раз спас мне жизнь (когда защитил от решившего напасть на меня гризли), он также своевольно изменил направление движения саней, которые несли меня по льду к большой полынье. Он уберег мою маленькую дочку от превеликого множества опасных инцидентов, участвовал во многих моих путешествиях и всегда был спутником, присутствие которого имело для меня самое большое значение. В книге «Очум, вожак своры» я поведал обо всех этих приключениях, воспоминания о которых до сих пор вызывают у меня ностальгию и чувство благодарности судьбе за то, что довелось пережить такие волнующие эпизоды. Когда бы я ни подумал про Очума, взор неизменно затуманивается от охватывающей меня грусти, а в глазах поблескивают тысячи искорок, каждая из которых связана с какой-то сценой из жизни, мимолетным эпизодом или же забавным приключением. Когда Бюрка пристально смотрит на меня, мне вспоминается взгляд Очума, в котором, как и в ее взгляде, чувствовались любовь, преданность и интеллект.

Я раздал большинство кличек своих бывших четвероногих спутников детям и внукам когда-то имевшихся у меня собак, но никогда не называл никакую другую собаку Очумом. Нужно ли объяснять почему?

Сегодня утром я снова ставлю Бюрку и Квест во главе упряжки, хотя эти две собаки и не представляют собой идеальную пару. Отдельно друг от друга Бюрка и Квест действуют прекрасно, пусть даже они еще слишком молоды и у них обеих маловато опыта (в ходе данного путешествия они его наберутся). Чтобы они стали хорошей парой в собачьей упряжке, нужно, чтобы в них исчезла ревность по отношению друг к другу, а я сомневаюсь, что это когда-либо произойдет. Я чувствую, что тон в этом соперничестве задает скорее Квест, чем Бюрка. Речь идет не о ярой ненависти, а о недружелюбии, вызванном ревностью, которая терзает Квест. Такое некорректное поведение вынуждает меня проявлять некоторую сдержанность в том внимании, которое я ей уделяю. Бюрка отнюдь не безупречна, но она все же более снисходительна. Впрочем, она может быть и упрямой, как мул. Откровенно говоря (и вы это поймете), я отдаю предпочтение Бюрке, а не Квест, однако стараюсь этого не показывать.

— Хорошо, моя Квест! Хорошо, Бюрка!

Лесная дорога, по которой я еду, то и дело разделяется на две, образуя целое переплетение дорог и дорожек, которое водители автомобилей повышенной проходимости проложили, съезжая в сторону с не подходящей для них колеи или же объезжая участки со слишком большим наклоном. Многие из таких ответвлений заканчиваются своего рода тупиком. Невозможно предугадать, сольются ли разветвляющиеся дорожки или же какая-то из них упрется в одну из многочисленных делянок, с которых лесорубы вывозят стволы срубленных деревьев.

Я пытаюсь догадаться, какая из этих дорог является главной, и кричу то «джи», то «йап». Квест и Бюрка идеально выполняют мои команды, и если одна из них ошибется или, отвлекшись, не отреагирует своевременно, то другая тут же исправляет ее ошибку. Позади них я поставил Юника и Мивука — очень энергичную пару, бегущую ровно, без рывков. Данная позиция — сразу позади головных собак — является позицией учеников. Так ездовые собаки быстрее осваивают свое ремесло, потому что они, можно сказать, находятся в ложах первого яруса и благодаря этому помогают выполнять команды погонщика, которые при этом лучше врезаются в их память. Через некоторое время эти двое будут потенциально готовы стать головными. Впрочем, некоторые собаки не хотят находиться во главе упряжки: их смущает тот факт, что впереди них не бегут никакие другие собаки, или же они попросту не желают возлагать на себя столь большую ответственность. Когда-то одна из собак сильно подвела меня, когда я решил сделать ее головной. Я поставил ее во главе упряжки взамен необыкновенной собаки, которая, к несчастью, забеременела перед состязаниями. Однако замена оказалась неудачной, так как новая головная собака попросту не справлялась со своими обязанностями, и мне пришлось покинуть состязания, потому что никакая другая собака не могла занять это место. С тех пор я не участвую в состязаниях, если у меня не имеется по меньшей мере трех собак, способных возглавить упряжку, поскольку зачастую необходимо иметь возможность производить частую замену головных собак.

К Квест и Бюрке я рассчитываю добавить в качестве потенциальных головных собак Юника и Мивука и уже некоторое время готовлю их к этому.

Позади этих двоих сейчас находятся Камик и Казан, которых я специально поставил в середине упряжки, потому что они бегут не так ровно, не так ритмично и мощно, как это делают Юник и Мивук.

Камик и Казан — менее аккуратные и менее ловкие, хотя Казан и прилагает немалые усилия для того, чтобы стать лучше. Ничего особо примечательного нет и в паре Кали и Хэппи, хотя они то и дело удивляют меня своей мощью. Эти два молодых пса заметно прогрессируют изо дня в день. Меня впечатляют их энергия и то удовольствие, которое они получают от бега.

— Хорошо, мой Хэппи! Хорошо, мой Кали!

Если не брать во внимание разницу в их телосложении (Хэппи — более крепкий, а Кали — щуплый), эти два молочных брата похожи как две капли воды. Они жизнерадостные, прыткие, игривые и прекрасно уживаются друг с другом. Я их обожаю…

Затем следует неразлучный дуэт — Вольф и Дарк. Несмотря на то что они не братья, собаки очень любят друг друга. Я никогда прежде не встречал у собак такой крепкой привязанности. Они то и дело лижут друг друга, спят всегда бок о бок (при этом голова одного лежит на плече другого), и у меня никогда не хватило бы мужества попытаться поставить их в упряжке отдельно. Они бы умерли от тоски! Вольф, вожак своры, защищает Дарка, который, естественно, подчиняется его власти, и я не решаюсь даже представить, что произошло бы с собакой, осмелившейся напасть на Дарка! Вольф набросился бы на нее со скоростью молнии и перегрыз ей горло быстрее, чем можно об этом рассказать. Я готов поспорить, что это так, и дать руку на отсечение — или, лучше сказать, сжечь свои сани.

Вольф — вожак своры, которому нет необходимости каждый день демонстрировать всем остальным собакам, что он здесь доминирует, и заставлять их так или иначе подтверждать, что они ему подчиняются. Никто не оспаривает его место в своре, а потому он ведет себя весьма благодушно.

Я пытаюсь избавить Дарка от неприятной привычки лаять вовсю, как только мы делаем остановку. У Вольфа же есть еще более ужасная (просто недопустимая) привычка, от которой необходимо отучить его любой ценой, — ему нравится грызть свои постромки. Хуже того, он в буквальном смысле слова кромсает постромки собак, которые находятся перед ним. Это невыносимо, но, чтобы заставить его понять смысл моего недовольства, я должен поймать его с поличным и сразу же отругать. Хотя Вольф, обладающий большой физической силой, находится в иерархии выше других собак в этой своре, которая его уважает, следует честно признать, что интеллектом он явно не блещет. Когда я ругаю его через пять минут после того, как он перегрыз постромку, и даже тычу перегрызенной постромкой ему в нос, то сомневаюсь, что для него очевидна связь между его поступком и налагаемым на него наказанием, хотя любая другая собака эту связь наверняка бы осознала. Нужно честно признаться самому себе: Вольф — идиот. Не признавать этого было бы нечестно с моей стороны. Вольф, например, абсолютно не способен высвободиться самостоятельно из простеньких петель, которые постромки иногда образуют вокруг лап, тогда как для других собак это не представляет никакой трудности. Чтобы высвободиться, им бывает вполне достаточно подпрыгнуть, сместиться в сторону или заставить петлю соскочить с ноги, ускоряя или замедляя бег, однако Вольф на такое не способен. Единственное, что он может понять, — это то, в каком направлении мы в данный момент бежим. Не делайте из моих слов вывода, что я его не люблю. Как раз наоборот. Я люблю эту смелую, верную и трудолюбивую собаку.

Я знаю множество людей, которым высокий коэффициент умственного развития не мешает быть крайне неприятными и невыносимыми, и других, которые слывут простачками, но с ними, тем не менее, очень приятно общаться. Некоторые из моих друзей относятся ко второй категории, но ни один — к первой. Вольфа вполне можно причислить к необычайно глупым собакам, но я его очень люблю.

Способен ли я возненавидеть собаку? Вряд ли это может произойти, потому что я всегда нахожу тысячи оправданий для любого поступка той или иной собаки. Моя благосклонность по отношению к этим животным компенсирует отсутствие снисходительности (иными словами — нетерпимость), которую, как меня упрекают, я проявляю по отношению к людям…

В течение всего дня по-прежнему держится очень низкая температура — сорок градусов ниже нуля, — и мы преодолеваем более девяноста километров по снежной дороге, на которой иногда встречаются грузовики, перевозящие бревна. Мороз вполне можно выносить, потому что нет ветра. Дым от моих костров поднимается строго вверх и чем-то напоминает колонну, устремившуюся ввысь к идеально чистому небу. Мы находимся в центре огромного антициклона, где вдруг стало тихо. Собаки хорошо переносят подобный холод. Исключение составляют Квест, шерсть у которой довольно жиденькая, и Кали, который — непонятно почему и вопреки своему густому меху — во время привалов зарывается глубоко в снег, поскольку потери тепла на таком холоде у него значительные. Чтобы помочь собакам сохранять тепло при низких температурах, я прихватил с собой небольшие попоны, изготовленные еще для предыдущего путешествия по Сибири одним из моих партнеров. Состоящие из двух слоев шерсти и покрытые изолирующей от холода, но пропускающей воздух ткани, эти попоны фиксируются под животом собаки с помощью застежек-липучек и охватывают ее тело, как спальный мешок. Забавно, кстати, видеть, с какой легкостью некоторые собаки приспосабливаются к этим попонам, тогда как другие — как, например, Квест и Казан — чувствуют себя так напряженно и неловко, будто я их связал!

— Послушай, Квест, ты выглядишь довольно неуклюжей в своей попоне!

Я готовлю толстую подстилку из еловых веток и пытаюсь заставить ее лечь, но она упорно продолжает стоять. Наконец, все-таки оценив особое к себе отношение, она ложится на подстилку, долго ерзает и в конце концов находит удобное положение. Казан тем временем тоже соглашается прилечь. Я осматриваю собак, свернувшихся клубочками и уснувших на своих постелях из еловых веток, и заставляю себя последовать их примеру.

7

За десяток километров до села Красное я встречаю своих приятелей. Пьер и Арно ждут меня у пересечения лесной дороги, по которой я еду вот уже несколько дней, и другой, по которой регулярно ездят автомобили. Они притащили мой тренировочный карт, поскольку на том участке дороги, который ведет в село, во многих местах нет снега и, чтобы добраться до села (я буду спать там сегодня ночью вместе со своей бригадой и собаками), мне придется проехать по бетонированной дороге. Ни одна из дорог не огибает это село, и вокруг него — непроходимые леса. А вот снега здесь маловато. Если сегодня утром я еще скользил по снежному слою глубиной более сорока сантиметров, то теперь землю покрывает лишь сантиметров десять снега, что для меня явно недостаточно.

Хорошо, что я решил привезти сюда этот тренировочный карт, его доставили по морю — как и все остальное мое оснащение — из Гавра во Владивосток при содействии нашего партнера «СМА-CGM». Первоначальная идея заключалась в том, что Фабьен воспользуется этим аппаратом для тренировок собак в ожидании выпадения снега, что он и делал. Затем, при помощи Николая, он перебрался в одну из его хижин, расположенных в горах. Там он уже смог запрягать собак в сани и ездить на них по утоптанным снежным тропам, петляющим по живописной горной местности. Вынужденный сидеть в ожидании в Париже, я получал фотографии и отчеты Фабьена, и меня охватывало смешанное чувство нетерпения и — честно признаюсь! — ревности.

Теперь мы поменялись ролями, и, когда Фабьен вместе с Аленом пересекает эти территории в поисках хорошей тропы, по которой я мог бы проехать на своей собачьей упряжке, я лучше кого-либо понимаю, как сильно он жалеет о том, что не может проехаться по какой-нибудь из них на собаках.

Столкнувшись с проблемой недостаточно толстого снежного покрова, мы приняли решение погрузить карт на прицеп, который Арно и Пьер тянут от деревни к деревне и в который складываются перед каждым этапом еда для собак, оснащение, сменная одежда и сушеная еда для людей. В ноябре какой-то медведь продавил металлическую дверь и затем исцарапал ее когтями, чтобы добраться до еды, находящейся внутри прицепа. Следы его когтей все еще видны на металлических листах. Заметив, что исчезли и несколько курток, Арно и Фабьен пошли по следам четвероногого грабителя и нашли одну из курток, которые он похитил! Нам не представилась возможность спросить, что он собирался с этими куртками делать — съесть их или же укрываться во время зимней спячки. Мы были довольны и тем, что удалось вернуть себе хотя бы эту куртку.

От карта, как выяснилось, есть большая польза, и я подозреваю, что он будет нужен нам еще некоторое время, потому что снегопадом пока и не пахнет. Этот аппарат массой в сотню килограммов является идеальным для тренировок, но вот для преодоления длинных этапов при сильных холодах он подходит гораздо меньше. Сидя на маленьком металлическом сиденье и управляя с помощью рулевой дуги, оборудованной тормозами, очень быстро начинаешь испытывать дискомфорт. Однако приходится приспосабливаться, как это делают жители данного региона, которых еще больше нас удивляет такая бесснежная зима. Ее последствий будет превеликое множество, потому что многие растения, обычно защищенные зимой от мороза толстым слоем снега, оказались сейчас во власти холода — как оказались бы в его власти мы, если бы сняли с себя теплую одежду.

Стоило только не выпасть снегу, как над всей местной экосистемой нависла угроза, потому что многие животные очень сильно зависят от растений, обеспечивающих им и прокорм, и убежище.

К этой климатической аномалии добавляется еще та, которую местные жители пережили осенью: внезапное и крупномасштабное наводнение привело к подъему уровня воды в некоторых реках на несколько метров, в результате чего были размыты берега, вырваны с корнем деревья, стерты с лица земли целые деревни… Многим семьям пришлось покинуть свои дома. Россия объявила чрезвычайное положение и направила большие средства на спасение того, что можно спасти, однако, должен констатировать, ущерб был весьма значительным. Везде вдоль размытых берегов рек видны нагромождения деревьев, вырванных с корнем. Климат кардинально изменился и стал непредсказуемым. С ошеломляющими подтверждениями этого я сталкиваюсь здесь везде и всюду.

Если я не слишком радуюсь замене саней на карт, то собаки, наоборот, приходят от этого в восторг. Им нравится подобная перемена, и их буквально окрыляет возможность бежать по твердой поверхности, на которой груз, который они тянут, движется очень легко. На развилке дорог Фабьен помог мне надеть маленькие ботиночки на сорок собачьих лап, чтобы защитить подушечки от гравия, булыжника и валяющихся кое-где кусочков битого стекла, которые вполне могут их поранить. Арно разбирается в собаках не очень-то хорошо. Он видит их «в деле» едва ли не первый раз в жизни, и они его изумляют:

— Они бегут прямо-таки с невероятной скоростью! Мы доберемся туда в два счета!

И в самом деле, требуется менее получаса для того, чтобы преодолеть десять километров, отделяющих нас от деревни, тогда как начиная с утра они пробежали более восьмидесяти километров… Прекрасный результат! Пожалуй, они вполне заслужили день отдыха. Таким, как я планирую, станет завтрашний день, и я использую его для того, чтобы дать передышку и собственному изможденному телу, покрытому после нескольких падений синяками. Кроме того, необходимо выделить время и на ремонт саней, изрядно пострадавших от многочисленных ударов. Еще нужно обратиться в какую-нибудь мастерскую с просьбой доработать мой тормоз. Он был сконструирован так, чтобы эффективно работать на снежном покрове, а не на тропах, покрытых довольно тонкой ледяной коркой, которая, к сожалению, имеется на большинстве поверхностей, по которым мы движемся. Таким образом, мне необходимо как-то приспособиться к сложившейся ситуации. Я еще никогда за столь короткий период времени не переносил так много падений, опасных и для меня, и для моих собак. Нужно это прекращать, пока все не закончилось чем-то очень плохим…

Мы вихрем врываемся в деревню. Ее обитатели, ошеломленные внезапным вторжением, с удивлением смотрят на странную упряжку, мчащуюся по главной улице.

Мы заезжаем на огороженный решеткой двор перед большим зданием, в котором живут служащие железной дороги. Арно уже договорился, что нам выделят здесь место для собак и дадут несколько охапок сена. Меня предупредили, что не следует привязывать собак снаружи огороженной площадки со стороны леса (что я вообще-то и намеревался сделать), потому что на них может напасть… тигр.

Тигр?

Именно так. Накануне в нескольких километрах отсюда был замечен тигр, переходивший железнодорожное полотно. Его даже сфотографировал один из служащих железной дороги. Узнав об этом, я тут же попросил устроить мне встречу с ним. Подумать только! Увидеть человека, который встретил тигра. — это же почти увидеть самого тигра!

Однако этого человека сейчас в деревне нет. Нам приходится довольствоваться рассказом его матери, которая, кстати, находилась в тот момент рядом с ним.

— Очень большой тигр. Точнее, тигрица. Она бродит в округе уже некоторое время, — сообщает нам женщина.

Именно поэтому я размещаю собак с внутренней стороны ограды. Не может быть и речи, чтобы подвергать их малейшему риску. Эту тигрицу винят в том, что она уже утащила и сожрала многих деревенских собак, двух из которых — на прошлой неделе…

Комендант здания, где мы находимся, предупреждает меня:

— На вашем месте я бы не стал спать под открытым небом рядом с собаками. Не стал бы этого делать в течение всей ближайшей недели. Несколько тигров бродят по глухим местам, через которые вы собираетесь проехать. Они очень опасные. Они охотно слопают собак, а при случае — и людей.

Тем не менее я с трудно скрываемым восторгом выслушиваю его предупреждение, которое не только не вызывает у меня страха, а наоборот, подтверждает, что я оказался как раз в тех местах, где можно увидеть тигров. Что касается опасности, которую они собой представляют, то она, как обычно бывает, всего лишь относительная. Вероятность того, что я окончу свою жизнь в пасти тигра, вряд ли очень велика.

Безусловно, на протяжении столетий было немало случаев, когда тигры-людоеды терроризировали жителей деревень. Население в таких случаях обращалось за помощью к профессиональным охотникам, чьи рассказы о тиграх, кстати, одновременно и умопомрачительны, и увлекательны. Однако по мере сокращения популяции тигров их нападения на людей стали очень редким явлением.

Мой собеседник поначалу, кажется, не понимает, как я могу абсолютно равнодушно и, похоже, с радостью выслушивать неоднократно повторяемые им предупреждения, однако наконец осознает, что я пытаюсь получить сведения о районах, где встречаются тигры, как раз для того, чтобы отправиться туда и даже расположиться там лагерем, а не для того, чтобы обойти эти места стороной, как он мне советует сделать.

Скорее всего, он таки приходит к выводу, что этот француз и в самом деле такой чокнутый, каким его считают.

С годами я приучился опасаться животных в гораздо меньшей степени, чем опасаюсь людей. В течение жизни мне слишком часто приходилось слышать от разных людей о том — якобы огромном — риске, которому я себя подвергаю, намереваясь пересечь районы, в которых полно медведей гризли, белых медведей, волков и других диких животных, считающихся очень опасными.

Я не раз сталкивался с такими животными. Мне встречались в дикой природе медведи гризли, белые медведи (канадские власти даже обязали меня взять с собой оружие, когда я попросил у них разрешение пересечь Гудзонов залив), волки, лоси (которые во время гона становятся очень вспыльчивыми) и многие другие дикие животные — рыси, пумы, росомахи… Однако более чем за тридцать лет путешествий я могу вспомнить всего один опасный инцидент, происшедший со мной при встрече с медведем, и это позволяет мне считать невысокой степень опасности, которую представляют собой дикие животные. Того медведя я убил, потому что тогда сложилась ситуация «либо я, либо он» и моя годовая дочка тоже подверглась смертельной опасности. Я ненавижу вспоминать тот момент, когда безжизненное тело этого косолапого животного рухнуло передо мной на землю. Я без каких-либо сомнений могу умертвить рыбу, куропатку, утку или оленя карибу, чтобы утолить свой голод их плотью, благодаря при этом, как поступают индейцы, природу за то, что она преподнесла мне такой подарок. А вот убить медведя, плоть которого несъедобна, — это для меня нечто невыносимое, и я отношусь с презрением и отвращением к охотникам, которые убивают диких животных только ради того, чтобы потом сфотографироваться рядом со своим трофеем.

Когда я вместе с друзьями-оленеводами охотился на диких баранов в Верхоянских горах, мы обнаружили обезглавленное туловище крупного барана-самца, убитого охотником с вертолета. Этот охотник забрал с собой всего лишь трофей в виде головы барана, оставив тушу воронам. Мы поступали как раз наоборот, а именно оставляли природе единственную несъедобную часть этого животного — рога. Это был в высшей степени символичный случай, демонстрирующий пропасть, которая разделяетдва мира — мир таких вот гнусных охотников и мир тех людей, к которым принадлежу я и которые относятся к природе с величайшим уважением, осознавая, что необходимо поддерживать в окружающей среде установившееся в ней равновесие.

Как бы там ни было, я готов пойти на риск того, что тигр придет отомстить за своего убитого собрата медведя и нападет на меня. Ведь я смогу выставить в свою защиту тот довод, что искупил вину, спасши жизнь нескольким полярным медведям. Удовольствие пообщаться с Великим Ваном стоит, с моей точки зрения, того, чтобы рискнуть встретиться с ним нос к носу. Я мечтаю о такой встрече, которой другие опасаются и которая от этого становится для меня еще более привлекательной.

После десяти дней непрерывного движения вперед и пребывания на холоде мои собаки, расходуя очень много энергии, поубавили в весе. Эти тридцать часов отдыха будут как нельзя кстати! Я стану кормить их каждые шесть часов и тем самым помогу восстановить силы, тем более что еда, изготавливаемая компанией «Роял Канин», исключительно питательна и специально приготовлена с учетом физической нагрузки, которой подвергаются мои собаки. Прежде чем оставить собак лежать на сене и наслаждаться восстанавливающим силы сном, я очень долго массирую и умащиваю кремом те места их тела, которые в этом нуждаются. Я пользуюсь этой процедурой (кстати, очень ценимой собаками) для того, чтобы поговорить с ними и рассказать обо всем, что приходит мне в голову. Я задаю им вопросы, и они отвечают с помощью глаз, тонко чувствуя интонации моего голоса, которые я стараюсь делать подбадривающими и успокаивающими. Я словно бы ласкаю их голосом. Самые ласковые из собак кладут голову мне на предплечье или на бедро, а когда я поднимаюсь, чтобы перейти к следующей собаке, издают звуки, выражающие недовольство.

— Ну что, Казан? Как у тебя дела сегодня? Ты рад тому, что завтра сможешь отдыхать весь день? Представь, как хорошо будет лежать здесь, на этом сене, на открытой площадке, когда начнет всходить солнце… Хочешь, я и тебя немного помассирую? Покажи-ка мне лапу, на которую ты вчера немного хромал…

И так далее, и тому подобное… Эта психологическая близость сразу же обрывается, если приближается кто-нибудь посторонний. Я очень стеснительный во всем, что касается моих отношений с собаками. Мне не нравится, когда мешают разговаривать с ними «по душам». Наши разговоры касаются только меня и их — и никого больше.

Этой ночью я сплю в удобной кровати и в теплом помещении. Перед сном я долго и с наслаждением принимаю душ, и чувствовать на себе ласковые струи теплой воды мне так же приятно, как ласкать своих собак.

Кстати, я лег спать с приоткрытой форточкой — на тот случай, если тигр придет порычать где-нибудь неподалеку… Однако снаружи не доносится никаких звуков!

* * *

Эта мастерская — одна из тех, каких полно в Сибири и на Дальнем Востоке. Она не похожа на обычную мастерскую, но там с помощью нескольких незамысловатых инструментов ремонтируют что угодно — в отличие от наших станций обслуживания автомобилей, где ничего не ремонтируют, а предпочитают заменить дверцу, когда вполне достаточно заменить лишь винтик на дверной ручке!

Работающий в мастерской парень, которого тоже зовут Николай, с изрядно припухшим от злоупотребления водкой лицом, делает свое дело очень умело и ведет себя весьма любезно. Он изготавливает тормоз в полном соответствии с моим чертежом. Тормоз получается очень крепким. Я пользуюсь своим пребыванием здесь, чтобы починить все, что нуждается в ремонте, и укрепить некоторые детали, которые ослабли от многочисленных падений саней.

День отдыха, в который я почти не отдыхаю! Нужно многое сделать, чтобы организовать следующие этапы путешествия, отремонтировать, заштопать: я трачу целый час на то, чтобы зашить истрепавшиеся шлейки и постромки, порванный спальный мешок, куртку. Также необходимо выяснить, каким образом покинуть деревню и выбраться на тропу, ведущую через лес в нужном мне направлении, а именно строго на запад, к китайской границе. Я должен решить множество бюрократических вопросов, относящихся к пересечению границы, еще раз проанализировать маршрут, на который получил разрешение в Китае, и с помощью посольств Франции в России и Китае решить некоторые проблемы с тамошними властями. У меня по этому поводу возникает вопрос, не отдыхаю ли я во время езды на собачьей упряжке больше, чем в такие вот так называемые дни отдыха… К счастью, собакам во время этой остановки удается отдохнуть. На рассвете следующего дня они с новыми силами отправятся в путь.

8

Еще несколько сотен километров отделяют нас от китайской границы, которую мне необходимо пересечь до первого января — дня, когда таможенный пост, через который я пройду и через который иностранцев обычно не пропускают, будет закрыт. Хотя все вопросы были согласованы на самом высоком уровне между французскими и китайскими властями, меня терзают дурные предчувствия. Административные хлопоты, всевозможные демарши, оформление и переоформление целых кип документов, встречи в посольстве Китая во Франции, в посольстве Франции в Китае, в Министерстве иностранных дел Франции и в канцелярии президента Французской республики при высоком патронаже самого Франсуа Олланда, которые в общей сложности заняли больше года, едва не сломили мою легендарную настойчивость — качество, которое единодушно приписывают мне знакомые… Больше года мы блуждали по меандрам китайской административной системы, но так и не сумели добиться хоть какого-нибудь официального письменного разрешения. Мы получили его лишь за несколько дней до своего отъезда в виде долгожданных виз. Власти автономного района Внутренняя Монголия очень сильно задержали выдачу соответствующих разрешений, хотя на них и оказывали давление наше посольство и высшие инстанции французского государства. Все наши собеседники предупреждали о трудностях, с которыми мы можем столкнуться в том регионе. Местные власти очень настороженно относятся к проектам, которые — как и мой проект — выбивают их из привычной колеи. К счастью, нам помогает календарь праздничных дат: первого января как во Франции, так и в Китае начинают торжественно отмечать пятидесятую годовщину установления дипломатических отношений между этими двумя странами, и наша экспедиция является одним из официально признанных мероприятий, связанных с данным событием, инициированным генералом де Голлем. Избавит ли это нас от дальнейших трудностей? Таких, например, с какими мы столкнулись при получении разрешения на пересечение территории автономного района Внутренняя Монголия, когда — буквально в последнюю минуту! — от нас потребовали внести кардинальные изменения в маршрут, что, вообще-то, было несовместимо с моим средством передвижения, а именно с собачьей упряжкой!

В России все было проще (или, лучше сказать, не так сложно), поскольку меня знают местные власти, которые помнят мое прибытие на собачьей упряжке на Красную площадь (я получил на это разрешение при содействии Жака Ширака). Это было редкое исключение из правил, своего рода магическое заклинание «Сезам, откройся!» для иностранца, коим я являюсь и «который в какой-то степени является частичкой нашей страны» (как написал министр иностранных дел России в ответ на письмо, направленное ему Лораном Фабиусом с просьбой посодействовать проведению моей экспедиции). Тем не менее бюрократической волокиты, порой весьма и весьма утомительной, меньше от этого не становится, поскольку указания сверху не всегда поступают чиновникам в должное время.

Меня удивляет наивность некоторых людей, которые полагают, что для меня все легко и просто, потому что, как считают они, я теперь человек известный. В действительности от известности пользы абсолютно никакой. А если она и есть, эта польза, то весьма далека от тех масштабов, которые приписывают ей некоторые люди. К организации данной экспедиции я сумел привлечь только некоторых из инвесторов, на которых рассчитывал, а потому приходится расходовать личные средства. Что касается необходимых разрешений, то мне пришлось бороться за них так же, как в самый первый раз, пусть даже (признаюсь честно) я и воспользовался симпатией ко мне со стороны различных местных властей во Франции, России, Китае и Монголии. Но как же мне пришлось побороться!

Именно о потраченном времени, о встречах, об утраченных надеждах и о своих сомнениях я думаю сегодня утром, когда мы направляемся к границе.

Из окружающего пейзажа я вижу лишь небольшую часть, потому что мое поле зрения ограничивается дорогой, по которой я еду. Это похоже на поле зрения, обеспечиваемое подзорной трубой, поскольку съемный капюшон, обшитый мехом, который уже покрылся инеем и льдинками, образует перед моим лицом что-то вроде конуса. В глубине этого длинного конуса находятся мои глаза, которые, будучи лишенными возможности видеть что-либо по сторонам, концентрируются на объектах, находящихся далеко впереди. Я могу, конечно, повернуть голову, но маска из плотной шерсти с отверстиями для глаз, которая облегает мою голову, покрылась корочкой льда и похожа на ортопедический аппарат для поддержания шеи и головы, который мешает мне крутить головой. Это — неизбежное неудобство, с которым приходится мириться, если решил путешествовать при морозе в пятьдесят градусов (а именно такую температуру показывал термометр сегодня утром).

Квест, Кали и Камик бегут в своих попонах, вырезы в которых позволяют оставить свободными плечи и лапы, чтобы собака могла без затруднений двигаться. Густой мех других собак вполне надежно защищает их от сильного холода.

Местность меняется: она как бы выравнивается. Мы оставляем позади горы и въезжаем в зону лесов, которые состоят из сосен, осин и берез и среди которых все чаще и чаще встречаются обширные участки и свободные пространства. Участки эти, насколько я могу предположить исходя из характера имеющейся на них растительности, превращаются летом в болота. Приходится попрощаться не только с горами, но и с надеждой встретить по пути тигра. Меня это приводит в уныние… В последние несколько дней, до того как рельеф местности стал представлять собой не горы, а покрытые лесом длинные холмы, я постоянно думал о тигре, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки его присутствия здесь. Сердце у меня начинало биться сильнее, когда я, находясь в тайге, различал вдали рыжеватое пятно, которое позднее оказывалось то оленем, то деревом с ободранной корой — в общем, чем угодно, но только не Великим Ваном. Мне повстречались два лесоруба и один охотник, и все трое заявили, что в этом районе есть тигры и они сами их видели. Охотник на предыдущей неделе заметил издалека в тайге тигрицу с двумя тигрятами. Какая удача! Однако его, похоже, больше обрадовало то, что посчастливилось увидеть собачью упряжку, которая для него была гораздо более редким явлением, чем тигр, так как этих четвероногих хищников в той местности, где он живет, всегда было не так уж и мало.

— Приезжай ко мне в гости следующей зимой. Поохотимся вместе, тигров поищем… Я тебе обещаю, мы на них непременно наткнемся!

Я приеду. Я хочу увидеть тигра.

Воспоминания о разговоре с другом-журналистом до сих пор вызывают у меня невеселые мысли. Слова его были весьма характерными для мира, в котором мы живем, — мира, основанного на лжи и корысти, подчиняющегося единоличному распорядителю новым мировым порядком, управляющему сильными мира сего и самим этим миром. Распорядитель этот — информация и средства ее распространения.

Совет журналиста был прост:

— Расскажи, что ты видел тигра. Видел издалека. Никто не сможет доказать обратное, стало быть, ты ничем не рискуешь! Если ты признаешься, что не видел ни одного тигра, то разочаруешь публику, поскольку объявил, что увидеть этого хищника — одна из целей твоего путешествия. Поверь мне!

Да, именно таков наш мир. Мир, в котором сказанное имеет гораздо большее значение, чем сделанное. Мир, в котором необходимо искажать правду, а если возникнет потребность — ее выдумывать. Мир обещаний, которые не выполняются, и лжи, которая не воспринимается как ложь, потому что прикрывается ложью других людей. В качестве примера может служить «дело Каюзака», которое кажется мне особенно показательным применительно к тому, о чем я сейчас рассуждаю. Министр, который сделал борьбу с уклонениями от уплаты налогов своим коньком и который, как выяснилось, был абсолютным чемпионом по части подобных уклонений, причем в масштабах, которые в ту эпоху были просто невообразимыми… Ну что за люди! Какой позор! Самое худшее заключается в том, что негодование по данному поводу длилось не дольше, чем горит пучок сухого сена, потому что обман стал уже нормой жизни. В настроениях людей наблюдается что-то вроде фатализма, который вызывает у меня немалую тревогу. Правосудию следовало относиться с особой суровостью к преступникам, которые выдавали себя за поборников справедливости.

История с вымышленным тигром перекликается в моем мозгу с ложью Каюзака. Думая обо всем этом, я скольжу по девственному снегу, белизна которого кажется мне олицетворением чистоты. Такие скачки в ходе мыслей могут показаться странными, однако я, когда еду на собачьей упряжке, частенько думаю о чем-то, что никак не связано с моим путешествием. Набираясь с возрастом все больше жизненного опыта и мудрости, я чаще и чаще размышляю о том, куда катится мир и какого будущего я хотел бы для своих детей.

Я не видел тигра. Я не видел даже его следа, что было бы для меня вполне достаточно, потому что для такого следопыта, каким являюсь я, увидеть след — это почти что увидеть животное, которое его оставило…

У меня есть еще шансы — правда, очень маленькие — натолкнуться на этого хищника возле реки Амур, однако я знаю, что рядом с этой рекой их проживает гораздо меньше, чем в горах, которые я пересек. Поэтому-то мои шансы увидеть тигра такие маленькие. Очень маленькие, почти нулевые…

Зато по мере того как я двигаюсь на запад, я встречаю птиц, которых никак не ожидал увидеть здесь в таком количестве, — это фазаны. Настоящие фазаны, дикие, а не те птички, которых разводят люди и которых парижане приезжают по воскресеньям пострелять в Солонь — регион, где я живу. Те фазаны, что встречаются здесь, выглядят великолепно. Они живут стаями от пяти до тридцати или даже сорока особей.

Собак забавляет присутствие этих птиц, и, едва завидев их, они начинают бежать быстрее, наверняка теша себя надеждой, что рано или поздно застанут их врасплох. Однако фазаны, будучи осмотрительными и прыткими, взмывают в воздух задолго до того, как собаки подбегут к ним. Иногда мы видим мелькнувших где-то в стороне лис, которые питаются в основном фазанами. Я наталкиваюсь на множество рысьих следов, но увидеть хотя бы одну рысь мне не удается. Рысь вообще довольно скрытное животное. Она, как и все представители семейства кошачьих, ведет себя очень осторожно.

Собаки прогрессируют изо дня в день. Они быстро приучаются выбирать темп бега, который могут выдерживать в течение нескольких часов подряд. Бегут они ровно, размеренно, и в их действиях уже нет ни малейшей несогласованности, хотя некоторые из них находятся в более благоприятных условиях, чем другие.

Я с годами уже не настолько ловкий, каким был раньше, но мое тело все же нашло в себе энергию, требуемую для такого путешествия. С меня сошел жирок, мускулы укрепились, и я снова приобрел спортивную форму марафонца. Чтобы еще больше увеличить физическую нагрузку, связанную с ездой на собачьей упряжке, я довольно часто бегу позади саней, причем стараюсь с каждым разом бежать дольше и быстрее, постепенно повышая пределы своих физических возможностей. Правда, сегодня, при пятидесятиградусном морозе, я веду себя сдержанно. Позволять такому холодному воздуху стремительно врываться в рот, а затем в легкие крайне нежелательно. Как раз наоборот: нужно ограничивать свою физическую нагрузку и нагрузку собак, чтобы избежать обморожений. Я делаю это как само собой разумеющееся, особо не задумываясь, поскольку очень хорошо знаю этого старого друга — мороза.

Где-то к двум часам дня я начинаю искать глазами сухое дерево, возле которого можно было бы сделать остановку, развести костер пожарче и, расплавив в котелке снег, напоить собак, но тут замечаю дымок, поднимающийся над густым лесом. Узенькая тропка, отделяющаяся от дороги, по которой я еду, ведет к поляне. На этой поляне я замечаю хижину. Бюрка и Квест, конечно же, даже без каких-либо команд с моей стороны, сворачивают на эту узенькую тропу. Я позволяю им это сделать, заранее радуясь, что во время короткой остановки смогу избавиться от ледяной корочки, которая парализует лицо.

Собака, привязанная на веревке возле хижины, громким лаем предупреждает своего хозяина о нашем появлении — я вижу, как он настороженно смотрит наружу через единственное маленькое оконце своего жилища. Затем из хижины появляется мужчина лет сорока, из-за которого выглядывает подросток. Мужчина расплывается в широкой лучезарной улыбке.

Он уже слышал обо мне и о моем возможном появлении здесь, когда по радио сообщили об изменении маршрута путешествия, вызванном аномальной погодой, установившейся в начале этой зимы. Он надеялся, что я загляну к нему, хотя и не очень-то в это верил.

— Давай! Давай! Холодно! Чай пьете или водку, может быть? — говорит он мне по-русски.

Я отвечаю, используя свой словарный запас, насчитывающий около сотни недавно выученных русских слов, что мне не холодно, что я хочу разместить своих собак на нетронутом снегу (дабы они могли улечься на нем и отдохнуть) и что не отказался бы, если он наполнит мой термос водой, чтобы я мог напоить собак, а потом я с большим удовольствием зайду в его хижину и выпью там чего-нибудь горячего.

Он отправляет сына за водой и начинает с большим интересом рассматривать собак, спрашивая про каждую, как ее зовут и сколько ей лет. Узнав, откуда я еду и сколько километров покрываю в среднем за день, он восхищенно присвистывает.

Я уезжаю, а точнее решаюсь вырваться из приятного тепла хижины на мороз, лишь два часа спустя, поскольку Сергей (так зовут мужчину), изо всех сил напрягая воображение, приводит доводы один убедительнее другого, лишь бы уговорить меня провести ночь здесь, в его хижине, а не под открытым небом при таком морозе.

Когда я прощаюсь и горячо благодарю его, он покачивает головой, давая понять, что я человек хоть и симпатичный, но безнадежно чокнутый. Впрочем, я с ним охотно соглашаюсь.

После отъезда мне в голову приходят следующие мысли: затевая различные экспедиции, я провел в Сибири в общей сложности более трех лет, проехал около двадцати тысяч километров и познакомился со множеством людей, но никогда и нигде — ни одного раза! — не бывало так, чтобы передо мной, незнакомым человеком, не распахивали дверь и не предлагали еду и ночлег. Поэтому сегодня, завидев эту хижину, я даже не задался вопросом, пригласят меня в нее зайти или нет. Какой пример хорошего тона для французов, чья страна считается одной из самых негостеприимных в мире! Я, изрядно попутешествовав по свету, подтверждаю обоснованность этой репутации.

Один канадец, объехавший Францию на велосипеде, как-то рассказывал о своих впечатлениях от этого путешествия в эфире национального радио. Шел проливной дождь, когда с наступлением темноты он наконец приехал в маленькую деревушку в Нормандии. Он видит дом, в котором горит свет. На крыльце сидит мужчина и с рассеянным видом курит. Дрожа от холода, канадец приближается к нему: «Добрый день, мсье. Я канадец, путешествую по вашей стране на велосипеде. Не подскажете, где бы я мог укрыться от дождя?» Дождь льет как из ведра. Мужчина на пару секунд задумывается и отвечает: «Вам повезло. Смотрите, вон там, прямо перед нами, крытая автобусная остановка. Там вы можете спрятаться». Он желает канадцу доброго вечера и, поднявшись со стула, заходит в дом…

Нет смысла говорить, что для канадца нечто подобное является немыслимым! Возможно, он не дошел бы до того (как это сделал бы сибиряк), чтобы предложить незнакомому путешественнику приют в своем доме, но уж точно не поступил бы так, как поступил этот человек, который, и я в этом уверен, полагал, что помогает путешественнику, указывая ему на такого рода «убежище»…

Я искренне люблю Россию. Путешествовать по стране, в которой тебе везде рады и где каждая изба является потенциальным пристанищем, — это нечто удивительное, и во время своего путешествия я каждый день имею возможность насладиться этим. Данным заявлением я хотел бы поблагодарить — искренне и от всего сердца! — всех тех россиян, у которых я провел ночь или несколько ночей и которые меня кормили, поили и вообще оказывали мне всяческое содействие.

Я надеюсь, что тоже доставил им хоть немного радости. «Ты помнишь, Николай, француза с собаками, который останавливался у нас?» Я везде изо всех сил старался вести себя так, чтобы воспоминания обо мне были приятными.

9

30 декабря, 48 °C ниже нуля

Местность вокруг меня постепенно меняется: безлесные равнины становятся все более обширными, а лесные массивы встречаются реже. Эти леса представляют собой разбросанные там и сям сосновые и березовые рощи, вокруг которых петляют, обходя их, тропы и в которых водится превеликое множество фазанов. Мороз не спадает: температура стабильно держится между сорока и пятьюдесятью градусами ниже нуля. На голову нам свалился антициклон, и он не отпустит меня аж до Амурзета, который, как свидетельствует название, расположен на берегу реки Амур. По ту сторону Амура — Китай.

Река предстает перед моим взором в огненном свете заходящего солнца. Его косые лучи освещают многоквартирные дома в китайском городе, находящемся на противоположном берегу, и заставляют сверкать тысячей огоньков осколки льдин.

Таможенный пост закрыт, поэтому я проведу завтрашний день с членами своей бригады. Они все собрались еще два дня назад в этом селе, где нашли местечко для ночлега собак. Рядом с собаками сможем расположиться и мы. Животные, удобно устроившись на толстой подстилке из сена, спокойно отдыхают, даже и не подозревая о том, что они, по всей видимости, первые ездовые собаки, которые пересекают здесь границу. Это не какое-то там заурядное событие, поскольку, чтобы получить в виде исключения разрешение не проходить карантин, потребовались месяцы хлопот, десятки писем и встреч, куча потраченного времени и энергии… Причем результат отнюдь не был гарантирован. Хоть бы завтра все прошло нормально! По правде говоря, я далек от благодушия и сплю не очень хорошо: мне известно немало неприятных случаев, происшедших при пересечении границ, а потому я знаю, что никогда не стоит быть в чем-то уверенным заранее.

Собаки стремительно подбегают к пограничному пункту, и мне с большим трудом удается их остановить. Впрочем, я предвидел такое поведение, поэтому заставил собак сделать крюк и пробежать лишние двадцать километров, чтобы легче было их успокоить. Но как заставить их понять, что после того, как надета упряжь, им необходимо остановиться через какой-то неполный километр, отделяющий место нашего ночлега от пограничного пункта, и затем ждать несколько часов, пока будут выполняться административные формальности? Нет, заставить их это понять просто невозможно. Они хотят бежать и показывают это всем своим видом. Дарк по привычке что есть мочи лает, подстрекая остальных делать то же самое. В результате весь персонал российской таможни выходит поглазеть на моих собак и сфотографироваться рядом с ними. Все вроде бы начинается хорошо: начальник таможни, широко улыбаясь, принимает к рассмотрению наши документы. Как я и предчувствовал, претензий с российской стороны не будет. Что касается китайской таможни, то меня успокаивает тот факт, что, как мне стало известно, по ту сторону границы уже подготовлена торжественная церемония, в которой примут участие несколько местных начальников и множество представителей средств массовой информации. В подобной ситуации разве станет администрация таможни создавать мне какие-либо трудности? Нет, все, похоже, пройдет замечательно. Я сообщаю об этом своим коллегам, у которых, как и у меня, при приближении к этой знаменитой границе появилось немало дурных предчувствий. Мы начинаем веселиться, ставим свои подписи на плакатах, посвященных нашей экспедиции, и дарим эти плакаты таможенникам, которые проверяют документы, относящиеся к нашим собакам, автомобилям и мотосаням. Процесс это медленный, потому что требуется ставить печати и пломбы, делать ксерокопии документов, фотографировать… Однако дело все же продвигается и мое нервное напряжение спадает.

Тем не менее вскоре меня заставляет насторожиться Арно — а точнее, его озадаченная физиономия.

— Что случилось?

— Начальник таможни говорит, что он не уполномочен ставить подпись в книжке АТА (то есть в документе, относящемся к временному ввозу товаров), а без надлежащей подписи в этом документе он не может разрешить нам проехать.

— Это еще что за новости?

Оказывается, у этого таможенного поста нет права оформлять подобные документы. Начальник таможни ничего не хочет слышать и предлагает нам отправиться на другой таможенный пост! Это, конечно же, невозможно, причем по тысяче причин, так как сведет на нет все усилия, которые мы затратили на подготовку пересечения российско-китайской границы, а ведь на нее ушло несколько месяцев. Все оформленные нами документы не примут ни в каком другом пограничном посту Китая, поэтому пришлось бы начинать все сначала, а на это понадобилось бы по меньшей мере несколько недель! Кроме того, пришлось бы менять и заново прорабатывать маршрут движения, что добавило бы еще несколько недель задержки. Имеется и много других причин…

Как могло случиться, что мы узнаем об этом только сейчас, тогда как копия книжки АТА была передана высокопоставленному чиновнику российской таможни, встреча с которым состоялась в Москве в присутствии нашего временного поверенного в делах Франции в России? Очень многие вопросы останутся без ответа до завтрашнего дня в силу большой разницы во времени между данным регионом и Москвой. Я прошу отвести меня к начальнику таможни, чтобы показать ему письмо министра иностранных дел России, в котором тот заявляет о всесторонней поддержке данной экспедиции, и чтобы дать ему понять, к чему может привести его решение не пропускать нас (а именно — к серьезным дипломатическим последствиям). Исходя из поддержки на очень высоком уровне, доказательство которой я ему представлю, он ничем не будет рисковать, если позволит нам пересечь границу.

Однако начальник таможни не хочет слушать мои доводы.

— В этой стране есть определенные правила, и любой иностранец, само собой разумеется, должен их соблюдать! — заявляет он с довольно заносчивым видом.

— Я всегда их соблюдал, в том числе и во время данной экспедиции, и могу вам это доказать. Все было организовано в соответствии с этими правилами и согласовано с вашим начальством, которое по каким-то неизвестным мне причинам не передало информацию сюда.

Он, не отвечая, с неприступным видом возвращается в свой кабинет, не уделяя нам больше ни минуты внимания и оставляя нас с нашими собаками и нашим оборудованием.

У меня невольно опускаются руки.

На другом берегу Амура китайцы изнывают от нетерпения. Мне стало известно от нашего переводчика (который будет сопровождать Пьера и Арно во время моего путешествия по территории Китая), что китайцы установили транспаранты с приветственными надписями и соорудили небольшой помост, а также меня ждут многочисленные представители средств массовой информации и официальные лица. Чувствуя холодок в груди и немного стыдясь своего бессилия, я вынужден сообщить им, что сегодня я не въеду в Китай и что они старались зря…

Всю вторую половину дня я пытаюсь связаться со службами нашего посольства и с российскими властями, но всего лишь узнаю, что мне очень сильно не повезло, потому что сегодня пятница и канун самого большого периода праздничных и просто выходных дней, связанных с наступлением Нового года и русского православного Рождества, и что сейчас у всех, в том числе и у государственных служащих, выходной. Даже наше посольство — и то почти пустое. Дежурному по посольству не удается ни с кем связаться. В следующие два дня — то есть в субботу и воскресенье — таможня будет закрыта… Я отправляю сообщения куда только можно — в посольство России во Франции, в Министерство иностранных дел Франции, в различные российские органы власти, координаты которых мне известны… Поздно ночью я получаю успокаивающее сообщение из посольства, в котором мне советуют явиться на следующий день с утра пораньше в пограничный пункт. Именно так мы, конечно же, и поступаем. Дежурный таможенник уходит проконсультироваться к своему начальнику и, возвратившись несколькими минутами позже, сообщает, что ничего не изменилось и нам придется подождать. Поэтому мы ждем. Ждем в течение шести часов. В конце концов начальник таможни лично появляется перед нами и говорит (с заметным удовольствием!), что, несмотря на все наши усилия, не получил относительно нас никаких новых распоряжений.

Я ничего не понимаю. Поскольку разница во времени между данным регионом и Москвой составляет семь часов, я не смогу ни с кем связаться раньше четырех часов дня по местному времени. А сегодня еще и суббота!

Получается, что мы застряли здесь по меньшей мере до понедельника. Впав в глубокое уныние, мы снова разворачиваемся на сто восемьдесят градусов и возвращаемся в село, где нам предстоит провести двое суток и которое мы уже начинаем ненавидеть.

Погода — просто замечательная. Температура — между тридцатью и сорока градусами ниже нуля, ветра нет, ярко светит солнце. Собаки пребывают в прекрасной форме и, как и я, сгорают от желания побыстрее отправиться в путь. Впрочем, мы здесь крепко застряли. Я еле сдерживаюсь и еще активнее предпринимаю различные действия: шлю по электронной почте срочные письма в соответствующие министерства, отправляю текстовые сообщения по телефону… Но, по правде говоря, мне мало кто и мало что на это отвечает, и если я и получаю ответ, то примерно такого содержания: «Я попытаюсь выяснить, что могу сделать, однако все органы административной власти сейчас закрыты».

Чтобы хоть как-то снять нервное напряжение, я надеваю упряжь на собак и по заснеженной дороге еду в ближайшее село. Дорога эта тянется вдоль колючей проволоки, окаймляющей нейтральную полосу шириной более пяти километров, противоположная граница которой обозначена самой рекой Амур. Вооруженные автоматами Калашникова солдаты, ведущие наблюдение на сторожевых вышках, сообщают по телефону начальству о том, что мимо них проехала собачья упряжка и в какое время это произошло.

В понедельник утром мы даже не едем на таможню, потому что так и не было получено никаких новых документов и сообщений, позволивших бы нам пересечь границу.

В этот понедельник у всех российских государственных служащих выходной день, однако мне удается связаться с несколькими чиновниками в министерстве иностранных дел Франции, в посольстве Франции в Москве и в посольстве России в Париже. Кроме того, я поставил в известность средства массовой информации и те начали поднимать шум, тем более что я сообщил, что у нас скоро закончится корм для собак, а следующая точка, в которой заготовлен корм, находится хоть и всего лишь в двух километрах отсюда, но… по другую сторону Амура, в Китае!

В ночь с понедельника на вторник мы получаем письменное уведомление, в котором говорится, что таможенному посту Амурзета в качестве исключения разрешили поставить подпись в книжке АТА и пропустить нас через границу с Китаем. Данное разрешение должно прибыть не позднее завтрашнего утра, а потому нам рекомендуется явиться на таможенный пост к одиннадцати часам утра — то есть к тому времени, к которому начальник таможни уже просмотрит полученные по электронной почте письма.

На следующий день в полдень Арно, дежуривший возле таможни, сообщил ее начальнику, что уже должно было поступить нужное нам разрешение. Что же произошло? Может, начальник стер у себя в компьютере полученное по электронной почте письмо? Или он его вообще не получал? Мы этого никогда не узнаем, но, принимая во внимание то, что нам затем пришлось пережить, я больше верю в первое предположение. Снова оказавшись заложником разницы во времени между данным регионом и Москвой, я смог связаться с таможенным атташе нашего посольства лишь к концу дня по местному времени. Тот незамедлительно поставил в известность соответствующие инстанции — или, по крайней мере, лиц, которые обладают хоть какой-то властью и которые оказались на своем рабочем месте в министерстве. Он попросил нас быть готовыми пересечь этот таможенный пост, и мы сообщили об этом в китайскую таможню, чтобы ее служащие задержались немного дольше положенного времени (что китайские служащие и сделали) и мы смогли въехать в Китай… Время шло, но никаких разрешений так и не поступило. В пять часов вечера таможенный пост закрывается, и откроется он только послезавтра: страна будет праздновать православное Рождество.

Я прихожу в бешенство, тем более что начальник таможни, который, по его же словам, так и не получил никаких указаний от властей, заявляющих нам о своей поддержке, открыто смеется нам в лицо. А тут еще вмешивается ФСБ. Федеральная служба безопасности России: ее сотрудники требуют от нас побыстрее решить сложившуюся проблему, поскольку они не могут позволить нам и дальше находиться в пограничной зоне, в которую иностранцев обычно не пускают. Я начинаю терять самообладание. Меня возмущает то, как с нами здесь обращаются: держат нас в заложниках в стране, которая выставляет себя моим другом.

Среда. Мы находимся здесь уже пять дней и все никак не можем отправиться в путь. Пять дней, в течение которых мы могли бы мчаться, преодолевая по сотне (а то и больше) километров в день, по льду реки Амур, по которому я мечтаю проехать еще с того дня, когда у меня возникла идея совершить это путешествие. Я похож на льва, посаженного в клетку. А тут еще погода издевается надо мной, день за днем создавая буквально идеальные условия для путешествия на собачьей упряжке. Условия, о которых я мечтал.

Кое-кто из моих коллег приходит в уныние и начинает подумывать о том, чтобы вообще отказаться от нашей затеи. Я их вполне понимаю.

К счастью, в среду вечером второй по значимости человек в посольстве Франции в Москве сообщает мне, что подготовил все необходимые разрешения, которые дадут нам возможность покинуть территорию России завтра. Он лично убедился в том, что начальник таможни их все благополучно получил. Кстати, Министерство иностранных дел Франции обратилось с соответствующим ходатайством к своим коллегам, российским дипломатам, и посол России во Франции М. Орлов обратился с ходатайством к правительству России.

Решив, что завтра уж точно покинем территорию России и въедем в Китай, мы отправляемся праздновать это событие в единственный имеющийся в округе ресторан. Часов в девять вечера появляется странный персонаж, который приглашает нас на встречу с каким-то человеком, который не хочет «светиться», но желает сообщить нам «нечто очень важное».

Выйдя на улицу, я вижу, что в тени здания стоит женщина. Я узнаю ее: это начальница ветеринарной службы таможенного поста. Именно она проверяла документы, относящиеся к собакам, и давала разрешение на пересечение ими границы России.

Женщина сообщает нам, что начальник таможни позвонил ей и распорядился не выдавать документов на пересечение собаками границы на том основании, что разрешение свыше было дано таможенному посту, находящемуся в соседнем городе, через который мы и намеревались проехать, пока ФСБ не запретила нам пересекать тамошний таможенный пост и не заставила отправиться в Амурзет. Мы тогда изменили свой маршрут, а также все соответствующие разрешения за три месяца до начала экспедиции, но при этом никому не пришло в голову, что следовало изменить наименование таможенного поста на документах, относящихся к пересечению границы собаками. Кроме того, начальница соответствующей службы, решив, что данное несоответствие не имеет большого значения, дала это разрешение.

Теперь она с сожалением говорит, что под давлением начальника таможни не сможет разрешить собакам пересечь границу, если только мы не сумеем добиться того, чтобы компетентные инстанции внесли соответствующие изменения в документы и до завтрашнего утра прислали ей исправленные бумаги по электронной почте. Она сообщает нам это, чтобы чем-то помочь, потому что считает несправедливыми действия, жертвами которых мы стали. Если же ей завтра придется на основании вышеуказанного несоответствия в наименовании таможенного поста запретить нам пересекать границу России, то она за это заранее извиняется. Она сделала то, что считала своим долгом, — предупредила нас о грозящих неприятностях, так как осознает, что дальнейший ход данной экспедиции — которую она, кстати, считает выдающимся событием — может оказаться под угрозой.

Это какой-то кошмар! Бред сумасшедшего!

Я снова звоню в посольство. Его сотрудники уверяют меня, что все будет хорошо. Они не понимают, как какой-то мелкий чиновник может притормозить нас из-за такого пустяка, если о данной истории уже известно на самом высоком государственном уровне. Тем не менее они обещают, что попытаются предотвратить назревающую проблему.

Я ложусь спать, не чувствуя большой уверенности, но уже приняв твердое решение, что все это будет длиться не дольше еще одного дня: завтра вечером я либо въеду на территорию Китая, либо потребую возвращения меня и моих собак во Францию.

Рано утром большой автомобиль официозного вида останавливается перед зданием, в котором мы провели уже шесть дней. Это приехал высокопоставленный чиновник из Хабаровска, которому подчиняется таможенный пост Амурзета. Он выходит из автомобиля и, подойдя ко мне, заверяет, что уже даны все необходимые указания и я смогу пересечь границу сегодня. Я, не упоминая имен, заговариваю о проблеме, о которой меня предупредила женщина-ветеринар.

— Повторяю вам, господин Ванье, все улажено. Вы вместе с вашей бригадой, собаками и оборудованием окажетесь на территории Китая сегодня во второй половине дня.

Я благодарю его, но при этом даю понять, что уже, как говорится, не верю даже собственным ушам.

В девять часов мы являемся в пункт пересечения границы. Сотрудники пропускают нас внутрь, в помещение таможенного поста, а собак отводят на площадку и размещают в тени на бетонном покрытии автостоянки. И это при температуре сорок градусов ниже нуля! Несмотря на мои протесты, собаки пробудут там шесть часов, в течение которых начальник таможни будет трепать нам нервы — вплоть до того, что станет считать количество ботинок, лежащих в различных мешках, причем не с целью найти что-нибудь такое, что позволило бы ему не разрешить нам пересечь границу (это уже не в его власти), а лишь для того, чтобы над нами поиздеваться. А уж издеваться этот негодяй умеет…

В три часа дня у нас на руках все необходимые документы. Створки ворот таможенного поста открываются, и мы можем поехать к реке Амур, оставляя позади себя Амурзет.

Прямо перед нами — Китай. Несколько человек, которых предупредили о нашем прибытии, ждут нас уже больше часа.

На середине Амура, лед которого блестит под лучами заходящего солнца, меня охватывает волнение. Вопреки всем трудностям я все-таки оказался здесь, тогда как многие полагали, что с санями и ездовыми собаками попасть сюда попросту невозможно.

Собаки мчатся в сторону Китая, и те два километра, которые разделяют два берега этой большой реки, мы преодолеваем со скоростью молнии.

На китайский пограничный пункт мы прибываем через изящно украшенную арку. Меня встречают исключительно доброжелательными улыбками. Кое-кто аплодирует. Некоторые представители средств массовой информации, несмотря на длительную задержку, все-таки дождались нашего появления. Меня ждет и Анна — французский ветеринар, которую мы по требованию китайцев были вынуждены включить в состав бригады на время пребывания на территории Китая, чтобы гарантировать нормальное физическое состояние собак. Только благодаря этому мы (в результате приложенных огромных усилий и при содействии нашего посольства) получили разрешение не проходить карантин. Кроме Анны, я узнаю Томаса — одного из моих самых близких друзей, который приехал сделать фотоснимки отдельных моментов моего пребывания в Китае. Рядом с ним стоит Жан, наш переводчик, и Ши Ге, представитель посреднического агентства, к услугам которого нам пришлось прибегнуть в Китае и которое выхлопотало для нас все необходимые разрешения. Они ждут вот уже шесть дней, и это ожидание было для них таким же утомительным, как и для нас.

Все тут подготовлено заранее, причем так хорошо, что мы выполняем на пропускном пункте необходимые формальности быстро и в хорошем расположении духа. Мог ли я вообразить хотя бы на секунду, что покинуть территорию России окажется так трудно, а въехать на территорию Китая будет так легко?

Я благодарю всех, объясняю представителям средств массовой информации, что в данный момент чувствую, и достаточно позитивно отзываюсь о России, не имея ни малейшего желания делать какие-то обобщения из-за отдельного инцидента (произошедшего исключительно по вине одного придурка), поскольку это могло бы омрачить те прекрасные отношения, которые я уже более двадцати лет поддерживаю с этой страной.

Уже темнеет, когда мы въезжаем в город Миншань, где нас ждут небольшая торжественная церемония и прекрасный ужин, организованные мэром и некоторыми чиновниками региона.

Моя бригада ложится спать в отеле, предоставленном в наше распоряжение, а я вместе с собаками устраиваюсь на ночлег в его саду, изготовив себе и собакам подстилку из сена. В стране, где едят собак, мне не очень-то хочется оставлять их одних, без присмотра, да еще и посреди города…

На следующее утро запланирована важная встреча с представителями посреднического агентства и местных властей, целью которой является доработка программы и внесение в нее изменений, вызванных вынужденной задержкой на одну неделю. Но я уже и сейчас знаю, каким образом мне придется «урезать» свою экспедицию. Мне необходимо вобязательном порядке покинуть Китай до 26 января, поскольку в этот день истекает срок действия всех имеющихся у меня разрешений и закрывается до весны таможенный пост, через который мы обязаны проехать. Мне, кстати, сообщили, что я должен как можно быстрее вернуться к заявленному маршруту и графику движения, так как дата въезда во Внутреннюю Монголию является фиксированной и не может быть изменена. Поэтому пределы того, что для меня возможно, быстро суживаются. Я в любом случае не смогу наверстать потерянное время. Те шестьсот километров, которые мне надлежало преодолеть за прошедшие дни, придется преодолеть каким-то другим способом — то ли поездом, то ли самолетом. Именно об этом нам надлежит поговорить и именно с этим мне придется согласиться, если я не хочу после въезда в Китай настроить против себя местные власти, которые пока что, похоже, относятся ко мне довольно благосклонно. Мне необходимо пожертвовать частью своего путешествия ради того, чтобы спасти все остальное. Что же касается таможенника из Амурзета, то я утешаю себя тем, что, по крайней мере, последнее слово осталось за мной. В подобных ситуациях следует довольствоваться малым.

10

Менее двухсот метров отделяют реку Амур от сада отеля, возле которого я заночевал под открытым небом, улегшись на сено рядом с собаками. Я уже осмотрел поворот и немного рискованный спуск, позволяющий добраться до реки, поскольку стараюсь прилагать все усилия для того, чтобы устроить интересное зрелище для тех, кто придет посмотреть на мой отъезд.

Все проходит замечательно — так, будто мои собаки почувствовали разочарование и тоску, охватившую меня в последние несколько дней, и захотели меня утешить.

Я подъезжаю по большой дуге ко льду реки, а затем заставляю собак помчаться по нему во весь опор:

— А ну-ка, собачки, вперед!

В моем крике чувствуется задор, и собаки, уловив его, с энтузиазмом тянут за собой сани, легко скользящие по ровной поверхности льда, сковавшего Амур. В этой неудержимой, почти неистовой гонке я хочу «отыграться» за Амурзет, побыстрее оставить его далеко за спиной и мчаться, чувствуя себя свободным, по льду реки, к которой меня не пускали в течение шести дней. Порывы ледяного ветра хлещут по лицу, и волосы на нем покрываются инеем. Огромное красное солнце поднимается над рекой, окрашивая сковавший ее лед в феерические сиреневые тона. Утверждать, что это может утешить меня после прошедшей «черной» недели, было бы преувеличением, но у меня нет привычки чрезмерно мусолить тяготы, с которыми я сталкиваюсь в жизни. Что касается жажды мести, то она приносит больше вреда тем, кто ее питает, чем тем, против кого направлена…

Сегодня утром меня охватило волнение.

Волнение из-за того, что я оказался со своими собаками здесь, на этой реке, находиться на которой запрещено как россиянам, так и китайцам. Исключение делается только для некоторых рыбаков. Специальные разрешения дают им право удить рыбу только в одном определенном месте. Данная пограничная река, протекающая между двумя странами, является на протяжении более чем полутора тысяч километров настоящей нейтральной зоной, проехаться по которой удается далеко не многим. А уж проехаться в свое удовольствие на санях, запряженных ездовыми собаками…

Провинция Хэйлунцзян первой предоставила нам разрешение на пребывание на своей территории. Ее примеру последовал автономный район Внутренняя Монголия, поначалу явно не желавший этого делать. Нам удалось добиться положительного результата благодаря немалым дипломатическим усилиям, приложенным нашим посольством в Китае и Министерством иностранных дел Франции, которые обратились за помощью к китайскому правительству. В Китае система власти построена строго по вертикальному принципу, и от чиновников трудно чего-либо добиться: никто из них не хочет принимать решений, не заручившись согласием начальника, а тот, в свою очередь, ищет одобрения у своего босса, который тоже принимает решение только при условии его одобрения вышестоящей инстанцией, и так далее…

Но факт, как говорится, налицо: француз едет на собачьей упряжке по льду, покрывающему реку Амур. Это дало повод поерничать китайским средствам массовой информации, которые с некоторым цинизмом иронизируют по поводу проблем, возникших у меня при попытке пересечь российскую границу. Ну как не воспользоваться данным мелким инцидентом, чтобы повысмеивать соседа?

Я еду по полосе ровного льда шириной метров двадцать. Она покрыта несколькими сантиметрами снега, утрамбованного ветром, и тянется вдоль китайского берега Амура, центр которого мне пересекать нельзя, — в противном случае по мне могут открыть огонь российские солдаты.

Весь центр реки, за редким исключением, покрыт торосами. Нагромождения льдин иногда достигают двух метров в высоту. Это, как мне сказали, самое плотное и самое высокое скопление льда на этой реке более чем за столетие! Данное явление объясняется необычно теплым ноябрем, в течение которого, поскольку морозы были недостаточно сильными, Амур покрылся льдом там, где течение слабое, и совсем не замерз в местах, где оно сильное.

Последствия данной аномальной погоды в начале зимы тяжело сказались на жителях городов и деревень, расположенных на берегах больших и малых рек, потому что зимой они обычно совершают большинство своих поездок именно по льду замерзших рек. Сейчас же эти транспортные артерии не могут быть использованы по той простой причине, что на большинстве рек образовались торосы. Жителям некоторых регионов теперь даже приходится летать на самолетах, когда у них возникает необходимость съездить в какой-нибудь более-менее крупный город за покупками…

Кое-где посреди торосов имеются узкие полосы льда с ровной поверхностью, и вот по ним-то я и еду, стараясь прижиматься к китайскому берегу и петляя между деревьями, вырванными с корнями в результате наводнения и теперь ставшими пленниками льда. Петлять приходится также между отдельными глыбами льда и незамерзшими участками реки, заставляющими меня быть особенно бдительным.

— Потихоньку, собачки! Потихоньку!

Надавливая на тормоз, я умудряюсь снизить скорость бега своих безрассудных собак, которые, как и я, с радостью высвободили накопившуюся в них энергию, двигаясь на максимальной скорости в течение целого часа.

Накануне вечером мы провели переговоры с местными властями и посредническим агентством, которое несет ответственность за успешное проведение нашей экспедиции на территории Китая. Поскольку они захотели, чтобы мы восстановили изначально установленный график движения, я получил разрешение выполнить следующий этап путешествия, двигаясь в течение двух дней по льду реки Амур вплоть до деревни Цзяинь. Пьер и Арно за это время смогут организовать переезд бригады и перевоз оборудования до деревни Хумань. Благодаря этому мы сможем вернуться к изначально установленному маршруту и графику движения (которых я вообще-то обязался придерживаться, пусть даже и допускаются небольшие изменения, особенно если они вызваны погодой или какой-либо причиной, связанной с моими собаками).

После недели, которую я провел, словно лев в клетке, я не мог даже представить — как применительно к себе, так и к своим собакам, — как можно было бы пережить еще два дня томительного ожидания и бездействия.

Мое продвижение по льду Амура становится все более хаотичным, поскольку чаще приходится двигаться зигзагами через нагромождения льда, среди которых уже нет ни одной лазейки, подобной полосам ровного льда, встречавшихся на протяжении первых двадцати километров. Иногда речной лед под нами начинает двигаться на большом участке, в результате чего собаки скользят, падают, рискуют пораниться.

Чтобы объехать такие места, я принимаю решение двигаться дальше по дороге, идущей по берегу параллельно Амуру через поля и леса, и возвращаться на реку, как только замечу участок достаточно ровного и крепкого льда.

По обоим берегам реки на большинстве полей выращивается кукуруза, которая осталась стоять в поле. Теперь ею питаются, судя по следам, домашние и дикие животные — кабаны, косули, тетерева. С некоторых полей осенью был собран урожай, и торчащие из земли остатки стеблей с острым скошенным краем, скрытые под толстым слоем снега, могут поранить подушечки собачьих лап, поэтому я стараюсь огибать такие поля, делая то один, то другой большой крюк. Иногда меня ждут сюрпризы — как, например, когда я случайно наталкиваюсь на глубокие канавы, вырытые крестьянами для орошения полей. Кстати, к своему удивлению, я никого тут не встречаю. Никаких домов тоже не видно. Мне даже пришло в голову, что в данной зоне не разрешают возводить жилища и крестьянам, видимо, приходится получать специальные разрешения (как рыбакам на Амуре) на право приходить сюда и возделывать свои поля. А больше им тут делать ничего не дозволяется…

В середине дня, проезжая вдоль узкого места, где река загромождена торосами от одного берега до другого, я пересекаю дубовую рощу с довольно далеко стоящими друг от друга деревьями. Здесь я вижу на снегу превеликое множество следов кабанов. Меня удивляют размеры некоторых следов: судя по всему, оставившие их животные весят более двухсот килограммов. Мне, впрочем, и раньше было известно, что маньчжурские кабаны — самые большие в мире, но теперь я увидел этому подтверждение! Мои собаки, взволнованные запахами, которые оставили здесь стада различных животных, мчатся во весь опор, заставляя меня резко переносить вес своего тела с одного полоза на другой, чтобы хоть как-то петлять между деревьями.

Двигаясь с большой скоростью, мы вскоре оказываемся на тропе, проложенной рыбаками, которые разбили на берегу реки небольшую обогреваемую палатку. Ну наконец-то я встретил людей!

Потревоженные лаем двух своих собак, рыбаки удивленно смотрят на собачью упряжку, остановившуюся на маленькой поляне, в центре которой находится их палатка.

Их удивление еще больше возрастает, когда они узнают, что я француз.

Француз с ездовыми собаками в закрытой для свободного посещения пограничной зоне? Тут есть чему удивиться китайскому рыбаку. Думаю, пройдет лет двадцать, а они все еще будут вспоминать об этом случае. Когда ошеломление проходит — или, по крайней мере, немного ослабевает, — рыбаки приглашают меня зайти в палатку, где имеется дровяная печка. Дымовая труба пересекает все внутреннее пространство, проходит под кроватью, согревая ее, и затем выходит наружу с другой стороны палатки. Данная конструкция — очень даже разумная. Рыбаки угощают меня чаем и положенной в деревянную чашу вкуснейшей смесью риса, ароматических трав и рыбы. Я ем с большим аппетитом.

С помощью жестов и отдельных китайских и французских слов мы затеваем забавный разговор, и наши попытки понять друг друга зачастую вызывают смех. Их имена, хотя рыбаки и повторяют их по нескольку раз, мне так и не удается воспроизвести: то ли Южян и Аканью, то ли еще как-то. Я дарю хозяевам плакат, на котором изображен маршрут организованной мною экспедиции, и это, похоже, вызывает у них немалую радость. Они предлагают мне переночевать у них, но я отвергаю предложение, потому что мне нужно ехать на собаках еще всю вторую половину дня. Зато я соглашаюсь пойти к рыбацкой полынье, чтобы достать из нее рыболовные верши. Полынья эта находится всего лишь в ста метрах от их палатки. Рыбаки используют длинные заостренные металлические пруты, чтобы разбить ледяную корочку, образующуюся в промежутках между их приходами сюда. К двум вершам привязано несколько веревок, и с их помощью они поднимают сначала одну вершу, а затем другую. Улов состоит исключительно из миног, совершающих в это время года большие миграции, поэтому их можно поймать на мелководье, по которому они плывут.

Рыбаки вытягивают по добрых два десятка килограммов из каждой верши и отдают больше десяти килограммов для моих собак, у которых сегодня вечером, получается, будет пир!

Угостив рыбаков несколькими плитками шоколада, которые лежат на всякий случай в рюкзаке моих саней, я снова отправляюсь в путь.

Я немного разочарован результатами рыбалки. Несмотря на то что рыбы много, она вся одной разновидности, хотя в богатых водах этой реки обитает более сотни видов рыб, в том числе два вида осетровых. Я надеялся увидеть великолепных щук, гольцов, форелей, карпов и лососей. А эти миноги, похожие на огромных земляных червей, с большим ртом в форме присоски выглядят очень уродливо. Собаки, к счастью, относятся к красоте рыбы с абсолютным безразличием, а потому с удовольствием полакомятся миногами сегодня вечером…

Немного позднее, двигаясь по хорошему участку реки, я встречаю еще одну маленькую группу рыбаков, которые набросали возле своих полыней три груды мороженой рыбы, где, кроме миног, есть щуки, карпы и даже несколько карликовых сомиков. Это уже получше!

Я подъезжаю и вижу на их лицах такое же удивленное выражение, какое было у двух предыдущих рыбаков. Мои собаки едва не сходят с ума, почувствовав запах, а затем и увидев три большие груды соблазнительной рыбы, которая находится так близко… Я прикрикиваю на них лишь ради приличия, потому что прекрасно знаю, чем это все закончится: собаки набросятся на рыбу.

Именно это и происходит.

Я спрыгиваю с саней, чтобы схватить головных собак и оттащить их в сторону от рыбы. Все остальные собаки без особых уговоров тоже отходят, потому что каждая из них — кроме, конечно же, Камика — уже успела схватить по рыбке.

Не может быть и речи о том, чтобы отнимать у них эту рыбу: это было бы слишком жестоко, а потому я на такое не решаюсь. Я вгоняю якорь в снег и подхожу к рыбакам, чтобы извиниться за грабеж.

— Бу айо иси.

Я выучил несколько китайских слов, и, после того как я повторяю эти три слова несколько раз, рыбаки, похоже, понимают, что я хочу им сказать. Они смеются и жестами показывают, что ничего страшного не произошло. Они подтверждают сказанное тем, что, как и те два рыбака, предлагают мне взять рыбы, и я пользуюсь этим для того, чтобы угостить рыбиной бедного Камика. Этот пес такой робкий и дисциплинированный, что никогда ни на что не осмеливается.

— Держи, Камик!

Я остаюсь рядом с ним, чтобы никому из соседей не пришло в голову попытаться отнять у него рыбу, и жестами приглашаю рыбаков подойти, чтобы они могли получше рассмотреть собак, которые, похоже, их очаровали. Они проходят вдоль упряжки и, отпуская многочисленные комментарии, внимательно осматривают собак одну за другой. Они показывают на них пальцем и задают вопросы, которых я не понимаю, и это вызывает веселый смех. Я демонстрирую им, как функционирует тормоз, предлагаю постоять на полозьях саней, а затем, поблагодарив их и попрощавшись, снова отправляюсь в путь.

— Хау ле уцзуле!

Рыбаков радует то, что им довелось увидеть мой отъезд, и они начинают аплодировать, когда собаки бросаются бежать.

Мы мчимся вперед. Собаки теперь думают только о еде и бегут изо всех сил, надеясь, вероятно, натолкнуться еще на одну груду рыбы где-нибудь за очередным поворотом реки. Однако в течение этого дня нам больше не встречается ни один рыбак, лишь время от времени мы видим вдалеке русских часовых, расположившихся на другом берегу реки на вершинах сопок, которые возвышаются над лесом и с которых открывается вид на всю округу.

11

Моим собакам нравится в Китае: значительная часть нашего маршрута проходит по рекам, и собаки быстро приходят к пониманию того, что встречаемые нами на этих ледяных дорогах китайцы являются рыбаками, которые охотно угощают их, собак, рыбой!

В Китае, как только приближаешься к какому-нибудь населенному пункту — будь-то большому или маленькому, — сразу же чувствуется невероятная коллективная энергия людей. Даже самая маленькая лавчонка — и та открыта от десяти до восемнадцати часов в сутки. Каждый житель, похоже, хочет посодействовать экономическому росту и поучаствовать в неутомимом труде. Здесь за тридцать пять часов успевают сделать то, что в других странах делают за двое суток!

Эта страна — своего рода пресс, который придавит хребет многим другим странам… Китай — это экономический хищник, обладающий безмерным аппетитом, граничащим с ненасытностью. Чтобы почувствовать и осознать мощь Китая, необходимо, чтобы жители всех стран, которые уже испытали на себе его экономическое и торговое превосходство (в том числе и жители Франции), приехали сюда и посмотрели, что здесь происходит. Если они не поймут, что им необходимо принять соответствующие меры, то — в соответствии с принципом сообщающихся сосудов — наши страны будут приходить в упадок, а Китай будет все быстрее развиваться.

Во время путешествия, которое мы совершаем на грузовике (нам приходится пойти на это из-за инцидента на таможне в Амурзете), вся энергия этой бурно развивающейся страны бросается в глаза и приводит меня одновременно и в восторг, и в уныние.

Под конец дня, находясь под впечатлением от этой ошеломительной действительности и изнывая от нетерпения снова пересесть на собачью упряжку, я высаживаюсь из грузовика на берегу одного из притоков Амура, а не в городе, располагаться на ночлег в котором у меня с самого начала не было никакого желания.

Слабые лучи заходящего солнца освещают местность, скованную усиливающимся ближе к ночи морозом. Я с огромным удовольствием растапливаю печку в палатке «Проспектор», которую Томас, сопровождающий меня ради того, чтобы фотографировать, везет на своих мотосанях. Этим вечером мы вспоминаем о более или менее давних событиях — тех, которые нам довелось пережить вдвоем в ходе различных экспедиций, гонок и путешествий. Особенная атмосфера этой палатки, в которой я ночевал уже много-много раз — и с Томасом, и один, — заставляет вспомнить прошлое. Этому способствует и потрескивание дров в маленькой печке из листового железа, и запах нагретого брезента, и особенный аромат еловых веток, и точность наших движений, когда мы складываем в стопку дрова, регулируем тягу в печке, приготавливаем из снега воду, расставляем котелки… У меня нет привычки оглядываться назад, я никогда не переделывал ни один из своих фильмов, посвященных путешествиям, и меня часто упрекают в том, что я маловато рассказываю о своих приключениях, если не считать рассказов, которые я пишу. Однако я в любой момент уже занят каким-то новым проектом, а те проекты, которые я завершил, интересуют меня намного меньше, чем новые… Я считаю, что слишком рано ворошить воспоминания, которые похожи на скрытые под пеплом раскаленные угли, в возрасте, который еще позволяет мне разжигать новые костры. Тем не менее сегодня вечером мы воскрешаем в памяти множество событий, и мне нравится делать это вместе с товарищем, присутствие которого очень приятно для меня, пусть даже во время путешествия на собачьей упряжке я все-таки предпочитаю находиться наедине со своими собаками.

Весьма необычное удовольствие, которое я получаю от воспоминаний о прошлом, заставляет меня задуматься. Уже подходит к концу та часть моей жизни, которую я разделял со своими собаками и которую закончу вот с этой упряжкой. Когда Бюрка достигнет «пенсионного» возраста (а произойдет это лет через семь-восемь), такого возраста достигнет и ее погонщик. В шестьдесят лет и мне придется, как говорят погонщики собачьих упряжек, навсегда повесить свои рукавицы на гвоздик. Осознание этого сказывается на моем подходе к организации таких путешествий. Если еще совсем недавно я всецело зависел от партнеров, которые их финансировали, и от средств массовой информации, без которых невозможно демонстрировать снятые мною фильмы и рекламировать написанные мною рассказы, то теперь я дистанцировался от этой системы. Я уже не привязан так сильно, как прежде, к этой среде, которую все еще использую, но при этом больше не позволяю себя поработить, выбирая те средства массовой информации и тех партнеров, идейные ценности которых близки к моим собственным.

Мне больше не нужно ничего доказывать ни самому себе, ни другим людям. Освободившись от заботы, заключающейся в выяснении того, что ты собой представляешь (а значит, в выяснении того, на что ты способен) и чем тебе следует заниматься, я сегодня чувствую себя во время путешествия более спокойным и, вне всякого сомнения, более счастливым, чем раньше. Я знаю, что я собой представляю и чем мне следует заниматься, знаю, во что я верю и кому я верю, знаю, на кого и на что мне наплевать…

Именно обо всем этом я и разговариваю с Томасом, в то время как собаки, свернувшись в клубочек на подстилке из тростника, которую я для них приготовил, спят и, наверное, видят во сне рыбу…

* * *

По притоку, по которому мы будем двигаться аж до его истока, собакам бежать намного легче, чем по Амуру, заблокированному во многих местах торосами. Однако сам лед на этом притоке уже похуже: он более тонкий, с резко меняющейся толщиной, а потому мне необходимо быть особенно бдительным. Несколько рыбаков и лесорубов, приходившие рубить на дрова мертвые деревья, вырванные с корнем на берегах в результате наводнения, проложили тропинки, которые то тянутся параллельно, то пересекаются, то внезапно обрываются возле какой-нибудь рыбацкой полыньи или груды дров. Эти тропинки по большей части проложены с помощью мотосаней, на которых мужчины ездят по замерзшей реке. Я проезжаю мимо нескольких таких рыбаков и лесорубов, и все они неизменно таращатся на меня с ошеломленным видом. Поскольку я не имею возможности ответить на возникающие у них при этом вопросы, то всего лишь широко улыбаюсь. Представьте себе, что вы встретили марсианина… Каким же будет ваше — вполне обоснованное — разочарование, если марсианин этот исчезнет так же внезапно, как появился! Впрочем, я не могу останавливаться каждый раз, когда хочется это сделать. Во-первых, собакам очень не нравится (и они при этом явно выражают свое недовольство), когда я останавливаю их слишком часто, лишая возможности бежать; во-вторых, мне необходимо придерживаться графика движения по маршруту, поскольку я должен покинуть территорию Китая не позднее фиксированной даты. Дальнейшее мое путешествие, а именно путешествие по Монголии и Сибири, будет более свободным, то есть менее привязанным к календарю, который пока что заставляет меня преодолевать в день в среднем по восемьдесят километров. Спешка, тем не менее, не мешает мне любоваться пейзажами и развлекаться встречами с местными жителями, пусть даже языковый барьер и не позволяет нормально общаться с ними.

Собаки меня изумляют. Они буквально пожирают километры, и моя единственная задача заключается в том, чтобы умудриться не нарваться на какие-нибудь проблемы при преодолении сложных участков на большой скорости, так как очень трудно заставить моих ретивых собак бежать медленнее.

Бюрка — может, потому что у нее закончилась течка? — стала менее усердной, более рассеянной и даже иногда немного боязливой. Она полностью уступила инициативу Квест, и та будет вести за собой упряжку до тех пор, пока Бюрка не захочет снова вступить в свои права главной головной собаки, а это может произойти через несколько минут или… несколько часов.

— Эй, Бюрка, что-то не так?

Она словно отвечает мне взглядом, что все в порядке и ей просто захотелось свести до минимума свою работу головной собаки, потому что та вызывает уж слишком сильный стресс и утомляет ее. Создается впечатление, что Бюрка хочет немного посачковать, как это делают в течение всего сегодняшнего дня Дарк, Юник и Хэппи.

Река все чаще и чаще разделяется на рукава, образуя многочисленные острова, которые нам приходится огибать, при этом стараясь оставаться на основном русле. Становится все труднее находить хороший лед среди незамерзших участков реки, рукавов, покрытых торосами или деревьями, и меандров, в которых скапливается снежная каша — густая смесь воды и снега, в которую нужно стараться не попадать.

Это задание, без сомнения, не из легких, поэтому Бюрка (как головная собака) перестает выполнять свою функцию и тем самым начинает меня нервировать.

— Бюрка!

К отсутствию сосредоточенности в работе у нее иногда добавляется явное нежелание подчиняться, смириться с которым я не могу. Я ругаю Бюрку, которая к такому обращению не привыкла, и — о святотатство! — захожу даже так далеко, что ударяю ее ногой в зад, когда она едва не увлекает за собой упряжку в сторону одного из самых опасных мест, где мы могли бы уйти под лед.

— Бюрка! Что-то не так? Ты что, игнорируешь меня?!

Она смотрит на меня с озадаченным видом, притворяясь, будто ничего не понимает, а это обычно еще больше выводит меня из себя. Остальные собаки насмешливо крутят мордами: это ведь все равно, как если бы учительницу в присутствии ее учеников отругал директор школы! И это идет на пользу Бюрке, поскольку она иногда нуждается в том, чтобы ее поставили на место, ибо уж слишком высокого мнения о себе.

Остановив упряжку, я ставлю на место Бюрки Мивука. Он, находясь в паре с Юпиком, больше других собак проявлял внимание к моим командам, когда я указывал направление движения. Бюрка, оказавшись во второй паре, выглядит растерянной. Она такого никак не ожидала, и я ликую.

Что касается Мивука, то он умоляет меня взглядом, как будто говорит: «Ты, конечно же, осознанно поставил меня на место головной собаки, но даже если это произошло по ошибке, прошу тебя, дай мне шанс!»

— Значит, Мивук, тебе нравится быть на месте головной собаки, да?

Бюрка, стоя позади Мивука, переминается на месте и словно говорит мне взглядом: «Ну ладно, твоя шутка была забавной, но уже хватит. Верни меня назад!»

Я прохожу вдоль всей упряжки вплоть до саней, гладя по дороге собак одну за другой (в том числе и Бюрку, но не больше и не меньше, чем остальных), а затем даю команду отправляться в путь. Мивук тут же бросается вперед. Он, насколько я вижу, очень сосредоточенно прислушивается к моим командам. Через пять сотен метров я замечаю участок незамерзшей воды, который необходимо обогнуть, чтобы затем промчаться вдоль острова и добраться до тропы, которую, как мне кажется, я вижу впереди.

— Йап! Йап еще!

Мивук только этого и ждал. Он ждал приказа, который позволил бы ему продемонстрировать, на что он способен. Пес отреагировал с такой быстротой, что Квест только и оставалось, что следовать за ним.

— Хорошо, Мивук! Очень хорошо!

Он просто сияет от счастья и гордости, тогда как Бюрка делает вид, что ей все равно. Если бы она была человеком, то, наверное, пожала бы плечами: «Хм, он повернул налево, ну и что? Не стоит из-за этого считать его выдающейся ездовой собакой…» Я прекрасно вижу, как она потихоньку косится на меня — оскорбленная, смущенная и недовольная…

— Джи, Мивук! А теперь — вперед! Вперед!

Он идеально выполняет команду и бросается напрямик к ближней оконечности острова, увлекая за собой Квест, которая немного сбита с толку подобной узурпацией власти. Я ошеломлен. Я ожидал, что Мивук всего лишь будет более-менее хорошо дополнять Квест во время периода обучения в этом месте упряжки, для которого всегда характерно некоторое соперничество между находящимися там собаками. Но мне даже в голову не приходило, что он так быстро возьмет на себя управление действиями упряжки. Это просто удивительно!

— Хорошо, Мивук! Очень хорошо. Вперед! Хорошо, моя Квест.

Я стараюсь быть максимально сосредоточенным и внимательно наблюдать и за Мивуком, и за Бюркой, так как знаю, насколько подобная ситуация может быть мучительной для собаки. Мы продвигаемся подобным образом вперед добрых полчаса, в течение которых Мивук не совершает практически ни одной ошибки, умело вписываясь в повороты, выдерживая, где это необходимо, прямые линии и даже проявляя определенную инициативу, когда я позволяю ему это делать. Квест всего лишь копирует его действия, послушно согласовывая направление своего бега с направлением, которое выбирает он. Какое открытие и какая ошибка в оценке собак с моей стороны! Ну почему я не поставил Мивука во главе упряжки раньше?

Я останавливаю сани и начинаю хвалить одну за другой всех собак, которые при этом наверняка чувствуют мое хорошее настроение и удовлетворение. Я хвалю Бюрку:

— Хорошо, Бюрка.

Она смотрит на то, как затем я иду в голову упряжки и хвалю в равной степени Мивука и Квест:

— Хорошо, мой Мивук. Да, в самом деле очень, очень хорошо.

Он касается моей ноги и трется о нее, сияя от счастья.

— Хорошо, моя Квест.

Я глажу ее, а затем, продолжая хвалить собак, меняю Квест местами с Бюркой, то есть ставлю Бюрку в пару с Мивуком. Мое сердце сильно бьется, потому что ставки в таком эксперименте высоки. Что произойдет? Какая из двух головных собак подчинит себе вторую? Как они станут реагировать одна на другую? Возникает много вопросов, на которые у меня пока нет ни одного ответа. В течение нескольких последних минут я тщательно взвешивал все «за» и «против» и убедил себя, что не следует и дальше держать Бюрку во второй паре упряжки, потому что такое наказание становится уж очень тяжким для нее из-за того, что Мивук в качестве головной собаки действует блестяще.

— Ну что же, моя Бюрка, мой Мивук…

Я глажу их одновременно, чтобы сплотить эту пару и дать понять, что они добьются успеха или же потерпят неудачу вместе. Глажу я их, правда, не очень долго. Я не хочу, чтобы моя тревога, которая довольно заметна, оказала на них чрезмерное давление. Необходимо, чтобы эксперимент прошел в спокойной обстановке.

Я хвалю Квест, чтобы наглядно продемонстрировать, что ее перевод из первой пары упряжки во вторую отнюдь не является наказанием.

Затем я отдаю приказ отправляться в путь:

— Мивук, Бюрка! Вперед!

Они устремляются вперед, и вслед за ними бросается и вся упряжка. Рукав, по которому мы движемся, узкий и извилистый, выводит нас на расширение реки, где я угадываю зоны снежной каши.

— Джи!

Этот приказ обе головные собаки выполняют почти одновременно, но Бюрка в своем стремлении опередить Мивука уж слишком сильно сворачивает в сторону.

— Йап! А теперь вперед! Вперед!

Последний приказ подтверждает, что выбранное направление движения является правильным и что нужно двигаться прямо вперед. Некоторые головные собаки не способны поворачивать направо и бежать строго в направлении того или иного ориентира. Таких собак все время уводит куда-то влево. Я сразу же замечаю, что Мивук пытается предугадать, в какую сторону им предстоит бежать дальше.

— Хорошо! Вперед!

Мивук украдкой берет на себя руководство движением упряжки. Бюрка на это не обижается. Теперь, когда соперницу убрали из головных собак, Бюрка соглашается с тем, что ее напарник ведет всю упряжку. Я не замечаю ни малейших проявлений ревности, ни малейшего раздражения с ее стороны, и это меня и удивляет, и очаровывает. Получается, что у меня для роли головных собак имеются теперь две прекрасные основные пары — Мивук с Квест и Мивук с Бюркой, а также запасная пара, состоящая из Квест и Бюрки.

— Хорошо, Бюрка! Хорошо, Мивук! Хорошо, мои маленькие собачки!

Мы движемся подобным образом в течение часа, пока не начинает темнеть. Когда Мивук показывает свою неуверенность в чем-то, Бюрка то поддерживает, то не поддерживает его инициативу, живо подталкивая того плечом, что придает Мивуку решительности. Он за этот день очень многому научился. Я не мог даже и представить, что получу такой результат, поставив его в голове упряжки. О собаках нам, несомненно, очень многое еще только предстоит узнать.

12

11 января, Китай, провинция Хэйлунцзян, 44 °C ниже нуля

Сегодня утром мы движемся с довольно большой скоростью. В результате осенних наводнений впечатляющее количество вырванных с корнями осин скопилось на изгибах реки, у островков, в старицах и на отмелях. Лесорубы, пользуясь зимой тем, что река замерзла, ездят по льду на стареньких мопедах. Они распиливают деревья, складывая в груды бревна длиной в три метра. За этими бревнами приезжают грузовики, оставляющие колесами на льду реки красивые следы, по которым мои собаки бегут теперь на приличной скорости.

Снова отправляясь в путь, я поставил во главе упряжки Мивука и Бюрку. Нужно было видеть умоляющее выражение на морде Бюрки и опасение, что ее с самого начала дня отодвинут в упряжке назад. Рядом с Квест я поставил Юника. Эти две собаки уживаются друг с другом достаточно хорошо. Квест, похоже, довольна тем местом, которое я ей предоставил. Она, во всяком случае, не очень эмоциональная и не склонна изливать свои чувства так, как это делает Бюрка. По правде говоря, я убежден, что она предпочитает бежать во второй паре вместе с Юником, чем во главе упряжки рядом со своей соперницей Бюркой.

Сразу позади Квест, в середине упряжки, находится идеальная пара, состоящая из двух братьев — Хэппи и Кали, которые бегут так равномерно, будто руководствуются метрономом. Хэппи продолжает набирать вес, обрастать мускулами и увеличиваться в размерах (теперь он чем-то похож на игрока в регби), тогда как Кали сохраняет поджарую фигуру бегуна-марафонца. Смотреть на то, как они бегут вместе, — просто удовольствие, ибо они идеально подходят друг другу. Дайте мне четырнадцать таких, как они, и я стану делать на самого себя ставки на самых больших скачках мира, в которых собираюсь принять участие следующей зимой…

Стоящие за ними Камик и Казан выглядят довольно бледно. Они отнюдь не плохие собаки, но по своему бегу — немного хаотичному, не очень-то равномерному и не отличающемуся легкостью — никак не могут сравниться с Хэппи и Кали, выдающимися ездовыми собаками. Кстати, Камик и Казан, находящиеся в самом низу иерархической лестницы моих собак, постоянно выглядят немного грустными.

— Хорошо, мой Камик! Хорошо, мой Казан!

Я не забываю их подбадривать и хвалить, и они благодарят меня за это тем, что вкладывают в выполняемую работу все свое сердце.

Непосредственно перед санями — неразлучные Дарк и Вольф. Добрый большой Вольф и веселый молодец Дарк. Эти двое вместе развивают мощность, которая способна сдвинуть с места сани даже в самых тяжелых ситуациях. Дарк уступает Вольфу в способности бежать резвой рысью, а потому, когда темп нарастает, ему приходится нелегко, однако, будучи упрямым и волевым, он никогда этого не показывает. Я не думал, что он способен выдерживать стабильный темп в течение нескольких дней подряд, но теперь пришлось переменить свое мнение о нем.

«Верь в своих собак!»

Это был первый совет моего большого друга Фрэнка Тернера, одержавшего победу в «Юкон Квест» — гонке, в которой он принимал участие двадцать раз и одним из величайших героев которой является. Он в течение зимы учил меня преодолевать на собачьей упряжке длинные дистанции, когда я по приглашению жил со своей семьей у него дома, в Юконе. Именно он открыл для меня и заставил полюбить мир грандиозных гонок на собачьих упряжках — мир, в котором каждый год рождаются легенды во время состязаний, считающихся одними из самых изнурительных в мире. Рядом с ним и с его помощью я научился совершать невозможное и добился от своих собак гораздо больше, чем мог себе представить.

«Верь в своих собак!»

Я помню этот совет и пытаюсь следовать ему, хотя это и не всегда удается. Примером тому являются уроки, которые мне преподнесли Мивук и Дарк.

Так какая из моих собак завтра преподаст мне очередной урок?

Когда я езжу на собачьей упряжке, то всячески стараюсь воспитать из своих собак замечательных спортсменов — так, как поступает со своими игроками тренер футбольной команды. Я постоянно ищу, что еще мог бы улучшить, каким образом мог бы придать большей уверенности собакам, у которых ее не хватает, как мог бы проявить особое внимание к тем из них, которые в таком внимании нуждаются. А еще — как перевоспитать тех, кто совершает ошибки, как устранить тот или иной недостаток, как усилить положительное качество. Подобный постоянный поиск и достигаемый в результате него прогресс являются источником морального удовлетворения, которое наряду с пейзажами, что мне доводится видеть, и встречами с интересными людьми и животными вызывает у меня восторг и заставляет любить — и даже обожать! — путешествия на собачьей упряжке.

За одним из поворотов, которые все чаще и чаще делает река, я замечаю рыбака — такого же, каких я уже встречал, однако этот окликает меня на английском:

— Хо-о-о-о! Where do you come from?^[3]

Прибегая к помощи тормоза, я останавливаю упряжку, прочно закрепляю якорь в трещине во льду и затем кладу сани на бок, наглядно показывая собакам, что мы задержимся здесь на некоторое время… Дарк такого понять, конечно же, не может.

— Дарк! Замолчи!

Я начинаю злиться, и он замолкает. Воспользовавшись этим, я объясняю по-английски, откуда тут взялся. В ответ узнаю кое-что об этом странном рыбаке, которому на вид около шестидесяти лет. Я говорю ему, что очень удивился, когда он обратился ко мне по-английски. Усевшись вместе со мной возле небольшого костра, который он развел неподалеку от своей рыбацкой полыньи, он рассказывает мне о себе.

Юнсилу — рыбак, сын рыбака и внук рыбака. Когда-то он ловил за полдня по десять-двенадцать килограммов рыбы, и этого вполне хватало для того, чтобы прокормить семью. Часть этой рыбы его родные съедали, а часть обменивали на то, что было необходимо для жизни, — иначе говоря, на самые обыкновенные вещи. Затем дети подросли и им захотелось обзавестись телевизором, телефоном… Тогда Юнсилу начал посвящать рыбалке больше времени и стал выуживать в день по двадцать, а то и по тридцать килограммов рыбы. Однако и другие рыбаки стали рыбачить больше, а потому рыбы в реке поубавилось и требовалось все больше и больше времени для того, чтобы поймать такое количество рыбы, в котором он нуждался для удовлетворения новых, все возрастающих потребностей своей семьи. В конце концов ситуация настолько ухудшилась, что он уже не мог вылавливать достаточно много рыбы, хоть и увеличил количество своих полыней и рыбачил по десять часов в день. Поэтому, чтобы повысить свои доходы, он, как и многие другие рыбаки, устроился работать на фабрику, изготавливающую бумажную массу. Поначалу он работал там по четыре часа в день, а затем — до десяти часов в день шесть дней в неделю. Он вообще перестал ходить на рыбалку, потому что та уже не приносила нужного дохода. Сейчас у Юнсилу уже есть телевизор, телефон и электричество, но он с ностальгией вспоминает о былых — благословенных! — временах, когда каждое утро отправлялся пешком на реку, чтобы наловить ровно столько рыбы, сколько было нужно ему и его семье для нормальной жизни.

И вот теперь каждое воскресенье — как, например, сегодня — этот пожилой китаец снова становится на один день рыбаком, однако уловы стали очень маленькими, потому что фабрика, на которой он работает, выбрасывает в реку слишком много целлюлозы и хлора… Поэтому он довольствуется тем, что слушает тетеревов, которые, усевшись на ветвях высоких сосен, все еще поют здесь по утрам. То, что поведал мне Юнсилу, могли бы рассказать о себе многие рыбаки, живущие на берегах таких же маленьких маньчжурских рек.

— А где ты выучил английский?

— На фабрике. Мой приятель выучил этот язык в армии, поскольку служил в войсках связи. Затем он угодил в тюрьму, а когда вышел на свободу, то приехал работать сюда.

Чтобы как-то скрасить себе жизнь на неинтересной работе, на которой часами приходилось совершать однообразные действия, Юнсилу придумал для себя антидот: он попросил приятеля, который жаловался, что забывает английский язык, потому что нет возможности в нем попрактиковаться, обучать его, что тот и делал в течение восьми лет. Сейчас они разговаривают между собой в основном по-английски, и Юнсилу, которому почти не предоставлялось возможности пообщаться на английском с кем-нибудь еще, кроме своего приятеля, ужасно рад, что ему подвернулся я. Расплываясь в широкой улыбке, он болтает без умолку и не позволяет мне снова отправиться в путь до тех пор, пока я не отвечу на многочисленные вопросы, которые он задает о моей стране, моей семье и моей работе.

— А это правда, что в Европе вы работаете в больших отапливаемых кабинетах, причем работаете очень мало, а денег зарабатываете много?

Я объясняю, что это отнюдь не общее правило, пусть даже некоторые люди в европейских странах и в самом деле зарабатывают большие деньги, ничего материального при этом не производя, — например, в сфере финансов. Тут же я пытаюсь на ходу перевести на английский язык удивительное пророчество индейцев кри, которое вспоминается как нельзя кстати:

Только после того, как будет срублено последнее дерево,

Только после того, как будет отравлена последняя река,

Только после того, как будет выловлена последняя рыба,

Только тогда ты поймешь, что питаться деньгами невозможно.

Вопросы и ответы следуют без остановки. Собаки начинают выказывать нетерпение, и мне приходится несколько раз вмешаться, чтобы их успокоить, потому что они — а особенно Дарк — выражают свое желание снова отправиться в путь тем, что дергаются и лают. Однако не может быть и речи о том, чтобы уехать отсюда, не поев и не выпив стакана чаю с этим рыбаком, который выглядит лет на двадцать старше своего возраста. Фабрика, хлор, ядовитые испарения привели к тому, что он состарился раньше времени.

Я покидаю его в твердой уверенности, что эта встреча стала для нас обоих настоящим подарком.

* * *

В течение второй половины дня — как мне иногда нравится делать, когда я нахожусь на санях, — я буду философствовать, вспоминая когда-то услышанную простую, но поучительную историю. Мне на память приходит несколько отрывков из книги Пьера Раби «К счастливой умеренности», которую я прочел незадолго до отъезда.

Я позволю себе — и будет понятно почему — воспроизвести текст объемом в четверть страницы, сопровождая его кое-какими комментариями.

Пьеру Раби было двадцать лет в конце 1950-х годов, когда он решил уйти «обратно к земле» от современной — и оторвавшейся от этой земли — цивилизации, когда у него перед глазами стало появляться то, что позднее назовут Славным тридцатилетием. Во Франции он видит грустное зрелище: и на полях, и на заводах человеку предлагают согласиться на своего рода самоотвержение только ради того, чтобы работал механизм экономики. Но что это за экономика? Вместо того чтобы распределять и перераспределять общие ресурсы между всеми людьми, глядя в далекуюперспективу, экономика ограничивается в своем стремлении к безграничному росту тем, что вводит хищничество в ранг науки. Утробная связь с природой нарушена. Природа отныне воспринимается лишь как месторождение ресурсов, которые нужно добывать. Добывать и расходовать. Жизненный опыт позволяет прийти к вполне очевидному выводу: только путем ограничения наших потребностей и наших желаний, путем добровольной сдержанности можно будет порвать с таким людоедским порядком, который называется «глобализация». Только таким образом мы сможем снова сделать человека и природу главной целью всех наших забот и на конец-таки вернем нашей жизни легкость и сладость.

Данная точка зрения, которую некоторые считают упрощенческой и утопической, потому что мир стал неуправляемым, приобретает в свете услышанной мною истории (и на фоне всего этого путешествия) особый смысл. Я, как и Пьер Раби (и, несомненно, не только он), отнюдь не склонен идеализировать прошлое или верить в миф о «добром дикаре». Я также не испытываю особой ностальгии по прежнему миру, который, будучи далеким от идеального, имел очень много недостатков. Однако современный мир, к которому я принадлежу, кажется мне более уязвимым, потому что полностью зависит от сложнейших технологий, которые, в свою очередь, зависят от обычных видов энергии. Мы без труда можем представить катастрофический сценарий для целых народов, которые будут обречены на слепоту и глухоту, если вдруг погаснут все экраны. Мне очень даже может пригодиться ферма, которую я унаследовал от дедушки и на которой сумею жить хорошо, свободно и независимо, если все-таки произойдет подобная катастрофа, признаки которой уже были заметны несколько раз, когда система, в которой мы живем, начинала барахлить. Мы ведь знаем, что в октябре 2008 года (ипотечный кризис) мы едва избежали катастрофы, механизм возникновения и развития которой нам прекрасно известен. Если бы тогда не произошло массированного и согласованного вмешательства правительств наиболее развитых государств с неизбежным и немедленным психологическим эффектом, то через несколько часов банки и прочие кредиторские организации, осаждаемые теми, кто хочет забрать свои денежные средства, начали бы закрываться за неимением достаточных ликвидных средств. Вся Франция тогда бросилась бы в магазины и на автозаправочные станции и опустошила бы имеющиеся там запасы за несколько часов. Офисы опустели бы, службы закрылись одна за другой, парализуя всю систему, прекращая электроснабжение и водоснабжение, ставя под угрозу доставку товаров… Люди бросились бы массово уезжать из городов, и это привело бы к созданию гигантских и трудно ликвидируемых пробок на дорогах. В таком дезорганизовавшемся мире начали бы происходить аварии и утвердилось бы право сильного. Кто тогда смог бы остаться в стороне от этой катастрофы?

А на ферме меня согреют горящие в печи дрова, и я знаю, как раздобыть пищу в лесах, на нетронутых лугах и в прудах Солони. Вместе со своей семьей я вполне смогу жить — просто, но довольно хорошо — в условиях полной самодостаточности. Убежденность в этом является очень важной и действует на меня успокаивающе. Я не смог бы жить в городе, чувствуя, что мои дети уязвимы и зависят от системы, которую считаю искусственной и способной рухнуть в любой момент, потому что в действительности мы находимся во власти того, что, с нашей точки зрения, находится в нашей власти. Предпочтение, отдаваемое интеллекту в ущерб умению что-то делать собственными руками, превращает большинство современных людей в немощных существ, всецело зависящих от существующей системы. Я использую и люблю Интернет, а также большинство других средств общения на расстоянии, я имею в собственности автомобиль и другие товары, называемые потребительскими, но я умею также соорудить хижину с помощью примитивного топора, умею развести огонь под дождем, умею охотиться и ловить рыбу, умею возделывать землю, умею отличать съедобные растения, ягоды и грибы от несъедобных. Все это успокаивает меня в ужасном вихре нашего безумного мира.

Как можно считать реалистичным принцип безграничного роста, на котором базируется мировая экономика, с его неизбежным следствием, заключающимся в огромной задолженности, призванной подкармливать эту искусственную систему? Как можно не принимать в расчет противоречия этой модели, не способной производить, не уничтожая, и несущей в себе гены собственного уничтожения?

Как очень хорошо написал Пьер Раби: «Мало-помалу проливается свет на масштабы пагубных последствий, к которым неизбежно приводит эта идеология, являющаяся, возможно, самой лицемерной за всю историю человечества».

Умеренность. Воздержанность…

В таком путешествии, которое совершаю я, вынужденный отказ от лишнего наглядно демонстрирует, что человеку обязательно нужно для существования, что является для него необходимым. Прихватить с собой больше самого необходимого означало бы недопустимо перегрузить это природное средство передвижения, которое делает из меня свободного человека. А разве не ощущения свободы ищу я в ходе подобных путешествий?

Однако свобода не подразумевает беспечности, ибо путешественник может заплатить своей жизнью, если неправильно определит, что следует взять с собой, а что — нет.

В пустыне Сахара рассказывают историю об одном путешественнике с Запада, который умер от жажды возле колодца, потому что забыл прихватить то, что всегда возят с собой все кочевники, — веревку и ведро, с помощью которых можно достать воду из колодца!

Мне нравится довольствоваться немногим, пусть даже мое поведение не всегда в этом отношении последовательно и пусть даже моя жизнь тесно связана с существующей системой, которую я хотя и осуждаю, но все же использую.

Когда я возвращаюсь из путешествия, то восторгаюсь водой, которая течет из крана, кофе, который я пью, чтобы окончательно проснуться (и который «готовится сам по себе» благодаря программируемой кофеварке), и светом, который загорается и разгоняет темноту в результате всего лишь надавливания на клавишу выключателя. Однако детям, которых я встречаю, я пытаюсь привить любовь к природе, включающую в себя уважение к ней и умеренность, основанную на осознании того, как много она нам дает. Эта благодарность по отношению к изобилию земли сама собой подразумевается у тех, кто остался жить в непосредственном контакте с ней. Впрочем, таких людей в наших богатых странах становится все меньше и меньше. Я в меру своих возможностей стараюсь пропагандировать образ жизни, основанный на умеренности. Я приношу свою капельку воды — так, как это делала птичка колибри.

Как-то раз в лесу случился огромный пожар.

Все животные, будучи не в силах ничего сделать, ошеломленно, с ужасом смотрели на бедствие.

Лишь маленькая птичка колибри принялась действовать: она набирала в клювик несколько капелек воды и выливала их на огонь.

Некоторое время спустя броненосец, раздраженный этими смехотворными усилиями, сказал:

— Колибри! Ты случайно не чокнулась? Капельками воды ты пожар не потушишь!

На что колибри ответила:

— Я это знаю. Но я делаю то, что могу.

Да простит меня читатель за то, что я отклонился от своего повествования и рассказал об этой маленькой Земле, по которой мне очень нравится путешествовать. О маленькой Земле, которая в настоящее время является единственным оазисом жизни, который мы знаем в бескрайней Вселенной, но в отношении которого поступаем абсолютно абсурдно, рубя ветвь, на которой сидим. Мы врезались в древесину уже довольно глубоко, так давайте предпримем какие-то меры, пока эта ветвь не обломилась. Давайте объединим ради этого наши силы и — самое главное — наши сердца.

13

Река выглядит сказочно: словно змея, она вьется по маньчжурской тайге среди возвышающихся над ней скалистых холмов. В ней есть зоны сильного течения, которые даже сильные морозы не смогли сковать льдом и от которых следует держаться подальше (что Мивук и Бюрка успешно делают). На льду виднеется множество следов косуль, свидетельствующих о том, что их популяция здесь очень большая. Нам навстречу попадаются несколько особей, возвращающихся с какого-то островка или же излучины. Мы появляемся перед ними совершенно неожиданно, поскольку движемся почти бесшумно: нас выдает лишь легкий шелест полозьев, скользящих по снегу.

Несмотря на сосульки, образующиеся на моих ресницах, которые липнут друг к другу и мешают нормально смотреть, я таращусь на окружающий пейзаж, чтобы насытиться этой упоительной красотой. К этому безмерному наслаждению добавляется еще огромное удовольствие, получаемое оттого, что Бюрка и Мивук действуют вместе так эффективно. Мы этим утром не просто прокладываем тропу на снегу — мы прямо-таки пишем на нем красивую партитуру, и та музыка, которую мы сочиняем, кажется мне прекрасной, гармоничной и мелодичной.

Поначалу я намеревался заменить Квест в качестве головной собаки лишь на несколько часов, но затем передумал. Она не хотела становиться во главе упряжки и, казалось, всем своим видом пыталась сказать: «Оставь их впереди, этих двоих. Мне очень хорошо с Юником».

Моя упряжка сегодня утром точно такая же, какой она была днем раньше, а подобное случается редко.

Мивук, будучи в роли головной собаки, взял на себя лидерство. Бюрка поддерживает и подбадривает его, когда тот начинает сомневаться. Случается это, правда, все реже и реже, поскольку он постепенно приобретает все большую уверенность в себе. Я тоже подбадриваю и хвалю его, позволяя проявлять инициативу. Эта собака меня изумляет. Мивук — прилежный и осмотрительный, однако, когда необходимо, он может действовать очень решительно. Кроме того, он обладает качеством, которое у головных собак встречается редко: он способен выбирать для себя далеко впереди ориентир и затем бежать строго по направлению к нему, пока я приказом не изменю траекторию движения. Он выполняет такой приказ плавно, без резких поворотов (а ведь склонность делать резкие повороты является недостатком у многих головных собак).

Однако Мивук еще не достиг такого уровня, при котором я мог бы назвать его «великой головной собакой». Находясь впереди, он тянет свою постромку уже не так усердно, как тогда, когда находился в середине упряжки, будто повышение до ранга головной собаки освобождает его от обязанностей рядовой ездовой собаки. Если Бюрка тянет постромку изо всех сил и задает высокий темп бега, то Мивук концентрируется на том, что напряженно ждет очередного приказа, и мне часто приходится подгонять его, чтобы он не задерживал всю упряжку. Кроме того, как и применительно к Дарку, во время остановок мне часто приходится охлаждать его нетерпеливость и желание побыстрее снова тронуться в путь, причем у него проявляется неприятная тенденция делать вид, что он не понял, когда я отдаю приказ оставаться на месте и ждать. В этом отношении ему следовало бы многому поучиться у Бюрки!

Что касается Квест, освобожденной от ответственной роли головной собаки, то она позволяет себе предаваться своей страсти — охоте. Она принюхивается к запахам, не оставляя при этом без внимания ни одного следа, но, крутя носом во все стороны, успевает делать это даже при быстром беге. Ее поведение забавляет меня, и я смотрю на то, как она всячески старается скрыть свою неуемную страсть к охоте. Это немного похоже на то, как школьник пытается отвлечь от себя внимание учителя в тот момент, когда вытаскивает из-под парты конфету и засовывает ее в рот. Нужно видеть, как она бросает взгляд в сторону, затем потихонечку смещается с тропы туда же и при этом украдкой поглядывает на меня, чтобы определить, что она может себе в данном случае позволить, а что — нет. Я довольствуюсь тем, что одергиваю ее, когда она позволяет себе уж слишком много вольностей, поскольку такое поведение вносит хаос в действия всей бегущей упряжки, правда, делаю это довольно сдержанно, и она все прекрасно понимает.

— Квест! Будь немного серьезнее!

Она с поджатым хвостом и раскаивающимся видом возвращается на тропу, однако десятью минутами позже опять берется за свое.

Хоть я и не люблю лукавое и даже коварное поведение этой собаки, которая отнюдь не глупая, мне все же очень нравится наблюдать, как она применяет это коварство, предаваясь своему любимому занятию — охоте. В охоте она прямо-таки ас. Судите сами: когда мы движемся вдоль одного из берегов реки, задевая обильно растущие там камыши, Квест с внезапностью неожиданно раздавшегося выстрела вдруг погружает голову в снег и тут же поднимает ее, уже держа в зубах куропатку, которую она схватила за крыло. Куропатки имеют обыкновение спать в норках, которые делают в снегу, резко бросаясь в него сверху вниз. Этих пернатых иногда застают врасплох во время сна хищники, тем не менее я сомневаюсь, что многим куропаткам случилось быть сцапанными бегущей ездовой собакой! Бедная куропатка, крепко схваченная за одно крыло, бьет другим, свободным крылом по морде Квест. Юник, прыгая рядом, пытается схватить куропатку за второе крыло. Квест, крепко сжимая челюсти, рычит, чтобы отогнать от себя Юника.

Вся упряжка, реагируя на это, ускоряет бег так, как будто у нее появилась возможность схватить где-то впереди других пернатых, и каждая собака хочет сделать это раньше своего соседа. В результате начинается какая-то бешеная гонка.

— Хо-о-о-о! Собачки! Потихоньку! Потихоньку!

Квест сталкивается с огромной дилеммой. Чтобы съесть куропатку, ей необходимо или менее чем за секунду выпустить ее крыло и впиться клыками в тельце, чтобы ее убить, рискуя при этом дать куропатке возможность удрать, или же и дальше держать куропатку за крыло и позволить другой собаке схватить эту птицу (что соседи Квест по упряжке и пытаются сделать!), продолжая при этом получать удары крылом по морде. Пока что Квест склоняется ко второму варианту, однако она, как и я, знает, что продолжаться так будет недолго. Чтобы помочь ей, я мог бы остановить упряжку. Квест тогда прижала бы куропатку лапами к земле и вцепилась зубами в туловище, чтобы убить ее и затем слопать. С моей стороны это означало бы обречь бедную куропатку на верную смерть, и я, не желая этого делать, решаю дать ей шанс удрать, поэтому продолжаю гнать упряжку вперед.

Куропатка выдыхается и бьет Квест по морде все слабее и слабее. Собаке очень медленно, но верно удается за счет небольших движений челюстью впиться в крыло куропатки покрепче.

Вскоре птица перестает двигаться.

Я останавливаю упряжку, чтобы дать Квест возможность съесть свою добычу. Та уминает ее за несколько приемов, проглатывая и перья, и лапы, и голову. Она не оставляет ни кусочка другим собакам, которые выражают явное желание поучаствовать в пиршестве. Но Квест сотрапезники не нужны!

Чтобы утешить остальных собак, я достаю из рюкзака то, что называю «закусками» и что представляет собой очень вкусное питательное месиво, замороженное порциями по двести граммов. Когда мы преодолеваем большие расстояния, я кормлю собак такой смесью примерно каждые три часа.

Я использую остановку для того, чтобы проверить состояние лап собак, поскольку знаю, что даже при движении по тропе из идеального снега между подушечками образовываются ледяные шарики, которые могут привести к воспалению и образованию трещин на коже. Если это произойдет, придется применять антисептическую и заживляющую мазь и защищать лапы с помощью специальных ботинок. Некоторые собаки, например Бюрка, Дарк и Камик, в этом смысле особенно уязвимы, а потому требуют повышенного внимания.

Во время таких коротеньких спонтанных стоянок собаки имеют право делать почти все, что только приходит им в голову. Не разрешается только драться и грызть постромки и потяг. Они могут прыгать на меня, выпрашивая ласку, отталкивать от меня друг друга, кататься в снегу и совершать различные шалости, которые я одобряю и даже провоцирую. Подобные моменты всеобщей «расслабухи» и взаимных заигрываний необходимы для поддержания равновесия в наших отношениях, так как во время бега я проявляю большую требовательность и не позволяю происходить ничему нежелательному.

Прежде чем снова отправиться в путь, я привожу все в порядок. Собаки моментально понимают, что отдых закончился, тем более что по мере приближения конца привала они становятся все более беспокойными и не думают больше ни о чем, кроме как о том, чтобы быстрее помчаться по тропе!

Мы продолжаем наше путешествие. Солнце раскрашивает вершины деревьев во все цвета радуги и наполняет реку своим светом. В ясном голубом небе — ни облачка. Мы все еще находимся в центре огромного антициклона, стабильного и длительного. Температура по-прежнему держится низкая — между сорока и сорока пятью градусами мороза, однако выносить такой холод вполне можно, потому что нет ветра. Участки незамерзшей воды, которых на этой реке довольно много, являются следствием необычно теплой погоды в начале зимы. Они постепенно затягиваются льдом. Поскольку уже целый месяц не идет снег, не составляет никакого труда отличить свежий лед от старого и понять, на каком участке находиться опасно, а на каком — нет. По правде говоря, я испытываю настоящее удовольствие, расшифровывая эти признаки, которые зима предоставляет тем, кто умеет в них разбираться. Я проехал тысячи — а может, и десятки тысяч — километров по замерзшей поверхности морей, озер и рек, и удовольствие, которое я испытываю, точно выбирая безопасный маршрут на льду, очень похоже на удовольствие, которое ощущает музыкант, сумевший хорошо сыграть по нотам трудное музыкальное произведение.

На одном из поворотов река огибает желтовато-коричневый утес, на вершине которого клонятся в нашу сторону высокие сосны. На утесе я замечаю двух волков, которые в течение минуты разглядывают мою упряжку, прежде чем исчезнуть в березовом лесу. Судя по количеству косуль и оленей, обитающих в этих местах, волкам здесь, похоже, живется неплохо, поэтому они, по-видимому, ревностно охраняют свою территорию. Чуть дальше мы вспугиваем несколько групп тетеревов, которые, завидев нас, взлетают с ветвей сосен и устремляются прочь. Чуть дальше мой взгляд натыкается на кабана, спокойно переходящего замерзшее русло реки. Заприметив его, собаки ускоряют бег. Кабан нас еще не обнаружил, потому что мы движемся очень тихо, и я даже начинаю бояться, как бы мы не оказались рядом, прежде чем он нас заметит. Что тогда произойдет? Не успеваю я закончить мысль, как кабан вдруг резко останавливается, в течение доли секунды смотрит на нас, а затем изо всех сил бросается прочь и, добежав до берега, одним прыжком исчезает в лесу. Можно сказать, ему повезло, отделался лишь сильным испугом. Как и при других встречах с дикими животными, Квест приходит в состояние сильного волнения и всячески пытается увлечь всю упряжку в погоню за потенциальной дичью.

— Квест!

Призыв к порядку весьма своевременный, потому что товарищи Квест — хотя и не такие темпераментные охотники, как она, — только и ждут чьего-нибудь сигнала. Поэтому необходимо быть очень убедительным, чтобы помешать им превратиться в охотничьих собак!

Моя самая первая собачья упряжка состояла из сыновей и дочерей Очума — самца сибирской охотничьей лайки, которого я скрестил с гренландской собакой, и в жилах этих животных текло слишком много крови охотничьей собаки, чтобы я мог подавить их охотничьи инстинкты. Завидев дикого зверя, они устраивали бешеную погоню, которая неизбежно заканчивалась тем, что преследуемый зверь спасался либо на ветвях деревьев, либо в норе. Когда этих собак охватывал охотничий пыл, остановить их было невозможно!

Что касается собак этой упряжки, то их гены изменялись по мере скрещивания с аляскинскими хаски, поэтому сдерживать их гораздо легче, пусть даже Квест и представляет собой настоящую Диану-охотницу — древнеримскую богиню охоты.

* * *

В конце дня следы диких животных попадаются реже, что свидетельствует о том, что мы приближаемся к деревне. Это подтверждается также тем, что я встречаю по дороге несколько рыбаков и лесорубов, а на снегу все больше и больше следов от мотосаней, которые почему-то резко сворачивают и углубляются в лес вплоть до своего рода поляны, находящейся неподалеку от реки. От поляны в разные стороны ведут две тропы. По какой из них мне следует ехать? В моем распоряжении всего лишь бумажная карта масштаба 1:1500000. Что касается устройства GPS, то в нем нет электронной карты данной местности. Поэтому приходится довольствоваться тем, что показывает обычная карта, довольно примитивная и не отличающаяся точностью, поскольку данные на ней искажены в интересах государственной безопасности и военной тайны. На карте указано несколько деревень, однако в действительности они находятся в других местах, причем такие «несоответствия» могут доходить иногда до пятидесяти километров! Так что выбирать направление мне приходится зачастую наудачу, тем более что рыбаки и лесорубы, которых я изредка встречаю, если и понимают, о чем я спрашиваю, дают такие расплывчатые объяснения, что я не уверен, правильно ли их понял. Общаться с ними мне очень и очень трудно. Кроме карты, у меня есть лист бумаги, на котором я попросил переводчика написать по-китайски названия деревень и следующие фразы: «Не могли бы вы показать мне дорогу, по которой я смогу добраться до этой деревни?»; «Не могли бы вы сказать, сколько километров отсюда до этой деревни?»; «Не могли бы вы сказать, как называется эта деревня?» Для пополнения моего «арсенала», состоящего из карты и заранее написанных фраз, я держу при себе блокнот и карандаш, которые очень полезны при общении двух людей, разговаривающих на разных языках. А также на самый крайний случай у меня есть спутниковый телефон, по которому я в конце каждой недели сообщаю сводку происшедших событий моим друзьям из «RTL». При необходимости я связываюсь по нему с переводчиком, который постоянно находится рядом с Пьером и Арно в одной из деревень, являющихся промежуточными пунктами моего маршрута, и, объяснив ему, в какой ситуации я оказался и что меня интересует, передаю телефон своему собеседнику. Эти двое разговаривают друг с другом по-китайски, а затем переводчик переводит ответ повстречавшегося мне китайца на французский язык. Это не так-то просто и не очень эффективно, потому что по непонятной мне причине разговор по телефону между переводчиком и повстречавшимся мне китайцем получается довольно долгим, даже если я задаю очень простой вопрос, например такой:

— Спроси его, по какой дороге мне следует поехать — по правой или по левой?

Затевается долгий разговор по телефону, батарея постепенно разряжается, и я начинаю нервно пинать снег. Китаец, который не говорит, а кричит в телефон, в конце концов отдает телефон мне, и я узнаю от переводчика, что в нужную мне деревню можно добраться по той дороге, что справа и на мотосанях до нее ехать часа три…

— Хорошо, это понятно, но сколько все-таки километров?

— Этого он сказать не может. Но он предупреждает, что ехать по этой дороге будет трудно, потому что она проходит по очень плохому болоту и там много снежной каши^[4].

— Что же мне тогда делать? Поехать по той дороге, что слева?

— Передай ему телефон, я у него спрошу.

— Хорошо, но прошу тебя, сделай это быстро и… не надо сложных объяснений.

Следует новый бесконечно долгий разговор, во время которого у меня возникает впечатление, что собеседники ругаются. Однако затем я понимаю, что у них просто такая манера беседовать.

Снежная каша представляет собой месиво из воды и снега

1 — опасный участок; 2 — надежный участок; 3 — участок, которого нужно избегать; 4 — надежный участок; 5 — лед; 6 — снег; 7 — снежная каша; 8, 9 — пустота; 10 — вода

Наконец китаец протягивает мне телефон.

— Та дорога, что справа, ведет не к той деревне, которую ты ищешь, а к другой, которая находится довольно далеко оттуда, в горах. Однако сначала ты должен поехать именно по ней, но только до развилки, возле которой живет его двоюродный брат. У этого брата он предлагает тебе сделать остановку, и тот сможет объяснить, как дальше ехать в нужную тебе деревню. По его словам, потребуется еще два дня, чтобы туда добраться.

— Чтобы добраться куда — к его двоюродному брату или в нужную мне деревню? Подожди-ка, а ведь он говорил, что до той деревни ехать часа три… Или на самом деле дольше?

— Передай ему телефон.

Так продолжается до тех пор, пока полностью не разряжается батарея. Этот разговор обошелся мне по меньшей мере в пятьдесят евро, но мало что изменил, если не считать того, что я настолько разнервничался, что, несмотря на мороз, мне стало жарко. Я показываю китайскому рыбаку, что поеду той дорогой, что справа. К моему удивлению, он начинает оживленно жестикулировать и громко произносить какие-то нечленораздельные фразы, тем самым, по-видимому, призывая меня ехать по той дороге, что слева. Я уже ничего не понимаю. Я показываю ему карту и написанное на листке название деревни и пытаюсь объяснить, что согласен сделать остановку у его брата, но ничего не помогает. Потеряв терпение, я отправляюсь в путь по дороге, что слева. Я понятия не имею, куда она приведет, но мне необходимо поехать в каком-то направлении. По реке я дальше ехать не могу: коротенькая разведывательная экспедиция вдоль ее русла показала, что здесь можно запутаться в многочисленных рукавах, островках и болотцах, тем более что путь то и дело преграждают деревья, вырванные с корнями во время осеннего наводнения. Я знал, что при приближении к истоку этой реки мне неизбежно придется съехать с ее русла, но надеялся, что произойдет это еще не скоро и что я смогу ехать по ее льду по меньшей мере до конца дня. Именно поэтому я сделал в результате этой разведывательной экспедиции полуоборот и вернулся к развилке, где натолкнулся на этого китайца и ужасно обрадовался, полагая, что получу от него надежные сведения о том, по какой дороге мне следует ехать. Да-а, плохо я знаю жителей этой страны…

Дорога — никудышная. Глубокая колея продавлена грузовиками, нагруженными лесом, и полозья саней то и дело соскальзывают в нее. Соскальзывают в нее и лапы собак, и тем это не нравится. Поэтому на ближайшей развилке, не имея ни малейшего понятия о том, куда какая дорога ведет, я без колебаний сворачиваю на ту, где нет подобной колеи и которая гораздо больше подходит для собачьей упряжки. Пусть даже мы и заблудимся, но двигаться будем по той дороге, что лучше. Руководствуясь принципом, что по любой из дорог, которые ведут хотя бы приблизительно в сторону запада, я неизбежно попаду в какую-нибудь деревню и оттуда смогу, сориентировавшись на местности, попасть в деревню, которая мне нужна, я стремительно продвигаюсь на своей упряжке вперед. Если немного повезет, я натолкнусь на какого-нибудь человека, который в конце концов сообщит понятную и надежную информацию. А почему бы и не помечтать?

Впрочем, преодолев расстояние в пятьдесят километров и миновав две другие развилки, я вынужден посмотреть правде в глаза. Тут во всей округе ни души, и в дополнение ко всему передо мной теперь разбегаются в разные стороны различные тропы, тогда как две деревни вроде должна была бы соединять одна утоптанная дорога.

Я заблудился.

Но ничего страшного. В санях есть все, что мне и моим собакам может потребоваться, в том числе и запас еды на три дня. Я утешаю себя надеждой, что рано или поздно натолкнусь на какое-нибудь селение, какой-нибудь дом, какого-нибудь человека…

К концу дня в душу начинают закрадываться сомнения. А не следует ли мне сделать полуоборот и вернуться на дорогу, которая вроде бы была главной и с которой я свернул на дорогу второстепенную, начавшую отклоняться теперь уж слишком сильно к югу?

Я взвешиваю все «за» и «против». Одна часть меня выступает за то, чтобы продолжать двигаться вперед, другая — за то, чтобы сделать полуоборот. Тем не менее я — и во время путешествий, и вообще в жизни — не люблю поворачивать назад и потому решаю двигаться вперед. А зря…

Тропа, по которой мои собаки бегут с хорошим темпом, постепенно поднимается на что-то вроде плато, на котором лес очень быстро редеет и сходит на нет. И тут я замечаю на снегу свежие следы, которые узнал бы среди тысячи других следов. Северные олени.

Чуть позже я подъезжаю к маленькому деревянному домику, где никого не обнаруживаю. На его обитателей я наталкиваюсь через несколько километров: семейная пара оленеводов возвращается пешком оттуда, где пасется стадо оленей, за которым они присматривали.

С помощью карты, листа бумаги, карандаша и спутникового телефона (батарея которого, после того как он полежал в теплом внутреннем кармане моей куртки, слегка «ожила») мне в конце концов удается выяснить, где я нахожусь и как добраться до интересующего меня селения. Как я и предчувствовал, мне действительно придется ехать обратно по своим следам в течение нескольких часов, а затем повернуть на первой развилке направо и на второй — тоже направо. Вот тогда-то я вернусь на «большую дорогу», по которой смогу добраться прямиком до нужной мне деревни.

В добрый час!

Мы с новыми силами мчимся вперед, пока не наступила ночь. Собаки, хотя мы уже больше ста километров как «на ногах» — вернее, «на лапах», — не выказывают признаков усталости. Они рады, что бегут по тропе с идеально подходящей для ездовых собак поверхностью.

14

Даже если я немного заблудился, а этот долгий этап прихватил собой и часть ночи, мне сегодня было не так уж и плохо по сравнению с тем, что довелось вынести в течение нескольких дней Арно и Пьеру. Как я уже сообщал, у меня одно путешествие, а у них — другое, и я не стану рассказывать об их путешествии, однако, встречая их и слушая отрывочные рассказы о том, как много злоключений им довелось пережить, я начинаю понимать, как мне повезло в том, что у меня такие настойчивые спутники. Чтобы прибыть к этому месту сбора, они, двигаясь из последней деревни, в которой со мной расстались, были вынуждены сделать огромный крюк по труднопроходимому маршруту. У них десять раз случались поломки, и они угодили в аварию, когда грузовик ударился в прицеп, оставленный на обочине дороги… Не говоря уже об местном административном произволе, жертвами которого они не раз становились. Они спали ночью в среднем по четыре часа, тем не менее упорно продолжали двигаться вперед.

Мы устраиваем себе день отдыха и пытаемся определить наилучший маршрут по бассейну рек Амур и Аргунь и большого озера Далайнор. Собаки тем временем отдыхают, едят, наслаждаются долгим массажем и спят после того, как им хорошенько смажут лапы.

Администрация города Хучжун очень любезна. Она оказывает нам действенную и очень ценную помощь. Мы все уже сильно устали, хотя не достигли еще и середины маршрута. Нам показывают лесную дорогу, которая оказывается идеальной, потому что автомобили по ней зимой не ездят. Именно по этой дороге я преодолею перевал, через который доберусь до территории Внутренней Монголии и тем самым покину ареал обитания тигров, которых так и не увидел.

Я знал, что в Китае шансы увидеть тигра практически равны нулю, но разве мне не говорили то же самое, когда летом 2010 года я отправился погулять по парку, который расположен неподалеку от города Чэнду и в котором несколько коал живут как дикие животные? Я встретил одного из них и даже смог сфотографировать с помощью встроенного в телефон фотоаппарата. Ни один китаец не хотел мне верить — все они полагали, что это фотомонтаж. Я не стал ни с кем спорить, я был доволен и тем, что точно знаю, что видел этого зверька, и мне не было необходимости убеждать в этом кого-то еще. Однако сегодня я поменял бы десяток коал на самого захудалого тигра! В глубине души я немного злюсь на этого представителя семейства кошачьих. Я считаю, что вполне заслуживаю того, чтобы увидеть хотя бы одного из них. Разве я затевал свое путешествие не ради того, чтобы встретиться с тигром? Что нужно еще сделать, чтобы заслужить подобную привилегию? Я вернусь и выслежу тигра. Я найду его следы и пойду по ним. И буду идти столько дней, сколько потребуется, пока не увижу того, кто оставляет эти следы, — самого тигра.

* * *

Тропа действительно замечательная. Она самая лучшая за все то время, в течение которого мы совершаем данное путешествие. Она проложена по красивым холмам, заросшим березами, соснами и осинами. Мы движемся без особого напряжения по лесной дороге, на которой мне не нужно справляться с предательски скользким льдом, крутыми виражами и акробатическими спусками. Я могу позволить себе полюбоваться пейзажами, помечтать и насладиться ездой почти по прямой на своих собаках, которые бегут себе в удовольствие. Я восхищаюсь удивительно слаженными действиями собак и пропитываюсь исходящей от них энергией. Я люблю чувствовать, что им нравится находиться здесь, рядом со мной, нравится мчаться по этой живописной местности, где едва ли не на каждом метре делаешь для себя какое-то открытие. Их, насколько я вижу, радуют мои веселые подбадривания, и они оглядываются и смотрят на меня заговорщическим взглядом, как будто говоря: «A-а, да, сегодня утром все просто замечательно!»

Должен признаться, я прилагаю немалые усилия к тому, чтобы все было замечательно. Я останавливаю упряжку, дабы распутать постромки, подогнать шлейки и проверить лапы. Мои сани — в полном порядке. Я смотрю за тем, чтобы они были сбалансированы, и для этого перемещаю немного больше груза назад, а затем тщательно закрепляю его с помощью эластичных ремней. Я раздаю собакам «закуски», и мы совершаем безостановочный пробег длительностью четыре часа, в полной мере наслаждаясь великолепным утром и этой местностью, которую солнце наполняет ласковым, успокаивающим светом.

Холод никуда не делся. Он для меня как старый друг, все недостатки и все достоинства которого мне прекрасно известны. Сегодня утром мороз довольно сильный, однако его даже приятно чувствовать теперь, когда солнце понемногу нагревает воздух.

Мы движемся в основном в гору в течение почти часа, когда вдруг оказываемся на перевале и проезжаем там через большую разноцветную арку, которая стоит как раз на границе провинции Хэйлунцзян и автономного района Внутренняя Монголия. Собаки замедляют бег, полагая, видимо, что мы сейчас сделаем остановку. Как они догадались, что я и в самом деле намеревался здесь ненадолго остановиться? Это для меня тайна.

Поскольку поблизости нет никаких признаков цивилизации — ни хижин, ни хозяйственных построек, — я прихожу к выводу, что в понимании моих четвероногих спутников эта арка, находящаяся в конце подъема, сама по себе символизирует конец очередного этапа путешествия и, возможно, является подходящим объектом для того, чтобы сделать возле него привал. Собаки довольно долго бегут медленно, не решаясь ни ускориться, ни остановиться. «Ну так что, хозяин, останавливаемся?» Я отвечаю согласием, надавливая на тормоз. С высоты этого перевала открывается великолепный панорамный вид. До самого горизонта тянутся покрытые деревьями холмы, освещаемые лучами клонящегося к закату солнца. В этих лучах снег приобретает сиреневые оттенки. Вдали я замечаю огромное свободное пространство — что-то вроде длинной и широкой заболоченной равнины, по которой течет река. Далекодалеко движется черная точка. Это, должно быть, лось: я видел на подъеме много лосиных следов. То, что в начале зимы выпало мало снега, для лосей является подарком судьбы. Лось весит до семисот килограммов, и идти по глубокому снегу ему трудно, пусть даже в течение всей зимы он, перемещаясь с одного места кормежки на другое, использует одни и те же тропы. Волки, чтобы одолеть это мощное рогатое животное, сначала пытаются заставить его сойти с этих троп и пойти по глубокому снегу, а затем уже нападают. Лось, осознавая, что в глубоком снегу он будет обречен, очень редко попадается в подобную ловушку, однако волки отличаются терпеливостью и настойчивостью. Они неотступно следуют за лосем, держа его в напряжении, и пытаются использовать особенности местности и ошибки самого лося для того, чтобы согнать его с утоптанных тропинок. Подвергшись преследованию со стороны волков, это животное в большинстве случаев предпочитает повернуться к ним передом и броситься в атаку, пытаясь ударить по голове одного из наседающих на него хищников.

В подобной ситуации хищники вынуждены временно отступить или даже отказаться от своей затеи. Встреча едущего на собачьей упряжке человека с лосем может закончиться трагически. Увидев, что к нему приближается собачья упряжка, лось в целях самозащиты бросается в атаку на собак, которых принимает за стаю волков. Повреждения у собак при этом могут оказаться значительными, поскольку, будучи привязанными постромками к потягу, они не могут ни убежать, ни толком уклониться от ударов. Поэтому я предпочитаю увидеть лося где-нибудь вдалеке, а не на тропе, по которой мы движемся…

Наша остановка довольно короткая, и мы снова отправляемся в путь, потому что на перевале дует ветер, от которого холод становится весьма ощутимым. Я позволяю собакам стремительно мчаться по простирающемуся перед нами замечательному равномерному спуску и лишь слегка надавливаю на тормоз, чтобы они не переусердствовали. Местность вокруг красивая. Мы пересекаем зону с густой лесной порослью, где, судя по следам на снегу, обитает несметное множество зайцев. Затем я различаю далеко впереди собаку, которая, сидя посреди тропы, смотрит, как мы приближаемся. Мои собаки, загоревшись любопытством, тут же ускоряют бег.

Но это, оказывается, не собака, а крупная рысь. Я замечаю это сразу же, как только она встает и делает шаг-другой в нашу сторону — как будто хочет нас получше рассмотреть. Рысь темно-рыжая. Великолепный самец в расцвете сил. Собаки мчатся во всю прыть, быстро сокращая расстояние, которое отделяет нас от этой громадной кошки. Когда она наконец отпрыгивает в сторону (делает, словно на пружине, один огромный прыжок), мы находимся от нее на расстоянии не более десяти метров.

Рысь исчезает, ловко двигаясь по снежному покрову. С мохнатыми лапами в форме снегоступов она может очень быстро перемещаться по глубокому снегу, не утопая в нем. Эта представительница семейства кошачьих не бежит по снегу, а прямо-таки летит над ним, едва касаясь его лапами и оставляя после себя белое облачко снежной пыли, которое тянется за ней, как шлейф. Я не нахожу объяснения, почему рысь так долго выжидала, прежде чем броситься наутек. Может, она была ослеплена ярким солнцем, которое клонилось к горизонту позади нас, поэтому увидела сани в самый последний момент?

Я замечаю группу сухих, но еще не повалившихся сосен, и решаю разбить возле них лагерь. Остановив упряжку, я поспешно развожу костер, потому что после того, как солнце исчезло за лесом, холод снова усилился. На горизонте по-прежнему ни облачка. Небо — равномерного металлического цвета. Оно быстро темнеет. На нем уже начинают появляться звезды. Словно в ответ на тявканье охотящейся лисицы, откуда-то издалека доносится вой волка. Я укладываю собак на толстую подстилку из еловых ветвей.

* * *

На следующий день мороз становится еще более колючим, что отнюдь не мешает нам мчаться по этой замечательной тропе. К сожалению, она вскоре соединяется с дорогой, по которой вывозят заготовленные лесоматериалы. Колеса грузовиков оставили на ней множество глубоких следов, а потому движемся мы как попало и с трудом. Кали и Казан, по своему обыкновению, бегут немного в хаотичной манере, резко смещаясь то вправо, то влево, как будто желая свернуть в сторону с этой отвратительной дороги.

— Казан! Кали! Перестаньте шарахаться туда-сюда!

Мои слова ничего не меняют, потому что Казан и Кали не понимают, в чем я их упрекаю. Это очень скоро становится понятным, потому что, как только я прикрикиваю на собак, они начинают сильнее тянуть свои постромки, вообразив, по-видимому, что я критикую их за то, что они с недостаточной силой тянут вперед сани. Но нет, тянут-то они очень хорошо. Как же им объяснить, в чем заключается их вина?

А вот Дарк и Вольф справляются с неровностями дороги так, будто проблем не существует. Они оба похожи на эдаких полноприводных четырехколесных внедорожников. Бегущие во главе упряжки Мивук и Бюрка, почувствовавшие себя более свободно после того, как я удлинил веревочку, соединяющую их ошейники, оспаривают друг у друга право решать, по какому именно пути будет мчаться упряжка. Колеса больших грузовиков, на которых китайцы перевозят лес зимой, продавили две широкие канавы, отделенные друг от друга чем-то вроде округлой выпуклости, которая покрыта тонким слоем свежевыпавшего снега и через которую собаки могут без труда перепрыгнуть. Не важно, по какой канаве поедут сани, по левой или по правой, но необходимо выбрать что-то одно и придерживаться этого решения. Мы не можем двигаться одновременно по обеим канавам. Когда мы движемся по правой канаве, Мивук вдруг резко перепрыгивает в левую, причем делает это так неожиданно, что у Бюрки не хватает ни времени, ни сил на то, чтобы этому воспротивиться. Мивук своим поступком попросту застал ее врасплох. Она вроде бы смиряется с этим, но затем неожиданно поступает точно таким же образом, как и Мивук, и, не оставляя ему другого выбора, тянет его за собой в правую канаву. Мивуку волей-неволей приходится подчиниться, но он то и дело дергается влево, пытаясь вернуться в «свою» канаву и заставить Бюрку последовать за ним. Однако Бюрка сопротивляется, и Мивук прекращает свои неуклюжие попытки, осознавая, что, чтобы добиться своего, ему нужно снова захватить Бюрку врасплох. Именно так он и поступает пятью минутами позже, когда Бюрка ослабляет бдительность и когда попадается подходящее место для маневра: расстояние между канавами становится меньшим, чем оно было раньше…

Я усмехаюсь. Они просто балуются или же начали друг с другом маленькую войну? Эти два партнера, прекрасно дополняя друг друга, пока еще даже не пытались соперничать. Почему же сейчас они оспаривают право выбора канавы, как это сделали бы двое мальчишек по поводу какой-нибудь безделушки? Из спеси?

Этот цирк длится довольно долго. Я позволяю это делать, забавляясь наблюдением за их маневрами и с большим любопытством ожидая, чем же все закончится. При каждой смене канавы остальные собаки безропотно следуют за Мивуком иБюркой, легко перескакивая из одной канавы в другую. Применительно к саням это не так просто, но вполне осуществимо. Мне приходится дергать за рулевую дугу и использовать свой вес для того, чтобы не позволить саням перевернуться.

После того как мы целых десять раз меняем канавы, я — поскольку никто из двух соперников не собирается уступать — принимаю решение вмешаться.

— Перестань, Бюрка! Мивук, хватит этого цирка!

Мой тон однозначно показывает, что я не одобряю их действия, однако ни одна из собак не обращает на это никакого внимания.

Что же делать? Я, получается, столкнулся с интересной дилеммой! Чтобы их соперничество прекратилось, я должен выбрать какую-то одну канаву и заставить собак бежать по ней. Нет вроде бы ничего проще, но какую канаву мне следует выбрать? Ту, которая тянется справа и которой отдает предпочтение Бюрка, или ту, которая проходит слева и на которую тянет упряжку Мивук? Принять решение в пользу одного из них в ущерб другому, тогда как виноваты они оба?

Не присутствую ли я сейчас при своего рода примитивной пародии на действия наших политиков, которые — как из правого, так и из левого политического лагеря — систематически осуждают действия друг друга, причем независимо от того, согласны они в душе с этими действиями или нет?

Из двух политиков все-таки можно выбрать того, кто является «меньшим злом», а вот в том, что касается моих собак, не может быть и речи о том, чтобы отдать предпочтение кому-то одному, тем более что обе канавы различаются только своим расположением: одна находится справа, а другая — слева!

Данное затруднение дает мне повод сделать привал. Я останавливаю собак, заставив их свернуть с дороги в сторону, и устраиваю им небольшую передышку, которой пользуюсь для того, чтобы проверить состояние их лап и раздать «закуски». Когда мы снова отправляемся в путь, я становлюсь перед Мивуком и Бюркой и веду Бюрку за ошейник к правой канаве, которая попросту находится ближе к тому месту, где мы делали привал. Это вообще-то та канава, которой отдавала предпочтение Бюрка, однако я надеюсь, что и Мивук, и Бюрка о своем недавнем соперничестве уже забыли. Как бы там ни было, это теперь канава, которой отдаю предпочтение я, и я намереваюсь заставить их это понять. Мивук, который уже тянет влево, дает мне желанный повод для того, чтобы это сделать.

— Нет! Нет! Все, цирк закончился. Вы поняли? И тебя, Бюрка, это тоже касается!

Они выгибают хребет. Я так резко повысил голос, что остальные собаки даже и не шевелятся. Все они искоса — и немного жалобно — поглядывают на меня, задаваясь вопросом, какая это муха меня укусила.

Мы снова продолжаем наш путь.

— Повнимательнее, Бюрка! Повнимательнее, Мивук!

Эти двое натягивают свои постромки и устремляются по прямой линии вперед. Я их хвалю, и все возвращается на свои места. Порядок восстановлен. Лишь один разок Мивук, словно проверяя меня или же пытаясь выяснить, правильно ли он все понял, потихоньку сворачивает в сторону левой канавы, однако тут же прозвучавшее «Нет!» заставляет его повернуть обратно. Больше он таких попыток делать не будет.

— Хорошо, собачки!

Снова почувствовав уверенность в себе и радуясь тому, что мир и согласие восстановлены, мои собаки с еще бóльшим рвением устремляются вперед.

15

18 января, Китай, автономный район Внутренняя Монголия, 39 °C ниже нуля

В течение четырех дней мы движемся от деревни к деревне по узким заснеженным дорогам, на которых лишь изредка встречаются автомобили. Узнав непонятно каким образом о том, что я буду проезжать неподалеку от их дома, некоторые местные жители выходят нам навстречу и просят меня сфотографироваться с ними. Я охотно соглашаюсь, тем более что жители этих маленьких населенных пунктов очень любезны и всячески стараются мне чем-нибудь помочь.

На смену довольно сильному холоду приходит относительное «потепление», во время которого столбик термометра поднимается до уровня тридцати градусов мороза. Небо по-прежнему абсолютно чистое, и лишь на рассвете да с наступлением сумерек на нем появляется что-то вроде прозрачной дымки, тянущейся иногда довольно длинными полосами и предвещающей изменение погоды, которое все никак не происходит…

Мы движемся быстро, преодолевая где-то по сотне километров в день по заснеженным дорогам, слой снега на которых постепенно уменьшается. Что вскоре останется от этого слоя, который становится все более и более тонким по мере того, как мы движемся на запад?

Сто километров до деревни, от которой я должен буду ехать по замерзшей реке Туюнь, мне приходится преодолевать не на санях, а на карте. На дороге в некоторых местах вообще нет снега. Вечером жители этой деревни сообщают нам, что никто из них не помнит, чтобы снега зимой выпадало так мало. Глядя вокруг, трудно им не поверить. За несколько прошедших десятков лет эта зима, наверное, самая неподходящая для проведения такой экспедиции, какую затеял я!

Река Туюнь частично покрылась льдом, но вместе с тем и очень тонкой пленкой снега, под которой скрывается скользкий лед. На такой поверхности собаки очень легко поскальзываются и могут пораниться. После недавнего забавного и одновременно удивительного инцидента, происшедшего между Мивуком и Бюркой на колее, Мивук снова стал лидером упряжки. Я позволяю ему это, весьма удивляясь его разумным и удачным инициативам, и вмешиваюсь только в том случае, если замечаю опасные зоны, а также многочисленные зоны со снежной слякотью. Река замерзла крайне неравномерно, и нам лишь изредка удается двигаться по прямой линии несколько километров подряд — так, как это обычно происходит на нормально замерзших реках. Как и все прочие водные артерии, по которым мы двигались, эта река плохо замерзла из-за того, что начало зимы было слишком теплым, и вот теперь мы сталкиваемся с последствиями этой аномалии.

На одном из неблагоприятных участков торосов Бюрка поскальзывается, взвизгивает от боли и начинает хромать. Я немедленно останавливаю упряжку, ставлю Квест рядом с Мивуком и размещаю Бюрку в специальном месте в задней части саней. Это уютное местечко на санях я называю медпунктом. Бюрка, кстати, охотно позволяет усадить себя на сани, потому что прекрасно понимает, что бежать пока не может. Я долго массирую ей пострадавшее место, используя восстановительный бальзам «Альживаль», а затем мы снова отправляемся в путь.

По первой команде, которую я даю, Бюрка вздрагивает, как будто эта команда касается и ее. Мне приходится успокаивающе погладить ее одной рукой по хребту, крепко держась другой рукой за рулевую дугу саней.

— Тихо, тихо, моя красавица! Сиди себе здесь тихонько!

Она успокаивается, расслабляется и прищуривает глаза от удовольствия, которое ей доставляют мои ласки. Когда я прекращаю гладить, она издает какие-то звуки, выражающие недовольство.

— Тихо, Бюрка, мне ведь нужно управлять санями!

Сидя в санях на небольшом возвышении, Бюрка наблюдает за упряжкой точно так же, как это делаю я. Я дорого бы заплатил, чтобы узнать, что сейчас происходит в ее голове! Анализирует ли она действия других собак? У меня появляется странное ощущение, что она смотрит на них оценивающим и критическим взглядом. Какими были бы ее комментарии, если бы она умела говорить? Я уверен, что услышал бы что-то вроде вот этого:

— Между прочим. Кали мог бы тянуть свою постромку и посильнее! А Квест, раз уж оказалась во главе упряжки, могла бы не отставать от ритма, который задает Мивук! Почему Дарк то и дело переходит с рыси на галоп? Он так скоро выдохнется. Эх, этой молодежи еще очень многому нужно научиться!

Квест, похоже, очень довольна тем, что снова оказалась в упряжке рядом с красавцем Мивуком. Мне нравится, что я доставил ей такую радость. Некоторые собаки — в том числе Хэппи, Дарк и Казан — часто оглядываются, удивленные тем, в каком необычном месте теперь находится Бюрка. «Это место — не для собаки!» Когда кто-то из них в очередной раз оглядывается, я использую это в качестве повода для того, чтобы подбодрить их голосом (а они это любят):

— Хорошо, мой Кали! Хорошо, мой Хэппи!

И тут вдруг появляется и устремляется вниз по берегу группка из четырех человек. Они кричат и машут руками. Я останавливаю упряжку. Подбежав ко мне, китайцы с взволнованным видом повторяют какие-то два слова, но произносят их так, что я не сразу догадываюсь, что это мои имя и фамилия:

— Николя Ванье! Николя Ванье!

Тем самым они дают понять, что знают и ждут меня. Они, несомненно, услышали обо мне по китайскому радио или телевидению, которые регулярно сообщают, где я в тот или иной момент нахожусь. Зная, что я буду ехать по этой замерзшей реке, они расположились на берегу и очень волновались по поводу того, как бы меня не пропустить!

Они настаивают на том, чтобы я заглянул к ним в гости. Склон реки слишком крутой для того, чтобы можно было взобраться по нему и наведаться к ним домой, однако собаки, подгоняемые природным любопытством, устремляются вверх по склону и тащат за собой сани с удивительной легкостью. Китайцы смотрят на них восхищенными взглядами. Прикинув, сколько могут весить эти сани, они начинают издавать восторженные возгласы. Я «припарковываю» упряжку, остановив ее и привязав потяг к дереву с помощью маленьких веревок так, чтобы собаки не сбивались в кучу, и достаю термос. Мне нужно напоить собак водой.

— Шуи! Шуи! — говорю я китайцам.

Мои новоиспеченные друзья громко смеются, хватают термос, куда-то уходят и через некоторое время приносят его полным воды. Они очень рады тому, что смогли оказать мне услугу, и им очень льстит, что я прошу у них воды на китайском языке. А как же рад этому я! Младший из двух детей — ему лет двенадцать — помогает мне разлить воду по котелкам. Я тем временем называю ему клички собак. Он повторяет их вслед за мной до тех пор, пока не получается произнести их почти так же, как это делаю я. Другие члены семьи пытаются — с бóльшим или меньшим успехом — последовать его примеру.

Вскоре мы оказываемся в их маленьком доме, внутри которого невероятно чисто. Хозяйка дома, суетясь и то и дело издавая восторженные возгласы, поспешно приносит чай, ликер и пирожки и ставит их на стол, за который все усаживаются. Я не уверен, что папу римского здесь встретили бы с бóльшим почетом, чем меня. Глава семьи увековечивает данную сцену на свой фотоаппарат, без остановок щелкая затвором. С момента моего появления здесь он уже сделал по меньшей мере две сотни снимков, и это еще не конец!

Затем меня кормят вкуснейшей едой: на стол ставят котелок с приготовленными в нем овощами со специями и рыбой. Я голоден, а потому охотно воздаю еде должное, чувствуя, как тают иней и лед на моей одежде. Глава семьи — его зовут Мивун — показывает мне два снимка. Один из них он сделал на берегу реки, когда мое лицо было покрыто инеем, а второй — только что. Он жестами дает понять, что трудно даже вообразить, что на снимках изображен один и тот же персонаж.

Я это знаю. Когда я хорошо выбрит, меня никто (или почти никто) не узнает на улице, однако стоит только отпустить хотя бы небольшую бороду, как шансы быть узнанным существенно возрастают. Они вообще резко увеличиваются, когда я надеваю меховую шапку. При проведении «Большой одиссеи» — гонки на собачьих упряжках, которая была организована при содействии Анри Кама и Доминика Гранжана и директором которой я был в течение первых нескольких лет ее проведения, мне пришлось принять решение ходить без шапки, чтобы стать менее заметным. Благодаря этому я смог сконцентрироваться на работе, которую мне нужно было выполнить, не отвлекаясь чрезмерно часто на то, чтобы реагировать на вежливые, но уж слишком многочисленные попытки пообщаться со мной.

Я три раза прошу добавки вкуснейшей еды, которой меня потчуют, и это приводит хозяев дома в восторг. Они достают альбомы с семейными фотографиями. Я делаю вид, что с интересом их рассматриваю, однако меня начинает клонить ко сну. Оказавшись в теплой комнате, выпив рюмочку алкоголя и наевшись до отвала, я вдруг чувствую, что меня одолевает почти непреодолимое чувство усталости. Я дорого бы заплатил за то, чтобы иметь возможность прилечь, закрыть глаза и полчасика отдохнуть. Хозяйка дома догадывается об этом, видя, как я зеваю.

Она показывает рукой на что-то вроде диванчика, предлагая мне на него прилечь. Я без каких-либо колебаний соглашаюсь, благодарю хозяйку жестами и, растянувшись на диванчике, через секунду-другую засыпаю, убаюкиваемый приглушенными звуками голосов обитателей дома.

Когда я снова открываю глаза, то вижу, что нахожусь в этом маленьком доме один. Солнце за окном уже спустилось к линии горизонта, а это означает, что я проспал по меньшей мере час. Собаки — тоже. Они все свернулись клубочком — все, кроме Дарка, который, положив голову на шею Вольфа, с рассеянным видом смотрит одним глазом на Мивуна, который вместе с младшим сыном колет дрова.

Я надеваю верхнюю одежду и выхожу из дома. Собаки тут же вскакивают и своим суетливым поведением наглядно показывают мне, что горят желанием снова тронуться в путь. Мивун, кивая на заходящее солнце, настаивает на том, чтобы я остался ночевать, но я отклоняю это предложение. Нужно ехать дальше, если я хочу своевременно прибыть к границе. Жены Мивуна и его старшего сына здесь уже нет, однако сын приготовил пакет с едой — такой же, какую я сегодня ел, — и Мивун протягивает его мне. Если эту еду подогреть, то она будет очень вкусной… В ответ я дарю ему плакат, который, как обычно, вызывает восторг, и возвращаюсь вместе с собаками на реку. Оттуда я машу рукой своим новым знакомым, а они, стоя на берегу и глядя, как я трогаюсь в путь, тоже машут мне. Достигнув поворота реки, за которым они меня видеть уже не будут, я останавливаю упряжку и в последний раз машу китайцам на прощание.

— А теперь, собачки, вперед!

Собаки с энтузиазмом начинают тянуть свои постромки. Им, как и мне, остановка пошла на пользу, и теперь они, отдохнув и набравшись сил, хотят только одного — мчаться вперед. Именно это мы и делаем на протяжении добрых двух десятков километров, двигаясь по утоптанной тропе, проложенной лесорубами, и избегая благодаря этому опасных зон на реке. В конце концов эта дорога подходит к скоплению островов и разделяется на несколько тропинок, а потому нам опять приходится то и дело замедлять скорость движения, чтобы решить, по какой из них двигаться дальше. Так продолжается до наступления темноты.

По мере того как мы приближается к монгольской границе, местность постепенно меняется. Более-менее редкий лес уступает место лесам очень густым — таким, через какие мы уже проезжали раньше. Там и сям видны заросшие травой обширные пологие холмы, которые постепенно выравниваются и в конце концов полностью исчезают, уступая место плоской равнине. Река, по льду которой мы движемся, петляет посреди этого моря чахлых деревьев, кустов и травы. Ален и Фабьен проложили здесь тропу на мотосанях, и я отклоняюсь от нее только тогда, когда необходимо обогнуть зоны голого льда или же проехать по маленьким рукавам, чтобы срезать очередной большой крюк, который умудрились сделать мои друзья. Каждый вечер в семь часов я связываюсь по телефону с Фабьеном и он сообщает мне сведения первостепенной важности. И в самом деле, в условиях отсутствия точных данных и невозможности пользоваться электронными картами в устройствах GPS на территории Китая только он может снабдить меня информацией о местоположении тех или иных деревень либо о потенциально опасных местах. Он сообщает мне, что китайские санитарные службы решили устроить для нас проверку собак длительностью сорок восемь часов, прежде чем мы получим разрешение пересечь границу. Эту информацию подтверждает и Пьер, которому я тут же звоню.

— Нужно попробовать их переубедить. У меня нет возможности прибыть туда за два дня до установленной даты. Это означало бы преодолевать по сто пятьдесят километров в день несколько суток подряд, а на этой реке такое попросту невозможно!

— Я подумаю, что еще можно предпринять, но мы и так уже сильно настаивали, а они уперлись — и всё тут.

Моим коллегам вряд ли удастся убедить китайцев изменить свое решение, но зато они принимают мое предложение. Они согласны приехать на встречу со мной в ближайшую деревню, местоположение которой Пьеру, однако, необходимо уточнить, потому что моя карта не самая точная. Встреча назначается на вторую половину дня послезавтра. Посредническое агентство, с которым взаимодействует Пьер, настаивает на том, что нам нужно в обязательном порядке пройти заявленную санитарными службами проверку, в противном случае нам не разрешат пересечь границу. Не желая подвергать себя опасности повторения эпизода, имевшего место в Амурзете, я решаю отправиться в путь очень рано утром, чтобы преодолеть за день самое большое расстояние за все время этого путешествия. По правде говоря, меня приводит в бешенство подобный каприз китайских властей. Если бы мы узнали об этом раньше, то могли бы организовать все заранее и не пытались бы сейчас встретиться в какой-то деревне, местоположение которой мне не известно и в которую я, возможно, не сумею добраться вовремя. Чтобы еще больше расстроить мои планы, река — увеличивающаяся по мере того, как в нее впадают многочисленные ручейки и речушки, — все чаще и чаще оказывается покрытой торосами, а потому я продвигаюсь на собачьей упряжке не очень быстро. Состояние Бюрки улучшается, но я еще не заставляю ее тянуть сани, потому что предпочитаю, чтобы она поправилась полностью. Мне не хочется рисковать, и я не спешу возвращать ее в упряжку.

Рощицы и перелески встречаются все реже и реже, уступая место своего рода более хилой растительности, состоящей из ольх, часто окруженными камышами. Золотистая кора этих деревьев переливается в косых лучах солнца тысячью огоньков. Почти сразу же у берегов реки начинается степь, которая тянется до самого горизонта. Глядя вдаль на бескрайнее пространство этого травяного моря, которое покрывают лишь несколько сантиметров снега, осознаешь, что Земля и в самом деле круглая. Я приближаюсь к Монголии.

На реке торосы состоят из не очень больших глыб, а потому ехать на собачьей упряжке вполне сносно, хотя это явно не доставляет мне удовольствия и требует особой ловкости и дополнительных физических усилий. Мне то и дело приходится выравнивать сани и не позволять им перевернуться, так что через несколько часов я чувствую себя сильно уставшим. У меня болят плечи и связки во всех мускулах. Бюрка покачивается то влево, то вправо, и ей, судя по выражению глаз, не терпится побыстрее покинуть неудобные сани… Мне это вполне понятно.

— Мужайся, красавица моя, мужайся!

При каждом повороте реки и возле каждого места впадения в реку какого-нибудь ручья я молю Бога о том, чтобы торосы исчезли и замерзшая поверхность реки снова стала ровной, однако ситуация со льдом, наоборот, все время ухудшается. Когда я в середине дня делаю остановку, то чувствую себя вконец измученным. Собаки тоже проявляют признаки усталости, даже Дарк — и тот молча укладывается на снег! Поэтому я устраиваю нам отдых в течение целого часа. Я ложусь на сани, чтобы отдохнули мои измученные мышцы.

Когда мы снова отправляемся в путь, я чувствую себя ничуть не лучше, чем час назад. При движении по этому ледяному хаосу создается впечатление, что я пересекаю минное поле. Тем не менее у нас нет другого выхода: на берегах покрытая травой земля усыпана камнями, которые, поскольку снега очень мало, видно издалека. Такие камни делают движение на собачьей упряжке по степи попросту нереальным. Выпадет ли нам возможность, еще до того как закончится это длинное путешествие, встретить реку, лед на которой был бы настолько ровным, чтобы по нему можно было двигаться без затруднений? Я начинаю в этом сомневаться.

Тремя часами позднее я представляю собой не более чем зомби, не способного удержать сани, когда они накреняются уж слишком сильно. Я снова поставил Бюрку во главе упряжки, потому что вероятность того, что она поранится, оставаясь в санях, становится выше вероятности того, что она снова начнет чувствовать боль, если станет тянуть вместе с остальными собаками повозку. Она уже больше не хромает, но полностью уступает инициативу Мивуку и подчиняется ему, ограничиваясь тем, что настороженно наблюдает за всеми его действиями в качестве головной собаки.

Мое устройство GPS, включенное еще утром, показывает на счетчике, что за сегодняшний день мы преодолели девяносто семь километров, когда я решаю остановиться и заночевать неподалеку от небольшого поселения, в котором живут скотоводы, разводящие коров. Их стада мы встречали несколько раз, двигаясь по реке. Разместив собак на ночлег, я направляюсь в это поселение, чтобы купить немного дров, в которых очень нуждаюсь, и развести костер. Я расплавлю в котелке снег, чтобы получить воду, и приготовлю еду. В этой бескрайней степи я видел по дороге только одно дерево. Я брожу в течение некоторого времени по улочке, образуемой несколькими домами, окруженными хозяйственными постройками, и наконец натыкаюсь на парня, который отводит меня к женщине, являющейся, по-видимому, владелицей небольшой кучки дров. Я показываю пальцем на эти дрова, чтобы объяснить, что мне нужно. Мы договариваемся, что я покупаю их за сумму, равную пяти евро! То, что встречается редко, стоит дорого…

Десятью минутами позже я развожу костер возле поселения, в котором никто не пригласил меня погостить. Однако я хорошо чувствую себя и здесь, рядом с собаками. Я сижу возле костра и любуюсь небесным сводом.

16

Я ненавижу торосы. Я уже не могу даже смотреть на эти ледяные глыбы, от которых получаю (хоть и через свои сани) неслабые удары по животу и ногам. Все мое тело представляет теперь скопление ушибов и синяков, а в мышцах рук и плеч ощущение, словно их терзали щипцами.

Собаки ненавидят скользкую и неровную поверхность не меньше меня, но они мужественно продвигаются вперед, потому что они ездовые собаки и потому что я прошу их это делать.

— Хорошо, мои собачки! Хорошо!

Они чувствуют, что не все идет гладко, понимают мои страдания и делают все, что могут, чтобы мне помочь. Их усилия трогают меня, и я обещаю себе, что раздобуду для них побольше сена для подстилки в той чертовой деревне, в которую я должен прибыть к концу дня, чтобы пройти там санитарный контроль.

Мне, вообще-то, нужно было бы узнать, где она находится. Однако мне это неизвестно, поскольку запланированный телефонный разговор не состоялся. Мне удалось поговорить по телефону с Фабьеном, но он тоже был не в курсе, а с Пьером связаться не удалось.

В общем, я еду вперед. Если карта точная (что бывает очень редко), то эта деревня должна находиться в двадцати километрах от моего теперешнего местонахождения. Следовательно, я должен буду прибыть туда не позднее двух часов дня.

К четырем часам дня мы уже преодолели более сорока километров по торосам, но впереди пока еще не видно даже малейших признаков поселения. А ведь в этой степи — плоской, как поверхность моря, — мы вроде бы должны заметить ее еще издалека. Меня охватывает нарастающая тревога. Я слишком болезненно перенес дни хандры в Амурзете, чтобы пережить нечто подобное еще раз, тем более что китайская система, считающаяся очень строгой, не допускает никаких исключений.

Не собираются ли местные власти Внутренней Монголии, которые с большой неохотой дали разрешение на мой проезд по территории их автономного района, заставить меня заплатить высокую цену за то давление, которое по моим ходатайствам было оказано на них ради того, чтобы добиться этого разрешения? Не является ли это одной из причин внезапного требования пройти санитарный контроль?

Все это занимает мои мысли и заставляет ненавидеть этот день, который, как мне кажется, никогда не закончится.

В пять часов вечера солнце уже дошло до линии горизонта, а я все еще не вижу ни деревни, ни хотя бы отдельного дома, ни даже какого-нибудь дымка, поднимающегося в небо. Я замечаю впереди небольшой пригорок, весьма не характерный для этой плоской равнины, и, остановив собак, взбираюсь на него. Собаки получают возможность немного отдохнуть.

С высоты этого пригорка видно довольно далеко. К сожалению, ничто во всей округе не выдает существования где-то здесь этой чертовой деревни!

Однако некоторое время спустя Эммануэль, снимающий о моем путешествии фильм, который будет показан по телеканалу «M6», проезжая по замерзшей реке на мотосанях, находит меня и сообщает хорошую новость.

Ален и Фабьен, оказывается, расположились лагерем на берегу замерзшего ручья и ждут там меня. Они нашли дорогу, позволяющую добраться не по реке, а по суше до деревни, в которой мы встретимся с Пьером и Арно. Эти два моих приятеля договорились о встрече завтра утром с представителями китайской санитарной службы.

Теперь мне нужно всего лишь следовать сначала за Эммануэлем, а затем за Аленом и Фабьеном. Мне, правда, придется проехать на двадцать пять километров больше, но зато я уж точно прибуду сегодня вечером в место назначения.

Быстро наступает ночь. Далеко впереди уже виднеются огни деревни. Она, похоже, находится не так далеко, как казалось раньше. Я с нескрываемой радостью встречаюсь с Аленом и Фабьеном. Мы отдыхаем, сидя возле костра, в течение целого часа, а затем снова отправляемся в путь. Я пользуюсь привалом для того, чтобы напоить и накормить собак. Они этого заслужили, поскольку бежали по торосам в течение аж девяти часов.

Меня всегда удивляло то, как быстро собаки способны восстанавливаться. За какой-то час отдыха они умудряются полностью восстановить силы, которые были почти на исходе. Они отправляются в путь с таким рвением, как будто сейчас утро и они не преодолели сегодня около ста километров в весьма нелегких условиях. При свете фонаря я вижу, как резво они бегут, привлекаемые фарами мотосаней, которые едут далеко впереди нас, прокладывая путь, и огнями деревни, в которой — как, видимо, догадываются собаки — нас ждет отдых.

Мы прибываем в деревню поздно ночью. Пьер и Арно уже подготовили место, где мы сможем переночевать.

Я щедро кормлю собак, и они засыпают на толстой подстилке из сена. Все хорошо, что хорошо кончается.

На следующий день представители китайских санитарных властей приезжают на красивой машине. Я встречаю их довольно холодно и объясняю, что мне отнюдь не нравятся их методы работы: они совершенно неожиданно объявили, что мы должны пройти санитарный контроль, тогда как в ходе многомесячных переговоров мы, казалось бы, утрясли с местными властями все вопросы, связанные с пребыванием моих собак на территории Китая. Однако чиновники, слушая меня, похоже, не понимают, о чем я говорю. Они заявляют, что это не они придумали правила, согласно которым нужно провести санитарную проверку моих собак, и что подобные проверки могут проводиться когда угодно и — самое главное — где угодно. Мы звоним в посредническое агентство, но там не знают, откуда пришло указание провести такую проверку. Поскольку о ней в свое время сообщил Пьер, я начинаю расспрашивать его, и он — после долгих хождений вокруг да около — признается, что не знает, откуда пришло вышеупомянутое указание. Все чувствуют себя неловко, и я решаю прекратить разбирательство, прекрасно понимая, что все равно ничего не выясню. Представители китайских властей, явно встревоженные моим дурным расположением духа (вполне, кстати, объяснимым), ведут себя очень любезно, постоянно извиняются и проводят санитарную проверку за рекордно короткое время: они лишь быстренько просматривают многочисленные документы, относящиеся к собакам, и подтверждают прекрасное состояние их здоровья. Затем мы, конечно же, фотографируемся вместе на память и расстаемся самыми лучшими в мире друзьями.

* * *

После целого дня заслуженного отдыха мы направляемся к пограничному посту. Хотя выполнение формальностей при пересечении границы между Китаем и Монголией занимает немало времени, все было заранее согласовано между соответствующими властями и Оливией, которая работает со мной и руководит небольшой группой людей, занимающихся вопросами финансирования этого путешествия, а также административными вопросами и обеспечением связи. Сказать, что данное быстрое и легкое пересечение границы заставило меня напрочь забыть о том, как я пересекал границу в Амурзете, было бы преувеличением, но все же любезность, с которой здесь отнеслись к моей экспедиции, доставила мне удовольствие. Это хорошее предзнаменование перед предстоящим пересечением границы между Монголией и Россией, однако до той границы еще далеко. На календаре 26 января, а потому у нас имеется еще целый месяц на пересечение Северной Монголии. Маршрут, вообще-то, трудный, и относительно него имеются три неясных момента.

Первый: значительный участок запланированного маршрута пролегает по реке Керулен, и мне остается только надеяться, что она достаточно хорошо замерзла и по ней можно ехать на собачьей упряжке, а также что торосов на ней немного и ее лед хотя бы слегка присыпан снегом.

Второй: пересечение монгольской степи (я молю Бога о том, чтобы хотя бы немного снега покрывало траву и камни).

Третий: пересечение широкой горной цепи (я надеюсь, что Провидение ниспослало там снегопады, поскольку нам известно, что в некоторых районах снега выпадало очень и очень мало).

Немногим больше шести сотен километров отделяет нас от деревни Баян-Овоо, возле которой я покину реку Керулен и, направляясь строго на северо-запад, буду долго двигаться по степи аж до гор. Нам не удалось раздобыть надежную информацию о состоянии реки Керулен, зато мы точно знаем, что снега в ее бассейне выпадало чрезвычайно мало. Ни одной снежинки не выпало в течение декабря и января. В ноябре же, который был необычайно теплым и в этой части Азии, было больше дождей, чем снегопадов. Я надеюсь, что снег, который покрыл тонким слоем поверхность степи, был затем сметен ветром и скопился в углублении, образованном руслом реки. Это единственное, на что я делаю ставку.

* * *

Первые километры внушают кое-какую надежду, так как поверхность реки замерзла равномерно и лед покрыт слоем снега толщиной от пяти до двадцати сантиметров. Сама река — узкая, от пяти до пятнадцати метров в ширину. По обоим ее берегам растут камыши, достигающие полутора метров в высоту и почти везде закрывающие вид на степь, посреди которой петляет река. Кое-где густо растут ольхи, из прутьев которых рыбаки изготавливают рыболовные верши.

Мивук ведет себя по-геройски. Стимулируемый моим энтузиазмом и подгоняемый легким, игривым тоном моих подбадриваний, он уверенно ведет за собой остальных собак и, обращая внимание на толщину снега и изгибы реки, принимает вполне разумные решения.

По мере того как мы продвигаемся вперед, мое напряжение спадает. Лед на реке в хорошем состоянии. С какой стати он может оказаться хуже там, впереди? Мы, должно быть, сможем добраться до деревни Баян-Овоо, преодолевая по сотне километров в день. Погода остается невероятно стабильной, ветра нет, а температура держится в наиболее подходящем для меня диапазоне — от тридцати до сорока градусов ниже нуля. Единственная проблема — это дрова. В этой бескрайней степи дрова являются редкостью, их зачастую вообще невозможно найти. К счастью, время от времени я замечаю у берегов ветки деревьев, принесенные течением из верховья, где имеется редколесье. Я собираю эти ветки и складываю на сани, надеясь набрать их столько, чтобы хватило на разведение и поддержание маленького костра в течение часа, когда я сделаю привал в середине дня.

Около двух часов все идет гладко. Лед на реке — в идеальном состоянии, и собаки преодолевают один километр за другим. Но постепенно берега реки становятся все более пологими, а заросли камышей и ольхи, растущих вдоль реки, мало-помалу редеют и сходят на нет. Поэтому, оказавшись без защиты от ветра, снег сметается со льда реки и собирается возле берегов, в результате чего нам приходится двигаться очень близко к ним, избегая открытого льда, на котором собаки поскальзываются. Река извивается громадной змеей, свернувшейся во сне кольцами, и мы частенько вынуждены пересекать ее замерзшую поверхность от берега к берегу в поисках снега, который кое-где накопился вдоль берегов. К этому добавляется еще одна серьезная трудность: нам нужно как-то умудряться избегать зон с открытой водой и хрупким льдом, которые, по мере того как река становится шире, встречаются все чаще и чаще. В общем, передышка в виде безмятежного бега длилась недолго и продвигаться вперед нам опять очень нелегко. Тем не менее мы стараемся эффективно использовать редкие заснеженные и легкопроходимые участки. Мое психологическое состояние до конца дня меняется в зависимости от того, насколько трудно двигаться по льду реки (а хорошая поверхность на нем чередуется с не очень хорошей и совсем плохой). Впрочем, несмотря ни на что, мы продвигаемся вперед и покрываем в общей сложности сотню километров к тому моменту, когда незадолго до наступления сумерек делаем остановку.

Некоторые собаки сегодня сдали экзамен по умению бежать по льду — это Мивук, Бюрка, Хэппи, Кали и Вольф.

Другие все еще продолжают учиться — как, например, Дарк и Камик.

Двое из них наконец-таки исправились. Речь идет о Казане и Квест. Квест раньше имела тенденцию систематически оспаривать решения, принимаемые Мивуком и даже мной. Она тянула в свою сторону, пытаясь направить упряжку на самую лучшую поверхность, подальше ото льда, который она ненавидит, но по которому иногда приходится двигаться, чтобы выбраться на хороший участок или чтобы обогнуть участок опасный. Что касается Казана, то его лед приводит в ужас. Правда, уже не так сильно, но Казан все же не может полностью преодолеть свой страх перед ним. По крайней мере, пока.

Сегодня вечером, хотя условия не являются идеальными и я ожидал от этой реки большего, я глубоко счастлив. Мои собаки чувствуют себя хорошо, я тоже. Здесь, посреди монгольской степи, я любуюсь удивительно красивым светом, исходящим от моего костра и действующим на меня успокаивающе. Дымок поднимается к небу, на котором уже появились звезды. Завтра я снова помчусь по бескрайним просторам, чувствуя себя свободным, как птица, и счастливым.

17

Каждый из преодолеваемых километров приближает меня к моменту, который я жду с плохо скрываемым нетерпением и которым упиваюсь заранее, — моменту встречи с младшим сыном Комом. Ему десять лет от роду и с ним я собираюсь в течение недели ехать по льду озера Байкал. В последней посещенной мною деревне я смог связаться со своей семьей и поговорить с женой и детьми. Кому я объяснил то, чем мы будем заниматься, в какой палатке вдвоем будем спать, по какой местности будем ехать, как мы разместимся на санях (он будет стоять на полозьях передо мной, ухватившись за рулевую дугу нашего «снежного судна», и сможет управлять собаками вместе со мной). Мы разговаривали об успехах Мивука и других собак. Наш разговор и та радость, которую он вызвал у моего сына, взволновали меня до слез. Мне не терпится увидеть его здесь, обнять, пообщаться с ним! Какие удивительные события ждут нас двоих — события, которые мы будем помнить долго-долго! Мне вспоминается все, что я пережил с Дианой, Лу и Монтен, путешествуя с ними по Лапландии, Сибири, Канаде и другим странам. Я скучаю по своим ближайшим родственникам, однако их отсутствие рядом со мной не причиняет боли: они невидимо сопровождают меня и придают мне мужества, когда я в этом нуждаюсь. Это может показаться парадоксальным, но я никогда не смог бы отправиться за тридевять земель в длительное путешествие, если бы у меня не было своего рода «порта приписки». Моя семья — это опора, на которой базируется вся моя жизнь: без своих близких я никогда бы не смог осуществить мои мечты (которые я, кстати, как можно чаще разделял с ними). Путешествия, отъезды, возвращения, самые что ни на есть удивительные приключения являются нашим образом жизни, и моя семья нашла в этом свое равновесие, причем более устойчивое, чем может показаться со стороны.

Полтора месяца и больше двух тысяч километров отделяют меня от Кома и от озера Байкал, до которого я рассчитываю добраться до 15 марта. Где-то с середины марта это замерзшее в начале зимы озеро под воздействием лучей солнца, поднимающегося в весеннем небе все выше и выше, постепенно покрывается чрезвычайно опасными большими трещинами. Некоторые люди предсказывают, что зима будет долгой и этим компенсируется необычайно теплое начало зимы. Я ничуть не верю этим предсказаниям и отказываюсь идти на малейший риск, поскольку на моих санях будет находиться самое бесценное из всех сокровищ — один из моих детей.

Мивук, как я уже отмечал, продолжает день ото дня меня удивлять, тогда как Бюрка — словно в соответствии с принципом сообщающихся сосудов — меня разочаровывает. Она даже начинает увиливать, когда я пытаюсь активнее использовать ее как головную собаку, и полностью передает всю инициативу Мивуку, который постоянно совершенствуется. Второстепенное положение ее, похоже, уже ничуть не угнетает. В конечном счете оно Бюрке подходит, ибо освобождает ее от нелегкой нагрузки (пусть даже эта нагрузка и не была для нее чрезмерной). Глядя на подобное поведение, я задаюсь множеством вопросов о допущенных ошибках, о том, что мне следовало бы попробовать, что предпринять… Такие вопросы возникают постоянно, а ответы на них меня не удовлетворяют и никогда полностью не успокаивают. Я постоянно терзаюсь сомнениями, пытаюсь добиться недостигаемого совершенства, ищу решения для трудных или даже неразрешимых уравнений. Мотивация поведения собак не является предметом изучения какой-либо точной науки, и именно в этом заключается прелесть и изюминка управления собачьей упряжкой. Что они сказали бы мне, если бы умели говорить? Бюрка: «Да не расстраивайся ты, Николя! Мне очень хорошо с этим юным Мивуком, он прогрессирует довольно быстро!»

Не имея возможности общаться с ними с помощью диалогов, я претендую на то, что умею интерпретировать сигналы, которые они мне посылают, и знаю своих собак достаточно хорошо для того, чтобы чувствовать их настроение: когда они радостные, когда сердитые, когда недовольные тем, что им мало уделяют внимания, когда встревоженные, когда игривые. Я учитываю все это и пытаюсь добиться максимума от каждой из них в отдельности и от упряжки в целом, понимая при этом, что совсем не обязательно хорошей будет та команда, которая состоит из хороших игроков. На самом деле очень важно уметь мотивировать упряжку, устанавливать прочные связи между собаками, поддерживать здоровую психологическую атмосферу и не забывать о правилах, которые все должны понимать и выполнять.

Мы тронулись в путь менее часа назад, а я уже вынужден остановиться, чтобы проверить состояние подушечек на лапах собак: лед здесь отвратительный и в некоторых местах покрыт зернистым снегом, чем-то похожим на наждачную бумагу. Некоторым лапам уже и в самом деле требуется защита, а потому я тут же надеваю в общей сложности два десятка ботинок.

— Дарк! Помолчи!

Удастся ли мне когда-нибудь добиться от Дарка, чтобы он не лаял? Я в этом сомневаюсь, однако я упрямый, поэтому снова и снова настаиваю на своем.

Бюрка смотрит на Дарка с мрачным и непонимающим видом. «Ну что может быть проще, чем взять и замолчать. — думает, наверное, она, — а этот придурок Дарк беспрестанно лает». Однако Дарк отнюдь не такой глупый, каким кажется. Просто желание лаять — сильнее его. Он испытывает потребность в том, чтобы выражать свое стремление поскорее снова отправиться в путь, снова побежать… К его лаю вскоре присоединяются такие нетерпеливые молодые псы, как Хэппи, Юник и Кали, а затем уже и вся упряжка начинает лаять и выть.

— Хо-о-о-о-о-о-о! Собачки, все в порядке, перестаньте!

Я громко кричу, и они резко замолкают, искоса глядя на меня и пытаясь понять, что у меня на уме. Дарк, чтобы выяснить, что к чему, тут же опять начинает лаять, но я немедленно заставляю его замолчать:

— А ну тихо! Замолчи!

Собаки понимают, что я не шучу, и не издают больше ни звука — даже Дарк, для которого подобное молчание, похоже, является настоящей пыткой. Он нервно топчется на месте и сейчас похож на ребенка, который, почувствовав позыв по малой надобности и пытаясь подавить его, переминается с ноги на ногу.

Переступая на одном месте, Дарк утрамбовывает лапами снег. С таких утрамбованных углублений ему удобнее броситься вперед, когда я вытягиваю из снега якорь и отдаю приказ, которого он так нетерпеливо ждет:

— Собачки, вперед!

Упряжка срывается с места. Мивук и Бюрка похожи на острие копья, которое пронзает холодный воздух с мелодичным шипением: «Сшиу-у-у-у-у-у-у-у… Сши-и-и-и-и-и-о-о-о-о-у-у-у-у-у…»

Мне нравится музыка, которую производят полозья, скользя то по твердому снегу, то по льду. Она звучит в моих ушах, наверное, так же, как звучит в ушах моряка музыка корпуса судна, разрезающего толщу воды, и ветра, свистящего в корабельных снастях. Ноты, из которых состоит эта музыка, сообщают мне ценную информацию о состоянии льда, его толщине, зернистости, его опасности для моей упряжки… В общем, множество данных, которые мое подсознание фиксирует и которые влияют на мой выбор дальнейшего маршрута.

— Джи! Да, вот так! Вперед! Вперед!

Мивук выполняет мой приказ и понимает, на что я нацеливаюсь: берег — прямо перед нами, и узкая полоса снега тянется вдоль него. Он устремляется к этой полосе «по-умному», описав красивую и плавную дугу. Бюрка улавливает смысл этого маневра и действует так, чтобы он был выполнен всей упряжкой наилучшим образом. Какое же это счастье — мчаться по ровному льду этой великолепной реки!

И вдруг за очередным поворотом замерзшей реки собаки резко ускоряют бег. Несколько секунд спустя я замечаю всадника, скачущего нам навстречу. Он очень горделиво держится в седле, этот мужчина в меховой шапке, кожаных гетрах и красном одеянии с черной лентой, которая обтягивает талию и за которую засунут кинжал с поблескивающим лезвием. Остановившись, всадник поворачивает коня и жестом показывает мне, чтобы я следовал за ним. Я это охотно делаю, тем более что он скачет во весь опор, прокладывая надежную тропинку, по которой мои собаки могут бежать, не раздумывая. Это, должно быть, великолепное зрелище: собачья упряжка, мчащаяся вслед за гордым монгольским всадником. Топот копыт, стучащих по льду, похож на ритмичную музыку: кешака-кешака-кешака!

Преследование будоражит собак, и они бегут что есть духу. Ветерсрывает у меня с лица слезы, вызванные умилением оттого, что довелось так красиво промчаться по этой великолепной реке. Это зрелище вполне соответствует представлениям, которые имелись у меня относительно этой волшебной местности, проехаться по которой я так давно мечтал. Впереди появляется юрта, затем еще одна. Вокруг юрт играют дети. Завидев нас, они бросаются навстречу. Я вижу, как их глаза радостно поблескивают: неожиданное появление собачьей упряжки вызывает у них, по видимому, большой интерес. Всадник, который «привел» меня сюда, как какой-нибудь захваченный на войне трофей, сгоняет с лица выражение самодовольства — он, похоже, хочет казаться невозмутимым. Все кричат, зовут кого-то, из юрт появляются все новые и новые люди. Дети подходят поближе, а женщины держатся поодаль. Мужчины помогают мне, с любопытством разглядывая собак, сани (в них они внимательно осматривают все элементы конструкции), мою одежду и оснащение. У детишек — очаровательные физиономии: черные глаза и загорелая кожа. Они буквально дышат радостью жизни. Хрустальный смех звучит везде, где они находятся, и сопровождает их, чем бы они ни занимались. Как и везде в северных странах, дети пользуются всеми возможными правами и почти неограниченной свободой. С шести лет у них уже имеется собственный конь, и они, собравшись в группы, скачут по степи. Говорить, что они хорошо держатся в седле, было бы, наверное, не совсем точно, потому что они образуют с лошадью что-то вроде единого целого, являются своего рода ее продолжением.

После того как я покормил собак, осмотрел и уложил их отдыхать на мягкой сухой траве в месте, хорошо освещаемом солнцем и защищенном от ветра небольшим пригорком, меня приглашают в одну из двух юрт. Внутри царит чистота, все аккуратно разложено и очень старательно украшено. Жена хозяина наливает мне в чашу очень вкусный теплый напиток, состоящий из смеси молока и сладкого чая, а после мне предлагают приложиться к блюду, представляющему собой что-то вроде рагу из баранины. Мы общаемся, как можем, с помощью мимики и жестов. Много смеемся. Все это идет мне на пользу: усталость постепенно улетучивается. Я мечтаю о том, чтобы немного поспать, однако приходится как-то отвечать на вопросы и просьбы то одних, то других людей. Они, похоже, хотят сводить меня во вторую юрту, а затем показать своих животных — коров, баранов и лошадей. Эверик — всадник, с которым я встретился на реке, настаивает на том, чтобы я переночевал здесь, в тепле. Я вижу, что доводы, которыми я обосновываю необходимость опять отправиться в путь, расстраивают его. У нас с ним разные понятия относительно времени. Он недоумевает: ну что может вынуждать такого путешественника, как я, отказываться задержаться на полдня в таком месте, как это?

Я дарю им несколько плакатов, которые, как обычно, вызывают восторг, и готовлю собак к отбытию. Мне помогают дети, которые хотят во всем участвовать и во все вникать.

На протяжении нескольких километров меня сопровождают пять всадников, которые скачут неподалеку по берегу реки. Река постепенно расширяется, а состояние ее льда ухудшается. Долго ли я еще смогу по ней ехать? Вряд ли, тем более что лед теперь кое-где засыпан песком, переносимым ветром. Его крупинки — зачастую довольно крупные — царапают полозья саней и, самое главное, угрожают повредить подушечки на лапах собак. Поскольку от якоря теперь мало толку (я ведь не могу вонзить его в лед), мне, чтобы надеть ботинки на лапы собак и «припарковать» для этого сани, приходится положить их на бок. На возню с ботинками у меня уходит добрая четверть часа: как-никак сорок собачьих лап! Когда я уже собираюсь снова отправиться в путь и пытаюсь поставить сани на полозья, собаки неожиданно совершают рывок вперед и вырывают сани у меня из рук в тот момент, когда они еще только балансируют на одном полозе. Я падаю на голый лед, а когда вскакиваю на ноги, собаки уже далеко и мчатся прочь со скоростью галопирующей лошади.

— Черт возьми!

Такой поступок застал меня врасплох, но я скорее встревожен, чем рассержен. Без погонщика сани могут угодить в большую полынью и утянуть за собой собак. Они могут также ударить животных сзади, переехать их или же застрять в каком-нибудь препятствии. Без согласованности действий, навязываемой погонщиком, собаки частенько запутываются в постромках, и те, если они резко натянутся, могут надавить так сильно, что спровоцируют перелом кости или разрыв мышцы. Я в течение нескольких минут бегу что есть силы, однако ледяной холод, проникающий в носоглотку, вскоре блокирует дыхание. Как ни странно, несмотря на крепкий мороз, я сильно потею, а как раз этого мне сейчас следовало бы избегать! Вся вторая половина дня, можно сказать, испорчена. Остается еще три часа светлого времени, и мне нужно быть морально готовым к тому, что устраиваться на ночлег придется без спального мешка и без ужина! К счастью, я смогу развести костер, потому что — как и всегда — у меня при себе два маленьких герметичных мешочка, в которых лежат спички и свеча. Эти предметы могут спасти жизнь, и лично я убеждался в этом уже несколько раз — в частности, когда провалился под лед на севере Сибири при сорока-пятиградусном морозе…

Я знаю, что собаки могут бежать несколько часов, не останавливаясь, пока сани не упрутся в какую-нибудь преграду… Ужасно злясь и обзывая себя всякими словами, я иду быстрым шагом, мысленно перебирая различные варианты развития событий, в том числе и катастрофический — то есть тот вариант, при котором собаки, запутавшись в постромках, окажутся в критической ситуации, требующей быстрого вмешательства с моей стороны.

Перейдя на шаг, я с сожалением констатирую, что расстояния от одного поворота реки до другого кажутся бесконечно огромными. Складывается впечатление, что я не иду, а топчусь на месте.

Полозья оставили на голом льду более-менее заметные следы. На некоторых участках, судя по следам, сани ударяли сзади Дарка и Вольфа — собак, стоящих самыми последними, — и заставляли их бежать еще быстрее, тогда как, чтобы не упасть на такой скользкой поверхности, следовало бы, наоборот, уменьшить скорость. Обычно, используя тормоз и регулируя скорость, я позволяю собакам сохранять более-менее устойчивое равновесие на льду. Теперь же ситуация другая: мои бедные собаки похожи на пассажиров автобуса, в котором нет водителя!

Я шагаю в течение доброго получаса, когда вдруг до меня доносятся хотя и приглушенные, но хорошо знакомые звуки — лай Дарка! Я узнал бы этот лай из тысячи других. Мне иногда даже кажется, что я в своей жизни только тем и занимаюсь, что прошу его замолчать. Однако сейчас его лай кажется моим ушам самым мелодичным из звуков!

Я бросаюсь бежать вперед, всматриваюсь в кустистую растительность, из которой доносится лай, и позади нее замечаю коров. Именно они привлекли внимание моих собак, пробудив в них охотничий инстинкт, и тем самым волей-неволей положили конец моей нелепой погоне за собственными собаками. Надеюсь, с ними ничего плохого не случилось…

Я поскальзываюсь на бегу и падаю на спину. К счастью, одежда смягчает удар о твердый как бетон лед. Я встаю и, слегка прихрамывая, продолжаю двигаться вперед. Лай становится более громким. Когда я наконец захожу в кусты, то вижу там сбившихся в кучу и запутавшихся в постромках собак. Я бросаюсь от одной собаки к другой, чувствуя невыразимое волнение и едва не обливаясь слезами…

— Мои собачки! Мои маленькие собачки!

С ними все в порядке, хотя некоторые очень сильно запутались в постромках. Они так рады меня видеть, что прижимаются ко мне, покусывают меня, пытаются, помогая себе когтями, удержать меня рядом, лижут меня. Наклоняясь над ними, я распутываю постромки и навожу в упряжке порядок.

— Мой Мивук! Мой Юник!

Я веду себя так, будто не виделся с ними несколько дней. Они, несомненно, чувствуют мою взволнованность, усиленную огромной тревогой из-за того, что я действительно мог утратить их при трагических обстоятельствах навсегда. Бюрка смотрит на меня с огорченным видом — так, будто именно она виновата в том, что только что произошло, что ей не удалось помешать остальным собакам броситься преследовать коров. Я вижу по следам на льду реки, что коровы находились там, когда появились мои собаки, и что собаки стали преследовать бросившихся наутек коров через растительность, тянущуюся полосой по берегу реки.

— Все в порядке, моя Бюрка! Все в порядке! Мы это уладим!

Собака прижимается к моей груди. Ее голова наклонена в сторону, а это значит, что она, Бюрка, нуждается в том, чтобы ее подбодрили и приласкали. Мне понятна ее тревога. Оказавшись во главе этого «судна без руля», она накопила в себе стресс, снять который можно только продолжительными ласками. Я с удовольствием начинаю ее гладить.

Впрочем, не знаю, кому из нас двоих эти ласки больше идут на пользу!

18

Мои собаки, если судить по скорости, с которой они бегут, пребывают в хорошем состоянии. Даже очень хорошем. А вот состояние реки — отвратительное. Непроходимые участки встречаются все чаще. Уже стали попадаться и довольно многочисленные незамерзшие места — открытая вода. Мы вторгаемся в зону мелководья. Лед изгибается над неровной поверхностью дна, контуры которого он повторяет, разламываясь на валунах и пропуская через эти разломы незамерзшую воду. В нем полно «ловушек», между которыми приходится петлять. Когда на льду имеется немного снега, он зачастую смешан с песком, землей и мелкой галькой, принесенными сюда ветром. Они скользят по льду, пока не застревают в снегу, скапливающемся возле берегов. Мы, получается, теперь уже полностью лишены благоприятных участков, на которых можно было немного расслабиться, двигаясь не по предательски скользкому льду, а по снегу. Находить подходящую дорогу становится чрезвычайно трудно, и обе мои головные собаки — Мивук и Бюрка — могут рехнуться, получая от меня команды, в которых последующая то и дело отменяет предыдущую.

Позади крутого поворота русла реки я замечаю (к сожалению, слишком поздно!), что лед начинает идти под уклон и что в конце этого уклона виднеется широченная зияющая трещина.

— Йа-а-а-а-а-а-а-ап!

Но уже слишком поздно… Собакам не хватает времени и, самое главное, места для того, чтобы резко повернуть в сторону и не позволить саням начать двигаться вниз по уклону. Сани быстро скользят в сторону трещины, и я не могу их затормозить. Со скоростью, с которой мы движемся, мы, наверное, могли бы перескочить через эту трещину, но один полоз сильно ударяется о ее край, сани переворачиваются, и меня выбрасывает из них. Я падаю в нескольких метрах впереди. Весь мой вес при этом приходится на локоть и плечо, раскалывая лед с глухим треском. Сани застревают в трещине, в результате чего Дарк и Вольф начинают балансировать на самом ее краю. Они хрипят от страха, чувствуя себя беспомощными, поскольку не могут самостоятельно выбраться из этого затруднительного положения. Я с трудом приподнимаюсь, держась за локоть и чувствуя, как по руке течет теплая кровь. Перепугавшись, я засучиваю рукав куртки и выясняю, что это всего лишь легкая рана, на которую даже не придется накладывать швы. Однако сгибание и разгибание руки в локтевом суставе причиняет сильную боль, а потому я с огромным трудом умудряюсь вытащить из трещины сани, тем самым давая Дарку и Вольфу возможность отойти в сторону от края трещины.

— Мне осточертела эта река! Осточертела!

Собаки с удрученным видом опускают головы, полагая, что я злюсь на них, и мне приходится смягчить свой тон, чтобы их успокоить:

— Все хорошо, собачки! Все хорошо! Мы сейчас сделаем привал.

Эта трещина не была опасной, потому что под ней находилось дно реки, а не толща воды. Подобные трещины частенько образуются в том случае, если реки и ручьи замерзают в начале зимы, когда уровень воды еще высокий. Когда этот уровень позднее снижается, лед изгибается, деформируется на отмелях, ломается на валунах и на высоких выступах дна водоема. Иногда подо льдом образуются большие воздушные карманы. Подобные ловушки становятся еще более опасными, когда река не мелеет, а остается полноводной и, следовательно, глубокой. Как-то раз на Аляске я провалился сквозь лед в один из таких карманов. Дном этого кармана, имевшего два метра в высоту, оказалось, к счастью, само неровное и каменистое дно реки, уровень воды в которой упал так сильно, что дно обнажилось полностью. Поэтому я, слегка оглушенный, оказался вместе со своими санями и собаками в своего рода ледяной пещере, на покрытом галькой дне, и мне оставалось только радоваться, что уровень воды в реке сильно упал, а иначе бы мы все погибли. Тем не менее выбраться из той ловушки было непросто, и нам потребовалось на это немало времени и усилий. Стоя на своих санях, я в течение нескольких часов рубил лед. Затем мне пришлось соорудить что-то вроде аппарели, чтобы выбраться на поверхность. Забавное было происшествие, хотя в тот момент мне, конечно же, было не до смеха!

Устроив себе довольно долгий отдых, в течение которого мучающая меня боль уменьшилась (но отнюдь не исчезла полностью!), мы снова пускаемся в путь по этой дьявольской реке, полной ловушек, однако я решаю расположиться лагерем, как только найду несколько кусков древесины.

К своей превеликой радости, я вскоре обнаруживаю впереди три юрты, установленные на возвышении, которое огибает большой дугой река. Как только живущие в них кочевники замечают меня, тут же начинается суматоха. И вот их дети уже бегут ко мне с восторженным и заинтригованным видом.

Собаки все поняли и, не дожидаясь приказа, самостоятельно сворачивают к берегу по своего рода тропе, протоптанной животными, которые приходят сюда к деревянной поилке, установленной для них на льду. Упряжка взбирается вверх по склону. Я слезаю с саней возле юрт и отдаю приказ на привал громогласным голосом, чтобы как можно доходчивее дать понять собакам, что мы прибыли сюда не для того, чтобы охотиться на имеющихся здесь коз, баранов и коров. Я делаю это, потому что не только заядлая охотница Квест, но также и Юник с Дарком явно выражают желание загрызть парочку животных.

— Не-э-э-эт! Нет!

Грозный тон моего голоса заставляет притихнуть не только собак, но и детей, которые с настороженным видом делают несколько шагов назад.

Я жестами показываю подростку, стоящему ближе других ко мне, чтобы он подошел к саням и встал на тормоз. Он с восторженным видом выполняет мою просьбу и просит товарищей его сфотографировать. Я оставляю заблокированные подобным образом сани на его попечение и иду вдоль упряжки к головным собакам, чтобы, взяв одну из них за ошейник, отвести всю упряжку к месту, которое уже заприметил и в котором мои собаки комфортабельно проведут ночь. Юный монгол догадывается, что, для того чтобы упряжка могла тронуться с места, следует постепенно отпускать тормоз, и тогда сани потихоньку заскользят вслед за собаками. Он делает это с легкостью, восторгаясь тем, что ему довелось управлять упряжкой на участке в двадцать метров. Все обитатели этих трех юрт приходят помочь мне снять упряжь с собак, накормить их и разгрузить сани… Я рукой показываю детям в сторону, где высокая трава торчит из снега на берегу реки, и изображаю жестами, как рву эту траву и делаю из нее подстилку для собак. Радуясь предоставленной возможности сделать что-то полезное для этих животных, ребятишки немедленно принимаются за работу. Я тем временем иду вместе с одним из мужчин этого клана к проруби, которую местные жители сделали во льду реки, и набираю там воды, чтобы напоить собак. Когда мы возвращаемся с двумя большими емкостями литров по тридцать каждая, мои губы невольно расплываются в довольной улыбке. Дети уже приготовили для первых четырех собак что-то вроде эквивалента подстилки из сена. Они действуют очень организованно. Пятеро мальчуганов срывают траву, двое других перевозят ее на лошади, а две очаровательные девочки лет семи-восьми мастерят из травы подстилку. Вряд ли было бы преувеличением сказать, что они делают это с большим энтузиазмом. Все вокруг улыбаются и смеются, и я невольно заражаюсь природной веселостью, свойственной людям, живущим на Севере. Все наперебой приглашают меня в гости. Здесь три юрты, и мне придется поесть и попить в каждой, произнести по слогам мое имя каждому ребенку, осмотреть лошадей и проехаться на некоторых из них. Хозяин кочевья объясняет мне, что сегодняшний день в их календаре — особенный. Сегодня вечером — черная луна, которую называют «Битуун», что означает «полная темнота», а завтра, с появлением первой четверти новой луны, по всей стране начинаются празднества, связанные с монгольским Новым годом. Эти празднества, вошедшие в обычай по всей Монголии, символизируют конец зимы и — самое главное — вхождение в новый цикл. Они приводят также к изменениям в рационе питания, поскольку белые продукты (все, что изготовлено из молока) приходят на смену продуктам серым (мясу), употреблявшимся в течение зимы.

Данному событию предшествуют различные приготовления: люди пытаются разобраться со своими заботами, решить личные проблемы, расплатиться с долгами и вообще сделать все для того, чтобы войти в новый год в хорошем состоянии. В доме все аккуратно раскладывается, наводятся порядок и чистота. Монголы подбирают красивые костюмы и украшения, которые будут носить в первый день нового года.

Сегодня вечером, в канун Нового года, необходимо, как уверяют меня хозяева кочевья, наесться до отвала — так, чтобы уже нельзя было проглотить ни одного кусочка, потому что, согласно их верованиям, если будешь голоден в этот вечер, то будешь голодать весь год. Поскольку я вообще-то не ахти какой едок (мне, чтобы наесться, нужно совсем немного), я наверняка их разочарую, даже если постараюсь и съем столько, сколько физически смогу. Завтра, как продолжает объяснять мне хозяин кочевья, все встанут рано утром и облачатся в свои самые лучшие одежды. Мне показывают эти одежды — роскошные, очень яркие, с украшениями из жемчуга, меди и серебра. Затем все будут желать друг другу всего самого лучшего, сопровождая свои пожелания подарком, в придачу к которому принято давать хадаг — тонкую повязку из цветного шелка, символизирующую долголетие и процветание. Я понимаю, что в те три дня, пока будет длиться праздник, встречу в степи много всадников, которые будут мчаться галопом от кочевья к кочевью, чтобы навестить друзей и родственников. Гостя, кем бы он ни был, ждет угощение — буудз (что-то вроде равиоли из баранины, приготовленных на пару), айраг (напиток из перебродившего кобыльего молока) и другие яства.

Завтра? Ну как можно такое пропустить?!

— Мне очень хочется это увидеть. Могу я задержаться здесь на один день? Мои собаки отдохнут, а я поучаствую в вашем празднике.

В ответ на мой вопрос раздается что-то вроде коллективного «Ура!». Поскольку я разговариваю по-монгольски не лучше, чем по-китайски, то для того, чтобы объясняться с этими людьми, применяю методику, похожую на игру, которая основана на мимике и жестах и работает довольно хорошо, создавая при этом обстановку веселья.

Моим новоиспеченным друзьям в этом году явно не будет угрожать голод (если только их бог не представляет собой какое-нибудь злобное существо), поскольку еды на моих глазах поглощается столько, что наверняка бьются рекорды! Что думают они обо мне, съедающем лишь чуть-чуть, и — самое главное — какой была бы их реакция, если бы они узнали, что «вкуснейшие», по их словам, куски баранины, которые они мне дают, я стараюсь украдкой прятать в карман?!

Но я уже попросту больше не могу есть… И пить алкоголь я уже тоже не могу (его ведь, кстати, труднее спрятать в кармане, чем мясо). Я желаю сейчас только одного — заснуть и не есть больше ничего недели две.

* * *

Хорошенько отдохнув за ночь, я поднимаюсь чуть свет в еще спящем кочевье и иду ухаживать за собаками. Неподалеку от них около сотни коз, сбившись в кучу, спят внутри деревянного загона, размеры которого сведены до минимума — видимо, для того, чтобы козы прижимались друг к другу и благодаря этому им было теплее. Глядя на то, как там тесно, я невольно думаю, что они не упадут, даже если оторвут ноги от земли! Как только рассветет, коз выгонят из загона в степь. Чтобы на них не напали волки, их будет охранять конный пастух. Он будет поочередно объезжать стадо коров, табун лошадей и стадо коз. Эти животные — а всего их голов триста — являются собственностью данного клана.

Часам к шести утра, когда красный диск солнца появляется из-за линии горизонта над этим настоящим морем травы и снега, первые кочевники выходят из своих юрт и начинают умываться. Они используют для этого небольшое количество теплой воды, имеющейся в большом сосуде, который хозяйка дома — а точнее, юрты — ставит на что-то вроде печки, состоящей из кусков металла и камней и сохраняющей тепло в течение почти всей ночи. С восходом солнца степь заливает удивительный, прямо-таки сказочный, красновато-сиреневый свет, заставляя переливаться материю роскошных и красочных традиционных одежд, в которые местные кочевники облачаются в этот праздничный день.

Вдалеке большой табун лошадей неторопливо щиплет траву, пробившуюся сквозь очень тонкий слой снега и едва ли не полностью закрывшую его собой, в результате чего создается впечатление, что сейчас лето. Один из кочевников подходит ко мне, жестами объясняет, что собирается поехать верхом к стадам, и предлагает отправиться вместе с ним. Поскольку я, если сложить все мои экспедиции, провел более двух лет в седле, мне не составляет большого труда составить компанию этому лихому всаднику. Он быстро надевает уздечку и седло на одну из лошадей, оставленных привязанными прошедшей ночью возле юрты, и мы пускаемся вскачь по направлению к стаду коров, которых ему надлежит собрать и пригнать поближе к кочевью. Это напоминает мне о событиях тридцатилетней давности, когда мы с моим другом детства Бенуа отправились в американский штат Вайоминг и там вместе с ковбоями сопровождали огромные стада скота, двигающиеся разрозненными группами по гористой местности. Во время многочасовой езды верхом по долинам, высокогорным пастбищам и вдоль горных хребтов возникало ощущение, что мы герои какого-то кинофильма, одного из тех, которые мы завороженно смотрели в детстве и в которых фигурировали индейцы и ковбои, скачущие верхом по бескрайним и диким просторам, где обитают гризли и пумы…

Мы возвращаемся в кочевье, подгоняя коров, плетущихся перед нами. Нам помогает одна из собак, делающая вид, что кусает строптивых коров за задние ноги.

Зрелище это поистине великолепное. Я любуюсь гордой и удалой позой моего спутника, облаченного в длинную красную тунику, подвязанную на талии широкой небесно-голубой лентой. В больших кожаных сапогах, украшенных медными звездочками, и великолепной шапке из меха черно-бурой лисицы этот юный кочевник как будто явился сюда из какого-то фильма, рассказывающего о жизни Чингисхана — монгольского правителя, который создал самую большую за всю историю человечества империю и память о котором увековечена по всей Монголии в виде статуй, стел, надписей и портретов.

Меня приглашают в главную юрту, и я изумлен, в какой красивой посуде подается еда. Она такая же живописная и изысканная, как и одежда женщин. Все их поколения — от самой маленькой девочки до ее прабабушки — облачены в разноцветные, с различными украшениями одежды, блеск и шелест которых еще больше усиливают праздничную атмосферу.

Я с наслаждением выпиваю большую чашу восхитительной смеси молока и чая, однако вынужден отказаться от алкоголя и чая, которые мне предлагают. Это явно разочаровывает и очень сильно удивляет хозяев юрты, полагавших, что раз уж я вчера так мало выпил и «ничего» не съел, то сегодня утром постараюсь наверстать упущенное. Однако мне, к счастью, удается быстренько сменить тему нашего общения: я начинаю щелкать фотоаппаратом то одного, то другого из своих сотрапезников и показывать им получившиеся снимки на цифровом экране. Каждый из них настаивает на том, что должен лично сфотографироваться со мной хотя бы один раз, и я с удовольствием соглашаюсь ради этого выйти из юрты и насладиться великолепной утренней погодой.

Я связываюсь с помощью спутникового телефона с Пьером и Арно и сообщаю им свои координаты, которые показывает устройство GPS. Мои друзья говорят, что попытаются разыскать меня и проложить для нас новый маршрут по степи: я объяснил им, что не могу дальше ехать по реке, ледяная поверхность которой становится все более труднопроходимой и опасной, и что необходимо, как это уже бывало раньше, срочно найти какой-нибудь другой маршрут…

После того как Пьер и Арно долго петляют и с большим трудом и страхом преодолевают некоторые подъемы, спуски и овражки, им в конце концов удается добраться до этого кочевья, но приезжают они с плохой новостью: снега везде катастрофически мало. Кроме того, степь если и покрыта тоненьким слоем снега, то крайне неравномерно, а в некоторых местах нет и его.

— На первых пятидесяти километрах перед тобой будет немного снега, а затем начнется песчаная дорога, которая покрыта снегом лишь частично, — с немного раздосадованным видом рассказывает Арно. — Потом ты окажешься на бескрайней равнине, с которой ветер сдул почти весь снег.

— А какой там грунт?

— Трава, песок, кое-где камни.

— А много их, камней?

Пьер и Арно переглядываются.

— Трудно сказать… Мы ведь не всматривались в каждую пядь земли.

Я по собственному опыту знаю, как бывает трудно оценить качество скольжения по той или иной местности, а также степень опасности тропы для саней, так как для этого необходимо учитывать довольно много факторов. Поскольку у них есть автомобиль, мы с Арно отправляемся на разведку, рассчитывая проехать километров двадцать.

Тщательно изучив местность, я взвешиваю все «за» и «против». Арно, заметив мои сомнения, ждет вердикта, который я оглашаю, когда мы решаем повернуть назад:

— Сани, должно быть, будут хорошо скользить по мешанине из травы и снега. Кроме того, камней здесь, насколько я вижу, мало. Тут ехать будет лучше, чем по реке. Я попытаюсь проехаться здесь завтра, и тогда посмотрим, что делать дальше.

19

Рано утром весь клан, одетый в праздничные одежды, уже собрался и помогает мне надевать упряжь на собак, собирать вещи и укладывать их на сани, где — невзирая на возражения с моей стороны — уже лежит мешок, наполненный сушеным мясом, пирогами и хлебными лепешками. Мы долго обнимаемся, понимая, что наверняка никогда больше не увидимся, но при этом радуясь, что нам довелось пообщаться, что в нашей жизни был этот замечательный день, когда мы встретили много новых людей и который будет связан в нашей памяти со множеством интересных событий. Поскольку меня пригласили погостить во все соседние кланы, я предчувствую, что в ближайшие ночи не придется много спать под открытым небом. Поскольку сейчас праздник и все ездят друг к другу в гости, известие о моем появлении очень быстро распространилось по степи.

— Представляете, к нам, наверное, приедет француз с десятью собаками и санями!

— Санями?

— Да. Эти сани тянут десять собак, которые мчатся со скоростью лошади, скачущей рысью, и способны бежать с такой скоростью в течение шести, восьми и даже десяти часов!

— Десяти часов?

— Да. Собаки этого странного француза могут пробежать за один день больше ста километров!

— Невероятно! А куда он направляется?

— В Баширет. А затем через Хэнтийские горы аж до самого озера Байкал.

— И откуда он едет?

И так далее, и тому подобное… Если тот, кто рассказывает, чего-то не знает об этом французе (о котором он узнал от кого-то еще, который, в свою очередь, тоже узнал о нем от кого-то еще), то попросту начинает фантазировать, расхваливая собак и их погонщика и сочиняя мне репутацию, не имеющую никакого отношения к реальной действительности данной экспедиции, которая не несет в себе ничего героического. Это ведь всего лишь длинное путешествие, в котором, если кто-то и заслужи вает похвал, так это только мои собаки.

Они, кстати, после суток отдыха и дня, проведенного на ярком февральском солнце, вихрем устремляются вперед. Несколько секунд спустя я уже далеко от своих новоиспеченных друзей, которые, как я слышу, еще что-то кричат мне вслед. Я оборачиваюсь в последний раз, а затем исчезаю у них из виду за вереницей ольх, растущих вдоль реки, по поверхности которой больше ехать не буду, потому что она замерзла недостаточно хорошо и таит в себе много опасностей. Собаки, похоже, ужасно рады тому, что им не нужно бежать по коварному льду, а потому мчатся сейчас с большим рвением. Сани движутся с красивым посвистыванием, подминая под себя торчащую из-под снега траву. Ее стебли высотой от пяти до двадцати сантиметров зачастую скрывают тоненький слой снега, покрывающего землю. Сани скользят по этой смеси травы, снега и песка с легкостью, на которую я никак не рассчитывал.

Я мчусь на упряжке в течение доброй четверти часа, а затем останавливаю собак, начав беспокоиться из-за того, что высокая трава, чьи стебли похожи на нить для нарезки сливочного масла, может запутаться между пальцами собак, вызвать раздражение или порезать кожу между ними. Собаки рассержены тем, что их вдруг остановили, и шумно выражают свое недовольство. Поскольку на этой рыхлой массе из песка и травы от якоря нет никакого толка, я кладу сани на бок. Дарк и Вольф пытаются вдвоем сдвинуть их с места.

— Да-а-а-а-а-а-арк! Нет! Во-о-о-о-ольф! Нет!

Я кричу довольно громко, чтобы дать им понять, что не шучу. За те двадцать минут, которые требуются для того, чтобы надеть на сорок лап ботинки, я несколько раз прикрикиваю на собак угрожающим тоном. Не так-то просто надеть ботинки волнующимся собакам, которые то и дело дергают лапами, поэтому, завершив эту работу, я вздыхаю с облегчением и поднимаю сани, чтобы снова тронуться в путь.

Едва я ставлю сани на полозья, как собаки, изнывающие от нетерпения, сразу же пытаются потащить их за собой. Они как будто сговорились: «Ну ладно, постояли — и хватит. Сейчас продолжим путь и уже долго не будем останавливаться!»

Мы отправляемся, и я, образно говоря, отпускаю поводья. Собаки бросаются в галоп, и мы мчимся по травянистой равнине со средней скоростью более двадцати километров в час и не делаем ни остановки на протяжении по меньшей мере трех часов. Я — на седьмом небе. Я даже и не надеялся, что мы сможем мчаться по степи так быстро и так легко. А я еще сомневался, покидать русло реки или нет!

Некоторые люди полагают, что местность в степи — однообразная и ничем не примечательная. Я тоже раньше так думал. В действительности все иначе. Это бескрайнее море травы, и, если смотреть на перемещающуюся линию горизонта на дальнем краю видимой части, убеждаешься, что Земля и в самом деле круглая. Все вокруг радует глаз сказочным пейзажем, раскрывая свою красоту в течение дня таким разнообразием красок, что начинает казаться, будто их число безгранично. Это философское пространство, в котором погружаешься в среду, где нет почти ничего, чтобы наполнить сердце глубокими чувствами.

Я путешествую по этому морю, как моряк путешествует по морю настоящему, — от одного объекта на карте к другому. Я покинул русло реки и через несколько сотен километров подъеду к горам и лесу.

Мы мчимся вперед, и удовольствие, которое собаки получают от бега, очаровывает меня до такой степени, что, когда мы встречаем всадника или видим вдалеке какую-нибудь юрту, я — хотя это и невежливо — не останавливаюсь, а всего лишь дружески машу рукой. Мне хочется подарить собакам этот стремительный бег, в котором они так нуждаются. Перед нами сейчас прямолинейный и скоростной участок пути — такой, какой обожают марафонцы и какой мы заслужили. Очень заслужили.

Несмотря на ужасный ветер, который частенько «приглаживает» степь, трава тянется вверх над тоненьким слоем снега, поскольку ее стебли, как в одной из басен Лафонтена, «сконструированы» так, чтобы сгибаться, но не ломаться.

Ветер — великая опасность в степи. Казе — бог ветра. Его боятся и уважают. Мне не хотелось бы, чтобы он настиг в степи меня и моих собак. Мне не хотелось бы, чтобы он налетел на нас на этой открытой местности, в которой нет ни одного овражка и вообще ничего такого, где можно было бы укрыться. Если такое произойдет, нам придется попытаться побыстрее найти какую-нибудь юрту, сконструированную так, чтобы ветер обтекал ее корпус, — юрту круглую и низкую, способную устоять даже при самых сильных порывах ветра.

Но пока что погода идеальная. Ярко светит солнце. Хороший морозный день. Безветренный день. Мы мчимся вперед. Более ста двадцати километров за день почти без каких-либо затруднений, если не считать нескольких каменистых участков. Собаки наслаждаются так же, как и я. Я не устаю любоваться великолепием этих бескрайних просторов, на которых обитают дикие газели и где мы время от времени видим табуны лошадей, пасущихся на воле под ненавязчивым присмотром пастухов. Табуны эти, завидев нас, скачут навстречу, чтобы получше рассмотреть потенциального врага, каким мы для них являемся, и бросить нам вызов в скорости бега. Жеребец-производитель, мчась впереди, ведет за собой свой гарем. Эта группа лошадей скачет некоторое время рядом, бросая на нас оценивающие взгляды, а затем сворачивает в сторону. Собаки мало-помалу привыкают к таким — довольно частым — «визитам» и начинают воспринимать все это как игру, охотно соперничая в скорости с лошадьми, скачущими галопом.

Монгольские газели с белым хвостом живут стадами, которые могут насчитывать несколько сотен голов. Будучи необычайно резвыми, они способны совершать впечатляющие прыжки и легко развивать скорость до шестидесяти километров в час. Мы ни разу не оказывались ближе чем на пятьсот метров от них, тем не менее смогли их рассмотреть. Они вызывают восторг у моих собак, особенно у заядлой охотницы Квест, которая с удовольствием поймала бы и слопала одну из этих газелей. Монголы, как и в былые времена, охотятся на этих грациозных животных на лошадях. Они бросают веревку, два конца которой обвязаны вокруг небольших камней, та обвивает ноги газели, животное падает, и его убивают. Мясо газелей монголы съедают, а шкуру и рога забирают с собой.

Несмотря на то, что я встречаю тысячи таких газелей и создается впечатление, что их много, в действительности популяция этого вида антилоп сокращается, потому что им приходится конкурировать с сорока миллионами голов скота, который питается той же самой травой, растущей в степи.

Начиная с четырех часов дня — после того как мы двигались вперед в течение более десяти часов, сделав только одну остановку около полудня, — я начинаю всматриваться в степь, пытаясь найти белое пятно юрты, возле которой можно было бы сделать привал. И вдруг впереди появляется скачущая нам навстречу группа кочевников. Четверо подростков с веселыми и приветливыми лицами жестами показывают, чтобы я следовал за ними. Прежде чем согласиться, я пытаюсь выяснить, сколько уйдет времени на то, чтобы доехать до их юрт, однако у меня ничего не получается: по их жестам невозможно понять, идет речь о нескольких минутах или о нескольких часах. Поскольку то направление, которое они мне показывают, совпадает с направлением, в котором мне следует ехать, я в конце концов решаю последовать за ними, стараясь подстраиваться под скорость лошадей, скачущих крупной рысью. Добрых полчаса спустя я наконец-то вижу вдалеке несколько юрт. Именно к ним скачут мои спутники. Там меня ждут приют, тепло, еда и общение с местными жителями.

* * *

Как обычно, мне не удается получить надежную информацию. Один из моих собеседников-монголов заверяет, что мне нужно повернуть немного к западу, чтобы обогнуть каменистую зону. Другой же утверждает, что я должен двигаться на восток, чтобы решить ту же самую проблему. Третий убеждает меня поехать по наиболее короткому пути, то есть напрямик, чтобы «пробраться» между двумя «плохими» зонами, расположенными, по его утверждению, к востоку и к западу от моего маршрута. Как мне все это знакомо!

За тридцать лет, в течение которых я путешествую по северным странам, мне всегда было очень трудно найти людей, способных предоставить подробную и достоверную информацию. Это все равно, что желать невозможного. У индейцев, эскимосов, бледнолицых охотников-звероловов и других обитателей Севера не такое представление о времени и о расстояниях, как у нас, жителей Запада. Их заботы отличаются от моих забот, потому что мы путешествуем разным способом и по разной причине. Поэтому получаемые от них сведения зачастую оказываются бесполезными и абсолютно не адаптируемыми под конкретную ситуацию, в которой нахожусь я. К этому добавляется еще то обстоятельство, что никто из них не признается, если не имеет ответа на тот или иной вопрос. Они не могут признать, что, прожив пять десятков лет на какой-то территории, толком ее не знают и не могут объяснить вам, путешественнику, по какому маршруту следует ехать. Поэтому обычно они начинают что-то выдумывать и, следуя их ошибочным указаниям, вы заезжаете черт знает куда, ругаясь про себя: «Да этот тип, похоже, здесь никогда и не был!» Именно так часто и происходит, но вы слишком поздно отдаете себе в этом отчет. Если вы повернете назад и увидите того человека, который ввел вас в заблуждение, он будет отвечать на ваше возмущение весьма уклончиво.

— Ты ведь мне говорил, что я найду дорогу в этой долине! Я изъездил ее вдоль и поперек, но не нашел там никакой дороги. Вообще никакой!

— Правда? Дело в том, что когда-то там имелась дорога…

— То есть как это «когда-то»? Ты уверял меня, что эта дорога существует!

— Вообще-то, я думал, что она и в самом деле существует до сих пор.

— А как давно ты не ездил по этой долине?

— Этого я уже не помню. Наверное, довольно давно… Такого типа диалогов у меня было несколько сотен. Беспечность тех, кто указывает путь таким образом, иногда настолько вопиющая, что хочется схватить их за волосы и шибануть головой о сани.

Чтобы уменьшить риск того, что меня направят не туда, куда нужно (во всех смыслах этой фразы), я стал применять методику расспросов, которой пользуются полицейские, когда хотят проверить правдивость показаний свидетелей. Она заключается в том, что нужно уметь углубляться в детали. Полицейский может себе это позволить. Он может даже это потребовать. Гораздо труднее применять данную методику, когда имеешь дело с человеком, который оказывает тебе услугу. Или думает, что оказывает. Тут нужно полагаться на собственную интуицию, стараться руководствоваться тем, что говорят карты, и никогда не считать абсолютно достоверными полученные сведения, если только они не подтверждаются другими лицами. И уж лучше при этом проверить три раза, чем два!

Я решаю поехать по кратчайшему пути к деревне Баян-Адарга, после которой вроде бы должны появиться деревья, а местность — стать холмистой. Стало быть, там уже должен лежать снег. А пока вокруг меня одна лишь степь. Море, на котором я не стану делать крюков, чтобы объехать те или иные каменистые зоны.

Между моим нынешним местоположением и деревней Баян-Адарга имеется маленькое селение, которое я заприметил и расстояние до которого знаю точно, потому что мне его показывает устройство GPS.

Таким образом, меня (уже в который раз!) ждет неизвестность. Где я лягу спать сегодня вечером? Под открытым небом или в юрте? Сколько километров мы сможем проехать — десять или сто? С кем нам доведется встретиться? Поднимется ли ветер?

Очень много вопросов, но очень мало ответов. В ходе эволюции человек постарался снизить подстерегающую его опасность во всех областях своей жизнедеятельности, сделать предсказуемым то, что ранее было непредсказуемым, упорядочить свой рабочий день с точностью до минуты, устранить бардак и хаос, возникающие в результате влияния внешних факторов или без них, и подавить все, что противится его воле, следовательно, считается недопустимым.

Однако разве не за этим я приехал сюда? Я приехал для того, чтобы не знать, что меня ждет сегодня и что меня ждет завтра. Для того, чтобы позволить окружающей среде, небесам и собакам навязывать мне все время изменяющиеся темп и маршрут движения.

Мне вспоминаются слова выдающегося датского исследователя Кнуда Расмуссена: «Дайте мне зиму и собачью упряжку, а остальное оставьте себе!»

20

Мы, словно какое-нибудь маленькое судно, движемся в течение двух дней посреди этого бескрайнего моря в направлении золотистого горизонта. Точно так же, как ветер заставляет двигаться судно, надувая его паруса, мои собаки заставляют двигаться мои сани, причем со скоростью более шестнадцати километров в час. Похожие на волны высокие травы колышутся, гладя меня по спине и почти скрывая в своей массе собак, которые рассекают эту растительную массу, как рассекает толщу воды форштевень корабля. Я восторженно смотрю то на окружающий пейзаж, то на своих бегущих четвероногих спутников. Бегут они хорошо, выстроившись в ровную линию и строго придерживаясь одного ритма, пусть даже некоторым из них — например, Камику, Квест и Казану — не так-то просто выдержать темп бега наравне с моими марафонцами — Хэппи, Кали, Юником, Мивуком и Бюркой. Находясь непосредственно перед санями, Дарк вовсю работает лапами. Поскольку этапы стали теперь длинными, этот «пожиратель километров» наконец-то пресытился бегом. Во время остановок, которые я обычно делаю после пяти часов непрерывного бега, Дарк ложится на землю и отдыхает. Правда, делает он это самым последним. Впрочем, добиться того, чтобы Дарк лег отдыхать, когда на него надета шлейка, — уже само по себе подвиг.

Как только собаки засыпают, я растягиваюсь на санях лицом к солнцу и, закрыв глаза, прислушиваюсь к невероятному безмолвию степи. Это безмолвие накатывается на меня, проникает в меня, течет, словно кровь, по моим венам. Иногда откуда-то издалека до меня доносится крик хищной птицы или тявканье лисицы. А еще я слышу шелест ветра, колышущего травы, и дыхание спящих собак. Убаюканный музыкой грандиозного безмолвия, я тоже засыпаю. Просыпаюсь я где-то через полчаса, чувствуя себя уже достаточно отдохнувшим. Таким же образом чувствуют себя и мои собаки, которые, как только я встаю, вскакивают с земли и шумно выражают свое желание снова «выйти в море». Эти «моряки» не знают усталости.

Всем жителям той деревни, куда я направляюсь, уже давным-давно известно, что к нимедет гость. Многочисленные всадники, которых я встречал по дороге, передавали сведения о моем местонахождении. Сейчас готовятся новые торжественные мероприятия, являющиеся продолжением празднования монгольского Нового года, которое заканчивается сегодня апофеозом, состоящим из лошадиных скачек, попоек и танцев. Абсолютно все жители деревни — человек двести или триста — одеты в национальные костюмы, которые включают большие меховые шапки и великолепные кожаные сапоги. Многие из детей и взрослых разъезжают по деревне и вокруг нее на лошадях, периодически устраивая импровизированные мини-состязания по скорости верховой езды.

Кортеж из лошадей и детей сопровождает меня к дому, который местная администрация выделила в распоряжение Пьера и Арно, чтобы те подготовили его к моему приезду. Моим собакам предоставляют прекраснейший огороженный сад, где они могут спокойно отдохнуть, поскольку там их защищает от ветра деревянный забор. В щелях между досками этого забора я вижу несколько пар глаз разглядывающих меня малышей. Я, улыбнувшись, жестом приглашаю их помочь мне поухаживать за собаками. Через несколько минут дети отправляются во все уголки деревни, чтобы разыскать то, что мне нужно: сено и воду для четвероногих спутников, различные болты и гайки, необходимые для ремонта тормоза, кусочек кожи, с помощью которого можно было бы залатать разорванную перчатку, и так далее.

Затем начинаются хождения туда-сюда. Те, кто не присутствовал при моем прибытии в деревню, приходят на меня поглазеть, фотографируются рядом с моими собаками и осматривают сани, становясь на их полозья и играя с тормозом, который они помогают мне отремонтировать. Какая-то женщина приносит нам блюдо из мяса с овощами, еще одна — хлеб, третья — пироги. Нас тут принимают, как царей.

После того как мои собаки размещены в уютном месте и накормлены, их лапы смазаны мазью, а мышцы расслаблены после массажа, я отправляюсь послоняться по деревне, прихватив с собой фотоаппарат и радуясь тому, что смогу запечатлеть с его помощью все то разнообразие цветов, которым радуют мои глаза наряды жителей деревни. Зрелище это становится еще более сказочным, когда солнце начинает заходить за горизонт, поскольку все эти яркие и переливающиеся цвета становятся еще более насыщенными и переливаются еще сильнее.

Если конец дня и начало вечера оказываются замечательными (я надолго запомню праздник в этой маленькой деревне с деревянными домами), то такого не скажешь о начале ночи, потому что приходится столкнуться с несколькими компаниями вдрызг пьяных монголов, которые мешают спать и мне, и моим собакам.

* * *

Рано утром, когда я покидаю эту тихую и сонную деревню, еще полностью не рассвело. Мороз щиплет кожу на лице, дует слабый ветерок. Мы движемся по дороге, каких в здешней степи сотни. Она проложена автомобилями, и ее, петляющую среди пологих холмов, припорошило снегом. Мивук и Бюрка инстинктивно выбирают эту дорогу и бегут по ней. Я позволяю им самим принимать решения, пока эти решения меня устраивают.

Дорога вскоре разделяется на множество других дорог, которые то удаляются друг от друга, то сливаются воедино, в конце концов трансформируясь в запутанное переплетение троп. В степной местности обычно не бывает утоптанных дорог. Каждый едет там, где хочется, следуя в нужном направлении. Чтобы добраться от одной деревни до другой, шоферы выбирают самый короткий маршрут, слегка отклоняясь от существующей тропы, если та раскисла от дождя и нет смысла пытаться попадать колесами в колею, проложенную предыдущим автомобилем. На полосе шириной в несколько сотен метров тянутся многочисленные параллельные тропы, иногда сливающиеся друг с другом, и все они ведут в ближайшую деревню, расположенную в двух сотнях километров отсюда.

В некоторых местах отделяется и уходит куда-то в сторону тропа, ведущая то ли к удаленной юрте, то ли к пастбищу. Возле каждого ответвления мне приходится проверять правильность выбранного направления движения, чтобы ненароком не заблудиться. Стараясь экономить заряд батареи устройства GPS, дающего полезную информацию о том, сколько километров я уже проехал и сколько километров еще остается проехать, я предпочитаю пользоваться старым надежным компасом.

Оказавшись сколько-то дней назад в степи, я опасался, что на грунте будет попадаться много камней, однако их здесь мало, а потому мы движемся быстро и без каких-либо толчков по красивой смеси травы, снега и очень мелкого песка. У меня наконец-таки перестала вызывать беспокойство поверхность, по которой мы едем, но я все еще опасаюсь ветра, присутствие которого чувствую повсюду. Как будто он за мной наблюдает, все еще сомневаясь, позволить мне проехать или нет.

«Позволю ли я тебе ехать дальше, мой маленький французик? Позволю ли я тебе пересечь эту степь, не продемонстрировав свою мощь?» Вот что шепчет ветер мне на ухо, и я слышу, как он начинает дуть — все еще нерешительно, но уже достаточно сильно для того, чтобы пригнуть траву. А затем все более и более сильными порывами принимается терроризировать беззащитную степь.

Я люблю холод, но ненавижу ветер. Однако я ни в коем случае не говорю этого, чтобы не вызвать его гнев…

В течение всего дня ветер свирепствует, но не очень сильно. Я пригибаюсь, и мы мчимся, мчимся, мчимся… Еще немногим более ста пятидесяти километров — и нас встретят горы и деревья. Там ветер пусть дует столько, сколько ему угодно, чтобы показать мне, на что он способен. Находясь в глубине спасительного леса, который я просто обожаю, я буду слушать, как ветер завывает в ветвях. Однако мы находимся еще далеко от этого леса — настолько далеко, что нигде, аж до самого горизонта, не видно никаких изменений в рельефе местности. Путешествуя по пустыне, я начинаю видеть миражи — стволы деревьев и горы, которых на самом деле вокруг нет. Да уж, деревьев мне очень недостает. Хотя в этой степи мне частенько удавалось встретить в деревнях и юртах тепло, которое мне в лесу обеспечивают деревья, все-таки вот уже две недели, как я не видел ни одного дерева. И я мечтаю о том, как разведу костер. Огромный костер.

— Живее, мои собачки! Живее!

Мы мчимся по степи. Мчимся по степи туда, где лес.

К концу дня окружающий меня пейзаж меняется. Собаки, как мне кажется, шутя преодолевают небольшие неровности местности. Они лишь в крайних случаях позволяют мне сходить с полозьев саней и бежать, держась за рулевую дугу, чтобы как-то помочь, когда они движутся в гору.

— Не надо этого делать! Не надо! — как мне кажется, говорят они. — Побереги силы до того времени, когда мы окажемся в настоящих горах.

Они бегут с равномерностью метронома, и я могу часами восхищенно наблюдать за их бегом, ни на что не отвлекаясь. Мне нравится этот хорошо отрегулированный механизм, который наводит на мысли о футбольной команде, действия которой обычно идеально скоординированные и эффективные.

— Хорошо, мои маленькие собачки! Хорошо, мой Мивук! Хорошо, Бюрка!

Они поочередно с радостным видом оглядываются, показывая, что оценили комплимент.

— Прекрасно, моя Квест!

Легкое подрагивание показывает, что Квест услышала мои слова, однако она не опускается до того, чтобы обернуться. Дарк же, наоборот, оборачивается каждый раз, когда я упоминаю какую-либо собаку: он ждет своей очереди. Какой он нетерпеливый!

— Да, хорошо, Дарк! Хорошо, Вольф!

Добродушный гигант Вольф слегка поворачивает голову — так, будто бы ему хотелось поправить ошейник. Это его характерная манера выражать самодовольство и показывать, что он меня услышал.

— Хорошо, Хэппи! Хорошо, Кали!

Эти двое сильнее натягивают свои постромки, тем самым показывая, что рады тому, что я о них не забыл.

— Да ну как же о вас забыть, приятели?! Забыть моих выдающихся бегунов? Никогда! Хорошо, Кали!

Кали любит подбадривающие слова и нуждается в них. Ему очень нужно мое внимание в течение всего дня. Не очень уверенный в себе и притесняемый другими собаками, во всем доминирующими над ним, Кали нуждается в ласке, и я ему ее дарю.

— Хорошо, мой Казан! Очень хорошо!

Казан не оборачивается, но я знаю, что он услышал комплимент и высоко его ценит. Казан просто не склонен к экспрессивности — только и всего.

Я теперь уже знаю своих четвероногих спутников так хорошо, что кажется, будто я находился рядом с ними всю их жизнь.

Сегодня во второй половине дня мне вспоминаются другие собаки, которые сыграли немаловажную роль в моей жизни: Гао, Таран, Кюрвик (которые уже находятся на вполне заслуженной «пенсии»), а также Чип, Квебек, Торок, Байкал, Вульк и, конечно же, их дедушка и прадедушка Очум.

Воспоминания уносят меня на Аляску, в Канаду, в Лапландию и в снежные пустыни Лабрадора. Я думаю о своих путешествиях, о годах скитаний и задаюсь вопросом, что же в действительности из себя представляю, если, с одной стороны, я люблю путешествовать, а с другой — вполне способен быть домоседом на своей ферме в Солони и нуждаюсь в какой-то постоянной «пристани», нуждаюсь в общении с близкими родственниками, нуждаюсь в любви со стороны своих детей и жены… Противоречит ли одно другому? Я уезжаю, чтобы с удовольствием возвратиться домой? Я сижу дома до тех пор, пока мне снова не приспичит отправиться в путешествие?

Я считаю дни, отделяющие меня от встречи с младшим сыном, с которым я увижусь раньше, чем с другими своими близкими родственниками. Остается еще сорок дней. Я знаю, что он тоже считает дни. Кто из нас двоих считает их чаще?

* * *

Чем я не угодил богу ветра?

Он не позволил мне проехать через степь спокойно. Ветер поднялся посреди ночи и завывал над нашими головами тогда, когда я — к счастью — сделал остановку в одной из тех малюсеньких деревушек, которые, находясь довольно далеко друг от друга, служат кратковременным пристанищем для путешественников в этой бескрайней степи. Рано утром мне удается связаться с Арно, находящимся в деревне Баян-Адарга.

— У вас дует ветер?

— Не очень сильный.

— Ты можешь узнать прогноз погоды? Я не хочу ехать дальше по степи, если не буду уверен, что ветер не усилится.

— Хорошо, попробую. Позвони через десять минут.

В течение этих десяти минут я подготавливаю собак и раскладываю свое имущество в санях, готовясь снова отправиться в путь.

Судя по сведениям, которые удается раздобыть Арно, погода в данной местности в ближайшее время будет хорошей. Но почему же тогда такой сильный ветер? Он дует уже со скоростью шестьдесят километров в час, и я опасаюсь, как бы не стал еще сильнее. Это однозначно свидетельствует о том, что в предстоящую ночь погода изменится.

Я терзаюсь сомнениями, но в глубине души знаю, что желание продолжить путешествие будет сильнее тихого голоса здравого смысла, уговаривающего меня остаться в этой деревушке и подождать, пока ветер утихнет. Ведь там, впереди, меня ждут деревья, горы, еще одна деревня, мои друзья… Кроме того, собаки горят желанием снова отправиться в путь и бежать, бежать, бежать…

В общем, я принимаю решение ехать дальше. И тем самым совершаю большую ошибку.

21

Чтобы обогнуть неровности местности, которые кое-где становятся уже значительными, дорога, ведущая в деревню Баян-Адарга, поворачивает сначала на запад, а затем — через несколько километров — строго на север. Именно здесь ветер, дующий прямо в лицо, в буквальном смысле слова едва не сбивает с ног, когда мы выезжаем на длинную и очень широкую равнину, по которой пролегает дальнейший маршрут путешествия. Собаки пытаются бежать под углом к ветру, отклонив голову в сторону, чтобы до минимума снизить сопротивление, которое ветер оказывает их движению. Напрасные старания! Чтобы им помочь, я пригибаюсь, однако порывы ветра иногда такие сильные, что скорость нашего передвижения снижается порой почти до нулевой. Чтобы подбодрить собак, я кричу им:

— Вперед, собачки! Вперед!

Они доблестно рвутся вперед, словно атакующий боксер на ринге. Их борьба с ветром и в самом деле похожа на схватку боксеров. Умопомрачительную схватку, в ходе которой ветер наносит мощные удары, тем самым заставляя нас сгибаться вдвое и, склонив голову, умолять о пощаде.

Нас отделяют от деревни восемьдесят километров. Ну как мы сможем преодолеть такое расстояние в подобных условиях? Однако надо пытаться это сделать, надо бороться. Не может быть и речи о том, чтобы остановиться здесь, посреди снежной пустыни, да еще и во время насмешливо завывающей снежной бури. Мне кажется, что буря смеется над нами.

Между двумя порывами ветра собаки находят медленный, но эффективный темп бега, который ветер тут же нарушает одним рассчитанным порывом, направленным прямо в лицо, — нарушает так, как нарушает дыхание боксера сильный удар кулаком ему в живот. В подобном случае мы, переждав порыв ветра, снова устремляемся вперед, но делаем это очень осторожно, потому что знаем: скоро последует еще один такой «удар». Я стараюсь не смотреть уж слишком часто на устройство GPS, показывающее, какое расстояние нам еще предстоит преодолеть, и иногда не смотрю даже по полчаса. Однако я и без него достаточно точно знаю, сколько километров мы преодолеваем за полчаса. Какого же еще чуда я жду? Сам не знаю. Но зато я знаю, что, как бы это ни было нелепо, стремление двигаться вперед сильнее меня.

Еще семьдесят шесть километров…

Ветер то и дело усиливается, причем иногда до такой степени, что нам все чаще приходится останавливаться. Однако как только ветер хотя бы немного ослабевает, собаки тут же выражают желание снова вступить с ним в борьбу. Они как будто догадались (или почувствовали?), что там, впереди, их ждут деревья, еще одна деревня и сено, на котором можно отдохнуть.

Держаться прямо у меня не получается: ледяной ветер дует в лицо, срывает с головы капюшон и колет кожу так, будто в нее одновременно ударяет тысяча малюсеньких кусочков льда. Я сгибаюсь, пытаясь избежать укусов ветра и холода, и это мешает мне наблюдать за собаками. Примерно каждые полминуты, придерживая одной рукой капюшон и мех, который ветер прижимает к моему лицу, я бросаю взгляд на собак и подбадриваю их, как могу:

— Хорошо, мои маленькие собачки, хорошо!

Их мужество меня впечатляет. Я никогда раньше не подумал бы, что они смогут бежать и тянуть за собой сани при таком ветре. «Верь в своих собак!» — говорил мой друг Фрэнк Тернер…

Тем не менее сейчас их поведению можно только удивляться. Стремясь хоть как-то помочь собакам, я стараюсь подольше пригибаться, чтобы свести до минимума сопротивление, оказываемое ветром нашему движению вперед. Впрочем, такое положение является крайне неудобным, а потому у меня очень быстро затекают мышцы и начинаются судороги, которые постепенно становятся все более и более частыми и болезненными.

Каждый преодоленный километр — это выигранное сражение, приближающее нас к деревне.

Вынужденные считаться с рельефом местности, который стал более неровным, чем раньше, мы сворачиваем в своего рода большую долину, где я нахожу место, частично защищенное от ветра. Там я устраиваю привал и даю собакам воды, которую с большим трудом черпаю в проруби, сделанной с помощью топора посреди замерзшего ручья. Я также даю каждой собаке по несколько крокетов.

Остается еще сорок пять километров. Если ветер не усилится, то мы, пожалуй, сможем преодолеть их за четыре-пять часов. Хватит ли у собак на это сил?

Я осматриваю их одну за другой, рассказывая, какие трудности могут еще нас поджидать, и объясняя, что есть смысл потрудиться. Я говорю им, что через несколько часов мы сможем оказаться в деревне, в местечке, где нет ветра и где есть сено. Там мы сможем посвятить целый день отдыху. Собаки, конечно же, не понимают смысла моих слов, но слушают внимательно. По интонации моего голоса им ясно, что нам предстоит еще нелегкая борьба. Музыка моих слов их подбадривает. Она укрепляет в собаках мужество, которое у них, как они уже доказали, имеется.

Мы снова отправляемся в путь. Все десять собак изо всех сил и даже с некоторой яростью тянут свои постромки. Они, как и я, хотят покончить с этим ветром, расколоть его, как раскалывают полено сильным ударом топора.

Мы все еще находимся в степи, но трава теперь имеется лишь в ложбинах долин, по которым мы движемся, пересекая иногда что-то вроде больших каменистых ущелий. Засушливость является здесь еще более очевидной, чем в бескрайней ровной степи. Если бы не то малое количество снега, которое лежит в долинах, можно было бы подумать, что мы находимся в марокканской пустыне неподалеку от Атласских гор: далеко впереди сквозь своего рода дымку, состоящую из поднятого ветром в воздух песка, я уже начинаю различать устремившиеся к небу вершины. Иллюзия того, что я нахожусь в Марокко, еще больше усиливается, когда я встречаю нескольких верблюдов, которых, похоже, ничуть не беспокоят ни ветер, ни холод. Данная порода верблюдов, которых в пустыне Гоби превеликое множество, известна во всем мире тонкостью своей шерсти, из которой делают кашемир отличного качества. Мои собаки бросают снисходительный взгляд на этих апатичных животных, которые, в свою очередь, смотрят на нас с высокомерным видом.

Ветер несет все больше и больше песчинок, и те чиркают меня по лицу. Чтобы защититься от них, я надел горнолыжные очки и очень жалею о том, что не могу надеть подобные очки на своих собак, глаза которых сейчас очень страдают от таких песчинок.

К счастью, по мере того как местность становится все более неровной (долины — более глубокими, а холмы и горы — более высокими), ветер уже не может проникать везде и всюду, и мы все чаще наслаждаемся периодами затишья. Однако на высотах, которые мы преодолеваем, ветер устраивает нам безжалостную войну, и за каждый преодолеваемый нами метр приходится сражаться.

Я уже больше не могу. Силы у меня на исходе, да и у моих собак тоже. Неужели нам придется расположиться на ночлег, не доехав до деревни каких-нибудь двадцати километров? Мы уже целых одиннадцать часов движемся вперед, борясь с ветром.

И вдруг вдалеке, под защитой чего-то вроде гребня горы, я вижу…

Я вижу зеленую полосу, из которой торчат вершины нескольких сосен.

— Деревья!

Собаки, поняв по моему тону, что их ждет что-то хорошее, тут же ускоряют бег.

— Да, мои собачки! Деревья! Земля! ЗЕМЛЯ!

Я чувствую себя моряком, наконец-таки увидевшим сушу. Мои матросы разделяют радость своего капитана. Нужно видеть, как они, наклонив голову к земле и втянув плечи, с силой отталкиваются лапами от заснеженной земли и, натянув постромки, как струны скрипки, с ожесточением преодолевают сопротивление пытающегося остановить их ветра.

Деревья увеличиваются в размерах. Я уверен, что мои собаки уже почувствовали запахи леса, к которому они приближаются. Они знают, что скоро мы прибудем в место назначения, и тон, которым я их подбадриваю, окончательно убеждает их в этом.

Мивук и Бюрка, бегущие впереди, больше остальных страдают от ветра и пыли, тем не менее с удвоенным усилием рвутся вперед. Будучи лидерами, они ведут за собой свои войска так, как это делали бы два полководца. Я горжусь своими собаками… Я горжусь ими сегодня больше, чем когда-либо, и это не пустые слова!

— Хорошо, моя Бюрка. Хорошо, мой Мивук! Мы уже скоро прибудем к месту назначения, мои собачки. Да-да, скоро прибудем, мои маленькие собачки!

Еще немногим более десяти километров — и вот лес уже совсем рядом. Я никак не ожидал, что окружающая нас местность изменится так резко и так радикально. Я полагал, что сначала мы проедем мимо разбросанных там и сям рощиц с чахлыми деревьями (и лишь затем уже начнутся более внушительные леса) и что переход от безводной степи к лесу будет постепенным. Однако в действительности переход этот оказался довольно резким, ибо первый же лес, к которому мы сейчас подъехали, состоит из великолепных высоких вековых сосен. Мне требуется сейчас немалая сила воли для того, чтобы не рухнуть в изнеможении на мягкую подстилку из хвои.

А еще мое желание развести большой костер, чтобы согреть тело и душу, является почти непреодолимым. Но деревня уже близко. В ней нас ждут приют, тепло, вода и пища.

* * *

Маленькая деревня Баян-Адарга является образцом эстетики и чистоты: ее деревянные дома отличаются добротностью, рамы окон выкрашены в красивые яркие цвета, аккуратные улочки тщательно подметены. Эта деревня — ну просто прелесть! В ней такой, как я, фотограф невольно загорается желанием пощелкать фотоаппаратом.

Чувствуя себя изможденным, я долго сижу, облокотившись на деревянный забор. Собак я разместил рядом с домом, в котором Ален и Фабьен, направляясь мне навстречу, провели ночь. Когда я наконец-таки встаю, возникает неприятное ощущение, что я уже дряхлый старик, разбитый ревматизмом. Меня также мучают боли в ноге — а точнее, в сухожилии, которое слишком долго находилось под нагрузкой, когда я, пригибаясь и сгибая колени, пытался бороться с ветром.

— У тебя грязная голова. Ужасно грязная! — беспокоится Ален, хорошо представляющий, через какие трудности мне сегодня довелось пройти.

За собаками ухаживают так, как они того заслуживают. Какое же это счастье — видеть, как они урчат от удовольствия, свернувшись клубочком в углублении на сене! Какая же это радость — видеть, как они едят и пьют вдоволь, и, самое главное, знать, что это будет продолжаться довольно долго, потому что завтра у нас по плану день отдыха! Целый день отдыха! Каждую из собак ждут массаж и несколько глазных капель, позволяющих прочистить глаза, измученные песком и пылью.

Мне сейчас очень трудно ходить и вообще двигаться. Мое тело болит и требует передышки. Я вытягиваюсь с таким громким стоном облегчения, который, наверное, разбудил бы впавшего в зимнюю спячку гризли! Когда я закрываю глаза, в моих ушах все еще свистит ветер, сливающийся с гулом печки, от которой исходит приятное, распространяющееся по всей маленькой избе с хорошо законопаченными бревенчатыми стенами тепло.

* * *

Ветер ночью стихает и не приносит, вопреки моим опасениям, изменения погоды. Небо по-прежнему ясное, и солнце щедро согревает собак в середине дня. Я располагаюсь рядом с ними на толстой подстилке из сена и, как они, наслаждаюсь послеобеденным отдыхом.

Вторая половина дня целиком посвящена обсуждению наших последующих действий. У меня есть два варианта того, как добраться до деревни Монтгоморит: либо поехать по льду реки, которая протекает возле этой деревни, либо отправиться по дороге, тянущейся почти параллельно этой реке, и лишь иногда сворачивать в горы, чтобы объехать участки, которые осенью и летом затапливаются водой и превращаются практически в болото.

Съездив к реке на разведку, Ален и Фабьен вечером сообщают мне, что проехать по ней не получится. В очередной раз из-за этой чертовой необычайно теплой погоды в начале зимы речной лед оказывается слишком тонким, с участками открытой воды во многих местах. На реке полно и снежной слякоти, и голого льда, и торосов, и снежной каши. Полный набор самых больших неприятностей, какие только могут быть. Поэтому выбора у меня нет. Придется ехать по той дороге и просто по пересеченной местности. Однако по таким дорогам мы уже двигались и набрались соответствующего опыта. Кроме того, после отдыха продолжительностью в один день настроение у собак снова станет боевым. Противовоспалительные средства, которые я прихватил с собой, и специальные кремы оказывают свое действие, и я чувствую себя уже лучше. Что касается ломоты, ощущения разбитости и боли в суставах, то день отдыха существенно их ослабит.

В общем, и у меня тоже настроение завтра будет боевым.

22

С обеих сторон широкой долины, простирающейся между деревнями Баян-Адарга и Монтгоморит, высятся живописные горы, на которых кое-где виднеются дремучие сосновые леса. Грунтовая дорога, используемая летом, сейчас покрыта тонким слоем снега и представляет собой прекрасную тропу, по которой мы движемся довольно быстро, тем более что погодные условия идеальные: тридцать градусов мороза и яркое солнце.

На некоторых горных склонах, залитых солнцем и открытых ветру, снег почти полностью исчез, а вместе с ним исчезла и возможность двигаться здесь на санях. Поэтому мы покидаем углубление, которое образует дорога, и находим подходящую для скольжения саней поверхность на заросшей травой земле. Мивук и Бюрка прекрасно проявляют себя в поисках подобного рода «нехоженых путей», и я с удовольствием замечаю, что Бюрка снова начинает навязывать свою волю. Утверждая власть, которой она некогда обладала, но от которой временно отказалась, Бюрка время от времени, образно говоря, снова берет бразды правления в свои руки (а точнее, лапы)… И это, похоже, удивляет ее соседа!

Квест и Юник, находящиеся позади Бюрки и Мивука, представляют собой весьма слаженный дуэт. Чтобы в этом убедиться, я на несколько километров пути ставлю Квест в упряжке рядом с Мивуком, но Квест этому отнюдь не так рада, как была рада, оказавшись рядом с Мивуком, Бюрка. Поэтому я расставляю всех собак по «своим» местам. Квест меня забавляет, поскольку она, вроде бы не проявляя больше желания бежать в голове упряжки, продолжает вести себя так, как будто она головная собака. Как только я отдаю приказ — а особенно если он плохо понят или попросту не выполнен в ближайшую секунду, — Квест делает поворот в указанном мной направлении и в своем порыве увлекает за собой Юника, тем самым принуждая головную пару сделать такой же поворот.

Квест, значит, остается исключительно бдительной и работоспособной. Она будет отличной запасной головной собакой, приберегаемой на тот случай, если одна из двух моих головных собак вдруг окажется в «медпункте». А пока что она бежит рядом с Юником и принюхивается к различным запахам, которых в лесу полным-полно. Этого она была лишена в степи, где до нее доносились лишь еле заметные и быстро выветривающиеся запахи недоступных газелей.

Долина, в которой мы сейчас находимся, изобилует дичью. Я вижу это по многочисленным следам кабанов, оленей, косуль и лосей, а также охотящихся на них рысей и волков. К этим большим животным добавляются разнообразные птицы: тетерева, глухари, куропатки и рябчики. Наряду с многочисленными зайцами, которых мы вспугиваем и которые бросаются от нас наутек, пернатые возбуждают собак, с шумом взмывая в воздух при приближении к упряжке.

Эта долина просто великолепна. Дорога сильно петляет, то следуя направлению русла реки, то убегая в сторону по горному склону. Мы, двигаясь по ней, то мчимся по гребню горы, то преодолеваем перевалы, то пересекаем лес, состоящий из сосен и берез. Мы взираем сверху вниз на долины, в центре которых голый лед рек блестит на ярком февральском солнце, которое с каждым днем поднимается все выше и выше. Я таращу глаза, впиваясь взглядом в укромные места на горе и в лесу в надежде увидеть каких-нибудь животных. Я замечаю множество косуль, нескольких оленей и оленух и даже одного крупного кабана, вес которого, должно быть, достигает двухсот килограммов. Кабан этот взбирался вверх по склону горы, по которому мы двигались, торопясь углубиться в ближайший лес. Чуть позже — но уже на довольно большом расстоянии, не позволяющем рассмотреть хорошенько, — я замечаю двух волков (возможно, волка и волчицу), силуэты которых прорисовываются на гребне высокого холма, мимо которого проходит дорога.

Сегодняшний день — замечательный, пусть даже полозья моих саней подвергаются серьезному испытанию. Кстати, во время последней остановки в деревне я поставил новые полозья.

У меня теперь осталось лишь три запасные пары, и это меня тревожит. Только бы информация, полученная уже несколько раз, подтвердилась и мы обнаружили на своем маршруте после деревни Монтгоморит гораздо больше снега, чем здесь… Маршрут, начинающийся, согласно плану, в этой деревне, пролегает через огромную горную цепь, а там слой снега, в принципе, должен быть гораздо толще, чем здесь. Затем я направлюсь на север, в сторону Сибири, где, как нам уже известно, снегопады были более обильными, чем в Китае и Монголии. Пока что я пытаюсь беречь полозья саней и, маневрируя, объезжать торчащие из земли камни. Однако многие из них, скрытые тонким снежным покровом, я заметить не могу, и они царапают полозья.

Конструкция полоза саней

1 — углепластик или алюминий; 2, 3 — пластик;

4 — полоз саней; 5 — полоз присоединяется к выступу саней с помощью небольшой металлической оси

Через каждые два часа я проверяю подушечки лап своих собак. Лучше предотвратить появление раны, чем ее лечить, поэтому я без каких-либо колебаний надеваю ботинки на лапы тех собак, у которых они наиболее уязвимые, чтобы уберечь их от маленьких ранок и не дать «проснуться» ранам уже зажившим. За лапами Бюрки, Дарка и Камика нужно следить особенно внимательно.

Дорога то поднимается на гору, то спускается с нее, и подъемы, будучи довольно крутыми, требуют больших усилий и от меня, и от собак, а крутые спуски заставляют нас быть особенно осторожными — на них можно запросто и покалечиться, и убиться. Они представляли бы для нас гораздо меньшую опасность, если бы слой снега был более толстым, в результате чего я мог бы контролировать движение саней с помощью тормоза. Однако хронический недостаток снега сводит его полезность на нет, поскольку стальные зубья тормоза лишь упираются в замерзший грунт и не могут ни за что зацепиться. Собаки это хорошо чувствуют, и данное обстоятельство существенно осложняет ситуацию. Дарк и Вольф, находящиеся непосредственно перед санями, боятся, что те могут ударить их на спуске, а потому стараются бежать быстрее, чтобы не угодить под нагруженные сани, ставшие почти неуправляемыми. Я пытаюсь успокоить Дарка и Вольфа и удержать их от стремления бежать как можно быстрее, но собаки отнюдь не впадают в заблуждение и, несмотря на мои попытки казаться спокойным и уверенным в себе, различают в моем голосе гораздо больше беспокойства, чем мне хотелось бы выказывать. Они обладают способностью улавливать самые незначительные изменения в интонации. Им нельзя соврать. Когда возникает подходящая ситуация, я останавливаюсь и отсоединяю хвостовые постромки, чтобы уменьшить силу, с которой собаки могут тянуть сани, однако, не разведав должным образом дорогу, я не смогу на ходу определить, что будут представлять собой рискованные спуски. Я бы дорого заплатил за то, чтобы иметь атлас местных дорог, с помощью которого можно было бы заранее узнать степень крутизны спусков, местонахождение поворотов и общую протяженность спусков. Инстинкт — мой единственный проводник. А еще мне приходится полагаться на то, что я могу рассмотреть с тех высот, на которых оказываюсь. Поэтому я трачу время на то, чтобы то отсоединить, то, наоборот, подсоединить хвостовые постромки. Я часто падаю, натолкнувшись на какой-нибудь большой камень, от столкновения с которым мчащиеся вниз по спуску на большой скорости сани переворачиваются. Иногда попадается уж слишком крутой поворот, в который у меня не получается вписаться. Как ни странно, мне удается ничего не сломать, пусть даже вечером и складывается впечатление, что я провел весь этот день на боксерском ринге.

В сотне километров от деревни Монтгоморит мы покидаем зеленеющую долину, орошаемую рекой Онон, и оказываемся в засушливой зоне, снега в которой нет вообще. Зная об этом, Арно и Пьер, находящиеся в Монтгоморите с целью подготовки следующего этапа путешествия, выезжают мне навстречу и привозят с собой тренировочный карт. Я заменяю на этот карт свои сани, ставшие сейчас бесполезными. Мои десять собак легко — как какую-нибудь соломинку — сдвигают с места этот аппарат на колесах, весящий сто двадцать килограммов, к которым добавляется мой собственный вес (в полной экипировке — девяносто килограммов). Собаки полностью восстановили силы за прошедшую ночь, и теперь мы мчимся по грунтовой дороге со средней скоростью более шестнадцати километров в час. Из-под их лап поднимается облачко пыли, которое ветер иногда гонит на меня. Пыль эта так сильно щиплет глаза, что я снова надеваю горнолыжные очки. К сожалению, у меня нет ничего, чем я мог бы защитить глаза своих собак, но они мужественно бегут вперед. Я обещаю им, что скоро мы окажемся на покрытой снегом местности. И в самом деле, мы замечаем вдалеке белые вершины высоких гор, через которые нам предстоит пробираться в течение двух недель. С другой стороны этих гор нас ждет уже совсем другой климат, на который оказывает влияние близость Сибири. Там даже на небольших высотах относительно уровня моря мы легко найдем заснеженные участки. Во всяком случае, в этом нас уже несколько раз уверяли надежные источники…

— Будьте мужественными, мои маленькие собачки! Будьте мужественными!

Мужества им вполне хватает. Мы встречаем несколько автомобилей УАЗ (своего рода маленький грузовой автомобиль повышенной проходимости, широко используемый в России и Монголии), многочисленные пассажиры которых каждый раз напрашиваются сфотографироваться рядом с моими собаками. Молва, которая является наиболее популярным средством распространения информации в степи, разнеслась очень быстро, а потому уже всем известно мое имя и произносят его более-менее правильно. Мои собаки, быстро привыкнув к таким остановкам, уже останавливаются сами, как только перед нами появляется какая-нибудь встречная машина. Я пользуюсь этими остановками для того, чтобы выпить предлагаемого мне горячего чаю (скрепя сердце отказываясь от предлагаемого также стакана водки), а затем снова отправляюсь в путь.

В конце дня, когда мы приближаемся к деревне, мне навстречу попадается УАЗ, набитый пьяными людьми. Он едва не врезается в моих головных собак. Водитель не может даже держаться на ногах. Я невольно задаюсь вопросом, как ему вообще пришло в голову сесть в таком состоянии за руль и управлять автомобилем (хотя, конечно, трудно сказать, что он им именно «управлял»). Его действия приводят к тому, что двигатель то и дело глохнет, и УАЗ движется вперед рывками и зигзагами, заставляя болтаться из стороны в сторону веселых пассажиров, которые поют, кричат, ругают друг друга и выкрикивают всякие непристойности, продолжая поглощать алкоголь.

Не знаю, едут ли они в какое-то определенное место, но у меня возникают серьезные сомнения, что они смогут хоть куда-нибудь доехать. Многие, мне кажется, довольствуются тем, что их везут на автомобиле, формальным поводом для езды на котором стала необходимость поехать присмотреть за каким-нибудь стадом или навестить соседнее кочевье. Мне с трудом удается от них избавиться! От них на десять метров несет алкоголем, и мне начинает казаться, что от одного только их дыхания мои собаки могут опьянеть!

Лишь поздней ночью, освещая себе дорогу фонарем, мы, проведя целый день в движении по пыльной и не очень удобной дороге, наконец-таки прибываем в деревню Монтгоморит, расположенную в долине посреди Хэнтийских гор. Мы проведем здесь целый день, чтобы подготовить следующий этап экспедиции совместно с несколькими местными жителями, некоторые из которых, согласившись стать моими проводниками и поехать передо мной верхом на лошади, придут завтра утром. Их пятеро, и они со своими семью лошадями расположились за пределами деревни, а именно у въезда в долину, по которой мы поедем, чтобы преодолеть перевал, находящийся примерно в тридцати километрах отсюда на высоте более двух тысяч пятисот метров над уровнем моря. При помощи переводчика-монгола, который поедет вместе с этими всадниками, мы в течение более чем двух часов обсуждаем дальнейший маршрут движения и пытаемся обозначить его на карте. В очередной раз сведения, которые они мне дают, являются какими-то расплывчатыми и противоречат не только информации, полученной параллельно из других источников, но и картам, которые здесь, в Монголии, не врут. Тропы, ехать по которым мне предлагают эти люди, — извилистые и неизменно плохо утоптанные (по ним разве что изредка кто-то ездит на конную охоту). Они сами не ездили там уже несколько лет. Также я узнаю от них о том, что лес изрядно «потрепали» бури, но по нему, тем не менее, придется проехать; о том, что на нескольких перевалах подъемы и спуски являются очень крутыми и преодолевать их будет очень опасно; о том, что снега очень мало (в долинах, по которым нам придется ехать, его слой очень тонкий, а на возвышенностях — немного потолще). Все это отнюдь не предвещает легкого и приятного путешествия. Господи, ну куда меня занесло?

Этих проводников нанял Жоэль Рози, французский погонщик собачьих упряжек, обосновавшийся в Монголии и работающий здесь в качестве проводника для экскурсий на собачьих упряжках, он же выработал маршрут моего дальнейшего передвижения. Когда я связываюсь с ним по спутниковому телефону, он сообщает то, что я и так уже знаю.

— Эта зима — хуже некуда!

— Я знаю… У меня была хорошая возможность в этом убедиться, — говорю я.

— В долинах очень мало снега, а на возвышенностях, наоборот, много…

— Что ты мне посоветуешь?

— Я думаю, что по выбранному маршруту проехать вообще-то можно, но сделать это будет довольно трудно, так что не рассчитывай, что сможешь продвигаться вперед быстро, — предупреждает меня Жоэль.

— Проблема в том, что мои собаки не умеют бежать медленно!

— А они умеют бежать по голому льду?

— Уже приучаются к этому…

— На реках Орхон и Туул тебя ждет голый лед.

— Там вообще нет снега?

— Совсем нет. Не наберется и одного стаканчика.

— Ну и славные же здесь места!

— Такого тут еще никогда не видели. Это просто невероятно. Это не самая подходящая зима для того, чтобы совершать задуманное тобой путешествие!

— Я знаю. Я знаю… Я это слышал везде!

— Желаю удачи.

23

11 февраля, Монголия, 23 °C ниже нуля

Прибыв к нижней части перевала, я привязал своих десятерых собак к длинной веревке, натянутой между деревьями, и попросил друзей-монголов поехать вместе со мной на разведку верхом.

Прежде чем снова отправляться в путь, я хочу узнать, что ждет меня впереди. Если на протяжении двух десятков километров мы двигались без особого труда по некоему подобию дороги, то теперь перед нами тянутся лишь остатки тропы, протоптанной когда-то лошадьми.

Узел, с помощью которого можно надежно прикрепить веревку к дереву

Долина, которая поначалу была очень широкой, все время суживается и тянется теперь слева и справа от неширокого замерзшего ручья, который петляет среди зарослей очень неприятной кустистой растительности. Лошадям с трудом удается пройти сначала по скользкому склону, затем по замерзшему ручью и наконец через лес, в котором нам то и дело затрудняют движение, а то и вовсе преграждают путь рухнувшие деревья. Их приходится объезжать. Тут для саней и десяти ездовых собак настоящий ад!

Я еду верхом на лошади, пытаясь определить, смогу ли проехать по этому маршруту или же лучше повернуть назад и, чтобы добраться до российской границы, постараться обойти эти горы где-нибудь еще. Ответ на данный вопрос очевиден: нужно поворачивать назад.

Однако во мне опять развертывается маленькая внутренняя борьба, в которой противопоставляются здравый смысл и упрямство. Завязывается диалог между тем, кто ненавидит давать задний ход и хочет принять вызов, и тем, кто противится этому: «Это нереально. Ты потом сто раз пожалеешь. Все свидетельствует о том, что у тебя ничего не выйдет. Будь хотя бы раз в жизни немного серьезнее, черт тебя побери!»

Я всячески стараюсь прислушиваться к этому тихому голосу и дать ему шанс заставить меня отказаться от решения, которое другое мое «я» уже приняло, однако сражение проиграно, и этот нелепый выбор приводит меня в дурное расположение духа. В общем, я по-прежнему еду вперед, надеясь в душе, что натолкнусь на какое-нибудь огромное препятствие, которое заставит меня сделать то, на что я все никак не решаюсь, — повернуть назад. Однако боги, похоже, не внемлют моим немым мольбам, потому что у нас пока еще получается продвигаться вперед, и это мешает мне трезво оценить авантюру, в которую я так глупо ввязываюсь!

Посреди подъема, ведущего к перевалу, после того как слой снега существенно утолщается и мои друзья в третий раз просят меня повернуть назад, я сдаюсь. Мы едем обратно рысью, и это разрушительно сказывается на моей пояснице, потому что с моими слишком грубыми сапогами не получается держать ноги в стременах таким образом, чтобы смягчать тряску. На участке голого льда моя лошадь поскальзывается и, падая, придавливает мне ногу, которая и без того уже подвергалась тяжелым нагрузкам в течение нескольких последних дней…

Вспотевший, упавший духом, испытывая боль в спине и в ноге, я возвращаюсь к своим собакам. Я ужасно злюсь на себя, потому что знаю: несмотря ни на что, я приму это нелепое решение попытаться проехать по запланированному маршруту.

— Ну что же, вперед! Попытаемся это сделать!

Мои друзья-монголы в знак согласия кивают и, выстроившись гуськом, располагаются со своими семью лошадьми перед собачьей упряжкой.

Не зная, на что способны и на что не способны собаки, они полагаются на мое решение, надеясь, что оно будет положительным, потому что, я знаю, очень заинтересованы в этом путешествии и подготавливают его вот уже неделю. Им предстоит не только заново открыть для себя территорию, которую они еще не пересекали зимой, но и увидеть ездовых собак в деле. Ну что же, мы удовлетворим их любопытство!

Из этой горы бьют многочисленные ключи, и вода из них затем течет ручьями по маленькой долине, в которой мы находимся. Эта вода замерзает при контакте с ледяным воздухом, в результате чего образуется толстая влажная ледяная корка, которая покрывает и сам ручей, и участки грунта рядом с ним. Не успели мы преодолеть и двадцати метров по склону горы, как при попытке обогнуть одну из таких обледенелых зон сани начали соскальзывать вниз и потащили за собой всю упряжку, но затем уперлись в большой пень, оставшийся от рухнувшего дерева. Мне с большим трудом удается выпутаться из затруднительной ситуации. Собаки, чувствуя себя неловко на этом влажном и очень скользком льду и пытаясь найти более подходящую поверхность, тянут постромки в разные стороны, и это приводит к хаосу. Хорошенькое начало…

Едва выбравшись, мы сталкиваемся с другой трудностью, а именно с колеей, тянущейся прямо по середине склона.Двигаться по ней приходится на одном полозе, и это оказывается занятием отнюдь не легким, потому что мне необходимо одновременно и руководить собаками, и подталкивать вперед сани, и управлять ими, и пытаться удержать их в равновесном положении, и умудряться не поскользнуться и не упасть… Происходит неизбежное: сани переворачиваются и катятся вниз по склону, увлекая за собой собак, которые взвизгивают от страха и цепляются за землю когтями, пытаясь остановить сани.

Ну как можно рассчитывать на то, что мы сумеем куда-то добраться с такой скоростью?

Неудачи следуют одна за другой. Я вскоре сбиваюсь со счета, сколько раз мы соскальзывали вниз, падали, задерживались у препятствий всевозможных типов. Я начинаю ненавидеть эту долину и мечтаю только о том, как бы преодолеть подъем и оказаться на склоне, на котором можно было бы регулировать скорость саней, а следовательно, скорость собак. Такой склон был бы для нас хотя и сложным, но наверняка менее опасным.

Мы преодолели уже так много трудностей, что вскоре я даже не допускаю мысли о том, чтобы повернуть назад. Я предпочитаю двигаться дальше, хотя впереди нас могут ожидать неприятные сюрпризы, и не готов отправиться обратно и снова пройти по участкам, на которых столько намучился. Это, безусловно, глупо, поскольку впереди простираются несколько сотен километров гор, тогда как за моей спиной — всего лишь один-единственный километр трудного маршрута. Однако тут нужно учитывать менталитет такого авантюриста, каким являюсь я…

Я снял куртку, одну из двух своих теплых подкладок и полностью расстегнул застежки-молнии, поскольку потею, несмотря на холод, который царит в этой тенистой долине, зажатой между крутыми склонами. На подъеме температура моего тела не снижается, скорее наоборот, ведь я наталкиваюсь на всевозможные препятствия, которые заставляют меня то и дело наклонять сани то в одну сторону, то в другую. Телосложение у меня отнюдь не атлетическое, и приподнимание тяжести в сто пятьдесят килограммов — это для меня тяжкая работа. Мои силы тают, а потому я вынужден очень часто делать остановки. Это, однако, не сдерживает движения моих друзей-монголов, потому что, хотя они едут верхом и могут проехать, в общем-то, где угодно, путь им то и дело преграждают деревья, поваленные осенней бурей, и приходится разрубать эти деревья топором или распиливать пилой, которую один из проводников привязал сзади к своему седлу.

Мы продвигаемся вперед метр за метром, и собаки при этом ни разу не дают слабины. Тропа, которую мои друзья протаптывают на заснеженном склоне, заросшем соснами, некоторые из которых уже рухнули наземь, сильно петляет и похожа на что угодно, кроме тропы, подходящей для собачьей упряжки длиной в двадцать метров. Чтобы оставаться на данной тропе, мне приходится постоянно переносить вес саней с одного полоза на другой. При этом, как при езде на лыжах, кривая, которую описывает полоз, двигаясь вперед, заставляет сани сдвигаться во внутреннюю часть виража, в которую его тянет усилие, прилагаемое собаками. На следующем повороте все повторяется, но в противоположную сторону. Мне приходится перепрыгивать на другой полоз, чтобы всем своим весом заставить сани наклоняться в одну сторону до тех пор, пока противоположный полоз, вгрызаясь в снег, не заставит сани сделать поворот. И так далее, поворот за поворотом. Данные маневры невозможно выполнить, если не подталкивать при этом сани. Не стоит, наверное, и говорить, что такие действия становятся все более утомительными из-за того, что толщина снежного покрова при движении вверх по склону постоянно увеличивается. Если в долине осенью шли дожди, то здесь, на возвышенности, выпадал снег благодаря более низкой температуре воздуха (примерно по одному градусу на каждую сотню метров разницы в высоте над уровнем моря).

Несколько вековых сосен, вырванных с корнем и рухнувших наземь, оставили в земле зияющие раны, угодить в которые было бы опасно, однако еще более опасными являются их корни с острыми заледеневшими кончиками, которые стали твердыми, как сталь. Эдакие копья, на которые мы можем по неосторожности нанизаться.

По мере того как мы поднимаемся по склону все выше и выше, его крутизна увеличивается. Мне теперь приходится подталкивать сани сзади, чтобы собаки могли сдвинуть их с места и переместить на очередные несколько метров. Как только они это делают, я блокирую сани, чтобы они не съехали назад. Затем вместе с собаками в течение нескольких секунд перевожу дыхание, после чего кричу:

— Собачки! Вперед!

Движение вперед осуществляется в два приема: услышав слово «собачки», мои четвероногие спутники напрягают мышцы (которые становятся похожими на сжатые пружины), а затем, услышав слово «вперед», приводят эти пружины в действие. Я в тот же миг изо всех сил толкаю сани вперед, чтобы придать им импульс. В результате таких действий собаки вместе со мной передвигают сани на несколько метров и затем останавливаются. Я опять блокирую сани. И так далее, метр за метром… Я весь в поту. К счастью, у меня есть два термоса с горячей водой, которую я смешиваю со снегом, чтобы иметь возможность пить много и часто, иначе не избежать судорог. Собаки, в свою очередь, едят много снега. Поднимаясь по склону, нам попадается все больше и больше деревьев, вырванных с корнями во время ужасной бури, которые сдерживают наше продвижение вперед. Этот лес не защищен рельефом местности, а потому открыт всем ветрам. Это своего рода гигантская настольная игра микадо, через которую нам нужно найти дорогу. Я почти выбился из сил, когда, наконец-таки добравшись до верхней точки перевала, мы делаем остановку.

Тем не менее вскоре нам приходится снова тронуться в путь, так как пот, которым пропитана моя одежда, застывает на ледяном воздухе, и после того, как мне было очень жарко, я начинаю дрожать от холода. Если только не разводить костер и не сушить одежду, у меня нет другого выхода, кроме как продолжать продвигаться вперед.

Спуск оказывается довольно крутым и трудным, с многочисленными деревьями, но, к счастью, северный ветер похозяйничал здесь мало и на этой стороне лишь немногие из деревьев вырваны с корнем. Единственный положительный момент — это толщина снежного покрова, при котором тормоз становится уже более-менее эффективным, однако спуск все-таки остается довольно плохим, и я устанавливаю новый личный рекорд падений.

Я стараюсь не думать об этом и, будучи фаталистом, ограничиваюсь тем, что преодолеваю трудности и препятствия метр за метром. Я штурмую препятствия с ожесточением, которое удесятеряет мои силы. Есть, по крайней мере, одна вещь, в которой я уверен, — я не поверну назад, а потому каждый преодоленный метр немножко приподнимает мне настроение.

После того как мы спустились довольно далеко по этому сильно заснеженному склону, у нас не остается другого выбора, кроме как попытаться проехать по своего рода ущелью, так как склон слева и справа от него уж слишком крутой и непроходимый. Наше продвижение вперед становится еще более затруднительным. Я разбиваю лицо в кровь при очередном падении, когда ударяюсь головой о дерево. Удар принял на себя нос, поэтому ледышки, застрявшие в моей бороде, окрасились в алый цвет, и это, наверное, придало ей экзотический вид… Мне все это ужасно надоело! Моим собакам — тоже, но они и не думают отступать и, не теряя мужества, делают все, о чем я их прошу.

Дно узкого ущелья, по которому мы продвигаемся, покрыто такой густой растительностью, что моим двум головным собакам приходится продираться через нее с немалым трудом.

Я решаю удлинить потяг и сделать Бюрку единственной головной собакой. После преодоления перевала она ведет себя очень сосредоточенно: она словно бы осознала весь масштаб трудностей, с которыми я сталкиваюсь, и, став единственной головной собакой, сразу же начинает относиться к своей роли очень серьезно. То, что она делает в течение следующего часа, является попросту потрясающим.

— Подумать только, а я еще сомневался в тебе, моя Бюрка…

Стоящий сразу же позади нее Мивук, похоже, ничуть не обижается. Более того, он восторженно наблюдает за тем, как действует его учительница, при этом наверняка осознавая, что в такой тяжелой ситуации нужно проявлять сплоченность!

Несколько раз двое из моих друзей-монголов, которые едут вереницей на лошадях, сжалившись, приходят мне на помощь, когда я застреваю между деревьями. Их своевременная помощь избавляет меня от необходимости разгружать сани, чтобы всего лишь суметь сдвинуть их с места! Мои проводники уже поняли, насколько мне трудно вписываться в слишком крутые повороты, однако двигаться по какому-то другому маршруту они не могут. Более того, местность становится все более труднопроходимой. Пытаться проехать здесь на санях, которые тянут ездовые собаки, так же нелегко, как пытаться загнать по лестнице стадо коров на Эйфелеву башню!

Уже далеко за полдень, когда мы наконец-таки выбираемся из этого ущелья и оказываемся в долине, которая выглядит более приветливо и в которой главной проблемой для нас является слишком толстый снежный покров. Метровый слой свежего сухого снега не так-то просто утрамбовать даже семи лошадям, а поскольку они ставят копыта в следы, оставленные впереди идущей лошадью, то в результате получается слишком узкая тропа для упряжки из десяти собак и нагруженных саней, которые весят более ста пятидесяти килограммов.

Когда мы наконец останавливаемся у места слияния этой долины с другой долиной и располагаемся лагерем, у меня иссякают последние силы. В течение доброй четверти часа я неподвижно сижу на снегу рядом с Бюркой, чувствуя себя неспособным даже пошевелиться. Все мое тело умоляет пощадить его.

— Спасибо, Бюрка! Спасибо! Ты была великолепна!

Она щурит глаза от удовольствия, и я, собрав оставшуюся силу воли, заставляю себя встать, чтобы снять упряжь со своих десяти четвероногих атлетов, накормить их и вообще позаботиться о них так, как они того заслуживают.

24

Разве могло мне прийти в голову, что всего лишь одной короткой ночи хватит для того, чтобы я набрался сил для дальнейшего путешествия? Природа творит чудеса. Обильная пища, шесть часов крепкого сна — и мое настроение снова становится боевым.

Мои друзья не отстают от меня, пусть даже мне и не сразу удается уговорить их снова отправиться в путь. Я путешествовал с эскимосами, индейцами, тофаларами, бурятами, эвенками и многими другими обитателями северных стран, которые я очень люблю, однако ни разу не встретил того, кому нравилось бы отправляться в путь с утра пораньше, да еще и без долгих сборов. Я же очень не люблю мешкать именно в это время суток, когда дорога зовет меня сильнее всего. Сказать, что я нетерпеливый, — это значит очень сильно приуменьшить. Мои друзья полагают, что следовало бы придумать слово, отражающее это нетерпение, которое является почти болезнью и которое я проявляю практически при любых обстоятельствах, а особенно непосредственно перед отъездом. Я очень не люблю, протранжирив утреннее время, с наступлением темноты застрять где-нибудь на середине дневного этапа, чувствуя при этом, что день прошел впустую.

Сегодня мороз довольно чувствительный: температура в начале дня опускается почти до минус сорока. Мы трогаемся в путь в тот момент, когда красноватое солнце появляется из-за гребня горы, находящейся прямо перед нами.

Толщина снежного покрова теперь уже значительная. Кряхтя, я толкаю сани вперед, чтобы помочь собакам. Ситуация еще больше усложняется, когда мы покидаем эту широкую долину и оказываемся в соседней долине — более узкой, на другом конце которой нам снова придется преодолевать перевал. К снегу добавляется еще одна проблема, новая для меня, — заросли ольхи. Они такие густые, что я иногда вижу не дальше передней части своих саней, а от лошадей, вслед за которыми мы продвигаемся, я вижу только торчащие из зарослей головы. Как мне управлять упряжкой в таких условиях? Справятся ли собаки без моего вмешательства? Они справляются, подбадриваемые Бюркой, которая проявляет исключительную стойкость.

— Хорошо, моя Бюрка! Очень хорошо!

Мои комплименты ее очень радуют. Она, пожалуй, прошла бы и сквозь пламя, если бы я ее об этом попросил! Ну как я мог подумать, что Бюрка позволит мне усомниться в ее способности эволюционировать в качестве головной собаки? Позади нее — но вместе с ней — другие собаки прилагают максимум усилий, действуя солидарно, без какого-либо соперничества или ревности. Даже Мивук, хоть я и отодвинул его на второе место позади Бюрки, не обижается на меня и изо всех сил тянет свою постромку.

— Хорошо, мой Мивук! Хорошо, собачки!

Я перечисляю их всех, чтобы подбодрить. Мы преодолеваем ужасную зону, представляющую собой что-то вроде большого лосиного болота (я замечаю троих лосей и множество лосиных следов во всех направлениях). Болото это полностью заросло ольхами, за исключением лишь сети маленьких ручейков, которые соединяются друг с другом и по которым мы иногда пытаемся двигаться. Мы регулярно наталкиваемся на узкие проходы между деревьями, через которые лошадям протиснуться гораздо легче, чем десяти собакам и саням, которые эти собаки тащат за собой. Сказать, что я обливаюсь потом, — это значит соврать, потому что я не просто обливаюсь, а буквально истекаю потом.

Главная трудность такого типа ситуации заключается в том, чтобы суметь сохранить хладнокровие и удержаться от ругательств, которые так и хочется обрушить на окружающий мир и которые собаки наверняка примут на свой счет. Нужно, наоборот, абсолютно спокойно преодолевать каждое препятствие, анализируя, каким образом с ним будет проще справиться, и постоянно подбадривать собак. Если сани перевернутся, упадут в яму, застрянут, ни в коем случае нельзя нервничать, а особенно — что-то сердито кричать.

— Хорошо, мои маленькие собачки! Хорошо!

Сани перевернулись и лежат полозьями верх: при попытке преодолеть крутой берег ручья один полоз застрял в густом кустарнике. Я оставляю их в состоянии крайне неустойчивого равновесия, и, как только я ослабляю натяжение веревки, они обрушиваются вниз, в своем падении увлекая за собой нескольких собак, в том числе Кали, Казана, Хэппи и Камика, которые тут же запутываются в своих постромках.

— Тихонько! Тихонько!

Запутавшиеся собаки скулят, рычат, грызут постромки, пытаясь высвободиться… Я помогаю им это сделать, отщелкивая карабины, соединяющие постромки с потягом. При таком кавардаке у меня не остается другого выбора, кроме как высвободить всех собак, навести порядок в упряжи и затем снова подсоединить к потягу хвостовые и шейные постромки. Собаки, фыркая, собираются возле меня. Некоторые из них пытаются лизать мне лицо, другие с интересом наблюдают за моими действиями с таким видом, как будто напряженно размышляют, чем бы они могли мне помочь. Я разгружаю сани и вытаскиваю их из ямы, в которую они свалились. Затем я тащу их, выбираясь из кустарника, аж до границы соснового леса, в котором мои проводники продолжают прокладывать глубокую тропу в толстом снежном покрове. Вслед за санями я перетаскиваю весь свой багаж, делая при этом с десяток ходок туда и обратно. За мной увязываются несколько собак, тогда как остальные отправляются вслед за Квест охотиться на куропаток, скрывающихся в зарослях ольхи. Я догадываюсь об этом еще до того, как вижу, что многочисленные группы куропаток, хлопая крыльями, пускаются наутек, и слышу разочарованное тявканье Квест, увидевшей, что ее потенциальная добыча благополучно удирает. Я не вмешиваюсь. Мои собаки вполне заслужили подобный отдых и подобное развлечение.

Мне необходимо снова загрузить сани, упорядочить упряжь и подсоединить постромки к потягу. Я делаю это без особой спешки, чтобы, когда мы снова продолжим движение, упряжь была в полном порядке, а груз на санях — аккуратно уложен и должным образом закреплен.

Конные проводники успевают значительно оторваться от меня, и это очень хорошо, потому что, когда собаки следуют за лошадьми на близком расстоянии, и те и другие раздражают друг друга.

Разобравшись с санями и упряжью, я свистом зову собак, которые еще не возвратились ко мне. Квест и ее товарищи по охоте — Дарк, Вольф, Хэппи и Кали — выскакивают из зарослей с большим проворством. Я улыбаюсь, когда вижу, как они со счастливым, радостным видом бегут ко мне, как будто боялись, что я могу отправиться в путь без них!

* * *

Кроме зарослей кустарника и оврагов наше продвижение вперед задерживает снежный покров, толщина которого все время возрастает. Иногда он даже заставляет нас остановиться. Сани и собаки буквально плывут по белому морю снега. Пытаясь «вынырнуть» из него, собаки делают большие прыжки, но у них не всегда получается тащить сани за собой, и зачастую мне приходится толкать их сзади.

Мы движемся к верхней точке перевала, покидая при этом лес на высоте, где имеются лишь редкие лесочки, состоящие из маленьких чахлых хвойных деревьев, почти полностью заваленных снегом, толщина которого в некоторых местах достигает двух метров. Подумать только, а я ведь еще совсем недавно расстраивался из-за того, что снега мало!

— Вперед, собачки! Вперед!

Бюрка совершает прыжки, как какой-нибудь козленок, пытаясь вырваться из пушистой белизны, в которой она утопает. Мивук, Квест и Юник делают то же самое, оставляя позади себя что-то вроде траншеи, по которой остальные собаки уже могут медленно тащить за собой сани. Тащат их в основном Дарк и Вольф, находящиеся непосредственно перед санями, а мы с Камиком и Казаном им помогаем, как можем. Два брата, Хэппи и Кали, поставленные в середине упряжки, то прокладывают тропу вместе с теми, кто находится перед ними, то — когда это у них получается — тащат сани вместе с теми, кто находится позади них.

Как бы то ни было, мы продвигаемся вперед, и даже быстрее, чем лошади, которые сильно устают, утопая в снегу по грудь. Моим друзьям-монголам несколько раз приходится слезать с лошадей и идти пешком перед ними. Как раз перед перевалом ситуация осложняется из-за ветра, который так «утрамбовал» снег, что протискиваться сквозь него становится все труднее и труднее. Лошади фыркают и часто останавливаются. Проводникам приходится немало потрудиться, чтобы заставить лошадей двигаться вперед, делая прыжки, которые их быстро утомляют. Что касается меня, то я вместе с собаками настойчиво преодолеваю метр за метром.

Целый час таких усилий — и мы наконец-то оказывается в верхней точке перевала, минуем ее и с радостью для себя обнаруживаем, что впереди нас ждет более пологий склон с менее толстым снежным покровом. Собаки снова могут тащить сани по траншее, которую оставляют позади себя лошади. Я всего лишь стараюсь направлять упряжку так, чтобы сани двигались как можно более плавно. Однако такая легкая и доставляющая немало удовольствия, пусть даже и медленная, езда длится недолго: как только мы снова въезжаем в лес, опять начинается неразбериха.

Все эти трудности мешают мне любоваться красотой пейзажа, потрясающей красотой. Эти горы — сказочные, величественные, с красивыми вершинами, желтовато-коричневый цвет которых резко контрастирует с белизной снега и пронзительной голубизной неба. Кое-где — и вблизи, и вдали — бросается в глаза приятный зеленый цвет сосновых боров. Долина переливается тысячей огоньков, отражаемых льдом и снегом, а также голубоватой водой, струящейся повсюду понемногу. К этому добавляется необычайно разнообразная фауна, следы которой я встречаю везде. Иногда удается увидеть и самих животных — диких баранов, оленей, косуль, кабанов и лосей, а также многочисленных хищников (таких как волки и рыси).

Конечно же. Квест и в гораздо меньшей степени Дарк и Вольф не упускают ни малейшей возможности понюхать следы и едва не впадают в истерию, если они оказываются свежими. У них вызывают сильное волнение исходящие от следов запахи диких животных, а поскольку эти запахи для них приятные, они служат своего рода компенсацией за трудности, которые нам приходится преодолевать.

К вечеру я чувствую себя таким же измученным, как и в предыдущий день, но при этом испытываю удовлетворение оттого, что мне удалось справиться с двумя главными препятствиями — теми самыми двумя перевалами, которые мы преодолели вчера и сегодня.

Я разговариваю об этом со своими проводниками-монголами, усевшись вместе с ними вокруг костра. Они подтверждают, что большая часть трудностей уже позади и условия нашего продвижения должны улучшиться. Тем не менее меня отнюдь не охватывает благодушие, поскольку еще никто не проходил по этому маршруту ни этой зимой, ни в предыдущие зимы, не считая одного из моих проводников (который, кстати, очень уклончиво отвечает на вопрос, знает ли он эти места). Наши разговоры ограничиваются техническими проблемами. Проводники вежливо отвечают на вопросы более личного характера, но не очень стремятся поддерживать разговор и явно выражают желание побыстрее уйти в свой шатер, где они поддерживают тепло с помощью маленькой разборной дровяной печки, изготовленной из тонкого листового железа. Чингун — монгол, хорошо разговаривающий по-французски, — проявляет гораздо больше общительности (или же любопытства), и мы рассказываем друг другу о наших странах, сравнивая преимущества и недостатки одной и другой. Чингун, в частности, рассказывает мне об экономике Монголии, в которой сейчас начинается настоящий бум в результате того, что были обнаружены огромные залежи полезных ископаемых. Благодаря своей близости к Китаю, который, как известно, является ненасытным потребителем сырьевых материалов, Монголия должна в ближайшем времени вступить в период очень быстрого (одного из самых быстрых в мире) экономического роста. Это не обойдется без сильных потрясений, и такая перспектива беспокоит моего собеседника, хотя он и с восторгом относится к прогнозируемому экономическому росту. И в самом деле, несмотря на вопиющую слабость своей инфраструктуры, Монголия могла бы стать одним из ключевых игроков на энергетическом рынке, и ее судьба в этом случае могла бы быть похожей на судьбу такой страны, как Катар. Однако при этом неизбежно возникает вопрос: а нужно ли это Монголии? Я весьма далек от обидно высокомерной идеи уготовить для этой страны роль этнологического, культуроведческого и экологического музея, но, поскольку я видел истинное счастье тех кочевников, которых встречал в степи и в горах, полагаю, что такой вопрос вполне резонный. Не потеряют ли они больше, чем приобретут? Что принесут монголам дополнительные ресурсы, если им вполне хватает того, что у них уже есть, и если они и так уже живут в свое удовольствие, не претендуя ни на что другое? Я это знаю потому, что подолгу обсуждал подобные вопросы со многими из них. Точно такие же разговоры я вел в Сибири с моими друзьями-оленеводами, а именно с эвенками, с которыми я близко знаком, так как провел в их компании больше года, и с которыми я часто разговаривал на такие фундаментальные темы, затрагивая их проблемы, в том числе проблему выживания культуры и сохранения самобытности.

— Это в Улан-Баторе монголы мечтают об обогащении, — утверждает Чингун, — а в степи кочевники не очень-то дружелюбно относятся ко всем этим компаниям, которые бурят землю и хотят извлечь из нее богатства, к которым они не имеют никакого отношения.

— Как это все будет происходить, всем известно. Эти компании профинансируют строительство дорог, выплатят компенсацию тем кочевникам, чьему скоту будет нанесен ущерб в результате добычи полезных ископаемых…

— В таком случае этим кочевникам уже не нужно будет работать, и они от безделья начнут пьянствовать. Подобное уже кое-где происходит.

— Да, эта история повторяется повсюду. Затем некоторые из них купят себе красивые автомобили, это вызовет нездоровую зависть. Возникнут новые потребности, которые люди станут удовлетворять, устраиваясь на работу в эти компании. Монголы постепенно забросят свой скот, свои юрты, свою прежнюю жизнь, которая, несомненно, незатейлива, но зато полна радостей, песен, гармонии…

— Да, именно так. И тут уж ничего не поделаешь. Так устроен мир.

Мы сидим при свете освещающего и согревающего костра посреди сказочных диких гор, через которые я еду в компании монголов-кочевников, не имеющих никакого другого богатства, кроме своей самобытности, и наш разговор, как никогда раньше, приобретает сладковато-горький вкус.

25

Утром, когда в разных местах над землей еще тянутся полосы холодного серого тумана, плотность которого мешает лицезреть окружающую нас местность, я пересекаю настоящий эдемский сад. Поначалу мы неожиданно замечаем шестерых лосей, спокойно пасущихся на заросшей ольхами равнине, вдоль которой мы едем по своего рода снежному коридору, петляющему между лесом и кустарником. Затем мы видим огромного волка, который, стоя неподвижно на каменном выступе, долго смотрит на нас, а затем медленно поворачивается и, сойдя с выступа, исчезает в густом лесу. Вдоль его хребта вплоть до основания белого хвоста по серой шерсти тянется черная полоса. Со стороны кажется, что волк надел свой праздничный костюм. Продвигаясь дальше, мы нарушаем покой нескольких компаний глухарей: кое-кто из этих больших черных птиц-самцов с шумом взлетает с сосновых ветвей, на которых они провели ночь. Наконец на склоне, открытом ветру, где снежный покров уже более тонкий, мы вспугиваем оленье стадо, состоящее из оленей-самцов, олених и маленьких оленят, которые разгребают копытами снег, чтобы добраться до травы. Склон горы, усеянный многочисленными большими углублениями, которые олени вырыли копытами и рогами, похож на швейцарский сыр. Потревоженные нами животные с неохотой покидают склон.

Собаки, конечно же, испытывают прилив бодрости этим утром, когда встречают много дичи, а потому энергично протискиваются по траншее, которую проложили в глубоком снегу лошади, но которая, к сожалению, слишком узкая. Постоянно цепляясь за один из ее краев, а то и за оба, сани тормозят рвущихся вперед собак, и наше продвижение из-за этого все время задерживается. Тем не менее мы мужественно справляемся со всеми трудностями, надеясь оказаться сегодня вечером у маленького озера, из которого вытекает ручей. По льду этого ручья я рассчитываю добраться до реки Орхон.

Теперь, когда рельеф местности стал более пологим и мы движемся по большим высокогорным долинам, главная трудность заключается в том, чтобы как-то преодолевать толстый слой снега, по которому собаки скорее плывут, чем бегут.

Я оставил Бюрку во главе упряжки одну. Две головные собаки на такой чрезмерно узкой тропе будут лишь мешать друг другу. Одна из них будет постоянно цепляться за край проложенной лошадьми траншеи — так, как это делают стоящие во второй паре Квест и Мивук. Эти бедняжки устраивают настоящую возню, вовсю толкая друг друга плечами, потому что только один из них может беспрепятственно протиснуться по траншее. В этой игре Квест не намерена уступать. Нужно видеть, с какой самоуверенностью она отталкивает в сторону Мивука. Это настоящая игра в пинг-понг, вызывающая утомление и стресс, поскольку, когда одна из этих двух собак оказывается вдавленной в край траншеи, ей необходимо оттуда выбраться еще до того, как постромка натянется и грубо дернет ее вперед. Чтобы поберечь их силы и не дать им приуныть, я то и дело меняю пару собак, находящихся позади Бюрки. Только Дарк и Вольф — «труженики тыла» — не вовлечены в тяжкую работу первопроходцев и постоянно остаются на одном месте. Я помогаю собакам, как могу, и изо всех сил толкаю сани сзади, стараясь, чтобы они располагались строго в центре тропы. При каждой нашей остановке я хвалю собак и щедро осыпаю их ласками, пытаясь при этом отдышаться.

— Хорошо, мои собачки! Обещаю, мы скоро выберемся отсюда, из этого снежного моря!

Ни одна из моих собак не падает духом, все они борются с непоколебимым упорством и мужеством. Они настоящие бойцы. Мне очень нравятся эти собачки!

Красота местности, по которой мы передвигаемся, отчасти компенсирует тяжесть преодолеваемых нами трудностей.

Буквально каждую минуту я невольно любуюсь этой красотой и восхищаюсь величием того, что вижу, пусть даже физически мне сейчас тяжело. Очень тяжело. После двух месяцев больших физических нагрузок, которым я подвергался по меньшей мере двенадцать часов в день, я испытываю настоящее блаженство от осознания того, что мое тело пятидесятилетнего мужчины окрепло и что оно способно преодолевать трудности, связанные с движением по такой местности. Я потерял около шести килограммов веса, но мышцы мои округлились. К сожалению, я отчетливо чувствую, что моя ловкость уже не та, какой она была в тридцать лет, когда я мог выполнять на санях настоящие акробатические трюки. Это начало конца, естественное и неотвратимое, меня, конечно же, пугает… Но что я могу сделать, кроме как примириться с этим? Бывают битвы, выиграть которые невозможно, и мне скоро придется, как принято говорить, навсегда повесить свои рукавицы на гвоздик, однако до этого момента я вместе с собаками еще успею написать несколько страничек в книге своей жизни погонщика собачьей упряжки. И поскольку это будут последние страницы, то я отношусь к переносимым сейчас трудностям уже совсем по-другому, используя каждый миг по максимуму и даже наслаждаясь им. Я всматриваюсь в пейзажи, чтобы получше запечатлеть их в своей памяти, которая и так уже слишком многое утратила…

Я путешествую, используя неточную крупномасштабную карту, которая не позволяет узнать местонахождение озера, поэтому расстояние, отделяющее нас от него, остается мне неизвестным. Проводники заявляют, что добираться до него еще часа два, но я знаю, насколько неточной может быть подобная информация.

Иногда мы более-менее долго движемся по лосиным тропам. Поскольку тропы эти прихватило морозом, мои собаки наконец-таки оказались на твердом снегу и сразу же перешли на рысь, однако такое обычно длится недолго, а возвращение на рыхлый и глубокий снег воспринимается еще более болезненно.

Лишь с наступлением сумерек мы наконец-то прибываем, чувствуя себя изнуренными, на берег озера, а именно туда, где из него вытекает небольшой ручей. Подо льдом течет тонким потоком вода, и я, сделав прорубь, черпаю воду и пою ею в несколько заходов собак. Эта благословенная свежая вода дает мне возможность увлажнить крокеты. Я увеличиваю порцию, выдаваемую собакам, потому что знаю, как много калорий потребовала физическая нагрузка, которой они подверглись сегодня.

Завтра лошади уже не смогут отправиться по тому же маршруту, что и собаки. Они, чтобы достичь долины реки Орхон, сделают большой и запутанный крюк в обрывистых горах. На санях по такому маршруту не поедешь. А лошади не смогут идти по скользкой поверхности замерзшего ручья. Если бы даже они и согласились пойти по льду, то рано или поздно поскользнулись бы и сломали ноги. Поэтому здесь мы разделимся. Ален и Фабьен, которые отправились в путь из деревни, расположенной на другой стороне этого горного массива, и проследовали сначала по реке Туул, а затем по реке Орхон, должны были проложить тропу до того места, где я сейчас нахожусь, но их здесь все еще нет, и новости, которые мы получаем от них по спутниковому телефону, отнюдь не оптимистические. Мои друзья заблокированы снежной слякотью, которой, по их словам, река в некоторых местах покрыта полностью. Объяснения, которые они дают, меня не очень-то убеждают, однако факт остается фактом: тропа отсутствует, а они вдвоем пока что заблокированы. Слушая их рассказ, я думаю, что страх взял у них верх над разумом. У Алена очень мало опыта пребывания на льду, а у Фабьена его и вовсе нет. Они забрели в зону, в которую вообще не должны были соваться, и теперь, перепугавшись, не осмеливаются продвигаться дальше.

Мы — я и Чингун — решили, что поедем вместе. Поскольку наверняка потребуется прокладывать тропу пешком, это позволит нам сменять друг друга. Я чувствую, что есть какая-то напряженность между Чингуном и некоторыми из моих проводников. Перед тем как они отправляются в путь, разговор между ними ведется на слегка повышенных тонах, однако я не могу получить ни малейших разъяснений по поводу того, что происходит.

— Ничего не происходит! Ничего! Все в порядке, — уверяет меня Чингун.

Я понимаю, что это какие-то внутренние разборки между монголами и мне не следует вмешиваться.

Впрочем, я и не горю желанием это делать.

На рассвете сиреневое небо и тридцатиградусный мороз свидетельствуют о том, что нас ждет еще один погожий день. Вот уже семь недель, как я не видел ни облачка, ни снежинки, если не считать одного пасмурного дня в Монголии. Настоящий рекорд, представляющий собой еще одну аномалию и являющийся очередным подтверждением того, что с климатом творится черт знает что.

Небольшой ручей, по льду которого мы пытаемся идти, имеет в том месте, где вытекает из озера, неполных два метра в ширину. Он постоянно петляет, причем повороты русла зачастую такие крутые, что вписываться в них с упряжкой из десяти собак у меня иногда не получается. Поэтому нам частенько приходится взбираться на берег, потом возвращаться на лед ручья, затем снова на берег и снова на лед. Получается что-то вроде американских горок. При этом приходится умудряться не попадать в «ловушки», поджидающие нас на льду во многих местах. На берегах мы наталкиваемся на довольно толстый снежный покров, и Чингун, которому приходится идти перед собаками, быстро устает. Из-за всего этого наше продвижение вперед замедляется. Я передаю Чингуну управление санями и самостоятельно прокладываю тропу на расстояние в пару десятков метров. Однако мой спутник не обладает рефлексами, необходимыми для поддержания равновесия нагруженных саней, и вскоре заявляет, что справиться с санями не может. Мы находимся на своего рода плато, которое вскоре становится наклонным. Ручей превращается в горную речку, и его узкие берега теперь представляют собой крутые склоны, на которые невозможно заехать на санях. Я уже понимаю, почему наши проводники не могли проехать здесь и были вынуждены сделать большой крюк по склону горы. По мере того как мы продвигаемся вперед, мое беспокойство растет. Если данный участок местности окажется непроходимым, у меня останется только один выход, о котором не хочется даже думать, — повернуть назад. Это мой последний шанс добраться до долины реки Орхон, один-единственный приемлемый для меня маршрут, потому что по тому маршруту, по которому отправились мои проводники и который пролегает по склону горы, невозможно проехать на собачьей упряжке и санях, а другой альтернативы нет.

Мы очень медленно продвигаемся вперед, и без того плохие условия превращаются в совершенно отвратительные: плато становится еще более наклонным, а на речке, по которой мы ехали, совсем не остается льда. Вода в ней в некоторых местах перемешана со снегом, и в таком месиве можно легко увязнуть. Я объясняю Чингуну, каким образом функционирует тормоз, и даю несколько технических указаний, чтобы можно было, сменив его, пойти перед собаками. Он быстро устает и не может толком определить, по каким участкам нам будет легче проехать, поскольку не знает, на что способны ездовые собаки, а на что — нет. Данная замена (теперь я двигаюсь перед санями, а Чингун — позади них) приободряет собак: они хотят любой ценой меня догнать, а потому удваивают усилия.

— Вперед, собачки! Вперед!

Не знаю, сможем ли мы пробиться, но в любом случае предпримем максимум усилий. Чтобы мы остановились, должно произойти что-то ужасное! Уж лучше умереть, чем повернуть назад, пусть даже, если вдуматься, идти назад будет намного легче, потому что даже по самым трудным участкам тропа нами уже проложена и прошло уже достаточно времени для того, чтобы она успела подмерзнуть.

Прошло два часа. Мы уже преодолели узкий участок долины. Теперь она расширяется, однако продвигаться вперед по-прежнему очень трудно. Мы все еще не можем пойти по льду ручья, в котором во многих местах есть незамерзшие участки, а его крутые берега покрыты растительностью. В подобной ситуации, чтобы придать себе мужества, необходимо сосредоточиться на ближайшей цели. Дерево, что стоит вон там. Направляемся туда. До него сто метров. Делаем десять шагов по глубокому снегу, который доходит до пояса. Затем остановка. Еще десять шагов, снова остановка… Наконец мы добрались до дерева. Долгая остановка, во время которой я перевожу дух, ласкаю собак и хвалю их, одновременно прикидывая, куда мы пойдем дальше, и выбирая глазами наиболее подходящий маршрут.

— Я спущусь немного наискосок, пересеку ручей по глыбе льда, которая выглядит крепкой, и поведу собак вон к той скале.

Чингун в знак одобрения кивает. Собаки, держась начеку, дают мне понять, что они тоже готовы. Мы идем поэтапно от одной цели к другой. Несколько раз нам удается воспользоваться небольшими участками льда, на которых сани начинают проворно скользить. Удивительное ощущение, которое никогда не длится достаточно долго… Но мы продвигаемся вперед. Я снял и куртку, и две теплые подкладки, оставшись лишь в нижнем белье, — от ходьбы по снегу становится так жарко, что приходится себя охлаждать. Чингун последовал моему примеру, и теперь целая куча одежды лежит на нагруженных санях. Мы прочно ее привязали. Несколько групп куропаток взлетают из-под ног, когда мы пересекаем заросли ольхи. Мы также спугиваем нескольких зайцев и видим чуть поодаль великолепную темно-рыжую, почти черную, лисицу, которая скорее летит над снегом, чем бежит по нему. Ручей впадает в какое-то большое углубление с крутыми берегами, и мы, остановившись, сомневаемся, а не забраться ли на один из его берегов и не поехать ли по твердому грунту, однако очень густая растительность заставляет нас отказаться от этого намерения. Ручей все время петляет, и каждый поворот русла лишает нас возможности увидеть, что ждет впереди, — лед или же незамерзший участок ручья, в воду которого мы можем свалиться. Если раньше собаки с большим трудом продвигались по морю снега, то теперь они двигаются довольно быстро по замерзшей поверхности воды. Я понимаю, что сани стали неуправляемыми и от тормоза в данных условиях мало толку, но что нам еще остается делать, кроме как продвигаться вперед и… молиться? Три раза Чингун спрыгивает с полоза, на котором стоит, на лед позади саней, чтобы позволить мне преодолеть незамерзший участок ручья. Сани плюхаются в воду (к счастью, проваливаясь неглубоко), и мы, рубя лед топором, вытаскиваем их оттуда без особых затруднений. На довольно длинных участках нам приходится взбираться на берег и при этом утопать в снегу, чтобы обогнуть непроходимые участки ручья, но мы упорно продвигаемся вперед и, словно в качестве вознаграждения за наши усилия, объехав большой бугор, наконец-таки видим реку Ольхон. Широкая, покрытая льдом, великолепная, она представляет собой прекрасную ледяную дорогу, которая, кажется, приветливо распахивает перед нами свои объятия. Однако я сначала падаю в объятия Чингуна, а после иду к своим собакам — взволнованным и ужасно счастливым.

— Браво, собачки! Браво!

Километров через десять мы встречаем Алена и Фабьена, а также наших проводников, которые уже дошли сюда по склону обрывистой горы. Здесь мы расстанемся. Проводники-монголы сегодня вечером отправятся ночевать в какую-нибудь хижину, а завтра утром убудут в маленький поселок, тогда как Ален и Фабьен постараются как можно быстрее добраться до деревни, являющейся следующим пунктом нашей экспедиции, чтобы заняться там уточнением маршрута ее следующего этапа.

Я благодарю Чингуна за его бесценную помощь, жму руку проводникам, а после смотрю, как они, сев на коней, уезжают небольшим караваном прочь. Лошади выдыхают облачко пара, и он обволакивает их своего рода длинным подвенечным нарядом, к которому лошади, наверное, уже привыкли и который поблескивает в тускловатом свете сгущающихся сумерек. Это зрелище — такое же красивое, как эти горы, к которым я начинаю привыкать.

26

В долине, по центральной части которой петляет закованная в ледяной панцирь река, моему взору открывается роскошный вид. По краям реки крутыми волнами тянутся горы со скалами красновато-коричневого, желтого и черного цвета. Горы эти кое-где покрыты лесами с вековыми соснами. Иногда горы расступаются, и в промежутках просматриваются большие плато, на которых видно далекодалеко. Река, похожая на голубоватое зеркало с рамкой из золотистых камышей, отражает косые лучи утреннего солнца и переливается контрастирующими оттенками.

После того как мы в течение многих дней утопали в глубоком снегу, продирались через леса, заваленные рухнувшими деревьями, скользили вниз по склонам, преодолевали перевалы и карабкались в гору по ненадежным тропам, мчаться по этой прекрасной ровной ледяной поверхности — огромное удовольствие. В голове упряжки я снова поставил Мивука и Бюрку, поблагодарив перед этим Бюрку за ту нелегкую работу, которую она выполнила в предыдущие дни. То, что она сделала в течение этого тяжелого этапа, было чем-то из ряда вон выходящим.

— Ты рада снова оказаться в паре со своим приятелем Мивуком?

Бюрка, похоже, не просто довольна, а прямо-таки счастлива. После нескольких трудных дней, в течение которых ей приходилось концентрироваться в максимальной степени, она сможет немного расслабиться и хотя бы частично снять с себя груз высокой ответственности. Она станет вмешиваться только в том случае, если это будет необходимо, — тогда, когда мы натолкнемся на серьезное препятствие, — и позволит своему ученику Мивуку возглавлять упряжку.

Собаки приобретают все больше и больше уверенности в беге по льду. Они уже привыкли к такой поверхности, которую буквально ненавидели в начале этого путешествия. Поначалу скованные, неуклюжие, тормозившие «всеми четырьмя», как только они начинали скользить, сейчас они движутся по льду более ловко и без особого напряжения. Они уже научились скользить и быстренько вскакивают после того, как падают, — как хорошие игроки в регби. Чтобы помочь менее проворным из них (в том числе Камику, Казану и Дарку), я отсоединяю хвостовые постромки, в результате чего у них появляется больше свободы движений и, следовательно, больше возможности маневрировать и оперативно исправлять допускаемые ошибки. Да, немного больше, чем у других собак.

В начале экспедиции собаки относились ко льду очень настороженно. При малейшейвозможности они старались покинуть ледяную поверхность реки и выбраться на берег, иногда при этом, бывало, открыто мне не подчинялись. Теперь же они знают, что движение по льду — это самый лучший вариант, если они хотят удовлетворить свою страсть к бегу, поэтому относятся к нему почти спокойно.

Бюрка снова ведет себя удивительно: чтобы удержать собак, бегущих позади нее, от соблазна выбраться на ставший доступным берег, она умышленно старается удалиться от него, если мы вдруг оказываемся рядом. Мивук прекрасно проявляет себя по другому параметру. Он, можно сказать, чемпион в части движения по определенной траектории. Ему следовало бы быть гонщиком «Формулы-1», а не ездовой собакой! Кривые линии, которые он описывает при беге, направления, которые он выбирает, повороты, которые делает на простирающейся перед ним местности, близки к совершенству, причем в такой степени, что складывается впечатление, будто он получает настоящее наслаждение оттого, что движется по таким траекториям, движется с величайшим искусством! Данное качество у собак — весьма редкое. У меня были три очень хорошие головные собаки, которые им, увы, не обладали. Если Мивук научится правильно понимать команды, указывающие направление, и найдет в себе мужество принимать самостоятельные решения, его, я думаю, ждет большое будущее. Он и Бюрка станут выдающейся парой головных собак.

* * *

Река Орхон питается многочисленными ручьями и родниками, которые струятся по сжимающим ее с двух сторон крутым склонам, причем их вода течет непрерывно и превращается на реке в лед, толщина которого в течение зимы возрастает. Именно она, эта дымящаяся вода, покрывающая большие пространства льда, заставила Алена и Фабьена остановиться. Они даже и представить не могли, что под тонким слоем воды может находиться очень прочный лед. Однако такие участки — абсолютно надежные. Лед на них становится все прочнее и толще оттого, что текущая вода частично замерзает и укрепляет находящийся под ней лед. Это, кстати, как раз тот способ, с помощью которого народы Севера укрепляют ледяные мосты в начале зимы. Как только лед на реке становится настолько прочным, что выдерживает вес одного человека (его толщина при этом составляет не менее восьми сантиметров), они с помощью двух валиков из снега создают ловушку для воды, которую льют на лед в пределах вот такого коридора. По мере того как вода замерзает, они добавляют новую. Увеличение толщины льда составляет за час где-то от двух до пяти сантиметров.

За несколько дней ледяная дорога может достичь толщины одного метра и будет абсолютно надежно выдерживать вес десятитонного грузовика.

Ничего не зная о принципе образования этого льда, Фабьен и Ален проложили очень плохую тропу, выбирая покрытые снегом участки: вода, защищенная изолирующим «покрывалом» из снега, не замерзает, а потому таких участков как раз и нужно избегать. Фабьен и Ален застревали в глубокой массе снежной каши, шарахаясь от покрытого водой льда, как от какой-то заразы, хотя им, наоборот, следовало двигаться именно здесь!

Я внутренне негодую, когда вижу, что проложенная ими тропа сворачивает со льда реки на берег, покрытый толстым слоем льда и довольно густой растительностью. Поэтому я меняю маршрут и еду практически по тем участкам, которых мои друзья всячески старались избегать. Единственное, чем я при этом рискую, — это замочить ноги.

Прокладывать тропу на замерзшей реке, лед на которой не отличается однородностью, — нелегкое искусство, требующее большого опыта. Такой опыт лично я приобрел в результате того, что проехал на собачьей упряжке несколько тысяч километров по сотням ручьев, рек и прочих водоемов всевозможных разновидностей, где столкнулся со всем, что только можно себе представить. К этому опыту может добавляться что-то вроде шестого чувства, которое у человека либо имеется, либо нет. Эдакий «инстинкт льда». Я без преувеличения могу сказать, что за свою жизнь встретил только одного человека, который владел данным искусством достаточно хорошо (и, несомненно, лучше меня). Я имею в виду Рока — моего спутника, с которым мы сняли фильм «Последний зверолов» и который прокладывал тропу во время моего путешествия через Сибирь от озера Байкал до Москвы. Рок обладает большим опытом во всем, что касается пребывания на не освоенных человеком пространствах, поросших кустарником и деревьями. Он провел много времени в лесах, ставил капканы, охотился, ловил рыбу, совершал длинные путешествия на собачьих упряжках и мотосанях. Он в совершенстве знает и умеет делать все, что нужно знать и уметь человеку, находящемуся на таких пространствах. В частности, он разбирается в качестве льда и обладает невероятным чувством безопасной тропы, которое позволяет ему всегда верно выбирать хороший участок и принимать правильные решения относительно того, в каком направлении ехать. Однако, как и многие другие люди Севера, с которыми я встречался во время своих путешествий, Рок иногда становится рассеянным, погружается в какой-то свой мир, отрешается от реалий съемок фильма или проведения экспедиции, требующих соблюдения определенных правил. Если идеальная собака как таковая существует, то идеального спутника не бывает.

Совершив за свою жизнь более двадцати экспедиций, проведя по нескольку месяцев в разных местах в северных странах, пообщавшись с охотниками-звероловами, индейцами и кочевниками, я приобрел огромный опыт, делающий из меня специалиста, способного обучить индейца в Канаде или на Аляске приемам, которые я перенял у эвенков в Сибири или у лапландцев.

Вполне очевидно, что мои спутники не обладают таким опытом и, соответственно, в их знаниях имеются существенные пробелы, поэтому они и совершают ошибки — например такие, какую сегодня сделали Фабьен и Ален. А как могло бы быть по-другому? Ален провел много лет на Крайнем Севере, в Сибири, в Юконе, в Квебеке, но практически никогда не путешествовал по льду рек и не научился его анализировать, тем более что он чаще всего двигался по уже существующим тропам, проложенным кем-то другим. Что касается Фабьена, то, хотя он учится быстро и хорошо, это все-таки его первое путешествие на Север. Он обогатил свой опыт обращения с животными, тренируя моих собак сначала в Веркоре, а затем в Сибири, но лишь открывает для себя этот мир, как я открывал его для себя тридцать лет назад, обучаясь азам жизни посреди неведомой мне дикой природы и совершая при этом ошибку за ошибкой. Некоторые ошибки стоили очень дорого, но они позволили мне освоить азбуку Севера, которую я знаю уже довольно хорошо. Я высоко ценил и даже обожал этот длинный период обучения, во время которого шаг за шагом развивался. Мне гораздо меньше нравится период, в ходе которого приходится сталкиваться с неопытностью других людей, когда я путешествую в компании с кем-то еще. Будучи довольно нетерпимым и нетерпеливым, я не обладаю даром учителя, которому доставляет удовольствие передавать знания. Зато мне очень нравится обучать своих детей и даже чужих отпрысков. Я в душе скорее учитель младших классов, чем старших.

Когда я снова встречаюсь с кем-то из своей бригады — будь то Пьер, Арно, Фабьен или Ален, — мне приходится делать над собой усилие, чтобы не фокусироваться на их ошибках, а говорить большей частью о чем-то более важном. Друзьям не нравится мое отношение к тому, каким образом они действуют, поскольку я зачастую требую от них совершенства и чрезмерно их критикую. Я — своего рода всевидящее око, которое смотрит на них с осуждением, пусть даже я и пытаюсь этого не показывать, и мои друзья это хорошо чувствуют. Они иногда жалуются по этому поводу, но я не могу допустить того, что может повредить успешному проведению нашей экспедиции или подвергнуть кого-то опасности. И вот я — с характерной для меня нехваткой дипломатичности — раздаю советы, высказываю свое мнение и критикую. Друзья внимают моим словам и в конце концов соглашаются с правильностью моих советов и справедливостью моей критики, которую я распределяю почти в равных долях!

Во время нашей следующей встречи с Аленом и Фабьеном я пытаюсь объяснить им обоим, что представляет собой замерзшая река. Под их скептическими взглядами я вместе с собаками наглядно показываю, каким образом нужно преодолевать участки замерзшей реки, которые они считают опасными. Мало-помалу они начинают это понимать, пусть даже и продолжают сомневаться. Фабьен усваивает все быстро и в конце концов соглашается со мной, а вот Ален все еще колеблется. Ему не нравится лед. Он считает его коварным, не понимает и боится его — так, как некоторые люди почему-то боятся собак или лошадей. Собаки ведь могут укусить, а лошади брыкнуть! Ален боится, что лед тоже может сделать ему какую-нибудь пакость.

Я помню об одном приключении, которое нам довелось пережить вместе, когда мы пересекали очень глухой район Скалистых гор. Нас было трое: я, Ален и один индеец. Ален и индеец ехали на мотосанях, а я — на собачьей упряжке. Мы оказались заблокированными в ущелье, и выбраться оттуда можно было только по частично замерзшей горной речке. Было очень холодно — около пятидесяти пяти градусов мороза, но, несмотря на столь низкую температуру, речка в зонах своих стремнин либо замерзла не полностью, либо лед на ней был весьма различным по толщине и ненадежным. Тем не менее я был уверен, что мы сумеем найти возможность проехать по этому маршруту, однако натолкнулся на категорический отказ индейца, ударившегося в панику при одной лишь мысли о том, что придется ступить на этот хрупкий лед. Мне пришлось использовать всю свою силу убеждения и проявить чудеса воображения, чтобы наконец уговорить его согласиться с моими доводами и последовать за мной. Ему потребовалось немалое мужество, чтобы преодолеть охвативший его страх и отдать свою судьбу в мои руки. Его жизнь держалась на волоске — а точнее на веревке, которая соединяла нас. Метр за метром, ощупывая лед, выискивая проходимые участки, иногда создавая их из льдин или стволов деревьев, мы выиграли схватку с природой и выбрались из ущелья менее чем за день. Без жуткого холода, который сковал льдом одни участки и укрепил другие, мы не смогли бы это сделать. Удача иногда сопутствует безумцам, а ведь именно так нас и называли с обеих сторон Скалистых гор, которые за предыдущие двадцать лет никто зимой не пересекал.

Никудышная тропа, которую Ален и Фабьен прокладывают для нас, не имеет никакого значения, потому что мне она не нужна. Управляя собаками голосом или же позволяя им самим выбирать, в каком направлении бежать, я прокладываю вместе с ними собственную тропу по красивому льду реки, которая петляет в постепенно расширяющейся восхитительной долине. В этой долине я прошу своих друзей отправиться к Пьеру и Арно в ближайшую деревню и подготовить вместе с ними следующий этап путешествия.

Хотя мы и преодолели большую часть гор, до российской границы остается еще более тысячи километров пути по неизвестной нам местности. Поэтому я кричу сам себе на русском языке слово, которое кричат в подобных случаях сибиряки:

— Давай! Давай!

27

Боги гор были правы, решив подвергнуть меня таким испытаниям: они знали, что я высоко оценю то, что после этих испытаний увижу… И река Туул, и река Орхон, в которую Туул впадает, являются чудом. Именно о таких замерзших реках мечтают, когда представляют себе путешествие, подобное этому. Я наслаждаюсь каждым километром, как наслаждаются великолепным вином, подолгу держа его во рту, чтобы почувствовать все нюансы аромата.

Продвигаться вперед нам по-прежнему трудно, потому что лед далеко не однородный, на нем много участков снежной каши, слякоти, торосов. Однако меня это не смущает. Как раз наоборот. Когда игра на музыкальном инструменте доставляет радость, да еще и имеется хороший инструмент, какое же это счастье — наброситься на трудный отрывок произведения! И какая же это скука — довольствоваться самой заурядной партитурой!

Мой инструмент — это сани, а струны на нем — мои собаки. С их помощью я пишу партитуру, музыка которой, звуча в моих ушах, восхваляет эту страну, которая нравится мне все больше и больше, — Монголию!

Кстати, я сегодня уже пообещал ей кое-что: я пообещал, что вернусь сюда следующей осенью, чтобы увидеть, на что она становится похожа, когда золото осин отражается в прозрачных водах. С несколькими товарищами, двумя лодками и удочкой, чтобы ловить рыбу на обед, я спущусь по одной из этих рек.

А пока что эти реки, пленники красивого ледяного панциря, по которому я еду, дарят мне полный комплект самых красивых зимних украшений: роскошные рассветы, еще более роскошные закаты и такие прекрасные дни, что хочется, чтобы они длились вечно. В подобные моменты я начинаю сомневаться в том, что мне когда-либо удастся передать на словах то наслаждение, которое я испытываю, когда мчусь на собачьей упряжке по живописной местности. Не хватает ни слов, ни, несомненно, таланта для того, чтобы описать ощущения, которые наполняют меня и приводят в трепет, достигая своего апогея. Это — идеал, который является еще более приятным потому, что ему предшествовал долгий период трудностей и неприятностей.

Долины, по которым я еду, представляют собой настоящий эдемский сад, который еще не испорчен руками человека и в котором возникает удивительное ощущение, что в этом мире, кроме меня, никаких других людей нет. Единственные звуки, которые доносятся до меня, — это звуки дыхания собак и еле слышный скрип полозьев саней. Иногда к ним добавляется пение глухаря или же очаровательное журчание воды, текущей подо льдом. Единственные движения — это те, которые совершают мои ездовые собаки и дикие животные, которых мы замечаем. Единственные следы — это следы, оставляемые моей упряжкой и санями, иногда смешивающиеся со следами волков, лосей и рысей…

На заре человечества мир, наверное, был таким, каким я его вижу в подобные дни. В какое фатальное путешествие отправилось оно в своем развитии, отказавшись от этой великолепной простоты? В такие удивительные моменты жизни я, находясь далеко от всего и от всех, кажусь себе похожим на старого мудреца, которого уже никто не слушает и который, сидя в глубине своей пещеры, рассуждает сам с собой об окружающем мире. В отчаянной гонке, которую представляет собой наша сегодняшняя жизнь и добровольными участниками которой мы являемся, есть что-то ужасное. И в нее постепенно вовлекается весь мир. Участники этой гонки словно едут на огромном грузовике, у которого неожиданно отказали тормоза, и он на большой скорости мчится по крутому склону горы вниз. Вопрос даже не в том, рухнет этот грузовик в пропасть или нет, а в том, когда это произойдет. А ведь мы с вами тоже сидим в этом грузовике…

* * *

Продвигаться вперед по-прежнему трудно, да и управлять санями тоже. Труднее всего преодолевать зоны, в которых поверх льда выступают камни, ветки или ледяные глыбы. Такие неровности очень опасны. Если волею случая после поворота сани заносит в сторону и они, двигаясь на большой скорости, сталкиваются с таким препятствием, это неизбежно приводит к моему падению на твердый, как бетон, лед. Снежного покрова, пусть даже и очень тонкого, вполне хватило бы, чтобы смягчить падение, но лед голый. Эта река замерзла слишком поздно, уже после снегопадов в самом начале зимы. К счастью, толстая подкладка моей одежды немного смягчает падения, а иначе при некоторых из них мне бы не поздоровилось. Я отделался несколькими гематомами, которые образуют, в частности на плечах, большие голубые ореолы.

На этом голубоватом зеркале собаки бегут рысью, однако сразу же переходят на галоп, как только мы находим заснеженные участки. Они встречаются там, где ветер намел немного снега, или же в спокойных зонах, в которых река покрылась льдом еще до снегопадов. К счастью, долина расширяется по мере того, как мы спускаемся вниз по реке, а потому и спокойных зон, и заснеженных участков становится больше. Мы движемся все быстрее и быстрее. За два дня нам удается ликвидировать отставание, накопившееся в горах. Настроение у меня — лучше некуда, тем более что с каждым километром и с каждым днем я приближаюсь к сыну. Мы с ним встретимся менее чем через три недели… Я знаю, что он, когда ложится спать, кладет рядом с собой оснащение, которое предоставили ему мои друзья из торговой фирмы «Вьё Кампёр». Он уже готов отправиться в дальний путь и с большим трудом сдерживает нетерпение. Его авиабилет лежит на видном месте на прикроватном столике, а в школе его глаза чаще всего обращены не в учебник грамматики, а на карту мира, на которой он высматривает голубой полумесяц озера Байкал, возле которого он вскоре со всеми нами встретится…

В Батусумбуре — маленькой деревне, где проживают скотоводы и по центральной улице которой ходят коровы и прочие домашние животные, — я устраиваю для собак привал, и они в полной мере этим пользуются. Улегшись на залитом солнцем склоне холма на толстом слое сена, они с удовольствием зевают и потягиваются, когда я массирую их и смазываю им лапы. Некоторые коровы — те, что посмелее, — подходят к моим собакам и пытаются утащить из-под них сено, не стесняясь бесцеремонно сгонять их с места и при необходимости пуская в ход острые рога. Вооружившись палкой, я отгоняю коров, бросаю в них камни, кричу, но это не очень-то помогает: как только я отворачиваюсь, они подходят снова, и некоторые из моих собак уже остались без подстилки. Я замечаю, что к числу таких бедняг относятся Камик, Казан, Юник и Кали, тогда как Дарк, Вольф, Квест и все остальные сумели героически отстоять свое сено. Узнав о таком бесчинстве норовистых коров, жители деревни, являющиеся их владельцами, уводят их далеко в сторону, чтобы они не мешали моим собакам отдыхать. Один из жителей даже приносит большую охапку сена, которую охотно меняет на право сфотографироваться на фоне моих собак — а точнее, стоя среди них. После этого фотографирования я оказываюсь в его доме и мне дают рюмку водки. Этого парня зовут Сергей, он скотовод и лесоруб, однако мало что рассказывает об этих своих занятиях и предпочитает поговорить о своей страсти — охоте. Он показывает мне фотографии убитых им оленей, кабанов, медведей и волков. Как объяснить ему, что я, вообще-то, предпочитаю видеть этих животных живыми и бегущими по снегу, а не лежащими, истекая кровью, у ног охотника? Я несколько раз пытаюсь сменить тему разговора, однако мы снова и снова возвращаемся к охоте. Потеряв терпение, я горячо благодарю Сергея за гостеприимство и отправляюсь спать.

На рассвете следующего дня, после отдыха в течение более тридцати пяти часов, мои собаки уже горят желанием снова тронуться в путь. Температура в тридцать градусов ниже нуля является идеальной, а неизменно ясное небо предвещает прекрасный погожий день. Как выяснили еще раньше Пьер и Арно, добраться до реки Чулуутын-Гол можно по лесной дороге длиной около восьмидесяти километров. Ален и Фабьен разыскали эту дорогу еще позавчера и в данный момент уже едут на мотосанях по реке Чулуутын-Гол, прокладывая для нас тропу в покрывающем ее снеге. Эти два первопроходца пребывают в прекрасном настроении. Я позвонил им вчера вечером по спутниковому телефону, и Ален сообщил радостные новости относительно условий моего дальнейшего движения вперед: лед на реке прочный и покрыт идеальным для нас слоем снега, толщина которого варьируется от десяти до двадцати сантиметров. А вот Фабьен, наоборот, меня предостерег:

— Будь осторожен на лесной дороге. Там есть два опасных спуска — очень скользких и довольно крутых.

— На каком расстоянии от деревни?

— Один на двадцать втором километре, другой на сорок первом. Там также много участков, на которых образовался толстый слой льда. Дело в том, что возле этой дороги кое-где из-под земли бьют ключи, их вода замерзла, и зачастую этот лед покрывает дорогу по всей ее ширине. Лед этот идет под большим наклоном, и встречаются провалы…

— Весело!

— Да уж. Так что будь осторожен!

«Будь осторожен…» Легко сказать. Когда собаки оказываются на опасном участке, они имеют склонность скорее ускорять бег, чем его замедлять, поскольку стремятся как можно быстрее преодолеть возникшие трудности и связанный с ними стресс. Единственная уловка, которую в данном случае можно применить, состоит в том, чтобы отсоединить хвостовые постромки. Это позволит более эффективно использовать тормоз, поскольку у собак будет уже меньше мощи, которую они могут ему противопоставить. Но даже если они будут соединены с потягом лишь через ошейник, не следует надеяться на то, что они откажутся от стремления бежать быстрее! Несмотря на то что ошейник при чрезмерной прыти может сдавливать им шею почти до удушья, некоторые собаки — например, такие неудержимые тягачи, как Дарк, Хэппи и Юник, — предпочитают скорее умереть, чем не тянуть сани изо всех сил! В случае крайней необходимости приходится даже полностью отсоединять собак от потяга и, следовательно, от саней. Именно так я преодолевал в Сибири некоторые умопомрачительные участки Саянских гор: я скатывался вниз по спуску на санях сам по себе, причем сани иногда переворачивались, я падал с них, сани переезжали через меня… Но только такой ценой мне удавалось добраться целым и невредимым до конца спуска.

День начинается плохо. Чтобы добраться до вышеупомянутой дороги из того места, в котором я нахожусь, необходимо пересечь деревню по ее главной улице. Кроме того, что мне придется при этом славировать между коровами, нас поджидает еще одна опасность, которую я замечаю слишком поздно и над которой в другой ситуации можно было бы посмеяться, — коровий навоз… Замерзнув и став твердыми как камни, коровьи лепешки представляют собой препятствия, которые нужно объезжать. Чтобы ехать прямо, мне нужно использовать тормоз, стальные кончики которого, слегка впиваясь в слой обледенелого снега, позволяют если не тормозить, то, по крайней мере, немного контролировать траекторию движения. В таком случае сани не будут «болтаться» влево-вправо, как судно в бурном море, а станут двигаться по прямой линии позади бегущих собак. Моя главная забота будет тогда заключаться в том, чтобы сопротивляться такому вот «родео» и, стоя на полозьях, пытаться удерживать равновесие после каждого прыжка и приземления на «трамплинах», образованных замерзшими коровьими лепешками. Тем не менее я не могу рисковать сломать тормоз, а это вполне может случиться, если он упрется в одну из этих лепешек, которые такие же твердые, как бетон. Кроме того, как можно при скорости более тридцати километров в час выдержать удар верхней частью таза о рулевую дугу саней? Я не уверен, что кости у меня достаточно прочные для того, чтобы вынести столь сильный удар. А еще в результате такого столкновения я наверняка вылечу вперед из саней, поэтому даже не осмеливаюсь представить себе состояние, в котором меня подберут после «полета» длиной около десяти-пятнадцати метров над землей и последующего бешеного скольжения по ледяной дорожке!

Итак, что же делать? Спрыгнуть с саней на этой скорости и попытаться более-менее удачно приземлиться? Кто знает, чем закончится этот мой прыжок, если по краям дороги стоят невысокие бетонные столбы, к которым прикреплены деревянные телеграфные столбы? Как мне избежать столкновения с ними?

Все это я анализирую со скоростью молнии, пытаясь удерживаться — не без труда — на санях, совершающих безумные прыжки. Я амортизирую, как могу, часто повторяющиеся удары, каждый из которых едва не выбрасывает меня из саней. Помогите!

Не остается ничего другого, кроме как пытаться удерживать равновесие на санях, доставляющих мне сейчас столько мучений.

— Бюрка-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Потихо-о-о-о-о-о-о-оньку!

Чувствует ли она, насколько сильно я встревожен? Конечно. Но что она может сделать? Замедлит ли она скорость бега? Вряд ли. Во всяком случае, это незаметно. Я едва не падаю раз десять, но — каким-то чудом! — в самый последний момент умудряюсь восстановить равновесие. Я не знаю, сумею ли доехать целым и невредимым до конца этой улицы. Вероятность того, что я не упаду, — ничтожна.

В конце улицы — крутой поворот. Силы меня покидают, и я понимаю, что уж там-то я точно упаду. Собаки, которых я не могу больше удерживать, мчатся по всю прыть. Сани на повороте заносит, и я в течение доли секунды вижу две или три замерзшие коровьи лепешки, на которые сейчас натолкнутся полозья. А также вижу бетонный парапет маленького моста, перекинутого через ручей возле поворота.

Бум!

Удар получается сильным. В момент падения меня пронзает, как стрела, струя адреналина. Это русская рулетка. В результате того, что моя упряжка совершает поворот, меня выбрасывает из саней в сторону, я слегка задеваю бетонный парапет, и мой «полет» заканчивается тем, что я падаю на ровную землю, благополучно миновав замерзшие коровьи лепешки, о которые мог бы удариться очень больно. Я скольжу, слегка притормаживаемый тоненьким слоем снега, покрывающим обочину дороги, и наконец-таки останавливаюсь на льду замерзшего ручья. Я чувствую себя оглушенным. Моя голова обо что-то ударилась, но я не знаю, в какой именно момент. Я также не знаю, где сейчас нахожусь. Почему вокруг меня все стало каким-то белым? Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Белое — это снег, потому что сейчас зима и потому что я сейчас в Монголии…

— Мои собачки!

Я поднимаюсь на дорогу. Вся правая сторона туловища болит. Сани, перевернувшись, уперлись в валик снега, который тянется по краю дороги на выезде из деревни. Мало-помалу в моем сознании восстанавливаются события последних нескольких секунд.

— Мой Дарк! Мой Вольф… Мой Камик, мой Хэппи…

С ними все в порядке. Внимательно осмотрев собак, я сажусь рядом с ними на снег, чтобы окончательно прийти в себя. Мое сердце колотится так сильно, что едва не выскакивает из груди. И у меня все болит. Особенно голова. В моих ушах слышен свист. Я тяжело дышу, как будто только что бежал сломя голову.

«Черт побери, это закончится плохо…»

Мне повезло, мне очень повезло. Повезло еще раз. Кто, интересно, меня так опекает?

28

Дорога идет по пологому подъему в сторону гор, которые необходимо пересечь для того, чтобы оказаться возле реки Чулуутын-Гол. Собаки бегут с небольшой стабильной скоростью, а толстый слой утрамбованного снега, покрывающий тропу, делает управление санями очень легким. Я, можно сказать, отдыхаю после ужасного эпизода, молясь о том, чтобы боль утихла как можно быстрее. Я испытываю ее во всем теле, тем не менее мне радостно оттого, что я так легко отделался. Я поспорил бы на свои сани, что последствия такого падения могли быть гораздо более тяжелыми.

— Хорошо, мои собачки! Теперь мы будем двигаться тихо и спокойно.

Обещание гасконца!

Через десять километров пути, на гребне заросшего деревьями холма, дорога вдруг резко поворачивает и ведет на свободное пространство, в сторону долины. Спуск крутизной более чем в тридцать градусов и длиной более двух километров. Когда мы его обнаруживаем, уже оказывается слишком поздно останавливаться и отсоединять хвостовые постромки. Стараясь держаться покрепче, я надавливаю всем своим весом на тормоз, и тот слегка вгрызается в обледеневший снег. Но мы набираем скорость… И вот мы уже движемся так быстро, что я больше не контролирую сани. Их носовая часть уже толкает в зад Дарка и Вольфа, и те делают ни к чему не приводящие прыжки в сторону, пытаясь избежать этого незаслуженного наказания.

Когда я вижу, что сани уже вот-вот могут их переехать, я изо всех своих сил дергаю в сторону за рулевую дугу и, используя свой вес, переворачиваю сани. Мы падаем и катимся дальше вместе: я — чуть левее, все еще держась за рулевую дугу, а собаки, удерживаемые постромками и потягом, — чуть правее. Спустя какое-то время мы оказываемся в конце спуска, представляя собой хаотическое нагромождение из ездовых собак, их погонщика, перепутавшихся постромок и саней. Однако мы все целые и невредимые. Я злюсь на себя за то, что не сумел предвидеть эту опасность.

— Мне жаль, что так получилось, собачки.

На двадцать втором километре… Фабьен ведь меня предупреждал. Я готов и полон решимости на этот раз не опростоволоситься и умело преодолеть поджидающий опасный спуск. Я останавливаюсь задолго до него, отсоединяю все хвостовые постромки, подкручиваю все винтовые соединения тормоза, чтобы он функционировал хорошо, и сразу же снова отправляюсь в путь, чтобы не тянуть время и тем самым не давать собакам повода начать беспокоиться (что, конечно же, не распространяется на Дарка). Поначалу все идет хорошо, затем — намного хуже… Крутизна спуска, которая была немалой и в самом его начале, становится все более значительной, следовательно, нам угрожает все большая и большая опасность. Но и это было бы терпимо, если бы ситуацию не ухудшала глубокая колея, проложенная осенью тракторами, нагруженными лесом. Кошмар!

Это попросту невозможно. Может, нужно ущипнуть себя и проснуться?…

Двигаясь по колее, чем-то похожей на бобслейную трассу, сани, можно сказать, превращаются в пулю, находящуюся в стволе карабина. У меня нет возможности ни свернуть в сторону, ни остановить упряжку, повалив сани набок, ни вообще как-то повлиять на движение саней. Мои бедные собачки то и дело поскальзываются и падают на замерзшее дно этой ловушки, быстренько вскакивают, снова падают, снова вскакивают…

Как это ужасно — смотреть на надвигающуюся катастрофу, осознавая собственное бессилие.

Я пытаюсь удерживаться на этом неуправляемом болиде, зная, что падение является неизбежным. Оно произойдет уже скоро… В середине спуска сани на что-то наталкиваются, и этот сильный толчок выкидывает меня из них. Падая на бок, я едва не задеваю большой выкорчеванный пень, торчащие корни которого похожи на смертоносные рогатины.

Когда я встаю, перед моим взором предстает крайне неприятное зрелище: сани стремительно катятся вниз по склону вслед за бегущими собаками. Эти бедняги, являясь пленниками упряжи, как бы пытаются от саней удрать. Напрасные старания: сани без погонщика и без надавливаемого им тормоза постепенно набирают скорость. Сейчас неминуемо произойдет что-то ужасное. К моему горлу подкатывает ком. Меня едва не тошнит от страха и от ярости. Я бросаюсь бежать, но поскальзываюсь и падаю… Да и что толку бежать? Сани уже далеко внизу, они исчезли у меня из вида, и я догоню их только тогда, когда они остановятся, натолкнувшись на дерево или пригорок, или же когда они доедут до конца спуска. Если сани рассыплются на тысячу кусочков, мне на это наплевать, но вот мои собаки… Мои бедные собачки! У меня на душе тяжелый камень. В свете того, что произошло сегодня утром, мне следовало бы провести разведку этого спуска, прежде чем съезжать по нему на санях. Разве я не получил сегодня достаточно предупреждений?

Я злюсь на самого себя. Я негодую. Мне хочется заехать самому себе по физиономии.

Наконец я замечаю вдалеке сани, свалившиеся на бок и застрявшие в снегу. Они, по-видимому, упали в него после того, как соскочили с колеи в результате столкновения с какой-то преградой.

С сильно колотящимся сердцем я подхожу к собакам. Дрожа, они смотрят на меня. Я со слезами на глазах перебегаю от одной собаки к другой и отсоединяю их постромки (чтобы распутать некоторые, приходится разрезать их ножом).

— Моя Квест! Мой маленький Юник… Мой Мивук!

Я поспешно провожу «инвентаризацию», массируя собакам спины и суставы. Я высвобождаю их одну за другой. Некоторые подходят, чтобы меня лизнуть и тем самым утешить. Они понимают, в каком я замешательстве.

— Мне жаль, что так получилось, собачки! Мне очень жаль!

Как ни странно, но ни одна из них не поранилась. Повреждения есть только у саней, на которые мне сейчас наплевать. Я несколько долгих минут общаюсь с собаками, расхаживающими вокруг меня. Я разговариваю с ними, глажу их, улыбаюсь им, постепенно восстанавливая силы, которые под давлением страха и стыда меня покинули. Бюрка становится напротив и смотрит на меня глазами, полными любви. Я глажу ее, мысленно ругая себя: «Я ничтожество! Ничтожество, ничтожество, ничтожество!»

Я привожу все в порядок: ремонтирую, как могу, сани, скрепляя расколовшуюся на две части поперечину с помощью толстой ветки, которую срубаю с дерева. Приходится укрепить и переднюю дугу, поскольку она треснула и деформировалась. Затем я натягиваю веревку между двумя опорными стойками, чтобы хоть как-то заменить поперечину, которая должна поддерживать днище саней и которая тоже сломалась. В ближайшей деревне я сделаю более серьезный ремонт. Остается только надеяться, что сани выдержат до этой деревни.

Относительно собак я все-таки ошибся: одна из них пострадала. Речь идет о Юнике, он слегка повредил мышцу на ляжке. Я замечаю это, как только мы снова отправляемся в путь.

— А ну-ка иди сюда, мой Юник, — говорю я, останавливая упряжку.

Я отсоединяю постромки и устраиваю его в уютном местечке в задней части саней, предназначенном для пострадавших собак. Юник располагается там поудобнее, и мы трогаемся в путь.

На сорок втором километре я веду себя уже осторожнее. Прежде чем поехать по спуску на упряжке, я прохожу его весь в одиночку, думая, что вообще отсоединю собак от саней, если возникнет такая необходимость. Спуск и в самом деле очень сложный, но на нем нет ни колеи, ни льда, а поверхность земли покрыта слоем снега, толщина и плотность которого вполне достаточные для того, чтобы тормоз функционировал эффективно. Я долго взвешиваю все «за» и «против», но не нахожу никаких оснований для того, чтобы движение по этому спуску могло закончиться плохо. Если такое все-таки произойдет, значит, я уже ни на что не годен, мне нужно побыстрее вернуться домой и заняться выращиванием салата!

— Тут у нас все получится, собачки!

Я подбадриваю их чрезмерно уверенным и безмятежным голосом, отсоединяя хвостовые постромки:

— Вперед, собачки! Потихоньку!

Замечательный спуск. Начиная с того момента, когда собаки почувствовали, что я полностью контролирую скорость движения саней (это мне позволяет делать достаточно толстый снежный покров), они постепенно обретают все большую уверенность в собственной безопасности и замедляют скорость бега. Они знают, что теперь уже сани не ударят их сзади, и предпочитают бежать неспешно, чтобы иметь возможность выбирать, куда ставить лапы при беге вниз по этому крутому спуску.

— Хорошо, собачки! Превосходно!

Довольно узкая долина, в которую мы въезжаем, окружена высокими горами и очень живописна. Замерзшая река Чулуутын-Гол берет здесь свое начало и плавно петляет вдоль долины. Голубизна блестящего на солнце льда контрастирует с белизной снега и охровым цветом скал. Чтобы сделать эту разноцветную картину еще более красочной, к ярко-зеленому цвету сосен добавлена белизна берез, приобретающая на солнце оттенки от розового до желтого, почти золотого. Такие же оттенки получают и камыши, высокие стебли которых торчат из-под снега. Очаровательное зрелище!

К одиннадцати часам утра (впервые за эту зиму!) резкое повышение температуры приводит к тому, что столбик на моем термометре поднимается выше нуля. Ощущение очень странное, кажется даже, что мы вдруг переместились в другой мир.

Стянув с себя одежду и оставшись в одной рубашке, я часто делаю остановки, чтобы позволить собакам поесть снега и тем самым утолить жажду.

У меня сохранились отчетливые воспоминания о схожих днях, которые в моем сознании ознаменовали собой конец того, что сибиряки называют «большой зимой». Когда мне было двадцать лет от роду и мы пересекали на собачьей упряжке полуостров Лабрадор, один из моих спутников полностью разделся, чтобы подставить солнцу тело, слишком долго лишенное солнечного света. Я помню, как он лег на толстую подстилку из лишайника, из которого вытряхнул снег, и два щенка, родившихся в ходе этого путешествия, улеглись, свернувшись клубочком, рядом с ним.

В Юконе я как-то раз в такой же день остановился на берегу реки, с которой уже сошел лед. Я в изнеможении заснул на солнышке, а разбудили меня всплески воды — это две очаровательные выдры играли на реке.

Я очень хорошо помню первый весенний день после конца «большой зимы», когда я пересек всю Якутию, а затем центральную часть Сибири на санях, в которые были впряжены то ездовые собаки, то пони, то северные олени. Мы остановились в тот день на большой поляне, в центре которой была хижина, где время от времени останавливались эвенки. Я с голым торсом ремонтировал сани, а затем улегся на солнышке на пригорке возле слияния двух замерзших рек.

В моей голове мелькают воспоминания об этих днях — днях, когда заканчивалась «большая зима». Такие дни заставали меня на Аляске, в Лапландии, на Кольском полуострове, в Скалистых горах, на ледяных торосах, в глубине тайги, на бескрайних просторах тундры…

В такие дни я невольно расслаблялся, и тогда мне казалось, что я одержал победу, поэтапную победу над зимой, поскольку она (хоть и является моим союзником по части путешествий на собачьих упряжках) на самом деле суровая, долгая, порой жестокая; тогда как весна обещает стать источником удовольствий — возвращаются приятные запахи, яркие цвета и милое щебетание птиц. Эдакое счастливое предзнаменование возрождения жизни. Когда-то я любил осень больше весны, потому что она предвещает зиму. С возрастом я стал отдавать предпочтение весне: мне было очень приятно видеть, как природа возвращается к жизни, расцветает, отвоевывает утраченное, восстанавливает испорченное. Это настоящее чудо, своего рода великий праздник, с которым я себя ассоциирую от рассвета и до вечерних сумерек, находясь в глубине леса, на берегах прудов или же у себя дома, в Солони. Я ликую, восторгаюсь, восхищаюсь чудом, которое заставляет лягушек квакать, голубей ворковать, сов кричать, дроздов свистеть, воробьев чирикать, ворон каркать…

Сегодня, разомлев на солнце, даже Дарк — о чудо! — растянулся с закрытыми глазами и наслаждается ласковыми солнечными лучами, от которых по его черному меху распространяется приятная теплота. Нужно видеть, как собаки вытягиваются во всю длину и подставляют подушечки лап солнцу. Они даже выпускают когти, чтобы почувствовать, как тепло проникает между пальцев. Получаемое ими удовольствие — коллективное: оно как бы передается от одной собаки к другой, и даже я ощущаю, как им сейчас хорошо. Мне нравится наблюдать за тем, как они блаженствуют, и я делаю это в течение долгого времени, пока солнце не начинает свое медленное и неизбежное путешествие к линии горизонта, сопровождающееся возвращением сначала прохлады, а затем и холода.

— Ну что, собачки, в путь?

Они в мгновение ока вскакивают на ноги, готовые и даже жаждущие снова мчаться по тропе, которая обещает быть удобной для бега.

По льду реки Чулуутын-Гол невозможно проехать аж до того места, где она сливается с другой рекой в долине, до которой еще километров сорок. Туда ведет дорога, по которой ездят осенью тракторы, снабжающие деревню дровами. Дорога эта пролегает по северному склону долины, чьи каменистые склоны сильно изрезаны. Некоторые участки дороги очень узкие и опасные, потому что наклон дороги усугублен небольшой толщиной снежного покрова или, хуже того, покрывающим ее льдом. Несколько раз мы начинаем скользить вниз по склону, но собакам за счет феноменального напряжения удается вырвать сани из бездны. Кое-где из горы сочится вода — сочится в виде маленьких невидимых родников, возле которых образуется ледяная корка, покрывающая довольно большие участки поверхности горы. Эти ледяные участки, имеющие большой угол наклона, преодолевать очень трудно. Они чем — то похожи то на ледяные дорожки, то на целые катки. Один из применяемых для их преодоления приемов — прием трудоемкий, но эффективный — состоит в том, чтобы накопать в горе песка или земли и насыпать на ледяную поверхность. Она тогда станет шершавой и будет за счет трения удерживать сани от соскальзывания в сторону. Еще один — хотя и не всегда возможный — прием состоит в том, чтобы объехать такой участок выше или ниже по склону. Можно также (но это в крайнем случае) попытаться найти проходы в кустарнике: их корни и часть веточек, покрытые льдом, служат полозьям саней своего рода рельсами. Мы благополучно пересекаем несколько таких обледеневших участков, но на одном из них я попадаю в ловушку. Я попытался проехать по пологому месту на уступе, образовавшемуся в верхней части обледеневшего участка, однако Мивук в самый неподходящий момент вдруг заскользил в сторону и увлек за собой сначала Бюрку, а затем и всю упряжку. Мы начали соскальзывать по склону. Я знал, что не смогу ничего сделать для того, чтобы удержать сани, которые стали тащить (за счет своего веса) всех собак вниз. В нижней части этого гигантского склона находится углубление метров в десять-двенадцать, на дне которого пролегает русло реки. Мы окажемся там быстрее, чем можно себе представить. Я отпускаю сани как раз в тот момент, когда они зависают в неустойчивом положении на краю углубления, поскольку несколько кустов немного замедляют наше движение вниз. Лишь бы только сани не упали на кого-нибудь из собак! Я думаю только об этом в тот момент, когда слышу, как тяжело падают сани, а затем и я, на лед реки.

Тишина. «О время, замедли свой ход…» В течение нескольких секунд никто и ничто не шевелится. Я смотрю на собак. Собаки смотрят на меня. Все, похоже, задаются одним и тем же вопросом: «Мы допустили какую-то оплошность?»

— Все в порядке, собачки?

Беднягу Юника, как и меня, отбросило в сторону, но, к счастью, в подходящий момент, когда сани переворачивались. Он не пострадал. Не пострадали и все остальные, поскольку они, скорее, сползли вниз, так как кусты значительно замедлили падение.

Ну и денек!

Вернуться на тропу будет задачей не из легких. Мне придется сделать с десяток ходок вверх-вниз, перенося имущество. Собак я высвобожу, и они выберутся наверх самостоятельно. Им, правда, придется сделать большой крюк, но пусть побегают немного без саней — так, для разнообразия.

Да уж, ну и денек!

29

Сегодняшняя ночь — великолепная и ясная благодаря полной луне, щедро излучающей мягкий свет. Собаки, выпущенные на свободу, бегают вокруг меня, пока я развожу костер, чтобы приготовить еду и высушить вещи. Квест обнаружила скелет косули, и некоторые из собак, вырвав из него по косточке, грызут их на берегу реки, по которой Фабьен и Ален проложили хорошую тропу. Я удерживаюсь от того,чтобы снова отправиться в путь прямо сейчас, несмотря на то, что мне не терпится открыть для себя побольше таких роскошных пейзажей и я очень люблю путешествовать на собаках ночью. Я решаю, что на сегодня уже хватит ошибок, я не буду дразнить черта и идти на бессмысленный риск, пускаясь в путь до восхода солнца по недостаточно хорошо замерзшей реке, на которой еще много участков с открытой водой, снежной слякотью и снежной кашей. Фабьен и Ален, безусловно, проложили неплохую тропу, и мне нужно всего лишь следовать строго по ней, однако они проехали здесь два дня назад, а условия окружающей среды меняются очень быстро, тем более что температура недавно резко подскакивала. Сегодня ночью снова ударил мороз. На термометре — минус тридцать градусов. Завтрашний день обещает быть замечательным…

День еще не начался, а я уже надел на собак упряжь и нагрузил сани. Я жду первых лучей солнца и, как только начинает рассветать, отправляюсь в путь.

Река меня очаровывает. Это одна из самых красивых рек, по которым мне когда-либо доводилось ездить на санях. Она петляет по величественной долине, в которой растут леса, состоящие из берез, осин и сосен и чередующиеся с большими открытыми пространствами, представляющими собой болота и луга и испещренные следами диких животных, которые пересекают эти пространства во всех направлениях. На южных склонах горы большие участки уже свободны от снега, и под солнечными лучами пожелтевшая трава высокогорных пастбищ поблескивает, как будто сделанная из золота. Я замечаю разных животных — лосей, кабанов, косуль и оленей. Также здесь много глухарей, которые небольшими группами с шумом взлетают с верхних ветвей высоченных вековых елей.

На реке я обращаю внимание на впечатляющее количество волчьих следов, но, к моему большому удивлению, не вижу утром ни одного волка. Зато мы устраиваем замечательную погоню за огромным кабаном, на которого натолкнулись за поворотом реки. Он, роя копытами и рылом снег и землю, выискивал в земле какие-то съедобные корневища. Поскольку мы двигались против ветра, причем не производили никакого шума (сани скользили по тонкому слою пушистого снега), кабан не увидел и не услышал, как мы приближаемся. Заметив нас уже довольно близко от себя, он резко поднимает вымазанное в снегу и земле рыло, и я, можно сказать, вижу над его головой огромный знак вопроса. Его кабаний мозг не находит никакого ответа, и животное вихрем бросается наутек, но, поскольку берега очень крутые, ему не остается ничего другого, кроме как бежать по льду реки. Мои собаки — подобно коту, преследующему мышь, — бросаются вдогонку за этой большущей свиньей весом в две сотни килограммов. Я позволяю им это делать, любуясь стремительным бегом великолепного старого кабана. Лишь бы только он продолжал бежать, потому что если он вдруг решит вступить в схватку с собаками и пустить в ход свои острые как бритва клыки, то у нас могут быть потери. Однако кабан не замедляет бега. Когда один из склонов становится менее крутым, кабан резко сворачивает в сторону и взбирается по нему, чтобы наконец-таки удрать от этой — как он, наверное, думает — стаи волков, которая преследует его и уже приблизилась на опасное расстояние… Я с трудом останавливаю упряжку и фотографирую взбирающегося вверх по склону кабана карманным цифровым фотоаппаратом. Мне слышно, как он пыхтит. Наконец он исчезает в полумраке небольшого хвойного леса у основания великолепных скал охрового цвета, которые удивительно красиво смотрятся на фоне лазурно-голубого неба.

Наше продвижение вперед не всегда можно назвать идиллическим, поскольку многочисленные участки льда, снежной слякоти и торосов требуют повышенной бдительности. Однако Мивук и Бюрка совершают подвиги. У них хорошо получается издалека замечать такие опасные зоны и, проявляя инициативу, выбирать хорошие варианты даже без вмешательства с моей стороны.

Мы движемся три дня подряд, преодолевая более восьмидесяти километров в день, и в конце концов прибываем в деревню Бургант, возле которой река начинает заметно расширяться, покрываясь все бóльшим количеством торосов.

Я устраиваю себе день отдыха в этой маленькой деревне, где насчитывается всего три сотни жителей и которая живет исключительно за счет производства палочек, которыми китайцы пользуются вместо вилок во время приемов пищи. Вся экономика деревни держится на одной фабрике, изготавливающей несколько миллионов таких палочек в неделю, используя древесину сосен и берез, стволы которых привозят сюда на огромных прицепах непрерывным потоком. У входа на фабрику лежат огромные груды бревен. У выхода с фабрики — необъятные кипы картонных коробок, которые будут отправлены в Китай, в них лежат тысячи пар деревянных палочек. Раньше пара палочек могла «выдержать» несколько месяцев, прежде чем ее, потертую или поломанную, меняли на другую. Теперь, в эпоху сверхпотребления, начавшуюся в Китае, в котором процент экономического роста выражается двузначной цифрой, пара палочек зачастую используется лишь один раз, а затем ее выбрасывают в мусорный ящик одного из бесчисленных ресторанов или в мусорное ведро в домашней кухне. Раньше фабрика изготавливала несколько сотен пар палочек и использовала для этого труд двадцати человек, а древесина доставлялась из ближайших лесов, где деревья рубили с этой целью в небольших количествах. Теперь на фабрике работают сто двадцать человек. Близлежащие леса исчезли: их попросту полностью вырубили в радиусе десятков километров (в чем я смог лично убедиться, подъезжая к деревне), а спрос на палочки продолжает возрастать. Фабрика будет развиваться и увеличивать объемы производства до тех пор, пока не перестанет быть рентабельной из-за того, что древесину придется возить на грузовиках издалека. Поэтому тогда будет создана другая фабрика, но уже в каком-то ином месте — там, где еще есть леса. И так далее. То же самое происходит и с большинством других источников сырья, которые истощаются довольно быстро. Я попросил разрешения посетить эту фабрику. Гигантская печь, в которой сжигаются древесные отходы с целью обогрева домов деревни, похожа на голодное чудовище с неумеренным аппетитом.

Ален и Фабьен тем временем прокладывают тропу, двигаясь впереди меня с опережением в двое суток, и подтверждают, что река находится в хорошем состоянии, пусть даже и приходится все чаще и чаще двигаться по торосам, которые, к счастью, состоят из достаточно объемных и, самое главное, рыхлых глыб льда. Расплавляемые солнцем, края этих глыб очень тоненькие и ломаются под полозьями мотосаней, на которых едут Ален и Фабьен. Однако они продвигаются вперед медленно, со скоростью каких-нибудь шести-семи километров в час, поскольку сани при движении по этим глыбам сильно трясет.

В течение трех дней я получил неприлично большую дозу счастья и запечатлел в памяти огромное количество красивых изображений кабанов, волков (я наконец-таки заметил маленькую стаю из семи особей), оленей и диких баранов, поэтому, чтобы испортить мне настроение, нужно что-то более существенное, чем немного торосов. И хотя остается преодолеть еще более полутора тысяч километров, я уже довольно близок к конечной цели своего путешествия. Эта река впадает в Селенгу, по которой я доеду до российской границы. После того как я пересеку границу, мне придется покинуть эту реку и поехать через небольшую горную цепь по тропе, проложенной одним из друзей Арно на мотосанях аж до озера Байкал. Там я встречусь с сыном, который приедет в сопровождении Дамьена, кинооператора и специалиста по киносъемке, осуществляемой с беспилотного летательного аппарата, и Филиппа Пети, фотографа из журнала «Пари-Матч». Эти двое снимут на кинокамеру и сфотографируют мою упряжку во время ее продвижения по льду Байкала, а также само прибытие в конечный пункт путешествия.

Карта нарисована в моей голове, и я могу увидеть на ней свое движение по местности день за днем. Поскольку приближается март, зима скоро закончится. Хотя температура окружающей среды остается низкой — между двадцатью пятью и тридцатью градусами ниже нуля, она быстро возрастает, как только восходит солнце, и тогда моим собакам становится жарко. Я по максимуму использую утреннюю прохладу для того, чтобы продвигаться вперед, а в самые теплые часы дня устраиваю собакам привал, во время которого они не отказывают себе в удовольствии погреться на солнышке. Это ласковое солнышко практически не расстается с нами вот уже два месяца.

Встав около четырех часов утра, чтобы подготовить собак и покинуть Бургант, я с большим удивлением замечаю, что на небе нет ни луны, ни звезд. Сплошная облачность, поднимается легкий ветерок, срывается снежок. Меня охватывают сомнения. На реке невозможно двигаться по глубокому снегу и торосам, если нет тропы. Проложенная для меня тропа, если пойдет снег, может быстро исчезнуть. Что же делать? Отправиться в путь и попытаться преодолеть как можно большее расстояние, пока тропу еще видно, или же остаться здесь еще на день и попросить своих друзей вернуться и обновить тропу?

Мы отнюдь не опережаем запланированный график движения. Озеро Байкал замерзло позже, чем обычно, и все свидетельствует о том, что условия после середины марта будут плохими, поскольку толщина льда недостаточна и ничто не гарантирует, что солнце не ухудшит его состояние. Я сомневаюсь недолго.

— Собачки! Вперед! Побежали, побежали!

Мое стремление отправиться в путь еще до того, как начался день, и мое взволнованное состояние создают обстановку спешки, которой собаки проникаются на все сто процентов. Они мчатся быстро, как только могут, замедляя, однако, бег каждый раз, когда мы пересекаем многочисленные участки торосов: среди коварных и скользких глыб льда им приходится внимательно смотреть, куда ставить лапы. Снегопад усиливается. На тропе образуется снежный покров толщиной сначала в один сантиметр, затем в два…

— Собачки! Вперед! Вперед!

Снег липкий. Между пальцами на лапах у собак образуются маленькие шарики, которые прилипают к межпальцевой шерсти. Я вынужден остановить упряжку, чтобы надеть на собак ботинки. Я тороплюсь и кричу:

— Быстро! Быстро!

Понимают ли собаки, что нам угрожает? Как ни странно, они ведут себя так, будто понимают, и помогают мне, вытягивая лапы. Мы снова отправляемся в путь. Видимость ограничивается какими-то десятью метрами. Кроме пары, состоящей из Хэппи и Кали, я различаю лишь смутные очертания Квест и Юника. Что касается Бюрки и Мивука, то они исчезли у меня из виду, но я знаю, что они вовсю работают лапами там, впереди. Ветер еще больше усиливается. Не пройдет и часа, как мы перестанем различать тропу. Тогда придется расположиться лагерем на берегу реки и ждать, пока не закончится снежная буря и не вернутся наши первопроходцы. В результате совместных усилий ветра и снега трасса очень быстро исчезает. Однако деловитая Бюрка, незаурядный следопыт, взяла дело в свои руки, а точнее лапы, и упорно движется вперед. Я не могу сказать, чем она руководствуется: ощущает ли она тропинку лапами или же, опустив морду к земле, чувствует ее с помощью обоняния? Как бы там ни было, результат имеет место быть. Пусть даже мы движемся и не очень быстро, но все же продвигаемся вперед. Тем не менее геройство Бюрки тоже имеет предел, и я знаю, что вскоре нам придется остановиться. Я подумываю, а не сделать ли это прямо сейчас, чтобы тем самым поберечь силы собак, ибо они быстро теряют их в борьбе со снегом. Но тут снежная буря ослабевает, и мы продолжаем двигаться вперед. Снег неожиданно вообще перестает идти, ветер стихает. Через несколько километров я с удивлением замечаю, что снова начинает прорисовываться тропа, которая позади нас уже полностью исчезла под двадцатисантиметровым слоем свежего снега. Получается, что снежная буря охватила лишь небольшой участок местности. Здесь, похоже, выпало намного меньше снега, чем в верховьях реки, и это предположение подтверждается по мере того, как мы продвигаемся вперед. Вскоре собаки начинают двигаться со своей «крейсерской» скоростью. К концу дня мы преодолеваем в общей сложности более ста километров, и граница теперь находится от нас всего лишь в двух днях пути…

30

Селенга петляет по местности, которая, по мере того как отсчитываются километры, становится все менее пересеченной. Мы оставили позади сказочные горы, которые я пообещал себе снова увидеть ближайшей осенью. В маленькой деревне, где я провел ночь, я натолкнулся на замечательного парня, который приютил меня и предложил сопроводить к верховью реки Чулуутын-Гол на двух лодках, которые мы могли бы взять напрокат в Улан-Баторе. Встреча была назначена на первое сентября.

Мы движемся быстро, пусть даже и приходится преодолевать значительную часть пути с немалыми трудностями, а именно — двигаясь по торосам. Это утомительно и для собак, и для человека, управляющего санями. Сани постоянно испытывают тряску, и нужно то и дело прилагать усилия для того, чтобы они не перевернулись на бок. Поэтому мне частенько приходится тянуть изо всех сил за рулевую дугу и использовать вес своего тела для удержания равновесия. Что касается собак, то они, будучи вынужденными перепрыгивать через ледяные выступы и куски льда, невольно толкают друг друга, поскальзываются, падают. Иногда у них застревает в трещине во льду лапа или коготь. Но тем не менее они мужественно продвигаются вперед, причем довольно быстро. Лед не везде одинаковой толщины: на некоторых участках он очень тонкий (можно сказать, что его там почти нет). Нам приходится петлять между «ловушками». Да уж, этот участок пути изобилует трудностями, и я воспринимаю его как последнее испытание перед тем, как мы пересечем границу.

Перед тем как провалиться сквозь лед (а со мной такое случалось раньше три раза), обычно имеют место своего рода «предвестники» того, что это вот-вот произойдет: треск льда, который покрывается трещинами и затем разваливается на части; цвет льда, который сам по себе является хорошим индикатором изменений в толщине; необычное поведение собак, которые резко останавливаются и начинают пятиться.

На этот раз ничего подобного не было.

Трах!

И это случилось.

Лед под санями и вокруг них просел, и я погрузился в ледяную воду Селенги. Такого рода происшествие мгновенно переводит меня в состояние раздвоения личности, в котором сознание некоторое время функционирует по-особенному. Я, с одной стороны, очень спокоен и способен обрабатывать поступающую в мозг информацию с удивительной скоростью; с другой стороны, возникает ощущение, что я смотрю на происходящее как бы со стороны, причем вижу, словно в замедленном темпе, все свои поэтапные действия с отчетливостью, позволяющей принимать правильные решения и реагировать быстро.

Информация, которую я анализирую в течение буквально одной секунды, чтобы не совершить какой-нибудь ошибки, которая может стоить мне жизни, включает в себя следующее:

— течение слабое, а потому вряд ли утянет сани, собак и меня под лед и потащит дальше вниз по реке;

— собаки (кроме Вольфа, погрузившегося в воду) находятся на участке льда, который вроде бы крепкий;

— передняя часть саней не ушла под воду. Я должен оставаться в воде, находясь в задней части саней, чтобы удерживать сани в таком положении, пока собаки тянут их вперед;

— на правом берегу растут хвойные деревья, из ветвей которых я смогу развести костер, поэтому именно туда следует немедленно направиться после того, как я выберусь из этой дыры (осталось только как-то умудриться это сделать).

Я громко кричу, но на моих собак и кричать не нужно. Им не нужны ни приказы, ни особые интонации моего голоса, чтобы осознать, насколько серьезна возникшая опасность и как быстро нужно действовать. Они и сами это понимают.

— Впере-о-о-о-о-о-о-о-о-о-од! Впере-о-о-о-од!

Мне повезло: шероховатость льда на данном его участке позволяет собакам как-то цепляться за него когтями. Не на шутку перепугавшись, они развивают невиданную мощность. Этому способствуют мой пронзительный крик и последующие подбадривания.

Собаки не вытаскивают, а буквально вырывают сани из этой дыры! А вместе с ними — меня и беднягу Вольфа, который при этом задевает лапой о край льда и слегка надрезает кожу.

— Джи-и! Джи-и-и-и-и! Мои маленькие собачки!

Бюрка направляется к берегу. Я замечаю, что она начинает сомневаться, следует ли на него взбираться.

— Да, Бюрка! Да!

Она бросается вперед, а вслед за ней и все остальные собаки поднимаются на крутой берег так легко, как будто это всего лишь небольшой бугорок.

— Хо-о-о-о-о-о, собачки!

Поскольку мороз не очень сильный — всего лишь пятнадцать градусов ниже нуля, — я без особой спешки хвалю поочередно всех собак и говорю им подбадривающие слова. Затем уже собираюсь нарубить ветвей деревьев, чтобы развести костер, но передумываю. При такой температуре в этом нет необходимости. У меня в санях имеется водонепроницаемый мешок, в котором лежат запасные сапоги, нижнее белье, носки, теплая подкладка… Я быстренько переодеваюсь, подсушиваю верхние штаны, которые окончательно высохнут уже на мне, и, выставив свою куртку на ветер и солнце, начинаю заниматься Вольфом, накладывая на его рану шов из двух маленьких стежков.

После всего этого мы снова трогаемся в путь. Вольф расположился в санях. Рядом с Дарком я поставил Казана, который чувствует себя неловко и старается бежать по возможности подальше от Дарка. Однако Дарк не обращает внимания на нового напарника и то и дело бросает взгляды назад, на своего товарища, не понимая, почему он не рядом с ним.

— Дарк, Вольф в санях, никуда он не подевался! Не беспокойся.

Однако Дарк тревожится и выставляет свое беспокойство напоказ. Что касается Вольфа, то я просто не знаю, как внушить этому идиоту, что он должен сидеть спокойно и что ему уже ничто не угрожает? При каждом толчке или резком повороте он сжимается с таким видом, словно собирается выпрыгнуть из уютного местечка, в котором я его устроил.

— Успокойся, Вольф! Успокойся!

Напрасные старания. Вольф ведь никогда ничего не понимает! Потеряв терпение, я — к превеликому удовольствию этих двух друзей — снова ставлю Вольфа рядом с Дарком. Нужно видеть, как они лижут друг другу морды, словно влюбленные. Они ведут себя так, будто не виделись целый месяц! Я не переживаю за Вольфа. Наложенные мною стежки крепкие, и рана заживет и в том случае, если он будет бежать. В связи с этой маленькой хирургической операцией я вспоминаю о шве, который наложил во время путешествия со своими товарищами на лошадях. Ален разрезал себе внутреннюю часть ладони аж до кости, причем по всей ширине. Мы продезинфицировали рану водкой и выпили несколько колпачков во время операции, длившейся целых полчаса. Мне пришлось сделать с дюжину стежков на ладони. Чтобы проткнуть мозолистую кожу, я был вынужден использовать щипцы, которые применяют, когда подковывают лошадей. Я, конечно, помучился, но в конце концов удалось сделать все лучшим образом. Сейчас шов даже не видно. Я горжусь собой как начинающим лекарем!

Одежда сохнет прямо на мне, покрываясь тонким слоем инея и льда, который я сдираю по мере того, как он образуется. Я не успел замерзнуть, поскольку адреналин, хлынувший в вены потоком огненной лавы, подействовал согревающе. Как бы там ни было, воздух далек от того, чтобы его можно было назвать ледяным. Мне так везло далеко не всегда. В Сибири я провалился под лед, когда температура была почти шестьдесят градусов ниже нуля. В подобном случае крайне необходимо суметь развести костер менее чем за две минуты. Да, именно крайне необходимо, поскольку при сильном морозе одежда, пропитанная водой, превратится в ледяную корку за несколько минут…

Примерно в это же время (я узнаю об этом позднее) Ален и Фабьен тоже проваливаются под лед. Но под ними — четыре метра воды и сильное течение, которое вполне может утащить их за собой. Благодаря быстроте действий Фабьена им удается выбраться, и они отделываются лишь сильным испугом — «ужасным испугом», как признался мне позже Ален, который очень не любит ездить по льду водоемов. Он ненавидит лед, испытывает к нему неприязнь, и лед отвечает ему тем же. Местные жители, узнав о случившемся, примчатся на помощь Пьеру и Арно, вооружившись лебедками и прочим оборудованием, которое необходимо для вытаскивания мотосаней из реки. Пройдет некоторое время, прежде чем нервное напряжение Алена и Фабьена спадет и наши первопроходцы согласятся снова отправиться в путь.

Опасных участков на реке становится все больше и больше. Я тороплюсь пересечь границу и снова оказаться в горах — а значит, на твердой земле, которая, в отличие от реки, не может меня поглотить…

* * *

За десяток километров от границы Алена и Фабьена перехватывают и задерживают местные военные. Их обоих бесцеремонно увозят на какой-то пост и допрашивают отдельно друг от друга в течение четырех часов. Выясняется, что они, сами того не ведая, проникли в район, в котором посторонним лицам находиться категорически запрещено. В результате долгих переговоров и телефонных звонков в посольство и в фирму французского погонщика собачьих упряжек Жоэля Рози, оказывающего нам содействие на территории Монголии, местные власти в конце концов вмешиваются и улаживают инцидент, который уже начал приобретать угрожающие масштабы.

Алена и Фабьена увозят на пограничный пост. Именно через этот пост, находящийся в двух десятках километров от Селенги, мне и моим спутникам разрешено покинуть Монголию со своими собаками и въехать на территорию России, а точнее вернуться туда.

Начальник пограничного поста уже разговаривал по телефону с высокопоставленными российскими чиновниками, стремящимися любой ценой избежать какого бы то ни было дипломатического инцидента, похожего на тот, что произошел со мной в Амурзете. Я знаю из надежных источников, что лично вмешался российский министр иностранных дел. Поэтому мы пересекаем границу без каких-либо затруднений, хотя выполнение формальностей и занимает много времени.

* * *

Селенга «торосизируется». Это слово мы придумали сами.

— Поначалу там имеется ледяная дорога, а затем река сильно торосизируется на протяжении двух десятков километров.

— Серьезные торосы?

— Да, довольно серьезные, но проехать можно. Мы проложили тропу по краям, так как на них лед, как правило, получше, но из-за изгибов реки приходилось частенько ее пересекать.

— Старайтесь прокладывать тропу по прямой линии и по кратчайшему пути.

Вот такие диалоги имеют место между мной и Фабьеном, когда мы разговариваем по телефону. Ален и Фабьен движутся впереди меня с опережением в одни сутки, и это позволяет покрыться ледяной корочкой тропе, которую они прокладывают на мотосанях (они едут на них вдвоем, прикрепив в виде прицепа обычные сани). Без такой тропы, поскольку никаких других не существует, мне было бы невозможно продвигаться вперед, особенно по торосам. Собаки не осилили бы и одного километра. Они ранят лапы о края ледяных глыб, тогда как мотосани разламывают эти края и измельчают ледяные обломки гусеницами.

Торосы могут быть очень разными по своей структуре в зависимости от нескольких факторов, каковыми являются: время, в которое они образовались, толщина кусков льда на настоящий момент, температура окружающей среды, сила течения, глубина воды и география реки, на которой они образовались. Вот эти торосы — весьма особенные, поскольку куски льда в них как бы вонзились один в другой и образовали настоящий ледяной хаос толщиной от пятидесяти сантиметров до метра. Эти куски льда, имеющие толщину от двух до десяти сантиметров, выступают острыми углами вверх, причем снега на этих углах нет, они немного подтаяли на солнце и зачастую могут порезать собаке лапу. Когда тропа пересекает такие ледяные поля, полозья моих саней оказываются как бы на рельсах, с которых практически невозможно свернуть, поэтому я вынужден двигаться по траектории, которую определяю не сам. Сани то и дело застревают, стонут от сильных ударов, которые они получают от торосов, как на боксерском ринге, и постоянно раскачиваются во все стороны, едва не переворачиваясь. Это утомляет, и я частенько начинаю злиться. Безусловно, ни Ален, ни Фабьен не могут «читать» реку так, как умею это делать я, однако я вынужден двигаться по тропе, которую проложили они (по крайней мере, через торосы), хотя зачастую появляются менее опасные, более легкие и более короткие варианты. Иногда на коротких участках я вижу другие тропы, которые проложили на лыжах, мотосанях, автомобиле или даже пешком местные жители, являющиеся по большей части рыбаками, лесорубами или охотниками. Собаки в таких случаях с облегчением переходят на галоп, однако наслаждаться очень быстрым бегом им приходится недолго, поскольку подобные тропы обычно всего лишь соединяют объекты, расположенные неподалеку друг от друга, например соседние лесоразработки. И мы вынуждены возвращаться на торосы.

Впрочем, я мужественно продвигаюсь вперед, утешая себя мыслью, что с каждым преодоленным километром приближаюсь к месту, где покину эту реку навсегда! Следующий, то есть последний, этап данного путешествия пройдет через горы, которые тянутся вплоть до озера Байкал и по нему. По льду этого озера мы — я и мой сын — проедем до острова Ольхон.

Когда уже начинают сгущаться сумерки, я замечаю остров, на котором видны кучи сухих ветвей и стволов деревьев, вырванных с корнями на берегах реки в результате осеннего наводнения. Это означает, что там я смогу без труда развести костер. Я отвязываю собак, и те сначала дурачатся, бегая вокруг меня, а затем начинают поспешно подготавливаться к ночлегу: готовят себе ложе на самых тоненьких из валяющихся на снегу веточек. Они разделяются на группы по две-три собаки, прижимаются друг к другу и становятся похожими на разбросанные вокруг меня большие меховые шары. Позднее, когда я ложусь на свой матрас из еловых ветвей, Бюрка, Камик и Казан подходят к моему спальному мешку. Подходят они очень медленно, настороженно наблюдая за тем, как я отреагирую.

— Идите сюда, собачки! Иди сюда, мой Камик! И ты, Казан… И ты, моя Бюрка…

Почувствовав уверенность, они, виляя хвостами, укладываются рядом и тихонечко тыкаются в меня мордами, напрашиваясь на ласки, а когда я начинаю их гладить, издают тихие звуки, которые означают: «Еще разок погладь! Еще разок…»

Сегодня вечером я — царь.

Ночь прекрасна. Уютно устроившись в спальном мешке на подстилке из ветвей и положив руку на одну из своих собак, я очень долго лежу с открытыми глазами, глядя на звезды.

Я засыпаю рядом со своими четвероногими спутниками через довольно продолжительное время после того, как гаснет костер, — засыпаю со счастливой, умиротворенной, безмятежной улыбкой.

31

9 марта, Сибирь, 19 °C ниже нуля

Когда я покидаю замерзшую Селенгу, сразу же чувствую облегчение.

На последнем отрезке пути торосы тянулись от одного берега к другому, редко оставляя узкие свободные зоны вдоль берегов, которые были очень и очень опасными, потому что разнобой в толщине льда оказывались слишком существенными. Уже в который раз пара Бюрка и Мивук проявила себя наилучшим образом, обходя ловушки и двигаясь по торосам с мужеством викингов, плывущих по бурному морю.

На небольшой земляной площадке, нависающей над Селенгой (от которой я наконец-таки сворачиваю в сторону, чтобы отправиться в маленькое село Таежное), я останавливаю сани, издаю глубокий вздох облегчения и становлюсь перед собачьей упряжкой.

— Браво, Бюрка! Хорошо, Мивук! Ты выдающийся бегун!

Примерно такие слова я говорю и всем остальным собакам, уделяя при этом немножко больше внимания Квест, которая, чувствуя легкую боль в мышцах на левом боку, преодолела этот этап пути, находясь в санях.

— Вот увидишь. Квест, теперь у нас все будет прекрасно!

Деревня, которую я замечаю вдалеке, находится на расстоянии около двух километров от меня на большой травянистой равнине, покрытой тонким слоем снега. Группе в пять десятков школьников, которые следили за ходом моей экспедиции и работали в рамках разработанной нами программы экологического просвещения, разрешили прийти меня встречать. Встреча должна была состояться возле какого-то моста, но этого моста я не нашел, хотя тропа, по которой я ехал, должна была на него вывести. Хаотичность маршрута, проложенного Аленом и Фабьеном, свидетельствует о том, что они заблудились. Мои друзья свернули в какой-то рукав реки, хотя не должны были туда сворачивать, а затем вообще поехали по ее притоку, из которого затем выбрались, но опять заблудились на равнине. Я замечаю возвышенное место и, заехав на него, останавливаюсь, чтобы осмотреться и решить, каким образом смогу добраться до деревни, и, возможно, увидеть мост. Собаки уже почувствовали характерный запах домов и услышали звуки, доносящиеся из деревни, а потому удержать их на месте не так-то просто… Что уж говорить про Дарка, который делает впечатляющие прыжки вверх?

— Дарк, это невыносимо! Ты успокоишься?!

Я терзаюсь сомнениями относительно того, по какому пути следует поехать. Та ли это деревня, которая нам нужна? Как мне поступить?

Я не могу отправиться в эту деревню, не зная, где там остановлюсь, и не имея ни малейшего понятия, есть ли там местечко, чтобы можно было разместить собак. Если они так беспокойно ведут себя сейчас, то наверняка станут попросту неуправляемыми среди коров, баранов и прочих домашних животных. Уж лучше мне подождать. Арно, который вроде бы должен находиться в деревне или же возле мифического моста вместе со школьниками, в конце концов узнает о том, что я здесь. Поскольку Дарк лает, как ошалелый, а упряжка вместе со мной и санями располагается на видном месте, нас наверняка скоро заметят.

И в самом деле, не проходит и пяти минут, как ко мне едет по равнине какой-то автомобиль.

В нем сидит Арно. Широко улыбаясь, он машет рукой, не меньше меня радуясь нашей встрече.

— Гениально! Школьники тебя ждут.

Мы немедленно организуем встречу на берегу маленького озерца, на которое нам указывают жители деревни, сопровождающие Арно, и которое находится к западу от деревни. Мы просим по телефону, чтобы автобус со школьниками поехал туда. Таким образом, мы сможем уделить школьникам больше времени и у них будет предостаточно возможностей поразглядывать ездовых собак. Вместе со школьниками приедет и группа взрослых, тоже желающих взглянуть на собак.

Встреча длится два часа и проходит в доброжелательной атмосфере. Молодые энтузиасты гладят и фотографируют моих собак. Некоторые из подростков узнают их и называют клички. Они стали им знакомы после того, как эти школьники начали отслеживать мое путешествие с помощью Интернета и «Фейсбука» — так, как это делают тысячи детей во французских школах вместе со своими учителями. Кстати, жители деревни проводят под открытым небом небольшую торжественную церемонию встречи: группа людей в праздничных костюмах танцует, поет и угощает меня стаканом водки и традиционным караваем (нужно отломить кусочек и, ткнув им в солонку, съесть).

В деревне уже все подготовлено. Жилые помещения для нас и огороженное место для собак предоставляются в наше распоряжение министерством чрезвычайных ситуаций, которое в последующем будет обеспечивать мою безопасность на озере Байкал.

* * *

Нам осталось преодолеть около сотни километров, прежде чем мы окажемся в Таежном. За этим маленьким селом начинается проложенная охотниками тропа, которая пересекает горы, отделяющие меня от Байкала. Есть несколько вариантов того, как туда добраться. Как обычно, мнения по этому поводу очень сильно разнятся, и это мешает мне быстро принять решение.

— Ты должен поехать по реке. Тропа в прекрасном состоянии, и ты сможешь доехать по ней аж до села. А на дорогах, которые ведут в то село, снега либо мало, либо нет вообще.

Еще одно мнение:

— Главное — не выезжай на реку. Она во многих местах не покрыта льдом, и тропы на ней никакой нет. Никто сейчас не ездит по реке. Поезжай по дороге, которая проходит севернее. Она, правда, длиннее, чем та, что южнее, но на ней, по крайней мере, есть снег.

Третье мнение:

— У тебя нет выбора. Нужно ехать по самой короткой дороге — той, что проходит южнее. Дорога, которая севернее, сейчас закрыта, ее полностью разбили осенью грузовики. По ней невозможно ехать.

— А по реке?

— Начало реки — в хорошем состоянии, а затем уже похуже… Но ты можешь проехать по тропе, которая пролегает по берегу параллельно реке.

И так далее и тому подобное. Как же мне поступить?

Единственное решение проблемы я вижу в том, чтобы провести разведку. Именно это немедленно и делают мои друзья.

Благодаря им уже через пять часов у меня появляется реалистическое видение ситуации. Наилучший выход — воспользоваться несколькими маршрутами: сначала проехать километров тридцать по дороге, затем — по реке, потом — по тропинке, тянущейся по берегу вдоль реки и сливающейся километрах в двадцати от Таежного с дорогой, проходящей севернее и покрытой снегом.

Именно так я и поступаю на следующий день. Мы отправляемся в путь еще затемно, чтобы максимально использовать утреннюю стужу, являющуюся для нас благоприятной. И в самом деле, мои собаки бодренько бегут рысью со скоростью более восемнадцати километров в час. Мы добираемся до удивительно живописной реки и мчимся по льду аж до полудня. Около двенадцати часов дня, остановившись под высокой двухсотлетней сосной на ярком солнышке, я устраиваю себе и собакам привал, чтобы восстановить силы.

Дальнейшее движение по выбранному маршруту меня попросту очаровывает, поскольку лесная тропа оказывается идеальной, пусть даже я и сворачиваю случайно на второстепенную тропинку, в результате чего приходится возвращаться, и это добавляет к моему пути лишние двадцать километров.

Мы врываемся в маленькое село Таежное, насчитывающее не больше двух десятков деревянных домов. В этом селе в мое распоряжение предоставляют небольшую отдельно стоящую избу. Все дети села приходят на меня поглазеть и помочь поухаживать за собаками. В этот же день Ком, мой десятилетний сын, вылетает из Франции вместе с Дамьеном, кинооператором и специалистом по киносъемке, осуществляемой с беспилотного летательного аппарата. Мы встретимся через три дня по другую сторону гор, в Бабушкине. Стоит только об этом подумать — и слезы счастья подступают к моим глазам, затуманивая взор.

* * *

Тропа, которую проложили два охотника из Бабушкина на своих мотосанях «Буран», не просто идеальная. Она божественная. Это тропа, о которой ни один погонщик собачьей упряжки не осмеливается даже мечтать. Она пересекает обширный гористый район, почти не освоенный, куда никто не осмеливается наведываться зимой. В этом районе весьма разнообразный рельеф. Обширная местность покрыта великолепными лесами, состоящими из осин, хвойных деревьев, гигантских сосен и немногочисленных березок, белая кора которых блестит на солнце. В этом хорошо сохранившемся биотопе имеется многочисленная и разнообразная фауна, и мои собаки с восторгом принюхиваются к запахам диких животных, недавно пересекавших тропу, по которой мы движемся.

И тут вдруг я замечаю вдалеке, в углублении длинного спуска, двух лосей — самку и ее годовалого малыша, который, наверное, весит уже больше ста килограммов. Они стоят прямо посреди тропы, по которой, должно быть, шли, объедая почки на растущих вдоль нее кустах. По обе стороны от тропы снег лежит очень толстым слоем. Если эти тяжелые животные бросятся в такой снег, то в буквальном смысле слова увязнут в нем. Поэтому лоси, осознавая свою слабую сторону, предпочитают использовать и поддерживать в нормальном состоянии собственные тропы или же тропы, проложенные людьми, например лесорубами или охотниками.

Собаки мчатся во весь опор, и мы стремительно приближается к лосихе и ее детенышу. Лосиха, наверное, весит килограммов четыреста и выглядит очень внушительно, когда выпрямляется, чтобы получше нас рассмотреть.

Неожиданная встреча с дикими животными всегда вызывает приятные эмоции, но сейчас радость очень быстро трансформируется в тревогу. Почему лосиха не пустилась наутек после того, как увидела нас?

Я знаю ответ. Она принимает нас за стаю волков, которые вышли на охоту, и понимает, что единственный шанс спастись от нависшей над ними опасности заключается в том, чтобы встретить ее лицом к лицу и ни в коем случае не обращаться в бегство. Она бы быстро устала, передвигаясь в глубоком снегу, оказалась бы пленницей этого снежного моря и утратила бы возможность использовать свое самое эффективное оружие — ноги с остроконечными копытами, которыми может с высокой точностью ударить волка по голове и раскроить даже самый крепкий череп.

Я знаю, каким грозным является это оружие. Очень многие погонщики упряжек теряли своих собак — иногда много собак — в ходе подобных встреч. Одному из них даже пришлось вступить в схватку с лосем и уложить его топором после того, как тот прикончил пятерых собак из его упряжки!

— О господи!

Пятьдесят метров…

Тридцать метров…

— Хо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

Я кричу собакам, пытаясь заставить их остановиться, и надавливаю всем своим весом на тормоз, но они продолжают мчаться вперед. Они похожи на котов, перед которыми вдруг появилась мышь.

Все происходит очень быстро.

Двадцать метров…

Столкновение кажется мне неизбежным, когда лосиха вдруг делает гигантский прыжок в сторону, стремительно убегает вверх по склону и исчезает в зарослях. Лосенок моментально следует ее примеру. Мои крики, похоже, заставили ее изменить решение. Где-то в примитивном мозгу животного, должно быть, загорелся огонек тревоги, информирующий, что эти волки уж больно какие-то странные.

Мы были очень близко от нее. Бюрке и Мивуку оставалось лишь с десяток метров до «добычи», и теперь я не могу их сдержать. Обе головные собаки сворачивают в сторону и бросаются вверх по склону вдогонку за лосями, увлекая за собой других собак и сани, которые застревают в зарослях кустарника, причем после того, как я падаю с них на бок. Я барахтаюсь в снегу, безмерно радуясь тому, что удалось так легко отделаться и что все мои десять собак остались живы. Все могло закончиться гораздо хуже. Собаки же воют во всю глотку, выражая свое разочарование по поводу того, что не смогли догнать лосей.

У меня уходит немало времени на то, чтобы привести все в порядок, и мы снова отправляемся в путь. Собаки мчатся по весь опор. Они все еще взволнованы и наверняка надеются, что нечто подобное повторится. Я же надеюсь, что нет…

Поскольку эта дорога зимой не используется, нагруженные снегом ветки кустарников опускаются аж до земли, образуя иногда настоящие заграждения, и те два охотника из Бабушкина преодолевали их на своих мотосанях, срубая отдельные большие ветки. Однако их осталось еще много, и мне часто приходится увертываться, поскольку при столкновении они вполне могут сбить меня с ног. Собаки стремительно мчатся по такой местности, которая для них, вообще-то, привычна, и преодолевают препятствия с ошеломляющей легкостью. Сто километров чистого счастья, которое хотелось бы продлить, если бы меня на берегах озера Байкал не ждала замечательнейшая встреча — встреча с сыном. Встреча, которую я ждал очень и очень долго.

Мы движемся от одного перевала к другому по бассейну самого большого озера в мире. Возраст этого озера — тридцать миллионов лет. Я неожиданно замечаю его вдалеке благодаря небольшому просвету между деревьями, представляющему собой покрытую лишайником поляну в лесу. Огромная водяная гладь бело-голубого цвета, которая окружена горами и в которой отражается солнце.

— Собачки! Мои собачки! Йау-у-у-у-у-у-у-у-у! Мы добрались до него! Мы добрались до него, мои собачки!

Чувствуют ли они мою радость и мое волнение? Я могу без тени сомнения заявить, что чувствуют!

32

Само собой разумеется, я прибываю в следующий промежуточный пункт своего путешествия намного раньше запланированного времени. Задолго до того, как на железнодорожной станции сообщают о прибытии поезда, я уже стою на маленьком перроне в городе Бабушкине, чтобы встретить своего сына. Полчаса ожиданий кажутся мне вечностью. Я волнуюсь, и эмоции буквально переполняют меня, когда я слышу гудок приближающегося поезда…

Еще толком не проснувшийся Ком падает в мои объятия, и мы в течение нескольких долгих секунд стоим, не в силах ничего сказать. Да и зачем что-то говорить?

Когда первые моменты столь долгожданной встречи проходят и я вытираю набежавшие на глаза слезы. Ком первым делом спрашивает про собак:

— Где они?

Мы незамедлительно идем к ним. На берегу ручья нас ждет маленькая двухместная палатка, оборудованная дровяной печкой из тонкого листового железа. Там же, на берегу ручья, в рощице, расположенной неподалеку от деревни, я оставил собак. Мы проводим вдвоем с сыном незабываемый вечер, о котором будем вспоминать еще долго. Ком крутится возле собак, ухаживая за ними под моим руководством. Улегшись спать, он вдруг встает в одиннадцать часов и отправляется, несмотря на усилившийся мороз, к собакам, потому что «забыл пожелать им спокойной ночи»! Он должным образом делает это при свете фонаря, не забывая никого, но уделяя все-таки немножечко больше внимания и ласк Мивуку.

На следующий день, прежде чем бросить вызов бескрайним просторам озера Байкал, на котором я уже проанализировал состояние льда (много трещин и торосов), я решаю устроить на тропе, по которой мы промчались накануне и которая абсолютно безопасна, что-то вроде разогревающего пробега. Ком тренировался вместе со мной в Веркоре, но не практиковался вот уже полгода, а потому его необходимо «поднатаскать».

Сегодня удовольствие от стремительного движения по тропе я разделяю не только со своими собаками, но и с сыном. Собравшись совершить пробег километров в тридцать, мы промчались в общей сложности аж семьдесят километров, поскольку никто из нас — ни он, ни я — не хотел заканчивать это замечательное времяпрепровождение. Если есть дни, которые мне хотелось бы помнить до последнего момента своей жизни, то это был, несомненно, один из таких дней!

Ком разместился между моим туловищем и руками, держащимися за рулевую дугу саней. Он стоит на обоих полозьях, в непосредственной близости от тормоза, которым может пользоваться, чтобы контролировать по моему указанию скорость собак и облегчать преодоление трудных поворотов. Онничего не забыл, и в нем быстро восстанавливаются рефлексы юного погонщика собачьей упряжки под умиленным и — нужно это честно признать — немного ребяческим взглядом его папочки.

Мы уже готовы осуществить свою мечту — совместно преодолеть последний этап моего путешествия, насчитывающий более четырехсот километров, по озеру Байкал, о котором некоторые люди говорят, что он является седьмым чудом света.

Однако совсем о другом мне говорят сотрудники министерства чрезвычайных ситуаций, направленные российскими властями, чтобы обеспечивать нашу безопасность. Они предупреждают меня о многочисленных опасностях. Опасности эти — серьезные, потому что в этом году озеро замерзло со значительным опозданием и каждый день в покрывающем его льду образуются новые трещины, иногда гигантские. Некоторые из них достигают десятков километров в длину при ширине в несколько метров.

В течение всей зимы сибиряки ездят по льду Байкала, если нужно перебраться с одного берега на другой, и это позволяет не делать огромного крюка, объезжая озеро с юга. Тем не менее главная опасность исходит от трещин, о существовании которых зачастую никто даже не подозревает и которые очень трудно обнаружить заранее: в результате понижения температуры ночью на поверхности воды образуется тонкая ледяная корочка, маскирующая трещину и создающая иллюзию того, что поверхность озера равномерно покрыта льдом толщиной около восьмидесяти сантиметров. Автомобили проваливаются в такие трещины, и у их пассажиров и водителя есть лишь несколько секунд на то, чтобы выскочить из автомобиля, прежде чем он погрузится в воду и опустится на дно озера. Поэтому все шоферы ездят с молотком, привязанным к запястью или прикрепленным к щитку приборов — так, чтобы до него можно было легко дотянуться. С помощью молотка они могут разбить стекло и выбраться из машины, тогда как выскочить из нее через дверцы, придавленные льдом и давлением воды, невозможно. Те, кому повезет больше и кто действует очень быстро, успеют выбраться из автомобиля до того, как он погрузится в воду. Остальным приходится делать это сразу же после погружения. В таких случаях необходимо выбраться из машины до того, как она погрузится слишком глубоко, и всплыть в проломленной во льду дыре. Если температура воды около нуля, то это не так-то легко.

Вчера произошло четыре инцидента подобного рода. К счастью, всем удалось спастись, кроме одной собаки…

Не очень-то утешительно, тем более что мы поедем отнюдь не вдоль берега. Нам необходимо пересечь Байкал в его самой широкой, самой глубокой и, следовательно, самой опасной части. Я всячески стараюсь успокоить своих собеседников. Я знаю лед очень хорошо. Он — мой самый дорогой партнер.

Меня будет сопровождать автомобиль УАЗ, в котором будут находиться Филипп Пети (фотограф, о котором я уже упоминал) и бригада телеканала «М6», состоящая из Маню и Дамьена. За руль сядет Саша, живущий здесь, на берегу озера. Он станет прокладывать путь, регулярно проверяя толщину льда и выискивая трещины. Саша будет петлять между трещинами и между торосами, покрывающими иногда большие пространства. На некоторых участках — там, где условия окажутся слишком опасными, — Ком сможет пересаживаться в автомобиль. Шофер поклялся, что если возникнет какая-нибудь проблема, то он, покидая машину, непременно вытащит из нее моего сына. Ком не осознает в полной мере, насколько серьезна угрожающая ему опасность, и слушает меня не очень внимательно, когда я ему втолковываю:

— Держись все время рядом с Сашей и делай все, что он тебе скажет.

— Но я не хочу ехать в автомобиле! Я хочу быть с тобой и с собаками.

— Так оно в основном и будет, но есть очень опасные участки. Там ты будешь пересаживаться в УАЗ.

— Но там же совсем не опасно. И я ничего не боюсь, особенно когда нахожусь рядом с тобой.

— Да, я знаю. Все малыши верят, что с ними никогда ничего плохого не случится и папа сможет защитить их от чего угодно.

— Я не малыш!

— Нет, не малыш. Ты большой маленький мальчик, которого я люблю, и именно поэтому не позволю тебе рисковать.

— Хорошо, договорились.

Я прекрасно вижу, что не очень-то убедил сына, но у него нет другого выбора, кроме как послушаться меня.

Ужасный ветер дует над озером Байкал, когда я готовлю своих собак. Это ветер со снегом — теплый и вызывающий тревогу. Уж если не везет — так не везет!

— Мы все равно поедем, да, папа?

— Да, попытаемся, но если ветер будет слишком сильным, то собаки не смогут держаться на льду, и тогда придется повернуть назад или добраться до берега и подождать.

— О нет!

— Тебе же не хочется, чтобы с собаками случилось что-нибудь плохое?

— Конечно же нет! Хорошо, если ветер усилится, то остановимся!

После почти двух месяцев практически постоянной хорошей погоды ее ухудшение кажется мне чем-то невероятным. Я ведь, можно сказать, уже уверовал, что больше не увижу на небе снеговых туч. Одевшись потеплее, потому что при сильном ветре намного холоднее, чем при сильном морозе, мы отправляемся в путь. УАЗ едет впереди нас с опережением, которое позволяет водителю выискивать безопасный маршрут, но при этом я не теряю его из виду даже в такую снежную бурю. Возле берега много торосов, включающих в себя дрейфовавшие ранее льдины, которые накопились осенью в некоторых зонах, а затем стали «пленниками» в результате образования ледяных заторов. Мы с трудом продвигаемся в этом хаосе льда, но собаки проявляют непоколебимое мужество и неуклонное желание выйти победителями в схватке с природой. Или они чувствуют, что приближается конец этого путешествия, и потому так рьяно рвутся вперед?

Снегопад прекращается, и теперь мне видно намного дальше, однако ветер усиливается. Отдельные его порывы достигают скорости восемьдесят километров в час и едва не сбивают собак с ног. Иногда они падают, если мы оказываемся на голом льду. А по мере того как мы удаляемся от берега, чтобы обойти торосы, заснеженных участков становится все меньше.

Возникает дилемма относительно того, чему отдать предпочтение — торосам или голому льду.

Голый лед менее опасен. Кроме того, УАЗ, в который в конце концов пересел Ком, не может проехать по некоторым слишком «густым» торосам.

Несколько раз, когда порывы ветра в буквальном смысле слова укладывают собак на лед, я начинаю задумываться, а не повернуть ли к берегу. Сани, терзаемые ветром, скользят как попало и оказываются иногда в абсолютно нелепых положениях. А еще они периодически толкают Дарка и Вольфа, и я не могу этому воспрепятствовать. Это целое море голого льда, на котором удерживаться на ногах — уже сама по себе нелегкая задача. Как при таком ветре собаки еще умудряются продвигаться вперед?

Мы едва преодолеваем за четыре часа тридцать километров, тогда как планировали преодолеть восемьдесят, двигаясь по восточной части Байкала до монастыря, в районе которого намеревались на следующий день попытаться пересечь озеро.

Иногда мы въезжаем в зоны, на которых лед, будучи более зернистым, удержал на себе снег. Это своего рода передышка для собак, поскольку бежать им становится намного легче. Я в таких случаях беру Кома к себе на сани, и он едет на них до следующего опасного участка, перед которым опять пересаживается в УАЗ. Меня, правда, отнюдь не охватывает благодушие, когда я вижу, как он исчезает внутри автомобиля, который петляет между торосами, перескакивает, резко увеличив скорость, через некоторые трещины, останавливается, маневрирует… Мне невольно приходит в голову мысль, что только отец и мать отдали бы, не задумываясь, свою жизнь в обмен на жизнь их ребенка. Какой будет реакция Саши в случае возникновения серьезной проблемы, если ему придется принимать решение за одну секунду? Каким бы честным он ни был, не окажется ли инстинкт самосохранения сильнее обещания первым делом спасти Кома?

Поэтому я беру Кома к себе на сани чаще, чем следовало бы. Собаки трудятся, как проклятые, и я тоже. Метель продолжается, и в ушах у меня уже постоянно гудит из-за того, что я слышу завывания ветра.

— Прекрасно, собачки!

Остается не больше трех десятков километров по прямой, но мы делаем столько крюков, что наверняка придется преодолеть сорок, а то и все пятьдесят.

У меня сердце кровью обливается при виде собак, которым приходится тащить сани в таких сложных условиях, и я благодарю небеса, когда чувствую, что ветер начал понемногу ослабевать. Иногда нам попадаются красивые заснеженные участки, позволяющие совершить несколько рывков вперед. Вскоре я уже замечаю впереди колокольню. Она, безусловно, еще очень далеко, но ее все-таки уже видно, и этого вполне достаточно для того, чтобы иметь основание подбодрить собак, начавших проявлять признаки усталости. Я называю поочередно их клички и подбадриваю каждую в отдельности.

Когда мы врываемся во двор монастыря, где проведем ночь в недоступном для ветра месте, я не могу удержаться от мысли, что лишь немногие ездовые собаки смогли бы сделать то, что совершили сегодня мои. И я этим горжусь. Очень горжусь.

На достижения моих собак повлияли три фактора.

Первый — физическое состояние. Оно определяется природными данными, в том числе на уровне генов, и проведенными тренировками. На уровне генов мои собаки представляют собой нечто особенное, а тренировал я их, начиная с первых недель жизни, очень серьезно, по образцу тренировок атлетов высокого уровня.

Второй фактор — опыт. В ходе данной экспедиции они сталкивались с такими разнообразными ситуациями и трудностями, с какими лишь немногим ездовым собакам доведется встретиться в жизни. Во всяком случае, тем собакам, которые проходят «классические» тренировки на «собачьих тропах».

И наконец, самое важное: все, что делают мои собаки, они делают из любви ко мне.

Вспоминается случай, который произошел с моей невероятной головной собакой по имени Вульк. Это было во время съемок фильма «Последний зверолов». Собачья упряжка зверолова — моего друга Нормана — была на самом деле моей. Поэтому собаки подчинялись не столько этому актеру, который их тренировал, сколько режиссеру-постановщику, кем являлся я, и это давало большое преимущество.

В тот день мы должны были снять сложную сцену, которая очень эффектно вписывалась в фильм и в которой сани, начав соскальзывать в сторону, падают вместе с собаками в пропасть. Моя бригада «рабочих сцены», специализирующихся на съемках в высокогорье, соорудила целую систему, позволяющую удержать сани в самый последний момент, когда они оказываются вместе с собаками в состоянии неустойчивого равновесия, — подобно автомобилю, передняя часть которого балансирует над пропастью. Норману при этом предстояло изо всех своих сил тянуть назад сани и собак, уже почти свалившихся в пропасть.

— Но собаки наверняка не захотят туда бежать. Они-то ведь не знают, что специальная веревка не позволит им упасть.

— Они сделают это… потому что я попрошу их это сделать, — ответил я оператору, который (вполне обоснованно!) удивился такому заявлению.

Я тогда пошел к Вульку и долго объяснял ему, что мы намереваемся осуществить. Вульк, конечно же, ничего из моих объяснений не понял, однако цель данного разговора заключалась в том, чтобы заставить его понять всю важность текущего момента, а заодно и подбодрить. Я также подвел его к краю обрыва — туда, куда ему придется во время съемок побежать, чтобы мы могли отснять нужный эпизод. Там, на краю обрыва, я долго его гладил, а он встревоженно смотрел на обрыв, оценивая, насколько тот опасен.

— Он никогда туда не побежит, — дружно заявила съемочная бригада.

Я предпринял первую попытку, и… И все произошло именно так, как я себе это представлял.

Вульк, будучи умной собакой, сделал в максимальной степени то, что счел возможным в данных условиях сделать, прекрасно понимая, что мое намерение заключается в том, чтобы заставить его побежать как можно левее.

— Нет, Вульк, йап! Йап еще!

Вульк остановился, взглянул на обрыв, а потом долго смотрел на меня. Я размеренным и очень спокойным голосом произнес:

— Да, мой Вульк, йап.

Он захотел услышать это от меня еще раз, чтобы убедиться, что никто из нас двоих не ошибся (он — в понимании этого странного приказа, а я — в оценке связанных с его исполнением рисков).

Затем, сдавшись, Вульк подарил мне самый лучший подарок из всех, какие только могут быть. В своем слепом доверии ко мне он направился туда, куда я его попросил. Сани зависли над пропастью, веревка их удержала, и со баки, спасенные Норманом от смертельного падения (веревку в кадре, разумеется, видно не было), подарили фильму замечательный эпизод.

В глазах «рабочих сцены», ставших свидетелями того, что произошло между мной и Вульком, я увидел слезы.

— Невероятно! — ошарашенно повторял кто-то из них.

Да, этот пес был невероятен.

Как сегодня были невероятными Бюрка и Мивук, которые вели за собой упряжку по этому отвратительному льду, причем в снежную бурю, только потому, что я попросил их это сделать. Такая самоотверженность трогает меня до слез.

33

Этот участок пути вызывает у меня тревогу.

Шестьдесят километров по прямой от одного берега к другому, однако километров этих будет по меньшей мере восемьдесят, если учесть крюки, которые мы будем вынуждены делать, чтобы обогнуть трещины и торосы.

Не далее как вчера два автомобиля УАЗ проехали по льду, и все обошлось благополучно.

Погода — великолепная, ветер утих еще на рассвете, и денек обещает быть спокойным.

— Бюрка, Мивук! Это наш последний большой этап. Как только мы окажемся на той стороне, можно будет считать, что мы победили.

Ком осматривает всех собак, а особенно тщательно — свою. Когда родился Мивук, я сказал, что этот щенок будет принадлежать ему, и Ком гордится тем, что у него есть собственная ездовая собака. По правде говоря, есть чем гордиться.

Некоторые из монахов и послушников присутствуют при нашем отъезде, однако большинство из них отправляются из церкви в свои убогие кельи, не обращая ни малейшего внимания на то, что здесь происходит. Им, по-видимому, не разрешают интересоваться мирскими делами. Они идут медленно и, судя по еле заметному шевелению губ, шепчут молитвы, которые произносили уже тысячи раз. Прошлой ночью мы с Комом спали в комнате с одним из послушников, которому «возбраняется» с нами разговаривать и который вставал каждые два часа, чтобы помолиться. Он и восемь других послушников должны через несколько недель дать обет послушания, целомудрия и бедности. Согласно церковным требованиям, досужие разговоры и все прочие «забавы» мешают сосредоточить внимание на мыслях о Боге. Монахам надлежит кушать необильную и простую пищу, спать поменьше, неустанно молиться и предаваться духовному созерцанию. И ничем другим не заниматься… В четыре часа утра монах, держащий в руке колокольчик, прошел по коридорам и возвестил с его помощью об обедне с певчими, на которой должен присутствовать весь монастырь и которая длится больше двух часов. Когда я спросил Кома, привлекает ли его монастырская жизнь и хочет ли он, чтобы я оставил его здесь, он молча посмотрел на меня взглядом, из которого стало понятно, что его гораздо больше привлекает жизнь погонщика собачьей упряжки, чем жизнь в монастыре.

Я признаю, что в выборе этих людей есть что-то поразительное. Нужно быть глубоко верующим, чтобы согласиться на лишения и отказаться от мирской жизни, полной удовольствий. Уважение к таким людям всегда смешивается с возникающими многочисленными вопросами. Вопросами, которые мои дети задали нашему дальнему родственнику, ушедшему в монастырь Сен-Бенуа-сюр-Луар, к которому мы однажды приехали в гости. Я не могу не вспомнить о безмятежности, которая чувствовалась в этом монахе, отошедшем от мирских дел и живущем скудно, но насыщающем себя духовной пищей.

Чтобы покинуть монастырь, нужно проехать под аркой и сделать длинный поворот на дороге, засыпанной крупной галькой и совсем не покрытой снегом. Дорога эта ведет к Байкалу, находящемуся на расстоянии двух сотен метров. Я договорился с Комом, что встречусь с ним на озере, поскольку участок пути до озера — довольно опасный.

И в самом деле, мои собаки пытаются вписаться в поворот на высокой скорости, и сани очень сильно заносит в сторону, пока один из полозов не ударяется о большой камень. Я падаю с саней на землю, но продолжаю держаться за них, потому что, если я их отпущу, одному Богу будет известно, во что они еще могут ударить — может, в моих собак… Собаки, продолжая бежать, тащат вниз по склону сани и меня, лежащего на земле. Несколько камней, выступающих из земли, пересчитывают мне ребра. Я кричу собакам, пытаясь заставить их замедлить бег, но они, увлекаемые порывом и крутизной спуска, не могут остановиться.

Как я умудрился не пораниться?

Это для меня тайна. Арно, который присутствовал при этом падении и последовавшими за ним событиями, тоже недоумевает.

У погонщиков собачьих упряжек, наверное, имеется какой-то свой бог, который их оберегает.

Никогда — ни в одной из моих экспедиций — со мной не случалось так много серьезных падений, и, откровенно говоря, я не знаю, как до сих пор умудрился ничего не сломать. Я, безусловно, человек довольно ловкий, даже очень ловкий, и это компенсирует мою недостаточную физическую силу. У меня также выработались очень ценные рефлексы, которые базируются на большом опыте и позволяют очень быстро совершать действия, позволяющие спасти себя и собак, в частности, моментально принимать положение тела, позволяющее избежать телесных повреждений, однако это не дает исчерпывающего объяснения…

Мне везло. Очень сильно везло. В этом у меня нет никаких сомнений, ибо я несколько раз находился буквально на волоске от серьезных неприятностей.

Остается еще три дня. Тихий внутренний голос говорит мне: «Николя, не шути со своим везением. Во всяком случае, когда дело касается Кома».

Озеро Байкал, покрытое льдом, сегодня представляет собой великолепное зрелище, которое усиливается ярким солнцем, заставляющим лед сверкать и переливаться. Собаки храбро бросились на эту скользкую поверхность, которую они ненавидят. Ком находится рядом со мной, поэтому я стараюсь быть предельно сосредоточенным и не отрываю глаз ото льда, на котором каждая трещина и каждое изменение цвета или структуры дают информацию, которую я анализирую, чтобы выбрать правильный маршрут.

Бюрка и Мивук, занимая положение во главе упряжки, четко выполняют мои приказы. С такой великолепной упряжкой на этом голубоватом льду возникает ощущение, что я играю произведение Моцарта на первоклассной скрипке.

Если лед гораздо меньше, чем снег, подходит для езды на собачьей упряжке, то он хотя бы очень приятен для глаз, а особенно здесь. Вода этого озера славится своей чистотой, и это ледяное зеркало, прозрачное, как кристалл, и покрытое многочисленными трещинами, поверхности которых отражают свет, как призмы, является одой красоте мира. К красоте ледяного покрова Байкала добавляется красота гор, которые окружают это самое глубокое в мире озеро (более тысячи шестисот метров). Замерзший Байкал похож на огромный бриллиант в оправе из гор коричневого, охрового и серого цвета, к которому добавляется зеленый цвет лесов на горах.

— Как красиво!

Ком ошеломлен. Он очень чувствителен к красоте пейзажа и игре света (что довольно необычно для ребенка его возраста). Мне хотелось бы любоваться этой красотой так же непринужденно, как это делает он, без груза, который сейчас давит на мои плечи, а именно без переживаний по поводу того, что лед под санями в любой момент может просесть.

УАЗ едет далеко впереди нас — на расстоянии нескольких километров. Водителю приходится очень тщательно выбирать маршрут, а особенно когда приходится принимать решение преодолеть на большой скорости трещину, в которой плещется вода. Когда автомобиль переезжает через такую трещину и надавливает на края льда, из нее выплескиваются фонтаны воды. Прямо-таки гейзер! Я, конечно же, не проезжаю по подобным местам, потому что собаки отказываются перепрыгивать через открытую воду. Они являются своего рода пленниками упряжки, и она может неожиданно сдержать их прыжок, когда они будут уже в воздухе! Я предпочитаю проезжать по свежему льду (толщины в несколько сантиметров вполне хватит), а не заставлять собак переживать стресс, который вызывает у них открытая вода.

Когда толщина трещины превышает один метр, приходится двигаться вдоль нее, чтобы найти место, в котором ее можно было бы переехать. При этом иногда приходится делать крюк длиной в несколько километров. Часто бывает так, что вдруг раздается резкий звук и по льду со скоростью молнии пробегает длиннющая трещина. При этом чувствуется вибрация огромной массы льда, которая подверглась воздействию экстраординарных сил, заставляющих лед трескаться. Местные жители говорят, что озеро живет и разговаривает. Это правда: мы чувствуем, что оно живет, и слышим, как оно разговаривает.

— Папа, а если трещина пройдет прямо под санями?

— Такое может произойти, но это не опасно, потому что расширяться она будет постепенно — под воздействием солнца, ветра, течений и давления, которое оказывает на лед озеро снизу.

— Мне хотелось бы увидеть, как это происходит.

Кому все интересно, и я с радостью смотрю на то, как он за всем наблюдает, пытается во всем разобраться, не теряет даром ни минуты.

Завтра вечером Диана — моя жена и мама Кома — присоединится к нам, чтобы сопровождать нас в автомобиле УАЗ в течение двух последних дней нашего движения вдоль западного берега Байкала. Нетрудно представить, с каким нетерпением я жду встречи с женщиной, которую люблю уже больше двадцати лет и вместе с которой в Сибири и в Канаде видел так много интересного. Самым замечательным периодом нашей совместной жизни был и, несомненно, останется год, который мы провели вместе с нашей маленькой дочкой, сначала проехав верхом через горы Британской Колумбии, затем пожив в хижине, которую построили на берегу одного из озер, и, наконец, проехав на собачьей упряжке по огромным диким просторам Скалистых гор и Аляски.

После снежной бури бразды правления в упряжке захватила Бюрка. Мивук довольствуется тем, что поддерживает высокий темп бега и выбирает далеко впереди себя ориентиры, соответствующие указаниям по направлению движения, которые я даю и которые Бюрка блестяще выполняет. Мивук обладает довольно редким даром — он умеет бежать строго по воображаемой прямой линии, которую сам себе мысленно прочертил. Бюрка и Мивук идеально дополняют друг друга и представляют собой замечательную пару, благодаря которой я совершенно спокойно преодолеваю трудности, имеющиеся на этом озере, пусть даже, раз рядом со мной ребенок, приходится быть предельно внимательным, а это, вообще-то, утомительно. По мере того как мы километр за километром продвигаемся вперед, собаки приобретают все больше уверенности. Они соглашаются пересекать торосы, когда это становится неизбежным и когда я их об этом прошу. Собаки также соглашаются покинуть полосы снега (по которым мы иногда движемся и на которых им бежать гораздо легче), если нужная нам траектория движения вдруг уходит от таких полос в сторону. Мои собаки соглашаются со всем, что я предлагаю, по той простой причине, что они мне доверяют. Я уже прихожу в уныние при одной мысли о том, что путешествие скоро закончится, поскольку это будет означать паузу в тех синкретичных отношениях, которые я наладил с ними и укрепляю каждый день. Я смогу возобновить такие отношения, основанные на полном взаимопонимании, лишь в следующем году в Канаде и на Аляске, где мы примем участие в одной из самых крупных гонок мира. Прежде чем я окончательно повешу свои рукавицы на гвоздик, мне предстоит вместе с собаками заполнить несколько пока еще пустых страничек моей биографии погонщика собачьей упряжки. Несомненно, именно по этой причине я не испытываю грусти при мысли о том, что данное путешествие будет моим последним подобным путешествием.

* * *

— Папа! Смотри!

Ком заметил берег озера. Берег этот прорисовывается сквозь своего рода прозрачный туман, который выдыхает нагретый на солнце лед. Само солнце сейчас едва ли не обжигает мне лицо. Ну наконец появился какой-то ориентир, ведь до сего момента мы рыскали по морю льда, словно моряки, ищущие землю.

Собаки тоже увидели берег. Они знают теперь, куда мы направляемся, и полностью с этим согласны. Преодолевать данный участок маршрута намного легче, чем я предполагал. Собаки научились быстро двигаться по трудной поверхности и бегут сейчас со скоростью более пятнадцати километров в час, преодолевая препятствия с легкостью настоящих виртуозов. Я немного освобождаюсь от напряжения, которое сдавливало грудь, и в полной мере наслаждаюсь осознанием того, что мы с Комом находимся здесь и мчимся по этому ледяному морю вместе с нашими собаками. Складывается ощущение, что мы плывем по морю, потому что лед — прозрачный и немного влажный в этот замечательный теплый день. Становятся видны величественные горы, возвышающиеся над ледяной поверхностью озера, на которой некоторые торосы достигают нескольких метров в высоту. Это сказочное зрелище, усиливаемое тысячами отблесков, имеющих самые разные очертания!

Далеко впереди, очень далеко впереди, мы замечаем УАЗ. Судя по манере, в которой Саша управляет автомобилем, он ищет в торосах участок, по которому можно было бы доехать до берега, где мы должны встретиться в маленькой бухточке с нашей бригадой и с Дианой.

— Мама будет там сегодня вечером?

— Нет, завтра. Мы заночуем в хижине, а утром она приедет к нам вместе с Пьером и Аленом.

— И что потом?

— Потом мы поедем вдоль берега до острова Ольхон. Вот — посмотри на карте, это здесь.

— Значит, путешествие закончится уже скоро?

— Да, скоро… А стало быть, нам следует им вдоволь насладиться! Вперед, собачки!

— Вперед, собачки!

Восторженный голос Кома очаровывает собак, и они ускоряют бег. Двумя часами позже, пьяные от счастья и пресыщенные огромным количеством увиденной красоты, мы ступаем на твердую землю. На освещенном солнцем склоне горы совсем нет снега. Я с огромной радостью смотрю на то, как после нескольких часов движения по холодному, скользкому и мокрому льду мои собаки, выпущенные на свободу, катаются себе в удовольствие по сухой траве. Мы довольно долго играем с ними. Я обожаю отпускать собак и смотреть, как они носятся туда-сюда маленькими группами, роются в земле, подбегают, чтобы я их погладил, и снова куда-то убегают. Ком в приподнятом настроении, он забавляется с собаками, бегает, зовет их и все время гладит. Когда приходит время снова отправиться в путь и преодолеть по траве один километр, отделяющий нас от трех хижин, в которых мы сегодня вечером разместимся на ночлег, собаки охотно позволяют снова надеть на них упряжь. Ее надевает Ком и при этом продолжает с ними играть. Настроение у всех превосходное. Да и как может быть по-другому?

* * *

— По озеру проехать невозможно.

Арно, который прекрасно знает Байкал, поскольку сотни раз пересекал его как летом, так и зимой, уверен в том, что только что сказал. По его словам, попытаться сейчас проехать по льду было бы безумием. Бесчисленные трещины образовались вдоль края озера, где к тому же полно непроходимых торосов.

— Там есть дорога, которая идет параллельно берегу озера. По ней можно добраться до внутренней части бухты, из которой ты сможешь доехать по льду до Ольхона.

— Но…

Я произношу это слово, потому что чувствую: есть какое-то «но».

— Но рельеф местности там очень сложный. Все время подъемы и спуски. Очень большие подъемы и очень большие спуски.

— Увидишь, как легко справятся с этими твоими подъемами и спусками мои собаки!

Арно, ранее скептически относившийся к способности собак преодолевать более шестидесяти километров за день, уже изменил свое мнение, но в данном случае его опять охватили сомнения.

— Идеальный вариант состоял бы в том, чтобы разбить данный этап на две части, однако церемония прибытия на остров запланирована на послезавтра, все уже организовано… Но…

— Но ты не веришь в способности моих собак…

— Да нет же, верю, однако речь идет о восьмидесяти километрах по горам…

— А я тебе говорю, что мы преодолеем их одним махом, эти твои горы!

Хотя Арно почти всегда находился далеко от меня, подготавливая маршрут, по которому мне предстояло проехать, он несколько раз видел, как я еду на собачьей упряжке, поэтому в конце концов поверил моим словам.

Что касается того, насколько я верю в своих собак, то моя вера в них такая же огромная, глубокая и чистая, как это озеро.

Мое прибытие к конечному пункту путешествия похоже на прибытие победителя трансатлантической регаты, при котором многочисленные суда всех размеров устремляются навстречу одному-единственному судну и эскортируют его, включая на последних милях свои сирены. Кто на автомобиле, кто на мотосанях, кто верхом на лошади — множество людей присоединяются к нам, извещенные о нашем прибытии «таежным телефоном» или же средствами массовой информации, освещающими путешествие француза, ставшего хорошо известным россиянам после того, как он приехал на собаках на Красную площадь.

Оливия, руководившая организацией и проведением данной экспедиции из нашего маленького парижского офиса и занимавшаяся всеми административными вопросами и отношениями со средствами массовой информации и с партнерами, тоже приехала сюда, на Байкал. Стоя рядом с Дианой, она с любопытством смотрит на бегущих ездовых собак, которых раньше видела только в фильмах и на многочисленных фотографиях, а теперь вот вживую. Она передает тысячам учеников, которые следят за ходом нашего путешествия, информацию в режиме реального времени, и то же самое делает Оливье, мой друг из журнала «Пти котидьен», присоединившийся к встречающей меня толпе. Благодаря появлению здесь этих людей караван, сопровождающий меня на последнем этапе, приобретает праздничный вид.

Арно был прав: тропа идет то резко вверх, то резко вниз, поскольку пролегает через целую череду гор. Однако я, ничуть об этом не жалея, наслаждаюсь невероятно красивым видом, который открывается с некоторых возвышенностей. Тут может перехватить дух не только от движения по крутым подъемам и спускам. Над замерзшим озером пляшут дымки, исходящие от свободной ото льда воды, сверкающей на солнце. Лед блестит и переливается у подножия гор, окружающих озеро и похожих благодаря крутизне своих склонов на крепостные стены. В эти горы врезаются фьорды различных конфигураций, соперничающие друг с другом по красоте. Многочисленные табуны диких лошадей, живущих на возвышенностях, иногда бегут параллельно упряжке, приводя в восторг моих собак, охотно соперничающих с ними в скорости бега и выносливости. У некоторых жеребцов, ведущих за собой табун, такой гордый взгляд, такой высокомерный вид и такая царственная манера двигаться, что это невольно вызывает уважение. Что может быть более завораживающим, чем кавалькада лошадей с развевающимися гривами, свободно скачущих галопом в снежном облачке? Ком — на седьмом небе от счастья. Он аж опьянел от радости, которую доставляет ему участие в эффектном прибытии на остров. Это ведь не только мое, но и его прибытие. Он приспособился к роли ассистента и помогает мне во всем, образуя со мной своего рода спортивный дуэт, которым дорожит и в котором хочет сберечь свою роль любой ценой. У меня вскоре появится трогательное тому подтверждение.

Как я и предполагал, собаки преодолевают трудности рельефа с ошеломительной легкостью. Они пребывают в прекрасном расположении духа, чувствуют, что что-то готовится и что вокруг нас началась какая-то необычная суета, а потому я позволяю им кое-какие вольности — так, как это делают преподаватели по отношению к ученикам за несколько дней до начала летних каникул. Мои ученики — то есть мои собачки — ведут себя взволнованно, игриво, жизнерадостно. Они взбираются вверх по склонам, как прыткие серны, и мчатся вниз по ним, как болиды. Им не терпится узнать, что же интересное для нас готовится. Они знают, что ждать ответа осталось не очень долго, и любопытство — главный фактор, который заставляет их бежать как можно быстрее.

Они бегут просто с невероятной скоростью!

Фабьен, который заботился о собаках и тренировал их в течение всей осени, с удовольствием смотрит, как быстро они бегут и в какой прекрасной форме пребывают. Достойная награда для человека, приложившего столько усилий ради того, чтобы сделать из них настоящих атлетов.

Мы преодолеваем восемьдесят пять километров менее чем за шесть часов, что является, если учитывать сложный рельеф местности, немалым достижением. На последнем перевале, прежде чем начать спускаться к маленькой деревне, я замечаю вдалеке знаменитый мыс Бурхан, являющийся священным местом сибирских шаманов и считающийся благодаря своей феерической красоте жемчужиной озера Байкал. Именно этот мыс я выбрал в качестве конечного пункта своего путешествия, и именно туда я прибуду завтра.

Да, завтра.

Завтра все закончится.

34

15 марта, 14 °C ниже нуля

Озеро нас неожиданно очень сильно подводит — если, конечно, не считать, что виновата Сибирь, которая, насмехаясь надо мной, вдруг устраивает последнее испытание, хотя этот день обещал быть погожим, а преодоление последнего участка пути является всего лишь формальностью. Подумайте сами: остается пятьдесят километров хорошего льда всего с несколькими участками торосов и большой трещиной, которую Саша заметил и запросто сумел бы преодолеть. Пустяки, детские игры. Можно сказать, праздник, за которым должен был последовать еще один праздник, запланированный на сегодняшний вечер для всех, кто приехал из Франции, Москвы и Иркутска, чтобы присутствовать при моем прибытии к мысу Бурхан.

Однако сегодня утром небо внезапно заволокли тучи, поднялся северный ветер, дующий прямо в лицо. Он как будто хотел удержать меня и не позволить прибыть в конечную точку путешествия вовремя.

— Ну что же, вперед! Нам придется потрудиться!

Я переношу время отправления в путь: хочу выехать намного раньше, чем было запланировано. Ветер может еще усилиться, поэтому мне хочется побыстрее добраться до того участка пути, на котором нас защитит остров. Затем я стану двигаться вдоль берега, даже если там будут торосы. У меня нет другого выбора. И это отнюдь не та ситуация, когда можно опустить руки. Нет, сейчас отступать никак нельзя.

— Закутайся получше, мой дорогой. Будет дуть ветер, причем ветер северный, станет очень холодно.

— Мне не холодно.

— Да, пока не холодно, но, поверь, на озере ситуация окажется иной.

Ком подчиняется. Он добавляет еще одну подкладку под куртку и занимает место возле меня. Я знаю наверняка и чувствую, что он взволнован и сосредоточен. Он хочет, чтобы все прошло хорошо, чтобы это прибытие — его прибытие — было успешным. Он бросает обеспокоенные взгляды на озеро, над которым дует ледяной ветер, и, как и собаки, ощущает мою тревогу. От вчерашнего праздничного настроения не осталось и следа. Мы трогаемся в путь и направляемся к цели, до которой, как нам кажется, рукой подать.

— Вперед, нужно двигаться быстрее!

Собаки снова ведут себя как закаленные бойцы. Они знают, что их ждет при такой отвратительной погоде, и похожи сейчас на воинов, которые храбрятся перед битвой — бренчат оружием и выпячивают грудь. Имея в своем распоряжении такое бравое войско, какого противника я не смог бы одолеть?

Ветер? Да, возможно, но он ведь уже не усиливается. Мы можем пересечь бухту, двигаясь урывками между порывами ветра, и именно это мы и делаем, останавливаясь лишь в тех случаях, когда ветер не дует, а прямо-таки бьет в лицо. Мне известно, какой сильной и продолжительной может быть снежная буря в марте, и я даже не осмеливаюсь представить себе худший вариант развития событий.

— Вперед, собачки! Вперед!

Они борются с ветром, делая все, на что способны, и даже больше. Ком, подражая мне, отталкивается сначала одной ногой, а затем другой (так, как это делают на самокате), чтобы помочь собакам и уменьшить вес груза, который они тащат. Он сжимает зубы и, похоже, очень рад тому, что борется со стихией, как взрослый человек, рядом с отцом. Мы продвигаемся медленно, но каждый километр приближает нас к острову, который защитит от ветра.

И в самом деле, когда мы оказываемся уже недалеко от острова, ветер немного стихает. Собаки тут же ускоряют бег.

Впереди у нас — более тридцати километров. Позади нас — тысячи километров…

Иногда ветер снова начинает сильно дуть и воет в «коридоре» между островом и берегом озера. В таких случаях мы, как тростник в басне Лафонтена, гнемся, но не ломаемся.

Затем небо проясняется и снежная буря окончательно стихает. Эта недолгая буря была как бы шуткой, сибирской насмешкой, нацеленной на то, чтобы напомнить, что я здесь ничего не решаю и что нужно всегда осознавать свою немощь по отношению к силам природы.

Впереди меня ждут еще больше десяти километров, из которых значительная часть полна опасностей, поскольку пролегает по торосам. Сани на них запросто могут перевернуться. Бригада покидает меня, оставляя финишировать в одиночку, и отправляется на мыс Бурхан, чтобы присоединиться к сотне ожидающих там людей. Я прошу Кома поехать вместе с ними, поскольку не хочу еще раз пережить тот кошмар, о котором, хотя прошло уже девятнадцать лет, очень хорошо помню и который был связан с прибытием, едва не закончившимся трагично. Тогда мы с Дианой, путешествуя на собачьей упряжке вместе с нашим самым драгоценным сокровищем, двухлетней дочкой, преодолели за год множество трудностей и благополучно избежали тысячи опасностей, но затем, поддавшись эйфории по поводу завершения путешествия, потеряли бдительность и чудом избежали катастрофы: на длинном обледеневшем спуске мы полностью утратили контроль над санями, и те едва не разбились от удара об огромный бугор из льда и снега. Это болезненное воспоминание остается настолько свежим, что вызывает у меня невыносимую душевную боль, потому что я невероятно злюсь на себя за то, что подверг риску жизнь своей дорогой малышки, которую до этого так тщательно оберегал и за которой присматривал в течение буквально каждой секунды этого экстраординарного путешествия…

Разговаривая с Комом, я не осознаю в полной мере, насколько болезненно воспринимает он мое решение. Но он ничего не говорит.

На довольно долгое время я остаюсь один со своими собаками, которых размещаю в укрытом от ветра месте, а именно в маленькой бухточке у острова. Присев на корточки, я перемещаюсь от одной собаки к другой и взволнованно объясняю им, что все уже почти закончилось, рассказываю, как сильно я их люблю и как горжусь тем, что мне удалось осуществить вместе с ними. Они внимательно смотрят на меня, и даже Дарк не лает. На него, похоже, повлияла эмоциональность, с которой я сейчас разговариваю с собаками и глажу их.

— Вперед, мои собачки! Вперед! Нас ждут, и мы устроим красивое зрелище для тех, кто относится к нам по-дружески и пришел нас встречать.

Люди, расположившиеся на вершине горы, которая высится над мысом Бурхан, увидят, как мы приближаемся, издалека: они заметят на огромной ледяной поверхности движущуюся точку. На мою удачу солнце выглядывает из-за облаков и озаряет своим светом бухту, когда мы ее пересекаем. Зрители, стоящие на вершине горы, уже, наверное, заметили нас в свои бинокли.

— Вперед, собачки! Бегите строго по прямой, как на параде!

Они гордятся собой, мои собаки. Они прекрасно чувствуют, что сейчас произойдет нечто необычное и что я, обычно такой спокойный, очень волнуюсь.

Двигаться по этим торосам нелегко. Сани сильно раскачиваются из стороны в сторону, и я даже несколько раз с них падаю. Чтобы смягчить удары, я не стал снимать толстую куртку, хотя в ней и очень жарко (даже слишком жарко). Она — моя защита против коварных ледяных выступов.

Я уже совсем рядом с мысом, как вдруг замечаю человека, в одиночестве стоящего у его основания.

Это мой сын Ком.

Когда я подъезжаю, его взгляд — грустный, но полный надежды — пронзает мое сердце. Ком прошел один по льду вокруг всего мыса, чтобы встретить меня на полпути и попросить взять его на сани, чтобы он мог проехать со мной последние сотни метров. Меня охватывает волнение, к глазам подступают слезы, я не могу произнести и слова. Я пытаюсь тормозить, но у меня не получается остановить собак, которые услышали шум толпы, издалека начавшей приветствовать нас громкими криками.

— Едут! Едут!

Я хватаю Кома и помещаю его перед собой, с опасением и тревогой глядя на нагромождение льда, которым покрыт Байкал между этим местом и местом прибытия, находящимся на расстоянии двухсот метров отсюда. Нас на санях теперь двое, а это значит, что я вряд ли смогу действовать достаточно ловко для того, чтобы удержаться на них и не свалиться на лед на очередном ледяном ухабе. Ком, на голове которого нет каски, может проломить череп о какую-нибудь из этих ледяных глыб, угрожающих сбросить нас с саней едва ли не на каждом метре пути.

Что же делать? Остановить сани и заставить Кома сойти с них?

У меня не хватает ни физической силы на то, чтобы остановить собак (которых подгоняют приветственные крики тех, кто нас встречает), ни решительности для того, чтобы лишить Кома огромного удовольствия, которое он собирается получить от прибытия в конечную точку путешествия вместе со мной. Поэтому я делаю все, на что только способен, чтобы удержаться на ногах и защитить сына.

Я не знаю, понимают ли те, кто пришел поглазеть на наше прибытие (некоторые мне скажут, что понимают), насколько трудно и опасно ехать на собачьей упряжке по такому льду. Мое сердце бешено колотится, и я не знаю, что является главной тому причиной — страх перед возможным падением, поступок Кома, долгожданное прибытие или восторженные крики толпы, которая расступается, позволяя нам проехать…

Все происходит очень быстро. Это такие моменты в жизни, которые хотелось бы заставить длиться дольше, но они пролетают очень быстро. Даже молниеносно.

Собаки перепрыгивают через глыбы льда, которые нагромоздились возле берега, и сани упираются в одну из таких глыб.

Воцаряется невероятная тишина. Я направляюсь к двум ближайшим собакам, Дарку и Вольфу, и чувствую, как меня переполняют эмоции. Уткнувшись лицом в шерсть своих четвероногих друзей, я плачу, как ребенок.

— Спасибо, Дарк. Спасибо, Вольф.

Затем — Камик и Казан…

Хэппи и Кали…

Квест и Юник…

Я целую каждую из своих собак в морду, обливаясь слезами и всхлипывая. Собаки лижут мне лицо. Я еще не знаю, что Ком, идя вслед за мной от собаки к собаке, делает то же самое. Я замечаю это только тогда, когда, все еще пребывая в состоянии транса, подхожу к Бюрке и Мивуку. Ком тоже подходит к ним. Опустившись на корточки, я долго глажу своих головных собак, будучи не в силах оторваться от них и чувствуя тесные узы, которые связывают нас четверых — меня, Кома, Бюрку и Мивука.

Только когда я, утирая слезы, поднимаюсь на ноги, поразительную тишину неожиданно нарушают аплодисменты.

Я вытягиваю руку и указываю на собак, а после того, как все поняли смысл моего жеста, тоже принимаюсь аплодировать главным героям этой истории.

Моим собакам.

Благодарности

Николя хочет особо поблагодарить своих партнеров, а также всех тех, кто посодействовал тому, чтобы его одиссея увенчалась успехом!

Экспедицию помогла организовать компания TRYBA®

при участии компаний ACTIVOX®

и CARGLASS®

Главные партнеры:

• «Триба», официальный партнер: Иоганн Триба, Мишель Доль, Жюли Лаваль, Софи Юнфришт;

• «Активокс»: Даниэль Ода и Оливия Шиаррон;

• «Каргласс»: Эрик Жирар, Клэр Буале-Форестье, Селин Кулибр-Дюмениль, Милен Мерабтин, Шанталь Пилло, Гийемет Симон.

Технические партнеры:

• «Эгль»: Ромен Гинье, Мари-Андре Жезекель;

• «О-вьё-кампёр»: Стефани Франсуа, Эмерик де Рортей;

• «Бен-Троникс», «Петзль»;

• «CMA-CGM»;

• «Гран Нор Гран Ларж э Терр д'Авантюр»: Лионель Абаск, Жан-Люк и Доминик Альбуи, Ирина Баранова, Дэни Карен, Банафше Абибниа-Арсон, Марион Эккэ, Сандрин Перро;

• «LDCA» и изделия «ДЕРМОСЕНТ»;

• «Марс Франс»: Мириам Коен-Вельгрин, Люсиль Дешан, Паскаль Перес Кастельяно;

• «Роял Канин»: Мариель Бетюн, Доротея Бускаль, Жан-Кристоф Флатен, Станислас Жиро, Эрве Марк, Ульяна Первушина, Марк Совэр, Агав Зулпухаров;

• «Вуайяже»: Лора Кроше, Режан Фальер;

• издательство «ХО»: Бернар Фиксо, Изабель де Шарон, Катрин де Ларузьер, Эдит Леблон, Стефани Лефоль, Каролин Серс, Валери Тайефер.

Организационные партнеры:

• данная экспедиция осуществлялась под высочайшим патронажем президента Французской Республики господина Франсуа Олланда;

• министерство иностранных дел: Лоран Фабиус, Мартин Бриен, Эрик Шеврёль, Франсуа Делаус, Бенуа Гиде, Эммануель Лашоссе, Франсуа Ревардо;

• министр национального образования: Каролин де Ластик, Бенуа Пишар, Жан-Мишель Валантен;

• сеть «Канопе»: Мишель Бризью, Франсуа Катала, Бертран Кокк, Маргерит Лэсн, Таня Лекюйе, Доминик Лефевр, Мари-Лора Гийомен, Жан-Марк Меррио, Надя Мири, Микаэль Пиат, Томас Шмитт, Франсуа Сирель, Каролин Тамбаро.

Медиа-партнеры:

• «М6»: Томас Валентен, Дельфин Блази, Вероник Клерис, Аксель Данло, Жан-Филипп Ду, Стефан Жандарм, Бибиан Годфруа, Валери Гербер. Жереми Гийо, Реми Жимене, Анн-Софи Ларри, Александра Люка, Мак Лести, Эмили Пьетрини, Стефани Сартель, Шефер, Фанни Видаль, Мари Виллем;

• «RTL»: Кристофер Бальделли, Жак Эсну, Жак Эксперт, Марион Лесерф, Янник Лемэр, Жан-Алексис Лемьё, Катрин Манжен, Бернар Пуаретт;

• средства массовой информации, которые сопровождали Николя во время всей экспедиции: «Пти котидьен» (Оливье Гаслен), «Уэст Франс» (Эрве Берто, Клемане Оливье, Сесиль Рето), «Пари Матч» (Филипп Пети. Оливье Руайан), «Паризьен» (Лоранс Ле-Фюр, Винсен Монгэйар, Фредерик Мушон, Лоране Вуайе), «Routard.com» (Жан-Филипп Дамьяни, Жозефин Вейр), «Фютюра-сьянс» (Агне Бюжен, Жан-Люк Гуде), «Гео Адо» (Паскаль Алькье, Фредерик Фонтен), «Франс Интер» (Денис Шессу), «Франс Инфо» (Режи Пикар) и др.

Бригады:

• разумеется, спутники Николя: Ален Бренишо, Фабьен Кайер Баррьоз, Арно Юманн, Пьер Мишо.

А также:

• продюсер «МС4» и его люди: Жан-Пьер Байи, Томас Бунур, Сальватор Гуаданьино, Поль Жаккен, Каролин Маре, Дамьен Пуражо, Эммануэль Рео;

• ветеринары: Дельфин Клеро, Доминик Гранжан, Анн Мейрюе;

• бригада «Тайга»: Полин Ферте, Жюльетт Финкильштайн, Оливия Робер, Диан Ванье.

В Китае:

• местные координаторы: Ши Ге, Ли Мен, Йеэжцзян Халике;

• посольство Китая во Франции: Чжай Цзюнь, Ли Дэн, Ли Чанчжу, Чжу Цзин, Дэн Ли, Ма Шуай, У Сяоцзюнь;

• посольство Франции в Китае и Французский институт китаеведения: Сильви-Агне Берманн, Эмили Блеза, Антони Шомюзо, Серж Шолле, Лоранс Гез-Арцт, Мари-Кристин Жан, Бриан Жуанн, Сян Ли, Шуан Лян, Лоран Легодек, Жан Ле-Павек, Жан Левьоль, Фабьенн Мансенкаль, Изабель Миско, Томас Пави, Жак Пелле, Эрве Петри, Мирей Ромбони-Лассер, Фабрис Руссо, Сянъин Чжу;

• «Ату Франс»: Фредерик Мазанк;

• Французский институт: Анри-Пьер Годе, Марк Питон;

• Китайские власти: Чжан Шоусяо, У Далай, Лю Жуйпин, Ма Чжунхуа, Ван И, Цюй Яньхуа, Фань Бо, Ху Цзюньхуэй, Ган Чень, Бай Дунмин, Сюэ Гуйфен, Лю Гуоцзюнь и все его коллеги, Гао Гуоцян, Ван Ливень, Чень Пейлин, Доу Шулон, Ся Тили, Хуэй Сюй, Гуань Йоуфей, Дуань Чжиган, сотрудники управлений по инспекции и контролю за въездом и выездом автономного района Внутренняя Монголия и провинции Хэйлунцзян (в частности, ее уезда Лобей), а также многие другие люди, которые посодействовали осуществлению данного проекта;

• «Эр Чайна»: Чень Чжиюн;

• «Эр Франс»: Поль Родригес, Ган Чжу, Бас Герренссен.

В России:

• местные координаторы: Алексей Головинов, Андрей Кагал, Оксана Салихова, Анна Симбирцева, Татьяна Константиновна Саликова, Татьяна Владивостокиа, Николай Валвентин;

• посольство России во Франции: Александр Орлов и его сотрудники;

• посольство Франции в России: Жан-Морис Рипер, Фредерик Мондолони, Даниель Мэтр, Филипп Алек, Олеся Андреева, Катрин Диспарти, Светлана Ермакова, Алекс Жен, Елена Камышева, Мари-Кристин Ле-Галь, Анри Леваль, Симеон Мирзаянц, Альбан Паже, Брюно Перейра-Коутиньо, Алис Рено, Катя Руане;

• «Пежо»: Максим Лапин, Константин Обухов, Алексис Ванье, Олег Завьялов;

• все, кто помогал Николаю.

В Монголии:

• местные координаторы: Насаа Батнасаан Бьямба, М. Болонке, Чингун Кураду Чингис, Жоэль Рози;

• посольство Франции в Монголии: Ив Делоне, Жорж-Гастон Фейдо;

• монгольские власти: Болдбаатар Бачимег, Амгалан Байар, Жан Буланж, Жигжи Ганбаатар, Саарал Хосхартсага, Цодгерел Ньяма, Магаадай Туменжаргал, Намсрай Туя.

А также:

Камий де Безомб, Жоэль Шава, Жан Кантрин, Кристиан Контцен, Рафаель Куратен, Серж Бюнель, Грегуар Эсно, Патрисия Фарескур, Эрик Фьеве, Патрик Галлуа, Николя Жилль, Корентен Эркюль, Одре Леамбр, Юрий Мельников, Сильви Мёнье, Оливье Перруа, Жан-Филипп Понтье, Томас Родье, Клэр Сентенак, Пьер Ванье.

Если и вам хочется попутешествовать:

тем, кого прельстила идея путешествия на собачьей упряжке по Северу, советую связаться со мной через организацию «Гран Нор Гран Ларж», совместно с которой мы подбирали умелых погонщиков собачьих упряжек в Квебеке и в Юконе.

www.gngl.com

75 rue de Richelieu 75002 Paris

Тел.: 01 40 46 05 14

Задняя обложка

Роман о любви, преданности и дружбе человека и животных

Собачья упряжка несется среди камней и снега. Только от псов зависит жизнь человека, сидящего в санях. Только с помощью человека вожак сможет отыскать путь. Вместе они выживут среди снегов!

Новая книга известного французского путешественника, писателя и фотографа, посвятившего изучению Сибири более тридцати лет. Он не понаслышке знаком с полной опасностей жизнью этого сурового края.

И снова он собирается в путь… 21 декабря. Температура -30 °C. Упряжка из десяти собак стартует из небольшого поселка на берегу Тихого океана. А впереди — шесть тысяч километров по снегу и скалам, льду замерзших рек и озер, встречи с людьми и животными, бураны… Благодаря выносливости, чутью и преданности своих собак Ванье сумел пройти нелегкий путь и преодолеть все испытания.

Карта любезно предоставлена XO Éditions

Примечания

1

Веркор — горный массив на юго-востоке Франции. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

2

Will to go — желание отправиться в путь (англ.).

(обратно)

3

Откуда ты? (англ.).

(обратно)

4

Снежная каша представляет собой смесь воды со снегом, образующую что-то вроде жидкой грязи поверх льда. Она не замерзает, потому что защищена слоем снега. (Примеч. авт.)

(обратно)

Оглавление

Предисловие

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

Благодарности

Задняя обложка

*** Примечания ***